Песя Мірэль (Марыям,
Марыяна) Майсееўна (Яўсееўна) Айзэнберг
– нар. 4 красавіка 1879 г. у павятовым месьце Нежын Чарнігаўскай губэрні
Расейскай імпэрыі, у габрэйскай сям’і бугальтара, з мяшчанаў павятовага места
Пінск Менскай губэрні.
Вучылася на акушэрскіх курсах у Варшаве. У
1897 г. прыняла ўдзел у арганізацыі першых с.-д. [БУНДа] рабочых гурткоў у м.
Пінску, вяла агітацыю і прапаганду ў гэтых гуртках і кіравала першымі, тады
ўзьніклымі эканамічнымі страйкамі сярод рамесных працоўных. Ад 1899 г. калі
жыла ў Варшаве, зьвязалася з рэвалюцыйна настроенай вучнёўскай моладзьдзю ды з
чальцамі арганізацыі БУНДа, захоўваючы ў той жа час шляхам перапіскі сувязь з
працоўнымі гурткамі м. Пінска. 29 студзеня 1901 года была арыштаваная са
складам бундаўскай літаратуры.
Пасьля 21 месяца адзіночнага зьняволеньня ў
Варшаўскім Павіяку і Сядлецкай турме ў 1902 г. яна была высланая (па хваробе)
да прысуду ў сяло Бею Мінусінскага вуезду Енісейскай губэрні.
Праз 5 месяцаў знаходжаньня ў Беі яна была
высланая па найвысачэйшаму загаду ад 19 сакавіка 1903 г., за працу ў Пінску і
прыналежнасьць да арганізацыі БУНДа у Варшаве ва Ўсходнюю Сыбір на 4 гады. Была
паселеная ў Намскім улусе Якуцкай акругі Якуцкай вобласьці.
У Якуцку, у лютым-сакавіку 1904 г., прыняла
ўдзел ва ўзброеным пратэсьце ссыльных (“Раманоўскі пратэст”), за што была
прысуджаная да 12 гадоў катаргі. Разам з іншымі 18 асуджанымі падпісала заяву
аб адмове падаць апэляцыю.
Прысуд адбывала ў 1904 г. у Аляксандраўскай
перасыльнай турме, а ў 1905 годзе ў жаночай катаржнай Мальцаўскай турме, у
Зэрэнтуі ды Акатуі, куды была пераведзеная дзеля дапамогі насельніцтву, як
фэльчарка. У ліпені 1905 г. зьбегла з Акатую ў Эўрапейскую Расею. Яшчэ па
дарозе аднавіла сувязь з БУНДам і прыступіла адразу ж да партыйнай працы, якую
вяла да пачатку 1907 г. ў розных местах абшару дзейнасьці БУНДа.
Ад 1907 г. і да канца 1908 г. жыла ў Маскве
ды Пецярбурзе, дзе, працуючы наборшчыцай у друкарнях, прымала ўдзел у партыйнай
і прафсаюзнай працы сярод друкароў. За гэты час, знаходзячыся на нелегальным
становішчы, падвяргалася некалькім ператрусам.
Напрыканцы 1908 г. імігравала
за мяжу. Жыла ў Бэрліне, Парыжы ды Жэнэве, прымала ўдзел у працы замежных
групаў садзейнічаньня БУНДу. У 1917 годзе, падчас рэвалюцыі, вярнулася ў Расею,
у Петраград. Працавала ў меншавіцкай арганізацыі, а таксама тэхнічным
сакратаром меншавіцкай фракцыі Петраградзкай рады працоўных і салдацкіх
дэпутатаў. Ад 1918 г. працавала фэльчаркай у лячэбных установах касаў
сацыяльнага страхаваньня ў Петраградзе, а з 1920 года кіраўніцай у дашкольных
установах Масквы. Ад 1925 г. займалася бібліятэчнай працай у Інстытуце Маркса і
Энгельса пры ЦВК СССР. Была па-за партыяй. Членскі білет Таварыства паліткатаржанаў і ссыльнапасяленцаў
№
435.
Праўдападобна ў яе была сястра Айзэнберг
Клара Майсееўна (Хая Моўшаўна), мяшчанка м. Пінска, акушэрка. Нарадзілася ля
1864 г. У 1898 г. актыўны працаўнік Кіеўскай с.-д. арганізацыі, у 1901 г чалец
Кіеўскага камітэта РСДРП. Арыштаваная ў Нежыне 15 ліпеня 1901 г. Але 17
студзеня 1902 г. выпушчаная пад заклад. Падлягала высыланьню ва Ўсходнюю Сыбір
на 3 гады. Але да прысуду перайшла на нелегальнае становішча. У чэрвені 1904
г., пад імем Лявіцкай, зноўку арыштаваная па
справе Данскога камітэта РСДРП. 25 верасьня 1904 года памерла ў турме ад родаў. /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь.
Т. V. Социал-демократы 1880-1904. Выпуск I. Москва 1931. Стлб. 32-33./
Літаратура:
*
Тепловъ П. Исторія
якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906. С. 34, 317, 415, 424, 454.
* Васильченко
С. По падям Забайкалья. // Каторга и
Ссылка. Сборник 2-й. 52. Москва. 1921. С. 59-65, 73.
*
Айзенберг Мариана Евсеевна. [Список действительных членов Всесоюзного
О-ва Политкаторжан и Ссыльно-поселенцев.] /Каторга и Ссылка. Историко-революционный
вестник. Кн. 11. № 4. Москва. 1924. С. 314.
* Розенталь П. И. «Романовка» (Якутский протест 1904 года). Из
воспоминаний участника. Ленинград – Москва. 1924. С. 5-6, 117, 127, 132, 142.
* Виккер О. Побеги романовцев. // Каторга и Ссылка.
Историко-революционный вестник. Кн. 52. № 3. Москва. 1929. С. 80-83.
*
Айзенберг Мариана Евсеевна. // Политическая каторга и ссылка. Биографический
справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 16.
*
Айзенберг Марианна Евсеевна. // Деятели революционного движения в
России. Био-библиографический словарь. Т. V. Социал-демократы 1880-1904. Выпуск
I. Москва 1931. Стлб. 33-34.
*
Айзенберг Мариана Евсеевна. // Политическая каторга и ссылка. Биографический
справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 21-22.
*
Казарян П. Л. Якутская ссылка в
лицах (участники «романовского протеста» 1904 г.). // Якутский архив. № 1.
Якутск. 2001. С. 53.
Аронія Піньск,
Койданава
Приложение III.
ОФИЦИАЛЬНЫЕ «СТАТЕЙНЫЕ СПИСКИ»
всех 56
политических ссыльных, участвовавших в якутском протесте и бывших на
«Романовке». В скобках приведены дополнительные сведения о степени образования
и сроке предварительного тюремного заключения.
Айзенберг, Марианна Евсеевна, 22
года.
Мещанка г. Пинска, Минской губернии.
Была слушательницей акушерских курсов.
(До приговора в тюрьме сидела 18 месяцев).
По Высочайшему повелению 19-го марта 1903
г. в Восточную Сибирь на 4 года.
Принадлежность к преступному сообществу «Всеобщий
еврейский рабочий Союз в России и Польше» и организация тайных рабочих кружков.
Назначена в Намский улус Якутской области.
/Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906.
С. 454./
ПО
ПАДЯМ ЗАБАЙКАЛЬЯ
I.
В 1905 г. я отбыл в Акатуе каторгу, бежал
из места, предназначенного мне для поселения, в Читу и, вот уже несколько
месяцев, как работал здесь в большевистском комитете Р.С.Д.Р.П. в качестве разъездного
агитатора по линии Забайкальской и Кругобайкальской жел. дор.
Когда я освобождался из тюрьмы,
предназначенной для государственных преступников, там, из политических
каторжан, старожилами были несколько поляков, членов партии П.П.С. и группы
«Пролетариата», каковы: Червинский, Езиоровский, Карч, Мрозек, один анархист,
наша ростовская группа (Браиловский, Колосков и Куксин), затем начали прибывать
каторжане из группы «романовцев», получивших каторгу по делу Якутского вооруженного
протеста.
Незадолго до того, как я освободился из
Акатуя, туда прибыла первая партия романовцев, человек около 15, и должны были
придти следующие партии.
В Чите я стал проживать под именем «Александра
Григорьевича». Я вполне уже вошел в роль профессионального агитатора, разъезжающего
в одну и другую сторону от Читы (до ст. Оловянной, по направлению к Манчжурии и
до ст. Слюдянка по направлению к Иркутску), возил литературу, проводил собрания
тогдашних нелегальных ячеек и, в антрактах между поездками в одну и другую
сторону, принимал участие в текущей работе живой в то время читинской
организации.
Однажды, это было в августе, когда у меня
было время такого антракта, мне сообщили, что меня разыскивает какой-то
приезжий товарищ и свели с ним. Этот товарищ оказался лицом, возвращающимся из
Акатуя, куда он приезжал к кому-то из романовцев на свидание из России.
Он передал мне открытку, в которой было
сказано, что податель, которому акатуйцы просят доверять, переговорит со мной о
возможной помощи «романовке» Айзенберг.
Я расспросил и узнал следующее. Айзенберг —
акушерка и, вообще, медик. Назначена она была в Зерентуй, но затем, по просьбе
начальника Акатуйской тюрьмы Фищева, ее перевели в Акатуйский рудник. Фищев
хотел поэксплуатировать ее и для семьи и, будучи более или менее культурным
человеком, намеревался привлечь ее для помощи населению рудника в качестве
женщины врача. Айзенберг перевели. Как раз, здесь в деревне, среди детей начала
гулять корь и по отношению к Айзенберг была допущена большая сравнительно
слабость надзора: с утра она могла уходить из того помещения, которое особо для
нее отвели в одном из тюремных дворов, свободно посещала деревню и только после
полудня должна была являться в аптеку в тюрьме для выдачи лекарств. Обстановка,
таким образом, создавалась такая, что при незначительной помощи со стороны «воли»,
в виде предоставления перевозочных средств — вырвать революционерку, имеющую 12
лет каторги, являлось делом очень простым.
Все это мне и рассказал товарищ, представивший
записку.
Я спросил его, как отнеслось бы к факту
побега вообще политическое население тюрьмы, к которому администрация могла
применить строгости. Он заверил меня, что этого вопроса даже не стоит
возбуждать перед товарищами. Побег Айзенберг им кажется настолько стоящим
делом, что всякий будет готов нести не которые последствия, в за освобождение
одной из каторжанок, считая эти последствия жертвой для революции.
Я решился.
Как раз в это время в Чите было совещание
ячеек станций железнодорожной линии. Я узнал, что на совещании присутствует
один студент Томского университета, служащий на ст. Борзя в качестве
практиканта и являющийся на совещании представителем Борзинской подпольной
группы. Так как станция Борзя, кроме еще ст. Маньчжурия, является ближайшей железнодорожной
станцией от Акатуя, расположенного в вершине равностороннего треугольника, в
двух других углах которого находятся упомянутые станции, то естественней всего
мне было с этим студентом и сговориться.
Я сообщил ему и работникам читинского
комитета о просьбе акатуйцев, и студент, вообще оказавшийся очень экспансивным
юношей, с такой готовностью схватился за возможность помочь каторжанам, что тут
же сообщил о возможности использования для поездки железнодорожных лошадей, и
экипажа и сам выразил желание участвовать в поездке.
Большего, для успеха задуманного
предприятия, нельзя было и желать.
Мы с ним условились. Он уезжал сегодня же,
я еще должен был в Чите задержаться на пару дней.
Прошла эта пара дней и я прибыл на Борзю к
нашему студенту знаю, какова была официальная должность этого славного
товарища, равно как и не помню его имени, но вообще он был чем-то вроде правой
руки начальника станции или участка, на квартире у которого и жил вместе со
своим братом, также студентом практикантом, прикомандированным из института на
жел. дор. для получения практического опыта в работе по предстоящей ему
специальности инженера.
Мое присутствие в Борзе до отъезда должно
было остаться для знакомых моего товарища незаметным. Он же, под видом поездки
на охоту, взял пару лошадей с экипажем и централку, при выезде со станции я
должен был сесть к нему и тогда уже ехать.
Так мы это на другой день и сделали.
Мой спутник, до этого, дальше чем за три версты
от станции не отъезжал. Но я, освободившись и уезжая из Акатуя, дороги отметил,
и мне предстояло уже смотреть за тем, чтобы не сбиться с пути, ни тогда, когда
мы ехали туда ни, на обратном пути.
Нам нужно было ехать по длинной и ровной,
как скатерть, тунгуской пади между двумя хребтами. Странно было между двумя
гребнями сопок видеть такую равнину, как та, по которой мы ехали. Ехали мы,
часа три; и что не оглянусь назад, — все Борзя не пропадает из виду.
— Смотрите, N,
обратил я внимание своего спутника, проехали мы, ведь, верст 25, должно быть?
Он посмотрел на часы.
Да, почти что!
Ну, так смотрите: Борзя все еще видна.
Приметьте это для того, чтобы не радоваться, что уже близко, когда будем ехать
обратно.
Это предупреждение, как увидит читатель
ниже, не лишено было предусмотрительности, хотя и не спасло нас от затруднений.
Ездить по падям границы Забайкалья,
прилегающей к Манчжурии зимой, вследствие ураганов, вероятно, страшно, а летом
совершенно неинтересно, не в пример лесным частям области. Это возле Сретенска,
у Шилки; одна другую сменяют величественные картины суровых пейзажей с
пирамидами сопок, с самым причудливым нагромождением одна на другую скал и с увенчивающими
их вековыми кедрами, которые как-то удивительно примостятся на каменном носке скалы
или на ее выступе и стоят себе сказочными богатырями, сторожа покой
девственной, сибирской природы.
Но в этом месте, где мы ехали, было
пустынно. Леса только вдали, еле различимыми кружевами, окаймляют хребты. Внизу
хребтов, когда мы к ним приближаемся, пади, но такие же пустынные, как и весь
наш путь; в одной пади проедешь полдня — увидишь тарбагана, навострившего ушки
и подозрительно провожающего телегу; из другой, спустя несколько часов,
выезжает верховой тунгус, подъезжает долго, встретится, кричит «миндо!»
(здравствуй) и уезжает; в третей иногда можно увидать и беглого каторжника,
который сидит себе здесь безбоязненно, варит что-то в котелке и, благо никто не
услышит, распевает фартовую песню во весь голос:
«Отца я зарезал,
Мать свою убил...
На всем пути только один-два заброшенных тунгусских
улуса и в 40 верстах от Акатуя станица Забайкальских казаков — Клин.
За всю дорогу, мы встретили только душ
десяток народу.
Чтобы не морить лошадей, мы, делая первый
конец, не спешили. Задерживались на привалах, и, расчитанно, подъехали к Акатую
поздно вечером, на другой день нашего отправления из Борзи.
Мы остановились в маленькой рощице возле
самой деревни. В этой рощице, окружавшей водяную мельницу, в данное время не
работавшую, мы пустили лошадей и поставили экипаж. Возле него остался мой
спутник, а я направился через деревню к тюрьме.
Деревня в это время уже спала. Сейчас же за
нею был лесок, который мне нужно было пройти, а за ним тюремные постройки,
церковка, дворы и домики семейств каторжан. Здесь также все, кроме
надзирателей, спало, лаяли только собаки, да виден был свет из общего барака
семейных.
Я направился к дому политических каторжан,
находящихся в вольной команде, стоявшему окраины начинающегося леса, за
мостиком, через ручеек, отделяющий лес и хребет от подножия тех возвышенностей,
на которых были расположены тюремные постройки. Этот дом нескольких каторжан-политиков,
строившийся на моих глазах и при моем скромном участии, был конечно, очень
хорошо мне известен. В данное время в нем проживали: Червинский, Карч и Мрозек.
К ним-то, в одну из комнат, я и постучал, войдя в коридор.
Они еще не спали и, увидав меня, все чуть
не подпрыгнули.
— Васильченко!
— Я.
— Караул!
— Ура!
— В чем дело? За каким забайкальским
медведем ты соскучился, что тебя сюда принесло?
Обитатели дома в проект побега посвящены не
были и появления моего не ожидали. Я им объяснил в чем дело и попросил их
сейчас же снестись с тюрьмой и условиться с Айзенберг, так как с рассветом, как
только она получит возможность незаметно выйти, нужно было уезжать, ибо мое
пребывание и появление экипажа днем на близком расстоянии от тюрьмы скрыть
нельзя было бы.
Тотчас же Червинский, красивый и
жизнерадостный головорез, по внешнему виду, впрочем, если бы не костюм из
арестантского сукна, напоминающий скорее аристократического баронета,
отправился к Айзенберг и через час приблизительно возвратился с уговором,
который заключил с нею.
В 6 часов утра Айзенберг отправится, под
предлогом посещения деревни, за ее околицу. По дороге, миновав последние дома,
она будет идти мимо рощицы. Я в это время должен буду находиться возле мельницы
и ждать ее. Мой товарищ будет возле приготовленных к отъезду лошадей.
Все было уяснено, таким образом, и
оставалось ждать утра.
Я погостил у вольнокомандцев политиков еще
часа полтора, напился у них чаю, сообщил о тех намерениях, какими в то время
жила партия, — это было время скандалов на фронте в войне самодержавия с
Японией, — теоретического обсуждения у нас в партии вопросов о вооруженном восстании
и, впервые был затронут меньшевиками вопрос о рабочем съезде, расспросил что у
них нового и затем отправился к своему товарищу.
Он дремал на кожухах, сваленных возле нашей
таратайки, под кустарником какого-то рослого лозняка.
Лошади паслись на болотистой лужайке,
служившей вообще местом пастбища для деревенского скота. Августовская ночь была
темная и холодная, но разводить костер было бы не совсем осторожно. У нас был коньяк.
Осведомившись о задачах каждого из нас на предстоящее утро, мы хлебнули по
несколько глотков из бутылки, чтобы не мерзнуть в своих кожухах, и закутались в
них до утра. Ни я, только что начинающий узнавать передряги бродяжнического
существования, новичок-профессионал, каким я был в то время, ни мой товарищ
студент-большевик, променявший уют удобной квартиры на эту поездку, не могли,
конечно, уснуть, мешал и холод и нервное ожидание.
Чуть начало светать — мы были уже на ногах.
Мой товарищ стал собираться запрягать лошадей. Оказалось, лошадь стряхнула
уздечку, которую мы неблагоразумно оставили на ней. Пришлось эту «снасть»
наскоро соорудить своими средствами из ремней, какие нашлись в нашем
распоряжении. Мой будущий инженер очень ловко справился с этой задачей.
Я пошел к мельнице.
Утро уже наступало в деревне; скоро там
должна была начаться жизнь Айзенберг не было. После того, как я провел в своей
засаде под кустами около часа, я увидел парня, выводящего из деревни на пастьбу
коня. Проходя мимо нашего экипажа, он не мог его не заметить. А наш привал
возле самой деревни, насчитывающей два десятка домов, должен был показаться ему
конечно подозрительным. Я начал волноваться, подошел к товарищу, стоящему у
экипажа и предложил ему или то распрягать, то запрягать лошадей, так чтобы не
бросалась в глаза приготовленная к отъезду таратайка, или снять колесо и
возиться с ним.
Он начал хлопотать у повозки, а я снова пошел
в кусты.
Но снова я напрасно долго ждал, выглядывая
на дороге желанную фигуру «политической» незнакомки. Ничего похожего не было, а
население деревни уже просыпалось... Так прошел еще час.
Вдруг, сзади, меня позвал мой товарищ. Я
вышел.
— Идем, пришла уже! — заявил он.
— Каким же образом?
Оказывается, Айзенберг рассудила, что ей,
чем идти по дороге, лучше пройти в рощицу и на мельнице найти меня, — откуда,
как это она знала, я буду ее высматривать. Но придя на мельницу, она долго искала
меня, путаясь по зарослям вокруг мельницы и возле меня. В конце концов она
наткнулась на экипаж и тогда меня разыскал уже мой спутник. На это было
напрасно ухлопано больше часа.
Мы возвратились к экипажу и тронулись. Наша
пара лошадок оказалась очень ходкой. Мы выкатили из рощицы, положив нашу
спутницу на дно таратайки и укрыв ее кожухами так, что можно было подумать, что
мы везем картошку на ст. Манчжурия, откуда по деревням ездили скупщики
интендантств. Мы спешили отъехать первые десять верст от Акатуя, так как здесь,
благодаря кусту деревушек, сравнительно часто встречались проезжие.
Через полчаса этот опасный райончик мы
миновали.
Айзенберг должны были хватиться в тюрьме
часа в четыре, но в четыре часа дня мы были уже достаточно далеко от Акатуя. Мы
проехали Клин, сделали привал, отдохнули и снова покатили мимо падей, мимо
бродяжнических тропок, мимо тунгусов и тарбаганов.
Хорошо идут легкие, железнодорожные кони,
подкармливающиеся на привалах овсом и луговыми травами подножия. Хорошо млеют и
мышцы вашего тела, согреваемые и глотками коньяку и играющими сквозь злобящий,
осенний холодок лучами солнца. Наша спутница, так как никого не видно на два
десятка верст ни вперед, ни назад, тоже сидит возле бортка таратайки так, чтобы
на нее падало возможно больше солнца из-за наших спин. И мы отмахиваем до
самого вечера одну за другой версты Борзинского тракта.
Мой товарищ утомился от двух почти
бессонных ночей и к вечеру заснул. Меня тоже клонило ко сну, но наша спутница,
начавшая ежиться с вечерним холодком, волновалась и я, правя лошадьми, время от
времени отвечал на ее несложные замечания и смотрел за дорогой. Лошади тоже
начали заметно уставать, их уже приходилось подбадривать и подстегивать.
Поэтому естественна была радость, когда далеко впереди я увидел огни.
— Борзя! обрадовался я.
И разбудил своего партнера.
Проснувшись и посмотрев на часы, мой
товарищ озадачил меня выражением некоторого, колеблющегося, сомнения.
— Борзя? — усомнился он. — Рано как будто!
— А что же другое тут будет? вы помните, я
говорил вам, чтобы вы заметили как далеко она видна. До нее еще верст 30 должно
быть.
— Ну, едем!
Я успокоенный завернулся в кожух и тотчас
же заснул, как убитый. Сколько я спал не знаю, но проснулся расталкиваемый моим
спутником.
— Александр! Александр! Мы сбились
Я проснулся.
— Как сбились, ведь вы на огонь ехали?
— Да. Но мы уже едем часа четыре. И огонь
все там же.
— Дорог боковых не было, после того как я
заснул?
— Была какая-то, но заброшенная.
Я стал соображать.
— Я думаю, что мы попали на Манчжурию,
поразмыслив, заявил мой партнер. Это будет фунт!
Я посмотрел вперед. Из мрака пустынных
потемок мерцало десятка два огней. Но были ли это спасительные огни желанной
Борзи или что-нибудь другое узнать на расстоянии, понятно, было невозможно.
Попасть в Манчжурию для нас было во всяком
случае почти равносильно нашему провалу, ибо Манчжурия вследствие близости
русско-японского фронта являлась пунктом, где производилась проверка паспортов,
слежка, и где владычествовала разведка, впавших в то время в полную шпиономанию
военных штабов.
— Сколько верст по вашему до огней? спросил
я спутника, не полагаясь на свой глазомер.
— Верст двадцать.
По-моему было тоже около того.
Я стал раздумывать. Если Айзенберг в четыре
часа хватились, то уж несколько часов, как за нами гнались. Но ее могли не
хватиться и до вечера. И скорее всего, что ее прежде всего будут искать в селе.
А в таком случае ночь была в нашем распоряжении вполне.
— Бывало ли, что вы в селе задерживались до
потемок? — спросил я беглянку.
— Несколько раз было так.
— Ну, значит переночуем здесь. Утром виднее
будет, куда мы попали и что делать.
Лошади наши еле передвигали ноги. Я остановил
их, спрыгнул и пошел в потемки посмотреть местность.
Скоро я наткнулся на русло высохшей
речушки, — достаточно глубоком, чтобы нам с экипажем и лошадьми укрыться в нем
и переночевать.
Я возвратился и мы свели в это русло
лошадей, распрягли их и я не медленно снова заснул, рассудив, что утром нам
может потребоваться значительно больше сил, чем каждый из нас имел теперь.
Чуть стало светать, меня разбудили мои
спутники, как оказалось, не спавшие.
— Вставайте, товарищ, мы возле Борзи!
— Ну?
— поднялся я, удивляясь радостному виду нашей беглянки, уж переставшей
волноваться, рвавшейся скорее к железной дороге, в поезд, в Россию,
почувствовавшей уже близость благополучного конца побега.
Действительно, когда я посмотрел вперед, то
оказалось, что мы находимся всего в трех-четырех верстах от станции, которая
была перед нами вся на виду, у подножья хребта.
Немедленно запрягли и через полчаса были на
отведенной нам квартире. Еще через три часа проходил поезд и мы, усевшись в купе
второго класса, покатили все дальше и дальше от опасности, — навстречу воле,
столь дорогой для революционерки, только что избавившейся от тюрьмы
Погоню за Айзенберг снарядили, как мне
стало позже известно, только на другой день.
II.
Продолжая, после побега Айзенберг, работать
в Чите, я узнал из полученного мною письма, что побег этот не вызвал никаких изменений
в отношении администрации к заключенным. Оказывается, что Фищев (начальник тюрьмы)
совершенно отделался от ответственности. Дело в том, что он просил о переводе
Айзенберг в Акатуй зерентуйского начальника устно, за карточной игрой. Должен
был и бумажку послать, но не торопился этого делать до самого побега, а тем
более после него не считал этого нужным. За самовольный перевод из женской
тюрьмы беглянки в неприспособленную мужскую тюрьму получил нагоняй, таким
образом, лишь, начальник Зерентуя.
Побег произвел большое впечатление только
на крестьян и на политических заключенных. Первые рассказывали легенды о том,
какие орлы-кони были у лиц, приезжавших за Айзенберг (очевидно, наше пребывание
в рощице было подмечено), а у вторых поднялось настроение, зародилось желание
последовать примеру Айзенберг. Вот почему не прошло и месяца, как я получил
открытку и просьбу помочь бежать теперь уже своему однопроцесснику Д. С.
Колоскову, имевшему 10 лет каторги, взамен смертной казни, к которой он был
прежде приговорен...
С. Васильченко
Р. S.
Айзенберг, одесскую социалдемократку, я тогда же, после побега, потерял из
виду...
С. В.
/Каторга и Ссылка.
Сборник 2-й. 52. Москва. 1921. С. 59-65, 73./
О. Виккер
ПОБЕГИ РОМАНОВЦЕВ
Нас, романовцев, было всего 60 человек (57 —
засевших за баррикады в доме Романова и 3 — в резерве на воле). Из них в тюрьму
попало 56 ч. (один — Юрий Матлахов — был убит на «Романовке» и трое товарищей
из резерва были по суду оправданы).
Из этих 56 бежало с этапов и из тюрем в
разное время и с разным успехом 25 человек, что составляет около 45%.
Эта внушительная цифра показывает, что для
романовцев якутский вооруженный протест не был случайным эпизодом, что романовцы
были в своем громадном большинстве профессиональные революционеры, которые не
считали возможным терпеливо ждать, пока истечет срок их каторги, а активно
стремились к тому, чтобы ускорить свое возвращение к работе, к революции.
Можно сказать, что почти с первых же дней
после нашего отъезда из Якутска (откуда нас везли в Александровский централ) мы
стали в том или ином виде готовиться к побегам. Пытались вначале сговариваться
группами, но из этого ничего не выходило. Тогда перешли к индивидуальным
попыткам...
Побег
Марианны Айзенберг
В конце марта 1905 г. часть романовцев была
отправлена из Александровской тюрьмы на каторгу; трое из них (Исаак и Катя
Ройзманы и Марианна Айзенберг) попали в Горный Зерентуй, а остальные в Акатуй.
Мечтая о побеге, Марианна Айзенберг стала рваться в Акатуй в надежде, что
оттуда бежать будет легче, чем из Зерентуя. Она обратилась к начальнику тюрьмы
с просьбой отослать ее туда. В то же время товарищи в Акатуе наседали на своего
начальника, убеждая его вытребовать к себе Айзенберг, которая в качестве
фельдшерицы была бы здесь очень полезна, так как в Акатуе свирепствовала в это
время дизентерия. Начальник уступил.
И вот — Марианна в Акатуе. В виду
отсутствия там женского барака, ее помещают в отдельный домик за тюремной
оградой. Отсюда она в любой час дня уходит в деревню к своим больным, лишь
заявляясь по начальству перед каждым уходом. Но всячески подготовляя обстановку
для побега, Марианна решила отучить начальника от такого официального надзора.
Когда она в первый раз ушла, не заявившись, начальник строго стал ее
отчитывать. Но Марианна решила взять «быка за рога»:
— Когда вопрос идет о жизни и смерти, —
заявила она (как раз накануне она торопилась к опасно больному ребенку), — неужели
вы потребуете, чтоб я теряла время на заявки?
Начальник, считавший себя гуманным
человеком (и в некоторой степени, пожалуй, им и бывший), опешил от такого
наскока и уступил. С тех пор Марианна свободно уходила, возвращаясь под замок
лишь вечером.
Обстановка для побега была благоприятная,
нужна была лишь помощь извне. Помочь Марианне в этом должна была Анета Оржеровская,
жившая до сих пор в Акатуе возле мужа и теперь возвращавшаяся обратно в Россию.
По дороге Оржеровская остановилась на станции Борзя (в 120 верстах от Акатуя),
где она столковалась с двумя студентами-практикантами на железной дороге,
братьями Зезюркевичами, по поводу побега Марианны; о том же она сговорилась в
Чите с тов. Васильченко. Последний недавно только кончил свою каторгу в Акатуе
и, бежав с поселения, остался жить в Чите с тем, чтоб оттуда всячески помогать
в устройстве побегов акатуйцам.
И вот в один прекрасный день выехал Васильченко
вместе с Юрием Зезюркевичем на паре прекрасных железнодорожных лошадей со
станции Борзя.
Не доезжая до Акатуя, они поставили лошадей
за кустами в стороне от дороги, а Васильченко пошел к товарищам, жившим в
вольной команде. Условившись через товарищей с Марианной, что завтра на
рассвете она выйдет на дорогу, где он будет ее ждать возле мельницы,
Васильченко вернулся к лошадям, с которыми остался тов. Зезюркевич. Всю ночь не
спали они, волнуясь за исход предпринятого дела.
Наутро после поверки Марианна, как только
замок был снят, вышла из своего домика и пошла по дороге. Тут произошла
маленькая заминка. Уверенная, что товарищ будет ждать ее на мельнице, а не на
открытой дороге, она прямо направилась туда, но никого там не нашла. Что
делать? Не возвращаться же ей назад в тюрьму... И она двинулась вперед по
дороге, рискуя наткнуться на кого-нибудь из знавших ее в лицо. К счастью, скоро
набрела она на тов. Зезюркевича, возившегося у лошадей. Она направилась к нему,
не сомневаясь, что перед ней — товарищ. Зезюркевич мигом уложил Марианну на дно
таратайки, покрыв ее сверху рогожами, а сам отошел искать Васильченко. Тот уж
почти час плутал, разыскивая Марианну. Услышав призывной свист товарища, он
вернулся к лошадям. Они живо запрягли, и отдохнувшие за ночь кони понесли.
Когда они отъехали верст с 15-20, местность
стала безлюднее, и спутники решили выпустить Марианну из ее заточения. Ехали
они долго, кони стали уставать. Но вот издали засветились огни железнодорожной
станции. Уверенные, что это и есть Борзя, они весело понеслись вперед. До
станции, полагали они, осталось верст тридцать, через 2-3 часа они будут там в
безопасности. Но прошло еще часа четыре, а станция виднелась впереди все так
же, как и раньше.
Еще во время поездки в Акатуй товарищи
обратили внимание на то, что, оборачиваясь назад, они долго видели Борзю, как
на ладони — она возвышалась над той низиной, по которой пролегал путь в Акатуй.
Сейчас же они, волнуясь, забыли об этом и решили, что сбились с пути и что
огни, впереди принадлежат не Борзе, а станции Манчжурия. А попасть на последнюю
было бы верным провалом, так как там шла граница, и, в связи с русско-японской
войной, там производилась проверка паспортов и был установлен усиленный сыск.
Что предпринять?! Ехать дальше — рискованно,
но и оставаться на месте опасно: в Акатуе могли уже хватиться Марианны, и надо
было, с минуты на минуту ждать погони.
Но кони так устали, что еле передвигали
ноги, и пришлось поневоле сделать привал. В стороне от дороги наши беглецы
нашли высохшее дно ручейка, распрягли там лошадей и устроились на ночлег.
Спутники Марианны падали с ног от
усталости, и Марианна предложила им поспать, пока она будет бодрствовать. И всю
ночь просидела она, чутко прислушиваясь к каждому звуку.
Но вот рассвело. Товарищи оглянулись кругом
и с радостью убедились, что ст. Борзя перед ними в каких-нибудь 3-4 верстах.
Через полчаса они были уже там в комнате Зезюркевичей, а через три часа
Марианна мчалась в поезде к Иркутску.
В Акатуе Марианны хватились лишь на другой
день вечером, благодаря артистической «игре» романовца Закона. В утро, когда
Марианна бежала, он явился к ней в домик и, делая вид, что он не один [* Да, он, пожалуй, и был не
один, а с чучелом, которое, изображая Марианну, лежало на кровати.], разговаривал,
смеялся, спрашивал и отвечал. То же проделал он и вечером перед поверкой. Надзиратель,
пришедший запереть Марианну на ночь, не сомневался, что она у себя; то же
повторилось и на другой день утром. Лишь к вечеру, когда надзиратель, видимо,
удивленный тем, что уж два дня не видел, как Марианна выходила и возвращалась к
себе, счел необходимым заглянуть в домик и нашел в нем лишь чучело. Снарядили
погоню, при чем направили ее не на Борзю, а на ст. Манчжурию.
А Марианна в это время была уже далеко.
В Иркутске ей предложили пожить несколько
дней, так как к тому времени бежала из Иркутской тюрьмы со свиданья Ревекка
Рубинчик и полиция была на ногах.
Но стремясь вперед, Марианна ждать не
хотела, тем более, что от иркутян она никакой помощи не добилась — ни паспорта,
ни адресов. Деньги у нее были кое-какие свои, а паспорт она для себя сама
«сочинила» еще в Борзе в ожидании поезда на случайно найденном бланке. С
этой-то фальшивкой она пустилась по железной дороге. Единственно, чем снабдил
ее Иркутск, это — шикарным платьем, которое, вместе с моднейшей прической и
подведенными бровями, сделало ее до того неузнаваемой, что товарищ, который
пришел, чтоб ее проводить, не признав ее, прошел мимо.
В дороге, недалеко от Красноярска, Марианне
пришлось пережить несколько тяжелых минут. Она как-то вышла из купе и стала у
окна в коридоре. Вдруг открывается дверь и входит жандарм, и с ним — «некто в
штатском». Остановившись в нескольких шагах от нее, они переглянулись и в
продолжение нескольких минут в упор смотрели на нее. Напрягши все силы, чтоб
сохранить полное спокойствие, Марианна продолжала, как бы не замечая их,
смотреть в окно. Но боковым взглядом она уловила выражение сомнения на лице
штатского, — видимо, он искал Ревекку, а Марианна, значившаяся на своей
фальшивке под громким именем Крижановской, своим шикарным внешним видом как бы
подтверждала свое «высокое» происхождение.
Когда они, наконец, вышли, Марианна еще
несколько минут простояла у окна — она чувствовала, что, явись эти господа
сейчас опять, они примут ее быстрый уход за бегство и сделают из него, конечно,
соответствующий вывод. Затем она вернулась в купе.
Марианна ехала без адресов, без связей. Она
рассчитывала остановиться в Могилеве, чтоб там поискать кое-кого из старых бундовцев.
Но, проезжая Смоленск она на вокзале натолкнулась на своего родственника. В
первый момент она хотела пройти мимо, так как до того он был совершенно чужим
революции человеком.
Но он сам пошел за ней и предложил ей свои
услуги (оказалось, что он стал бундовцем и ехал сейчас на агитационную работу в
уезд).
Он снабдил Марианну адресами в Двинск, где
она на первых порах и осела для работы в Бунде. В продолжение последующих трех
лет она активно работала, кочуя из города в город, и лишь в конце 1908 г.
уехала за границу, чтоб отдохнуть и собраться с силами для новой работы.
/Каторга и Ссылка.
Историко-революционный вестник. Кн. 52. № 3. Москва. 1929. С. 74, 80-83./
ПРИЛОЖЕНИЕ
Список действительных членов
Всесоюзного О-ва
Политкаторжан и Ссыльно-поселенцев
8. Айзенберг, Марианна Евсеевна,
родилась в 1879 г. В революционном движении с 1897-99 г.г. в Пинске в с.-д.
организации и с 1901 г. в Варшаве в «Бунде». Судилась в 1904 г. в Якутске
окружным судом по делу Якутского протеста; приговорена к 12 годам каторги. Отбывала
наказание в Зерентуйской, а потом в Акатуевской каторжных тюрьмах. Всего
отсидела 2 года 1 мес. (Московское отделение.)
/Каторга и Ссылка.
Историко-революционный вестник. Кн. 11. № 4. Москва. 1924. С. 314./
Айзенберг.
Марианна Евсеевна; еврейка, дочь бухгалтера, фельдшерица; род в 1879 г. в
Нежине, Черниг. губ.; оконч. фельдшерск. курсы. 1897-98 г. вела организац.
работу в Пинск. организ. Бунда. В Варшавск. организ. Бунда работала с 1899 по
1901 г. Арест. в Варшаве в начале 1901 г., сидела в тюрьме «Павиак» и в 1903 г
была сослала админ. сначала в с. Бею Енис. губ., а затем в Якутск. область. В
1904 г. по «Романовскому» делу пригов. Якутск. О.С. по ст.ст. 263-268 УН к 12
г. каторги и отправлена в Нерчинск. каторгу. В июле 1905 г. бежала из Акатуя.
1906-08 г. работала в организ. Бунда в разных городах России и Украины.
1909-1917 г. жила в Германии. Беспарт. Чл. бил. № 435.
Айзенберг,
Хава Гершевна; еврейка, дочь служ.; профессион. революционерка; род. в 1883 г.
в Нежине, Черниг. губ.; образов. домашнее. В 1902-4 г в Одессе вела технич. и
лабораторн. работу под кличкой «Нежинка» в организ. А.-К. Арест. в Одессе в
1904 г., сидела 6 мес. и выслана за пределы губернии. В 1905-06 г. работала в
Николаеве в бомбистск. мастерской, арест. .в 1906 г., сидела в Николаеве и в
Одессе и выслана в г. Голту. С 1907 г. продолжает работу в организ. А.-К. В
Екатериновке. Арестована в Екатеринославе в февр. 1908 г. и пригов. Вр. В. С.
по 102 ст. УУ к 4 г. каторги. Каторгу отб. в Екатеринославе и Луганске. В 1913
г. пошла в сс. на .посел. в Косую Степь, Ирк. губ. В 1915 г. арест, в Иркутске
и после 10 мес. тюрьмы выпущена в Иркутск, где оставалась до 1917 г. Беспарт.
Пенсионерка. Чл. бил. № 436.
/Политическая
каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и
ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 21-22./
Айзенберг, Марианна Евсеевна, из
мещан г. Пинска. Род. в г. Нежине. Черниговск. губ., 4 апр. 1879 г., училась на
акушерских курсах в Варшаве. В 1897 г. приняла участие в организации первых
с.-д. рабочих кружков в г. Пинске, вела агитацию и пропаганду в этих кружках и
руководила впервые возникшими в то время экономическими стачками среди
ремесленных рабочих. С 1899 г., живя в Варшаве, связалась с-рев. настроенной
учащейся молодежью и с членами орг-ции «Бунда», сохраняя в то же время путем
переписки связь с рабочими кружками г. Пинска. 29 янв. 1901 г. арестована со
складом бундовской литературы. После 21 мес. одиночного заключения в Варшавск.
Павиаке и Седлецкой тюрьме выслана (по болезни) до приговора в с. Бею,
Минусинск. у., Енисейск. губ. Спустя 5 мес. пребывания в Бее выслана по выс.
пов. от 19 марта 1903 г. за работу в Пинске и принадлежность к орг-ции «Бунда» в
Варшаве в Вост. Сибирь на 4 года; водворена в Намском улусе, Якутск. области. В
Якутске приняла участие в вооруженном восстании ссыльных («Романовский протест»
— февраль - март 1904 г.) и со всеми участниками восстания присуждена к 12 г.
каторги. Вместе с другими 18 осужденными подписала заявление об отказе подать
апелляцию. Отбывала каторгу в женской каторжной Мальцевской тюрьме, в Зерентуе
и, наконец, в Акатуе, куда была переведена для помощи населению, как
фельдшерица. В июле 1905 г. бежала из Акатуя в Европейскую Россию. Еще в пути
восстановила связь с «Бундом» и приступила сейчас же к партийной работе, вела
ее до начала 1907 г. в разных городах района деятельности «Бунда». С 1907 г. до
конца 1908 г. жила в Москве и Петербурге, где, работая наборщицей в
типографиях, принимала участие в партийной и проф. работе среди печатников. За
это время, живя нелегально, подвергалась нескольким обыскам. В конце 1908 г.
эмигрировала за границу. Живя в Берлине, Париже и Женеве, принимала участие в
работе заграничных групп содействия «Бунду». В 1917 г., во время революции,
возвратилась в Россию, в Петроград. Работала в меньшевистской орг-ции, а также
техническим секретарем меньшевистской фракции Петроградск. совета раб. и солд.
депутатов. С 1918 г. работала фельдшерицей в лечебных заведениях касс
социального страхования в Петрограде; с 1920 г. — руководительницей в
дошкольных учреждениях г. Москвы. С 1925 г. занимается библиотечной работой в
Ин-те Маркса и Энгельса при ЦИК СССР. Вне партии.
Сведения М. Е. Айзенберг.
— «Кат. и Сс.», 1924, IV (11), 314 (Список членов общества политкаторжан). — Участники
русск. рев. движения. — П. Розенталь, Романовка, 5, 6, 25, 26, 117, 127, 132,
142. — П. Теплов, История Якутск. протеста, 34, 317, 415, 424, 454. — «Револ.
Россия», № 20, 1903, 19 (Хроника обысков и арестов); там же, № 31, 1903, 24
(Хроника правительственных гонений); там же, № 36, 1903, 22 (Хроника
правительственных гонений). — «Освобождение», 1903, № 24 (47), 417 (Новая
кровавая бойня в Сибири). — С. Васильченко, «Кат. и Сс.», II, 1921, 60-65, 75
(По падям Забайкалья). — О. Виккер, там же, 1929, III (52), 80-83 (Побеги романовцев).
— Е. Ройзман, там же, 98 (Страничка из прошлого).
/Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т.
5. Социал–демократы. Вып. 1. А-Б. Москва. 1931. Столб. 33-34./
Айзенберг, Клара Моисеевна (Хая Мовшевна),
мещанка г. Пинска, акушерка. Род. ок. 1864 г. В 1898 г. — активный работник
Киевск. с.-д. орг-ции. В 1901 г. член Киевск. ком-та РСДРП. В связи с разгромом
ком-та, его типографии и складов, арестована в Нежине (Черниговск. губ.) 15июля
1901 г., выпущена под залог 17 янв. 1902 г. Подлежала высылке в Вост. Сибирь на
3 г., но до приговора перешла на нелегальное положение и продолжала вести
партийную работу. В июне 1904 г. снова арестована под именем Левитской и
привлечена по делу Донск. ком-та РСДРП. 25 сент. 1904 г. умерла в тюрьме от
родов.
Обзор 1901 (Ук.). — Роз. циркуляр 1904. — Деп. пол., 4
д-во, 1901, № 249, 1904, № 2102.
«Искра», № 76, 1904 (Некролог). — Ст. Кокошко, «Летоп. Револ.», 1928, VI
(33), 118, 138, 139 (Боротьба з економізмом у Киïвській
орг-ціï РСДРП).
/Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т.
5. Социал–демократы. Вып. 1. А-Б. Москва. 1931. Столб. 32-33./
Айзенберг, Мариана Евсеевна — еврейка,
дочь бухгалтера, фельдш.; род. 4 апр. 1879 г. в Нежине, Черниговской губ.;
оконч. фельдш. курсы. В 1897-98 гг. в Пинске сост. в орг. Бунда и организ.
рабочие кружки, 1899-1901 гг. работ. в Варшаве. Арест. в 1901 г., сидела в
«Павиак» и в Седлеце и в 1902 г. выслана
в Минусинск. у., Енисейск. губ. Через 6 мес. за револ. работу и принадл. к орг.
Бунд переназначена в Якутск. обл. и выслана на 4 г. В 1904 г. в Якутске окр.
суд. осужд. по делу «Романовцев» по 263 и 268 ст.ст. У.Н на 12 л. каторги.
Наказ. отб. в 1904 г. в Александровске, в 1905 г. в Акатуе. Бежала и до 1909 г.
вела революц. работу в орг. Бунда России и Украины. В 1909 г. эмигрировала за
границу и жила в Германии, Швейцарии и Франции до 1917 г. Беспарт. Чл. бил.
О-ва № 435.
/Политическая
каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и
ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 21-22./
/Якутский архив. №
1. Якутск. 2001. С. 53./
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz