ЎЎЎ 4. Васіль Трашчанскі. Выбраныя творы па побыту якутаў. Пад рэд. Э. К. Пякарскага. Т. 4. Наброски о якутах Якутского округа. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Несмотря на сравнительное богатство литературы о якутах, верные сведения о них мало распространены среди обыкновенной читающей публики, которая в большинстве случаев вынуждена довольствоваться так называемыми популярно-научными изданиями, наполненными неизвестно на чем основанными измышлениями по адресу этого интересного племени. Таковы: журнал «Природа и Люди» 1880 г. и позднейших (конца 90-х гг. мин. стол.), «Природа и населеніе Россіи» изд. В. В. Битнера (1906), «Обитатели, культура и жизнь въ Якутской области» М. С. Вруцевича (1891) и проч. Образчиком малой осведомленности публики о жизни якутов может служить тот факт, что, напр., в таком распространенном издании, как «Всеобщий Русский Календарь» (1906), напечатано чудовищное сообщение, будто «сибирские якуты лет 50 тому назад в голодные годы еще ели своих старух»! Впрочем, справедливость требует сказать, что даже представители нашего высшего правительства имеют смутное представление об образе жизни якутского племени: так, в начале текущего десятилетия министерство земледелия и государственных имуществ отказало якутской областной администрации в удовлетворении ходатайства об открытии в области сельскохозяйственной школы на том лишь основании, что якуты находятся еще на переходной ступени от охотничье-скотоводческого быта к скотоводческо-земледельческому, тогда как на самом деле племя это издавна главным источником своего существования полагает именно скотоводство, а важнейшим подспорьем к нему — земледелие (см. статью: «Ростъ земледѣльческой культуры въ Якутской области» — «Сибирскіе Вопросы» 1908 г., № 45-46).

    При таких условиях, полагаю, будет далеко не бесполезно опубликовать ныне «наброски» покойного В. Ф. Трощанского, написанные им еще в 1893 г. Автор не успел напечатать их при жизни, завещав мне свой труд вместе с исследованием: «Эволюція черной вѣры (шаманства) у якутовъ». Последнее было помещено, под моей и проф. Н. Ф. Катанова редакцией, в «Ученыхъ Запискахъ Императорскаго Казанскаго Университета» (отд. отт.: Казань, 1902), к редактированию же «Набросков» обстоятельства позволили мне приступить лишь с 1907 года. Хотя о якутах мы имеем уже обширное исследование В. Л. Серошевского: «Якуты» (Спб. 1896), тем не менее предлагаемые вниманию читателей «Наброски», представляя собою наблюдения умного и пытливого человека, каковым несомненно был покойный В. Ф. Трощанский, не лишены значительной доли интереса и во многих случаях могут служить дополнением к книге г. Серошевского и даже внести в нее важные поправки, в которых вообще эта книга нуждается давно.

    Первые главы предлагаемых очерков были помещены мною в журналах «Живая Старина» (гл. I и II: «Якуты въ ихъ домашней обстановкѣ» — 1908 г., вып. III и IV, и гл. III и отчасти VII: «Любовь и бракъ у якутовъ» — 1909 г., вып. II-III) и «Сибирскіе Вопросы» (гл. IV и V: «Землепользованіе и земледѣліе у якутовъ» — 1908 г., №№ 31-32 и 33-34). Остальные главы появляются в печати впервые.

    В тексте «Набросков» я позволил себе сделать незначительные вставки и прибавить якутские названия упоминаемых автором предметов, заключив таковые в угловые скобки; мои примечания к тексту обозначены цифрами.

    Эд. Пекарский.

                                                                   ************

                                        ЯКУТЫ В ИХ ДОМАШНЕЙ ОБСТАНОВКЕ

                                                                                  I.

    Едучи в Якутскую область, я рисовал себе самые мрачные картины жизненной обстановки якутов на основании тех отрывочных сведении, которые случайно долетали до меня. Но вот, не доезжая верст 200 до Якутска, мне представился случай ознакомиться с жильем того народа, среди которого предстояло коротать дни. То, что я при этом увидел, только реализовало в конкретной форме мои более или менее неопределенные страхи и произвело на меня самое удручающее впечатление.

    На одной из почтовых станций мне предложили осмотреть якутскую юрту, которая находилась, по словам почтосодержателя, в нескольких шагах. Я вышел на двор и, пройдя немного, остановился в недоумении, так как нигде не оказывалось и признаков человеческого жилья. Но каково же было мое удивление, когда мне указали на какой-то коричневый холм с небольшим отверстием, заткнутым льдиной, и сказали, что вот именно этот холм и есть якутская юрта, а льдина — не что иное, как окно. Нужно заметить, что сами якуты никогда не называют своего жилья юртой [Якутское слово сурт (пепелище) = тюрк. jурт (место жительства, стоянка, жилище), от котораго происходит русское юрт или юрта, встречается в обиходной речи, очень редко, в значении «летника», «зимника» (кысыңңы сурт) или заброшенного жилья (хäлбыт сурт), чаще — в названиях местностей: Кылаі сурда, Хотӱр сурда, Сурт сысӹ и пр. По Серошевскому («Якуты», 347), сурт назывались места, где пасли скот: «был кобылий сурт; был коровий сурт. Якуты перебирались из урасы в урасу, из сурта на сурт».]. Для обозначения вообще всякой жилой постройки у них есть слово дjiä [=џіä], а то, что русские называют юртой, они зовут балаганом [балаҕан]. Балаган — слово персидское; принесли ли якуты с собою это слово или заимствовали его у русских — неизвестно, но что сама постройка заимствована у последних — более чем вероятно. Помнится, я читал где-то описание старинных казачьих куреней, и, помнится, принцип постройки их тот же, что и якутских балаганов. Правда, самый принцип этой постройки до того прост, что можно бы, разумеется, обойтись и без заимствования, но, — в виду того, что якуты заимствовали у русских даже такой, простой конструкции и в то же время крайне необходимый, предмет, как стол (о трех ножках), называющийся по-якутски остуол, — трудно предположить, что до постройки балагана, требующей более значительной сообразительности и технической сноровки, они додумались сами. Кроме того, едва ли якуты имели возможность, до пришествия русских, срубать и обделывать более или менее толстые деревья своими первобытными инструментами, — туземное происхождение теперешнего якутского топора для меня весьма сомнительно, так как его форма решительно ничем не отличается от формы русского топора. К тому же, в одной сказке, девушка, обращаясь к матери, говорит: «Достань, дай мне ремень, которым я увязываю сено и дерево. Дай оправленный оловом нож, которым я играю — строгаю траву и дерево! Дай топор, которым я играю — перерубаю траву и дерево!» [Худяковъ, И. А. Верхоянскій Сборникъ. Ирк. 1890, стр. 93.] Во-первых, мы видим, что запасать сено и дрова лежало на обязанности женщин, а потому топор не мог быть таким тяжелым, каким мы его видим теперь; во-вторых, он не мог быть таким и потому, что его с одинаковым удобством употребляют для «перерубки» травы и дерева; наконец, он употребляется наравне с ножом, а потому, в качестве орудия, не может значительно отличаться своею приспособленностью к обработке, а главное — к рубке более или менее толстых бревен. Но имеются еще основания в пользу того, что балаган — не якутского происхождения.

    Еще и теперь можно встретить кое у кого из богачей коническую юрту из бересты, которая имеет специальное якутское название — ураса [Ср. бурятское uruse (палаточное или шатерное древко), которое Castrén (Versuch einer burjätischen Sprachlehre nebst kurzem Wörterverzeichniss. St. Petesburg, 102 b) сравнивает, впрочем, с якутским ураҕас (шест, жердь).]. Ея постройка очень характерна для якутской техники, а потому я и скажу несколько слов об ней.

    Ураса, которую я специально осматривал, иметь около 3,1/2 саж. вышины и, по форме, напоминает сахарную голову, так как линия продольного сечения урасы — кривая. Окон нет, но она освещается светом, падающим сверху через дымовое отверстие, которое очень велико; в ней имеется дверь, в старину летом завешивавшаяся берестой, а зимой шкурами. Я буду описывать урасу в том порядке, как она строится. Нужно заметить, что урасу можно строить из самого мелкого леса. Прежде всего, вкапывают вертикально столбы, — в осмотренной мною юрте их было 12, — вышиною в сажень на расстоянии от 2,1/2 до 3 арш. друг от друга; внизу между каждыми двумя столбами врублены горизонтально два бревна, лежащие друг на друге. В верхние концы столбов врублены дугообразныя плахи, так что получается деревянный круг [орто курдӱ], поддерживаемый столбами. Отступя наружу аршина 1,1/2 от столбов, вкапывают наклонно длинные, гладко выстроганные жерди так, что они лежат на вышеупомянутом деревянном круге; жерди вкапываются на расстоянии вершков 4-х друг от друга. Затем, из двух или трех выгнутых и связанных между собою жердей делают кольцо, равное по величине кругу примерно среднего сечения предполагающегося конуса, и насаживают его на пропущенные внутрь жерди, нажимая их на деревянный круг; одна треть жердей — такой длины, что концы их связываются между собою в верхушке конуса, тогда как остальные не доходят до вершины аршина 1,1/2 или 2 и их концы привязываются к другому, гораздо меньшему кругу из крученых талин. На этот остов из жердей надевается плотно пригнанный берестяной покров, сшитый конскими волосами из небольших кусков бересты; затем, этот покров еще обкладывается кусками бересты, но уже не сшитыми, а сверх всего этого лежат также вкопанные нижними концами жерди, которые опять пригнетаются посредине кольцом; с верхними концами жердей поступают как и в предыдущем случае. В середине урасы устраивается деревянный ящик [холӱмтан или состӱок = русск. шесток] вышиною в 4-5 верш., плотно набиваемый глиной и служащий очагом. По обе стороны очага вкопано по столбу [ачäх или кölö] в два с половиной аршина вышиною; столбы соединены между собою перекладиною, имеющею сквозной продольный прорез, в котором движутся деревянные крючки [кöхö] для навешивания котлов [У Серошевского («Якуты», стр. 350.) ошибочно перекладины названы ачäх; затем, у него же, а также у Маака (Вил. окр., III, стр. 46) деревянные крючья ошибочно названы кölö вместо кöхö.]. От нижних бревен, соединяющих основные столбы, идут к берестяному покрову неподвижныt лавки, орон’ы, вокруг всей урасы, оставляя свободным только пространство против дверей.

    В нашем [Автор жил в 3-ем Жехсогонском наслеге Ботурусского улуса.] наслеге имеется только три урасы, и в них живут летом; в настоящее время их почти не строят [В упомянутом наслеге богатый родович Н. П. Слепцов, бывший голова улуса, выстроил на своей усадьбе урасу с целью сохранить для потомства этот род старинного якутского жилья, признаваемого Серошевским (Якуты», стр. 347) «за самую древнюю форму якутских жилищ».], так как они очень дорого стоят, а для летнего помещения устраиваются такие же балаганы, как и для зимнего, но только из более мелкого леса. Если бы якуты умели строить свои балаганы до прихода русских, то им, значит, известно было бы и слово балаган, а потому нужно было бы признать, что они принесли с собою из своей прежней родины как самое слово, так и уменье строить балаганы, но, в таком случае, такие же постройки должны были бы быть и у их родичей — бурят, из настоящего местожительства которых якуты и пришли сюда, но там их нет. С другой же стороны, если им были известны балаганы, то, в таком случае, что могло побудить их строить урасы, которые хуже защищают от стужи и непогоды и требуют больше труда и трудно добываемого материала? Можно подумать, что они строились только для летних помещений, но и это неверно, так как у якутов сохранилось название буор ураса, указывающее, что эти сооружения обкладывались дерном или обмазывались глиной, а это могло делаться только с помещениями, предназначавшимися для зимы В Колымском округе и до сих пор якуты живут «в конических, обсыпанных [По сообщению В. И. Иохельсона, эти конические обложенные дерном (но не обсыпанные землей) юрты встречаются у якутов глубокого севера как в Колымском, так и в Верхоянском округе (в последнем округе чаще). В них живут только летом во время промысла рыбы. В. И. Иохельсон рассматривает этот тип летнего жилья якутских рыболовов заимствованным от осевших тунгусов. Объякутевшие (по языку и образу жизни) тунгусы устья Лены летом живут в таких урасах. (Личное сообщение).] землею чумах». (Зап. Вост.-Сиб. Отд. И.Р.Г. Общ., т. II, вып. I. Ирк. 1892: Очерки крайнего сѣверо-востока. И. Шкловского, стр. 37. Предположить же, что якуты сами додумались до постройки балагана на своей новой родине, также невозможно, потому что тогда они удержали бы круговую форму, заменив только бересту и жерди сплошными стенами из бревен и построив потолок. Круговую форму они должны были бы сохранить как потому, что она была им более привычна, так и потому, что в первое время им легче было бы строить круговые балаганы, чем четырехугольные. Кроме того, я не могу допустить, чтобы народ, сумевший самостоятельно дойти до постройки балагана, связывая остов его разнообразными зарубками, сохранил до прихода русских свой стол, который состоял только из столешницы, сшитой из бересты и прикрепленной к четырем палкам, связанным между собою по углам; — сохранил бы до настоящего времени свои нарты (сани) в первобытном их виде, скрепляя между собою различные части ремнями, — даже копылья привязаны или, вернее сказать, пришиты узкими ремнями к полозьям. Я полагаю, что сшитые нарты более соответствуют сшитой урасе и сшитой же берестяной посуде, а если прибавить еще, что даже выгребные лопаты сшиваются из мелких досточек, которые прикрепляются ремешками к рукоятке, — что лодки и деревянные части седел также сшиваются, то для нас станет вполне ясно, что принцип постройки балагана совершенно иной и не имеет ничего общего со сшиванием, которое у якутов было единственной технической основой [По мнению Миддендорфа (Путеш. па сѣверъ и востокъ Сибири, ч. II, отд. ІV. Спб. 1878, стр. 780), «якут... перенял у тунгусов их зимнее жилье, ӱтäн, но не переделал его, а удовольствовался только расширением его»; ӱтäн— охотничий шалаш, устроенный из конусообразно поставленных жердей, с отверстием вверху, и обмазанный глиною или обложенный дерном. Ср. Серошевский, Якуты, стр. 362-3.].

    Но, как бы то ни было, перед нами стояло человеческое жилье — юрта, а отверстие, заткнутое льдиной, действительно, оказалось окном, обращенным к югу, тогда как с восточной стороны обнаружилась дверь, обшитая коровьей шкурой.

    Был март месяц. В воздухе тепло, но земля покрыта еще толстым слоем снега. Лена скована непроницаемой броней, и, как ни старается солнце разжечься, — ничего не выходит.

    Только на этой коричневой глыбе и подле нее нет снега, только над ней струится воздух от легкой испарины, далеко разнося аромат якутской весны, — аромат, от которого тошнит; в нем преобладает едкий запах аммиака с запахом горелого навоза, потому что, в это время года, обсохшая на поверхности юрта там и сям загорается от падающих из трубы искр, и якутки с ребятишками постоянно засыпают снегом или заливают водою загоревшиеся места. Горит коровий навоз, которым облеплена юрта поверх глиняной обмазки.

    Обыкновенно каждую осень, когда начинает и днем подмораживать, якутские женщины набрасывают на стены юрты лопатами свежий коровий навоз без всякой подмеси, а затем разглаживают его, и эта работа производится ежедневно недели две, по мере накопления смазочного материала, — вот почему весной эта глыба, постепенно оттаивая, благоухает. К тому же, в нескольких шагах от жилья вы можете увидеть целые горы коровьего навоза, накопившегося за зиму, а иногда и за много зим, потому что не всегда его летом сжигают; он также тает в эту пору и также возвещает своим благоуханием о наступлении весны, — якутской весны с глубоким снегом и отвратительным смрадом. Судя по величине этих гор, вы можете составить себе понятие о степени благосостояния хозяина; это — едва ли не единственное верное мерило, так как жизненная обстановка якутов ничего вам не скажет: сплошь и рядом состоятельные якуты живут в такой же обстановке, как и бедные, и зачастую не признаешь даже богача по его домашней обстановке и обычной одежде, особенно богача, нетронутого цивилизацией, т.-е. неграмотного и не ездящего в г. Якутск.

    Но так как мы в скотоводческой стране, то весьма естественно, что картина весны приобретает окончательно пасторальный характер от присутствия на ее фоне коров и телят, еще более оттеняющих характер этого края. Да, глядя на этот жалкий, мелкий, истощенный скот, с уродливыми рогами и копытами, с плотно присохшим на боках и на задних ногах толстым слоем навоза, который отвалится только к середине лета вместе с шерстью, с таким же образом облепленным хвостом, со взбитой, грязной шерстью, местами вытертой, с отвратительным запахом, распространяющимся вокруг этих скрючившихся коров и телят, — вы уже предчувствуете, что вас ожидает в юрт.

    Вот, прежде всего, чем поражает вас жизнь якутов, — поражает ваше зрение, обоняние и дыхание. Но не поддавайтесь этим впечатлениям, а главное — не делайте никаких обобщений и сближений под влиянием благоухания якутской весны, а то рискуете очутиться в положении человека, открывающего несуществующую Америку. В такое положение попадают многие русские, незнающие якутского языка, но имеющие слабость к стремлению пролить свет истины па основании данных того же языка. Каждый из них обязательно откроет, что саха, которым называют себя якуты, имеет общий корень со словом сах, коровий навоз, а затем делаются более или менее неожиданные сближения и заключения. Но постарайтесь запомнить, что между этими двумя словами — как уверяют прекрасно знающие язык и практически, и теоретически — не существует никакого лингвистического родства. Когда уже были написаны эти строки, мне пришлось прочесть в высшей степени забавное открытие в этом роде, превзошедшее своею бойкостью все известные мне анекдотические открытия. В. Л. Приклонский напечатал в «Изв. Вост.-Сиб. Отд. Имп. Русск. Геогр. Общества» за 1887 год [Том XVIII. Ирк. 1888. См. также в «Живой Старине» 1890, вып. II: Три года в Якутской области (Этнографические очерки), гл. II, стр. 32.], что якуты «носят название саха — навоз» (стр. 13). Чего может быть проще и вразумительнее: якуты так-таки прямо и называют себя навозом! А между тем, как я уже говорил выше, для народа и навоза существуют два разных слова; но почтенный автор «Матеріаловъ по этнографіи якутовъ» не подозревал этого, а раз он этого не подозревал, то, разумеется, никакие сомнения не колебали его решимости обогатить этнографию и иные науки, и он обогащает следующим примечанием: «Навозом обмазывали и обмазывают юрту; из навоза делали и делают посуду (?); за отсутствием глины хозяйство якута без навоза немыслимо». Начать с того, что обмазка якутами своего жилья началась, по всем вероятиям, недавно, так как в сказках нигде не встречается указаний на то, чтобы юрты обмазывались навозом, а всегда они обкладываются землей; затем тунгусы называют якутов «земляными» (буор сахалар [Худяковъ, стр. 68.]), а не навозными. Далее, неизвестно, о какой посуде говорит автор? Раз глины совсем нет, то, значит, и горшки делают из «навоза» — что может быть любопытнее для этнографа? Но факт тот, что «из навоза» якуты не делают никакой «посуды» [Говоря, что якуты делают из навоза посуду, покойный Приклонский имел в виду, по всей вероятности, ту большую чашу из навоза, которую он описывает так: «С наступлением морозов насыпают кучу снега в виде полушария, облагают его свежим коровьим пометом и, когда он замерзнет, то, повернув, получают большую чашу, которую обливают водой, наводят глазурь (подобно ступке), и в эту-то чашку сливают жидкий тар из ушатов» (Жив. Ст., ор. сit., стр. 43). Тар — прокисшее за лето молоко.]). Я живу 8-й год среди якутов, и мне пришлось только один раз видеть нечто в роде большой ванны, сделанной из коровьего «навоза»; в ней якуты обмолачивают зимою хлеб, а потому происхождение этой навозной посуды позднейшее, так как якуты стали сеять хлеб очень недавно. Что же касается до того, будто Якутская область представляет из себя песчаную Аравию, то я уж и не знаю, как назвать это открытие. Глины в Якутской области даже более, чем нужно, и только на берегах более или менее значительных рек имеются пески. Я живу в 200 верстах от г. Якутска у небольшой речки [Рч. Татта, левый приток Алдана.]) и, чтобы иметь песок, которым обмазывается деревянная лопатка, употребляемая для правки косы, я вынужден возить его для себя — а всего то мне нужно фунтов 7-8 — из-за 85 верст, да и там он имеется на небольшом клочке земли, а в большом количестве можно его достать только в 20-ти верстах на р. Амге. Но вернемся к прерванному рассказу. Итак, я вижу перед собою усеченную четырехугольную пирамиду коричневого цвета, вышиною аршина в 4, с закругленными углами и с расплывающимся основанием, с едва выпуклой земляной крышей, обложенной по краю невысокими бортами из навоза, с наискось, торчащей трубой из жердей, скрепленных тальниковым кольцом и вымазанных с внутренней стороны глиной.

    Я обратил ваше внимание на то, что двери юрты выходили на восток, и это не случайность, так как даже и в настоящее время у громадного большинства юрт двери всегда выходят на восток, а в старину это было общим правилом. Герой одной сказки, построив себе юрту, говорит: «Весеннее мое солнце, кажись, с этой стороны всходит» и выбрал в одном месте часть стены, чтобы тут была входная-выходная дверь» [Н. Гороховъ. Юрюнгъ-Уоланъ. Якутская сказка. Ч. 1-я (Изв. Вост.-Сиб. Отд. И.Р.Г. Общ. т. ХV, №№ 5-6, 1884 г. Ирк. 1885, стр. 44).]. Чем это объясняется? Естественно, если якуты предпочитают устраивать на южной стороне окна, чтобы, как говорится в варианте той же сказки, «мое девятилучистое полное (т.-е. во время полудня) солнце, поворачиваясь на юг, закинуло свои лучи в дом» [Худяковъ, стр. 132.]; точно так же понятно, почему они загораживают свою юрту с северной стороны хотон’ом (коровник). Но затем для них должно быть безразлично — устроить ли двери на восток или па запад. Почему же они предпочитают восток? Нужно думать, что в старину якуты считали необходимым, чтобы первое, что им представится при выходе поутру из юрты, было животворящее солнце. То обстоятельство, что якуты считали для себя обязательным обращаться в известных случаях лицом к востоку, находит подтверждение и в том факте, что они и о своем скоте думают то же самое, т.-е. они думают, что их скот предпочитает стоять, обращая свои взоры к востоку, потому что переднюю часть скотины они называют восточной [і1ін], и если вы желаете купить переднюю часть туши, то должны назвать ее восточной [В якутском языке і1ін значит: перед и восток, передний и восточный.]. По-якутски одним словом [арҕä] означается спина, тыл и запад, север называется левой стороной [хаңас], а юг правой [уңа]. «По китайским летописям, — говорит Д. Банзаров в «Черной вере», — ханы хунские задолго до христианской эры имели обычай выходить ежедневно утром для поклонения солнцу» (13-14); с другой стороны, персы — солнцепоклонники, а якуты вышли из долины Заревшана в северную Монголию, а оттуда в Сибирь [Соображения автора о прародине якутов см. в его исследовании: «Эволюцiя черной вѣры (шаманства) у якутовъ», стр. 12-17. (Отд. отт. изъ «Ученыхъ Записокъ Императорскаго Казанскаго Университета).].

    Если же взять во внимание еще и то обстоятельство, что на одежде шамана, в которой он камлает, имеется изображение продырявленного в центре солнца [џölöpкöi кӱн], т.-е. обессиленного, то мы должны будем признать, что в старину солнце занимало важное место в верованиях якутов, но что такое значение солнца утрачено, и утрачено, по-видимому, очень давно, так как теперь якуты, на мои вопросы по этому поводу, высказали только в виде предположения, что некогда солнце было, вероятно, богом у якутов.

    Я не решаюсь утверждать, что и металлический круг (туосахта), который нашивают якутки спереди на свои зимние шапки, имеет аналогическое значение [Эта замечательная догадка находит себе полное подтверждение в том факте, что от якутов Туруханского края г. П. Е. Островских была вывезена хранящаяся ныне в Этнографич. Отделе Русского Музея Императора Александра III «шапка кӱннäх кiстäläх, т.-е «спереди имеющая серебряный кружок, изображающий солнце, а сзади – суконные ленты». Кӱннäх значит: с солнцем, имеющий солнце.] с кругом таманского костюма, но я все-таки считаю возможным упомянуть об этом, потому что круговая форма украшения встречается только на шапке [Круглая форма украшения встречается также и в серебряном грудном украшении, свешивающемся ниже пояса и называемом іlін кäбісäр.], а, следовательно, она не может быть случайной, тем более, что гораздо труднее сделать металлический круг незамысловатыми инструментами якутского кузнеца, чем четырехугольник или какую-нибудь неправильную фигуру, как и делают в других случаях. Знаменательно то обстоятельство, что женщины, принося жертву богине родов [аjӹсыт], надевают свои шапки задом наперед, — не устраняют ли они, таким образом, изображение солнца, которое считается мужчиной, от присутствия при жертвоприношении, так как в это время все мужчины изгоняются из юрты? Интересно и то, что невеста приезжает в дом жениха до восхода солнца и, вероятно, с тою целью, чтобы, в качестве нового члена семьи, с первого же дня встретить солнце. Но имеются еще и другие косвенные доказательства. Кӱн тоjон — собственное имя, Господин Солнце; слово кӱн, солнце, употребляется также для выражения почтения; солнце в полном блеске называется «ласковым солнцем» [аламаі кӱн]. Кӱн häн буолла! померкло солнце, прости солнце! — восклицание, с которым умирающий якут расстается с жизнью. Солнце имеет еще эпитеты: почтеннейший чародей и следящая особа. Кӱн уота — солнечные лучи, т.-е. солнечный огонь, а огонь у якутов — божество и, в то же время, сын солнца [Во время весеннего праздника устраивается ысыах [кумысная попойка] с жертвоприношением, и в одной сказке говорится: «Белый Юноша развеял убитого дьявола по земле на ысыах солнцу и месяцу» (Худzrjd, 161). Итак, солнцу приносят жертвы, как божеству, и приносили не только во время весеннего праздника, но и в других случаях.*].

    Но войдем же, наконец, в юрту, хотя, по правде сказать, торопиться нечего, так как едва только вы успеете сунуть нос в это логовище, как вас шибанет такой аромат, которого вы нигде не встретите. Я не в силах определить аромат якутской юрты. Если вы спросите якута, каков, например, вкус водки или уксуса, он ответит, что то и другое не так едки, как желчь, но более едки, чем соль, — так они определяют все вкусовые ощущения веществ несладких. К тому же способу определения и я вынужден прибегнуть, чтобы дать хотя приблизительное понятие об атмосфере юрты. Она менее ужасна, чем смрад от падали, но невыносимее атмосферы казарменных отхожих мест глухих провинций, — в юрте и этот запах имеется в более или менее достаточном количестве, так как дети до трех-четырехлетнего возраста совершают все свои отправления на полу и где придется в течение всей зимы, а пол — земляной и никогда не исправляется, как это делается с земляными полами на юге России. К этому запаху примешивается в большом количестве едкій аммиачный запах хотон’а, который часто бывает даже совсем не отгорожен от жилой юрты, и оба помещения имеют общую входную дверь, так что либо скот проходит в хотон через край юрты, либо люди проходят в юрту через край хотон’а. При входе в юрту, у вас сейчас же завертит буравом в носу, потом крутнет во лбу и запершит в горле, а затем станет тошнить, но вы мужайтесь, ибо, в конце концов, придется свыкнуться с подобным запахом.

    Входя в юрту, будьте осторожны, так как, кроме нечистот, на которые вы легко можете наступить, на полу масса выбоин, и вы можете свалиться и испачкать не только обувь. Предположим, вы благополучно укрепились в каком-нибудь пункте юрты и начинаете осматриваться в этом полумраке подвала, который с одной стороны освещается огнем камина, а с другой — едва пробивающимся через оконные льдины, покрытые слоем инея, дневным светом. Прежде всего, вам бросаются в глаза ребятишки в количестве достаточном, чтобы отравить жизнь бедняка, но только не якута, потому что он в этом случае, как и во многих других, вынослив, — вынослив, как и его коровы, быки, лошади; все они выносят самые, казалось бы, невозможные условия существования. Якут тупо относится к тому, что его ребятишки живут впроголодь, как потому, что это — нормальное положение большинства якутских ребят, так и потому, что он сам, его жена, его престарелые родители, его скот, его собака и кошка живут впроголодь изо дня в день всю жизнь и только изредка насыщаются до отвалу; и можно с уверенностью сказать, что даже мыши его юрты живут голодом, так как поживиться у хозяина нечем. Это — страна систематического голодания. Существует рассказ, что какой-то еврей приучил свою лошадь к тому, чтобы она обходилась без пищи, и что это ему удалось блистательно, но на беду она околела. Можно подумать, что этот еврей набрел па такую счастливую мысль, живя среди якутов и видя, как они добиваются того же, но без достаточной выдержки. Мне рассказывали такой характерный случай из якутской жизни. Был старый якут, имевший много рогатого и конного скота, но ни он сам, ни его семья никогда не ели мяса, а потому, разумеется, зиму жили впроголодь. Каждую осень он выбирал обыкновенно самую тощую корову, которую нужно было бы усиленно кормить, чтобы она могла дожить до лета, и убивал ее, а мясо держал для тех случаев, когда проездом останавливался у него ночевать какой-нибудь почетный якут, которого нельзя не кормить мясом, Однажды другой якут заявил на наслежном собрании, что он, будучи соседом этого богача, опасается быть обвиненным в том, что допустил его или кого-либо из его семейства умереть голодной смертью, а потому считает необходимым поставить общество в известность о возможности подобного печального случая и предложить, для отвращения его, назначить кого либо, кто выбрал бы у голодающего богача несколько жирных скотин, убил бы их и кормил его и его семейство мясом, ибо он сам, по своей крайней скупости, никогда не решится на это. Все общество выслушало речь молча и вполне серьезно, — на это якуты большие мастера. Скаред же, по окончании речи, испугавшись, что его станут через меру кормить мясом, поспешил уехать домой, а дома велел поймать самую жирную кобылу и убить ее, — так он и его семейство стали есть мясо. Это не анекдот, а действительный случай.

    Якуты отъедаются летом, когда у них много молока, а наедаются до отвалу, в начале осени, хоть один раз: так как в это время многие бьют скот, то и бедняку удается поесть где-нибудь мяса. В неурожайный же год и беднота бьет скот: или очень молодой (бычков), или очень старый, который не идет в продажу. Когда какой-нибудь якут бьет скотину, то соседи его моментально слетаются, как вороны на падаль, ибо каждый гость не только поест мяса, но получит еще кусок и на дом. В виду такого обычая, вытекающего из родовых отношений, соседи (не богачи) бьют осенью скот по очереди, и счет съеденного соседями мяса и данных кусков ведется самым тщательным образом, так как, накормив кого-нибудь и дав ему мяса, я приобретаю право воспользоваться у него тем же.

    Богачи большую часть года живут сыто, но и они к весне тощают, потому что к тому времени и у них истощается пища, которую из скупости запасают в недостаточном количестве. Однажды весною я заметил нашему, улусному голове, человеку богатому, что он в последнее время значительно похудел, и он ответил мне, что весною все якуты худеют, — таков закон природы.

    Ребятишки, которые толпятся у камина, указывают ясно, что вы находитесь среди первобытного народа. Маленькие дети, 2-3 лет, совершенно голы, с громаднейшими животами, тонкими ногами и руками, а те, которые постарше, — в рваных и в высшей степени грязных рубахах из синей дабы.

    У мальчиков головы обстрижены под гребенку, а у девочек волосы заплетаются в одну косу, туго перевязанную узеньким ремнем и увешанную серебряными бляшками и трубочками, а также разноцветными бусами; голова же всклокочена до такой степени, что волосы торчат во все стороны, — совсем воронье гнездо. Дети грязны до невозможности, часто покрыты струпьями, со слезящимися глазами, — очень мало якутов, у которых никогда не болели бы глаза; относительно же струпьев они думают, что каждый ребенок должен иметь их в известном возрасте.

    Ребятишки, при виде «нучи» (нуча — русский), с испугом, а иногда и с плачем бросаются к взрослым членам семьи, ища защиты; женщины не менее пугаются «нучи», но не бегут, а только поглядывают с опаской, да и мужчины смотрят исподлобья на незнакомого «нучу». Вообще, чем глуше место, тем большую сенсацию производит появление «нучи».

    Дети, как и взрослые, постоянно толпятся у камина, который, при здешних холодах в течение 8 зимних месяцев, служит центром всей якутской жизни. В камине, впрочем, огонь горит круглый год, и только в самое жаркое летнее время якутка, войдя в юрту, не подойдет к камину греть руки и не скажет: «ычча»! (холодно!). Во всякое же другое время якуты обоего пола и всех возрастов, придя со двора, суют руки в самый огонь, а затем согреваются сами, поворачиваясь около камина и заворачивая полы верхнего платья. Якуты постоянно сидят перед огнем, — работают ли, едят ли, пьют ли чай, или болтают. Гостю, которому желают оказать уважение, предлагают место у камина. Камин же служит им главным средством лечения: больной, чем бы он ни был болен, жарится у камина по целым дням; во время оспенной эпидемии я видел взрослого якута, который, захворав, немилосердно жарился у огня, сидя без рубахи.

    Якутки — я говорю о массе — дома всегда ходят только в одной рубахе [ырбäхты] и коротеньких набедренных штанах, или натазниках, называемых сыалыjа (зимой — из телячьей кожи шерстью внутрь, а летом — из синей дабы), на голове — бумажный платок, а на ногах — кожаная обувь. Якуты сидят дома также в одних рубахах и в кожаных штанах; на ногах у них такая же кожаная обувь, но более теплая; они, кроме того, всю зиму носят теплые набрюшники. Якутки, отправляясь к соседям версты за 8-4, чтобы поболтать или занять горсть муки, щепотку чаю и пр., надевают шапку [џабакка] с верхушкой [туорчах] из разноцветных лоскутьев сукна и широко опушенную мехом, затем суконный или кожаный «сон» — верхняя одежда с талией, широкими рукавами у плеч и с разрезом назади до самой поясницы, — надевают также рукавицы и в таком виде отправляются по 40 — 48° морозу. Якут, собираясь ехать за дровами или за сеном, подвязывает себе уши бумажным платком, надевает меховую шапку, опять же «сон», но короткий и без разреза, — берет теплые рукавицы, иногда обвязывает физиономию шарфом или большим теплым женским платком и в таком виде едет верхом на быке, запряженном в сани, и едет верст за 10; таким же порядком, т.-е. верхом на быке, возвращается он с дровами или сеном.

    Якуты не любят ходить пешком и потому, как бы ни был тяжело нагружен воз и какой бы сильный мороз ни был, они сидят верхом на быке, напевая иногда свою незатейливую песню. Если якуту представляется возможность завернуть по дороге в юрту, то он не пропустит удобного случая. При этом он ничего не теряет, так как у него спешных дел нет, а выиграть может хоть понюшку табаку, а, может быть, и чашку чаю, или хоть просто поболтает и погреется. Он не заедет только в том случае, если везет сено, потому что не только бродящий вокруг юрты скот нападает на воз, но и хозяйка, заметив остановившегося с сеном простофилю, нарочно выгоняет скот из хотон’а.

    Богатые якуты одеваются, разумеется, теплее.

    С другой стороны, те же якуты уже с ранней осени, когда нет еще и 10° мороза, одеваются точно так же, как они одеваются и в 48°, — разумеется, они не одеваются теплее в большие морозы не потому, что им было бы слишком жарко, а потому, что у них нет более теплой одежды. Я видел, как якутки, отправляясь по вечерам в конце августа доить коров, одевают тот самый «сон», в котором они щеголяют в сильнейшие морозы, и как они, возвращаясь от коров, оказывались совсем прозябшими, хотя на дворе было около +8°. Якуты, на мой взгляд, народ зябкий, но только привыкший безропотно выносить и холод, и голод, и всякие невзгоды, так что со стороны можно подумать, что они не чувствительны ко всему этому, хотя, несомненно, чувствительность их слабее, чем у народов культурных. — Я вспоминал самоедов, которых имел случай видеть в Мезени. Те, действительно, свыклись с суровостью своего климата до того, что, во время поездок в город по делам, они всегда привозят с собой чум, который и разбивают на чьем-либо дворе, — в избе они едва могут высидеть минут 15, да и то еще выбегая на мороз.

                                                                                 II.

    Чтобы познакомить читателя с якутской юртой, я предпочитаю рассказать, как она строится, так как при обыкновенном описании, можно, пожалуй, наговорить вздору, как это и случилось с одним ученым исследователем Якутской области, у которого юрта врылась как-то углом в землю [Автор имел в виду М. С. Вруцевича и его сочинение: «Обитатели, культура и жизнь въ Якутской области» (Записки Имп. Русск. Геогр. Общества по отдѣлен. Этнографіи, т. ХVII, вып. II. Спб. 1891). В свое время г. В. И. поместил в «Этнографическомъ Обозрѣніи» подробный разбор этого «сочинения» в противовес незаслуженно-лестному отзыву рецензента «Вѣстника Европы» (1891, октябрь: Литерат. Обозрѣніе)].

    При выборе места для постройки юрты стараются, чтобы оно имело наклон на восток или на юг, так как это счастливый наклон, а наклон на север и запад — несчастливый. Я уже говорил, что двери обыкновенно выходят на восток, а потому каждая из стен обращена к какой-либо одной стране света. Приступая к постройке юрты, вкапывают, прежде всего, четыре угловых столба [баҕана или маҕана] толщиною в 4-6 вершков в диаметре. Сначала вкапывается юго-западный столб, который у якутов пользуется почетом; вкопав его, кладут на него сверху конский волос из гривы — в виде жертвы; столб этот служит местопребыванием духа юрты, и на нем зиждется, по мнению якутов, вся прочность жилища; волос — жертва самому столбу, чтобы он не обвалился ни вообще, ни теперь, во время постройки юрты. Еще и теперь якутские плотники рассказывают, что очень недавно юрты строились так плохо, что тут же обваливались. В верхнем конце каждого углового столба вырубается выемка, — так, чтобы можно было, сделав соответствующий вырез в балке, служащей боковой матицей, соединить северные столбы с южными попарно и чтобы балка не могла податься на сторону, а для устранения возможности движения по длине делают на ее концах еще вырезы, которыми она захватывает каждый столб с северной и южной сторон. Затем, на концы двух таким образом укрепленных балок, соединяющих попарно угловые столбы, кладутся еще две перпендикулярно к ним [сöбӱргäнä или сöгӱргäнä], — тут опять делаются надлежащие вырезы для устранения движения в какую-либо сторону. В больших юртах устанавливается и третья балка между этими двумя, — так, чтобы она разделяла юрту на две части, из которых одна, левая от входа, будет большей; под концы этой балки, а также под средину остальных ставятся подпорки [тулāсын]. Чтобы образовать крышу на два ската, прикрепляют на каждую из этих балок по 3 обрубка, кладя их по длине, причем средний значительно толще крайних, которые отстоят от наружных стен и от среднего обрубка на равном расстоянии, а затем кладутся поперек на эти обрубки 3 матицы [ӱсӱö или сіс мас], и получается таким образом 4 пролета, заполняющиеся бревнами вершка 2-3 толщиною и аршина в полтора длиною, плотно прикладываемыми друг к другу. Когда поднимают среднюю матицу, то ее предварительно вымазывают маслом, — тоже жертва; хозяева и рабочие едят при этом саламату [саламäт] и сору [суорат] — простоквашу из вареного молока с маслом. Крышу затем обкладывают либо мхом, либо сеном, а сверху набрасывают корьё и затем уже насыпают землю, но все это так плохо делается, что крыша обращается во время сильных дождей в решето. Для того же, чтобы образовать стены, выкапывают, хотя и не всегда, ровчик в виде четырехугольника на расстоянии 6-7 четвертей наружу от угловых столбов и параллельно соединяющим их линиям, а затем ставят торчмя бревна так, что нижний конец помещается в ровчике, а верхний приваливается к балкам, связывающим угловые столбы. Таким образом, получаются во внутрь наклонные стены, в которых устраиваются окна и двери и также с наклоном. Бревна, употребляемые для крыши и стен, очищены от коры только наполовину по всей длине, и в юрту выходят гладкие стороны, а наружу покрытые корой. Однако у якутских юрт [большею частью] устраиваются только три таких стены, так как с северной стороны пристраивается хотон, который строится так же, как и юрта, но небрежнее и с бревен не снимается кора вовсе, — со стойлами и с деревянным полом из мелких кругляков, покрытых корой. Пол — самый неудобный как для скота, которому приходится балансировать по сырым круглякам, кое-как положенным, так и для женщин, очищающих его ежедневно от нечистот; пол, к тому же, представляет как бы шахматную доску с квадратиками различной величины, из которых, притом, некоторые более углублены. Такой вид получается оттого, что бревна одного квадратика кладутся перпендикулярно к бревнам другого, а это обусловливается тем, что скот стоит не по одной линии, а в различном направлении. Разумеется, чистить такой пол очень трудно, да якутки не особенно хлопочут о чистоте: выбрасывается из хотон’а то, что может быть взято на лопату, а остальное остается на месте для гниения и распространения того отвратительного запаха, о котором я говорил выше. Чаще всего хотон ничем не отделяется от юрты, а если и отделяется, то легкой перегородкой, в которой оставляется отверстие для прохода скота. Затем, в юрте устраивают орон’ы [неподвижные лавки] и камин. Орон’ы, как и в урасе, занимают то место, которое образуется от линии, соединяющей угловые столбы между собою, до наружной стены. Юрты богачей устраиваются несколько иначе [и часто без хотон-а], но по тому же типу; они редко имеют деревянный пол, но если и имеют, то еще реже якуты его моют. Я видел только у двух богачей юрты с полами и только у одного пол был чист, но за то это — едва ли не самый богатый и во всяком случае самый влиятельный якут во всем округе. Постройка камина начинается с того, что делают из бревен или жердей его остов, или, точнее сказать, облицовку, в которой устраивается будущее устье, закрываемое временно досками, а затем несколько якутов лезут на крышу, всыпают в деревянную облицовку глину и убивают ее длинными жердями; когда работа дойдет до половины, вставляют гладко обстроганное бревно, сплошное, либо со сквозным продольным дуплом, а затем обсыпают его вокруг глиною, которую утрамбовывают таким же способом. Когда работа доведена до конца, то сплошное бревно осторожно вынимают и получается отверстие для трубы, а если было вставлено дуплистое, то его не трогают, ибо оно само сгорит [У автора описано здесь устройство так называемого «битого камина» (сімі осох), встречающегося сравнительно редко и обыкновенно у зажиточных якутов; большею частью делается «мазаный камин» (сыбах осох), который местные русские называют «камельком» (см. Серошевский, стр. 355).]. Камин ставят в северо-восточном углу юрты, но так, чтобы можно было ходить вокруг него свободно; устье обращено к юго-западному углу, так что лучи камина идут по диагонали к тому столбу, который, как я сказал, охраняет юрту от разрушения. Южный орон юрты около этого столба считается самым почетным местом, — тут на полке имеются в настоящее время иконы, перед каждой из которых прилеплена восковая свеча; одна из них обыкновенно зажигается хозяином во время вечерней молитвы, — я не помню, чтобы зажигали во время утренней. У состоятельных якутов в этом углу стоит крашеный стол с разными вычурами; он не употребляется для хозяйственных надобностей, да и, как мне помнится, он выше обыкновенных столов; на нем служат молебны, пишут, при случае, и — только. Он стоит обыкновенно на небольшом квадратном земляном возвышении, обложенном кругом деревянными плахами, и похож на прежний их очаг. Я не решаюсь делать сближений, но обращаю внимание на это сходство, особенно знаменательное в виду значения углового столба, у основания которого устроен этот очаг.

    В каждой юрте имеется свой дух дома (балаҕан іччітä), который и кочует вместе с хозяевами, так что это в то же время и дух семьи. Если поселяются две семьи вместе, то в юрте живет дух хозяев, а если образуется новая семья и переезжает в новую юрту, то для нее создается духом земли [доіду іччітä] новый домовой. Нужно заметить, что дух огня [уот іччітä] и домовой — отдельные существа. Якутская семья, при каждом переезде в другую юрту, разводит, прежде всего, огонь [уот], принеся углей от соседей или добыв его кресалом, затем варят саламату, которую большуха раскладывает по отдельным чашкам, по числу наличных ртов, так как каждый якут — взрослый и ребенок — всегда ест один из чашки. При этом откладывается немного и духу дома в отдельную посудку, которая ставится с левой стороны камина, т.-е. с восточной, где и стоит до следующего дня, когда, затем, уносится в хотон и там где-нибудь оставляется; ему же дают еще и соры с маслом. Но почему жертва относится в хотон, где имеется специальный дух, покровитель скота [Hjāцы хотун, хаңас діäкі]? Уж не думают ли якуты отделаться одной подачкой? Весьма вероятно, так как они отчаянные скареды. И в самом деле, покровительнице скота делается такой подарок, да и то раз навсегда: сучат из конской гривы веревочку и протягивают ее над тем местом, где обыкновенно стоят телята, на нее навешивается 9 крошечных берестяных ведерок наподобие тех, в которые надаивают молоко, и 9 таких же телячьих намордников, которые надеваются на телят, чтобы они не высасывали молока, но могли бы в то же время щипать траву; в промежутках навязываются пучки из конской гривы. Но, кроме этих жертв, при переезде в юрту бросают еще и в огонь немного саламаты, — это жертва богу огня. Если в семье имеется много детей, то в огонь вливают еще ложку топленого масла, а если один ребенок или детей совсем нет, то это масло остается в экономии, и принесение в жертву масла откладывается до какого-либо другого случая. Когда я спросил, какая связь между количеством детей и количеством жертвы, то мне ответили, что так как огонь и никто другой насылает на детей разные накожные болезни, то многосемейному приходится быть щедрее. Не только якуты верят в такое действие огня, но даже одна попадья уверяла меня, что огонь действительно насылает струпья, и привела в доказательство случай с ребенком ее работника-якута. Ребенок покрылся струпьями оттого, по ее словам и словам якутов, что в огонь нечаянно попал кусочек лучины, запачканной испражнением ребенка. Таким образом, нужно тщательно остерегаться, чтобы не нанести как-нибудь оскорбления богу огня, который, как видно, очень мстителен; в огонь нельзя ни плевать, ни плескать воду, ни тыкать ножом или чем-либо острым, чтобы не поранить бога огня.

    Когда я пожелал узнать, считают ли якуты бога огня добрым [ajы] или злым [aбäсы], то из расспросов ничего определенного нельзя было вывести: одни признавали его добрым, потому что он греет, светит, варит пищу и т. д., другие же, и их было большинство, признавали его злым духом, потому что малейшее прикосновение его причиняет большие несчастия, сжигая строения, и нестерпимую боль, часто обжигает людей, а в особенности детей, насылает болезни и т. д. Уяснить связь между огнем и струпьями детей можно только следующим образом: огонь, непосредственно обжигая тело, образует струпья, не отличающиеся по наружному виду от всех других струпьев; с другой же стороны — дети чаще всего обжигаются, а потому якут видит, что огонь чаще всего мстит на детях и что они же чаще всего покрываются вообще струпьями, а, следовательно, это тоже месть бога огня.

    Всегда ли бог огня имел такой двойственный характер? На этот вопрос трудно ответить категорически, но следует обратить внимание на то, что персидский бог света и добра — Ормузд создал из огня все чистые существа, что у персов огонь — источник жизни и души человека, что он — источник нравственной и физической чистоты. У монголов сохранилось кое-что из этих верований, а у якутов из них сохранилась только вера в очистительную силу огня, да и то только преимущественно в сфере физической. Таким образом, в то время как у монголов бог огня стал добрым богом, у якутов он сохранил двойственный характер, смотря по тому, обращают ли они внимание на его благодеяния или на вред, им причиняемый, но всегда рассматривают вопрос с точки зрения утилитарной. Замечу, что, по понятиям монголов, «многие болезни, особенно наружные, и пожар — следствие гнева Ут, бога огня («Черная вѣра» Банзарова, 24).

    Огонь, как я сказал, играет роль силы очистительной, разгоняя всякую нечисть. Люди, отвозившие покойника на кладбище, очищаются, переступая через огонь, — таким же образом очищается бык, на котором возили труп, сани и другие инструменты, употреблявшиеся при погребении.

    Самый чистый и священный огонь — молния, а потому пожар от нее не тушится. Она очищает все, на что упадет, и дерево, разбитое молнией, считается чистым, а зажженные лучины от такого дерева употребляются при обряде очищения. В старину, перед началом неводьбы, шаман зажигал такую лучину и, стоя на льду среди озера, махал ею по всем направлениям, произнося заклинания; это делалось с тою целью, чтобы очистить мужчин и женщин от возможной в них нечисти, В настоящее же время, когда шаманы не совершают публичных обрядов, все жители той юрты, в которой недавно был покойник, и все посетители ее не могут до новолуния вступать на лед озера, пока не кончится неводьба, а стоят, как я сам видел, на берегу. Новый невод очищается при помощи такой же зажженной лучины; ею же размахивает шаман, когда он, во время падежа конного скота, камлает с целью прогнать эпидемию. Мясо скотины, убитой громом, признается целебным. Огонь, кроме того, является посредником между человеком и другими духами при жертвоприношении, хотя и не всегда, как я сейчас же скажу. Хозяйка, принося жертву богине, покровительствующей коровам, берет глиняный черепок или горшок, накладывает горящих угольев, относит в хотон и там на уголья выливает ложку масла. Тут огонь является посредником. Но вот хозяйка смазывает маслом верхнюю жердь яслей, к которой привязывают телят, — это жертва непосредственная, так как это божество, специально заведующее здоровьем телят, слизывает масло; если не принесут этой жертвы, то новорожденные телята передохнут от поноса.

    Хозяйка дома есть и главная хранительница очага, покровителя семьи. Только она имеет право проходить мимо камина с передней его стороны, — все же остальные женщины обходят его сзади. Если перед камином сидит или стоит хозяин дома или почетный гость, то и хозяйка не проходит между ними и камином, если бы даже место и позволяло, а обходит их сзади. Во время менструаций женщина не может касаться огня и даже близко подходить к нему, точно также роженица и бывшая при ней повитуха не могут до новолуния входить в ту часть юрты, которая освещается огнем камина. Невеста, вступая в дом жениха, бросает в огонь несколько палочек, заранее приготовленных, а затем выливает туда же топленого масла, — после этого она уж член семьи. Очевидно, что бросание палочек — символ разведения огня, что может делать только член семейства и что делают только женщины. У монголов вступающий в члены семьи поклоняется богине огня и приносит ей жертву. То же самое делают в день свадьбы жених и невеста, в чем и выражается обряд бракосочетания.

    В кузнице перед камином врыт так называемый стул для наковальни, и только кузнец — хозяин может пройти между камином и этим стулом, — всем же остальным строго воспрещается.

    Вся мебель юрты состоит из одного или двух столов [остуол], чаще круглых, о трех ножках, и из табуреток [олох мас] разной величины. Табуретки сделаны довольно остроумно. Берут 4 таловых прута толщиною в полвершка и длиною аршина в полтора; на каждом из них делают по два выреза — так, чтобы, если согнуть прут, получилась буква П и чтобы можно было вставить в места изгиба свободные концы другого такого же П, — концы закругляются и на них делаются заплечики. Таким образом вставляются друг в друга все прутья и получается остов скамьи; сиденье делают из тонких досочек, врезанных в верхние ребра. Кроме этой мебели, имеется еще сундук [џäсык = русск. ящик], величина которого зависит от степени зажиточности семьи; в нем хранится под замком все более или менее ценное: серебряные браслеты, шелковый головной платок, а то и просто какая-нибудь дрянь, которая может иметь ценность только в глазах якутки.

    Хозяйственный инвентарь семьи очень несложен. Прежде всего и главнее всего, в каждой семье имеется многое множество берестяной посуды [туос ісіт], в которой летом стоит молоко в подполье дней 5-6 для образования сливок или сметаны. Затем имеется не мало деревянных чашек [кытыjа] разной величины для пищи, — они выдалбливаются из березы или из лиственницы при помощи особого инструмента. По краям чашки вырезаны с наружной стороны незатейливые украшения; чашка обтянута вверху обручиком из латуни или из желтой меди; к обручику приделаны оловянные привески. У зажиточных якутов эти чашки — от 15 до 20 — поставлены в ряд на одну полку, и некоторые из них [кытах] очень больших размеров. Далее идут горшки [кӱöс], которые якутки сами делают, но не все, потому что не все умеют, подобно тому как и чашки выдалбливаются не всеми якутами, — большинство покупает и ту и другую посуду. Немаловажную роль в хозяйстве якутки играет мутовка [ытык]. Это палочка в аршин длиною, на конце которой насажен небольшой отрезок полого рога с пробуравленными в нескольких местах дырками. Такой мутовкой сучат всякую более или менее жидкую пищу во время ее приготовления, мешают тесто для оладий, сбивают масло и т. д. Для сбивания же сливок употребляется мутовка [кӱöрчäх], у которой вместо рога насажен деревянный кружок с вырезами по радиусу на наружной стороне. Если к этому прибавить еще деревянные ложки собственного изделия, таган, сковороду, железную лопатку для поворачивания оладий, когда они пекутся, несколько фарфоровых чашек с блюдцами и медный чайник, то получится вся посуда якута среднего достатка [Вся эта посуда носит русские названия.]. Затем нужно упомянуть, что у всех взрослых членов семьи имеется по ножу [бысах], который носится в ножнах за голенищем или на поясе. У более зажиточного якута вы встретите медные котлы [алтан солÿр] для варки пищи, самовар, а у богача несколько самоваров разной величины, хорошую и разнообразную чайную посуду, столовую, чаще всего эмалированную металлическую, серебряные ложки и вилки изделия якутских кузнецов, разные графинчики, рюмки и даже бокалы [Столовая и чайная посуда также носит русские названия.], но все это держится под замком, так что, войдя в юрту богача, вы ничего не увидите такого, из чего бы можно было заключить о степени достатка хозяина. Только по большей или меньшей чистоте и просторности юрты отчасти можно судить о достатке; но и то только у более или менее тронутых русской культурой. Впрочем, самовары всегда на виду и у богачей демонстративно блестят.

    Но святая святых у зажиточного и особенно у богатого якута — шкатулка, прочно сделанная и запирающаяся на замок. В ней хранится домашний архив, состоящий из разных черновых прошений, расписок, записей, счетов и т. д.; все эти свидетельства изворотливости якутского ума и бесстыднейшей эксплуатации с примесью неимоверного сутяжничества доступны только главе семейства. Впрочем, у какого-нибудь просвещенного якута в этом же ящике лежат разные фотографические карточки и вдобавок в рамках, — их показывают близким знакомым и особенно почетным русским гостям.

    Большинство якутов имеет только самую необходимую одежду, да и то в одном экземпляре. Якут никогда не заводит более одной пары белья — ни для себя, ни для членов семьи; между прочим, женщины летом также носят дабовые штаны. Белье у якутов никогда не моется, а носится, пока не изорвется в клочья, не допускающие починки. Только у богачей имеется 3-4 пары белья, которое изредка моется, но от этого мало толку, так как грязь никогда дочиста не смывается, да и мудрено смыть ее, если белье носится месяц и больше и если почти совсем не употребляют мыла. Якутки уверяют, что белье от мытья скоро изнашивается, а потому они его не моют, но они почти никогда не моют и чайную посуду, и обеденную, — последнюю только тщательно вылизывают. И беда, если якутка вздумает щегольнуть перед вами чистотой и станет мыть посуду, чайную или обеденную — все равно: она будет вытирать ее подолом собственной рубахи...

    Кое у кого имеются небольшие жернова [русск. суоруна или якут. тäс]; в каждой семье имеются бычьи сани [оҕус сыарҕата], на которых возят сено и дрова, да еще топор (сÿгä) и пешня [анjӹ], а затем ничего больше. Сохи и бороны можно найти только у более зажиточных; у последних часто имеется хотя одна лошадь, а, следовательно, седло [ыңыр] и нарты [нäрта].

    Нужно заметить, что якуты любят заводить себе разную одежду, которая всегда у них хранится в амбаре под замком и надевается только в самых торжественных случаях; важно, чтобы все знали, что имеется много одежды, а носить ее нет надобности, тем более, что от этого она изнашивается. Особенно якутки любят заводить одежду и разного рода украшения, доказывая лишний раз, что дщери Евы во всех широтах одинаковы, — любопытный предмет для размышления. Однако желание прельщать сердца не побуждает якуток к чистоте, так что самая отъявленная щеголиха неимоверно грязна. Якуты не любят купаться и никогда не моют тела; единственное, что они усвоили в этом отношении, — смачивание по утрам физиономии водой, именно — смачивание, потому что этот процесс не может быть назван умываньем: мыла не употребляется вовсе, а воды идет не более чайной чашки, и выходит не умыванье, а равномерное размазывание грязи, причем все-таки от ушей к шее образуется более густая тень; после такого умыванья некоторые вытираются тряпицей, но что это за тряпица! — грязнее грязи; большинство же просто обсушивается у камина. И вот такая обсушенная щеголиха, с растрепанными волосами, которые причесываются только по каким-либо торжественным случаям или когда чересчур разводятся насекомые, — с цветным повойником, сбившимся несколько на сторону, или с грязным платком на голове, если она замужняя, и простоволосая, если девица, — с тяжелыми серебряными серьгами, состоящими из большого количества серебряных пластинок разной величины, — с оттянутыми мочками ушей, с большой четырехугольной запонкой, застегивающей ворот грязнейшей рубахи, — с широкими серебряными браслетами на руках, — стоит сбоку камина и меланхолически сучит мутовкой кипящее молоко, испещренное нападавшими угольями. Нужно заметить, что у якутских женщин замечается природная грация в движениях и что руки у них красивы и невелики, с длинными музыкальными пальцами, хотя из музыкальных инструментов у них имеется только хомус [Хомус или хамыс — общераспространенный музыкальный инструмент, так называемый варган или кобыз (кобуз), «железная лирка со стальным язычком; прикладывается к зубам, пальцем бьют по язычку, образуя звуки изменением полости рта» (Даль II, 739, 1-ое изд.).] — крошечный железный инструмент, который одной рукой прикладывается к полуоткрытому рту, тогда как другая рука приводит в движение тонкую пластинку, прикрепленную к подобию арфы, ударяя по ее свободному концу. Такой же музыкальный инструмент «дрымба» я видел у цыган на юге России.

    В общем якуты и якутки некрасивы: выдающиеся скулы, приплюснутый седлистый нос с почти круглыми ноздрями, обращающие на себя внимание косовато насаженные и широко расставленные глаза, часто низкий и некрасивый лоб, — таково громадное большинство. Но есть и другой тип — тип якутской аристократии, встречающийся, главным образом, между старинными богатыми фамилиями. Представители этого типа — богаты они или бедны в настоящее время — гораздо интеллигентнее остальных и не спускаются до положения чьего-нибудь работника. Мужчины этого типа более рослы, красивее сложены, более сильны, цвет лица белее, но все-таки смуглый, нос с горбинкой и хотя не тонок, но и не приплюснут, да и ноздри не бросаются в глаза, — лоб широкий и высокий, глаза посажены ровно и не слишком удалены друг от друга, рот красивый, с полными, чувственными губами, но волосы такие же, как и у остальных — черные, прямые, матовые, более напоминающие шерсть, чем человеческий волос. У этого типа мужчин несравненно чаще встречаются усы и даже небольшая растительность на подбородке, тогда как у большинства якутов на лице нет никакой растительности. Если глядеть еn faсе, ничто не указывает вам на то, что перед вами представитель низшей расы, в профиль же вы сейчас заметите, что нос, хотя и с горбинкой, слишком низок в переносице, что зависит от особого положения скул, — но и только. Я видел лишь одну якутку, которая могла бы подойти к этому типу, и вообще я чаще видел среди якутов красивых мужчин, чем женщин, хотя и между женщинами попадаются изредка очень красивые. Впрочем, красивые глаза и даже с «поволокой» встречаются довольно часто [О наружном виде якутов с характеристикой обоих физических типов: тюркского и монгольского, а также и промежуточных форм см. у Миддендорфа (Путеш. на сѣв. и вост. Сибири, ч. II, отд. VІ, стр. 631 и 765), Маака (Вилюйскій округъ, ч. III, стр. 82), особенно Н. Л. Геккера (Къ характеристикѣ физическаго типа якутовъ. Ирк. 1896). Ср. также: Серошевский: Якуты т. I, гл. III: Физич. особенности племени.].

                                                                         III.

                                                   ЛЮБОВЪ И БРАК У ЯКУТОВ.

    Якуты—чрезвычайные ловеласы, а якутки более чем снисходительны. Рассказы о том, что местные ловеласы имеют успех у якуток будто бы потому, что они не могут противиться требованиям, будучи склонны к гипнозу, — чистейший вздор, о котором местные жители не имеют ни малейшего понятия. Неверность мужей и жен — явление сплошное, и гипнотизм тут ни при чем. Дело в том, что на внебрачные половые отношения якуты совсем не смотрят, как на безнравственные, во-первых, потому, что у них отсутствуют всякие понятия, которые действительно можно бы было отнести к категории понятий нравственных, регулирующих поведение человека, и, во-вторых, потому, что у якутов до очень недавнего времени было многоженство, а покупка жен держится и до сих нор. В сказках молодые люди вступают в связь при первой же встрече и без всяких прелиминариев. Юноша просто говорит:

    — «Лучше иди, ляжем вместе, посмеемся, пошутим!»

    «На это женщина пришла и лежала с ним; вдобавок к своему устатку, юноша повеселился так, как посторонние люди веселятся с посторонней женщиной», а впоследствии эта женщина родила [Худяков, стр. 162.].

    Какой же тут гипноз — с одной стороны и нравственные требования — с другой? Все обусловливается тем, что якуты находятся в зоологическом периоде.

    Однако, мужья чрезвычайно ревнивы, но, разумеется, не все, а только те, у которых жены молоды и красивы, во всех же остальных случаях они вполне равнодушны, — особенно когда сами пользуются расположением какой-либо другой женщины или если жена бесплодна. Женщины, как мне кажется, менее ревнуют своих мужей. Я знаю одного очень богатого якута, который из четырех сыновей двух терпеть не может потому, как говорят, что они прижиты его женой от работника. Вот причина, почему мужья ревнуют: они не хотят приблудных детей. Жены же не хотят, чтобы их мужья тратились на чужих жен, так как каждая якутка, оказывая благосклонность, норовит обобрать своего поклонника начисто.

    Легкость нравов — до того явление обыкновенное, что никто этим не возмущается. Я присутствовал при такой сцене. В церковной караулке разбранились две якутки. Одна — жена караульного, а другая — девица, его сестра. Первая упрекала вторую в том, что та, не будучи замужем, родила; последняя же, в свою очередь, бросила упрек в том, что та, наоборот, будучи замужем, завела любовника. Присутствовавший при этом якут-звонарь, холостяк дет 60-ти, заметил:

    — «Однако, ты не ладно говорить: все жены имеют любовников, а девицы очень редко рожают».

    Говорят, что смолоду этот моралист был отъявленным ловеласом, а потому нужно признать его компетентным судьею в этом деле. Его компетентность подтверждается относительно девиц и метрическими книгами моего прихода, из которых видно, что за последние 22 года было всего 26 незаконнорожденных из общей суммы 3798 родившихся за то же время, причем незаконнорожденные чаще рождаются у вдов, а не у девиц.

    Я лично знаю только два случая, когда девицы были матерями, и оба случая надо признать исключительными. В одном случае родила слепорожденная и чуть ли не на 30-м году от роду; другая девушка, о которой раньше была речь, упорно не хотела выходить замуж, хотя была сиротой и, будучи красивой, имела много женихов; казалось, она питает отвращение к замужеству, а, между тем, не устояла и опять же — когда ей перевалило за 25 лет.

    Но не следует думать, что якутские девицы очень целомудренны, — нет. Их целомудрие — результат тщательной охраны; охраняется, впрочем, только физическое целомудрие, — только оно имеет цену в глазах покупателя-якута, потому что только за девиц платят калым. О нравственном целомудрии якуты не только не заботятся, но даже не подозревают возможности такой заботы. Я видел, как старый якут, человек состоятельный, в присутствии массы якутов, — это было в Родовом Управлении вовремя какого-то собрания, — позволял себе самые возмутительные шутки с 12-летней девочкой, а та держала себя так, как будто грязные заигрывания старика — самая простая вещь. Присутствовавшие и даже родители не обращали ни малейшего внимания на эту мерзость.

    Якуты имеют обыкновение покупать заблаговременно невест для своих сыновей, а потому у них не редкость, что десятилетние дети живут, как взрослые супруги, если за невесту заплачен весь калым. Даже взрослые женихи, если они уплатили половину калыма, могут ходить к невесте на правах мужа; если бы такой жених отказался потом жениться, то он не имеет права на данный им калым, ибо девица с изъяном, очевидно, вдвое дешевле. Таким образом, вопрос нравственный сведен на материальный: что заплатил, то и получай.

    Целомудрие якутских женщин находится в прямой зависимости от строгости надзора за ними, и нужно отдать справедливость: надзор, когда он признается необходимым, очень строг, хотя для замужних и не всегда достигает цели, так как они, во всяком случае, пользуются большей, свободой.

    Для меня не совсем ясно, почему так мало незаконнорожденных. Положим, за девицами и очень молодыми вдовами — строгий надзор, но за остальными вдовами надзора никакого, а, между тем, вообще вдов очень много. В нашем приходе было в 1870 году 62 вдовца и 241 вдова, — разница громадная; скорее нужно было бы ожидать обратного отношения, так как за одинаковое число лет в период деторождения смертность между женщинами больше, чем до половой зрелости и после периода деторождения; в тот же период женщин умирает гораздо больше, чем мужчин. Почему же в действительности мы видим больше вдов, чем вдовцов? Это объясняется тем, что вдовцы чаще вступают в брак, чем вдовы. Для нас все равно, от чего это зависит, но от того же самого должно зависеть отчасти и то, почему и внебрачные связи вдов малочисленны; малочисленность внебрачных связей вдов отчасти зависит и от того, что могут возникнуть осложнения в случае рождения ребенка, тогда как интрижки с чужой женой не представляют этого неудобства. Как бы то ни было, но, с одной стороны, незаконнорожденных очень мало, а с другой — вдовы вступают в брак гораздо реже, чем вдовцы. И в самом деле, за 22 года вышли замуж 54 вдовы за холостых и 80 за вдовцов, а вдовцов женилось на девицах 135.

    Тот факт, что много вдовцов женится на девицах может указать на одну из причин неверности жен, и если мы еще обратим внимание, вообще, на возрастное отношение брачующихся, то эта причина станет бесспорной. Рассматривая с этой целью метрические книги, я наткнулся на поразительные факты и невольно вспомнил мнение двух известных русских писателей, из которых один уверял, что факт вступления в брак старика-крестьянина, который фигурирует в его рассказе, с молодой девицей — плод «гнусной цивилизации», а другой весьма пространно доказывал, что та же «гнусная цивилизация» приводит к тому что женщины, принадлежащие к интеллигентному классу, не находят себе мужей, а потому подвергаются разного рода страданиям и искушениям, тогда как в «первобытном обществе» подобные явления не имеют места, и молодые люди, достигнув половой зрелости, вступают, да еще и по влечению сердца, в брачный союз беспрепятственно. Несомненно, что тут имеются в виду те дикари, которые появлялись некогда на подмостках театров, дабы устыдить «гнусную цивилизацию» своим великолепием. Взгляните же на действительных дикарей, почти нетронутых «цивилизацией»: мы видим, что значительное число вдов не находит ни мужей, ни даже приватных поклонников, — замуж редко берут и незаконнорожденных мало, за 22 года всего 26. Если даже утроить это число, предполагая, что показания о незаконности рождений неверны, а такое предположение не невероятно, — так как, с одной стороны, может быть желание скрыть незаконность рождения, а с другой — священник не может знать всех вдов, — и если все эти рождения приписать только вдовам, то и тогда получится, что из 241 вдовы, числившейся в 1870 г., приходится за 22 года по три на одно рождение, тогда как на каждую замужнюю женщину, которых числилось в том же году 628, приходится по 6 рождений за то же время. Если даже признать, что многие женщины вдовеют поздно, в период бесплодия, то и тогда все-таки можно будет утверждать, что у якутов вдовы поистине должны быть неутешными. Не тут ли кроется причина того весьма трогательного обычая у некоторых народов, что вдовы лишали себя жизни на могилах мужей? Весьма вероятно, если принять во внимание, что дикарям загробная жизнь представляется только продолжением земной.

    Если только обстоятельства дозволяют, якуты вступают в ранний брак, так что у них нередко брачное сожительство начинается за много лет до того возраста, когда они могут венчаться. Впрочем, к церковному венчанию якуты относятся совершенно формально, и у них все брачные обряды и пиршества совершаются во время переезда невесты в дом жениха, а венчание происходит когда придется и совершенно незаметно. Несмотря на стремление якутов к ранним бракам, мы имеем, что из 524 мужчин, вступивших в первый брак, 14,4% имели от 26 до 30 лет, 7,6% — от 31 до 40, 4,3% — от 41 до 60 и один случай вступления в брак 61 года. Но, может быть, девицы счастливее? И да и нет. Из 704 девиц вышли замуж от 26 до 30 лет только 6,6%, от 31 до 40 — 2,5%, от 45 до 55 — 0,85%, но и это доказывает с достаточной убедительностью, что условия якутской жизни в этом отношении, как и во многих других, не могут быть признаны нормальными, а если еще взять во внимание возрастное отношение брачующихся, то мы еще более убедимся в их ненормальности. Из 572 случаев, когда обе стороны вступают в первый брак, 9% приходится на брачующихся одинакового возраста, 5,15% — на случаи, когда невеста старше жениха до 5 лет, 2,3% — до 10 лет, 44% — на случаи, когда жених старше невесты до 5 лет, 14,2% — до 10 лет, 22,2% — до 20 лет, 3,15% — свыше, причем в двух случаях жених старше на 30 лет, а в других двух — на 35 лет. Если теперь обратимся к возрастному отношению брачующихся вдовцов и вдов, как между собою, так и с холостыми и девицами, то окажется, что из 324 браков 5,8% приходится на случаи, когда вступают в брак однолетки, 8% — когда невесты старше до 5 лет и 3% — до 21 года; затем, 19% — когда женихи старше до 5 лет, 17% — до 10 лет, 31% — до 20 лет, 16% — до 41 года. Такое неприятное для женщин возрастное отношение зависит от того, что они являются товаром, которым завладевает тот, кто заплатит. Однако, нельзя сказать, чтобы женщины выходили замуж под влиянием насилия родителей, — нет, у якутов случаи грубого насилия очень редки. Вообще, это — единственная симпатичная сторона якутского характера. У них нет самодурства Кит Китычей, а потому нередко девушки с успехом отстаивают свою свободу и не выходят за того, за кого не хотят, а в крайнем случае даже заявляют священнику о нежелании вступить в брак. Но, тем не менее, брак у якутов менее всего происходит на почве взаимной привязанности, — особенно, как мне кажется, женщины в этом отношении равнодушны, если у них не завелся еще поклонник. Их не слишком смущает выход замуж за старика, особенно, если он — зажиточный человек; старый муж нисколько не помешает завести интрижку и даже не одну, а, между тем, жена будет иметь все то, что может дать богатство: прежде всего — сытость, затем — одежду, почет и менее, изнурительную работу. Увы, эти дети природы также считают унизительным всякий труд и, при малейшей возможности, норовят свалить его на плечи другого. Один улусный голова, человек очень богатый и немолодой, страдал ожирением сердца; когда ему посоветовали косить для моциона, то он очень обиделся и объявил с гордостью, что у него есть кому работать. Ему старались растолковать, что это — лечение, а необыкновенная работа, но он остался при своем и, наконец, заявил, что он предпочитает дожидаться смерти, чем косить.

    Но не только женщины вступают в брак со стариками из-за материальных выгод, а и мужчины женятся на старухах из-за того же, хотя и реже, — этим и объясняется, что жены иногда старше мужей. Нужно заметить, что сближение полов у якутов менее всего происходит под влиянием сантиментов, да и жизненная обстановка нисколько не благоприятствует каким бы то ни было сантиментам, хотя всесильная природа и тут дает себя чувствовать, так как наибольшее число рождений приходится на декабрь и январь месяцы, — тут, ведь, весна начинается в апреле и мае.

    По нашему приходу записано родившихся за 22 года — 1905 мальчиков и 1893 девочки. Таким образом, детей мужеского пола рождается больше, но зато и умирает больше. До 5 лет умерло 529 мальчиков и 440 девочек и от 5 до 25 лет умерло 180 мужчин и 161 женщина; затем, смертность мужчин уменьшается: от 25 до 45 лет умерло 92 мужчины и 155 женщин; от 45 до 75 лет цифры смертности мужчин и женщин колеблются, а в общем умерло 226 мужчин и 213 женщин; от 75 до 100 лет и свыше — 75 мужчин и 88 женщин. Мы видим, что, в то время как в возрасте от 25 до 45 лет смертность мужчин уменьшилась почти наполовину по сравнению с предшествовавшим двадцатилетием, — смертность женщин осталась почти та же; затем, смертность мужчин и женщин почти уравнивается. Значительная смертность женщин в период деторождения объясняется тем, что беременность и роды происходят при весьма неблагоприятных условиях. Кроме общих неблагоприятных условий существования якутов, тут имеются еще и специальные. Прежде всего, у них совсем нет сведущих повитух: у них нет женщин, специально занимающихся этим делом, а принимает каждая старуха, так как эта процедура упрощена до невероятия. Роженицы-якутки чаще всего умирают от кровоизлияний или оттого, что не весь послед вышел; как в том, так и в другом случае старухи бессильны. Не думайте, однако, что для облегчения родов не принимается никаких мер, — нет, меры принимаются, но очень странные. Заготовляются два березовых кола с вилообразными концами и одна более или менее толстая палка, также березовая; перед наступлением родов колья [тоҕосо] вколачиваются в пол позади камина вилообразными концами кверху, затем кладут на них палку, и вот роженица становится на колени, хватается руками за поперечную палку [тардысар мас] и, натуживаясь, ждет, когда явятся к ней на помощь две богини, из которых одна [аjӹсыт] облегчает роды, а другая [іäjäхсіт] приносит ребенку душу. Повитуха в это время находится сзади роженицы и старается добыть ребенка. Трудно объяснить себе, почему употребляются упомянутые березовые колья и палка, но я замечу, что во время язычества якуты хоронили своих покойников на деревьях, а деревянные ящики [бісік], в которых грудные дети лежат и теперь, в случае смерти последних, вешаются на деревья; шаманы, до недавнего времени, вешали на деревья конские головы, шкуры и волосы. Не общей ли причиной обусловливаются все эти обычаи?

    После родов якутка должна пролежать несколько дней на полу. На 3-й день после родов к роженице приходят молодые женщины, которые желают иметь детей. Они выпроваживают из юрты всех мужчин, взрослых и малолетних, так как богиня, дарующая душу, не любит мужчин, надевают свои шапки задом наперед (в подражание этой богине, как они объясняют), выкапывают в земляном полу юрты небольшое углубление, ставят подле него маленькую берестяную урасу, вбивают возле нее коновязь, привязывают к ней заранее приготовленного берестяного коня с седоком, устанавливают тут же, если родился мальчик, вырезанных из бересты различных животных, за которыми якуты охотятся, приготовляют крошечный лук и стрелу, кладут в ямку сена и затем углей; после этого, одна из присутствующих девушек, непременно девственница, пускает из лука стрелу в какое-либо животное из бересты. Если же родится девочка, то, вместо изображений животных и лука, кладут берестяные ножницы, иголку, наперсток и настоящие нитки из сушеных коровьих жил; затем, присутствующие женщины садятся вокруг ямки, стараются беспрерывно хохотать, льют на уголья растопленное масло, туда же сваливают все берестяные предметы, о которых я только что говорил, и смотрят, на кого потянет струя дыма и укажет таким образом, какая из сидящих женщин родит в настоящем году. Если предсказание не оправдается, то это будет означать, что мужчина, от которого должна была родить указанная женщина, оскорбил чем-нибудь богиню. Последняя живет после родов все три дня — до упомянутого жертвоприношения, а потому в это время говорят шепотом и ходят осторожно, чтобы как-нибудь не обидеть ее, в противном случае она отнимает жизнь у младенца, а может быть — и у роженицы. После жертвоприношения присутствующие едят саламату [саламат].

                                                                         IV.

                                                      ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЕ.

    Якуты — народ пастушеский, полукочевой и живущий в условиях родового быта. Все земли и угодья у них поделены по родам [аҕа ӱса], которые крепко держатся существующего распределения. Захват земель родами произведен был очень давно, а потому, разумеется, о равномерном распределении земли между родами не может быть и речи. Благодаря неодинаковому изменению численности населения различных родов, теперь эта неравномерность возросла до значительной степени, установление же более правильного распределения земель для якутов, по-видимому, труднее, чем для кого бы то ни было, несмотря на то, а, может быть, и потому, что земельные распорядки всецело зависят от них самих.

    В нашем наслеге, состоящем из четырех родов, ежегодно происходят в течение 8 лет, которые я тут живу, шумные, но ни к чему не приводящие собрания якутов по вопросу о перераспределении земли между родами.

    Собрания начинаются обыкновенно с 9 мая и продолжаются до начала покоса. Совещания бывают либо по родам, либо общие. В первом случае каждый род располагается отдельно где-нибудь на открытом воздухе около родового управления, имея во главе своего родоначальника; для общего же собрания сходятся к месту того рода, к которому принадлежат более богатые и влиятельные родовичи наслега. Каждый год идут бесконечные споры и ругань и, по-видимому, с тою единственною целью, чтобы дотянуть до покосного времени и, таким образом, кончить дело измором. Вопрос состоит в том, чтобы отнять от одного рода часть земли и прирезать ее остальным, так как в этом роде приходится гораздо больше земли на наличное население, чем в остальных родах. Любопытно, как произошла эта неравномерность по объяснениям якутов. В старину этот род, говорят они, был многочисленнее остальных, и в нем имелось много богачей, тогда как остальные три рода состояли из бедняков. Случалось так, что этим родам не из кого было выбирать старшин, а о старосте уж и говорить нечего. Но, с течением времени, богачи стали вымирать, а их наследники не только не умели приумножить свои богатства, но, благодаря пьянству и беспутству, растратили и то, что имели, тогда как, параллельно с этим, остальные роды богатели и множились.

    Нужно заметить, что у якутов существует убеждение, что каждое богатое семейство через девять поколений беднеет, — это, во всяком случае, указывает на то, что якутами подмечена деградация богатых семей. Таким образом, деградация богатых классов, которая замечается у культурных народов, имеет место и у некультурных и, по-видимому, с более короткими периодами. Раз существует у якутов указанная деградация, она несомненно должна происходить в более короткий период, так как их материальные и моральные потребности слишком невелики. С одной стороны, богатство отдельного якута может дойти сравнительно до весьма невысокой степени, так как оно состоит, главным образом, из скота, значительное количественное увеличение которого не допускается ограниченностью покосов, и предел его увеличения очень невелик и может быть достигнут в первом же поколении. С другой же стороны, и потребности якута так невелики, что, достигнув известной степени сытости и почета, он уже не имеет достаточно сильных побудительных причин, чтобы стремиться с прежней энергией к наживе, а дети его, выросшие в праздной сытости, и того менее способны увеличивать доставшееся им наследство. Для того, чтобы разбогатеть, якут должен выдаться по уму и характеру, а для того, чтобы сохранить богатство, этого не нужно, да в последнем случае и нет тех стимулов, которые были в первом. Но возвратимся к распрям наших рядовичей.

    Как-то странно, что три рода, к одному из которых принадлежат улусный голова и наслежный староста, ничего не могут поделать с одним малочисленным родом, среди которого богачей совсем нет. Это, прежде всего, указывает на то, что якуты в настоящее время не склонны прибегать, в какой бы то ни было форме, к насильственным мерам, хотя, по преданиям, в старину подобные распри всегда заканчивались смертным боем. Затем, нужно иметь в виду, что требуют прирезки не богачи, а люди среднего достатка. Беднота обыкновенно и носа не показывает на собрание, потому что там ее никто бы не стал слушать, хотя она в этом деле заинтересована более других. Богачи, по-видимому, равнодушны, так как им лично ничего не перепало бы из прирезанной земли: они уже и теперь пользуются всем тем количеством, которое можно захватить всеми правдами и неправдами, и теперешний порядок для них даже выгоднее: обыкновенно многоземельный род отдает свои излишки в аренду, а богачу это-то и надо. В сущности, богачу выгоднее нанять покос, ибо за наем хорошего остожья в обыкновенные годы при хорошем урожае он даст рублей 6-7, да и то не всегда деньгами, а податей за то же остожье пришлось бы заплатить рублей 8, хотя, разумеется, наем представляет много хлопот, особенно если в наслеге имеется такой богатый и влиятельный человек, как наш голова, который нанимает покосы не только в своем наслеге, но и во всем улусе, и соперничать с ним мудрено. Якуты — отчаянные сутяги, а, между тем, домогающиеся передела родовичи не обращаются в Инородную Управу. Это опять объясняется тем, что богачи не заинтересованы, а мелкота неспособна к решительным действиям. Впрочем, наш голова, а, может быть, и еще кое-кто из богачей, имеет весьма здравые понятия о требованиях уравнительного распределения покосов, и всего любопытнее, что, таких трезвых взглядов он дошел собственным умом, а это указывает на то, что люди всех широт и долгот, будучи поставлены в сходные условия, мыслят аналогично, так что не нужно никакой пропаганды.

    Один наслег нашего улуса, по настоянию богача, ведет процесс с соседними наслегами об уравнении земель. Хотя местная администрация — на стороне уравнения, но улусное собрание, состоящее из представителей наслегов всего улуса, противится этому, так что вопрос еще не решен и дело будет восходить по разным инстанциям.

    Когда сторонники уравнения, истощив все свои аргументы, обратились, наконец, к якутскому патриотизму и сказали, что лучше самим согласиться на уравнение земель, чем допустить, чтобы сделало это правительство, — противники ответили, вопреки всем якутским традициям и чувствам, что пусть правительство поступает как хочет, пусть делит, но что они сами уравнивать земель не станут.

    Вот какими путями происходит разложение самостоятельности, так сказать, зоологических общин. Тут не было объяснено, почему они не станут уравнивать земли, но причина, по-видимому, лежит в тех «здравых понятиях», о которых я только что говорил. На том же улусном собрании выбирали голову на будущее трехлетие, и нынешний голова наотрез отказался от избрания, несмотря на то, что его всем собранием просили так, как редко кого просят. Он остался непоколебим, и выборы на этот раз, (в июне) не состоялись и отложены до сентября. Нынешний голова в частном разговоре сказал, что он упорствовал, главным образом, потому, что не хочет прикладывать своих рук к уравнению земель: стоит только допустить одно уравнение — и тогда начнется повсеместное требование уравнений, а это грозит потрясти коренные устои якутской жизни, т.-е. устои, на которых зиждется столь резкое имущественное превосходство меньшинства над большинством.

    Земля для якутов имеет значение, прежде всего как покос и как пастбище, а потому из всей родовой земли выделяются те участки, которые, не будучи годными в качестве покосов, могут быть обращены в выгоны.

    Такие участки разбросаны спорадически, отделяясь либо покосами, либо лесом, и огорожены, дабы скот, с одной стороны, не травил покосов, а с другой — не уходил в глухие леса или слишком далеко от жилищ своих хозяев. Пастбища у якутов называются «летниками» [саjылык], потому что летом все якуты живут на местах, где пасется их скот. Летники бывают различной величины, в зависимости от условий данной местности, и только в последнее время начинает играть роль и другое условие — богатство, так как богачи мало-помалу отгораживают для себя отдельные летники, куда уж посторонний скот не пускается, причем отгораживаются самые лучшие места. Каждый летник имеет одно или несколько озер, но с солончаковыми берегами, на которых не растет трава, годная для кошения. Вообще же, в одном летнике живут по нескольку семей, которые и обязаны наблюдать за целостью изгородей; живут они разбросанно на расстоянии версты, двух, пяти и более, — так велик иногда бывает летник.

    Покосы расположены преимущественно по берегам рек и озер, по руслам обмелевших речек и в котловинах, которые, невидимому, были некогда озерами, потому что и теперь посредине таких котловин находятся либо маленькие озера, либо топкие болота. Но имеются еще и такие низины, которые каждую весну заливаются снеговой водой, стекающей с лесистых возвышенностей.

    Все покосы разделены на остожья [кӱрӱö], т.-е. на сенокосные участки; в нашем наслеге остожье должно давать 30 возов сена в средний урожайный год, а в других наслегах — до 35 и даже до 40 возов. Разумеется, это — только нормы, которым действительность соответствует очень редко.

    Все якуты, по владению покосами и по распределению податей, разделяются на три класса. Первый класс пользуется у нас двумя остожьями, второй — одним, а третий — полостожьем. — Нужно заметить, что разделение покосов на остожья произведено довольно неправильно, так что в то время, когда одно остожье дает 30 возов, другое может дать 25, 20, а то и 35 возов. Но не следует думать, что такая неправильность разделения покосов — плод обдуманного мошенничества со стороны тех, которые делили покосы на остожья. Это, скорее, — плод неурядицы того общественного склада, когда захват — единственный способ, регулирующий имущественные отношения. Деление покосов установилось с очень давнего времени, и неправильность его и теперь не вызывает протеста, потому что люди богатые и влиятельные захватили наиболее урожайные покосы, а беднота и пикнуть не смеет.

    Трудно себе представить более безропотную и угнетенную бедноту, которая и помыслить не смеет не только о протесте, но и о простом неодобрении образа действий богачей-тоёнов (тоён—господин). Эти последние, захватив самые лучшие покосы, уже не выпускают их из своих рук, так как все экономическое благосостояние якута зависит от покосов.

    Однако, при всем своем старании, богач не может захватить в свою пользу столько покосов, сколько ему нужно для прокормления своего скота, потому что каждый якут может пользоваться только одним классом, да и то взрослый якут. Хотя богачи обыкновенно легко обходят это препятствие, записывая своих малолетних сыновей и даже работников по первому классу, но, тем не менее, они все-таки бывают вынуждены либо нанимать покос, либо покупать сено. То и другое делается на самых выгодных для них условиях.

    Обыкновенно осенью богачи дают нуждающимся якутам деньги, а те обязаны либо отдать известное количество своих покосов, либо поставить на будущий год определенное число возов со своего покоса, либо уплатить маслом. Всякий, берущий деньги на таких условиях, называется подрядчиком. За одно остожье, взятое в кортом, платят от 3 до 6 рублей, смотря по покосу, степени нужды и разным иным обстоятельствам. Под сено дают обыкновенно от 15 до 18 рублей за 30 возов, которые подрядчик должен поставить на своем покосе; а за то, чтобы скосить то же количество на чужом покосе, платят 12 руб.

    Якутская система подрядов есть самая ужасная форма эксплуатации, и я думаю, что благосостояние массы населения не поднимется до тех пор, пока будет существовать эта система в своем настоящем виде. Скажем несколько слов об этой удивительной системе, которая так въелась в якутские нравы, что захватила собою все: берут подряды даже на доставку яиц диких уток...

    Якут, нуждающийся в деньгах, берет у богача, обыкновенно в октябре месяце, примерно 18 рублей, обязуясь будущим летом поставить для него на своем покосе 30 возов сена. Таким образом, богач через год получит 30 возов сена, которые в урожайный год стоят 30 рублей. Но богач в такой год не продает сено, а, напротив, скупает, — он ждет неурожайного года, а таким будет, наверное, следующий год, так как урожайные годы бывают раз в 5 лет, а то и реже. Обыкновенно бывает средний урожай, когда воз сена стоит 2 рубля, но часто доходит до 3 р. и 3 р. 50 к., в некоторых же улусах в это время доходит до 5 р. и даже до 7 р. за воз. Я возьму среднюю цифру для нашего наслега — 2 р. 50 к. Итак, богач, продав 30 возов сена, получит 75 р. через полтора года после того, как отдал за них 18 р. Но он не получит деньгами, — как потому, что ему деньги не нужны, так и потому, что у покупателей нет денег; — он отдаст сено под масло, которое должно быть доставлено ему к августу месяцу. В прошлом [1892] году подрядная цена на масло была 7 р. за пуд, а раньше была по 6 руб. Следовательно, наш богач за 30 возов сена получит 10,5/7 пуда масла и в том же августе свезет в город и сбудет по 12 руб. за пуд, как было в прошлом же году. Итак, в два года 19 руб. обратятся в 128 р. 57 к.

    Такова неимоверная эксплуатация, но ужаснее всего то, что ни один якут ею не возмущается, да им и в голову не приходит, что тут есть что-нибудь мерзкое. Среди русских крестьян такой человек называется мироедом, а тут он аҕа — отец.

    В тех случаях, когда деньги берут взаймы, т.-е. когда уплата должна быть произведена деньгами же, взимается заимодавцем в среднем по 50%. Если уплата долга не произведена в срок, а отложена еще на год, то насчитывают проценты на проценты, так что иногда незначительный долг уплачивается в течение всей жизни должником, а затем и наследники продолжают платить. Богачи очень любят такую неисправность в платежах, так как должник в таких случаях является дойной коровой, которую вдобавок и кормить не надо, и, напротив, очень недовольны, если какой-нибудь их клиент хочет расплатиться дочиста, — часто отказываются принимать деньги, предлагая ему какая-нибудь льготы. Всего более богачи возмущаются, если такой клиент решил устроиться так, чтобы не брать ни в долг, ни под масло или сено, — его готовы съесть, усматривая в его поведении колебание основ, — но такие смельчаки редко находятся. А, между тем, поговорите с богачом, и окажется, что он — благодетель всей окружающей бедноты, которая просто разоряет его. Он ее кормит, поит, дает в долг и деньги, и масло, и сено, и тар, и чай, и муку, и дабу, и табак, — одним словом, все, в чем бедняк нуждается, а когда приходится получать, то — беда с ними, так как они никогда в срок не уплатят всего, а, напротив, опять наберут в долг.

    И, представьте, все это верно, и так на дело смотрят не только богачи, но и бедняки. Однако, это так же верно, как верно отражается физиономия человека в куче зеркальных обломков. Действительно, если к богачу является его клиент за делом или без всякого дела и если этот клиент — из тех, которых не только доят, как корову, но и стригут, как барана, то ему подносят чашку — другую чаю, обглоданную кость, чтобы он ее доглодал, какой-нибудь молочной пищи, вообще что-нибудь из того, что едят или пьют хозяева в это время. Более достаточному клиенту может попасть и рюмка водки, и кусочек мяса вместо обглоданной кости. Но дело в том, что это может быть только в том случае, если к богачу приедет почетный гость, которого нельзя не угостить, или если застанет самих хозяев за чаем, так как якуты едят только два раза в день: рано утром и поздно вечером, когда шатание по юртам прекращается.

    Как богач дает взаймы и насколько он терпит от этого убытки, мы уже видели. Заметим, что на все товары накидывается также 50%.

    Теперь скажем несколько слов о скидке долгов. Действительно, подобные скидки встречаются, хотя и очень редко. Богач сосет обыкновенно своего клиента лет 30-40, а затем, — если тот состарится и не может работать, если у него нет сына, на которого можно бы было переложить долг отца, если, к тому же, у него всего одна-две коровки, — богач прощает ему долг, но и то, если у него покос так мал, что и тут нельзя поживиться.

    У меня есть очень бедный сосед, еще молодой, у которого имеются две коровы, тогда как семья состоит из шести душ. Он уже более года болеет катаром легких и еще чем то. Якуты уже решили, что он должен умереть, хотя, кажется, и ошибутся, — во всяком случае, он не будет уже способен работать по-прежнему. Вот этот то бедняк должен нашему главному богачу и улусному голове 15 рублей деньгами, а также маслом и работой. Денежный долг перешел к нему от отца, умершего года два тому назад. В уплату этих 15 рублей голова взял у него на 2 года лучшее покосное место, оставив ему клочок, на котором в хороший год родится возов 6. Я спросил этого бедняка, как же будет с долгом, если он, умрет?

    —Да как будет? — пропадет! — ответил он, и вся его физиономия расплылась в приятную улыбку.

    Ему, по-видимому, было приятно, что нашелся-таки случай, когда безнаказанно можно не заплатить долг такому богачу. И, действительно, этот долг придется простить, так как у должника сын всего двух лет, а с жены нечего взять.

    Так как беднота очень стеснена покосами и вдобавок вынуждена часть их отдавать в наймы богачам и брать подряды на поставку сена, то она находится в безысходной кабале у богачей и у более зажиточных якутов, которые везде составляют незначительное меньшинство. Уже один недостаток покосов может служить достаточной причиной, почему у якутов скотоводство — в жалком виде, но есть немало и других второстепенных причин, которые выяснятся из последующего изложения.

    Косьба сена для большинства якутов — единственный заработок, а потому каждый из них старается набрать побольше денег под косьбу. Во всяком случае, каждый якут наберет столько, что едва-едва управится с работой к сентябрю месяцу, — иногда с покосами кончают только в половине сентября, недели за две до снега, — косить же начинают в начале июля, и косят сначала не свои покосы, а подрядные.

    Накануне того дня, когда якут думает начать косить, приносится жертва духу покоса (доіду іччіта). Я видел, как жена моего соседа приносила эту жертву. Она вынесла из юрты, которая находится тут же на покосе, черепок с угольями, положила его у самого края покоса, где трава настолько велика, что ее можно косить, и вылила ложку масла на уголья. Она объяснила мне, что жертва приносится затем, чтобы дух земли не сломал горбушу [косу], не причинил косцу вреда или какой-нибудь болезни во время работы, дал побольше и хорошего сена. У якутов, нужно заметить, часто ломаются горбуши как от того, что они плохо сделаны, так и по неосторожности. Точно так же якуты нередко болеют во время работы; главные болезни при этом — опухоль желез в паху от чрезмерного напряжения, боль спины и груди от той же причины, растяжение мускулов и даже разрыв их и т. п.

    Только что упомянутый покос принадлежит двум владельцам, живущим летом в разных местах. Через несколько дней после жертвоприношения я встретил другого владельца и спросил, приносил ли он жертву духу покоса? Оказалось, что он рассчитывает обойтись без жертвы, так как один владелец принес ее на своей части. Не безынтересна следующая подробность: у якута, жена которого принесла жертву, за год перед тем произошел во время кошения разрыв мускула, так что он до конца лета не мог работать, тогда как его совладелец никогда во время косьбы не хворал.

    Якуты обыкновенно косят по одному, по два и очень редко по три на одном покосе. Только в тех случаях, когда какой-нибудь состоятельный якут устраивает «кӱ1äі» («гуляй» — пóмочь), можно видеть человек 8-10 косарей вместе.

    Якут, нужно заметить, вообще очень медлителен, и потому он хотя и рано встает, но на работу отправляется часов в 9 и позже. Вставши, он принимается точить бруском горбушу себе и своему малолетнему сыну, если такой имеется; затем, пьет чай с молоком, причем некоторые съедают по кусочку лепешки с небольшим количеством масла, — съест еще какой-нибудь молочной пищи и, забрав горбушу, чайник (чаще всего со старыми выварками чаю), полбутылки молока, если он один, и целую, если их двое-трое, берет еще какую-то бурду, состоящую из небольшого количества молока, воды, пахтанья и травы — это будущий обед, а более состоятельные захватывают еще лепешки, масло и ундан — прохладительный напиток из кислого молока, разведенного водою [умдан или ымдан]. С таким богатством якут отправляется, — чаще всего пешком и только изредка верхом на быке, запряженном в сани, — за 3-5 верст и косит часов до 6-7, а затем возвращается домой и, напившись чаю и поевши опять какой-нибудь молочной пищи, тем и заканчивает свой день. Впрочем, каждый якут старается во время покоса поесть хоть раз мяса, но это ему редко удается, — разве на его счастье околеет у него теленок.

    В первый день косьбы якуты уходят на покос часа на 3-4 и только дней через 5-6 начинают косить вплотную. Первые дня два они косят у себя, так как жертву приносят только на своем покосе, а кроме того — каждый якут запасает немного раннего сена для своих телят. Хотя якуты сравнительно немного времени косят в течение дня, но так как они — народ очень слабый, с плохо развитой мускулатурой, и к тому же работают впроголодь, то, возвращаясь с работы, едва передвигают ноги, а некоторые шатаются, как пьяные. Косят они в самый сильный зной, и в дождь, и во всякую непогоду, — бывает, что целый месяц идет дождь. В хорошие дни косят без рубахи, а подростки и совсем голые, но в телячьих опорках и в таких же рукавицах (якуты всегда работают в рукавицах: летом и зимою).

    Люди состоятельные, если они сами косят, не только не изнуряются работой, а даже поправляются, потому что они в это время едят много масла. Таков обычай, чтобы во время тяжелой работы есть много масла, — а какой якут откажется от такого хорошего обычая, если он имеет хоть малейшую возможность исполнить его? Даже прирожденная скаредность якута перед таким обычаем бессильна, и он становится еще менее предусмотрительным в таких случаях и не думает о последствиях.

    Женщины только гребут и помогают мужчинам складывать копны. В жаркие дни температура доходит до 35° и даже 40°, а потому сегодня скошенное сено завтра уже сгребается в копны; зато в дождливые дни оно валяется подолгу, хотя якуты предпочитают сложить его немного мокрым, чем ждать хорошей погоды, когда оно просохнет. Копны складываются маленькие, — так, чтобы из 10 копен вышел один воз в кубическую сажень, весом в 20 пудов. И вот, эти копны стоят до конца августа; в течение этого времени их мочит дождем, разбрасывает ветром и опять мочит. В конце концов получается плохое сено, значительно подгнившее. Сено, скошенное в конце лета, хотя и менее подвергается влиянию дождей, но оно малопитательно, так как к половине августа грубеет, желтеет и нередко прихватывается морозом. Но бывает так, что все покосное время идут дожди, и тогда уж редко у кого окажется не сгнившее сено. А то вдруг речушки разольются в конце августа и затопят копны, — тогда уже совсем беда... И вот, года 4 тому назад, благодаря такому разливу, в стогах завелись черви.

    Да, климатические условия тут очень неблагоприятны для развития культуры. Не говоря о морозах, которые часто губят посевы, но дожди — и те несвоевременны: в мае и июне, когда больше всего нужно дождей, они редки, а во второй половине июля и в августе, когда их не нужно, они часты. Благодаря такому несоответствию, урожайные годы (на сено) бывают только после очень снежной зимы. Если снегу выпало много, если он стаял медленно и если не было иссушающих ветров, то средний урожай сена обеспечен, несмотря ни на что, а если к тому еще перепадет вовремя два-три хороших дождя, то будет хороший урожай. Вот сколько нужно совпадений для хорошего урожая, и эти совпадения бывают очень редко. Из семи весен, проведенных мною здесь, в двух случаях не было вовсе разлива рек и в одном только случае был полный разлив, а вместе с тем и хороший урожай сена, так как трава растет только на тех местах, которые весной заливаются водою, — границы покосов суть в то же время и границы наибольших разливов.

    Покосного времени у якута имеется, за вычетом воскресных, около 40-50 дней. Средний рабочий за все покосное время в урожайный год скашивает 500 копен, а самый лучший косец — 700. Таким образом, самый лучший косец, скосивший в 45 дней 700 копен, скашивал по 16 копен в день, а между тем тот же косец в действительности скашивает не менее 35 копен, а может скосить до 45 копен в день, — ясно, он косит не 45 дней, а гораздо меньше, дней 20-25, да еще если накинуть дней пять на складывание копен, то и выйдет, что у нашего косца дней 15 проходит между пальцев или в разного рода покосных болезнях.

    В конце августа начинают свозить копны в стога, причем возят по 4-5 копен на санях, запряженных быком. Стога складываются тут же на покосах и складываются очень небрежно. Форма стога — круглая или четырехугольная, но всегда неправильная, с широким, как бы расплывшимися основанием, плоским верхом, выемами и выступами на боках и обязательно с маленьким приметом сбоку. Последнее обстоятельство очень вредит сену в дождливое время, потому что в плоскости соприкосновения примета со стогом всего скорее начинается гниение, тогда как тот же примет принес бы большую пользу, если бы его употребить на завершение стога, плоская поверхность которого также вредна для сена, но в этом случае и якут — большой охотник до «авось». Стога ставят в 20-25 и более возов. Часто во время метки сена бывают дожди, но якуты этим не особенно смущаются, рассчитывая на то, что авось до морозов сено не сгорит. Но авось не всегда вывозит; два года тому назад у многих загорались стога, и приходилось разрывать их руками, чтобы вытащить сено, начавшее гореть. Каждый стог огораживается изгородью, и затем на покосы пускается скот. Тут и кончаются полевые работы, а это значит, что для якута кончаются и все работы до зимы, когда надо будет возить сено и дрова. Теперь он может возобновить свое любимое шатанье по соседям.

                                                                               V.

                                                                       ЗЕМЛЕДЕЛИЕ

    Лет 50 тому назад местная администрация задумала привить якутам земледелие и огородничество. С этой целью якутам были посланы семена, сельским властям — разъяснения и предписания о немедленном заведении хлебопашества и огородничества. Якуты имели уже некоторое понятие о вкусе хлеба, так как, бывая в городе, они ели его сами и привозили его домашним, но о культуре хлеба не имели никакого представления. Им казалось довольно нелепым копать землю, а копать приходилось маленькими железными лопатками вершка в 2 величиною, бросать туда зерно и ждать, что что-то из этого выйдет, — такую нелепость может сделать только «нуча» [русский], который, по мнению якутов, ничего не понимает. В виду таких соображений, якуты разрыхлили землю, проборонили ее граблями, как сказано было в разъяснении администрации, а зерно съели, сообщив, затем, куда следует, что ничего не уродило. Однако, администрация не унималась и опять послала ячменя на посев с приказанием, чтобы местные власти следили за посевами, так как невозможно, чтобы ни одно зерно не взошло. Тогда якуты умудрились обойти и это обстоятельство: они, обработав указанной величины площадь, выкапывали посредине ее ямку, всыпали туда горсть зерна, засыпали его, остальной ячмень опять съедали, а затемъ своевременно доносилось, что на пашнях, действительно, показалась в некоторых местах зелень, но из этого никакого урожая не вышло.

    Долго билась администрация и, наконец, кончила тем, что назначила надзирателей, которые обязаны были разъезжать и лично наблюдать за посевами. Тут уж плохо пришлось якутам, и они на своих собраниях отказались сеять, но учинить какой-нибудь ячменный бунт, наподобие картофельного бунта в России, по своему характеру не могли. И вот, чтобы удовлетворить и начальство, и родовичей, родовые старшины предложили, что они согласны, за известное вознаграждение, взять на себя общественную тяготу, т.-е. согласны сеять под наблюдением надзирателя. Кроме вознаграждения от общества, радетели получали в свою пользу уродившийся хлеб. После 2-х — 3-х урожаев якуты поумнее смекнули, что это — совсем не глупая штука, и сами стали сеять. Так постепенно количество посевщиков увеличивалось, и дело дошло до того, что в наших местах не сеет только тот, кто никоим образом не может достать семян.

    Якуты, однако, смотрят на хлебопашество, как на подспорье, а потому вообще сеют немного. Они считают свои посевы на пуды: в нашем улусе я знаю одну богачку, жену умершего головы, которая сеет до 50 пудов, нынешний голова сеет не более 10-15 пудов, а большинство — от пуда до пяти. Впрочем, в других улусах, которые находятся в более благоприятных условиях, сеют гораздо больше. У нас хлеб чаще всего выдирают с корнем, а в районах оседлости скопцов, староверов и иных поселенцев, занимающихся хлебопашеством, жнут и даже косят. Те, у кого много хлеба, молотят его зимой в сильные морозы без просушки снопов, и хлеб обмолачивается превосходно. Те же, у кого хлеба немного, обрывают в снопах колосья руками, сушат их, а затем обмолачивают в деревянных ступах.

    С огородами же дело не пошло совсем. У нас якуты говорят, что овощи — не пища, а между тем требуется много труда. Вообще говоря, идея привития огородничества полукочевому народу — по меньшей мере, странная идея. Не говоря о том, что якуты перекочевывают в летники только к 1 июня, — раньше перекочевывать невозможно, так как до того времени нет еще корма для скота, которому в это время нужен корм обильный, почему он и поправляется на покосах, — не говоря о том, что некоторые в конце июля, а многие в августе опять перекочевывают на скошенные и отгороженные покосы, нужно иметь в виду и то обстоятельство, что летники располагаются близ озер с солончаковыми берегами, а такая местность мало удобна для огородов. Притом, якуты ни за что не станут возить годную для огородов землю, как не станут и унаваживать ее, — они и грибов не едят только потому, что некоторые породы грибов растут на навозных кучах, — да и навоз пришлось бы возить за несколько верст из зимников. Затем, нужно заметить, огород требует много труда, и труда систематического, требует ежедневного наблюдения и ухода, а все это — такой труд, на который якуты неспособны. К тому же, у якутских женщин летом — масса работы, так как они доят коров по 4 раза в день. То ли дело посев! Вспахал, посеял, заборонил и уж никаких забот, а глядишь — уродит в хороший год сам 8-10, а то и вдруг сам 30-40 на каком-нибудь необычайном клочке.

    Итак, огородничество к якутам не привилось и едва ли когда-либо привьется в значительной степени, хлебопашество же привилось, но — какова его будущность?

    В Якутске циркулирует несколько неожиданное и странное мнение, что развитие хлебопашества гибельно будто бы для благосостояния якутов. Вы не верите? А между тем я имел случай прочесть «Записку по вопросу объ изслѣдованіи отношеній между развитіемъ земледѣлія въ Якутской области и благосостояніемъ якутовъ», которая должна послужить, так сказать, канвой для будущего исследования автора «Записки». Против исследования я ничего не имею, несмотря на всю парадоксальность основной мысли. Даже и такое исследование может оказаться полезным тем, что тогда парадоксальность идей автора будет очевидна для всех, а это далеко не маловажно, — особенно если представить себе, что местная администрация, усвоив эту точку зрения на земледелие, стала бы с такой же энергией искоренять его, с какою некогда насаждала. Все может быть, а потому я познакомлю читателей с основными тезисами и аргументами «Записки», цитируя из нее нужное.

    «Земледелие не принесло пользы населению области, а скорее оказало неблагоприятное влияние на благосостояние массы».

    «Но, обращаясь к теперешнему экономическому положению якутов земледельческих районов, мы видим, что привозный хлеб в этих районах стал дешевле местного, что скотоводство в них уменьшается, торговля падает, недоимки накопляются»... Ничего этого мы не видим, ибо несуществующее видеть нельзя, замечу пока от себя.

    «В результате, одним словом, оказывается, что высшая культура повела за собой упадок благосостояния. И все это происходит оттого, что «известные широты, при теперешнем состоянии климатических условий земного шара (ни более, ни менее!), неизбежно должны служить помехой правильному введению в северных странах занятий, свойственных высшим культурам».

    «Земледелие, отняв под пашню самые лучшие пастбища, — что, главным образом, справедливо по отношению к наслегам, в которых под пашню пришлось сразу отвести (как в скопческих селениях) громадные площади земли, — подорвало скотоводство [*«Оазисы земледелия среди пастушеского хозяйства требуют тщательного огораживания засеянных полей и с первого взгляда это обстоятельство может показаться неважным, а между тем система изгородей далеко не благоприятствует правильной кормежке скота. Скот, например, выпущенный после дойки из хотона, должен делать многочисленные обходы, чтобы попасть на отаву, подчас плохую». Выноска автора «Записки».] и не в состоянии было заменить якуту его первобытного экономического довольства чисто скотоводческого периода, — в силу уменьшения скота, частых неурожаев и дороговизны хлеба».

    «Благо земледелия заключается, главным образом, в употреблении хлеба, который может быть доставлен области без жертвования скотоводством».

    «Земледелие кажется выгодно только для земледельцев-торговцев, земледельцев-капиталистов, спекулирующих от годов изобилия на неурожайные, и только при условии отсутствия особой конкуренции привозного хлеба и неимоверно высоком барыше на последнем. Сомнительно, поэтому, чтобы хлебопашество русских, в особенности скопцов, в Якутской области было полезно для экономического будущего массы населения — якутов. Якутская область не только не сделается земледельческой страной, вывозящей излишек производства для удовлетворения других потребностей, но и настолько, чтобы собственным хлебом прокормить все свое население».

    Такова сущность «Записки», которая, совершив странствование в местных высших административных сферах, нашла себе успокоение на одной из многочисленных полок. Если бы дело кончилось только этим, то не стоило бы поминать об ней, но она, к удивлению, произвела некоторую смуту в умах и нашла даже сторонников, а главное — грозит возродиться в виде целого трактата, — вот почему ее нельзя обойти молчанием, а, напротив, нужно рассмотреть более или менее подробно.

    Прежде всего, бросается в глаза какая-то спутанность идей и отсутствие определенного плана.

    «Записка» начинается с категорического заявления, что «земледелие не принесло пользы населению области, а скорее оказало неблагоприятное влияние на благосостояние массы». Затем, в подтверждение этого приводятся аргументы, но странные и подчас исключающие друг друга. Далее, в «Записке говорится, что «высшая культура» повела к упадку благосостояние якутов, ибо «при теперешнем состоянии климатических условий земного шара» известные широты должны служить помехой введению занятий, свойственных высшим культурам, т.-е. введению земледелия. Тут автор поднялся на надлежащую высоту, и вы ожидаете рассуждений о преимуществах низшей культуры перед высшей, но не тут-то было: вопрос сейчас же сводится на «климатические условия», а затем, вместо высшей культуры, подставляется земледелие, благо которого, к тому же, оказывается в употреблении хлеба. Но если климатические условия не дозволяют развития земледелия, то его и не будет, как бы об этом ни старались, а если оно прививается и оказывается выгодным, то климатические условия не так уж непреодолимы. Что земледелие в некоторых местах Якутского округа выгодно, это и сам автор признает, говоря, что «земледелие, кажется, выгодно только для земледельцев-торговцев, земледельцев капиталистов». И не только кажется, скажем мы, а и действительно выгодно для них. Несколько скопческих селений Якутского округа, а также одно селение староверов, немало иных поселенцев, горожан и даже якутов, по преимуществу городских и подгородных, и засевают довольно значительные площади и засевают уж много лет. О климатических условиях, значит, нечего беспокоиться; ясно, что раз земледелие окажется невыгодным, то оно и упразднится. Затем, любопытно бы знать, кому земледелие выгодно в России, житнице Европы, как о ней говорят, — разве не тем же земледельцам-капиталистам? Дело в том, что всегда и везде наибольшую пользу извлекают капиталисты, а потому этот аргумент в данном случае не имеет значения. С другой стороны, разве скотоводство для якутской бедноты выгодно? — Тоже невыгодно, а держатся они его потому, что некуда податься.

    Но обратимся к вопросу о высшей и низшей культуре. Я уже заметил, что весь вопрос о высшей культуре сведен в «Записке» к употреблению хлеба и сведен крайне неуклюже, так что несуразность бросается в глаза всякому. Однако, сведение вопроса о высшей культуре к вопросу о брюхе не есть специальная особенность нашего автора. У него мы видим только своеобразный отголосок идей некоторых наших писателей-народников, которые ставят сытое брюхо идеалом общественного строя и государственной политики, совершенно игнорируя умственные и нравственные общечеловеческие идеалы общественных форм и отношений высшей культуры в истинном значении этого слова. Это — очень нелепое и очень печальное извращение здравых социологических понятий, но тут не место останавливаться на указанном явлении. Я упомянул об нем только потому, что хотел указать генезис рассматриваемого нами мнения, а с другой стороны — обратить внимание на то, что замечания по поводу этого мнения имеют силу и по отношению к общему вопросу о преимуществах брюха пред всем прочим.

    Автор «Записки», сведя вопрос о высшей культуре к вопросу об удовлетворении физических потребностей якутов, поэтому самому рассматривает земледелие и скотоводство только в этих узких рамках. Но так как, кроме интересов материальных, существуют еще умственные и моральные, то, при введении и этих элементов, вопрос теряет уже ту простоту, которая так привлекательна для некоторых умов.

    Согласимся с автором, что земледелие лишило якутов «первобытного экономического довольства чисто скотоводческого периода», хотя о таком довольстве якутов никому ничего неизвестно. Но допустим, что земледелие будет развиваться в ущерб скотоводству, и, тем не менее, а, пожалуй, даже именно потому и следует поощрять развитие земледелия. Раз климатические условия допускают развитие земледелия и якуты добровольно и охотно им занимаются, то не может быть и сомнения в необходимости содействовать тому, чтобы хлеб стал обычной и распространенной пищей якутов. Если бы хлеб вытеснил употребление той молочной пищи, которою питается большинство и которая в сущности не насыщает, а только мешает умереть голодной смертью, то от этого физическое развитие якутов значительно улучшилось бы, потому что улучшились бы их желудки, ослабленные до чрезвычайной степени употреблением исключительно жидкой пищи, не говоря уже о гибельном действии на желудки прогорклого и прокисшего до высшей степени тара (иным тар и не может быть у громадного большинства, потому что он собирается на зиму в течение целого лета и в течение целого же лета киснет в подпольях).

    Земледелие может развиться в ущерб скотоводству якутов только в том случае, если оно, достигнув значительных размеров, будет давать более питательных материалов, чем то количество скота, которое им будет упразднено. Такое значительное развитие земледелия, несомненно, повлияет на образ жизни якутов. Наиболее важное и желательное влияние должно заключаться в переходе от полукочевого состояния, в котором якуты ныне находятся, к оседлому. Это, и только это, даст возможность распространить между ними хоть тот минимум образования, который дается первоначальной школой, ибо открытие и развитие школ среди якутов возможно будет лишь тогда, когда они станут жить более или менее значительными поселками, а не при теперешней их разбросанности, когда школа не может найти учеников.

    Занятие хлебопашеством, жизнь поселками и уменьшение скота приведут к усвоению некоторых культурных потребностей. В конце концов, якуты перестанут жить, как теперь, вместе со скотом, и, если не скоро заведут русские дома, то, во всяком случае, отделят хотон’ы от своих жилищ, а это опять же подействует благодетельно на физическое развитие якутов: они тогда не будут жить в такой невылазной грязи и не станут дышать той ужасной атмосферой, какая ныне существует в их юртах-хотон’ах. Затем, только при жизни поселками можно организовать некоторую медицинскую помощь, которой в настоящее время они совершенно лишены, если за таковую не считать лечение шаманов заклинаниями. Точно так же только при этих условиях может быть оказано религиозно-нравственное влияние на якутов, если найдутся для этого способные пастыри, — теперь же эта цель совсем не достигается, так как якуты могут бывать в церкви много-много раза три в год, да и то не все, а есть местности, где большинство умирает, не побывав в церкви. Хотя якуты признаются христианами и сами себя таковыми считают, но им совершенно неизвестна религия любви; они и теперь получают свое воспитание в религии вражды и корысти, т.-е. в религии шаманства, и бороться против этого можно только поднятием культуры и школой. И я полагаю, что только развитие земледелия, приведя якутов к оседлости, даст им возможность воспользоваться теми высшими благами культуры, которых они до настоящего времени совершенно лишены. Вот на что и следует обращать главное внимание при рассмотрении вопроса о высшей и низшей культуре, а не на сытость брюха, — тем более, что эта последняя сторона разрешится сама собой, более или менее благоприятно, успешным ведением земледелия.

    Автор «Записки» уверяет, что развитие земледелия в области «подорвало скотоводство». Доказать это решительно нет никакой возможности, так как скотоводство подорвано и в тех местностях, где земледелие развито очень слабо, и даже в тех, где его вовсе нет. Упадок скотоводства обусловливается совершенно другими причинами.

    Прежде всего, нет основания предполагать, что общее количество рогатого скота уменьшилось за последние 50 лет, но есть основание утверждать, что то же количество скота ныне распределено между большим количеством семей, так как якуты, по-видимому, не только не вымирают, а размножаются довольно быстро, как я укажу дальше. В то же время количество покосов осталось почти то же, и значительное увеличение их площади спуском озер, — что кое-где практикуется с давних времен, — невозможно, тем более, что, параллельно с этим, происходит и обратное: некоторые покосные места обращаются в выгоны, так как перестают давать годную для кошения траву. Вот коренные причины, подорвавшие скотоводство: с одной стороны — прирост населения более или менее постепенный, а с другой — неподвижность кормовых средств для скота. При теперешней системе хозяйства якуты видят свое спасение только в увеличении количества рогатого скота и достигают этого тем, что питание его доводят до того минимума, при котором жизнь еще кое-как держится в этом несчастном скоте. Вот производная причина, почему у якутов скотоводство падает, — падает в том смысле, что рогатый скот вырождается и в качестве дойного, и в качестве убойного скота.

    Итак, единственный выход — уменьшение количества: скота и улучшение его питания, а то и другое может дать только развитие земледелия. И, в самом деле, тогда якуты получили бы возможность кормить свой скот соломой, мякиной и иными хлебными остатками. Известно, что соломой необходимо кормить дойный скот; и в том случае, когда в сене не ощущается недостатка, — на эту сторону улучшения скотоводства автор «Записки» совсем не обратил внимания.

    Таким образом, мы приходим к тому же, к чему, по-видимому, желает придти и автор «Записки», т.-е. к улучшению скотоводства, но я возлагаю надежды на развитие земледелия, а он — на всеконечное упразднение его. Разница эта происходит оттого, что я стою за интенсивную культуру, а наш автор усвоил точку зрения якутов и потому полагает все спасение в том, чтобы развести как можно более скота, забывая, при этом, что его надо же чем-нибудь кормить.

    В виду вышеуказанных причин падения скотоводства как-то странно читать в «Записке», что скотоводство пало будто бы оттого, что под пашни отведены «громадные» площади земли на лучших пастбищах. Прежде всего, нужно заметить, что местное скотоводство страдает не столько от недостатка пастбищ, сколько от недостатка зимнего корма, т.-е. покосов. Затем, автору «Записки», по-видимому, неизвестно, что здесь лучшая пахотная земля — совсем не лучшие пастбища, так как пашут на возвышенных, открытых и сухих местах, где растительность очень скудна и в средине лета выгорает дотла от сильных жаров. Ему также неизвестно, что значительные площади пахоты находятся не в местах летников, где пасется скот, а вне их, т.-е. находятся вне их загородей, составляя общую площадь с покосами, — площадь, которая становится доступной для скота только с 1-го сентября, а иногда и позже, когда скот предпочитает есть отаву.

    Что же касается того, что привозный хлеб дешевле местного, то это только игра слов, ибо раз это так, никто местного хлеба покупать не станет. Последний, действительно, дороже, но только не в городе, а в улусах, и это скорее доказывает необходимость развития земледелия среди якутов, ибо дороговизна в улусах поддерживается трудностью доставки из города за 200-300 верст, особенно же для бедняков, которые вынуждены покупать у местных кулаков, а эти уже спуска не дадут, — вот где будет выгода от земледелия беднякам, если у них будет свой хлеб.

    Автор «Записки» говорит, что развитие земледелия среди якутов привело к увеличению недоимок. Положим, что такую зависимость ни в каком случае нельзя доказать; точно так же нет никаких данных, указывающих на увеличение недоимок за последние 50 лет. Мало того, автор не подозревает, что фактически недоимки в наслегах числятся за богачами, а отнюдь не за бедняками. Как это ни странно, а это так. Например, мне известно, что в нашем наслеге нет недоимок, а в соседнем, считающемся более богатым, имеются. Дело объясняется очень просто. Богачи, отдавая подряды бедноте и беря в кортом их покосы и выдавая им товары и деньги, удерживают часть последних, обязуясь внести за них подати, и не вносят, — вот и недоимки, и они, разумеется, должны числиться за богачами. В нашем наслеге восемью богачами внесено за последнее полугодие 1893 г. более 500 руб. податей за бедноту, — мне известно только относительно более или менее крупных взносов. Всего же податей и общественных сборов с наслега должно было поступить за это полугодие 805 рублей. При чем же тут земледелие? И недоимки состоят именно за богачами, а бедняк не имеет ни малейшей возможности сделать недоимку: у него сейчас же отнимут землю и его самого зачислят в кумалан’ы (бедняки, состоящие на общественном иждивении), т.-е. он должен будет с семьей жить по одному или по два дня у других якутов, а скот может девать куда ему угодно.

                                                                               VІ.

                                                                   СКОТОВОДСТВО

    Якуты, как я сказал, — скотоводы, но их можно так называть только потому, что скотоводство — единственное средство их существования. В общем, количество скота у них не очень велико, а уход за ним до того дурен, что хуже трудно себе и представить.

    В нашем наслеге считается 269 окладов, т.-е. единиц обложения; на каждый оклад приходится по два остожья, дающих в урожайный год 60 возов в 20 пуд. каждый — по счету наших якутов. Таким образом, в год во всем наслеге получится 16.140 возов сена. Этим сеном якуты прокармливают вдвое больше рогатого скота, чем это можно было бы сделать без ущерба для него. Они кормят свой рогатый скот сеном 7 месяцев, тогда как нужно было бы кормить его 8. Весь скот состоит приблизительно из 2/3 дойных коров и взрослых быков и из 1/3 молодого скота. На рабочего быка и на пороза якуты рассчитывают по 8 возов сена на каждого, на ездовую лошадь также по 8 возов, на взрослых коров по 4 воза, а на остальных по 2 на штуку.

    По исповедным росписям за 1870 год в нашем наслеге числится 565 мужч., кроме детей до 7-8 лет, которые в роспись не занесены. По записям же Родового Управления числится 171 человек платящих один оклад, 145 чел. — пол оклада и 94 чел. — 1/4 оклада, да, кроме того, имеется около ста человек безземельных работников, не платящих податей, а всего взрослых мужчин — 510 человек. Таким образом, мы смело можем принять, что всех отдельных хозяйств будет не менее 300, считая в семье по 4 человека взрослых и детей. В каждом хозяйстве будет по одному рабочему быку, — у более зажиточных по два, по три и более, — да по одному порозу на 10 хозяйств. На весь этот скот потребуется 2.640 возов сена в зиму; если мы допустим, что во всем наслеге кормится в течение зимы 30 лошадей, то па них пойдет еще 240 возов; кроме того, имеется в наслеге около 350 кобыл; из них штук 200 жеребых, которых весною подкармливают сеном, а потому на них понадобится возов 400. Таким образом, исключив из общего числа 16.140 возов сена 3.280 возов, мы получим 12.860 возов для прокорма остального рогатого скота. У наших трех богачей вместе имеется 600 шт. рогатого скота, у четырех — 400 шт. и у десяти — 500 шт., итого 1.500 шт., на которых потребуется, по вышесказанному расчету, 5.000 возов сена; на остальные 283 семьи останется 7.860 возов, и каждая семья прокормит 5 взрослых коров и 3 подростков.

    Все эти выводы основаны на том предположении, что каждое остожье действительно даст 30 возов сена, но в действительности это бывает раз в 7, а то и в 10 лет. В настоящем [1893] году, как и в прошлом, собрано не более половины этого количества с каждого остожья. У меня имеется подворная перепись одного наслега соседнего улуса, из которой видно, что там числится 300 остожьев и что на каждое из них полагается 33 воза, так что якуты должны были бы накосить 9.900 возов, тогда как в действительности в этом году скошено всего 4.252 воза, т.-е. менее половины. В прошлом году урожай был немногим лучше, а лет 5 тому назад воз сена там стоил 5 руб. Из этой же переписи видно, что на каждое среднее хозяйство приходится почти такое же количество рогатого скота, какое получилось и у меня относительно нашего наслега, а именно один бык и 8,7 крупного и мелкого скота. У них числится всего 2.069 штук рогатого скота и 336 конного; на прокорм всего скота нужно, на основании предыдущего расчета, 7.414 возов, а потому в этом году им недостает 3.162 воза, и они должны или купить недостающее количество сена у богачей, имеющих запасы, или же угнать часть скота в приленские наслеги, где урожай довольно хорош. В настоящем [1893] году в трех улусах, относительно которых у меня имеются сведения, нуждающиеся в сене отдают двух коров с тем, чтобы будущей весной получить обратно одну из них, — другая идет в уплату за ее кормежку. Едва ли что-либо другое может более ясно и красноречиво обрисовать бедственное положение якутов.

    Рогатый скот начинают кормить сеном только после того, как выпадет значительный снег, что обыкновенно бывает к средине октября. Таким образом, месяца полтора скот ходит по покосам, так как с открытием изгородей, якуты перекочевываютъ в свои зимники, помещающиеся среди покосов. Однако, уже к концу сентября ближайшие покосы, на которые рогатый скот только и может ходить, оказываются объеденными, да и какая питательность в той траве, которую в течение второй половины сентября чуть не каждую ночь бьет морозом? А потому нет ничего удивительного, что в это время нет-нет да и услышите рев голодных, совсем отощавших коров. К этому времени они уже перестают доиться, за исключением тех, которые не обгулялись летом, — их немного, и они называются стародойками, ибо дают молоко всю зиму, а частью и следующим летом. Правда, самая лучшая стародойка дает зимою не больше 3 фунтов молока, а большинство не более одного фунта; летом стародойки также дают мало сравнительно с новотелыми коровами. Но вот снег выпал, и якуты начинают кормить коров сеном. Они, как я сказал, кормят скот 7 месяцев, употребляя на каждую взрослую корову 4 двадцатипудовых воза сена в зиму, так что в сутки корова получает всего 15, а подросток 7,1/2 фунтов и более ничего, так как якутам больше нечего дать. Но это получает корова в урожайный год, а в неурожайный довольствуется половинным количеством с прибавлением березовых и таловых веток [былах]. Чтобы получить приблизительно то же количество питательных веществ, которое полагается корове на основании сельскохозяйственных норм, якутская корова должна бы съедать никак не менее 30 ф. лугового сена, а вместо этого она получает 15 ф. отвратительного сена — осоки, притом, если оно скошено рано, в значительной степени гнилого. Таким образом, якутский скот всю зиму живет впроголодь, и это — в хороший год, а в неурожайный сплошь и рядом приходится «подымать» [кöтöх] весною коров, — это значит, что они сами не могут держаться на ногах от истощения. Какой же приплод будет от этих коров и чем виновато земледелие?

    Но это еще не все бедствия якутского рогатого скота. Он живет всю зиму, как я сказал, в хотон’е и живет в такой тесноте, что соприкасается боками. Чтобы достигнуть такой тесноты, якуты нарочно поселяются на зиму по нескольку семей вместе, а теснота нужна затем, чтобы в юрте было тепло при незначительной топке камина. Но каково от этого коровам? За ночь в хотон’е становится так жарко, что к утру весь скот начинает сильно потеть, а воздуху мало да и тот — самый убийственный, так что, если вы войдете рано утром в хотон, то подумаете, что попали в ад и слышите скрежет зубов терзающихся грешников, — это скрежещут якутские коровы и от голода, и от жары, и от недостатка воздуха. Но вот часов в 10-11 утра несчастные грешники выпускаются на двор, где для них приготовлено, в особых загородках, сено, разбросанное маленькими кучками на более или менее значительном пространстве. И вот коровы, потные, голодные, принимаются есть, а на дворе — мороз от 40 до 48°. Они скоро покрываются толстым слоем инея, начинают дрожать и скрючиваются в дугу. Когда сено подобрано до последнего клочка, их выпускают на водопой, до которого зачастую приходится сделать не менее версты, а иногда и более; возвратившись с водопоя, они еще долго стоят перед дверьми хотон’а, пока, наконец, их впустят, чтобы продержать на привязи и без корма до следующего утра. Такому режиму подвергаются и стельные коровы, — можно ли ожидать от них здоровых телят? И, действительно, телята рождаются в марте и апреле маленькие, дохленькие и мрут в большом количестве, особенно от поноса, так как им дают очень мало молока, а на десятый день они уже едят сено (якуты, впрочем, думают, что телята мрут благодаря духам, которым не принесли своевременно жертвы). Те же коровы у горожан, а в особенности у скопцов и староверов и даже у поселенцев-татар дают несравненно более молока и более здоровый приплод, благодаря рациональному уходу за ними. У якутов мы наблюдаем ту любопытную черту, которая, мне кажется, более всего указывает, как далеко то или другое племя ушло от первобытного состояния низшей расы. У них еще не произошла дифференциация понятий количества и качества; то и другое у них еще слито в одном понятии: много и хорошо — одно и то же. Вот почему якуты хлопочут о том, чтобы накосить много сена, но о качестве его не заботятся, — мало того, плохое сено, в глазах якутов, тоже не без преимуществ: скот ест его меньше. Они рады даже ежегодному рождению ребенка в семье и нисколько не задумываются о последствиях, а последствия — вечная нужда и крайняя смертность. Но всего любопытнее то, что они хорошим зерном для посева считают мелкое, так как зерен в пуде больше. Якут думает, что хорошо поесть значит много поесть, а как еда приготовлена — не важно. Он, разумеется, понимает, что мясо лучше кислого молока, но он ни за что не поймет, что хорошая простокваша лучше протухлой говядины или падали, и он с удовольствием ест павших телят и даже не особенно печалится, когда они мрут, так как в это время года якуты очень голодны и рады всякой падали...

    Но вот наступает апрель месяц, когда на солнечной стороне 10-15° тепла, хотя кругом еще стоит снег. Теперь скот по целым дням ходит по дорогам и ищет, чем бы перекусить: подбирает сенные соломинки, раструшенные проехавшим возом, подбирает их и в местах, где сено накладывалось на воз, уходя иногда за несколько верст от дому, жует березовые ветви с листьями, нарочно подрубленные еще в августе, — жует тальник, жует все, что только можно сжевать.

    В начале мая снег сходит, и скот перестают кормить, хотя еще никакой новой растительности нет, а прошлогодняя трава совсем не питательна, да и ее мало, так как уже с осени она была повыедена, а тут еще всю зиму рыскали кобылы и лошади. Но к Николину дню возвышенные места начинают покрываться мелкой зеленью, а числу к 15 показывается трава и на покосах, залитых водою, — тут уж коровы блаженствуют, так как целые дни едят молодую, сочную и мокрую траву, захватывая понемногу и воды, — чистая ботвинья! Но от этой ботвиньи и от обжорства у коров и телят усиливается понос, который редко когда их покидает, — усиливается до того, что кое-где они издыхают.

    До 1 июня скот ходит свободно по покосам, а с 1-го их закрывают, и якуты переезжают со скотом в летники. Можно сказать, что до июля скот сыт, но тут во многих местах опять начинается недостаток в корме, так как к этому времени выгон выеден и выжжен солнцем, которое жжет в июле по 18-20 часов в сутки. Часто в конце июля и начале августа, благодаря дождям, выгоны поправляются, но все-таки коровы не вполне наедаются и уходят иногда, в поисках за кормом, верст за 5-10 от своего дома, а то запропастятся так далеко, что их ищут дня по два, пока найдут. К этому времени они дают уже значительно меньше молока, так как опять плохо питаются, пока после 1-го сентября не попадут на покосы, но через месяц, как я сказал, опять начинают голодать...

    Можно ли ожидать, чтобы после систематических голодовок, с краткими промежутками обжорства, — после невозможных гигиенических условий зимнего существования скот якутский не вырождался? Он должен вырождаться.

    С другой стороны, якуты не только не заботятся об улучшении пород скота, отбирая лучших маток и производителей, но им и в голову не приходят такие идеи. Как не обращается никакого внимания на половые отношения якутов-подростков, так никакого внимания не обращается и на случку скота. Дело происходит так. В летнике, растянувшемся на многие версты и населенном в разных местах многими семьями, имеется на все наличное количество коров случайное число порозов — где больше, где меньше. На возраст порозов не обращают ни малейшего внимания, так что наряду с двухлетним порозом оплодотворяют и 10—15-тилетние. Относительно телок точно так же нет никакого порядка, так что сплошь и рядом оплодотворяются двухлетки, а между тем тут, благодаря суровости климата и условиям питания, корова только к 5-6 лет доходит до своего предельного роста, а потому весьма понятно, какие бывают последствия для скота, начинающего плодиться от 2 лет, — он вырождается. И, действительно, самая лучшая корова, а таких — очень и очень мало, дает только в течение двух летних месяцев от 12 до 15 фунтов в день молока, в остальное же время — 6-7 фунтов. Вырождение якутского скота грозит гибелью якутам, но над этим, к сожалению, мало думают, да и кому думать?

    Я уже говорил, что местная администрация заботилась о развитии земледелия и огородничества. Она заботилась об этом не только указанными мною способами, но ею заведена была еще и ферма под городом. О прежней деятельности фермы я ничего не знаю, познакомился же я с нею случайно летом 1891 года, когда она представляла довольно жалкий вид. Устроители фермы, прежде всего, позаботились о том, чтобы профаны не приняли ее за какое-нибудь другое заведение, а потому водрузили над воротами белый флаг, на котором сохранились еще две буквы «фе», что само по себе представляет нечто забавное. И, действительно, между воротами и зданием фермы вы видите жалкий цветник, кое-где изрытый собаками; сама постройка имеет вид летнего увеселительного балагана; позади этого здания — не менее жалкий огород, на котором, главным образом, красовались редиска и кресс-салат; тут же — парнички: в них ничего не красовалось, только кое-где торчали недавно вылезшие огурцы. Но даже, если бы это было и не «фе», если бы цветник переливал всеми цветами радуги, если бы редис был величиною с астраханский арбуз, то и тогда эта сторона фермы не имела бы никакого смысла. Для фермы огородничество не имеет смысла как потому, что оно еще много десятков лет не привьется к якутам, так и потому, что в селе Павловском, населенном староверами — «семейскими», переселившимися из Забайкалья, имеются прекрасные огороды, доставляющие массу овощей в город, так что якуты могут видеть как огороды, так и их продукты, и могут, если бы пожелали, и сами заводить их. При ферме было несколько коров, но они держались, по-видимому, для пейзажа. Были и посевы зерновых хлебов, но только таких, которые сеются с большим успехом скопцами, староверами, многими горожанами и якутами. В виду всего этого трудно представить себе, какая польза была от фермы, но что польза могла бы быть при иной постановке дела — несомненно.

    Ферма закрыта, и это очень жаль, — жаль, разумеется, не ту ферму, которая существовала, а ту, которая могла бы существовать. По местным условиям необходимо существование какого-нибудь учреждения, которое заботилось бы о культуре новых видов злаков, применительно к климатическим и почвенным условиям, так как рассчитывать на частную инициативу в таком деле нет никакой возможности. Ферма, на мой взгляд, могла бы оказать неоцененную услугу краю, занявшись травосеянием, т.-е. занявшись опытами посевов различных трав, наиболее пригодных по местным условиям. Я не говорю уже о том, что введение в севооборот травосеяния было бы очень полезно для пригородного хлебопашества и что тут оно скоро нашло бы подражателей, но травосеяние важно само по себе, так как мы видим, что количество сена у якутов крайне недостаточно, что и пастбища их очень скудны. Я уверен, что травосеяние, если бы оно оказалось возможным и выгодным, быстро распространилось бы между якутами и, пожалуй, даже быстрее хлебопашества. Затем, следовало бы обратить внимание на введение сельскохозяйственных машин, употребляющихся в некоторых местностях в крестьянском хозяйстве, — притом, настолько простых конструкций, чтобы машины эти могли изготовлять местные мастера. Ферма могла бы оказать пользу и местному сельскому хозяйству; для этого она должна бы познакомиться через опрос, более толковых хлебопашцев — а их не мало — с теми вопросами и недоумениями сельскохозяйственной техники, которые, как я имел случай убедиться, представляются хозяевам, но остаются без разрешения, потому что последние не могут делать опытов и изысканий. Вот тут-то ферма и может явиться на помощь. Далее, следовало бы обратить внимание на улучшение местной породы скота, и так как в этом деле, прежде всего, нужно бороться с крайне нерациональным ведением скотоводческого хозяйства якутами, то способы борьбы не могут быть даже намечены раньше, пока не известны средства фермы. Но и теперь можно сказать, что было бы возможно устраивать выставки племенного скота, и я думаю, что награды в виде медалей и денежных пособий, хотя и незначительных, имели бы большое влияние, так как якуты очень честолюбивы и корыстолюбивы. Этот вопрос требовал бы серьезного рассмотрения.

    Таковы, на мой взгляд, задачи фермы, и если бы она исполнила хоть незначительную часть их, то и тогда ее существование было бы полезно.

    Вернемся к якутской корове.

    Лучшая корова дает от 9-го мая по 1-ое октября 30-35 ф. топленого масла и пудов 30 тар’а (скопы кислого молока). С мая коров доят 4 раза в день, в августе 3, а в сентябре 2. В июне месяце из одного пуда молока у меня получилось 1,1/2 ф. сливочного масла. Якуты приготовляют масло из сметаны; оно, при этом, скорее сбивается, да и больше его получается, потому что для образования сметаны молоко держится дней 6 в берестяных посудах. Цельного молока якуты не едят, и разве только богач позволяет себе такую роскошь к чаю. Из снятого же молока приготовляется суорат (варенец). Молоко кипятят часов пять, затем медленно остуживают его до теплоты парного молока, выливают в берестяную посуду, на стенках которой остается в течение всего лета старый суорат и служит закваской для нового, посуду закрывают наглухо часа на 3-4, а потом держат в подполье до надобности. Вообще, суорат не особенно вкусен и очень кисел, но у некоторых богачей можно получить прекрасный суорат, так как он лучше приготовляется, а главное — к нему прибавляют сбитые сливки (кӱöрчäх), что значительно умеряет кислоту и придает приятный вкус. В суорат бросают обыкновенно кусочки льда, так что вы имеете, в то же время, и прохладительное — якутское мороженое. Простой суорат составляет главную пищу якутов во все лето. Зимою главная пища большинства — тар. Это — тот же суорат; вся разница — в том, что остуженное молоко выливают в большие полубочья, стоящие в подпольях, в которых оно и подвергается брожению в течение всего лета до первых более или менее значительных морозов.

    Для ежедневного употребления варят еще похлебку ӱöрä; это — снятое молоко, разбавленное водой и сваренное с сушеной зеленью (щавель, чернобыльник, листья дикого хрена и др.); эту зелень собирают якутские женщины, мальчики и девочки весь май и июнь и сушат на зиму. Вкус этой ӱöрä мне неизвестен, так как я ни разу не решался ее попробовать, но на вид она весьма непрезентабельна, да и сами якуты считают ее последней едой, а их уже нельзя упрекнуть в привередничанье по части еды. Варят еще бутугас — вода с древесною заболонью и с небольшим количеством молока; к этому вареву прибавляется еще немного муки из корня сусака, добываемого в сентябре из-под воды в илистых берегах речек и некоторых озер. Это — ужасная работа, так как женщины должны стоять в воде выше колен по целым дням, переходя с места на место, а вода в это время очень холодна. Вообще, у якутов молочная пища очень разнообразна, но вся она представляет вариации более или менее неудачные.

    Так как у богачей много коров, которых не успевает выдаивать наличное количество работниц, то их отдают в хасäс. Это значит, что какая-либо бедная якутка берет в начале мая несколько коров, которыми и владеет до 1 октября. Если она берет 10-12 коров, то ей платят 3 р. деньгами и делают подарок в виде мяса, муки, чаю, — самое большее, также рубля на 3. Коровница, в свою очередь, дарит в течение лета 3-4 безмена масла, что по умеренной оценке стоит 1,1/2-2 р., а также засушенные и свернутые в трубку пенки с остуживаемого для тара молока; осенью же, при возвращении коров, коровница дарит еще по безмену масла за каждую корову, что составляет рублей 5. Таким образом, и тут богач, давши рублей 6, получит рублей 7-8; да, кроме того, по условию, за каждую корову хозяину доставляется 30 фунтов топленого масла и 15 п. тара.

    Я уже говорил, насколько пагубно действует на коров способ якутского хозяйства, но это еще не все. Чтобы получить от коровы больше молока, ее онанируют, просовывая во влагалище руку и вдувая туда же воздух губами, — я сам, однажды, наткнулся на такую процедуру. Я не знаю, действительно ли получается от этого больше молока, но думаю, что такой способ интенсивного хозяйства едва ли полезен для коров. Впрочем, он уже мало-помалу оставляется.

    Что касается конного скота, то дело обходится проще. Каждый состоятельный якут, имеющий около 40-50 штук коров, имеет также штук 10-20 кобыл с одним или двумя жеребцами, а у богачей кобыл гораздо больше. На кобылах якуты вообще не ездят, и они, поэтому, всю жизнь проводят на подножном корму, и только жеребые подкармливаются весною сеном. На лошадях же ездят верхом и в санях и возят иногда кладь, но не работают на них; пашут, возят дрова и сено на быках, которые считаются сильнее лошадей; только на западной стороне Лены, около русских поселений, и якуты пашут на лошадях (вообще эта местность отличается от той, которую я описываю, т.-е. от восточной стороны). Конный скот у якутов — довольно мелкий, некрасивый, лишенный каких-либо «статей». Изредка попадаются иноходцы, которых якуты очень ценят, как самых лучших верховых лошадей. Хотя якуты ездят верхом месяцев 7-8 в году, но все-таки они — очень плохие наездники. Седла их громоздки, тяжелы и неудобны, стремена слишком поданы вперед и так коротки, что нога сгибается в колене почти под прямым углом, а о шенкелях здесь не имеют понятия. Весьма естественно, поэтому, что якуты могут ездить только каким-нибудь тихим аллюром: шагом, трусцой, когда конь всем корпусом подскакивает, подвигаясь верст 7-8 в час, а седок, в свою очередь, подпрыгивает, — ужаснейшая езда! Затем, есть очень спокойный аллюр — переступ, когда конь быстро переступает ногами, неся спину в прямой горизонтальной линии, так что седок сидит точно в кресле, — эти лошади также редки и очень ценятся. На хорошем ступяке можно делать верст по 9 в час, и даже мало ездивший верхом человек может сделать верст 200-300 без устали дня в 4-6. Рысаков совсем нет, но попадаются бегунцы, которые довольно скоро бегают рысцой, делая мелкие шажки и быстро перебирая ногами. Лучший бегунец стоит 50-60 руб., но в исключительных случаях доходит до 100-120 р. Вообще же самая дорогая лошадь стоит 100 р. И конный скот плодится так же беспорядочно, как и рогатый. Якуты не заботятся ни о каком подборе, и вот, что ни лошадь, то какой-нибудь изъян: если зад хорош, то перед плох, и наоборот, а если в этом отношении все обстоит благополучно, то она либо слишком коротка по своему росту, либо несуразно длинна, а то какой-нибудь невозможнейшей масти. Головы чаще всего — большие, и некрасивые, копыта тоже редко бывают хорошие, — обыкновенно широкие, низкие, расползающиеся и крохкие. Лошади слабосильны, но зато, говорят, выносливы. Я невысоко ценю это последнее качество, свойственное здесь и людям, и животным, ибо поневоле будешь вынослив, если у тебя вся жизнь проходит впроголодь, а жить надо. Якутские лошади так же систематически голодают, как и все, живущее в этой гиблой стране. Жеребята рождаются дохленькие, жиденькие и маленькие, но смертность между ними меньше, чем между телятами, так как кобыл доят, да и то не всех, с 9-го мая, когда жеребятам уже месяца два и они успевают окрепнуть на материнском молоке. Жалко видеть, как в апреле месяце крошечные жеребята лежат на снегу в виде комочков, греясь на солнышке, в то время как мать тут же неустанно ковыряет перед ними копытами снег, чтобы добраться до прошлогодней травы.

    Если якутская лошадь привезет за 200 верст кладь в 25 пудов, делая по 50 верст в сутки, то она прославится на сотню верст кругом и будет оценена в бір мöсöк — один мешок, т.-е. сто рублей, хотя после такой поездки на ней нельзя уже будет ездить несколько месяцев. Не меньшей славой будет пользоваться и та лошадь, которая съездит в город за 200 верст раза 4 в год и привезет, при этом, зимой пудов 15, а летом пудов 6 вьюком.

    Впрочем, клади чаще всего возят на быках, как потому, что на них больше накладывают, так и потому, что они еще менее прихотливы насчет еды.

    Зато в большом количестве лошади и кобылы идут на убой, доставляя якутам самую лакомую пищу, и нужно сознаться, что молодая кобылятина — как вареная, так и жареная — превкуснейшее мясо. Точно так же и жир кобылий чрезвычайно вкусен и не уступит лучшему свиному салу, но его нужно есть мерзлым, ибо, пролежав в комнате некоторое время, он делается совсем мягким и даже тает.

    Часть лошадей ежегодно доставляется в город, где их покупают горожане, извозчики, скопцы и барышники для приисков. Скопцы ежегодно весной покупают лошадей для полевых работ; выбрав из них, по окончании работ, наилучших, остальных они откармливают и осенью продают. Таким образом, у скопцов производится отбор наилучших лошадей, за которыми они уж ухаживают, как за своими детьми; у них вы можете видеть рослых, красивых лошадей, на которых они ездят шажком в город.

                                                                               VII.

                                 ПРИРОСТ НАСЕЛЕНИЯ. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЯКУТОВ.

                                                    БРАК. УСЫНОВЛЕНИЕ. СТАРИКИ.

    Якуты, на мой взгляд, в высшей степени интересное племя, но, к сожалению, ученые исследователи больше заинтересованы флорой и фауной Якутской области, чем ее обитателями. Разумеется, всякое серьезное исследование полезно, но я имею смелость думать, что изучение жизни и верований якутов даст науке более ценные факты, чем всякие иные исследования в области.

    Прежде всего, обращает на себя внимание чрезвычайно любопытное явление: якуты, вопреки установившемуся мнению относительно низших рас, не только не вымирают от столкновения с цивилизацией, хотя, правда, и плохонькой, а, напротив, возрастают в численности, тогда как остяки от такой же цивилизации вымирают. Хотя у меня нет данных утверждать, что возрастание населения имеет место среди всех якутов области, — так как я имел возможность ознакомиться с движением населения на протяжении последних 22 лет только в одном приходе Якутского округа, — но, с другой стороны, исследованный мною приход не находится в каких-либо исключительных условиях по сравнению с другими приходами округа.

    Из метрических книг нашего прихода видно, что за последние 22 года — от 1870 по 1892 — записано родившихся 3798 и умерших 2167. В числе этих записей имеются 514 родившихся и 140 умерших, принадлежащих к другим приходам; исключив их из общего числа, получим, что за 22 года родилось 3284 и умерло 2027, так что за это время население возросло на 1257 душ. Невозможно сказать, насколько эти записи соответствуют действительности. Соответствуют ли цифры рождений действительному числу последних или не соответствуют — для нас в данном случае не важно, так как в записи могли не попасть только те, которые умерли вскоре после рождения, но занесены ли все умершие — трудно сказать. Во всяком случае, если и есть пропуски, то они могут касаться только детей и число пропусков не может равняться 1257, — числу, указывающему по метрическим книгам прирост населения. Трудно определить силу прироста, так как у меня нет точных данных о количестве населения в 1870 г. По исповедным росписям за этот год числится 2784 души обоего пола, но сюда не вошли дети до 7—8-летняго возраста, а с другой стороны — числятся и такие, которые уже умерли год и два тому назад; это происходит оттого, что росписи никогда не исправляются по записям метрических книг.

    Как бы то ни было, но якуты, судя по данным нашего прихода, во всяком случае не принадлежат к вырождающимся расам, и это тем более интересно, что, живя при крайне неблагоприятных условиях — как климатических, так и экономических, бытовых и моральных — они должны бы были вымирать помимо всяких столкновений с высшей культурой, — и, однако, они не вымирают. В чем же состоит причина этого явления? Не имея всесторонних и тщательно собранных статистических данных и не изучив жизнь и нравы якутов всей области, нельзя ответить на поставленный вопрос, а потому я ограничусь только тем, что выскажу несколько личных мнений и постараюсь сообщить о якутах той местности, которую я наблюдал, все мне известное.

    Якуты в старину называли себя урäӈхаі, т.-е. человек. Казаки, покорившие вилюйских тунгусов, узнали от них, что далее к востоку обитает народ ёко [jака = якут. саха], монгольская форма множеств. числа от ёко — ёкот. Таким образом, нынешнее название якут произошло от ёко, ёкот, — сами же якуты называют себя теперь саха.

    Рукав Лены, около г. Якутска, носит, по озеру, название Сай-Саръ, приятная весна [?] [Щ(укин), Н. Поѣздка въ Якутскъ. Спб. 1833, стр. 114; в действительности долина на левом берегу Лены, где теперь стоит г. Якутск, называется, по имени озера, Саісары (ср. Приклонский, гл. II, «Жив Стар.» 1890, в. II, стр. 27).]; по сохранившемуся у якутов преданию Саі-сар называлась женщина, родом татарrа, у которой был муж — киргиз Cарабаі-тоjон. Они, вместе со своими 6-ью сыновьями, направились на север из своей родины, находившейся, по тем же сказаниям, за 3000 верст южнее Иркутска. Прибыв на место, где ныне находится Иркутск, Сарабаі-тоjон умер, а жена его с сыновьями отправилась далее и поселилась в местности, где нынче стоит г. Якутск. Сыновья Сарабаі-тоjон’а были родоначальниками якутовъ [Ср. Трощанский: Эвол. черн. вѣры (шаманства) у якутовъ, стр. 13-14.]. Существует еще и такое сказание: Äр-Älläі, татарин по происхождению, был работником у предка якутов, татарина из племени саха, Оноҕоі-Бäі’я, на дочери которого, Āн-чыӈаі, он и женился. У них родилось шесть сыновей, от пяти из которых произошли якуты Якутского округа, кроме якутов Баягантайского улуса, — шестой же сын, старший из них, Лабыӈха (пустой болтун) сӱрӱк (бегущий), пропал без вести; он был первым [белым] шаманом [Приклонский, глава II. «Жив. Стар.» 1890 г., в. II, стр. 28, 29.] и признается основателем верований и обычаев якутов.

    Судя по некоторым сказкам, каннибализм не был чужд якутам, точно так же как им не был чужд и обычай убивать своих стариков, которых либо сталкивали в пропасть, либо живьем зарывали в землю.

    В Ботурусском улусе [Якутского окр.] живут богачи Оросины, у которых сохранилось предание, что их предок Моџукāн [от моџу — сильный] был самым сильным богатырем, так что все другие богатыри трепетали при одном его имени. Моџукāн был и богаче их всех, так как он, благодаря своей необычайной силе, награбил много добра. Но вот подкралась к богатырю старость, и он подумал, что теперь его сила станет пропадать, а другие богатыри, узнав об этом, пожелают отомстить ему и нападут на него, одолеют и разграбят его имущество, — тогда слава о нем померкнет. Чтобы предупредить этот печальный конец, он велел своим сыновьям выкопать яму в три сажени глубиною и закопать себя живым, предупредив, чтобы старались плотно утрамбовать над ним землю, потому что, если он вырвется из могилы, то всех перебьет. Когда яма была готова, богатырь оделся в лучшее платье, устроил пир, наелся до отвалу жирной конины, напился кумысу, взял лучшее оружие, сел на своего разукрашенного коня и прыгнул в яму. Окружавшие стали быстро засыпать землей и усердно утрамбовывать ее. Богатырь три раза пытался освободиться, но не мог, и только земля вздрагивала от его усилий [Сообщено Э. К. Пекарским со слов якута 1-го Игидейского наслега Ботурусского улуса Ив. Вас. Оросина.].

    Сохранилось сказание о том, что казаки, однажды, выкопали из могилы живую якутку-старуху, которая потом еще долга жила.

    Не безынтересно то обстоятельство, что якуты закапывали в могилы живых, а мертвецов помещали на высоких деревьях в выдолбленных гробах. Якуты думают, что умирают ранее 70 лет оттого, что какой-нибудь злой дух уносит душу; с другой стороны, они думают, что шаманы могут отнять у похитителя душу и возвратить ее обратно или что сама душа может, благодаря каким-либо обстоятельствам, вернуться к своему телу. Поэтому, не хоронили ли они на деревьях в той надежде, что душа вернется и будет иметь возможность опять войти в свое тело, тогда как последнего ни в каком случае не могло бы произойти, если бы покойник был зарыт в землю? В настоящее время якуты хоронят своих покойников на высоких и открытых местах, стараясь, чтобы наклон кладбища был к югу или в востоку, но не к северу и западу, так как последние два наклона считаются несчастливыми, а первые два — счастливыми.

    Якуты развиваются физически очень медленно, так что в 17-18 лет как мужчины, так и женщины выглядывают детьми, но это не мешает якутам вступать в очень ранние браки. Я уже говорил, что даже 7—8-летния дети живут в супружестве; правда, такие случаи редки, зато вступления в брак 14-15 лет довольно часты (венчание в этом возрасте, конечно, не допускается). Такое раннее вступление в брак должно само по себе дурно влиять на развитие организма. Но всего ужаснее то, что родители, проявляя свою нежность к детям, сами онанируют их — девочек и мальчиков — с 2—3-летнего возраста. Это — не какое-либо исключительное явление, а общераспространенное, и этот порок сильно развит между детьми; поэтому, нет ничего удивительного, что между якутами-мужчинами, как я слышал от занимающихся медицинской практикой, очень часто встречаются страдающие импотенцией, а это, в свою очередь, приводит к неверности жен.

    До настоящего времени сохранился обычай выплачивать за невесту калым скотом, маслом, деньгами; он часто выплачивается в течение долгих лет, и уплата иногда начинается в то время, когда жениху и невесте 3-4 года. Невесту отпускают к жениху только по выплате калыма сполна; если же уплачена половина, то жених получает право приезжать к невесте и ночевать с нею. Впрочем, ни уплата полного калыма, ни уплата половины его со всеми последствиями нисколько не затрудняет расторжения подобного союза. Если жених отказывается от закрепления брака церковным венчанием, то он теряет право на получение обратно калыма, а если отказывается невеста, то калым должен быть возвращен. Я не знаю ни одного случая, когда бы отказался жених, но знаю несколько случаев отказа невест, и отказа потому, что они находят себе других женихов, которые соглашаются выплатить калым прежнему жениху.

    По метрическим записям видно, что женщины венчаются от 16 лет, а мужчины от 18, — за все 22 года только в одном случае жених имел 17 лет; затем, по мере увеличения возраста невест, их число постепенно уменьшается. Относительно мужчин тоже замечается уменьшение числа вступающих в брак с увеличением их возраста, но не с одинаковой быстротой: у женщин уменьшение числа происходит в большей степени. Предельный возраст для вступления в первый брак мужчин и женщин — 55 лет, причем вступающих в поздний брак мужчин больше. Вступило в 1-й брак: от 40 до 45 л. — 8 мужчин и 3 женщины; от 45 до 50 — 8 муж. и 1 жен., от 50 до 55 — 3 мужчины и 55 лет —5 муж. и 1 жен. Наиболее ранний возраст для вступающих во второй брак — мужчин и женщин — 20 лет, а наиболее поздний для них — 70 лет; впрочем, есть одна запись, по которой жениху 75 лет. Тут мы также видим, что молодые вдовы вступают в брак чаще. До 25 лет больше вдов, чем вдовцов, вступающих во второй брак, а затем — наоборот. Возраст вступающих в 3-й брак колеблется от 30 до 70 для мужчин и до 65 для женщин. Тут — то же самое явление: до 45 лет больше невест, а после 45 л. больше женихов. Вступивших в первый брак одинакового возраста за все 22 года — 51, а вдовцов — 19.

    В брачных обрядах якутов сохранилось много указаний на взаимное отношение полов, на отношения брачующихся к родным в отдаленные времена, но все это — только вариации того, что вы встречаете и у других народов, находящихся на той же ступени развития. Все брачные обряды и пиршества происходят во время переезда невесты к жениху, — переезда, который никогда не совпадает с венчанием. Во время брачных церемоний ближайшим родственникам и особенно почетным гостям делаются подарки скотом или деньгами; затем, через некоторое время после свадьбы, новобрачные, забрав с собою водки, едут за отдарками, которые часто стоят дороже подарков и ни в каком случае не дешевле, — иначе сейчас же начнется судбище с бесчисленными прошениями и кляузами. Таким образом, отдарки имеют вид помощи начинающемуся хозяйству. Такой же характер имеет и калым, это обязательное обеспечение будущего семейства родителями жениха, ибо невеста приносит в дом мужа приданое, состоящее из скота и другого имущества на сумму ни в каком случае не меньше взятого калыма.

    Подобные формы взаимопомощи у якутов встречаются часто, и всегда они имеют вид торговой сделки. У моего соседа, бедняка, утонула корова, взятая им в хасäс. По якутским обычаям, он должен был заплатить за нее хозяину, а это для него — целое несчастие. Как же выйти из такого положения? Прежде всего, он разрубил корову на части и роздал их своим родовичам, а те, взявши мясо, обязаны были впоследствии возвратить ему стоимость взятого мяса, какъ если бы это не была падаль. Один состоятельный якут отказался взять мясо, объяснив, что он не ест падали, но, чтобы не уклониться от обычая, дал два рубля — стоимость предложенного ему мяса. Так как стоимость коровы все же не могла быть выручена, потому что сосед мой кое-что сам съел да и соседей угостил, то он выписал из города бутылки 3-4 водки и раздарил их более богатым родовичам, которые за это отдарили его ценными подарками. Тут ясно видно, что имеется в виду помощь, и тогда уже излишняя скаредность получающего подарок считается предосудительной. В других случаях дело происходит иначе, так как и мотивы бывают иные. Якуты очень любят давать и получать подарки. Дающего увлекает мысль, что он получит более ценный отдарок, а берущему, с одной стороны, лестно, а с другой — приятно получить какую-либо ценность сейчас, — об отдарке в это время думается вскользь. Сделать кому-либо подарок значит окать ему почет, — подарок сближает людей и скрепляет узы. Но бывает и так, что обе стороны вступают в ожесточенный торг, так что это, в сущности, обмен, хотя он все-таки считается подарком. Такие подарки встречаются, главным образом, между богачами, равными по своему значению, или принадлежащими к разным наслегам и улусам. Тут мы видим, что первоначальная взаимопомощь обратилась у якутов в род торговли и источник бесконечного сутяжничества.

    Число ежегодных вступлений в брак значительно колеблется. Всего больше браков значится в 1876 г., когда их было 65, а всего меньше в 1886 г. — только 15. К сожалению, у меня нет данных об урожае, но я знаю, что в 1886 г. был сильный неурожай; был ли особенно урожаен 1875 или 1876 год — не знаю. Плодовитость браков тоже колеблется: в 1876 г. родилось в приходе 203, а в 1871 г. всего 98. Точно так же и отдельные семьи, по-видимому, значительно разнятся в плодовитости, хотя данных у меня и нет на этот счет. Мне лично известны семьи, в которых было от 15 до 20 детей, а также и такие, в которых совсем не было детей. Тут резко бросается в глаза большая плодовитость бедных семей, хотя, может быть, бесплодие часто зависит от разных женских болезней, которые значительно распространены между якутками. Равным образом, обращает на себя внимание то обстоятельство, что в период половой производительности больше умирает женщин, чем мужчин. В то время как до одиннадцатилетнего возраста умерло 577 м. и 499 ж., а от 11 л. до 25 л. — 121 м. и 103 ж., от 25 до 46 л. умерло 165 м. и 222 ж.; затем, от 46 л. до 100 и свыше умерло 299 м. и 298 ж. У меня нет данных, чтобы судить о том, как рано начинают рожать якутки, но я знаю случай беременности женщины, которой было более 50 лет.

    Отчасти по бездетности, отчасти по другим причинам якуты часто берут чужих детей на воспитание, — берут даже и в тех случаях, когда имеются и свои дети, — берут иногда на более или менее продолжительное время, но чаще усыновляют; для этого не требуется никаких формальностей, если берут в своем наслеге, но если в чужом, то обе стороны — родители и воспитатели — делают письменные заявления своим родовым управлениям. По исповедным росписям за 1870 г. числится 69 воспитанников и 55 воспитанниц, — явное предпочтение мальчиков; как я уже говорил, в эти росписи не входят дети до 7—8-летнего возраста, а потому всех воспитанников несравненно больше, так что, наверное, одна из трех семей воспитывает чужого ребенка, а иногда и двух, и трех. Этот обычай обусловливается в иных случаях экономическими причинами, а в иных — уцелевшими языческими верованиями. Сын или приемыш обеспечивает за семейством возможность пользоваться землею и тогда, если глава семьи умрет или дойдет до такого дряхлого состояния, что не в силах вести хозяйство; точно так же и домашнее хозяйство требует здоровой работницы, какою является дочь и воспитанница в аналогичных случаях. Даже и бездетные богачи не могут обойтись без приемышей, потому что у якутов до того развито бесцеремонное отношение к чужой собственности, что чужому человеку никогда и ничего не доверяется, а потому хозяин и особенно хозяйка сами должны неотступно следить за хозяйством, не спуская с глаз работников и работниц, а на старости лет это обременительно. С другой стороны, признавая причиною смерти до 70 лет похищение души каким-либо духом, якуты стараются, в случае частой смерти своих детей, обмануть этих духов при рождении ребенка; для этого, по просьбе родителей, кто-нибудь из родных или знакомых ворует новорожденного и тайком уносит к себе так, чтобы никакой дух не видел, куда делся ребенок. Если бы какой-нибудь дух вздумал явиться для похищения души новорожденного, то он не найдет ребенка, а так как никому из духов неизвестно новое местожительство ребенка, то он и остается жив. Но каким же образом этим духам становится известным, что в такой-то юрте родился ребенок? По всем вероятиям, это известно потому, что при рождении обязательно должны присутствовать две богини, а раз какой бы то ни был дух знает что-нибудь, то и все остальные будут знать, так как нет основания предполагать, что духи менее болтливы, чем якуты, которые с поразительной быстротой разносят по своим знакомым и незнакомым всякую новость.

    Усыновленные дети пользуются одинаковыми правами наследства с кровными детьми, хотя по этому поводу зачастую ведутся бесконечные судбища, — особенно если остается крупное наследство. Тут уже нагревают руки не только сельские власти, но и просто влиятельные люди. Бывают случаи, где дележ наследства получает характер простого грабежа. Вообще, дела о наследстве — самая доходная статья для наслежных и улусных властей и проходимцев-якутов, которые под разными предлогами норовят что-либо сорвать. Таким образом, приемным детям иногда приходится разочаровываться в ожиданиях богатого наследства, но иногда и воспитатели попадают в очень скверное положение. Мне известен случай, когда воспитанник завладел имуществом своего воспитателя и прогнал последнего из его собственного дома. Это — только наиболее резкий пример, но аналогичные случаи довольно часты. Вообще, можно сказать, что пока воспитанник находится в материальной зависимости от воспитателя, он — тише воды, ниже травы, но как только оперился или воспитатель обеднел — он уходит, оставляя последнего на произвол судьбы. Случай, о котором я только что говорил, произошел так. Воспитатель задолжал в городе купцу и, по якутскому обычаю, отказался платить. Купец предъявил иск, и, когда явились к должнику описывать его имущество, то он заявил, что у него нет никакого имущества, так как все принадлежит его приемному сыну. Купец ни с чем и остался, но зато приемный сын начал, после этого, распоряжаться имуществом воспитателя по своему усмотрению, и, когда тот запротестовал, то сын заявил, что он напрасно ввязывается не в свое дело, так как все имущество принадлежит ему, сыну. А в конце концов отец был выдворен...

    Трудно определить, насколько якуты обладают теми нравственными чувствами, которые характеризуют человека высшей культуры, но если эти чувства и имеются, то в таком рудиментарном виде, что их генетическая связь с высшими чувствами едва уловима. Якуты — самые грубые и примитивные утилитаристы; у них животный эгоизм обнаруживается во всей своей силе, почти не смягченный никакими противоположными чувствами, а потому в их языке нет слов, которые выражали бы понятия о совести, чести, нравственности, добродетели. Богатый человек и хороший человек — одно и то же, — точно так же, как худой и бедный. Есть немало стариков и старух, существующих общественной благотворительностью. В старину, как я уже сказал, их просто убивали, а теперь это дело приняло несколько иной облик. Теперь эти несчастные старики, чаще всего слепые, переходят из юрты в юрту и живут дня по два, по три, смотря по назначению старосты и старшины. Этой повинности не подлежат люди наиболее богатые, а потому несчастным приходится жить у бедняков, которым и самим нечего есть, но если они и попадут к зажиточным, то и те их не кормят досыта, а, между тем, заставляют работать до изнеможения. Я сам видел такого старика, который молол на жерновах: я застал его за этой работой и оставил за нею же, уехав часа через два. В этот промежуток времени ему дали немного кислого молока, которое он с жадностью съел, после чего облизал чашку самым тщательным образом. Он был слеп и работал голый, имея на себе только короткие телячьи штаны. Старух заставляют мять кожи, а это — тоже не легкая работа. Богачи, как я сказал, освобождены от обязанности кормить бездомных, потому что они дают лошадей при проездах всякого начальства, когда станционных не хватает, а также принимают у себя на свой счет всякое начальство, которое того пожелало бы, но такие случаи бывают очень редко.

    Якуты относятся так не только к призреваемым старикам и старухам, а и ко всяким старикам; к своим престарелым родителям они не только относятся грубо и крайне непочтительно, но даже бьют их, что нисколько не возмущает якутов.

    Вообще, старость у якутов — не в почете, так что и одряхлевший богач не пользуется обычным почетом: над ним уж подсмеиваются, его не слушают, даже подряды ему плохо исполняют и норовят не платить долгов.

                                                                     VIII.

                                     СПОСОБЫ ОБОГОЩЕНИЯ. «ГОРОДЧИКИ».

                                             КАРТОЧНАЯ ИГРА. ЧЕСТНОСТЬ.

    Идеал якута — жить без работы, в довольстве и почете, а для этого нужно разбогатеть каким-либо легким способом. С другой стороны, умственный склад и характер делают якутов прирожденными торгашами, так что Миддендорф даже назвал их сибирскими евреями. Но я должен заметить, что они — хуже евреев, и хуже потому, что, имея много общих с ними несимпатичных сторон, принадлежат к низшей расе и находятся в зоологическом периоде, а потому им альтруистические чувства неизвестны. Кроме того, их религия — продукт ужаса, коварства и обмана, а потому их взор никогда не устремляется в небесную даль, чтобы разгадать вечную тайну бытия и пытаться установить царство справедливости, чего нельзя отнять у еврейской расы и что, несомненно, кладет некоторый отпечаток на каждого ее представителя.

    Главное средство обогащения якутов — подряды и торговля, а если при этом явится на помощь власть в виде должности старосты или головы, то обогащение идет быстро. Я знаю два случая такого обогащения. Бывший голова нашего улуса и нынешний принадлежали к зажиточным, но не богатым семьям; оба они — люди грамотные и умные, особенно нынешний, а прежний был даже «просвещенным якутом» и за то попал в литературу, и оба они разбогатели очень быстро, — разбогатели подрядами и иными делами и делишками не всегда чистыми. Затем, на моих глазах, разбогател один якут, Трифон, торговлей и подрядами. Он принадлежит к любопытной семье. Отец был кузнец. Один брат давно уехал в Петербург и там проживает; другой брат — кузнец, который раньше торговал, но затем задолжал городскому купцу, спрятал имущество и объявился несостоятельным, а теперь поживает помаленьку и хлопочет о спасении души, работая с этой целью на наш причт даром; третий брат тоже мечется во все стороны, но ему ничто не дается, хотя и усерднейшим образом плутует, — ему точно чего-то не хватает; четвертый торгует на базаре в г. Якутске, но главный его доход состоит в том, что у него останавливаются якуты, которых там и обыгрывают в карты специалисты, якуты же. Трифон начал с того, что стал ездить в город с маслом, мясом, скотом, брать поручения у соседей, вывозить из города муку, водку и разные товары. Затем стал скупать масло и скот и сбывать в городе опять на товары, отдавая последние на разных условиях; устроил у себя род игорного дома. Мало-помалу операции его разнообразились, захватывая все больший и больший район. Раньше он возил из города для меня кладь, покупал, по моему заказу, все, что нужно было, и теперь я продолжаю брать у него мясо, — вообще, он служит мне уже лет 8 комиссионером для разных покупок, — точь-в-точь фактор-еврей моей далекой родины [Бессарабии], где я к ним хорошо пригляделся. Чего бы кажется еще надо? — Торгуй во всю! Так нет же, нужно разбогатеть поскорее, а способ — один: сделать долг и не уплатить. Трифон так и поступил: задолжал какому-то купцу 1,1/2 т. руб. и притаился, как будто его и нет, — в город не ездит и денег не платит; посылает в город либо жену, либо какого-нибудь якута, который почему-либо не может его надуть. Теперь он направил свою деятельность на скупку сена и на съемку в кортом покосов; нынче он внес за своих подрядчиков 60 р. податей за полугодие, т.-е. внес человек за 30-35. Несмотря на свою плутню с купцом, — в сущности, даже именно благодаря этой плутне, — в нынешнем [1893] году выбран в старшины. На днях собирается ехать к тунгусам за долгами, — и их умудрился опутать.

    Таковы якутские способы обогащения. Но не все якуты умеют ими пользоваться с успехом. Якут вечно что-нибудь покупает, продает, меняет. Страсть к легкой наживе до того присуща якуту, что он все поймет, все оправдает, если в основе лежит материальная выгода. Безкорыстный поступок якутам неизвестен и если бы даже кому-либо из них встретился в жизни, то был бы приписан непроходимой глупости. Якуты считают некоторых из нас [Т.-е. политических ссыльных.] отъявленными глупцами, потому что им удается иногда выпросить что-нибудь, получить какой-нибудь гривенник или немного табаку за услугу, поднадуть во время продажи чего-нибудь и т. п. Они совсем понять не могут, что все это можно проделать, не будучи дураком. Они ни за что не поверят, что я понимаю их мелкие плутни и допускаю добровольно, — нет, этого им не понять! Забавный случай был с одним моим товарищем. Вскоре по приезде сюда, он, приглядевшись к местным нравам, принял за правило покупать все на наличные деньги, а не на табак, чай, сахар и т. д., чтобы не эксплуатировать меньшую братию и избежать всех хлопот, с которыми сопряжена закупка предметов потребления в городе. Отдавать товары по своей цене невыгодно, так как масса хлопот не будет окупаться, отдавать же по местным ценам значит эксплуатировать, да и вообще он совсем не был склонен вести торговлю даже с добродетельными целями. Ему понадобилась берестяная посуда, и он обратился за нею к одной якутке, которая запросила с него два листа махорки, что по тогдашним местным ценам стоило 10 коп. Он не хочет дать табаку, а дает деньги, но та настаивает на своем. Долго они бились, и, наконец, якутка согласилась взять 10 коп., но только с тем, чтобы ей подарили 2 листа табаку. Товарищ мой, обрадовавшись успешности пропаганды денежного хозяйства, дал ей с удовольствием и табаку, а та, с вещественными доказательствами в руках, пошла по соседним юртам рассказывать о том, до чего нуча глуп.

    Настоящей торговлей редкие якуты занимаются, но они очень любят съездить в город с местными продуктами и привезти разных товаров, а в том числе хоть четверть водки, — многие возят гораздо больше и торгуют ею. Каждый отправляющийся в город и возвращающийся оттуда называется «городчиком» [гуораччыт]. Городчик является на несколько дней героем среди своих ближайших соседей, особенно в первые дни по возвращении. При отправке в город ему дают поручения купить кому чаю, кому — платок, кому — сахару и т. д. Городчик — что меня в начале очень удивляло — не отказывается, если только дают при этом деньги или масло; бывают заказы и в кредит, но их никто и никогда не исполняет, а делаются они на авось. Бывает и так, что каких-нибудь двое бедняков, раззадорившись хвастливыми рассказами городчиков, нанимают вместе одного коня и, набрав заказов, отправляются в город с самыми розовыми надеждами, но, увы, чаще всего возвращаются в самом жалком виде, промотав все в карты. Бывает так, что уедет якут в город на своей лошади с 3—4 пудами масла, с одной или двумя коровами, а вернется пешком или привезет его кто-либо из родовичей, — до того он проматывается. В таких случаях заказчики остаются ни с чем, — жди, когда-то злополучный коммерсант расплатится! Но заказчики часто остаются при печальном интересе и по другой причине. Якут, который поумнее, выбравшись благополучно из города с товаром, закупленным на свои деньги и на деньги доверителей, старается распродать его еще дорогой, а затем дома также распродает товар, заказчикам же обещает возвратить их деньги в более или менее скором времени; только с горлопанами и с влиятельными якутами он не поступает так. Если вернется такой городчик, который регулярно ездит в город раза 4-5 в год, то в околотке начинается оживленное шатание к нему за делом и без дела, чаще даже без дела. Такой городчик обязательно привозит отвратительной водки, которая так и называется якутской; он ею торгует, но и угощает более почетных посетителей. Тут же где-нибудь идет карточная игра. Якуты — страстные любители водки, табаку и карт. Они до того сроднились с мыслью, что человек может и должен руководиться только своими вкусами, что детям, как бы они малы ни были, не запрещают ни курить, ни водку пить, ни в карты играть, если только им нравится и представляется к тому возможность. Нередко можно видеть, как 6—7-летняя девочка или мальчик берет у матери из рук трубку и курит. Согласно якутскому обыкновению, каждый присутствующий может взять у курящего трубку и покурить; точно так же каждый может залезть своими пальцами в табакерку соседа, если тот откроет ее, чтобы понюхать; каждый может протянуть руку за табаком, если вы достанете кисет. В виду таких обычаев, у якутов в табакерках и кисетах имеется всегда очень мало табаку. Однако, встречаются мужчины и женщины, которые не курят и не нюхают. Относительно водки нужно сказать, что якуты ее страстно любят, но любят они, главным образом, даровую, а потому, вообще говоря, между якутами мало пьянства. Только между богачами можно встретить настоящих пьяниц; точно так же только между ними бывают случаи разорения от пьянства, но зато между ними почти не распространена карточная игра, тогда как среди бедноты и более или менее зажиточных якутов она значительно распространена. Такое распределение пороков ясно указывает, что корыстолюбие господствует над всеми остальными страстями якутов. Оно, нужно заметить, особенно отвратительно обнаруживается во время карточной игры, как, вообще, и у всех других народов. Дело в том, что вы не увидите якута, который бы находил удовольствие в самой игре и играл для развлечения. Мне случалось видеть, как играют якуты, я видел также, как играет шпанка, — так называется самый низший слой арестантов и поселенцев Сибири, — и игра якутов произвела на меня более неприятное впечатление. Дело было летом в тени амбара городчика. В числе игроков был старый, высокий, высохший якут, с живыми, быстро бегающими глазами. Денег у него нет, но он взял в долг тут же у городчика кирпич чаю и держал его за пазухой. Партнер не видел, что у него есть чай, и требует показать, так как сам показал деньги. Старик колеблется, но, наконец, решается и вытаскивает кирпич наполовину, а затем быстро прячет назад. Игроки смотрят друг на друга самым враждебным образом, следят за каждым движением, принимаются самые тщательные предосторожности, чтобы другой как-нибудь не сплутовал; на кону всегда палочки вместо денег, и палочки зорко охраняются. Игроки имеют вид двух отъявленных мошенников, всецело поглощенных мыслью о том, как бы друг друга надуть и взять если не мытьем, так катаньем. Игра происходит молча; молчание прерывается лишь изредка вспышкой гнева и брани по поводу какой-нибудь плутни. Нужно сказать, что те же инстинкты, но только в менее интенсивной степени, руководят якутами во всех их деловых отношениях.

    Только поживя более или менее долго среди якутов и приглядевшись к их жизни, поймешь истинный смысл некоторых явлений, которые при беглом знакомстве получают совсем другое освещение. Так, например, известно, что добродетельные дикари, уходя из дому, не запирают дверей, а только кладут какую-нибудь палку, указывающую, что никого нет дома. Точно так же известно, что те же добродетельные дикари не знают ни расписки, ни векселей, ни залогов, а делают долги, так сказать, на совесть. И представьте себе, что то же самое можно видеть у якутов. В первое время для меня это были несомненные доказательства честности, но как я жестоко ошибался! Хотя теперь якутам известны расписки, кабалы, очень часто практикуемые, известны и залоги, но, тем не менее, вся система подрядов основана на доверии. Главный принцип этой системы состоит в том, что деньги, товар, сено и т. д. даются вперед за полгода и даже за год под работу, масло, сено и т. д. Но вы думаете, что заимодавец верит честности должника? Ничего подобного. Он верит в свою силу, а должник платит, боясь этой силы. Человек, не пользующийся влиянием и не имеющий влиятельных покровителей, никогда не рискнет дать кому бы то ни было на слово в долг денег. Один бедный якут, болтая всякий вздор, сообщил мне, что он много должен голове и никак не может освободиться от этого долга. Когда я спросил его, дал ли он голове расписку, то он удивленно посмотрел и отрезал: суох (нет). — Ну, если расписки нет, — сказал я, желая испытать его, — то ты можешь не платить и сказать, что ты ему совсем не должен. — Вы не можете себе представить, какое впечатление произвели на него мои слова. Сначала он был поражен до того, что весь вытянулся и глаза стали совсем круглые, брови поднялись кверху и лоб покрылся крупными складками; затем, он как-то взвизгнул, согнулся в дугу, замахал руками, затряс головою и закричал: суох, суох, суох! При этом он так съежил свою физиономию и, собрав губы кисетиком, выпятил их вперед, точно выпил рюмку уксусу. Он до того боится головы, что одна только мысль о такой штуке бросила его в пот, — ну, так как же бедняк откажется от долга? И они никогда не отказываются, а живут в неоплатных долгах. Согласно закону [Устав 1822 г.], не подлежит продаже за долги скот, если его менее 28 голов, но таких якутов, у которых было бы больше 28 штук, едва ли наберется 1/4 часть, да и тех, если взыскивает русский или якут другого наслега, не оказывается обыкновенно в наличности. Таким образом, нет имущества, обеспечивающего долг, но это — по закону, для посторонних наслегу лиц, а для своих богачей не существует закона, как не существует возможности скрыть скот. Богач просто велит бедняку привести к себе быка или корову, даже не справляясь, сколько у него штук, и тот ведет, ибо все равно отнимут насильно [См. Эд. Пекарский: Изъ области имущественныхъ правъ якутовъ. «Спб. Вѣдом.» 1910, № 179.]. Жалобы на самоуправство богачей немыслимы, так как это было бы совершенно напрасной и разорительной затеей, да и крайне рабские чувства якутов не дозволят возмутиться против богача. Сутяжничают между собою только более или менее равные по своему положению.

    Что же касается до незапирающихся дверей, то тут точно так же не рассчитывается на добродетель. Дело в том, что никогда не бывает, чтобы все ушли из дому далеко и надолго, только приперев двери палкой, — это делается, если отлучаются поблизости и не надолго. Так как якуты живут разбросанно, то во время подобных отлучек посторонний может явиться очень редко, а если и явится, то он не зайдет в юрту, ибо хозяева сейчас могут вернуться и он, пожалуй, будет избит и обвинен в краже. А что украсть, если в юрте на виду имеются только такие предметы, с которыми никуда не денешься, так как их всякий сосед отлично знает? Да и как унесешь эти вещи, чтобы не попасться никому на глаза? Все это — такие обстоятельства, при которых воровать невозможно. Здесь воруют только то, что можно съесть, но съедобное никогда не лежит на виду, а всегда в амбаре под замком.

    В первое время меня удивляло и даже сердило, что ни один якут, даже почетный, не останется в юрте один, если я выхожу на двор зачем-нибудь, а вслед же за мной и он выйдет. Оказывается, что это у якутов — строго соблюдаемый обычай, вытекающий из обоюдного недоверия. Благодаря этому недоверию, у них все — под замком; на виду — только то, что неудобно стащить и что находится в постоянном употреблении. Ключи от амбара, сундуков, чулана — опять же под замком в каком-нибудь небольшом сундучке, помещающемся в головах хозяйского ложа, а ключ от сундучка висит привязанный за ушко небольшой железной пластины, пришитой к рубахе хозяйки над левой грудью. Нередко якуты, которым общество доверит доставить подати в казначейство, проматывают их — и совершенно безнаказанно, т.-е. они не подвергаются никакой судебной ответственности, а только имущественной, да и то взыскания производятся по частям и растягиваются на долгие годы, так как к общественным интересам якуты относятся более чем равнодушно, хищнически, и каждый норовит запустить лапу в общественную мошну, хотя она очень тоща. Для общества все делается и покупается втридорога. Якуты смотрят на общественный карман так, как в доброе старое время смотрели у нас на казну, когда достаточно было получить казенного воробья на иждивение, чтобы обеспечить благосостояние своему роду на многие поколения. В нашем наслеге имеется старик-поселенец, еще из клейменых. Он живет тут более 15 лет. Якуты, по обыкновению, не дали ему земли в том количестве, на какое он имеет право по закону, а потому помогают ему то сеном, то мукой, то зерном на посев и т. д. Кроме того, они должны бы ему дать и корову в собственность, но не дают, а предпочитают нанимать для него дойную корову, плата за лето 9 р., а за зиму 6-7 р., — и это в течение многих лет, — тогда как корова стоит 18-20 р. Но так как коровы нанимаются у богатых якутов, то такой порядок им и выгоден; общество же равнодушно, а если и не равнодушно, то молчит, не смея идти против своих главарей.

                                                                           IX.

                                          ОРГАНЫ САМОУПРАВЛЕНИЯ. ШКОЛЫ.

                                               МЕДИЦИНА. НЕРВНЫЕ БОЛЕЗНИ.

    Якуты, как я сказал, живут в родовом быте. Каждый род выбирает родоначальника, который у якутов носит название князя [кінǟс], а по русскому законодательству, со времен Екатерины II, родоначальникам присвоено наименование «старшин». Наслег, состоящий из нескольких родов, выбирает старосту, который обыкновенно бывает и старшиной своего рода. Староста по-якутски называется улахан кінǟс (старший или главный князь). Представители якутской аристократии очень недовольны тем, что их лишили права называть официально своих выборных «князьями», и, в то же время, с удовольствием рассказывают о том, что Екатерина II дала их выборным кортики, которые они носят с большой важностью. Старшины и староста составляют в наслеге родовое управление. Несколько наслегов составляют улус и выбирают улусного голову и кандидата по нем, улусного писаря и несколько выборных, — все они составляют управу. В каждом роде имеется десятник, получающий рублей 15 в год, а в управе имеются «скороходы», которым также платят жалованье. Скороходы развозят разные бумаги по наслегам и в город, так как этих бумаг ни в каком случае нельзя доверить обывательской почте, несмотря даже на припечатанное к пакету перу. Скороходы рассыпаются также для предупреждения о наезде какого-либо начальства.

    В родовом управлении должен дежурить старшина, но этого никогда не было и не может быть: его дежурство решительно никому не нужно, потому что в жизни якутов нет ничего экстренного или, вернее сказать, нет такой экстренности, которая не могла бы подождать. Мало того: если бы старшины вздумали дежурить и принимать жалобы только во время дежурств, то якуты были бы очень недовольны, так как они потеряли бы один весьма существенный предлог к шатанью под видом дела. Точно так же и члены управы проживают у себя дома и являются в управу либо по своим делам, либо по требованию. Но так как в управе должен быт дежурный член для подписи бумаг, то эту обязанность исполняет, за приличное вознаграждение от остальных членов, выборный того наслега, где пребывает управа: ему оставляют остальные члены свои именные печати, которые тот и прикладывает куда нужно вместо подписей. Голова и его кандидат тоже живут на своих местах, от времени до времени наезжая в управу, так что все дела вершаются, главным образом, письмоводителем и его помощниками.

    При некоторых управах имеются школы, содержащиеся на счет улуса и находящиеся в ведении министерства народного просвещения. Я лично знаю две таких школы, из которых одна закрыта якутами года три тому назад, так как была признана ими бесполезной — и не без основания. Другая влачит еще жалкое существование. В течение семи лет в ней — уже пятый учитель. Школьный вопрос в Якутской области — один из наиболее трудных вопросов. Задачи народного образования встречают здесь самую неблагоприятную почву, какую только можно себе вообразить, и такие препятствия, меры к устранению которых до того сложны, что можно усомниться в их осуществимости. Главная беда, на мой взгляд — в том, что якуты живут разбросанно, а не деревнями или поселками, поэтому, школа может состоять только из пансионеров, а не из приходящих учеников, что значительно увеличивает расходы на школы. Содержать такую школу с более или менее значительным числом учеников якуты не могут как по своей бедности, так и потому, что видят мало пользы в школе, вообще, и в грамотности, в частности. Существующие школы до того плохи, что трудно представить себе что-нибудь хуже. Я видел якута лет 19-20, который только что окончил такую школу, проведя в ней года 4. Нужно заметить, что он сам имеет сильное желание учиться, — это один из племянников того Трифона, о котором я говорил раньше (стр. 98 и след.). Я видел его классные тетради. Написано четко, чисто, красиво, — у всех якутов прекрасный почерк. Но что там написано! Достаточно сказать, что он просклонял слово горностай так: родительный падеж — горностайка, дательный — горностайку и т. д. Я спросил, видел ли учитель его тетрадь? Оказалось, что она была у него на просмотре. Заметьте, что это — молодой учитель, который любил вести разговоры о педагогии... Что же сказать об учителе закрытой школы, который вечно играл в карты с якутами, обратив это занятие в источник дохода?

    Якуты, как я заметил, видят мало пользы в грамоте — и не мудрено. Если бы меня заставили доказывать якутам пользу грамоты, то я не мог бы ничего сказать. Я разумею грамоту того характера и в том объеме, в каком она прививается здешними школами, имеющими задачею выучить читать и писать по-русски, арифметике и т. д. Прежде всего, нужно иметь в виду то чрезвычайно неблагоприятное условие, что якуты совсем не интересуются чтением современных книг, как интересуются русские крестьяне, для которых это составляет немаловажный стимул в школьном деле. Точно так же они нисколько не могут быть заинтересованы книжками для народного чтения, потому что они им будут совсем непонятны, как принадлежащие другому народу, другой культуре. Ну, а кто же позаботится о создании специально якутской литературы?

    И в самом деле, какая может быть польза якутам от школы? Я не могу сказать им, что школа научит, как обращаться со скотом, чтобы он был здоров и давал более дохода, как нужно его кормить, лечить, как вести молочное хозяйство, чтобы оно было выгоднее, как завести травосеяние и более или менее рациональное сельское хозяйство, — научит делать простые сельскохозяйственные машины, научит быть хорошими кузнецами, слесарями, плотниками, бондарями, — научит всему тому, что облегчает борьбу с природой, которая является благодетельницей только тогда, когда ее покоришь. Ничего этого я не могу сказать потому, что ничего этого школа не дает, а то, что я мог бы сказать да не хочу, сами якуты прекрасно знают и сразу же приспособили грамотность к эксплуатации. Для богачей грамота имеет значение только потому, что дает возможность вести правильные записи долгов, оборотов, написать кабалу, расписку, письмо. Но для всего этого не нужен русский язык, а нужно только привыкнуть писать русскими буквами якутские фразы. И, действительно, почти все богачи умеют так писать, но многие из них совсем не понимают русского языка. Для такой выучки не нужна школа, так как можно обойтись каким-нибудь малограмотным поселенцем, который за рубль в месяц будет обучать грамоте и, года в 3-4, с перерывами в 5 летних месяцев, выучит требуемому. Богачи не отдают своих детей в школу, так как не хотят отпускать их в чужие руки, где им, без сомнения, будетъ очень скверно; дети же точно так же не желают уезжать из дому, где у них в распоряжении имеется не только достаточно пищи, но и масса рабов, взрослых и детей, которыми они могут помыкать и так любят помыкать... Не может быть ничего отвратительнее избалованных тоёнских детей.

    Люди небогатые смотрят на грамоту как на средство стать писарем, наслежным или улусным, и выбиться из своего положения. Они но необходимости поступают в школы и даже в средние учебные заведения, но учатся опять-таки настолько, чтобы попасть в писаря. А, между прочим, все это очень печально, так как якуты, вообще говоря — народ способный и между якутскими ребятами попадаются очень способные. Я знаю, что один якут поступил в московский университет, а другой — в томский [Первый ныне состоит мировым судьею в пределах Европ. России, прослужив несколько лет на родине, а второй — врачом в Якутском округе. За последнее время число якутов, стремящихся к высшему образованию, заметно увеличилось.]. Вообще же якуты очень редко оканчивают курс семинарий или реального училища (бывшей прогимназии), так как для писарства этого не требуется, а отчасти и потому, что им не по силам то умственное напряжение, которое требуется в высших школах. Во всяком случае, в низших якутские дети едва ли уступают по своим способностям детям других национальностей.

    Таким образом, якутская школа требует значительных денежных средств, а с другой стороны — она должна быть приспособлена в местным нуждам и условиям. Все существующие низшие школы не имеют никакого значения, так как они не приготовляют даже сносных писарей: все писаря — малограмотные и часто пишут так, что не доберешься до смысла. Но и этих школ — 2-3 и обчелся. Правда, епархиальное начальство хлопочет об устройстве церковно-приходских школ, но каковы результаты — мне неизвестно. Знаю только, что при одной церкви, по отчетам, числится такая школа, но ее в действительности нет, да, в сущности, никогда и не было, так как то, что было, не может быть названо школой. Это — только более или менее неудачная попытка изобразить школу из двух якутят, которые, стоя у дверей, с насмерть перепуганными лицами, получали просвещение с криком, гиком и угрозами. Знаю также, что один престарелый священник представил разные соображения о невозможности теперь открыть школу, представление не имело успеха, но и предписание ему открыть школу и по сие время все-таки не исполнено. Знаю еще, что существует церковно-приходская школа, заменившая закрытую улусную школу; в ней учатся человек пять мальчиков, из которых два — сыновья причетника. Впрочем, в «Справочной книжкѣ Якутской епархіи на 1889 г.“ сказано, что в области числится 12 школ грамоты и 16 церковно-приходских школ; в них обучаются 150 мальчиков и 15 девочекъ, но если взять во внимание, что в этих же школах обучаются и дети причтов, то на долю инородцев остается очень мало. Такое малое развитие первоначальных школ обусловливается как указанными мною причинами, так и равнодушием духовенства. И в самом деле: 28 школ на 77 церквей! Разумеется, чтобы открывать школы, нужно быть убежденным в их необходимости, а этого-то у якутского духовенства и нет, — да откуда и быть? Среди всех священников Якутской епархии имеется один кандидат казанской духовной академии и всего 31 человек окончивших семинарию, затем 23 не окончивших, 12 окончивших только духовное училище и 19 даже и духовного училища не окончивших. Об одном священнике сказано только, что он — из якутских мещан; о другом — что он из камчатской епархии, о 3-ем — что обучался в якутском гражданском училище и о 4-ом — что получил домашнее образование.

    Другая не менее печальная сторона якутской жизни — отсутствие всякой медицинской помощи. Вся официальная медицина проживает в городе и наезжает в наслеги изредка, когда накопится несколько трупов, подлежащих вскрытию, или когда вдруг станет известно, что в такой-то местности свирепствует сифилис [С конца 90-х г.г. XIX ст. в области открыты врачебные и фельдшерские пункты, но дело медиц. помощи от этого мало выиграло. См. Сокольников: Къ вопросу о медицинѣ («Якут. Жизнь» 1908, № 2).]. Вообще, если бы существовала только официальная медицина, то якуты получили бы о ней весьма странное понятие, но существует еще и неофициальная, хотя нельзя сказать, чтобы эта последняя не вносила некоторой смуты в умы. Во всяком случае, многие представители неофициальной медицины, состоящие из ссыльных разных категорий, своим добросовестным отношением к делу приносят несомненную пользу якутам, несмотря на то, что некоторые из них не выдержали бы экзамена на фельдшера, так как свои медицинские познания они усвоили по книжкам и бессистемно.

    Но есть еще лекаря из шпанок: это уж — отъявленные шарлатаны, которые практикуют тоже не безуспешно. Ко мне повадился было ходить один такой лекарь. Вначале он меня занял, так как оказался интересным представителем «преступного человека», существование которого некоторыми русскими писателями весьма яростно отрицается. Я имел случай наблюдать немало экземпляров подобного типа и думаю, что гг. отрицателям не мешало бы попутешествовать по Сибири, но, разумеется, при таких условиях, чтобы наблюдаемое явление развертывалось перед глазами во всей своей непосредственности. Этот лекарь называет себя фельдшером николаевских времен, но самое большее — если он был нестроевым и состоял при лазарете каким-нибудь низшим служителем. По виду трудно определить, сколько ему лет, хотя, может быть, он и действительно был николаевским солдатом. Теперь у него одна нога короче — ее скорчило; волосы и борода — темно-рыжие, всклоченные; глаза постоянно перебегают с одного предмета на другой; голова подергивается, и сам постоянно ёрзает; речь —многословная, с уклонениями в разные стороны, и часто прерываемая коротким, неуместным смехом, — вид весельчака, готового врать вам о чем угодно, без всякой определенной цели, но и без мысли; он ближе к бессознательному, чем к сознательному. Постоянно страдает головными болями; все свои недуги он приписывает тому, что на его долю пришлось слишком много шпицрутенов, хотя очень может быть, что и врет. Отъявленный пьянчужка и нахал. Женат на якутке, имеет несколько коров и коня, на котором разъезжает для практики. Главная его практика — кровопускание и преимущественно в июне, когда многие якуты пускают кровь, приготовляясь таким образом к будущей косьбе. Он не ждет приглашений, а сам едет из юрты в юрту, тогда как жена его идет пешком рядом; она следит, чтобы он не проматывал своих доходов. Впрочем, он лечит и от других болезней, составляя лекарства из трав, дождевых червей и даже просто из собственной мочи. Он себя признает знающим медицину, но вынужденным прибегать к мошенничеству, так как настоящих лекарств негде достать.

    У якутов есть еще и свои лекаря, но их очень мало, да и лечат они, главным образом, сифилис — сулемой. Главные якутские лекаря — шаманы, которые от времени до времени приглашаются и теперь. Есть, правда, еще оспопрививатели из якутов, также принадлежащие к официальной медицине, но их деятельность никому неизвестна, — я за все время ничего о ней не слышал, — да и какая может быть деятельность, если у них нет лимфы? В разгар оспенной эпидемии из города приезжал какой-то фельдшер, прокатился метеором и был таков.

    А, между тем, среди якутов распространена масса болезней. Так как я лично не занимаюсь лечением, то мои наблюдения в этом отношении немногочисленны и случайны, но все-таки могу с уверенностью сказать, что глазные болезни здесь весьма распространены: найдется очень мало якутов, у которых никогда не болели бы глаза, а слепых слишком много. Глазные болезни якуты чаще всего совсем не лечат либо лечат самым удивительным образом. Обычный способ лечения — привязывание над больным глазом беличьей или заячьей шкурки. Но я имел случай убедиться еще в одном поистине дикарском способе лечения: выстригают или выбривают маковку головы и наливают горячее растопленное масло. Я слышал от нескольких больных глазами, что так их лечили якутские лекаря.

    Затем наиболее распространены нервные и душевные болезни, особенно среди женщин. Почти каждая якутка, дожив до известного возраста, становится омерячкой. Нужно заметить, что якуты вообще, а женщины — в особенности, в высшей степени пугливы; неожиданный стук, крик, шум приводит их в содрогание и вызывает непроизвольный крик: повторяется либо последнее слово, сказанное кем-нибудь, либо неприличное слово тасах [ядра, шулята]. Я хочу остановиться несколько подробнее на этих явлениях, так как они подали повод к распространению в литературе весьма неосновательных мнений. Так, напр., считается общепризнанной истиной нелепейшее утверждение, будто «негодяи из местной молодежи», как выражается один ученый писатель [Н. К. Михайловский], пользуются склонностью якуток к подражательности с гнусными целями. У якутов есть слово мäнäрік, которым они называют мужчин и женщин, впадающих от времени до времени в некоторое нервное расстройство, характеризующееся тем, что субъект то поет что-нибудь, то просто воет и что-то выкрикивает, то мычит, то лает, падает в конвульсиях, стонет, икает и т. п. Все это чаще всего бывает с женщинами, так что почти все старухи одержимы этой болезнью. Вот эта-то способность к нервозу и послужила основой для шаманства. Но, кроме того, у якутов существует другое слово öмӱрäх, — так называются те, которые непроизвольно повторяют за кем-нибудь слова и действия. Тут мы имеем случай подражания, но отнюдь не гипноза, так как приказание только повторяется, но не исполняется. Если заставить субъекта повторить какие-либо действия, то, во-первых, они повторяются с явным, хотя и безуспешным сопротивлением, а, во-вторых, приказывающий сам должен проделать это действие. Таким образом, «негодяи из местной молодежи» ни в каком случае не могут ничего поделать: они только могут заставить говорить неприличные слова, делать неприличные жесты, но и только.

    Когда мне сказали, что якутки, испугавшись, произносят неприличные слова, то я никак не мог понять, почему именно неприличные. И вот, однажды, при мне молодая якутка крикнула: тасах діä! Тут только я понял, в чем дело: діä значит говори; таким образом, она повторяет усвоенное ею чье-то приказание. Значит, дело началось с того, что женщинам приказывали: «тасах говори!» — и они говорили, а затем это вошло в привычку. Подражательность привела к тому, что говорят это слово и те женщины, которым никто не приказывал говорить его: маленькие девочки, из подражания старшим, уже начинают так восклицать.

    С другой стороны, и якутские лошади в высшей степени пугливы, — и это не объясняется тем только, что они дичают на подножном корму, бродя целыми месяцами по лугам и лесам, ибо пугливы и те лошади, которые находятся в постоянной езде. Такая болезненная раздражительность нервов должна иметь общие причины. Очень может быть, что немаловажное значение имеет переход от чрезвычайного холода, доходящего иногда до 50°, к тропической жаре 40°. Но мне кажется, что главную причину следует искать в изнурении организма систематическими, из поколения в поколение, голодовками, причем самое голодное время приходится в период последних месяцев беременности, так как наибольшее число детей рождается в конце зимы. Затем, вероятно, немаловажную роль играет и то, что якутки не кормят грудью ребят, а также и то, что главная и почти единственная пища якутов — молоко. Во всяком случае, питание якутов таково, что расстройство желудков у них чрезвычайно распространено и кровавые поносы довольно часты, принимая по временам характер эпидемии.

    К сожалению, нет более или менее точных данных о причинах смерти среди якутов, — тем не менее, можно найти кое-какие указания в записях метрических книг. Большинство болезней там определено, разумеется, неверно, так как ни якуты, ни священники определить их не могут. Но есть такие болезни, которые якутам хорошо известны, а потому тут могут быть самые незначительные ошибки. Из упомянутых записей видно, что в нашем приходе за 22 года умерло от оспы 14%, от чахотки — 10%, от кори — 4, 2%, от поноса — 4% и от родов — 2, 3%. Такимъ образом, наиболее распространенными болезнями нужно признать легочные и желудочные. Якуты, питаясь ныне, главным образом, молоком в разных его видах, тем самым ослабили деятельность пищеварительной системы до значительной степени, так что в настоящее время бросается в глаза большое количество случаев сужения пищевода, происходящее, вероятно, от недостаточности твердой пищи [Оказывается, что вопрос о хлебопашестве в Якутской области должен быть рассматриваем и с этой точки зрения.]. С другой стороны, употребление плохо сваренных кореньев, заболони, травы, употребление, хотя и изредка, мяса и сала всегда в полусыром виде, оладий и лепешек в сыром же виде неминуемо должно приводить к желудочным расстройствам. Употребление отвратительной воды из озер, часто к концу лета сплошь покрывающихся плесенью, приводит к тому, что у якутов сплошь и рядом встречаются глисты, а часто и солитеры. Всего ужаснее вода бывает в марте и апреле, когда проруби заливаются от тающего снега, насыщенного коровьим калом, скоплявшимся тут целую зиму; хотя вода в озерах и без того отвратительна, но якуты берут ее еще из тех же прорубей, из которых пьет и скот...

    Распространенность легочных болезней зависит как от крайне негигиенических условий жизни, так и от простуды, обусловливаемой недостаточностью теплого платья и неприспособленностью якутских построек к суровости климата. Кроме того, все, занимающееся лечением, утверждают, что так называемые женские болезни чрезвычайно распространены между якутками.

                                                                    X.

                  БЮДЖЕТ ЯКУТСКОЙ СЕМЬИ. ЗАРОБОТКИ (КУЗНЕЧЕСТВО).

      КУЛЬТУРНАЯ РОЛЬ ДУХОВЕНСТВА И ПРИШЛОГО РУССКОГО ЭЛЕМЕНТА.

    Я уже говорил о крайней бедности якутов, но мне хотелось бы показать эту бедность в приблизительных цифрах. Мы видели, что громадное большинство якутов может иметь не более 5 взрослых коров. Из них две будут стародойки и потому дадут за лето очень мало молока, которое и съест сама семья, а от остальных трех получится за лето 90 ф. топленого масла, из которого сама семья съест фунтов 10, остальное же будет отдано богачу в уплату долга за чай, муку и т. д. по 7 руб. за пуд, и получится 14 руб. Затем, отец семейства возьмет покосной работы, самое большее, на 18 руб., т.-е. обяжется скосить за лето 45 возов, да, кроме того, ему нужно скосить для себя 30 возов. На зиму некоторые из более бедных наймутся в батраки и получат 10 руб. Допустим, что и остальные заработают по 10 р. в зиму какими-нибудь иными способами, — допущение, совершенно невозможное для очень многих. Итак, вес доход якутской семьи будет состоять из 42 р.

    Каковы расходы якутского семейства? Прежде всего, нужно уплатить 8 руб. податей и иных сборов, купить для посева, по крайней мере, пуд ячменя за 2 р. Допустим, что от этого пуда в благоприятный год получится пудов 6, — у нас в последние три года получается гораздо меньше, — но этого слишком мало, а потому придется купить, по крайней мере, еще 6 п. ячменя на 12 руб. В год якуту нужно было бы 12 кирпичей чаю на 12 р. да сахару рубля на 1,1/2. Затем, нужно было бы купить хоть пуда 3 мяса в течение года, а это стоит 7 р. 50 к., а то и больше; синей дабы на белье всему семейству надо на 9 руб.; кроме того, на покупку материала для верхней одежды нужно рублей 5 в год, да рублей 5 еще на обувь и рукавицы, на горшки, нитки, иголки и прочее, рубля 2 на церковные расходы; да еще надо купить пудов 8 тар’у по 30 к., а всего на 2 р. 40 к. Последнее допущение я делаю на том основании, что богачи в нашем наслеге накопят за лето от 800 коров 12.000 п. тар’у, из которых более 11 тысяч продадут, а следовательно остальные купят. Таким образом, для того, чтобы якутская семья просуществовала безбедно по местным понятиям, ей нужно иметь в год 66 р. 40 к., а у нее при самых благоприятных условиях — 42 рубля... Откуда же она покроет дефицит в 24 р. 40 к.? Придется либо входить в неоплатные долги, продавать сено, либо голодать; последнее, разумеется — самое действительное средство против дефицитов.

    Но это еще — в благоприятный год, а в плохой дело обстоит еще хуже. Несколько лет сряду у нас недород сена, а по якутским обычаям подрядчик, не скосивший требуемого количества сена в этом году по каким бы то ни было причинам, а также и потому, что у подрядившего, по случаю неурожая, нечего было косить, обязан выполнить свой подряд в следующем году. Благодаря этим обстоятельствам, за подрядчиками накопилось много неисполненной работы, а потому те, которые раньше давали подряды, на будущее лето не дают, тем более, что и в будущем году не предвидится урожая, так как выпало очень мало снега. Итак, из доходов семьи нужно выкинуть в этом году 18 рублей, которые она зарабатывала на косьбе. Затем, громадному большинству придется купить весною воза по 2 сена и заплатить самое меньшее 6 р. Таким образом, дефицит семьи в этом году возрастет рублей до 50.

    Но и это еще не все. Я допустил, что многие заработают по 10 р. за зиму, тогда как это допущение для большинства невозможно. Подгородные якуты сбывают в город деготь, смолу, деревянную посуду, плохонькую мебель, сани, телеги, железные поделки и т. д., так что они заработают, может быть, и более 10 р. в зиму [Замечу, что на летние работы подгородные и городские сельские хозяева из русских избегают нанимать якутов, предпочитая им поселенцев, которые лучше работают и дисциплинированы, хотя за ними нужно посматривать в оба. Ни один якут не выдержит работы в хозяйстве у скопцов, так как якуты не привыкли к регулярному труду изо дня в день, не привыкли к точному исполнению своих обязанностей, а о недобросовестности и говорить нечего, — к тому же они и слабосильны. Единственное достоинство якута заключается в том, что он может работать впроголодь, но эта добродетель скопцам, например, не нужна, так как они кормят рабочих сыто, платят хорошо, но и требуют усиленной работы.]. Якуты, проживающие вдали от города, не имеют и этих заработков. Смола и деготь на месте не покупаются, потому что на телегах ездят очень мало, а если кто и повезет в город масло на телеге, то ее либо совсем не мажут, либо покупают смолу в городе, а то и сами приготовляют. Деревянную посуду и мебель тоже некому покупать, телег не умеют делать, да и не стоит учиться, так как их покупают мало и покупают в городе. Только сани делаются на месте, — но много ли их надо? Дровни делает себе каждый якут сам, а нарт нужно очень немного; на весь наслег, как мы видели, приходится только 30 лошадей, на которых ездят всю зиму, а потому нужно не более 30-40 нарт, — следовательно, в год потребуется новых нарт не более 5-7 штук, да и то часть будет сделана самим нуждающимся в них, а вся цена нартам — 3 рубля. Остается кузнечное ремесло, дающее кой-какой заработок. В нашем наслеге кузнецов 5-6. Что же они работают? Кузнец по-якутски — ȳс, что значит вообще мастер, и он — скорее медник и серебряник, чем кузнец. Якутские кузнецы гораздо лучше умеют обрабатывать серебро и медь, чем железо. Они лучше умеют паять, чем сваривать; они и железо предпочитают спаивать, если это допускает поделка; при сварке железа они немилосердно пережигают, и все-таки сварка бывает непрочна. Любопытно, что, по сказанию якутов, первый кузнец, хотя и хорошо ковал железо, но не знал, как и чем приваривать его; впоследствии он узнал от одного духа, что нужно употреблять песок, но, по-видимому, не догадался спросить, много ли нужно накаливать железо. Тем не менее, кузнецы делают топоры, которые часто ломаются в обухе или переламываются у самого обуха, т.-е. в месте сварки; делают горбуши, которые также часто ломаются; делают таганы, щипцы, разные лопатки, дверные петли, крючки, пробои, стремена, пряжки и ножи, — последние им удаются лучше всего; чинят ружья, даже некоторые сами делают винтовки-малопульки. Из меди они выделывают чайники и котлы, медью же чинят чайную и деревянную посуду, стягивая ободками; приделывают и ручки к чайникам. На мой взгляд, они всего искуснее в починке этой битой посуды; точно так же якутки — чрезвычайные мастерицы из разной невозможной рвани, из клочьев и обрезков сшить что-нибудь дельное. Из серебра кузнецы делают разные украшения для пояса, серьги, пуговицы, кольца, ложки, браслеты, цепи, которые девушки и молодые женщины навешивают на себя. Серебряные поделки часто украшаются резьбой, но мне не удалось видеть старинную резьбу, да едва ли она где-нибудь сохранилась. Мне показывали старинное седло, у которого передняя лука имеет вид доски вершков 10 ширины и 6 вышины; она обтянута серебряным листом с резьбою, но, к моему удивлению, в одном углу был изображен лихой вояка в санях на паре, причем пристяжная так загнула кольцом голову, что даже улицы города Якутска никогда не видывали ничего подобного, а в другом углу — и того хуже: плита, уставленная кастрюлями, а перед ней повар из денщиков, и тоже действует на отлете; очевидно, это — залетная фантазия.

    Насколько можно судить по виденным мною работам якутов, я не скажу, чтобы они были особенно искусны, в чем бы то ни было. Правда, они довольно сносно копируют, отличаясь большим терпением в кропотливой работе, но они, например, совсем плохо выделывают всякие шкуры и кожи, — во всяком случае, гораздо хуже тунгусов; якуты плохо стреляют и всегда лежа на брюхе, потому что, как мне объяснил один охотник, у них дрожат ноги; слух не музыкален, да и зрение не особенно изощрено.

    Хотя, вообще говоря, якуты — народ способный, но беда — в том, что, с одной стороны, все их способности направлены на плутни, а с другой — условия существования слишком неблагоприятны для развития, особенно самостоятельного. Между тем, об этом развитии кому-нибудь следовало бы подумать после более чем 200-летняго завоевания. Правда, это — очень трудный вопрос, и когда он будет разрешен более или менее удовлетворительно — неизвестно. Главное препятствие для развития культуры, как я уже сказал — разбросанность якутов и их крайняя бедность; поэтому, следовало бы воспользоваться с культурными целями теми элементами, которые имеются в наличности и привлечение которых не отягчит еще более якутов.

    Я уже заметил, что сельское духовенство не может принести существенной пользы своими школами как по малочисленности учащихся, так и потому, что причту приходится разъезжать гораздо чаще и па более далекие расстояния, чем в России, так как здешние приходы тянутся на сотни верст и каждый заболевший более или менее серьезно якут, при малейшей возможности, приглашает священника, имея в виду, главным образом, целебные свойства соборования, и причту приходится ехать на один или на два дня. Но, кроме того, в нашем приходе, например, причт уезжает ежегодно зимою в отдаленную часть прихода за 250 верст недели на 2-3.

    А, между тем, тот же причт мог бы оказать громадную услугу якутам, если бы в местной семинарии, которая недавно [1884 г.] вновь открыта [В 1809 г. здание Якутской духовной семинарии сгорело, и ученики ее были переведены для окончания курса в Иркутскую семинарию (Памят. Книжка Якутской области на 1891 г., стр. 79-80).], преподавались элементарные сведения по медицине, — если бы там сообщались необходимые сведения о земледелии, огородничестве, скотоводстве. Все это причт применял бы в своем приходе с большою пользою как для якутов, так и для себя, — ибо и причт лишен всякой медицинской помощи и ведет хозяйство по-якутски, — и применял бы, как мне кажется, с охотою, так как от этого в значительной степени зависело бы и его благосостояние. Тогда духовенство явилось бы проводником культуры, причем получалась бы не только материальная польза для края, но и духовно-нравственная, так как авторитет духовенства возвысился бы в глазах якутов, благодаря осязательной пользе, какую оно приносило бы. Такая миссия духовенства заставила бы его, для успешного ее исполнения, обратить более серьезное внимание на пропаганду как религиозно-нравственных идей вообще, так и евангельских истин в особенности, — пропаганду, слабость которой отражается в той странной смеси крайнего языческого суеверия и христианского индифферентизма, какую мы наблюдаем у якутов.

    Другой элемент, который следовало бы попытаться поставить в благоприятные условия для содействия развитию культуры — поселенцы. Они в настоящее время не без основания считаются язвой здешних мест... Но я должен заметить, что если поселенцы и являются в этой далекой окраине до некоторой степени язвой, то, ведь, и остальные пионеры, явившиеся сюда добровольно, немногим лучше их, — мало того: они гораздо хуже поселенцев — скопцов и особенно староверов. С другой стороны, не следует легкомысленно набрасываться вообще на «цивилизацию» из-за того, что ее пионеры в достаточной степени гнусны, потому что именно люди, одержимые добродетелями превыше меры, предпочитают сидеть в центрах этой самой цивилизации, пользоваться ее благами и лаять на луну. Таким образом, пионерами по необходимости являются люди не весьма великолепные, так как на подобные предприятия, т.-е. на колонизацию таких невозможных стран, как Якутская область, и вообще на колонизацию неведомых стран, с большим успехом побуждают людей порочные их стороны, чем добродетельные. В виду этого, необходимо примириться с тем, что насаждать культуру приходится не совсем чистыми руками, и пока что оставить мечты о добродетельных культуртрегерах, как несбыточные для нашего времени, когда добродетель может функционировать только будучи посаженной на приличный оклад, без которого она разлетается в прах (хотя и окладная добродетель не всегда прочна). Затем, очень трудно разрешить вопрос, добровольные или невольные пионеры с большим успехом проводили благотворные стороны культуры в среду якутов, — я говорю о тех добровольных тонерах, которые не состоят на окладах. Во всяком случае, несомненно, что только благодаря поселенцам — скопцам и староверам — положено довольно прочное основание земледелию в более южных округах области и огородничеству в некоторых подгородных местах и особенно в Олекминском округе. Те же скопцы оказывают некоторое влияние своим примером и на скотоводство соседей-якутов и горожан; они содействуют тому, что якуты совершенствуются в умении возводить разные постройки, делать телеги, гнать деготь и т. д.

    Стоит только проехать от Якутска по западному берегу Лены верст 100 на север, чтобы видеть значение скопческих поселений для края: грунтовые дороги прекрасно укатаны, везде хорошие мосты и гати, прекрасный бревенчатый спуск с крутой горы... Ничего подобного на восточной стороне Лены: там дороги отвратительны, гати и мосты только для того и стоят, чтобы их объезжать. Тут, по западной стороне, по обеим сторонам дороги тянутся пашни; там и сям скопцы, одетые чисто и даже щегольски, пашут на парах, — кони сытые, идут играючи; длинная вереница борон движется мерным шагом; борозды ложатся ровными параллельными гребнями, и вы глазом видите, что земля пушиста, тщательно обработана, как на огороде. Далее — леса и опять пашни, опять большая деревня с постройками, показывающими общий достаток. А там, в перелеске, якуты приготовляют землю под пашню, взрывая ее между пнями, которых не смогли выкорчевать; эти земли сдаются в аренду за хорошие цены скопцам и другим поселенцам, проживающим в этих местах. Ничего этого нет на нашей стороне; тут если и попадаются пашни, то это — сплошные комья, — настолько земля плохо обработана; тут якутам, показалось бы диким, если бы кто вздумал пахать на лошадях, а о перепашке они и слышать не хотят. Но что всего более меня удивило на западной стороне, так это лошади: они там несравненно рослее и крепче, даже не имеют такого дикого вида как наши. Я слышал, что там есть один богатый якут, который подобрал — что у якутов никогда не делается — косяк кобыл и прикармливает всю зиму сеном. Такая трата сена нашим якутам показалась бы безумием. Все это, несомненно, есть результат влияния русских поселенцев, а не добровольных пионеров, которые являются только в виде торговцев, норовящих снять с якутов последнюю рубаху.

    Могут заметить, что сектантов нельзя приравнивать к остальным поселенцам, но это справедливо только отчасти, так как и сектанты далеко не представляют из себя воплощения добродетели... Нравственные принципы, если только они были у них когда-нибудь, давно уже повыветрились, оставив одну шелуху. На стороне сектантов — привычка к труду, сравнительная трезвость и порядочность, не допускающая их пасть в разряд шпанки. Но, ведь, не все же уголовные поселенцы представляют из себя исчадия ада. И между ними попадаются сносные люди даже в Якутской обл., куда отправляют самых отпетых. В городе Якутске немало поселенцев, успешно занимающихся ремеслами, торговлей и пр. А если бы администрация сочла возможным взглянуть на поселенцев, отправляемых сюда, как на пионеров культуры, то она могла бы сделать надлежащий подбор, особенно среди семейных.

    Кроме нравственных качеств, которыми обладают сектанты, и которых не лишены и другие поселенцы, на стороне первых имеются более важные преимущества. В то время как сектанты являются на места поселений с кое-какими денежными средствами, благодаря поддержке своих же собратий, остальные поселенцы приходят совсем голыми; в то время как сектантов поселяли деревнями, отводя им законом положенную землю и оказывая всяческую поддержку, — остальных разбрасывали по области на произвол судьбы, не только не оказывая им никакой поддержки, но и поощряя якутов в их стремлении не наделять поселенцев землею, а отделываться от них способами, убыточными для самих якутов и пагубными для поселенцев. Якуты охотно дают прибывшему поселенцу 100, 200 и даже 300 рублей, чтобы он только уехал на прииска, а поселенцы охотно пользуются этим и уходят года на 2-3, а затем возвращаются, чтобы сорвать что-нибудь и опять уехать, продолжая, таким образом, бродяжническую, беспутную жизнь. В то время как сектант является в русскую деревню и встречает русских людей, которых он понимает и которого они понимают, — поселенец оказывается одиноким среди людей диких, смотрящих на него с ужасом и злобой, не понимающих и не желающих понимать его, — ну, и он, разумеется, норовит бежать. В тех же случаях, когда поселенцы остаются на местах, им отводят очень мало земли, так что такой поселенец, — если только он не затеет торговли и преимущественно торговли водкой, как это делают все татары поголовно, — должен жить впроголодь, получая от якутов кой-какие подачки. При таких условиях поселенцы, разумеется, будут плохими пионерами, — но разве дело не может быть поставлено иначе?

    Как-то странно, что администрация, видя несомненную пользу от поселения сектантов деревнями, не попыталась поселить таким же образом и уголовных поселенцев. Татары, будучи поселены деревнями, едва ли уступили бы сектантам по части хозяйства, так как они вообще трудолюбивы; затем, и из остальных поселенцев можно было бы подобрать для основания поселков более или менее трудолюбивых и порядочных. Если бы основались такие деревни, то каждый вновь прибывший стал бы членом организованного общества, встретил бы, с одной стороны, поддержку, а с другой — находился бы под контролем своих же сообщественников. Я знаю, не так скоро дело делается, как сказка сказывается, но все-таки почему бы не попробовать хоть этого, если ничего лучшего нет? Тем более следовало бы попробовать, что в такую гиблую страну, как Якутская область, нельзя привлечь добровольных переселенцев из русских крестьян, которые и при более благоприятных климатических условиях не особенно успешно осваиваются на новых местах.

                                                                          XI.

                                       СОПРИКОСНОВЕНИЕ ЯКУТОВ С РУССКИМИ.

                                       ОСТАТКИ РОДОВОГО БЫТА. РОЛЬ БОГАЧЕЙ.

                                                          ТЕЛЕСНОЕ НАКАЗАНИЕ.

    Теперь я хотел бы рассмотреть характер культурной борьбы между якутами и русскими, но у меня нет достаточного материала относительно более или менее отдаленного прошлого, — в настоящем же, можно сказать, этой борьбы почти совсем нет, а есть только соприкосновение двух разнокультурных народностей. В настоящее время якуты ограждены вмешательством правительственной власти от истребительной деятельности обычных добровольных пионеров культуры, но не так было в старину. Тогда пионеры так жестоко насели на якутов, что последние стали обращаться к правительству с просьбой об ограждении их от водворяющегося среди них культурного элемента. Особенно им солоно пришлось от кабаков, в которые стекалось все мало-мальски ценное. Якуты говорят, что амбары целовальника в нашем улусе были набиты всякой якутской рухлядью, так как и мужчины, и женщины наперерыв тащили туда все, что только могли; бабы отдавали шапки, серьги, кольца, не говоря уже о масле, которое они стаскивали туда тайком. Между якутами распространились грабежи и убийства. В конце концов, правительство, во второй половине XVIII столетия, воспретило русским селиться среди якутов без их согласия, закрыло кабаки в 30-х годах XIX столетия и преследовало, хотя и не очень, торговлю водкой; оно ограничило набеги торговцев на якутов, дозволило якутам, согласно их просьбе, самим доставлять подати в казначейство, так как сборщики податей занимались, главным образом, спаиванием и торговлей, которая больше походила на разбой. Благодаря этим правительственным мерам, среди якутов очень мало русских (так, напр., по отчету нашей управы за 1815 г., во всем улус проживало 42 русских обоего пола; это были писаря и их семейства). Таким образом, якутам не приходится конкурировать на месте с представителями высшей культуры ни в торговле, ни в хлебопашестве, ни в скотоводстве, ни в эксплуатации.

    Соприкосновение якутов с русскими происходит, главным образом, в городе, при условиях более благоприятных для якутов. Во-первых, соприкосновение происходит в среде торговой, где якуты, будучи природными торгашами, успешнее могут ограждать себя; во-вторых, в городе живет много якутов, занимающихся мелкой и крупной торговлей, с которыми приезжие из улусов предпочитают вести дела, у которых они останавливаются на квартирах и которые ограждают их до некоторой степени от разных аферистов, переполнивших город; в-третьих, в город едут из улусов преимущественно наиболее умные, энергичные и плутоватые. Все это вместе взятое уравновешивает в значительной степени шансы борьбы представителей двух культур.

    Якуты очень хорошо понимают, насколько важно для них, чтобы русские не поселялись между ними. Раньше я думал, что русские цивилизаторы всегда держались вдали от якутов, а потому и удивился той враждебности, с которою якуты относятся к каждому русскому, и только впоследствии разобрался в причинах этой ненависти. В архиве нашей управы имеется, между прочим, предписание ясачной комиссии от 1767 г. «о неотпусканіи русскихъ изъ города въ ясачныя волости и остроги и о неимѣніи тамъ жительства имъ». Предписание мотивировано тем, что «ясачнымъ происходятъ несносныя отъ русскихъ обиды, притѣсненія и грабительства». Здесь же указывается, что «князьки и старшины въ пріѣзды къ нимъ въ волости русскихъ по своему лакомству, за дачу въ подарокъ табаку и проч. жить не токмо не запрещаютъ, но изъ удовольствія, въ чемъ отъ русскаго наясашнаго просьба будетъ, хотя неправильная, чинятъ». В 1768 г. из той же комиссии было предписание „о непокупаніи у ясашныхъ никому сѣнокосныхъ мѣстъ и рыбныхъ ловлей». Предписание это состоялось по поводу просьбы одного князька „о возвращеніи ему проданныхъ и заложенныхъ предками отъ русскихъ людей сѣнокосныхъ и прочихъ мѣстъ». Впрочем, я не думаю, чтобы неприязнь к русским всецело обусловливалась деятельностью первых русских колонизаторов страны, — многое, на мой взгляд, зависит от характера самих якутов. Они и в своих взаимных отношениях крайне недоверчивы, лукавы, корыстны, лживы, с самыми примитивными понятиями о нравственности, а тут представляется чужестранец — тоӈ нӱча, мерзлый русский — против которого все разрешается и даже поощряется родовичами. Надуть русского — величайшее удовольствие не только для надувшего, но и для каждого якута, узнавшего об этом; о русском с большой охотой распространяются самые удивительные небылицы. Многое, разумеется, объясняется поведением русских, но далеко не все, так как среди якутов никогда не жило много русских, а теперь встречаются местности, где, кроме заседателя, никакого русского не видели. Питая к русским вражду, якуты, в то же время — самые завзятые патриоты. Им чрезвычайно льстит, когда русские изучают их язык, а сами не особенно охотно обучаются русскому, и даже в тех случаях, когда какой-нибудь якут умеет говорить по-русски, он предпочитает говорить по-якутски. Впрочем, им мешает говорить по-русски не только патриотизм, но и чрезмерное самолюбие: они ужасно боятся насмешек из-за какой-нибудь ошибки и охотнее решаются говорить по-русски с глазу на глаз; присутствие понимающего по-русски якута для них более всего стеснительно. Их патриотизм выражается и в том, что они упорно придерживаются национального костюма и общеякутского образа жизни. Как бы ни был богат якут, он ходит в сон’е, в якутской обуви, неудобной и непрочной, живет в юрте, ест тар и т. д. Якут, который вздумал бы, живя в наслеге, одеваться по-европейски и жить в европейской обстановке, сейчас же стал бы чужим для окружающих. Хотя кое-что и пробирается якутам от русских, но очень медленно и не задевая коренного уклада жизни. Так, например, у богатых якутов к чаю обязательно подается печенье, либо вывезенное из города, либо приготовленное местной попадьей; за обедом ставятся солонка, горчица, перец, хотя ни горчицы, ни перцу якуты не любят, — подаются тарелки, вилки и столовые ножи, но сами хозяева предпочитают есть руками и употреблять свои ножи, тут же вытащенные из-за голенища; подается хлеб, которого за едой сами хозяева тоже почти не употребляют. Кое-кто из молодых богачей купит себе городские сани, кое-кто из якуток заведет городские серьги, кольца, но обуви никто из них не изменит, точно так же как и покроя платья и шапки. Разумеется, все будет шелковое, шерстяное и даже отделанное блондой (кружевами), но все это будет сахалы, по-якутски, и такая девица-богачка, выйдя замуж, поедет в дом жениха верхом и будет исполнять со всею строгостью все старинные свадебные обряды.

    Как мне была непонятна вначале вражда к русским, так меня удивляло и то, что якуты предпочитают дорого откупаться от поселенцев или самим кормить их, лишь бы не дать земли, — все это стоит дороже той земли, какую они должны отводить по закону. И, только ознакомившись ближе с якутами, я понял, что они сознательно стремятся, не щадя средств, воспрепятствовать поселенцам водвориться у них и пустить корни. Однажды, я зашел как-то в родовое управление, где было в то время собрание якутов. После разговоров о том, о сем, я спросил, почему они предпочитают откупаться от поселенцев, а не давать им землю? Они стали уверять, что у них земли нет, но я им доказал, что совсем не в том дело, так как за деньги, которые они дают поселенцам, можно было бы нанять и нашлось бы где нанять в три раза больше земли, чем ему нужно отвести. Затем я сказал, что они, как мне кажется, предпочитают откупаться потому, что не любят русских и боятся, как бы те, разбогатев, не забрали их в руки. Якуты вполне согласились со мною, и князь их сказал:

    — Да, если бы между нами завелся богатый русский, то мы все очутились бы у него в работниках, так как он опутал бы нас долгами, которые мы так любим делать.

    И, действительно, якутов спасает то, что они ограждены от непосредственной конкуренции на месте с высшей расой. Несмотря на весь их ум, изворотливость и торгашество, русские одолели бы их во всем этом и разорили бы в конец, потому что якуты все-таки непредусмотрительны и не особенно думают о завтрашнем дне. Едва ли пришлые культуртрегеры стали бы заниматься хозяйством, так как условия для него весьма и весьма тяжелы; они предпочли бы торговлю и спаивание водкой, а затем, высосав страну, вынуждены бы были ее бросить, чтобы искать новых жертв. Я лично совсем не стою за то, чтобы процветали непременно аборигены, — напротив, пусть процветает тот, кто может достигнуть этого наиболее культурными путями, и я нисколько не вижу преступления в том, что благополучие десятков миллионов «янки» построено на неблагополучии сотен и даже тысяч краснокожих. И, тем не менее, я думаю, что ограждать якутов от культуртрегеров необходимо, так как, кроме якутов, никто другой не пожелает, да и не сможет, приспособиться к местным климатическим и иным условиям, а потому, раз якуты вымрут — а этим непременно кончится, если припустить к ним охочих людей — страна обратится в пустыню. Но одного ограждения мало, — нужно еще подумать о приобщении якутов в культуре.

    Мне могут, однако, сказать: не все ли равно, будут ли эксплуатировать якутов пришельцы, или собственные богачи, как они это и делают? Не все равно, — отвечу я. Для пришлых эксплуататоров единственным средством обогащения были бы, как я только что упомянул, спаивание водкой и торговля, грабительская торговля, ибо земледелие обогатить ни в каком случае не может; точно так же и скотоводство не может обогатить значительно, а главное — не может обогатить скоро. С коммерческой точки зрения, скотоводство, в сущности, совсем невыгодно, так как даже в урожайный год получается незначительная прибыль, а в неурожайный — убыток, неурожайные же годы несравненно чаще урожайных. Таким образом, пришлые эксплуататоры могут эксплуатировать только в наиболее пагубной форме, т.-е. в форме торговли и спаивания. Пришлый эксплуататор нисколько не задумается над тем, что край может обезлюдеть от его беспощадной эксплуатации: ему лишь бы высосать все, что только можно, а там хоть трава не расти, тогда как эксплуататор-абориген заинтересован в том, чтобы объекты эксплуатации не переводились, а, кроме того, он никогда не может дойти до той виртуозности в высасывании округи, до которой дойдет представитель высшей культуры.

    Но имеются еще причины другого порядка, которые не допустят аборигена обезлюдить страну: они коренятся в сохранившихся остатках родового быта, которые, при водворении русских, быстро испарились бы. Вообще говоря, я нисколько не стою за искусственное охранение тех архаических форм быта и отношений, которые по внешности напоминают предполагаемые формы отдаленного будущего, и именно потому не стою, что они напоминают их только по внешности, тогда как по внутреннему содержанию едва ли не исключают друг друга. Мало того, для меня еще — вопрос, может ли какой бы то ни было народ влить в свои архаические формы новое содержание и не извратится ли оно при этом? И, тем не менее, я нахожу, что в настоящее время сохранившиеся остатки родового быта смягчают эксплуатацию и поддерживают слабейших членов общества. Постараюсь сообщить кое-что известное мне об этих остатках.

    Если хозяева начнут есть или пить что-нибудь в присутствии посторонних, то последние, кто бы они ни были, имеют право получить некоторую долю из потребляемой хозяевами пищи, но если зашедший застал хозяев за едой, то он уж не имеет этого права. Если путник заедет поздно вечером в юрту и снимет с себя верхнее платье, то это значит, что он остается ночевать, и хозяева должны накормить его и его лошадь или быка; поэтому, у более или менее состоятельных якутов всегда много ночевщиков. Если вы явитесь в юрту и дадите какому-нибудь ребенку кусок хлеба, мяса, сахару, то он сейчас поделится со всеми домашними; точно так же поступит и взрослый. Если вы угостите чаем зашедших к вам якутских ребят и дадите им хлеба к чаю, то они съедят кусочек хлеба с чаем, а остальной хлеб и сахар унесут домой, чтобы поделиться с домашними. У якутов существует общее правило, что каждый получает свою порцию отдельно и затем распоряжается ею, как ему вздумается: может унести целиком домой, может отдать кому-нибудь из работников своих или хозяйских. Никакой якут не может выпроводить от себя путника, зашедшего в юрту, или кого бы то ни было, даже своего личного врага.

    Все это, разумеется, очень симпатично, но посмотрите оборотную сторону медали. Более или менее богатые люди часто уезжают зимою из своих юрт на большом тракту куда-нибудь в глушь, чтобы не принимать ночевщиков, — да и вообще по почтовым дорогам очень мало жилья, а если и есть, то только беднота, от которой немного поживишься. Затем, якуты обыкновенно едят рано утром и поздно вечером, когда нет шатаний гостей; кроме того, многие запирают двери на крючок во время еды и не отзываются на стук, пока не припрячут все со стола. Таким образом, между гостями, которые по обычаю имеют право на «кусок» (так говорят сами якуты), и хозяином, который обязан поделиться, идет молчаливая война: одни стараются накрыть, а другие стараются улизнуть. Мне рассказывали такой случай. Вбегает ребенок в юрту и сообщает матери, что к ним идет гостья; мать схватывает с шестка камина котел с варившимися утками и стремительно уносит куда-то за камин. Гостья входит и по обыкновению подходит к камину с неизменным ычча! (холодно!), затем начинает свидетельствовать его и находит следы преступления против священного обычая, так как на шестке сохранился отпечаток котла. Она упорно и долго рассматривает этот преступный след и молча бросает от времени до времени взгляды во все углы, стараясь, в то же время, унюхать, чем и откуда пахнет. Хозяйка в это время чувствовала себя крайне неловко, но все-таки выдержала испытание до конца, — гостья ушла, и только тогда котел опять появился на шестке. Не безынтересно, что у якутов след какой бы то ни было посуды на шестке сейчас же уничтожается, так как «в противном случае, — говорит Припузов, — будут обнаружены сокровенные дела тех, кто не исполняет этот обычай, а у женщин не будут «стоять» (жить) дети» [*Извѣстія Вост.-Сиб. Отд. 1884 г. № 3-4, стр. 61. Свѣдѣнія для изученія шаманства у якутовъ Якут. окр.].

    Как-то раз я остановился в юрте во время пути, чтобы напиться чаю и закусить. Когда я выложил на стол хлеб и мясо, то старик-хозяин, человек довольно состоятельный, пристал ко мне, чтобы я дал ему «кусок». Я сказал, что он получит, когда я буду уезжать, но старик продолжал приставать ко мне, мотивируя свою просьбу тем, что тогда его не будет дома. Наконец, я дал ему кусок жареного мяса, от которого он сейчас же отрезал по кусочку малолетней дочери и жене, бывшим здесь, а остальное съел и ушел. Напившись чаю и закусивши, я дал хлеба и мяса старухе; она сейчас же поделила все это и дала часть упомянутой девочке, часть — пришедшей молодой снохе и часть взяла себе, и все стали есть, причем сноха оставила кому-то кусочек хлеба и мяса. Оказалось, что это оставлено мужу, который вскоре и пришел. Таким образом, мы видим, что якуты делятся только с наличными членами семьи, а отсутствующему может уж достаться из чьей-либо части, — старик же предвидел, что старуха ему ничего не оставит, хотя он сам и вынужден был поделиться с нею. Едва ли станет кто-нибудь утверждать, что необходимо всячески стараться о сохранении этих обычаев до того времени, когда евангельские принципы братства воплотятся в жизни, ибо, сохраняя эти симпатичные формы, мы сохраним и теперешнее антипатичное их содержание.

    Существует еще обычай, что к каждому «городчику» являются соседи и выпрашивают то муку, то соль, то табак, и городчик должен дать и дает. Зато каждый городчик старается приехать домой ночью и тихонько припрятать привезенные из города товары, чтобы иметь возможность отказать просящим под тем предлогом, что он не привез, но это редко удается, так как соседи все-таки пронюхают. Городчик, давши что-либо, уже имеет право явиться к тому, кому дал, и просить чего-нибудь, — тут уже отказа не может быть: он может просить не только каких-нибудь продуктов, но и услуг.

    Якуты в своих земельных делах, гражданских тяжбах и мелких преступлениях ведаются сами. Наслеги все свои дела решают на общих собраниях домохозяев или в родовых управлениях. Таким образом, вы имеете самоуправляющуюся общину, а на самом деле ни общество, ни родовое управление не имеют никакого значения, потому что всем управляют богачи. В нашем наслеге ни одно собрание не может состояться без бывшего головы, самого богатого и умного якута во всем обществе, а в соседнем наслеге управляют три брата богача и их сыновья, составляя сплоченное и строго дисциплинированное ядро. В тех же наслегах, где имеются два или больше богачей, не вступивших между собою в соглашение, среди них идет беспрерывная борьба. Вот эта-то борьба и приводила к распадению целых наслегов или отдельных родов на самостоятельные наслеги и роды, во главе которых становились враждовавшие богачи. На собраниях участвуют богачи и более состоятельные якуты, а беднота никогда и не показывается, а если кто из них и явится, то не только не подает голоса, но и не смеет пройти на ту часть избы, где восседают заправилы, и трется где-нибудь у дверей. Впрочем, состоятельные люди подымают свой голос, когда задеты их интересы, хотя богач всегда может, если только пожелаетъ, подавить оппозицию. Таким образом, якутская: родовая самоуправляющаяся община — маленькая деспотия.

    Как известно, частной земельной собственности у якутов нет, а вся земля считается государственной и находится в их родовом пользовании. Но действительность и тут не такова: богачи, захватив лучшие покосы и угодья, передают их из рода в род, и об общем переделе никто не смеет и помышлять [См. Эд. Пекарский: Земельный вопросъ у якутовъ. «Сибирскіе Вопросы» 1908, № 17-18.].

    Озера точно так же считаются принадлежащими целому роду, а потому рыбная ловля неводами, происходящая обыкновенно в начале октября, когда лед достаточно крепок, производится по родам. В назначенный день мужчины и женщины являются на известное озеро; женщины разодеты по-праздничному, жены богачей сидят на своих санях; остальные женщины толпятся около них, обсуждая их костюмы, а те сидят молча, как истуканы. Распорядители назначают несколько человек рабочих пробивать лед в разных местах настолько, чтобы мог войти свободно шест. Делаются две параллельно идущие линии отверстий, которые отстоят друг от друга сажени на три; линии идут вдоль озера, если оно не очень велико, сначала вблизи от берега; по мере того как отверстия готовы, к ним подходят с шестами [нырӹ] женщины, ребята и некоторые мужчины [нырӹсыттар] и начинают болтать воду. Пока тут болтают, рабочие начинают пробивать новые линии отверстий, идущие параллельно к прежним, но уже ближе отстоящие одна от другой; затем, все вооруженные шестами переходят на эти новые линии и опять взбалтывают воду, а рабочие начинают новые линии, пока они не сблизятся на ширину невода. К тому времени на обоих концах, между сблизившимися линиями, делают проруби: одну [тахсӹ чардāт] побольше, а другую [тӱсӱ чардāт] поменьше; в последнюю опускают невод и, при посредстве особых маленьких прорубей [сулгах оібонноро] пропускают подо льдом длинные шесты [ӱтӱмäх] по обеим сторонам тони, с веревками [бäчіäмä = русск. бечева] вдоль тони, причем в каждой маленькой проруби ловят крюками [кöхö] шесты с веревками, притягивают сеть и опять пускают шесты далее к следующим прорубям. Когда веревки сойдутся к большой проруби, то начинается вытягивание невода. Во все это время неустанно болтают воду шестами. Если озеро велико, то его делят на части и в каждой части проделывается все то, что я только что сказал. Если народу много, то одновременно пускают два или три невода, а если мало, то части озера неводят последовательно. Всю выловленную рыбу делят на паи так, чтобы каждый присутствующий, взрослый и ребенок, якут и русский, кто бы он ни был, получил пай. Чего же лучше? Форма прекрасна, а содержание? Кроме того, что каждому присутствующему должен быть дан пай за то, что он присутствует, еще дается по паю на каждый невод, был ли он в деле или нет, — дается, впрочем, только в том случае, если он находится на озере, — затем, дается по паю владельцам покосов по берегу озера, потому что они считают себя хозяевами озера, и неводить на нем могут только с их согласия. Таким образом, владелец невода и покоса на берегу озера получит три пая, если будет сам присутствовать на неводьбе; по одному паю получат и его домочадцы, находящиеся тут же. Перед дележом рыбы определяют на глазомер количество улова и величину пая, но при этом имеются в виду, главным образом, богачи и более или менее почетные лица. Определяется, например, пай в 30 карасей; тогда выбирают самых крупных карасей для улусного головы и не 30 штук, а штук 50 (голова получает рыбу со всех крупных озер улуса); затем уже откладывают паи священнику и его семейству, если оно присутствует, а потом раздают паи, отбирая наиболее крупную рыбу и начиная раздавать с наиболее почетных. Когда крупная рыба вся повыбрана, остальную раздают уже черпаками, причем бывает и так, что последним, наиболее бедным и смирным, ничего не достается, хотя они и усердно толкли воду, а богачи только посматривали. Во время неводьбы, которая продолжается от 2 до 3 недель, все якуты ошалевают, как во время азартной игры. Только и речи, что об уловах в том или другом озере. Слух о каком-нибудь необычайном улове расходится с быстротою молнии; богачи слушают с завистью, если они почему-либо пропустили этот улов. Наиболее влиятельные в улусе, как голова, кандидат, письмоводитель управы, ездят по своему улусу, а богачи ездят в другие наслеги к своим богатым родственникам, чтобы присутствовать на багаџы (неводьба) у них, на их озерах. Беднота слушает с интересом и душевной скорбью, что вот, мол, существуют же такие счастливые люди, что наловили такую уйму рыбы... Да, есть о чем скорбеть... В прошлом году, один бедняк, возвращаясь с неводьбы, замерз дорогой, и, когда я пожелал уяснить себе, как это могло случиться на расстоянии 3-4 верст, которые ему нужно было пройти, то мне объяснили, что у него в брюхе давно уже ничего не было, а одежда плоха, — весьма просто...

    Хотя все вышесказанное крайне несимпатично, но все-таки остатки родового уклада имеют некоторую практическую ценность для самих якутов, так как хоть немного сглаживают шероховатости имущественного неравенства и антагонизма. Благодаря этим остаткам, в отношениях якутов друг к другу сохранилось много патриархального, хотя уяснить себе эти отношения во всей их совокупности чрезвычайно трудно.

    Богачи жестоко эксплуатируют своих родовичей-клиентов, а, между тем, эти самые клиенты питают к ним родственные чувства, какие были у евреев к патриархам, в то же время, это нисколько не мешает обмануть патрона, если только можно рассчитывать на полнейшую безопасность. Богачи покровительствуют своим клиентам и держатся с ними более или менее по-родственному, а в сущности презирают бедноту и с равнодушием животного обдирают ее.

    Но бывают минуты, когда целое общество вдруг почувствует свою родственную близость и солидарность. Я знаю такой случай: в одном наслеге соседнего улуса враждовали между собою два богача, из которых один был старостой, и враждовали отчаянно. Но вот один из поселенцев, во время общего собрания якутов, рассвирепев до невероятной степени из-за отказа в земле, набросился на князя с площадной бранью и угрозами, и что же вы думаете? Этот самый заклятый враг князя, которого он готов был утопить в ложке воды, явился теперь его защитником. Он вскочил с места и произнес краткую, но сильную речь, смысл которой состоял в том, что они не дадут в обиду своего отца, — так и сказал: отца, — и все поднимутся на защиту его, к чему бы это ни привело. Последнее не было риторическим украшением, так как, с одной стороны, все присутствовавшие пришли в крайнее возбуждение, а с другой — якуты в праве были ожидать, что угрозы поселенца могли быть исполнены им и его товарищами.

    Но это бывает в редкие минуты; обыкновенно же богачи враждуют между собой и с снисходительным презрением эксплуатируют слабейших, а бедняки безгласны и сознают все свое ничтожество. Замечательно, что бедняк, как бы честен и умен ни был, не пользуется влиянием. Если случится, что, благодаря распре между богачами и их партиями, вдруг выберут такого бедняка в старосты, то он остается таким же безгласным, потому что продолжает быть таким же бессильным, каким был и раньше. У якутов только богатство дает силу и почет, власть же сама по себе ничего не дает. Лучше всего выразилось значение богатства в следующем известном мне случае. В соседнем наслеге, где управляют те три брата богача, о которых я упомянул раньше (стр. 137), был один род, который не имел у себя ни одного богача, — казалось бы, о чем тужить? Однако, они тужили, потому что некому было защищать их интересы на собраниях, не у кого искать поддержки, т.-е. они были в положении малолетних сирот. Что же они сделали? Призвали к себе богача из соседнего рода, сына одного из упомянутых братьев, отвели ему лучшие покосы, летники, помогли ему устроиться и т. д. Но, нужно заметить, они ошиблись в расчете, так как призванный богач все-таки тянул сторону богачей.

    Заканчивая свои беглые заметки, я хочу сказать об одной удивительной черте якутского характера: якуты совершенно отрицают телесное наказание. Это удивительно не только само по себе, но еще и потому, что они находятся под властью любителей телесного наказания более 200 лет.

    Мне рассказывали два поразительных случая, в которых выразилось вполне ярко отношение к розгам. В одном наслеге взрослый сын поколотил отца; последний жаловался на него родовому управлению, так как сам справиться с ним не мог. Дело рассматривалось в общем собрании наслега, и староста уговорил отца простить сына, а последнему сказал, что он в другой раз будет строго наказан. В скором времени отец опять заявил подобную же жалобу, но дело кончилось тем же: отец простил сыну, а последнему опять посулили наказание.

    Наконец, через некоторое время, отец в третий раз пожаловался, что сын его опять поколотил, и на этот раз требовал, чтобы сына высекли розгами, и не поддавался никаким уговорам. Якуты, со своей стороны, никак не соглашались, предлагали отцу какое угодно другое наказание, но не розги, и один из их ораторов сказал:

    — Подумай только, что будет с твоим сыном, если мы его накажем розгами? Тогда уж он — не человек, никому он не посмеет в глаза посмотреть, все будут его чуждаться, как самого презренного. Что же ему останется? — умереть! А ты разве хочешь смерти сына, каков бы он ни был?

    Со стариком на этот раз целую неделю билось все собрание, но все-таки настояло на своем, и старик согласился на иное наказание.

    Другой случай еще любопытнее. Как-то поселенец был за что-то приговорен окружной полицией к 30 ударам розог в родовом управлении, причем предписано было заседателю наблюсти за точным исполнением приговора. Спустя долгое время заседатель приезжает в это родовое управление и, между другими делами, спрашивает старосту, приведен ли в исполнение приговор о поселенце. Тот отвечает, что не приведен, так как ждали его, заседателя. Последний приказал приготовить розги и привести поселенца. Староста ответил, что розги готовы и поселенец тут. Тогда заседатель велел сейчас же произвести экзекуцию, староста же, весь в волнении, предлагает, что не лучше ли будет сделать это не здесь, на глазах заседателя, а в юрте, стоящей тут же на дворе. Заседатель с радостью соглашается на такую комбинацию, — он был еще молод. Тогда староста, двое старшин и еще несколько якутов отправились в юрту, где ждал поселенец.

    — Нам велено наказать тебя розгами, — сказал староста, — но мы не хотим; пусть наказывают тебя в городе, а мы не хотим. Но так как приказ нужно исполнить, то мы тут побудем некоторое время, а потом пойдем и скажем, что уже высекли тебя, а если заседатель спросит тебя, то ты подтверди наши слова, — согласен ли?

    Поселенец согласился, и в результате все остались довольны: и якуты, и поселенец, и заседатель, который исполнил предписание.

    Таковы-то якуты, но якуты той местности, которая мне известна, — якуты Якутского округа и, главным образом его восточной части.

    14 декабря 1893 г.

    3-ий Жохсогонский наслег,

    Ботурусского улуса, Якутского округа.

 

 

                                       СТРАНА СИСТЕМАТИЧЕСКОГО ГОЛОДАНИЯ

Только так и можно назвать Якутский округ на основании посмертного труда В. Ф. Трощанского «Наброски о якутахъ Якутскаго округа», под редакцией и с примечаниями Э. К. Пекарского. (Отд. оттиск из ХХѴІІ-го т. «Извѣстій общества археологіи, исторіи и этнографіи» при Императорском казанском университете за 1911 год, 144 стр.).

    «Якут тупо относится к тому, что его ребятишки живут впроголодь, как потому, что это — нормальное положение большинства якутских ребят, так и потому, что он сам, его жена, его престарелые родители, его скот, его собака и кошка живут впроголодь изо дня в день всю жизнь и только изредка насыщаются до отвалу; и можно с уверенностью сказать, что даже мыши его юрты живут голодом так как поживиться у хозяина нечем» (стр. 17). «Богачи большую часть года живут сыто, но и они к весне тощают, потому что к тому времени и у них истощается пища, которую из скупости запасают в недостаточном количестве!» (стр. 18).

    «Хроническое недоедание среди якутов станет вполне ясным, если принять во внимание приводимые автором цифры минимального якутского бюджета: чтобы якутская семья просуществовала сносно по местным понятиям, ей нужно иметь в год 66 р. 40 к., а у нее, при самых благоприятных условиях, может оказаться лишь 42 р. Откуда же она покроет дефицит в 24 р. 40 к.? Придется либо входить в неоплатные долги, продавать сено, либо голодать; последнее, разумеется — самое действительное средство против дефицитов» (стр. 119). Раз недоедать приходится хронически, чтобы избегнуть голодной смерти, — приходится идти в неоплатные долги к своим богатым сородичам, в конец закабалившим бедняков». Вот кошмарная картина, которую нам рисует автор. Странно, однако, его личное отношение к якутам: с каждой страницы веет скорее недоброжелательством: они и скупы, и злы, и сутяги, и честолюбивы... все самые черные краски; иногда кажется, что автор увлекается.

    Книга написана живым, легким языком и представит большой интерес каждому кто пожелал бы познакомиться с этой далекой окраиной; она затрагивает почти все стороны жизни. Для этнографа есть весьма ценный материал, главным образом, благодаря ряду дополнений и названий, приведенных редактором, глубоким знатоком языка и составителем якутского словаря, Эд. Карл. Пекарским. Подробно описаны и, если не ошибаюсь, впервые полностью с названиями, различные жилища и части одежды; касаясь экономического состояния автор дает много ценных подробностями данных о пище и ее приготовлении.

    Пользуюсь случаем, чтобы сказать, хотя и несколько поздно, два слова о весьма ценной работе, окончившейся печатанием в журнале Императорского русского географического о-ва «Живая Старина» 1911 г.: Э. Пекарскій и В. Цвѣтковъ «Пріаянскіе тунгусы». Этот статистико-этнографический очерк представляет собою часть исследований о жизни приаянских тунгусов, произведенных в 1903 г. Э. К. Пекарским в качестве члена Нелькано-Аянской экспедиции.

    /С.-Петербургскія Вѣдомости. С.-Петербургъ. № 170. 28 іюля (10 августа) 1912. С. 1-2./

 

    Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25) октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог, где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил. 12 января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора «принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние» Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, где прожил около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня 1934 г. в Ленинграде

    Кэскилена Байтунова-Игидэй,

    Койданава.

    229) Трощанский, Василий Филиппович: сс.-пос. (1887-1898), двор.,  студ. СПБ-го Технолог. И-та, женат, 41 г. СПБ-им воен.-окр. судом 14/V 1880 г. за принадлежность к социально-революционной партии присужден к 10 г. каторжн. работ (Т. принадлежал к кружку так наз. «троглодитов», из которого впоследствии вышло общество «Земля и Воля», и судился по процессу Адриана Михайлова, д-ра Веймара и др. по делу об убийстве шефа жандармов Мезенцева). Жил Трощанский, по отбытии каторги, в Батурусском ул. отдельно от семьи (жены и сына), которая приехала в Якутск в 1889 г. Живя в улусе, помимо обычных работ земледельческого характера, собирал материалы по исследованию верований якутов. Известен его труд «Эволюция черной веры (шаманизма) у якутов», до самого последнего времени остающийся наиболее полной и добросовестной работой в этой области. Умер 27 янв. 1898 года [Д. 52].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70-80 годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. [Историко-революционная библиотека журнала «Каторга и Ссылка». Воспоминания, исследования, документы и др. материалы из истории революционного прошлого России. Кн. I.] Москва. 1925. С. 223-224./