ЎЎЎ Далярэс Грош. Якуцкі манастыровец Моўша Гоц. Койданава. "Кальвіна". 2018.

    Моўша (Міхаіл) Рафаілавіч Гоц – нар. ў 1866 г. у павятовым месьце Шаўлі (Маскве) Ковенскай губэрні Расійскай імпэрыі, у габрэйскай сям’і Гоц Рафаіла Абрамавіча і Фрэйды Вульфаўны, у дзявоцтве Высоцкай, дочкі вядомага маскоўскага чайнага прадпрымальніка Вульфа Янкелевіча Высоцкага.

    У 1885 г. Моўша паступіў на мэдычны факультэт Маскоўскага ўнівэрсытэту, а ў 1886 перайшоў на юрыдычны факультэт. За рэвалюцыйную дзейнасьць у кастрычніку 1886 г. ён быў арыштаваны і ўвесну 1888 г. сасланы на 8 гадоў пад галосны нагляд паліцыі ва Ўсходнюю Сыбір ды быў разьмеркаваны ў Калымскую акругу Якуцкай вобласьці.

    Па прыбыцьці ў Якуцк Моўша Гоц ажаніўся на сасланай габрэйцы Веры Хаімаўне Гасох, 1860 г. нар., адэскай мяшчанцы, якая прыбыла разам з ім.

    22 сакавіка 1889 г. яны прынялі ўдзел у г. зв. Манастароўскім пратэсьце сасланых супраць высыланьня іх у паўночныя аддаленыя акругі Якуцкай вобласьці, пад час якога Моўша Гоц быў паранены.

     Адбываў пакараньне ў Вілюйскай г. зв. катаржнай турме, а з чэрвеня 1892 г. ў Акатуйскай катаржнай турме ды Горным Зерэнтуі.

    У 1895 г. катарга была заменена ссылкай на паселішча, потым пражыващ у м. Курган Табольскай губэрні, ад 1898 г. жыў ў Адэсе.

    Ад 1900 г. ў эміграцыі. Пражываў у Жэнэве і быў адным з арганізатараў Партыі эсэраў, чалец замежнага ЦК, стваральнік статуту “Баявой арганізацыі эсэраў” ды ідэёвы натхняльнік тэрору. Падтрымліваў газэту “Революционная Россия” і часопіс “Вестник русской революции”.

    У 1903 г., па патрабаваньні расійскага ўрада, Моўша Гоц быў арыштаваны ў Нэапалі, аднак з прычыны арганізаванай заходнеэўрапейскімі сацыялістамі кампаніі ў ягоную абарону італьянскія ўлады адмовілі Расійскай імпэрыі ў выдачы Гоца. Таму неўзабаве яго вызвалілі, і ён вярнуўся ў Жэнэву.

                                                                   Моўша ды Вера Гоцы

    Памёр Моўша Гоц 26 жніўня 1906 г. у Бэрліне, пасьля апэрацыі пухліны сьпіннога мозгу, і пахаваны 3 верасьня 1906 г. у Жэнэве.

    Брат - Абрам Рафаілавіч Гоц - нар. у 1882 г. у Маскве - чалец Партыі эсэраў, ад 1906 гаду - чалец яе баявой арганізацыі. У 1907 г. быў арыштаваны і прысуджаны да 8-мі гадоў катаргі. 
   

                                                                               IV

                                                             «ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ»

    1910... Четырнадцатая камера была угловой и помещалась на северной стороне корпуса. Зимой в этой камере стены всегда были мокрые, а в сильные морозы покрывались льдом, и каторжане, спавшие возле этих стен, всегда пребывали в состоянии хронической простуженности. Стены камеры леденели потому, что печь, отеплявшая две камеры, не давала достаточного тепла.

    Здание централа было переделано из водочного завода и имело широкие заводские окна с густым переплетом рам и с толстыми железными решетками. Большие окна в зимнюю тору покрывались толстым слоем льда и снега и еще более усиливали холод. Деревянные нары занимали две трети камеры и были расположены возле стен, оставляя небольшое пространство в середине, еще стояли стол и две длинные скамьи. Постели состояли ив соломенных тюфяков, таких же подушек, серых, грубого сукна одеял. Камера рассчитана на двадцать человек, но в ней помещалось 30-35. В углу возле печи стояли два стульчака с «парашами»...

    Когда в централ пришел Церетели, его тоже посадили в четырнадцатую камеру, но скоро он перешел в третью камеру, где помещался один из эсеровских лидеров - Гоц.

    В этой камере сидело много матросов и рабочих, которые никакой материальной помощи ниоткуда не получали кроме грошей из общей коллективной кассы. Это была подлинная «голытьба»...

    Церетели на свое имя получал много посылок и денег и заявлял, что все это получается исключительно для него. Поэтому он все получаемое использовал только для себя.

    Гоц был компаньоном чайной фирмы «Высоцкий и К°», и поэтому тоже получал много всякой снеди и денег.

    Так они имели боченками сливочное масло; ящиками получали сыр, копченую колбасу, консервы, сахар и т. д. Все это они пожирали сами и частью снабжали своих личных друзей.

    «Голытьба», видя, как «вожди русской революции» обжираются, возмущалась. Четырнадцатая камера потребовала, чтобы Гоц и Церетели распределяли получаемые продукты между всеми членами третьей камеры или убрались со своей снедью в одиночки - там наедине и обжирайтесь, а не дразните голодных людей. Однако они не согласились распределять продукты среди всех членов камеры:

    - Мы больные, и нам требуется усиленное питание, - заявили они, и предпочли оба уйти в одиночки, где и просидели до окончания своих сроков, безраздельно пользуясь получаемыми благами.

    /П. Никифоров.  Муравьи революции. Москва. 1932. С. 326, 328./

                                                  Ссыльныя рэвалюцыянэры ў Іркуцку

                                 У першым шэрагу: Дан, Цэрэтэлі, Вайцінскі, Абрам Гоц

    Пасьля Лютаўскай рэвалюцыі 1917 г. Абрам Гоц удзельнічаў у Іркуцку ў стварэньні Камітэта грамадзкіх арганізацый. У сакавіку 1917 г. пераехаў у Петраград, лідэр эсэраўскай фракцыі ў Петрасавеце. Пасьля Кастрычніцкага перавароту 1917 г. старшыня Камітэта выратаваньня Радзімы і Рэвалюцыі. Падчас Грамадзянскай вайны ў Савецкай Расіі арганізоўваў узброеныя атрады Партыі эсэраў і займаўся перакіданьнем іх на Волскі фронт дзеля падтрымцы дэмакратычнага ўрада ў Самары. Пазьней знаходзіўся на партыйнай працы ў Адэсе. У 1920 г. быў арыштаваны і па выніках працэсу 1922 г. прысуджаны да вышэйшай меры пакараньня, але рашэньнем Прэзыдыюму ЎЦВК ад 11 студзеня 1924 г. вышэйшая мера была замененая 5 гадамі пазбаўленьня волі. У 1937 г. ізноў быў арыштаваны ды у 1939 г. прысуджаны да 25 гадоў пазбаўленьня волі. Памёр 4 жніўня 1940 г. у Краслягу, п. Ніжні Інгаш Краснаярскага краю.

    Сястра - Разалія Рафаілаўна Гоц, была замужам за стацкім дарадцам, адвакатам Мордухам Вульфавічам (Мацьвеем Уладзімеравічам) Поўзнэрам (1869-1916), чальцом Рады і дырэктарам Рускага гандлёва-прамысловага банку, чальцом кіраваньня Таварыства цэмэнтавых заводаў “Грануліт”, Данецка-Грушаўскага таварыства каменнавугальных і антрацытных капалень, таварыства Сергінска-Уфалейскіх горных заводаў. Ягоны брат - журналіст і грамадзкі дзеяч Саламон Уладзіміравіч Познэр (1876-1946) - бацька пісьменьніка Ўладзімера Познэра; другі брат - Аляксандар Уладзімеравіч Познэр (1875 - пасьля 1941), заснавальнік і саўладальнік таварыства “Рыгор Вейнберг і Аляксандар Познэр, інжынэры” ў Санкт-Пецярбургу, дзядуля расійска-амэрыканскага тэлевядучага Ўладзімера Познэра і ўсходазнаўцы Паўла Познэра, спэцыялістага па гісторыі Ўетнаму.

    Жонка - Вера Хаімаўна Гасох-Гоц - у 1909 г. выйшла замуж за Сяргея Андрэевіча (Аляксандравіча) Іванова, які нарадзіўся 7 жніўня 1858 г. ў маёнтку Кладоўка Яраслаўскага павету і губэрні Расійскай імпэрыі, у дваранскай сям’і. Стрыечны праўнук паэта К. М. Бацюшкава.

 

    У 1877 г. Іваноў паступіў у Мэдыка-хірургічную акадэмію ў Пецярбургу і далучыўся да нарадавольцаў. У красавіка 1881 г. ён быў арыштаваны і ў адміністрацыйным парадку сасланы ў Сыбір на 5 гадоў. 23 сьнежня 1882 года зьбег са ссылкі і студзені 1883 г. прыехаў у Пецярбург. Аднаўляў сувязі з мясцовымі арганізацыямі, па даручэньні пецярбурскай арганізацыі “Народнай волі” пабываў у Воршы, Магілёве ды Менску. 18 студзеня 1886 г. быў арыштаваны і прысуджаны да сьмяротнага пакараньня, якое было замененае пажыцьцёвай катаргай, якую адбываў у Шлісэльбурскай крэпасьці. Пасьля вызваленьня ў 1905 г. пражываў у Ліфляндзкай губэрні, затым у Кіеве, пісаў мэмуары. Уступіў у партыю эсэраў. Быў чальцом партыйнай судова-следчай камісіі па справе Азэфа. У 1910 г. выехаў у Жэнэву на лячэньне. Жыў у Швэйцарыі ды Францыі, дзе ўваходзіў у групу М. Натансана. Ад 1912 г. адышоў ад актыўнай палітычнай дзейнасьці, займаўся дабрачыннай ды грамадзкай працай. Пасьля Лютаўскай рэвалюцыі 1917 дамогся, каб Тургенеўская бібліятэка ў Парыжы не была перададзена ў Школу ўсходніх моў. Масон, з 1919 г. чалец парыскай ложы “Братэрства”, чалец-заснавальнік рускіх эмігранцкіх ложы і капітула “Паўночная зорка”. Ад 1920 г. і да скону старшыня кіраваньня Тургенеўскай бібліятэкі. Памёр 12 лютага 1927 г. ў Парыжы ад разрыву сэрца.

    Вера Хаимовна была адным з заснавальнікаў і чальцом камітэта Парыскага палітычнага Чырвонага Крыжу. Падчас Першай сусьветнай вайны супрацоўнічала ў Таварыстве дапамогі рускім валянцёрам. Чалец бюро (ягонай рэвізійнай камісіі) Камітэта дапамогі пісьменьнікам ды навукоўцам у Францыі, чалец кіраваньня грамадзкай бібліятэкі імя І. С. Тургенева.

    Памерла Вера Хаімаўна Гасох-Гоц-Іванова 7 студзеня 1938 г. у Парыжы.

    Сястра - Тацьцяна Хаімаўна (Самойлаўна) Гасох, у замужжы ды праваслаўі Тацьцяна Ўладзімераўна Патапава (1871-1932) - была замужам за эсэрам і лекарам Аляксандрам Іванавічам Патапавым (1869-1915), літаратурны псэўданім Рудин, і разам з ім уваходзіла ў склад “Арганізацыйнага бюро” партыі сацыялістаў-рэвалюцыянэраў (1907).

    Сястра - Клара (Хая) Хаімаўна (Самойлаўна) Гасох, у замужжы Луцкая (1872-1962), сын якой Сямён (Шміл) Абрамовіч Луцкій (23 жніўня (5 верасьня) 1891, Адэса - 8 жніўня 1977, Парыж) - рускі паэт Simon Loutzky першай хвалі эміграцыі ў Францыі.

    Літаратура: 
*    Михаилъ Рафаиловичъ Гоцъ. // Былое. № 9. Сентябрь. Петербургъ. 1907. С. 282-283.

*    Гоцъ Михаилъ Рафаиловичъ. // Еврейская Энциклопедія. Сводъ знаній о еврействѣ и его культурѣ въ прошломъ и настоящемъ. Подъ общей редакціей д-ра Л. Каценельсона и барона Д. Г. Гинзбурга. Т. VІ. С.-Петербургъ. 1911. Стлб. 738-739. 
*    Вилюецъ.  М. Р. Гоцъ въ тюрьмѣ и ссылкѣ. (По оффиціальнымъ документамъ и личнымъ воспоминаніямъ). // Завѣты. № 5. Май. С.-Петербургъ. 1913. С. 64-84. 

*    Берман Л.  К 35-тилетию вооруженного сопротивления ссыльных в Якутске. // Из эпохи борьбы с царизмом. Киевское отделение Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Киев. 1924. С. 7, 9, 11-12.

*    Терешкович К.  Михаил Рафаилович Гоц. // Якутская трагедия - 22 марта (3 апреля) 1889 г. - Сборник Воспоминаний и Материалов. Под ред. М. А. Брагинского и К. М. Терешковича. О-во политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1925. С. 127-148.

*    Гоц Мовша Рафаилович. // Кротов М. А.  Якутская ссылка 70-80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 176.

*    Гассох (Гоц) В. Х. // Казарян П. Л.  Якутия в системе политической ссылки России 1826-1917 гг. Якутск. 1998. С. 375, 459.

*    Гоц М. Р. // Казарян П. Л.  Якутия в системе политической ссылки России 1826-1917 гг. Якутск. 1998. С. 375, 460.

*    Шалит Ш.  «Я – Сын царя Давида». // Еврейская Старина. № 2 (65). Апрель-Июнь. Ганновер. 2010.

*    Гуревич В.  На ледяном краю Ойкумены. // Заметки по еврейской истории. № 9 (132). Сентябрь. Ганновер. 2010.

    Жэня Шклоўская,

    Койданава

                                                                     ПРИЛОЖЕНИЕ 1.

                                         Документы по Якутскому делу 22 марта 1889 года*

    [* Печатая официальные документы, относящиеся к Якутской трагедии, мы должны подчеркнуть, что события изложены в них крайне тенденциозно, а отдельные моменты совершенно извращены. В особенности мы считаем необходимым опровергнуть несоответствующую действительности характеристику, данную в этих документах поведению наших товарищей-женщин. Мы категорически утверждаем, что наши товарищи-женщины, как и мы все, сознательно пошли на вооруженный протест против произвола царских чиновников и рука об руку с мужчинами делили опасности, связанные с этим протестом. В частности, отмечаем факт, до сих пор не оглашенный в печати. Это — поведение Анисьи Давидовны Болотиной, прозванной в нашей среде «казаком», — она упорно стреляла из револьвера и кончила стрельбу лишь тогда, когда исчерпала весь запас имевшихся у нее патронов.***] 

                                                                                     *

    *** Тут мусіць таварышы, дадаючы заўвагу да афіцыйнага дакумэнту, пэўна нешта наблыталі, бо:

    «...Однако, хмель хмелем, а в решающий миг, когда полицеймейстер уже вызвал команду, бравый офицер Карамзин уже встал у дверей, а солдаты с ружьями выстроились за ним, дрогнули сердца и жуть охватила всех до единого. «Стрельни, попробуй, и что куча битого мяса наполнит людную комнату!»... С револьверами в карманах и с мучительным недоумением на лицах, в общей давке, толкотне, смутном гуле и сумятице, отдельные лица, как щепки в потоке, передвигались со всеми к дверям. Минуй этот миг без крови, — ее бы и не было. Но это Добро минуче, а Лихо тут так ужь тут; Позади толпы, над ее головами, блеснуло. Офицер у двери упал. Солдаты враз навели ружья вверх и в небольшой комнате грохнуло, точно потолок свалился. Пик, успевший дать свой роковой выстрел с диванчика у задней стены, выронив револьвер из разжавшейся руки, рухнул на пол с размозженным черепом. Смерть протянула костлявую руку к Софье Гуревич. Та ринулась на ее призыв через шарахнувшуюся толпу и оказалась перед солдатами. Подхватив с пола раненого командира, они бегом понесли его к выходу и лестницей во двор. Гуревич гналась за ними, неумело нажимая собачку. Револьвер брал вверх и пули неслись в потолок, но треска было много. Солдат Ризов, не выдержав, на бегу сделал полный оборот назад и с размаха просадил ее штыком почти насквозь. Она свалилась с громким воплем, но умерла не сразу и долго мучилась, сама в сознании, но других своим видом чуть не сводя с ума.

    Это было началом, а там пошло все так, как предсказывал накануне Гаусман. Опущенный солдатами на снег, Карамзин быстро пришел в себя, вскочил на ноги и принял команду. Часть своего войска он расставил цепью против крыльца, а другую часть цепью же вдоль улицы, против окон, и начался с двух сторон обстрел, а из дома отстреливанье.

    Двумя часами позже из ворот дома двинулась к тюремной мертвецкой вереница дровней с трупами убитых, а другая вереница направилась к тюремной больнице с ранеными. За ними, окруженная сильным конвоем, зашагала по кровавому следу кучка уцелевших в самую тюрьму—ждать суда и расправы.

    И. И. Майнов (Саратовец).

    /Былое. № 20. Петроград. 1922. С. 161-162./»

                                                                              *

                                                         (Копия выписки из дела).

    По постановлению бывш. иркутского генерал-губернатора, ныне тов. мин. вн. д. генерал-лейтенанта графа Игнатьева, состоявшемуся 14 апр. 1889 года, преданы военному суду по законам военного времени при Якутской местн. команде государственные административно-ссыльные преступники: Лев Коган-Бернштейн, Альберт Гаусман, Николай Зотов, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич,, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель (он же Константин) Терешкович, Борис Гейман, Сергей Капгер, Подбельский, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Анна Зороастрова, а также государственные ссыльные Исак Магат, Иосиф Резник и Николай Надеев за соглашение с целью противодействовать распоряжениям начальства и вооруженное затем сопротивление властям с убийством полицейского служителя, покушением на убийство и. д. Якутск. губерн. и нанесением ран офицеру и некоторым нижним чинам означенной местной команды. По военно-судному делу, поступившему 3 июля на конфирмацию, оказалось: по значительному скоплению госуд. ссыльных, преимущественно евреев, предназначенных к водворению в северных округах Верхоянском и Колымском, они, по тесноте помещения в местном тюремном замке, впредь до отправления по назначению, были временно размещены отчасти в самом городе, а некоторые по ближайшим к городу улусам. В виду скорого прибытия новых партий таких же ссыльных и медленности в отправке их в эти округа, которая, по местным условиям, производилась по 2-3 человека с таким же числом конвойных через 7-10 дней, и. д. Якутск, губернатора Осташкин в устранение происходивших от сего неудобств, частых самовольных отлучек вышеупомянутых ссыльных из улуса в город Якутск, где ими была самовольно устроена библиотека и читальня, а также уклонения их под разными предлогами от очередной отправки, 16 марта 1889 года сделал распоряжение по окружному и городскому полицейскому управлению об отправлении их в те округа усиленными партиями по четыре чел., через каждые семь дней, при чем обязал предназначенных к отправлению собирать накануне и, как пересыльных арестантов, заключать в тюремный замок, откуда и передать их конвоирам; в то же время предписал иметь строгое наблюдение за тем, чтобы отправляемые в северные округа госуд. ссыльные, во избежание излишнего требования от содержателей по тракту подвод, как это было замечено, на основании циркуляра главн. тюр. упр. от 10 окт. 1886 г. за № 1147, имели при себе каждый не более 5-ти пудов клади, излишнюю же тяжесть сверх 5-ти пудов ни в каком случае не дозволять им брать. К отправлению таким порядком госуд. ссыльных в гор. Верхоянск и Средне-Колымск в течение марта и апреля, как более удобного времени, предназначены были тогда же в Верхоянск: Гейман, Резник с семьей, Роза Франк, Болотина, Фрума Гуревич, Пик, Анастасия Шехтер, Евгения Гуревич, Михаил Орлов, Робсман и Винярский; в Средне-Колымск: Альберт Гаусман, с семейством, и Мовша Гоц, с женою Верою. Такое распоряжение и. д. як. губ. вызвало неудовольствие ссыльных, видевших в этой мере стеснения для себя и желавших отсрочить самую отправку их до весны, с вероятною целью, по дошедшим до губернатора сведениям, побега некоторых из них; поэтому сначала, 18 марта, явился к и. д. губ. Осташкину ссыльный Мовша Гоц, в качестве депутата от своих товарищей, с словесной просьбой об отмене этого распоряжения; когда губерн. объявил Гоцу, что распоряжение это будет оставлено в силе, несмотря ни на какое противодействие с их стороны, и велел передать об этом прочим ссыльным, то Гоц, уходя, возвышенным голосом сказал, что они, ссыльные, не исполнят этого распоряжения. Затем 21 марта, накануне отправки первой усиленной партии, во 2-м часу дня явились толпою в обл. правление 30 человек ссыльных с письменными заявлениями, требуя все в один голос принять от них заявления и немедленно представить их губернатору для отмены сделанных распоряжений об усиленной отправке в северные округа, которым подчиниться они не могут. На убеждения советника обл. правл., наведывающего делами экспедиции о ссыльных Добржинского о незаконности являться целою толпою в присутственное место с целью противодействовать распоряжениям начальства, с заявлениями, которых принять он не имеет права, ссыльные продолжали громко настаивать и, на предложение его удалиться из присутств. места, ответили, что не уйдут до тех пор, пока не будут доложены их заявления губернатору, при чем не дозволили даже затворить двери отделения, в котором он занимается. Вследствие чего советник Добржинский вынужден был послать за полицмейстером, который вскоре прибыл и, видя толпу ссыльных в возбужденном состоянии, отобрал от них, в видах успокоения, приготовленные ими заявления, обещаясь доложить их губернатору и объявить им резолюции по этим заявлениям. По выходе затем, по требованию полицмейстера из обл. правл., госуд. ссыльные стали доказывать ему правоту своих требований, говоря, что во всяком случае они не поедут по сделанным последним распоряжениям губернатора, что могут заставить их к тому только силою, при чем Иосиф Минор, потрясая рукою, сказал: «мы не шутим с начальством, вы знаете, г. полицмейстер, чем это пахнет?». По акту, составленному по сему случаю, явились толпою в Як. обл. пр.: Зотов, Коган Бернштейн, Резник, Пик, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Шур, Берман, Минор, Фундаминский, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Ноткин, Брагинский, Гуревич, Гаусман, Орлов, Мовша Гоц, Магат, Фрума Гуревич, Евгения Гуревич, Роза Франк, Анастасия Шехтер, Вера Гоц, Анисья Болотина и Паулина Перли, всего 30 чел., некоторые из них с этой целью пришли из улусов без разрешения. Отобранные от них заявления, по своему содержанию и оборотам речи, совершенно тождественны, некоторые писаны одним почерком; в заявлениях они просили об отмене сделанных за последнее время распоряжений и. д. губернатора с тем, чтобы отправлять их по-прежнему в северные округа по 2 челов. через каждые 10 дней, с правом брать с собою багажа не менее 10 пуд. на человека, при чем никого перед отправкой не арестовывать и на путевые издержки выдавать им деньги заблаговременно. По докладу означенных заявлений и. д. губ. Осташкин положил резолюцию: оставить заявления эти без последствий, а за подачу их по общему уговору, скопом, с нарушением порядка благочиния в обл. пр., а также за самовольную явку некоторых из них в город без всякого разрешения и вмешательство в распоряжения губернатора таких администрат.-ссыльных, до которых не дошла еще очередь отправки и которые вовсе не были назначены к высылке в весеннее время, что очевидно сделано было им с целью оказать противодействие распоряжениям губернатора, несмотря на сделанные по этому предмету предупреждения ссыльному Гоцу, являвшемуся перед тем к нему депутатом от своих товарищей, — виновных привлечь на основании 265-270 ст. Ул. о нак. к законной ответственности и, по объявлении им этой резолюции в гор. полиц. упр., заключить их в тюремный замок до окончания следствия по сему обстоятельству; назначенных к следованию в Верхоянск отправить ныне же по назначению из тюремного замка; для приведения в исполнение сего распоряжения и охранения порядка, в виду выраженной ими готовности к неповиновению, по недостаточности полицейской команды, вызвать в помощь полиции до 30 вооруженных нижних чинов из местной команды под начальством офицера, о чем тогда сообщено им начальнику этой команды капитану Важеву. Во исполнение сего як. полицм. полковник Сукачев, зная, что госуд.-ссыльные, подавшие заявления, собрались в квартире одного из них, Якова Ноткина, в доме мещанина Монастырева, командировал 22 марта, в 10 час. утра, полиц. надзирателя Олесова, с 50-десятником гор. казачьего полка Андреем Большевым пригласить их явиться к 11 часам в полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора по заявлениям их. На подобный призыв госуд.-ссыльные категорически отказались идти, требуя объявления им означенной революции на квартире, где находятся они в сборе. По докладу об этом и. д. губ. Осташкин сделал распоряжение о доставке их в полиц. упр. с помощью отряда, вызванного из местной команды. Согласно этого распоряжения полицмейстер и начальник местной команды капитан Важев с помощником своим подпоручиком Карамзиным и 30 вооруженными нижними чинами отправились около 11 час. утра в квартиру Ноткина. Прибыв к дому Монастырева, как это видно из составленного акта, они нашли ворота запертыми, вследствие чего, для открытия доступа во двор, была выломана калитка, и в квартиру Ноткина послан был поручик Карамзин с предложением госуд.-ссыльным добровольно явиться в гор. полиц. упр. по распоряжению губернатора, на что они ответили отказом; по оцеплении затем квартиры нижними чинами полицмейстер и нач. команды капитан Важев вновь обратились к ссыльным с увещанием исполнить требование начальства. Ссыльные вначале выказали колебание, согласившись на убеждение идти в полиц. упр. только без конвоя, — многие, в особенности некоторые из женщин, и под конвоем; но в это время из среды их выступил вперед Лев Коган-Бернштейн и, взяв в руки стул, стал убеждать товарищей своих тоном, вызывающим и возбуждающим, не падать духом, говоря: «неужели вы боитесь, я сам служил в солдатах, силою с нами ничего не сделают и т. п.», после чего ссыльные решительно отказались исполнить предъявленные к ним требования. Видя такое упорство и бесполезность всех увещаний, начальник команды капитан Важев приказал подпоручику Карамзину и 10 чел. солдат войти с ним в комнату и выводить их во двор по несколько человек силою, если не пожелают идти добровольно. Когда подпоручик Карамзин вошел в комнаты с солдатами, и ссыльные на троекратное предложение его отказались также выходить, велел солдатам окружить стоявших в первых рядах и выводить их, тогда один из них (с большими волосами в серой поддевке), вскочив на диван, стал стрелять в тех солдат из револьвера; вслед затем последовали учащенные револьверные выстрелы в самого Карамзина и в окна по направлению к цепи остальных солдат; вследствие чего вошедшие с подпоруч. Карамзиным в комнаты солдаты, имея ружья незаряженными, выбежали оттуда, вслед за ними вышел подпор. Карамзин, раненый пулею в левую ногу, выше 4 вершков коленного сустава, в мягкие части на вылет, — между тем выстрелы со стороны госуд. ссыльных продолжались в окна и в отворенные двери по направлению стоявших на дворе солдат и полиц. служителей, тогда капитан Важев скомандовал солдатам, стоявшим в цепи, сделать выстрел в те окна, из которых производилась усиленная пальба ссыльных, после того выстрелы прекратились. Вскоре затем, по извещении полицмейстера о происходившем, прибыл на место и. д. губерн. Осташкин и, выйдя во двор дома Монастырева, обратился к некоторым бывшим тут же во дворе ссыльным с увещанием подчиниться требованиям полиции; один из них, как оказалось впоследствии, Ноткин, подойдя к нему близко, выстрелил в него 2 раза из револьвера почти в упор и ранил его в живот; полиц. служитель Хлебников схватил было стрелявшего, но тогда же последовало еще несколько выстрелов, направленных в уходившего и. д. губерн., а полиц. служ. Хлебникова смертельно ранили в живот, т.-е. пальба ссыльными возобновилась. Поэтому капит. Важев вновь скомандовал стрелять и тотчас прекратить эту стрельбу, когда ссыльные, выбрасывая свои револьверы в окна, стали кричать, что они сдаются. Взятые после того в доме Монастырева госуд. ссыльные: Константин Терешкович, Моисей Брамсон, Мендель Уфлянд, Самуил Ратин, Липман Берман, Альберт Гаусман, Шендер Гуревич, Марк Брагинский, Борис Гейман, Сергей Капгер, Михаил Эстрович, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер, Анисья Болотина, Паулина Перли и Анна Зороастрова отправлены под стражу в местный тюремный замок. По отправлении их арестован Исаак Магат, подавший накануне заявление скопом, но не участвовавший в вооруженном сопротивлении, затем был задержан около дома Монастырева сс.-поселенец Николай Надеев, у которого в кармане найдено несколько револьверных патронов. В самом же доме, на месте, оказались: Муханов, Ноткин, Пик и Шур убитыми ружейными выстрелами, и тела их препровождены в анатомический покой; Фрума Гуревич, Лев Коган-Бернштейн, Подбельский, Зотов, Иосиф Минор, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Фундаминский и Орлов ранеными, и поэтому отправлены в гражданскую больницу, вместе с Верой Гоц, находившейся при муже, из них Фрума Гуревич и Подбельский, тяжело раненые, вскоре умерли в больнице. Раны, нанесенные ссыльными подпоруч. Карамзину и рядовому Горловскому, отнесены к разряду легких; рана, полученная полиц. служителем Хлебниковым, в диаметре не более пули револьвера малого калибра, проходила через всю брюшную полость, от которой он в тот же день вечером и умер. У и. д. губерн. Осташкина по медицинскому освидетельствованию оказалась в правой стороне живота, немного ниже пупка, легкая контузия, произведенная револьверною пулею, пробившею в том месте ватное пальто, которое было на нем. При осмотре дома мещанина Монастырева, из которого взяты означенные ссыльные, кроме 4 револьверов разных систем, выброшенных ими в окна, найдены еще 6-ствольный револьвер большого калибра, заряженный 5 пулями [* 4 револьвера, выброшенные в окно, оказались купленными накануне 21 марта в г. Якутске, в лавке Захарова с сотнею при них патронов; при чем 2 из них Шендером Гуревичем, а другие 2 неизвестно кем из госуд. ссыльных.], кроме того много выстрелянных гильз и несколько револьверных патронов, 4 кобура и несколько жестяных ящиков также от револьверных патронов, двуствольное ружье без замков, ствол одноствольного ружья и записная книжка с 3-мя 5-рублевыми кред. билетами, при этом собрано 25 небольших разорванных клочков бумаги, валявшихся на полу с фамилиями госуд.-ссыльных, которые указывают на то, что между ними происходили какие-то выборы, так как на одном из этих клочков бумаги написано: «не могу никого выбрать, мало еще знаком с публикой. М. Эстрович». Затем при обыске в квартире Гаусмана и Брамсона оказались еще 2 револьвера. По предъявлении госуд. ссыльных, взятых в доме Монастырева, в том числе раненых и убитых, подпор. Карамзин, унт.-офицер Ризов, казак Ципандин, Винокуров и др. признали Николая Зотова, Льва Когана-Бернштейна и Альберта Гаусмана за тех, которые при взятии их для вывода из означенного дома, вскочив на диван, первые начали стрелять в солдат, хотевших оцепить некоторых из них, при чем подпор. Карамзин удостоверил, что после того видел Зотова стрелявшим с крыльца в уходившего и. д. губернатора после сделанного в него выстрела Ноткиным. Подсудимые, подавшие однородные заявления на имя Якутск. губерн. об отмене сделанных им распоряжений в отношении усиленной отправки их в Верхоянский и Колымский округа, за исключением Иосифа Резника, который по случаю отправки его 31 марта в Верхоянск не вызывался в суд, показали, что на подачу означенных заявлений общего соглашения между ними не было, многие из них собрались по этому случаю в обл. пр. случайно, где никакого шума и беспорядка не производили. В отношении оказанного ими вооруженного сопротивления в доме мещанина Монастырева задержанные в этом доме, отрицая факт какого-либо соглашения на это преступление, отозвались, что вначале не соглашались идти под конвоем по неимению письменного распоряжения об их арестовании, выстрелы некоторых ссыльных были непреднамеренные, а вызванные действиями административных лиц, главным образом полицмейстера; у кого было оружие и кто из них стрелял отвечать многие из них отказались; некоторые только показали, что оружия у них не было и кто имел его — не знают. Перед заключением следствия Николай Зотов, сознаваясь в том, что при виде насилия солдат и раздирающих криков женщин он выхватил из кармана револьвер и, вскочив на диван, сделал выстрел в подпор. Карамзина и солдат, между прочим, показал, что одновременно с его выстрелом раздались и другие выстрелы и со стороны солдат, и со стороны госуд. ссыльных; после того, увидав с крыльца и. д. губерн. Осташкина и будучи крайне возмущен убийством дорогих ему товарищей, умерших на его глазах, выстрелил в него, как виновника всех этих жертв, один раз, а когда он бросился бежать, стараясь скрыться за солдатами, сделал в него выстрел в другой раз и ушел сам обратно в комнаты. Из арестованных Борис Гейман, Сергей Капгер и Анна Зороастрова в подаче заявлений губерн. не участвовали, прибыли из улусов в Якутск по своим надобностям: Капгер 21 марта вечером, а Гейман и Зороастрова на другой день утром около 11 час. и, не зная о преступных деяниях своих товарищей, что подтвердилось и на суде, зашли в квартиру Ноткина, чтобы видеться с некоторыми из своих знакомых, и узнав в то же время, что они ожидают объявления какой-то резолюции губернатора, остались там, где и были вскоре взяты.

    О предварительном соглашении между ними на сопротивление начальству при них никакого разговора не было.

    Подсудимые Роза Франк и Анастасия Шехтер, по показаниям полицейского надзирателя Олесова и рядовых Маркова, Иксонова и др., перед самым началом сопротивления изъявляли намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, но не достигли своей цели вследствие сделанного Коган-Бернштейном воззвания к неповиновению. Исаак Магат, подавший в числе других заявление на имя губернатора, с целью противодействовать распоряжениям начальства, во время оказанного сопротивления в квартире Ноткина не был, и арестован уже после этого. По статейным спискам из подсудимых православного вероисповедания: Николай Зотов, 26 лет, из дворян Таврической губ., Михаил Орлов, 25 лет, сын коллежского асессора, Сергей Капгер, 28 лет, из дворян Воронежской губ., и Анна Зароастрова, 26 лет, дочь священника. Вероисповедания иудейского: Альберт Гаусман, 29 лет, из мещан, Лев Коган-Бернштейн, 28 лет, сын купца, бывший студент петербургского университета, Сара Коган-Бернштейн, 28 лет, жена его, Шендер Гуревич, 22 лет, купеческий сын, Мендель Уфлянд, 27 лет, из мещан, Иосиф Эстрович, 22 лет, сын купца, Исаак Магат, 22 лет, бывший студент петербургского технологического института, Матвей Фундаминский, 22 лет, сын купца, Мовша Гоц, 23 лет, купеческий сын, Марк Брагинский, 25 лет, из мещан, Иосиф Минор, 27 лет, из мещан, Моисей Брамсон, 27 лет, из мещан, Самуил Ратин, 28 лет, из мещан, Борис Гейман, 23 лет, из мещан, Паулина Перли, 26 лет, мещанка, Анастасия Шехтер, 29 лет, мещанка, Анисья Болотина, 24 лет, мещанка, Роза Франк, 28 лет, дочь купца, Липман Берман, 20 лет, из мещан, Михаил Эстрович, 20 лет, сын купца, и Евгения Гуревич, 18 лет, мещанка. Все они сосланы административно в Сибирь по особым высочайшим повелениям, из них Николай Зотов и Михаил Орлов вначале высланы были в Тобольскую губернию, но за беспорядки и неповиновение властям в пути следования, по постановлению министра внутренних дел, отправлены в отдаленнейшие места Якутской области; кроме того Зотова, Орлова, Шендера Гуревича, Веру Гуревич и Кисиеля Терешковича за беспорядки, произведенные ими в числе других в Томске, согласно распоряжения тов. мин. вн. дел, предписано в октябре 1888 года разместить их по улусам Якутской области отдельно одного от другого. Анна Зороастрова выслана была под надзор полиции в Степное генерал-губернаторство и водворена в Семипалатинск, но затем разрешено ей переехать в Якутскую область, в место нахождения ссыльного Сергея Капгера, с которым пожелала вступить в брак; прибыла в ноябре 1888 года.

                                                                          Приговор.

    Военный суд, признав подсудимых государственных ссыльных:

    1) Льва Когана-Бернштейна, 2) Альберта Гаусмана, 3) Николая Зотова, 4) Марка Брагинского, 5) Моисея Брамсона, 6) Мовшу Гоца, 7) Шендера Гуревича, 8) Иосифа Минора, 9) Михаила Орлова, 10) Самуила Ратина, 11) Менделя Уфлянда, 12) Матвея Фундаминского, 13) Иосифа Эстровича, 14) Сару Коган-Бернштейн, 15) Анисью Болотину, 16) Веру Гоц, 17) Паулину Перли, 18) Бориса Геймана, 19) Сергея Капгера, 20) Анну Зороастрову, 21) Розу Франк, 22) Анастасию Шехтер, 23) Липмана Бермана, 24) Кисиеля Терешковича, 25) Михаила Эстровича и 26) Евгению Гуревич виновными в вооруженном сопротивлении исполнению распоряжений начальства, по предварительному между собою соглашению, с убийством при этом полицейского служителя Хлебникова, с покушением на убийство и. д. Якутского губернатора Осташкина, с нанесением ран подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому, на основании 107 и 279 ст. XXII книги свода военн. постановлений 1869 года издания 2-го, 118 и 119 ст. уложения о наказ, уголовн. и исправ. издания 1885 года, приговорил: первых трех — Когана-Бернштейна, Гаусмана и Зотова, как зачинщиков в означенном преступлении, подвергнуть смертной казни через повешение; следующих затем 14 человек, как сообщников, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Бориса Геймана, Сергея Капгера, Анну Зороастрову, во внимание того, что они не участвовали в соглашении со своими товарищами на составление заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и явились в квартиру Ноткина, где оказано было затем сопротивление, в самый день происшествия, незадолго перед самым сопротивлением, а Розу Франк и Анастасию Шехтер, во внимание того, что перед началом вооруженного сопротивления изъявили намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, — по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на пятнадцать лет; остальных: Липмана Бермана, Кисиеля Терешковича, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, во внимание их несовершеннолетия менее 21 года, согл. 139 ст. ул. о нак., по лишении всех прав состояния сослать в каторжную работу на десять лет. Подсудимых Исаака Магата и Иосифа Резника, из которых последний за отправлением в Верхоянск в суд для допроса не вызывался, за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства по отправлению ссыльных в северные округа Якутской обл., без всякого участия в самом сопротивлении по сему обстоятельству, на основании 111 ст. означенной XXII кн., по лишению всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Якутской обл.; привлеченного к делу ссыльнопоселенца Николая Надеева, который не принимал никакого участия как в соглашении на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, так и в сопротивлении, оказанном после того тому же начальству, а имел только патроны от собственного револьвера, оставшегося во время задержания его на квартире, от ответственности освободить. Суждение о Подбельском, Фруме Гуревич и о других, за смертью их, прекратить. Употребленные по делу издержки, по приведении их в известность, взыскать из имущества подсудимых, признанных виновными.

                                                                           Мнение.

    Открытое заявление, в числе восьми и более человек, с намерением оказать противодействие распоряжениям начальства, по закону 263 ст. ул. о нак. и 110 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. издание 2-е, есть явное восстание против властей, правительством установленных, а не вооруженное сопротивление, которое может быть оказано в числе 2-х или более лиц, но менее восьми человек. Деяния подсудимых, подавших в числе 30 человек, по общему соглашению, однородные заявления об отмене сделанных 16 марта 1889 г. и. д. губ. Осташкиным распоряжений относительно отправки ссыльных согласно назначения в северные округа Якутской обл. усиленными партиями, которым подчиниться они не могут, хотя распоряжения эти касались немногих из них, а затем отказ тех же ссыльных подчиниться требованиям начальства явиться в полицейское управление для выслушания резолюции губернатора на упомянутые заявления, выражают явное восстание, с намерением воспротивиться начальству, которое сопровождалось убийством полицейского служителя Хлебникова, покушением на убийство и. д. губ. Осташкина и нанесением ран выстрелами из револьверов подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому. В преступлении этом по обстоятельствам дела положительно изобличаются государственные ссыльные: Альберт Гаусман, Николай Зотов и Лев Коган- Бернштейн, как зачинщики, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель Терешкович, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Роза Франк, как пособники, при чем последние двое — Шехтер и Франк — согласившись в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, по приходе военного отряда, изъявили желание идти под конвоем в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губ. по этим же заявлениям и уговаривали даже товарищей подчиниться сему требованию. Виновность Исаака Магата, подавшего в числе других заявление и не бывшего на квартире Ноткина, где оказано сопротивление начальству, заключается только в преступном соглашении с целью противодействовать распоряжениям начальства. За вышеуказанные преступления, на основании 75, 110 и 111 ст. XXII кн. свода воен. пост. 1869 г. изд. 2-е, полагал бы: Льва Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана и Николая Зотова, как зачинщиков, по лишении всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение; на сообщников по обстоятельствам дела и по мере содействия их в самом исполнении преступления: Мовшу Гоца, ходившего перед тем депутатом к губернатору, Иосифа Минора, выразившегося, что с начальством они не шутят, Шендера Гуревича, купившего накануне два револьвера, и Михаила Орлова, неоднократно замеченного в неповиновении, за что по постановлению мин. вн. д. из Тобольской губернии выслан и отдаленные места Якутской обл., как наиболее выдающихся и означенном преступлении по своим действиям, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Марка Брагинского, Моисея Брамсона, Самуила Ратина, Менделя Уфлянда, Матвея Фундаминского и Иосифа Эстровича, как менее выдающихся по своим действиям, сравнительно с предыдущими, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двадцать лет; Сару Коган-Бернштейн, Веру Гоц, Анисью Болотину и Паулину Перли, в виду выраженного ими вначале колебания и увлечения затем подсудимыми мужчинами, имеющими над ними по природе и по личным отношениям сильное влияние, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двенадцать лет, Кисиеля Терешковиуа, Липмана Бермана, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, по их несовершеннолетию, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу: Терешковича, как замеченного прежде вместе с Орловым и другими в беспорядках и неповиновении, на десять лет, Бермана и Эстровича на шесть лет; Евгению Гуревич, в виду ее увлечения другими и выраженного колебания, на четыре года; Анастасию Шехтер и Розу Франк, которые изъявили готовность идти в полицию под конвоем и уговаривали товарищей своих подчиниться этому требованию, по лишении всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленные места Якутской области. Подсудимого Исаака Магата за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, окончившееся явным восстанием, в котором не принимал он участия, по лишении всех прав состояния сослать на поселение в отдаленнейшие места той же области. Что касается до Сергея Капгера, Анны Зороастровой и Бориса Геймана, которые никаких заявлений об отмене распоряжений губернатора не подавали, в город Якутск прибыли из улусов уже после того, без всякого оружия, Капгер 21-го марта, а Зороастрова и Гейман около 11 час. утра на следующий день и, не зная ничего о преступных намерениях своих товарищей, а также об отказе их идти по требованию надзирателя Олесова в полицейское управление, зашли в квартиру Ноткина для свидания с некоторыми из них почти перед самым прибытием военного отряда, посланного для привода подавших накануне заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и отказавшихся потом идти по требованию в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губернатора на упомянутые заявления, — являются упомянутые ссыльные участниками восстания без предварительного на то соглашения, так как по прибытии военного отряда не вышли из квартиры Ноткина по первому требованию и неоднократному убеждению подчиниться сему требованию начальства, за что, на основании 75 ст. XXII кн., согласно 12, 39 и 263 ст. улож. о нак. угол, и испр. по лишении всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, Капгера и Зороастрову сослать на житье в отдаленные места Якутской обл., а Геймана, происходящего из мещан, вместо отдачи в исправительный арестантский отдел по третьей степени, на основании 77 ст. того же уложения, заключить в тюрьму гражданского ведомства на три года, с употреблением на самые тяжкие из установленных в сих местах заключения работы. Постановленный приговор о государственном ссыльном Иосифе Резнике, обвиняющемся в соглашении в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, который, за отправлением по назначению в Верхоянск, в суд не вызывался, за нарушением в сем случае 296, 300 и 407 ст. II кн. военного угол. ул. изд. 1864 г., отменить и дело об этом ссыльном передать в надлежащее судебное место гражданского ведомства, которому предоставить сделать заключение об отобранных от государственных ссыльных деньгах, оружии и др. вещах. Изложенное мнение по событию вооруженного сопротивления и признанной судом по внутреннему своему убеждению виновности в сем преступлении подсудимых государственных административно-ссыльных, на основании 420 и 422 ст. II кн. военн. угол. уст. изд. 1864 года и особого высочайшего разрешения, сообщенного бывшему командующему войсками генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, представляю на усмотрение вашего превосходительства.

    Подписал обер-аудитор Подкопаев.

                                                                         Конфирмация.

    Временно и. д. командующего войсками генерал-майор Веревкин на докладе положил следующую конфирмацию: На основании высоч. повеления, сообщенного бывшему командующему Иркутского военного округа генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, в телеграмме главного прокурора, от 20 минувшего июня, определяю: 1) В отношении Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана, Николая Зотова, Мовши Гоц, Шендера (Александра) Гуревича, Иосифа Минора, Михаила Орлова, Константина Терешковича, Исаака Магата, Николая Надеева и умерших: Фрумы Гуревич, Ноткина, Пика, Муханова и Шура, а равно и издержек по делу, приговор суда утвердить. 2) Определенные судом бессрочные каторжные работы: Марку Брагинскому, Моисею Брамсону, Самуилу Ратину, Менделю Уфлянду, Матвею Фундаминскому, Иосифу Эстровичу, Саре Коган-Бернштейн, Вере Гоц, Анисье Болотиной, Паулине Перли по соображениям, изложенным в настоящем докладе и на основании пункта 6 ст. 134 улож. о нак. угол, и испр. и примечания к ст. 420 кн. II военн.-угол. уст. изд. 1864 г. заменить таковыми же работами на срок: первым шести — на двадцать лет, а остальным четырем — на пятнадцать лет. 3) Определенный судом десятилетний срок каторжных работ Липману Берману, Михаилу Эстровичу и Евгении Гуревич сократить первым двум — до восьми лет, а последней до шести лет, на основании соображений, изложенных в настоящем докладе, меньшей виновности по сравнению с Терешковичем и приведенных в предыдущем пункте законоположений. 4) Определенный судом пятнадцатилетний срок каторжных работ Розе Франк и Анастасии Шехтер сократить до четырех лет, в виду 6 и 9 пунктов приведенной конфирмации 134 ст., приведенного там же примечания к 420 ст. и на основании соображений, изложенных в докладе обер-аудитора. 5) Определенные судом наказания Борису Гейману, Анне Зороастровой и Сергею Капгеру заменить наказаниями согласно мнения обер-аудитора на основании 75 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. изд. 2-ое и в виду того, что лица эти в подаче заявлений губернатору не участвовали, а в явном восстании, имевшем место на квартире Ноткина, по делу до них не относившемуся, сделались участниками без предварительного соглашения, явившись на квартиру случайно по своим личным делам, и 6) в отношении Иосифа Резника и об отобранных у госуд. ссыльных деньгах, вещах и оружии поступить согласно мнения обер-аудитора. Конфирмацию эту привести в исполнение ныне же установленным в законе порядком. Временно и. д. командующего войсками Иркутского военного округа генерал-майор Веревкин. 20-го Июля 1889 года. Верно: Обер-аудитор Подкопаев. (Дело департ. полиции за № 7732 часть I, V делопроизводство).

                            Доклад Осташкина Департ. Пол. о деле 22 марта 1889 г.

                                                         № 106, от 2 августа 1889 г.

                                                                                                                           Секретно.

    До 1887 года госуд. преступники, назначенные на водворение в Якутскую область под надзором полиции, высылались сюда по нескольку человек. С 1887 года преступники эти, преимущественно евреи, предназначенные к водворению в северные округа области, начали прибывать партиями. Когда партии этих ссыльных были небольшие, около 7-10 человек, и прибывали в Якутск в зимнее время, удобное для дальнейшей отправки ссыльных в Верхоянск и Ср.-Колымск, то они, впредь до отправки дальше по назначению, помещались в Якутском тюремном замке, выстроенном на 40 человек заключенных. По исключительным местным условиям госуд. преступники-евреи могут быть отправляемы на водворение в северные округа области только с ноября по 10 апреля, а в течение 3-х летних месяцев только до Верхоянска верхами по 2-3 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека, через 7-10 дней одна партия после другой; также и до Верхоянска в течение зимы; а летом только до Верхоянска одни мужчины верхами по одному и по 2 человека, через каждые 7 суток. Отправка поднадзорных в северные округа производилась областным начальством по правилам, изданным главн. тюремн. Управл. о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, но в особых отдельных случаях, во внимание к семейному положению госуд. ссыльных и в виду невыгодных экономических условий северных округов, делались отступления от этих правил, покуда ссыльные не стали злоупотреблять таким снисхождением. Семейным ссыльным дозволялось брать тяжести более 5 пудов на человека, с целью дать им возможность сделать в Якутске достаточный запас продовольствия, и им выдавалось на руки за несколько дней до отправления в Верхоянск и Ср.-Колымск, вперед за 2 месяца, пособие, по 18 рублей каждому поднадзорному, на приобретение продовольственных припасов сверх кормовых денег, причитающихся им по табели по числу нахождения в пути дней. На одежду и обувь выдавалось каждому поднадзорному на год вперед, т.-е. в начале года единовременно по 22 руб. 58 коп. С апреля 1888 г. госуд. преступники, преимущественно евреи, предназначенные главным начальником края в северные округа области, начали прибывать из Иркутска в Якутск большими партиями, в 11, 17 и 22 челов.; последняя партия в 17 человек прибыла в Якутск 25 февраля 1889 года. Госуд. ссыльных в этих партиях прибыло 70 человек. Они привезли с собою весьма много багажа в сундуках, чемоданах, ящиках и корзинах, весом гораздо более 10 пудов на каждого ссыльного. По причинам крайней тесноты Якутск. тюремн. замка, прибывавшие в Якутск госуд. ссыльные, считающиеся в разряде пересыльных арестантов, впредь до водворения на постоянное местожительство, сначала помещались при городской полиции, а затем в зданиях якутской местной команды, принадлежащих городу, а оттуда отправлялись объясненным выше порядком в Верхоянск и Ср.-Колымск. Для вновь прибывших партий не оказалось места и в этих зданиях. Поэтому госуд. ссыльные в числе 30 человек, впредь до наступления очереди отправки, временно поселены были областным начальством в инородческих улусах Якутск. округа, отстоящих от города от 12-70 верст. Проживать в самом городе на частных квартирах не было им дозволено в виду циркуляра министра вн. д., воспрещающего проживание поднадзорных в городах, где находятся средне-учебные заведения. Из 70 челов. госуд. преступников, прибывших в Якутск с апреля 1888 года по 25 февр. 1889 года, 5 человек, переведенных сюда из Сургута, Тобольской губ., подлежало водворению в гор. Вилюйск, а 65 челов. в Верхоянск и Ср.-Колымск. К 16 марта 1889 года указанным выше порядком было отправлено в Вилюйск 5 человек, а 31 челов. в северные округа обл. (Верхоянск и Ср.-Колымск). Осталось неотправленных в эти округа ссыльных евреев 34 человека. Из этого числа было 16 человек таких ссыльных, отправка которых по назначению отложена была до весны 1889 года, хотя многие из них прибыли в Якутск в течение 1888 года. Это были женщины, которым трудно было перенести путь в северн. округа среди зимы при 35° - 40° мороза, семейные ссыльные, выздоравливавшие, ожидавшие разрешения главного начальника края на вступление в брак и оставленные до получения сведений по предмету отношения к воинской повинности. После отправки таких 16 чел. осталось бы 18 челов., подлежавших отправке в северные округа, прибывших в Якутск в декабре 1888 г. и в январе, феврале 1889 года. Половину их, мужчин, предполагалось отправить в Верхоянск вьючным путем в течение лета 1889 года, а остальных — женщин и семейных — в течение будущей зимы. К марту 1889 года я имел от иркутского ген.-губернатора предписание о направлении в Якутскую область еще 40 человек госуд. преступников, преимущественно евреев, подлежащих водворению в северные округа по указанию генер.-губ. Государств, преступники, прибывшие в Якутск до декабря 1888 года и отправленные в северные округа до марта 1889 года, не обнаружили явного ослушания распоряжениям начальства при отправлении их в северные округа. Совсем другого духа оказались ссыльные, прибывшие в партиях в дек. 1888 года и в январе, феврале 1889 года и временно распределенные по улусам Якутского округа. Они, преимущественно евреи, во всем стали обнаруживать какой-то особенный преступный задор. Администр. ссыльный Марк Брагинский вел дневник за все время следования партии, в которой он шел от Нижн.-Новгорода до Якутска. В этот дневник он заносил все случаи противодействия ссыльных по пути требованиям начальства; все случаи ослушания ссыльных распоряжениям начальника конвоя и жандармам, препятствовавшим им иметь свидания по пути с поднадзорными, водворенными в Иркутской губ.; в дневник внесены также все случаи дебоширства пересылавшихся с конвоирами. Начальник конвоя, доставивший партию госуд. преступников в февр. 1889 года, представил два акта, составленных по пути от Иркутска, об оказанном ему противодействии и сопротивлении следовать по назначению ссыльными: Ноткиным, Шуром, Терешковичем, Эстровичем, Шендер Гуревичем, Генею Гуревич, Зотовым и Орловым. Офицер Попов вынужден был везти этих ссыльных одну станцию связанными — Зотов и Орлов первоначально водворены были в Тобольск. губ., откуда за беспорядки и неповиновение властям мин. вн. д. перевел их в отдаленнейшие места Якутск. обл. с продолжением срока надзора за ним на два года (отношение деп.- пол. Якутскому губерн. от 12 авг. 1888 г. за № 3303). На этом основании Зотов, Соколов и Орлов были назначены к водворению в Ср.-Колымск в Колымском улусе. Иркутский генер.-губ. в октябре 1888 г. на основании телеграммы г. тов. мин. вн. д. наведывающего полицией от 30 сентября, предписал Якутскому губернатору в виду беспорядков, произведенных в Томске высылаемыми в Вост. Сибирь Шендер и Генею Гуревич, Ноткиным, Терешковичем, Зотовым и Орловым, разместить их отдельно одного от другого по улусам Якутск. округа. С такими-то личностями пришлось иметь дело областному начальству при ограниченных средствах городской и окружной полиции. В городе Якутске дозволено было проживать временно госуд. ссыльным семейным, по болезни, Резнику и Когану-Бернштейну, также по болезни, Розе Франк и Болотиной; по предмету отнесения воинской повинности Соломонову и Эстровичу и Ноткину, предложившему Ирк. метеоролог. обсерватории свои услуги по устройству метеоролог. наблюдений на Кеньюряхе — на вершине Верхоянского хребта. Для необходимых приготовлений для устройства на Кеньюряхе метеорологической станции — с разрешения генерал-губернатора, — Соломонов и Ноткин наняли себе в г. Якутске квартиру в отдельном флигеле, с отдельным двором и хозяйственными службами, у домовладельца мещанина Монастырева. Государственные ссыльные, преимущественно евреи, временно водворенные в улусах Якутск. окр., стали нарушать существенные требования положения о полицейском надзоре. В течение февр. и марта мес. они начали ежедневно самовольно появляться в городе по несколько человек и находились здесь по несколько дней, обитая здесь по квартирам Соломонова, Ноткина, Резника, Когана-Бернштейна, Эстровича, Болотиной и Розы Франк. Высылаемые из Якутска полицией, они, через несколько времени, опять появлялись здесь в большем числе. Затем до меня дошли слухи, что ссыльные евреи, подлежавшие водворению на жительство в Верхоянский и Колымский округа на 5 и 8 лет, намереваются летом бежать из области. 28 февраля Якутский полицмейстер донес мне, что 27 февраля городскою полицией, при бытности тов. областного прокурора, в квартире Соломонова и Ноткина обнаружена библиотека и читальня, принявшая характер общедоступной, и что в этой библиотеке собираются многие поднадзорные, самовольно прибывающие в город.

    В библиотеке вывешено было объявление к посещающим библиотеку с правилами пользования книгами, журналами и газетами, и было установлено дежурство. При появлении полиции, собравшиеся в библиотеке ссыльные не допустили закрытия библиотеки. Полиция отобрала только каталоги (рукописные) бывшим в библиотеке и читальне книгам и журналам. Из этих каталогов усмотрено, что для общего пользования на квартиру Ноткина и Соломонова собрано было принадлежащих разным ссыльным несколько сот книг, из коих много было книг и брошюр русского и заграничного издания, запрещенных к обращению. Продолжая самовольно появляться в городе, государств. ссыльные в большом числе собирались на квартире Ноткина и Соломонова в дни 1-го и 2-го марта, где обсуждали действия правительства и распоряжения областного начальства. Имея на глазах удавшийся побег государств, преступника Николая Паули, задержанного в Петербурге, Федоровой и Кашинцева, появившихся в Париже, покушение на побег Майнова, Михалевича и Терещенкова, и в ожидании прибытия в область еще до 40 государств. ссыльных, я счел своим священным долгом положить конец всем допускаемым поднадзорными нарушениям закона. В этих видах по соглашению с Якутск. окружным исправником, с 16 марта распорядился об усиленной отправке в Верхоянск и Ср.-Колымск, в течение времени с 22 марта по 15 апреля, по санному пути следующих поднадзорных, прибывших в Якутск еще в 1888 году, и отправка которых в северные округа была отложена до весны 1889 г. по разным причинам: 1) Эвеля Робсмана, 2) Эдуарда Винярского, 3) Бориса Геймана, 4) Иосифа Резника, с семейством, 5) Розы Франк, 6) Анисьи Болотиной, 7) Соломона Пика, 8) Фрумы Гуревич, 9) Мовши Гоц, 10) жены его Веры, бывшей Гасох, 11) Анастасии Шехтер, 12) Паулины Перли, 13) Моисея Брамсона с семейством, 14) Альберта Гаусмана с семейством и 15) Липмана Бермана. На оставлении всех этих ссыльных временно в Якутском округе до весны 1889 года областное начальство имело разрешение г. генерал-губернатора.

    Отправку этих ссыльных в северные округа я предписал Якутским городской и окружной полициям произвести с 22 марта по 10 или 15 апреля следующим порядком: через каждые 7 дней отправлять по 4 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека; по правилам о пересылаемых вместо водворения ссыльных отправлять их не из частных квартир в городе, а накануне отправки собирать поднадзорных в полиц. гор. упр. и отправлять в дорогу оттуда или из тюремного замка. Чиновники гор. полиции заявляли мне, что при отправке ссыльных из частных их квартир они задерживают подолгу почтовых лошадей, всячески оттягивая выезд из города, и позволяют себе с чинами полиции унизительное и оскорбительное обращение.

    Состоящих на очереди к отправке и сказывающихся больными помещать для излечения в тюремную больницу. В дорогу разрешить брать с собою отнюдь не более 5 пудов на каждого ссыльного; в случае неимения собственной теплой одежды и обуви выдавать таковую казенную арестантскую. По расчету дней пути выдавать каждому вперед кормовые деньги по положению и 22 р. 58 коп. каждому на одежду и обувь.

    Выдачу же, кроме кормовых, еще на 2 месяца вперед прекратить, по неимению на это у областного начальства надлежащего разрешения и по неассигнованию еще в марте кредита на пособие государственным. Ограничение веса багажа 5 пудами по указанию правил о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, и прекращение выдачи вперед за 2 месяца пособия я признал необходимым потому, что снисходительностью в этом отношении, в отдельных случаях, ранее ссыльные явно злоупотребляли. Багаж состоял у них, кроме запасов продовольствия и привезенных ими из России книг целыми ящиками, из железных вещей и разных других товаров. Один ссыльный повез в Средне-Колымск якорь в 2½ пуда весом. Выдаваемое вперед за 2 месяца пособие употреблялось на приобретение вещей и товаров для барышничества на месте водворения.

    Верхоянский окружной исправник доносил о том, что госуд. ссыльные обременяют содержателей станций большим количеством багажа, состоящим из книг, железных вещей и товаров, требуя для каждой партии из 2-3 ссыльных по 7-10 пар оленей с нартами. На это жаловались областн. правлению и содержатели станций по Верхоянскому и Колымскому тракту. В выдаче вперед в дорогу пособия за 2 месяца было отказано ссыльным еще и по той причине, что многие из них, вскоре по прибытии в Якутск, получили из России от родственников своих единовременно достаточные суммы, каждый по 25, 40, 50 и 100 р. Деньги от родственников и посылки с платьем и бельем получили: Гоц, Минор, Гаусман, Брамсон, Ноткин, Шур, Соломонов, Коган-Бернштейн, Брагинский, Фундаминский, Эстрович, Робсман и Гуревич.

    Впоследствии найдена рукопись Брагинского, в которой делается упрек «товарищам ссыльным-политикам» в том, что они занимаются барышничеством, в котором заподозрило их областное начальство.

    О такой усиленной отправке ссыльных в течение марта и апреля я донес г. генерал-губернатору от 18 марта 1889 года. Для своевременного заготовления по тракту лошадей и оленей и для устранения всяких препятствий к безостановочному и благополучному проследованию партии 18 марта послан был вперед нарочный. Отправку оставшихся остальных 18 ссыльных, прибывших в Якутск в дек. 88 г. и в январе и феврале 1889 года предполагалось произвести: мужчин верхами в Верхоянск в течение лета 1889 г., а женщин и семейных — будущей зимой. До сего времени они были поселены в Якутский округ. 19 марта явился утром ко мне на квартиру административно-ссыльный Мовша Гоц, в качестве уполномоченного от прочих госуд. ссыльных и требовал об отмене сделанного 16 марта распоряжения об усиленной отправке ссыльных в северные округа в течение марта и апреля.

    Гоцу я ответил, что сделанное распоряжение остается в своей силе и, обращаясь к благоразумию его и подлежащих отправке по назначению ссыльных, внушал ему убедить ссыльных подчиниться распоряжению начальства, основанному на предписаниях и указаниях высшего правительства.

    Гоц ушел, нагло заявив, что политические ссыльные не подчинятся распоряжению об усиленной отправке. Освобожденный с мая 1888 г. от гласного надзора полиции бывший административно-ссыльный дворянин Мельников подал мне 20 марта письменное заявление о том, что госуд. преступникам неудобно будет следовать в Верхоянск и Колымск усиленным способом потому, что на станциях содержится только по 3 пары лошадей и оленей, что для лошадей и оленей трудно добывать подножный корм, что люди могут заболеть в дороге, что им трудно найти по дороге продовольствие и что посылать партии необходимо через большие промежутки времени — одну партию после другой через 10 дней или даже 2 недели. Указав Мельникову на неуместность подобного его вмешательства, я оставил его заявление без последствий. Все это делалось и заявлялось ссыльными и их адвокатом Мельниковым в то время, когда в руках у ссыльных (Когана-Бернштейна, Гаусмана, Минора, Брагинского), как впоследствии оказалось, имелись письма от прибывших уже и поселившихся в Верхоянске и Ср.-Колымске государств. преступников, что февраль, март и апрель самое удобное время для следования в северные округа семейных людей, для женщин и слабых здоровьем. — 21 марта в 1½ часа дня в Якутск, областное правление явились государственные преступники целой толпой в 30 человек: Резник, Фрума Гуревич, Пик, Зотов, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Шур, Берман, Шендер Гуревич, Анисья Болотина, Анастасия Шехтер, Минор, Иосиф Эстрович, Магат, Фундаминский, Гаусман, Вера Гоц, Мовша Гоц, Ноткин, Брагинский, Паулина Перли, Михель Эстрович, Орлов, Лев Коган-Бернштейн и Сара Коган-Бернштейн. Они привели с собою собаку и столпились в коридоре у помещения, занимаемого экспедицией о ссыльных (2-ое отделение областн. правления). Они в один голос потребовали от вышедшего к ним советника областного правления, наведывающего экспедицией о ссыльных, чтобы он принял от них 30 письменных заявлений на имя Якутского губернатора об отмене усиленной отправки ссыльных в северные округа в течение марта и апреля месяцев, они требовали, чтобы эти их заявления сегодня же были у губернатора и чтобы им сегодня же было объявлено решение или резолюция губернатора. На замечание советника о том, что целой толпой нельзя являться в присутственное место и подавать прошение скопищем; на предложение сейчас же разойтись и подать заявление лично губернатору, так как сегодня у него для посетителей день приемный, они отказались это исполнить и воспрепятствовали вахмистру запереть дверь из коридора в помещение экспедиции. Тогда приглашен был в правление полицмейстер. Прибывший около 2-х часов дня полицмейстер потребовал от толпы государств. преступников, чтобы они немедленно разошлись, они отказались это исполнить, требуя, чтобы от них приняты были заявления и поданы сегодня губернатору, на каковые заявления они сегодня же будут ждать ответа от губернатора. Полицмейстер отобрал от каждого по заявлению, вывел толпу во двор области, правления и убедил их разойтись. Уходя со двора, обращаясь к полицмейстеру, Минор сказал: «Мы ведь не шутим; знаете, чем это пахнет?» Отобранные от ссыльных заявления полицмейстер представил мне, доложив о происшедшем. 21 марта вторник был приемный день для просителей, но никто из государств. ссыльных ко мне не явился и никаких просьб не подавал. О происшедшем 21 марта был составлен акт, переданный мною г. областному прокурору для производства через судебного следователя следствия о появлении толпы госуд. ссыльных в областном правлении, о самовольной отлучке многих ссыльных в город из улусов и об оказанном им упорстве подчиниться законным распоряжениям начальства. По рассмотрении мною представленных полицмейстером 30-ти заявлений они оказались все одного содержания и содержали в себе требование об отмене сделанных мною распоряжений об усиленной отправке госуд. ссыльных в назначенные для них северные округа порядком, изложенным выше. По рассмотрении заявлений этих ссыльных, я еще более убедился, что цель и намерение ссыльных есть чем только можно оттянуть до лета отправку их в Верхоянск и Колымск и чтобы летом бежать. В тот же день, 21 марта, через полицмейстера подававшие заявления госуд. ссыльные были извещены, что о резолюции моей по их заявлениям им будет объявлено полицией 22 марта. Передав через полицмейстера резолюцию мою на их заявления, при сем в копии прилагаемую, я поручил полицмейстеру собрать всех подавших заявление ссыльных в городск. полиц. управл. утром 22 марта, объявить им там резолюцию, задержать их, препроводить в Якутский тюремный замок, содержать их там под стражею, впредь до производства следствия о появлении ссыльных толпою в обл. правл., о самовольной отлучке в город из округа и о неподчинении распоряжениям начальства; а ссыльных, назначенных в очередь к следованию в Верхоянск, отправить 22 марта прямо из тюремного замка. — По всему было видно, что ни одному из этих распоряжений ссыльные, сопротивлявшиеся конвою в Енисейской губернии, при следовании по главному сибирскому тракту, и в Верхоленском округе Иркутской губернии, добровольно не подчинятся. — Поэтому по соглашению с области, прокурором, начальником местной команды и полицмейстером, я письменно просил 21 марта начальника Якутской местной команды отрядить на 22 марта 30 человек вооруженных нижних чинов под командой офицера для содействия городской полиции на случай сопротивления госуд. ссыльных подчиниться требованиям правительства и распоряжениям областного начальства об отправлении ссыльных в северные округа. Отряд воинских чинов с офицером прибыл в Якутск. гор. полиц. упр. в 10 час. утра. Городская полиция к этому времени узнала, что госуд. ссыльные, подавшие 30 заявлений, собрались на квартире одного из них, Якова Ноткина, где была открыта библиотека и читальня, где они и ожидают объявления резолюции губернатора на вчерашние их заявления. Полицмейстер двукратно посылал полицейского надзирателя и городовых с требованием, чтобы Ноткин и прочие, подавшие 30 заявлений ссыльные явились до 11 час. в гор. полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора. Исполнить это ссыльные отказались, заявив, что они требуют, чтобы резолюция губернатора была им объявлена здесь, на квартире Ноткина, где они для этого и собрались. Тогда, около 11 час. утра, полицмейстер с начальником Якутской местной команды, с офицером и отрядом нижних чинов отправились и прибыли к квартире, где собрались госуд. преступники. — Полицмейстер с начальником местной команды стали увещевать ссыльных подчиниться требованиям начальства и отправиться в полицейское управление для выслушания распоряжения губернатора; сначала ссыльные согласились выйти из квартиры и отправиться в полицию, но после возбуждения со стороны ссыльного Лейбы Когана-Бернштейна, сказавшего, обращаясь к полицмейстеру и офицерам: «Что тут церемониться? видали мы их!», ссыльные сделали в представителей власти несколько выстрелов из револьверов.

    Полицмейстер явился ко мне на квартиру и доложил, что государственные не слушаются и начали стрелять. Прибыв с полицмейстером на место происшествий, я выстрелов не застал и не слышал их. Войдя во двор квартиры Ноткина и остановившись здесь, я увидел суетившуюся ссыльную еврейку и несколько ссыльных; ссыльной и ссыльным я начал говорить, чтобы все успокоились и подчинились требованиям начальства; в это время один ссыльный выстрелил в меня в упор из револьвера и затем последовали другие 2 выстрела, сделанные другими ссыльными. Продолжавшееся вооруженное сопротивление госуд. ссыльных, засевших в доме, нанятом под квартиру Ноткина, и новые выстрелы с их стороны вынудили военный отряд стрелять в ссыльных в отворенные двери и окна. Несколько ссыльных убито на месте, несколько ранено опасно и легко. Ссыльными ранен тяжело в ногу Якутск. местной команды подпоручик Карамзин, двое нижних чинов и полицейский служитель, к вечеру умерший. После 2-х залпов военного отряда сопротивление кончилось; все они, находившиеся в одном доме, задержаны, обысканы, оружие от них отобрано, ссыльные заключены в тюремный замок, раненые помещены в больницу; обо всем происшедшем составлен акт, который передан судебному следователю для производства формального следствия под наблюдением прокурора.

    Представив копию с акта, постановленного 22 марта, я об этом донес подробно эстафетой г. генерал-губернатору и телеграфировал г. министру вн. дел. Произведенными 22 марта беспорядками госуд. ссыльные достигли того, что назначенная в этот день к отправке в Верхоянск партия осталась невыбывшею по назначению. — 22 марта убиты на месте вооруженного сопротивления следующие госуд. ссыльные: Муханов, Пик, Ноткин и Шур; смертельно ранены и умерли в тюремной больнице Подбельский и Фрума Гуревич; ранены были, ныне выздоровевшие и содержащиеся в тюремном замке: Зотов, Минор, Лев Коган-Бернштейн, Мовша Гоц, Михель Эстрович, Орлов и Фундаминский; арестованы на месте происшествия и содержатся в тюремном замке ссыльные, участвовавшие в вооруженном сопротивлении властям: Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Берман, Шендер Гуревич, Анастасия Шехтер, Гаусман, Болотина, Паулина Перли, Зороастрова, Брагинский, Капгер, Гейман, Иосиф Эстрович, Айзик Магат, Сара Коган-Бернштейн и Вера Гоц (б. Гассох).

    Виновные в вооруженном сопротивлении властям иркутским ген.-губ. и команд. войск. Иркутск, воен. окр. преданы военно-полевому суду. Военно-судная комиссия, окончив на месте в июне свои действия, военно-судное дело и приговор свой представила на конфирмацию г. команд. войск. Иркутск, воен. окр. — После арестования госуд. преступников полиция закрыла устроенную ими библиотеку и читальню и произвела тщательный осмотр как квартиры Ноткина, так и временных квартир в городе прочих арестованных ссыльных. Результат от осмотра квартир ссыльных получился следующий. В квартире Ноткина многих книг уже не оказалось, они развезены были по квартирам других ссыльных. В квартире Пика найдены были вырезанные на аспидной дощечке фальшивые печати правительственных учреждений и фальшивые паспорта, которые приложены были к следственному делу. В квартире Фундаминского найдена представленная мною г. ген.-губ., печатанная в России в «социалистической типографии» изд. 1888 г., брошюра под заглавием: «Вопросы для уяснения и выработки социально-революционной программы в России».

    В квартире Уфлянда и Шура, найдены представленные г. ген.-губ-ру: 1) женевского издания, «Самоуправление» — орган социалистов-революционеров и брошюра «Карл Маркс. Введение к критике философии права Гегеля, с предисловием П. Л. Лаврова»; 2) весьма преступного содержания приветствие — «Из Якутска. От русских ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики»; 3) программа деятельности социалистов-федералистов и 4) рукописи: Наставление, как должна вести себя «тюремная вольница», обращение к товарищам о необходимости подачи государю императору протеста от «Русской политической ссылки в Сибири» и проект самого протеста. Подлинные эти 3 рукописи переданы мною области, прокурору в виду закона 19 мая 1871 г. о производстве дознаний о государственных преступлениях, а списки с них представил департаменту полиции и г. генерал-губернатору.

    В бумагах Подбельского найден, за подписью водворенных в Вилюйске государственных преступников: Майнова, Михалевича, Терещенкова, Яковлева, Гуревича, Дибобеса, Молдавского и Вадзинского — «адрес из Вилюйска от ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики». Адрес этот передан мною областному прокурору в виду закона от 19 мая 1871 г.

    Наконец в бумагах Зотова, Минора, Брагинского, Брамсона и Гаусмана найдены подробные списки госуд. ссыльных, водворенных в разных местностях Западной и Восточной Сибири. — По арестовании 22-го марта государств. преступников после прекращения вооруженного сопротивления, вся корреспонденция арестованных подчинена контролю на основании изданных главным тюремн. управлением правил о порядке содержания в тюрьмах политических арестантов. Результаты контроля корреспонденции арестованных получились следующие: оказалось, что они состоят в переписке с госуд. ссыльными, водворенными в Иркутской и Енисейской губ., а также в Тобольской губ. и местностях степного генерал-губернаторства. В переписке этой заключались советы продолжать преступную пропаганду в местах ссылки; сообщались разные истории и случаи удачного противодействия властям и высказывалась уверенность в скором успехе в борьбе против существующего в России государственного строя. Подлинные письма этих ссыльных представлены мною частью в департ. полиции, как имеющие отношение до государственных ссыльных в других частях Сибири, частью г. генерал-губернатору, как, имеющие отношение до ссыльных этого ген.-губернаторства. — С июня месяца, с разрешения мин. вн. дел, переданного областному начальству г. генерал-губернатором, подчинена контролю корреспонденция всех водворенных в области административно-ссыльных и прибывших с ними жен. Контроль над корреспонденцией их дал следующие результаты. Обнаружено, что до 16 поднадзорных, во избежание удержания части денег в казну на пополнение выдаваемого им пособия на содержание, получают из России деньги от родственников (в суммах от 10 до 150 р. за раз) не на свое имя, а на адрес свободных от гласного надзора жен государственных ссыльных — через Веру Свитыч и Ревекку Гаусман. — Двум ссыльным родственники обещали устроить кредит у Якутских купцов до 300-600 р. с уплатой денег впоследствии их доверенным в России. — Обо всем вышеизложенном имею честь уведомить департамент полиции, в ответ на телеграмму от 3 июля за № 1936. И. д. губернатора вице-губернатор Осташкин. (Дело д-та полиц. за № 7732, 1-ая часть V делопроизводства).

    /Якутская трагедия - 22 марта (3 апреля) 1889 г. - Сборник Воспоминаний и Материалов. Под ред. М. А. Брагинского и К. М. Терешковича. О-во политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1925. С. 188-203, 210-223, 228./

    В. Бик

                                         К МАТЕРИАЛАМ О ЯКУТСКОЙ ТРАГЕДИИ

                                                                   22 марта 1889 г.

    В своем недавно вышедшем труде «Якутская ссылка 70 - 80-х г.г.» тов. М. Кротов с достаточной полнотой использовал архивные материалы о кровавой расправе царских опричников над политическими ссыльными 22 марта 1889 г., оставшейся неотомщенной в ту мрачную эпоху царствования Александра III и сильнейшего кризиса народничества.

    В историко-революционном отделе Архива Якутии имеется письмо полит.-ссыльного В. Ф. Костюрина к его товарищу по Карийской каторге, Юрию Тархову, посвященное истории «монастыревской бойни», до сих пор целиком не опубликованное. Правда, нового оно не вносит в написанную уже историю одного из гнуснейших преступлений царизма, и в своем труде т. Кротов отчасти использовал его (в главе «Монастыревская история»); но напечатанное в целом письмо В. Ф. Костюрина, как показание современника этой бойни, знавшего подробности ее от товарищей по ссылке, представляет несомненную историко-революционную ценность.

    Дальше Якутска письмо Костюрина не пошло и очутилось в руках непосредственного виновника кровавой трагедии, и. д. губернатора Осташкина. Чрезвычайно характерно, как этот последний скрыл от следственной власти уличающий его документ (Не забудем, что, по свидетельству одного из авторов изданного обществом политкаторжан в 1924 г. сборника воспоминаний о Якутской трагедии, т. Брамсона, производивший следствие по делу «монастыревцев» судебный следователь Меликов проявил достаточную объективность).

    Обратимся к документам.

    В отношении на имя якут. обл. прокурора [* Дело Якут. Обл. Упр. — О государ. преступнике Викторе Костюрине.], датированном 3 июня 1889 г., Осташкин пишет:

    «Якутский полицеймейстер, от 31 мая за № 107, представил ко мне переданное ему якутским исправником и адресованное в Забайкальскую область Юрию Тархову письмо, писанное находящимся в ссылке в Якутском округе Виктором Костюриным.

    Так как письмо это содержит в себе описание обстоятельств вооруженного сопротивления государственных ссыльных 22 марта с. г., то таковое имею честь препроводить вашему высокородию.

    И. д. губернатора (подписи нет).

    Начальник отделения Добржинский».

    Оставив без подписи вышеприведенное отношение, Осташкин перечеркивает его крест-накрест и тут же сбоку, на полях, кладет такую резолюцию:

    «За окончанием следствия [* Курсив мой. В. Б.], письмо приобщить к переписке. П. О. [* Письмо приобщено к упомянутому выше личному делу В. Ф. Костюрина.]».

    Итак, получив письмо Костюрина 31 мая, Осташкин продержал его под сукном до 3 июня включительно, чтобы, сославшись на окончание следствия, устранить этот неприятный для него документ от приобщения к следственному делу. Правда, как явствует из отношения обл. прокурора к Осташкину от 1 июня 1889 г. [* Дело Я.О.У. — О произведенном 22 марта 1889 г. в г. Якутске государственными ссыльными вооруженном сопротивлении. Лист дела 205. Отметим, кстати, что тов. Кротов допустил ошибку, указывая, что следственное дело о «монастыревцах» было передано военно-судной комиссии 21 мая. Отношением, датированным этим днем, Осташкин предлагал лишь обл. прокурору передать следств. дело «прибывшему сего (21 мая — В. Б.) числа председателю военно-судной комиссии», прося уведомить его (Осташкина) «об исполнении сего». И только в отношений от 1 июня за № 992 обл. прокурор, информируя в последний раз Осташкина о положении след. дела (дополнительные допросы подсудимых и свидетелей обвинения, очные ставки), уведомлял Осташкина о передаче след. дела в.-судной комиссии: «Сообщая о вышеизложенном вашему превосходительству, имею честь присовокупить, что следственное дело о беспорядках 21 и 22 марта вместе с сим (курсив мой — В. Б.) отсылается н военно-судную комиссию».], следственное дело о «монастыревцах» того же 1 июня было передано им военно-судной комиссии, но это обстоятельство не аннулирует нашего утверждения о преднамеренном сокрытии Осташкиным от следствия убийственных для него показаний письма Костюрина.. Это ясно уже по одному тому, что как раз в день получения письма Костюрина, 31 же мая, Осташкин направил обл. прокурору выписки из переписки и бумаг «монастыревцев», найденных в их квартирах полицией «после ареста преступников 22 марта». Указывая, что в этих выписках «заключаются сведения, характеризующие поведение и направление этих ссыльных в месте ссылки, образ их жизни и занятий» [* Ibid. Лист дела 200.], Осташкин писал прокурору:

    «Содержащиеся в переписке и бумагах сведения могут заменить повальный обыск государственных ссыльных, поэтому, в виду 310 ст., ч. 2, том XV закона о судопр. о преступл. и преступн., выписки из частной переписки и из бумаг государственных ссыльных имею честь препроводить к вашему высокоблагородию для приобщения к следственному делу [* Курсив мой. В. Б.]. Далее следует перечисление выписок: 1) «выписи из писем, полученных арестованными 22 марта ссыльными от ссыльных других округов Якутск. обл. и других частей Сибири», 2) «заметки из записной книжки Марка Брагинского о бывших с ними, ссыльными, происшествиях во время следования в ссылку от Н.-Новгорода до Якутска», 3) «список с рукописи Лейбы Коган-Бернштейна «Из Якутска от русских социалистов-революционеров приветствие гражданам Французской республики» и др.

    Так устранил царский сатрап от приобщения к следственному материалу документ, обличавший его подлую, провокационную роль в кровавой Якутской трагедии 22 марта 1889 года.

    В заключение нельзя не отметить характерных ноток письма Костюрина, диссонирующих с обычным представлением о революционере, как о борце против различных видов гнета царизма, в том числе, конечно, и национального. Откровенно скользящий в письме Костюрина антисемитизм (выражение: «жидки») кладет определенный штрих на внутреннее содержание этого бывшего карийца.

                                       Письмо В. Ф. Костюрина к Юрию Тархову (1)

                                     Чурапча, Батурусского улуса. 24 апреля 1889 года

    Юрий, я, брат, перед тобой виноват — письмо твое я давно получил и даже, как можешь видеть по конверту, написал было тебе и запечатал письмо, но потом случилось у нас в городе нечто такое, что пришлось письмо вскрыть, вынуть и уничтожить, а нового-то написать я не собрался. В уничтоженном письме я прохаживался насчет «жидков», которых послали сюда около 50 человек для отправки в Колыму, но после истории 22 марта мне стало неловко от всех тех шуточек, которые я отпускал на их счет, и я письмо уничтожил.

    Вряд ли ты знаешь подробно, что случилось у нас, а потому я изложу тебе по порядку. Был у нас губернатор Светлицкий, милейший человек — джентльмен в полном смысле слова; его здесь все любили — и обыватели, и наша братия, — такого порядочного человека здесь, вероятно, никогда не бывало (2). При нем колымчан отправляли по два, человека через две недели, чтоб они не нагоняли друг друга в дороге и не мешали бы друг другу добраться благополучно до места назначения, так как станции там одна от другой верстах в 200 и более, а посредине через верст 70 или 80 только поварни, т.-е. просто сруб без камелька, где можно с грехом пополам переночевать. Жителей — никаких, если не считать нескольких юрт возле станций. По дороге никакой провизии достать нельзя, кроме оленей, если попадутся, поэтому запасаться надо провизией на целый месяц пути; в виду этого Светлицкий разрешал брать по 10 пудов клади. Прислано было сюда для отправки в Колыму более 40 человек, часть уже уехала и человек 25 осталось еще. Переводят Светлицкого в Иркутск, губернаторское место занимает «Осташкин» — помнишь, тот, что приезжал на Кару производить следствие по делу иркутского побега Попко еtс? Хорошо. Он объявляет, что теперь будут отправлять иначе, а именно — по 4 человека сразу и два (3) раза в неделю и клади 5 пудов на человека. Колымчане пишут прошения об отмене этого распоряжения, указывая на распутицу, которая застигнет их в дороге, и на другие неудобства такой скоропалительной отправки. Несут они свои прошения в областное правление (они все временно проживали в городе на частных квартирах). Им говорят — «соберитесь завтра вместе, губернатор вам завтра даст ответ». Они собираются все на одной квартире, и на другой день туда, действительно, является к ним полицеймейстер (4) с военной командой и объявляет, чтоб они шли под конвоем в полицию, где им будет объявлен ответ губернатора, и что там первые подлежащие отправке будут задержаны и отправлены в тюрьму, откуда уж будут отвезены дальше. Наши стали возражать, что губернатор обещал им дать ответ на этой квартире, а не в полиции, и что, наконец, нет надобности в конвое, они могут пойти в полицию и без конвоя. Завязался спор, обе стороны настаивают на своем; тогда полицеймейстер объявляет начальнику военной команды: «Что с ними разговаривать, взять их силой!». Офицер, держа в обеих руках по револьверу, с несколькими солдатами входит в квартиру. Когда солдаты захотели пустить в ход приклады, Пик выстрелил из револьвера, кто-то еще выстрелил, солдаты дали залп в комнаты и выскочили на двор. После первого залпа оказались убитыми Пик, Гуревич Софья, (ее закололи штыками — три штыка всадили в нее, — собственно, она была тяжело ранена и только в больнице уже умерла), были ранены Гоц пулей в грудь навылет и еще кто-то. Был такой дым, такая сумятица, что даже сами участники не помнят, кто когда был ранен, так как было несколько залпов. В это время подъезжает Осташкин к дому; из дверей его выбегает жена Брамсона (принявшая в дыму кого-то из раненых за своего мужа) и с криком: «вы убили моего мужа, убейте и меня!» — падает в обморок. Подбельский, который на шум выстрелов прибежал из лавки (5), где он был конторщиком (кончился срок его ссылки, и он собирался уезжать в Россию и в лавку поступил, чтобы заработать денег на дорогу, подошел к Осташкину и начал что-то говорить, но, увидя падающую Брамсон, бросился к ней и стал ее поднимать; кто-то выбегает из дома и стреляет в Осташкина (6); солдаты дают залп в окна дома, и какой-то подлец почти в упор выстрелил в Подбельского, поднимавшего жену Брамсона, и разнес ему череп. Осташкин сейчас же уехал, отдав приказ стрелять, пока не сдадутся.

    Солдаты дали несколько залпов — выпустили 150 патронов, изрешетили весь дом, и в конце концов оказались убитыми, кроме Пика и Софьи Гуревич, Муханов, Подбельский, Шур и Ноткин, ранены — Гоц (пулей в грудь навылет), Минор (через ключицу пуля прошла в рот и вышибла один зуб и отшибла кусочек языка), Бернштейн (прострелена мошонка), Орлов, Зотов (эти пересылавшиеся в Вилюйск сургутяне — довольно легко), Фундаминский и Эстрович — штыками легко. Зароастрова была лишь оцарапана штыком, — юбка ее, впрочем, была прострелена в нескольких местах; царапина была настолько легкая, что она даже в больницу не попала; у Гасох платок прострелен был, у других барынь (7) и мужчин оказались пальто и шубы прострелены или проткнуты штыками. И теперь все они — я фамилий всех не помню, пишу на память, кажется, не вру — Гаусман, Брамсон, Капгер, Зароастрова, Франк Роза, Гейман, Болотина, Берман, Уфлянд, Магат, Терешкович, Эстрович (их две), Евгения Гуревич, Перли (женщина), Брагинский и Ратин сидят в тюрьме (8), а Минор с женой (Настасья Шехтер), Гоц с женой (Гасох), Бернштейн с женой, Зотов, Орлов и Фундаминский — в больнице тюремной. Жена Брамсона, Гаусмана, а также Надеев (наш кариец бывший) и Макар Попов, пришедшие на квартиру после свалки, выпущены перед пасхой.

    Теперь их всех обвиняют в подаче прошения скопом и в вооруженном сопротивлении властям; пока идет предварительное дознание, и каким судом их судить будут — неизвестно. Бернштейн вряд ли выживет, остальные раненые почти поправились.

    Я был в городе в конце марта с Ростей (9), Малеванным и еще двумя-тремя из наших, бывших в то время в городе, похоронили убитых Подбельского и Муханова, тела которых были выданы жене Подбельского, Катерине Сарандович, а тела евреев были выпрошены еврейским городским обществом — они (молодцы, право) послали раввина просить Осташкина о разрешении выдать им тела убитых, они хотели схоронить на свой счет, мы уж потом возвратили им издержки.

    Пока никаких подробностей обвинения неизвестно. Если что узнаю, сообщу.

    Мой поклон Леонтию. Не знаешь ли ты, кто из Кары к нам идет?

    Ну, пока до следующего письма. Крепко жму твою руку.

    Виктор.

    О себе ничего не пишу, потому что все по-старому.

    Дочка вот только растет, скоро ходить будет.

                                                                         Примечания.

    1. Георгий Александрович Тархов — уроженец Нижегородской губ., дворянин, окончил Константиновское артиллерийское училище. Арестован 15 июня 1879 г. Приговором Петербургского в.-окр. суда 18 ноября 1879 г. осужден на 10 лет крепости по известному процессу Леона Мирского. — Сведения эти взяты из найденного автором среди бумаг недавно умершего карийца И. Ф. Зубжицкого списка заключенных карийской каторжной тюрьмы. — Адресовано письмо В. Ф. Костюриным в деревню Усть-Клю, Читинского окр. Заб. обл., где Тархов отбывал поселение после выхода с Кары.

    2. Как губернатор, Светлицкий, действительно, представлял нечасто встречавшийся по тому времени тип приличного администратора, чуждого солдафонства. В издававшейся в то время в Томске газ. «Сибирский Вестник», в № 49 от 3 мая 1889 г. (приобщен к делу о «монастыревцах»), в корреспонденции из Иркутска (от 11 апреля 1889 г.), передающей о происшедшей в Якутске кровавой трагедии, дается такая характеристика Светлицкому:

    «В частных письмах, полученных из Якутска, высказывается одинаково, что будь на месте по-прежнему г. Светлицкий, ничего подобного не случилось бы, так как Константина Николаевича все любили и глубоко уважали, и хотя он был строг, но всегда справедлив и стоял твердо на законной почве».

    3. Здесь допущена Костюриным неточность: по распоряжению Осташкина, подлежавшие водворению в северных округах ссыльные должны были отправляться еженедельно по 4 человека.

    4. Сухачев. Это был ограниченный человек, типичный держиморда. Как передавали автору старожилы Якутска, умер он в начале 1893 года от сифилиса.

    5. Торговой фирмы Громовой.

    6. Пуля революционера настигла этого верного слугу царизма лишь спустя 15½ лет. Он был расстрелян в революцию 1905 г. в Туркестане, где занимал какой-то административный пост.

    7. По-видимому, среди политических ссыльных того времени это выражение было общепринято и не носило свойственного ему специфического привкуса. По крайней мере, в дневнике М. Брагинского (л. 89 дела о «монастыревцах») под датой 22 августа (1888 г.) имеются след, строки: «... от 4 до 10 августа — однообразное пребывание в Иркутской тюрьме. Пререкания 2-й группы с тюремной администрацией. Вопрос о свиданиях с барынями (курсив мой — В. Б.).

    8. Пропущен Ш. С. Гуревич.

    9. Ростислав Андреевич Стеблин-Каменский.

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 24. № 3. Москва. 1926. С. 196, 198-201./

                                                                      ПЕРСОНАЛИИ

    Осташкин Павел Петрович — вице-губернатор (27.08.1888 — 1894), надворный советник; и.о. губернатора Якутской обл. (с февр. по май 1889); 1889 — член Временного комитета попечения о бедных; действуя от имени губернатора К. Н. Светлицкого, подавил вооружённое сопротивление политссыльных, отказавшихся следовать по этапу, т.н. «Монастырёвская трагедия» (22. 03. 1889). 07. 08. 1889 — трёх организаторов бунта приговорили к повешенью (Н. Л. Зотов, Л. М. Коган-Бернштейн, А. Л. Гаусман), 23-х — к каторге, 2-х — к ссылке; П. П. Осташкин был пожалован в статские советники; 1892 — не допустил распространения на Якутию «Правил о местностях, объявляемых на военном положении»; выезжал для осмотра залежей каменн. угля в Борогонский улус на предмет промышл. освоения; 31. 03. 1894 - 1917 — председатель Обл. правления Семиреченского ген.-губернаторства; курировал постройку кафедр, соборного храма в г. Верном (Алма-Ата, ныне Алматы) (Туркестанские епархиальные ведомости. 1907. № 18. 15 сент. С. 431-438; 100 лет Якутской ссылки. С. 168-173).

    /Попов Г. А.  Сочинения. Том III. История города Якутска. 1632-1917. Якутск. 2007. С. 237./

    Бик Виктор Ильич, 1888 г.р., уроженец г. Балаганска Иркутской области, еврей. Гр-н СССР, инструктор отдела комплектации Якутской национальной библиотеки, проживал в г. Якутске. Арестован 17. 10. 38 УГБ НКВД ЯАССР по ст.ст. 58-2, 58-11 УК РСФСР. Постановлением УГБ НКВД ЯАССР от 21. 03. 39 дело прекращено на основании ст. 204 УПК РСФСР. Заключением Прокуратуры РС(Я) от 24. 04. 2000 по Закону РФ от 18. 10. 91 реабилитирован. Дело № 1468-р.

    /Книга Памяти. Книга – мемориал о реабилитированных жертвах политических репрессий 1920 - 1950-х годов. Том первый. Якутск. 2002. С 29-30./

    Феликс Кон

                                         НА ПОСЕЛЕНИИ В ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ

                                                                  (Продолжение).

                                                     III. Якутский протест и ссыльные.

    В тюрьме, когда нас туда перевели, нас радостно встретил единственный находившийся там политический заключенный — Гейман, осужденный по делу 22 марта, один из тех, которых суд осудил более мягко и этим уготовал ему более тяжелую кару. Другие осужденные по этому делу на каторгу сидели вместе в Вилюйской тюрьме, сдружились, сблизились — он был от них отделен и только путем переписки поддерживал связь с ними. Болезненный, нуждающийся в привязанности к людям, он сильно тосковал и только с освобождением из тюрьмы Н. О. Коган-Бернштейн, регулярно его посещавшей, он немного ожил. От времени до времени к нему приходили и другие ссыльные, но в виду выявленных ими отношений к протесту он был в разговоре с ними настороже.

    Гейману было известно, что я один из участников карийского протеста, и это, как он сам сознался, было одним из моментов, побудивших его к откровенности в вопросе о якутском протесте. На такого впечатлительного юношу, как Гейман, якутская мартовская трагедия сама по себе не могла не произвести глубокого и потрясающего впечатления, но не меньшее, несомненно, впечатление произвело то, что, по его терминологии, «старая» ссылка отнеслась к протесту в высшей степени отрицательно. Для него все те «старики», с которыми ему пришлось встретиться в Якутке, были легендарными героями, о которых он слышал на воле, которых его воображение наделяло такими чертами, каких у них и быть фактически не могло. И вот эти полубоги осудили действие, которое он, Гейман, считал достойным революционера подвигом. Сознание этого причиняло ему страдание. Он не анализировал этого явления, он не осуждал «стариков», он просто страдал, как страдает верующий, которого святыню оскорбили.

    Его удрученное состояние сразу бросалось в глаза. Этим объясняется то, что он говорил о якутской истории только с теми, относительно которых у него не было сомнений, что они ее не осуждают. Сам он к протесту относился не вполне сознательно. Он упирал на то, что, действительно, условия отправки в Верхоянск, предложенные вице-губернатором Осташкиным, ставили отправляемых в опасное положение застрять в дороге и, пожалуй, даже погибнуть. Он рассматривал якутский протест вне связи с готовившимся ранее протестом в московской тюрьме, с протестом в Сургуте, не ставил его в связь и с общим нажимом на ссылку, яркой иллюстрацией которого были события на Каре. Этим он умалял значение протеста, и в этом отношении «старики» вернее оценивали протест, чем он, участник его. Несколько недель спустя, уже в Батурусском улусе, на Чурапче, когда я затронул этот вопрос в разговоре с Трощанским, он заявил:

    — Это был протест против отправки евреев в Верхоянск и Колымск, а мы никогда не протестуем против той или другой оценки правительством деятельности революционеров. Одних оно ссылает административно, других предает суду, а затем вешает и отправляет на каторгу. Нельзя революционеру протестами по поводу того или другого случая подтверждать правильность решений правительства в других случаях.

    Мои возражения, что в данном случае вопрос не в той или другой оценке деятельности того или другого революционера, а в репрессивных мерах специально по отношению к революционерам-евреям, независимо от характера их деятельности, не переубедили Трощанского. Он остался при своем прежнем мнении. Это меня удивляло, так как у меня не было никаких сомнений в том, что Трощанский не по шкурным соображениям отстаивает такое мнение, как это было с другими, которые подгоняли идейное обоснование под совершенно неидейные побуждения.

    Хотя хронологически этого следовало бы коснуться позже, так как встречи с ссыльными и беседы по поводу мартовской трагедии мною велись уже позже, но для того, чтобы отношение ссылки к этой трагедии было яснее, я попытаюсь уже сейчас осветить этот вопрос.

    Состав ссыльных в Якутской области был довольно разношерстный во всех отношениях. Народники — мирные пропагандисты, участники «процессов 50 и 193», бунтари, народовольцы, пролетариатцы и случайные люди, сосланные административно лишь по подозрению в неблагонадежности. Были «старики», проведшие целые годы в Петропавловке, в Белгородском централе, на Каре; были поселенцы, которых за «дурное поведение» в прежнем месте ссылки постепенно передвигали на восток, пока они не очутились в Якутской области, была и молодежь, ссылаемая административно, менее мыкавшаяся по тюрьмам и сохранившая молодой, революционный задор. Были люди, измученные многолетними репрессиями, не мечтавшие уже о деятельности в будущем и ограничивавшие свои стремления лишь тем, чтобы с местью дожить свой срок ссылки. Были женатые, семейными условиями вынужденные тяжело работать, чтобы прокормить семью. Были, наконец, и опустившиеся.

    Не в осуждение я пишу эти строки. Больше тридцати лет прошло с тех пор, как я уехал из Якутской области, и ко всем явлениям, вызывавшим в оное время протесты с моей стороны, в настоящее время я отношусь более объективно.

    Самое страшное в Якутской области было то, что люди, отличавшиеся от обыкновенных обывателей своей действенной отзывчивостью, были обречены на бездействие. Не было идейной деятельности, дающей исход и разрешение накопившейся энергии. Не из любви к лингвистике занимался Пекарский в течение десятков лет собиранием материала для якутского словаря, а десятки ссыльных усиленно начали заниматься изучением Якутского края, как бы мы все ни пытались объяснить это идейными побуждениями. Не оттого Войноральской, а вслед за ним и кое-кто из менее выдающихся ссыльных занялся торговлей, а Ковалик строил глиняные печки, что питали особенное расположение к этого рода занятиям... Пустота жизни, невозможность вести ту работу, к которой влекло, заставляли зацепляться за жизнь тем, что оказывалось возможным, а уже после под это подгонялось идеологическое основание. Этим люди спасались от ужасов безделия, от ужасов жизни без внутреннего содержания. И многие именно этим спасали «живую душу», а многие, не найдя такой зацепки, запили.

    Но и материальные условия не оставались без влияния. Тюрьма снимала с человека заботу о куске хлеба, о крыше над головой. В ссылке эти вопросы заедали людей.

    Этот вопрос мало разработан, и я на нем остановлюсь.

    Ссыльным выдавалось пособие — 12 руб. в месяц и 22 рубля в год т. н. одежных денег. Не касаясь даже вопроса о дороговизне таких продуктов, как мука, сахар, не говоря уже об одежде, нетрудно догадаться, что на такие средства прожить немыслимо.

    Ссыльнопоселенцы, как уголовные, так и политические, по закону имели право на получение 15 десятин пахотной и сенокосной земли от того наслега, к которому они были причислены. Сверх этого ни на какую поддержку со стороны якутов они не в праве были рассчитывать. Разница между положением уголовных и политических состояла в том, что уголовные пользовались правом разъездов по всей области и благодаря этому могли найти себе заработок, в то время как политические были этого права лишены. Этим и объяснялось то, что политическим выдавалось денежное пособие, которого не получали уголовные. При таких условиях политическим, для того, чтобы прожить, приходилось заниматься земледелием, хотя бы они, как это иной раз бывало, не умели отличить пшеницы от ржи. Но для того, чтобы заниматься земледелием, кроме земли, нужен был инвентарь, орудия. Уголовные, решившие заняться земледелием или использовывавшие мнимое желание этим заняться для того, чтобы сорвать с якутов «отступное», вышли из этого положения по-своему. Они до такой степени довели свои вымогательства, что якутский губернатор Черняев вынужден был еще 16 января 1879 г. дать следующее предписание якутскому полицейскому управлению:

    «В подтверждение неоднократных частных моих распоряжений о том, — предписывает якутскому окружному полицейскому управлению 16 января 1879 г. якутский губернатор Черняев, — чтобы ссыльные всех категорий, живущие в якутах, не требовали бы от них безвозмездно пропитания, юрт, рабочего скота и земледельческих орудий, предписываю полицейскому управлению снова объявить всем якутам, через их старост, что нет закона, который обязывал бы общественников давать причисленным к их обществу ссыльным всех категорий какое бы то ни было вспомоществование. Но ежели бы якуты из человеколюбия пожелали помогать ссыльным в отношении их содержания, то это они могут делать, но не иначе, как давать ссыльным предметы довольствия натурой и то не свыше солдатского довольствия. Всем же вообще ссыльным, живущим между якутами, строжайше воспретить, чтобы они не смели требовать от якутов пропитания или какого бы то ни было вспомоществования, которые они обязаны добывать себе собственными трудами».

    «Гладко писано в бумаге»... Но уже непосредственный исполнитель этого губернаторского предписания, отдавая себе ясный отчет в «бумажности» этого предписания, собрав якутов на «муньяк» (сход) и прочитав предписание, заявил:

    — Слышали. Ну, смотрите... Если только услышу, что отказываетесь кормить по-прежнему — в бараний рог согну...

    Исправник, как лицо, непосредственно сталкивающееся и с ссыльными и с якутами, стремящийся к тому, чтобы никакие эксцессы не нарушали его исправницкого покоя и чтобы все было «шито-крыто», лучше губернатора знал условия. А эти условия были таковы:

    Паузки приходят в Якутск в начале июня. В это время года воспользоваться землей уже нет возможности, найти заработок во время полевых работ — тоже, так как на эти работы рабочие законтрактованы, или, выражаясь точнее, «закабалены» давно... И вот тут-то что было делать поселенцу, одному среди якутов, без крова над головой, без куска хлеба?.. Он или угрозами заставлял якутов себя кормить, или брал «отступное» за причитающуюся ему землю с тем, чтобы, истратив его, вновь требовать надела и вновь вымогать. На это «отступное» якуты охотно шли. В цитированной уже мною моей статье, напечатанной в «Новом Слове», я в свое время писал: «Кто видел якутский скот в начале весны, буквально валящийся с ног, выводимый из «хотонов» (хлевов) при поддержке людей, тот поймет, чем является для якута каждый клок земли, с которого можно получить лишнюю охапку сена для скота... И эту-то землю, за которую улус с улусом, наслег с наслегом ведет нередко тяжбы по целым десятилетиям, якуты должны беспрекословно уступить в размере 15 десятин всякому из незванных пришельцев. Первое пускаемое в ход средство избегнуть этого, это — дать известную сумму «отступного» и навсегда избавиться от ненавистного «хайлака» (поселенца). К этому средству прибегнуть заставляет якутов еще и то обстоятельство, что раз отведенный поселенцу участок в большинстве случаев в наслег уже не возвращается. На «освободившийся» надел тотчас же назначается другой ссыльный, а обычная отговорка — недостаток земли — уже не может быть выдвинута.

    Перейдем к политическим ссыльным.

    Первый компромисс, на который они вынуждены были идти, это — брать эту землю у якутов. Без этого они не только не могли прожить, но и выстроить юрту и жить самостоятельно, а не углом у якутов. Этот шаг влек за собою другие. Взятые у якутов покосы сдавались якутам же, они их косили, отдавая ссыльному в виде арендной платы половину скошенного сена. Только на средства, добытые продажей этого сена, ссыльный мог постепенно приобрести необходимый живой и мертвый инвентарь и тогда только заняться самостоятельно сельским хозяйством. Еще на Каре нами было получено письмо Цукермана, описывающего эти условия со скорбным юмором, постоянно повторяющим: «я даю якуту, т.-е. он мне дает». На Цукермана, покончившего в Якутской области самоубийством, удручающе действовали эти условия. Так же они действовали на многих других. Но большинство свыклось с ними и перестало замечать их уродливый характер.

    Добившись с таким трудом возможности жить, это большинство с головой погрузилось в хозяйство, привязалось к собственному углу и, искренно продолжая себя считать революционерами, фактически погрязло в обывательскую болотную тину.

    Протест 22 марта, если бы он не был, так сказать, локализован, мог бы разрушить с таким трудом достигнутый покой и относительный уют. И он не встретил сочувствия.

    Это несочувствие, у некоторых ссыльных переходившее во враждебность, конечно, обосновывалось соображениями принципиального характера, у весьма многих даже весьма искренно, у части действительно только этими соображениями, но несомненно, что описанные выше условия не остались без влияния на эти принципиальные отношения. Нельзя все же умолчать и о том, что сами участники якутского протеста давали обильный материал для такого принципиального осуждения. Далеко не все шли на такой протест, как вооруженное сопротивление, по убеждению. «Пика я понимаю, — приходилось мне неоднократно слышать от «стариков». — Он шел на вооруженное сопротивление с открытыми глазами. Знал, на что идет, не скрывал, на что идет, и настоял на своем. Но многие другие»... — и мои собеседники пожимали недоуменно плечами...

    Были такие, которые шли, будучи убеждены, что власти не решатся на решительные меры. Мне запомнился рассказ о том, как один из отправившихся на протест поставил в русскую печку приготовленную пищу, рассчитывая пообедать по возвращении домой... Другие шли из чувства солидарности или из опасения, чтобы их не заподозрили в трусости.

    Но самое главное обвинение состояло в том, что до событий 22 марта идейно обосновывалась необходимость протеста и вооруженного сопротивления, а после того, как разразилась кровавая катастрофа, поглотившая шесть человеческих жизней, идейная сторона протеста была затушевана, и говорилось только о жертвах.

    «Старики» выдвигали, ставя эти обвинения, моральную сторону, совершенно упуская из виду политическую.

    Я прибыл в Якутскую область с лишним два года после мартовских событий, но и тогда еще ссылка была расщеплена на две части, и лишь весьма немногие, главным образом, прибывшая уже после этих событий молодежь, относились сочувственно к мартовцам.

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 45-46. № 8-9. Москва. 1928. С. 129-134./

    Гоц Михаил Рафаилович — участник революционного движения, один из основателей русской парии социалистов-революционеров; род. в очень богатой купеческой семье в 1866 г., ум. в 1906 г. в Женеве. В 1888 г. Г. был административным порядком сослан в Вост. Сибирь на 8 лет. За участие в деле «Вилюйцев» (см.), в котором был ранен, Г. был приговорен к каторжным работам без срока. После применения ряда манифестов, он в 1898 г. получил возможность вернуться в Россию и поселился в Одессе. Живя на поселении в Кургане, Г. занимался журнальной деятельностью, помещая статьи в местной газете «Степной Край» и в журналах «Міръ Божій» и «Русское Богатство». В 1901 г. Г. поселился в Париже, где стал принимать участие в теоретическом органе партии «Вѣстникъ Русской Революціи». В 1903 г. во время пребывания в Италии Г., по требованию русского правительства, был арестован, как активный член партии. В связи с этим арестом имя Г. приобрело популярность. После освобождения Г. переселился вместе с центром организации в Женеву. — Из литературных работ Г., кроме упомянутых, следует отметить: М. Рафаиловъ (его литературный псевдоним), О критикѣ и догмѣ, теоріи и практикѣ (М., 1906); Система правды и наши общественныя отношенія (в Сборнике «На славномъ посту»); С. В. Зубатовъ («Былое», 1906, № 9). — Ср.: Л. А. Шишко. М. Р. Гоцъ, Былое, 1906, № 11; Мельшин, Памяти Гоца, Русское Богатство, 1906, № 11.

    М. Б.    8.

    /Еврейская Энциклопедія. Сводъ знаній о еврействѣ и его культурѣ въ прошломъ и настоящемъ. Подъ общей редакціей д-ра Л. Каценельсона и барона Д. Г. Гинзбурга. Т. VІ. С.-Петербургъ. 1911. Стлб. 738-739./

                                                   М. Р. ГОЦ В ТЮРЬМЕ И ССЫЛКЕ

                              (По официальным документам и личным воспоминаниям)

    В архиве Якутского областного правления, в числе личных секретных дел, имеется «Дело об административно-ссыльном Мовше Рафаилове Гоце. Началось 14 марта 1888 г. Кончено 28 февраля 1889 года».

    До сего времени в печати, как русской, так и заграничной, не появилось ни строчки из этого «дела», поэтому и не безынтересно будет опубликовать предлагаемые документы, которые служат материалом как для характеристики М. Р. Гоца, так и для некоторого освещения отношений высшей и низшей администрации к политическим-ссыльным 80-х и 90-х годов; отчасти они способствуют и уяснению тяжелой якутской истории, известной под названием «Мартовской бойни 1889 года», жертвой которой сделался покойный М. Р. Гоц.

    До отправки в Якутскую область Гоц содержался в московской Бутырской тюрьме. Среди политических заключенных в «Бутырках» того времени царило резко протестующее настроение. Для разрежения слишком сгущенной атмосферы Гоц, как наиболее строптивый и непокорный из протестантов, по распоряжению начальства, был перевезен из Москвы в Петербург и, для укрощения, посажен в одиночку Дома предварительного заключения. Но начальство жестоко ошиблось в своих расчетах; оно и не подозревало, что, применяя эту меру репрессии к молодому бунтарю, оно ничего кроме удовольствия ему не доставляло и как раз шло навстречу его затаенным желаниям.

    Дело в том, что, попав в тюрьму, Гоц страстно хотел побывать в тех политических тюрьмах, за решеткой которых когда-то целые годы томились борцы за свободу. Юный идеалист, благоговевший перед этими людьми, жаждал очутиться среди священных для него стен, бывших немыми свидетелями их гордых страданий. И, вот, само начальство помогло ему удовлетворить эту интимную потребность его души.

    Но теперь ему этого уже было мало. Из Дома предварительного заключения ему хотелось, во что бы то ни стало, попасть под мрачные своды Петропавловской крепости. С этой целью он умышленно начал себя вести в своей одиночной келье так, чтобы восстановить против себя тюремную администрацию. Он старался — и непременно на глазах надзирателей — «перестукиваться» со своими соседями и через стены, и через пол, и через водопроводную трубу; он взбирался на раковину под краном и смотрел в окно своей камеры; через щель откидной оконной рамы громко переговаривался с товарищами по заключению, пел песни, — словом, систематически нарушал самые элементарные правила внутреннего тюремного распорядка.

    Однако все усилия Гоца оказались тщетными. Много неприятностей причинил он тюремной администрации, все же довести начальство до решимости запереть его в Петропавловскую крепость ему так и не удалось; ему не пришлось побывать в знаменитой крепости, которая в его глазах была окружена на ряду с Шлиссельбургом ореолом мученичества.

    Даже много лет спустя, он не без искреннего огорчения рассказывал пишущему эти строки о постигшей его в то время «неудаче».

    Через некоторое время Гоца увезли из Дома предварительного заключения и снова водворили в московские Бутырки; в том же году, с открытием навигации, весною его отправили в составе довольно многочисленной политической партии в Якутскую область.

    Еще до приезда М. Р. Гоца в Якутск местный губернатор получил следующее отношение:

                                                                                                                         «Секретно.

    Иркутский Генерал-Губернатор

    19 февраля 1888 года. Господину Якутскому губернатору. № 1375.

    Товарищ Министра Внутренних Дел, Заведывающий Полицией, в отношении от 9-го января сего года за № 97 сообщает, что по всеподданнейшему Господина Министра Юстиции докладу обстоятельств дела по обвинению сына чиновника Николая Димитриева и др. лиц в государственном преступлении, Государь Император в 16-ый день декабря 1887 года Высочайше повелеть соизволил: разрешить настоящее дознание административным порядком с тем, чтобы обвиняемых: купеческого сына Мовшу Рафаилова Гоца, сына чиновника Николая Федорова Димитриева и дворянина Александра Игнатьева Сиповича выслать в распоряжение Иркутского Генерал-Губернатора для водворения на жительство в местностях вверенного ему края под надзор полиции: первого сроком на восемь лет, остальных же на шесть лет каждого. Назначив местом водворения Мовше Гоцу, как еврею, Якутскую Область, покорнейше прошу Ваше Превосходительство по прибытии в Якутск этого поднадзорного распорядиться поселением его в одном из пунктов Области, назначенном для евреев, с учреждением над ним надлежащего полицейского надзора. О времени же поступления Гоца и о пункте, назначенном ему Вами для жительства, уведомить мою канцелярию и Департамент Полиции Министерства Внутренних Дел.

    Генерал-Лейтенант Граф Игнатьев.

    Правитель канцелярии Васильев».

    Из Иркутска были высланы и документы Гоца: метрическое свидетельство, билет для входа в Московский Университет, свидетельство о приписке к призывному участку, документ о звании и свидетельство Московского Университета. В деле имеется бумага, подтверждающая, что документы эти были присланы в Якутск до приезда их владельца.

    В Иркутск Гоц прибыл, видимо, в мае того года, по крайней мере, имеется его личное прошение, помеченное 29 мая 1888 года.

    Прошение таково:

    «Его Сиятельству Г-ну Генерал-Губернатору Восточной Сибири.

    Шавельского 1-ой гильдии купеческого сына студента Мовши Гоц

                                                                       Прошение.

    Имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство сделать зависящее распоряжение о назначении мне казенного пособия на месте ссылки. Мовша Гоц. 29 мая 1888 года».

    Затем следует:

    «Статейный список о политическом ссыльном Мовше Гоц. Составлен в С.-Петербургском губернском Правлении.

    М. Гоц 22 года; был в Московской 2-ой классической гимназии, потом в Московском Университете на 1-м курсе. Росту 2 аршина 4⅜ вершка. Волосы на голове, бровях темные, усах тоже, — едва пробиваются, на бороде темные; глаза карие, нос длинный, рот обыкновенный, зубы не все, подбородок круглый, лицо чистое, за исключением нескольких незначительных рубцов на правой стороне шеи вследствие разреза. Рубцы величиной в 2 линии. Грудь слабо развитая с выдающимися ребрами. Вероисповедания иудейского. Ремесла не знает. Холост. В дороге должен следовать под одним присмотром» [* Т. е. не в наручнях и не в ножных кандалах.].

    Далее в деле имеются: две бумаги от Начальника Иркутского Жандармского Управления с присылкой почтовых расписок, которые предлагается выдать государственным ссыльным, в числе которых находится и М. Р. Гоц, и одна от Иркутского Губернатора о том же.

    М. Р. Гоц прибыл в Якутск в ноябре, вероятно, во второй его половине, в 1888 году, и так как он подлежал призыву на военную службу еще в 1887 году, а административная ссылка в те времена не освобождала от солдатчины, то якутская администрация и сделала тотчас же запрос по этому поводу у ковенского губернатора.

    Якутское областное управление по 2-му отделению от 25-го ноября 1888 г. за № 821 секретно писало ковенскому губернатору:

    «В ноябре сего года в Якутскую область прибыл на жительство под надзор полиции сосланный в Восточную Сибирь административным порядком на восемь лет за участие в государственном преступлении купеческий сын Мовша Гоц.

    В числе присланных на этого ссыльного документов имеется свидетельство, выданное 5-го декабря 1885 года № 608 Шавельским Городским Управлением еврею Шавельского общества Мовше-Ицыку Шломовичу Рафаиловичу Гоц в том, что по семейному списку, составленному в 1885 г., и по собственному его показанию он имеет от роду 19 лет, что он приписан к отбыванию воинской повинности к городу Шавли 1-го призывного участка Шавельского уезда, и что он подлежит призыву в 1887 г.

    Сообщая об этом, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство не отказать уведомить меня: подлежит ли купеческий сын Мовша Гоц по нумеру вынутия жребия поступлению в военную службу; если подлежит, то в какой призывной участок вверенной Вам губернии, и по призыву которого года должен быть он сдан в военную службу? Не пользуется ли Гоц какими либо льготами по семейному положению?».

    В двадцатых числах ноября того же года Иркутский губернатор препроводил Якутскому губернатору письмо (от кого — неизвестно) и четыре рубля денег для передачи М. Р. Гоцу.

    Читателям, быть может, покажется странным, что Гоц, человек очень богатый, также обратился, наряду со всеми остальными товарищами по ссылке, с прошением о назначении ему казенного денежного пособия. Но это объясняется довольно просто. Все члены пересыльной политической партии как в пути, так и в общих тюрьмах, составляли не только духовно, но и материально солидарную товарищескую семью, которая зарождалась с момента соединения ссыльных в центральной пересыльной тюрьме. При всей яркости своей индивидуальности, Гоц был в высокой степени «артельным» человеком и, конечно, не считал для себя возможным пользоваться исключительными выгодами своего привилегированного материального положения. Все свои крупные денежные средства, которые он получал от своих родных как вовремя пребывания в многочисленных тюрьмах, где ему пришлось проводить свои молодые годы, так и во время длинного пути по этапам сибирского тракта, он вносил в общую артельную кассу. Прекращаясь сама собою в переходные моменты разделения ссыльных по различным пунктам обширной Сибири, артельная организация снова нередко зарождалась особенно в таких местах скопления политических-ссыльных, где организованная взаимопомощь являлась неизбежным условием более или менее сносного существования. Такою местностью была и будущая резиденция Гоца — Средне-Колымск, столько раз воспетый в стихах и прозе его талантливыми невольными обитателями.

    Вот почему, помимо всяких других соображений, Гоц и не мог отказываться от казенного пособия, на которое он рассчитывал, конечно, не как на источник личного благополучия (в то время, кроме одежных, ссыльным Якутской области выдавалось пособие в размере 12 руб. в месяц), но как на часть денежного фонда будущей артели.

    Надо вообще заметить, что Гоц и впоследствии, по окончании своей тюремно-ссыльной одиссеи, никогда не смотрел на крупные денежные средства, которыми он располагал, как на свое исключительно личное достояние. После отъезда за границу, где Гоц всего себя отдавал освободительной борьбе, он огромную часть своих средств уделял политической партии, в которой был одним из самых выдающихся деятелей. Скромный в потребностях своей повседневной жизни, он вынужден был окружать себя некоторым домашним комфортом во время приездов к нему за границу его родителей, чтобы оправдать этим в их глазах траты больших денежных сумм, какие посылались ему, родители, разумеется, и не подозревали, какое назначение в действительности давал сын их деньгам.

    Кроме того, Гоц оказывал нередко и личную помощь своим товарищам, и если он в этом отношении чувствовал себя несколько стесненным, то лишь постольку, поскольку его денежные средства являлись фондом для дела, которому он служил всеми своими силами. Впрочем, многие из товарищей, знакомых с этим обстоятельством, сами не считали удобным обращаться к Гоцу с просьбами о денежных займах.

    28-го ноября того же года М. Р. Гоц подал Якутскому губернатору прошение такого содержания:

    «Имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство о разрешении мне вступить в брак с государственной административной ссыльной Верой Гассох».

    Точно такого же содержания и в этот же день поступило прошение и от Веры Гассох. Эти прошения Якутский Губернатор отправил на рассмотрение Генерал-Губернатору Восточной Сибири, на что чрез полтора месяца граф Игнатьев ответил в Якутск, что препятствий к этому браку с его стороны не встречается.

    В «деле» имеется донесение Помощника Исправника Слепцова Якутскому Губернатору от 15 февраля 1889 года.

    «Во исполнение предписания Вашего Превосходительства от 90-го минувшего января за № 98, Окружное Полицейское Управление имеет честь донести, что Якутский еврейский резник и исправляющей религиозные обряды, Иосиф Левин, на основании выданного сим Управлением удостоверения государственному ссыльному Мовше Гоц на вступление в брак с таковой же ссыльной девицей Верой Гассох представил 11-го сего февраля сведение о том, что им совершен обряд бракосочетания по Моисееву закону названных ссыльных 5-го сего февраля».

    Свою свадьбу Гоц справлял в Якутске. Обряд бракосочетания был совершен в квартире Альберта Львовича Гаусмана (впоследствии казненного по приговору военного суда по делу о якутской мартовской драме). В это время политические ссыльные, в большом числе скопившиеся в Якутске, хотя и обнаруживали уже некоторые признаки повышенного нервного настроения, были, однако, еще далеки от мысли о тех кошмарных ужасах, которые их ожидали в ближайшем будущем. Поэтому свадьба Гоца, на которую съехалось много ссыльной публики, послужила поводом к шумному и веселому товарищескому празднику. Собравшееся пели, плясали и вообще с беззаботным весельем предавались тем обычным развлечениям, которыми сопровождаются подобного рода «торжественные» случаи.

    М. Р. Гоц был сразу назначен в Средне-Колымск отстоящий от г. Якутска на 2285 верст, но согласно своему прошению временно был поселен «для пользования медицинской помощью» в 1-ый Хомуминский наслег Мегинскаго улуса Якутского округа с правом пребывания в городе Якутске в течение пяти дней для покупки провизии и медикаментов. Это временное поселение было утверждено 25 ноября 1888 года Якутским губернатором и скреплено подписью Начальника Отделения В. Добржинского.

    В то время приезды в город ссыльных, приписанных к улусам, не особенно строго регламентировались якутской администрацией, во главе которой стоял генерал Светлицкий, пользовавшейся среди местной политической колонии репутацией культурного и очень корректного человека. Особенно сильный наплыв улусной публики в город наблюдался в дни пребывания в Якутске партии политических ссыльных, в которой находился Гоц. Старые деятели различных периодов русского освободительного движения радушно встречали своих молодых товарищей, приносивших с собою свежие новости и живые отклики с далекой родины. Новые встречи, новые знакомства внесли в якутскую ссылку давно небывалое оживление.

    В новой товарищеской среде Гоц чувствовал себя, как в родной стихии. Прекрасно знакомый с прошлым русского революционного движения, он теперь спешил знакомиться с его живыми представителями, которых раньше он знал лишь по именам. Да и сам он скоро стал одним из центров внимания ссыльных старожилов, которые не могли не заметить его чрезвычайной подвижности, неугомонной энергии, живого, блестящего ума, жизнерадостного настроения.

    Назначенный в числе других ссыльных к поселению в Средне-Колымск, Гоц временно оставался в Якутске; а затем, как женатый, он был назначен к отправке одним из последних, а до наступления его очереди был поселен в улусе. Здесь Гоц, по примеру ссыльных старожилов, обзавелся лошадью и санями для облегчения себе возможности сношения с городом и с улусной публикой, развеянной на довольно обширной дистанции. Впрочем, «комфортом» и покоем улусной жизни ему не долго пришлось наслаждаться.

    Одна группа ссыльных за другой продолжали прибывать в Якутск, и вскоре в городе образовался довольно многочисленный контингент свежей публики. В это время в более или менее тесных кружках началось уже предварительное обсуждение вопроса о той или иной форме протеста против колымской ссылки и ее слишком тяжких условий, роковым образом закончившееся кровавой драмой 22 марта 1889 года [* См. статьи Минора: «Якутская драма» («Былое» 1906 г. № 9), Л. Мельшина: «Две трагедии» («Современные Записки» 1906 г.) и Вилюйца: «Якутская трагедия» («Рус. Мысль» 1906 г. № 2).]; на очереди стоял и ряд других вопросов, касавшихся моральной и материальной стороны жизни ссыльнополитической колонии. Для обсуждения всех этих вопросов были организованы общие собрания, на которых иногда читались специальные доклады, сопровождавшиеся весьма оживленными прениями, приобретавшими подчас довольно острый характер. Между прочим, в это же время обсуждался и в значительной мере был практически разрешен и вопрос об учреждении в Якутске клуба и библиотеки при нем. С этой целью была нанята специальная квартира, служившая местом для собраний ссыльных и помещением для библиотеки, составившейся из книг, собранных у членов местной колонии. В качестве хозяина на этой квартире поселился студент петербургского технологического института Ноткин (убитый во время расправы 22 марта). В импровизированном клубе, между прочим, состоялся целый ряд заседаний, на которых обсуждался текст приветственного адреса от местной колонии политических ссыльных Французской республике по поводу столетней годовщины Великой Революции [* Между прочим, по поводу этого адреса якутская администрация затеяла целое дело «о преступных сношениях местных политических ссыльных с иностранною державою».]. Собрания эти были довольно многолюдны и сопровождались продолжительными и оживленными дебатами. В результате долгих споров из трех поставленных на голосование адресов большинством был одобрен адрес, составленный П. П. Подбельским (убитым впоследствии во время драмы 22 марта). Во всех этих собраниях и дебатах Гоц принимал самое деятельное участие. Когда протест против невозможных условий средне-колымской ссылки принял настолько острый характер, что каждый день можно было ожидать резкого конфликта с администрацией, Гоц все время оставался в городе, готовясь вместе с товарищами к надвигавшейся грозе.

    От 11-го марта 1889 года имеется личное прошение М. Р. Гоц Якутскому Губернатору:

    «Во время своего пребывания в г. Нижнеудинске я получил телеграмму о том, что у г. Нижнеудинского Исправника лежат присланные для меня деньги пятьдесят (50) рублей. Несмотря на свои запросы, я их от г. Исправника не подучил, но, надеясь на то, что эти деньги будут мне переданы в Иркутске, я сделал заем на соответствующую сумму. Однако и в Иркутске я их не получил, и только теперь они были присланы г. Якутскому Полицеймейстеру.

    В виду вышеизложенного честь имею покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать распоряжение о выдаче этих денег мне для уплаты долга, иначе мне придется выплачивать его из того пособия, которое является еле достаточным для жизни здесь, особенно при семейном моем положении. Михаил Гоц».

    На это прошение Якутское Областное Управление от 14 марта 1889 года за № 313 секретно уведомило Якутское Окружное Полицейское Управление, в ведении которого был М. Р. Гоц:

    «Так как административному ссыльному Михаилу Гоц со времени прибытия его в Якутск прислано его родственниками по настоящее время сто пятьдесят три (153) рубля 91 копейка, которые ему по просьбе его и выданы без удержания в пополнение выданного ему от казны ежемесячного пособия, — то поручаю Окружному Полицейскому Управлению на эту сумму прекратить Гоцу выдачу казенного пособия с 1-го апреля сего года».

    Через два месяца после драмы была получена от Ковенского Губернатора бумага на имя Якутского Губернатора:

    «Вследствие отношения от 25 ноября прошлого года имею честь уведомить Ваше Превосходительство, что купеческий сын Мовша-Ицык Шлемович Рафаилович Гоц подлежит поступлению в военную службу в настоящем 1889-м году и должен отбывать воинскую повинность в 1-м призывном участке Шавельского уезда. По семейному положенію означенный Гоц никакими льготами не пользуется так как имеет старшего брата Маркуса, которому по семейному списку в настоящее время значится 25 лет».

    На этой бумаге карандашом якутского чиновника вверху написано: «к исполнению», а внизу другой рукой: «выждать до утверждения приговора военного суда».

    Все участники «Мартовской драмы» политические ссыльные были переданы военному суду, который состоялся 13 июня и приговорил всех к каторжным работам, иных к смертной казни, что и было приведено в исполнение. Повешено было трое: Коган Бернштейн, Гаусман и Зотов [* См. об этом процессе и о казненных в «Былом» в статьях Минора и др.].

    Уже 18-го августа 1889 года Якутский Губернатор ответил в Ковно:

    «Вследствие отношения от 24 мая сего года за № 4702 имею честь уведомить Ваше Превосходительство, что административный ссыльный, сосланный в Якутскую область за государственное преступление купеческий сын Мовша Гоц, подлежавший к поступлению на военную службу в настоящем году, по приговору военно-судной комиссии, состоявшемся 13-го июня сего года и конфирмации временно-командующего войсками Иркутского военного округа от 20-го июля 1889 года за вооруженное сопротивление властям в г. Якутске в числе прочих приговорен к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы без срока. Поэтому Мовша Гоц не имеет быть привлечен к отбыванию воинской повинности за призывной участок Шавельского уезда».

    Справка: «По приговору Военно-Судной комиссии, конфирмованному временно-командующим войсками Иркутского военного округа 20-го июля 1889 года Мовша Гоц присужден за вооруженное восстание против властей 22-го марта 1889 г. в Якутске к лишению всех прав состояния и к каторжным работам без срока. Приговор объявлен 7-го августа 1889 года и Гоц отправлен в г. Вплюйск для заключения в Вилюйский острог».

    Трагедия 22 марта 1889 г. разыгралась в доме, где помещался вышеупомянутый клуб и куда в этот день ссыльные, по предложению администрации, собрались для выслушания ответа на их требования, предъявленные губернатору (должность губернатора в то время исполнял вице-губернатор Осташкин).

    Не касаясь подробностей кровавых событий этого дня, описанных уже в статьях, отмеченных мною выше, скажу только, что дом, где собрались ссыльные, был со всех сторон окружен цепью вооруженных солдат, затем отряд солдат, под командою офицера Карамзина был введен внутрь дома, и здесь после безуспешных переговоров с собравшимися, офицер, по предложению полицеймейстера Сукачева, приказал солдатам действовать силой. Сначала пущены были в ход приклады, потом штыки, наконец, сделав ружейный залп, солдаты выбежали вон из комнаты. Вслед затем начался учащенный обстрел дома извне. Во время этого обстрела одной из солдатских пуль, пробивших стену дома, и был ранен Гоц на вылет в грудь. Он упал. Лежа на полу, он, по-видимому, с большим трудом дышал и испытывал сильные боли; среди треска ружейных выстрелов, стонов раненных, плача склонившейся над ним жены, я слышал, как он произнес: «я умираю». Прошло еще довольно много времени, прежде чем администрация, убедившись в отсутствии всякого сопротивления вооруженной силе, распорядилась подобрать раненных; вместе с другими раненными Гоц был отправлен в городскую больницу; остальные его товарищи, счастливо избежавшие солдатских пуль, были арестованы и отправлены в тюрьму.

    Через год после этого смотритель Вилюйской тюрьмы хорунжий Свешников при своем донесении прислал прошение М. Р. Гоца:

    «Его Превосходительству Господину Губернатору Якутской Области

    Ссыльно-каторжного Мовши Гоц

                                                                       Прошение.

    Вследствие распоряжения г. Прокурора, деньги, присланные моими родителями на улучшение, дозволенное законами, моего содержания в тюрьме, были задержаны впредь до решения Якутским судом дела о взыскании с меня и других осужденных по делу о вооруженном сопротивлении 22-го марта 1889 года судебных издержек. Теперь г. Смотритель Вилюйского Каторжного острога получил распоряжение о том, чтобы присланные на его имя деньги были на основании приговора Якутского суда пересланы в Якутск. В виду того, что мне совершенно неизвестно, каков приговор суда, в каком размере взыскиваются с меня судебные издержки, сколько лет я обязан их выплачивать и пр., я покорнейше прошу Ваше Превосходительство, если это возможно, известить меня об этом. Ссыльно-каторжный Мовша Гоц. 5-го сентября 1890 г.».

    На это прошение Якутское Областное Управление по 2-му отделению 9 сентября 1890 г. № 1164 Вилюйскому Окружному Полицейскому Управлению секретно ответило:

    «Вследствие прошения ссыльно-каторжного государственного преступника Мовши Гоца, представленного Смотрителем Вилюйского острога при донесении от 7-го сего сентября с ходатайством об объявлении ему, Гоцу, суммы судебных издержек, подлежащих ко взысканию с виновных в вооруженном сопротивлении властям 22 марта 1889 года в г. Якутске, второе отделение Областного Управления по приказанию господина Губернатора уведомляет Окружное Полицейское Управление для объяснения установленным порядком чрез Смотрителя Острога сказанному Гоцу, что по этому делу казна израсходовала четыре тысячи девять сотъ десять (4910) рублей 33 копейки, а потому на основании приговора Якутского Окружного Суда, состоявшегося на 22 мая сего года конфискованные у него, Гоца, как равно и у других осужденных военно-судной комиссией лиц деньги зачисляются в доход казны на пополнение означенного взыскания».

    Сколько всего денег было конфисковано у ссыльно-каторжан «вилюйцев» и в частности у Гоца, сколько времени выплачивали они издержки казны на их осуждение и выплатили ли они этот «долг» казне, — из бумаг не видно.

    Все осужденные по делу 22 марта 1889 г., в числе 21 (считая и четырехлетнего сына вдовы казненного Когана-Бернштейна), были отправлены в вилюйский острог, где некогда отбывал свою каторгу Н. Г. Чернышевский. Эта тюрьма представляла собою довольно большой деревянный дом на фундаменте; наружный ход вел в переднюю, с правой стороны которой находилась общая камера с деревянными нарами для мужчин, с левой — маленькая комната, где поместились Н. О. Коган-Бернштейн с сыном. Следующая за передней огромная светлая комната служила столовой и библиотекой. В столовую вели двери из второй мужской общей камеры и из комнаты, в которой помещались женщины. В этой последней комнате и жил во время своего вилюйского плена Н. Г. Чернышевский. Она имела вид обыкновенного жилого помещения, просторного и светлого, в два окна. Стены ее были оклеены обоями, потолок затянут белым полотном. Вместо нар здесь для каждой заключенной стояли койки; у стены между окон стоял стол и несколько табуреток.

    Строй жизни заключенных в вилюйском каторжном остроге был довольно оригинален. Каторжане-мужчины были закованы в цепи, и хотя они обязаны были их носить, не снимая ни днем, ни ночью, тем не менее правило это нарушалось сплошь и рядом: кандалы снимались всегда ночью перед сном и нередко днем. Эти вольности молчаливо были признаны не только тюремными надзирателями, относившимися к заключенным с чрезвычайным доброжелательством, но и смотрителем острога, хорунжим Свешниковым, который вообще вел себя по отношению к вверенным его попечению вилюйцам корректно и почтительно. В праздник Пасхи, в день нового года смотритель всегда являлся в парадной офицерской форме в тюрьму и приносил свои поздравления, пожимая руки вверенным ему кандальникам. Нередко посещал тюрьму и местный исправник, любивший вести беседы с вилюйцами на политические темы.

    Никаких внешних обязательных работ для обитателей острога не полагалось. Тем не менее, работы было для всех достаточно, так как все тюремное хозяйство велось заключенными исключительно личным трудом. Заведывание хозяйством поручалось одному из товарищей, который, в качестве старосты, получал от смотрителя тюрьмы продукты: мясо, муку, приварок; остальные члены тюремной общины распределяли между собою текущие ежедневные работы по очереди, группируясь по отдельным специальностям — поваров, хлебопеков, самоварщиков, банщиков. Гоц неоднократно исполнял обязанности старосты, а в качестве рядового работника — должность самоварщика. Женщины исполняли обязанности по уборке и мытью посуды после обеда.

    Пищевой режим в Вилюйском остроге был очень скромен, и хотя один из тюремных надзирателей, взирая на жизнь вилюйцев, с чувством великой зависти и заявлял им: «Ваша жизнь что ж?.. Одна пишша (пища)!», — тем не менее вкушать этой «пишши» приходилось только один раз в день, причем, чтобы наесться досыта, нужно было проглотить изрядную порцию черного хлеба. Никакими денежными суммами вилюйцы почти не располагали, так как деньги, присылавшиеся заключенным их родными, подвергались конфискации в пользу казны, на покрытие судебных издержек по якутскому процессу; поэтому в конце концов от этих получек пришлось отказаться. Однако на выдаваемых тюремной администрацией продуктах удавалось делать экономию, и получавшиеся остатки муки и крупы превращались в деньги. Составлявшаяся таким образом в конце каждого месяца денежная сумма, за вычетом известной доли, предназначенной для экстренных надобностей (улучшение пищи для больных и т. п.), распределялась между членами тюремной артели поровну. Но денежные доли, приходившиеся на каждого, были настолько ничтожны, что сплошь и рядом чай приходилось пить без сахару, а курильщикам, вместо папирос из турецкого табаку, приходилось сосать «собачьи ножки» из махорки.

    Монотонное течение тюремной жизни изредка оживлялось празднествами, устраивавшимися по поводу дня рождения кого-либо из товарищей, дня нового года, в дни Светлого праздника. Но особенно торжественно праздновалась вилюйцами годовщина рождения П. Л. Лаврова. В этот день в столовой на видном месте появлялся красовавшийся на мольберте большой портрет Лаврова, превосходно исполненный углем одной из заключенных; во всей тюрьме чувствовалось приподнятое настроение; староста, вечно раздражавший; своей скупостью, в этот день обнаруживал необыкновенную щедрость; дежурный повар пускал в ход все свое кулинарное искусство. Вечер проходил в оживленной товарищеской беседе, в песнях и плясках под ритмические напевы. Гоц, глубоко чтивший Лаврова, как своего учителя, принимал живешее участие как в подготовлении этого праздника, так и в самом празднике; во время этой тюремной вечеринки его звучный голос громко выделялся среди остальных голосов товарищеского хора; он пытался даже танцевать, хотя в области танцев проявлял полную и безнадежную бездарность.

    Свои длинные и невольные досуги, остававшиеся по окончании обычных хозяйственных обязанностей, заключенные проводили в усиленных занятиях наукой и в изучении иностранных языков. Иные из обитателей вилюйского острога вышли из него с основательными знаниями трех новых языков. Из России некоторые вилюйцы получали много книг; получались также газеты, журналы. Так как почта приходила в Вилюйск только раз в месяц, то периодические издания получались сразу за целый месяц; понятно, что при таких условиях прибытие почты являлось самым выдающимся событием в жизни вилюйских каторжан.

    Некоторые из вилюйцев предавались книжным занятиям с чрезвычайным азартом. Создавался как бы своеобразный спорт, где каждый старался не отставать «на поприще ума». Никто, однако, не вкладывал в эти занятия, столько энергии и настойчивости, как Гоц. Пребывание в общем тюремном помещении, конечно, не особенно благоприятствовало успеху занятий. Поэтому Гоц старался использовать время, когда вся тюрьма была еще погружена в глубокий сон. В темные зимние утра, задолго до рассвета, часов в 6 и даже раньше, Гоц уже сидел в столовой за длинным обеденным столом, сосредоточенно склонившись над книгой, освещенной слабым чадящим пламенем сальной свечи. Мало-по-малу выползали из своих камер еще два-три усердных книжника, торопившихся занять более удобное место у общественной свечи (при длинных зимних, вечерах и скудости материальных средств, сальные свечи, в ограниченном количестве выдававшиеся тюремным начальством, ценились на вес золота). Редко, однако, кому удавалось опередить Гоца, появлявшегося почти неизменно первым у заветного огонька.

   С пробуждением тюрьмы, с появлением на столе огромного самовара Гоц прерывал свои занятия; после чая он опять к ним возвращался. Чтобы оградить себя от дневного шума, он часто сидел за книгой, заткнув себе уши пальцами. По временам, когда у него обострялась болезнь глаз, которою он страдал, ему читала вслух его жена.

    По инициативе Гоца, в тюрьме было предпринято издание рукописного журнала, под названием «Вилюйскій Сборникъ»; Гоц же был и одним из главных его редакторов; успели выпустить лишь два номера, составившие две довольно толстые тетради в четвертую долю листа; в журнале приняли участие 56 сотрудников.

    М. Р. Гоц и его товарищи по суду просидели в Вилюйском остроге до мая 1892 года, а в мае были отправлены из Якутска в распоряжение Иркутского Губернатора для отбывания каторги в Забайкальских каторжных тюрьмах, специально приспособленных для каторжан всех категорий и сроков.

    В «деле» имеется еще одна бумажка — отпуск с препроводительной бумаги Якутского Губернатора от 28 февраля 1898 года за № 234:

                                                                                                                         «Секретно.

    В Департамент Полиции.

    «Вследствие циркулярного предписания от 15-го декабря минувшего года имею честь препроводить в Департамент Полиции документы при описи, при сем приложенной, на ссыльного за государственное преступление Мовшу Гоца, присужденного за вооруженное сопротивление властям 22-го марта 1889 года в г. Якутске в каторжные работы и отправленного 31-го мая 1892 г. из Якутска в распоряжение Господина Иркутского Губернатора.

    И. Д. Губернатора Скрипицын. Скрепил Старший Советник Виноградов».

                                                                                    ------

    В 1892 г. несколько обитателей вилюйского острога были выпущены на поселение; бессрочные же (в числе их Гоц) и долгосрочные каторжане-женщины были отправлены на Кару, а мужчины в Акатуевскую тюрьму, куда раньше еще были переведены карийские каторжане; из бывших карийцев вилюйцы застали в Акатуе лишь двоих: Березнюка и П. Ф. Якубовича.

    В Акатуевской тюрьме, где политические помещались в общих камерах с уголовными, Гоцу пришлось испытать все строгости настоящего каторжного режима (весьма, впрочем, далекого от тех кошмарных ужасов, которые приходится переживать политическим заключенным современных каторжных тюрем). В арестантском одеянии, с полубритой головой, закованный в цепи, он вместе с товарищами и уголовными арестантами исполнял обязательные работы в рудниках. Переход от льготного режима вилюйского острога к строгому режиму Акатуевской каторжной тюрьмы не произвел, по-видимому, никакого удручающего действия на психику Гоца.

    Вместе с тем особый интерес представляла для него встреча с Якубовичем, как человеком, игравшим видную роль в революционном и литературном мире, к которому и сам Гоц тяготел всеми своими чувствами и помыслами. Со своей стороны, Якубович не мог не оценить вечно бурлившей энергии, идейного энтузиазма, ясного и острого ума нового товарища. Они быстро сблизились, и между ними завязалась тесная дружба. С Гоцом чаще, чем с кем-либо другим, Якубович делился мыслями и планами о своих литературных работах; ему на суд он предлагал свои стихи, главы из Записок «Из мира отверженных», которые автор часто читал в кругу своих акатуевских товарищей.

    В Акатуе Гоц пробыл в течение года, а затем его перевели в Алгачи; обстоятельства сложились так, что вместе с ним был переведен и автор этих заметок. Здесь мы снова очутились в условиях очень льготного режима. Среди массы уголовных арестантов, собранных в алгачинской каторжной тюрьме, мы были единственными политическими заключенными. Вначале мы были помещены в обыкновенной общей уголовной камере, где заняли два места рядом, с краю, на нарах. С первых же дней пребывания в Алгачах мы позволили себе некоторые незначительные отступления от тюремных распорядков: не выходили во двор ни на молитву, ни на поверку. Тюремное начальство легко, по-видимому, мирилось с этими вольностями и довольствовалось тем, что поверяло нас в камере. Книг, кроме разрозненных томов Гл. Успенского и Достоевского, мы не имели. После вечерней поверки нас запирали на замок, и мы коротали длинные зимние вечера за чтением названных авторов; чаще читали друг другу вслух.

    Однажды вечером Гоц, не говоря мне ни слова, вместо обычного чтения вынул несколько листов почтовой бумаги большого формата и, примостившись к свечке, горевшей на нарах, принялся писать. В следующий вечер повторилось то же самое; третий вечер — Гоц снова пишет, и так последовал длинный ряд вечеров, в течение которых он, сосредоточенно склонившись над бумагой, усердно водил по ней пером, на время отрываясь от исписанных страниц, как бы припоминая что-то, и потом опять с удвоенной энергией продолжая свое писание. Хотя я и очень сильно был заинтригован этой систематической и не ослабевающей работой Гоца, тем не менее, я не считал удобным задавать ему по этому поводу какие-либо вопросы, сам же он по прежнему хранил абсолютное молчание.

    В один из таких вечеров, когда я, после поверки, расположился на нарах с томом Достоевского в руках, Гоц вынул кипу исписанных листов и обратился ко мне с вопросом:

    — Не хочешь ли, М., послушать написанное мною?

    — Пожалуйста, — поспешил я согласиться, — тем более, что, откровенно говоря, твое энергичное писание и тайна, которой ты отгородил его от меня, давно уже возбуждают мое любопытство.

    — Дело, видишь ли ты, в том, что скоро день рождения Веры (жены Гоца), и мне хотелось к этому дню что-нибудь преподнести ей, но после долгих размышлений я ничего другого не мог придумать, как написать для нее вот эти воспоминания, которые до отсылки хотел бы тебе прочитать.

    — Придумано прекрасно. Читай, буду слушать тебя в оба.

    В камере мало-по-малу, воцарилась тишина. Наши уголовные сожители улеглись на своих нарах и готовились ко сну. Чтобы не нарушать их покоя, Гоц близко пододвинулся ко мне и начал вполголоса, но внятно, читать свои Записки.

    Они были очень любопытны. Написанные вполне литературным языком, Записки и по содержанию представляли немалый интерес, не только биографический, но и общественный. Автор говорил в них о существовавших в его время кружках молодежи и о господствовавших в них идейныхъ увлечениях; в частности он сообщал характерные данныя о кружке так называемых «мыслящих реалистов», слепых поклонников писаревских идей, крайне своеобразно преломлявшихся в умах некоторой части радикально настроенной молодежи того времени. От описания кружков и идейных течений Гоц переходил к характеристике отдельных наиболее выдающихся представителей их; получилась целая галерея живых, ярких образов современного ему поколения, в которых с тонкой наблюдательностью были отмечены их наиболее типичная черты.

    Вообще «Записки» Гоца слушались с неослабевающим интересом, и мне кажется, что их общественно-литературное значение, как документа для характеристики настроений гимназической молодежи конца 70-х и первой половины 80-х годов прошлого века, совершенно бесспорно. Вот почему было бы весьма желательно появление их в печати целиком. До сих пор, насколько мне известно, была напечатана лишь часть его воспоминаний за подписью «М. Р. Г.» в журнале «Былое», где он рассказывает об одном из бывших своих товарищей по радикальским кружкам, получившем впоследствии столь печальную известность, С. В. Зубатове.

    Во время пребывания в Алгачах Гоц написал еще одну статью. По поводу этой работы должен предварительно заметить, что из общей уголовной камеры мы вскоре были переведены в отдельную комнату; здесь нам был предоставлен целый ряд льгот, важнейшей из которых была возможность получения не только журналов, но и газеты «Русскія Вѣдомости».

    В то время французским правительством была предпринята экспедиция в страну матабелов. Читая известия о победоносных подвигах французских войск, свирепствовавших среди африканского народца, Гоц испытывал чувство глубокого возмущения и под этим впечатлением написал довольно большой и очень интересный фельетон, в котором подверг резкой, но правдивой критике хищническую колониальную политику европейской буржуазии. Этот фельетон был отправлен в редакцию «Русскихъ Вѣдомостей», дошел ли он по назначению и был ли он напечатан, мне осталось неизвестным.

    Алгачами не закончились еще каторжные тюрьмы Гоца. В 1894 г. он (а с ним и я, его постоянный спутник по тюрьмам и этапам) был переведен в Зерентуйскую каторжную тюрьму. Как и в Алгачах, в Зерентуе мы были также освобождены от обязательных работ в рудниках и состояли на больничном положении.

    В это время по району нерчинской каторги совершал турне англичанин Девинт, и мы были заранее предупреждены начальством, что знатный иностранец выразил намерение посетить и нас. Не зная, с какой миссией приехал Девинт, и предполагая в нем нового наблюдателя русской каторги, мы, во всякомъ случае, решили оказать представителю просвещенной нации радушный прием. Общими силами мы даже сложили английскую фразу I am very glad to see you, которой Гоц должен был приветствовать англичанина. Хотя фраза была составлена и не особенно складно, но цели своей она достигла. Когда Девинт, появившийся в нашей больничной камере в сопровождении начальника нерчинской каторги, полковника Томилина, услышал из уст Гоца английское приветствие, он весь расцвел в улыбку. Еще в больший восторг пришел он, когда увидел на столе английскую книгу Гайндмана о социализме; при этом он поспешил объявить, что почтенный лидер английских социалистов — один из самых близких друзей его. Это сообщение окончательно расположило нас в его пользу, и между нами началась непринужденная беседа, которая велась на французском языке. Любознательный англичанин забрасывал нас вопросами о причинах, приведших нас на каторгу, о тюремном режиме, о наших товарищах и т. п. В беседе принимал участие и полковник Томилин, дававший иногда свои объяснения. На прощание, пожимая нам руки, Девинт выразил удовольствие по поводу состоявшейся встречи.

    По поводу этого свидания Гоцу позднее пришлось испытать сильное разочарование; он узнал, что Девинт явился на русскую каторгу в качестве корреспондента от одной английской газеты с своеобразной миссией — опровергнуть Кеннана, книга которого о русской политической каторге возбудила такой огромный интерес во всем цивилизованном мире; что мы послужили английскому корреспонденту живой иллюстрацией того тюремного рая, о котором он красноречиво распространялся в своих корреспонденциях, как об обыкновенном явлении в жизни политических каторжан

                                                                                    ------

    После пересмотра дела об якутской драме все вилюйцы были освобождены из тюрем и отправлены на поселение. Гоц с женою сначала уехал в Читу, а затем переселился в Курган, где поселился также и П. Ф. Якубович.

    О курганской жизни Гоца я не имею подробных сведений. Мне известно только, что здесь он занимался журнальной работой. Вместе с Якубовичем он принимал деятельное участие в ярко радикальной газете «Степной Край», которая за «вредное» направление была закрыта администрацией, и написал несколько статей, напечатанных в «Мірѣ Божіемъ» и в «Русскомъ Богатствѣ».

                                                                                    ------

    В 1898 г. Гоц получил разрешение вернуться в Россию. Он поселился в Одессе, где мы снова встретились.

    В Одессе Гоц поступил въ контору местного отделения чайной фирмы своего отца. В общественной жизни он не принимал почти никакого участия; он даже стоял в стороне от местных революционных организаций. Его единственное выступление перед публикой состоялось в день чествования сорокалетия литературной деятельности Н. К. Михайловского. Местное литературно-артистическое общество устроило по поводу этой знаменательной годовщины специальный вечер, на котором Гоц и автор этих заметок выступили с рефератами, посвященными характеристике Михайловского, как социолога и публициста. Реферат Гоца представлял собою извлечение из обширной статьи его, впоследствии напечатанной в сборнике «На славномъ посту».

    Спокойная, обеспеченная и с виду вполне буржуазная жизнь Гоца в Одессе была для него лишь временной передышкой. Он сознательно устранился от широкой общественной и, тем более, местной революционной деятельности. Под внешней маской политической благонадежности, которую он старался сохранить, во что бы то ни стало, у него уже зарождались широкие планы политической деятельности. Разработка и осуществление этих планов относятся к заграничному и самому богатому периоду его кипучей жизни, для которого исторія еще не наступила [* Впоследствии, когда М. Р. Гоц жил за границей, его имя приобрело широкую популярность во всех слоях европейского населения, благодаря роковой ошибке русского правительства. В 1903 г., во время пребывания Гоца в Италии, куда проектировалась поездка Государя, наша администрация из чисто полицейских соображений потребовала у итальянского правительства выдачи, Гоца, как участника в убийстве министра Сипягина, в чем на самом деле он был не повинен. Гоц был арестован и посажен в неаполитанскую тюрьму. В печати без различия направлений началась энергическая кампания в пользу Гоца. На своих собраниях заговорила вся европейская демократия. Дело перешло, наконец, в итальянскую Палату Депутатов, и здесь раздался единодушный крик негодования против ареста Гоца. Через несколько дней неаполитанский Суд признал требование русского правительства неосновательным, и Гоц получил полную свободу.]...

    Вилюецъ.

    /Завѣты. № 5. Май. С.-Петербургъ. 1913. С. 64-84./

    61) Госсох, Вера Хаимова; адм.-сс. (1888-1892), мещ. г. Одессы, еврейка, девица, 28 л. Выслана в обл. административно на 5 лет по делу о Таганрогской тайной типографии. Прибыв в Якутск в конце 1888 г., вскоре вышла замуж за политич. ссыльного М. Р. Гоц. По делу «монастыревцев» была приговорена к 15 г. каторжн. работ [Д. 17].

    63) Гоц, Мовша Рафаилович; адм.-сс. (1888-1892), сын купца 1 гильдии Ковенск. губ., студ. 1 к. Московск. ун-та, евр., холост, 22 л. Высланный в Якутск. обл. за принадлежность к партии «Народной Воли» адм. порядком на 5 лет, вскоре после прибытия в Якутск военно-судной комиссии по делу 22 марта 1889 г. («монастыревскому»), во время которого он получил пулевую рану в грудь, приговорен к каторжным работам без срока. В 1899 г. был освобожден от работ, в 1901 г. выехал за границу, где принимал участие в работе партии с.-р. Умер в Берлине в 1906 г. («Былое» — IX, 1906 г. Д. 9].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 176./

                                                            ПАМЯТИ ТРЕХ ДРУЗЕЙ

                                                          1. Михаил Рафаилович Гоц

    С глубоким волнением и в то же время с великой радостью посвящаю я нижеследующие строки незабвенной и незабываемой памяти «дорогого друга и товарища по воле, тюрьме, каторге и ссылке» (надпись Михаила Рафаиловича на поднесенной им мне в Вилюйске своей фотографической карточке). Я счастлив, что мне именно досталась, по воле друзей-вилюйцев, эта честь вспомнить о горячо любимом всеми нами Михаиле Рафаиловиче. Боюсь только... нет, не боюсь, а вполне уверен, что для того, чтобы справиться с возложенной на меня задачей, нужно другое перо — яркое и талантливое. Но я уверен также, что еще не раз историк русской революции будет останавливаться на этой прекрасной и выдающейся фигуре русского революционера конца XIX и начала XX века.

    О чем говорят все те, пока еще очень немногочисленные, отзывы о Михаиле Рафаиловиче, имеющиеся в литературе? Всех лучше, быть может, выразил это общее мнение о нем Леонид Эммануилович Шишко, этот старый революционер, философ и историк, ныне покойный. «Наиболее характерной особенностью в образе жизни М. Р. Гоца была та удивительная черта его, в силу которой он как бы совсем не замечал этого полного отсутствия личных элементов в своей жизни и внутренне нимало не протестовал против этого. Такого рода существование соответствовало его второй натуре, оно лежало в основе всего его жизненного строя. С самой своей ранней молодости он приучил себя жить исключительно интересами высшего порядка, интересами общественных идеалов, безмерными страданиями настоящего и безмерными радостями будущего общественного строя. Эта незаметная, быть может, с первого взгляда, но очень важная особенность вне личного существования, когда она проявляется в таких исключительных размерах, в каких она проявлялась у М. Гоца, свойственна лишь редким, избранным натурам, «делателям новой жизни», и она именно составляла основную черту духовного облика Михаила Гоца. Ею определялся весь его жизненный путь, и она именно связывала его духовно с лучшими русскими людьми, со всеми лучшими представителями русского общественного движения, с теми, иногда безвестными, а иногда прославившимися, великими подвижниками русской земли, которыми красится многотрудная русская общественная жизнь. Одни из них умирали в России, другие умирали за границей, но для всех для них, при данных условиях жизни русского народа, не было ни даже самой узенькой тропинки к личному счастью; для всех для них преждевременная могила составляла одну и ту же неминуемую ближайшую пристань. Они были связаны с многострадальной жизнью русского народа не идейной только, но органической, кровной связью».

    Такова же в общем и характеристика, данная М. Р., его другом и товарищем П. Ф. Якубовичем, только в более образных выражениях, как это и свойственно поэтам [* См. П. Якубович. «Памяти М. Р. Гоца» («Русское Богатство» 1906 г. № 10).]. О том же говорит заметка в траурной рамке, посвященная М. Р. в годовщину смерти его в центральном органе ПСР в № 5 от 12-го сентября 1907 года «Знамя Труда». «Выросший в семье крупных миллионеров, он еще в ранней молодости все же нашел в себе силы целиком отдаться социально-революционному движению... У большинства, даже у тех, кто жертвует для партии собой, есть своя личная жизнь, порой свои личные дела, свои личные радости. У М. Р., пред которым были открыты все блага жизни, не было ничего, кроме служения делу». О том же говорят также и речи, произнесенные над свежей могилой М. Р. Гоца представителями различных социалистических организаций (см. „Lа Тribunе Russе” от 30 сентября 1906 г.)... „Бросить семью, богатство, положение, отказаться от личного счастия, бросить все, чтоб бороться, страдать и умереть, имея пред собою одну цель — увидеть родину свободной и счастливой, — какая высота духа, какой героизм! М. Р. был именно таким героем», — говорил от имени женевского коммунистического кружка д-р Wуss. — «Спи спокойно, дорогой Михаил Рафаилович, потому что ты до конца исполнил свой долг. Спи с миром, потому что ты доблестно и прямо шел по пути к свободе народов, и ты отдал этому делу без колебаний каждое мгновение своей жизни, всю свою душу, каждую каплю своей крови, все свои помыслы», — сказал в своей речи представитель Российской социал-демократической Рабочей Партии, товарищ Чайкин.

    Я не буду цитировать речей его товарищей по партии, которые еще лучше знали эту сторону духовного облика М. Р. Но они зато еще отмечали другой момент. Они все указывали на незаменимость для партии, на невознаградимость его потери. Невознаградима и незаменима была потеря потому; что М. Р. обладал еще выдающимися умственными способностями, колоссальной памятью, большим организаторским талантом и необыкновенною трудоспособностью, был талантливым писателем, обладал крупным политическим умом, — и все это, вместе взятое, выдвинуло его в вожди партии, а в силу его моральной высоты, сделало также и совестью партии.

    Познакомился я с М. Р. очень давно, приблизительно около 1882 г., через своего старшего брата, который был с ним вместе в одном кружке «мыслящих реалистов» (так этот кружок назывался в то время, когда он увлекался идеями Писарева); впрочем, ко времени моего первого знакомства с Мих. Раф. кружок этот успел уже изжить писаревщину и перешел от узко-индивидуалистического мировоззрения Писарева к мировоззрению основоположников русского социализма — Добролюбова, Чернышевского, Михайловского, Лаврова, а также создателей западноевропейского научного социализма — Лассаля, Маркса и Энгельса. О первом писаревском периоде своей юности М. Р. составил, будучи на каторге, очень интересные воспоминания. Как недавно выяснилось, рукопись с этими воспоминаниями сохранилась в целости, и вдова М. Р. нам выслала эту рукопись в копии, но по дороге она застряла и до сих пор к нам не дошла. Мы предполагали, если не целиком, то в выдержках, рукопись эту напечатать в настоящем сборнике и уверены, что она явилась бы большим его украшением. В немногих словах об этом моменте своей жизни М. Р. упоминает в своей статье о Зубатове, напечатанной в журнале «Былое» за 1906 г. в № 9. Между прочим, он тут рассказывает, с каким увлечением он со своими друзьями — Фундаминским и другими, будучи 16-тилетним, почти мальчиком, после изжития писаревщины, проповедовал социологическое учение Михайловского в многочисленных кружках студентов и курсисток, и с каким вниманием последние слушали своих юных пропагандистов.

    Помнится, увидел я его впервые в один из воскресных дней зимы 1881-82 г. в большой аудитории Политехнического музея, где в те времена устраивались популярные лекции по всем отраслям знания. Лекции читались выдающимися профессорами московских высших учебных заведений. Помню Шимкевича, Зографа, Столетова, Никитинского, Максима Максимовича Ковалевского и других. Это было что-то вроде народного университета, устроенного по примеру английских University Extensity, популяризованных тогдашней русской прессой и журналистикой. Посетителями лекций являлись более развитые и любознательные из учащейся молодежи, рабочие, ремесленники и вообще мелкий городской люд. Я, помню, сидел в задних рядах, а в самом переднем ряду я увидел в кругу его друзей совсем молодого юнца, худощавого, невысокого роста, и он был бы совсем незаметен в большой толпе слушателей, если бы не энергичное, заостренное книзу, лицо с невысоким, но широким красивым лбом, с плотно сжатыми губами, гладкими черными с боковым пробором волосами и удивительно большими умными и живыми карими глазами. Познакомившись, я сразу поддался его обаянию, стал часто навещать его и вскоре подружился. Особенно часто я виделся с ним в ближайшее лето в селе Богородском за Сокольниками, которое не было еще тогда так перенаселено, и считалось хорошим дачным местом. Семья Гоца обыкновенно каждое лето проживала там. И тут я имел возможность познакомиться ближе с образом жизни юного М. Р. У него вместе со старшим братом, участвовавшим с М. Р. тогда в одном кружке саморазвития, была в распоряжении отдельная большая комната и большая терраса, окруженная небольшим садом. Дача была весьма скромная, с очень простой обстановкой. Надо отметить, что чайное дело Высоцкого, в котором принимал участие отец М. Р., было тогда сравнительно небольшим и находилось в маленьком помещении на Москворецкой улице, при чем тут же имелась и небольшая развесочная. Той крупной фирмы со специально выстроенной на Красносельской большой фабрикой-развесочной и громадной конторой в Лубянско-Ильинских торговых помещениях, такой фирмы, в которую выросло впоследствии дело Высоцкого, тогда и в помине не было. Жили зажиточно, но скромно. Скромность эта проявлялась также и во внешности, например, в одежде. Как сейчас помню, весьма демократический костюм М. Р., его обыкновенно синюю кубовую косоворотку со скромной вышивкой воротника и рукавов. Но что сразу поражало при входе к М. Р. на террасу, это обилие книг по всем отраслям обществознания, по философии, социологии, истории, психологии. Но книги не были простым украшением обители М. Р. Нет, весь летний длинный день был распределен на изучение этих книг по определенной системе, с выписками из них и конспектами содержания, чему свидетельством служили многочисленные тетради, лежавшие рядом с книгами. Время урывалось только на еду, на купанье в близлежащей речке Яузе и лишь изредка на прогулки по лесу и собирание ягод, когда наступал их сезон. Никаких других развлечений. Не помню даже, чтоб я когда-нибудь встречал М. Р. на Богородском кругу, где часто устраивались всякого рода развлечения и давались иногда концерты недурного военного оркестра. Вечером сходились к М. Р. товарищи по кружку. Эти товарищи имели тут же в другом конце сада в своем распоряжении небольшой домик, при чем часть из них тут же и проживала, а другая появлялась налетом.

    Мне хочется отметить сейчас трагическую судьбу двух из этих товарищей М. Р., а именно: Осипа Григорьевича Рубинок и Исаака Григорьевича Рабиновича. Первый, старший по возрасту, и в то время уже окончивший гимназию и поступивший в московский университет, происходил из пролетарской семьи (сын кухарки) и производил весьма симпатичное впечатление: среднего роста, худощавый, серьезный, с умным лицом, без малейшей растительности, с высоким лбом и длинной каштанового цвета шевелюрой. Одевался он довольно оригинально: он носил довольно приличную черную пару, но под черным сюртуком, обыкновенно расстегнутым, видна была красная кумачовая рубашка, одетая на выпуск. Я до сих пор не могу забыть его вдохновенного лица, когда он, в моем присутствии, в знакомом семействе однажды рисовал картины будущего «на другой день после социальной революции». Он первый из членов кружка вступил на путь активной политической работы и, недолго проработав в народовольческой группе, вместе с Сергеем Сотниковым и Распопиным (данные из московского историко-революционного архива) был в 1885 г. выслан в Якутскую область на три года. Пробыв там около года, Рубинок был по наущению полицейских властей тяжело избит якутами того улуса, в котором он проживал, под предлогом будто бы затеянного им побега. Удары наносились преимущественно в голову, — Рубинок лишился рассудка и вскоре по возвращении в Россию умер.

    Другой товарищ М. Р., веселый и жизнерадостный Рабинович, вступив по окончании гимназии в народовольческую группу, проявил недюжинные способности в качестве пропагандиста и был командирован группой для пропаганды среди рабочих. Однако, ему недолго пришлось заниматься этой пропагандой. Очень скоро он был выдан одним из рабочих кружка, которым он ведал, был арестован и выслан на родину, в местечко Шавли, Ковенской губернии. Изнывая там от бездействия, он вздумал эмигрировать в Лондон, где в то время почти не было политических эмигрантов, а те, что были, переживали большие бедствия. Сам он попал в такое же положение и скоро кончил свои юные годы голодной смертью.

    Я уже указал выше, что весь день у М. Р. был посвящен серьезным занятиям различными общественными дисциплинами. Праздником являлось получение свежих книг и журналов, в особенности «Отечественных Записок», где в то время на ряду со статьями Михайловского, Успенского, Щедрина, появлялись под различными подписями, а то и без всяких подписей, статьи П. Л. Лаврова и Плеханова. Тогда занятия на время прерывались для просмотра этих свежих книжек. Нелегальная литература, хотя и имелась в кружке, но она, до поры до времени, не привлекала к себе много внимания. Нужно было раньше укрепить свое общее философское, социологическое и социально-политическое мировоззрение. Нелегальной работой по тем же причинам также не занимались. Я помню беседы мои с М. Р. во время прогулок по лесу. На мои вопросы, когда же можно будет приступить к практической революционной работе, он отвечал, что не надо торопиться, а спокойно ждать, когда призовут, пока же готовиться умственно и морально к будущей деятельности, готовиться упорной систематической работой над своим саморазвитием и над выработкой надлежащих моральных качеств. По поводу выработки характера для предстоящей революционной деятельности я помню, между прочим, следующий взгляд, который он мне в то время высказывал. Будущая наша революционная работа, говорил М. Р., так ответственна, враг наш так силен и хитер, что поведение каждого из нас после пленения этим врагом очень трудно предсказать. Для этого необходимо знать всю подноготную товарища, узнать его с самого раннего возраста.

    «Призван» был М. Р. согласно его собственного выражения, осенью 1884 года. На это обстоятельство имеется указание и в деле, хранящемся в московском историко-революционном архиве «об обнаруженном в Москве народовольческом кружке и двух летучих типографиях», в котором М. Р. играет главную роль. Тут в переписке, очень оживленной, которая велась между департаментом полиции и московским охранным отделением осенью 1886 г. указывается, что охранному отделению Гоц известен уже в течение двух лет. Несмотря на свою молодость (ему тогда было всего 18 лет, и он был в последнем, 8-м классе гимназии), он уже в то время проявил свои таланты, которые особенно развились в нем в последний. (эмигрантский) период его деятельности.

    В историко-революционной литературе относительно середины 80-х годов установился взгляд, как о периоде заката народовольцев. Если это и верно в том смысле, что все крупные деятели Народной Воли первого и самого блестящего периода ее деятельности были захвачены правительством, казнены, или заключены в казематах Петропавловской или Шлиссельбургской крепостей, а новые всероссийские центры, не успевши возникнуть, проваливались, тем не менее отдельные местные народовольческие группы проявляли весьма интенсивную деятельность. К таковым принадлежала и московская организация «Народной Воли» в период работы в ней М. Р. и ближайших его товарищей. Надо отметить при этом, что квартира М. Р. на Маросейке, в доме Шелагина, представляла центр, куда заходили по делам организации многие ее члены. Я часто посещал тут М. Р. и хорошо помню длинную и узкую комнату, которую он занимал в этой квартире своих родителей, комнату, просто и без малейшего комфорта обставленную: кровать, небольшой стол, несколько стульев и небольшая полка для книг. У него я учился тогда основным правилам конспирации, способам переписки при помощи химических чернил, шифру и т. п. Помню, у него же я ознакомился с методом запоминания адресов и имен, при помощи ассоциации идей, состоявшей в том, что запоминалось или в крайнем случае записывалось другое имя или явление, сходное с нужным или могущее на него навести. На подоконнике окна его комнаты (окно выходило на Маросейку) была устроена сигнализация и раньше, чем подниматься на лестницу к М. Р., условлено было, проходя по тротуару противоположной стороны улицы, обращать внимание на то, какой в нем выставлен сигнал.

    М. Р. всю свою кипучую энергию отдавал организационному делу, или, как говорится в выше цитированном деле московского охранного отделения, руководству практическими делами группы. Это был период собирания и накопления сил, преимущественно среди учащейся молодежи, трудовой интеллигенции и среди рабочих. Непосредственной работой среди последних ведал студент III курса юридического факультета И. И. Тихомиров, «из крестьян», как отмечено в деле охранного отделения, и студент Петровской академии М. Л. Соломонов. Особенно блестяще было поставлено дело снабжения нелегальной литературой, а также и легальной, но к тому времени изъятой за революционность содержания. Имелись сочинения Н. Г. Чернышевского, легальные и заграничные («Пролог к прологу»), заграничные газеты и журналы «Вперед», «Набат», «Община», все заграничные народовольческие издания — «Вестник Народной Воли», «Календарь Народной Воли», отдельные произведения Лаврова — помимо «Исторических писем» (в легальном и нелегальном издании) — его «Парижская Коммуна», «Государственный элемент в будущем обществе», «Квинтэссенция социализма» Шеффле, с комментариями Лаврова, сочинения Маркса, помимо 1-го тома «Капитала», изъятого тогда из обращения, его же «Нищета философии», «Гражданская война во Франции», «Коммунистический манифест», «Утопический и научный социализм» Энгельса, его же «Положение рабочего класса в Англии», произведения Г. В. Плеханова «Наши разногласия» и «Социализм и политическая борьба» и много других изданий, которых сейчас не упомню. Конечно, выходившие в то время номера «Народной Воли» имелись в изобилии, как и старые номера этого органа. Все это были заграничные печатные издания, либо издания местные, отпечатанные на прекрасном литографе. На литографе же печатался революционный студенческий журнал «Голос Молодежи» и начат был изданием журнал «Социалистическое Знание». Впоследствии, как это видно из дела охранного отделения, заведены были две летучие типографии. Интересно отметить, что в секретном докладе московского охранного отделения директору департамента полиции П. Н. Дурново говорится: «Гоц избегал посвящать многих в это дело, и о существовании типографии знали лишь самые близкие с ним лица. Всем остальным он говорил, что издания эти („Сборник стихотворений» и прокламации в стихах «Современному Поколению», которые успели выпустить указанные типографии) печатаются на юге». Вообще М. Р. был душой организации, и он своей пламенной верой, энтузиазмом, упорством и настойчивостью заражал всех своих товарищей. На нем, между прочим, лежали письменные сношения с заграницей и отправка туда литературных материалов. Но тут следует отметить один трогательный факт — он туда, заграницу, в Париж, где концентрировалась тогда народовольческая эмиграция, посылал не только письма. Узнав как-то, что П. Л. Лавров очень любит гречневую кашу, а между тем в Париже достать крупу гречневую нет возможности, он стал регулярно посылать Лаврову посылки с этой крупой. Вообще, отношение к П. Л. Лаврову у М. Р. было какое-то особенно восторженное. Впоследствии, в Вилюйске он явился инициатором чествования там 70-тилетия Лаврова, при чем, помню, он высказывался в том духе, что и Михайловский, и Лавров оба дороги ему, как учителя, но что, если Михайловского он уважает, то перед Лавровым он преклоняется. Он знал, какой скромной жизнью, часто нуждаясь в необходимом, жил в своей маленькой низенькой квартирке на ruе St-Jaques этот крупный философ-социалист и революционер.

    Для пропаганды среди рабочих у группы имелась прекрасная библиотека, как из легальных, так и из нелегальных изданий. Между прочим, имелось не мало популярных изложений учения Маркса, отчасти своего литографского издания. Помимо «Царя-Голода» А. Н. Баха, «Кто чем живет» польского социалиста Дикштейна, в издании группы вышел перевод популярного изложения Маркса французского марксиста Габриеля Девилля. Затем, имелись переводы некоторых брошюр Вильгельма Либкнехта, как, например, «В защиту правды». Я уж не говорю о старых популярных брошюрах — «Хитрая Механика», «Сказка о четырех братьях» и т. д. Неудивительно, что деятельность группы вообще, в частности издательская, была проникнута некоторой марксистской тенденцией, или, как теперь принято выражаться, уклоном. Несомненно, что уже в то время в уме М. Р. были заложены основы того взгляда на марксизм, который впоследствии был им высказан кратко, но четко в его статье, напечатанной в «Вестнике Русской Революции» № 3, под названием «Беглые Заметки», и подписанной псевдонимом А. Левицкий. (После 1905 г. статья вышла в легальном издании под названием «О критике и догме, теории и практике» и под обычным его псевдонимом «М. Рафаилов») — «Марксизм (мы имеем в виду систему Маркса и Энгельса, а не русские карикатуры на нее [* Гоц тут, конечно, имеет в виду узкий «экономизм» и тому подобные извращения, довольно распространенные в то время в русских марксистских кругах.]), по нашему мнению, является самой крупной, научно-обоснованной и стройной, хотя и неполной, системой социалистического воззрения последнего времени».

    В издании же группы было выпущено открытое письмо Маркса в редакцию «Отечественных Записок» по поводу статьи Михайловского «Карл Маркс перед судом Юлия Жуковского». В Москве, в московском промышленном районе, тогда было заметно значительное скопление пролетариата, правда, в большей части текстильного, еще сильно связанного с деревней. И уже раздавались голоса, что на работу среди пролетариата надо обратить главное внимание как в целях привлечения наиболее сознательных и активных в ряды партии, так и в целях агитации среди рабочих на почве их насущных нужд. Я помню одну рукопись, которая ходила по рукам и высказывалась в этом духе. Необходимо напомнить, что как раз в описанное мною время разразилась знаменитая морозовская стачка. Цензура не осмелилась совершенно заткнуть рот прессе, и последняя давала довольно подробные сведения об этой стачке и о последующем процессе главных героев стачки — Волкова и недавно умершего Петра Анисимовича Моисеенко (в то время в прессе его называли Мосеенок). О процессе печатали самые подробные отчеты, целиком приводилась довольно смелая по тогдашнему времени речь защитника рабочих, известного потом октябриста, депутата Государственной Думы, Шубинского. В то же время из обвинительного акта мы узнали, что П. А. Моисеенко был в оживленной переписке с находившимся в то время в ссылке народовольцем Орестом Аппельбергом (из революционной семьи обрусевших финнов: все ее члены — трое братьев Орест, Руф и Герман, а также и их единственная сестра в разное время привлекались по политическим делам; младший Герман привлекался по одному со мною делу). И известный реакционер Катков в своих «Московских Ведомостях» по поводу этой крупной стачки метал громы и молнии против народовольцев, в частности против Аппельберга, и требовал привлечения к суду последнего вместе с Моисеенко и Волковым, как подстрекателя.

    В 1885 году Михаил Рафаилович окончил гимназию и поступил на медицинский факультет Московского университета. Как сейчас помню, осенью этого года я заставал его в комнате с черепом в руках за зубрежкой анатомических названий. Но дело не терпело, без него обойтись не могли, и он вскоре медицину бросил, и на следующий год записался на юридический факультет. Последние месяцы перед арестом были полны самой оживленной работы. Кадры активных и дельных работников все увеличивались, обширные связи завязаны были как среди учащихся и среди рабочих, так и в широких слоях общества. Солидно поставлена была помощь заключенным и ссыльным, для чего устраивались лотереи и концерты. Имелся некоторый кадр нелегальных, у которых был известный стаж революционной работы. Наконец, затеяно было в Москве образование всероссийского центра «Народной Воли», в который, однако, Михаил Рафаилович не попал. Мне как-то ни разу не пришлось об этом говорить с Михаилом Рафаиловичем, и я в точности не могу объяснить этого факта. Думаю, однако, что это случилось потому, что он был чересчур ценен для руководства обширной местной работой, и его не хотели оторвать от нее.

    Правительство уже давно подкарауливало юных борцов за Народную Волю, и в ночь на 25-е октября 1886 года в Москве произведены были массовые обыски и аресты, и в числе арестованных оказался и Михаил Рафаилович.

    Долго после этого мы с ним не встречались. Сам я был арестован 2-го мая 1887 года в Харькове, тотчас по прибытии, туда. В Харькове меня продержали до осени этого года, а когда меня в сентябре привезли обратно в Москву, то большей части арестованных по делу Гоца я уже не застал в московских тюрьмах, ибо их к этому времени перевезли в Петербург, в Петропавловскую крепость или Дом предварительного заключения. Но от москвичей, которым довелось сидеть в одних местах заключения с Михаилом Рафаиловичем (такими местами в то время были преимущественно особые корпуса для политических при полицейских участковых отделениях), я слышал, каким живым, бодрым и веселым он был за все время своего заключения в Москве. Как мне рассказывали, часто можно было слышать его звонкий, металлический голос при беседах его с соседями, особенно с соседкой Оттилией Юльевной Гофман, арестованной по его же делу. Живой, остроумный, он производил чарующее впечатление на всех товарищей по заключению. Но из дела охранного отделения в четырех томах о Михаиле Гоце и его товарищах, хранящегося в Московском историко-революционном архиве, видно, что Михаил Рафаилович проявил себя не только, как прекрасный товарищ и остроумный собеседник, но что он, неугомонный, не оставлял и тут в тюрьме конспиративной работы, вел сношения с волей и даже наладил получение в тюрьме нелегальной литературы. Кроме того, он первый стал проповедовать и всесторонне аргументировать тактику отказа от дачи показаний царским следователям на допросах, тактику, которая впоследствии стала обязательной для членов П.С.Р., — «товарищи, отказывайтесь от дачи показаний» значилось на каждом номере центрального органа партии. Вскоре до нас в тюрьму дошли сведения, что по дороге в Сибирь, по инициативе Михаила Рафаиловича и при его деятельном участии, произошел побег, осужденной по делу Оржиха, Устиньи Федоровой.

    Свиделись мы с Гоцем вновь через два с половиной года в Якутске, куда я прибыл в конце февраля 1889 года. В Якутске на свободе скопилось тогда очень много ссыльной молодежи, и, благодаря мягкому режиму тогдашнего губернатора Светлицкого, общественная жизнь их кипела ключей. Были устроены клуб и библиотека с читальней, читались рефераты, устраивались вечеринки. Во всем этом активнейшее участие принимал Михаил Рафаилович. Часто хором пелись революционные песни старого народнического периода, как-то: «Из страны, страны далекой», «Ты взойди, солнце красное». Приведу из последней, теперь забытой, несколько строк:

                                                 Ты взойди, солнце красное,

                                                 Обогрей нас, добрых молодцев.

                                                 Мы не воры, не разбойники,

                                                 Стеньки Разина помощники.

    Звонкий, ясный тенорок Михаила Рафаиловича звучал при этом особенно вдохновенно. Пелись и известные теперь песни, как — «Вы жертвою пали», «Замучен в тяжелой неволе» и др.

    Я застал Михаила Рафаиловича в Якутске уже женатым на Вере Самойловне Гассох, бывшей ученице Желябова в период его одесской деятельности. Она сослана была административным порядком в Сибирь по делу Таганрогской типографии Народной Воли. По всему видно было, что Михаил Рафаилович, получивший 8 лет ссылки, предполагал посвятить свое пребывание в ней серьезной подготовке к новой революционной деятельности, рука об руку со своей молодой супругой, горячо преданной, как и он, революционному делу. И, когда в ссыльной среде, по случаю начавшихся прижимок со стороны новой администрации, стали намечаться тенденции к резкому конфликту с последней, Михаил Рафаилович сначала противился этим тенденциям. Но, лишь только вследствие действий губернатора Осташкина, окончательно выяснилось, что конфликт неизбежен, он сделался одним из главных вождей движения, — был частым оратором на многочисленных совещаниях, предшествовавших столкновению; он же был делегирован к Осташкину, чтобы дать достойный, пока словесный, отпор его агрессивной политике по отношению к ссыльным.

    Якутская история известна. Укажу лишь на некоторые моменты, врезавшиеся в мою память. После первой перестрелки, когда солдаты, стрелявшие в комнате, выбежали во двор, испугавшись, очевидно, ответных выстрелов с нашей стороны, и когда у нас уже были убитые и раненые, вдруг стало известно, что во дворе появился губернатор Осташкин. Н. Л. Зотов, потерявший в первой перестрелке свой револьвер, выхватывает имевшийся у меня Смит и Вессон. В это время появляется Михаил Рафаилович с явным намерением пойти на Осташкина. Зотов, более сильный физически и притом же отличный стрелок, отстраняет Михаила Рафаиловича, сам выбегает на крыльцо и дважды стреляет в губернатора. Начинается пальба в нас снаружи, и я, стоя в маленькой комнате, отделенной перегородкой от комнаты с окном, выходящим во двор, вижу лежащего на полу Михаила Рафаиловича. Пронизанный пулей в грудь, он все время корчится в судорогах и кричит: «умираю, умираю». Оказалось, что берданочная пуля, пробив две деревянных стены, ударила Михаила Рафаиловича в спину и, увлекши с собой шерстинки (Гоц был одет в пальто на овечьем меху) и раздробив реберные кости, застряла в правой части груди между ребрами. Рана казалась опасной для жизни Михаила Рафаиловича, но энергичной работой медицинского персонала тюремной больницы, в которую были отвезены наши раненые, а главным образом, благодаря таланту врача хирурга Гусева, жизнь Гоца была спасена, и он через некоторое время был переведен в местную тюрьму, где мы все находились. На взгляд он мало изменился, только голос стал менее звучным. Но, разумеется, организм его, и без того не очень сильный, под влиянием ранения, значительно ослабел. И недавно, в тесном кругу оставшихся еще в живых участников Якутской истории здесь, в Москве, один из нас вспоминал, как тяжело было Михаилу Рафаиловичу исполнять обязанности самоварщика, лежавшие на нем, когда мы были по осуждении перевезены в Вилюйск.

    О жизни заключенных во временной Вилюйской каторжной тюрьме, насколько известно, в печати до сих пор не появлялось воспоминаний. А потому, быть может, небезынтересно будет дать некоторую картину этой жизни. После конфирмации приговора по нашему делу, по которому, между прочим, Михаил Рафаилович был осужден на бессрочную каторгу, правительство решило на некоторое время заключить нас, 20 человек, осужденных по Якутскому делу на каторгу (был, впрочем, еще один, двадцать первый по счету, вилюец — это четырехлетний сын казненного Л. М. Коган-Бернштейна — Митя), в Вилюйскую тюрьму, пустовавшую с тех пор, как в 1884 году царские жандармы выпустили, наконец, из своих цепких лап Н. Г. Чернышевского. Решение это, однако, было не так просто осуществить. Как ни как, кое-какие законные формальности надо было соблюсти. И вот, помню, уже будучи в Вилюйске, мы с изумлением узнали, что из-за нас, маленькой кучки каторжан, созывались специальные заседания Государственного Совета, в которых выработаны и утверждены были штаты нашей тюрьмы. Не помню точно, на какую сумму был составлен годовой бюджет (кажется на сумму что-то около тридцати тысяч рублей); во-всяком случае, обошлись мы правительству не дешево. Штат состоял из смотрителя с помощником, человек 20-ти наружной караульной казачьей команды и казачьего урядника, по фамилии, помнится, Большакова, жившего внутри тюремного здания, в особой комнате, налево сейчас по входе в вестибюль. Я нарочно употребляю это слово для того, чтобы подчеркнуть, что тюрьма наша не походила на обыкновенную. Мы, помнится, шутя называли себя «старосветскими помещиками», ибо обширный участок с центральным зданием, где мы проживали, и службами в конце двора в обоих его углах, — с правой стороны — кухней и пекарней, с левой — баней (она же и прачечная), походили скорее на помещичью усадьбу, чем на тюрьму. Итак, в вестибюле, довольно обширном, первая дверь налево вела в довольно приличную комнату единственного нашего телохранителя [* Как мне только что напомнили товарищи-вилюйцы, вместе с Большаковым, игравшим роль старшего надзирателя, помещались еще два младших надзирателя.] внутри здания, вышеупомянутого Большакова, почтенного старика с большой окладистой седой бородой, которого мы никогда почти, впрочем, не видели, так как он все время проводил в объятиях Морфея. Не видали мы, впрочем, почти никогда и другого начальства. Вторая дверь налево при входе вела в комнату, заменявшую у нас больницу; направо — дверь в довольно длинную комнату, где вдоль правой стены расположены были нары. Это была одна из двух мужских камер. Прямо против входа из вестибюля была дверь в обширный колонный зал (колонны, конечно, деревянные, как и все здание). Сейчас же налево дверь вела в теплую уборную. Направо первая дверь была в такую же, как и из вестибюля, мужскую камеру с нарами вдоль правой стены. В конце зала, с правой стороны другая дверь вела в обширную, светлую женскую камеру, уставленную семью кроватями (по числу наших заключенных женщин). Эта была именно та комната, в которой за несколько лет перед тем еще проживал Николай Гаврилович Чернышевский. Особенностью ее являлось то, что стены были оклеены обоями, а потолок задрапирован белым полотном. Камеры все время оставались открытыми; только на ночь, когда все укладывались спать, нас запирали.

    Пользовались мы совершенной свободой в пределах, конечно, высоких палей (забор из плотно-установленных рядом тонких, заостренных кверху, бревен). Правом выхода за запертые ворота пользовался лишь староста наш — по делам хозяйственным и для сношений со смотрителем и его канцелярией. Никаких каторжных работ мы не отбывали, но зато мы сами должны были обслужить себя и все свое хозяйство. Только доставка воды и дров на наш двор лежала на вольнонаемном служащем Спиридоне, симпатичном и веселом якуте, имевшем, однако, большую слабость к Бахусу и любившем, когда бывал на взводе, хвастаться: «с кем гуляю, право, не скажу».

    Положение наше материальное было таково. Казенный паек был как будто недурной, — нам выдавали фунта по два ржаной муки в день на человека и по одному фунту мяса, да еще кое-какой приварок. Не помню только, отпускала ли казна на нас что-либо из жиров. Сахару же совершенно не отпускала. Как бы то ни было, казенного пайка было недостаточно, чтобы сносно питаться. Кое-что выручал наш староста, продавая излишки муки и затрачивая вырученную сумму на улучшение пищи. Главная же надежда была на помощь с воли, прежде всего, от родных. Но беда наша была в том, что, по нашей просьбе, родные перестали нам высылать помощь деньгами вскоре после объявления нам приговора, так как последний возлагал на нас уплату судебных издержек. Но постепенно стала налаживаться пересылка нам родными из России продуктов, — сахару, консервов различных, сладостей и проч., так что, после первых нескольких месяцев, питание наше стало улучшаться. Нечего говорить о том, что у нас была полная коммуна, — все получаемое делилось поровну между всеми нами. Когда у нас впоследствии образовались некоторые денежные фонды, то большая часть их расходовалась на нужные всем продукты и вещи, а остаток делился поровну и выдавался каждому на руки, под названием «эквивалент» (термин этот, кажется, заимствован был нами у карийцев).

    Домашние работы были организованы следующим образом. Женщинам досталась самая легкая работа — хозяйничать за обеденным и чайным столом и убирать столовую и чайную посуду. В скобках замечу, что и эту работу, по большей части, за них исполняли мужчины. Мужчины же все, за исключением старосты и уборщика, были разделены как бы на цехи — цех пекарей, поваров и самоварщиков. По части хлебопечения некоторый опыт имела у нас Наталия Осиповна Коган-Бернштейн, которая и обучила нескольких мужчин этому ремеслу. В поварском деле мужчины уже имели опыт тюремный и этапный. Особенно у нас выделились своими талантами по этой части О. С. Минор и А. С. Гуревич. К ним присоединялись в разное время еще несколько человек из мужчин. Остальные были самоварщики. В этой-то профессии самоварщика и пребывал почти все время Михаил Рафаилович. Труд этот, хотя и не требовал особой подготовки, но зато был, пожалуй, самым тяжелым. Дежурили самоварщики приблизительно по два дня подряд в неделю. Ставить приходилось три раза в день — утром, после обеда и вечером — всего двенадцать самоваров (у нас было два самовара — один большой, стаканов на пятьдесят, другой — на двадцать пять). Для того, чтобы запасти угля на эти двенадцать самоваров, самоварщик должен был вытопить две больших голландских печи. К концу своего рабочего дня самоварщик доходил до изнеможения. В особенности тяжела была эта работа для Михаила Рафаиловича, у которого рана на груди, как будто зажившая, несколько раз в Вилюйске вновь открывалась, благодаря тому, что в Якутской больнице ее не удалось совершенно очистить от мелких косточек и попавших вместе с пулей мелких шерстинок от платья. Однако, освободить Михаила Рафаиловича от работ не представлялось никакой возможности, ибо он был человеком артельным, общественником в лучшем смысле этого слова, и, пока был на ногах, он ни за что не согласился бы на такую льготу.

    Более подробное описание нашей жизни в Вилюйске потребовало бы еще много времени и места, которых у меня в распоряжении сейчас нет, и я пока ограничусь сказанным.

    В Вилюйске Михаил Рафаилович все свое свободное время посвящал пополнению своих знаний. У нас была довольно обширная библиотека, составленная отчасти из собственных, привезенных из России, отчасти из присылавшихся нам безвозмездно от многих издательств книг. Между прочим, он тут одолел многотомную «Всемирную Историю» Вебера, в переводе Н. Г. Чернышевского (кстати тут же, в Вилюйской тюрьме, и переводившего ее), которая тогда только что вышла из печати. В Вилюйске же он изучил, помимо немецкого и французского, еще английский и итальянский языки.

    Также упорно занимался Михаил Рафаилович обогащением своего ума различными знаниями по общественным вопросам, когда мы были перевезены в Акатуй. И П. Ф. Якубович в своих воспоминаниях о Михаиле Рафаиловиче рассказывает, как он, П. Ф., поражался той жадности и спешке, с какой этот бессрочный каторжанин проглатывал книги, как будто он завтра же должен будет применять в жизни свои познания. Правда, тут же П. Ф. прибавляет, что Михаила Рафилович охотно отбрасывал самую интересную книгу, когда намечалась какая-нибудь практическая работа. Между прочим, когда у нас явилась потребность в Акатуе иметь своего отдельного политического старосту для сношения с начальством, таковым был выбран единодушно Михаил Рафаилович.

    В Акатуе Михаил Рафаилович пробыл конец 1892 и 1893 гг., а затем, когда его жена, Вера Самойловна, была переведена в «вольную команду» в Горный Зерентуй, Михаила Рафаиловича также перевели туда, и он там пробыл до 1895 года, преимущественно, в тюремной больнице. В 1895 г., по применении к участникам Якутской истории чего-то вроде амнистии, с заменой каторги ссылкой на житье, с лишением «особых прав и преимуществ», Гоцам разрешили устроиться в г. Кургане, Тобольской губернии, почти на границе с Европейской Россией. Здесь он вместе с поселившимся там же П. Ф. Якубовичем принял участие в издававшейся тогда в Омске газете «Степной Край». В Кургане легче было следить за участившимся биением пульса общественно-политической жизни России. И П. Ф. рассказывает, как набрасывался Михаил Рафаилович на всякого приезжего из России свежего человека и как он, даже при кажущейся малоинтересности собеседника, умел выудить у него нужные ему сведения. Возвращаясь в Россию в начале 1897 г., я остановился в Кургане, и Михаил Рафаилович взял с меня слово, что я, будучи в Москве, обязательно соберу для него сведения о преобладающем среди социалистических кругов настроении. Помнится, он сам мне при этом указал на Ф. А. Данилова, старого его товарища по Народовольческой группе, у которого я эти сведения смогу получить. Я, конечно, поручение его исполнил и, помню, дал ему краткую характеристику господствовавшего тогда в социал-демократических кругах течения, окрещенного потом термином «экономизма».

    В 1899 г. Михаилу Рафаиловичу с женой было разрешено поселиться в Одессе. Тут он на первых порах принял на себя заведывание местным отделением фирмы Высоцкого. Ему нужно было время, чтобы присмотреться ближе к течениям русской социалистической мысли и завязать нужные связи. Как только задача эта была им выполнена, он двинулся вместе с женой за границу.

    На заграничном периоде жизни Михаила Рафаиловича я долго останавливаться не буду. Об этом давали и еще будут давать более подробные сведения товарищи, стоявшие в этот период к нему ближе, чем я, проживавший постоянно в Бельгии, и только раз или два в год наезжавший в Женеву. Отчасти это и сделал в цитированных мной выше прекрасных воспоминаниях, напечатанных в № 11 «Былое» за 1906 г., А. Э. Шишко. Остановлюсь лишь несколько на аресте Михаила Рафаиловича, в начале 1904 г., в Италии, в Неаполе, куда он был вызван для свидания с приехавшими из России туда его родителями. Об аресте его мне было дано знать из Женевы, при чем мне поручили осведомить об этом Интернациональное социалистическое бюро и Бельгийскую рабочую партию, членом которой я состоял почти все шесть лет, прожитые мною в Бельгии. Я направился из Льежа в Брюссель, а затем в загородную виллу Вандервельда. Я застал последнего в библиотечной комнате за чтением. Узнан от меня об аресте Гоца, он признал необходимым начать немедленно агитацию по этому поводу, в частности, в Бельгийской партийной прессе. Для этой цели я получил от него записку, адресованную в редакцию центрального органа партии «Le Реuрlе». В результате, в ближайшие же дни, в этой газете появился воспроизведенный с имевшейся у меня фотографической карточки портрет Михаила Рафаиловича, а также небольшая заметка о нем, мною составленная. Такая же агитация, в прессе и на митингах, началась и в других странах, и в результате Михаил Рафаилович вскоре, приблизительно через месяц после ареста, был освобожден и выслан из Италии в Швейцарию.

    Я приезжал в Женеву летом 1903 г. и видел Михаила Рафаиловича, только что освобожденного из Неаполитанской тюрьмы. Он был такой же живой и остроумный. Между прочим, он пожурил меня, хотя и дружески, за то, что я позволил себе без надлежащего разрешения поместить его портрет в газете «Le Реuрlе». Из воспоминаний Л. Э. Шишко видно, что Михаил Рафаилович перед своим арестом в Неаполе твердо решил бросить заграницу и ехать нелегально в Россию, очевидно, чтобы заменить незадолго перед тем арестованного Г. А. Гершуни. Но судьба решила иначе. Сырой неаполитанский каземат, несмотря на кратковременность пребывания в нем Михаила Рафаиловича, самым гибельным образом отразилось на его здоровье. Помню, при встрече моей с ним, он часто ложился на диван, так как у него уже начались сильные ревматические боли в конечностях. Скоро по моем возвращении в Бельгию, осенью 1903 г., я получил известие, что у Михаила Рафаиловича произошел первый удар, парализовавший у него ноги. Он продолжал исполнять свои партийные обязанности, и, пока руки у него действовали, работал пером или писал сам на машинке письма и статьи; но прошло еще некоторое время, и у него отнялись также и руки. Однако, голова продолжала работать с поразительной свежестью и ясностью, но писать он уже не мог и ему приходилось диктовать своей жене, верному его другу и товарищу. По внешности, несмотря на то, что он вечно был прикован к постели или к тележке, он выглядел живым и бодрым. Только после октября 1905 г., когда большинство друзей и товарищей его двинулось в уже, казалось, освобожденную родину, Михаил Рафаилович стал чахнуть и хиреть. В последний раз я виделся с ним в августе 1906 г. в Гейдельберге. Он произвел на меня в этот раз самое тяжелое впечатление своим внешним видом, — он был весь какой-то сморщенный; даже глаза, его удивительные живые и умные глаза, как то преобразились, — в них проглядывали невыразимые страдания, которые он испытывал в то время. Но, помню, он твердым голосом сообщил мне, что один крупный берлинский профессор хирург предложил ему пойти на риск — подвергнуться очень серьезной операции, и либо совершенно вылечиться, либо остаться под ножом. «Я решил лечь под нож», — были последние его слова, сказанные мне.

    Вскоре, через какой-нибудь месяц, я, уже вернувшись в Россию, прочитал в газетах, что Михаила Рафаиловича Гоца не стало...

    Умер он, едва достигши 40-летнего возраста.

    Политические друзья Михаила Рафаиловича перевезли его тело в Женеву, где 16-го сентября 1906 г. произошло его погребение при большом стечении политических эмигрантов, принадлежащих к различным социалистическим и революционным фракциям и партиям. Были и представители социалистических партий Европы.

    Приведу в заключение речь, сказанную на могиле Михаила Рафаиловича Гоца, от имени старых Вилюйских каторжан, М. А. Брагинским:

    «Я буду краток, в особенности после уже произнесенных речей. Потеря громадна, невознаградима для нашей партии. Но я оставлю будущим биографам и историкам рассказать подробно о жизни моего друга. Сейчас я приношу свое последнее «прости» выдающемуся революционеру, прекрасному человеку и товарищу, с которым меня связывала не только революционная работа и совместная каторга, но и сердечная симпатия. Старые товарищи покойного по Вилюйской каторге ощущают поэтому его потерю, быть может, еще глубже. Гоц был искренно любим всеми нами, которые провели с ним совместно несколько лет жизни в Вилюйске, и эта чисто личная связь с ним не прекращалась и после выхода из каторги. Велика была скорбь его старых друзей, когда они узнали о его болезни. Но мы надеялись, что он выйдет победителем из этой борьбы со смертью. Он умер. Он ушел, когда над нашей страной стала заниматься заря революции. Но не далек тот день, когда его останки будут перевезены в свободную Россию, которой он отдал все свои силы, всю свою жизнь. Прощай, Михаил, прощай».

    К. Терешкович.

    /Якутская трагедия - 22 марта (3 апреля) 1889 г. - Сборник Воспоминаний и Материалов. Под ред. М. А. Брагинского и К. М. Терешковича. О-во политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1925. С. 127-148, 228./

    227) Терешкович, Кисиель Меерович; адм.-сс. (1889-1892), сын купца, мещ. Волынской губ., еврей, 20-21 г. Прибыл в область на 5 лет под гл. надзор полиции. Через месяц после прибытия принял участие в «монастыревском деле» (22/III 1889 г. в Якутске), за что был присужден к 10 г. каторжных работ, каковые до 1892 г. отбывал в Вилюйском остроге, а затем был переведен (с остальными каторжанами-монастыревцами) в Забайкальск. обл. [Д. 56].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 223./

    И. Жуковский-Жук

                                                                    ПРИМЕЧАНИЯ

    83а) Гассох, Вера Самойловна, по мужу Гоц, — родилась в Одессе, член партии «Народная Воля». В 1887 г. сослана администр. в Колымск. Якутск. обл. В 1889 г. участвовала вместе с тов. в вооруж. сопрот. в Якутске 22 марта. Вместе с Зотовым, Гаусманом, Коган-Бернштейном и др. пригов. к бесср. кат. Заключ. отбывала в Вилюйске, на Каре и в Горном Зерентуе. В 1894 г. кат. заменена посел. По маниф. возвращена в Россию. Эмигрировала во Францию, где живет до сих пор.

    /Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги. Сборник воспоминаний, документов и материалов. Москва. 1927. С. 299./

    Гоц, Вера Самойловна — фамилия по мужу В. С. Гассох (см.).

    Б. Оржих, В рядах «Нар. Воли». Сб. «Народовольцы» III, 109.

    Гоц, Михаил (Мовша) Рафаилович, еврей, сын состоятельного купца 1-й гильдии Ковенск. губ., впоследствии миллионера, пайщика чайной фирмы Высоцкого. Род. в 1866 г. Воспитывался в Московск. гимназии. В 1882 г. входил в ученический кружок саморазвития, носивший название «реалисты», сблизившийся затем с народовольческ. кружками; тогда же примкнул к кружку, занимавшемуся изучением политическ. экономии и собиравшемуся на квартире С. Зубатова. Осенью 1884 г., будучи гимназистом 8-го класса, вошел вместе с Ф. Рабиновичем, Я. Якобсоном, С. Терешковым и О. Минором в народовольческ. подгруппу. В 1885 г. окончил 2-ю гимназию и поступил на медицинск. фак-т Московск. ун-та; через год перешел на юридическ. фак-т. В 1885 г. вошел в центральн. московск. народовольческ. группу, где вел преимущественно организационную работу; на его обязанности лежали также сношения с заграницей; вел пропаганду среди рабочих. В сент. 1886 г. им была поставлена нелегальн. типография у А. Сиповича и Н. Дмитриева, которая отпечатала сборник стихотворений «Стихи и песни» и листовку в стихах, составленную Н. Богоразом «Современному поколению». Находился в сношениях с Н. Богоразом и В. Даниловым. Арестован в Москве 24 окт. 1886 г. и привлечен к дознанию при Московск. ж. у. по делу о народовольческ. кружке и тайн, типографии. Кроме того привлечен к другому дознанию при Тульск. ж. у. по делу Н. И. Воропаева в виду обнаружения у последнего заметок, сделанных М. Гоцом. Содержался в разных московск. тюрьмах, в том числе и в центральн. пересыльн. тюрьме, где организовал сношения с волей и получение запрещенной литературы. Обыскан в тюрьме 30 марта 1837 г. и привлечен к третьему дознанию при Московск. ж. у. вследствие отобрания у него революц. изданий, списка заключенных в Москве и сосланных в Сибирь. Перевезен в Петербург, где содержался в Доме предв. заключения. По выс. пов. от 16 дек. 1887 г. выслан в распоряжение Иркутск. ген.-губ-ра для водворения на жительство в местностях вверенного ему края под гласн. надзор полиции на восемь лет. По соглашению м-ров вн. дел и юстиции (до 10 февр. 1888 г.) в виду уже состоявшегося о нем решения по первому делу дознание о нем, производившееся при Тульск. ж. у., прекращено. В сред. мая 1888 г. отправлен из Бутырск. тюрьмы в Сибирь. По прибытии в Якутск назначен к отправлению в Средне-Колымск. В качестве уполномоченного от ссыльных 19 марта 1889 г. вел переговоры с якутск. вице-губернатором Осташкиным об изменении порядка отправки ссыльных. Принял участие в вооруженном сопротивлении якутск. ссыльных 22 марта 1889 г., во время которого тяжело ранен пулею в грудь. По постановлению Иркутск, ген.-губ-ра от 14 апр. 1889 г. вместе с другими предан военному суду по законам военного времени при Якутск, местной команде. Признан судом виновным в вооруженном сопротивлении распоряжениям, начальства и 13 июня 1889 г. приговорен к лишению всех прав состояния и к каторжн. работам без срока; приговор конфирмован командующим войсками Иркутск, воен. округа от 20 июля 1889 г. Содержался в Якутск, тюрьме и в дек. 1889 г. отправлен в Вилюйск. каторжн. тюрьму, куда прибыл в нач. 1890 г. Был редактором издаваемого в тюрьме «Вилюйск. сборника». В марте 1892 г. отправлен из Вилюйска в Якутск, а 1 июня 1892 г. отправлен в Акатуйск. каторжн. тюрьму. Пробыл в Акатуе с конца 1892 г. до 1893 г., когда переведен в Алгачи, а затем, после перевода его жены В. С. Гоц (Гассох) в Горн. Зерентуй, переведен туда же и пробыл там до 1895 г. В 1895 г. каторжн. работы заменены ссылкою на житье, после чего отправлен в Курган (Тобольск, губ.) и помещен в разряде сосланных на житье. Во втор, пол, 1890-х гг. вместе с П. Ф. Якубовичем принял участие в издававшейся в Омске газете «Степной Край»; сотрудничал в «Восточн. Обозрении» под псевдонимом «М. Рафаилов», под тем же псевдонимом помещал статьи в «Русск. Богатстве». В 1899 г. разрешено поселиться в Одессе, где служил заведующим местным отделом чайной фирмы Высоцкого. В 1901 г. выехал за границу; жил сначала в Париже, а затем в Женеве. Принял деятельное участие в организации партии эсеров, затем в ее работе; принимал участие в литературной и материальной постановке организации партийных эсеровск. органов «Вестник Русск. Революции» и «Революцион. Россия»; сотрудничал в первом под псевдонимом «А. Левицкий». С основания партии эсеров до смерти, в 1906 г., был членом Центральн. ком-та партии; редактировал вместе с В. Черновым партийную газету «Революц. Россия»; входил от Центральн. ком-та в боевую организацию парт. эсеров. В 1903 г. в виду оживления революцион. деятельности в России намеревался ехать в Россию для замены арестованного. Г. Гершуни. Арестован по требованию русск. правительства в марте 1903 г. в Неаполе. Содержался в Неаполитанск. тюрьме. Русским правительством было предъявлено требование о его выдаче на основании обвинения его в соучастии в деле убийства Сипягина. Вследствие поднятой агитации социалистами итальянск. правительство отказалось выдать его России. Освобожден летом 1903 г. и жил в Женеве. В конце 1905 т. был единственным из членов центрального комитета, оставшимся вследствие тяжелой болезни за границей. Несмотря на тяжелую болезнь, лишившую его возможности передвижения, принимал самое деятельное участие в делах парт, эсеров. Умер после операции опухоли спинного мозга в Берлине 26 авг. 1906 г. Погребен в Женеве 3 (16) сент. 1906 г.

    Сообщения М. В. Брамсона, Л. А. Кузнецова, И. И. Попова, К. М. Терешковича. — МЮ 1886, № 10294; 1887, №№ 9988, 9993 и 10076. — ДП V, 1882, № 2848; 1896, № 40, ч. 2, лит. А; VII, 1903, № 1668, ч. 1. —Обзоры XI, 73; XII, 88, 96, 153, 187; XXV, 126. — Ведомость XII, 21-23; XIII, 43; XIV, 45. — Хроника, 302. — Бурцев, За сто лет, II, 126, 135. — С. Венгеров, Список. — Больш. энциклопедия, XXI. — Словарь Граната, т. 40, стр. 443 (Автобиография В. Богораза). — С. Слетов, К возникновению партии соц.-революционеров, 107-108, П., 1917 г. — В. Мещеряков, Партия соц.-революционеров, ч. I, стр. 125, М., 1922 г.

    К. Терешкович, Мих. Раф. Гоц. Сб. «Якутск, трагедия», 127-148. — М. Р. Гоц, Московская центральн, группа парт. «Нар. Воля» (1883-1885) (Отрывок из неизданной автобиографии). Сб. «Народовольцы» I, 97-108. — К. М. Терешкович, Несколько слов по поводу воспоминаний М. Р. Гоца. Сб. «Народовольцы» I, 109-115. — Арест М. Гоца. «Освобождение» 1903, № 19, стр. 344; № 20-21, стр. 355. — Подвиги русск. сыска в Италии. «Револ. Россия» 1903, № 21, стр. 4. — Из иностранной жизни и печати (дело М. Р. Гоца и заграничная агитация). «Рев. Россия» 1903, № 21, стр. 16-20. — Сентенция неаполитанск. суда. Эпилог дела М. Р. Гоца. «Революц. Россия» 1903, № 22, стр. 16-18. — Антицарская демонстрация в Милане. «Рев. Россия» 1903, № 24, стр. 19. — М. Р. Гоц, С. В. Зубатов. Страничка из воспоминаний. «Был.» 1906, IX, 63-68. — Некролог. «Был.» 1906, IX, 282-283. — Л. Шишко, М. Р. Гоц (Памяти дорогого друга). «Был.» 1906, XI, 283-292 (Перепечатано в Собрании сочинений Л. Шишко, т. 4 (1918), стр. 223-235). — П. Якубович, Памяти М. Р. Гоца «Русск. Богатство» 1906, X. — Некролог. «Знамя Труда» 1906, № 5 от 12 сент. — И. А. Рубанович, М. Р. Гоц. «L’Humanité» 1906, № 877. — Памяти М. Гоца, «Знамя Труда» 1907, № 5 от 12 сент.—«Памяти М. Р. Гоца». «Земля и воля» 1907, № 11 от 15 сент. — Вилюец (М. Брагинский), М. Р. Гоц в тюрьме и ссылке. «Заветы» 1913, V. — Донесение Евно Азефа. «Был.» 1917, I (23), 209. — К. Терешкович, М. Р. Гоц о С. Пике и М. Фундаминском. «Кат. и Сс.» 1929, III (52), 69-73.

    А. Спиридович, Партия социалистов-революционеров, 79, 80, 126, 134, 135, 144, 146, 171. 200, 206, 207, 453, 459, 501. — В. Агафонов Заграничная охранка, 234, 237, 241, 271, 293. — Степняк-Кравчинский, Царь-чурбан, 120 сл. — М. Л. Коган-Бернштейн. Сборник, 10. — Л. Дейч, Роль евреев в русск. революц. движении Ук.). — И. И. Попов, Минувшее и пережитое, II (Ук.). — А. Прибылев, От Петербурга до Кары (Ук.). — H. Тютчев, В ссылке и др. воспоминания, ч. 2, стр. 104, 108-113. — Л. Дейч, Провокаторы и террористы, 25, 95. — М. Кротов, Якутск, ссылка 70 - 80-х г. г., 127, 128, 130-133, 138, 176. — М. Брамсон, Якутск, трагедия. Сб. «Якутск, трагедия», стр. 12-15, 17, 21, 23. — Избиение политических ссыльных в Якутске. Там же, 32, 33. — М. Брагинский, Якутск, драма. Там же, 50. — Документы по Якѵтскому делу 22 марта 1889 г. Там же, 188, 190, 191, 197, 199, 202, 216, 217. — М. Брагинский, Политическ. каторга в Якутской области. Сборн. «В Якутск. неволе», стр. 90, 94, 100, 103. — Л. Меньщиков, Охрана и революция, I, 20, 21, 24, 25, 386. — А. Прибылева-Корба, «Нар. Воля». Воспоминания, 144, 149. — В. Левицкий, Партия «Нар. Воля», 188 сл. — И. Попов, Революц. организация в Петербурге в 1882-1885 г.г. Сборн. «Народовольцы» I, 67. — В. Поссе, Мой жизненный путь, 321-322. — А. Прибылев, Записки народовольца, 156, 271. — В. Дмитриева, Так было (Ук,). — H. Русанов, В эмиграции (Ук.). — А. Бах, Записки народовольца (Ук.). — Социал-демокр. движение в России, I (1928), 90, 367. — А. Спиридович, Записки жандарма (1928), 52, 87, 165, 166, 236, 237, 248. — В. Фигнер, После Шлиссельбурга (Собр. сочинений, III, 181, 183, 186, 310). — Б. Савинков, Воспоминания террориста, Москва-Харьков, 1928. — Участники народовольч. движения. Сб. «Народовольцы» III, 295.

    Хроника борьбы с самодержавием. «Своб. Россия» I (1889), 61; II (1889), 20. — Кровопролитие в Якутске. «Своб. Россия» III (1889), 17. — Избиение политических ссыльных в Якутске. «Социал-демократ» I (1890), 69-71. — Хроника «С родины на родину» I (1893), 9; II (1893), 96-97; IV (1894), 223. — «Летучие Листки Фонда Вольн. Русск. Прессы» 1894, № 10, стр. 2; 1895, № 27, стр. 6; 1896, № 35, 12. — Хроника обысков и арестов. «Револ. Россия» 1903, № 20, стр. 18-19. — Письмо из Италии. «Нар. Дело» 1904, V (июнь), 183-189. — О. Минор, Якутск. драма 22 марта 1889 г. «Был.» 1906, IX, 136, 141, 144. — «Партийн. Известия» (ЦКПСР) 1906, № 2 от 25 ноября, стр. 3. — Из «Обзора» за 1901 г. «Был.» 1907, III, 245. — Тан, Повести прошлой жизни. «Русск. Богатство» 1907, X, 153, 159. — К. Терешкович, Московск. молодежь 80-х г.г. и С. Зубатов. «Минувш, Годы» 1908, V-VI, 207-215. — Донесения Е. Азефа Л. А. Ратаеву. «Был.» I (1917), 200, 201, 209, 210, 219, 223, 225. — Евно Азеф. История его предательства (Записка Л. Ратаева). «Был.» II (1917), 204. — Саратовец [И. Май нов], На закате народовольчества. «Был.» V-VI (1917), 60. — Н. Тан, Колымская иудея. «Еврейск. Летопись» III (1924), 179. — Эдуардо Коляри [Е. Е. Колосов], Русская тайн. полиция в Италии. «Был.» XXV (1924), 131. — Л. Берман, К 35-летию вооружен. сопротивления ссыльных в Якутске. «Из истории борьбы с царизмом» I (1922), 7, 9, 41, 12. — Н. Осипович, Один из своих. «Кат. и Сс.» 1924, II (9), 69. — М. Костюрина, Молодые годы. «Кат. и Сс.» 1926, III (24), 195, 196, 200. — Н. Тютчев, Заметки о воспоминаниях Б. В. Савинкова. «Кат. и Сс.» 1924, V (12), 66. — Л. Федорченко Чаров), В Швейцарской эмиграции. «Кат. и С с.» (1925, I (14), 226, 229. — А. Гедеоновский, Из Петербурга в Сибирь. «Кат. и Сс.» 1926, V (26), 192, 194. — А. Макаревский, Политическ. ссылка 1888 г. «Пути Рев.» 1926, II-III (5-6), 133. — Б. Николаевский, Новое о прошлом в зарубежн. печати. «Кат. и Сс.» 1927, II (31), 267, 268. — С. Швецов, Культурное значение политическ. ссылки в Зап. Сибири. «Кат. и Сс.» 1928, IV (41), 94, 114, 116. — Л. Фрейфельд, Из прошлого «Кат, и Сс.» 1928, V (42), 104, 105. — М. П. Орлов, Об Акатуе времен Мельшина. «Кат. и Сс.» 1928, XI (48), 110, 113-115. — Ф. Виноградов, Омская печать, ссылка и рабочее движение. «Кат. и Сс.» 1929, I (50), 132. — С. Лившиц, Подпольн. типографии 60 - 80-х г. г. «Кат. и Сс.» 1929, II (51), 70-71. — Д . Махлин, Якутская трагедия 1889 г. и подпольная печать. «Кат и Сс.» 1929, III (52), 27. — М. Брагинский, Як. Ноткин. «Кат. и Сс.» 1929, III (52), 64. — В. Левицкий, «Нар. Воля» и рабочий класс. «Кат. и Сс.» 1930, X (71), 199. — С. Валк, Распорядительная комиссия и молодая партия «Нар. Воли». «Кат. и Сс.» 1931, II (75), 107, 129.

    Гоц, Мордух Рафаилович, брат М. Р. Гоца. Арестован в конце 1886 г. в Москве вследствие полученных сведений об оказании денежн. помощи вместе с дядей, шавельск. мещанином Ицкою Гоцом, революц. кружку.

    Обзор XI, 75.

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. III. Восьмидесятые годы. Вып. 2. Москва. 1934. Стлб. 938-942./

    Гассох (по мужу Гоц), Вера Самойловна (Хаимовна), еврейка, одесск. мещанка, жена М. Р. Гоца. Род. ок. 1860 г. Окончила гимназию в Одессе. В 1881 г. —слушательница женск. фельдшерск. курсов при Георгиевск. общине в Петербурге. С 1877 г. входила в одесск, революц. кружок. В 1881 г. принадлежала к городск. и вокзальн. народовольческ. кружкам в Одессе. Арестована в Петербурге 24 ноября 1881 Привлечена к дознанию при ж. у. гор. Одессы в 1881 г. вместе с А. Шехтер и др. по обвинению в принадлежности к террористическ. сообщ-ву (дело М. Дрейя, С. Майера и друг.). Содержалась под стражей до 15 марта 1882 г., после чего подчинена особ. надзору полиции. По выс. пов. от 6 окт. 1882 г. вменено в наказание предварительное содержание под стражей с подчинением гласн. надзору вне местностей, объявленных на положении усиленной охраны, в течение двух лет. В окт. 1882 г. выслана из Одессы в Екатеринослав; в дек. 1883 г; переведена в Александровск (Екатеринославск. губ.). По окончании срока гласн. надзора 6 окт. 1884 г. подчинена негласному. В 1885 г. снова вела революционную работу в Екатеринославе, где жила со своей подругой Анаст. Шехтер; посещала квартиру X. Полякова и находилась в сношениях с Б. Оржихом. Арестована 28 (24?) февр. 1886 г. в Екатеринославе и привлечена к дознанию по делу Б. Оржиха (Таганрогск. тайн. типография) по обвинению в укрывательстве Б. Оржиха. По выс. пов. от 6 окт. 1887 г. выслана под гласн. надзор полиции на пять лет в Вост. Сибирь. В сред. мая 1888 г. отправлена из Бутырск. тюрьмы в Сибирь. Предназначалась к высылке в Колымский окр. (Якутск. обл.). Прибыла в Якутск в конце 1888 г. и вышла замуж за М. Р. Гоца. В 1889 г. участвовала вместе с товарищами в вооружен. сопротивлении в Якутске 22 марта 1889 г. По постановлению Иркутск, ген.-губ-ра от 14 апр. 1889 г. предана вместе с другими военному суду по законам воен. времени при Якутск. местн. команде. Судилась в Якутске в военно-судной комиссии с 7 по 13 июля 1889 г.; признана виновной в вооружен. сопротивлении исполнению распоряжений нач-ства и приговорена к лишению всех прав состояния и к каторжным работам без срока. По конфирмации приговора командующим войсками Иркутск. воен. округа от 20 июля 1889 г. бессрочные каторжные работы заменены каторжн. работами на 15 лет. Отбывала каторжн. работы, содержалась в Вилюйской тюрьме с нач. 1890 г. В марте 1892 г. отправлена из Вилюйска в Якутск и 1 июня 1892 г. водворена в Акатуе (Забайкальск. обл.). Зимою 1893-1894 гг. находилась в Карийск. женск. тюрьме; в 1894 г. переведена в Горн. Зерентуй; в том же году каторга заменена поселением. Водворена в Кургане (Тобольск. губ.) в разряде сосланных на житье. По манифесту 1896 г. срок ссылки сокращен на год. По возвращении в Европ. Россию эмигрировала во Францию. Входила в партию соц.-революционеров. В 1909-1910 гг. вышла замуж за шлиссельбуржца С. А. Иванова; жила в Париже. В 1932 г. живет во Франции.

    Сообщения Л. А. Кузнецова и Е. Д. Никитиной. — Справка (В. Гассох). — МЮ 1882, № 9250; 1885, № 10937; 1886, № 10138; 1887, № 10064. — Справ, листок. — ДП V, 1882, № 3434, т. I; 1884, № 3434, т. II; 1896, № 40, ч. 1, лит. А. — Обзоры II, 50, 59; V, 49; XI, 34, 107; XII, 165. — Бурцев, За сто лет, II, 126, 135. — Больш. энциклопедия, т. XXI.

    Л. Дейч, Роль евреев в русск. революц. движении (Ук.). — Л. Дейч, 16 лет в Сибири. (Ук.). — М. Кротов, Якутск, ссылка в 70 - 80-х г.г., 131-133, 138, 176. — Е. Ковальская, В Горном Зерентуе. Сб. «Кара», 156, 299. — М. Брагинский, Политическ. каторга в Якутск. обл. Сб. «В Якутской неволе», 94 сл. — М. Брамсон, Якутск. трагедия. Сб. «Якутск. трагедия», 23. — Избиение политическ. ссыльных в Якутске. Там же, 32, 33. — М. Терешкович, Памяти трех друзей. Там же, 145. — Документы по Якутск. делу 22 марта 1889 г. Там же, 188, 190, 191, 197, 200, 203. — А. Прибылева-Корба, «Нар. Воля». Воспоминания, 221. — А. Шехтер-Минор, Южно-русск. народовольч. организация. Сб. «Народовольцы» I (Ук.). — М. Поляков, Разгром Екатеринославской народов. группы. Там же (Ук.). — З. Коган, Тульск. типография парт. «Нар. Воля». Сб. «Народовольцы» II (Ук.). — М. Дрей, О деле Оржиха, Сигиды и др. Сб. «Нар. Воля» перед царск. судом II (Ук.). — Б. Оржих, В рядах «Нар. Воли». Сб. «Народовольцы» III, 109, 117, 123, 145. — Участники народов, движения. Там же, 293.

    Хроника арестов. «Нар. Воля» VIII-IX (1882) (Литература парт. «Нар. Воля». Ук.). — Хроника арестов. Листок «Нар. Воли» І (1883) (Там же. Ук.). — Хроника. Вестник «Нар. Воли» V (1885), 154. — Хроника революц. борьбы. Листок «Нар. Воли» III (1886) (Литература парт. «Нар. Воля». Ук.). — Хроника борьбы с самодержавием. «Своб. Россия» II (1889), 20. — Избиение политич. ссыльных в Якутске. «Соц.-Демократ» I (1890), 69, 70, 71. — Хроника. «С родины на родину» I (1893), 9; II (1893), 96-97; IV (1894), 223. — «Листки Фонда Русск. Вольн. Прессы» 1894, № 10, стр. 2; 1895, № 27, стр. 6; 1896, № 35,12. — О. Минор, Якутская драма. «Был.» 1906, IX, 136. — Т а н, Повести прошлой жизни. «Русск. Бог.» 1907, X, 151. — Г. Осмоловский, Карийцы. «Мин. Годы» 1908, VII, 153. — Тан, Колымская иудея. «Еврейск. Летопись» III, 179. — Л. Берман, К 35-летию вооружен, сопротивления ссыльных в Якутске. «Из эпохи борьбы с царизмом» 1924, 9,11, 12. — А. Макаревский, Из истории революц. движения 1885-1887 г.г. «Лет. Револ.» 1914, II, 63. — А. Макаревский. Политич. ссылка в 1888 г. «Пути Рев.» 1926, II-III (5-6), 133. — А. Гедеоновский, Из Петербурга в Сибирь. «Кат. и Сс.» 1926, V, 192. — Л. Фрейфельд, Из прошлого. «Кат. и Сс.» 1928, V (42), 104. — Г. Чернявская-Бохановская, Автобиография. «Кат. и Сс.» 1928, V (42), 57. — Д. Махлин, Якутск. трагедия 1889 г. в подпольн. печати. «Кат. и Сс.» 1929, III (52), 27. — Г. Клинг, По тюрьмам и этапам. «Кат. и Сс.» 1930, VIII-IX (69-70), 180.

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. III. Восьмидесятые годы. Вып. 2. Москва. 1934. Стлб. 738-740./

    26-го августа в Берлине скончался один из крупных деятелей русского освободительного движения Михаил Рафаилович Гоц.

    И. А. Рубанович поместил в № 877 газеты «L’Нumanité» некролог, из которого мы заимствуем следующие строки:

    «Телеграф принес печальную весть о смерти нашего товарища Михаила Гоца. Исчезла крупная и благородная личность. Жизнь покойного, имевшего от роду 40 лет, была сплошным мученичеством. В ранней молодости, едва окончивши московскую гимназию, Гоц был арестован за принадлежность к «Народной Воле» и сослан административным порядком в Восточную Сибирь. Там он участвовал в страшной якутской драме и был в ней тяжело ранен. Приговоренный к смертной казни [* Ошибка: Гоц не был приговорен к смертной казни. Ред.], он был «помилован» и отправлен вместе со всеми остальными товарищами, в том числе и его женой, Верой, в каторжные работы. Кампания, начатая прессой, — в особенности английской, — против авторов страшной бойни ссыльных, имела в результате род амнистии, и Гоц в 1899 году получил свободу. В 1901 году Гоц выезжает за границу и живет сначала в Париже, а потом в Женеве. Тут он принимает активное участие в издании «Вѣстника Русской Революціи» и «Революціонной Россіи» — органов теоретических и вместе с тем официальных партии социалистов-революционеров. В 1903 году, по требованию русской политической полиции, Гоц был арестован в Неаполе. Его выдачи требовал кровавый министр Плеве...

    «Это дело, кончившееся отказом в выдаче Гоца, вызвало тогда самую живую агитацию социалистов... В неаполитанской тюрьме Гоц сильно заболел. Болезнь, осложненная влиянием старой раны, приковала его к постели на целых три года. Несмотря на свои страдания, Гоц сохранял всю ясность своего сильного духа и оказывал услуги партии своим знанием людей и жизни»...

    К этому мы можем лишь прибавить, что арест Года в 1886 году произошел, благодаря «высшим соображениям» тогда еще только начинавшего свою «карьеру» Зубатова. Обстоятельства этого ареста рассказаны в помещенных в этой же книжке «Былого» воспоминаниях самого Гоца, озаглавленных «С. В. Зубатов». Рассказ об якутской драме, жертвою которой был в числе других и Гоц, читатели найдут также в этой же книжке, в воспоминаниях О. С. Минора.

    Незадолго до своей смерти Гоц просил нас поместить в качестве эпиграфа к его воспоминаниям о Зубатове восемь строф из стихотворения П. Я.: «Вы говорите — не нужна», но статья была уже отпечатана, и мы не могли этого сделать по техническим причинам.

    Эти 8 строф гласят:

                                                        Забвенья ждете вы? О, нет!

                                                        Вам мало было бы забвенья!

                                                        Достоин черный ваш совет

                                                        Въ веках далеких прославленья!

                                                                               ------

                                                        И уж седая старина

                                                        Обвеет нас давно молчаньем,

                                                        Но ваши будут имена

                                                        Все неразрывны с содроганьем.

    Не думали мы, что нам придется исполнить желание М. Р. Гоца не в эпиграфе к его воспоминаниям, а в краткой повести об его жизни, в журнальном некрологе...

    Тело Года было отправлено для погребения в Женеву. На гроб было возложено много венков: «отъ русскихъ соціалистовъ-революціонеровъ въ Берлинѣ», «группы бундовцевъ», «русскихъ соціалъ-демократовъ», «П.П.С.», «русской колоніи въ Берлинѣ» и др. Известный Зенгер произнес краткое слово и возложил венок от имени «германской соціалъ-демократіи». Затем поезд умчал прах покойного в вагоне, усеянном венками и цветами...

    /Былое. № 9. Сентябрь. Петербургъ. 1907. С. 282-283./

    Шуламит Шалит

                                                          «Я – СЫН ЦАРЯ ДАВИДА»

                                                      (Поэт Семён Луцкий, 1891-1977)

    Семён Абрамович Луцкий родился в Одессе в 1891 г. Отец его, разорившись, покончил с собой, когда мальчику не было ещё и четырёх лет...

    Мама, Клара Самойловна Луцкая (в девичестве – Гасóх), была тогда беременна и вскоре родила дочку. А Семен с раннего детства, сколько себя помнил, чувствовал себя главой семьи. Лет в восемь он тяжело заболел и в горячечной молитве просил о выздоровлении, чтобы служить семье – маме и сестричке Флоре, с которыми и прожил почти всю свою долгую жизнь...

    Второй его мамой и очень близким другом стала сестра Клары Самойловны, тётя Вера Гасóх.

                                                 Вера Гасóх-Гоц (жена Михаила Гоца)

                                                   – тетя и большой друг С. Луцкого

    На её свадьбе с известным эсером Михаилом Гоцем от раввина узнали, что семейство Гасóх ведёт своё начало от рода царя Давида.

                                                        Я сплю. А надо мной заря,

                                                        Как свежая обида…

                                                        И снится мне – я сын царя.

                                                        Я – сын царя Давида.

                                                        Иду по берегу реки,

                                                        Должно быть, Иордана,

                                                        И бронзовые рыбаки

                                                        Выходят из тумана.

    Он писал эти строки в 1925 году, когда ещё так далёк был от всего еврейского и, разумеется, от берегов Иордана. Всё навеяно пока чтением Библии и таинством причастности…

    /Еврейская Старина. № 2 (65). Апрель-Июнь. Ганновер. 2010./