ЎЎЎ Дуся Шыгаль. Чурапчанка Хана Разэнфельд-Гінзбург. Койданава. "Кальвіна". 2014.

    Хана (Ганна) Невухаўна-Шмулеўна (Навумаўна, Самойлаўна) Разэнфельд, у замустве Гінзбург – нар. 17 сьнежня 1881 г. у губэрнскім месьце Віцебск Расейскай імпэрыі, у габрэйскай сям’і купца 2-й гільдыі Шмуэль Ноах (Шмуль Невух, Самул Наум) бэн Іцках Разэнфельда (1863-1923), які нарадзіўся ў Лёзна ды валодаў у Віцебску ювэлірнымі крамамі, ад маці Фрыды Альты (1863-1943), дачкі купца Баруха Арона Леўянта.

    Ва ўзросьце 16 гадоў Хана ўжо была чальцом прапагандысцкага гуртка, які ўзначальваў у Віцебску Абрам Гінзбург. У 1898 г. яна ўвайшла ў склад Віцебскага камітэта РСДРП (мянушка “Стрыжка”).

    У 1900 г. лятучым атрадам філёраў, якія прыбылі ў Віцебск з Масквы, за “Стрыжкай” пачалося весьціся сачэньне, але Хане атрымалася пазьбегнуць арышту ды зьехаць з Віцебску. У жніўні 1901 г. яна апынулася ў Крамянчугу, куды да таго часу перабраўся Абрам Гінзбург і куды прыехаў пасьля вызваленьня з турмы ягоны гімназічны таварыш Бэрка Цэтлін.

    17 лютага 1902 г. Хана, якая жыла па фальшывым пашпарце на імя Фрэйды Срулевай Блятман, была арыштаваная на кансьпірацыйнай кватэры ў Лізаветградзе, дзе разам з Гінзбургам ды Цэтліным працавала ў падпольнай друкарні, якая выпускала газэту “Южный рабочий”, ды была зьняволеная ў адэскую турму.

    Па найвысачэйшым загадзе ад 9 ліпеня 1903 г. Хану Разэнфельд, Абрама Гінзбурга, Арона Гінзбурга, Гірша Лур’е, Міхеля Брусера ды Залмана Нахмансана адправілі ва Ўсходнюю Сыбір пад галосны нагляд паліцыі на 6 ды 8 гадоў.

    У сакавіку 1904 г. яны былі дастаўленыя ў Якуцк, дзе Абрам Гінзбург і Хана Разэнфельд пабраліся шлюбам ды былі ўселеныя ў с. Чурапчу Батурускага ўлусу Якуцкай акругі Якуцкай вобласьці, адкуль Абрам Гінзбург у 1905 годзе зьдзейсьніў уцёкі, Хана ж адбыла свой тэрмін выгнаньня

    У 1907 г. у Гінзбургаў нарадзіўся сын Валянцін, затым у 1908 г. сын Леанід. Хана хутка адышла ад рэвалюцыйнай дзейнасьці і занялася выхаваньнем дзяцей. Да грамадзкай і палітычнай працы яна ўжо больш ніколі не вярталася.

        Улетку 1922 г. Гінзбургі перабраліся з Кіева ў Маскву, куды да гэтага часу ўжо перасяліліся з Віцебску бацькі Ханы і яе браты Абрам і Мэндэль. У Маскве Абрам Гінзбург пачаў працаваць у апараце ВСНГ. Іхні сын Валянцін Гінзбург пайшоў па стопах бацькі і зрабіўся эканамістам. Да 1930 г. ён служыў у ВСНГ РСФСР. Малодшы Леанід зрабіўся інжынэрам і працаваў у кабінэце электрыфікацыі пры інстытуце народнай гаспадаркі імя Пляханава.

    15 сьнежня 1930 г. Абрам Гінзбург быў арыштаваны і асуджаны да 10 гадаў зьняволеньня а 30 сьнежня 1937 г. расстраляны ў Чэлябінску.

    Хана пасьля арышту мужа працавала гардэробшчыцай ва ўнівэрсытэце. Усе наступныя гады яна ціха пражыла ў Маскве і памерла ў 1956 годзе. Шараговец Леанід загінуў на фронце, Валянцін вярнуўся з фронту афіцэрам, дзе быў цяжка паранены, памёр напачатку 1970-х гадоў.

    Літаратура:

*    Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906. С. 474.

*    Розенфельд Хана Неухова. // Бухбиндер Н. А. Материалы для истории еврейского рабочего движения в России. Вып. I. Материалы для биографического словаря участников еврейского рабочего движения. С предисловием В. И. Невского. Москва – Петроград. (1922.) 1923. Стлб. 100.

*    Гинзбург Анна Самойловна. // Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал–демократы 1880-1904. Вып. 2. В-Гм. Москва. 1933. Стлб. 1259.

*     Охлопков В. Е.  История Политической ссылки в Якутии. Кн. 2. (1895-1917 гг.). Ч. 1. Революционеры пролетарского этапа в якутской ссылке. Якутск. 1990. С. 221-222.

    Подлипский А.  Розенфельды (Семья жены Марка Шагала). // Шагаловский международный ежегодник 2003. Витебск. 2004. С. 126-127.

    Шишанов В.  «Эти молодые люди были ярыми социалистами...» Участники революционного движения в окружении Марка Шагала и Беллы Розенфельд. // Бюллетень Музея Марка Шагала. Вып. 13. Витебск. 2005. С. 64-74.

    Хмельницкая Л. Социалисты (материалы к биографиям Ханы Розенфельд и Абрама Гинзбурга). // Бюллетень Музея Марка Шагала. Вып. 19-20. Витебск. 2011. С. 125-136.

    Дуся Шагал,

    Койданава.

    Розенфельд, Хана Неухова, род. в 1881 г., работница, привлекалась в Витебске (1900) по делу о транспорте революционных изданий, обнаруженном у Сейны и Арона Гинзбург (Ц. 1901 г. № 814).

    /Бухбиндер Н. А. Материалы для истории еврейского рабочего движения в России. Вып. I. Материалы для биографического словаря участников еврейского рабочего движения. С предисловием В. И. Невского. Москва – Петроград. (1922.) 1923. Стлб. 100./

    /Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906. С. 471-474./

    /В. Е. Охлопков  История Политической ссылки в Якутии. Кн. 2. (1895-1917 гг.). Ч. 1. Революционеры пролетарского этапа в якутской ссылке. Якутск. 1990. С. 221-222./

    Гинзбург, Анна Самойловна, см. Розенфельд, А. С.

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал-демократы 1880-1904. Вып. II. В-Гм. Москва. 1933. Стлб. 1259./

    Борис Розенфельд

                                      ПРОСТРАНСТВА, ВРЕМЕНА, СИММЕТРИИ

                                                Воспоминания и мысли геометра

    Книга, название которой подсказано книгой Вейля - это воспоминания и мысли геометра и математика Бориса Абрамовича Розенфельда, который интересовался вопросами истории науки и философии, побывал во многих странах и встречался со многими людьми.

    Книга состоит из 18 глав, первые 15 из которых являются воспоминаниями, в последних 3 главах изложены мысли геометра, историка и философа.

                                                              ПРЕДИСЛОВИЕ

    В 1918 г. великий математик первой половины ХХ века Герман Вейль написал книгу «Пространство, время, материя» (Raum, Zeit, Materie). Эта книга, написанная в период триумфального шествия общей теории относительности, выдержала до 1923 г. 5 изданий и сыграла важную роль в истории геометрии и физики.

    Моя книга, название которой подсказано книгой Вейля, носит совсем другой характер - это воспоминания и мысли геометра, который интересовался вопросами истории науки и философии, побывал во многих странах и встречался со многими учеными.

    Книга состоит из 18 глав, первые 15 из которых являются моими воспоминаниями, в последних 3 главах изложены мысли геометра, историка и философа.

                                        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВОСПОМИНАНИЯ

                                  Глава 1. КОРНИ. ПЕРВЫЕ ГОДЫ (1917-1921)

                                                        Фамилия Розенфельдов

    Я не знаю имен моих предков дальше прадеда, которого звали Ицхак Розенфельд. Знаю только, что мои предки были «когенами», т.е. потомками первосвященников Иерусалимского храма.

    Пройдя за почти две тысячи лет через Северную Африку, Испанию, Голландию, Германию и Польшу, они добрались до Белоруссии. По пути несколько раз меняли свой разговорный язык, говорили на языке окружающего населения в тех странах, где не были в изоляции, и сохраняя язык отцов и дедов в тех странах, где жили изолированно. В Белоруссии евреи говорили на «идиш» - диалекте немецкого языка с добавлением слов языка иврит (древне еврейского) и славянских слов. В качестве типичной фразы на идиш приведу те слова, которыми я приветствовал бабушку в дни еврейских праздников: «Бобе, гут йомтов», - здесь «бобе» происходит от русского слова «бабушка», «гут» - немецкое слово «добрый», «йомтов» - «праздник» на иврите.

    Из Германии мои предки вывезли фамилию Розенфельд – «Поле роз». Такие цветистые фамилии в самой Германии бывали только у евреев, христиане имели такие фамилии только в Голландии и Прибалтике, где они писались в форме Roosenveld и Rosenfeldt. От голландских Розенфельдов произошла фамилия Рузвельта Roosevelt, поэтому Гитлер считал президента Рузвельта евреем и называл его «der Jude Rosenfeld».

                                                                           Витебск

    Родной город моего отца Витебск находится в Белоруссии при впадении речки Витьба в Западную Двину. Город впервые упоминался в 983 г. Он был центром Витебского княжества, которое перешло по наследству от последнего витебского князя к его зятю литовцу Ольгерду, и, когда Ольгерд стал великим князем литовским, было присоединено им к Литве. Впоследствии, после объединения Литвы с Польшей, Витебск вошел в состав Польши, а после первого раздела Польши - в состав Российской империи. Евреи поселились в Витебске, когда он принадлежал Польше.

    Витебск стал центром губернии, в которую входил древний город Полоцк и город Двинск (Динабург) - ныне латвийский город Даугавпилс. Дина - немецкое название Западной Двины, Даугава - ее латышское название.

                                                           Дедушка Шмуэл - Ноах

    Мой дед Шмуэль-Ноах бен Ицхак Розенфельд (1863-1923) родился в местечке Лиозно близ Витебска в небогатой и очень религиозной семье. В русских документах деда звали Шмуль-Неух и Самуил-Наум.

    Своим учителем дедушка считал раввина из местечка Копысь, которого в семье называли «копишенер ребе». 16-ти лет дед окончил ешиву и получил право стать раввином. Но раввином он не стал: его глубокая религиозность и хорошее знание священных книг, которые в то время считались свидетельством высоких моральных качеств, привлекли внимание богатого витебского купца Боруха-Aaрoнa Левьянта. Левьянт выдал за него свою единственную дочь Фриду-Алту (1863-1943). Меня назвали Борисом в честь ее отца. Левьянт помог молодоженам открыть ювелирный магазин, товары первоначально были получены в кредит благодаря высокой репутации деда.

    Впоследствии деду и бабушке принадлежало несколько ювелирных магазинов на одной из главных улиц Витебска, и дедушка получил звание купца второй гильдии. Торговлю и хозяйство семьи вела бабушка, которая унаследовала у своего отца деловую хватку и предприимчивость, а дедушка читал священные книги и размышлял о них.

    Через несколько лет семья стала богатой, ей принадлежали несколько ювелирных магазинов в Витебске, три из которых находились в том же доме, где жила семья. Дед получил звание купца второй гильдии.

    Переезд деда в Витебск был, по-видимому, связан с тем, что в этом городе жил его однофамилец, возможно, родственник Шмуэль (Шмуйла) Бенъямин Розенфельд (ум. ок. 1900), автор комментариев к Библии, изданных в Вильно в 1993 г. В Отделе рукописей Государственной Библиотеки им. Ленина в Москве я обнаружил два трактата Шмуйлы Розенфельда, написанные в 1860-х гг., в одном из которых перечисляются все птицы, упоминаемые в Библии, а в другом - все географические названия в Библии.

    В первое время после установления советской власти в Витебске большевики не трогали моего деда, как они поступали с другими «буржуями», по-видимому по той причине, что одним из близких соратников Ленина был Лев Борисович Каменев, настоящая фамилия которого была Розенфельд.

    Мой отец рассказывал мне, что вскоре после Октябрьской революции дед получил богатую посылку из Москвы от Л. Б. Каменева, который, по-видимому, был внуком Шмуйлы Розенфельда и ошибочно отождествлял его с моим дедом. Дед отправил посылку обратно, после чего витебские большевики поняли, что у него нет никаких контактов с Кремлем. После этого чекисты забрали все товары из магазинов деда и все ценные вещи из его квартиры и арестовали бабушку. После возвращения бабушки она и дед переехали в Москву, где поселились в квартире их зятя Марка Шагала.

    Дед и бабушка умерли в Москве, я хорошо помню их обоих. Во время войны бабушка была в эвакуации вместе с моей мамой в городе Кирове (Вятке), и умерла вскоре после возвращения в Москву.

    Когда мы с отцом после войны посетили Витебск, дома, в котором жила семья моего отца, уже не было, на его месте был сквер. Младшая сестра моего отца Берта в книге «Горящие огни», воспоминании о своем детстве и юности, подробно описала этот дом. Дом был четырех этажный с внутренним двором. На первом этаже были три ювелирные магазина деда и бабушки, гостиница, с окнами выходившими во двор, кондитерская Жана-Альберта и несколько магазинов, принадлежавших разным хозяевам.

    Дедушкина квартира находилась на втором этаже. В одной из комнат было несколько шкафов с книгами, религиозного содержания, написанными на иврите. Дед часто читал эти книги и размышлял над ними.

    В семье было 10 человек. Магазины деда были разорены в 1918 г. чекистами, они забрали не только все товары, но также сейфы и даже столовое серебро, подняли паркет и продырявили стены в поисках спрятанных сокровищ, и продержали бабушку несколько дней в тюрьме.

    После разорения дед и бабушка переехали в Москву и поселились в квартире тети Берты в «доме со львами» на углу Садового кольца и Лихова переулка.

    Дед умер в Москве в 1923 г., бабушка, которая была его сверстницей, пережила дедушку на 20 лет. Мы с отцом посещали бабушку каждый праздник, разговаривали мы с ней только на идиш.

                                                                Дядя Исаак Розенфельд

    Дед и бабушка имели 8 детей - 6 сыновей и 2 дочерей. Старший сын Исаак (1881-1978), унаследовал от своего отца любовь к философским размышлениям, но в отличие от него, вышел за пределы еврейской религиозной литературы и стал читать философские книги на русском и европейских языках. Дед сначала запрещал ему это и даже рвал его книги, но позже смирился и в 1903 г. разрешил Исааку учиться в немецкой Швейцарию. Исаак закончил философский факультет в Берне и в 1913 г. защитил диссертацию и получил звание доктора философии. Эту диссертацию прислала мне его дочь Белла. Она называлась «Двойная истина» и была посвящена истории развития идеи Аристотеля о различной природе «подлунного» и «надлунного» миров, т.е того, что происходит на Земле и в космическом пространстве. Древние называли первый из этих миров «миром физики», а второй – «миром математики». Они считали, что в последнем возможно только равномерное движение по идеальным линиям - прямым и окружностям. Поэтому знаменитый астрономический труд Птолемея назывался «Математическая система».

    Исаак не смог найти работу по специальности философа и вновь обратился к еврейской религии. Переехав во французскую Швейцарию, он подружился с раввином, эмигрантом из Польши, и женился на его дочери Гинде. Семью надо было кормить и следовало приобрести другую специальность. Исаак окончил медицинский факультет университета в Лозанне, и в 1924 г. защитил докторскую диссертацию по практической медицине. Исаак и Гинда переехали в Париж, где Исаак работал врачом. В 1930 г. родилась их дочь Белла. Во время войны семья эвакуировалась в Швейцарию. Моя дочь Светлана посетила дядю Исаака незадолго до его смерти. Я попал в Париж только в 1989 г., когда не было в живых и Гинды. Я познакомился с Беллой, ее мужем Яшей Зельцером и их дочерьми Алиной и Розали. Белла работала переводчицей, Яша - фотографом, одна из дочерей - экономистом, а другая - учительницей французского языка. Недавно Алина с мужем и дочерью ездили в Москву и Витебск на празднование юбилея Марка Шагала.

                                                         Тетя Анна и Абрам Гинзбург

    Старшая сестра отца Анна Наумовна (1882-1946) и ее муж Абрам Моисеевич Гинзбург (1878 - ок. 1940), известный экономист и публицист, в молодости были активными социал-демократами - меньшевиками. Абрам вел революционную пропаганду в рабочих кружках в Витебске. В одном из этих кружков он встретил Анну и привлек ее к революционной работе. В 1902 г. Анну и Абрама арестовали и выслали в Иркутск. Там они поженились, и в 1907 и 1909 гг. родились их сыновья Валентин и Леонид.

    В 1910 г. семья вернулась в Европейскую Россию. В 1911 г. Абрам сдал экзамены за курс юридического факультета Петербургского университета. Гинзбург был автором многих статей и книг, главным образом по экономике. Свои публикации он подписывал псевдонимом Наумов - по отчеству своей жены.

    В 1912 г. Гинзбурги переехали в Киев, где Абрам сотрудничал в газете «Киевская мысль».

    В 1914 г. на квартире Гинзбургов состоялась свадьба моих родителей.

    После Февральской революции Гинзбург стал заместителем городского головы Киева. После установления советской власти в Киеве Гинзбург работал в Киевском Губсовнархозе и Губплане.

    В 1922 г. семья переехала в Москву, где Гинзбург стал одним из руководящих работников Всесоюзного Совета Народного Хозяйства (ВСНХ).

    Я хорошо помню первую московскую квартиру Гинзбургов в Шереметьевском переулке около Воздвиженки и их вторую квартиру на Мантулинской улице на Пресне.

    А. М. Гинзбург был также профессором и заведующим кафедрой экономики промышленности Института Народного Хозяйства им. Плеханова. По материалам своих лекций в 1925 -1927 гг. он издал 2 тома книги «Экономика промышленности СССР». А. М. Гинзбург активно участвовал в разработки первого пятилетнего плана развития экономики СССР.

    Сын Гинзбургов Валентин, как и отец, был экономистом, Леонид - инженером.

    В 1931 г. А. М. Гинзбург являлся одним из главных обвиняемых на процессе «Союзного Бюро партии меньшевиков» и был приговорен к 10 годам заключения.

    После ареста мужа тетя Анна работала гардеробщицей в университете. Валентин и Леонид участвовали в Великой Отечественной войне. Валентин - офицером, а Леонид - солдатом. Валентин вернулся с тяжелым ранением головы, а Леонид погиб.

    Я часто беседовал с Валентином. Мы вместе ездили с ним в Ленинград на похороны дяди Якова.

                                                       Дядя Яков Розенфельд

    Второй сын моего деда Яков Самойлович (1883 - 1973). В отличие от своего старшего брата был сразу отпущен дедом за границу для учебы. Дядя Яков был студентом философского факультета в Женеве, где встречался с Плехановым, и примкнул к возглавляемой им социал-демократам - меньшевикам. Позднее Яков переехал в немецкий город Гессен, где учился на экономическом факультете университета и участвовал в работе революционных кружков русских социал-демократов.

    Вернувшись в Россию дядя Яков поселился в Петербурге и установил связи с социал-демократами этого города. Его дружба с переводчицей Зинаидой Арцыховской перешла во взаимную любовь, но жениться на ней он не мог, так как для этого надо было креститься, а этого его отец никогда бы не позволил.

    Яков готовил пролетарского поэта Демьяна Бедного по программе гимназии, эти занятия перешли в долголетнюю дружбу.

    В 1908 г. Я. С. Розенфельд поступил на службу в Совет съездов представителей промышленности и торговли, а в 1915 г. - в Военно-промышленный комитет Союза земств и городов, где заведовал отделом труда и металлургии. Служба в этом Союзе приравнивалась к военной службе, его сотрудники носили военную форму и их в шутку называли «земгусарами». Яков устроил в руководимый им отдел Демьяна Бедного и своего шурина Марка Шагала.

    После революции Яков хотел жениться на Зинаиде Арцыховской, но его отец это не разрешил. Яков женился на преподавательнице английского языка Анне Марковне Биндерман.

    С 1921 г. Я. С. Розенфельд читал лекции по экономике в различных учебных заведениях Петрограда, в 1926-1939 гг. был профессором Ленинградского политехнического института. В 1926 г. Яков начал читать лекции на экономическом факультете Ленинградского университета.

    Я. С. Розенфельд автор книг по экономике, важнейшая из которых – «Промышленная политика СССР 1917-1925». Когда я приезжал в Ленинград, то часто останавливался у дяди Якова.

    Летом 1941 г. Анна Марковна вместе с семьями других профессоров университета была эвакуирована в Саратов.

    В блокадную зиму в Ленинграде о Якове заботилась и спасла его от смерти его первая жена Зина, отдавая ему часть своего пайка. Зина умерла этой же зимой, Яков похоронил ее на Пискаревском кладбище. Весной 1942 г. Яков был эвакуирован в Саратов.

    Во время войны Яков изучал экономику союзников и в 1946 г. выпустил книгу «Промышленность Соединенных Штатов Америки и война». В 1947 г. во время «борьбы с космополитизмом» Я. С. Розенфельда за эту книгу обвиняли в «преклонении перед американским капиталом» и уволили из университета. Но ректор университета экономист Вознесенский, брат члена Политбюро ЦК ВКП(б), восстановил его на работе и назначил деканом экономического факультета.

    В 1949 г. по «ленинградскому делу» обоих братьев Вознесенских расстреляли, а Якова арестовали, и он находился 6 лет в лагере ГУЛАГа в Караганде.

    После возвращения в Ленинград Яков вышел на пенсию, но продолжал руководить аспирантами, участвовал в выпуске книги «История машиностроения в СССР» (1961 г.). После смерти Анны Марковны Яков жил в семье ее племянницы.

                                                          Другие братья отца

    В Ленинграде жили также братья отца Аарон (1884-1940) с женой Розой и Израиль (1886-1942) с женой Геней. Аарон, который при жизни своего отца выполнял его торговые поручения, занимался торговлей, а Израиль, которого его отец посылал в Бельгию изучать ювелирное дело, служил в одной из ленинградских торговых организаций. Дочь Розы Лиля в возрасте 13 лет умерла от менингита, от этого несчастия ее родители не смогли оправиться до конца своей жизни. Аарон Израиль с женами часто приезжали в Москву и бывали у нас.

    Внучатная племянница тети Розы Валя Борок и ее муж Яша Житомирский были математиками, студентами Г. Е. Шилова в Киеве и его аспирантами в Москве. С Яшей я несколько лет работал в Коломне. Они стали докторами наук и профессорами в Харькове - Валя в университете, а Яша - в техническом институте.

    Брат отца Мендель (1888-1933) жил в Москве и часто бывал у нас. Он экстерном окончил гимназию и стал врачом. Его жена Сарра работала фармацевтом, их дочь Рая Липович - медсестрой.

                                                            Тетя Берта и Марк Шагал

    Младшая сестра отца Берта (1890 -1944) была женой знаменитого художника Марка Шагала (1887-1985), который также родился в Витебске. Берта окончила витебскую гимназию и училась в Москве на Высших Женских Курсах, где изучала историю и философию.

    Настоящее имя Шагала было Мордухай-Моисей. «Марк» - традиционный перевод имени Мордухай. Замечу, что фамилия предков Карла Маркса была Мардахай. Когда отец Карла Маркса крестился, он «перевел» свою фамилию словом Маrх. Когда Шагал жил в Москве я называл его «дядя Моисей». Отец Шагала Хацкель (Захар) был приказчиком в лавке торговца селедкой.

    Марк Шагал учился живописи сначала в Витебске у Ю. Пена, а потом в Петербурге у Н. Рериха, Л. Бакста и М. Добужинского, затем он совершенствовал свое искусство в музеях и на выставках художников Парижа.

    В 1914 г. Шагал возвратился в Россию, в 1915 г. женился на Берте Розенфельд, которую с этого времени называли Беллой. Шагал с женой уехали в Петроград, где Шагал служил в Военно-промышленном комитете. В 1916 г. у них родилась дочь Ида, названная в честь матери Марка.

    В 1918 г. семья Шагалов находилась в Москве и меня годовалого ребенка привезли на празднование 2-летия Идочки. В том же году нарком просвещение А. В. Луначарский назначил Марка Шагала комиссаром по делам искусств Витебской губернии. Шагал вспоминал, что тогда он ходил в галифе и кожанке. Он организовал в Витебске Народную Художественную школу и для преподавания в ней пригласил М. Добужинского, К. Малевича и других художников. В Художественной школе учились около 500 юношей и девушек разных классов, разных дарований и разных художественных направлений. Школа участвовала в украшении города к советским праздникам.

    В 1920 г. Шагал и Малевич разошлись во взглядах на принципы преподавания живописи и Шагал переехал в Москву. В Москве Шагал иллюстрировал художественные журналы, оформлял спектакли и расписал стены в Еврейском Камерном театре. В 1921-1922 гг. преподавал рисование в подмосковной Малаховке в трудовой колонии для детей - жертв еврейских погромов.

    Мы часто бывали у Шагалов в их московской квартире, туда переехали из Витебска мои дедушка и бабушка. На всех картинах Шагала, написанных в Витебске, Петрограде и Москве, изображен его родной город. На многих картинах изображены сам Шагал и Белла, летящая над городом.

    В 1922 г. Шагал организовал выставку своих картин в Каунасе - тогдашней столице Литвы. Из Каунаса Шагалы уехали в Берлин, а затем в Париж, где жили до войны.

    Во время войны немцы арестовали Шагала, но благодаря присуждению ему в США престижной премии Карнеги, он был освобожден и смог уехать с семьей в США.

    В США Шагал и его дочь Ида, которая стала искусствоведом, активно помогали С. Н. Михоэлсу в сборе средств в помощь Красной Армии.

    В 1944 г. Белла тяжело заболела, и Шагал отвез ее в госпиталь. Госпиталь оказался католическим и отказался принять еврейку. Шагал не владел английским языком, и не смог убедить врачей принять ее. Лишенная медицинской помощи Белла умерла у ворот госпиталя. После смерти жены Шагал писал своему другу П. Эттингеру: «... Я потерял... ту, кто была смысл моей жизни, моя вдохновительница. Насколько раньше моя жизнь была “легка”... теперь полна трагедий».

    Белла сыграла огромную роль в формировании мировоззрения Шагала. После поездки Шагалов в Вильно в 1930 г. Белла написала на идиш книгу воспоминаний о своем детстве и юности «Горящие огни».

    После войны Шагал с дочерью вернулись во Францию. Ида много раз приезжала в Москву и бывала у нас. Я посетил Иду, тяжело больную, в Париже в 1989 г. Она умерла в 1995 г.

    В течение многих лет имя Шагала на его родине было почти неизвестно. В 1973 г. была устроена выставка картин Шагала в Москве в Третьяковской галерее.

    С 1991 г. в Витебске ежегодно проводятся Международные Шагаловские дни. В 1992 г. в Витебске были открыты памятник Марку Шагалу, мемориальная доска и музейная экспозиция в доме, где он жил.

    В 1994 г. в Москве впервые вышел русский текст книги Шагала «Моя жизнь» с авторскими иллюстрациями. Эта книга была написана Шагалом по-русски и издана в Париже в 1931 г. во французском переводе Беллы Шагал.

                                                                              Мой отец

    Мой отец Абрам Самойлович, (1892-1980) был самым младшим ребенком в семье Розенфельдов, родился в Витебске. Когда отцу было 8 лет, дед отправил его учиться в город Скопин Рязанской губернии. К этому времени дед уже понял необходимость русского образования для своих детей, но поступить мальчику-еврею в Витебскую гимназию было трудно из-за процентной нормы и большего конкурса. В Скопине жил знакомый деда еврей- часовщик к нему и поехал Абраша. Отец рассказывал, как ему было трудно в первые годы в русской школе, пока он не научился выговаривать раскатистое русское «р «. После учебы в реальном училище отец прекрасно говорил по-русски.

    Реальные училища отличались от гимназий тем, что в них не изучали латынь и греческий язык. После окончания реального училища не принимали в университет, поступить можно было только в технический или коммерческий институт. Как и его старшие братья отец любил философию и экономику. Иногда в шутку он называл себя «величайшим философом XX столетия». Он был способен и к математике, стиль мышления которой сродни стилю мышления философии и экономики, но учитель математики отбил у него интерес к этой науке. Я не сомневаюсь, что если бы отец окончил гимназию и университет, то стал бы известным математиком. Отец сочувствовал социал-демократическому движению в котором участвовали брат Яков и сестра Анна. Отец рассказывал мне, что когда учитель физики говорил об эксплуатации какого-нибудь прибора, он всегда добавлял: «это не та эксплуатация, о которой Вы, Розенфельд, думаете».

    Отец поступил в Киевский коммерческий институт и окончил его в 1915 г. В институте было два факультета - экономический и технологический. Отец по семейной традиции поступил на экономический факультет, и хотя он скоро понял, что ему больше по душе технологический факультет, дающий права инженера, он окончил экономический факультет и получил звание кандидата экономических наук. Это звание было равносильно не ученой степени кандидата наук в советское время, а диплому с отличием. Из профессоров института отец вспоминал механика Николая Борисовича Делане, отца известного математика.

    Однажды в институт пришла девушка с курсов медсестер одолжить денег у какого-нибудь обеспеченного студента. Ей указали на Абрашу Розенфельда. Так познакомились мои родители. Они понравились друг другу и стали встречаться. После поездок к родителям в Витебск и Лодзь, они поженились в апреле 1914 г.

    После окончания института отец получил право жить вне «черты оседлости». В 1916 г. отец и мать переехали в Петроград, где отец работал экономистом, а мать - медсестрой. В августе 1917 г. родился я, а в октябре семья переехала в Москву, где в то время находились родители матери.

    Отец был очень умным и осторожным человеком. Он не поддерживал отношения со своими родственниками, которые жили во Франции, и потребовал от матери, чтобы она не переписывалась со своими родственниками, которые живут за границей. Так отец уберег нашу семью от многих неприятностей. В Москве отец работал инженером-экономистом в различных учреждениях лесной промышленности - в Совете лесных трестов и в Народном комиссариате, а затем в Министерстве лесной промышленности.

    В августе 1941 г. отец отправил маму и бабушку в г. Киров, куда было эвакуировано министерство, а накануне 16 октября уехал туда и сам. Отец, мать и бабушка вернулись в Москву весной 1943 г.

    В министерстве отец в основном занимался разработкой стандартов на изделия лесной и бумажной промышленности и согласованием их с производителями. Отец выпустил совместно с Клименко в 1950 г. многокрасочный альбом «Пороки древесины». Отец вышел на пенсию сразу по достижении пенсионного возраста. После смерти мамы отец жил в моей семье...

    /aalib.org›…rozenfeld…simmetrii…mysli-geometra.html./

    Валерий Шишанов

                              «ЭТИ МОЛОДЫЕ ЛЮДИ БЫЛИ ЯРКИМИ СОЦИАЛИСТАМИ...»

                                        Участники революционного движения в окружении

                                                      Марка Шагала и Беллы Розенфельд (1)

    В автобиографической книге Марка Шагала «Моя жизнь» нельзя найти даже намека на те сложные процессы в политической жизни России, которые неумолимо подтачивали империю и предвещали ее крах. Художник пишет о проявлениях действия «законов о евреях», упоминает о персе - «не то революционере, не то приближенном шаха», но, по Шагалу, «все началось с бунта Волынского полка» (2) в 1917 году.

    Спутница художника Белла Розенфельд была более наблюдательна, но и в ее воспоминаниях лишь однажды спокойствие обыденной жизни девочки из богатой семьи нарушается «социалистами»: «Однажды в пятницу вечером, когда мы уже легли, нас разбудили возгласы и смех. Не вставая с постели, я смотрела сквозь жалюзи. Это старшая сестра и ее друзья приплыли на лодках.

    Она разбудила Шаю, кухарку, и поставила на стол все, что было приготовлено на завтра. С шумом и смехом компания наворачивала рыбу и холодную курицу, забыв о том, что вокруг, на дачах, все давно уже спят. Наконец не выдержал наш ребе - выскочил на веранду босиком, в ночной рубахе до пят, и прогнал буянов. Седые волосы, борода, длинные руки - все взметалось, как на ветру.

    - Вон отсюда, бесстыдники! - кричал он хриплым голосом. - Сгиньте, безбожники!

    И хотя все эти молодые люди были ярыми социалистами и не боялись даже полиции, перед ребе они превратились в маленьких детей и послушно ушли. Мы слышали только, как они поют в лесу по пути к реке, где их ждали лодки» (3).

    И Марк, и Белла остались в стороне от революционного движения, и только свершившиеся Февральская, а затем Октябрьская революции захватили их в свой водоворот, но остались событиями, о которых в последующие годы и вдали от родины уже не хотелось много писать и вспоминать.

    Что же оказалось за рамками воспоминаний? Как социальные коллизии коснулись семей Шагалов и Розенфельдов?

    Из появившихся ранее публикаций известно, что брат Беллы Розенфельд - Яков - «подвергался преследованиям за участие в революционном движении» (4), а сестра Анна (Хана) и ее муж Абрам Гинзбург (5) были активными членами социал-демократических кружков (6). Но кроме констатации самого факта, об этой стороне их жизни не сообщается каких-либо подробностей. Нельзя назвать и сколько-нибудь основательных исследований, посвященных революционному движению в Витебске конца XIX - начала XX веков. Не ставя перед собой цели заполнить эту лакуну, мы попытались выявить в фонде Департамента полиции (Государственный архив Российской Федерации (далее - ГАРФ), ф. 102) документы о людях из окружения Марка Шагала и Беллы Розенфельд (7).

    Общий анализ «движения среди витебских рабочих» содержится в донесении начальника Витебского губернского жандармского управления (ГЖУ) от 16 января 1899 года, в котором сообщается, что до 1896 года «признаков движения» не отмечалось, затем весной 1898 года, благодаря внезапным обыскам, было обнаружено «существование обширной тайной организации, стремящейся путем пропаганды побудить рабочих к устройству забастовок» (8).

    Через год развитие ситуации потребовало присылки в Витебск «летучего отряда филеров». Заведующий Особым отделом Департамента полиции Л. А. Ратаев в своем отношении с просьбой об отправке «отряда» к начальнику Московского охранного отделения С. В. Зубатову 29 февраля 1900 года так характеризует положение в городе: «В Витебске устроена правильная организация пропаганды революционных идей среди ремесленных классов. Во главе стоит местный «комитет». Затем каждое ремесло имеет свою нелегальную общину с кассою, которою руководит развитой рабочий; он же доставляет литературу разного вида и служит связующим звеном между «комитетом» и «кассою». Каждая община имеет, кроме того, своего устного агитатора, который занят устной пропагандой среди рабочих этого ремесла, но с «комитетом» общения не имеет. Далее идут уже пассивные члены «общин» и «касс». Высшая организация, т. е. «комитет» и подчиненные ему представители общины, чрезвычайно законспирированы и пользуются симпатиями высшей либеральной интеллигенции города, которая сочувствует ему денежными средствами. Сходки устраиваются только между руководителями общин.

    Пропаганда уже достигла большого успеха; настроение среди рабочих наэлектризованное и вызывающее при всяком удобном случае, особенно по отношению к чинам полиции. В театре, известный сорт интеллигенции, устраивают сборища и тоже держат себя крайне вызывающим образом. Нелегальная литература также появляется периодически в большом количестве. <...> Силы местной полиции крайне слабы, а все предпринимаемые меры для разведок среди революционеров делаются тотчас известными последним и своевременно со смехом парализуются. <...>

    Среди местного еврейского населения все друг друга знают по именам, а еще чаще по кличкам, фамилий же не знает никто, прописка паспортов не практикуется; дворников нет, адресного стола тоже. Появление нового лица в городе среди рабочих вызывает сенсацию, и члены общины производят тщательную проверку вновь появившейся личности <...>» (9).

    Деятельность филеров, по оценке жандармских чинов, дала «прекрасные результаты». После многомесячного наблюдения (с 11 марта по 29 августа) в ночь на 30 августа 1900 года в Витебске одновременно было проведено 47 обысков и арестовано 27 человек, принадлежавших к так называемому «витебскому противоправительственному (революционному) кружку еврейской молодежи» (10).

    В следственном деле по данному кружку насчитывается 276 листов и прилагается 63 дела на лиц, привлеченных к дознанию.

    Отметим, что среди участников кружка преобладали молодые люди из семей вполне состоятельных мещан, торговцев, купцов.

    22-летний сын витебского «менялы денег» Гирш-Шмуйл Лурье обвинялся «в организации большинства существовавших в г. Витебске кружков самообразования как среди еврейской интеллигентной молодежи, так и рабочих, преследуя при этом революционные цели» (11).

    «Сенсацию» в городе вызвал арест бывшего студента Московского университета, сына товарища председателя Витебского окружного суда Владимира Тетяева.

    Среди главных обвиняемых оказались дети витебского банкира Мовши-Лейбы Абрамовича Гинзбурга - сын Арон (1879 г. рожд.), студент Казанского университета, и дочь Сейна (1882 г. рожд.). Во время обыска в комнате Сейны было обнаружено 10 пудов нелегальной литературы на русском, еврейском и немецком языках (3953 экземпляра 56 наименований) (12).

    Был арестован учитель витебской Талмуд-Торы Зуся (Зиновий) Кисельгоф, впоследствии известный собиратель еврейского музыкального фольклора (13).

    Из менее заметных, но представляющих для нас интерес лиц, проходивших по делу, отметим тетю друга Марка Шагала Виктора (Авигдора) Меклера, дочь его деда от второй жены Рейзу Израилевну Меклер (1879 г. рожд.), а также двоюродную сестру Рейзы Ревекку Зеликову Меклер (1882 г. рожд.). Из-за того что имена девушек были похожи, дома обоих располагались рядом на Большой Ильинской улице и состав семейств был «совершенно одинаков», полицейские чины, наблюдавшие за производством обыска, оказались введены в заблуждение, и все неблагоприятные сведения о Рейзе были приписаны Ревекке Меклер. После этого последней долго пришлось убеждать полицию в своей благонадежности (14).

    Продолжительное время арестованные не признавали себя виновными, отрицали наличие компрометирующих знакомств и принадлежность им обнаруженных улик.

    Среди протоколов первых допросов интересны показания Залмана (Зелика) Менделевича Яхнина (1873 г. рожд.), сына витебского 2-й гильдии купца, на складе которого работал отец Марка Шагала: «Сельдяным складом, принадлежащим моему отцу в компании с моим дядей, купцом Беркой Яхниным, заведую я, в таких же отношениях к складу состоит мой двоюродный братДовид Яхнин. Кроме того, при складе имеется приказчик мещанин Хацкель Шагал. Работа в складе начинается ежедневно в 8-9 часов утра и оканчивается около 8-9 часов вечера, причем я большей частью остаюсь до конца работ. Ключи от склада переносятся в контору, и без моего ведома я не разрешаю ходить в склад» (15).

    Но среди арестованных оказались и менее стойкие «революционеры». Так, сын торговца Ицхок-Абель Лейбович Соскин (1879 г. рожд.) «чистосердечно» во всем признался и подробно рассказал о деятельности кружков: «Вначале чтение происходило на легальной почве, и никогда не говорили о движении. Нахмансон после этого приходил часто ко мне, приносил нелегальные книжки для чтения и просил меня, чтобы я взял двух рабочих для обучения их грамоте. Я не мог отказать и занимался с этими рабочими 2 раза в неделю, между прочим, читал с ними по просьбе Лурье «Труд и капитал». Сам Лурье считал уж меня своим человеком, стал пользоваться моей квартирой как для хранения нелегальных изданий, так и для конспиративных совещаний с рабочими или их представителями, и в таких случаях я всегда отсутствовал, поэтому не знал, что за совещания у них проходят.

    Раз, кажется, 14 января сего года, Лурье вместе с Нахмансоном пришли ко мне, и первый попросил дать ему мою квартиру для использования на целый день, и чтобы я, конечно, куда-нибудь ушел на весь день. Я хотя с неохотой, но согласился.

    Через несколько времени Лурье пришел, неся под мышкой массу листов гладкой бумаги. В 4часа дня я зашел в свою комнату, чтобы передать несколько слов Лурье. Комната была заперта, но на мой стук мне отворил Лурье, и я увидел там кроме Лурье еще Михеля Бруссера, Лейбу-Арона Гуревича, Хану Розенфельд и еще 2-х или 3-х молодых людей. На столе лежали уже готовые печатанные прокламации и много еще чистых листов не печатанных. Печатающего я не успел заметить, ибо Лурье, стоя около дверей, мешал разглядеть хорошенько. То, что печатали, это факт, ибо даже на столе после печатания остались следы краски и других приготовлений, которые стояли во время печатания. Ушли они приблизительно около 8 часов вечера.

    Хозяйка квартиры, ничего до сих пор не подозревавшая, и узнав, что у меня была Хана Розенфельд (а последняя многим известна как революционерка), стала отказывать мне в квартире. И назавтра, 15 января, когда кружок собрался для чтения, вышло целое недоразумение, и в страхе все разбежались. Особенно устрашилась Сара Эпштейн, которая раньше не подозревала о цели кружка, и ее потому решили исключить как трусливую и негодную для движения. После ухода их остались у меня на квартире Мейтин и Лабус, которые, опасаясь чего-то, дали мне спрятать на время на дворе некоторые нелегальные книжки. Я и сделал. В этот день мы поэтому читали на квартире Мейтина.

    После этого Лурье не собирался на этой моей квартире, но приносил на хранение нелегальные издания, и однажды принес очень много гектографированных листов, много нелегальных еврейских газет, брошюр и просил, чтобы я через два дня принес ему это на квартиру к нему. Но когда я ему отнес, он усиленно стал просить, чтобы я еще держал их у себя несколько дней, ссылаясь на то, что его подозревают и могут произвести у него обыск. При этом он порылся у себя в сундуке и прибавил мне еще много немецких нелегальных брошюр, гектографированных листов и металлическую пластину для уничтожения.

    Все эти экземпляры я понес к себе домой и держал до тех пор, пока Лурье и еще молодой человек блондин не забрали этого у меня.

    Кружок наш продолжал существовать и пополнился еще двумя барышнями, которых Лурье рекомендовал на место отсутствующей Сары Эпштейн. Эти две девицы были Фаня Кобыльницкая и Ида Гинзбург, и потом прибавилась еще Соня Беленькая. Тут уже члены кружка стали развязнее, часто говорили о движении и читали прокламации, разбрасываемые в свое время по городу. Одна Геня Гинзбург была равнодушна ко всему этому, но на нее не обращали внимания.

    Продолжение чтения у Мейтина на квартире стало уже тоже невозможно, ибо хозяйка его не хотела, чтобы туда собирались.

    Я принужден был нанять в другом месте и нанял на Задуновской улице комнату с отдельным входом, и чтение уже проходило у меня на новой квартире. Лурье на этой квартире стал уже приходить чуть ли не каждый день. То приходили к нему интеллигенты, с которыми он имел конспиративные совещания, то рабочие, с которыми он читал, совещался и т. д. <...>

    Ко мне на квартиру для переговоров и совещаний с Лурье приходили очень многие, но я не знал по фамилии их, за исключением Ханы Розенфельд, Лейбы-Арона Гуревича, Михаеля Бруссера. И все эти поименованные были в самых близких отношениях с Лурье; они приходили часто к нему на квартиру, уславливались о чем-то и т. д.» (16).

    «Под тяжестью улик» начали давать нужные показания и другие арестованные. Впрочем, многое полиции уже было известно благодаря неусыпной слежке филеров, чуть ли не поминутно отмечавших перемещения и встречи подозрительных лиц в своих «дневниках». Содержание дневников довольно однообразно, но благодаря последующему анализу и сопоставлению всех донесений полиции удалось распутать клубок конспирации.

    Приведем некоторые донесения, касающиеся Ханы Розенфельд, получившей у филеров кличку «Стрижка».

    26 апреля 1900 г.

    «Стрижка живет в д. Витенберга по Смоленской ул.

    В 101/2 ч. утра встречена на Двинском мосту. Прошла в квартиру Короткого [кличка Берки Цейтлина - В. Ш.], пробыла 10 м. Прошла на Пиарскую в д.Бруссера к Черному [кличка Михаеля Бруссера - В. Ш.], пробыла 5 мин. Прошла на Шоссейную ул. в д. Гринблат к Шоссейной, пробыла 10 м. Прошла в кв. Скорого [кличка Гирша Лурье - В. Ш.], скоро вышла. Прошла на Орловскую ул., 20 мин. вертелась туда и обратно близ дома Селютина и, осмотревшись во все стороны, зашла в дом Селютина, откуда через 1 час вышла вместе с Коротким.

    Прошли на Грязную ул. к аптеке Майзеля, Короткий посмотрел в окна и, увидев Первого [кличка Гавриила Майзеля - В. Ш.], зашел в аптеку, а Стрижка осталась у ворот. Через 20 мин. Короткий вышел, прошли на В<ерхне>-Петровскую ул. Стрижка на минуту забегала в д. Бескиной и оба прошли в д. Крупнина, пробыли 25мин. Прошли на Шоссейную ул. в писчебумажный магазин Яхнина, вынесли стопу писчей бумаги. На углу Канатной ул. Короткий с бумагою сел на лавочку, а Стрижка прошла в д. № 12 Яхнина к Селедкину [кличка Зелика Яхнина - В. Ш.]. Через 20 мин. вышла с В<ерхне>-Петровской ул. (двор проходной), подошла к Короткому и, поговорив немного, разошлись.

    Стрижка прошла в колониальную лавку, набрала небольшой кулек съестной провизии. Прошла опять на Орловскую ул. в д. Селютина, а Короткий зашел в писчебумажный магазин Меклера. Откуда также вынес дест<ей> (17) 5 бумаги, скатанных в трубку, и с большой осторожностью прошел на М<алую> Ильинскую ул., как надо полагать, в дом Нахмана, но видеть вход не успели и выхода не видали».

    3 мая 1900 г.

    «Х. Розенфельд сняла комнату в доме Клюшенко по Орловской ул., объявив себя модисткой; в 3 часа дня к ней явился Бруссер, который в 5 ч. 30 мин. ушел вместе с Розенфельд».

    29 мая 1900 г.

    «Стрижка живет в д. Витенберга по Смоленской ул.

    В 11½ ч. утра вышла из своей квартиры с сестрой [Беллой Розенфельд - В. Ш.], прошли в шляпный магазин, где примеряла себе шляпу. Не купив, прошла в мануфактурный магазин Минца, куда следом пришла и Пестрая [кличка Хаи-Леи Хайкиной - В. Ш.]. Пестрая скоро вышла, а спустя 10 мин. вышла и Стрижка и вернулась домой» (18).

    24 августа датирована запись, предрешившая развязку: «Короткий в 9 ч. веч. был опять встречен на Вокзальной ул., прошел на Канатную ул. к Селедкину, а через 1/2 часа вывез от Селедкина на легковом извозчике корзину в 1½ аршина длины приблизительно 4-5 пудов и провез в квартиру Носова [кличка Арона Гинзбурга - В.Ш.]. А через 40 мин. из того же склада перевезена в квартиру Носова другая корзина немного менее, но одной тяжести молодым человеком, (показано конторщик Носова) обе корзины принял и вносил в квартиру с Носовым. С 11 ч. ночи Короткий и Приезжий стали ходить кругом квартиры Носова, присматриваясь ко всем находящимся против квартиры - в сквере и на улице, а в 12 часов ночи они были потеряны» (19).

    В полученных Ароном Гинзбургом корзинах находилась нелегальная литература, которая была перепрятана в комод его сестры и обнаружена там полицией во время обыска в ночь на 30 августа.

    Хана Розенфельд оказалась среди тех подозреваемых, которым удалось скрыться, и полиции пришлось приложить немало сил для ее обнаружения.

    12 марта 1901 года был разослан циркуляр со списком разыскиваемых лиц, которых при обнаружении полагалось «обыскать, арестовать и препроводить в распоряжение начальника Витебского губернского жандармского управления». Под № 40 значилась «Розенфельд, Хана Неухова, дочь витебского 2-й гильдии купца, родилась в 1881 году, вероисповедания иудейского, девица, отец Неух Ицков и мать Фрада Мордухова проживают в Витебске, где содержат магазин золотых и серебряных вещей; братья Ицка, Мендель, Израиль и Арон живут при родителях и Абрам - ученик реального училища в Скопине, Рязанской губернии, и сестра Бейла-Рейза живет с родителями в Витебске» (20).

    8 июля 1901 года начальник Московского охранного отделения уведомил об особых приметах Ханы: «Лет 18-20; брюнетка; полного среднего роста; фигура тонкая стройная; лицо небольшое; нос короткий; волосы черные; взгляд быстрый; походка довольно красивая. Одевалась: черная короткая жакетка и белая до колен пелеринка - последней моды; юбки разные, но более черные, шляпа касторовая коричневая (форма пушкинской), щегольская, с одним сероватым пером. Лиф или блузка, преимущественно пунцовые» (21).

    По первоначальной версии, Хана скрылась «за границей», но в мае 1902 года ее след был обнаружен в Елизаветграде. 10 мая помощник начальника Херсонского губернского жандармского управления в Елизаветградском уезде отправил обстоятельный отчет своему начальнику (22): «Приобстоятельствах, представленных мною в донесениях за №№ 300 и 434, задержаны были четыре записки, из которых две на еврейском языке, перевод которых при сем имею честь представить, предназначавшиеся к передаче по адресу: «Витебск, Смоленская улица, дом Гуревича, золотых дел мастеру П. Кабаку для Арона» от Фрейды Блатман и Роди Терман при тайном посредничестве надзирателя Елизаветградского земского арестного дома Андрея Крашнюха.

    Как усматривается из следственных действий, произведенных Витебским губернским жандармским управлением, «Арон» оказался евреем, сыном 2-й гильдии купца Ароном Неуховым Розенфельдом, 20 лет, а Фрейда Блатман - сестрой его Ханой Неуховой Розенфельд, разыскиваемой циркуляром Департамента полиции от 12 марта 1901 года за № 814. Арон Розенфельд и родные его отказываются дать указания об адресе, по которому всегда писали в Елизаветград, отговариваясь запамятованием.

    Между тем, как из содержания представляемых копий записок, так и из приводимых ниже показаний положительно видно, что Арон Розенфельд и родные должны знать хорошо Елизаветградский адрес Ханы Розенфельд, жившей под именем Фрейды Блатман и по подложному паспорту.

    При производстве обыска Пинхос Мовшев Кабак заявил, что 3 или 4 письма на имя Арона он передал Арону Неухову Розенфельду, причем он добавил, что письма эти писались на его, Кабака, имя для Арона Розенфельда, по его, Розенфельда, просьбе будто бы от невесты, откуда же - он не говорил. Знакомство его, Кабака, с Розенфельдом состояло в том, что Арон приносил и давал работу из отцовского магазина золотых вещей, как раз напротив Пинхоса Кабака.

    При обыске у Арона Розенфельда были отобраны только письма на еврейском языке, которые еще не переведены. Арон Розенфельд, когда ему было предложено выдать письма, которые он получал от Пинхоса Кабака, сначала заявил, что он не помнит, чтобы он получал от кого-либо письма, а затем заявил, что эти письма были от его сестры Ханы Неуховой Розенфельд. Откуда эти письма, он не знает. Ответы на эти письма он не писал, а передавал только поклоны на письмах, которые писала семья.

    Привлеченный же в качестве обвиняемого по 318 ст<атье> Улож<ения> о наказаниях Арон Розенфельд показал: "Ни к какому преступному сообществу я не принадлежу. Предъявляемые мне письма, написанные на четырех клочках бумаги, писаны рукою моей сестры Ханы Розенфельд и, вероятно, предназначались отцу моему, Неуху Ицковичу. Однажды, когда Кабак пришел к нам, он принес письмо, адресованное на его имя с надписью «для Арона» и спросил меня, не мне ли это. Я взял это письмо, вскрыл и, узнав, что это письмо нашей семье от Ханы, просил Кабака и на будущее время все такие письма передавать мне. Письма эти по содержанию своему были чисто родственные. На полученные 3-4 письма таким образом отвечала вся семья, по какому адресу, я не помню, не помню даже фамилии ее хозяйки, которой мы адресовали письма. Последнее наше письмо было в Елизаветград. Когда же сестра была в Харькове, то письма получались по адресу моего дяди Хаима Борухова Левлянта, живущего по Вокзальной улице в доме Шнеерсона, для передачи нам.

    Что Хана Розенфельд называет себя Блатман, я не знал, чему может быть доказательством поездка брата моего в Одессу после того, как мы узнали из анонимного письма в марте сего года, что сестра наша сидит в тюрьме в г. Одессе. Брат мой по поручению отца был в жандармском управлении и там оставил 20 руб. для Ханы, которые ему потом возвратили, объяснив ему, что такой арестованной нет. Что сестра Хана занимается революционной деятельностью, я не знаю. Отдельно от семьи я ни одного письма сестре не писал, писали же мы их всей семьей. При сем считаю необходимым добавить, что отношения мои к сестре были не особенно дружественные. Занимался я лишь торговыми делами. Фамилии хозяйки и адреса, по которому мы писали в Елизаветград, мне нет никакого смысла скрывать".

    Допрошенный в качестве свидетеля витебский мещанин Пинхос Мовшев Кабак 42 лет между прочим показал: «Зимою до Нового года или после Нового года, я не помню, Арон Неухов Розенфельд, прийдя ко мне в мастерскую, чтобы сделать мне заказ, сказал: «Если будут письма по Вашему адресу для „Арона”, то Вы передавайте мне. Письма эти, 3-4 или 5, я получал и лично передавал ему. Когда я однажды спросил, от кого эти письма, не от невесты ли? Он сказал: „Да, от невесты”».

    Допрошенный в качестве свидетеля витебский купец Неух Ицков Розенфельд между прочим показал: «Предъявленные записки я признаю написанными рукой моей дочери Ханы Неуховой Розенфельд, которая оставила мой дом два года тому назад, чтобы жить на свой заработок. Этой зимой, когда, не помню, она была в Харькове, а затем я получил от нее письмо из Елизаветграда. Письма мы получали, я не помню как; может быть, от Кабака, может быть, от другого. Содержание этих писем я не помню. На эти письма я написал только один раз, но по какому адресу, я не помню, знаю же, что в Елизаветград. Относительно того, что письма получались на адрес Кабака, может быть, я и знал, хорошо не помню. О том, что она называлась Фрейдой Срулевой Блатман, я не знаю...»; «Сын мой Арон все время занимался торговлей, и он, наверное, никаких особых сношений с сестрой своей Ханой не имел...».

    Для полиции важно было выяснить адрес, поскольку на квартире, где жила Хана, остались вещи, среди которых могли оказаться улики. Поэтому молчание ее родственников расценивалось как содействие в сокрытии «следов преступления».

    К отчету прилагаются копии переводов двух записок Ханы Розенфельд. Вот содержание одной из них: «Любимый дядюшка! Вас, верно, удивляет мое долгое молчание, но это не моя вина, как Вы сами убедитесь из этого письма, я бы и теперь не писала, но боюсь, что будете беспокоиться обо мне (следует несколько неразборчивых фраз). Кроме того, у меня к Вам просьба. Но как Вам писать? Не знаю, Вы слишком меня любите, и это Вам причинит сильное беспокойство; потому прошу, будьте совершенно покойны. Вы уже, вероятно, догадываетесь, в чем дело: меня арестовали 17 февраля еще с четырьмя лицами; у меня ничего не нашли, и я надеюсь, что меня скоро освободят; но пока я нахожусь в Елизаветградской (земской или женской) тюрьме. Со мною вместе арестовали одну девушку и трех мужчин.

    Любимый дядюшка! Еще раз прошу Вас относиться к этому: я же не одна такая, и думаю, что нет в России такого семейства, где бы не было кого-нибудь арестованного. А потому и беспокоиться об этом нечего. Я писала, что имею к Вам просьбу: дело в том, что меня арестовали у чужих, а мои вещи находятся в другом месте, а я жандармскому не хочу указать адреса, чтобы не причинить им неприятности.

    Но не в вещах дело, а главное, что я не имею книг, а книги он передаст (т. е. в тюрьме), если кто-нибудь приносит, а мне тут некому приносить. Поэтому прошу Вас, чтобы кто-нибудь приехал сюда и писал бы по адресу, по которому Вы сюда всегда писали. Если же она оставила квартиру, то спросите во дворе, где она теперь живет; она знает, где мои вещи. Вы меня отобразите или скажите какой-нибудь признак, и она уже будет знать, о ком идет речь. Она Вам объяснит, как поступать с книгами: она Вам сама достанет, или Вы купите несколько, или возьмите в библиотеке. Было бы хорошо, если бы Вы могли устроить с обедами, хотя тут дают нам полные порции, как всем.

    Когда будете носить книги или пищу, Вы должны сказать, что это для меня, т. е. назвать мое имя и фамилию. Вы, наверно, их не забыли, но все-таки напишу Вам: «Фрейда Срулева Блатман». Если он спросит: «Откуда?», то Вы, вероятно, помните, что из м. Корсунь Киев<ской> губ<ернии>. Если он вообще спросит обо мне, то скажите, что ничего не знаете (несколько неразборчивых фраз). Чтоб она сказала, что она моя дальняя родственница и ничего обо мне не знает. Лучше, конечно, чтобы приносили не от Вас, Вы тут достаньте кого-нибудь. Знакомая, к которой Вы зайдете, Вам устроит. Книги пошлите исторические и беллетристические и самоучитель французского языка; когда принесут, то я уже дам список.

    Милый дядя! Я надеюсь, что Вы мне сделаете. Если бы я знала, что попадет к Вам, а не к кому другому, то я писала бы больше, но пока довольно! Исполнить мою просьбу можете без боязни; я имею немного денег и пью ежедневно молоко, но книг купить не позволяют, а то я бы довольно купила и не утруждала бы Вас. Если нас перевезут в другую тюрьму, то Вам скажут. Будьте здоровы и спокойны. Когда меня освободят... (на этом обрывается написанное на полулисте почтовой бумаги)».

    Во второй записке - на «клочке бумаги» - также давались дополнительные инструкции о том, куда идти, что передавать и что отвечать на вопросы жандармов.

    Понятный лишь посвященному «эзопов язык» посланий не позволяет однозначно трактовать их содержание. Из материалов полицейских дел известно, что Хана Розенфельд, скрывавшаяся под именем Фрейды Блатман, была арестована в ночь на 17 февраля 1902 года в Елизаветграде на конспиративной квартире вместе со своим будущим мужем Абрамом Гинзбургом, Беркой Цейтлиным, мещанкой из Могилева Розой Терман и хозяином квартиры Лейзером Янкелевичем. В результате обыска на квартире был обнаружен чемодан с газетами «Южный рабочий» и остатки сожженных экземпляров (23)

    В деле Ханы Розенфельд (24) сохранились два бланка - «Сведения о лице, привлеченном к дознанию в качестве обвиняемого по делу». В первом, составленном 16 августа 1902 г., местом рождения указан город Витебск, дата рождения - 1881 г. Во втором от 12 ноября 1902 г. указана дата 1882 г. Здесь же в графе «Родственные связи»: «Отец Неух Ицков 44 л., мать Фрада Борухова 42 л. содержат магазин золотых вещей в г. Витебске; братья: Ицка 23 л., Арон 20 л., Яков-Янкель 19 л. занимаются торговлей вместе с отцом, Мендель 17 л. - готовиться держать экзамен в 5 класс гимназии, Израиль 15 лет - приготовляется на поступление в коммерческое училище и Абрам 13 лет - учится в Скопинском реальном училище, и сестра Берта 12 л. учится в 7 классе Витебского пансиона. Все живут в г. Витебске, а брат Абрам в г. Скопине». Приводимые сведения о возрасте могут служить ориентиром в определении даты рождения близких Беллы Розенфельд-Шагал.

    Далее в графах: «Экономическое положение родителей» - «Имеют два магазина золотых и серебряных вещей»; «Место воспитания» - «Домашнее образование»; «Основания привлечения к настоящему дознанию» - «По имеющимся в дознании о Сейне и Ароне Гинзбург сведениям, состояла одним из деятельных членов преступного кружка в г. Витебске, была в близких отношениях с выдающимися членами такового, посещала конспиративную квартиру Соскина, имела собственную конспиративную квартиру, занималась воспроизведением революционных воззваний вместе с Гиршем Лурье, Михелем Бруссером и Лейбой Гуревич и распространяла таковые по г. Витебску».

    В этом же деле имеется прошение родителей Ханы на имя директора Департамента полиции от 1 октября 1902 года: «Дочь наша Хана Неухова Розенфельд, привлеченная к следствию по обвинению в государственном преступлении, была арестована в феврале месяце этого года в Елизаветграде и заключена в Одесскую тюрьму.

    Следствие по ее делу уже окончено и направлено в Департамент полиции. Ввиду того, что дочь наша восемь месяцев содержится в тюремном заключении, которое очень вредно отзывается на ее слабом здоровье; что предварительное следствие окончено и теперь не представляется серьезных оснований к содержанию ее в тюрьме, мы осмеливаемся покорнейше просить Ваше Превосходительство освободить нашу девицу Хану Розенфельд, содержащуюся в Одесской тюрьме, из тюремного заключения с отдачей ее, до получения приговора, под надзор полиции».

    Неизвестно решение, принятое по этому письму, но по «высочайшему повелению» от 9 июля 1903 г. Хана Розенфельд, Абрам Гинзбург, как и проходившие по «витебскому делу» Арон Гинзбург, Гирш Лурье, Михель Бруссер и Залман Нахмансон были высланы «под гласный надзор полиции» и «водворены на жительство в Якутской области» (25).

    В документах, относящихся к марту 1905 года, есть упоминание о том, что Хана Розенфельд и Абрам Гинзбург уже были мужем и женой (26). Сохранилось описание примет Абрама: «Телосложения крепкого, волосы темно-русые, вьющиеся, зачесаны назад; глаза карие; лоб низкий; на правом лобном бугре неизгладимый рубец; лицо овальное, матовое с загаром, во рту недостает правого коренного зуба» (27). В начале 1905 года Гинзбург бежал из ссылки, и в августе полиция перехватила его письмо Хане: «Ты хочешь знать, как жил я эти дни: в общем, неважно. Во 1-х, надежда увидеть тебя скоро, хотя и не пропадает совсем, но иногда порядком слабеет. Вот и вчера состоялось, наконец, это гнусное объявление о созыве народных представителей, а того, чего так страстно ждали, нет и нет. Конечно, амнистия все-таки возможна в ближайшем будущем, но это только благодаря несерьезности образа действий правительства. Во 2-х, все резче и резче чувствуется гигантское несоответствие задач и сил: созыв Думы вот уже сколько времени волнует публику. Все чувствуют всю необходимость выступить во всеоружии ясной и единой тактики, а между тем ничего общего не выработано.

    Я пока бодр и здоров, но моментами приходится круто, ибо каждое утро, оставляя гостеприимный ночлег, надо начинать думать о крове на ближайшую ночь. О том варварстве, которое царит сейчас, можешь заключить хотя бы из того, что в городе, из которого я уехал, пробыв там всего полтора месяца, я оставил хвост, на который, пожалуй, насыпят соли. О твоем брате узнал, что он сел в марте после того, как сдал багаж из Бердичева в Киеве. Это было чуть ли не первой пробой твоего брата. Передай Б., что он напрасно мне не пишет. О нем спрашивают, его настойчиво приглашают, так как все о нем высокого мнения. <...>» (28).

    Упоминание в письме о «брате» Ханы относится к Якову (Янкелю-Гирше) Розенфельду, который был арестован 9 марта 1905 года на вокзале в Киеве. Об обстоятельствах дела начальник Киевского губернского жандармского управления докладывал следующее: «Помощник начальника Волынского губернского жандармского управления на пограничном пункте в Радзивилове уведомил помощника моего в Бердичевском уезде ротмистра Марковского, что в Бердичев направляется неизвестный, отправивший вперед 4½ пуда нелегальной литературы.

    6 февраля неизвестный, проехавший границу по паспорту Витебского губернатора на имя Розенфельда, прибыл в Бердичев, получил багаж с литературой, которую переложил в корзину, чемодан и саквояж, и в тот же день выехал в Киев в сопровождении двух филеров, командированных ротмистром Марковским, который телеграфировал подполковнику Спиридовичу о встрече в Киеве на вокзале Розенфельда филерами охранного отделения.

    9 сего февраля подполковник Спиридович, представив мне корзину, чемодан и саквояж, донес, что означенные три места, в которых заключается около 8000 экземпляров разного рода наименования преступных изданий, взяты по обыску в квартире Николая Николаевича Леонтьева, причем привезены с вокзала 8 числа сыновьями его Борисом и Константином, воспитанниками 6 класса 5 Киевской гимназии» (29). 8 марта на квартире Леонтьева был произведен обыск. На следующий день арестовали Якова Розенфельда.

    В «Деле о Янкеле-Гирше Розенфельде» (30) содержатся, в частности, следующие сведения: «Время рождения» - «Январь 1883 г.» (31); «Место рождения» - «г. Витебск»; «Место воспитания» - «Учился дома, с 1903 года в заграничных учебных заведениях»; «Был ли за границею, когда именно, где и с какой целью» - «Выехал за границу с целью учиться в 1903 году из г. Витебска. Учился в Фридберге, Гессене и Женеве. Вернулся в 1904 году к призыву. В начале января 1905 года вновь выехал за границу. Был в Берне, у брата в Женеве. Вернулся в империю 5 февраля через пограничный пункт Радзивилов»; «Привлекался ли раньше к дознаниям» - «Не привлекался».

    В деле находится также протокол примет

    Я. Розенфельда, составленный 15 марта в Киеве, в котором, наряду с его антропометрическими данными, указывается: «Лета» - «23»; «Рост - стоя и сидя» - «171,4 - 89,4»; «Телосложение» - «среднего»; «Цвет волос» - «черный»; «Цвет глаз» - «карие»; «Описание особых примет» - «на голове с правой стороны малый продолговатый плеш».

    15 марта 1905 года Яков был заключен в Киевскую тюрьму, но 16 июня того же года по причине «отсутствия данных по дознанию для дальнейшего содержания под стражей» был отправлен в Витебск под особый надзор полиции.

    Между тем, в Витебске было неспокойно. Первый год Первой русской революции был отмечен забастовками, митингами, демонстрациями, вооруженными столкновениями с полицией (32).

    Приведем лишь несколько выдержек из полицейских донесений о почти будничных событиях того времени: «5 апреля [1905 г.], в г. Витебске в мусорном отделении двора барона Гинзбурга произошел взрыв двух бомб, причем, причинены поражения дворнику и шестилетнему мальчику, находившимся во дворе. <...> В принесении бомб заподозрен Любавичский Могилевской губернии мещанин Залман Иосель Танхелев-Хаимов Рубанок, 21 года, который задержан тотчас после взрыва перескочившим через забор в соседний двор» (33).

    «31 декабря 1905 года в г. Витебске в Любавичской еврейской школе по Ильинской улице задержана сходка еврейской молодежи в числе 218 мужчин и 230 женщин» (34).

    «24 июля сего года [1906 г.], в 9½ часов вечера в г. Витебске совершено нападение 15 неизвестных злоумышленников, вооруженных револьверами, на квартиру купца Лурье, ограбивших у последнего до 900 рублей. (Грабители не задержаны и не установлены, но при ограблении они заявили, что деньги пойдут на революционные цели)» (35).

     19 декабря 1905 года начальник Витебского губернского жандармского управления доносил: «<...> Особенность здешних еврейских организаций заключается в том, что большинство участников-евреев одной какой-либо революционной группы или партии состоит в то же время в других. Объединяет всех «Бунд».

    Затем нельзя не отметить, что вся масса еврейского населения, даже капиталисты, относятся, в общем, сочувственно (исключая стариков-евреев и то не всех) к революционному движению своей молодежи, <...> укрывает активных деятелей, их технические средства и приспособления, а равно оружие. <...>

    В последнее время среди евреев здесь настолько сказалось национальное их самосознание, что даже агенты-евреи, работавшие в агентуре по негласному политическому розыску, стали уклоняться от оказания содействия и новых приходится добывать с трудом. <...>

    Группа, именующая себя «Поалей-Цион» (сионисты-социалисты), незначительна по числу, появилась здесь с прошлого года. Она представляет из себя также часть «Бунда». Кто именно руководит теперь кружком, не выяснено еще. Руководил им до отъезда из Витебска бывший здесь раввин Брук. <...>

    Первое появление здесь деятельности «Партии социалистов-революционеров» под именем «Витебской группы» было в 1903 году. Деятельность началась распространением прокламаций в октябре того года» (36).

    В дополнении к списку «выдающихся социалистов-революционеров в Витебской группе», составленному 19 декабря 1905 года, находим сведения о подруге Марка Шагала и ее братьях:

    «3. Брахман, Борис-Бер Вульфов, сын вольнопрактикующегося фельдшера, 22 лет, город Витебск.

    4. Брахман, Гирш Вульфов, сын вольнопрактикующегося фельдшера, 20 лет, город Витебск.

    5. Брахман, Тайба Вульфова, дочь вольнопрактикующегося фельдшера, 18 лет, город Витебск» (37).

    Более подробные сведения о Тее (Тайбе) Брахман содержатся в «Списке главных агитаторов и руководителей, входящих в состав группы социалистов-революционеров в районе Витебской губернии» от 1 октября 1906 года: «Брахман Тайба Вульфова, дочь фельдшера, 17 лет, без занятий, роста низкого, волосы вьющиеся, еврейка, в г. Витебске. Агентурные сведения. Агитаторша» (38).

    В фонде Департамента полиции сохранилось дело «О мещанине Бере (Борисе)-Генохе Вульфове Брахмане» (39), в котором указывается, что Бер Брахман с 1 октября 1904 года «наблюдается в связи с Витебской группой социалистов-революционеров». Разбирательство было вызвано задержанием нескольких писем на имя Вульфа, Рувима и Бера Брахманов с информацией о революционных событиях и положении в Петербурге в декабре 1905 - январе 1906 годов. В письме к Беру 2 декабря 1905 г., в частности, сообщалось: «<...> в противовес реакции растет и развивается могучим потоком сила пролетариата, которого не устрашат ни пули, ни нагайки. Пролетариат бодро и смело идет на путь борьбы с ненавистным самодержавием. Ожидаются грандиозные события к новому году. Сейчас настроение выжидательное, как будто бы два врага ждут сигнала для окончательной схватки.

    Ввиду того, что для нас тут не достает одного человека, то просим не отказать приехать, чтобы пополнить неполное».

    Письма сопровождаются донесениями жандармского управления от 27 декабря 1905 г., 14января и 18 февраля 1906 г. со сведениями об адресате и его семье: «Адресат письма из С.-Петербурга в г. Витебск к Брахману есть сын вольнопрактикующегося фельдшера Гольдингенского Курляндской [зачеркнуто - «Лифляндской»] губернии мещанина Рувим Вульфов Брахман, 20 лет. Имеет отца Вульфа 49 лет, мать Иоганну 49 лет, братьев: Бориса 22 лет, Гиршу 18 лет и сестру Тоубу 16 лет. Все проживают в г. Витебске по Грязной улице в доме Генькина. Отец занимается фельдшерской практикой, брат Борис служит в аптеке Красного креста помощником провизора, а Рувим и остальные определенных занятий не имеют.

    Хотя к дознаниям по государственным преступлениям никто из них не привлекался, но, по наблюдению, имеют близкое сношение с лицами, привлекавшимися уже к дознаниям по делу Витебской группы социалистов-революционеров, а именно: Залманом Шифом, Нохимом Байтиным, Михаилом Цетлиным, Малкой Цетлиной, Соней Эфрос и Ошером Левинсон» (14 января 1906 г.).

    «<...> Семейство же Вульфа Брахмана является крайне вредным в политическом отношении, в особенности Борис и Рувим <...>» (18 февраля 1906 г.).

    Человеку, оказавшемуся в поле зрения полиции, уже сложно было выйти из-под неусыпного контроля и избежать проверок на благонадежность. И один из примеров тому - продолжение истории Якова Розенфельда.

    Якову Самойловичу довольно быстро удалось добиться признания своих деловых качеств и знаний. С 1908 года он работал секретарем редакции журнала «Промышленность и Торговля», издаваемого в Петербурге Советом съездов представителей торговли и промышленности, а также являлся секретарем этой организации по вопросам торговли и промышленности, рассматривавшихся в законодательных учреждениях.

    Последняя должность обязывала быть в курсе работы «законодательных учреждений», и в октябре 1912 года Яков Розенфельд обратился к приставу Государственного совета с просьбой выдать ему билет для входа на сессию Совета. И это стало причиной еще одного разбирательства (40).

    24 октября пристав обратился к начальнику отделения по охранению общественной безопасности и порядка в С.-Петербурге с просьбой сообщить, не встречается ли «препятствий со стороны охранного отделения к выдаче билета». Аппарат Департамента полиции предоставил полную информацию о всех «грехах» Якова. Среди них уже известные - провоз нелегальной литературы и упоминание об этом в письме Абрама Гинзбурга в 1905 году.

    Далее указывается, что 1 августа 1912 года в Департамент полиции поступило перехваченное письмо Якову Розенфельду от Цили Галай из Варшавы по поводу ареста некоего «Мули» и предпринятых мерах к его освобождению под залог. «Мулей» оказался муж Цили - Самуил, бывший издатель закрытого легального бундовского журнала «Вопросы жизни». Выяснилось также, что на квартире Розенфельда проживает Вульф Гинзбург, замеченный в 1911 году в «сношениях с лицами, наблюдавшимися по партии социалистов-революционеров».

    Ко всему прочему, всплыла уловка, благодаря которой Яков Розенфельд получил вид на жительство, - в редакции он числился наборщиком (41). И хотя с 1909 года Якову уже удавалось ежегодно добиваться продления разрешения на право жительства в Петербурге, директор Департамента полиции признал «дальнейшее разрешение ему жительства в столице крайне нежелательным».

    Потребовалось личное ходатайство «многих высокопоставленных лиц» и в том числе управляющего Советом съездов представителей торговли и промышленности барона Германа Христофоровича Майделя, чтобы добиться продления разрешения.

    Становится понятным, почему чуть позже в Центральном военно-промышленном комитете Яков Розенфельд так «безжалостно тиранил» Марка Шагала, почему так боялся, что ему «попадет» из-за нерадивости художника (42) - положение Якова Самойловича было шатким, и он легко мог лишиться места «начальника» по причине политической неблагонадежности.

    А что же Марк Шагал, проходил ли он проверку на благонадежность? Как выяснилось, и сам художник подвергался подобной процедуре, что, вероятно, было связано с поступлением на службу в Центральный военно-промышленный комитет.

    2 ноября 1915 года 3 отделение Департамента общих дел МВД направило в Департамент полиции отношение с просьбой «сообщить, не имеется ли в делах Департамента полиции каких-либо сведений о добромыслянском мещанине еврее Мовше Хацкелеве Шегалове (43), проживавшем до войны в г. Париже». 3 декабря в Департамент полиции поступает просьба «ускорить сообщением сведений о добромыслянском мещанине еврее Мовше Хацкелеве Шагалове». И, наконец, 6 декабря ответ был отправлен: «Вследствие отношения 2 ноября сего года за № 35358 Департамент полиции уведомляет, что о мещанине еврее Мовше Хацкелеве Шегалове неблагоприятных в политическом отношении сведений в делах Департамента не имеется» (44).

    Таким образом, несмотря на то, что в окружении Марка Шагала было немало «вредных в политическом отношении» лиц, самого художника к таковым не причисляли.

                                                                                ****

    1. Доклад, прозвучавший на XV Международных Шагаловских чтениях в Витебске, которые проходили 6-7 июля 2005 г.

    2. Шагал М. Моя жизнь. Пер. с фр. М. : Эллис Лак, 1994. С. 84, 130.

    3. Шагал Б. Горящие огни. Пер. с фр. М. : Текст, 2001. С. 312.

    4. Розенфельд Яков // Российская еврейская энциклопедия. Москва, 1995. Т. 2. Биографии К-Р. С. 487. Розенфельд Яков Самойлович (1883, Витебск - 1973, Ленинград), экономист. Учился на философском факультете Женевского университета и экономическом факультете Гессенского университета. Вернувшись в Россию, участвовал в революционном движении. В 1905 переехал в Петербург, сотрудничал в газетах, выступая с экономическими обзорами. В 1908 поступил на службу в Совет съездов представителей промышленности и торговли, в 1915 - в Центральный военно-промышленный комитет, где заведовал отделом труда и металлургии. В 1918-1934 работал в различных государственных учреждениях (Ленинградском Совете народного хозяйства, Облплане, Гипроземе, Гипромаше). С 1921 читал лекции по экономике в учебных заведениях Ленинграда. В 1926-1939 профессор Политехнического института. С 1940 преподавал в ЛГУ и Финансово-экономическом институте. Автор первого крупного исследования по развитию социалистического хозяйства («Промышленная политика СССР, 1917-1925», 1926). Арестован в 1930 по «делу Промпартии», в 1931 освобожден. В 1946 выпустил книгу «Промышленность Соединенных Штатов Америки и война». В 1947 в период «борьбы с космополитизмом» подвергся критике за «пресмыкательство перед американским капиталом», был уволен из ЛГУ. В 1949 снова арестован, провел в тюрьмах, лагерях и ссылке 6 лет. После возвращения в Ленинград продолжал научную работу, участвовал в издании книги «История машиностроения СССР» (1961).

    5. Гинзбург Абрам Моисеевич (лит. псевдоним: Г. Наумов, Velox) (1878 - после 1931), политический деятель, экономист, публицист. С середины 1890-х вел революционную пропаганду в еврейских рабочих кружках. С 1897 член Витебского комитета социал-демократов. В 1897-1899 учился в Харьковском университете. С 1899 член Двинского комитета Бунда, с конца 1899 - Екатеринославского комитета РСДРП; в 1900-1902 фактически руководил газетой «Южный рабочий». В январе 1902 избран членом ЦК Союза южных комитетов и организаций РСДРП. В феврале 1902 арестован, в 1903 выслан в Якутию. В начале 1905 бежал. В 1906 член Московского, затем Рижского комитетов РСДРП, примыкал к меньшевикам. Один из создателей и постоянных сотрудников меньшевистского журнала «Наша заря». В 1910 арестован и выслан в Витебск. В 1911 сдал экзамены за курс юридического факультета Петербургского университета. С начала 1912 жил в Киеве, сотрудник газеты «Киевская мысль», изучал положение рабочих, по результатам своих исследований издал книгу «Бюджеты рабочих Киева» (1913). В 1917, после Февральской революции, член Киевского комитета РСДРП (меньшевиков), член Исполкома Киевского совета рабочих депутатов, гласный городской думы и товарищ городского головы. К Октябрьской революции отнесся резко отрицательно, рассматривал ее как результат «анархии» в стране. После утверждения советской власти в Киеве от политической деятельности отошел, работал в кооперации, Губсовнархозе, Губплане и др. учреждениях, выпустил книгу «История социализма и рабочего движения» (1920). С 1922 в Москве в аппарате ВСНХ. Одновременно в 1923-1930 преподавал в Московском институте народного хозяйства им. Г. В. Плеханова. С 1928 заместитель председателя коллегии планово-экономического управления и заведующий конъюнктурным бюро ВСНХ. С 1929 заместитель председателя Института промышленно-экономических исследований при ВСНХ. Участвовал в разработке первых перспективных планов развития промышленности. В 1930 арестован, в марте 1931 приговорен к 10 годам лишения свободы.

    6. Гинзбург А. Начальные шаги Витебского рабочего движения // Революционное движение среди евреев. Сборник 1. М. , 1930. С. 96; Подлипский А. Розенфельды (Семья жены Марка Шагала) // Шагаловский международный ежегодник, 2003. Витебск, 2004. С. 126; Подлипский А. М. Евреи в Витебске: В 2 т. Витебск, 2004. Т. 1. С. 55-57.

    7. В ГАРФ находится именная картотека Департамента полиции с отметками на карточках документов, в которых упоминается данное лицо, но не все указанные в карточке документы сохранились до настоящего времени.

    8. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1898 г. , д. 5, ч. 30, л. 11-12.

    9. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1898 г. , д. 5, ч. 30, лит. Б, л. 26-27.

    10. ГАРФ, ф. 102, 7 делопроизводство, 1900 г. , д. 465, л. 31 и об.

    11. Там же, л. 194 об. Лурье Григорий Исаакович (Гирш-Шмуйл Ицкович) (р. 1878), родился в Витебске, учился в еврейских школах. С 1897 член Бунда, подвергался арестам, в 1901-1903 выслан на поселение в Сибирь. В 1904 участвовал в Якутском вооруженном протесте ссыльных. С 1906 в эмиграции. Участвовал в работе V (Лондонского) съезда РСДРП. Работал в организациях Бунда. В 1913 экстерном окончил юридический факультет Варшавского университета и работал в потребкооперации. С 1917 член ЦК Бунда. С 1918 один из редакторов бундовского еженедельника «Дер глок». Позже активист «Общества бывших политкаторжан и ссыльных поселенцев», литератор, преподаватель кооперативного техникума. Репрессирован в 1938.

    12. Там же, л. 22 и об.

    13. ГАРФ, ф. 102, 7 делопроизводство, 1900 г., д. 465, ч. 3. Во время обыска у З. Кисельгофа была обнаружена литература «предосудительного характера», как установило следствие, принадлежавшая Г. Лурье и М. Бруссеру. За неимением данных, указывающих на революционную деятельность, Кисельгоф был освобожден в октябре 1900 и отдан под особый надзор полиции. Кисельгоф Зусман (Зиновий) (1884, Велиж Витебской губ. - 1939, Ленинград), педагог, фольклорист. После окончания в 1898 еврейской учительской семинарии в Вильне работал в еврейской школе в Витебске. В 1905 приглашен на должность педагога в школу Общества распространения просвещения между евреями в России (ОПЕ) в Петербурге. Одновременно дирижировал еврейским хором, участвовал в различных этнографических экспедициях, в которых записывал музыкальный еврейский фольклор. Кисельгоф был одним из основателей Общества еврейской народной музыки (1908). Окончил естественно-математический факультет Ленинградского университета (1925). Работал учителем в школе, был директором еврейской национальной школы в Ленинграде. В 1938 арестован. Умер в 1939 вскоре после освобождения.

    14. ГАРФ, ф. 102, 7 делопроизводство, 1900 г. , д. 465, ч. 49; ч. 53. Автор выражает благодарность Л.  Хмельницкой за генеалогические сведения о роде Меклеров.

    15. ГАРФ, ф. 102, 7 делопроизводство, 1900 г. , д. 465, л. 67об. -68.

    16. ГАРФ, ф. 102, 7 делопроизводство, 1900 г. , д. 465, л. 167-170.

    17. Десть - старая единица счета писчей бумаги в листах. Русская десть - 24 листа. Метрическая десть - 50 листов.

    18. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1898 г. , д. 5, ч. 30, лит. Б, л. 194, 215, 306, 347.

    19. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1898 г. , д. 5, ч. 30, лит. Б, т. 2, л. 147об.

    20. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1902 г. , д. 1328, ч. 30, л. 11.

    21. Там же, л. 21.

    22. Там же, л. 22-25об.

    23. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1905 г. , д. 6, ч. 723, л. 13об. ; 7 делопроизводство, 1900 г. , д. 465, ч. 61, л. 6.

    24. ГАРФ, ф. 102, 7 делопроизводство, 1900 г. , д. 465, ч. 61.

    25. ГАРФ, ф. 102, 7 делопроизводство, 1900 г. , д. 465, л. 260; Особый отдел, 1905 г., д. 6, ч. 723, л. 20.

    26. ГАРФ, ф. 102, 7 делопроизводство, 1905 г. , д. 1165, ч. 4, л. 2об.

    27. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1905 г. , д. 6, ч. 723, л. 20.

    28. Там же, л. 25.

    29. ГАРФ, ф. 102, 7 делопроизводство, 1905 г. , д. 1165, л. 3.

    30. ГАРФ, ф. 102, 7 делопроизводство, 1905 г. , д. 1165, ч. 4.

    31. В известных ранее документах приводится три даты рождения Я. Розенфельда - 1883, 1884, 1885. В воспоминаниях он сам писал так: «Я родился в 1885 г. (а может 1884 г.)». См. : Факты из жизни Берты. Воспоминания Я. С. Розенфельда / Вступление и публикация В. Шишанова. // Бюллетень Музея Марка Шагала. 2003. №2 (10). С. 10.

    32. См. : Витебск: Энциклопедический справочник. Мн. : БелСЭ, 1988. С. 19.

    33. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1905 г. , д. 1800, ч. 34, л. 97об.

    34. Там же, л. 98 об. «Любавичская еврейская школа» (синагога) находилась неподалеку от 2-й Покровской улицы, где жил М. Шагал. См. также: Собрание еврейской молодежи г. Витебска. 1905 г. // Евреи Беларуси: История и культура: Сборник научных трудов. Вып. VI. Мн. : «Четыре четверти, 2001. С. 218-220.

    35. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1906 г. , I отд. , оп. 234, д. 7, ч. 25, л. 6.

    36. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1905 г. , д. 1800, ч. 34, л. 32об.

    37. Там же, л. 101.

    38. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1906 г. , I отд. , оп. 234, д. 7, ч. 25, л. 10.

    39. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1905 г. , д. 2415.

    40. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1910 г. , д. 351, л. 1-2, 8-18об.

    41. См. об этом: Шишанов В. Яков Розенфельд: превратности судьбы // Бюллетень Музея Марка Шагала. 2001. №1 (3). С. 5-6.

    42. Шагал М. Моя жизнь. М., 1994. С. 126.

    43. Так в тексте.

    44. ГАРФ, ф. 102, 6 делопроизводство, 1915 г. , д. 6 лит. Б, т. 4, ч. II, л. 213-216. В деле также находится «Справка по центральному справочному алфавиту» по запросу о М. Шагале (л. 214), на которой 25 ноября 1915 г. был поставлен штамп «Неблагоприятных сведений не имеется».

    /Бюллетень Музея Марка Шагала. Вып. 13. Витебск, 2005. С. 64-74./

    Людмила Хмельницкая

                                                                СОЦИАЛИСТЫ

                  (Материалы к биографиям Ханы Розенфельд  и Абрама Гинзбурга) [1]

    О том, что старшая сестра Беллы Розенфельд, жены Марка Шагала, и ее муж Абрам Гинзбург были активными членами социал-демократического кружка в Витебске, известно давно. Об этом писали в своих статьях Аркадий Подлипский и Валерий Шишанов. [2] Однако о подробностях их революционной деятельности было известно мало, что, собственно, и стало темой данного исследования.

    Абрам Моисеевич Гинзбург (партийные псевдонимы «Шлеймке», «Андрей», «Григорий», «Ефим», «Наум», литературные - Г. Наумов», «Velox») [3] родился 8 сентября 1878 года в местечке Ильино Велижского уезда Витебской губернии в семье купца 1-й гильдии. Среднее образование получил в Витебской мужской Александровской гимназии, где учился с 1889 по 1897 год. К шестому классу среди 33-х учеников, которые учились вместе с Абрамом Гинзбургом, были Шмуиль Вишняк, старший сын известного витебского банкира, Вячеслав Федорович, сын знаменитого адвоката и коллекционера, ставший впоследствии членом Витебской масонской ложи, и Берка Цетлин (Цейтлин), в будущем известный политический деятель 1917 года. [4]

    Это было поколение, которое, несмотря на все запреты, увлекали революционные идеи. О годах учебы в Витебской гимназии Абрам Гинзбург вспоминал: «Уже в середине 90-х гг., примерно, в 1895-1896 г., начали создаваться гимназические кружки, сначала на почве самообразования, а впоследствии в целях ознакомления с революционными идеями. В 1896 г. удалось создать довольно большую сеть таких гимназических кружков; все наши старшие четыре класса были ими охвачены. К идеям марксизма мы подходили издалека; свое образование начинали с истории и критики нашей художественной литературы, с истории первобытной культуры и только постепенно подходили к современной экономике. Я помню очень хорошо все последовательное наслоение идей, которые ложились на наш молодой мозг. Я помню хорошо, как мы в первых наших кружках очень внимательно штудировали историю семьи, историю собственности, как мы трепали и обсуждали Липперта [5] и жадно ловили все книжки, которые в этой области появлялись. Я помню огромное влияние, которое на нас оказал Писарев и писаревщина. Мы довольно основательно изучили литературу 60-х гг., знали назубок и Писарева, и Добролюбова, и Шелгунова, постепенно с тали переходить к Михайловскому, Глебу Успенскому и другим представителям народничества. Потом пришла легальная марксистская литература - Бельтов, Струве, Туган-Барановский и др. Я не сказал бы, чтобы у нас ко времени окончания гимназии было какое-нибудь сложившееся мировоззрение. В голове было собрание идей, которые часто даже не вязались друг с другом. Нам нравились и Писарев, и Дарвин, и Спенсер, но мы многое брали у Михайловского, Глеба Успенского, у марксистов. Твердо мы усвоили только идею развития, идею борьбы, идею классов. К общим научным идеям присоединяли много от современной публицистики. В 6-м классе мы начали получать сначала тоненькими партиями, а потом все более и более значительными количествами нелегальную революционную литературу. Первые нелегальные произведения, которые нам попались, были нелегальные брошюры, переписанные на гектографе, принадлежавшие перу Льва Толстого («В чем моя вера?», «Чего не делать?»), потом «Что делать?» Чернышевского. Они привозились студентами и курсистками, приезжавшими на праздник домой. Постепенно стали попадаться женевские издания народнические, с одной стороны, марксистские - с другой. При всей сумбурности наших научных представлений о марксизме (я до окончания гимназии «Капитала» еще не читал, мои близкие друзья и товарищи, Боря и Лева Петлины, ушли несколько вперед, они уже читали в то время первую главу) и о задачах рабочего движения, - нам помогало большое стремление идти в народ, стремление к борьбе за свободу, к борьбе за революцию. Каких-либо определенных представлений о том, какими методами все это делать, у нас, конечно, не было; мы просто были людьми определенных настроений и только искали.

    <...> Большая группа наших гимназистов одновременно с самообразованием занялась культурной работой среди массы, по необходимости тогда, еврейской массы. Будучи в 7-м классе, мы давали бесплатные уроки ряду лиц, которые искали знаний и которые искали, я бы сказал, не только знаний, но и определенной профессии, и притом свободной интеллигентской профессии. У нас было около 40-50 таких учеников - все взрослые люди». [6]

    Окончив гимназию, Абрам Гинзбург хотел поступить в университет. Однако из-за того, что в гимназии он получил «неблагоприятную характеристику» и ему было «поставлено на вид» то, что он «начал интересоваться вопросами самообразования и увлекаться социалистическими идеями», его не приняли ни в Петербургский университет, ни даже в Казанский, который славился своим либерализмом. [7] Осенью 1897 года Гинзбург вернулся в Витебск и вынужден был в нем зазимовать. Это время он использовал для того, чтобы активно включиться в рабочее движение.

    По словам самого Гинзбурга, «Витебск особой роли в рабочем движении не играл и не мог играть». [8] Происходило это по той причине, что в городе не было крупных промышленных предприятий. Весь «витебский капитализм» того времени был представлен только разного рода мастерскими и небольшими фабриками, где работало от 10 до 80 человек. [9] Первые кружки самообразования организовал в Витебске Абрам Амстердам (1872-1899), который с 1891 года, после выселения евреев из Москвы, жил в городе. «Амстердамские кружки», состоявшие из учащейся молодежи, рабочих и ремесленников, призваны были развивать чувство национального самосознания, интерес к культурным и социальным вопросам. В 1897 году Абрам Амстердам был арестован, а спустя еще два года утонул, купаясь в Днепре в Шклове.

    Ближайшим другом Амстердама в Витебске был Хацкель Усышкин, который и привлек Абрама Гинзбурга к нелегальной работе. Деятельность витебских революционеров в то время была весьма скромной. Весь их штаб, как позднее вспоминал Гинзбург, «помещался в одной конспиративной комнате возле городской каланчи, на очень высокой мансарде». [10]

    Однако витебские социалисты сильно отличались от своих собратьев в других городах. «Если назвать виленских рабочих «миснагдим», - вспоминал позднее один из участников движения, - то к витебским рабочим и революционерам должно применить эпитет «хасиды от социализма». Если виленские рабочие отличались трезвым отношением к делу и к своей работе, то витебские социалисты того времени представляли собою элемент экзальтированный. Они нередко были недовольны черствостью виленцев и минчан. Витеблян называли «малохим» (ангелы), как людей, витающих в небесах». [11]

    На начальном этапе Гинзбург был привлечен к пропагандистской работе. Он получил два кружка, в каждом из которых было по 10 человек. В состав этих кружков входило несколько женщин, среди которых оказалась и дочь богатого витебского ювелира Хана (Анна) Розенфельд (1881-1956).

    Как 16-летняя девушка из буржуазной семьи оказалась членом революционного рабочего кружка, понять сложно. Ее отец, купец 2-й гильдии Шмуль-Неух Розенфельд, владел в Витебске двумя ювелирными магазинами - на Смоленской и Вокзальной улицах. Уважение к религиозной учености и занятиям коммерцией было в традициях семьи - дед Ханы, Борух-Аарон Левьянт, в прошлом был богатым торговцем, но до глубокой старости продолжал усердствовать в изучении Торы. Отец Ханы был столь же традиционен. Он регулярно посещал синагогу и занимался благотворительностью. В 1890-х - 1910-х годах в одном из принадлежавших ему домов на Офицерской улице была открыта Талмуд-Тора, а сам был одним из ее старшин. [12]

    В семье успешного витебского ювелира Шмуля-Неуха Розенфельда было восемь детей - шестеро сыновей и две дочери. Будто бы желая остановить время, родители не стремились дать им светское образование, ограничившись приглашением в семью только традиционного меламеда.

    Хана никогда не противопоставляла себя семье, не вступала в открытый конфликт с ее ценностями. Наоборот, в трудные моменты жизни она всегда искала помощи в родительском доме и знала, что ее обращения будут услышаны. Хана с детства жила и воспитывалась в буржуазной среде и никогда не отказывалась от преимуществ, которые давало ее социальное положение. Она любила хорошо одеваться, что было зафиксировано даже протоколом жандармского управления, установившего за ней слежку: «Лет 18-20; брюнетка; полного среднего роста; фигура тонкая, стройная; лицо небольшое; нос короткий; волосы черные; взгляд быстрый; походка довольно красивая. Одевалась: черная короткая жакетка и белая до колен пелеринка - последней моды; юбки разные, но более черные, шляпа касторовая коричневая (форма пушкинской), щегольская с одним сероватым пером. Лиф или блузка, преимущественно пунцовые». [13]

    Видимо, главной причиной, побудившей девушку, которая получила только «домашнее образование», примкнуть к кружку Абрама Гинзбурга, была жажда общения и новых знаний. «Начал я с ними занятия с истории первобытной культуры», - вспоминал позднее Гинзбург. [14] Возможно, если бы родители Ханы позволили ей в свое время окончить гимназию и предоставили возможность дальнейшего самостоятельного выбора жизненного пути, ее жизнь сложилась бы иначе. Перспектива дожидаться времени, когда родители выберут ей приличного жениха, с которым она начнет размеренную жизнь, Хану привлекала мало. Будучи натурой самостоятельной и постоянно ищущей, весь нерастраченный пыл юности она направила на изучение мало знакомых ей социальных вопросов и общение с социалистами, личности которых казались весьма привлекательными.

    «Первый период витебской работы, - вспоминал позднее Абрам Гинзбург, - отличался высокими идеалистическими настроениями». [15] Рабочие производства стали организовываться в «кассы», куда уплачивались небольшие взносы. Вскоре рабочие пришли к организации межкассовых сходок - объединению всех производств в общий орган, своего рода профессиональный союз. С осени 1897 года начались стачки, во время которых выдвигались экономические требования - повышения заработной платы и 12-часового рабочего дня. «Организация к весне разрослась, - вспоминал Гинзбург. - Вместо одной конспиративной квартиры появилось 5-6 квартир; сложилось много кружков <...>; число организованных рабочих достигло нескольких сот, были попытки связаться и с “Бундом”». [16]

    Чем Хана увлеклась больше - идеями рабочего движения или личностью Абрама Гинзбурга, который был «молод, независим и горел желанием революционной работы» [17] - сказать сложно. Однако после того, как при подготовке к празднованию 1 Мая были арестованы некоторые члены социал-демократического комитета, который координировал работу межкассовых сходок, Хана Розенфельд вместе с Абрамом Гинзбургом, работавшим там с самого начала, вошла в состав нового комитета.

    К этому времени рабочее движение в Витебске уже вышло на улицу. Гинзбург вспоминал: «Все свидания агитаторов происходили у нас, как и в других еврейских городах, на центральной улице. В вечерние часы, после работы, агитаторы встречались с агитируемыми в условленном месте - на Замковой улице. Так как число агитаторов возросло и агитируемые тянули за собой новые связи, то улица была заполнена гуляющими работницами и рабочими. Это не могло не привлечь внимания полиции. Начался фактический переход из одной «стадии» в другую: началась открытая борьба с полицией за право гулять на Замковой улице. Борьба шла открыто: полиция разгоняла рабочих силой, но рабочие переходили с тротуара на тротуар, уходили на другую улицу, там снова собирались и выходили вторично на ту же улицу. При этом пошли в ход палки. Если зимой и весной главным пунктом биржи была Замковая улица, то летом центром сделался «Дворянский садик». Однажды борьба за биржу вылилась чуть не в демонстрацию с пением и криками. Это создавало очень напряженные отношения с полицией. Что было для нее тайным, то становилось явным. Начались преследования отдельных рабочих и кружков. Чаще происходили аресты и нападения на улице. Вследствие этого мы вынуждены были при маленькой территории города вынести нашу организацию за город. Летом 1898 года мы перенесли работу в леса. Все наши кружковые, межкассовые, комитетские собрания происходили за городом, на дорогах и в лесах». [18]

    Видимо, как раз об этом периоде существования организации писала в своих мемуарах Белла Шагал, вспоминая поздний приезд старшей сестры Ханы с друзьями на дачу, которую снимало за городом семейство Розенфельдов: «Однажды в пятницу вечером, когда мы уже легли, нас разбудили возгласы и смех. Не вставая с постели, я смотрела сквозь жалюзи. Это старшая сестра и ее друзья приплыли на лодках.

    Она разбудила Шаю, кухарку, и поставила на стол все, что было приготовлено на завтра. С шумом и смехом компания наворачивала рыбу и холодную курицу, забыв о том, что вокруг, на дачах, все давно уже спят. Наконец не выдержал наш ребе - выскочил на веранду босиком, в ночной рубахе до пят, и прогнал буянов. Седые волосы, борода, длинные руки - все взметалось, как на ветру.

    - Вон отсюда, бесстыдники! - кричал он хриплым голосом. - Сгиньте, безбожники!

    И хотя все эти молодые люди были ярыми социалистами и не боялись даже полиции, перед ребе они превратились в маленьких детей и послушно ушли. Мы слышали только, как они поют в лесу по пути к реке, где их ждали лодки». [19]

    К концу лета 1898 года сыскной полиции и жандармерии стало известно о причастности Абрама Гинзбурга к социал-демократической организации. Он вынужден был покинуть Витебск и уехал в Харьков. Отучившись один курс в Харьковском университете, летом 1899 года Гинзбург переехал в Двинск (нынешний Даугавпилс), где стал членом тамошнего комитета. С витебскими товарищами Гинзбург установил «живую связь».

    Состав витебского комитета к тому времени изменился. Во главе его теперь стояли три человека: Берка Цейтлин, гимназический товарищ Гинзбурга, Григорий Лурье и Хана - теперь Анна Самойловна - Розенфельд. В Двинске Гинзбург организовал «небольшую печатную мастерскую, в которой издавал на машине и гектографе агитационные бюллетени, отзывавшиеся на важнейшие злобы дня социальной и политической жизни». [20] Воспользоваться услугами своего издательства он предложил витеблянам. Те охотно согласились. «Мне было поставлено условие, - вспоминал Гинзбург, - чтобы листовки издавались на еврейском языке, а так как не было пишущей машинки с еврейским шрифтом, то я очень много труда потратил на то, чтобы приспособить еврейский шрифт к пишущей машине. Я ездил для этого в Ригу и Вильну, искал там печатников, которые могли бы сделать резиновую форму для пишущей машины. В конце концов мне такую форму в Риге сделали, но она работала недостаточно четко, и мне приходилось выслушивать постоянные упреки из Витебска, что листки невозможно читать». [21]

    На необходимости вести агитацию в среде еврейских рабочих на идише, а не на русском языке в свое время настоял еще Усышкин. «Нам, интеллигентам, владевшим русским языком, как родным, - писал Абрам Гинзбург, - было очень трудно свыкнуться с мыслью об агитации на еврейском языке, но Усышкин был достаточно настойчив для того, чтобы переломить нашу психологию и заставить учиться еврейскому языку и приспособиться к распространению еврейской литературы». [22]

    Один из агитационных листков витебскими социал-демократами был выпущен по поводу сильно нашумевшей истории с убийством рабочего Менделя Кивенсона, который 18 июня 1899 года был найден повешенным в арестантской камере Витебского городского полицейского управления. Еще в 1897 году за участие в рабочем движении слесарь Кивенсон был выслан в Велиж под надзор полиции. В июне 1899-го на улице в Витебске его встретил агент сыскного отделения Иосель Смолаковский, которого в рабочих кругах звали «Иоська-Подворотник». Он арестовал Кивенсона, хотя срок надзора над тем уже закончился. При обыске у рабочего обнаружили письмо, указывавшее на то, что он продолжал участвовать в революционном движении. Три дня его продержали в арестантской камере и подвергали пыткам, требуя выдать товарищей. 18 июня, когда сестра Кивенсона принесла в камеру обед, она нашла его повешенным.

    Рабочие предполагали, что Иоська-Подворотник с подручными довели Кивенсона до смерти пытками, а потом для вида повесили. Вокруг полиции собралась большая толпа евреев, преимущественно рабочих. По окончании вскрытия трупа, естественно, не установившего факт убийства, группа примерно в 500 человек отправилась на Гуторовскую улицу, где жил Подворотник. Толпа ворвалась в квартиру, устроила там разгром, но самому виновнику с женой удалось спрятаться в соседней нежилой постройке.

    Другая толпа караулила у больницы, намереваясь устроить демонстративные похороны. Полиции пришлось пустить в ход силу и даже вызвать полуроту Закатальского полка, чтобы рассеять толпу. Похоронили Кивенсона тайно глубокой ночью.

    В ночь на 25 июня в городе по поводу убийства Кивенсона появились прокламации на русском и еврейском языках за подписью Витебского социал-демократического комитета. Прокламации носили явно социально-политический характер, причем, прокламация на идише была составлена в более резких выражениях, чем прокламация на русском языке (см. приложения 1-2).

    4 июля на Лучесском кладбище на могиле Кивенсона была организована демонстрация, в которой участвовало более 400 человек. На могилу возложили металлический венок с двумя лентами, красного и черного цвета. Были произнесены речи, исполнены революционные песни. Толпа с кладбища с революционными песнями направилась в город, и только дойдя до Могилевского базара, спокойно разошлась. [23] По этому поводу Витебский социал-демократический комитет при помощи Абрама Гинзбурга выпустили второй листок.

    В середине ноября 1899 года, во время очередного призыва новобранцев, социал-демократы распространили в городе прокламацию на идише (или «еврейском жаргоне», как писала пресса того времени) в количестве 700 экземпляров. В ней указывалось на тяжелые условия солдатской службы и на то, что огромные расходы на содержание армии ложатся на трудящееся население. В то же время говорилось о том, что пролетариат не имеет внешних врагов, а его внутренним врагом могут быть лишь капиталисты и их орудие - правительство.

    Прокламация появилась на фабриках и в мастерских утром 17 ноября, накануне отъезда первой партии новобранцев. Проводить их на вокзале собралось около 200 рабочих и работниц. Началась демонстрация. Говорили речи, пели «Марсельезу» и еврейские революционные песни, выкрикивали лозунги «Долой самодержавие!», «Проклятие королю всех счастливых!» и др. К вокзалу были вызваны жандармы, городовые и сыщики, которые шашками и палками стали разгонять рабочих. Толпа бросилась врассыпную, было арестовано 15 человек. [24]

    Одновременно с прокламацией против милитаризма комитет, в который входила Хана Розенфельд, распространил много агитационной литературы на еврейском и русском языках. «Осенью и зимой 1899-1900 гг., - вспоминал позднее Григорий Лурье, - политическое подполье на время как бы полулегализовалось явочным порядком. Революционная песня стала обычным спутником работы в мастерских». [25]

    Поздней осенью 1899 года Абрам Гинзбург оставил Двинск и отправился в Екатеринослав, «чтобы иметь возможность свободно работать». Как истинный революционер, свободой Гинзбург считал возможность заняться агитацией среди фабрично-заводских рабочих вместо работы с малосознательной «мелко-ремесленной массой». [26]

    С января 1900 года Екатеринославский комитет РСДРП начал издавать газету «Южный рабочий», и Абрам Гинзбург активно включился в подготовку издания, для которого привез из Вильно около двух пудов шрифта. Вскоре он выступил с предложением созвать II съезд РСДРП и активно включился в его подготовку. Для проведения съезда был намечен Смоленск, где «господствовали патриархальные полицейские нравы». [27] Съезд назначили на 6 мая 1900 года, но провести его не удалось - 16 апреля в Екатеринославе произошел грандиозный провал, который унес почти весь состав комитета. Абраму Гинзбургу посчастливилось остаться на свободе. 

    Тем временем витебские социалисты продолжали свою работу. В ночь на 24 января 1900 года была распространена по предприятиям и разбросана по дворам составленная социал-демократическим комитетом гектографированная прокламация на идише «Всеобщий еврейский рабочий союз в России и Польше». [28]

    Деятельность социалистов и активистов рабочего движения в городе вызывала все большее беспокойство полиции и жандармерии. 29 февраля 1900 года заведующий Особым отделом Департамента полиции Л. А. Ратаев писал начальнику Московского охранного отделения С. В. Зубатову: «В Витебске устроена правильная организация пропаганды революционных идей среди ремесленных классов. Во главе стоит местный «комитет». <...> Пропаганда уже достигла большого успеха; настроение среди рабочих наэлектризованное и вызывающее при всяком удобном случае, особенно по отношению к чинам полиции. В театре известный сорт интеллигенции устраивают сборища и тоже держат себя крайне вызывающим образом. Нелегальная литература также появляется периодически в большом количестве. <...> Силы местной полиции крайне слабы, а все предпринимаемые меры для разведок среди революционеров делаются тотчас известными последним и своевременно со смехом парализуются». [29]

    В марте 1900 года в Витебск из Москвы прибыл «летучий отряд филеров», который должен был выявить членов «витебского противоправительственного (революционного) кружка еврейской молодежи». Через пять с половиной месяцев работы отряда в ночь на 30 августа 1900 года в городе одновременно было произведено  47 обысков и арестовано 27 человек. [30] И хотя имя Ханы Розенфельд, «многим известной как революционерка»,  фигурировало в документах следствия, и за ней было установлено наблюдение (в своих донесениях филеры называли девушку «Стрижка»), ей удалось избежать ареста и скрыться из Витебска. 12 марта 1901 года был разослан циркуляр со списком разыскиваемых лиц, которых при обнаружении следовало «обыскать, арестовать и препроводить в распоряжение начальника Витебского губернского жандармского управления». Под № 40 значилась «Розенфельд, Хана Неухова, дочь витебского 2-й гильдии купца». [31] Начальником Московского охранного отделения было распространено описание ее особых примет.

    Почти год Хана скрывалась от полиции в разных местах. В августе 1901 года она оказалась в Кременчуге, куда к тому времени перебрался Абрам Гинзбург и куда приехал после освобождения из тюрьмы его гимназический товарищ Берка Цейтлин, работавший теперь под псевдонимом Борис Батурский. «Это был высокоодаренный юноша, - характеризовал его Гинзбург, - с прекрасным теоретическим складом ума, с глубокой эрудицией по вопросам марксизма. Он прошел и практически революционную школу, проработавши в Витебской организации почти около 2-х лет, являясь центром этой организации, ее идейным руководителем и практическим организатором». [32]

    Продолжая выпуск газеты «Южный рабочий», для печатания шестого номера Гинзбург перебросил подпольную типографию в Николаев. На имя одного из членов группы была снята квартира, где установили оборудование. Хане поручили «ближайшее наблюдение за типографией». Она поддерживала «связь с внешним миром», хотя «большею частью находилась в квартире, помогая в технике работы». «Работа в этой типографии шла бы не дурно, - писал позднее Абрам Гинзбург, - если бы не такие стены, которые выдавали шум, происходивший во время накатывания вала. На этот шум обратили внимание соседи, и приходилось по вечерам работу прекращать». [33]

    Типографию в Николаеве пришлось вскоре закрыть и тайно переправить в Херсон. За два месяца работы в Херсоне были напечатаны два номера одесской газеты «Рабочее слово», «Воззвание к обществу» и несколько прокламаций. [34]

    В конце 1901 - начале 1902 года в Елисаветграде прошел съезд южно-русских социал-демократических организаций. На нем было принято решение создать областную организацию под названием «Союз южных комитетов и организаций РСДРП». Был создан ЦК в составе трех лиц, куда вошел и Абрам Гинзбург.

    Работа «Союза», однако, не успела развернуться. Вскоре организация провалилась. В конце января 1902 года все южные организации начали готовиться к демонстрации 19 февраля. Начали к этому дню готовиться и жандармы. 8 февраля в Одессе был арестован почти весь комитет. Абрам Гинзбург, Борис Цейтлин и Хана Розенфельд в это время находились в Елисаветграде. Однако и до их ареста оставалось уже недолго. Вот как описывал провал сам Гинзбург: «[В Елисаветграде] мы немедленно приступили к оборудованию новой типографии, установив ее в квартире частного учителя. <...> В Елисаветграде у нас не было больших связей, круг знакомых был очень ограничен, и потому мы имели весьма малый выбор явок и ночевок. Вскоре после одесских арестов, 8-го февраля, произошли аресты 6-7 человек и в самом Елисаветграде. <...> Мы решили свернуть на несколько дней типографию, чтобы переждать день 19 февраля. Отпечатав и разослав листок к 19 февраля, мы действительно в ночь с 15 на 16 февраля нагрузили на себя все содержимое типографии и отправились в одну знакомую усадьбу на окраину города для того, чтобы на несколько дней закопать криминальный материал. Расстояние от типографии было очень большое. Груз был тяжелый, и когда мы дошли до нашей усадьбы, мы были уже в состоянии полного утомления. Здесь же пришлось затратить много сил для того, чтобы как следует закопать и законспирировать довольно объемистый наш груз. Мы закончили работу только около половины третьего ночи и отправились из усадьбы в город для того, чтобы найти где-нибудь приют на ночь. Только один из нас, Борис Цейтлин, имел квартиру, живя открыто в качестве поднадзорного, мы же, остальные, Розенфельд, я и работница Родя Терман, работавшая в типографии, не знали определенно, куда направиться. Проходя по одной из улиц, мы наткнулись на знакомого рабочего Янкелевича, который стоял у ворот <...>. Янкелевич начал нас зазывать к себе, убеждая, что необходимо, по крайней мере, отдохнуть и закусить. Мы поддались его убеждениям, и все четверо отправились к нему в мастерскую. Здесь глазам нашим представилась ужасная картина: стояли два рабочих, которые бросали в печку свежеотпечатанные номера «Южного рабочего» <...>. Мы немедленно остановили эту геростратову работу и предложили рабочим удалиться. Сами же закусили и до того размякли, что решили заночевать тут же, в мастерской.

    Мастерская представляла из себя маленькую комнатку, сплошь уставленную верстаками. Посередине стояла круглая скамья. Мы расположились все пять на ночь. В 6 ч. утра поднялся страшный стук в дверь, и вскоре на пороге показался пристав, а за ним вся жандармская часть Елисаветграда. Оказалось, что жандармы направились для производства обыска в квартиру отца Янкелевича, живущего напротив; не найдя там Янкелевича, они, по указанию отца, пришли в мастерскую. Жандармы были чрезвычайно удивлены видом мастерской, увидав незнакомых людей. Опрос наш поставил их в недоуменное положение, так мы все оказались, кроме Цейтлина, людьми не местными, а чемодан со свежими номерами «Южного рабочего» свидетельствовал о характере нашего пребывания.

    Я заявил, что чемодан привезен мною и литература принадлежит мне, и что никому из товарищей содержимое чемодана неизвестно, что от всяких дальнейших показаний, где, откуда и когда я получил чемодан, я отказываюсь. Вдобавок, паспорта, мой и Розенфельд, были фальшивыми и не имели на себе никакого явочного штампа. Розенфельд была по паспорту Фрейда Блатман, а я виленский мещанин Хаим Израилевич Эберштейн. Оказалось к тому же, что не весь криминальный материал был нами аккуратно выгружен в усадьбе. У меня в кармане оказались отдельные буквы шрифта, верстатка, шило, которое я тут же бросил под верстак, и брошюра А.А. Богданова на какую-то социально-экономическую тему.

    В отношении жандармов мы сразу взяли очень требовательный и протестующий тон, и это в конец смутило недалекого Елисаветградского жандармского полковника Лабзина, давно заросшего провинциальной тиной. Из квартиры мы были вскоре после обыска развезены по разным тюрьмам, а через 11 дней мы все были отправлены из Елисаветграда под усиленным конвоем в Одессу. В Одесской тюрьме мы узнали и ближайший повод нашего ареста. Оказалось, что мы сделались жертвой чистой случайности. В день нашего ареста на улице был застигнут один молодой одесский портной, разыскивавшийся елисаветградской полицией. В кармане пальто этого рабочего оказался адрес квартиры отца Янкелевича, и, как сказано уже, от отца Янкелевича полиция отправилась к нам. Если бы мы не убеждали Янкелевича остаться для компании с нами и пустили его на ночь к отцу домой, мы, вероятно, избегли бы ареста. <...>

    В тюрьме мы просидели около полутора лет и были высланы в Якутскую область на 6 лет». [35]

    При «тайном посредничестве надзирателя Елисаветградского земского арестного дома» Хана Розенфельд и Родя Терман передали на волю своим родственникам записки, которые, однако, попали в руки жандармов. Письмо, которое Хана адресовала отцу, называя его в целях конспирации «любимый дядюшка», она написала на идише. В нем она излагала обстоятельства ареста, называла свое вымышленное имя, просила передать ей книги «исторические и беллетристические и самоучитель французского языка», а также помочь «устроить с обедами». [36]

    Хотя это письмо Ханы Розенфельды в Витебске не получили, из анонимного письма в марте 1902 года в семье все же узнали о том, что она находится в Одесской тюрьме. По поручению отца один из братьев (по всей видимости, Исаак Розенфельд) поехал в Одессу. Не зная, что Хана скрывается под именем Фрейды Блатман, в жандармском управлении он оставил 20 рублей на ее настоящее имя, которые ему потом вернули с объяснениями, что «такой арестованной нет». [37]

    Против Ханы были выдвинуты обвинения в том, что она «состояла одним из деятельных членов преступного кружка в г. Витебске, была в близких отношениях с выдающимися членами такового, посещала конспиративную квартиру Соскина, имела собственную конспиративную квартиру, занималась воспроизведением революционных воззваний <...> и распространяла таковые по Витебску». [38]

    Родители сильно переживали за судьбу дочери. 1 октября 1902 года на имя директора Департамента полиции они написали прошение с просьбой в связи с окончанием предварительного следствия «освободить нашу девицу Хану Розенфельд, содержащуюся в Одесской тюрьме, из тюремного заключения с отдачей ее, до получения приговора, под надзор полиции». [39] Однако практически ничего уже сделать было невозможно.

    Абрама Гинзбурга из Одесской тюрьмы после волнений среди заключенных, сопровождавшихся голодовкой и избиениями, в августе 1902 года перевели в Ломжинскую тюрьму, а оттуда - в Петропавловскую крепость, где он сидел с 31 августа 1902 по 26 июня 1903 года. [40]

    По «высочайшему повелению» от 9 июля 1903 года Хане Розенфельд, Абраму Гинзбургу и другим лицам, проходившим по «витебскому делу», была назначена высылка в Восточную Сибирь на 8 лет. В марте 1904 года заключенные прибыли в Якутск и были водворены на жительство в селе Чурапча.

    Для семьи Розенфельдов это был серьезный удар. И хотя многие семьи в Российской империи того времени оказались в сходной ситуации, старшее поколение Розенфельдов это мало утешало. Дочь-социалистка ломала всю систему их традиционных ценностей и с точки зрения буржуазной морали стала позором семьи.

    Однако, возможно, именно драматичная судьба Ханы оказала влияние на отношение родителей к образованию других детей. До ареста Ханы три старших брата - Исаак, Арон и Яков - только «занимались торговлей вместе с отцом». После ареста Ханы Исаак, которому было уже 24 года, получил возможность поехать учиться за границей - видимо, старшие Розенфельды посчитали образованность меньшим злом, чем возможное участие в социальном движении. В январе 1903 года Исаак получил заграничный паспорт и уехал учиться сначала в Гисенский университет, а затем записался на философский факультет Бернского университета. Вскоре за ним последовал Яков, которому было 20 лет (это, правда, все равно не уберегло его от ареста в 1905 году за перевозку нелегальной литературы). В ноябре 1902 года 17-летний Мендель стал готовиться к экзамену за пятый класс гимназии, 15-летний Израиль собрался поступать в коммерческое училище. 13-летний Абрам к этому времени уже учился в Скопинском реальном училище. [41] Самая младшая из детей Белла или Берта (будущая жена Марка Шагала) была отдана в Витебске сначала в частное женское училище Раисы Милинарской, а затем - в правительственную женскую Алексеевскую гимназию. «Из всех детей нашего семейства Берта была единственной, которая имела нормальное детство», - вспоминал позднее ее брат Яков Розенфельд. [42]

    И только дед Ханы со стороны матери, Борух-Аарон Левьянт, даже слышать не хотел ни о каких нововведениях. Шагал, познакомившись с дедом своей невесты, дал ему саркастичную характеристику: «Дед ее, убеленный сединами длиннобородый старик, швырял в печку все, написанное по-русски: книги, документы. Его возмущало, что внуки ходят в русскую школу. Незачем, незачем! Все в хедер, все - в раввины! Сам он только и знал, что молиться с утра до ночи». [43]

    В ссылке в Якутии Абрам Гинзбург и Хана Розенфельд стали мужем и женой. [44] В начале 1905 года Гинзбургу удалось бежать. Видимо, скоро за ним последовала и Хана. В 1907 году у них родился сын Валентин, около 1908-го - еще один, Леонид. Хана быстро отошла от революционной деятельности и занялась воспитанием детей. К общественной и политической работе она уже больше никогда не возвращалась.

    После ареста и ссылки на протяжении всех последующих лет Хана поддерживала связи со своими родителями, братьями и сестрой. Она приезжала в Витебск на семейные праздники. Об одном из таких праздников в своих воспоминаниях писала Белла Шагал: «Меня [осаждают] старшие сестра и братья, которые съехались из больших городов. Для меня они такие же чужие, как и остальные гости. Я не вижу их весь год. Братья учатся где-то далеко от дома, сестра живет где-то еще. В этом году она привезла с собой двоих сынишек. Они лезут ко всем на колени, выбирают, у кого ноги подлиннее, и просят, чтобы их покачали...». [45]

    В первой половине 1906 года Абрам Гинзбург стал членом Московского, затем Рижского комитетов РСДРП, примкнул к меньшевикам. С конца 1906 до начала 1910 года работал в Петербурге, преимущественно в легальной и полулегальной сфере. Был одним из руководителей профсоюза металлистов и членом Центрального бюро профсоюзов, входил в состав редакции журнала «Профессиональный вестник». Когда в январе 1910 года в Петербурге стал выходить ежемесячный легальный общественно-политический журнал «Наша заря», орган меньшевиков-ликвидаторов, Гинзбург был в числе его создателей и постоянных авторов.

    С 28 декабря 1909 по 6 января 1910 года в Петербурге состоялся Первый всероссийский антиалкогольный съезд, на котором собрались научные и общественные деятели из разных уголков Российской империи для того, чтобы, как сообщало рекламное объявление учредителей съезда, с одной стороны «путем обмена мнений выработать общие основания для дружной планомерной работы в деле народного отрезвления», а с другой - «самым широким образом пропагандировать идею трезвости и тем положить основу общественному движению за полное отрезвление народа». [46] Социал-демократы воспользовались трибуной съезда для пропаганды своих идей, за что некоторые из них были арестованы. В их числе оказался и Абрам Гинзбург, который после трехмесячной отсидки был выслан из Петербурга. [47]

    Местом высылки был назначен Витебск. Там вместе с женой и сыновьями он прожил почти два года. Временную передышку в общественной деятельности Гинзбург использовал для того, чтобы в 1911 году сдать экзамены за курс юридического факультета Петербургского университета.

    В 1912 году Гинзбурги переехали в Киев. Абрам стал сотрудником газеты «Киевская мысль», которая скоро стала самой крупной по тиражу провинциальной газетой Российской империи. Он отошел в сторону от местной нелегальной работы и ограничился поддержанием связей с немногочисленными легальными рабочими организациями. Изучал положение рабочих, по результатам своих исследований в 1913 году он издал книгу «Бюджеты рабочих Киева».

    Февральскую революцию 1917 года Абрам Гинзбург встретил с энтузиазмом. Стал членом Киевского комитета РСДРП (меньшевиков), членом исполкома Киевского совета рабочих депутатов. На выборах Городской думы по списку меньшевистско-эсеровско-бундовского блока был избран гласным и товарищем (заместителем) городского головы. Незадолго до Октябрьского переворота был назначен товарищем министра труда во Временном правительстве (при министре Кузьме Гвоздеве). [48]

    К Октябрьской революции Гинзбург отнесся резко отрицательно, рассматривая ее как результат анархии в стране. После утверждения советской власти в Киеве отошел от политической деятельности и работал в кооперации, Губсовнархозе, Губплане и других организациях. В 1920 году в Киеве вышла его книга «История социализма и рабочего движения».

    Летом 1922 года Гинзбурги перебрались из Киева в Москву, куда к этому времени уже переселились из Витебска родители Ханы и ее братья Абрам и Мендель. Абрам Гинзбург стал работать в аппарате Высшего Совета народного хозяйства и одновременно в 1923-1930 годах преподавал в Московском институте народного хозяйства им. Г.В. Плеханова, где был профессором и заведовал кафедрой экономики промышленности. В 1923 году в Москве умер Шмуль-Неух Розенфельд. Его супруга Алта пережила мужа на 20 лет.

    Профессиональная карьера Гинзбурга в столице складывалась достаточно успешно. В 1925-1927 годах по материалам своих лекций он издал курс «Экономика промышленности» (в двух частях). В 1928-м стал председателем коллегии планово-экономического управления и заведующим конъюнктурного бюро ВСНХ. В следующем году был назначен председателем Института промышленно-экономических исследований при ВСНХ, участвовал в разработке первых перспективных планов развития промышленности.

    Валентин Гинзбург пошел по стопам отца и стал экономистом. К 1930 году он служил в ВСНХ РСФСР. Младший Леонид стал инженером и работал в кабинете электрификации при институте народного хозяйства им. Плеханова. Их мать Гинзбург Хана Наумовна по-прежнему оставалась домохозяйкой. [49]

    Провалы и неудачи социально-экономической политики ВКП (б) в конце 1920-х - начале 1930-х годов вынудили партийное руководство искать виноватых за срывы темпов индустриализации и коллективизации среди «вредителей» из числа «классовых врагов». Очередные громкие процессы готовились ОГПУ после арестов в 1930 году трех крупных групп специалистов. Первая включала верхушку инженерии и ученых, вторая - известных аграрников, служивших в Наркомфине и Наркомземе, третья - экономистов и плановиков, бывших членов партии меньшевиков, работавших в Госплане, ЦСУ и других хозяйственных и научных учреждениях. ОГПУ было сфабриковало соответственно три антисоветских подпольных партии: «Промпартия»(по связям с этой организацией в 1930 году был арестован брат Ханы Яков Розенфельд), «Трудовая крестьянская партия» и «Союзное бюро ЦК РСДРП(м)». По делу последней в конце 1930 года арестовали Абрама Гинзбурга.

    Дело «Союзного бюро РСДРП(м)» было, по сути дела, расправой над группой старых социал-демократов, формально покинувших ряды РСДРП в начале 1920-х годов. По версии следствия, меньшевики контактировали с «Промпартией» и «Трудовой крестьянской партией», критиковали форсированные темпы индустриализации, обсуждали возможные действия интеллигенции в случае народного восстания против И. Сталина.

    Открытый процесс над бывшими меньшевиками прошел с 1 по 9 марта 1931 года в Москве в Колонном зале Дома Союзов. Обвиняемым вменялся в вину саботаж в области планирования хозяйственной деятельности, связь с иностранными разведками (см. приложение 3). Первоначально показания арестованных подтверждали только то, что они действительно участвовали в оппозиционных консультациях в узком кругу. Но под давлением следователей ОГПУ часть бывших меньшевиков призналась в том, что они были связаны с эмигрантским филиалом меньшевистской партии, а также занимались «вредительством». Те меньшевики, которые согласились принять версию следователей, были осуждены на публичном процессе, остальные - в закрытом порядке.

    Коллегией ОГПУ 9 марта 1931 года Абрам Гинзбург, проживавший в Москве по улице Садово-Кудринской, д. 21, кв. 47, был приговорен к 10 годам заключения и 5 годам поражения в правах. Для отбывания срока его направили сначала в Верхнеуральск, а потом в Челябинск. Но, похоже, ни Хане, ни ее сыновьям уже больше никогда не суждено было увидеть ни мужа, ни отца. Почти все меньшевики, обвиненные по делу «Союзного бюро», были затем уничтожены в ходе Большого террора. Но данным научно-исследовательского центра «Мемориал» в Санкт-Петербурге, 27 декабря 1937 года тройкой УНКВД по Челябинской области Гинзбург Абрам Моисеевич, «родился в 1878 г., Витебская губерния; образование высшее юридическое; РСДРП(м); заключенный», был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян в Челябинске 30 декабря того же года. [50] По первому обвинению он был реабилитирован 13 марта 1991 года «за отсутствием состава преступления», по второму - 31 марта 1989 года по постановлению прокуратуры Челябинской области. Однако дважды реабилитированный, но однажды расстрелянный, воскреснуть он уже не мог.

    По воспоминаниям племянника Бориса Розенфельда, «тетя Аня» после ареста мужа работала гардеробщицей в университете. [51] Все последующие годы она тихо прожила в Москве и умерла в 1956 году. Леонид погиб во время Великой Отечественной войны. Валентин вернулся с фронта, где был тяжело ранен, и умер в начале 1970-х годов. [52]

    Людмила Хмельницкая,

    Витебск, Беларусь

                                                                       Приложение 1.

                          Из прокламации Витебского социал-демократического комитета

                           по поводу убийства М. Кивенсона на русском языке. Июнь 1899 г.

    Товарищи!

    Та самая полиция, которая могла замучить насмерть бедного рабочего, которая обращается с рабочим, как со скотом, имеет достаточно наглости, чтобы заявлять, что она охраняет порядок... Да, она, действительно, охраняет порядок, но такой порядок, при котором мы создаем своими руками все и не имеем ничего; такой порядок, при котором от наших трудов жиреют наши хозяева, а нам достаются одни только жалкие крохи... Рабочему не позволяют даже жаловаться, когда хозяин прижимает его; рабочим запрещают устраивать стачки против хозяев, чтобы добиться сокращения рабочего дня, для повышения заработной платы. Такой порядок хорош для хозяев, а не для нас. Наш бедный товарищ пал жертвой этого порядка...

    Товарищи! Весь этот порядок держится только вследствие нашей темноты и покорности. Ведь у нас есть могучее средство для защиты наших прав и интересов и для уничтожения ненавистных нам порядков; это средство: объединение и борьба. Объединимся же, товарищи, и сплотимся для борьбы за лучшую долю!!!

    /Революционное движение среди евреев. Сборник первый. М.: Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1930. С. 117-118./

                                                                       Приложение 2.

                         Из прокламации Витебского социал-демократического комитета

                             по поводу убийства М. Кивенсона на идише. Июнь 1899 г.

    Братья и сестры, мы уже видели, как о нас заботится царское правительство. Когда мы только начинаем обдумывать, как улучшить наше положение, оно нас уже бросает в тюрьмы, не дает нам соединиться, собраться вместе и обдумать, как улучшить наше положение, хозяевам же оно дает полную возможность угнетать нас все больше и сильнее; теперь правительство показало, что даже жизнь нашу ставит ни во что; терпимо ли, чтобы всякий шпион, будь он хоть больший вор, чем сам Подворотник, мог без права и суда забирать на улице и обходиться с нами, как ему желательно. Братья и сестры, до сих пор мы все молчали, все переносили, но мера уже полна, - довольно! Кровь нашего брата взывает к нам и требует мести; да, наш враг, рабочие, крепок, но у нас имеется средство, которым можем сокрушить его силу; это средство - наше объединение, наш разум. Наших много; против объединенной и понимающей рабочей массы не устоят наши враги.

    Наши братья из других городов уже давно призывают нас бороться за одно, за освобождение рабочего класса; кровь на шею невинно павшего брата объединит нас в святой борьбе за равенство, свободу и рабочее право.

    /Революционное движение среди евреев. Сборник первый. М.: Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1930. С. 118./

                                                                       Приложение 3.

                                      «Дело контрреволюционной организации

                                    «Союзного бюро» ЦК РСДРП (меньшевиков)»

    Дело контрреволюционной организации «Союзного бюро» ЦК РСДРП (меньшевиков) назначено к слушанию 1 марта с[его] г[ода], в 6 час. вечера, в Колонном зале Дома союзов в специальном судебном присутствии Верховного суда Союза ССР в составе: председательствующего тов. Н.М. Шверника, членов тт. М.Н. Муранова и В.П. Антонова-Саратовского и запасных членов тт. А.В. Артюхиной и Т.С. Прянишникова (рабочий завода «Динамо»). Государственными обвинителями выступают: тт. Н.В. Крыленко и К. Рогинский; защитниками назначены тт. Коммодов и Брауде.

    Обвинительное заключение по делу меньшевистской контрреволюционной организации Громана, Шера, Икова, Суханова и других.

    Процесс «Промпартии» вскрыл перед всем миром реальную опасность интервенции, под угрозу которой поставлен Союз ССР и рабочий класс всего мира. Процесс «Промпартии» вскрыл одновременно связь этой контрреволюционной организации с другими такими же контрреволюционными организациями и с империалистической буржуазией в европейских странах, ставящей те же цели вооруженной интервенции. Выражавшая классовые интересы кулачества эсеровско-кулацкая группа Чаянова-Кондратьева (ТКП) была одной из таких организаций. Не претендуя на социалистические ярлыки, обе эти контрреволюционные группировки, и группа Рамзина, и группа Чаянова-Кондратьева, ставили перед собою задачу восстановления капиталистического строя путем вооруженного вторжения иностранных империалистских банд в СССР.

    Те же цели ставила себе третья контрреволюционная организация - группа российских социал-демократов меньшевиков, руководимая так называемым «Союзным бюро» центрального комитета РСДРП (м). Эта сложившаяся к[онтр]-р[еволюционная] организация из осколков прежних меньшевистских организаций и вновь вернувшихся к политической деятельности отдельных меньшевиков, окончательно оформившаяся к началу 1923 года, наладила старые связи с загранично-эмигрантским меньшевистским центром (группа Дана-Абрамовича-Гарви), вступила в такой же прямой политически-организационный и материальный (в области получения денежных средств) блок с «Промпартией», как и группа Чаянова, но в отличие от последней продолжала на словах прикрываться социалистической фразеологией, продолжала для виду фальшиво отмежевываться от интервентов.

    Платформой, на которой объединились все эти три контрреволюционные группировки, было:

    а) восстановление капиталистических отношений в СССР как общая им всем цель контрреволюционного переворота;

    б) ставка на интервенцию как на единственно возможный и наиболее быстро приводящий к цели путь к низвержению советской власти;

    в) вредительство как основной метод контрреволюционной работы внутри СССР и дезорганизаторская работа в армии;

    г) получение материальных средств в определенной части из одного источника - «Торгпрома»;

    д) организационная связь с правящими кругами западной буржуазии, в частности у меньшевиков, с руководящими кругами II интернационала.

    В этом факте прямого идейного и организационного блока социал-демократов меньшевиков с контрреволюционными организациями промышленной буржуазии («Промпартии») и эсеровско-кулацкой группой (Кондратьева-Чаянова) и их готовность с помощью вооруженной силы международных империалистов раздавить первое в мире пролетарское государство и задушить социалистическую революцию сказалось все буржуазное существо нынешней социал-демократии, продолжавшей на словах двурушническую политику отрицания интервенции, а на деле принимавшей прямое участие в подготовке интервенции вместе с империалистской буржуазией за границей и ее агентами в СССР.

    На основании постановления Президиума ЦИК Союза ССР от 15 февраля 1931 г. прокуратура РСФСР направляет дело о буржуазной контрреволюционной центральной организации российских меньшевиков - так называемом «Союзном бюро центрального комитета РСДРП» - на рассмотрение Специального присутствия Верховного суда Союза ССР.

    /Известия. 27 февраля 1931 г. С. 3./

                                                                                ****

    [1] Доклад прозвучал на XXI Международных Шагаловских чтениях в Витебске 11 июня 2011 г.

    [2] Подлипский А. Розенфельды (Семья жены Марка Шагала) // Шагаловский международный ежегодник, 2003. Витебск: УПП «Витебская областная типография», 2004. С. 126-127; Шишанов В. "Эти молодые люди были ярыми социалистами..." // Бюллетень Музея Марка Шагала. Выпуск 13. Витебск, 2005. С. 64-74.

    [3] Гинзбург Александр Константинович // http://slovari.pda.yandex.ru.

    [4] Отчет о состоянии Витебской гимназии за 1894 - 1895 учебный год. Витебск: Губернская типография, 1896. С. 61.

    [5] Юлиус Липперт (1839-1909) - австрийский историк и этнограф, представитель эволюционного направления в этнографии и истории культуры.

    [6] [Гинзбург А.М.] Начальные шаги витебского рабочего движения // Революционное движение среди евреев. Сборник первый. М.: Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1930. С. 104-105.

    [7] Там же. С. 105-106.

    [8] [Гинзбург А.М.] Начальные шаги витебского рабочего. С. 100.

    [9] Льнопрядильная фабрика Бельгийского акционерного общества «Двина», на которой работало около 1000 рабочих, появилась только в 1900 г.

    [10] [Гинзбург А.М.] Начальные шаги витебского рабочего. С. 107.

    [11] Из выступления Цоглина (Давида Каца) на заседании секции по изучению революционного движения среди евреев при обществе политкаторжан и ссыльно-поселенцев 8 мая 1928 г. (Революционное движение среди евреев. Сборник первый. М.: Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1930. С. 130).

    [12] Национальный исторический архив Беларуси, ф. 2496, оп. 1, д. 4973, л. 4; Памятная книжка Витебской губернии на 1900 год. Витебск, 1900. С. 30; Памятная книжка Витебской губернии на 1909 год. Витебск, 1909. С. 110..

    [13] Шишанов В. «Эти молодые люди были ярыми социалистами...» С. 67.

    [14] [Гинзбург А.М.] Начальные шаги витебского рабочего. С. 107.

    [15] [Гинзбург А.М.] Начальные шаги витебского рабочего. С. 109.

    [16] Там же. С. 110.

    [17] Гинзбург А.М. (Наумов). Воспоминания // История Екатеринославской социал-демократической организации, 1889-1903. Екатеринослав, 1923. С. 149.

    [18] [Гинзбург А.М.] Начальные шаги витебского рабочего. С. 110-111.

    [19] Шагал Б. Горящие огни. Перевод с французского Н. Мавлевич. М.: Текст, 2001. С. 312.

    [20] Гинзбург А.М. (Наумов). Воспоминания. С. 150.

    [21] [Гинзбург А.М.] Начальные шаги витебского рабочего. С. 113.

    [22] Там же. С. 107.

    [23] Из выступления Г.И. Лурье (Альберта) на заседании секции по изучению революционного движения среди евреев при обществе политкаторжан и ссыльно-поселенцев 8 мая 1928 г. (Революционное движение среди евреев. Сборник первый. М.: Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1930. С. 116-119).

    [24] Там же. С. 120.

    [25] Там же. С. 121.

    [26] Гинзбург А.М. (Наумов). Воспоминания. С. 150.

    [27] Там же. С. 157.

    [28] Из выступления Г.И. Лурье (Альберта) на заседании секции по изучению революционного движения среди евреев при обществе политкаторжан и ссыльно-поселенцев 8 мая 1928 г. (Революционное движение среди евреев. Сборник первый. С. 119).

    [29] Шишанов В. «Эти молодые люди были ярыми социалистами...» С. 65.

    [30] Там же.

    [31] Там же. С. 67.

    [32] Гинзбург А. (Наумов). Из истории группы «Южный Рабочий» // История Екатеринославской социал-демократической организации, 1889-1903. Екатеринослав, 1923. С. 318.

    [33] Там же. С. 317-319.

    [34] Там же. С. 319.

    [35] Там же. С. 326-328.

    [36] Шишанов В. "Эти молодые люди были ярыми социалистами..." С. 69.

    [37] Там же. С. 68.

    [38] Там же. С. 70.

    [39] Там же.

    [40] Гинзбург Александр Константинович // http://slovari.pda.yandex.ru.

    [41] Сведения из дела, заведенного в полиции на Хану Розенфельд (Шишанов В. "Эти молодые люди были ярыми социалистами..." С. 69).

    [42] Шишанов В. Марк Шагал: этюды к биографии художника по архивным делам // Шагаловский сборник. Выпуск 3. Минск: Рифтур, 2008. С. 175.

    [43] Шагал М. Моя жизнь. М.: Эллис Лак, 1994. С. 118-119.

    [44] Упоминается об этом в одном из документов, датированных мартом 1905 года (Шишанов В. «Эти молодые люди были ярыми социалистами...» С. 70).

    [45] Шагал Б. Горящие огни. С. 171.

    [46] Речь, произнесенная председателем Общества протоиереем Неофитом Любимовым на первом торжественном собрании общества борьбы с народным пьянством, которое прошло в Московском епархиальном доме 28 сентября 1910 г. // http://www.pravolimp.ru/lihov/obshestvo_borbi_s_narodnim_pyanstvom.

    [47] Гинзбург Александр Константинович // http://slovari.pda.yandex.ru.

    [48] Там же.

    [49] Т. С. Гинзбург Абрам Моисеевич (псевд. Г. Наумов) // http://socialist.memo.ru/lists/bio/l5.htm.

    [50] Гинзбург Абрам Моисеевич // http://lists.memo.ru/d8/f415.htm.

    [51] Розенфельд Б. А. Пространства, времена, симметрии. Воспоминания и мысли геометра. Часть первая. Воспоминания. С.7 // http://www.math.psu.edu/katok_s/Memoirs.html.

    [52] Подлипский А. Розенфельды (Семья жены Марка Шагала). С. 127.

    /Бюллетень Музея Марка Шагала. Выпуск 19-20. Витебск: Витебская областная типография, 2011. С. 125-136./