ЎЎЎ Наіна Эльцына. Лекар Эміль Абрамовіч у Якуцкай вобласьці. Койданава. "Кальвіна". 2020.

    Эміль (Эмілій) Абрамавіч Абрамовіч  – нар. 10 чэрвеня (ліпеня) 1864 г. ў губэрнскім месьце Гародня Расійскай імпэрыі, у габрэйскай сям’і зубнога лекара.

    У 1882 г. скончыў курс Гарадзенскай гімназіі. Вучыўся на мэдычным факультэце Парыскага ўнівэрсытэту (Сарбона) ва Францыі, дзе пазнаёміўся з групоўкай “Вызваленьне працы”. У 1884 г. паступіў на мэдыцынскі факультэт Дэрпцкага (Юр’еўскага) ўнівэрсытэту ў Ліфляндзкай губэрні Расійскай імпэрыі, дзе ўвайшоў у гурток доктара Лесьніка.

    У 1884-1888 гг. кожнае лета прыяжджаў у Менск, дзе жылі ягоныя сваякі, займаўся арганізацыяй рабочых кружкоў, для якіх склаў праграму заняткаў, у 1886-1887 гг арганізаваў гурток вучняў у Вільні.

    У 1888 г. Абрамовіч скончыў ўнівэрсытэт і на пачатку 1889 г., пераехаўшы ў Кіеў, дзе зрабіўся арганізатарам і кіраўніком першай сацыял-дэмакратычнай арганізацыі на поўдні Расійскай імпэрыі. Працаваў пад мянушкамі: Белин, Белый сапожник. Разам са сваім сябрам Шлёмам Берковічам, пры дапамозе рабочага Яна Кіслянскага, завёў знаёмствы са слюсарамі чыгуначных майстэрань, арганізаваў бібліятэку, кассу і вёў прапаганду па праграме, якую выпрацавала група Благоева. Арганізацыя Абрамовіча мела сувязі з Нежынам, Менскам. Казаньню і іншымі гарадамі, абменьваліся з імі літаратурай. Дзякуючы правакатару Забрамскаму ды паказаньням арыштаваных студэнтаў Гарба і Флерова, у 1889 г. арганізацыя Абрамовіча была разгромленая.

    Летам 1889 г. Абрамовіч быў арыштаваны ў Друскеніках і пасьля турэмнага зьняволеньня ў красавіку 1892 г. быў высланы на 4 гады ва Ўсходнюю Сыбір. Іркуцкім генэрал-губэрнатарам 4 чэрвеня 1892 г. ён быў прызначаны на пасяленьне ў акруговае места Верхаянск Якуцкай вобласьці, 28 верасьня 1892 г. быў перапрызначаны у акруговае места Сярэдне-Калымск Якуцкай вобласьці, а 18 студзеня 1893 г. у акруговае места Алёкмінск Якуцкай вобласьці.

    2 чэрвеня 1893 г. Абрамовіч быў дастаўлены ў места Алёкмінск і паселены ў ім. Атрымоўваў казённую дапамогу. Займаўся лячэньнем месьцічаў ды сялянаў навакольных паселішчаў. Удзельнічаў у ліквідацыі эпідэміі тыфусу ў 1894-1895 гг. у Алёкмінску.

    Тэрмін ссылкі Абрамовіча скончыўся 18 красавіка 1896 г. і ён 26 траўня 1896 г. выехаў з Алёкмінска ў Менск, куды прыбыў 28 жніўня 1896 г. У кастрычніку 1896 г. пераехаў на жыхарства ў г. Смаленск, а ў жніўні 1897 г. у Кірэнскую акругу Іркуцкай губэрні, дзе працаваў лекарам на залатых капальнях.

    У 1903 (1904) г. зьехаў у Саратаў, дзе працягваў рэвалюцыйную дзейнасьць у сацыял-дэмакратычных арганізацыях, далучыўшыся да меншавікоў. У 1910-х гг. у лістах да сяброў пэсымістычна ацэньваў пэрспэктывы расейскага габрэйства. Пад час падзей на Ленскіх капальнях Абрамовіч пражываў у Кацярынаславе, але за выкрывальны артыкул [Жертвам золота. // Невская Звезда. № 4. 1912 г.], пра умовы жыцьця працоўных на капальнях, якія ён добра ведаў, быў арыштаваны ў 1912 г. і сасланы ў Заходнюю Сыбір.

    У 1915-1917 гг. Абрамовіч пражываў у паселішчы Капцэва Яраслаўскай губэрні, дзе працаваў у бальніцы. Ад 1918 г. жыў у Саратаве, дзе быў чальцом мясцовай меншавіцкай арганізацыі. У 1919 г. арыштоўваўся новымі мясцовымі ўладамі.

    4 красавіка 1922 г. Эміль Абрамовіч памёр.

    Літаратура:

*    Бухбиндер Н. А.  Еврейское революционные кружки 80-х и начала 90-х гг. // Еврейская летопись. Сб. 1. Петроград – Москва. 1923. С. 53.

*    Абрамович Эмилий Абрамович. // В. Невский.  Материалы для биографического словаря социал-демократов, вступивших в российское рабочее движение за период от 1880 до 1905 г. Вып. І. А – Д. Москва – Петроград. 1923. С. 22.

*    Кротов М. А.  Якутская ссылка 70-80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 212.

*    Агурский С.  Очерки по истории революционного движения в Белоруссии (1863-1917). Минск. 1928. С. 34-35.

*    Абрамович. Эмилий Абрамович. // Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал-демократы. Выпуск I. Москва. 1931. Стлб. 5-7.

*    Абрамовіч Эміль Абрамавіч. // Беларуская савецкая энцыклапедыя. Т. І. Мінск. 1969. С. 35.

*    Грицкевич В. П.  С факелом Гиппократа. Из истории белорусской медицины. Минск. 1987. С. 232, 267.

*    Охлопков В. Е.  История политической ссылки в Якутии. Кн. 2. (1895-1917). Ч. 1. Революционеры пролетарского этапа в Якутской ссылке. Якутск 1990. С. 24-31.

*    Біч М. В., Ігнатовіч Ф. І.  Абрамовіч Эміль Абрамавіч. // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі ў 6 тамах. Т. 1. Мінск. 1993. С. 19.

*    Багдановіч А. Я.  Да гісторыі партыі “Народная воля” ў Мінску і Беларусі (1880-1892). // Маладосць. № 11. Мінск. 1995. С. 224, 239.

*    Багдановіч А. Я.  Да гісторыі партыі “Народная воля” ў Мінску і Беларусі (1880-1892). // Маладосць. № 12. Мінск. 1995. С. 221-222.

*    Казарян П. Л.  Олекминская политическая ссылка 1826-1917 гг. Якутск. 1995. С. 108. 148-150, 184, 192, 260-261, 466.

*    Казарян П. Л.  Олекминская политическая ссылка 1826-1917 гг. Изд. 2-е доп. Якутск. 1996. С. 108. 148-150, 184, 192, 260-261, 466.

*    Біч М. В., Ігнатовіч Ф. І.  Абрамовіч Эміль Абрамавіч. // Беларуская энцыклапедыя ў 18 тамах. Т. 1. Мінск. 1996. С. 38.

*    Иоффе Э. Г.  Страницы истории евреев Беларуси. Краткий научно-популярный очерк. Минск. 1996. С. 224.

*    Эмиль Абрамович Абрамович. // Ермоленко В. А., Черепица В. Н.  400 имен: жизнеописание видных деятелей истории и культуры Гродненщины (с древнейших времен до начала ХХ века). Гродно. 2014. С. 340.

    Наіна Эльцына,

    Койданава

                                          ПЕРВЫЕ ЕВРЕЙСКИЕ РАБОЧИЕ КРУЖКИ

    Начало еврейского рабочего движения в России обыкновенно относят к концу 80-х г.г., когда возникли еврейские рабочие кружки в Вильне. Это совершенно неверно. Широкая кружковая пропаганда среди еврейских рабочих началась на несколько лет раньше в Минске. Там именно сложился «шаблонный» метод, о котором говорит г. Лядов в своей «Исторіи россійской соціалъ-демократической рабочей партіи» (стр. 132).

    Единичные попытки пропаганды среди рабочих в Минске совпадают по времени с началом социалистического движения в России. В 1875 г. в Минск приехал студент технологического института Шварц, живший под именем Рабиновича и, с целью пропаганды, стал работать в кузнице. Вскоре он был арестован и выслан в Вятскую губ. [* Впоследствии эмигрировал в Америку и теперь живет в Нью-Йорке.].

    Его пропаганда не оставила следов.

    Продолжателем Шварца явился студент киевскаго университета Моисей Веллер, которой успел распропагандировать нескольких столяров. Веллер вскоре вынужден был скрыться; жил года два в Женеве, вернулся при Лорис-Меликове и в начале 80-х г.г. покончил самоубийством. Из распропагандированных им рабочих в Минске, насколько мне известно, не осталось ни одного: все они с началом массовой еврейской эмиграции переселились кто в Париж, кто в Америку.

    Систематическая пропаганда среди еврейских рабочих в Минске начата была в 1883 или 1884 году Ефимом (Моисеем) Хургиным, вскоре по выходе его из тюрьмы, где он содержался по какому-то народовольческому делу [* В настоящее время лидер консервативного крыла сионистов в Минске и деятельный член благотворительных обществ, синагогальных братств и т. п.]. Летом 1884 года в Минск приехал Эмиль Абрамович, проведший год в Париже по окончании гродненской гимназии; он попытался вступить в сношения с Хургиным, с целью работать сообща в кружках последнего, но у Хургина конспирация была возведена в культ. Приезжий юноша, нигде не сидевший, кажется, даже без рекомендаций, встретил у него крайне холодный прием. Абрамович решил действовать самостоятельно. Он свел знакомство с типографскими рабочими, как наиболее интеллигентными, образовал кружок, стал с ними заниматься сначала естествознанием, а сойдясь поближе, перешел к пропаганде социализма.

    Абрамович имел необычайное влияние на рабочих, не только как талантливый лектор, но и как человек редких душевных качеств, беззаветно, до полного самозабвения преданный делу. Это был демократ не только на словах, но и по натуре; в нем не было ни капли генеральства, с рабочими он держал себя просто, как товарищ, без всякого проблеска покровительственного тона; он никого не подавлял своим авторитетом, и рабочие искренно любили его и относились к нему с глубоким уважением. Он проводил каждое лето в Минске и отдавал все свое время рабочим вплоть до получения звания врача в 1888 году, после чего он поселился в Киеве, где тоже положил начало рабочему движению. Летом 1889 года он был арестован и сослан в Якутскую область, откуда вернулся 1896 или 1897 году, к началу социал-демократического движения в России.

     Летом 1885 года я вернулся из Сибири и поселился в Минске. По приезде и по старому знакомству зашел к Хургину, который в то время был «генералом» в минском кружке. Он был народовольцем, я же до ссылки примыкал к чернопередельцам, а в ссылке сделался марксистом, хотя, должен сознаться, мой марксизм еще сильно отдавал старым народническим запахом. Но эти теоретические разногласия в то время у нас в Минске не мешали революционерам уживаться в том же самом кружке. Я поинтересовался состоянием движения в Минске. Хургин мне сообщил, что в кружках его «организации» занимается 160 человек. Для того времени это была необычайная, прямо невероятная цифра. Я попросил его познакомить меня с рабочими, — «Я предложу вас организации, — ответил он, — если она решит вас допустить, ладно».

    С современной партийной точки зрения, он, вероятно, был прав. Но мы в то время смотрели на дело иначе. Вести социалистическую пропаганду среди рабочих — обязанность всякого честного интеллигента; этим мы уплачиваем «исторический долг» народу. Раз на мне лежит обязанность заниматься пропагандой, то отсюда с очевидностью вытекает, что я имею право требовать, чтобы мне была предоставлена возможность выполнять эту обязанность. Наконец, исходя из принципа свободы преподавания, я решительно не признавал ни за каким кружком права разрешат мне занятие пропагандой: если я хочу пропагандировать социализм, то я ни у кого не обязан спрашиваться.

    Самое предложение меня и моей жены на баллотировку кружку, в котором, кроме Хургина, нас никто лично не знал, в моих глазах не имело никакого смысла: ясно было, что кружок может решить дело лишь на основании рекомендации самого Хургина. Но для нас в этом видна была я закулисная сторона: Хургин любил быть генералом и поэтому окружал себя всегда очень юной молодежью, которая преклонялась пред его авторитетом, а в одном улье двум маткам места нет.

    По всем этим соображениям я и моя жена заявили ему, что, не собираясь вступить в его организацию, мы просим и не предлагать нас на баллотировку.

    Въ числе моих старых товарищей был и Лев Осипович Рогаллер, из кружка Рабиновича, отсидевший два года в виленской тюрьме по делу Веллера и находившийся под надзором в Минске. Он познакомил меня с Абрамовичем и наборщиком Иосифом Резником. Резник был наиболее начитанным из минских рабочих и пользовался большим уважением в их среде. Каникулы близились к концу, Абрамович собирался в Дерптский университет и предложил мне взять на себя руководство его кружком, к которому принадлежал и Резник. Я согласился.

    Знакомство мое с его кружком стоялось при весьма романтической обстановке. Революционеры в Минске в то время были все наперечет, слежка была чрезвычайно легка; к тому же мы рисовали себе деятельность начальства такою, какою она в жандармском идеале долженствовала быть; действительность, надо полагать, была и тут далека от идеала. Как бы то ни было, мы всегда искали самых уединенных мест, а потому сошлись темной ночью за городом на солдатском кладбище. Из бывших там, кроме вышеупомянутых, я хорошо запомнил сапожника Хейфеца, который впоследствии побывал и в Америке и 18 октября 1906 года погиб вместе с тремя детьми от рук погромщиков в Одессе.

    На этой сходке я ознакомился с планом занятий который был выработан Абрамовичем и продержался в кружках северо-западного края в течение более чем десятилетнего пропагандистского периода, предшествовавшего организации Бунда.

    Все кружки разделялись на три степени: 1) кружка грамотности, в которых рабочих учили русскому чтению и письму, 2) кружки естествознания, 3) кружки социалистические. Новички принимались только в кружки первой и второй степени, в кружки третьей степени выбирались только молодые люди и девушки, прошедшие чрез кружок второй степени.

    Для настоящего времени такая схема рабочей организации покажется наивною, но двадцать лет тому назад она вполне отвечала цели, которую мы себе ставили. Рабочего движения в то время еще не было. Одна стачка на Морозовской фабрике в Орехове-Зуеве в конце 1884 года, конечно, еще не составляла движения. С организатором ее Петром Анисимовичем Моисеенко я много лет состоял в личной переписке; в своих письмах из Орехова-Зуева он жаловался на отсутствие интеллигентных сил. Мы в Минске ставили себе задачей создание ядра интеллигентных рабочих, которые могли бы впоследствии вести пропаганду собственными силами. Совершенно естественно поэтому мы считали необходимым начинать работу с изучения русского языка. Дело тут было совсем не в «ассимиляторской» или русификаторской тенденции, как это объясняли впоследствии, а в необходимости открыть будущим пропагандистам-рабочим доступ к социалистической литературе. В средине 80-х г.г. еще еврейской социалистической литературы не существовало, не считая двух-трех брошюр и листков, изданных около того времени в Лондоне; но мы и о существовании этих первых опытов не подозревали. Мы подумывали в то время о переводе естественнонаучных книжек на разговорный еврейский язык; один перевод даже сделан был стариком-учителем Вольманом, но не находилось издателя.

    Помимо этого, организуя кружки русской грамотности, мы шли навстречу потребности, которая в то время живо ощущалась в еврейской массе. Начиная с 60-х г., среди подрастающего поколения обнаруживается страстное стремление к европейскому образованию. Дети бедных ремесленников при самой нищенской обстановке ухитрялись поступать в гимназии и оканчивали курс. Среди евреев нередки были великовозрастные юноши, принимавшиеся за русский букварь. Обыкновенно они находили бесплатных учителей между гимназистами из более состоятельных. Наши пропагандисты взяли на себя роль таких учителей и предлагали свои услуги, не дожидаясь спроса. (Долгое время среди минских рабочих пропагандисты носили название «учителей».)

    С другой стороны молодежь, стремившаяся учиться, представляла наиболее подходящий элемент для формировки кадров будущей рабочей интеллигенции. Едва ли все это вполне ясно формулировали для себя в то время, но это само собою разумелось.

    Эта схема имела также достоинство и в конспиративном отношении. Новейшее поколение революционеров, насколько я к нему успел присмотреться, не выработало в себе привычки к конспирации. Оно и понятно: теперь борьба ведется массовая, при которой конспирация служила бы только помехой делу и в то же время не достигала бы цели.

    Конечно, благодаря отсутствию конспирации, масса народу попадает в лапы полиции, но теперь такое множество революционеров, что потери, по-видимому, считать но стоит, — лес рубят, щепки летят! Нам приходилось распоряжаться силами экономнее. К тому же кружковой характер нашей деятельности позволял нам привлекать свежих рабочих с разбором. В кружках грамоты и естествознания учителя приглядывались к рабочим и подбирали наиболее подходящих для социалистических кружков. И действительно, в течение первых трех лет пропаганды у нас в Минске не было ни одного ареста, несмотря на то, что через наши кружки прошли сотни рабочих.

    Однако, конспиративное обучение людей начаткам грамоты представлялось мне крайнею нелепостью. Если бы жандармы накрыли кого-нибудь из нас в таком кружке, они никогда не поверили бы, что занятия наши носили столь невинный характер, и посадили бы всех в кутузку, а кое кого и выслали бы, как за самое заправское потрясение основ. Поэтому я предложил организовать легальную субботнюю школу, которая заменила бы наши конспиративные кружки первой и второй степени; из этой школы можно было бы уже вербовать членов социалистических кружков. Многие из тех, с которыми мне об этом пришлось говорить, относились скептически к возможности осуществления моего плана. Получить разрешение на школу грамотности у нас было крайне трудно. Но среди нашей революционной публики был заграничный доктор медицины Марк Вольман [* Умер в штате Нью-Джерзи в 1895 г.], тесть которого Ледер содержал начальное училище для еврейских мальчиков. Вот я и предложил, чтобы Ледер исходатайствовал разрешение на открытие при своей школе субботнего отделения для взрослых, с тем, чтобы Вольман был преподавателем. Это было вполне в порядке вещей, потому что Вольмана, за неимением аттестата зрелости, не допускали к государственному экзамену на звание врача, вследствие чего он занимался частными уроками; политически он не был скомпрометирован. Ледер согласился и отправился за разрешением к директору народных училищ, у которого он находился на самом лучшем счету. Тот тем не менее письменного разрешения не дал, а сказал на словах: «занимайтесь себе!»

    Весть об открытии легальной школы была целым событием в наших кружках. В течение двух-трех недель число учеников достигло сотни. Пришлось разделить их на два класса; в помощь Вольману мы дали реалиста Шлунда, тоже вполне легального человека. Однако, о школе стали поговаривать «в городе», т. е. среди местной буржуазии, относившейся к социалистам весьма неодобрительно. Директору народных училищ можно было отвести глаза, но не еврейской буржуазии, которая понимала, куда дело клонится. В воздухе запахло доносом. Кончилось тем, что недели через четыре по открытии школы директор народных училищ пригласил к себе Ледера и «посоветовал» ему школу закрыть. Я лишний раз имел случай убедиться, что в России самое легальное положение — нелегальное; после месячного опыта с легальностью мы снова вернулись к конспиративному обучению начаткам русской грамоты. Однако, этот эксперимент не пропал даром. Во-первых, в школе сразу создалась революционная атмосфера: ученики понимали, что эта школа только преддверие к чему-то высшему, которое манило их прелестью запретного плода. Во-вторых, закрытие школы имело революционизирующее влияние на учеников, которые на себе ощутили прикосновение самодержавной десницы. В-третьих, ученики вошли в наши конспиративные кружки.

    Хургин и его кружок относились к нашей затее с насмешкой. Но когда школа была закрыта, двое рабочих из его кружков отправились к раввину Ханелесу и грозили избить его, так как городская молва называла и его в числе виновников закрытия школы. Нам это непрошенное заступничество было крайне неприятно. Во-первых, мы не имели никаких данных для обвинения Ханелеса, который в 70-х г.г. сам относился сочувственно к пропагандистской деятельности Рабиновича; хотя после ареста Рабиновича, он устранился от общения с революционерами, но отсюда до доноса еще очень далеко. Во-вторых, такого рода «террор» мог обратить на нас внимание властей и повредить нашей деятельности. Однако, дело на этот раз обошлось благополучно.

    Конспиративное обучение грамоте требовало большого числа людей, так как в один кружок нельзя было соединить больше десятка учащихся. Хотя у нас никакой формальной организации не было, никого мы не «принимали в кружок», но естественным путем образовалась группа лиц, которые работали сообща. Кроме меня, моей сестры, моей жены и кружка Абрамовича, в нашу группу вошли все отщепенцы, не нашедшие себе места в «организации» Хургина. На местном жаргоне наша группа получила кличку «исааковцев» (в кружках того времени меня звали запросто Исааком), в отличие от «ефимовцев», учеников Ефима Хургина [* В конце 90-х г.г. в Минске появилась новая формация «ефимовцев» — последователи Ефима Гальперна, сосланного около того же времени в Восточную Сибирь.]. Игнорируя организацию последних, я вступал, однако, в сношения с отдельными членами ее, как индивидуумами, когда представлялась надобность.

    Пропаганда в рабочих кружках того времени ограничивалась анализом экономических оснований капиталистического строя и начертанием социалистического идеала. Политических вопросов касались мало. Благодаря этому, политические понятия рабочих, да и не одних рабочих, представляли своеобразную смесь бакунинского анархизма с якобинским бюрократизмом. Напр. должность председателя отрицалась, собрания беспорядочностью походили на мирской сход; в результате, кто погорланистее, монополизировал вес вечер, а остальные должны были молчать. Я ввел в обычай избрание председателя на каждое собрание и запись ораторов. Затем я стал на очень простом и общепонятном практическом деле знакомить рабочих с началами самоуправления и парламентаризма. Рабочие решили устроить собственную библиотечку. Мы стали вырабатывать, статью за статьей, устав этой библиотечки. Эти занятия живо заинтересовали учредителей ее, которых было десятка полтора. Вопросы были так конкретны, что каждый в состоянии был внести какое-нибудь предложение. Это предложение обсуждалось принципиально, с точки зрения соответствия его началам демократии и свободы. Обыкновенно я председательствовал на этих собраниях и в своем резюме освещал принципиальную сторону вопроса, если она не была достаточно выяснена прениями между самими рабочими. Если мое резюме вызывало новые вопросы или возражения, то прения возобновлялись. Спешить нам было незачем и некуда. Одно правило я ввел для ограничения бесконечных словопрений: не дозволялось повторять того, что уже было высказано другими. Если кто-либо позволял себе уклоняться от этого правила, то его сейчас же останавливали криками: «уже высказано»; в таких случаях и я пользовался своею председательскою властью и, при всеобщем одобрении, останавливал оратора. Такого правила нет и, конечно, не может быть ни в одном парламентском регламенте, но у нас оно действовало превосходно.

    Я сделал еще попытку организации потребительного общества, опять с целью главным образом воспитания в рабочих привычки к ведению общественного дела. Но почва для такого предприятия оказалась неблагоприятной: на исключением одного или двух рабочих, у нас все был народ очень молодой, бессемейный, живший на хлебах у родителей и потому ничего не покупавший.

    На первых же порах нам представился случай обсудить на практике вопросы о централизации и федерализме. У ефимовцев была небольшая рабочая библиотечка; прослышавши о нашей библиотечке, они предложили нам объединить их. Но здесь возник вопрос о заведывании объединенной библиотекой. В настоящее время этот вопрос может показаться забавным: в обеих библиотечках было так мало книг, что с практической точки зрения не стоило и разговаривать о том, кто и как ими будет заведовать. Но в то время нам дело представлялось в ином свете. Ефимовцы были народовольцами и налагали цензуру на имевшуюся у них нелегальную литературу. Напр., в их библиотеке для интеллигенции имелся один экземпляр «Наших разногласий» Плеханова; этот экземпляр, однако, выдавался только лицам вполне, так сказать, «политически благонадежным», на которых чтение этого произведения, как полагали, не могло оказать тлетворного влияния. Я вышучивал это «изъятие книг из общественных библиотек» и предоставление их для чтения, в некотором роде, «особам первых четырех классов». Далее ефимовцы обвиняли нас в недостаточной конспиративности при выборе членов наших кружков; мы же стремились охватить своей пропагандой возможно шире верхи рабочих. На этой почве конфликты были бы неизбежны. Даже и людей, вполне свыкшихся с приемами конспирации, нередко коробит от слишком резких ее проявлений; а нужно сказать, что наши революционеры в таких случаях порою обнаруживают замечательную способность копировать манеры околоточных надзирателей. Представьте же себе, что мало распропагандированный рабочий является к какому-нибудь конспиративному чину за легальной книжкой без надлежащего «удостоверения личности» и встречает не то нигилистский, не то мымрецовский прием. Нам представлялось, что это могло бы только оттолкнуть от нас рабочих.

    На этой почве и возникли у нас в библиотечном кружке дебаты о централизации и федерализме. Мы выработали план федеративной связи между обеими библиотечками, ефимовцы настаивали на централизации: чем кончилось, я теперь уже хорошенько не помню; кажется, дело так и не сошлось.

    Этот чисто практический курс конституционного права я старался пополнить теоретическими занятиями. Мы выбрали наиболее развитых рабочих, в том числе трех ефимовцев, и читали сообща Милля «О представительном правлении», сопровождая чтение комментариями и дебатами о правах меньшинства и пределах власти большинства.

    Зимою 1885-86 г. я также возбудил мысль о демонстрации по какому-нибудь понятному для всех поводу. Для этого, конечно, требовалось совместное действие обоих «фракций», если позволено будет так выразиться, — исааковцев и ефимовцев. Мы пригласили на совещание представителей ефимовцев. По этому поводу на квартире Иосифа Резника состоялось, кажется, два собрания. От ефимовцев присутствовало двое рабочих, один плотник и один столяр (оба теперь в Америке) и несколько интеллигентов, главным оратором которых был Соломон Мерлинскій [* Был в ссылке в Вологодской губ. в 1890-1892 гг. В настоящее время живет в Варшаве и стоит вне политики.]. Он в то время был гимназистом лет шестнадцати, но он сразу обратил на себя мое внимание своим ясным умом и значительным для своего возраста развитием. Ефимовцы все были против «открытых выступлений», — применяя современный термин к условиям того далекого прошлого, и мысль о демонстрации была отвергнута.

    Для меня лично эти собрания послужили началом знакомству, а впоследствии личной дружбе с Мерлинским. Что-же касается наших рабочих кружков, то между ними тоже естественно началось общение: наши ходили на занятия в ефимовские кружки и привлекали к нам ефимовских рабочих. Как я уже сказал, фракционное разделение это было «организационным», как выразились бы теперь. В России «организационное» деление почему-то противополагается «принципиальному». В Америке уже сознано, что вопрос о форме организации сам по себе тоже представляет важный принципиальный вопрос. В современной американской политике эта борьба между «исааковцами» и «ефомовцами» охарактеризована была бы, как борьба «независимых демократов» против партийного «боссизма» [* Вoss — партийный «хозяин», которому повинуется партийная «машина». См. об этом мою статью в III томе сборника: «Государственный строй З. Европы и С. Амер. Соед. Штатов», изд. Глаголева.].

    О классовой борьбе в то время у нас велись только теоретические разговоры; практического значения, в виду малочисленности наших сил при раздробленности еврейских рабочих в мелких ремесленных мастерских, эти рассуждения не имели. Самыми крупными предприятиями у нас были типографии; там положено было основание профессиональному союзу типографских рабочих. Хозяева сразу обнаружили классовой инстинкт и стали донимать придирками рабочих, принадлежавших к социалистическим кружкам. Но до открытого конфликта дело не дошло.

    Летом 1886 года независимо от нас вспыхнула стихийная забастовка обойщиков. Мы сейчас же поспешили на помощь забастовщикам. На квартире Резника состоялось одно или два собрания; еще одно собрание состоялось на городском сквере.

    Бастовало всего десятка полтора рабочих одной мастерской. Хозяин собирался было выписать рабочих из Вильна, но стачка через несколько дней окончилась соглашением. Была еще забастовка учеников еврейского ремесленного училища, которые находились под влиянием ефимовцев, забастовка возникла на почве недовольства учеников смотрителем; кажется, ему даже грозили побоями. В городе она наделала много шуму, потому что училище содержится на благотворительные средства и во главе его стоят местные нотабля. Присутствие моей жены на одной из сходок забастовщиков придало делу в глазах попечителей опасный политический характер. Чем кончилось дело, сейчас уже не упомню.

    Рост наших кружков выдвинул пред нами квартирный вопрос. Летом собирались за городом, в лесу; зимою приходилось отыскивать квартиры. Вначале собирались у Резника; он был человек семейный, жена его содержала мастерскую женских платьев; он сдавал две комнаты внаймы рабочему и работнице, тоже членам наших кружков. Но собираться всем у него было по полицейским условиям неудобно. Собирались еще у несемейных рабочих и работниц; но, во-первых, помехой служили родители, а во-вторых в крошечную комнатку, где было место только для стола и кровати, набивалось иногда более десятка народа.

    Мы решили снять квартиру для собраний. Найдена была квартира из трех комнат на Нижнем Базаре, где вечно толчется народ. Дом был с проходным двором и воротами на три улицы. В полицейском отношении все предосторожности были соблюдены. Но нам, однако, пришлось бросить эту квартиру до истечения месячного срока. На квартире поселилось двое молодых людей, меблишка была немудрая, беднее даже, чем у заурядных еврейских бедняков, — наши фонды не дозволяли большего. И вот эту квартиру стала посещать, особенно по вечерам, молодежь обоего пола. Соседи были скандализованы и заключили, что в квартире приютился тайный притон проституции. Грозили недоразумения с полицией, которые кончились бы облавой и провалом нескольких десятков рабочих. Пришлось собрания прекратить. Затем мы наняли квартиру на окраине города (Романовке). Там поселился вернувшийся из Америки молодой человек Гиршфельд [* В настоящее время врач в Миннеаполисе, в Соед. Штатах, и видный деятель социалистической партии; выставлялся социалистическим кандидатом па должность губернатора штата Миннесоты.], под видом учителя английского языка. Начавшееся эмиграционное движение давало правдоподобное объяснение для соседей посещению его квартиры множеством учеников и учениц, собиравшихся группами для совместных уроков. Однако в непродолжительном времени эту квартиру проследили шпионы; в Минске это делалось патриархально, шпионы были всему городу известны.

    Сколько в наших кружках было всех рабочих, учесть было трудно. Летом 1886 года мы однажды устроили собрание всех «учителей» для подведения итогов; оказалось, в «исааковских» кружках всех степеней было 130 рабочих; сколько было у «ефимовцев», мы не знали. Если принять упомянутую выше цифру Хургина и вычесть тех, которые посещали и те и другие кружки, то по всей вероятности было всех вместе не менее 250 человекъ. Спустя два года, я предпринял объезд главных центров Северо-Западного края; в Белостоке и Гродне совсем не оказалось рабочих кружков, а в Вильне мне Лев Иогихес [* Впоследствии долгое время был эмигрантом.] («Левка») сообщил, что у них есть кружок из четырех рабочих. О великорусских губерниях, конечно, и говорить нечего. В то время о пропаганде и агитации среди рабочих никто не думал.

    Первый арест у нас в Минске произошел в феврале 1887 года. Взят был Иосиф Резник в типографии по доносу провокатора рабочего той же типографии Зархина. В награду Зархин получил разрешение на открытие типографии в одном из уездных городов. Резник был сослан в Якутскую область, откуда вернулся в 1892 году без права работать в типографиях. В следующем году он переселился в Америку.

    Арест Резника всполошил дремавшую до тех пор жандармерию. Начался ряд обысков у рабочих; стали тягать их на допросы. Однако в течение двух слишком лет жандармам не удавалось ничего выпытать. Лишь в конце 1889 года арест рабочего, который у нас был известен под кличкой Лапласа (фамилии его не помню), дал им в руки слабого юношу, от которого они выведали кое-что о наших кружках.

    Гораздо больше, чем полицейские преследования, тормозила нашу работу начавшаяся эмиграция в Америку. Фактически мы подготовляли социалистических рабочих для Америки. Когда я приехал в Нью-Йорк, в конце 1890 года, я там застал «Русское рабочее общество саморазвития», которое в публике называлось «минским рабочим обществом». Действительно, из 35 членов этого общества 32 были минские рабочие [* В следующем году это общество, по инициативе д-ра Ингермана, было преобразовано в «Русское социал-демократическое общество». Это общество оказывало серьезную материальную поддержку Союзу Освобождении Труда и социал-демократической партии в первые годы ее существования.] В том же году мы устроили в Нью-Йорке под русский Новый год «бал минских социалистов», на который приглашены были, кроме почетных иногородних гостей, все, кто когда-либо участвовал в минских кружках: таких набралась целая сотня.

    Тем не менее пропаганда среди рабочих не прекращалась в Минске никогда; одни уезжали, на их место являлись другие; так продолжалось вплоть до начала массового движения еврейских рабочих. Из Минска наши кружковые рабочие переезжали в поисках работы в другие города. Один из наиболее деятельных членов первого кружка Абрамовича Яков Звирин попал наборщиком в типографию «Смоленскаго Вѣстника». Там он сошелся с интеллигенцией, группировавшеюся около газеты и, при ее содействии, занялся пропагандой среди рабочих. В 1889 году их кружок был арестован. Звирин высидел год въ Крестах и по освобождении, конечно, уже лишен был права работать в типографиях. Он переселился в Америку и в настоящее время живет в Нью-Йорке. В какой мере наши минские рабочие содействовали пробуждению сознания своих товарищей в других городах, мне неизвестно, так как в 1890 году я сам оставил Россию.

    Назвать наши первые рабочие кружки 1884-80 г.г. социал-демократическими в отличие от народовольческих едва ли было бы правильно. Акимов в своем «Очерке развития социал-демократии в России» называет Абрамовича социал-демократом. Это совершенно верно по отношению ко времени его ареста в 1889 году, но я не решился бы утвердительно сказать то же самое о том периоде, к которому относится образование им первых рабочих кружков в Минске. Группа Освобождения Труда только что тогда образовалась. Личных связей с нею, по сколько мне известно, у Абрамовича в бытность его в Париже в 1883-4 году не установилось. Абрамович был выдающийся по своим способностям и образованию юноша 19-20 лет, но успел ли он уже самостоятельно выработать себе в то время ясное социал-демократическое миросозерцание, сомневаюсь. О себе я уже говорил. Из литературы Группы Освобождения Труда у нас в Минске вплоть до 1890 г. имелся только один экземпляр «Наших разногласий». Некоторая духовная связь с Группой у нас установилась только в 1887 году, когда к нам приехал Шмулевич («Кивель»), прежний «ефимовец», побывавший в Швейцарии и сделавшийся там социал-демократом [* В 1889 г. он вынужден был бежать из России и до 1896 г. жил в Швейцарии, где был активным членом социал-демократических организаций. В 1896 г. он переселился в Америку и в настоящее время живет в Чикаго.]. Но Шмулевич не обладал способностями миссионера и потому личное влияние его было слабо.

    Осенью того же года до нас дошла из ІПвейцарии брошюра: «Программа для обсуждения программных вопросов». Это было чрезвычайно дельно, всесторонне и беспристрастно составленное резюме всех вопросов, по которым в то время среди революционной молодежи существовали разногласия. Авторы программы рекомендовали образовывать кружки для обсуждения и выяснения всех спорных вопросов. У нас эта мысль встречена была всеобщим сочувствием. Устроено было собрание, на которое явилось человек двадцать или тридцать. Прения велись на страшный анархический лад. Мое предложение избрать председателя и установить запись ораторов не нашло поддержки, как явная «исааковская» ересь. Половина вечера прошла в словесном турнире между Хургиным и Львом Марковичем Заком [* Л. М. Зак был арестован в 1879 г. за участие в одном из землевольческих кружков, работавших на Волге и на южном Урале, и был административно сослан в Енисейск, откуда вернулся в 1886 году. Весною 1888 г. он снова был арестован в Минске и сослан в Якутскую область, откуда он вернулся в 1896 г. По возвращении из вторичной ссылки, он вместе с моей сестрой приступил к переводу I т. «Капитала» К. Маркса, но умер в 1897 г. до окончания работы. Перевод вышел в 1899 г. под редакцией П. Б. Струве.]. Хургин отстаивал «захват власти», а Зак возражал, что «за этим делом нам надлежит обратиться к генералу Белову» (местному воинскому начальнику). Мне этот беспорядочный дуэт надоел и я ушел, не дождавшись конца. В тот же вечер решено было по полицейским соображениям разбиться на меньшие группы. Таких групп образовалось три. Одна очень скоро перестала собираться. Другая, состоявшая из семинаристов и учителей, собиралась некоторое время, но вскоре обнаружилось, что дебаты колеблют основы народнической веры и приводят к безотрадным выводам. Вследствие этого, как передавал «Егорыч» [* Один из немногих, ускользнувших от бдительного ока начальства; состоит на государственной службе, а потому настоящее его имя не может быть оглашено.], решено было вовсе прекратить обсуждение программных вопросов и остаться при прежнем миросозерцании. Третья группа, собиравшаяся на моей квартире, довела обсуждение до конца. В ней участвовали, кроме меня, жены и сестры, Мерлинский, Шмулевич, Ефим Гальперн, с весны 1888 г. Абрамович, и др. Мы собирались раз в неделю в течение полугода, я в результате большинство из нас, включая Абрамовича, мою сестру и меня, приняло по всем программным вопросам социал-демократические формулы.

    И. Гурвич

    /Былое. Журналъ посвященный исторіи освободительнаго движенія. № 6/18. Іюнь. Петербургъ. 1907. С. 65-74./

                          ПЕРВЫЕ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ РАБОЧИЕ КРУЖКИ

                                                                  В БЕЛОРУССИИ

    В конце 70-х годов па арене русского революционного движения появляется рабочий. В Одессе Заславским создается «Южно-Российский Союз Рабочих», создается «Северно-Русский Рабочий Союз», несколько лет спустя, (в 1883 г.) была основана «Группа Освобождения Труда» впервые бросившая марксистский лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

    Возникновение пролетарских трупп, а затем первой марксистской группы, привело, разумеется, к большому идейному сдвигу в русском революционном движении: в разных частях страны создаются социалистические группы, отказывающиеся от мысли, что террором может быть изменен существующий строй.

    Возникли группы, которые восприняли лозунг: что «освобождение рабочих есть дело рук самих рабочих».

    В Белоруссию марксистская мысль проникла тогда же — в 30-х г. г. Исаак Гурвич, один из первых социал-демократов Белоруссии, рассказывает следующее о первых рабочих кружках в Минске (в № 6 «Былого» за 1907 год): «отдельные попытки ведения пропаганды среди рабочих в Минске совпадают с началом социалистического движения в России».

    В 1875 году в Минск приехал студент технологического института Шварц, проживавший под фамилией Рабинович, и стал заниматься пропагандой. Для того, чтобы лучше вести эту работу, он поступил рабочим к кузнецу, но вскоре был арестован и выслан в Витебскую губ. Пропаганда Шварца не оставила после себя никаких следов. После Шварца некоторые попытки в этом направлении сделал студент Киевского Университета М. Велер, которому удалось распропагандировать несколько столяров, но и он вскоре должен был скрыться из Минска [* Велер после этого жил несколько лет в Женеве. Затем вернулся в Россию, и в начале 80-х годов покончил жизнь самоубийством.].

    Систематическая работа впервые началась среди минских еврейских рабочих в 1883-1884 г. Ефимом Хургиным, вскоре после выхода его из тюрьмы, где он сидел за участие в народническом движении. В 1884 году в Минск прибыл также Эмиль Абрамович, хотевший было работать в кружках Хургина, но поскольку Хургинь— ради конспирации не допускал Абрамовича в свои кружки, последний стал работать самостоятельно. Он завел знакомство с рабочими-печатниками, организовал из них кружок, в котором проходил с ними естествознание, затем, познакомившись с ними поближе, стал среди них вести социалистическую пропаганду.

    Абрамович имел колоссальное влияние на рабочих, не только, как талантливый лектор, но и как человек: он держался с рабочими не как «генерал», но как простой товарищ. Он приезжал в Минск каждое лето, и все свое время отдавал рабочим. Позднее он переехал в Киев, где был арестован в 1889 г. и выслан в Якутскую область, откуда вернулся в 1896 году.

    В 1885 г. в Минск вернулся из Сибири Исаак Гурвич, тоже хотевший работать в кружках Хургина. Хургин тогда еще был народником, а Исаак Гурвич вернулся из ссылки марксистом. Во время приезда Гурвича в Минск в кружках Хургина было 160 человек, что для того времени было громадной цифрой. Гурвич никак не мог договориться с Хургиным, и тогда Гурвич познакомился с кружками Абрамовича Организационная форма и работа этих кружков была такова: все кружки делились на 3 группы: 1) кружки для обучения еврейских рабочих русской грамоте, 2) кружки по естествознанию, 3) социалистические кружки. Новые члены принимались только в кружки первой и второй группы. В кружки третьей группы принималась молодежь, прошедшая кружок второй группы.

    Руководители этих кружков ставили себе целью создать в Минске группу интеллигентных рабочих, которые смогли бы впоследствии собственными силами вести пропагандистскую работу.

    Так как революционной литературы на еврейском языке тогда не было, то начинали с обучении рабочих русской грамоте, дабы дать возможность будущим пропагандистам читать революционную литературу на русском языке.

    Пропаганда в рабочих кружках того времени заключалась в анализе экономических основ капиталистического строя и попытках изобразить социалистический идеал. Политических вопросов почти вовсе не касались и поэтому политические взгляды рабочих (и не одних только рабочих) представляли смесь анархического бакунизма и якобинства. На собраниях не допускалось избрание председателя, следствием чего являлось то, что говорил лишь тот, кто мог перекричать остальных. Исаак Гурвич ввел в минских кружках в систему обыкновение избирать председателя, просить слова, и начал знакомить рабочих с основами самоуправления и парламентаризма. О классовой борьбе в кружках того времени велись лишь теоретические разговоры.

    Вокруг кружков Абрамовича и Гурвича в Минске группировалось человек 130 рабочих. Таким образом, вместе с кружками Хургина число организованных в кружках рабочих в Минске было не менее 250 человек. Члены кружка Ефима Хургина назывались «ефимовцами». а члены кружков Абрамовича и Гурвича — «исааковщами». Различие между теми и другими заключалось в том, что Хургин был народник, а Эмиль Абрамович и Исаак Гурвич были социал-демократами.

    В 1887 году уже были налажены кое-какие взаимоотношения между «исааковцами» и группой «Освобождение Труда».

    В 1887 г. в Минске произошел первый провал. Был арестован и сослан в Якутскую область (в феврале этого года) рабочий-печатник Иосиф Резник. За этим арестом последовал ряд новых, жандармерии становятся известны все секреты минских кружков. Главные руководителя кружков эмигрируют за границу, и систематическая революционная работа среди минских рабочих временно нарушается.

    /С. Агурский.  Очерки по истории революционного движения в Белоруссии (1863-1917). Минск. 1928. С. 33-35./

    А. Я. Багдановіч

                                         ДА ГІСТОРЫІ ПАРТЫІ “НАРОДНАЯ ВОЛЯ”

                                                 Ў МЕНСКУ І БЕЛАРУСІ (1880-1892)*

    [* Гэты нарыс уяўляе часткова вытрымкі, а часткова скарочанае выкладаньне маіх больш шырокіх успамінаў пад загалоўкам «Партыя «Нар. волі»” ў Менску і Беларусі, яшчэ не надрукаваных. Некаторыя факты, прыведзеныя тут, удакладняліся шляхам пісьмовых і асабістых адносін з таварышамі Р. А. Протасам, Я. А. Гурвіч, А. А. Белахам і нябожчыкам В. I. Сляпянам. У інтарэсах самаправеркі значныя ўрыўкі з маіх успамінаў, скарочана выкладзеных тут, былі прачытаны А. А. Белаху і Я. А. Гурвічу і не сустрэлі з іх боку заўваг або пярэчаньняў. Адказнасьць, аднак, за падачу фактаў і ацэнку падзей і асоб поўнасьцю ляжыць на мне. А. Б.

    Я пішу не гісторыю рэвалюцыйнага руху ў Беларусі, а свае асабістыя ўспаміны аб тым — чаму сам быў сьведкам у тым руху, і аб тым, што чуў ад маіх таварышаў аб больш раньнім пэрыядзе рэвалюцыйнай барацьбы, калі я яшчэ не прымаў непасрэднага ўдзелу ў ёй...

                                                                I. Народнікі ў Менску

    Я прымкнуў (к) групе нарадавольцаў у 1882 годзе, а тое, аб чым я хачу тут расказаць, узыходзіць да (1876) часу руска-турэцкай вайны, значыць, прыблізна к 1877 году і наступным гадам, хаця я жыў у гэты час у Менску, але не быў сьведкам зараджэньня рэвалюцыйнага руху ў гэтым горадзе і знаю аб ім па расказах маіх старэйшых таварышаў па рэвалюцыі І. М. Акаловіча, Е. С. Хургіна і часткова I. А. Гурвіча [* Гурвіч Ісак Адольфавіч (1866, Менск — 1924), дасьледчык эканамічнага становішча сялян у Расіі. Аўтар кніг «Перасяленьні сялян у Сыбір» (рус. пер. 1888), «Эканамічнае становішча рускай вёскі» (рус. пер. 1896). У 1881-1885 гадах у ссылцы (Сыбір). Пасьля ссылкі ў Менску, меў сувязь з групай «Вызваленьне працы». З 1889 г. у эміграцыі. Перапісваўся з Ф. Энгельсам, У. I. Леніным. ГУРВІЧ Алена Ілынічна (Кушалеўская) — яго жонка. ГУРВІЧ Яўгенія Адольфаўна — сястра — удзельніца рэв. гурткоў у Менску ў 1880-х гадах. Была на высылцы ва Ўсходняй Сыбіры, адкуль уцякла разам з Л. Д. Троцкім, перакладала К. Маркса, пасьля рэвалюцыі працавала ў Інстытуце К. Маркса і Ф. Энгельса.], якія, між іншым, як і Акаловіч, у гэты час былі яшчэ вельмі юныя і ведалі аб ім па чутках [як і я]. Зводзячы да адзінства гэтыя разрозьненыя паведамленьні, я павінен іх ахарактарызаваць; як зародкі рэвалюцыйнай прапаганды, неарганізаванымі (?) адзіночкамі. Прапагандыстамі большай часткай былі студэнты, якія вярталіся ў Менск са сталіц — Масквы, Пецярбурга, Кіева, Харкава. Яны прывозілі сякую-такую нелегальную літаратуру або проста забароненыя кніжкі, накшталт “Што рабіць?”, “Міля з заўвагамі”, “Крок за крокам”, Герцэна, Дабралюбава, Пісарава, Шэлгунова, Ласаля і т. п.

   А галоўнае — прывозілі “новыя словы”, новыя думкі, рэвалюцыйныя песьні і вершы. Гаварылі, сьпявалі, дэклямавалі, ...абуджалі, пераконвалі...

    Захавалася ў памяці глухое паведамленьне аб знаходжаньні ў Менску Зундулевіча, які меў сувязі з яўрэйскай групай рэвалюцыянэраў. Чуў аб гэтым ад Е. С. Хургіна, слуцкага ураджэнца, які пазьней няўдала страляў у Лёрыс Мелікава...

    Сацыялістычная прапаганда сярод яўрэйскага насельніцтва Менска таксама ўзыходзіць к другой палавіне 70-х гадоў, як і ў сэмінарскай групе, і першапачаткова трымалася выключна сярод вучэбнай моладзі, галоўным чынам — сярод студэнтаў унівэрсытэта.

    Закранутыя прапагандай ва унівэрсытэцкіх цэнтрах маладыя людзі, вяртаючыся ў Менск на канікулы, натуральна, шукалі адэптаў сярод сваіх малодшых таварышаў і стваралі на месцы кадры рэвалюцыйных атрадаў.

    І. А. Гурвіч (“Былое”, чэрвень 1907 г.) згадвае як аб першых прапагандыстах пра студэнта тэхналягічнага інстытута Шварца, які жыў у Менску пад прозьвішчам Рабіновіча, і пра студэнта Кіеўскага унівэрсытэта Майсея Вельлера. Яны ўжо вялі прапаганду сярод яўрэйскіх рабочых. Але, канешне, яны не абмяжоўваліся адным рабочым асяродзьдзем, а адначасна працавалі і ў асяродзьдзі яўрэйскай інтэлігентнай моладзі, па свайму ўзросту больш даступнай сацыялістычнай прапагандзе.

    Мне асабіста вядомы як раньнія прапагандысты (пачатку 80-х гадоў): Яфім Саламонавіч Хургін, Ісак Адольфавіч Гурвіч, яго сястра Яўгенія Адольфаўна Гурвіч, цяпер супрацоўніца інстытута К. Маркса і Ф. Энгельса, Эміль Абрамавіч Абрамовіч [* АБРАМОВІЧ Эміль Абрамавіч — арганізатар кіеўскага гуртка марксізму.], сын зубнога ўрача, студэнт Дэрпцкага унівэрсытэта, урач, які перанёс Якуцкую ссылку і памёр у 1898 г., і студэнт Кленскі, пазьней ваенны ўрач, які служыў дзесьці ў Туркестане, таварыш Гурвіча. Той і другі ўжо займаліся рэвалюцыйнай прапагандай у канцы 70-х гадоў.

    Па рэвалюцыйным тэмпэрамэнце самай значнай фігурай гэтага пераліку быў Я. С. Хургін, самай бліскучай па розуму і таленту I. А. Гурвіч, а самай выдатнай па самаахвярнасьці, з самаахвярнай адданасьцю справе рэвалюцыі быў Э. А. Абрамовіч.

    У Бухбіндэра (“Еврейская летопись”, т. 1, 1923 г.) прыведзена характарыстыка Абрамовіча, зробленая Зубатавым: “Абрамовіч па прынцыпу багатых не лячыў, у бедных грошай не браў, зарабляў нейкім рамяством жабрацкія грашы, жыў надгалаць і ўвесь аддаваўся прапагандзе. Яго лічылі сьвятым і схілялі галаву перад ім”. Калі так гаворыць закляты вораг то якую большую хвалу можна аддаць?

    Калі гэтыя трое не былі заснавальнікамі рэвалюцыйнага руху сярод яўрэйскага насельніцтва ў Менску і Беларусі, то больш за ўсё для яго зрабілі, асабліва Хургін.

    [3 сэмінарыстаў Гаховіч і яго таварышы былі першымі піянэрамі прапаганды беларускім сялянам. Але гэтая прапаганда была выпадковай, не доўгачасовай і не глыбокай, бессыстэмнай. Гэта толькі былі першыя спробы, якія не пакінулі прыкметных вынікаў.]

    Між іншым, Хургін першы з яўрэяў зрабіў спробу непасрэднай работы ў народзе (у канцы 70-х гадоў), г. зн. сярод беларускіх сялян. Да 80-х гадоў яўрэі вольна жылі ў беларускі вёсках.

    Яго бацькі арандавалі вялікае памесьце дзесьці ў Менскі павеце, так што Я. С., як і яго брат, імя якога я забыў, правёў сваю маладосьць у вёсцы. Браты аралі зямлю і ведалі толк у сельскай гаспадарцы.

    Выхаваньне яны атрымалі строга рэлігійнае, у духу набожных яўрэяў колішніх часоў. Але і ў гэтых адносінах Я. С. пайшоў далей сярэдняга ўзроўню яўрэйскай адукацыі: ён быў добры талмудыстам, — званьне, ганаровае ў яўрэйстве.

    Дзіўная справа: гэта рэлігійная закваска не пакідала яго ўсё жыцьцё і неяк сумяшчалася з філязофскім матэрыялізмам.

    У далейшым, у канцы 90-х і пачатку 900-х, яна прывяла яго ва ўлоньне сіянізму.

    Але і ў свой найбольш яркі пэрыяд рэвалюцыйнай дзейнасьці, да не малога сораму сваіх вучняў, ён не пастаянна наведваў сынагогу па суботах і сьвяточных днях, што на першым час паблажліва тлумачылася неабходнасьцю больш цесных сувязей з яўрэйскай народнай масай, рэлігійна настроенай. Такое тлумачэньне ўяўлялася даволі натуральным: у той час цяжка было ўшчыльную падысьці да яўрэйскай беднаты “эпікорэсу” (эпікурэйцу-вальнадумцу). Адным дзесяцігодзьдзем раней з такім адшчапенцам і гаварыць не сталі б. Нават у 80-я гады вальнадумцы з яўрэйскай моладзі ў Менску, якія дазвалялі сабе хадзіць з палкай (?) у суботу ці закурыць цыгарэту, падвяргаліся нападзеньням набожнага натоўпу, асабліва ў прадмесьцях. I калі нашы таварышы яўрэі ў кампаніі з рускімі ў дзень суботні езьдзілі па Сьвіслачы ў лодцы, то з берага спачатку чуліся абавязковыя напамінкі: “шабес” (субота)! А пасьля папярэджаньня ў лодку са злосьцю кідалі камянямі і кавалкамі цаглін.

    Гавару аб гэтых дробязях, каб даць паняцьце — пры якіх настроях і ў якім асяродзьдзі даводзілася працаваць яўрэйскай інтэлігенцыі.

    Але Хургін ішоў далей: ён не толькі выконваў публічныя рэлігійныя абрады, але і ў сямейным жыцьці падпарадкоўваўся недарэчным традыцыйным звычаям. Гэта абурала яго вучняў: у гэтым бачылі няшчырасьць, фальш, з якой нельга было мірыцца. I гэта ў далейшым павяло, разам з іншымі прычынамі, да падрыву яго аўтарытэту і к падзеньню яго прывабнасьці.

    Калі не лічыць талмудыскай вывучкі, то ён не атрымаў правільнай школьнай адукацыі і свае даволі шырокія веды набыў упартым чытаньнем у маладосьці, але, як гэта бывае з самавучкамі, у яго адукацыі сустракаліся даволі значныя прабелы.

    Для яго захопленых паклоньнікаў з гімназістаў, а тым больш з рабочых, гэтыя прабелы не былі прыкметныя: ён даваў ім тое, аб чым яны і паняцьця не мелі. Але калі тыя ж гімназісты акуналіся ва унівэрсытэцкую навуку і вярталіся ў Менск, узброеныя і новым вопытам і ведамі, то непазьбежна ўзьнікала крытычная “пераацэнка каштоўнасьцей”. Тычылася яна і меркаваньняў, і паводзін настаўніка. Але настаўнік быў не цярпімы к крытычнаму падыходу да сваёй асобы. Узьніклі розныя сутыкненьні, і для некаторых расчараваньне было настолькі горкім, што студэнт Гутцайт, некалі яго захоплены паклоньнік, пасьля аднаго такога сутыкненьня на глебе патрэбнага і непатрэбнага плакаў ад гора наўзрыд. Але гэта было ўжо ў канцы 80-х гадоў, а ў 1884-м і 1885-м, калі я ўпершыню пазнаёміўся са “Сьвірэпым” (рэвалюцыйная клічка), яго аўтарытэт у сваёй групе стаяў вельмі высока.

    Перадаваў ён мне некаторыя падрабязнасьці аб сваіх першых кроках на шляху рэвалюцыйнай прапаганды ў вёсцы.

    Прапаганду ён вёў сярод вясковых хлопцаў. Глеба была спрыяльная: у гэтым раёне яшчэ сьвежыя былі ўспаміны аб аграрных хваляваньнях пасьля падзеньня прыгоннага права. На гэтай глебе ён і трымаўся, г. зн. на глебе адносін сялян да памешчыкаў і на глебе некаторых агульных пытаньняў — адкуль багацьце і ад чаго беднасьць. Чытаў хлопцам і тлумачыў “Хітрую мэханіку” Худзякова [* Худзякоў Іван Аляксандравіч (1842-1876), рускі фальклярыст, гісторык, этнограф. Удзельнік рэвалюцыйнага руху. Выкарыстоўваў у сваіх працах фальклорныя матэрыялы (“Русская книжка”, 1863, «Самоучитель для начинающих обучаться грамоте», 1865). У 1866 г. сасланы ў Верхаянск, памёр у псыхіятрычнай лячэбніцы. Пакінуў успаміны: “Воспоминания каракозовца”.] і таму падобныя папулярныя кніжкі.

    Некаторы час усё было добра. ён стаў ужо тлумачыць аб перабудове грамадзтва на сацыялістычных пачатках у сэнсе — добра было б зрабіць вось гэтак і гэтак. Таксама адобрылі. Зрабіў яшчэ крок у бок палітычнага ладу і дайшоў да цара, як “пачатку ўсіх пачаткаў”, г. зн. усіх бед, — тут вось і сарвалася: данесьлі станавому.

    Як бачыш прыехаў станавы з двума ўраднікамі, соцкія і дзесяцкія, мабілізавалі мясцовых сялян, у тым ліку і яго вучняў, і акружылі ўсю сядзібу. Пачуўшы бяду, Хургін схаваўся ў зарослую кустамі яму, з якой здабывалі гліну на цэглу. Тут яго і злавілі. Здаровы дзяцюк — ён адбіваўся адчайна, але яго звалілі і ў літаральным сэнсе прыкруцілі рукі да лапаткаў. I хто ж найбольш стараўся? — з горкай усьмешкай перадаваў ён. — Мае ж вучні. I мой любімы вучань круціў мне рукі вяроўкай. Гэтае стараньне лёгка тлумачыцца жаданьнем выгарадзіць сябе, паказаўшы на справе сваю адданасьць. Два браты былі пасаджаны па гэтай справе.

    Першы блін — камяком.

    Пасьля выхаду з астрога Хургін разам з рэвалюцыянэрамі з сэмінарыстаў прымаў удзел у арганізацыі ўцёкаў за граніцу Льва Гартмана, а затым і сам езьдзіў туды.

    Там, па яго словах, ён сустракаўся з Львом Ціхаміравым, з якім быў знаёмы і раней, сустракаўся з тым жа Гартманам і з некаторымі другімі нарадавольцамі з эміграцыі. Пасьля вяртаньня ён быў арыштаваны (1882) за правоз пісьма Гартмана і пасаджаны ў турму на 8 месяцаў з аддачай пад нагляд паліцыі на 3 гады.

    Тут жа пасьля выхаду з турмы Хургін узяўся за прапаганду сярод яўрэйскай вучнёўскай моладзі — гімназістаў і рэалістаў. Вельмі хутка ён згуртаваў даволі значную групу, абапіраўся на свае ранейшыя знаёмствы і, відаць, на работу прапагандыстаў-папярэднікаў, бо цяжка дапусьціць, каб на некранутай глебе ў кароткі тэрмін можна было завэрбаваць даволі значную колькасьць пасьлядоўнікаў, якую я застаў у яго гуртку ў 1884-1885 гадах.

    Але самае важнае, што ўжо ў гэты час ён і яго вучні змаглі арганізаваць яўрэйскіх рабочых у гурткі граматнасьці і самаразьвіцьця, г. зн. таго, што мы называлі “азбукай сацыяльных навук”.

    Ужо ў той час да яго далучыліся больш за 20 чалавек яўрэйскай інтэлігентнай моладзі абодвух полаў, якія кіравалі заняткамі ў гуртках, аб’яднаўшых звыш 160 рабочых. У далейшым гэта лічба рабочых, з якімі займаліся рускай граматай, прыродазнаўчымі і сацыяльнымі навукамі, дасягнула 250 чалавек. У той час рэдкі з народаў такой лічбай мог пахваліцца.

    I не выпадковасьць, што першы сацыял-дэмакратычны зьезд зьбіраўся ў Менску: тут глеба была ўжо разрыхленая і не мала заставалася парасткаў мінулага, якія не маглі не аказваць прыцягальнай сілы.

    Вось пералік найбольш актыўных членаў гэтай групы, якая слыла пад імем Хургінцаў або Яфімцаў: МЕРЛІНСКІ Саламон Абрамавіч, ПРОТАС Рувім Абрамавіч, БЕЛАХ Аўсей Аляксандравіч, СЬЛЯПЯН Уладзімір Іванавіч, УФЛЯНД Міхаіл Аркадзьевіч, ШМУЛЕВІЧ Ківель, ГУТЦАЙТ і ДУГОЎСКІ (імён не помню), ПОЛЯК Маісей Абрамавіч, КАЦЕНЕЛЬСОН Соф’я Саламонаўна, па мужу ПРОТАС, і яе сястра Эсфір Саламонаўна, і па мужу ПОЛЯК, КАПЛАН Якаў і яго сястра Роза, Дуня ЛЕВІНА і іншыя

    Большасьць з гэтых паплацілася турмой і ссылкай. З гэтай “слаўнай зграі”. Яшчэ зараз жывуць Протас, Белах, Поляк, Соф’я і Эсфір Саламонаўны, Дуня Левіна і, магчыма, Мерлінскі. Ён даўно пераехаў у Варшаву; яго лёс і адрас мне не вядомы.

    Нядаўні нябожчык Сьляпян (1929), самы юны член гэтай групы, меншы па росту і таму празваны Малы, успамінаючы і ў старасьці час заняткаў у гуртку Я. С., піша мне:

    «Вось, вось бачу, як Хургін прынёс кіпы часопісаў (“Современник”, “Русское слово”)... Там былі артыкулы Чарнышэўскага (“Міля з заўвагамі”), артыкулы Пісарава, Цебраковай... Уся істота трапятала!»

    Усё гэта была слаўная моладзь, якая з трапяткім захапленьнем адносілася да свайго новага прызваньня.

                               III. АБ’ЯДНАНЬНЕ ГРУПОВАК У АДНУ АРГАНІЗАЦЫЮ

                                                (III. “ТРУДЫ И ДНИ” Ў МЕНСКУ)

    У першай палове 80-х гадоў у Менску былі два (буйныя) рэвалюцыйныя аб’яднаньні: хрысьціянскае і яўрэйскае, якія знаходзіліся між сабой у саюзьніцкіх адносінах, але не мелі агульнага мясцовага кіруючага цэнтра. Гэта тлумачылася бытавымі і паліцэйскімі ўмовамі. Яўрэі і хрысьціяне сыходзіліся на глебе гандлёвых і рамесьніцкіх адносін, — значыць — у краме, на рынку, у майстэрні. (Таму ўсякі сумежны сход, нават простая хадзьба ў госьці былі б нечым дзіўным і таму падазроным. Усім вядома было, што яўрэі не ядуць у хрысьціянскіх дамах з-за...)

    З гадамі гэтае адасабленьне паступова падала, але ў 70-х гадах і ў пачатку 80-х яно яшчэ было пераважным. Былі агульныя справы, як абмен літаратурай, праўка пашпартоў, уладкаваньне на працу нелегальных, але такога роду вяліся пры дапамозе перамоў між лідэрамі той або другой групы. Прапаганда вялася асобна і нават на гэтай глебе была нейкая канкурэнцыя: “яфімаўцы” былі схільныя сяго-таго да сябе пераманіць. Між іншым, такая спроба была зроблена ў 1884 годзе адносна мяне, як чалавека, зьвязанага з вёскай і народнымі настаўнікамі.

    Хрысьціянская група папаўняла свае кадры пераважна з сэмінарыстаў і таму ўмоўна называлася “сэмінарскай”, але сэмінарыя была толькі першапачатковай крыніцай, а кампанавалася арганізацыя з разнастайных элемэнтаў, якія ў яе ўваходзілі і да яе прымыкалі.

    (У 1884 і 1885 гадах, калі я ўвайшоў у гэтую групу (арганізацыйна) па-сапраўднаму, кіруючая арганізацыя складалася з наступных таварышаў.)

    Яна, па сутнасьці, аб’ядноўвала беларускія рэвалюцыйныя элемэнты ў абодвух моўных ухілах — рускім і польскім. Яна мела сувязі са студэнцтвам сталічных і іншымі ўнівэрсытэцкімі цэнтрамі; яна мела сувязі праз юнкераў з сэмінарыстамі з Віленскім юнкерскім вучылішчам і з мясцовым ваенным асяродзьдзем; праз польскае студэнцтва мела сувязі з польскай партыяй “Пралетарыят”, якая ўзьнікла ў гэты час; былі сувязі сярод служачых у мясцовым таварыстве сельскай гаспадаркі і на чыгунках, галоўным чынам у Праўленьні Лібава-Роменскай чыгункі, і нарэшце, праз маю дапамогу, былі сувязі з народным настаўніцтвам, г. зн. з вёскай.

    Слабым бокам гэтай рэвалюцыйнай групоўкі зьяўлялася цякучасьць яе саставу і прытым у кадрах: моладзь імкнулася да вышэйшай адукацыі і, зьяжджаючы ў другія гарады, адрывалася ад сваёй арганізацыі (і нярэдка была страчана для рэвалюцыі), сувязі слабелі, зношваліся і часта зусім абрываліся. Адкрыцьцё доступу сэмінарыстам у Варшаўскі і Томскі унівэрсытэты і ў вэтэрынарныя інстытуты ў палавіне 80-х гадоў моцна адбілася на колькасьці рэвалюцыйнага актыву ў Менску і Беларусі.

    Гэта была адна з прычын, якая патрабавала майго перамяшчэньня ў Менск: я нікуды не імкнуўся і займаў хаця і сьціплае, але дастаткова незалежнае становішча. Набываўся даволі моцны апорны пункт: у мяне была самастойная адасобленая кватэра. Для нашай групоўкі гэта было неабыякава, тым больш што сувязь з народным настаўніцтвам устанаўлівалася больш жывая і непасрэдная: у горад таварышы наяжджалі часта і (сустрэчы) спатканьні з імі былі натуральныя і непрыкметныя. Гэта было каштоўным у інтарэсах прапаганды.

    У той жа час менская арганізацыя атрымала значны прырост рэвалюцыйных сіл. У канцы 1884 года вярнулася з-за мяжы ў Менск Яўгенія Адольфаўна Гурвіч; затым сьледам у 1885 годзе вярнуўся са ссылкі з Ішыма яе брат Ісак Адольфавіч Гурвіч з жонкай Аленай Ільінічнай, народжанай Кушалеўскай родам з Нясьвіжа, і трошкі пазьней з Шанкурскай ссылкі вярнуўся Станіслаў Іванавіч Грынявецкі, ён жа далучыў таварыша па ссылцы Франца Банкоўскага. Нашага палку прыбыло! Брат і сястра Гурвічы і Грынявецкі былі людзьмі з сувязямі і з вялікім рэвалюцыйным вопытам і таму былі асабліва карысныя. I Грынявецкі і Гурвіч многа чыталі ў ссылцы, яшчэ больш дыскусіравалі і па частцы праграмных пытаньняў былі лепш падкаваныя, чым кожны з нас. У іх яўна вызначаўся ўхіл, які мы называлі “чернопередеческим”, але не да такой ступені, каб нельга было рабіць агульную справу. Грынявіцкі адразу далучыўся да нашай арганізацыі, з якой ён меў сувязь і раней (але заставаўся ў Менску не доўга: па асабістых прычынах павінен быў вярнуцца ў Шанкурск, дзе заставалася яго жонка). І. А. Гурвіч, не сышоўшыся з Хургіным на глебе сумеснай працы, а часткова з-за тактычных рознагалосьсяў, стаў вэрбаваць сабе прыхільнікаў з асяродзьдзя арганізаваных яўрэйскіх рабочых, утварыўшы новую невялікую групоўку “ісакаўцаў”. На гэтай глебе ўзьніклі крыўдныя непаразуменьні з Хургіным, якія можна ахарактарызаваць як “спрэчка аб генэральстве”.

    Аб гэтых непаразуменьнях I. А. расказвае сам у артыкуле аб яўрэйскіх рабочых гуртках у Менску («Былое», 1897 г., кн. 7), так што я на іх спыняцца не буду, тым больш што яны не мелі для агульнай справы ніякіх сур’ёзных вынікаў.

    Аднак спачатку гэта разглядалася як дэзарганізацыя і перашкода.

    У той жа час мелі месца больш непрыемныя абставіны, якія патрабавалі сур’ёзнай увагі.

    З году ў год на велікодныя канікулы традыцыйна даваўся баль для папаўненьня касы ў карысьць студэнтаў. Пры дзяльбе дапамогі рэзка праявіўся нацыянальны сэпаратызм: частка польскага студэнцтва (безумоўна — не рэвалюцыйнага: Гольцберг і кампанія) унесла прапанову не выдаваць дапамогу студэнтам-яўрэям, быццам на той аснове, што яўрэйскія капіталісты рэдка наведваюць баль і мала ахвяруюць.

    Студэнты-рэвалюцыянэры пратэставалі супраць гэтага нацыянальнага выключэньня, прынцыпаў вузкага мэркантылізму — дай і дам, але засталіся ў меншасьці. Было прынятае кампраміснае рашэньне, і гэта было дурным знакам.

    А між іншым — як-ніяк, няхай па кіраўніках, няхай па практычных меркаваньнях, але факт той, што адна і тая ж партыйная арганізацыя групавалася, па сутнасьці, па нацыянальных прыкметах. Гэта быў не лепшы прыклад, ад якога трэба было пазбавіцца. Як па прычыне гэтых адмоўных паказаньняў, так і ў сувязі з цякучасьцю саставу абодвух груповак, а значыць, непазьбежнага іх зьнясільваньня адлівам ва унівэрсытэцкія цэнтры, арыштамі, адыходам з актыўных шэрагаў убок, што пагардліва называлася “адчальваньнем”, — па гэтых прычынах неабходна было аб’яднаць свае сілы ў адну арганізацыю з агульным кіраўніцтвам.

    Гэтая думка напрошвалася сама сабой, што называецца — пасьпела. У згодзе “яфімаўцаў” мы не сумняваліся, але было не вядома, як да гэтага аднясецца іх правадыр — Хургін-Люты, як мы яго празвалі: у гуртку сваіх вучняў ён генэральстваваў непадзельна і вельмі трымаўся за сваё адзінаўладзьдзе. Яго дыктатарскія звычкі былі добра вядомыя. Але цяжка было адмаўляць неабходнасьць адзінага кіраўніцтва, і “Люты” (Яфім Саламонавіч) пайшоў на аб’яднаньне.

    Затым быў праведзены сумесны сход таго і другога бакоў (Акаловіч, Міцкевіч, Тэадаровіч, Паўлоўскі і я), а з боку “лютаўцаў”, акрамя яго самога, Мерлінскі, Протас, Белах, і за адно пасяджэньне пытаньне было вырашана. Прынцыповых рознагалосьсяў між намі не было ніякіх: абмяркоўваліся толькі пытаньні арганізацыйныя і кансьпіратыўнага парадку...

    Заставалася па-за аб’яднаньнем група “ісакаўцаў”.

    Па сутнасьці, гэта была чыста сямейная група з трох Гурвічаў. (З інтэлігенцыі далучыўся да іх Разэнталь, служачы гарадзкой управы.).

    Работу яны вялі з нашымі, ужо арганізаванымі рабочымі, прымяняючы часам формы мітынгаў або масовак у Камароўскім або Антонаўскім лесе, што не мірылася з прынятымі ў нас кансьпіратыўнымі формамі гуртковай работы.

    Трэба было згаварыцца адносна мэтадаў сумеснай работы і, калі можна — арганізацыйнага аб’яднаньня. Але перамовы між лідэрамі, Хургіным і Ісакам, толькі вялі да непатрэбнага абвастрэньня адносін.

    З сям’ёю Гурвічаў я неяк адразу сяброўскі сышоўся (і з тых часоў цесная дружба нязьменна нас аб’ядноўвала) і ў якасьці чалавека сьвежага, не прынізіўшага ні чыйго самалюбства, узяў на сябе папярэднія перамовы.

    Шчыра кажучы, я заўсёды надаваў галоўнае значэньне адзінству мэт і сумеснай практычнай рабоце для іх дасягненьня і быў пазбаўлены дактрынёрскай нецярпімасьці дробнага сэктанцтва, а ў тую падрыхтоўчую эпоху рэвалюцыйнага руху — эпоху, так сказаць, сынтэтычную, тым больш, справа — сама сабой, а акадэмічныя спрэчкі — самі сабой у вольны час. А справа была такая простая і такая ясная. Але я лічыў, як і мае таварышы, што адкрытыя выступленьні з непадрыхтаванымі рабочымі, якія не ўзмоцніліся арганізацыйна і не ўсьвядомілі сваіх клясавых інтарэсаў, загадзя былі асуджаны на правал, не толькі без карысьці, але і з несумненнай шкодай для справы.

    У гэтым сэнсе я вёў працяглую гаворку з Ісакам Адольфавічам.

    Ён пярэчыў у духу тых праграмных спрэчак, якія яму даводзілася весьці ў ссылцы, — пярэчыў, трэба сказаць, прадумана і пераканана, сутнасьць яго пярэчаньняў можа быць фармуляваная так: ён разумее працу сярод інтэлігенцыі толькі ў тым сэнсе, каб падрыхтаваць прапагандыстаў і арганізатараў для рабочых. Прапаганда ў рабочым асяродзьдзі адзіна патрэбная і плённая. Яна адна мае сэнс для сацыяльнай рэвалюцыі. Работа сярод сялян без арганізаваных рабочых не можа мець самастойнага значэньня, і пакуль што з яе нічога не выйдзе.

    Тэрор, як сыстэму, ён рашуча адмаўляе. Палітыка вашага Выканаўчага Камітэта — якабінская палітыка, якая наогул нічога не дасьць істотнага, а ў нашых умовах рашуча не прымянімая: гідру самадзяржаўнага ладу трэба душыць, навальваючыся масай, кляс супраць клясу, а не секчы ёй галовы. Са старой казкі вядома, што на месцы сьсечаных вырастаюць новыя ў двайным ліку.

    Вы хочаце строгай кансьпірацыі? Ну, і кансьпіруйце: яна патрэбна для вашай змоўніцкай працы. Мне асаблівай кансьпірацыі не патрэбна. Займаючыся з рабочымі, цяжка кансьпіраваць вашымі блянкісцкімі мэтадамі. Уся ваша кансьпірацыя прывідная і ні да чаго не вядзе. Вы закансьпірваецеся ад саміх сябе: гэта палітыка страуса, які хавае галаву ў пясок. Ад добрых жандараў і сышчыкаў не закансьпіруецеся. Будуць правальвацца арганізацыі? Гэта непазьбежна, гэта, калі хочаце, закон. Што з таго? Хто не хоча правальвацца і сядзець у турмах, няхай не ідзе ў рэвалюцыю.

    Я прывёў гэтыя “тэзісы” таму, што, па сутнасьці, у гэтай сфэры круціліся нашы спрэчкі ў далейшым.

    Тут былі, вядома, рознагалосьсі, але не столькі карэннага і актуальнага значэньня, каб дыскусію лічыць бескарыснай.

    Ва ўсякім разе — адносіны трэба было ўладзіць. Акаловіч, Міцкевіч і амаль усе былыя “яфімаўцы” гэтага дамагаліся. Хургін пярэчыў, напіраў на асноўны аргумэнт: яны не прызнаюць нашай праграмы, а значыць, не будуць падпарадкоўвацца і партыйнай дысцыпліне.

    Але большасьць была за вядзеньне перамоў аб зьліцьці або, у крайнім выпадку, аб узгодненасьці сумеснай работы.

    Ад вядзеньня перамоў Хургін тактычна ўхіліўся. Былі выдзелены для гэтай мэты Акаловіч, Міцкевіч, Мерлінскі і я. З боку “ісакаўцаў” удзельнічаў ён сам, яго жонка Алена Ілынічна і Разэнталь, служачы гарадзкой управы.

    Мы многа разоў зьбіраліся за горадам і многа спрачаліся. Было б доўга выкладаць зьмест гэтых гутарак. Па сутнасьці, гэта была спрэчка брашуры Пляханава “Социализм и политическая борьба”, адкуль Гурвіч чэрпаў свае аргумэнты, з “Вестником Народной воли”, адкуль чэрпалі мы свае пярэчаньні, абараняючы праграму і тактыку сваёй партыі.

    Мяккі тон і як бы паважлівы падыход пляханаўскай брашуры да партыі “Народнай волі” былі нам на руку.

    Аднак мы не прыйшлі да канчатковай згоды па праграмных пытаньнях і к арганізацыйнаму зьліцьцю, але ў сувязі з агульнасьцю мэт і ў сувязі з істотнымі рознагалосьсямі па асноўных пытаньнях нашай праграмы рашылі працаваць разам, а для ўзгодненасьці работы — праводзіць, ад выпадку да выпадку, перагаворы і дзейнічаць па дамоўленасьці. Гэта быў кампраміс, але большага мы не маглі дасягнуць.

    Справа была не столькі ў праграмных рознагалосьсях, колькі ў асобах: I. А. Гурвіч настойваў на ўключэньні ў кіруючую групу яго жонкі, а Хургін быў рашуча супраць гэтага.

    Аднак гэтыя перагаворы не былі безвыніковымі; не зьліўшыся фармальна, мы ўсё ж працавалі разам. А пазьней, калі наш наяўны састаў па розных прычынах значна скараціўся ў ліку, мы, пакінуўшы ўбаку праграмныя рознагалосьсі, без усякіх размоў і спрэчак фактычна зьліліся ў адну арганізацыю. “Не да жыру, быць бы жыву”.

    У канцы свайго нарыса “Першыя яўрэйскія рабочыя гурткі” (“Былое”, 1907 г., 7 кн.) I. А. Гурвіч гаворыць: “Як перадаваў «Ягоравіч» (гэта я. — А. Б.), вырашана было спыніць меркаваньне праграмных пытаньняў і застацца пры ранейшым сьветаўспрыманьні». Каб пазьбегнуць непаразуменьняў, лічу неабходным заўважыць, што тут гаворка ідзе пра дэбаты, якія праходзілі значна пазьней (у 1887 або 1888 годзе) і вяліся не па прычыне зьліцьця і ўзгодненасьці дзеяньняў, а па выпадку брашуры “Программа для обсуждения программных вопросов”, г. зн. па пытаньнях тэарэтычных. (Аб гэтых дэбатах я раскажу ў другім месцы, цяпер жа працягну аб зьбіраньні і згуртаванасьці нашых сіл.)...

    /А. Я. Багдановіч. Да гісторыі партыі “Народная воля” ў Мінску і Беларусі (1880-1892). // Маладосць. № 11. Мінск. 1995. С. 215, 223-227, 230-239./

                                                                Д. Яўрэйская група

    “Яфімаўцы”, або “Хургінцы”.

    Я пералічыў ужо актыў групы Хургіна, але далёка не ўсіх вылічыў яго вучняў або прыхільнікаў. Трэба дабавіць яшчэ наступных таварышаў, якія па розных прычынах у актыў не ўваходзілі. Ці таму, што былі вельмі занятыя, ці таму, што не вызначаліся выдатным талентам прапагандыста (а гэта было галоўнай нашай справай) або выконвалі функцыі, якія патрабавалі асаблівай канструктыўнасьці, як яўкі, адрасы, загадваньне кансьпіратыўнай кватэрай і т. п., што патрабавала іх адасабленьня, стаяньня ў цяні, убаку.

    Такімі былі:

    Эсфір Якаўлева, пазьней жонка Я. С. Хургіна. Яна была служачай буйнай гандлёвай фірмы «Шабат», і на яе імя ішла кансьпіратыўная перапіска і яўкі. Вялікі магазын з масаю наведвальнікаў выдатна маскіраваў яўкі. Пароль і лёзунг даваліся ў адпаведнасьці з агульным характарам гандлёвай справы, але выключна па сваім значэньні.

    Ганна Якаўлеўна Уфлянд — сястра папярэдняй, па прафэсіі — акушэрка, дзявочага яе прозьвішча я не ведаў, а пасьля вяртаньня з катаргі М. А. Уфлянда яна выйшла за яго замуж, займалася ў рабочых гуртках.

    Вольман, доктар; у яго кватэры разьмяшчалася падпольная бібліятэка; у канцы 80-х эмігрыраваў у Амэрыку, дзе хутка памёр.

    Пеймер Вера, швачка, як і Дуня Левіна, таксама швачка, была гаспадыняй кватэры, дзе разьмяшчалася падпольная друкарня; пасьля яе правалу зьехала ў Варшаву. Дуня Левіна жыве ў Ленінградзе.

    Ліхтэрман Якаў, фармацэўт; у канцы 80-х гадоў паехаў у Коўна, далейшага лёсу не ведаю.

    Хургін — брат лідэра, мылавар, у 1887 годзе эмігрыраваў у Амэрыку. Помняцца яшчэ Фрумкін Сямён, Поляк Саламон, студэнт, і Зэйдман, які эмігрыраваў у Швэйцарыю. I яшчэ браты Закі, па мянушках «Зак Вялікі» (Леў Маркавіч) і «Зак Маленькі» (Самуіл), займаліся ў рабочых гуртках. Леў Маркавіч вылучыўся пазьней у якасьці выдатнага рэвалюцыйнага работніка, выдатны земскі статыстык, публіцыст, перакладчык разам з Я. А. Гурвіч (цяпер супрацоўніца Інстытута К. Маркса і Ф. Энгельса) «Капитала». I ў менскі пэрыяд, яшчэ маладым чалавекам, ён зьяўляўся шматабяцаючым і трымаўся даволі незалежна па адносінах да нарадавольніцкай праграмы. Гальперн Яфім, па мянушцы “Сьляпы”; ён сёе-тое бачыў, але вельмі кепска і таму часта “бачыў” шпіёнаў і сышчыкаў, займаўся ў гуртках, пераважна ў рабочых.

    Рабочыя кіраўнікі:

    Рэзнік Іосіф, рабочы друкарні.

    Зьвірын Якаў — таксама. Абое эмігрыравалі ў Амэрыку.

    Краскоў — выхадзец з рабочага асяродзьдзя, дасягнуў у гуртках значнай адукацыі, у самым канцы 80-х гадоў эмігрыраваў.

    Сакалоў — сьлесар, тып горкаўскага Ніла з “Мещан”, — сьмелы і прадпрымальны, арганізатар арцельнай майстэрні; у канцы 80-х гадоў зьехаў у Жытомір.

    Парфіяновіч Казімір, па мянушцы “Казік”, рабочы чыгункі, а потым займаў нейкую разьяздную пасаду; вёў прапаганду сярод рабочых чыгункі.

    Радавых рабочых, арганізаваных у гурткі, я знаў мала: іх ведалі “настаўнікі”, гэта значыць асобы, якія з імі займаліся. Мая непасрэдная прапаганда ў рабочым асяродзьдзі абмяжоўвалася вучнямі Яўрэйскага рамеснага вучылішча, дзе я быў выкладчыкам на працягу шасьці гадоў. Таго-сяго з іх, настроеных рэвалюцыйна, я помню па імёнах, але ўсе яны ў розны час эмігрыравалі, рассыпаліся па ўсім свеце, і я атрымліваў ад іх пісьмы і розных гарадоў Злучаных Штатаў, Аргентыны, Эгіпта і Аўстраліі... Дзе іх толькі не было?

    Пра “ісакаўцаў” я ўжо гаварыў: гэта, па сутнасьці, была сямейная група з ухілам, які пазьней — па прыкладу нямецкай рабочай партыі — быў названы сацыял-дэмакратычным, што, між іншым, Гурвічам ніколькі не перашкаджала працаваць з намі разам.

    I больш або менш адасоблена Рагалер Леў Восіпавіч, раней прапагандыст, які пазьней рэдка зьяўляўся ў Менску.

    Да іх цягнуўся і Абрамовіч Эміль, студэнт Дэрпцкага унівэрсытэта, потым урач. Але ён рэдка і на кароткі час зьяўляўся ў Менску: толькі на канікулах (па вяртаньні са ссылкі), ад арышту да арышту. А ён часта трапляў пад арышт: як мы цяпер ведаем Зубатаў не выпускаў яго з-пад увагі...

    /А. Я. Багдановіч. Да гісторыі партыі “Народная воля” ў Мінску і Беларусі (1880-1892). // Маладосць. № 12. Мінск. 1995. С. 220-222./

    Н. А. Бухбиндер

                                          ЕВРЕЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ  КРУЖКИ

                                                             80-х И НАЧАЛА 90-х г.г.

    ...В Минске пропаганду вел Хаим Шлемов Хургин... Деятельность его имела большой успех: в 1885 году, по словам Хургина, у него в кружках было 160 человек. Число для того времени огромное. В кружках Хургина. между прочим, участвовали: Рувим Протас (студент Петровской академии), Соломон Мерлинский, Слепян (б. студент), Богданович, два-три неизвестных студента, Айзик Рубин, Кивель Шмулевич и др. Они имели связь с Петербургом откуда получали народовольческую литературу...

    С лета 1884 года, совершенно независимо от Хургина, в Минске революционную пропаганду повел студент дерпского университета Эмиль Абрамов Абрамович. Приехав на летние каникулы в Минск, где приживали его отец – зубной врач и сестра, Абрамович установил связи с телеграфскими рабочими и образовал из них кружок, с которым повел занятия. Абрамович был человек очень скромный, простой и приветливый. Благодаря своей обаятельной личности, он скоро приобрел среди рабочих популярность и любовь.

    «Абрамович имел необычайное влияние на рабочих, - пишет в своих мемуарах о революционном движении в Минске И. Гурвич, лично близко знавший его, - не только как талантливый лектор, но и как человек редких душевных качеств, беззаветно преданный делу. Это был демократ не только на словах, но и по натуре; в нем не было никакого генеральства, с рабочими он держался просто, как товарищ, без всякого проблеска покровительственного тона, он никакого не подавлял своим авторитетом, и рабочие искренне любили его и относились к нему с глубоким уважением». В одной своей докладной записке о еврейском рабочем движении знаменитый жандарм С. Зубатов характеризует Абрамовича, как редкого идеалиста «...Абрамович, по прозванию «Белый Сапожник», пишет Зубатов, по принципу богатыз не лечил, у бедных денег не брал, зарабатывал каким-то ремеслом нищенскик грпоши. жил впроголодь и весь отдавался пропоганде. Его считали святым и преклонялись перед ним» [* Ист. рев. архив, департамент полиции, особ. отдел, дело № 5, ч. 48. 1898 г. л. 72.]. Абрамович род. в июле 1864 г. в Гродне, учился с 1870 г. в Гродненском Еврейском начальном училище, в 1872 г. поступил в гимназию, которую кончил в 1882 г., учился в Парижской медицинской школе, из-за нужды вернулся в Россию в мае 1884 г. и поступил в Дерптский университет, который окончил (мед. факультет) в 1888 году. Абрамович в 1889 г. был привлечен за революционную пропаганду в Киеве, пробыл 2 года в тюрьме и был сослан в Вост. Сибирь на 4 года. В 1912 году вновь был привлечен в Екатеринославе. У него нашли несколько прокламаций к крестьянам и корреспонденции о Ленских событиях, которые он хотел послать в «Правду»; Абрамович был сослан в Вост. Сибирь на 4 года. В 1914 он добровольно отправился врачом на войну [* Ист. рев. архив, департамент полиции, дело № 97, ч. I. 1899, 4 дел.; № 496, 1912; № 667, 3 дел.].

    В конце лета следующего года, уезжая в Дерпт, Абрамович привлек к работе в кружках И. Гурвича, который незадолго пред тем вернулся из ссылки...

    Участвовали в этих кружках. между прочим, Рогалер, И. Резник, Зак, Хейфец, погибший в окт. дни 1905 г. в Одессе, Янкель, Зверин и др...

    Абрамович и Гурвич были социал-демократы, но как признает Гурвич, марксизм их содержал еще в достаточной степени народовольчество...

    /Еврейская летопись. Сб. 1. Петроград – Москва. 1923. С. 52-53, 56./

    /Н. А. Бухбиндер.  Еврейское рабочее движение в Минске (1895-1905 г.г.). По неизданным архивным материалам. // Красная Летопись. Ежемесячный исторический журнал Петроградского Бюро Комиссии по Истории Октябрьской Революции и Российской Коммунистической Партии. № 5. Москва – Петроград. 1923. С. 122-149./

    189) Резник, Иосиф Айзикович; адм.-сс. (1838-1892), мещ. Минской губ., наборщик, еврей, женат, 27 л. В 1885-1887 г.г. Резник работал среди минских рабочих. О нем отзываются, как о наиболее начитанном из рабочих и пользовавшемся среди них большой популярностью. Его пропаганда не носила какого-либо определенного характера и ограничивалась, как и вся пропаганда в минских кружках того времени, «анализом экономических оснований капиталистического строя и начертанием социалистического идеала». В феврале 1887 г. Резник был арестован в типографии по доносу одного из рабочих типографии, оказавшегося провокатором и вскоре выслан в Якутск. обл. под гл. надзор полиции на 3 г. Поселенный в Тулагинском н. Мегинск. у., прожил там с семьей, прибывшей за ним добровольно около года, а затем, из-за столкновений с полицейск. служителями, был переведен в Верхоянск. В июле 1889 г. от Иркутск. ген.-губерн. была получена телеграмма след. содержания: «тов. министра Шебеко телеграфирует: дознанием, возбужденным в Киеве о лекаре Эмилие Абрамовиче [* А-ч был арестован за прпаганду среди рабочих: после 2-х годичн. тюремн. заключения сослан в Якутскую обл., где и пробыл с 1893 г. по 1896 г.] установлена преступная переписка его с находящимся в Якутске, ссыльным Иос. Резником». Предлагалось у последнего и его жены произвести обыск и отобрать всю подозрительную переписку. При обыске, однако, не нашли ничего кроме 4 незначительных писем, которые и были отправлены в Деп-т полиции. По «монастыревскому» делу Якутск. окр. судом Р. присужден к 10-месячн. тюремному заключению. В марте 1890 г. получилось извещение о продлении надзора еще на 2 г. Выехал из Якутска в Минск 10/VI 1892 г. [«Былое» кн. VI, 1907 г. Д. 228].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 212./

                                    ДЕЛО ЯКУТСКОГО ОБЛАСТНОГО УПРАВЛЕНИЯ

            Иркутский

    Генерал-Губернатор

    Июля 4-го дня 1890 г.

               № 4304

             г. Иркутск

                                                       Господину Якутскому Губернатору

    ...По дознанию по делу о Киевских и Нежинских революционных кружков, в числе прочих, были привлечены, в качестве обвиняемых, лекарь Эмилий Авраамов Абрамович, мещане Гирш Ошеров Поляк и Шлиом Хаимов Беркович. На основании дознания в отношении каждого их лиц, было выявлено следующее:

    1) Эмилий Абрамович, проживая в Киеве с Февраля по Май 1889 года, посвятил себя исключительно различным революционным предприятиям. Имея в своем распоряжении программу революционной партии Абрамович занялся пропагандою в духе преступного сообщества среди рабочих и интеллигентной молодежи. С этою целью Абрамович распространял среди рабочих преступные сочинения и поднял вопрос об устройстве особой рабочей библиотеки.

    2) Гирш Поляк познакомился с революционной средою в 1887 году в Минске...

    Государь Император в 18-й день Апреля 1890 г. Высочайше повелеть соизволил, разрешив настоящее дознание административным порядком, подвергнув тюремному заключению Эмилия Абрамовича на два года, Гирша Поляка на полтора года и Шлиома Берковича на один год, с тем, чтобы по отбытии наказания, выслать на жительство под надзор полиции в Восточную Сибирь – Абрамовича на четыре года, а Поляка и Берковича на три года каждого.

    Назначив местом водворения Абрамовичу, Поляку и Берковичу Верхоянский округ Якутской Области, предлагаю Вашему Превосходительству, по прибытии в г. Якутск этих поднадзорных, распорядится поселением – Абрамовича в г. Верхоянск, Поляка и Берковича в разных дальних улусах того же округа...

    Генерал-Губернатор /подпись/.

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 8 [дело Якутского Областного Управления о государственном ссыльном Эмилие Авраамове Абрамовиче 28 июня 1890 – 17 июня 1900.]. Л. 1-3./

                                                 Опись документов Абрамовича

    1) Свидетельство Гродненского равина от 18 августа 1872 г. за № 227 о рождении...

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 8 [дело Якутского Областного Управления о государственном ссыльном Эмилие Авраамове Абрамовиче 28 июня 1890 – 17 июня 1900.]. Л. 5./

                                                              Статейный Список

    Лекарь из мещан города Минска... Знает немного слесарное...

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 8 [дело Якутского Областного Управления о государственном ссыльном Эмилие Авраамове Абрамовиче 28 июня 1890 – 17 июня 1900.]. Л. 8./

    ...В больнице С. Петербургской тюрьмы лекарю Эмилию Абрамовичу, 27 лет, в том, что по несколько месяцев в течение 1890 и 1891 годов, он был одержим цингою, сопровождавшейся значительными кровоизлияниями в подкожной клетчатке и мышцы правой голени и стопы... вследствие не можно ему вполне свободно двигать правой ногой...

    Гор. С. Петербург Апреля 16 дня 1892.

    Старший врач /подпись/

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 8 [дело Якутского Областного Управления о государственном ссыльном Эмилие Авраамове Абрамовиче 28 июня 1890 – 17 июня 1900.]. Л. 21./

          Канцелярия

           Иркутского

    Генерал-Губернатора

    Сентября 28 дня 1892 г.

               № 9046

             г. Иркутск

                                                       Господину Якутскому Губернатору

    В донесение... от 4 Июня 1890 года за № 4304... лекарю Эмилию Абрамовичу... местом жительства назначен город Средне-Колымск.

    При этом. согласно отзыва Министерства Внутренних Дел, считаю долгом привосокупить, что за Абрамовичем должно быть особо строгое наблюдение в видах предупреждения побега названого ссыльного...

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 8 [дело Якутского Областного Управления о государственном ссыльном Эмилие Авраамове Абрамовиче 28 июня 1890 – 17 июня 1900.]. Л. 10./

    Енисейский Губернатор

    Декабря 21 дня 1892 г.

               № 9046

          г. Красноярск

                                                       Господину Якутскому Губернатору

    ...Временно оставлявшийся здесь политический административно ссыльный лекарь Эмилий Абрамович 16 с. Декабря отправился... в г. Иркутск, в арестантской партии № 53...

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 8 [дело Якутского Областного Управления о государственном ссыльном Эмилие Авраамове Абрамовиче 28 июня 1890 – 17 июня 1900.]. Л. 13./

    Телеграф

    в Киренск

    из Петербурга

    18/1 1893

    Административно ссыльного Абрамовича поместить в Олекминске

    Генерал-Губернатор Горемыкин

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 8 [дело Якутского Областного Управления о государственном ссыльном Эмилие Авраамове Абрамовиче 28 июня 1890 – 17 июня 1900.]. Л. 15./

           Олекминск

    Окружное Полицейское

            Управление

         Июня 4 дня 1893

    ...Означенный ссыльный прибыл в г. Олекминск 2 Июня где и поселен в г. Олекминске, с учреждением за ним гласного надзора полиции...

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 8 [дело Якутского Областного Управления о государственном ссыльном Эмилие Авраамове Абрамовиче 28 июня 1890 – 17 июня 1900.]. Л. 16./

                                В Олекминское Окружное Полицейское Управление

        Административно ссыльного Эмилия Абрамовича

                                                                         Отзыв

    Имею честь заявить оному Управлению, что место родины моей – г. Гродно

    Эмилий Абрамович

    Олекминск

    15 Июля 1893 г.

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 8 [дело Якутского Областного Управления о государственном ссыльном Эмилие Авраамове Абрамовиче 28 июня 1890 – 17 июня 1900.]. Л. 37./

                МВД

           Гродненский

             Губернатор

            Канцелярия

    Января 31-го дня 1894 г.

               № 707

             г. Гродна

                                                       Господину Якутскому Губернатору

    ...Эмилий Абрамов Абрамович в число мещан евреев г. Гродна записанным не значится, а есть лишь в записи умерший лет десять тому назад мещанин Лейба Абрамов Абрамович, сын которого Арон, проживающий ныне в г. Гродне, не знает, состоит ли он в родстве с помянутым Эмилием Абрамовичем.

    Губернатор /подпись/.

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 8 [дело Якутского Областного Управления о государственном ссыльном Эмилие Авраамове Абрамовиче 28 июня 1890 – 17 июня 1900.]. Л. 47-48./

                                                                                                                Копия

            МВД

        Минского

    Полицеймейстера

    Августа 28 дня 1896 г.

            № 182

         г. Минск

                                          Господину Начальнику Минского Губернского

                                                                 Жандармского Управления

    Вследствие предписания г. Минского Губернатора от 26 Марта сего года за № 920 имею честь при сем препроводить Вашему Высокоблагородию список на состоящего под гласным надзором полиции Эмилия Абрамова Абрамовича сроком по 18 Апреля 1897 года и уведомить что гласный надзор учрежден по месту его жительства в доме Гурвича по Губернаторской улице, 1 части.

    Подлинное подписал: Полицеймейстер Закалинский

    С подлинным верно

    Адъютант управления поручик /подпись/.

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 71 [О государственном преступнике Эмилии Абрамовиче 1896-1897.]. Л. 1./

                                                                                                                Копия

                                                                    Список

                                   о состоящем под гласным полицейским надзором

              административно ссыльном Якутской области Эмилии Абрамове Абрамовиче

                                                  составлен 28 августа 1996 года

    ...Эмилий Абрамов Абрамович

    ...врач из мещан-евреев

    ...город Гродно

    ...иудейкой

    ...32 лет

    ...окончил Юрьевский университет по медицинскому факультету в 1888 г.

    ...холост

    ...родители умерли

    ...имеет только родных сестер:

    1., Розу 30 л., находящуюся в замужестве за врачом

         Станиславом Викентьевичем Макаревичем, живущем в Минске,

    2., Анну 25 лет, живущей в г. Ливнах, Орловской губ. и

    3., Ольгу 18 л. живущую в г. Минске

    ...средств не имеет

    ...медицинской практикой

    ...По рассмотрению т. Министра Внутренних Дел, измененному в предписании г. Минского Губернатора от 26 марта 1896 г. за № 920.

    ...на один год по 18 апреля 1897 года

    ...надзор учрежден в г. Минске 1 части, по Губернаторской ул., в доме Гурвича 28 августа 1896 года

    ...Подлинное подписал Полицмейстер Закалинский

    ...Означенный Абрамович прибыл в гор. Минск 28 минувшего августа...

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 71 [О государственном преступнике Эмилии Абрамовиче 1896-1897.]. Л. 2./

            МВД

    Минский губернатор

    По канцелярии ст. 3.

    Октября 8 дня 1896 г.

               № 3625

             г. Минск

                                                      Господину Начальнику Губернского

                                                                 Жандармского Управления

    В дополнение к отношению от 3 сентября за № 3242 имею честь уведомить Ваше Высокоблагородие, что департамент Полиции разрешено поднадзорному Эмилию Абрамовичу переехать на жительство в г. Смоленск по срок надзора.

    Подлинное подписал Губернатор Генерал-Лейтенант кн. Трубецкой

    Скрепил Правитель Канцелярии С. Стасевич...

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 71 [О государственном преступнике Эмилии Абрамовиче 1896-1897.]. Л. 3./

            МВД

        Минского

    Полицеймейстера

    Апреля 23 дня 1897 г.

            № 201

         г. Минск

                                          Господину Начальнику Минского Губернского

                                                                 Жандармского Управления

    В дополнение...

    Абрамович 21 сего Сентября прибыл в г. Минск по проходному свидетельству Смоленского Полицмейстера...

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 71 [О государственном преступнике Эмилии Абрамовиче 1896-1897.]. Л. 4./

            МВД

        Минского

    Полицеймейстера

     Мая 4 дня 1897 г.

         г. Минск

                                          Господину Начальнику Минского Губернского

                                                                 Жандармского Управления

    ...Абрамович 1 сего Мая утром выбыл из г. Минска в г. Смоленск...

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 71 [О государственном преступнике Эмилии Абрамовиче 1896-1897.]. Л. 11./

                                                                                                                Секретно

            МВД

        Минского

    Полицеймейстера

    Августа 31 дня 1897 г.

        № 522/492

         г. Минск

                                          Господину Начальнику Минского Губернского

                                                                 Жандармского Управления

    В дополнение к отношению от 4 Мая за № 228 имею честь уведомить Ваше Высокоблагородие, что состоящий под негласным надзором Полиции врач Эмилий Абрамов Абрамович в настоящее время живет в Киренским округе, Иркутской губернии, в слободе «Витим», на приисках Ротьково-Рожнова. При этом присовокупляется, что Абрамович разыскивается Департаментом Полиции, как это видно из циркуляра от 14 июля 1897 г. за № 6595 для  подчинения его негласному надзору Полиции.

    Полицмейстер /подпись/.

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 71 [О государственном преступнике Эмилии Абрамовиче 1896-1897.]. Л. 15./

                                                                                                                секретно

      Начальник

      Кубанского

       Областного

       Управления

    12 Августа 1897 г.

            № 734

      г. Екатеринодар

    Вследствие отношения Вашего Высокоблагородия, от 1-го сего Августа за № 839, имею честь сообщить, что состоящий под надзором полиции вольнопрактикующий врач Эмилий Абрамов Абрамович, из хутора Полковника Терашковича в... ст. Тифлисской Кубанской области, выбыл 26-го Июня сего года в Иркутскую губернию на рудники, но в какую именно местность, точно не установлено ввиду чего и извещение о нем препровождено Начальнику Иркутского Губернского Жандармского Управления при подписи от 30-го минувшего июля за № 673.

    К сему имею честь присовокупить что упомянутый Абрамович выезжая из названного хутора оставил в почтовом отделении ст. Тифлисской свою визитную карточку с заявлением, что бы получаемую на его имя корреспонденцию отсылали в гор. Минск доктору С. В. Макаревичу, для передачи затем ему Абрамовичу.

    Подполковник /подпись/.

    /НА РС(Я). Ф. 12. Оп. 16. Д. 71 [О государственном преступнике Эмилии Абрамовиче 1896-1897.]. Л. 16./

                                                                                   I

                                               ВОСПОМИНАНИЯ М. А. МАКАРЕВИЧ

    Мой брат, Эмилий Александрович Абрамович, родился в Гродно в 1864 г. в небогатой интеллигентной семье. Отец его был зубной врач, мать получила воспитание и образование в Германии, в Бреславле, дед его был известный ученый, переведший Библию с древнееврейского на немецкий язык. От деда он унаследовал светлый ум, от отца энергичный характер, от матери скромность, стыдливость, выносливость, чуткость, безграничную доброту, любовь к чистоте. Он любил всех трудящихся (богачей презирал), страдающим он отдавал все, что мог, он закалил себя от холода и в 30° мороза ходил без пальто, которое отдал более нуждающимся. До чего он был кроток и вынослив, может служить следующий пример: взрослые ушли на какую-то свадьбу, а дома остались он, имея 6 л. от роду, и сестра 7 лет; маленький Эмилий уснул на скамейке под окном, на окне горела свеча; сестренка начала жарить на ложечке сахар, растопленная капля сахару попала на него, он вскочил со скамейки, не расплакался и не рассердился; сестра с испугу расплакалась и начала вытирать обожженное место. Знак на шее остался у него на всю жизнь.

    В гимназии он все время шел первым, товарищи его любили. С детства он давал уроки, весь заработок отдавал матери — семья тогда нуждалась. Политикой он интересовался чуть ли не с 10-летнего возраста. Самым большим удовольствием для деда были его продолжительные беседы с малолетним внуком о политике. До чего он не был тщеславен: все награды, полученные при переходе из одного класса в другой, Абрамович прятал между книгами на полке, там же была спрятана золотая медаль, которую он получил по окончании курса гимназии в 1882 г., все это случайно находили, когда убирали этажерку. По окончании гимназии, вся семья переехала в Минск. Здесь Абрамович изучил французский язык и в 1882 г. уехал в Париж. Там он поступил на медицинский факультет в Сорбонну. В 1884 г. он приехал повидаться с родными. Болезнь его любимой матери заставила его покинуть Париж и, чтобы быть поближе к родным, он, изучив немецкий язык, перешел в Дерптский университет, откуда в 1888 г. он вышел врачом. Приехав на этот раз к родным, он застал мать безнадежно больной, он уже не отходил от ее постели, насколько возможно облегчая ее невыносимые страдания. Через два месяца она умерла на его руках.

    С тяжелым чувством уехал он в 1889 году в Киев специализироваться в хирургии. Письма его к сестрам были грустны, для него была тяжела потеря любимой матери. В Киеве, желая быть ближе к рабочим, к которым его тянуло, он посещал железнодорожную мастерскую, откуда привез своей работы замок с ключом. В Киеве он пробыл меньше года, не теряя времени и стремясь к твердо намеченной цели. В 1889 г. он поехал в Друскенники со своей старшей сестрой, заболевшей острым ревматизмом. Через несколько дней после их приезда его арестовали по киевскому делу. Провожавшие его жандармы уснули в пути, в поезде, арестованный свободно разгуливал по платформам. На ст. Брест его встретили друзья с одеждой для переодевания и деньгами для переезда за границу. Он отказался, не желая, чтобы из-за "него пострадали конвоиры, которые только исполняли свой долг. Потом, когда он уже был водворен в Киевскую тюрьму и когда его везли для допроса к следователю, он узнал, что рабочие хотят его освободить, задержав карету; он просил не делать этого, чтобы рабочие себе не повредили этим. Абрамович не был трусом и смотрел опасности прямо в глаза.

    В 1890 г. его из Киевской тюрьмы перевели в Петербург, в Кресты. Там он был два года, болел цингой, артериосклерозом. В Крестах полагалось всем работать, он изучил ткацкое дело, сестрам он писал: был врачом, стал ткачом. Во время пребывания в тюрьме он изучал астрономию. В 1892 г. ему была назначена ссылка в Сибирь. Отец привез ему для дороги теплые вещи и приехал сказать последнее прости любимому сыну. Не надеясь больше увидеться с ним, 72 лет, отец его после свидания уехал в Киев и с горя покончил жизнь самоубийством. Таким образом, сестры остались не пристроенными сиротами вдали от того брата, которого они так горячо, так сильно любили. Не любить его нельзя было: кто хоть раз его видел, становился его другом.

    Этапным порядком последовал Абрамович в Сибирь, в Олекминск Якутской области. Администрация нуждалась во врачах и предложила ему свободно практиковать. Олекминцы в нем души не чаяли, и когда, по отбытии срока ссылки, он уезжал к своим в Минск, то жители от мала до велика вышли его провожать и со слезами на глазах преподнесли ему золотые часы с надписью: «От признательных олекминцев врачу Абрамовичу от 1892 г. до 1896 г.».

    Благородство его души снискивало ему уважение даже среди его политических врагов. Так, когда он после ссылки вернулся, он получил несколько предложений; между прочим, было предложение иркутского ген.-губернатора занять место врача в одном из обширных уездов Сибири, но так как одновременно был вызов и на Ленские прииски, то он принял последнее, желая принести пользу рабочим. Отправляясь к больному на дом, он брал с собой деньги и оставлял нуждающимся. Самые крупные пожертвования были его. Больница по его настоянию была образцовая.

    До чего его любили рабочие, служит вырезка из газеты (сохранившаяся у сестер): «При нем ухудшились жилищные условия, пищевые продукты стали дорожать и ухудшаться. По вступлении в должность, главноуправляющий уволил целый ряд служащих, ценимых его предшественником и любимых рабочими за гуманное отношение к ним. Так, между прочим, был выжит симпатичнейший и умнейший приисковый врач, доктор Абрамович, особенно популярный среди рабочих. Память о нем рабочие свято чтут и по сие время. Это был для них своего рода доктор Гааз. Трогательно слышать от этих загрубелых душевно и телесно людей о «добром докторе», умевшем пробуждать в спившемся и потерявшем человеческий образ приискателе чувства добрые. Но таких людей новый главноуправляющий не мог терпеть и боялся».

    Когда в 1904 г. он покинул прииски, то все рабочие вышли его провожать, остановили его коляску, и фотограф увековечил этот момент. Он привез толстую папку с бумагами, на каждом листе была надпись: аттестат нашему отцу-благодетелю. С этой папкой Абрамович не расставался.

    В Сибири он женился на местной крестьянке Анастасии Федоровне Ивановой, с которой не расставался до дня смерти (после тифа) 4 апреля 1922 г. в Саратове, в Смурском пер., д. 17, кв. 1.

    Он не садился за стол, не накормив предварительно собачку, так как невыносим был для него чужой голод. Свои потребности он ограничивал до минимума. Он был малоразговорчив, любил лаконические ответы, но когда начинал что-нибудь рассказывать, то его невольно можно было заслушаться, так увлекательна и понятна была его речь, недаром простой люд его понимал и любил. Он был всесторонне образован, о какой бы отрасли с ним ни разговаривали, он все знал. Один опытный военный командир был поражен его знанием военного дела. Он был к себе так же строг, как и к другим. Он любил поэзию, искусство во всех его видах, обожал оперу, любил все прекрасное, но, чтобы помогать нуждающимся, ограничивал себя даже в удобстве.

                                                                             II.

                                                ВОСПОМИНАНИЯ Е. А. ГУРВИЧ

    С Эмилием Александровичем Абрамовичем я познакомилась в Минске в конце 1884 г., по возвращении моем из Швейцарии.

    Он тогда только что приехал из Парижа и занимался в Минске пропагандой среди рабочих. Помню, он тогда поразил меня необыкновенной ясностью ума и вполне выработанными материалистическими взглядами. Это была необыкновенно светлая, обаятельная личность, человек строго принципиальный, в высшей степени строгий к себе и очень снисходительный к другим. Он был демократом в истинном и лучшем смысле этого слова, демократом не на словах, а по всему характеру своей жизни, человеком, не идущим ни на какие компромиссы со своей совестью, чутким, отзывчивым. Рабочие прямо боготворили его, делились с ним всеми своими горестями и радостям, не чувствуя в нем интеллигента; в их отношениях к нему не замечалось столь обычного антагонизма между рабочим и интеллигентом. Ни по внешности, ни по образу жизни он ничем не отличался от рабочих, и характерно, что кличку ему дали «белый сапожник».

    Все каникулы он проводил в Минске, где жила его семья, и все свое время отдавал пропаганде среди рабочих. В то время Абрамович не принадлежал ни к какой партии, он был вообще революционером, подобно большинству членов нашей группы. Но в то время, как у многих из нас были еще сильны народнические тенденции, в то время, как многие из нас считали, что пропаганда среди рабочих создаст рабочую интеллигенцию, которая понесет идеи социализма и революции в деревню, послужит, так сказать, мостиком между городом и деревней, и видели главный центр тяжести в деревне, он придавал вполне самостоятельное значение пропаганде среди городских рабочих для выработки кадра пропагандистов из рабочих. Для занятий с рабочими у него была выработана очень широкая программа; он начинал свои занятия с происхождения мира, переходил затем к истории культуры, происхождению общества, возникновению классов, а затем к социализму. Так как литературы в то время было очень мало, то им были составлены краткие заметки по всем этим вопросам, в течение многих лет ходившие по рукам среди рабочих.

    Когда появились «Наши разногласия» Плеханова, Абрамович вполне присоединился к взглядам Плеханова. Летом 1887 г. в России получились из Швейцарии вопросы для выработки программы. Мы в Минске в разных кружках вопросы эти обсуждали, и Абрамович вместе с некоторыми из нас принял социалистическую программу. Мы в Минске весной 1888 г. эти вопросы отпечатали, разослали в разные города, между прочим и в Юрьев. Предполагалось, что Абрамович разошлет их оттуда через студентов в разные города. Но он чуть было, не был из-за них арестован. Только счастливая случайность избавила его от ареста. Посылка с этими брошюрами была отправлена в Юрьев по адресу одной эстонки, обслуживавшей студентов. На почте посылку вскрыли, и затем жандармерия стала расспрашивать неграмотную эстонку, кого из студентов она обслуживала. Случайно или сознательно, но она не назвала Абрамовича, который с ее разрешения воспользовался ее адресом. Эстонку эту оставили в покое, и дело прекратилось.

    По окончании в 1888 г. медицинского факультета, Абрамович зимой этого года поселился в Киеве, где стал работать в слесарной мастерской и заниматься пропагандой среди рабочих. Но среди рабочих оказался провокатор Савченко, и поэтому Абрамович летом 1889 г. был арестован, просидел год в Киевской тюрьме и 2 года в Крестах, где сильно болел цингой, благодаря которой остался на всю жизнь хромым. После этого в 18§2 г. он был отправлен в Сибирь на четыре года. Так как летом этого года в России была холера и в Сибири также ее опасались, то Абрамовича, в виду изъявленного им желания лечить холерных больных, оставили тюремным врачом в Красноярске. Но через полгода, когда эпидемия прекратилась, его за минованием надобности послали в Олекминск, Якутской области, где он прожил до 1896 г. [«Вскоре после нашего приезда в Олекминск нас посетили два товарища, коротавшие здесь ссылку... Другой, доктор Абрамович, пользовался во всем округе громадной популярностью. Это был один из тех носителей культуры в Сибири, которые своей медленной упорной работой в течение десятков лет подготовили победу левых во время выборов в первую и вторую Государственную думу». Стр. 28-29, Цыперович «За полярным кругом».]. По окончании ссылки он несколько лет прожил в разных городах России, где в то время было уже довольно сильно развито социал-демократическое движение, к которому он примкнул. Затем он дважды ездил на Ленские прииски в качестве врача. Там он пользовался большой популярностью среди рабочих.

    Во время революции 1905—06 г. он был в Саратове, где принимал активное участие в социал-демократическом движении.

    Когда в 1912 г. разыгрались ленские события, Абрамович жил в Екатеринославе. Будучи хорошо знаком с условиями жизни рабочих на Ленских приисках, он написал об этом статью для «Правды». Это послужило причиной его ареста и затем ссылки в Западную Сибирь в виду его расстроенного здоровья. Когда началась империалистическая война, он заявил о своем желании отправиться врачом на фронт. Но уже в 1915 г. он бросил это дело и поселился в Саратове, где работал в больнице. После Февральской революции он поехал в Петербург, чтобы собственными глазами убедиться в том, что над Зимним дворцом развевается красное знамя.

    Всю жизнь Абрамович верно и самоотверженно служил делу рабочего класса. В последние годы его жизни ему был нанесен жестокий удар. В 1919 г. он был арестован в Саратове и просидел около полугода за принадлежность к социал-демократической партии [За выступления против советской власти. — Прим. Б. Эйдельмана.]. Освобожден он был по настоянию местного комитета Бунда.

                                                                            III.

                          ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЬВЕ ЕФИМОВИЧЕ БЕРКОВИЧЕ

                                И ЭМИЛИИ АЛЕКСАНДРОВИЧЕ АБРАМОВИЧЕ

                                                           ВЕРЫ  ЭЙДЕЛЬМАН

    Лев Ефимович Беркович родился в 1863 году в г. Минске.

    Родители — отец, учитель еврейского языка — по способностям и успехам в талмуде прочили его в раввины, определив в еврейское духовное училище. Но когда ему минуло 12 лет, он, вопреки воле родителей, оставляет духовные науки и берется за русский язык и прочие науки.

    В 1878 году он едет в г. Вильну, где уже знакомится с молодежью и подпольными кружками. Прожив там некоторое время, он возвращается в Минск, где с Эмилием Александровичем Абрамовичем начинает организовывать кружки как учащейся молодежи, так и рабочих [Совместная работа Берковича с Абрамовичем по организации рабочих кружков в Минске относится к более позднему времени — к 1884 г. — Ред.]. Абрамович под кличкой — «белый сапожник», Лев Ефимович под кличкой — «черный печатник» становятся известными всем минским рабочим.

    Вскоре Л. Е. едет в Конотоп, Черниговской губ., поступает в типографию на работу и собирает в этом глухом городишке шрифт для типографии и начинает работу среди рабочих двух типографий, которые были там. Вскоре хозяева начинают замечать как перемену в настроении рабочих, так и исчезновение шрифта. Начинается слежка, и нетрудно было, несмотря на всю конспирацию, все-таки отыскать виновника. Хозяева доносят полиции (жандармов в то время там не было), Л. Е. арестовывают, обыскивают только его Комнату и ничего подозрительного не находят (на его корзине уселась хозяйка и кормила ребенка). Причем полиция страшно трусила, ибо это было в Конотопе их первое крещение. Но все-таки при аресте Л. Е. они связывают ему руки назад и на длинной веревке ведут и бросают в какую-то темную каморку, где, как зачумленному, просовывают ему хлеб и воду. В это время, не зная об его аресте, приезжает к нему по делу студент Бонч-Осмоловский. Того тоже арестовывают и сажают в соседнюю камеру. Тут они уже узнают друг о друге и требуют прокурора. Приезд прокурора улучшает их положение, и Бонч-Осмоловский дает знать своему отцу, который занимал какой-то высокий пост. Тот прискакал в Конотоп, наделал много шуму, запугал исправника и добился освобождения сына. Этим пользуется и Л. Е. и тихонько уходит из Конотопа в Киев. Там он начинает работу опять-таки среди печатников и сам печатает у себя в погребе на гектографе.

    В 1882 году они вместе с Абрамовичем уезжают в Париж, где Э. А. поступает на медицинский факультет, а Л. Е. изучает социальные науки. В то время был в Париже Лавров. Очень полюбился ему Л. Е. и долго еще он ему писал в Россию. Прожив в Париже около 2 лет, Л. Е. едет в Берлин. Там уже он знакомится с социал-демократами.

    В 1883 г. они вместе с Э. А. возвращаются в Россию. Э. А. едет в Дерпт, чтобы закончить свою медицину, а Л. Е. едет в Ригу. Там он прожил недолго и вернулся в Киев, начав опять свою революционную работу. В 1888 г. приехал в Киев и Э. А., закончив свое медицинское образование, и тут начинается их совместная работа. Сюда уже привлекаются не только рабочие всех типографий, но и железнодорожники. Работа ведется под социал-демократическим знаменем. В своих кружках они насчитывают уже до 60 чел. сознательных жел.-дорожных рабочих и столько же работников печати и проч.

    Л. Е. часто и не ночевал дома, переходя от пропаганды к печатанию на гектографе, где-нибудь в подвале. В том же году по предательству рабочего портного Савченко были арестованы Л. Е., Э. А., Поляк (имени не помню), Соколов, Гальперин, Голумб, Сонгайло, студенты Горб, Флеров. Как Сонгайло, так и студенты Горб и Флеров держали себя на допросе, как трусы, очень непорядочно, в результате их только выслали из Киева, продержав короткое время в тюрьме.

    Э. А. и Л. Е. просидели в Киевской тюрьме год, и в 1890 г. пришел приговор: Э. А. — 2 года «Крестов», 5 лет ссылки в Восточн. Сибирь; Л. Е. — 1 год «Крестов» и 3 года ссылки в отдаленнейшие места Восточной Сибири. По окончании ссылки ему был прибавлен год за частые отлучки. Нужно сказать, что приговор был очень смягчен: их должны были судить не административно, но он куплен был ценою жизни отца Абрамовича. Дело было так. Когда отец узнал об аресте своего единственного сына, которого он безумно любил, он поехал в Петербург хлопотать. Ему удалось получить аудиенцию у министра внутренних дел, но ему сказали, что очень мало можно сделать. Старик тут же в приемной министра покончил с собой [По словам Макаревич, сестры Абрамовича, отец покончил самоубийством по отъезде сына в Сибирь.]. Это произвело большое впечатление, и дело было взято и передано в другую инстанцию, где их судили административным порядком. «Кресты» только что были достроены, и как первые социал-демократы, так и первые пионеры — были они в «Крестах». Режим был очень тяжел: их каждый день взвешивали и записывали убыль, сколько потеряно в весе и какой можно применить режим. В результате через 6 месяцев люди превращались в больных, еле влачащих ноги. Многие вышли совсем инвалидами.

    Когда Л. Е. вышел из «Крестов», то он не мог стоять на ногах и без чувств упал на панель.

    В 1891 году Л. Е. отправляют из «Крестов» в московские «Бутырки» и в мае с партией отправляют в Сибирь пешим порядком, так как железных дорог тогда еще не было. Шли они по Владимирке, подолгу останавливаясь на каждом этапе, кормя собой клопов. Так месяцев через 6-7 добрались они до Красноярска, и там случился следующий инцидент. В партии шли также несколько политических женщин. Их оскорбили, мужчины заступились, выразив протест; кончилось тем, что их так избили прикладами, что вытаскивали из камер замертво. Сильно избитый Л. Е. долго болел.

    Через год они добрались до Якутска. Л. Е. оставили в Якутской области, поселив в заброшенной юрте в нескольких верстах от Олекминска. Там прожил он одиноко около 1¹/₂ г года и перебрался в Олекму, где вместе с С. Жебуневым устраивает летучие школки, разъезжая по улусам. Школы эти так заинтересовали якутских мальчишек, что они ночью прибегали, стучали в окно и кричали: «учитель, я решил». Л. Е. и Жебунев устраивали детям елки, чем приводили их в большой восторг. В Олекме Л. Е. закончил свою ссылку. В конце 1895 года он вернулся в Европейскую Россию со следующими ограничениями в правах: 2 года гласного надзора, причем отбывать его не в университетских городах, не в городах под усиленной охраной, не в местах на военном положении, не в казацких станицах, не в селах. Над этим пришлось немало подумать. Пришлось ехать на родину в Минск.

    Прожив там несколько месяцев, он был приглашен в село Кручи, Могилевской губернии. Население села наполовину еврейское, наполовину старообрядческое. Как те, так и другие вскоре очень привязались к Л. Е. И когда начали появляться жандармы, которые произвели страшный переполох, — огородами, задворками, с испуганными, бледными лицами, спотыкаясь, падая, бежали люди предупредить учителя. Было, много юмористических картин, но и много трогательного.

    В конце концов ему это надоело, и он поехал в Могилев к жандармскому полковнику и потребовал, чтобы не пугали население. Полковник извинился и обещал переменить тактику. И вот вместо жандармов начали появляться шпики в самых разнообразных видах. Тут-то все стали смелее. Некоторые из шпиков получили порядочную встрепку и начали, по крайней мере, издали свои наблюдения.

    Так Л. Е. прожил полтора года. За это время из Киева приезжал к нам т. А. Поляк с целью устроить типографию. Приезжал и Ю. Д. Мельников, но, к сожалению, из-за усиленной слежки ничего не вышло.

    Отбыв свой гласный надзор, Л. Е. поехал в Киев, где поступил в зубоврачебную школу. По окончании школы и получении диплома он уехал в Саратов, а оттуда в Вольск. Поселившись там, он начал работу и зубоврачебную и политическую. Со всех окружных деревень шли к нему крестьяне; так как в земстве зубоврачебной помощи не было и население привыкло к бесплатной помощи по медицине, то больных было много и все было за «Спаси Христос». Кое-как городская практика кормила, но зато было много другой работы. Два цементных завода, имеющих несколько тысяч рабочих, учительская семинария, реальное училище, женская гимназия и кадетский корпус. Все это начало стекаться, как мухи на мед. Как жадные, голодные волчата, молодежь шла за нелегальной книгой и за словом. Особенно ученики учительской семинарии, с которыми он штудировал Маркса; много на его совести народу, который он совратил под социал-демократическое знамя, между другими П. А. Аникин, член 2-й Государственной думы, вместе с фракцией пошедший на каторгу. В то время он был учителем городского училища. Л. Е. получал из-за границы «Искру» и много другой нелегальной литературы, которую он распространял. Литература была не только с.-д., но и всякая другая. Была тесная связь с цементным заводом, куда через учителей шла литература. Были такие рабочие, которые сами уже ходили к Л. Е. Среди них Лапаткин, рабочий цементного завода, который потом попал от рабочих во 2-ю Государственную думу и потом пошел с с.-д. орган. в каторгу на 4 года. Лишнее говорить, как часто его посещали жандармы. Так жил он в Вольске до 1907 года, но начали передавать Л. Е., что директора заводов и учебных заведений решили просить губернатора, чтобы Л. Е. убрали, как вредного человека. Л. Е. решил лучше сам убраться и переехал в Саратов. Переехав в Саратов, он начал вести более широкую работу. С получением литературы стало легче. Он получал литературу корзинами. Целый день только были звонки, — кто с литературой, кто за ней, кого нужно было снабдить скорее паспортами. Так тянулось вплоть до 1908 и до 1909 годов.

    В 1911 году Л. Е. Беркович умер от рака [О Л. Е. Берковиче могли бы порассказать те, кто встречался с ним в Вольске и Саратове, где он прожил последние годы своей жизни, отчасти активно привлекая в партию людей, как, например, П. А. Аникина и др., или помогая лично чем мог работникам-революционерам. Вся революционная братия, которая живала в те годы в Вольске и Саратове, знала Л. Е. Берковича.].

    Говоря о Л. Е., я не могу не упомянуть и об Э. А. Абрамовиче, ибо их жизнь и деятельность тесно переплелись между собой. Они были связаны тридцатилетней дружбой, ибо никогда не переставали, если не видеться, то переписываться между собой. После отправки Л. Е, в Сибирь Э. А. остался в «Крестах». Ему еще оставался год. Тут он заболел цынгой в очень тяжелой форме. Он весь распух и лежал в бессознательном состоянии. Надзиратели решили, что ему пришел конец, и вынесли его в мертвецкую. Врач, который выдавал свидетельства о смерти, зайдя в мертвецкую, случайно взглянул на скорбный лист Э. А. и, увидев, что это врач, поднял простыню и заметил, что губы мертвеца шевелятся и он ясно произносит: «Пить». Тут даже тюремный врач пришел в негодование и обрушился на надзирателя. Приказал его нести в лазарет. Там он начал его лечить и настолько его поправил, что в мае месяце 1892 г. Э. А., правда, еще сильно хромая, отправился в Сибирь. Приехав в Сибирь, он тут же был приглашен врачом на Ленские прииски в Бодайбо.

    В Бодайбо он прожил всю ссылку или, вернее, лишних 1¹/₂ года. Жил бы еще, да больная нога начала сильно давать о себе знать. На приисках он получал 4 тысячи руб. в год. Все деньги он тратил на нужды и просвещение рабочих и воспитание их детей. Но надо было везти свою больную ногу на операцию (туберкулез коленного сустава), и вот рабочие проводили своего любимца, поднесли ему адрес и золотой хронометр. Несколько верст шли все с женами и детьми, при чем впереди шел поп Лаврентий с крестом — так хотели рабочие.

    И вот он приехал в Вольск повидаться с Л. Е. в 1902 году в стоптанных сапогах, заплатанных брюках и в заплатанной ситцевой блузе. Долго возился он со своей ногой. Дважды ее скоблили, и все-таки остался калекой на всю жизнь. Немного оправившись, он берет место врача в строящемся порту Энзели (Персия). Там он работает несколько лет и заболевает сильной формой малярии. Оттуда его увозят в Баку, где его застает известие о болезни Л. Е., а потом и о его смерти. Он сильно скорбел, но был настолько болен, что не мог приехать проститься со своим любимым другом. Немного оправившись, он уезжает в Ярославское земство.

    В 1912 году он переезжает в Екатеринослав, где его застает известие о Ленской бойне. Это на него производит потрясающее впечатление. Он выступает с громовой речью [Е. А. Гурвич упоминает о ст. в «Правде».] против правительства. Его арестовывают и после нескольких (не помню 6 или 8) месяцев высылают на этот раз по очень слабому здоровью в Западную Сибирь. Там он пробыл до 1914 года и был мобилизован царским правительством на войну. Тут, видя разные злоупотребления, он начал разоблачать всю санитарию. В конце концов он получил возможность демобилизоваться. После этого Э. А. приехал в Саратов. Там он работал до 1922 г. в рабочей больнице и заведовал хирургической амбулаторией. Ходил он по больным в лаптях, ковыляя на своей больной ноге, не позволяя себе ни белого хлеба, ни сахару к чаю. Когда начался в Саратове голодный тиф, Э. А. можно было видеть повсюду в рабочих квартирах. В конце марта 1922 г. он заболел сыпным тифом. Около него дежурил сын Л. Е. Берковича и принял его последний вздох. Он был все время в сознании, говорил, что мучает его бессонница, говорил, что воспоминания о далекой Сибири не дают ему уснуть... Когда забывался, то звал Л. Е.

     Умер он 4-го апреля, поблагодарив сына Л. Е. за уход за собой. При нем должны были сшить знамя — черное с красным, — и вот 5-го апреля рабочие несли его гроб. Впереди несли его знамя, рабочий оркестр играл похоронный марш.

    Так плачущие рабочие схоронили своего товарища и преданнейшего друга.

                                                                              IV.

                          АДРЕС  Э. А.  АБРАМОВИЧУ  ЖИТЕЛЕЙ  г. ОЛЕКМИНСКА

    г. Олекминск. 21 мая 1896 г.

    Глубокопочитаемый доктор Эмилий Александрович!

    Когда мы впервые увидели вас в 1893-м году, — вы были тогда нам совершенно чуждым, посторонним лицом... Теперь же, после 3-летней совместной жизни, сделались для нас настолько близким, дорогим, что приходится расставаться с вами с чувством глубочайшей скорби и сожаления. И эти симпатии общества вполне заслужены вашими неусыпными трудами на пользу бедных и немощных. Да не оскорбится ваша скромность, если мы упомянем здесь о некоторых из них. В эти 3 года вы работали для нас, не покладая рук, ежедневно носясь по больным из одного конца города в другой...

    Но и помимо этого двери вашей квартиры не закрывались ни для кого из них — будь то днем или ночью. В праздничные же дни, — когда бывает съезд народа с округа, — ваша квартира представляла из себя буквально клинику: тут собирались люди всех возрастов и со всевозможными болезнями. Деятельность ваша не ограничивалась только одним городом: редкий день, бывало, не видишь вас скачущим куда-нибудь верхом или припрыгивающим на тряской самодельной одноколке... Не останавливала вашего усердия, чуть ли не накануне своего вскрытия, и матушка Лена... Но мы никогда не забудем страшную эпидемию брюшного тифа (1894-1895), когда в редком только доме не было больных и когда, к довершению бед, оказались мы без медикаментов... Тотчас, по вашей инициативе, были собраны деньги, выписаны медикаменты... И вы начали упорную борьбу с ней не только, как врач, но — и сиделка, до тех пор, пока сами не слегли; сраженные болезней... И мы уверены, что если бы не ваша помощь, то многие из нас не досчитались бы потом дорогих членов своей семьи... В последнее же время, вынянчив в своей квартире, вы возвратили бедной матери-вдове здоровым ее сына-кормильца, приговоренного уже к смерти (потеря мозговых веществ чрез пролом черепа)... И эти усердные труды ваши не только были бескорыстными, но вы, сами нуждаясь в необходимом, являлись в роли благотворителя... Что давалось вам имущими, то переходило от вас к бедным, нуждающимся, которых снабжали вы и даровыми медикаментами, и жизненными продуктами, и деньгами, смотря по тому, кто в чем нуждался...

    Ваша всегдашняя готовность быть полезным другим, отзывчивость к нуждам, кротость и снисходительность сделали то, что окрестные жители, — якуты и крестьяне, — несмотря на предубеждение против медицины, вековую непривычку к лечению, стали приучаться обращаться к врачебной помощи...

    За все, сделанное вами для нас, считаем долгом, глубокопочитаемый Эмилий Александрович, принести вам глубочайшую благодарность с пожеланием всего того, что только может пожелать человек себе.

    Не откажите принять, как внешнее выражение наших признательных чувств приносимую при сем вещицу (часы); пусть она, хотя изредка напоминает вам о тех людях отдаленной Якутской области, которые надолго долго останутся благодарными вам за ваше доброе отношение к ним.

    (Следует 87 подписей).

    Сообщил Б. Л. Эйдельман.

                                                                            V.

                               ПИСЬМА  Э. А.  АБРАМОВИЧА  К  Е. А.  ГУРВИЧ

                                                                             1.

    Энзели, 15 августа 1910 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Мой отъезд отсюда все откладывается. Постройка порта в общем закончена, но приемная комиссия все не едет. А между тем у нас здесь появилась холера (хотя и в слабой степени), и я оставлен на службе порта «для борьбы с холерой». Сколько времени продлится эта «борьба», не знаю, думаю — месяца два. Кто кого поборет, тоже не знаю: она меня или я ее. Думаю, борьба окончится вничью. Кому нужно захворать, захворает, кому нужно умереть, умрет, а затем эпидемия прекратится до следующего раза.

    А пока желаю вам всего хорошего.

   Абрамович.

                                                                           2.

    Энзели, 10 декабря 1910 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Получил ваши мрачные письма, не знаю, что отвечать. Вы много пишете о старости, но я думаю, старость еще не обязывает к пессимизму. И, пожалуй, даже, если паче чаяния проживем еще лет 10, то б. м. доживем и до нового подъема волны. А пока желаю вам всего лучшего.

    Абрамович.

                                                                           3.

    Плотниково, 23 марта 1914 г.

    Многоуважаемая Евгения Адольфовна.

    Давно не отвечал вам на ваши письма. Вы, должно быть, думаете, что я это умышленно молчу или почему-то сержусь. На самом деле причина более простая: не о чем писать и не к чему писать. Я и вообще-то не любитель писать без особой, т.-е. практической, надобности. А тут в деревенской глуши пропадает всякая охота писать о чем-либо.

     Жизнь русской деревни так однообразно сера и так безнадежно тупа, что нужно обладать великим художественным талантом и еще более великим любящим сердцем, чтобы найти «искру божию» в этом скованном вековыми традициями укладе. Нужно быть русским человеком, да еще в придачу народником, чтобы в этом укладе видеть залог лучшего будущего. Ну, а я — не русский и не народник, я не вижу здесь ничего, кроме пережитков времен московского царства. Вся жизнь здесь скована незыблемыми нормами, внутри которых отдельная личность совершает свой жизненный путь от рождения до могилы. Все установлено и размерено раз навсегда, — и работа, и отдых, и веселье, и пьянство, и еда, и женитьба, и верования, и знания, и надежды, и мечты. Здесь женятся и рожают и даже умирают в определенное время.

    При таком однообразии окружающей жизни о чем писать? О себе лично, о своих чувствах и думах? Так их у меня очень мало, да и не любитель я ковыряться в своей душе и жариться в собственном соку. Даже попадая в строгое одиночное заключение, не могу себя заставить «углубиться» в себя и предпочитаю часами наблюдать движения какого-нибудь паучка, чем движения своей «души». Здесь я тоже нахожусь в некотором роде в одиночном заключении с той разницей, что здесь у меня больше предметов наблюдения, а именно — животных из породы «homo sapiens». Затем здесь у меня больше связей с внешним миром: через газеты и журналы.

    А в мире сейчас назревают великие события, и жизнь, вернее, созерцание жизни, становится все интереснее. Все новые и все более широкие массы людей вступают на арену исторической борьбы. И новые горизонты открываются человечеству. Но горизонты эти все чаще и чаще заволакиваются, — для меня, по крайней мере, — еврейским вопросом и еврейскими страданиями. Хотя и тут я играю пока только роль наблюдателя, но с ужасом вижу я, как с каждым днем гонения на евреев становятся все свирепее и наглее. И не видно ни конца, ни предела этим гонениям. Вот сейчас уже зреет новый проект — замены евреям военной службы дорожными работами, т.-е. попросту каторгой. А что еще ожидает нас впереди?

    Где выход из этого положения? Ни эмиграция, ни Палестина не изменяют положения еврейской массы, которой волей-неволей суждено оставаться в голусе. И вообще евреи собственными силами не в состоянии изменить своего положения. Только с демократизацией государственного строя появится эта возможность. Но когда это будет, и что будет с евреями до тех пор?

    Какую страшную деморализацию вносят эти гонения в еврейскую среду! Я не говорю уже о шовинизме и культурном одичании. Я говорю о ренегатстве в самых возмутительных формах. Чего стоит факт крещения целых групп молодежи ради поступления в учебные заведения? Не попали по конкурсу или жребию в число избранных, принимают христианство. Не признал Кассо пиррова крещения, переходят в другую церковь. И все это проделывается не в одиночку, келейно, а группами, громогласно, с открытыми воззваниями в газетах, с ходатайствами перед университетами, министерствами, синодом и даже Пуришкевичем. И это проделывает еврейская интеллигентная молодежь, соль народа. Да то ли еще проделывают? В Томском университете уже несколько лет повторяется такое явление. Студенты-евреи накануне государственных экзаменов принимают христианство, чтобы получить право проживания в Сибири и казенной службы. Дальше уже, кажется, идти некуда. Куда девался стыд? Так спрашивал меня один русский врач, рассказывая об этих проделках. Куда девался стыд? Рассказывают еще о крещеных евреях-студентах, участвующих в союзах академистов, выступающих от их имени на студенческих сходках с речами против «жидов». И много еще рассказывают.

    Но довольно об этом. Как же вы поживаете и что вы поделываете? Окончательно ли вы решили поехать в Америку и надолго ли? Как поживает Исаак? У меня все благополучно. Я здоров, живу тихо, смирно. Немного полечиваю, немного почитываю, а больше всего сплю. И время бежит незаметно.

    С вашими взглядами на наших с.-д. вполне согласен. Беки и по миросозерцанию и по тактике своей столько же народники, сколько же марксисты. И хулиганства много в них. Хотя верно и то, что русские рабочие в подавляющем большинстве тянут к ним. А хулиганство, кажется, сейчас распространенное явление: от министерских дворцов до деревенских лачуг везде процветают свои Кассо и свои Пуришкевичи. Это отражается и на современной политической ссылке и очень тяжело отражается. Для иллюстрации посылаю вам письмо одного административно-ссыльного рабочего Екатеринославской губ. Автор письма — брат втородумца Белоусова. Как вам нравится такая картина: политический ссыльный — черносотенник, еврей — антисемит?

    Желаю вам всего хорошего.

    Э. Абрамович.

                                                                              4.

    Плотниково, 17 сентября 1914 г.

    Многоуважаемая Евгения Адольфовна. Как живете? И как переживаете теперешние события? В западной России эти события, ведь, особенно тяжело отражаются и материально, и морально. И в первую голову на евреях, на еврейском гетто. Ко всем прежним мучениям бесправия, погромов и бойкотов присоединились еще все ужасы войны. Сколько прольется еврейской крови, сколько обездолится еврейских семей во славу российского патриотизма? А дальше что? Расширение черты оседлости присоединением Галиции и повышение учебного процента с 10 до 15.

    Если это письмо дойдет к вам, ответьте мне. Какие настроения сейчас в еврейской массе? И что вообще делается в России? Судя по газетам, у нас везде теперь кричат ура и ругают немцев. И не только русские, не только славяне, но и инородцы, вроде евреев, армян, татар, даже, корейцев. И все партии объединились в одном порыве патриотизма, от Пуришкевича до Керенского, объединились в один черносотенный союз, вокруг лозунгов черной сотни и под их флагом. Забыты старые счеты, заодно забыты и старые идеи, и жертвы этих идей, наполняющие орловские, акатуйские и иные санатории.

    Как вы лично живете сейчас и чем занимаетесь? Получаете известия от Исаака и что он поделывает? У меня все по-старому, тихо-мирно. Нельзя сказать, чтобы эта мирная жизнь в настоящий момент была мне по душе. Если бы я был свободен, я охотно поступил бы врачом на театр войны. Но попечительное начальство в интересах моего здоровья находит более полезным, чтобы я оставался здесь.

    Здесь влияние войны сказывается очень слабо не только в материальном, но и в идейном отношении. В здешнем населении, несмотря на то, что оно сплошь русское, нет ни патриотического подъема, ни даже особенного интереса к ходу военных событий. Крестьяне интересуются войной, главным образом, со стороны ее влияния на их непосредственные хозяйственные интересы: угон запасных в разгар страды, падение цен на масло и яйца, которые они сбывают на рынок, предстоящее повышение податей и налогов и т. п. Конечно, и ход военных событий их интересует, но интерес этот по общему отзыву значительно слабее, чем был в японскую войну. А что касается патриотического подъема, то он только сейчас начинает обнаруживаться, по мере успехов нашей армии в Австрии, по мере роста цифр убитых и пленных неприятелей, взятых орудий и крепостей.

    Я от вас давно писем не получал. А писал вам последний раз, кажется, в мае или июне. Жму вашу руку и желаю всего лучшего.

    Э. Абрамович.

                                                                              5.

    Петербург, 20 декабря 1914 г.

    Многоуважаемая Евгения Адольфовна.

    Пишу вам из Петербурга перед отъездом на театр войны. Я поступил врачом в петербургский врачебно-питательный отряд. Отправимся мы отсюда на днях на варшавский фронт, должно быть, в Ловичский район. Предполагаем там открыть один подвижной лазарет и два передовых перевязочных пункта. Будем кормить и перевязывать раненых. Но все это пока одни предположения. А в чем в действительности выразится наша деятельность, никто пока не знает.

    Как поживаете и что поделываете? Письмо ваше, адресованное в Петропавловск, я получил. С тех пор война приняла еще более упорный характер. Обе воюющие стороны зарылись в землю, изо дня в день убивают друг друга, и не предвидится конца этой бойне. Что станет с населением тех районов, к-е стали ареной военных действий? Что станет с евреями, к-м опять приходится переживать ужасы гайдамачины?

    Желаю вам всего лучшего, прежде всего скорого окончания войны. Пишите когда будет настроение. Письма адресуйте мне так:

    В действующую армию, Петроградский передовой врачебно-питательный отряд, врачу Э. А. Абрамовичу.

    Если переписываетесь с Исааком, передайте поклон от меня. Жму вашу руку.

    Э. Абрамович.

                                                                   6.

    с. Капцево, 18 мая 1915 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Вместо Мариуполя я оказался в Ярославской губ. В Мариупольском земстве оказались места без больниц, чисто разъездные, потому я туда не поступил. Здесь же есть довольно благоустроенная больничка, но зато, кроме больницы, почти ничего нет: ни медикаментов, ни инструментов, ни перевязочных материалов, ни опытных помощников. Это все по случаю войны. В культурном смысле место недалеко ушло от моего Плотникова, ну, да об этом не стоит рассказывать. А ведь село наше всего в 30 вер. от Ростова Великого и в 240 вер. от Москвы.

    Как же вы поживаете? Письма адресуйте мне: Ростов, Ярославской губ., с. Погорелово, Капцевская больница.

    Жму вашу руку.

    Э. Абрамович.

                                                                       7.

    Капцево, 24 июня  1915 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Бойня все растет и ширится и не видно конца. Что же будет дальше, сколько должно еще погибнуть людей? И сколько египетских казней ждет еще евреев? В моей голове перепутались все перспективы. Не знаю, чего ждать, не знаю даже, чего желать.

    Число беженцев в Минске, должно быть, прибавилось значительно. Где же они умещаются и как устраиваются?

    Как ваше здоровье и как ваши нервы? Получаете ли известия от Исаака? Перешлите ему мой поклон.

    Желаю вам всего наилучшего.

    Абрамович.

                                                                         8.

    Капцево, 26 августа 1915 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Итак, ужасы войны надвигаются и на вашу родину. Моя родина (Гродно) уже пережила их. Когда я говорю об ужасах войны, я думаю не о боевых действиях, не о русских штыках, не о германских чемоданах. Это уже старо и уже никого не страшит. Я думаю о тех бедствиях, которые приходится переживать мирному населению эвакуируемых местностей во славу возлюбленного отечества. И евреям в первую голову и в удесятеренной порции.

    Страшно вспоминать об этом, каково же видеть и самому испытывать это? Что станет со всеми этими изгнанниками, что станет с сожженной и опустошенной землей?

    Как думаете вы поступить в случае нашествия германцев? Оставаться на месте? Это, по-моему, был бы наихудший выход. Это было бы добровольное заключение. Я, вероятно, не сделал бы этого. Хотя я испытал всякие ига и не страшно мне и прусское ярмо, однако, я предпочел бы стать беженцем, чем пленником. Тем более, в такое время, какое переживаем мы сейчас. Конечно, для будущности нашего отечества все эти речи и резолюции имеют бесконечно малое значение и цена им в полном смысле медный грош, однако, не являются ли они предвестником более серьезных событий? Я очень в этом сомневаюсь, так как не вижу никаких симптомов. Однако, возможность этого не исключена, потому не хотелось бы в такое время быть отрезанным от мира.

    Впрочем, германцам еще далеко до Минска. По прямой линии не менее 250 верст. Пока они не заняли Вильно, опасаться за Минск нечего. А возьмут ли они Вильно и когда, об этом нам судить не дано. Приходится возложить упования на бога и начальство.

    Если, однако, судьбе угодно будет двинуть вас из Минска, то во всякое время можете приехать ко мне. Хотя это не предусмотрено положительным законодательством, однако, до известной степени не выходит из пределов возможности. Хотя едва ли вам доставит удовольствие оказаться зимой в глухой русской деревушке, в сравнении с которой Киренск по меньшей мере Париж.

    Что творится у вас теперь в Минске? Должно быть, невообразимая суета? Куда же в конце-концов сошлют евреев? Неужели в Сибирь? Жму вашу руку.

    Э. Абрамович.

                                                                            9.

    Капцево, 12 сентября 1915 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Не знаю, дойдет ли к вам это письмо. Не потому, что ожидаю занятия Минска германцами. Это еще стоит под большим вопросом. А потому, что мало надеюсь на минское почтовое ведомство. На всякий случай посылаю заказным.

    Если известная часть населения остается, то вполне сочувствую вашему решению оставаться на месте. Хотя это грозит большими материальными и нравственными мучениями. Судя по газетам, в Минске уже сейчас сильный недостаток в продовольствии. Что же будет дальше?

    Во всяком случае положение массы беженцев во всех смыслах гораздо хуже положения тех, которые остались в разоренных войной и оккупированных местностях. О беженцах много пишут и много говорят, но делают для них весьма мало. А что делают, то имеет главною целью скорее избавиться от них и сплавить куда-нибудь подальше. Это по отношению не только к евреям, которых сам бог велел гнать отовсюду, но даже по отношению к официально признанным друзьям полякам.

    Беженцы, это — такое страшное бедствие для России, в сравнении с которым остальные бедствия войны начинают казаться совсем пустяками. Но что до этого нашим скифским патриотам. Они знают, что сила наша в разрушении, что в разрушении мы мастера. А что разрушать кавказские аулы, болгарские деревни, маньчжурские фанзы, польские имения или еврейские местечки, не все ли равно. Сим победиши — таков лозунг дня. И к этому лозунгу примыкают не только некультурные массы, но и большая часть нашего культурного общества. От вполне культурных людей вы услышите выражение сочувствия таким методам разрушения и насильственного обезлюдения. Конечно, при этом обходится не без критики. Но критика эта относится больше к деталям и имеет скорее бухгалтерский характер. Разрушать, мол, необходимо и как можно основательнее, но вести более строгий учет разрушаемому. Такова скифская мораль XX века.

    Как же вы поживаете и что переживаете? Что делается теперь у вас в городе? Как обставлено продовольствие? Как действует почта и получаются ли у вас правильно газеты?

    Желаю вам всего лучшего.

    Э. Абрамович.

                                                                            10.

    Капцево, 21 декабря 1915 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна. Как живете? Давно не имею от вас известий. Как ваши дела и настроения? Должно быть, тяжело теперь жить в Минске и материально и морально. Отвечайте, если это письмо дойдет к вам. А пока желаю вам всего хорошего.

    Абрамович.

                                                                           11.

    Капцево, 11 марта 1916  г. Евгения Адольфовна. Вашу открытку и заказное письмо получил. До того я раз писал вам, но это письмо, видно, не дошло к вам. А с тех пор не писал, нет ни времени, ни настроения.

    Живу я все на том же месте. В моем участке пошли эпидемические болезни: тиф, скарлатина, натуральная оспа, которую занесли к нам беженцы. По сему случаю разъезжаю с касторкой и сулемой из деревни в деревню и имею наглядные случаи убеждаться, что здешняя кацапия еще не вышла из XVII века.

    Если вы будете в Москве, то, конечно, заедете и ко мне. От Москвы до Ростова всего одна ночь езды по железной дороге. А от Ростова до Капцева 35 в. на лошадях, правда, по очень плохим, особенно весной, проселочным дорогам. Однако, непроезжими их назвать нельзя.

    Надеюсь, что бездорожица не испугает вас. Если не весной, то летом навестите наши Палестины. Помимо всего прочего для вас, жителя XX века, может быть, будет интересно хоть мельком взглянуть на XVII век.

    Что нового в Минске? Пишет ли вам Исаак? Всего хорошего.

    Э. Абрамович.

                                                                           12.

    Капцево, 20 апреля 1916 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Знакомы ли вы с журналом «Летопись»? Если незнакомы, советую вам почитать. В атмосфере теперешнего общественного разброда, умственного и всякого одичания приятно остановиться на редком оазисе «мысли». К великой радости своей я нашел в этом оазисе много своих собственных взглядов на совершающиеся события, на основные причины их и неизбежные их последствия. А главное, критику, жестокую критику современной барабанщины и неизбежно связанного с ней скудоумия. Советую вам прогуляться по этому оазису, пока не занесло его песками российской пустыни. Ибо одно для меня несомненно, что оазис этот непрочен, так как не связан он своими корнями с окружающей землей. Не русская на нем флора, хоть и расположен он на русской почве.

    Как живете и что поделываете? Я занят исключительно касторкой. Жму вашу руку.

    Абрамович.

                                                                       13.

    Капцево, 15 июля 1916 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Что-то от вас давно нет писем. Я писал вам раза два открытками, но ответа не получил. Должно быть, не дошли.

    Желал бы знать, где и как вы сейчас живете. Поэтому посылаю это письмо заказным, может быть, оно будет счастливее.

    Я живу по-старому. Только эпидемии одолели и времени свободного мало.

    Жму вашу руку.

    Э. Абрамович.

                                                                         I4.

    Капцево, 12 декабря 1916 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Давно не имел от вас известий. Как живете? Чем заняты и как чувствуете себя материально и морально? В Минске сейчас, ведь, тяжело жить. Впрочем, кому теперь легко жить, кроме тех, кто наживается, кто делает себе карьеру и веселый пикник из чужих страданий. А пожар не утихает и захватывает новые пространства. Бесцельный и бессмысленный пожар. Т.-е., смысл в нем, может быть, есть, но смысл-то уж очень бессмысленный, стихийный. Читали ли вы статьи Богданова «Мировые кризисы»? Блестящий анализ совершающегося. Но что ожидает нас после такого грандиозного разрушения? Дальнейшее углубление социальных и государственных противоречий? Богатые станут богаче, бедные станут беднее, крупные капиталисты усилятся, остальные прочие совсем ослабнут. То же будет и с целыми государствами, могущественные возрастут на счет слабосильных. А в перспективе еще более грозные и разрушительные катастрофы. Нехорошо, очень нехорошо, лучше было бы не дожить до таких дней. Лучше было бы отправиться в могилу, хотя бы годика 3 тому назад, в полной уверенности, что хотя человечеству и предстоят катастрофы, только совсем в другом роде. А теперь чего ждать, на что надеяться? Что пожар потухнет сам собой, когда пожрет все, и материальные богатства, и культуру, и международную солидарность, и останутся одни обгорелые пни? Или утешаться тем, что посреди всеобщего разрушения наши враги страдают не менее, чем наши друзья, т.-е, не друзья, а враги наших врагов. Но и это жалкое утешение может изменить в любой день, пожар капризен. Жму вашу руку. Пишите, если будет настроение.

    Э. Абрамович.

                                                                          15.

    Капцево, 23 марта 1917 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Свалилась нам с неба республика, и до сих пор не могу уверить себя, что это не сон. Даже во сне я не смел мечтать об этом, и вдруг оказалось наяву.

    Я все еще живу в Капцеве и нескоро выберусь отсюда. Сейчас опять хвораю, донимает лихорадка. А когда поправлюсь, хочу перебраться в какой-нибудь город.

    Деревня наша встретила переворот в общем сочувственно, но с недоумением. Смысл событий ей не ясен. И имеет она сейчас вид испуганный, растерянный. Стоит с раскрытым ртом и с тревогой ждет, что будет дальше. «Как же без царя?» — думает она, но боится высказать. Ведь деревня боится «нового начальства» не менее старого.

    Ну, а у вас в Минске, шум и суета. Идет спешное политическое строительство. Завидую я вам, да немощи не пускают.

    Не думал я дожить до свержения царизма. Хотелось бы дожить до окончания войны и равноправия евреев. Война-то, конечно, когда-нибудь кончится, хотя господствующий теперь в новорожденной республике лозунг «война до конца» означает войну без конца. Ну, а еврейского равноправия я, при всем усилии моего воображения, никак представить себе не могу. Говорят, что уже составлена и подписана такая бумага и скоро будет отпечатана, но чтобы «жид» в действительной жизни стал полноправным гражданином российского государства, это никак невозможно. А впрочем, и невозможное бывает.

    Ну, затем желаю вам всего лучшего, бодрой и деятельной работы на укрепление нового строя и всяческих благ.

    Э. Абрамович.

    В первых числах марта я послал вам поздравительную телеграмму. Но вы, очевидно, ее не получили.

                                                                          16.

    20 августа 1917 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Давно не получал от вас известий. Должно быть, не дошло к вам мое письмо с моим новым адресом. Я живу теперь в Саратове. Почему я оказался именно в Саратове, долго рассказывать. Да и неинтересно. А вот что интереснее, это то, что я опять захворал. У меня раньше, как вам известно, болела одна нога, бугорчаткой коленного сустава. От той болезни я кое-как избавился операцией. Теперь, уже при новом строе, вдруг заболела вторая (опухоль в области колена). Характер болезни ни в Москве, ни в Саратове врачи выяснить не могли. Это неудивительно, ведь, теперь диагнозы ставят в таких случаях на основании рентгеновских снимков. Ну, а рентген, как на зло, никаких данных у меня не дал. Очевидно, потому, что изменения в костной ткани еще недостаточно велики. Поэтому решено ждать дальнейшего развития болезни в надежде, что тогда уже рентген не обманет и поможет выяснить диагноз. А болезнь тем временем с божею помощью прогрессирует. И вот уже несколько месяцев, как я с трудом могу ходить при помощи палки, и потому не хожу, а больше лежу. Это бы еще полбеды, лежать мне не привыкать стать, хотя в такое время лежать это просто преступление. Но главная беда в том, что не видно впереди конца этому лежанию. Диагноз болезни для меня, как старого врача, ясен без всяких рентгенов. Это бугорчатка кости. Но от этого мне не легче. Ибо бугорчатка вообще-то болезнь трудно излечимая, а в мои годы и при моей дряхлости и подавно. Об оперативном вмешательстве сейчас по ходу болезни и думать нечего, а окажется ли оно возможным в будущем, один черт знает.

    Как видите, положение мое не из очень приятных. Да ничего не поделаешь, такова, видно, судьба. Приходится лежать, когда кругом кипит жизнь, и только по газетам следить за тем, как «строится новая жизнь». А газеты вызывают во мне только злость, злость на себя, на Россию, на весь мир. На себя—за свое бессилие, на Россию — за ее дикость и некультурность, на мир — за его зверства. Что ждет нас впереди? Голод, холод, всеобщая анархия, стихийные бунты и погромы, развал государства, его финансовое банкротство, разгром на фронте, немецкая оккупация, аннексии и контрибуции, потеря портов, потеря морей, обнищание и одичание народных масс и проч., и проч., и проч. Мало ли что придет в голову человеку, у которого накопилась злость. А когда я изредка выползу на улицу или бульвар, когда я вижу гуляющую публику в щегольских костюмах, переполненные кинематографы и кафешантаны, бешено мчащиеся автомобили с подозрительными пассажирами, слоняющиеся без дела толпы солдат, мне кажется, что я попал на пир во время чумы. Но еще печальнее мысли овладевают мной, когда мне пришлось попасть на большие митинги (был такой грех) и слышать, как «социалистические» ораторы разводили самую беззастенчивую демагогию, а «революционная демократия», большею частью, солдаты, с восторгом приветствовали бросаемые ей соблазнительные лозунги. Слепые вожди слепого народа!

    Однако, пора кончать, а то я, пожалуй, совсем вгоню вас в тоску. Конечно, я сам понимаю, что не так страшен черт, но что поделаешь, когда мысль упорно цепляется за мрачные явления и не хочет видеть светлых.

    Я надеюсь, это письмо дойдет к вам, и я получу от вас ответ. Хотелось бы знать, как живете и что поделываете. Должно быть, завалены работой? Как идет ваша деятельность в городской думе? Какова политическая атмосфера в Минске и специально по отношению к евреям? Здесь антисемитическое настроение теперь сильнее, чем было в 1905 г. (благодаря наплыву беженцев). Как ваше здоровье и каково самочувствие? Если будет время, напишите подробнее о себе и вообще. Получаете ли известия от Исаака?

    Жму вашу руку и жду ответа.

    Адрес мой: Саратов, Смурский пер., д. 17, кв. 1.

    Э. Абрамович.

                                                                                    17.

    Саратов, 25 октября 1917 г.

    Дорогая Евгения Адольфовна.

    Давно не имею от вас известий. Последний раз писал вам месяца 2 назад (заказным), сообщал о своей болезни. Сейчас я лежу в здешней хирургической клинике. Мне произведено выскабливание бугорчатого гнойника большеберцовой кости, заживление идет плохо и едва ли можно надеяться на удовлетворительный результат.

    Как вы живете и что поделываете? Как здоровье и настроение? Каковы ваши взгляды на наше ближайшее будущее? Что делается у вас в Минске? Получаете ли письма от Исаака? Если это письмо дойдет к вам, отвечайте мне по след. адресу: Саратов, Смурский пер., д. 17, кв. 1. Желаю вам всего лучшего.

    Э. Абрамович.

    /Каторга и Ссылка. Историко-Революционный Вестник. Кн. 40. № 3. Москва. 1928. С. 131-150./

     АБРАМОВИЧ, Эмилий Абрамович, род. в 1866 г., врач. Инициатор и руководитель первой социал-демократической организации на юге. В 1888 г., в Киеве, поступив слесарем на завод, он сорганизовал около 30-ти железнодорожных рабочих, вел пропаганду и среди интеллигенции. Привлекался к дознанию в 1889 г., был подвергнут тюремному заключению на 2 г. Отбывал наказание в Петербурге, в Крестах, где продолжал распространять соц.-дем. учение. Под его влиянием Ювеналий Мельников, впоследствии руководитель киевской организации, стал социал-демократом. В1892 г. А. был выслан в Вост. Сибирь, остался там работать в качестве врача и после окончания ссылки

    Рег. — О. 1889. — «Пр. Рев.» № 1, стр. 24.

    /В. Невский.  Материалы для биографического словаря социал-демократов, вступивших в российское рабочее движение за период от 1880 до 1905 г. Вып. І. А – Д. Москва – Петроград. 1923. С. 22./

    Абрамович, Эмилий Абрамович («Белин», «Белый сапожник»), сын зубного врача; врач. Род. в 1864 г. Окончил курс Гродненск. гимназии в 1882 г. Медицинское образование получил сначала в Париже (в Сорбонне), с 1884 г. в Дерпте (Юрьеве), где и закончил его. В Париже познакомился с произведениями группы «Освобождение труда», а в Дерпте вошел в с.-д. кружок д-ра Лесника (Б. А. Кистяковский, Н. В. Водовозов и др.). В 1884-88 г.г. приезжал каждое лето в Минск, где жили его родные, занимался организацией рабочих кружков, для которых составил программу занятий, продержавшуюся в кружках Сев.-Зап. края в течение более 10 лет, до «Бунда». В 1886-87 г.г. организовал кружок учащихся в Вильно. Переехав в Киев в нач. 1889 г., был инициатором и руководителем первой с.-д. орг-ции на юге. Вместе со своим другом Л. Е. Берковичем, при помощи рабочего Яна Килянского, завязал знакомства со слесарями ж.-д. мастерских, организовал библиотеку, кассу и вел пропаганду по программе, выработанной группой Благоева. Орг-ция А. имела связи с Нежином, Минском, Казанью и другими городами, обмениваясь с ними литературой. Отчасти благодаря провокатору Забрамскому, отчасти вследствие показаний арестованных студ. Горба и Флерова, в 1889 же г. кружок был разгромлен. А. арестован в Друскениках и по выс. пов. 18 апреля 1890 г. подвергнут 2 г. тюремного заключения (в «Крестах»), а затем ссылке в Вост. Сибирь на 4 г. Под его влиянием стал с.-д. сидевший вместе с ним в „Крестах“ Ювеналий Мельников, впоследствии руководитель Киевск. орг-ции. В 1892 г. выслан в Якутск, область, жил в Олекминске, по окончании ссылки — в Нижне-Удинске, работая в качестве врача. В 1896 г. вернулся в Европ. Россию, поселился в Смоленске, в 1897 г., по истечении срока продолженного на 1 г. надзора, ездил за границу. Вскоре вернулся в Сибирь и работал врачом на золотых приисках. В 900-х г.г. (1903-4?) оттуда уехал, жил в Саратове, где принимал участие в деятельности с.-д. орг-ции, примыкая к меньшевикам. Во время событий на Ленских приисках жил в Екатеринославе. Хорошо зная условия жизни рабочих на приисках, написал об этом статью, помещенную в «Невской Звезде» (1912 г., № 4 «Жертвам золота»), что послужило причиной его ареста и ссылки в Зап. Сибирь. В 1915-17 г.г. работал в больнице в с. Капцеве, Ярославск. губ.; по своим взглядам примыкал тогда к антиоборонцам. После революции перебрался снова в Саратов, где входил в местную меньшевистскую орг-цию. Умер 4 апр. 1922 г.

    Сведения Н. И. Адамовича. — Регистратор. — Обзор 1889 (Ук.). — Вед. 1850 (Ук.). — Деп. пол.: 5 д-в , 1883, № 3810, 1896, № 40, ч. 2, лит. Б; 4 д-во, 1889, № 97.

    Акимов, Очерк, 10, 11. — В. Невский, Очерки (ук>). — Н. Бухбиндер, История еврейского раб. движения (Ук.). — Е. Ярославский (ред.), История ВКП (б), I, 103, 138.

    М. Андреев, «Пролет. Револ.», IX, 1922, 324 (Письмо в ред.). — М. Макаревич, «Кат. и Сс.», 1928, III (40), 131-133 (Воспоминания). — Е. Гурвич, там же, 134-136 (Воспоминания). — В. Эйдельман, там же, 136-141 (Воспоминания о Л. Е. Берковиче и Э. А. Абрамовиче). — Там же, 141-142) Адрес Э. Абрамовичу жителей г. Олекминска). — Там же, 142-150 (Письма Э. Абрамовича к Е. Гурвич). — Е. Гурвич, там же, 1928, V (42), 190 (Письмо в ред.).

    П. Тучапский, Из пережитого, 56. — С. Агурский, Револ. движение в Белоруссии (Ук.). — И. Мошинский, На путях к I съезду (Ук.). — З. Дружинина, Ювеналий Мельников. М, 1929, 32, 36. — В. Невский, «Ист.-Рев. Сборник», II (Ук.) (Группа «Освобождение Труда»). — Н. Сергиевский, там же (Группа «Освобождение Труда» и марксистские кружки). — И. Гурвич, «Был.», 1907, VI, 65, 67, 70, 75, 77 (Первые еврейские раб. кружки). — Б. Эйдельман, «Пролет. Револ.», I, 1921, 24, 25(К истории возникновения РСДРП). — В. Перазич, «Красн. Летоп.», IV, 1922, 21, 25 (О харьковск. раб. кружке конца 80-х годов). — Н. Бухбиндер, там же, VII, 1923, 263-284 (К истории с.-д. движения в Киевск. губ.). — A. Бычков, там же, 1924, III (8), 165 (Дело о рев. кружках 1879-81 г.г. в Киеве. Из восп. народовольца). — B. Сергеев, «Вестник Саратовск. губкома», 1923, VII (32), 95 (Пройденный путь). — Н. Бухбиндер, «Кат. и Сс.», 1926, V (26), 239 (И. А. Гурвич). — И. Мошинский, там же, 1927, V (34), 21 (90-е годы в киевск. подполье). — Л. Федорченко, там же, VI (35), 21, 22, 22 (Первые шаги с.-д. в Киеве).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал–демократы. Вып. 1. Москва. 1931. Стлб. 4-7./

    Гальперн, Д. Т. — см. Гельперн, Д. Т.

    Ге(а)льперн, Давид Тодресович, мещанин Виленск. губ., наборщик. Род. в окт. 1869 г. в Вильне. В 1886 г. окончил Виленск. еврейскую школу. В конце 80-х г. г. принимал участие в рабочих кружках в Вильне, затем переехал в Киев и был одним из первых рабочих, с которыми по приезде своем в Киев в начале 1889 г. связался Эм. Абрамович. Принадлежал к с.-д. орг-ции, созданной Абрамовичем, и при ее разгроме арестован (авг. т.г.) и привлечен к дознанию. При обыске у Г. найден экземпляр программы для занятий с рабочими, полученный от Абрамовича. По выс. пов. 18 апр. 1890 г. определено подвергнуть Г. тюремному заключению на 8 месяцев. Отбывал заключение сначала в Киевск. тюрьме, в июне 1890 г. переведен в Петербург в «Кресты», откуда освобожден 18 дек. т. г. В 1891 г. уехал, по слухам, в Америку.

    Обзор 1889 (Ук.). — Ведомость 1890 (Ук.). — Деп. пол.: 3 д-во, 1890, № 606; 4 д-во, 1889, № 97.

    И. Мошинский, На путях к первому съезду РСДРП (Ук.). — В. Перазич, Ю. Д. Мельников (Ук.). — «Путь Револ.», 28, 29 (В. Манилов, К истории возникновения с.-д. движения в Киеве. 80-ые - 90-ые годы) (то же в «Летоп. Револ.» III, 1923, 128, 129). — «Рев. движение среди евреев» I, 70 (Т. Копельзон, Еврейское раб. движение конца 80-х и начала 90-х г.г.Стенограмма воспоминаний). — «Соц.- Демократ» I, 1890, 108, 111, 1890, 129 (Аресты в России). — «Красн. Летоп.» VII, 1923, 264-267, 269, 272, 274 (Н. Бухбиндер, К истории с.-д. движения в Киевск. губ.).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал–демократы. Вып. 1. Москва. 1931. Стлб. 1189./

    Абрамовіч Эміль Абрамавіч (1864, Гродна – 1922), адзін з першых прапагандыстаў марксізма на Беларусі. У 1884 стварыў марксісцкі гурток з рабочых-друкароў Мінска; выступаў супраць народнікаў. Прапагандаваў с.-д ідэі сярод моладзі Вільні (1886-87). У 1888 удзельнічаў у арганізацыі марксісцкага гуртка чыгуначнікаў Кіева. У 1889 арыштаваны і сасланы ў Якуцкую губ. Пасля ІІ з’езда РСДРП прымкнуў да меншавікоў.

    /Беларуская савецкая энцыклапедыя. Т. І. Мінск. 1969. С. 35./

                                               МЕДИКИ-МАРКСИСТЫ БЕЛОРУССИИИ

    Одним из первых пропагандистов марксизма в Белоруссии был Э. А. Абрамович (1864-1922). Во время своего обучения на медицинском факультете Парижского университета, куда он поступил учиться в 1882 г., сблизился с революционной молодежью и познакомился с подпольной литературой марксистской группы «Освобождение труда», созданной в 1883 г. в Женеве. Приехав в 1884 г. на летние каникулы в Минск, Э. А. Абрамович организовал среди рабочих-печатников кружок по изучению марксизма и подготовки пропагандистов. Он разработал программу, по которой члены кружка осваивали грамоту, основы естествознания, а затем переходили к изучению теории научного социализма. Программа оказалась удачной и послужила образцом для кружков других городов Белоруссии и Литвы, стала известной и в Петербурге.

    Э. А. Абрамович составил краткие заметки по важнейшим общественно-политическим вопросам, обсуждаемым на занятиях, эти заметки в течение многих лет использовались кружковцами. В списке литературы к отдельным темам приводились сочинения К. Маркса и Ф. Энгельса.

    Когда Э. А. Абрамович перевелся в Дерптский университет, он продолжал каждое лето приезжать в Минск и вести занятия в кружке.

В 1888 г. Э. А. Абрамович получил диплом врача и уехал работать в Киев, где создал кружок среди рабочих-железнодорожников. В 1889 г. врача-революционера арестовали в Друскениках (ныне Друскининкай). При аресте у него была изъята программа занятий с рабочими.

    /В. П. Грицкевич.  С факелом Гиппократа. Из истории белорусской медицины. Минск. 1987. С. 232./

    Эмилий Абрамович Абрамович и Лев Ефимович Беркович были первыми организаторами социал-демократических кружков в г. Киеве, на работу которых обратил внимание В. И. Ленин.

    Абрамович, Беркович и Г. О. Поляк совместно начали свою революционную деятельность в Киеве и после царского суда по одному процессу были отправлены в якутскую ссылку.

    В секретном предписании иркутского генерал-губернатора от 4 нюня 1890 г. за № 4304 сообщается:

    «Эмилий Абрамович, проживая в Киеве с февраля по май 1889 г., посвятил себя исключительно различным революционным предприятиям. Имея в своем распоряжении программу революционной партии, Абрамович занялся пропагандою в духе преступного сообщества среди рабочих и интеллигентной молодежи. С этой целью Абрамович распространял среди рабочих преступные сочинения и поднял вопрос об устройстве особой рабочей библиотеки...

    Л. Беркович был близким доверенным человеком Абрамовича в его преступной деятельности, оказывал ему содействие в сношениях и установлении новых связей с рабочею средою и облегчал ему получение преступной корреспонденции... Назначив место водворения Абрамовичу, Поляку и Берковичу Верхоянский округ Якутской области, предлагаю Вашему Превосходительству по прибытии в г. Якутск этих поднадзорных распорядиться поселением — Абрамовича в г. Верхоянск, Поляка и Берковича в разных дальних улусах того же округа, с учреждением над ними надлежащего полицейского надзора на указанный выше срок... Прошу уведомить мою канцелярию и Департамент Полиции.

    Генерал-губернатор п/п» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 8, л. 1 об. - 3.].

    Абрамович родился 10 июля 1864 г. в г. Гродно в семье врача. Его родители долго жили в Германии, где их четверо детей не только получили высшее образование, но и с юношеских лет хорошо изучили легальные и нелегальные труды западных социалистов, особенно труды К. Маркса и Ф. Энгельса. В 1882 г. Абрамович окончил гимназию с золотой медалью. Среди своих сверстников он отличался исключительной аккуратностью, большой добротой и одаренностью. С ранних лет интересовался вопросами общественно-политического развития. Вскоре родители переехали в г. Минск для постоянного жительства. Эмилий хорошо знал несколько иностранных языков, особенно немецкий и французский. В том же, 1882 г., он выезжает в Париж, где, блестяще выдержав все вступительные экзамены, становится студентом медицинского факультета знаменитого Сорбоннского университета. Но через два года из-за тяжелой болезни матери, чтобы быть ближе к ней и оказывать медицинскую помощь, решил изменить место дальнейшей учебы. Переезжает в Германию, где поступает в Дерптский университет.

    В 1888 г. Абрамович получает диплом врача с отличием. Таким образом, пройдя прекрасную подготовку в двух старейших университетах Западной Европы, он возвращается на родину.  

    В годы студенчества в Германии Абрамович изучил в подлиннике многие труды К. Маркса и Ф. Энгельса, в том числе «Капитал», «Манифест Коммунистической партии». Стал убежденным революционером-марксистом. Все это было известно III Отделению департамента полиции еще до его возвращения на родину. С первых же дней его появления в России, поездок по разным городам за ним постоянно следили тайные агенты жандармерии, собирая данные, факты о его революционной деятельности. Полиция знала также о создании им Киевского революционного кружка, о частых выступлениях перед его членами о необходимости распространения марксизма, о необходимости политической борьбы и вооруженного свержения царизма в России. Вначале он жил и работал врачом в Киеве, где около года был руководителем созданного им тайного социал-демократического революционного кружка. Но уже в следующем, 1889 г., был переведен в г. Друскенники, куда переехал с сестрой.

    С целью ведения революционной пропаганды и организации нелегальных революционных кружков Абрамович решил работать свободным врачом с правом разъезда по городам, губерниям европейской части Российской империи.

    Царская полиция, собрав все необходимые агентурные данные о работе тайных кружков в Киеве, произвела в 1889 г. массовые аресты его деятелей и членов. Абрамович вместе со своими друзьями Берковичем, Поляком был арестован и по одному процессу «Киевского дела» в 1890 г. осужден на два года тюремного заключения с последующей ссылкой на пять лет в Восточную Сибирь. А Беркович — на год тюрьмы и три года ссылки, тоже в Восточную Сибирь.

    Абрамович и Беркович по одному году просидели в Киевской тюрьме, по одному году в «Крестах», затем в знаменитых «Бутырках» Пугачевской башни Московского центрального замка. По предписанию начальника Главного тюремного управления весной 1892 г. их отправляют в Восточную Сибирь.

    В то время еще не было железной дороги. Друзья оказались в одной партии, которая была отправлена пешим этапом по Владимирке в мае 1892 г. и только через 6 месяцев добралась до г. Красноярска. Так продолжали путь до Иркутска. А по предписанию генерал-губернатора Восточной Сибири они зимним путем были отправлены в Якутскую область, куда прибыли почти через год. По личной просьбе Абрамович не был отправлен в Верхоянск.

    Местом постоянного жительства назначили один из наслегов Олекминского округа. Но скоро они самовольно переехали жить в Олекминск. В то время почти не было врачей, других медицинских работников. Поэтому полицейское окружное управление сделало вид, что этого не замечает. Некоторые чиновники местной администрации, полицейского управления часто сами прибегали к их помощи.

    Особенно большим авторитетом пользовался Абрамович. Постоянно проживая в Олекминске, он часто разъезжал по всему округу, оказывая медицинскую помощь.

    Беркович, по окончании трехгодичной ссылки в 1895 г., вернулся в европейскую часть России. Вначале жил в Минске, затем учился в Киевской зубоврачебной школе. С дипломом зубного врача уехал работать в Саратов. Ему, как бывшему государственному преступнику, не разрешили работать в этом крупном городе. Он вынужден был уехать и устроиться врачом в Вольске.

    Считая себя вольноработающим врачом, Беркович свободно разъезжал по городам европейской части России, вновь начал заниматься нелегальной революционной деятельностью. Он установил связь с нелегальными кружками социал-демократов, вел широкую революционную пропаганду среди рабочих разных заводов и фабрик. Имел постоянную связь и личную дружбу со многими известными революционерами, в том числе с П. А. Аникиным — членом 2-й Государственной думы, который при его содействии изучал труды К. Маркса, Ф. Энгельса, в том числе «Капитал», «Манифест Коммунистической партии», вел широкую революционную работу, стал вместе с ним распространять «Искру» среди рабочих. Как известно, Аникин позже был арестован и осужден на длительную каторгу с отбыванием в Восточной Сибири.

    Опытный революционер Беркович сумел вовремя уйти в глубокое подполье и уехал в Саратов, переменив свой адрес, жил под чужим паспортом. Находясь на нелегальном положении, он начал распространять по железной дороге, по разным городам социал-демократическую литературу, в том числе «Искру», труды К. Маркса, Ф. Энгельса, первые труды и статьи В. И. Ленина и других деятелей рабочего революционного движения. Но начали сказываться тяжелые годы тюремного заточения, якутской ссылки, раны, травмы, которые он получил во время массового избиения арестантов на пути этапного перехода по Владимирке, когда он заступился за честь женщин, которых оскорбляли пьяные чиновники царской полиции. Прикованный к постели, Беркович умер в 1911 г. в г. Саратове.

    Абрамович и Беркович встретились в Олекминске с политссыльным В. А. Жебуневым, который отбывал ссылку за пропаганду в империи социалистических идей. Вместе с ним они открыли так называемые летучие школы сначала в Олекминске, а затем в нескольких наслегах, в соседних улусах.

    Абрамович женился на местной крестьянке из бедной якутской семьи — Анастасии Федоровне Ивановой, с которой жил в годы якутской ссылки и в г. Саратове до последних дней своей жизни.

    Будучи высококвалифицированным врачом и представителем нового пролетарского поколения революционеров, он проводил большую работу среди местного населения, много разъезжал по наслегам, приискам Олекмо-Витимской, Ленской системы. За исключительную добросовестность и бескорыстие заслужил огромный авторитет и уважение. Об этом свидетельствует много писем простых людей. В день его отъезда благодарные жители Олекминска преподнесли ему именные золотые часы с надписью: «От признательных олекминцев врачу — Абрамовичу от 1892 г. до 1896 г.» и адрес следующего содержания:

                                  «Адрес Э. А. Абрамовичу от жителей г. Олекминска

                                  г. Олекминск                                             21 мая 1896 г.

    Глубокопочитаемый доктор Эмилий Александрович!

    Когда мы впервые увидели Вас в 1883 году, Вы были тогда нам совершенно чуждым, посторонним лицом... Теперь же, после 3-летней совместной жизни, сделались для нас настолько близким, дорогим, что приходится расставаться с Вами с чувством глубочайшей скорби и сожаления. И эти симпатии общества вполне заслужены Вашими неусыпными трудами на пользу бедных и немощных...

    ...Ваша квартира представляла из себя буквально клинику, тут собирались люди всех возрастов и со всевозможными болезнями... Мы никогда не забудем страшную эпидемию брюшного тифа (1894-1895), когда в редком только доме не было больных и когда, к довершению бед, оказались мы без медикаментов... И Вы начали упорную борьбу с ней... В последнее же время, вынянчив в своей квартире, Вы возвратили бедной матери-вдове здоровым ее сына-кормильца, приговоренного уже к смерти... И эти усердные труды Ваши не только были бескорыстными, но Вы, сами нуждаясь в необходимом, являлись в роли благотворителя... Что давалось Вам имущими, то переходило от Вас к бедным, нуждающимся, которых снабжали Вы и даровыми медикаментами, и жизненными продуктами, и деньгами, смотря по тому, кто в чем нуждается.

    Ваша всегдашняя готовность быть полезным другим, отзывчивость к нуждам, кротость и снисходительность сделали то, что окрестные жители, — якуты и крестьяне, — несмотря на предубеждение против медицины, вековую непривычку к лечению, стали приучаться обращаться к врачебной помощи.

    За все сделанное Вами для нас считаем долгом, глубокопочитаемый Эмилий Александрович, принести глубочайшую благодарность с пожеланием всего того, что только можете пожелать себе.

    Не откажите принять как внешнее выражение наших признательных чувств, приносимую при сем вещицу — часы; пусть она, хотя изредка, напоминает Вам о тех людях отдаленной Якутской области, которые надолго-долго останутся благодарными Вам за ваше доброе отношение.

    (Следует 87 подписей)

    Сообщил Б. Л. Эйдельман» [* «Каторга и ссылка», 1928, № 3, с. 141-142.].

    По рассказам старожилов, несколько сот бедных жителей Олекминска, округа собралось у его квартиры и с большим чувством благодарности и сожаления, со слезами проводили своего любимого врача — государственного преступника Э. А. Абрамовича.

    Это было ярким свидетельством того, что между политссыльными и якутским городом существовала искренняя дружба, а нс глубокая пропасть враждебности, как эго пытались подчеркнуть некоторые исследователи.

    И все это — несмотря на всякие козни, запреты, противопоставление местному населению и изоляцию от него государственных преступников — особо опасных для устоев российской империи. Политссыльные всех поколений освободительного революционного движения сумели установить с народами Якутии подлинно братские отношения, которые в дальнейшем были развиты, углублены представителями нового пролетарского периода, первых социал-демократических организаций и партии большевиков, соратниками В. И. Ленина.

    Абрамович стал настолько известным и популярным, что даже генерал-губернатор Восточной Сибири предложил ему в 1896 г. переехать в Иркутскую область и работать врачом, что было редким случаем по отношению к государственному преступнику. Не исключена возможность того, что при острой нехватке высокообразованных добросовестных врачей царские чиновники хотели пользоваться его услугами.

    Абрамович отказался от заманчивого предложения генерал-губернатора. По окончании срока ссылки 29 июня 1896 г. он выехал из Иркутска в Минск, куда прибыл 28 августа. В день прибытия в г. Минск Абрамовича вызвали в городское полицейское управление, где был составлен статейный список, в котором указывалось, что «за административно-ссыльным из Якутской области Эмилием Абрамовичем Абрамович по распоряжению Г. Министра Внутренних Дел, изложенному в предписании Г. Минского Губернатора от 26 марта, 1896 г. за № 920, за государственное преступление учрежден надзор в г. Минске, 1-й части, по Губернаторской улице, в доме Гурвича 28 августа 1896 г.» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 71, л. 2, 2 об.].

    В своем секретном рапорте от 17 июня 1897 г. агент-вахмистр Черник сообщает в жандармское управление Минской губернии: «По наведенным мною вновь справкам оказалось: состоящий под негласным надзором полиции вольнопрактикующий врач Эмилий Абрамович Абрамович, выехавший 1 истекшего мая из города Минска в г. Смоленск, в средних числах того же мая месяца выехал из Смоленска в Тифлисскую станицу Кубанской области, где проживает и по настоящее время» [* Там же, л. 13, 13 об.].

    На основании агентурных донесений о продолжении им революционной деятельности, Абрамовича решили привлечь к царскому суду, но, как позже было выяснено, он «выбыл 26 июня 1897 г. в Иркутскую губернию на рудники, но в какую именно местность, точно не установлено» [* ЦГЛ ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 71, л. 16.]. Только после неоднократных переписок и сбора агентурных сведений по всей Российской империи было установлено, что «состоящий под негласным надзором полиции врач Эмилий Абрамович Абрамович в настоящее время проживает в Киренском округе Иркутской губернии, в слободе «Витим» на приисках Ротьково-Рожнова. ...Абрамович разыскивается Департаментом Полиции, как это видно из циркуляра от 14 июля 1897 г. за № 6595, для подчинения его негласному надзору полиции» [* ЦГЛ ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 71, л. 15, 15 об.].

    Скоро он был переведен в г. Бодайбо для работы врачом па Ленских приисках с подчинением надзору Якутского областного полицейского управления, проработал там девять лет. Пользовался у трудящихся большим авторитетом. По рассказам современников, все деньги, которые получал за свою службу, тратил на нужды и просвещение рабочих, на воспитание их детей, на приобретение медикаментов. Иногда оказывал материальную помощь подпольным типографиям для приобретения бумаги, красок, для издания нелегальной революционной литературы. Помог многим политссыльным восстановить подорванное за годы тюремного заточения и ссылки здоровье, снабжал их всем необходимым для возвращения на родину. Администрация решила избавиться от Абрамовича. Сохранилась вырезка из местной газеты, где указывается:

    «По вступлении в должность, главноуправляющий уволил целый ряд служащих, ценимых его предшественником и любимых рабочими за гуманное отношение к ним. Так, между прочим, был выжит симпатичный и умнейший приисковый врач, доктор Абрамович, особенно популярный среди рабочих. Память о нем рабочие свято чтут и по сие время. Это был для них своего рода доктор Гааз... Рабочие, проводя своего любимца, поднесли ему адрес и золотой хронометр. Несколько верст шли все женщины с детьми, причем впереди шел поп Лаврентий с крестом так хотели рабочие» [* Впервые материалы были опубликованы его сестрами в 1928 г. на страницах журн. «Каторга и ссылка», 1928, № 3, с. 131-142.].

    Уволенный с Ленских приисков, Э. А. Абрамович вначале живет в Екатеринославе, продолжая революционную деятельность. Устанавливает связь с нелегальными организациями социал-демократии, с тайными кружками марксистско-ленинского направления, пропагандирует труды К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, принимает непосредственное участие в первой русской революции 1905-1907 гг. После выхода «Искры», а затем и «Правды», он становится их активным распространителем в рабочей и молодежной среде.

    Через некоторое время переезжает в Саратов, где в молодые годы занимался революционной деятельностью. Вступив в связь с нелегалами, оказывает им большую помощь в постановке конспиративной работы.

    В результате заточения в трех самых гиблых царских тюрьмах, включая сырые камеры знаменитых «Бутырок» Пугачевской башни, неимоверно трудного изнурительного пешего этапа от Москвы через Красноярск до Иркутска, затем длительной якутской ссылки у него началась острая болезнь суставов, которая превратилась в туберкулез коленного сустава. Он с трудом ходил, иногда пользовался коляской, часто был прикован к постели.

    С глубоким возмущением воспринял Абрамович известие о Ленском расстреле 4 апреля 1912 г. Опубликовал в газете «Правда» статью с протестом и суровым обсуждением царизма за его кровавую расправу над рабочими. На одном из митингов рабочих выступил с речью. Последовал очередной арест. После 8-месячного тюремного заточения — суд, и, с учетом плохого здоровья, он получает два года ссылки в Западную Сибирь.

    В 1914 г. вернулся в Саратов, где, после долгих препятствий со стороны полиции, получил возможность работать в городской больнице из-за острой нехватки врачей. Скоро высококвалифицированного врача с большим опытом назначили заведующим хирургическим отделением городской рабочей амбулатории.

    После второго тюремного заточения и ссылки в Западную Сибирь у него резко обострилась старая болезнь. Умер Абрамович 4 апреля 1922 г. Глубоко символично, что ветеран революции, который пробыл в тюрьмах и ссылке в общей сложности 17 лет, при жизни просил сшить Красное знамя революции с черной полосой и завещал, чтоб на похоронах оркестр играл не только похоронный марш, но и исполнил его любимые революционные песни и марши.

    /В. Е. Охлопков, кандидат исторических наук.  История политической ссылки в Якутии. Кн. 2. (1895-1917). Ч. 1. Революционеры пролетарского этапа в Якутской ссылке. Якутск 1990. С. 24-31./

    АБРАМОВІЧ Эміль Абрамавіч (ліп. 1864 г. Гродна — 4. 4. 1922), адзін з першых прапагандыстаў марксізму на Беларусі. З сям’і зубнога ўрача. Скончыў Гродзенскую гімназію (1882). Вучыўся на мед. факультэтах Парыжскага (1882-84) і Дэрпцкага (1884-88) універсітэтаў. У студэнцкія гады пазнаёміўся з творамі К. Маркса і Ф. Энгельса, выданнямі групы «Вызваленне працы». У Дэрпце ўваходзіў у с.-д. гурток доктара Лесніка, перыядычна наведваў Мінск, куды пераехалі яго бацькі. У 1884 арганізаваў у Мінску гурток друкарскіх рабочых, які паклаў пачатак сетцы рабочых гурткоў с.-д. кірунку. Распрацаваў 3-гадовую праграму заняткаў, паводле якой ствараліся гурткі 3 ступеняў. Гурткі 1-й і 2-й ступеняў мелі агульнаадукацыйны характар: вывучалася матэрыялістычная канцэпцыя паходжання свету і чалавека, развіцця грамадства, гісторыя культуры. У гуртках 3-й ступені вывучалі эканам. базіс капіталізму, класавую структуру бурж. грамадства, механізм капіталіст. эксплуатацыі, тэорыю сацыялізму. З прычыны недахопу літаратуры А. склаў кароткія нататкі, якімі на працягу шэрага гадоў карысталіся рабочыя-гурткоўцы і прапагандысты Мінска і інш. гарадоў Беларусі і Літвы. З 1885 яго памочнікам у Мінску стаў былы чорнаперадзелец I. А. Гурвіч. Спачатку гурткі Абрамовіча - Гурвіча (летам 1886 у іх налічвалася каля 130 чал.) цесна ўзаемадзейнічалі з гурткамі нарадавольцаў пад кіраўніцтвам Я. С. Хургіна, потым пад уплывам працы Г. В. Пляханава «Нашы рознагалоссі» (атрымана ў Мінску ў 1887) ідэйна размежаваліся з народніцтвам. У 1886-87 А. вёў таксама прапаганду ў Вільні. У лютым 1889 выехаў у Кіеў, дзе стварыў адзін з першых с.-д. гурткоў. Летам 1889 арыштаваны ў Друскеніках (Друскінінкаі), адбываў турэмнае зняволенне ў Кіеве (1889-90), Пецярбургу (1890-92), у 1892 высланы ў Сібір. Стаў там вядомым урачом. Працаваў у Краснаярскай турме, у Алёкмінску Якуцкай вобл. У 1896 вярнуўся ў Мінск, але неўзабаве прыняў запрашэнне на працу на Ленскія прыіскі, дзе да 1904 займаўся медыцьінскім абслугоўваннем рабочых. У час рэвалюцыі 1905-07 жыў у Саратаве, быў актыўным дзеячам мясц. с.-д. арганізацыі. У 1912 за напісанне для «Правды» выкрывальнага артыкула пра Ленскі расстрэл сасланы ў Табольскую губ. У 1914-15 служыў урачом у арміі.

    З 1917 зноў у Саратаве, працаваў у бальніцы.

    Літ.: Гурвич II. Первые еврейские рабочие кружки // Былое. 1907. № 6 (18); Памяти Э. А. Абрамовича // Каторга и ссылка. 1928. № 3 (40); Деятели революционного движения в России: Биобиблиогр. словарь. Т. 5, вып. 1. М., 1931.

    М. В. Біч, Ф. I. Ігнатовіч.

    /Энцыклапедыя гісторыі Беларусі ў 6 тамах. Т. 1. Мінск. 1993. С. 19./

    Абрамович Эмилий (Эмиль) Абрамович (1864, Гродно - 1922) — политический деятель, врач. В 1884 г. организовал в Минске кружок типографских рабочих, который положил начало сети рабочих кружков социал-демократического направления. В 1889 г. переехал в Киев, где создал одну из первых социал-демократических организаций на юге России. В том же году был арестован. После 1907 г. вернулся в Саратов, где был одним из руководителей местной организации РСДРП.

    /Э. Г. Иоффе.  Страницы истории евреев Беларуси. Краткий научно-популярный очерк. Минск. 1996. С. 224./

    АБРАМОВІЧ Эміль Абрамавіч (ліп. 1864, Гродна - 4. 4. 1922), адзін з першых прапагандыстаў марксізму на Беларусі. Скончыў Гродзенскую гімназію (1882), вучыўся на мед. ф-тах Парыжскага (1882-84) і Дэрпцкага (Тартускага, 1884-88) ун-таў. У 1884 арганізаваў у Мінску гурток друкарскіх рабочых с.-д. кірунку. У 1886-87 вёў прапаганду ў Вільні, меў сувязі з народнікамі. У 1889 стварыў с.-д. гурток у Кіеве, дзе арыштаваны і высланы ў Сібір. У 1896 у Мінску, неўзабаве выехаў на Ленскія прыіскі. У 1912 за артыкул для «Правды» пра Ленскі расстрэл сасланы ў Табольскую губ. У 1914-15 служыў урачом у арміі. З 1917 працаваў у Саратаве.

    М. В. Біч, Ф. I. Ігнатовіч.

    /Беларуская энцыклапедыя ў 18 тамах. Т. 1. Мінск. 1996. С. 38./

    АБРАМОВИЧ ЭМИЛИЙ АБРАМОВИЧ род. 10 июня 1864 г. в семье зубного врача г. Гродно. Окончил в 1882 г. Гродненскую гимназию. Медицинское образование получил до 1884 г. в Сорбонне, в 1888 г. окончил медицинский факультет Юрьевского университета. В революционном движении участвовал со студенческих лет. Был организатором социал-демократических кружков в Минске, Вильно.

    В начале 1889 г. переехав в Киев, стал организатором социал-демократических кружков в Киеве и Нежине. Арестован и повелением от 18 апреля 1890 г. подвергнут тюремному заключению в Петербургских «Крестах» на два года, после чего выслан в Восточную Сибирь сроком на 4 года.

    Иркутским генерал-губернатором 4 июня 1890 г. назначен на водворение в г. Верхоянск, 28 сентября 1892 г. переназначен в г. Средне-Колымск, а 18 января 1893 г. — в г. Олекминск.

    По окончании срока тюремного заключения, в апреле 1892 г., отправлен из Петербурга в Сибирь. Доставлен в Олекминск 2 июня 1893 г. и водворен в городе. Получал казенное пособие. Без разрешения властей занимался лечением горожан и крестьян окрестных сел. По причине отсутствия в округе квалифицированных врачей и по ходатайству якутского областного медицинского инспектора от 1 октября 1893 г. якутский губернатор 8 ноября 1893 г. обратился к иркутскому генерал-губернатору с предложением просить Министерство внутренних дел разрешить ему заниматься медицинской практикой. Разрешение было получено 15 января 1894 г. с прекращением выдачи казенного пособия.

    Срок ссылки закончился 18 апреля 1896 г. Постановлением министра внутренних дел от 18 марта 1896 г. срок гласного надзора полиции продлен на год, по 18 апреля 1897 г., с разрешением переехать в г. Минск. 26 мая 1896 г. выехал из Олекминска в Минск, куда прибыл 28 августа 1896 г. В октябре 1896 г. переехал на жительство в г. Смоленск, где закончился срок гласного надзора 260

и продолжался 2-летний негласный надзор полиции. В августе 1897 г. выехал в Киренский уезд Иркутской губ., где работал врачом на золотых приисках. Продолжал революционную деятельность в социал-демократических организациях Саратова. В связи с ленскими событиями, за разоблачительную статью об условиях жизни приисковых рабочих арестован в 1912 г. и сослан в Западную Сибирь. В 1915-1917 гг. жил и работал в Ярославской губ. С 1918 г. жил в Саратове, был членом местной меньшевистской организации.

    Умер 4 апреля 1922 г.

    /П. Л.  Казарян.  Олекминская политическая ссылка 1826-1917 гг. Изд. 2-е доп. Якутск. 1996. С. 260-261./

    Эмиль Абрамович Абрамович (1864-1922) - врач из Гродно, один из первых пропагандистов марксизма в Беларуси, ранее был связан с народниками. Образование получил на медицинских факультетах Парижского (1882-1884) и Дерптского (1884-1888) университетов. Был сослан в Сибирь (1890), где стал свидетелем Ленского расстрела 17 апреля 1912 года.

    ...Рабочие Ленских золотых копий, принадлежавших русско-английскому акционерному обществу «Лензолото», из-за низкой оплаты в тяжелых условиях труда, объявили забастовку, которая охватила 6 тысяч человек. Власти направили в Бодайбинский район войска и жандармов. Войска открыли огонь - 270 человек было убито и около 300 ранено. Абрамович сообщил об этом в столичной газете; из нее информация обошла все центральные газеты ведущих стран Европы. Ленский расстрел вызвал возмущение по всей России, акции протеста прокатились по всей империи, в том числе в Минске, Витебске, Гомеле и других местах Беларуси.

    Николай I приказал строго наказать возмутителя спокойствия - Абрамовича, и тот был сослан навечно на Крайний Север Тобольской губернии. Начавшаяся 1-ая мировая война вынудила власти отозвать Абрамовича и направить его на передовую линию огня выносить раненых солдат под обстрелом врага. Абрамович не только остался жив, но даже не был ранен, а его грудь украсили Георгиевские кресты. Октябрь 1917 года застал его в тыловом госпитале Саратова. Годы лихолетья на западе Советской России не позволили ему сразу же вернуться на родину. В Гродно он объявился в канун нового 1922 года. Объявился, чтобы... умереть дома (4. 4.1922).

    /В. А. Ермоленко, В. Н. Черепица.  400 имен: жизнеописания видных деятелей истории и культуры Гродненщины (с древнейших времен до начала ХХ века). Гродно. 2014. С. 340./