ЎЎЎ 2. Караля Дзядуля-Джахтар. Катарына Брэшка-Брэшкоўская ў Якуцкай вобласьці. Ч. 2. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Брешко-Брешковская, Екатерина Константиновна, урожденная Вериго, род. ок. 1843 г. въ богатой аристократической семьѣ. Въ 1873 г. приняла участіе въ такъ наз. „хожденіи въ народъ”, ведя пропаганду среди крестьянскаго населенія малороссійскихъ губерній. Объ этомъ періодѣ ея жизни имѣются ея записки 1878 г., перепечатанныя вь журналъ „Былое” (отд. изд. въ 1906 г.). Въ 1874 г. Б. была арестована, послѣ трехлѣтняго заключенія въ разныхъ провинціальныхъ и петербург. тюрьмахъ судилась (1877-78) вь особ. присут. сената по извѣстному „дѣлу 193“ и приговорена къ 5 годамъ каторжныхъ работъ. Переведенная на поселеніе, она бѣжала, была арестована и отправлена на каторгу на Кару. По отбытіи ея и послѣ амнистіи 1806 г. она вновь скрылась изъ-подъ полицейскаго надзора и перешла па нелегальное положеніе, на которомъ она была около 10-ти лѣтъ, считая въ томъ числѣ и нѣкоторое время, проведенное ею за границей. Б. примкнула кь партіи соц.-рев.; принимала участ. въ револ. журналистикѣ; легально вышли двѣ ея брошюры: „Ипполитъ Мышкинь и архангельскій кружокъ” (М. 1900) и „Изъ моихъ воспоминаній. I. Ишутинъ и каракозовцы. II. Отецъ Митрофанъ” (Спб., 1906). Въ 1907 г. Б. была арестована и послѣ двухъ лѣтъ заключенія предана вмѣстѣ съ Н. Чайковскимъ суду по обвиненію въ принадлежности къ революціонному сообществу. Судъ приговорилъ Б.-Б. къ ссылкѣ на поселеніе, оправдавъ Чайковскаго.

    В. В-въ.

    /Энциклопедическій Словарь Т-ва «Бр. А. и И. Гранатъ и К^о». Седьмое, совершенно переработанное изданіе.. Т. 6. Москва. 1911. Стлб. 545-546./

                                                           БАБУШКА БРЕШКОВСКАЯ

                                                 (К восьмидесятилетию со дня рождения)

    Бабушка Русской Революции, Катерина Константиновна Борешко-Брешковская, родилась 13 января 1844 г., старого стиля, значит 26 января н. ст. сего года ей исполнилось 80 лет.

    Родители ее происходили из старинного дворянского рода и были люди образованные. Отец, Константин Михайлович Вериго, был «вольтерианец», поклонник французских энциклопедистов  и Руссо, и имел богатую библиотеку из французских авторов. Ее мать, Ольга Ивановна, урожденная Горемыкина, получила образование в аристократическом Смольном Институте в Петрограде откуда вышла с совершенным знанием французского и немецкого языков. Французский язык в семье Вериго был семейным языком, и маленькая Катя любила бегать в кухню, на скотный двор или птичий двор, а позднее на село, где говорили на языке старой нянюшки Ульяны такие интересные вещи, которые она не слыхала дома.

    С малых лет она полюбила глубокой, недетской любовью бедных, бесправных крестьян, и часто заступалась за них, выпрашивая прошение у отца провинившимся.

    У Кати с раннего детства было развито глубокое чувство справедливости и самообладания. Она помнит себя очень капризной девочкой, которая своим плачем, криком, битьем руками и ногами мучила старую няню и доводила и себя и ее до полного истощения. Но мать была религиозная женщина и часто читала детям Евангелие и «Жития Святых», которые маленькая Катя внимательно слушала. Житие св. Варвары оставило глубокий след на всю ее жизнь. Она с трепетом слушала, как Варвара-мученица за свои христианские верования шла на казнь и на муки смело и молча, как на месте казни она своими руками откинула свои длинные волосы и положила свою голову на камень для усечения... Нет, и она, Катя, перетерпит, не будет плакать...

    В самые тяжкие минуты ее долгой последующей жизни Катерина вспоминала картину мужества св. Варвары-мученицы, и ей становилось легче переносить свои невзгоды.

    У ней было два брата и две сестры: старше и младше ея. Все сестры получили домашнее воспитание. В возрасте 19 лет со старшей сестрой, в сопровождении матери, Катя едет в Петербург учиться музыке и живописи. На дороге из Москвы в Петербург, они ехали в одном вагоне с блестящим ученым казачьим офицером, с которым они познакомились и который при расставании отрекомендовался, как князь Петр Алексеевич Крапоткин.

    То было время освобождения крестьян. Весь воздух был пропитан либерализмом и гуманизмом среди молодежи. Вместо живописи и музыки обе сестры начитались книг, и в одно прекрасное утро объявили матери, что они не хотят больше жить паразитами, а хотят жить своим трудом, что они нашли себе место гувернанток или воспитательниц детей, Катя в Тверской, а сестра в Новгородской губ. Как ни отговаривала их мать, они стояли на своем, и уехали на места.

    Мать знала упрямство Кати и решила возвратить дочерей иным путем. По приезде в свое имение, село Луговец, Мглинского уезда, Черниговской губ, она открыла у себя пансион для благородных девиц, куда охотно стали отдавать детей соседние помещики. Тогда мать вызывает дочерей, предлагая им обучать девиц языкам и прочей первоначальной премудрости. Через год вернулась старшая сестра, а еще через год вернулась и Катерина.

    Но один пансион ее не удовлетворял. Она уговорила отца открыть в своей усадьбе школу для крестьянских детей. Отец был назначен Мировым Посредником и охотно согласился: дал большой флигель под школу, и Катя отдалась с жаром обучению крестьянских детей.

    В возрасте 24 лет Катя вышла замуж за соседнего молодого помещика-студента, Николая Петровича Брешко-Брешковского, и вместе с ним с жаром занялась культурно-просветительной деятельностью Крестник ее матери и друг ее детства, известный впоследствии лидер революционного движения, Сергей Ковалик, при содействии ее отца был избран Мировым Судьей в том же уезде. Вместе со своим мужем Николаем Петровичем Брешко-Врешковским она открывает в своем имении школу для крестьян, сберегательную кассу и библиотеку; они образуют группу либеральных помещиков; и через два года их совокупной деятельности все земские и административные места в Мглинском у. были заняты либералами вместо крепостников-реакционеров.

    Реакционеры вознегодовали. Предводитель дворянства лично едет в Петербург, доносит, что в его уезде завелась опасная крамола...

    Результаты оказались неожиданные. Отца Катерины, Вериго, и Сергея Ковалика немедленно удалили, с их должностей. Катерину с мужем отдали под надзор полиции, их школы, сберегательную кассу и библиотеку для крестьян закрыли. Учинили полный разгром всех культурно-просветительных начинаний.

    Вот этот-то случай и определил всю дальнейшую судьбу Катерины Константиновны Брешковской.

    Примирился с разгромом ее отец и ее муж, но не могли примириться ни она, ни Сергей Ковалик. В это время, в 1871 г., происходит суд над революционным обществом «нечаявцев», который занимал тогда умы всей интеллигентной России.

    Катерина едет к сестре в Киев; знакомится там со студентами; организует революционный кружок. Она нашла свой путь. Она едет к мужу и спрашивает его: может ли, и желает ли он идти вместе с ней по новому пути? и готов ли он идти в тюрьму и каторгу?..

    Муж откровенно сказал, что не может, что у него для этого нет нужных сил. Они знали друг друга хорошо и... расстались навсегда. Катерина решила идти революционным путем, раз легальная работа на пользу народа была невозможна. Уговоры отца и матери не помогли. Не остановило Катерину и рождение сына.

    Жена ее брата, Вера Осиповна Вериго, прекрасной души женщина, которая любила Катю и пользовалась взаимностью, будучи бездетной, упросила Катерину отдать трехмесячного сына ей на воспитание или в дети. Так и случилось: сын Катерины Николай свою мать считал теткой, а тетку своей матерью.

    Она вновь уехала к овдовевшей сестре в Киев и здесь вместе с Марьей Коленкиной становится центром студенческой молодежи обоего пола. Там она познакомилась с Павлом Аксельродом и Андреем Желябовым. Для более полного революционного образования, зиму 1873-4 г., около 5 месяцев, она проводит в Петербурге, где учащаяся молодежь, в виду наступившей повсюду реакции, воспламенилась революционным духом, утратила веру в легальные пути и решила немедленно начать то движение, которое известно под названием «хождения в народ» с целью революционной пропаганды. Катерина встречает там Ковалика, знакомится с кружком «чайковцев» и, со всеми тогдашними вождями революционной молодежи. Весной 1874 г. возвращается в Киев, открывает мастерскую для обучения, пропагандистов разным ремеслам, дабы под видом рабочих идти на пропаганду в деревни к крестьянам.

    В июле 1874 г., в компании с Марьей Коленкиной и Яковом Стефановичем, переодетые в крестьянскую одежду и по фальшивым паспортам, они отправляются «в народ» на пропаганду. В то время Катерина и ее товарищи были горячими сторонниками Бакунина. Она верила тогда в возможность скорого крестьянского восстания.

    После поучительных приключений, ее одну арестуют в селе близ Тульчи, Подольской губ. 27 сентября 1874 г. И с этих пор начинаются ее хождение по мукам. Ее увозят в Киев на допросы. Там продержали в тюрьме 5 месяцев, в Москве 7 месяцев, в Петербурге 1 год в Доме Предварительного Заключения, год в Петропавловской крепости и пол года вновь в Д.П.З. во время суда.

    Осенью 1874 было арестовано в 49 губерниях более 2.000 пропагандистов. Следствие тянулось около 4 лет. Обвинительный акт был составлен на 215 человек. Суд начался 18 октября 1877 г. и продолжался более 3 месяцев, и день и ночь. В момент вынесения приговора, 23 января 1878 г. в живых осталось только 193 подсудимых. Поэтому этот процесс называется «большим процессом» или «процессом 193-х». То был Верховный Суд Особого Присутствия Правительствующего Сената.

    Здесь нет возможности даже вкратце изложить все перепитии поучительной жизни Бабушки. Мы отметим здесь лишь даты некоторых из ее дальнейших приключений и странствований по свету.

    По большому процессу Катерину Брешковскую осудили на 5 лет каторги, которую она отбывала на Каре, Забайкальской области, где еще не было женской тюрьмы, так что она провела около 9 месяцев на Каре под стражей в крестьянской бане. Ей зачли просиженное в предварительном заключении время, и кроме того сидение на Каре считается тяжким, и срок исчисляется: 8 месяцев за год.

    В начале марта 1879 г. истек срок ее каторги, и ее отправляют на поселение в Баргузин, уездный город Забайкальской области.

    После долгого приготовления к побегу, Катерина с тремя другими товарищами, административно-ссыльными Тютчевым, Шамариным и Линевым, на 4 верховых лошадях, с запасом провизии, ружей и пороху, скрылись в бесконечную сибирскую тайгу, надеясь достичь Тихого океана и пробраться в Америку. Была устроена обширная облава, и благодаря «Следопыту» тунгусу, беглецы были найдены на отрогах Яблонового хребта, и после месячного странствования по тайге, были арестованы и отданы под старый полицейский суд. Троих административно-ссыльных выслали в Якутскую область, а Катерину, как бывшую каторжанку, лишенную всех прав, приговорили к 4 годам каторги и, после 9-ти месячного заключения в Верхне-Удинской гауптвахте, вновь отправили на Кару. Здесь она нашла уже около 15 политических женщин-товарищей.

    По отбытии сокращенного срока, летом 1884 г. она была отправлена на поселение по этапу в другой уездный городишко Забайкальской области, Ссленгинск, куда Катерина прошла пешком весь путь в 1.000 с лишним верст. Здесь она встречается осенью 1885 г. с американским путешественником Кеннаном, о чем он описывает в своей книге «Сибирь и ссылка».

    Восемь тоскливых лет Катерина провела в этом заброшенном у китайской границы степном городишке. В 1892 г. она приписалась в крестьяне и получила паспорт с правом разъезда по всей Сибири. Она тотчас переехала в Иркутск, где прожила до 1895 г. Далее она стала подвигаться к границе России, ибо в 1896 г. она получала право вернуться в Россию. По нескольку месяцев она живет в Томске, Тобольске и, наконец, в Тюмени, все время входя в сношения со старыми и новыми товарищами.

                                                                      Опять в России

    Наконец, в сентябре 1896 г. она получила разрешение вернуться в Россию. Лишь несколько месяцев провела она со своей сестрой и братьями, которые в то время еще были живы. Остальное время она проводит в течение двух лет в беспрерывных разъездах по всей России, в собирании разбитых и рассеянных народовольческих и народнических сил. Полиция учредила строгий надзор за нею. Тогда она запаслась фальшивыми паспортами и еще несколько лет разъезжала по России, вместе со стариком Булановым и другими более молодыми товарищами подготовляя образование новой народовольческой партии, под названием ныне действующей Партии Социалистов-Революционеров.

    Партийный орган «Революционная Россия» и большая часть Центрального Комитета партии тогда были заграницей. В 1901 г. при Ц.К. образуется Боевая Организация, под предводительством Азефа и Бориса Савинкова. Несмотря на все усилия полиции Брешковскую не могли поймать, и в 1903 г. она, Бабушка Русской Революции, благополучно приезжает в заграницу. Здесь точно так же она занимается организацией революционной молодежи для посылки ее в Россию на работу.

    В 1904 г. Партия Социалистов-Революционеров была принята в лоно II Социалистического Интернационала на Амстердамском Конгрессе. На этом Конгрессе Бабушка Брешковская была делегатом эсеровской партии, в создании которой она принимала столь деятельное участие.

    В декабре 1904 г. она едет в Америку с целью защиты освободительных идей в революционной России, говорит на многочисленных и многолюдных митингах и собраниях, становится чрезвычайно популярной в Америке, и заводит там чрезвычайно ценные знакомства и связи. Она приобретает там лучших друзей, которые с тех пор не оставляли се без моральной и материальной поддержки, где бы она ни была. Их помощь, как увидим далее оказалась не только ценной, но и в буквальном смысле для нее спасительной. Новые друзья оставили Бабку у себя погостить. Она провела несколько месяцев в Америке, побывала на митингах в Нью-Йорке, Чикаго, Бостоне, Филадельфии и других городах. Кроме духовных благ, Бабушка вывезла из Америки более 50.000 долларов, которые и пошли на распространение литературы и на поддержание партийного органа «Революционной России».

    В 1905 г., во время первой революции, Бабка уехала в Россию. И замечательно, что она не поверила объявленной Конституции и продолжала жить на нелегальном положении. И действительно, после разгона второй Государственной Думы, открылась бешеная, кровавая реакция, и партия эсеров, прекратившая террористические выступления, снова должна была, уйти и подполье.

    В 1908 г. многие крупные партийные силы отправились нелегально из заграницы в Россию, ибо партия сразу разрослась и требовала организаторов. Бабка Брешковская также продолжала скрываться и ездить по России нелегально. К сожалению, в самом сердце партии сидел гад, отравлявший существование партии. Евно Азеф, глава Боевой Организации партии, и в то же время — главный провокатор и агент Охранного Отделения, указал местонахождение Бабушки и выдал многих других товарищей: — Чайковского, Минора, Милашевского и проч. Бабку и Чайковского посадили в Петропавловскую крепость и отдали под суд: Чайковского оправдали, а Бабка, которая на вопрос председателя: «Чем занимаетесь» — ответила, что всю жизнь занималась распространением революционных идей, была в 1910 г. осуждена на вечное поселение в Сибирь.

    На этот раз ее ссылают в Киренск, городок в 1.000 верстах от Иркутска, на реке Лене, куда она достигла этапом, — по Лене на «паузках» (на плотах), — 27 августа 1910 г. Отсюда она ведет усиленную переписку с Америкой и со мной.

    Тотчас по прибытии ее в Керенск, мы из заграницы стали подготовлять ее побег. Два раза посылали к ней в Киренск из заграницы товарищей женщин для переговоров с Бабкой. Третий товарищ, Б. Н. Моисеенко, поехавший, чтобы похитить ее, не доехав, был арестован в Иркутске. Пришлось ей бежать с менее надежной помощью.

    Нужно было обмануть стражу, которая попеременно караулила вход в ее квартиру. Кроме того, приходилось ехать на перекладных лошадях более 1.000 верст, зимой, в трескучие сибирские морозы. Приходилось 70-летней старухе ехать, не останавливаясь и день и ночь. Телеграфные проволоки между Киренским и Иркутском были предусмотрительно прерваны.

    К сожалению, только 12 верст Бабка не доехала до Иркутска, когда была остановлена и арестована. Выехала она из Керенска 18 ноября, а была остановлена близ Иркутска 23 ноября 1913 г. Значит, 1.000 верст пролетела в 5 дней!

    Ее посадили в Иркутскую тюрьму, судили, приговорили к году и 4 месяцам тюремного заключения. Около 2 лет Бабушка просидела в Иркутске. По окончании назначенного срока, несмотря на усиленные ходатайства А. Ф. Керенского и Петербурге о том, чтобы оставили 70-летнюю старуху в более теплых местах, — правительство, как бы в насмешку, распорядилось сослать Бабушку в самый отдаленный поселок, Булун, близ самого Ледовитого океана, куда летом нельзя ездить по топкой тундре, а только зимой на оленях или на собаках.

    Очевидно, посылали, не только на смерть, но и па муку. Ну, что ж... А Варвара — мученица как в этом случае поступила?.. Она смело откинула свои волосы и положила голову на камень...

    Накануне своего отъезда она извещает меня, что во всех ходатайствах друзей отказано: «Завтра еду на Якутск».

    Я тотчас же написал и Америку и началась агитация. Готовилась обширная петиция правительству о переводе Бабушки в более теплые края или о разрешении ей переселиться в Америку.

    В половине июля 1915 г. Бабушка доставлена в Якутск. Ее выпустили на волю, и она расположилась зимовать. Вдруг получается телеграмма из Иркутска на имя Якутского губернатора: «Катерине Брешковской разрешается вернуться в Иркутск».

    Дело было в половине сентября. Бабушка бежит на последний отходящий из Якутска пароход и поплыла, в качестве вольного пассажира, вверх по Лене. Но в конце сентября пароход замерз близ г. Витима, и Бабка принуждена была остановиться в Витиме ждать денег и теплой одежды от друзей из Иркутска. В Иркутск она приехала 1 декабря 1915 г., проехав на лошадях 1.400 верст.

    В Иркутске она сильно заболела и долго жила у своих близких друзей Милашевских. В мае 1916 г. она переведена была в более теплый городок Минусинск, Енисейской губ., а 2 марта 1917 г. в Минусинске была получена телеграмма от Временного Правительства с приказом о ее освобождении и экстренной отправке ее в Россию.

    Путь бабушки по всей Сибири и России был сплошным триумфальным шествием. По прибытии в Петербург она нашла себе квартиру в Зимнем Дворце.

                                                                                ---

    Этим похождения Бабушки отнюдь не кончаются. Но рассказывать о дальнейшем я предоставляю будущим историкам. Они расскажут сказочку про Белого Бычка: как она опять ездила по всей России с комфортом, развозя литературу по фронтам и организуя типографии; как при большевиках перешла вновь на нелегальное положение и ездила по России и по Сибири, но уж без всякого комфорта. Как вновь посетила своих друзей в Америке, на своем пути невольной эмиграции в Европу.

    Как она попала, наконец, в Чехословакию, и к крестьянам Подкарпатской Руси, с тем, чтобы встретить 80-летний юбилей свой в добром здоровье и в бодром настроении среди родственного народа, среди любящих друзей и товарищей в Золотой исторической Праге, воскресшей столице демократической Республики.

    Егор Лазарев

    /Революционная Россия. Центральный орган Партии Социалистов-Революционеров. № 33-34. Январь-Февраль. Прага. 1924. С. 31-34./

    Брешко-Брешковская (урожд. Вериго), Екатерина Константиновна, дворянка, дочь отст. поручика. Род. в 1843 г. Окончила гимназию. В конце 1860-х г.г., выйдя замуж за помещика Брешко-Брешковского, вела культурную работу среди крестьян. В сент. 1873 г. поселилась в Киеве, вошла в кружок Аксельрода, вела пропаганду в киевск. артелях рабочих. В конце т. г. выехала. вместе с Фишером в принадлежавшее ей в доле им. Горяны (Витебск. губ.) с целью устроить образцовую ферму и пункт для пропаганды. В янв. 1874 г. уехала в Петербург, где вошла в сношения с петерб. пропагандистами. Весною 1874 г. вернулась в Киев. Была главною деятельницей киевск. рев. кружка, известн. под именем «Киевск. коммуны». Летом т. г. вместе с М. Коленкиной ходила «в народ»; жила в мест. Белозерье и Смела, где занималась крестьянок. работами и вела пропаганду; осенью т. г. вторично отправилась для пропаганды вместе с Стефановичем. Арестована 24 сент. 1874 г. около Тульчина (Подольской губ.), с паспортом на имя солдатки Феклы Косой. Содержалась в Брацлавск. тюрьме и вела пропаганду среди заключенных. С 4 окт. 1876 г. содержалась в Петроп. крепости. 12 окт. 1877 г. переведена в Дом предвар. заключения. Предана 5 мая 1877 г. суду ос. прис. Сената по обвинению в составлении и в участии в противозакон. сообщ-ве и в распростр. преступных сочинений (процесс 193-х). За отказ отвечать в знак протеста против действий суда удалена из залы заседания 7 ноября 1877 г. Признана 23 янв. 1878 г. виновной и приговорена к лиш. всех прав и к каторжным работам на заводах на 5 лет, при чем суд ходатайствовал о замене каторжн. работ ссылкою на поселение в Тобольскую губ. По выс. пов. 11 мая 1878 г. ходатайство суда отклонено; но в пятилетний срок каторжных работ включено предвар. содержание под стражей. Прибыла на Кару в дек. 1878 г. и весною 1879 г. поселена в Баргузине (Забайкалье. обл.). 9 июня 1881 г. бежала вместе с Тютчевым, Шамариным и Линевым. После месячного странствования была арестована и присуждена к 4 годам каторжн. работ и 40 ударам плетей; последнее наказание в исполнение приведено не было. Вторично прибыла на Кару 28 марта 1882 г. В 1884 г. переведена на поселение в дер. Турунтаевку (Селенг, окр. Забайк. обл.). потом поселена в Селенгинске. В 1891 г. получила крестьянск. паспорт, дававший право проживать по всей Сибири. С 1892 г. поселилась в Иркутске, где была близка к редакции «Восточн. Обозрения». В сент. 1896 г. по амнистии вернулась в Европ. Россию. По возвращении жила в разных местах России с целью установления связей с революционерами и организации партии соц.-революционеров. В конце 1890-х г.г. поселившись в Минске, организовала вместе с Гершуни доставку нелегальн. литературы в Россию. В нач. 1900-х г.г., войдя в состав партии соц.-рев., организовывала местные группы в Саратове и Полтаве, была сторонницей террористич. актов и принимала участие в основании «Боевой организации». В мае 1903 г. эмигрировала за границу. Возвратилась в Россию в 1905 г. нелегально; была выдана Азефом и 22 сент. 1907 г. арестована в Симбирске. Содержалась в Петроп. крепости; в 1910 г. сослана в Иркутскую губ. Жила в Илимске и Киренске, откуда бежала. Арестованная, выслана в Якутск; по болезни переведена в Иркутск, потом в Минусинск, где была до Февральской революции. В 1917 г. занимала видное место среди правых соц.- револ. После Октябрьской революции эмигрировала за границу. Живет в Париже.

    Справки (Е. Брешковская, Я. Стефанович). — Справ. листок. — Доклады 1878, II, 228-241. — Список 1852-1879 г. г., л. 43. — Список псевдонимов. — Календарь «Нар. Воли», 159. — Бурцев», За сто лет, II, 108. — Госуд. преступления, III, 60 (55), 111-114 (101-104), 116 (105-106), 119-123 (108-112), 126 (115), 127-133 (116-121), 231 (210), 262 (239), 266 (242), 313 (285), 317 (289), 321 (292), 323 (294), 326 (297), 329 (300), 332-333 (302-304). — Хроника, 203. — Больш. энциклопедия, XXI. — Бурцев, Календарь (Ук.). — Б. Глинский, Револ. период, II, 15 сл., 55. — А. Спиридович, Партия соц.-революционеров (Ук.). — Нов. энц. словарь. — В. Невский, Очерки, I (Ук.). — Советск, энциклопедия.

    Е. Брешковская, Из моих воспоминаний. Ишутин. От. Митрофан (Муравский). СПБ., 1906. — Ее же, Иппол. Мышкин и архангельский кружок. М., 1906. — Б. Коварский, Автобиография «бабушки русск. революции». Е. К. Брешковская. П., 1917. — И. Попов, Е. К. Брешковская. М., 1918. — Е. Брешковская, «Был.» (загр.) IV (1903), 31-58 (Воспоминания пропагандистки) (Переп. из «Общины» 1878 г.). — В. Мякотин, «Русск. Бог.» 1910, VI (Из писем современника. Е. К. Брешковская в ссылке). — А. Пругавин, «Вестн. Евр.» 1912, XI («Бабушка» в ссылке). — Е. Брешковская, «Социалист -револ.» IV (1912), 103-129 (Воспоминания и думы). — «Бодрая Мысль» 1913, № 11 (Номер посвящен 70-летию со дня рождения Е. Брешковской). — Н. Брешко-Б решковский, «Аргус» (Петерб.) 1914, XIII (янв.), 81-89 (Е. Брешковская. Из воспоминаний сына). — И. Ракитникова, «Верн. Мысль» 1914, № 6 (Чествование 70-летия «бабушки» Брешковской). — Е. Брешковская, «Гол. Мин.» 1918, X-XII, 169-235 (Из воспоминаний). — Е. Лазарев, «Воля России» 1924, № 3, стр. 75-84 (Бабушка Брешковская).

    Стенограф. отчет, 291, 293, 298, 302-309, 314-316, 320, 321, 327-328, 330-335, 355, 361, 363-369. — B. Дебогорий-Мокриевич, Воспоминания, 112, 146, 160. — С. Степняк-Кравчинский, Собр. сочинений, II, 45 (Подпольная Россия). — Д. Кенан, Сибирь и ссылка, II, 158, 160 сл. — Н. Морозов, Повести моей жизни, IV, 135 сл. — В. Богучарский, Активное народничество (Ук.). — О. Аптекман, Земля и Воля (Ук.). — H. Тютчев, В ссылке, 27 сл. — Черный передел, 68. — В. Фигнер, После Шлиссельбурга, 89. — А. П. Прибылева-Крпба, «Народн. Воля», 94 сл. — И. И. Попов, Минувшее и пережитое, II (Ук.). — Л. Дейч, 16 лет в Сибири (Ук.). — П. Лавров, Народники-пропагандисты (Ук.). — Л. Дейч, Роль евреев в русском револ. движении (Ук.). — П. Аксельрод, Пережитое, 102-103, 109, 119-121. — Н. Чарушин, О далеком прошлом (Ук.).

    «Вперед» т. V (1877), 67 сл. (Тюремные пытки в России). — «Был.» (загр.) III (1903), 201 (Материалы для словаря полит. ссыльных). — Старик [Ковалик], «Был.» 1906, XI, 34 сл. (Движение 70-х г.г. по Больш. процессу). — C. Богданов, «Был.» 1906, XI, 115 сл. (Пом. прис. пов. Е. С. Семяновский). — «Был.» 1907, IX, 272 (Записка м-ра юстиции Палена). — С. Чудновский, «Мин. Годы» 1908, V-VI, 373 (Из дальних лет). — Г. Осмоловский, «Мин. Годы» 1908, VII, 150 (Карийцы). — Торгашев, «Гол. Мин.» 1914, XI, 135 сл. (Сибирск. воспоминания). — С. Ковалик, «Кат. и Сс.» 1924, IV, (11) (Революционеры в каторге и ссылке). — М. Чернавский, «Кат. и Сс.» 1924, V (12) (Список политич. каторжан). — Л. 3алкинд, «Кат. и Сс.» 1926, III (24), 209 (Н. М. Забелло). — И. Попов, «Кат. и Сс.» 1926, IV (25), 219 сл. (С. Ф. Ковалик). — А. Якимова, «Кат. и Сс.» 1927, VIII (37), 15 (Большой процесс). — Н. Левенталь, «Кат. и Сс.» 1928, I (38), 123 (С. Лурье).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Т. III. Семидесятые годы. Вып. 1. Москва. 1929. Стлб. 143-145./

    А. Зіміонка.

                                               СОЦЫЯЛІСТЫЧНЫ РУХ НА БЕЛАРУСІ

                                                II. Партыя соцыялістых-революцыянэраў

    ...З сярэдзіны дзевяцьдзесятых гадоў зьбітыя па ўсёй Расіі сілы народнікаў пачынаюць усё больш і больш варушыцца ў шуканьні новых організацыйных формаў. Абасобленасьць спорадычна паўстаючых гурткоў, іх нязмоўленасьць у дзеяньнях пры блізкасьці паглядаў на тыя ці іншыя програмныя пытаньні прымушаюць ісьці да аб’яднаньня дамаганьняў, накірованых да аднае мэты. То тут, то там зьяўляюцца падпольныя выданьні падпольных гурткоў і, як-бы па якойсь-та таемнай унутранай лёгіцы, выходзяць ад гурткоў, якія азначана называлі сябе „соцыял-рэволюцыянэрамі”.

    Нарэшце зьяўляецца № 1 журналу „Рэволюцыйная Расія” —часопіс „Саюзу соцыялістых-рэволюцыянэраў”. Гэта было ў 1900 г. А 14 лютага 1901 году нечакана для ўраду, які аддыхаў пасьля перамогі сваіх ворагаў, адбыўся папераджаючы пяруновы стрэл — ад рукі быўш. выхаванца слуцкай гімназіі Пётры Карповіча згубіў сваё жыцьцё міністар асьветы Багалепаў. З гэтакім эфэктным выхадам зьявілася на сцэну партыя соцыялістых-рэволюцыянэраў.

    Якое-ж было перад гэтым момантам становішча ў Беларусі? Помеж з менскімі гурткамі рэволюцыйных рабочых, як іх звалі „вучняў Хаіма“ (Е. А. Гальперына), былі й іншыя гурткі соцыялыстых-рэволюцыянэраў. У 1897 г. на беларускім кругавідзе зьявілася с.-р. Любоў Міхайлаўна Радзівонава, якая потым выйшла замуж за пухавіцкага провізара Клячку. Сваю працу яна пачала ў Менску, організуючы рамесьнікаў і паўінтэлігэнтную моладзь. Перад канцом. 1899 г. у гэных гурткох было ўжо каля 60 чалавек. Гурткі складалі адну організацыю (сюды ўваходзілі й гурткі Е. А. Гальперына), якая насіла назву „Рабочая партыя політычнага вызваленьня Расіі“. Організацыя мела касу дзеля дапамогі бастуючым, дзеля набываньня літаратуры і г. д. Гэтая організацыя ў 1898 г. праз зарубежнага дэлегата „Саюзу рускіх соцыялістых-рэволюцыянэраў” Розэнберга ўвайшла ў сувязь з кіраўнікамі падобных маскоўскіх гурткоў. Адначасна Клячка-Радзівонава адбудавала сувязь з А. О. Бонч-Асмалоўскім, і муж яе, па даручэньню апошняга, двойчы езьдзіў заграніцу па забароненую літаратуру. А разьмяркованая каля маёнтку вёска Блонь ужо пачала высоўваць актыўных працаўнікоў, першымі ад якіх былі Мікола й Іван Ціхановічы, Сьцяпан Мігуцкі, Максім Лукашык, Базыль Шабейла, Віктар Каток і В. Васкабовіч. Гэтыя чыста сялянскія сілы й распачалі рэволюцыйную працу сярод гушчы сялянскай люднасьці Чэрвенскага павету, а потым і ў іншых мясцох Беларусі. У 1898-1899 г. г. у маёнтку Блонь пражыла некалькі месяцаў і вяла рэволюцыйнўю працу Брэшка-Брашкоўская; сюды наяжджаў Г. А. Гершуні, будучы галава „Баявой Організацыі”. Тут-жа на працягу цэлага шэрагу вакацыяў, аддыхалі студэнты — сябры сыноў А. О. Бонч-Асмалоўскага, якія сьцісла датыркаліся да рэволюцыйнай працы. Прыяжджалі ў Блонь і сатаварышкі В. У. Бонч-Асмалоўскай па процэсе 193-х — Е. К. Судзілоўская, сястра Веры Засуліч Аляксандра Іванаўна Усьпенская, нячаеўцы — Е. У. Нікіфарава і Л. П. Нікіфараў. Усё гэта мела вялізны рэволюцыйны ўплыў на сялянства...

    Актыўнымі працаўнікамі адзначваемага пэрыяду, гэта знача 1895-1900 г.г. у „Рабочай партыі політычнага вызваленьня Расіі“ зьяўля-ліся: Е. А. Гальперын, кровельшчык Гатоўскі, шчацінік К. Аўсянікаў, мэталісты Гальперын, М. Волін — наборшчык, I. Волін — мэталісты, кравец Цыпка, краўчыха Ганна Шлісель, кравец М. Гатаўскі, браты Рубіны — наборшчыкі, Дуня (Левін), Розалія Бархіна — фэльчарыца, Ф. Гурвіч — краўчыха, гарбар Н. Меерсон, Барцэвіч — чыноўнік, Розэнгауз Фрыд, Б. Файвлішаў — кравец (,,Біня“), Поляк Альбэрт —наборшчык (прозьвішна „Роялісты”), X. Аўсянікаў — шчацінік, Антось Кантофт — канторшчык, Барыс Фрумкін — інтэлігэнт (перайшоў з Бунду, а потым вярнуўся назад), Л. Клячка-Радзівонава — інтэлгіэнтка й М. Лукашык — селянін.

    У 1899-1900 г.г. „Рабочая партыя політычнага вызваленьня Расіі“ мела ў Менску добра абсталяваную друкарню на Серабранцы. Тут была надрукована й пашырана па ўсёй Расіі проклямацыя да вучнёўскай моладзі з прычыны багалепаўскіх тэрміновых правілаў аб здачы студэнтаў у жаўнеры, за што потым і забіў яго П. Карповіч. У гэтай-жа друкарні друкаваўся „Дадатак да другога № „Рабочага Штандару”, гэтак сама програмная брошура „Свабода”...

    Гэтая брошура, меўшая вялізарнае значэньне, як падручнік для асобных, працуючых у „Паўночна-Заходнім краі“, груп, і надрукованая ў менскай друкарні ў вялікім ліку, адначасна з першамайскай проклямацыяй востра тэрорыстычнага характару, была распаўсюджана па ўсёй Расіі. Гэта было першае ў той час закліканьне да тэрорыстычнай барацьбы з самадзяржаўем. Недармо ў складаньні й рэдагаваньні гэтых выданьняў найбольшы ўдзел прыймаў будучы кіраўнік тэрорыстых у Расіі Г. А. Гершуні.

    Гэтакім чынам зьявіўшаяся ў Беларусі „Рабочая партыя політычнага вызваленьня Расіі”, дзякуючы буйной рэволюцыйнай фігуры Г. А. Гершуні, хутка вырасла з сваіх этнографічных межаў, зрабілася соцыял-рэволюцыйнай організацыяй, якая мела вялікі ўплыў у Расіі і зьявілася пачынальнікам першага тэрорыстычнага акту супроць Багалепава. У 1900 г. Р.П.П.В.Р. мела ўжо свае організацыі ня толькі ў Беларўсі й Літве, як, напрыклад, у Беластоку й Дзьвінску, але і ў Кацерынаславе, Жытаміры, Бярдзічаве й нат у Петраградзе. Найбольш тэрорыстычна нахіленай групай, апрача цэнтральнай менскай, зьяўлялася беластоцкая група, рыхтаваўшая пасяганьне на губарнатара Віленшчыны фон-Валя, але папярэджаная стрэлам Гіршы Лекерта.

    18 сакавіка партыйная друкарня ў Менску стала вядомай поліцыі. Справа ў тым, што сувязьзю й перавозам літаратуры ў Петраград загадвала Л. Клячка-Радзівонава. Пасьля першай паездкі ў Петраград з транспартам літаратуры, Л. Клячка-Радзівонава, захопленая пасьпехам партыйнай працы і ўпартымі вымаганьнямі петраградзкіх сяброў аб літаратурных падмацаваньнях, проста з Віленскага вакзалу ў Менску, бяз усякай асьцярогі й консьпірацыі накіравалася на Серабранку, дзе, апрача яе, працавалі Каплан, Гатаўскі й Максім Лукашык. А тым часам за Радзівонавай сачылі ўжо ад самага Петраграду. Прабыўшы нявыхадна некалькі дзён у друкарні і атрымаўшы новы транспарт, Радзівонава паехала ў Петраград, дзе яе адразу арыштавалі. Будучы асобай вельмі эксцэнтрычнай, яна ня вытрымала перад жандарамі й пачала выдаваць. Аднак друкарню пасьпелі спасьці. Яе перавязьлі ў г. Нежын Чарнігаўскай губ., дзе яна працавала й для Харкаускай групы с.-р. на чале з Дзякавым. Але пачалі сачыць і тут. Хутка Максім Лукашык і Гатаўскі былі арыштаваны, а Каплану пашчасьділа з друкарняю пераехаць у Казлоў Тамбоўскай губ , а адтуль у Томск, дзе друкарня пасьпела выдаць некалькі №№ „Рэволюцыйнай Расіі“ [* Гатыя даныя крыху ня сходзяцца з данымі А. I. Сьпірыдовіча ў яго запісах „П. С.-Р. і яе папярэднікі”.].

    Арышт і здрада Л. Клячка-Радзівонавай для організацыі зьявіліся поўнай нечаканасьцю. Наступілі арышты й вобыскі. Жандары вызналі, што ў Менску, пасьля адседкі ў Карыйскім вастрозе ў 1898-99 г.г., жыла й працавала, разам з Г. А. Гершуні, Е. К. Брэшка-Брашкоўская; што імі была організавана дастаўка літаратуры з заграніцы; што атрымоўваемыя транспарты разьбіраліся на бібліятэчкі па 100 кніжок і адсылаліся па ўсёй Расіі; што кожная падобная бібліятэчка каштавала 200 рублёў; што ў Менску Г. А. Гершуні адчынена школа для жыдоўскіх хлопчыкаў з вячэрнімі курсамі й суботняя школа для дарослых і адбываюцца народныя чытаньні пры менскім вобчастве дактароў; што з Брэшка-Брашкоўскай у заўсёднай сувязі знаходзіцца А. О. Бонч-Асмалоускі, наўкола маёнтку якога концэнтруецца ўся праца паміж сялян; што ў Менску пабудована майстэрня для вырабу друкарскіх варстатаў; што ёсьць бюро для фабрыкаваньня пашпартоў; што тут-жа ўжо даўгі час працуе падпольна Е. А. Гальперын і што яго востра-рэволюцыйную прамову на сходзе рабочых 1 сакавіка 1900 году слухала звыш 200 чалавек і г. д. і г. д. Наагул, усё тое, што хавалася за дзесяцьцю замкамі партыйнай консьпірацыі, стала ведама самым злым ворагам народу, дзякуючы здрадзе Клячка-Радзівонавай (аднак, провокатарам яна ня была — гэта вынікі гісторыі).

    У рэзультаце павінна была прыпыніцца паўлегальная культурна-асьветная дзейнасьць. Партыйнай працы была нанесена вялікая перашкода. 1-га мая 1900 г. арыштавалі Е. А, Гальперына й пасьля 14-ці месячнай адседкі саслалі на 5 гадоў у Сыбір (вёска Знаменская). Увесну 1901 г. заарыштавалі А. О. Бонч-Асмалоўскага, сына яго I. А. Бонч-Асмалоўскага і цэлы шэраг актыўных. працаўнікоў-сялян. У Сыбір саслалі А. О. Бонч-Асмалоўскага на 5 гадоў, а І. А. Бонч-Асмалоўскага й Н. Ціхановіча — на 3 гады. Заарыштавалі й перавезьлі ў Маскву Рыгора Андрэевіча Гершуні, якога, за недахватам улік, звольнілі. Саўшоўшы з менскай сцэны, ён зрабіўся цэнтральнай фігурай „Баявой Організацыі“ ўсёй Расіі. Праўда, на замену яго, у працу менскай організацыі хутка ўвайшоў яго брат Віктар Андрэевіч. Апрача таго, к гэтаму моманту ў Беларусі асядаюць семідзесятнікі, якія зьвярталіся з Сыбіру: С. Ф. Кавалік у Меншчыне, Кулябка-Карэцкі ў Гомлі. Ня прыймаючы прамога ўдзелу ў партыйных шэрагах, яны да канца захоўваюць за сабою глыбокае ідэйнае кіраўніцтва падрастаючым пакаленьнем.

    Разгром 1900—1901 г. г. ня мог ужо прыпыніць развою рэволюцыйных зьяў. Жыцьцё брала сваё; на заменў вырваных працаўнікоў прыходзілі новыя. На замену Г. А. Гершуні — В. А. Гершуні, І. Пуліхаў, А. і К. Ізмайловічы; на замену А. О. Бонч-Асмалоўскага — другі сын Р. А. Бонч-Асмалоўскі і цэлы шэраг іншых маладых, але адданых дзеячоў...

    У 1901 г. Г. А. Гершуні ўжо ўвайшоў у перамаўленьні з саратаўскім і іншымі гурткамі аб зьліяньні ў адзіную П.С.-Р., куды павінны былі ўступіць і гурткі Паўночна-Заходняга краю (Рабочай партыі політ. вызв. Расіі), ад якіх ён быў прадстаўніком, але, дзякуючы першай провокацыі Азефа й арышту сяброў Саюзу соцыялістых-рэволюцыянэраў, справа пасьпеху ня мела. Аднак, аб’яднаньне адбылося перад канцом году на зарубежнай конфэрэнцыі, і гэтакім чынам была закладзена юрыдычная падстава П.С.-Р.

    З гэтага часу праца асобных комітэтаў набыла больш цэнтралізаваны, сыстэматычны характар; але асобныя групы „хаімаўцаў" у Беларусі доўга яшчэ ставілі сябе супроць соцыялістых-рэволюцыянэраў. 3 цягам часу, як гэта будзе адзначана ніжэй, яны зьявіліся ў нашай краіне прадстаўнікамі „максымалізму”...

    Цэнтральны тэрор П. С.-Р., які пачаўся ў гэтыя гады, электрызаваў маладыя рэволюцыйныя сілы нашага краю. Рэвальвэры стралялі самі. Рукі інстынктыўна цягнуліся да аружжа. Ужо ў 1902 г. Фрума Фрумкіна была падрыхтавана да забойства жандарскага палкоўніка Васільлева ў Менску (пазьней яна ажыцьцявіла сваю думку і на дапытаньні пробавала перарэзаць горла жандарскаму гэнэралу Навіцкаму ў Кіеве). Разам з пашырэньнем тэрорыстычнай дзейнасьці расьлі й урадовыя рэпрэсыі. Арышты й вобыскі зрабіліся звычайным будзёным зьявішчам. Хапалі ўночы і сярод белага дню. Старонка, аж да апошняга мястэчка, укрылася шпегамі й провокатарамі. Вураднікі й станавыя прыставы ахоўваліся эскадронамі стражнікаў. Але рэволюцыйная хваля кіпела, і ўжо немагчыма было стыхійнае нездаваленьне рабочых і сялян супроць усяго ладу загнаць пад падлогу...

    /Беларусь. Нарысы гісторыі, экономікі, культурнага і рэволюцыйнага руху. Менск. 1924. С. 156-157, 159-160./

    В. Вахоўская

                                                  УСПАМİНЫ РЭВОЛЮЦЫЯНЭРКİ

    Нарадзілася я ў 1855 годзе ў Хэрсонскай губэрні, у маёнтку дзеда майго Качулава. Праз тры гады сям‘я мая перабралася ў Каменец-Падольск: дзе бацька служыў чыноўнікам у губэрскай управе. Бацька мой быў паляк, маці — руская. Па Падольскай губэрні пракацілася хваля польскага паўстаньня 1863 году, і хоць я фактычнага боку гэтага паўстаньня не памятаю, але застаўся ў памяці настрой перажытых забурэньняў. Памятаю апавяданьні пра стычкі з расійскімі войскамі, пра гэройскія ўчынкі паўстаўшых, пра тыя надужыцьці, якія чыніліся над пераможанымі палякамі, пра кары сьмерцю, пра ўдоў і сірот. Бачыла розныя рэчы, як пярсьцёнкі, брошкі, ланцугі, якія таямніча захоўваліся, як сымболі паўстаньня; чула польскія гымны, якія пелі шэптам, пры зачыненых вокнах і дзьверах. Усё гэта, як я думаю, было першым штуршком у разьвіцьці майго рэволюцыйнага кірунку. Потым дробныя прасьледваньні польскае мовы, чорных сукенак, зачыненьне касьцёлаў, звальненьне з пасад служачых палякоў — выклікалі ў мяне спачуцьцё да пераможаных, абрыду да гвалту і моцны протэст супроць расійскага ураду...

    Я пабралася з Анатолем Язэпавічам Бонч-Асмалоўскім, якога я ведала яшчэ студэнтам у Пецярбурзе, і выехала з ім у яго маёнтак Блонь Менскай губ.,Чэрвеньскага павету...

    Блонь была чулай да ўсіх кірункаў рэволюцыйнага харакгару, дзеля чаго ў ёй зьбіраліся самыя рознастайныя рэволюцыйныя элемэнты. У часы рэакцыі 80-х гадоў, калі пачаў разьвівацца талстоўскі кірунак, да нас прысылалі хлапцоў, якія вучыліся ў нас сельска-гаспадарчым работам, а потым ішлі ў талстоўскія абшчыны. Тыя, хто зьвяртаўся з сасланьня з Сібіры, заяжджалі ў Блонь і тут адпачывалі, знаёміліся з становішчам. Гэтак пагасьцявала тут Бутоўская — мая таварышка па гімназіі, якая была засуджана на 4 гады катаргі. Таксама Сяргей Піліпавіч Кавалік з жонкай і дачкой — пасьля шматгадовай катаргі і сасланьня, — мой даўны знаёмы і таварыш па працы ў пецярбурскіх гурткох 70-х гадоў. Блізкая мая знаёмая яшчэ з маладых дзён К. К-Б., жанчына год на дзесяць старэй ад мяне, якая несказана зьдзіўляла мяне сваім моральным абліччам сваёй фанатычнай адданасьцю рэволюцыйнай справе. Не магу не сказаць некалькі слоў аб гэтай надзвычайна выдатнай жанчыне. Яна — адзіная, другой такой няма і ня было... Яна — комуністка самым складам сваёй душы. Да чаго другім трэба было рыхтавацца, працаваць над сабой, змагацца са сваймі насьледнымі перажыткамі, — у яе ўсё гэта было закладзена ад прыроды. Бязьмежная любоў да людзей, самаадданасьць, умельства жыць суцэльна думкамі і інтарэсамі другіх, адсутнасьць асабістых інтарэсаў, хоць-бы якой уласнасьці, — рабілі яе ўсімі каханай, усім неабходнай, для ўсіх жаданай. У яе была толькі адна ўласнасьць: ідэя і каханьне да людзей. Хто ёй спачуваў, той быў бясконца ёй дарагі. Мне было падчас крыўдна на яе, калі яна выяўляла сваю дабрату і ласку перад людзьмі, ня зусім вартымі гэтага, але ў гэтым яе нельга было перайначыць, яна заставалася на старым: соцыялісты, рэволюцыянэр — усё для яго. Я была больш вымагальнай і нязноснай. Але затое да людзей проіцілеглага лягеру яна магла быць бязуважнай і нават жорсткай. У мяне пазнаёмілася яна з Грыгорам Гершуні і Любоўю Клячко, і тут зарадзіўся зародак Партыі соцыялістых-рэволюцыянэраў у 1899 годзе...

    /Полымя. Беларуская часопісь літаратуры, політыкі, экономікі, гісторыі. № 2. Менск. 1925. С. 149, 152-153, 156-157./

    Я родилась в 1855 г. в Херсонской губ., в имении деда моего Качулова. Через три года семья моя переехала в Каменец-Подольск, где отец служил чиновником в губернском правлении. Отец мой был поляк, мать русская...

    Я вышла замуж за Анатолия Осиповича Бонч-Осмоловского, которого я знала еще студентом в Питере, и уехала с ним в его имение Блонь, Минской губ., Игуменского уезда...

    В Блони собирались самые разнообразные революционные элементы. Во время реакции 80-х годов, когда стало развиваться толстовство, к нам присылали юношей обучаться сельскохозяйственным работам, которые затем шли в толстовские общины. Возвращавшиеся из ссылки из Сибири заезжали в Блонь и здесь отдыхали, осматривались. Так побывали здесь: Бутовская, моя подруга по гимназии, приговоренная к 4 годам каторги, Сергей Филиппович Ковалик с женой и дочкой, после многолетней каторги и ссылки, мой старый знакомый и товарищ по работе в петербургских кружках 70-х годов, близкая моя знакомая юных дней Е. К. Брешковская. Здесь она познакомилась с Григорием Гершуни и Любовью Клячко и здесь в 1899 г. зародилась партия социалистов-революционеров. Собиралась в Блони и социал-демократическая молодежь, товарищи примкнувшей к социал-демократической партии дочери моей Ирины, как Рагозин, Биски. Многих нелегальных отсюда перевозили за границу, многие приезжали просто отдохнуть. Минские жандармы рвали и метали. «Как только настанет весна — говорили они — съезжаются в Блонь революционеры со всего света и следи тут!»

    /В. Ваховская (Бонч-Осмоловская).  Жизнь революционерки. Москва. 1928. С. 7, 13, 19./

    Бонч-Асмалоўскі

                                                                     ЭПОХА 1905 г.

                                                                      Мае ўспаміны

    ...Ва Уфе мы пражылі толькі адзін месяц; поліцыя падганяла хутчэй выехаць у Белябей, вызначанае для нас месца. Гэта мясцовасьць для ссыльных была надта дрэнная: клімат халодны, зімою выпадаў сьнег на ўзровень з платамі, інтэлігэнцыі тут ня было, адносіны жыхароў да нас, ссыльных, былі баязьлівыя і нават варожыя; знаёміцца з намі не хацелі, баяліся, адным словам, зусім інакш, чым у Сыбіры...

    Жывы, прыгожы ўспамін заставіла ўва мне наведываньне Грыгора Андрэевіча Гэршуні; ён ехаў у Сьцяпны Край організаваць шлісельбурцаў, каб даць магчымасьць уцячы Палівано, ссыльному, а таксама падрыхтаваць забойства Уфімскага губарнатара Багдановіча. Заехаў ён да. мяне консьпіратыўна, пражыў пару сутак, і за гэты час нікуды ня вышаў з кватэры; увесь час мы вялі гутарку пра ўзрастаючы рух, пра надыходзячую рэволюцыю, а асабліва аб програме партыі, проэкт каторай у гэты час выпрацоўваўся. Грыгор Андрэевіч пакінуў мне адзін экзэмпляр проэкту програмы дзеля таго, каб я ў вольны час прадумаў яго, адзначыў сваю ўвагу і адаслаў яе з „оказней“ па застаўленым ім адрасе ў Жэнэву, дзе ў той час гуртаваўся партыйны цэнтр. Грыгора Андрэевіча я ня бачыў гады два; за гэты час ён стаў выдатным дзеячом рэволюцыянэрам; яго псыхіка была напоўнена гарачым энтузыязмам, цьвёрдай верай у перамогу, і гэтым ён захопліваў акружаючых яго таварышоў; гэтыя рысы былі так значна разьвіты ў ім, што, часамі, яны перашкаджалі некаторым другім якасьцям, якія неабходны для кіраўніка рэволюцыйнай працай; ён ня мог у значнай меры прыслухацца да ўнутранога пачуцьця чалавека, угадаць яго і загэтым часамі рабіў сур’ёзныя памылкі ў выбары людзей З Г. А. Гэршуні я пазнаёміўся яшчэ ў канцы дзевяностых гадоў у Менску, калі ён быў толькі энэргічным культурным дзеячом. Успамінаю, як прыгожа ён чытаў у Менску публічныя лекцыі па гігіене; слухачоў у яго было вельмі многа. Тады-ж у Менску ён пазнаёміўся з С. П. Кавалікам, К. К. Брэшкоўскай, якія нядаўна перад гэтым вярнуліся ў Расію пасьля ссылкі ў Сібір, і, наогул, са ўсёй нашай блоньскай кампаніяй. Гэтае знаёмства ў значнай меры акрэсьліла яго далейшае разьвіцьцё ў рэволюцыйным напрамку. Яго прыезд да мяне ў Белябей, яго апавяданьні аб пашырэньні руху, аб павялічэньні і організацыі партыі, зрабілі на мяне вялікі ўплыў, далі мне новыя сілы лягчэй перанясьці ненавісную ссылку...

    /Полымя. Беларуская часопісь літаратуры, політыкі, экономікі, гісторыі. № 6. Менск. 1925. С. 181-182./

                                                          VIII. КИРЕНСКАЯ ССЫЛКА

                                                            НА ПОСЕЛЕНИЕ И ПОБЕГ

    За время одиночного заключения в Петропавловской крепости у Бабушки появились сильные невралгические боли головы, рук и ног, мучил застарелый, приобретенный еще в Селенгинске, ревматизм, и стали опухать от болезни почек ноги. Тюремный врач, к помощи которого пробовала было прибегнуть больная старая женщина, не обращал на ее заявления никакого внимания, а лечил её только от приступов геморроя, явившегося результатом отсутствия движения. Слухи о болезни Бабушки сильно встревожили не только ее русских, но и американских друзей. Весной 1909 г. из Америки прибыла в Париж для участия в международной тюремной комиссии большой друг Бабушки, г-жа Барроус и, когда до нее дошли слухи о болезни Бабушки, она приехала в Петербург, но должна была немедленно выехать обратно в Америку, так как телеграммой ей сообщили об опасной болезни ее мужа. По прибытии в Америку она схоронила мужа, а потом запасшись различными рекомендательными письмами от влиятельных в Америке лиц, опять прибыла в Петербург, явилась к министру внутренних дел Столыпину. и стала его умолять разрешить ей свидание с Брешковской. Столыпин не дал разрешения. Тогда она вместе с русскими друзьями занялась хлопотами о выпуске Брешковской из крепости до дня суда над ней на поруки. Тюремные власти выпускали иногда за большие деньги заключенных на поруки, но просьбу об этом нужно было подавать только близким родственникам заключенного. В Петербурге единственным человеком. которому могли не только разрешить свидание, но и взять Брешковскую на поруки, был ее сын Николай. Он в это время работал в газетах, но по прежнему не чувствовал никакой симпатии к революционным идеям, а сообщение о том, что его мать опять сидит в тюрьме по революционному делу, произвело на него крайне неприятное впечатление. Он ответил отказом на просьбу друзей Бабушки. К счастью, в Петербурге отыскался один русский князь, близкий друг арестованного одновременно с Брешковской старого революционера Чайковского. Он согласился переговорить с молодым Брешковским, пригласил его к себе на обед и сказал: — «Теперь ваша мать уже стара. Здесь же, в Петербурге, в настоящее время находится другая старая женщина, которая переплыла океан ради нее. А вот вы, ее сын, не хотите тронуть рукой, чтобы помочь ей».

    Быть может, молодой Брешковский был тронут горячей речью хозяина дома, а быть может, был пристыжен, но только он дал обещание князю повидать в крепости мать и взять её на поруки. Свидание с матерью Брешковскому было разрешено, и он несколько раз виделся с матерью, но его прошение о разрешении взять мать на поруки было отклонено.

    Ходатайства влиятельных в Америке и Англии лиц, обращавшихся к русскому правительству с просьбой о смягчении участи Брешковской и Чайковскаго, все-таки оказали свое воздействие. В 1910 году Петербургская Судебная Палата, рассматривавшая дело Брешковской и Чайковскаго, вынесла приговор, по которому Чайковский был оправдан, а Брешковская была приговорена к пожизненному поселению в Сибири, Суд продолжался два дня. На вопрос о профессии Бабушка отвечала: «пропагандистка социалистических идей». Она внимательно следила за ходом судебного процесса и, не отрицая своей принадлежности к партии социалистов-революционеров, делала поправки к предъявленному ей обвинению и ложным показаниям свидетелей.

    Суд закончился. Она, окруженная стражей, из здания суда была уведена в Петропавловскую крепость. Ее сопроцессник Чайковскій писал потом в Америку г-же Барроус: «Как мучительно было видеть ее седую голову и прямую фигуру, исчезающую в коридоре суда в сопровождении стражи. Эта благородная и самая храбрая женщина из всех женщин. которых я когда либо встречал, опять брошена в царство произвола, лишена всех человеческих прав, подчинена малейшим капризам чиновников и тюремщиков. Я никогда не видел ее лица таким сияющим и гордым, как в тот момент, когда она выслушивала вынесенный ей приговор».

    Местом ссылки для Бабушки был назначен властью маленький сибирский городок Киренск на берегу Лены, в нескольких тысячах верст от Петербурга. Опять начались приготовления к переправе в Сибирь. Большая партия заключенных из 150 политических и 100 уголовных в июле 1910 г. отправлена была по железной дороге в Сибирь. В Иркутске Бабушка почувствовала себя плохо: у ней появилась от недоедания и дурного помещения цинга. Две недели пробыла она в Иркутской тюрьме. Одна Иркутская ссыльная добилась свиданья с ней и хотела передать ей лимонов для лечения цинги, но получила отказ. Тюремная администрация разрешила только положить на ее имя в тюремной конторе небольшую сумму денег. Этапным путем Бабушка была отправлена в Александровскую пересыльную тюрьму, в 70 верстах севернее Иркутска. Затем ссыльных посадили по три человека в простые крестьянские телеги и отправили на север. Вместе с Бабушкой в одной телеге поместили и одну больную, умершую потом дорогой, ссыльную, и в телегу бросили охапку сена. Свое передвижение Бабушка переносила достаточно хорошо: после долгого одиночного заключения в Петропавловской крепости и томительных остановок по Сибирским тюрьмам, передвижение на лошадях, а потом на лодках по Ангаре и Лене Бабушке казалось необычайно интересным. Здоровье ее значительно окрепло. Во время остановки этапа в селе Манзуровке группе ссыльных, проживавших в этом месте, удалось повидаться с Бабушкой. Один из ссыльных в своем письме писал, что Бабушка выглядела гораздо лучше, чем в 1905 году, когда он последний раз видел её. Мы были пропущены — писал он — конвоем в средину этапа и имели возможность немного поговорить с ней. Она была центром всей партии ссыльных и предметом общего внимания не только со стороны политических ссыльных и уголовных, но даже и конвойных солдат. К несчастью, этап остановился в Манзуровке на очень короткое время. Трудно было всем поговорить с ней и высказать ей свое глубокое преклонение. Она всё время шутила с нами, перецеловала всех нас, обменялась сведениями о наших общих друзьях. Но подошел конвойный и сказал: «Бабушка, пожалуйста, садитесь на свою телегу». Указывая на другого товарища, который ехал с ней в одной телеге, она сказала: «Это наш друг. Он всю дорогу заботится о нас». А потом она указала на лежащую на сене в телеге истощенную больную женщину и, понизивши голос, сказала: «дизентерия!»

    В конце августа 1910 г. Бабушка прибыла на место своей ссылки в Киренск. Это был уездный городишко, отстоявший от Иркутска в 1000 верст на реке Лене. В нем было около двух тысяч жителей смешанного населения, потомков уголовных ссыльных и местных обывателей. В городке существовал телеграф, почта, громадный винный завод, три церкви, два клуба. Сравнительно оживленной жизнью Киренск жил только коротким жарким летом.. Но в начале августа уже начинались ночные заморозки, потом лили осенние дожди, с севера надвигались морозы с страшной сибирской пургой, и на восемь месяцев Киренск был отрезан от остальных городов. Движение по Лене прекращалось. От времени до времени в Киренск прибывала на шести или семи санях почта. Колокольчики под дугами звенели в морозном воздухе, и тогда политические ссыльные направлялись к почтовой конторе в надежде получить или письмо или посылку. Политические ссыльные были разбросаны по всему Киренскому уезду, но стремились перебраться поближе к Киренску, где летними месяцами можно было достать себе какую-нибудь работу. В самом Киренске проживали только те ссыльные, которым давалось разрешение местной администрацией. Таких лиц было немного в Киренске. Но и те, которым удалось пристроиться в Киренске и которые жили по ту сторону Лены, одинаково терпели острую нужду в одежде, обуви и долгими зимними месяцами нередко систематически голодали. Весть о прибытии Бабушки в Киренск очень быстро разнеслась среди ссыльных, и все они под тем или иным предлогом появлялись на короткое время в Киренске и стремились хотя бы на несколько минут заглянуть к Бабушке, побеседовать с ней о своих духовных и материальных нуждах, принести в ее жилье дров и воды, затопить печь, сходить за провизией, согреть воду и т. п.

    Бабушка в первое время по прибытии в Киренск жила в отдельной полуразвалившейся избе, с окнами, выходящими на снежную пустыню. «Ах. каким большим сюрпризом явилось бы мое жилье для Бориса и Маруси — писала она своему сопроцесснику Чайковскому — одна только топка моей печки и печенье в ней картофеля может наполнить время многими приятными занятиями. Мой жестяной самовар. в котором ночами отражается лунное сияние, заслуживает не меньшего восхищения. А небольшой причудливой формы шкаф для чайной посуды служит для меня кладовой. А мои маленькие окна, составленные из кусочков стекла! И наконец, это отверстие в стене против печи, чрез которое иногда врываются солнечные лучи и освещают поленья дров пред печью! Это отверстие теперь открыто и чрез него заглядывают любопытствующие глаза. Благодаря этому вентилятору воздух у меня чистый, и я еще ни разу не страдала от головной боли». «Я живу в моей хижине совершенно одна — писала она в 1911 году своему американскому другу, известной общественной деятельнице, Аlісе Blасkwell — двигаюсь медленно, но всё еще способна всё делать, за исключением колки дров, ношения воды и мытья пола. Все остальное я делаю сама, но это так немного. Я никогда не варю обеда. Чай, молоко, белый хлеб, несколько яиц — это ежедневная моя еда. Я могла бы иметь превосходные, хотя очень дорогие здесь, припасы, но я не хочу их. Во первых, состояние моего здоровья требует строгой диеты, а во вторых, я не могу тратить деньги на себя, когда вокруг меня сотни голодных молодых людей — замерзающих от холода и истощенных. Конечно, и в моем ежедневном режиме случаются провалы, но мы, политические ссыльные, не можем представлять свою жизнь иначе, как полной лишений... Я веду обширную корреспонденцию с своими друзьями, желающими иметь о мне сведения. И эта моя относительная свобода беспокоит администрацию. Чтобы прекратить обмен новостями между мной и моими друзьями, администрация подняла вопрос о переселении меня в какое-либо другое место. Теперь к моей большой радости эти тревоги успокоились. Конечно, лучше было бы, если бы со мной поселился какой-нибудь товарищ, готовый помогать мне. Но это невозможно устроить».

    Поселиться у больной старой женщины было невозможно в виду административных мероприятий. Мое письмо было прервано визитом жандармов и полиции — писала она в другом письме Blасkwell. — Они произвели обыск в моем жилище, перевернули всю корреспонденцию, бумаги и журналы. Были они у меня полтора часа. Так как не оказалось ничего, что можно было конфисковать, а жандармы не могли обойтись без этого, то они взяли фотографическую карточку, на которой была снята я с некоторыми из моих товарищей. Опять Киренская полиция стала беспокоиться о моем здоровье, опять полицейские каждую ночь толкутся около моего жилья, опасаясь, что я переправлюсь куда-нибудь в потаенное место и затем исчезну. Это очень неприятно: соседние собаки часами лают при этих ночных визитах, и я не могу заснуть. Вся эта возня, конечно, смешна, но меня очень тревожит судьба тех, кто посещает меня и не может отказаться от дальнейших встреч со мной».

    Опасения Бабушки были вполне основательны. Около ее жилья и днем и ночью находились стражники, которые допрашивали каждого прибывшего, кто он такой, где проживает, зачем пришел и т. д. Ссыльный Михаил Бораш, часто посещавший Бабушку и выполнявший для нее различную домашнюю работу, был арестован и посажен в тюрьму. Чрез некоторое время он был отправлен в ссылку в другой уезд. Ссыльный помощник хирурга Рождественский, навещавший Бабушку и клавший перевязки на ее больные ноги, подвергся тому же наказанию. Вероятно, администрация была встревожена темными слухами о каких-то мерах, предпринимавшихся заграницей для освобождения Бабушки. На самом деле из заграницы два раза прибывали в Киренск женщины для переговоров с Бабушкой, а направившийся в Киренск для ее похищения член боевой организации партии социалистов-революционеров Б. Моисеенко, был арестован в Иркутске, не добравшись до Киренска. Из Петербурга шли запросы, предписания. Местная власть усердствовала. В святочное время, когда Киренская молодежь по старому обычаю переряжалась, украшала себя святочными масками и переходила из дома в дом, полиция решила, что может быть в это время Брешковская задумает замаскированной устроить побег. Она врывалась в каждый дом, где по ее предположению могла очутиться Брешковская, и рьяно следила за ряженными. «А я — рассказывала в своих письмах Бабушка — преспокойно сидела в это время дома. Теперь каждая тропа, по которой я иду, охраняется мрачной фигурой, закутанной в темный тулуп с головы до ног. Такая же фигура появляется и около дома, который я посещаю, и неподвижно ждет моего возвращения. Я не могу без разрешения приблизиться к берегу замерзшей реки, иначе на это посмотрят, как на покушение к побегу. Каждую ночь стража заглядывает в окна моей берлоги (так темна она и низка), и я уже не вешаю на окно никакой занавески, не желая появления наблюдателей внутри моего жилища».

    Не смотря на полицейские строгости, политические ссыльные продолжали посещать больную старую женщину. Одни приходили за книгами, газетами, за деньгами и за одеждой, которая высылалась из Америки друзьями Бабушки. Другие приходили за советом и за духовной поддержкой. Третьи являлись к Бабушке с предложением своих услуг. «Вы — писала она г-же Blасkwell — поймите мое положение, положение старой матери, которая хочет помочь каждому из своих детей. Я помогаю, поддерживаю, уговариваю, слушаю исповеди, увещеваю и предупреждаю. Но вся моя помощь, это только одна капля в океане страданий». «Я — мать большой семьи — писала она в Америку г-же Dudley, предпринимавшей некоторые меры к облегчению участи Брешковской путем переселения ее в Америку — а эта семья привыкла видеть меня преданной ее интересам и разделяющей ее судьбу, какая она ни была бы. Представьте теперь мать, отказывающейся от помощи своим детям и заправляющейся туда, где люди живут счастливо и богато и без нее! Не только мои юнцы здесь, но вся молодежь на моей родине была бы тяжко удручена, и ее вера в старую бабушку была бы разрушена. Что касается меня лично, то признаюсь, такая жизнь (на долгое время), которой вы желаете для меня, будет для меня очень тяжелой, так как я привыкла к умеренному и даже скудному образу жизни... Я никогда не чувствую неудобств в моем деревянном домишке: ведь я длинный период времени прожила как нищенка, без приюта, без своей постели, без своего письменного стола». Частые посещения ссыльных очень утомляли Бабушку. «Последний месяц — писала она г-же Dudley в 1911 году — я чувствовала себя уставшей от многочисленных посетителей. Но зная, что вся эта молодежь нигде не чувствует себя так хорошо, как у меня, я только прибегала к хитрости, запрещая приходить ко мне слишком поздно, потому что в девять часов я ложусь уже в постель. Иногда, чувствуя себя нетерпеливой с своими посетителями, я говорю себе: «стыдись, старая женщина! Ты не хочешь переносить присутствие добрых несчастных людей, а эти люди перенесли в лучший период своей жизни такие суровые испытания, которые могла придумать только самая мрачная душа. Ах, бедные дети! Они арестовываются и пересылаются с места на место по одному только дурному расположению духа чиновников. Никто из них не знает, что случится с ним завтра».

    Прошел 1911 и 1912 годы в Киренской ссылке. Наступил 1913 год, а суровые условия жизни в Киренске не изменились к лучшему. Короткими летними месяцами Бабушка чувствовала себя лучше, но с наступлением холодов здоровье ее ухудшалось. Целыми неделями из-за боязни простуды она не рисковала выходить из своего жилья, но бронхит не переставал мучить старую женщину целыми месяцами. Застарелый ревматизм, невралгия и болезнь почек продолжали подтачивать ее здоровье. Друзья, хлопотавшие пред правительством о перемене места ссылки Бабушки на более южный пункт, получили отказ: «Благодарите Бога — сказали им — что Брешковская в Киренске, а не где-нибудь дальше к северу». Полицейский надзор не ослабевал. Пред жильем Бабушки чрез дорогу была выстроена будка, где и день и ночь находились два стражника, следившие за всеми приходящими. Теперь за Бабушкой следило уже не четыре, а шесть человек. Стражники неотступно следовали за ней, когда она выбиралась из своего жилья. Сама Бабушка была убеждена, что в недалеком будущем её переселят из Киренска еще дальше на север, в какое-нибудь глухое место, где она и кончит свою скитальческую жизнь. Она производила большую работу для окружающих её ссыльных: через неё из Америки получались денежные средства, обувь, одежда, книги и журналы для ссыльных, но вся эта работа была только паллиативом.

    Если иностранцы — писала она в Америку в 1912 году — желают быт полезными членами своей родины. то они должны начинать с самого корня. А все остальное только паллиативы. И если мы ничего не имеем против филантропии, то мы не можем допускать мысли, что она может разрешить социальные проблемы. Что касается меня, то я глубоко чту и нежно люблю людей, искренне преданных филантропии, но я с печалью смотрю на крупные силы, которые работают над делом, не приносящим большой пользы».

    В конце 1913 года Бабушка решила бежать из Киренска.

    18 ноября по старому стилю Бабушка пошла, как это было и в предшествующие дни, обедать к ссыльному Владимирову. Вслед за Бабушкой двинулись и стражники. Наступил вечер. Из квартиры Владимирова вышла Бабушка и в сопровождении своих друзей и стражников направилась к своему жилью. Стражники ничего не подозревали, а на самом деле Бабушка осталась в квартире Владимирова, а переодетый в одежду Бабушки ссыльный Андреев тихо продвигался в сопровождении стражников к ее жилью. Стражники остались наблюдать за домом, а между тем Бабушка в сопровождении политического ссыльного уже мчалась на приготовленных лошадях по Лене, где пролегал зимний путь. Она предполагала ехать на перекладных день и ночь по направлению к Иркутску и рассчитывала, что в течении пяти-шести дней ей удастся покрыть тысячеверстный путь от Киренска до Иркутска. В снежных просторах Сибири одна дорога тянулась от Киренска к югу и в случае погони трудно было избежать ареста, но оставшиеся в Киренске друзья Бабушки предусмотрительно перерезали телеграфные проволоки между Киренском и Иркутском, а Андреев очень успешно изображал в жилище Бабушки больную старуху, лежащую на постели и закутанную в тулуп с ног до головы. Ежедневно мнимой Брешковской приносился из квартиры Владимирова обед, и в течении нескольких дней стража не догадывалась о побеге Бабушки. Наконец, обман был раскрыт. Местная администрация, напуганная побегом Бабушки, через телеграфную линю, тянувшуюся от Киренска до Охотского моря, сообщила о побеге генерал-губернатору. Посыпались телеграммы в Петербург. Из Петербурга пришло требование принять все меры к отысканию бежавшей. Через пять дней после побега Бабушки из Киренска беглецы были уже недалеко от Иркутска. Еще час-другой езды, и в Иркутске затеряются следы Бабушки. Но в это время Иркутский губернатор в сопровождении восьми жандармов и пятидесяти стражников быстро помчался по дороге, ведущей из Иркутска в Киренск. Стражники остановили встречную-повозку, окружили со всех сторон беглецов. В переодетом в купеческий костюм пассажире очень быстро узнали Бабушку, и вся процессия повернула по направлению к Иркутску. Бабушка была заключена в одиночную камеру Иркутской тюрьмы. К дверям камеры были приложены печати.

    Через несколько дней ей позволили написать сыну. «Мой дорогой Коля — писала она — я пишу тебе из Иркутской тюрьмы, будучи арестованной на пути в этот город. Условия моей жизни заставили меня покинуть Киренск без разрешения, и я ничего не знаю относительно моей будущей судьбы. Так как я знаю, что мои друзья беспокоятся о моем здоровье, то я прошу тебя, дорогой, сообщить им, что я чувствую себя совсем хорошо и всё обстоит благополучно. Все необходимое, в том числе и деньги, у меня имеется в достаточном количестве».

    Около двух лет пробыла Бабушка в Иркутской тюрьме. В Петербурге член Государственной Думы, Керенский, усиленно хлопотал о том, чтобы оставили почти семидесятилетнюю старуху на поселении в более теплых местах, но правительство, раздраженное побегом Бабушки, распорядилось выслать ее в самый отдаленный поселок на крайнем севере у полярного круга, в Булун. Туда пробраться можно было только зимой на оленях или на собаках. В летнее время по топкой тундре не было путей. Очевидно, администрация решила окончательно разделаться с своим старым и неугомонным врагом: ссылка в Булун была не только наказанием, но и смертным приговором для старой женщины.

                                                       IX. К ДАЛЕКОМУ СБВЕРУ.

    В день отправки Бабушки на место ссылки одна политическая ссыльная добилась свиданья с ней. «Бабушка выглядит утомленной — писала она — ее волнистые волосы белы, как снег, но духовно она все так же крепка, как и раньше. В первый момент, увидев ее, я не могла удержаться от рыданий и спрятала свое лицо на ее груди».

— «Ну-ка посмотри на меня, дай-ка мне возможность узнать, что с тобой, бездельница, случилось. — сказала Бабушка — я не люблю печальных лиц у своих милых детей. Ну, смотри веселее, моя родная, и говори громко, подобно офицеру на фронте. Я, ведь, только немного утомлена».

    «Я — сообщает дальше ссыльная — смотрела на нее. Ее матерински кроткие глаза были полны слез, но она улыбалась. Я не могла произнести ни слова. А там уже, совсем приготовленные к передвижению, стояли на тюремном дворе юноши и девушки и ждали ее возвращения».

    С тюремного двора этап двинулся в далекий путь. Это было в июне 1915 года.

    Длинный этап, окруженный конвойными, вышел с тюремного двора, перешел мост чрез речушку Ушаковку и начал подниматься в гору. Это была та самая дорога, по которой Бабушка уже переправлялась в Киренскую ссылку. На горе вплоть до самой Александровской пересыльной тюрьмы тянулся чудесный сибирский лес. По ту и другую сторону широкой дороги виднелась сочная зелень берез, темнели старые ели, гордо поднимались вверх к солнцу мохнатые кедры и пушистые лиственницы, пестрели яркими красками сибирские цветы. Дорога шла перевалами с одного холма на другой. Временами лес расступался, и тогда на далеком горизонте блестели покрытые снегом вершины сибирских горных хребтов. «Меня, как малосильную старуху — вспоминала Бабушка — водрузили на мешки в телегу, а молодежь шла кругом, кто побрякивая кандалами, а кто маршируя вольно в одном арестантском белье. Лето было знойное. черная пыль поднималась густым облаком, когда шли сотни ног по дороге и ехало с десяток подвод с «буторьем». Пыль эта ела глаза, набивалась в нос, засыпала лицо и всю одежду. Люди шли черные, как арабы». Из Александровской пересыльной тюрьмы к этапу присоединены были еще новые ссыльные, и этап из 300 каторжан, среди которых было несколько политических женщин, направился на север, в Якутскую область. По дороге в Якутскую область партия ссыльных добралась до Качуга. Это была пристань на многоводной реке Лене, откуда уже по течению можно было доплыть до Киренска а потом до Якутска. В Качуге Бабушка получила неожиданно приятное сообщение. Одна московская фирма, имевшая много коммерческих дел на Лене, распорядилась по своим магазинам отпускать товары Бабушке по ее требованию. Это распоряжение очень обрадовало Бабушку. Политические ссыльные, переправляемые вместе с Бабушкой в Якутскую область, не имели на себе никакой одежды, кроме арестантской, а человеку в арестантских отрепьях не всякий хозяин поручит выполнение какой либо работы. По требованию Бабушки на пристань привезли необходимые материалы и уложили на «паузок», где уже находились политические ссыльные. «Паузок» — это большой плот с обширным сараем на нем, без окон, но с широкими воротами и покатой крышей. На таких «паузках» и переправлялись обычно ссыльные вниз по течению, в Якутскую область. И как только паузок с политическими отошел от Качугской пристани, так на нем закипела оживленная работа. Среди ссыльных нашлись и закройщики, и портные. Снимались мерки, примерялись фасоны, готовилась самая различная обмундировка. Обшивали сначала тех, кто первый должен был сойти на берег к назначенному для него месту ссылки. Первые дни этапного путешествия конвойный офицер, напуганный строгими предписаниями начальства, приставил к Бабушке особый конвой и никому не позволял подходить к телеге, на которой сидела Бабушка. Но после того, как Бабушка дала слово, что если офицер не будет стеснять её, то ни с чьей стороны не будет покушений к побегу, офицер отменил свое распоряжение, и на паузке она принимала самое близкое участие в работе по обмундированью ссыльных. А между тем, чем дальше на север, тем берега становились пустыннее. Местами виднелись деревни, размытые небывалым страшным разливом Лены в этом году: везде поломанные изгороди, развалившиеся избы, валяющиеся бревна. Люди куда-то исчезли. И все-таки паузки, на которых переправляли ссыльных, останавливались и на берег выбрасывались несколько человек ссыльных: здесь они должны были отбывать положенное на них наказание. Пароход, тянувший паузки, двигался дальше вниз по реке, а по берегу долго шли выброшенные и махали полотенцами, пока пароход не скрывался из глаз.

    Но вот вдали показался Киренск. Весь высокий берег был усыпан людьми. Махали шапками, платками, кричали приветствия, а когда пароход с паузками остановился у пристани, сбежали с берега на пристань и просили пропустить к тому паузку, на котором была Бабушка и другие политические ссыльные. Но полиция заблаговременно приняла необходимые меры: цепь стражников никого не пропускала на паузок. Бабушка смотрела на город, в котором она пережила столько испытаний, разглядывала людей, сбежавшихся посмотреть на ту старуху, которая так ловко сумела сбежать из Киренска и вдруг заметила в толпе старого николаевского солдата, Платона Вышнякова. Это был горький пьяница, уже теперь тронутый параличом, но очень умный и добрый человек, когда был трезвым. Во время жизни Бабушки в Киренске он часто заходил к ней и оказывал ей различные мелкие услуги. Бабушка очень любила его. И когда она увидела своего старого друга, попросила офицера отпустить её на берег.

    «На костылях, едва передвигаясь, подошел ко мне вспоминала Бабушка — старый солдат-сапожник, и мы обнялись с ним и посидели минутку. расспрашивая о житье-бытье друг друга. Пробовали и другие подойти к нашей группе, но полицейские грозили разгоном всей публики, а потому свиданье ограничилось одним Платоном. Когда же я снова забралась на паузок, явился туда помощник исправника, поставил на палубе столик и подал мне длинный список вещей, оставшихся после моего побега в квартире».

    «Как прикажете поступить с этими вещами? Извольте изложить ваше желание на бумаге».

    «Я писала. С берега продолжали махать платками, приветствовать поклонами. Как-то тихо, но торжественно все это происходило. Я встала и поклонилась в пояс во все стороны. Паузок тронулся, а вслед раздавались голоса привета и добрых пожеланий. Я была очень тронута. Для меня была неожиданностью эта теплая встреча киренчан. Всегда они видели меня только издали. С ними я могла перекинуться лишь несколькими словами. За все три года моего пребывания в Киренске я наталкивалась на выражение ко мне почтения только со стороны таких лиц, как горький пьяница Платон. Он, очевидно, и создал мне в Киренске репутацию доброго народолюбца».

    За Киренском потянулись крутые, скалистые берега Лены, а через два дня берега расступились и кругом широко раскинулось водное пространство с разбросанными большими и малыми островами. заросшими крупным лесом и кустарником. «За весь наш месячный путь — вспоминала о своем передвижении по Лене Бабушка — мы не видели ни одного зверя по берегам, не слышали крика птиц, не наблюдали рыбной ловли. Чрезвычайно пустынно! Мы плыли одиноко, радуясь, если часом покажется труба встречного парохода, и тогда выбегали на крышу паузка, махали платками, сами не зная кому и смеялись своей, быть может, неуместной  радости».

    В половине июля паузки с ссыльными прибыли в Якутск. Полиция была уже предупреждена о приезде Брешковской, и Якутская пристань, к которой в сумерки причалил пароход с паузками, чернела народом. В Якутске проживало в то время около 300 политических. Большинство из них пришло встречать новых товарищей по ссылке и перемешалось с полицейскими рядами.

    Полиция, очень патриархальная в этом отдаленном углу Сибири, на многое смотрела сквозь пальцы, и когда из группы ссыльных выступила очень популярная в городе Лидия Павловна Езерская и решительно заявила, что она берет Брешковскую к себе на квартиру, полиция не протестовала. Езерская, отбывшая каторгу за убийство одного самодура-губернатора, жила в Якутске уже значительное время, давала уроки музыки и иностранных языков и среди местного общества и администрации пользовалась репутацией женщины умной, талантливой и решительной. Большое влияние сказывала она на администрацию и выручала очень многих ссыльных от неизбежных для каждого ссыльного неприятностей. У нее и поселилась Бабушка. Кругом Якутска голая, поросшая мхом, кустарником и малорослым лесом, равнина. В июле, когда прибыла Бабушка, в Якутске были еще светлые, как день, но уже холодные ночи. В конце августа выпадает в Якутске снег, крепнут морозы, приходит жестокая зима с холодами до 50 градусов Реомюра, воздух насыщается густым туманом, наступают короткие дни. «Шесть месяцев коротких туманных дней, восемь месяцев нестерпимого холода, один месяц непроходимой весенней грязи, два месяца жаркого лета, а потом месяц глубокой липкой осенней грязи» — так описывала Бабушка климатические условия Якутска. — «Темная зима пугала меня, холода грозили полным затворничеством, и я рада была бы не переживать предстоящего зла». Бабушка не знала тогда, что русское правительство только временно  справило её в Якутск и решило переправить её в ссылку гораздо севернее Якутска, но к счастью правительство круто изменило свое решение. В американских газетах был напечатан ряд статей, протестующих против жестокого отношения русского правительства к Брешковской. К русскому правительству направлены были петиции разнообразных американских обществ о смягчении ее участи. Русские социалисты в Государственной Думе с своей стороны не переставали осаждать разные министерства своими просьбами об отмене ссылки Брушковской в Булун и о возвращении ее в какой-либо южный город. И русское правительство под напором общественного мнения сдалось. Из Петербурга пришло распоряжение вернуть Брешковскую на жительство обратно в Иркутск.

    Была только половина сентября, но с севера уже наступала зима. На Лене появилась «шуга», первый лед, довольно точный показатель, что река скоро остановится. С низовьев Лены, впадающей в Северный Ледовитый океан, пришел в Якутск последний пароход. Была серьезная опасность, что пароход замерзнет где-нибудь у берегов Лены, но пароход направлялся к югу, вверх по течению, и капитан парохода рассчитывал, что ему удастся довести пароход до удобной стоянки. Бабушка решила отправиться на этом пароходе, но в конце сентября пароход все-таки замерз у большого села Витим. Пробираться дальше вверх по реке впредь до установки санного пути было невозможно. Бабушка прожила в Витиме в семье одного ссыльного два месяца бездорожья, а потом в сопровождении Витимского полицейского надзирателя добралась до Киренска.

    Киренский исправник был напуган появлением Бабушки в Киренске и чрез каждые три часа осведомлялся, уехала ли из Киренска Брешковская. Бабушке позволили оставаться в Киренске только сутки, но за это время она успела повидаться со своими старыми друзьями. Ссыльные Владимиров и Андреев, помогавшие Бабушке скрыться из Киренска, были посажены в тюрьму на два года, но теперь уже отбыли наказание и по-прежнему проживали в Киренске. Пришел повидаться с Бабушкой из богадельни и сапожник-солдат, Платон Вишняков. Он был теперь в новой рубахе и подпоясан красным поясом, присланным ему Бабушкой еще из Иркутской тюрьмы. Вишняков еще бодрился, но свиданье с Бабушкой было для него последним: месяца чрез три-четыре он умер.

    Тяжел был зимний путь от Киренска до Иркутска. В Иркутск Бабушка приехала только 1 декабря 1915 года, после почти 1500 верстной поездки на лошадях и в течении пяти месяцев жила у своих близких друзей, Милашевских.

    Иркутский губернатор, распоряжавшийся наблюдением над Бабушкой, решил с первого же дня ее появления в Иркутске подвергнуть её чрезвычайному полицейскому надзору. «Не успела я переночевать у Милашевских — вспоминала Бабушка — как у дверей моей комнаты появился городовой. Я отправилась к Иркутскому генерал-губернатору Князеву жаловаться на такое бесчинство. Князев принял очень любезно, но сказал, что вся власть в руках жандармов и губернатора, и его распоряжений никто не слушает. Все-таки он добился того, что городовых поставили не в доме, а во дворе,. и что мои прогулки должны были сопровождать не городовые, а участковый надзиратель. Это было столь противно для меня, что я никуда не выходила из дому за исключением двух поездок к доктору, о чем предварительно нужно было извещать участок. Надзиратель ехал осматривать дом, в который я должна была войти и затем только я могла попасть в приемную врача. Городовые днем опрашивали всех, приходящих в квартиру Милашевских, к кому они идут, а вечером освещали их фонариками и допытывались: к кому и зачем?»

    Генерал-губернатор Князев был назначен в Иркутск в 1910 году. Этот пожилой, с белой головой и умными глазами администратор обладал живым, отзывчивым сердцем. Он сделал очень много добра для политических ссыльных и искренне желал облегчить тяжелое положение Бабушки. Однажды, заслушав просьбу одного политического ссыльного о переводе его из села в Иркутск, он сказал в конце приема:

    — «Ну, и у меня есть просьба к вам. Вы, разумеется, знаете Брешковскую... Очень почтенная женщина. Жандармы её особенно ненавидят, перехватывают все ее письма... Так надо предупредить её. Она очень много пишет, и слог у нее такой... поэтический... Но в жандармском все переиначивают: она пишет о цветах. а там решают, что это говорится о бомбах, и все в этом роде. Ей следует быть осторожней».

    В Иркутске Бабушка очень серьезно заболела воспалением легких. В ее годы эта болезнь могла кончиться очень печально, тем более, что одновременно с воспалением легких у нее произошло обострение старой болезни почек. К больной призваны были лучшие иркутские врачи, у ее постели неотлучно дежурили жены политических ссыльных, проживавших в Иркутске. Болезнь Бабушки встревожила жандармов: они предполагали, что, прикрываясь болезнью, Брешковская думает совершить новый побег. Бабушке удалось избегнуть смертельной опасности, но жандармы не оставляли её в покое даже в самый тяжкий период ее болезни. «Моя теперешняя жизнь — писала потом Бабушка своему американскому другу Алисе Блэквэл — похожа на тюремную жизнь. Недостаточно того, что день и ночь меня охраняют полицейские и жандармы, но в дополнение ко всему они днем и ночью вламываются в дом, чтобы убедиться, нахожусь ли я на месте. Ни моя болезнь, ни присутствие доктора и сиделок не удерживает их от того, чтобы не убедиться лично, что я лежу в постели. Однажды я сказала: «вы не даёте мне даже умереть спокойно на постели». Это не удержало полицейского чиновника от вторичного посещения моей комнаты: сказывается, он получил сообщение от своих шпионов, что какая-то женщина вышла из квартиры Милашевских и отправилась в родильный дом... Стражник, который приставлен начальством у ворот, очень любит забраться в хозяйскую кухню. И вот несколько дней тому назад сидим мы вечером и ждем из кухни самовара. Пробило девять часов, потом половина десятого, а самовар не приносят. Оказалось, что жандармы в это время производили обыск в кухне и опрашивали кухарку и несчастного стражника. Кухарку отправили в полицейский участок для дальнейшего допроса и захватили с собой всю ее любовную переписку.  Я не была совсем на кухне со времени моего прибытия и никогда не видала стражников. Но если бы я хоть раз видела и побеседовала со стражником на кухне, что вышло бы из этого? Полиция ведь обязана доставить какую-нибудь информацию, а если такой не имеется, то информацию, хотя бы высосанную из пальца».

    Генерал-губернатор Князев, желая облегчить тяжелое положение Бабушки, обратился в Петербург с просьбой переправить Брешковскую в наиболее теплое место в Сибири, в Минусинск. Петербург ответил согласием. 10 мая 1916 г. Бабушка под конвоем двух приставов по железной дороге и направилась к месту ссылки. Минусинск и был последним пунктом ее ссылки.

    /В. Г. Архангельскій.  Катерина Брешковская. Прага – Ужгород. 1938. С. 113-132./

    БРЕШКО-БРЕШКОВСКАЯ, Екатерина Константиновна, родилась в 1844 в Черниговской губернии в богатой семье Вериго. В конце 60-х годов вышла замуж за помещика и мирового судью Брешко-Брешковского; к этому времени относится начало ее просветительной работы среди крестьян. За свою мирную культурную деятельность Б.-Б. попала под надзор полиции. В 1873 Б.-Б., оставив семью, ушла «в народ». Она исходила всю Украину, ведя пропаганду среди крестьян. В 1874 Б.-Б. вместе со Стефановичем и Фишером (см.) приняла участие в организации революционных кружков в Киеве. В этом же году была арестована и после 3-летнего тюремного заключения была привлечена к делу 193-х «о революционной пропаганде в империи». Суд приговорил Б.-Б. к каторжным работам на 5 лет. В 1879 каторга была заменена поселением в г. Баргузине Забайкальской обл. С поселения Б.-Б. бежала, но была арестована и присуждена к 4 годам каторги (на Каре) и 40 ударам плетей. Последнее наказание не было приведено в исполнение. По отбытии Карийской каторги (см.) Б.-Б. была водворена на поселение в г. Селенгинск, а в начале 90-х гг. в Иркутск, где она жила, занимаясь литературной работой, до 1896 и после амнистии вернулась в Россию. Встретившись здесь с развивающимся с.-д. движением, Б.-Б. сразу заняла резко отрицательную позицию по отношению к нему. Б.-Б. приняла деятельное участие в организации и работе партии с.-р., организовывала кружки, помогала Гершуни в постановке дела террора, писала брошюры, воззвания, статьи. В 1903, после разгрома с.-р. организаций, Б.-Б. уехала в Швейцарию, оттуда в Америку. В 1905 Б.-Б. вернулась в Россию и целиком отдалась партийной работе. Б.-Б. принадлежала к крайнему правому крылу с.-р. партии, отстаивая теснейший союз с либеральной интеллигенцией. В 1907 была выдана Азефом и в 1910, по обвинению в принадлежности к партии с.-р., сослана на поселение в Вост. Сибирь. Несмотря на свой преклонный возраст, Б.-Б. снова пыталась бежать, но была арестована и заключена в Иркутскую тюрьму. В мае 1914 Б.-Б. под конвоем была отправлена на поселение сначала в Якутск, затем в Иркутск и наконец в Минусинск, где ее застала Февральск. революция 1917. Б.-Б. вернулась в Петроград, была избрана в Учред. собр. и заняла видное место в рядах крайнего правого крыла с.-р., поддерживая своим авторитетом Керенского и ведя борьбу не только против левых, но даже против черновского ЦК. По отношению к Октябрьской революции Б.-Б. заняла резко враждебную позицию; позднее она эмигрировала за границу, откуда поддерживала контрреволюционную деятельность с.-р. в период грансданской войны. В настоящее время (1927) Б.-Б. живет в Париже и участвует в с.-р. органе «Дни».

    Лит.: Стеклов Ю., Партия с.-р., М., 1922; Брешко-Брешковская Е. К., Автобиография, 1917.

     В. Калашникова

    /Большая Советская Энциклопедия. Т. 7. Москва. 1927. Стлб. 471-472./

    БРЕШКО-БРЕШКОВСКАЯ, Екатерина Константиновна (1844-1934) — одна из организаторов партии эсеров, принадлежала к её крайне правому крылу, была вдохновительницей политич. террора, являлась яростной противницей большевиков и Советской власти, белоэмигрантка. Политическую деятельность начала в 70-х гг. После Февральской буржуазно-демократической революции 1917 энергично поддерживала Керенского. В 1918, после захвата Самары мятежным чехословацким корпусом и белогвардейцами, прибыла туда с Авксентьевым (см.), агитируя за коалицию всех контрреволюционных сил в т. н. «Союзе возрождения России», ставившем своей целью вооружённое свержение Советской власти, установление военной диктатуры и продолжение империалистич. войны. Позднее эмигрировала за границу, где вела клеветническую кампанию против пролетарской революции и выступала за подготовку новой интервенции против Советской России; участвовала в белоэмигрантском органе «Дни», издававшемся в Париже.

    /Большая советская энциклопедия. 2-е изд. Т. 6. Москва. 1951. С. 91./

    БРЕШКО-БРЕШКОВСКАЯ, Екатерина Константиновна (1844-1934) — одна из организаторов и лидеров партии эсеров. 13 народнич. движении с 1873. С 1874 по 1896 — на каторге и в ссылке. В 1899 вместе с Г. Гершуни участвовала в организации Рабочей партии политического освобождения России, влившейся в 1902 в партию эсеров. В 1903 эмигрировала в Швейцарию, а затем в США. В 1905 вернулась в Россию, работала в эсеровских орг-циях. Неоднократно избиралась в ЦК партии эсеров. В 1907 вновь была арестована и сослана на поселение в Сибирь, откуда вернулась в Петроград после Февр. революции 1917. Во время 1-й мировой войны занимала социал-шовинистич. позицию. Энергично поддерживала Врем. пр-во. После Окт. революции заняла резко враждебную позицию но отношению к Сов. власти. Приняла участие в КОМУЧе. В 1919 эмигрировала в США, в 1923-24 переехала в Чехословакию.

    Лит.: Ленин В. И., Соч., 4 изд., т. 25, с. 109, 355; его же, там же, т. 26, с. 17, 20, 26, 35, 76, 89, 101, 102,103, 126, 156; его же, там же, т. 29, с. 320, 345, 488; Коварский Б., Е. К. Брешковская, П., 1917.

    /Советская историческая энциклопедия. Т. 2. Москва. 1962. Стлб. 725./

    М. О. Бич

                           ЛЕВЫЕ НАРОДНИКИ В МИНСКЕ НА РУБЕЖЕ ХІХ-ХХ ВВ.

                                      ОТНОШЕНИЕ РСДРП К НЕОНАРОДНИЧЕСТВУ

    ...В 1893 г. в Минске сформировался комитет народовольческой рабочей организации... Спустя нескольких лет на основе этой организации образовалась «Рабочая партия политического освобождения России».

     В создании РППОР приняли участие видные народники-семидесятники: Е. Брешко-Брешковская, С. Ф. Ковалик, А. О. Бонч-Осмоловский, его жена Б. М. Ваховская и другие. Брешко-Брешковская и Ковалик вплоть до середины 90-х- годов отбывали в Сибири каторгу, ссылку и поселение. С Бонч-Осмоловскими судьба обошлась более милостиво: всю эпоху реакции они прожили в собственном имении Блонь Игуменского уезда. И те и другие остались верны идеалам юности. Из молодик деятелей РППОР наибольшей активностью отличались Г. А. Гершуни, окончивший Киевский университет, Л. М. Родионова, окончившая Минскую гимназию и С. М. Клячко - владелец аптеки в Пуховичах.

    Во второй половине 90-х годов имение Бонч-Осмоловских стало одним из опорных пунктов организующейся партии социалистов-революционеров. В Блони побывали все более или менее видные семидесятники, пережившие каторгу и ссылку. Здесь нашла приют Брешко-Брешковская. Сюда часто приезжал Ковалик, поселившийся в Минске. Люди, собравшиеся в Блони, располагали обширной сетью знакомств и связей в революционных и оппозиционных кругах России и заграничной русской эмиграции, т.е. том, что в известной мере являлось залогом успеха в исполнении стоявшей перед ними задачи. Силы, необходимые для начала работы, составили: рабочая организация Ефима Гальперина, Блоньская крестьянская организация, созданная Бонч-Оемоловскими и кружок пуховичских мещан, возникший под руководством Л. М. Родионовой и ее мужа С. М. Клячко». Объединение сил произошло в 1896-1899 гг. Так возникла «Рабочая партия политического освобождения России».

    /Доклады к ХI конференции молодых ученых Белорусской ССР (ноябрь 1967 г.). Минск. 1967. С. 40-41./

    БРЭШКА-БРАШКОЎСКАЯ (дзявочае Вярыга) Кацярына Канстанцінаўна (1844, Чарнігаўская губ. — 1934), адна са стваральніц і лідэраў партыі эсэраў. Спрабавала арганізаваць узорную ферму ў маёнтку Гараны Віцебскай губ., які часткова ёй належаў. Двойчы, у 1874-96 і 1907-17, была на катарзе і ў ссылцы. У 1899 з А. В. Бонч-Асмалоўскім і Р. А. Гершуні стварыла ў Мінску “Рабочую партыю палітычнага вызвалення Расіі”. Пасля разгрому гэтай партыі ў 1900-1 аб’ядноўвала ўцалелыя гурткі ў партыю сацыялістаў-рэвалюцыянераў — эсэраў (1902). У 1917 адна з лідэраў правых эсэраў. Падтрымлівала бурж. Часовы ўрад. Кастр. рэвалюцыю сустрэла варожа. У 1918 чл. Камуча (Камітэт членаў Устаноўчага сходу) — контррэвалюц. ўрада, створанага ў Самары. У 1919 эмігрыравала.

    М. В. Біч. Мінск.

    /Беларуская савецкая энцыклапедыя. Т. ІІ. Мінск. 1970. С. 439./

    НАРОДНІЦТВА, ідэалогія і рух разначыннай інтэлігенцыі на бурж.-дэмакр. этапе вызваленчай барацьбы ў Расіі... Сярод вядомых прапагандыстаў “хаджэння ў народ” у 70-я г. былі ўраджэнцы Беларусі С. П. Кавалік, М. К. Судзілоўскі, К. К. Брэшка-Брашкоўская...

    /Беларуская савецкая энцыклапедыя. Т. VІІ. Мінск. 1973. С. 419./

    РАБОЧАЯ ПАРТЫЯ ПАЛІТЫЧНАГА ВЫЗВАЛЕННЯ РАСІІ (РППВР), цартыя лева-народніцкага кірунку, якая ўзнікла ў канцы 90-х г. 19 ст. ў Мінску.

    Стваральнікі і кіраўнікі: А. В. Бонч-Асмалоўскі, К. К. Брэшка-Брашкоўская, Я. А. Гальперын, Р. А. Гершуні, Л. М. Клячко (Радзівонава). Праграма (выкладзена ў брашуры “Свабода”, Мн„ 1900) ставіла найпершай мэтай звяржэнне царызму і заваяванне паліт. свабод (канстытуцыі), канчатковай — сацыялізм. Гал. задачамі лічыла прапаганду, агітацыю, тэрор (асн. сродак барацьбы з царызмам); сацыяльнай апорай — пралетарыят. Вышэйшы орган — Савет партыі — складаўся з прадстаўнікоў мясц. к-таў. Трымала сувязь з Замежным саюзам сацыялістаў-рэвалюцыянераў, Пецярбургскім “Саюзам барацьбы за вызваленне рабочага класа”, леванародніцкімі гурткамі Вільні, Беластока, Пецярбурга, Масквы, Кіева, Екацярынаслава, Жытоміра, Севастопаля і Сімферопаля. Аснову арг-цыі склалі гурткі б. Мінскай рабочай арганізацыі (каля 200 чал.), гурток самаадукацыі ў в. Блонь Ігуменскага пав. і гурток мяшчан мяст. Пухавічы. Мела “камісіянерства транспартаў”, якое дастаўляла з-за мяжы ў Мінск нелегальную л-ру, камплектавала б-кі і за плату рассылала па Расіі, пашпартнае бюро для забеспячэння дакументамі сваіх членаў. Прадала рэвалюцыйным арг-цыям 4 друкарні. У крас. 1900 — крас. 1901 мінская арг-цыя РППВР разгромлена паліцыяй. Брэшка-Брашкоўская і Гершуні, якія ўніклі арышту, актыўна ўдзельнічалі ў стварэнні партыі сацыялістаў-рэвалюцыянераў (эсэраў). куды летам 1902 увайшлі і ўцалелыя чл. РППВР. У. I. Ленін адзначаў, што існаванне РППВР “прайшло так жа бясследна, як і яе знікненне” (т. 6, с. 243).

    Літ.: Спиридович А. И. Революционное движение в России, в. 2 — Партия социалистов-революционеров и ее предшественники, П., 1916; Бич М. О. Левые народники в Минске на рубеже XIX-XX вв. Отношение РСДРП к неонародничеству, у кн.: Доклады к XI конференции молодых ученых Белорусской ССР (ноябрь 1967 г.). Мн., 1967; Попов Н., А. О. Бонч-Осмоловский, «Каторга и ссылка», 1931, кн. 4.

    М. В. Біч. Мінск.

    /Беларуская савецкая энцыклапедыя. Т. ІX. Мінск. 1973. С. 6./

    БРЕШКО-БРЕШКОВСКАЯ Екатерина Константиновна [22.1(3. 2) 1844, Саратов, — 12. 9. 1934, близ Праги], один из лидеров партии эсеров. В народническом движении с 1873. С 1874 по 1896 на каторге и в ссылке. В 1899 имеете с Г. Гершуни участвовала в создании «Рабочей партии политического освобождения России», влившейся в 1902 в партию эсеров. В 1903 эмигрировала в Швейцарию, в 1904 — в США. В 1905 вернулась в Россию, работала в эсеровских организациях. Неоднократно выбиралась в ЦК партии эсеров. В 1907 вновь была арестована и сослана на поселение в Сибирь, откуда вернулась в Петроград после Февр. революции 1917. Энергично поддерживала бурж. Врем, пр-во. К Окт. революции 1917 отнеслась враждебно; выступала против Сов. власти. В 1919 эмигрировала в США, в 1924 переехала в Чехословакию, затем жила во Франции.

    /Большая советская энциклопедия. 3-е изд. Т. 4. Москва. 1971. С. 29./

    Николай Константинович Судзиловский родился 3 декабря 1850 г. в Могилеве в обедповтой белорусской дворянской семье...

    Детство Н. К. Судзиловского прошло в доме отца-дворянина, коллежского асессора, секретаря Могилевской палаты гражданского и уголовного суда Константина Степановича Судзиловского.

    В семье Судзиловских было восемь детей, Николай — старший среди них. На его долю выпало немало трудностей. Он нянчил младших сестер и братьев, помогал матери по хозяйству, а когда подрос, стал в какой-то мере помогать и отцу.

    Итак, Николай Судзиловский не остался в стороне от попыток народников поднять крестьян на вооруженную борьбу против существующих порядков, хотя и видел обреченность всего движения. Иначе поступить он не мог: отказ идти вместе с товарищами означал бы измену революционному долгу, друзьям, самому себе...

    Белорусский революционер действительно показал пример такого выполнения долга перед товарищами, перед своим народом. Бросив учебу в университете, он весь отдался общему делу. По его инициативе и под его руководством осуществлялся сбор пропагандистской литературы, географических карт Поволжья и юга России, заготавливались фальшивые документы.

    Вскоре группа этих революционеров-народников пришла к выводу о необходимости изменить свой образ жизни, чтобы иметь моральное право сблизиться с народом и разделить его судьбу. Они, говорится в одном из документов царского правосудия, «держались того убеждения, что, живя жизнью интеллигентных людей, они живут в сущности за счет народа, а потому и мечтали об устройстве жизни таким образом, чтобы жить собственным трудом».

    Мечты стали реализовываться: Николай Судзиловский вступил в артель плотников, два Василия — Фишер и Бенецкий, тоже выходцы из дворянских семей, осваивали сапожное дело, периодически выезжала на сельхозработы в деревню Екатерина Брешко-Брешковская. Заработанные деньги вносились в общую кассу. За счет этих объединенных средств приобретались книги, продукты питания, одежда. Так возникла Киевская коммуна, сослужившая большую службу народничеству и принесшая массу неприятностей царскому правительству и местным властям.

     Начальник Киевского губернского жандармского управления В. Д. Новицкий организаторами «коммуны» считал Н. К. Судзиловского, Е. К. Брешко-Брешковскую и С. Ф. Ковалика [* Новицкий В. Д. Из воспоминаний жандарма. Л., 1929, с. 90.]. Он ошибся не намного: С. Ф. Ковалик приехал в «коммуну» позже, в самом конце 1873 г., для установления связи созданного им в Петербурге кружка бакунистов с киевскими революционерами. Видимо, сыщики отнесли его к организаторам, исходя из той большой роли, которую он сыграл в объединении народников России вокруг этого центра.

    Вывод В. Д. Новицкого о том, что только с весны 1874 г. Киевская коммуна «окончательно получила характер революционного кружка», был неверен и свидетельствовал о слабой осведомленности жандармов относительно деятельности Н. К. Судзиловского и его друзей осенью 1873 и зимой 1874 г. «Коммуна» возникла в конце сентября — начале октября 1873 г. и с самого начала преследовала и осуществляла революционные цели.

    В первое время «коммунары» жили в доме Горлова на квартире, которую снимала сестра Е. К. Брешко-Брешковской Ольга Константиновна, по мужу Иванова. Поскольку квартира оказалась неудобной для обучения ремеслу (в доме не было подходящих подсобных помещений) и организации общего питания, Николай Судзиловский снял несколько комнат в доме Леминского. Затем «коммуна» «переезжала» в дом Манкутевича, в дом Скоропуда на Соломенке [* Государственные преступления в России в XIX в., т. 3. с. 103-104.]. Делалось это для того, чтобы запутать следы. «Коммуна» внесла заметное оживление в народническую среду не только Киева. В сверхсекретной записке «Успехи революционной пропаганды в России», предназначенной только для узкого круга высших правительственных лиц, министр юстиции К. И. Пален в числе наиболее опасных кружков на юге России первым назвал киевский кружок «Коммуна»...

    Члены Киевской коммуны осенью 1873 г. детально обсуждали план создания образцовой земледельческой фермы, где можно будет поселиться и жить только за счет собственного труда. Особенно активно этот план отстаивала Е. Брешко-Брешковская [* Итенберг Б. С.  Движение революционного народничества. М., 1965, с. 324-325.]. Хотя ее попытки договориться по поводу организации такого хозяйства с либерально настроенными помещиками Украины ни к чему не привели, сама идея не была похоронена. Наоборот, после поездок «коммунаров» в деревню она получила дальнейшее развитие. Киевские народники пришли к выводу, что, как уже говорилось выше, «хождение в народ» может оказаться плодотворным и действенным только в том случае, если революционеры сумеют сблизиться и даже слиться с основной массой трудящихся России — крестьянством. Для этого необходимо в первую очередь овладеть навыками возделывания сельскохозяйственных культур, ухода за домашними животными и т. и. Житель села оценивает своего собрата не по умению красиво и много говорить, а по труду. В свете новых убеждений Киевская коммуна пересмотрела план устройства образцовой земледельческой фермы. Теперь она мыслилась главным образом как своеобразная школа сельскохозяйственного труда, как учебный пункт по подготовке революционеров к поселению и работе среди парода.

    Белоруссия была единственным районом, где Киевская коммуна попыталась осуществить один из своих социальных экспериментов. Речь идет о ферме-школе в селе Горяны Полоцкого уезда Витебской губернии.

    Двоюродная сестра Е. К. Брешко-Брешковской Александра Ильинична Филипп получила в наследство от дяди имение Горяны в Полоцком уезде Витебской губернии. В ноябре 1873 г. она написала сестре в Киев о запущенности хозяйства и своей неспособности навести в нем порядок. Вместо письменного ответа Екатерина Константиновна сама появилась в доме молодой помещицы. Ее сопровождал член «коммуны» бывший студент Киевского университета Василий Федорович Фишер. Они поселились в Горянах и, к удивлению крестьян, стали усиленно трудиться в имении. Особенно хорошо это получалось у В. Ф. Фишера, человека удивительно способного и организованного. А. И. Филипп даже дала ему доверенность на ведение всех дел в хозяйстве [* Самбук С. М. Революционные народники Белоруссии. Минск, 1972, с. 45.].

    К концу года имение было подготовлено к приему других членов «коммуны». В январе 1874 г. но заданию Н. К. Судзиловского и с его письмом в Горяпы приехал слесарь Иван Петров [* Государственные преступления в России в XIX в., т. 3. с. 102.]. Тогда же ферма пополнилась еще одним учеником — В. Г. Кукушкиным [* Деятели революционного движения в России, т. 2, вып. 2, с. 709.]. После его приезда Е. К. Брешко-Брешковская отправилась в Петербург с целью вербовки молодых людей на учебу в Горяны.

    Первым делом она направилась к сестре Н. К. Судзиловского Евгении Константиновне. Ее ждала неудача — в связи с обыском на квартире и арестом здесь Ф. Н. Лермонтова Е. К. Судзиловская скрылась. Хозяйка ничего не могла сказать по поводу ее нового адреса. Лишь через неделю с помощью И. И. Каблица Е. К. Брешко-Брешковская встретилась с Е. К. Судзиловской. Выяснилось, что при обыске у нее были изъяты «Азбука социальных наук», «Мемуары Юрской федерации» и другая революционная литература, заметки Ф. Н. Лермонтова противоправительственного содержания н 12 бумаг, принадлежащих С. Ф. Ковалику [* Государственные преступления в России в XIX в., т. 3, с. 42.]. Последнее было особенно неприятным, так как Сергей Филиппович в это время жил в Киевской коммуне, налаживая связи народников севера и юга России, жил открыто, по своему паспорту. Договорившись с И. И. Каблицем относительно учебной фермы в Белоруссии, Е. К. Брешко-Брешковская поспешила в Киев предупредить товарищей об угрозе опасности. Успела она вовремя — нагрянувшая с обыском полиция не нашла в «коммуне» ничего, что могло бы дать повод к арестам и фабрикации судебного дела.

    Е. К. Брешко-Брешковская подробно информировала Н. К. Судзиловского о положении дел в Белоруссии и Петербурге. Тот только что вернулся из поездки по городам и селам Украины и сам был полон впечатлений. Россия, говорил он своей собеседнице, стоит накануне каких-то грозных событий. Всеобщим революционным потоком оказались охвачены интеллигентская молодежь — учащиеся гимназий, студенты университетов, низшее чиновничество; люди зрелые, с уже обеспеченным положением,— судьи, врачи, профессора, офицеры. Очень хорошо выразил это настроение С. М. Степняк-Кравчинский, который вместе с С. П. Перовской и П. А. Кропоткиным играл ведущую роль в кружке чайковцев, объединяющем интеллигентскую молодежь. «Точно какой-то могучий клик, исходивший неизвестно откуда, пронесся по стране, призывая всех, в ком была живая душа, на великое дело спасения родины и человечества».

    В таких условиях настаивать па осуществлении земледельческой фермой учебной программы было бы серьезной ошибкой. Н. К. Судзиловский рекомендовал своим друзьям превратить Горяны в опорный пункт, место сбора народников северо-западной части империи. Е. К. Брешко-Брешковская с этим наказом Киевской коммуны и возвратилась в Белоруссию. На наш взгляд, является спорным заключение С. М. Самбук, что из «затеи Брешковской использовать ферму в качестве опорного пункта для пропагандистов ничего не вышло» [* Самбук С. М. Революционные народники Белоруссии, с. 45.]. Ии в документах Е. К. Брешко-Брешковской этого периода [* ЦГАОР СССР, ф. 112, оп. 1, д. 395, л. 101, 108, 176-177, 179.], ни в многочисленных материалах личного архива Н. К. Судзиловского не говорится о том, что «опорный народнический пункт» в Горянах должен охватывать своим влиянием только Белоруссию. В книге С. М. Самбук «Революционные народники Белоруссии» со ссылкой па архив приводится данные о жизни в Горянах народников И. И. Каблица, М. Ф. Цвиневой, В. И. Вериго, В. П. Рогачевой, Л. А. Тетельмана. Некоторые из них останавливались здесь на несколько дней, другие задерживались дольше, но все отправлялись «в народ», туда, где, по общему заключению народников, мог быть эффект от их пропаганды, т. е. на Днепр, Дон, Волгу — места исторических революционных движений...

    По нашему мнению, Горяны сыграли роль опорного пункта, одного из связующих звеньев революционного народничества. Киевская коммуна, за которой в начале 1874 г. началась усиленная слежка царской полиции, благодаря ферме смогла поддерживать тесные связи с Петербургом, Белоруссией, Поволжьем именно в тот момент, когда это было особенно необходимо — в начале массового «хождения в народ». Это тем более важно подчеркнуть, что весной 1874 г. первая группа коммунаров направилась «в народ» для организации явок, мест сбора и деятельности пропагандистов. За ними по команде должны были последовать другие. Некоторые народники именно в Горянах получили вызовы друзей и подготовились к отъезду.

    Наш вывод подтверждают материалы судебного разбирательства на «Большом процессе» над народниками в 1877-1878 гг. 137 На суде выяснилось, что, кроме указанных нами выше лиц, в Горянах жили и занимались крестьянским трудом «киевляне» Т. Д. Должанская и Т. П. Стронская. Они позже других народников покинули имение. Т. Д. Должанская направилась в Самарскую губернию, где уже работали члены Киевской коммуны, а ее подруга — на Украину. Последним прощался с Горянами В. Ф. Фишер. Перед отъездом он пытался склонить А. И. Филипп к продаже имения, чтобы затем купить меньшее по размерам хозяйство, а оставшиеся деньги отдать на революционное дело. Помещица не согласилась [* ЦГАОР СССР, ф. 112, оп. 1, д. 395, л. 56, 177.]...

    В конце мая 1874 г. в Саратове была раскрыта всероссийская явка участников «хождения в народ». В руки царской охранки попали сведения (в том числе адреса явок, фамилии революционеров, шифры и т. п.) почти обо всех народнических кружках. В июне начались систематические аресты и к концу года движение было почти полностью разгромлено. Из всех членов Киевской коммуны только Николаю Судзиловскому удалось скрыться. О нем речь пойдет ниже. Всего же было арестовано 1400 человек...

    Материалы дела составили 147 томов — 24 090 листов [* Обвиняемые по делу Киевской коммуны были выделены в особую группу (Е. Брешко-Брешковская, В. Бенецкий, В. Ваховская, Л. Волкенштейн, А. Дробыш-Дробышевский, С. Ковалик, Ф. Лермонтов, И. Польгейм, М. Рабинович, В. Рогачева, Н. Судзиловская, Л. Тетельман и др.).]. Многие страницы этого дела посвящены быту, деятельности и личностям киевских «коммунаров». Имя Николая Судзиловского, например, называлось так часто, что создавалось впечатление его присутствия, хотя белорусский революционер уже несколько лет жил в эмиграции...

    Живя вне пределов России... Н. Руссель оправдывал «большевистскую диктатуру» и считал своим долгом объяснить читателям ее истоки, характер, функции, историческую роль. По его мнению, тот, кто поймет необходимость и закономерность «крушения старого, отжившего в России, неизбежность становления нового общественно-экономического и политического строя», тот в конце концов придет к поддержке мероприятий Советской власти, «ее разрушительной и творчески-созидательной работы»...

    Необходимость «синтеза» всех классовых, сословных и национальных интересов русского народа И. Руссель выводил не из требований «трансцендентной морали». Высшие классы России остались в неоплатпом долгу у народа. «Беженство (эмиграция. — М. И.) 2-х миллионов граждан, принадлежащих к высшим и средним классам, голод, гражданская война, эпидемии и вырождение миллионов крестьян и рабочих в самой России — плата за индифферентное отношение к общественным интересам... мпогих поколений». Презрительное «буржуй» есть ответ на «серую скотину».

    Искупать «великий гражданский грех» многих поколений — долг каждого русского интеллигента, где бы он ни находился. К тому же отказываться от участия в общественных делах Родины — это значит наносить вред и себе, ведь «игнорирование, безразличное отношение к интересам общества делается характерной особенностью невежества и умственной ограниченности».

    Это слабое место в позиции Н. К. Судзиловского подметила и решила использовать Е. Брешко-Брешковская. «Друг мой, Николай Судзиловский! — писала она в мае 1922 г. из США, куда бежала после провала левоэсеровского мятежа.— Я очень рада, что ты бодр и здоров... Да, брошенные вами,— льстила она,— пионерами великой революционной эпохи семена бунта против вековой косности дали богатую, длительную жатву. Вы ушли тогда, но заряженная вами молодежь была так сильно пущена в пространство, что без остатка, без оглядки носилась в объятиях бешеной схватки. И ты в этом деле повинен сколько и другие» [* ЦГАОР СССР, ф. 5825, оп. 1, д. 70, л. 3.]. Почти полвека прошло с тех пор. Пора на покой, писала Е. Брешко-Брешковская. И тут же спрашивала, не согласится ли Николай Судзиловский возглавить большую эмигрантскую газету осведомительного, информационного характера?

    Н. Руссель понял, зачем понадобились Е. Брешко-Брешковской ссылки на его прошлые заслуги, на преклонный возраст, понял, что за предложением взять на себя редакторство «осведомительной газеты» стоит желание отстранить ого от активной борьбы, а вместе с тем заполучить его авторитет, опыт. Для какой цели?

    В своем ответе Николай Константинович назвал письмо Е. К. Брешко-Брешковской ласковым и взял это слово в кавычки. «Ты хочешь меня утешить тем, — писал он, — что и моя краткая небольшая работа в России не прошла бесследно. Ничто бесследно (в ту или иную сторону) не проходит. Но для тех, кто еще не начал подводить личные итоги в форме писания завещаний и мемуаров, кто еще живет будущим — для того личная удовлетворенность не утешение» [* ЦГАОР СССР, ф. 5825, оп. 1, д. 118, л. 11.].

    Нет, на покой еще рано. К тому же оп подумывал и о газете, но не информационной; ему был нужен боевой орган для борьбы за объединение левых сил, за сплочение за рубежом друзей Советской России. «Я и не стар, и даже не устал», — писал Н. К. Судзиловский Е. Брешко-Брешковской.

    После этого письма Н. К. Судзиловского Е. К. Брешко-Брешковская стала открыто наступать, даже попыталась покрикивать на «доброго друга». «У тебя уже закрепилась привычка витать в собственных, лично тебе присущих замыслах и вымыслах, игнорируя все тебя окружающее. Ты всех призываешь к уразумению и практике конкретной жизни, даешь указания и советы, как познать себя и весь мир, как работать совместно и гармонично, а сам стоишь всегда особняком, ни с кем не согласен». Не удовлетворившись этим выговором, она добавила: «Твой мятежный дух был весьма своевременен, когда надо было будить спящую Россию» [* Там же, л. 5.]. Теперь времена иные, людям нужны знания, данные по статистике, экономике, политике «в наглядных фактах» [* Там же.].

    Разговор стал откровеннее.

    «Приобретенное мною миросозерцание,— писал Н. К. Судзиловский в ответ Е. К. Брешко-Брешковской,— не может согласоваться с вашим» [* Там же, л. 11.]. Уже без церемоний он открыл причину своих разногласий с Е. Е. Лазаревым, другими эмигрантами. Они хотели затянуть его в свои тесные «партийные корсеты». Добро бы партии были нормальными. «Ваши партии, — бросил Н. К. Судзиловский гневные слова Е. К. Брешко-Брешковской, — не партии, а религиозные секты!» В эмигрантских газетах «лишь переругивание, как у базарных торговок» [* ЦГАОР СССР, ф. 5825, оп. 1, д. 118, л. 11.].

    Заключительные строки письма: «Столько людей и нет человека. Какое вырождение!» — окончательно вывели Е. К. Брешко-Брешковскую из себя. Не скрывая своего презрения, она написала Н. К. Судзиловскому: «Правду ты сказал, что ничем мы друг другу помочь не можем» [* Там же, л. 7.]

    Спустя месяц после этого письма, в марте 1923 г. Е. К. Брешко-Брешковская скрепя сердце сделала еще одну попытку заполучить Н. Русселя в свой эсеровский стан. В посланном ему письме она расхваливала «Мысли вслух» доктора Н. Русселя («Вот и ты заделался философом»), упрекала его за отказ возглавить эмигрантскую газету («...а между тем она и нас бы выручила, ибо давала бы заработок»). В конверт была вложена фотография, сделанная в Праге, куда переехала Е. К. Брешко-Брешковская. На фотографии она заснята в окружении молодых поклонниц. Интересна дарственная надпись на обороте, явно рассчитанная на сочувствие: «Седая как лунь, во рту два зуба, ходит как черепаха, но все не верит, что это Катя Брешковская и думает — подменили. Всего года три как состарилась. Детки, имейте веру в себя и в людей, мы все дети Божии, Ваша бабка Катерина Брешковская» [* Там же, л. 8.].

    Н. К. Судзиловский понял, что это очередной дипломатический ход волевого и расчетливого, сильного и коварного политика. Преклонный возраст отнюдь не мешал Е. К. Брешко-Брешковской вести огромную подрывную работу против Советской власти. Николай Константинович не ответил ей и навсегда с ней порвал...

    Из Минска Н. К. Судзиловскому сообщили, что видели старика С. Ф. Ковалика. Он бодр и впервые начал работать по специальности — читает студентам лекции по высшей математике; он — профессор Политехнического института. В царской России ему не нашлось места далее приват-доцента. Свыше двадцати лет кандидата математических наук держали на каторге [* ЦГАОР СССР, ф. 5825, оп. 1, д. 118, л. 11.].

    А. О. Бонч-Осмоловский искал для своего друга дело, которое могло бы его увлечь. «Мне пришло в голову сейчас следующее,— писал он в Тяньцзинь, — на днях я получил от белорусского журнала «Полымя» напоминание с просьбой помещать свои статьи у них в течение 1929 года и дальше. Печатают они на современном белорусском языке, но принимают статьи сотрудников и на русском... Может быть Вы дадите что-нибудь поместить в «Полымя». Вы ведь тоже белорус по происхождению и наша белорусская молодежь в местных национальных высших заведениях с удовольствием будет читать своего знаменитого соотечественника» [* ЦГАОР СССР, ф. 5825, оп. 1, д. 116, л. 7 (обр.).].

    /М. И. Иосько.  Николай Судзиловский-Руссель. Жизнь, революционная деятельность и мировоззрение. Минск. 1976. С. 10-11, 42-44, 51-59, 300-305, 313, 321./

    БРЕШКО-БРЕШКОВСКАЯ Екатерина Константиновна (1844-1934), одна из организаторов и лидеров партии эсеров. В народнич. движении с 1873. В Февр. революцию 1917 освобождена из ссылки. Активно поддерживала бурж. Врем. пр-во. Эсеры, пытаясь создать Б.-Б. популярность, называли её в своей печати «бабушкой русской революции». Окт. революцию встретила враждебно. В 1918 входила в Комитет членов Учредительного собрания. С 1919 в эмиграции. Участвовала в подготовке новой воен. интервенции против Сов. России.

    /Великая Октябрьская Социалистическая Революция. 3-е изд. доп. Москва. 1987. С. 67./