Мордух [Марк] Мендэлевіч [Мендельевич, Менделевич, Исаевич] Брайда [Бройдо] – нарадзіўся 4 кастрычніка
1877 г. у м. Сьвянцяны Віленскай губэрні Расейскай імпэрыі, у габрэйскай
мяшчанскай сям’і, сын прыватнага паверанага м. Вільні Шае-Мендл Лейбовича Брайда.
Вучыўся ў рэальным вучылішчы ў м. Панявежыс
Ковенскай губэрні, дзе ўваходзіў у склад гуртка самаадукацыі з вучняў старэйшых
клясаў, чальцы якога рабілі спробы таксама завязаць зносіны і весьці заняткі з
працоўнымі, а ў апошні клясе перавёўся ў Лібаўскае рэальнае вучылішча, затым
паступіў на хімічнае аддзяленьне Пецярбурскага тэхналягічнага інстытута. У
Пецярбурзе ўваходзіў у студэнцкі гурток, які займаўся складаньнем і рассылкай
па правінцыі легальных бібліятэк. За ўдзел у студэнцкіх беспарадках у 1899 г.
быў выключаны і потым другасна трымаў конкурсны экзамэн на 1-шы курс (закончыў
у 1918 г.).
Будучы па сваіх поглядах сацыял-дэмакратам антыэканамічнага напрамку,
Брайда ў 1900 г. зрабіўся заснавальнікам новай арганізацыі, якая мела сваёй
спэцыяльнай задачай выданьне і распаўсюджваньне сацыял-дэмакратычнай літаратуры,
ды была названай групай “Сацыял-дэмакратычная рабочая бібліятэка”. Быў чальцом
рэдакцыі выданьняў групы і аўтарам яе праграмнай брашуры “Наши задачи”,
падтрымліваў цесную сувязь з друкарняй, якая знаходзілася ў Вільні.
У
ноч на 30 студзеня 1902 г. быў арыштаваны ў Пецярбурзе пры разгроме групы. Быў
зьняволены ў турму да 20 сакавіка 1902 г. (да 10 сакавіка ў Доме папярэдняга
зьняволеньня), затым высланы па пастанове Асобай нарады пры міністры ўнутраных
спраў ад 6 сакавіка 1902 г. ва Ўсходнюю Сыбір да вырашэньня справы.
Найвысачэйшай пастановай 13 сакавіка 1903 г. вызначана было выслаць яго ва
Ўсходнюю Сыбір на 8 гадоў.
Паселены ў акруговым м. Кірэнск Іркуцкай губэрні, дзе працаваў у якасьці
памочніка інжынэра на пабудове інтэнданцкага склада. У канцы зімы 1902-1903 гг.
за адмову падпісацца ў зачытаным яму цыркуляры генэрал-губэрнатара Кутайсава аб
забароне самавольных адлучак быў высланы ў с. Ніжнеілімскае, адкуль праз
кароткі час вернуты ва Вусьць-Кут і далучаны да партыі, якая адправілася ў Якуцк, куды прыбыў 24 жніўня 1903 г.
Быў прызначаны ў акруговае м. Верхаянск Якуцкай вобласьці, а да адпраўкі
туды павінен быў жыць у с. Тулугінцы, у 12
вёрстах ад Якуцка, але жыў у асноўным у самім Якуцку, дзе працаваў у міравога
судзі пісьмаводам. У гэты пэрыяд (1903-1904) ён быў прыхільніка Махайскага.
18
лютага - 4 сакавіка 1904 г. прыняў удзел у вядомым узброеным пратэсьце
ссыльных, г. зв. “Раманаўскай справе”). 30 ліпеня - 8 жніўня 1904 г. судзіўся
якуцкім акруговым судом па справе “раманаўцаў”. Быў прыгавораны, як і іншыя
ўдзельнікі пратэсту, да 12 гадоў катаргі.
23
жніўня 1904 г. адпраўлены са сваімі хаўрусьнікамі ў Аляксандраўскую турму і па
дарозе, з апошняга прыстанку ў с. Урык, у 20 вёрстах ад Іркуцка, у ноч на 23
верасьня 1904 г. зьдзейсьніў уцёкі.
Перабраўся за мяжу, жыў у Лёндане, пад прозьвішчам Маркава, пасьля 9
студзеня 1905 г. зьехаў у Жэнэву, а адтуль у Баку, дзе зрабіўся адным з
кіраўнікоў шэндрыкоўскай меншавіцкай “Арганізацыі балаханскіх і бібіэйбацкіх
рабочых”, які потым з траўня 1905 г. быў перайменаваны ў “Саюз бакінскіх
рабочых”. У ліпені 1905 г. у Баку быў арыштаваны на партыйнай канфэрэнцыі
(бальшавікоў і меншавікоў) але хутка выйшаў на волю, замяніўшыся з адным з
таварышаў (як невядомы, Брайда падлягаў арышту на 3 месяцы, пасьля чаго яму
пагражаў суд за “бадзяжніцтва”).
Напрыканцы 1905 г. працаваў у Нараўскім раёне ў Санкт-Пецярбурзе. У 1907
г. на 5-м Лёнданскім зьезьдзе РСДРП адышоў ад меншавікоў і быў абраны чальцом
ЦК РСДРП, быў чальцом рускай “пяцёркі” ЦК. Выдаў у 1907 г. у Санкт-Пецярбурзе,
сумесна з М. Хейсіным (“М. Мишин”) брашуру “Кооперативы”. Арганізаваў з Нагіным
прафэсыянальна-каапэратыўную камісію пры ЦК, удзельнічаў у працах першага
ўсерасійскага каапэратыўнага зьезда ў Маскве ў красавіку 1908 г., пісаў па
пытаньнях каапэрацыі ў “Профсоюзный вестник” ды меншавіцкія выданьні. 5
лістапада быў арыштаваны ў Пецярбурзе, дзе жыў па пашпарце на імя Лейбы
Курыцкага, і быў, як невядомы, падвергнуты граданачальнікам арышту на 3 месяцы.
3 сьнежня 1908 г. назваў сябе, пасьля чаго адбыў 2 гады крэпасьці на выснове
высачэйшага загаду 19 ліпеня 1906 г., якое адбылося па поваду узбуджанага ім
тады праз абаронцу А. С. Заруднага перад міністрам юстыцыі хадайніцтва аб
прымяненьні да яго агульнай амністыі “раманаўцаў” (выс. пав. 26 кастрычніка
1905 г.), з якой у свой час былі выключаны Брайда і 3-е ягоных хаўрусьнікаў,
якія зьдзейсьнілі ўцёкі. (хадайніцтва аб замене “раманаўцам” катаржных работаў
зьняволеньнем на 2 гады ў крэпасьці, было ўзбуджанае Іркуцкай судовай палатай,
якая пераглядала справу ў апэляцыйным парадку 5-6 красавіка 1905 г.)
У
гады Першай усясьветнай вайны “абаронец”. У сьнежні 1915 г. увайшоў у “рабочую
групу” Цэнтральнага Ваенна-Прамысловага камітэта ад абарончага крыла
меншавікоў. У студзені 1917 г. быў арыштаваны.
Пасьля лютаўскай рэвалюцыі 1917 г. Брайда чалец выканкаму Петраградзкага
Савету РСД. На паседжаньні Савета 1 траўня абраны старшынёй фракцыі. На 1-м
Усерасейскім зьезьдзе саветаў 3-24 чэрвеня 1917 г. абраны чальцом ягонага
Прэзыдыюму ад фракцыі меншавікоў. Упраўляючы справамі УЦВК 1-га скліканьня. На
паседжаньні Петраградзкага Савета 9 чэрвеня ўвайшоў у камісію, як таварыш старшыні рабочай сэкцыі савету, чалец
бюро і упраўляючы справамі першага УЦВКа.
Меў партыйныя мянушкі “Яков”, “Роман” ды літаратурны псэўданім “М. Брагин”.
Пасьля кастрычніцкай рэвалюцыі адышоў ад
актыўнай працы ў шэрагах меншавікоў, эміграваў за мяжу. Ад 1919 г. жыў у Летуве,
с 1920 г. у Аўстрыі.
Памёр 18 ліпеня 1937 году ў Лёндане.
Ад жонкі Хавы меў сына Данілу [Даниилa]
Маркавіча Брайда, які нарадзіўся ў м. Кирэнск Іркуцкай губэрні 13 траўня 1903
г. Быў выхаваны бабуляй. Памёр Daniel
Broido 10 кастрычніка 1990 года ў Вялікабрытаніі.
Nude,
Vera Broido
Ды дачку Веру Маркаўну Брайда (7 верасьня 1907, Пецярбург - 11 лютага 2004, Вялікабрытанія). У 1941 г. яе мужам зрабіўся брытанскі гісторык Norman Cohn.
Гвідонія Малітоўнік,
Койданава
V.
Молодое поколение. Д-р Соскис, Марк Бройдо.
...Я позволю себе привести здесь еще один биографический эскиз.
На вопрос, как он сделался революционером, Марк Бройдо, история изгнания
которого изложена нами в одной из предыдущих глав, рассказал нам приблизительно
следующее:
«Я возвращаюсь в своих воспоминаниях к тому времени, когда я, юноша
шестнадцати лет, был еще учеником гимназии одного из уездных городов Ковенской
губернии. Двое из наших учителей — всего их было десять — были настроены
либерально. Таких учителей легко найти в каждом городе. Один из них приглашал
обыкновенно старших учеников к себе на дом и вел с ними беседы на разные
общественные темы. Другой давал нам для чтения книги, между прочим и такие,
которые не дозволены в нашей гимназической библиотеке. Однажды попался мне в
руки нелегальный экземпляр книги Степняка „Подпольная Россия”.
Если эта книга производит впечатление на вас, трезвых англичан, то легко
судить о том, как она действует на нас, окруженных еще и теперь страшной массой
зла и несправедливостей, против которых выступал в свое время этот благородный
борец. Я сделался сознательным революционером, не будучи еще пока социалистом.
Чтение русских писателей — Гоголя, Тургенева, Толстого — еще более усилило и
развило мои чувства потребности в более широкой свободе. Я должен сказать, что
первая социалистическая книга, которую мне пришлось читать, — это «Утопия»
Томаса Мора. Прочел я ее в немецком переводе. Год спустя у нас образовался
кружок из 6 или 7 учеников старших классов.
Мы собирались в известные дни и беседовали на социальные и политические
темы. Рабочее движение — как это теперь известно — в то время было только в
зародыше. Тем не менее мы им очень интересовались; мы даже приглашали к себе на
дом по нескольку рабочих и давали им уроки, поскольку позволяли нам тогдашние
знания, и читали с ними нехитрые, конечно, вещи, которые были доступны и им и
нам. В городе проживал некий доктор, который провел два года в одиночном
заключении в петербургской крепости за „крамольный образ жизни”, после чего он
был сослан к нам. Здесь он был центром прогрессивной мысли в том узком кругу
конечно, в котором ему представлялась возможность действовать. Ко времени
перехода в последний класс я переселился в более крупный город, Либаву, где
было много социалистов и революционеров, с которыми я и свел здесь знакомство.
Здесь я подружился между прочим с одним бедным студентом, бывшим рабочим,
зарабатывавшим свой хлеб собственным трудом. Вместе с ним и его невестой,
принимавшей до того времени участие в рабочем движении в Вильне, я запутался
потом в одно дело, за которое мы все трое заплатили нашей свободой. Трэд-юнионизм
в прибалтийских губерниях достаточно развит, и отчасти вследствие морской
торговли этого края, отчасти же в силу влияния национальных чувств евреев и
поляков он может похвалиться своей прекрасной организацией.
Я переехал в Петербург и поступил в технологический институт, но
сохранил связи со своими старыми виленскими и либавскими друзьями.
Революционная партия не имела еще тогда характера национальной организации, но
в некоторых городах уже существовали отдельные комитеты. В главных чертах движение
было пока чисто экономическим. Многие из нас находили своевременным выставить
также и политическую программу. С этой целью я решил устроить новую организацию
по распространению прокламаций и другой пропагандистской литературы, для чего я
старался найти какую-нибудь тайную типографию. Какое место можно было считать
для этого удобным? В больших городах существует постоянная опасность со стороны
бдительного глаза полиции; в маленьких городах и деревнях очень мешают
любопытство и подозрительность невежественных соседей. Мы решили держаться
золотой средины и избрали для этого г. Вильну. Здесь мы сняли квартиру из трех
комнат, где открыли переплетное заведение под именем одного из наших товарищей.
Необходимые приготовления к делу продолжались девять месяцев. Я и жена моя
собирали деньги в Петербурге путем устройства, главным образом, студенческих
вечеров. Двое товарищей же наших вместе с двумя рабочими, из которых один был
переплетчик, а другой наборщик, действовали в Вильне, запасаясь постепенно
всеми необходимыми типографскими принадлежностями и устраиваясь с ними в
комнате за переплетным магазином. Многие богатые люди из русского общества
всегда готовы поддержать такого рода предприятие. Следующий факт достаточно
показывает, однако, насколько рискованно обращаться за помощью в подобных
случаях. Некий Г., прогрессивный столичный издатель, к которому я обратился по
рекомендации Петра Струве, пожертвовал в мою кассу сто руб. Впоследствии же я
узнал, что он был не более и не менее как полицейский шпион в кругах „интеллигенции”.
Оказали мне также поддержку некоторые студенческие землячества, а многие
журналисты обещали мне свое содействие литературным трудом.
Но самой трудной и рискованной частью нашего предприятия являлась
организация сбыта и распространения литературы после ее напечатания. Ее должны
были развозить особые агенты, снабженные необходимыми средствами для рассылки
транспортов в различные части империи, не исключая и Сибири. В Вильне мы или
совсем не пускали в обращение наших листков, или по крайней мере только после
того, как они появлялись сначала в других городах, и нас долго смешило однажды
газетное сообщение, что наша типография накрыта в каком-то предместье
Петербурга. Некоторое время мы работали очень усердно, успешно вербуя себе
союзников среди активных социалистических рабочих групп, а также среди рабочих
петербургских фабрик и заводов. Но наконец в начале 1901 года нас накрыли в
самом деле.
Типография наша просуществовала только шесть месяцев и выпустила в свет
не более семи или восьми тысяч экземпляров полдюжины произведений. Вам
интересно, вероятно, узнать характер литературы, составляющей такой предмет
ненависти и боязни нашего правительства. Один листок представлял собою
манифест, в котором излагались наши взгляды и цель нашей программы; второй —
представлял перевод двух речей Либкнехта о русско-китайской войне.
Содержанием третьего листка была речь мистера Кейр Гэрди о
южно-африканской войне. Далее был листок, содержавший конспект русских законов,
с эпиграфом Пушкина: „В России нет закона; есть столб, а на столбе корона”. И
еще одна книжонка, представлявшая собою новое издание повести Короленко „Чудесное создание”. Мы намеревались также издавать
газету с такой же почти программой, как и газета „Искра”— орган русской
соц.-демократической партии. Но мы так и остались при своем намерении. Я уже
успел заручиться необходимым содействием и найти корреспондентов во многих
городах, как мы все были вдруг арестованы.
Целая толпа жандармов и дворников ворвалась ночью в мою квартиру и, не
давши мне даже одеться, приступила к систематическому обыску, для чего
бесцеремонно срывали обои, обшаривали печь и дымовую трубу. Характерно для
умственного облика типичных жандармов, что, найдя у меня несколько книг на
немецком языке, между прочим историю французской революции 48 года и историю
парижской коммуны, а также некоторые сочинения Маркса с портретами, они
вынуждены были спросить у меня, какие это книги, и оставили мне их, вполне
удовлетворенные моим объяснением, что это часть иллюстрированной всемирной
истории.
Меня они однако не оставили в покое. Я был отвезен в дом
предварительного заключения, где и оставался в продолжение трех месяцев; все
это время мне не предъявляли даже намека на какое-нибудь обвинение.
Скоро меня подвергли первому допросу. Мне было объявлено, что я
арестован за участие в организации, угрожающей общественной безопасности, и за
сборы денег и литературного материала для нелегального издания. Оказалось
потом, что в одну ночь со мной было арестовано двенадцать лиц, только поверхностно
с нами знакомых, в том числе какой-то издатель, жена которого давала мне иногда
для чтения книги. Их продержали пять месяцев и, наконец, выпустили. За время
моего заключения меня допрашивали еще 4 или 5 раз. Некоторые из товарищей моих
по заключению, устроившие сообщение между собою через посредство постукивания,
решили протестовать против этого наказания без суда объявлением голодовки; и мы
стойко отказывались от пищи и питья в продолжение пяти дней. После этого
некоторых из нас выпустили на свободу, другие же, в том числе и я, были сосланы
в Сибирь — и
все это без суда и следствия и без объявления нам приговора. Только в начале
1904 года, находясь уже в отдаленной подарктической якутской губернии, я узнал
о присужденном мне роде наказания — восемь лет ссылки в отдаленные места
Сибири».
В виде приложения к собственной биографии Бройдо предоставил в мое
распоряжение следующие подробные сведения из жизни 11 лиц, бывших вместе с ним
в ссылке и близко с ним знакомых. Я привожу этот материал в доказательство
того, что я отнюдь не останавливался на исключительных случаях, а также и того,
что революционеры последнего времени действуют не менее решительно, чем их
предшественники...
/Д. Перрисъ. Піонеры Русской Революціи. С
портретами. Переводъ Л. Данилова, Л. Истомина и Т. Бронъ. // Освободительная
Библіотека. Первый Сборникъ. С.-Петербургъ. 1906. С. 124-130./
VІ.
РЕЧИ
ПОДСУДИМЫХ
Речь М. Бройдо.
(5-го августа)
Я хотел было сначала дать вам более или
менее исчерпывающее изложение мотивов, побудивших меня принять участие в
протесте. Но для этого мне пришлось бы обрисовать перед вами ту психологическую
почву, на которую ложились репрессии последнего времени; мне пришлось бы
рассказать вам о тех впечатлениях, которые производили известия, долетавшие до
меня через толстые стены петербургской одиночной тюрьмы, где я просидел 14
месяцев, известия о том, что мирных демонстрантов, осмеливавшихся заявить во
всеуслышание требование свободы, или бастующих рабочих, добивавшихся лучших
условий труда, избивали казацкими нагайками...
Председатель.
Прошу вас, подсудимый, говорить только о ссылке.
Бройдо. Я
и хотел сказать, что зная, где и перед кем я говорю, я считал невыполнимой
задачу, которую я себе поставил с самого начала. Я ограничусь поэтому лишь
передачей вам нескольких фактов из лично пережитого в ссылке.
После 3-х месячного скитания по пересыльным
тюрьмам и этапам я 24 июня 1903 г. был водворен до приговора в гор. Киренск,
Иркутской губ. Это было время, когда ссыльным жилось сравнительно сносно,
особенно в городах. В Киренске, по крайней мере, почти все товарищи имели
заработки. В селах и деревнях жилось, конечно, скверно: приходилось
устраиваться исключительно на казенное пособие в 15 руб. Но из окрестных сел
товарищи часто наезжали в Киренск за покупками или в поисках за заработками и
подолгу оставались в городе. Полиция знала про эти отлучки, но смотрела сквозь
пальцы: отлучившийся вызывался раза два-три в полицию, и дело кончалось
компромиссом. Разрешения на эти отлучки брались очень редко: за мое время я
знаю лишь один случай, когда товарищ Смирнов за самовольную отлучку из села
Чечуйского (в 60 вер. от Киренска) в г. Киренск был приговорен мировым судьею к
штрафу в 1 рубль. Мы встречали партию за партией без всяких препятствий,
препирательств или столкновений. Летом мы с лихорадочным волнением ожидали
партию, высчитывая заранее день и час прибытия паузков; когда паузки приставали
к берегу, приехавшие шли на какую-нибудь общую квартиру, где их ждал тесный
товарищеский круг, быть может, старые знакомые, живые люди и живая речь,
которой они так давно уж не слыхали. Зимою партия проезжала Киренск обыкновенно
ночью, несясь во весь карьер и останавливаясь лишь в селе Никольском, в 5 вер.
ниже Киренска. И тем не менее, ни разу не случалось, чтобы мы пропустили
партию, несмотря на все старания и уловки жандармов. Нетрудно понять ту
настойчивость и то волнение, которые проявляли при свиданиях мы — ссыльные и
товарищи, шедшие в ссылку. Эти свидания — почти единственные светлые точки на
мрачном фоне ссылки. Свидетель Чаплин верно отметил, что главную роль в
свиданиях играет встреча единомышленников. Да, здесь, среди этих мрачных
приленских утесов, среди населения чуждого и зачастую враждебного, встречались
родные души, родные по убеждениям, стремлениям и целям, встречались люди,
одинаково оторванные от поля своего действия и заброшенные за тысячи верст в
неприветливую суровую Сибирь. Эти свидания давали нам то, чего не могла давать
никакая почта и, в особенности, почта сибирская.
Новоприбывшие снабжались сведениями и
иногда деньгами, без которых крайне трудно ориентироваться и устроиться при
чуждых, тяжелых условиях в ссылке. Последнее должен был признать, даже
исполнитель кутайсовского циркуляра о запрещении свиданий — свидетель Чаплин.
Возможно, что и до Кутайсова существовало воспрещение свиданий в пути, также
как и запрещение самовольных отлучек, но и то и другое существовало более на
бумаге, — жизненные условия брали свое. Любой представитель местной власти или
офицер партии при желании и способности к этому, опираясь на букву данных им
инструкций, могли бы и тогда лишать свиданий в пути и сделать жизнь ссыльных
невозможной. Но общее направление докутайсовскаго режима было таково, что власти
избегали всяких историй и столкновений, и фактически достаточно было известного
такта и одной лишь готовности со стороны ссыльных настаивать на своих
требованиях, чтобы эти запрещения превратились в более или менее пустой звук. С
назначением на пост генерал-губернатора гр. Кутайсова, картина сразу и резко
меняется. Если не ошибаюсь, мне одному из первых пришлось испытать на себе
действие нового режима. — Это было о масленице 1903 г. С июня 1902 г. я жил
безвыездно в Киренске, работая часов 10 в день при постройке казенного винного
склада. Желая немного отдохнуть и освежиться, я решил поехать на три
праздничных дня к товарищу в село Макаровское, расположенное в 60 верстах от
Киренска, и счел даже нужным, хотя можно было с успехом и без этого обойтись, заявить
об этом в полицейское управление дежурному чиновнику. Через полчаса после ухода
оттуда является городовой с требованием пожаловать к исправнику и с циркуляром
для подписи. Циркуляр этот исходил от генерал-губернатора и гласил, что
виновный в самовольной, без разрешения надлежащих властей, отлучке из места
водворения куда бы то ни было (хотя бы за околицу села или по ту сторону Лены
для прогулки, — подумалось мне сейчас же) подлежит высылке в отдаленнейшие
места Якутской области. Подписаться в объявлении мне этого циркуляра я
отказался, считая такой отказ своим законным правом, а самый циркуляр
незаконным, так как самовольные отлучки предусматриваются уставом о состоящих
под гласным надзором, и генерал-губернатор не в праве собственной властью
отменить статью этого устава. К исправнику же я пошел. Последний в грубой форме
заявил мне, что я должен был попросить разрешение у него лично и что «за это»
он мне не разрешает отлучки. Я возразил, что считал достаточным свое заявление
в полицейском управлении и что мне казалось неловким ходить за разрешением к
исправнику на дом в воскресенье, да еще и в масленицу. Но это возражение не
было принято во внимание, и разрешение мне не было дано, да я и не просил его.
В Макаровское я так и не поехал. На другой день все политические ссыльные
города Киренска были приглашены в полицейское управление для подписания
циркуляра, и все подписаться отказались по соображениям, аналогичным только что
упомянутым мною. Исправник убеждал, грозил, но тщетно. Тогда он отпустил нас с
миром, а сам, по-видимому, настрочил донесение, куда следуете. И вот, не знаю
за что — за покушение ли на самовольную отлучку (ибо отлучка, как я сказал, не
состоялась), или за подстрекательство товарищей не подписать циркуляра, ибо
нельзя же предположить, что люди отказываются подписывать циркуляр, не будучи
подстрекаемы к этому другим человеком, — как бы то ни было, но, через несколько
недель получилось из Иркутска распоряжение немедленно же выселить меня в село
Нижнеилимское, распоряжение, ничем при этом не мотивированное. К этому времени
жена родила ребенка, и так как исправник с непонятной жестокостью настаивал,
чтобы я ехал сейчас же с ребенком, которому еще не было 3-х недель отроду, и
так как я знал, что дорога в Нижнеилимск трудная — приходится переезжать через
Илимский горный хребет, — то я и просил губернатора отложить мою отправку, пока
ребенок хоть немного подрастет и окрепнет для такого трудного пути, верст в
600. На это я получил двукратный отказ. Тогда, видя, что ходатайствами ничего
не добьешься, я заявил исправнику, что раньше чем ребенку не исполнится 1½
месяца, я не поеду ни в коем случае, — пусть силой берут меня и мою семью.
Когда наступил срок, поставленный мною исправнику, я выехал в Нижнеилимское. С
Усть-Кута мы пересели на лодку; приходилось плыть иногда за полночь, пока
достигнем станка, в тумане и сырости, в открытой лодке, и это с тремя детьми,
из которых одному едва минуло шесть недель, и со старухой матерью. Затем до
Илимска, на протяжении нескольких станков приходится переезжать через хребет.
Дорога трудная, тряская. И мы все время опасались за ребенка, как бы у него не
случилось сотрясение мозга. Но вот и Нижнеилимск. Начинаем устраиваться,
предвидятся кой-какие заработки: мы рады хоть тому, что можно, наконец,
отдохнуть после столь трудного пути. Нашим ожиданиям не суждено было сбыться:
на третий день после приезда в Нижнеилимск получается из Иркутска депеша о том,
чтобы меня немедленно отправили обратно в Усть-Кут для присоединения к партии.
За что, куда, — об этом в депеше не говорилось. И вот не успели мы еще и вещей
распаковать, как пришлось тотчас же пуститься в обратное путешествие, На этот
раз оно оказалось много труднее прежнего. Не доезжая верст 15-20 до станка
Мука, мы попали под жесточайший ливень, который промочил нас до ниточки. Дети
заболели коклюшем, от которого они освободились лишь месяц спустя после приезда
в Якутск. В Усть-Куте, в ожидании прибытия паузка, мы две недели, теснясь в
одной жалкой комнатке, без денег, живя на одни лишь кормовые. В Усть-Куте же мы
имели возможность наблюдать несколько случаев применения кутайсовских
циркуляров. За желание свидеться с прибывшей партией двое товарищей — Бронштейн
и Басс — были посажены приставом в каталажку; к подсудимому, товарищу Закону,
оставленному по болезни в Усть-Куте и лежавшему тогда в лихорадке, с сильно
повышенной температурой, является пристав и требует чтобы он немедленно же
встал и отправился к пароходу для следования в Якутск вместе с прибывшей
партией, причем он предупредительно заявляет, что если Закон не хочет или не в
силах пойти на пароход, то его возьмут силой, живого или мертвого, так как
получилось об этом распоряжение из Иркутска — взять Закона на пароход, все
равно, в каком бы состоянии здоровья он тогда ни находился. Усть-кутский врач
показывал мне строжайшее распоряжение из Иркутска — оставлять из партии лишь
серьезно больных. Я спросил, что значит серьезный больной. «А вот, если ко мне
притащат полумертвым человека, я отсылаю его — умереть в больнице», — ответил
мне доктор.
В конце июля прибыл, наконец, наш паузок.
Офицер, везший партию, поручик Прусиновский, былъ уже кутайсовский; это видно
было и по обращению и по всему тому, что произошло впоследствии в пути. Было
ясно, что он получил в Иркутске самые строгие инструкции и самые неограниченные
полномочия. В Киренске мы подверглись избиению прикладами. После этого мы были
предоставлены в полное и бесконтрольное распоряжение солдат. Ни офицер, ни
доктор, вызванный нами для перевязки раненого, к нам на паузок не явились.
Паузок протекал, как решето. Приходилось, укладывая детей спать, стоять над
ними с тарелками, куда капала бы вода с крыши. Нельзя было найти сухого места
на паузке. Дети (их было пятеро, из них двое грудных), больные коклюшем,
страшно кашляли, и совершенно непонятно, как они остались живы при такой
обстановке. У офицера остались большие запасы гнилого мяса и сквернейших
сухарей. Желая сплавить нам эти продукты и притом по дорогой цене, он запретил
пускать нас на берег для закупки припасов у крестьян. В Витиме мы требовали
доктора для освидетельствования детей, — эту просьбу офицер просто игнорировал
и оставил без последствий. Так, подавленные и изголодавшиеся, — потому что в
последние дни пришлось питаться исключительно офицерскими сухарями с затаенной
злобой в душе, прибыли мы в Якутск.
Это было 24 августа 1903 года. В Якутске
новый курс еще слабо чувствовался. Докутайсовский режим, правда, уже отмер, но
дух его остался в лице губернатора Скрипицына. С отъездом его и переменой
состава высшей областной администрации жизнь становилась нестерпимей день ото
дня. Приходила партия за партией, принося с собой вести о новых и новых проявлениях
кутайсовского режима. Целые колонии из Иркутской и Енисейской губерний
посылались в северные округа Якутской области за попытки свидания или за
непочтительное обращение со шпионами, ссылались иногда даже без всякого
указания, за что ссылаются. Ни одна почти партия не обходилась без более или
менее крупных столкновений в пути из-за свиданий. В Якутске не оставляли даже
на несколько дней отправлявшихся в северные округа — Верхоянск и Колымск — для
покупок в такой дальний и трудный путь. Товарища по моему делу, Самуила Комая,
назначенного в Колымск, неоднократно приглашали в полицию и предлагали уехать
до отправки на Марху, угрожая в случае несогласия тюремным заключением.
Пришлось, в конце концов, уехать на Марху. Нужно сказать, что Комай чахоточный и
незадолго до прихода в ссылку был выпущен из больницы святого Николая в
Петербурге, где просидел 14 месяцев. И вот, человек, которому достаточно
малейшего утомления, чтобы у него началось колотье в боку и кровохарканье,
принужден совершить раза три в неделю путешествия из Мархи в город и обратно,
разумеется, пешком и легко одетый, принужден, потому что он не выносил
одиночества. За 3 дня до отправки в Колымск, когда Комай был в городе, чтобы
сделать необходимые закупки и приготовить теплую одежду на дорогу, его
призывают к губернатору, и последний настаивает на том, чтобы Комай и на эти 3
дня уехал на Марху. Вскоре после своего приезда в Колымск Комай покончил
самоубийством. Спрашивается, можно ли и нужно ли было трепать и без того
измотавшиеся нервы этого человека многократными тасканиями в полицию, высылками
на Марху, усиленной слежкой со стороны сельских властей; спрашивается, зачем
для какой цели понадобилось высылать его за три недели до отправки на Марху и
настаивать на этом даже тогда, когда до отправки оставалось всего три дня;
спрашивается, наконец, можно ли и нужно ли было послать такого изболевшегося
человека в Колымск — почти на верную смерть? Такие вопросы ставили себе многие
из нас, и понятно, каков мог быть ответ и какие чувства вызывались одной
постановкой подобных вопросов. Что касается меня лично, то после того, как я
был признан негодным к отбыванию воинской повинности, меня начали усиленно
выселять из Якутска сначала на Марху, где не оказалось квартир, а затем, чтобы
отделаться от назойливых приглашений и объяснений в полиции, я уехал въ Тулучинцы сам, так как ехать туда со всей семьей было
невозможно, да и смысла не имело. Приходилось день жить в Якутске, день в Тулучинцах. Просил губернатора отложить мою отправку в
Верхоянск, пока дети немного подрастут и окрепнут для такого трудного пути. В
этом мне было отказано, и этим отказом г. Булатов как бы говорил мне: поезжай
сам в Верхоянск, т. е. разлучись с семьей на 5 лет, или поезжай с семьей,
рискуя заморозить или задушить в дороге ребенка, которому еще не исполнилось 9
месяцев, а там... живи, как знаешь, на казенное пособие в 19 рублей в месяц,
когда цена пуда ржаной муки в казенной продаже 11 рублей. Я решился на первое и
уже начал готовиться в путь. Но в это время произошли 2 события, которые
явились последней каплей, переполнившей чашу терпения ссылки: избиение партии в
Усть-Куте и распоряжение министра внутренних дел о прекращении отправки в
Россию окончивших срок ссылки на казенный счет. Наиболее жизнеспособные
элементы ссылки сразу всколыхнулись, стало ясно, что пробил час дружного,
общего протеста, что нужно дать исход давно уже накопившемуся чувству
возмущения против нестерпимых условий жизни в ссылке. Вместе с остальными
подсудимыми я выставил известные вам требования, требования насущные,
минимальные, законные, ибо они сводились к тому, чтобы в отношении отлучек
действовал закон — устав о состоящих под гласным надзором, а в отношении
свиданий в пути и отправки на казенный счет кончивших срок, чтоб был
восстановлен тот порядок, который практиковался в течение многих лет, очевидно,
не вопреки закону. Я счел возможным ограничиваться одними этими требованиями,
по существу своему, чисто консервативного характера, потому что удовлетворение
даже одних этих требований знаменовало бы собой установление такого строя
отношений между ссыльными и местными властями, при которых можно терпеть ссылку
до поры до времени. Отмена циркуляров гр. Кутайсова была важна для меня не
столько потому, что отменялись запрещения свиданий, отлучек и т. д., сколько потому,
что этим самым уничтожался (по крайней мере, в наиболее крупных своих
проявлениях) дух прижимок, бесцельной и ненужной жестокости, надругательства
над ссыльными, изменялся общий тон отношений между ссылкой и местной
администрацией, отношений многообразных и часто более чувствительных в мелких,
чем в крупных столкновениях и случаях. Возникал вопрос, как добиться наших,
более чем скромных целей. Добиваться удовлетворения наших требований путем
ходатайств по начальству было бы по меньшей мере наивно со стороны людей,
которые на воле стремились к своей цели путем неустанной активной борьбы и
которые в ссылке достаточно узнали цену подобных ходатайств. Оставался путь
активного протеста. И чем более насущны и минимальны были наши требования, чем
нестерпимей становилась жизнь в ссылке, тем решительней и отчаянней должен был
быть наш протест. Непосредственной моей целью было не уничтожение ссылки, как
таковой, а достижение таких условий, при которых можно терпеть ссылку. Я
говорил себе: наши требования таковы, что их нельзя не удовлетворить
немедленно, пусть же знают, что в борьбе за них мы готовы на смерть. Я убежден,
что наш протест достиг своей цели; я убежден, что теперь в ссылке установится
новый строй отношений, на основе, исключающей произвол и надругательство над
личностью ссыльного. Те, кому знать сие надлежит, не позабудут, что первый
массовый протест ссылки был направлен против циркуляров гр. Кутайсова, и я
сомневаюсь, чтобы им пришла охота возобновить действие этих циркуляров. Этого
сознания в связи с сознанием общего значения нашего протеста, — которого я
здесь не касался, — с меня совершенно достаточно, каково бы ни было ожидающее
меня наказание.
/Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ.
1906. С. 196-205./
Приложение III.
ОФИЦИАЛЬНЫЕ «СТАТЕЙНЫЕ СПИСКИ»
всех 56
политических ссыльных, участвовавших в якутском протесте и бывших на «Романовке».
В скобках приведены дополнительные сведения о степени образования и сроке
предварительного тюремного заключения.
Бройдо, Марк Исаев, 26 лет.
Бывший студент Технологического института.
(До ссылки был в тюрьме 13½ месяцев).
На 8 лет с 13-го мая 1903 года. Более
отдаленные места Якутской области.
Принадлежность к преступному сообществу
«Социал-демократической рабочей библиотеки», члены коего организовали в
Петербурге и Вильне тайную типографию, где печатали нелегальные издания.
Был назначен в г. Верхоянск.
/Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ.
1906. С. 454./
О.
Виккер
ПОБЕГИ РОМАНОВЦЕВ
Нас, романовцев, было всего 60 человек (57 —
засевших за баррикады в доме Романова и 3 — в резерве на воле). Из них в тюрьму
попало 56 ч. (один — Юрий Матлахов — был убит на «Романовке» и трое товарищей
из резерва были по суду оправданы).
Из этих 56 бежало с этапов и из тюрем в
разное время и с разным успехом 25 человек, что составляет около 45%.
Эта внушительная цифра показывает, что для
романовцев якутский вооруженный протест не был случайным эпизодом, что романовцы
были в своем громадном большинстве профессиональные революционеры, которые не
считали возможным терпеливо ждать, пока истечет срок их каторги, а активно
стремились к тому, чтобы ускорить свое возвращение к работе, к революции.
Можно сказать, что почти с первых же дней
после нашего отъезда из Якутска (откуда нас везли в Александровский централ) мы
стали в том или ином виде готовиться к побегам. Пытались вначале сговариваться
группами, но из этого ничего не выходило. Тогда перешли к индивидуальным
попыткам.
Был август 1904 года; в воздухе пахло уже
кануном нашей первой революции, и каждый из нас, имевших за спиной 12 лет
каторги, считал себя обязанным пустить в ход все, чтобы как можно раньше
очутиться на воле.
Первой попыталась бежать Екатерина Ройзман,
предварительно сговорившись с т.т. Бодневским и Кудриным. Это было на станции
Жигалово...
Следующий по времени побег был также в
пути. В последнюю ночь перед прибытием в Александровскую
тюрьму бежало нас трое — Макс Бройдо, Наум Каган
и я. Мы не сговаривались и даже не знали друг друга — каждый из нас совершил
свой побег по собственной инициативе, на свой риск и страх...
Макс Бройдо и Наум Каган бежали в тот же вечер, что и я. Макс ушел от своего
конвойного, который, видимо, не мог подумать, чтоб отец троих малышей ушел один
без семьи. Макс пошел пешком, но ошибся направлением и двинулся к
Александровскому. Заметив свою ошибку, он заночевал в лесу, где провел весь
следующий день. Лишь к вечеру он двинулся обратно и только на другой день на
рассвете добрался до Иркутска.
Наум Каган воспользовался тем, что его конвойные уснули и около 11 часов тихонько
пробрался мимо них и ушел к Иркутску.
Не сразу взяв в темноте верное направление,
он шел всю ночь, прячась в придорожных рвах при всяком шуме шагов или стуке
колес, и к утру добрался до Иркутска. Оттуда он через Самару и Вильну добрался
до границы, через которую его переправил нынешний замнаркоминдел тов. Литвинов.
Забегая вперед, добавлю, что, когда в
октябре 1905 г. была издана специальная амнистия для романовцев, под нее, по
какому-то необъяснимому чиновничьему капризу, не подошли лишь мы трое, бежавшие
с Урика, да еще Ревекка Рубинчик [* Ревекка Рубинчик скоро после побега очутилась за
пределами досягаемости — в Америке.], которая позже бежала из Иркутской
тюрьмы, хотя, как я выше сказала, бежавших романовцев было гораздо больше.
Через год был арестован Наум Каган; видимо, в
наказание за побег, он получил 2 года крепости, которые он должен был отсидеть
в ужасном Орловском централе, но, отсидев там с месяц, перепилил решетку и
бежал; те же 2 года крепости отбыл в Петербурге Макс Бройдо. Меня миновала чаша
сия лишь благодаря моему вторичному побегу...
/Каторга и Ссылка.
Историко-революционный вестник. Кн. 52. № 3. Москва. 1929. С. 74-80./
ВРОЙДО, Марк Исаевич, кл. Яков, род. в 1878
г., был студ. Спб. Технолог, ин-та. привлекался но делу об издательстве
соц.-дем. «Рабочей Библиотеки в Петербурге», был выслан в Вост. Сибирь в 1902
г. под гласн. надз. пол. на 8 л. Б. за вооруженное сопротивление полиции и
войску в г. Якутске (Романовское дело) был приговорен к каторжным работам па 12
лет и по дороге из Якутска в Александровскую тюрьму в 1904 г. бежал из-под военного
конвоя, в конце 1904 г. был одним из организаторов декабрьской всеобщей
забастовки в Баку, работал в меньшевистской организации, затем жил заграницей
до 1906 г., вернулся в Россию, где жил нелегально. В 1908 г. был арестован и
приговоров к 2-годичиому одиночному тюрем, заключению.
P.Ц. 1905 г. —
О. 1901 г., стр. 46. — Д. № 88, ч. 1/1902 г., 5-е д-во. — Д. № 474, ч. 3/1903
г. 6-е д-во.
/В. Невский. Материалы для биографического словаря
социал-демократов, вступивших в российское рабочее движение за период от 1880
до 1905 г. Вып. І. А – Д. Москва – Петроград. 1923. С. 99./
БРОЙДО, Марк Исаевич (род. 1878), с.-д.
меньшевик (партийный псевдоним — Яков). Будучи студентом Петербургского технологического
ин-та, примкнул к с.-д. движению и был одним из организаторов с.-д. группы «Рабочая
Библиотека». Арестован и после продолжительного заключения сослан в 1902 в Вост.
Сибирь. В 1904 участвовал в Якутске в т.н. Романовском деле (см.) и пришпорен к
12 годам каторги. Бежал, поселился нелегально в Баку, где, вступив в группу
меньшевиков, принимал активное и руководящее участие в революционных событиях
1904-1905. На Лондонской съезде партии (1907) был выбран от меньшевиков и ЦК и
участвовал в нем с лета 1907 до начала 1908. В 1908 был арестован и приговорен к
2 годам тюрьмы. После Февральской революции участвовал в Петербургском совете
рабочих и солдатских депутатов. После Октябрьской революции отошел от активной
работы среди меньшевиков и эмигрировал за границу.
/Большая советская энциклопедия. Т. 7. Москва. 1927.
Стлб. 569./
Бройдо, Марк Исаевич (Мордух
Менделевич) (партийные псевдонимы «Яков», «Роман», литературн. — «М. Брагин»), мещанин
г. Свенцяны, Виленск. губ., сын частного поверенного. Род. 4 окт. 1877 г.
Учился в реальном уч-ще в г. Поневеже, Ковенск. губ., в последнем классе
перевелся в Либавск. реальн. уч-ще, затем поступил на химич. отделение Петерб.
технологич. инст-та. За участие в студенческ. беспорядках в 1899 г. был
исключен и потом вторично держал конкурсный экзамен на I курс. В Поневеже
состоял в кружке самообразования из учащихся старших классов, члены которого
делали попытки также завязать сношения и вести занятия с рабочими. В Петербурге
входил в студенческий кружок, занимавшийся составлением и рассылкой по
провинции легальных библиотечек. Будучи по своим взглядам соц.-демократом
антиэкономистского направления, Б. в 1900 г. явился основателем новой орг-ции,
имевшей своей специальной задачей издание и распространение с.-д. литературы и
названной группой «С.-д. рабочая библиотека». Был членом редакции изданий
группы и автором ее программной брошюры «Наши задачи», поддерживал тесную связь
с типографией, находившейся в Вильне. В ночь на 30 янв. 1901 г. арестован в
Петербурге при разгроме группы. Сидел там же в тюрьме до 20 марта 1902 г. (до
10 марта 1902 г. в Доме пред-вар. закл.), затем выслан по постановлению Особ.
совещания при мин-ре внутр. дел от 6 марта 1902 г. в Вост. Сибирь до решения
дела. Выс. пов. 13 мая 1903 г. определено было выслать Б. в Вост. Сибирь на 8
лет. Водворен 24 июня 1902 г. в г. Киренске, Иркутск. губ., где работал в
качестве помощника инженера на постройке интендантского склада. В конце зимы
1902-1903 г. за отказ подписаться в объявлении ему циркуляра ген.-губ.
Кутайсова о запрещении самовольных отлучек выслан в с. Нижнеилимское, откуда
через короткое время возвращен в Усть-Кут и присоединен к партии,
отправлявшейся в Якутск, куда прибыл 24 авг. 1903 г. Назначен в Верхоянск, а до
отправки туда должен был жить в с. Тулучинцах, в
12 в. от Якутска, но жил преим. в самом Якутске, где работал письмоводителем у
мирового судьи. В этот период (1903-1904 г. г.) был сторонником Махайского. В
1904 г. (18 февр. - 4 марта) принял участие в известном вооруженном протесте
ссыльных(т. наз. «Романовское дело»). 30 июля - 8 авг. 1904 г. судился Якутск,
окружным судом по делу «романовцев». Приговорен, как и другие участники
протеста, к 12 г. каторжных работ. 23 авг. 1904 г. отправлен со всеми
«романовцами» в Александровскую тюрьму и по дороге (с последней остановки — с.
Урик, в 20 в. от Иркутска) в ночь на 23 сент. т. г. бежал. Перебрался за
границу, жил в Лондоне (под именем Маркова), после 9 янв. 1905 г. уехал в Женеву,
откуда в марте вернулся в Россию, в Баку. Стал одним из руководителей, шендриковско-меньшевистской
«Орг-ции балаханских и бибиэйбатских рабочих», переименованной потом в «Союз
бакинских рабочих». В июле 1905 г. в Баку же был арестован на широкой партийной
конференции (большевиков и меньшевиков), но вскоре вышел на свободу, сменившись
с одним из товарищей (как неизвестный, Б. подлежал аресту на 3 мес., после чего
ему угрожал суд за «бродяжничество»). В конце 1905 г. работал в Нарвском районе
в Петербурге. В 1907 г. после Лондонского съезда вошел от меньшевиков в ЦК
РСДРП, был членом русской «пятерки» ЦК. Организовал с В. П. Ногиным
профессионально-кооперативную комиссию при ЦК, участвовал в работах первого
всеросс. кооперативного съезда в Москве в апр. 1908 г., писал по вопросам
кооперации в «Проф. Вестнике» и меньшевистских изданиях. 25 ноября 1908 г.
арестован в Петербурге, где жил по паспорту на имя Лейбы Курицкого, и был, как
неизвестный, подвергнут градоначальником аресту на 3 мес. 3 дек. 1908 г. назвал
себя; и после этого отбыл 2 г. крепости на основании выс. пов. 19 июля 1906 г.,
состоявшегося по поводу возбужденного им тогда через защитника А. С. Зарудного
перед министром юстиции ходатайства о применении к нему общей амнистии
«романовцев» (выс. пов. 26 окт. 1905 г.), из которой в свое время были
исключены Б. и 3 его сопроцессника, также бежавшие. (Ходатайство о замене «романовцам»
каторжных работ заключением на 2 г. в крепости было возбуждено Иркутск. суд.
пал., пересматривавшей дело в апелляционном порядке 5-6 апр. 1905 г.)..
Впоследствии Б. снова вернулся в Технологич. ин-т. (окончил курс в 1918 г.). В
1917 г. Б. — оборонец, член исполкома, Петроградск. совета и товарищ
председателя рабочей секции совета, член бюро и управляющий делами первого ВЦИК’а. После Октября отошел
от активной работы в рядах меньшевиков, эмигрировал за границу. Совместно с М.
Л. Хейсиным («М. Минин») Б. издал в 1907 г. в Петербурге брошюру «Кооперативы».
Сведения М. И.
Бройдо (1904 г.). — Обзор 1901 (Ук.). — Роз. циркуляр 1905. — Деп. пол.: 4
д-во, 1901, №№ 82, 83; 5 д-во, 1902, № 88, ч. 1, 1903, № 474, ч. 3. — М-во
юстиции, 1902, № 15232, 1905, №№ 3028-29, 3 уг. отд., 2 д-во, 1909, № 165.
Революция 1917 г., III-V (Ук.). — Г.
Бешкин. Библиография. — Больш. сов. энциклопедия, VII (Бройдо, М. И.).
Освободительная библиотека, 1-й сборник.
П., 1906, 124-130 (Д. Перрис, Пионеры .русск.резолюции, V. Д-р Соскис, Марк
Бройдо).
П. Теплов, История якутского протеста, 34,
129, 135, 143, 196-205 (речь Бройдо), 242, 317, 356, 425, 454. — Б. Горев, Из
партийного прошлого, 46. — Письма П. Аксельрода и Ю. Мартова, 164,165. — П.
Розенталь, Романовка, 28, 66,71,74,79,82,84,142. — П. Колокольников и С.
Рапопорт, 1905-07 г.г. в проф. движении, 550-556, 712-713, 715. — Петроградск. Совет
(Ук.). — Л. Троцкий, Сочинения, III, ч. 2 (Ук.). — В. Левицкий, За четверть
века, I, ч. 1, 135. — Е. Бройдо, В рядах РСДРП, 6, 21, 22, 30 сл., 37, 47, 50,
51, 60, 65, 66, 68, 71, 72, 109. — М. Раппепорт, За 100 лет, 52. — Технологич.
ин-т им. Ленингр. совета, I, 579. — М. Зеликман, «Из эпохи борьбы с царизмом», I, 19 (Незабываемые страницы прошлого.
Якутское восстание ссыльных 1904 г.). — П. Колокольников, «Проф. движение», V,
137, 144, 149 (Отрывки из воспоминаний). — «Накануне», № 29, 1901, 355, № 30,
1901, 379, № 31-32, 1901, 394 (Известия, аресты, тюрьма и ссылка). — «Последние
Известия», № 154, 1903 (Из Сибири), № 200, 1904 (С. Александровское). —
«Искра», № 59, 1904 (Хроника рев. борьбы), № 76, 1904 (Из нашей общественной
жизни. Хроника рев. борьбы). — «Освобождение», № 23 (47), 1904, 417 (Новая
кровавая бойня в Сибири). — «Револ. Россия», № 51, 1904, 23, № 60, 1905, 24
(Хроника правительственных гонений). — «Был.», 1917, I, 221 (Донесения Евно
Азефа). — «Вперед». М., 1917, № 47 (Партийная жизнь), № 56 (Обшеросс.
конференция РСДРП). — «Гол. Мин.», 1922, I, 56 (Из переписки охранников). — В.
3абрежнев, «Пролет. Револ.», 1923, X (22), 123 (Первые годы моей партийной
работы. 1895-99 г.г.). — М. Кротов, «Кат. и Сс.», 1924, V (12), 173
(Романовский протест в прокламациях якутских полит, ссыльных). — «Красный
Архив» 1925, III (10), 100, 106, 108, 126, 128, 136 (Протоколы заседаний ЦИК и
Бюро ЦИК 1-го созыва после Октября). — А. Сухов, «Пролет. Револ.», 1925, X
(45), 115, 120-122, 127, 130-132, 136, 141 (Три месяца работы в Шендриковской
группе). — «Красный Архив», 1926, V (18), 216, 217 (ВЦИК в июльские дни). — Н.
Бухбиндер, «Кат. и Сс.», 1927, II (31), 49-54 (Группа «С.-д. рабочая
библиотека»). — А. Голубков, «Пролет. Револ.», 1928, IX (80), 123 (Из эпохи реакции)
(ср. его же «О работе Центрального технич. бюро» в сб-ке «Техника большевистского
подполья», I, 196). — О. Виккер, «Кат. и Сс.» 1929, III (52), 76, 79-80 (Побеги
романовцев).
/Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т.
5. Социал–демократы. Вып. 1. А-Б. Москва. 1931. Столб. 495-497./
Когда в марте этого года, после длинного промежутка времени, я снова
встретил в Лондоне своего старого товарища и друга, Марка Исаевича Бройдо, ни
одному из нас, конечно, и в голову не приходило, что это — последнее наше
свидание. И менее всего мог я предполагать, что через каких-нибудь четыре с
половиною месяца мне, вместе со всею партиею, придется оплакивать смерть этого
жизнерадостного, бодрого, крепкого человека, выглядевшего гораздо моложе своих
54 лет.
Судьба на последок как будто улыбнулась Марку Исаевичу — конечно, той
грустной полуулыбкой, о которой только и может мечтать обреченный на изгнание
русский социалист, — но все же улыбнулась. Из Данцига, куда закинула его служба
в коммерческом предприятии и где он, и потеряв службу, до самого конца 1936
года продолжал работать в немецкой социалистической печати, пока данцигская гитлеровщина
не уничтожила всякую возможность такой работы, ему удалось перебраться в
Лондон, к сыну и дочери. Ему удалось, — что так трудно, — получить право на
пребывание в Англии, Ему удалось, — что еще труднее, поучить от английских
властей право на работу. Ему удалось, наконец, — верх удачи! — получить самое
работу. Но прежде чем он успел приступить к ней, острое заболевание,
потребовавшее срочного хирургического вмешательства, в несколько дней свело его
и моголу.
Марк Исаевич, вместе с женой своей, известной всему русскому и международному
социалистическому миру Евой Львовной Бройдо, вот уже с десяток лет томящейся в
сталинской тюрьме и ссылке, вдали от родных и друзей, — был видной и широчайшим
кругам знакомой фигурой и в социал-демократическом подполье, и в той летальной
и полулегальной работе, которая стала возможна после революции 1905 года, и в партийной
литературе, причем особенно интересовала его всегда литература популярная,
массовая: его созданием была, между прочим, нелегальная «Рабочая Библиотека». составлявшаяся
в печатавшаяся в России в 1902-1903 годах и послужившая причиной его ссылки на
8 лет в Восточную Сибирь. Здесь он стал одним из героев знаменитой «Якутской
обороны» в феврале-марте 1904 года, когда 51 ссыльный Якутской области (среди
них было 7 женщин), в знак протеста против насилий и произвола администрации,
заперлись и забаррикадировались и доме Романова и в течение двух недель
оказывали вооруженное сопротивление обстреливавшим дом войскам и полиции, потеряв
убитым одного из лучших своих товарищей, кузнеца Юрия Матлахова. Приговоренному
в августе 1904 г. за это героическое сопротивление к каторжным работам, Марку
Исаевичу удалось еще с дороги в каторгу бежать и соединиться в Баку с еще
раньше бежавшей из ссылки женой для той самоотверженной подпольной работы,
которая так ярко описана т. Евой Бройдо в ее известной книге «Зарницы
революции».
Только революция 1905 года позволила ему вернуться к легальному
существованию и взяться за ту работу, в которой до самой революции 1917 года
так причудливо смешивалось «нелегальное» с «легальным» и которая то и дело
прерывалась обысками, арестами, ссылкой и тюрьмой. В «февральский» период
революции 1917 года М. И. стоял во главе канцелярии Совета, где
сосредоточивалось все обширное делопроизводство Всероссийского и Петербургского
Исполнительных Комитетов. В 1920 году ему и Еве Львовне пришлось покинуть
Советскую Россию и начать ту эмигрантскую жизнь, которая для Евы Львовны
кончилась возвращением в Советский Союз на партийную работу и непрекращающимся
поныне хождением по тюрьмам и ссылке, а для Марка Исаевича — смертью, настигшею
его 18 июля.
Не только личные друзья Марка Исаевича и члены партии, все встречавшиеся
с ним будут с грустью вспоминать этого приветливого, мягкого человека. В
историю же партии имя его неизгладимо вписано — им самим, его самоотверженным и
честным служением партийному делу...
Ф. Дан.
/Социалистический Вестник. Paris. № 14-15. 11
августа 1937. С. 23-24./
Бройдо
Марк Исаевич (настоящее имя Мордух Мендельевич) (4 октября 1877, Свенцяны
Виленской губернии, – 1937). Сын частного поверенного в Вильно. Студентом
Петербургского технологического университета (окончил в 1918) примкнул к
социал-демократическому движению. Один из организаторов в 1900 нелегальной
группы «Социал-демократическая рабочая библиотека», что послужило причиной
ареста в 1901 и ссылки в 1902 на 8 лет в Восточную Сибирь. В 1904 участвовал в
так называемом Романовском деле (Якутском протесте 1904 – вооруженном
выступлении политических ссыльных), приговорен к 12 годам каторги, бежал. В
Баку вступил в группу меньшевиков; активно участвовал в революционных событиях
1904-05. На 5-м (Лондонском) съезде РСДРП (1907) выбран членом Центрального
Комитета. В годы первой мировой войны «оборонец». В декабре 1915 вошел в
«рабочую группу» Центрального Военно-Промышленного комитета от оборонческого
крыла меньшевиков. В январе 1917 арестован. После Февральской революции 1917
член Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и его исполнительного
комитета; заведующий секретариатом Петроградского Совета рабочих и солдатских
депутатов. На заседании бюро фракции меньшевиков Совета 1 мая избран
председателем фракции. На 1-м Всероссийском съезде Советов (3-24 июня) избран
членом его Президиума от фракции меньшевиков. Управляющий делами Всероссийского
Центрального Исполнительного Комитета 1-го созыва. На заседании исполнительного
комитета Петроградского Совета 9 июня вошел в комиссию, которая совместно с
Президиумом 1-го Всероссийского съезда Советов должна была выработать план
кампании противодействия готовившейся манифестации большевиков и составить по
этому поводу воззвание к населению. 22 июня избран членом бюро исполнительного
комитета Петроградского Совета. 27 июля на рабочей секции Петроградского Совета
выступил против резолюции большевиков, в которой, в частности, затрагивался
вопрос о переходе власти к Советам. 21 сентября на Демократическом совещании
заявил: «Сейчас вообще ни один класс собственными силами не может разрешить
стоящей перед нами задачи. Чем шире мы будем объединяться, тем меньше будет
наша ответственность. Единственный правильный путь – путь единения
революционных и демократических сил, а не путь изолирования демократии, который
приведет нас к гибели» («Известия Советов Рабочих и Солдатских Депутатов»,
1917, 22 сентября). В тот же день в своем выступлении в Петроградском Совете
сказал, что большевики стремятся к власти, полагаясь на «авось», на случайную
удачу. «Советской власти у нас еще не было. Справимся ли мы с ней?» («Революция
1917», том 4, с. 251-53). В сентябре от РСДРП(о) вошел во Всероссийский
Демократический Совет (Предпарламент). С 26 сентября председатель
хозяйственно-распорядительной комиссии Предпарламента. В начале октября в
Объединенном комитете демократических организаций по обороне говорил: «Страну,
а вместе с тем и революцию может спасти только сильный фронт и мы должны приложить
все усилия к тому, чтобы укрепить его. Для того, чтобы создать крепкий фронт,
нужно иметь прежде всего и крепкий тыл. Это мы можем и должны сделать
немедленно, перейдя от слов к реальному творчеству» («Рабочая Газета», 1917, 10
октября). 12 октября на заседании исполнительного комитета Петроградского
Совета выступил против создания Военно-революционного комитета. На пленарном
заседании Петроградского Совета от имени фракции меньшевиков заявил: «...вопрос
о военно-революционном комитете тесно связан с вопросом об обороне Петрограда.
...опасность грозит не только Петрограду со стороны немцев, но в Петрограде в
настоящее время ведется чрезвычайно опасная агитация, зовущая массы на улицу с
лозунгом „Вся власть Советам”. При такой обстановке дела революционный комитет
может превратиться в нечто другое, в нечто грозное и опасное. Мы против этого и
мы туда не пойдем...» (там же, 17 октября). 23 октября на заседании
Петроградского Совета сказал, что считает деятельность Военно-революционного
комитета дезорганизаторской, ведущей к расколу в рядах демократии, и просит
собрание хорошенько подумать, прежде чем принять окончательное решение.
Октябрьскую революцию не принял. 25 октября на экстренном заседании
Петроградского Совета было оглашено заявление, подписанное А. И. Вайнштейном,
М. И. Либером и Бройдо, о том, что фракция меньшевиков «слагает с себя всякую
ответственность за гибельные последствия заговора и, в согласии с Центральным
Комитетом РСДРП(о), заявляет о своем уходе из состава президиума
Исполнительного Комитета Совета» («Революция 1917», том 5, с. 181). Подписал
совместно с другими опубликованное 4 ноября в «Рабочей Газете» письмо, в
котором выражен протест против принятого 31 октября ЦК меньшевиков решения о
переговорах с большевиками по вопросу образования «однородного социалистического
правительства». 17 ноября на заседании Всероссийского Центрального
Исполнительного Комитета (ВЦИК) 1-го созыва поднял вопрос о взаимоотношениях
между ВЦИК и Комитетом спасения Родины и Революции. Утверждал, что принципиальной
разницы между этими организациями нет, и предлагал их слить. В 1919 выехал в
Вильно, весной 1920 – в Вену.
Лит.: Дан Ф. И., М. И. Бройдо,
«Социалистический вестник», 1937, №14/15; Бургина А., Социал-демократическая
меньшевистская литература. Библиографический указатель, Стэнфорд, 1968.
В. В. Ворошилов
/Политические
деятели России 1917 г. Биографический словарь. Москва 1993. С. 42-43./
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz