Сат-Ок
/Sat-Okh/, што “на
мове шэванезаў” – Доўгае Пяро/ (па
пашпартным дадзеным Станіслаў Суплатовіч /Stanisław Supłatowicz/) - нарадзіўся 15 красавіка
1920 г., як ён сьцьвярджае “у краіне Таландзі,
якая знаходзілася ў Паўночна-Заходняй Тэрыторыі Канады”, у басэйне ракі Макензі
ад бацькі, “правадыра індзейскага племя шэванезаў Леа-Kaрка-Ана-Ma (Высокага
Арла)” і маці, польскай рэвалюцыянэркі - чальца
партыі Сацыял-Дэмакратыі Каралеўства Польскага і Літвы Станіславы
Суплатовіч, якая з сыбірскага
выгнаньня праз Кірэнск, Якуцк,
Чукотку ўцякла ў Амэрыку.
Сат-Ок, па ягоным сьцьвярджэньні, рос сярод
чырванаскурых Канады, якія заўсёдна біліся з бледнатварымі. У 1937 (1938) г. ён
прыбыў разам з маці ў Польшчу. Пры вырабленьня мэтрыкі месцам ягонага нараджэньня,
нібыта дзеля кансьпірацыі, было запісанае паселішча Аляксееўка Кірэнскай акругі
Іркуцкай губэрні (цяпер гп.
Аляксееўск Кірэнскага раёна Іркуцкай вобласьці Р.Ф.), дзе нібыта Станіслава адбывала пакараньне. Пэўна там жа
яна зацяжарала ад нейкага мясцовага якута або тунгуса, але у ейным уяўленьні
бацькам яе сына быў не інакш як нашчадак вядомага правадыра племя шавуні
Тэкумсэ. Тады ж, нібыта, год нараджэньня Сат-Оку быў зьменены на 1925, а
бацькам быў запісаны Леан Суплатовіч, першы муж Станіславы. Імя ж яму ў мэтрыку
запісалі паводле мацярынскага. У 1938-1939 гг. Сат-Ок знаходзіўся ў інтэрнаце
пры Радамскім кляштары, вучыўся грамаце, а потым працаваў
на мясцовым паштамце.
Падчас Другой Усясьветнай вайны ў 1940 г. быў
арыштаваны гестапа, як чалавек “ніжэйшай расы” і адпраўлены ў канцэнтрацыйны
лягер Аўшвіц, але хлапец зьдзейсьніў уцёкі з вагону, пад час транспарціроўцы.
У 1942 г. Сат-Ок далучыўся да партызанскага
атрада Арміі Краёвай (псэўданім
– Казак), кавалер Крыжа
Адважных /Krzyż Walecznych/.
Пасьля вайны за ўдзел у АК Стась Суплатовіч быў арыштаваны
камуністычнымі ўладамі Польшчы ды прабыў некалькі гадоў у зьняволеньні.
Пасьля вызваленьня працаваў мараком, затым
асеў у Гданьску і жаніўся на Вандзе.
Ад 1958 г. ён пачаў пісаць кнігі нібы пра
сваё уласнае жыцьцё сярод індзейцаў, якія былі перакладзеныя на шматлікія мовы,
акрамя беларускай. Удзельнічаў у тэлеперадачах, лічыцца адным з піянэраў руху індэяністаў у Польшчы. З ім падтрымлівала
сувязь Беларуска-Індзейскае таварыства (Гомель, выканаўчы сакратар Алесь Сімакоў).
Памёр 3 ліпеня 2003 г. у Гданьску (Польшча).
Індзеяністы сьцьвярджаюць, што ўся біяграфія Сат-Ока - добра прадуманая
містыфікацыя, якая ўсіх задавальняла, а сам ён быў чыстакроўны паляк, або
украінец, бо нарадзіўся ў Польшчы пад Сандамірам.
Хутчэй за ўсё ён быў у юнацкасьці зацятым індзеяністам, а падчас Другой Усясьветнай вайны няцяжка было
выдаць сябе за каго заўгодна. Таксама ў архівах Іркуцкай вобласьці не
знаходзяць аніякіх сьлядоў ягонай маці – выбітнай польскай рэвалюцыянэркі. Але
прасьветная дзейнасьць Суплатовіча была настолькі вялікай, што разбураць ягоную
містыфікацыю, калі яна і ёсьць, адмыслоўцы не жадаюць. Ён так і застаўся адным
з самых паважаных індзеяністаў Польшчы. У Вымыслове ля Тухолі знаходзіцца
прыватны “Muzeum
Indian Ameryki Północnej im. Sat-Okhа”.
Творы:
Ziemia Słonych Skał. Wyd. 2. Warszawa. 1958. 240 s.
Ziemia Słonych Skał. Warszawa. 1962. 214 s.
Ziemia Słonych Skał. Warszawa. 1973. 221 s.
Ziemia Słonych Skał. Warszawa. 1974. 264 s.
Ziemia Słonych Skał. Wyd. 6. Warszawa. 1986.
185 s.
на вукраінскай:
Земля Солоних Скель. [перакл.]
Ю. Стадниченка. Київ. 1960. 233 с.
на баўгарскай:
Земята на солените скали. [перакл.]
П. Табаков. София. 1964. 248 с.
Земята на солените скали. [перакл.]
П. Табаков. София. 1972. 243 с.
на расейскай:
Земля Соленых Скал. [перакл.] Ю. Стaдниченко. Москва. 1964. 222 с.
Земля Соленых Скал.
Таинственные следы. [перакл.] Ю. Стaдниченко. Ленинград. 1980. 304 с.
Земля Соленых Скал. Таинственные следы. [перакл.] Ю. Стaдниченко. Кишинев. 1983. 192 с.
Земля Соленых Скал. Таинственные следы. [перакл.] Ю. Стaдниченко. Калининград. 1989. 283 с.
Земля Соленых Скал.
Таинственные следы. [перакл.]
Ю. И. Стадниченко. Художник К. П.
Шарангович.
Минск. 1994. 316 с.
Земля Соленых Скал.
[перакл.] Ю. Стaдниченко. Москва.
2012. 244 с.
на нямецкай:
Das Land der Salzfelsen. [перакл.] R. Willnow. Berlin. 1965. 242 s.
Das Land der Salzfelsen. [перакл.] R. Willnow. Wien. 1966. 242 s.
Das Land der Salzfelsen. [перакл.] R. Willnow. Berlin.
1967. 242 s.
Das Land der Salzfelsen. [перакл.] R. Willnow. Recklinghausen. 1969. 242 s.
Das Land der Salzfelsen. [перакл.] R. Willnow. Ravensburg.
1972. 263 s.
на
вугорскай:
A sós sziklák völgye. Еgy indián törzs viszontagságai. [перакл.] Е. Mach. Budapest. 1965.
246 s.
A sós sziklák völgye. Еgy indián törzs viszontagságai. [перакл.] Е. Mach. Budapest. 1965.
245 р.
A sós sziklák völgye. Еgy indián törzs viszontagságai. [перакл.] Е. Mach. Budapest. 1969.
245 s.
A sós sziklák völgye. Еgy indián törzs viszontagságai. [перакл.] Е. Mach. Budapest. 1971.
244 s.
A sós sziklák völgye. Еgy indián törzs viszontagságai. [перакл.] Е. Mach. Budapest. 1976.
241. s.
A sós sziklák völgye. Еgy indián törzs viszontagságai. [перакл.] Е. Mach. Budapest. 1979.
232 s.
на габрэйскай:
ארץ רוק מלח Admat ha sela’im ha-meluhin. [перакл.] M. Piškin. תּל אביב.
/Tel–Aviv/ 1966. 262 s.
На летувіскай
Druskingųjų uolų slėnis Druskingųjų uolų slénis. [перакл.] S. Rastenienè S. Rastenienė. Vilnius. 1967. 254 s.
на латыскай:
Sāļo Klinšu zeme. [перакл.]
A. Ozola–Sakse. Rīgā. 1967. 284 s.
Sāļo Klinšu zeme. [перакл.] A. Ozola–Sakse. Rīga. 1995.
191 s.
на малдаванскай:
Pămîntul
stîncilor sărate. [перакл.] G. Georgiu.
Kišinev. 1968.
228 s.
Ţara stîncilor sărate. [перакл.]
G. Georgiu. Chisinău. 1974. 214. s. /на кірыліцы/
Ţara stîncilor
sărate. Urme misterioase. [перакл.] G.
Georgiu, D. Čobanu. Chisinău. 1984. 192. s. /на кірыліцы/
на
грузінскай:
მარილი
მიწის
ნაკვეთი. Mariliani kldeebis
mxare. [перакл.] А. Bregadze. თბილისი. /Tbilisi/ 1969. 224 s.
на казахскай:
Тұзды жартастар аймағы. [перакл.] S. Masgutov i Š. Toksanbawa. Алматы. 1979. 244
б.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 1959. 98 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 1960.
125 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Szczecin. 1983.
61 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 1983. 121 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 1987. 121 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 1992. 117 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 1993. 117 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 1996. 117 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 1997. 117 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Wrocław. 1997. 93 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Wrocław. 1997. 93 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 1998. 117 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 2002. 117 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 2005. 117 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 2009. 116 s.
Biały Mustang. Baśnie i legendy indiańskie. Warszawa. 2005. 116 s. [Zawartość: Hanuaute;
Powstanie człowieka; Biały Mustang; Synowie słońca; Tosinonakh; Kwiat Antylopy;
Stworzenie słońca; Niedźwiedź starej Mookhason; Wielki czyn Szalonego Rumaka;
Gichy Nahma; Cztery wiatry; Władca wilków. Spis rzeczy.]
Biały mustang.
[перакл.] na pismo Braille'a w 1987 r.
Biały mustang.
[audycja radiowa] adapt.
Elżbieta Hatwig. Warszawa. Polskie Radio. 27 X 1989.
Program IV. 30 min.
на
летувіскай:
Baltasis
Mustangas. Indénu pasakos ir legendos. [перакл.] K. Papečkys. Vilnius. 1968. 114 s.
Baltasis Mustangas. Іndénų pasakos ir legendos. T. 1 – 2. [перакл]
M. Banionienė. Vilnius. 1969.
Тoż druk brail.
на расейскай:
Белый мустанг.
Сказки и легенды индейцев. [перакл.] Л.
Кондрашенко. Ленинград. 1977. 112 с.
на малдаванскай:
Urme
misterioase. [перакл.] Chisinău.
1979.
на вукраінскай:
Білий Мустанг. Повісті, легенди. [перакл.] Ю. Стадниченка. Київ. 1980. 359 с.
Білий Мустанг. Повісті, легенди. [перакл.] Ю. Стадниченка. Київ. 1985. 333 с.
Дороги сходятся.
Повесть. /разам з: А. Л. Расулова/ Москва. 1973.
189 с.
Тайна старого Сагаморы. Повесть. /разам з
А. Л. Расуловай/ Москва. 1978. 176 с.
на нямецкай:
Das Geheimnis des alten Sagamora. Berlin. 1981. 156 s.
Powstanie człowieka. legenda indiańska. Warszawa. 1981. 22 s.
Powstanie człowieka. legenda indiańska.
Warszawa. 1988. 22 s.
на сэрбскай:
Postanak čoveka.
Indjanska legenda. [перакл.] Vera Kusicki. Горњи Милановац - Warszawa. 1982. 22 s.
Fort nad Athabaską. /разам з Yáckta-Oya (сапр.. Sławomir Bral)/ Gdańsk. 1985.
288 s.
Fort nad Athabaską. /разам з Yáckta-Oya (сапр.. Sławomir Bral)/ Gdańsk. 1989. 287 s.
Fort nad Athabaską. /разам з Yáckta-Oya (сапр.. Sławomir Bral)/ Wrocław. 1996. 285 s.
на пранцузскай:
Les Fils de Grand-Aigle. [перакл.] Michel Clément. Paris. 1967. 204 p.
Głos prerii. Gdańsk. 1990. 248 s.
Głos prerii. Wrocław. 1997. 248
s.
Tajemnica Rzeki Bobrów. Poznań 1996. 156 s.
Serce Chippewaya. Gdańsk. 1999. 110 s.
Walczący Lenapa.
Gdańsk. 2001. 111 s.
у зборниках ды пэрыядычным друку:
Земля
Соленых Скал. [перакл.] Ю. Стaдниченко. // Юность. № 12. Москва. 1960. С. 26-53.
Таинственные
следы. // Знання та праця. №
8. Київ. 1963. С. 18-20.
Antilopės gėlė. Idènų sakmė.
[перакл.] K. Papečkys. // Jonavos Balsas. Vilnius. 3; 6 rugsėjis. 1966.
Створення сонця.
Чотыры вітры. [перакл.] Ю. Стадниченка. // Всесвіт. Київ.
№ 10. 1969. С. 128-133.
Таинственные следы. // Костер. № 7. Москва. 1972. С. 48-49.
Белый мустанг. [перакл.] А.
Мальгин. // Польша. № 6. 1979. С. 24-28.
Літаратура:
Fenikowski F. „Zagubione klucze” zostały odnalezione. // Dziennik Bałtycki.
nr 4. 1952. S. 3.
Ziegenhirte J. Sat-Okh syn Polki i Indianina pragnie się
uczyć rzeźby na Wybrzeżu. Egzotyczny wędrowiec. // Dziennik Bałtyki. nr 193. Dod. Rejsy. Nr 32. 1955. S. 7-8.
Ringer J.
Fot. // Dziennik Polski.
Nr 5. 1958. S. 3-4.
Długie Pióro. // Dziennik Bałtycki. Nr 41. 1958. S. 2
Długie Pióro. // Trybuna Ludu. Nr 47. 17 lutego 1958. S. 4.
Indianin polskiego pochodzenia. // Głos Wielkopolski. Nr 24 (43). 1958.
Kalbarczyk W. Opowieść indiańska. // Poznaj Świat. Nr 7. 1958. S. 45.
Żeromski A. Opowieść polskiego Indianina. // Walka Młodych. Nr 22. 1958. S. 5.
Стадниченко Ю. [рэцэнзія] // Социалистический
Донбасс. 23 сентября 1959.
Indiański wieczór. // Głos Wybrzeża. Nr 85. 1959. S. 4.
[r]
Powieści Sat-Okh’a tłumaczono na rosyjski. // Głos Wybrzeża. Nr 84. 1960. S. 3.
Стадніченкa Ю. [рэцэнзія] // Всесвіт. № 3. Київ. 1960. С. 137-138.
Фургаль В.
[рэцэнзія] // Дніпро. № 8. Київ. 1961. С. 151-156.
Гусева Н. Р. Песня орлиных крыльев. Пьеса в 3-х д. По
мотивам повести Сат-Ока “Земля Соленых Скал”. Москва. 1962. 60 л.
[r.]
Sat-Okh popularny za granicą. // Głos
Wybrzeża. Nr 236. 1963. S. 5.
Książka “Ziemia Słonych Skał”... // Litery. Nr 11. 1963. S. 26.
Кассиль Л. О Земле Соленых Скал и Дороге Слез. //
Сат-Ок. Земля Соленых Скал. Москва. 1964.
C. 5-12.
Sat-Okh. // Mały słownik literatury dla dzieci i młodzieży. Warszawa. 1964. S. 283.
[Nota] // Trybuna
Robotnicza. Nr 258. 1965. S. 1.
[Nota] // Nowiny Rzeszowskie. Nr 258. 1965. S. 4.
[Nota] // Kurier Lubelski. Nr 265. 1965. S. 2.
[Nota] // Komjaunimo
Tiesa. Vilnius. Nr z 25 grudnia 1965.
Sat-Okh - polskim marynarzem. // Żołnierz Polski Ludowej. Bydgoszcz. Nr
130. 1965. S. 4.
Sat-Okh – polskim marynarzem. // Kurier Lubelski. Nr 265. 12-13 listopada 1965. S. 2.
Sat-Okh - polskim marynarzem. // Czerwony Sztandar. Wilno. 18 listopada 1965.
Папечкис K. [Nota] // Комсомольская
правда. 25 декабря 1965.
“Ziemia słonych skał” po rosyjsku. // Głos Wybrzeża.
Nr 186. 1965. S. 3.
Sath-Okh w „Sterze”. // Głos Wybrzeża. Nr 302. 1965. S. 4.
[r.]
Sat-Okh odwiedza Indian kanadyjskich. // Głos Wybrzeża. Nr 216. 1965. S. 3, 5.
Sat-Okh w “Rudym kocie”. // Głos
Wybrzeża. Nr 28. 1966. S. 4.
[r.] Rafałowski T. Sztuka o Sat-Okh'u powstaje w ZSRR. // Głos Wybrzeża. Nr 304. 1966. S. 3.
[Nota] // Литературная газета. 11 августа 1966.
Белоусов
Р. Сын Высокого Орла и Белой Тучки. //
Қазақ әдебиеті. Алматы. Қыркүйектің 16 1966.
Duda B.
Długie Pióro - syn kanadyjskiej puszczy. // Życie Radomskie. Nr 306. 1967. S. 6.
Sztejnert M. Polski Indianin. // Zielony Sztandar. Nr 55. 1967. S. 6.
Mieszkający na Wybrzeżu Sat-Okh... // Litery. Nr 2. 1967. S. 35.
Магальнік Г. [Зацёмка] // Советская
Киргизия. Фрунзе. 25 октября 1968.
Бархоленко А. Ф. Брат мой убит. Драма в 2 д. 7 карт. По
повести Сат-Ока “Земля Соленых Скал”.
Москва. 1968. 60 л.
Стукалова Г. [Зацёмка] // Лiтeрaтурна Укрaïнa (Kиïв). 11 липеня 1969.
Несвитенко Н. [Размова] // Молодежь Эстонии. 9 января 1969.
[r.] O
Sat-Okhu w ZSRR. // Głos Wybrzeża.
Nr 38. 1970. S. 6.
Wojtek T.
Syn Wysokiego Orła. // Nasz Świat.
Warszawa. Nr 11. 1972.
Wojtek T.
Syn Wysokiego Orła. // Panorama.
Nr 12. 1972. S. 24-25.
[jur] Jurkowski J. Z wizytą u nas Sat-Okh - syn wodza
indiańskiego. // Kurier Lubelski.
Nr 83. 1972. S. 4.
Правдивцева Т. В., Семенова Е. В. Спрячь меня лес… Пьеса в 2-х д., 9-ти карт.
По мотивам повести Сат-Ока “Земля Соленых Скал”. Москва. 1973. 28 л.
Spotkanie z Sat-Okh. // Głos
Wybrzeża. Nr
98. 1973. S. 4.
Мельчын А.
O книге и ее героях. // Расулова А. Л., Сат-Окх. Дороги сходятся.
Москва. 1973. C. 3-8.
RAF [Blumski-Rafałowski T.]
Sat-Okh po rosyjsku, rumuńsku i japońsku. // Głos Wybrzeża. Nr 122. 1974. S. 3.
Внуков Н.
Тропою гнева. // Костер. № 3. Москва. 1974.
Стадниченка Ю. // Прaпoр. Хaркiв. № 9. 1975. С. 80-91.
Tylicka B. Indianin
marynarzem, czyli dzieje Długiego Pióra. // Świat
Młodych. Nr 113. 20
wrześniа 1975. S. 1, 5.
Стадниченко Ю. Сат-Ок - Длинное Перо (Необычайная боль наших
дней). // Сат-ок. Таинственные следы. Москва. 1976.
[r.] Sat-Okh w ZSRR. // Głos Wybrzeża. Nr 250. 1976. S. 3.
Внуков Н. Об авторе этой книги. // Белый мустанг.
Сказки и легенды индейцев. Ленинград. 1977.
BT. [Tylicka Barbara] Sat-Okh. [biogram] // Nowy słownik literatury
dla dzieci i młodzieży. Warszawa. 1979. S. 471-472.
Стадниченкo Ю. // Пути судьбы пути дружбы
(o переводе Сат-Оком стихотворения Тараса Г. Шевченко “Завещание” на язык
индейцев). // Лiтeрaтурна
Укрaïнa. Київ. 20
квітня 1979.
Nowy słownik literatury dla dzieci i
młodzieży. Pisarze, książki, serie, ilustratorzy, przegląd bibliograficzny. Warszawa.
1979. S. 311.
Rafałowski T. [разм. Dot. rozpoczęcia prac nad przekładem
„Ziemi słonych skał” Sat-Okha na język japoński przez Shozo i Risako Yoshigami]
Yoshigami Shozo, Yoshigami Risako: „Sio no isi no toci”. // Głos Wybrzeża. Nr 129. 1982. S. 4.
BT.
[Tylicka Barbara]
Sat-Okh. [biogram] // Nowy słownik literatury dla dzieci i młodzieży.
Pisarze, książki, serie, ilustratorzy, przegląd bibliograficzny. Warszawa. 1984. S. 310- 311.
Рафаловски T. Сын Высокого Орла - Необычайная судьба
Сат-Ока. // Польша. № 9. 1984. C. 22-23.
Stadničenko J. Sat-Ok - pane lunge. О yntymplare neobišnuitè din zilele noastre. // Cara stynčilor sèrate; Urme misterioase. Kišineu. 1984.
Внуков Н. А. Слушайте песню перьев. Повесть. Ленинград. 1985. 270 с.
Justynowicz B. Piękny, indiański pióropusz. // Nowe Książki. Nr 12. 1985. S. 108.
[Nota] // Echo
Dnia. Kielce. Nr 71. 1987. S. 4.
Polski Karol May. // Gazeta Olsztyńska. Nr 58. 1987. S. 4.
Poznajcie Indianina. // Gromada Rolnik Polski. Warszawa. Nr 41. 1987. S. 11.
[s]
Syn Orła i Obłoku. // Zielony
Sztandar. Nr 16. 9. 04. Dodatek
Ilustrowany. 1987. S. 2.
[A-Z].
Polski Karol May. // Dziennik
Wieczorny. Bydgoszcz. Nr 138, Dod. Magazyn. 1987. S. 8-9.
W nastroju nieznanego. // Motywy. Nr
51/52. 1987. S. 12.
Woźniak
T. Historia autentyczna. // Motywy.
Nr 22. 1987. S. 8.
Borzobohaty
W. “Jodła”. Okręg Radomsko-Kielecki ZWZ-AK
1939-1945. Wyd. 2 popr. i rozsz. Warszawa. 1988.
Niewiadomski J. Nasz człowiek z plemienia Szewenezów. Тomahawk, karabin i pióro. // Dziennik
Bałtycki. Nr 77. 1988. S. 5.
Kowalczykówna J. Westerny raz jeszcze. // Nowe Książki. Nr 12. 1990. S. 45-46.
Салов Е. “Правда или всё же есть сомнения?”
Критический взгляд на творчество и происхождение писателя Станислава Суплатовича
(Сат-Ока) // Томагавк. № 4. Сыктывкар. 1992. С. 77-80.
Яхвяк Б.
О Сат-Оке. // Томагавк. № 5. Сыктывкар. 1993.
Барковский А. Жена индейского вождя в Якутии. // Советы
Якутии. Якутск. 1 июля. 1993. С. 6.
Mazur J. Sat-Okh. Sekwoja kwitnąca nad Wisłą. // Wieczór Wybrzeża. Nr 253. 1993. S. 8.
Rędzińska A. Przypowieści Długiego Pióra. // Gazeta Wyborcza. Nr 283. Dod. Gazeta Morska. Nr 283. 1993. S. 5.
Wołowski D., Jacórzyński W. W głębi serca
pozostanę Indianinem. // Gazeta Wyborcza.
Nr 72. Dod. Magazyn. Nr 4. 1993.
Szpecht.
Sat-Okh. // Miliarder. Nr. 25. 19 sierpnia 1993. S. 40.
Stranz G. Czerwone na biało. // Poznamiak.
14-15 sierpnia 1993. S. 9.
Warszewski R. Lokator kamiennego wigwamu: uważam, że Biali
są szaleni // Rzeczpospolita.
Nr 223. 24-25 wrzesnia. Dod. Plus Minus.
Nr 38. 1994. S. 12.
Warszewski R. Wigwam pod płaczącą wierzbą. // Dziennik Bałtycki. Nr 110. Dod. Rejsy. Nr z dn. 13 maja 1994. S. 5.
Krosny A.
Długie Pióro. // Mały Gość
Niedzielny. Nr. 27. 10 lipca 1997. S. 16.
Ryszkowski J. Lustratorzy wśród czerwonoskórych. Cz. 1. // Wieczór Wybrzeża. Nr 204. 1997. S. 4.
Ryszkowski J. Podejrzenie: blada twarz. Sam nie wiem kiedy
się urodziłem, dokładnie nie wiedziała tego nawet moja matka. Cz. 2. // Wieczór Wybrzeża. Nr 210. 1997. S. 4-5.
Ryszkowski J. Chcą mnie na siłę wybielić... Matka zmieniła
mu metrykę, zatajając indiańskie pochodzenie. Nie chciała, by miał w życiu
nieprzyjemności. Cz. 3. // Wieczór Wybrzeża.
Nr 216. 1997. S. 4-5.
Ryszkowski J.
Dokąd wiodą tajemnicze ślady? Dzieci Sat-Okha zdecydowały się na szczerą
opowieść o swoim ojcu. Lubił mistyfikacje. Cz. 4. // Wieczór Wybrzeża. Nr 222. 1997. S. 4-5.
Ryszkowski J. Legendy rodzą się i ... O indiańskości
decyduje wola i świadomość, a nie sam fakt pochodzenia // Wieczór Wybrzeża. Nr 228. 1997. S. 4.
Krosny A.
Długie Pióro. // Mały Gość
Niedzielny. Nr. 10 grudnia 2000. S. 6.
(Epi) Syn Wysokiego Orła. // Dziennik Bałtycki. Nr 294. Dod. Trójmiasto. 18 grudnia 2000. S. 24.
Radwański R., Sobczyńska E. Nienawidzę
morza [wywiad]. // City
Magazine Trójmiasto. Nr 7. 2001. S. 10.
Mielnik J.
Indiański biznies w Polsce. // Newsweek. Nr. 36. 30 wreśnia 2001. S. 88.
Григорьева Е. Идущие дорогой солнца. // Работница. № 10. 2001. С. 48-50.
Skotnicka G. Polski Indianin i jego
twórczość. Studium wybranych problemów. // Sezamie, otwórz się! Z nowszych
badań nad literaturą dla dzieci i młodzieży w Polsce i za granicą. Kraków. 2001. S. 207-228.
Sat-Okh. // Miłkowski T., Termer
J. Słownik pisarzy, lektur i terminów
literackich. Warszawa. 2001. S. 134.
Miłkowski T., Termer J. Słownik pisarzy, lektur i
terminów literackich. Dla szkół podstawowych. Warszawa. 2001. S. 134-135.
BT. [Tylicka Barbara] Sat-Okh. // Słownik literatury dziecięcej
i młodzieżowej. Wrocław. 2002. S. 353.
Olejniczak D. Spotkanie z wodzem. // Dzień Dobry Trójmiasto. Nr 21. 2002. S. 1, 4.
Nowocień M.
Zwierzeia Cienia. Tawacin. Nr. 3. 2003. S. 52.
3
lipca 2003 roku zmarł... [Nekrolog.] // Gazeta
Wyborcza. Dod. Trójmiasto.
Nr 157. 2003. S. 7.
Żona i Rodzina. Z głębokim żalem... [Nekrolog.] // Dziennik Bałtycki. Nr 156. 2003. S. 27.
Łaszyn I.
Kozak Długie Pióro. Sat-Okh na ostatniej ścieżce. // Dziennik Bałtycki. Nr 160. Dod. Rejsy, nr z dn. 11 lipca 2003. S. 10-11.
Andrzejczyk M. Ostatni
wywiad Sat-Okha. // Dziennik
Bałtycki. Nr 160. Dod. Rejsy. Nr z dn. 11 lipca 2003. S. 10-11.
Willma A.
Żegnaj, Wodzu. // Gazeta Pomorska. 18 lipca 2003.
Łzy nad wodzem. // Dziennik Bałtycki. Nr 160. Dod. Rejsy, Nr z dn. 11 lipca. S. 1. 2003. S. 7.
Sat-Okh (Stanisław Supłatowicz)... // Тrybuna em. Nr 255. 2003. S. 5.
Adamowicz P. Z głebokim żalem... // Gazeta Wyborcza. Nr 155. Dod. Trójmiasto. 2003. S. 6.
Maciołek M.
Stanisław Supłatowicz. // Tawacin.
Nr. 3 (63). 2003. S. 56.
Adamowicz P. Z głebokim żalem... // Dziennik Bałtycki. Nr 156. 2003. s. 27.
Sat-Okh nie żyje. // Gazeta Wyborcza. Nr 155. Dod. Trójmiasto. 2003. S. 2.
Dzianisz P.
Zmarł Sat-Okh... // Gwiazda Morza.
Nr 15/16. 2003. S. 44.
PAD: Odszedł Sat-Okh. Stanisław Supłatowicz
(1925-2003). // Rzeczpospolita.
Nr 156. 2003. S. A2.
Łaszyn I.
Sat Okh Długie Pióro [wspomnienie]. // Dziennik
Bałtycki. Nr 255. 2003. S. 10.
Sat-Okh. // Gazeta Wyborcza. Nr 255. Dod. Trójmiasto. 2003. S. 6.
Wawiórka P.
Wspomnienio o Stanisławie Supłatowiczy czyli Sat-Okh ajakiego znali. // Gazeta biskupińska.
2003.
S. 6.
Bigoś J.
Rekonstrukcja stereotypów Indianina w filmie i literaturze. Wrocław. 2003.
Długie Pióro. // Miasto Jak Ogród. Strzyża. Z. 15. 2003. s. 37.
Фараджев В.
Прими эту боль. // Аргументы и Факты. Долгожитель. № 13. Москва. 6 июня.
2004.
Фараджев В.
Прими эту боль. // Аргументы и Факты. Долгожитель. № 14 (50). Москва. 2004.
Krępulec K.
Stanisław Supłatowicz. Niezwykła biografia Sat-Okha, czyli jak się
zostaje legendą. Liblin. 2004.
Franke K.
Gdański Karol May. // Riviera. Nr 4 (25). 2008. S. 4.
Фочкин О.
Литературная мистификация или героическая судьба. // Московский
комсомолец. Москва. 16 марта 2011.
Фочкин О.
Самый польский индеец. // Читаем вместе. Москва. Март. 2011.
Flisikowska A. Gdańsk literacki. Od
kontrolowanego do wolnego słowa (1945-2005). Księga pisarzy gdańskich. Cz. 3.
Gdańsk. 2011. S. 47.
Lutomirski M. Baśnie indiańskie Sat-Okha i ich rola w
wychowaniu. [szkic] // Baśń w terapii i wychowaniu. Warszawa. 2012. S. 101-110.
Сімакоў А.
Беларусы і індзейцы: Другая сусветная вайна. // Беларускі гістарычны
агляд. Навуковы часопіс. Т. 24. Сш. 1-2 (46-47). Вільня (Мінск). 2017. С. 111.
Вайандота Т. Нохтуйский драматург Минский. Койданава. 2018. С. 1, 45-72.
Андрэйсінія - Падрапаная Лыжа,
Койданава
Лев Кассиль
О земле
Соленых Скал и Дороге Слез
В 1905 году, когда в борьбе против царского
строя вместе с русскими рабочими, крестьянами, студентами шли на бой за свободу
народов революционеры Украины, Грузии, Польши, 28-летняя полька Станислава
Суплатович, движимая благородным порывом, стала деятельнейшей участницей
освободительного движения. Но, как известно, «генеральная репетиция» первой
русской революции кончилась тогда победой царизма. Вместе со своими соратниками
и единомышленниками тяжело поплатилась за свою революционную деятельность и
Суплатович. Ее схватила царская полиция. Суплатович сослали на Чукотский
полуостров, в самый отдаленный угол Российской империи. Для нее молодой,
малоприспособленной к жизни, одинокой, неопытной, такая ссылка была равносильна
смертному приговору. Она была фактически обречена на гибель от нужды и лишений,
от мороза или цинги.
Но отважная революционерка не сдалась. Она
решила бежать. Местные жители-чукчи, симпатии которых удалось завоевать
Суплатович, помогли ей переправиться через Берингов пролив на Аляску. оттуда
она кое-как добралась до Канады. Несчастная уже погибала от голода и усталости,
когда ее нашли индейцы из племени шеванезов (шауни). Они приютили, выходили,
вылечили беглянку, и, благодарная, она осталась
в племени. Шеванезы назвали ее ласково и величественно: «Белая Тучка». А
через три года Белая Тучка стала женой Высокого Орла, главного вождя племени...
/Сат-Ок. Земля Соленых Скал. Пер. с пол. Ю.
Стадниченко. Москва. 1964. С. 8-9./
[С. 188.]
[С. 45.]
[С.
124.]
О
КНИГЕ И ЕЕ ГЕРОЯХ
В этой книге описана судьба двух
революционеров, представителей дружественных русского и польского народов.
История их жизни рассказана на фоне великих событий, предопределивших будущее
этих народов. Внимательно, с волнением следя за судьбой героев книги, мы в то
же время узнаем много нового и интересного об этих событиях, особенно о том,
как боролся за свое лучшее будущее польский народ, какие трудности и жертвы
понесли борцы за власть Советов на Северном Кавказе, как жили и боролись за
свою независимость американские индейцы из племени шеванезов.
«Дороги сходятся» — какое удивительно
точное и символическое название у этой книги! В нем основная мысль и содержание
повествования. Его можно отнести не только к биографиям героев, дороги которых
сошлись на перекрестках революционной судьбы каждого из них, но и к народам,
описанным в книге, дороги которых также сходятся, ибо ведут они, эти дороги, к
одной великой цели — коммунизму. Это название имеет еще один смысл: сошлись
дороги не только героев книги, но и их потомков, авторов повести.
Жизнь иногда дарит нам такие сюжеты,
которые не сможет придумать ни один фантаст. Именно такой необычный жизненный
сюжет лежит в основе книги «Дороги сходятся». Он предопределен общностью судеб
и целей народов России и Польши, поднявшихся в начале нынешнего века на борьбу
против своего главного врага — царского самодержавия.
Исторически верно, на основе документов,
собранных авторами, воспоминаний современников в книге рассказывается, как
проходила эта борьба в Польше, входившей тогда в состав Российской империи, и
на южной окраине этой империи — в Терской области. Произведение, раскрывающее
дружбу народов, имеет большое воспитательное значение, и с большим интересом
будет прочитано, особенно молодыми строителями новой жизни в странах народной
демократии, где по стопам героев этой книги идут миллионы строителей
коммунизма.
Станислава — героиня книги — в дни
декабрьского вооруженного восстания 1905 года в Москве, обращаясь к своим
соратникам по борьбе, говорила:
— Наш комитет социал-демократической
партии... обратился с воззванием к рабочим Польши продолжать начатую всеобщую
забастовку в знак солидарности с московскими братьями. Наша дружба и наша
борьба — большая для них поддержка, и она приблизит час победы революции... Для
нас еще не пробил час вооруженного восстания, но мы должны быть к нему готовы.
Должны быть готовы к самым тяжелым испытаниям. Мы должны учиться у наших
русских товарищей! Слава рабочим Москвы!
В эти же дни первой русской революции
1905-1907 годов вступил на стезю революционера совсем еще юный реалист Георгий
Пашковский, слушатель одного из революционных кружков столицы Терского края
города Владикавказа (ныне Орджоникидзе). Обоих их ждала тяжелая судьба.
Должен сказать, что в нашей художественной
литературе мало книг, в которых бы так ярко и правдиво была описана жизнь
революционеров в заточении. И вполне справедливо авторы подчеркивают, что
никакие испытания не смогли сломить волю борцов, и в необычайно трудных
условиях они продолжали борьбу, учились, готовились к будущим боям...
Да, в заботах сегодняшнего дня молодежь не
часто задумывается над тем, какие тяготы и лишения пришлось перенести старшему
поколению, чтобы завоевать ей право учиться, свободно выбирать себе пути в
жизни. Она, молодежь, да и мы, взрослые, выросшие при Советской власти и
живущие сейчас в век атомной энергии и сверхзвуковых лайнеров, не можем даже
представить себе судьбу и жизнь тех, кто долгие годы томился в тюрьмах и на
каторжных работах. На страницах книги перед нами оживают судьбы этих людей.
Героиня, прошедшая все испытания ссылки,
каторги, труднейшего побега через континент — из Сибири в Канаду, долгие годы
прожившая в индейском племени, воспитавшая там двух сыновей и дочь, не потеряла
веру в светлое будущее своей родины — Польши. Перед нами один из ее сыновей —
автор этой книги, принявший эстафету своей матери-революционерки, продолживший
ее традиции в борьбе за свободу Польши в рядах партизанских отрядов и сейчас
активно участвующий в строительстве социализма в своей освобожденной родине. То
же можно сказать о втором авторе — близкой родственнице Георгия Пашковского...
Заключительные главы книги посвящены самому
важному периоду в жизни одного из ее героев — Г'. Г. Пашковского. Вернувшись
после многолетней ссылки в родные места, он сразу же включился в кипучую
деятельность. Оставаясь членом партии левых эсеров, Пашковский с первых дней
приезда во Владикавказ стал работать под руководством и в тесном контакте с
большевиками. В этом ему помогли такие видные деятели партии, как С. М. Киров,
Г. К. Орджоникидзе, С. Г. Буачидзе. Вскоре Пашковский вырос в видного
руководящего деятеля Терской народной республики, занимая в ее высших органах
ответственные посты: председателя областного комитета земледельческих
(крестьянских) Советов, члена Совета Народных Комиссаров и председателя высшего
органа республики — Терского Народного Совета...
Посвятив с ранних юношеских лет свою жизнь
борьбе за свободу ми счастье народа, Георгий Пашковский всей своей
деятельностью на Тереке доказал, что он был достоин этой миссии. Он погиб от
пули врага на посту, но память о нем, как и о его польской подруге, никогда не
умрет в сердцах новых поколений борцов за правое дело, за великое и светлое
будущее человечества.
А. Мельчин,
кандидат исторических наук
/Расулова А.
Суплатович С. Дороги сходятся. Повесть.
Москва. 1973. С. 3-8./
*
А. Расулова
С. Суплатович
ДОРОГИ СХОДЯТСЯ
Родилась Станислава Окульска в польском
городе Кельцы, в зажиточной семье. Росла она девочкой пытливой и
любознательной. Все ей хотелось знать: и почему мир делится на богатых и
бедных, и как сделать так, чтобы не страдали одни от голода и нищеты, в то
время как другие живут в роскоши. Не получая ответа на свои вопросы в семье,
она обращалась к книгам. Но и в них не всегда находила ответ.
Подруг у Станиславы было немного. Самой
близкой из них была Мария, дочь преподавателя русской литературы в мужской
гимназии Петра Степановича Волкова. Под его влиянием и начали формироваться ее
взгляды на жизнь.
Первое, что поразило Станиславу, когда
впервые пришла она в дом Волковых, — это множество книг.
Именно библиотеке Петра Степановича обязана
она своим знакомством с русскими классиками. Нравился ей и весь уклад семейной
жизни Волковых с его душевностью и радушием.
В доме у Петра Степановича часто собиралась
молодежь, русские и поляки, музицировали, пели. Но больше всего их влекли сюда
коллективные чтения, ставшие традицией этой семьи. Читали, а потом допоздна шли
бурные обсуждения. И нередко литературные споры переходили в политические,
непременным участником которых был Петр Степанович.
Случалось, что читали здесь и запрещенные
листовки. Их обычно приносили сами гости. Если же при чтении возникали вопросы,
обращались к Петру Степановичу.
— Скажи, папа, за кем правда? — спросила
Мария отца в один из таких вечеров. — За теми, кто говорит, что борьба польских
революционеров с царизмом должна быть общей с рабочими России или за теми, кто
утверждает, что поляки должны прежде всего...
— Освободиться от национального гнета, а до
остального им, мол, и дела мало? Это ты хотела сказать?
— Да, папа. Сегодня в гимназии спорили об
этом чуть не до драки.
— Спорят
по этому поводу не только у вас. Видите ли, польская буржуазия боится единства
поляков с русскими. А почему? Представьте: произойдет революция, отберут
крестьяне землю у панов, в руки рабочих перейдут заводы, упразднятся
повинности. Для буржуазии же это крах. И чтобы отвлечь трудовой народ Польши от
совместной с русским пролетариатом классовой борьбы, правящая верхушка и
стремится направить польское движение в русло узконационалистических интересов.
Вот отсюда и споры их с революционерами-интернационалистами, которые видят
борьбу поляков за национальную и социальную свободу только в тесной связи со
всем российским революционным движением...
В 1903 году, спустя три года после первого
своего ареста, Станислава вступила в ряды Польской социал-демократической
партии. И вскоре была послана на партийную работу в Радом, город кожевников, с
дымящимися день и ночь многочисленными трубами...
Партия арестованных, с которой Станислава
покидала Радом, состояла из двадцати человек. Связанных между собой, их вели по
совершенно пустым улицам под конвоем двух рядов солдат с ружьями наперевес.
За городом узников рассадили на телеги и,
опасаясь возможного нападения вооруженных рабочих железной дороги, повезли на
отдаленную небольшую станцию. Там их погрузили в вагоны поезда, идущего в
Москву.
Вплоть до весны просидела Станислава в
Бутырской тюрьме...
Разделившись, партия, в которую вошла
Станислава, шла сотни верст пешком до Жигалова. Отсюда, погрузившись на паузки,
двинулись по реке Лене, в Киренский уезд.
Вот уже несколько дней они в пути.
Редко-редко, верст через сорок, покажется селение. Но это только остановка. На
одной из них и услышала Станислава историю, особенно взволновавшую ее. Как-то
подсела она к группе политических, расположившихся вокруг пожилого ссыльного.
— В этих краях и произошло это, —
проговорил он, заканчивая, видно, какой-то рассказ. — И годков было той Марии
вот как ей, — кивнул рассказчик на Станиславу, — и сказывали, шла она не то из
Польши, не то из Литвы.
— Из Польши? — заинтересовалась Станислава.
— Говорите, звали Марией?
— Марией звали...
«Уж не Мария ли Волкова?» — подумала
Станислава. Еще в Радоме слышала она, что Петр Степанович с дочерью сосланы в
Сибирь.
— А фамилию не помните? И что случилось с
ней?
— Фамилию, врать не стану, не помню, а что
случилось — тебе товарки перескажут.
История, которую она услышала от подруг,
была связана с убийством конвойного офицера. И хоть произошло это года два
назад, знали о ней многие и передавали ее из уст в уста.
Офицер Сикорский в качестве начальника
конвоя сопровождал партию политических и уголовных из Александровской
пересыльной тюрьмы в Киренск. Приглянулась ему среди политических одна девушка.
Однажды он послал своих солдат, чтобы они доставили ее на конвойный паузок. Но
ссыльные сразу почувствовали недоброе и не выдали Марию. Сикорский послал
солдат вторично. Но те, видимо, понимая свою роль в этой истории, действовали
не очень-то настойчиво и даже позволили задержать себя.
Не дождавшись посыльных, начальник конвоя
распорядился нагнать паузок с политическими, посадив солдат на весла. Обычно же
паузки плывут один за другим по течению сами. Замыкающим этот караван всегда
был конвойный паузок. Заметив маневр офицера, сели на весла и заключенные.
Первым на место остановки прибыл паузок
ссыльных. С помощью местных жителей ссыльные послали телеграмму в Иркутск и
прошение местному начальству с требованием вмешаться в недозволенные действия
начальника конвоя.
Ответа из Иркутска не последовало. Местный
же пристав пообещал сопровождать партию в пределах своего участка.
Так и шли. Пристав в своем шитике — крытой
лодке, рядом паузок политических, следом уголовники, в конце офицерский конвой.
На всякий случай политические несли на
своем паузке поочередное дежурство. Было заготовлено и оружие: браунинг,
вывезенный еще из Александровской тюрьмы, несколько финских ножей.
На какое-то время Сикорский приутих. Но,
когда пристав, достигнув границы своего участка, вернулся, Сикорский снова
почувствовал себя полновластным хозяином. Он объявил остановку в безлюдной
местности и на рассвете с конвоем солдат явился на паузок политических.
Конвойные солдаты заняли носовую часть
паузка, встали у входа в барак заключенных. Справа от входа, за занавеской,
размещались женщины. Туда и ринулся Сикорский. Но тотчас раздался выстрел...
Среди солдат началась паника. Перед тем,
как отправиться на паузок политических, Сикорский отправил на берег своего
помощника, осуждавшего все его действия. И теперь, оставшись совсем без
начальства, солдаты открыли беспорядочный огонь. Среди политических убитые и
раненые. Подоспевший к этому времени с берега помощник Сикорского хотел было
отдать команду общего расстрела ссыльных, но, узнав о мотивах убийства своего
начальника, ограничился только тем, что сообщил властям о случившемся.
На допросе стрелявший в Сикорского показал,
а все, политические и солдаты, подтвердили, как было дело, и тут выяснилось,
что на всем пути конвойный офицер всячески издевался над политическими. На
остановках, где не было заготовлено заранее питание, он не разрешал ссыльным
ходить в село за продуктами и оставлял их без куска хлеба. В селе Московском он
разместил уголовных в помещениях, политических же оставил на ночлег под
открытым небом. А когда в знак протеста те отказались следовать дальше,
распорядился привязать всех к телегам.
Всю дорогу офицер бранился площадной
бранью. На замечания же старосты партии цинично отвечал: «Если кому не
нравится, пусть заткнут уши ватой. А я действую по инструкции».
Инструкция!
Станислава хорошо знала ей цену. Это она
давала право конвойным издеваться над ссыльными, принижая их человеческое
достоинство, пускать в ход оружие. Ею руководствовался генерал-губернатор
Скалон, отдавая предписание: «При встречах с демонстрантами применять оружие
как целыми частями, так и отдельными солдатами, ни под каким видом не допуская
стрельбы холостыми патронами и вверх».
Не раз Станислава испытывала на себе силу
этой инструкции и на улицах Радома, в радомской и в пересыльных тюрьмах. А что
ждет еще впереди? Какие новые испытания готовит она ей?
Еще в Иркутской тюрьме узнала Станислава,
что Киренский уезд — самый отдаленный край. Нет здесь ни школ, ни больниц.
Избушки топятся по-черному. Окна затянуты бычьими пузырями и только как
исключение — слюдой. И если в зимнее время сообщение между селами еще кое-как
поддерживалось, то в осеннюю и весеннюю распутицы они оказывались отрезанными
от всего мира.
Как-то неизвестным путем попала к ссыльным
в камеру газета «Сибирская жизнь», и прочитала в ней Станислава письмо
ссыльного корреспондента из Киренска. «Не знаю, — писал он, — знакомо ли вам
тоскливое чувство полнейшего одиночества и беспомощности, леденящее сердце,
переполняющее страхом за день, за ближайший час. Куда ни пойдешь, всюду такие
же, как ты, — ищущие хлеба. Мне здесь, на Лене, впервые пришлось испытать
его... Забыться бы! Но как? Книг нет. А те, что имеются, давно прочитаны.
Единственное утешение — почта. Но она приходит редко. Гнетущая тишина ссылки
давит мозг, доводит до отчаяния...»
Такое же отчаяние охватило и Станиславу,
когда их партия прибыла на место назначения в село Алексеевское Киренского
уезда. Сколько однообразных дней предстоит здесь прожить? На какой-то миг
девушке вдруг показалось, что не она, а кто-то другой будет жить этой унылой
жизнью. В который раз приходит мысль о побеге. Но она хорошо знает, что в
случае неудачи бежавший дополнительно получает три-четыре года ссылки, а то и
каторги. А это значит — все начинать сначала.
Некоторые из ссыльных видели избавление в
смерти, поэтому нередки были среди них случаи самоубийства. Но Станислава не
считала это выходом. Верила: она еще нужна людям.
Эта надежда скрашивала жизнь и большинства
ссыльных, настоящих революционеров, в ком жила уверенность в будущее, кто ради
него, этого будущего, готов был пройти через все настоящее, как бы тяжело оно ни
было, каких бы физических и нравственных сил оно ни потребовало.
Стояла глубокая январская ночь. Сквозь
порывы ветра, сотрясающего бревенчатую избушку, Станислава услышала стук в
окно.
«Кто бы это?» — удивилась она.
Накинула шубенку, приоткрыла дверь и
увидела невысокого человека в большой меховой шапке-малахае, какие носят
местные жители.
— Кто здесь?
— Сестренка, помоги, пожалуйста, жена
рожает... Трудно рожает, — послышался тревожный голос. — Никого, однако, кругом
нет...
— Господь с тобой, я же не доктор.
Все равно помоги... совсем жена помирает...
Что оставалось Станиславе делать? Отказать?
Нет, этого она не могла сделать. Положение, видно, отчаянное, иначе не
обратился бы этот человек к ней за помощью.
В яранге,
куда вошла Станислава, было сизо от дыма. На полу, на разостланных шкурах
лежала женщина. Станислава вскипятила воду, расстелила захваченное с собой
старенькое белье, уложила на него роженицу.
— Все будет хорошо, — приговаривала она,
перехватывая тревожный, полный отчаяния взгляд женщины. — Сына родишь, любить
его крепко будешь.
Весь остаток ночи хлопотала около больной
Станислава, а утром яранга огласилась звонким голосом новорожденного.
С тех пор, стоило кому-нибудь заболеть или
пораниться на охоте, посылали за «фельдшеркой», как называли теперь Станиславу
сельчане. А потом и просто так стали заходить к ней — на огонек. Сначала
поодиночке, а потом и группами. Она читала им книги, рассказывала о происшедшей
в России революции, о том, как расправляется царь с теми, кто борется за
свободу.
Покуривая длинные самодельные трубки, люди
слушали ее, согласно кивали головами, время от времени вставляя свое,
наболевшее — о голоде, нищете. Каждый царский чиновник над ними начальник,
каждый может пригрозить плетью.
Любила Станислава такие вечера. «Вот что
должно заполнять здесь жизнь», — думала она, вспоминая письмо ссыльного
корреспондента, да и свои недавние невеселые мысли.
Как-то обратился к ней молодой якут с просьбой.
— Обучи самому читать книги. Очень, однако,
учиться хочу.
— Ну что ж, — ответила Станислава с
улыбкой, — давай обучу.
На урок молодой якут пришел не один, с ним
было еще человек десять.
Ссыльным не разрешалось заниматься
просвещением местного населения без особого на то разрешения, так что
собираться приходилось тайком от жандармов. Неудивительно, что нередко стала
Станислава находить по утрам возле своих дверей то теплые торбаса, то вяленую
рыбу. Человеческое сердце отзывчиво на добро.
Станислава внимательно наблюдала жизнь якутов, расспрашивала о прошлом
Киренского уезда. Они и рассказали ей, что первыми, кто отбывал здесь ссылку,
были декабристы [* М.
Голицын и А. Веденяпин.]. Были и ее земляки — повстанцы 1883 года. Еще
сохранилась дорога, которую они строили. Она так и называется — Польская. Через
Киренск шли революционер-демократ Н. Г. Чернышевский, писатель В. Г. Короленко.
Книги, грамота, бескорыстная медицинская и
юридическая помощь, которую оказывали политические местным жителям, вызывали
огромную к ним симпатию.
Станислава не раз замечала, что крестьяне
воздерживались в присутствии ссыльных от бранных слов. При встрече почтительно
здоровались, сняв головной убор, а если кто вдруг окажется в нетрезвом виде —
долго потом извиняется.
Когда среди ссыльных возникла идея о
создании отделения Союза политических ссыльных, по опыту Иркутского, первой
откликнулась Станислава. И ни страх перед возможностью быть схваченной
жандармами, ни то, что может последовать за этим, не останавливали ее, когда
ходила она из села в село, неся связки книг, письма, короткие информации с
припиской «По прочтении уничтожь».
Прошло три года.
На исходе стоял май. Почернел и покрылся
бурыми пятнами снег в оврагах, зазеленела первая травка. А когда начала
сдаваться еще стоявшая во льдах Лена, уже не в первый раз стали поговаривать
ссыльные о побеге.
Европейскую часть России с Сибирью
связывала единственная в то время дорога, известная под названием «Владимирка».
Проходила она через Читу, Иркутск, Красноярск, Томск, Омск. Затеряться на ней
бежавшему из ссылки, казалось бы, невозможно — полиция знала начиная от Иркутска до Якутска буквально всех жителей
наперечет, и, когда сообщалось по линии о побеге, все поднималось на ноги. И
все-таки побеги случались. И многие оканчивались благополучно.
Огромную помощь встречали беглецы со
стороны колоний политических, уже прочно обосновавшихся в Иркутске и
Красноярске: получали деньги, паспорта. Были созданы пункты содействия беглецам
и коренными жителями Сибири. Сразу же после побега людям приходилось подолгу
отсиживаться где-то поблизости, выжидая, пока утихнет шум, поднятый полицией, а
уж потом пускаться дальше. Поддержка таких пунктов была неоценима.
Бежать из села Алексеевского собралось
около двадцати человек. Снова и снова обсуждали они все известные случаи
побегов.
Одним смельчакам удалось проскочить
Приленский тракт до того, как был обнаружен побег. А пока о нем сообщалось по
начальству (телефонная же связь была начиная только с Амола),
беглецы успели в Красноярске запастись деньгами, новыми паспортами и двинуться
дальше.
Другая группа ссыльных из Киренского уезда
нанялась на летние работы на Олекминский прииск. Принял их подрядчик по
фальшивым документам. Он же помог пуститься вниз по течению Лены.
Путь, избранный группой Станиславы, лежал
через тайгу по еле заметным тропинкам, которыми иногда перегонялся из Якутии
скот. Чтобы обеспечить побег, требовались запасы продуктов на несколько месяцев
и вьючные лошади. Подготовка к нему проходила долго и скрывалась самым
тщательным образом...
...Глухой темной ночью беглецы тронулись в
путь. Он оказался куда трудней, чем они представляли его себе.
Сколько шли, этого Станислава, как ни
старалась, вспомнить потом не могла — может, год, а то и больше. Они продирались
сквозь дремучую тайгу. Не раз ночь заставала их под нависшими над грохочущей
рекой скалами, готовыми вот-вот рухнуть. Тесно прижавшись друг к другу,
поочередно дежуря, они ждали утра, чтобы снова отправиться в путь без дорог и
троп.
Версты считались одна за четыре. По
нескольку дней приходилось блуждать, потеряв направление. Питались тем, что
удавалось раздобыть. Хорошо, если это была пойманная в быстрой реке рыба или
мясо убитого зверя, но чаще приходилось довольствоваться кореньями трав или молодыми
побегами лиственниц да морошкой.
Изредка встречались селения. Но в них они
старались не заходить, чтобы не столкнуться с представителями власти.
Когда после долгого пути прошли Берингов
пролив и достигли Аляски, партия разделилась: одни остались в прибрежных горных
селениях, другие направились в сторону Канады. С ними пошла и Станислава.
Сначала их было одиннадцать, потом осталось
девять. И вот уже что ни день, то снова теряют они одного за другим товарищей.
Наконец наступил день, когда Станислава осталась одна. Кругом белая, слепящая
глаза снежная пелена. Разве изредка встретятся следы пробежавшего зверя да
промелькнут меж кустов заячьи уши.
Куда идти? Что ожидает ее впереди? Об этом
Станислава не думает. Мысль лихорадочно работает только в одном направлении —
выжить. Чтобы хоть как-нибудь заглушить мучительные приступы голода, Станислава
обгладывает ветки кустарника, кору ивовых деревьев, разгребая снег окоченевшими
руками, добирается до крохотных зеленых стебельков хвоща. Как-то ей приходилось
слышать от киренчан: хвощ для оленей зимой — все равно, что человеку мясо.
А мороз, как нарочно, крепчает. Коченеют
ноги, двойные торбаса давно не защищают от холода. Появилась боль в суставах.
Каждое движение требует неимоверных усилий. Станислава чувствует, как час от
часу слабеют мускулы, и, когда ее неодолимо потянуло ко сну, до сознания дошло
— она замерзает.
Схватив пригоршню снега, Станислава через
силу растирает немеющее тело. Растирает до боли, до жжения.
Так проходит день. За ним второй, третий...
Теперь уже все — и стремление Станиславы
побороть наступающий конец, и движение вперед — проходит как бы помимо ее воли,
автоматически. Она уже не воспринимает окружающего. Даже страх одиночества
покинул ее. Голодные обмороки валят Станиславу с ног. Приходя в сознание, она
не сразу понимает: что с ней? Автоматически снова растирается снегом.
К вечеру четвертого дня Станислава набрела
на шалаш из ветвей, сложенный, видно, охотниками. Онемевшими руками она жадно
тянется к ломтям вконец промерзшего хлеба с кусками оленины. Таков неписаный
закон жителей севера: уходя, оставлять в шалаше для случайного путника пищу,
пусть хоть малую толику, спички, хворост для костра.
Тела Станислава уже не чувствует. Только
мысли еще продолжают свою лихорадочную работу. «Покой — самый страшный сейчас,
самый опасный враг. Ты, наверное, прав был, мой друг, когда говорил: на побег
можно решиться, только будучи уверенным в нем, только когда до последней капли
рассчитаны силы... А их уже нет. Нет и надежды... Разве нет? А ты говорил: если
бьется сердце, значит, есть и надежда...»
И вдруг... что это? Сквозь порывы ветра
донесся лай собак. Станислава прислушалась. Вот ближе и ближе. Захрустел снег,
послышались голоса. Почудилось, видно. Откуда тут взяться людям? Может, зверь
почуял добычу? Только подумала, как откинулся сплетенный из веток полог, и
струя воздуха коснулась ее лица. А вот и люди. Но почему на них такой странный
наряд? Откуда они?
И снова до сознания Станиславы доходит
человеческая речь. Она ее не понимает. Но чувствует, как наклонились над ней,
подняли и понесли...
/Расулова А.
Суплатович С. Дороги сходятся. Повесть.
Москва. 1973. С. 47-48, 53, 63, 87-95./
*
Юрий
Дым 61
ЖУТКОВСКИЙ И САТ-ОК
Из
воспоминаний художника Бориса Жутовского.
Сат-Ок /Станислав Суплатович/.
ПРИМЕЧАНИЕ: подобные
рассказы сам Жутовский называет «байками», но, тем не менее...
Борис Жутовский: 1904 год. Могу ошибаться
на год-два. Происходит покушение на генерал-губернатора в Польше. Неудачное.
Трех молодых людей из города Радома хватают и приговаривают к повешению. Двух
молодых людей и девочку. Приводят на эшафот, зачитывают указ, мальчиков вешают,
а девочке – Высочайшее помилование, и ее ссылают на Кару. Она идет на Кару
пешком, как и принято, по Южной дороге, через Оренбург. По дороге, где-то в
оренбургских степях, к ним примыкает группа революционеров Закавказья. По
дороге у нее возникает роман, и на подходах к Верному, это теперешняя Алма-Ата,
она рожает ребенка. Ребенка у нее отнимают, как полагается, отдают его в детский
дом, а она идет на рудники работать.
Карские рудники – это чудовищное место, я
там был один раз в жизни. Это такая впадина, где рудники по добыче меди,
поэтому кислорода там минимум и туберкулез там просто на третий год пребывания
автоматом. Девочка эта серьезно заболевает, ее кассируют и ссылают на Чукотку,
в землянку, с рыбьим пузырем вместо окошка, вместо стекла. Раз в год приезжает
урядник проверить – там ли она. Как там она жила, я не знаю, но через два года
после того, как она прибыла на Чукотку, она исчезает. Депеша в Петербург, из
Петербурга – во всероссийский розыск. Тут уже назревает революция, через
какое-то время уже не до этого дела, в России – шухер.
Через два с половиной года ее, еле живую,
находит в степи на севере Канады племя шеванезов. Старухи отпаивают ее травами,
дают ей новое имя, она теперь называется Белая Тучка, потому что она блондинка.
Вождь племени с сухой рукой белого человека на шнуре (сам видел фотографию)
берет ее в жены. Делает ей троих детей, и она живет в этих степях, в этом
племени.
1938 год. Она говорит своему мужу, главе
племени, просит у него позволения съездить на родину, в Польшу, чтобы проведать
родителей. Он ей позволяет. Она берет с собой младшего сына, которому лет
пятнадцать. Мальчик-индеец. На каноэ добираются до Монреаля, садятся на пароход
до Гавра, в Гавре – на поезд до Радома. Приехали в город Радом, выясняется, что
родители умерли, а двое сестер поделили наследство, уверенные в том, что ее
давно нет на свете. Она – польская дама, она начинает склоку за наследство.
1 сентября 1939 года. Ее никто не трогает,
она – немолодая поношенная блондинка, полька, а мальчик – индеец, почти цыган.
В поезд и – в Освенцим. По дороге он вскрывает пол вагона, выпускает шесть
человек, сам – седьмой, сваливает из этого поезда и отправляется к партизанам.
За его голову объявлено несметное количество денег, потому что он стреляет из
лука, без выстрела и, как всякий индейский мальчик, он попадает туда, куда
хочет. Бешеные деньги! И поймать его нельзя, потому что он-то в лесу – свой.
1945 год. Оказалось, что он сражался за
Армию Крайову, а побеждает Армия Людова. Тут его хватают наши ребята. Для наших
ребят все-таки эйфория победы, а тут – настоящий индеец. Причем зрелище
очаровательное – это двухметровый малый, с черными волосами и с голубыми
глазами, с выражением лица полного идиота. Его выпускают. Он поучился немножко,
потом его взяли в Политехникум в Гданьске, он кончает этот Политехникум и
становится механиком на первом теплоходе «Баторий». Поляки были первые, кто
устраивали эти прогулочные гигантские корабли. Это был «Баторий-1». Плавает в
Польше. Он к этому времени знаменит, потому что он возится с пионерами, он
строит с ними вигвамы, он учит их стрелять из лука, он учит их кидать томагавки
в деревья. Ну, пионеры от него в восторге, книжки выпускает по поводу того, как
что строят у индейцев, член партии – все, как полагается.
Второй или третий рейс «Батория» в Канаду,
и он решил повидаться со своими, с отцом и семейством, и он им каким-то образом
сообщает, что приедет в Монреаль. Он сошел на берег, к нему на встречу приехала
сестра. На его глазах эту сестру убивают. Потому что польская эмиграция в
Канаде, Армия Крайова и вся эта линия большая в Канаде – стопроцентно
антисоветская. А он – советский, как бы. Вторая его попытка сделать то же самое
кончилась тем, что его ударили по голове бутылкой с зажигательной смесью, но,
слава богу, бутылка не загорелась. Тогда польские власти ему запретили сходить
на берег Канады.
1965 год. Я первый раз в своей жизни
получил позволение выехать за рубеж, на родину, в Польшу. Счастье мое состояло
в том, что моя жена к этому времени на каких-то международных тусовках
познакомилась с тогдашним главным редактором очень солидной и серьезной
польской газеты «Политика» Мечиславом Раковским. И он прислал приглашение. А он
к тому времени – член ЦК. А я работаю в издательстве ЦК ВЛКСМ «Молодая
гвардия». Меня приглашает член ЦК, ничего не поделаешь, придется отпустить.
Нехотя меня отпускают в Польшу. Мы приезжаем в Варшаву, живем в доме у
Раковского какое-то количество времени. Он в то время женат на знаменитой
скрипачке, она жива до сих пор, Ванда Вилкомирская. Живем у них, а потом
переезжаем к другому моему приятелю, журналисту из газеты «Штандарт Млодых»
Анджею Райзахеру. Он у нас в доме шел под кличкой Меняла – рай за хер. Живем у
него, и в один прекрасный момент он мне говорит: «Слушай, Боба, а давай поедем
в гости к теще?» Я говорю: «Куда?» Он говорит: «В Сопот». – «Как?» – «Да на
машине». Я первый раз за границей, да на машине 400 километров без всякого
догляду? И мы едем.
Мы едем через всю Польшу с бешеным
восторгом. Например, город Эльблонг, где местные художники, – а это город
металлургов, – делают памятники из отходов металлургических изделий. Другая
культура, невероятная совершенно. Подъезжаем к Сопоту, Анджей говорит: «Так, мы
едем к теще, пани Стефании. Она замужем. Ее муж – пан Михал. Пан Михал не
говорит о периоде 1939-45 ни слова, вот про этот период его не спрашивай,
потому что он замолкает и ничего не говорит».
1942 год, по главной улице Сопота, на
которой живет эта пани Стефания, едут машины с евреями в Освенцим. Мужчины
стоят по периметру грузовика, а женщины и дети сидят. На одном из поворотов
ребята выталкивают одного из них из машины. Он падает в кювет, валяется в
кювете, к ночи ползет к дому, скребется. Там одна пани Стефания. Она его
пускает дом и помещает его в подвал, где он до 1945 года и живет. Два
университета – варшавский и петербургский, интеллектуал абсолютный! Подарил мне
солженицынскую книжку первую.
Мы живем у них, в один прекрасный день пани
Стефания (оба говорят по-русски вполне прилично, она – так просто хорошо) мне
говорит: «Слушай, Борис, а ты не хочешь познакомиться с натуральным индейцем?»
– «Хочу!» – «Завтра поедем». Завтра садимся на машину и едем, невдалеке район
этот, называется Гданьск-Вжещ. Там три города – Гданьск-Сопот-Гдыня, это
фактически один город на побережье. Приезжаем, звоним, открывает дверь
двухметровый амбал, седой уже, с теми же голубыми глазами. Входим в дом,
садимся, разговариваем, он почти не разговаривает. Жена его – полька. Дали нам
выпить, какие-то палочки закусить. В один прекрасный момент он мне говорит:
«Слушай, Борис, а ты из России?» – «Так». «Слушай, Борис, а в России медведей
встречаешь?» Я говорю: «Да, так». – «А можно ли достать медвежью шкуру?» Я
говорю: «У меня лежит дома шкура – она твоя». Но вывезти мех из России в тот
момент было невозможно. «Хорошо, спасибо, я подумаю. Но шкура – моя?» – «Твоя».
Поговорили, поговорили. Мы ушли, еще помотались по Польше, больше месяца мы там
были и приехали в Москву.
Проходит какое-то количество времени –
телефонный звонок.
«Борис?». Я говорю: «Так, Борис». – «Это
Сат Ок». Когда мы там были, я видел маленькую седую старушку, которая ходила по
коридору, – это его мама была. «Такая проблема, я приезжаю в Москву». –
«Хорошо». – «Придешь на вокзал меня встретить?». Я приезжаю на Белорусский
вокзал, у меня 402-й «Москвич». У него – жена и два или три вот таких чемодана.
Как я их запихиваю в «Москвич», я не знаю. Я их привожу домой, на Кутузовку,
Люська там уже сварганила обед, накрываем на стол, я все время думаю, что
делать, потому что он огромный и жена не маленькая, я невелик, а Люся, покойная
жена моя, вообще была крохотная. У нас всего один диван в квартире, где мы
спим, больше у нас ничего нет, где спать.
Ну, посидели, поговорили, и я задаю ему
вопрос: «А зачем ты приехал?». Мы садимся за стол, я так осторожно начинаю
спрашивать: «Сат Ок, ты что приехал, какая у тебя проблема?» Он говорит: «Я вот
получил приглашение от какой-то дамы. И вот я по этому приглашению приехал». –
«Что за дама? Как мы ее найдем?» – «Вот там есть телефон». Набираю телефон,
говорю: «Здравствуйте, это говорит художник Борис Жутовский. Вот у меня Сат Ок
Суплатович…» Он Суплатовичем в Польше стал по фамилии матери. «Он приехал из
Варшавы, вы его приглашали». – «Где он?! Что вы?! Мы его ждем уже который день!
Столы накрыты!» – «Сейчас мы дообедаем и…» – «Нет, немедленно, никаких обедов!»
Мы дообедали, я, счастливый, погружаю его
со всеми чемоданами и еду. Проспект Мира. 9-этажная башня рядом с метро.
Поднимаемся, звоним в дверь. Дверь открывает дама седая, стриженая
по-комсомольски, в такой тряпке восточной, в тюбетейке. Она кидается к нему.
Входим. Огромная квартира, кругом ковры, на коврах – оружие, в большой комнате
дастархан накрыт на полу, и подушки. Мы садимся. Я шепчу: «Сат Ок, что все это
такое?». Он говорит: «Не знаю». Какие-то молодые люди бегают, постепенно
усаживаются за стол, немалое количество народа, непонятно – кто это, что это.
Ни ему не понятно, ни мне. Поднимается эта дама с бокалом и начинает
произносить тост за Сат Ока. Выяснятся, что она его сестра, та самая девочка,
которую оставили в приюте, когда маму привезли в Верный. Я мог бы сказать, что
я ох…ваю, но не могу, потому что у вас диктофон. У него на лице ничего
совершенно.
Она произнесла тост, все пригубили, выпили,
он говорит: «Это невероятно! Тогда я вам сыграю». Достает из кармана вот такую
железку и начинает играть. Индейскую мелодию он мутызгает минут двадцать. Все
слушают. Она дальше объясняет, что она его разыскала и пригласила для того,
чтобы написать книжку об их судьбе. Мне она говорит: «Вы можете не волноваться,
ему заказана гостиница, он живет в гостинице, все в порядке. Вот вам его
телефонный номер в гостинице». По тем временам – все фантастически! Непонятно,
как организовано. Я говорю: «Сат Ок, шкура тебя ждет твоя. А как ты ее
повезешь?» – «Не волнуйся. Я сяду в поезд, расстелю шкуру, сяду на шкуру, одену
свои перья (с собой перья у него) и буду играть. А когда придет таможенник,
скажу, что это мой реквизит».
Ну, я понимаю, что мне надо уходить. Я
говорю этой даме, что мы будем делать книжку с одним условием, что оформлять
книжку буду я. Она говорит: «Конечно!» Они сделали книжку, я ее оформил, она
есть у меня.
Я собираюсь уходить уже, и какой-то молодой
человек говорит мне: «Боря, вы уезжаете?» – «Да». – Вы на машине?» – «Да». –
«Вы меня до метро не добросите?» – «Конечно!». До метро там десять шагов,
«Щербаковская» рядом. Мы оба выходим, садимся в машину, и он мне начинает
рассказывать. Перед этим я ему перво-наперво задаю вопрос: «Куда я попал? Что
это за дом?» – «Вы что, не знаете?» – «Если бы я знал, я бы не спрашивал». –
«Боря, это же старшая жена Расулова (первый секретарь Таджикистана)». Тогда мне
понятен характер приема, понятно, откуда она добралась до каких-то архивов и
что-то разыскала.
фото: Сат-Ок и А.Расулова (Будкевич).
Дорогому Борису, ловцу сибирских
медведей. Москва, 2. 10. 1969 г. Сат-Ок
Ладно, теперь рассказывай твои проблемы». –
«Понимаете, Боря, я – русский из Душанбе. Я кончил школу, и мы с папой и мамой
решили, что я поеду учиться в Москву в университет. Я пошел в министерство
образования в Душанбе». Потому что тогда все республики имели квоты. Они ему
говорят: «Конечно, почему нет? Но решить это может только Расулов». Он идет к
Расулову. Вероятно, в провинции это так просто. Тем не менее, как он
рассказывает, Расулов его выслушивает и говорит: «Хорошо, не проблема, ты
поедешь учиться в Москву, но с одним небольшим условием. У меня тут младшая
дочка забеременела, ты на ней женишься и едешь в Москву». И его вопрос ко мне:
«Что делать?» Я ему говорю: 2Спокойно! Женись, учись, потом разведешься, нет
вопросов». – «Что, так просто?» – «Нормально. Ты в Москве, а не в Душанбе. В
Москве ты женишься, и в Москве ты разведешься». Мы расстались с ним.
Сат Ок через некоторое время звонит: «Я
уезжаю, давай, неси шкуру». Я принес шкуру прямо на вокзал, он сел в поезд и
уехал. Через некоторое время – телефонный звонок из Польши. Звонит пани
Стефания: «Боречка, я приезжаю в Москву». Я говорю: «Пани Стефания, не вопрос,
живете у нас». Она очень симпатичная, милая, такая журналистка провинциальной
курортной газетки, слегка разухабистая. Немолодая дама уже.
Живем в Москве, ГУМ, Мавзолей – мелкий
кавалерийский набор столичный. Потом она мне в один прекрасный момент говорит:
«Боречка, у меня есть одна проблема. До революции мы жили в Москве с
родителями, и вскоре после революции мы уехали во Львов. А потом, накануне войны,
мы уже переехали из Львова в Сопот, в тот дом, где вы и были. И я хотела бы
посмотреть этот дом». – «А где дом-то?». – «Площадь Александровская». – «Нет
такой площади». Она, наверное, до революции так назвалась. «А что там вблизи?»
– «Там недалеко была Бутырская тюрьма». – «Палиха?» – «Палиха, Палиха!»
Сели в машину, едем, приезжаем на Площадь
Борьбы. Она говорит: «Вот он, этот дом, вот этот подъезд, квартира 3». У меня
тут все застыло от холода. Сейчас поймете почему. Мы входим по этой лестнице, я
звоню в эту квартиру, открывает какая-то женщина, я объясняю, что дама, с
которой пришел, когда-то, до революции, жила тут, хотела бы просто посмотреть.
«Пожалуйста, заходите». Мы заходим в эту квартиру, она говорит: «Вот эта
комната!» И плачет. «А еще в туалете там была цепочка и фарфоровая ручка». –
«Сходите, посмотрите». Так оно и есть. Так в этой комнате с 1918 года по 1954
жила моя бабушка Марья Ивановна.
Я в этой комнате, как вы понимаете, и ручку
с цепочкой знаю, и черный ход. Вот такая история.
У меня в Гданьске есть дружочек,
познакомились мы с ним в 1957 году на фестивале. Он художник, теперь уже
профессор Академии художеств, когда-то он был в компании, был такой польский
театр «Бим-Бом», с этим они приехали в 1957 году на фестиваль. Это был
знаменитый театр, потому что там был Кобела, Цибульский, вся прелесть культуры
– все там были. И я с ним тогда познакомился. Я время от времени к нему в
Гданьск наезжаю. Давно не был, сейчас он болен, почти ослеп. В один из
приездов, набравшись как следует... А я приехал туда с выставкой. Выставка –
это очень хорошо, потому что я приехал с бумагой, с красками, с лаками и
картинки сделал у него в мастерской. Потом сделал выставку, потому что вывезти
картинки в те времена было невозможно... Ну, в один прекрасный пьяный разговор
я ему говорю: «Слушай, я хотел бы съездить в Сопот. Я в 1965 году был в Сопоте
в гостях. Я знаю, что пани Стефания и пан Михал умерли, дом они продали, но мне
все-таки хотелось посмотреть».
Мы едем, это теперь уже называется улица
Червоной Армии, 25. Мы приезжаем, останавливаемся, у калитки дома стоит амбал.
Я выхожу и ему говорю на корявом польском, что я здесь бывал, хотел бы зайти. И
в этот момент из дома выходит человек. Высокий, статный, в черном одеянии с
белым воротничком – ксендз. И так на меня с недоумением смотрит. Я ему начинаю
говорить. Он говорит: «Не вопрос. Прошу вас». Мы вошли в дом, посмотрели,
оглянулись – все другое. Красивый новый дом, ничего от старого не осталось. Мы
поблагодарили и ушли. Сели в машину. Влодек сидит как каменный. Отъезжаем. «Что
ты такой каменный? В чем дело?» – «Ты знаешь, что это за дом?» – «Нет». «Ты
что, не знаешь, кто это такой?» – «Откуда я знаю?» – «Это же ксендз Ярецкий!»
Главный ксендз «Солидарности»! Вот вам байка.
Боюсь соврать, но это было самое что ни на
есть противостояние с «Солидарностью», с Валенсой. Когда я там был, туда же
приезжал Раковский, к тому времени он в ЦК партии сидел, уже совсем большой
чиновник стал, он приезжал о чем-то с Валенсой дискутировать. И ночевал у нас с
Влодеком. Вот такая вот история.
© Copyright: Юрий Дым 61, 2015
Свидетельство о публикации №215052300414
© Все права принадлежат авторам, 2000-2018
Разработка и поддержка: Литературный клуб Под эгидой Российского союза
писателей 18+
darina_sun
Jun. 6th, 2011 10:58 pm (UTC)
Здравствуйте!
Я - родственница Георгия Пашковского, жениха Станиславы Суплатович, с которым
она познакомилась в ссылке, и Антонины Будкевич (Расуловой), это моя бабушка.
Сат-Ок и моя бабушка, племянница Пашковского, написали вместе книгу «Дороги
сходятся». Подтверждаю, что вся эта история - не мистификация, а правда! Хоть
многие детали и утеряны:(
darina_sun
Jul. 4th, 2017 07:32 pm (UTC)
я
не знаю, зачем. Я многого не знаю, к сожалению. Семейная история говорит, что
она заблудилась. Найдите и почитайте книгу моей бабушки и Сат-Ока, «Дороги
сходятся». Возможно, там есть ответ. У меня книга, к сожалению, не сохранилась,
утеряна при переезде из Душанбе в Москву. И, по-моему, я не давала повода для
хамских обвинений.
Что-то в этом польско-семитском лице совсем
не проглядываются восточные черты: ни тунгусские, ни китайские, ни якутские ни
даже цыганские...
КЕЛЬЦЕ, ЗОФИИ СУПЛАТОВИЧ
Еще из поселка Святого Лаврентия она
послала на родину два письма.
Почта чукотских поселенцев почти не
подвергалась цензурному досмотру, полиция и жандармское управление считали, что
сосланные на полуостров не могут представлять серьезной опасности для империи.
Агитировать на берегу Ледовитого океана некого. Бежать некуда. Человек как бы
вычеркивался из жизни. И если кто-нибудь подавал голос из этой несусветной
дали, то голос этот значил не больше, чем стон погребенного заживо.
«Милая Зофия, дорогая моя сестренка! —
писала Станислава. — Я не знаю, когда дойдет до тебя это письмо и дойдет ли оно
вообще. И все же пишу с надеждой, что оно попадет в твои руки, что ты
прочитаешь его и постараешься понять, почему я попала сюда — к Полярному кругу,
на берег моря, девять месяцев в году скованного тяжелым льдом. Прошу тебя,
внимательно прочитай каждую строчку и только тогда суди меня по делам моим...
Ты, безусловно, помнишь все подробности
Варшавского процесса, помнишь, что меня и еще трех товарищей приговорили к
пожизненному поселению в отдаленных местах Российской империи. Мой приговор еще
усугубился тем, что во время процесса я якобы занималась пропагандой в зале
заседания суда. Поэтому меня сочли особо опасной и сослали не в Нерчинск,
Якутск и на Амур, как остальных, а на Чукотку...
Нас увели из здания суда под усиленным
конвоем и в ту же ночь в арестантском вагоне отправили в Россию. В Москве мы
около месяца провели в переполненной до предела Бутырской тюрьме. Даже в
одиночках помещалось иногда по три человека. Ежедневно формировались большие
группы кандальников, которых угоняли по этапу в глубь страны, но количество
заключенных, казалось, не уменьшалось, а все увеличивалось.
Наконец пришел наш день, вернее — ночь,
потому что этапники уходили из столицы под покровом темноты, чтобы не
возбуждать неугодных страстей у населения. Правительство было сильно напугано
размахом восстания.
Я не буду описывать путь, который мы прошли
большей частью пешком. Скажу только, что то был так называемый Владимирский
тракт, печальная Владимирка, дорога почти в тысячу верст длиной, которая вот
уже больше столетия слышит заунывный звон цепей и видит отчаянье и смерть.
Этап наш состоял из восьмидесяти человек,
десяти стражников и пяти подвод. На подводах везли больных и обессиленных. Я
старалась больше идти пешком. На подводу подсаживалась тогда, когда ноги
отказывали совсем.
Я была единственной женщиной во всем этапе,
и отношение ко мне со стороны сотоварищей можно передать двумя словами:
грубовато-ласковое. Я благодарна им. Они видели во мне не слабую женщину, а
единомышленника, соратника по борьбе.
За день мы продвигались самое большее верст
на двадцать. Ночевали в какой-нибудь деревне. Наскоро закусывали солониной,
черствым хлебом и валились спать. Меня обычно забирала на свою половину
сердобольная хозяйка, угощала вареным картофелем, молоком, иногда водила в
баню.
Едва начинало светать, снова трогались в
путь, и так день за днем.
В Нижнем Новгороде переправились через
Волгу. Затем были Казань и Екатеринбург. Здесь начинался Сибирский тракт. На
пути лежали Тюмень, Омск, Томск... Я почти не запомнила этих городов. Они все
показались мне на одно лицо.
Омск встретил нас пышной зеленью тайги и
таким количеством комаров, что мы не знали, куда от них деться. Все открытые
части тела у нас вспухали от укусов и превращались в сплошную рану от расчесов.
Говорят, что лошади и коровы бесятся от этого и убегают в тайгу, где их
задирают волки. А бедные люди выдерживают все...
В Томске мы застали начало осени, а в Нижнеудинске,
— конец ее.
Здесь остатки нашего этапа разделили на
партии, которые должны были отправиться в Забайкалье и в Якутию.
Мой путь лежал через Ангару на Усть-Кут, и
дальше по реке Лене, через Ичер, Витим, Олекминск на Якутск. Из Якутска меня должны
были увезти еще севернее — в Анадырь, а оттуда — в поселок Святого Лаврентия.
Из Усть-Кута до Якутска мы плыли на
плоскодонной лодке — шитике, в Якутске меня
пересадили на оленью упряжку, а из Средне-Колымска до места назначения
добирались на собаках.
Меня сопровождал пожилой жандарм, который
почти не разговаривал. Единственной его заботой было — не выпускать меня из
виду до самого конца пути, что он и делал со всем тщанием, на которое способны
службисты подобного рода.
Да, я забыла тебе сказать, что из всего
этапа в поселок Святого Лаврентия я направлялась одна...
Второе письмо она отправила в Кельце через
год.
«...Итак, я — на Чукотке, в поселке,
названном именем Святого Лаврентия. Два десятка домиков на голой скалистой
земле, на берегу Берингова пролива, вернее — небольшой бухты, врезанной в
берег. Ни деревца, ни куста окрест. Темные, вылизанные морем камни,
сопки-гольцы, с вершин которых даже летом не сходит снег, низкое сумрачное
небо. Иногда выдаются ясные дни, и тогда море из темно-свинцового делается
зеленым, но не ласковым, а, наоборот, оно как бы становится глубже и холоднее.
А камни из черных превращаются в серые.
Лето коротко — всего только два месяца
зеленеют мхи в тундре и из тощей земли выбиваются стрелки полярных лилий. Я не
знаю, как называются они по-научному, но они — единственные цветы здесь, и они
чудо как хороши!
На берегах ручьев, в местах, защищенных от
ветра, растет черемша. Листья ее очень похожи на ландышевые, только поуже, и
если растереть их пальцами, пахнут чесноком. Черемшу собирают и сушат на зиму.
Она помогает от страшной и распространенной здесь болезни — цинги.
Поселенцев, кроме меня, в поселке нет.
Может быть, поэтому местные отнеслись ко мне с большим сочувствием. Нет, они не
жалели меня, они просто считают, что мне не повезло, и, самое главное, что я в
поселке — гостья и не останусь здесь навечно. Это вселяет в меня веру в
будущее.
Да, сестра, я не думаю, что проживу здесь
остаток того, что отпущено мне природой. Но если так случится, то постараюсь
быть нужной этим людям.
А люди здесь замечательные. В поселке их
всего около ста. Это — охотники за морским зверем и рыболовы. Суровые, как их
земля, малоразговорчивые, сильные. Все они монгольского происхождения, живут в
постоянном тяжелом труде и привыкли довольствоваться тем малым, что могут им
дать эти безрадостные берега: С риском для жизни выходят они в море на утлых
лодочках, обшитых шкурой тюленя, вооруженные только острогами и копьями.
Мужеству их может позавидовать любой мужчина-европеец, но здесь оно незаметно,
потому что постоянно. Каждый день у них — это бой за жизнь.
Но из всех бед, поджидающих рыбака и
зверобоя в открытом море в начале зимы, самая страшная — шелкап. Я увидела, что
это такое, через три недели после приезда сюда.
Шелкапом зовут здесь северный ветер. Он
рождается в угрюмых горных распадках в глубине материка и ураганом обрушивается
на побережье. В это время ночь наступает на два часа раньше срока. Все живое
старается спрятаться, уползти, затаиться. Даже птицы исчезают неведомо куда.
Температура стремительно падает до минус двадцати — двадцати пяти. И начинается
ад.
До самого горизонта море, до этого
затянутое белой пеленой молодого льда, в считанные минуты превращается в серое
ледяное крошево. Тяжелые волны с каждой минутой становятся все выше, воздух все
темнее, и вот уже ничего не слышно кругом, кроме безумного воя, скрежета
ломающегося берегового припая, ударов, похожих на пушечные выстрелы, и грохота
раскалывающихся камней. Небо смешивается со снежной кашей, кипящей внизу, и
только бледно-желтая полоса тревожного, призрачного света слабо мерцает, обводя
горизонт.
Десять, пятнадцать, двадцать часов
продолжается этот шабаш. Скалы на берегу покрываются толстой ледяной корой. Под
тяжестью быстро намерзающего льда рушатся постройки и, кажется, проваливается
сама земля. И вдруг все кончается. Утихают бешеные скачки волн. Светлеет небо.
Открываются бледные, оледеневшие дали. Низкое солнце озаряет все белесым,
болезненным светом. Лишь ветер продолжает дуть режущими порывами еще несколько
дней. Говорят, что даже такой большой поселок на побережье, как Охотск, шелкап
разрушал начисто трижды.
Вот в таких условиях живут аборигены
Лаврентия.
Мне построили хижину, такую же, как у всех.
Это — яма, вырытая в земле, накрытая сверху бревнами, выброшенными на берег
морем. На бревна положены нерпичьи шкуры, и все это засыпано мелкими камнями. В
углу оставлено отверстие для выхода дыма от костра. В жилище надо вползать на
коленях, но зато никакие штормы ему не страшны. Женщины сшили мне одежду по
местной моде и подарили спальный мешок из собачьего меха. Мне принадлежит общая
доля в добыче.
Я пытаюсь ответить добротой на доброту. В
поселке одиннадцать детей от пяти до двенадцати лет (тринадцатилетние считаются
здесь уже взрослыми и работают так же, как их родители). В своей землянке я
устроила нечто вроде школы. Деревянными колышками прибила на стену нерпичью
шкуру гладкой стороной наружу. Это — доска. На ней я пишу углем буквы и цифры.
Мои ученики старательно перерисовывают их в «тетради» — обожженными палочками
на замшевую сторону выделанных заячьих шкурок. Ты не представляешь, как
сообразительны маленькие чукчи и как внимательны они во время занятий!
Я всей душой полюбила чукчей. Это небольшой
народ, но такой отважный, суровый, сильный. И горько смотреть на то, что
сделала так называемая «цивилизация» с этим краем!
До прихода русских купцов на Чукотку здесь
царили примитивные, но мудрые нравы. Например, ни один человек не имел права
владеть большим, чем ему нужно было для жизни. Они не знали, что такое «твое» и
«мое». Все делилось поровну между членами племени.
Но вот пришли «цивилизованные» купцы. Они
принесли с собой заразные болезни, вроде туберкулеза и трахомы. Затем
познакомили туземцев с водкой. И, наконец, растлили их души, научив повадкам
белого человека.
Чукчи и раньше были знакомы с голодом,
теперь же, вступив в «торговые» отношения с купцами, голодали почти круглый
год. Если они пробовали протестовать, их укрощали свинцом.
Да и только ли русские! Чукчи хорошо знают,
что такое доллар и что такое обман. Весной в наш поселок заехал купец Караваев,
скупавший пушнину на побережье. К моему удивлению, он очень сносно говорил
по-английски. Когда я спросила его, где он научился языку, он сказал, что ему
все время приходится иметь дело с иностранцами. Оказывается, на мысе
Сердце-Камень обосновался норвежец Волл. В поселке Эмма стоит торговый склад
австралийца Карпендаля. Рядом с ним ведет свои дела американец мистер Томсон.
Караваев обещал познакомить меня с этими людьми, намекая, что они могли бы
облегчить мою жизнь здесь. Я отказалась. Я не хочу быть в числе тех белых, в
которых чукчи видят потенциальных убийц. По мере сил своих я стараюсь дать
понять своим местным друзьям, что во всех их бедствиях виноват не русский
народ, который задавлен той же самой силой, а самодержавная власть.
В солнечные дни, которых здесь выдается
очень мало, из нашей бухты открывается вид на необозримые дали. Волны, волны,
волны кругом... Холодные, равнодушные ко всему на свете. А зимой —
голубовато-белые торосы и давящая, глухая тишина. Трудно думать об этих
пространствах. Невыносимо представлять, как далека я от своих товарищей и
друзей. Кричи, плачь, проклинай — тебя никто не услышит, кроме океана и неба.
Им нет дела до жизни людей. Можно сойти с ума от тоски и отчаянья. Я нашла
утешение в своих учениках. Ты удивилась бы, увидев, с каким старанием они
выписывают буквы русского алфавита на замше заячьих шкурок!
От одного охотника-зверобоя я услышала, что
на северо-восток от нас, почти посредине Берингова пролива, лежат острова
Диомида, меньший из которых находится совсем недалеко от Аляски...»
Станислава не написала Зофии, что местные
жители часто переправляются по установившемуся льду на собачьих упряжках через
пролив и закупают продукты и боеприпасы на американских факториях. Не написала
и то, что Аляску и Чукотское побережье разделяют здесь всего сто семь верст.
/Николай
Внуков. Слушайте песню перьев. Повесть.
Ленинград. 1974. С. 42-45, 47-49./
Наталия Курчатова
25 июля 2017
2 158
ИНДЕЙЦЫ АРМИИ КРАЙОВОЙ
Как
Польша придумала красный вестерн
Индейцы в СССР были популярны. Советские
школьники зачитывались книгами Фенимора Купера или «красными вестернами»
польского производства. Литературный критик Наталия Курчатова рассказывает
историю самого известного польского индейца, Станислава Суплатовича.
Тема живописной жизни и борьбы
североамериканских индейцев с колонизаторами, щедро представленная в литературе
и кино, отчасти затмила и даже вытеснила в сознании людей европейской
цивилизации все иные аборигенные темы: ирокезы, могикане и команчи стали как бы
представителями различных архаических культур — от аборигенов Австралии до
многочисленных народов черного континента и сибирских аборигенов, перед лицом
узко понимаемой цивилизации. Причем подобное замещение начало происходить как
задолго до, так и помимо Голливуда стараниями писателей вроде Генри Лонгфелло
или Фенимора Купера, а в двадцатом веке для детей и подростков из СССР и стран
Восточной Европы был создан по-своему цельный и своеобразный мир «красного
вестерна».
Интересно, что основную роль в его
появлении сыграли представители народов с собственным богатым опытом борьбы за
независимость: от «главного киноиндейца стран Варшавского договора», югослава
Гойко Митича, до знаменитого индейскими романами и живописной биографией
«польского шауни» Сат-Ока и несколько менее популярного прозаика Альфреда
Шклярского, также уроженца и патриота Польши.
Популяризации этого любопытного феномена
индейской литературы с польскими корнями в СССР способствовали не только
выходившие огромными тиражами переводы «Земли соленых скал» Сат-Ока или
трилогии Шклярского «Золото Черных Гор» (в соавторстве с женой Кристиной) про
индейцев-дакота, но также и байопик Николая Внукова «Слушайте песню перьев» про
жизнь Сат-Ока, с одной стороны — не уступающий в достоинствах творчеству
протагониста, с другой — закрепивший в сознании армии читателей одну из
выдающихся литературных мистификаций двадцатого века.
Именно из книги Внукова большинство
советских школьников узнали историю удивительного человека: Сат-Ок, или Длинное
Перо, сын индейского вождя, вырос в лесах Канады, затем попал на землю своей
матери — в Польшу, в годы войны был арестован гестапо, бежал, стал героем
Сопротивления, а потом автором замечательных детских книг. Да и сейчас
переиздания индейских повестей Сат-Ока и его биография разлетаются моментально,
а родительские форумы и сообщества книголюбов полны восторженных отзывов.
Индеец
в плену Гестапо
Сат-Ок в переводе с языка шауни означает
«Длинное Перо». Под обложкой томика с предисловием Льва Кассиля — две небольшие
повести: «Земля соленых скал» и «Таинственные следы». Вместе с их героями
советский школьник проходил путь от ребенка до «молодого волка» из лагеря
Мунгикоонс-сит. И после сурового посвящения на празднике Тану-Тукау он
становился охотником и воином, готовым к защите родной земли.
А может, ты не советский школьник, а ученик
интерната в тревожной довоенной Польше, стране, что после нескольких веков
обрела независимость, которую спят и видят отобрать могущественные соседи? К
тому же ты чувствуешь себя оставленным, чуть ли не забытым, мама навещает тебя
изредка, вечно занятая своими делами? А еще ты мечтателен и уже проглотил
«Песнь о Гайавате» и много других подобных книг — да попросту все, что нашлось
в библиотеке интерната. И вместо стен казенного заведения у тебя перед глазами
все чаще встают бескрайние леса Северной Америки, зеркальные озера и быстрые
реки, из которых серебряными молниями выпрыгивают форели, а также твоя
индейская семья — отец (он, разумеется, великий вождь), мама (его любимая
жена), мужественный не по годам старший брат, нежная и заботливая сестра и лучший
друг, с которым ты уже прошел немало охотничьих троп и имя которого Неистовая
Рысь!
«Слушайте песню перьев» — так называется
книга Николая Внукова о Сат-Оке, где главы о борьбе с фашистами в польском
партизанском отряде чередуются с эпизодами индейского детства и юности. В
Борковицких лесах, что под Енджеювом, Свентокшиское воеводство, Южная Польша,
сражается странный хлопец, который ездит на лошади без седла, автомату
предпочитает лук и стрелы, а в лесу чувствует себя как дома. Товарищи по оружию
называют его кто Стасем, кто Казаком — за удивительные навыки верховой езды, но
сам он зовет себя Сат-Оком из земли Толанди за Большой Соленой Водой. Как
природный индеец попал на землю Польши, да еще в столь драматичное время? Почему
у него несколько имен? В конце концов, почему у него светлые волосы, по обычаю
племени отпущенные до плеч, которые в застенках гестапо тюремщики вырывали с
корнем целыми прядями, из-за чего товарищам по заключению пришлось обрить
Сат-Ока заточенной ложкой?
Детским сознанием вся эта удивительная
история со многими неизвестными воспринималась с восторгом, ужасом и полной
верой. Лишь много лет спустя, заинтересовавшись героем, случайным образом
определившим кое-что в самом начале твоей жизни, узнаешь, что в превосходно
написанной книге Внукова содержится как минимум одна серьезная неправда —
партизанский отряд, в котором воевал Сат-Ок, принадлежал не к
прокоммунистической и в дальнейшем просоветской Гвардии Людовой, а к Армии
Крайовой, которая подчинялась польскому правительству в изгнании и к СССР
относилась с настороженной враждебностью — впрочем, имея на то свои основания.
Более того, как и многие участники «националистического подполья», — кавычки
здесь достаточно условны, поскольку Армия Крайова никогда не скрывала своего
курса и даже производила этнические чистки украинского населения в ответ на
зверства бандеровцев, — Сат-Ок после Победы был репрессирован и провел
несколько лет уже в качестве узника в социалистической Польше, ему не помогла
даже революционная биография матери. Но там, где одна ложь, натяжка,
художественный вымысел, там, возможно, и вторая, и третья. Давайте попробуем
начать с начала — то есть с момента, когда Станиславу Суплатович, молодую
подданную Царства Польского Российской Империи, обвиняют в хранении запрещенной
литературы и посягательство на изменение существующего строя и приговаривают к
далекой ссылке.
Станислава, или Белая Тучка
«…Станислава остановилась на берегу замерзшего
ручья. Снег продолжал валить крупными хлопьями, засыпая весь мир. Ничего не
было видно в десяти шагах. На мутном сером фоне белыми точками мелькали
снежинки. Иногда, вместо того чтобы падать вниз, они летели вверх, подхваченные
порывами ветра. Тысячи иголок покалывали лицо. Кожа на щеках стягивалась от
морозного жара. Пальцев на ногах она уже не чувствовала…» — так описывает
Николай Внуков конец путешествия Станиславы Суплатович по северу Американского
континента и начало ее жизни в племени шауни. Но каким же образом хрупкая
европейка оказалась одна среди канадской тайги, в тысячах километров от дома?
Мать Сат-Ока родилась в старинном городке
Кельце у подножия Свентокшиских гор (Гор Святого Креста), что в центральной
Польше, около 1880 года. А своего супруга из племени шауни встретила незадолго
до своего тридцатилетия в лесах Канады, на берегах Большого Медвежьего озера.
О жизни Станиславы Суплатович до ареста
известно немногое; у Николая Внукова читаем, что Станислава служила
учительницей русской и польской словесности в Келецкой женской прогимназии, а
также состояла в СДКПиЛ — Социал-демократии Королевства Польского и Литвы,
видными деятелями которой были Роза Люксембург и Феликс Дзержинский. Партия
выступала за свержение царизма и установление политических и экономических
свобод, в том числе за свободу Польши от власти Российской Империи, и была
довольно радикальной — с началом революции 1905 года стала применять террор как
«тактическое средство», а в 1906-м влилась в РСДРП на правах самостоятельной
организации.
В начале 1906 года Станислава была
арестована, при обыске жандармы нашли у молодой учительницы небольшую
библиотечку запрещенной марксистской литературы. «Отказ от сотрудничества со
следствием», как бы сейчас сказали, а также вызывающее поведение на процессе,
который происходил в Варшаве, — Станислава выступила с защитительной речью,
которую сочли пропагандой, — усугубили приговор, и двадцатишестилетнюю девушку
сослали на вечное поселение на Чукотку.
Предположительный
портрет Станиславы Сулпатович
Изображение: the-indians.narod2.ru
В качестве места поселения во всех
источниках фигурирует поселок Лаврентия — чукотская рыбачья деревенька на южном
берегу залива Лаврентия (не путать с заливом св. Лаврентия, что в Канаде).
Название дал легендарный капитан Джеймс Кук, корабль которого в 1778 году вошел
в залив в день празднования этого святого. Поселение Станиславы в поселке Лаврентия
— первый пункт сомнений для скептиков, ведь согласно общепринятой истории,
поселение было основано… в 1927 году, когда советские власти открыли здесь
чукотскую культбазу. Сомнительно? Да. Впрочем, с одной оговоркой — странно было
бы затевать культбазу на пустом месте; вот и в истории села Лаврентия
говорится: основано на территории нескольких небольших рыбачьих поселков.
И даже здесь, в буквальном смысле на краю
земли, молодая женщина находит себе занятие — начинает учить чукотских детей
русскому языку и арифметике. Доской служит шкура нерпы, мелом — обожженные
палочки, вместо тетрадей — кусочки заячьих шкурок. А еще Станислава неожиданно
находит здесь уклад, близкий ее мечтам о справедливом устройстве общества, —
своего рода первобытный коммунизм, не знающий понятий «твое» и «мое». И с
горечью отмечает, как под влиянием русских, американских и норвежских
промышленников в этот суровый доисторический рай проникают алчность, болезни, а
также бич коренных народов — алкоголь. Но более всего гордую и деятельную
польку гнетет сознание того, что она находится в тюрьме — пусть у этой темницы
нету стен и решеток, а также оторванность от товарищей и революционного дела. И
вскоре она решает бежать из места ссылки.
Побеги «политических» из ссылки в начале XX
века были предприятием дерзким, но при этом вполне традиционным — по всей
Сибири существовали коммуны и артели взаимопомощи, многочисленные явки и
укрытия, в Иркутске одно время действовало даже паспортное бюро, находившееся в
руках меньшевиков и снабжавшее товарищей по партии поддельными документами.
Революционеры бежали по одному и группами: Инессе Арманд удалось ускользнуть из
Мезени, Лев Троцкий бежал из ссылки дважды, оба раза прикинувшись больным и
оставив вместо себя чучело в кровати, а Сталину удалось провернуть этот фокус
аж пять раз.
Правда, в случае Станиславы Суплатович
ситуация осложнялась тем, что на краю географии, куда ее забросило, связаться с
товарищами казалось делом почти невозможным. Поэтому выход был один —
прибегнуть к помощи аборигенов. Станислава знала, что чукчи часто перебираются
через Берингов пролив и закупают в американских факториях продукты и патроны.
Так было выбрано направление побега — на американский континент, где она
надеялась добраться до крупного города, войти в контакт с местными социалистами
и уже оттуда уплыть на пароходе в Европу. План кажется совершенно безумным, но,
наверное, не более чем сам жизненный выбор молодой красивой женщины — пойти в
революцию, а затем в бессрочную ссылку за свои убеждения.
Некоторый вопрос у исследователей вызывает
сама возможность перебраться через Берингов пролив по льду. Дело в том, что
несмотря на крайне суровые полярные зимы, лед в проливе редко устанавливается
от и до: сильное течение то и дело взламывает его, образуя области зыбкого
крошева, а то и пространства открытой воды, которые, правда, быстро сковывает
жгучий мороз, превращая в черный нилас — гладкий, как стекло, лед, по которому
нельзя идти на лыжах или нартах. Впрочем, уже в недавний период было
зафиксировано два перехода Берингова пролива зимой — отцом и сыном Шпаро в 1998
году, а потом англичанином Карлом Бушби и американцем Дмитрием Кифером в
2006-м, которые даже были оштрафованы за нарушение российской границы, так как
промахнулись мимо пункта пограничного контроля в поселке Провидения. Можно
предположить, что совершенное современными путешественниками проделывали и
коренные обитатели этих мест.
Маршрут Станиславы пролегал через Берингов
пролив и острова Диомида, между которыми проходит линия перемены дат — российский
маршрут Ратманова и американский Крузенштерна на Аляску, затем до реки Коюкук и
по ней к форту Юкон, далее по реке Юкон до канадской границы. Учитывая, что
конечной целью поначалу был порт Принс-Руперт на побережье Тихого океана,
Станислава или ее проводники из индейского племени тлинктов сильно забрали на
северо-восток. Так или иначе, к началу 1908-го, после почти года пути из бухты
Лаврентия, Станислава оказалась в окрестностях реки Маккензи. Одна, оставленная
последними индейскими проводниками, то ли по беспомощности, то ли по суровым
местным законам, запрещающим членам одного племени входить в охотничий ареал
другого. Там она и встретила своих шауни, или, как говорится у Сат-Ока, —
шеванезов, маленькое кочующее племя последних индейских сопротивленцев,
ограничивших себя в контактах с белыми завоевателями и много лет скрывающихся
от них в лесах Канады, не желая идти в резервацию.
Тут возникает еще одна загадка: на первый
взгляд совершенно непонятно, как шауни (Shawnee) оказались на севере Канады.
Это могучее племя в незапамятные времена обитало на Восточном побережье и
Среднем Западе нынешних США, под давлением колонизаторов откочевало дальше на
запад и стало одним из племен Великих равнин, которых также называли
индейцами-кентаврами за то, что они в совершенстве освоили верховую езду и
успешно пользовались этими навыками в войнах с бледнолицыми. Легендарным вождем
шауни был Текумсе, или Падающая Звезда, который объединил разные племена в пору
англо-американских войн начала XIX века; Сат-Ок называет его своим прадедом. К
началу же века XX шауни были разбиты и вместе с большинством индейского
населения востока США переселены в резервацию в Оклахоме, где и по сей день
зарегистрированы три «федерально признанные» группы этого народа общей
численностью не более четырнадцати тысяч человек. Откуда же взялось маленькое
обособленное племя шауни в Канаде в то время, когда на всей территории
североамериканского континента индейский вопрос был так или иначе закрыт, —
путем помещения в резервации или недружественной ассимиляции?
Итак, зимой 1908 года совет племени
принимает белую женщину, лежащую в беспамятстве в типи молодой вдовы
Ва-пе-ци-сы, как свою бессрочную гостью. Шауни стараются не иметь никаких
контактов с белыми, за исключением неизбежных стычек с людьми Вап-нап-ао —
Белой Змеи, жестокого сержанта Королевской Конной и персонажа книг Сат-Ока.
Кажется, Станислава Суплатович после всех мытарств прибежала из одного
заточения в другое: из поселка чукчей на берегу ледяной бухты в лесной лагерь
шауни на берегу Большого Медвежьего озера, откуда нет дороги ни в Принс-Руперт,
ни в Оттаву, ни даже за океан, в родную Польшу. Но почему-то ее это совершенно
не гнетет, более того — она наконец чувствует себя на своем месте, в сообществе
стихийных первобытных коммунистов, которые делят всю добычу по потребностям, не
забывая стариков, вдов и сирот, а также ведут непрестанную борьбу с миром
чистогана, в том числе и силой оружия. Вскоре Станислава Суплатович получает
индейское имя Та-ва — Белая Тучка, а затем и первую шкуру гризли, огромного
серого медведя. Это не простой подарок, это дар любви, и преподнес его (пока —
тайно) сам Лео-карко-оно-маа, Высокий Орел, суровый вождь маленького племени.
«…Воин, который выходит в одиночку на бой с
серым медведем и приносит шкуру к типи женщины, считается женихом этой женщины,
если она принимает подарок. Ты приняла подарок любви, Та-ва. Знала ли ты этот
обычай?» В положенный после целомудренного ухаживания срок Та-ва входит в типии
Высокого Орла, становится его женой. У них рождается трое детей — сын Танто,
дочь Тинагет и младший, Сат-Ок. Он появляется на свет в 1920 году, его матери
на тот момент около сорока лет, но она все еще чудно хороша собой.
За большой соленой водой
Около 1936 года Сат-Ок, его брат Танто и
побратим Неистовая Рысь встречают на охоте трех чужаков, вступивших в опасную
схватку с гризли, один из них оказывается польским иммигрантом в Канаде по
имени Анджей. Мать Сат-Ока проводит много времени в разговорах с
соотечественником, потихоньку вспоминая родной язык, а еще она узнает, что
мечта ее молодости осуществилась — Польша обрела независимость. С разрешения
вождя племени и отца семейства Сат-Ок под именем Станислав Суплатович и его
мать отправляются в Польшу в канун Второй мировой войны.
Дальнейшая история выглядит так: по
прибытии Станислава поселяется в родном городе и отдает сына в интернат для
обучения польскому языку. После по меньшей мере года пребывания в интернате,
подтвержденного документально, Сат-Ок устраивается работать на почту, где
сближается с кружком коммунистической молодежи. Сама пани Суплатович чувствует
разочарование в польских реалиях, далеких от ее идеалов справедливого
устройства общества, и вскоре входит в контакт с социалистами. А когда в 1939-м
немецко-фашистские войска оккупируют Кельце, она устраивает в квартире, которую
снимает вместе с сыном, тайник за фальшивой стенкой, где прячет преследуемых
новым режимом сограждан-евреев.
Этот кусок жизни Станиславы и ее сына
выглядит настолько невероятно для гостей из Канады, которых в индейских лесах
ожидает семья, что Николай Внуков в своей биографической книге снова смешивает
карты и поселяет Станиславу в гостиницу, а основанием для ее ареста называет
купленные в подарок Высокому Орлу и Танто бельгийские ружья, а также давнее
дело пани Суплатович, на основании которого она должна находиться в бессрочной
ссылке.
Как бы то ни было, мать и сын оказываются в
руках нацистов; Станислав-Сат-Ок называется индейцем, и его как «человека
нечистой расы» отправляют в Освенцим. По дороге ему вместе с товарищем, поляком
Яном Косовским, удается бежать: они выламывают несколько досок из пола теплушки
и соскакивают с поезда на полном ходу. Так он оказывается в Борковицких лесах,
в отряде (так у Внукова) капитана Красной Армии Савелия Францевича
Лесниковского по прозвищу «капитан Ленька». И вот здесь в противоречие с
версией биографа вступают не только здравый смысл, но и история с географией.
Дело в том, что Сат-Ок, или Станислав Суплатович, был арестован в Кельце в
1940-м, скорее всего в том же году (фашисты в таких зловещих делах обычно
времени не теряли) отправлен в Освенцим, находящийся на юго-западе от Кельце, в
районе города Енджеюв бежал и оказался в партизанских лесах. Савелий же
Лесниковский попал в окружение в августе 1941-го, а его партизанский отряд им.
Чапаева действовал в Житомирской области, то есть почти в семистах километрах
от Енджеюва, на территории Украины. И даже если предположить, что Лесниковский
имел какие-то контакты с польским сопротивлением и Гвардией Людовой,
подчиняться ее командирам он никак не мог, так как подчинялся, вообще говоря,
разведотделу Первого Украинского фронта.
При этом участие Суплатовича в партизанском
движении сомнению не подлежит, коль скоро он даже отсидел за пребывание в Армии
Крайовой в советском лагере, да и в фильме 2005 года «Прирожденный воин»
содержатся прижизненные интервью не только Станислава, но и его товарищей по
партизанскому отряду.
После войны и нескольких лет, проведенных в
заключении, Станислав Суплатович вступает матросом в торговый флот, женится и
поселяется в Гданьске. И только в 1958 году выходит в свет его первая книга —
«Земля Соленых скал», которую он подписывает индейским именем Сат-Ок — Длинное
Перо. Нельзя не отметить литературный характер этого имени (или все-таки
псевдонима?) — помимо «пера», испокон веков являющегося в европейской традиции
символом поэтического творчества, прилагательное «длинный» прозрачно отсылает к
имени автора «индейской Эдды», «Песни о Гайавате», созданной, как известно,
совершенно бледнолицым потомком выходцев из Йоркшира — Генри Уодствортом
Лонгфелло, чья фамилия может быть буквально переведена как «длинный парень».
Так что же, все-таки мистификация?
Красный вестерн
В пользу версии о вдохновенной сказке
говорит очень и очень многое, так что, судя по всему, придется вернуться к
истории мальчика в интернате — не менее трогательной и поэтичной — и смириться
с тем, что дело обстояло следующим образом: Станислава Суплатович не бежала из
ссылки в Америку, а попросту уехала с поселения после революции или даже
раньше, женщин в Российской Империи зачастую амнистировали по тем или иным
поводам. Возможно, она и на Чукотке-то никогда не была: если активную участницу
революционных событий Инессу Арманд сослали в Архангелогородскую губернию, то
вряд ли рядовую польскую социалистку, даже не бомбистку, отправили дальше
Вологды.
В 1920-м у нее родился сын, который
воспитывался в интернате, — возможно, именно тогда, тоскуя по семейному теплу и
зачитываясь книгами про индейцев, маленький Стась придумал себе индейскую
семью: сурового и благородного отца Высокого Орла, мужественного старшего брата
Танто, заботливую сестру Тинагет и лучшего друга и побратима Неистовую Рысь. А
в годы войны мать и сын так или иначе оба имели отношение к Сопротивлению и
были арестованы. Юношеское увлечение паренька индейской культурой помогло ему в
партизанском отряде, а уже взрослым мужчиной, начав сочинять свои индейские
повести, он решил продолжить игру про сына вождя и правнука прославленного
Текумсе, защищавшего свою землю от жестоких завоевателей, — тем более что тема
эта была особенно близка недавнему партизану, а затем и узнику лагеря в
советской Польше.
История могла так и остаться чисто
литературной забавой, если бы не возникший в начале шестидесятых годов запрос
на «красный вестерн», популярность в Восточной Европе фильмов с «главным
индейцем стран Варшавского договора» Гойко Митичем и тому подобные дела. И тут
уже подключились пропагандистские ресурсы социалистического блока — вплоть до
выправки новых документов и создания беллетризованной биографии за авторством
выдающегося детского писателя Николая Внукова. Благодаря литературному
дарованию обоих — Суплатовича и Внукова — в СССР и Польше возник настоящий
культ Сат-Ока, в Гданьске был открыт музей, проводились встречи с читателями, и
любые нападки скептиков разбивались об энтузиазм многочисленных поклонников. С
легкой руки Сат-Ока в Польше и Советском Союзе возникло и укрепилось движение
индеанистов, существующее и поныне.
В пользу этой версии говорит и удивительно
похожая история писателя Альфреда Шклярского — действительно родившегося в
Америке сына польского иммигранта, вместе с семьей вернувшегося в независимую
Польшу и принимавшего активное участие в Сопротивлении на стороне Армии
Крайовой, в том числе и в ходе печальной известности Варшавского восстания.
Что, впрочем, не помешало ему печататься в «Курьере варшавском», выходившем
«под немцами». За участие в этом признанном коллаборационистским издании он и
был после осужден на восемь лет, а после освобождения, как и Сат-Ок, стал
детским писателем, автором цикла о приключениях Томека в экзотических краях, а
также исторической трилогии о борьбе индейцев-дакота с белыми завоевателями
(вместе с супругой Кристиной).
Нетрудно представить, что именно задевало
обоих авторов в теме борьбы краснокожих с бледнолицыми оккупантами; куда
любопытнее другое — какова же была уверенность в себе социалистической системы,
что она умудрилась даже своих оппонентов поставить на столь ответственный
участок культурно-идеологического фронта и, как ни крути, использовать их
таланты на полную катушку. Причем, как в случае с Сат-Оком, не чураясь и
совершенно фантастической, пусть и весьма артистичной, литературной
мистификации.
Польский индеец Сат-Ок
Фото:
Henryk Pietkiewicz/www.sat-okh.art.pl Flip
©
Горький Медиа,
Все права
защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной
ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения
редакции.
Сетевое издание «Горький» (gorky.media)
зарегистрировано в Роскомнадзоре 30 июня 2017 г. Свидетельство о регистрации Эл
№ ФС77–70221.
.jpg)
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz