ЎЎЎ Заняклява Бердыч. Якуцкі манастыровец Кісіель Церашковіч. Койданава. "Кальвіна". 2018.

    Кісіель (Канстанцін, Кусіель) Церашковіч – нар. ў 1868 г. у габрэйскай земляробчай асадзе Раманаўка (Бэрдычыве) Бэрдычыўскага павету Кіеўскай губэрні Расійскай імпэрыі, дзе жыла ягоная маці Этэль.

     Напачатку 70-х гадоў ягоны бацька, Меер (Мірон) Церашковіч, перавёз жонку і дзяцей у Маскву, дзе ён служыў у розных гандлёвых фірмах, у тым ліку ў вядомага Калмана (Каланімуса) Зеэва Вульфа Янкелевіча Высоцкага.

    За ўдзел у нарадавольскім руху Кісіель, мешчанін Валынскай губэрні, быў арыштаваны ў 1887 г. і сасланы ў Якуцкую вобласьць адміністрацыйна на 5 гадоў

     Праз месяц пасьля прыбыцьця прыняў 22 сакавіка 1889 г. удзел у т. н. “манастыроўскай справе”, за што быў прысуджаны да 10 г. катаржных працаў, якія да 1892 г. адбываў у Вілюйскім астрозе, а затым быў пераведзены ў Забайкальскую вобласьць на Нерчынскую катару. Ад 1894 г. па 1897 г. на паселішчы ў с. Баргузін Забайкальскай вобласьці.

    У 1898 г. зьбег за мяжу і да 1905 г. знаходзіўся ва Францыі, Швэйцарыі, Англіі ды Бэльгіі. У 1904 г. удзельнічаў у Амстэрдамскім кангрэсе.

    Ад 1906 г. у Кіеве ў арганізацыі ПСР вёў агітацыйную і арганізацыйную працу сярод войскаў. У лістападзе 1906 г. быў арыштаваны па нелегальным пашпарце і на працягу 6 месяцаў знаходзіўся ў Лукьянаўскай турме Кіева. У 1907 г. пераехаў у Пецярбург, ад 1908 г. пражываў у Маскве.

    Памёр Кісіель Церашковіч у 1952 г. і пахаваны ў Маскве на Новадзявочых могілках у алеі паліткатаржнікаў, побач з М. І. Ульянавай. 
    Літаратура:

*    Терешкович Кисиель Меерович. // М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 223.

*    Терешкович Константин Миронович. // Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги. Сборник воспоминаний, документов и материалов. Москва. 1927. С. 299.

*   Терешкович Константин Миронович. // Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 554.

*   Терешкович Константин Миронович. // Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 632-633.

*    Терешкович  К. М. // Казарян П. Л.  Якутия в системе политической ссылки России 1826-1917 гг. Якутск. 1998. С. 375, 468.

*    За справядлівасць і веды. // Э. А. Карніловіч.  Імёны з небыцця. Мінск. 2003. С. 11.

    Заняклява  Бердыч,

    Койданава

                                                     ЗА СПРАВЯДЛІВАСЦЬ I ВЕДЫ

    “Мне застаецца ўпамянуць пра Мацвея Ісідаравіча Фундамінскага — арыгінальнага, адукаванага чалавека, які шмат папрацаваў у радах «Народнай волі» ў час свайго студэнцтва. Таленавіты прамоўца, ён скараў сваіх слухачоў глыбінёй філасофскай думкі, бляскам дасціпнасці і гумару”, — так пісаў аб сваім сябру вядомы нарадаволец Восіп Мінор. Як і многія іншыя, ён разумеў маральны доўг перад нашчадкамі — расказаць усю праўду аб бескарыслівых людзях, якія выступалі за абарону прыгнечанага народа. Толькі яму, загнанаму царызмам у ссылку, а потым у эміграцыю, выканаць свой намер не ўдалося.

    Яшчэ адзін беларускі рэвалюцыянер нарадаволец Канстанцін Церашковіч апісвае знешнасць Мацвея Фундамінскага: «Высокі, стройны брунет, з нарэдкасць прыгожымі вачыма, са строга правільнымі рысамі твару і з густой іссіня-чорнай шавялюрай, ён прадстаўляў сабой узор культурнасці як па знешнасці, у адзенні, так і ў манерах, вызначаючыся ў той жа час энергіяй і жвавасцю ў руках. Амаль заўсёды сур’ёзны, рэдка ўсміхаўся, з пячаткай глыбокага роздуму на твары, ён як быццам прадбачыў сваё так рана абарванае пакутніцкае жыццё»...

    /Э. А. Карніловіч.  Імёны з небыцця. Мінск. 2003. С. 11./

                                                                ПРИЛОЖЕНИЕ 1.

                                                         (Копия выписки из дела)

    По постановлению бывш. иркутского генерал-губернатора, ныне тов. мин. вн. д. генерал-лейтенанта графа Игнатьева, состоявшемуся 14 апр. 1889 года, преданы военному суду по законам военного времени при Якутской местн. команде государственные административно-ссыльные преступники: Лев Коган-Бернштейн, Альберт Гаусман, Николай Зотов, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич,, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель (он же Константин) Терешкович, Борис Гейман, Сергей Капгер, Подбельский, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Анна Зороастрова, а также государственные ссыльные Исак Магат, Иосиф Резник и Николай Надеев за соглашение с целью противодействовать распоряжениям начальства и вооруженное затем сопротивление властям с убийством полицейского служителя, покушением на убийство и. д. Якутск. губерн. и нанесением ран офицеру и некоторым нижним чинам означенной местной команды. По военно-судному делу, поступившему 3 июля на конфирмацию, оказалось: по значительному скоплению госуд. ссыльных, преимущественно евреев, предназначенных к водворению в северных округах Верхоянском и Колымском, они, по тесноте помещения в местном тюремном замке, впредь до отправления по назначению, были временно размещены отчасти в самом городе, а некоторые по ближайшим к городу улусам. В виду скорого прибытия новых партий таких же ссыльных и медленности в отправке их в эти округа, которая, по местным условиям, производилась по 2-3 человека с таким же числом конвойных через 7-10 дней, и. д. Якутск, губернатора Осташкин в устранение происходивших от сего неудобств, частых самовольных отлучек вышеупомянутых ссыльных из улуса в город Якутск, где ими была самовольно устроена библиотека и читальня, а также уклонения их под разными предлогами от очередной отправки, 16 марта 1889 года сделал распоряжение по окружному и городскому полицейскому управлению об отправлении их в те округа усиленными партиями по четыре чел., через каждые семь дней, при чем обязал предназначенных к отправлению собирать накануне и, как пересыльных арестантов, заключать в тюремный замок, откуда и передать их конвоирам; в то же время предписал иметь строгое наблюдение за тем, чтобы отправляемые в северные округа госуд. ссыльные, во избежание излишнего требования от содержателей по тракту подвод, как это было замечено, на основании циркуляра главн. тюр. упр. от 10 окт. 1886 г. за № 1147, имели при себе каждый не более 5-ти пудов клади, излишнюю же тяжесть сверх 5-ти пудов ни в каком случае не дозволять им брать. К отправлению таким порядком госуд. ссыльных в гор. Верхоянск и Средне-Колымск в течение марта и апреля, как более удобного времени, предназначены были тогда же в Верхоянск: Гейман, Резник с семьей, Роза Франк, Болотина, Фрума Гуревич, Пик, Анастасия Шехтер, Евгения Гуревич, Михаил Орлов, Робсман и Винярский; в Средне-Колымск: Альберт Гаусман, с семейством, и Мовша Гоц, с женою Верою. Такое распоряжение и. д. як. губ. вызвало неудовольствие ссыльных, видевших в этой мере стеснения для себя и желавших отсрочить самую отправку их до весны, с вероятною целью, по дошедшим до губернатора сведениям, побега некоторых из них; поэтому сначала, 18 марта, явился к и. д. губ. Осташкину ссыльный Мовша Гоц, в качестве депутата от своих товарищей, с словесной просьбой об отмене этого распоряжения; когда губерн. объявил Гоцу, что распоряжение это будет оставлено в силе, несмотря ни на какое противодействие с их стороны, и велел передать об этом прочим ссыльным, то Гоц, уходя, возвышенным голосом сказал, что они, ссыльные, не исполнят этого распоряжения. Затем 21 марта, накануне отправки первой усиленной партии, во 2-м часу дня явились толпою в обл. правление 30 человек ссыльных с письменными заявлениями, требуя все в один голос принять от них заявления и немедленно представить их губернатору для отмены сделанных распоряжений об усиленной отправке в северные округа, которым подчиниться они не могут. На убеждения советника обл. правл., наведывающего делами экспедиции о ссыльных Добржинского о незаконности являться целою толпою в присутственное место с целью противодействовать распоряжениям начальства, с заявлениями, которых принять он не имеет права, ссыльные продолжали громко настаивать и, на предложение его удалиться из присутств. места, ответили, что не уйдут до тех пор, пока не будут доложены их заявления губернатору, при чем не дозволили даже затворить двери отделения, в котором он занимается. Вследствие чего советник Добржинский вынужден был послать за полицмейстером, который вскоре прибыл и, видя толпу ссыльных в возбужденном состоянии, отобрал от них, в видах успокоения, приготовленные ими заявления, обещаясь доложить их губернатору и объявить им резолюции по этим заявлениям. По выходе затем, по требованию полицмейстера из обл. правл., госуд. ссыльные стали доказывать ему правоту своих требований, говоря, что во всяком случае они не поедут по сделанным последним распоряжениям губернатора, что могут заставить их к тому только силою, при чем Иосиф Минор, потрясая рукою, сказал: «мы не шутим с начальством, вы знаете, г. полицмейстер, чем это пахнет?». По акту, составленному по сему случаю, явились толпою в Як. обл. пр.: Зотов, Коган Бернштейн, Резник, Пик, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Шур, Берман, Минор, Фундаминский, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Ноткин, Брагинский, Гуревич, Гаусман, Орлов, Мовша Гоц, Магат, Фрума Гуревич, Евгения Гуревич, Роза Франк, Анастасия Шехтер, Вера Гоц, Анисья Болотина и Паулина Перли, всего 30 чел., некоторые из них с этой целью пришли из улусов без разрешения. Отобранные от них заявления, по своему содержанию и оборотам речи, совершенно тождественны, некоторые писаны одним почерком; в заявлениях они просили об отмене сделанных за последнее время распоряжений и. д. губернатора с тем, чтобы отправлять их по-прежнему в северные округа по 2 челов. через каждые 10 дней, с правом брать с собою багажа не менее 10 пуд. на человека, при чем никого перед отправкой не арестовывать и на путевые издержки выдавать им деньги заблаговременно. По докладу означенных заявлений и. д. губ. Осташкин положил резолюцию: оставить заявления эти без последствий, а за подачу их по общему уговору, скопом, с нарушением порядка благочиния в обл. пр., а также за самовольную явку некоторых из них в город без всякого разрешения и вмешательство в распоряжения губернатора таких администрат.-ссыльных, до которых не дошла еще очередь отправки и которые вовсе не были назначены к высылке в весеннее время, что очевидно сделано было им с целью оказать противодействие распоряжениям губернатора, несмотря на сделанные по этому предмету предупреждения ссыльному Гоцу, являвшемуся перед тем к нему депутатом от своих товарищей, — виновных привлечь на основании 265-270 ст. Ул. о нак. к законной ответственности и, по объявлении им этой резолюции в гор. полиц. упр., заключить их в тюремный замок до окончания следствия по сему обстоятельству; назначенных к следованию в Верхоянск отправить ныне же по назначению из тюремного замка; для приведения в исполнение сего распоряжения и охранения порядка, в виду выраженной ими готовности к неповиновению, по недостаточности полицейской команды, вызвать в помощь полиции до 30 вооруженных нижних чинов из местной команды под начальством офицера, о чем тогда сообщено им начальнику этой команды капитану Важеву. Во исполнение сего як. полицм. полковник Сукачев, зная, что госуд.-ссыльные, подавшие заявления, собрались в квартире одного из них, Якова Ноткина, в доме мещанина Монастырева, командировал 22 марта, в 10 час. утра, полиц. надзирателя Олесова, с 50-десятником гор. казачьего полка Андреем Большевым пригласить их явиться к 11 часам в полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора по заявлениям их. На подобный призыв госуд.-ссыльные категорически отказались идти, требуя объявления им означенной революции на квартире, где находятся они в сборе. По докладу об этом и. д. губ. Осташкин сделал распоряжение о доставке их в полиц. упр. с помощью отряда, вызванного из местной команды. Согласно этого распоряжения полицмейстер и начальник местной команды капитан Важев с помощником своим подпоручиком Карамзиным и 30 вооруженными нижними чинами отправились около 11 час. утра в квартиру Ноткина. Прибыв к дому Монастырева, как это видно из составленного акта, они нашли ворота запертыми, вследствие чего, для открытия доступа во двор, была выломана калитка, и в квартиру Ноткина послан был поручик Карамзин с предложением госуд.-ссыльным добровольно явиться в гор. полиц. упр. по распоряжению губернатора, на что они ответили отказом; по оцеплении затем квартиры нижними чинами полицмейстер и нач. команды капитан Важев вновь обратились к ссыльным с увещанием исполнить требование начальства. Ссыльные вначале выказали колебание, согласившись на убеждение идти в полиц. упр. только без конвоя, — многие, в особенности некоторые из женщин, и под конвоем; но в это время из среды их выступил вперед Лев Коган-Бернштейн и, взяв в руки стул, стал убеждать товарищей своих тоном, вызывающим и возбуждающим, не падать духом, говоря: «неужели вы боитесь, я сам служил в солдатах, силою с нами ничего не сделают и т. п.», после чего ссыльные решительно отказались исполнить предъявленные к ним требования. Видя такое упорство и бесполезность всех увещаний, начальник команды капитан Важев приказал подпоручику Карамзину и 10 чел. солдат войти с ним в комнату и выводить их во двор по несколько человек силою, если не пожелают идти добровольно. Когда подпоручик Карамзин вошел в комнаты с солдатами, и ссыльные на троекратное предложение его отказались также выходить, велел солдатам окружить стоявших в первых рядах и выводить их, тогда один из них (с большими волосами в серой поддевке), вскочив на диван, стал стрелять в тех солдат из револьвера; вслед затем последовали учащенные револьверные выстрелы в самого Карамзина и в окна по направлению к цепи остальных солдат; вследствие чего вошедшие с подпоруч. Карамзиным в комнаты солдаты, имея ружья незаряженными, выбежали оттуда, вслед за ними вышел подпор. Карамзин, раненый пулею в левую ногу, выше 4 вершков коленного сустава, в мягкие части на вылет, — между тем выстрелы со стороны госуд. ссыльных продолжались в окна и в отворенные двери по направлению стоявших на дворе солдат и полиц. служителей, тогда капитан Важев скомандовал солдатам, стоявшим в цепи, сделать выстрел в те окна, из которых производилась усиленная пальба ссыльных, после того выстрелы прекратились. Вскоре затем, по извещении полицмейстера о происходившем, прибыл на место и. д. губерн. Осташкин и, выйдя во двор дома Монастырева, обратился к некоторым бывшим тут же во дворе ссыльным с увещанием подчиниться требованиям полиции; один из них, как оказалось впоследствии, Ноткин, подойдя к нему близко, выстрелил в него 2 раза из револьвера почти в упор и ранил его в живот; полиц. служитель Хлебников схватил было стрелявшего, но тогда же последовало еще несколько выстрелов, направленных в уходившего и. д. губерн., а полиц. служ. Хлебникова смертельно ранили в живот, т.-е. пальба ссыльными возобновилась. Поэтому капит. Важев вновь скомандовал стрелять и тотчас прекратить эту стрельбу, когда ссыльные, выбрасывая свои револьверы в окна, стали кричать, что они сдаются. Взятые после того в доме Монастырева госуд. ссыльные: Константин Терешкович, Моисей Брамсон, Мендель Уфлянд, Самуил Ратин, Липман Берман, Альберт Гаусман, Шендер Гуревич, Марк Брагинский, Борис Гейман, Сергей Капгер, Михаил Эстрович, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер, Анисья Болотина, Паулина Перли и Анна Зороастрова отправлены под стражу в местный тюремный замок. По отправлении их арестован Исаак Магат, подавший накануне заявление скопом, но не участвовавший в вооруженном сопротивлении, затем был задержан около дома Монастырева сс.-поселенец Николай Надеев, у которого в кармане найдено несколько револьверных патронов. В самом же доме, на месте, оказались: Муханов, Ноткин, Пик и Шур убитыми ружейными выстрелами, и тела их препровождены в анатомический покой; Фрума Гуревич, Лев Коган-Бернштейн, Подбельский, Зотов, Иосиф Минор, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Фундаминский и Орлов ранеными, и поэтому отправлены в гражданскую больницу, вместе с Верой Гоц, находившейся при муже, из них Фрума Гуревич и Подбельский, тяжело раненые, вскоре умерли в больнице. Раны, нанесенные ссыльными подпоруч. Карамзину и рядовому Горловскому, отнесены к разряду легких; рана, полученная полиц. служителем Хлебниковым, в диаметре не более пули револьвера малого калибра, проходила через всю брюшную полость, от которой он в тот же день вечером и умер. У и. д. губерн. Осташкина по медицинскому освидетельствованию оказалась в правой стороне живота, немного ниже пупка, легкая контузия, произведенная револьверною пулею, пробившею в том месте ватное пальто, которое было на нем. При осмотре дома мещанина Монастырева, из которого взяты означенные ссыльные, кроме 4 револьверов разных систем, выброшенных ими в окна, найдены еще 6-ствольный револьвер большого калибра, заряженный 5 пулями [* 4 револьвера, выброшенные в окно, оказались купленными накануне 21 марта в г. Якутске, в лавке Захарова с сотнею при них патронов; при чем 2 из них Шендером Гуревичем, а другие 2 неизвестно кем из госуд. ссыльных.], кроме того много выстрелянных гильз и несколько револьверных патронов, 4 кобура и несколько жестяных ящиков также от револьверных патронов, двуствольное ружье без замков, ствол одноствольного ружья и записная книжка с 3-мя 5-рублевыми кред. билетами, при этом собрано 25 небольших разорванных клочков бумаги, валявшихся на полу с фамилиями госуд.-ссыльных, которые указывают на то, что между ними происходили какие-то выборы, так как на одном из этих клочков бумаги написано: «не могу никого выбрать, мало еще знаком с публикой. М. Эстрович». Затем при обыске в квартире Гаусмана и Брамсона оказались еще 2 револьвера. По предъявлении госуд. ссыльных, взятых в доме Монастырева, в том числе раненых и убитых, подпор. Карамзин, унт.-офицер Ризов, казак Ципандин, Винокуров и др. признали Николая Зотова, Льва Когана-Бернштейна и Альберта Гаусмана за тех, которые при взятии их для вывода из означенного дома, вскочив на диван, первые начали стрелять в солдат, хотевших оцепить некоторых из них, при чем подпор. Карамзин удостоверил, что после того видел Зотова стрелявшим с крыльца в уходившего и. д. губернатора после сделанного в него выстрела Ноткиным. Подсудимые, подавшие однородные заявления на имя Якутск. губерн. об отмене сделанных им распоряжений в отношении усиленной отправки их в Верхоянский и Колымский округа, за исключением Иосифа Резника, который по случаю отправки его 31 марта в Верхоянск не вызывался в суд, показали, что на подачу означенных заявлений общего соглашения между ними не было, многие из них собрались по этому случаю в обл. пр. случайно, где никакого шума и беспорядка не производили. В отношении оказанного ими вооруженного сопротивления в доме мещанина Монастырева задержанные в этом доме, отрицая факт какого-либо соглашения на это преступление, отозвались, что вначале не соглашались идти под конвоем по неимению письменного распоряжения об их арестовании, выстрелы некоторых ссыльных были непреднамеренные, а вызванные действиями административных лиц, главным образом полицмейстера; у кого было оружие и кто из них стрелял отвечать многие из них отказались; некоторые только показали, что оружия у них не было и кто имел его — не знают. Перед заключением следствия Николай Зотов, сознаваясь в том, что при виде насилия солдат и раздирающих криков женщин он выхватил из кармана револьвер и, вскочив на диван, сделал выстрел в подпор. Карамзина и солдат, между прочим, показал, что одновременно с его выстрелом раздались и другие выстрелы и со стороны солдат, и со стороны госуд. ссыльных; после того, увидав с крыльца и. д. губерн. Осташкина и будучи крайне возмущен убийством дорогих ему товарищей, умерших на его глазах, выстрелил в него, как виновника всех этих жертв, один раз, а когда он бросился бежать, стараясь скрыться за солдатами, сделал в него выстрел в другой раз и ушел сам обратно в комнаты. Из арестованных Борис Гейман, Сергей Капгер и Анна Зороастрова в подаче заявлений губерн. не участвовали, прибыли из улусов в Якутск по своим надобностям: Капгер 21 марта вечером, а Гейман и Зороастрова на другой день утром около 11 час. и, не зная о преступных деяниях своих товарищей, что подтвердилось и на суде, зашли в квартиру Ноткина, чтобы видеться с некоторыми из своих знакомых, и узнав в то же время, что они ожидают объявления какой-то резолюции губернатора, остались там, где и были вскоре взяты.

    О предварительном соглашении между ними на сопротивление начальству при них никакого разговора не было.

    Подсудимые Роза Франк и Анастасия Шехтер, по показаниям полицейского надзирателя Олесова и рядовых Маркова, Иксонова и др., перед самым началом сопротивления изъявляли намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, но не достигли своей цели вследствие сделанного Коган-Бернштейном воззвания к неповиновению. Исаак Магат, подавший в числе других заявление на имя губернатора, с целью противодействовать распоряжениям начальства, во время оказанного сопротивления в квартире Ноткина не был, и арестован уже после этого. По статейным спискам из подсудимых православного вероисповедания: Николай Зотов, 26 лет, из дворян Таврической губ., Михаил Орлов, 25 лет, сын коллежского асессора, Сергей Капгер, 28 лет, из дворян Воронежской губ., и Анна Зароастрова, 26 лет, дочь священника. Вероисповедания иудейского: Альберт Гаусман, 29 лет, из мещан, Лев Коган-Бернштейн, 28 лет, сын купца, бывший студент петербургского университета, Сара Коган-Бернштейн, 28 лет, жена его, Шендер Гуревич, 22 лет, купеческий сын, Мендель Уфлянд, 27 лет, из мещан, Иосиф Эстрович, 22 лет, сын купца, Исаак Магат, 22 лет, бывший студент петербургского технологического института, Матвей Фундаминский, 22 лет, сын купца, Мовша Гоц, 23 лет, купеческий сын, Марк Брагинский, 25 лет, из мещан, Иосиф Минор, 27 лет, из мещан, Моисей Брамсон, 27 лет, из мещан, Самуил Ратин, 28 лет, из мещан, Борис Гейман, 23 лет, из мещан, Паулина Перли, 26 лет, мещанка, Анастасия Шехтер, 29 лет, мещанка, Анисья Болотина, 24 лет, мещанка, Роза Франк, 28 лет, дочь купца, Липман Берман, 20 лет, из мещан, Михаил Эстрович, 20 лет, сын купца, и Евгения Гуревич, 18 лет, мещанка. Все они сосланы административно в Сибирь по особым высочайшим повелениям, из них Николай Зотов и Михаил Орлов вначале высланы были в Тобольскую губернию, но за беспорядки и неповиновение властям в пути следования, по постановлению министра внутренних дел, отправлены в отдаленнейшие места Якутской области; кроме того Зотова, Орлова, Шендера Гуревича, Веру Гуревич и Кисиеля Терешковича за беспорядки, произведенные ими в числе других в Томске, согласно распоряжения тов. мин. вн. дел, предписано в октябре 1888 года разместить их по улусам Якутской области отдельно одного от другого. Анна Зороастрова выслана была под надзор полиции в Степное генерал-губернаторство и водворена в Семипалатинск, но затем разрешено ей переехать в Якутскую область, в место нахождения ссыльного Сергея Капгера, с которым пожелала вступить в брак; прибыла в ноябре 1888 года.

                                                                          Приговор.

    Военный суд, признав подсудимых государственных ссыльных:

    1) Льва Когана-Бернштейна, 2) Альберта Гаусмана, 3) Николая Зотова, 4) Марка Брагинского, 5) Моисея Брамсона, 6) Мовшу Гоца, 7) Шендера Гуревича, 8) Иосифа Минора, 9) Михаила Орлова, 10) Самуила Ратина, 11) Менделя Уфлянда, 12) Матвея Фундаминского, 13) Иосифа Эстровича, 14) Сару Коган-Бернштейн, 15) Анисью Болотину, 16) Веру Гоц, 17) Паулину Перли, 18) Бориса Геймана, 19) Сергея Капгера, 20) Анну Зороастрову, 21) Розу Франк, 22) Анастасию Шехтер, 23) Липмана Бермана, 24) Кисиеля Терешковича, 25) Михаила Эстровича и 26) Евгению Гуревич виновными в вооруженном сопротивлении исполнению распоряжений начальства, по предварительному между собою соглашению, с убийством при этом полицейского служителя Хлебникова, с покушением на убийство и. д. Якутского губернатора Осташкина, с нанесением ран подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому, на основании 107 и 279 ст. XXII книги свода военн. постановлений 1869 года издания 2-го, 118 и 119 ст. уложения о наказ, уголовн. и исправ. издания 1885 года, приговорил: первых трех — Когана-Бернштейна, Гаусмана и Зотова, как зачинщиков в означенном преступлении, подвергнуть смертной казни через повешение; следующих затем 14 человек, как сообщников, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Бориса Геймана, Сергея Капгера, Анну Зороастрову, во внимание того, что они не участвовали в соглашении со своими товарищами на составление заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и явились в квартиру Ноткина, где оказано было затем сопротивление, в самый день происшествия, незадолго перед самым сопротивлением, а Розу Франк и Анастасию Шехтер, во внимание того, что перед началом вооруженного сопротивления изъявили намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, — по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на пятнадцать лет; остальных: Липмана Бермана, Кисиеля Терешковича, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, во внимание их несовершеннолетия менее 21 года, согл. 139 ст. ул. о нак., по лишении всех прав состояния сослать в каторжную работу на десять лет. Подсудимых Исаака Магата и Иосифа Резника, из которых последний за отправлением в Верхоянск в суд для допроса не вызывался, за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства по отправлению ссыльных в северные округа Якутской обл., без всякого участия в самом сопротивлении по сему обстоятельству, на основании 111 ст. означенной XXII кн., по лишению всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Якутской обл.; привлеченного к делу ссыльнопоселенца Николая Надеева, который не принимал никакого участия как в соглашении на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, так и в сопротивлении, оказанном после того тому же начальству, а имел только патроны от собственного револьвера, оставшегося во время задержания его на квартире, от ответственности освободить. Суждение о Подбельском, Фруме Гуревич и о других, за смертью их, прекратить. Употребленные по делу издержки, по приведении их в известность, взыскать из имущества подсудимых, признанных виновными.

                                                                           Мнение.

    Открытое заявление, в числе восьми и более человек, с намерением оказать противодействие распоряжениям начальства, по закону 263 ст. ул. о нак. и 110 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. издание 2-е, есть явное восстание против властей, правительством установленных, а не вооруженное сопротивление, которое может быть оказано в числе 2-х или более лиц, но менее восьми человек. Деяния подсудимых, подавших в числе 30 человек, по общему соглашению, однородные заявления об отмене сделанных 16 марта 1889 г. и. д. губ. Осташкиным распоряжений относительно отправки ссыльных согласно назначения в северные округа Якутской обл. усиленными партиями, которым подчиниться они не могут, хотя распоряжения эти касались немногих из них, а затем отказ тех же ссыльных подчиниться требованиям начальства явиться в полицейское управление для выслушания резолюции губернатора на упомянутые заявления, выражают явное восстание, с намерением воспротивиться начальству, которое сопровождалось убийством полицейского служителя Хлебникова, покушением на убийство и. д. губ. Осташкина и нанесением ран выстрелами из револьверов подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому. В преступлении этом по обстоятельствам дела положительно изобличаются государственные ссыльные: Альберт Гаусман, Николай Зотов и Лев Коган- Бернштейн, как зачинщики, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель Терешкович, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Роза Франк, как пособники, при чем последние двое — Шехтер и Франк — согласившись в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, по приходе военного отряда, изъявили желание идти под конвоем в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губ. по этим же заявлениям и уговаривали даже товарищей подчиниться сему требованию. Виновность Исаака Магата, подавшего в числе других заявление и не бывшего на квартире Ноткина, где оказано сопротивление начальству, заключается только в преступном соглашении с целью противодействовать распоряжениям начальства. За вышеуказанные преступления, на основании 75, 110 и 111 ст. XXII кн. свода воен. пост. 1869 г. изд. 2-е, полагал бы: Льва Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана и Николая Зотова, как зачинщиков, по лишении всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение; на сообщников по обстоятельствам дела и по мере содействия их в самом исполнении преступления: Мовшу Гоца, ходившего перед тем депутатом к губернатору, Иосифа Минора, выразившегося, что с начальством они не шутят, Шендера Гуревича, купившего накануне два револьвера, и Михаила Орлова, неоднократно замеченного в неповиновении, за что по постановлению мин. вн. д. из Тобольской губернии выслан и отдаленные места Якутской обл., как наиболее выдающихся и означенном преступлении по своим действиям, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Марка Брагинского, Моисея Брамсона, Самуила Ратина, Менделя Уфлянда, Матвея Фундаминского и Иосифа Эстровича, как менее выдающихся по своим действиям, сравнительно с предыдущими, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двадцать лет; Сару Коган-Бернштейн, Веру Гоц, Анисью Болотину и Паулину Перли, в виду выраженного ими вначале колебания и увлечения затем подсудимыми мужчинами, имеющими над ними по природе и по личным отношениям сильное влияние, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двенадцать лет, Кисиеля Терешковиуа, Липмана Бермана, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, по их несовершеннолетию, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу: Терешковича, как замеченного прежде вместе с Орловым и другими в беспорядках и неповиновении, на десять лет, Бермана и Эстровича на шесть лет; Евгению Гуревич, в виду ее увлечения другими и выраженного колебания, на четыре года; Анастасию Шехтер и Розу Франк, которые изъявили готовность идти в полицию под конвоем и уговаривали товарищей своих подчиниться этому требованию, по лишении всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленные места Якутской области. Подсудимого Исаака Магата за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, окончившееся явным восстанием, в котором не принимал он участия, по лишении всех прав состояния сослать на поселение в отдаленнейшие места той же области. Что касается до Сергея Капгера, Анны Зороастровой и Бориса Геймана, которые никаких заявлений об отмене распоряжений губернатора не подавали, в город Якутск прибыли из улусов уже после того, без всякого оружия, Капгер 21-го марта, а Зороастрова и Гейман около 11 час. утра на следующий день и, не зная ничего о преступных намерениях своих товарищей, а также об отказе их идти по требованию надзирателя Олесова в полицейское управление, зашли в квартиру Ноткина для свидания с некоторыми из них почти перед самым прибытием военного отряда, посланного для привода подавших накануне заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и отказавшихся потом идти по требованию в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губернатора на упомянутые заявления, — являются упомянутые ссыльные участниками восстания без предварительного на то соглашения, так как по прибытии военного отряда не вышли из квартиры Ноткина по первому требованию и неоднократному убеждению подчиниться сему требованию начальства, за что, на основании 75 ст. XXII кн., согласно 12, 39 и 263 ст. улож. о нак. угол, и испр. по лишении всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, Капгера и Зороастрову сослать на житье в отдаленные места Якутской обл., а Геймана, происходящего из мещан, вместо отдачи в исправительный арестантский отдел по третьей степени, на основании 77 ст. того же уложения, заключить в тюрьму гражданского ведомства на три года, с употреблением на самые тяжкие из установленных в сих местах заключения работы. Постановленный приговор о государственном ссыльном Иосифе Резнике, обвиняющемся в соглашении в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, который, за отправлением по назначению в Верхоянск, в суд не вызывался, за нарушением в сем случае 296, 300 и 407 ст. II кн. военного угол. ул. изд. 1864 г., отменить и дело об этом ссыльном передать в надлежащее судебное место гражданского ведомства, которому предоставить сделать заключение об отобранных от государственных ссыльных деньгах, оружии и др. вещах. Изложенное мнение по событию вооруженного сопротивления и признанной судом по внутреннему своему убеждению виновности в сем преступлении подсудимых государственных административно-ссыльных, на основании 420 и 422 ст. II кн. военн. угол. уст. изд. 1864 года и особого высочайшего разрешения, сообщенного бывшему командующему войсками генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, представляю на усмотрение вашего превосходительства.

    Подписал обер-аудитор Подкопаев.

                                                                         Конфирмация.

    Временно и. д. командующего войсками генерал-майор Веревкин на докладе положил следующую конфирмацию: На основании высоч. повеления, сообщенного бывшему командующему Иркутского военного округа генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, в телеграмме главного прокурора, от 20 минувшего июня, определяю: 1) В отношении Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана, Николая Зотова, Мовши Гоц, Шендера (Александра) Гуревича, Иосифа Минора, Михаила Орлова, Константина Терешковича, Исаака Магата, Николая Надеева и умерших: Фрумы Гуревич, Ноткина, Пика, Муханова и Шура, а равно и издержек по делу, приговор суда утвердить. 2) Определенные судом бессрочные каторжные работы: Марку Брагинскому, Моисею Брамсону, Самуилу Ратину, Менделю Уфлянду, Матвею Фундаминскому, Иосифу Эстровичу, Саре Коган-Бернштейн, Вере Гоц, Анисье Болотиной, Паулине Перли по соображениям, изложенным в настоящем докладе и на основании пункта 6 ст. 134 улож. о нак. угол, и испр. и примечания к ст. 420 кн. II военн.-угол. уст. изд. 1864 г. заменить таковыми же работами на срок: первым шести — на двадцать лет, а остальным четырем — на пятнадцать лет. 3) Определенный судом десятилетний срок каторжных работ Липману Берману, Михаилу Эстровичу и Евгении Гуревич сократить первым двум — до восьми лет, а последней до шести лет, на основании соображений, изложенных в настоящем докладе, меньшей виновности по сравнению с Терешковичем и приведенных в предыдущем пункте законоположений. 4) Определенный судом пятнадцатилетний срок каторжных работ Розе Франк и Анастасии Шехтер сократить до четырех лет, в виду 6 и 9 пунктов приведенной конфирмации 134 ст., приведенного там же примечания к 420 ст. и на основании соображений, изложенных в докладе обер-аудитора. 5) Определенные судом наказания Борису Гейману, Анне Зороастровой и Сергею Капгеру заменить наказаниями согласно мнения обер-аудитора на основании 75 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. изд. 2-ое и в виду того, что лица эти в подаче заявлений губернатору не участвовали, а в явном восстании, имевшем место на квартире Ноткина, по делу до них не относившемуся, сделались участниками без предварительного соглашения, явившись на квартиру случайно по своим личным делам, и 6) в отношении Иосифа Резника и об отобранных у госуд. ссыльных деньгах, вещах и оружии поступить согласно мнения обер-аудитора. Конфирмацию эту привести в исполнение ныне же установленным в законе порядком. Временно и. д. командующего войсками Иркутского военного округа генерал-майор Веревкин. 20-го Июля 1889 года. Верно: Обер-аудитор Подкопаев. (Дело департ. полиции за № 7732 часть I, V делопроизводство).

                            Доклад Осташкина Департ. Пол. о деле 22 марта 1889 г.

                                                         № 106, от 2 августа 1889 г.

                                                                                                                           Секретно.

    До 1887 года госуд. преступники, назначенные на водворение в Якутскую область под надзором полиции, высылались сюда по нескольку человек. С 1887 года преступники эти, преимущественно евреи, предназначенные к водворению в северные округа области, начали прибывать партиями. Когда партии этих ссыльных были небольшие, около 7-10 человек, и прибывали в Якутск в зимнее время, удобное для дальнейшей отправки ссыльных в Верхоянск и Ср.-Колымск, то они, впредь до отправки дальше по назначению, помещались в Якутском тюремном замке, выстроенном на 40 человек заключенных. По исключительным местным условиям госуд. преступники-евреи могут быть отправляемы на водворение в северные округа области только с ноября по 10 апреля, а в течение 3-х летних месяцев только до Верхоянска верхами по 2-3 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека, через 7-10 дней одна партия после другой; также и до Верхоянска в течение зимы; а летом только до Верхоянска одни мужчины верхами по одному и по 2 человека, через каждые 7 суток. Отправка поднадзорных в северные округа производилась областным начальством по правилам, изданным главн. тюремн. Управл. о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, но в особых отдельных случаях, во внимание к семейному положению госуд. ссыльных и в виду невыгодных экономических условий северных округов, делались отступления от этих правил, покуда ссыльные не стали злоупотреблять таким снисхождением. Семейным ссыльным дозволялось брать тяжести более 5 пудов на человека, с целью дать им возможность сделать в Якутске достаточный запас продовольствия, и им выдавалось на руки за несколько дней до отправления в Верхоянск и Ср.-Колымск, вперед за 2 месяца, пособие, по 18 рублей каждому поднадзорному, на приобретение продовольственных припасов сверх кормовых денег, причитающихся им по табели по числу нахождения в пути дней. На одежду и обувь выдавалось каждому поднадзорному на год вперед, т.-е. в начале года единовременно по 22 руб. 58 коп. С апреля 1888 г. госуд. преступники, преимущественно евреи, предназначенные главным начальником края в северные округа области, начали прибывать из Иркутска в Якутск большими партиями, в 11, 17 и 22 челов.; последняя партия в 17 человек прибыла в Якутск 25 февраля 1889 года. Госуд. ссыльных в этих партиях прибыло 70 человек. Они привезли с собою весьма много багажа в сундуках, чемоданах, ящиках и корзинах, весом гораздо более 10 пудов на каждого ссыльного. По причинам крайней тесноты Якутск. тюремн. замка, прибывавшие в Якутск госуд. ссыльные, считающиеся в разряде пересыльных арестантов, впредь до водворения на постоянное местожительство, сначала помещались при городской полиции, а затем в зданиях якутской местной команды, принадлежащих городу, а оттуда отправлялись объясненным выше порядком в Верхоянск и Ср.-Колымск. Для вновь прибывших партий не оказалось места и в этих зданиях. Поэтому госуд. ссыльные в числе 30 человек, впредь до наступления очереди отправки, временно поселены были областным начальством в инородческих улусах Якутск. округа, отстоящих от города от 12-70 верст. Проживать в самом городе на частных квартирах не было им дозволено в виду циркуляра министра вн. д., воспрещающего проживание поднадзорных в городах, где находятся средне-учебные заведения. Из 70 челов. госуд. преступников, прибывших в Якутск с апреля 1888 года по 25 февр. 1889 года, 5 человек, переведенных сюда из Сургута, Тобольской губ., подлежало водворению в гор. Вилюйск, а 65 челов. в Верхоянск и Ср.-Колымск. К 16 марта 1889 года указанным выше порядком было отправлено в Вилюйск 5 человек, а 31 челов. в северные округа обл. (Верхоянск и Ср.-Колымск). Осталось неотправленных в эти округа ссыльных евреев 34 человека. Из этого числа было 16 человек таких ссыльных, отправка которых по назначению отложена была до весны 1889 года, хотя многие из них прибыли в Якутск в течение 1888 года. Это были женщины, которым трудно было перенести путь в северн. округа среди зимы при 35° - 40° мороза, семейные ссыльные, выздоравливавшие, ожидавшие разрешения главного начальника края на вступление в брак и оставленные до получения сведений по предмету отношения к воинской повинности. После отправки таких 16 чел. осталось бы 18 челов., подлежавших отправке в северные округа, прибывших в Якутск в декабре 1888 г. и в январе, феврале 1889 года. Половину их, мужчин, предполагалось отправить в Верхоянск вьючным путем в течение лета 1889 года, а остальных — женщин и семейных — в течение будущей зимы. К марту 1889 года я имел от иркутского ген.-губернатора предписание о направлении в Якутскую область еще 40 человек госуд. преступников, преимущественно евреев, подлежащих водворению в северные округа по указанию генер.-губ. Государств, преступники, прибывшие в Якутск до декабря 1888 года и отправленные в северные округа до марта 1889 года, не обнаружили явного ослушания распоряжениям начальства при отправлении их в северные округа. Совсем другого духа оказались ссыльные, прибывшие в партиях в дек. 1888 года и в январе, феврале 1889 года и временно распределенные по улусам Якутского округа. Они, преимущественно евреи, во всем стали обнаруживать какой-то особенный преступный задор. Администр. ссыльный Марк Брагинский вел дневник за все время следования партии, в которой он шел от Нижн.-Новгорода до Якутска. В этот дневник он заносил все случаи противодействия ссыльных по пути требованиям начальства; все случаи ослушания ссыльных распоряжениям начальника конвоя и жандармам, препятствовавшим им иметь свидания по пути с поднадзорными, водворенными в Иркутской губ.; в дневник внесены также все случаи дебоширства пересылавшихся с конвоирами. Начальник конвоя, доставивший партию госуд. преступников в февр. 1889 года, представил два акта, составленных по пути от Иркутска, об оказанном ему противодействии и сопротивлении следовать по назначению ссыльными: Ноткиным, Шуром, Терешковичем, Эстровичем, Шендер Гуревичем, Генею Гуревич, Зотовым и Орловым. Офицер Попов вынужден был везти этих ссыльных одну станцию связанными — Зотов и Орлов первоначально водворены были в Тобольск. губ., откуда за беспорядки и неповиновение властям мин. вн. д. перевел их в отдаленнейшие места Якутск. обл. с продолжением срока надзора за ним на два года (отношение деп.- пол. Якутскому губерн. от 12 авг. 1888 г. за № 3303). На этом основании Зотов, Соколов и Орлов были назначены к водворению в Ср.-Колымск в Колымском улусе. Иркутский генер.-губ. в октябре 1888 г. на основании телеграммы г. тов. мин. вн. д. наведывающего полицией от 30 сентября, предписал Якутскому губернатору в виду беспорядков, произведенных в Томске высылаемыми в Вост. Сибирь Шендер и Генею Гуревич, Ноткиным, Терешковичем, Зотовым и Орловым, разместить их отдельно одного от другого по улусам Якутск. округа. С такими-то личностями пришлось иметь дело областному начальству при ограниченных средствах городской и окружной полиции. В городе Якутске дозволено было проживать временно госуд. ссыльным семейным, по болезни, Резнику и Когану-Бернштейну, также по болезни, Розе Франк и Болотиной; по предмету отнесения воинской повинности Соломонову и Эстровичу и Ноткину, предложившему Ирк. метеоролог. обсерватории свои услуги по устройству метеоролог. наблюдений на Кеньюряхе — на вершине Верхоянского хребта. Для необходимых приготовлений для устройства на Кеньюряхе метеорологической станции — с разрешения генерал-губернатора, — Соломонов и Ноткин наняли себе в г. Якутске квартиру в отдельном флигеле, с отдельным двором и хозяйственными службами, у домовладельца мещанина Монастырева. Государственные ссыльные, преимущественно евреи, временно водворенные в улусах Якутск. окр., стали нарушать существенные требования положения о полицейском надзоре. В течение февр. и марта мес. они начали ежедневно самовольно появляться в городе по несколько человек и находились здесь по несколько дней, обитая здесь по квартирам Соломонова, Ноткина, Резника, Когана-Бернштейна, Эстровича, Болотиной и Розы Франк. Высылаемые из Якутска полицией, они, через несколько времени, опять появлялись здесь в большем числе. Затем до меня дошли слухи, что ссыльные евреи, подлежавшие водворению на жительство в Верхоянский и Колымский округа на 5 и 8 лет, намереваются летом бежать из области. 28 февраля Якутский полицмейстер донес мне, что 27 февраля городскою полицией, при бытности тов. областного прокурора, в квартире Соломонова и Ноткина обнаружена библиотека и читальня, принявшая характер общедоступной, и что в этой библиотеке собираются многие поднадзорные, самовольно прибывающие в город.

    В библиотеке вывешено было объявление к посещающим библиотеку с правилами пользования книгами, журналами и газетами, и было установлено дежурство. При появлении полиции, собравшиеся в библиотеке ссыльные не допустили закрытия библиотеки. Полиция отобрала только каталоги (рукописные) бывшим в библиотеке и читальне книгам и журналам. Из этих каталогов усмотрено, что для общего пользования на квартиру Ноткина и Соломонова собрано было принадлежащих разным ссыльным несколько сот книг, из коих много было книг и брошюр русского и заграничного издания, запрещенных к обращению. Продолжая самовольно появляться в городе, государств. ссыльные в большом числе собирались на квартире Ноткина и Соломонова в дни 1-го и 2-го марта, где обсуждали действия правительства и распоряжения областного начальства. Имея на глазах удавшийся побег государств, преступника Николая Паули, задержанного в Петербурге, Федоровой и Кашинцева, появившихся в Париже, покушение на побег Майнова, Михалевича и Терещенкова, и в ожидании прибытия в область еще до 40 государств. ссыльных, я счел своим священным долгом положить конец всем допускаемым поднадзорными нарушениям закона. В этих видах по соглашению с Якутск. окружным исправником, с 16 марта распорядился об усиленной отправке в Верхоянск и Ср.-Колымск, в течение времени с 22 марта по 15 апреля, по санному пути следующих поднадзорных, прибывших в Якутск еще в 1888 году, и отправка которых в северные округа была отложена до весны 1889 г. по разным причинам: 1) Эвеля Робсмана, 2) Эдуарда Винярского, 3) Бориса Геймана, 4) Иосифа Резника, с семейством, 5) Розы Франк, 6) Анисьи Болотиной, 7) Соломона Пика, 8) Фрумы Гуревич, 9) Мовши Гоц, 10) жены его Веры, бывшей Гасох, 11) Анастасии Шехтер, 12) Паулины Перли, 13) Моисея Брамсона с семейством, 14) Альберта Гаусмана с семейством и 15) Липмана Бермана. На оставлении всех этих ссыльных временно в Якутском округе до весны 1889 года областное начальство имело разрешение г. генерал-губернатора.

    Отправку этих ссыльных в северные округа я предписал Якутским городской и окружной полициям произвести с 22 марта по 10 или 15 апреля следующим порядком: через каждые 7 дней отправлять по 4 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека; по правилам о пересылаемых вместо водворения ссыльных отправлять их не из частных квартир в городе, а накануне отправки собирать поднадзорных в полиц. гор. упр. и отправлять в дорогу оттуда или из тюремного замка. Чиновники гор. полиции заявляли мне, что при отправке ссыльных из частных их квартир они задерживают подолгу почтовых лошадей, всячески оттягивая выезд из города, и позволяют себе с чинами полиции унизительное и оскорбительное обращение.

    Состоящих на очереди к отправке и сказывающихся больными помещать для излечения в тюремную больницу. В дорогу разрешить брать с собою отнюдь не более 5 пудов на каждого ссыльного; в случае неимения собственной теплой одежды и обуви выдавать таковую казенную арестантскую. По расчету дней пути выдавать каждому вперед кормовые деньги по положению и 22 р. 58 коп. каждому на одежду и обувь.

    Выдачу же, кроме кормовых, еще на 2 месяца вперед прекратить, по неимению на это у областного начальства надлежащего разрешения и по неассигнованию еще в марте кредита на пособие государственным. Ограничение веса багажа 5 пудами по указанию правил о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, и прекращение выдачи вперед за 2 месяца пособия я признал необходимым потому, что снисходительностью в этом отношении, в отдельных случаях, ранее ссыльные явно злоупотребляли. Багаж состоял у них, кроме запасов продовольствия и привезенных ими из России книг целыми ящиками, из железных вещей и разных других товаров. Один ссыльный повез в Средне-Колымск якорь в 2½ пуда весом. Выдаваемое вперед за 2 месяца пособие употреблялось на приобретение вещей и товаров для барышничества на месте водворения.

    Верхоянский окружной исправник доносил о том, что госуд. ссыльные обременяют содержателей станций большим количеством багажа, состоящим из книг, железных вещей и товаров, требуя для каждой партии из 2-3 ссыльных по 7-10 пар оленей с нартами. На это жаловались областн. правлению и содержатели станций по Верхоянскому и Колымскому тракту. В выдаче вперед в дорогу пособия за 2 месяца было отказано ссыльным еще и по той причине, что многие из них, вскоре по прибытии в Якутск, получили из России от родственников своих единовременно достаточные суммы, каждый по 25, 40, 50 и 100 р. Деньги от родственников и посылки с платьем и бельем получили: Гоц, Минор, Гаусман, Брамсон, Ноткин, Шур, Соломонов, Коган-Бернштейн, Брагинский, Фундаминский, Эстрович, Робсман и Гуревич.

    Впоследствии найдена рукопись Брагинского, в которой делается упрек «товарищам ссыльным-политикам» в том, что они занимаются барышничеством, в котором заподозрило их областное начальство.

    О такой усиленной отправке ссыльных в течение марта и апреля я донес г. генерал-губернатору от 18 марта 1889 года. Для своевременного заготовления по тракту лошадей и оленей и для устранения всяких препятствий к безостановочному и благополучному проследованию партии 18 марта послан был вперед нарочный. Отправку оставшихся остальных 18 ссыльных, прибывших в Якутск в дек. 88 г. и в январе и феврале 1889 года предполагалось произвести: мужчин верхами в Верхоянск в течение лета 1889 г., а женщин и семейных — будущей зимой. До сего времени они были поселены в Якутский округ. 19 марта явился утром ко мне на квартиру административно-ссыльный Мовша Гоц, в качестве уполномоченного от прочих госуд. ссыльных и требовал об отмене сделанного 16 марта распоряжения об усиленной отправке ссыльных в северные округа в течение марта и апреля.

    Гоцу я ответил, что сделанное распоряжение остается в своей силе и, обращаясь к благоразумию его и подлежащих отправке по назначению ссыльных, внушал ему убедить ссыльных подчиниться распоряжению начальства, основанному на предписаниях и указаниях высшего правительства.

    Гоц ушел, нагло заявив, что политические ссыльные не подчинятся распоряжению об усиленной отправке. Освобожденный с мая 1888 г. от гласного надзора полиции бывший административно-ссыльный дворянин Мельников подал мне 20 марта письменное заявление о том, что госуд. преступникам неудобно будет следовать в Верхоянск и Колымск усиленным способом потому, что на станциях содержится только по 3 пары лошадей и оленей, что для лошадей и оленей трудно добывать подножный корм, что люди могут заболеть в дороге, что им трудно найти по дороге продовольствие и что посылать партии необходимо через большие промежутки времени — одну партию после другой через 10 дней или даже 2 недели. Указав Мельникову на неуместность подобного его вмешательства, я оставил его заявление без последствий. Все это делалось и заявлялось ссыльными и их адвокатом Мельниковым в то время, когда в руках у ссыльных (Когана-Бернштейна, Гаусмана, Минора, Брагинского), как впоследствии оказалось, имелись письма от прибывших уже и поселившихся в Верхоянске и Ср.-Колымске государств. преступников, что февраль, март и апрель самое удобное время для следования в северные округа семейных людей, для женщин и слабых здоровьем. — 21 марта в 1½ часа дня в Якутск, областное правление явились государственные преступники целой толпой в 30 человек: Резник, Фрума Гуревич, Пик, Зотов, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Шур, Берман, Шендер Гуревич, Анисья Болотина, Анастасия Шехтер, Минор, Иосиф Эстрович, Магат, Фундаминский, Гаусман, Вера Гоц, Мовша Гоц, Ноткин, Брагинский, Паулина Перли, Михель Эстрович, Орлов, Лев Коган-Бернштейн и Сара Коган-Бернштейн. Они привели с собою собаку и столпились в коридоре у помещения, занимаемого экспедицией о ссыльных (2-ое отделение областн. правления). Они в один голос потребовали от вышедшего к ним советника областного правления, наведывающего экспедицией о ссыльных, чтобы он принял от них 30 письменных заявлений на имя Якутского губернатора об отмене усиленной отправки ссыльных в северные округа в течение марта и апреля месяцев, они требовали, чтобы эти их заявления сегодня же были у губернатора и чтобы им сегодня же было объявлено решение или резолюция губернатора. На замечание советника о том, что целой толпой нельзя являться в присутственное место и подавать прошение скопищем; на предложение сейчас же разойтись и подать заявление лично губернатору, так как сегодня у него для посетителей день приемный, они отказались это исполнить и воспрепятствовали вахмистру запереть дверь из коридора в помещение экспедиции. Тогда приглашен был в правление полицмейстер. Прибывший около 2-х часов дня полицмейстер потребовал от толпы государств. преступников, чтобы они немедленно разошлись, они отказались это исполнить, требуя, чтобы от них приняты были заявления и поданы сегодня губернатору, на каковые заявления они сегодня же будут ждать ответа от губернатора. Полицмейстер отобрал от каждого по заявлению, вывел толпу во двор области, правления и убедил их разойтись. Уходя со двора, обращаясь к полицмейстеру, Минор сказал: «Мы ведь не шутим; знаете, чем это пахнет?» Отобранные от ссыльных заявления полицмейстер представил мне, доложив о происшедшем. 21 марта вторник был приемный день для просителей, но никто из государств. ссыльных ко мне не явился и никаких просьб не подавал. О происшедшем 21 марта был составлен акт, переданный мною г. областному прокурору для производства через судебного следователя следствия о появлении толпы госуд. ссыльных в областном правлении, о самовольной отлучке многих ссыльных в город из улусов и об оказанном им упорстве подчиниться законным распоряжениям начальства. По рассмотрении мною представленных полицмейстером 30-ти заявлений они оказались все одного содержания и содержали в себе требование об отмене сделанных мною распоряжений об усиленной отправке госуд. ссыльных в назначенные для них северные округа порядком, изложенным выше. По рассмотрении заявлений этих ссыльных, я еще более убедился, что цель и намерение ссыльных есть чем только можно оттянуть до лета отправку их в Верхоянск и Колымск и чтобы летом бежать. В тот же день, 21 марта, через полицмейстера подававшие заявления госуд. ссыльные были извещены, что о резолюции моей по их заявлениям им будет объявлено полицией 22 марта. Передав через полицмейстера резолюцию мою на их заявления, при сем в копии прилагаемую, я поручил полицмейстеру собрать всех подавших заявление ссыльных в городск. полиц. управл. утром 22 марта, объявить им там резолюцию, задержать их, препроводить в Якутский тюремный замок, содержать их там под стражею, впредь до производства следствия о появлении ссыльных толпою в обл. правл., о самовольной отлучке в город из округа и о неподчинении распоряжениям начальства; а ссыльных, назначенных в очередь к следованию в Верхоянск, отправить 22 марта прямо из тюремного замка. — По всему было видно, что ни одному из этих распоряжений ссыльные, сопротивлявшиеся конвою в Енисейской губернии, при следовании по главному сибирскому тракту, и в Верхоленском округе Иркутской губернии, добровольно не подчинятся. — Поэтому по соглашению с области, прокурором, начальником местной команды и полицмейстером, я письменно просил 21 марта начальника Якутской местной команды отрядить на 22 марта 30 человек вооруженных нижних чинов под командой офицера для содействия городской полиции на случай сопротивления госуд. ссыльных подчиниться требованиям правительства и распоряжениям областного начальства об отправлении ссыльных в северные округа. Отряд воинских чинов с офицером прибыл в Якутск. гор. полиц. упр. в 10 час. утра. Городская полиция к этому времени узнала, что госуд. ссыльные, подавшие 30 заявлений, собрались на квартире одного из них, Якова Ноткина, где была открыта библиотека и читальня, где они и ожидают объявления резолюции губернатора на вчерашние их заявления. Полицмейстер двукратно посылал полицейского надзирателя и городовых с требованием, чтобы Ноткин и прочие, подавшие 30 заявлений ссыльные явились до 11 час. в гор. полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора. Исполнить это ссыльные отказались, заявив, что они требуют, чтобы резолюция губернатора была им объявлена здесь, на квартире Ноткина, где они для этого и собрались. Тогда, около 11 час. утра, полицмейстер с начальником Якутской местной команды, с офицером и отрядом нижних чинов отправились и прибыли к квартире, где собрались госуд. преступники. — Полицмейстер с начальником местной команды стали увещевать ссыльных подчиниться требованиям начальства и отправиться в полицейское управление для выслушания распоряжения губернатора; сначала ссыльные согласились выйти из квартиры и отправиться в полицию, но после возбуждения со стороны ссыльного Лейбы Когана-Бернштейна, сказавшего, обращаясь к полицмейстеру и офицерам: «Что тут церемониться? видали мы их!», ссыльные сделали в представителей власти несколько выстрелов из револьверов.

    Полицмейстер явился ко мне на квартиру и доложил, что государственные не слушаются и начали стрелять. Прибыв с полицмейстером на место происшествий, я выстрелов не застал и не слышал их. Войдя во двор квартиры Ноткина и остановившись здесь, я увидел суетившуюся ссыльную еврейку и несколько ссыльных; ссыльной и ссыльным я начал говорить, чтобы все успокоились и подчинились требованиям начальства; в это время один ссыльный выстрелил в меня в упор из револьвера и затем последовали другие 2 выстрела, сделанные другими ссыльными. Продолжавшееся вооруженное сопротивление госуд. ссыльных, засевших в доме, нанятом под квартиру Ноткина, и новые выстрелы с их стороны вынудили военный отряд стрелять в ссыльных в отворенные двери и окна. Несколько ссыльных убито на месте, несколько ранено опасно и легко. Ссыльными ранен тяжело в ногу Якутск. местной команды подпоручик Карамзин, двое нижних чинов и полицейский служитель, к вечеру умерший. После 2-х залпов военного отряда сопротивление кончилось; все они, находившиеся в одном доме, задержаны, обысканы, оружие от них отобрано, ссыльные заключены в тюремный замок, раненые помещены в больницу; обо всем происшедшем составлен акт, который передан судебному следователю для производства формального следствия под наблюдением прокурора.

    Представив копию с акта, постановленного 22 марта, я об этом донес подробно эстафетой г. генерал-губернатору и телеграфировал г. министру вн. дел. Произведенными 22 марта беспорядками госуд. ссыльные достигли того, что назначенная в этот день к отправке в Верхоянск партия осталась невыбывшею по назначению. — 22 марта убиты на месте вооруженного сопротивления следующие госуд. ссыльные: Муханов, Пик, Ноткин и Шур; смертельно ранены и умерли в тюремной больнице Подбельский и Фрума Гуревич; ранены были, ныне выздоровевшие и содержащиеся в тюремном замке: Зотов, Минор, Лев Коган-Бернштейн, Мовша Гоц, Михель Эстрович, Орлов и Фундаминский; арестованы на месте происшествия и содержатся в тюремном замке ссыльные, участвовавшие в вооруженном сопротивлении властям: Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Берман, Шендер Гуревич, Анастасия Шехтер, Гаусман, Болотина, Паулина Перли, Зороастрова, Брагинский, Капгер, Гейман, Иосиф Эстрович, Айзик Магат, Сара Коган-Бернштейн и Вера Гоц (б. Гассох).

    Виновные в вооруженном сопротивлении властям иркутским ген.-губ. и команд. войск. Иркутск, воен. окр. преданы военно-полевому суду. Военно-судная комиссия, окончив на месте в июне свои действия, военно-судное дело и приговор свой представила на конфирмацию г. команд. войск. Иркутск, воен. окр. — После арестования госуд. преступников полиция закрыла устроенную ими библиотеку и читальню и произвела тщательный осмотр как квартиры Ноткина, так и временных квартир в городе прочих арестованных ссыльных. Результат от осмотра квартир ссыльных получился следующий. В квартире Ноткина многих книг уже не оказалось, они развезены были по квартирам других ссыльных. В квартире Пика найдены были вырезанные на аспидной дощечке фальшивые печати правительственных учреждений и фальшивые паспорта, которые приложены были к следственному делу. В квартире Фундаминского найдена представленная мною г. ген.-губ., печатанная в России в «социалистической типографии» изд. 1888 г., брошюра под заглавием: «Вопросы для уяснения и выработки социально-революционной программы в России».

    В квартире Уфлянда и Шура, найдены представленные г. ген.-губ-ру: 1) женевского издания, «Самоуправление» — орган социалистов-революционеров и брошюра «Карл Маркс. Введение к критике философии права Гегеля, с предисловием П. Л. Лаврова»; 2) весьма преступного содержания приветствие — «Из Якутска. От русских ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики»; 3) программа деятельности социалистов-федералистов и 4) рукописи: Наставление, как должна вести себя «тюремная вольница», обращение к товарищам о необходимости подачи государю императору протеста от «Русской политической ссылки в Сибири» и проект самого протеста. Подлинные эти 3 рукописи переданы мною области, прокурору в виду закона 19 мая 1871 г. о производстве дознаний о государственных преступлениях, а списки с них представил департаменту полиции и г. генерал-губернатору.

    В бумагах Подбельского найден, за подписью водворенных в Вилюйске государственных преступников: Майнова, Михалевича, Терещенкова, Яковлева, Гуревича, Дибобеса, Молдавского и Вадзинского — «адрес из Вилюйска от ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики». Адрес этот передан мною областному прокурору в виду закона от 19 мая 1871 г.

    Наконец в бумагах Зотова, Минора, Брагинского, Брамсона и Гаусмана найдены подробные списки госуд. ссыльных, водворенных в разных местностях Западной и Восточной Сибири. — По арестовании 22-го марта государств. преступников после прекращения вооруженного сопротивления, вся корреспонденция арестованных подчинена контролю на основании изданных главным тюремн. управлением правил о порядке содержания в тюрьмах политических арестантов. Результаты контроля корреспонденции арестованных получились следующие: оказалось, что они состоят в переписке с госуд. ссыльными, водворенными в Иркутской и Енисейской губ., а также в Тобольской губ. и местностях степного генерал-губернаторства. В переписке этой заключались советы продолжать преступную пропаганду в местах ссылки; сообщались разные истории и случаи удачного противодействия властям и высказывалась уверенность в скором успехе в борьбе против существующего в России государственного строя. Подлинные письма этих ссыльных представлены мною частью в департ. полиции, как имеющие отношение до государственных ссыльных в других частях Сибири, частью г. генерал-губернатору, как, имеющие отношение до ссыльных этого ген.-губернаторства. — С июня месяца, с разрешения мин. вн. дел, переданного областному начальству г. генерал-губернатором, подчинена контролю корреспонденция всех водворенных в области административно-ссыльных и прибывших с ними жен. Контроль над корреспонденцией их дал следующие результаты. Обнаружено, что до 16 поднадзорных, во избежание удержания части денег в казну на пополнение выдаваемого им пособия на содержание, получают из России деньги от родственников (в суммах от 10 до 150 р. за раз) не на свое имя, а на адрес свободных от гласного надзора жен государственных ссыльных — через Веру Свитыч и Ревекку Гаусман. — Двум ссыльным родственники обещали устроить кредит у Якутских купцов до 300-600 р. с уплатой денег впоследствии их доверенным в России. — Обо всем вышеизложенном имею честь уведомить департамент полиции, в ответ на телеграмму от 3 июля за № 1936. И. д. губернатора вице-губернатор Осташкин. (Дело д-та полиц. за № 7732, 1-ая часть V делопроизводства).

    /Якутская трагедия - 22 марта (3 апреля) 1889 г. - Сборник Воспоминаний и Материалов. Под ред. М. А. Брагинского и К. М. Терешковича. О-во политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1925. С. 188-203, 210-223, 228./

    В. Бик

                                         К МАТЕРИАЛАМ О ЯКУТСКОЙ ТРАГЕДИИ

                                                                   22 марта 1889 г.

    В своем недавно вышедшем труде «Якутская ссылка 70 - 80-х г.г.» тов. М. Кротов с достаточной полнотой использовал архивные материалы о кровавой расправе царских опричников над политическими ссыльными 22 марта 1889 г., оставшейся неотомщенной в ту мрачную эпоху царствования Александра III и сильнейшего кризиса народничества.

    В историко-революционном отделе Архива Якутии имеется письмо полит.-ссыльного В. Ф. Костюрина к его товарищу по Карийской каторге, Юрию Тархову, посвященное истории «монастыревской бойни», до сих пор целиком не опубликованное. Правда, нового оно не вносит в написанную уже историю одного из гнуснейших преступлений царизма, и в своем труде т. Кротов отчасти использовал его (в главе «Монастыревская история»); но напечатанное в целом письмо В. Ф. Костюрина, как показание современника этой бойни, знавшего подробности ее от товарищей по ссылке, представляет несомненную историко-революционную ценность.

    Дальше Якутска письмо Костюрина не пошло и очутилось в руках непосредственного виновника кровавой трагедии, и. д. губернатора Осташкина. Чрезвычайно характерно, как этот последний скрыл от следственной власти уличающий его документ (Не забудем, что, по свидетельству одного из авторов изданного обществом политкаторжан в 1924 г. сборника воспоминаний о Якутской трагедии, т. Брамсона, производивший следствие по делу «монастыревцев» судебный следователь Меликов проявил достаточную объективность).

    Обратимся к документам.

    В отношении на имя якут. обл. прокурора [* Дело Якут. Обл. Упр. — О государ. преступнике Викторе Костюрине.], датированном 3 июня 1889 г., Осташкин пишет:

    «Якутский полицеймейстер, от 31 мая за № 107, представил ко мне переданное ему якутским исправником и адресованное в Забайкальскую область Юрию Тархову письмо, писанное находящимся в ссылке в Якутском округе Виктором Костюриным.

    Так как письмо это содержит в себе описание обстоятельств вооруженного сопротивления государственных ссыльных 22 марта с. г., то таковое имею честь препроводить вашему высокородию.

    И. д. губернатора (подписи нет).

    Начальник отделения Добржинский».

    Оставив без подписи вышеприведенное отношение, Осташкин перечеркивает его крест-накрест и тут же сбоку, на полях, кладет такую резолюцию:

    «За окончанием следствия [* Курсив мой. В. Б.], письмо приобщить к переписке. П. О. [* Письмо приобщено к упомянутому выше личному делу В. Ф. Костюрина.]».

    Итак, получив письмо Костюрина 31 мая, Осташкин продержал его под сукном до 3 июня включительно, чтобы, сославшись на окончание следствия, устранить этот неприятный для него документ от приобщения к следственному делу. Правда, как явствует из отношения обл. прокурора к Осташкину от 1 июня 1889 г. [* Дело Я.О.У. — О произведенном 22 марта 1889 г. в г. Якутске государственными ссыльными вооруженном сопротивлении. Лист дела 205. Отметим, кстати, что тов. Кротов допустил ошибку, указывая, что следственное дело о «монастыревцах» было передано военно-судной комиссии 21 мая. Отношением, датированным этим днем, Осташкин предлагал лишь обл. прокурору передать следств. дело «прибывшему сего (21 мая — В. Б.) числа председателю военно-судной комиссии», прося уведомить его (Осташкина) «об исполнении сего». И только в отношений от 1 июня за № 992 обл. прокурор, информируя в последний раз Осташкина о положении след. дела (дополнительные допросы подсудимых и свидетелей обвинения, очные ставки), уведомлял Осташкина о передаче след. дела в.-судной комиссии: «Сообщая о вышеизложенном вашему превосходительству, имею честь присовокупить, что следственное дело о беспорядках 21 и 22 марта вместе с сим (курсив мой — В. Б.) отсылается н военно-судную комиссию».], следственное дело о «монастыревцах» того же 1 июня было передано им военно-судной комиссии, но это обстоятельство не аннулирует нашего утверждения о преднамеренном сокрытии Осташкиным от следствия убийственных для него показаний письма Костюрина.. Это ясно уже по одному тому, что как раз в день получения письма Костюрина, 31 же мая, Осташкин направил обл. прокурору выписки из переписки и бумаг «монастыревцев», найденных в их квартирах полицией «после ареста преступников 22 марта». Указывая, что в этих выписках «заключаются сведения, характеризующие поведение и направление этих ссыльных в месте ссылки, образ их жизни и занятий» [* Ibid. Лист дела 200.], Осташкин писал прокурору:

    «Содержащиеся в переписке и бумагах сведения могут заменить повальный обыск государственных ссыльных, поэтому, в виду 310 ст., ч. 2, том XV закона о судопр. о преступл. и преступн., выписки из частной переписки и из бумаг государственных ссыльных имею честь препроводить к вашему высокоблагородию для приобщения к следственному делу [* Курсив мой. В. Б.]. Далее следует перечисление выписок: 1) «выписи из писем, полученных арестованными 22 марта ссыльными от ссыльных других округов Якутск. обл. и других частей Сибири», 2) «заметки из записной книжки Марка Брагинского о бывших с ними, ссыльными, происшествиях во время следования в ссылку от Н.-Новгорода до Якутска», 3) «список с рукописи Лейбы Коган-Бернштейна «Из Якутска от русских социалистов-революционеров приветствие гражданам Французской республики» и др.

    Так устранил царский сатрап от приобщения к следственному материалу документ, обличавший его подлую, провокационную роль в кровавой Якутской трагедии 22 марта 1889 года.

    В заключение нельзя не отметить характерных ноток письма Костюрина, диссонирующих с обычным представлением о революционере, как о борце против различных видов гнета царизма, в том числе, конечно, и национального. Откровенно скользящий в письме Костюрина антисемитизм (выражение: «жидки») кладет определенный штрих на внутреннее содержание этого бывшего карийца.

                                       Письмо В. Ф. Костюрина к Юрию Тархову (1)

                                     Чурапча, Батурусского улуса. 24 апреля 1889 года

    Юрий, я, брат, перед тобой виноват — письмо твое я давно получил и даже, как можешь видеть по конверту, написал было тебе и запечатал письмо, но потом случилось у нас в городе нечто такое, что пришлось письмо вскрыть, вынуть и уничтожить, а нового-то написать я не собрался. В уничтоженном письме я прохаживался насчет «жидков», которых послали сюда около 50 человек для отправки в Колыму, но после истории 22 марта мне стало неловко от всех тех шуточек, которые я отпускал на их счет, и я письмо уничтожил.

    Вряд ли ты знаешь подробно, что случилось у нас, а потому я изложу тебе по порядку. Был у нас губернатор Светлицкий, милейший человек — джентльмен в полном смысле слова; его здесь все любили — и обыватели, и наша братия, — такого порядочного человека здесь, вероятно, никогда не бывало (2). При нем колымчан отправляли по два, человека через две недели, чтоб они не нагоняли друг друга в дороге и не мешали бы друг другу добраться благополучно до места назначения, так как станции там одна от другой верстах в 200 и более, а посредине через верст 70 или 80 только поварни, т.-е. просто сруб без камелька, где можно с грехом пополам переночевать. Жителей — никаких, если не считать нескольких юрт возле станций. По дороге никакой провизии достать нельзя, кроме оленей, если попадутся, поэтому запасаться надо провизией на целый месяц пути; в виду этого Светлицкий разрешал брать по 10 пудов клади. Прислано было сюда для отправки в Колыму более 40 человек, часть уже уехала и человек 25 осталось еще. Переводят Светлицкого в Иркутск, губернаторское место занимает «Осташкин» — помнишь, тот, что приезжал на Кару производить следствие по делу иркутского побега Попко еtс? Хорошо. Он объявляет, что теперь будут отправлять иначе, а именно — по 4 человека сразу и два (3) раза в неделю и клади 5 пудов на человека. Колымчане пишут прошения об отмене этого распоряжения, указывая на распутицу, которая застигнет их в дороге, и на другие неудобства такой скоропалительной отправки. Несут они свои прошения в областное правление (они все временно проживали в городе на частных квартирах). Им говорят — «соберитесь завтра вместе, губернатор вам завтра даст ответ». Они собираются все на одной квартире, и на другой день туда, действительно, является к ним полицеймейстер (4) с военной командой и объявляет, чтоб они шли под конвоем в полицию, где им будет объявлен ответ губернатора, и что там первые подлежащие отправке будут задержаны и отправлены в тюрьму, откуда уж будут отвезены дальше. Наши стали возражать, что губернатор обещал им дать ответ на этой квартире, а не в полиции, и что, наконец, нет надобности в конвое, они могут пойти в полицию и без конвоя. Завязался спор, обе стороны настаивают на своем; тогда полицеймейстер объявляет начальнику военной команды: «Что с ними разговаривать, взять их силой!». Офицер, держа в обеих руках по револьверу, с несколькими солдатами входит в квартиру. Когда солдаты захотели пустить в ход приклады, Пик выстрелил из револьвера, кто-то еще выстрелил, солдаты дали залп в комнаты и выскочили на двор. После первого залпа оказались убитыми Пик, Гуревич Софья, (ее закололи штыками — три штыка всадили в нее, — собственно, она была тяжело ранена и только в больнице уже умерла), были ранены Гоц пулей в грудь навылет и еще кто-то. Был такой дым, такая сумятица, что даже сами участники не помнят, кто когда был ранен, так как было несколько залпов. В это время подъезжает Осташкин к дому; из дверей его выбегает жена Брамсона (принявшая в дыму кого-то из раненых за своего мужа) и с криком: «вы убили моего мужа, убейте и меня!» — падает в обморок. Подбельский, который на шум выстрелов прибежал из лавки (5), где он был конторщиком (кончился срок его ссылки, и он собирался уезжать в Россию и в лавку поступил, чтобы заработать денег на дорогу, подошел к Осташкину и начал что-то говорить, но, увидя падающую Брамсон, бросился к ней и стал ее поднимать; кто-то выбегает из дома и стреляет в Осташкина (6); солдаты дают залп в окна дома, и какой-то подлец почти в упор выстрелил в Подбельского, поднимавшего жену Брамсона, и разнес ему череп. Осташкин сейчас же уехал, отдав приказ стрелять, пока не сдадутся.

    Солдаты дали несколько залпов — выпустили 150 патронов, изрешетили весь дом, и в конце концов оказались убитыми, кроме Пика и Софьи Гуревич, Муханов, Подбельский, Шур и Ноткин, ранены — Гоц (пулей в грудь навылет), Минор (через ключицу пуля прошла в рот и вышибла один зуб и отшибла кусочек языка), Бернштейн (прострелена мошонка), Орлов, Зотов (эти пересылавшиеся в Вилюйск сургутяне — довольно легко), Фундаминский и Эстрович — штыками легко. Зароастрова была лишь оцарапана штыком, — юбка ее, впрочем, была прострелена в нескольких местах; царапина была настолько легкая, что она даже в больницу не попала; у Гасох платок прострелен был, у других барынь (7) и мужчин оказались пальто и шубы прострелены или проткнуты штыками. И теперь все они — я фамилий всех не помню, пишу на память, кажется, не вру — Гаусман, Брамсон, Капгер, Зароастрова, Франк Роза, Гейман, Болотина, Берман, Уфлянд, Магат, Терешкович, Эстрович (их две), Евгения Гуревич, Перли (женщина), Брагинский и Ратин сидят в тюрьме (8), а Минор с женой (Настасья Шехтер), Гоц с женой (Гасох), Бернштейн с женой, Зотов, Орлов и Фундаминский — в больнице тюремной. Жена Брамсона, Гаусмана, а также Надеев (наш кариец бывший) и Макар Попов, пришедшие на квартиру после свалки, выпущены перед пасхой.

    Теперь их всех обвиняют в подаче прошения скопом и в вооруженном сопротивлении властям; пока идет предварительное дознание, и каким судом их судить будут — неизвестно. Бернштейн вряд ли выживет, остальные раненые почти поправились.

    Я был в городе в конце марта с Ростей (9), Малеванным и еще двумя-тремя из наших, бывших в то время в городе, похоронили убитых Подбельского и Муханова, тела которых были выданы жене Подбельского, Катерине Сарандович, а тела евреев были выпрошены еврейским городским обществом — они (молодцы, право) послали раввина просить Осташкина о разрешении выдать им тела убитых, они хотели схоронить на свой счет, мы уж потом возвратили им издержки.

    Пока никаких подробностей обвинения неизвестно. Если что узнаю, сообщу.

    Мой поклон Леонтию. Не знаешь ли ты, кто из Кары к нам идет?

    Ну, пока до следующего письма. Крепко жму твою руку.

    Виктор.

    О себе ничего не пишу, потому что все по-старому.

    Дочка вот только растет, скоро ходить будет.

                                                                         Примечания.

    1. Георгий Александрович Тархов — уроженец Нижегородской губ., дворянин, окончил Константиновское артиллерийское училище. Арестован 15 июня 1879 г. Приговором Петербургского в.-окр. суда 18 ноября 1879 г. осужден на 10 лет крепости по известному процессу Леона Мирского. — Сведения эти взяты из найденного автором среди бумаг недавно умершего карийца И. Ф. Зубжицкого списка заключенных карийской каторжной тюрьмы. — Адресовано письмо В. Ф. Костюриным в деревню Усть-Клю, Читинского окр. Заб. обл., где Тархов отбывал поселение после выхода с Кары.

    2. Как губернатор, Светлицкий, действительно, представлял нечасто встречавшийся по тому времени тип приличного администратора, чуждого солдафонства. В издававшейся в то время в Томске газ. «Сибирский Вестник», в № 49 от 3 мая 1889 г. (приобщен к делу о «монастыревцах»), в корреспонденции из Иркутска (от 11 апреля 1889 г.), передающей о происшедшей в Якутске кровавой трагедии, дается такая характеристика Светлицкому:

    «В частных письмах, полученных из Якутска, высказывается одинаково, что будь на месте по-прежнему г. Светлицкий, ничего подобного не случилось бы, так как Константина Николаевича все любили и глубоко уважали, и хотя он был строг, но всегда справедлив и стоял твердо на законной почве».

    3. Здесь допущена Костюриным неточность: по распоряжению Осташкина, подлежавшие водворению в северных округах ссыльные должны были отправляться еженедельно по 4 человека.

    4. Сухачев. Это был ограниченный человек, типичный держиморда. Как передавали автору старожилы Якутска, умер он в начале 1893 года от сифилиса.

    5. Торговой фирмы Громовой.

    6. Пуля революционера настигла этого верного слугу царизма лишь спустя 15½ лет. Он был расстрелян в революцию 1905 г. в Туркестане, где занимал какой-то административный пост.

    7. По-видимому, среди политических ссыльных того времени это выражение было общепринято и не носило свойственного ему специфического привкуса. По крайней мере, в дневнике М. Брагинского (л. 89 дела о «монастыревцах») под датой 22 августа (1888 г.) имеются след, строки: «... от 4 до 10 августа — однообразное пребывание в Иркутской тюрьме. Пререкания 2-й группы с тюремной администрацией. Вопрос о свиданиях с барынями (курсив мой — В. Б.).

    8. Пропущен Ш. С. Гуревич.

    9. Ростислав Андреевич Стеблин-Каменский.

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 24. № 3. Москва. 1926. С. 196, 198-201./

                                                                     ПЕРСОНАЛИИ

    Осташкин Павел Петрович — вице-губернатор (27.08.1888 — 1894), надворный советник; и.о. губернатора Якутской обл. (с февр. по май 1889); 1889 — член Временного комитета попечения о бедных; действуя от имени губернатора К. Н. Светлицкого, подавил вооружённое сопротивление политссыльных, отказавшихся следовать по этапу, т.н. «Монастырёвская трагедия» (22. 03. 1889). 07. 08. 1889 — трёх организаторов бунта приговорили к повешенью (Н. Л. Зотов, Л. М. Коган-Бернштейн, А. Л. Гаусман), 23-х — к каторге, 2-х — к ссылке; П. П. Осташкин был пожалован в статские советники; 1892 — не допустил распространения на Якутию «Правил о местностях, объявляемых на военном положении»; выезжал для осмотра залежей каменн. угля в Борогонский улус на предмет промышл. освоения; 31. 03. 1894 - 1917 — председатель Обл. правления Семиреченского ген.-губернаторства; курировал постройку кафедр, соборного храма в г. Верном (Алма-Ата, ныне Алматы) (Туркестанские епархиальные ведомости. 1907. № 18. 15 сент. С. 431-438; 100 лет Якутской ссылки. С. 168-173).

    /Попов Г. А.  Сочинения. Том III. История города Якутска. 1632-1917. Якутск. 2007. С. 237./

    Бик Виктор Ильич, 1888 г.р., уроженец г. Балаганска Иркутской области, еврей. Гр-н СССР, инструктор отдела комплектации Якутской национальной библиотеки, проживал в г. Якутске. Арестован 17. 10. 38 УГБ НКВД ЯАССР по ст.ст. 58-2, 58-11 УК РСФСР. Постановлением УГБ НКВД ЯАССР от 21. 03. 39 дело прекращено на основании ст. 204 УПК РСФСР. Заключением Прокуратуры РС(Я) от 24. 04. 2000 по Закону РФ от 18. 10. 91 реабилитирован. Дело № 1468-р.

    /Книга Памяти. Книга – мемориал о реабилитированных жертвах политических репрессий 1920 - 1950-х годов. Том первый. Якутск. 2002. С 29-30./

    Феликс Кон

                                         НА ПОСЕЛЕНИИ В ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ

                                                                  (Продолжение).

                                                     III. Якутский протест и ссыльные.

    В тюрьме, когда нас туда перевели, нас радостно встретил единственный находившийся там политический заключенный — Гейман, осужденный по делу 22 марта, один из тех, которых суд осудил более мягко и этим уготовал ему более тяжелую кару. Другие осужденные по этому делу на каторгу сидели вместе в Вилюйской тюрьме, сдружились, сблизились — он был от них отделен и только путем переписки поддерживал связь с ними. Болезненный, нуждающийся в привязанности к людям, он сильно тосковал и только с освобождением из тюрьмы Н. О. Коган-Бернштейн, регулярно его посещавшей, он немного ожил. От времени до времени к нему приходили и другие ссыльные, но в виду выявленных ими отношений к протесту он был в разговоре с ними настороже.

    Гейману было известно, что я один из участников карийского протеста, и это, как он сам сознался, было одним из моментов, побудивших его к откровенности в вопросе о якутском протесте. На такого впечатлительного юношу, как Гейман, якутская мартовская трагедия сама по себе не могла не произвести глубокого и потрясающего впечатления, но не меньшее, несомненно, впечатление произвело то, что, по его терминологии, «старая» ссылка отнеслась к протесту в высшей степени отрицательно. Для него все те «старики», с которыми ему пришлось встретиться в Якутке, были легендарными героями, о которых он слышал на воле, которых его воображение наделяло такими чертами, каких у них и быть фактически не могло. И вот эти полубоги осудили действие, которое он, Гейман, считал достойным революционера подвигом. Сознание этого причиняло ему страдание. Он не анализировал этого явления, он не осуждал «стариков», он просто страдал, как страдает верующий, которого святыню оскорбили.

    Его удрученное состояние сразу бросалось в глаза. Этим объясняется то, что он говорил о якутской истории только с теми, относительно которых у него не было сомнений, что они ее не осуждают. Сам он к протесту относился не вполне сознательно. Он упирал на то, что, действительно, условия отправки в Верхоянск, предложенные вице-губернатором Осташкиным, ставили отправляемых в опасное положение застрять в дороге и, пожалуй, даже погибнуть. Он рассматривал якутский протест вне связи с готовившимся ранее протестом в московской тюрьме, с протестом в Сургуте, не ставил его в связь и с общим нажимом на ссылку, яркой иллюстрацией которого были события на Каре. Этим он умалял значение протеста, и в этом отношении «старики» вернее оценивали протест, чем он, участник его. Несколько недель спустя, уже в Батурусском улусе, на Чурапче, когда я затронул этот вопрос в разговоре с Трощанским, он заявил:

    — Это был протест против отправки евреев в Верхоянск и Колымск, а мы никогда не протестуем против той или другой оценки правительством деятельности революционеров. Одних оно ссылает административно, других предает суду, а затем вешает и отправляет на каторгу. Нельзя революционеру протестами по поводу того или другого случая подтверждать правильность решений правительства в других случаях.

    Мои возражения, что в данном случае вопрос не в той или другой оценке деятельности того или другого революционера, а в репрессивных мерах специально по отношению к революционерам-евреям, независимо от характера их деятельности, не переубедили Трощанского. Он остался при своем прежнем мнении. Это меня удивляло, так как у меня не было никаких сомнений в том, что Трощанский не по шкурным соображениям отстаивает такое мнение, как это было с другими, которые подгоняли идейное обоснование под совершенно неидейные побуждения.

    Хотя хронологически этого следовало бы коснуться позже, так как встречи с ссыльными и беседы по поводу мартовской трагедии мною велись уже позже, но для того, чтобы отношение ссылки к этой трагедии было яснее, я попытаюсь уже сейчас осветить этот вопрос.

    Состав ссыльных в Якутской области был довольно разношерстный во всех отношениях. Народники — мирные пропагандисты, участники «процессов 50 и 193», бунтари, народовольцы, пролетариатцы и случайные люди, сосланные административно лишь по подозрению в неблагонадежности. Были «старики», проведшие целые годы в Петропавловке, в Белгородском централе, на Каре; были поселенцы, которых за «дурное поведение» в прежнем месте ссылки постепенно передвигали на восток, пока они не очутились в Якутской области, была и молодежь, ссылаемая административно, менее мыкавшаяся по тюрьмам и сохранившая молодой, революционный задор. Были люди, измученные многолетними репрессиями, не мечтавшие уже о деятельности в будущем и ограничивавшие свои стремления лишь тем, чтобы с местью дожить свой срок ссылки. Были женатые, семейными условиями вынужденные тяжело работать, чтобы прокормить семью. Были, наконец, и опустившиеся.

    Не в осуждение я пишу эти строки. Больше тридцати лет прошло с тех пор, как я уехал из Якутской области, и ко всем явлениям, вызывавшим в оное время протесты с моей стороны, в настоящее время я отношусь более объективно.

    Самое страшное в Якутской области было то, что люди, отличавшиеся от обыкновенных обывателей своей действенной отзывчивостью, были обречены на бездействие. Не было идейной деятельности, дающей исход и разрешение накопившейся энергии. Не из любви к лингвистике занимался Пекарский в течение десятков лет собиранием материала для якутского словаря, а десятки ссыльных усиленно начали заниматься изучением Якутского края, как бы мы все ни пытались объяснить это идейными побуждениями. Не оттого Войноральской, а вслед за ним и кое-кто из менее выдающихся ссыльных занялся торговлей, а Ковалик строил глиняные печки, что питали особенное расположение к этого рода занятиям... Пустота жизни, невозможность вести ту работу, к которой влекло, заставляли зацепляться за жизнь тем, что оказывалось возможным, а уже после под это подгонялось идеологическое основание. Этим люди спасались от ужасов безделия, от ужасов жизни без внутреннего содержания. И многие именно этим спасали «живую душу», а многие, не найдя такой зацепки, запили.

    Но и материальные условия не оставались без влияния. Тюрьма снимала с человека заботу о куске хлеба, о крыше над головой. В ссылке эти вопросы заедали людей.

    Этот вопрос мало разработан, и я на нем остановлюсь.

    Ссыльным выдавалось пособие — 12 руб. в месяц и 22 рубля в год т. н. одежных денег. Не касаясь даже вопроса о дороговизне таких продуктов, как мука, сахар, не говоря уже об одежде, нетрудно догадаться, что на такие средства прожить немыслимо.

    Ссыльнопоселенцы, как уголовные, так и политические, по закону имели право на получение 15 десятин пахотной и сенокосной земли от того наслега, к которому они были причислены. Сверх этого ни на какую поддержку со стороны якутов они не в праве были рассчитывать. Разница между положением уголовных и политических состояла в том, что уголовные пользовались правом разъездов по всей области и благодаря этому могли найти себе заработок, в то время как политические были этого права лишены. Этим и объяснялось то, что политическим выдавалось денежное пособие, которого не получали уголовные. При таких условиях политическим, для того, чтобы прожить, приходилось заниматься земледелием, хотя бы они, как это иной раз бывало, не умели отличить пшеницы от ржи. Но для того, чтобы заниматься земледелием, кроме земли, нужен был инвентарь, орудия. Уголовные, решившие заняться земледелием или использовывавшие мнимое желание этим заняться для того, чтобы сорвать с якутов «отступное», вышли из этого положения по-своему. Они до такой степени довели свои вымогательства, что якутский губернатор Черняев вынужден был еще 16 января 1879 г. дать следующее предписание якутскому полицейскому управлению:

    «В подтверждение неоднократных частных моих распоряжений о том, — предписывает якутскому окружному полицейскому управлению 16 января 1879 г. якутский губернатор Черняев, — чтобы ссыльные всех категорий, живущие в якутах, не требовали бы от них безвозмездно пропитания, юрт, рабочего скота и земледельческих орудий, предписываю полицейскому управлению снова объявить всем якутам, через их старост, что нет закона, который обязывал бы общественников давать причисленным к их обществу ссыльным всех категорий какое бы то ни было вспомоществование. Но ежели бы якуты из человеколюбия пожелали помогать ссыльным в отношении их содержания, то это они могут делать, но не иначе, как давать ссыльным предметы довольствия натурой и то не свыше солдатского довольствия. Всем же вообще ссыльным, живущим между якутами, строжайше воспретить, чтобы они не смели требовать от якутов пропитания или какого бы то ни было вспомоществования, которые они обязаны добывать себе собственными трудами».

    «Гладко писано в бумаге»... Но уже непосредственный исполнитель этого губернаторского предписания, отдавая себе ясный отчет в «бумажности» этого предписания, собрав якутов на «муньяк» (сход) и прочитав предписание, заявил:

    — Слышали. Ну, смотрите... Если только услышу, что отказываетесь кормить по-прежнему — в бараний рог согну...

    Исправник, как лицо, непосредственно сталкивающееся и с ссыльными и с якутами, стремящийся к тому, чтобы никакие эксцессы не нарушали его исправницкого покоя и чтобы все было «шито-крыто», лучше губернатора знал условия. А эти условия были таковы:

    Паузки приходят в Якутск в начале июня. В это время года воспользоваться землей уже нет возможности, найти заработок во время полевых работ — тоже, так как на эти работы рабочие законтрактованы, или, выражаясь точнее, «закабалены» давно... И вот тут-то что было делать поселенцу, одному среди якутов, без крова над головой, без куска хлеба?.. Он или угрозами заставлял якутов себя кормить, или брал «отступное» за причитающуюся ему землю с тем, чтобы, истратив его, вновь требовать надела и вновь вымогать. На это «отступное» якуты охотно шли. В цитированной уже мною моей статье, напечатанной в «Новом Слове», я в свое время писал: «Кто видел якутский скот в начале весны, буквально валящийся с ног, выводимый из «хотонов» (хлевов) при поддержке людей, тот поймет, чем является для якута каждый клок земли, с которого можно получить лишнюю охапку сена для скота... И эту-то землю, за которую улус с улусом, наслег с наслегом ведет нередко тяжбы по целым десятилетиям, якуты должны беспрекословно уступить в размере 15 десятин всякому из незванных пришельцев. Первое пускаемое в ход средство избегнуть этого, это — дать известную сумму «отступного» и навсегда избавиться от ненавистного «хайлака» (поселенца). К этому средству прибегнуть заставляет якутов еще и то обстоятельство, что раз отведенный поселенцу участок в большинстве случаев в наслег уже не возвращается. На «освободившийся» надел тотчас же назначается другой ссыльный, а обычная отговорка — недостаток земли — уже не может быть выдвинута.

    Перейдем к политическим ссыльным.

    Первый компромисс, на который они вынуждены были идти, это — брать эту землю у якутов. Без этого они не только не могли прожить, но и выстроить юрту и жить самостоятельно, а не углом у якутов. Этот шаг влек за собою другие. Взятые у якутов покосы сдавались якутам же, они их косили, отдавая ссыльному в виде арендной платы половину скошенного сена. Только на средства, добытые продажей этого сена, ссыльный мог постепенно приобрести необходимый живой и мертвый инвентарь и тогда только заняться самостоятельно сельским хозяйством. Еще на Каре нами было получено письмо Цукермана, описывающего эти условия со скорбным юмором, постоянно повторяющим: «я даю якуту, т.-е. он мне дает». На Цукермана, покончившего в Якутской области самоубийством, удручающе действовали эти условия. Так же они действовали на многих других. Но большинство свыклось с ними и перестало замечать их уродливый характер.

    Добившись с таким трудом возможности жить, это большинство с головой погрузилось в хозяйство, привязалось к собственному углу и, искренно продолжая себя считать революционерами, фактически погрязло в обывательскую болотную тину.

    Протест 22 марта, если бы он не был, так сказать, локализован, мог бы разрушить с таким трудом достигнутый покой и относительный уют. И он не встретил сочувствия.

    Это несочувствие, у некоторых ссыльных переходившее во враждебность, конечно, обосновывалось соображениями принципиального характера, у весьма многих даже весьма искренно, у части действительно только этими соображениями, но несомненно, что описанные выше условия не остались без влияния на эти принципиальные отношения. Нельзя все же умолчать и о том, что сами участники якутского протеста давали обильный материал для такого принципиального осуждения. Далеко не все шли на такой протест, как вооруженное сопротивление, по убеждению. «Пика я понимаю, — приходилось мне неоднократно слышать от «стариков». — Он шел на вооруженное сопротивление с открытыми глазами. Знал, на что идет, не скрывал, на что идет, и настоял на своем. Но многие другие»... — и мои собеседники пожимали недоуменно плечами...

    Были такие, которые шли, будучи убеждены, что власти не решатся на решительные меры. Мне запомнился рассказ о том, как один из отправившихся на протест поставил в русскую печку приготовленную пищу, рассчитывая пообедать по возвращении домой... Другие шли из чувства солидарности или из опасения, чтобы их не заподозрили в трусости.

    Но самое главное обвинение состояло в том, что до событий 22 марта идейно обосновывалась необходимость протеста и вооруженного сопротивления, а после того, как разразилась кровавая катастрофа, поглотившая шесть человеческих жизней, идейная сторона протеста была затушевана, и говорилось только о жертвах.

    «Старики» выдвигали, ставя эти обвинения, моральную сторону, совершенно упуская из виду политическую.

    Я прибыл в Якутскую область с лишним два года после мартовских событий, но и тогда еще ссылка была расщеплена на две части, и лишь весьма немногие, главным образом, прибывшая уже после этих событий молодежь, относились сочувственно к мартовцам.

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 45-46. № 8-9. Москва. 1928. С. 129-134./

    227) Терешкович, Кисиель Меерович; адм.-сс. (1889-1892), мещ. Волынской губ., еврей, 20-21 г. Прибыл в область на 5 лет под гл. надзор полиции. Через месяц после прибытия принял участие в «монастыревском деле» (22/III 1889 г. в Якутске), за что был присужден к 10 г. каторжных работ, каковые до 1892 г. отбывал в Вилюйском остроге, а затем был переведен (с остальными каторжанами-монастыревцами) в Забайкальск. обл. [Д. 56].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 223./

    И. Жуковский-Жук

                                                                        ПРИМЕЧАНИЯ 

    87) Терешкович, Константин Миронович — род. в 1868 г. в г. Бердичеве, в евр. семье. В рев. движ. с 1886 г. в партии «Народная Воля». Арест. в 1887 г. в Харькове и сослан администр. в Якут. обл. на 6 лет. В 1889 г. участв. в вооруж. сопрот. в Якутске, за что пригов. к 10 г. кат. Заключ. отбывал в Вилюйске, Акатуе и Зерентуе. На посел. вышел в 1894 г. в Забайк. обл. В 1898 г. эмигрировал за границу, где примкнул к п. с.-р. В наст, время член О-ва политкат., беспарт.

    /Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги. Сборник воспоминаний, документов и материалов. Москва. 1927. С. 299./

    Терешкович, Константин Миронович; еврей; род. в 1868 г. в г. Бердичеве; образов, среднее. 1886-88 г. в Москве и Харькове в организ. Народной Воли; арест. накануне 1-го мая 1887 г. в Харькове, направлен в административн. ссылку в Якутск. обл. на 6 лет. В 1889 г. арест. в Якутске и в том же году Военно-Судн. Ком. за вооруж. сопротивл. пригов. к 10 г. каторги. До 1894 г. в Вилюйское на Нерчинск. каторге; с 1894-1897 г. — в ссылке в с. Баргузине, Забайкал. обл.; в 1898 г. бежит за границу и до 1905 г. находится во Франции, Швейцарии. Англии и Бельгии; в 1904 г. принимает участие в Амстердамск. конгрессе; с 1906 г. в Киеве в организ. СР ведет агитацию и организац. работу среди войск; в ноябре 1906 г. арест. по нелегальн. паспорту и в течение 6-ти мес. находится в Киевск. Лукьяновск. тюрьме; в 1907 г. переезжает в Петербург, где работает в проф. движении; в 1908 г. переезжает в Москву. Пенсионер. Беспарт. Чл. бил. № 271.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 554./

    Терешкович, Константин Миронович — еврей, сын торг. служащ., учащийся; род. в 1868 г. в Бердичеве; оконч. 6 кл. гимн. В 1886-88 гг. в Москве и Харькове сост. в орг. «Народной воли»; арест, накануне 1-го мая 1887 г. в Харькове, направлен в администрат. сс. в Якутск, обл. на 6 л. В 1889 г. арест. в Якутске и в том же году военно-судн. ком. за вооруж. сопрот. пригов. к 10 г. каторги. До 1894 г. в Вилюйске на Нерчинской каторге; с 1894 по 1897 г. в сс. в с. Баргузине, Забайк. обл.; в 1898 г. бежал за границу и до 1905 г. наход. вo Франции, Швейцарии, Англии и Бельгии; в 1904 г. участв. в Амстердамск. конгрессе; с 1906 г. в Киеве в орг. ПСР вел агитац. и организ. работу среди войск; в ноябре 1906 г. арест, по нелегальн. паспорту и в течение 6 м. наход. в киевск. Лукьяновск. тюрьме; в 1907 г. переехал в Петербург, где работ. в профдвижении; с 1908 г. жил в Москве. Беспарт. Пенсионер. Чл. бил. О-ва № 271.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 632-633./

    Александр Терешкович

                                                 СЕМЬ БРАТЬЕВ И ОДНА СЕСТРА

                                                                               *

                                           Публикация и дополнения Виктора Гуревича

                                                                       Предисловие

    Автор воспоминаний, предлагаемых уважаемому читателю, Александр Миронович Терешкович, принадлежал к славной когорте тех московских интеллигентов, которые со времен «Народной воли» не представляли себя вне освободительно-революционного движения конца XIX – начала XX веков, постепенно охватившего всю мыслящую Россию и приведшего к падению самодержавия. Думаю, что бесхитростные страницы, написанные А. М. Терешковичем более 50 лет тому назад, представляют интерес и в наше время как субъективный, но достаточно искренний и правдивый срез почти столетнего пласта российской истории, который ярко характеризует, в частности, участие евреев в общественно-политической жизни Российской империи.

    Публикация осуществляется по бережно сохранявшемуся Лидией Александровной, дочерью автора воспоминаний, машинописному оригиналу, с согласия и с помощью ее сына Михаила. Вернее, по копии оригинала, презентованной мне в январе 1991 года; к ней добавлено несколько семейных фотографий. Текст подвергся минимально возможной правке, я не считал себя вправе что-нибудь в нем изменить по существу. Мною лишь составлены Послесловие (очерк о Лидии Александровне), Дополнения (выделенные в тексте курсивом), и примечания в конце статьи. Отдельный очерк будет посвящен племяннику Александра Мироновича, французскому художнику Константину Абрамовичу Терешковичу.

                                                                                           ***

    О родителях. Мой отец, Мирон (Меер) Терешкович, родился в м. Горохово [* Горохов – местечко Владимир-Волынского уезда Волынской губернии, в середине XIX века там проживало около 2500 евреев.], около Ковеля Волынской губернии, в семье почтаря, то есть человека, имевшего пару лошадей и развозившего на них почту по близлежащим местечкам. Он рано покинул отчий дом и направился в Киев, где поступил приказчиком в мануфактурный магазин. Затем переехал в Харьков, где также служил приказчиком, в Пассаже.

    Кажется, еще в Киеве он познакомился с родственниками моей матери. А потом и с ней самой, когда гостил в Романовке [* Романовка – еврейская земледельческая колония Бердичевского уезда Киевской губернии, основана в 1830 г. на арендуемых 60 десятинах земли. По переписи 1898 г. там насчитывалось 69 еврейских семей (379 душ), Киевской губернии – там она жила. Вскоре родители поженились. Мать (звали ее Этель) была моложе отца на пять лет. Работая в Харькове, а затем в Москве, отец бывал в Романовке только наездами, но дети пошли один за другим, чуть ли не каждый год или полтора.

    В Москву отец переехал в начале 1870 годов. Согласно закону от 1865 г. евреям-ремесленникам, в том числе приказчикам, было «даровано» право на жительство там. Поселившись в Зарядье, отец сначала забрал в Москву старших сыновей: Якова, Осипа и Антона, а через некоторое время перевез и мать с остальными детьми, это были Константин, Абрам и дочь Анна. Всего детей было шестеро, кроме троих, умерших в раннем возрасте. В Москве родились еще три мальчика, из них в живых остались двое – Коля и я (Саша). Третий умер двухлетним от дифтерии.

    А Романовка была еврейской земледельческой колонией – типичной деревней, где жили и работали евреи-крестьяне. В ученические годы мы с Колей и старшим братом Абрамом (который был тогда студентом) посетили Романовку и нашли тот дом, в котором родилась мать, в нем теперь жил ее брат. Его мы нашли в поле, нас проводила туда девушка – не помню, была ли это дядина дочка или внучка. Дядя был очень смущен этой встречей с нами: ну как же, приехали в деревню не кто-нибудь, а москвичи, дети его родной сестры – студент и учащиеся!

    Всех старших сыновей отец определял в гимназии, на те небольшие средства, которые он – приказчик зарабатывал в различных крупных московских фирмах.

    Яков был исключен из 3-го класса гимназии с волчьим билетом за то, что якобы плюнул на икону и потушил лампадку в рекреационном зале гимназии. С разрешения попечителя учебного округа он поступил в шестиклассное городское училище. Закончив его, служил в конторе Российского транспортного общества. Затем был призван в армию, служил в Константинограде Полтавской губернии (теперь это г. Красноград Харьковской области), в 36-м Орловском полку, дослужился до фельдфебеля [* Фельдфебель – одно из званий младшего (унтер-офицерского) командного состава в русской армии.] – старшего писаря полка.

    После возвращения в Москву служил некоторое время в том же Обществе и был переведен в его Лодзинскую контору, а оттуда – заведующим конторой Общества в Каховке, потом в Александровске [* Александровск в 1921 г. переименован в Запорожье.]. После 1-й Империалистической войны вернулся в Москву, некоторое время продолжал служить. Умер 80 лет, в начале 1942 г.

    Осип (Иосиф) учился в 3-й Московской гимназии. С ранних лет был связан с демократической молодежью, принимал участие в демонстрации по поводу смерти какого-то писателя (возможно, Чернышевского) и был исключен из седьмого класса. Уехал в Харьков, поступил в Ветеринарный институт. Во время каникул, находясь в Москве, был арестован и выслан в Тулу, где вел пропаганду среди рабочих (в журнале «Былое» упоминалась его фамилия в связи с работой в Туле). По его словам, в конце жизни сведения о том, что «студент Терешкович вел работу среди тульских рабочих», он находил и в Тульских революционных архивах.

    Отбыв срок высылки, но не имея права жить в столице и крупных городах России, Осип по совету старшего брата – Якова поселился в Константинограде, где состоял под гласным надзором полиции. Яков в это время проходил там военную службу, а Осип занимался репетиторством. Большинство молодых людей маленького уездного города были его учениками или ученицами.

    Дополнение 1. По-видимому, среди учениц иногда попадались и привлекательные девушки. Во всяком случае, Осип не терял времени зря и не только нашел свое счастье, женившись на Эсфири – дочери константиноградского лесоторговца Айзика (Исаака) Вайнштейна и его жены Сарры, но позже и своему младшему брату Константину сосватал ее родную сестру Анну. Еще одна (старшая) дочь Айзика и Сарры – Вера (Двойра) к тому времени уже была замужем за Яковом (Янкелем) Резницким, успешным мельником из села Малая Перещепина того же Константиноградского уезда. А публикатор настоящих воспоминаний Виктор Гуревич – родной внук Якова и Веры Резницких (подробнее см. http://berkovich-zametki.com/2008/ Zametki/Nomer2/Gurevich1.htm, а также книгу Виктора Гуревича «Челябинская баллада, или как это делалось тогда» / С.-Пб, 2007).

    У Осипа и Эсфири Исааковны было двое детей: Корделия (1900-1970) и Виктор (1901-1968).

    Уже немолодым человеком Осип едет в Варшаву, поступает там на фармацевтическое отделение Университета. Закончив его, сдает экзамен на магистра фармацевтики, но затем все бросает и в 1900 годах возвращается в Москву. Служил в конторе чаеторговца Высоцкого [* Император Александр Третий в конце своего царствования (1881-1894) решил по возможности «зачистить» Петербург и Москву от лишних евреев. Для пущего контроля московский обер-полицмейстер предписал всем московским купцам-евреям во всех документах и на своих вывесках указывать, крупным и жирным шрифтом, полностью фамилии, имена и отчества всех компаньонов (купцы не евреи писали только свою фамилию, с инициалами или без). На вывеске Т. Дома Высоцкого и Ко в Лубянско-Ильинских Торговых помещениях красовалась следующая надпись: «Оптовая торговля развешанным Чаем Торгового Дома В. Высоцкий и Ко. Учредитель 1-ой г. купец Иосиф Яковлевич Высоцкий. Вкладчики на вере пот. поч. гражданин Есель Шмерков Цетлин и 1-ой гильдии купеч. жена Либа Вульфовна Гавронская».], а свою квартиру сделал явочной для профессиональных революционеров.

    Осип был очень образованным человеком, можно сказать, настоящим энциклопедистом. К сожалению, после 1-й Империалистической продолжительное время болел. По мере сил работал в издательстве Мосгорздравотдела, умер в 1939 г. в возрасте около 78 лет.

    Антон – самый воспитанный, смирный, «тишайший» из братьев, успешно окончил 6-ю Московскую гимназию и так же успешно – медицинский факультет Московского университета, где на третьем курсе получил почетный отзыв на научную работу. Однако после завершения учебы не смог устроиться в Москве и по совету знакомых уехал в Васильков Киевской губернии, работал там в больнице и имел огромную частную практику. У многих пациентов гонорар не брал, оставлял им деньги на питание и лекарства. К нему съезжались больные не только из соседних деревень, но и из небольших окрестных городков.

    В 1904 г. был мобилизован на русско-японскую войну, был старшим врачом казачьего полка и даже заслужил редкую для врачей награду – Аннинский красный темляк [* Темляк – петля из ремня или ленты с кистью на конце, носимая на эфесе шпаги, сабли, шашки. В русской армии темляк из орденской ленты был знаком отличия.].

    После войны вернулся в Москву, работал в различных медицинских учреждениях почти до 80 лет. Умер в 1949 г. в возрасте 83 лет.

    Дополнение 2. Внук Александры Антоновны и правнук Антона Мироновича, известный российский спортивный журналист Игорь Фейн, рассказывает то, о чем, по понятным читателю причинам, в 50-е годы прошлого века во всеуслышание говорить было нельзя.

    За то, что Антон Миронович вместе с сотрудниками своего лазарета отразил атаку японского отряда, он получил не только почетное оружие (не то саблю, не то шашку) и орден, но еще и… личное дворянство в придачу. Участвовал, уже немолодым человеком, и в Первой мировой войне, был старшим ординатором полевого госпиталя. Вот перечень тех его орденов, о которых сохранились документы: Св. Анны 4-й и 3-й степени с мечами и бантом, Св. Станислава 3-й и 2-й степени с мечами.

    Женился Антон Миронович на уроженке г. Вильно (с 1939 г. – Вильнюс) Софье Осиповне. Довольно эмансипированная девушка, она была вовлечена в революционную деятельность, за хранение запрещенной литературы арестовывалась и полтора года просидела в «крепости» – в недоброй памяти IХ форте г. Ковно. По жуткой иронии судьбы, именно здесь во время Второй мировой войны расстреливали еврейское население. Только город в 1917 г. сменил свое имя на Каунас...

    В семье было трое детей: сын Самуил и дочери Евгения и Александра. Александра Антоновна и в молодости, и до преклонных лет имела массу друзей и знакомых. Например, великая, ироничная и даже чуть-чуть хулиганистая Софико Чиаурели с лукавой усмешкой говорила: – Мама (будущая звезда мирового экрана Верико Анджапаридзе) мне рассказывала, что эта Шурико затаскала ее по злачным местам Москвы (дело было в нэповские времена), не давала спать, знакомила с разными интересными мужчинами, а за ними, грустный, таскался Котэ (будущий выдающийся грузинский, российско-грузинский режиссер Котэ Марджанишвили, он же Константин Марджанов), одновременно влюбленный и в маму, и в Шурико….

    Евгении Антоновне была уготована сосем другая, предельно трагичная судьба. Талантливая художница, она в начале 1920, когда еще можно было легально выбраться за границу, уехала в Париж. Была знакома со многими будущими знаменитостями из мира живописи, в том числе, естественно, со своим двоюродным братом Константином Абрамовичем (о нем – будет речь в отдельном очерке). Счастливая в браке с французским инженером-евреем, во время оккупации Парижа она и муж как-то попали в облаву. Ее, не обладавшую ярко выраженной семитской внешностью, отпустили. А мужа забрали и повели на вокзал Монпарнас  с ясной целью: депортация, лагерь смерти, газовая камера…. Однако Евгения Антоновна бросилась вслед за мужем и весь путь на Голгофу прошла вместе с ним. По одним известиям, они погибли в Берген-Бельзене, по другим – в Собиборе, по третьим – в Освенциме. Точных сведений в семье нет.

    Константин (Кисiель) – настоящий бунтарь, родителей не слушался, дерзил. Учился в той же 6-й Московской гимназии, что и Антон. Интересовался политической революционной литературой того времени, был связан с некоторыми нелегальными кружками.

    Пользовался библиотекой жены Зубатова (провокатора, впоследствии начальника охранки Москвы, застрелившегося во время Февральской революции). В эту библиотеку приходила молодежь, интересующаяся запрещенной литературой. У зубатовской жены можно было получить эти книги, как говорится, из-под полы. Зубатов, тогда всего лишь почтово-телеграфный чиновник, вел учет приходящей молодежи и передавал списки в охранку.

    Бывал Зубатов и у нас в доме. Больше всего он интересовался Антоном и Костей, который в это время учился в 7-м классе. О Зубатове более подробно см. брошюру Кости «Московская революционная молодежь в 80-х годах и Зубатов».

    Как-то (в 1887 г.) Костя уехал из Москвы в Харьков. Родители были обеспокоены этим отъездом. Потом выяснилось, что Костя по поручению Зубатова должен был отвезти в Харьков нелегальную литературу. Для этого ему был дан адрес явки. Прибыв по адресу, Костя сразу попал в лапы жандармов – провокатор Зубатов предупредил харьковскую жандармерию.

    Продержав Костю несколько месяцев в Харьковской тюрьме, охранка отправила его в Москву, где Костю заключили в Бутырскую тюрьму. Мать ходила к нему на свидания и часто брала нас – Колю и меня – с собой.

    В общей комнате свиданий Бутырской тюрьмы мы познакомились со многими заключенными. В большинстве это была студенческая молодежь: революционеры-народники, крестьяне, были и члены «Народной воли». Некоторые из них делали из хлеба шахматные фигурки и дарили их нам.

    Вскоре Костю отправили в Сибирь, на вечное поселение в отдаленных местах Якутской губернии. Чтобы проводить Костю в Сибирь, мы с матерью отправились на Курский вокзал. Но к поезду нас не допустили, эшелон с заключенными мы видели лишь издали.

    Отец скрывал от своего хозяина, что его сын замешан в политических делах. На свидания не ходил и в дальнейшем долго Косте не писал.

    В 1889 г., как мы узнали, политические потребовали улучшения условий жизни и поселения в центре Якутской губернии [* Более подробно о зубатовщине и якутских событиях автор публикации предполагает рассказать в отдельном очерке.]. Губернатор в просьбе отказал, произошло столкновение с войсками: ссыльные забаррикадировались в помещении и отстреливались, были убитые и раненные.

    Не выдержав осады, политические сдались. Состоялся суд, приговоривший некоторых к смертной казни, других – к каторжным работам и пр. Был приговорен к смертной казни и Костя, но ему, как несовершеннолетнему, смертная казнь была заменена 10-летней каторгой. Отбыв ее сокращенный до 5 лет срок, Костя вышел на вольное поселение (Баргузин в Забайкалье и др.) Вскоре нелегально выехал в центральную Россию, оттуда – за границу (Льеж, Женева и др.), где присоединился к социал-революционерам (эсерам).

    В 1900 годах Константин вернулся в Россию, работал в разных городах, затем поселился в Москве. После революции был членом Общества политкаторжан (беспартийным) и умер в 1952 г., когда ему было 83 года. Похоронены он и его жена Анна на Новодевичьем кладбище в аллее политкаторжан, рядом с М.И. Ульяновой.

    Дополнение 3. Единственный сын Константина и Анны Исааковны, Александр (1910-1974), был кадровым военнослужащим в чине полковника, участником Великой Отечественной войны. Его дочка Аня (по мужу Догадина), моя троюродная сестра, и познакомила меня с Лидией Александровной.

                   Москва, 1897 год, после возвращения Константина из сибирской ссылки.

                             Сидят (слева направо): Осип, Этель, Мирон Константинович.

                                           Стоят: Николай, Александр, Анна, Константин.

    Абрам – учился во 2-й Московской прогимназии, затем в 1-й Московской гимназии. С малых лет увлекался искусством: пел, играл в драмкружках, декламировал. В студенческие годы посещал концерты филармонического общества, выступал статистом в хоре Большого театра.

    Окончил медфак Московского Университета, некоторое время был ассистентом в глазной клинике. Затем долгое время работал психиатром в Мещерской психиатрической больнице [* Больница № 1 им. Владимира Яковенко в с. Мещерском Чеховского района Московской обл.], но в 1906 г. по распоряжению губернатор был уволен, как неблагонадежный. Поселился в Москве, в течение продолжительного времени работал на «Канатчиковой даче» [* Московская психиатрическая больница № 1 им. Н.А. Алексеева (с 1922 по 1994 г. – им. П. П. Кащенко). «Канатчикова дача» – одно из ее народных названий, по фамилии купца, у которого был куплен земельный участок для строительства больницы (другое фольклорное название – просто «Кащенко»).].

    Участвовал в качестве военного врача в русско-японской войне. Умер в 1937 г. 66 лет отроду.

    Дополнение 4 (рассказывает Игорь Фейн). Жена Абрама Мироновича, Глафира Николаевна, урожденная Якунина, была из родовитой дворянской семьи, чуть ли не княжна. Чтобы выйти замуж за еврея, со своей средой ей пришлось навсегда порвать. По семейному преданию, Абрам Миронович просто похитил девушку из родительского дома.

    Все их дети были людьми незаурядными. Старший сын, Всеволод, – рекордсмен России по прыжкам с шестом [* Рекорд того времени (3 м 34 см) Всеволод Терешкович поставил в июле 1918 г. на стадионе Московского клуба легкоатлетов в Сокольниках.] и один из лучших дореволюционных гимнастов Москвы, еще и бегал в эстафете, участвовал в теннисных турнирах. Погиб во время гражданской войны, будучи комиссаром Волжской флотилии, ближайшим помощником и другом ее командующего Федора Ильина-Раскольникова. Один из первых кавалеров ордена Красного Знамени.

    Средний сын, Максим (1897-1937),– актер и режиссер, снимался в кинофильмах «Старец Василий Грязнов» (1924), «Конец Санкт-Петербурга» (1927, режиссеры – Всеволод Пудовкин и Владимир Доллер, сценарист Натан Зархи), играл в театре Мейерхольда. Был главным режиссером Театра Революции (ныне это Театр им. Маяковского), главным режиссером и основателем Театра им. Ермоловой в Москве.

    Младший сын, Константин, – известный французский художник из плеяды Марка Шагала, Хаима Сутина, Моисея Кислинга.

    Дочери Абрама Мироновича Наталья (старшая) и Елизавета (младшая) высоких постов не занимали, но активно работали на ниве просвещения и культуры. Наталья Абрамовна много лет сотрудничала с МХАТом (в разных ипостасях), была ближайшей помощницей и подругой Екатерины Пешковой на ниве помощи политкаторжанам, политзаключенным, голодающим Поволжья и другим бедствующим. Ее муж Давид Борисович Гиссен – один из старейших членов РСДРП (меньшевик), отсидел «всего лишь» три года в тюрьме в середине 1920 годов и был выпущен благодаря заступничеству А.И. Микояна. Во время Великой Отечественной войны – с первого дня на фронте, главный интендант ряда армий и даже фронтов, полковник. Больше всего сотрудничал (и много лет дружил, хотя бывали и размолвки) с маршалом Р.Я. Малиновским.

    Елизавета Абрамовна скончалась в Москве в декабре 2008 года, немного не дожив до своего 102-летия (!).

    Анна – наша единственная сестрица, любимица матери Аннушка, окончила Московское четырехклассное городское училище, затем занималась самообразованием, в чем ей помогали старшие братья.

    Некоторое время Аннушка посещала Высшие женские курсы В.И. Герье; здесь преподавали философию, логику, историю и другие предметы. Однако ей недоставало среднего образования, и она в 18 лет поступила в 5-й класс Лодзинской гимназии; закончив ее с золотой медалью, получила право преподавать в начальных училищах. Некоторое время была учительницей.

    В годы революции 1905 г. принимала участие в революционном движении. Ее квартира, как и у многих из нас, была явочной для профессиональных партийцев.

    Затем Анна переменила профессию – окончила курсы зубных врачей в Петербурге и вернулась в Москву, работала вольнопрактикующим врачом, потом в поликлинике.

    Умерла в 1935 г., было ей тогда 63 года.

    Николай – в детстве драчун, смелый. Подплывал под баржи на Москве-реке, тонул, дрался в кулачных боях на льду Канавы (водоотводного канала), лазил на стройки, падал оттуда и т. п.

    Юношей серьезно занялся самообразованием. Дарвин, Спенсер, Добролюбов, Писарев и многие другие мыслители, философы, социологи были им зачитаны и перечитаны. В последнем классе гимназии «дрался» за Маркса. Экстерном сдавал экзамены до седьмого класса, седьмой и восьмой классы проучился в гимназии г. Мариамполя [* Мариамполь – уездный город Сувалкской губернии Царства Польского, тогдашней составной части Российской империи.], где и получил аттестат зрелости.

    После окончания гимназии поступил в Варшавский Университет, на юридический факультет. В студенческие годы активно участвовал в революционном движении. За участие в демонстрации во время спектакля «Контрабандисты» [* «Контрабандисты» (первоначальное название – «Сыны Израиля») – пьеса еврея-антисемита (и такое бывает) С. К. Литвина-Эфрона и популярного русского драматурга В. Крылова. Вызвала широкий резонанс в российском обществе, когда в Петербурге, в театре А. Суворина (теперь в этом здании АБДТ им. Г.А. Товстоногова) в конце 1900 г., а затем и во многих провинциальных театрах по ней был поставлен спектакль. Евреи изображались в нем в непристойно-карикатурном виде как бессовестные и безжалостные преступники. Актриса Л. Яворская публично отказалась от главной роли в спектакле, ее примеру последовал другой ведущий артист, К. Яковлев. Муж актрисы князь Барятинский в газете «Северный курьер» писал: «Возбуждая страсти и дурные инстинкты толпы, антисемитизм на сцене может привести к новым погромам». Студенческий кружок «Полярная звезда» принял решение о срыве премьеры, и первое представление пьесы было сорвано, несмотря на то, что театр был полон полиции. Было арестовано около 100 человек. Аналогичные события имели место и в других городах Российской империи.] был арестован, полгода отсидел в варшавской тюрьме «Павиак». В 1905 г. за участие в общей забастовке был исключен из университета.

    В том же году Николай вернулся в Москву, поступил в Московский Университет и продолжил образование. После окончания университета один год служил вольноопределяющимся, затем был зачислен помощником присяжного поверенного. В этот период был связан с социал-демократами, принимал участие в организации бегства нескольких женщин-революционерок из женской тюрьмы вместе с их надзирательницей (!). Часть из них он переправил за границу

    В 1-ю Империалистическую войну был призван в армию, вскоре был переведен в тыл, работал в Земгоре [* «Земгор» – объединенный комитет Земского и Городского союзов, создан в октябре 1915 г. для помощи правительству в организации снабжения русской армии. Ведал мобилизацией мелкой и кустарной промышленности. Упразднен в январе 1918 г.] в качестве заведующего транспортным отделом. Как до, так и после войны имел в Москве довольно обширную клиентуру, особенно после того, как обрел статус присяжного поверенного.

    Николай был хорошо обеспечен. Любитель театра, в течение многих лет он держал абонемент в Большой театр, был знаком с видными деятелями искусства: К.С. Станиславским, В.И. Немировичем-Данченко, В.Д. Поленовым, Л.В. Собиновым, Е.В. Гельцер, В.В. Кригер и другими. Имел в своей коллекции картины известных художников: В. Поленова, К. Коровина и других.

    Во время Великой Отечественной войны Николай, в составе 1-го МГУ, профессором которого была его жена, был в эвакуации. После войны работал юрисконсультом Академии Наук, потом перешел в Фундаментальную библиотеку Академии, заведовал там отделом славянских языков.

    Много лет хозяйничал на своей даче, отчего и нажил первый инфаркт, года за полтора-два до второго, который и свел его в могилу в 1955 г., в 75 лет с четвертью.

    Дополнение 5. Николай Миронович был известным адвокатом, работал на уровне А.Ф. Кони и Ф.Н. Плевако. Его жена, Вера Вениаминовна Стоклицкая-Терешкович (1885-1962) – профессор МГУ, известный историк-медиевист, автор многих научных трудов.

    Александр – смирный, послушный малый, любимчик родителей, да и старших братьев, которые называли его «рыжий Сашка»: хотя цвет волос его был черный, лицо было густо покрыто веснушками.

    С малых лет родители, братья и сестра научили его петь и приплясывать, обязательно на столе. Самой популярной песенкой была «Крутится, вертится шар голубой». В трехлетнем возрасте Сашка совершил свое первое преступление – все стоящие в прихожей галоши бросил в топящуюся печь, за что получил заслуженное наказание: отец его выпорол. Это родительское наказание было единственным и последним.

    Судили его и в мировом суде. Дело было в доме Калашникова по Б. Овчинниковскому переулку, где мы тогда жили. Соседская девочка повздорила с Александром, тот ее поколотил, а мать девочки, в свою очередь, отшлепала его. Наш отец, увидев это безобразие, рассвирепел и перерезал веревки, на которых висело, в довольно большом количестве, свежевыстиранное белье. За побои и неуважение к чистому белью соседка подала в суд. Судили и отца и сына (которому было 5 или 6 лет), приговорили Терешковичей к штрафу.

    Любимым развлечением Саши и Коли было забираться на книжный шкаф в комнате старших братьев и таким образом «принимать участие» в их беседах с многочисленными товарищами. Кончалось обычно тем, что братья силой стаскивали обоих со шкафа.

    В 7-8 лет Саша, вместе с Колей, «участвовал» в кулачных боях на льду Канавы, недалеко от водочного завода Смирнова (там, где сейчас находится Институт им. Эрисмана). Рано пристрастился к чтению таких детских журналов, как «Задушевное слово», романов Жюля Верна, Фенимора Купера, русских авторов. Особенно увлекался Тургеневым. В то время рассказы Тургенева выпускались в московских издательствах Сабашникова или Сытина отдельными книжечками ценою в 3-5 копеек. Любил играть с мальчишками в солдат и казаков-разбойников. Местом этих игр был пустырь у Устьинского моста. Там же играли в лапту, в городки.

    Когда Саше исполнилось 8 лет, пошел в школу, во 2-е Яузское городское училище. Заведующим школой был Алексей Александрович Терешкевич (почти однофамилец), душевный человек. Это училище давало хорошую подготовку к поступлению в гимназию.

    Однако поступить в московскую гимназию по окончании школы не удалось: процент, разрешенный для евреев, был слишком мал, всего один или два. Но и это только для богатых! Пришлось ездить по многим городам, где Саша сдавал экзамены экстерном за каждый класс гимназии. Наконец, в Киеве, где жил тогда брат Антон (врач), сдал на аттестат зрелости.

    Затем последовал один год военной службы в Лодзи в качестве вольноопределяющегося. За участие в маневрах и царском смотре (присутствовал «сам» Николай Второй с женой) получил 3 рубля. Деньги отдал фельдфебелю, за что был отпущен домой в одиночку.

    По окончании военной службы Александр поступил в Варшавский Ветеринарный институт, где был старостой до тех пор, пока его не исключили в 1905 году. Принимал участие в революционном движении, печатал и распространял листовки и нелегальную литературу, участвовал во многих уличных выступлениях 1904-05 гг., в том числе в сооружении баррикады на Маршалковской улице.

    Затем Бреславль [* Бреславль – ныне г. Вроцлав.] и медицинский институт, где слушал лекции таких выдающихся ученых, как Штримпель (невропатолог, приезжавший в Москву к Ленину), Нейссер (открывший гонококки), Флюгге (гигиенист), Понфик (открывший эхинококки), Гарре (хирург), Черни (педиатр) и другие. Последний год провел в Базеле (Швейцария), где целый год работал над диссертацией под руководством проф. Вильмаса на тему о трансплантации щитовидной железы.

    Далее – Харьков, государственные экзамены. Работа в детской больнице Лодзи, там увлекся детской хирургией. В больнице Познанского был ассистентом крупного польского физиолога д-ра Стерлинга.

    А потом война 1914-18 гг., участие в боях в составе 68-го Лейб-Бородинского полка. Взял в плен 8 австрийских офицеров и более 100 солдат. Комедия!

    После войны – Москва. Дальнейшее почти все изложено выше. Разве только можно добавить, что когда мне исполнилось 70 лет, это событие было отмечено на заседании Ученого совета Института им. Эрисмана с вручением приветственного адреса со многими подписями. Отдельно юбилей был отмечен приказом по Институту. Вскоре я был награжден орденом Трудового Красного Знамени, который получил в Кремле из рук Н.М. Шверника [* Н. М. Шверник был тогда председателем Президиума Верховного Совета СССР.]. Ну, а затем пришлось распрощаться с Институтом по причинам, всем известным.

    За последние 10 лет (1943-53 гг.) написал более десяти крупных работ из области гигиены питания, несколько методических работ, а также брошюру «Гигиена и санитария продовольственного магазина». В 1953-55 гг. преподавал гигиену в 1-м Московском медицинском училище.

    Возвращаясь мысленно к молодым годам, вспоминаю, что в течение многих лет жизни, с ученических времен, вплоть до 1951 г., участвовал в любительских спектаклях. В ученические и студенческие годы занимался репетиторством. Среди моих учеников – врачи и даже профессор Ихок, преподававший в Парижском университете социальную гигиену.

    Участвовал в похоронах В.И. Ленина, С.М. Кирова, Г.К. Орджоникидзе, А.М. Горького, Н.А. Семашко, В.А. Обуха.

    Дополнение 6. У Александра Мироновича было двое детей. Старший – Константин, военный врач, погиб при аварии самолета в небе над Архангельском 4 октября 1941 г. Рейс был не простой: в самолете находился вождь «красных финнов», знаменитый подпольщик Тойво Антикайнен, за полтора года до этого освобожденный с финской пожизненной каторги и вернувшийся в Советский Союз. Потенциальный руководитель «Финской Советской Социалистической Республики». Оба похоронены в Архангельске. Причины авиакатастрофы неизвестны.

    О Лидии, дочери Александра Мироновича, сохранившей для нас воспоминания своего отца, речь пойдет ниже.

    Мы и наше потомство. С нашей смертью закроются страницы жизни семи братьев и одной сестры, носивших фамилию Терешкович (сестра Аннушка не была замужем).

    Наше поколение: Яков, Осип, Антон, Константин, Абрам, Анна, Николай, Александр.

    Наши дети: Корделия, Виктор, Самуил, Евгения, Александра, Александр, Максим, Всеволод, Наталия, Константин, Елизавета, Константин, Лидия.

    Наши внуки: Вера, Самуил, Юрий, Анна, Герман, Наталия, Анна, Валентина, Татьяна, Леонид, Всеволод, Максим, Вадим, Эрик, Дагмара, Михаил.

    Наши правнуки: Игорь, Андрей, Екатерина, Петр, Галина, Нина, Ирина, Елена.

    Московский Государственный Университет и Терешковичи

    Окончили МГУ:

    Первое поколение

    Антон Миронович – врач, выпуск 1891 г.

    Абрам Миронович – врач, выпуск 1897 г.

    Николай Миронович – юрист, выпуск 1908 г.

    Второе поколение

    Самуил Антонович – математик, выпуск 1918 г.

    Константин Александрович – врач, выпуск 1927 г.

    Лидия Александровна – юрист, выпуск 1930 г.

    Александр Константинович – юрист, выпуск 1930 г.

    Автор этих воспоминаний Александр Миронович Терешкович скончался в Москве 10 марта 1959 г., в возрасте 78 лет.

    Москва (ул. Б. Полянка д. 7, кв. 3), 1911 год. Дружная семья Терешковичей собралась по случаю Золотой свадьбы Мирона Константиновича и Этели. Верхний ряд, стоят (слева направо): Николай, Эсфирь Исааковна (жена Осипа, урожд. Вайнштейн), Анна, Мария Яковлевна (жена Александра). Слева ниже стоит Всеволод (сын Абрама). Сидят: Корделия (дочь Осипа), Осип, Наталия (дочь Глафиры Ник.), Глафира Николаевна (жена Абрама, урожд. Якунина), Мирон Константинович, Абрам, Этель с Александром (сыном Константина) на коленях, Александр с дочерью Лидией на коленях, Анна Исааковна (жена Константина, урожд. Вайнштейн), Виктор (сын Осипа), Константин. Внизу на полу: Константин (сын Абрама, будущий парижский художник), на скамеечке Константин (сын Александра), Елизавета (дочь Абрама).

     Братья (слева направо) Николай, Яков, Александр, Осип, Абрам, Антон, Константин.

                                            В центре – Анна. Москва, не позже 1935 г.

                                                                               ***

                                                                       Послесловие

Уважаемый читатель, наверное, согласится, что Александр Миронович не мог подробно рассказать о многочисленных потомках – продолжателях славного рода московских интеллигентов, насчитывающего уже 6 или 7 поколений. Ниже – несколько слов только о его дочери Лидии Александровне. А об еще одном выдающемся представителе этого клана, французском художнике Константине Абрамовиче Терешковиче (1902-1978), вскоре можно будет прочитать отдельный, иллюстрированный очерк…

    /Заметки по еврейской истории. № 13 (116). Август. Ганновер. 2009./

                                                                                *

    Виктор Гуревич

                                                            В ЗУБАХ У ЗУБАТОВА

                                              (к истории политических провокаций)

                                            Анна Исааковна Терешкович (Вайнштейн)

    …На чьей же стороне оказалась в конце концов историческая правда в конкретном противостоянии: с одной стороны, Терешкович сотоварищи, с другой – Зубатов и вся полицейская рать? Разные читатели ответят на этот вопрос по-разному. Это естественно. Не только решения о выборе того или иного пути, но и итоговые оценки, и критерии для определения этих оценок зависят от того, где, когда и кем они принимаются, и с течением времени могут существенно изменяться. Ведь человеческое общество и общественная жизнь – это, говоря техническим языком, структура (или система) и процесс с переменными во времени параметрами, не так ли?

Предвижу еще один вполне естественный вопрос, – а с какой стороны все эти события касаются автора статьи? Отвечаю. Константин Миронович Терешкович, дядя Костя, был женат на Анне Исааковне Вайнштейн (1878-1943), родной тетушке моей матери. Поэтому еще в детстве до меня доходили отрывочные сведения о рассказанной здесь малоизвестной истории. А на старости лет решил разобраться в ней более подробно. Надеюсь, что получившийся в результате очерк будет интересен и тому уважаемому Читателю, который найдет возможность в свободное время его прочитать, хотя бы по диагонали.

    /Заметки по еврейской истории. № 6 (129). Июнь. Ганновер. 2010./