ПАМЯТИ РОМАНОВЦА М. В. ЛУРЬЕ
I.
С.
Гельман
Моисей Лурье.
(Опыт характеристики).
Затрудняюсь
давать сколько-нибудь подробные биографические сведения о детских и юношеских
годах Моисея Лурье. Знаю только, что он родился в г. Вилькомире (быв. Ковенской
губ.) в 1871 или 72 г. в мелкобуржуазной семье. Образование он получил
домашнее, так что багаж его общеобразовательных знаний был весьма ограничен. С
13 лет он уже работает в типографии, где изучает наборное дело.
Его
революционная деятельность начинается приблизительно в конце 80-х годов
прошлого века, проходит в Варшаве в рядах П.П.С., что и оставило известный след
на нем.
Говоря
о революционной деятельности Моисея, до провала первой типографии «Рабочего
Знамени» в июле 1898 г., нельзя обойти молчанием и революционную деятельность
его старшего брата Михаила, имевшего большое влияние на Моисея. Весь этот
период они работали вместе и, как видно, сходились в своих взглядах.
Михаил
был по профессии ювелиром. Хотя он не кончил не только высшего, но и среднего
учебного заведения, он был человеком разносторонне образованным, типичным
интеллигентом, представляя собой совершенную противоположность Моисею, который
как внешне, так и по нутру был типичным пролетарием. Будучи предан делу
революции, Михаил все-таки не забывал и личной жизни, между тем как Моисей ничего
не хотел знать, кроме дела революции. Вся колоссальная воля и упорство Моисея
уходили только на эту революционную работу. При первом знакомстве с ним он
производил, пожалуй, невыгодное впечатление: угрюмый, неразговорчивый,
замкнутый, угловатый. Но стоило лишь ближе с ним познакомиться, чтобы сразу
увидеть, что под этой внешней угрюмостью таится удивительно нежная, чуткая
душа.
Моисей
умел подчинять себе волю других, даже выше его стоявших в умственном отношении;
поэтому мы видим, что в тех организациях, где он работал, он играл одну из
руководящих ролей, хотя по характеру он не был вождем масс. Он не мог
руководить широкой массовой организационной работой или заниматься широкой
массовой пропагандой, так как по натуре он был заговорщиком. Пусть читатель,
однако, не подумает, что под словом заговорщик мы подразумеваем террориста, — он
не был террористом. Но характер его работы был заговорщический: он умел и любил
организовывать вокруг себя небольшие группы людей, собирая их поодиночке для какой-нибудь
определенной цели, как, например, для накопления шрифта, для нелегальных
типографий, для работы в самой типографии и т. п. Признавая необходимость
организации для ведения широкой пропаганды и агитации среди рабочих масс, он
сам непосредственно в этой работе не участвовал, а брал на себя лишь
организационно-техническую часть, которую всегда умело выполнял.
Характер
этой работы сделал из него удивительного конспиратора. Но у него это не было
конспирацией ради конспирации, а это основывалось на долгом революционном
опыте.
Он
никогда долго не засиживался в одном городе. Приезжая в какой-нибудь город, он
поступает на работу в первую попавшуюся типографию. Стоит скромно у кассы и
молчаливо работает, не знакомясь ни с кем из соседей-наборщиков, да, как видно,
и не торопится знакомиться с окружающими. Наблюдая его со стороны, кажется, что
этот человек, кроме работы, ничем не интересуется, но это далеко не так: Моисей
внимательно прислушивается к разговорам окружающих и изучает своих товарищей по
работе, наблюдая кто из них может оказаться подходящим объектом для
революционной пропаганды. Наметив, наконец, одну или несколько таких «жертв»,
он старается сблизиться с каждым из них в отдельности и подвергнуть их своей
обработке. Мы это занятие называли «ловлением душ». Должен оказать, что он
редко ошибался в своем выборе — почти всегда подвергшиеся его обработке
«жертвы» оказывались впоследствии прекрасными революционерами.
Потратив
несколько месяцев на эту работу, он уезжал в другой город, поручив вновь
привлеченным товарищам ту или иную работу, — например, собирание шрифта для
подпольных типографий (шрифт, конечно, воровали в тех типографиях, где каждый
из них работал). Вновь вовлеченный Моисеем товарищ мало-помалу связывался с
местной организацией или сам создавал организацию, если таковой там не было,
поддерживая связь с Моисеем, о чем старался больше всего уже сам Моисей. Но
последний не ограничивался обработкой и вовлечением одних только рабочих, он
старался подвергнуть своей обработке также и интеллигентов того города, где он
временно проживал, и если среди них находил подходящих людей, он уже
поддерживал с ними постоянную связь. Благодаря своим постоянным
странствованиям, его связи в различных крупных центрах были обширны, и он
всегда умело использовал их для дела.
Кроме
того, он имел постоянные связи с П.П.С., у которой в то время транспорт
нелегальной литературы был хорошо налажен, и благодаря этому получал
нелегальную литературу, что называется, из первых рук и во время своих
странствований возил ее с собою и снабжал ею местные нелегальные библиотечки,
за что он получил звание книгоноши.
Странствовал
он всегда налегке, с ручным чемоданчиком в руке, в котором, кроме одной-двух
смен белья, все остальное пространство было заполнено литературой. Как видит
читатель, все имущество этого человека состояло только из того, что на нем
было, да и то, что было на нем, было почти всегда истрепано и поношено и
нередко с чужого плеча. Это не удивительно: ведь Моисей не принадлежал к числу
тех, которые, находя подходящую работу, оседали надолго в том или другом городе
и обрастали имуществом. Приезжая в какой-нибудь город для установления связей,
он оставался там ровно столько, сколько было необходимо для проведения той или
иной работы; поэтому он вынужден был брать первую попавшуюся работу, чаще всего
плохо оплачиваемую, так что одеваться на такие заработки уже невозможно было.
Нередко случалось так, что, вот он должен ехать в другой город, а между тем он
выглядит настоящим оборванцем, что совершенно не подходит для человека,
ведущего нелегальный образ жизни. Надо немного приодеться для того, чтобы
принять «благонадежный» вид, чтобы не обратить та себя внимания шпиков своей
слишком «демократической» внешностью, а денег нет. Тогда товарищи одевали его
из своих излишков. Очень часто этот, так сказать, «приличный костюм» выглядел
хуже старого, рваного, так как Моисей был очень высокого роста, и все, что он
надевал с чужого плеча, выдавало его с головой. Помню, зимой 1897-98 г. он
приехал в Белосток в нашу подпольную типографию. Приехал он по железной дороге,
по билету какого-то высокопоставленного железнодорожного служащего, так что
кондуктор при проверке билета козырял ему. Его внешность привела нас,
работавших в типографии (меня и Рувима Фридмана), в большое смущение — брюки
узенькие, коротенькие, пиджак такой же коротенький и узкий, а рукава едва прикрывают
локти. Нас крайне удивило, что он, столь строгий конспиратор, позволил себе
появляться на улице в таком облачении, которое невольно; должно было обратить
на него внимание. Несмотря на то, что он на этот раз не находил в этом ничего
предосудительного, мы решили не выпускать его на улицу до тех пор, пока не
удастся сшить ему костюм, — благо в Белостоке жил его брат Михаил, который в
тот момент был в состоянии помочь ему в этом.
Иногда
для того, чтобы обновить свой туалет, он ездил домой на побывку. Родители его,
как я раньше говорил, были люди состоятельные и его одевали с ног до головы, и
некоторое время он выглядел вполне «приличным молодым человеком», что его очень
смущало. Но это продолжалось недолго, от постоянных странствований его одеяние
скоро принимало обычный для Моисея вид, и только тогда он начинал себя
чувствовать в своей шкуре.
К
интеллигенции Моисей относился недоверчиво, от интеллигенции всегда можно было
ожидать какого-нибудь сюрприза в смысле «правого уклона», так как, по его
мнению, интеллигенция в большинстве своем примазывается к рабочему движению,
стараясь руками рабочих загребать жар для буржуазии или имея в виду собственные
групповые интересы, а потому надо против интеллигенции держать на всякий случай
камень за пазухой, а самым лучшим камнем был, на его взгляд, печатный станок.
Поэтому он обращал главное внимание на устройство подпольных типографий, которые
давали возможность печатным словом бороться не только против буржуазии и
самодержавного режима, но также и против всевозможных вредных уклонов в
движении. Недаром он в ссылке одно время увлекался махаевщиной.
Все
наборщики, вовлеченные Моисеем в движение, как говорится, «работали на него» — таскали
по его поручению из типографий, в которых они работали, шрифт; таким образом,
этого шрифта накопилось для нескольких подпольных типографий.
В
половине 90-х г.г. он, его брат Михаил и ряд других товарищей организуют
«Группу рабочих-революционеров». Эта группа состояла из одиночек, живших в
некоторых крупных центрах, которых объединяли одни и те же задачи. Каковы были
первоначальные задачи этой группы, на основе которых она сорганизовалась, мне
не известно. В тот период, когда я познакомился с программой этой группы (летом
1897 г.), основные задачи ее состояли в борьбе с узким экономизмом,
господствовавшим тогда в союзах борьбы, и со вскоре появившимся вдохновителем
этого экономизма — газетой «Рабочая Мысль».
«Группа
рабочих-революционеров» заявила о своем существовании выпуском в свет отчета о
Лондонском конгрессе 2-го Интернационала в 1896 г. Брошюра была напечатана в
типографии группы. Отчет о Лондонском съезде, собственно говоря, не имел
никакого отношения к задачам группы. Выпуск этой брошюры носил, я бы сказал,
рекламный характер — он известил тогдашний революционный мир о существовании
новой революционной группировки, имеющей свою типографию. Типография была
поставлена, как видно, специально для напечатания вышеупомянутой брошюры, после
чего типографию опять свернули и зарыли. В каком городе брошюра была
напечатана, мне не известно.
Я
познакомился с Моисеем в Гомеле летом 1896 г., где Моисей был проездом. Он
остановился для того, чтобы передать мне письмо от Давида Гершановича. Я провел
с ним один день, и этого было достаточно для того, чтобы сблизиться с ним, и с
тех пор связь между нами уже не порывается. Меня сблизило с ним то, что я нашел
в нем единомышленника в вопросе о формах пропаганды и агитации.
Зимой
1896-97 г. он меня опять посетил в Гомеле. Я познакомил его с некоторыми
членами местного кружка, собравшимися у покойного Киссина. Спорили долго о том,
на какой почве вести агитацию — на экономической ли, избегая политики, или
использовать также и политические моменты. Громадное большинство гомельской
организации были «экономистами», только несколько человек, и я в том числе,
были политиками. В наших постоянных спорах политики оказывались побежденными,
так как наш умственный багаж в то время был довольно скудный. В этот вечер мы,
политики, получили поддержку со стороны такого старого, опытного революционера,
как Моисей; это нас сильно приободрило. На этот раз я также получил от Моисея
первый урок конспирации. Дело было в следующем. Моисей привез с собою один
экземпляр гектографированной прокламации, в которой подробно излагался ход
максвелевской стачки в 1896 г. Я вызвался размножить эту прокламацию, написав
ее химическими чернилами и переведя на литографский камень, с тем, чтобы часть
этих прокламаций Моисей забрал с собой, а другая часть предназначалась для
распространения среди гомельских рабочих. Я еще тогда в конспирации ничего не смыслил,
и обратился к граверу в типографии, в которой работал, к некоему Шаину (парень,
не имевший никакого отношения к движению), чтобы он написал прокламацию
химическими чернилами, возможно каллиграфически, для того, чтобы потом
перевести это на камень. Он это охотно сделал, как видно, не находя в этом
ничего предосудительного. По окончании работы, т.-е. в 9 часов вечера, я на
глазах у всех перевел это на камень и напечатал в количестве 150 экземпляров.
По напечатании бросился бегом к Киссину, где Моисей меня ожидал, и при всех
вручил ему эту драгоценность. Я ожидал получить от него похвалу за это, но, к
моему удивлению, он принял это от меня очень сухо, не удостоив меня даже
взглядом, делая вид, что он слишком занят спором. По окончании опора он меня отозвал
в сторону и дал мне изрядную головомойку за отсутствие конспирации. Я потом
только понял, какому риску я подверг бы себя и своих товарищей, если бы в нашей
среде случайно оказался провокатор.
Показателем
его конспиративности может служить следующий случай: летом 1897 г. он меня
посетил в Харькове. Он, как видно, уже решил вовлечь меня в «Группу
рабочих-революционеров» и поручить мне поставить для группы подпольную
типографию, но, не говоря, мне об этом ничего, ставит мне другой вопрос:
соглашусь ли я научить в Киеве одного товарища печатать с литографского камня,
так как у них там имеется литографский камень средних размеров и ручной
литографский станок, который они хотят использовать для печатания прокламаций.
Я, конечно, согласился на это. Согласно нашим условиям, я должен был ждать в
Харькове, когда он меня вызовет из Киева и пришлет мне денег на дорогу.
Получилось впечатление, что он собирается вызвать меня в Киев специально для
этого дела — и только. Вскоре после нашего разговора он уехал. Через месяц
получаю письмо из города Речицы (Минской губ.) от т. Гершановича, в котором он
меня извещает, что у него был Моисей и поручил ему написать мне, чтобы я поехал
в Киев для той цели, о которой мы договорились. К письму была приложена явка на
квартиру Г. Рудерман (сейчас живет в Москве). Я немедленно выехал в Киев.
Разыскав Моисея по приезде, я был уверен, что он сейчас поведет меня в то место,
где находится станок и литографский камень, и я сейчас же приступлю к
намеченной работе. Но проходит день, другой, а Моисей не торопится вести меня
туда, а вместо этого ведет со мною разговоры о «Группе рабочих-революционеров»,
о ее организационном оформлении, о ее ближайших задачах и т. п. В конце этих
бесед он мне сообщил, что группа решила поставить свою типографию. Как я уже
раньше говорил, задачи этой революционной организации вполне совпадали с моими
взглядами на тактику ведения агитации среди рабочих масс. Ознакомившись во
время этих бесед с задачами указанной революционной организации, я изъявил
желание войти в эту организацию. Конечно, при тогдашних условиях вхождение в
революционную организацию не могло быть оформлено чем-либо конкретным; тогда не
было ни установленных членских взносов, ни членских книжек, и не всегда прием
нового члена мог быть утвержден общим собранием членов организации, так как
собираться вместе не всегда удавалось. Очень часто оформление членства состояло
в том, что один из руководителей знакомит нового члена организации со случайно
находящимися здесь другими членами и поручает вновь вступившему члену выполнить
определенную работу для данной организации. Так и произошло на этот раз. Когда
я заявил о своем желании вступить в организацию (с некоторыми членами
организации он меня до этого познакомил), он меня спросил, соглашусь ли я
поставить подпольную типографию и работать в ней. Конечно, я согласился. Я был
чрезвычайно польщен оказанным мне доверием: ведь работа в нелегальной
типографии всегда считалась одной из самых ответственных и поэтому — самых
почетных революционных работ. Итак, моя ближайшая революционная карьера
определилась — работа в подпольной типографии. Я был бесконечно счастлив. Весь
этот эпизод рассказан мною для того, чтобы охарактеризовать конспиративность
Моисея. Для того, чтобы вовлечь меня в эту ответственную работу, он начинает
меня обрабатывать различными обходными путями: предлагает мне в Киеве какую-то
другую работу, затем не сам вызывает меня в Киев, а заезжает к Гершановичу в
Речицу и через него вызывает меня, а затем по приезде в Киев он меня обрабатывает
осторожно и только после этого предлагает работать в типографии (заодно Моисей
договорился с Гершановичем о его участии в типографии в качестве наборщика).
Получив
мое согласие, Моисей сейчас же приступает к снаряжению меня в путь — заказывает
в различных мастерских отдельные части самодельного ручного: станка. Когда все
было готово, шрифт (5-6 пудов) вырыт, я отправляюсь в Белосток, где меня
встречает брат Моисея, Михаил. Михаил помог мне подыскать подходящую квартиру и
при помощи сочувствовавшего столяра (бывший участник польского восстания 1863
г.) сделать все необходимое оборудование для типографии (касса, столы и т. п.).
Вскоре приехал Д. Гершанович, и мы приступили к работе.
Не стану
распространяться подробно о работе в типографии, так как я об этом писал уже в
своих воспоминаниях [*
«Кат и Сс.», 1926, № 6.]; скажу только, что за все время нашей работы в
типографии (сентябрь 1897 г. до конца июля 1898 г.) Моисей навещал нас очень
часто, главным образом, он заезжал за напечатанной нами литературой для того,
чтобы ее распространить по назначению.
Каждый
его приезд был для нас настоящим праздником, — ведь мы жили настоящими
отшельниками: город, в котором мы поселились (Белосток), был нам совершенно не
знаком, с местной организацией связей не поддерживали, переписки ни с кем не
вели, словом, были совершенно отрезаны от всего живого мира. Он вносил луч
света в нашу жизнь, от него мы узнавали, что делается в рабочем движении, т.-е.
то, что в то время нас особенно интересовало. Кроме того, он был также нашим учителем,
— ведь мы были новичками в движении, а он обладал десятилетним революционным
стажем, он нам читал лекции по «политграмоте», выражаясь по современному, мы
совместно читали (из русских беллетристов он особенно любил Глеба Успенского и
Владимира Короленко), говорили о внутренней и внешней политике; мы слушали его
с захватывающим интересом. В один из этих наездов он застрял у нас недели на
три, помогал нам в работе, инструктировал; при этом он во всем проявлял
удивительную товарищескую чуткость.
Последний
раз он был за несколько дней до нашего ареста. Заехал по обыкновению за
литературой. Мы уже в тот момент были окружены шпионами, следившими за нами по
пятам.
Помню, я
взял для него билет, кажется, в Екатеринослав, сдал по этому билету багаж — ящик
с литературой. Он один пришел на станцию, вошел в один из вагонов поезда (тогда
не спрашивали билетов при входе в вагон). Я все время выжидал его на перроне,
и, заметив, в какой вагон он вошел, я через некоторое время зашел в тот же
вагон и, проходя мимо него, едва заметным движением руки передал ему билет.
Конечно, заходя в вагон, я оглянулся назад, чтобы посмотреть, не заходит ли
кто-нибудь за мной; я никого не заметил.
Впоследствии
оказалось, что, несмотря на все предосторожности, за ним все-таки поехали шпионы,
и он каким-то чудом улизнул из рук обоих преследователей, которые пытались
арестовать его на Екатаринославском вокзале.
Вскоре
после этого опять напали на его следы и только такому опытному конспиратору,
каким он был, удалось избежать ареста.
Но он
чувствовал, что не сможет долго держаться, и решил эмигрировать. Уехал в Лондон
и продолжал издавать намеченную нами еще до ареста литературу, в том числе он
выпустил второй номер «Рабочего Знамени» (1-й номер был напечатан нами в нашей
типографии за два месяца до ареста). Большую часть изданной им литературы
вместе с другой нелегальщиной он сам перевозил через границу.
Ему
удалось продержаться после нашего ареста около трех лет. Почти все это время он
жил вперемежку то в России, то за границей.
Только в
1901 г. его накрыли (не помню, где и при каких обстоятельствах). После
20-месячного заключения в Петропавловской крепости его отправили в далекую
Якутку, в Средне-Колымск на пять лет.
Итак,
через пять лет после нашего последнего свидания (незадолго до моего ареста), я
с ним опять встретился в Якутске, куда я приехал с тем, чтобы повидаться с
товарищами Р. Фридманом и его женой Раисой (работавшими и арестованными вместе
со мною в нашей типографии в Белостоке), пересылавшимися в Вилюйск за попытку
Фридмана к побегу. Нечего говорить, что наша общая встреча была очень
трогательной, — ведь когда судьба нас разбросала, мы не ожидали, что встретимся
через такой сравнительно короткий период. Наше свидание было коротко, так как
через несколько дней его отправили в Верхоянск, а я уехал к себе в улус. Расставаясь
с ним, я думая, что мы расстаемся на долгие годы,— ведь его отправляют в
Колымск за 3 тысячи верст от Якутска на пять лет, а мне осталось быть в ссылке
всего один год. Куда меня забросит судьба, что меня ожидает через пять лет?
1903 г. был уже периодом начавшейся бурной полосы революционного движения, и пять
лет в такое время, это — целая эпоха. Но судьбе угодно было, чтобы мы
встретились опять в Якутске через полгода. Встретились мы на «поле брани» за
баррикадами Романовки. Таким образом, судьба нас опять соединила на
революционной работе в одном процессе, а затем в тюрьме. Расстались мы опять в
начале 1905 г., когда Моисея отправили в Акатуй.
Летом
1906 г. после амнистии мы опять встречаемся в Питере — все работники нашей
первой подпольной типографии; тут оказались Гершанович, Р. Фридман, Раиса,
Моисей и я.
Мы
поселились все в одной квартире (коммуной), каждый занимался своей
революционной работой. Моисей работал с большевиками по организации боевых
дружин. Иногда по вечерам мы собирались все вместе; это были счастливейшие
вечера в нашей жизни.
Но это
продолжалось не долго. Через три месяца судьба нас опять разбросала в различные
стороны. Мне пришлось эмигрировать; вскоре и Моисей должен был бежать за
границу, где он через несколько лет заболел тяжелым недугом, горловой чахоткой,
и в 1912 г. умер в Швейцарии, так что, расставшись с ним в Питере, я уже не
виделся с ним более.
О его
участии на Романовне, затем о его жизни на каторге и о работе в г. Чите не буду
распространяться, так как об этом периоде написан специальный очерк Николаем
Кудриным.
Знакомство
мое с Моисеем имело огромное влияние на мою будущую революционную карьеру. Я
счастлив сознанием, что я был соратником такого крупного революционера, как
Моисей, в двух процессах. Работа с Моисеем ободряла и окрыляла каждого, кому
приходилось с ним работать.
Жаль,
что до сих пор о нем очень мало упоминалось в революционной литературе.
Я знаю,
что эта характеристика Моисея слишком бледна, но большего я не мог дать из-за
отсутствия материала.
II.
Н.
Кудрин
Моисей Владимирович Лурье.
(По личным воспоминаниям).
В моем
распоряжении нет даже кратких биографических сведений о Моисее.
В
«постатейном списке» значится:
«Лурье,
Моисей Владимиров, 31 г., мещанин города Вилькомира (учился в еврейской школе.
Наборщик. До приговора сидел в Петропавловской крепости 20½ месяцев). По
высочайшему повелению 10 декабря 1902 г. за принадлежность к преступному
сообществу «Рабочее Знамя» — в Восточную Сибирь на 5 лет. Назначен на
водворение в Колымский округ».
С этим
скромным багажом Моисей прибыл в Якутск в 1903 г. До этого он побывал в
Америке, жил долго в Лондоне, объехал Европу.
Вскоре
по приезде моем в Якутск 17 января 1904 г. я встретился с Моисеем и сразу,
незаметно подружился с ним.
Высокий,
слегка сутулый, с добрыми внимательными глазами поя дешевенькими очками, с
мягкой детской улыбкой, он располагал к себе с первого же знакомства.
Моисей в
совершенстве владел даром рассказчика; коротко, ярко, с неподражаемым юмором он
знакомил нас с многогранной жизнью Европы и Америки, своими бесконечными
столкновениями с жандармами и полицией обоих материков.
При этом
всегда его рассказы, помимо прекрасной формы, были глубоко содержательны,
всегда заставляли задумываться.
Много
лет спустя, когда Моисей поправлял свое здоровье на хуторе моего покойного
брата в Оренбургских степях, сосед-промышленник (член государственного совета
Ш.), человек высокообразованный и много путешествовавший, во что бы то ни стало
захотел с ним познакомиться и уговорил меня затащить к нему моего гостя.
Я пошел
на это неохотно, так как боялся, что Моисей будет скучать и долго не выдержит.
Каково же было мое удивление, когда я увидал, что они быстро и горячо
разговорились, потом незаметно исчезли и явились только к ужину, проговорив под
ряд несколько часов.
— Ну,
батенька, — говорит мне потом Ш, — если у вас в партии много таких ребят, то
наше дело пропащее, и мы отцветем раньше, чем думаем.
А Моисей
в это время так же просто овладел молодежью и организовал экскурсию на лодках.
Эта
способность в любых условиях найти себе дело, увлечься им и увлечь других была
второй особенностью Моисея.
Но
вернусь в Якутию. Моисей готовился к отправке в Колымск и только выжидал
попутчика, так как ехать вдвоем было лучше. С моим приездом дело устраивалось,
потому что я соглашался ехать немедленно, не задерживаясь в городе.
Готовясь
к этому путешествию, Моисей тщательно: изучил весь материал сибирских полярных
экспедиций, северных метеорологических станций; в постоянных беседах с милейшим
Гориновичем, Брусковым, Олениным, Тепловым и вообще чуть ли не всеми
старожилами Якутии он старался детально, во всех подробностях познакомиться с
условиями края.
Разложив
перед собой карты Якутского музея, я часами слушал Моисея, путешествовал с ним
по обширным пространствам области, берегам седого, холодного океана,
неприветливым новооткрытым островам... Эти живые уроки географии были настолько
обстоятельны, что дополнять их чтением мне не приходилось, а — лишь делать
отметки, да собирать данные метеорологии.
Планы
Моисея были до чрезвычайности просты и реальны, как и . все, что он делал и
предпринимал: прожить в крайности 2-3 года в Колымске, породниться (если это
потребуется) с береговыми якутами или чукчами, словом, по видимости
окончательно «осесть» там и, выждав американский китобой, откочевать на него и
сплавиться в Америку.
Сведения
о китобое он рассчитывал получить или от американских друзей или от чукчей,
породнившись с ними.
Узнав,
что я «таежный волк» и охотник, Моисей под большим секретом, показал мне
прекрасный, длинноствольный американский винчестер и пару браунингов, которые
брался провезти в Колымск и там сохранить до времени.
Сборы
были в полном разгаре, когда на ссылку повеяло холодом кутайсовских циркуляров,
потекли в порядке репрессий целые потоки ссыльных в... отдаленнейшие места и с
надбавками сроков за неподчинение циркулярам; прибыла Усть-Кутская партия, и
стали известны подробности имевших место избиений и издевательств в пути следования.
Ссылка
заволновалась. Моисей забыл о Колымске и с головой ушел в обсуждение
создавшегося положения; выдвинул свой проект организации протеста. Сущность его
сводилась к тому, чтобы использовать Павла Теплова, участника Пельконской экспедиции,
и всей массой ссыльных уйти к порту Аян на берегу Охотского моря, захватить этот
порт и, воспользовавшись приходом японского военного судна или снесясь с
Америкой, уехать из России [* П. Розенталь. «Романовка», стр. 37.].
Здесь
необходимо лишь отметить, что Моисей совсем не мечтал о путешествии всей массой
в Аян зимой, как это представляется Павлу Розенталю; его план был совершенно
логичным развитием плана Костюшко, которого он и поддерживал.
Мыслилось
так: завязать связи с Америкой, захватить Якутск, укрепиться в нем, выдвинуть
заслоны к Олекминску, перебросив всю колонию в Якутск, выслать отряд для
захвата порта Аян, поднять там революционный флаг; если удастся, продержаться в
Якутске до весны, эвакуируя по частям более слабых в Аян, а весной отойти к
Аяну или отступать к нему под напором правительственных войск.
Логически
чем-нибудь в этом роде и должен был закончиться план Костюшко. В общем, если бы
вопрос разрешился не в плоскости протеста в интересах всей ссылки, а в
плоскости восстания, все пошло бы именно по этой схеме, а не путем захвата
парохода «Лена» и путешествия на нем по Лене и океану в Америку: этот путь был
совершенно безнадежный.
Просто,
как и все, что он делал, с неизменной мягкой улыбкой Моисей пошел на Романовку.
В бурные
дни Романовки Моисей был неизменным бодрым борцом, сумевшим сохранить
совершенно реальное отношение к событиям.
Он
участвовал не только в работе, обороне, но и в знаменитой вылазке за продуктами
вместе с Бодневским [*
П. Розенталь. «Романовка», стр. 49.].
Будучи последовательным
до конца, Моисей видел в протесте средство, а не самоцель и голосовал за сдачу,
когда логически это было единственно правильным выходом.
Уже сидя
в Якутской тюрьме, а потом в Александровском централе, Моисей оставался тем же
бодрым, жизнерадостным человеком, что и раньше, глубоко был убежден, что долго
сидеть не придется, играл в винт, в шахматы, работал на огороде и в то же время
постоянно думал, как связаться с волей, с заграницей, чтобы оттуда получить
помощь в организации побега.
Ему целиком
принадлежит идея женить меня на американке, в результате чего и было послано письмо
его друзьям-американцам с объявлением в «Нью-Йорк Геральд» приблизительно такого рода:
«Молодой,
энергичный революционер-каторжанин желает жениться на богатой и энергичной
американке». Под общий хохот письмо было послано, получено приятелями Моисея в
Америке, и это объявление не было помещено лишь потому, что на него посмотрели
как на веселую шутку, свидетельствующую о нашем бодром настроении.
Массовик
по натуре, Моисей в Александровском централе принял горячее участие в подкопе;
а когда пришло так не вовремя распоряжение иркутского прокурора о переводе
части наших ребят в одиночки каторжного централа, то, не задумываясь ни минуты,
он не только сам понял, что в интересах благополучного окончания подкопа надо
уйти, но горячо помогал урезонить некоторые горячие головы (особенно Мишку
Лаговского), что форсировать побег совершенно абсурдно.
Этим
Моисей особенно четко подчеркивал, что подкоп делается не в целях ухода
персонально работающих в нем, а есть своеобразная форма того же протеста, есть
та же борьба с ненавистным самодержавием.
По
приезде в Акатуйскую каторжную тюрьму, Моисей быстро связался с Читой, нашел
там знакомых, достал денег на устройство памятника на могиле декабриста Лунина,
прорабатывал с Курнатовским технику восстаний и методов баррикадной борьбы, но
оба они вместе были горячими сторонниками наступательной, а не оборонительной
тактики.
Из
Акатуя я выехал с последней партией, не зная ничего о том, что творится в России.
Оглушенный
митингами на ст. Борзя и Оловянной, я приехал в Читу, как в угаре.
Моисея я
нашел в Чите сияющего своей доброй улыбкой, с верстаткой в руках за набором
прокламации или воззвания; он и Курнатовский, как только повстречали Костюшко,
сразу решили остаться в Чите, вошли в комитет и ушли с головой в работу.
Каждое
утро Моисей начинал словами — «ребята, надо освобождать потемкинцев (прутян)»,
а потом до поздней ночи исчезал в свою типографию, на заседания комитета, на
переговоры с Холщевниковым, военным губернатором Забайкалья. Утром — снова
потемкинцы, и так постоянно.
Вначале
предполагалось, что поедут Моисей и Виктор (Курнатов-окий), но так как двух
таких работников сразу отпустить было нельзя, то он уступил свое место мне.
В конце
декабря я покинул Читу, а в конце февраля Моисей приехал на хутор брата, около
ст. Горгамыш, Сиб. ж. д., где отдохнул некоторое время, рассказал о последних
днях Читы, своем путешествии зимой из Читы через хребты на Баргузин, а оттуда
на Иркутск и далее в Россию.
Через
несколько дней после его отъезда я из телеграмм узнал о казнях в Чите.
/Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 56. №
7. Москва. 1929. С. 152-164./
