Шалём (Салямон) Мордухавіч (Маркавіч)
Ашпіз (Асьпіз) – нар. 25 сакавіка 1876 г. у павятовым
месьце Гомель Магілёўскай губэрні Расійскай імпэрыі.
Яшчэ калі Ашпіз навучаўся ў
Кіеўскім унівэрсытэце, то быў прыцягнуты ў 1895 г. да дазнаньня за захоўваньне
нелегальнай літаратуры. 29 сьнежня 1900 г. ён быў арыштаваны ў Гомелі ды
высланы ў Якуцкую вобласьць, адкуль вярнуўся у 1905 г. Уваходзіў у Гомельскі
раённы камітэт РСДРП, ведаў прапагандай і стаяў на чале баявой дружыны.
Затым адышоў ад партыйнай
працы, працаваў прыватным настаўнікам. В 1936 г. у Гомелі былі адкрыты адразу 3 школы – 1-ая Сталінская,
2-ая Сталінская ды 3-я Сталінская. Шалём Ашпіз выкладаў матэматыку ў 2-й
Сталінскай школе імя М. Горкага, якая месьцілася у жылым раёне “Амэрыканка”.
Памёр Шалём Ашпіз 19
красавіка 1955 г. у Гомелі і пахаваны на Прудкаўскіх могілках.
Літаратура:
* Ашпиз (Аспиз) Соломон (Шолом) Мордухович. //
Деятели
революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал-демократы.
Вып. 1. Москва. 1931. Стлб. 170-172.
Ідзія Хвіцжэральд,
Койданава
Ашпиз
(Аспиз), Соломон (Шолом) Мордухович. Род. ок. 1876 г. Будучи студ. Киевск.
ун-та, привлечен в 1895 г. за хранение нелегальной литературы и по выс. пов. 22
ноября т. г. подвергнут аресту в ун-тском карцере на 10 дней с надз. учебн.
начальства. С 1-й полов. 90-х г.г. вел занятия в рабочих кружках в Гомеле и
позднее был одним из наиболее активных работников Гомельск. с.-д. орг-ции. 29
дек. 1900 г. арестован в Гомеле же. Был выслан в Якутск, обл., по возвращении в
революцию 1905 г. из ссылки входил в Гомельск. районный ком-т РСДРП, ведал
пропагандой и стоял во главе боевого отряда. В годы реакции отошел от партийной
работы.
Обзор 1901 (Ук.). — Ведомость 1895 (Ук.).
Ф. Лесная, «Рев. борьба в Гомельск. губ.», 12 (Из прошлого). — Я.
Драпкин, «1905 г. в Гомеле и Полесск.районе» (Ук.) (1905 г. в Гомеле и Полесск.
районе). — Н. Бухбиндер, «Красн. Летоп.», 1922, II-III, 43, 58 (Еврейское раб.
движение в Гомеле). — «Известия Гомельск. губкома», № 62, 1924, 87 (Из
материалов Могилевск. охранки). — А. Ханкин и С. Хавкин, там же, № 68-69, 1924,
76 (Возрождение Полесск. ком-та). — А. Поляк, «Кат. и Сс.», 1928, XI (48), 13,
14 (На заре раб. движения в Зап. крае). — Его же, там же, 1929, IV (53), 140 (Протест
политич. ссыльных в Верхоянске).
/Деятели революционного движения в
России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал–демократы. Вып. 1. Москва.
1931. Стлб. 170-172./
Мирра Аспиз
МОЙ
ОТЕЦ ЕВСЕЙ МАРКОВИЧ АСПИЗ
Писать о
родителях трудно. Ведь при их жизни, когда мы молоды, то не очень-то прислушиваемся к рассказам
старших о прошедших годах. А когда спохватываемся, то уже, увы, поздно. Мне
повезло: отец по просьбе близких писал воспоминания, которыми я здесь и
воспользуюсь.
Вот как
он начинал свою биографию:
«Я
родился в г. Гомеле (Белоруссия) в 1877 году. Родители мои были не бедные. У
нас даже был собственный дом, и квартиры отец сдавал внаем. Считались людьми
среднего достатка, но … Вспоминаю, как мать учила всех нас детей (в семье было
12 детей), как надо кушать: хлеб надо взять большой кусок, а мясо или рыбу –
малюсенький кусочек… На всю жизнь запомнилось мне, как я подслушал однажды
ночью обращение моей мамы к отцу: «Что мне делать с Мойсейкой? Уже две недели
он кашляет. Прямо хоть к врачу понести его. Но ведь деньги нужно будет платить»
- «Знаешь что, - ответил отец, - сделай ему завтра сладкий чай». Назавтра мы
все с завистью смотрели, как ему дали сладкий чай, а мы все получили сахар по
маленькому кусочку…
В начале
90-х годов XIX века началось культурное движение среди части еврейского
населения. Молодежь начала изучать русский язык. Стала проникать и русская литература…
Старозаветная обрядная жизнь стала
казаться молодежи бессмысленной, появились атеистические настроения –
убеждения. Отцам это казалось ужасным. Разлад «отцов и детей» был гораздо
трагичней, чем у Тургенева.
Мне было
14 лет, когда я сказал матери, что отказываюсь от молитвы перед кушанием, что
перестаю ходить в синагогу и пр. Ужас матери был неописуем. Она заявила, что не
даст мне пищи, если я не буду молиться. Я сел в стороне, когда другие ели…
материнское сердце не выдержало. Cо словами: «Что ж, мы и животных кормим», -
она поднесла мне пищу».
Евсей
писал, что у его товарища объяснение с родителями закончилось трагично – его
изгнали из родного дома.
Как все
дети в семье, Евсей (как принято у евреев, у него было два имени – Евсей-Фалк)
посещал хедер, а в 12 лет он поступил в бесплатное городское училище, где
учился 5 лет. Родительских средств хватило лишь на платное обучение в гимназии
старшего сына Шолома. Впоследствии он стал
одним из самых популярных учителей математики в Гомеле. Интересно, что в этом,
2004-ом, году я была в гостях, где одна из присутствующих упомянула, что до
Великой Отечественной войны она окончила в этом городе школу. Я,
разумеется, не преминула сказать, что
там мой дядя был известным математиком. «Вы Ашпиз?» - воскликнула она (через «ш» многие наши родные писали свою фамилию).
По
окончании училища Евсей поступил в Могилевскую фельдшерскую школу. В 1896 году
дипломированный фельдшер поехал в Киев, чтобы подготовиться на аттестат
зрелости и поступить там в университет, где уже учился брат Шолом. Этим намерениям не суждено было
осуществиться.
В марте
1897 года заключенная в Петропавловской крепости М. Ф. Ветрова – член «Группы
народовольцев», - сожгла себя в знак протеста против тюремного режима. На
площади Казанского собора в Петербурге состоялась по ней панихида, перешедшая в
«Ветровскую демонстрацию». Подобные демонстрации прошли во многих
университетских городах. В Киеве в такой демонстрации участвовал и Евсей,
вместе с братом и его товарищами. Они были арестованы.
Евсей вспоминал:
«Задержанные были рассажены по камерам. Установили строгий тюремный
режим. Меня продержали еще около пяти недель, а потом выпустили с высылкой из
Киева и с запрещением в течение трех лет пребывания в университетских городах и
фабричных местах. Брата еще продержали пару
месяцев и сослали под надзор полиции в уездный город Могилевской губернии –
Рогачев. Я поехал домой к родителям».
Надо
сказать, что Евсей был лишен права поступления в высшие учебные заведения
России.
Вскоре выяснилось, что Евсей болен
туберкулезом – заразился в тюрьме. Он писал:
«Врач
пришел ко мне, когда у меня сидели два товарища. Когда врач уходил, мои
товарищи пошли его провожать и остановились в коридоре, а я зашел в соседнюю
комнату, открытое окно которой выходило в коридор, и вот слышу продолжение их
разговора: «Так неужели он не выздоровеет?» – «Ну как он может
выздороветь? Я же говорю вам, что у него
чахотка». - «Сколько же он будет жить?»
– «Я думаю, что еще годик проживет».
Когда я
услышал, что еще целый год могу жить, я очень обрадовался: целый год, о сколько
еще книжек успею прочесть, сколько партий в шахматы можно будет сыграть!
Между
прочим, когда через много лет после этого я, работая доктором в туберкулезном
санатории, читал лекции о туберкулезе, я рассказывал об этом случае и
прибавлял: « Если бы, когда я услышал, что мне жить один год, пал бы духом, то
я бы и упал, а так как я тогда обрадовался, то радуюсь и до сих пор».
Евсея
постоянно навещали товарищи и рассказывали ему об организованном в городе
кружке для подпольной работы среди рабочих.
В 1898
году возвратившиеся в Гомель участники первого съезда Российской
социал-демократической партии распространяли среди рабочих прокламации. Все
поднадзорные были арестованы. В том числе и Евсей. Полугодичное заключение,
конечно, сказалось на его здоровье, и врачи рекомендовали ему жить в Крыму.
В 1900
году он короткое время жил в Симферополе, зарабатывая уроками, а потом переехал
в Балаклаву, где прожил 22 года.
Евсей Аспиз. 1903 г.
/berkovich-zametki.com›AStarina/Nomer16/Aspiz1.htm/
/Еврейская Старина. № 16. 2 апреля. Ганновер. 2004./
А. Поляк
НА ЗАРЕ РАБОЧЕГО
ДВИЖЕНИЯ В ЗАПАДНОЙ РОССИИ
(Из воспоминаний)
В начале
лета 1894 г. в Гомель приехал учившийся в Вене студент Гуревич, которого мы
звали «Гуревич Венский», и предложил заниматься с нами по политической экономии
(Ной Захарьин тогда уже уехал). И я нанял квартиру на Кузнецкой улице из двух
комнат, в которой регулярно по субботам днем читались лекции по политической
экономии. Я лично на этих лекциях имел возможность быть всего один или два
раза, так как мне приходилось работать днем. На этих лекциях присутствовало
человек до 50, в том числе, кроме вышеуказанных членов первого кружка, — еще
Раппопорт, Ритерман Хиена, Лайка (фамилию не помню), сапожник Яков, моя сестра-портниха
и др. К сожалению, своей коренной гомельской интеллигенции, которая могла бы
регулярно заниматься и дать этим кружкам определенное направление, в то время в
Гомеле еще не было. Гуревич-Венский к осени тоже уехал. Но его пребывание в
Гомеле оказало влияние на сплочение той учащейся молодежи, которая все же
хотела что-либо делать и помочь рабочим в их развитии. К таковым относились несколько
гомельских гимназистов и учитель Драгунский.
Среди
гомельских гимназистов Захарьин провел кампанию об оказании помощи в занятиях с
кружками и отдельными лицами. На это откликнулись бывшие тогда в Гомеле
учащиеся Л. Цейтлин (впоследствии член Московского комитета и член второго съезда
РС-ДРП), Залманов, Т. Геликман, Ш. Ашпиз и др. Кроме того, Т. Геликман начал
заниматься с кружком по естествознанию. Как-то вышло так, что мы со своими
кружками взбудоражили весь Гомель, и все, что было здесь живого, начало нами интересоваться.
Особо следует указать на знакомство в то время со студентом Киевского университета
А. Ратнером (впоследствии — директор частной гимназии в Гомеле). Приезжая тогда
на каникулы в Гомель, он привозил нам новые сведения о жизни Киева, так как он
был тесно связан с киевским землячеством в университете. Иногда он случайно
привозил нелегальную книжку, а один раз привез нам целый пакет нелегальной
литературы.
В зиму
1893-94 г.г., когда кружки только что устроились, я поехал на рождество в Минск
повидаться с товарищами и посоветоваться, что делать. Пробыл я там дня три. Там
в беседе с некоторыми товарищами, — в особенности, помню, со старшей Фондылер, —
выяснилось, что необходимо держаться с.-д. программы и стараться продолжать
делать то, что я делаю, т.-е. организовывать рабочие кружки. Как я сказал уже
выше, работа в этом направлении в Гомеле шла недурно. Летом 1894 г. кружки
сильно увеличились, и благодаря лекциям Захарьина и Гуревича стало возможным
отобрать кружок для чтения нелегальной литературы. Была вытащена на свет божий
лежавшая у меня в сундуке книжка «Кто чем живет» Свидерского, и мы начали
читать ее в кружках. Осенью 1894 г. получилось из Киева от А. Ратнера письмо, в
котором он сообщал, что в Киев ожидается транспорт нелегальной литературы и что
можно достать часть и для Гомеля. Туда был послан И. Захарьин, и на собранную в
кружке некоторую сумму ему было поручено привезти литературу. Но, к сожалению,
он вернулся с пустыми руками, так как литература еще не была получена, а ему
сидеть долго в Киеве нельзя было. Однако, на рождестве литература была
привезена Ратнером. Вообще рождественские каникулы 1894 г. были бурными среди съехавшейся
в Гомель учащейся молодежи и, конечно, захватили и нас, рабочих. В то время в
России, и в особенности в Киевском университете, происходили студенческие
«беспорядки», и съехавшиеся в Гомель студенты Киевского и других университетов,
в том числе Ш. Ашпиз, Ратнер, Залманов гомельчане, а также Михаил Соломонович
Балабанов и др. все время собирались и делились впечатлениями от
университетской жизни почти всей России. Так как у меня была квартира, в
которой можно было собираться и свободно поговорить, то она была в этот месяц
своеобразным центром, где обсуждались столичные события. Все это сильно
поднимало настроение. Мы стали чаще собираться и читать уже определенно с.-д.
литературу. Из привезенной литературы, помню, было «Чего хотят
социал-демократы», «Горе Тихомирова (ответ Плеханова Тихомирову)», «Русский
рабочий в революционном движении», «Задачи русской интеллигенции в борьбе с
голодом» Плеханова и др.
/Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 48. №
11. Москва. 1928. С. 13-14./
/Тепловъ П. Исторія
якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906. С. 471./
Айзик
Поляк
ПРОТЕСТ
ПОЛИТИЧЕСКИХ ССЫЛЬНЫХ В ВЕРХОЯНСКЕ
В феврале 1904 г. остановился в Верхоянске
пересылаемый в Колымск политический ссыльный с.-р., доктор Е. П. Попов. Он нам
сообщил, что в Якутске неспокойно, что ссыльные волнуются там по поводу тех
безобразий, которые происходят по пути следования ссыльных в Якутск, и
обсуждают способы протеста против варварской политики полицейского зажима,
проводимого администрацией в местах политической ссылки. Ничего более
конкретного сообщить он не мог. Все же сообщение Е. П. Попова нас, верхоянских
ссыльных, которых было в то время 11 человек, сильно взволновало, но ничего
предпринять мы не могли, по крайней мере, до прихода почты. Почта же приходила
раз в месяц; телеграфа и в помине еще не было. Понятно, с каким напряжением мы
каждый день ожидали почты, горя нетерпением узнать, что происходит с нашими
товарищами в Якутске. Невыносимо медленно ползли дни ожидания, и прошли
мучительные две недели, прежде чем кончилось наше томительное неведение. За
день или за два до прихода почты прибыл нарочный казак к исправнику. От него мы
узнали, что в Якутске была стрельба и что ссыльные забаррикадировались, стреляли
в солдат и что их всех уже отправили в тюрьму. Однако, толком мы все-таки
ничего от него не узнали. Но спустя два дня приехали два товарища, которые
подробно информировали нас о событиях в Якутске. В тот же вечер мы собрались на
квартире у Рожновского и стали совещаться о
том, как мы должны реагировать на эти события. Был предложен план обезоружить
местную охрану — казаков — и отправиться всем в Якутск. Обезоружить казаков не
составляло большого труда; но это не устраняло трудностей для дальнейшего продвижения
по пути в Якутск. Это предложение долго обсуждалось. Противники его говорили,
что раз все товарищи-якутяне уже арестованы, то для встречи нас в Якутске
несомненно будут приготовлены войска, так как верхоянскому исправнику все-таки
удастся нас опередить, и вся наша затея поставила бы нас под удар грубой силы.
В конце концов остановились на решении написать резкое заявление. На следующий
день было представлено несколько текстов. Окончательно было принято
коротенькое, но в решительных выражениях составленное заявление, которое
помещено в книге т. Теплова, но которое считаю не лишним привести здесь, так как у товарища Теплова подписи не все точно размещены,
а одна фамилия переврана. Так как в это время я отправлялся в Якутск для
лечения, то мне было поручено передать наше заявление губернатору. По дороге в
Якутск я встретился на станках с некоторыми ссыльными, отправлявшимися в
Колымск и Верхоянск. Прочитывая это заявление, они тут же и подписывались под
ним. В самом Якутске к нему присоединили свои подписи некоторые из товарищей,
не успевшие подать заявления губернатору о присоединении к «романовцам», так
как они приехали уже после того, как «романовцы» были в тюрьме.
Через
два дня после своего приезда в Якутск я отнес заявление в губернское правление
и передал его вице-губернатору Чаплину, который в это время замещал
губернатора. Дождавшись окончания его разговора с каким-то ссыльным, я передал
ему заявление, сказав:
—
Верхоянские товарищи поручили мне передать вот это.
Он тут
же прочитал его и говорит:
— И там
уже известно?..
Я ему
ответил:
— Гром
стрельбы далеко слышен.
Он
что-то начал говорить обо мне лично и о моей болезни, но я ему заявил, что о
себе я сейчас говорить не буду. Повернулся и ушел. Как известно, на суде не
фигурировали ни верхоянские, ни колымские заявления. Ошибка наша была в том,
что мы адресовали свое заявление не губернатору, а прокурору, которому оно не
было направлено.
Вот
заявление верхоянских товарищей:
Господину якутскому губернатору.
В виду
повторяющихся фактов насилия над нашими товарищами в тюрьмах, в дороге и в
местах ссылки, мы, революционеры, сосланные в город Верхоянск, не имея
фактической возможности присоединиться к нашим якутским товарищам в их открытой
борьбе против диких актов насилия администрации, особенно участившихся в
последнее время, заявляем о своей полной солидарности с товарищами, смело
выступившими за наши общие требования, и своей готовности всегда дать должный
отпор на всякое насилие над нами.
Подписали в Верхоянске: Бас, Виник, Голиков, Гумилевский,
Гурари-Гургенадзе, Зборовский, О. Левина, Левенсон, Поляк, Петкевич, Рожновский
и Валесинский. Ссыльные, ехавшие в Верхоянск, подписали по дороге: Иван Бабушкин,
А. Румянцев, Вацлав Кораль, Яков Собкович, К. Сидорович и Ю. Серебро.
В самом
Якутске подписали: Ш. Ашпиз, Роза Левина, Ревекка Новогородская, Михаил Ривкин,
П. Юзвинский.
/Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 53. №
4. Москва. 1929. С. 139-140./
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz