Ян Дамінікавіч Луцэвіч (Янка Купала) – нар. 25 чэрвеня (7 ліпеня) 1882 г. у фальварку Вязынка Мінскага павету і губэрні Паўночна-Заходняга краю Расейскай імпэрыі. Бацькі — Дамінік Ануфрыевіч Луцэвіч і Бянігна Іванаўна, у дзявоцтве Валасевіч — належалі да дробнай шляхты ды арандавалі зямлю ў памешчыцкіх фальварках.
Пры хрышчэньні ў Радашкавіцкім касьцёле Івана Луцэвіча запісалі дваранінам, але пазьней паводле афіцыйных дакумэнтаў ён належаў да мяшчан. У 1898 г. Ян Луцэвіч закончыў Бяларуцкае народнае вучылішча. Пасьля сьмерці бацькі ў 1902 г. працаваў на гаспадарцы ды таксама на пасадах хатняга настаўніка, пісара ў судовага сьледчага ў Радашкавічах (1903), практыканта на бровары ў Яхімоўшчыне.
Першыя творы Купалы — некалькі сэнтымэнтальных вершаў на польскай мове, надрукаваных ў 1903-1904 гг. у часопісе “Ziarno” пад псэўданімам “К-а”. Першы верш на беларускай мове — “Мая доля” (датуецца 15 ліпеня 1904 году). Першае беларускамоўнае выступленьне ў друку — публікацыя 15 траўня 1905 году ў газэце “Северо-Западный край” верша “Мужык”. Першая публікацыя ў беларускамоўнай прэсе — верш “Касцу”, надрукаваны ў “Нашай Ніве” 11 траўня 1907 г.
Восеньню 1908 г. Купала пераяжджае ў Вільню, дзе супрацоўнічае з рэдакцыяй “Нашай Нівы”. У 1908 г. Санкт-Пецярбургу ў выдавецтве “Загляне сонца і ў наша аконца” выходзіць першы зборнік Купалы пад назвай “Жалейка”.
“22 (4) акцябра 1909” года “Першая беларуская газэта з рысункамі” “Наша ніва”, якая выходзіла “што тыдзень рускімі і польскімі літэрамі” у Вільне, зьмясьціла на старонках 618-619 у нумары 43 артыкул “Якуцкі нацыональны рух” за подпісам “С. Ясеновіч”. Як лічаць дасьледчыкі, гэта псэўданім беларускага пісьменьніка Сяргея Палуяна.
Беларускі пісьменьнік Алег Лойка гэтак узнавіў адзін з вечароў далёкага 1909 г. у Вільні, хаця і не зусім дакладна, супярэчнасьці, што панавалі ў рэдакцыі газэты “Наша Ніва:
“…В «Зелёном Штрале», [ресторанчике в Вильно], как всегда было элегантно. Квартет Тхужа исполнял популярную песенку «Mów do mnie jeszcze!» [* «Говори со мной, говори!» (польск.)] Может быть, думал Полуян, Купала так охотно говорит с ним как раз под приглашение этой задушевно-элегической мелодии.
— Только в университет, Сергейка. Только в университет. О, как они [редакторы газеты «Наша Ніва»], всё время рисуются: Дерптский, Петербургский…
— Верхняя палата! Тойаны!
— Как же, верхняя. А мы нижняя. Постой как ты их окрестил?
— Тойаны. Якуты своих богатеев так называют. Я как раз для газеты написал и про якутов, и про чувашей. «Негосударственные народы» Кто сделал нас такими, какие мы есть? Где жизнь? Где красота? Мы только сеятели. Может, и худшая судьба нас ждет, может, все изведется, что мы сеем, да не сеятелям думать об этом...”. /Олег Лойко. Янка Купала. Москва. 1982. С. 90./
“З Сяргеем Палуянам Купала пазнаёміўся асабіста ў жніўні 1909 г. Гэты юнак яму спадабаўся, — больш таго, улюбёнымі вачыма глядзеў на яго паэт, бачачы ў ім будучага беларускага Бялінскага, проста цешачыся яго тэмпераментам, жыццялюбствам, высокай паставай, гаварлівасьцю…
Яны сядзелі ў “Зялёным Штралі” — за асобным столікам...
– А ты пра каго думаеш?
– Думаю пра святога Уладзіміра, — усміхнуўся Палуян.
– У манахі сабраўся, — падтрымаў жарт Купала.
– О то ж — ва універсітэт святога Уладзіміра, — развёў рукамі Сяргей...
У “Зялёным Штралі”, як заўсёды, было элегантна, у меру весела, квартэт Тхужа выконваў папулярную песню «Mów do mnie jeszcze!” [* “Пяі ты йшчэ мне!..] Можа, падумаў Палуян, Купала так ахвоча і гаворыць з ім якраз пад запросіны гэтай элегічна-душэўнай песні. Але ўвогуле яны то маўчалі, то гаварылі. Тым не менш такім, як бачыў Палуян у гэты вечар Купалу, ён яго яшчэ ніколі не бачыў. I Купала, можа, першы раз у жыцці, а што ў Вільні, дык сапраўды першы раз, вось так гаварыў, так адкрываўся і ў сваёй гордасці, і ў сваёй зацятасці, і ў сваіх патаемных пачуццях.
— Толькі ва універсітэт, Сяргейка, толькі ва універсітэт. О, як яны ўвесь час выстаўляюцца: Дэрпцкі, Пецярбургскі...
— Асла колькі ні вучы, будзе аслом...
— Не, дарагі. Яны — не аслы. Навошта так?
— Але ж калі выстаўляюцца?..
— А ім і ёсць чым выстаўляцца. Ты думаеш, не?
— Верхняя палата! Тойаны!
— Верхняя, Сяргейка, верхняя! Ну, як цябе не любіць?! Верхняя і мы — ніжняя. Але каго ты там пасадзіў навярху? Што за шаманскае слова ўжыў?
— Якуты так сваіх багацеяў называюць. Я пра гэта якраз папісаў для газэты — і пра якутаў і пра чувашоў. “Недзяржаўныя народы”. А хто ж іх зрабіў такімі? Хто зрабіў нас такімі, якімі мы ёсць? Хто зрабіў нам жыццё такім, якім мы яго маем? Я люблю жыццё, свет, красу, але ці на нашу долю ўсё гэта выпала?! Мы — толькі сейбіты. Мо і кепская доля спаткае нас, мо і зніштожыцца тое, што соем, нягодай ды сцюдзёным сіверам, але не сяўцам думаць аб гэтым.
— Не сяўцам...— пацверджае Купала». /Алег Лойка. Як агонь, як вада... Раман-эсэ пра Янку Купалу. Мінск. 1984. С. 115-116, 118-119./
Якуцкае слова таён або “тойаны”, як ужыў у “Нашай ніве” С. Палуян — гэта “Тойон 1) господин; 2) глава семьи, хозяин; 3) начальник” – /Якутско-русский словарь. Москва. 1972. С. 387./. Дарэчы, гэтае слова ў Палуянаўскай транскрыпцыі “тойаны”, а не зьмененае ў тойоны, было перанесена ў рускамоўны адпаведнік кнігі Алега Лойкі - Янка Купала. Москва. 1982. С. 90.
Творы Янкі Купалы пачалі трапляць у Якуцкую вобласьць з газэтай “Наша ніва”, якая дасылалася выгнанцам з краю. Дарэчы, яна дасылалася выгнанцу Аляксандру Прушынскаму - паэту Алеся Гаруну. “З 1914 года Гарун быў на Лене вадалівам. даплываў аж да Якуцка. На баржы № 18 рыхтаваў ён да друку свой зборнік “Матчын дар” пасланы ў восень 1914 г. у Вільню”. /Гарэцкі М. Гісторыя беларускай літаратуры. Вільня. 1920. С. 188./
Таксама ураджэнец Жлобіна Рыгор Васільлеў, знаходзячыся ў Акатуйскай катаржнай турме, выпісваў праз сваю сястру з Менску, “творы папулярнага беларускага паэта і якогасьці пісьменніка, здаецца Івана Купалы”. /Баркоўскі. Янку Купалу чыталі ў арыгінале нават на Нерчынскай катарзе. // Наша Слова. Ліда. 2003. С. 2./ У 1911 г. Васільлеў быў адпраўлены на пасяленьне ў Якуцкую вобласьць, дзе ён “пад псэўданімам друкаваў свае нататкі ў “Якутской окраине”.
“ВТОРАЯ КАМЕРА АКАТУЯ
Вторая камера по своему составу политических была ведущей и задавала тон всему коллективу Акатуя. Даже тюремщики считались с этим...
Из верхнеудинцев по тому же делу я встретил машинистов — Носова Ивана и Дмитриева, движенца Микешина и кондуктора старика Ингелевича.
Ингелевич был славный тихий старик, все его уважали, все любили слушать рассказываемые им былины и сказки на белорусском языке. Белоруссию свою он нежно любил. Когда я ему через свою сестру из Минска выписал произведения популярного белорусского поэта и какого-то писателя, кажется Ивана Купала, то он был очень благодарен и зачитывался ими. Он находил любителей-земляков слушать на народном наречии его задушевное чтение. Ингелевич уже в преклонных годах попал из Минска в Верхнеудинск на Забайкальскую железную дорогу как командированный в связи с русско-японской войной. В конце 1905 г., в момент подъема революции, из Читы в Верхнеудинск, как мы указывали, был послан вагон винтовок. Этот вагон в Петровском Заводе жандармы задержали. Для выручки винтовок был снаряжен специальный поезд из трех вагонов. Мне пришлось искать главного кондуктора к этому поезду, но желающих не было, и только Ингелевич охотно согласился ехать, заявив, что винтовки у жандармов надо отнять, так как они нужны для вооружения рабочих”. /Г. А. Васильев. Из революционного прошлого. Воспоминания. Улан-Удэ. 1958. С. 56; Г. А. Васильев. Из революционного прошлого. Улан-Удэ. 1968. С. 56./
У сьнежні 1909 г. Купала падаецца ў Санкт-Пецярбург, дзе ад 1909 да 1913 году вучыцца на курсах А. С. Чарняева пры Пецярбурскім унівэрсытэце.
У 1911 г. Янка Купала падараваў Уладзімеру Караленку, былому сасланаму ў Якуцкую вобласьць, свой зборнік “Жалейка” з аўтографам: “Вельміпаважанаму пану У. Г. Короленко у знак шчырай пашаноты яго прац на полі грамадзянскім. Аўтар Янка Купала. Спб. 7/І-1911 г.”
/Ц. Б. Ліякумовіч. Караленка Уладзімір Галакціёнавіч. // Янка Купала. Энцыклапедычны даведнік. Мінск. 1986. С. 285-286./
/Караленка Уладзімір Галакціёнавіч. // Янка Купала. Энцыклапедыя. Т. 2. Мінск. 2018. С. 44./
Увосень 1913 г. Купала вяртаецца ў Вільню, дзе спачатку працуе сакратаром Беларускага выдавецкага таварыства, а потым ізноў супрацоўнічае з “Нашай Нівай”. Ад 7 сакавіка 1914 г. газэта выходзіць за подпісам Купалы як рэдактара.
У канцы верасьня 1915 г. Купала едзе ў Маскву, дзе вучыцца ў Народным унівэрсытэце імя А. Л. Шаняўскага. Там жа ён 23 студзеня 1916 г. бярэцца шлюбам з Уладзіславай Францаўнай Станкевіч ды пераяжджае ў Менск. У студзені 1916 г. Купала быў пакліканы ў войска, дзе трапляе ў дарожна-сапёрны атрад, які знаходзіўся ў Менску, а летам таго ж году быў пераведзены ў Полацак. Час нямецкай акупацыі правёў у Смаленску. Атрымлівае пасьведчаньне грамадзяніна Беларускай Народнай Рэспублікі за № 1042.
У студзені 1919 г. Купала вяртаецца ў Менск. 25 жніўня выйшаў першы нумар рэдагаванай Купалам газэты “Звон”. Ён піша новыя вершы і друкуе шматлікія артыкулы на тэмы нацыянальнага адраджэньня ды змаганьня за волю. 24 чэрвеня 1920 году быў наладжаны банкет з нагоды 15-годзьдзя літаратурнай творчасьці Купалы.
На пачатку 20-х гадоў, пасьля абвяшчэньня БССР, Купала працуе намесьнікам загадчыка літаратурна-выдавецкага аддзела Наркамасьветы БССР, рэдагуе часопіс “Вольны сьцяг”, дапамагае ўтварэньню Інстытута беларускай культуры, сапраўдным чальцом якога быў абраны ў 1922 г. (па ўтварэньні на базе Інбелкульту Акадэміі навук у 1928 г. Купала стаў акадэмікам). У сакавіку 1921 г. Янка Купала быў пад хатнім арыштам. У яго на кватэры быў зроблены ператрус, а архіў адвезены ў ГПУ. 24 студзеня 1922 г. зьяўляецца верш “Перад будучыняй”, а за ім — верш “Пазвалі вас…” У гэтых вершах Купала выказвае сваё стаўленьне да бальшавікоў і заклапочанасьць бягучай сытуацыяй. Абодва творы былі забароненыя. Першы нумар толькі што заснаванага часопісу “Адраджэньне”, у якім быў надрукаваны верш “Перад будучыняй”, быў канфіскаваны. У тым жа 1922 г. разам зь іншымі беларускімі паэтамі ўдзельнічае ў спробе стварыць літаратурную суполку пад назвай “Вір”. Калі ДПУ пачало праверку будучых чальцоў суполкі, то амаль усе яны атрымалі адмоўныя характарыстыкі, у тым ліку Купала быў названы “беларускім пісьменьнікам-шавіністам”, таму суполку забаранілі.
У 1925 г. паэт атрымлівае званьне Народнага паэта БССР. Падчас візыту ў Чэхаславаччыну ў 1927 прадстаўнік эміграцыйнага ўраду БНР патаемна прапанаваў Купалу палітычны прытулак у Чэхіі. Паэт адмовіўся, спаслаўшыся на лёс, які чакае з-за гэтага сваякоў у Беларусі.
У наступныя гады Купала, як і шмат іншых беларускіх паэтаў, прымушаны пісаць на замову ўлады ўхвальныя вершы на тэмы “будаўніцтва сацыялізму”. Ён шмат разоў выклікаўся на допыты па справе контррэвалюцыйнай арганізацыі “Саюз вызваленьня Беларусі”, якая ў рэальнасьці не існавала. 20 лістапада 1930 г., ня вытрымаўшы зьдзекаў, Купала робіць спробу самагубства, але застаецца жывы. 21 лістапада першы сакратар ЦК Камуністычнай партыі (бальшавікоў) Беларусі К. Гей запатрабаваў “дабіцца” ад Купалы “выступленьня з асуджэньнем усіх сваіх твораў” і “арыштаваных па справе СВБ”. 22 лістапада ў лісьце да старшыні ЦВК БССР А. Чарвякова Купала заявіў: “Я ў ніякай контррэвалюцыйнай арганізацыі ня быў”, і прасіў яго “рэабілітаваць”, вырваўшы “верш, зьмешчаны ў зборніку”. Лежучы ў шпіталі, канчаткова зломлены, падпісвае г. зв. “Адкрыты ліст Я. Купалы” з адрачэньнем ад нацыянальнай ідэі. У гэтым лісьце, надрукаваным у газэце “Звязда” 14 сьнежня 1930 году, Купала “шчыра” раскайваецца ў контррэвалюцыйнай дзейнасьці, у сваёй ідэйнай і натхняючай ролі ў беларускім нацыянальна-дэмакратычным руху.
У 1930 г. Янку Купалу вітаў з 25-годзьдзем ягонай літаратурнай дзейнасьці сябра калегіі і загадчык сэкцыі мастацтва і літаратуры Наркамасьветы РСФСР Фелікс Кон [“Савецкая Беларусь”, “Рабочий”, “Чырвоная змена” за 25 траўня 1930.], былы сябра Польрэўкаму ў Беластоку, пра выгнаньне якога ў Якуцкай вобласьці можна было даведацца з ягонай кнігі “На пасяленьні ў Якуцкім краі” (Менск, 1932.). Дарэчы Янка Купала ды Фелікс Кон былі разам у прэзыдыюме урачыстага вечара, наладжанага ў Калённай залі Дома Саюзаў 26 лістапада 1940 г. у Маскве з нагоды 85 угодкаў Адаму Міцкевічу.
/Кон Фелікс Якаўлевіч. // Янка Купала. Энцыклапедычны даведнік. Мінск. 1986. С. 302./
“У ЛІТАРАТУРНЫМ МУЗЕІ ЯНКІ КУПАЛЫ
Сям’я Фелікса Кона перадала ў Музей Янкі Купалы кнігу з аўтографам народнага паэта...”
/Літаратура і Мастацтва. Орган Саюза совецкіх пісьменнікаў Беларусі і ўпраўлення па справах мастацтва пры СНК БССР. Мінск. 1 чэрвеня 1945. С. 4./
Таксама Янка Купала ў 1936 г., сярод іншых, падпісаў вітаньне былому выгнанцу ў Якуцкай вобласьці Сярго Арджанікідзэ, у сувязі з ягоным 50–годзьдзем.
1 мая 1937 г. у № 100 газэты “Алданский рабочий” (С. 6.), быў зьмешчаны верш Янкі Купалы “Летчик и хлопчик” (“Хлопчык і лётчык”) у перакладзе М. Галоднага.
Тут, мабыць, трэба адзначыць, што ў Алданскім раёне ЯАССР у той час знаходзіліся сотні сасланых туды з Беларусі г. зв. “кулакоў”, таму раённыя газэты на сваіх старонках час ад часу тое-сёе зьмяшчалі з беларускага жыцьця: Рушанский С. “Революционная борьба в Западной Белоруссии” (Алданский рабочий. №78. 5 апреля 1933 г.); Пичета В. “Исторический путь Западной Украины и Западной Белоруссии” (Алданский комсомолец. № 96. 15 октября 1939 г.).
У лістападзе 1937 г. Купала напісаў 8 слупкоў верша да 20-ай гадавіны Кастрычніцкага перавароту 1917 г. ў Расіі пад пагрозай расстрэлу Якуба Коласа і сваякоў.
У 1939 г. Янка Купала сустракаўся ў Слоніме з паэтам Сяргеем Новікам-Пеюном, /Новік-Пяюн Сяргей Міхайлавіч. // Янка Купала. Энцыклапедычны даведнік. Мінск. 1986. С. 442; Новік-Пяюн Сяргей Міхайлавіч. // Янка Купала. Энцыклапедыя. Т. 2. Мінск. 2018. С. 295./, які ў 1945 годзе быў высланы ў лягеры Дальбуду ў Якуцкай АССР.
Сяргей Новік-Пяюн, п. Вусьць-Нэра, ЯАССР
Другая сусьветная вайна застала Купалу ў Коўне, дзе 22 чэрвеня 1941 году ён спыніўся па дарозе з Рыгі, вяртаючыся са зьезду пісьменьнікаў савецкай Латвіі. Забраўшы зь Менску жонку, пісьменьнік зьехаў у Маскву, а адтуль напрыканцы кастрычніка ў Печышчы (Татарстан). Ён стварае шэраг вершаў — зваротаў да свайго народу, у якіх заклікае да барацьбы з фашысцкімі акупантамі.
14 жніўня 1941 г. газэта “Полярный большевик” (№ 100), што выходзіла ў Якуцку (дарэчы, галоўным рэдактарам яе быў Сяргей Чапковіч, ураджэнец Драгічына), зьмясьціла паведамленьне ТАСС “Славянский митинг в Москве”, дзе казалася, што “10 жніўня ў Маскве па ініцыятыве групы прадстаўнікоў славянскіх народаў — грамадзкіх і вайсковых дзеячаў, пісьменьнікаў і вучоных адбыўся усеславянскі мітынг”, на якім “11 жніўня былі прамовы ўкраінскага пісьменьніка акадэміка Аляксандра Карняйчука, польскай пісьменьніцы Ванды Васілеўскай, народнага паэта Беларусі Янкі Купалы…”, пасьля чаго была прынятая “адозва да ўсіх прыгнечаных славянскіх народаў сьвету, якую зачыталі на рускай, украінскай, беларускай, сэрбскай, баўгарскай, славацкай, славенскай, харвацкай мовах”. /Славянский митинг в Москве. // Полярный большевик. Якутск. 14 августа 1941. С. 3./
Дарэчы, гэты мітынг трансляваўся па радыё, яго чулі і ў Якутыі. Адозву “Братья угнетенные славяне!” 17 жніўня 1941 г. зьмясьціла газэта “Алданский комсомолец” (№ 66). Пад тэкстам адозвы, сярод іншых, подпіс: “народны паэт Беларусі Янка Купала”. /Братья угнетенные славяне! // Алданский комсомолец. Алдан. 17 августа 1941. С. 2./
18 студзеня 1942 г. Купала выступіў у Казані з прамовай на радыёмітынгу прадстаўнікоў беларускага народа. /Митинг представителей белорусского народа. // Социалистическая Якутия. Якутск. 22 января 1942. С. 1./
МИТИНГ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ БЕЛОРУССКОГО НАРОДА
...Выступает народный поэт Белоруссии Янка Купала. Он говорит:
— От всего сердца и души обращаюсь к тебе, великий мой, героический и славный белорусский народ!
Никогда, народ мой, ты не склонял головы перед теми, кто когда-либо стремился поработить тебя. В тяжелые минуты нашей жизни мы мужественно переносили беду и горе, но не сгибали плеч в покорности. И белорусский человек стал хозяином в своем национальном государстве, в великой советской семье народов.
Но в наш светлый новый дом ворвался бесчеловечный гад, который живет звериной жадностью топтать все, что создано людьми для людей, для человека. Фашистский сапог топчет нашу любимую, родную, славную белорусскую землю. Гитлеровским палачам мало крови, они рвут и топчут души народа.
— Но близок час, — заканчивает свою речь Янка Купала, — когда снова соберемся мы в счастьи и радости великой своей семьей на родной земле для великого труда возрождения и творчества...
Тое ж самае было надрукавана праз дзень і на якуцкай мове ў газэце “Кыым” (№ 20). /Белорусскай народ представителлэрин митинэ. // Кыым. Якутскай. Тохсунньу 23 к. 1942. С. 1./
4 чэрвеня 1942 г. Купала быў выкліканы ў Маскву тэлеграмай ад старшыні Саўнаркаму БССР І. Былінскага. 28 чэрвеня ў Маскве Купала трагічна загінуў у гатэлі “Масква”. Па заключэньні сьледчых, паэту зрабілася блага (у стане алькагольнага ап’яненьня), ён абапёрся на парэнчы, але не ўтрымаўся, перакуліўся праз іх і зваліўся ў лесьвічны пралёт.
Газэта “Алданский рабочий” (№ 123. 3 июля 1942. С. 1.) таксама зьмясьціла “Извещение о смерти народного поэта Белоруссии Янки Купалы”.
Паведамлялася што “Савет Народных Камісараў Беларускай ССР, Прэзідыум Вярхоўнага Савета БССР і Цэнтральны Камітэт Камуністычнай Партыі (бальшавікоў) Беларусі з глыбокім спачуваньнем паведамляюць аб сьмерці народнага паэта Беларусі, дэпутата Вярхоўнага Савета БССР, выдатнага грамадзкага дзеяча, акадэміка Янкі Купалы (Івана Дамінікавіча Луцэвіча)”, што “Савет Народных Камісараў Саюза ССР пастанавіў 1. Пахаваньне Народнага паэта БССР Янкі Купалы прыняць за кошт дзяржавы. 2. Устанавіць сям’і нябожчыка пэрсанальную пэнсію пажыцьцёва: маці паэты Янкі Купалы – Луцэвіч 500 рублёў штомесяц, жонцы паэты – Луцэвіч У. Ф 500 рублёў штомесяц”.
Янка Купала быў пахаваны ў Маскве на Ваганькаўскіх могілках, а праз 20 гадоў ягоны прах быў перапахаваны на Вайсковых могілках у Мінску, побач з магілай Якуба Коласа. Там жа пахавана і маці паэта Бянігна (Багуміла) Янаўна, якая памерла ў акупаваным немцамі Менску 30 чэрвеня 1942 г.
О НАРОДНОЙ ВОЙНЕ
Дорогие мои ребята!
Что такое война, вы все знаете. Я, когда был маленьким, тоже знал, что бывают на свете войны. Но что такое народная война, я узнал только сейчас. Я и хочу вам рассказать сегодня о народной войне с фашистами, которую ведет мой белорусский народ вместе со своими русскими, украинскими товарищами и братьями, вместе со всем советским народом.
В Полесье, в глухом медвежьем углу, далеко от города и близко от границы, жил мой старый друг, колхозный пасечник, тихий Петрусь.
Лес вокруг был на самом деле медвежьим. Совсем недавно, в прошлом году, к Петрусю на пасеку пришла медведица с медвежатами. Петрусь ее прогнал головешкой. Жил он на пасеке один, деревня была в трех километрах от его избушки, но своего одиночества Петрусь никогда не чувствовал. Старики говорили, что в таком лесу жить можно только лешакам да полешукам, так раньше называли белорусов. Здесь Петрусь и жил.
Его не зря прозвали тихим. Тихой жизни был он человек, всегда спокойный, всем довольный. Сидит около своих ульев и смотрит в небо. В небе тянутся два больших темных следа — пчелы идут за взятком на поля и со взятком возвращаются обратно. Смотрит Петрусь на своих пчел и радуется. Про таких людей говорят обычно: «Он и мухи не обидит». Говорили это про Петруся самому Петрусю. Он усмехался, щурился и говорил со своим лесным белорусским акцентом:
— А зачем муху обижать? Пусть летает.
Я любил приезжать в гости к Петрусю. Сосновые шишки жарко горели в большом медном самоваре, душистый дым далеко отгонял назойливых комаров. Мы выносили стол наружу, ставили под дерево, усаживались на пеньках, пили чай с медом и разговаривали. Петрусь был мастер рассказывать, и я любил его слушать. Один такой рассказ Петруся запомнился мне на всю жизнь.
Как-то сидели мы за самоваром. Солнце садилось. От близкой реки тянуло холодом. Высоко над нами пролетела птица с чудными мохнатыми крыльями. Птица жалобно кричала:
— Ить! Ить! Ииить! Пить!..
— Пить просит,— сказал Петрусь. — Не допросишься! Зловредная эта птица — чибис.
— Почему зловредная?
— Знаешь ли ты, Янка, сказку о чибисе? — спросил меня Петрусь. — Давно это было. Высохли на земле реки, озера, высохло море, и не стало на всем свете воды. Тогда люди, звери и птицы собрались вместе и решили вырыть большой-большой общий колодец. Глубокий, как море, и широкий, как самое большое на свете озеро. Прибежали из леса медведи, олени, зубры, прилетели из-за моря орлы, аисты, гуси-лебеди, сошлись люди от мала до велика. Все стали рыть вместе. Только одна птица чибис работать не хотела, летала, лодырничала и посмеивалась. Тут, того и гляди, погибнешь от жажды, а ей на все наплевать. С тех пор наложено было на чибиса всем народом, всеми зверями и птицами заветное заклятие: вечно летать над водой, у реки, над болотами и просить пить. Вот она и летает.
— Хорошая сказка,— сказал я. Петрусь помолчал немного.
— Ты смотри, — сказал он, немного погодя, — здесь, где мы сидим, двадцать лет назад нельзя было ни в лодке проехать, ни пешком пройти. Болота здесь были кругом, глухомань лесная. Однако болота осушили, лес, где надо, выкорчевали. Никто бы за эту работу и не взялся в одиночку. А вот всем миром взялись и сделали. Народ у нас живет в большой дружбе. Общая сила — великая сила. При такой силе никакой враг нам не страшен.
Время было тихое, войны ниоткуда не предвиделось, и я сказал Петрусю:
— Откуда же враг возьмется?
Петрусь встал и поглядел на запад, туда, где за верхушки деревьев падало солнце.
— Знаешь ли ты сказку о Наполеоне-императоре? — спросил он.
Оказалось, что и этой сказки я не знал.
— Не знаешь? Так слушай. Это было еще в двенадцатом году, почти полторы сотни лет тому назад. Зима наступила, а река Береза замерзнуть не успела как следует. К этой реке из Москвы-города в лютую зимнюю стужу прибежал император Наполеон. Гнались за ним по пятам, слышно, Давыдовские партизаны, ну и наши, конечно, белорусские. Следом русская армия поспевала. А на реке была полынья на полынье, лед трещал и проваливался. В спешке, в суматохе уронил Наполеон в полынью свою шляпу о трех углах. Полез доставать, но рукавицы ко льду примерзли. Оставил он и рукавицы.
— Ну и что? — сказал я. — Ну уронил, ну оставил, а сказка где?
— Ходит в народе поверье, — продолжал Петрусь, будто не слыша моего вопроса, — что пройдет сотня лет с гаком и вновь загудит наша земля под чужими солдатскими сапогами. По следам Наполеона-императора пойдет по нашей земле разбойничий король. Переправится он через наши реки, пожжет города и деревни...
Я недоверчиво покачал головой.
— Больно ты страшно рассказываешь, Петрусь! Откуда разбойничьему королю взяться?
— Страшно не нам будет, — ответил Петрусь. — Говорится в сказке, что выстелит он своими солдатами белорусскую землю, и загорится земля под его ногами, и побежит он обратно в великом последнем страхе. У старой реки Березы остановится он на том же месте, где когда-то останавливался покойник-император. Подует на него неприветным, холодным ветром, поежится он, одежонка на нем будет трепаная, наклонится достать со дна императорскую шапку и рукавицы и не поднимется больше. Уронит он в реку уже не шапку, а голову...
Когда началась война, ребята, я вспомнил обе сказки, рассказанные мне Петрусем, вспомнил и самого тихого Петруся, его лес, его пасеку.
Совсем близко от тех самых мест, где мы с Петрусем недавно распивали чай, шли большие грозные бои.
«Пропал тихий Петрусь,— думалось мне. — Убежал бы ты хоть в лес к медведям, мой старый, хороший друг...»
Написал я на всякий случай Петрусю письмо. Говорил я в нем, чтобы подавался Петрусь поближе к городу или подальше в лес. «Ничего, что медведей в лесу много, — писал я, — самый злющий медведь лучше самого доброго фашиста».
Ответа я не получил. Вскоре пришло известие, что деревня, в которой был Петрусев колхоз, занята немцами. О Петрусе не было ни слуху ни духу.
Через месяц в Москву с фронта на несколько дней приехал один знакомый мне русский писатель. Встретились мы, поговорили, хотели уже прощаться.
— Чуть не забыл, — говорит писатель,— вам товарищ М. привет передавал.
— Кто?
— Товарищ М, партизанский наш командир. Такие дела разделывает в немецком тылу, любо-дорого!
— Не знаю я никакого командира, — сказал я, — не знаю товарища М. Наверно, какая-нибудь ошибка получилась.
— Не может быть, чтоб не знали, — сказал писатель. — Он еще сказку вам просил напомнить о птице чибисе и Наполеоне-императоре. «Передайте, — говорит, — Купале, чтоб помогал, чем может. Опять всем миром землю копаем. Гитлеру могилу роем. Всем работа найдется. Пусть напишет песню, хорошую, партизанскую, чтобы в бой звала...»
Я с удивлением глядел на моего знакомого.
— Да ведь это же Петрусь! — воскликнул я.— Кроме него, некому напоминать мне сказку о чибисе.
— Ну, конечно, Петрусь, — засмеялся писатель.
— Тихий Петрусь?
— Хорош тихий! От вашего тихого приятеля гром идет по всему Полесью.
Я все еще не верил.
Как же это так получилось? Петрусь, тихий Петрусь... Он же мухи обидеть не мог, а тут вдруг командир...
Всю ночь я думал о Петрусе. Утром ко мне зашли товарищи и еще порассказали о делах славного пасечника.
— Что вы тут не понимаете? — спросил меня один из товарищей. — Как ваш тихоня в партизаны попал? Вы когда у него бывали, разве не видели, какой тихой любовью любил он и народ, и землю, и пчел, и цветы?.. Дикий зверь напал на нас. Все грабит, все разрушает. Яблоне и цветку, человеку и дому — всем угрожает опасность. Вот и встал человек на защиту родной земли от дикого зверя. Народ поднялся. Поняли?
Партизанский отряд товарища М. прославился в Полесье своими дерзкими налетами, своими ночными отважными поисками. Говорят, что ночные атаки партизан до того замучили немцев, что над лесом, в котором скрывался отряд Петруся, они однажды разбросали листовки. В листовках было написано:
«Господин командир партизан. Давайте воевать по правилам. Такая война и вам, и нам беспокойство. Будем воевать днем, ночью спать».
В отряде Петруся не было печатных машин. Был завалящий гектограф, захваченный из помещения районного исполкома. Вызвал к себе Петрусь самого грамотного партизана, бывшего народного учителя, и вдвоем они составили немцам ответ. В следующую ночь по немецким тылам была разбросана листовка Петруся:
«Господа немецкие офицеры. Не дадим вам ни отдыха, ни срока. Званых гостей привыкли встречать хлебом-солью, незваных — свинцом. Воюю, когда хочу».
В эту же ночь в глубоком немецком тылу взлетел на воздух огромный склад с артиллерийскими снарядами, на соседнем аэродроме были уничтожены три немецких самолета, а в деревне неподалеку был захвачен штаб немецкого батальона...
Поручение Петруся я выполнил. Партизанам-белорусам написал песню. Вот какую:
Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных,
Свору черных псов войны.
На руинах, на погосте,
На кровавых их следах
Пусть скликает ворон в гости
Воронов считать их кости,
Править тризну на костях.
Пусть у Гитлера-урода
Сердце вороны клюют,
Пусть узнает месть народа
Вурдалакова порода.
Партизан, будь в мести лют!
Матерей лишал он зренья,
Резал старцев и детей.
Встал кошмаром-привиденьем
И закрыл кровавой тенью
День наш ясный от людей.
*
Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных,
Свору черных псов войны.
Вас зову я на победу,
Пусть вам светят счастьем дни.
Сбейте спесь у людоедов,
Ваших пуль в лесу отведав,
Потеряют спесь они.
Слышу плач детей в неволе,
Стоны дедов и отцов.
И кровавый колос в поле
На ветру шумит: «Доколе
Мне глядеть на этих псов!»
За сестер, за братьев милых,
За сожженный хлеб и кров
Рвите из проклятых жилы,
В пущах ройте им могилы —
Смерть за смерть и кровь за кровь!
*
Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных,
Свору черных псов войны.
Вам опора и подмога
Белорусский наш народ.
Не страшна бойцу тревога,
Партизанская дорога
Вас к свободе приведет.
Мы от нечисти очистим
Землю, воды, небеса,
Не увидеть псам-фашистам,
Как цветут под небом чистым
Наши нивы и леса.
Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых.
Режьте свору окаянных,
Свору черных псов войны.
Говорят, что уже поют эту песню партизаны. Стало быть, поработал не зря.
А думы о Петрусе все не выходили из головы. «Кто его товарищи, кто там с ним, рядом?» — спрашивал я и сам себе отвечал: «С ним народ!»
Я знаю, ребята, что сейчас делает мой народ. ...Сейчас у немцев в тылу сотни тысяч наших советских вооруженных людей. Они не оставили фашистам ни одного фунта хлеба, ни одного литра горючего. Тракторы, если их нельзя было увести, утопили в трясинах, хлеб закопали в лесах, скот увели в непролазные пущи. А сами стали бить фашистов. Око за око, зуб за зуб. Пока будет жив хоть один белорус, на белорусской земле не будет покоя фашистским захватчикам, горька будет их жизнь: с каждого дерева и с каждого оврага будут лететь в них горячие пули.
Думал я обо всем этом и написал как-то в газете гневные, суровые слова:
«Если захотят воды напиться фашисты, высохнут колодцы и реки убегут от них. Если захотят они сорвать яблоко в нашем саду, яблоко обернется гранатой и разорвется у них в руках...»
Давно вышла газета. Попала она на фронт, к моим товарищам. Товарищи вырезали небольшую мою статейку, размножили статью как листовку и разбросали ее с самолетов над белорусскими лесами. На днях я получил письмо.
«Дорогой товарищ Купала, — писал мне неизвестный человек. — Листовку вашу получили. Будьте покойны. Пусть разграблены и пылают наши хаты. С палачами народа одна расправа — смерть. Вам, наверно, будет приятно узнать, что пожелание ваше выполнено. Помните, возле местечка Чирковичи был старый хутор, а под хутором большой яблоневый сад. Прочли мы вашу листовку и решили, что было бы здорово, если бы вдруг начали рваться гранатами яблоки в грязных немецких лапах.
Есть у нас в отряде мальчишка Михась, сын станционного сторожа из Ровно. Так вот этот Михась волшебство и придумал. Взял он с собой две старые гранаты, образца 1933 года, знаете — которые с кольцами, ночью пробрался в хуторской сад и привязал одну гранату кольцом к черенку самого красивого яблока. Спрятался Михась в соломе, что была приготовлена на зиму укутывать яблони, и смотрел. Какой-то немец с нашивками долго ходил по дорожкам, одно яблоко сорвет, надкусит, бросит. Яблоки еще незрелые были. Разглядел наконец румяное яблоко, над которым Михась поработал. Подошел, сорвал... Теперь того немца поминай как звали... Вот и вышла ваша правда: «Если захотят они сорвать яблоко в нашем саду, яблоко обернется гранатой и разорвется у них в руках».
Были войны и раньше. Но никогда еще не было таких зверей на нашей земле.
Пахарь, спознавшись с невзгодой,
Не засевает поле,
Враг все повытоптал всходы,
Кровью народною полил,
Даже и видевшим горе
Доля не снилась такая...
Воют там псы по подворьям,
Гибель врагу накликая.
Я понимаю теперь, почему так горячо, так сильно ненавидит мой народ вторгшихся на его землю врагов.
В одной из деревень Белоруссии жила семья Олеси Шевцовой. Тихая, скромная семья: старик-отец, старуха-мать, Олеся и маленький ее братишка. Жили они, никого не трогали.
Однажды командование дало нашим частям приказание отбить у немцев обратно деревню, занятую ими несколько дней назад. Командование установило срок: деревню нужно было занять через два часа после начала атаки.
Первый батальон Красной Армии встал для броска, выскочил из окопов, и то, что увидели бойцы, они никогда не забудут. Около деревенской околицы росла старая вишня. От окопов до околицы было триста-четыреста метров. Ясно было видно, что на вишне, тихо покачиваясь, висит несчастная девушка. Комиссар батальона указал на нее бойцам:
— Видите, что делают палачи.
Деревня была взята через пятнадцать минут. Бойцов словно буря гнала вперед. Через час им удалось вернуть жизнь Олесе Шевцовой. Плохо захлестнутая петля не успела удавить девушку.
Позднее фронтовые газеты напечатали короткую и трагическую историю семьи Шевцовых.
Немецкий офицер оскорбил ее мать. Ее отец дал пощечину офицеру и был убит тут же. Мать бросилась на немца — убили и ее. Девятилетний братишка Олеси спрятался в крапиве. Ночью, бог знает где, ему удалось найти обыкновенную русскую гранату. Мимо проходила немецкая батарея, — мальчуган бросил гранату под орудие. Ему было только девять лет. Он даже не знал, как нужно бросать гранату. Она не взорвалась, но мальчуган был буквально растерзан фашистами. Потом нашли Олесю, последнюю из семьи. Ее повесили на этой вишне.
Как же не ненавидеть таких палачей?
Недавно на одном из западных участков фронта погибла отважная белорусская партизанка Марыля. Трудная у нее была должность. Она была связной разведчицей. Партизанские отряды и регулярные части Красной Армии через нее держали связь. Не раз по ее указанию поднимались в воздух наши эскадрильи; по картам с Марылиными отметками находили наши летчики артиллерийские немецкие склады, обозы и уничтожали их до конца. Марыля поклялась вечно мстить немецким извергам. Она поклялась никогда не сдаваться в плен и сдержала свое слово.
Ночью она пробиралась к своим партизанам. Ей оставалось пройти двести-триста шагов чистой поляной, дальше начинался овраг, за ним в лесу стояли партизанские посты. Было темно, но едва лишь Марыля ступила на открытое место, луна вышла из облаков, и немцы увидели бегущую по полю девушку.
Ей удалось укрыться от обстрела. Стрельба смолкла, но тогда она услышала, что к ней со всех сторон ползут враги, собираясь захватить ее живой. Три гранаты было с собой у Марыли. Две она бросила и уничтожила пять немцев, а третью гранату Марыля взорвала, когда ее уже схватили. Еще тремя немцами стало меньше на свете, но погибла и сама Марыля.
Так воюет народ.
Старики, женщины, даже дети — все поднялись на борьбу. Пионерские отряды Белоруссии дали фронту и партизанским отрядам немало храбрых разведчиков и проводников. В одном из рапортов командования представлялись к правительственной награде за отважную борьбу с немецкими оккупантами два товарища. Они были названы важно: по имени и отчеству — Евгений Тимофеевич Жихинский и Павел Павлович Стройко. Оба они были потом награждены. Одному из них двенадцать лет, другому — тринадцать.
Когда немцы подходили к одному из населенных пунктов, Павел и Евгений сидели вдвоем на крыше дома. Сидели, смотрели, потом переглянулись.
— Так и будем сидеть? — спросил Павел.
— Немцы подходят, — откликнулся Женя.
— Наши в лес пошли.
— И мы пойдем.
— С пустыми руками?
Оружия у ребят не было. В партизаны они уже пробовали податься, но из отряда ребят погнали, сказали: «Малы».
А в отряд хотелось.
— Знаешь, что сделаем? — сказал Женя Жихинский. — Давай разузнаем, куда немцы пойдут, сосчитаем, сколько их пойдет, разведаем все ходы и выходы. Смотри, они в тот лес заворачивают...
Ребята спрятались в придорожных кустах. Целый день они наблюдали за передвижением немецких войск, подсчитывали танки, автомашины, офицеров. Они заметили, что фашистская часть входила в лесной район, выход из которого сравнительно легко мог быть отрезан.
Ночью два друга добрались до наших красноармейских частей с точными данными о расположении, численности и вооружении фашистского отряда. По лесным тропинкам они же проводили подразделения Красной Армии к занятому фашистами району. Немцы были уничтожены.
Так идет борьба, ребята. Борьба, в которой нет фронта и тыла, а есть только фронт. Борьба в которой люди защищают то, что сделано, построено ими самими, то, что принадлежит им, и только им. Совсем обидно и горько, когда сделанное тобой разрушает враг.
Давно, очень давно на берегу реки, недалеко от своего дома, я построил себе дворец. Никогда в жизни я не видел дворцов, но много читал о них. И вот из камыша, веток, еловых лап я выстроил себе дворец на Днепре, в нем устраивал пиры, принимал друзей, играл в казаков-разбойников. Было это почти пятьдесят лет тому назад. И однажды утром, придя в свое жилище, я увидел, что оно разрушено. Разрушитель был пойман мною на месте преступления. Это был мальчишка из соседней деревни, и он был гораздо старше и сильнее меня. В другое время я бы побоялся начать с ним драться. Но мой разрушенный дворец был сделан мной самим, я истратил на него много сил, много времени. И злого мальчишку я отдубасил так, что он забыл дорогу к нашей деревне.
Вы уже не маленькие, ребята. Пора понимать. Мы защищаем то, что построили и сделали сами. До гражданской войны в Белоруссии почти не было школ, не было хороших домов в городах, не было электричества. Мы сами, своими руками, построили и школы, и больницы, и самые настоящие дворцы, многие из которых сейчас фашисты сравняли с землей.
И поэтому мы все, старые и малые, будем биться с фашистами яростно, до последней капли крови, до последнего вздоха. И мы отдубасим их так, что они забудут дорогу не только к нам в Советский Союз, но и в Германию. Захотели нашей земли — получат ее по три аршина на солдата.
[Друкуецца па кн. «Советским детям» (Горький, 1941), дзе упершыню апублікаваны.]
/Янка Купала. Збор твораў у сямі тамах. Т. 7. Мінск. 1976. 345-359, 547./
Нарыс Янки
Купалы “О
народной войне”, які быў напісаны на выснове прамовы на 1-м Усеславянскім антыфашысцкім
мітынгу ў Маскве, ўпершыню быў надрукаваны па-руску ў зборніку “Советским детям” (Горький. 1941.), — неўзабаве выйшаў
таксама на “азерб., якуцкай,
груз. мовах … (Баку,
1942; Якуцк,
1942;
Тбілісі, 1943)”. /Вялікая Айчынная вайна
1941-45 і Янка Купала. // Янка Купала. Энцыклапедычны даведнік. Мінск. 1986. С.
140./ У
гэтай кніжцы, на якуцкай мове, пад назвай “Советскай оҕолорго” [орто
уонна улахан саастаах оҕолорго /
тылб. ред. М. Г. Бурцева]. – Якутскай : САССР гос. изд-вата, 1942. – 36, [2]
с.; 22 см. – Иhинээҕитэ: Фашизм
имири сотуллуо / Алексей Толстой. Мин ийэ дойдум кыракый гражданиныгар / Ванда
Василевская. Ханна өстөөхтөр сылдьыбыт сирдэригэр ; Ельняҕа баар оҕо дьиэтэ / С. Маршак. Народнай сэрии туhунан
/ Янка Купала. Немецтэринэн аҕыйах
бириэмэҕэ ылыллыбыт оройуоннар
советскай оҕолоро! / Илья
Эренбург. Сааны-сэби ыл, үөрэт, комсомольскай көлүөнэ! / Аркадий Гайдар. – 1
с. 65 х., 4000 экз. {“Советским детям”: [для детей сред. и ст. возраста / ред.
пер. М. Г. Бурцева]}. /Саха Кинигэтэ (1917-1957) Ретроспективнай национальнай библиографическай
ыйынньык. Дьокуускай. 2009. С. 315./ прозьвішча аўтара нарыса “Народнай сэрии туhунан”
(“Аб народнай вайне”) /С. 21–32/ “Янка Купала” узятае ў чорную рамку. Таксама ў тым жа выданьні
зьмешчаны пераклад на якуцкую мову верша “Беларускім партызанам”, які
прысутнічае у нарысе, але перакладчык, на жаль, не паказаны і трэба спадзявацца
што гэта “ред.
пер. М. Г. Бурцева”.
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz