.jpg)
Голда (Вольга)
Беркаўна (Барысаўна) Кавянок, у замустве
Вікер - нар. ў 1877 г. у
губэрнскім месьце Гародня Расійскай імпэрыі, у габрэйскай сям’і дробнага
гандляра.
Скончыла Гарадзенскую жаночую гімназію, 2
гады настаўнічала ў вёсцы, у 1896 г. вярнулася ў Гародню і тады ж уступіла ў
PPS, працуючы ў якасьці прапагандыста і агітатара пад псэўданімам “Алте”.
У 1897 г. пераехала ў Беласток, дзе ўвайшла
ў арганізацыю “Працоўны Сьцяг”, вяла арганізацыйную і прапагандысцкую працу. У
ліпені 1898 г. яе арыштаваная па справе “Працоўнага Сьцяга”.
Была адпраўленая ў Пецярбург у ДПЗ. Пасьля
5-ці месяцаў турмы яе выслалі пад асобы нагляд паліцыі на радзіму, паводле
найвысачэшага загаду ад 23 лютага 1900 г. яна падлягала аддачы пад галосны
нагляд паліцыі на 1 год у мяжы габрэйскай аселасьці ў абраным месцы жыхарства.
У 1900 г., да заканчэньня прысуду, зьехала
з Гародні ў Кацярынаслаў, дзе працавала ў якасьці чальца камітэта РСДРП. У 1901
г. перабралася ў Адэсу, дзе прыняла ўдзел у арганізацыі “Паўднёвай рэвалюцыйнай
групы сацыял-дэмакратаў”, уваходзіла ў Выканаўчую камісію групы (псэўданім
“Алена”). Па даручэньні “Паўднёвай рэвалюцыйнай групы” езьдзіла ў Кішынёў, каб
адтуль накіраваць для ўзмацненьня партыйнай працы ў Адэсе некалькіх
рабочых-арганізатараў, і ў Крамянчуг дзеля сувязі з “Паўднёвым Рабочым”, а
таксама ў Гародню, дзеля атрыманьня літаратуры па старых PPS-саўскіх сувязях.
Па вяртаньні ў Адэсу 16 лістапада 1901 г.
была арыштаваная (пад імем Кавенскай). Пры арышце ў яе былі знойдзеныя
праклямацыі Адэскага камітэту. З-за гэтага была прыцягнутая да дазнаньня
Адэскай жандарскай управай і ўтрымоўвалася пад вартай па 29 лістапада 1901 г.,
а затым адпраўленая па этапу ў Лодзь, адбываць галосны нагляд па справе
“Працоўнага Сьцяга”.
16 лістапада 1902 году, скончыўшы там
тэрмін нагляду, зьехала на партыйную працу, псэўданім “Ліда”, ў Кішынёў (1902
г.), затым у Адэсу (1903 г.). Прымала ўдзел у арганізацыі ўсеагульнага страйку
1903 г. у Адэсе. Была арыштаваная, але неўзабаве выпушчаная. У тым жа годзе
рушыла ўсьлед за мужам, Давідам Вікерам, у якуцкую ссылку.
Удзельнічала ў Якуцку ва ўзброеным
“раманоўскім” пратэсьце і асуджаная па справе “раманаўцаў” Якуцкім акруговым
судом 30 ліпеня - 8 жніўня 1904 г. да 12 гадоў катаргі.
Па дарозе з Якуцка ў Аляксандраўскую турму
зьбегла з этапу (у ноч на 23 верасьня 1904 г. з апошняга прыпынку - с. Урык
Іркуцкай губэрні) ды эмігрыравала ў Жэнэву (Швэйцарыя).
Увесну 1905 г. вярнулася ў Расію і вяла
партыйную працу ў Растоўскай на Доне арганізацыі РСДРП. Праз паўгода была арыштаваная
ў Растове-на-Доне пад імем Лізы Гордзінай. Сядзела з крымінальнымі як валацуга,
таму кастрычніцкая амністыя яе не кранула, але таварышы з волі вызвалілі яе пры
дапамозе падробленых дакумэнтаў.
Арыштаваная зноўку ў 1906 г. у
Кацярынаславе, дзе працавала па зьбіраньні разгромленай правакацыяй мясцовай
с.-д. арганізацыі, але дзякуючы добраму пашпарту неўзабаве была вызваленая.
Зьехала ў Пецярбург, дзе працавала за
Неўскай заставай (Семянікоўскі завулак). У 1907 г. паехала адпачыць у Ніжні Ноўгарад,
дзе ледзь пазьбегла арышту па былой “раманоўскай справе”, бо яна, з некаторымі
іншымі уцекачамі-супрацэснікамі, была выключаная з агульнай амністыі
“раманоўцаў” і падлягала, паводле хадайніцтву Іркуцкай судовай палаты, якая
разглядала гэтую справу 5 - 6 красавіка 1905 г. у апэляцыйным парадку, і
зробленаму ў адпаведнасьці з гэтым хадайніцтвам дакладу міністра юстыцыі,
зацьверджанаму царом 22 лютага 1906 г. - зьняволеньню ў крэпасьці на 2 гады.
Зьехала за мяжу, дзе заставалася да 1917
г., не парываючы сувязі з с.-д.(меншавікамі). Па вяртаньні ў Расею прысьвяціла
сябе цалкам пэдагагічнай працы.
Літаратура:
* Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906. С. 288, 331, 356, 386, 425, 455 288.
Літаратура:
* Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906. С. 288, 331, 356, 386, 425, 455 288.
* В.
Колпенский. Якутская ссылка и дело
романовцев. Петербург 1920. С. 58.
* Кавенок Голда
Берковна. // Бухбиндер Н. А. Материалы для истории еврейского рабочего движения
в России. Вып. I. Материалы для биографического словаря участников еврейского
рабочего движения. С предисловием В. И. Невского. Москва – Петроград. (1922.) 1923. Стлб. 55.
* Викер Ольга
Борисовна. // Невский В. Материалы для
биографического словаря социал-демократов, вступивших в российское рабочее движение
за период от 1880 до 1905 г. Вып. І. А – Д. Москва – Петроград. 1923. С. 140.
* Розенталь П.
Романовка (якутский протест). Ленинград - Москва. 1924. С. 26, 27, 38, 66, 84, 142.
*
Виккер-Кавенок Ольга Борисовна. // Политическая каторга и ссылка.
Биографический справочник членов о-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев.
Москва. 1929. С. 87-88.
* Лев А. Первые шаги еврейского рабочего движения в г. Гродно. // Революционное движение среди евреев. Сб. 1. Москва. 1930. С. 267.
* Виккер Ольга Борисовна (Голда Берковна). // Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал-демократы 1880-1904. Выпуск II. Москва. 1933. Стлб. 802-804.
* Лев А. Первые шаги еврейского рабочего движения в г. Гродно. // Революционное движение среди евреев. Сб. 1. Москва. 1930. С. 267.
* Виккер Ольга Борисовна (Голда Берковна). // Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал-демократы 1880-1904. Выпуск II. Москва. 1933. Стлб. 802-804.
*
Виккер-Кавенок Ольга Борисовна. // Политическая каторга и ссылка.
Биографический справочник членов о-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев.
Москва. 1934. С. 110.
* Казарян П.
Л. Якутская ссылка в лицах (участники
«романовского протеста» 1904 г.). // Якутский архив. № 1. Якутск. 2001. С. 54.
Ізія Харук,
Койданава
ІХ.
«Последнее
слово». Приговор суда. Особое мнение.
В вечернем заседании 7-го августа подсудимым было
предоставлено последнее слово, которым воспользовались некоторые товарищи. Ниже
мы приводим сказанное товарищами в их последнем слове.
Ольги Викер.
Я
вольноследующая. В ссылку пришла я за мужем, но не за мужем пошла я на
Романовку. Туда привело меня все то, что пережила и перетерпела я за несколько
месяцев моей жизни в Сибири. Не стану рассказывать всего пережитого мною, о чем
так много уже говорили здесь мои товарищи. Укажу лишь на один характерный факт:
за три месяца моего пребывания в Сибири: в Александровской тюрьме, в дороге к
Якутску и в Якутской области — я три раза стояла безоружная под дулом
солдатских ружей. И тот факт, что человек, пришедший добровольно в ссылку,
через 3-4 месяца идет на Романовку, чтобы протестовать против нее, — этот факт,
г.г. судьи, должен пред вами лишний раз подчеркнуть весь ужас режима Кутайсова,
всю неизбежность и необходимость нашего протеста.
/Тепловъ П. Исторія
якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906. С. 288./
Приложение III.
ОФИЦИАЛЬНЫЕ «СТАТЕЙНЫЕ СПИСКИ»
всех 56 политических ссыльных, участвовавших в якутском
протесте и бывших на «Романовке». В скобках приведены дополнительные сведения о
степени образования и сроке предварительного тюремного заключения.
Викер,
Давид Акимович, 25 лет.
Мещанин
г. Гродно, бывший студент университета и политехникума в Киеве.
(До
приговора сидел 9½ месяцев).
По
Высочайшему повелению 27 июня 1903 г. за государственное преступление в
Восточную Сибирь на 5 лет.
Распоряжением главного начальника края назначен на водворение в Якутскую
область.
Принадлежность к «Киевскому комитету Российской социал-демократической
рабочей партии», являясь видным агентом помянутого преступного сообщества.
Назначен
на водворение в Хомустатский наслег, Намского улуса, Якутского округа.
Викер,
Ольга, 28 лет, вольноследующая за мужем.
Мещанка
г. Гродно, окончила там гимназию.
В 1898
привлекалась по делу «Рабочего Знамени».
(Сидела
в тюрьме 5 месяцев)
/Тепловъ П. Исторія
якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906. С. 455./
...Ольга
Викер в очень краткой речи сказала: «я вольноследующая. В ссылку пришла за
мужем. За три месяца моего пребывания в Александровской тюрьме, в дороге к Якутску
и в Якутской области — я три раза стояла безоружная под дулом солдатских ружей.
И тот факт, что человек, пришедший добровольно в ссылку, через 3-4 месяца идет
на Романовку, чтобы протестовать против ссылки, этот факт, г.г. судьи, должен
перед вами лишний раз подчеркнуть все ужасы режима Кутайсова, всю неизбежность
и необходимость нашего протеста».
/В. Колпенский.
Якутская ссылка и дело романовцев. Петербург 1920. С. 58./
В виде
приложения к собственной биографии Бройдо предоставил в мое распоряжение
следующие подробные сведения из жизни 11 лиц бывших вместе с ним в ссылке и
близко с ним знакомых. Я привожу этот материал в доказательство того, что я
отнюдь не останавливался на исключительных случаях, а также и того, что
революционеры последнего времени действуют не менее решительно, чем их предшественники.
7. Ольга
Виккер, 28 л., учительница. Арестована в первый раз в Белостоке в 1898 г.,
как член «Рабочего знамени». Во второй раз она была арестована в 1901 г. в
Одессе. Когда муж ее, студент киевского университета, отправился в пятилетнюю
ссылку в Сибирь, она добровольно последовала за ним. Вместе с другими
товарищами ее по якутской истории она была приговорена к 12 годам каторжных
работ; но по пути в каторжную тюрьму бежала и теперь находится в Швейцарии.
/Д. Перрисъ. Піонеры Русской Революціи. С портретами.
Переводъ Л. Данилова, Л. Истомина и Т. Бронъ. // Освободительная Библіотека.
Первый Сборникъ. С.-Петербургъ. 1906. С. 130, 133./
/Бухбиндер Н. А. Материалы для истории еврейского рабочего
движения в России. Вып. I. Материалы для биографического словаря участников
еврейского рабочего движения. С предисловием В. И. Невского. Москва –
Петроград. (1922.) 1923. Стлб. 55./
ВИКЕР,
Ольга Борисовна, род. в 1877 г., из мещ. г. Гродны, окончила гимназию. В 1893
г. привлекалась по делу «Рабочего Знамени», за что просидела в тюрьме пять мес.
В Восточную Сибирь пошла добровольно за мужем. Там примкнула к вооруженному
протесту якутских ссыльных, за что была осуждена на 12 лет каторги, в 1904 г.
бежала но дороге в тюрьму. Эмигрировала в Париж, где прожила до февр. рев., в
1917 г. вернулась в Россию.
Теплов, «Ист. як. пр.» «И», № 72.
/В. Невский. Материалы
для биографического словаря социал-демократов, вступивших в российское рабочее
движение за период от 1880 до 1905 г. Вып. І. А –
Д. Москва – Петроград. 1923. С. 140./
Виккер-Кавенок, Ольга Борисовна; еврейка, дочь торговца,
учительница; образов. гимназии; род. в 1877 г. в Гродно. В 1896 г. работает в
Гродно в организ. ППС под кличкой «Алте» в качестве пропагандиста и агитатора.
В 1897 г. в Белостоке в организ. «Рабочее Знамя» в качестве пропагандиста и
агитатора; в июне этого года арест., отправляется в Петербург в дом предвар.
заключ. и высылается на родину. В 1900 г. работает в Екатеринославе в организ. РСДРП,
в 1901 г. в Одессе в Южн. Рев. группе под кличкой «Елена» в качестве
организатора. Арест. и выслана в Лодзь. В 1902 г. и в 1903 г. под кличкой
«Лида» работает в Кишиневе и в Одессе в организ. РСДРП. Добровольно следует за
мужем в Якутск и здесь в 1904 г. арест. по Романовск. делу и Якутским О.С.
пригов. к 12 г. каторги. По дороге в Александровск. централ бежит из-под конвоя
и эмигрирует в Женеву. В 1905 г. возвращается в Ростов, работает здесь в
качестве пропагандиста и агитатора в организ. РСДРП, арест. и то амнистии 1905
г. выходит на волю. 1906 г. работает в Екатеринославе и затем в Петербурге в
организ. РСДРП. В 1907 г. скрылась от ареста в Н.-Новгороде и эмигрировала в
Париж. Беспарт. Чл. бил. № 2437.
/Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник
членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 87-88./
А. Лев
ПЕРВЫЕ ШАГИ ЕВРЕЙСКОГО
РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ В г. ГРОДНО.
I
О
значении внутренней переписки царских органов политического розыска, как
источника для изучения истории революционного движения, много говорить не
приходится. Специальная цель этих органов — «уловление крамолы» — предопределяла
и результат их труда: им удавалось установить связи и «пресечь» деятельность
лиц, попавших в полосу их наблюдения, но внутренние пружины «преступной
деятельности» революционеров, вся богатая внутренняя жизнь движения, за которым
органы розыска неусыпно следили, — все это было вне пределов их разумения. При
огромных средствах, тратившихся в царской России на политический розыск, органы
охранки иногда могли заполучить в свое распоряжение ценный фактический материал
о революционном движении, но они неизменно оказывались в тупике, как только им
приходилось прибегать к «соображению», к выяснению внутренней связи между
явлениями, которые им удавалось выяснить наблюдением и другими полицейскими
мерами.
Из
деятелей политического розыска приходится особо выделить С. В. Зубатова,
пытавшегося насадить в России «полицейский социализм». Зубатов предпринял
покушение на самую душу рабочего движения: он тщился выхолостить движение,
отводя его в русло голой экономической борьбы. Начальник московской охранки,
предпринявший столь же смелую, сколь и неудачную попытку овладеть рабочим
движением, естественно, стремился быть в курсе внутренней жизни движения. В
переписке с Л. Ратаевым, тогда заведующим Особым отделом Департамента полиции,
Зубатов, уделявший исключительное внимание движению еврейских рабочих в
Северо-Западном крае, дает не непосредственные данные наблюдения, добытые
подчиненным ему специальным летучим отрядом филеров, а сводку агентурных
сведений, нечто в роде «истории еврейского рабочего движения», снабженной
характеристиками отдельных деятелей.
Одной из
таких сводок является и сообщение, имеющееся в «деле Московского охранного
отделения», о тайных еврейских организациях на западе России (город Гродно) [* «Дело» М.О.О. № 355, т.
X, 1900 г.].
Началом
«Дела» явился запрос Л. Ратаева Зубатову. Уведомленный о том, что в городе Гродно
обнаружен социал-демократический кружок, при чем на конспиративной квартире Л.
Витендорфа обнаружены «Программа деятельности революционных комитетов» (? — А. Л.), записная
книжка с адресами и расчетами, гектограф и множительный аппарат с оставшимся на
его доске оттиском воззвания на еврейском языке, Ратаев 29 марта 1900 г.
(отношением за № 706) запрашивает Зубатова «не находится ли... означенный
Гродненский социал-демократический кружок в связи с таковыми же кружками в
Вильне, Ковне и других городах Северо-Западного края?» Зубатов, сложная игра
которого требовала производства ликвидаций с особой осторожностью и
исключительно в «плановом порядке», отвечает на запрос (2 мая), что «связи
социал-демократического кружка в городе Гродне с такими же организациями в
других городах Северо-Западного края пока не установлены»...
В связи
с обнаружением этого-то с.-д. «кружка» Зубатов и сообщает Департаменту полиции
любопытную сводку агентурных сведений о революционном движении в Гродне. (В
дальнейшем мы будем называть этот документ «Сводкой». Подчеркнуто в цитатах
везде нами).
II
Доисторический период гродненского движения «Сводка» излагает следующим
образом: «Революционное движение в городе Гродно началось в 80-х гг. Сначала
организации не было, а были лишь единичные революционеры. Массовое же движение
началось лишь в последнее пятилетие» (т.-е. в
1895-1900 гг. — А. Л.).
Сообщение это, конечно, далеко от точности. Революционный кружок в
Гродне существовал уже в 70-х гг. прошлого века. В кружок этот входили Айзик
Слуцкий, Константин Бельский (гимназист), Давид и Исаак Рутенштейны, Соломон
Андресс, Мар-целий Янчевский, Нагорский, Шантырь и некоторые другие [* См. статью Н. Рухбиндера
«Из истории еврейского социалистического движения в 70-х гг.»
«Историко-революционный сборник» под ред. В. Невского, М. 1924 г.].
С
упомянутым Янчевским сошлись и Гецов и С. Гринфест, добывшие при его помощи
шрифт для типографии «Черного Передела» в Минске [* См. Л. Дейч «Евреи в русском революционном движении».].
Наконец,
в 1894 году гродненское губернское жандармское управление обнаружило и ликвидировало
с.-д. кружок Галюка [*
См. «Обзор важнейших дознаний», XVIII (за 1894 г.).].
Гораздо
большими сведениями «Сводка» располагает о работниках гродненского движения
начала 90-х гг.: в числе «патриархов» этого движения, «уже сошедших со сцены» (к 1900 году — А. Л.),
она называет Соловейчика, связавшегося в Швейцарии с группой «Освобождение
Труда» [* Соловейчик,
Рафаил Соломонович. В Цюрихе в 1885 г. примкнул к сторонникам группы
«Освобождение Труда». По возвращении в Россию (в 1888 г.) пытался поставить
с.-д. пропаганду, для чего вошел в сношения с С. Дуговским, Г. Файнштейном и
др. и получал издания группы из-за границы. I/IV 1899 г. арестован в Гродне и
затем переведен в Петербург, где содержался в Трубецком бастионе
Петропавловской крепости С. дал откровенные показания, ухудшившие его
положение, в августе 1890 г. переведен в больницу для умалишенных. Покончил
самоубийством.]; Розенблюма, работавшего в типографии группы, и Меера
Жука («ярый террорист, уехавший в Америку»).
Согласно
«Сводке» «новая история гродненского движения начинается в 1893-1894 гг., когда
здесь начал пропаганду Петр Шумов» («Петр Иванов», «Пейсах»), «революционер с
социал-демократическим оттенком», «умный, ловкий, фанатик идеи и хитрый,
отчаянный инициатор, со всеми замашками человека, занимающегося продолжительной
подпольной работой»... «Шумов начал пропаганду среди самой юной еврейской
интеллигентной молодежи»... Эта «новая история», о которой говорит «Сводка»,
есть также история пропаганды среди интеллигенции. Больше того: кружок Галюка,
насколько мы знаем, имел кое-какие связи с рабочими, а через одного из своих
членов (Мартина Берзина) — и с крестьянами, в то время как последующие кружки
до 1897 г., по-видимому, занимались пропагандой исключительно среди еврейской
интеллигенции.
Об этих
пропагандистских кружках (до 1897 г.) «Сводка» говорит: «Под руководством Марии
Лапиной [* Любопытна
и характеристика Лапиной в «Сводке»: «Мария Лапина — тип женщины-революционера.
Это человек, живущий исключительно идеей, ею только дышащий, за нее готовый
идти на костер и высылку, и в то же время со светлой душой и большим сердцем, она
своей высокой нравственностью влияла на всякого чуждого человека и подымала его
до себя».] образовался первый кружок интеллигентов. Кружок этот
составили: Саша Викер, Леля (Оля? — А. Л.) Викер [* Викер Ольга привлекалась в 1898 г. по делу «Рабочего Знамени».
В Якутске участвовала в вооруженном протесте ссыльных против кутаисовских
циркуляров (Романовское дело). Эмигрировала в Париж, где прожила до Февральской
революции. Вернулась в Россию в 1917 г.], Теплицкий, Вениамин Лейзеров
студент Калецкий, Гольда Кавеноки, Кейля Лапина,
сестра Марии [*
Впоследствии вышла замуж за Петра Шумова.] Райца Файгенберг, Малиновская
и два молодых человека — Липник и Вольф [* Под этой фамилией в Гродне работал белостокский рабочий
столяр Соболь.]»... «Представители этого кружка считали себя
социал-демократами, но по существа это были революционеры»...
/Революционное движение среди евреев. Сб. 1. Москва. 1930. С.
264-267./
Виккер,
Ольга Борисовна (Голда Берковна) (рожд. Кавенок), мещанка г. Гродно, дочь
мелкого торговца, учительница. Род. в 1877 г. в Гродно. Окончила Гродненск.
женскую гимназию, 2 года учительствовала в деревне, в 1896 г. вернулась в Гродно
и тогда же вступила в РPS, работая в качестве пропагандиста и агитатора под
псевдонимом «Алте». В 1897 г. переехала в Белосток, где вошла в организацию
«Рабочее Знамя», вела организационную и пропагандистскую работу. В июле 1898 г.
была арестована по делу «Рабочего Знамени», отправлена в Петербург и заключена
в ДПЗ. После 5-ти месяцев тюрьмы выслана под особ. надз. полиции на родину,
согласно выс. пов. 23 февр. 1900 г. подлежала отдаче под гласн. надз. полиции
на 1 год в черте еврейской оседлости в избранном месте жительства. В 1900 г.,
до исполнения приговора, уехала из Гродно в Екатеринослав, где работала в
качестве члена ком-та РСДРП. В 1901 г. перебралась в Одессу, приняла участие в
организации «Южной революц. группы соц.-демократов», входила в Исполнительную
комиссию группы (псевдоним «Елена»). По поручению «Южной рев. группы» ездила в
Кишинев, чтобы оттуда направить для усиления партийной работы в Одессе
нескольких рабочих-организаторов, и в Кременчуг для связи с «Южн. Рабочим», а
также в Гродно для получения литературы по старым РРS’овским связям. По
возвращении в Одессу была арестована 16 ноября 1901 г. (под именем Кавенской);
при аресте найдены прокламации Одесск. ком-та. Привлечена поэтому к дознанию
Одесск. жанд. упр. и содержалась под стражей по 29 ноября 1901 г., а затем
отправлена по этапу в Лодзь отбывать гласн. надз. по делу «Рабочего Знамени».
Окончив там срок надзора 16 ноября 1902 г. (по одесск. делу выс. пов. 9 мая
1902 г. было вменено в наказание предварительное заключение), уехала на
партийную работу в Кишинев (1902 г.), затем в Одессу (1903 г.) (псевдоним
«Лида»). Принимала участие в организации всеобщей забастовки 1903 г. в Одессе.
Арестована, но вскоре выпущена. В т. г. последовала за мужем, Д. А. Виккером
(см.), в Якутск, ссылку. Участвовала в Якутске в «романовском» вооруженном протесте
и приговорена по делу романовцев Якутск, окружным судом 30 июля — 8 авг. 1904
г. к 12 годам каторги. По дороге из Якутска в Александровскую тюрьму бежала с
этапа (в ночь на 23 сент. 1904 г. с последней остановки — с. Урик).
Эмигрировала в Швейцарию (Женева). Весной 1905 г. вернулась в Россию и вела
партийную работу в Ростовск. на Дону орг-ции РСДРП. Через полгода была
арестована в Ростове под именем Лизы Гординой. Сидела с уголовными как бродяга,
поэтому октябрьская амнистия ее не коснулась, но товарищи с воли освободили ее
при помощи чужих документов. Арестована снова в 1906 г. в Екатеринославе, где
работала по собиранию разгромленной провокацией местной с.-д. орг-ции, но
благодаря хорошему паспорту вскоре же была освобождена. Уехала в Петербург, работала
за Невской заставой (на Семянниковском зав.). В 1907 г. поехала отдохнуть в
Нижний-Новгород, через две недели скрылась от ареста (по старому романовскому
делу: В. с некоторыми другими из бежавших сопроцессников была исключена из
общей амнистии романовцев и подлежала, согласно ходатайству Иркутск. суд.
палаты, рассматривавшей дело 5-6 апр. 1905 г. в апелляционном порядке, и
составленному в соответствии с этим ходатайством докладу мин-ра юстиции,
утвержденному царем 22 февр. 1906 г. — заключению в крепости на 2 года). Уехала
за границу, где оставалась до 1917 г., не порывая связи с с.-д. (меньшив.). По
возвращении в Россию посвятила себя целиком педагогической работе.
Сведения О. Б. Виккер. — Анкета об-ва помощи освобожд.
политическим № 3164. — Обзор 1898-99 (Ук.). — Деп. пол.: ос. отд., 1898, № 5,
ч.19, лит. З и К 1902, № 975, т. II; 3 д-во, 1902, № 2608; 4 д-во, 1903, №
2292; 5 д-во, 1904, № 193, ч. 54, лит. Б. — М-во юстиции, 1905, № 3028-29.
Полит, каторга и ссылка.
“Кат. и Сс.» 1929, III (52), 74 сл. (О. Виккер, Побеги романовцев).
Якутск, история, II, 24. — П. Теплов, История Якутск. протеста, 119сл.,
288, 301 сл., 331, 356, 386, 425, 455. — П. Розенталь, «Романовка», 26, 27, 38,
66, 84, 142. — К. Захарова и С. Цедербаум, Из эпохи «Искры», 81 — М.
Оржеровский, Побег романовцев, 14, 29. — Доклады с.-д. ком-тов второму съезду
РСДРП, 80. — История Екатеринославск. с.-д. орг-ции», 210 (Е. Рискинд,
Воспоминания). — Там же, 224 (Е. Адамович, Воспоминания старого большевика) (то
же в «Летоп. Револ.» II,. 1923, 45). — «Рев». движение среди евреев» 1, 267 (А.
Лев, Первые шаги еврейского раб. движения в г. Гродно). — «Искра» № 64, 1904
(Из нашей обществ, жизни: Якутск, трагедия), № 76, 1904 (Хроника рев. борьбы).
— «Последние Известия» № 200, 1904, 3 (С. Александровское). — «Красн. Летоп.»
IV, 1922, 158 (Н. Бухбиндер, Разгром еврейского раб. движения в 1898 г.). —
«Пути Револ.» (Харьков) 1925, I, 46, 48 (Е. Рискинд, Из подпольной работы в Одессе. 1902-03 г.г.). — «Кат.
и Сс.» 1927, III (32), 54, 56 (Е. Ройзман, К 25-летию ареста «Южной рев. группы
соц.-демократов» в Одессе). — Там же, 1929, III (52), 105 (А. Израильсон,
Алексей Дм. Добросмыслов). — «Летоп. Револ.» 1929, III (36), 127 (Т. Xаïт, З
історіï Одеськоï с.-д. організаціï (напередодні II з’ïзду партіï — 1900-1903 р.р.).
/Деятели
революционного движения в России. Био-библиографический словарь. От
предшественников декабристов до падения царизма. Т. V. Социал-демократы 1880-1904. Вып. 2. Москва 1933. Стлб. 802-804./
Виккер-Кавенок,
Ольга Борисовна — еврейка, дочь торговца, учит-ца; училась в гимназии; род. в
1877 г. в Гродно. В 1896 г. работ. в Гродно в орг. ППС под кличкой «Алте» в
качестве пропаганд. и агитат. В 1897 г. в Белостоке в орг. «Рабочее знамя» вела
ту же работу. В июне этого года арест., отправлена в Петербург в ДПЗ и выслана
на родину. В 1900 г. работ. в Екатеринославе в орг. РСДРП, в 1901 г. в Одессе в
Южн. револ. гр. под кличкой «Елена» в качестве организатора. Арест. и выслана в
Лодзь. В 1902 г. и в 1903 г. под кличкой «Лида» работ. в Кишиневе и Одессе в
орг. РСДРП. Добровольно следовала за мужем, в Якутск и здесь в 1904 г. арест. по
Романовск. делу и Якутским окр. суд. приговор. к 12 г. каторги. По дороге в
Александровск. централ бежала из-под конвоя и эмигрировала в Женеву. В 1905 г.
возвратилась в Ростов, работ. в качестве пропаганд. и агитат. в орг. РСДРП;
арест. и по амнистии 1905 г. освобождена. В 1906 г. работ. в Екатеринославе и
затем в Петербурге в орг. РСДРП. В 1907 г. скрылась от ареста в Н.-Новгороде и
эмигрировала в Париж. Беспарт. Чл. бил. О-ва № 2437.
/Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник
членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 110./
/Якутский
архив. № 1. Якутск. 2001. С. 52, 54./
О.
Виккер
ПОБЕГИ РОМАНОВЦЕВ
Нас,
романовцев, было всего 60 человек (57 — засевших за баррикады в доме Романова и
3 — в резерве на воле). Из них в тюрьму попало 56 ч. (один — Юрий Матлахов — был
убит на «Романовке» и трое товарищей из резерва были по суду оправданы).
Из этих
56 бежало с этапов и из тюрем в разное время и с разным успехом 25 человек, что
составляет около 45%.
Эта
внушительная цифра показывает, что для романовцев якутский вооруженный протест
не был случайным эпизодом, что романовцы были в своем громадном большинстве
профессиональные революционеры, которые не считали возможным терпеливо ждать,
пока истечет срок их каторги, а активно стремились к тому, чтобы ускорить свое
возвращение к работе, к революции.
Можно
сказать, что почти с первых же дней после нашего отъезда из Якутска (откуда нас
везли в Александровский централ) мы стали в том или ином виде готовиться к
побегам. Пытались вначале сговариваться группами, но из этого ничего не
выходило. Тогда перешли к индивидуальным попыткам.
Был август 1904 года; в воздухе пахло уже
кануном нашей первой революции, и каждый из нас, имевших за спиной 12 лет
каторги, считал себя обязанным пустить в ход все, чтобы как можно раньше
очутиться на воле.
Первой
попыталась бежать Екатерина Ройзман, предварительно сговорившись с т.т. Бодневским
и Кудриным.
Это было
на станции Жигалово. Кудрин решил использовать для побега свои старые связи в
этих местах. Ему не впервой было и самому уходить и другим в этом помогать.
Когда партия разместилась на ночлег, Кудрин явился к Кате и велел ей быть
готовой часам к 4 утра. Улеглась она в комнате, где спали и другие женщины, а
конвойные поместились в комнате рядом. Всю ночь не сомкнула Катя глаз; когда
рассвело, она накинула на себя шаль и, взяв для виду молочник, вышла на улицу.
Конвойный пошел за ней. Дойдя до указанной ей Кудриным квартиры, она вошла
туда, а конвойный остался на улице. Хозяин квартиры, армянин (он-то и должен
был помочь нашим товарищам бежать), встретил ее у двери.
— Скорее,
дайте мне молока, — сказала она ему.
Удивленный
армянин налил ей молока. Схватив молочник, Катя выбежала и в волнении крикнула
солдату:
— Несите
молоко скорее, там у нас больная, я сейчас вслед за вами прибегу.
Естественный
взволнованный тон Кати внушил солдату доверие, и он ушел. Тогда хозяин квартиры
поднял доску крыльца, и Катя очутилась в узкой, темной и грязной яме под
крыльцом. И вот лежит она там, чутко прислушиваясь, не идут ли товарищи. Лежать
мучительно — ни сесть, ни повернуться, тело ноет. Прошло несколько часов.
Армянин спустил ей туда еду. Подкрепившись, Катя опять стала с нетерпением
ждать товарищей. Но проходят часы за часами, а их все нет. Наконец, хозяин
выпустил Катю из заточения. Было уже около 10 часов вечера.
— Не,
идут твои товарищи, — сказал он, — видно, не удалось им уйти от стражи.
— Тогда
повезите меня одну, я заплачу, как за троих, — взмолилась Катя.
— Не
повезу я тебя! Ты, оказывается, каторжная, и мне за тебя влетит.
— Как же
мне сейчас быть? — в отчаянии воскликнула Катя.
— А ты
вернись к себе. Я только что был на твоей квартире, там все спокойно, еще тебя
не хватились.
Что было
ей делать?! Измученная физически и душевно, она поплелась обратно на квартиру.
Когда товарищи увидели вернувшуюся Катю, они были поражены ее видом — на лице
ее можно было прочесть пережитые за день муки ожидания и разочарования.
Так
кончилась эта попытка к побегу. Причиной этой неудачи, видимо, была большая
настороженность конвойных по отношению к Кудрину и Бодневскому, которых они
считали (и с достаточным основанием) отчаянными.
На
станции Жигалово партия наша задержалась на два дня (здесь кончился наш водный
путь по Лене, отсюда мы должны были двинуться на подводах). На второй день
попытались бежать с этой же станции тот же Бодневский и Виктор Рабинович.
Произошло
это следующим образом. Оба эти товарища пришли якобы навестить нас, женщин, на
квартире, куда нас поместили на ночлег. За ними, конечно, последовали и их
конвойные, что вместе с нашими конвойными составило человек 5-6. Все они
поместились в первой комнате, а в следующей сидели мы, угощали своих гостей и
распевали песни, чтоб отвлечь внимание конвойных. Запели и они. Как мы потом
узнали, они подозревали, что Бодневский собирается бежать, и песни должны
замаскировать их бдительность.
Признаться,
мы уже тогда учуяли недоброе в их пении и попытались отговорить наших товарищей
от этой мало организованной попытки, но они и слышать не хотели. Еле удалось
убедить их оставить нам револьвер, чтоб в случае неудачи не осложнить дела.
Настает
жуткий момент — мы тушим в комнате свет (а пение у нас и у конвойных
продолжается), тихо раскрываем наше окно, и первым благополучно вылезает в него
Рабинович; за ним направляется туда же Бодневский... и вдруг на дворе раздается
оглушительный собачий лай, а в комнате рядом слышится топот многих ног.
И вот
конвойные — в нашей комнате. Мигом очутились они у окна, с которого успел
соскочить обратно в комнату тов. Рабинович, вовремя заметивший поднятую
конвойными тревогу. Конвойные были так взволнованы, что даже не сообразили
обыскать нас, и револьвер благополучно вернулся на место.
Так
неудачно кончился этот наспех задуманный побег.
Через
несколько дней после этого Бодневский на одной из остановок покончил с собой.
Кто знает, не послужила ли эта неудача последним толчком к трагической гибели
нашего товарища...
Следующий
по времени побег был также в пути. В последнюю ночь перед прибытием в
Александровскую тюрьму бежало нас трое — Макс Бройдо, Наум Каган и я. Мы не
сговаривались и даже не знали друг друга — каждый из нас совершил свой побег по
собственной инициативе, на свой риск и страх.
Расскажу
о своем побеге.
Последние
дни нас везли на подводах. На каждой из них сидело, не считая возницы, двое
наших и один или двое конвойных. Этим-то конвойным и поручен был в пути
бдительнейший надзор над везомой ими парой «преступников». Я ехала с мужем на
одной подводе. Еще не доезжая до Урика (места, откуда я ушла), мы несколько раз
проделали опыт над нашим конвойным. То муж, то я отходили от него, чтобы
испытать, за кем из нас его глаз зорче следит. «Не уйдет баба без своего
мужика», — так, видно, решил этот про себя и не шел за мной, когда я отходила
одна. Вот на этой-то его «патриархальности» я и сыграла.
Приехали
мы в Урик (в 30 верстах от Иркутска), остановились на ночевку. Пошел наш
староста в сопровождении конвойных искать помещения для партии; часть товарищей
набилась в волостное правление; вошли и мы туда, уселись в дальний угол и
следим оттуда за нашим конвойным — стоит он у дверей и старается не потерять
нас из виду. Муж поднялся с места и пошел к дверям, конвойный за ним; пришлось
ему вернуться. Через некоторое время я направилась к двери; конвойный за мной
не пошел. Вышла я на крыльцо, скинула с себя тяжелое пальто и налегке, в одной ватной
кацавейке, ушла. Пришлось пройти мимо растянувшейся по всей улице партии,
которая то там, то здесь охраняемая конвойными, еще копошилась у подвод.
У
последней подводы я обернулась, чтоб убедиться, что нет за мной погони и что не
получу вдогонку в спину пули.
И вот я
одна среди темной-темной ночи. Не видать ни зги. Тихо. Деревня притаилась за
глухими ставнями.
Куда
двинуться? Уйти одной пешком в Иркутск — страшно. Незадолго до этого бежала
целая группа уголовных из Александровской каторжной тюрьмы. Беглецы нападали на
проезжих, грабили, было даже несколько убийств. В погоне за ними рыскала по
дороге полиция...
И я
решила толкнуться в деревню, чтоб попытаться нанять подводу. И вот, стою я
среди улицы и думаю, в какую хату постучаться — все они одинаково темные,
тихие, немые. Вдруг в. тишину ворвался резкий женский визг. Рванулась дверь
одной хаты, оттуда хлынул сноп света на темную улицу, и женщина, за подол
которой цеплялись двое плачущих детей, выскочила и стала с криком стучаться в
соседнюю хату (как я потом узнала, ее муж, напившись, буянил, бил ее и детей, и
она спасалась к соседям). Дверь открылась и быстро захлопнулась, поглотив
женщину с детьми и меня вместе с ними. Хата, в которой я очутилась, была полна
людей, — видимо, я попала на посиделки. В углу комнаты сидел старик с белой
бородой. Я двинулась к нему. Все глаза обратились в мою сторону, даже дети
перестали плакать и уставились на меня.
Я
спросила старика, не возьмется ли кто-нибудь здесь отвезти меня в Иркутск.
— А ты
кто такая будешь? — недоуменно воззрился он на меня.
Еще стоя
на улице, придумала я объяснение. Я сказала, что я сестра политического,
который вместе с большой партией остановился у них в селе по дороге в
Александровск (об этом деревня, конечно, знала, так как крестьяне обязаны были
доставить наутро подводы для дальнейшего следования партии), что приехала я к
нему на свидание, а теперь хочу вернуться в Иркутск.
— Что
же, можно, только не сейчас, а поближе к рассвету, тогда еще кой-кто из
деревенских в город соберется, вместе и поедем.
На мои
убеждения ехать сейчас он в сердцах ответил:
— Стану
я из-за твоей пары рублей рисковать жизнью! Не чисто сейчас на дорогах, вот
только на днях купчиху зарезали: пожадничала, мол, она, не захотела добром
деньги отдать, разбойники ее и укокошили!
Настаивать
было и бесполезно и неудобно, и я попросила позволения остаться у них в хате до
отъезда. Это старику показалось подозрительным. Посмотрел он на меня и сказал:
— А кто
тебя, бабочка, знает, кто ты такая есть!
На что я
ему в тон с наивностью возразила:
— А
какой же от бабочки может быть вред?
Но тут в
хату ворвались новые звуки: какой-то городского типа в «пинжаке» мужчина — не
то бывший пономарь, не то писарь, — вбежал и, задыхаясь, стал рассказывать, что
пьяный сосед сложил все «барахло» среди хаты и грозится поджечь. Поднялся шум
(обо мне забыли): одни кричали, что надо связать разбойника, жена стала
причитать и плакать, а старик предложил идти в волостное на него жаловаться. И
тогда все разом хлынули из хаты. За ними легкой тенью пробралась и я: не
безопасно было оставаться в хате, из которой хозяин ушел в волостное, — еще
ненароком он там и обо мне скажет.
И вот,
опять на улице. Иду, ищу света... Вдруг где-то на краю улицы блеснул огонек. Я —
туда. Это была лавочка. Не хотелось мне туда заходить — наши конвойные на
остановках обычно в таких лавчонках покупали себе омулей, хлеба, табаку. Но
делать было нечего — пришлось рискнуть. И я вошла. Кроме продавца, в лавке на
полу у самого входа сидело двое парней, грызли семечки и зубоскалили. Я
спросила их, не отвезет ли меня кто-нибудь из них в Иркутск.
— Что ж,
можно, почему не свезти, — ответил один из них, наиболее зубастый, — только что
ты нам за это дашь?
Но тут
второй парень поднялся и говорит:
— А, ну,
подожди, я сбегаю, спрошу свего старого, не свезет ли он тебя.
— Зачем,
— говорю, — ждать, пойдем вместе.
Пошли.
Пришлось опять пройти мимо партии и конвойных. Словоохотливый парень все время
о чем-то говорил мне, но я молчала, как пень, и пряталась в его тени. Но вот мы
в хате. Мужичок оказался какой-то лядащий, нехозяйственный — то у него вожжи
куда-то запропастились, то хомут не в порядке. Битых два часа провозился он,
пока справил и запряг свою лошадь. А я как на иголках сижу — ведь каждую минуту
могут заявиться конвойные с нашим старостой в поисках помещения на ночь. Но,
наконец, он готов, и мы выезжаем со двора.
— А
обороны у тебя, барышня, нету никакой? — спрашивает у меня крестьянин. — У нас
ведь тут неспокойно!
И он
рассказал про разбойников, про полицию, про все то, что я знала и без него. Но
«обороны» у меня с собой не было никакой.
У меня
были лишь деньги на побег, и я держала их наготове, чтоб в случае нападения
отдать их грабителям. «Уж не пожадничаю, как та купчиха», — подумала я про
себя.
Ехали мы
часа три. Наконец, вдали показались огни Иркутска. Буйная радость охватила
меня. Хотелось выскочить и бежать к этим огням, к свету, к свободе! Ровно в 12
часов я была в Иркутске. Расплатившись с возницей, я отпустила его; затем,
пройдя несколько кварталов, я наняла извозчика и поехала к своей родственнице;
но тут постигла меня неудача — родственница съехала с квартиры. Был у меня
адрес с.-р., бывших народовольцев, и хоть не хотелось мне воспользоваться их
услугами, в виду отношения якутских с.-р. к нашему протесту, но других адресов
у меня не было, и я направилась к ним. У них я переночевала. Наутро они дали
знать комитету Р.С.-Д.Р.П., и Марья Абрамовна Цукасова устроила меня на
квартире у каких-то либералов. Узнав (не помню, каким образом), что я — каторжанка,
они пришли в ужас и потребовали, чтоб меня тотчас забрали. И меня приютил в
своей глазной лечебнице доктор Франк-Каменецкий. Мне дали отдельную комнату,
где я лежала с завязанным глазом, так как для сиделок я была «больной». Через
несколько дней комитет отправил меня в Самару, снабдив паспортом на имя
какой-то офицерской вдовы. На одной из первых остановок я чуть, было, не
провалилась.
Нашу
партию сопровождали от Якутска, кроме офицера и конвойных, еще и унтер; он-то
чаще всего приходил с нами в соприкосновение и знал нас всех наперечет. И вот,
когда поезд остановился на станции Иннокентьевской, я выглянула в окно, и... о,
ужас! мой унтер стоит у вагона лицом ко мне — достаточно было бы ему поднять
глаза вверх, и все пошло бы прахом... К счастью, он в этот момент смотрел на
кондуктора, с которым разговаривал. Я мигом опустилась на свое, место и стала
ждать...
Но поезд
тронулся, а унтер не пришел.
Из
Самары меня направили в Сувалки, а оттуда в пограничное местечко. Там меня
сдали польскому крестьянину. У него я переночевала, а наутро на меня для
чего-то напялили неимоверно тяжелый плед, и мы с крестьянином двинулись к границе.
Там перед нами по ложбине, по которой протекал пограничный ручеек, шагал
часовой.
К тому
моменту, когда он повернется к нам спиной, мы должны были быстро пересечь
ручеек и взобраться на холмистый берег его. Там была Пруссия. Конечно, солдат
был предупрежден и «оплачен» (вся эта переправа обходилась партии в 10 р., из
них на солдата приходилось, помнится мне, рубля три), но не надо было его
подводить, и мы со всех ног бросились бежать через речушку. Я задыхалась под
своим нелепым пледом, крестьянин подхватил меня под руки и почти потащил за
собой.
Но вот
Рубикон перейден, и я на квартире у немецкого социал-демократа. Наутро он
проводил меня на вокзал. Через два дня я была в Женеве, а через восемь месяцев
я опять, выражаясь на пограничном жаргоне, «крала границу» обратно в Россию на
работу.
Макс
Бройдо и Наум Каган бежали в тот же вечер, что и я. Макс ушел от своего
конвойного, который, видимо, не мог подумать, чтоб отец троих малышей ушел один
без семьи. Макс пошел пешком, но ошибся направлением и двинулся к
Александровскому. Заметив свою ошибку, он заночевал в лесу, где провел весь
следующий день. Лишь к вечеру он двинулся обратно и только на другой день на
рассвете добрался до Иркутска.
Наум
Каган воспользовался тем, что его конвойные уснули и около 11 часов тихонько
пробрался мимо них и ушел к Иркутску.
Не сразу
взяв в темноте верное направление, он шел всю ночь, прячась в придорожных рвах
при всяком шуме шагов или стуке колес, и к утру добрался до Иркутска. Оттуда он
через Самару и Вильну добрался до границы, через которую его переправил
нынешний замнаркоминдел тов. Литвинов.
Забегая
вперед, добавлю, что, когда в октябре 1905 г. была издана специальная амнистия
для романовцев, под нее, по какому-то необъяснимому чиновничьему капризу, не
подошли лишь мы трое, бежавшие с Урика, да еще Ревекка Рубинчик [* Ревекка Рубинчик скоро
после побега очутилась за пределами досягаемости — в Америке.], которая
позже бежала из Иркутской тюрьмы, хотя, как я выше сказала, бежавших романовцев
было гораздо больше. Через год был арестован Наум Каган; видимо, в наказание за
побег, он получил 2 года крепости, которые он должен был отсидеть в ужасном
Орловском централе, но, отсидев там с месяц, перепилил решетку и бежал; те же 2
года крепости отбыл в Петербурге Макс Бройдо. Меня миновала чаша сия лишь
благодаря моему вторичному побегу. В 1907 году в Нижнем-Новгороде ко мне на
квартиру явилась полиция, чтоб арестовать меня. Она пришла с черного хода, а я
ушла с парадного, ушла прямо с постели, в 12 часов ночи, в туфлях на босую
ногу, успев лишь накинуть на себя платок. В чужом городе (я жила там всего 2
недели) я с трудом нашла нужную мне квартиру. На другое утро меня перевели на
другую квартиру к одному видному инженеру, который через несколько дней проводил
меня в собственном выезде с цветами на вокзал и усадил в купе первого класса.
По
вокзалу, по поезду шмыгали, суетились жандармы. Кого-то они искали. Был момент,
когда, стоя у окна своего купе, я почувствовала на своей спине глаза жандарма.
Он стоял в дверях и в упор смотрел на меня. Я вся замерла. Прошли 2-3 минуты.
Они показались мне вечностью... Но жандарм прошел мимо. Поезд тронулся. Через
несколько дней я благополучно перебралась через границу.
Побег Марианны Айзенберг
В конце
марта 1905 г. часть романовцев была отправлена из Александровской тюрьмы на
каторгу; трое из них (Исаак и Катя Ройзманы и Марианна Айзенберг) попали в
Горный Зерентуй, а остальные в Акатуй. Мечтая о побеге, Марианна Айзенберг
стала рваться в Акатуй в надежде, что оттуда бежать будет легче, чем из
Зерентуя. Она обратилась к начальнику тюрьмы с просьбой отослать ее туда. В то
же время товарищи в Акатуе наседали на своего начальника, убеждая его
вытребовать к себе Айзенберг, которая в качестве фельдшерицы была бы здесь
очень полезна, так как в Акатуе свирепствовала в это время дизентерия.
Начальник уступил.
И вот — Марианна
в Акатуе. В виду отсутствия там женского барака, ее помещают в отдельный домик
за тюремной оградой. Отсюда она в любой час дня уходит в деревню к своим
больным, лишь заявляясь по начальству перед каждым уходом. Но всячески
подготовляя обстановку для побега, Марианна решила отучить начальника от такого
официального надзора. Когда она в первый раз ушла, не заявившись, начальник
строго стал ее отчитывать. Но Марианна решила взять «быка за рога»:
— Когда
вопрос идет о жизни и смерти, — заявила она (как раз накануне она торопилась к
опасно больному ребенку), — неужели вы потребуете, чтоб я теряла время на
заявки?
Начальник,
считавший себя гуманным человеком (и в некоторой степени, пожалуй, им и
бывший), опешил от такого наскока и уступил. С тех пор Марианна свободно
уходила, возвращаясь под замок лишь вечером.
Обстановка
для побега была благоприятная, нужна была лишь помощь извне. Помочь Марианне в
этом должна была Анета Оржеровская, жившая до сих пор в Акатуе возле мужа и
теперь возвращавшаяся обратно в Россию. По дороге Оржеровская остановилась на
станции Борзя (в 120 верстах от Акатуя), где она столковалась с двумя
студентами-практикантами на железной дороге, братьями Зезюркевичами, по поводу
побега Марианны; о том же она сговорилась в Чите с тов. Васильченко. Последний
недавно только кончил свою каторгу в Акатуе и, бежав с поселения, остался жить
в Чите с тем, чтоб оттуда всячески помогать в устройстве побегов акатуйцам.
И вот в
один прекрасный день выехал Васильченко вместе с Юрием Зезюркевичем на паре
прекрасных железнодорожных лошадей со станции Борзя.
Не
доезжая до Акатуя, они поставили лошадей за кустами в стороне от дороги, а
Васильченко пошел к товарищам, жившим в вольной команде. Условившись через
товарищей с Марианной, что завтра на рассвете она выйдет на дорогу, где он
будет ее ждать возле мельницы, Васильченко вернулся к лошадям, с которыми
остался тов. Зезюркевич. Всю ночь не спали они, волнуясь за исход предпринятого
дела.
Наутро
после поверки Марианна, как только замок был снят, вышла из своего домика и
пошла по дороге. Тут произошла маленькая заминка. Уверенная, что товарищ будет
ждать ее на мельнице, а не на открытой дороге, она прямо направилась туда, но
никого там не нашла. Что делать? Не возвращаться же ей назад в тюрьму... И она
двинулась вперед по дороге, рискуя наткнуться на кого-нибудь из знавших ее в
лицо. К счастью, скоро набрела она на тов. Зезюркевича, возившегося у лошадей.
Она направилась к нему, не сомневаясь, что перед ней — товарищ. Зезюркевич
мигом уложил Марианну на дно таратайки, покрыв ее сверху рогожами, а сам отошел
искать Васильченко. Тот уж почти час плутал, разыскивая Марианну. Услышав
призывной свист товарища, он вернулся к лошадям. Они живо запрягли, и
отдохнувшие за ночь кони понесли.
Когда
они отъехали верст с 15-20, местность стала безлюднее, и спутники решили
выпустить Марианну из ее заточения. Ехали они долго, кони стали уставать. Но
вот издали засветились огни железнодорожной станции. Уверенные, что это и есть
Борзя, они весело понеслись вперед. До станции, полагали они, осталось верст тридцать,
через 2-3 часа они будут там в безопасности. Но прошло еще часа четыре, а
станция виднелась впереди все так же, как и раньше.
Еще во
время поездки в Акатуй товарищи обратили внимание на то, что, оборачиваясь
назад, они долго видели Борзю, как на ладони — она возвышалась над той низиной,
по которой пролегал путь в Акатуй. Сейчас же они, волнуясь, забыли об этом и
решили, что сбились с пути и что огни, впереди принадлежат не Борзе, а станции
Манчжурия. А попасть на последнюю было бы верным провалом, так как там шла
граница, и, в связи с русско-японской войной, там производилась проверка
паспортов и был установлен усиленный сыск.
Что
предпринять?! Ехать дальше — рискованно, но и оставаться на месте опасно: в
Акатуе могли уже хватиться Марианны, и надо было, с минуты на минуту ждать
погони.
Но кони так устали, что еле передвигали ноги,
и пришлось поневоле сделать привал. В стороне от дороги наши беглецы нашли
высохшее дно ручейка, распрягли там лошадей и устроились на ночлег.
Спутники
Марианны падали с ног от усталости, и Марианна предложила им поспать, пока она
будет бодрствовать. И всю ночь просидела она, чутко прислушиваясь к каждому
звуку.
Но вот
рассвело. Товарищи оглянулись кругом и с радостью убедились, что ст. Борзя
перед ними в каких-нибудь 3-4 верстах. Через полчаса они были уже там в комнате
Зезюркевичей, а через три часа Марианна мчалась в поезде к Иркутску.
В Акатуе
Марианны хватились лишь на другой день вечером, благодаря артистической «игре»
романовца Закона. В утро, когда Марианна бежала, он явился к ней в домик и,
делая вид, что он не один [* Да, он, пожалуй, и был не один, а с чучелом, которое,
изображая Марианну, лежало на кровати.], разговаривал, смеялся,
спрашивал и отвечал. То же проделал он и вечером перед поверкой. Надзиратель,
пришедший запереть Марианну на ночь, не сомневался, что она у себя; то же
повторилось и на другой день утром. Лишь к вечеру, когда надзиратель, видимо,
удивленный тем, что уж два дня не видел, как Марианна выходила и возвращалась к
себе, счел необходимым заглянуть в домик и нашел в нем лишь чучело. Снарядили
погоню, при чем направили ее не на Борзю, а на ст. Манчжурию.
А
Марианна в это время была уже далеко.
В
Иркутске ей предложили пожить несколько дней, так как к тому времени бежала из
Иркутской тюрьмы со свиданья Ревекка Рубинчик и полиция была на ногах.
Но
стремясь вперед, Марианна ждать не хотела, тем более, что от иркутян она
никакой помощи не добилась — ни паспорта, ни адресов. Деньги у нее были
кое-какие свои, а паспорт она для себя сама «сочинила» еще в Борзе в ожидании
поезда на случайно найденном бланке. С этой-то фальшивкой она пустилась по
железной дороге. Единственно, чем снабдил ее Иркутск, это — шикарным платьем,
которое, вместе с моднейшей прической и подведенными бровями, сделало ее до
того неузнаваемой, что товарищ, который пришел, чтоб ее проводить, не признав
ее, прошел мимо.
В
дороге, недалеко от Красноярска, Марианне пришлось пережить несколько тяжелых
минут. Она как-то вышла из купе и стала у окна в коридоре. Вдруг открывается
дверь и входит жандарм, и с ним — «некто в штатском». Остановившись в
нескольких шагах от нее, они переглянулись и в продолжение нескольких минут в
упор смотрели на нее. Напрягши все силы, чтоб сохранить полное спокойствие,
Марианна продолжала, как бы не замечая их, смотреть в окно. Но боковым взглядом
она уловила выражение сомнения на лице штатского, — видимо, он искал Ревекку, а
Марианна, значившаяся на своей фальшивке под громким именем Крижановской, своим
шикарным внешним видом как бы подтверждала свое «высокое» происхождение.
Когда
они, наконец, вышли, Марианна еще несколько минут простояла у окна — она
чувствовала, что, явись эти господа сейчас опять, они примут ее быстрый уход за
бегство и сделают из него, конечно, соответствующий вывод. Затем она вернулась
в купе.
Марианна
ехала без адресов, без связей. Она рассчитывала остановиться в Могилеве, чтоб
там поискать кое-кого из старых бундовцев. Но, проезжая Смоленск она на вокзале
натолкнулась на своего родственника. В первый момент она хотела пройти мимо,
так как до того он был совершенно чужим революции человеком.
Но он
сам пошел за ней и предложил ей свои услуги (оказалось, что он стал бундовцем и
ехал сейчас на агитационную работу в уезд).
Он
снабдил Марианну адресами в Двинск, где она на первых порах и осела для работы
в Бунде. В продолжение последующих трех лет она активно работала, кочуя из
города в город, и лишь в конце 1908 г. уехала за границу, чтоб отдохнуть и
собраться с силами для новой работы.
Побег Ревекки Рубинчик
В начале
июля 1905 г. ушла из Иркутской тюрьмы уже упомянутая выше Ревекка Рубинчик. Она
сговорилась с приходившей к ней на свидание сестрой тов. Минского [* Тов. Минский судился в
1904 г. в Якутске за убийство дегенерата-офицера Сикорского, который вел партию
ссыльных из Александровской тюрьмы в Якутск и всю дорогу всячески измывался над
товарищами, а в конце пути даже пытался изнасиловать одну из женщин. Даже
царский суд вынужден был признать, что Минский убил «в состоянии самообороны»,
защищая свою жизнь и жизнь товарищей, и вынес ему оправдательный приговор.]
— Августой Ковригиной. Надо сказать, что на эти свидания набивалась в контору
масса посетителей. Решено было, что Ревекка уйдет под темной вуалью, слившись с
толпой их. И вот в продолжение нескольких месяцев Августа приходит на свидание
в темном платье под темной густой вуалью. В назначенный день Ревекка выходит к
ней также в темном платье и, надевши на себя принесенную Августой вуаль, уходит
со свидания, не дождавшись конца его. Она проходит мимо надзирателя, стоящею у
выхода из конторы. Последний несколько секунд внимательно оглядывает ее, но...
выпускает; в воротах она так же благополучно проходит мимо второго надзирателя
и... она на свободе! Августа же ушла вместе со всеми посетителями. Когда побег
Ревекки был раскрыт, Августу, конечно, заподозрили в содействии ему. Но только
значительно позже, когда Августу арестовали по другому делу, власти предъявили
ей и это обвинение.
Скоро
получилось от Ревекки известие, что, чуть не провалившись в Варшаве, она
благополучно пробралась за границу и едет в Америку.
Около
этого времени бежал из больницы Дронов.
Побег Костюшки
Антон
Костюшко-Валюжанич или Костя, как все мы его звали (это было его партийное
имя), не переставал думать о побеге. Как человек экспансивный, действенный и
смелый, он переходил от одной попытки побега к другой. Так, когда нас везли из
Якутска по Лене, он задумал спрыгнуть с парохода в том месте, где вертится
колесо, (он надел на голову корзину, видимо, для того, чтоб защитить голову от
удара о колесо), и затем добраться вплавь до берега. Как прекрасный пловец, он
надеялся без труда это выполнить. Но Таня — его жена — отговорила Костю от
этого рискованного шага.
В другой
раз, когда партия продолжала свой путь уже на подводах, Костя попробовал во
время одной из остановок отойти от своей подводы с тем, чтоб скрыться, но
конвойный, заметив его маневр, окликнул его, и ему пришлось вернуться.
Но вот
он в Иркутской тюрьме, в ожидании вторичного разбора романовского дела. Мысли о
побеге не покидают его.
Здесь
обстановка для побега благоприятная—тюремная больница, где сидел Костя, выходит
на широкую проезжую дорогу. К нему на свидание ходит упомянутая выше Августа
Ковригина. Она приносит ему в макаронах пилочки. Долго и осторожно работает
Костя над решеткой своего окна. Чтоб вид решетки не возбудил подозрений, Таня,
жившая с ребенком тут же в соседней камере, развешивает на ней для просушки
детские пеленки.
Вот как
описывает Таня Костюшко этот побег.
«Это
было 29 августа 1905 г. Ночью разразилась страшная буря. Ветер бушевал и рвал.
Дождь лил, как из ведра. Было темно-темно... Ни часовой, ни надзиратель не
подозревали, что в эту минуту в тюремной больнице замышляется побег. Костя
подошел к решетке и попробовал подпиленный прут. Прут отломился. Нельзя было
терять ни секунды. Надо было бежать. Костя пролез через решетку, спрыгнул во
двор и добежал до ворот. Взобраться на ворота было нетрудно, так как они были
не гладкие, а с перекладинами. Спрыгнув на землю, он перешел через дорогу.
Свободен!..
Недалеко
от тюрьмы протекает река. Костя спешит к реке, идет по берегу ее, чтоб скрыть
следы, и невольно удивляется:
«Свободен!
Как это просто! Почему я не бежал раньше?!».
Буря
стихла. Наступило утро. Больница медленно просыпается. Кости хватились лишь в
тот момент, когда стали разносить по палатам утренний чай. Забавно было видеть изумление
администрации и ее сочувствие мне по поводу побега Кости — она и не
подозревала, что я о побеге знала и ему помогала.
Чтоб обмануть
бдительность полиции, искавшей обычно беглецов на станциях по дороге в Россию,
Костя поехал в противоположную сторону за Байкал. Вновь встретилась я с ним
только в декабре 1905 г. в Чите, где он стоял во главе Совета солдатских и
рабочих депутатов, возглавлявшего революционное восстание и готовившегося
оказать вооруженное сопротивление надвигавшимся на город карательным
экспедициям Ренненкампфа и Меллер-Закомельского».
Добавим
от себя, что Костя был захвачен карательным отрядом и расстрелян Ренненкампфом
2 марта 1906 года.
* * *
Но все
вышеописанные индивидуальные побеги тускнеют перед трехмесячной работой по
подготовке массового побега романовцев посредством подкопа, перед проявленными
товарищами в этой невероятно тяжелой работе выносливостью, дисциплиной и
организованностью, это в совершенстве выполненное дело лишний раз показало, на
что способна организация, в которой движущими силами являются напряженная
целеустремленность, крепкая товарищеская спайка и закал прошлой революционной
работы.
Исчерпывающую
и яркую картину этого побега путем подкопа дал один из участников его тов.
Оржеровский в недавно вышедшей в нашем издательстве брошюре под названием
«Побег романовцев». Поэтому мы не будем рассказывать о нем.
/Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 52. №
3. Москва. 1929. С. 74-85./
.jpg)
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz