НАШИ ГОСТИ
В дни, когда весь советский народ торжественно отметил 25-летие славной победы над фашистской Германией, мы не можем не обратиться снова к Белоруссии — республике, которая первой приняла на себя удар страшного врага. Мужественный белорусский народ не склонил головы перед фашистами. Полтора миллиона белорусов сражалось на фронтах, 600 тысяч партизан вели борьбу в тылу врага. В огне войны погиб каждый четвертый белорус.
Сегодня мы публикуем рассказы белорусских писателей Сергея Граховского и Алеся Осипенко и стихи Алексея Пысина.
Первые произведения Алеся Осипенко появились в 1953 году. За прошедшие 17 лет издано несколько сборников его рассказов, повестей и роман «Огненный азимут».
Сергей Граховский — поэт и прозаик. Его стихи привлекают проникновенным лиризмом, публицистической страстностью и философской глубиной. Из прозаических произведений особую популярность снискала его документально-художественная повесть «Рудобельская республика» о мужественных жителях Рудобельского сельсовета Гомельской области, над которым неизменно с 1917 года развевается красный флаг — символ Советской власти: ни белопольским, ни немецким оккупантам так и не удалось ступить на территорию сельсовета.
Повесть также инсценирована в Белорусском Академическом театре им. Янки Купалы.
Алексею Пысину, одному из самых известных современных белорусских поэтов, в этом году исполняется 50 лет. Он принадлежит к поколению советских литераторов, которое принято называть «военным». Совсем еще молодым человеком поэт оказался в огне Великой Отечественной войны, участвовал во многих сражениях, был награжден орденами и медалями. И хотя А. Пысин — лирик по преимуществу, не случайно в его стихах так много воспоминании о войне и тревожных размышлений о судьбах мира.
Первая книга А. Пысина вышла в 1951 году. С тех пор поэт издал еще пять книг на белорусском и четыре в переводах на русский язык («Эхо», «Миллион адресов», «Меридианы», «Корабельные сосны»). А. Пысин — лауреат республиканской премии им. Я. Купалы.
[Іван Ласкоў]
Сергей Граховский
ГАННА
Рассказ
Под вечер бригадир привел меня в просторную хату в конце села.
— Может, пустишь, тетка Ганна, человека переночевать, а то куда ни ткнись — детей под самую завязку, а у тебя и просторно, и чисто, и тихо.
— Не бог весть, какие и у меня хоромы, — ответила немолодая женщина, отвернувшись от печи. — Ежели больше негде, пусть ночуют, места хватит. — Она взглянула на меня, словно оценивая, стоит ли пускать в хату незнакомого человека. Я молчал. Хвалить себя как-то неловко, проситься нет нужды, если за тебя это делает кто-то другой.
Тетка Ганна вытерла фартуком длинную скамью и пригласила сесть. Бригадир, видимо, был рад больше меня, что избавился от хлопот и может спокойно возвращаться домой. Но сразу повернуться и уйти, вероятно, было неловко. Он достал из кармана скомканную пачку «Прибоя», помял в шершавых пальцах тоненькую папиросу и с наслаждением закурил.
Я разделся и сел на скамейку возле окна.
Хозяйка долго меня разглядывала, а потом спросила, где я живу и кем служу.
Я рассказал, кто я и откуда, зачем приехал в колхоз, и сразу успокоил ее, сказав, что завтра утром уеду в соседний район.
Бригадир докурил папиросу, потоптался на пороге и ушел.
Тетка Ганна возилась у печи. Мы молчим. Я оглядываю хату. Она мне напоминает ту, в которой вырос и я: замазанные глиной пазы неоштукатуренных стен со следами сильных широких пальцев, чисто вымытый пол, на столе — домотканая скатерть с широкою прошвой. В хате пахнет хлебной закваской и сырыми смоляками. На тумбочке стоит небольшой приемник, а над ним в застекленной рамочке — портрет молодого сержанта. Красивый белокурый юноша чем-то напоминает Есенина.
Чтобы как-то заговорить. спрашиваю у хозяйки:
— Сын?
Она только кивнула головой.
— Видимо, еще служит?
— Вернулся, слава богу, теперь на шофера в районе учится, уже третий месяц. В субботу вечером прибежит, дров наколет, воды наносит, двор подметет, а в понедельник на рассвете — поминай, как звали. Скоро вернется совсем, тогда и мне веселей будет. А то целыми днями одна, как березка в поле. Сную по хате, а не с кем слово вымолвить. Пока служил, только и жила его письмами, а теперь, покуда дождешься субботы, все глаза проглядишь.
— Приедет с курсов, а там, в добрый час, и невестку приведет, а потом и внуки пойдут. Вот тогда и весело будет, — пошутил я.
— Вашими устами да мед бы пить... Родная мамка не дождалась, так, может, я доживу.
Я немного растерялся, не зная, что и сказать. Расспрашивать, кем она приходится этому юноше, не решался, чтобы не ранить сердце этой уже немолодой усталой женщины. Смолчать, притвориться, что не слышал или не понял ее слов, тоже неловко. Решил — спрошу завтра у соседей. Но и безразличием обидеть ее тоже нельзя. Мнусь и молчу, думаю, как бы поделикатней заговорить.
Тетка Ганна все еще возится у печи. На загнетке, на треножнике в маленьком чугунке, булькает картошка, потрескивает лучина, на стене, против печи, дрожит неровный блеск огня. В его оранжевом круге то появится, то исчезнет тень хозяйки. Я вижу ее большие узловатые руки с набрякшими венами, из-под белой косынки прядь серых волос. Видно, когда-то они были черными, а теперь к ним примешалась густая седина.
В хате тишина и сумрак, под окном в огороде колышутся черные силуэты георгинов и шумит тонкая вишенка, осенний ветер дребезжит в оконных стеклах. В такой серый час вспоминается далекое детство, становится и тепло, и грустно на душе.
— Чего мы сидим в потемках? — спохватилась тетка Ганна, подошла к стене, щелкнула выключателем. А мне хотелось еще немного посумерничать осенним вечером, послушать, как шумит вишенка и дребезжат оконные стекла.
На столе в большой миске дымилась рассыпчатая картошка, на блюдечке лежали ломтики розового сала и стояли соленые огурцы, сильно пахнувшие укропом и вишневыми листьями. Я хотел поблагодарить хозяйку и сказать, что поужинал в столовой, но разве можно отказаться от такого угощения! Мы сели за стол. Тетка Ганна остудила картофелину, заглянула на меня добрыми, глубоко запавшими глазами, вероятно, почувствовала, что мне не дают покоя вопросы, а может. и потому, что каждому человеку кое-когда хочется рассказать о самом заветном. Она спокойно, словно продолжая только что прерванную беседу, начала:
— Детей у меня никогда не было, и семьи своей никогда не имела. Одинока я. Так бы одна и отвековала. А в войну, как узнали наши мужчины, что немцы уже в районе, взяли пилы и стали валить лес на шлях — крест-накрест сосну на сосну. За двое суток загатили дорогу до самого села, а сами, кто с двустволкой, кто с топором, тронулись в лес. Потом у них автоматы и пулеметы откуда-то появились. А где в первые дни они тех мин набрали, никто не знал, но натыкали их чуть ли не на каждом шагу. Ткнулись немцы на дорогу — и назад, видят — без голов останутся. Тогда они погнали впереди себя полицаев. Ну уж и полегло этих бобиков, пока дотопали до нас. Ворвались в село, а следом за ними идут эти выродки с черепами на шапках. Обыскали все хаты, овины, амбары, стога разворошили, а мужчин фашисты — болячка им в бок — ни одного не нашли. Тогда за баб взялись. Видать, набрехал кто-то, что мужики подались в лес.
На улицу повыгоняли босых, простоволосых. Только вдов и незамужних не трогали. А у Алены, царство ей небесное, ребенок маленький на руках.
Накинула она на плечи длинный кожух, закутала им мальчонку, грудь дала, чтоб не плакал, и стала рядом со всеми. А на дворе уже смеркалось, и снежок стал падать. Стоят горемычные, опустив головы, молчат. А какой-то маленький толстенький немчик по-нашему все допытывается:
— Куда спрятали своих бандитов? Показывайте, не то всех перестреляем.
А женщины заладили одно:
— Ни сном, ни духом не знаем, куда они подевались.
До сумерек бились с ними те, с черепами на шапках, так ничего и не добились. Потом, вероятно, их старший, в очках, что-то гаркнул, и полицаи стали прикладами толкать женщин в спины, бить нагайками, а потом всех погнали в конец села, в лесок. Сердце у меня так и замерло, хата кругом поплыла, хотелось броситься вслед, выть, просить, молить, чтоб смилостивились. Да разве тронешь чем-либо их волчьи сердца: не люди они— выродки.
Тетка Ганна вздохнула, помолчала с минуту, отодвинула остывшую картофелину.
— Только дошли они до пригорка, что-то блеснуло, словно спичку зажгли. И сразу — бах, бах! Слышу стоны, глухой крик, потом что-то затарахтело, как горох по жести, и все смолкло... Я как стояла у окна, гак и сползла на пол, словно пуля свалила и меня. Сколько так пролежала, и сама не знаю! Пришла в себя, когда уже совсем стемнело. Глянула — хоть бы где огонек, хоть бы искорка блеснула — чернота. Село как вымерло. Страшно стало, горло перехватило, во рту пересохло. Потихоньку, ощупью, держась за стены, вышла на улицу. Вижу — грязь на дороге грузовики размесили. Значит, проехала нечистая сила...
Как очутилась в лесочке, сама не знаю. Все у меня внутри дрожит, ноги не слушаются. Взошла на пригорок, а там — вповалку лежат женщины, уже снежок припорошил их лица. Не плачу я, а слезы сами застлали глаза и сами текут, губы искусала до крови, окаменела от страха. Кто бы мог подумать! Еще в обед мы вместе с Аленою на жернове овес обдирали, собирались холстину ткать... И на тебе... Как увидела, заголосила, упав возле нее. Вдруг слышу, что-то шевелится под кожухом и тихонько всхлипывает. Подползла ближе, развернула кожух — мальчонка живехонький, прижался к телу материнскому.
Схватила я Ленечку, скинула с себя свитку, завернула его и бегом домой. Всю дорогу отогревала его своим дыханьем. Вскочила в хату, затопила печь, нагрела чугун воды, сняла пеленки — они от материнской крови слиплись, обмыла его, завернула в чистую простыню. Так он на руках у меня и заснул.
А утром собрались все наши женщины, вырыли одну длинную могилу и похоронили несчастных.
Там теперь памятник стоит и две рябинки растут, может, видели? Это их Ленька посадил, когда подрос.
А пока подняла на ноги я мальчонку, всего натерпелась. Коровки у меня не было, сама кое-как кормилась, а малое дитя без молока не выкормишь. Спасибо им, бабы каждый день приносили: кто полстакана, хто стакан, а кто и сметанки. Так и подняли хлопца всей деревней.
Про отца говорили, что где-то под Варшавой головушку сложил. А мы так с Леней вдвоем и горевали. Всего натерпелись. Учился он хорошо, десять классов кончил. Просила, чтоб куда-нибудь учиться пошел на инженера или на агронома, а он и слушать не хотел. Видимо, меня одну бросать не хочет. Вот так и живем вдвоем.
Она умолкла. Давно в миске остыла картошка, на загнетке догорела щепа, от нее осталась только горсточка пепла. Тикали ходики, и шумела под окном тонкая вишенка. Видимо, и ее посадил Ленька.
Больше ни о чем не хотелось расспрашивать Ганну и ни о чем кругом не хотелось говорить: все казалось мелким и не стоящим внимания после того, что она рассказала.
Мы долго сидели молча. Только было слышно, как в окно стучатся мокрые ветки.
Перевод П. Кобзаревского
/Полярная звезда. № 3. Якутск. 1970. С. 40, 42-44./
Сергей Иванович Граховский – род. 11 (24) сентября 1913 г. в мест. Нобель Пинского уезда Минской губернии Российской империи, в крестьянской семье.
В 1914 с родителями переехал в Глусск Могилевской губернии. В 1930 г. окончил Глусскую семилетку и начал работать на Бобруйском деревообрабатывающем комбинате. В 1935 г. окончил Минский пединститут. Работал на Белорусском радио, в прессе. В 1936 г. был арестован и сослан на лесоповал в Горьковскую область РСФСР. По возвращении в Беларусь работал учителем в Слуцком районе (1946-1949). В 1949 г. повторно арестован и выслан в Новосибирскую область. Реабилитирован в 1955 г.. Член СП Беларуси с 1956 г.
В Минске работал в редакциях детских журналов «Бярозка» и «Вясёлка» (1957-1973). Ответственный секретарь Комитета по государственным премиям БССР в области литературы, искусства и архитектуры (1973-1974). С 1974 - персональный пенсионер республиканского значения. Заслуженный работник культуры БССР (1983). Член общественного совета «Мартыралога Беларусі» (1988).
Умер 11 декабря 2002 года в Минске.
Лауреат литературной премии имени А.Кулешова (1983), Государственной премии имени Якуба Коласа (1992), награжден медалью Франциска Скарыны (1994). Почетный рабочий Бобруйского деревообрабатывающего комбината (1986), почетный гражданин Глусска (1996), поселка Октябрьский (1997).
Литература:
* Гурская А. С., Праневіч Г. М. Грахоўскі Сяргей. // Беларускія пісьменнікі. Біябібліяграфічны слоўнік ў 6 тамах. Т. 2. Мінск. 1993. С. 245.
* Гарадніцкі Я. А. Грахоўскі Сяргей. Бібліяграфія. [На рускую мову. Ганна: Рассказ / Пер. П. Кобзаревский // Полярная звезда. 1970. № 3.] // Беларускія пісьменнікі. Біябібліяграфічны слоўнік ў 6 тамах. Т. 2. Мінск. 1993. С. 255.
* Пестерев В. Листая старые страницы... (О чем писала «Полярка» в семидесятые годы – годы Эпохи застоя. Часть I, 1970-1975 гг.) // Полярная звезда. № 6. Якутск. 2016. С. 73.
Альфрыдзіна Лесасек,
Койданава
Сяргей Грахоўскі
ШАМАН
Памяці Івана Ласкова,
пахаванага ў Якуцку
То ў бубен б’е,
То скача,
То канае,
То кліча духаў
З пекла і з нябёс,
Зьвініць шамкамі
І камлае —
Прарочыць шчасьлівейшы лёс.
Падскочыўшы, заплюшчыць вочы,
І абвядзе за кругам круг,
Сьлязу страсе, то зарагоча:
Ён — служка
І ўладар пакорных слуг.
Захоплены самім сабою,
Магутных славіць,
А слабых кляне,
Чаруе танцам, бубнам, варажбою,
То замармыча, як у страшным сьне.
Глядзяць зачараваныя тунгусы,
Як выпетраны кружыцца шаман
З надзеяй на заклёны і спакусы,
На абяцаньні і падман.
Жыць, лічаць, без падману немагчыма
У тундры ні старым, ні маладым,
І не ўглядацца вузкімі вачыма
Праз сьлёзы і кізячны дым.
У бубен б’е шаман і плача,
То зарагоча ля кастра,
Што прыйдзе некалі удача —
Яго надзея і яго пара.
/Полымя. № 5. Мінск. 1997. С. 169-170./
Иван Антонович Ласков – род. 19 июня 1941 г. в областном городе Гомель БССР (СССР).
С 1966 г. обучался на отделении перевода в Литературном институте имени А. М. Горького в Москве. В 1971 г., после окончания института с красным дипломом, переехал в Якутскую АССР, на родину своей жены, якутской писательницы Валентины Николаевны Гаврильевой.
С сентября 1971 г. по февраль 1972 г. работал в газете «Молодежь Якутии», сначала учетчиком писем, затем заведующим отделом рабочей молодежи. От февраля 1972 г. до лета 1977 г. работал в Якутском книжном издательстве старшим редакторам отдела массово-политической литературы. С лета 1977 г. работал старшим литературным редакторам журнала «Полярная звезда», с 1993 г. - заведующий отделам критики и науки журнала «Полярная звезда».
За полемические статьи про отцов-основателей ЯАССР весной 1993 г. был уволен с работы и ошельмован представителями якутской «интеллигенции». 29 июня 1994 г. Иван Антонович Ласков был найден мертвым «в лесу у Племхоза», пригороде Якутска по Вилюйскому тракту за Птицефабрикой.
Юстына Ленская,
Койданава
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz