ЎЎЎ Нахомія Пшэк. Вусьцьянскі мэтэароляг Айзік Паляк. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Айзік (Альберт) Давідавіч (Давыдавіч) Паляк (Поляк) – нар. у 1870 г. у Віленскай губэрні (з кіеўскіх мяшчанаў) Расійскай імпэрыі, у габрэйскай сям’і.

    Атрымаў хатнюю адукацыю. Наборшчык. Ад 1892 г. па 1894 г. у Менску да Гомелі працаваў у гуртках працоўных па іхняй падрыхтоўцы да палітычнай працы. Ад 1895 г. па 1896 г. жыў у Кіеве і займаўся заарганізаваньнем рабочых гурткоў ды ўдзельнічаў ў арганізацыі 1-га рабочага камітэту, за што быў арыштаваны, але вызвалены каранацыённым маніфэстам. У 1897-1898 г., як адзін з заснавальнікаў і кіраўнікоў “Кіеўскага саюза барацьбы за вызваленьне рабочага клясу”, вёў арганізацыйную працу ў паўднёвых гарадах Расійскай імпэрыі. Быў арганізатарам друкарні партыйнага органа “Рабочая газэта”. Арыштаваны ў Кацярынаславе 11 (10) сакавіка 1898 (1896) г., адпраўлены ў Адэсу, затым у Кіеў (адседзеў у турме 2 гады). Па найвышэйшаму загаду ад 22 сакавіка 1900 г. высланы ва Ўсходнюю Сыбір тэрмінам на 6 гадоў. Генэрал-губэрнатар Усходняй Сыбіры месцам жыхарства яму прызначыў акруговае места Верхаянск Якуцкай вобласьці, куды ён быў дастаўлены 7 лістапада 1900 г.

    Напачатку Паляк быў паселены ў с. Казачае Вусьць-Янскага ўлусу, дзе ён вёў мэтэаралягічных назіраньні. У студні 1904 г. ён быў вернуты ў Верхаянск, а ў сакавіку з-за хваробы пераведзены ў Якуцкую акругу ды паселены ў Барагодскім насьлезе Усходне-Кангаласкага ўлусу.

    23 кастрычніка 1904 г. ён вызвалены ад галоснага надгляду паліцыі маніфэстам 1904 г. і 10 лістапада 1904 г. выехаў на жыхарства ў Самару. Пасьля ссылкі прадоўжыў актыўную рэвалюцыйную дзейнасьць. Ад 1905 г.быў чальцом Самарскага камітэта РСДРП, загадчык тэхнічнай часткай. У 1907 г. быў арыштаваны у Самары і неўзабаве высланы адтуль як габрэй. Ад 1908 г. па 1917 г. выконваў размаітыя працы ў Самарскай арганізацыі РСДРП.

    Пасьля Кастрычніцкай рэвалюцыі быў адным з заснавальнікаў музэя Рэвалюцыі СССР.

    Памёр 18 верасьня 1929 г. у Дзіцячым Сяле пад Ленінградам (у Маскве).

    Літаратура:

*    Ногин В.  На полюсе холода. 2-е изд. Москва – Петроград. 1923. С. 10.

*    Крыжановская-Тучанская В.  Из моих воспоминаний. [Памяти А. Д. Поляка.] // Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 60. № 11. Москва. 1929. С. 159-161.

*    Линцер Б. К.  Памяти товарища. [Памяти А. Д. Поляка.] // Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 60. № 11. Москва. 1929. С. 162-163.

*    Поляк Альберт Давидович. // Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 437.

*    Поляк Альберт Давидович. // Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 812-813.

*    Поляк А. Д. 39, 45, 58, 65. 73, 82, 99, 116, 131, 141-142, 166. // Казарян П. Л.  Верхоянская политическая ссылка 1861-1903 гг. Якутск. 1989. С. 171.

*    Поляк А. Д. 83, 94, 99, 170, 186. // Казарян П. Л.  История Верхоянска. Якутск. 1998. С. 195.

*    Поляк А. Д. 410. // Казарян П. Л.  Якутия в системе политической ссылки 1826-1917 гг. Якутск. 1998. С. 466.

*    Поляк Альберт Давидович. // Корнилович Э. А.  Беларусь: созвездие политических имен. Историко-биографический справочник. Минск. 2009. С. 91.

*    Поляк Альберт Давидович. // Корнилович Э. А.  Беларусь: созвездие политических имен. Историко-биографический справочник. Минск. 2010. С. 91.

    Нахомія Пшэк,

    Койданава

                                     К ИСТОРИИ ТИПОГРАФИИ «РАБОЧЕЙ ГАЗЕТЫ»

    А. Поляк

                                                                  Из воспоминаний.

    Вопрос о возможности иметь свой печатный станок для издания газет и летучек с целью распространения идей социализма и борьбы за него рабочего класса, как призванного самим ходом исторического развития к проведению в жизнь этой идеи, — всегда занимал русского революционера. Но царский строй, видя в этом свою погибель, естественно, не допускал в России какого бы то ни было свободного слова. В виду этого, в целях осуществления массовой агитации посредством широкого распространения летучих воззваний, приходилось прибегать к помощи гектографа, потом мимеографа и, наконец, устраивать подпольные типографии. Об устройстве одной из них я и хочу рассказать.

    Это было в эпоху, когда массовое рабочее движение и пропаганда социализма среди рабочих только что начинались, т.-е. в начале 90-х годов. В это время в Гомеле было уже несколько кружков, в которых, главным образом, ремесленники по вечерам занимались общим развитием и, поскольку возможно было, читали нелегальную литературу, привезенную из Киева и других городов. Некоторые наиболее развитые рабочие ставили вопрос о необходимости соорудить собственную нелегальную типографию. Но как это устроить, где ее достать? Вопрос — очень сложный при тех строгостях, какие существовали тогда по отношению к покупке типографского материала, в частности — шрифта и машин Устроить это можно было только путем покражи из какой-либо типографии шрифта. Мне, как наборщику, и выпало на долю собирать понемногу этот шрифт. И вот, в 1894 г. я, работая в типографии Карманова в Гомеле, начал понемногу таскать из типографии этот шрифт домой. Так я собирал его до лета 1895 года, когда из типографии Карманова пришлось уйти. Собрал я шрифта довольно изрядное количество, пудов до двух с лишним.

    Кроме Оли Вольфсон, никто из участников кружка не был посвящен в это дело, и у нее же на квартире я оставил ящик со шрифтом, уезжая из Гомеля. Лишившись работы в Гомеле, я отправился в Новозыбков, в типографию Гольдмерштейна, а к осени 1895 г. перебрался в Киев.

    По приезде в Киев я через Н. А. Вигдорчика познакомился с Б. Л. Эйдельманом и Ю. Д. Мельниковым. После двухмесячной работы с ними я предложил устроить типографию, рассказав, что шрифт у меня уже есть, а недостающее мы можем дополнить, так как я работаю в типографии. Это было в январе 1896 года. Вскоре Мельников поехал в Гомель и привез ящик со шрифтом в Киев. На квартире у Ю. Д. мы втроем, — я, Борис Львович и Ю. Д., — его разобрали, так как часть его была прямо в россыпи. Мы предполагали в непродолжительном времени оборудовать типографию; хотя массового распространения прокламаций в то время еще не было, но в Киеве распространялись письма к рабочим по поводу всяких событий, и мы собирались приступить к распространению прокламаций уже печатных, а также — и к изданию газеты «Вперед». Но киевское жандармское управление решило иначе: 18 апреля был задержан Ю. Д., а вскоре после него — через неделю — был арестован и я, и дело на время пришлось отложить. Шрифт же остался невредим. После моего освобождения немедленно взяться за организацию типографии киевская группа считала несвоевременным: пришлось целое лето и зиму работать над организацией кружков и распространением прокламаций, хотя бы гектографированных.

    К тому времени, когда эти работы были уже налажены, меня выслали из Киева. Пред самым моим отъездом пришел ко мне Эйдельман с предложением устроить типографию. Так как моя работа в кружках и в Киевском комитете стала уже неудобной за неимением права жить в Киеве, я взялся исключительно за устройство типографии.

    Как я упомянул, я принужден был уехать из Киева и направиться в Виленскую губ., куда были высланы мои документы. Уезжая, я условился с Борисом Львовичем, что я разыщу одного из работников группы рабочих-революционеров, покойного Моисея Лурье, у которого, как я знал, можно приобрести резиновый валик для типографии.

    Я встретил М. Лурье в Минске: он обещал достать резиновый валик и привезти его в Киев. Недели через две он, действительно, его доставил. Это был валик из катальной машины, без колесиков. Не помню, каким образом, — если не ошибаюсь, в Гомеле, — мне удалось еще раньше достать мягкий валик для краски. Таким образом, основное ядро было готово, — не хватало только «материала» [* «Материалом» на типографском языке называется то, чем заполняются пустые места в наборе, а также в раме.] и заглавного шрифта. Так как Екатеринослав был уже мне знаком и интереса для меня в смысле налаживания связей не представлял, а работать непосредственно в организации я не собирался, — то я выбрал для установления новых связей г. Харьков, куда и поехал после получения документов. Познакомившись здесь с наборщиком Борисом Линцером, я от него узнал, в какой типографии удобнее всего работать для осуществления моей цели. Хозяин типографии, в которую я поступил, предложил мне, как еврею, если я хочу, работать вместо субботы — по воскресеньям. Мне только это и нужно было. В четыре ближайших воскресенья и собрал необходимый мне материал и заглавные шрифты. После этого я заявил хозяину, что должен поехать на пасху домой. Он, как благочестивый еврей, не стал меня удерживать, только убедительно просил дома долго не засиживаться.

    Там же, между прочим, я набрал и заголовок «Рабочей Газеты».

    Весь набранный материал я немедленно отвез в Киев. По приезде туда я встретился в Борисом Львовичем и от него узнал, что все интеллигентские группы, бывшие в Киеве, объединились в один общий «Киевский союз борьбы за освобождение рабочего класса». Тут же мы решили в ознаменование такого важного события выпустить первомайскую прокламацию в печатном виде — типографским способом. Но как это сделать? Кассы еще не было, рамки и стола тоже не было, а выпустить все-таки нужно. Но нет такого положения, из которого нельзя было бы найти выхода. У Софьи Владимировны Померанц есть столик, а в кухне есть уголь; посредством этого угля мы разрисовали на столе клетки кассы; в каждую из них были положены буквы. Получив, таким образом, импровизированную кассу, можно было приступить к набору, — благо верстатка и винтель были заготовлены раньше. Софья Владимировна отправилась в свои тайники и принесла все, что необходимо было для набора. Набор был готов. Теперь надо было установить шрифт на ровном месте, а также закрепить его бичевкой. Для этого мы опрокинули умывальник на пол и на мраморной его доске расположили шрифт.

    Валик от мимеографа был приспособлен в качестве пресса. Мы отпечатали тогда около 900 экз. [* Точная копия этой прокламации перепечатана в изданном Киевским губбюро истпарта сборнике «Пути Революции».] показав этим, что типография налажена, что теперь остается лишь хорошо ее оборудовать и найти подходящее для нее место. Скоро была заказана касса в виде ящика, в котором художники носят свои принадлежности; ящик, насколько мне помнится, был сделан Сборовичем. Начались розыски города, где бы поставить типографию. Павел Лукич Тучапский (покойный) предложил поставить ее в Виннице, но после поездки туда он сообщил, что намеченная им квартира не подходит; тогда хотели поместить типографию на даче в лесу, около Минска, у бывшего ссыльного Берковича, но он категорически отказался, так как за ним была слежка. Между тем приближался срок для печатания первого номера, материал для которого уже был готов. Тогда Софья Владимировна Померанц (ныне Перазич) предложила свою квартиру, и так как издать первый номер было насущной потребностью, то мы согласились воспользоваться этой квартирой.

    Одна из задач, которые мы себе ставили при организации типографии, заключалась в том, чтобы последняя занимала как можно меньше места. Нам нужна была рамка размером с писчий лист — соответственно формату «Рабочей Газеты». Рамка была изготовлена в Ромнах Ювеналием Дмитриевичем Мельниковым по моим указаниям; она была сборная — скреплялась винтами посредством гаек; из тонкого железа была сделана вторая рамка для натягивания полотна, так наз. тимпана; все это при переноске можно было сложить, завернуть в газету и перенести в виде свертка. Когда рамка была готова, Д. В. Лесенко приобрел мраморный столик и привез его на квартиру С. В. Валик же был поставлен на колесиках, которые приготовил Плетат; чтобы валик, идя по столу, не производил шума, были протянуты ремни от швейных машин, и желоба колесиков ходили по ним.

    Таким образом, вся типография состояла из ящика, в котором устанавливались маленькие коробки из картона, обтянутые коленкором, валика от катальной машины и мраморного столика, на котором ставился шрифт [* Таким образом, при окончании работы все можно было уложить в корзинку, и в комнате не оставалось никаких следов.].

    При печатании первого номера мне помогал Борис Львович Эйдельман, — единственный человек, который в это время имел доступ в квартиру Софьи Владимировны; если Эйдельману почему-либо нельзя было приходить, то его заменяла Софья Владимировна. О том, под каким видом я жил в ее квартире, уже рассказано в № 7 «Красной Летописи», в воспоминаниях самой Софьи Владимировны Померанц.

    Во время работы иногда ощущалась недостача в отдельных буквах; тогда их доставлял Борис Львович, получая их от тов. Алексеева. Работая по 10 часов в день, мне удалось в течение 24 дней выпустить первый номер, состоявший из 16 страниц писчей бумаги. По его окончании пришлось из Киева уехать, так как материалы для дальнейшей работы не были приготовлены.

    В ноябре я получил в Одессе через Бориса Эдуардовича Шена телеграмму, извещавшую о том, что второй номер «Рабочей Газеты» готов и что я могу приехать и приступить к печатанию. Второй номер был уже гораздо объемистее первого, но публика стала немного более «дерзка»: было разрешено уже приходить в типографию Конст. Прокоф. Василенко, который регулярно приходил помогать нам. Так как Софья Влад. уже приучилась печатать, то иногда мне уже можно было самому не отрываться от набора. Софьей Владимировной было использовано для работ большое количество хозяйственного инвентаря: я уже говорил о столе и умывальнике при печатании прокламаций, а теперь пришлось воспользоваться еще и корытом, и кухонной доской: в первом смачивалась бумага, а на второй она раскладывалась.

    Я здесь не говорю о ходе революционной работы в то время в Киеве и на юге вообще, так как об этом довольно много сказано уже в некоторых сборниках, — ограничиваюсь только самой типографией.

    По окончании печатания второго номера типографию решено было перевести в Екатеринослав, куда я и поехал для переговоров. Встретившись в Екатеринославе с Виленским и Моисеем Душканом (Гальперин), мы наняли квартиру и поселили там Виленского; я только приходил работать. Комната была небольшая, в первом этаже, совершенно изолированная. Но в Екатеринославе за нами уже началась слежка. В один прекрасный день мы заметили непрошенных гостей на тротуаре около нашего окна. Как раз в это время мы были все трое дома. Необходимо было уйти оттуда; но как уйти с таким багажом, когда два шпика маршируют друг другу навстречу по тротуару?.. И мы решили сделать следующее: Душкан возьмет грязное белье, завернутое в бумагу, подмышку и пойдет, стараясь увлечь за собой шпиков, а мы с Виленским уберем все из квартиры.

    Шпики на эту удочку попались. Они ушли за Душканом, не спуская с него глаз. Когда они ушли, мы живо все сложили и, заткнув свертки в карманы и под рубашки, стянутые крепкими поясами, ушли из квартиры. Сначала мы отнесли это на квартиру к Оле Вольфсон, а к вечеру через Петрусевича достали квартиру акушерки Пружининой, где и поставили все. После этого случая Виленский нашел отдельную квартиру, где мы поселились втроем.

    До переселения в эту квартиру произошел следующий случай. Идя по улице, меня увидел потерявший меня шпик. Судя по свертку, который был у него в руках, надо полагать, что он шел в баню; но увидав меня, он весь просиял и уже о бане своей, очевидно, позабыл, так как пошел по моим стопам. Долго я с ним возился, водя его по улицам Екатеринослава; но видя, что я от него не могу отделаться, я зашел в первую попавшуюся типографию и спросил, не требуется ли здесь наборщик. Очевидно, хозяину типографии наборщик нужен был дозарезу, так как он сейчас же предоставил мне работу. Когда же после нескольких часов работы я сказал ему, что мне необходимо отправиться поискать квартиру и пойти на вокзал за своими вещами, он просил меня не уходить и предложил мне комнату при типографии, с кроватью и постельным бельем.

    При тех условиях, в которых я тогда находился, я охотно на это согласился. Таким образом, я имел возможность несколько дней не выходить на улицу. Работая в этой типографии, я воспользовался случаем и набрал обложку для брошюрки «Новая победа», которую мы должны были печатать в нашей типографии (обложка напечатана в сборнике «Наш путь», изданном Киевским губбюро истпарта).

    Набрав обложку, я из типографии, конечно, ушел, после чего мы и приступили — уже на новой квартире — к набору брошюрки. Работали мы до 10 марта 1898 года, когда в нашей квартире появились жандармы. Брошюрка была вся готова, и один экземпляр ее был мною отнесен к Борису Львовичу Эйдельману, приехавшему после съезда в Екатеринослав. Таким образом, в устройстве типографии принимали участие следующие города: Гомель, Киев, Харьков, Екатеринослав и Ромны. Екатеринославская группа, кроме Петрусевича, не знала о существовании в Екатеринославе типографии. В настоящее время эта типография восстановлена и находится в Музее Революции.

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 27. № 6. Москва. 1926. С. 34-39./

    А. Поляк

                                                ПЕРЕД ПЕРВЫМ СЪЕЗДОМ Р.С.-Д.Р.П.

    О первом съезде Р.С.-Д.Р.П. уже собралось довольно много литературы. Я хочу только немного осветить ту роль, какую сыграли рабочие, объединяя разные города, несмотря на то, что самих рабочих и представителей этих городов на съезде не было.

    Более или менее оформленное с.-д. рабочее движение выявилось у нас с начала 90-х годов. Началось оно с устройства кружков саморазвития и организации касс борьбы. Такие рабочие кружки мы в начале 90-х годов встречаем в Питере, Москве, Вильне, Туле (кружок Хинчука) и других городах. В этих кружках изучается политическая экономия по Марксу и рабочий вопрос. Книжек нелегальных, доступных рабочим, было очень мало. Я могу только припомнить, что для рабочих того времени были доступны: «Кто чем живет?» и «Что должен знать и помнить каждый рабочий». Издания же группы «Освобождение Труда» были доступны только отдельным более развитым рабочим, прошедшим школу пропагандистских кружков. Интеллигенты, занимавшиеся в кружках, изучавших основы политической экономии и марксизма, вели занятия по каждый раз составляемым конспектам. Дальнейшая работа этих кружков и развитие их с середины 90-х годов диктовала необходимость издания литературы и объединения между собою. Сначала эти объединения шли внутри городов, а по мере расширения требовалось и объединение междугороднее. Этот вопрос сильно занимал передовых рабочих и, насколько я помню, и по воспоминаниям И. Виленского [* Сбор. «К 25-летию I Съезда», стр. 150. Воспоминания Ильи Виленского. Кстати, он так и озаглавливает свои воспоминания — «Социал-демократическая работа в городах района Бунда, связанных с Киевом в 90-х годах». Это и указывает на большие связи Киева с др. городами.], всякий вступающий в кружок рабочий, серьезно посвящавший себя этой работе, мечтал об объединении всех кружков в один общий организованный центр. О тех путях, какими происходило объединение некоторых юродов запада, юго-запада и отчасти на юге, я и хочу рассказать.

    В начале 90-х годов некоторые члены существовавших в Вильне пропагандистских кружков и касс борьбы начали разъезжаться за поисками работы в разные города. Несколько человек, в том числе наборщики Ф. Асс и Волоцкий (умер в 1892 г. в Вильне от тифа) и портниха Люба Юзефович приехали в Минск. До этого времени в Минске был устроен кружок под руководством Е. А. Гальперина [* Бывш. народоволец, потом социал-демократ. Ныне пенсионер, живет в Минске.], состоявший из рабочих: Гусинского, Иос. Асса — портного, Файвишова, пишущего эти строки и других, которых, к сожалению, я забыл. Приехавшие Л. Юзефович и Ф. Асе быстро связались с существовавшим кружком. Этим самым минский кружок фактически с 1892 г. был связан с рабочими Вильны. Устроившиеся в Минске зимой 1892-93 г.г. кружки расширялись, но некоторые члены этих кружков за отсутствием работы принуждены были отправиться в другие города в поисках работы. По отъезде из Минска они свои связи с оставшимися товарищами не прерывали. Пишущий эти строки переехал в Гомель и начал собирать рабочих-ремесленников в кружки саморазвития и организации касс борьбы за улучшение своего положения, а Гусинский переехал в Екатеринослав и поступил работать на Брянский завод. Когда в Гомеле осенью 1893 г. организовался первый кружок, связь с Минском фактически существовала. На рождестве 1893 г. я приехал в Минск и сообщил о существовании в Гомеле кружка. Был обсужден вопрос о переходе в Вильне от пропаганды к агитации (после выпуска брошюры Кремера и Мартова в рукописи «Об агитации»), было принято решение, что и в Гомеле нужно в работе больше внимания уделять агитации, чем пропаганде. Надо сказать, что в Гомеле в это время интеллигентных сил (кроме П. Захарина, ученика одесской школы «Труд», побывавшего уже в Америке) для ведения пропагандистской работы не было. Таковые появились впоследствии, через год, когда кружки саморазвития стали довольно многочисленны для того времени. Агитация же выражалась в том, что рабочие устраивали кассы борьбы, заявляли требования на сокращение рабочего дня [* Рабочий день в то время продолжался 15-16 часов.] и регулярно собирались для чтения подходящей легальной литературы.

    Как я уже упомянул выше, осенью 1893 года в Гомеле организовывается первый кружок. В состав его вошли: Оля Вольфсон (портниха), Маня Альтшулер, Раиса Трифон (шляпочница); Фейга Зак (чулочница) [* Ныне—врач; живет в Москве.], Гершон Чертков (слесарь), Шлейма Эпштейн (переплетчик), Раппопорт (матрацник), Д. Ядров (слесарь), Алтер Драбкин, А. Ноткин, П. Захарин и я. Этот кружок ставил себе целью саморазвитие и борьбу за улучшение своего положения и организацию рабочих. Каждому члену кружка было вменено в обязанность привлечение новых рабочих и устройство новых кружков. Эта работа пошла довольно успешно; и летом 1894 г. на лекции Гуревича (Венского) по политической экономии на моей квартире на Кузнечной улице собиралось уже до 40-50 человек. Лекции читались по субботам и происходили регулярно в течение лета до отъезда Гуревича. В 1894 году в Киев был привезен транспорт нелегальной литературы, и через одного гомельского студента Ратнера было получено предложение о посылке человека за литературой; за нею был послан П. Захарин. Связь с Киевом поддерживалась через учившихся в Киевском университете гомельчан, в особенности через А. Е. Ратнера, а потом — через уехавшую в Киев виленскую работницу Раису Страж (впоследствии—Фридман) [* Умерла в Киеве в 1919 г. от тифа.]. Осенью 1895 года некоторые члены первого гомельского кружка начали разъезжаться в поисках более широкого поля деятельности. Я поехал в Киев, а Оля Вольфсон — в Вильну.

    Уехавшие не прекращали общения и тем самым еще более связывали организации этих городов между собою. Таким образом, к началу 1896 года связь между рабочими установилась от Вильны да Киева. Летом 1896 г., вследствие провала вечеринки в Вильне, Оля Вольфсон принуждена была уехать из Вильны и приехала в Киев. Оттуда она вместе с другим членом гомельского кружка, Альтером Драбкиным, была отправлена в Кременчуг. Там они знакомятся с М. В. Орловым, Г. Розенбергом и Левиной и примыкают к кружковой работе среди городских рабочих.

    В этих кружках проводятся пропаганда и агитация с.-д. идей, начинают устраиваться кассы борьбы и впоследствии выпускаются прокламации с призывом к забастовкам и предъявлению экономических и правовых требований.

    В самом Киеве в 1895 г. организовывается рабочий комитет, который берет в свои руки объединение всей работы киевских рабочих. Руководитель революционной работы в Киеве и председатель I съезда говорит: «Через первый Рабочий комитет русская социал-демократ, группа вполне упрочила свои связи в рабочей среде и тем вплотную подошла к исполнению своих задач» [* Б. Эйдельман. «1-й Съезд Р.С.-Д.Р.П.» Госиздат Украины, Харьков, 1923, стр. 53.].

    Комитет состоял из четырех человек [* Ю. Д. Мельников, Г. Е. Рудерман, А. Д. Поляков и Б. Л. Эйдельман, который фактически был представителем комитета в интеллигентской группе.] тесно связанных с рабочими и ремесленниками Киева. В процессе работы этого комитета выяснилось, что, кроме выпускаемых листков по отдельным поводам за подписью «Сознательный товарищ» или «Ваш товарищ», необходим еще более объединяющий орган в виде местной или общерусской газеты. Комитет полагал поставить для этой цели типографию, для чего был привезен из Гомеля имевшийся там шрифт. Вследствие ареста двух членов комитета, организация типографии была отложена. Кстати, нигде в делах жандармского управления о существовании этого комитета ничего не видно, хотя два члена его — Поляк и Мельников — были одновременно посажены в тюрьму. Связь же этих двух лиц между собою осталась для жандармов неизвестной. И для меня до сих пор неясно, почему меня тогда арестовали. Первый рабочий комитет просуществовал до 18 апреля 1896 г. Летом 1896 г., вследствие провала одного кружка портных и летнего затишья вообще, работа среди кружков как-то ослабела. Началась она энергично с осени 1896 г.

    К началу осени 1896 г. положение в Киеве было таково: «Нет первого Рабочего комитета. В сущности нет больше нашего социал-демократического кружка» [* «Пролетарская Революция», 1927 г., № 6 (65), стр. 250.].

    Приблизительно к концу ноября организовался второй рабочий комитет, состоявший уже из представителей завода «Гретера и Креваник», железнодорожных мастерских, столярных фабрик и ремесленников. В него входили: С. Сонкин, Плетат, Сборович, Полякевич и Поляк.

    Работа этого комитета до февраля месяца проходила исключительно в организации кружков. Обсуждался вопрос о широком распространении прокламаций. Один из рабочих членов комитета был против этого, мотивируя свое отрицательное отношение к данному вопросу тем, что это вызовет повальные аресты и разобьет еще не окрепшие организации. К концу декабря 1896 г. был выпущен первый номер газеты «Вперед» на гектографе в количестве около 100 экземпляров и был роздан по рукам. Газета читалась с захватывающим интересом и произвела на рабочих очень сильное впечатление. После этого представитель русской группы Борис Львович Эйдельман, соглашаясь на массовое распространение прокламаций, объяснял навыпуск таковых отсутствием конкретного повода для них. Такой повод нашелся в феврале 1897 г., по получении известия о второй петербургской забастовке в январе 1897 г., выставившей требования уменьшения рабочего дня и пр., результатом чего был закон 2 июня 1897 г.

    После этого была выпущена прокламация к киевским рабочим с разъяснением смысла петербургской забастовки и призывом к поддержке. Эта прокламация была широко распространена по заводам и произвела самое лучшее впечатление на рабочих [* См. «К 25-летию 1-го Съезда партии». М., 1923 г., стр. 59 и 60.].

    Эта же тактика (распространение листков) начинает проводиться во всех связанных между собою городах, как-то — Гомель, Кременчуг, Екатеринослав. После этого начинается сильный приток рабочих в кружки, и от рабочих поступают требования на нелегальную литературу. В Киеве же, вследствие малочисленности получаемых оттисков, печатание прокламаций на гектографе уже не удовлетворяло потребности и пришлось приобрести пишущую машинку и поставить мимеограф.

    Мне лично пришлось в феврале 1897 года уехать из Киева, так как меня выслали оттуда. Перед моим отъездом было решено, что теперь наступил момент для устройства типографии, так как установившиеся связи с другими городами диктовали необходимость выпуска газеты не только местного, но, по возможности, общерусского значения, а также издания брошюр социал-демократического направления. Мне было поручено организовать типографию. Об ее организации см. мою статью в № 6 «Каторги и Ссылки» за 1926 г.

    К этому времени рабочие кружки в разных городах стали уже на более твердую ногу; даже такие маленькие города, как Новозыбков, были втянуты в сферу влияния Гомеля и там тоже требовались газета и литература. Во главе новозыбковского кружка стоял тов. Езерский, потом переехавший в Гомель [* Ныне — член ВКП, работает в Гус’е Украины.].

    После высылки моей из Киева мне пришлось поехать в Харьков, где в это время жили мои знакомые из Гомеля — Гельман и Гершанович (впоследствии — участники «Рабочего Знамени»). Через них я познакомился с наборщиком Б. Линцером, активным участником харьковских кружков. Хотя Гельман и Гершанович были членами «группы рабочих революционеров», но связи с Линцером они мне дали. Линцер же определенно разделял точку зрения, проводимую Киевским комитетом, а взгляды Киевского комитета вкратце выражались в следующих словах Мельникова: «лучше поднять массу на один дюйм, чем одного человека на второй этаж». Там же я познакомился посредством письма от Ю. Д. Мельникова с Андреем Кондратенко, участником харьковского кружка 1889 г., работавшим тогда на паровозостроительном заводе. Жил я в Харькове недолго, но связи остались прочные.

    В начале 1897 года в Киеве, под влиянием растущего рабочего движения и необходимости строгого распределения сил интеллигенции для работы среди кружков и удовлетворения последних нелегальной литературы, отдельно существовавшие интеллигентские социал-демократические группы объединяются в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Один из членов этого «Союза» входил представителем во 2-й Киевский рабочий комитет.

    Следует указать, что на первой печатной прокламации, выпущенной Киевским «Союзом борьбы», слово «Киевский» не было поставлено и было оставлено место для приписки города, где эта прокламация будет распространяться, так как она предназначалась не только для Киева, но и для других городов, и, действительно, она была отвезена в Харьков, Гомель, Кременчуг и Екатеринослав [* Прокламация эта напечатана в I сборн. «Путь Революции», Киев, 1923 под заглавием: «Листок к I мая 1897 г.».].

    После выпуска этой прокламации мне опять пришлось поехать в Харьков, Кременчуг, Екатеринослав, где я встретился с рабочим токарем Дамским и членом минского кружка Гусинским, работавшим тогда на Брянском заводе. Так как я искал тогда место, где поставить типографию, то я заехал и в Николаев, где жила одна из членов первого гомельского кружка Трифон, но в это время в Николаеве еще организации не было.

    Таким образом, к началу 1897 года связь между юго-западными городами, кроме Одессы, была налицо. Кроме этого, весною 1897 г. из Киева командируется, вследствие высылки после Ветровской демонстрации, член Киевского «Союза борьбы», К. А. Петрусевич в Екатеринослав для организации там работы.

    В начале лета 1897 г. из Вильны высылается туда целая группа виленских рабочих, в том числе — переплетчик Моисей Душкан. Из Гомеля переезжают туда три брата Гуревичи — Самуил, Мотя и Мендель (Самуил впоследствии поехал в Николаев и был арестован и после 1½ лет сидения в тюрьме сослан в Енисейскую губернию па 3 года, а Мендель работал в типографии «Раб. Газеты»). Посредством Оли Вольфсон витебчанам и виленцам удалось скоро связаться между собою. В Гомеле же руководителями кружков остались Кисин, впоследствии примкнувший к «Бунду» и убитый в 1905 г. во время демонстрации в Вильне, и вышеупомянутый Езерский.

    На собрании же рабочих этих городов постоянно обсуждался вопрос о создании единого центра. Характерно, что эти взгляды почти одновременно нашли отражение и среди рабочих, впоследствии бывших бундовцами, и в «группе рабочих революционеров», организовавших «партию русских социал-демократов» с газетой «Рабочее Знамя».

    Я здесь не касаюсь связей Киева с Петербургом, Москвой и др. городами.

    При наличии таких связей перед работниками Киева встал актуальный вопрос о создании центра для руководства всей работой.

    В августе 1897 года был выпущен первый номер «Рабочей Газеты», где был дан намек на необходимость объединения для руководства как политической, так и экономической борьбой рабочих. Этот номер газеты был распространен почти по всей России.

    После выпуска первого номера мне пришлось поехать в Одессу. Устроившись там на работе в типографии, я через свою сестру познакомился с Цилей Липовецкой-Даргольц (ныне — член ВКП, живет в Москве), представительницей так наз. пересыпского кружка, в который входили М. Даргольц, М. Нудельман, Рудавский, Левинская и друг.

    В это время работа кружка оживилась и распространилась по разным районам, и мне удалось посредством жившего тогда в Одессе члена Киевского «Союза», вольноопределяющегося Б. Э. Шена, связать эту группу с интеллигенткой Е. Б. Грановской. Так как члены этого кружка, ученики бывшей школы «Труд», были очень развитыми и дельными рабочими, — в особенности М. Даргольц (ныне— член ВКП, живет в Москве) и М. Нудельман, — то с некоторыми кружками они сами могли заниматься, а кроме указанной интеллигентки, к ним присоединился Березин.

    Этим путем Одесса тесно связалась с Киевом и, кроме того, через члена Киевского «Союза» Д. В. Лесенко. служившего тогда контролером на Юго-Западной жел. дороге.

    На собраниях одесского кружка был вплотную поставлен вопрос о съезде и был намечен делегат [* См. «К 25-летию первого Съезда». Воспоминания Даргольца, стр. 112.]. Когда в Одессе кружки разрослись, М. Даргольц и Нудельман переехали для работы в Елисаветград, а Циля Липовецкая в Николаев, так как николаевцы, вследствие слежки за ними, принуждены были разъехаться. В Николаев же, вместо Троцкого и Соколовского, были посланы еще Самуил Гуревич и Франкфурт.

    В Николаеве в то время существовала организация рабочих, руководимая тов. Троцким (Бронштейн) и сестрами и братьями Соколовскими. Организация состояла исключительно из рабочих, большею частью работавших на Адмиралтейском заводе. У них издавалась газета «Наше Дело» и выпускались прокламации [* Подробно о Николаевской организации см. книжку В. Невского «Южно-русский рабочий союз».].

    «Связи наши по России были обширнее тех организаций, представители которых присутствовали на съезде», — пишет Б. Эйдельман [* «К 25-летию 1-го Съезда», стр. 5.].

    Таким образом, мы видим, что связь между рабочими юго-запада, юга и запада России была довольно прочная. И перед группой «Рабочей Газеты», выделившейся из Киевского «Союза», встала необходимость организации самого центра. Для этого во втором номере «Раб. Газ.» была написана статья о необходимости созыва съезда и создания партии.

    Практическое выполнение этой работы было возложено на Б. Л. Эйдельмана. Он объехал некоторые города, в том числе Петербург и Харьков, вел переписку с некоторыми городами. Был ли он сам в Москве или переговоры с последней вел приезжавший тогда в Киев В. Д. Перазич, я не знаю, но все переговоры по делам съезда были поручены Эйдельману. Я помню только одно предсъездовское собрание в квартире В. В. Водовозова, где присутствовали Эйдельман, Вигдорчик, Розенберг, Теслер, Этингер, Померанц, Белоусов, Крыжановская, Тучапский, Шен (др. не помню).

    На этом собрании обсуждались вопросы о наименовании партии и дне съезда. Помню, первый вопрос вызвал большую дискуссию. Спор шел о том, назвать ли — российской социал-демократ, раб. партией или русской социал-демократич. партией. Слово «российская» большого обсуждения не вызвало, но по поводу «рабочая» возникли большие прения. Некоторые из участников доказывали, что хотя рабочее движение довольно широко развилось, но для названия «социал-демократ, раб. партия» время еще не наступило. После прений было все-таки принято название: «Российская социал-демократическая рабочая партия». Жизнь оправдала это.

    «Развитие событий и дальнейшее формирование нашей партии только подтвердило тот правильный путь, на который стали организаторы первого съезда и те товарищи, которые впоследствии на 2 съезде завершили дело создания боевой классовой социалистической партии пролетариата» [* «К 25-летию 1-го Съезда», стр. 23.].

    И, действительно, при таких кадрах рабочих, несмотря на грандиозные аресты на юге и юго-западе и вообще во всей России (приговор по высочайшему повелению получили 142 человека, кроме одесситов, николаевцев и кременчужан, арестовано же было в 5 раз больше) и арест всех главных членов съезда (4 человека из 7 представленных организаций; на съезде было 9 человек, но 3 человека представляли одну организацию «Бунд»), работа не прекращалась. Продолжателями, опиравшимися на связи оставшихся рабочих этих городов, были покойный Урицкий и К. П. Василенко. Урицкому удалось к осени 1899 года поставить типографию. В мае 1899 года Урицкий ездил в Петербург по делу общей первомайской прокламации; но так как он виделся только с верхушкой организации, а связи с рабочими Петербурга у него не было, то, по невыясненным для меня причинам, выпуск общей прокламации не состоялся. В присланной к нам в тюрьму записке Урицкий объяснял это разладом, существовавшим тогда в Петербурге. В бытность же Урицкого в тюрьме этот вопрос как-то не поднимался. Но как бы то ни было, рабочие строго проводили идею рабочего центра, и название партии упрочилось.

                                                                     Приложение.

                РАБОЧИЕ, АКТИВНЫЕ УЧАСТНИКИ ПРЕДСЪЕЗДОВСКОЙ КАМПАНИИ

    1. Даргольц, Михаил Григорьевич — член одесской группы. Окончил школу «Труд». Столяр. Участвовал в кружке в 1892-3 г.г. Был арестовав в 1894 г. и скоро выпущен. Арестован в ночь на 11 марта 1898 г. в Одессе, просидел 1½ года в тюрьме и сослан в Енисейскую губернию на 4 года. Бежал. Работал в организации «Искры». Был арест. в Вильне под фамилией Сандлер. Бежал из тюрьмы. Впоследствии работал в разных организациях партии. Ныне — член ВКП(б), живет в Москве.

    2. Даргольц-Липовецкая, Циля. Портниха — член одесского кружка в 1894 году, потом член группы — в 1897-98 г.г. Арестована в ночь на 11 марта 1898 г. После 1½ -годичного заключения сослана в Енисейскую губернию. По возвращении в 1902 г. работала в организации «Искры». Арестована в конце 1902 г. После сидения сослана в Якутскую область. В 1905 г. оттуда бежала. В 1906 г. арестована в Петербурге и после шестимесячного заключения выслана. Все время работала в партии. Ныне—член ВКП(б), живет в Москве.

    3. Нудельман, Мендель — член одесской группы. Окончил школу «Труд». Арестован в ночь на 11 марта 1898 г. После 1½ -годичного заключения сослан в Енисейскую губернию на 3 года. Ныне живет в Одессе, заведует мастерскими в профессиональной школе.

    4. Гринштейн (Розенберг, Сахаров) — член одесской группы, бежал из Одессы, жил под фамилией Розенберга. В 1897 году арестован в Одессе, просидел в тюрьме около 2 лет, был сослан на 3 года в Енисейскую губернию, оттуда бежал, работал в Туле, Киеве, а потом в Самаре, под фамилией Сахарова. В 1906 г. был избран делегатом на Стокгольмский съезд от Самары. Осенью 1906 г. был арестован в Самаре. По истечении 2-х месяцев был освобожден и эмигрировал в Америку, где и теперь живет.

    5. Вольфсон, Оля — член первого гомельского кружка, потом — участница кременчугских кружков, екатеринославской организации; арестована в ночь на 11 марта 1898 г. в Одессе, просидела 1½ года в тюрьме и сослана в Енисейскую губ. на 3 года. После возвращения из ссылки работала в гомельской, а потом в петербургской организациях. В 1906 г. эмигрировала в Америку, умерла там же в 1907 г.

    6. Альтшулер, Маня — член первого гомельского кружка, потом участница киевских кружков, участвовала в Киевском рабочем комитете при выборах представителя на 1-й съезд от Киева. Была арестована в ночь с 11 на 12 марта в Киеве. Просидела 7 месяцев в тюрьме. Приговор — под надзор полиции на 2 года.

    7. Драбкин, Альтер — член первого гомельского кружка, участник кременчугских кружков, был арестован в Двинске; после 1½ лет тюрьмы сослан на 3 года в Енисейскую губернию, умер в 1902 г. в ссылке от туберкулеза.

    8. Виленский, Афроим-Илья. Участник витебских кружков, потом участник екатеринославских кружков, работал в типографии «Рабочей Газеты», был арестован вместе с типографией «Рабочей Газеты». После 6-месячного заключения освобожден. Устроил типографию «Южного Рабочего». Просидел 2 года и 4 месяца в тюрьме, после чего был сослан в Енисейскую губернию, откуда бежал за границу. Работал в типографии «Искры». Ныне — член ВКП(б), живет в Москве.

    9. Гуревич, Мендель. Слесарь. Член витебского кружка, потом — участник екатеринославских кружков. Работал в типографии «Рабочей Газеты», арестован вместе с типографией, после 10-месячного заключения освобожден. Работал в Двинской социал-демократической организации, Херсонской, Кременчугской и Полтавской. Был под надзором в 1903 г., эмигрировал в Америку. Ныне — член Американской коммунистической партии, живет там под фамилией Гарвид.

    10. Душкан (Гальперин), Моисей, переплетчик, виленский рабочий. Член «Бунда»; выслан в Екатеринослав после 8-месячного заключения в Белостокской и Гродненской тюрьмах. Участвовал в екатеринославских кружках, принимал участие в постановке типографии «Рабочей Газеты» в Екатерннославе. Был арестован в ночь на 11 марта 1898 г. После 7-месячного заключения освобожден. Работал по организации газеты в типографии «Южного Рабочего». Арестован по делу бундовского транспорта в Кишиневе под фамилией Гальперина. Выслан в Якутскую область. Освобожден по амнистии 1905 года.

    11. Линцер, Борис, наборщик, член харьковских кружков в 1898 году. Был арестован в марте 1898 г. Дальнейшая судьба его мне неизвестна. Живет в Харькове.

    12. Плетат, Эдуард, железнодорожный рабочий, член 2-го Киевского рабочего комитета, арестован в ночь с 11 на 12 марта. Просидел 2 месяца. Приговор — высылка под надзор на 2 года. Ныне живет в Киеве. Пенсионер.

    13. Зборович, Карл, столяр, член 2-го Киевского рабочего комитета; арестован в Киеве в ночь с 11 на 12 марта, освобожден. Приговор — высылка из Киева на 2 года под надзор. Умер.

    14. Мельников, Ю. Д. — член харьковского кружка 1889 г.; сидел в «Крестах». Организатор 1-го Киевского рабочего комитета и киевской мастерской-школы, арестован 11 апреля 1896 г. Просидел в тюрьме 10 месяцев. Выслан в Ромны до приговора. В январе 1898 г. был арестован в Ромнах и привезен в Киев. В марте 1898 г. освобожден до приговора по болезни. Потом выслан был на 3 года в Астраханскую губернию. Работал по организации астраханских рабочих. Умер в 1900 г. в Астрахани.

    15. Поляк, А. Д. — член 1-го и 2-го Киевского рабочего комитета, организатор типографии «Рабочей Газеты». Арестован вместе с типографией, просидел 2 г. 4 месяца в тюрьме; приговор — 6 лет Восточной Сибири, жил в Верхоянске; освобожден по амнистии 1905 года. После ссылки — участник самарских организаций, член комитета РС-ДРП в Самаре.

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 40. № 3. Москва. 1928. С. 23-32./

    А. Поляк

                             НА ЗАРЕ РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ В ЗАПАДНОЙ РОССИИ

                                                                  (Из воспоминаний)

    Ко времени моего приезда в Минске, где я после призыва в 1891 г. устроился на работу в типографии Тасмана, рабочего движения еще не существовало. Были несколько человек — осколки старого народовольческого движения. Бывшая сапожная артель Хейфеца и слесарная артель к тому времени были уже разгромлены. Шли толки и рассуждения о том, почему ликвидировались эти артели. Одни говорили, что это произошло вследствие плохого подбора участников — у некоторых появились «хозяйнические» наклонности; другие говорили, что полиция начала преследовать артели, ибо туда стали приносить нелегальную литературу и слесарная мастерская была местом явки. Но толком никто не знал, так как из участников артели никого в то время не было, а были только лица, лишь более или менее прикосновенные к этим артелям.

    Из таковых я знал Файвышева, портного, а потом — интеллигента Е. А. Гальперина.

    Промышленность в то время в Минске была развита слабо. Существовали, главным образом, ремесленные заведения: одна табачная фабрика, один небольшой завод и типография. Возможно, что где-нибудь среди железнодорожных служащих и рабочих были распропагандированные, но я, по крайней мере, об этом не знал. Мое знакомство с рабочим движением началось через Волоцкого, наборщика, с которым я работал в типографии. Он приехал из Вильно, где участвовал в виленских кружках и стачечных кассах, был одним из деятельнейших пионеров виленского рабочего движения и по приезде в Минск сошелся с семьей Розовских. Были ли уже в это время в Минске какие-либо кружки, я не знаю; но после того, как я хорошо сошелся с Волоцким, он меня познакомил с Розовскими. Семья последних состояла из двух сестер — Елены и Ревеки — и брата Лазаря (все они впоследствии к рабочему движению никакого отношения не имели, но тогда это была квартира, куда собиралась учащаяся молодежь и некоторые рабочие). Летом 1892 г. мы начали часто собираться в квартире Файвышева, у которого работал и жил портной Асе. Но дальше чтений какой-либо книжки, разговоров о том, что было когда-то в Минске, и общего времяпрепровождения дело не шло. Читали там, помню, — «Кто чем живет», «Историю куска хлеба» и др. Книжки брали у Ефима Абрамовича Гальперина, у которого была большая библиотека, в частности — много изъятых книг и даже нелегальные. Но нелегальщину он нам пока еще не давал. Такие совместные чтения натолкнули нас на мысль об их расширении и привлечении новых лиц. Для этой цели на еврейские осенние праздники нами была устроена вечеринка где-то на Немиге и, если память мне не изменяет, в квартире Слуцкой. Удалось собрать около ста человек. Вечеринка прошла с большим подъемом, но резко нелегальных разговоров там не было. Она послужила только средством для ознакомления между собой нескольких рабочих. Устроителями этой вечеринки были Файвышев, портной Асс и другие старые минские рабочие, которые приехали на праздники домой в Минск. После этой вечеринки круг знакомства расширился. Кроме того, осенью из Вильно приехал еще один участник виленских рабочих кружков, наборщик Ф. Асс. В это время я уже был хорошо знаком с Е. А. Гальперином и систематически брал у него книжки. Кстати — о Е. А. Гальперине. Это был народоволец 80-х г. г. После всяких мытарств он поселился в Минске. Е. А. старался завязывать знакомства и связи с рабочими и вести среди них пропаганду. Он был в то время убежденным народником. Е. А., должно быть, принимал активное участие в нелегальных организациях, потому что, когда я приехал впоследствии (1893 г.) из Гомеля на рождество, он предложил мне достать шрифт буквы «а», так как привезенный из-за границы шрифт оказался без оной. Сам он был человек больной, слепой, жил в довольно большой полутемной комнате на Койдановской улице; комната была вся обставлена книгами.

    Возвращаюсь к зарождению в Минске кружка. Как я уже говорил, после вечеринки круг знакомства расширился. И в зиму 1892–93 г.г. был устроен кружок, который регулярно занимался по политической экономии. Занимался с нами тот же Е. А. Гальперин — не то по Чупрову, не то по Иванюкову. В этом кружке участвовали наборщик Фиш. Асс, я, слесаря Волянский и Гусинский, портные Асс и Файвышев. Привлекший меня к движению Волоцкий осенью 1892 г. уехал в Вильно, где заболел тифом и умер. Волоцкий был всецело предан идее борьбы рабочих. Это был удивительно чуткий товарищ, человек мягкий, сердечный и безукоризненно нравственной чистоты. Его приезд в Минск оставил глубокие следы в рабочем движении. Ему я всецело обязан привлечением меня к участию в рабочих кружках. Я не знаю, отмечен ли этот чуткий и преданный товарищ в бундовской исторической литературе, но я бы хотел, чтобы память о нем сохранилась.

    Кроме еженедельных собраний в кружке, мы часто собирались у Файвышева или у некоторых работниц, фамилии которых, к сожалению, забыл. Читали мы там Писарева, Добролюбова; особенно сильное впечатление на меня произвела статья Добролюбова — о Роберте Оуэне. К весне 1893 г. в Минск приехала из Вильно знакомая Ф. Асса Люба Юзефович в качестве заведующей еврейской женской ремесленной школы. С ее приездом школа стала штабом (по теперешней терминологии) всех наших сборищ. Вопрос о какой-либо политической программе в нашем кружке тогда не подымался. Раздавались только речи о негодности российского самодержавия, которое мы, евреи, хорошо чувствовали, и о необходимости борьбы с ним, как со злом, мешающим свободе, о необходимости организовать рабочих для борьбы за улучшение своего положения. С одним из участников кружка, портным Ассом, я впоследствии — в 1900 г. — встретился в ссылке проездом через Киренск, куда он был сослан. А с другим — Гусинским — я встретился вновь в 1897 г. на Брянском заводе.

    Так как при всяком сокращении работ в типографиях меня всегда почему-то первого рассчитывали, то я после пасхи 1893 г. остался без работы. Работа в провинциальных типографиях была такова, что летом ее было мало, и ожидать скорого ее получения в Минске я не мог, тем более, что за полтора года я уже успел поработать во всех трех типографиях Минска. И по предложению гомельского наборщика Гершановича, приехавшего в Минск, я уехал в Гомель на работу в типографию Карманова. К сожалению, Гершанович [Ныне член ВКП, живет в Ленинграде], хотя сам и гомельчанин, не мог мне дать никаких рекомендаций к рабочим, так как, живя в мелкобуржуазной семье, он никаких связей с ремесленниками-рабочими не имел.

    Как бы то ни было, взяв с собой из Минска маленькую книжечку «Кто чем живет», я уехал в Гомель. Поступил я там в типографию, владельцем которой был русский; и работать пришлось по субботам, вопреки всем другим ремесленным заведениям в Гомеле, которые работали по воскресеньям и праздновали по субботам.

    Кто помнит Гомель 35 лет тому назад, тот может понять, как смотрели евреи на меня, работающего по субботам. Так как я был уверен, что ни в одном еврейским доме мне квартиры не дадут, то я нанял комнату у русских на Жандармской улице и там же столовался, что окончательно должно было меня скомпрометировать в глазах евреев; но, это меня мало смущало. Мне хотелось познакомиться с молодыми рабочими, и я был уверен, что при большом желании это мне удастся, и я старался во что бы то ни стало достигнуть этого. Рабочих же в нашей типографии было всего 4 человека: кроме меня, еще один наборщик, машинист и чернорабочий, который стоял у колеса машины. Все трое любили изрядно выпивать. К чести их следует сказать, что антисемитами они не были, как к товарищу по работе, они ко мне относились довольно хорошо, и мы жили довольно дружно. В другой типографии Бриля наборщиком был старый еврей и такой же машинист и среди них я делать ничего не мог. Но в типографии, в которой я работал, переплетные работы отдавались в одну еврейскую переплетную мастерскую, подмастерье которой часто приходил к нам в типографию. С ним я постарался познакомиться и начал говорить о том, что-де на нас, рабочих, смотрят плохо и мы не можем ничего противопоставить этому, потому что мы ничего не знаем, никогда ничего не читаем, а вот, мол, в Минске рабочие-ремесленники ведут себя иначе: они читают, развиваются и не хотят работать больше 12 часов в день. Он начал жаловаться, что здесь в Гомеле плохо — рабочие как-то живут врозь, книжек достать негде и рабочий день очень долог. Этот подмастерье Ш. Эпштейн, и был первым человеком, с которым я завязал крепкие связи в Гомеле.

    Так как я работал по субботам, а все остальные мастерские, как было указано выше, были открыты по воскресеньям, то я мог по воскресным дням ходить к этому Эпштейну. Он же познакомил меня с т. н. полуинтеллигентом Голубовым, который давал уроки грамоты в еврейских домах. Стал я и его посещать по воскресеньям. Голубов же меня познакомил с двумя братьями Беленькими, которые готовились поступить в учебное заведение. Когда я ближе с ними познакомился, я убедился, что дальше разговоров дело не пойдет и что они ничего дать не могут. Единственное, что я мог от них получить, это — время от времени книжку. Приблизительно к концу лета 1893 г. Эпштейн познакомил меня с одним слесарем, Чертковым. Это был молодой парень, любивший почитывать романы, и, конечно, в то время дальше этих романов он не шел. Он был очень способный и умный человек и впоследствии много поработал в с.-д. организациях Ростова и других мест. Познакомившись с этими двумя рабочими, я уже стал себя чувствовать лучше и начал поговаривать с ними о том, что хорошо было бы собрать как можно больше лучших рабочих и устроить кружок самообразования рабочих. К этому времени на еврейские осенние праздники мне удалось познакомиться с одним часовым мастером, где я встретился с двумя девушками, впоследствии сыгравшими большую роль в создании гомельских кружков и организации с.-д. на юге. Это были Маня Альтшуллер и Оля Вольфсон. Были они тогда молодыми девушками лет 16–17, первая — шляпочница, а другая — портниха. После того, как они познакомились с Чертковым и Эпштейном, мы вместе начали часто встречаться и беседовать о нашем невежестве и решили после праздников начать регулярно собираться и читать вместе. И вот осенью 1893 г. нами был устроен первый кружок, в который вошли, кроме упомянутых, чулочница Фейга Зак (ныне врач), шляпочница Р. Трифон и слесарь Д. Ябров. Когда, по прошествии 35 лет, вспоминаешь об этом кружке и видишь путь и победы, одержанные российским пролетариатом, кажется фантастическим, что приходится говорить о каком-то маленьком кружке в каком-то захолустном городе на Западе, но надо перенестись мыслями в то далекое время, чтобы понять, что самое зарождение этого кружка представляло собою уже нечто. Товарищи, пишущие свои воспоминания, немало сообщают о тех трудностях, какие возникали, когда приходилось «обхаживать» рабочего.

    В таком городке, как Гомель, не могло быть, конечно, скрыто, что молодые девушки ходят к молодому человеку на квартиру, и родители этих девушек подняли целую бурю негодования против посещения ими моей квартиры — рабочего, притом еще отщепенца, который работает по субботам.

    Мы начали собираться, но где взять книги, хотя бы и легальные, где разыскать интеллигента, который мог бы заниматься с нами?.. Я лично сам нуждался в том, чтобы со мною занимались, — не то чтобы долго мог заниматься с кружком. Мои знакомые Голубов и Беленькие не хотели заниматься, да их и не интересовали рабочие или бесплатные занятия с кем бы то ни было. В доме часового мастера, где я познакомился с Вольфсон, я встретился также с братом и сестрой Табенкиными (ныне зубной врач в Москве). Эта Табенкина, портниха, уже побывавшая и работавшая в Варшаве, кое-что слыхал о кружке в Западном крае. Через нее-то я и познакомился с Исааком Захарьиным. Он, бывший ученик одесской школы «Труд», недавно до этого возвратившийся из Америки, горел желанием, что-либо сделать в области общественно-культурной работы. Знакомства среди рабочих у него не было. По своим убеждениям он был народник. Кое-что он знал о народовольческом движении в Одессе, принимал участие в кружках учеников школы «Труд». Хотя в Гомеле в то время никакой конспирации не требовалось, но Захарьин обставил наше знакомство чрезвычайной таинственностью. Помню, когда я должен был познакомиться с ним, он не хотел, чтобы я пошел прямо к нему на квартиру, и не хотел итти ко мне, а устроил свидание в библиотеке своего брата (его брат открыл тогда платную библиотеку): я по приходе должен был спросить книгу Спенсера, и тогда он со мною заговорил, и мы познакомились. Я сразу сообщил ему, что у меня есть кружок, состоящий из ремесленников, и что нам необходимо, во-первых, доставать книги, а во-вторых, найти человека, который мог бы с нами заниматься. Хотя у него и было несколько знакомых, настроенных народнически (в том числе и учитель Федотов), но почему-то никто из них не мог заниматься с нами и, наоборот, один, познакомившись с нами, начал нас высмеивать в шуточных стихотворениях.

    В такой обстановке, с одной стороны — враждебного отношения родителей, с другой — иронического отношения так называемой интеллигенции, мы все-таки продолжали собираться и читать, что только могли достать (Толстого, Достоевского, Златовратского и др.). Следует упомянуть о двух нерабочих, которые попали в наш первый кружок, — об Алтере Драбкине и Александре Ноткине. Первый был приказчиком в какой-то сахарной торговле, а второй был ешиботником. С Драбкиным мы были знакомы через Черткова, но в кружок не пригласили, считая, что кружок наш должен состоять исключительно из рабочих. Но Драбкин и Ноткин как-то узнали о нашем кружке, и в один прекрасный вечер они, не решаясь зайти в комнату, простояли все время чтения под окном, — благо окно выходило в переулок, куда никто не ходил.

    Когда мы об этом узнали, мы после усиленных «дебатов» решили их пригласить. И надо сказать правду, хорошо поступили, ибо они впоследствии оба оказались энергичными с.-д.; Драбкин умер в ссылке в Енисейской губернии в 1902 г., а Ноткин ныне работает в Госиздате.

    С Захарьиным мы довольно хорошо сошлись. Кружок регулярно собирался. Каждому члену кружка было вменено в обязанность знакомиться с другими рабочими и привлекать их в кружок. К весне того же года участников кружка было уже довольно много. Примкнули к нам и матрасник Раппопорт, и слесарь Гуревич, и еще многие из гомельских ремесленников. В это время в Гомель приехал учившийся за границей родственник И. Захарьина, Ной Захарьин, и он согласился прочесть нам несколько лекций по политической экономии. На этих лекциях на квартире Н. Захарьина присутствовало человек двадцать. Условия в Гомеле позволяли тогда устраивать такие лекции без опасения навлечь подозрения администрации. Вообще, мне кажется, гомельский жандармский офицер Власов и не подозревал, что какие-то рабочие-ремесленники могут нанести какой-либо вред правительству, — то ли дело дочь капиталиста Гинзбурга, которая училась в Питере и была арестована по какому-то народовольческому делу и освобождена под надзор родителей в Гомель. За ней он считал нужным следить и, как злые языки говорили, не без пользы для своего материального благополучия (говорили, что Гинзбург построил ему дом). Как бы то ни было, мы пока слушали лекции Н. Захарьина.

    В целях более широкого знакомства с некоторыми ремесленниками у нас на пасхе была устроена вечеринка в квартире Нахамкиных.. Это были брат и сестра (он был полуинтеллигент, дававший частные уроки, а она — портниха, знакомая Табенкиной). На этой вечеринке Захарьин говорил речь о необходимости спайки между рабочими и, помню, приводил известный пример с веником (один прут можно разломать, а когда связать несколько прутьев вместе — невозможно). Было указано также на необходимость учиться и приведены были примеры других западных городов, как Минск и Вильно. На этом вечере читались стихотворения Некрасова и «Портной» Никитина. После этого вечера организовались еще два кружка. Была устроена cтачечная касса. К сожалению, устав этой кассы не сохранился, но, насколько я помню, он не отличался от устава виленской. Кассиром был выбран Шлейма Эпштейн. В этот период я познакомился с Драгунским — учителем, Моховым — учеником землемерной школы и Бартошкиным — братом провокатора по делу с.-р. и гомельскому делу. С начала лета мы сделали местом для наших собраний реку Сожь. Каждую пятницу ночью мы отправлялись на лодках кататься и забирались на противоположный берег, где обсуждали свои дела. Дело в том, что в это лето было принято решение бороться за 12-часовой рабочий день. Эта работа прошла довольно успешно. Как и виленские рабочие, гомельские воспользовались старым законом о 12-часовом рабочем дне в ремесленных заведениях и начали настаивать на его выполнении. В тех мастерских, где рабочих было 3–4 человека, приходилось обращаться с заявлением в ремесленную управу и самим в виде забастовки подкреплять свои требования. Там же, где были рабочие-одиночки, больших трудов это не составляло, и хозяева скоро согласились. Таким образом, летом 1894 г. во всех ремесленных мастерских Гомеля работали не более 12 часов. Теперь, когда работают 8 часов и переходят на 7-часовой рабочий день, кажется причудливой борьба за 12-часовой рабочий день. Но в то время было так.

    В начале лета 1894 г. в Гомель приехал учившийся в Вене студент Гуревич, которого мы звали «Гуревич Венский», и предложил заниматься с нами по политической экономии (Ной Захарьин тогда уже уехал). И я нанял квартиру на Кузнецкой улице из двух комнат, в которой регулярно по субботам днем читались лекции по политической экономии. Я лично на этих лекциях имел возможность быть всего один или два раза, так как мне приходилось работать днем. На этих лекциях присутствовало человек до 50, в том числе, кроме вышеуказанных членов первого кружка, — еще Раппопорт, Ритерман Хиена, Хайка (фамилию не помню), сапожник Яков, моя сестра — портниха и др. К сожалению, своей коренной гомельской интеллигенции, которая могла бы регулярно заниматься и дать этим кружкам определенное направление, в то время в Гомеле еще не было. Гуревич-Венский к осени тоже уехал. Но его пребывание в Гомеле оказало влияние на сплочение той учащейся молодежи, которая все же хотела что-либо делать и помочь рабочим в их развитии. К таковым относились несколько гомельских гимназистов и учитель Драгунский.

    Среди гомельских гимназистов Захарьин провел кампанию об оказании помощи в занятиях с кружками и отдельными лицами. На это откликнулись бывшие тогда в Гомеле учащиеся Л. Цейтлин (впоследствии член Московского комитета и член второго съезда РСДРП), Залманов, Т. Геликман, Ш. Ашпиз и др. Кроме того, Т. Геликман начал заниматься с кружком по естествознанию. Как-то вышло так, что мы со своими кружками взбудоражили весь Гомель, и все, что было здесь живого, начало нами интересоваться. Особо следует указать на знакомство в то время со студентом Киевского университета А. Ратнером (впоследствии — директор частной гимназии в Гомеле). Приезжая тогда на каникулы в Гомель, он привозил нам новые сведения о жизни Киева, так как он был тесно связан с киевским землячеством в университете. Иногда он случайно привозил нелегальную книжку, а один раз привез нам целый пакет нелегальной литературы.

    В зиму 1893–94 г.г., когда кружки только что устроились, я поехал на рождество в Минск повидаться с товарищами и посоветоваться, что делать. Пробыл я там дня три. Там в беседе с некоторыми, товарищами, — в особенности, помню, со старшей Фондылер, — выяснилось, что необходимо держаться с.-д. программы и стараться продолжать делать то, что я делаю, т. е. организовывать рабочие кружки. Как я сказал уже выше, работа в этом направлении в Гомеле шла недурно. Летом 1894 г. кружки сильно увеличились, и благодаря лекциям Захарьина и Гуревича стало возможным отобрать кружок для чтения нелегальной литературы. Была вытащена на свет божий лежавшая у меня в сундуке книжка «Кто чем живет» Свидерского, и мы начали читать ее в кружках. Осенью 1894 г. получилось из Киева от А. Ратнера письмо, в котором он сообщал, что в Киев ожидается транспорт нелегальной литературы и что можно достать часть и для Гомеля. Туда был послан И. Захарьин, и на собранную в кружке некоторую сумму ему было поручено привезти литературу. Но, к сожалению, он вернулся с пустыми руками, так как литература еще не была получена, а ему сидеть долго в Киеве нельзя было. Однако, на рождестве литература была привезена Ратнером. Вообще рождественские каникулы 1894 г. были бурными среди съехавшейся в Гомель учащейся молодежи и, конечно, захватил и нас, рабочих. В то время в России, и в особенности в Киевском университете, происходили студенческие «беспорядки», и съехавшиеся в Гомель студенты Киевского и других университетов, в том числе Ш. Ашпиз, Ратнер, Залманов гомельчане, а также Михаил Соломонович Балабанов и др. все время собирались и делились впечатлениями от университетской жизни почти всей России. Так как у меня была квартира, в которой можно было собираться и свободно поговорить, то она была в этот месяц своеобразным центром, где обсуждались столичные события. Все это сильно поднимало настроение. Мы стали чаще собираться и читать уже определенно с.-д. литературу. Из привезенной литературы, помню, было «Чего хотят социал-демократы», «Горе Тихомирова (ответ Плеханова Тихомирову)», «Русский рабочий в революционном движении», «Задачи русской интеллигенции в борьбе с голодом» Плеханова и др.

     Не могу не рассказать об одном случае, который имел место осенью 1894 г. и который мог очень печально окончиться для меня и некоторых товарищей. Дело в том, что одного из товарищей нашего кружка — Яброва — отправляли в солдаты. Мы все пошли его провожать. Отправка была за вокзалом, на так наз. воинской платформе. В то время при отправке новобранцев, в особенности евреев, предпринимались всякие меры охраны. Стоявшая цепь солдат не допускала нас внутрь, чтобы попрощаться с товарищем. Кроме нас, было еще много народу; каждый приходил провожать своих родных и знакомых. Как обычно в таких случаях, была давка, просьбы, слезы и т. п. Напирали на цепь конвойных. Наши товарищи перебранивались с ними. Однако, все пока было благополучно. Но вдруг конвойные так сильно толкнули одного старого еврея, что тот полетел кубарем. Это нас взорвало. Пошла сильная перебранка с конвойными солдатами. После отправки новобранцев, когда мы уже начали уходить, солдаты вздумали отомстить нам и начали придираться. Произошла потасовка, и наши им здорово «наклали». Все разбежались. Так как я непосредственного участия в драке не принимал, то я не убежал; остался также и Ноткин. Солдаты задержали нас; Раппопорта же догнали. Этот же конвой доставил нас к исправнику, и хотя нас назавтра освободили, но все-таки предали суду по обвинению в нападении на военный караул. Кончилось же это благополучно потому, что был издан манифест, благодаря которому наше дело прекратили, взяв с нас подписку.

    Получив нелегальную литературу, мы ее читали в первом кружке. Работа еще более оживилась. В это время установился уже 12-часовой рабочий день. Как я говорил, Т. Геликман регулярно занимался с одним кружком по естествознанию. Со многими молодыми рабочими начали заниматься по предметам. Одним из таких молодых людей, с которым начали заниматься чуть ли не с азбуки (ему был тогда 14-й год), был Мирон Борисович Вольфсон (автор книги по обществоведению). В Гомеле жил тогда еще один Вольфсон, сын приказчика на лесном складе. Этот Вольфсон сильно интересовался философией и прочитал нам на квартире фельдшера Дубсона несколько рефератов по философии. На этих рефератах присутствовали Драгунский, Захарьин, Б. Столпнер и я. Но эти рефераты продолжались недолго; было, кажется, два или три реферата, главным образом, о Милле и утилитаризме. Трудно после 35 лет перечислить все подробности работы того времени. Помню только, что каждую субботу и в свободные вечера собирались то на квартире Ноткина, которая была нанята на общие средства, то у меня, то у Раисы Страж (Фридман). Хотя трудно теперь охарактеризовать то настроение, которое было тогда в Гомеле, но я не ошибусь, если скажу, что все рабочие-ремесленники так или иначе были втянуты в рабочие кружки. В самом Гомеле никаких фабрик и заводов не было. Были только мелкие ремесленные заведения. Но в окрестностях Гомеля — в Белице — была спичечная фабрика, а в Добруше — писчебумажная Паскевича. Мы решили завязать сношения с рабочими Белецкой спичечной фабрики. Драбкин добыл какое-то знакомство туда, и мы вместе отправились к одному рабочему. Но то, что мы увидели там, не поддается описанию. В грязных и вонючих помещениях работали маленькие дети и старики. Если там было несколько подростков и молодых рабочих, то к ним подступиться нельзя было, так как вся работа почти раздавалась на дом и они работали по 14–15 часов в день. В конце концов только в 1896 г. Драбкину удалось вовлечь их в движение. Летом 1894 г. была у нас попытка установить связи с железнодорожными рабочими. У Захарьина был какой-то знакомый железнодорожник, и мы пошли к нему в гости. Из разговоров, однако, выяснилось, что с этим рабочим сделать ничего не удастся, и наша попытка осталась пока безуспешной. Будучи на рождестве 1894 г. в Минске у тов. Л. Берковича, я познакомился у него с вернувшимся из ссылки бывшим железнодорожным рабочим-гомельчанином Алеевым, и по приезде его в Гомель мы опять сделали попытку связаться с железнодорожными рабочими. Но Алеев, на которого мы возлагали надежды, как на бывшего ссыльного, категорически отказался связать нас с железнодорожными рабочими, а также — встречаться с нами.

    Следует указать еще на ту группу, которую хотел создать в то время в Гомеле Б. Столпнер. Однажды он собрал нас и предложил учредить в Гомеле общество защиты прав человека. По его плану, мы, рабочие, и вообще гомельчане, должны были оказывать сопротивление всяким мерам полиции. Но из этого ничего не вышло. На первом же собрании эта мысль была отвергнута. Столпнер в то время только что приехал в Гомель из Полтавы, откуда его выслали по этапу. В Полтаве он был связан с толстовцами, и через него мы получили нелегальные толстовские произведения, как «Николай Палкин», «Письмо к царю» и др. Зимою 1894 г. к нам примкнул приказчик книжного магазина Сыркина Кисин. Он много поработал в Гомеле и после нашего отъезда продолжал работу в гомельской организации. Кисин был убит в 1905 г. в Вильно во время демонстрации. В том же 1894 г. к нам из Витебска приехал Самуил Гуревич. Он регулярно начал заниматься с кружками, и так как организация была уже довольно солидная, то ему пришлось довольно энергично работать. Впоследствии он уехал в Екатеринослав и оттуда — в Николаев, где вместе с Троцким был арестован и сослан в Сибирь. Гуревич этот, участник витебского рабочего движения, принимал активное участие в с.-д. работе, написал брошюру о профессиональных союзах в 1906 г. Теперь живет в Москве и работает в изд-ве «Технической энциклопедии».

    Осенью 1894 г. мне пришлось бывать в Могилеве, и там, познакомившись с Изаксоном и Жоровым, я получил от них издаваемые на еврейском языке легальные так наз. «Летучие листки» (Флиг блетлех), в которых печатались произведения Перетца и Пинского. В особых брошюрах были отпечатаны «Долой ярмо» Пинского и «Ди Штроймл» Перетца. Эти книжки читались с захватывающим интересом и довольно широко распространялись среди гомельских рабочих. Особо следует упомянуть о приехавшей в Гомель в конце 1894 г. Раисе Страж. Это была виленская работница, дочь бедной вдовы, примкнувшая там к рабочему движению. Но так как мать ее очень преследовала за это, то она тайком уехала оттуда в Минск и из Минска в Гомель. В Гомеле она прожила недолго, месяца 4, а потом переехала в Киев. Это была активнейшая работница, с твердым закаленным характером, и впоследствии она принимала большое участие в киевских кружках и, в организациях «Рабочего Знамени»; была в ссылке; в 1919 г. умерла от тифа в Киеве.

    Как я уже указал, с железнодорожными мастерскими сношений нам наладить не удалось, но в техническом железнодорожном училище связи у нас были. К сожалению, один из ж.-д. техников впоследствии оказался провокатором (Бортошкин). Все эти кружки хотя и были связаны между собою, но определенной организации в то время не было. Бухбиндер в своей статье о гомельском рабочем движении говорит, что до 1897 г. там был хаос. Но мне кажется, что он, опираясь на какую-то официальную записку, не совсем прав. Верно то, что определенной организации там не было, как не было ее и во всей России, но тенденция была определенно социал-демократическая. Это видно из характера кружков и той литературы, которую мы получали, и тех деятелей, которые впоследствии выдвинулись за указанный период. Характерно, что ни один из рабочих того времени не примкнул к с.-р. или к другим не с.-д. организациям, а к социал-демократии примкнули все более или менее живые элементы: О. Вольфсон, М. Альтшулер, А. Ноткин, X. Ритерман, А. Драбкин. Г. Чертков, Г. Гольдина и мн. др. Из ученической же молодежи все были с.-д., а некоторые заняли определенное положение в РСДРП. В начале 1895 г. я лишился работы в Гомеле, и мне пришлось опять ее искать. Хотя мне было обещано, что к осени мне снова будет дана работа, но оставаться в Гомеле не имело смысла. Хотелось уже более широкого поля деятельности. Думал я ехать в Киев, но к началу лета там работы найти нельзя было, и я поступил до осени на работу в Новозыбкове, в типографии Гольдмерштейна. Живя в Новозыбкове, я каждое воскресенье приезжал в Гомель. В Новозыбкове же мне удалось познакомиться только с группой гимназисток, так называемых бобручанок. В этой группе состояли Шейнис, Киржниц, Брегер-Брауде, Ивенская и др. Мне удалось сорганизовать для совместного чтения кружок по саморазвитию. В скором времени туда приехал Езерский (ныне работает в Гусе на Украине) и продолжал вместе с бобручанками совместное чтение. Так как в конце 1895 и начале 1896 г.г. мы, старые участники гомельских кружков, стали разъезжаться, то Езерский после этого переехал в Гомель и продолжал там свою работу. В Новозыбкове же работы среди местных рабочих в то время еще не было, так как таковые там совершенно отсутствовали. Осенью 1895 г. я переехал в Киев.

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 48. № 11. Москва. 1928. С. 7-17./

    ВЕРХОЯНСКАЯ ССЫЛКА, в г. Верхоянске (см.), возникла в 60-х годах, когда туда был сослан каракозовец Худяков. В 80 - 90-х гг. сюда ссылаются народники и первые с.-д. Царское правительство было уверено, что из В. с. никто бежать не сумеет. За все время существования ссылки были три попытки к побегу, и все они не удались, т. к. единственная проезжая дорога и пустынность края обеспечивали успешность погони за бежавшими. Ссыльным правительство выдавало пособие по 15 руб. в месяц, что при  дороговизне продуктов было совершенно ничтожной суммой. Жившие в ссылке Ковалик и Войнаральский (народники), в целях борьбы с местным кулачеством, начали торговать предметами первой необходимости для якутов, но их попытка окончилась неудачей. Часть ссыльных (Лядов, Гожанский, Веселовский, Долинин, Белов, Ожигов) занималась одно время выделкой кирпича и кладкой печей. Для поддержки тех, кто из дому ничего не получал, ссыльными была организована коммунальная столовая. Своим досугом ссыльные пользовались для самообразования и пополнения своего политического багажа. Оторванность от внешнего мира (до 1902 почта приходила 4 раза в год с оказией, а с 1902 — один раз в месяц) действовала на ссыльных угнетающе, и более слабые не выдерживали тяжелых условий ссылки — сходили с ума или кончали с собой. Так сошел с ума Худяков (автор «Верхоянского сборника»), покончили с собой Багряновский (старый народоволец), Эдельман И. Б. (тоже) и Швецов. Спился и потом умер Стопани (по процессу 193-х). Кроме вышеупомянутых ссыльных, там жили также Бруснев, Басов, Абрамович М., Новаковская М., Лурье, Бабушкин И., Капгер, Ногин, Белевский (Белоруссов, см.), Горин-Галкин, Тулупов, Павлович-Вельтман, Шиф, Арцыбушев, Поляк, Тулубов и др.

    Лит.: Капгeр А., Верхоянская ссылка, M., 1925; Ногин В., На полюсе холода, M., 1919; Худяков, Верхоянский сборник, «Народное Хозяйство Якутии», Якутск.

    А. Поляк

    /Большая Советская Энциклопедия. Т. Х. Венгрия - Вильно. Главный редактор О. Ю. Шмидт. Москва. 1928. Стлб. 416-417./

    ВЕРХОЯНСКАЯ ССЫЛКА. Верхоянский окр., как место политической ссылки, был избран царским правительством еще до 60-х гг. Уголовных, обычно, туда не ссылали. В 60-х гг. туда был сослан И. А. Худяков (каракозовец), в 70-х и 80-х ссылаются на поселение некоторые, окончившие срок каторги, народовольцы (П. И. Войнаральский, С. Ф. Ковалик, К. Ф. Багряновский); в 90-х и с.-д. Правительство посылало в В. с. тех, к-рые имели сроки ссылки не менее 5 лет, и было уверено, что оттуда никто не убежит. За все время существования В. с. были три смелых попытки бежать, но ни одна из них не удалась, т. к. единственная проезжая дорога и пустынность края обеспечивали успешность погони за бежавшими. Так было со смелой попыткой 7 ссыльных (Серошевский, Царевский, Арцыбушев, Зак, Лион, Люно и Александрова) бежать на лодке

через Устьянск к Ледовитому океану и через Якутск на лошадях. Условия жизни в В. с. были невероятно тяжелы. На содержание ссыльным выдавалось по 15 руб. в месяц, что при дороговизне продуктов было совершенно ничтожной суммой. Кроме получаемого пособия, один-два из ссыльных могли иметь уроки у местных обывателей; больше учителей не требовалось (а жило там ссыльных до 25 чел.); остальные принуждены были жить на средства, присылаемые извне. Одно время ссыльные Лядов, Гожанский, Веселовский, Долинин, Белов, Ожигов и Цукер занимались выделкой кирпичей и кладкой печей. Ссыльные имели некоторое культурное влияние на местное население; к ним особ. обращались со всеми жалобами на несправедливость начальства; ссыльные писали разного рода жалобы и давали советы. В целях, борьбы с местным кулачеством Ковалик и Войнаральский начали торговать предметами первой необходимости для якутов, но попытка их окончилась неудачей. Для поддержки тех, кто из России ничего не получал, была организована коммунальная столовая. Своим досугом ссыльные пользовались для пополнения своего теоретического багажа. Оторванность от внешнего мира (до 1902 почта приходила 4 раза в год с оказией, а с 1902 один раз в месяц) действовала на ссыльных угнетающе, и более слабые не выдерживали тяжелых условий ссылки, сходили с ума или кончали с собой. Так, сошел с ума Худяков (см.) — автор «Верхоянского сборника», покончил с собой Багряновский (старый народоволец), Эдельман, И. Б. (тоже) и Швецов; спился и потом умер С. А. Стопани (по процессу 193-х). Кроме перечисленных ссыльных, там жили также М. И. Бруснев, М. Н. Мандельштам, Басов, М. Абрамович, М. Новаковская, Г. Лурье, И. В. Бабушкин (см.), А. Капгер, В. М. Ногин (см.), Белевский (Белоруссов), Горин-Галкин, М. Павлович-Вельтман, Шиф, В. П. Арцыбушев, А. Поляк, Эйдельман, Б. Л. Гурари и др. После «романовки» (см.) в 1904, когда часть якут. ссыльных решила противиться дальнейшей ссылке в Верхоянск и др. дальние улусы Якут. обл., ссылка политических туда временно прекращается и возобновляется в 1907-1908. На ряду с с.-д. и с.-р. в В. с. попадают анархисты и беспартийные; среди последних было не мало лиц, к-рые на первый план ставили наживу и портили отношение ссыльных с населением.

    Лит.: Капгер, А. Верхоянская ссылка, 1925; Ногин, В. На полюсе холода, Москва, ГИЗ, 1923; Худяков. Верхоянский сборник.

    А. Поляк

    /Сибирская энциклопедия в 4 томах. Т. I. Новосибирск /Москва/. 1929. Стлб. 465-466./

    А. Поляк

                             ПРОТЕСТ ПОЛИТИЧЕСКИХ ССЫЛЬНЫХ В ВЕРХОЯНСКЕ

В феврале 1904 г. остановился в Верхоянске пересылаемый в Колымск политический ссыльный с.-р., доктор Е. П. Попов. Он нам сообщил, что в Якутске неспокойно, что ссыльные волнуются там по поводу тех безобразий, которые происходят по пути следования ссыльных в Якутск, и обсуждают способы протеста против варварской политики полицейского зажима, проводимого администрацией в местах политической ссылки. Ничего более конкретного сообщить он не мог. Все же сообщение Е. П. Попова нас, верхоянских ссыльных, которых было в то время 11 человек, сильно взволновало, но ничего предпринять мы не могли, по крайней мере, до прихода почты. Почта же приходила раз в месяц; телеграфа и в помине еще не было. Понятно, с каким напряжением мы каждый день ожидали почты, горя нетерпением узнать, что происходит с нашими товарищами в Якутске. Невыносимо медленно ползли дни ожидания, и прошли мучительные две недели, прежде чем кончилось наше томительное неведение. За день или за два до прихода почты прибыл нарочный казак к исправнику. От него мы узнали, что в Якутске была стрельба и что ссыльные забаррикадировались, стреляли в солдат и что их всех уже отправили в тюрьму. Однако, толком мы все-таки ничего от него не узнали. Но спустя два дня приехали два товарища, которые подробно информировали нас о событиях в Якутске. В тот же вечер мы собрались на квартире у Рожновского и стали совещаться о том, как мы должны реагировать на эти события. Был предложен план обезоружить местную охрану — казаков — и отправиться всем в Якутск. Обезоружить казаков не составляло большого труда; но это не устраняло трудностей для дальнейшего продвижения по пути в Якутск. Это предложение долго обсуждалось. Противники его говорили, что раз все товарищи-якутяне уже арестованы, то для встречи нас в Якутске несомненно будут приготовлены войска, так как верхоянскому исправнику все-таки удастся нас опередить, и вся наша затея поставила бы нас под удар грубой силы. В конце концов остановились на решении написать резкое заявление. На следующий день было представлено несколько текстов. Окончательно было принято коротенькое, но в решительных выражениях составленное заявление, которое помещено в книге т. Теплова, но которое считаю не лишним привести здесь, так как у товарища Теплова подписи не все точно размещены, а одна фамилия переврана. Так как в это время я отправлялся в Якутск для лечения, то мне было поручено передать наше заявление губернатору. По дороге в Якутск я встретился на станках с некоторыми ссыльными, отправлявшимися в Колымск и Верхоянск. Прочитывая это заявление, они тут же и подписывались под ним. В самом Якутске к нему присоединили свои подписи некоторые из товарищей, не успевшие подать заявления губернатору о присоединении к «романовцам», так как они приехали уже после того, как «романовцы» были в тюрьме.

    Через два дня после своего приезда в Якутск я отнес заявление в губернское правление и передал его вице-губернатору Чаплину, который в это время замещал губернатора. Дождавшись окончания его разговора с каким-то ссыльным, я передал ему заявление, сказав:

    — Верхоянские товарищи поручили мне передать вот это.

    Он тут же прочитал его и говорит:

    — И там уже известно?..

    Я ему ответил:

    — Гром стрельбы далеко слышен.

    Он что-то начал говорить обо мне лично и о моей болезни, но я ему заявил, что о себе я сейчас говорить не буду. Повернулся и ушел. Как известно, на суде не фигурировали ни верхоянские, ни колымские заявления. Ошибка наша была в том, что мы адресовали свое заявление не губернатору, а прокурору, которому оно не было направлено.

    Вот заявление верхоянских товарищей:

                                                  Господину якутскому губернатору.

    В виду повторяющихся фактов насилия над нашими товарищами в тюрьмах, в дороге и в местах ссылки, мы, революционеры, сосланные в город Верхоянск, не имея фактической возможности присоединиться к нашим якутским товарищам в их открытой борьбе против диких актов насилия администрации, особенно участившихся в последнее время, заявляем о своей полной солидарности с товарищами, смело выступившими за наши общие требования, и своей готовности всегда дать должный отпор на всякое насилие над нами.

    Подписали в Верхоянске: Бас, Виник, Голиков, Гумилевский, Гурари-Гургенадзе, Зборовский, О. Левина, Левенсон, Поляк, Петкевич, Рожновский и Валесинский. Ссыльные, ехавшие в Верхоянск, подписали по дороге: Иван Бабушкин, А. Румянцев, Вацлав Кораль, Яков Собкович, К. Сидорович и Ю. Серебро.

    В самом Якутске подписали: Ш. Ашпиз, Роза Левина, Ревекка Новогородская, Михаил Ривкин, П. Юзвинский.

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 53. № 4. Москва. 1929. С. 139-140./

                         ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ССЫЛЬНЫЕ, ЖИВШИЕ В ВЕРХОЯНСКЕ

                                                  В 80-х годах и позже до 1903 года.

    65) Лузин, «анархист. Отчаянный человек, пьяница и поножовщик».

    69) (?) Поляк, «чахоточный; участвовал в экспедициях».

    /В. Ногин.  На полюсе холода. 2-е изд. Москва – Петроград. 1923. С. 10./.

                                                           ПАМЯТИ  А. Д. ПОЛЯКА

    В. Крыжановская-Тучанская.

                                                               Из моих воспоминаний

    18 сентября в Детском Селе, неожиданно для всех, скончался Альберт Давидович Поляк.

    Ушел крупный революционер, человек энергичный и жизнерадостный, умевший отозваться на всякое проявление человеческого горя и радости, умевший вдохнуть бодрость и силу в душу товарища, в каждой обстановке, в каждом окружении проявить свое общественное «я».

    Энергия, инициатива и активность и, рядом с ними, глубокая сердечность и простота в отношении к людям — основные черты А. Д.

    Куда бы ни забросила его судьба, А. Д. проявлял свою яркую индивидуальность активного человека, везде был не пассивным участником жизни, а так или иначе творил ее сам, начиная с периода деятельно-напряженной революционной работы и кончая днями пребывания в Детском Селе. Вместе с тем всюду у него завязывались дружеские отношения: он сам умел любить своих товарищей, и они платили ему тем же.

    Горячий революционный темперамент сделал из А. Д. смелого, энергичного подпольного работника, ярко проявившего себя в девяностые годы, особенно в период подготовки 1-го съезда Р.С.-Д.Р.П., когда революционная работа требовала много риска, изобретательности и подчас мелкой кропотливой работы, от которой А. Д. никогда не уклонялся.

    Рабочий, по профессии наборщик, А. Д. еще с 1892 г. начинает проявлять себя, как революционный работник. Мы видим его и деятельным пропагандистом, и прекрасным организатором. Он ездит из одного города в другой, устраивает кружки то в Минске, то в Гомеле, завязывает связи, достает нелегальную литературу. Начав с кружков самообразования, он быстро переходит к практической революционной работе. Успешная борьба за 12-часовой рабочий день (как это ни странно звучит теперь) в ремесленных предприятиях Гомеля проходит при самом деятельном участии А. Д.

    Способный, восприимчивый, он скоро становится в ряды выдающихся передовых рабочих и приобретает большую популярность — для многих из приехавших в Киев работниц он был первым учителем-пропагандистом.

    В Киеве он появляется с 1895 г. и здесь развертывает широкую организационную работу, собирает вокруг себя много молодежи из провинциальных городов — Гомеля, Витебска, Минска — и, наконец, берет на себя задание чрезвычайной важности — налаживает нелегальную типографию и печатает первый общерусский рабочий орган, «Рабочую Газету». Тут А. Д. проявляет большую выдержку и выносливость, работая в очень тяжелых условиях и неизменно сохраняя при этом бодрое, жизнерадостное настроение. В этот период А. Д. является связующим звеном для всех южных с.-д. организаций (Одесса, Кременчуг, Екатеринослав, Николаев). Он постоянно объезжает их, снабжает нелегальной литературой, дает связи, организует технику. Таким образом, район его деятельности значительно расширяется и уже захватывает огромную линию: Гомель — Киев — Одесса, с разветвлениями в стороны.

    В революционной работе А. Д. поражала его большая инициатива. Он сам нащупывал новые пути и, погрешая иногда против строгой организационной дисциплины, делал самостоятельные шаги, всегда изумлявшие смелостью и изобретательностью.

    Когда арест прервал революционную работу А. Д. и он очутился и киевской Лукъяновской тюрьме, где провел два года в предварительном заключении, то и здесь его горячая инициативная личность не переставала чувствоваться во всем: и в общении с товарищами, его хлопотах И трогательных заботах о них, и в протестах, обычных в тюремной обстановке, и, наконец, в настойчивом продолжении своего самообразования.

    Тюрьма всегда сближает. И нас, участников одной революционной организации, она сблизила еще больше. Помню радостный момент, когда, оставленные в заключение дольше других обвиняемых по нашему делу, мы были выпущены, наконец, перед ссылкой и наша тесная компания (А. Д. Поляк, П. Л. Тучалский, К. А. Петрусевич и я) пошли сниматься. Сколько веселья, остроумия и ласковой нежности к товарищам проявлял тогда А. Д.! Было бесконечно грустно и обидно, когда неожиданно его отделили от нас и взяли обратно в тюрьму для следования в Сибирь по этапу. Но, как всегда, А. Д. не унывал.

    Дальше ссылка — Якутская область... А. Д. и тут не может оставаться без дела: он изучает фельдшерское дело и успешно работает в этой новой для него области. Своей общительностью и уменьем просто подойти к каждому человеку он приобретает много друзей среди новых товарищей по ссылке.

    По возвращении из Сибири А. Д. поселяется в Самаре, где продолжает свою революционную деятельность, и опять подвергается арестам и высылке.

    Последние годы А. Д. жил в Москве, будучи одним из активнейших работников Музея Революции. Задача связать прошлое с настоящим, дать современникам живое представление о пройденном революцией пути становится его задачей, и он с увлечением отдается музейной работе, стараясь восстановить картины подпольной жизни во всей точности и со всеми деталями. Кроме того, он пишет свои воспоминания.

    В этот период московской жизни А. Д. я встретилась с ним, после значительного перерыва, в 1924 г. Миокардит, которым он страдал, в это время давал себя сильно чувствовать. Помню, как мы вместе поднимались по небольшой лестнице Музея Революции, с которым он меня знакомил. Я с грустью смотрела на медленную походку и тяжелое дыхание А. Д.; с трудом, останавливаясь через каждые несколько ступенек, он нес в руках сделанную им для Музея модель рамы для печатания «Рабочей Газеты». Печальные мысли мелькали у меня... Но поездки в Кисловодск настолько восстановили его силы, что мои дальнейшие встречи связаны уже совсем с другими впечатлениями: А. Д. не только по-прежнему бодр духом и полон активного отношения к жизни, но и выглядит здоровым и много двигается.

    В прошлом году по делам Музея он был в Киеве, где с большим интересом и знанием дела осматривал местный Музей Революции, и. как всегда, проявлял много живости и инициативы: ездил в тюрьму, делал снимки, собирал фотографические карточки — опять чувствовался прежний А. Д. времен нашей подпольной жизни.

    Летом этого года мне пришлось жить вместе с А. Д. в Детском Селе в Доме Отдыха, и это была наша последняя встреча.

    И здесь его живой отклик на окружающее, неутомимая энергия, подвижность, несмотря на режим отдыха, проявлялись очень ярко. Он был членом культкомиссии Дома Отдыха, устраивал музейный уголок, бывал председателем на собраниях во время докладов, часто ездил в Ленинград по музейным делам, принимал участие во всех экскурсиях. Наряду с этим всегда проявлялось его большое внимание ко всем товарищам, постоянная готовность быть им полезным, отсутствие требовательности и малая забота в отношении к себе.

    Невольно вспоминаются слова Некрасова:

                         Нет, будем лучше рисковать,

                         Чем безопасному безделью остаток жизни отдавать.

    Как нельзя более подходят они к А. Д. С риском была связана вся его красивая жизнь, а «безопасное безделье» было чуждо ему, как полная противоположность его действенной, активной натуре.

    В лице А. Д. ушел дорогой, всегда и всем нужный товарищ и ценный революционный работник.

                                                                            *

                                                               Памяти товарища.

    Неожиданно прочитал объявление в «Правде» о смерти т. А. Д. Поляка. Не имея возможности лично отдать последний долг ушедшему товарищу, старейшему борцу за рабочее дело, я посылаю ему издалека свое товарищеское последнее прощальное слово.

    А. Д. Поляка я узнал впервые как подпольного работника и как члена киевской организации РСДРП в 1897 г., когда он приехал в Харьков с грузом нелегальной литературы — первомайской прокламацией, отпечатанной им самим в подпольной типографии, для распространения ее среди харьковских рабочих.

    Пришел он ко мне, получив мой адрес от моих товарищей по работе в харьковской организации С. Гельмана и Д. Гершановича, незадолго до этого переехавших в киевскую организацию для подпольной работы. Я принял тов. Поляка со свойственной подпольщикам конспиративной осторожностью, стараясь хорошенько прощупать в нем его «нутро», но по мере развития нашей беседы обоюдная наша настороженность перешла в дружеское доверие, тем более, что его вдумчивая речь и серьезное поведение сразу подкупили меня. Я почувствовал, что имею дело с вышколенным дельным подпольщиком, с которым можно пойти на серьезные дела.

    Покончив с деловой стороной по распространению первомайской прокламации, мы — как-будто уже давнишние друзья — перешли к нашим злободневным внутрипартийным вопросам, волновавшим тогда наш еще небольшой актив.

    Дело в том, что начавшая во второй половине 90-х годов формироваться русская социал-демократическая партия в некоторых местах, главным образом в Северо-Западном крае, уже перешла от кружковой работы по выработке рабочих передовиков к массовой пропаганде и агитации. А у нас, на юге, — кроме Киева, который к этому времени уже в большей своей части тоже перешел к массовой работе, — кружковщина еще продолжала применяться в полном объеме. Надо, однако, сказать, что и в Харькове вопрос этот подымался в Организации, но еще не был решен окончательно, что, однако, не мешало нам фактически проводить частично такую работу на жел. дороге и фабриках через своих агитаторов-рабочих.

    Кроме того, в этот период в подпольных кругах уже носилась идея созыва первого съезда партии, для подготовки которого уже делались кой-какие шаги Москвой, Киевом, но все это было очень конспиративно, и об этом знало очень ограниченное число лиц.

    И понятно, что наша беседа коснулась главным образом злободневного вопроса о массовой агитации. Зная, что харьковская организация больше других еще отстаивала кружковщину, как еще необходимую на данной стадии форму развития партии, тов Поляк стал особенно горячо развивать новую точку зрения на пропаганду. И, между прочим, говоря о кружковщине, тов. Поляк употребил такой афоризм: «лучше поднять массу на один дюйм выше, чем одного человека на 2-й этаж»... Почувствовав, что я становлюсь также на эту точку зрения, т. Поляк был несказанно обрадован... И в связи с этим он поделился со мною мыслью о задуманном им большом конспиративном деле, а именно, пересоздании на новых началах организации печатания подпольной литературы, которая проводилась первобытным способом — ручным станком и проч. тяжелыми условиями работы. Для этой цели он задумал создать легальную типографию, хорошо оборудованную, со скоропечатной машиной, на которой можно будет в сутки с легкостью и быстротой отпечатать десятки тысяч прокламаций и иной литературы... И тогда, мечтал он, можно будет засыпать рабочую массу искорками революции... И он решительно предложил мне, как печатнику-наборщику, взяться за это дело, обещаясь добыть все необходимое для этого. Но, к сожалению, по занимаемому мною в харьковской организации положению, я вынужден был ему отказать в этом.

    Помню, как он был искренно огорчен этим отказам. Его добрые, светившиеся на широком лице глаза так грустно глянули на меня, что мне невольно стало больно за него.

    Мы с ним провели несколько добрых часов на моей квартире в тесном кругу моей семьи и расстались с ним в надежде, что где-нибудь еще встретимся, если не на воле, то в какой-нибудь тюрьме или ссылке.

    С тех пор нам не пришлось лично встретиться. Подпольная работа, или вернее, жандармы разбросили нас по разным тюрьмам и ссылкам... Лишь после Октябрьской революции, в 1924 г., мы случайно узнали друг о друге и списались. И вот мы мечтали, через 30 с лишним лет, вновь увидеться, но уже в новой обстановке, не в подполье, а в мире осуществленного идеала освобождения рабочего класса руками самих рабочих, о чем мы в свое время горячо мечтали.

    Жестокая природа!.. Она решила не дать свидеться... И мне приходится теперь с неизъяснимой горечью сказать ему на прощанье в утешение еще живым, что хотя революционеры телесно умирают, но духовно они возрождаются «в поколениях живых»...

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 60. № 11. Москва. 1929. С. 159-163./

    Поляк, Альберт Давидович; еврей, сын приказчика, наборщик; род. в 1870 г. в Виленской губ.; образов, домашнее. С 1892 по 1894 г. в Минске и Гомеле состоял в кружках рабочих по подготовке к полит, работе. С 1895 по 1896 г. в Киеве занимался организацией рабочих кружков и участв. в орг. 1-го Рабочего ком-та, за что был арест. 17 апр. 1896 г., освобожден коронацион. манифестом. В 1897-98 г. принадлежал к Киевскому Союзу Борьбы за освобождение рабочего класса, вел организационную работу в разных южных городах России; арест. 10 марта 1898 г. в Екатеринославе, отправлен в Одессу, затем в Киев и в 1900 г. выслан на 6 л. в Якутск. Освобожден манифестом 1904 г. С 1905 г. был членом к-та самарской организ. РСДРП, заведовал технической частью. Арест. в 1907 г. в Самаре, вскоре выслан, как еврей. С 1908 по 1917 г. исполнял разн. работы в Самарской же организ. РСДРП. Пенсионер. Беспарт. Чл. бил. № 221.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 437./

    Поляк, Альберт Давидович — еврей, сын приказчика, наборщик; род. в 1870 г. в Виленск. губ.; образ. домашнее. С 1892 г. по 1894 г. в Минске и Гомеле сост. в кружках рабоч. по подгот. к полит. работе. С 1895 г по 1896 г. в Киеве занимался организ. рабоч. кружков и участв. в организ. 1-го рабоч. к-та, за что был арест. 17 апр. 1896 г. освоб. коронацион. манифестом. В 1897-98 гг. принадл. к Киевск. «Союзу борьбы за освобожд. рабоч. класса», вел организ. работу в южных городах России. Арест. 10 марта 1896 г. в Екатеринославе, отправл. в Одессу, затем в Киев и в 1900 г. выслан на 6 л. в Якутск. Освобожден маниф. 1904 г. С 1905 г. был чл. к-та Самарск. орг. РСДРП, завед. технич. частью. Арест, в 1907 г. в Самаре; вскоре выслан как еврей. С 1908 по 1917 г. исполнял разн. работы в Самарск. же орг. РСДРП. Беспарт. Умер 19 сент. 1929 г. Арх. № 2216.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 812-813./

                                                                       Глава Вторая

             ЧИСЛЕННОСТЬ И СОСТАВ ВЕРХОЯНСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ССЫЛКИ

                                                            1. Численный состав ссылки

    ...В числе ссыльных второго этапа были М. Л. Вельтман (Павлович), М. И. Бруснев, И. Ф. Иваницкий, С. А. Басов (Верхоянцев), М. Абрамович, М. Н. Мандельштам (Лядов), Б. Веселовский, М. Валесинский, А. Д. Поляк, И. И. Шиф, К. Петкевич, братья Д. Э. и Р. Э. Милейковские, С. Н. Гожанский, А. А. Ховрин, И. М. Щеголев, К. Рожновский и др...

                                                                          Глава Третья

          ИДЕЙНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ КОЛОНИИ ПОЛИТИЧЕСКИХ ССЫЛЬНЫХ

                                  3. Легальная и нелегальная печать о верхоянской ссылке

    ...Естественно, что либеральная печать не могла раскрыть все стороны невыносимых условий ссылки. Несмотря на строжайшую цензуру, ссыльным удавалось сообщать находившимся в Европейской России и даже за границей товарищам о себе. О прибывших в Якутскую область, ссыльных «Искра» писала: «В августе (1900 г. — П. К.) на паузках прибыло сюда три человека: Гольдман, наборщик типографии «Рабочее знамя», взятый в типографии в Белостоке, послан в Намский улус, на пять лет; Поляк, наборщик, взят в типографии «Рабочей газеты» в Екатеринославе, едет в Верхоянск, на 6 лет; туда же едет и Лузин на 5 лет за анархические, якобы, взгляды. Зимой должны быть товарищи Поляка, назначенные в Колымск и Верхоянск. С делом Поляка связаны и одесские аресты...» [* Искра. - № 2.].

                                                                       Приложение 4

                          КРАТКИЕ БИОГРАФИИ ПОЛИТИЧЕСКИХ ССЫЛЬНЫХ

                                                           ВЕРХОЯНСКОГО ОКРУГА

                                                                         (1861-1903гг.)

    ЛУЗИН НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ, род. в 1871 г. в с. Покрово-Василевское Козловского уезда Тамбовской губ. в семье крестьянина. Переехав в конце 80-х годов в Тифлис (Тбилиси), поступил на учебу в Александровский учительский институт, но учился только 2 года. Из-за участия в революционном движении его исключили из института и 30 октября 1892 г. присудили к шестимесячному тюремному заключению и гласному надзору полиции сроком на 1 год. После отбытия наказания работал в Тифлисе, где по подозрению в «создании тайного сообщества...» был арестован, затем доставлен в Иркутск. По распоряжению генерал-губернатора отправлен в Верхоянск, куда прибыл 1 декабря 1900 г. В апреле 1901 г. из-за болезни переведен в Якутск, но, несмотря на подтверждение диагноза медицинским освидетельствованием, снова водворен — только в с. Булун Жиганского улуса Верхоянского округа. 1 февраля вследствие болезни переведен в Верхоянск на лечение. Здесь 28 февраля покушался на жизнь окружного, исправника Кочаровского. В марте арестованного Лузина перевели в Якутск, а в августе 1902 г. Якутский окружной суд приговорил его к лишению всех прав состояния и к каторжным работам на 4 года. О дальнейшей деятельности сведений не имеется.

    ПОЛЯК Айзик Давыдович, из киевских мещан, род. в 1870 г. Один из основателей и руководителей «Киевского союза борьбы за освобождение рабочего класса». Был организатором типографии «Рабочей газеты». Арестован в Екатеринославе 11 марта 1898 г. и просидел в тюрьме более двух лет. По повелению царя от 22 марта 1900 г. выслан в Восточную Сибирь сроком на 6 лет. Генерал-губернатор местом его водворения назначил г. Верхоянск, куда он доставлен 7 ноября 1900 г. Вначале поселен в с. Казачье Усть-Янского улуса для ведения метеорологических наблюдений. В январе 1904 г. возвращен в Верхоянск, а в марте из-за болезни переведен в Якутский округ. Поселен в Богородском наслеге Восточно-Кангаласского улуса. Освобожден от гласного надзора полиции 23 октября 1904 г., и 10 ноября выехал на жительство в Самару. После ссылки продолжал активную революционную деятельность. Член Самарского комитета РСДРП. Неоднократно был арестован, подвергался ссылке. После Октябрьской революции — один из основателей Музея Революции СССР. Умер 18 сентября 1929 г. в Детском Селе, под Ленинградом.

    /Казарян П. Л.  Верхоянская политическая ссылка 1861-1903 гг. Якутск. 1989. С. 39, 65, 141-142./

    ПОЛЯК Альберт Давидович (1870 г., Гомель - 1929 г.) - участник революционного движения в России, член РСДРП с 1898 г., из мещан. Рабочий-наборщик. В 1892-1894 гг. состоял в рабочих кружках Минска и Гомеля. С1896 г. в Киеве, член 1-го и 2-го Киевских рабочих комитетов, один из руководителей социал-демократической группы «Рабочее дело». В 1897 г. входил в руководящее ядро киевского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», поддерживал связь с рабочими Гомеля, наладил подпольную типографию в Екатеринославе, организатор типографии и наборщик «Рабочей газеты». В начале 1898 г. член рабочей группы по созыву I съезда РСДРП, в марте арестован, просидел 2 года и 4 месяца в тюрьме. В 1900 г. выслан на 6 лет в Восточную Сибирь, жил в Верхоянске, Якутске. В 1905 г. освобожден по амнистии, переехав в Самару: член Самарского комитета РСДРП, заведующий технической частью. Участник первой российской революции, в 1907 г. арестован. В 1908-1917 гг. работал в Самарской организации РСДРП. Участник Февральской и Октябрьской революций в Самаре. В последние годы жизни работал в Музее революции в Москве. Автор воспоминаний о революционном движении России.

    Умер и похоронен в Москве.

    Тв.:

    Поляк А. Д. Из воспоминаний // Каторга и ссылка. 1926. № 6. С. 34-38.

    Поляк А. Д. Перед первым съездом РСДРП // Каторга и ссылка. 1928. № 40.

    Лит.:

    В. И. Ленин и «Союз борьбы». М., 1978. С. 196, 397, 200, 213, 215, 219 и др.

    История КПСС. В 6 т. Т. 1. М., 1964. С. 245, 258.

    Казарян П. Л. Верхоянская политическая ссылка. Якутск, 1989. С. 39, 41, 58, 65, 73, 82, 99, 116, 131, 141 (фото).

    Линцер Б. К. Памяти товарища // Каторга и ссылка. 1929. № 11. С. 162-163.

    Политическая каторга и ссылка. М., 1934. С. 812-813.

    /Корнилович Э. А.  Беларусь: созвездие политических имен. Историко-биографический справочник. Минск. 2009. С. 99./

    /Корнилович Э. А.  Беларусь: созвездие политических имен. Историко-биографический справочник. Минск. 2010. С. 99./