ЎЎЎ 2. Васіль Трашчанскі. Выбраныя творы па побыту якутаў. Пад рэд. Э. К. Пякарскага. Т. 2. Якуты в их домашней обстановке. Койданава. "Кальвіна". 2019.

ЯКУТЫ В ИХ ДОМАШНЕЙ ОБСТАНОВКЕ

(Этнографический очерк)

В. Ф. Трощанского

[Автора иcследования: «Эволюция черной веры (шаманства) у якутов». Казань. 1902.]

- - -

Предлагаемый вниманию читателей «Живой Старины» очерк представляет собою отрывок из подготовляемого мною к печати посмертного труда В. Ф. Трощанского: «Наброски о якутах Якутского округа», первые две главы коих посвящены, главным образом, описанию домашней обстановки якутов. В октябре месяце мин. 1907 г. они были прочтены мною в заседаниях Императ. Русского Геогр. Общества по Отделению Этнографии по следующей программе, исчерпывающей содержание обеих помещаемых ниже глав:

Зимнее жилище — юрта или балаган. Летнее жилище — берестяная юрта (ураса). Внешняя и внутренняя обстановка жилища. Камин. Культ огня. Роль хозяйки, как хранительницы очага. Мебель юрты. Хозяйственный инвентарь якутской семьи: посуда, одежда, разные хозяйственные принадлежности. Наружность якутов и якуток. Два физических типа якутов.

В тексте мною сделаны незначительные вставки и прибавлены якутские названия упоминаемых автором предметов.

Эд. Пекарский.

- - -

Едучи в Якутскую область, я рисовал себе самые мрачные картины жизненной обстановки якутов на основании тех отрывочных сведении, которые случайно долетали до меня. Но вот, не доезжая верст 200 до Якутска, мне представился случай ознакомиться с жильем того народа, среди которого предстояло коротать дни. То, что я при этом увидел, только реализовало в конкретной форме мои более или менее неопределенные страхи и произвело на меня самое удручающее впечатление.

На одной из почтовых станций мне предложили осмотреть якутскую юрту, которая находилась, по словам почтосодержателя, в нескольких шагах. Я вышел на двор и, пройдя немного, остановился в недоумении, так как нигде не оказывалось и признаков человеческого жилья. Но каково же было мое удивление, когда мне указали на какой-то коричневый холм с небольшим отверстием, заткнутым льдиной, и сказали, что вот именно этот холм и есть якутская юрта, а льдина — не что иное, как окно. Нужно заметить, что сами якуты никогда не называют своего жилья юртой [Якутское слово сурт (пепелище) = тюрк. jурт (место жительства, стоянка, жилище), от котораго происходит русское юрт или юрта, встречается в обиходной речи, очень редко, в значении «летника», «зимника» (кысыңңы сурт) или заброшенного жилья (хäлбыт сурт), чаще — в названиях местностей: Кылаі сурда, Хотӱр сурда, Сурт сысӹ и пр. По Серошевскому («Якуты», 347), сурт назывались места, где пасли скот: «был кобылий сурт; был коровий сурт. Якуты перебирались из урасы в урасу, из сурта на сурт». Э. П.]. Для обозначения вообще всякой жилой постройки у них есть слово дjiä (=ціä), а то, что русские называют юртой, они зовут балаганом (балаҕан). Балаган — слово персидское; принесли ли якуты с собою это слово или заимствовали его у русских — неизвестно, но что сама постройка заимствована у последних — более чем вероятно. Помнится, я читал где-то описание старинных казачьих куреней, и, помнится, принцип постройки их тот же, что и якутских балаганов. Правда, самый принцип этой постройки до того прост, что можно бы, разумеется, обойтись и без заимствования, но, — в виду того, что якуты заимствовали у русских даже такой, простой конструкции и в то же время крайне необходимый, предмет, как стол (о трех ножках), называющийся по-якутски остуол, — трудно предположить, что до постройки балагана, требующей более значительной сообразительности и технической сноровки, они додумались сами. Кроме того, едва ли якуты имели возможность, до пришествия русских, срубать и обделывать более или менее толстые деревья своими первобытными инструментами, — туземное происхождение теперешнего якутского топора для меня весьма сомнительно, так как его форма решительно ничем не отличается от формы русского топора. К тому же, в одной сказке, девушка, обращаясь к матери, говорит: «Достань, дай мне ремень, которым я увязываю сено и дерево. Дай оправленный оловом нож, которым я играю — строгаю траву и дерево! Дай топор, которым я играю — перерубаю траву и дерево!» [Худяковъ, И. А. Верхоянскій Сборникъ. Ирк. 1890, стр. 93. Э. П.] Во-первых, мы видим, что запасать сено и дрова лежало на обязанности женщин, а потому топор не мог быть таким тяжелым, каким мы его видим теперь; во-вторых, он не мог быть таким и потому, что его с одинаковым удобством употребляют для «перерубки» травы и дерева; наконец, он употребляется наравне с ножом, а потому, в качестве орудия, не может значительно отличаться своею приспособленностью к обработке, а главное — к рубке более или менее толстых бревен. Но имеются еще основания в пользу того, что балаган — не якутского происхождения.

Еще и теперь можно встретить кое у кого из богачей коническую юрту из бересты, которая имеет специальное якутское название — ураса [Ср. бурятское uruse (палаточное или шатерное древко), которое Castrén (Versuch einer burjätischen Sprachlehre nebst kurzem Wörterverzeichniss. St. Petesburg, 102b) сравнивает, впрочем, с якутским ураҕас — шест, жердь. Э. П.]. Ея постройка очень характерна для якутской техники, а потому я и скажу несколько слов об ней.

Ураса, которую я специально осматривал, иметь около 3,1/2 саж. вышины и, по форме, напоминает сахарную голову, так как линия продольного сечения урасы — кривая. Окон нет, но она освещается светом, падающим сверху через дымовое отверстие, которое очень велико; в ней имеется дверь, в старину летом завешивавшаяся берестой, а зимой шкурами. Я буду описывать урасу в том порядке, как она строится. Нужно заметить, что урасу можно строить из самого мелкого леса. Прежде всего, вкапывают вертикально столбы, — в осмотренной мною юрте их было 12, — вышиною в сажень на расстоянии от 2,1/2 до 3 арш. друг от друга; внизу между каждыми двумя столбами врублены горизонтально два бревна, лежащие друг на друге. В верхние концы столбов врублены дугообразныя плахи, так что получается деревянный круг (орто курду), поддерживаемый столбами. Отступя наружу аршина 1,1/2 от столбов, вкапывают наклонно длинные, гладко выстроганные жерди так, что они лежат на вышеупомянутом деревянном круге; жерди вкапываются на расстоянии вершков 4-х друг от друга. Затем, из двух или трех выгнутых и связанных между собою жердей делают кольцо, равное по величине кругу примерно среднего сечения предполагающегося конуса, и насаживают его на пропущенные внутрь жерди, нажимая их на деревянный круг; одна треть жердей — такой длины, что концы их связываются между собою в верхушке конуса, тогда как остальные не доходят до вершины аршина 1,1/2 или 2 и их концы привязываются к другому, гораздо меньшему кругу из крученых талин. На этот остов из жердей надевается плотно пригнанный берестяной покров, сшитый конскими волосами из небольших кусков бересты; затем, этот покров еще обкладывается кусками бересты, но уже не сшитыми, а сверх всего этого лежат также вкопанные нижними концами жерди, которые опять пригнетаются посредине кольцом; с верхними концами жердей поступают как и в предыдущем случае. В середине урасы устраивается холумтан или состуок (русск. шесток) — деревянный ящик вышиною в 4-5 вершков, плотно набиваемый глиной и служащий очагом. По обе стороны очага вкопано по столбу в 2,1/2 арш. вышиною; столбы (ачäх или ölö) соединены между собою перекладиною, имеющею сквозной продольный прорез, в котором движутся деревянные крючки (кöхö) для навешивания котлов [У г. Серошевского («Якуты», стр. 350.) ошибочно перекладины названы ачäх; затем, у него же, а также у Маака (Вил. окр., III, стр. 46) деревянные крючья ошибочно названы кölö вм. кöхö. Э. П.]. От нижних бревен, соединяющих основные столбы, идут к берестяному покрову неподвижныt лавки, орон’ы, вокруг всей урасы, оставляя свободным только пространство против дверей.

В нашем [Автор жил в 3-ем Жехсогонском наслеге Ботурусского улуса. Э. П.] наслеге имеется только три урасы, и в них живут летом; в настоящее время их почти не строят [В упомянутом наслеге богатый родович Н. П. Слепцов, бывший голова улуса, выстроил на своей усадьбе урасу с целью сохранить для потомства этот род старинного якутского жилья, признаваемого Серошевским (Якуты I, 347) «за самую древнюю форму якутских жилищ». Э. П.], так как они очень дорого стоят, а для летнего помещения устраиваются такие же балаганы, как и для зимнего, но только из более мелкого леса. Если бы якуты умели строить свои балаганы до прихода русских, то им, значит, известно было бы и слово балаган, а потому нужно было бы признать, что они принесли с собою из своей прежней родины как самое слово, так и уменье строить балаганы, но, в таком случае, такие же постройки должны были бы быть и у их родичей — бурят, из настоящего местожительства которых якуты и пришли сюда, но там их нет. С другой же стороны, если им были известны балаганы, то, в таком случае, что могло побудить их строить урасы, которые хуже защищают от стужи и непогоды и требуют больше труда и трудно добываемого материала? Можно подумать, что они строились только для летних помещений, но и это неверно, так как у якутов сохранилось название буор ураса, указывающее, что эти сооружения обкладывались дерном или обмазывались глиной, а это могло делаться только с помещениями, предназначавшимися для зимы [В Колымском округе и до сих поръ якуты живут «в конических, обсыпанных землею чумах». Записки Вост.-Сиб. Отд. И.Р.Г. Общ., т. II, вып. I. Ирк. 1892: Очерки крайнего северо-востока. И. Шкловского, стр. 37. Прим. автора. По сообщению В. И. Иохельсона, эти конические обложенные дерном (но не обсыпанные землей) юрты встречаются у якутов глубокого севера как в Колымском, так и в Верхоянском округе (в последнем округе чаще). В них живут только летом во время промысла рыбы. В. И. Иохельсон рассматривает этот тип летнего жилья якутских рыболовов заимствованным от осевших тунгусов. Объякутевшие (по языку и образу жизни) тунгусы устья Лены летом живут в таких урасах. Э. П.]. Предположить же, что якуты сами додумались до постройки балагана на своей новой родине, также невозможно, потому что тогда они удержали бы круговую форму, заменив только бересту и жерди сплошными стенами из бревен и построив потолок. Круговую форму они должны были бы сохранить как потому, что она была им более привычна, так и потому, что в первое время им легче было бы строить круговые балаганы, чем четырехугольные. Кроме того, я не могу допустить, чтобы народ, сумевший самостоятельно дойти до постройки балагана, связывая остов его разнообразными зарубками, сохранил до прихода русских свой стол, который состоял только из столешницы, сшитой из бересты и прикрепленной к четырем палкам, связанным между собою по углам; — сохранил бы до настоящего времени свои нарты (сани) в первобытном их виде, скрепляя между собою различные части ремнями, — даже копылья привязаны или, вернее сказать, пришиты узкими ремнями к полозьям. Я полагаю, что сшитые нарты более соответствуют сшитой урасе и сшитой же берестяной посуде, а если прибавить еще, что даже выгребные лопаты сшиваются из мелких досточек, которые прикрепляются ремешками к рукоятке, — что лодки и деревянные части седел также сшиваются, то для нас станет вполне ясно, что принцип постройки балагана совершенно иной и не имеет ничего общего со сшиванием, которое у якутов было единственной технической основой [По мнению Миддендорфа (Путешествіе па сѣверъ и востокъ Сибири, ч. II, отд. ІV. Спб. 1878, стр. 780), якутский народ «перенял у тунгусов их зимнее жилье, ӱтäн, но не переделал его, а удовольствовался только расширением его»; ӱтäн— охотничий шалаш, устроенный из конусообразно поставленных жердей, с отверстием вверху, и обмазанный глиною или обложенный дерном. «Основное различие тунгусско-якутского срубленного дома от русского заключается в отвесном (вместо горизонтального) положении бревен» (іbidem). Ср. Серощевский, «Якуты», стр. 362-3. Э. П.].

Но, как бы то ни было, перед нами стояло человеческое жилье — юрта, а отверстие, заткнутое льдиной, действительно, оказалось окном, обращенным к югу, тогда как с восточной стороны обнаружилась дверь, обшитая коровьей шкурой.

Был март месяц. В воздухе тепло, но земля покрыта еще толстым слоем снега. Лена скована непроницаемой броней, и, как ни старается солнце разжечься, — ничего не выходит.

Только на этой коричневой глыбе и подле нее нет снега, только над ней струится воздух от легкой испарины, далеко разнося аромат якутской весны, — аромат, от которого тошнит; в нем преобладает едкий запах аммиака с запахом горелого навоза, потому что, в это время года, обсохшая на поверхности юрта там и сям загорается от падающих из трубы искр, и якутки с ребятишками постоянно засыпают снегом или заливают водою загоревшиеся места. Горит коровий навоз, которым облеплена юрта поверх глиняной обмазки.

Обыкновенно каждую осень, когда начинает и днем подмораживать, якутские женщины набрасывают на стены юрты лопатами свежий коровий навоз без всякой подмеси, а затем разглаживают его, и эта работа производится ежедневно недели две, по мере накопления смазочного материала, — вот почему весной эта глыба, постепенно оттаивая, благоухает. К тому же, в нескольких шагах от жилья вы можете увидеть целые горы коровьего навоза, накопившегося за зиму, а иногда и за много зим, потому что не всегда его летом сжигают; он также тает в эту пору и также возвещает своим благоуханием о наступлении весны, — якутской весны с глубоким снегом и отвратительным смрадом. Судя по величине этих гор, вы можете составить себе понятие о степени благосостояния хозяина; это — едва ли не единственное верное мерило, так как жизненная обстановка якутов ничего вам не скажет: сплошь и рядом состоятельные якуты живут в такой же обстановке, как и бедные, и зачастую не признаешь даже богача по его домашней обстановке и обычной одежде, особенно богача, нетронутого цивилизацией, т.-е. неграмотного и не ездящего в г. Якутск.

Но так как мы в скотоводческой стране, то весьма естественно, что картина весны приобретает окончательно пасторальный характер от присутствия на ее фоне коров и телят, еще более оттеняющих характер этого края. Да, глядя на этот жалкий, мелкий, истощенный скот, с уродливыми рогами и копытами, с плотно присохшим на боках и на задних ногах толстым слоем навоза, который отвалится только к середине лета вместе с шерстью, с таким же образом облепленным хвостом, со взбитой, грязной шерстью, местами вытертой, с отвратительным запахом, распространяющимся вокруг этих скрючившихся коров и телят, — вы уже предчувствуете, что вас ожидает в юрт.

Вот, прежде всего, чем поражает вас жизнь якутов, — поражает ваше зрение, обоняние и дыхание. Но не поддавайтесь этим впечатлениям, а главное — не делайте никаких обобщений и сближений под влиянием благоухания якутской весны, а то рискуете очутиться в положении человека, открывающего несуществующую Америку. В такое положение попадают многие русские, незнающие якутского языка, но имеющие слабость к стремлению пролить свет истины па основании данных того же языка. Каждый из них обязательно откроет, что саха, которым называют себя якуты, имеет общий корень со словом сах, коровий навоз, а затем делаются более или менее неожиданные сближения и заключения. Но постарайтесь запомнить, что между этими двумя словами — как уверяют прекрасно знающие язык и практически, и теоретически — не существует никакого лингвистического родства. Когда уже были написаны эти строки, мне пришлось прочесть в высшей степени забавное открытие в этом роде, превзошедшее своею бойкостью все известные мне анекдотические открытия. В. Л. Приклонский напечатал в Известиях Восточно-Сибирского Отдела И.Р.Г. Общества за 1887 год [Том XVIII. Ирк. 1888. См. также в «Живой Старине» 1890, вып. II: Три года в Якутской области (Этнографические очерки), гл. II, стр. 32. Э. П.], что якуты носятъ название Саха —навоз» (стр. 13). Чего может быть проще и вразумительнее: якуты так-таки прямо и называют себя навозом! А между тем, как я уже говорил выше, для народа и навоза существуют два разных слова; но почтенный автор «Матеріаловъ по этнографіи якутовъ» не подозревал этого, а раз он этого не подозревал, то, разумеется, никакие сомнения не колебали его решимости обогатить этнографию и иные науки, и он обогащает следующим примечанием: «Навозом обмазывали и обмазывают юрту; из навоза делали и делают посуду (?); за отсутствием глины хозяйство якута без навоза немыслимо». Начать с того, что обмазка якутами своего жилья началась, по всем вероятиям, недавно, так как в сказках нигде не встречается указаний на то, чтобы юрты обмазывались навозом, а всегда они обкладываются землей; затем тунгусы называют якутов «земляными» (буор сахалар [Худ., стр. 68. Э. П.]), а не навозными. Далее, неизвестно, о какой посуде говорит автор? Раз глины совсем нет, то, значит, и горшки делают из «навоза» — что может быть любопытнее для этнографа? Но факт тот, что «из навоза» якуты не делают никакой «посуды» [Говоря, что якуты делают из навоза посуду, покойный Приклонский имел в виду, по всей вероятности, ту большую чашу из навоза, которую он описывает так: «С наступлением морозов насыпают кучу снега в виде полушария, облагают его свежим коровьим пометом и, когда он замерзнет, то, повернув, получают большую чашу, которую обливают водой, наводят глазурь (подобно ступке), и в эту-то чашку сливают жидкий тар из ушатов» (Жив. Ст., ор. с., стр. 43). Тар — прокисшее за лето молоко. Э. П.]). Я живу 8-й год среди якутов, и мне пришлось только один раз видеть нечто в роде большой ванны, сделанной из коровьего «навоза»; в ней якуты обмолачивают зимою хлеб, а потому происхождение этой навозной посуды позднейшее, так как якуты стали сеять хлеб очень недавно. Что же касается до того, будто Якутская область представляет из себя песчаную Аравию, то я уж и не знаю, как назвать это открытие. Глины в Якутской области даже более, чем нужно, и только на берегах более или менее значительных рек имеются пески. Я живу в 200 верстах от г. Якутска у небольшой речки [Татты, левого притока Алдана. Э. П.]) и, чтобы иметь песок, которым обмазывается деревянная лопатка, употребляемая для правки косы, я вынужден возить его для себя — а всего то мне нужно фунтов 7-8 — из-за 85 верст, да и там он имеется на небольшом клочке земли, а в большом количестве можно его достать только в 20-ти верстах на р. Амге. Но вернемся к прерванному рассказу. Итак, я вижу перед собою усеченную четырехугольную пирамиду коричневого цвета, вышиною аршина в 4, с закругленными углами и с расплывающимся основанием, с едва выпуклой земляной крышей, обложенной по краю невысокими бортами из навоза, с наискось, торчащей трубой из жердей, скрепленных тальниковым кольцом и вымазанных с внутренней стороны глиной.

Я обратил ваше внимание на то, что двери юрты выходили на восток, и это не случайность, так как даже и в настоящее время у громадного большинства юрт двери всегда выходят на восток, а в старину это было общим правилом. Герой одной сказки, построив себе юрту, говорит: «Весеннее мое солнце, кажись, с этой стороны всходит» и выбрал в одном месте часть стены, чтобы тут была входная-выходная дверь» [Н. Горохов Юрюнг Уолан. Якутская сказка. Ч. 1-я (Изв. Вост.-Сиб. Отд. И.Р.Г.О. т. ХV, №№ 5-6, 1884 г. Ирк. 1885, стр. 44). Э. П.]. Чем это объясняется? Естественно, если якуты предпочитают устраивать на южной стороне окна, чтобы, как говорится в варианте той же сказки, «мое девятилучистое полное (т.-е. во время полудня) солнце, поворачиваясь на юг, закинуло свои лучи в дом» [Худ., стр. 132.]; точно так же понятно, почему они загораживают свою юрту с северной стороны хотон’ом (коровник). Но затем для них должно быть безразлично — устроить ли двери на восток или па запад. Почему же они предпочитают восток? Нужно думать, что в старину якуты считали необходимым, чтобы первое, что им представится при выходе поутру из юрты, было животворящее солнце. То обстоятельство, что якуты считали для себя обязательным обращаться в известных случаях лицом к востоку, находит подтверждение и в том факте, что они и о своем скоте думают то же самое, т.-е. они думают, что их скот предпочитает стоять, обращая свои взоры к востоку, потому что переднюю часть скотины они называют восточной, и если вы желаете купить переднюю часть туши, то должны назвать ее восточной [В якутском языке і1ін значит: перед и восток, передний и восточный. Э. П.]. По-якутски одним словом (арҕä) означается спина, тыл и запад, север называется левой стороной (хаңас), а юг правой (уңа). «По китайским летописям, — говорит Д. Банзаров в «Черной вере», — ханы хунские задолго до христианской эры имели обычай выходить ежедневно утром для поклонения солнцу» (13-14); с другой стороны, персы — солнцепоклонники, а якуты вышли из долины Заревшана в северную Монголию, а оттуда в Сибирь [Соображения автора о прародине якутов см. в его исследовании: «Эволюция черной веры (шаманства) у якутов», стр. 12-17. Э. П.].

Если же взять во внимание еще и то обстоятельство, что на одежде шамана, в которой он камлает, имеется изображение продырявленного в центре солнца (кӱн), т.-е. обессиленного, то мы должны будем признать, что в старину солнце занимало важное место в верованиях якутов, но что оно (место) утрачено, и утрачено, по-видимому, очень давно, так как теперь якуты, на мои вопросы по этому поводу, высказали только в виде предположения, что некогда солнце было, вероятно, богом у якутов.

Я не решаюсь утверждать, что и металлический круг (туосахта), который нашивают якутки спереди на свои зимние шапки, имеет аналогическое значение с кругом таманского костюма, но я все-таки считаю возможным упомянуть об этом, потому что круговая форма украшения встречается только на шапке [Также и в серебряном грудном украшении, свешивающемся ниже пояса и называемом іlін кäбісäр. Э. П.], а, следовательно, она не может быть случайной, тем более, что гораздо труднее сделать металлический круг незамысловатыми инструментами якутского кузнеца, чем четырехугольник или какую-нибудь неправильную фигуру, как и делают в других случаях. Знаменательно то обстоятельство, что женщины, принося жертву богине родов [аjӹсыт], надевают свои шапки задом наперед, — не устраняют ли они, таким образом, изображение солнца, которое считается мужчиной, от присутствия при жертвоприношении, так как в это время все мужчины изгоняются из юрты? Интересно и то, что невеста приезжает в дом жениха до восхода солнца и, вероятно, с тою целью, чтобы, в качестве нового члена семьи, с первого же дня встретить солнце. Но имеются еще и другие косвенные доказательства. Кӱн тоjон — собственное имя, Господин Солнце; слово кӱн, солнце, употребляется также для выражения почтения; солнце в полном блеске называется «ласковым солнцем» (аламаі кӱн). Кӱн häн буолла! померкло солнце, прости солнце! — восклицание, с которым умирающий якут расстается с жизнью. Солнце имеет еще эпитеты: почтеннейший чародей и следящая особа. Кӱн уота — солнечные лучи, т.-е. солнечный огонь, а огонь у якутов — божество и, в то же время, сын солнца [Во время весеннего праздника устраивается ысыах [кумысная попойка] с жертвоприношением, и в одной сказке говорится: «Белый Юноша развеял убитого дьявола по земле на ысыах солнцу и месяцу» (Худ., 161). Итак, солнцу приносят жертвы, как божеству, и приносили не только во время весеннего праздника, но и в других случаях. Прим. автора.].

Но войдем же, наконец, в юрту, хотя, по правде сказать, торопиться нечего, так как едва только вы успеете сунуть нос в это логовище, как вас шибанет такой аромат, которого вы нигде не встретите. Я не в силах определить аромат якутской юрты. Если вы спросите якута, каков, например, вкус водки или уксуса, он ответит, что то и другое не так едки, как желчь, но более едки, чем соль, — так они определяют все вкусовые ощущения веществ несладких. К тому же способу определения и я вынужден прибегнуть, чтобы дать хотя приблизительное понятие об атмосфере юрты. Она менее ужасна, чем смрад от падали, но невыносимее атмосферы казарменных отхожих мест глухих провинций, — в юрте и этот запах имеется в более или менее достаточном количестве, так как дети до трех-четырехлетнего возраста совершают все свои отправления на полу и где придется в течение всей зимы, а пол — земляной и никогда не исправляется, как это делается с земляными полами на юге России. К этому запаху примешивается в большом количестве едкій аммиачный запах хотон’а, который часто бывает даже совсем не отгорожен от жилой юрты, и оба помещения имеют общую входную дверь, так что либо скот проходит в хотон через край юрты, либо люди проходят в юрту через край хотон’а. При входе в юрту, у вас сейчас же завертит буравом в носу, потом крутнет во лбу и запершит в горле, а затем станет тошнить, но вы мужайтесь, ибо, в конце концов, придется свыкнуться с подобным запахом.

Входя в юрту, будьте осторожны, так как, кроме нечистот, на которые вы легко можете наступить, на полу масса выбоин, и вы можете свалиться и испачкать не только обувь. Предположим, вы благополучно укрепились в каком-нибудь пункте юрты и начинаете осматриваться в этом полумраке подвала, который с одной стороны освещается огнем камина, а с другой — едва пробивающимся через оконные льдины, покрытые слоем инея, дневным светом. Прежде всего, вам бросаются в глаза ребятишки в количестве достаточном, чтобы отравить жизнь бедняка, но только не якута, потому что он в этом случае, как и во многих других, вынослив, — вынослив, как и его коровы, быки, лошади; все они выносят самые, казалось бы, невозможные условия существования. Якут тупо относится к тому, что его ребятишки живут впроголодь, как потому, что это — нормальное положение большинства якутских ребят, так и потому, что он сам, его жена, его престарелые родители, его скот, его собака и кошка живут впроголодь изо дня в день всю жизнь и только изредка насыщаются до отвалу; и можно с уверенностью сказать, что даже мыши его юрты живут голодом, так как поживиться у хозяина нечем. Это — страна систематического голодания. Существует рассказ, что какой-то еврей приучил свою лошадь к тому, чтобы она обходилась без пищи, и что это ему удалось блистательно, но на беду она околела. Можно подумать, что этот еврей набрел па такую счастливую мысль, живя среди якутов и видя, как они добиваются того же, но без достаточной выдержки. Мне рассказывали такой характерный случай из якутской жизни. Был старый якут, имевший много рогатого и конного скота, но ни он сам, ни его семья никогда не ели мяса, а потому, разумеется, зиму жили впроголодь. Каждую осень он выбирал обыкновенно самую тощую корову, которую нужно было бы усиленно кормить, чтобы она могла дожить до лета, и убивал ее, а мясо держал для тех случаев, когда проездом останавливался у него ночевать какой-нибудь почетный якут, которого нельзя не кормить мясом, Однажды другой якут заявил на наслежном собрании, что он, будучи соседом этого богача, опасается быть обвиненным в том, что допустил его или кого-либо из его семейства умереть голодной смертью, а потому считает необходимым поставить общество в известность о возможности подобного печального случая и предложить, для отвращения его, назначить кого либо, кто выбрал бы у голодающего богача несколько жирных скотин, убил бы их и кормил его и его семейство мясом, ибо он сам, по своей крайней скупости, никогда не решится на это. Все общество выслушало речь молча и вполне серьезно, — на это якуты большие мастера. Скаред же, по окончании речи, испугавшись, что его станут через меру кормить мясом, поспешил уехать домой, а дома велел поймать самую жирную кобылу и убить ее, — так он и его семейство стали есть мясо. Это не анекдот, а действительный случай.

Якуты отъедаются летом, когда у них много молока, а наедаются до отвалу, в начале осени, хоть один раз: так как в это время многие бьют скот, то и бедняку удается поесть где-нибудь мяса. В неурожайный же год и беднота бьет скот: или очень молодой (бычков), или очень старый, который не идет в продажу. Когда какой-нибудь якут бьет скотину, то соседи его моментально слетаются, как вороны на падаль, ибо каждый гость не только поест мяса, но получит еще кусок и на дом. В виду такого обычая, вытекающего из родовых отношений, соседи (не богачи) бьют осенью скот по очереди, и счет съеденного соседями мяса и данных кусков ведется самым тщательным образом, так как, накормив кого-нибудь и дав ему мяса, я приобретаю право воспользоваться у него тем же.

Богачи большую часть года живут сыто, но и они к весне тощают, потому что к тому времени и у них истощается пища, которую из скупости запасают в недостаточном количестве. Однажды весною я заметил нашему, улусному голове, человеку богатому, что он в последнее время значительно похудел, и он ответил мне, что весною все якуты худеют, — таков закон природы.

Ребятишки, которые толпятся у камина, указывают ясно, что вы находитесь среди первобытного народа. Маленькие дети, 2-3 лет, совершенно голы, с громаднейшими животами, тонкими ногами и руками, а те, которые постарше, — в рваных и в высшей степени грязных рубахах из синей дабы.

У мальчиков головы обстрижены под гребенку, а у девочек волосы заплетаются в одну косу, туго перевязанную узеньким ремнем и увешанную серебряными бляшками и трубочками, а также разноцветными бусами; голова же всклокочена до такой степени, что волосы торчат во все стороны, — совсем воронье гнездо. Дети грязны до невозможности, часто покрыты струпьями, со слезящимися глазами, — очень мало якутов, у которых никогда не болели бы глаза; относительно же струпьев они думают, что каждый ребенок должен иметь их в известном возрасте.

Ребятишки, при виде «нучи» (нуча — русский), с испугом, а иногда и с плачем бросаются к взрослым членам семьи, ища защиты; женщины не менее пугаются «нучи», но не бегут, а только поглядывают с опаской, да и мужчины смотрят исподлобья на незнакомого «нучу». Вообще, чем глуше место, тем большую сенсацию производит появление «нучи».

Дети, как и взрослые, постоянно толпятся у камина, который, при здешних холодах в течение 8 зимних месяцев, служит центром всей якутской жизни. В камине, впрочем, огонь горит круглый год, и только в самое жаркое летнее время якутка, войдя в юрту, не подойдет к камину греть руки и не скажет: «ычча»! (холодно!). Во всякое же другое время якуты обоего пола и всех возрастов, придя со двора, суют руки в самый огонь, а затем согреваются сами, поворачиваясь около камина и заворачивая полы верхнего платья. Якуты постоянно сидят перед огнем, — работают ли, едят ли, пьют ли чай, или болтают. Гостю, которому желают оказать уважение, предлагают место у камина. Камин же служит им главным средством лечения: больной, чем бы он ни был болен, жарится у камина по целым дням; во время оспенной эпидемии я видел взрослого якута, который, захворав, немилосердно жарился у огня, сидя без рубахи.

Якутки — я говорю о массе — дома всегда ходят только в одной рубахе и коротеньких штанах (зимой — из телячьей шкурки, а летом — из синей дабы), на голове — бумажный платок, а на ногах — кожаная обувь. Якуты сидят дома также в одних рубахах и в кожаных штанах; на ногах у них такая же кожаная обувь, но более теплая; они, кроме того, всю зиму носят теплые набрюшники. Якутки, отправляясь к соседям версты за 8-4, чтобы поболтать или занять горсть муки, щепотку чаю и пр., надевают шапку (цабакка) с верхушкой (туорчах) из разноцветных лоскутьев сукна и широко опушенную мехом, затем суконный или кожаный «сон» — верхняя одежда с талией, широкими рукавами у плеч и с разрезом назади до самой поясницы, — надевают также рукавицы и в таком виде отправляются по 40 — 48° морозу. Якут, собираясь ехать за дровами или за сеном, подвязывает себе уши бумажным платком, надевает меховую шапку, опять же «сон», но короткий и без разреза, — берет теплые рукавицы, иногда обвязывает физиономию шарфом или большим теплым женским платком и в таком виде едет верхом на быке, запряженном в сани, и едет верст за 10; таким же порядком, т.-е. верхом на быке, возвращается он с дровами или сеном.

Якуты не любят ходить пешком и потому, как бы ни был тяжело нагружен воз и какой бы сильный мороз ни был, они сидят верхом на быке, напевая иногда свою незатейливую песню. Если якуту представляется возможность завернуть по дороге в юрту, то он не пропустит удобного случая. При этом он ничего не теряет, так как у него спешных дел нет, а выиграть может хоть понюшку табаку, а, может быть, и чашку чаю, или хоть просто поболтает и погреется. Он не заедет только в том случае, если везет сено, потому что не только бродящий вокруг юрты скот нападает на воз, но и хозяйка, заметив остановившегося с сеном простофилю, нарочно выгоняет скот из хотон’а.

Богатые якуты одеваются, разумеется, теплее.

С другой стороны, те же якуты уже с ранней осени, когда нет еще и 10° мороза, одеваются точно так же, как они одеваются и в 48°, — разумеется, они не одеваются теплее в большие морозы не потому, что им было бы слишком жарко, а потому, что у них нет более теплой одежды. Я видел, как якутки, отправляясь по вечерам в конце августа доить коров, одевают тот самый «сон», в котором они щеголяют в сильнейшие морозы, и как они, возвращаясь от коров, оказывались совсем прозябшими, хотя на дворе было около +8°. Якуты, на мой взгляд, народ зябкий, но только привыкший безропотно выносить и холод, и голод, и всякие невзгоды, так что со стороны можно подумать, что они не чувствительны ко всему этому, хотя, несомненно, чувствительность их слабее, чем у народов культурных. — Я вспоминал самоедов, которых имел случай видеть в Мезени. Те, действительно, свыклись с суровостью своего климата до того, что, во время поездок в город по делам, они всегда привозят с собой чум, который и разбивают на чьем-либо дворе, — в избе они едва могут высидеть минут 15, да и то еще выбегая на мороз.

II.

Чтобы познакомить читателя с якутской юртой, я предпочитаю рассказать, как она строится, так как при обыкновенном описании, можно, пожалуй, наговорить вздору, как это и случилось с одним ученым исследователем Якутской области, у которого юрта врылась как-то углом в землю [Автор имел в виду М. С. Вруцевича и его сочинение: «Обитатели, культура и жизнь в Якутской области» (Записки И.Р.Г. Общества по отделению Этнографии, т. ХVII, вып. II. СПб. 1891). В свое время г. В. И. поместил в «Этнографич. Обозрении» подробный разбор этого «сочинения» в противовес незаслуженно-лестному отзыву рецензента «Вестника Европы» (1891, октябрь: Литерат. Обозрение). Э. П.].

При выборе места для постройки юрты стараются, чтобы оно имело наклон на восток или на юг, так как это счастливый наклон, а наклон на север и запад — несчастливый. Я уже говорил, что двери обыкновенно выходят на восток, а потому каждая из стен обращена к какой-либо одной стране света. Приступая к постройке юрты, вкапывают, прежде всего, четыре угловых столба (баҕана = маҕана) толщиною в 4-6 вершков в диаметре. Сначала вкапывается юго-западный столб, который у якутов пользуется почетом; вкопав его, кладут на него сверху конский волос из гривы — в виде жертвы; столб этот служит местопребыванием духа юрты, и на нем зиждется, по мнению якутов, вся прочность жилища; волос — жертва самому столбу, чтобы он не обвалился ни вообще, ни теперь, во время постройки юрты. Еще и теперь якутские плотники рассказывают, что очень недавно юрты строились так плохо, что тут же обваливались. В верхнем конце каждого углового столба вырубается выемка, — так, чтобы можно было, сделав соответствующий вырез в балке, служащей боковой матицей, соединить северные столбы с южными попарно и чтобы балка не могла податься на сторону, а для устранения возможности движения по длине делают на ее концах еще вырезы, которыми она захватывает каждый столб с северной и южной сторон. Затем, на концы двух таким образом укрепленных балок, соединяющих попарно угловые столбы, кладутся еще две перпендикулярно к ним [сöбӱргäнä или сöгӱргäнä], — тут опять делаются надлежащие вырезы для устранения движения в какую-либо сторону. В больших юртах устанавливается и третья балка между этими двумя, — так, чтобы она разделяла юрту на две части, из которых одна, левая от входа, будет большей; под концы этой балки, а также под средину остальных ставятся подпорки [тулāсын]. Чтобы образовать крышу на два ската, прикрепляют на каждую из этих балок по 3 обрубка, кладя их по длине, причем средний значительно толще крайних, которые отстоят от наружных стен и от среднего обрубка на равном расстоянии, а затем кладутся поперек на эти обрубки 3 матицы [ӱсӱö или сіс мас], и получается таким образом 4 пролета, заполняющиеся бревнами вершка 2-3 толщиною и аршина в полтора длиною, плотно прикладываемыми друг к другу. Когда поднимают среднюю матицу, то ее предварительно вымазывают маслом, — тоже жертва; хозяева и рабочие едят при этом саламату [саламат] и сору [суорат] — простоквашу из вареного молока с маслом. Крышу затем обкладывают либо мхом, либо сеном, а сверху набрасывают корьё и затем уже насыпают землю, но все это так плохо делается, что крыша обращается во время сильных дождей в решето. Для того же, чтобы образовать стены, выкапывают, хотя и не всегда, ровчик в виде четырехугольника на расстоянии 6-7 четвертей наружу от угловых столбов и параллельно соединяющим их линиям, а затем ставят торчмя бревна так, что нижний конец помещается в ровчике, а верхний приваливается к балкам, связывающим угловые столбы. Таким образом, получаются во внутрь наклонные стены, в которых устраиваются окна и двери и также с наклоном. Бревна, употребляемые для крыши и стен, очищены от коры только наполовину по всей длине, и в юрту выходят гладкие стороны, а наружу покрытые корой. Однако у якутских юрт большею частью устраиваются только три таких стены, так как с северной стороны пристраивается хотон, который строится так же, как и юрта, но небрежнее и с бревен не снимается кора вовсе, — со стойлами и с деревянным полом из мелких кругляков, покрытых корой. Пол — самый неудобный как для скота, которому приходится балансировать по сырым круглякам, кое-как положенным, так и для женщин, очищающих его ежедневно от нечистот; пол, к тому же, представляет как бы шахматную доску с квадратиками различной величины, из которых, притом, некоторые более углублены. Такой вид получается оттого, что бревна одного квадратика кладутся перпендикулярно к бревнам другого, а это обусловливается тем, что скот стоит не по одной линии, а в различном направлении. Разумеется, чистить такой пол очень трудно, да якутки не особенно хлопочут о чистоте: выбрасывается из хотон’а то, что может быть взято на лопату, а остальное остается на месте для гниения и распространения того отвратительного запаха, о котором я говорил выше. Чаще всего хотон ничем не отделяется от юрты, а если и отделяется, то легкой перегородкой, в которой оставляется отверстие для прохода скота. Затем, в юрте устраивают орон’ы [неподвижные лавки] и камин. Орон’ы, как и в урасе, занимают то место, которое образуется от линии, соединяющей угловые столбы между собою, до наружной стены. Юрты богачей устраиваются несколько иначе и часто без хотон’а, но по тому же типу; они редко имеют деревянный пол, но если и имеют, то еще реже якуты его моют. Я видел только у двух богачей юрты с полами и только у одного пол был чист, но за то это — едва ли не самый богатый и во всяком случае самый влиятельный якут во всем округе. Постройка битого камина [сімі осох] начинается с того, что делают из бревен или жердей его остов, или, точнее сказать, облицовку, в которой устраивается будущее устье, закрываемое временно досками, а затем несколько якутов лезут на крышу, всыпают в деревянную облицовку глину и убивают ее длинными жердями; когда работа дойдет до половины, вставляют гладко обстроганное бревно, сплошное, либо со сквозным продольным дуплом, а затем обсыпают его вокруг глиною, которую утрамбовывают таким же способом. Когда работа доведена до конца, то сплошное бревно осторожно вынимают и получается отверстие для трубы, а если было вставлено дуплистое, то его не трогают, ибо оно само сгорит [У автора описано здесь устройство так называемого «битого камина» (сімі осох), встречающегося сравнительно редко и обыкновенно у зажиточных якутов; большею частью делается «мазаный камин» (сыбах осох), который местные русские называют «камельком» (см. Серошевский, стр. 355). Э. П.]. Камин ставят в северо-восточном углу юрты, но так, чтобы можно было ходить вокруг него свободно; устье обращено к юго-западному углу, так что лучи камина идут по диагонали к тому столбу, который, как я сказал, охраняет юрту от разрушения. Южный орон юрты около этого столба считается самым почетным местом, — тут на полке имеются в настоящее время иконы, перед каждой из которых прилеплена восковая свеча; одна из них обыкновенно зажигается хозяином во время вечерней молитвы, — я не помню, чтобы зажигали во время утренней. У состоятельных якутов в этом углу стоит крашеный стол с разными вычурами; он не употребляется для хозяйственных надобностей, да и, как мне помнится, он выше обыкновенных столов; на нем служат молебны, пишут, при случае, и — только. Он стоит обыкновенно на небольшом квадратном земляном возвышении, обложенном кругом деревянными плахами, и похож на прежний их очаг. Я не решаюсь делать сближений, но обращаю внимание на это сходство, особенно знаменательное в виду значения углового столба, у основания которого устроен этот очаг.

В каждой юрте имеется свой дух дома (балаҕан іччітä), который и кочует вместе с хозяевами, так что это в то же время и дух семьи. Если поселяются две семьи вместе, то в юрте живет дух хозяев, а если образуется новая семья и переезжает в новую юрту, то для нее создается духом земли новый домовой. Нужно заметить, что бог огня и домовой — отдельные существа. Якутская семья, при каждом переезде в другую юрту, разводит, прежде всего, огонь, принеся углей от соседей или добыв его кресалом, затем варят саламату, которую большуха раскладывает по отдельным чашкам, по числу наличных ртов, так как каждый якут — взрослый и ребенок — всегда ест один из чашки. При этом откладывается немного и духу дома в отдельную посудку, которая ставится с левой стороны камина, т.-е. с восточной, где и стоит до следующего дня, когда, затем, уносится в хотон и там где-нибудь оставляется; ему же дают еще и соры с маслом. Но почему жертва относится в хотон, где имеется специальный дух, покровитель скота (Hjāцы хотун, хаңас діäкі)? Уж не думают ли якуты отделаться одной подачкой? Весьма вероятно, так как они отчаянные скареды. И в самом деле, покровительнице скота делается такой подарок, да и то раз навсегда: сучат из конской гривы веревочку и протягивают ее над тем местом, где обыкновенно стоят телята, на нее навешивается 9 крошечных берестяных ведерок наподобие тех, в которые надаивают молоко, и 9 таких же телячьих намордников, которые надеваются на телят, чтобы они не высасывали молока, но могли бы в то же время щипать траву; в промежутках навязываются пучки из конской гривы. Но, кроме этих жертв, при переезде в юрту бросают еще и в огонь немного саламаты, — это жертва богу огня. Если в семье имеется много детей, то в огонь вливают еще ложку топленого масла, а если один ребенок или детей совсем нет, то это масло остается в экономии, и принесение в жертву масла откладывается до какого-либо другого случая. Когда я спросил, какая связь между количеством детей и количеством жертвы, то мне ответили, что так как огонь и никто другой насылает на детей разные накожные болезни, то многосемейному приходится быть щедрее. Не только якуты верят в такое действие огня, но даже одна попадья уверяла меня, что огонь действительно насылает струпья, и привела в доказательство случай с ребенком ее работника-якута. Ребенок покрылся струпьями оттого, по ее словам и словам якутов, что в огонь нечаянно попал кусочек лучины, запачканной испражнением ребенка. Таким образом, нужно тщательно остерегаться, чтобы не нанести как-нибудь оскорбления богу огня, который, как видно, очень мстителен; в огонь нельзя ни плевать, ни плескать воду, ни тыкать ножом или чем-либо острым, чтобы не поранить бога огня.

Когда я пожелал узнать, считают ли якуты бога огня добрым или злым, то из расспросов ничего определенного нельзя было вывести: одни признавали его добрым, потому что он греет, светит, варит пищу и т. д., другие же, и их было большинство, признавали его злым духом, потому что малейшее прикосновение его причиняет большие несчастия, сжигая строения, и нестерпимую боль, часто обжигает людей, а в особенности детей, насылает болезни и т. д. Уяснить связь между огнем и струпьями детей можно только следующим образом: огонь, непосредственно обжигая тело, образует струпья, не отличающиеся по наружному виду от всех других струпьев; с другой же стороны — дети чаще всего обжигаются, а потому якут видит, что огонь чаще всего мстит на детях и что они же чаще всего покрываются вообще струпьями, а, следовательно, это тоже месть бога огня.

Всегда ли бог огня имел такой двойственный характер? На этот вопрос трудно ответить категорически, но следует обратить внимание на то, что персидский бог света и добра — Ормузд создал из огня все чистые существа, что у персов огонь — источник жизни и души человека, что он — источник нравственной и физической чистоты. У монголов сохранилось кое-что из этих верований, а у якутов из них сохранилась только вера в очистительную силу огня, да и то только преимущественно в сфере физической. Таким образом, в то время как у монголов бог огня стал добрым богом, у якутов он сохранил двойственный характер, смотря по тому, обращают ли они внимание на его благодеяния или на вред, им причиняемый, но всегда рассматривают вопрос с точки зрения утилитарной. Замечу, что, по понятиям монголов, «многие болезни, особенно наружные, и пожар — следствие гнева Ут», бога огня (Черная вера Банзарова, 24).

Огонь, как я сказал, играет роль силы очистительной, разгоняя всякую нечисть. Люди, отвозившие покойника на кладбище, очищаются, переступая через огонь, — таким же образом очищается бык, на котором возили труп, сани и другие инструменты, употреблявшиеся при погребении.

Самый чистый и священный огонь — молния, а потому пожар от нее не тушится. Она очищает все, на что упадет, и дерево, разбитое молнией, считается чистым, а зажженные лучины от такого дерева употребляются при обряде очищения. В старину, перед началом неводьбы, шаман зажигал такую лучину и, стоя на льду среди озера, махал ею по всем направлениям, произнося заклинания; это делалось с тою целью, чтобы очистить мужчин и женщин от возможной в них нечисти, В настоящее же время, когда шаманы не совершают публичных обрядов, все жители той юрты, в которой недавно был покойник, и все посетители ее не могут до новолуния вступать на лед озера, пока не кончится неводьба, а стоят, как я сам видел, на берегу. Новый невод очищается при помощи такой же зажженной лучины; ею же размахивает шаман, когда он, во время падежа конного скота, камлает с целью прогнать эпидемию. Мясо скотины, убитой громом, признается целебным. Огонь, кроме того, является посредником между человеком и другими духами при жертвоприношении, хотя и не всегда, как я сейчас же скажу. Хозяйка, принося жертву богине, покровительствующей коровам, берет глиняный черепок или горшок, накладывает горящих угольев, относит в хотон и там на уголья выливает ложку масла. Тут огонь является посредником. Но вот хозяйка смазывает маслом верхнюю жердь яслей, к которой привязывают телят, — это жертва непосредственная, так как это божество, специально заведующее здоровьем телят, слизывает масло; если не принесут этой жертвы, то новорожденные телята передохнут от поноса.

Хозяйка дома есть и главная хранительница очага, покровителя семьи. Только она имеет право проходить мимо камина с передней его стороны, — все же остальные женщины обходят его сзади. Если перед камином сидит или стоит хозяин дома или почетный гость, то и хозяйка не проходит между ними и камином, если бы даже место и позволяло, а обходит их сзади. Во время менструаций женщина не может касаться огня и даже близко подходить к нему, точно также роженица и бывшая при ней повитуха не могут до новолуния входить в ту часть юрты, которая освещается огнем камина. Невеста, вступая в дом жениха, бросает в огонь несколько палочек, заранее приготовленных, а затем выливает туда же топленого масла, — после этого она уж член семьи. Очевидно, что бросание палочек — символ разведения огня, что может делать только член семейства и что делают только женщины. У монголов вступающий в члены семьи поклоняется богине огня и приносит ей жертву. То же самое делают в день свадьбы жених и невеста, в чем и выражается обряд бракосочетания.

В кузнице перед камином врыт так называемый стул для наковальни, и только кузнец — хозяин может пройти между камином и этим стулом, — всем же остальным строго воспрещается.

Вся мебель юрты состоит из одного или двух столов [остуол], чаще круглых, о трех ножках, и из табуреток [олох мас] разной величины. Табуретки сделаны довольно остроумно. Берут 4 таловых прута толщиною в полвершка и длиною аршина в полтора; на каждом из них делают по два выреза — так, чтобы, если согнуть прут, получилась буква П и чтобы можно было вставить в места изгиба свободные концы другого такого же П, — концы закругляются и на них делаются заплечики. Таким образом вставляются друг в друга все прутья и получается остов скамьи; сиденье делают из тонких досочек, врезанных в верхние ребра. Кроме этой мебели, имеется еще сундук [цасык = русск. ящик], величина которого зависит от степени зажиточности семьи; в нем хранится под замком все более или менее ценное: серебряные браслеты, шелковый головной платок, а то и просто какая-нибудь дрянь, которая может иметь ценность только в глазах якутки.

Хозяйственный инвентарь семьи очень несложен. Прежде всего и главнее всего, в каждой семье имеется многое множество берестяной посуды [туос ісіт], в которой летом стоит молоко в подполье дней 5-6 для образования сливок или сметаны. Затем имеется не мало деревянных чашек [кытыjа] разной величины для пищи, — они выдалбливаются из березы или из лиственницы при помощи особого инструмента. По краям чашки вырезаны с наружной стороны незатейливые украшения; чашка обтянута вверху обручиком из латуни или из желтой меди; к обручику приделаны оловянные привески. У зажиточных якутов эти чашки — от 15 до 20 — поставлены в ряд на одну полку, и некоторые из них [кытах] очень больших размеров. Далее идут горшки [кӱöс], которые якутки сами делают, но не все, потому что не все умеют, подобно тому как и чашки выдалбливаются не всеми якутами, — большинство покупает и ту и другую посуду. Немаловажную роль в хозяйстве якутки играет мутовка [ытык]. Это палочка в аршин длиною, на конце которой насажен небольшой отрезок полого рога с пробуравленными в нескольких местах дырками. Такой мутовкой сучат всякую более или менее жидкую пищу во время ее приготовления, мешают тесто для оладий, сбивают масло и т. д. Для сбивания же сливок употребляется мутовка [кӱöрчäх], у которой вместо рога насажен деревянный кружок с вырезами по радиусу на наружной стороне. Если к этому прибавить еще деревянные ложки собственного изделия, таган, сковороду, железную лопатку для поворачивания оладий, когда они пекутся, несколько фарфоровых чашек с блюдцами и медный чайник, то получится вся посуда якута среднего достатка [Вся эта посуда носит русские названия. Э. П.]. Затем нужно упомянуть, что у всех взрослых членов семьи имеется по ножу [бысах], который носится в ножнах за голенищем или на поясе. У более зажиточного якута вы встретите медные котлы [алтан солÿр] для варки пищи, самовар, а у богача несколько самоваров разной величины, хорошую и разнообразную чайную посуду, столовую, чаще всего эмалированную металлическую, серебряные ложки и вилки изделия якутских кузнецов, разные графинчики, рюмки и даже бокалы, но все это держится под замком, так что, войдя в юрту богача, вы ничего не увидите такого, из чего бы можно было заключить о степени достатка хозяина. Только по большей или меньшей чистоте и просторности юрты отчасти можно судить о достатке; но и то только у более или менее тронутых русской культурой. Впрочем, самовары всегда на виду и у богачей демонстративно блестят.

Но святая святых у зажиточного и особенно у богатого якута — шкатулка, прочно сделанная и запирающаяся на замок. В ней хранится домашний архив, состоящий из разных черновых прошений, расписок, записей, счетов и т. д.; все эти свидетельства изворотливости якутского ума и бесстыднейшей эксплуатации с примесью неимоверного сутяжничества доступны только главе семейства. Впрочем, у какого-нибудь просвещенного якута в этом же ящике лежат разные фотографические карточки и вдобавок в рамках, — их показывают близким знакомым и особенно почетным русским гостям.

Большинство якутов имеет только самую необходимую одежду, да и то в одном экземпляре. Якут никогда не заводит более одной пары белья — ни для себя, ни для членов семьи; между прочим, женщины летом также носят дабовые штаны. Белье у якутов никогда не моется, а носится, пока не изорвется в клочья, не допускающие починки. Только у богачей имеется 3-4 пары белья, которое изредка моется, но от этого мало толку, так как грязь никогда дочиста не смывается, да и мудрено смыть ее, если белье носится месяц и больше и если почти совсем не употребляют мыла. Якутки уверяют, что белье от мытья скоро изнашивается, а потому они его не моют, но они почти никогда не моют и чайную посуду, и обеденную, — последнюю только тщательно вылизывают. И беда, если якутка вздумает щегольнуть перед вами чистотой и станет мыть посуду, чайную или обеденную — все равно: она будет вытирать ее подолом собственной рубахи...

Кое у кого имеются небольшие жернова [тас или суоруна]; в каждой семье имеются бычьи сани [оҕус сыарҕата], на которых возят сено и дрова, да еще топор (сÿгä) и пешня [анjӹ], а затем ничего больше. Сохи и бороны можно найти только у более зажиточных; у последних часто имеется хотя одна лошадь, а, следовательно, седло [ыңыр] и нарты [нарта].

Нужно заметить, что якуты любят заводить себе разную одежду, которая всегда у них хранится в амбаре под замком и надевается только в самых торжественных случаях; важно, чтобы все знали, что имеется много одежды, а носить ее нет надобности, тем более, что от этого она изнашивается. Особенно якутки любят заводить одежду и разного рода украшения, доказывая лишний раз, что дщери Евы во всех широтах одинаковы, — любопытный предмет для размышления. Однако желание прельщать сердца не побуждает якуток к чистоте, такъ что самая отъявленная щеголиха неимоверно грязна. Якуты не любят купаться и никогда не моют тела; единственное, что они усвоили в этом отношении, — смачивание по утрам физиономии водой, именно — смачивание, потому что этот процесс не может быть назван умываньем: мыла не употребляется вовсе, а воды идет не более чайной чашки, и выходит не умыванье, а равномерное размазывание грязи, причем все-таки от ушей к шее образуется более густая тень; после такого умыванья некоторые вытираются тряпицей, но что это за тряпица! — грязнее грязи; большинство же просто обсушивается у камина. И вот такая обсушенная щеголиха, с растрепанными волосами, которые причесываются только по каким-либо торжественным случаям или когда чересчур разводятся насекомые, — с цветным повойником, сбившимся несколько на сторону, или с грязным платком на голове, если она замужняя, и простоволосая, если девица, — с тяжелыми серебряными серьгами, состоящими из большого количества серебряных пластинок разной величины, — с оттянутыми мочками ушей, с большой четырехугольной запонкой, застегивающей ворот грязнейшей рубахи, — с широкими серебряными браслетами на руках, — стоит сбоку камина и меланхолически сучит мутовкой кипящее молоко, испещренное нападавшими угольями. Нужно заметить, что у якутских женщин замечается природная грация в движениях и что руки у них красивы и невелики, с длинными музыкальными пальцами, хотя из музыкальных инструментов у них имеется только хомус [Хомус или хамыс — общераспространенный музыкальный инструмент, так называемый варган или кобыз (кобуз), «железная лирка со стальным язычком; прикладывается к зубам, пальцем бьют по язычку, образуя звуки изменением полости рта» (Даль II, 739, 1-ое изд.). Э. П.] — крошечный железный инструмент, который одной рукой прикладывается к полуоткрытому рту, тогда как другая рука приводит в движение тонкую пластинку, прикрепленную к подобию арфы, ударяя по ее свободному концу. Такой же музыкальный инструмент «дрымба» я видел у цыган на юге России.

В общем якуты и якутки некрасивы: выдающиеся скулы, приплюснутый седлистый нос с почти круглыми ноздрями, обращающие на себя внимание косовато насаженные и широко расставленные глаза, часто низкий и некрасивый лоб, — таково громадное большинство. Но есть и другой тип — тип якутской аристократии, встречающийся, главным образом, между старинными богатыми фамилиями. Представители этого типа — богаты они или бедны в настоящее время — гораздо интеллигентнее остальных и не спускаются до положения чьего-нибудь работника. Мужчины этого типа более рослы, красивее сложены, более сильны, цвет лица белее, но все-таки смуглый, нос с горбинкой и хотя не тонок, но и не приплюснут, да и ноздри не бросаются в глаза, — лоб широкий и высокий, глаза посажены ровно и не слишком удалены друг от друга, рот красивый, с полными, чувственными губами, но волосы такие же, как и у остальных — черные, прямые, матовые, более напоминающие шерсть, чем человеческий волос. У этого типа мужчин несравненно чаще встречаются усы и даже небольшая растительность на подбородке, тогда как у большинства якутов на лице нет никакой растительности. Если глядеть еn faсе, ничто не указывает вам на то, что перед вами представитель низшей расы, в профиль же вы сейчас заметите, что нос, хотя и с горбинкой, слишком низок в переносице, что зависит от особого положения скул, — но и только. Я видел лишь одну якутку, которая могла бы подойти к этому типу, и вообще я чаще видел среди якутов красивых мужчин, чем женщин, хотя и между женщинами попадаются изредка очень красивые. Впрочем, красивые глаза и даже с «поволокой» встречаются довольно часто [О наружном виде якутов с характеристикой обоих физических типов: тюркского и монгольского, а также и промежуточных форм см. у Миддендорфа (Путеш. на сев. и вост. Сибири, ч. II, отд. VІ, стр. 631 и 765), Маака (Вилюйский округ, ч. III, стр. 82), особенно Н. Л. Геккера (К характеристике физич. типа якутов, Ирк. 1896). Ср. также: Серошевский: Якуты т. I, гл. III: «Физические особенности племени». Э. П].

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

В. Ф. Трощанскій и Э. К. Пекарскій. Якуты въ ихъ домашней обстановкѣ. Спб. 1909. Стр. 32. Цѣна не обозначена.

По исследованию якутского быта, религии и языка имена гг. Трощанского и Пекарского весьма известны. Предлагаемый этнографический очерк Якутской области представляет собою извлечение из будущего труда по тому же предмету; но, несмотря на краткость брошюры, она полна интересных сведений о домашней обстановке якутов, живущих «в стране систематического голодания». Первобытность их жилища изумительная... Якутская юрта представляет собою холм с небольшим отверстием, пахнущий аммиаком.

Каждую осень, когда начинает и днем подмораживать, якутские женщины набрасывают на стены юрты лопатами свежий коровий навоз без всякой подмеси, а затем разглаживают его, и эта работа производится ежедневно недели две, по мере накопления смазочного материала, вот почему весной эта глыба, постепенно оттаивая, благоухает. К тому же в нескольких шагах от жилья вы можете увидеть целые горы коровьего навоза, накопившегося за зиму, а иногда и за много зим, потому что не всегда его летом сжигают; он также тает в эту пору и также возвещает своим благоуханием о наступлении весны — якутской весны с глубоким снегом и отвратительным смрадом. Судя по величине этих гор, вы можете составить себе понятие о степени благосостояния хозяина; это — едва ли не единственное верное мерило. Не менее жалок и мелкий истощенный скот, с уродливыми ногами и копытами, с плотно присохшим на боках и на задних ногах толстым слоем навоза, который отвалится только к середине лета вместе с шерстью, с таким же образом облепленным хвостом, со взбитой, грязной шерстью, местами вытертой, с отвратительным запахом, распространяющимся вокруг этих скрючившихся коров и телят.

Постоянная голодовка якутов нарушается кратковременным обжорством. Когда какой-нибудь якут бьет скотину, то соседи его моментально слетаются, как вороны на падаль, ибо каждый гость не только поесть мяса, но получит еще кусок и на дом. В виду такого обычая, вытекающего из родовых отношений, соседи бьют осенью скот по очереди, и счет съеденного соседями мяса и данных кусков ведется самым тщательным образом, так как, накормив кого-нибудь и дав ему мяса, якут приобретает право воспользоваться у соседа тем же.

Умственное невежество и суеверие якутов равносильны бедности. Якут, бывший в отлучке, входя в юрту свою, ни с кем не здоровается, но садится как будто незнакомый; жена сварит ему есть и потчует как гостя, а поевши уже хорошенько — он делается хозяином дома.

Якуты верят колдунам своим и шаманам, которые отправляют скрытным образом суеверные обряды, ибо священники, узнав о том, представляют колдунов сих к суду. Якуты, однако, и ныне верят им и боятся их. Иногда шаман, чрез год или некоторое время по смерти какого-нибудь якута, приносить в дом его наряженную статую и сказывает, что это покойник, требующий корову или звериных мехов или тому подобное, который переест всех в случае отказа. Трусливые люди дают ему все требуемое, и шаман уносит оное вместе со статуею.

Богу огня приносятся жертвы в зависимости от числа детей.

Если спросить, какая связь между количеством детей и количеством жертвы, то вам ответят, что так как огонь и никто другой насылает на детей разные накожные болезни, то многосемейному приходится быть щедрее. Якуты верят, что ребенок покроется струпьями, если в огонь нечаянно попадете кусочек лучины, запачканной испражнением ребенка. Таким образом, нужно тщательно остерегаться, чтобы не нанести как-нибудь оскорбления богу огня, который, как видно, очень мстителен; в огонь нельзя ни плевать, ни плескать воду, ни тыкать ножом или чем-либо острым, чтобы не поранить бога огня. Уяснить связь между огнем и струпьями детей можно только следующим образом: огонь, непосредственно обжигая тело, образует струпья, не отличающиеся по наружному виду от всех других струпьев; с другой же стороны — дети чаще всего обжигаются, а потому якут видит, что огонь чаще всего мстит на детях и что они же чаще всего покрываются вообще струпьями, а, следовательно, это тоже месть бога огня.

Якуты всегда лукавят и со своими богами, надеясь провести и обмануть их. Когда якуты увидят на дороге медведя, то снимают шляпы, кланяются ему, величают тойоном (начальником), стариком, дедушкою и другими ласковыми именами. Просят препокорно, чтобы он их пропустил; что они не думают трогать его и даже слова худого про него никогда не говорили. Если медведь, не убедившись сими просьбами, бросится на лошадей, то будто поневоле начинают стрелять по нем и, убив, съедают всего с великим торжеством. Между тем делают статуйку, изображающую Боэная (лесного духа), и кланяются оной. Старший якут становится за деревом и кривляется. Когда мясо сварится, то едят оное, каркая, как вороны, и приговаривая: «не мы тебя едим, но тунгусы (или русские): они и порох делали, и ружья продают; а ты сам знаешь, что мы ничего этого делать не умеем». Вовсе время разговаривают по-русски или по-тунгусски и ни одного сустава не ломают. Когда же съедят медведя, то собирают кости, завертывают вместе с статуею Боэная в березовую кору или во что иное, вешают на дерево и говорят: «дедушка! русскіе (или тунгусы) тебя съели, а мы нашли и кости твои прибрали». Из сего обряда можно заключить, сколько якуты опасаются мщения медведей или духа оных, даже и по истреблении.

Несмотря, однако, на бедность и религиозное убожество, якуты не принадлежат к вымирающим инородцам и весьма склонны к прогрессу там, где русские деятели позаботились о них.

А. Фаресов.

/Историческій Вѣстникъ. Историко-литературный журналъ. Ноябрь. С.-Петербургъ. 1909. С. 705-707./

Василий Филиппович Трощанский – род. 7 марта 1843 г. в уездном городе Оргеев Бессарабской губернии Российской империи, в семье дворянина. Окончил Кишиневскую гимназию, обучался в Петербургском технологическом институте. Арестован в 1878 г. за принадлежность к террористической деятельности и приговорен к 10 годам каторги, которую отбывал в Карийской тюрьме. На вечное поселение отправлен в 1886 г. в селение Черкех Ботурусского улуса Якутского округа Якутской области где изучал якутский язык, занимался исследованием экономики, культуры, истории населения. Издавал нелегальный журнал «Улусный сборник», обучал якутов столярному, кузнечному ремеслу, учил грамоте якутских детей, занимался огородничеством. Женился на якутке, имел от нее 2 детей. 25 февраля 1898 г. умер.

Пассионария Эксамадура,

Койданава

Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25) октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог, где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил. 12 января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора «принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние» Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, где прожил около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня 1934 г. в Ленинграде

Кэскилена Байтунова-Игидэй,

Койданава.

Анатолий Иванович Фаресов – род. 16 июня 1852 г в губернском городе Тамбов Российской империи в дворянской семье. Учился в Тамбовской гимназии, но не окончил ее из-за нехватки средств. Некоторое время работал учителем в народном училище в Брянске. Принимал участие, увлекшись народническими идеями, в «хождении в народ». 1 июня 1874 г. был, вместе с Надеждой Войнаральской, арестован в Саратове на пароходной пристани. Содержался в Петропавловской крепости. Ещё в 1877 г., находясь в тюремном заключении, Фаресов поменял свои революционные убеждения на земско-либеральные и отошёл от революционной деятельности. Зимою 1878-1879 гг. проживал у А. Н. Энгельгардта в его имении Батищево Смоленской губернии. По возвращении в Санкт-Петербург занялся журналистикой. Умер 15 октября 1928 г. в Ленинграде и похоронен на Литераторских мостках на Волковском кладбище.

Мэлса Клякса,

Койданава

В учёных спорах и сварах иногда случаются удивительные казусы - вплоть до попыток фальсификации фактов, переходящих - если уж и не в откровенное негодяйство, - то, пожалуй, в субъективную предубеждённость. В этом смысле не повезло «таттинско-черкёхскому» узнику, вечному ссыльнопоселенцу Василию Трощанскому - автору знаменитой книжки «Эволюция чёрной веры (шаманства) у якутов» (Казань, 1902). Книгу эту - ценный исторический источник - в период господства тенденциозной советской историографии (и после) не переиздали. Возможно, само название «Чёрная вера» кое-кого впечатляло, склоняя к негативному, некритическому восприятию? Откровенно говоря, автор сих строк, перелистывая потрёпанные страницы «Чёрной веры», так и не понял: а собственно, что в ней плохого, опасного, зазорного? Тем не менее, приведём конкретный пример субъективизма, проявленного в адрес Трощанского со стороны небезызвестного этнографа Гавриила Ксенофонтова. Ему, автору монографии «Уранхай Сахаллар», явно претил тезис о том, что шаманизм - это «чёрная вера».

Этнолог Гавриил Васильевич Ксенофонтов не столь полемизировал с содержанием «Чёрной веры» по вопросам этногенеза, религиоведения, истории, сколь вообще поставил под сомнение авторство Трощанского. Самое интересное, он, этот, Г. В. Ксенофонтов, идёт дальше в своей недоброжелательной неприязни. Он объявляет Трощанского не существующим (!). Цитируем: «Трощанский» - не фамилия подлинного автора названного выше сочинения, а литературный псевдоним другого лица, которое по разным соображениям не захотело объявить своё авторство. Устанавливать личность псевдо-Трощанского в данный момент мы считаем излишним» [Ксенофонтов Г. В. Урааннгхай-сахалар. Очерки по истории древней истории якутов. Т.1, 1-я кн. - Якутск: Нац. издательство РС(Я), 1992. - С. 95].

Таким образом, проблема для местной историографии решалась просто и бесхитростно: нет человека - нет проблемы. Неудобного автора можно объявить несостоятельным, а его взгляды ошибочными. Но тогда, ежели ты такой умный, бери на себя труд доказывания неправоты взглядов оппонента. Ксенофонтов же поступил ещё проще и бесхитростней: облыжно объявил своего знаменитого предшественника несуществующим! Как говориться, нет человека - нет проблемы. Такой нахальной прыти доселе не видало российское научное сообщество.

Личные мотивы Г. В. Ксенофонтова вполне прозрачны. Он не скрывал своих амбиций, претендуя на особую роль «первопроходца». Рекламируя свою книжку «Ураангхай-сахалар», утверждал о себе в третьем лице: «Автор впервые приступил к разработке вопросов древней истории якутов и к систематическому собиранию фольклорных источников (героического эпоса) в течение 1920-1922 гг.». Эти же несправедливые слова, без тени сомнения и критицизма бездумно повторил в своём предисловии к книжке нынешний директор Института гуманитарных исследований АН РС(Я) В. Н. Иванов: «Автор впервые приступил к разработке вопросов древней истории якутов…».

Но как же подобное возможно - «впервые»? Впервые в своей жизни? Или «впервые» - по отношению к своим предшественникам? Неужели, до Г. В. Ксенофонтова не было исследователей? Тогда не понятно, почему в предисловии книги т.н. «псевдо-Трощанского» профессор Н. Ф. Катанов имел смелость утверждать нечто противоположное. Цитируем: «Изследованiем верованiй у якутовъ занимались многiя лица, напр.: профессор Мерокъ – 1806 г., князь Коcтровъ – 1878 г., Гороховъ – 1882 г., Н. Припузовъ – 1884 г., Приклонскiй – 1886 г., Виташевскiй – 1890 г., Серошевскiй и другiя, указанныя в примечанiяхъ к сочиненiю В. Ф. Трощанскаго, но обстоятельнее всехъ шаманство у якутовъ изследовалъ и описалъ нашъ авторъ».

Походя и весьма лукаво Г. В. Ксенофонтов отказывает «псевдо-Трощанскому» в праве являться автором гипотезы об «урянхае-туркестанской» прародине якутов, некритически приписывая эту гипотезу Д. А. Кочневу, труд коего «Очерки юридического быта якутов» увидел свет лишь в 1899 г. (т.е. через год после смерти Трощанского).

Так кто же он такой, этот «псевдо»-Трощанский? Существовал ли на свете человек с таким именем и фамилией? И если да, то имеем ли мы право, вслед за Г. Ф. Ксенофонтовым, посмертно осуществлять интеллектуальную кражу у покойного? И для чего, во имя славы кого (тех, кто пришёл уже после Трощанского?) «должны» эту кражу молчаливо одобрять? Не правда ли, интересный момент? Вот этим-то вопросам мы и посвятим настоящую статью.

Трощанский Василий Филиппович (Жуковский). Подпольная кличка «Мартышка». (07.03.1845 - 27.01.1898) - Место рождения: г. Оргеев Бессарабской губернии. Социальное происхождение - дворянин. Его родители: Филипп Тимофеевич Трощанский (отец) - чиновник-канцелярист Оргеевского уездного казначейства; мать - Мария Ивановна. Их сын Василий по окончании Кишинёвской гимназии (ок. 1863-64), выдержав вступительные экзамены, зачислен студентом Санкт-Петербургского Технологического института (1863-67). Упомянутое учебное заведение являлось рассадником нигилизма и опасных умонастроений: выйдя оттуда, многие молодые специалисты оказались впоследствии опаснейшими государственными преступниками. Внутриполитическая обстановка того времени в России была крайне напряженной: 1866 г. (4 апреля) - покушение Митьки Каракозова на императора Александра II. В 1867 г. (25 мая) - покушение Антошки Березовского на Александра II в Париже, студенческие волнения и бесчинства (1868-69 гг.), подстрекаемые преступной нечаевско-бакунинской заговорщической организацией, называющей себя «Народной расправой» во главе с особо опасным преступником Сержем Нечаевым, удравшим в Швейцарию. Эти и многие иные нелепые события самым неблагоприятным образом отложились на мировосприятии впечатлительного юноши.

Молодой студент Вася Трощанский стал одним из убеждённых пропагандистов опасной народовольческой ереси. Более того, вместо того, чтобы штудировать высшую математику и сопромат, он занялся чтением подрывной литературы: «Катехизис Революционера», «Программа революционных действий», прокламациями «Постановка революционного вопроса», «Студентам университета, Академии и Технологического института» и прочим вздором. Итогом изучения вышеупомянутого чтива стало написание им циничной по своей дерзости прокламации, возбуждающей умы добропорядочных подданных Российской Империи. Слава Богу, автор был немедленно обнаружен и арестован в 1867 г. Как следствие, справедливый приговор Судебной палаты, а именно: один год тюремного заключения. Сам факт заключения Трощанского в Петропавловскую крепость не только не послужил для него уроком, надлежащим предостережением, но даже и напротив: вместо того, чтобы искренне раскаяться в содеянном, Трощанский, опьянённый первыми попытками буржуазных реформ «сверху», возомнил себя «крутым» революционером, мечтающим сокрушить монархию. Ещё бы, в Петропавловской крепости, куда он был первоначально заключён, находились в разное время такие опасные государственные преступники: Михаил Александрович Бакунин (1851); Дмитрий Иванович Писарев (1862-66); Николай Гаврилович Чернышевский (1862-64); ишутинец Дмитрий Владимирович Каракозов (1866 г.), князь-анархист Петр Алексеевич Кропоткин (1872-76), легендарный террористический «бес» Сергей Геннадьевич Нечаев (1873-82); идеолог терроризма Петр Никитич Ткачёв (1886).

Всё-таки, в 1868 г. к Трощанскому было проявлено великое снисхождение. После написания им в Петропавловской крепости работы «О роли представительных учреждений в развитии революционного движения» (опубликовано с запозданием в 1880 г., СПб) его отправляют на высылку, в Вятку. Далее - под надзор полиции в Курск. Но там он повёл себя очень плохо. Поэтому его отправляют в Орёл, как неблагонадёжного. Но в 1874 г. гремит на всю Россию так называемый «процесс 193-х» (1977 г.), «дело Кибальчича». Трощанского «за вредное влияние на учащихся» выслали в Пинегу. Но и там он оказался опасен, издеваясь над добропорядочными властями и подстрекая незрелую молодёжь к вольнодумству. Поэтому его отправляют в Холмогоры - в самую дыру, на «Русский Север». Он мнит себя великим революционером и не желает угомониться.

Воодушевленный покушением Верочки Засулич (24.01.78 г.) на Фёдора Фёдоровича Трепова, петербургского градоначальника, В. Ф. Трощанский, обзаведясь фальшивым паспортом, поправ правила поведения ссыльнопоселенца, бежит из Холмогор в столицу. Добравшись до Санкт-Петербурга, он переходит на нелегальное положение, становится в 1878 г. одним из основателей народнического конспиративного кружка т.н. «Троглодитов» [т.е. «пещерных людей» - название по аналогии с «вольными каменщиками» - карбонариями Дж. Гарибальди (1807-1882)].

Именно на базе злосчастного кружка «Троглодитов» вскоре произошло размежевание с лидерами «Народной воли» и образовано террористическое общество «Земля и Воля», мечтающее о покушениях и убийствах. Трощанский, таким образом, входил если не в руководящую головку, то в ближний конспиративный круг экстремистской социально-революционной партии «Земля и Воля». По некоторым данным, состоял членом т.н. «Большого Совета». В его распоряжении находилась конспиративная квартира, где хранится оружие и боеприпасы, а также химические ингредиенты для подготовки взрывчатых веществ для бомбистов. «Троглодиты» передали обществу и свою типографию, посредством которой первые террористы стали издавать так называемый «Листок «Земли и воли» - своего рода приложение к одноименной нелегальной газете. «Землевольцы» не скрывали своих человеконенавистнических намерений действовать по методикам Вильгельма Телля и Шарлотты Корде, т.е. перешли к прямому террору - политическим убийствам, которые они цинично называли «неопартизанской борьбой».

Посредством агентурной контрразведовательной работы В. Ф. Трощанский завербовал писца канцелярии полицейской части в Санкт-Петербурге Александра Жданова, осуществлявшего хищение секретных документов полиции с последующей их возмездной передачей (за деньги) революционерам. В октябре 1878 г. А. И. Жданов был арестован и на допросах дал откровенные признательные показания против находящегося в розыске Трощанского.

20 апреля 1879 г. состоялось 3-е покушение на императора: питерский мерзавец-студент Александр Соловьёв стреляет в Александра II.

В мае 1879 г. т.н. исполком «Земли и Воли» принял решение сформировать особую группу спецназна под названием «Свобода или смерть», т.е. перешли от слов «к делу». В группу вошло 15 человек (впрочем, Трощанский не упоминается). В августе 1879 г. исполком «Народной воли» принимает решение о подготовке покушения на императора.

Самая громкая акция «неопартизан», которая буквально потрясла всю Россию - злодейское убийство Николая Владимировича Мезенцева (1827-78), который, находясь в чине генерал-адъютанта, занимал ответственные посты: ранее начальник штаба корпуса жандармов с 1864 г., управляющий III Отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии, с 1876 г. - шеф жандармов.

Василий Трощанский был арестован 31 октября 1878 г. именно по подозрению его в деле об убийстве генерала Мезенцева. После широкомасштабных арестов и скрупулёзного дознания (следствием руководил очень объективный человек - А. А. Лопухин) состоялся, наконец-то, судебный процесс, на коем Василий Трощанский шёл по одному делу с подозреваемыми Адрианом Михайловым и доктором Орестом Эдуардовичем Веймаром. Причастность Михайлова и Веймара подтвердилась в последующих мемуарах. Непосредственные исполнители убийства - народовольцы Сергей Кравчинский, а также прикрывавший его револьверным огнём нелегал-террорист Александр Баранников - скрылись от следствия на бричке (крытом «шарабане»), куда был запряжен рысак по кличке «Варвар», принадлежащий Веймару - ещё раньше именно на «Варваре» было осуществлено 30 июня 1876 г. дерзкое бегство князя Кропоткина из Николаевского тюремного госпиталя [Кропоткин П. А. Записки революционера. - М.: Моск. рабочий, 1988; Каменский Ф. Повесть о легендарном «Варваре» // Неделя. 1976. № 36].

Санкт-Петербургским военно-окружным судом 14 мая (по другим данным - 24 мая) 1880 г. Василий Трощанский, Адриан Михайлов, Орест Веймар, Мария Коленкина (при аресте оказала вооруженное сопротивление!), А. Малиновская и другие были приговорены к 10 годам каторжных работ др.

Наказание было суровым, но справедливым. Дело в том, что именно убийство Мезенцева вынудило Александра II, учитывая требования возмущенной общественности, подписать высочайшее повеление от 8 августа 1878 г.:

«1) лиц, подлежащих высылке в административном прядке по обвинению в государственных преступлениях, ссылать преимущественно в Восточную Сибирь;

2) сосланных под надзор полиции в губернии Европейской России за побег или покушение на оный наказывать ссылкою в Якутскую область...»

Суровость приговора оправдывалась также и тем обстоятельством, что незадолго до этого (5 февраля 1880 г.) произошла очередная подлая террористическая акция: в караулке Зимнего дворца - кровавый взрыв бомбы террориста Стёпки Халтурина.

Василий Трощанский вместе со своими подельниками отбывал наказание на каторге (1882-86) - Карийская политическая тюрьма, Нерчинские каторжные работы. Очень жалко, например, что доктор Веймар, не выдержал испытаний: скончался от скоротечной формы туберкулёза по прибытии на каторгу. Причём, многие обстоятельства этапирования Трощанского и его сотоварищей до сих пор не изучены. По железной дороге их, наверное, довезли лишь до Нижнего Новгорода, а далее топали «в народ» в кандалах, на баржах, редко на подводах, через Томск и т.д. Таким образом, собственно на Кару - филиал Нерчинской каторги - Трощанский попал не сразу, а лишь через 2 года (т.е. в 1882 г.) и находился там очень смешной срок: предположительно, лишь три с небольшим года - с 1882 по 1886 г., а не 10 объявленных ему лет.

Разумеется, каторжная политическая тюрьма на р. Каре - не являлась курортом. «Ранее карийский режим не был так откровенно рассчитан на последовательное умерщвление узников, как петропавловский и шлиссельбургский, но с 1880 г., как только на Кару начали поступать народовольцы, он тоже стал очень жестоким. 20 сентября 1880 г. министр-«полуимператор» М. Т. Лорис-Меликов сообщил генерал-губернатору Восточной Сибири Дмитрию Гавриловичу Анучину новую инструкцию, согласно которой каторжанам запрещалась всякая переписка, все они (не только на работе, но и в камерах) должны были оставаться «всегда в оковах», а «в чрезвычайных случаях, как-то явного сопротивления, замыслов к заговорам, буде никакие благоразумные меры не будут достаточны, заведующий ссыльно-каторжными может употребить холодное и в самой крайности огнестрельное оружие, не ответствуя в таком случае за убитых и раненых» [Кеннан Дж. Сибирь и ссылка. СПб., 1906. С. 203.]. На наш взгляд, цитируемый американский автор Джордж Кеннан сгущал краски.

В конце 1886 - начале 1887 г. Василию Филипповичу Трощанскому изменили меру пресечения, определив на вечное ссыльное поселение в одно из самых интересных мест - в Якутскую область, так сказать, в полном соответствии с пунктом № 2 высочайшего императорского повеления от 08.08.1878 г. Вероятно, уже в конце 1886 г. Трощанского освободили из каторги, определив на жительство во II-й Жексогонский неслег. Но, по всему видно, что официальные якутские власти, включая и якутского губернатора Константина Николаевича Светлицкого, попустительствовали преступнику. Дело в том, что впоследствии, Трощанский был переведён в III-й Жексогонский наслег. В самом деле, для ссыльно-поселенцев селеньице Черкёх являлось не столько глухоманью, сколько важной транзитной точкой Охотского тракта (223 км от Якутска). Именно через этот населённый пункт можно было обмениваться хоть какой-то информацией с внешним миром (через Якутск и Охотск). Кроме того, именно в III-м Жексогонском наслеге Бутурусского улуса Якутской области концентрировалось основное кубло из ссыльно-поселенцев. Томясь от невероятной скуки, они отчаянно хотели общаться друг с другом, чтобы не сойти с ума. Каждый вновь прибывший преступник-каторжанин, и не только из уголовников, но и из политических, был им крайне интересен. Так образовалась своего рода «этнографическая» группа в этом зловещем логове.

Вероятно, правильно отмечает сотрудник Национального архива РС(Я): «31 марта 1887 г. староста III-го Жексогонского родового управления Нестор Слепцов [родственник пока ещё не родившегося якутского беллетриста П. Слепцова-Ойуунского? -прим. В.С.] отправляет в Батурусскую инородческую управу донесение с грифом «секретно» о том, что «государственный преступник В. Трощанский прибыл и водворён в наслег с учреждением за ним должного надзора» [Захарова А. «Прибыл и водворён в наслег» // СЯ, 31.11.90 г.]. Самоочевидно, что Трощанский, общаясь с другими ссыльнопоселенцами сумел сориентироваться на местности и «неожиданно» воспылал желанием «заняться земледельческими трудом», живя на 12 рублях казённого пособия (7 руб. - жене, 5 руб - себе).

Самым любопытным моментом пребывания Трощанского в указанном месте является его сожительство с местной вдовушкой Авдотьей Филатовой и её отпрыском. Более того, «родовая община выделила Трощанскому корову, коня и сенокосный луг» [СЯ, 31.11.90 г.]. Сюжет пасторальный и даже мелодраматический - почти как в любовном треугольнике, описанном в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Дело в том, что нежданно в Черкёх в 1889 г. к Трощанскому прибыла с «материка» законная супруга - Екатерина Козлова-Янковская с их общим сыном Виктором. Екатерине Карловне несказанно понравилась новая возлюбленная своего мужа Авдотьюшка, но решительно не понравился сам Черкёх. В самом деле, как может жить дворянка в столь экзотических, если не скотских, условиях земляной юрты? Она, руководствуясь теорией «разумного эгоизма», поселилась в Якутске, мотивируя тем, что их общий с Трощанским законнорожденный сын Виктор должен учился в Якутском реальном училище. Все были несказанно рады найденному счастливому решению, т.к. сие не противоречило философскому нигилизму, исповедуемому народнической общиной просвещенных таттинских многожёнцев. Будучи вольнодумцами до мозга костей, они абсолютно не испытывали никаких нравственных комплексов по поводу таинства церковного брака.

Многие бывшие преступники стали искать применения своих сил и способностей на чужбине - в постылой Якутии. Природа заложила в ссыльнопоселенцев незаурядные природные качества, ранее не реализованные таланты и познания. Именно в условиях Якутии эти способности получили наивысший расцвет. Разумеется, кто-то из ссыльнопоселенцев деградировал, кто-то застрелился, кто-то повесился, кто-то спился. Однако многие нашли применение своим талантам именно в Якутии. С голоду не умирали. Занимались земледелием, торговлей, золотодобычей. Даже продавали хлеб. Многие стали писателями, крупными учёными, исследователями, общественными и политическими деятелями. Необходимо отметить, что именно Бутурусский улус стал инкубатором ссыльно-поселенных этнологов, филологов, религиоведов. Трощанский был одним из самых вдумчивых и авторитетнейших членов ссыльно-поселенной внештатной общины Восточно-Сибирского Отделения Императорского Русского Географического Общества. С ним общались такие государственные преступники как Э. К. Пекарский, В. М. Ионов, П. А. Алексеев, Н. А. Виташевский, И. И. Майнов, М. А. Натансон, В. Л. Серошевский, С. В. Ястремский, Н. С.Тютчев (прибыл в 1883 г.), В. Г. Короленко и др.

Как верно отмечает известный якутский историк-краевед Модест Алексеевич Кротов, «Живя в улусе, помимо обычных работ земледельческого характера, Трощанский собирал материалы по исследованию верований якутов. Наиболее известен его труд «Эволюция чёрной веры (шаманизма) у якутов»; до самого последнего времени остающейся наиболее полной и добросовестной работой в этой области [Дело 52; Источник: Якутская ссылка 70-80 гг. Историч. очерк по неизданным архивным материалам / под рук. и с предисл. Вл. Виленского-Сибирякова. М., 1925 г. Кн. 1. М.: Главлит № 35753. Всесоюзное общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Историко-рев. библ. журн. «Каторга и ссылка].

Рукопись же свою «Чёрная вера» Трощанский завершил в 25 декабря 1895 г. Пока шли переговоры об издании, консультации с коллегами Э. К. Пекарским и В. М. Ионовым, автор продолжал дорабатывать другие свои исследования на протяжении 1896-97 гг., считая для себя приоритетным первоначально опубликовать «Опытъ систематической программы для собиранiя сведенiй о дохристiанскихъ верованiяхъ якутовъ» (Казань, 1897), «Наброски о якутах Якутского округа» (Казань 1911). В 1898 г. (т.е. через три года), не успев дополнить и набело переписать рукопись «Чёрной веры», Трощанский скончался. Его знаменитая, но и доселе незаслуженно игнорируемая местными историками, монография «Чёрная вера» увидела свет лишь в 1902 г. (т.е. посмертно). Как ясно сказано в предисловии к «Чёрной вере» (автор предисловия - Н. Ф. Катанов): «рукопись неоднократно была проредактирована Э. К. Пекарским, который при редактировании был очень осторожен, делая поправки лишь в тех случаях, в которых автор привык полагаться на него, г. Пекарского. Перед отсылкою рукописи ко мне Э. К. Пекарский счёл нужным ещё раз внимательно просмотреть её. Для указания, какие выноски принадлежат автору и какие редактору (т.е. Э. К. Пекарскому), г. Пекарский все свои выноски обозначил звёздочками, а авторские - цифрами».

Данная цитата решительно отбрасывает все двусмысленности и подозрения в научной недобросовестности, но лишь подтверждает тот самоочевидный факт, что сам-то Эдуард Пекарский, человек редчайшего благородства и порядочности, никак не мог претендовать на гадкую роль плагиатора, на кою фактически намекает Г. В. Ксенофонтов.

Кстати, неприязнь Г. В. Ксенофонтова к В. Ф. Трощанскому обусловлена рядом обстоятельств. Наверное, первый считал себя более эрудированным в вопросах шаманизма. Однажды, Ксенофонтов, будучи председателем якутской уездной управы, используя своё служебное положение, осмелился вызвать по повестке одного из тунгусских шаманов прямо к себе в кабинет. Шаман явился к нему: «В чём я провинился, господин начальник?». Начальник успокоил: «Я вызвал тебя не по судебным делам, а чтобы ты мне рассказал о мире шаманов». Любопытство этнолога-юриста было удовлетворено. Однако в наказание за дерзость он был награждён «шаманской болезнью» (легкой формой шизофрении). Вся жизнь (как личная, так и общественная) у Г. В. Ксенофонтова пошла наперекосяк. Очень мало известно о его странных экспедициях на Север Якутии в 1923-24, 1925-26 гг. Его подозрительные разъезды в период гражданской войны объяснялись вовсе не столь желанием «заняться сбором этнографический и фольклорных материалов», сколь стремлением затаиться от Советской власти, отсидеться. Не случайно, возвращался он из последней экспедиции не через Якутск, а окольными путями - через Новотураханск, Красноярск, Хакассию и Бурятию. С первой женой он развёлся. Книга его «Ураангхай-сахалар» была сожжена в 1937 г. Брат его Павел расстрелян за безумную сепаратистскую авантюру - т.н. ксенофонтовщину. Да и самому ему, тайному федералисту, не удалось схорониться в подмосковном Димитрове: 28 августа 1938 г. военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила его к высшей мере наказания.

Для Трощанского якутские верования являлись языческими. Вслед за российским этнологом Д. Банзаровым, он называет определенный слой в язычестве «чёрной верой», т.е. верой игнорирующей потусторонний (трансцендентальный) мир божественного. Он отмечает: «Основой для зарождения у якутов религиозных верований служит реальный видимый мир». Этот видимый мир нафарширован всевозможными добрыми и злыми духами. Например, «духа огня некоторые якуты признали злым духом, т.к. он причиняет страдания, различные несчастья и даже смерть, а другими называют его добрым духом ввиду того, что он спасает их от зимнего холода и варит им пищу. Таким образом, дух огня у якутов имеет двойственный характер».

Согласно Трощанскому, «верования якутов изменялись в высшей степени своеобразно, так что в своей основе более приближаются к верованиям иезидов, поклонников дьявола… Верховное божество якутов, Юрюн айы Тойон, остаётся безучастным к судьбе людей, и с его именем, как и с именем какого бы то ни было божества якутов, не связано никакого представления о нравственных требованиях, - этическая сторона в верованиях якутов совершенно отсутствует». «Что касается до Неба, то оно утратило у якутов значение божества, а Солнце, обратившись в Юрюн айы Тойон, совсем забыто как божество». «Юрюн айы Тойон утратил всякую возможность фактически обнаруживать вмешательство в жизнь человека, и потому он представлялся устранившимся от дел мира сего, и оказывающим только общее влияние на плодородие, совсем не интересуясь судьбою людей.

Весьма естественно, что якуты, не найдя поддержки против бед-несчастий, обратили всё внимание на источники бед-несчастий, на абаасыларов, стараясь так или иначе парализовать их вредную деятельность». «Якуты до того были поглощены частными и многообразными случаями несчастий, что их мысль рассыпалась по разным направлениям, всецело отдаваясь анализу частностей и не восходя к их синтезу, - вот почему начавшийся процесс воплощения в Улуу Тойона [лидера нижнего мира] вредной творческой деятельности природы не достиг развития. Замечательно, что лично Улуу Тойон не наносит вреда людям, а, наоборот, приносит им даже пользу». «В якутских верованиях мы не находим и намёка на вражду айыы и абаасы, потому что у якутов нет никаких моральных принципов, они не возвысились до абстрактной идеи добра и зла, а тем более до их антагонизма». «Если бы дальнейшая эволюция религиозных верований якутов не была прервана, то весьма вероятно, Улуу Тойон обратился бы в Верховное божество…».

«Шаман по-якутски - ойуун». «О якутских белых шаманах почти ничего не известно». «Деление шаманов на белых и чёрных, вытекающей из главной основы верований шаманистов должно иметь место». «То обстоятельство, что у якутов не выработалось культа предков, находится в прямой зависимости от того, что культ Чёрного бога вытеснил культ Белого бога». «Когда кто-нибудь умрёт от колдовства шамана, то якуты говорят, что его «съел» шаман. Сопоставляя это с существованием у якутов человеческих жертвоприношений и людоедства, можно думать, что шаман действительно ел часть человеческой жертвы».

Как бы мы ни относились к вышеприведённым, почти анекдотическим, нелепым высказываниям В. Ф. Трощанского, его трактат «Чёрная вера» - весьма занимательный источник, достойный того, чтобы его переопубликовать. Если, например, признать концепцию этногенеза якутов, на которой авторитетно настаивает российский этнолог Семён Иванович Николаев-Сомоготто, то можно сделать вывод, что не только Трощанский и его коллеги, но и многие современные исследователи введены в великое заблуждение. Будучи одним из самых молодых в мире этносов, сформировавшись из полиэтнического субстрата лишь в XVII веке, этот народ к собственно к шаманизму имеет косвенное, вторичное отношение. Древние истоки шаманизма в Якутии отрицать невозможно. Однако подлинный источник шаманизма - языческое наследие не якутов, а малых народов Севера. Собственно же деление шаманизма на «чёрный» и «белый» - выдумка последующих интерпретаторов, а также бесспорное влияние на восприятие шаманизма и шаманистов со стороны христианства. Православные священнослужители одевались в «белые одежды» во время проведения литургии. Их-то некритически и стала называть народная молва «белыми шаманами». Дальнейшая традиция деления шаманов на «чёрных» и «белых», обусловливалась также и межэтническими спорами о том, «какой шаман сильнее?». «Белым» шаманом называли, разумеется, «своего» шамана, а не «чужого», не иноплеменного. Общеизвестна также убеждённость представителей сибирских палеоазиатов в том, что именно их шаманы, а не якутские псевдо-шаманы, т.е. не самозванные, самодеятельные «артисты»-алгысчиты являются настоящими. В этом смысле можно утверждать, что вся апологетика «якутского» шаманизма (включая также и олонхо) - это творческий плагиат у малых народов Севера.

Помимо «Чёрной веры» заслуживают переопубликования и другие работы Трощанского:

- Материалы по этнографии якутов Якутской области: Одежда, посуда, утварь // Изв. / ВСОИРГО. - 1886-1888. - Ч. 1. - 1886. - Т. 17, вып. 1, 2; Ч. 2-3. - 1888. - Т. 18. - С. 1-43. 01 372.

- Опыт систематической программы для собирания сведений о дохристианских верованиях якутов // Живая старина. - 1911. - Вып. 2. - С. 247-292. - Библиогр.: с. 292 (15 назв.). 0867.

- Якуты в их домашней обстановке: Этнограф. очерк. В 2-х ч. / Подготовлен к печати и авт. предисл. Э. К. Пекарский // Живая старина. 1908. - Спб., 1909. - Вып. 3, Отд. 1. - С. 332-346; Вып. 4, отд. 1. - С. 435-478. 1864.

- Наброски о якутах Якутского округа: [Одежда, жилище, мебель, кузнечное дело] / Под ред. Э. К. Пекарского // Известия о-ва археологии, истории и этнографии при Казан. ун-те. - 1911. - Т. 27. - Отдельный оттиск. - С. 1-144. к.25 712-к.25 714, к.37 223.

Издание всех работ Василия Филипповича Трощанского в отдельном юбилейном сборнике необходимо также и потому, что в мае 2005 г. вся Якутия будет торжественно отмечать 190-летие со дня рождения этого первого в истории Якутии крупного религиоведа, исследователя шаманизма.

Негативное и заведомо предвзятое отношение к этнологическому и религиоведческому наследию Трощанского вполне объясняется «грозным», «пугающим» названием - «Чёрная вера». Однако при внимательном прочтении выясняется, что содержание книжки весьма безобидно и, в перспективе, может стать хорошим объектом для конструктивной критики. Тем более, что уровень религиоведческих исследований у нас в Якутии до сих пор остаётся чрезвычайно низким, наивным и политизированным.

Историк Охлопков Василий Егорович отмечал: «В. Ф. Трощанский с 1886 г. прожил совместно с бедными якутами в Ботурусском улусе, больше всего с бедняком И. Филатовым (Джюлэй). Как современник и сострадалец он с глубоким сочувствием пишет, что «якут, его жена, его престарелые родители, его скот, его собака и кошка живут впроголодь изо дня в день всю жизнь и только изредка насыщаются до отвалу; и можно с уверенностью сказать, что даже мыши в юрте живут голодом, т.к. поживиться у хозяина нечем. Это страна систематического голодания» [Трощанский В. Ф. Наброски о якутах Якутского округа. Казань. 1911, с.17; Охлопков В. Е. История политической ссылки в Якутии. Книга 1-я (1825-1895). Якутск, 1982, с. 24].

Скончался Василий Филиппович Трощанский 27 января 1898 г., т.е. в возрасте 52-х лет на руках своего друга-сокурсника по Санкт-Петербургскому технологическому институту - Всеволода Михайловича Ионова [кстати, дочь последнего стала 2-й женой небезызвестного Авксентия Мординова - 1-го ректора Якутского госуниверситета]. Вроде бы, смерть Трощанского произошла близ речушки Татта в урочище Тарагай Уоннора, в местечке Ыарга. Впрочем, может, доподлинное место смерти - очередная легенда местных краеведов, пытающихся заманить редких туристов? В селении Черчёх до сих пор существует неопрятная улица имени Трощанского, на которой стоит дом № 2 - неказистое в архитектурном отношении здание Музея политической ссылки. Недалеко от этого центра «духовности» - жалкая хибара-полуземлянка, где скромно проживал изгнанник. Близ этого места, на территории Николаевской церкви лишь в 1969 г. над могилой Трощанского (его ли на самом деле могила?) сооружён памятник из железобетона - воплощение великой антихудожественной силы. Кстати, сам Трощанский пережил шефа жандармов Мезенцева лишь на 1,5 года. Хочется верить, что к убийству пятидесятилетнего генерала он, этот «троглодит», не имел прямого отношения…

После смерти своего супруга, дождавшись навигации, обзаведясь разрешительными бумагами и паспортом, г-жа Екатерина Янковская-Трощанская, убыла с сыном в г. Жиздру. Её последующая судьба (как впрочем и судьба Трощанского, его политическая и научная биография) никогда в деталях не интересовала местных историков и обществоведов. В ответ на «Чёрную веру» они заплатили ему чёрной же неблагодарностью. Якутия, в которой иногда проводятся помпезные съезды т.н. «шаманизма» и «духовности», так и осталась страной духовного голода. Повинна в этом не только грызущая критика мышей…

Виктор Скрипин

/«МК» в Якутии. Якутск. 5-12 мая 2004. С. 20./

1 Alba Ruthenia - Saqa Sire

poniedziałek, 11 listopada 2019

ЎЎЎ 2. Васіль Трашчанскі. Выбраныя творы па побыту якутаў. Пад рэд. Э. К. Пякарскага. Т. 2. Якуты в их домашней обстановке. Койданава. "Кальвіна". 2019.

Brak komentarzy:

Prześlij komentarz