ЎЎЎ 1. Лёра Сажанка. Васіль і Тацьцяна Пранчышчавы ды Якутыя. Ч. 1. Койданава. "Кальвіна". 2016.

/Ермоленко В. Прончищев Василий Васильевич (1702-1736). // Геаграфія: праблемы выкладання. № 1. Мінск. 2003. С. 1./

Васіль Васілевіч Пранцішчаў – нар. ў 1702 (1703) г. ў сядзібе Багімава [Богимово (Торбеево тож)], што на рэчцы Мышэга, левым даплыве Акі, Мышэцкага стану Рускага царства, у дваранскай сям’і Пранчышчавых, дзе быў пятым, малодшым дзіцём у сям’і ротмістра Васіля Пархвенавіча Пранцішчава. “Прончищевы — дворянскій родъ, происходящій, по сказаніямъ старинныхъ родословцевъ, отъ Ивана Васильевича Прончища, выѣхавшаго изъ Польши къ вел. князю Ивану III и пожалованнаго помѣстьями въ Тарусскомъ уѣздѣ (1488); сынъ его Яковъ Ивановичъ упоминается въ поручной грамотѣ по кн. А. И. Воротынскомъ (1563), а внукъ Осипъ Яковлевичъ посланъ былъ въ 1618 г. къ королю шведскому Густаву-Адольфу для утвержденія тихвинскаго мирнаго договора, воеводствовалъ въ Уфѣ (1622) и былъ посломъ въ Крыму (1625). Сынъ послѣдняго, Аѳанасій Осиповичъ († 1660), былъ думнымъ дворяниномъ, также какъ и сынъ его Иванъ Аѳанасьевичъ († 1687), бывшій посломъ въ Швеціи (1661) и, наконецъ, окольничимъ, а внукъ Петръ Ивановичъ 1700) управлялъ Владимірскимъ суднымъ приказомъ. Родъ П. внесенъ въ VІ часть родословной книги Калужской губ. (Гербовникъ, VI, 26)”. /Энциклопедическій словарь. Т. XXV. Издатели: Ф. А. Брокгаузъ (Лейпцигъ). И. А. Ефронъ (С.-Петербургъ.). С.-Петербургъ. 1898. С. 448./ “В. Прончищев родился в 1702 г. в селе Богимово в12 верстах от города Алексина, недалеко от Тулы. По прямой линии вел он родословную от Ивана Васильевича Прончища, который выехал из Белоруссии на службу еще к великому князю Ивану III и был пожалован в 1488 г. поместьями в Тарусском уезде неподалеку от Алексина. Прозвище (позже фамилия) Прончище(в), возможно, происходит от реки Прони – правого притока Сожа, пересекающей нынешнюю Могилевскую область с севера на юг, от Горок до Славгорода (бывшего Пропойска). Предки лейтенанта занимали при дворах царей должности стольников, окольничих, думных дворян и часто несли посольскую службу”. /Грицкевич В. П. От Немана к берегам Тихого Океана. Минск. 1986. С. 72./ “Зрэшты можна адзначыць некаторы рух радзімічаў у вобласьць Окскага басэйна, дзе зрэдку трапляюцца назвы рэк такія самыя, якія сустракаюцца і ў вобласьці радзімічаў (напр. Проня). Але тут радзімічы сустракаліся з патомкамі калянізацыі вяцічаў”. /Доўнар-Запольскі М. Гісторыя Беларусі. Мінск. 1994. С. 30./ “Проня — р., прав. притокъ Оки, протекаетъ въ предѣлахъ Рязанской губ., беретъ начало у с. Собакина въ пластахъ каменноугольной системы, въ угленосномъ ярусѣ, а противъ г. Спасска впадаетъ въ Оку... лѣв. берегъ очень высокъ и крутъ вплоть до г. Пронска”. /Энциклопедическій словарь. Т. XXV. Издатели: Ф. А. Брокгаузъ (Лейпцигъ). И. А. Ефронъ (С.-Петербургъ.). С.-Петербургъ. 1898. С. 448./ А як вядома Пронск быў цэнтрам удзельнага Пронскага княства, у 1460-1470-х Пронск быў далучаны да Разанскага княства, а ў 1520 г. да Маскоўскага княства. З гэтага вынікае, што Пранчышчавы былі мясцовымі расейскімі дваранамі, якія дзеля гучнасьці, як шматлікія расейцы, выводзілі свой радавод з Польшчы. Але: “Па даных, атрыманых праф. Слонімам, В. Прончышчаў з’яўляецца ўраджэнцам Чавускага раёна Магілёўскай вобласці” [заўвага Рэд.] /Курыленка Г. Подзвіг у ільдах. Нашы славутыя землякі. // Магілёўская праўда. Магілёў. 12 верасня 1961. С. 4./ “Нарадзіўся на Беларусі ў Чавусах, на берагах ракі Проні”. /Курыленка Г. Нашы славутыя землякі. // Беларусь. № 3. Мінск. 1963. С. 26./ “Пранчышчаў Васіль (1702, Магілёўшчына – 9. 9. 1736, Расія), мораплавацель, першы даследчык паўвострава Таймыр у Паўночным Ледавітым акіяне”. /Ярмоленка В. Пранчышчаў Васіль. // Хто ёсць Хто сярод беларусаў свету. Энцыклапедычны даведнік. Ч. 1. Беларусы і ўраджэнцы Беларусі ў памежных краінах. Мінск. 2000. С. 244./ “Са старадаўняга шляхецкага роду Магілёўшчыны”. /Ярмоленка В. А. Прончышчаў Васіль Васілевіч. // Беларуская энцыклапедыя ў 18 тамах. Т. 13. Мінск. 2001. С. 39./ “Из шляхетского рода Прончей на Могилевщине”. / Ермоленко В. Прончищев Василий Васильевич. // Геаграфія: праблемы выкладання. № 1. Мінск. 2003./ “Ён нарадзіўся пад Тулай у 1702 годзе ў сям’і беларуса Васіля Пранчышчы, які паходзіў са старажытнага шляхецкага роду на Магілёўшчыне і дабравольна перайшоў пад «царскую руку»... Незадоўга да экспедыцыі капітан “Якуцка” ажаніўся са сваёй зямлячкай з Магілёва”. /Ярмоленка В. Да невядомых берагоў (да 300-годдзя з дня нараджэння мараплаўцаў Васіля Пранчышчава). // Крыніца. Славянскі свет. № 11-12. Мінск. 2003. С. 54./

У красавіку 1716 г. Васіль паступіў вучнем у Навігацкую школу ў Маскве, якая разьмяшчалася ў Сухарэўскай вежы. “Скончыў Маскоўскую школу матэм. і навігацыйных навук (1718)”. /Ярмоленка В. А. Прончышчаў Васіль Васілевіч. // Беларуская энцыклапедыя ў 18 тамах. Т. 13. Мінск. 2001. С. 39./

Сухарэўская вежа

У 1718 г. Васіль быў пераведзены ў Санкт-Пецярбург у Марскую акадэмію, дзе вучыўся разам з Чэлюскіным, Харытонам і Зьміцерам Лапцевымі і зрабіўся гардэмарынам. Ад 1718 па 1724 год хадзіў штурманскім вучнем на Балтыйскім флёце. У 1722 г. ўдзельнічаў у Пэрсыдзкім паходзе Пятра І. У 1727 году зрабіўся падштурманам. Увайшоў у камісію па атэстацыі чыноў флёту. У 1730 г. яго падвышаюць да званьня штурман 3 рангу.

20 траўня 1733 г. Васіль Пранчышчаў пабраўся шлюбам ў адным з родавых сёлаў з Тацьцянай Кондыравай, якая нарадзілася ў 1710 (1713) г. у с. Бярозава (Берёзово) Алексінскага вуезда. “Незадоўга да экспэдыцыі капітан “Якуцка” ажаніўся са сваёй зямлячкай з Магілёва”. /Ярмоленка В. Да невядомых берагоў (да 300-годдзя з дня нараджэння мараплаўцаў Васіля Пранчышчава). // Крыніца. Славянскі свет. № 11-12. Мінск. 2003. С. 54-55./

“Кондыревы - дворянский род, происходящий, по сказаниям древних родословцев, от литовского выходца Марка Демидовича, выехавшего из Литвы в Тверь к князю Ивану Михайловичу Предокъ рода Кондыревыхъ, Марко Демидовъ, выѣхалъ къ Великому Князю Ивану Михайловичу Тверскому изъ Литвы. У сего Марка Демидова былъ правнукъ Иванъ, прозвище Кондырь, коего сынъ, Дмитрій Кондыревъ, въ году находился полковымъ воеводою. Потомки сего рода, Кондыревы, равнымъ образомъ Россійскому Престолу служили стольниками, окольничими, воеводами и въ иныхъ чинахъ и жалованы были отъ Государей помѣстьями. Все сіе доказывается справками Разряднаго Архива, Вотчиннаго департамента и родословною дворянскою книгою, присланною изъ Рязанскаго дворянскаго депутатскаго собранія, въ которой родъ Кондыревыхъ внесенъ въ 6-ю часть древняго дворянства”. /Дворянскіе роды внесенные въ общiй гербовникъ Всероссiйской имперiи. Составилъ Гр. Александръ Бобринской. Ч. 1. (до конца XVI столѣтiя). С.-Петербургъ. 1890. С. 472./ У XVII ст. Кондыравы служылі ваяводамі у Табольску, Сургуце, Енісейску ды Ілімску. Бацька Тацьцяны Фёдар Кондыраў валодаў вёскай побач з сядзібаю Пранчышчавых.

У 1733 г. Васіль Пранчышчаў атрымаў чын лейтэнанта і прыняў удзел у Вялікай Паўночнай экспэдыцыі, узначаліўшы Ленска-Енісейскі атрад, які дасьледаваў узьбярэжжа Паўночнага Ледавітага акіяна ад вусьця ракі Лены да вусьця ракі Енісей.

“Жарким летом 1735 года под Якутском на Жатайском затоне строили трехмачтовый дубель-шлюп «Якутск»”. /Шинкарев Л. Сибирь. Откуда она пошла и куда она идет. 2-е изд. Москва. 1978. С. 73./ Праўда Жатайскі затон быў заснаваны толькі ў 1941 г. па рашэньні СНК Якуцкай АССР, але гэта не так важна...

/Павлов А. И Татьяна, и Мария? // Полярная звезда. № 2. Якутск. 1990. С. 113./

“Занимаясь историей судоходства на Лене, я, конечно же, не мог пройти мимо кораблей Великой Северной экспедиции (1735-1740 годы). Собрал все, что можно, из литературы, побывал в Центральном военно-морском музее в Ленинграде, где хранится полумодель дубель-шлюпки. Изучил расположение парусов, пользуясь копией шканечного журнала дубель-шлюпки «Якуцк», где скрупулезно отмечено, когда под какими парусами шел корабль...

Дубель-шлюпку по специальным чертежам строил мастер Козьмин, приехавший из Петербурга. Вряд ли он бы сработал, как иногда пишут, грубое, неуклюжее, примитивное судно. Не так тогда относились к судостроению. «Якуцк» везде рисуют нарочито грубым, с разным парусным вооружением, а мне хотелось максимально восстановить облик судна. Но потом все чаще и чаще что-то непонятное и необъяснимое стало меня беспокоить, особенно когда я восстановил внешний вид легендарного кораблика.

Когда работа была закончена, оказалось, что для Марии (тогда ее называли только так) вроде бы и места не находится: слишком уж тесной оказалась 20-метровая дубель-шлюпка, забитая продовольствием, амуницией на лето и зиму, с общими кубриками, достаточными для многочисленной команды лишь ж том случае, если укладывать на ночь солдат наподобие рабов-невольников. Нет, не мог я представить молодую женщину с ее многочисленными проблемами не в отдельной каюте, без каких бы то ни было удобств. Внимательно изучил еще раз копию шканечного журнала. И, раз за разом перелистывав страницы записей, в поражался тому непонятному упорству, с которым замалчивалось все, что касалось этой, казалось бы, великой женщины. Вот первая и единственная запись о ней, от 11 сентября 1736 года: «В начале сего 4 часа пополуночи бывшего командира дубель-шлюпки Якуцка Прончищева волею божьей жена его умре...» Если кому-то эта фраза объясняла все, и он начинал, исходя из нее, сочинять приключения Марии на дубель-шлюпке и во время зимовки, то моих сомнений не убавилось...

Прончищев нарушил Морской устав, поэтому ничего не писал о Марии в журнале, — говорят исследователи. Это не так. Морской устав запрещал иметь женщин на корабле только «...на путях против неприятеля». Значит, скрывать и утаивать ее пребывание на борту «Якуцка» смысла не было. А после смерти их тем более. Так, может, ее и не было на дубель-шлюпке?

Не могу поверить, чтобы здравомыслящий офицер, не мальчик, взял молодую жену в путешествие на дубель-шлюпке. Как должны были бы рассуждать Прончищевы, принимая решение, плыть им вместе на «Якуцке» или нет? На судне всего лишь одна рубка — штурманская, а кроме Прончищева, есть и еще офицеры, иеромонах. Следовательно, чтобы свить семейное гнездышко, их всех придется отправить в общий кубрик. Неужели они согласятся на это?.. Неизвестно, что ждет впереди, какие испытания, сколько зимовок. Может случиться и так, что Татьяне, как всякой женщине, живущей с мужем, по пути придется рожать. Где это будет? Кто примет ребенка? Как перенесет новорожденный тяготы полярной экспедиции? Переживет ли в таких условиях роды Татьяна? Отвлекаться от таких вопросов они, конечно же, никак не могли. И еще — пожалуй, главное. Еще никто, буквально никто здраво не объяснил, во имя чего Прончищева отправилась якобы в плаванье на «Якуцке». Во имя любви? Но дамам эпохи сентиментализма было свойственно не увязываться за мужьями в странствие, а верно ждать их, сколько бы ни потребовалось — в том и заключался идеал образованной женщины. Далее. Нет сомнений, что присутствие жены на «Якуцке» не помогало бы, а, наоборот, мешало Прончищеву в выполнении трудного и опасного задания. А дворянством противоречие между служебным долгом и личными чувствами всегда решались в пользу первого. Думаю, все сказанное убедит читателя, что Прончищев не должен был брать жену на «Якуцк».

Напрасно вчитывался я в скупые строка шканечного журнала, пытаясь найти упоминания о «Прончищевых». Был один — командир «Якуцка».

Более того: создается впечатление, что Прончищевой не было не только на «Якуцке», но и в городе Якутске. Ни в донесениях Беринга, ни в других записях о ней нет ни слова. «Иркутская летопись» Пежемского и Кротова, книга известная, о «допрежь небывалом» событии рассказывала много: о трудностях по доставке грузов, о взаимоотношениях участников экспедиции: «...На него (Беринга, — А. П.) жаловались академики, жаловались подчиненные офицеры, его упрекали в самоуправстве, лихоимстве и в потачке лихоимству, в нерадении и неумении, клеветали на жену его Анну Матвеевну и настаивали, чтобы на границе Сибири (в обратный путь) ее осмотрели хорошенько, потому что она будто везет много драгоценных мехов. Товарищи и подчиненные Беринга перессорились между собой: Чириков со Шпанбергом, Шпанберг с Вальтоном, Ласиниус с Прончищевым, Плаутинг с Ендогуровым, Минин со Стерлеговым...» О жене Беринга и двоих детях, которых она довезла до самого Иркутска, рассказывается довольно много. О Прончищевой — опять нигде нет ни слова. Что же — и в Иркутске ее не было? Получается, что так. Куда же она исчезла? Ведь она выехала в Сибирь — это точно!

Через много лет после Великой Северной экспедиции Анна Федоровна, сестра Татьяны Прончищевой напишет прошение о разделе между нею и братом имения, отданного в приданое Татьяне. В этом прошении говорится, что Татьяна с мужем, «Василием Прончищевым, моряком, отлучилась в Сибирь, но они нынче где обретаются и живы ли или померли, о том подлинного известия я не имею...» Есть даже сведения, что Татьяна добралась до Тобольска. Дальше сведения о ней обрываются. Что же произошло?

Известно, что Прончищевы отправились в экспедицию через месяц после свадьбы, в июне 1733 года. Через 8-9 месяцев Татьяна могла умереть в пути от родов. Это, конечно, только предположение, но оно объясняет все. Василий прибыл в Иркутск один. Здесь, намученный потерей своей молодой жены (ей было в то время 22 года) он вполне мог сорваться на ссору с товарищем. Согласитесь, семейного человека труднее вывести из равновесия (Беринг же удержался). А почему Василий не сообщил родственникам о ее смерти? Да, видимо, было мучительно стыдно за то, что не уберег молодую жену. Может, и отношения с этими родственниками были не очень дружеские... Кто знает! Может, тем и объясняется, почему Анна Федоровна 18 лет не интересовалась, «живы ли или померли» сестра и ее муж”. /Павлов А. И Татьяна, и Мария? // Полярная звезда. № 2. Якутск. 1990. С. 111-112./

Марыя “дочь русского дипломата сосланного Екатериной II в Якутск. Получила образование в Париже, свободно говорила по-якутски, охотилась. В Якутске сыграли свадьбу с Прончищевым, человеком угрюмым и грубоватым. Вопреки морской традиции стала полноправным членом экипажа, за короткое время прошла весь курс наук от лоции до такелажа”. / Гузиков В. Сестры полярных мореходов. // Социалистическая Якутия. Якутск. 25 февраля 1970. С. 4./

“Разам з капітанам у Сібір накіравалася яго жонка Марыя. Гэта было нечуваным. Праўда, з мужамі паехалі жонкі многіх удзельнікаў Вялікай Паўночнай экспедыцыі, але спыніліся яны ў Якуцку і іншых месцах. І гэта ўжо было сапраўдным подзвігам. Але Марыя Прончышчава пайшла на большае. І хоць яе настойліва адгаворвалі, яна была непахіснай. Гэтая гераічная жанчына, якая самааддана любіла мужа, ведала, што ў небяспечнай экспедыцыі можа прынесці немалую карысць, і настаяла на сваім. І яна стала побач з мужам, капітанам “Якуцка”, маленькага аднамачтавага карабля даўжынёй ў 22 метры, які бясстрашна ўвайшоў у ледавітыя воды акіяна”. /Курыленка Г. Нашы славутыя землякі. // Беларусь. № 3. Мінск. 1963. С. 26./

“29 июня 1735 года экипаж под командованием полярного исследователя лейтенанта Василия Прончищева на дубель-шлюпке «Якутск», вооруженной мелкокалиберными пушками, на веслах и под парусами спускался по реке Лене... Отправится в опасное плаванье Марии разрешил сам командор Витус Беринг. То был первый в мире случай, когда женщина участвовала в экспедиции на военном корабле, да еще членом экипажа”. /Иванов Ю. А женщина – женщиной будет... // Во славу Родины. Минск. 4 марта 1992./ “29 чэрвеня пад гукі званоў якуцкай царквы, адзінай на той час у гэтым невялікім населеным пункце, судны адправіліся ўніз па Лене”. /Марціновіч А. Хто мы, адкуль мы... Гістарычныя эсэ, нарысы. У трох кнігах. Кн. 1. Мінск. 2008. С. 198./

“Чэрвеньскі дзень 1735 года выдаўся сонечным і цёплым. Свежы вецер развіваў белы сцяг з сінім крыжам на дубель-шлюпе “Якуцк”, невялікім парусніку да 21 метра ў даўжыню і каля пяці ў шырыню. На бартах двухмачтавага судна — 24 цяжкія вяслы, кожнае высечанае з цэлага бервяна. У труме — цесныя кубрыкі для матросаў, а на карме — маленькія каюткі для капітана Васіля Пранчышчава і штурмана Сямёна Чэлюскіна; у каманду ўваходзілі таксама лекар і іераманах для ўрачавання цялесных пашкодаў і душ чалавечых. І на такой пасудзіне размясцілася каманда больш за пяцьдзесят чалавек.

Праводзіць паруснік у далёкае і небяспечнае плаванне па Паўночным Ледавітым акіяне на бераг Лены прыйшоў увесь Якуцк. Дзівіліся людзі, бачачы маладую жанчыну на борце “Якуцка”, які адпраўляўся ў невядомы палярны край, але Таццяна Пранчышчава настаяла, каб ёй дазволілі плыць разам з мужам. Каманда развіталася, як і належыць па статуце: салютавала пушкамі — невялікімі меднымі фальканетамі. Вецер далёка разносіў громкае рэха салюту. Следам за паруснікам ішлі пласкадонныя дашчанікі з правіянтам. Флатылія павольна паплыла ўніз па Лене ўздоўж стромкіх і амаль бязлюдных берагоў, ашчацініўшыхся тайгой, каб упершыню абагнуць самы паўночны бераг мацерыка і даследваць шлях ад вусця Лены да Енісея”. /Ярмоленка В. Да невядомых берагоў (да 300-годдзя з дня нараджэння мараплаўцаў Васіля Пранчышчава). // Крыніца. Славянскі свет. № 11-12. Мінск. 2003. С. 54./

14 жніўня 1735 г. Пранчышчаў павёў судна ў абыход Ленскай дэльты. Праз досыць працяглы час “Якуцк” абмінуў дэльту Лены і накіраваўся ўздоўж узьбярэжжа на захад. Затрымка ў дэльце Лены не дазволіла Пранчышчаву далёка прасунуцца ў першую навігацыю. Кароткае паўночнае лета заканчвалася і Васіль прыняў рашэньне стаць на зімоўку ў месцах, дзе яшчэ сустракаўся плаўнік. 25 жніўня 1735 г. атрад спыніўся на зімоўку ў вусьце ракі Алянёк. “Тутъ было небольшое селеніе, двѣнадцать семей, осѣдлыхъ Русских промышленниковъ, а выше кочевья Тунгусовъ и Якутовъ”. /Соколовъ Ал. Сѣверная экспедиція 1733-1743. Изъ IX ч. Записокъ Гидрографическаго Департамента. Санктпетербургъ. 1851. С. 94./ Аб гэтым месцы Пранцішчаў пакінуў такі запіс: “В котором месте имеютца промышленные люди, 12 человек живут домами з жёнами и з детьми. И по прибытии моём в первом случае, как увидели дубелт-шлюпку, то все з жёнами и з детьми из домов своих разошлись, только одного человека на ялботе привезли, который знатно не успел укрытца... А те обыватели объявляли, якобы они укрылись по опасению болезни воспы. Я чаю, что и другие какой-либо от нападения или разорения страх имели. Чего ради по крайней силе и возможности поступал я с ними великою ласкою и обнадёживал добротами, через которое моё прилежание стали собиратца в домы свои (...) Оные же люди езду имеют на одних собаках, на которых корм на пропитание себе промышляют”. /Кандидов А. В. Тайна лейтенанта Василия Прончищева. Якутск. 2006. С. 23./

“Нягледзячы на традыцыйныя погляды маракоў, што жанчыны ў падарожжы прыносяць няшчасце, знаходжанне Прончышчавай на караблі і на зімоўцы аказвала добрае ўздзеянне на змучаных падарожнікаў. Марыя не толькі не скардзілася на вялікія цяжкасці падарожжа, але сваёй вынослівасцю і мужнасцю прымушала мужчын браць з яе прыклад і стойка змагацца з суровай прыродай. А дзякуючы сваім кулінарным здольнасцям жонка камандзіра рабіла больш разнастайнай ежу маракоў”. /Курыленка Г. Подзвіг у ільдах. // Чырвоная змена. Мінск. 10 верасня 1961. С. 4./ “Дзякуючы добрым узаемаадносінам з мясцовым насельніцтвам – эвенкамі і якутамі. асабліва дзякуючы Марыі Прончышчавай, маракі мелі свежую рыбу і аленіну, што выратоўвала іх ад цынгі”. /Курыленка Г. Нашы славутыя землякі. // Беларусь. № 3. Мінск. 1963. С. 26./

Вясна 1736 г. ва Вусьць-Аленёку пачалася пазьней і мора ачысьцілася ад ільдоў толькі да жніўня. Насуперак узьніклым цяжкасьцям, улетку 1736 г. Пранчышчаў працягнуў шлях уздоўж берагу на захад. 5 жніўня 1736 г. атрад дасягнуў вусьця ракі Анабар. Рухаючыся ў наступныя дні далей на поўнач уздоўж краю суцэльнага ледзянога прыпаю, які трымаецца ў берага Таймырскай паўвыспы, атрад абмінуў некалькі заліваў. Узьбярэжжа было пустэльным, без аніякіх прыкмет жыльля. На 77-й шыраце шлях драўлянаму судну канчаткова заступілі ільды, а мароз пачаў зацягваць вольную ваду. Неўзабаве вандроўцы згубілі з вачэй бераг. Пранчышчаў загадаў вызначыць становішча судна па навігацыйных прыборах. “Якуцк” апынуўся на 77° 29' п. ш. Гэта самая паўночная кропка, дасягнутая караблямі Вялікай Паўночнай экспэдыцыі. Далей з-за ільдоў ісьці было немагчыма і “Якуцк” павярнуў зваротна з намерам стаць на зімоўку ў вусьце Хатангі.

“17 жніўня, агінаючы Таймырскі паўвостраў, павярнулі на захад. Ільды цесна абступілі маленькі карабель, туманы згушчаліся. яшчэ больш замаруджваючы прасоўванне наперад. 19 жніўня, калі знік малочны туман, Марыя спусцілася ў каюту і паведаміла хвораму мужу, што ўперадзе навокал толькі вялізныя ільды. А праз некалькі гадзін паўночны лёд спыніў дубель-шлюпку. Цынга з кожным днём усё мацней мучыла каманду. Ужо злягло некалькі матросаў і сам камандзір. Але Марыя трымалася. Яе ўсмешка і догляд дапамагалі хворым лепш за ўсялякія лякарствы. Рухацца ўперад немагчыма было, лёд і туман зусім перагарадзілі шлях. У каюце хворага Прончышчава, які ўжо амаль не ўставаў, сабраўся “кансіліум” – карабельны савет. Тут, наперакор марскім традыцыям, прысутнічала і жанчына”. /Курыленка Г. Подзвіг у ільдах. // Чырвоная змена. Мінск. 10 верасня 1961. С. 4./ “Паўнапраўная ўдзельніца і натхніцельніца гераічнага паходу”. /Курыленка Г. Нашы славутыя землякі. // Беларусь. № 3. Мінск. 1963. С. 26./

Ад высадкі ў Хатанскай губе Пранцішчаў адмовіўся, не выявіўшы там селішчаў, і судна накіравалася да ранейшай Алянёкскай зімоўцы.

“Прыйшлося плыць далей на ўсход, і 8 верасня падышлі да вусця Алянёка. Паблізу выратавальны бераг. Дзе ёсць людзі, жыллё, цяпло, але цэлых 6 дзён судна стаяла насупраць вусця ракі, змагаючыся з моцным паўднёвым ветрам і льдом. Уся каманда была знясіленая і ледзь магла кіраваць вёсламі. Снасці і парусы змерзлі. Пранчышчаў быў такі хворы, што зусім не выходзіў з каюты. Нарэшце ўвайшлі ў знакамітую пратоку і... ледзь не селі на мель. «Адкуль тут мель? — здзіўляўся Чэлюскін, — я ж сам мерыў дно ў мінулым годзе». Устрывожаны капітан літаральна выпаўз з каюты: «Вецер з берага, Сямён, сагнаў ваду. Тут не пройдзем, трэба праверыць іншыя пратокі. Боцман, рыхтуй ялбот! Сам найду». І спрачацца з ім было дарэмна: пакуль жывы капітан, ён адказвае за сваё судна. Таццяна ўхутала яго схудалую шыю сваёй пуховай хусткай, матросы дапамаглі спусціцца ў ялбот. Целы дзень на ледзяным ветры ў завіруху шукалі дарогу для «Якуцка». І калі ўжо ў змрок вярнуліся на судна, Пранчышчаў, як ні спрабаваў, сам падняцца на борт ужо не змог. Чэлюскін узваліў сябра на спіну і з дапамогай матросаў забраўся з ім на борт. Пранчышчаў стаў на ногі і тут жа зваліўся без памяці. Больш у прытомнасць ён ужо не прыходзіў і ў восем гадзін вечара 9 верасня памёр на руках Таццяны. Да апошняга дыхання заставаўся ён капітанам, адказным за лёс сваёй каманды.

А вецер не ўнімаўся яшчэ чатыры дні, днём і ноччу пахаронна завываючы ў абледзянелых снасцях. Густа валіў снег, і ўсе гэтыя дні Таццяна, акамянеўшы, прасядзела ля цела мужа. Прыспушчаны сцяг на “Якуцку” гаварыў аб бядзе, якая напаткала экспедыцыю. Камандаваць атрадам стаў Сямён Чэлюскін. Да 14 верасня вецер аслабеў. і абледзянеламу “Якуцку” ўдалося нарэшце ўвайсці ў Алянёк і прытуліцца да мінулагодняга зімоўя.

На высокім правым беразе ракі ў мыса Тумул у змерзлай зямлі тры дні рубілі сякерамі магілу. Адважны начальнік экспедыцыі, лейтэнант Пранчышчаў быў пахаваны 17 верасня 1736 года і “при том погребении были унтер-офицеры и солдаты. Были в ружье и амуниции двадцать четыре человека, и при погребении была пальба три раза”. Ружэйны залп, упершыню раздаўшыся ў гэтым пустэльным вуглу Арктыкі, праводзіў у магілу першага даследчыка Паўночнага марскога шляху”. /Ярмоленка В. Да невядомых берагоў (да 300-годдзя з дня нараджэння мараплаўцаў Васіля Пранчышчава). // Крыніца. Славянскі свет. № 11-12. Мінск. 2003. С. 54./

Увесь час экспэдыцыі Васіль Пранчышчаў адносіўся да падначаленых з дваранскаю пыхаю, зачаста хвастаў іх. 29 жніўня 1736 г. ён на шлюпцы адправіўся на выведку, дзе “вероятно, на Прончищева из-за его жестокости и напали в удобный момент, повредив ему ногу»”. / Богданов В. В. История любви первой русской полярницы. // Военно-исторический журнал. № 10. Москва. 2001. С. 75./ Вярнуўшыся на судна, ён зьнепрытомнеў і неўзабаве 30 жніўня памёр. Праўдзівы чыньнік сьмерці - сындром тлушчавай эмбаліі з прычыны адкрытага пералому вялікай галёначнай косткі левай нагі. Па ўсёй верагоднасьці яго, цалкам гнюснага, моцна адлупцавалі даведзеныя да адчаю саслужыўцы. Каб схаваць гэтае забойства у вахтавым журнале, ягоны зямляк Сямён Чалюскін запісаў што Пранчышчаў памёр ад шкарбунку.

Запіс у вахтавым журнале дубэль-шлюпкі “Якуцк”

ад 30 жніўня 1736 г. пра сьмерць Васіля Пранчыщава

Далейшы шлях “Якуцк” прарабіў пад камандаваньнем штурмана Чалюскіна. Праз некалькі дзён яму атрымалася дасягнуць Вусьць-Алянёкскага зімоўя, дзе цела Пранчышчава зьнесьлі на бераг. Ягоная жонка Тацьцяна перажыла мужа толькі на 14 дзён і памерла 12 (23) верасьня 1736 г., меркавана ад пнэўманіі. Факт удзелу і сьмерці жонкі Пранчышчава ў экспэдыцыі зафіксаваны дакумэнтальна толькі ў вахтавым журнале дубэль-шлюпкі “Якуцк”, без указаньня яе імя.

“6 верасня маракі пахавалі любімага камандзіра. Да гэтага часу сама цяжка хворая Марыя яшчэ трымалася ўсведамленнем таго, што яна патрэбна мужу і яго сябрам. Але гора зусім падкасіла яе, і праз пяць дзён пасля пахавання Прончышчава яна памерла. Па просьбе Марыі яе пахавалі ў адной магіле з мужам. І цяпер на высокім беразе Алянька здалёк відаць крыж, пад якім пахаваны мужны марак-вучоны Васіль Прончышчаў і яго гераічная сяброўка – першая ў свеце жанчына-палярніца Марыя Прончышчава.”. /Курыленка Г. Нашы славутыя землякі. // Беларусь. № 3. Мінск. 1963. С. 26./ “Ненамного пережила мужа Татьяна Прончищева. Она умерла 12 сентября, была похоронена тоже с воинскими почестями”. /Грицкевич В. П. От Немана к берегам Тихого Океана. Минск. 1986. С. 75./ “И все же Татьяна Кондырева-Прончищева не была первой женщиной, участвовавшей в плавании в высоких широтах. За сто лет до нее первой в полярный поход отправилась бесстрашная якутская женщина, имя которой, к сожалению, не сохранилось в архивных документах, - жена Федота Попова (Холмогорца), совершившая в 1648 г. вместе с ним и Семеном Дежневым знаменитое плаванье, во время которого было открыто существование пролива между Европой и Азией” /Боякова С. И. Женщины в истории освоения Арктики. // Якутский архив. № 3. Якутск. 2001. С. 28./

“Но что это за жена Прончищева, что «волею божьей умре» в устье Оленека?

Судя по записям X. Лаптева, описанию историка А. Соколова, в Усть-Оленеке к моменту прибытия «Якуцка» проживало 12 семей оседлых промышленников и кочующих охотников. «30 августа пополудни 5 часов пришли в реку Оленек... против летних юрт и стали на якоре...»

Здесь-то, в Усть-Оленеке, зимой 1738-36 гг. и появилась, видимо, у Василия вторая жена, которую вполне могли звать и Марией. На дубель-шлюпке плыл иеромонах, который мог их обвенчать.

Мария могла быть и дочерью промышленника, и вдовой. Отношения с местными жителями, судя по журналу, сложились очень хорошие: «долженствую с ними поступать всякою ласкою...» — отмечал В. Прончищев.

После венчания Прончищев мог жить не в общем зимовье, а «квартировать» у жены.

А дальше? Брал ли Прончищев «Марию» в плаванье лета 1736 года? Видимо, взял,— ведь при удаче «Якуцк» должен был обогнуть Таймыр и идти дальше, не возвращаясь к устью Оленека. Здесь-то, видно, и начались из-за жены распря с командой, с ближайшими помощниками, людьми почти равноправными с ним. Присутствие женщины на тесной дубель-шлюпке доставляло массу неудобств. Да еще и плаванье не задалось, пришлось возвращаться. В этом суеверные моряки того времени могли видеть вину командира, взявшего на борт женщину. Постоянные распри и неудачи расшатали здоровье Прончищева. А после его смерти ни к чему стало жить и «Марии». Умерла она от тоски или покончила с собой — этого мы не знаем...

Все загадки и тайны хранятся под могильным крестом, который и поныне стоит в Усть-Оленеке, привлекая к себе гостей поселка и путешественников”. /Павлов А. И Татьяна, и Мария? // Полярная звезда. № 2. Якутск. 1990. С. 112./

Пасьля сьмерці Пранчышчавых удзельнікі экспэдыцыі адвезьлі целы мужоў на мыс Тумуль у вусьце ракі Алянёк і там пахавалі.

2 кастрычніка 1936 г. “Якуцк” устаў на зімоўе, а Чалюскін адправіўся з дакладам у Якуцк санкавым шляхам. Новым камандзірам дубэль-шлюпкі і начальнікам Ленска-Енісейскага атраду быў прызначаны Харытон Лапцеў.

/Русские географы и путешественники. Вып. 1. Москва – Ленинград. 1948. Л. 5./

/Географы і падарожнікі Беларусі. Альбом – атлас. Мінск. 1999. Арк. 7./

Вынікі экспэдыцыі на доўгі час былі забытыя. Толькі ў 1913 г. картографы гідраграфічнай экспэдыцыі Паўночнага Ледавітага акіяна назвалі імем Пранчышчавай мыс. Як мяркуюць дасьледчыкі, пазначэньне на мапе “М. Прончищевой” (мыс Прончышчывай) было пры падрыхтоўцы выданьня карт успрынятае як назва бліжэйшай бухты і трансфармавалася ў “бухту М. Прончищевой”. У 1921 г. “М” было расшыфравана ў “Марыю”. Сапраўднае імя як быццам устаноўлена ў 1983 г. В. Багданавым па дакумэнтах “Цэнтральнага дзяржаўнага архіва старажытных актаў”. “Итак, документально установлено, что жену Василия Прончищева, урожденную Кондыреву, звали Татьяной. Но почему же все-таки мыс в море Лаптевых назван именем Марии Прончищевой? Есть простое объяснение, что сначала-де был «м. Прончищевой» (мыс). Из этой строчной буквы по ошибке «выросла» прописная, которая и была истолкована как «Мария». Но уж больно эта версия хитра, заковыриста...”. /Павлов А. И Татьяна, и Мария? // Полярная звезда. № 2. Якутск. 1990. С. 111./ “Не удается проследить, почему так была названа бухта – съемочные планшеты и описные журналы экспедиции сгорели”. /Грицкевич В. П. От Немана к берегам Тихого Океана. Минск. 1986. С. 75./ “Как Татьяна стала Марией, непонятно. Может быть, это было сделано из каких-то конспиративных соображений, поскольку уже говорилось, женщин во флот тогда не зачисляли. Во всяком случае, в историю географических открытий она вошла как Мария Прончищева. Так будем называть ее далее и мы”. /Гаврилова М. К. Полярные исследователи Василий и Мария (Татьяна) Прончищевы. // Наука и техника в Якутии. Сборник статей. Новосибирск. 2007. С. 86./

Пахаваньне Пранчышчавых захавалася да нашых дзён. У 1875 г. яе знайшоў геоляг, былы паўстанец 1863 г. А. Л. Чэканоўскі. У 1893 г. Э. В. Толь, а ў 1921 г. гідрограф Н. І. Яўгенаў аднаўлялі крыж.

У 1999 г. экспэдыцыя Інстытута археалёгіі РАН і Клюбу “Прыгода” Зьміцера Шпаро вырабіла эксгумацыю і перапахаваньне парэштак Пранчышчавых. Пад час гэтай працы была выканана рэканструкцыя іх твараў, былі напісаны партрэты, а таксама ўсталяваны чыньнікі сьмерці Васіля Пранчышчава.

У 1947 г. канадзкі ледакольны параход “Montcalm”, які быў пабудаваны ў 1904 г. ды быў перададзены СССР у 1942 г., атрымаў назву “Прончищев”. У 1954 г. ён быў ператвораны у плаўказарму ПКЗ-61, якая зьнікла са сьпісаў Паўночнага флёту ў 1957 г.

У 1961 г. на Адміралцейскім заводзе быў спушчаны на ваду ледакол-буксір “Василий Прончищев”.

У гонар В. В. Пранчышчава названа частка ўсходняга ўзьбярэжжа паўвыспы Таймыр - бераг Пранчышчава, возера, мыс ва ўсходнім Таймыры і горны краж Пранчышчава паміж вусьцямі рэк Алянёк і Анабар. У Калузе ў гонар В. В. Пранчышчава названа вуліца.

1 верасьня 1915 г. у Якуцку пачаліся здымкі гістарычнага фільма “Сузор’е Марыі”, па п’есе Уладзімера Фёдарава.

На петразаводзкай суднабудаўнічай вэрфі “Вараг” у 2016 г. спушчана на ваду дакладная копія дубэль-шлюпа “Якуцкъ” па чарцяжах XVIII стагодзьдзя. Як адзначыў дырэктар суднавэрфі Павел Марцюкоў: “Судна выканана з карэльскай сасны. Мы закупілі бярвёны ўзімку, высушылі іх і ўжо потым выкарыстоўвалі ў працы. Гэта самая лепшая драўніна для старадаўніх судоў. На новым судне “Якуцкъ” - 16 вёслаў, натуральная парусіна”. Дакладная копія будзе здымацца ў буйнамаштабнай гістарычнай сазе “Сузор’е Марыі” кінакампаніі “КАРА Продакшн”. Адна з ключавых сцэн прыбыцьцё Сямёна Челюскина на прычал ужо зьнята ў адмыслова выбудаваным павільёне недалёка ад Рачнога порта, 202 мікрараёна Якуцка. Узімку здымкі працягнуцца ў Намском раёне РС(Я), дзе будуць адмыслова пабудаваны велізарны астрог. Асноўная ж праца над фільмам пройдзе ў Санкт-Пецярбургу на студыі “Ленфильм”. Прэм’ера фільма запланавана на восень 2017 г.

“Толькі той, хто ведае негасьцінныя берагі Ледавітага акіяна і знаёмы з суровай прыродай Крайняй Поўначы, зможа зразумець якога вялізарнага напружаньня духоўных і фізычных сіл патрабаваў подзьвіг Васіля Пранчышчава. Ён жа быў першым палярным дасьледчыкам і не меў папярэднікаў, вопытам якіх змог бы карыстацца. Сапраўды гэта быў чалавек непахіснай волі і высокага ўсьведамленьня службовага абавязку.

XVIII стагодзьдзе — эпоха дзёрзкіх паходаў і вялікіх геаграфічных адкрыцьцяў, а над усім гэтым — гісторыя аднаго каханьня: Васіля і Таццяны Пранчышчавых. Тоненькае сьвячэньне з цемры стагоддзяў да краю блакітных азёр — Беларусі. Мы помнім Вас, Тацьцяна і Васіль. І ганарымся!

Валерый Ярмоленка,

доктар геаграфічных навук”.

/Ярмоленка В. Да невядомых берагоў (да 300-годдзя з дня нараджэння мараплаўцаў Васіля Пранчышчава). // Крыніца. Славянскі свет. № 11-12. Мінск. 2003. С. 58./

Валерый Ярмоленка,

доктар геаграфічных навук”.

Игнатий Рождественский

ВАСИЛИЙ ПРОНЧИЩЕВ

Глухие льды. И нет средь них просвета.

Не забурлит невольница-волна.

Пришел июль. Куда ж ты делось, лето?

Ответствуй мне, Якутская страна!

Дороги нет. А плыть еще далеко.

Когда ж поднять мы сможем якоря?

Пособный ветер, ты из Оленека —

Открой нам путь в полярные моря...

И с высоты прибрежного обрыва,

Сдвигая складки на высоком лбу.

На север смотрит Прончищев пытливо,

Подняв к глазам подзорную трубу.

Нещадна окаянная стихия:

Июльский день, а все кругом мертво.

К супругу молча подошла Мария —

Его любовь, душа и жизнь его.

И видел в мыслях Прончищев Василий

Родимый дом, колосья спелой ржи.

Поемный луг в кострах веселых линий,

А здесь пред ним иные рубежи.

Здесь перед ним распахнутые воды

Еще никем не познанных широт,

Куда проникнут наши мореходы,

Куда Василий Прончищев придет,

Куда, на зависть чужеземным странам,

Отыщет завтра верные пути.

Владеть Россия станет океаном,

А там дерзнет до полюса пройти.

Сухие губы тронула усмешка:

«А чтоб принять непрошенных гостей,

Мы, наподобье невского Орешка,

Построим здесь немало крепостей.

Над этим хмурым морем ледовитым

Я вижу флаг, Российский гордый флаг.

С ним наше судно станет знаменитым...»

К якутской юрте шел он по гранитам,

И узкий след прочерчивал тесак.

Никак Мария не смежит ресницы.

Ночное солнце, отдохни, ступай,

Кричат вдали диковинные птицы

И оловянный крошится припай.

Корабль воды свободной не дождется.

Истосковались весла по воде.

В снастях пособный ветер не забьется,

Дороги нет, просвета нет нигде.

Бредет Мария тундрой неприветной,

А тундре той — ни краю, ни конца.

На скалах иней блещет самоцветный,

И ниже трав склонились деревца.

Ночное солнце — в небе невысоком.

На белом свете нет подобных див...

Примчался с юга ветер ненароком

И взбудоражил, возмутил залив.

И всколыхнулись волны громовые,

Ломая лед, сшибаясь на бегу.

Вдруг вздрогнула от радости Мария,

Узрев цветок на диком берегу.

Коснулась осторожною рукою:

Откуда он средь северных зыбей,

Такой же синий, словно над Окою

Лишь лепестки помельче и грубей!

«Сорву цветок, порадую супруга,

Ему, родному, тяжко без тепла». —

Она как будто отыскала друга,

Товарища душевного нашла.

А южный ветер крепче и сильнее,

Высокий вал вздымает на реке.

И дрогнул лед. Что тут случилось с нею:

Забыв о скромном северном цветке,

Она к далекой юрте побежала.

Светило солнце, радость с ней деля,

Глухие льдины ветер снял с причала

И океан открыл для корабля.

III

И взвился флаг. И твердым шагом в

рубку

Прошел Челюскин и к штурвалу встал,

И чайки проводили дубельшлюпку

В суровый путь, к зубцам таймырских

скал.

Открыта даль. Матросам весла любы.

Как стук сердец, согласен весел взмах,

Уже матросы поснимали шубы,

Уже рванули вороты рубах...

«Добро, друзья! Мы буре океанской

Бросаем вызов. Русским нет преград!»

Взлетает вал на мостик капитанский

И, побежденный, катится назад.

«Над нами, шквал, не быть тебе

владыкой!

Давно с тобою помериться пора

Солдатам экспедиции великой,

Сподвижникам великого Петра!».

Челюскин у штурвала неустанно.

Вода до неба — не видать земли.

На стенах рубки капли океана

Застыли и блестят, как хрустали.

Мохнатый иней трогает приборы.

Дрожат пластинки искристой слюды,

А за бортами вырастают горы

Тяжелой взбунтовавшейся воды.

Гиперборея, от тебя пощады

Не жди вовек,

Бросает судно в дрожь.

Корабль бы нам прочнее, крепче надо...

И он вздохнул: да где его возьмешь?

И Прончищев стоит невозмутимо

На мостике. С ним — юная жена.

«Добро, Семен!» — И пробегает мимо

Обманутая штурманом волна.

Спокоен он. Ему ль страшиться шквала?

Бессилен вал, строптивый, буревой,

Когда Семен Челюскин у штурвала,

Искуснейший российский рулевой,

Пусть рвутся неприятельские ядра,

Не дрогнет он и не свернет с пути,

Ему вести бы грозную эскадру,

Но лишь корабль дано ему вести.

Он мореход, он духом полон ратным.

Пройдут века, его прославят труд

И именем Челюскина незнатным

И корабли, и земли нарекут,

Надолго, что ли, присмирело море?

Вода, как перед бурею, тиха.

Знобящи, злы полуночные зори,

Не греют ненадежные меха.

Его знобит. Где тут помогут шубы!

Но от штурвала как уйти ему?

Опухли десны. Расшатались зубы:

Их можно вынимать по одному.

Чуть золотится облачко на юге,

Пушистое и теплое. Оно,

Быть может, прилетело из Калуги,

Чтоб с ним пойти на север заодно.

Затрепетало жгучее сиянье —

Играет небо краскою живой.

Он слышит моря тяжкое дыханье.

Он видит русский флаг над головой.

Победный флаг, свидетель славных былей,

Ты с нами шел в края упорных вьюг,

И после смерти Прончищев Василий

Твое древко не выпустит из рук.

Сиянье блещет, небо разузоря,

Каких цветов не сыщешь только в нем!

И отвечает радугою море,

И паруса охвачены огнем.

Мужи науки тайны небосклона

Постигнут в академии своей...

И вдруг — шаги Челюскина Семена,

И ветер — из распахнутых дверей.

«Что рано ты? Мне вахту несть до света,

Почто ночами бодрствуешь, Семен?»

И, сжав штурвал, Василий ждет ответа

И глаз не сводит с побратима он.

«Василий, друг, с болезнью шутки плохи.

Иди, засни. А я поспал уже...

Приснились мне щеглы в чертополохе,

И горицвет приснился на меже».

Идет корабль, идет под парусами,

Сиянье меркнет, небо занесло...

«Щади себя... Что может статься с нами,

Об этом и помыслить тяжело.

Щади себя для нас и для России.

Иди в тепло и не мерзни на ветру.

Предвижу близко глыбы ледяные,

Баталию начнем мы поутру».

Неторопливым шагом и усталым,

Рукой от ветра закрывая грудь,

С неразлучимым разлучась штурвалом,

Пошел бессонный Прончищев

вздремнуть.

Он дверь каюты тронул осторожно.

Раскинув руки в легком полусне,

Дремала Маша чутко и тревожно,

Как чайка на трепещущей волне.

Подумал он: «Когда б ты, Маша, знала,

Как о тебе я думаю, скорбя,

Что ты со мною счастья не встречала,

Что на мученья я обрек тебя.

Жила бы ты в деревне под Калугой,

Бродила бы в задумчивых лесах.

А здесь, как ива, сломанная вьюгой,

Ты увядаешь, Маша, на глазах...

Не верь мне, Маша, ты осталась та же,

Пока ты здесь со мной на корабле,

Ничто не сломит волю экипажа —

Ни хлад, ни грусть о матери-земле.

Зимой, ты помнишь, вьюги выли яро,

Морозы подступали велики,

Железо рассыпалось от удара,

И камни разлетались на куски.

И слеп огонь в жилье моем суровом,

Мы хмуро собирались к очагу, —

И только ты сердечным, милым словом

Одолевала стужу и пургу.

И только ты в ночах и днях тяжелых,

В часы утрат, сомнений и тревог

Светила нам, как огнекрылый сполох,

Над росстанями северных дорог.

Нет, счастье повстречала ты со мною:

От века чужеземка ни одна

Не проникала в море ледяное.

О смелой вспомнит русская страна.

Еще с тобою мы пройдем немало,

Души своей ничем не утоля...»

...Обшивка дубельшлюпки затрещала,

И лед пошел на приступ корабля.

И судно сжали, стиснули оковы.

Был мглист и хладен сизый свет зари.

«Держитесь крепче, воины Петровы, —

Полуночных морей богатыри.

Не здесь нам уготовлена могила,

Нет, не за смертью плыли мы сюда».

Уже обшивку судно проломило,

Уже в пролом ударила вода.

И ринулись в баталию матросы,

Вонзились в лед и ломы и пешни,

А торосы вставали, как утесы,

Уже достигли палубы они.

Уже волна разбойничала в трюмах,

Но моряки заделывали течь.

Он видел их, упорных и угрюмых,

Любой ценой он должен их сберечь.

Любой ценой. А руки онемели,

А льдины хищно поднялись вокруг,

Он на ногах держался еле-еле,

Он уносился мыслями на юг.

Там, над Окою, колыхалось жито,

Там, над Калугой, догорал закат.

Нет, нет, глядеть не надобно назад...

Кружился снег. Челюскин деловито

Пороховой закладывал заряд.

Не греет кровь. Порывы ветра колки,

«Ужель конец?» — подумал он в тоске.

Нет, к ним идет Мария, в треуголке,

И с тесаком сверкающим в руке.

И он рванулся к статной, к светлоокой,

И с глаз бессонных спала пелена...

Видением победы недалекой

Предстала перед взорами она.

Она привыкла к бурям и скитаньям,

Вдали от милых сердцу берегов

Она была мечтой и упованьем.

Живой душой отважных моряков.

Связав судьбу с друзьями боевыми,

Спокойна, вдохновенна и светла,

Она крепила снасти вместе с ними

И вахты с побратимами несла;

И злобный лед стремительно рубила, —

Летели звезды из-под тесака.

И вновь к усталым возвратилась сила,

И отступала лютая тоска.

Семен закоченевшими руками

Лишь фитиля живую тронул нить,

Как, спотыкаясь, побежало пламя,

И ветр его грозился уронить.

Не добежит... Нет, пламя добежало.

Ударил гром, и расступился лед.

Семен Челюскин — снова у штурвала:

Он дубельшлюпку к северу ведет.

А капитан не превозмог недуга:

«Да, видно, жизнь кончается моя...»

Над ним склонилась скорбная подруга,

В каюту унесли его друзья.

Он двое суток пролежал в горячке,

Друзей терял в беспамятстве, в бреду.

Стонало судно от жестокой качки,

Тушила буря тусклую звезду.

Не отходила Маша от больного:

Он пил настой целебных, горьких трав.

И ожил он, и улыбнулся снова,

И встал, увещеваниям не вняв.

Благословляя судно, на котором

Достиг недосягаемой черты,

Он, не дыша, склонился над прибором,

Определяя градус широты.

Ужели он порадует Россию?

Еще не веря сбывшейся мечте,

Он окликает шепотом Марию...

Синеет небо в строгой чистоте,

Сияет солнца желтая полуда,

Он говорит, волненья не тая:

«Никто еще не доплывал досюда,

Другим стезю указываю я.

Российский флаг привел меня к победе,

Я с ним пробьюсь через пустыни льда,

Чтоб наши беспокойные соседи

О русской силе помнили всегда».

И он жену поцеловал неловко,

Так, словно прикоснулся в первый раз.

«Пусть ждет нас не одна еще зимовка,

Пускай цинга подстерегает нас.

И все ж мы здесь останемся навеки,

Мы будем жить, как сполохи, горя.

Чтоб открывать незнаемые реки,

Чтоб покорять студеные моря!»

VII

Завыли одержимые метели,

Воды свободной не видать вдали:

Поникли паруса, обледенели,

Матросы сладить с ними не могли.

И на корабль кидалось море люто,

И застывали брызги на ветру,

Безмолвно в капитанскую каюту

Команда собиралась ввечеру.

Дыханье смерти слыша за спиною,

Вечерним зыбким светом осиян,

Простясь в душе с друзьями и женою,

Над койкой приподнялся капитан.

Сказал, позабывая о недуге:

«Деяньем смелых Родина сильна,

Мужайтесь, други, крепче стойте, други.

Да будут святы ваши имена.

А я останусь в северной пустыне,

Где е хмурым морем встретилась земля.

Передаю Челюскину отныне

Судьбу друзей и вымпел корабля».

Крутился вихрь. И вечер был в тревоге,

Сияли звезды трепетным огнем.

Как трудно умирать на полдороге,

Как тяжко раставаться с кораблем!

Молчит волна. Метель в снегах уснула.

Молчат просторы неба и земли.

Мария к телу хладному прильнула,

Ее ничем утешить не могли.

Куда она и что она без мужа:

Без ветра парус, свечка без огня...

«С ним мрак — не мрак, и стужа с ним —

не стужа,

Один он был на свете у меня»...

Их схоронили вместе у обрыва,

Чтоб холм могильный видеть издали,

Чтоб океан их сберегал ревниво

На белой грани северной земли.

Чтоб, пробиваясь дальше с каждым

годом,

Круша лавины векового льда,

Неустрашимым русским мореходам

Салютовали русские суда.

1944-1949

1 Alba Ruthenia - Saqa Sire

sobota, 6 sierpnia 2016

ЎЎЎ 1. Лёра Сажанка. Васіль і Тацьцяна Пранчышчавы ды Якутыя. Ч. 1. Койданава. "Кальвіна". 2016.

Brak komentarzy:

Prześlij komentarz