ЎЎЎ Джулія Ястраб-Жэгсагон. Складальнік граматыкі якуцкай мовы мянчук Сяргей Ястрэмскі. Койданава. "Кальвіна". 2014.

    Сяргей Васільевіч Ястрэмскі – нар. 20 верасьня 1857 г. у губэрнскім месьце Харкаў Расейскай імпэрыі, у сям’і шляхціца Базыля Ястрэмскага, калескага сакратара, дробнага службоўца Дзяржаўнага банку, у шматдзетнай сям’і: два браты ды тры сястры.

    У 1867 г. Сяргейка пайшоў у Харкаўскую 1-ую гімназію, пасьля заканчэньня якой паступіў на мэдыцынскі факультэт Харкаўскага ўнівэрсытэту. У 1874 г. далучыўся да харкаўскага рэвалюцыйнага гуртка. Улетку 1875 г. пражываў у якасьці хатняга настаўніка ў двараніна Баршчэўскага ў ягоным маёнтку ў Чарнігаўскай губэрні. Зімою 1875-1876 гг. распачаў паездкі ў Кіеў ды Адэсу за рэвалюцыйнай літаратураю, дзе пазнаёміўся з мясцовымі “бунтарамі”.

    17 лютага 1876 г. Ястрэмскі быў арыштаваны ў Харкаве ў сталярнай майстэрні, дзе пры ператрусе была выяўленая вялікая колькасьць забароненых кніг ды быў прыцягнуты да дазнаньня па абвінавачваньні ў злачыннай прапагандзе сярод чыгуначных працоўных і ў арганізацыі для гэтай мэты сталярнай майстэрні. Неўзабаве быў вызвалены на парукі пад грашовы заклад у 5000 р. ды ўцёк з Харкаву ў сьнежні 1876 г. за мяжу.

    Пражываў у Жэнэве, круцячыся сярод рускіх эмігрантаў, браў удзел у арганізацыі “Таварыства дапамогі палітычным выгнаньнікам з Расеі”. Быў чальцом таемнага зграмаджэньня сацыялістаў, выяўленага ў 1877 г. ва Львове (Аўстра-Венгрыя), дзе ён быў арыштаваны і адданы ў 1877 г. суду за прапаганду украінафільскіх ідэяў і сувязь з М. Драгаманавым. Быў прысуджаны да зьняволеньня ў турме на працягу месяца і да вечнага выгнаньня з Аўстрыі.

    Добраахвотна зьявіўся 27 лютага 1878 г. у Харкаўскае губэрнскае жандарскае ўпраўленьне, нібыта не жадаючы, каб яго даручальнік панёс грашовую адказнасьць, і быў зьняволены ў Харкаўскі турэмны замак. У кастрычніку 1878 г, з прычыны “ўчыненага буянства і абразы дзеяньнем наглядчыка турэмнага замка” быў пераведзены ў Вышневалоцкую перасыльную турму ў Цьвярской губэрні. Прызначаўся да высыланьня ў адміністрацыйным парадку ў Сыбір, але ў верасьні 1879 г. быў аддадзены ваеннаму суду ў Харкаве. 24 сакавіка 1880 г. быў прызнаны вінаватым у арганізацыі таемнага таварыства, якое імкнуўся гвалтоўна зьмяніць існы дзяржаўны лад, ва ўдзеле ў ім, у пражываньні па падробленым пасьведчаньні на жыхарства і ў абразе дзеяньнем турэмнага наглядчыка; прысуджаны да пазбаўленьня ўсіх правоў стану і да катаржных прац у рудніках на 15 гадоў. па канфірмацыі, з прычыны “непаўналецьця падчас зьдзяйсьненьня злачынства”, тэрмін прац скарочаны да 10 гадоў і працы ў рудніках замененыя працамі ў крэпасьцях. Праз Мцэнскую перасыльную турму адпраўлены на Кару ў Забайкальскую вобласьць, куды прыбыў 16 кастрычніка 1880 г.

    Утрымоўваўся ў Сярэдне-Карыйскай турме, працаваў на разрэзе па зьняцьцю торфу. Удзельнічаў ў рыцьці падкопаў, падрыхтоўцы да масавых уцёкаў, быў пад судом за нанясеньне ўдару дошкаю батальённаму камандзіру Рудэнку падчас беспарадкаў 11 траўня 1882 г., прымаў удзел у масавай галадоўцы. Па пастанове Асобай нарады ад 24 чэрвеня 1884 г. быў адхілены ад распаўсюджваньня на яго дзеяньня маніфэста 15 траўня 1883 г.

    У 1883 г., калі быў вызвалены з Вілюйскага астрогу ў Якуцкай вобласьці М. Г. Чарнышэўскі на Кары таксама былі скарочаныя тэрміны пакараньня. Выйшла распараджэньне выпускаць тых, у каго заканчвалася тэрміны ў “вольную каманду” – жыць на па-за сьценамі турмы. Такім чынам у сакавіку 1885 г. Сяргей выйшаў за сьцены турмы да сваёй жонкі, бо на Кару за ім пацягнулася ягоная жонка Лідзія Кандрацьеўна Ястремская, якая пражавала на Сярэдне-Карыйскай капальні і працавала аканомкай у мясцовага сьвятара, які меў 10 дзетак. Напачатку 1886 г. іх наведаў амэрыканскі журналіст Джорж Кенан, а 13 сакавіка 1886 г. Сяргей Ястрэмскі быў звольнены ад катаржных працаў і адпраўлены, па распараджэньні прыамурскага генэрал-губэрнатара, на селішча ў Якуцкую вобласьць.

    11 чэрвеня 1886 г. ён быў дастаўлены ў Іркуцк. Ягоная жонка з Іркуцка паехала ў Эўрапейскую Расею, а Сяргей, пад канвоем двух салдат, адправіўся ў напрамку Якуцка.

    У жніўні 1886 г. яго ўсялілі 3-ці Жехсагонскі насьлег Дзюпсінскага ўлусу Якуцкай акругі, дзе ён жыў у адной юрце з сасланым Васілём Трашчанскім, які займаўся вывучэньнем побыту якутаў.

    У сакавіку 1888 г. быў пераведзены ў сяло Чурапча Батурускага ўлусу. У красавіку 1890 г. пераведзены ў Тарагайскі насьлег Мегінскага ўлусу Якуцкай акругі, дзе пачаў займаўся сельскай гаспадаркай і вывучэньнем, асабліва калі жыў разам з Расьціславам Сьцеблін-Каменскім, якуцкай мовы і граматыкі. У 1892 г. ізноў быў пераведзены ў с. Чурапчу, дзе пражыў да 1894 г.

    Хадайніцтвы ягонай жонкі ў траўні 1892 г., у лістападзе 1894 г., у лютым 1895 г. пра зьмякчэньні долі і вяртаньні яго на радзіму былі прызнаны немагчымымі.

    Улетку 1894 г. Іркуцкім генэрал-губэрнатарам яму дазволена была прыняць удзел у Сыбіракоўскай экспэдыцыі ў Якуцкай вобласьці дзеля дасьледаваньня мовы і фальклёру якутаў. У той час ён перабраўся да “інтэлігентнага” якута А. П. Афанасьева, у Дзюпсінскі ўлус Якуцкай акругі, настаўнікам ягоных дзетак. Сумесна з М. Віташэўскім, В. Ёнавым ды М. Натансонам складаў якуцка-рускія ды руска-якуцкія слоўнікі, якімі карысталіся іншыя сасланыя, дзеля паразуменьня з якутамі.

                                       Удзельнікі Сыбіракоўскай экспэдыцыі 1894-1896 гг.

                                           З правага боку 1-шы сядзіць Сяргей Ястрэмскі

                                                                       Якуцк 1894 г.

       Па пастанове Асобай нарады ад 12 траўня 1895 г. да Ястрэмскага быў ужыты маніфэст 14 лістапада 1894 г., па моцы якога яму было дазволена прылічыцца да сялянаў па скарочаным тэрміне. У верасьні 1895 г. ён быў прылічаны да сялянскай грамады с. Добрае Дзюпсінскага ўлуса Якуцкай акругі.

    2 чэрвеня 1896 г. Сяргей выехаў з Якуцкай вобласьці ў акруговае места Балаганск Іркуцкай губэрні, а неўзабаве быў прылічаны да мяшчанаў м. Верхаленску Іркуцкай губэрні. У тым жа годзе, па хадайніцтве Ўсходне-Сыбірскага аддзела Імпэратарскага Рускага Геаграфічнага Таварыства, яму было дазволенае часавае жыхарства ў Іркуцку, дзеля апрацоўкі сабранага ім матэрыялу па дасьледаваньні побыту якутаў. У Іркуцку да яго прыехала жонка.

    Па пастанове Асобай нарады ад 7 сакавіка 1896 г., на падставе маніфэста 14 траўня 1896 г., дазволена прыпісацца да мяшчанскай грамады ў Сыбіры. Па пастанове той жа нарады ад 4 лютага 1900 г. яму было забаронена па заканчэньні тэрміну ссылкі жыхарства ў сталіцах і сталічных губэрнях бестэрмінова, а ва ўнівэрсытэцкіх гарадах і ў фабрычных мясцовасьцях на працягу двух гадоў. Па распараджэньні Дэпартамэнта паліцыі ад 24 красавіка 1900 г. быў падпарадкаваны сакрэтнаму нагляду.

     Служыў ад 1897 г. у Іркуцкам аддзеле Сыбірскага гандлёвага банка, упраўляючым аддзела быў Баляслаў Шастаковіч, які трапіў у Сыбір за ўдзел у Паўстаньні 1863 г. Супрацоўнічаў з выданьнем “Восточное обозрение”, дзе надрукаваў два бэлетрыстычных нарысы.

    У жніўні 1900 г. прыехаў у Варонеж, дзе падтрымліваў зносіны з асобамі, якія былі пад наглядам. Хадайніцтва яго аб дазволе жыць у Пецярбурзе было  прызнанае ў тым жа годзе “заўчасным”.

    Ад сакавіка 1901 г. жыў у Менску, маючы там сваякоў, дзе служыў ва ўпраўленьні Лібава-Роменскай чыгункі.

    Хведар Мікалаевіч Ястрэмскі, які нар. 8 чэрвеня 1857 г. у с. Нова-Бурлуцкае Валчанскага павету Харкаўскай губэрні Расійскай імпэрыі, у 1877-1881 гг. вучыўся ў Імпэратарскім Харкаўскім Унівэрсытэце ды 16 верасьня 1882 г. быў зацьверджаны ў ступені кандыдата фізыка-хімічных навук. У 1894 г. быў прызначаны упраўляючым Менскай казённай палатай, часова выконваў абавязкі губэрнатара Менску ў 1901-1902 ды 1911-1912 гг. Апублікаваў больш за дзесятак пісьмовых прац па эканоміцы, статыстыцы і геаграфіі Менскай губэрні, быў сябрам Менскага таварыства аматараў прыродазнаўства, этнаграфіі і археалёгіі, чальцом Менскага аддзяленьня Таварыства барацьбы з заразнымі хваробамі, адным з заснавальнікаў прыватнага дабрачыннага таварыства “Міласэрнасьць”, дырэктарам і мэцэнатам Менскага губэрнскага дзіцячага прытулку для кінутых немаўлятаў ведамства ўстаноў Імпэратрыцы Марыі. 15 чэрвеня 1919 г. памёр ад тыфусу ў губэрнскім месьце Тамбоў ды пахаваны на мясцовых могілках, якія з цягам часу былі зьліквідаваныя.

    Ад кастрычніка 1902 г. Сяргей Ястрэмскі жыў у Адэсе, дзе служыў рахаўнікам у банках. Прымаў актыўны ўдзел у рэвалюцыі 1905 г. Ад 1920 г. па 1926 г. працаваў у Адэскім статыстычным бюро. Супрацоўнічаў з Акадэміяй Навук па фальклёры якутаў. У 1931 г. - чалец Таварыства паліткатаржанаў, пэнсіянэр, беспартыйны.

    Памёр Сяргей Ястрэмскі 3 жніўня 1941 года ў Адэсе.

   Барыс Сяргеевіч Ястрэмскі (1877, Дзяргачы, Харкаўская губ. - 1962, Масква), вучыўся на фізыка-матэматычнымм факультэце Харькаўскага унівэрсытэта ды Жэнэўскім унівэрсытэце Швэйцарыі. Прафэсар (1924). Доктар эканамічных навук (1934). Працаваў у Камісарыяце па справах страхаваньня, у ЦСУ РСФСР (чалец калегіі ў 1918-1926); у Дзяржпляне СССР (1931-1947), у ЦСУ СССР (ад 1948). Выкладаў у маскоўскіх ВНУ, у тым ліку МДУ. Ягоная біяграфія пададзена на старонках Расейскай габрэйскай энцыкляпэдыі, бо маці, Лідзія Ястрэмская, у дзявоцтве Мазинг, была габрэйкаю.

    Пасьля 1945 г.. калі буржуазная Польшча ператварылася ў Польскую Народную Рэспубліку, “народныя навукоўцы” ПНР агледзелі што ў СССР пражывае шмат г.зв. “удупупалякаў”, ды пачалі ператвараць украінскага хлопца ў паляка. Гэта вельмі спадабалася якутам, бо яны самі сябе выводзяць “з палякаў” ды вельмі крыўдуюць, аж да плачу, што амаль ніхто не дае ім у гэтым веры...

    Асноўная ж праца Сяргея Ястрэмскага “Граматыка якуцкай мовы” ў гісторыі вывучэньня якуцкай мовы расцэньваецца, першым чынам, як папулярызацыя ідэй О. М. Бётлінгка - аўтара першай навуковай граматыкі якуцкай мовы (СПб., 1851), якая была напісаная на нямецкай мове. Дадаткі і выпраўленьні, зьдзейсьненыя С. В. Ястрэмским , ідуць у тым жа пляне, які вызначаў яшчэ сам Бётлінгк, і ніколькі не кранаюць асноў ягоных мэтадалягічных пабудоў. У працы Ястрэмскага шмат новага, запазычанага як з гутарковай гаворкі, так і з аналізу мовы твораў вуснай творчасьці якутаў, зьбіраньню якіх ён надаваў вялікую ўвагу. Вялікую навуковую цікавасьць уяўляе дасьледаваньне, праведзенае ім, па склонавых суфіксах, у якім ён даказваў наяўнасьць сьлядоў старажытнага роднага і мясцовага склонаў у сучаснай якуцкай мове.

    Ястрэмскім сабраны тры аланхо, адна формула клятвы, 426 загадак, 223 прымаўкі. Пераклады фальклёрных тэкстаў С. В. Ястрэмскага расцэньваюцца як дакладныя пераклады арыгінала або вельмі блізкія да арыгіналу.

    У сувязі з гэтым сумнае уражаньне выклікае тое, што у Доме-Музэі “Якуцкая ссылка”у экспазыцыі прысьвечанай Э. К Пякарскаму замест Пякарскага выстаўлена выява мовазнаўцы Сяргея Ястрэмскага...

    Творы:

*    Остатки старинныхъ вѣрованій у якутовъ. С. В. Ястремскаго. // Извѣстія Восточно-Сибирскаго Отдѣла Императорскаго Русскаго Географическаго Общества, издаваемыя Редакціонной Комиссіей Т. XXVIII, 1897 г. № 4 (и послѣдній). Иркутск. 1897. С. 226-269.

*    Остатки Старинныхъ Вѣрованій У Якутовъ. С. В. Ястремскаго. (Извлечено изъ «Извѣстій» Восточно-Сибирскаго Отдѣла Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Т. XXVIII, № 4-й, 1897 г.) Иркутскъ. 1897. 44 с.

*    Падежные суффиксы въ якутскомъ языкѣ. (Этюдъ). С. В. Ястремскаго. // Восточно-Сибирскій Отдѣлъ Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Труды Якутской экспедиціи, снаряженной на средства И. М. Сибирякова. Отд. II. Т. III. Ч. 2-я. Вып. 1-й. Иркутскъ. 1898. 51 с.

    Грамматика Якутскаго Языка. С. В. Ястремскаго. // Восточно-Сибирскій Отдѣлъ Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Труды Якутской экспедиціи, снаряженной на средства И. М. Сибирякова. Отд. II. Т. III. Ч. 2-я. Вып. 2-й. Иркутскъ. 1900. 325 с.

*    Ястремский, Сергей Васильевич. [* Автобиография написана в декабре 1925 года в Одессе.] (Автобиографии революционных деятелей русского социалистического движения 70 – 80-х годов. С примечаниями В. Н. Фигнер.) // Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. 7 изд. Т. 40. Собот-Социализм. Москва. 1923. Стлб. 644-658.

*    Сергей Ястремский.  Д. А. Лизогуб. (Три встречи). // Каторга и Ссылка. Историко-Революционный Вестник. Кн. 11. № 4. Москва. 1924. С. 253-256.

*    С. В. Ястремский.  Образцы народной литературы якутов. // Академия Наук Союза Советских Социалистических Республик. Труды Комиссии по изучению Якутской Автономной Советской Социалистической Республики. Т. VII. Ленинград. 1929. 239 с.

*    Ястремский, Сергей Васильевич. [* Автобиография написана в декабре 1925 года в Одессе.] (Автобиографии революционных деятелей русского социалистического движения 70 – 80-х годов. С примечаниями В. Н. Фигнер.) // Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. 7 изд. 4-ый вып. сорокового (40) тома. Социализм. Москва. 1937. Стлб. 644-658.

*    Ястремский, Сергей Васильевич. [* Автобиография написана в декабре 1925 года в Одессе.] {Автобиографии революционных деятелей русского социалистического движения 70 – 89-х годов ХІХ века.} (Автобиографии революционных деятелей русского социалистического движения 70 – 80-х годов. С примечаниями В. Н. Фигнер.) // Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат. Репринт. Москва. 1989. Стлб. 644-658. С. 336-343.

    С. В. Ястремский.  Грамматика якутского языка. Пособие для педагогов. Под ред. проф. Б. М. Гранде. Москва. 17-я ф-ка нац. книги. Центр. науч.-иссл. ин-т языка и письменности народов СССР. Акад. наук СССР. 1938. 228 с.

    Літаратура:

*    Вс. М[иллеръ].  Труды якутской экспедиціи, снаряженной на средства И. М. Сибирякова. Отдѣлъ II. Томъ III. Часть 2-я. Выпускъ 2-ой. Грамматика якутскаго языка С. В. Ястремскаго. Иркутскъ 1900. // Этнографическое Обозрѣніе. Изданіе Этнографическаго Отдѣла Императорскаго Общества Любителей Естествознанія, Антропологіи и Этнографіи, состоящаго при Московскомъ Университетѣ. Подъ редакціей Предсѣдателя Отдѣла В. Ө. Миллера и Товарища Предсѣдателя Н. А. Янчука. № 2. Москва. 1901. С. 168-169.

*    Ястремскiй С. В. VII. Этн. 66 (д). [Указатель личныхъ именъ авторовъ статей и сообщеній.] // Восточно-Сибирскій Отдѣлъ Императорскаго Русскаго Географическаго Общества 1891-1901. Систематическій указатель всѣхъ изданій Отдѣла, помѣщенныхъ въ нихъ статей, замѣтокъ и мелкихъ извѣстій и сообщеній, сдѣланныхъ въ общихъ собраніяхъ, засѣданіяхъ Распорядительнаго Комитета и отдѣленій. За десятилѣтiе 1891-1901. Составленъ по порученію Восточно-Сибирскаго Отдѣла членами его Д. З. Бѣлкинымъ и А. В. Трироговымъ. Иркутскъ. 1901. С. 10, II.

*    Ястремскій Серг. Вас. [Осмоловскій Г.  Карійцы. (Матеріалы для статистики русскаго революціоннаго движенія). III. Біографическія свѣдѣнія. Мужская Карійская тюрьма.] // Минувшïе Годы. Журналъ посвященный исторïи и литературѣ. Ïюль. N 7. С.-Петербургъ. 1908. С. 149. 
*    Ястремскій Сергѣй. // Большая Энциклопедія. Словарь общедоступныхъ свѣдѣній по всѣм отраслямъ знанія. Подъ редакціей С. Н. Южакова. Т. XXII (Дополнительный). Мендельсонъ – Өразибулъ. С.-Петербургъ. 1909. С. 673. 
*    Стеклов [Нахамкис] Ю.  Воспоминания о якутской ссылке. (1896-1899). // Каторга и Ссылка. № 6. 1923. С. 76.

*    Ястремский С. В. – 120, 274, 448, 518, 585, 586. // Хороших П. П.  Якуты. Опыт указателя историко-этнографической литературы о якутской народности. Под редакцией и предисловием Э. К. Пекарского. Издано на средства ЯАССР. Иркутск. 1924. С. 44.

*    Ястремский Сергей Васильевич. [Материалы к биографическому словарю якутской политической ссылки 70-х – 80-х г. г. Составлено по данным историко-революционного отдела Центрального Архива Я.А.С.С.Р.] // Кротов М. А.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. [Историко-революционная библиотека журнала «Каторга и Ссылка». Воспоминания, исследования, документы и др. материалы из истории революционного прошлого России. Кн. I.] Москва. 1925. С. 242.

*    Николаев В.  Политическая ссылка в изучении Якутского края. // В якутской неволе. Из истории политической ссылки в Якутской области. Сборник материалов и воспоминаний. [Историко-революционная библиотека журнала «Каторга и Ссылка». Воспоминания, исследования, документы и др. материалы из истории революционного прошлого России. Кн. XIX.] Москва. 1927. С. 189.

*    Ястремский (Ястрембский, Ястржемский), Сергей Вас., революц., кариец. Статья его «Д. А. Лизогуб» XI 252-256. – О нем: V 178, 267. VI 76, 97. XVII 287. – Портрет его VI 88-89. // Кантор Р. М.  Именной систематический указатель за 1921-1925 г.г. Приложение к журналу «Каторга и ссылка» за 1928 г. [Каторга и Ссылка Историко-революционный вестник] Москва. 1928. С. 202.

*    Ястремский Сергей Васильевич. // Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 675.

*    Ястремский Сергей Васильевич. // Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. ІI. Семидесятые годы. Вып. ІV. С – Я. Москва. 1932. Ст. 2148-2151.

*    Пекарский Э. К., Попов Н. П.  Работы политссыльных по изучению якутского языка во второй половине XIX в. // 100 лет якутской ссылки. Сборник якутского землячества. Под редакцией М. А. Брагинского. [Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Историко-революционная библиотека. Воспоминания, исследования, документы и другие материалы из истории революционного прошлого России. 1933. № 6-7 (XCV-XCVI).] Москва. 1934. С. 348.

*    Ястремский - 160, 138, 164, 343, 346, 348. [Указатель имен.] // 100 лет Якутской ссылки. Сборник Якутского землячества. Под редакцией М. А. Брагинского. [Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Историко-революционная библиотека. Воспоминания, исследования, документы и другие материалы из истории революционного прошлого России. 1933. № 6-7 (XCV-XCVI).] Москва. 1934. С. 393.

*    Ястремский Сергей Васильевич. // Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 765.

*    Убрятова Е. И.  Очерк истории изучения якутского языка. Якутск. 1945. С. 15-16, 19-21, 28.

*    Токарев С. А.  Вклад русских ученых в мировую этнографическую науку. // Советская этнография. № 2. Москва. 1948. С. 191.

*    Ястремский С. В. 104, 191,232, 265,266, 314, 315, 316, 317, 318, 328, 329, 749, 888, 889, 890, 890, 891. // Петров Н. Е.  Якутский язык (указатель литературы). Якутск. 1958. С. 93.

*    Armon W.  Jastrzębski Sergiusz. // Polski Słownik Biograficzny. T. XI. Wrocław-Warszawa-Kraków. 1964-1965. S. 83-84.

*    Ястремский (Jastrzębski), Сергей (Sergiusz) Васильевич (20. IХ. 1857 — после 1931). // Библиографический словарь отечественных тюркологов. Дооктябрьский период. Под редакцией и с введением А. Н. Кононова. Москва. 1974. С. 45, 63, 171, 296, 297, 338.

*    Armon W.  Polscy badacze kultury Jakutów. [Jastrzębski Bazyli 130; Jastrzębski Sergiusz 8, 10, 16, 56, 59, 61, 96, 106, 118, 130-141, 161, 165] // Monografie z Dziejów Nauki i Techniki. T. CXII. Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdańsk. 1977. S. 172.

*    Охлопков В. Е.  История политической ссылки в Якутии. Кн. I. (1825-1895 гг.). Якутск. 1982. С. 426-428.

*    Ястремський Сергій. // Енциклопедія українознавства. У 10-х томах. Т. 10. Париж - Нью-Йорк. 1984. С. 3998.

*    Ястремский (Jastrzębski), Сергей (Sergiusz) Васильевич (20. IХ. 1857 — 3. VIII. 1941). // Библиографический словарь отечественных тюркологов. Дооктябрьский период. 2-е изд. Подготовил А. Н. Кононов. Москва. 1989. С. 105, 263, 297.

*    Armon W.  Jastrzębski Sergiusz. // Polski Słownik Biograficzny. T. XI. Wrocław-Warszawa-Kraków. 1964-1965. Reprint. Wrocław. 1990. S. 83-84.

*    Гуляева Е. П.  Якутская книга до 1917 года (краткий обзор). // Илин. Якутск. 1992. С. 44.

*    Ястремский Я. В. 408. // Казарян П. Л.  Якутия в системе политической ссылки 1826-1917 гг. Якутск. 1998. С. 470.

*    Слепцов П. А.  О вкладе польских исследователей в якутскую филологию (к аспектам изучения традиционного наследия). // Ссыльные поляки в Якутии: итоги, задачи, исследование пребывания. Сборник научных трудов.  Якутск. 1999. С. 103-109.

*    Jastrzębski Sergiusz. // Kijas A.  Polacy w Rosji od XVII wieku do 1917. Słownik biograficzny. Warszawa, Poznań. 2000. S. 132-133.

*    Ястремський Сергій. // Енциклопедія українознавства. У 10-х томах. Т. 10. Париж - Нью-Йорк. 1989. Перевид. Львів. 2000. С. 3997.

*    Ястремский Сергей Васильевич. // Энциклопедия Якутии. Т. 1. Москва. 2000. С. 502.

*    Слепцов П. А.  Аспекты ретроспективного изучения вклада польских исследователей в якутскую филологию. // Россия и Польша. Историко-культурные контакты (сибирский феномен). Материалы Международной научной конференции 24-25 июня 1999 г. Якутск. Новосибирск. 2001. С. 33-36.

*    Юрганова И. И.  Документы национального архива РС(Я) о С. В. Ястремском – собирателе и переводчике народного творчества якутов. // Россия и Польша. Историко-культурные контакты (сибирский феномен). Материалы Международной научной конференции 24-25 июня 1999 г. Якутск. Новосибирск. 2001. С. 125-127.

*    Сергей (Сергиуш) Ястремский (1857-1931/1934/). // Армон. В.  Польские исследователи культуры якутов. Перевод с польского К. С. Ефремова. Печатается с некоторыми сокращениями. Москва. 2001. С. 128-138.

*    Ястремский С. В. 183, 382, 385, 413, 496, 1207, 1208, 1223, 1229. // Грибановский Н. Н.  Библиография Якутии. Ч. V. Этнография. Антропология. Фольклор. Религиозные верования и поверья. Христианская церковь и миссионерство. Якутск. 2006. С. 127.

*    Ястремский С. В. 184, 430, 431. // Архивы России о Якутии. Выпуск 1. Фонды Государственного архива Иркутской области о Якутии. Справочник. Отв. ред. проф. П. Л. Казарян. Якутск 2006. С. 464.

*    Ястремский С. В. (1857-1941). народоволец, политссыльный, языковед, фольклорист, исследователь Якутии 914, 922. [Указатель персоналий. Составлен Л. С. Николаевой (РИБ).]. // Грибановский Н. Н.  Библиография Якутии. Ч. VI. Археология. История. Якутск. 2008. С. 235.

*    Селютина И. Я.  Ястремский (Ястржембский) Сергей Васильевич (Jastrzębski Sergiusz). // Историческая энциклопедия Сибири. С – Я. Новосибирск. 2009. С. 627.

*    Ястремский С. В. 153-155, 292. — о нём 154, 193, 288, 289. // Грибановский Н. Н.  Библиография Якутии. Ч. VII. Языкознание. Художественная литература. Искусство. Физкультура и спорт. Печать. Издательское дело. Якутск. 2011. С. 178.

*    Ястраб-Жэксагон Д.  Складальнік граматыкі якуцкай мовы. Койданава. 2014. 14 с.

    Джулія Ястраб-Жэксагон,

    Койданава

                                                      Ястремский Сергей Васильевич*

                                  [* Автобиография написана в декабре 1925 года в Одессе.]

    Я родился в 1857 г. в бедной семье в Харькове. Мой отец был мелким чиновником, он служил в государственном банке. Семья была довольно большая: у меня было два брата и три сестры. Крепостного права я не помню. Как всякий устаревший институт, крепостное право, раз уничтоженное, уже сейчас же детям казалось чем-то далеким, отошедшим в глубь истории. Мне, мальчику, было странно читать Гоголя и Тургенева, где изображался крепостной быт: мне казалось все это дикой и далекой стариной. У Гоголя и Тургенева все скрашивалось необыкновенной художественностью, а Писемского, которого так превозносил Д. И. Писарев, я уже вовсе не мог читать. Научился я читать и писать самоучкой лет пяти. Десяти лет я определен был в классическую гимназию. До реформы Д. Толстого у нас в Харькове была одна классическая гимназия, где преподавались оба древних языка, а в двух остальных только латинский. В 1870 г. все эти три гимназии были сделаны одинаково классическими, с обоими древними языками. На моей гимназии реформа Д. Толстого отразилась только тем, что число уроков по древним языкам увеличилось до восьми часов в неделю на каждый. Идейного брожения среди гимназистов еще заметно не было. Я первую свободную книгу прочитал только в 1873 г. Это было «Былое и Думы» Герцена. Книгу привезла из-за границы моя знакомая, ездившая на всемирную выставку в Вене. Я целиком присоединялся к проклятиям Герцена царствованию Николая I.

    Я учился в гимназии очень хорошо и жадно и много читал. Сначала это были Добролюбов, Чернышевский и Писарев, книги по классической политической экономии (Адам Смит, Рикардо, Милль), потом Спенсер («Социальная статика»), речи и соч. Лассаля (1-й и 2-й т.) и «Капитал» К. Маркса. Радикальные идеи проводились тогда и в легальной литературе. Страстным призывом к борьбе звучали популярные среди молодежи «Исторические письма» Миртова (П. Л. Лаврова). Всю горькую долю рабочего ярко изображала книга Флеровского (Берви) «Положение рабочего класса в России». Любимыми поэтами были Некрасов и Шевченко. Россия просыпалась. Шли процессы Долгушина, Дьякова, и отчеты о них зарождали стремление идти к обездоленным, нести туда лозунги социальной резолюции. Ходила по рукам записка Палена о пропаганде в 37-ми губ. Харьков не так сильно был захвачен движением. Но все же были небольшие кружки радикалов (так звали тогда революционеров); пополнялись они молодежью, бросавшей учебные заведения, чтобы идти в народ. Была в Харькове и большая тайная библиотека хороших идейных книг, состоявшая в распоряжении студентов-медиков старших курсов, откуда выдавались надежным лицам из молодежи книги для чтения. Там были и первые появившиеся книги журнала «Вперед». Радикалы того времени делились, как известно, на кружки «лавристов» и «бунтарей», тяготевших больше к Бакунину. Идеи якобинства, представителем которых был орган П. Н. Ткачева «Набат», увлекали немногих.

    Хотелось полной воли, и казалось, — открыть только глаза народу, и буржуазный мир рухнет. А потребовалась долгая, долгая борьба, много жертв, и народу надо было, в конце концов, пережить японское поражение и неслыханную мировую войну, чтобы наконец осуществилось предсказание Петра Алексеева, чтобы поднялась мускулистая рука рабочего, и разлетелось в прах ярмо деспотизма, огражденного царскими штыками.

    По окончании гимназии я поступил на медицинский факультет и примкнул к небольшому кружку товарищей по университету. К нам примыкали и гимназисты старших классов, и бросившие учебные заведения молодые люди. К числу последних принадлежал казненный в 1879 г. в Киеве Людвиг Бранднер. Предприняв зимой 1875-76 гг. поездку в Киев и Одессу за революционными заграничными изданиями, я в Киеве познакомился с кружком В. Дебогория-Мокриевича, так называемыми «бунтарями», где были Я. Стефанович, Л. Дейч, В. Засулич, М. Коленкина, Чубаров и др. На меня сильное впечатление произвел Владимир Мокриевич. В Одессе чаще других я видел Волошенко (он мне несколько сродни). Видел и А. Желябова. Последний-то и снабдил меня революционными изданиями.

    Тем временем приехал в Харьков Иван Осипович Союзов, столяр, рабочий петербургских железнодорожных мастерских. Он познакомил меня со столяром, рабочим харьковских железнодорожных мастерских, Куплевасским. И так у нас возникают связи с рабочими, и мы завели даже столярную мастерскую, где главными работниками были «Ионыч» Глушков и Людвиг Бранднер. Не успели хорошо завязаться связи с рабочими, как провокатор Прозоров все выдал, и все начинания наши были разгромлены. Мы были, впрочем, скоро освобождены из-под ареста, но мне и Архангельскому пришлось уехать за границу, где я пробыл года полтора.

    Больше я жил в Женеве. Лишь недолго пробыл в Львове, но здесь скоро был арестован и предан суду в 1877 году вместе с известным галицийским деятелем, тогда студентом Львовского университета, Павликом, с Ляхоцким (осужденным под фамилией явленного им паспорта Куртеева) и Черепахиным (украинофилом). Павлик и Куртеев отделались пустяками, меня же и Черепахина присудили на один месяц тюремного заключения и к вечному изгнанию из Австрии (как, впрочем, и Куртеева).

    Будучи за границей, я поместил в лондонской газете «Вперед» статью о невыносимо тяжелом содержании политических каторжников в харьковских центральных тюрьмах. Мою подпись, равно как и тогдашнего доброго моего приятеля В. П. Обнорского, наряду с другими можно найти в прокламациях к обществу учрежденного тогда в Женеве Общества помощи политическим эмигрантам из России. В Женеве, в том кружке, где я был, господствовали идеи анархизма, идеи федералистической ветви расколовшегося Интернационала. Эти же взгляды разделялись и примыкавшими к нам французскими рабочими, изгнанниками по делам Коммуны, и местными женевскими рабочими. В Женеве жил М. П. Драгоманов, представитель украинофильского течения тогдашней революционной мысли, издававший журнал «Громаду». Его правой рукой в этом деле был Ф. К. Волнов, очень образованный и начитанный. С ними обоими я проводил много времени в беседах. Были и старые эмигранты 60-х годов: Элпидин, Жуковский, Жеманов, полковник Соколов. Из нечаевцев были там Ралли и Эльсниц (последний, впрочем, вблизи Женевы). Из каракозовцев был приехавший из Лондона В. Черкезов. Мы — та группа, в которую я входил — жили «коммуной». Так эта квартира и называлась как русскими, так и французами. Жил здесь и Стенюшкин, известный под вымышленной фамилией Михаленко или просто, благодаря французам, как Мишель. Тут был и бежавший со мною из России Архангельский, и судившийся со мною во Львове, под фамилией Куртеева, бежавший из киевского полицейского участка Ляхоцкий, известный под кличкой «Кузьма» или «Кузьмич». Он был наборщиком в «Громаде». Живший с семьей в окрестностях Женевы, Ралли проводил у нас целые дни. Тут же была наборная, и он вместе с другими набирал газету «Работник». На якобинцев Ралли поглядывал косо, и один раз он выговаривал мне, что я привел в «коммуну» якобинку Лизу Южакову. Она помогала нам брошюровать роман Флеровского «Идеалисты». Нас посещал часто Д. А. Клеменц, потом один из редакторов открывшегося было в Женеве журнала «Община». Бывал часто, и видел я его не раз, и С. М. Кравчинский, участник Беневентского восстания, амнистированный вместе с другими после смерти Виктора-Эммануила. Это движение шло под лозунгом «пропаганды фактами». В защиту такой пропаганды фактами горячие речи говорил талантливый оратор Коста, тоже посетивший тогда Женеву. Были и французские коммунары. В числе их был старик, еще участник июньских боев 1848 г. — pere Saigne (дядя Сень). Кажется, Lefrancais издавал журнал «Le travailleur», проводивший взгляды федералистической ветви Интернационала [* Lefranç ais был сотрудником, а основателем журнала были Элизе Реклю и Жуковский. — В. Фигнер.]. В этом органе появлялись и статьи Драгоманова об украинском движении.

                                                                                   ---

    По возвращении в Россию я попадаю в тюрьму, и больше двадцати двух лет жизни пропадает в тюрьмах, каторге и ссылке.

    Уже в тюрьме, в Харькове, узнаю я об оправдании Веры Засулич и взрыве энтузиазма во всей России, вызванном оправдательным вердиктом.

    Как известно, мягкий сравнительно приговор по «большому процессу» (193-х) не был царем конфирмирован в части, где суд ходатайствовал о смягчении кары ряду осужденных. Вслед за казнью Ковальского гибнет от удара кинжалом шеф жандармов Мезенцев. Выстрел Веры Засулич находит отголосок не только в России, но и за границей. Там происходит ряд покушений на коронованных лиц — в Германии, Италии, Испании.

    Под Харьковом (1 июля 1878 г.) была сделана попытка освободить П. И. Войнаральского на пути в центральную тюрьму. Она была неудачна, и попадает в тюрьму один из участников этой попытки "Фомин" (истинная его фамилия Медведев). Я с ним очень сближаюсь. Он убегает с помощью уголовных из тюрьмы, но вскоре его арестовывают близ Харькова. Делается попытка освободить его. Приходят два человека, переодетых жандармами, за Фоминым, но их сейчас же арестовывают в тюремной конторе благодаря предательству письмоводителя тюремной конторы. Один из этих переодетых жандармами был Иван Иванович Тищенко, более известный всем под вымышленным именем Гаврилы Березнюка, бывший матрос Черноморского флота, человек очень хороший и убежденный. Он много мне рассказывал и о матросе Логовенко, и о Виттенберге. Вскоре в связи с этой попыткой освободить Фомина попадают в тюрьму Яцевич и Ефремов. В это время начинаются наши протесты в тюрьме, вызываемые грубостью и бестактностью смотрителя. Мы ломаем рамы, бьем стекла. Кончается это карцером. Потом нас развозят по разным тюрьмам. Я попадаю сначала в камеру при караульном доме харьковских арестантских рот, потом меня увозят в Вышневолоцкую тюрьму. Эта тюрьма была полна тайн. В ней я застал только одного заключенного — Кларка. Мы сидим в одиночных камерах. Ни он, ни я не знаем, что это за тюрьма. Потом оказалось, что это пересыльная тюрьма для политич. заключенных, отправляемых в Вост. Сибирь. Вскоре тюрьма стала населяться: пришли М. Натансон, П. Чехов, Хазов, Н. Тепляков, Н. Обручников, Н. Кузнецов, Альторф, Л. Зак и Лисин. Всех их ссылали административным порядком в Сибирь. Пришли еще Марголин, Чачковский, Мачтет, Зеников, Молчановы (дядя и племянник) и киевский студент Назаров. Порядки в тюрьме были очень вольные, мы проводили все время вместе, только на ночь меня, Чехова и Кларка запирали в одиночки. Но мы не знали ничего о происходящем за стенами тюрьмы. Нам только сообщили по секрету — кажется, временный смотритель тюрьмы или, может быть, врач, — что Россия разбита на генерал-губернаторства (6 апреля 79 г.). В очень ярких красках описывал нам М. Натансон, как разлилось широко по России движение, и можно было, по его словам, думать, что мера эта вызвана взрывом революции, но он легко допускал и покушение на царя, как в действительности и было, о чем мы узнали уже потом. Когда привезли нового заключенного — Сабсовича, он уже, помню, как об известном нам факте говорил, между прочим, и о выстреле Соловьева (2 апреля 79 г.). Узнали мы также и о покушении на шефа жандармов Дрентельна и о казни офицера Дубровина.

    Все мои товарищи по заключению, кроме Зеникова, преданного суду за оскорбление караульного офицера, и Лисина, умершего в стенах тюрьмы от чахотки, ушли, закованные в ручные кандалы, в Сибирь. Я остался один. Вскоре прибыла в Волочок моя жена и стала меня посещать. Пришло много административных ссыльных из Одессы, высланных правой рукой Тотлебена — Панютиным. Пришли также из Варшавы молодые симпатичные Серошевский и Лянды. Мне помнится, они были закованы в ножные кандалы. Мне в особенности понравился Серошевский своей экзальтированностью, своим энтузиазмом. И Серошевский, и Лянды, и все административные из Одессы — в общем весьма веселая компания — ушли в Сибирь.

    Но вот приехали за мною жандармы и препроводили меня на военный суд в Харьков. В Харькове было много политических заключенных. Для них был устроен ряд одиночных камер с заделанными до самого верха окнами, оставлявшими лишь не больше полуаршина просвета. Сделано было так, чтоб взбираться на окна было невозможно. Табурет, кровать, стол — все было привинчено, приколочено накрепко. Перестукиваться нельзя было, но можно было переписываться. Мы обменивались книгами и в книгах переписывались. Свидания с женой обставлены были тяжелыми условиями надзора. О крушении царского поезда на московской дороге я узнал от одного из привилегированных уголовных арестантов, написавшего мне об этом в книге по-французски. О процессе и пребывании в Сибири я писал уже в другом месте («Кандальный Звон», Одесса, 1925, № 1) и поэтому здесь ограничусь немногими фактами.

    Харьковский генерал-губернатор Лорис-Меликов после взрыва в Зимнем дворце был назначен главой Верховной распорядительной комиссии в Петербурге, а на его место в Харьков был назначен Дондуков-Корсаков. Наступила «диктатура сердца».

    На суде (24 марта 80 г.) уже чувствовались какие-то веяния, но прокурор все грозил виселицей.

    О смерти напоминали не только пресловутая статья в обвинительном акте, рекомендуемая к применению прокурором, но и упоминания о Бранднере [* Привлекался по моему делу и казнен 14 мая 1879 г. в Киеве, за вооруженное сопротивление, вместе с В. Осинским и Свириденко.], «ныне повешенном», о губернаторе Крапоткине, «ныне убитом», как скороговоркой прибавлял прокурор. И над публикой, которой набралось человек до 200, и над скамьей подсудимых нависала все же жуть. И вот мне захотелось в своем последнем слове рассеять эту жуть и сказать несколько слов против призыва к виселице.

    Я сказал, что даже в Австрии и Германии за распространение книг или не судят, или кары ничтожны. Что же касается слов прокурора, что в книгах, которые я распространял, призывается к резне, что задались целью вырезать треть населения России, то я не знаю, чем вызвано такое утверждение. Движение охватило все классы общества, начиная с высших, кончая низшими. Что же это значит? Значит ли это, что мы, русские, такой кровожадный народ. Нет, не то! Это смутил прокурора призыв к революции. В книгах не о резне говорится, а о революции. Революция же — закончил я при проникавшем меня сочувственном внимании притихшей публики — это не резня, а проведение в жизнь начал свободы, равенства и братства, а это было и остается моим идеалом и до сих пор.

    Я был присужден к 15-ти годам каторжных работ в рудниках, но, за несовершеннолетием во время совершения «преступления», приговор тут же был смягчен на 10 лет в крепости. А. М. Калюжный, страдавший тогда душевной болезнью [* Потом он оправился. В свое пребывание на Кавказе он своими беседами много помог Максиму Горькому в духовном его развитии.] и все же посаженный на скамью подсудимых, приговорен был к 6 годам каторги, столяр Куплевасский — к ссылке в не столь отдаленные места Сибири. Студенты Чугуевец, Ванчаков и Судейкин приговорены были к пустому наказанию (месяцы тюрьмы), но и то потом было снято. После суда я, А. М. Калюжный и Куплевасский уже были посажены вместе в одну камеру. Сначала меня заковали в ножные кандалы и обрили мне половину головы, потом сделали то же с Калюжным, а через несколько дней заковали и Куплевасского.

    Вскоре нас повезли в Мценскую тюрьму, где сейчас же расковали. Потом началось длинное путешествие, закончившееся уже поздней осенью. Ушло с нами все население Мценской тюрьмы. Дорогой присоединились к нам Андрусский, Белоцветов и Козырев [* Андрусский из гусаров. Белоцветов и Козырев студенты Ярославского лицея. Козырев до поступления в лицей был дьяконом.], шедшие на каторгу. Кроме того, присоединились к нам два общественных деятеля, отправляемые в административную ссылку, — Н. Ф. Анненский и Павленков.

    Мы шли отдельной политической партией без примеси уголовных. Между Красноярском и Иркутском на одном из этапов сложились благоприятные условия для побега, и бежали Минаков, Властопуло, Крыжановский и Козырев. Но тайга казалась только безбрежной, а ее знали вдоль и поперек местные жители, и беглецы были скоро арестованы.

    В Иркутске присоединились к нам заключенные, бежавшие было из тюрьмы, но неудачно, Волошенко, Попко, А. А. Калюжный (мичман), Н. Позен, Яцевич, Березнюк, Фомичев и «неизвестный, раненный в голову» (один из участников вооруженного сопротивления в Киеве) и помогавший им с воли ссыльный по процессу 50-ти А. О. Лукашевич. Из них я хорошо знал еще на воле Волошенко и Попко, а Яцевич и Березнюк были моими товарищами по тюрьме в Харькове. Их всех терзала мысль, что будет за побег. Но плетей не было, а только надбавка сроков каторги, а Фомичева, Березнюка и Попко приковали к тачке на три года, так как они были бессрочными. В Иркутске к нам присоединили еще и Е. И. Россикову [* Ее подруга Анна Алексеевна Алексеева отделалась дешевле — была присуждена на поселение. Теперь она живет близ Одессы, на Большом Фонтане.]. Шли уже громадные льдины по реке («шуга» по-сибирски), когда мы в лодках прибыли в Усть-Кару. Нас встретил комендант Кары, полковник Кононович.

    Тюрьма наша была на Средней Каре. На Нижней Каре Виктор Костюрин бросился в объятья к вышедшему навстречу Синегубу, поразившему меня своим изможденным видом. Синегуб, как и Чарушин, Шишко, Семяновский, Богданов Степан (очень любимый всеми), Терентьев, Квятковский (брат казненного) и Успенский (нечаевец) жили на воле. На волю же выпустили мою жену и жену Гелиса, как добровольно последовавших за нами. Женская тюрьма находилась на Нижней Каре, и туда была заточена Е. И. Россикова.

    На Средней Каре в тюрьме мы застали осужденных в Одессе и Киеве. Были там еще Ефремов и Родин, осужденные в Харькове, и Мозговой, Зубрилов и А. И. Дубровин [* Е. И. Дубровин, медик, пришел куда позднее.] (все трое — донские казаки из интеллигентных) и мятежный ахалтекинец, Абдурахман-хан [* Как Абдурахман-хан, так и Опришко, упоминаемый ниже, оба скончались в тюремных карийских лазаретах в 1881 году. Опришко был очень симпатичный человек; когда он сидел в тюрьме в Николаеве, его хотел освободить Мих. Абр. Морейнис. Не помню, почему это не было приведено в исполнение.], необыкновенно представительный, стройный мужчина лет сорока, с красивой длинной бородой. Здесь мы застали и Бобохова [* Он стрелял только демонстративно: он добивался гласного суда, чтобы открыть глаза обществу на эти бессудные ссылки. Так сгинула эта прекрасная жизнь. Осужденный на беспросветную 15-летнюю каторгу, он умер на заре жизни, отравившись в 1889 году в виде протеста против применения к Н. Сигиде телесного наказания.], осужденного за вооруженное сопротивление при поимке после побега из административной ссылки, и Бибергаля, осужденного по делу Казанской демонстрации. Жена последнего, как и жена Родина, проживали вне стен тюрьмы. Проживала еще на Каре и мать Ростислава Стеблина-Каменского. Из проживавших на воле были женаты, и жены последовали за ними: Квятковский, Чарушин и Синегуб. Особенно сердечно встретил меня всегда так меня любивший, знавший меня еще с воли Ростислав Стеблин-Каменский. Сиял радушием В. X. Кравцов, так популярный под именем «дядьки», украшенный длинной окладистой бородой. Тут же был сопроцессник (вооруженное сопротивление в Киеве) Р. Стеблина-Каменского, С. И. Феохари. В первый раз тут его я увидел. Потом мы жили с ним бок о бок в Мегенском улусе Якутского округа. Сначала были работы: мы равняли плац для казацких экзерсиций. Эти выходы на работы скоро стали походить на прогулку, а с переходом в другую тюрьму, на Нижнюю Кару, работы и вовсе прекращены были. Пришла из Петербурга новая инструкция о содержании нас. Оказалось, что к нам буквально применили инструкцию содержания декабристов. Даже был там и тот пункт, что жены, добровольно последовавшие за государственными преступниками, могут брать с собою в услужение из своих людей только двух человек — одно лицо мужского пола и одно женского. По этой инструкции все должны были быть в тюрьме. Из проживавших на воле был оставлен на воле только Синегуб, как уже отбывший каторгу, все другие должны были быть заключены в тюрьму. Семяновский не вынес этого и застрелился. Прибыли осужденные в Киеве по делу М. Р. Попова — М. Р. Попов, Игн. Иванов, Юрковский, Лозянов, Диковские и другие. Прибыли с ними и бежавшие было Минаков, Властопуло, Крыжановский и Козырев. Пришел с ними и П. А. Орлов, не так удачно воспользовавшийся "сменкой" с уголовным, как Вл. Дебогорий-Мокриевич.

    Мы жили в двух камерах, скорее казармах, окнами на волю, конечно за решетками. Кандалы носили номинально: они свободно снимались и иногда заменялись цепочками, всунутыми в голенище сапогов. Об этом все знали. Когда казака просили выпустить за ворота тюрьмы в пекарню, он прежде всего в окошечко ворот смотрел, есть ли кандалы, и если не было, казак говорил: «Поди-ка, паря, надень оковы!». Прикованные к тачкам обратили на себя внимание Кононовича, и он спросил нашего смотрителя Тараторина: «Как же спят они?» — Тот, нимало не смущаясь, ответил: «Цепь, однако, длинная". Но оба великолепно знали, что это так — для парада. Потом-то, правда, довелось таскать эти тачки. Мы хорошо помнили день, когда пройдут три года, назначенные для прикованных к тачкам. День настал, мы напомнили об этом. Прикованные тут же освобождены были от тачек. Но Попко нажил себе водянку и преждевременно угас именно потому, что никогда не ходил гулять, не желая таскать перед собою тачку. Кончил с собой бессрочный Родин, разбитый параличом.

    Лето мы провели еще на Средней Каре и работали, снимая слои пустых пород, лежащие на золотоносных. На Нижней Каре уже была выстроена строгая тюрьма для нас, обставленная высоким частоколом, и там потекла наша дальнейшая жизнь. Работ уже не было. Население увеличилось прибывшими централистами и новыми осужденными. Выбрасывали за борт цвет технического труда, цвет интеллигенции. Еще счастливцы попадали на Кару, а то ведь была и петля виселицы, и казематы крепостей. При тюрьме, за стенами тюрьмы, устроены были для нас мастерские [* Потом, после побега Мышкина, Хрущева и др., упраздненные навсегда.], где работали наши столяры и слесаря. Издавались на Каре и рукописный журнал «Кара», и юмористический листок. Из помещенных в журнале «Кара» вещей помню чудное описание сельскохозяйственной артели радикалов на Кавказе — статья Г. А. Попко. Был там и роман В. Костюрина «Гнездо террористов» — первые шаги революционной группы «бунтарей», где помню скромную фигуру В. Засулич под именем Марфуши [* В Шлиссельбурге Юрковский давал нам читать отрывки своего романа под тем же названием «Гнездо террористов». Этот отрывок, но под названием «Булгаков», помещен в сборнике «Под сводами», изд. под редакц. Н. А. Морозова в 1909 г. — В. Фигнер.]. А какие интеллигентные силы были здесь! Стоит вспомнить доктора Веймара, талантливого математика С. Ф. Ковалика, импровизировавшего нам лекцию по введению в анализ бесконечно малых. А энциклопедически образованный Адриан Михайлов, прозванный «большим энциклопедическим словарем»! Профессор химии Флориан Богданович, когда у нас отняты были книги, читал лекции товарищам по польской литературе, приводя наизусть длиннейшие цитаты из творений польских поэтов. Делились охотно знаниями, помогая в научных занятиях друг другу. Внутреннюю жизнь нашу того времени, когда пришли к нам централисты и вновь осужденные по террористическим процессам и другие, уже описывал С. Ф. Ковалик («Каторга и Ссылка», № 4/11, Москва, 1924). После открытого и неудачного побега товарищей (Мышкина, Хрущова и др.) мы ждали на нас нападения и караулили за движением войск с крыш тюрьмы, не спали по ночам, хотели отразить нападение и сжечь тюрьму и самим погибнуть; но напряженные нервы устали, мы сдались на успокоительные слова коменданта Потулова и заснули, а проснулись уже, когда на рассвете бесшумно вошедшие казаки заполнили всю тюрьму. Все были обысканы, переодеты в арестантское, все книги были отобраны, все вещи. Нас лишили прогулок, чаю, табаку. Свиданья с женами еще раньше были запрещены. А мать Р. Стеблина-Каменского и невеста Петрова (Парабашова) были высланы с Кары. Нас ввели в опустошенные камеры. В ту камеру, где я был, вторгаются казаки и с ними их командир — Руденко. Он кричит на Бобохова: «Встать!» Когда тот не повинуется, Руденко обращается к казакам: «Поднять его за чуб». Казаки бросаются. Товарищи заступаются за Бобохова. Отдается приказ: «Бить прикладами!» Мы сопротивляемся. Завязывается борьба; я принимаю в ней деятельное участие. Избиение прекращает явившийся комендант Потулов. Для меня и Старынкевича, бросавших досками в командира казаков, эта история прошла бесследно, благодаря показаниям Потулова, что, войдя в камеру, он застал дикую картину избиения. От нас отняли кровати, и спали мы на полу. Многие были переведены в тюрьмы других промыслов. Потом каждую камеру разбили на три чулана, и по чуланам разместили нас под замок. Лишили нас свиданий и прогулок, и вдруг еще нависла новая гроза: телесное наказание. Решили протестовать голодовкой. Не вся тюрьма примкнула к этому протесту. Другие стояли за более активный протест. На двенадцатый день подходит ко мне Порфирий Войнаральский и говорит: «Голодовку решили прекратить. Это еще вчера вечером решили, да я жалел тебя, не говорил». Голодовка прекращена была из-за слабых. Их потихоньку стали подкармливать, жалеючи. Не всех — двух-трех. Но это возмутило других, как извращение самого смысла голодного протеста. Нам уступили во всех требованиях и сказали, что телесных наказаний применять к нам не будут. О жизни после голодовки, о научных занятиях на Каре писали уже. Помню увлечение математикой. Помню и великолепную лекцию С. Ф. Ковалика, посвященную началам дифференциального исчисления. Изучением «Капитала» К. Маркса и прениями по толкованию книги преимущественно заняты были кавказцы Цицианов, Зданович, Джабадари. В тюрьме была превосходная библиотека, очень богатая книгами по всем отраслям знаний, с редкими и ценными сочинениями не только на русском, но и на французском, немецком, английском и итальянском языках. В инструкции был пункт, что государственные преступники могут пользоваться всеми книгами, выходящими в России. Получались нами поэтому регулярно толстые ежемесячные журналы и даже ежедневные газеты (конечно, с большим запозданием). Довольно значительную часть заключенных, по неведомым соображениям, по странному, непонятному выбору, признано было необходимым замучить до смерти, и их увезли в казематы крепостей. Летом 1882 г. с Кары были увезены Щедрин, М. Р. Попов, Игн. Иванов, П. Орлов, И. Волошенко, Буцинский, Геллис и Кобылянский, затем в 1883 г. еще шесть человек: Мышкин, Долгушин, Юрковский, Малавский, Минаков и Крыжановский. Все они были посажены в Петропавловскую крепость, в Алексеевский и Трубецкой бастионы, а в августе 1884 г. перевезены в Шлиссельбургскую крепость [* Кроме Крыжановского — в Шлиссельбурге он не был. — В. Фигнер.]. На Кару в 1884 г. привезли обратно И. Волошенко и П. Орлова. М. Р. Попов был освобожден в 1905 г. Крыжановский отправлен был на Сахалин. Н. Щедрин из Шлиссельбурга в 1896 г. был увезен в казанскую психиатрическую лечебницу, где и умер от тифа зимою 1920 г., просидев в тюрьме и больнице 40 лет. Остальные погибли в Шлиссельбурге. Из них И. Мышкин и Е. Минаков были казнены. Во дворе тюрьмы за особым частоколом был выстроен корпус одиночных камер, в которые попадали, по неведомым соображениям, некоторые из товарищей. Впрочем, эта мера потом не стала применяться, и корпус одиночных камер служил больницей, а дальнейшей его судьбы не помню. В тюрьме перегородки камер были сняты, и чуланы таким образом были уничтожены. Караулили нас теперь уже жандармы. Держали днем довольно льготно, но по ночам запирали в камерах. Мы совершенно отделены стали от уголовного начальства. Для нас назначен был отдельный комендант — жандармский офицер. Вместо казаков караулили тюрьму солдаты, с субалтерн-офицерами и главным начальником.

    В 1883 г., когда был освобожден из Вилюйска Н. Г. Чернышевский, к нам послан был флигель-адъютант Норд, и кое-кому сокращены были сроки каторги. Коменданты жандармские сменялись часто. Один из них, Манаев, присужден был в ссылку за растрату наших денег. Смененного Манаева заменил Бурлей. Этот относился к нам очень хорошо, и порядки стали совсем мягкие. При нем вышло распоряжение выпускать кончавших сроки на волю — жить на промысле близ тюрьмы (в «вольную команду»). Первыми выпустили меня, Веймара, Кашинцева, Бердникова, Ковалева, Новицкого, Зайднера, а из женщин: Р. Л. Прибылеву, Н. А. Армфельд, к которой затем приехала мать, Лисовскую, Коленкину (одновременно или немного позднее Ю. Круковскую). Это было в 1885 г. В январе или феврале 1886 г. посетил нас американский журналист Кеннан. Веймар и Литовская тогда уже скончались от бугорчатки, Кашинцев, Бердников, Ковалев и Зайднер ушли на поселение. На смену им освобождены были из тюрьмы Янковский, Куртеев, Костюрин, Надеев, Трощанский и Матфиевич.

    В марте 1886 г. я с женой и с нами Филиппов (из тюрьмы) отправлены были на поселение в Якутскую область. Немного раньше того ушел туда В. Костюрин. Р. Л. Прибылева уехала ускоренным порядком, на свой счет, тоже в Якутскую область. А из тюрьмы еще осенью 1885 г. туда же отправлен был Р. Стеблин-Каменский.

    Мы добрались до Иркутска лишь летом. Жена уехала в Россию, а я под конвоем двух солдат отправлен был в Якутскую обл. В Якутской области жил я в разных улусах Якутского округа. Занимался я там и сельским хозяйством, в особенности когда жил с Ростиславом Стеблиным-Каменским, и изучением якутского языка. Весть о карийской трагедии дошла до нас очень скоро, скоро пришло и живое, яркое описание ее, сделанное Г. Ф. Осмоловским. И эти картины сменяются картиной другой трагедии — якутского протеста. Заколотая штыком в живот Пик (Софья Гуревич), убитые солдатскими пулями Сергей Пик, Петр Муханов, Яков Ноткин, Паппий Подбельский, Шур, на кровати принесенный к виселице и казненный Коган-Бернштейн, ярый противник протеста Гаусман, так горячо отстаивавший на суде товарищей, защищавший их на суде как юрист и тоже казненный, казненный Зотов [* Казни эти произведены были в исполнение резолюции Александра III: «наказать примерно!». А когда умер главный виновник карийской трагедии, так возмутившей весь свет, генерал-губернатор Корф, Александр III заметил: «тяжело терять таких верных слуг!».]. Топор обознавшегося разбойника, принявшего за поджидаемого богача бедняка П. А. Орлова, губит зимой на дороге от Якутска к ближайшему селению этого умного, дорогого товарища. Ножи грабителей разят в глухом лесу обманутого ими Петра Алексеева. Еще раньше погибли в Якутской области Багряновский (застрелился), Л. О. Цукерман (утопился в реке Амге), Доллер (утонул в Лене). Жуткой смертью погибла Е. Южакова. К этому списку надо прибавить и имя Ростислава Стеблина-Каменского, застрелившегося уже по выезде из Якутской области, в Иркутске.

    Приезжает к нам Д. А. Клеменц, тогда правитель дел Восточно-Сибирского отдела Географического Общества, организатор якутской экспедиции имени Сибирякова. Я беру на себя исследование языка и фольклора якутов. Как раз тогда перебираюсь я в Дюпсюнский улус к интеллигентному якуту А. П. Афанасьеву учителем его детей. При его помощи я проникаю в тайны языка и народной словесности якутов. «Манифесты» шли обыкновенно мимо меня, но манифест 1894 г. дает мне право переезда в Иркутск, приписавшись в крестьяне. Это случилось уже в 1896 г. В Иркутске я застал приехавшую ко мне жену. Жить в Иркутске было большой привилегией.

    Мне, Геккеру и Майнову было это генерал-губернатором Горемыкиным разрешено, по хлопотам Географического Общества, как участникам якутской экспедиции, для обработки собранных нами материалов. В Иркутске жили тогда Лянды [* Женатый на Левандовской.], Любовей, Ковалик, Свитыч, Студзинский, Кленов, Морейнис, Коленкина с мужем (Богородским), Дзбановский, Лури, Джинда и соц.-дем. Красин, служивший техником на железной дороге. Восточно-Сибирский отдел Географического Общества был интеллигентным центром города. Здесь, например, устраивались дебаты о судьбах капитализма в России, где принимал живейшее участие и Красин. Мне удалось поступить в Иркутское отделение Сибирского торгового банка, где уже служили Э. И. Студзинский и Н. Л. Геккер. Управляющим отделения был Болеслав Шостакович из политических ссыльных за восстание 1863 г. В «Восточном Обозрении» я напечатал два беллетристических эскиза, третий же был так искромсан цензурой, что и печатать нельзя было, и моя литературная деятельность на этом поприще оборвалась. Но зато я отпечал в Иркутске мои работы по якутскому языку: «Падежные суффиксы в якутском языке» и «Грамматику якутского языка», удостоившиеся самого лестного отзыва акад. Всеволода Миллера. Еще напечатана была моя работа «Остатки старинных верований у якутов». В 1900 г. я уже имел право выехать в Европейскую Россию и тотчас же им воспользовался.

    С 1902 г. я живу в Одессе, в 1903 г. мне удается поступить в один банк счетоводом. Февральская революция застает меня в Одессе же, на службе в том же банке. В 1920 г. я поступаю на службу в одесское статист. бюро, где работаю и сейчас. Я делаюсь сотрудником Академии Наук СССР по фольклору якутов, и предстоит мне переработка для 2-го издания моей грамматики якутского языка. Подводя итоги долгой эпохе исканий и борьбы, приходишь к выводу, что торжество революции в России показывает, как прав был Оуэн в своем утверждении: «Что могло однажды образоваться и осуществиться в логических построениях мысли человека, то не может уже быть признано невозможным в мире и должно, рано или поздно, непременно найти свое осуществление и в фактах действительной жизни» [* Приведено из статьи Добролюбова "Роберт Овэн и его попытки общественных реформ" в собр. его сочин., 2 изд., 1871 г.]. И час мирового торжества революции поэтому неотразимо близится.

    /Автобиографии революционных деятелей русского социалистического движения 70 – 80-х годов с примечаниями В. Н. Фингер. // Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. 7 изд. Т. 40. Москва. 1923. Стлб. 644-658; Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. 7 изд. 4-ый вып. сорокового (40) тома. Социализм. Москва. 1937. Стлб. 644-658; Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат. Репринтное изд. Москва. 1989. Стлб. 644-658. С. 336-343./

                                                                       КАРІЙЦЫ

                            (Матеріалы для статистики русскаго революціоннаго движенія)

                                                                               III

                                                     БІОГРАФИЧЕСКІЯ СВѢДѢНІЯ

                                                            Мужская Карійская тюрьма

    Ястремскій Серг. Вас., (двор., р. 57 г.; ст. Хар. у-та; ар. въ 75 г. 18-и л., въ Харьк., выпущ. на поруки и скрылся за гран.; ар. въ 77 г. Хар. в.-ок. суд. 3 мар. 80 г., по д. револ. кружка въ Харьковѣ (Колюжный А-ръ Мих., Куплеваскій и др.); 10 л. кат.; приб. на К. 16 окт. 80 г.; въ 85 г. вып. въ в. к., въ 86 г. посел. въ Як. ок.; въ 95 дереѣх. въ Ирк., въ концѣ 90-хъ г.г. верн. въ Евр. Р.

Добровольно послѣдовавшіе родственники карійскихъ каторжанъ

    Ястремская Лидія Кондр. (ур. Мазингъ), ок. Хар. гимн.; пр. на К. съ м. 16 окт. 80 г.; выѣх. въ 86 г. съ м. съ Кары и уѣх. въ Харьк., гдѣ пост, на акуш. к.; въ 90-хъ гг. пр. къ м. въ Ирк.; въ концѣ 90-хъ гг. верн. съ м. въ Ев. Р.

    Г. Осмоловскій

    /Минувшïе Годы. Журналъ посвященный исторïи и литературѣ. Ïюль. N 7. С.-Петербургъ. 1908. С. 149, 155./

    Ястремскій, Сергѣй, полит. дѣятель. Родился въ дворянской семьѣ, 1857. По окончаніи харьковской гимназіи, поступилъ въ харьков. унив. Будучи воспитателемъ въ семьѣ вотчима Лизогуба, онъ 1875 сблизился съ послѣднимъ, а также и съ другими революціонерами; вскорѣ Я. сталъ самъ принимать активное участіе въ революц. движеніи и одно время находился въ сношеніяхъ съ кіевскимъ кружкомъ. Арестованный Я. скоро былъ выпущенъ на свободу. Бѣжалъ за границу, но, стосковавшись по роднпѣ, явился въ Россію и добровольно отдался въ руки жандармовъ, былъ отправленъ въ административную ссылку 1878. По приказу Лорисъ-Меликова, Я. былъ возвращенъ изъ ссылки, преданъ харьковскому военному суду и приговоренъ къ каторжнымъ работамъ на 10 л. На Кару прибылъ 1880; на поселеніе отправленъ въ Якутскую область. Впослѣдствіи вернулся въ Россію. См.: П. С. Ефремовъ, «Маленькое дѣло» («Былое», 1907, № 5); «Хроника соціалистическаго движенія въ Россіи» (Спб., 1907).

    /Большая Энциклопедія. Словарь общедоступныхъ свѣдѣній по всѣм отраслямъ знанія. Подъ редакціей С. Н. Южакова. Т. XXII (Дополнительный). Мендельсонъ – Өразибулъ. С.-Петербургъ. 1909. С. 673./

                                             ВОСПОМИНАНИЯ О ЯКУТСКОЙ ССЫЛКЕ

                                                                          (1896-1899)

    ...Дальше, в Олекминске мы встретили другого старого ссыльного Дзбановского, бывшего офицера-народовольца, а также доктора Абрамовича, одного на первых русских социал-демократов (еще 80-х годов). Но главную массу ссыльных стариков мы нашли, разумеется, в Якутске. Здесь мы встретили старика Левенталя, Сергея Диковского, с его женой Надеждой (б. Люрый), «пролетариатца» Генриха Дулембу, Н. Виташевского, П Лозянова. Ф. Давиденко (брата повешенного в Одессе в 1870 году Иосифа Давиденко). Г. Осмоловского, старого народника Ионова, Никандра Матвиевича, Ястржембского, И. Гориновича, рабочего Бойченко-Михайлова, землевольца Трощанского, Козырева, Э. Пекарского, Софью Доллер, старого народника Войнаральского, имя которого пользовалось у нас особенным обаянием, как одного из главных деятелей знаменитой эпохи «хождения в народ», Никиту Левченко и ряд более молодых народовольцев, как А. Бычкова, Майнова, Стояновского и Г. Марморштейна...

    Ю. Стеклов

    /Каторга и Ссылка. Историко-Революционный вестник. № 6. Москва. 1923. С. 76./

    288) Ястремский, Сергей Васильевич; сс.-пос. (1886-1896), сын коллежск. секретаря, студент, женат, 29 л. Судился в Харьковском воен.-окр. суде (приговор вошел в силу 25/XII - 1880 г.) за стремление вместе с другими лицами «изменить насильственным образом госуд. строй России, к чему не был допущен вследствие заблаговременного открытия правительством его злоумышления», кроме того за составление подложного вида на жительство и оскорбление чиновника нанесением удара. Присужден, по лишении прав, к 10 г. кат. работ. Работы отбывал на Карийских промыслах. По доставлении на поселение в Якутск. обл. жил в Батурусск., Мегинском и Дюпсинском ул. Занимаясь в незначительных размерах сельским хозяйством, он много внимания уделял изучению якутского языка, его грамматики. В 1894-1896 гг. принимал участие в Сибиряковской экспедиции, работая все по тому же вопросу. Составленная им грамматика якутского языка была издана в 1900 г. Выехал из области в 1896 г. [Д. 51].

    /Кротов М. А.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 242./

    Ястремский, Сергей Васильевич; русский, сын чиновника, студент; род. в 1857 г. в Харькове. В 1874-76 г. был чл. студенч. кружка, вел пропаганду среди рабочих и студентов. В 1876 г. выехал за границу. Живя в Женеве и Львове, состоял в группе эмигрантов и занимался литературной работой. В 1877 г. арест, в Львове за связь с Драгамановым и изгнан из Австрии. По возвращении в Россию был арест. в Харькове в 1887 г., за протест против грубости тюремного начальства переведен из Харьковск. тюрьмы в Вышний-Волочек, Тверск. губ., откуда в 1880 г. вновь возвращен в Харьков и 24 марта того же года Харьковским В.-О. С. пригов. к 10 г. каторги, кот. отбывал на Каре. На посел. вышел в 1886 г. в Якутск. обл., где жил в разных улусах до 1896 г., после чего переехал в Иркутск. В 1902 г. выехал в Одессу. Беспарт. Пенсионер. Чл. бил. № 265.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 675./

    Ястремский, Сергей Васильевич, дзорянин, сын колл. секретаря, мелк. чиновника Госуд. банка. Род. в Харькове 20 сент. 1857 г. В 1867 г. поступил в Харьковск. 1-ую гимназию, по окончании которой поступил на медиц. фак-т Харьковск. ун-та. В 1874 г. примкнул к харьковск. революц. кружку (Л. Бранднер и др.). Летом 1875 г. проживал в качестве домашн. учителя у двор. Борщевского в его имении, в Черниговск. губ. Зимою 1875-1876 г.г. предпринял поездку в Киев и Одессу за революц. литературою. В Киеве познакомился с местными «бунтарями» (В. Дебогорий-Мокриевич, Я. Стефанович, М. Коленкина и др.), а в Одессе — с И. Волошенко и А. Желябовым. В нач. 1876 г. в Харькове через Ив. Союзова и Д. Куплевасского завел связи с жел.-дорожн. рабочими, организовал из рабочих и учащейся молодежи кружок и вместе с А. Архангельским устроил в Харькове в целях пропаганды столярн. мастерскую, где работали И. Глушков и Л. Бранднер. Снабдил крестьянина И. Прозорова фальш. паспортом и отправил его в Конотоп для распространения запрещен. изданий; был выдан И. Прозоровым и 17 февр. 1876 г. арестован в Харькове в столярн. мастерской вместе с А. Архангельским; при обыске обнаружено большое количество запрещен. книг. Заключен под стражу и привлечен в 1876 г. к дознанию по обвинению в преступн. пропаганде среди железнодорожн. рабочих и в организации для этой цели столярн. мастерской. Освобожденный на поруки под денежн. залог в 5000 р., скрылся из Харькова в дек. 1876 г. за границу. Жил в Женеве, вращаясь среди русск. эмигрантов (М. Драгоманов, З. Ралли, Д. Клеменц и др.); вместе с В. Обнорским, с которым был дружен, принимал участие в организации «Общ-ва помощи политическ. изгнанникам из России». Был членом тайного общества социалистов, обнаруженного в 1877 г. во Львове; был арестован и предан в 1877 г. суду вместе с Павликом, К. Ляхоцким, А. Черепахиным и др. за пропаганду украинофильских идей и связь с М. Драгомановым. Австрийским судом приговорен к заключению в тюрьме в течение месяца и к вечному изгнанию из Австрии. Добровольно явился 27 февраля 1878 г. в Харьковск. губ. жанд. управление, не желая, чтобы его поручитель понес денежную ответственность, и был заключен в Харьковск. тюремн. замок, где сблизился с А. Медведевым (Фоминым). В окт. 1878 г. вследствие «учиненного буйства и оскорбления действием смотрителя тюремн. замка» (в протесте 26 окт. т. г. принимали участие Н. Яцевич, А. Медведев-Фомин, Ив. Тищенко-Березнюк) переведен в Вышневолоцк. пересыльн. тюрьму. Предназначался к высылке в администр. порядке в Сибирь, но по распоряжению Лорис-Меликова предан в сент. 1879 г. военному суду в Харькове. Увезен из Вышнего-Волочка в Харьков. Судился Харьковск. военно-окружн. судом вместе в А. Калюжным, Д. Куплевасским, Мих. Чугуевцевым и др.; 24 марта 1880 г. признан виновным в составлении тайного общ-ва, стремившегося насильствен. образом изменить существуют. госуд. строй, в участии в нем, в составлении подложн. вида на жительство и в оскорблении действием тюремн. смотрителя; приговорен к лишен. всех прав и к каторжн. работам в рудниках на 15 лет; по конфирмации, вследствие «несовершеннолетия во время совершения преступления», срок работ сокращен до 10 лет и работы в рудниках заменены работами в крепостях. Через Мценск. перес. тюрьму отправлен на Кару, куда прибыл 16 окт. 1880 г. Находясь на Каре, был под судом за нанесение удара доскою батал. командиру Руденко во время беспорядков 11 мая 1882 г. По постановлению Особ. совещания от 24 июня 1884 г. изъят от действия манифеста 15 мая 1883 г. В марте 1885 г. с разрешения приамурск. ген.-губернатора выпушен в вольн. команду, а в марте 1886 г., за окончанием 13 марта срока, уволен от каторжн. работ и обращен на поселение в Якутск. область. В июне 1886 г. прибыл в Иркутск, а в авг. т. г. водворен в 3-ем Жехсогонск. наслеге (Батурусск. ул., Якутск. окр.); в марте 1888 г. переведен в сел. Чурапча (того же улуса); в апр. 1890 г. переведен в Тарагайск. наслег (Мегинск. ул.); занимался сельск. хозяйством и изучением якутск. языка и грамматики. Ходатайства его жены в мае 1892 г., в ноябре 1894 г., в февр. 1895 г. о смягчении участи и о возвращении Я-го на родину были признаны неподлежащими удовлетворению. В июне 1892 г. снова переведен в с. Чурапчу, где прожил до 1894 г. Летом 1894 г. Иркутск. ген.-губернатором разрешено принять участие в Сибиряковск. экспедиции в Якутск. обл. для исследования языка и фольклора якутов. По постановлению Особ. совещания от 12 мая 1895 г. применен манифест 14 ноября 1894 г., в силу которого разрешено причислиться в крестьяне по сокращен. сроку, а через 14 лет со дня окончания каторжн. работ, т. е. 13 марта 1900 г., получить право избрания места жительства, кроме столиц и столичн. губерний, с подчинением на 5 лет надзору полиции и с признанием его лишенным всех особен., лично и по сост. присвоенных прав и преимуществ. В сент. 1895 г причислен в крестьянск. общ-во с. Доброго (Якутск. окр.). В июне 1896 г. выехал в Балаганск (Иркутск. губ.); в том же году по ходатайству Вост.-Сибирск. отдел. Русск. Географ, общ-ва оставлен на времен. жительство в Иркутске для обработки собранного материала по исследованию быта якутов. По постановлению Особ. совещания от 7 марта 1897 г., на основании манифеста 14 мая 1896 г., разрешено приписаться к мещанск. общ-ву в Сибири. По постановлению того же совещания от 4 февр. 1900 г. ему было воспрещено по истечении срока ссылки жительство в столицах и столичн. губерниях бессрочно, а в университ. городах и в фабричн. местностях в течение двух лет. По распоряжению Департ. полиции от 24 апр. 1900 г. подчинен негласн. надзору. Служил в Иркутск. отдел. Сибирск. торгов. банка, сотрудничал в «Восточн. Обозрении», печатал книги по исследованию Якутск. языка. В авг. 1900 г. приехал в Воронеж, где поддерживал сношения с лицами, состоявшими под надзором (М. Ослоповой, С. Мартыновой и др.). Ходатайство его о разрешении жить в Петербурге признано в том же году «преждевременным». С марта 1901 г. жил в Минске, где служил в управлении Либаво-Роменск. жел. дороги. С окт. 1902 г. жил в Одессе, где служил счетоводом в банках. Принимал активное участие в революции 1905 г. С 1920 г. по 1926 г. работал в Одесск. статист. бюро. Сотрудничал в Акад. наук по фольклору якутов. В 1931 г. — член Общ-ва политкаторжан, пенсионер, беспартийный. Живет в Одессе.

    Автобиограф. анкета кружка народовольцев. (Архив общ-ва политкаторжан). — Справки (С. Ястремский, А. Архангельский, Банчаков, И. Глушков, А. Калюжный, Н. Колодкевич, А. Марченко, Я. Потапов, И. Прозоров, Н. Судейкин, И. Тищенко-Березнюк, М. Чугуевец, Н. Яцевич). — Доклады 1878, II, 581-583. — Дело м-ва юстиц., II угол. отдел., № 7656 (1879). — Календарь «Нар. Воли», 141. — Дела Департ. полиц.: III, № 427 (1900); V, № 40, ч. II, лит. А (1896). — Больш. энциклопедия, XXII. — Словарь Граната, т. 40, стр. 497 (Автобиография А. А. Филиппова). — Политическ. каторга и ссылка, 675.

    Словарь Граната, т. 40, стр. 644-658 (Автобиография С. В. Ястремского). — С. Ястремский, «Кат. и Сс.» 1924, IV (II), 251-256 (Д. Лизогуб. Три встречи). — Егоже, «Кандальн. Звон» 1925, I, 5-19 (Кара).

    И. Белоконский, Дань времени (Ук.). — Л. Дейч, 16 лет в Сибири (Ук.). — М. Кротов, Якутск. ссылка 70 - 80-х г.г. (Ук.).

    «Земля и Воля» II (1878) (Корреспонденции. Харьков) (Революц. журналистика 70-х. г.г., 211). — «3емля и Воля» IV (1879) (Наши домашн. дела) (Там же, 387). — «Голос» 1879, № 170 (Судебн. хроника). — «Нар. Воля» III (1880) (Корреспонденции. Из Харькова) (Литература парт. «Нар. Воля», 205) — «Вольн. Слово» № 48 (1882), 6 (Зверства над политическ. ссыльными в Сибири). — «Вольн. Слово» № 51 (1882), 4-5 (Вести о политическ. ссыльных). — «С родины на родину» I (1893), 15 (Хроника); II (1893), 97 (Хроника). — Н. Виташевский, «Был.» 1906, VII, 131, 133 (Централка). — В. Ефремов, «Был.» 1907, V, 91 (Маленькое дело) — Р. Стеблин-Каменский, «Был.» 1907, V, 186, 202 (Г. А. Попко). — Г. Осмоловский, «Мин. Годы» 1908, VII, 149 (Карийцы). — С. Синегуб, «Русск. Мысль» 1910, X, 47 (Воспоминания чайковца). — П. Ивановская, «Кат. и Сс.» V (1923), 178 (Страничка из истории каторги). — Кат. и Сс.» V (1923), 267 (Хроника). — Р. Кантор, «Кат. и Сс.» 1924, IV (11), 222, 226, 230 (Общество помощи политическ. изгнанникам из России 1877 г.). — «Канд.Звон» 1926, III, 215 (Список членов Одесск. Общ-ва политкаторжан). — М. Костюрина, «Кат. и Сс.» 1926, III (24), 191-193 (Молодые годы). — В. Николаев, «Кат. и Сс.» 1927, V (34), 109, 112 (Сибирская политическ. ссылка и изучение местн. края).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Т. II. Семидесятые годы. Вып. 4. С – Я. Составлен А. А. Шиловым, М. Г. Карнауховой. Москва. 1932. Стлб. 2148-2151./

    Ястремский, Сергей Васильевич — русский, сын чиновника, студент; род. в 1857 г. в Харькове. В 1874-76 гг. был чл. студенч. кружка, вел пропаг. среди рабоч. и студентов. В 1876 г. выехал за границу. Живя в Женеве и Львове, сост. в гр. эмигрантов и занимался литерат. работой. В 1877 г. арест, в Львове за связь с Драгомановым и изгнан. из Австрии. По возвращ. в Россию арест. в Харькове в 1878 г. за протест против грубости тюр. нач. и переведен из Харьк. тюрьмы в Вышний-Волочек, Тверск. губ., откуда в 1880 г. вновь возвращен в Харьков и 24 марта того же года Харьк. В.-О. С. пригов. к 10 г. каторги. Наказ. отб. на Каре, На посел. водвор. в 1886 г. в Якутск. обл., где жил в разн. улусах до 1896 г., после чего переехал в Иркутск. В 1900 г. выехал в Одессу. Беспарт. Пенсионер. Чл. бил. О-ва № 265.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов о-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 765./

    Якутский язык мало известен даже и среде тюркологов. Но его отнюдь нельзя называть мало или плохо изученным. Изучение якутского языка имеет свою длинную историю, богатую событиями, именами и трудами...

    Большое распространение среди якутоведения имеет недавно вышедшая вторым изданием «Грамматика якутского языка» С. В. Ястремского, которая не только написана на основе «Ueber die Sprache der Jakuten» О. Н. Бетлингка, но в отдельных своих местах является просто непосредственным переводом ее и обладает потому всеми ее достоинствами и недостатками. Поэтому, не будучи знакомы с работой Бетлингка, составители ряда современных практических грамматик все же продолжают испытывать на себе некоторое влияние ее, если они только пользуются грамматикой С. В. Ястремского. Следы этого влияния можно проиллюстрировать на таком примере. О. Н. Бетлингк в своей грамматике пользовался общепринятым порядком расположения частей речи. И поэтому местоимения у него следуют за именами числительными. А так как он очень систематичен в своем изложении, то формы имени существительного с аффиксами принадлежности и сказуемости он не мог рассматривать прежде, чем не разобраны местоимении, к которым эти аффиксы имеют непосредственное отношение. Поэтому в разделе «Имена» рассматриваются лишь безличные формы имени существительного, а лично-притяжательные формы имени существительного с их особым склонением рассматриваются в разделе «Местоимения». Это сохранено у С. В. Ястремского. Вот почему и практической грамматике Н. С. Григорьева «Притяжательное имя» рассматривается как особая часть речи Киэн аат [* Н. С. Григорьев. «Саха тылын грамматиката» М., 1938 г., стр. 79, § 48.]...

    Более счастливыми в своей работе по якутскому языку оказались политссыльные В. М. Ионов, С. В. Ястремский и Э. К. Пекарский.

    В. М. Ионов не опубликовал особых исследовательских работ по якутскому языку, который он, по свидетельству обязанных ему Э. К. Пекарского и С. В. Ястремского, очень хорошо знал [* В. М Ионовым составлен был «Якутский букварь», измененный и дополненный С. А. Новгородовым, при ближайшем участии Н. Е. Афанасьева, Якутск, 1917 г.], но он был весьма деятельным участником как в составлении «Словаря якутского языка» Э. К. Пекарского, так и в издании «Образцов народной литературы якутов». Его помощь и указания очень ценили и С. В. Ястрсмский и Э. К Пекарский. Последний отметил это даже в своем «Словаре», на титульном листе которого стояло: «При ближайшем участии прот. Д. Д. Попова и В. М. Ионова».

    Интересы С. В. Ястремского были направлены па изучение грамматику якутского языка, которого он опубликовал в 1900 г. в Иркутске в «Трудах Якутской экспедиции, снаряженной на средства И. М. Сибирякова» [* Второе издание «Грамматика якутского языка», переработанное автором в 1927 г. было издано к качестве пособия для педагогов ЦИЯП АН СССР, в 1938 г. под редакцией проф. Б. М. Гранде.].

    Это была знаменитая экспедиция, проведенная и 1894-96 гг. в Якутии на средства Иннокентия Михайловича Сибирякова — купца, пожертвовавшего значительные средства на различные научные предприятия в Сибири (в частности, на его средства были опубликованы известные библиографические работы В. И. Межова — «Сибирская библиография» [* Том I-III. СПБ, 1891-1892.]). Проводилась экспедиция под руководством Восточно-Сибирского отдела Русского Географического О-ва (ВСОРГО). Научным руководителем был В. А. Обручев (ныне академик). План был задуман широко и изучение должно было охватить все стороны жизни Якутии. Для участия в этой экспедиции были привлечены и политссыльные, силами которых она почти исключительно и была осуществлена и многие из которых стали позднее виднейшими учеными нашей страны. Работы велись и по этнографии, и по языку, и по фольклору, и по изучению верований, и по обычному праву, и по изучению естественных богатств страны. Материал был собран очень большой. Частью он был обработан и опубликован, но многое осталось и в рукописях. По изучению языка было сделано также очень много.

    К участию в этой работе были привлечены В. М. Ионов, Э. К. Пекарский и С. В. Ястремский.

    «Грамматика якутского языка» С. В. Ястремского написана под сильным влиянием О. Н. Бетлингка, что отмечено и самим автором в предисловии к 1-му изданию. Правда, в ней уже много нового по сравнению с «Ueber die Sprache der Jakuten», почерпнутого как из личных наблюдений над разговорной речью, так и из анализа языка произведений устного народного творчества якутов, собиранию образцов которого С. В. Ястремский уделил большое внимание. Но все новое касается, главным образом, опять-таки отдельных форм. Так, представляет большой научный интерес исследование, проведенное С. В. Ястремским, по вопросу о падежных аффиксах, в котором он доказал наличие следов древнего родительного и местного падежей в современном якутском языке. Падежным аффиксам в якутском языке С. В. Ястремский посвятил и специальную работу «Падежные суффиксы в якутском языке» [* Иркутск. 1898 г.]. Но при этом все его дополнения и изменения не коснулись основного — методологических принципов Бетлйнгка. Поэтому и построение самой грамматики С. В. Ястремского совершенно такое же, как и у Бетлингка. Правда, фонетика дана очень кратко, значительно короче, чем у Бетлингка, кратки также и приложенные тексты, отсутствует словарь. Но зато морфология, которая в первом издании озаглавлена «Производные понятия и выражение отношений» [* С. В. Ястремский. «Грамматика якутского языка». Труды Якутской экспедиции, снаряженной на средства И. М. Сибирякова. Отдел II, том III, часть 2-ая, вып. II. Иркутск. 1900 г., стр. 39.], а также синтаксис целиком построены по плану Бетлингка и во многих случаях являются чуть ли не прямым переводом его. Поэтому в истории изучения якутского языка грамматика С. В. Ястремского должна быть отмечена прежде всего как популяризация идей Бетлингка. Дополнения же и исправления, внесенные С. В. Ястремским, идут в плане, намеченном еще самим Бетлингком, и нисколько не задевают основ его методологических построений. Поэтому все то, что говорилось о методологии Бетлингка, может быть отнесено и к грамматике С. В. Ястремского...

    Как показывает этот перечень работ, литература о якутском языке не может быть названа ни бедной, ни ограниченной. Фундаментальная монография, наличие замечательного словаря, большое количество опубликованных текстов, записанных специалистами в разных районах Якутии, наконец, наличие ряда работ по отдельным частным вопросам исследования, принадлежащих перу виднейших тюркологов — этим может похвастать нс всякий тюркским язык, даже и из числа более или менее изученных. Но все это богатство составилось вовсе не в результате планомерного и последовательного изучении. Нет. Как видно из изложенного, слепой случай и счастливое стечение обстоятельств играли в истории изучения якутского языка часто первенствующее значение. Случайно санскритолог О. Н. Бетлингк, никогда ни до, ни после не отвлекавшийся от своей специальности, занялся якутским языком и подарил миру свою «Ueber die Sprache der Jakuten», труд, сделавший, эпоху в тюркологии. Случайно попали в Якутию политические ссыльные Худяков, Ионов, Ястремский и Пекарский и отдали изучению якутского языка вес свои силы и всю энергию борцов-революционеров.

    Академия наук всегда уделяла якутскому языку большое внимание. Все крупнейшие дореволюционные работы по якутскому языку, кроме «Грамматики якутского языка» С. В. Ястремского да «Верхоянского Сборника» Худякова, изданных ВСОРГО, были опубликованы Академией Наук. Но и тут преобладал случай, поскольку первостепенную роль играли научные интересы отдельных ученых (Бетлингк, Радлов). О плановом же изучении якутского языка никогда нс было речи.

    После Великой Октябрьской революции резко изменились и темпы и направление работ по изучению якутского языка...

    /Е. И. Убрятова.  Очерк истории изучения якутского языка. Якутск. 1945. С. 15-16, 19-21, 27-28./

    С. А. Токарев

                  ВКЛАД РУССКИХ УЧЕНЫХ В МИРОВУЮ ЭТНОГРАФИЧЕСКУЮ НАУКУ

    Если обмен культурным опытом и научными достижениями является одним из важнейших стимулов роста науки и общего культурного прогресса во всем мире, то, напротив, взаимная разобщенность, изолированность отдельных стран в этом отношении всегда вредила развитию науки, тормозила культурный прогресс. Когда же такая разобщенность получает односторонний характер, когда научная деятельность в определенной стране или группе стран игнорируется учеными других стран, ее достижения замалчиваются, а порой в то же время присваиваются этими учеными, — тогда к общему вреду прибавляется несправедливость.

    Такие мысли приходят на ум, когда знакомишься с историей этнографической науки в славянских странах. Кто захотел бы по общим историографическим обзорам — в английской, немецкой или французской литературе — составить себе представление о том, что собственно внесли ученые славянских стран в мировую этнографическую науку, тот пришел бы к выводам весьма неутешительным: судя по этим обзорам, судя по зарубежной этнографической литературе, где чрезвычайно редко встречается упоминание русского, польского или чешского имени, славянские страны почти не участвовали в развитии этнографических знаний. Обычно о работах русских этнографов говорят только тогда, когда дело касается этнографии народов России, а работы этнографов других славянских стран вспоминаются только в связи с вопросами славяноведения. За ними признается, таким образом), чисто местное, как бы провинциальное значение. Но как только дело коснется проблем общей этнографии, основных и принципиальных научных вопросов, а равно и этнографии зарубежных и неславянских стран,— тут как из рога изобилия сыплются английские, немецкие, голландские, французские и какие угодно имена, только не славянские. Россия и другие славянские страны, выходит, стояли в стороне от столбовой дороги развития этнографической науки.

    Такой взгляд, однако, совершенно неверен и несправедлив. Господство его в литературе объясняется двумя причинами: во-первых, европейские и американские ученые в подавляющем большинстве не изучают ни русского ни других славянских языков и поэтому просто плохо осведомлены о нашей этнографической литературе; во-вторых, среди них упорно держалось и частью продолжает держаться пренебрежительное отношение к русской и славянской науке...

    Чтобы не возвращаться в дальнейшем к вопросам методики полевой этнографической работы и собирания материала, напомним, что метод стационарных исследований, с длительным пребыванием среди изучаемой народности, с обязательным изучением ее языка, при сочетании научной работы с практической помощью населению, был после Миклухо-Маклая детально разработан и успешно применен именно в русской этнографии. В разработке этого метода велика заслуга политических ссыльных, исследователей-революционеров, которым в эпоху самодержавия приходилось нередко проводить долгие годы в отдаленных районах Севера, среди нерусского населения, и они отдавали свой вынужденный досуг делу изучения этого населения и помощи ему. Так выросла целая обширная этнографическая литература по народам Сибири и Севера — работы Худякова, Ковалика, Ионова, Виташевского, Левенталя, Майнова, Трощанского, Штернберга и др. В числе этих политических ссыльных-исследователей были и поляки — Серошевский, Ястремский, Феликс Кон. Некоторые из этих этнографов, как Богораз, Иохельсон, в дальнейшем внесли свой опыт и знания в совместную работу с американскими учеными по изучению азиатско-американских культурно-этнических связей — в большую «Джезуповскую севернотихоокеанскую экспедицию», материалы которой составляют крупный вклад в этнографическую литературу...

    /Советская этнография. № 2. Москва. 1948. С. 184, 191./

                                              II. ВОПРОСЫ НАУЧНОЙ ГРАММАТИКИ

                                                   2. Морфология и Словообразование

    314. [Ястремский С. В.]. Якутская грамматика по Бетлингку. – Рукопись, [1887-1888], 185 л., храниться в Якут. респ. библ. им. А. С. Пушкина.

    Извлечение и перевод ««Ueber die Sprache der Lakuten»

    О. Н. Бетлингка.

    /Н. Е. Петров.  Якутский язык. (Указатель литературы). Якутск. 1958. С. 35.

    Jastrzębski Sergiusz (1857 - po 1931), sybirak, jakutolog. Urodzony w Charkowie, w polskiej rodzinie drobnoszlacheckiego pochodzenia, syn małego urzędnika Bazylego. Po ukończeniu gimnazjum w mieście rodzinnym wstąpił tamże na uniwersytet. Był guwernerem w rodzinie znanego rewolucjonisty rosyjskiego D. A. Lizoguba i pod jego wpływem wciągnął się do ruchu rewolucyjnego. Po pierwszym aresztowaniu w r. 1876, wypuszczony za kaucją, uciekł za granicę do zaboru rosyjskiego. Następnie we Lwowie był uczestnikiem kółka socjalistycznego. Aresztowany i zagrożony wydaleniem poza granicę Austrii, wrócił do Charkowa i oddał się w ręce policji. W r. 1880 został zesłany w trybie administracyjnym, lecz na rozkaz Loris-Melikowa został zawrócony z tego zesłania i postawiony przed sądem wojennym w Charkowie, który osądził go na 10 lat katorgi. Sześć lat odbywał karę w więzieniu karyjskim, następnie w 1. 1886-96 przebywał na zesłaniu w Jakutii. Miejscem zesłania były ułusy Baturuski i Djupsjunski. W 1. 1894-6 wziął udział w tzw. ekspedycji Sybiriakowa, która miała na celu wszechstronne zbadanie Jakutii. J-mu razem z E. Piekarskim poruczono dział językowy. Piekarski zajął się opracowaniem słownika, a J. gramatyką języka jakuckiego. Poza tym zbierał on również materiały odnoszące się do folkloru jakuckiego. Po powrocie z zesłania J. mieszkał w Odessie, gdzie zmarł po r. 1931.

    J. osiedlony wśród Jakutów zaczął się uczyć ich języka, najpierw dla celów praktycznych, następnie udało mu się dostać i przerobić pierwszą naukową gramatykę tegoż języka pióra O. Böthlingka. Na podstawie tej gramatyki i własnych badań opracował Gramatika jakutskogo jazyka, Irkutsk 1900. W latach dwudziestych opracował ją na nowo, lecz nowe wydanie ukazało się dopiero w r. 1938. Drugą ważną dziedziną jego badań był folklor jakucki — wypisy w przekładzie rosyjskim samego J-ego wydała Akademia Nauk ZSRR w r. 1929, pt. Obrazcy narodnoj literatury Jakutov, Leningrad. Specjalne miejsce zajmują tu jakuckie podania bohaterskie — oloncho.

    Dejateli revolucionnogo dviženia v Rossii, T. 2 Vypusk 4, Moskva 1932 s. 2148-51 (fot.); Efremov S., Malenkoe delo, Byloe 1907; Krotov M. A., Jakutskaja ssylka 70-80 gg., Moskva 1925 s. 72, 242, Tokarev S. A., Vklad russkich učennych v mirovuju etnografičeskuju nauku, Sovetskaja Etnografija 1948 nr 2 s. 191; Ubrjatova B. I., Očerki istorii inzučenija jakutskogo jazyka, Jakutsk 1945 s. 15-21; — Armon W., „Problemy” 1854 nr 5 s. 350.

    Witold Armon

    /Polski Słownik Biograficzny. T. XI. Wrocław-Warszawa-Kraków. 1964-1965. Reprint. Wrocław. 1990. S. 83-84./

    ЯСТРЕМСКИЙ (Jastrzębski), Сергей (Sergiusz) Васильевич (20. IХ. 1857 — после 1931). Поляк; род. в Харькове; полит. каторжанин; после отбытия срока каторж. работ на р. Каре был отправлен в 1886 в Якутию на поселение, где находился до 1896. «В Якутской области, — писал Я. в предисловии к изд. 1 «Грамматики якутского языка» (с. V), — я прожил около десяти лет. Почти все это время я провел в улусах Якутского округа, лежащих на правом берегу Лены — больше всего в Ботурусском улусе, года два в Мегинском, а последние полтора года в Дюпсюнском. Наиболее полезно было для меня пребывание именно в этом последнем улусе. Здесь я проживал у интеллигентного родовича А. П. Афанасьева, который, прекрасно зная родную речь, даже тот, отчасти устаревший, язык, которым сказываются былины (олонхо), и вполне владея притом русским языком образованного общества, много помог мне в изучении якутского языка». Я., как хорошо владевший якут. яз., был включен в число участников якут, экспедиции Сибирякова, в трудах к-рой вышла его «Грамматика якутского языка».

    После возвращения из ссылки жил в Одессе, где и умер.

   I. Полный список трудов Я. см.: Н. Е. Петров, Якутский язык, Якутск, 1958, № 232, 265, 266, 314-318, 328, 329, 888-891.

    II. Деятели рев. движения, т. 2, вып. IV, стлб. 2148-2151, (портр.), (лит. о Я. — стлб. 2151); В. С. Ефремов, Маленькое дело, — «Былое», 1907, № 5, с. 91; М. А. Кротов, Якутская ссылка 70-80-х годов. Исторический очерк но неизданным архивным материалам, М., 1925, с. 72, 242; Крымский, Тюрки, с. 183; «Мат. сл. вост.-сиб. этнографов», с. 210; «Младописьм. яз.», с. 194, 198; В. Николаев, Политическая ссылка в изучении Якутского края, — в кн.: «Якутская неволя», Якутск, 1927, с. 181-210; Пекарский, Словарь, с. II, IV; Н. Е. Петров, Якутский язык, № 104, 191, 749 — лит. о Я.; «Тюрк, языки», с. 404; Убрятова, Очерк, с. 15, 19-21; С. В. Ястремский, Грамматика якутского языка, Иркутск, 1900, с. I-VIII; W. Аrmon, — «Рroblеmу», 1954, № 5, с. 350; «Polski słownik biograficzny», t. 11, Wrocław-Warszawa-Kraków, 1964-1965, с. 83-84. 
                                                                   Указатель имен

    Ястремский С. В. 45, 63, 171, 296, 297.

    /Библиографический словарь отечественных тюркологов. Дооктябрьский период. Под редакцией и с введением А. Н. Кононова. Москва. 1974. С. 296-297, 338./

                                                                         Rozdział VIII

                                                SERGIUSZ JASTRZĘBSKI (1857 — po 1931)

    Sergiusz Jastrzębski urodził się 20 września 1857 r. w Charkowie jako syn szlachcica Bazylego Jastrzębskiego, drobnego urzędnika bankowego [* Ponieważ przynależność narodowa S. Jastrzębskiego nadal budzi kontrowersje, wobec tego należy tę sprawę rozpatrzyć nieco dokładniej. O polskości Jastrzębskiego pierwszy napisał S. A. Tokariew, Wkład russkich uczonych w mirowuju etnograficzeskuju nauku, „Sowietskaja Etnografija” 1948, nr 2, s. 191. Artykuł ten został przedrukowany w wydawnictwie Oczerki istorii russkoj etnografii, folkłoristiki i antropologii, wyp. 1, Moskwa 1956, odpowiedni fragment na s. 11-12. Za nim spróbowałem wprowadzić Jastrzębskiego do historii nauki polskiej już w nie drukowanej pracy magisterskiej pt. Polscy etnografowie — badacze innych krajów świata i ich dorobek naukowy w 1951 r. oraz w artykule dyskusyjnym pt. Kilka uwag na marginesie artykułu W. Słabczyńskiego, „Polscy obrońcy i badacze ludów kolonialnych”, Problemy, R. 4, 1954, nr 5, s. 350-351. W każdym razie nazwisko Jastrzębskiego wśród współczesnych mu pamiętnikarzy występuje prawie zawsze nie w formie rosyjskiej: Jastriemskij, lecz w formach: Jastriembski, Jastrzemskij czy nawet Jastrzembskij (zob. np. Ju. Stiekłow, Wspominanija o jakutskoj ssyłkie (1896-1899), „Katorga i ssyłka”, 1923, nr 2 (6), s. 76, 88 ze zdjęciem Jastrzębskiego pomiędzy s. 88 a 89). A przecież wspomnienia Stiekłowa pochodzą akurat z okresu, kiedy Jastrzębski opublikował w 1897 r. swój pierwszy artykuł, gdzie jest podpisany jako „Jastriemskij” (por. też B. Kantor, „Katorga i ssyłka”, Imiennoj i sistematiczeskij ukazatiel za 1921-1925 gg., Moskwa 1928, s. 202 — tutaj odnotowane są wszystkie formy nazwiska występujące w pamiętnikach). Dla mnie wynika stąd następujący wniosek: ponieważ współcześni znali go pod nazwiskiem „Jastrzębski”, więc chyba musiał tej formy na co dzień używać. Pozostaje otwarte pytanie, jaka forma nazwiska była w dokumentach. Zwięzły życiorys oraz starszą biobibliografię, dotyczącą głównie działalności rewolucyjnej, znajdujemy w słowniku biograficznym: Diejatieli riewolucyonnogo dwiżenija w Rossii, t. 2, wyp. 4, Moskwa 1932, szp. 2148-2151. Prace naukowe Jastrzębskiego notują różne bibliografie jakutologiczne, por. np. ostatnio N. E. Pietrow, Jakutskij jazyk (ukazatiel litieratury), Jakutsk 1958, s. 4, 28, 35-37, 85. Por. też W. Armon, Jastrzębski Sergiusz [w:] Polski słownik biograficzny, t. 11, Kraków 1964-1965, s. 83-84. W Polsce pisał o nim także A. Kuczyński, Wkład Polaków..., s. 557-558 oraz tenże, Syberyjskie szlaki. Ostatnio znany radziecki orientalista A. N. Kononow również określił S. Jastrzębskiego jako Polaka, por. Biobibliograficzeskij słowar' otieczestwiennych tiurkołogow, Mos-kwa 1974, s. 237-297. O działalności folklorystycznej Jastrzębskiego pisał też G. U. Ergis, Oczerki..., Moskwa 1974, s. 34-35, 38-39.]

    Od 1867 r. Sergiusz uczył się w I gimnazjum w Charkowie, a po uzyskaniu matury, prawdopodobnie w 1874 r., zapisał się na wydział lekarski Uniwersytetu Charkowskiego.

    Studiów nie ukończył, w 17 roku życia przystąpił bowiem do tajnego kółka rewolucjonistów. Latem 1875 r. był korepetytorem w guberni czernihowskiej, gdzie zetknął się ze znanym rewolucjonistą D. A. Lizogubem [* Por. [S. Jastrzębski] S. Jastriemskij, D. A. Lizogub (Tri wstrieczi), „Katorga i ssyłka” kn. 11, 1924, nr 4, s. 252-256.]. Natomiast zimę 1875/1876 r. spędził w Kijowie, przebywając między „buntownikami” (buntari). W celu propagowania idei rewolucyjnych wyjeżdżał kilkakrotnie do Odessy. W początkach 1876 r. zorganizował w Charkowie kółko rewolucyjne, do którego należeli robotnicy kolejowi i uczniowie szkół charkowskich; zorganizował też dostawę zakazanej literatury. Niestety już 17 lutego 1876 r. został aresztowany, a w czasie rewizji znaleziono sporą ilość nielegalnej literatury. Jastrzębskiego oskarżono o propagandę rewolucyjną wśród kolejarzy pod pretekstem prowadzenia urządzonego w tym celu warsztatu stolarskiego, co odpowiadało prawdzie. Po wpłaceniu kaucji w wysokości 5 tys. rb. został wypuszczony na wolność i natychmiast wyjechał za granicę.

    Najpierw mieszkał w Szwajcarii, w Genewie. Następnie przeniósł się do Galicji. Tutaj, w czasie pobytu we Lwowie, działał dalej w tajnym stowarzyszeniu o profilu socjalistyczno-ukrainofilskim. W 1877 r. i razem z innymi członkami tego kółka został powtórnie aresztowany. Sąd austriacki skazał Jastrzębskiego na jednomiesięczną karę więzienia i deportację z granic Austrii. Dnia 22 lutego 1878 r. Jastrzębski dobrowolnie stawił się w komendzie żandarmerii w Charkowie, żeby jego poręczyciel nie stracił swoich 5 tys. rb. Oczywiście z miejsca został z powrotem osadzony w więzieniu. Tutaj 26 października tegoż roku wziął czynny udział w proteście więźniów, za co przeniesiono go do innego więzienia i skazano na zesłanie administracyjne na Sybir.

    Jednakże zamiast tego, z rozporządzenia Loris-Mielikowa, w sierpniu 1879 r. przekazany został sądowi wojennemu w Charkowie. Oskarżono go o udział w tajnym stowarzyszeniu, którego celem było zniesienie istniejącego ustroju, dalej o ukrywanie się przed policją oraz o czynną obrazę strażnika więziennego. Jastrzębski został skazany na 15 lat katorgi. Przy konfirmacji wyroku, z i wagi na to, że w czasie popełnienia przestępstw nie był jeszcze pełnoletni, karę obniżono na 10 lat katorgi w twierdzach. Jastrzębskiego wysłano do katorgi karyjskiej, dokąd przybył 16 października 1880 r. Tu znów wziął czynny udział w rozruchach więźniów w dniu 1 maja 1882 r. Uderzył wówczas deską oficera straży więziennej. Za ten czyn został osądzony, lecz sprawa odwlekała się i w czerwcu 1884 r. zamiast dodatkowych represji postanowiono tylko, że w stosunku do Jastrzębskiego nie można zastosować, w myśl manifestu wydanego 15 maja 1883 r., żadnych ulg.

    W marcu 1885 r. przeszedł do tzw. wolnej komendy, a 13 marca 1886 r. zwolniono go z katorgi i zesłano do Jakucji. W sierpniu tegoż roku Jastrzębskiego osiedlono w III Żechsogonskim naslegu Baturusskiego ułusu, gdzie mieszkał w jednej jurcie z W. F. Troszczanskim [* Por. M. Kostiurina, Mołodyje gody (Ariest, tiur'ma i ssylka), „Katorga i ssyłka”, kn. 24 (1926), s. 192.]. Stamtąd w marcu 1888 r. został przeniesiony do wioski Czurapcza, znajdującej się w obrębie tego samego ułusu. Do ówczesnych sąsiadów Jastrzębskiego należał też G. Osmołowski [* Tamże, s. 193.], no i oczywiście E. Piekarski.

    W kwietniu 1890 r. przeniesiono go do Taragajskiego naslegu w Meginskim ułusie, a w czerwcu 1892 r. z powrotem do Czurapczy, gdzie mieszkał przez 2 lata. Jastrzębski, jak i inni zesłańcy, zajął się rolnictwem.

    Najpierw z konieczności, a następnie z ciekawości zainteresował się swoim otoczeniem — zaczął studiować język i kulturę Jakutów. Ponieważ w kołach zesłańców znany był ze swoich zainteresowań i prac, wobec tego zaproszono go do wzięcia udziału w pracach ekspedycji jakuekiej. W latach 1894-1896 Jastrzębski, po otrzymaniu zezwolenia irkuckiego generał-gubernatora, badał w ramach tej ekspedycji język i folklor Jakutów.

    Kilkakrotne prośby Jastrzębskiego o zezwolenie na wyjazd z Syberii, zostały uznane za przedwczesne. Dopiero 12 maja 1895 r. otrzymał prawo wpisania się na listę stanu włościańskiego. Wobec tego w sierpniu tegoż roku Jastrzębskiego zapisano do wspólnoty chłopskiej wsi Dobroje, która chętnie wyświadczała zesłańcom takie usługi.

    Jastrzębski opuścił Jakucję 2 czerwca 1896 r. Najpierw wyjechał do Bałagańska, a stamtąd podążył do Irkucka. Tutaj dzięki interwencji Wschodniosyberyjskiego Oddziału IRGO otrzymał zezwolenie na tymczasowe zamieszkanie w mieście w celu opracowania materiałów zebranych w czasie współpracy z ekspedycją Sibiriakowa. Później, na mocy rozporządzenia z 7 marca 1897 r., uzyskał prawo zapisania się do stanu mieszczańskiego w Syberii. W czasie pobytu w Irkucku pracował w miejscowym oddziale Syberyjskiego Banku Handlowego. W tym okresie zaczął w czasopiśmie „Wostocznoje obozrienije” drukować swoje pierwsze artykuły [* Por. Diejatieli..., szp. 2151.]. Dnia 4 lutego 1900 r. uzyskał nareszcie prawo do stałego zamieszkania w miastach gubernialnych lub na okres 2 lat w miastach uniwersyteckich.

    Do Rosji europejskiej Jastrzębski wrócił w sierpniu 1900 r. Początkowo osiadł w Woroneżu. Ponieważ jednak kontaktował się tam z osobami będącymi pod nadzorem policyjnym, wobec tego jego ówczesna prośba o pozwolenie na zamieszkanie w Petersburgu uznana została za  przedwczesną. Zatem od marca 1901 r. mieszkał w Mińsku, gdzie pracował w zarządzie kolei Libawo-Równieńskiej.

    W październiku 1902 r. Jastrzębski przeniósł się do Odessy i spędził tam resztę swojego życia — 30 lat, pracując jako rachmistrz w miejscowych bankach. Wziął też aktywny udział w rewolucji 1905 r. Wiadomo również, że w latach 1920-1926 pracował w odeskim biurze statystycznym. Później nie brał już udziału czynnego w życiu politycznym, należał tylko do Stowarzyszenia Byłych Katorżników. Ostatnia wiadomość o Sergiuszu Jastrzębskim pochodzi z 1931 r., z okresu, kiedy był już emerytem. Zmarł pomiędzy 1931 a 1934 r. [* Niestety nie znamy chwilowo dokładnej daty śmierci Jastrzębskiego — mógł on umrzeć w 1932 lub 1933 r.; wobec tego nie można zgodzić się na 1931 r. podany przez A. Kuczyńskiego, Wkład Polaków..., s. 557.].

    Sergiusz Jastrzębski, tak samo jak wszyscy inni badacze Jakucji, pierwsze wysiłki siłą rzeczy musiał skoncentrować na opanowaniu języka jakuckiego. Już na początku pobytu w Jakucji (w latach 1887-1888) udało się mu dotrzeć do gramatyki Böhtlingka, którą gruntownie przestudiował. Aby w całej pełni zrozumieć słowa „gruntownie przestudiował”, należy najpierw uświadomić sobie następującą sytuację: młody rewolucjonista, student medycyny zaczyna zgłębiać podręcznik naukowy gramatyki języka jakuckiego, napisany po niemiecku. Na tym etapie studiów patronował mu i pomagał M. Witaszewski [* Por. [E. Piekarski] E. K. Piekarskij, N. P. Popow, Raboty politiczeskich ssylnych..., s. 348.]. Jastrzębski przetłumaczył ważniejsze partie dzieła Böhtlingka na język rosyjski [* Tamże otaz N. E. Pietrow, Jakutskij jazyk..., s. 35 (dzisiaj rękopis ten znajduje się w Republikańskiej Bibliotece Jakuckiej im. A. S. Puszkina).]. W tej postaci pracą Böhtlingka posługiwało się potem wiele osób, nawet najwięksi znawcy języka jakuckiego, jak na przykład E. Piekarski [* [E. Piekarski] E. K. Piekarskij, Słowar' jakutskogo jazyka, t. 1, SPb. 1907, s. II („Priedislowije”).]. W ten sposób Jastrzębski nie tylko przyswoił sobie gramatykę Böhtlingka, lecz przyczynił się do jej rozpowszechnienia wśród zainteresowanych.

    Jednak gramatyka, dając ogólne pojęcie o języku, była tylko teorią, a ta do życia między Jakutami nie wystarczała. Wobec tego drugim, jeszcze ważniejszym nauczycielem języka jakuckiego było otoczenie Jastrzębskiego. Mimo iż znajomość języka rosyjskiego wśród Jakutów nie była zbyt dobra, ani zbyt częsta, to jednak — choć bardzo rzadko — trafiali się ludzie, którzy znali oba języki prawie na równi.

    W miarę praktycznego opanowywania języka jakuckiego oraz pogłębiania studiów teoretycznych Jastrzębski zaczyna myśleć o napisaniu gramatyki. Zamysł ten skonkretyzował się dzięki jego udziałowi w ekspedycji jakuckicj, do której wytypował go D. A. Klemenc [* O ekspedycji jakuckiej Sibiriakowa patrz rozdz. III niniejszej pracy — tam też podano dalszą literaturę przedmiotu.]. Wiedziano już bowiem o kierunku jego zainteresowań. Postanowiono zatem, że Jastrzębski opracuje gramatykę języka jakuckiego oraz przygotuje do druku jeden z kilku przewidzianych tomów antologii folkloru jakuckiego [* Por. (W. A. Obruczew), Programma izdanija trudow Jakutskoj ekspiedicyi snariażonnoj na sriedstwa I. M. Sibiriakowa, Irkutsk 1897, cyt. I. I. Majnow, Priedislowije [do:] Trudy Komissii po izuczeniju Jakutskoj ASSR, t. IV, Leningrad 1929, s. XVII.]. Należy podkreślić, że nazwisko Jastrzębskiego nie figuruje na żadnym arkuszu rozliczeniowym ekspedycji Sibiriakowa, tzn. że nie otrzymał on stamtąd żadnych pieniędzy, nie mniej jednak brał czynny udział w realizowaniu planów ekspedycji.

    Pierwszą redakcję gramatyki przedyskutowano na zebraniu ekspedycji Sibiriakowa, przy czynnym udziale E. Piekarskiego, M. Jonowa, M. Witaszewskiego, które odbyło się w końcu 1894 r. u E. Piekarskiego. W 1895 r. autor posłał przeredagowany rękopis do przeglądu Piekarskiemu, który zajął się tym bardzo szczegółowo i poczynił uzupełnienia odnośnie do poszczególnych zagadnień [* Por. [S. Jastrzębski] S. W. Jastriemskij, Grammatika jakutskogo jazyka, Irkutsk 1900, s. VII.]. Na tym Jastrzębski zamknął pierwszy etap prac nad gramatyką, a drugi rok pracy w ekspedycji Sibiriakowa poświęcił zbieraniu folkloru jakuckiego.

    W związku z pracą nad częścią gramatyki traktującą o słowotwórstwie powstała osobna monografia o przekształcaniu się końcówek w języku jakuckim w zależności od przypadku [* [S. Jastrzębski] S. W. Jastriemskij, Padieżnyje suffiksy w jakutskom jazykie. Etiud, Irkutsk 1898.].

    Grammatika jakutskogo jazyka S. Jastrzębskiego ukazała się w Irkucku w 1900 r., dzięki subwencji Sybiraka Makuszkina, w bardzo niskim nakładzie — zaledwie 200 egzemplarzy. Na 300-strjnicowy tomik zlożoły się 3 rozdziały traktujące kolejno o fonetyce, słowotwórstwie i składni języka jakuckiego oraz wypisy z folkloru — teksty i ich przekłady na język rosyjski.

    Przedmowa do Gramatyki rzuca światło na sylwetkę badawczą Jastrzębskiego. Podkreślił on tam z naciskiem, że punktem wyjścia była dla niego Gramatyka Böhtlingka, ale jednocześnie jako motto swojej gramatyki umieścił zdanie Böhtlingka, w którym autor pisze, że będzie się bardzo cieszył, gdy następni badacze wniosą swoje poprawki i uzupełnienia [* Motto z Böhtlingka w oryginale, tzn. po niemiecku, Jastrzębski umieścił na karcie tytułowej swojej gramatyki.].

    Takim wyjściem poza Böhtlingka była, już wspomniana wyżej, pierwsza praca językowa Jastrzębskiego o przekształcaniu się końcówek w języku jakuckim. Naukowego podejścia do badanego przedmiotu oraz metod pracy uczył się on, poza Böhtlingkiem, u następujących orientalistów i komparatystów: M. Castrena, J. Grota, W. Radłowa, Vambery’ego, Winklera i innych.

    Programowa ostrożność własnych twierdzeń Jastrzębskiego została potwierdzona przez recenzenta W. Millera, który również podkreślał, że autor, chociaż samouk, lecz w zupełności opanował metody pracy językoznawczej [* Por. przypis 23.].

    Przedmowę do drugiego wydania Gramatyki Jastrzębski podpisał 24 marca 1927 r.; jednak ukazała się ona dopiero po jego śmierci w 1938 r. [* (S. Jastrzębski] S. W. Jastriemskij, Grammatika jakutskogo jazyką. Posobije dla piedagogow. Pod riedakcyej prof. B. M. Grande, Moskwa 1938, Przedmowa pt. „Nieskolko słow ot awtora” znajduje się na s. 2.] Przy pisaniu jej autor konsultował się z ówczesnym młodym uczonym, a obecnym mongolistą światowej sławy N. Poppem. Ponieważ Jastrzębski jednocześnie przygotowywał do druku antologię folkloru jakuckiego, usunął z drugiego wydania Gramatyki wypisy. Tym samym drugie wydanie Gramatyki dla badacza folkloru nie przedstawia żadnej wartości.

    O istnieniu innych prac z tej dziedziny, a mianowicie nie drukowanych rękopisów Jastrzębskiego, dowiadujemy się ze spisu źródeł do Słownika języka jakuckiego opracowanego przez E. Piekarskiego. Najważniejszą z wymienionych tam pozycji był oczywiście Słowniczek jakucko-rosyjski Jastrzębskiego, pomyślany jako suplement do Słownika Böhtlingka i obejmujący materiał leksykalny, którego tamten nie znał [* Por. [E. Piekarski] E. K. Piekarskij, Słowar’ jakutskogo jazyka, t. I, s. XVI.].

    Przy okazji warto też wspomnieć o aktywnym udziale Jastrzębskiego w przygotowaniu do druku Słownika E. Piekarskiego; Jastrzębski bowiem należał razem z Popowem i Piekarskim do komisji powołanej specjalnie w tym celu [* K. I. Gorochow. O diejatielnosti E. K. Piekarskogo..., s. 44.].

    Trudno dzisiaj ustalić, kiedy Jastrzębski zaczął interesować się folklorem Jakutów. Należy tutaj przypomnieć, że z reguły zesłańcy społecznicy swoimi zainteresowaniami obejmowali najpierw zagadnienia związane ze stosunkami gospodarczymi i społecznymi. Rzadko zwracali uwagę na „bajeczki” i dopiero osoby trzecie wskazywały im na znaczenie folkloru jako przedmiotu badań naukowych. Jastrzębski przebywał jednak w towarzystwie swoich kolegów — zesłańców, którzy żywo interesowali się kulturą Jakutów. Już na początku swojego pobytu mieszkał razem z wytrawnym znawcą etnografii jakuckiej — W. F. Troszczanskim, a później w Czurapczy z Osmołowskim [* Por. przypisy 3, 4.]. Ponadto wiemy też o jego współpracy z innymi badaczami, jak E. Piekarski, M. Witaszewski, W. Jonow [* [S. Jastrzębski] S. W. Jastriemskij, Grammatika..., 1900, s. VIII.]. Zatem podniety intelektualnej, wywołanej dyskusją naukową, w kręgu zesłańców nie brakowało. Z drugiej strony nie należy zapominać, że Jastrzębski przebywał w otoczeniu inteligentnych Jakutów, którzy chcieli badaczowi interesującemu się kulturą zademonstrować wszystko, co mieli najlepszego. Takim był właśnie Afanasjew, u którego Jastrzębski mieszkał i dzięki któremu nie tylko przyswoił sobie subtelności języka jakuckiego, ale mógł zapisać pokaźną ilość ustnej twórczości ludowej.

    Gdy więc Jastrzębski zamknął pierwszy etap swoich robót nad Gramatyką — rok 1895 poświęcił na zbieranie folkloru jakuckiego. Kiedy ekspedycja jakucka podsumowała swoje osiągnięcia, okazało się, że Jastrzębski zebrał następujące materiały folklorystyczne: 3 ołoncho, 4 pieśni, 1 formułę przysięgi, 424 zagadki, 223 przysłowia [* Tamże.]. Po dodaniu do tego 2 ołoncho z zapisów E. Piekarskiego Jastrzębski miał powyższe materiały wydać w ramach publikacji ekspedycji Sibiriakowa jako jeden z tomów zawierających wypisy folkloru. Niestety z powodu śmierci fundatora ambitne plany wydawnicze spełzły na niczym. Wobec tego Jastrzębski zaczął ogłaszać zebrane materiały partiami.

    Oprócz drobniejszych artykułów drukowanych w czasopiśmie „Wostocznoje Obozrienije” pierwszą, znaną pracą etnograficzną, a właściwie folklorystyczną Jastrzębskiego była publikacja na temat reliktów w dawnych wierzeniach Jakutów (Ostatki starinnych wierowanij u jakutow) [* [S. Jastrzębski] S. W. Jastriemskij, Ostatki starinnych wicrowanij u jakutow, „Izwiestija WSO IRGO” t. 28, 1897, nr 4, s. 226-269 i osobno Irkutsk 1897, s 1-44.], artykuł nosił datę 28 maja 1897 r.; składał się on z tekstów jakuckich zapisanych przez piśmiennego Jakuta Żyrkowa i przejrzanych przez jego rodaka Afanasjewa, pochodzących z Diupsunskiego ułusu. Ponadto artykuł zawierał ich przekłady na język rosyjski dokonane przez Jastrzębskiego. Jak wiemy z późniejszych enuncjacji Jastrzębskiego, w tłumaczeniu pomagał mu Afanasjew. Oczywiście teksty te zostały poprzedzone krótkim wstępem Jastrzębskiego, w którym autor wypowiedział się negatywnie co do możliwości wyjaśnienia genezy wierzeń religijnych. Przerażała go mnogość ówczesnych teorii w tej kwestii. Interesujące są też jego uwagi na temat zmian w personifikacji osób bogów czy bohaterów występujących w danych tekstach. Warto również przypomnieć, że Jastrzębski zwrócił uwagę na podobieństwo terminów dotyczących kultu przodków, które to terminy występują zarówno w języku jakuckim, jak i innych językach tureckich czy ałtajskich. Materiały opublikowane przez Jastrzębskiego nie zostały przez niego do końca usystematyzowane. Można je zgiupować w następujące zespoły zagadnień: wierzenia związane z obrzędowym cyklem rodzinnym — głównie z urodzinami i śmiercią z jednej strony, a kultem odpowiednich bóstw z drugiej strony, dalej kultem duchów poszczególnych miejsc oraz bóstw związanych z hodowlą czy myśliwstwem. Poza tym, jak już wspomniano, mamy jeszcze teksty oraz przekłady pieśni i przysięgi.

    Następnym etapem publikacji Jastrzębskiego były wypisy folklorystyczne — Obrazcy narodnoj slowiesnosti dołączone do znanej nam już Gramatyki, wydanej w 1900 r. Jastrzębskiemu chodziło tutaj o zilustrowanie Gramatyki przykładami. Wobec braku miejsca trzeba było ograniczyć je do najbardziej reprezentatywnych. Tu na stronach 249-305 umieścił on teksty oryginalne i ich przekłady na język rosyjski — 131 zagadek, 89 przysłów, powtórzył przysięgę oraz dał wyjątki z 3 podań bohaterskich (oloncho). Wypisy Jastrzębskiego, przy ówczesnym braku publikacji tego typu, odegrały wybitną rolę nie tylko jako popularyzacja folkloru jakuckiego, ale również jako etap w poszukiwaniu odpowiedniej formy publikacji folklorystycznych tekstów jakuckich.

    Niestety na tym działalność folklorystyczna Jastrzębskiego urwało się na prawie 30 lat. Dopiero bowiem około 1925 r. aktualizuje się sprawa wydania jego materiałów jakuckich. Komisja Jakucka Akademii Nauk postanowiła opublikować w swoich wydawnictwach również prace dotychczasowych ekspedycji — oczywiście o ile zachowały się odpowiednie materiały. W ten sposób chciano wydać nie opublikowane dotąd tomv prac, które powstały w czasie działalności ekspedycji Sibiriakowa. Zwrócono się również do Jastrzębskiego, aby przygotował do druku swoje wypisy folkloru jakuckiego. W tym wypadku ograniczono się niestetv tylko do opublikowania przekładów rosyjskich. Przyczynił się do tego fakt, że tymczasem ukazała się antologia E. Piekarskiego, gdzie zostały zamieszczone niektóre warianty tych tekstów w oryginale [* [E. Piekarski] E. K. Piekarskij, Obrazcy narodnoj litieratury jakutow, t. I, Obrazcy sobrannyje..., cz. 1., Tieksty, SPb. 1908-1911.]. Obecnie należy żałować, że nie zachowały się oryginały zapisów Jastrzębskiego.

    W rezultacie książka Jastrzębskiego Obrazcy narodnoj litieratury jakutow wydana w Leningradzie w 1929 r. zawierała: przedmowę pióra turkologa — E. S. Małowa, rozprawkę Jastrzębskiego o twórczości ludowej Jakutów oraz jego przekłady — 5 ołoncho, 425 zagadek, 223 przysłów, 4 pieśni, poza tym przedruk artykułu Jastrzębskiego o reliktach prastarych wierzeń z 1897 r.; ten ostatni jednak z pewnymi opuszczeniami. Indeks opracował E. S. Malow, który razem z E. Piekarskim przygotował książkę do druku [* [S. Jastrzębski] S. W. Jastriemskij, Obrazcy narodnoj litieratury jakutow, Leningrad 1929, „Trudy Komissii po izuczeniju Jakutskoj ASSR”, t. 7.].

    W zasadzie były to rzeczy zapisane przez Jastrzębskiego w ramach jego prac podczas ekspedycji jakuckiej w 1895 r., do których dodano 2 ołoncho ze zbiorów E. Piekarskiego. Lecz przekładu ich na język rosyjski dokonał sam Jastrzębski. Teksty Jastrzębskiego pochodziły z Diupsunskiego ułusu. Pozostałe 2 ołoncho były zapisane w 1886 r. w Baturuskim ułusie, jedno przez samego Piekarskiego, a drugie pod jego egidą.

    Celem zwięzłej przedmowy E. S. Małowa było bibliograficzne wprowadzenie czytelnika; omówił on dotychczasowe publikacje poświęcone literaturze ustnej nie tylko Jakutów, ale i innych ludów tureckich i mongolskich. Poza tym ograniczył swoje uwagi do omówienia niektórych terminów używanych przez tłumacza. S. Jastrzębski w rozprawce Twórczość ludowa Jakutów oprócz stwierdzenia anonimowości folkloru i uwag o tzw. drobnym folklorze główną uwagę poświęcił omówieniu jakuckich podań bohaterskich — ołoncho — najbardziej reprezentacyjnego, zarówno pod względem formy jak i treści, działu folkloru jakuckiego.

    Jastrzębski podał przy każdym tekście dokładną metrykę, tzn. gdzie, kiedy i od kogo zapisał, ewentualnie kto poszczególnych tekstów dostarczył. Poza tym w przedmowie do swojej Gramatyki (wyd. w 1900 r.) również podał listę informatorów. Z tych danych wynika, że Jastrzębski trafił na wyjątkowo dobrych informatorów. Należał do nich przede wszystkim Afanasjew, u którego Jastrzębski mieszkał w ostatnim okresie swego pobytu w Jakucji. Afanasjew nie tylko był piśmienny i znał dobrze zarówno własny, jak i rosyjski język, lecz co ważniejsze, doskonale orientował się, że badaczowi zależy na możliwie najwierniejszych, tak w kwestiach językowych jak i folklorystycznych, informacjach. Właściwie był on więcej niż informatorem; był „aranżerem” i współpracownikiem. Jastrzębski notuje, że Afanasjew specjalnie dla niego zaprosił do siebie znanego powszechnie dobrego recytatora-śpiewaka, żeby zademonstrować ołoncho w najlepszym wykonaniu. Afanasjew był zawsze obecny przy zapisywaniu, a kiedy zaszła potrzeba, bywał swego rodzaju mediatorem. On to dyktował Jastrzębskiemu w zwolnionym tempie słowa recytatora-śpiewaka, żeby nic nie uronić z tekstu. Nic dziwnego, że w takich warunkach jedno ołoncho, co prawda długie, zapisywano przez cały tydzień lub nawet przez dwa tygodnie. (Ołoncho Er sogotoch zapisywano 6 dni, a Kullun Kullustur przez 13 dni). Na tym nie kończyła się jednak rola Afanasjewa — namawiał on innych piśmiennych Jakutów do zapisywania przysłów i zagadek, a następnie zapisy te poprawiał i redagował oraz, co najważniejsze, pomagał Jastrzębskiemu w ich przekładzie na język rosyjski. Oczywiście Jastrzębski wyraźnie zadokumentował ważną rolę Afanasjewa jako współpracownika pisząc, że tylko dzięki wydatnej pomocy tego ostatniego, jego Gramatyka posiada pewną wartość i że jemu zawdzięcza również tak liczne zapisy folklorystyczne [* (S. Jastrzębski] S. W. Jastriemskij, Crammatika..., 1900, s. V-VII oraz Obrazcy..., s. 8, 13, 77, 155.].

    Toteż nawet najbardziej autorytatywni współcześni badacze — rodowici Jakuci — pozytywnie oceniają przekłady Jastrzębskiego. Mianowicie znany folklorysta jakucki C. U. Ergis pisze: „Przekłady Jastrzębskiego, czasem dosłownie, innym razem bardziej swobodnie, używając terminologii przystosowanej dla czytelnika rosyjskiego, wiernie oddają treść oryginału chociaż w pewnych miejscach można zauważyć pewne skrócenia i uproszczenia oraz posługiwanie się obrazem znanym w literaturze rosyjskiej” [* G. U. Ergis, Njurgun-Bootur Striemitielnyj, Jakutsk 1947, s. 55, cyt. za: J. W, Puchow, Jakutskij gieroiczeskij epos ołoncho, Moskwa 1962, s. 25. Może nieco złagodzoną opinię powtórzył G. U. Ergis w ostatnio wydanej książce, Oczerki..., s. 38.]. Bardziej wyrozumiały J. W. Puchów ocenia: „Sądząc po urywkach opublikowanych w Gramatyce języka jakuckiego, Jastrzębski w ogóle zapisywał dokładnie, a jego przekłady są bliskie oryginału” [* J. W. Puchow, Jakutskij..., s. 15.].

    Takie rezultaty mogła dać tylko akrybia filologiczna w najlepszym tego słowa znaczeniu. Zresztą, jeżeli chodzi o metodę pracy naukowej, to tej uczył się Jastrzębski u filologów, zarówno crientalistów, jak i komparatystów. Ocenił to z uznaniem recenzent jego Gramatyki, znakomity iranista — V. Miller pisząc, że autor „posługuje się metodą porównawczą umiejętnie i ostrożnie, wykazując doskonałe jak na samouka opanowanie metod naukowych” [* W. Miller, „Etnograficzcskoje Obozrienije”, t. 13, 1901, nr 2, s. 169.].

    W tym świetle staje się też oczywista wypowiedź Jastrzębskiego domagająca się stosowania metody porównawczej w badaniach religioznawczych [* [S. Jastrzębski] S. W. Jastriemskij, Ostatki starinnych wierowanij..., s. 227, przedruk [w:] Obrazcy..., s. 196.]. Oczytany w literaturze religioznawczej, Jastrzębski po zetknięciu się z mnogością teorii na temat wierzeń religijnych bardzo sceptycznie wypowiedział się o próbach wyjaśniania tych kwestii za pomocą jakiejś jednej teorii [* Tamże, s. 226-227 (przedruk s. 195-196).].

    Poza tym w sprawach metodycznych i metodologicznych Jastrzębski się nie wypowiadał, ale z tego, co napisał, widać, że na te zagadnienia patrzył z punktu widzenia terenowca — każda teoria była dla niego o tyle warta, o ile mogła być przydatna dla wyjaśnienia jakiegoś faktu usłyszanego czy spostrzeżonego w terenie.

    Ten teoretyczny minimalizm metodologiczny nie może nam jednak przesłaniać obrazu bardzo sumiennego badacza, krytycznie nastawionego zarówno do twierdzeń poprzedników, jak i do własnych tez. Badacza doskonale zdającego sobie sprawę z niebezpieczeństwa pochopnych twierdzeń w tak ważnej kwestii, jak problemy etnogenetyczne. Jastrzębski przestrzegał przed takowymi twierdzeniami w sposób może trochę staroświecki, lecz jakże serio traktując rolę rauki. Czytamy więc u niego: „Wobec braku bezpośrednich świadectw historycznych zrekonstruować, chociaż w pewnym stopniu przeszłość ludu [Jakutów — W. A.], jego losy, migracje, jego kontakty z innymi ludami, te czy inne, bliskie czy dalekie stosunki z nimi nie jest sprawą łatwą. Tym bardziej powinien być ostrożny antropolog, językoznawca, archeolog, badacz ustroju prawnego, badacz wierzeń pierwotnych, folklorysta dając swoje świadectwa, bowiem powinien on pamiętać, że jego sąd jest sądem ostatniej instancji” [* [S. Jastrzębski] S. W. Jastriemskij, Grammatika..., 1900, s. II-III.].

    Rekapitulując dorobek naukowy Sergiusza Jastrzębskiego w dziedzinie jakutologii celowo pozostawiono na boku jego Gramatyką — której oceną zajęli się językoznawcy. Tak więc w krótkim zarysie historii badań nad językiem jakuckim S. Jastrzębski został zaklasyfikowany jako popularyzator i kontynuator Böhtlingka, poza któtego nie wyszedł metodologicznie [* E. Ubriatowa, Oczcrk istorii izuczenija jakutskogo jazyka, Jakutsk 1945, s. 15, 20-21.].

    Nas interesuje Jastrzębski jako zbieracz i badacz folkloru Jakutów. Ażeby zrozumieć właściwą rolę antologii Jastrzębskiego w poznaniu folkloru jakuckiego dla nie znających tego języka, należy uświadomić sobie, że jest ona ogniwem pośrednim między antologią Chudiakowa wydaną w 1890 r. a antologią Popowa z 1936 r. [* Antologia Chudiakowa ukazała się w wiele lat po jego śmierci — Wierchojanskij Sbornik, Irkuck 1890; Jakutskij folklor. Tieksty i pieriewody A. A. Popowa, Lltieraturnaja obrabotka E. M. Targer, obszcz. red. M. A. Siergiejewa, Moskwa-Leningrad 1930.].

    Poza tym należy pamiętać, że chociaż antologia Jastrzębskiego została wydana dopiero w 1929 r., to zaplanowano ją do druku już prawie 30 lat wcześniej. Jeżeli chodzi o jej zawartość, to główny akcent położony był na publikację ołoncho — zatem odpowiada ona antologii oryginałów jakuckich, publikowanych przez E. Piekarskiego (1907-1918). Tak więc i ze względu na zawartość tutaj jest jej miejsce. Natomiast antologia Popowa była co prawda bardziej wszechstronna, ale na przykład 2 opublikowane tam oloncho zostały wzięte właśnie z antologii Jastrzębskiego.

    Wreszcie należy zwrócić uwagę na niebagatelną w czasach Jastrzębskiego sprawę, a mianowicie, że w końcu XIX stulecia rola folkloru w prawie izolowanym społeczeństwie jakuckim była zupełnie inna aniżeli później. Wówczas własna twórczość ludowa była jedyną pożywką kulturalną, obce bowiem wpływy kulturowe jeszcze niewiele zdziałały w tym kierunku.

    Tak więc antologia Jastrzębskiego daje nam dzisiaj możność dokładnego stwierdzenia, jak przedstawiał się w końcu XIX w., nie skażony jeszcze wtedy obcymi wpływami, folklor jakucki.

                                                                    Indeks nazwisk

    Jastrzębski Bazyli 130

    Jastrzębski Sergiusz 8, 10, 16, 56, 59, 61, 96, 106, 118, 130-141, 161, 165

    /Witold Armon.  Polscy badacze kultury Jakutów. // Monografie z Dziejów Nauki i Techniki. T. CXII. Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdańsk. 1977. S. 130-140, 172./

                                                                           Глава XVII

          О ПОСЛЕДНИХ ПРЕДСТАВИТЕЛЯХ РЕВОЛЮЦИОННОГО НАРОДНИЧЕСТВА

                                                                В ЯКУТСКОЙ ССЫЛКЕ

    ...Приговором Харьковского военного окружного суда «за стремление изменить насильственным образом государственный строй России» осужденный на 10 лет каторги в крепостях Восточной Сибири Ястремский Сергей Васильевич, доставленный полицией в Якутию в 1886 г., не знал ни одного слова по-якутски. Но уже в 1900 г. в Иркутске он издал «Грамматику якутского языка». Можно сказать без преувеличения, революционер-студент из Харькова совершил второй подвиг. Для того, чтобы написать грамматику другого, не родного языка, не достаточно просто быть высокообразованным человеком. Требуется глубокое знание этого языка, истории этого народа с древнейших времен, т. е. создание грамматики языка любого народа является делом исключительной трудности и сложности.

    В предисловии к своему научному труду «Грамматика якутского языка» С. В. Ястремский пишет, что «за отсутствием прямых свидетельств истории восстановить, хоть до известной степени, прошлое народа, его судьбы, его миграции, его столкновения с другими народами, те или другие близкие и далекие отношения к ним дело нелегкое. Тем более должен быть острожен антрополог, лингвист, археолог, исследователь юридического строя понятий, давая свои показания — он должен помнить, что его суд — суд последней инстанции. Тем более критически должен исследователь относиться к трудам предшественников, не смущаясь, что до него работали в данной области знания люди громадного авторитета» [* С. В. Ястремский. Грамматика якутского языка Иркутск, 1900, с. 3.].

    С такой большой ответственностью относился Ястремский С. В. к созданию «Грамматики якутского языка». Данная работа была создана на основе стационарного многолетнего изучения языка, говора, наречий коренной части населения якутов Ботурусского, Мегинского, Дюпсинского и других центральных улусов Якутской области.

    По своему личному желанию С. В. Ястремский был принят в общество крестьян с. Доброго Якутской области. А для паучного изучения, сбора материалов он часто ездил по центральным улусам Якутии. Накопив достаточный фактический материал, он временно переехал с женой в г. Иркутск, чтобы подготовить там свой труд к изданию за счет средств Сибиряковской экспедиции. Об этом в архивах Якутии сохранилась официальная бумага следующего содержания:

    «Согласно ходатайству Восточно-Сибирского Отдела Географического общества, разрешено крестьянину из ссыльных Сергею Ястремскому временно проживать в г. Иркутске для обработки материалов по якутской экспедиции Сибирякова, при условии безупречного поведения и принятия ответственности за него Председателем Отдела каковую ответственность и принял на себя г. Сухачев.

    Старший советник п/п» [* ЦГА ЯАССР, ф. 15, оп. 18, д. 128, лл. 5 об, 6.].

    Было дано особое свидетельство на получение паспорта сроком на один год для проживания в г. Иркутске со следующими приметами: «лет 39. Рост 2 арш. 6 в. Глаза серые. Волосы, брови — темно-русые. 1897 г. 7 дня августа» [* Там же, л. 3.].

    Другой архивный документ тоже дополняет представление о его жизни и временном пребывании в г. Иркутске:

    «В Якутское Окружное Полицейское Управление от крестьянина сельца Доброго Якутской области Сергея Ястремского ...прошу мне выслать по месту моего жительства в возможном скором времени... для моего сына удостоверение управления, что студент Императорского Харьковского университета Борис Ястремский, родившийся 27 апреля 1877 г. и подлежащий в будущем 1878 г. призыву, есть действительно единственный сын у меня и жены моей Лидии Конрадовой, проживающих ныне в г. Иркутске, Больничный переулок дом № 2.

    3 сентября 1897 г. Крестьянин Сергей Ястремский» [* Там же, л. 10.].

    После четырехкратной просьбы удостоверение выдали.

    14 мая 1896 г. С. В. Ястремскому было разрешено приписаться к одному из городских мещанских обществ Сибири, а в 1901 г. он получил право на выезд из Восточной Сибири и причисления с первой половины 1901 г. к мещанам г. Воронежа.

    Таким образом, С. В. Ястремский после десятилетней каторги и тюремного заточения стал знатоком якутского языка, создал его «Грамматику»...

    /В. Е. Охлопков.  История политической ссылки в Якутии. Кн. I. (1825-1895 гг.). Якутск. 1982. С. 426-428./

    Ястремський Сергій (1857 — ?), революціонер, чл. соціялістичного гуртка М. Драгоманова в Женеві; на засланні в Сибірі (1880); після повернення жив в Одесі (з 1902), активний діяч революції 1905; автор праць про якутську мову.

     /Енциклопедія українознавства. У 10-х томах. Т. 10. Париж - Нью-Йорк. 1984. С. 3998./

    ЯСТРЕМСКИЙ (Jastrzębski), Сергей (Sergiusz) Васильевич (20. IХ. 1857 — 3. VIII. 1941). Поляк; род. в Харькове; полит. каторжанин; после отбытия срока каторж. работ на р. Каре был отправлен в 1886 в Якутию на поселение, где находился до 1896. «В Якутской области, — писал Я. в предисловии к изд. 1 «Грамматики якутского языка» (с. V), — я прожил около десяти лет. Почти все это время я провел в улусах Якутского округа, лежащих на правом берегу Лены — больше всего в Ботурусском улусе, года два в Мегинском, а последние полтора года в Дюпсюнском. Наиболее полезно было для меня пребывание именно в этом последнем улусе. Здесь я проживал у интеллигентного родовича А. П. Афанасьева, который, прекрасно зная родную речь, даже тот, отчасти устаревший, язык, которым сказываются былины (олонхо), и вполне владея притом русским языком образованного общества, много помог мне в изучении якутского языка». Я., как хорошо владевший якут. яз., был включен в число участников якут, экспедиции Сибирякова, в трудах к-рой вышла его «Грамматика якутского языка» (Иркутск, 1900; изд. 2, переработ., М., 1938), написанная «под сильным влиянием известного труда О. Н. Бётлингка»; см. еще его «Падежные суффиксы в якутском языке» (Иркутск, 1898).

    После возвращения из ссылки жил в Одессе, где и умер.

   I. Полный список трудов Я. см.: Н. Е. Петров, Якутский язык, Якутск, 1958, № 232, 265, 266, 314-318, 328, 329, 888-891. О трудах Я., оставшихся в ркп., см.: Пекарский, Словарь, с. XVI.

    II. Деятели рев. движения, т. 2, вып. IV, стлб. 2148-2151, (портр.), (лит. о Я. — стлб. 2151); В. С. Ефремов, Маленькое дело, — «Былое», 1907, № 5, с. 91; Кононов, Ист. изуч., с. 296, 301, 307; М. А. Кротов, Якутская ссылка 70-80-х годов. Исторический очерк но неизданным архивным материалам, М., 1925, с. 72, 242; Крымский, Тюрки, с. 183; «Мат. сл. вост.-сиб. этнографов», с. 210; «Младописьм. яз.», с. 194, 198; В. Николаев, Политическая ссылка в изучении Якутского края, — в кн.: «Якутская неволя», Якутск, 1927, с. 181-210; Пекарский, Словарь, с. II, IV; Н. Е. Петров, Якутский язык, № 104, 191, 749 — лит. о Я.; «Тюрк, языки», с. 404; Убрятова, Очерк, с. 15, 19-21; С. В. Ястремский, Грамматика якутского языка, Иркутск, 1900, с. I-VIII; W. Аrmon, — «Рroblеmу», 1954, № 5, с. 350; «Polski słownik biograficzny», t. 11, Wrocław-Warszawa-Kraków, 1964-1965, с. 83-84. 
                                                                      Указатель имен

    Ястремский С. В. 105, 263.

    /Библиографический словарь отечественных тюркологов. Дооктябрьский период. 2-е изд. Подготовил А. Н. Кононов. Москва. 1989. С. 263, 297./

    JASTRZĘBSKI Sergiusz,

    ur. 20 września 1857 w Charkowie, zm. po 1931 w Odessie, działacz rewolucyjny, zesłaniec, jakutolog. Po ukończeniu I gimnazjum w Charkowie (1874) rozpoczął studia na Wydziale Lekarskim tamtejszego uniwersytetu, które już na I roku przerwał. Latem 1875 był korepetytorem w gub. czernihowskiej, gdzie zetknął się ze znanym rewolucjonistą narodnikiem Dmitrijem Lizogubem. Dla prowadzenia agitacji rewolucyjnej jeździł do Kijowa i Odessy (1875/1876). 17 lutego 1876 został aresztowany i oskarżony o działalność propagandową wśród kolejarzy. W czasie rewizji znaleziono u niego sporą ilość nielegalnej literatury. Po wpłaceniu kaucji (5 tys. rubli) opuścił Rosję. Początkowo przebywał w Genewie, skąd wkrótce przeniósł się do Lwowa. Za działalność w tamtejszym kółku socjalistycznym był aresztowany, skazany na miesiąc więzienia i deportowany z Austro-Węgier. W lutym 1878 dobrowolnie stawił się w komendzie żandarmerii w Charkowie, aby jego poręczyciel nie stracił wpłaconej kaucji. Osadzony w więzieniu za aktywny udział w proteście więźniów, na kilka lat miał być zesłany na Syberię. W sierpniu 1879, z rozporządzenia charkowskiego generała-gubematora, Michaiła Lorisa-Melikowa, przekazany został sądowi wojskowemu w Charkowie, który za udział w tajnym stowarzyszeniu, ukrywanie się przed policją oraz obrazę strażnika więziennego skazał go na 15 lat katorgi, ostatecznie obniżoną do 10 lat. Blisko 6 lat przebywał w twierdzy karyjskiej, a następne 10 lat spędził na zesłaniu w Jakucji w ułusach: Boturusskim, Megińskim i Diupsuńskim. W l. 1894-1896 wziął udział w ekspedycji Dmitrija Klemenca, finansowanej przez Iwana Sibiriakowa, która miała na celu zbadanie Jakucji. Wraz z Edwardem Piekarskim zajmował się działem językowym ekspedycji. Opracował gramatykę języka jakuckiego, opublikowaną w studiach ekspedycji w Irkucku w 1900. Znaczną pomoc w opanowaniu języka autochtonów okazał mu mieszkaniec Jakucji, A. Afanasiew. W latach 20. przygotował II poprawione wydanie gramatyki, które ukazało się jednak dopiero w 1938. Nieomal równolegle ze studiami nad strukturą języka, zajmował się folklorem jakuckim. Zbierał jakuckie podania bohaterskie, oloncho. Do europejskiej części Rosji powrócił w sierpniu 1900. Mieszkał w Woroneżu i Mińsku, gdzie pracował w zarządzie Kolei Libawsko-Równieńskiej. Od 1902 zamieszkał w Odessie, początkowo zatrudniony był jako rachmistrz w banku, a w okresie sowieckim otrzymał pracę w biurze statystycznym. Poza rewolucją (1905-1907) udziału w życiu politycznym nie brał. Należał do Stowarzyszenia byłych Katorżników i Zesłańców-Osiedlcńców.

    PSB; Dejateli reuoljucionnogo duiżenija v Rossii, t. 2, vyp. 4, Moskva 1932; Biobibliografičeskij slovar‘ otečestvennych tjurkologov; Dejateli SSSR i revoljuciomtogo dviżenija Rossii; M. A. Krotov, Jakutskaja ssylka 70 - 80-ch godov. Istoričeskij očerk po neizdannym archwnym materiałom, Moskva 1925; V. Nikolajev, Političeskaja ssylka v izučenii Jakutskogo kraja, w: Jakutskaja nevolja, Jakutsk 1927; W. Armon, Polscy badacze kultury Jakutów, W. Kietlicz-Wojnacki, Polskie osiągnięcia naukowe.

    /Artur Kijas.  Polacy w Rosji od XVII wieku do 1917. Słownik biograficzny. Warszawa, Poznań. 2000. S. 132-133./

    Ястремський Сергій (1857 — ?), революціонер, чл. соціялістичного гуртка М. Драгоманова в Женеві; на засланні в Сибірі (1880); після повернення жив в Одесі (з 1902), активний діяч революції 1905; автор праць про якутську мову.

    /Енциклопедія українознавства. У 10-х томах. Т. 10. Париж - Нью-Йорк. 1989. Перевид. Львів. 2000. С. 3997./

    ЯСТРЕМСКИЙ Сергей Васильевич (20. 09. 1857 — 03. 08. 1941).

    Род. в Харькове в семье чиновника. В 1880 г. Харьковским Военно-окружным судом за стремление вместе с другими лицами изменить насильственным образом государственный строй России приговорен к 10 годам каторги. Наказание отбывал на Каре. Затем, в 1886 г. на поселение был отправлен в Якутскую область, где прожил до 1896 г. в Ботурусском, Мегинском и Дюпсинском улусах.

    За время проживания в Якутской области Я. в совершенстве овладел якутским языком. Участвовал в работе экспедиции Сибирякова (1894-1896), в трудах которой вышла его «Грамматика якутского языка» (1900), написанная под сильным влиянием трудов академика О. Н. Бетлингка «О языке якутов». С некоторыми изменениями и дополнениями «Грамматика» Я. была переиздана в Москве в 1938 г.

    В его переводе на русский язык были изданы «Образцы народной литературы якутов», куда вошли пять олонхо, загадки, поговорки и пословицы, народные песни и фрагменты старинных верований якутов.

    Соч.: Падежные аффиксы в якутском языке. Иркутск, 1898; Грамматика якутского языка. Иркутск, 1900; Грамматика якутского языка. М., 1938; Образцы народной литературы якутов. Л., 1929.

    Лит.: Биобиблиограф. словарь отечественных тюркологов. Дооктябрьский период. 2-е изд. М., Наука, 1989.

    /Энциклопедия Якутии. Т. 1. Москва. 2000. С. 502./

          И. И. Юрганова

    Национальный архив РС(Я)

               г. Якутск

                                    ДОКУМЕНТЫ НАЦИОНАЛЬНОГО АРХИВА РС(Я)

                            О С. В. ЯСТРЕМСКОМ — СОБИРАТЕЛЕ И ПЕРЕВОДЧИКЕ

                                                   НАРОДНОГО ТВОРЧЕСТВА ЯКУТОВ

    Цель данного сообщения — ознакомление исследователей с документами Национального архива Республики Саха (Якутия) (НА РС(Я)) о жизни и деятельности Сергея Васильевича Ястремского в период проживания его в Якутской области с 1886 по 1896 г.

    С. В. Ястремский родился в 1857 г. в семье коллежского секретаря. Студентом был осужден в 1880 г. Харьковским военно-окружным судом за принадлежность к тайному обществу, имевшему целью свержение государственного строя Российской империи, лишен всех прав состояния и приговорен к каторжным работам на 10 лет. Каторгу отбывал на Карийских золотых промыслах (1), куда вслед за ним добровольно выехала его жена — Лидия Кондратьевна. По окончании срока каторжных работ распоряжением приамурского генерал-губернатора был назначен на поселение в Якутскую область, куда его доставили 5 августа 1886 г. Ястремского распределили для отбытия ссылки в 3-й Жехсогонский наслег Дюпсинского улуса Якутского округа (2). В мае 1895 г. по личному прошению он был причислен к крестьянам сельца Доброе Дюпсинского улуса (3) (без наделения землей).

    Ястремский участвовал в работе этнографической экспедиции, организованной на средства ленского золотопромышленника И. М. Сибирякова, а с 1894 г. занимался исследованием устного народного творчества якутов. После ходатайства таких авторитетных лиц, как президент Императорского Русского географического общества П. П. Семенов-Тян-Шанский и академик В. В. Радлов, власти дали разрешение на участие в экспедиции не более восьми человек политических ссыльных, наряду со священнослужителями и наиболее интеллигентными чиновниками Якутска. Встречи членов экспедиции для деловых совещаний разрешались не иначе как в помещении Якутского статистического комитета под председательством секретаря комитета, казачьего сотника А. И. Попова. Вся переписка членов экспедиции должна была производиться через Комитет, а деятельность экспедиции подчинялась контролю якутского губернатора и высшему надзору иркутского генерал-губернатора. В фондах Национального архива Республики Саха (Якутия) имеется переписка канцелярии иркутского генерал-губернатора с якутским губернатором. Так, в письме от 5 марта 1893 г. № 440 говорится «...имею честь уведомить, что официальное издание в печати сборника статей, составленных лицами политически неблагонадежными, представлялось бы совершенно неудобным», а в письме от 25 октября того же года № 5040: «...чтобы все рукописи авторов, которые будут в Якутской области привлечены к трудам экспедиции, были представлены на цензуру Вашему Превосходительству и от Вас уже переданы в Отдел Географического общества, ...чтобы привлеченные к деятельности экспедиции ссыльные необходимые для целей экспедиции разъезды производили лишь в пределах округа, в который каждый из них поселен, и по письменному разрешению исправника, и чтобы не было допущено съездов ссыльных под видом необходимости обсуждения каких-либо общих по экспедиции вопросов» (4).

    При другом личном составе экспедиции эти условия могли бы поставить ее участников в тяжелую зависимость от бюрократизма губернатора и областного Статистического комитета, но благодаря тактичному поведению секретаря комитета А. И. Попова и благожелательному отношению якутского губернатора В. Н. Скрипицына этого не произошло.

    В фондах Национального архива имеется довольно обширная переписка С. В. Ястремского с другими участниками экспедиции — А. И. Поповым, Э. К. Пекарским (5). При знакомстве с документами изумляет степень ответственности и серьезности Ястремского как исследователя — его письма наполнены просьбами об отправке ему книг, необходимых для работы (6). Из статейного списка С. В. Ястремского можно установить, что он был осужден на каторгу будучи студентом Харьковского университета, т.е. не имел законченного высшего образования. Время, проведенное на каторге и в ссылке, Ястремский использовал для самообразования, о чем можно судить по документам.

    За время пребывания в Якутской области С. В. Ястремским были подготовлены рукописи трудов «Образцы устной народной словесности якутов», «Очерки якутской грамматики. Фонетика». Впервые благодаря трудам Ястремского якутские эпические поэмы появились на русском языке, причем он был не только их собирателем, но и переводчиком. «Очерки якутской грамматики» Ястремского, по решению членов Сибиряковской экспедиции, должны были стать приложением к знаменитому словарю Э. К. Пекарского.

    В июне 1896 г. после многочисленных ходатайств Ястремский переезжает в Иркутск (7), и его труды предоставляются на рассмотрение Распорядительного комитета Восточно-Сибирского отделения Императорского Русского географического общества.

    В научной библиотеке Национального архива имеются труды Комиссии по изучению ЯАССР (т. VII), в которых опубликована работа С. В. Ястремского «Образцы народной литературы якутов» (Л., 1929).

    В 1896 г. Ястремский был причислен к мещанам г. Верхоленска Иркутской губернии. В документах Национального архива РС(Я) имеется его прошение в Якутское городское полицейское управление от 3 сентября 1897 г., из которого следует, что его единственный сын Борис (р. 27 апреля 1877 г.) является студентом и что он сам с женой Лидией Кондратьевной проживает в г. Иркутске (8). Срок его пребывания в Сибири закончился 13 марта 1900 г., и он, видимо, выехал в европейскую часть России, так как документы позволяют установить дату причисления Ястремского к мещанам г. Воронежа — 30 апреля 1901 г. (9).

    Деятельность С. В. Ястремского, несомненно, представляет научный интерес, и документы Национального архива Республики Саха (Якутия) ждут своих исследователей.

                                                                       Примечания

    1. НА РС(Я), ф. 15-и, оп. 18, д. 128, л. 4; ф. 12-и, оп. 15, д. 166, л. 6-8.

    2. Там же.

    3. Там же, ф. 15-и, оп. 18, д. 128.

    4. Там же, ф. 12-и, оп. 12, д. 299, л. 17—18.

    5. Там же, ф. 343-и, оп. 1, д. 421, л. 41-43; ф. 343-и, оп. 1, д. 439, л. 3, 23-24; ф. 343-и, оп. 7, д. 55.

    6. Там же, ф. 12-и, оп. 15, д. 16; ф. 343-и, оп. 1, д. 421, л. 41-43; ф. 343-и, оп. 1, д. 439, л. 2-3, 23-24, ф. 343-и, оп. 7, д. 55, л. 15-16, 41, 49, 143.

    7. Там же, ф. 12-и, оп. 12, д. 299, л. 104, 105, ф. 11 в, л. 126, ф. 12-и, оп. 15, д. 166, л. 26, 30, 88-92, ф. 15-и, оп. 18, д. 128.

    8. Там же, ф. 15-и, оп. 18, д. 128, л. 7.

    9. Там же, ф. 15, оп. 18, д. 128, л. 26.

    /Россия и Польша. Историко-культурные контакты (сибирский феномен). Материалы Международной научной конференции 24-25 июня 1999 г. Якутск. Новосибирск. 2001. С. 125-127./

                                                                        Раздел VIII

                                   СЕРГЕЙ (СЕРГИУШ) ЯСТРЕМСКИЙ (1857-1931/1934/)

    Сергей (Сергиуш) Ястремский родился 20 сентября 1857 г. в Харькове, в семье дворянина Базиля Ястремского, мелкого банковского служащего [* Поскольку национальная принадлежность С. Ястремского будет и впредь вызывать споры, следует рассмотреть этот вопрос подробно. О польском происхождении Ястремского первым написал С. А. Токарев (Вклад русских ученых в мировую этнографическую науку // Советская этнография. - 1948. - № 2. - С. 191). Эта статья была перепечатана в издании «Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии» (Вып. 1. - М., 1956. - С. 11-12). Вслед за ним была попытка ввести Ястремского в историю польской науки в неопубликованной диссертационной работе под заглавием «Польские этнографы - исследователи других стран мира и их научный вклад» в 1951 г. и в дискуссионной статье «Несколько замечаний по поводу статьи В. Слабчинского “Поляки - защитники и исследователи колониальных народов”» (Проблемы. - 1954. -Т. 4, № 5. - С. 350-351). Во всяком случае фамилию Ястремского современники-мемуаристы писали не в русском начертании - Ястремский, а в формах: Ястремски, Ястжемски или вообще Ястжембский (см., напр.. Стеклов Ю. Воспоминания о якутской ссылке (1896-1899) // Каторга и ссылка. - 1923. - № 2 (6). - С. 76, 88; с фотографией Ястремского между с. 88 и 89). Поскольку воспоминания Стеклова относятся к тому периоду, когда Ястремский опубликовал в 1897 г. свою первую статью, где подписался как «Ястремский» (см. также: Кантор Б. Именной и систематический указатель за 1921-1925 гг. // Каторга и ссылка. - М., 1928. - С. 202 - здесь отмечены все формы его фамилии, имеющиеся в воспоминаниях), то отсюда я делаю вывод, что, если современники знали его под фамилией «Ястремский», то он должен был пользоваться этой формой постоянно. Остается открытым вопрос, какая форма указывалась в документах. Краткую биографию и старую биобиблиографию, касающуюся в основном революционной деятельности, находим в биографическом справочнике «Деятели революционного движения в России» (Т. 2, вып. 4. - М., 1932. - С. 2148-2151). Научные работы Ястремского имеются в якутологических библиографиях, см., например: Петров Н Е. Якутский язык (указатель литературы). - Якутск. 1958. - С. 4, 28, 35-37, 85; Армон В Ястжембски Сергиуш // Польски словник библиографичны. - Т. 11. - Краков, 1964-1965. - С. 83-84. В Польше писал о нем также: Кучинский А. Вклад поляков... - С. 557-558; Он же. Сибирские дороги. С недавних пор известный советский ориенталист А. Н. Кононов также причислил С. Ястремского к полякам, см. «Биобиблиографический словарь отечественных тюркологов» (М., 1974. - С. 296-297). О фольклористической деятельности Ястремского см.: Эргис Г. У. Очерки... - М., 1974. - С. 34-35, 38-39.].

    В 1867 г. он поступил в I гимназию в г. Харькове, а после получения аттестата, вероятно, в 1874 г. записался на медицинский факультет Харьковского университета.

    Учебу не закончил, потому что на 17-м году жизни вступил в тайный кружок революционеров. Летом 1875 г. занимался репетиторством в Черниговской губернии, где встретился с известным революционером Д. А. Лизогубом [* См.: Ястремский С., Лизогуб Д. А. Три встречи // Каторга и ссылка. - 1924. - Кн. 11, № 4. - С. 252-256.], Зиму 1875-1876 гг. провел в Киеве, находясь среди «бунтовщиков». С целью пропаганды революционных идей несколько раз выезжал в Одессу. В начале 1876 г. организовал в Харькове революционный кружок, участниками которого были железнодорожники и ученики харьковских школ; наладил доставку нелегальной литературы. К сожалению, 17 февраля 1876 г. его арестовали, во время обыска было найдено большое количество нелегальной литературы. Ястремского обвинили в революционной пропаганде среди железнодорожников, проводимой под предлогом руководства организованной с этой целью столярной мастерской, что соответствовало правде. После уплаты залога в сумме 5 тыс. руб. он был отпущен на волю и сразу же выехал за границу.

    Вначале жил в Швейцарии в Женеве. Затем переехал в Галицию. Здесь, во время пребывания во Львове, принял участие в тайном объединении социалистическо-украинофильского толка. В 1877 г. вместе с другими членами этого кружка был повторно арестован. Австрийский суд приговорил Ястремского к одному месяцу заключения и депортации с территории Австрии. 22 февраля 1878 г. Ястремский, чтобы его поручитель не потерял своих 5 тыс. руб., добровольно предстал перед комендатурой жандармерии в Харькове и сразу же был посажен в тюрьму. 26 октября того же года в тюрьме принял активное участие в протесте заключенных, за что его перевели в другую тюрьму и приговорили к административной ссылке в Сибирь.

    Однако в августе 1879 г. по распоряжению Лорис-Меликова Ястремского предали военному суду в Харькове Его обвинили в участии в тайной организации, целью которой являлось свержение существующего строя, а также в попытке укрыться от полиции и в оскорблении действием тюремного надсмотрщика. Ястремский был приговорен к 15 годам каторги. При утверждении приговора, учитывая, что во время совершения преступлений он не был еще совершеннолетним, срок снизили до 10 лет каторги в крепостях и выслали в Карийскую каторгу, куда он прибыл 16 октября 1880 г. Здесь 1 мая 1882 г. он снова принял активное участие в волнениях заключенных, ударил доской офицера тюремной стражи. За это его вновь осудили, но вынесение приговора откладывалось, и в июне 1884 г. вместо дополнительного наказания вынесли постановление о нераспространении на Ястремского льгот, предусмотренных манифестом от 15 мая 1883 г.

    В марте 1885 г. его перевели в так называемую вольную команду, а 13 марта 1886 г. освободили из каторги и сослали в Якутию. В августе того же года Ястремского поселили в III Жехсогонском наслеге Батурусского улуса, где он жил в одной юрте с В. Ф. Трощанским [* См.: Костюрина М. Молодые годы (арест, тюрьма и ссылка) // Каторга и ссылка. - 1926. - Кн. 24. - С. 102.]. Отсюда в марте 1888 г. его перевели в село Чурапча, находящееся в пределах этого же улуса. Соседями Ястремского были в то время Г. Осмоловский [* Там же. - С. 193.] и, конечно, Э. Пекарский.

    В апреле 1890 г. его препроводили в Тарагайский наслег Мегинкого улуса, а в июне 1892 г. обратно в Чурапчу, где он прожил два года. Ястремский, как и другие ссыльные, вынужден был заняться земледелием.

    Затем, из необходимости, а после и из любопытства начал изучить язык и культуру якутов. Поскольку в кругах ссыльных он был известен знаниями и трудами, то его попросили принять участие в Якутской комплексной экспедиции, работавшей в 1894-1896 гг. Получив разрешение якутского генерал-губернатора, Ястремский занялся в рамках этой экспедиции изучением языка и фольклора якутов.

    Неоднократные просьбы Ястремского о разрешении на выезд из Сибири признавались властями преждевременными. 12 мая 1895 г. Ястремский получил право быть причисленным к крестьянам, и в августе того же года его записали в крестьянскую общину деревни Доброе, которая охотно предоставляла ссыльным такие услуги.

    Ястремский покинул Якутию 2 июня 1896 г. Первоначально он выехал в Балаганск, а оттуда - в Иркутск. Здесь, благодаря вмешательству Восточно-Сибирского отдела ИРГО, получил разрешение ни временное поселение в городе с целью обработки материалов, собранных во время работы в экспедиции Сибирякова; позже работал и местном отделе Сибирского торгового банка. В этот период начал печатать свои первые статьи [* См.: Деятели... - С. 2151.]. 4 февраля 1900 г. получил, наконец, право постоянного жительства в губернских городах или сроком на 2 года в университетских городах.

    В Европейскую Россию Ястремский возвратился в августе 1900 г. Вначале он осел в Воронеже, но, поскольку там был замечен в контактах с лицами, находящимися под полицейским надзором, поданная им просьба о разрешении на проживание в Петербурге была признана преждевременной. До марта 1901 г. он жил в Минске, где работал в управлении Либаво-Ровненской дороги.

    В октябре 1902 г. Ястремский переехал в Одессу, где и прожил до конца жизни (около 30 лет), работая, в основном, кассиром в местных банках. Принял активное участие в революции 1905 г. Известно еще, что в 1920-1926 гг. он работал в Одесском статистическом бюро. Позже он отошел от политической жизни, оставаясь только членом Товарищества бывших каторжан. Последнее известие о Сергее Ястремском датируется 1931 г., т.е. временем, когда он был уже на пенсии. Умер предположительно между 1931 и 1934 г. [* К сожалению, точная дата смерти Ястремского не известна, он мог умереть и 1932 или 1933 г., поэтому нельзя согласиться с 1931 г., указанным А. Кучинским и его книге «Вклад поляков...» (с. 357).].

    Сергей Ястремский так же, как и другие исследователи Якутии, свои первые усилия вынужденно сконцентрировал на овладении якутским языком. В первые годы пребывания в Якутии (в 1887-1888 гг.) ему удалось получить грамматику Бётлингка, которую он основательно проштудировал. Чтобы в полной мере понять фразу «основательно проштудировал», следует представить себе следующую ситуацию: молодой революционер, студент медицины начинает углубляться в научный учебник грамматики якутского языка, написанный на немецком языке. На этом этапе обучения ему помогал и дружески его опекал Н. Виташевский [* См.: Пекарский Э. К., Попов Н. П. Работы политических ссыльных... - С. 348.]. Ястремский перевел важнейшие части труда Бётлингка на русский язык [* Там же: Петров Н. Е. Якутский язык... - С. 35 (эта рукопись находится и Республиканской библиотеке им. А. С. Пушкина в Якутске).]. В этом виде грамматикой Бётлингка пользовалось много людей, в т.ч. даже такие большие знатоки якутского языка, как Э. Пекарский [* Пекарский Э. К. Словарь якутского языка. - Т. I. - СПб., 1907. С. II (Предисловие).]. Таким образом, Ястремский не только освоил грамматику Бётлингка, но и содействовал ее распространению среди заинтересованных в знании якутского языка.

    Однако грамматика, давая общее понятие о языке, была только теорией, а для жизни среди якутов этого было недостаточно. Поэтому другим, более серьезным учителем якутского языка стали люди, окружающие Ястремского. Хотя знание русского языка среди якутов не было таким хорошим и не часто встречалось, однако изредка попадались люди, которые одинаково хорошо знали оба языка.

    По мере практического освоения якутского языка и углубления теоретических знаний Ястремский начинает планировать написание грамматики. Это намерение конкретизировалось благодаря его участию в Якутской экспедиции, в которую его включил Д. А. Клеменц [* О Якутской экспедиции Сибирякова см. раздел III данной работы - там же укачана дальнейшая литература.], которому было известно о направлении интересов Ястремского. Было решено, что Ястремский разработает грамматику якутского языка и подготовит к печати один из намеченных томов антологии якутского фольклора [* См.: (Обручев В. А.). Программа издания трудов Якутской экспедиции, снаряженной на средства И. М. Сибирякова. - Иркутск. 1897. Цит. по кн.: Майнов И. И. Предисловие //Труды Комиссии по изучению Якутской АССР - Т. IV. - Л., 1929. - С. XVIII.]. Следует подчеркнуть, что фамилия Ястремского не фигурирует ни в одном личном списке экспедиции Сибирякова, т.е. он принимал активное участие в реализации планов экспедиции, не получая никакого жалованья.

    Первая редакция грамматики была обсуждена на собрании экспедиции Сибирякова, которое состоялось в конце 1894 г. на квартире у Э. Пекарского при активном участии В. Ионова и Н. Виташевского. В 1895 г. автор послал отредактированную рукопись на просмотр Пекарскому, который основательно занялся ею и сделал дополнения почти по всем вопросам [* См.: Ястремский С. В. Грамматика якутского языка. - Иркутск. 1900. - С. VII.]. На этом закончился первый этап работы над грамматикой, а следующий год работы в экспедиции Сибирякова Ястремский посвятил сбору якутского фольклора.

    В связи с работой над разделом грамматики, относящимся к словотворчеству, появилась отдельная монография об изменении окончаний в якутском языке в зависимости от падежа [* Ястремский С. В Падежные суффиксы в якутском языке // Этюд. - Иркутск. 1898.].

    «Грамматика якутского языка» С. Ястремского вышла в Иркутске в 1900 г., благодаря денежной поддержке сибиряка Макушкина, очень малым тиражом - едва 200 экземпляров. 300-страничный томик состоял из трех разделов, в которых рассматривались последовательно фонетика, словообразование и состав якутского языка, и из выписок из фольклора - текстов и их переводов на русский язык.

    Предисловие к «Грамматике» проливает свет на портрет самого исследователя. В нем Ястремский четко подчеркивает, что исходным пунктом для него была «Грамматика» Бётлингка и что целью своего труда считает высказывание Бётлингка о том, что будет очень рад, если будущие исследователи внесут в его труд свои поправки и дополнения [* Эпиграф из «Грамматики» Бётлингка в оригинале, т.е. на немецком языке, Ястремский поместил на титульном листе своей грамматики.].

    Далее автор заметил, что научному подходу к исследуемому предмету и методам работы он учился не только у Бётлингка, но и у востоковедов и компаративистов: М. Кастрена, Я. Грота, В. Радлова, Бамбери, Винклера и других.

    Осторожность Ястремского в собственных утверждениях была подтверждена рецензентом В. Миллером, который также подчеркнул, что автор полностью овладел, хотя и путем самообразования, методами работы над языком [* См. ссылку 28.].

    Предисловие ко второму изданию «Грамматики» Ястремский написал 24 марта 1927 г., однако появилась она лишь после его смерти в 1938 г. [* Ястремский С. В. Грамматика якутского языка /Пособие для нсдагогон; Под рсд. проф. Б. М. Гранде. - М., 1938. Предисловие под загл. «Несколько слов от автора» находится на с. 2.]. При его написании автор консультировался с молодым в то время ученым, в дальнейшем монголистом с мировым именем, Н. Поппе. Поскольку Ястремский одновременно готовил к печати антологию якутского фольклора, то исключил из второго издания «Грамматики» выписки из фольклора, так что второе издание грамматики для исследователей фольклора не представляет никакой ценности.

    О существовании других работ из этой области, конкретно - ненапечатанных рукописей Ястремского, узнаем из списка источников к «Словарю якутского языка», подготовленного Э. Пекарским. Самой важной из упомянутых там работ был, конечно, «Якутско-русский словарик» Ястремского, задуманный как дополнение к «Словарю» Бётлингка и охватывающий лексический материал, которого тот не знал [* См.: Пекарский Э. К. Словарь якутского языка. - Т. I. - С. XVI.].

    Следует вспомнить и об активном участии Ястремского в подготовке к печати «Словаря» Э. Пекарского, поскольку Ястремский вместе с Поповым и Пекарским был членом специально созданной для этого комиссии [* Горохов К. И. О деятельности Э. К. Пекарского... - С. 44.].

    Сейчас трудно установить, когда Ястремский начал интересоваться фольклором якутов. Следует напомнить, что, как правило, политических ссыльных интересовали, прежде всего, вопросы, связанные с хозяйственными и общественными отношениями. Они редко обращали внимание на «сказочки», и уже со стороны им указывали на значение фольклора как предмета научных исследований. Однако Ястремский вращался в обществе ссыльных, которые живо интересовались культурой якутов. Как уже было сказано, по прибытию в Якутию его поселили в одну юрту с исключительным знатоком якутской этнографии - В. Ф. Трощанским, а позже в Чурапче - с Г. Ф. Осмоловским [* См. ссылки 3, 4.]. Кроме того, мы знаем о его сотрудничестве с другими исследователями, такими, как Э. Пекарский, Н. Виташевский, В. Ионов [* Ястремский С. В. Грамматика... - 1900. - С. VIII.]. В этих условиях среди ссыльных царил высокий интеллектуальный подъем, вызываемый научными дискуссиями. С другой стороны, не следует забывать, что Ястремский находился в окружении интеллигентных якутов, которые хотели помочь исследователю, интересующемуся их культурой, и показать ему все самое лучшее. Именно таким был Афанасьев, у которого Ястремский жил и благодаря которому не только освоил особенности якутского языка, но и смог записать большое количество образцов устного народного творчества.

    Закончив первый этап своей работы над «Грамматикой», 1895-й год он посвятил сбору якутского фольклора. Когда Якутская экспедиция подвела итоги, то оказалось, что Ястремский собрал следующие фольклорные материалы: три олонхо, четыре песни, одну формулу клятвы, 424 загадки, 223 поговорки [* Там же.]. После добавления к этому двух олонхо, записанных Э. Пекарским, Ястремский должен был эти материалы издать в рамках публикаций экспедиции Сибирякова, как один из томов, содержащих записи фольклора. К сожалению, по причине смерти кредитора широкие издательские планы сошли на нет, и Ястремский начал публиковать собранные материалы по частям.

    Кроме небольших статей, напечатанных в журнале «Восточное обозрение», первой известной этнографической, собственно фольклористической, работой Ястремского стала публикация на тему реликтов в древних верованиях якутов («Остатки старинных верований у якутов») [* Ястремский С. В. Остатки старинных верований у якутов // Известия ВСО ИРГО. - 1897. - Т. 28. № 4. - С. 226-269 и отдельно: Иркутск. 1897. - С. 1-44.]. Статья была датирована 28 мая 1897 г. Состояла она из якутских текстов, записанных грамотным якутом Жирковым и сохраненных его родственником Афанасьевым из Дюпсинского улуса. Кроме того, статья содержала их перевод на русский язык, сделанный Ястремским. Как знаем из последних заметок Ястремского, в переводе ему помогал Афанасьев. Эти тексты были сопровождены кратким введением Ястремского, в котором автор высказался негативно о возможности выяснения происхождения религиозных верований. Его поражала многочисленность теорий того времени по этому вопросу. Интересными являются также его замечания на тему изменений в персонификации богов и богатырей, упоминаемых в данных текстах. Важно также напомнить, что Ястремский обратил внимание на схожесть терминов, касающихся культа предков: на то, что эти термины выступали в одном и том же значении как в якутском, так и в других тюркских или алтайских языках. Материалы, опубликованные Ястремским, не были им до конца систематизированы. Их можно объединить по группам: верования, связанные с обрядовым родовым циклом - в основном с рождением и смертью, с одной стороны, и с культом соответствующих богов (божеств) - с другой, далее - с культом духов отдельных мест и божеств, связанных со скотоводством или с охотой. Кроме того, как уже упоминалось, имеются еще тексты и переводы песен и клятв.

    Следующим этапом публикаций Ястремского были фольклорные записи – «Образцы народной словесности» — приложение к известной нам «Грамматике» 1900 г. издания. Ястремскому хотелось проиллюстрировать «Грамматику» примерами, которые по причине отсутствия места надо было ограничить самыми представительными. После строгого отбора он поместил (на страницах 249-305) оригинальные тексты и их переводы на русский язык: 131 загадку, 89 поговорок, а также повторил клятву и дал отрывки из трех героических сказаний (олонхо). Записи Ястремского, при отсутствии на то время публикаций этого типа, сыграли большую роль не только как популяризаторы якутского фольклора, но и как этап в поисках соответствующей формы публикаций якутских фольклорных текстов.

    К сожалению, на этом фольклорная деятельность Ястремского прервалась почти на 30 лет. Только около 1925 г. встает вопрос об издании его якутских материалов. Комиссия Академии наук по развитию производительных сил Якутии постановила опубликовать в своих изданиях и работы прежних экспедиций, если, конечно, сохранились соответствующие материалы. Таким образом, она хотела издать неопубликованные до сих пор работы, подготовленные в период деятельности экспедиции Сибирякова. Поступило предложение и Ястремскому подготовить к печати свои записи якутского фольклора, однако только в русском переводе. Указанное требование мотивировалось тем, что в это время появилась антология Э. Пекарского, где были помещены некоторые варианты этих текстов в оригинале [* Пекарский Э. К. Образцы народной литературы якутов. - Т. I: Образцы, собранные... - Ч. I: Тексты. - СПб.. 1908-1911.]. Сейчас остается сожалеть, что не сохранились оригиналы записей Ястремского.

    В итоге книга Ястремского «Образцы народной литературы якутов», изданная в Ленинграде в 1929 г., содержала предисловие тюрколога Е. С. Малова, справку Ястремского о народном творчестве якутов и его переводы - пяти олонхо, 425 загадок, 223 поговорок, четырех песен. Кроме того, в книгу вошла перепечатанная, однако, с некоторыми сокращениями статья Ястремского о реликтах старинных верований, датированная 1897 г. Правку сделал Е. С. Малов, который вместе с Э. К. Пекарским подготовил книгу к печати [* Ястремский С. В. Образцы народной литературы якутов. - Л., 1929: Труды комиссии по изучению Якутской АССР. - Л., 1929. - Т. 7.].

    В основном это были вещи, записанные Ястремским в период его работы в Якутской экспедиции в 1895 г., к которым добавлены два олонхо из собраний Пекарского. Но перевод их на русский язык сделал сам Ястремский. Тексты Ястремского были в основном из Дюпсинского улуса. Исключение составляют два олонхо, записанные в 1886 г. в Батурусском улусе, одно - самим Пекарским, другое - под его руководством.

    Целью краткого предисловия Е. С. Малова было библиографическое введение для читателя. Он упомянул предыдущие публикации, посвященные устной литературе не только якутов, но и других тюркских и монгольских народов. Кроме того, обратил внимание на объяснение некоторых терминов, применяемых переводчиком.

    В справке «Народное творчество якутов» С. Ястремский наряду с утверждением об анонимности фольклора и замечаниями о так называемом мелком фольклоре, главное внимание обратил на описание якутских героических эпосов - олонхо как наиболее представительных и по форме, и по содержанию образцов якутского фольклора.

    Ястремский дал каждому тексту подробную характеристику, указав, где, когда и от кого записан, или кто предоставил тот или иной текст. Кроме того, в предисловии к своей «Грамматике» (изд. 1900 г.) привел список информаторов, свидетельствующий о том, что Ястремский оказался среди исключительно хороших информаторов. Прежде всего, к ним относился Афанасьев, у которого Ястремский жил в последний период своего пребывания в Якутии. Афанасьев был не только грамотным, хорошо знавшим как свой, так и русский язык якутом, но и, что важнее, прекрасно понимал, что исследователю нужна возможно более точная, в языковом и фольклорном отношении, информация. Собственно, он был больше, чем информатором: он проявил себя также прекрасным «аранжером» и коллегой. Ястремский отмечает, что Афанасьев специально для него пригласил широко известного певца-олонхосута, чтобы продемонстрировать олонхо в наилучшем исполнении. Афанасьев всегда присутствовал при записи, при необходимости становился своего рода посредником. Он зачастую медленно диктовал Ястремскому слова певца-олонхосута, чтобы ничего не упустить из текста. Поэтому нет ничего удивительного, что в таких условиях одно олонхо записывалось целую неделю, а то и две. (Олонхо «Эр Соготох» записывалось шесть дней, а «Кулун Куллустуур» - 13 дней). На этом, однако, роль Афанасьева нс ограничивалась - он предлагал другим грамотным якутам записывать поговорки и загадки, а затем эти записи правил и редактировал и, что очень важно, помогал Ястремскому в их переводе на русский язык. Конечно, Ястремский с признательностью писал о важной роли Афанасьева как соавтора, отмечая, что только благодаря исключительной помощи последнего появилось такое количество фольклорных записей [* Ястремский С. В. Грамматика... - 1900. - С. V-VII; Образцы ... - С. 8, 13, 77, 155.], и что его «Грамматика» имеет определенную ценность.

    Переводы Ястремского положительно оценивали наиболее авторитетные исследователи-якуты того времени. Так, известный якутский фольклорист Г. У. Эргис писал: «Переводы Ястремского, иногда дословно, другой раз более свободно, используя терминологию, привычную для русского читателя, верно отражают содержание оригинала, хотя в некоторых местах можно заметить некоторые сокращения и упрощения, а также использование образа, известного в русской литературе» [* Эргис Г.У. Нюргун Боотур Стремительный. - Якутск, 1947. - С. 55. Цит. по: Пухов И. В. Якутский героический эпос олонхо. - М., 1962. - С. 25. Может быть, несколько сглаженное мнение повторил Г. У. Эргис в недавно изданной книге «Очерки...» (С. 38).]. Более осведомленный И. В. Пухов оценивает: «Судя по отрывкам, опубликованным в “Грамматике якутского языка”, Ястремский вообще записывал точно, а его переводы близки к оригиналу» [* Пухов И. В. Якутский... - С. 15.].

    Методу научной работы, как выше было сказано, Ястремский учился у филологов, как ориенталистов, так и компаративистов. Это по достоинству отметил рецензент его «Грамматики», известный иранист В. Миллер, говоривший, что автор «пользуется сравнительной методикой умело и осторожно, проявляя исключительное для самоучки владение научными методами» [* Миллер В. Этнографическое обозрение. - 1901. - Т. 13. № 2. - С. 169.].

    В этом свете становится ясным высказывание Ястремского, относящееся к использованию сравнительной методологии в исследованиях о религии [* Ястремский С. В. Остатки старинных верований... - С. 227. Перепечатана в книге «Образцы...» (С. 196).]. Хорошо знакомый с литературой о религии, Ястремский после знакомства с многочисленными теориями на тему религиозных верований, очень скептически отозвался о попытках выяснить эти вопросы с помощью какой-нибудь одной теории [* Там же. - С. 226-227 (перепечатано - с. 195-196).].

    В своих работах Ястремский не выражал личное мнение о методических и методологических вопросах, но из того, что он написал, видно, что он на них смотрел с точки зрения практика: каждая теория для него была настолько ценной, насколько могла быть пригодной для выяснения какого-нибудь факта, услышанного или увиденного в окружающей действительности.

    Однако этот теоретико-методологический минимализм не может затмить образ добросовестного исследователя, критически настроенного как к утверждениям предшественников, так и к собственным; исследователя, дающего себе отчет в опасности поспешных выводов в таком сложном вопросе, как этногенетические проблемы. Ястремский остерегался подобных утверждений, может быть, несколько по-старинке, но серьезно понимая роль науки. Так, у него читаем: «Вследствие отсутствия непосредственных исторических свидетельств, реконструировать в определенной степени прошлое народа (якутов. - В. А.), его судьбу, миграцию, его контакты с другими народами, тс или другие, близкие или далекие отношения с ними не является легким делом. Антрополог, лингвист, археолог, исследователь общественного строя, исследователь древних верований, фольклорист тем более должен быть осторожным, что должен помнить, давая свою оценку, что его суд является судом последней инстанции» [* Ястремский С. В. Грамматика... - 1900. - С. II-III.].

    Воздавая должное научному вкладу Сергея Ястремского в якутологию, оставим в стороне его «Грамматику», оценкой которой занимаются лингвисты. В кратком наброске истории исследований якутского языка С. Ястремский характеризуется еще и как популяризатор и продолжатель дела Бётлингка, от методологии которого он не отошел [* Убрятова Е. И. Очерк истории изучения якутского языка. - Якутск, 1945. - С. 15. 20-21.].

    Нас Ястремский интересует также и как собиратель и исследователь фольклора якутов. Чтобы понять настоящее место антологии Ястремского в познании якутского фольклора нам, не знающим этого языка, следует уяснить для себя, что она является связующим звеном между антологией Худякова, изданной в 1890 г., и антологией Попова - в 1936 г. [* Антология Худякова появилась через много лет после его смерти: Верхоянский сборник. - Иркутск. 1890; Якутский фольклор / Тексты и переводы А. А. Попова; литературная обработка Е. М. Таргер; Общая редакция М. А. Сергеева. - М.; Л., 1936.].

    Также следует помнить, что публикация антологии Ястремского, изданной только в 1929 г., была запланирована почти за 30 лет до этого. Если речь идет о ее содержании, то главный акцент был сделан на публикацию олонхо, т.к. она отвечала антологии якутских оригиналов, опубликованных Э. Пекарским (1907-1918). Так, определяется ее место с точки зрения содержания. Хотя антология Попова была действительно более обширной, но, например, два опубликованных там олонхо были взяты из антологии Ястремского.

    Кроме того, следует обратить внимание на немаловажный в то время факт, а именно, что в конце XIX столетия роль фольклора в почти изолированном якутском обществе была совершенно иной, чем позже. Тогда собственное народное творчество было единственной культурной средой, чужие культурные влияния еще не играли серьезной роли.

    Итак, антологии Ястремского дают нам возможность точно убедиться в том, каким был в конце XIX в. не искаженный чужими влияниями якутский фольклор.

    /Витольд Армон.  Польские исследователи культуры якутов. Перевод с польского К. С. Ефремова. Печатается с некоторыми сокращениями. Москва. 2001. С. 128-138./

    ЯСТРЕМСКИЙ (Ястржембский) Сергей Васильевич (Jastrzębski Sergiusz) (20 сент. 1857, Харьков — 3 авг. 1941, Одесса), лексикограф, авт. «Грамматики якутского языка». Народник, полит. каторжанин; после отбытия каторж. работ на Каре (1880-85) отправлен в Якутию на поселение (1886-96). В Дюпсюнском улусе проживал у якута А. П. Афанасьева, прекрасно владевшего родным якутским и русским языками, хорошо знавшего якут. олонхо. к-рый сформировал его интерес к изучению языка и фольклора якутов и оказал в этом неоценимую помощь. Я. был участником якут. экспедиции А. М. Сибирякова. в трудах к-рой вышла его «Грамматика...», написанная под сильным влиянием работы О. Н. Бётлингка «О языке якутов» (1848-51).

    Соч.: Грамматики якутского языка. Иркутск, 1900; 2-е изд., перераб., М., 1938.

    Лит.: Убрятова Е. И. Очерк истории изучения якутского языка. Якутск, 1945; Биобиблиографический словарь отечественных тюркологов: Дооктябрьский период. М., 1989.

    И. Я. Селютина

    /Историческая энциклопедия Сибири. С – Я. Новосибирск. 2009. С. 627./