ЎЎЎ Інфлянта Дынабург. Якуцкія манастыроўцы Міхель ды Ёсель Эстровічы. Койданава. "Кальвіна". 2018.

    Міхель (Міхаіл) Бэравіч (Барысавіч) Эстровіч – нар. ў 1869 г. у павятовым месьце Дынабург Віцебскай губэрні Расійскай імпэрыі, у габрэйскай сям’і гандляра Бэра, які нарадзіўся ў 1835 г. у павятовым месьце Расены Ковенскай губэрні Расійскай імпэрыі, у сям’і Ёселя і Менухі Эстровіч (Эсьцеровіч). Эстровічы нейкі час жылі ў Дынабурзе, а затым перасяліліся ў павятовае места Старобельск Харкаўскай губэрні Расійскай імпэрыі. Акрамя сына Міхеля мелі яшчэ сына Ёселя ды дачку Юдзіф, якая паходзіла “из двинской еврейской купеческой семьи, выросшая в Старобельске и принявшая ради брака православие (в замужестве — Юлия Борисовна Герасимова)”.

    Міхель скончыў 7 клясаў гімназіі. У 1886-1887 гг. ён далучыўся да Луганскай групы “Народная воля” і вёў прапаганду сярод навучэнцаў Старабельска, дзе быў арыштаваны ў траўні 1887 г. і пасьля гадавога зьняволеньня высланы разам са старэйшым братам Ёселем, фармацэўтам, адміністрацыйным парадкам на 4 гады ва Ўсходнюю Сыбір у аддаленыя месцы Якуцкай вобласьці. Сястра Юдзіф была высланая ў Енісейскую губэрню.

    Па дастаўленьні ў абласное места Якуцк абодва браты Эстровічы прынялі 22 сакавіка 1889 г. у Якуцку удзел ва ўзброеным супраціве, г. зв. Манастыроўскім пратэсьце, супраць законных дзеяньняў уладаў па адпраўцы іх на поўнач Якуцкай вобласьці, дзе ім будзе няўтульна, прычым Ёсель Эстровіч быў лёгка падрапаны багнэтам. За сваю правіну абодва браты былі прысуджаны да катаржных працаў: Есель да 20 гадоў, а Міхель, як непаўналетні, да 8 гадоў.

    Спачатку Эстровічы сваё пакараньне адбывалі ў сьпехам прыстасаваным дзеля гэтай мэты астрозе, які пуставаў, у акруговым месьце Вілюйск Якуцкай вобласьці, а затым іх перавялі ў Акатуеўскую турму на Кары ў Забайкальскай вобласьці.

    У 1894 г. Міхель Эстровіч быў адпраўлены на паселішча ў с. Праабражэнскае Кірэнскай акругі Іркуцкай губэрні. У 1905 г. ён пасьля амністыі вярнуўся ў Луганск пад нагляд паліцыі, затым пераехаў у Лібаву, пражываў у Вільні, Маскве, Петраградзе ды Кацярынаславе.

    У літаратуры таксама згадваецца нейкі іншы брат Юдзіфі “А. Б. Эстрович”, які “с 1911 года был владельцем электротеатра в доме Певина в Екатеринбурге”. Магчыма гаворка ідзе пра Ёселя Эстровіча.

    Пасьля 1917 г. Міхель з сям’ёй пражываў у месьце Харкаў УССР (СССР), Пушкінская, 49-а, майстар па эмалі. 17 красавіка 1938 г. Міхель Эстровіч, “удзельнік антысавецкай тэрарыстычнай фашысцка-шпіёнскай арганізацыі” быў арыштаваны ды асуджаны 20 красавіка 1938 г. Тройкай пры УНКУС да ВМП, ды расстраляны 29 траўня 1938 г. у Харкаве (Маскве), рэабілітаваны пасьмяротна 27 красавіка 1989 г.

    Ягоная дачка Міра Барысаўна Эстровіч, “ст двоюродная сестра кинорежиссёра Сергея Герасимова”, вывучылася на “выкладчыцу вакалу” ды выйшла замуж за эндакрыноляга і тэрапэўта Бенцыёна Барысавіча Раднянскага, нарадзіўшы яму 21 лютага 1935 г. дачку Ірыну Раднянскую.

    Ірына Раднянская, расійскі літаратурны крытык, літаратуразнавец, “племянница сценариста З. Б. Роднянского и тетя известного продюсера Александра Роднянского”, пасля вайны жыла ў Чарнаўцах, дзе яе бацька працаваў дацэнтам у мэдыцынскім інстытуце. Скончыла ў 1956 г. Маскоўскі бібліятэчны інстытут. Чалец Зьвязу пісьменьнікаў СССР ад 1965 г. Ляўрэат прэміі Аляксандра Салжаніцына 2014 гаду “за преданное служение отечественной словесности в её поисках красоты и правды, за требовательное и отзывчивое внимание к движению общественной мысли на фоне времени”.

    Літаратура:

*    Эстрович Михаил Борисович. // М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 240.

*    Эстрович Иосиф Борисович. // М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 240.

*    Эстрович Михаил Борисович. // Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги. Сборник воспоминаний, документов и материалов. Москва. 1927. С. 298.

*   Эстрович Михаил Борисович. // Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 661-662.

*   Эстрович Михаил Борисович. // Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 750.

*    Эстрович И. Б. // Казарян П. Л.  Якутия в системе политической ссылки России 1826-1917 гг. Якутск. 1998. С. 375, 470

*    Эстрович М. Б. // Казарян П. Л.  Якутия в системе политической ссылки России 1826-1917 гг. Якутск. 1998. С. 375, 470.

    Інфлянта Дынабург,

    Койданава

                                                                      ПРИЛОЖЕНИЕ 1.

                                                               (Копия выписки из дела)

    По постановлению бывш. иркутского генерал-губернатора, ныне тов. мин. вн. д. генерал-лейтенанта графа Игнатьева, состоявшемуся 14 апр. 1889 года, преданы военному суду по законам военного времени при Якутской местн. команде государственные административно-ссыльные преступники: Лев Коган-Бернштейн, Альберт Гаусман, Николай Зотов, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич,, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель (он же Константин) Терешкович, Борис Гейман, Сергей Капгер, Подбельский, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Анна Зороастрова, а также государственные ссыльные Исак Магат, Иосиф Резник и Николай Надеев за соглашение с целью противодействовать распоряжениям начальства и вооруженное затем сопротивление властям с убийством полицейского служителя, покушением на убийство и. д. Якутск. губерн. и нанесением ран офицеру и некоторым нижним чинам означенной местной команды. По военно-судному делу, поступившему 3 июля на конфирмацию, оказалось: по значительному скоплению госуд. ссыльных, преимущественно евреев, предназначенных к водворению в северных округах Верхоянском и Колымском, они, по тесноте помещения в местном тюремном замке, впредь до отправления по назначению, были временно размещены отчасти в самом городе, а некоторые по ближайшим к городу улусам. В виду скорого прибытия новых партий таких же ссыльных и медленности в отправке их в эти округа, которая, по местным условиям, производилась по 2-3 человека с таким же числом конвойных через 7-10 дней, и. д. Якутск, губернатора Осташкин в устранение происходивших от сего неудобств, частых самовольных отлучек вышеупомянутых ссыльных из улуса в город Якутск, где ими была самовольно устроена библиотека и читальня, а также уклонения их под разными предлогами от очередной отправки, 16 марта 1889 года сделал распоряжение по окружному и городскому полицейскому управлению об отправлении их в те округа усиленными партиями по четыре чел., через каждые семь дней, при чем обязал предназначенных к отправлению собирать накануне и, как пересыльных арестантов, заключать в тюремный замок, откуда и передать их конвоирам; в то же время предписал иметь строгое наблюдение за тем, чтобы отправляемые в северные округа госуд. ссыльные, во избежание излишнего требования от содержателей по тракту подвод, как это было замечено, на основании циркуляра главн. тюр. упр. от 10 окт. 1886 г. за № 1147, имели при себе каждый не более 5-ти пудов клади, излишнюю же тяжесть сверх 5-ти пудов ни в каком случае не дозволять им брать. К отправлению таким порядком госуд. ссыльных в гор. Верхоянск и Средне-Колымск в течение марта и апреля, как более удобного времени, предназначены были тогда же в Верхоянск: Гейман, Резник с семьей, Роза Франк, Болотина, Фрума Гуревич, Пик, Анастасия Шехтер, Евгения Гуревич, Михаил Орлов, Робсман и Винярский; в Средне-Колымск: Альберт Гаусман, с семейством, и Мовша Гоц, с женою Верою. Такое распоряжение и. д. як. губ. вызвало неудовольствие ссыльных, видевших в этой мере стеснения для себя и желавших отсрочить самую отправку их до весны, с вероятною целью, по дошедшим до губернатора сведениям, побега некоторых из них; поэтому сначала, 18 марта, явился к и. д. губ. Осташкину ссыльный Мовша Гоц, в качестве депутата от своих товарищей, с словесной просьбой об отмене этого распоряжения; когда губерн. объявил Гоцу, что распоряжение это будет оставлено в силе, несмотря ни на какое противодействие с их стороны, и велел передать об этом прочим ссыльным, то Гоц, уходя, возвышенным голосом сказал, что они, ссыльные, не исполнят этого распоряжения. Затем 21 марта, накануне отправки первой усиленной партии, во 2-м часу дня явились толпою в обл. правление 30 человек ссыльных с письменными заявлениями, требуя все в один голос принять от них заявления и немедленно представить их губернатору для отмены сделанных распоряжений об усиленной отправке в северные округа, которым подчиниться они не могут. На убеждения советника обл. правл., наведывающего делами экспедиции о ссыльных Добржинского о незаконности являться целою толпою в присутственное место с целью противодействовать распоряжениям начальства, с заявлениями, которых принять он не имеет права, ссыльные продолжали громко настаивать и, на предложение его удалиться из присутств. места, ответили, что не уйдут до тех пор, пока не будут доложены их заявления губернатору, при чем не дозволили даже затворить двери отделения, в котором он занимается. Вследствие чего советник Добржинский вынужден был послать за полицмейстером, который вскоре прибыл и, видя толпу ссыльных в возбужденном состоянии, отобрал от них, в видах успокоения, приготовленные ими заявления, обещаясь доложить их губернатору и объявить им резолюции по этим заявлениям. По выходе затем, по требованию полицмейстера из обл. правл., госуд. ссыльные стали доказывать ему правоту своих требований, говоря, что во всяком случае они не поедут по сделанным последним распоряжениям губернатора, что могут заставить их к тому только силою, при чем Иосиф Минор, потрясая рукою, сказал: «мы не шутим с начальством, вы знаете, г. полицмейстер, чем это пахнет?». По акту, составленному по сему случаю, явились толпою в Як. обл. пр.: Зотов, Коган Бернштейн, Резник, Пик, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Шур, Берман, Минор, Фундаминский, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Ноткин, Брагинский, Гуревич, Гаусман, Орлов, Мовша Гоц, Магат, Фрума Гуревич, Евгения Гуревич, Роза Франк, Анастасия Шехтер, Вера Гоц, Анисья Болотина и Паулина Перли, всего 30 чел., некоторые из них с этой целью пришли из улусов без разрешения. Отобранные от них заявления, по своему содержанию и оборотам речи, совершенно тождественны, некоторые писаны одним почерком; в заявлениях они просили об отмене сделанных за последнее время распоряжений и. д. губернатора с тем, чтобы отправлять их по-прежнему в северные округа по 2 челов. через каждые 10 дней, с правом брать с собою багажа не менее 10 пуд. на человека, при чем никого перед отправкой не арестовывать и на путевые издержки выдавать им деньги заблаговременно. По докладу означенных заявлений и. д. губ. Осташкин положил резолюцию: оставить заявления эти без последствий, а за подачу их по общему уговору, скопом, с нарушением порядка благочиния в обл. пр., а также за самовольную явку некоторых из них в город без всякого разрешения и вмешательство в распоряжения губернатора таких администрат.-ссыльных, до которых не дошла еще очередь отправки и которые вовсе не были назначены к высылке в весеннее время, что очевидно сделано было им с целью оказать противодействие распоряжениям губернатора, несмотря на сделанные по этому предмету предупреждения ссыльному Гоцу, являвшемуся перед тем к нему депутатом от своих товарищей, — виновных привлечь на основании 265-270 ст. Ул. о нак. к законной ответственности и, по объявлении им этой резолюции в гор. полиц. упр., заключить их в тюремный замок до окончания следствия по сему обстоятельству; назначенных к следованию в Верхоянск отправить ныне же по назначению из тюремного замка; для приведения в исполнение сего распоряжения и охранения порядка, в виду выраженной ими готовности к неповиновению, по недостаточности полицейской команды, вызвать в помощь полиции до 30 вооруженных нижних чинов из местной команды под начальством офицера, о чем тогда сообщено им начальнику этой команды капитану Важеву. Во исполнение сего як. полицм. полковник Сукачев, зная, что госуд.-ссыльные, подавшие заявления, собрались в квартире одного из них, Якова Ноткина, в доме мещанина Монастырева, командировал 22 марта, в 10 час. утра, полиц. надзирателя Олесова, с 50-десятником гор. казачьего полка Андреем Большевым пригласить их явиться к 11 часам в полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора по заявлениям их. На подобный призыв госуд.-ссыльные категорически отказались идти, требуя объявления им означенной революции на квартире, где находятся они в сборе. По докладу об этом и. д. губ. Осташкин сделал распоряжение о доставке их в полиц. упр. с помощью отряда, вызванного из местной команды. Согласно этого распоряжения полицмейстер и начальник местной команды капитан Важев с помощником своим подпоручиком Карамзиным и 30 вооруженными нижними чинами отправились около 11 час. утра в квартиру Ноткина. Прибыв к дому Монастырева, как это видно из составленного акта, они нашли ворота запертыми, вследствие чего, для открытия доступа во двор, была выломана калитка, и в квартиру Ноткина послан был поручик Карамзин с предложением госуд.-ссыльным добровольно явиться в гор. полиц. упр. по распоряжению губернатора, на что они ответили отказом; по оцеплении затем квартиры нижними чинами полицмейстер и нач. команды капитан Важев вновь обратились к ссыльным с увещанием исполнить требование начальства. Ссыльные вначале выказали колебание, согласившись на убеждение идти в полиц. упр. только без конвоя, — многие, в особенности некоторые из женщин, и под конвоем; но в это время из среды их выступил вперед Лев Коган-Бернштейн и, взяв в руки стул, стал убеждать товарищей своих тоном, вызывающим и возбуждающим, не падать духом, говоря: «неужели вы боитесь, я сам служил в солдатах, силою с нами ничего не сделают и т. п.», после чего ссыльные решительно отказались исполнить предъявленные к ним требования. Видя такое упорство и бесполезность всех увещаний, начальник команды капитан Важев приказал подпоручику Карамзину и 10 чел. солдат войти с ним в комнату и выводить их во двор по несколько человек силою, если не пожелают идти добровольно. Когда подпоручик Карамзин вошел в комнаты с солдатами, и ссыльные на троекратное предложение его отказались также выходить, велел солдатам окружить стоявших в первых рядах и выводить их, тогда один из них (с большими волосами в серой поддевке), вскочив на диван, стал стрелять в тех солдат из револьвера; вслед затем последовали учащенные револьверные выстрелы в самого Карамзина и в окна по направлению к цепи остальных солдат; вследствие чего вошедшие с подпоруч. Карамзиным в комнаты солдаты, имея ружья незаряженными, выбежали оттуда, вслед за ними вышел подпор. Карамзин, раненый пулею в левую ногу, выше 4 вершков коленного сустава, в мягкие части на вылет, — между тем выстрелы со стороны госуд. ссыльных продолжались в окна и в отворенные двери по направлению стоявших на дворе солдат и полиц. служителей, тогда капитан Важев скомандовал солдатам, стоявшим в цепи, сделать выстрел в те окна, из которых производилась усиленная пальба ссыльных, после того выстрелы прекратились. Вскоре затем, по извещении полицмейстера о происходившем, прибыл на место и. д. губерн. Осташкин и, выйдя во двор дома Монастырева, обратился к некоторым бывшим тут же во дворе ссыльным с увещанием подчиниться требованиям полиции; один из них, как оказалось впоследствии, Ноткин, подойдя к нему близко, выстрелил в него 2 раза из револьвера почти в упор и ранил его в живот; полиц. служитель Хлебников схватил было стрелявшего, но тогда же последовало еще несколько выстрелов, направленных в уходившего и. д. губерн., а полиц. служ. Хлебникова смертельно ранили в живот, т.-е. пальба ссыльными возобновилась. Поэтому капит. Важев вновь скомандовал стрелять и тотчас прекратить эту стрельбу, когда ссыльные, выбрасывая свои револьверы в окна, стали кричать, что они сдаются. Взятые после того в доме Монастырева госуд. ссыльные: Константин Терешкович, Моисей Брамсон, Мендель Уфлянд, Самуил Ратин, Липман Берман, Альберт Гаусман, Шендер Гуревич, Марк Брагинский, Борис Гейман, Сергей Капгер, Михаил Эстрович, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер, Анисья Болотина, Паулина Перли и Анна Зороастрова отправлены под стражу в местный тюремный замок. По отправлении их арестован Исаак Магат, подавший накануне заявление скопом, но не участвовавший в вооруженном сопротивлении, затем был задержан около дома Монастырева сс.-поселенец Николай Надеев, у которого в кармане найдено несколько револьверных патронов. В самом же доме, на месте, оказались: Муханов, Ноткин, Пик и Шур убитыми ружейными выстрелами, и тела их препровождены в анатомический покой; Фрума Гуревич, Лев Коган-Бернштейн, Подбельский, Зотов, Иосиф Минор, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Фундаминский и Орлов ранеными, и поэтому отправлены в гражданскую больницу, вместе с Верой Гоц, находившейся при муже, из них Фрума Гуревич и Подбельский, тяжело раненые, вскоре умерли в больнице. Раны, нанесенные ссыльными подпоруч. Карамзину и рядовому Горловскому, отнесены к разряду легких; рана, полученная полиц. служителем Хлебниковым, в диаметре не более пули револьвера малого калибра, проходила через всю брюшную полость, от которой он в тот же день вечером и умер. У и. д. губерн. Осташкина по медицинскому освидетельствованию оказалась в правой стороне живота, немного ниже пупка, легкая контузия, произведенная револьверною пулею, пробившею в том месте ватное пальто, которое было на нем. При осмотре дома мещанина Монастырева, из которого взяты означенные ссыльные, кроме 4 револьверов разных систем, выброшенных ими в окна, найдены еще 6-ствольный револьвер большого калибра, заряженный 5 пулями [* 4 револьвера, выброшенные в окно, оказались купленными накануне 21 марта в г. Якутске, в лавке Захарова с сотнею при них патронов; при чем 2 из них Шендером Гуревичем, а другие 2 неизвестно кем из госуд. ссыльных.], кроме того много выстрелянных гильз и несколько револьверных патронов, 4 кобура и несколько жестяных ящиков также от револьверных патронов, двуствольное ружье без замков, ствол одноствольного ружья и записная книжка с 3-мя 5-рублевыми кред. билетами, при этом собрано 25 небольших разорванных клочков бумаги, валявшихся на полу с фамилиями госуд.-ссыльных, которые указывают на то, что между ними происходили какие-то выборы, так как на одном из этих клочков бумаги написано: «не могу никого выбрать, мало еще знаком с публикой. М. Эстрович». Затем при обыске в квартире Гаусмана и Брамсона оказались еще 2 револьвера. По предъявлении госуд. ссыльных, взятых в доме Монастырева, в том числе раненых и убитых, подпор. Карамзин, унт.-офицер Ризов, казак Ципандин, Винокуров и др. признали Николая Зотова, Льва Когана-Бернштейна и Альберта Гаусмана за тех, которые при взятии их для вывода из означенного дома, вскочив на диван, первые начали стрелять в солдат, хотевших оцепить некоторых из них, при чем подпор. Карамзин удостоверил, что после того видел Зотова стрелявшим с крыльца в уходившего и. д. губернатора после сделанного в него выстрела Ноткиным. Подсудимые, подавшие однородные заявления на имя Якутск. губерн. об отмене сделанных им распоряжений в отношении усиленной отправки их в Верхоянский и Колымский округа, за исключением Иосифа Резника, который по случаю отправки его 31 марта в Верхоянск не вызывался в суд, показали, что на подачу означенных заявлений общего соглашения между ними не было, многие из них собрались по этому случаю в обл. пр. случайно, где никакого шума и беспорядка не производили. В отношении оказанного ими вооруженного сопротивления в доме мещанина Монастырева задержанные в этом доме, отрицая факт какого-либо соглашения на это преступление, отозвались, что вначале не соглашались идти под конвоем по неимению письменного распоряжения об их арестовании, выстрелы некоторых ссыльных были непреднамеренные, а вызванные действиями административных лиц, главным образом полицмейстера; у кого было оружие и кто из них стрелял отвечать многие из них отказались; некоторые только показали, что оружия у них не было и кто имел его — не знают. Перед заключением следствия Николай Зотов, сознаваясь в том, что при виде насилия солдат и раздирающих криков женщин он выхватил из кармана револьвер и, вскочив на диван, сделал выстрел в подпор. Карамзина и солдат, между прочим, показал, что одновременно с его выстрелом раздались и другие выстрелы и со стороны солдат, и со стороны госуд. ссыльных; после того, увидав с крыльца и. д. губерн. Осташкина и будучи крайне возмущен убийством дорогих ему товарищей, умерших на его глазах, выстрелил в него, как виновника всех этих жертв, один раз, а когда он бросился бежать, стараясь скрыться за солдатами, сделал в него выстрел в другой раз и ушел сам обратно в комнаты. Из арестованных Борис Гейман, Сергей Капгер и Анна Зороастрова в подаче заявлений губерн. не участвовали, прибыли из улусов в Якутск по своим надобностям: Капгер 21 марта вечером, а Гейман и Зороастрова на другой день утром около 11 час. и, не зная о преступных деяниях своих товарищей, что подтвердилось и на суде, зашли в квартиру Ноткина, чтобы видеться с некоторыми из своих знакомых, и узнав в то же время, что они ожидают объявления какой-то резолюции губернатора, остались там, где и были вскоре взяты.

    О предварительном соглашении между ними на сопротивление начальству при них никакого разговора не было.

    Подсудимые Роза Франк и Анастасия Шехтер, по показаниям полицейского надзирателя Олесова и рядовых Маркова, Иксонова и др., перед самым началом сопротивления изъявляли намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, но не достигли своей цели вследствие сделанного Коган-Бернштейном воззвания к неповиновению. Исаак Магат, подавший в числе других заявление на имя губернатора, с целью противодействовать распоряжениям начальства, во время оказанного сопротивления в квартире Ноткина не был, и арестован уже после этого. По статейным спискам из подсудимых православного вероисповедания: Николай Зотов, 26 лет, из дворян Таврической губ., Михаил Орлов, 25 лет, сын коллежского асессора, Сергей Капгер, 28 лет, из дворян Воронежской губ., и Анна Зароастрова, 26 лет, дочь священника. Вероисповедания иудейского: Альберт Гаусман, 29 лет, из мещан, Лев Коган-Бернштейн, 28 лет, сын купца, бывший студент петербургского университета, Сара Коган-Бернштейн, 28 лет, жена его, Шендер Гуревич, 22 лет, купеческий сын, Мендель Уфлянд, 27 лет, из мещан, Иосиф Эстрович, 22 лет, сын купца, Исаак Магат, 22 лет, бывший студент петербургского технологического института, Матвей Фундаминский, 22 лет, сын купца, Мовша Гоц, 23 лет, купеческий сын, Марк Брагинский, 25 лет, из мещан, Иосиф Минор, 27 лет, из мещан, Моисей Брамсон, 27 лет, из мещан, Самуил Ратин, 28 лет, из мещан, Борис Гейман, 23 лет, из мещан, Паулина Перли, 26 лет, мещанка, Анастасия Шехтер, 29 лет, мещанка, Анисья Болотина, 24 лет, мещанка, Роза Франк, 28 лет, дочь купца, Липман Берман, 20 лет, из мещан, Михаил Эстрович, 20 лет, сын купца, и Евгения Гуревич, 18 лет, мещанка. Все они сосланы административно в Сибирь по особым высочайшим повелениям, из них Николай Зотов и Михаил Орлов вначале высланы были в Тобольскую губернию, но за беспорядки и неповиновение властям в пути следования, по постановлению министра внутренних дел, отправлены в отдаленнейшие места Якутской области; кроме того Зотова, Орлова, Шендера Гуревича, Веру Гуревич и Кисиеля Терешковича за беспорядки, произведенные ими в числе других в Томске, согласно распоряжения тов. мин. вн. дел, предписано в октябре 1888 года разместить их по улусам Якутской области отдельно одного от другого. Анна Зороастрова выслана была под надзор полиции в Степное генерал-губернаторство и водворена в Семипалатинск, но затем разрешено ей переехать в Якутскую область, в место нахождения ссыльного Сергея Капгера, с которым пожелала вступить в брак; прибыла в ноябре 1888 года.

                                                                          Приговор.

    Военный суд, признав подсудимых государственных ссыльных:

    1) Льва Когана-Бернштейна, 2) Альберта Гаусмана, 3) Николая Зотова, 4) Марка Брагинского, 5) Моисея Брамсона, 6) Мовшу Гоца, 7) Шендера Гуревича, 8) Иосифа Минора, 9) Михаила Орлова, 10) Самуила Ратина, 11) Менделя Уфлянда, 12) Матвея Фундаминского, 13) Иосифа Эстровича, 14) Сару Коган-Бернштейн, 15) Анисью Болотину, 16) Веру Гоц, 17) Паулину Перли, 18) Бориса Геймана, 19) Сергея Капгера, 20) Анну Зороастрову, 21) Розу Франк, 22) Анастасию Шехтер, 23) Липмана Бермана, 24) Кисиеля Терешковича, 25) Михаила Эстровича и 26) Евгению Гуревич виновными в вооруженном сопротивлении исполнению распоряжений начальства, по предварительному между собою соглашению, с убийством при этом полицейского служителя Хлебникова, с покушением на убийство и. д. Якутского губернатора Осташкина, с нанесением ран подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому, на основании 107 и 279 ст. XXII книги свода военн. постановлений 1869 года издания 2-го, 118 и 119 ст. уложения о наказ, уголовн. и исправ. издания 1885 года, приговорил: первых трех — Когана-Бернштейна, Гаусмана и Зотова, как зачинщиков в означенном преступлении, подвергнуть смертной казни через повешение; следующих затем 14 человек, как сообщников, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Бориса Геймана, Сергея Капгера, Анну Зороастрову, во внимание того, что они не участвовали в соглашении со своими товарищами на составление заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и явились в квартиру Ноткина, где оказано было затем сопротивление, в самый день происшествия, незадолго перед самым сопротивлением, а Розу Франк и Анастасию Шехтер, во внимание того, что перед началом вооруженного сопротивления изъявили намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, — по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на пятнадцать лет; остальных: Липмана Бермана, Кисиеля Терешковича, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, во внимание их несовершеннолетия менее 21 года, согл. 139 ст. ул. о нак., по лишении всех прав состояния сослать в каторжную работу на десять лет. Подсудимых Исаака Магата и Иосифа Резника, из которых последний за отправлением в Верхоянск в суд для допроса не вызывался, за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства по отправлению ссыльных в северные округа Якутской обл., без всякого участия в самом сопротивлении по сему обстоятельству, на основании 111 ст. означенной XXII кн., по лишению всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Якутской обл.; привлеченного к делу ссыльнопоселенца Николая Надеева, который не принимал никакого участия как в соглашении на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, так и в сопротивлении, оказанном после того тому же начальству, а имел только патроны от собственного револьвера, оставшегося во время задержания его на квартире, от ответственности освободить. Суждение о Подбельском, Фруме Гуревич и о других, за смертью их, прекратить. Употребленные по делу издержки, по приведении их в известность, взыскать из имущества подсудимых, признанных виновными.

                                                                           Мнение.

    Открытое заявление, в числе восьми и более человек, с намерением оказать противодействие распоряжениям начальства, по закону 263 ст. ул. о нак. и 110 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. издание 2-е, есть явное восстание против властей, правительством установленных, а не вооруженное сопротивление, которое может быть оказано в числе 2-х или более лиц, но менее восьми человек. Деяния подсудимых, подавших в числе 30 человек, по общему соглашению, однородные заявления об отмене сделанных 16 марта 1889 г. и. д. губ. Осташкиным распоряжений относительно отправки ссыльных согласно назначения в северные округа Якутской обл. усиленными партиями, которым подчиниться они не могут, хотя распоряжения эти касались немногих из них, а затем отказ тех же ссыльных подчиниться требованиям начальства явиться в полицейское управление для выслушания резолюции губернатора на упомянутые заявления, выражают явное восстание, с намерением воспротивиться начальству, которое сопровождалось убийством полицейского служителя Хлебникова, покушением на убийство и. д. губ. Осташкина и нанесением ран выстрелами из револьверов подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому. В преступлении этом по обстоятельствам дела положительно изобличаются государственные ссыльные: Альберт Гаусман, Николай Зотов и Лев Коган- Бернштейн, как зачинщики, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель Терешкович, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Роза Франк, как пособники, при чем последние двое — Шехтер и Франк — согласившись в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, по приходе военного отряда, изъявили желание идти под конвоем в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губ. по этим же заявлениям и уговаривали даже товарищей подчиниться сему требованию. Виновность Исаака Магата, подавшего в числе других заявление и не бывшего на квартире Ноткина, где оказано сопротивление начальству, заключается только в преступном соглашении с целью противодействовать распоряжениям начальства. За вышеуказанные преступления, на основании 75, 110 и 111 ст. XXII кн. свода воен. пост. 1869 г. изд. 2-е, полагал бы: Льва Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана и Николая Зотова, как зачинщиков, по лишении всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение; на сообщников по обстоятельствам дела и по мере содействия их в самом исполнении преступления: Мовшу Гоца, ходившего перед тем депутатом к губернатору, Иосифа Минора, выразившегося, что с начальством они не шутят, Шендера Гуревича, купившего накануне два револьвера, и Михаила Орлова, неоднократно замеченного в неповиновении, за что по постановлению мин. вн. д. из Тобольской губернии выслан и отдаленные места Якутской обл., как наиболее выдающихся и означенном преступлении по своим действиям, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Марка Брагинского, Моисея Брамсона, Самуила Ратина, Менделя Уфлянда, Матвея Фундаминского и Иосифа Эстровича, как менее выдающихся по своим действиям, сравнительно с предыдущими, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двадцать лет; Сару Коган-Бернштейн, Веру Гоц, Анисью Болотину и Паулину Перли, в виду выраженного ими вначале колебания и увлечения затем подсудимыми мужчинами, имеющими над ними по природе и по личным отношениям сильное влияние, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двенадцать лет, Кисиеля Терешковиуа, Липмана Бермана, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, по их несовершеннолетию, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу: Терешковича, как замеченного прежде вместе с Орловым и другими в беспорядках и неповиновении, на десять лет, Бермана и Эстровича на шесть лет; Евгению Гуревич, в виду ее увлечения другими и выраженного колебания, на четыре года; Анастасию Шехтер и Розу Франк, которые изъявили готовность идти в полицию под конвоем и уговаривали товарищей своих подчиниться этому требованию, по лишении всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленные места Якутской области. Подсудимого Исаака Магата за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, окончившееся явным восстанием, в котором не принимал он участия, по лишении всех прав состояния сослать на поселение в отдаленнейшие места той же области. Что касается до Сергея Капгера, Анны Зороастровой и Бориса Геймана, которые никаких заявлений об отмене распоряжений губернатора не подавали, в город Якутск прибыли из улусов уже после того, без всякого оружия, Капгер 21-го марта, а Зороастрова и Гейман около 11 час. утра на следующий день и, не зная ничего о преступных намерениях своих товарищей, а также об отказе их идти по требованию надзирателя Олесова в полицейское управление, зашли в квартиру Ноткина для свидания с некоторыми из них почти перед самым прибытием военного отряда, посланного для привода подавших накануне заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и отказавшихся потом идти по требованию в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губернатора на упомянутые заявления, — являются упомянутые ссыльные участниками восстания без предварительного на то соглашения, так как по прибытии военного отряда не вышли из квартиры Ноткина по первому требованию и неоднократному убеждению подчиниться сему требованию начальства, за что, на основании 75 ст. XXII кн., согласно 12, 39 и 263 ст. улож. о нак. угол, и испр. по лишении всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, Капгера и Зороастрову сослать на житье в отдаленные места Якутской обл., а Геймана, происходящего из мещан, вместо отдачи в исправительный арестантский отдел по третьей степени, на основании 77 ст. того же уложения, заключить в тюрьму гражданского ведомства на три года, с употреблением на самые тяжкие из установленных в сих местах заключения работы. Постановленный приговор о государственном ссыльном Иосифе Резнике, обвиняющемся в соглашении в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, который, за отправлением по назначению в Верхоянск, в суд не вызывался, за нарушением в сем случае 296, 300 и 407 ст. II кн. военного угол. ул. изд. 1864 г., отменить и дело об этом ссыльном передать в надлежащее судебное место гражданского ведомства, которому предоставить сделать заключение об отобранных от государственных ссыльных деньгах, оружии и др. вещах. Изложенное мнение по событию вооруженного сопротивления и признанной судом по внутреннему своему убеждению виновности в сем преступлении подсудимых государственных административно-ссыльных, на основании 420 и 422 ст. II кн. военн. угол. уст. изд. 1864 года и особого высочайшего разрешения, сообщенного бывшему командующему войсками генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, представляю на усмотрение вашего превосходительства.

    Подписал обер-аудитор Подкопаев.

                                                                         Конфирмация.

    Временно и. д. командующего войсками генерал-майор Веревкин на докладе положил следующую конфирмацию: На основании высоч. повеления, сообщенного бывшему командующему Иркутского военного округа генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, в телеграмме главного прокурора, от 20 минувшего июня, определяю: 1) В отношении Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана, Николая Зотова, Мовши Гоц, Шендера (Александра) Гуревича, Иосифа Минора, Михаила Орлова, Константина Терешковича, Исаака Магата, Николая Надеева и умерших: Фрумы Гуревич, Ноткина, Пика, Муханова и Шура, а равно и издержек по делу, приговор суда утвердить. 2) Определенные судом бессрочные каторжные работы: Марку Брагинскому, Моисею Брамсону, Самуилу Ратину, Менделю Уфлянду, Матвею Фундаминскому, Иосифу Эстровичу, Саре Коган-Бернштейн, Вере Гоц, Анисье Болотиной, Паулине Перли по соображениям, изложенным в настоящем докладе и на основании пункта 6 ст. 134 улож. о нак. угол, и испр. и примечания к ст. 420 кн. II военн.-угол. уст. изд. 1864 г. заменить таковыми же работами на срок: первым шести — на двадцать лет, а остальным четырем — на пятнадцать лет. 3) Определенный судом десятилетний срок каторжных работ Липману Берману, Михаилу Эстровичу и Евгении Гуревич сократить первым двум — до восьми лет, а последней до шести лет, на основании соображений, изложенных в настоящем докладе, меньшей виновности по сравнению с Терешковичем и приведенных в предыдущем пункте законоположений. 4) Определенный судом пятнадцатилетний срок каторжных работ Розе Франк и Анастасии Шехтер сократить до четырех лет, в виду 6 и 9 пунктов приведенной конфирмации 134 ст., приведенного там же примечания к 420 ст. и на основании соображений, изложенных в докладе обер-аудитора. 5) Определенные судом наказания Борису Гейману, Анне Зороастровой и Сергею Капгеру заменить наказаниями согласно мнения обер-аудитора на основании 75 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. изд. 2-ое и в виду того, что лица эти в подаче заявлений губернатору не участвовали, а в явном восстании, имевшем место на квартире Ноткина, по делу до них не относившемуся, сделались участниками без предварительного соглашения, явившись на квартиру случайно по своим личным делам, и 6) в отношении Иосифа Резника и об отобранных у госуд. ссыльных деньгах, вещах и оружии поступить согласно мнения обер-аудитора. Конфирмацию эту привести в исполнение ныне же установленным в законе порядком. Временно и. д. командующего войсками Иркутского военного округа генерал-майор Веревкин. 20-го Июля 1889 года. Верно: Обер-аудитор Подкопаев. (Дело департ. полиции за № 7732 часть I, V делопроизводство).

                            Доклад Осташкина Департ. Пол. о деле 22 марта 1889 г.

                                                         № 106, от 2 августа 1889 г.

                                                                                                                           Секретно.

    До 1887 года госуд. преступники, назначенные на водворение в Якутскую область под надзором полиции, высылались сюда по нескольку человек. С 1887 года преступники эти, преимущественно евреи, предназначенные к водворению в северные округа области, начали прибывать партиями. Когда партии этих ссыльных были небольшие, около 7-10 человек, и прибывали в Якутск в зимнее время, удобное для дальнейшей отправки ссыльных в Верхоянск и Ср.-Колымск, то они, впредь до отправки дальше по назначению, помещались в Якутском тюремном замке, выстроенном на 40 человек заключенных. По исключительным местным условиям госуд. преступники-евреи могут быть отправляемы на водворение в северные округа области только с ноября по 10 апреля, а в течение 3-х летних месяцев только до Верхоянска верхами по 2-3 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека, через 7-10 дней одна партия после другой; также и до Верхоянска в течение зимы; а летом только до Верхоянска одни мужчины верхами по одному и по 2 человека, через каждые 7 суток. Отправка поднадзорных в северные округа производилась областным начальством по правилам, изданным главн. тюремн. Управл. о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, но в особых отдельных случаях, во внимание к семейному положению госуд. ссыльных и в виду невыгодных экономических условий северных округов, делались отступления от этих правил, покуда ссыльные не стали злоупотреблять таким снисхождением. Семейным ссыльным дозволялось брать тяжести более 5 пудов на человека, с целью дать им возможность сделать в Якутске достаточный запас продовольствия, и им выдавалось на руки за несколько дней до отправления в Верхоянск и Ср.-Колымск, вперед за 2 месяца, пособие, по 18 рублей каждому поднадзорному, на приобретение продовольственных припасов сверх кормовых денег, причитающихся им по табели по числу нахождения в пути дней. На одежду и обувь выдавалось каждому поднадзорному на год вперед, т.-е. в начале года единовременно по 22 руб. 58 коп. С апреля 1888 г. госуд. преступники, преимущественно евреи, предназначенные главным начальником края в северные округа области, начали прибывать из Иркутска в Якутск большими партиями, в 11, 17 и 22 челов.; последняя партия в 17 человек прибыла в Якутск 25 февраля 1889 года. Госуд. ссыльных в этих партиях прибыло 70 человек. Они привезли с собою весьма много багажа в сундуках, чемоданах, ящиках и корзинах, весом гораздо более 10 пудов на каждого ссыльного. По причинам крайней тесноты Якутск. тюремн. замка, прибывавшие в Якутск госуд. ссыльные, считающиеся в разряде пересыльных арестантов, впредь до водворения на постоянное местожительство, сначала помещались при городской полиции, а затем в зданиях якутской местной команды, принадлежащих городу, а оттуда отправлялись объясненным выше порядком в Верхоянск и Ср.-Колымск. Для вновь прибывших партий не оказалось места и в этих зданиях. Поэтому госуд. ссыльные в числе 30 человек, впредь до наступления очереди отправки, временно поселены были областным начальством в инородческих улусах Якутск. округа, отстоящих от города от 12-70 верст. Проживать в самом городе на частных квартирах не было им дозволено в виду циркуляра министра вн. д., воспрещающего проживание поднадзорных в городах, где находятся средне-учебные заведения. Из 70 челов. госуд. преступников, прибывших в Якутск с апреля 1888 года по 25 февр. 1889 года, 5 человек, переведенных сюда из Сургута, Тобольской губ., подлежало водворению в гор. Вилюйск, а 65 челов. в Верхоянск и Ср.-Колымск. К 16 марта 1889 года указанным выше порядком было отправлено в Вилюйск 5 человек, а 31 челов. в северные округа обл. (Верхоянск и Ср.-Колымск). Осталось неотправленных в эти округа ссыльных евреев 34 человека. Из этого числа было 16 человек таких ссыльных, отправка которых по назначению отложена была до весны 1889 года, хотя многие из них прибыли в Якутск в течение 1888 года. Это были женщины, которым трудно было перенести путь в северн. округа среди зимы при 35° - 40° мороза, семейные ссыльные, выздоравливавшие, ожидавшие разрешения главного начальника края на вступление в брак и оставленные до получения сведений по предмету отношения к воинской повинности. После отправки таких 16 чел. осталось бы 18 челов., подлежавших отправке в северные округа, прибывших в Якутск в декабре 1888 г. и в январе, феврале 1889 года. Половину их, мужчин, предполагалось отправить в Верхоянск вьючным путем в течение лета 1889 года, а остальных — женщин и семейных — в течение будущей зимы. К марту 1889 года я имел от иркутского ген.-губернатора предписание о направлении в Якутскую область еще 40 человек госуд. преступников, преимущественно евреев, подлежащих водворению в северные округа по указанию генер.-губ. Государств, преступники, прибывшие в Якутск до декабря 1888 года и отправленные в северные округа до марта 1889 года, не обнаружили явного ослушания распоряжениям начальства при отправлении их в северные округа. Совсем другого духа оказались ссыльные, прибывшие в партиях в дек. 1888 года и в январе, феврале 1889 года и временно распределенные по улусам Якутского округа. Они, преимущественно евреи, во всем стали обнаруживать какой-то особенный преступный задор. Администр. ссыльный Марк Брагинский вел дневник за все время следования партии, в которой он шел от Нижн.-Новгорода до Якутска. В этот дневник он заносил все случаи противодействия ссыльных по пути требованиям начальства; все случаи ослушания ссыльных распоряжениям начальника конвоя и жандармам, препятствовавшим им иметь свидания по пути с поднадзорными, водворенными в Иркутской губ.; в дневник внесены также все случаи дебоширства пересылавшихся с конвоирами. Начальник конвоя, доставивший партию госуд. преступников в февр. 1889 года, представил два акта, составленных по пути от Иркутска, об оказанном ему противодействии и сопротивлении следовать по назначению ссыльными: Ноткиным, Шуром, Терешковичем, Эстровичем, Шендер Гуревичем, Генею Гуревич, Зотовым и Орловым. Офицер Попов вынужден был везти этих ссыльных одну станцию связанными — Зотов и Орлов первоначально водворены были в Тобольск. губ., откуда за беспорядки и неповиновение властям мин. вн. д. перевел их в отдаленнейшие места Якутск. обл. с продолжением срока надзора за ним на два года (отношение деп.- пол. Якутскому губерн. от 12 авг. 1888 г. за № 3303). На этом основании Зотов, Соколов и Орлов были назначены к водворению в Ср.-Колымск в Колымском улусе. Иркутский генер.-губ. в октябре 1888 г. на основании телеграммы г. тов. мин. вн. д. наведывающего полицией от 30 сентября, предписал Якутскому губернатору в виду беспорядков, произведенных в Томске высылаемыми в Вост. Сибирь Шендер и Генею Гуревич, Ноткиным, Терешковичем, Зотовым и Орловым, разместить их отдельно одного от другого по улусам Якутск. округа. С такими-то личностями пришлось иметь дело областному начальству при ограниченных средствах городской и окружной полиции. В городе Якутске дозволено было проживать временно госуд. ссыльным семейным, по болезни, Резнику и Когану-Бернштейну, также по болезни, Розе Франк и Болотиной; по предмету отнесения воинской повинности Соломонову и Эстровичу и Ноткину, предложившему Ирк. метеоролог. обсерватории свои услуги по устройству метеоролог. наблюдений на Кеньюряхе — на вершине Верхоянского хребта. Для необходимых приготовлений для устройства на Кеньюряхе метеорологической станции — с разрешения генерал-губернатора, — Соломонов и Ноткин наняли себе в г. Якутске квартиру в отдельном флигеле, с отдельным двором и хозяйственными службами, у домовладельца мещанина Монастырева. Государственные ссыльные, преимущественно евреи, временно водворенные в улусах Якутск. окр., стали нарушать существенные требования положения о полицейском надзоре. В течение февр. и марта мес. они начали ежедневно самовольно появляться в городе по несколько человек и находились здесь по несколько дней, обитая здесь по квартирам Соломонова, Ноткина, Резника, Когана-Бернштейна, Эстровича, Болотиной и Розы Франк. Высылаемые из Якутска полицией, они, через несколько времени, опять появлялись здесь в большем числе. Затем до меня дошли слухи, что ссыльные евреи, подлежавшие водворению на жительство в Верхоянский и Колымский округа на 5 и 8 лет, намереваются летом бежать из области. 28 февраля Якутский полицмейстер донес мне, что 27 февраля городскою полицией, при бытности тов. областного прокурора, в квартире Соломонова и Ноткина обнаружена библиотека и читальня, принявшая характер общедоступной, и что в этой библиотеке собираются многие поднадзорные, самовольно прибывающие в город.

    В библиотеке вывешено было объявление к посещающим библиотеку с правилами пользования книгами, журналами и газетами, и было установлено дежурство. При появлении полиции, собравшиеся в библиотеке ссыльные не допустили закрытия библиотеки. Полиция отобрала только каталоги (рукописные) бывшим в библиотеке и читальне книгам и журналам. Из этих каталогов усмотрено, что для общего пользования на квартиру Ноткина и Соломонова собрано было принадлежащих разным ссыльным несколько сот книг, из коих много было книг и брошюр русского и заграничного издания, запрещенных к обращению. Продолжая самовольно появляться в городе, государств. ссыльные в большом числе собирались на квартире Ноткина и Соломонова в дни 1-го и 2-го марта, где обсуждали действия правительства и распоряжения областного начальства. Имея на глазах удавшийся побег государств, преступника Николая Паули, задержанного в Петербурге, Федоровой и Кашинцева, появившихся в Париже, покушение на побег Майнова, Михалевича и Терещенкова, и в ожидании прибытия в область еще до 40 государств. ссыльных, я счел своим священным долгом положить конец всем допускаемым поднадзорными нарушениям закона. В этих видах по соглашению с Якутск. окружным исправником, с 16 марта распорядился об усиленной отправке в Верхоянск и Ср.-Колымск, в течение времени с 22 марта по 15 апреля, по санному пути следующих поднадзорных, прибывших в Якутск еще в 1888 году, и отправка которых в северные округа была отложена до весны 1889 г. по разным причинам: 1) Эвеля Робсмана, 2) Эдуарда Винярского, 3) Бориса Геймана, 4) Иосифа Резника, с семейством, 5) Розы Франк, 6) Анисьи Болотиной, 7) Соломона Пика, 8) Фрумы Гуревич, 9) Мовши Гоц, 10) жены его Веры, бывшей Гасох, 11) Анастасии Шехтер, 12) Паулины Перли, 13) Моисея Брамсона с семейством, 14) Альберта Гаусмана с семейством и 15) Липмана Бермана. На оставлении всех этих ссыльных временно в Якутском округе до весны 1889 года областное начальство имело разрешение г. генерал-губернатора.

    Отправку этих ссыльных в северные округа я предписал Якутским городской и окружной полициям произвести с 22 марта по 10 или 15 апреля следующим порядком: через каждые 7 дней отправлять по 4 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека; по правилам о пересылаемых вместо водворения ссыльных отправлять их не из частных квартир в городе, а накануне отправки собирать поднадзорных в полиц. гор. упр. и отправлять в дорогу оттуда или из тюремного замка. Чиновники гор. полиции заявляли мне, что при отправке ссыльных из частных их квартир они задерживают подолгу почтовых лошадей, всячески оттягивая выезд из города, и позволяют себе с чинами полиции унизительное и оскорбительное обращение.

    Состоящих на очереди к отправке и сказывающихся больными помещать для излечения в тюремную больницу. В дорогу разрешить брать с собою отнюдь не более 5 пудов на каждого ссыльного; в случае неимения собственной теплой одежды и обуви выдавать таковую казенную арестантскую. По расчету дней пути выдавать каждому вперед кормовые деньги по положению и 22 р. 58 коп. каждому на одежду и обувь.

    Выдачу же, кроме кормовых, еще на 2 месяца вперед прекратить, по неимению на это у областного начальства надлежащего разрешения и по неассигнованию еще в марте кредита на пособие государственным. Ограничение веса багажа 5 пудами по указанию правил о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, и прекращение выдачи вперед за 2 месяца пособия я признал необходимым потому, что снисходительностью в этом отношении, в отдельных случаях, ранее ссыльные явно злоупотребляли. Багаж состоял у них, кроме запасов продовольствия и привезенных ими из России книг целыми ящиками, из железных вещей и разных других товаров. Один ссыльный повез в Средне-Колымск якорь в 2½ пуда весом. Выдаваемое вперед за 2 месяца пособие употреблялось на приобретение вещей и товаров для барышничества на месте водворения.

    Верхоянский окружной исправник доносил о том, что госуд. ссыльные обременяют содержателей станций большим количеством багажа, состоящим из книг, железных вещей и товаров, требуя для каждой партии из 2-3 ссыльных по 7-10 пар оленей с нартами. На это жаловались областн. правлению и содержатели станций по Верхоянскому и Колымскому тракту. В выдаче вперед в дорогу пособия за 2 месяца было отказано ссыльным еще и по той причине, что многие из них, вскоре по прибытии в Якутск, получили из России от родственников своих единовременно достаточные суммы, каждый по 25, 40, 50 и 100 р. Деньги от родственников и посылки с платьем и бельем получили: Гоц, Минор, Гаусман, Брамсон, Ноткин, Шур, Соломонов, Коган-Бернштейн, Брагинский, Фундаминский, Эстрович, Робсман и Гуревич.

    Впоследствии найдена рукопись Брагинского, в которой делается упрек «товарищам ссыльным-политикам» в том, что они занимаются барышничеством, в котором заподозрило их областное начальство.

    О такой усиленной отправке ссыльных в течение марта и апреля я донес г. генерал-губернатору от 18 марта 1889 года. Для своевременного заготовления по тракту лошадей и оленей и для устранения всяких препятствий к безостановочному и благополучному проследованию партии 18 марта послан был вперед нарочный. Отправку оставшихся остальных 18 ссыльных, прибывших в Якутск в дек. 88 г. и в январе и феврале 1889 года предполагалось произвести: мужчин верхами в Верхоянск в течение лета 1889 г., а женщин и семейных — будущей зимой. До сего времени они были поселены в Якутский округ. 19 марта явился утром ко мне на квартиру административно-ссыльный Мовша Гоц, в качестве уполномоченного от прочих госуд. ссыльных и требовал об отмене сделанного 16 марта распоряжения об усиленной отправке ссыльных в северные округа в течение марта и апреля.

    Гоцу я ответил, что сделанное распоряжение остается в своей силе и, обращаясь к благоразумию его и подлежащих отправке по назначению ссыльных, внушал ему убедить ссыльных подчиниться распоряжению начальства, основанному на предписаниях и указаниях высшего правительства.

    Гоц ушел, нагло заявив, что политические ссыльные не подчинятся распоряжению об усиленной отправке. Освобожденный с мая 1888 г. от гласного надзора полиции бывший административно-ссыльный дворянин Мельников подал мне 20 марта письменное заявление о том, что госуд. преступникам неудобно будет следовать в Верхоянск и Колымск усиленным способом потому, что на станциях содержится только по 3 пары лошадей и оленей, что для лошадей и оленей трудно добывать подножный корм, что люди могут заболеть в дороге, что им трудно найти по дороге продовольствие и что посылать партии необходимо через большие промежутки времени — одну партию после другой через 10 дней или даже 2 недели. Указав Мельникову на неуместность подобного его вмешательства, я оставил его заявление без последствий. Все это делалось и заявлялось ссыльными и их адвокатом Мельниковым в то время, когда в руках у ссыльных (Когана-Бернштейна, Гаусмана, Минора, Брагинского), как впоследствии оказалось, имелись письма от прибывших уже и поселившихся в Верхоянске и Ср.-Колымске государств. преступников, что февраль, март и апрель самое удобное время для следования в северные округа семейных людей, для женщин и слабых здоровьем. — 21 марта в 1½ часа дня в Якутск, областное правление явились государственные преступники целой толпой в 30 человек: Резник, Фрума Гуревич, Пик, Зотов, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Шур, Берман, Шендер Гуревич, Анисья Болотина, Анастасия Шехтер, Минор, Иосиф Эстрович, Магат, Фундаминский, Гаусман, Вера Гоц, Мовша Гоц, Ноткин, Брагинский, Паулина Перли, Михель Эстрович, Орлов, Лев Коган-Бернштейн и Сара Коган-Бернштейн. Они привели с собою собаку и столпились в коридоре у помещения, занимаемого экспедицией о ссыльных (2-ое отделение областн. правления). Они в один голос потребовали от вышедшего к ним советника областного правления, наведывающего экспедицией о ссыльных, чтобы он принял от них 30 письменных заявлений на имя Якутского губернатора об отмене усиленной отправки ссыльных в северные округа в течение марта и апреля месяцев, они требовали, чтобы эти их заявления сегодня же были у губернатора и чтобы им сегодня же было объявлено решение или резолюция губернатора. На замечание советника о том, что целой толпой нельзя являться в присутственное место и подавать прошение скопищем; на предложение сейчас же разойтись и подать заявление лично губернатору, так как сегодня у него для посетителей день приемный, они отказались это исполнить и воспрепятствовали вахмистру запереть дверь из коридора в помещение экспедиции. Тогда приглашен был в правление полицмейстер. Прибывший около 2-х часов дня полицмейстер потребовал от толпы государств. преступников, чтобы они немедленно разошлись, они отказались это исполнить, требуя, чтобы от них приняты были заявления и поданы сегодня губернатору, на каковые заявления они сегодня же будут ждать ответа от губернатора. Полицмейстер отобрал от каждого по заявлению, вывел толпу во двор области, правления и убедил их разойтись. Уходя со двора, обращаясь к полицмейстеру, Минор сказал: «Мы ведь не шутим; знаете, чем это пахнет?» Отобранные от ссыльных заявления полицмейстер представил мне, доложив о происшедшем. 21 марта вторник был приемный день для просителей, но никто из государств. ссыльных ко мне не явился и никаких просьб не подавал. О происшедшем 21 марта был составлен акт, переданный мною г. областному прокурору для производства через судебного следователя следствия о появлении толпы госуд. ссыльных в областном правлении, о самовольной отлучке многих ссыльных в город из улусов и об оказанном им упорстве подчиниться законным распоряжениям начальства. По рассмотрении мною представленных полицмейстером 30-ти заявлений они оказались все одного содержания и содержали в себе требование об отмене сделанных мною распоряжений об усиленной отправке госуд. ссыльных в назначенные для них северные округа порядком, изложенным выше. По рассмотрении заявлений этих ссыльных, я еще более убедился, что цель и намерение ссыльных есть чем только можно оттянуть до лета отправку их в Верхоянск и Колымск и чтобы летом бежать. В тот же день, 21 марта, через полицмейстера подававшие заявления госуд. ссыльные были извещены, что о резолюции моей по их заявлениям им будет объявлено полицией 22 марта. Передав через полицмейстера резолюцию мою на их заявления, при сем в копии прилагаемую, я поручил полицмейстеру собрать всех подавших заявление ссыльных в городск. полиц. управл. утром 22 марта, объявить им там резолюцию, задержать их, препроводить в Якутский тюремный замок, содержать их там под стражею, впредь до производства следствия о появлении ссыльных толпою в обл. правл., о самовольной отлучке в город из округа и о неподчинении распоряжениям начальства; а ссыльных, назначенных в очередь к следованию в Верхоянск, отправить 22 марта прямо из тюремного замка. — По всему было видно, что ни одному из этих распоряжений ссыльные, сопротивлявшиеся конвою в Енисейской губернии, при следовании по главному сибирскому тракту, и в Верхоленском округе Иркутской губернии, добровольно не подчинятся. — Поэтому по соглашению с области, прокурором, начальником местной команды и полицмейстером, я письменно просил 21 марта начальника Якутской местной команды отрядить на 22 марта 30 человек вооруженных нижних чинов под командой офицера для содействия городской полиции на случай сопротивления госуд. ссыльных подчиниться требованиям правительства и распоряжениям областного начальства об отправлении ссыльных в северные округа. Отряд воинских чинов с офицером прибыл в Якутск. гор. полиц. упр. в 10 час. утра. Городская полиция к этому времени узнала, что госуд. ссыльные, подавшие 30 заявлений, собрались на квартире одного из них, Якова Ноткина, где была открыта библиотека и читальня, где они и ожидают объявления резолюции губернатора на вчерашние их заявления. Полицмейстер двукратно посылал полицейского надзирателя и городовых с требованием, чтобы Ноткин и прочие, подавшие 30 заявлений ссыльные явились до 11 час. в гор. полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора. Исполнить это ссыльные отказались, заявив, что они требуют, чтобы резолюция губернатора была им объявлена здесь, на квартире Ноткина, где они для этого и собрались. Тогда, около 11 час. утра, полицмейстер с начальником Якутской местной команды, с офицером и отрядом нижних чинов отправились и прибыли к квартире, где собрались госуд. преступники. — Полицмейстер с начальником местной команды стали увещевать ссыльных подчиниться требованиям начальства и отправиться в полицейское управление для выслушания распоряжения губернатора; сначала ссыльные согласились выйти из квартиры и отправиться в полицию, но после возбуждения со стороны ссыльного Лейбы Когана-Бернштейна, сказавшего, обращаясь к полицмейстеру и офицерам: «Что тут церемониться? видали мы их!», ссыльные сделали в представителей власти несколько выстрелов из револьверов.

    Полицмейстер явился ко мне на квартиру и доложил, что государственные не слушаются и начали стрелять. Прибыв с полицмейстером на место происшествий, я выстрелов не застал и не слышал их. Войдя во двор квартиры Ноткина и остановившись здесь, я увидел суетившуюся ссыльную еврейку и несколько ссыльных; ссыльной и ссыльным я начал говорить, чтобы все успокоились и подчинились требованиям начальства; в это время один ссыльный выстрелил в меня в упор из револьвера и затем последовали другие 2 выстрела, сделанные другими ссыльными. Продолжавшееся вооруженное сопротивление госуд. ссыльных, засевших в доме, нанятом под квартиру Ноткина, и новые выстрелы с их стороны вынудили военный отряд стрелять в ссыльных в отворенные двери и окна. Несколько ссыльных убито на месте, несколько ранено опасно и легко. Ссыльными ранен тяжело в ногу Якутск. местной команды подпоручик Карамзин, двое нижних чинов и полицейский служитель, к вечеру умерший. После 2-х залпов военного отряда сопротивление кончилось; все они, находившиеся в одном доме, задержаны, обысканы, оружие от них отобрано, ссыльные заключены в тюремный замок, раненые помещены в больницу; обо всем происшедшем составлен акт, который передан судебному следователю для производства формального следствия под наблюдением прокурора.

    Представив копию с акта, постановленного 22 марта, я об этом донес подробно эстафетой г. генерал-губернатору и телеграфировал г. министру вн. дел. Произведенными 22 марта беспорядками госуд. ссыльные достигли того, что назначенная в этот день к отправке в Верхоянск партия осталась невыбывшею по назначению. — 22 марта убиты на месте вооруженного сопротивления следующие госуд. ссыльные: Муханов, Пик, Ноткин и Шур; смертельно ранены и умерли в тюремной больнице Подбельский и Фрума Гуревич; ранены были, ныне выздоровевшие и содержащиеся в тюремном замке: Зотов, Минор, Лев Коган-Бернштейн, Мовша Гоц, Михель Эстрович, Орлов и Фундаминский; арестованы на месте происшествия и содержатся в тюремном замке ссыльные, участвовавшие в вооруженном сопротивлении властям: Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Берман, Шендер Гуревич, Анастасия Шехтер, Гаусман, Болотина, Паулина Перли, Зороастрова, Брагинский, Капгер, Гейман, Иосиф Эстрович, Айзик Магат, Сара Коган-Бернштейн и Вера Гоц (б. Гассох).

    Виновные в вооруженном сопротивлении властям иркутским ген.-губ. и команд. войск. Иркутск, воен. окр. преданы военно-полевому суду. Военно-судная комиссия, окончив на месте в июне свои действия, военно-судное дело и приговор свой представила на конфирмацию г. команд. войск. Иркутск, воен. окр. — После арестования госуд. преступников полиция закрыла устроенную ими библиотеку и читальню и произвела тщательный осмотр как квартиры Ноткина, так и временных квартир в городе прочих арестованных ссыльных. Результат от осмотра квартир ссыльных получился следующий. В квартире Ноткина многих книг уже не оказалось, они развезены были по квартирам других ссыльных. В квартире Пика найдены были вырезанные на аспидной дощечке фальшивые печати правительственных учреждений и фальшивые паспорта, которые приложены были к следственному делу. В квартире Фундаминского найдена представленная мною г. ген.-губ., печатанная в России в «социалистической типографии» изд. 1888 г., брошюра под заглавием: «Вопросы для уяснения и выработки социально-революционной программы в России».

    В квартире Уфлянда и Шура, найдены представленные г. ген.-губ-ру: 1) женевского издания, «Самоуправление» — орган социалистов-революционеров и брошюра «Карл Маркс. Введение к критике философии права Гегеля, с предисловием П. Л. Лаврова»; 2) весьма преступного содержания приветствие — «Из Якутска. От русских ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики»; 3) программа деятельности социалистов-федералистов и 4) рукописи: Наставление, как должна вести себя «тюремная вольница», обращение к товарищам о необходимости подачи государю императору протеста от «Русской политической ссылки в Сибири» и проект самого протеста. Подлинные эти 3 рукописи переданы мною области, прокурору в виду закона 19 мая 1871 г. о производстве дознаний о государственных преступлениях, а списки с них представил департаменту полиции и г. генерал-губернатору.

    В бумагах Подбельского найден, за подписью водворенных в Вилюйске государственных преступников: Майнова, Михалевича, Терещенкова, Яковлева, Гуревича, Дибобеса, Молдавского и Вадзинского — «адрес из Вилюйска от ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики». Адрес этот передан мною областному прокурору в виду закона от 19 мая 1871 г.

    Наконец в бумагах Зотова, Минора, Брагинского, Брамсона и Гаусмана найдены подробные списки госуд. ссыльных, водворенных в разных местностях Западной и Восточной Сибири. — По арестовании 22-го марта государств. преступников после прекращения вооруженного сопротивления, вся корреспонденция арестованных подчинена контролю на основании изданных главным тюремн. управлением правил о порядке содержания в тюрьмах политических арестантов. Результаты контроля корреспонденции арестованных получились следующие: оказалось, что они состоят в переписке с госуд. ссыльными, водворенными в Иркутской и Енисейской губ., а также в Тобольской губ. и местностях степного генерал-губернаторства. В переписке этой заключались советы продолжать преступную пропаганду в местах ссылки; сообщались разные истории и случаи удачного противодействия властям и высказывалась уверенность в скором успехе в борьбе против существующего в России государственного строя. Подлинные письма этих ссыльных представлены мною частью в департ. полиции, как имеющие отношение до государственных ссыльных в других частях Сибири, частью г. генерал-губернатору, как, имеющие отношение до ссыльных этого ген.-губернаторства. — С июня месяца, с разрешения мин. вн. дел, переданного областному начальству г. генерал-губернатором, подчинена контролю корреспонденция всех водворенных в области административно-ссыльных и прибывших с ними жен. Контроль над корреспонденцией их дал следующие результаты. Обнаружено, что до 16 поднадзорных, во избежание удержания части денег в казну на пополнение выдаваемого им пособия на содержание, получают из России деньги от родственников (в суммах от 10 до 150 р. за раз) не на свое имя, а на адрес свободных от гласного надзора жен государственных ссыльных — через Веру Свитыч и Ревекку Гаусман. — Двум ссыльным родственники обещали устроить кредит у Якутских купцов до 300-600 р. с уплатой денег впоследствии их доверенным в России. — Обо всем вышеизложенном имею честь уведомить департамент полиции, в ответ на телеграмму от 3 июля за № 1936. И. д. губернатора вице-губернатор Осташкин. (Дело д-та полиц. за № 7732, 1-ая часть V делопроизводства).

    /Якутская трагедия - 22 марта (3 апреля) 1889 г. - Сборник Воспоминаний и Материалов. Под ред. М. А. Брагинского и К. М. Терешковича. О-во политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1925. С. 188-203, 210-223, 228./

    В. Бик

                                          К МАТЕРИАЛАМ О ЯКУТСКОЙ ТРАГЕДИИ

                                                                    22 марта 1889 г.

    В своем недавно вышедшем труде «Якутская ссылка 70 - 80-х г.г.» тов. М. Кротов с достаточной полнотой использовал архивные материалы о кровавой расправе царских опричников над политическими ссыльными 22 марта 1889 г., оставшейся неотомщенной в ту мрачную эпоху царствования Александра III и сильнейшего кризиса народничества.

    В историко-революционном отделе Архива Якутии имеется письмо полит.-ссыльного В. Ф. Костюрина к его товарищу по Карийской каторге, Юрию Тархову, посвященное истории «монастыревской бойни», до сих пор целиком не опубликованное. Правда, нового оно не вносит в написанную уже историю одного из гнуснейших преступлений царизма, и в своем труде т. Кротов отчасти использовал его (в главе «Монастыревская история»); но напечатанное в целом письмо В. Ф. Костюрина, как показание современника этой бойни, знавшего подробности ее от товарищей по ссылке, представляет несомненную историко-революционную ценность.

    Дальше Якутска письмо Костюрина не пошло и очутилось в руках непосредственного виновника кровавой трагедии, и. д. губернатора Осташкина. Чрезвычайно характерно, как этот последний скрыл от следственной власти уличающий его документ (Не забудем, что, по свидетельству одного из авторов изданного обществом политкаторжан в 1924 г. сборника воспоминаний о Якутской трагедии, т. Брамсона, производивший следствие по делу «монастыревцев» судебный следователь Меликов проявил достаточную объективность).

    Обратимся к документам.

    В отношении на имя якут. обл. прокурора [* Дело Якут. Обл. Упр. — О государ. преступнике Викторе Костюрине.], датированном 3 июня 1889 г., Осташкин пишет:

    «Якутский полицеймейстер, от 31 мая за № 107, представил ко мне переданное ему якутским исправником и адресованное в Забайкальскую область Юрию Тархову письмо, писанное находящимся в ссылке в Якутском округе Виктором Костюриным.

    Так как письмо это содержит в себе описание обстоятельств вооруженного сопротивления государственных ссыльных 22 марта с. г., то таковое имею честь препроводить вашему высокородию.

    И. д. губернатора (подписи нет).

    Начальник отделения Добржинский».

    Оставив без подписи вышеприведенное отношение, Осташкин перечеркивает его крест-накрест и тут же сбоку, на полях, кладет такую резолюцию:

    «За окончанием следствия [* Курсив мой. В. Б.], письмо приобщить к переписке. П. О. [* Письмо приобщено к упомянутому выше личному делу В. Ф. Костюрина.]».

    Итак, получив письмо Костюрина 31 мая, Осташкин продержал его под сукном до 3 июня включительно, чтобы, сославшись на окончание следствия, устранить этот неприятный для него документ от приобщения к следственному делу. Правда, как явствует из отношения обл. прокурора к Осташкину от 1 июня 1889 г. [* Дело Я.О.У. — О произведенном 22 марта 1889 г. в г. Якутске государственными ссыльными вооруженном сопротивлении. Лист дела 205. Отметим, кстати, что тов. Кротов допустил ошибку, указывая, что следственное дело о «монастыревцах» было передано военно-судной комиссии 21 мая. Отношением, датированным этим днем, Осташкин предлагал лишь обл. прокурору передать следств. дело «прибывшему сего (21 мая — В. Б.) числа председателю военно-судной комиссии», прося уведомить его (Осташкина) «об исполнении сего». И только в отношений от 1 июня за № 992 обл. прокурор, информируя в последний раз Осташкина о положении след. дела (дополнительные допросы подсудимых и свидетелей обвинения, очные ставки), уведомлял Осташкина о передаче след. дела в.-судной комиссии: «Сообщая о вышеизложенном вашему превосходительству, имею честь присовокупить, что следственное дело о беспорядках 21 и 22 марта вместе с сим (курсив мой — В. Б.) отсылается н военно-судную комиссию».], следственное дело о «монастыревцах» того же 1 июня было передано им военно-судной комиссии, но это обстоятельство не аннулирует нашего утверждения о преднамеренном сокрытии Осташкиным от следствия убийственных для него показаний письма Костюрина.. Это ясно уже по одному тому, что как раз в день получения письма Костюрина, 31 же мая, Осташкин направил обл. прокурору выписки из переписки и бумаг «монастыревцев», найденных в их квартирах полицией «после ареста преступников 22 марта». Указывая, что в этих выписках «заключаются сведения, характеризующие поведение и направление этих ссыльных в месте ссылки, образ их жизни и занятий» [* Ibid. Лист дела 200.], Осташкин писал прокурору:

    «Содержащиеся в переписке и бумагах сведения могут заменить повальный обыск государственных ссыльных, поэтому, в виду 310 ст., ч. 2, том XV закона о судопр. о преступл. и преступн., выписки из частной переписки и из бумаг государственных ссыльных имею честь препроводить к вашему высокоблагородию для приобщения к следственному делу [* Курсив мой. В. Б.]. Далее следует перечисление выписок: 1) «выписи из писем, полученных арестованными 22 марта ссыльными от ссыльных других округов Якутск. обл. и других частей Сибири», 2) «заметки из записной книжки Марка Брагинского о бывших с ними, ссыльными, происшествиях во время следования в ссылку от Н.-Новгорода до Якутска», 3) «список с рукописи Лейбы Коган-Бернштейна «Из Якутска от русских социалистов-революционеров приветствие гражданам Французской республики» и др.

    Так устранил царский сатрап от приобщения к следственному материалу документ, обличавший его подлую, провокационную роль в кровавой Якутской трагедии 22 марта 1889 года.

    В заключение нельзя не отметить характерных ноток письма Костюрина, диссонирующих с обычным представлением о революционере, как о борце против различных видов гнета царизма, в том числе, конечно, и национального. Откровенно скользящий в письме Костюрина антисемитизм (выражение: «жидки») кладет определенный штрих на внутреннее содержание этого бывшего карийца.

                                       Письмо В. Ф. Костюрина к Юрию Тархову (1)

                                     Чурапча, Батурусского улуса. 24 апреля 1889 года

    Юрий, я, брат, перед тобой виноват — письмо твое я давно получил и даже, как можешь видеть по конверту, написал было тебе и запечатал письмо, но потом случилось у нас в городе нечто такое, что пришлось письмо вскрыть, вынуть и уничтожить, а нового-то написать я не собрался. В уничтоженном письме я прохаживался насчет «жидков», которых послали сюда около 50 человек для отправки в Колыму, но после истории 22 марта мне стало неловко от всех тех шуточек, которые я отпускал на их счет, и я письмо уничтожил.

    Вряд ли ты знаешь подробно, что случилось у нас, а потому я изложу тебе по порядку. Был у нас губернатор Светлицкий, милейший человек — джентльмен в полном смысле слова; его здесь все любили — и обыватели, и наша братия, — такого порядочного человека здесь, вероятно, никогда не бывало (2). При нем колымчан отправляли по два, человека через две недели, чтоб они не нагоняли друг друга в дороге и не мешали бы друг другу добраться благополучно до места назначения, так как станции там одна от другой верстах в 200 и более, а посредине через верст 70 или 80 только поварни, т.-е. просто сруб без камелька, где можно с грехом пополам переночевать. Жителей — никаких, если не считать нескольких юрт возле станций. По дороге никакой провизии достать нельзя, кроме оленей, если попадутся, поэтому запасаться надо провизией на целый месяц пути; в виду этого Светлицкий разрешал брать по 10 пудов клади. Прислано было сюда для отправки в Колыму более 40 человек, часть уже уехала и человек 25 осталось еще. Переводят Светлицкого в Иркутск, губернаторское место занимает «Осташкин» — помнишь, тот, что приезжал на Кару производить следствие по делу иркутского побега Попко еtс? Хорошо. Он объявляет, что теперь будут отправлять иначе, а именно — по 4 человека сразу и два (3) раза в неделю и клади 5 пудов на человека. Колымчане пишут прошения об отмене этого распоряжения, указывая на распутицу, которая застигнет их в дороге, и на другие неудобства такой скоропалительной отправки. Несут они свои прошения в областное правление (они все временно проживали в городе на частных квартирах). Им говорят — «соберитесь завтра вместе, губернатор вам завтра даст ответ». Они собираются все на одной квартире, и на другой день туда, действительно, является к ним полицеймейстер (4) с военной командой и объявляет, чтоб они шли под конвоем в полицию, где им будет объявлен ответ губернатора, и что там первые подлежащие отправке будут задержаны и отправлены в тюрьму, откуда уж будут отвезены дальше. Наши стали возражать, что губернатор обещал им дать ответ на этой квартире, а не в полиции, и что, наконец, нет надобности в конвое, они могут пойти в полицию и без конвоя. Завязался спор, обе стороны настаивают на своем; тогда полицеймейстер объявляет начальнику военной команды: «Что с ними разговаривать, взять их силой!». Офицер, держа в обеих руках по револьверу, с несколькими солдатами входит в квартиру. Когда солдаты захотели пустить в ход приклады, Пик выстрелил из револьвера, кто-то еще выстрелил, солдаты дали залп в комнаты и выскочили на двор. После первого залпа оказались убитыми Пик, Гуревич Софья, (ее закололи штыками — три штыка всадили в нее, — собственно, она была тяжело ранена и только в больнице уже умерла), были ранены Гоц пулей в грудь навылет и еще кто-то. Был такой дым, такая сумятица, что даже сами участники не помнят, кто когда был ранен, так как было несколько залпов. В это время подъезжает Осташкин к дому; из дверей его выбегает жена Брамсона (принявшая в дыму кого-то из раненых за своего мужа) и с криком: «вы убили моего мужа, убейте и меня!» — падает в обморок. Подбельский, который на шум выстрелов прибежал из лавки (5), где он был конторщиком (кончился срок его ссылки, и он собирался уезжать в Россию и в лавку поступил, чтобы заработать денег на дорогу, подошел к Осташкину и начал что-то говорить, но, увидя падающую Брамсон, бросился к ней и стал ее поднимать; кто-то выбегает из дома и стреляет в Осташкина (6); солдаты дают залп в окна дома, и какой-то подлец почти в упор выстрелил в Подбельского, поднимавшего жену Брамсона, и разнес ему череп. Осташкин сейчас же уехал, отдав приказ стрелять, пока не сдадутся.

    Солдаты дали несколько залпов — выпустили 150 патронов, изрешетили весь дом, и в конце концов оказались убитыми, кроме Пика и Софьи Гуревич, Муханов, Подбельский, Шур и Ноткин, ранены — Гоц (пулей в грудь навылет), Минор (через ключицу пуля прошла в рот и вышибла один зуб и отшибла кусочек языка), Бернштейн (прострелена мошонка), Орлов, Зотов (эти пересылавшиеся в Вилюйск сургутяне — довольно легко), Фундаминский и Эстрович — штыками легко. Зароастрова была лишь оцарапана штыком, — юбка ее, впрочем, была прострелена в нескольких местах; царапина была настолько легкая, что она даже в больницу не попала; у Гасох платок прострелен был, у других барынь (7) и мужчин оказались пальто и шубы прострелены или проткнуты штыками. И теперь все они — я фамилий всех не помню, пишу на память, кажется, не вру — Гаусман, Брамсон, Капгер, Зароастрова, Франк Роза, Гейман, Болотина, Берман, Уфлянд, Магат, Терешкович, Эстрович (их две), Евгения Гуревич, Перли (женщина), Брагинский и Ратин сидят в тюрьме (8), а Минор с женой (Настасья Шехтер), Гоц с женой (Гасох), Бернштейн с женой, Зотов, Орлов и Фундаминский — в больнице тюремной. Жена Брамсона, Гаусмана, а также Надеев (наш кариец бывший) и Макар Попов, пришедшие на квартиру после свалки, выпущены перед пасхой.

    Теперь их всех обвиняют в подаче прошения скопом и в вооруженном сопротивлении властям; пока идет предварительное дознание, и каким судом их судить будут — неизвестно. Бернштейн вряд ли выживет, остальные раненые почти поправились.

    Я был в городе в конце марта с Ростей (9), Малеванным и еще двумя-тремя из наших, бывших в то время в городе, похоронили убитых Подбельского и Муханова, тела которых были выданы жене Подбельского, Катерине Сарандович, а тела евреев были выпрошены еврейским городским обществом — они (молодцы, право) послали раввина просить Осташкина о разрешении выдать им тела убитых, они хотели схоронить на свой счет, мы уж потом возвратили им издержки.

    Пока никаких подробностей обвинения неизвестно. Если что узнаю, сообщу.

    Мой поклон Леонтию. Не знаешь ли ты, кто из Кары к нам идет?

    Ну, пока до следующего письма. Крепко жму твою руку.

    Виктор.

    О себе ничего не пишу, потому что все по-старому.

    Дочка вот только растет, скоро ходить будет.

                                                                         Примечания.

    1. Георгий Александрович Тархов — уроженец Нижегородской губ., дворянин, окончил Константиновское артиллерийское училище. Арестован 15 июня 1879 г. Приговором Петербургского в.-окр. суда 18 ноября 1879 г. осужден на 10 лет крепости по известному процессу Леона Мирского. — Сведения эти взяты из найденного автором среди бумаг недавно умершего карийца И. Ф. Зубжицкого списка заключенных карийской каторжной тюрьмы. — Адресовано письмо В. Ф. Костюриным в деревню Усть-Клю, Читинского окр. Заб. обл., где Тархов отбывал поселение после выхода с Кары.

    2. Как губернатор, Светлицкий, действительно, представлял нечасто встречавшийся по тому времени тип приличного администратора, чуждого солдафонства. В издававшейся в то время в Томске газ. «Сибирский Вестник», в № 49 от 3 мая 1889 г. (приобщен к делу о «монастыревцах»), в корреспонденции из Иркутска (от 11 апреля 1889 г.), передающей о происшедшей в Якутске кровавой трагедии, дается такая характеристика Светлицкому:

    «В частных письмах, полученных из Якутска, высказывается одинаково, что будь на месте по-прежнему г. Светлицкий, ничего подобного не случилось бы, так как Константина Николаевича все любили и глубоко уважали, и хотя он был строг, но всегда справедлив и стоял твердо на законной почве».

    3. Здесь допущена Костюриным неточность: по распоряжению Осташкина, подлежавшие водворению в северных округах ссыльные должны были отправляться еженедельно по 4 человека.

    4. Сухачев. Это был ограниченный человек, типичный держиморда. Как передавали автору старожилы Якутска, умер он в начале 1893 года от сифилиса.

    5. Торговой фирмы Громовой.

    6. Пуля революционера настигла этого верного слугу царизма лишь спустя 15½ лет. Он был расстрелян в революцию 1905 г. в Туркестане, где занимал какой-то административный пост.

    7. По-видимому, среди политических ссыльных того времени это выражение было общепринято и не носило свойственного ему специфического привкуса. По крайней мере, в дневнике М. Брагинского (л. 89 дела о «монастыревцах») под датой 22 августа (1888 г.) имеются след, строки: «... от 4 до 10 августа — однообразное пребывание в Иркутской тюрьме. Пререкания 2-й группы с тюремной администрацией. Вопрос о свиданиях с барынями (курсив мой — В. Б.).

    8. Пропущен Ш. С. Гуревич.

    9. Ростислав Андреевич Стеблин-Каменский.

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 24. № 3. Москва. 1926. С. 196, 198-201./

                                                                     ПЕРСОНАЛИИ

    Осташкин Павел Петрович — вице-губернатор (27.08.1888 — 1894), надворный советник; и.о. губернатора Якутской обл. (с февр. по май 1889); 1889 — член Временного комитета попечения о бедных; действуя от имени губернатора К. Н. Светлицкого, подавил вооружённое сопротивление политссыльных, отказавшихся следовать по этапу, т.н. «Монастырёвская трагедия» (22. 03. 1889). 07. 08. 1889 — трёх организаторов бунта приговорили к повешенью (Н. Л. Зотов, Л. М. Коган-Бернштейн, А. Л. Гаусман), 23-х — к каторге, 2-х — к ссылке; П. П. Осташкин был пожалован в статские советники; 1892 — не допустил распространения на Якутию «Правил о местностях, объявляемых на военном положении»; выезжал для осмотра залежей каменн. угля в Борогонский улус на предмет промышл. освоения; 31. 03. 1894 - 1917 — председатель Обл. правления Семиреченского ген.-губернаторства; курировал постройку кафедр, соборного храма в г. Верном (Алма-Ата, ныне Алматы) (Туркестанские епархиальные ведомости. 1907. № 18. 15 сент. С. 431-438; 100 лет Якутской ссылки. С. 168-173).

    /Попов Г. А.  Сочинения. Том III. История города Якутска. 1632-1917. Якутск. 2007. С. 237./

    Бик Виктор Ильич, 1888 г.р., уроженец г. Балаганска Иркутской области, еврей. Гр-н СССР, инструктор отдела комплектации Якутской национальной библиотеки, проживал в г. Якутске. Арестован 17. 10. 38 УГБ НКВД ЯАССР по ст.ст. 58-2, 58-11 УК РСФСР. Постановлением УГБ НКВД ЯАССР от 21. 03. 39 дело прекращено на основании ст. 204 УПК РСФСР. Заключением Прокуратуры РС(Я) от 24. 04. 2000 по Закону РФ от 18. 10. 91 реабилитирован. Дело № 1468-р.

    /Книга Памяти. Книга – мемориал о реабилитированных жертвах политических репрессий 1920 - 1950-х годов. Том первый. Якутск. 2002. С 29-30./

    Феликс Кон

                                         НА ПОСЕЛЕНИИ В ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ

                                                                  (Продолжение).

                                                     III. Якутский протест и ссыльные.

    В тюрьме, когда нас туда перевели, нас радостно встретил единственный находившийся там политический заключенный — Гейман, осужденный по делу 22 марта, один из тех, которых суд осудил более мягко и этим уготовал ему более тяжелую кару. Другие осужденные по этому делу на каторгу сидели вместе в Вилюйской тюрьме, сдружились, сблизились — он был от них отделен и только путем переписки поддерживал связь с ними. Болезненный, нуждающийся в привязанности к людям, он сильно тосковал и только с освобождением из тюрьмы Н. О. Коган-Бернштейн, регулярно его посещавшей, он немного ожил. От времени до времени к нему приходили и другие ссыльные, но в виду выявленных ими отношений к протесту он был в разговоре с ними настороже.

    Гейману было известно, что я один из участников карийского протеста, и это, как он сам сознался, было одним из моментов, побудивших его к откровенности в вопросе о якутском протесте. На такого впечатлительного юношу, как Гейман, якутская мартовская трагедия сама по себе не могла не произвести глубокого и потрясающего впечатления, но не меньшее, несомненно, впечатление произвело то, что, по его терминологии, «старая» ссылка отнеслась к протесту в высшей степени отрицательно. Для него все те «старики», с которыми ему пришлось встретиться в Якутке, были легендарными героями, о которых он слышал на воле, которых его воображение наделяло такими чертами, каких у них и быть фактически не могло. И вот эти полубоги осудили действие, которое он, Гейман, считал достойным революционера подвигом. Сознание этого причиняло ему страдание. Он не анализировал этого явления, он не осуждал «стариков», он просто страдал, как страдает верующий, которого святыню оскорбили.

    Его удрученное состояние сразу бросалось в глаза. Этим объясняется то, что он говорил о якутской истории только с теми, относительно которых у него не было сомнений, что они ее не осуждают. Сам он к протесту относился не вполне сознательно. Он упирал на то, что, действительно, условия отправки в Верхоянск, предложенные вице-губернатором Осташкиным, ставили отправляемых в опасное положение застрять в дороге и, пожалуй, даже погибнуть. Он рассматривал якутский протест вне связи с готовившимся ранее протестом в московской тюрьме, с протестом в Сургуте, не ставил его в связь и с общим нажимом на ссылку, яркой иллюстрацией которого были события на Каре. Этим он умалял значение протеста, и в этом отношении «старики» вернее оценивали протест, чем он, участник его. Несколько недель спустя, уже в Батурусском улусе, на Чурапче, когда я затронул этот вопрос в разговоре с Трощанским, он заявил:

    — Это был протест против отправки евреев в Верхоянск и Колымск, а мы никогда не протестуем против той или другой оценки правительством деятельности революционеров. Одних оно ссылает административно, других предает суду, а затем вешает и отправляет на каторгу. Нельзя революционеру протестами по поводу того или другого случая подтверждать правильность решений правительства в других случаях.

    Мои возражения, что в данном случае вопрос не в той или другой оценке деятельности того или другого революционера, а в репрессивных мерах специально по отношению к революционерам-евреям, независимо от характера их деятельности, не переубедили Трощанского. Он остался при своем прежнем мнении. Это меня удивляло, так как у меня не было никаких сомнений в том, что Трощанский не по шкурным соображениям отстаивает такое мнение, как это было с другими, которые подгоняли идейное обоснование под совершенно неидейные побуждения.

    Хотя хронологически этого следовало бы коснуться позже, так как встречи с ссыльными и беседы по поводу мартовской трагедии мною велись уже позже, но для того, чтобы отношение ссылки к этой трагедии было яснее, я попытаюсь уже сейчас осветить этот вопрос.

    Состав ссыльных в Якутской области был довольно разношерстный во всех отношениях. Народники — мирные пропагандисты, участники «процессов 50 и 193», бунтари, народовольцы, пролетариатцы и случайные люди, сосланные административно лишь по подозрению в неблагонадежности. Были «старики», проведшие целые годы в Петропавловке, в Белгородском централе, на Каре; были поселенцы, которых за «дурное поведение» в прежнем месте ссылки постепенно передвигали на восток, пока они не очутились в Якутской области, была и молодежь, ссылаемая административно, менее мыкавшаяся по тюрьмам и сохранившая молодой, революционный задор. Были люди, измученные многолетними репрессиями, не мечтавшие уже о деятельности в будущем и ограничивавшие свои стремления лишь тем, чтобы с местью дожить свой срок ссылки. Были женатые, семейными условиями вынужденные тяжело работать, чтобы прокормить семью. Были, наконец, и опустившиеся.

    Не в осуждение я пишу эти строки. Больше тридцати лет прошло с тех пор, как я уехал из Якутской области, и ко всем явлениям, вызывавшим в оное время протесты с моей стороны, в настоящее время я отношусь более объективно.

    Самое страшное в Якутской области было то, что люди, отличавшиеся от обыкновенных обывателей своей действенной отзывчивостью, были обречены на бездействие. Не было идейной деятельности, дающей исход и разрешение накопившейся энергии. Не из любви к лингвистике занимался Пекарский в течение десятков лет собиранием материала для якутского словаря, а десятки ссыльных усиленно начали заниматься изучением Якутского края, как бы мы все ни пытались объяснить это идейными побуждениями. Не оттого Войноральской, а вслед за ним и кое-кто из менее выдающихся ссыльных занялся торговлей, а Ковалик строил глиняные печки, что питали особенное расположение к этого рода занятиям... Пустота жизни, невозможность вести ту работу, к которой влекло, заставляли зацепляться за жизнь тем, что оказывалось возможным, а уже после под это подгонялось идеологическое основание. Этим люди спасались от ужасов безделия, от ужасов жизни без внутреннего содержания. И многие именно этим спасали «живую душу», а многие, не найдя такой зацепки, запили.

    Но и материальные условия не оставались без влияния. Тюрьма снимала с человека заботу о куске хлеба, о крыше над головой. В ссылке эти вопросы заедали людей.

    Этот вопрос мало разработан, и я на нем остановлюсь.

    Ссыльным выдавалось пособие — 12 руб. в месяц и 22 рубля в год т. н. одежных денег. Не касаясь даже вопроса о дороговизне таких продуктов, как мука, сахар, не говоря уже об одежде, нетрудно догадаться, что на такие средства прожить немыслимо.

    Ссыльнопоселенцы, как уголовные, так и политические, по закону имели право на получение 15 десятин пахотной и сенокосной земли от того наслега, к которому они были причислены. Сверх этого ни на какую поддержку со стороны якутов они не в праве были рассчитывать. Разница между положением уголовных и политических состояла в том, что уголовные пользовались правом разъездов по всей области и благодаря этому могли найти себе заработок, в то время как политические были этого права лишены. Этим и объяснялось то, что политическим выдавалось денежное пособие, которого не получали уголовные. При таких условиях политическим, для того, чтобы прожить, приходилось заниматься земледелием, хотя бы они, как это иной раз бывало, не умели отличить пшеницы от ржи. Но для того, чтобы заниматься земледелием, кроме земли, нужен был инвентарь, орудия. Уголовные, решившие заняться земледелием или использовывавшие мнимое желание этим заняться для того, чтобы сорвать с якутов «отступное», вышли из этого положения по-своему. Они до такой степени довели свои вымогательства, что якутский губернатор Черняев вынужден был еще 16 января 1879 г. дать следующее предписание якутскому полицейскому управлению:

    «В подтверждение неоднократных частных моих распоряжений о том, — предписывает якутскому окружному полицейскому управлению 16 января 1879 г. якутский губернатор Черняев, — чтобы ссыльные всех категорий, живущие в якутах, не требовали бы от них безвозмездно пропитания, юрт, рабочего скота и земледельческих орудий, предписываю полицейскому управлению снова объявить всем якутам, через их старост, что нет закона, который обязывал бы общественников давать причисленным к их обществу ссыльным всех категорий какое бы то ни было вспомоществование. Но ежели бы якуты из человеколюбия пожелали помогать ссыльным в отношении их содержания, то это они могут делать, но не иначе, как давать ссыльным предметы довольствия натурой и то не свыше солдатского довольствия. Всем же вообще ссыльным, живущим между якутами, строжайше воспретить, чтобы они не смели требовать от якутов пропитания или какого бы то ни было вспомоществования, которые они обязаны добывать себе собственными трудами».

    «Гладко писано в бумаге»... Но уже непосредственный исполнитель этого губернаторского предписания, отдавая себе ясный отчет в «бумажности» этого предписания, собрав якутов на «муньяк» (сход) и прочитав предписание, заявил:

    — Слышали. Ну, смотрите... Если только услышу, что отказываетесь кормить по-прежнему — в бараний рог согну...

    Исправник, как лицо, непосредственно сталкивающееся и с ссыльными и с якутами, стремящийся к тому, чтобы никакие эксцессы не нарушали его исправницкого покоя и чтобы все было «шито-крыто», лучше губернатора знал условия. А эти условия были таковы:

    Паузки приходят в Якутск в начале июня. В это время года воспользоваться землей уже нет возможности, найти заработок во время полевых работ — тоже, так как на эти работы рабочие законтрактованы, или, выражаясь точнее, «закабалены» давно... И вот тут-то что было делать поселенцу, одному среди якутов, без крова над головой, без куска хлеба?.. Он или угрозами заставлял якутов себя кормить, или брал «отступное» за причитающуюся ему землю с тем, чтобы, истратив его, вновь требовать надела и вновь вымогать. На это «отступное» якуты охотно шли. В цитированной уже мною моей статье, напечатанной в «Новом Слове», я в свое время писал: «Кто видел якутский скот в начале весны, буквально валящийся с ног, выводимый из «хотонов» (хлевов) при поддержке людей, тот поймет, чем является для якута каждый клок земли, с которого можно получить лишнюю охапку сена для скота... И эту-то землю, за которую улус с улусом, наслег с наслегом ведет нередко тяжбы по целым десятилетиям, якуты должны беспрекословно уступить в размере 15 десятин всякому из незванных пришельцев. Первое пускаемое в ход средство избегнуть этого, это — дать известную сумму «отступного» и навсегда избавиться от ненавистного «хайлака» (поселенца). К этому средству прибегнуть заставляет якутов еще и то обстоятельство, что раз отведенный поселенцу участок в большинстве случаев в наслег уже не возвращается. На «освободившийся» надел тотчас же назначается другой ссыльный, а обычная отговорка — недостаток земли — уже не может быть выдвинута.

    Перейдем к политическим ссыльным.

    Первый компромисс, на который они вынуждены были идти, это — брать эту землю у якутов. Без этого они не только не могли прожить, но и выстроить юрту и жить самостоятельно, а не углом у якутов. Этот шаг влек за собою другие. Взятые у якутов покосы сдавались якутам же, они их косили, отдавая ссыльному в виде арендной платы половину скошенного сена. Только на средства, добытые продажей этого сена, ссыльный мог постепенно приобрести необходимый живой и мертвый инвентарь и тогда только заняться самостоятельно сельским хозяйством. Еще на Каре нами было получено письмо Цукермана, описывающего эти условия со скорбным юмором, постоянно повторяющим: «я даю якуту, т.-е. он мне дает». На Цукермана, покончившего в Якутской области самоубийством, удручающе действовали эти условия. Так же они действовали на многих других. Но большинство свыклось с ними и перестало замечать их уродливый характер.

    Добившись с таким трудом возможности жить, это большинство с головой погрузилось в хозяйство, привязалось к собственному углу и, искренно продолжая себя считать революционерами, фактически погрязло в обывательскую болотную тину.

    Протест 22 марта, если бы он не был, так сказать, локализован, мог бы разрушить с таким трудом достигнутый покой и относительный уют. И он не встретил сочувствия.

    Это несочувствие, у некоторых ссыльных переходившее во враждебность, конечно, обосновывалось соображениями принципиального характера, у весьма многих даже весьма искренно, у части действительно только этими соображениями, но несомненно, что описанные выше условия не остались без влияния на эти принципиальные отношения. Нельзя все же умолчать и о том, что сами участники якутского протеста давали обильный материал для такого принципиального осуждения. Далеко не все шли на такой протест, как вооруженное сопротивление, по убеждению. «Пика я понимаю, — приходилось мне неоднократно слышать от «стариков». — Он шел на вооруженное сопротивление с открытыми глазами. Знал, на что идет, не скрывал, на что идет, и настоял на своем. Но многие другие»... — и мои собеседники пожимали недоуменно плечами...

    Были такие, которые шли, будучи убеждены, что власти не решатся на решительные меры. Мне запомнился рассказ о том, как один из отправившихся на протест поставил в русскую печку приготовленную пищу, рассчитывая пообедать по возвращении домой... Другие шли из чувства солидарности или из опасения, чтобы их не заподозрили в трусости.

    Но самое главное обвинение состояло в том, что до событий 22 марта идейно обосновывалась необходимость протеста и вооруженного сопротивления, а после того, как разразилась кровавая катастрофа, поглотившая шесть человеческих жизней, идейная сторона протеста была затушевана, и говорилось только о жертвах.

    «Старики» выдвигали, ставя эти обвинения, моральную сторону, совершенно упуская из виду политическую.

    Я прибыл в Якутскую область с лишним два года после мартовских событий, но и тогда еще ссылка была расщеплена на две части, и лишь весьма немногие, главным образом, прибывшая уже после этих событий молодежь, относились сочувственно к мартовцам.

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 45-46. № 8-9. Москва. 1928. С. 129-134./

    Вилюйцы, под этим собирательным именем известна группа политических ссыльных, членов различных революционных кружков и организаций, преимущественно народовольческого направления, впоследствии осужденных по Якутскому делу 22 марта 1889 и заключенных для отбывания наказания в вилюйской тюрьме, в которой некогда содержался Н. Г. Чернышевский. Приговоренные по различным политическим делам к административной ссылке в  отдаленнейшие округа Якутской области (Средне-Колымский и Верхоянский) на различные сроки (от 3-х до 10 лет), все эти политические ссыльные постепенно съехались в 1889 в г. Якутск, оттуда предназначались к дальнейшей отправке в Средне-Колымск и Верхоянск. Вступивший в это время в отправление обязанностей якутского губернатора Осташкин решил немедленно отправить прибывших ссыльных по месту назначения, применив при этом такие условия, которые грозили отправляемым опасностью для их здоровья и жизни. Никакие доводы со стороны ссыльных, считавших эти условия неприемлемыми, на администрацию не действовали, и Осташкин, настаивая на своем решении, прибег к помощи вооруженной силы. Произошло известное избиение политических 22 марта 1889; 6 человек было убито, а оставшиеся в живых были затем преданы военному суду по обвинению в вооруженном сопротивлении властям Трое из судившихся были повешены, остальные приговорены к каторжным работам на различные сроки. Вот имена жертв этой кровавой расправы: А. Л. Гаусман, Н. Л. Зотов, Л. М. Коган-Бернштейн (см. эти имена), повешены; О. Минор, М. Гоц, М. Орлов, М. Брагинский, М. Фундаминский (см. эти имена), А. Гуревич (род. в 1868; образование получил в московской гимназии и в заграничном политехникуме; был сослан административно на 5 лет; после амнистии 1905 возвратился в Россию; вторично арестован и выслан в Архангельскую губ. в 1906), М. Брамсон (род. в 1861; окончил курс спб. университета со степенью кандидата естественных наук; был сослан на 5 л.), М. Уфланд (студент-медик харьковского университета, сосланный на 7 л.), С. Ратин (студент-медик харьковского университета, сосланный на 6 л.), О. Эстрович (фармацевт, сослан па 4 г.), Вера Гассох-Гоц (по окончании гимназии, поступила на фельдшерские курсы в Спб., сослана на 5 л.), Полина Перли-Брагинская (училась в гимназии, сослана па 5 л.), А. Болотина (училась в московском училище живописи, сослана на 5 л.), Наталия Коган-Бернштейн (жена казненного, акушерка-фельдшерица, сослана па 5 л.). Поименованные лица были приговорены к бессрочной каторге, замененной всем (за исключением 4-х) каторжными работами на 20 и 15 л. К меньшим срокам каторжных работ были приговорены: К. Терешкович (род. в 1869, образование получил в московской гимназии, сослана на 6 л.) Л. Берман (учился в гимназии, сослан на 3 г.), Евгения Гуревич-Фрейфельд (выслана на 3 г.) и М. Эстрович (учился в гимназии, сослан на 5 л.). Роза Франк- Якубович (слушательница женск. медицинских курсов, выслана на 3 г.) и Анастасия Шехтер-Минор (см. это слово). Остальным каторга была заменена: С. Кангеру (студент Петровской академии, сосланный на 5 л.), Анне Зороастровой-Кангер (слушательница высших женских курсов в Спб.), Могату (студент технологического института) — ссылкой на поселение; Борису Гейману (учился в гимназии; молодой начинавший поэт. Г. по выходе из тюрьмы, совершенно расстроившей его здоровье, уехал в Париж, где вскоре умер) — заключением втюрьме на 4 года. Убиты в день 22 марта: Ноткин (студент технологического института, сосланный на 5 л.; вначале был ранен штыком, затем поражен пулею), Пик (сосланный на 10 л.), Муханов (студент-петровец, сосланный на 5 л.), Софья Гуревич-Пик (сосланная на 3 г.), Шур (студент университета, сосланный на 5 л., обладал заметным поэтическим дарованием). — О деле 22 марта 1889 и его участниках см.: Вл. Бурцев, «За сто лѣтъ» (Лондон, 1897); Л. Мельшин «Двѣ трагедіи» («Современныя Записки», 1906); Вилюец, «Якутская трагедія 22 марта 1889 г.» («Русская Мысль», 1906, № 2); О. Минор, «Якутская драма 22 марта 1889 г.» («Былое», 1906, № 9).

    /Большая Энциклопедиія. Словарь общедоступныхъ свѣдѣній по всѣм отраслямъ знанія. Подъ редакціей С. Н. Южакова. Т. XXI (Дополнительный). Аанрудъ – Менгеръ. С.-Петербургъ. 1908. С. 108./

                                                    МОНАСТЫРЕВСКАЯ ИСТОРИЯ

    Этот замок был выстроен в 60 г.г. для содержания в нем высланных в Сибирь за мятеж 1863 г. польских повстанцев. Затем с конца 1871 г. по сентябрь 1883 г. в нем жил один Н. Г. Чернышевский, после выезда которого замок пустовал. Правда, в 1887 г. в него предполагали перевести из Карийской тюрьмы Ел. Ковальскую, С. Богомолец и Е. Россикову «ввиду оказываемого ими вредного влияния на других заключенных и дерзкого поведения», завели по этому поводу переписку, но тем и кончили [* Д. 355.].

    Вилюйская тюрьма представляла из себя одноэтажное деревянное здание, расположенное в соверн. части г. Вилюйска у реки, длиной в 9 саж., шириной в 7 и высотой в 2 с. У наружной входной двери — бревенчатое крыльцо в три ступеньки с досчатой площадкой; входная дверь в одно полотнище (3 х 1¼ арш.), по обе стороны двери — по одному окну. Капитальными стенами здание разделено на 6 комнат (с особой дверью в каждую) и коридор, выбеленные всюду алебастром, за исключением одной комнаты, стены которой были обтянуты обоями, потолок же обтянут ланкортом. Эту камеру занимал Чернышевский, и отделка ее была произведена в 1881 г., когда — ввиду предстоявшей побелки всего здания — он просил его комнату нс белить, т. к. известковая пыль, постоянно летающая в воздухе, могла в значительной мере ухудшить его и без того слабое зрение.

    Невдалеке от тюрьмы стояли баня и кухня. Все эти строения были огорожены палями, двор имел в длину 25 с. 1 арш. и в ширину — 19 саж. С западн. стороны (в сторону реки) имелись ворота (3 арш. выс. и 4:—шир.). Влево от острога, также окруженные забором, стояли казармы для конвойной к-ды (см. прилагаемый снимок) [* Д. 346.].

    Теперь в 1889 г., предполагая поселить в Вил. остроге осужденных на каторжные работы «монастыревцев», выяснили, что ему угрожает опасность со стороны р. Вилюя, т. к. песчаный, ничем не укрепленный берег, ежегодно размывался водой. Если в 1881 г. острог отстоял от Вилюя более чем на сто сажен, в июне 1888 г. уже на 18, то в 1889 г. он был от берега всего лишь в 12 саж.

    Посылая исправнику на первоначальный ремонт зданий 400 р., стекла и пр., одновременно предлагали выяснить, насколько необходим перенос острога в другое место, дальше от реки. В случае крайней нужды, перенос решили произвести в 1890 г., и в это время каторжные должны были жить в специально выстроенных для них юртах.

    Перед отправкой «монастыревцев» в Вилюйск из этого округа должны были переселить в Якутский всех полит, ссыльных, что и было сделано осенью 1889 г.

    Отправка «монастырсвцев» производилась 9, 16, 23 и 30 дек. 1889 г. партиями по 5 чел. при 5 конвоирах каждый раз.

    В конце января 1890 г. в Вилюйск приезжал губ-тор. Он нашел, что как самый острог, так и вес здания «соответствуют своему назначению, тюрьма вообще тепла и удобна», а ссыльнокаторжные в числе 19 чел. «продовольствуются пищею из свежих продуктов и ни в чем недостатка не ощущают. Никаких претензий не заявили, только просили: 1) о предоставлении им улучшенной пищи и медицинской помощи в случае болезни, 2) об освещении камер в ночное время и 3) о разрешении им заниматься работами вне стен тюрьмы, ввиду того, что они занимаются в наст. время очисткою одного тюремного двора и камер и вообще по тюремному хозяйству, мастерства же никто не знает и между тем свободного времени много» (Д. 352).

    При этом они указывали на огородничество, как на наиболее доступное и полезное для них занятие. Первую и вторую просьбу удовлетворил губорн. своей властью, а о последней запросил высшую администрацию. Завязалась длинная переписка. В результате ее было разрешено устроить огород недалеко от острога, выпуская на работы одновременно не более 4 заключенных с конвоем и надзирателем, которые должны были наблюдать, чтобы работающие не уходили за изгородь огорода и не сносились с посторонними лицами.

    В августе 1890 г. для земледельческих работ «монастыревцев» были куплены соха и борона. Для чтения заключенным выписывали 1 экз. сжемесячн. иллюстрированн. журнала «Воскресенье». Вся корреспонденция и письма, приходившие на имя арестантов, подвергались строгой цензуре, деньги же шли в доход казны на покрытие судебных издержек.

    В мае 1891 г. ирк. ген.-губ-тор, боясь, что «монастыревцы» находились слишком в хороших условиях, не соответствующих «тяжести совершенного ими 22/III - 1889 г. преступления — по условиям производимых ими работ, тюремной дисциплины и вообще содержания их в тюрьме» [* Д. 373.], — запросил губернатора, не признает ли тот «полезным» перевести их в другое место. Запросили исправника. Тот ответил, что:

    «1. Содержащиеся в Вил. тюремн. замке ссыльнокаторжные за гос. преступление занимаются след. работами: огородничеством, моют полы тюрьмы, топят печи, носят для этого дрова, чистят двор и помойные ямы, пекут для себя хлебы, варят пищу, шьют арестантскую одежду, стирают белье и вообще заботятся посредством собственного труда о чистоте как в самом замке, так и во дворе оного.

    2. Содержащиеся в тюрьме каторжные, все без исключения, ведут себя безукоризненно во всех отношениях.

    3. Принимая во внимание совершенную неспособность содержащихся в здешней тюрьме лиц к каким-либо физическим работам, собственно из перечисленных выше, выполнение ими тюремной дисциплины и вообще содержание их в тюрьме», — исходя из всего этого, он находил, что нет смысла переводить их в другое место Однако, по мнению губ-тора, их все-таки нужно было перевести в другое «более удобное место» [* Д. 373.].

    По его справке, в 1889 г. на отправку 20 «монастыревцев» из Якутска в Вилюйск было потрачено 980 р. 14 коп., (теперь же на расходы по отправке 18 оставшихся (С. О. Коган-Бернштейн была освобождена, а С. Ратин, изъявивший желание дать показания жандармам, был увезен в Иркутск) от Вилюйска до Иркутска требовалось 9.328 руб. 46 коп.

    Как выяснилось из переписки по этому вопросу, мысль о переводе исходила из М.В.Д., которое, заменив Вилюйскую тюрьму Акатуевской Забайк. обл., решило поставить «монастыревцев» в условия, «более соответственные тяжести совершенного ими преступления».

    Из Вилюйска в Якутск их перевезли в короткое время с 12 марта по 10 апр. 1892 г. В первой партии отправили Уфлянда, Брамсона, Фундаминского и Е. Гуревич (прибыли в Якутск 20 марта).

    Вторая, прибывшая в Якутск 28 марта, состояла из О. и М. Эстровичей, Брагинского и П. Перли.

    Третья (в пути с 26 марта по 3 апр.) — из Ш. Гуревич, В. и М. Гоц, А. Болотиной, четвертая (выбыла 2 и прибыла 10 апр.) — из Орлова, Берман, Минор и Терешковича и последняя, прибывшая в Якутск 18 апр., — из А. Шехтер и Р. Франк, которые — вследствие применения к ним манифеста — были оставлены в области.

    28 мая 1892 г. в Якутск пришел пароход «Витим», на котором вскоре и были отправлены в Иркутск 16 «монастыревцев» при 12 конвоирах; помещены они были в люке баржи, которую и повез этот пароход.

    Было получено распоряжение отправить каторжан-мужчин в оковах и с бритой головой, но по чьему-то недосмотру их отправили не только без бритья половины головы, но некоторых даже и в собственной одежде [* Там же. Отправленные в Акатуевскую тюрьму Забайк. обл. «монастыревцы» проработали там около трех лет, затем дело их было пересмотрено, все они переведены в разряд «житейцев» сроком на 10 лет, считая с августа 1889 г. и в 1899 г. оставшиеся в живых выехали в Россию. По наст. время живы М. Брамсон, П. Перли-Брагинская, Брагинский, Н. О. Коган-Бернштейн, Е. Я. Гуревич, М. Эстрович, О. Эстрович, О. Минор, А. Шехтер, С. Ратин, В. Гоц (Гассох), А. Болотина, Л. Берман, А. Зароастрова, М. Орлов.]. На этом и заканчивается для Якутии история «монастыревцев»...

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 136-139./

    280) Эстрович, Михаил Борисович; адм.-соыльн. (1889-1892), сын купца, холост, еврей, 20 л. В июле 1888 г. был выслан в распоряжен. Иркутск, ген.-губ-ра на 4 года. Вскоре по прибытии в Якутск судился как участник «монастыревского вооруженного сопротивления ссыльных» и был приговорен к 8 г. каторжных работ. До весны 1892 г. содержался в Вилюйском тюремном замке, затем, как и остальные «монастыревцы», был переведен в Забайкальскую обл. [Д. 65].

    281) Эстрович, Иосиф Борисович; адм.-сс. (1889-1892), сын купца, холост, еврей, 21-22 г. Прибыл вместе с братом Мих. Борис. в феврале 1889 г. на 4 г. в администр. ссылку; вместе с ним же судился и по «монастыревскому делу», по которому был присужден к 20 г. каторжных работ [Д. 64].

     /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 240./

    М. П. Орлов

                                                 ОБ АКАТУЕ ВРЕМЕН МЕЛЬШИНА*

    [* Доклад, прочитанный автором на заседании Нерчинского землячества Общества политкаторжан 12 апреля 1928 г.]

    Вначале зимы 1892-93 г.г. я и Леонид Лазаревич Берман, осужденные по 1-й Якутской трагедии 1889 г., были переведены из Вилюйской каторжной тюрьмы в Нерчинский каторжный район, в Акатуйcкую тюрьму. По дороге мы встретили шедших на поселение карийцев, которые, хотя сами не были в Акатуе, но, по рассказам возвратившихся из Акатуя на Кару в вольную команду товарищей, сообщили нам о царившем там режиме с его крайне тяжелыми, даже трагическими последствиями. От них впервые услыхали мы о свирепом помощнике нач. тюрьмы Сомове, который с каким-то садистическим удовольствием выполнял самые возмутительные предписания Архангельского (начальника тюрьмы), умело пользовавшегося им, как ширмою. От карийцев же узнали мы о трагической смерти Санковского.

    Вступая в Акатуйскую тюрьму, мы ждали немедленного столкновения, но, к удивлению, нас встретили вполне корректно. Оказалось, что Сомова уже нет, а вновь назначенный помощником Евтушевский (я называю настоящую фамилию членов администрации и уголовных арестантов, тогда как т. Фрейфельд в своих воспоминаниях [* Воспоминания, Л. В. Фрейфельда напечатаны в № № 4 и 5 «Каторги и Ссылки» за 1928 г.] их часто именует вымышленными фамилиями, данными им Мельшиным в книге «В мире отверженных») вовсе не был способен на энергичные действия. Это был мягкий или, скорее, нерешительный человек. Шпанка скоро разгадала его и стала звать теленком, а то и просто телятиной. Евтушевский предложил нам снять кандалы и переодеться в казенную тюремную одежду. Нам это нетрудно было сделать, так как наши кандалы были давно уж нами «разбиты», т. е. сплющены и легко снимались. На другой день, к удивлению нашему, нам принесли из кузницы кандалы уже, вопреки всяким правилам, заклепанные и настолько сплющенные, что свободно надевались через ногу.

    В Акатуе мы встретили карийцев Березнюка и П. Ф. Якубовича, осужденных по делу С. Гинзбург, Л. В. Фрейфельда и М. Стояновского, и несколько наших сопроцессников-вилюйцев, прибывших раньше нас.

    Мы, вновь пришедшие, должны были принять выработанные политической каторгой до нас правила поведения. Это так называемая «конституция» заключалась, между прочим, в том, что при встрече с начальством мы должны были по команде снимать шапки. При вечерней поверке, производившейся на дворе, все содержавшиеся в тюрьме каторжане должны были стоять на вытяжку с шапками на голове и снимать их при появлении начальства по команде — «шапки долой!», а по окончании поверки надевать их по команде — «накройсь!». Но карийцы после упорных пререканий с начальством установили, чтобы выходить на поверку, держа шапки в руках, однако, надевать их по команде. Эта половинчатость мне не нравилась, почему я и летом и зимой в пределах тюрьмы ходил без шапки. Во время поверки уголовные пели молитву за царя и отечество «Спаси господи, люди твоя», в которой мы должны были молча участвовать. По печатным правилам, висевшим в камерах, надзиратели должны были всем арестантам без различия категорий говорить «ты», что и случалось раньше, но за время моего пребывания в Акатуе не повторялось. Но и эта куцая конституция была куплена кровью. Товарищи, пришедшие до нас, были настолько измучены, что мы сразу поняли невозможность дальнейших протестов и чувствовали только тяжелую подавленность.

    Первое время мне пришлось сидеть в одной камере с Березнюком (настоящая фамилия — Тищенко). На вид это был суровый ворчун, презрительно относящийся к молодежи, а на самом деле — добряк, безупречный товарищ и человек, крайне добросовестно относящийся к своим обязанностям, каковы бы они ни были: брался ли он за казенную столярную работу, он не отрывался от верстака ни на одну минуту все время, назначенное для обязательных работ; раздавал ли он товарищам недельные порции чаю и сахару, он взвешивал их с такой щепетильной точностью, какой не увидишь и в аптеке. Он был матрос черноморского флота, но, несмотря на долгую военную службу, сохранил все хорошие черты коренного крестьянина. Если не ошибаюсь, он был членом организации в Николаеве, во главе которой находились Логовенко и Виттенберг. Арестован он был в Харькове, когда, переодетый жандармом, вместе с Рашко явился в тюремный замок с подложным предписанием о выдаче им Фомина-Медведева. Судился он вместе с Рашко, Яцевичем и Ефремовым и был присужден к бессрочной каторге, впоследствии отягченной за побеги прибавлением двух лет к сроку испытания и двухлетней приковкой к тачке. Все время — и на дознании, и в тюрьме — он вел себя безупречно, круто отвергая все предложения приезжавших на Кару правительственных эмиссаров подать прошение о помиловании для немедленного освобождения. Перед этим соблазном не устояли многие даже высоко интеллигентные товарищи. Ему же, как человеку, не склонному к умственному труду (всю жизнь он признавал только одну книгу — Реклю), продолжительное тюремное заключение давалось особенно трудно.

    П. Ф. Якубовича я знал по Петербургу раньше — в 1883-84 г.г. После разгрома народовольческих организаций 1882 г. и неудачных попыток нескольких уцелевших товарищей (Караулов, С. Иванов и др.) в течение зимы 1882-83 г.г. восстановить старую организацию, эти лица исчезли временно с петербургского горизонта, и на сцену выдвинулась организация, образованная более молодыми товарищами, которая потом получила название «Молодой Народной Воли». Одну из главных ролей в ней играл Якубович. Группа эта работала очень энергично. Явились довольно большие связи с рабочими (почти на всех крупных фабриках и заводах были народовольческие ячейки). Был организован хороший паспортный стол, налажена недурная типография и под конец возникла большая народовольческая организация среди учащейся молодежи, давшая много ценных работников партии. Лично я не разделял их еретических, с точки зрения старого народовольца, программных новшеств: введения в тактику фабричного и аграрного террора и стремления к децентрализации организации, но некоторые лица из этой группы были моими личными друзьями, и понятно, что я делал для них все, что было в моих силах. Постоянно встречаясь с этими моими личными знакомыми, долгое время я только мельком встречал Якубовича, но после лопатинского провала в октябре 1884 г. уцелевший пока Якубович сделал попытку восстановления разгромленной организации, получив на это все полномочия из-за границы. В это время мы с ним очень сблизились, но время это было очень непродолжительно. 6 ноября мы оба были арестованы, хотя жандармам совершенно не удалось связать нас вместе, как революционных работников. Кроме того, я судился и долго сидел вместе в тюрьме с его будущей женой, Розой Франк, и мог сообщить ему много о ней и от нее, что неудобно было бы писать в официальных письмах (они переписывались через сестру П. Ф.). Вскоре я был переведен в одну камеру с П. Ф. и прожил с ним до его ухода из Акатуя. Трудно оценить все значение общения с этим талантливым и бесконечно прекрасным в нравственном отношении человеком. Наши более чем дружеские отношения сохранились с ним до самой его смерти.

    Из других товарищей, встреченных мною в Акатуе, Л. В. Фрейфельд мне больше всех понравился своей живой, деятельной натурой. Он много помог акатуйцам в установлении режима для политических тем, что, как врач, имел возможность влиять на администрацию. Он спас жизнь жене начальника и сделал ее нашим другом. Она была готова впоследствии идти на риск для нас.

    Поспешно стали подходить и остальные вилюйцы, а, наконец, прибыли Б. А. Славянский, Н. И. Кочурихин и А. Архангельский. Всего политических в этот момент в Акатуе было 19 человек. Все мы работали в шахтах, при чем рудник администрация рассматривала не как будущую доходную статью, а как средство для исправления каторжан. Это было прямо заявлено начальником главн. тюремн. управления Галкиным-Врасским при посещении им Акатуя. Первые опыты работы доставались тяжело. Помню я, как мне лично уже в начатом шнуре не удалось продвинуться в течение часа и на десятую долю вершка, хотя я и изуродовал себе молотом левую руку. Но постепенно мы все выучились работать прилично, даже лучше уголовных, так как те фальшивили, а мы работали «на совесть». Под конец в штольню, где работы были самые ответственные, стали посылать только политических, признав их хорошими работниками.

    Что касается Якубовича, то перед нашим приходом в Акатуй он долгое время был молотобойцем, и Рабинович (кузнец из уголовных) уже после выхода из тюрьмы П. Ф. всегда поминал его, как примерного молотобойца. При нас П. Ф. все время был бурильщиком.

    Зимой работа была удобнее, так как в шахте на большой глубине мороз не чувствовался, было тепло и сухо, а летом работа становилась неприятной, так как вода заливала шахту. Обычно, прежде чем начать, мы спускали одного, который откачивал воду, а затем спускались все, при чем приходилось сидеть на мокрой земле и камнях. Тут многие подорвали здоровье. Якубович и Гуревич получили ревматизм, который и был причиной их преждевременной смерти. Гуревич был лучшим бурильщиком в тюрьме. Впоследствии он по собственному желанию стал производить подрывные работы, вопреки закону. Собственно говоря, это было обязанностью так наз. нарядчика, наемного служащего, который должен был контролировать, сделаны ли арестантами уроки, и производить взрывы динамитных патронов, вложенных в шнуры, т. е. в отверстия глубиною около 10 вершков, которые выдалбливались при помощи буров. Взрывы эти при элементарности приемов работы представляли большую опасность для производивших их, но Гуревич выполнял их мастерски. Впоследствии, после выхода на поселение, Гуревичу приобретенное на этом деле уменье помогло сделать карьеру железнодорожного строителя. При проведении жел. дороги под Читой нужно было взорвать довольно большую каменную массу. Пока не приехал вызванный для этой цели специалист, Гуревичу поручили сделать несколько взрывов, которые и прошли у него совершенно благополучно. Прибывшему же затем специалисту не повезло, и каждый произведенный им взрыв кончался человеческими жертвами. Наконец, был ранен кто-то из инженеров. Кончилось тем, что специалиста отстранили и работы закончил тот же Гуревич. После этого его стали считать человеком, способным на всякую ответственную работу. При назначении его исполняющим обязанности начальника дистанции, последнюю избрали в таком пункте ж.-д. линии, где находились динамитные склады, несмотря на его принадлежность к террористической партии. Наши отношения с уставщиком Созоновым, главным представителем горного ведомства в Акатуе, были хорошие. Он даже старался заманить нас к себе под каким-либо благовидным предлогом, чтобы угостить. Но товарищи еще до нашего приезда постановили, что никто из нас не должен индивидуально улучшать свой пищевой режим. Этот ригоризм обижал обывателей. Чаще всего роль такого обидчика выпадала на долю нашего доктора, Л. Ф. Фрейфельда.

    Паек тюремный в то время был таков: мясо — 32 золотника работающим в горе, остальным рабочим — 24 зол., а инвалидам баланда без мяса. Щи всегда варились с большим количеством тараканов, которых, впрочем, повар перед раздачей пищи тщательно вычерпывал шумовкою. Хлеб зато был превосходный, так как печь его обучал арестантов сам Архангельский. Мы мясо редко брали, так как староста, обычно высморкавшись в руку, руками же делил куски. Выходило неприятно, и мы избегали мяса. По средам и пятницам полагалось постное, при чем гречневая баланда варилась из-за экономии с коровьим салом, невзирая на пост. Мы получали деньги от родных и друзей довольно регулярно, но тратили их только по инструкции на табак, чай, сахар, хлеб не больше 3-4 рублей в месяц на человека. Чтобы улучшить котел, мы давали в постные дни мясо и муку для лапши к обеду, а к ужину из скопленной казенной гречневой крупы варилась крутая каша. Кроме того, раз в неделю мы давали уголовным по восьмушке табаку каждому. Летом с питаньем становилось хуже, так как мясо заготовлялось на зиму и весну с осени, и к лету оно достаточно портилось. От обеда шел такой тухлый запах, что мы уходили на это время во двор. К тому же часто варилась брюшина, плохо промытая, и как мы ни боролись против этой брюшины в обеде, она продолжала готовиться по твердому решению Архангельского. Единственная льгота, которой мы в этом отношении добились, состояла в том, что брюшина варилась отдельно и подавалась желающим.

    Самое тяжелое было не голод, а напряженное нервное состояние. В воздухе висело вечное ожидание истории с Шестиглазым. Особенно все взволновались, когда пришли т.т. Славинский и Кочурихин, и их, как бессрочников, начальник решил заковать, кроме ножных, еще в ручные кандалы. Дело в том, что по закону бессрочникам полагалось первые 2 года носить «наручни». М. Р. Гоц по этому поводу ходил обменяться с начальником, но ничего не вышло, и пришлось подчиниться. Все политические Акатуя отнеслись к этому инциденту с большим волнением. Строились всевозможные проекты протеста. Много было споров, разговоров, но в конце концов, несмотря на все наши желания и переговоры с Шестиглазым, никакого выхода мы не могли найти.

    Я хочу оказать несколько слов о Славинском, о котором я ничего не встречал в печати. Между тем судьба его чрезвычайно интересна. Бронислав Александрович Славинский был сын учителя среднеучебного заведения, кончил одну из варшавских гимназий и поступил в Варшавский университет. Студентом вступил он в партию «Пролетариат» и вел в ней энергичную работу. Летом 1884 г. он, Дембский и Янович сидели в одном из общественных садиков Варшавы за чашкой кофе и обсуждали какие-то партийные дела. Вдруг они заметили, что садик окружен цепью жандармов и полицейских. Поняв неизбежность ареста, они бросились в разные стороны, отстреливаясь из бывших у них револьверов. Янович споткнулся, упал и был схвачен, а Славинскому и Дембскому удалось благополучно уйти и скрыться за границу.

    Славинский попал в Швейцарию. В Цюрихе он поступил на ткацкую фабрику, где работал подметальщиком, страшно бедствуя. Польские с.-д. Познани предложили полякам, бежавшим в Швейцарию из России, принять участие в их работе. Славинский поехал в Познань и вел дело пропаганды и агитации очень настойчиво, вплоть до своего ареста.

    В 1878 г. в Германии был издан временный бисмарковский исключительный закон против социалистов. За пропаганду социализма были привлечены многие к суду, который мог применить максимальное наказание в виде трехлетней каторги. Этот максимум в 3 года каторжной тюрьмы был назначен Славинскому и его сопроцесснику и товарищу по работе, местному уроженцу, сапожнику, фамилию которого я, к сожалению, забыл. Наказание они отбывали в Плецензее — каторжной тюрьме в окрестностях Берлина. Тюрьма эта была построена по последнему слову науки, перестукиваться в ней было нельзя, а кормили, по словам тюремного доктора, так, чтобы заключенный отнюдь не увеличивался в весе. Взвешивали их раз в месяц. При опасной потере веса стол улучшали. Мясо давали два раза в год — на именины Вильгельма и на пасху. Ежедневно давалась утром большая чашка суррогата кофе с молоком, но без сахару, и около полуфунта очень хорошего белого хлеба, в полдень миску густого супа, вечером опять чашку кофе, но без молока и сахару. Дополнительного хлеба ни к обеду, ни к ужину не полагалось. Все заключенные работали; т. Славинский делал коробки, которые попали даже на тюремную выставку. За эту работу давалась столь ничтожная плата, что ее хватало только на табак, улучшить же пищу было не на что, а тратить деньги, привезенные с собою или получаемые со стороны, не разрешалось. Впрочем, Славинскому и неоткуда было получать их. Библиотекой в тюрьме ведал пастор. Книги давались только верующим, а так как Славинский заявил себя при опросе атеистом, то ему не давали никаких книг. Выручил его тюремный врач. Он предложил ему перевести несколько статей из русских медицинских журналов, а для этого принес ему книги и вообще стал снабжать его в дальнейшем книгами. Тем временем семилетний срок закона о социалистах истек, и рейхстаг не возобновил его. Славинский и его товарищ-сапожник кончали срок. Пошли слухи, что Славинского выдадут России. Тогда с.-д. депутат рейхстага Август Бебель сделал об этом запрос правительству. Министр внутр. дел с трибуны рейхстага ответил, что депутат Бебель, как всегда, распространяет клеветнические сведения о правительстве и что Славинский будет отвезен в ту страну, куда он пожелает. Вскоре мы в Сибири узнали по газетам, что с.-д. партия выставила в одном из центральных районов Берлина при дополнительных выборах депутатов в рейхстаг какого-то сапожника и сумела провести его в законодательное собрание против свободомыслящих, выставивших профессора Вирхова. Мы чувствовали тут демонстрацию, но не знали ее смысла, пока Славинский не объяснил, что это его товарищ по заключению в Плетцензее, осужденный вместе с ним. Про Славинского с.-д. скоро забыли, и когда истек срок, прусские жандармы увезли его в отдельном купе вагона, не говоря куда везут, на одну из пограничных с Россией маленькую ж.-д. станцию. Здесь его посадили в тележку, запряженную парою добрых немецких коней, и помчали. Вскоре по полосатым пограничным столбам он понял, что его везут в Россию. Подкатив к одному из таких столбов, жандармы высадили Славинского и, сказав: «Вы свободны», сильно толкнули его в спину, так что он очутился по другую сторону пограничного столба. Здесь его уже поджидала лихая русская тройка, русский жандармский офицер и несколько жандармов. Последние быстро усадили его в экипаж и помчали до ближайшей русской ж.-д. станции. Оттуда он был доставлен в Варшаву и предан военному суду «с произнесением приговора по законам военного времени». Военный суд приговорил его к повешению, но в виду каких-то смягчающих обстоятельств уменьшил наказание на одну степень и дал ему бессрочную каторгу. Но прокурор обжаловал приговор этот, как незаконный. Дело пошло в главный военный суд, который мнение прокурора признал правильным, приговор первого суда отменил и назначил вторичный разбор дела судом другого состава. Второй суд тоже вынес смертный приговор, но постановил, в виду смягчающих обстоятельств, ходатайствовать перед командующим войсками округа о смягчении приговора на бессрочную каторгу. Это оказалось законным. Командующий войсками приговор смягчил, и Славинский получил каторгу без срока, просидев из-за этой глупой процедуры лишних полгода под угрозой возможности смертной казни. В виду репутации Славинского, ему предстояло заключение в Шлиссельбурге. Дамы политического Красного Креста в Полтаве, где жила его мать, научили ее ехать хлопотать в Питер, дав на это деньги и, принарядив ее. Она обратилась к Галкину-Врасскому, пала, по ее словам, перед ним на колени, умоляя помочь сыну. Галкин-Врасский предложил притти за ответом через неделю. В назначенный срок он объявил ей, что «сделал больше, чем может сделать человек: вместо Шлиссельбурга вашего сына отправят в Акатуй». В Акатуй Болеслав Александрович пришел смертельно больным чахоткой. При своем объезде каторги Галкин-Врасский не забыл Славинского и в Акатуйской больнице спросил о нем. Его провели в одиночку к Славинскому. Галкин-Врасский поморщился: «туберкулезно-больной в курятнике». Тюремное начальство немедленно приспособило для больного больничную палату, занятую складом белья.

    Я уже говорил, что все время мы жили в напряженном ожидании столкновения с начальством. К этому присоединилось еще одно тяжелое обстоятельство — нелады с уголовными. Начались они еще задолго до приезда нас, т. е. вилюйцев, в Акатуй. Староста уголовных Юдинцев, разбойник с Олекминских приисков, где он промышлял убийством спиртоносов, возненавидел наших влиятельных товарищей Якубовича и Фрейфельда, так как их влияние умаляло власть «иванов». С одной стороны, он распространял слухи среди уголовных, будто бы они наговаривают начальству на уголовных, а с другой — решил отправить их на тот свет. У пьяницы фельдшера он приобрел какого-то яду, по предположению Льва Владимировича, атропину. Яд он хотел бросить в общий чайный котелок Фрейфельда и Якубовича, но по ошибке подсыпал его в котелок двух уголовных, которые в ту же ночь и заболели, и Фрейфельду пришлось их спасать от смерти. Юдинцев же стал уверять доверчивую шпанку, что отраву положили политические. Все это разыгралось перед нашим прибытием. При нас же дело осложнилось еще небольшим инцидентом в переплетной, куда имели право заходить только политические. Находясь в переплетной, М. Р. Гоц заметил, что один уголовный подслушивает под дверью наши разговоры; он порывисто открыл дверь и, задев нечаянно по лицу подслушивавшего, тут же пристыдил его. Тюрьма оскорбилась за обиженного, отказалась от нашего табаку, мяса, вообще забастовала против нас. Большинство товарищей сильно были взволнованы этой забастовкой. Особенно волновались Якубович и Гоц. Помню, что только Уфлянд и я отнеслись к этому эпизоду довольно хладнокровно. Забастовка протянулась столько одну неделю. Когда наш эконом Березнюк, пропустив одну неделю, в ближайшее воскресенье со свойственным ему хладнокровием разложил в каждой камере на столе соответствующее количество восьмушек табаку, курительной бумаги и спичек, тотчас нашелся герой, который крикнул: «А черт вас возьми, беру!». Его пример оказался заразительным, и ему немедленно последовала вся толпа. Вскоре затем, особенно после ухода из тюрьмы Юдинцева, отношения наши с уголовными стали улучшаться и под конец нашего пребывания в Акатуе не оставляли желать ничего лучшего.

    С 1893 г. наша политическая колония в Акатуе стала редеть. Первым ушел на поселение М. Стояновский. За ним ушли в вольную команду в Кадаю Л. Л. Берман и М. Б. Эстрович и был переведен в Зерентуйскую тюрьму Л. В. Фрейфельд. Последнее случилось по ходатайству Архангельского, который считал его элементом, вредным для тюрьмы. Дело в том, что как врач Фрейфельд практиковал среди администрации и все ему были чрезвычайно обязаны. Жена самого Шестиглазого боготворила Фрейфельда, как своего спасителя. Она была больна какой-то формой паралича, и однажды к ней вызвали Фрейфельда. Фрейфельд нашел ее совершенно заброшенной. Сама она потом рассказывала, что когда очнулась, то увидела над собою «каторжника в кандалах с бритою половиной головы. Стоит и ломает мне ноги. Думаю, убили мужа и меня убить хотят, и я закричала». Боясь влияния Фрейфельда, Шестиглазый сговорился с начальником Нерчинской каторги Томилиным о переводе его в Зерентуй. С отъездом Фрейфельда мы остались без врача, так как т. Уфлянд, хотя и студент-медик, не любил этого дела и не мог заменить его. Приехавший впоследствии врач Нерчинской каторги, молодой человек, только что кончивший университет, нашел в нашей тюрьме много сифилитиков и очень боялся за нас, говоря, что нам легко заразиться, чего, однако, не случилось.

     В конце 1893 г. ушли в вольную команду Терешкович и Березнюк, а тяжело и безнадежно больной Фундаминский был перевезен в Зерентуйскую тюремную больницу. На Каре в это время закрыли женскую каторжную тюрьму. Часть заключенных, как политических, так и уголовных, была выпущена в вольную команду, а остальные были переведены в Покровскую тюрьму вблизи Алгачей; в числе последних оказались наши сопроцессницы А. Д. Болотина, В. С. Гоц и П. И. Перли-Брагинская. По хлопотам родных М. Р. Гоц и М. А. Брагинского, для того, чтобы у них была возможность иметь свидания с женами, их перевели в Алгачинскую каторжную тюрьму, где уже находился один политкаторжанин, также из Акатуя, П. О. Иванов. Нас очень интересовал вопрос, почему начальство так охотно переводит политических из специально для них созданной Акатуйской тюрьмы. Только впоследствии, живя в Чите, я понял из случайного разговора с самим начальником Нерчинской каторги Томилиным, в чем тут дело. А именно, Томилин завидовал привилегированному положению Архангельского и видел в нем очень опасного для себя соперника. Они были в одном чине. Архангельский, хотя и был подчинен ему, но имел исключительное для начальника тюрьмы право непосредственного сношения с департаментом полиции и амурским генерал-губернатором, которому, между прочим, он должен был подавать ежемесячно отчеты о нашем поведении. У Томилина возникла мысль доказать начальству ненужность такой специальной тюрьмы для политических, тем более, что содержание этой тюрьмы стоило сравнительно чрезвычайно дорого, благодаря усиленным окладам всех служащих от начальника тюрьмы до последнего надзирателя и другим разным добавочным расходам. Подсчитывали, что если бы Акатуй содержался на общих с другими каторжными тюрьмами основаниях, то он обходился бы казне в год дешевле, по крайней мере, на 20.000 рублей. Томилин и решил при всяком удобном случае вывозить политических из Акатуя, чтобы таким образом, так сказать, обезлюдить его, тогда как в других тюрьмах, содержимых на общем положении, благополучно пребывали важные государственные преступники.

    С Томилиным я встретился в Чите, где был оставлен по выходе на поселение, в квартире бывшего административно-ссыльного А. М. Мушкина, в то время чиновника Забайкальского областного правления. Этот добродушный хлебосол, несмотря на занимаемый им пост (впоследствии он стал советником областного правления) и дружбу с крупными лицами из администрации, сохранил с политическими ссыльными самые дружеские отношения. Начальство его чрезвычайно ценило, как способного человека, который мог всегда их выручить в случаях, когда необходимо было выполнить работы, требовавшие большей интеллигентности, чем обладало забайкальское чиновничество. Так, например, из Петербурга потребовали от областного начальства составить проект землеустройства Забайкалья. Вице-губернатор Ницкевич возложил эту обязанность на Мушкина. Тот ответил: «хорошо, но я возьму на помощь Фаддея» (т.е. Ф. Ю. Рехневского, бывшего политкаторжанина). Ницкевич не только согласился, но даже обрадовался. Правда, проект землеустройства, составленный Мушкиным и Рехневским, в Петербурге нашли слишком либеральным.

    Еще до отъезда Гоца и Брагинского, после долгих убеждений с нашей стороны (особенно настаивал на этом М. Р. Гоц) Якубович начал писать свое «В мире отверженных». Чтобы дать ему возможность работать, был устроен перевод его в больницу. Но и там для работы условия были не очень-то подходящие. Якубович и больной Уфлянд лежали в небольшой палате, где с трудом помещались маленький столик и две кровати. Писал он, сидя на кровати и положив куски махорочной бумаги на книгу, так, чтобы надзиратель, заглянувши из коридора, счел бы его за читающего. Писал он без всяких помарок, прямо набело; при этом на кровати Уфлянда сидел всегда кто-либо из товарищей, а то и несколько человек. Посетители все время разговаривали, и П. Ф. — великий спорщик — то и дело вмешивался в разговор со своими возражениями. Казалось, что при таких условиях он никогда не кончит своей работы, но очень скоро первый том «В мире отверженных» был уже окончен, и П. Ф. прочитал его нам. Хотя кое-кто и находил в нем некоторые ошибки, но почти всем он чрезвычайно понравился. Ободренный этим успехом и всячески нами подстрекаемый, П. Ф. решил написать свои воспоминания о первых годах акатуйской жизни, так сказать, хронику жизни политкаторжан в первые годы существования Акатуя. Скоро кончил он и это. Эта вещь была написана с такой силой, так потрясла нас, что мы ни своих суждений, ни критики не высказывали, а сидели, как завороженные. Сохранить эту трагическую летопись к величайшему сожалению не удалось, хотя Якубович предупредил всех нас, что вторично написать это он не будет в состоянии. Рукопись эта через некоторое время благополучно была доставлена в Читу, но там сожжена одним из товарищей из-за ошибочного опасения, что в дом, где он жил, явилась полиция для обыска. Из Акатуя эту вещь увез сам П. Ф. Вскоре после прочтения вышеуказанного произведения П. Ф. Якубовича, ушел на поселение М. В. Брамсон. Отношения с Шестиглазым до ухода в вольную команду Якубовича оставались мирными, даже допускались некоторые льготы. Например, укладывали спать гораздо позже 9 часов. Мы часто засиживались, читая вслух уголовным. Петр Филиппович держал себя с Шестиглазым независимо. Тот чувствовал к нему симпатию и гордился им. После ухода П.Ф. нас осталось 8 человек. Тут Шестиглазый опять задурил. Ему вспомнились сомовские времена; то не пропускает легальную книжку, то отбирает уже пропущенную, то подтягивает надзирателей, внушая им необходимость более строгого к нам отношения. Помню такой маленький эпизод. Зимою я шел через двор в кухню заварить чай, по своему обыкновению, без шапки, Вдруг на дворе мне попался врач и Архангельский. «Аи, яй, яй, — сказал доктор, — ведь так можно простудить голову». Я ответил, что это у меня старая привычка. Архангельский промолчал, но вечером сделал нагоняй надзирателям за то, что они позволяют арестантам зимой выходить на двор без шапок. Скоро подоспело и столкновение. По конституции карийцев, мы подчинились «уложке» в 9 часов. Раз Славинский, сидя уже на постели после 9 часов, курил папироску. Надзиратель поглядел, донес и, когда все мы уже спали, помощник нач. тюрьмы с десятком надзирателей ворвался в камеру и, указав пальцем на Славинского, крикнул: «берите его!», но вдруг сам остановился в изумлении со словами: «Что такое? да ведь он спит». И ушел, отменив свое приказание. Мы решили дать резкий отпор Шестиглазому. Выработали такой план. Один из товарищей должен был пойти к Шестиглазому и объявить ему, что мы пришли в Акатуй на установившийся режим старых карийцев и подчинились конституции, принятой ими. «Теперь вы без предупреждения меняете курс. Дальше мы прекращаем подчинение вам и все идем добровольно в карцер». Он же должен был известить высшее начальство. Архангельский на это ответил: «А знаете — есть телесные наказания». Наш уполномоченный ответил, что вряд ли начальство решится на эту меру после позора, которым покрылось в глазах всего культурного света русское правительство из-за карийской трагедии, и что ответом нашим на такую меру было бы массовое самоубийство. Архангельский заговорил о смертной казни, но сам вскоре почувствовал, что нелепо пугать смертной казнью людей, которые сами говорят о самоубийстве. Растерявшийся Архангельский почему-то раскрыл ящик письменного стола и вытащил письмо, написанное Якубовичем и посланное нам с одним уголовным, у которого его отобрали при обыске. Письмо это он стал совать нашему представителю в руки, говоря: «это вам будет интересно прочитать». Это было очень комично, потому что содержание письма совершенно не имело никакого отношения к данному эпизоду. Вдруг совершенно неожиданно он прибавил: «Я согласен на ваши условия». Вечером он собрал надзирателей, разнес их за некорректность к политикам и т.д. Это была последняя вспышка начальственного самодурства, и наш строгий шеф с того времени махнул на нас рукой. Все время до нашего ухода не было никаких, даже мелких, стачек ни с кем из администрации.

    Под самый конец нашего пребывания в Акатуе пришел еще один новый товарищ, В. А. Вайншток. Пробыл он при нас всего несколько, дней, но произвел странное впечатление своей оторванностью от всех традиций политической тюрьмы и ссылки. Так, например, он считал возможным похвалиться перед нами тем, что будто бы держал с «иванами» дорогой в партии майдан.

    В марте 1895 г. очередной манифест вывел нас, последних вилюйцев, Минора, Гуревича и меня, на поселение в Читу. До этапа Шестиглазый предложил нам выйти в вольную команду, но мы объявили, что останемся в тюрьме со своими. Этот отказ как будто оскорбил Архангельского, и мы расстались с ним навсегда довольно холодно.

                                                                  Приложение

                                               Список политических каторжан,

                      бывших в Акатуйской тюрьме за время моего пребывания

    Карийцы:

    1) Г. Березнюк.

    2) П. Ф. Якубович.

    Гинсбургцы:

    3) М. Стояновский.

    4) Л. В. Фрейфельд.

    Вилюйцы:

    5) А. С. Гуревич.

    6) М. Р. Гоц.

    7) О. С. Минор.

    8) М. П. Орлов.

    9) М. С. Фундаминский.

    10) М. Б. Брамсон.

    11) М. А. Брагинский.

    12) М. А. Уфлянд.

    13) О. Б. Эсперович.

    14) К. М. Терешкович.

    15) Л. Л. Берман.

    16) М. Б. Эсперович.

    Пролетариатец:

    17) Б. А. Славинский.

    Внепартийные:

    18) Н. И. Кочурихин (Мелков).

    19) А. П. Архангельский.

    20) В. А. Вейншток.

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 48. № 11. Москва. 1928. С. 106-117./

    И. Жуковский-Жук

                                                                      ПРИМЕЧАНИЯ

    81) Эстрович, Михаил Борисович — род. в 1869 г. в г. Двинске. Служащий. В рев. движ. с 1886 года. Примыкал к народов. Арест. в мае 1887 года в Луганске, выслан администр. в Якут. обл. на 4 года. В 1889 году военно-судной комиссией за вооруж. сопрот. в Якутске пригов. к 8 годам кат. Заключение отбывал в Вилюйске, Акатуе, Кадае и на Каре. На посел. был в Киренском уезде.

    /Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги. Сборник воспоминаний, документов и материалов. Москва. 1927. С. 298./

    Эстрович, Михаил Борисович; еврей, сын купца, учащийся; род. в 1869 г. в г. Двинске; образов. среднее. В 1886-87 г., примыкая к Луганск. группе «Народная Воля», ведет пропаганду среди учащихся в г. Старобельске; арест. там же в мае 1887 г. и после годичного заключения выслан в г. Якутск на 4 года; в 1889 г. в марте мес. арест, в г. Якутске за участие в вооруж. сопротивл. (первый Якутск, протест); в том же году Воен.-Суд. Комис. в г. Якутске пригов. к 10 г., замененным 8 г. каторги; отб. каторгу в Вилюйск. и Акатуевск. тюрьмах до 1892 г.; в 1893 г. выпущен в вольную команду на Кадаинск. руднике; с 1894 г. — на посел. в с. Преображенском, Иркутск, губ.; в 1895 г. .после амнистии возвращается в Луганск под надзор полиции; здесь ведет обществ. и професс. работу, затем переезжает в Либаву, но после обстрела ее немцами живет в Вильно, Москве, Петрограде и Екатеринославе до 1917 г. Беспарт. Пенсионер. Чл. бил. № 1560.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 661-662./

    Эстрович, Михаил Борисович — еврей, сын купца, учащийся; род. в 1869 г. в Двинске; оконч. 7 кл. гимн. В 1886-87 гг. примкн. к Луганск. гр. «Нар. воля», вел пропаг. среди учащихся в Старобельске; арест, там же в мае 1887 г. и после годичн. заключ. выслан в Якутск на 4 г.; в 1889 г. в марте мес. арест. в г. Якутске за участие в вооруж. сопрот. (первый Якутск. протест); в том же году Военно-суд. ком. в г. Якутске пригов. к 10 г., замененными 8 г. каторги; отб. наказ, в Вилюйск. и Акатуевск. тюрьмах до 1892 г.; в 1893 г. выпущен в вольную команду на Каднинск. рудн.; с 1894 г. — на посел. в с. Преображенском, Иркутск. губ., в 1905 г. после амнистии возврат. в Луганск под надз. полиции; здесь вел обществ. и професс. работу, затем переехал в Либаву, но после обстрела города немцами жил в Вильно, Москве, Петрограде и Екатеринославе до 1917 г. Беспарт. Пенсионер. Чл. бил. О-ва № 1560.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 750./

    Ирина Роднянская

                                                             ПРОЖИТИЕ ЖИЗНИ

    Советский подданный был научен, что любой документ начинается с графы «ФИО». Так вот: я – Роднянская Ирина Бенционовна. Происхождения своей фамилии не знаю, но, как-то путешествуя по Тверской земле, прочитала на стенде в старинной Старице, что льноводческий совхоз Роднянский выполнил план на 101%. Может, мигрируя из Польши или Литвы через эти места, мои предки и добрались до местечка Сураж, откуда родом отец. Новое имя Бенцион, согласно семейным рассказам, мальчику дали после выздоровления от смертельно опасной болезни (таков был обычай), и в переводе оно означает: «сын Сиона». Так что я, в некотором роде, «внучка Сиона», что на сегодняшний день меня вполне устраивает («Ненавидящие Сиона, посрамитеся от Господа!»). Отец был врачом, эндокринологом, мать – вокалистом, преподавателем пения. Дед по матери – народовольцем (в той же группе, что и Вера Фигнер), проведшим на каторге и в ссылке десять лет (потом, разочаровавшись в революции, ненадолго увлекся сионистскими идеями). А освобожден он был, приговоренный к двадцати годам несвободы, благодаря амнистии Николая II при его восшествии на престол, — и тогда-то повстречал свою будущую жену, «идейную» фельдшерицу (ездила на холерные эпидемии и получила почетную грамоту от полтавского губернатора). Выходит, царю-мученику я косвенным образом обязана своим появлением на свет, — о чем помню не шутя. Родилась в Харькове в 1935 году, по адресу, врезавшемуся в память: Пушкинская улица, дом 49а (не переименована ли под флагом украинизации?). Кто такой Пушкин, я узнала трех лет от роду, если не раньше, так как бабушка любила читать мне бой Руслана с головой (семья, чисто еврейская по крови, была вполне ассимилирована в русскую культуру). В три с половиной года дед выучил меня чтению, но тут, в 1938-м, его арестовали (как почти весь дом политкаторжан, в котором мы жили) и быстренько расстреляли («ежовщина»!). Всеми подробностями такого рода хочу продемонстрировать, что меня от рождения и даже до него крепко вписали в отечественную историю, и она мне остро небезралична. Имя Гитлера мне тоже пришлось скоро услышать: помнится, в двадцатых числах июня понятного года иду по Сумской улице промеж пирамидальных тополей, держась за материнскую руку,  и спрашиваю; «Мама, а кто такой Гитлер?» Из Харькова семьи работников папиного Института эндокринологии были эвакуированы очень рано, так что я не вкусила бомбежек. Где мобилизованный отец, долго не знали, но, как оказалось, институт превратили в эвакогоспиталь и направили в г. Сталинск (ныне Новокузнецк Кемеровской области), куда женская часть семьи, в конце концов, добралась и где я провела детские дворовые и первый школьный годы. В 1944 году отца демобилизовали и...

    /© 2017 Русское Безрубежье. Ирина Роднянская, Author at Русское Безрубежье. litved.com›author/rodnyanskaya./

    Ирина Бенционовна Роднянская (род. 21 февраля 1935, Харьков, УССР, СССР) — советский и российский литературный критик, литературовед. Одна из авторов Краткой литературной энциклопедии.

    Родилась в семье врача (эндокринолога и терапевта) Бенциона Борисовича Роднянского и преподавательницы вокала Миры Михайловны Эстрович, двоюродной сестры кинорежиссёра Сергея Герасимова. Дед, народоволец Михаил Борисович Эстрович (1869, Двинск — 1938, Москва), политкаторжанин, был расстрелян в 1938 году. Племянница сценариста З. Б. Роднянского и тётя продюсера Александра Роднянского.

    В годы войны семья находилась в эвакуации в Сталинске Кемеровской области[5]. После войны жила в Черновцах, где её отец после демобилизации работал доцентом в медицинском институте. Окончила Московский библиотечный институт (1956).

    Член Союза писателей СССР (1965). Возглавляла отдел критики редакции журнала «Новый мир».

    Лауреат премии Александра Солженицына 2014 года «за преданное служение отечественной словесности в её поисках красоты и правды, за требовательное и отзывчивое внимание к движению общественной мысли на фоне времени».

    Двоюродный брат — авиаконструктор Лазарь Маркович Роднянский.

    Герасимов, Аполлинарий Алексеевич, из дворян, инженер-технолог. Род. 23 июля 1863 г., сын мценск. уездного исправника; брат Анатолия Г. Учился в Орловск. реальном уч-ще, а с 1880 г. — в Петербургск. Технологическом ин-те, который окончил в 1885 г. по механическому отделению; после этого до ареста служил инженером на Александровском заводе в Петербурге. В 1884-86 г. г. входил в так наз. «Партию русских соц.-демократов» (группа Благоева), вел пропаганду среди рабочих и, возможно, имел отношение к организации «техники» Группы; по некоторым предположениям, ему принадлежала статья «По поводу фабричных волнений» в № 1 органа благоевцев «Рабочий». Распространял издания Группы «Освобождение Труда» из полученного благоевцами транспорта. В ночь на 3 окт. 1886 г. арестован; при обыске отобрана нелегальная литература. Привлечен по делу группы и на основании выс. пов. 8 июня 1888 г. выслан в Вост. Сибирь на 4 года. Был водворен в Красноярск, округе. С 90-х г.г. Г. служил в Миасск. золотопромышленном т-ве (Троицк. у., Оренбургск. губ.,). Умер на Урале вскоре после 1905 г.

    Обзор 1887 (Ук.). — Ведомости 1886, 29-30; 1888 (Ук.). — Деп. пол., 3 д-во, 1889, № 1231. — М-во юстиции, 1886, № 1028, 1891, № 10899.

    В. Невский, Очерки (Ук.). — Н. Сергиевский, «Рабочий» Газета партии русских соц.-гемскратов (благоевцев) 1885 г. Л., 1928, 6, 7, 44-48. — Технологический ин-т имени Ленинградск. Совета, I, 595, II, 236. — H. Сергиевский, Партия русских соц.-демскратов, 20, 26, 29, 99, 123, 124, 126, 128-132, 137, ІЗЗ, 170, 171, 177. — «Был.» 1906, XII, 107 (В. Голубев, Страничка из истории раб. движения. Памяти Н. В. Шелгунова). — «Был.» 1918, VII (13), 41 (Б. Николаевский, Программа первого в России с.-д. кружка). — Пролет. Револ.» V, 1922, 297 (В. Hевский, К истории «Партии русских соц.-демократов»). — «Пути Револ.» (Харьков) 1926, II-III (5-6), 123, 129, 137, 140 (А. Макаревскийа, Полит. ссылка 1888 г.). — Там же, 1923, VIII (79), 154, 155, 158 (В. Xаритонов, Из воспоминаний участника группы Благоева). — Там же, 165 (Выдержки из письма В. А. Кугушева к В. Г. Харитонову). — «Красн. Летоп.» 1930, II (35), 15 (Н. Сергиевский, К вопоосу о возрасте Ленинградок, орг-ции ВКП(б). — «Кат. к Сс.» 1931, I (74), 120, 121 (Б. Иванов, Н. Л. Сергиевский как историк «Партии русских соц.-демократов»).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал-демократы 1880-1904. Выпуск II. Москва. 1933. Стлб. 1211-1212./

    Герасимов, Анатолий Алексеевич. Род. в 1867г. в г. Дмитровске, Орловск. губ.; из дворян, сын мценск. уездн. исправника, брат Аполлинария Г. Учился в Ливенск., затем Орловск. реальных уч-щах, по окончании последнего из них поступил в Лесной ин-т в Петербурге (1886 г.). В Орле в 1885-86 т. г. был членом кружка саморазвития, организованного высланным из Петербурга Н. Барановым. Вскоре после поступления в Лесной ин-т подвергся в Петербурге вместе с братом обыску (в ночь на 3 окт. 1886 г.), при котором обнаружена нелегальная литература. Привлечен к дознанию о «Партии русских соц.-демократов» (благоевцы). Состоял под особ. надз. полиции в Петербурге, Орле и Мценске. По выс. пов. 8 июня 1888 г. подлежал тюремному заключению на 1 месяц с подчинением затем негласн. надз. полиции на 2 года. Заключение отбыл в Мценск. тюрьме с 27 июня т. г. В 1887 или 1888 г. подвергнут в Орле обыску и допрошен в связи с возникшим в 1887 г. (при Казанск. жанд. упр.) дознанием о револоц. деятельности упомянутою выше Баранова и др. В 1888 г. поступил в Петербургск. Технологический ин-т. В 1889 г. вновь привлечен к дознанию по делу Петропавловского, Чешихина и др. и состоял в Петербурге под особ. надз. полиции. Дознанием было установлено его знакомство с революц. деятелями и участие в сборе пожертвований в пользу политических ссыльных. В 1890 г. дело это в отношении Г. было прекращено по соглашению мин-ров вн. дел и юстиции с подчинением его негласн. надз. полиции. В окт. 1889 г. Г. участвовал в попытке отслужить панихиду по Чернышевском во Владимирской церкви в Петербурге. Не окончив Технологического ин-та, уехал ок. 1892 г. в Орел, затем в Елец; служил писцом на жел. дороге. В 1894 г. переехал в Саратов, где служил слесарем, затем конторщиком в депо и в управлении Рязано-Уральск. ж. д. В 1900 г., по сведениям полиции, вел пропагандистскую работу в Саратовск. с.-д. орг-ции. Сотрудничал в 900-х г. г. в саратовских газетах. В 1905 г. принимал активное участие в революц. движении (по имеющимся в литературе данным — в качестве соц.-демократа). В связи с январской забастовкой 1905 г. Г. за нарушение обязательного постановления губернатора Столыпина был арестован на 1 месяц. С 13 на 14 окт. 1905 г. был подвергнут обыску. В начале 1906 г. арестован и вместе с рядом других местных революц. работников (Оболдуев, Узембло и т. д.) выслан административно в Сибирь. Весной 1906 г. находился в Тюменск. тюрьме. В т. г. в Сибири Г. был изувечен группой черносотенцев, руководимых полицией, при чем навсегда утратил свободу движений и частично потерял слух. В 1917 г. Г. в Екатеринбурге входил в местную орг-цию партии эсеров, принадлежа к ее левому крылу; редактировал газету Екатеринбургск. уездного Совета крестьянских депутатов «Вольный Урал». После Октябрьской революция находился в числе работников первых органов советской власти на Урале; в связи с этим он был арестован в конце июля 1918 г. после чехословацкого переворота и просидел до июля 1919 г. в Екатеринбургск. центральной тюрьме. После освобождения с приходом Красной армии, в течение ряда лет работал как советский журналист, деятель народного образования, сотрудник Истпарта. Сотрудничал в «Молодой Гвардии», «Молодом Ленинце» и др. изданиях. Опубликовал дневник о своем заключении при белых (см. библиографию) и книжку «Красный броненосец. Вооруж. восстание в 1905 г. на броненосце «Потемкин Таврический» (Л., 1925). Умер в начале июня 1928 г.

    Обзоры 1887, 1889 (Ук.). — Ведомости 1886, 29-30: 1888, 1890 (Ук.). — Деп. пол., 3 д-во, 1889, № 1281. — М-во юстиции, 1886, № 10268,1887, № 10008,1889, № 10350,1891, № 10899.

    Анат. Герасимов, Год в колчаковском застенке. Дневник заключенного. 27 июля 1918 г. - 14 июля 1919 г. Екатеринбург, 1923. — «Правда» 1928, № 131 (Ю. Либединский, А. Богданов, А. Фадеев, А. А. Герасимов).

    В. Невский, Очерки, 259. — И. Соколов, 1905 г. на Рязано-Уральск. ж. д., 57. 71, 76. — З. Петров, Саратовск. орг-ция РСДРП от I до II съезда, 20. — Н. Сергиевский, Партия русских соц.-демократов, 137, 139. — В. Невский, Раб. движение в январские дни 1905 г. (Ук.). — «1905 г. в Саратовск. губ.», 23 (Г. Саар, Январская забастовка в Саратове). — Там же, 62, 63 (З. Петров, Октябрь 1905 г. По материалам Г.Ж.У.). — «Право», 1906, № 6, 545 (Хроника). —«Вольный Урал», Екатеринбург, 1917, № 15 (Список кандидатов в гласные Екатеринбургск. гор. думы, выставляемых Екатеринбургск. орг-цией П.С.-Р. при выборах 5 ноября 1917 г.). — «Вестник Саратовского Губкома» № 25, 1922, 125, 126 (Г. Саар, Из прошлого Саратовск. орг-ции. 1904-06). — «Коммунистический Путь» (Саратов) 1923, IX (34), 204, 207 (Его же, Охранное отделение о деятельности Саратовск. орг-ции РСДРП). — «Кат. и Сс.» 1927, VI (35), 163, 166, 168 (С. Анисимов, В Тюменск. тюрьме весной 1906 г.). — «Красн. Архив» 1928, I (26), 162 (Ю. Стеклов, Вокруг смерти Н. Г. Чернышевского).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал-демократы 1880-1904. Выпуск II. Москва. 1933. Стлб. 1209-1211./

    Герасимова, Юлия Ивановна — фамилия по мужу Юдифи Борисовны Эстрович (см.).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографмческий словарь. Т. III. Восьмидесятые годы. Вып. 2. Москва. 1934. Стлб. 780./

                                                                Вместо предисловия

                                                                   КОРНИ И КРОНА

    Отец Сергея — Аполлинарий Алексеевич Герасимов, сын орловского полицмейстера из дворян, окончив Санкт-петербургский технологический институт, остался в столице, был арестован за революционную деятельность на знаменитом Путиловском заводе и сослан на четыре года в Енисейскую губернию. После окончания ссылки он женился на такой же «негласно поднадзорной» Юлии Эстерович и поселился на Южном Урале в городе Миассе. Устроился там механиком в Миасский завод, а потом стал управляющим механическими мастерскими в Миасском золотопромышленном товариществе. От своих прежних убеждений не отказался, продолжал революционную агитацию, работал в воскресной школе, создавал и поддерживал народную библиотеку. В конце концов, был обвинен в распространении «преступных изданий» и уволен. Пришлось переселиться с семьей на свой хутор, построенный на клочке незадолго до того приобретенной земли — между поселками Чебаркульским и Сарафановским. Там 21 мая 1906 года и родился младший сын Сергей, пятый из детей. Ему было всего три года, когда отец погиб в геологической экспедиции на реке Сосьве. Но отцовского влияния хватило на всю жизнь. Молодые Герасимовы росли искателями справедливости, народными заступниками. Правда, одного из них представления о народном благе потом привели в Белую армию. А вот сестра Лида шестнадцати лет вступила в большевистскую партию. «Она сказала, что решила для себя этот вопрос, когда зашла к своей богатой тетке и увидела, как та на кухне била прислугу по щекам, — рассказывал Сергей Аполлинариевич. Она подумала: «Этого я им не прощу!» — и судьба определилась. Шел 1918 год. Самому Сергею было в это время двенадцать лет, и сестру он одобрял, а кухарку жалел. Он сам кухарил, помогая матери, открывшей домовую кухню, чтобы как-то прокормить семью...

    /Лариса Ягункова.  Сергей Герасимов и Тамара Макарова. К 100-летию со дня рождения Сергея Аполлинариевича Герасимова. Москва (Тула). 2006. С. 12-13./

                              МАТЬ ВЕЛИКОГО РЕЖИСЕРА РОДОМ ИЗ ДВИНСКА

                                            Даугавпилс Четверг, 15 янв. 2015, 09:40

    Благодаря Интернету уроженцы Даугавпилса имеют возможность читать газету «СейЧас», проживая в самых разных уголках мира. Иногда люди не просто получают информацию, но и предлагают интересные темы. Так, в 2014 году с подачи жителя Сан-Франциско Александра Жука в газете «СейЧас» вышла статья «Американский Достоевский», повествующая о писателе Соле Беллоу.

    С началом года 2015-го Александр Жук вновь поделился интересной информацией с журналистом газеты «СейЧас». И вот что он сообщил: «Сергей Аполлинариевич Герасимов был выдающийся советский кинематографист: режиссер, актер и талантливый педагог. Среди его фильмов «Семеро смелых», «Маскарад», «Молодая гвардия», «Тихий Дон», «У озера», «Юность Петра», «Лев Толстой» и другие картины, заслуженно отмеченные любовью зрителей и высшими государственными наградами. Среди выпускников его актерско-режиссерской мастерской – личности, без которых невозможно представить советское кино: Бондарчук, Лиознова, Мордюкова, Гурченко, Муратова, Рыбников, Польских, Еременко...

    Всесоюзному Государственному Институту Кинематографии (ВГИК) было присвоено имя С. А. Герасимова. Для Даугавпилса особый интерес может представлять то, что его мать Юдифь Борисовна Эстрович была родом из Двинска!..»

                                                                  Через тернии

    Откликаясь, излагаем обнаруженные факты. С. А. Герасимов (1906-1985) – Народный артист СССР (1948), лауреат трех Сталинских премий (1941, 1949, 1951), Государственной премии СССР (1971) и Ленинской премии (1984) – был крещен в поселке Кундравы, который на тот момент входил в состав Троицкого уезда Оренбургской губернии (ныне Челябинская область). В своей книге о Герасимове киновед, кинокритик и сценарист Лариса Ягункова пишет, что его отцом был Аполлинарий Алексеевич Герасимов (1863-1909), сын орловского полицмейстера, происходивший из дворян. Окончив Санкт-Петербургский технологический институт, Аполлинарий остался в столице, но был арестован за революционную деятельность на Путиловском заводе. Результатом явилась четырехлетняя ссылка в Енисейскую губернию, по окончании которой он женился на такой же «негласно поднадзорной» – Юдифи Борисовне Эстрович. К сожалению, годы ее жизни в доступных источниках не приводятся, но везде утверждается, что Юдифь Борисовна родилась в семье еврейского купца, в Двинске.

    Вероятно, любовь еврейки Юдифи к русскому Аполлинарию была столь велика, что ради этого брака она приняла православие, став в замужестве Юлией Борисовной Герасимовой. Примечательно, что ссылки не избежали и два ее брата – народовольцы Михаил и Осип Эстровичи. Оба к тому же участвовали в восстании ссыльных (1889) в Якутске. Для Осипа это обернулось тяжелым ранением, а Михаила впоследствии осудили еще на 8 лет каторги. И Осип, и Михаил, родившийся в 1869 году, – также уроженцы Двинска. Известно, что Михаил был служащим, к революционному движению примкнул в 1886-м.

    В 1894 году родители Сергея Герасимова перебрались на Урал, где Аполлинарий Алексеевич устроился механиком на Миасский завод, потом управлял механическими мастерскими в Миасском золотопромышленном товариществе. От своих прежних убеждений не отрекся – продолжал революционную агитацию. Обвиненный в распространении «преступных изданий» был уволен и переселился с семьей на хутор между поселками Чебаркульский и Сарафановский. Тут и появился на свет младший сын Сергей, пятый из детей Герасимовых. Мальчишечке было всего три года, когда отец погиб в геологической экспедиции на реке Сосьве. Молодые Герасимовы росли искателями справедливости, народными заступниками. Мать любила всех, но одного из ее сыновей представления о народном благе привели в Белую армию, тогда как дочь Лидия в 16 лет выбрала большевистскую партию. Сергей же, когда подрос, поступил в реальное училище в Екатеринбурге (1915).

    Тяжелое материальное положение вынудило семью переехать в Красноярск. Сережа продолжал учиться. Кроме того, работал на заводе и лесоповале, где расплачивались сплавляемыми и кое-как ошкуренными бревнами – прежде их следовало выловить, распилить на части и дотащить до дома. Рабочему на тот момент шел пятнадцатый год. Было трудно, но сомнений, что жизнь в итоге наладится, не возникало. В 1923-м Герасимовы вернулись в Екатеринбург, Сергей поступил в театральную студию, однако эта учеба принесла только разочарования – уехал в Петроград, где уже проживал его старший брат. Начиналась совсем другая жизнь…

    Однажды товарищ Сергея предложил ему пойти в ФЭКС (Фабрика эксцентричного актера), это и решило судьбу – поступление в мастерскую пришлось на переломный момент ее деятельности: из театральной она превращалась в кинематографическую. С 1924 по 1929 год Герасимов много снимался в кино, потом увлекся режиссурой, не оставляя, однако, актерскую работу. Первый звуковой фильм Герасимова-режиссера «Семеро смелых» (1936) вызвал у зрителей неподдельный восторг. В этой ленте снималась Татьяна Макарова (1907-1997), ставшая женой Герасимова. Впоследствии Макарова играла главные роли во многих его фильмах.

                                                            Что было в сейфе

    ВГИК носит имя Сергея Герасимова вполне заслуженно – мастер выпустил из стен этого вуза столько замечательных актеров и режиссеров, что только их поименное перечисление заняло бы несколько страниц. Но вот примечательный факт: сын политссыльных не прикасался в своем творчестве к культовым фигурам – ни в одном кадре у С. Герасимова «не наследил» ни Ленин, ни Сталин, да и вообще в его картинах не найдешь ничего явно верноподданнического – фильмы проповедуют лишь общечеловеческие ценности, которые художник мастерски встраивал в советские рамки. В результате зрителям казалось, что на экране предстает сама жизнь, правда в недоступных в реальности формах. Герасимова воспринимали большим дипломатом – он без труда решал многие проблемы. Режиссеру благоволили – и Сталин, и Хрущев, и Брежнев. Авторитет Герасимова казался незыблемым. При этом современники отмечали: Герасимов бывал смел в разговорах, но осторожен в творчестве. Но когда над Параджановым нависла угроза тюремного заключения, первым, кто кинулся к Брежневу с просьбой не судить гениального режиссера, был Герасимов. Оказалось, что в данном случае дело обстояло серьезно – лишь после того, как подключились французская писательница Э. Триоле и ее муж писатель-коммунист Л. Арагон, вопрос удалось решить положительно для Параджанова.

    Пишут, что свою маму-еврейку Герасимов предусмотрительно прятал на комфортабельной даче под Москвой. Возможно, это было именно так, но в тяжкий период Шестидневной войны (1967), когда «израильским агрессорам» путь во ВГИК был заказан, Герасимов принял на свой курс двух евреев Л. Бердичевского и Б. Фрумина. Анатолий Козак, выпускник курса Герасимова, отзывался о нем так: «Сергей Аполлинариевич Герасимов – один из самых выдающихся, на мой взгляд, вгиковских Мастеров, человек большой культуры и большого режиссерского таланта, был похож на еврея так же, как, скажем, Николай Второй или Георгий Жуков.

    А между тем после его смерти неожиданно всплыла глубоко потаенная им при жизни семейная тайна: мать у него была еврейка! Оказывается, он многие годы скрывал ее на даче, с ужасом опасаясь, как бы не стало известно, что он – русский только наполовину». Другие современники, напротив, сообщали, что Герасимов охотно принимает на свой курс талантливых евреев. И как тут не вспомнить настрадавшийся фильм «Комиссар» А. Аскольдова, обязанный Герасимову своим воскрешением – он не выполнил приказ ЦК КПСС, предписывающий уничтожить все негативы «антисоветской» киноленты. После смерти Сергея Аполлинариевича в его сейфе обнаружился партбилет и уцелевший негатив – больше в металлических недрах ничего не было! Находку можно было трактовать философски: потерять партбилет было так же страшно, как потерять талантливый фильм о жизни. Пусть у Герасимова не получилось защитить киноленту, снятую по рассказу В. Гроссмана, но он все-таки спас ее, что по тем временам было сродни подвигу. Вот уж точно в родителей пошел – такое же революционное бесстрашие! Герасимов был человеком высокой культуры. «Комиссар» вышел в широкий прокат в 1987 году, став единственным советским фильмом, показанным в 126 городах США. Картина, полная щемящих душу и пронзительных мотивов о несказанном благородстве местечковой еврейской семьи, спасающей русскую женщину и ее дитя…

    У самого же Герасимова и его жены актрисы Тамары Макаровой детей не было. Мастер жил ВГИКом, своими студентами и заботами о матери, которую боготворил. А еще у супругов был приемный сын – Артур Макаров. Получилось так: когда над сыном сестры Тамары Федоровны Людмилы и ее мужа Адольфа Цивилько нависла угроза ссылки или отправки в детдом, Сергей Аполлинариевич и его жена усыновили мальчика. Так неожиданно по жизни опять скользнула ссыльная тема. В дальнейшем А. С. Макаров приобрел известность как писатель и киносценарист. По его сценарию, к примеру, поставлен фильм «Новые приключения неуловимых». Артур дружил с А. Тарковским, В. Шукшиным, который однажды снял его в роли вора в законе («Калина красная»). Это А. Макаров пригрел в своем доме никому еще не известного художника Илью Глазунова. В его квартире на Большом Каретном «зализывал раны» В. Высоцкий. 3 октября 1995 года Артур Макаров был убит. Убийство связывалось с бизнесом, которым в свои последние годы занимался Макаров, стараясь не потонуть в круговороте изменившегося бытия.

    К этому времени его приемного отца уже 10 лет как не было в живых. Последней творческой работой С. А. Герасимова стала кинокартина о жизни Л. Н. Толстого. Герасимов скончался после операции на сердце в ноябре 1985 года. Из этой бессрочной ссылки великий режиссер возвращается к нам только своими кинолентами, в которых так органично переплелось его еврейско-русское сознание. На каком погосте упокоилась мать С. А. Герасимова, неизвестно…

    Жанна Чайкина

    /Grani.lv›daugavpils/50398-mat-velikogo-rezhissera…/