ЎЎЎ Веліянора Азаранка. Вандровец па Якутыі паэта Яўген Еўтушэнка. Койданава. "Кальвіна". 2019.

Яўген Аляксандравіч Гангнус (Еўтушэнка) – нар. 18 ліпеня 1932 г. у п. Ніжневудзінск Ўсходне-Сыбірскага краю РСФСР (СССР), у сям’і геолягаў - латыша Аляксандра Рудольфавіча Гангнуса (1910-1976) і Зінаіды Ермалаеўны, у дзявоцтве Еўтушэнкі (1910-2002), дочкі беларуса Ермалая Навумавіча Еўтушэнкі (нар. у 1883 г. у в. Хамічы Азарычскай воласьці Бабруйскага павету Менскай губэрні Расейскай імпэрыі, чальца УКП(б) з 1917 г., які камандаваў артылерыяй у Прыволскім і Маскоўскім ваенных акругах, быў намесьнікам начальніка артылерыі РККА, інспэктарам Артылерыйскага кіраваньня РСЧА, але быў арыштаваны 17 лютага 1938 г. па абвінавачваньні ва ўдзеле ў к.-р. тэрарыстычнай арганізацыі і 25 жніўня 1938 г. расстраляны, рэабілітаваны 23 сакавіка 1957 г.).

Неўзабаве Аўгень немаўлём разам з бацькамі трапіў на станцыю Зіма, дзе жылі сваякі па маці, і там быў зарэгістраваны ды зьвезены ў Маскву, а пры разводзе бацькоў застаўся з маці. Восеньню 1941 г. эвакуіруецца з маці ў Сыбір, на станцыю Зіма. У 1944 г. Зінаіда Ермалаеўна памяняла прозьвішча сына Гангнус на Еўтушэнка, а пры афармленьні дакумэнтаў для зьмены прозьвішча сьвядома зрабіла памылку ў даце нараджэньня (1933 год), каб не атрымліваць спэцпропуск, які дзіцё павінна была мець у 12 гадоў, дзеля вяртаньня ў Маскву.

Вучыўся Яўген у маскоўскіх школах № 254 і № 607. Займаўся ў паэтычнай студыі пры раённай Доме піянэраў у Маскве. У 1948 г. яго западозрылі ў школе № 607 у падпале школьных журналаў з адзнакамі, таму ў 15 гадоў яго выключылі са школы і ён трапіў у геалягічную экспэдыцыю ў Казахстан, затым ён працаваў на Алтаі.

Ягоны першы верш апублікавана ў газэце “Советский спорт” у 1949 годзе. Ад 1952 па 1957 год вучыўся ў Літаратурным інстытуце імя А. М. Горкага з якога быў выключаны за “дысцыплінарныя спагнаньні”. У 1952 г. выходзіць ягоная першая кніга вершаў “Разведчики грядущего” і ён робіцца чальцом Саюза пісьменьнікаў СССР, дзе быў аформлены сакратаром камсамольскай арганізацыі.

У 1963 г. быў намінаваны на Нобэлеўскую прэмію па літаратуры.

З экспэдыцыямі, якія арганізаваў журналіст газэты “Известия” Л. І. Шынкароў, прайшоў па сямі сыбірскім рэкам: Лена (1967), Віцім (1969), Вілюй (1973), Унгра ды Алдан (1975), Калыма (1977) і Селенга (1980).

Ад 1986 па 1991 год быў сакратаром Праўленьня Саюза пісьменьнікаў СССР. Са сьнежня 1991 г. сакратар кіраваньня Садружнасьці пісьменьніцкіх саюзаў. У 1991 г., склаўшы кантракт з амэрыканскім унівэрсытэтам у горадзе Талса, штат Аклахома, зьехаў з сям’ёй выкладаць у ЗША. У 2013 г. перанёс складаную апэрацыю па ампутацыі правай нагі. 12 сакавіка 2017 г. Еўтушэнка быў шпіталяваны ў цяжкім стане ў ЗША, бо пакутаваў на рак у апошняй чацьвёртай стадыі.

Памёр 1 красавіка 2017 г. у асяродзьдзі родных у Мэдыцынскім цэнтры ў горадзе Талса, і быў 11 красавіка 2017 г. пахаваны паводле свайго тастамэнту, ў Маскве на Перадзелкінскіх могілках, побач з паэтам Барысам Пастарнакам.

Веліянора Азаранка,

Койданава

***

БЕЛАРУСЬ

Беларуская радня Еўтушэнкі:

Яго заўсёды цягнула ў Беларусь

3.04.2017, 16:47

У родную вёску дзеда на Палесьсі паэт прыяжджаў чатыры разы.

У 2015 годзе Яўген Еўтушэнка апошні раз быў у Беларусі. Ён правёў сустрэчы не толькі ў Менску, раённых гарадах, але і заехаў у родныя Хамічы - гэта маленькая вёска ў глыбінцы гомельскага Палесься. У траўні, перад Днём Перамогі, 82-гадовы Яўген Аляксандравіч захацеў пабываць на радзіме свайго дзеда па маці Ермалая Еўтушэнкі, піша kp.by.

Тут, у Хамічах, ён знайшоў сваю далёкую сваячку - удаву траюраднага брата Уладзіміра. 70-гадовая Ніна Васільеўна Еўтушэнка добра памятае тую сустрэчу. Паэта прывезьлі ў вёску работнікі райвыканкама, вяскоўцы зладзілі знакамітаму госьцю сардэчны прыём. А па шляху з Менска ён зрабіў прыпынак каля мэмарыяльнага комплексу «Азарычы» - на месцы былога канцлягера.

- Я і не ведаў, што зусім недалёка ад маіх Хаміч так лютавалі фашысты, - казаў тады Яўген Еўтушэнка.

У Хамічах паэт быў чатыры разы, успамінае Ніна Васільеўна:

- Першы раз прыяжджаў сюды шукаць радню ў пачатку 80-х разам з Андрэем Макаёнкам, яны тут пераначавалі ў нас. Другім разам, калі прыяжджаў, прабыў цэлы тыдзень, аб’езьдзіў усіх родзічаў. Падчас трэцяга візыту да нас не заходзіў, яго сустракалі ў школе, выступалі дзеці. А апошні раз - у 2015 годзе. Мне з сельсавета патэлефанавалі і сказалі, што едзе сваяк, папрасілі прыгатаваць абед у печы. Я нагатавала дзеруноў, наварыла баршчу, нарэзала сала, паставіла на стол салёныя агуркі, капусту. Купіла яшчэ каўбасы, але ён еў толькі хатнюю ежу. Самагонку таксама купіла, бо раней, калі Яўген Аляксандравіч прыяжджаў, прывозіў нам каньякі, лікёры, але піў толькі нашу самагонку. Толькі мы яе даўно ўжо не гонім. Але апошнім разам самагонку ён не піў, а вось сала спадабалася, я дала яму кавалак у дарогу, ён узяў з задавальненьнем. Мы тады доўга сядзелі, успаміналі ўсіх сваякоў, ён нам распавядаў пра сваё жыцьцё.

А на вуліцы Яўген Аляксандравіч размаўляў з вяскоўцамі, пытаўся, колькі людзей засталося ў вёсцы, і перажываў, што Хамічы выміраюць. Паэт прызнаваўся, што яго цягне ў Беларусь, а стасункі з беларускімі сваякамі зараджаюць энэргіяй. Зьяжджаючы, пакінуў кнігі з аўтографам для ўсіх вяскоўцаў і школьнай бібліятэкі. А жыхары Хамічаў падарылі паэту копію цудатворнага абраза Юравіцкай Багародзіцы.

- Калі па тэлевізары ўбачыла навіну, што Яўген Аляксандравіч памёр, вядома, заплакала. Па чужых людзям плачу, а гэта ж яшчэ і свой чалавек. Запомніўся ён мне бадзёрым, вясёлым, духам ён не падаў. Да сябе запрашаў прыяжджаць і нас абяцаў яшчэ наведаць, - дадала Ніна Васільеўна.

Казаў паэт і пра тое, што яго цягнуць у Беларусь карані, што яму тут надта падабаецца, распавядаў і пра свайго рэпрэсаванага дзеда Ермалая Навумавіча. Адзначаў, як для яго важна, што дзед пакаяўся перад землякамі за тое, што паверыў бальшавікам, адкінуў Бога і паліў абразы. Ермалай Навумавіч ваяваў на баку чырвоных, даслужыўся да высокага чыну, а незадоўга да арышту прыяжджаў у родную вёску і прасіў прабачэньня ў вяскоўцаў за свае грахі - яго мучыла сумленьне. У 1937-м яго арыштавалі свае ж на вачах унука, а потым расстралялі.

- Нават калі б у мяне не было беларускіх каранёў, я заўсёды паважаў гэты народ, тую ролю, якую ён адыграў у Вялікай Айчыннай вайне, - казаў Яўген Еўтушэнка на сваёй апошняй сустрэчы ў Менску.

/Хартыя/

***

ІЛЮСТРАЦЫІ

Зінаіда Еўтушэнка і Аляксандр Гангнус з Жэням 1932 г.

На лецішчы ў Клязьме з маці, бабуляй Марыяй Язэпаўнай

ды прабабуляй Марыяй Міхайлаўнай 1935 г.

Дзядуля Ермалай

****

Уладзімер Някляеў:

Еўтушэнка дэкляраваў сваю беларускасьць

03 красавік 2017, 15:11

Уладзімер Някляеў і Яўген Еўтушэнка. 2011 год

Адну са сваіх кніг Яўген Еўтушэнка назваў «Беларуская крывінка». Пра тое, што зьвязвала знакамітага расейскага зь Беларусьсю, мы пагутарылі з паэтам Уладзімерам Някляевым.

— Уладзімер Пракопавіч, перад нашай гутаркай я праглядзеў многія расейскія сайты і зьдзівіўся, як стрымана адрэагавала расейская эліта на сьмерць паэта, якога ўсё ж ведае кожны адукаваны чалавек у Расеі. У чым прычына такой стрыманасьці?

— Еўтушэнка — складаная постаць ня толькі ў расейскай паэзіі, але і ў найноўшай гісторыі Расеі. Я ня ведаю ў гісторыі сусьветнай літаратуры выпадку, калі б выраблялі чучала, падобнае да нейкага літаратара, і спальвалі яго. А чучала Еўтушэнкі спалілі ў Маскве, у двары Саюзу пісьменьнікаў. Гэта было ў пачатку вострых 90-х гадоў. Еўтушэнка быў голасам “шасьцідзесятнікаў”, голасам часу, які называўся “адлігай”, ён быў голасам перабудовы, ён не маўчаў і ў застойныя брэжнеўскія гады. Яго голас ня быў голасам палітыка ці дысыдэнта, гэта быў голас паэта. Сёньня ў Расеі падняліся на паверхню людзі, якія тое, што зрабіў Еўтушэнка, сталі прытоптваць. Але ўсё, што ён рабіў, па ягоным перакананьні, працавала на карысьць Расеі, на карысьць расейскай літаратуры. Ён памыляўся, іншым разам лез не туды і крычаў ня тое, але ўсё гэта было шчырым. У яго была неверагодная слава, такой славы ўжо больш ні ў каго ня будзе. Аднойчы Яўген спытаўся ў мяне (неўзабаве пасьля таго спаленьня ў двары Саюзу пісьменьнікаў): “Валодзя, за што ж мяне так ня любяць?” І я адказаў: “Зайздросьцяць!” Ён усьміхнуўся: “Ну тады я іх разумею. Іншым разам я сам сабе зайздрошчу”. Ацэнка Еўтушэнкі як паэта, як грамадзяніна, які цягнуў на сабе неверагодны літаратурны і грамадзянскі цяжар, яшчэ наперадзе. Прыйдуць нашчадкі, незаангажаваныя ў сёньняшнім часе, у сёньняшніх разборках, хто першы, хто другі, і я перакананы, што ўсе яны падымуць рукі за паэта Яўгена Еўтушэнку.

— У сьнежні 2010 году, калі вы знаходзіліся ў сьледчым ізалятары КДБ, Еўтушэнка праз расейскае тэлебачаньне зьвярнуўся да кіраўніцтва Беларусі з даволі рэзкім патрабаваньнем вызваліць паэта Някляева. Потым яго зварот перадрукавалі многія СМІ. Наколькі важным быў для вас гэты чын салідарнасьці?

— Пра яго я даведаўся абсалютна выпадкова. Быў дзяжурным па камэры і, выносячы сьмецьце, у скрыні, куды выкідваліся скарыстаныя ў прыбіральні паперы, убачыў адарваны шматок газэты, на якім прачытаў: “Твой брат Евгений Евтушенко”. Пасланьне тое заканчвалася словамі: “Держись, Володя!”. Тады я паверыў у існаваньне цэхавага паэтычнага братэрства, пра якое мы зь Еўтушэнкам часта размаўлялі, калі я яшчэ вучыўся ў маскоўскім Літінстытуце. А тады, у 2010-м, ён паступіў як сапраўдны сябар і брат. Сяброўству і братэрству ён быў верны ўсё жыцьцё. Колькі ён дапамагаў другім! Паверце, ніхто не зрабіў столькі для іншых паэтаў, колькі зрабіў Еўтушэнка. Я маю на ўвазе ня толькі ягоныя паэтычныя анталёгіі, над якімі адмыслоўцы вачыма лыпалі: дзе ён адкапаў столькі невядомых імёнаў?! А і сапраўды наадкопваў.

— Вы згадалі свае літінстытуцкія часы. Наколькі я ведаю, вы тады стаялі на моўным раздарожжы. А Еўтушэнка не агітаваў вас пісаць па-расейску?

— Вось чаго не было, таго не было. Іншая рэч, што ён мяне моцна ўцягваў у жывую расейскую літаратуру. Увогуле, упершыню я пачуў Еўтушэнку яшчэ да Літінстытуту, у 1961 годзе, мне тады было гадоў пятнаццаць. Я прыехаў у Менск паступаць у тэхнікум сувязі, прачытаў у газэце пра паэтычныя выступы ў Маскве, зарабіў грошай на разгрузцы вагонаў і паехаў зь сябрам у Маскву. І мы былі на плошчы Маякоўскага, слухалі Еўтушэнку, Вазьнясенскага, і я быў уражаны неверагодна. Прыехаў хлопчык з маленькага гарадка, а тут стаіць Маякоўскі, тлум народу, паэты выступаюць — усё гэта паўзьдзейнічала на мяне, як мала які твор мастацтва.

Яўген Еўтушэнка. Адзін з апошніх здымкаў

— Адна з кніг Еўтушэнкі называлася «Беларуская крывінка». Пра свайго дзеда-беларуса ён неаднойчы згадваў у друку. Але як глыбока ў ім жыло тое беларускае? Скажам, як ён ставіўся да незалежнасьці Беларусі?

— Сказаць папраўдзе, асаблівых посьпехаў у агітацыі за незалежнасьць і эўрапейскі шлях Беларусі я не займеў. Еўтушэнка, трэба сказаць, ня быў паэтам імпэрскім, але быў такім...

— Такім савецка-саюзным?

— Магчыма, савецка-саюзным. Вялікая прастора ад Сахаліну да Берасьця была ягонай прасторай. І меншай яму ня трэба было, у меншай ён пачынаў быццам трохі задыхацца. Але на беларускую незалежнасьць ён не пасягаў. Калі ён пазалетась апошні раз прыяжджаў у Менск, у адным зь інтэрвію ў яго пра нешта падобнае спыталіся. І ён адказаў, маўляў, я ведаю, што ў Беларусі ідуць працэсы нацыянальнага будаўніцтва, што вы хочаце адысьці ад Расеі ў Эўропу. Гэта вашая справа, і я ні ацэньваць яе, ні даваць нейкіх парадаў ня буду. Як вы самі вырашыце, так і рабіце. Тое самае ён увесь час казаў мне: “Валодзя, ты меў шанец стаць вялікім расейскім паэтам, але ты выбраў іншы шлях. Гэта твой выбар, і я да яго ніякіх прэтэнзій ня маю”.

— У апошні прыезд Еўтушэнкі ў Менск у яго была вечарына ў менскай філярмоніі і — сустрэча з Аляксандрам Лукашэнкам. Якія ў іх маглі быць агульныя інтарэсы? Ён жа ведаў, хто засадзіў вас за краты ў тым жа 2010-м.

— Мы зь Еўтушэнкам пасьля тае вечарыны доўга прагаварылі ў кавярні. Ён адразу спытаўся: “Як ты думаеш, чаго я прыехаў?” — “На паэтычную сустрэчу — звычайная для цябе справа”. — “Не. Я прыехаў, па-першае, з-за Ўкраіны, па-другое, з-за цябе. Заўтра я сустракаюся з Лукашэнкам і найперш буду размаўляць зь ім пра Ўкраіну, бо я спаць не магу, я пісаць не магу, я не разумею, як усё гэта магло стацца, як усе раптам звар’яцелі. Для яго ўкраінская праблема было вельмі балючай, і нехта яму ў Маскве нагаварыў, што Лукашэнка, які ўжо тады заняў нішу перамоўніка, мае на ўкраінскія падзеі нейкі ўплыў. А пасьля Еўтушэнка дадаў: “Цябе пасьля 2010 году не пакінулі ў спакоі, не выдаюць у Беларусі, нікуды не пускаюць, і я паспрабую выправіць становішча”. На што я адразу сказаў: “Жэня, Украіна, я разумею, — сьвятое. Любыя праблемы, якія ты лічыш важнымі, абгаворвай з Лукашэнкам. Але пра мяне я цябе прашу нават не заікацца”. Еўтушэнка пагадзіўся: “Добра, калі ты ня хочаш, ня буду”. Але пасьля патэлефанаваў ужо з Масквы: “Я нібы не стрымаў слова, але Лукашэнка сам пачаў. Маўляў, «я ведаю, ты зь Някляевым сябруеш, дык і я ж некалі зь ім сябраваў, а ён наша сяброўства не ацаніў і перайшоў на другі бок. Але калі ён перадумае, няхай прыходзіць, я зла на яго не трымаю. Гэта яго нехта загітаваў, падгаварыў і абдурыў, як хлопчыка». Гэта мяне, які жыцьцё пражыў, абдурылі, як хлопчыка... Я пасьля Еўтушэнку расказаў, як усё было, як Лукашэнка абдурыў і мяне, і шмат каго яшчэ, і, самае галоўнае, як ён абдурыў беларусаў і Беларусь.

Апошні прыезд у Беларусь. Разьвітаньне з хаміцкімі Яўтушэнкамі.

Травень 2015 года. Фота Алеся Векі

— У сеціве ў апошнія дні зь вершаў Еўтушэнкі найчасьцей сустракаюцца «Бабін Яр» і «Танкі ідуць пра Празе», напісаныя яшчэ ў 60-я гады. Я іх чытаю і не магу зразумець, як яму такое сыходзіла з рук? Не саслалі, ня выслалі...

— Вось тады і ўзьнікла неўміручая легенда, а па-сутнасьці плётка пра супрацоўніцтва Еўтушэнкі з КДБ. Маўляў, нікому не дазваляецца тое, што дазваляецца яму, такое піша і — выязны, і не пакараны. Не па той прычыне Еўтушэнку дазвалялася тое, што не дазвалялася нікому. Проста нехта адзін мусіў быў і такім. Гэта прынцып любой таталітарнай сыстэмы. Неабходна выпускаць пару. Нават пры Сталіне быў Талстой (яго называлі «чырвоным графам»), які ў Парыжы выказваўся так, што яго можна было расстраляць па прыезьдзе ў СССР, а яго прымалі, зь ім пілі каньяк і закусвалі ікрой.

— У біяграфіі Еўтушэнкі ёсьць яшчэ адзін беларускі эпізод. Пасьля менскай прэм’еры Трынаццатай сымфоніі Шастаковіча, напісанай паводле «Бабінага Яру», у ЦК КПСС паступіў данос ад аднаго беларускага пісьменьніка-камуніста. Ён захаваўся ў маскоўскім архіве і апублікаваны ў еўтушэнкаўскай кнізе «Шасьцідэсантнік» (2006). А ці абмяркоўвалі вы гэты эпізод?

— Абмяркоўвалі. Той ліст у ЦК КПСС напісаў някепскі драматург, прыстойны, як мне ўяўлялася, чалавек, які блізка сябраваў з Генадзем Бураўкіным, Мікалай Матукоўскі. Ён і зь Еўтушэнкам быў добра знаёмы, сустракаў яго, калі той прыяжджаў у Менск, запрашаў дахаты, дзе накрываўся стол, вяліся размовы. А пасьля зьявіўся тэкст, які, кажучы папросту, быў падобны на прынцыповы партыйны данос. Маўляў, Еўтушэнка і Шастаковіч напісалі сымфонію-араторыю, і ў час яе выкананьня ў Менску негабрэі коса пазіралі на габрэяў... Пасьля Еўтушэнка мне расказваў, як яны з Матукоўскім езьдзілі на магілу бабулі паэта ў вёску Хамічы на Гомельшчыне. “Ён стаяў са мной у абдымку над магілай і плакаў. Дык калі ён быў шчыры — тады, калі пісаў данос, ці калі плакаў?” — пытаўся ў мяне Еўтушэнка. І я адказаў: «Відаць, у абодвух выпадках быў шчыры. Такі ўжо мы, беларусы, народ”.

Яўген Еўтушэнка на радзіме дзеда ў вёсцы Хамічы на Гомельшчыне.

2012 год. Фота Алеся Векі

— Вы згадвалі еўтушэнкаўскія паэтычныя анталёгіі. Мне Ігар Шклярэўскі падараваў адну зь іх — чатыры таміны “Дзесяць вякоў расейскай паэзіі”, якую сам складальнік называў “мая ўласная піраміда Хэопса”. Ад “Слова пра паход Ігаравы” да нашых дзён. А ці ведаў Еўтушэнка беларускую паэзію? Ці чытаў каго, апрача Някляева?

— Ён чытаў у маёй прысутнасьці вершы на беларускай мове — гэта было ў Віцебску. Чытаў на памяць верш Багдановіча: “І куды мы сьпяшаемся так, / надрываючы ўсе свае сілы, / калі ціха паўзучы чарвяк / нас дагоніць на краю магілы”. Казаў, што гэтыя чатыры радкі сьведчаць, што ў беларускай паэзіі быў геній. А яшчэ ён любіў Барадуліна, Стральцова, Караткевіча. Яго цікавіла наша паэзія, бо ён жа дэкляраваў сваю беларускасьць. Ён і ў мяне некалькі вершаў выбраў і пераклаў. Праўда, пасьля цытаваў як сваё, як лепшыя ўзоры, гэта за ім вадзілася. Ён быў добры, вясёлы, любіў, калі яго кахалі прыгожыя жанчыны. Ён ішоў адкрыта да людзей і быў удзячны многім, менш яму былі ўдзячныя.

— Нават былыя сябры. Нядаўна па адным з расейскіх тэлеканалаў ішоў сэрыял, зьняты па рамане Васіля Аксёнава «Таямнічая жарсьць», пра паэтаў-шасьцідзясятнікаў. Там Еўтушэнка фігуруе як Ян Тушынскі і выглядае даволі карыкатурна.

— Я змог паглядзець тое кіно хвілінаў дзесяць — мыльная опэра. Людзі абсалютна не разумелі, што яны здымалі, каго яны здымалі. Еўтушэнку вельмі не спадабаўся раман Аксёнава. Я некалькі разоў чуў ад яго: “Што Вася напрыдумляў?! Ён выставіў наша літаратурнае братэрства ў нейкім вадэвільным сьвятле”. І ў дадзеным выпадку Яўген не за сябе перажываў. Скажам, яму было крыўдна за Бэлу Ахмадуліну, за Робэрта Раждзественскага. Ды і за Вазьнясенскага. Яны ў рамане паказаныя зусім не такімі, якімі былі ў жыцьці. Гэта Аксёнаў так да іх ставіўся. Што ж, ён не стаяў на сцэне так, як стаялі тыя чацьвёра, ён ня быў у ліку тых, пра каго Вазьнясенскі пісаў: “Нас многа, нас, мабыць, чацьвёра”. Усе астатнія былі трошкі збоку.

— Жаданьне Еўтушэнкі быць пахаваным поруч з Барысам Пастарнакам, яно правамернае?

— Я ня ведаю другіх паэтаў, каго б Еўтушэнка так любіў, як Пастарнака. І ягонае жаданьне вынікае зь любові да свайго куміра, а не з таго, каб зь ім зраўняцца, як гэта цяпер стараюцца падаць. Калі ўсё ж іх параўнаць... Пастарнак — гэта адпаліраваная паэзія, у кожным сваім вершы, у кожным радку. У Еўтушэнкі гэтага, безумоўна, няма, тут ён прайграе. Але Еўтушэнка выйграе ва ўплыве ім зробленага. Ён не атрымаў Нобэлеўскай прэміі, але я ня памятаю, каб ён выказаўся на адрас нейкага нобэлеўскага ляўрэата зь непавагай. Ён казаў: “Валодзя, Нобэль — гэта лятарэя. Я выйграю ў іншым месцы”. Еўтушэнка, безумоўна, паэт часу. Але ён настолькі моцны і запатрабаваны паэт свайго часу, што застанецца разам з гэтым часам у гісторыі той краіны, у якой ён пісаў, кахаў, сябраваў і жыў.

Міхась Скобла - нарадзіўся ў 1966 годзе на Гарадзеншчыне. Скончыў філфак БДУ, працаваў у Міністэрстве культуры і друку, у рэдакцыі часопіса “Роднае слова”, у выдавецтве “Беларускі кнігазбор”. Сябра СБП і БАЖ.

/Радыё Свабода/

***

Лукашенко обсудил с российским поэтом Евтушенко

современную литературу

5 мая 2015 в 18:59

TUT.BY

5 мая президент Беларуси Александр Лукашенко провел встречу с известным советским и российским поэтом Евгением Евтушенко. Об этом сообщает пресс-служба президента.

Сообщается, что на встрече речь шла «о ситуации в современной литературе», где 82-летний поэт Евгений Евтушенко поделился «своим видением некоторых происходящих в настоящее время событий, явлений».

Как указывается на сайте Министерства культуры Беларуси, днем ранее, 4 мая, поэт посетил Художественную галерею Михаила Савицкого в Минске. Там прошла встреча с министром культуры Борисом Светловым, где собеседники обсуждали современное белорусское искусство, а также творчество художников Парижской школы.

«Евгений Евтушенко отметил, что не был в Минске долгое время, поэтому нынешний приезд вызвал у него особые чувства», - сообщалось БЕЛТА.

Во время этого приема поэт также пообщался с молодыми белорусскими художниками. А вечером в Белорусской государственной филармонии состоялся творческий вечер Евтушенко в рамках республиканской общественно-культурной акции "Мы, белорусы, - мирные люди".

/https://news.tut.by/society/446720.html/

***

ЯКУТЫЯ

Irina Kurilova

3 красавік а 4:35

Евгений Евтушенко в 1977 году совершил творческую экспедицию по реке Колыма, собирал материал о ГУЛАГе. На фото Евтушенко в юкагирском селе Нелемное, куда заехал по своему настоянию, не смотря на то, что власти не хотели его туда пускать. Хотел посмотреть, как живут юкагиры. Фотографию предоставила Любовь Демина, юкагирская поэтесса, писательница, автор учебников и пособий по языку лесных юкагиров. Она справа на фото, тогда была секретарем комсомольской организации села. Любовь Демина рассказала, как властям пришлось бегать по поселку, самую убогую и бедную квартиру забили досками, а многодетную семью, хозяев дома, временно поместили в больницу, детишек держали взаперти, чтобы не бегали по улицам.... Подробнее напишу в нашей газете Илкэн.

/Анастасия Вещикова. Это экспедиция Леонида Шинкарева (собкор газеты "Известия" по Восточной Сибири"), они сплавлялись по Колыме в 1977. Сам Шинкарев стоит рядом с Деминой, с фотоаппаратом. Об этой экспедиции Леонид Иосифович поведает в "Старой рынде-3", которую сейчас готовит к изданию./

Фото из журнала Полярная звезда, где был материал о его поездке по Колыме

Ниже стихи Евтушенко, написанные ранее, когда он путешествовал по реке Лене

АЛМАЗЫ И СЛЕЗЫ

На земле, драгоценной и скудной,

я стою, покорителей внук,

где замёрзшие слёзы якутов

превратились в алмазы от мук.

Не добытчиком, не атаманом

я спустился к Олёкме-реке,

голубую пушнину туманов

тяжко взвешивая на руке.

Я меняла особый. Убытку

рад, как золото — копачу.

На улыбку меняю улыбку

и за губы — губами плачу.

Никого ясаком не опутав,

я острогов не строю. Я сам

на продрогшую землю якутов

возлагаю любовь как ясак.

Я люблю, как старух наших русских,

луноликих якутских старух,

где лишь краешком в прорезях узких

брезжит сдержанной мудрости дух.

Я люблю чистоту и печальность

чуть расплющенных лиц якутят,

будто к окнам носами прижались

и на ёлку чужую глядят.

Но сквозь розовый чад иван-чая,

сквозь дурманящий мёдом покос,

сокрушённо крестами качая,

наплывает старинный погост.

Там лежат пауки этих вотчин —

целовальники, тати, купцы

и счастливые, может, а в общем,

разнесчастные люди — скопцы.

Те могилы кругом что наросты,

и мне стыдно, как будто я тать:

«Здесь покоится прах инородца», —

над могилой якута читать.

Тот якут жил, наверно, не бедно, —

подфартило. Есть даже плита.

Ну, а сколькие мёрли бесследно

от державной культуры кнута!

Инородцы?! Но разве рожали

по-иному якутов на свет?

По-иному якуты рыдали?

Слёзы их — инородный предмет?

Жили, правда, безводочно, дико,

без стреляющей палки, креста,

ну а всё-таки добро и тихо,

а культура и есть доброта.

Люди - вот что алмазная россыпь.

Инородец — лишь тот человек,

кто посмел процедить: «Инородец!»,

или бросил глумливо: «Чучмек!»

И без всяческих клятв громогласных

говорю я, не любящий слов:

пусть здесь даже не будет алмазов,

но лишь только бы не было слёз.

1967

Источник: 1971 - Я сибирской породы. Восточно-сибирское издательство.

/Facebook, 3 красавика 2017./

***

Уникальная фотография:

Евгений Евтушенко в юкагирском селе Нелемное

Юкагирская поэтесса, писательница, автор учебников и пособий по языку лесных юкагиров Любовь Демина нашла в своем архиве фотографию, запечатлевшую визит русского поэта Евгения Евтушенко в село Нелемное в 1977 году.

Евгений Евтушенко в 1977 году совершил творческую экспедицию по реке Колыме, собирал материал о ГУЛАГе. В село Нелемное он заехал по своему настоянию, несмотря на то, что власти не очень желали его туда пускать. Он же хотел посмотреть, как живут юкагиры.

«Я работала секретарем сельсовета в Нелемном и была секретарем комсомольской организации. О встрече с поэтом Евгением Евтушенко нас предупредили за день. Власти стали бегать по поселку, самую убогую и грязную квартиру в старом бараке забили досками, а Дусю, хозяйку с ребятишками, временно поместили в больнице», — вспоминает Любовь Демина.

Встречи с населением не было, гости просто ходили по поселку. Жители не знали об его известности, а многие о нем и не слышали.

«Очень боялись врача Владимира Разумова (он стоит рядом с Евтушенко), за его диссидентские речи. Помню, подошли к домику Спиридона Константиновича Спиридонова, знатного охотника, многодетного отца. Евтушенко хотел войти в дом, но его отвлекли сопровождающие. Тогда хозяин вынес на улицу чучело розовой чайки, там и поговорили. Ребятишек не пускали на улицу, держали по домам», — рассказала поэтесса.

Евгений Евтушенко посетил, больницу, магазин, клуб, посидел в сельсовете. Пришли некоторые депутаты, а потом с сопровождающими улетел в Зырянку.

«На фотографии запечатлены трое местных мужчин старшего поколения, я, Афанасий Егорович Солнцев, врач Разумов, остальные — партийные работники из совхоза, Зырянского райкома, пилоты и его команда», — пояснила, показывая карточку, Демина.

Евгений Евтушенко совершил несколько путешествий по Якутии. Сплавлялся по рекам — Лене, Алдану, Витиму, Вилюю, Колыме. Везде, где останавливались поэт и его компания, проводились литературные вечера. В северные экспедиции с Евтушенко отправлялись Л. Шинкарёв (корреспондент «Известий), В. Щукин (один из первооткрывателей алмазов в Якутии), Георгий Балакшин (геолог), В. Черных (геолог), О. Целков (художник). За каждым из членов экспедиции закреплялась определенная «должность», поэт был юнгой.

Впечатления от поездок нашли отражение в поэтических строках. Так возник целый цикл стихотворений о Якутии и поэма «Северная надбавка». Колымское плавание Евтушенко подарило якутянам восемь стихотворений, среди которых шедевры любовной лирики «Сквозь восемь тысяч километров» и «Спасение наше — друг в друге», а также мудрый разговор с рыбаком-якутом о счастье и о любви – «В лодке под дождем колымским льющим…».

В лодке, под дождем колымским

льющим,

примерзая пальцами к рулю,

я боюсь, что ты меня не любишь,

и боюсь, что я тебя люблю.

А глаза якута Серафима,

полные тоской глухонемой,

будто две дыминочки из дыма

горького костра над Колымой.

…

Серафим, пора уже ложиться,

но тебя помучаю я вновь:

«А не лучше самой долгой жизни

Самая короткая любовь?»

Серафим на это не попался –

словно в полусне, глаза смежил,

«Лучше — только это и опасно.

Кто любил — тот вряд ли

долго жил».

Знают это и якут, и чукча,

как патроны сберегая дни:

дорого обходятся нам чувства –

жизнь короче делают они.

Ирина Курилова,

газета "Илкэн"

/ЯСИА/

***

4 апреля 2017, 8:45

Евгений Евтушенко в Среднеколымске в 1977 г.

Фото предоставлено Верой Спиридоновной Солдатовой.

Источник: Сетевое издание SAKHALIFE.RU

На 329-м километре Колымской трассы:

Евг. Евтушенко, Н. Шинкарев, В. Туманов, Л. Шинкарев. 1977 г.

Наталья Харлампьева

Северная надбавка Евгения Евтушенко

(Из книги «Признание в любви»)

Е. Евтушенко. Первый визит в Якутск. 1967 г.

Поколение «шестидесятников» смело и ярко ворвалось в литературу в начале хрущевской оттепели. Они все были молоды, талантливы и дерзки. И самое главное – они верили в силу слова, им казалось, что поэтическим словом можно изменить и мир, и политику, и сознание людей. Пожалуй, самым ярким представителем этого поколения является Евгений Евтушенко. Его в 18 лет приняли в Союз писателей СССР, он всегда отличался тем, что имел свое собственное мнение, активно вмешивался своим поэтическим слогом в общественно-политическую жизнь страны. Его стихи «Бабий Яр», «Наследники Сталина» имели в свое время оглушительный успех у читателей и вызывали раздражение у властей. С высоты сегодняшнего дня всем ясно, что эти стихи будили общественное сознание, заставляли думать по-другому, смотреть по-другому на замыленные идеологическими постулатами факты истории.

Евгений Евтушенко, которого обвиняли в том, что он слишком часто выезжает за рубеж, намекая на связь со спецслужбами, между тем много ездил и по огромному Советскому Союзу. А Сибирь интересовала его особо – ведь он, как указано во всех его биографиях, родился на станции Зима Иркутской области. На самом деле он появился на свет в городке Нижнеудинск, неподалеку от которого его мама проходила геологическую практику. Но, согласитесь, станция Зима куда поэтичней.

Особое отношение к Сибири наверняка сподвигло Евтушенко в свое время принять предложение своего друга, журналиста «Известий» Леонида Шинкарева – совершить сплав по Лене до Северного Ледовитого океана. Это было в 1967 году. Путешествие было не из легких – суровая Лена не раз испытывала на прочность деревянный баркас «Микешкин» и самих путешественников. Евтушенко прошел эти испытания достойно. Зоркий глаз поэта подмечал все в пути и итогом этого путешествия стал цикл якутских стихов. Путешествие по великой Лене воодушевило всю команду и на следующие подвиги. Евтушенко принял участие в сплаве по рекам Витим (1969), Вилюй (1973), Алдан (1975) и Колыма (1980). Путешествуя по Якутии Евтушенко написал около 50 стихотворений, посвященных якутской тематике и поэму «Северная надбавка».

Якутский пейзаж в этих стихах поэт в большинстве случаев использует как фон, на котором разворачивается действие, зачастую композиция произведения строится на якутских деталях. Стихотворение «Присяга простору» написано в первую экспедицию по Лене и посвящено Леониду Шинкареву. В дельте могучей Лены есть так называемая «Американская гора», где похоронен лейтенант де Лонг, начальник американской арктической экспедиции. Восхождение на гору в дельте Лены и тот необозримый простор, который открылся взору поэта, воодушевил его на следующие строки:

Могила де Лонга с вершины глядит

на гранитную серую Лену.

Простора — навалом,

свободы, как тундры — немерено,

и надвое ветер

ломает в зубах сигарету,

и сбитая шапка

по воздуху скачет в Америку.

. . . . . . .

Дежнев и Хабаров,

Амундсен и Нансен,

вы пробовали

уйти от всего,

что оскоминно,

чинно,

пристойно.

Не знали правительства ваши,

что были вы все верноподданные

особого толка — вы верными были простору.

Присущие Евтушенко патетика и декларативность в данном стихотворении усиливают торжественный тон стихотворения, отдающего дань уважения исследователям Арктики.

Владимиру Щукину Евтушенко посвятил стихотворение «Плач по брату». Он был начальником Ботуобинской геологоразведочной экспедиции. Как свидетельствует участник этой экспедиции, якутский геофизик Георгий Балакшин, написанию этого стихотворения предшествовал следующий случай. В лодке всегда лежало заряженное ружье. Когда над ними с гоготом пролетали два гуся-казарки, Женя в охотничьем азарте выхватил ружье и выстрелил влет дуплетом. Один гусь рухнул рядом на камни, а второй с пронзительным криком сделал несколько кругов над лодкой. Женя был растроган и задумчив. Вечером он не стал есть приготовленного на ужин гуся.

Почему стихотворение посвящено Владимиру Щукину, Балакшин объясняет тем, что Евтушенко хорошо знал драматичную историю открытия якутских алмазов. Он слышал немало разных историй по этому поводу в Мирном, а также, наверняка, немало беседовал об этом с Щукиным.

Сизый мой брат,

истрепали мы перья.

Люди съедят нас двоих у огня

не потому ль,

что стремленье быть первым

ело тебя, пожирало меня?

Сизый мой брат,

мы клевались полжизни,

братства, и крыльев, и душ не ценя.

Разве нельзя было нам положиться:

мне — на тебя,

а тебе — на меня?

Сизый мой брат,

я прошу хоть дробины,

зависть мою запоздало кляня,

но в наказанье мне люди убили

первым — тебя, а могли бы — меня…

Людская зависть, которая не ценит братства «крыльев и душ», действительно имела место в истории открытия алмазов, но это стихотворение шире и глубже. Поэт очень точно описал природу зависти: «тебя первым кормили мать и отец, а могли бы — меня», «и любили гусыни больше тебя, а могли бы меня», «обступали заморские гуси первым тебя, а могли бы — меня»…

В сплаве по Вилюю принимал участие оператор Эдуард Зоммер, которому посвящены два стихотворения: «Где-то над Витимом» и «Золотые ворота». Оба являются, по сути, путевыми зарисовками, но что удивительно, увиденными как бы глазом кинокамеры.

Где-то над Витимом,

тонко золотимым

месяцем, качаемым собой,

шли мы рядом с другом

то тайгой, то лугом

и застыли вдруг перед избой.

Та изба лучилась,

будто бы случилась

не из бревен — просто из лучей…

. . . . . .

Молоды мы были.

Молоко любили.

Так и трепетала на свету

тоненькая стружка —

русая сеструшка

на моем открытом вороту.

При чтении этого стихотворения возникают четкие кадры новенькой недостроенной еще избы, без окон и дверей, которая лучится свежеотесанными своими боками и крупный кадр выхватывает стружку на вороте героя…

В стихотворении «Золотые ворота» закат на Лене также «раскадрирован» четким операторским глазом:

Закат засасывало дно,

а облака слились в одно,

как темно-серое рядно,

и небо заслонили,

но от заката все равно

остались, вбитые в темно,

горя чеканкою красно,

ворота золотые…

Пожалуй, эти два стихотворения — единственные в якутском цикле Евтушенко, которые не несут в себе скрытого социального протеста. Это стихи, посвященные дружбе, единомыслию и величавой красоте северной природы.

Посвящение еще одному участнику экспедиции, художнику Олегу Целкову, вылилось в стихотворение «Гиблые места»:

Он в якутские болота

выпал в мох из вертолета,

проконьячась в облаках,

вместе с мрачными смешками

и с прозрачными грешками,

да еще с двумя мешками —

под глазами, не в руках.

У художника такого

цепок взгляд и цепко слово,

и, наверно, неспроста

буркнул он, угрюма ежась,

про вилюйскую таежность:

«Братцы, — гиблые места…»

. . . . . .

Гений гибнет, словно бездарь,

если стала гиблой бездной

иссушенная душа.

Дружеский и шутливый тон обращения к художнику предполагает некоторую легковесность, но на самом деле дело обстоит далеко не так. Олег Целков в те годы был одним из гонимых художников, участником «бульдозерной» выставки. Евгений Евтушенко провидчески в этом случае предрек своему другу: «чтобы ты не сдался, выплыл, чтобы местом самым «гиблым» был в судьбе твоей Вилюй». Сегодня Олег Целков — всемирно признанный художник, проживает в Париже с 1977 года, и его работы приобретают за очень большие деньги. Стихотворение заканчивается неожиданно:

Тот, кто истинный художник,

Тот в душе всегда таежник,

Как тайга весь белый свет.

Среди гнили, гари, суши

Есть погибнувшие души —

Гиблых мест на свете нет.

В этом утверждении «гиблых мест на свете нет» можно увидеть продолжение гуманистических традиций русской поэзии…

Еще одной легендарной личностью, который принимал участие в сплаве Евтушенко по Витиму, был Валерий Черных. Он тогда руководил Хапчагайской геолого-геофизической экспедиции, искавшей в Якутии нефтяные и газовые месторождения. По словам Георгия Балакшина Черных имел богатырское сложение, слыл грозным начальником, но на самом деле был душевным человеком, хорошо знал классическую литературу. Ему Евтушенко посвятил стихотворение «Маректинская шивера». Стихи написаны, когда деревянный баркас путешественников «Чалдон» на Витиме сел на камень. Только навыки бывалого таежника Черныха позволили экипажу «Чалдона» сняться с камня и продолжить путешествие.

Мы на камне,

который себе мы подсунули сами.

. . . . . .

И от шуток соленых рассказчика,

позабывшего, что впереди,

так уютно на судне

раскалывающемся —

ну хоть фикусы разводи…

В трех путешествиях по Вилюю, Алдану и Колыме принимал участие якутский геофизик Георгий Балакшин. Он не только известный в узких кругах профессионал, но и бывалый путешественник, охотник, рыбак и бард. В 2004 году он издал книгу «Алмазы и слезы», посвященную путешествиям Евгения Евтушенко по Якутии. С членами команд, с которыми совершал экспедиции по рекам Якутии, Евгений Евтушенко по сегодняшний день поддерживает связь, приглашает на свои юбилеи. Надо полагать, эти люди для него не только адресаты его стихотворений, а верные и испытанные друзья.

В якутском цикле Евтушенко, конечно же, не только стихи с посвящениями. Внимательный читатель наверняка выделит стихи, связанные с Якутией, привязанные к Якутии, но в то же время поднимающие нравственные проблемы, как глубоко личностные, так и общечеловеческого масштаба. Недаром в самом начале своего творческого пути Евтушенко продекларировал свое понимание поэзии и роли поэта:

Поэт в России — больше чем поэт.

В ней суждено поэтами рождаться

лишь тем, в ком бродит

гордый дух гражданства,

кому уюта нет, покоя нет.

Следуя этому принципу, он, отталкиваясь от якутских впечатлений, написал десятки стихов, поднимающие вопросы, волнующие не только его самого. Стихи «Карликовые березы», на первый взгляд, посвящены северной природе, но суть стихотворения совсем не в этом.

Мы — карликовые березы.

Мы крепко сидим, как занозы,

у вас под ногтями, морозы.

И вечномерзлотное ханство

чтоб нас попригнуть еще ниже…

Идентифицируя себя с карликовыми березами, поэт вступает в диалог с «каштанами в Париже», с «надменными пальмами» и заканчивает стихотворение мыслью о свободе:

Конечно, вы нас повольнее,

зато мы корнями сильнее.

Конечно же, мы не в Париже,

но в тундре нас ценят повыше.

Мы, карликовые березы.

Мы хитро придумали позы,

но все это только притворство.

Прижатость есть вид непокорства.

Почти каждое стихотворение якутского цикла содержит в себе полемический запал, обращенный иногда к себе, а иногда к проявлениям бездушия, формальности или душевной глухоты. Привычная для всех таежников картина выхода медведей и сохатых на высокий берег реки, чтобы избавиться от летнего гнуса, в стихотворении Евтушенко «Зверь выходит на обдув» приобретает другой смысл. Обычный таежный гнус ассоциируется с «гнусариками», от которых поэт тоже бежит:

Я тоже от гнусариков бегу,

чтобы себя вдали от них обдумать,

чтобы застыть на диком берегу,

для выстрелов открытый и обдува.

Проблемы отношения к жизни, к людям поднимаются в стихотворении «Забытая штольня». Путешествие в алданскую забытую штольню, где добывался горный хрусталь, с кристаллографом, женщиной суровой и закрытой, заставляет поэта размышлять о свободе личности:

И я не хочу,

не могу забивать в себя входы,

как рыцарь скупой,

любоваться припрятанным блеском.

В закрытости нашей —

удушье безлюдной свободы.

Свобода смертельна,

когда разделить ее не с кем.

Во время сплава по Колыме Евтушенко переживал роман с англичанкой Джан Батлер, на которой впоследствии женился. «Как молодой и истинный влюбленный, Женя звонил ей из каждого колымского поселка, откуда была связь с Москвой», — пишет Балакшин. Во время колымского путешествия Евтушенко написал стихи «Сквозь восемь тысяч километров», «В лодке, под дождем колымским льющим…», «Вторая добыча», «Спасение наше — друг в друге»… И все они были посвящены Джан Батлер. Очень органично и достоверно передан в одном из стихотворений разговор с «якутом Серафимом» о любви. Менталитет якутского народа таков, что наши старики не любят говорить о любви и принимают ее в некоторой степени как род обязательного безумства, без которого не продолжается род и жизнь.

В лодке, под дождем колымским льющим,

примерзая пальцами к рулю,

я боюсь, что ты меня не любишь,

и боюсь, что я тебя люблю.

А глаза якута Серафима,

полные тоской глухонемой,

будто две дыминочки из дыма

горького костра над Колымой.

. . . . . .

Серафим, пора уже ложиться,

но тебя помучаю я вновь:

«А не лучше самой долгой жизни

Самая короткая любовь?»

Серафим на это не попался —

словно в полусне, глаза смежил,

«Лучше — только это и опасно.

Кто любил — тот вряд ли долго жил».

Знают это и якут, и чукча,

как патроны сберегая дни:

дорого обходятся нам чувства —

жизнь короче делают они.

А поэт заканчивает разговор все же во славу любви:

Не хочу я долгой жизни, — если

кто любил, тот вряд ли долго жил.

При этом Евтушенко безоговорочно принимает формулу 73-летнего старика Серафима о том, что любовь забирает годы жизни.

Самыми лучшими стихами Евгения Евтушенко в якутском цикле являются, на мой взгляд, два стихотворения — «Алмазы и слезы» и «Вилюйское море». Если в предыдущих стихах все-таки в определенной степени ощущался взгляд несколько праздного путешественника, правда, неравнодушно созерцающего окрестности, то в вышеупомянутых стихах сошлись воедино и гражданский пафос, и полемический накал и собственное видение, не совпадающее с пропагандистскими постулатами того времени. Тем дороже они для нас, аборигенов Якутии. В своих воспоминаниях о народном поэте Якутии Семене Данилове Евгений Евтушенко писал о том, с какой нежностью благодарил его Семен Петрович за стихи «Алмазы и слезы». Семен Петрович встретил его в Якутске, когда Евтушенко с подвернутой ногой сходил с карбаса «Микешкин».

«Одним из первых, кто нас встретил в Якутске, был Семен Данилов, и он сразу же — с братской нежностью и предупредительностью — занялся моей ногой. Вместе с ним мы ездили в больницу, по ступеням которой я поднимался, опираясь на его плечо. Там сделали рентгеновский снимок, загипсовали ногу. Корреспондент «Комсомолки» сотворил для меня березовый костыль, и в таком виде я выступал вместе с якутскими писателями, читая стихи со сцены. Представлял меня Семен Данилов», — писал с благодарностью Евтушенко. Могу предположить, что Евтушенко все-таки слышал якутскую легенду о том, что алмазы — это закаменевшие слезы людей. По якутским поверьям, найдя эти камни, надо было их «отдать обратно земле», но ни в коем случае не брать себе. Вековое мистическое табу было нарушено с начала промышленной добычи алмазов.

Евтушенко, пожалуй, впервые в советской литературе вывел на поэтическую орбиту слово «инородец» и искренне признался в любви нашей земле:

На земле, драгоценной и скудной,

я стою, покорителей внук,

где замерзшие слезы якутов

превратились в алмазы от мук.

Не добытчиком, не атаманом

я спустился к Олекме-реке,

голубую пушнину туманов

тяжко взвешивая на руке.

Я меняла особый. Убытку

рад, как золото — копачу.

На улыбку меняю улыбку

и за губы — губами плачу.

Никого ясаком не опутав,

я острогов не строю. Я сам

на продрогшую землю якутов

возлагаю любовь как ясак.

Я люблю, как старух наших русских,

луноликих якутских старух,

где лишь краешком в прорезях узких

брезжит сдержанной мудрости дух.

Я люблю чистоту и печальность

чуть расплющенных лиц якутят,

будто к окнам носами прижались

и на елку чужую глядят.

Но сквозь розовый чад иван-чая,

сквозь дурманящий медом покос,

сокрушенно крестами качая,

наплывает старинный погост.

Там лежат пауки этих вотчин —

целовальники, тати, купцы

и счастливые, может, а в общем,

разнесчастные люди — скопцы.

Те могилы кругом что наросты,

и мне стыдно, как будто я тать:

«Здесь покоится прах инородца», —

над могилой якута читать.

Тот якут жил, наверно, не бедно, —

подфартило. Есть даже плита.

Ну, а сколькие мерли бесследно

от державной культуры кнута!

Инородцы?! Но разве рожали

по-иному якутов на свет?

По-иному якуты рыдали?

Слезы их — инородный предмет?

Жили, правда, безводочно, дико,

без стреляющей палки, креста,

ну а все-таки добро и тихо,

а культура и есть доброта.

Люди — вот что алмазная россыпь.

Инородец — лишь тот человек,

кто посмел процедить: «Инородец!»,

или бросил глумливо: «Чучмек!»

И без всяческих клятв громогласных

говорю я, не любящий слов:

пусть здесь даже не будет алмазов,

но лишь только бы не было слез.

Я привожу это стихотворение полностью, поскольку оно того стоит. Евтушенко не только признается в любви к якутской земле и якутам, все стихотворение пронизано мыслью об исторической преемственности, поэт чувствует себя наследником российской империи. Он несет определенную долю ответственности за покоренный и обложенный ясаком край и воспринимает его как часть своей большой Родины. Гуманистическая идея поэта, утверждающая, что «люди — вот что алмазная россыпь» и его любовь, возложенная на «продрогшую землю якутов как ясак» даже в те годы звучала слишком искренне и смело. И сегодня, когда алмазодобывающая промышленность стала почти единственной бюджетообразующей отраслью для нашей республики, можно задать риторический вопрос, на который вряд ли будет ответ. Чувствуют ли сегодняшние державники себя в ответе за «ясачный край», как потомки покорителей Сибири? Готовы ли они возложить свою любовь и понимание на окраину империи, на нашу продрогшую алмазную землю?

Якутская тематика в творчестве Евтушенко увенчалась поэмой «Северная надбавка». Без всякого сомнения, она написана на якутском материале, что подтверждается датой ее создания — 1977 год.

Поэма начинается с объяснения смысла северной надбавки:

За что эта северная надбавка?

За —

вдавливаемые вьюгой внутрь глаза,

за —

мороза такие,

что кожа на лицах будто кирза,

за — ломающиеся, залубеневшие торбаза…

Далее повествуется отплытие в отпуск Петра Щепочкина, мечтающего попить «пильзен», «праздрой», погулять в Сочи, до этого планирующего заехать к сестре, в Клин. Как у всякого северного отпускника, у него в надежном месте зашиты десять тысяч рублей в аккредитивах. В те годы это было целым состоянием.

Дело в том, что северная надбавка, утвержденная Президиумом Верховного Совета СССР в августе 1945 года, была одной из форм дискриминации даже не «инородцев», а всех местных жителей Якутии. В августе 1945 года, конечно же, решение принималось для того, чтоб восстановить экономику страны после войны, привлечь в северные районы хороших специалистов. Но, тем не менее, до 1967 года северную надбавку начисляли только тем, кто приехал на работу в Якутию по найму, по договору. Получалось, что, работая рядом, такой же местный специалист получал в два-три раза меньше приезжего, только потому, что родился в Якутии. При этом приезжий имел право на так называемые «подъемные выплаты», право проезда до места отдыха, внеочередное получение квартиры и т.д. Неприязнь за «дармовые надбавки» распространялась на всех людей, которые называли себя приехавшими с материка.

Сам же Евгений Александрович, посвятивший Якутии не только эту поэму, но немало стихотворных строк, в глазах якутских читателей, без всякого сомнения, имеет право на северную надбавку. Потому что он, как поэт и гражданин, не сфальшивил в самой важной для нас теме, которая остается таковой и сегодня — в теме промышленного освоения Якутии. Эта тема обширна — в ней и поклонение матери-природе, в ней и судьбы людей, в ней история и будущее, в ней — взаимоотношения народов большой страны.

И если бы сегодня Евтушенко приехал в Якутию, уже не молодым «шестидесятником», ищущим свободу в себе и в людях, а известным во всем мире поэтом, классиком, почетным членом зарубежных академий, профессором американских университетов, то и Лена, и Витим, и Вилюй, и Алдан, и Колыма положили бы все свои синие туманы к его ногам… Как и в первый раз, сорок пять лет назад.

Газета «Якутия»

/Новости литературы в Саха (Якутии) 19.07.2013./

Как Евтушенко стал «колымским узником»

Как известно, в Якутию приезжали сотни советских писателей, но никто не оставил здесь столь яркий след, как поэт Евгений Евтушенко.

И одна из причин этого в том, что Евтушенко проехал по Якутии не праздным туристом, а выбрал самый сложный путь для знакомства с якутянами и неповторимой природой, совершив пять творческих экспедиций по северным рекам: по Лене – в 1967 году, по Витиму – в 1969-м, по Вилюю – в 1973-м, по Алдану – в 1975-м и по Колыме – в 1977 году.

Якутия вдохновила поэта на создание 45 прекрасных стихотворений, лучшие из которых стали гимнами любви – к прекрасной земле, на которой живут простые и мудрые люди, к неукротимым рекам, которые воспитывают в путешественниках волю и характер, к прекрасным дамам, которые во все времена вдохновляли настоящих мужчин на подвиги…

Участником трех из пяти экспедиций поэта по рекам Якутии был наш земляк, геофизик, кандидат геолого-минералогических наук, заслуженный геолог ЯАССР Георгий Дмитриевич Балакшин, с которым мне посчастливилось познакомиться во время работы над книгами «Ботуобинка: годы и судьбы» и «Амакинская экспедиция: живая легенда».

Георгий Дмитриевич – не только поклонник таланта Евгения Евтушенко, но и автор книги «Алмазы и слезы», в которой он собрал воедино все стихотворения якутского цикла, и прекрасный исполнитель песен, положенных на стихи поэта. Самая известная среди них - «Кривой мотор» («Мы плывем, виляя, по Вилюю…»).

Самым интересным, насыщенным и романтичным, по рассказам Г.Д.Балакшина, стало путешествие по суровой Колыме в 1977 году, потому что оно было овеяно любовью.

На одной из лодок, на которой путешественники сплавлялись по Колыме (в шестерку «шатунов сорокалетних» входили: капитан и руководитель заплыва, собкор газеты «Известия» Леонид Шинкарев, поэт Евгений Евтушенко, корабельный врач, кандидат медицинских наук Наум Шинкарев, геолог Владимир Щукин, геофизики Валерий Черных и Георгий Балакшин), крупными буквами было начертано: «Джан Батлер». Так звали возлюбленную Евтушенко, англичанку, которая была сотрудником агентства в Москве по переводу произведений советских писателей на английский язык. Как назло, в период колымского путешествия поэта у Джан объявился какой-то богатый жених-англичанин. Евтушенко пылал ревностью. И очень переживал.

В Колымских скалах, будто смертник,

Собой запрятанный в тайге,

Сквозь восемь тысяч километров

Я голодаю по тебе.

- «Сквозь восемь тысяч километров» - это стихотворение Евтушенко написал в Зырянке, в большом волнении после телефонного разговора с Джан, - вспоминает Г.Д.Балакшин. - Я слышал, как он кричал в трубку: «Не верь ему… Я женюсь на тебе… Я люблю тебя!» Как истинный влюбленный, Женя повторял эти слова, звоня из каждого колымского поселка, откуда была связь с Москвой.

Пространство – это не разлука.

Разлука может быть впритык.

У голода есть скорость звука,

Когда он – стон, когда он – крик.

Позднее Евгений Евтушенко и Джан Батлер поженились, народили двоих сыновей – Сашу и Антошу, о чем можно прочесть во многих последующих произведениях поэта.

Сквозь восемь тысяч километров

Любовь пространством воскреси.

Пришли мне голод свой ответный

И этим голодом спаси.

Еще одно стихотворение – «Спасение наше – друг в друге», также написанное в 1977 году во время путешествия по Колыме, стало, без преувеличения, гимном любви. Знаю, что многие влюбленные повторяют его как заклинание.

Спасение наше – друг в друге,

В сжимающем сердце испуге

Вдвоем не остаться, расстаться

И в руки чужие достаться.

Позже Евтушенко посвятит Джан одно из лучших своих стихотворений «Ольховая сережка», а также стихотворение «Хранительница очага». Джан Батлер присутствует в стихах «Этаж материнства» и «Не отдала еще всех моих писем…». Но это будет потом. А в далеком уже 1977 году «колымский узник» Евтушенко считал:

Всемирная слава – лишь призрак,

Когда ты любимой не признан.

Хочу я быть всеми забытым

И только в тебе знаменитым!

А чем я тебя обольщаю?

Бессмертье во мне обещаю.

И все же, спустя годы, Евтушенко и Батлер расстанутся...

Ирина Пантелеева.

На снимках: «Колымский узник» Евгений Евтушенко, 1977 год;

Г. Д. Балакшин на «поэтической» лодке «Джан Батлер».

/1sn.ru›60613.html/

***

Окунулся в Вилюй - стал знаменитым

Еще одна интересная история, а точнее – ее счастливое продолжение связано с творческой экспедицией поэта Евгения Евтушенко, но теперь уже по седому Вилюю.

В составе экипажа в этом путешествии, которое состоялось в июле 1973 года, появился новый участник – Олег Целков. Талантливый художник и друг Евтушенко, которого поэт привез на отдых в Якутию практически насильно, как сам затем отмечал в стихах, «просибириться», оплачивая все расходы непризнанного и потому безденежного художника. Если сам Евтушенко был в команде рядовым матросом, то Олег – юнгой, который безропотно выполнял указания всех вышестоящих товарищей.

- В 1973 году Олег Целков был художником, непризнанным советской общественностью, - рассказывает участник вилюйского путешествия, заслуженный геолог ЯАССР Георгий Дмитриевич Балакшин. – Мы слышали, что он модернист, и что в Москве выставку молодых художников-авангардистов с его участием ликвидировали с применением бульдозеров. Поскольку он был «не выставляемый», то есть практически запрещенный, то жил бедно. Но работал много, выжить помогали родители, жена и друзья. А Евтушенко прочил ему большое будущее и называл великим художником. С Олегом мы очень подружились, бродили вместе по тайге. Он часто читал мне стихи «диссидента» Иосифа Бродского, о котором я до этого не слышал. Меня удивляла у Целкова цепкость глаза и умение увидеть какие-то необычные краски и сочетания цветов там, где, на мой взгляд, был обычный серый пейзаж.

Надо отметить, что эксперимент Евтушенко, когда Целков «в якутские болота выпал в мох из вертолета», удался. Позже поэт напишет:

Край действительно был мрачен, худосочен, раскорячен,

Лес карабкался бочком,

Мох на скалах вис, как пакля, и на сотню верст не пахло

Ни ухой, ни табачком.

Но была такая роскошь в пересыпанной морошкой

Нищей хмурой красоте.

Эта царственность изгойства спесь повыбила из гостя

И держала в страхоте.

А еще юнгу Целкова с помощью соленой русской словесности воспитывал боцман команды Валерий Черных. Он был самой крупной фигурой группы: вес 165 килограмм, рост – почти 2 метра. Начальник Хапчагайской геолого-геофизической экспедиции в Якутске, Черных имел в вилюйском походе специфические обязанности: сталкивать лодку с мелей и камней, протаскивать ее по перекатам. В результате его кальсоны постоянно сушились на мачте и стали для отважных путешественников привычным знаменем.

Мы выходим на рассвете. По Вилюю дует ветер,

Поднимая нашу песню до небес.

Брызги волн летят над нами, и кальсоны – наше знамя,

И тяжелый карабин – наперевес.

Окунувшись в прямом и переносном смыслах в Вилюй, Целков получил хорошую закалку на прочность.

И с тайгой художник сжился, выжимал Вилюй из джинсов,

Голубику жрал с куста,

Шамал уток вместе с дробью, но урчал испуг в утробе:

«Братцы, гиблые места!»

В 1979 году, по совету и с помощью Евтушенко, Олег Целков эмигрировал в Париж. Теперь он всемирно известный художник, который, как пророчил его друг-поэт, «задарил мир своими удивительными картинами».

Но самое главное, что вынесли путешественники из этого нелегкого маршрута и над чем стоит задуматься всем нам: гиблых мест на свете нет, а есть погибшие и иссушенные души, которые не способны любить, творить, а значит – сделать нашу жизнь лучше и вытянуть страну из «зеленой трясины».

Ирина Пантелеева.

На cнимках: (слева направо) О.Целков и Е.Евтушенко, Хатыстыр;

Е.Евтушенко и Л.Шинкарев на реке Алдан у поселка Суон-Тит, 1975 год.

03-08-2012 04:52

/URL публикации: http://www.1sn.ru/62373.html/

***

ОДНО ЛЕТО НА ДВОИХ

Поэт и будущий политик в 1975-м «зажигали» в Алдане!

С наступлением лета мы стремимся из наших суровых краёв вырваться куда-нибудь к теплу и, если хотите, «цивилизации». Погреться на солнышке, поесть свежих фруктов, получить множество новых впечатлений. Но, оказывается, и наш Алдан может стать центром притяжения для увлечённых людей. В одно и то же лето в далёком теперь уже 1975 году в нашем городе побывали два человека, один из которых был уже всемирно знаменит, а другой ещё даже не представлял, что спустя много лет станет известным политическим деятелем. Поэт Евгений Евтушенко отправился в Алдан из-за своей страсти к экстремальным путешествиям, а Сергей Миронов, практикант Ленинградского Горного института, - работать в полевой партии ТУКЭ. Попробуем вернуться в то время и увидеть, как проходили их дни в Алдане.

Евтушенко благодарил...

Евгений Евтушенко совершил целый цикл путешествий по Якутии. Можно сказать, исколесил её вдоль и поперёк. Сплавлялся по северным рекам. Путешествовал по Лене, Алдану, Витиму, Вилюю, Колыме. Везде, где останавливались Евтушенко и компания, проводились литературные вечера. Состав этой команды почти не менялся год от года. С поэтом в северные экспедиции отправлялись Л. Шинкарёв (корреспондент «Известий»), В. Щукин (один из первооткрывателей алмазов в Якутии), Г. Балакшин (геолог), В. Черных (тоже геолог, но «наш», якутский), О. Целков (художник), позже его заменил брат Шинкарёва Наум, который стал медиком команды. За каждым из членов экспедиции закреплялась определённая «должность», поэт был юнгой.

Естественно, впечатления от поездок выливались в поэтические строки. Так возник целый цикл стихотворений о Якутии. Одно из самых известных, например, «Монолог бывшего попа, ставшего боцманом на Лене».

В 1975 году Евгений Александрович прибыл в Алдан. Ему предстояло сплавиться по нашей красавице-реке, а также по Унгре. Здесь, конечно же, тоже была проведена творческая встреча с алданцами. Доподлинно известно, что в одной из своих поэм Евгений Евтушенко упоминает о гостеприимстве семьи Наумович, которая приветила его во время визита в Алдан. Людмила Степановна Наумович была заведующей профсоюзной библиотекой авиаторов, одно время возглавляла районный отдел культуры. Её муж был лётчиком. Оба до приезда в Алдан жили в Ленинграде. Несколько лет назад семья переехала из Якутии в Нижний Новгород. К сожалению, отыскать ту поэму не удалось. Может быть, кто-нибудь из ныне живущих алданцев имеет в своей библиотеке это произведение, скорее всего, его название «Дунькин пуп».

А вот судьба ещё одного из самых знаменитых стихотворений Евтушенко о наших краях – «Алданочка» - имеет интересное продолжение. Не так давно в Великобритании вышел сборник стихотворений поэта на английском языке. На этом стихотворении у переводчиков, естественно, возникла загвоздка. Тем не менее, по словам автора, слово удалось перевести довольно близко по смыслу. Вот как начинается это стихотворение:

Долгожданочка-алданочка

смотрит:

гость или жиган?

На плече её –

берданочка,

а в стволе её – жакан.

В том, что гость, удостоверилась,

колупнула нос носком,

и не то чтобы доверилась,

а примерилась глазком.

У неё повадка соболя.

Зорко села на крыльцо

и под веер приспособила

глухариное крыло.

Это тонкое, лирическое стихотворение-признание, где поэт предаётся размышлениям о своём понимании любви:

Не могу забыть ничто.

Всё порушил, всё разбил,

но поверьте мне, вралю:

никого не разлюбил,

никого не разлюблю.

Осыпается сараночка,

как её не размахровь!

Не в любви любовь, алданочка,

есть ещё неразлюбовь!

Во время своего путешествия Евгений Евтушенко встречался с жителями посёлков района, например, в номере «АР» от 27 августа 1975 года помещена заметка об одной такой встрече жительницы п. Перекатный Г. Ханкеевой. Поэт поведал тогда о своих приключениях на Вилюе и Витиме, работе на зверобойной шхуне «Марианна», читал стихи...

Ирина Виноградова

/Алданский рабочий. Алдан. 27 мая 2011./

***

Евгений Евтушенко прилетел в Якутск

12:57 02.05.2015

6 июня 2016, 10:42

Евгений Евтушенко прилетел в Якутск

Сегодня утром из Москвы в столицу прибыл с творческим визитом поэт Евгений ЕВТУШЕНКО. В республике известный писатель проведет два поэтических вечера в Якутске и Мирном.

6 июня, в день рождения Александра Пушкина, Евгений Евтушенко в Русском театре примет участие в мероприятии, посвященном Дню русского языка. 7 июня в Театре оперы и балета Евгений Александрович даст творческий концерт. После этого он вместе с женой отправится в круиз по Лене со стоянкой на Ленских столбах. Затем они вылетят в Мирный, где поэт намерен провести творческий вечер.

Напомним, до этого Евтушенко приезжал в Якутск 2 мая 2015 года и с аншлагом провел здесь свой поэтический концерт.

Григорий Иванов,

/http://ysia.ru./

Писателя Евгения Евтушенко наградили Орденом «Полярная звезда»

8 июня 2016, 11:16 21 3486 4

Егор Борисов наградил известного писателя и поэта Евгения Евтушенко высшей наградой республики - Орденом «Полярная звезда».

Указом главы Якутии Егора Борисова за выдающиеся заслуги в области литературы и искусства, вклад в укрепление социально-культурных связей и многолетнюю плодотворную деятельность, Евгений Евтушенко, писатель и поэт, награжден орденом Республики Саха (Якутия) «Полярная звезда».

Орден изготовлен из золота 750 пробы, с применением горячих эмалей и использованием бриллиантов. Колодка также из золота 750 пробы в характерном стиле. Шейная лента выполнена в цветах Государственного флага Республики Саха (Якутия). Вес золота — 165 граммов. Вес бриллианта — 0,45 грамма (диаметр 3 мм — 1 штука).

Орден «Полярная Звезда» носится на шейной ленте.

/News.Ykt.Ru/

-----------

ДАДАТАК

КІНАРЭЖЫСЁР КАРЖАНОЎСКІ

Тэафіл Людвік [Тэофиль-Людвиг] Гардзіянавіч [Гордианович] Каржаноўскі [Коржановский] нар. 2 студзеня 1930 г. у акруговым месьце Мазыр БССР (СССР) у сям’і артыстаў апэрэты.

Дзяцінства і юнацкасьць прайшлі ў тэатральным асяродзьдзі. Скончыў Іркуцкі горна-мэталюргічны інстытут, выкладаў у Іркуцкай школе ваенных тэхнікаў.

З адкрыцьцём у Іркуцку студыі тэлебачаньня перайшоў працаваць туды ў якасьці эфірнага рэжысёра. Першым з іркуцкіх кінарэжысёраў асвоіў здымку дакумэнтальных тэлевізійных фільмаў. Першы фільм на каляровай плёнцы які зьняў ён зваўся “Тры капітаны” і апавядаў пра рачнікоў Віціма. Быў удзельнікам, разам з паэтам Яўгенам Еўтушэнкам, знакамітай экспэдыцыі 1967 г. на карбасе “Мікешкін” па рацэ Лена ад порта Асятрова да Ціксі (ЯАССР), якую узначальваў карэспандэнт газэты “Известия” па Ўсходняй Сыбіры Леанід Шынкароў.

Калі было прынятае рашэньне пра будаўніцтва Байкала-Амурскай магістралі, Каржаноўскі зьняў фільм “Там, дзе пройдзе БАМ” (1974). Будаўніцтва “магістралі стагодзьдзя” надоўга становіцца галоўнай тэмай для рэжысёра. Ім зьнятыя праграмныя стужкі “Брыгадзіры Зорнага” (1983), “Залатое зьвяно” (1985).

Памёр 9 кастрычніка 2000 г. у м. Іркуцк.

Аўгіньня Яўтушэнка,

Койданава

1 Alba Ruthenia - Saqa Sire

niedziela, 10 listopada 2019