ЎЎЎ Фярфуфа Юрыстая. Уладзімер Спасовіч ды Якуцкі пратэст. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    СПАСОВИЧ, Владимир Данилович (16. 1. 1829 - 13. Х. 1906) — рус. адвокат, историк права и лит-ры. Окончил Петерб. ун-т (1849), где в 1857 занял кафедру уголовного права. «Учебник уголовного права» (т. 1, СПБ, 1863) С. за прогрессивные положения был по распоряжению Александра II запрещен. В 1861 С. в знак протеста против расправы над участниками студенч. волнений покинул ун-т. С открытием новых судов в Петербурге в 1866 С. определился в адвокатуру, стал одним из лучших адвокатов в России. Выступал в ряде крупнейших процессов, в т. ч. политических (процесс нечаевцев, процессы 50-ти, 193-х, 14-ти, 20-ти и др.). Продолжал исследоват. работу по истории («Жизнь и политика маркиза Велепольского», СПБ, 1882), общей теории права, написал неск. литературоведч. работ.

    Соч.: Соч., 2 изд., т. 1-10, СПБ, 1913; История славянских литератур, т. 1-2, 2 изд., СПБ, 1879-81 (совм. с Пыпиным А. Н.).

    Лит.: Кони А. Ф., Владимир Данилович Спасович. Собр. соч. в 8 тт., т. 5, М., 1968; Чубинский М. П., Памяти В. Д. Спасовича, «ВЕ», 1909, № 1-2.

    Н. П. Ерошкин. Москва.

    /Советская Историческая энциклопедия. Т. 13. Москва. 1971. Стлб. 742./

                              СПАСОВІЧ Уладзімір Даніловіч (16. 1. 1829 — 26. 10. 1906)

    Юрыст, публіцыст. літаратуразнавец. Нарадзіўся ў г. Рэчыца Мінскай губ. ў сям’і медыка. Вучыўся ў Мінскай гімназіі. Пасля заканчэння юрыдычнага факультэта Пецярбургскага універсітэта (1849) у 1851 абараніў на кафедры міжнароднага права магістарскую дысертацыю. У 1857-61 быў прафесарам крымінальнага права Пецярбургскага універсітэта. У знак пратэсту супраць жорсткай расправы над удзельнікамі студэнцкага руху пакінуў у 1861 працу ва універсітэце і выкладаў крымінальнае права ў вучылішчы правазнаўства. За кнігу “Падручнік крымінальнага права” (1863) С. прысуджана вучоная ступень доктара права. У працах па тэорыі судова-крымінальных доказаў ён абагульніў і прааналізаваў дзеючыя крымінальна-прававыя нормы і першы выступіў з рэзкай крытыкай “Улажэння аб пакараннях крымінальных і папраўчых 1846 г.”. Лічыў, што пакаранне не павінна быць помстай і застрашваннем, а выкарыстоўваецца дзяржавай з папераджальнай і выхаваўчай мэтамі. Выступаў супраць цялесных і асабліва жорсткіх пакаранняў, у т. л. супраць смяротнай кары Адну з прычын злачыннасці бачыў у недасканаласці дзяржаўных і грамадскіх устаноў. нізкай культуры народа. С. быў упэўнены. што заканадаўца павінен клапаціцца аб умацаванні пачуцця ўласнай годнасці чалавека, аб павазе і цярплівасці ў адносінах да чужых перакананняў і поглядаў. Ідэі С. былі прызнаны небяспечнымі, і па распараджэнні цара Аляксандра I яго “Падручнік крымінальнага права” быў забаронены.

    С. падвергнуў крытыцы фармальную тэорыю доказаў і выказаў думку, што тэорыя доказаў з’яўляецца галоўнай у сістэме судаводства і складае аснову ўсяго крымінальнага працэсу, самую істотную яго частку, якая абумоўлівае формы судаводства і канструкцыю судовых органаў. Распрацаваў і абгрунтаваў уласную класіфікацыю судовых доказаў. У сваіх навуковых даследаваннях тэарэтычна даказаў неабходнасць перагляду ўсёй сістэмы судовага ладу і судаводства, ён патрабаваў заканадаўчага замацавання і ўвядзення ў практыку судаводства прынцыпаў незалежнасці суда ад адміністрацыі, нязменнасці суддзяў, заснавання інстытутаў адвакатуры і пракурорскага нагляду, увядзення спаборнага, вуснага і галоснага судаводства, роўнасці перад законам з адменай усялякіх пераваг, у т. л. перавагі мужчыны над жанчынай. С. лічыў неабходным увесці выбарныя пасады суддзяў з вызначаным узроставым і маёмасным цэнзам. У навуковым артыкуле “Аб мове ў галіне судаводства” выказаў думку, што рускія судовыя чыноўнікі павінны валодаць мовай таго народа, сярод якога працуюць. Быў ідэйным натхняльнікам судовай рэформы ў Расіі. Ён не прымаў непасрэднага ўдзелу ў яе правядзенні, але большасць яго прапаноў і навуковых распрацовак былі ўлічаны і леглі ў аснову Судовых статутаў 1864.

    У 1866 у сувязі з судовай рэформай перайшоў у адвакатуру і стаў адным з першых у Расіі прысяжных павераных. Дзякуючы сваім прафесійным ведам, шырокай эрудыцыі і бліскучым здольнасцям прамоўцы ён стаў адным з лепшых расійскіх адвакатаў Калегі называлі яго “каралём адвакатуры”, “першым адвакатам Пецярбурга”. Асабліва ахвотна ён выступаў абаронцам па палітычных справах. Апазіцыйна настроены да самадзяржаўна-памешчыцкіх парадкаў у Расіі, ён прымаў удзел амаль ва ўсіх буйнейшых палітычных працэсах свайго часу (у справе нячаеўцаў, у “працэсе 193-х” і інш.). Як судовы прамоўца вызначаўся тонкім аналізам абставін справы і асобы абвінавачанага, майстэрскай распрацоўкай доказаў. Паводле зместу сваіх судовых прамоў С. быў. як адзначаў А. Ф. Коні, не толькі абаронцам, але і мысліцелем, для якога прыватны выпадак служыў асновай для ўзняцця агульных пытанняў і іх ацэнкі з пункту гледжання палітыка, мараліста і публіцыста.

    С. — аўтар навуковых прац па міжнародным праве, крымінальным і крымінальна-працэсуальным праве, польскім і еўрапейскім рамантызме, руска-польскіх літаратурных сувязях. Пісаў на рускай і польскай мовах. Усе яго навуковыя працы прасякнуты гуманізмам, павагай да асобы чалавека, да чужых думак і перакананняў. Ён зрабіў значны ўклад у распрацоўку праблем псіхафізіялогіі, выказаў і абгрунтаваў шэраг цікавых ідэй на пасяджэнні псіхіятрычнага таварыства пры Ваенна-медыцынскай акадэміі, членам якога быў. С. належаць навуковыя працы па гісторыі (“Жыццё і палітыка маркіза Веляпольскага”, 1882), мастацтвазнаўстве (разам з А. Пыпіным напісаў “Агляд гісторыі славянскіх літаратур”. 1865) і інш. Аўтар літаратуразнаўчых і крытычных артыкулаў, прысвечаных творчасці А. С. Пушкіна, М. Ю. Лермантава, А. Міцкевіча, Г. Сянкевіча, У. Шэкспіра і інш. Працы С. ў 10 тамах былі выдадзены ў 1882-1902. С. паслужыў правобразам абаронцы Міці Карамазава ў рамане Ф. Дастаеўскага “Браты Карамазавы”.

    Тв.: Соч. Т 1-10. 2 изд. Спб., 1913; Ріsma. Т. 1-9. Рetеrburg, 1892-1908; Семь судебных речей по политическим делам (1877-87). Спб., 1908.

    Літ.: Кони А. Ф. В. Д. Спасович // Собр. соч. М., 1968, Т. 5. Яго ж. Отцы и дети судебной реформы Спб., 1914; Виленский Б. В. Судебная реформа и контрреформа в России. Саратов, 1969.

    Т. І. Доўнар.

    /Мысліцелі і асветнікі Беларусі Х-ХІХ стагоддзя. Энцыклапедычны даведнік. Мінск. 1995. С. 553-555./

    СПАСОВІЧ Уладзімір Данілавіч [16 (28). 1. 1829, г. Рэчыца - 26. 10 (8. 11). 1906), адвакат, публіцыст, гісторык, грамадскі дзеяч. Д-р права (1852). Скончыў Пецярбургскі ун-т (1849) і працаваў у ім (з 1857 праф. крымінальнага права). У лекцыях (“Падручнік крымінальнага права”, 1863) знаёміў студэнтаў з прагрэс. філас. і прававымі ідэямі. У 1861 у знак пратэсту супраць жорсткага задушэння студэнцкага руху пакінуў ун-т. З 1866 вёў адвакацкую дзейнасць. Супрацоўнічаў у час. “Вестник Европы”, газ. “Słоwo” (“Слова”). З яго ўдзелам у 1876 у Варшаве засн. час. “Аtеnеum” (“Атэнэум”), у 1882 у Пецярбургу — час. “Кrаj” (“Край”). Даследаваў праблемы гісторыі і культуры зах.-еўрап. і слав. народаў. Пераклаў з лац. мовы і выдаў у Пецярбургу працу польскага гісторыка 16 ст. С. Ажэльскага “Восем кніг бескаралеўя з 1572 па 1576 г.” (Т. 1-3, 1856-58), удзельнічаў у падрыхтоўцы да друку выдання “Валюміна легум” (1859-60). Аўтар шэрагу гіст. і юрыд. твораў: “Навейшая гісторыя Аўстрыі” (1872), “Жыццё і палітыка маркіза Веляпольскага” (1882), «Чарнагорыя і законнік Багішыча” (1889), “Гісторыя польскай літаратуры” (увайшла ў “Гісторыю славянскіх літаратур”, 2-е выд., т. 1-2, 1879-81; разам з А. М. Пыпіным), даследаванняў пра творчасць А. Міцкевіча, А. С. Пушкіна, У. Сыракомлі, С. Выспянскага, С. Жаромскага, Дж. Байрана, рус.-польскія літ. сувязі. Прыхільнік культ.-гіст. школы. У канцы 1850-х г. рыхтаваў да выдання Статуты ВКЛ (не выйшлі ў сувязі з паўстаннем 1863-64), адлюстрюўваў гісторыю Беларусі і Літвы на старонках “Атэнэума” і «Краю». С. — прататып адваката Фецюковіча ў рамане Ф. Дастаеўскага “Браты Карамазавы”. І. Рэпін напісаў яго партрэт (1891, Рус. музей у С.-Пецярбургу).

    Тв.: Соч. Т 1-10. 2 изд. СПб., 1913.

    Літ.: Кони А.Ф. В. Д. Спасович // Собр. соч. М., 1968. Т. 5; Шалькевич В. Притяжение таланта // Неман. 1984. № 3; Słаwęcka Е. Włоdzіmіеrz Sраsоwісz jаkо krуtук lіtеrаturу rоsуjskіеj. Wrосłаw еtс., 1969; Kulсzуска-Sа1оnі J. Włоdzіmіеrz Sраsоwісz: Zarys monograficzny. Wrосłаw. 1975.

    Вячаслаў Шалькевіч. Уладзіслаў Шалькевіч.

    /Энцыклапедыя гісторыі Беларусі. У 6 тамах. Т. 6. Кн. І. мінск. 2001. С. 389-390./

                                     ДЕЛО ОБ АДМИНИСТРАТИВНО-СОСЛАННЫХ —

                            ПОДПОРУТЧИКЕ ЗАПАСА АРМИИ КРАНИХФЕЛЬДЕ И ДР.,

                            ОБВИНЯЕМЫХ В ГОСУДАРСТВЕННОМ ПРЕСТУПЛЕНИИ

    Решением Иркутского губернского суда, состоявшимся 8 ноября 1891 года и пропущенным губернским прокурором без протеста, административно-сосланные: подпоручик запаса армии, дворянин Виктор Кранихфельд, 28 л., сын псаломщика Павел Грабовский, 27 л., сын штабс-капитана Николай Ожигов, 29 л., дворянка Эвелина Улановская, 32 л., лишенная всех особенных прав и преимуществ мещанка София Новаковская, 31 года, и сын коллежского регистратора Михаил Ромась, 25 лет, признаны были виновными в составлении и распространении воззвания под заглавием «Русскому Правительству» с целью вызвать в России революционное движение и, на основании 3 ч. 318, 2 степ. 20, 4 пун. 134, 135, 2 степ. 31, 1 ч. 251, 5 степ. 19, 4 пун. 134, 135, 7 степ. 19 и 2 п. 152 ст. улож. о наказ., приговорены к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на 4 года каждый, с последствиями по 25 ст. улож. о наказ., причем настоящее дело, на основании 603 ст. 2 ч. XV т. св. зак. изд. 1876 г., представлено губернским судом в правительствующий сенат на рассмотрение. Засим осужденные Кранихфельд, Ожигов и Улановская подали в сенат на означенное решение губернского суда жалобы, в коих ходатайствовали об отмене сего решения и о применении к их деянию 279 или 281 ст. улож. о наказ.

    Жалобы эти в заседании V-го департамента правительствующего сената 9 марта 1892 г. поддерживал прис. пов. В. Д. Спасович.

                                                                             - - - -

    Дела уголовные Сибирские находятся с собою в известном соотношении. 1-го июня 1889 года, я имел честь защищать в 5-м департаменте дело о сопротивлении, оказанном 9-го июня 1885 года в Тюмени, партией арестантов из административно-ссыльных, между которыми главным был староста их Теселкин. Они не хотели идти пешком, просили парохода и подвод, их избили, потом судили, и хотя они не были оправданы, но по моему ходатайству, вы применили к ним более мягкие наказания. Некоторые из пересылаемых высланы в Павлодар, на верхний Иртыш, в том числе Харитонов, спрошенный по настоящему делу.

    22-го марта 1889 года, подобная же, но более жестокая по своим последствиям история разыгралась в Якутске при отправке арестантов в места, лежащие за северным полярным кругом — Верхоянск, Средне-Колымск, куда стали отправлять на менее льготных условиях, без багажа и съестных припасов, без которых есть опасность умереть с голоду на пути. Были убитые (6 человек), были раненые, начальство поддержало и одобрило действия распоряжавшегося вице-губернатора Осташкова. Потом над оставшимися в живых был суд военный, трое приговорены к смертной казни, один оправдан, 28 подвергнуты наказаниям от каторжных работ до тюремного заключения.

    На сколько верны и согласны с действительностью те данные, которые я излагаю, я не могу и не берусь судить. Я ссылаюсь на то, что они имеются не в противозаконном воззвании к правительству, за которое мои клиенты судятся, а в их переписке, и что если бы они были преувеличены, то вероятно обвинение отметило бы это преувеличение и поставило бы эти прибавки, как обстоятельства, либо заключающие самостоятельное преступление, либо усиливающие вину. Они могут быть даже и преувеличены, хотя имели несомненно реальную подкладку, для нас важно только то, верили ли подсудимые в достоверность фактов, против которых они заявляли свой протест и какое впечатление на их мысли и чувства должны были произвести эти известия, распространяющиеся медленно в Сибири и дошедшие до них в конце мая, а может быть и в начале июня. Здесь я должен отличить две группы: одну Бологанскую, уездный город Иркутской губ. в 193 верстах от Иркутска на Ангаре, где жили все пять подсудимых, которых я защищаю, и Павлодарскую, на верховьях Иртыша, где жил подсудимый Ромась.

    Впечатление должно было быть для всех людей их категории потрясающее и при том почти одинаково потрясающее. Между пострадавшими в Якутске могли быть их личные знакомые, но главное не то, а главное возможность прямая, личная быть в точно таком же положении и подвергнуться точно таким же последствиям за точно такое же непослушание, т. е. собственно, неподатливость на разные ограничивающие и стесняющие новшества по отношению к людям без того уже лишенным свободы и стесненным. Для них, говоря вульгарным языком, это был шкурный вопрос. Заметьте, что не они устроили и образовали какую-то сплоченную группу протестующих. Их свела поневольно судьба, их познакомила друг с другом ссылка. Простая ненамеренная случайность произвела то, что она свела с Иоваковскою, живущею въ Восточной Сибири с 1876 года, сосланного в 1885 году из Минска подпоручика Кранихфельда, дворянку, учившуюся в Харькове акушерству, Улановскую, сосланную тоже в 1885 году, сына псаломщика Грабовского, сосланного из Харькова в 1886 году, и дворянина Ожигова, сосланного из Ахтырки в 1887 г. Это случайность, которую я подчеркиваю; она служит для меня главным основанием к тому, чтобы разрушить одну из основ обвинения, самую неопределенную, самую опасную и главную — принадлежность к сообществу, предусмотренному ст. 318 улож. о наказ., которая неправильно к ним применена. Они сошлись не произвольно, а очутились по независимой от них, хотя и одинаковой причине, рядком и в одинаковом положении, кто с 1885, кто с 1886 или 1887 г. На всех их наложен известный штемпель, мешающий им и в свободе движений и в выборе занятий. Все они из тех, которые по положению 14 августа 1881 г. об охране, вошедшему в прод. свода законов 1883 г., признаны вредными для государственного порядка или общественного спокойствия и сосланы для безвыездного и поднадзорного пребывания в известной местности на время от 1 до 5 лет (ст. 32 и 36).

    По приложенному к закону 14 августа 1881 г. «Положению о полицейском надзоре» им воспрещена по ст. 24 всякая педагогическая деятельность, даже держание у себя учеников для обучения ремеслам, всякого рода публичная деятельность, множество родов промысла и торговли. Все они в настоящем случае, по невозможности найти заработки, естественно, что живут пособием от казны на 9½ рублей в месяц и разумеется, от нечего делать тем только и развлекаются, что сходятся друг с другом и беседуют о своем тяжелом положении, или друг с другом переписываются, с товарищами по изгнанию, на расстоянии многих сотен и тысяч верст. И в этой переписке от доброй воли начальства зависит их ограничить. По 29 ст. закона о надзоре министр внутренних дел может воспретить всякому поднадзорному получение им непосредственное частной или телеграфной корреспонденции, что если бы в отношении к Бологанским административно ссыльным было применено, то вызвало бы конечно неудовольствие, но оно бы несомненно предохранило их в настоящем случае от присуждения к каторжным работам.

    Одно сосуществование и общение друг с другом никогда не могло бы быть признано равносильным факту образования ими сообщества, как не доказывает одновременное пребывание многих лиц, одержимых в тюрьме, за нападения на законом установленные порядки, существования между ними одного общего союза против общественного порядка, — хотя несомненно, что в глазах, если не самого высшего правительства, то подчиненных ему местных властей, они считаются явными и дружно действующими врагами государства, — взгляд, которого суд разделять конечно не должен, по которое несомненно повлияло на приговор Иркутского губернского суда, потому что, как бы мы не смотрели на факт административной ссылки, логически подобного вывода никак сделать нельзя. Замечен был кто-нибудь в волнах революционного движения, которое по временам свирепствует как эпидемия, распространяясь по тем или другим местам, его берут как зараженного этим движением и не поверяя его вины, даже, может быть, и не доискиваясь ее корней в революционной организации, в сообществе, ссылают. Следовательно, нужны доказательства сообщества даже в том случае, если сосланный, попав в среду буйных товарищей и сам станет буйным (по пословице «с волками жить по волчьи выть»). В действительности бывает и так, что ссылка есть и наказание за обнаруженную профессионально-революционную деятельность меньшей только степени. Тогда и с этой точки зрения ссылкою уже сосланный наказан и другой раз снимать с него кожу за то же нельзя, по принципу bis in idem. Наконец я замечу, что статья 318 подразделяется на 3 степени: в первой, малые наказания за сам замысел точно определенный, во второй, за действия организационные, злокачественные, главным образом за скрытничанье, в третьей, за образ действия уже насильственный.

    Суд усмотрел без основания и голословно последнее в той прокламации, которую мои клиенты противозаконно сочинили и распространяли, чего я не отрицаю, но я не могу не отрицать, что они это чинили не по 318 ст. улож., по духу и по букве к действиям их неподходящей. Оканчивая этот очерк их положения объясняющий, самое внешнее вменяемое им действие, приступаю к анализу corpus delicti, имеющегося на лицо.

    Противозаконное и достойное строгого взыскания по закону же писание было написано, а потом размножаемо способом весьма похожим на печать и рассылаемо по почте т. е. распространяемо четырьмя лицами из числа судимых: Кранихфельдом, Ожиговым, Грановским и Улановскою. На некоторых экземплярах есть надпись Владимир Иванов Иванов, который умер и следовательно суждению не подлежит. Так как подписи Новаковской нет и она к содеянному может быть приобщена только морально, то ее надо отделить и обсудить ее вину совершенно отдельно. Равным образом, совершенно отдельно надо поставить и деяние Ромася. Письмо Ромася было ответное; когда оно пришло из Павлодара, то Бологанские подсудимые были уже арестованы; о том, что Ромась писалъ, они ознакомились только в жандармском управлении при следствии; предвидеть, что Ромась будет им писать про динамит, они не могли, так что он отвечай за себя сам, одного его и надо поверять, а они отвечают за себя таким же образом только сами. При том даже и за посылку в Павлодар письма с противозаконным воззванием, на которое отвечал Ромась мог бы отвечать только Кранихфельд, а никак не его товарищи. Что касается до 4 подписавшихся, то, хотя все они стоят за сочинительство общими силами и при равном участии, но известно, что на самом деле так не бывает. Сочиняет обыкновенно один, другие могут кой-что добавить. Переписывали сочинение Кранихфельд и Грабовский, конверты надписывал Грановский, значит, они собственно двое распоряжались, но как все подписавшие одинаково решили подписаться с целью распространения, то я не вижу разницы в вине, и наказание для 4-х может быть равное.

    Но в чем вина и каково наказание? Здесь я расхожусь с губернским судом и воззвания к бунту по 251 ст. улож. не усматриваю, хотя бы все словечка рассматривать и по одиночке, и вкупе, не только простым глазом, но под лупою.

    Писание есть не воззвание, а заявление обращенное прямо к враждебной стороне — к русскому правительству в целом его составе, ставимому в ответственность, за все то, что делается по отношению к заявителям, т. е. к сибирским ссыльным. Длинный ряд фактов, подобранных за последние 3 года (1886-1889), только по одной Сибири и только по избиению или укрощению ссыльных, заканчивается и, так сказать, венчается самым крупным из них — Якутским делом. Они рассказаны в тоне злобном, язвительном, порицательном, но с явным обходом разбора второго действия Якутской катастрофы, то есть суда над Якутскими пересыльными. Рассказ обрывается на том, что правительство и гр. Игнатьев оправдали все эти бесчеловечности и безобразия. Каковы бы не были причины этого умолчания о суде, я нахожу, что оно целесообразно с адвокатской точки зрения, они бьют на один пункт, самый больной и самый для жалующихся чувствительный (шкурный вопрос), что они и выражают в словах: «система, кидающая сотни людей в полное распоряжение этапных офицеров, смотрителей тюрем и целого легиона Оеташкиных, воспитанных на почве бесшабашного сибирского произвола». Весь этот рассказ служил предпосылкою к заключению, вмещающему в себе изложение протеста и поведание мотива их протеста и целей, которых они посредством протеста желают достигнуть; мотив и цель совпадают.

    Протестующие заявляют: во первых, что они солидарны с павшими и пострадавшими товарищами, что они сожалеют, что географически они были от товарищей отделены, что они не могли быть там, и погибнут от пулей и штыков и не на бумаге чернилами, а и самой своей кровью заявить ненависть к произволу и насилию. Заметьте, что в изложении дела проведена та мысль, что ссылаемые Якутские были безоружные, что они не сопротивлялись, что была бойня, оказывающая не активное а только пассивное сопротивление не в установленном порядке производимой высылке. Сочинившие писание приобщались прочувствованным мечтанием на крыльях фантазии к событию прошедшему, как приобщается сочинитель кровавой драмы ко всем кровопролитиям, которые он мысленно изображает. Это только мечта и эмоция, а не настоящее дело, за которое можно отвечать по уголовным законам. Второе заявление их несколько посильнее. Якутская история представляется на суд общества в полной уверенности, что кровь товарищей и протестующий их голос из Сибири вызовут в обществе русском (по другой стороне Урала) новый запас революционной энергии, большую степень напряженности в борьбе с деспотизмом, в борьбе за лучшее будущее России. Это и есть во всем писании капитальное место, в котором обвинение только и может попытаться установить центр тяжести вины и от которого зависит подведение писания под 251, 252, 279 или 281 ст. улож.

    Не взыщите, если я подольше остановлюсь на этой довольно пустой и в сущности риторической фразе и в ней привлеку ваше внимание к одному только прилагательному «революционной энергии», и в этом прилагательном к первой только букве р, которая если бы была выброшена, то фраза, если бы и не сделалась неуязвимою, то потеряла бы все таки всю свою остроту. Ее недостаток заключается в ее отсталости, она принадлежит к мировоззрению, которое предполагало, что общество либо костенеет в неподвижности, либо прогрессирует только революционными вспышками, наступающими по мере накопления энергии. Это старое мировоззрение сменилось уже в сороковых годах, когда под влиянием гегелевской системы мы все толковали без конца о развитии, о бесконечности прогресса, уже не прерывающегося в направлении к лучшему. Теперь в ходу Спенсерова философия, место революции и развития занял эволюционизм, непрерывность метаморфоз всякой живой силы к прогрессу или регрессу, к жизни или к смерти. Вам может показаться, что эти оправдания придумал только я, что иное думали сами подсудимые. Позвольте привести вам подлинные слова настоящего сочинителя писания — Кранихфельда, в которых я не могу видеть натяжек, а усматриваю искренность: «мы писали о революционной энергии, т. е. о силе присущей обществу и стимулирующей его изменять обветшалые формы жизни, а не о пути, по которому пойдет эта сила. Пути и средства определяются суммой условий каждого исторического момента. В рассмотрение этих путей мы не входили, путей не рекомендовали, в числе их есть и путь оппозиционный легальный. Нами не только не разобраны преимущества того или другого пути, но даже не указано, который из них желательнее».

    Из всего сказанного я вправе сделать следующий вывод. Нельзя себе представить большего контраста, как тот, который существует между сочинителем писания и тем модным ныне направлением, которое проповедует непротивление злу, т. е. учением, исходящим от Льва Толстого. Они верят до последнего издыхания в борьбу со злом, с деспотизмом, то есть с нелегальностью и произволом, и в лучшее будущее России, в чем конечно нельзя им не сочувствовать. То зло, против которого они специально восстают, есть зло их лично касающееся, чисто сибирское, — дурное обхождение с политическими ссыльными в Сибири. Кто же из нас не желал бы, чтобы это зло было прекращено и сделалось вместо жизненного факта фактом историческим. Мы все были озабочены, чтобы вопрос об этой Сибирской ссылке, поднятый разоблачениями Кеннана, не всплыл на пенитенциарном конгрессе 1890 г., для славы и чести России мы озабочены, как бы он не всплыл на Парижском конгрессе в будущем 1895 году. Я вполне сознаю, что к прекращению этого зла они избрали плохое средство, и что в надеждах, которые они выразили, что бы это зло когда-нибудь смягчилось, сказалось и незнакомство их с настоящим, в котором существовавшее и распространенное в начале восьмидесятых годов революционное движение сведено к нулю, и их невольное предрасположение к средствам скорее нелегальным, нежели к легальным. Это и понятно, чем пропиталась корка в молодости, тем она и отдает; не даром же они произведены ссылкою в явные и, так сказать, патентованные поднадзорные революционеры. Но даже и с этим предрасположением к революционерству надобно же кончить выводом итогов и, перебрав все статьи о противозаконных прокламациях, сообразить, под какие же статьи это писание может быть подведено.

    Статья 251 в 1 ч., применяемой судом, предусматривает объявления, воззвания, сочинения или изображения с целью возбудить к бунту или явному неповиновению верховной власти.

    Что такое бунт? В мотивах к уложению 1845 г. пояснено: восстание скопом или заговором многих подданных против верховной власти. Кого же склоняли и вызывали к бунту злоумышленники? Из дела видно, что они посылали протест в Павлодар, в Ужуры, Киренск, может быть еще куда-нибудь со специальною целью найти соподписчиков, которые бы тот же протест подписали, но не затем, чтобы они бунт и восстание делали; и известно чем кончились эти попытки; тем, что, по словам письма Милославского, ссыльные нашли непрактичным заниматься самоистреблением. Не для подписи, а для трескучего эффекта письмо было послано министру внутренних дел, в разные земские газеты, некоторым литераторам либерального пошиба, нескольким присяжным поверенным, моему товарищу А. Н. Турчанинову; я его тоже получил. Странная вербовка; нас ли вербовать к бунту и г. министра внутренних дел надеялись писавшие, как полагает суд, который нашел для этой несообразности исход оригинальный. Он признавал в этой отправке министру смягчающее вину обстоятельство: легкомыслие, с которым, взывая к бунту, подсудимые свой замысел огласили перед самим правительством, чем и дали возможность правительству принять меры пресечения бунта, вследствие которых бунт не состоялся. В этом случае становится очевидным, что иногда снисхождение бывает хуже самой жестокости. Я должен вступиться за моих клиентов и возразить против того, что они не такие же дураки и идиоты, какими их изображает суд, то есть что задумав бунт и взывая к нему, они оповестили прежде всего о том г. министра. Ни к какому бунту они не взывали, а огласить-то они огласили, и это был их прямой и единственный замысел — послать высокопоставленному лицу свой негодующий протест. Никакой бунт не предполагался, а потому и никакие предупредительные меры не были предприняты иротив бунтовщиков и не принимались кроме арестования и предания суду подписавшихся за их злобный протест. Итак, статья 251 улож. не годится.

    Опускаемся ниже и в ст. 252 обретаем качественно меньшее преступление: сочинение или речи, которые без прямого возбуждения к восстанию оспаривают неприкосновенность верховной власти, или порицают установленный законом образ правления или порядок престолонаследия. Но в писании нет ровно ничего подобного. Самодержавие не оспаривается, нет ни намека на желание конституционной гарантии, ограждения верховной власти. Ни одним намеком не затрагивается самодержавие как образ правления, который как по основным законам известно, может быть вполне согласован с устойчивостью на законах основанного порядка, наконец, не поднят вопрос династический о престолонаследии — просто только есть жалоба на положение ссыльных, зависящих от неограниченного произвола их досмотрщиков. Итак, писание из раздела 3-го преступлений государственных должно быть перенесено в раздел 4-й о преступлениях против порядка управления.

    Оно не подходит под ст. 274 улож. — кто будет распространять сочинения или говорить речи с намерением возбудить к противодействию или сопротивлению властям. Они только действовали в видах самоистребления, как то правильно писал Милославский, то есть сознательно накликивали на себя наказание за то, что ругались и находили удовольствие в том, что не боятся кар и не только готовы, но и желают им подвергнуться. Это преступление, действительно, предусмотрено, оно двойное по 279 ст. улож.: сочинения оскорбительные для высших в государстве мест и лиц то есть для Сибирской заведующей ссыльными администрации до генерал-губернатора Игнатьева включительно, и по 281 ст.: соединенные с недозволенным суждением о постановлениях и действиях правительства. Неужели за это письмо грубое и дерзкое, которое, конечно, было неприятно для министра внутренних дел, но в сущности никого не встревожило, не обеспокоило и не могло вызвать никаких мер предупредительных, мало лишения всех особенных прав и преимуществ и заключения в тюрьме на 2 года с добавкою, что с 1889 года их уже держат в тюрьме по преступлению, которое могло бы быть исследовано в один месяц, за каковую медлительность суд постановил привлечь следователя к ответственности, от чего подсудимым не станет легче. Я полагаю, что это письмо не стоит того, чтобы за него возводить подсудимых в первоклассные государственные преступники и венчать их венцом страданий, которых они, по-видимому, добиваются.

    Я убежден, что вы в этом желании мученического венца, откажете напрашивающейся очевидной самозванке, государственной преступнице Софии Ефимовне Новаковской, у которой следующий формуляр. Она Чигиринская еврейка, урожденная Гуревич, родившаяся 25 марта 1858 года, следовательно, имеющая ровно 34 года (она старше всех тех, которых я защищаю, так как Улановская родилась 1859 г. — ей 31 год, Ожигов 1862 года — 30 лет, Кранихфельд 1863 г. — 29 лет и Грабовский 1864 г. — 28 лет). Она еврейского вероисповедания, отправлена, окончив женскую гимназию в Екатеринославе, на поселение в 1876 г. в Восточную Сибирь, освобожденная от надзора 1882 года, вышла замуж за государственного преступника ссыльного еврея же Ефима Новаковского; в 1885 г. за оскорбление местного исправника осуждена к 3-х летнему заключению в тюрьме, с лишением всех особенных прав и преимуществ; у нее есть потомство — 5-ти летній сын Сергей. Таковы данные этой если не пожилой уже женщины, то уже вполне сложившейся, уже матери, но по-видимому, непоправимой фанатички, которая бы заслуживала гораздо более тщательного медицинского исследования, нежели Владимир Иванов, которого так долго исследовали, пока он и не умер, по-видимому сумасшедшим.

    Читая приговор о Новаковской, невольно ужасаешься тому хаотическому состоянию, в котором находятся старые дореформенные суды, от одного берега отставшие и к другому не приставшие. Ссылаются на кассационные решения, а своими законами, ХV т. св. зак. о судопроизводстве уголовном разучились руководствоваться и про него забыли, так что для подсудимого нет ни гарантий настоящего судебного следствия по судебным уставам, ни по теории законных доказательств. Я позволю себе напомнить о тех законах, которые Иркутским судом попраны или забыты:

    339 ст. Никто не должен быть присужден к наказанию без точных доказательств или явных улик в преступлении.

    351 ст. Признание подсудимого почитается доказательством совершенным:.. 3) когда оно учинено сходно с происшедшим действием; 4) когда показаны притом такие обстоятельства действия, по которым о достоверности и истине оного сомневаться невозможно.

    355 ст. Если при учинении признания представляются такие обстоятельства, с которыми происшедшее действие не сходно, тогда признание не составляет совершенного доказательства и суде в сем случае изыскивает другие.

    Каковы обстоятельства дела Новаковской? Письмо сочиненное в Бологанске в конце июня 1889 года, в июле было на пути в С.-Петербург. В августе, находившаяся не в Бологанске, а в Черемховой Новаковская пишет 6 августа 1889 г.: «вполне присоединяюсь к протесту»; а 13 августа телеграфирует в департамент полиции из Черемхова: «по недоразумению подпись моя не имеется на протесте товарищей но поводу Иркутской (она не знала, что это Якутская, она не знала какая) истории. Я присоединяюсь к протесту».

    При следствии все, и в том числе Новаковская, рассказали как сочинение и рассылка производилась и сказали: судите нас как знаете за одно, мы все сочинители. Спрашивается, подумал ли суд о том, чем подтверждается голословное признание Новаковской и совпадает ли оно с обстоятельствами? Нет, он не подумал, а если бы подумал, то разрешил бы вопрос отрицательно.

    Новаковской не было в Бологанске, она находилась в другом месте. Она спутала Якутск с Иркутском, следовательно, и негодование ее было задним числом после того, как писание было отправлено. Если бы она обреталась вместе со своими единомышленниками, а ее подписи нет, то следовало бы заключить, что ее избегали, что не хотели мать семейства подвергать ответственности. Во всяком случае ее участие в деле только идейное и сердечное, а не реальное; оно порыв и мечта воображения, а не дело. Случалось мне слышать в проповедях слова: «когда вы грешите и закон Христов попираете, то вы Христа самого распинаете». И знаю я, что многие, верующие в страстном желании уподобиться страдающему Христу, распинали себя и прокалывали себе руки и ноги. Однако и первое выражение есть только метафорическое, не соответствующее реальной правде и второе может быть признаком только изуверства и не есть доказательство, что распинающий себя есть истинный, как следует, христианин. Я полагаю, что Новаковская не сподобится у вас того, чтобы вы по ее страстному желанию ее к ним приобщили, что вы поставите ее ошую, что вы ее исключите из числа подсудимых без всякого для нее снисхождения, не оказывая ей никакой поблажки.

    Теперь, когда я покончил с 251 ст. улож., мне предстоит обратиться к 318 ст. улож. о сообществе в бунте и доказать, что эта статья применена быть не может.

    До июня, когда в Бологанск пришло известие о Якутской истории, они в сообществе не были, но были в поневольном и от них независящем сожительстве, причем живя вместе сообщались и входили в соглашения. Коллективное письмо не есть соглашение. Весь вопрос заключается в том, что когда состоялось соглашение о коллективном протесте, то исчерпывалось ли оно одним написанием заявления, вербовкою в него подписчиков и рассылкою по назначению или оно имело далее идущие цели, по отношению к которым заявление было только переходною ступенью. Если писание не кончилось одним писанием, если у них был план готовый дальнейший, то может быть применено наказание за сообщество, но и оно должно быть устепенено, смотря по приемам его осуществления.

    На самом нижнем краю по тяжести есть наказание по 3 ч. 318 ст. улож. — если сообщники возбуждают к насильственным мерам, или насильственными мерами побуждали других им содействовать. Признаюсь, что когда я прочел в приговоре суда применение этой именно части, то я сначала глазам моим не поверил, до того противно оно очевидности, справедливости и здравому смыслу. Сам же суд винит подсудимых только в том, что они распространяли по всем слоям русского общества, в том числе и по департаментам министерства внутренних дел заявление с целью возбуждения революционного движения. Революционное движение это не бунт, не противодействие, не неповиновение, это только эмоциональное движение, известное раздражение нервов, делающее людей неспокойными и строптивыми. Кого же насиловали протестующие или кого побуждали к насилию, когда они апеллировали, как то делают безнадежные, к истории, к лучшему будущему России. Обвинение их голословное есть неправда и, прямо скажу, клевета.

    Гораздо меньше наказуемо соучастие по 2 ч. 318 ст. улож., когда оно не насильничая приняло меры либо к тому, чтобы организоваться, подразделяясь на десятки, сотни, вообще кружки, или особые меры принимало к сокрытию своего существования и к действованию в тайне. Эта часть к Бологанцам не применима: во 1-х, потому что они никаких кружков не составляли и во 2-х, распространяя свое воззрение в числе других слоев населения Империи в министерстве внутренних дел, обнаружили, что они тайны не желают, а жаждут и добиваются гласности.

    Итак, остается только 1-ая часть (наказание умеренное — ссылка на житье или заключение в крепости) за само образование сообщества без всяких еще мер приведения в исполнение, но с определенным замыслом противодействия распоряжениям правительства (не противодействие, а критика и осуждение), возбуждение неповиновения установленным властям (ничего подобного нет), разрушение основ религии, семейства, собственности (ничего подобного нет), возбуждение вражды между сословиями и отдельными классами населения, или между хозяевами и рабочими, возбуждение к устройству стачек (ничего подобного нет). Следовательно, все это пристегивание 318 ст. улож. к деянию противников с заведомо неосновательным приписыванием им намерений, явно противных тем, какие они доподлинно имели, есть образ действия, который я надеюсь в ваших глазах, гг. сенаторы, не найдет ни поддержки, ни оправдания.

    Мне остается еще сказать несколько слов о подсудимом, которого я не защищаю — Ромасе, но которого соседство и участие в деле для моих клиентов опасно, потому что только у него в письме его, недошедшем но назначению к Кранихфельду находится одно ужасное слово динамит, от которого тень может, пожалуй, при некритическом отношении к делу, пасть и на них. Я должен отвести в этом деле подобающее место Ромасю, чтобы выгородить и его и отделить его от моих клиентов.

    К Ромасю в Павлодаре отправлено Кранихфельдом заявление не для возбуждения к действиям, а для вербовки соподписчиков, которые бы примкнули к протесту. Из ответного письма, перехваченного на почте оказывается, что Ромась: 1) возился с письмом, показывал его товарищам, но они подписаться не согласились, а 2) не согласились они потому, что они более ярые, более революционеры; за такой факт нужно бы протестовать не на бумаге и не в Сибири, а в России и с динамитом в руках. Они, следовательно, проявили свое злобное и гораздо более опасное, чем у Бологанских протестантов, настроение, а потому за ними следует иметь бдительный надзор, но они остались пассивными и притом кроме Ромася неизвестны, а потому вопрос об них не возбуждался. Что касается до Ромася, то он конфиденциально сообщает свои колебания. Он в сущности согласен с товарищами, что не стоит протестовать на бумаге, он все-таки готов подписать протест, но его не подписал. Следовательно, как к не подписавшему, к нему применяется все сказанное мною про Новаковскую. А как он питает чувства особенно опасные, хотя ни в чем еще положительно не проявившиеся, то, значит, за ним следует также следить, как за Павлодарскими ссыльными вообще.

    Не могу не указать, что об нем судит по иному масштабу компетентная власть, а именно, департамент полиции. Он был приговорен, должно быть, по Тюменскому делу к 6-ти месячному заключению, которое и отбыл. Затем, после обнаружения письма его с фразою о динамите, он, как это видно из его прошеная в Иркутский суд от 19-го мая 1891 г., уже после допроса при жандармском дознании 19 октября 1889 г., был по распоряжению департамента полиции 30 марта 1890 г. выпущен из заключения на свободу, но был опять посажен в тюрьму, по распоряжению того следователя Короленко, который за медленность привлечен к ответственности, в каковой тюрьме Ромась, какъ мне кажется, томится совсем напрасно.

    Если сопоставить нравственное настроение судимых Бологанцев, выразившееся с такою рельефностью в их протесте с настроением Павлодарцев, высказавшемся в письме Ромася, не дающем, однако, ни повода ни материала для уголовного преследования, то несомненно, что первое из них мягче, слабее, безопаснее, — оно нечто среднее между легальным и не легальным, в нем много потраченного пороху и много дыму, но выстрелы были холостыми зарядами, от которых только и есть вреда, что временного беспокойства ругаемому начальству. Оно доказательство наступающего, хотя и медленного оздоровления. Кто читал это дело Бологанцев от первого листа до последнего, тот не мог не заметить признаков такого оздоровления и в переписке других ссыльных, не преданных суду, например, такого Милославского: «странное дело, хотя я симпатизирую многим ссыльным, связь с ними со временем как то слабеет. За какой-нибудь год я изменился до неузнаваемости, стал положительнее и деловитее. Духовная сторона прояснилась, освободилась от случайного, мимолетного. Все мечты разбил разум холодный, что будешь делать батенька, жить хочется с такою же интенсивностью, с какою когда то я жаждал умереть. Может тут играют лета, либо черт попутал».

    Нет, черт не попутал и разум холодный прав, и к этому то холодному разуму я обращаюсь и во имя его прошу вас, отнеситесь к подсудимым как не безнадежно к больным, но способным к выздоровлению и даже несколько выздоравливающим, покарайте их но в меру и согласно всем требованиям закона, не больше.

                                                                             - - - -

    Правительствующий сенат определил: административно-ссыльных: Кранихфельда, Грабовскаго, Ожигова, Улановскую, Новаковскую и Ромася, признав виновными в преступлениях, предусмотренных 1-ю и 2-ю частями ст. 251 улож. о наказ. и, на основании 5 степ. 19, 2 пун. 134 и 135 ст. улож., подлежащими наказанию по 7 степ. 19 ст. улож., — в низшей мере, в виду долговременного содержания под стражею и обстоятельств дела, смягчающих значение преступления их, испросить Высочайшее соизволение на лишение их всех прав состояния и ссылку па поселение в отдаленнейшие места Сибири.

    /Сочиненія В. Д. Спасовича. Т. VII. Судебныя рѣчи (1882-1892). С.-Петербургъ. 1894. С. 291-309./

                                                                     ПРИЛОЖЕНИЕ 1.

                                       Документы по Якутскому делу 22 марта 1889 года*

    [* Печатая официальные документы, относящиеся к Якутской трагедии, мы должны подчеркнуть, что события изложены в них крайне тенденциозно, а отдельные моменты совершенно извращены. В особенности мы считаем необходимым опровергнуть несоответствующую действительности характеристику, данную в этих документах поведению наших товарищей-женщин. Мы категорически утверждаем, что наши товарищи-женщины, как и мы все, сознательно пошли на вооруженный протест против произвола царских чиновников и рука об руку с мужчинами делили опасности, связанные с этим протестом. В частности, отмечаем факт, до сих пор не оглашенный в печати. Это — поведение Анисьи Давидовны Болотиной, прозванной в нашей среде «казаком», — она упорно стреляла из револьвера и кончила стрельбу лишь тогда, когда исчерпала весь запас имевшихся у нее патронов.]

                                                              (Копия выписки из дела).

    По постановлению бывш. иркутского генерал-губернатора, ныне тов. мин. вн. д. генерал-лейтенанта графа Игнатьева, состоявшемуся 14 апр. 1889 года, преданы военному суду по законам военного времени при Якутской местн. команде государственные административно-ссыльные преступники: Лев Коган-Бернштейн, Альберт Гаусман, Николай Зотов, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич,, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель (он же Константин) Терешкович, Борис Гейман, Сергей Капгер, Подбельский, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Анна Зороастрова, а также государственные ссыльные Исак Магат, Иосиф Резник и Николай Надеев за соглашение с целью противодействовать распоряжениям начальства и вооруженное затем сопротивление властям с убийством полицейского служителя, покушением на убийство и. д. Якутск. губерн. и нанесением ран офицеру и некоторым нижним чинам означенной местной команды. По военно-судному делу, поступившему 3 июля на конфирмацию, оказалось: по значительному скоплению госуд. ссыльных, преимущественно евреев, предназначенных к водворению в северных округах Верхоянском и Колымском, они, по тесноте помещения в местном тюремном замке, впредь до отправления по назначению, были временно размещены отчасти в самом городе, а некоторые по ближайшим к городу улусам. В виду скорого прибытия новых партий таких же ссыльных и медленности в отправке их в эти округа, которая, по местным условиям, производилась по 2-3 человека с таким же числом конвойных через 7-10 дней, и. д. Якутск, губернатора Осташкин в устранение происходивших от сего неудобств, частых самовольных отлучек вышеупомянутых ссыльных из улуса в город Якутск, где ими была самовольно устроена библиотека и читальня, а также уклонения их под разными предлогами от очередной отправки, 16 марта 1889 года сделал распоряжение по окружному и городскому полицейскому управлению об отправлении их в те округа усиленными партиями по четыре чел., через каждые семь дней, при чем обязал предназначенных к отправлению собирать накануне и, как пересыльных арестантов, заключать в тюремный замок, откуда и передать их конвоирам; в то же время предписал иметь строгое наблюдение за тем, чтобы отправляемые в северные округа госуд. ссыльные, во избежание излишнего требования от содержателей по тракту подвод, как это было замечено, на основании циркуляра главн. тюр. упр. от 10 окт. 1886 г. за № 1147, имели при себе каждый не более 5-ти пудов клади, излишнюю же тяжесть сверх 5-ти пудов ни в каком случае не дозволять им брать. К отправлению таким порядком госуд. ссыльных в гор. Верхоянск и Средне-Колымск в течение марта и апреля, как более удобного времени, предназначены были тогда же в Верхоянск: Гейман, Резник с семьей, Роза Франк, Болотина, Фрума Гуревич, Пик, Анастасия Шехтер, Евгения Гуревич, Михаил Орлов, Робсман и Винярский; в Средне-Колымск: Альберт Гаусман, с семейством, и Мовша Гоц, с женою Верою. Такое распоряжение и. д. як. губ. вызвало неудовольствие ссыльных, видевших в этой мере стеснения для себя и желавших отсрочить самую отправку их до весны, с вероятною целью, по дошедшим до губернатора сведениям, побега некоторых из них; поэтому сначала, 18 марта, явился к и. д. губ. Осташкину ссыльный Мовша Гоц, в качестве депутата от своих товарищей, с словесной просьбой об отмене этого распоряжения; когда губерн. объявил Гоцу, что распоряжение это будет оставлено в силе, несмотря ни на какое противодействие с их стороны, и велел передать об этом прочим ссыльным, то Гоц, уходя, возвышенным голосом сказал, что они, ссыльные, не исполнят этого распоряжения. Затем 21 марта, накануне отправки первой усиленной партии, во 2-м часу дня явились толпою в обл. правление 30 человек ссыльных с письменными заявлениями, требуя все в один голос принять от них заявления и немедленно представить их губернатору для отмены сделанных распоряжений об усиленной отправке в северные округа, которым подчиниться они не могут. На убеждения советника обл. правл., наведывающего делами экспедиции о ссыльных Добржинского о незаконности являться целою толпою в присутственное место с целью противодействовать распоряжениям начальства, с заявлениями, которых принять он не имеет права, ссыльные продолжали громко настаивать и, на предложение его удалиться из присутств. места, ответили, что не уйдут до тех пор, пока не будут доложены их заявления губернатору, при чем не дозволили даже затворить двери отделения, в котором он занимается. Вследствие чего советник Добржинский вынужден был послать за полицмейстером, который вскоре прибыл и, видя толпу ссыльных в возбужденном состоянии, отобрал от них, в видах успокоения, приготовленные ими заявления, обещаясь доложить их губернатору и объявить им резолюции по этим заявлениям. По выходе затем, по требованию полицмейстера из обл. правл., госуд. ссыльные стали доказывать ему правоту своих требований, говоря, что во всяком случае они не поедут по сделанным последним распоряжениям губернатора, что могут заставить их к тому только силою, при чем Иосиф Минор, потрясая рукою, сказал: «мы не шутим с начальством, вы знаете, г. полицмейстер, чем это пахнет?». По акту, составленному по сему случаю, явились толпою в Як. обл. пр.: Зотов, Коган Бернштейн, Резник, Пик, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Шур, Берман, Минор, Фундаминский, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Ноткин, Брагинский, Гуревич, Гаусман, Орлов, Мовша Гоц, Магат, Фрума Гуревич, Евгения Гуревич, Роза Франк, Анастасия Шехтер, Вера Гоц, Анисья Болотина и Паулина Перли, всего 30 чел., некоторые из них с этой целью пришли из улусов без разрешения. Отобранные от них заявления, по своему содержанию и оборотам речи, совершенно тождественны, некоторые писаны одним почерком; в заявлениях они просили об отмене сделанных за последнее время распоряжений и. д. губернатора с тем, чтобы отправлять их по-прежнему в северные округа по 2 челов. через каждые 10 дней, с правом брать с собою багажа не менее 10 пуд. на человека, при чем никого перед отправкой не арестовывать и на путевые издержки выдавать им деньги заблаговременно. По докладу означенных заявлений и. д. губ. Осташкин положил резолюцию: оставить заявления эти без последствий, а за подачу их по общему уговору, скопом, с нарушением порядка благочиния в обл. пр., а также за самовольную явку некоторых из них в город без всякого разрешения и вмешательство в распоряжения губернатора таких администрат.-ссыльных, до которых не дошла еще очередь отправки и которые вовсе не были назначены к высылке в весеннее время, что очевидно сделано было им с целью оказать противодействие распоряжениям губернатора, несмотря на сделанные по этому предмету предупреждения ссыльному Гоцу, являвшемуся перед тем к нему депутатом от своих товарищей, — виновных привлечь на основании 265-270 ст. Ул. о нак. к законной ответственности и, по объявлении им этой резолюции в гор. полиц. упр., заключить их в тюремный замок до окончания следствия по сему обстоятельству; назначенных к следованию в Верхоянск отправить ныне же по назначению из тюремного замка; для приведения в исполнение сего распоряжения и охранения порядка, в виду выраженной ими готовности к неповиновению, по недостаточности полицейской команды, вызвать в помощь полиции до 30 вооруженных нижних чинов из местной команды под начальством офицера, о чем тогда сообщено им начальнику этой команды капитану Важеву. Во исполнение сего як. полицм. полковник Сукачев, зная, что госуд.-ссыльные, подавшие заявления, собрались в квартире одного из них, Якова Ноткина, в доме мещанина Монастырева, командировал 22 марта, в 10 час. утра, полиц. надзирателя Олесова, с 50-десятником гор. казачьего полка Андреем Большевым пригласить их явиться к 11 часам в полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора по заявлениям их. На подобный призыв госуд.-ссыльные категорически отказались идти, требуя объявления им означенной революции на квартире, где находятся они в сборе. По докладу об этом и. д. губ. Осташкин сделал распоряжение о доставке их в полиц. упр. с помощью отряда, вызванного из местной команды. Согласно этого распоряжения полицмейстер и начальник местной команды капитан Важев с помощником своим подпоручиком Карамзиным и 30 вооруженными нижними чинами отправились около 11 час. утра в квартиру Ноткина. Прибыв к дому Монастырева, как это видно из составленного акта, они нашли ворота запертыми, вследствие чего, для открытия доступа во двор, была выломана калитка, и в квартиру Ноткина послан был поручик Карамзин с предложением госуд.-ссыльным добровольно явиться в гор. полиц. упр. по распоряжению губернатора, на что они ответили отказом; по оцеплении затем квартиры нижними чинами полицмейстер и нач. команды капитан Важев вновь обратились к ссыльным с увещанием исполнить требование начальства. Ссыльные вначале выказали колебание, согласившись на убеждение идти в полиц. упр. только без конвоя, — многие, в особенности некоторые из женщин, и под конвоем; но в это время из среды их выступил вперед Лев Коган-Бернштейн и, взяв в руки стул, стал убеждать товарищей своих тоном, вызывающим и возбуждающим, не падать духом, говоря: «неужели вы боитесь, я сам служил в солдатах, силою с нами ничего не сделают и т. п.», после чего ссыльные решительно отказались исполнить предъявленные к ним требования. Видя такое упорство и бесполезность всех увещаний, начальник команды капитан Важев приказал подпоручику Карамзину и 10 чел. солдат войти с ним в комнату и выводить их во двор по несколько человек силою, если не пожелают идти добровольно. Когда подпоручик Карамзин вошел в комнаты с солдатами, и ссыльные на троекратное предложение его отказались также выходить, велел солдатам окружить стоявших в первых рядах и выводить их, тогда один из них (с большими волосами в серой поддевке), вскочив на диван, стал стрелять в тех солдат из револьвера; вслед затем последовали учащенные револьверные выстрелы в самого Карамзина и в окна по направлению к цепи остальных солдат; вследствие чего вошедшие с подпоруч. Карамзиным в комнаты солдаты, имея ружья незаряженными, выбежали оттуда, вслед за ними вышел подпор. Карамзин, раненый пулею в левую ногу, выше 4 вершков коленного сустава, в мягкие части на вылет, — между тем выстрелы со стороны госуд. ссыльных продолжались в окна и в отворенные двери по направлению стоявших на дворе солдат и полиц. служителей, тогда капитан Важев скомандовал солдатам, стоявшим в цепи, сделать выстрел в те окна, из которых производилась усиленная пальба ссыльных, после того выстрелы прекратились. Вскоре затем, по извещении полицмейстера о происходившем, прибыл на место и. д. губерн. Осташкин и, выйдя во двор дома Монастырева, обратился к некоторым бывшим тут же во дворе ссыльным с увещанием подчиниться требованиям полиции; один из них, как оказалось впоследствии, Ноткин, подойдя к нему близко, выстрелил в него 2 раза из револьвера почти в упор и ранил его в живот; полиц. служитель Хлебников схватил было стрелявшего, но тогда же последовало еще несколько выстрелов, направленных в уходившего и. д. губерн., а полиц. служ. Хлебникова смертельно ранили в живот, т.-е. пальба ссыльными возобновилась. Поэтому капит. Важев вновь скомандовал стрелять и тотчас прекратить эту стрельбу, когда ссыльные, выбрасывая свои револьверы в окна, стали кричать, что они сдаются. Взятые после того в доме Монастырева госуд. ссыльные: Константин Терешкович, Моисей Брамсон, Мендель Уфлянд, Самуил Ратин, Липман Берман, Альберт Гаусман, Шендер Гуревич, Марк Брагинский, Борис Гейман, Сергей Капгер, Михаил Эстрович, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер, Анисья Болотина, Паулина Перли и Анна Зороастрова отправлены под стражу в местный тюремный замок. По отправлении их арестован Исаак Магат, подавший накануне заявление скопом, но не участвовавший в вооруженном сопротивлении, затем был задержан около дома Монастырева сс.-поселенец Николай Надеев, у которого в кармане найдено несколько револьверных патронов. В самом же доме, на месте, оказались: Муханов, Ноткин, Пик и Шур убитыми ружейными выстрелами, и тела их препровождены в анатомический покой; Фрума Гуревич, Лев Коган-Бернштейн, Подбельский, Зотов, Иосиф Минор, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Фундаминский и Орлов ранеными, и поэтому отправлены в гражданскую больницу, вместе с Верой Гоц, находившейся при муже, из них Фрума Гуревич и Подбельский, тяжело раненые, вскоре умерли в больнице. Раны, нанесенные ссыльными подпоруч. Карамзину и рядовому Горловскому, отнесены к разряду легких; рана, полученная полиц. служителем Хлебниковым, в диаметре не более пули револьвера малого калибра, проходила через всю брюшную полость, от которой он в тот же день вечером и умер. У и. д. губерн. Осташкина по медицинскому освидетельствованию оказалась в правой стороне живота, немного ниже пупка, легкая контузия, произведенная револьверною пулею, пробившею в том месте ватное пальто, которое было на нем. При осмотре дома мещанина Монастырева, из которого взяты означенные ссыльные, кроме 4 револьверов разных систем, выброшенных ими в окна, найдены еще 6-ствольный револьвер большого калибра, заряженный 5 пулями [* 4 револьвера, выброшенные в окно, оказались купленными накануне 21 марта в г. Якутске, в лавке Захарова с сотнею при них патронов; при чем 2 из них Шендером Гуревичем, а другие 2 неизвестно кем из госуд. ссыльных.], кроме того много выстрелянных гильз и несколько револьверных патронов, 4 кобура и несколько жестяных ящиков также от револьверных патронов, двуствольное ружье без замков, ствол одноствольного ружья и записная книжка с 3-мя 5-рублевыми кред. билетами, при этом собрано 25 небольших разорванных клочков бумаги, валявшихся на полу с фамилиями госуд.-ссыльных, которые указывают на то, что между ними происходили какие-то выборы, так как на одном из этих клочков бумаги написано: «не могу никого выбрать, мало еще знаком с публикой. М. Эстрович». Затем при обыске в квартире Гаусмана и Брамсона оказались еще 2 револьвера. По предъявлении госуд. ссыльных, взятых в доме Монастырева, в том числе раненых и убитых, подпор. Карамзин, унт.-офицер Ризов, казак Ципандин, Винокуров и др. признали Николая Зотова, Льва Когана-Бернштейна и Альберта Гаусмана за тех, которые при взятии их для вывода из означенного дома, вскочив на диван, первые начали стрелять в солдат, хотевших оцепить некоторых из них, при чем подпор. Карамзин удостоверил, что после того видел Зотова стрелявшим с крыльца в уходившего и. д. губернатора после сделанного в него выстрела Ноткиным. Подсудимые, подавшие однородные заявления на имя Якутск. губерн. об отмене сделанных им распоряжений в отношении усиленной отправки их в Верхоянский и Колымский округа, за исключением Иосифа Резника, который по случаю отправки его 31 марта в Верхоянск не вызывался в суд, показали, что на подачу означенных заявлений общего соглашения между ними не было, многие из них собрались по этому случаю в обл. пр. случайно, где никакого шума и беспорядка не производили. В отношении оказанного ими вооруженного сопротивления в доме мещанина Монастырева задержанные в этом доме, отрицая факт какого-либо соглашения на это преступление, отозвались, что вначале не соглашались идти под конвоем по неимению письменного распоряжения об их арестовании, выстрелы некоторых ссыльных были непреднамеренные, а вызванные действиями административных лиц, главным образом полицмейстера; у кого было оружие и кто из них стрелял отвечать многие из них отказались; некоторые только показали, что оружия у них не было и кто имел его — не знают. Перед заключением следствия Николай Зотов, сознаваясь в том, что при виде насилия солдат и раздирающих криков женщин он выхватил из кармана револьвер и, вскочив на диван, сделал выстрел в подпор. Карамзина и солдат, между прочим, показал, что одновременно с его выстрелом раздались и другие выстрелы и со стороны солдат, и со стороны госуд. ссыльных; после того, увидав с крыльца и. д. губерн. Осташкина и будучи крайне возмущен убийством дорогих ему товарищей, умерших на его глазах, выстрелил в него, как виновника всех этих жертв, один раз, а когда он бросился бежать, стараясь скрыться за солдатами, сделал в него выстрел в другой раз и ушел сам обратно в комнаты. Из арестованных Борис Гейман, Сергей Капгер и Анна Зороастрова в подаче заявлений губерн. не участвовали, прибыли из улусов в Якутск по своим надобностям: Капгер 21 марта вечером, а Гейман и Зороастрова на другой день утром около 11 час. и, не зная о преступных деяниях своих товарищей, что подтвердилось и на суде, зашли в квартиру Ноткина, чтобы видеться с некоторыми из своих знакомых, и узнав в то же время, что они ожидают объявления какой-то резолюции губернатора, остались там, где и были вскоре взяты.

    О предварительном соглашении между ними на сопротивление начальству при них никакого разговора не было.

    Подсудимые Роза Франк и Анастасия Шехтер, по показаниям полицейского надзирателя Олесова и рядовых Маркова, Иксонова и др., перед самым началом сопротивления изъявляли намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, но не достигли своей цели вследствие сделанного Коган-Бернштейном воззвания к неповиновению. Исаак Магат, подавший в числе других заявление на имя губернатора, с целью противодействовать распоряжениям начальства, во время оказанного сопротивления в квартире Ноткина не был, и арестован уже после этого. По статейным спискам из подсудимых православного вероисповедания: Николай Зотов, 26 лет, из дворян Таврической губ., Михаил Орлов, 25 лет, сын коллежского асессора, Сергей Капгер, 28 лет, из дворян Воронежской губ., и Анна Зароастрова, 26 лет, дочь священника. Вероисповедания иудейского: Альберт Гаусман, 29 лет, из мещан, Лев Коган-Бернштейн, 28 лет, сын купца, бывший студент петербургского университета, Сара Коган-Бернштейн, 28 лет, жена его, Шендер Гуревич, 22 лет, купеческий сын, Мендель Уфлянд, 27 лет, из мещан, Иосиф Эстрович, 22 лет, сын купца, Исаак Магат, 22 лет, бывший студент петербургского технологического института, Матвей Фундаминский, 22 лет, сын купца, Мовша Гоц, 23 лет, купеческий сын, Марк Брагинский, 25 лет, из мещан, Иосиф Минор, 27 лет, из мещан, Моисей Брамсон, 27 лет, из мещан, Самуил Ратин, 28 лет, из мещан, Борис Гейман, 23 лет, из мещан, Паулина Перли, 26 лет, мещанка, Анастасия Шехтер, 29 лет, мещанка, Анисья Болотина, 24 лет, мещанка, Роза Франк, 28 лет, дочь купца, Липман Берман, 20 лет, из мещан, Михаил Эстрович, 20 лет, сын купца, и Евгения Гуревич, 18 лет, мещанка. Все они сосланы административно в Сибирь по особым высочайшим повелениям, из них Николай Зотов и Михаил Орлов вначале высланы были в Тобольскую губернию, но за беспорядки и неповиновение властям в пути следования, по постановлению министра внутренних дел, отправлены в отдаленнейшие места Якутской области; кроме того Зотова, Орлова, Шендера Гуревича, Веру Гуревич и Кисиеля Терешковича за беспорядки, произведенные ими в числе других в Томске, согласно распоряжения тов. мин. вн. дел, предписано в октябре 1888 года разместить их по улусам Якутской области отдельно одного от другого. Анна Зороастрова выслана была под надзор полиции в Степное генерал-губернаторство и водворена в Семипалатинск, но затем разрешено ей переехать в Якутскую область, в место нахождения ссыльного Сергея Капгера, с которым пожелала вступить в брак; прибыла в ноябре 1888 года.

                                                                        Приговор.

    Военный суд, признав подсудимых государственных ссыльных:

    1) Льва Когана-Бернштейна, 2) Альберта Гаусмана, 3) Николая Зотова, 4) Марка Брагинского, 5) Моисея Брамсона, 6) Мовшу Гоца, 7) Шендера Гуревича, 8) Иосифа Минора, 9) Михаила Орлова, 10) Самуила Ратина, 11) Менделя Уфлянда, 12) Матвея Фундаминского, 13) Иосифа Эстровича, 14) Сару Коган-Бернштейн, 15) Анисью Болотину, 16) Веру Гоц, 17) Паулину Перли, 18) Бориса Геймана, 19) Сергея Капгера, 20) Анну Зороастрову, 21) Розу Франк, 22) Анастасию Шехтер, 23) Липмана Бермана, 24) Кисиеля Терешковича, 25) Михаила Эстровича и 26) Евгению Гуревич виновными в вооруженном сопротивлении исполнению распоряжений начальства, по предварительному между собою соглашению, с убийством при этом полицейского служителя Хлебникова, с покушением на убийство и. д. Якутского губернатора Осташкина, с нанесением ран подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому, на основании 107 и 279 ст. XXII книги свода военн. постановлений 1869 года издания 2-го, 118 и 119 ст. уложения о наказ, уголовн. и исправ. издания 1885 года, приговорил: первых трех — Когана-Бернштейна, Гаусмана и Зотова, как зачинщиков в означенном преступлении, подвергнуть смертной казни через повешение; следующих затем 14 человек, как сообщников, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Бориса Геймана, Сергея Капгера, Анну Зороастрову, во внимание того, что они не участвовали в соглашении со своими товарищами на составление заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и явились в квартиру Ноткина, где оказано было затем сопротивление, в самый день происшествия, незадолго перед самым сопротивлением, а Розу Франк и Анастасию Шехтер, во внимание того, что перед началом вооруженного сопротивления изъявили намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, — по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на пятнадцать лет; остальных: Липмана Бермана, Кисиеля Терешковича, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, во внимание их несовершеннолетия менее 21 года, согл. 139 ст. ул. о нак., по лишении всех прав состояния сослать в каторжную работу на десять лет. Подсудимых Исаака Магата и Иосифа Резника, из которых последний за отправлением в Верхоянск в суд для допроса не вызывался, за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства по отправлению ссыльных в северные округа Якутской обл., без всякого участия в самом сопротивлении по сему обстоятельству, на основании 111 ст. означенной XXII кн., по лишению всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Якутской обл.; привлеченного к делу ссыльнопоселенца Николая Надеева, который не принимал никакого участия как в соглашении на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, так и в сопротивлении, оказанном после того тому же начальству, а имел только патроны от собственного револьвера, оставшегося во время задержания его на квартире, от ответственности освободить. Суждение о Подбельском, Фруме Гуревич и о других, за смертью их, прекратить. Употребленные по делу издержки, по приведении их в известность, взыскать из имущества подсудимых, признанных виновными.

                                                                          Мнение.

    Открытое заявление, в числе восьми и более человек, с намерением оказать противодействие распоряжениям начальства, по закону 263 ст. ул. о нак. и 110 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. издание 2-е, есть явное восстание против властей, правительством установленных, а не вооруженное сопротивление, которое может быть оказано в числе 2-х или более лиц, но менее восьми человек. Деяния подсудимых, подавших в числе 30 человек, по общему соглашению, однородные заявления об отмене сделанных 16 марта 1889 г. и. д. губ. Осташкиным распоряжений относительно отправки ссыльных согласно назначения в северные округа Якутской обл. усиленными партиями, которым подчиниться они не могут, хотя распоряжения эти касались немногих из них, а затем отказ тех же ссыльных подчиниться требованиям начальства явиться в полицейское управление для выслушания резолюции губернатора на упомянутые заявления, выражают явное восстание, с намерением воспротивиться начальству, которое сопровождалось убийством полицейского служителя Хлебникова, покушением на убийство и. д. губ. Осташкина и нанесением ран выстрелами из револьверов подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому. В преступлении этом по обстоятельствам дела положительно изобличаются государственные ссыльные: Альберт Гаусман, Николай Зотов и Лев Коган- Бернштейн, как зачинщики, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель Терешкович, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Роза Франк, как пособники, при чем последние двое — Шехтер и Франк — согласившись в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, по приходе военного отряда, изъявили желание идти под конвоем в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губ. по этим же заявлениям и уговаривали даже товарищей подчиниться сему требованию. Виновность Исаака Магата, подавшего в числе других заявление и не бывшего на квартире Ноткина, где оказано сопротивление начальству, заключается только в преступном соглашении с целью противодействовать распоряжениям начальства. За вышеуказанные преступления, на основании 75, 110 и 111 ст. XXII кн. свода воен. пост. 1869 г. изд. 2-е, полагал бы: Льва Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана и Николая Зотова, как зачинщиков, по лишении всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение; на сообщников по обстоятельствам дела и по мере содействия их в самом исполнении преступления: Мовшу Гоца, ходившего перед тем депутатом к губернатору, Иосифа Минора, выразившегося, что с начальством они не шутят, Шендера Гуревича, купившего накануне два револьвера, и Михаила Орлова, неоднократно замеченного в неповиновении, за что по постановлению мин. вн. д. из Тобольской губернии выслан и отдаленные места Якутской обл., как наиболее выдающихся и означенном преступлении по своим действиям, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Марка Брагинского, Моисея Брамсона, Самуила Ратина, Менделя Уфлянда, Матвея Фундаминского и Иосифа Эстровича, как менее выдающихся по своим действиям, сравнительно с предыдущими, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двадцать лет; Сару Коган-Бернштейн, Веру Гоц, Анисью Болотину и Паулину Перли, в виду выраженного ими вначале колебания и увлечения затем подсудимыми мужчинами, имеющими над ними по природе и по личным отношениям сильное влияние, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двенадцать лет, Кисиеля Терешковиуа, Липмана Бермана, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, по их несовершеннолетию, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу: Терешковича, как замеченного прежде вместе с Орловым и другими в беспорядках и неповиновении, на десять лет, Бермана и Эстровича на шесть лет; Евгению Гуревич, в виду ее увлечения другими и выраженного колебания, на четыре года; Анастасию Шехтер и Розу Франк, которые изъявили готовность идти в полицию под конвоем и уговаривали товарищей своих подчиниться этому требованию, по лишении всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленные места Якутской области. Подсудимого Исаака Магата за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, окончившееся явным восстанием, в котором не принимал он участия, по лишении всех прав состояния сослать на поселение в отдаленнейшие места той же области. Что касается до Сергея Капгера, Анны Зороастровой и Бориса Геймана, которые никаких заявлений об отмене распоряжений губернатора не подавали, в город Якутск прибыли из улусов уже после того, без всякого оружия, Капгер 21-го марта, а Зороастрова и Гейман около 11 час. утра на следующий день и, не зная ничего о преступных намерениях своих товарищей, а также об отказе их идти по требованию надзирателя Олесова в полицейское управление, зашли в квартиру Ноткина для свидания с некоторыми из них почти перед самым прибытием военного отряда, посланного для привода подавших накануне заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и отказавшихся потом идти по требованию в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губернатора на упомянутые заявления, — являются упомянутые ссыльные участниками восстания без предварительного на то соглашения, так как по прибытии военного отряда не вышли из квартиры Ноткина по первому требованию и неоднократному убеждению подчиниться сему требованию начальства, за что, на основании 75 ст. XXII кн., согласно 12, 39 и 263 ст. улож. о нак. угол, и испр. по лишении всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, Капгера и Зороастрову сослать на житье в отдаленные места Якутской обл., а Геймана, происходящего из мещан, вместо отдачи в исправительный арестантский отдел по третьей степени, на основании 77 ст. того же уложения, заключить в тюрьму гражданского ведомства на три года, с употреблением на самые тяжкие из установленных в сих местах заключения работы. Постановленный приговор о государственном ссыльном Иосифе Резнике, обвиняющемся в соглашении в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, который, за отправлением по назначению в Верхоянск, в суд не вызывался, за нарушением в сем случае 296, 300 и 407 ст. II кн. военного угол. ул. изд. 1864 г., отменить и дело об этом ссыльном передать в надлежащее судебное место гражданского ведомства, которому предоставить сделать заключение об отобранных от государственных ссыльных деньгах, оружии и др. вещах. Изложенное мнение по событию вооруженного сопротивления и признанной судом по внутреннему своему убеждению виновности в сем преступлении подсудимых государственных административно-ссыльных, на основании 420 и 422 ст. II кн. военн. угол. уст. изд. 1864 года и особого высочайшего разрешения, сообщенного бывшему командующему войсками генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, представляю на усмотрение вашего превосходительства.

    Подписал обер-аудитор Подкопаев.

                                                                      Конфирмация.

    Временно и. д. командующего войсками генерал-майор Веревкин на докладе положил следующую конфирмацию: На основании высоч. повеления, сообщенного бывшему командующему Иркутского военного округа генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, в телеграмме главного прокурора, от 20 минувшего июня, определяю: 1) В отношении Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана, Николая Зотова, Мовши Гоц, Шендера (Александра) Гуревича, Иосифа Минора, Михаила Орлова, Константина Терешковича, Исаака Магата, Николая Надеева и умерших: Фрумы Гуревич, Ноткина, Пика, Муханова и Шура, а равно и издержек по делу, приговор суда утвердить. 2) Определенные судом бессрочные каторжные работы: Марку Брагинскому, Моисею Брамсону, Самуилу Ратину, Менделю Уфлянду, Матвею Фундаминскому, Иосифу Эстровичу, Саре Коган-Бернштейн, Вере Гоц, Анисье Болотиной, Паулине Перли по соображениям, изложенным в настоящем докладе и на основании пункта 6 ст. 134 улож. о нак. угол, и испр. и примечания к ст. 420 кн. II военн.-угол. уст. изд. 1864 г. заменить таковыми же работами на срок: первым шести — на двадцать лет, а остальным четырем — на пятнадцать лет. 3) Определенный судом десятилетний срок каторжных работ Липману Берману, Михаилу Эстровичу и Евгении Гуревич сократить первым двум — до восьми лет, а последней до шести лет, на основании соображений, изложенных в настоящем докладе, меньшей виновности по сравнению с Терешковичем и приведенных в предыдущем пункте законоположений. 4) Определенный судом пятнадцатилетний срок каторжных работ Розе Франк и Анастасии Шехтер сократить до четырех лет, в виду 6 и 9 пунктов приведенной конфирмации 134 ст., приведенного там же примечания к 420 ст. и на основании соображений, изложенных в докладе обер-аудитора. 5) Определенные судом наказания Борису Гейману, Анне Зороастровой и Сергею Капгеру заменить наказаниями согласно мнения обер-аудитора на основании 75 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. изд. 2-ое и в виду того, что лица эти в подаче заявлений губернатору не участвовали, а в явном восстании, имевшем место на квартире Ноткина, по делу до них не относившемуся, сделались участниками без предварительного соглашения, явившись на квартиру случайно по своим личным делам, и 6) в отношении Иосифа Резника и об отобранных у госуд. ссыльных деньгах, вещах и оружии поступить согласно мнения обер-аудитора. Конфирмацию эту привести в исполнение ныне же установленным в законе порядком. Временно и. д. командующего войсками Иркутского военного округа генерал-майор Веревкин. 20-го Июля 1889 года. Верно: Обер-аудитор Подкопаев. (Дело департ. полиции за № 7732 часть I, V делопроизводство).

                                  Доклад Осташкина Департ. Пол. о деле 22 марта 1889 г.

                                                            № 106, от 2 августа 1889 г.

                                                                                                                           Секретно.

    До 1887 года госуд. преступники, назначенные на водворение в Якутскую область под надзором полиции, высылались сюда по нескольку человек. С 1887 года преступники эти, преимущественно евреи, предназначенные к водворению в северные округа области, начали прибывать партиями. Когда партии этих ссыльных были небольшие, около 7-10 человек, и прибывали в Якутск в зимнее время, удобное для дальнейшей отправки ссыльных в Верхоянск и Ср.-Колымск, то они, впредь до отправки дальше по назначению, помещались в Якутском тюремном замке, выстроенном на 40 человек заключенных. По исключительным местным условиям госуд. преступники-евреи могут быть отправляемы на водворение в северные округа области только с ноября по 10 апреля, а в течение 3-х летних месяцев только до Верхоянска верхами по 2-3 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека, через 7-10 дней одна партия после другой; также и до Верхоянска в течение зимы; а летом только до Верхоянска одни мужчины верхами по одному и по 2 человека, через каждые 7 суток. Отправка поднадзорных в северные округа производилась областным начальством по правилам, изданным главн. тюремн. Управл. о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, но в особых отдельных случаях, во внимание к семейному положению госуд. ссыльных и в виду невыгодных экономических условий северных округов, делались отступления от этих правил, покуда ссыльные не стали злоупотреблять таким снисхождением. Семейным ссыльным дозволялось брать тяжести более 5 пудов на человека, с целью дать им возможность сделать в Якутске достаточный запас продовольствия, и им выдавалось на руки за несколько дней до отправления в Верхоянск и Ср.-Колымск, вперед за 2 месяца, пособие, по 18 рублей каждому поднадзорному, на приобретение продовольственных припасов сверх кормовых денег, причитающихся им по табели по числу нахождения в пути дней. На одежду и обувь выдавалось каждому поднадзорному на год вперед, т.-е. в начале года единовременно по 22 руб. 58 коп. С апреля 1888 г. госуд. преступники, преимущественно евреи, предназначенные главным начальником края в северные округа области, начали прибывать из Иркутска в Якутск большими партиями, в 11, 17 и 22 челов.; последняя партия в 17 человек прибыла в Якутск 25 февраля 1889 года. Госуд. ссыльных в этих партиях прибыло 70 человек. Они привезли с собою весьма много багажа в сундуках, чемоданах, ящиках и корзинах, весом гораздо более 10 пудов на каждого ссыльного. По причинам крайней тесноты Якутск. тюремн. замка, прибывавшие в Якутск госуд. ссыльные, считающиеся в разряде пересыльных арестантов, впредь до водворения на постоянное местожительство, сначала помещались при городской полиции, а затем в зданиях якутской местной команды, принадлежащих городу, а оттуда отправлялись объясненным выше порядком в Верхоянск и Ср.-Колымск. Для вновь прибывших партий не оказалось места и в этих зданиях. Поэтому госуд. ссыльные в числе 30 человек, впредь до наступления очереди отправки, временно поселены были областным начальством в инородческих улусах Якутск. округа, отстоящих от города от 12-70 верст. Проживать в самом городе на частных квартирах не было им дозволено в виду циркуляра министра вн. д., воспрещающего проживание поднадзорных в городах, где находятся средне-учебные заведения. Из 70 челов. госуд. преступников, прибывших в Якутск с апреля 1888 года по 25 февр. 1889 года, 5 человек, переведенных сюда из Сургута, Тобольской губ., подлежало водворению в гор. Вилюйск, а 65 челов. в Верхоянск и Ср.-Колымск. К 16 марта 1889 года указанным выше порядком было отправлено в Вилюйск 5 человек, а 31 челов. в северные округа обл. (Верхоянск и Ср.-Колымск). Осталось неотправленных в эти округа ссыльных евреев 34 человека. Из этого числа было 16 человек таких ссыльных, отправка которых по назначению отложена была до весны 1889 года, хотя многие из них прибыли в Якутск в течение 1888 года. Это были женщины, которым трудно было перенести путь в северн. округа среди зимы при 35° - 40° мороза, семейные ссыльные, выздоравливавшие, ожидавшие разрешения главного начальника края на вступление в брак и оставленные до получения сведений по предмету отношения к воинской повинности. После отправки таких 16 чел. осталось бы 18 челов., подлежавших отправке в северные округа, прибывших в Якутск в декабре 1888 г. и в январе, феврале 1889 года. Половину их, мужчин, предполагалось отправить в Верхоянск вьючным путем в течение лета 1889 года, а остальных — женщин и семейных — в течение будущей зимы. К марту 1889 года я имел от иркутского ген.-губернатора предписание о направлении в Якутскую область еще 40 человек госуд. преступников, преимущественно евреев, подлежащих водворению в северные округа по указанию генер.-губ. Государств, преступники, прибывшие в Якутск до декабря 1888 года и отправленные в северные округа до марта 1889 года, не обнаружили явного ослушания распоряжениям начальства при отправлении их в северные округа. Совсем другого духа оказались ссыльные, прибывшие в партиях в дек. 1888 года и в январе, феврале 1889 года и временно распределенные по улусам Якутского округа. Они, преимущественно евреи, во всем стали обнаруживать какой-то особенный преступный задор. Администр. ссыльный Марк Брагинский вел дневник за все время следования партии, в которой он шел от Нижн.-Новгорода до Якутска. В этот дневник он заносил все случаи противодействия ссыльных по пути требованиям начальства; все случаи ослушания ссыльных распоряжениям начальника конвоя и жандармам, препятствовавшим им иметь свидания по пути с поднадзорными, водворенными в Иркутской губ.; в дневник внесены также все случаи дебоширства пересылавшихся с конвоирами. Начальник конвоя, доставивший партию госуд. преступников в февр. 1889 года, представил два акта, составленных по пути от Иркутска, об оказанном ему противодействии и сопротивлении следовать по назначению ссыльными: Ноткиным, Шуром, Терешковичем, Эстровичем, Шендер Гуревичем, Генею Гуревич, Зотовым и Орловым. Офицер Попов вынужден был везти этих ссыльных одну станцию связанными — Зотов и Орлов первоначально водворены были в Тобольск. губ., откуда за беспорядки и неповиновение властям мин. вн. д. перевел их в отдаленнейшие места Якутск. обл. с продолжением срока надзора за ним на два года (отношение деп.- пол. Якутскому губерн. от 12 авг. 1888 г. за № 3303). На этом основании Зотов, Соколов и Орлов были назначены к водворению в Ср.-Колымск в Колымском улусе. Иркутский генер.-губ. в октябре 1888 г. на основании телеграммы г. тов. мин. вн. д. наведывающего полицией от 30 сентября, предписал Якутскому губернатору в виду беспорядков, произведенных в Томске высылаемыми в Вост. Сибирь Шендер и Генею Гуревич, Ноткиным, Терешковичем, Зотовым и Орловым, разместить их отдельно одного от другого по улусам Якутск. округа. С такими-то личностями пришлось иметь дело областному начальству при ограниченных средствах городской и окружной полиции. В городе Якутске дозволено было проживать временно госуд. ссыльным семейным, по болезни, Резнику и Когану-Бернштейну, также по болезни, Розе Франк и Болотиной; по предмету отнесения воинской повинности Соломонову и Эстровичу и Ноткину, предложившему Ирк. метеоролог. обсерватории свои услуги по устройству метеоролог. наблюдений на Кеньюряхе — на вершине Верхоянского хребта. Для необходимых приготовлений для устройства на Кеньюряхе метеорологической станции — с разрешения генерал-губернатора, — Соломонов и Ноткин наняли себе в г. Якутске квартиру в отдельном флигеле, с отдельным двором и хозяйственными службами, у домовладельца мещанина Монастырева. Государственные ссыльные, преимущественно евреи, временно водворенные в улусах Якутск. окр., стали нарушать существенные требования положения о полицейском надзоре. В течение февр. и марта мес. они начали ежедневно самовольно появляться в городе по несколько человек и находились здесь по несколько дней, обитая здесь по квартирам Соломонова, Ноткина, Резника, Когана-Бернштейна, Эстровича, Болотиной и Розы Франк. Высылаемые из Якутска полицией, они, через несколько времени, опять появлялись здесь в большем числе. Затем до меня дошли слухи, что ссыльные евреи, подлежавшие водворению на жительство в Верхоянский и Колымский округа на 5 и 8 лет, намереваются летом бежать из области. 28 февраля Якутский полицмейстер донес мне, что 27 февраля городскою полицией, при бытности тов. областного прокурора, в квартире Соломонова и Ноткина обнаружена библиотека и читальня, принявшая характер общедоступной, и что в этой библиотеке собираются многие поднадзорные, самовольно прибывающие в город.

    В библиотеке вывешено было объявление к посещающим библиотеку с правилами пользования книгами, журналами и газетами, и было установлено дежурство. При появлении полиции, собравшиеся в библиотеке ссыльные не допустили закрытия библиотеки. Полиция отобрала только каталоги (рукописные) бывшим в библиотеке и читальне книгам и журналам. Из этих каталогов усмотрено, что для общего пользования на квартиру Ноткина и Соломонова собрано было принадлежащих разным ссыльным несколько сот книг, из коих много было книг и брошюр русского и заграничного издания, запрещенных к обращению. Продолжая самовольно появляться в городе, государств. ссыльные в большом числе собирались на квартире Ноткина и Соломонова в дни 1-го и 2-го марта, где обсуждали действия правительства и распоряжения областного начальства. Имея на глазах удавшийся побег государств, преступника Николая Паули, задержанного в Петербурге, Федоровой и Кашинцева, появившихся в Париже, покушение на побег Майнова, Михалевича и Терещенкова, и в ожидании прибытия в область еще до 40 государств. ссыльных, я счел своим священным долгом положить конец всем допускаемым поднадзорными нарушениям закона. В этих видах по соглашению с Якутск. окружным исправником, с 16 марта распорядился об усиленной отправке в Верхоянск и Ср.-Колымск, в течение времени с 22 марта по 15 апреля, по санному пути следующих поднадзорных, прибывших в Якутск еще в 1888 году, и отправка которых в северные округа была отложена до весны 1889 г. по разным причинам: 1) Эвеля Робсмана, 2) Эдуарда Винярского, 3) Бориса Геймана, 4) Иосифа Резника, с семейством, 5) Розы Франк, 6) Анисьи Болотиной, 7) Соломона Пика, 8) Фрумы Гуревич, 9) Мовши Гоц, 10) жены его Веры, бывшей Гасох, 11) Анастасии Шехтер, 12) Паулины Перли, 13) Моисея Брамсона с семейством, 14) Альберта Гаусмана с семейством и 15) Липмана Бермана. На оставлении всех этих ссыльных временно в Якутском округе до весны 1889 года областное начальство имело разрешение г. генерал-губернатора.

    Отправку этих ссыльных в северные округа я предписал Якутским городской и окружной полициям произвести с 22 марта по 10 или 15 апреля следующим порядком: через каждые 7 дней отправлять по 4 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека; по правилам о пересылаемых вместо водворения ссыльных отправлять их не из частных квартир в городе, а накануне отправки собирать поднадзорных в полиц. гор. упр. и отправлять в дорогу оттуда или из тюремного замка. Чиновники гор. полиции заявляли мне, что при отправке ссыльных из частных их квартир они задерживают подолгу почтовых лошадей, всячески оттягивая выезд из города, и позволяют себе с чинами полиции унизительное и оскорбительное обращение.

    Состоящих на очереди к отправке и сказывающихся больными помещать для излечения в тюремную больницу. В дорогу разрешить брать с собою отнюдь не более 5 пудов на каждого ссыльного; в случае неимения собственной теплой одежды и обуви выдавать таковую казенную арестантскую. По расчету дней пути выдавать каждому вперед кормовые деньги по положению и 22 р. 58 коп. каждому на одежду и обувь.

    Выдачу же, кроме кормовых, еще на 2 месяца вперед прекратить, по неимению на это у областного начальства надлежащего разрешения и по неассигнованию еще в марте кредита на пособие государственным. Ограничение веса багажа 5 пудами по указанию правил о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, и прекращение выдачи вперед за 2 месяца пособия я признал необходимым потому, что снисходительностью в этом отношении, в отдельных случаях, ранее ссыльные явно злоупотребляли. Багаж состоял у них, кроме запасов продовольствия и привезенных ими из России книг целыми ящиками, из железных вещей и разных других товаров. Один ссыльный повез в Средне-Колымск якорь в 2½ пуда весом. Выдаваемое вперед за 2 месяца пособие употреблялось на приобретение вещей и товаров для барышничества на месте водворения.

    Верхоянский окружной исправник доносил о том, что госуд. ссыльные обременяют содержателей станций большим количеством багажа, состоящим из книг, железных вещей и товаров, требуя для каждой партии из 2-3 ссыльных по 7-10 пар оленей с нартами. На это жаловались областн. правлению и содержатели станций по Верхоянскому и Колымскому тракту. В выдаче вперед в дорогу пособия за 2 месяца было отказано ссыльным еще и по той причине, что многие из них, вскоре по прибытии в Якутск, получили из России от родственников своих единовременно достаточные суммы, каждый по 25, 40, 50 и 100 р. Деньги от родственников и посылки с платьем и бельем получили: Гоц, Минор, Гаусман, Брамсон, Ноткин, Шур, Соломонов, Коган-Бернштейн, Брагинский, Фундаминский, Эстрович, Робсман и Гуревич.

    Впоследствии найдена рукопись Брагинского, в которой делается упрек «товарищам ссыльным-политикам» в том, что они занимаются барышничеством, в котором заподозрило их областное начальство.

    О такой усиленной отправке ссыльных в течение марта и апреля я донес г. генерал-губернатору от 18 марта 1889 года. Для своевременного заготовления по тракту лошадей и оленей и для устранения всяких препятствий к безостановочному и благополучному проследованию партии 18 марта послан был вперед нарочный. Отправку оставшихся остальных 18 ссыльных, прибывших в Якутск в дек. 88 г. и в январе и феврале 1889 года предполагалось произвести: мужчин верхами в Верхоянск в течение лета 1889 г., а женщин и семейных — будущей зимой. До сего времени они были поселены в Якутский округ. 19 марта явился утром ко мне на квартиру административно-ссыльный Мовша Гоц, в качестве уполномоченного от прочих госуд. ссыльных и требовал об отмене сделанного 16 марта распоряжения об усиленной отправке ссыльных в северные округа в течение марта и апреля.

    Гоцу я ответил, что сделанное распоряжение остается в своей силе и, обращаясь к благоразумию его и подлежащих отправке по назначению ссыльных, внушал ему убедить ссыльных подчиниться распоряжению начальства, основанному на предписаниях и указаниях высшего правительства.

    Гоц ушел, нагло заявив, что политические ссыльные не подчинятся распоряжению об усиленной отправке. Освобожденный с мая 1888 г. от гласного надзора полиции бывший административно-ссыльный дворянин Мельников подал мне 20 марта письменное заявление о том, что госуд. преступникам неудобно будет следовать в Верхоянск и Колымск усиленным способом потому, что на станциях содержится только по 3 пары лошадей и оленей, что для лошадей и оленей трудно добывать подножный корм, что люди могут заболеть в дороге, что им трудно найти по дороге продовольствие и что посылать партии необходимо через большие промежутки времени — одну партию после другой через 10 дней или даже 2 недели. Указав Мельникову на неуместность подобного его вмешательства, я оставил его заявление без последствий. Все это делалось и заявлялось ссыльными и их адвокатом Мельниковым в то время, когда в руках у ссыльных (Когана-Бернштейна, Гаусмана, Минора, Брагинского), как впоследствии оказалось, имелись письма от прибывших уже и поселившихся в Верхоянске и Ср.-Колымске государств. преступников, что февраль, март и апрель самое удобное время для следования в северные округа семейных людей, для женщин и слабых здоровьем. — 21 марта в 1½ часа дня в Якутск, областное правление явились государственные преступники целой толпой в 30 человек: Резник, Фрума Гуревич, Пик, Зотов, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Шур, Берман, Шендер Гуревич, Анисья Болотина, Анастасия Шехтер, Минор, Иосиф Эстрович, Магат, Фундаминский, Гаусман, Вера Гоц, Мовша Гоц, Ноткин, Брагинский, Паулина Перли, Михель Эстрович, Орлов, Лев Коган-Бернштейн и Сара Коган-Бернштейн. Они привели с собою собаку и столпились в коридоре у помещения, занимаемого экспедицией о ссыльных (2-ое отделение областн. правления). Они в один голос потребовали от вышедшего к ним советника областного правления, наведывающего экспедицией о ссыльных, чтобы он принял от них 30 письменных заявлений на имя Якутского губернатора об отмене усиленной отправки ссыльных в северные округа в течение марта и апреля месяцев, они требовали, чтобы эти их заявления сегодня же были у губернатора и чтобы им сегодня же было объявлено решение или резолюция губернатора. На замечание советника о том, что целой толпой нельзя являться в присутственное место и подавать прошение скопищем; на предложение сейчас же разойтись и подать заявление лично губернатору, так как сегодня у него для посетителей день приемный, они отказались это исполнить и воспрепятствовали вахмистру запереть дверь из коридора в помещение экспедиции. Тогда приглашен был в правление полицмейстер. Прибывший около 2-х часов дня полицмейстер потребовал от толпы государств. преступников, чтобы они немедленно разошлись, они отказались это исполнить, требуя, чтобы от них приняты были заявления и поданы сегодня губернатору, на каковые заявления они сегодня же будут ждать ответа от губернатора. Полицмейстер отобрал от каждого по заявлению, вывел толпу во двор области, правления и убедил их разойтись. Уходя со двора, обращаясь к полицмейстеру, Минор сказал: «Мы ведь не шутим; знаете, чем это пахнет?» Отобранные от ссыльных заявления полицмейстер представил мне, доложив о происшедшем. 21 марта вторник был приемный день для просителей, но никто из государств. ссыльных ко мне не явился и никаких просьб не подавал. О происшедшем 21 марта был составлен акт, переданный мною г. областному прокурору для производства через судебного следователя следствия о появлении толпы госуд. ссыльных в областном правлении, о самовольной отлучке многих ссыльных в город из улусов и об оказанном им упорстве подчиниться законным распоряжениям начальства. По рассмотрении мною представленных полицмейстером 30-ти заявлений они оказались все одного содержания и содержали в себе требование об отмене сделанных мною распоряжений об усиленной отправке госуд. ссыльных в назначенные для них северные округа порядком, изложенным выше. По рассмотрении заявлений этих ссыльных, я еще более убедился, что цель и намерение ссыльных есть чем только можно оттянуть до лета отправку их в Верхоянск и Колымск и чтобы летом бежать. В тот же день, 21 марта, через полицмейстера подававшие заявления госуд. ссыльные были извещены, что о резолюции моей по их заявлениям им будет объявлено полицией 22 марта. Передав через полицмейстера резолюцию мою на их заявления, при сем в копии прилагаемую, я поручил полицмейстеру собрать всех подавших заявление ссыльных в городск. полиц. управл. утром 22 марта, объявить им там резолюцию, задержать их, препроводить в Якутский тюремный замок, содержать их там под стражею, впредь до производства следствия о появлении ссыльных толпою в обл. правл., о самовольной отлучке в город из округа и о неподчинении распоряжениям начальства; а ссыльных, назначенных в очередь к следованию в Верхоянск, отправить 22 марта прямо из тюремного замка. — По всему было видно, что ни одному из этих распоряжений ссыльные, сопротивлявшиеся конвою в Енисейской губернии, при следовании по главному сибирскому тракту, и в Верхоленском округе Иркутской губернии, добровольно не подчинятся. — Поэтому по соглашению с области, прокурором, начальником местной команды и полицмейстером, я письменно просил 21 марта начальника Якутской местной команды отрядить на 22 марта 30 человек вооруженных нижних чинов под командой офицера для содействия городской полиции на случай сопротивления госуд. ссыльных подчиниться требованиям правительства и распоряжениям областного начальства об отправлении ссыльных в северные округа. Отряд воинских чинов с офицером прибыл в Якутск. гор. полиц. упр. в 10 час. утра. Городская полиция к этому времени узнала, что госуд. ссыльные, подавшие 30 заявлений, собрались на квартире одного из них, Якова Ноткина, где была открыта библиотека и читальня, где они и ожидают объявления резолюции губернатора на вчерашние их заявления. Полицмейстер двукратно посылал полицейского надзирателя и городовых с требованием, чтобы Ноткин и прочие, подавшие 30 заявлений ссыльные явились до 11 час. в гор. полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора. Исполнить это ссыльные отказались, заявив, что они требуют, чтобы резолюция губернатора была им объявлена здесь, на квартире Ноткина, где они для этого и собрались. Тогда, около 11 час. утра, полицмейстер с начальником Якутской местной команды, с офицером и отрядом нижних чинов отправились и прибыли к квартире, где собрались госуд. преступники. — Полицмейстер с начальником местной команды стали увещевать ссыльных подчиниться требованиям начальства и отправиться в полицейское управление для выслушания распоряжения губернатора; сначала ссыльные согласились выйти из квартиры и отправиться в полицию, но после возбуждения со стороны ссыльного Лейбы Когана-Бернштейна, сказавшего, обращаясь к полицмейстеру и офицерам: «Что тут церемониться? видали мы их!», ссыльные сделали в представителей власти несколько выстрелов из револьверов.

    Полицмейстер явился ко мне на квартиру и доложил, что государственные не слушаются и начали стрелять. Прибыв с полицмейстером на место происшествий, я выстрелов не застал и не слышал их. Войдя во двор квартиры Ноткина и остановившись здесь, я увидел суетившуюся ссыльную еврейку и несколько ссыльных; ссыльной и ссыльным я начал говорить, чтобы все успокоились и подчинились требованиям начальства; в это время один ссыльный выстрелил в меня в упор из револьвера и затем последовали другие 2 выстрела, сделанные другими ссыльными. Продолжавшееся вооруженное сопротивление госуд. ссыльных, засевших в доме, нанятом под квартиру Ноткина, и новые выстрелы с их стороны вынудили военный отряд стрелять в ссыльных в отворенные двери и окна. Несколько ссыльных убито на месте, несколько ранено опасно и легко. Ссыльными ранен тяжело в ногу Якутск. местной команды подпоручик Карамзин, двое нижних чинов и полицейский служитель, к вечеру умерший. После 2-х залпов военного отряда сопротивление кончилось; все они, находившиеся в одном доме, задержаны, обысканы, оружие от них отобрано, ссыльные заключены в тюремный замок, раненые помещены в больницу; обо всем происшедшем составлен акт, который передан судебному следователю для производства формального следствия под наблюдением прокурора.

    Представив копию с акта, постановленного 22 марта, я об этом донес подробно эстафетой г. генерал-губернатору и телеграфировал г. министру вн. дел. Произведенными 22 марта беспорядками госуд. ссыльные достигли того, что назначенная в этот день к отправке в Верхоянск партия осталась невыбывшею по назначению. — 22 марта убиты на месте вооруженного сопротивления следующие госуд. ссыльные: Муханов, Пик, Ноткин и Шур; смертельно ранены и умерли в тюремной больнице Подбельский и Фрума Гуревич; ранены были, ныне выздоровевшие и содержащиеся в тюремном замке: Зотов, Минор, Лев Коган-Бернштейн, Мовша Гоц, Михель Эстрович, Орлов и Фундаминский; арестованы на месте происшествия и содержатся в тюремном замке ссыльные, участвовавшие в вооруженном сопротивлении властям: Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Берман, Шендер Гуревич, Анастасия Шехтер, Гаусман, Болотина, Паулина Перли, Зороастрова, Брагинский, Капгер, Гейман, Иосиф Эстрович, Айзик Магат, Сара Коган-Бернштейн и Вера Гоц (б. Гассох).

    Виновные в вооруженном сопротивлении властям иркутским ген.-губ. и команд. войск. Иркутск, воен. окр. преданы военно-полевому суду. Военно-судная комиссия, окончив на месте в июне свои действия, военно-судное дело и приговор свой представила на конфирмацию г. команд. войск. Иркутск, воен. окр. — После арестования госуд. преступников полиция закрыла устроенную ими библиотеку и читальню и произвела тщательный осмотр как квартиры Ноткина, так и временных квартир в городе прочих арестованных ссыльных. Результат от осмотра квартир ссыльных получился следующий. В квартире Ноткина многих книг уже не оказалось, они развезены были по квартирам других ссыльных. В квартире Пика найдены были вырезанные на аспидной дощечке фальшивые печати правительственных учреждений и фальшивые паспорта, которые приложены были к следственному делу. В квартире Фундаминского найдена представленная мною г. ген.-губ., печатанная в России в „социалистической типографии" изд. 1888 г., брошюра под заглавием: «Вопросы для уяснения и выработки социально-революционной программы в России».

    В квартире Уфлянда и Шура, найдены представленные г. ген.-губ-ру: 1) женевского издания, «Самоуправление» — орган социалистов-революционеров и брошюра «Карл Маркс. Введение к критике философии права Гегеля, с предисловием П. Л. Лаврова»; 2) весьма преступного содержания приветствие — «Из Якутска. От русских ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики»; 3) программа деятельности социалистов-федералистов и 4) рукописи: Наставление, как должна вести себя «тюремная вольница», обращение к товарищам о необходимости подачи государю императору протеста от «Русской политической ссылки в Сибири» и проект самого протеста. Подлинные эти 3 рукописи переданы мною области, прокурору в виду закона 19 мая 1871 г. о производстве дознаний о государственных преступлениях, а списки с них представил департаменту полиции и г. генерал-губернатору.

    В бумагах Подбельского найден, за подписью водворенных в Вилюйске государственных преступников: Майнова, Михалевича, Терещенкова, Яковлева, Гуревича, Дибобеса, Молдавского и Вадзинского — «адрес из Вилюйска от ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики». Адрес этот передан мною областному прокурору в виду закона от 19 мая 1871 г.

    Наконец в бумагах Зотова, Минора, Брагинского, Брамсона и Гаусмана найдены подробные списки госуд. ссыльных, водворенных в разных местностях Западной и Восточной Сибири. — По арестовании 22-го марта государств. преступников после прекращения вооруженного сопротивления, вся корреспонденция арестованных подчинена контролю на основании изданных главным тюремн. управлением правил о порядке содержания в тюрьмах политических арестантов. Результаты контроля корреспонденции арестованных получились следующие: оказалось, что они состоят в переписке с госуд. ссыльными, водворенными в Иркутской и Енисейской губ., а также в Тобольской губ. и местностях степного генерал-губернаторства. В переписке этой заключались советы продолжать преступную пропаганду в местах ссылки; сообщались разные истории и случаи удачного противодействия властям и высказывалась уверенность в скором успехе в борьбе против существующего в России государственного строя. Подлинные письма этих ссыльных представлены мною частью в департ. полиции, как имеющие отношение до государственных ссыльных в других частях Сибири, частью г. генерал-губернатору, как, имеющие отношение до ссыльных этого ген.-губернаторства. — С июня месяца, с разрешения мин. вн. дел, переданного областному начальству г. генерал-губернатором, подчинена контролю корреспонденция всех водворенных в области административно-ссыльных и прибывших с ними жен. Контроль над корреспонденцией их дал следующие результаты. Обнаружено, что до 16 поднадзорных, во избежание удержания части денег в казну на пополнение выдаваемого им пособия на содержание, получают из России деньги от родственников (в суммах от 10 до 150 р. за раз) не на свое имя, а на адрес свободных от гласного надзора жен государственных ссыльных — через Веру Свитыч и Ревекку Гаусман. — Двум ссыльным родственники обещали устроить кредит у Якутских купцов до 300-600 р. с уплатой денег впоследствии их доверенным в России. — Обо всем вышеизложенном имею честь уведомить департамент полиции, в ответ на телеграмму от 3 июля за № 1936. И. д. губернатора вице-губернатор Осташкин. (Дело д-та полиц. за № 7732, 1-ая часть V делопроизводства).

    /Якутская трагедия - 22 марта (3 апреля) 1889 г. - Сборник Воспоминаний и Материалов. Под ред. М. А. Брагинского и К. М. Терешковича. О-во политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1925. С. 210-223./

    В. Бик

                                             К МАТЕРИАЛАМ О ЯКУТСКОЙ ТРАГЕДИИ

                                                                       22 марта 1889 г.

    В своем недавно вышедшем труде «Якутская ссылка 70 - 80-х г.г.» тов. М. Кротов с достаточной полнотой использовал архивные материалы о кровавой расправе царских опричников над политическими ссыльными 22 марта 1889 г., оставшейся неотомщенной в ту мрачную эпоху царствования Александра III и сильнейшего кризиса народничества.

    В историко-революционном отделе Архива Якутии имеется письмо полит.-ссыльного В. Ф. Костюрина к его товарищу по Карийской каторге, Юрию Тархову, посвященное истории «монастыревской бойни», до сих пор целиком не опубликованное. Правда, нового оно не вносит в написанную уже историю одного из гнуснейших преступлений царизма, и в своем труде т. Кротов отчасти использовал его (в главе «Монастыревская история»); но напечатанное в целом письмо В. Ф. Костюрина, как показание современника этой бойни, знавшего подробности ее от товарищей по ссылке, представляет несомненную историко-революционную ценность.

    Дальше Якутска письмо Костюрина не пошло и очутилось в руках непосредственного виновника кровавой трагедии, и. д. губернатора Осташкина. Чрезвычайно характерно, как этот последний скрыл от следственной власти уличающий его документ (Не забудем, что, по свидетельству одного из авторов изданного обществом политкаторжан в 1924 г. сборника воспоминаний о Якутской трагедии, т. Брамсона, производивший следствие по делу «монастыревцев» судебный следователь Меликов проявил достаточную объективность).

    Обратимся к документам.

    В отношении на имя якут. обл. прокурора [* Дело Якут. Обл. Упр. — О государ. преступнике Викторе Костюрине.], датированном 3 июня 1889 г., Осташкин пишет:

    «Якутский полицеймейстер, от 31 мая за № 107, представил ко мне переданное ему якутским исправником и адресованное в Забайкальскую область Юрию Тархову письмо, писанное находящимся в ссылке в Якутском округе Виктором Костюриным.

    Так как письмо это содержит в себе описание обстоятельств вооруженного сопротивления государственных ссыльных 22 марта с. г., то таковое имею честь препроводить вашему высокородию.

    И. д. губернатора (подписи нет).

    Начальник отделения Добржинский».

    Оставив без подписи вышеприведенное отношение, Осташкин перечеркивает его крест-накрест и тут же сбоку, на полях, кладет такую резолюцию:

    «За окончанием следствия [* Курсив мой. В. Б.], письмо приобщить к переписке. П. О. [* Письмо приобщено к упомянутому выше личному делу В. Ф. Костюрина.]».

    Итак, получив письмо Костюрина 31 мая, Осташкин продержал его под сукном до 3 июня включительно, чтобы, сославшись на окончание следствия, устранить этот неприятный для него документ от приобщения к следственному делу. Правда, как явствует из отношения обл. прокурора к Осташкину от 1 июня 1889 г. [* Дело Я.О.У. — О произведенном 22 марта 1889 г. в г. Якутске государственными ссыльными вооруженном сопротивлении. Лист дела 205. Отметим, кстати, что тов. Кротов допустил ошибку, указывая, что следственное дело о «монастыревцах» было передано военно-судной комиссии 21 мая. Отношением, датированным этим днем, Осташкин предлагал лишь обл. прокурору передать следств. дело «прибывшему сего (21 мая — В. Б.) числа председателю военно-судной комиссии», прося уведомить его (Осташкина) «об исполнении сего». И только в отношений от 1 июня за № 992 обл. прокурор, информируя в последний раз Осташкина о положении след. дела (дополнительные допросы подсудимых и свидетелей обвинения, очные ставки), уведомлял Осташкина о передаче след. дела в.-судной комиссии: «Сообщая о вышеизложенном вашему превосходительству, имею честь присовокупить, что следственное дело о беспорядках 21 и 22 марта вместе с сим (курсив мой — В. Б.) отсылается н военно-судную комиссию».], следственное дело о «монастыревцах» того же 1 июня было передано им военно-судной комиссии, но это обстоятельство не аннулирует нашего утверждения о преднамеренном сокрытии Осташкиным от следствия убийственных для него показаний письма Костюрина.. Это ясно уже по одному тому, что как раз в день получения письма Костюрина, 31 же мая, Осташкин направил обл. прокурору выписки из переписки и бумаг «монастыревцев», найденных в их квартирах полицией «после ареста преступников 22 марта». Указывая, что в этих выписках «заключаются сведения, характеризующие поведение и направление этих ссыльных в месте ссылки, образ их жизни и занятий» [* Ibid. Лист дела 200.], Осташкин писал прокурору:

    «Содержащиеся в переписке и бумагах сведения могут заменить повальный обыск государственных ссыльных, поэтому, в виду 310 ст., ч. 2, том XV закона о судопр. о преступл. и преступн., выписки из частной переписки и из бумаг государственных ссыльных имею честь препроводить к вашему высокоблагородию для приобщения к следственному делу [* Курсив мой. В. Б.]. Далее следует перечисление выписок: 1) «выписи из писем, полученных арестованными 22 марта ссыльными от ссыльных других округов Якутск. обл. и других частей Сибири», 2) «заметки из записной книжки Марка Брагинского о бывших с ними, ссыльными, происшествиях во время следования в ссылку от Н.-Новгорода до Якутска», 3) «список с рукописи Лейбы Коган-Бернштейна «Из Якутска от русских социалистов-революционеров приветствие гражданам Французской республики» и др.

    Так устранил царский сатрап от приобщения к следственному материалу документ, обличавший его подлую, провокационную роль в кровавой Якутской трагедии 22 марта 1889 года.

    В заключение нельзя не отметить характерных ноток письма Костюрина, диссонирующих с обычным представлением о революционере, как о борце против различных видов гнета царизма, в том числе, конечно, и национального. Откровенно скользящий в письме Костюрина антисемитизм (выражение: «жидки») кладет определенный штрих на внутреннее содержание этого бывшего карийца.

                                       Письмо В. Ф. Костюрина к Юрию Тархову (1)

                                     Чурапча, Батурусского улуса. 24 апреля 1889 года

    Юрий, я, брат, перед тобой виноват — письмо твое я давно получил и даже, как можешь видеть по конверту, написал было тебе и запечатал письмо, но потом случилось у нас в городе нечто такое, что пришлось письмо вскрыть, вынуть и уничтожить, а нового-то написать я не собрался. В уничтоженном письме я прохаживался насчет «жидков», которых послали сюда около 50 человек для отправки в Колыму, но после истории 22 марта мне стало неловко от всех тех шуточек, которые я отпускал на их счет, и я письмо уничтожил.

    Вряд ли ты знаешь подробно, что случилось у нас, а потому я изложу тебе по порядку. Был у нас губернатор Светлицкий, милейший человек — джентльмен в полном смысле слова; его здесь все любили — и обыватели, и наша братия, — такого порядочного человека здесь, вероятно, никогда не бывало (2). При нем колымчан отправляли по два, человека через две недели, чтоб они не нагоняли друг друга в дороге и не мешали бы друг другу добраться благополучно до места назначения, так как станции там одна от другой верстах в 200 и более, а посредине через верст 70 или 80 только поварни, т.-е. просто сруб без камелька, где можно с грехом пополам переночевать. Жителей — никаких, если не считать нескольких юрт возле станций. По дороге никакой провизии достать нельзя, кроме оленей, если попадутся, поэтому запасаться надо провизией на целый месяц пути; в виду этого Светлицкий разрешал брать по 10 пудов клади. Прислано было сюда для отправки в Колыму более 40 человек, часть уже уехала и человек 25 осталось еще. Переводят Светлицкого в Иркутск, губернаторское место занимает «Осташкин» — помнишь, тот, что приезжал на Кару производить следствие по делу иркутского побега Попко еtс? Хорошо. Он объявляет, что теперь будут отправлять иначе, а именно — по 4 человека сразу и два (3) раза в неделю и клади 5 пудов на человека. Колымчане пишут прошения об отмене этого распоряжения, указывая на распутицу, которая застигнет их в дороге, и на другие неудобства такой скоропалительной отправки. Несут они свои прошения в областное правление (они все временно проживали в городе на частных квартирах). Им говорят — «соберитесь завтра вместе, губернатор вам завтра даст ответ». Они собираются все на одной квартире, и на другой день туда, действительно, является к ним полицеймейстер (4) с военной командой и объявляет, чтоб они шли под конвоем в полицию, где им будет объявлен ответ губернатора, и что там первые подлежащие отправке будут задержаны и отправлены в тюрьму, откуда уж будут отвезены дальше. Наши стали возражать, что губернатор обещал им дать ответ на этой квартире, а не в полиции, и что, наконец, нет надобности в конвое, они могут пойти в полицию и без конвоя. Завязался спор, обе стороны настаивают на своем; тогда полицеймейстер объявляет начальнику военной команды: «Что с ними разговаривать, взять их силой!». Офицер, держа в обеих руках по револьверу, с несколькими солдатами входит в квартиру. Когда солдаты захотели пустить в ход приклады, Пик выстрелил из револьвера, кто-то еще выстрелил, солдаты дали залп в комнаты и выскочили на двор. После первого залпа оказались убитыми Пик, Гуревич Софья, (ее закололи штыками — три штыка всадили в нее, — собственно, она была тяжело ранена и только в больнице уже умерла), были ранены Гоц пулей в грудь навылет и еще кто-то. Был такой дым, такая сумятица, что даже сами участники не помнят, кто когда был ранен, так как было несколько залпов. В это время подъезжает Осташкин к дому; из дверей его выбегает жена Брамсона (принявшая в дыму кого-то из раненых за своего мужа) и с криком: «вы убили моего мужа, убейте и меня!» — падает в обморок. Подбельский, который на шум выстрелов прибежал из лавки (5), где он был конторщиком (кончился срок его ссылки, и он собирался уезжать в Россию и в лавку поступил, чтобы заработать денег на дорогу, подошел к Осташкину и начал что-то говорить, но, увидя падающую Брамсон, бросился к ней и стал ее поднимать; кто-то выбегает из дома и стреляет в Осташкина (6); солдаты дают залп в окна дома, и какой-то подлец почти в упор выстрелил в Подбельского, поднимавшего жену Брамсона, и разнес ему череп. Осташкин сейчас же уехал, отдав приказ стрелять, пока не сдадутся.

    Солдаты дали несколько залпов — выпустили 150 патронов, изрешетили весь дом, и в конце концов оказались убитыми, кроме Пика и Софьи Гуревич, Муханов, Подбельский, Шур и Ноткин, ранены — Гоц (пулей в грудь навылет), Минор (через ключицу пуля прошла в рот и вышибла один зуб и отшибла кусочек языка), Бернштейн (прострелена мошонка), Орлов, Зотов (эти пересылавшиеся в Вилюйск сургутяне — довольно легко), Фундаминский и Эстрович — штыками легко. Зароастрова была лишь оцарапана штыком, — юбка ее, впрочем, была прострелена в нескольких местах; царапина была настолько легкая, что она даже в больницу не попала; у Гасох платок прострелен был, у других барынь (7) и мужчин оказались пальто и шубы прострелены или проткнуты штыками. И теперь все они — я фамилий всех не помню, пишу на память, кажется, не вру — Гаусман, Брамсон, Капгер, Зароастрова, Франк Роза, Гейман, Болотина, Берман, Уфлянд, Магат, Терешкович, Эстрович (их две), Евгения Гуревич, Перли (женщина), Брагинский и Ратин сидят в тюрьме (8), а Минор с женой (Настасья Шехтер), Гоц с женой (Гасох), Бернштейн с женой, Зотов, Орлов и Фундаминский — в больнице тюремной. Жена Брамсона, Гаусмана, а также Надеев (наш кариец бывший) и Макар Попов, пришедшие на квартиру после свалки, выпущены перед пасхой.

    Теперь их всех обвиняют в подаче прошения скопом и в вооруженном сопротивлении властям; пока идет предварительное дознание, и каким судом их судить будут — неизвестно. Бернштейн вряд ли выживет, остальные раненые почти поправились.

    Я был в городе в конце марта с Ростей (9), Малеванным и еще двумя-тремя из наших, бывших в то время в городе, похоронили убитых Подбельского и Муханова, тела которых были выданы жене Подбельского, Катерине Сарандович, а тела евреев были выпрошены еврейским городским обществом — они (молодцы, право) послали раввина просить Осташкина о разрешении выдать им тела убитых, они хотели схоронить на свой счет, мы уж потом возвратили им издержки.

    Пока никаких подробностей обвинения неизвестно. Если что узнаю, сообщу.

    Мой поклон Леонтию. Не знаешь ли ты, кто из Кары к нам идет?

    Ну, пока до следующего письма. Крепко жму твою руку.

    Виктор.

    О себе ничего не пишу, потому что все по-старому.

    Дочка вот только растет, скоро ходить будет.

                                                                         Примечания.

    1. Георгий Александрович Тархов — уроженец Нижегородской губ., дворянин, окончил Константиновское артиллерийское училище. Арестован 15 июня 1879 г. Приговором Петербургского в.-окр. суда 18 ноября 1879 г. осужден на 10 лет крепости по известному процессу Леона Мирского. — Сведения эти взяты из найденного автором среди бумаг недавно умершего карийца И. Ф. Зубжицкого списка заключенных карийской каторжной тюрьмы. — Адресовано письмо В. Ф. Костюриным в деревню Усть-Клю, Читинского окр. Заб. обл., где Тархов отбывал поселение после выхода с Кары.

    2. Как губернатор, Светлицкий, действительно, представлял нечасто встречавшийся по тому времени тип приличного администратора, чуждого солдафонства. В издававшейся в то время в Томске газ. «Сибирский Вестник», в № 49 от 3 мая 1889 г. (приобщен к делу о «монастыревцах»), в корреспонденции из Иркутска (от 11 апреля 1889 г.), передающей о происшедшей в Якутске кровавой трагедии, дается такая характеристика Светлицкому:

    «В частных письмах, полученных из Якутска, высказывается одинаково, что будь на месте по-прежнему г. Светлицкий, ничего подобного не случилось бы, так как Константина Николаевича все любили и глубоко уважали, и хотя он был строг, но всегда справедлив и стоял твердо на законной почве».

    3. Здесь допущена Костюриным неточность: по распоряжению Осташкина, подлежавшие водворению в северных округах ссыльные должны были отправляться еженедельно по 4 человека.

    4. Сухачев. Это был ограниченный человек, типичный держиморда. Как передавали автору старожилы Якутска, умер он в начале 1893 года от сифилиса.

    5. Торговой фирмы Громовой.

    6. Пуля революционера настигла этого верного слугу царизма лишь спустя 15½ лет. Он был расстрелян в революцию 1905 г. в Туркестане, где занимал какой-то административный пост.

    7. По-видимому, среди политических ссыльных того времени это выражение было общепринято и не носило свойственного ему специфического привкуса. По крайней мере, в дневнике М. Брагинского (л. 89 дела о «монастыревцах») под датой 22 августа (1888 г.) имеются след, строки: «... от 4 до 10 августа — однообразное пребывание в Иркутской тюрьме. Пререкания 2-й группы с тюремной администрацией. Вопрос о свиданиях с барынями (курсив мой — В. Б.).

    8. Пропущен Ш. С. Гуревич.

    9. Ростислав Андреевич Стеблин-Каменский.

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 24. № 3. Москва. 1926. С. 196, 198-201./

                                                                    ПЕРСОНАЛИИ

    Осташкин Павел Петрович — вице-губернатор (27.08.1888 — 1894), надворный советник; и.о. губернатора Якутской обл. (с февр. по май 1889); 1889 — член Временного комитета попечения о бедных; действуя от имени губернатора К. Н. Светлицкого, подавил вооружённое сопротивление политссыльных, отказавшихся следовать по этапу, т.н. «Монастырёвская трагедия» (22. 03. 1889). 07. 08. 1889 — трёх организаторов бунта приговорили к повешенью (Н. Л. Зотов, Л. М. Коган-Бернштейн, А. Л. Гаусман), 23-х — к каторге, 2-х — к ссылке; П. П. Осташкин был пожалован в статские советники; 1892 — не допустил распространения на Якутию «Правил о местностях, объявляемых на военном положении»; выезжал для осмотра залежей каменн. угля в Борогонский улус на предмет промышл. освоения; 31. 03. 1894 - 1917 — председатель Обл. правления Семиреченского ген.-губернаторства; курировал постройку кафедр, соборного храма в г. Верном (Алма-Ата, ныне Алматы) (Туркестанские епархиальные ведомости. 1907. № 18. 15 сент. С. 431-438; 100 лет Якутской ссылки. С. 168-173).

    /Попов Г. А.  Сочинения. Том III. История города Якутска. 1632-1917. Якутск. 2007. С. 237./

     Р. Кантор

                                              ПАМЯТИ ВИК. ПАВЛ. КРАНИХВЕЛЬДА

                                                 (К истории Якутской драмы 1889 года)

    Ряды народовольческие редеют...

    26 февраля 1922 года в Петербурге умер от водянки, измученный продолжительным течением болезни, Виктор Павлович Кранихфельд, родной брат известного критика Вл. Кранихфельда.

    Покойный принадлежал к числу тех многих сотен русских людей, которых исключительно суровая российская действительность и бессмысленно-жестокие правительственные репрессии обращали в революционеров. Не самостоятельное искание жизненных, идеалов и путей к лучшему переустройству политического и социального быта родины привело его в революционный стан — Виктора Павловича толкнули на революционный путь самые обыденные для его современников непреодолимые житейские невзгоды. В самом начале своего крестного пути он, быть может, менее всего органически был связан с идейным революционным движением. Но достаточно было случайного ощущения беспримерного гнета и давления всеудушавшей реакции, чтобы раз навсегда твердо и определенно стать в ряды борцов за освобождение родной России.

    Первые годы его сознательной жизни, годы юношеские, гимназические, были одновременно и годами страстной и героической борьбы «Народной Воли» с самодержавием. Все бурлило и кипело кругом. Реакция, даже в период лорис-меликовской «диктатуры сердца», свирепствовала; чередовавшиеся большие и малые победы и неудачи каждый день собирали под знамена единственно могучей партии «Народной Воли» десятки и сотни людей; запуганная правительственная власть и ее несметные полчища разноведомственных агентов проявляли чрезвычайную бдительность и в каждом встречном мнили себе представителя непобедимого вражьего лагеря; все живое бесцеремонно удушалось; малейшее проявление независимости и самое невинное, но действенное стремление к знанию воспринималось жандармами, как противогосударственный поход. В такой накаленной атмосфере, отражавшейся на всех сторонах жизни, духовно рос покойный. В такой обстановке он должен был пробивать себе дорогу к реальной жизни.

    Не требовалось тогда ни больших и ни малых подвигов, чтобы быть занесенным в списки вечно гонимых и притесняемых. Каждого обитателя царской Руси сопутствовало огромное количество непредвидимых и непредугадываемых возможностей, которые в известную минуту определяли навсегда и характер, и деятельность и самую судьбу человека. Такой вынужденный поворотный пункт налицо в биографии В. И. Кранихфельда.

    В марте 1880 г. Вик. Пав. добровольно выступил из V класса Пинского реального училища. К тому вынуждала материальная стесненность семьи, очутившейся после смерти отца его (участкового мирового судьи гор. Пинска) без каких-либо средств к жизни. Целый год прошел в хлопотах матери, Дарьи Алексеевны, о пенсии. Когда она, наконец, добилась ничтожной пенсии, то первым долгом решила дать возможность Виктору продолжить образование.

    Тот тем временем не забросил занятий, а, наоборот, интенсивнее прежнего продолжал заниматься и в течении года успел подготовиться к экзаменам на аттестат зрелости. Выразив желание в мае следующего 1881 года экзаменоваться на аттестат зрелости, он неожиданно для себя и семьи столкнулся с резким противодействием со стороны местной жандармерии, отказавшей ему в выдаче свидетельства о политической благонадежности. Свой отказ минское губернское жандармское управление мотивировало следующим:

    «Кранихфельд, за неблагонадежность исключенный 5 марта 1880 года из Пинского реального училища [* Совершенно неверное указание. Сохранилось удостоверение, выданное директором этого училища 11 июня 1881 г. за № 234 и устанавливающее, что Кранихфельд «в марте 1880 года, согласно ее (матери) прошению по домашним обстоятельствам выбыл из числа учеников V класса».], отправился в гор. Киев, для поступления там к кому-то в домашние учителя. В этом же донесении (нач. жанд. упр. Новогрудского и Пинского уездов от 11 марта 1881 г., из которого черпало сведения губернское жанд. упр.) указывалось на крайнюю неблагонадежность Кранихфельда в политическом отношении, его крайне дерзкий и озлобленный характер. Еще в марте месяце (1880) г. в Пинске за ним был учрежден строгий негласный надзор, так как, по мнению всех его знакомых, он принадлежал к социально-революционной партии. В силу подобного донесения, а также предположения, что Кранихфельд отправился в Киев с целью пристать к обществу тамошних социалистов, было сообщено о выезде начальнику киевского губ. жанд. упр., прося его об учреждении за Кранихфельдом строгого негласного надзора. 15-го сентября (1880 г.) тот уведомил, что по розыскам Кранихфельда в г. Киеве не оказалось, и просил меня вместе с тем уведомить его, неизвестно ли более подробно место жительство Кр. в Киеве кому-нибудь из его родных и знакомых. (Оказалось), что Кр. проживает в Пинске». В результате был учрежден надзор за его действиями» [* Дело архива деп. государ. полиции по III делопроизв. № 686 за 1881 г. «По просьбе вдовы коллежского ассесора Кранихфельд о содействии к получению из Пинского реального училища свидетельства для сына ее Виктора».].

    Никаких конкретных обвинений, подозрения порожденные неопределенными разговорами третьих лиц, фантастические предположения привели к тому, что ему, по словам матери, был «пресечен путь к дальнейшему его образованию, составляющему для него единственный источник к существованию».

    В то время он, конечно, не «принадлежал к социально-революционной партии», если понимать это выражение буквально. Юноша 18-19 лет не мог не воспринять так или иначе разыгрывавшиеся в стране события. Как сотни и тысячи ему подобных, молодой Кранихфельд развивался под влиянием насквозь проницавших молодежь идей времени. Он естественно проникся в известной мере духом независимости, свободолюбивости, отвращения к существующим порядкам. Но все это, понятно, еще не укоренилось в сознании глубоко, не составляло главную, двигательную силу мысли, чувства и жизни. Бессмысленно гадать, куда направился бы жизненный путь покойного при отсутствии ударов извне, но одно ясно — реальным и твердым врагом действительности он тогда еще не был, и жандармы только воспитывали в нем будущего ярого протестанта.

    Грубая сила преградила ему дальнейший намеченный путь. Первое испытание глубоко запало в юную душу. Оно взывало к мести, оно вечно доказывало ему, что, при наличии существующих порядков, всякая жизнедеятельность обречена на гибель и заставляло его задуматься над положением вещей. Движимый нуждой, он невольно выбирает относительно обеспечивавшую его материально военную службу, поступая вольноопределяющимся в один из полков. Оттуда он вскоре переводится в рижское пехотное юнкерское училище, из которого в 1885 г. вышел подпоручиком, назначенный в 120 пехотный серпуховским полк.

    В продолжение этих нескольких лет, проведенных в чуждой ему военной среде, Викт. Павл, окончательно революционно оформился. Политически он примкнул к народовольцам, отдавая делу партии по возможности все свободное время. Идеям народовольчества он оставался верным до конца, преемственно примкнув впоследствии к социалистам-революционерам. Работая в «Народной Воле» после времени ее упадка, он не стоял в центре той или другой группы; скромный по натуре, он не старался выдвинуться на поверхность, а оставался преданным и безукоризненным рядовым работником. Не успев еще развернуть свои силы в желательной мере, Викт. Павл, в конце 1885 года был случайно арестован и уличен в пропаганде народовольческих идей и распространении народовольческих изданий.

    Тщетны были попытки жандармерии установить связь его с центральными организациями партии. Она так и оставалась для них необнаруженной. Обстоятельство это, однако, не помешало руководящим политическим сферам расправиться с ним. В октябре 1886 г. состоялось высочайшее повеление о высылке Викт. Кранихфельда административным порядком в Восточную Сибирь на три года. Остальные несколько человек, привлекавшихся по одному с ним делу, отделались краткосрочным тюремным заключением [* См. «X ведомость дознаниям, производившимся в жандармских управлениях и 1885 г.», стр. 41 и «XI обзор дознаниям» за 1886 г., стр. 130-131.].

    Вместо трех лет Кранихфельд пробыл в Сибири почти 20 лет. На истории этой «задержки» следует, по моему, остановиться подробнее, так как она связана с инцидентом более общего характера, не освещенным в литературе и представляющим известный интерес для истории сибирской ссылки.

    В навигацию 1887 г. Кранихфельд был отправлен в Сибирь в распоряжение генерал-губернатора Восточной Сибири. Последний в свою очередь назначил ему местом ссылки гор. Балаганск, Иркутской губ., где Викт. Пав. оставался до осени 1889 г. Срок его ссылки истекал 15 октября т. г. Нетерпеливо дожидался он дня освобождения. 12 марта он обратился к Иркутскому губернатору с таким прошением:

    «В октябре месяце сего 1889 года оканчивается срок моей ссылки. Не обладая необходимыми для возвращения средствами, имею честь покорнейше просить ходатайства вашего превосходительства пред департаментом полиции о разрешении мне летом этого года перевестись в какой-либо из ближайших к России пунктов Зап. Сибири, как напр., Тюмень, для отбытия там остающихся месяцев ссылки, в виду того, что летом мне представляется возможность доехать до Тюмени, без каких-либо обременительных для меня затрат».

    «Просьбу Сабуров (тогдашний директор департамента полиции) удовлетворил, разрешив ему переехать летом в Пермь. Накануне переезда имел место однако, любопытный инцидент, отсрочивший поездку на целых семнадцать лет...

    22 марта 1889 года разыгралась, как известно, знаменитая якутская драма [* О якутской трагедии 1889 г. см. Вилюец — «Якутская трагедия 1889 г. Из воспоминаний ссыльного» (Русская Мысль, 1906 г., кн. III). В. К. — «К воспоминаниям о Якутской трагедии» (Русская Мысль, 1906, кн. III); О. Минор — «Якутская драма 22 марта 1889 г. Письма осужденных якутян» (Былое, 1906 г., кн. IХ).]. Весть о. событии, ставшем известным русскому обществу в подробностях спустя несколько лет, дошла до Балаганска еще в июне того же года. Что, кроме искреннего, из глубин истерзанной души исходящего возмущения, могла она вызвать среди колонии балаганских ссыльных?

    Немногочисленная то была колония. Но люди были свежие, полные сил, не расставшиеся с мыслью о борьбе. Таить в себе чувство возмущения и безропотно скорбеть о погибших и тяжело раненных товарищах не позволяли долг и совесть. Требовалось во что бы то ни стало выразить открытый протест против Якутской кровавой расправы в надежде, что, быть может, русское общество найдет в себе силы отомстить за такое преступление и предотвратить предстоящий военный суд над уцелевшими от бойни товарищами. Такой протест и был учинен балаганскими ссыльными.

    Тотчас же по получении известия о якутском событии, группа местных административно-ссыльных составила «заявление Русскому. Правительству», которое, по размножении его на гектографе, рассылалось почтой в закрытых конвертах по различным адресам. Текст этого заявления-протеста, насколько мне известно, никогда не приводился в литературе, почему и позволяю себе привести его здесь целиком:

    «Русскому Правительству.

                       Государственныхъ ссыльныхъ Балаганскаго округа, Иркутской губ.

                                                                      ЗАЯВЛЕНІЕ.

    22 марта, наст. 89 г., в г. Якутскѣ, мѣстнымъ вице-губернаторомъ Осташкинымъ совершена возмутительнѣйшая кровавая расправа съ нашими товарищами — государств. ссыльными: шесть человѣкъ убито; 28 — смертельно и легко израненные, избитые и изувѣченные преданы военно-полевому суду.

    Такой безчеловѣчной, безсмысленно-жестокой бойни, такихъ невинно-мученическихъ жертвъ еще не знаетъ русское общество!

    Длинный рядъ столкновеній ссыльныхъ съ властями за послѣдніе 2-3 года, столкновеній менѣе крупныхъ по размѣрамъ, но вызываемыхъ аналогичными же явленіями, указывает, что основную причину слѣдуетъ искать гораздо глубже, чѣмъ въ личныхъ качествахъ людей, вызывающихъ ихъ; указываетъ, что столкновенія эти являются результатомъ системы, ежегодно кидающей сотни людей въ полное распоряженіе этапныхъ офицеровъ, смотрителей пересыльныхъ тюремъ и цѣлаго легіона Осташкиныхъ, сознающихъ свою полную безнаказанность, одобряемыхъ и поощряемыхъ свыше и потому руководствующихся въ своихъ отношеніяхъ къ ссыльным самыми низкими инстинктами, воспитанными на почвѣ безшабашнаго сибирскаго произвола.

    Въ Томскѣ (1886, 7 и 8-ой г.г.), Иркутске (22 окт. 87 г.), Тюмени (9 іюн. 88 г), Почитанкѣ (15 іюн. 88 г.). Кускунѣ (16 іюл. 88 г.), Канскѣ (5 и 6 авг. 88 г.), Куразанѣ (авг. 88 г.), Халдеевѣ (сент. 88 г.), Алгашерѣ (лѣт. 88 г.), Верхоленскѣ (88 г.), Киренскѣ (88-9 г.), Сургутѣ (88 г.), Ср. Карѣ (расправа г. Корфа с Ковальской 88 г.), Сахалинѣ (авг. 88 г.) и т. д., отказъ со стороны насъ и нашихъ товарищей подчиниться самымъ невыполнимымъ и чудовищиымъ требованіямъ, нарушавшимъ неотъемлемыя права личности, оскорблявшимъ всякое человѣческое достоииство, вызывалъ грубыя расправы, въ которыхъ единственными аргументами законности этихъ требованій являлись веревки, кандалы, приклады, штыки (Иркутскъ, Кускунъ) и даже камни (Канскъ). На обращенія наши въ разныя правительственныя учрежденія и къ такимъ лицамъ, какъ ген.-губернаторъ Вост. Сибири, гр. Игнатьевъ, съ просьбой горантировать насъ на будущее время отъ подобныхъ насилій и произвола, намъ или ничего не отвѣчали или категорически объявляли, что, въ случаѣ дальнѣйшаго сопротивленія съ нашей стороны, къ нашимь услугам пули и штыки (Канскъ), и въ заключеніе предавали суду, т. е. отвѣчали штыками-же, тюрьмой, ссылкой и каторгой (Иркутскій и Тобольскій суды). Насъ продолжали систематически вызывать на активные протесты и сопротивленія, и якутская исторія есть лишь результатъ этой системы.

    Если ни одна расправа не кончалась так печально раньше, то лишь потому, что не находилось Осташкиныхъ, строющихъ сь такою откровенною безцеремонностью карьеру на нашихъ трупахъ, и ни разу еще не предъявлялось намъ такихъ невозможныхъ требованій, какія были предьявлены Осташкинымъ нашимъ товарищамъ.

    Эта позорная исторія, поскольку она является результатомъ системы, выработавшей уже въ насъ опредѣленный взглядъ и соотвѣтственное отношеніе, не могла бы быть для насъ неожиданностью; но возмущающія душу подробности этого событія, безсмысленное звѣрство, тупая, безцѣльная жестокость, позорное поведеніе, какъ лицъ, руководившихъ бойней, такъ и непосредственныхъ исполнителей ея, далеко выдѣляютъ ее изъ всего ряда предшествовавшихъ столкновеній и поселяютъ въ насъ глубокое чувство негодованія, диктующее эти строки

    Въ Якутскѣ ежегодно скопляется извѣстное количество ссыльныхъ, подлежащихъ отправкѣ въ Ср. Колымскъ, Верхоянскъ и др. отдаленные пункты края. До пріѣзда Осташкина, въ виду продолжительности пути и особыхъ условій мѣстности, через которую пролегаетъ этотъ путь, изъ Якутска отправляли по два человѣка въ партии, предоставляя имъ право запасаться возможно большимъ количествомъ съѣстныхъ припасовъ и тѣмъ хоть нѣсколько гарантируя отъ лишеній, граничившихъ съ голодною смертью. Бывали, однако, и при этихъ условіяхъ случаи, когда для спасенія отъ голода приходилось ѣсть вьючныхъ лошадей и по 2-1½ м-ца сидѣть на станкѣ, въ ожиданіи дальнѣйшей отправки.

    Вице-губ. Осташкинъ, явившись за отсутствіем губернатора безконтрольнымъ хозяиномъ Якутской обл. и прекрасно сознавая основанія установившагося вышеуказаннаго порядка, зная также, что началась распутица, что въ мѣстностяхъ, прилегающихъ къ дорогѣ, свирѣпствуетъ оспа, частью истребившая, частью заставившая разбѣжаться якутовъ, — издалъ приказъ о немедленной отправкѣ. Но уже не по 2, а по 4 человѣка въ партіи (съ казаками и ямщиками 9-10 чел.). ограничивъ количество багажа 5 пудами (установленная норма багажа, не считая съѣст. припасовъ, к-рыхъ приходится запасать минимумъ на 3 м-ца), деньги на дорожные расходы приказалъ выдавать только наканунѣ отправки и въ половинномъ размѣрѣ и объявилъ рядъ другихъ распоряженій, обрекавшихъ ихъ на медленную смерть от изнуреній, голода, оспы и т. д. Всѣ эти обстоятельства указываютъ на то, что Осташкинъ, издавая рядъ такихъ распоряженій, имѣлъ цѣлью исключительно вызвать сопротивленіе и, на почве «энергического усмиренія», укрѣпить за собою репутацію дѣятельнаго администратора, вполнѣ уловившаго духъ системы. Когда ссыльные подали в Якутское областное правленіе прошеніе объ измѣненіи условій отправки, прошеніе это не было сначала даже и принято; потомъ его приняли и 21 марта полиціймейстеръ обѣщалъ дать отвѣтъ на него на другой день, для чего самъ же просилъ всѣхъ ссыльныхъ, подлежащихъ отправкѣ, собраться вмѣстѣ, въ квартирѣ ссыльнаго Ноткина. Такимъ образомъ 22 марта утромъ ссыльные собрались въ числѣ 34 человѣкъ не для бунта и вооруженнаго сопротивленія (послѣ ареста у нихъ было отобрано всего лишь 3 револьвера), собрались не по собственной иниціативѣ и преднамѣренному соглашенію, а лишь потому, что якутская администрація просила ихъ собраться, чтобы выслушать отвѣтъ на прошеніе. Но, вмѣсто отвѣта, явилась полиція и команда солдать, чтобы арестовать собравшихся. Когда они заявили, что пойдутъ добровольно, и просили удалить конвой, ихъ стали арестовывать силой; произошла свалка, ссыльныхъ стали разстрѣливать залпами изъ ружей и колоть штыками. На выстрѣлы разстрѣливаемые отвѣтили выстрѣлами по Осташкину, т.-е. поступили такъ, какъ поступилъ бы каждый на ихъ мѣстѣ. Власти разбѣжались, такъ что некому даже было прекратить эту звѣрскую расправу, не сь кѣмъ даже было объясниться; быть можетъ ни одинъ не остался бы въ живыхъ, если бы солдаты, разстрѣляв и переколовъ почти до половины собравшихся, изранивъ и изувѣчивъ остальных, не занялись грабежомъ ихъ имущества. Кололи и мущинъ и женщинъ, некоторыхъ солдаты подымали на штыки и перебрасывали черезъ себя, убивали сдавшихся и ссыльныхъ, привлеченныхъ выстрѣлами къ мѣсту происшествія и пытавшихся прекратить эту бойню путемъ мирныхъ переговоровъ; нѣкоторые солдаты усаживались среди улицы и пускали пулю за пулей, раненыхъ бросали на однѣ сани съ трупами; головы волочились по землѣ, поливая кровью улицы Якутска... Нѣтъ силъ изобразить всѣ ужасы этой кровавой, звѣрской, безчеловѣчной расправы...

    И правительство и мѣстный ген.-губернаторъ, гр. Игнатьев, въ частности, оправдали все это; естественный акт самозащиты обращенъ въ организованное вооруженное сопротивленіе, оставшіеся въ живыхъ преданы военно-полевому суду.

    Выражая предъ правительством крайнее презрѣніе и негодованіе за эту кровавую расправу, спѣшимъ открыто заявить о полнѣйшей солидарности нашей съ честно-павшими товарищами и о нашемъ крайнемъ сожалѣніи, что географическое положеніе не позволило намъ лично принять участія въ этомъ дѣлѣ и пойти рука объ руку съ нашими якутскими товарищами и погибнуть сь ними отъ пуль и штыковъ, какъ погибли Папій Подбѣльскій, Сергѣй Пикъ, Софья Гуревичъ, Яковъ Ноткинъ, Петръ Мухановъ, Григорій Щуръ, чтобъ не на бумагѣ только, а и своею кровью заявить предъ лицомъ всего русскаго общества о нашей глубокой ненависти къ произволу и насилію.

    Подавая и распространяя настоящее заявленіе, мы не обращаемся къ гуманности, къ чувству человѣчности и справедливости русскаго правительства. Близкое знакомство с условіями и исторіей ссылки и нашъ личный тяжелый опыть устраняютъ въ насъ всякія сомнѣнія на этотъ счетъ. Гдѣ руководящимъ мотивомъ дѣйствій является произволъ, злоба и месть, тамъ нѣтъ и не можетъ быть мѣста этимъ чувствамъ.

    Цѣль же нашего заявленія выразить открыто всю ту степень презрѣнія и негодованія, которую порождаетъ въ насъ эта безчеловѣчная расправа. эта система обращенія ссылки въ актъ грубой мести, и представить ее на судъ русскаго общества, в полной и непоколебимой увѣренности, что кровь нашихъ товарищей и протестующій голосъ ссылки вызовуть въ немъ новый запасъ революціонной энергіи, большую степень напряженности въ борьбѣ с деспотизмомъ, въ борьбѣ за лучшее будущее нашей родины.

    Викторъ Кранихфелдъ, Павелъ Грабовскій, Эвелина Улановская, Николай Ожиговъ.

    Іюнь 1889 г., г. Балаганскъ».

    30 июля 1889 г. в министерство внутренних дел было получено из г. Балаганска заказное письмо, в котором оказалось подлинное заявление балаганских ссыльных, написанное рукою Вик. Павл. Кранихфельда. Под заявлением значились подписи следующих лиц: В. П Кранихфельда, Павла Грабовского, Эвелины Улановской и Николая Ожигова.

    Одновременно в Петербург стали прибывать из Балаганска пакеты на имена разных лиц, в которых оказывались гектографированные воззвания, воспроизводящие текст заявления, некоторые из коих также были написаны рукою В. П. Кранихфельда [* Выше приведен текст гектографированного экземпляра, писанного рукою В. П. Кранихфельда. Подлинное заявление было отправлено в Иркутск, как «вещественное доказательство», для привлечения всех подписавших его к ответственности.].

    В двадцатых числах августа непосредственно из Балаганска поступило однородное заявление в департамент полиции. На этом заявлении имелась дополнительная подпись ссыльного Владимира Иванова.

    Экземпляр заявления на имя м-ра внутр. дел был отправлен из Балаганска 30 июня, а на имя департамента полиции — 25 июля.

    Распоряжение об аресте последовало 2 августа. В тот же день иркутскому губернатору была послана следующая телеграмма (однородная начальнику иркутского губ. жанд. упр.):

    «Находящиеся в Балаганске ссыльные: Виктор Кранихфельд, Павел Грабовский, Эвелина Улановская, Николай Ожигов прислали министру собственноручно подписанное ими возмутительное воззвание по поводу якутского дела, которое, кроме того, отгектографировано и рассылается по почте разным лицам. По приказанию министра прошу названных лиц обыскать и арестовать на основании положения охраны, и содержать их под стражей. Подлинные бумаги высылаются начальнику жандармского управления для возбуждения дознания. Если Кранихфельд выбыл, телеграфируйте по пути следования об его аресте и возвращении Иркутск. Воззвания писаны его рукой».

    Через два дня, 4 августа, Иркутский губернатор докладывал уже, что «распоряжения сделаны». Все четверо были арестованы и переведены в иркутский тюремный замок.

    «Влад. Иванов был арестован по особому распоряжению в конце августа.

    К семье протестантов вскоре примкнул еще один «балаганец» — ссыльная Софья Ефимовна Новаковская. 6 августа она отправила министру внутренних дел такое заявление:

    «По недоразумению моя подпись не помещена была на протесте по поводу якутской истории, посланной на ваше имя 30 июня моими товарищами по ссылке и единомышленниками в этом деле, а потому сим заявляю, что вполне присоединяюсь к вышеназванному протесту».

    Департамент полиции она о том же известила телеграммой (из Черемхова) от 13 августа. Два месяца выяснялось местожительство и личность Новаковской, пока 19 октября не отдано было распоряжение об ее аресте и привлечении к ответственности.

    При производстве дознания было установлено следующее:

    «Виктор Кранихфельд показал, что признает себя виновным в составлении и распространении воззвания на имя „Русского Правительства». Объяснить цель, с которою рассылалось воззвание, он отказался потому, что она изложена, по его словам, в самом воззвании; отказался также показать, кто прислал ему известие из Якутска о возмущении тамошних ссыльных, и добавил, что ни отношение его, ни его взгляды на событие, о котором говорится в возмутительном воззвании, не изменились».

    «Эвелина Улановская показала то же, что и Кранихфельд, добавив, что она видит в ссылке ссыльных в Сибирь лишь систему убийств и поощрение этих убийств «Русским Правительством». Подписывая воззвание, она была совершенно солидарна с подписавшими его».

    «Павел Грабовский и Николай Ожигов признали себя виновными, как в составлении, так и распространении воззваний».

    «Иванов, признавая себя виновным в составлении и распространении этого воззвания, с прочими, подписавшими его лицами, добавил, что подлинное воззвание не подписано было им за болезнью. От дальнейших ответов отказался».

    «Софья Новаковская показала, что вполне присоединяется к протесту».

    Кроме того, во время следствия выяснилась причастность к распространению воззвания ссыльного Мих. Ромаса, находившегося в Павлограде и состоявшего в переписке с Грабовским.

    Дознание было закончено летом следующего 1890 года.

    Иркутский генерал-губернатор предлагал дело разрешить административным порядком с тем, чтобы всех протестантов заключить в тюрьму на пять лет или выслать на о. Сахалин на десять лет. При этом он указывал, что «высылка обвиняемых в Якутскую область представляется неудобной, так как города Средне-Колымск и Верхоянск с их улусами, по особому высочайшему повелению, назначены для водворения высылаемых за государственные преступления евреев, гор. Олекминск расположен на приленском Тракте и потому не представляется достаточно удобств для надзора за преступниками и преграждения от возможности сношений с их единомышленниками, а в Вилюйске — местный острог назначен для заключения преступников из государственных ссыльных, присужденных в минувшем году к каторжным работам за вооруженное сопротивление властям в Якутске, и поселение вблизи его на свободе ныне обвиняемых административно-ссыльных было бы крайне нежелательным, так как могли бы установиться тайные сношения их с заключенными».

    С такой точкой зрения не согласился министр юстиции, сенатор Манасеин, к которому дело поступило на заключение. Он оказался, как это ни странно, «милостивее» всех и предложил, принимая во внимание довольно продолжительное предварительное заключение балаганцев, — Кранихфельда, Грабовского, Улановскую, Ожигова и Иванова подвергнуть тюремному заключению на один год, Ромаса — на восемь месяцев и Новаковскую («так как в деле не имеется указаний на участие ее в составлении или распространении воззвания») — на два месяца.

    Проект генерал-прокурора встретил резкий отпор в департаменте полиции. Для последнего вина названных лиц не сводилась только к составлению и распространению воззвания. Он усматривал в них непримиримых врагов, которым надо решительно преградить дорогу в Россию. Опасность с их стороны в их непоборимой ненависти к строю, в их закаленном характере, в их революционном темпераменте. Департамент полиции, «ввиду крайней политической неблагонадежности названных лиц и для обеспечения невозможности возращения их по отбытии сроков ссылки в ряды активных деятелей», предлагал (в сущности — решил) передать дело на рассмотрение в дореформенную Иркутскую Палату Уголовного Суда.

    Развязка дела отсрочилась до ноября 1891 года. Тем временем умер в тюрьме от чахотки Владимир Иванов (21 сентября 1891 г. Незадолго до того он был переведен в Иркутскую лечебницу, в отделение для душевно-больных). 8 ноября иркутский губернский суд вынес всем обвиняемым приговор: лишение всех прав состояния и ссылка в каторжные работы на 4 года.

    Приговор подлежал утверждению Сената, на рассмотрение которого, помимо того, дело перешло по кассационной жалобе подсудимых, поддержанной прис. пов. Спасовичем. Сенат, признав наличие «уменьшающих вину обстоятельств», заменил четырехлетнюю каторгу пожизненным поселением балаганцев в отдаленнейшие местности Сибири. В отношении дворян Кранихфельда и Улановской определение Сената было утверждено царем [* См. Дело архива департамента полиции по IV делопр. № 139 за 1889 г. «О составлении ссыльными в Балаганске: Краннхфельд, Грабовским, Ожиговым и Улановскою преступного воззвания» и «Материалы для истории русского социально-революционного движения» «С родины на родину» № 1. Женева, 1893 г., стр. 31-33.].

    «Балаганцы заживо похоронены» — заметил тогда же корреспондент «С родины на родину».

                                                                               * * *

    Переходя к ободрению дальнейшего жизненного пути Виктора Павловича, приходится констатировать, что департамент полиции добился своего: Кранихфельд бесповоротно и навсегда был изъят из рядов активных революционеров.

    Несколько лет поселения провел он в Маринском улусе, Вилюйского округа, Якутской области.

    Манифесты 14 ноября 1894 г. и 14 мая 1896 г. дали ему возможность приписаться сперва к крестьянскому сословию, а потом и к мещанам гор. Якутска, ограничив срок его ссылки четырнадцатью годами.

    20 июля 1900 г. Викт. Павлович, с разрешения сибирских властей, переехал на прииски ленского золотопромышленного общества в гор. Витим, Иркутской губ., где он до 1905 г. тянул лямку подневольного служащего в условиях чрезвычайной эксплуатации труда.

    Не дождавшись разрешения свыше, он, при первых раскатах грома революции, спешит в Россию, самовольно в мае 1905 г. покидая прииски. С ним же выехала и Эвелина Улановская [* Дело архива департ. полиции, по V делопроизв. № 184, ч. 3 за 1886 г. «о Викторе Кранихфельде». Улановская, ставшая еще во время Якутской ссылки женой Викт. Павл., умерла в 1915 г. В первый раз судилась она по лопатинскому процессу 1887 г.].

    Сохранив верность прежним убеждениям, Кранихфельд по прибытии в Петербург примкнул к социалистам-революционерам. Готовый и теперь послужить общему делу революции, он, однако, столкнулся о наличием полного физического истощения. Силы оказались бесплодно растраченными в сибирской двадцатилетней ссылке. Активного участия в движении он принять не мог. Где-то на окраине города он открыл, как передают, лавочку для продажи эс-эровской литературы. Лавочка же служила местом явки партийных работников.

    Вскоре он опять попался в руки жандармерии, на сей раз уличившей его в хранении и распространении нелегальной литературы. Последовала новая расправа. По приговору петербургской судебной, палаты Кранихфельд подлежал заключению в крепость на год с лишним. Наказание он отбывал в «Крестах».

    Когда он снова очутился на свободе, кругом царила реакция. Что же было делать ему, с его истощенным организмом, с надломленной душой? Скорбя он расстался с мыслью о революционной работе.

    Взрыв революции 1917 г, несколько его приободрил. Он воочию увидал, что дело, за которое и он скромно, но самоотверженно боролся всю свою жизнь, дает пышные всходы. Пред взором его, как и многих ему подобных, мелькали розовые надежды.

    Остатки своих слабых сил он отдает работе в петербургском историко-революционном архиве и близком для его сердца и убеждений издательстве «Колос». Несмотря на все житейские невзгоды последних лет, он верил в грядущий день.

    Вера оказалась насильно разбитой тихо подкрадывавшейся к нему смертью. —

    /Каторга и ссылка. Издание О-ва б. политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Сб. № 4. Москва. 1922. С. 181-191./

    КРАНИХФЕЛЬД Виктор Павлович (1861 г., Пинск - 26. 02. 1922 г.) - революционер-народник. Из семьи служащего. Окончил 5 классов Пинского реального училища, в марте 1880 г. исключен «за политическую неблагонадежность», за ним был учрежден негласный надзор полиции. Окончил Рижское пехотное училище в 1885 г., служил подпоручиком в 120-м пехотном полку, сблизился с подпольной революционной организацией, сам организовал народовольческий кружок офицеров в Минске. В конце 1885 г. арестован и через год выслан на три года в п. Балаганск (Восточная Сибирь), где женился на ссыльной Э. Л. Улановской. После расстрела полицией политссыльных в Якутске вместе с женой и др. подписал протест правительству против кровавой расправы, за что 2 августа 1889 г. арестован и заключен в Иркутскую тюрьму. 8 ноября 1891 г. Иркутский губернский суд приговорил его к 4 годам каторги, но царский Сенат заменил на пожизненную ссылку. Наказание отбывал в Мариинском улусе, в Якутске, с 1900 г. - в г. Витиме Иркутской губернии, на золотых приисках. В мае 1905 г. самовольно покинул прииски и уехал с женой в Петербург, где примкнул к партии эсеров, открыл книжную лавку. В 1907 г. арестован за хранение нелегальной литературы, больше года просидел в Петербургской тюрьме «Кресты». После свержения царизма в апреле 1917 г. вместе с И. А. Буниным, А. М. Горьким, В. Г. Короленко, А. Ф. Керенским и др. подписал воззвание о необходимости создания Дома-музея в память борцов за свободу.

    Умер от водянки, похоронен в Петербурге.

    Лит.:

    Кантор Р. Памяти Виктора Павловича Кранихфельда // Каторга и ссылка. 1922. № 4. С. 181-190.

    Карніловіч Э. “Не гнуцца гэтакія” // Чырвоная змена. 1994. 6 красавіка.

    Кон Ф. За 50 лет. Т. 2. М., 1933. С. 17, 20, 21.

    Памяти борцов за свободу // Исторический вестник. 1917. № 5-6. С. 658-659.

    Струмилло Б. О Владимире Ивановиче Слепяне, Эвелине Людвиговне и Викторе Павловиче Краиихфельдах // Каторга и ссылка. 1930. № 10. С. 192-202.

    /Э. А. Корнилович.  Беларусь: созвездие политических имен. Историко-биографический справочник. Минск. 2009. С. 96./

    /Э. А. Корнилови.  Беларусь: созвездие политических имен. Историко-биографический справочник. Минск. 2010. С. 96./

    УЛАНОВСКАЯ (по мужу - Кранихфельд) Эвелина Людвиговна (03. 06. 1860 г., г. Новогрудок Гродненской губ. - 31.10.1915 г.) - народоволец, эсер с 1907 г., медсестра. Из дворянской семьи. Окончила фельдшерские курсы в Петербурге, где познакомилась с членами тайной политической организации «Земля и воля». В 1879 г. впервые арестована и 3 года провела в ссылке в Олонецкой и Вятской губерниях. В январе 1860 г. в Березовских Починках ее навестил писатель В. Г. Короленко, который потом воспроизвел ее черты в образе ссыльной девушки-революционерки в рассказе «Чудная» и фрагменте «Девку привезли». В сентябре 1883 г. жила в Харькове, входила в народовольческую группу. В 1884 г. арестована и переправлена в московские Бутырки, где провела 22-дневную голодовку. Судилась по «лопатинскому процессу», в 1886 г. выслана на 5 лет в п. Балаганск Иркутской губернии, где вышла замуж за ссыльного народовольца из Пинска В. П. Кранихфельда. В 1889 г. после расстрела якутских протестантов вместе с мужем и другими балаганскими политссыльными подписала официальный протест в Министерство внутренних дел против произвола и жестокостей местных властей. За это была арестована, заключена в Иркутскую тюрьму и приговорена Сенатом к пожизненному поселению в Сибири. Находилась на поселении в Якутской области и г. Витим Иркутской губернии. Почти 20 лет пробыла в сибирской ссылке, в 1890 г. срок был ограничен до 14 лет. В мае 1905 г. вернулась в Петербург, где примкнула к эсерам, распространяла нелегальную литературу.

    Умерла и похоронена в Петербурге.

    Лит.:

    Кантор Р. М. Памяти В. П. Кранихфельда // Каторга и ссылка. 1922. № 4. С. 181-191.

    Карніловіч Э. «Не гнуцца гатакія» // Карніловіч Э. Імёны з небыцця. Мн., 2003. С. 22-36.

    КороленкоВ. Г. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 1. М., 1953. С. 3-19, 483, 484; Т. 7. М., 1955. С. 42-47, 411, 48, 58, 72; Т. 10. М., 1956. С. 35, 42, 206-211.

    Прибылен А. В. В годы неволи. Переписка Э. Л. Улановской с матерью // Каторга и ссылка. 1926. № 3. С. 223-250.

    Прибылен А. В. Записки народовольца. М., 1930. С. 16,17.

    Троицкий Н. А. Царские суды против революционной России. Саратов, 1976. С. 298, 336, 387.

    /Корнилович Э. А.  Беларусь: созвездие политических имен. Историко-биографический справочник. Минск. 2009. С. 102-103./

    /Корнилович Э. А.  Беларусь: созвездие политических имен. Историко-биографический справочник. Минск. 2010. С. 102-103./

                                                                    ПРИЛОЖЕНИЯ

                                                   2. Письма П. Грабовского Н. Ожигову.

                                                                     Письмо первое.

    «Мархинская инородная управа, Вилюйского округа.

    12-го февраля 93 года.

    Дорогой Николай Александрович!

    Сейчас я только окончил письмо к Владимиру Борисовичу, которому давно не писал и по отношению к которому чувствовал себя поэтому должником, в письме том Вы найдете сообщения мои о нашем житье и местности, в которой мы втроем очутились — не буду повторяться. Сейчас, я, кроме того, пишу так много писем и все таких, которых давно должен был бы написать, что нет просто физической возможности писать всем пространно, а особенно, когда приходится писать в одно место нескольким лицам за раз. Скажу Вам поэтому лучше о дороге. С грехом пополам проехали мы 9-го января два станка (один станок в 40 верст умудрились как-то ехать 10 часов, всю ночь), на втором станке нам объявили, что лошадей нет, что дальше езда пойдет на оленях и что свои проходные кошовни мы должны потому бросить на произвол судьбы; с трудом удалось добыть пару лошадей для кошовни Улановской, а я свою принужден был бросить к черту, снял рогожи и веревки; покатили на оленях, нартами; на некоторых станках олени попадались хорошие, но на других — страшно заморенные и тогда приходилось ехать медленно: а станки попадались в 60 верстах; для кошовни Улановской лошади находились на каждом стаже, но такие заморенные, что только задерживали езду. Сильно мерз дорогою, на некоторых станках поэтому ехал в будке с Улановской, но и там было холодно, а кроме того — и тесно. Ямщики раскрали кое-что из вещей, между прочим большую сумку Улановской, сшитую из халяв, с разной мелочью и записными книжками. В Вилюйск приехали 16-го, пробыли там два дня, — городок мизерный, не выдерживающий сравнения даже с Балаганском; население — захудалые казачишки, с трудом понимающие по-русски; есть несколько купцов; чем-то жутким веет от этого города. Ссыльных в этих краях чуждаются почему-то, как чумы: общее впечатление — мертвенность и мерзость, запустения.

    Ходил смотреть тюрьму, где сидели наши, — оказалась заперта, обошел со всех сторон снаружи, глядел сквозь щели, жуткое чувство всего охватило.

    В полиции нам объявили назначения; оказалось, что все трое распределены по разным наслегам; Кранихфельд и Улановской заявили, что подавали прошение о поселении их вместе и чтобы их поэтому не разрозняли; так как в бумаге из Якутска ничего об этом не было сказано, то исправник назначил их в один наслег временно. Я молчал, так как в пределах Вилюйского округа для меня безразлично — где ни быть. Мы назначены не в Нюрбу (это крестьянская деревушка из нескольких дворов), как ошибочно полагали, а в Мархинскую инородную Управу, к якутам, куда причислен в Лонский, чего мы раньше не знали определенно (Лонскому остается немного больше года). Как буду жить, как устроюсь... пока ничего ровно не предпринимаю, сердце не лежит ни к чему. Кранихфельд с Улановской намерены завести хозяйство, а мне зачем оно, к чему? Деньги понадобились бы, конечно, на книги, но ни охоты, ни талантов хозяйственных не имею, никакого расположения не чувствую. Как Вы устроились? Поклон поляку, — как он поживает? Начал ли уже раздувать кадило Монашук?

    Какое впечатление произвела на Вас верхоянская жизнь?

    Товарищество и обилье книг, — вот чего не достает нам, во всех других отношениях здесь, пожалуй лучше, чем у Вас. Прощайте, пока. Как здоровье Софьи Ефимовны? Целую Вас, всего хорошего, отвечайте.

    Ваш П. Грабовский» [* ЦГА ЯАССР, ф. 476, оп. 1, д. 33, л. 1, об. 2, 2 об.].

                                                                           Письмо второе.

    «Мархинская инородная управа, Вилюйского

    округа, 25-го июня 1894 года.

    Спасибо за письмо, дорогой Николай Александрович! Получил с прошлой почтой, не отвечал тогда же потому, что отправил Вам письмо немного раньше получения Вашего и не хотелось повторяться. Все у нас пока обстоит благополучно: все живы, здоровы, более или менее заняты (я, конечно, меньше всех), климата нет и не надеемся на таковой и т. д. Теперь у нас лето в разгаре, жары несносные, пожаров тьма-тьмущая, просто отбоя нет, скоро начнется уборка сена, а верьте (определенно не знаю — когда именно), и хлебов. Наши остальные садили картофель и прочую огородину; Кранихфельд пашет, расчищает под пашню, строит дом (скоро будет готов) и пр. пр. — вообще взялся за хозяйство. Я пока занимаюсь только построениями в области фантазий и никакого определенного положения не стараюсь создать, в смыслах оседлости и пр.; все еще надеюсь на перевод в Якутский округ. Живу пока у одного якута, с ним вместе, на его иждивении, а с осени или зимой постараюсь найти квартиру отдельно, — страшно неудобно и все остальное... В скором времени ожидаем сюда семейство Гавриловых. Ромась — бедняга все еще путешествует, и конца, вероятно, не будет его пути; в лучшем случае к августу только он прибудет в Иркутск, уедет, значит, в Якутск с последним паузком; но если опоздает, ведь придется сидеть в Иркутске до весны, вот кому пришлось помучиться. Писал Петьке и от него получил только в ответ: пишет, что за оскорбление суда ему прибавили только 4 месяца тюрьмы, а департамент полиции, со своей стороны вместо прежних лет административной ссылки в Якутскую область назначил 5 лет, лечил его в тюрьме Абрамович (назначен в Олекминск), — сидели в женском отделении, а в № 6-м помещались дворяне; в прежней дворянской — певчие, с которыми предпочел поселиться и Василий Григорьевич (кстати: дворянин Старжевский в конце концов стянул у него шубу и заложил); Петька в веселом настроении духа пишет, (неразборчиво) ладит и пр. Получил и также несколько писем от Стояновского; теперь он, вероятно, уже и Иркутске; за какую-то историю с Сомовым он просидел там полгода лишних и отведал карцер с другими двумя или тремя товарищами. Теперь в Акатуе остались только вилюйцы да позже пришедшие, а из стариков — Березнюк да Якубович (последний должен скоро выйти в назначение); Ротин переведен в Зерентуй. Архангельский (наш) устроил хор, (неразборчиво) Архангельского (другого). С Кары идут: Зубжицкий, Давиденко, Бычков и, говорят, Евгений Яковлевич (последнего не знаю наверно); из России, говорят, идет в первой партии Астырев, с кем-то. Малеванский умер в тюремной клинике, нс доехав до России. Россинову привезли в Иркутск, к Брянцеву. Миша Эсторович и Герман вышли в команду Кадая). В Акатуе, во время молитвы поют: Царю небесный, отче наш и спаси Господи. Михаил Петрович состоит переплетчиком и в гору не ходит поэтому. В Кадае пока работы нет, но (неразборчиво) сведены, когда устроится здесь предполагаемая тюрьма (куда будет переведено из Зерентуя управление каторгой). Фрейфельд также переведен в Зерентуй. Недавно до нас дошла весть, будто утонул Доллер (но как и др. — ничего не знаем, — б. м. это еще и неправда), — не верится просто, чтобы это могло случиться. Ну, как Вы поживаете? В городе устроились или в округе? Кланяюсь Галкину, Мортытейну и другим знакомым. Уехал ли Бартенев, или все еще в Верхоянске? Из Колымска я получил письмо, но ничего нового не сообщают, (неразборчиво).

    Пишу, а жара отчаянная, просто деваться некуда. Вы знаете — я страстный охотник купаться, а река от меня верстах в 8-10. Сижу все время дома, раз в неделю езжу или хожу к своим; тогда и купаюсь обыкновенно, так приходится проходить возле реки. Живу, повторяю, больше надеждами в будущее, чем действительностью, не зная, куда приткнуться.

    Читаю «Русскую мысль» за прошлый год (будем получать и за этот), малорусскую газету «Заря»; есть «Русское богатство». Голубев живет в Иркутске, переписывается с Кранихфельдом и высылает ему кое-какие книжки. О своем житье писал, нет слов..., а потому не хочется повторяться... Простите за краткость — жара одолевает и теперь надо многое....

    Обнимаю Вас

    Павел Грабовский» [* ЦГА ЯАССР, ф. 476, оп. 1, д. 33, л. 3.].

                                                                           Письмо третье.

    Мархинская Управа, Вилюйского округа,

    1-го августа 93 года.

    Дорогой Николай Александрович!

    Недавно я отправил Вам с Литиным письмо, сейчас пишу всего несколько слов — «объяснительных». Во-первых, с этим письмецом посылаю верхоянцам 3 книжки (январь, февраль, март) «Русского богатства» за этот, 93-й год; мы получаем 2 экземпляра, — свой, не читая посылаю Вам, с тем, чтобы по прочтении Вы отослали колымчанам, на имя Елены Ильиничны Шпор. Мне прислал А. А. Макаренко, которому снова прибавилось 2 года. Я написал ему, чтобы он дальнейшие книжки отсылал прямо на Ваш адрес; те, которые получу, пришлю я. Ничего нового у нас нет, кроме разве того, что назначен надзиратель. Я перешел уже на третью квартиру, скучаю. Ну, будьте здоровы! Всего хорошего!

    П. Грабовский» [* Там же.].

                                                                           Письмо четвертое.

    «Вилюйск, 6-го мая 95 года.

    Спасибо за письмо, дорогой Николай Александрович!

    Получил на днях. Вам я писал несколько писем, в общем, правда, мало, сейчас не помню — сколько именно; возможно, что некоторые и не дошли до Вас. К нам почта ходит раз в месяц, благодать сравнительно с Верхоянском, но у нас многое пропадает в дороге; у меня, например, пропала, гибель корреспонденции, а особенно — газет, последние никогда не получаются полностью. Простите, что буду писать мало, да многого и сказать нечего. Моя переписка свелась в конце концов на одно-два дружеских письма в месяц, затем на корреспонденцию чисто литературного свойства с многими украинскими приятелями. Я, кажется, писал уже Вам, что отдался целиком Украине, за что меня разделывают некоторые из товарищей; на такое разделывание я смотрю как на простое недоразумение и нежелание отдавать себе отчета в том, что человек болтае... не говорю — думает, потому что — думающий человек не может разделывать француза за то, что пишет по-французски, немца — по-немецки, великорусе — по-великорусски и т. д.

    Разделываются безразлично, что пишешь и как, а лишь — по-каковски, на сцену выступает, как видите, зловонное мракобесие, ничего не признающее, всех и кроме себя... С такими людьми говорить нечего. Итак я пишу по-украински. Во Львове в прошлом 94-м году напечатано три [* Грабовский был неверно информирован.] книжечки моих стихотворений малорусских; сейчас готовлю четвертую; издает на свои средства один малоросс, член «Наукового товарищества имени Шевченко». Кроме того, напечатано в разных изданиях Украины несколько мелких рассказов прозою, статей, заметок и целый ряд стихотворений — своих и переводных. Некоторые газеты поместили подробные разборы моих стихов и даже благоприятный отзыв... Не думайте, впрочем, чтобы это особенно восторгало меня, — мне ведь не 20 лет... Грустные чувства более сродни моей душе... Живу по-прежнему в городе, на одной квартире с Дулембой; с осени представится случай уехать в улус, хотя мне и не разрешают. Не знаю еще — уеду ли. Живу в большой дружбе с Гавриловым, — что за прекрасные люди, если бы Вы знали! И странно, и жутко вспоминать время нашего совместного сидения в тюрьме. Сколько взаимного непонимания, недопонимания, недоразумений, а м. п. и мелочей, заслоняющих человеку очи на действительность. Кроме того, здесь же живут Ромась и Юделевские. Кранихфельд с Улановской по-прежнему на Нюрбе, пашет землю, сеет хлеб и пр. Недавно получена бумага, которою разрешается Улановской, вследствие просьбы брата и матери, переехать в Киренск, но о нем, Кранихфельде, ни слова; здесь понимают так, что разрешение на него не распространяется. Уедет ли Улановская, что вообще из этого выйдет, — ничего решительно не могу сказать; от правительства пока не имеет по этому поводу ни строчки.

    Жизнь наша течет тихо, мирно, «по старине», как выражается один оригинал-обыватель, — событиями не богаты. Прошел было слух, что думают закрыть в Вилюйске почтовое отделение; один из «наших собственных корреспондентов» настрочил об этом даже в газету, но теперь оказывается, что это пустая утка. Не только не закрывают отделение, недавно даже получена бумага на имя почмейстера о том, что оно переименовывается в «контору», уже и вывеску переменили. В прошлом году приходил к нам пароход «Громов»; бывший якутский ссыльный Лурье служит на нем помощником капитана, а Боретша — баржевщиком. В этом году тоже ожидаем, не знаем только, когда именно будет. С обывателями по-прежнему никаких связей не имеем. Материально до сих пор особой нужды не испытывали. Вот все, что могу сказать о нашей здешней жизни. Зимой, вечерами попытались было устраивать общие чтения, но они как-то не привились; для чтения выбрали «Историю философии Ланге», но так и застряли на первом томе, и кажется кончатся все попытки в подобном направлении. Выписываем: «Вестник Европы», «Русскую мысль», «Русское богатство», «Добрый мир»; я лично — «Новости» печати», «Киевскую старину», кроме того получается «Акушерка», «Восточной обозрение», «Сибирский вестник», иногда — «Русские ведомости» (через руки). Я выписал себе несколько великорусских стихотворных сборников для перевода на малорусс.; хочу составить полную хрестоматию великор. в переводах, начиная с Державина и кончая такими господами, как Величко.

    Не говорил Вам о самом главном, в надежде, что оно уже Вам известно: по манифесту всех якутян, бывших в Акатуе, освободили по всей Сибири; передают за достоверный, совершившийся факт. Брамсон, живущий ныне в Верхнеудинске, получил разрешение — 7 августа с. г. уехать в Россию, — об этом он мне сам писал с последней почтой; он же сообщает, что Юрланд вышел с Акатуя, что Саша Гуревич выпущен «на житье», а относительно всех других — повторяет общее известие. Миша Эсторович и Берзин на Тунгузке и живут плохо — место гиблое. Терешнович в Баргузине, — живется ему тоже не особенно ладно, насколько слышно. Будет ли применен к нам манифест — Бог велить; могут и применить, мы приговорены ведь к наказанию, которое считается сравнительно легким, а на этом основании можем и не получить сбавки; по если применят, то, конечно, ко всем одинаково.

    Билюйск мне надоел страшно, не меньше, вероятно, как Вам Верхоянск.

    Ну будьте здоровы! Бинэ у нас нет.

    Поклон Софье Ефимовне и Галкину, хотя последний поклонов, кажется, не принимает, ну, ничего,— авось нужнее хорошее воспоминание, которое иной раз стоит не больше. Всего Вам хорошего желаю.

    Ваш Павел Грабовский.

    ....Адрес: Вилюйск —» [* ЦГА Я АССР, ф. 476, оп. 1, д. 33, л. 5, 5 об., 6, 6 об., 7, 7 об., 8, 8 об.].

                                                                           Письмо пятое.

    «Нюрба, Вилюйского округа, 30 ноября 95 года.

    Спасибо дорогой Николай Александрович, за письмо. Простите, что мой ответ будет краток: нечего много писать, да и в настроении я неподходящем. Из города переехал, как видите, в округ, на Нюрбу, — имею занятие и живу в пяти верстах от Кранихфельда, к которому езжу по субботам. Занятие отнимает добрых полдня, сильно утомляет, — вообще чувствую себя нездоровым. Через год-полтора есть надежда уехать отсюда, но, быть может, поэтому самому жизнь стала как-то тяжелее, сердце забилось тревожнее. В последнее время почти ничего не делал, т. е. не писал — работа из рук валится. Начал новый сборничек, да так и лежит без продолжения, хотя собирался вскоре окончить. Переписка сузилась, друзья растерялись. Отовсюду веет холодом, забвением. Грустно сознавать себя одиноким, чуждым всему и всем. Дни проходят перед глазами, как смертный сон, не оставляя ничего в памяти, кроме старого бесформенного пятна, и так без перерыва. Тридцать лет сказываются болезненной внутренней работой. Не скажу, что я охладел и очерствел душой. Вот на днях перечитывал Головлевых и они вызывали слезы из моих глаз, а первый раз — помнится, прочитал без особого волнения. Нет, способность отзываться, очевидно еще не утрачена, но утрачено то лучшее, то беззаветное, что дает только молодость, навеки улетучившаяся. Думаю, впрочем, что дыхание воли возвратило бы некоторую свежесть чувств и помыслов, обновило сердце неумирающим источником надежд. Да когда ее дождешься, воли этой самой! Что уж мечтать без толку!

    Получил недавно письмо Минора и Насти из Читы, где они живут: имеют занятия, собираются в Иркутск. Год там уже. Брагинский с (неразборчиво) и Брамсон уехали уже в Россию.

    Разыскал часть статьи Бинэ, а другую просил разыскать в городе, если найдется, то будет Вам выслана.

    Пока будьте здоровы, Всего Вам хорошего. Кланяйтесь Софье Ефимовне и другим знакомым.

    Ваш Павло Грабовский» [* Там же, л. 9, 9 об., 10.].

                                                                           Письмо шестое.

    «Якутск, 3 июля 97 года.

    Дорогой Николай Александрович!

    Простите, что пишу всего несколько слов. Я с декабря живу в Якутске, приписался к Павловскому крестьянскому обществу, уплатил за это около 25 р., да податей за этот год внес 5 р. 41 3/4 коп. Теперь я получил право приписаться в мещане, каковое наверняка предоставлено и Вам. Приходится выписываться из крестьянского общества, что тоже сопряжено с расходами; с меня потребуют еще за 2 года вперед подати. Вы не успели приписаться в крестьяне и к лучшему: приезжайте в Якутск и прямо приписывайтесь в мещане. Я хочу приписаться в Барнауле, Томской губернии, но не могу сказать наверняка, удастся ли, — надеюсь, что — да. Пока же б. м. попрошусь, по крестьянскому паспорту, в Минусинск, куда на днях едет Стояновский; впрочем, не решил еще. Пособие выдают вплоть до получения паспорта. Всю зиму хворал, сейчас злорадствую. Климат здесь, в сравнении с вилюйским, убийственный. Кранихфельд остался пока и Вилюйском округе, в крестьяне тоже приписался. Ну, будьте здоровы, поклон Софье Ефимовне. Всего Вам хорошего.

    Ваш Павло Грабовский» [* ЦГА ЯАССР, ф. 476, оп. 1, д. 33, л. 12, 12 об., 13 об.].

                                                                           Письмо седьмое.

    «Якутск, 31 августа 97 года.

    Николай Александрович!

    Когда Вы собираетесь выехать из Верхоянска? Чего Вы сидите? Имеете ли разрешение выехать? Имейте в виду, что Вас могут не выпускать до тех пор, пока Вы не найдете места для приписки в крестьяне или мещане, даже хуже — пока Ваш приемный приговор не будет утвержден в Якутске — Областным правлением, а в других местах — Казенной палатой. А приписаться, сидя в Верхоянске, трудно, если у Вас нет приятелей, которые бы Вас приписали где-нибудь. Я состою с этого года крестьянином Павловского селении Якутского округа, получил кроме того — право приписки к мещанскому обществу, но Горемыкин отказал мне в выезде из Якутска (просился я г Барнаул или Минусинск). Теперь я приписуюсь в барнаульские мещане, но приговор еще не утвержден. Прошу снова о выезде, но не знаю, получу ли разрешение, а главное — должен сидеть еще одну зиму здесь. Стояновского пустили в Минусинск, Власова в Ишим, Козырева и Бычкова в место приписки, куда-то около Иркутска. Для приписки в мещане необходимо взять от полиции удостоверение о том, что такое право Вам предоставлено, — это во-первых, Во-вторых — хорошо, если взять копию со статейного списка, или же только сведения о летах, о семейном положении (холост, женат). Все это, вместе со своим прошением о приписке, представить в какое-нибудь мещанское общество, собственно управу, прося ее предложить ближайшему собранию членов общества Вашу просьбу. На приговор понадобится 80 коп. марки. Затем, когда общество даст Вам приемный приговор, Вы представляете его, вместе с вышеупомянутыми документами (удостоверение от полиции и сведения о личности) отсылаете при прошении в Казенную Палату для утверждения, приложив 2 восьмидесятикопеечные марки — на прошение и на ответ. Кроме того, общество слупит с Вас малую толику за приписку. Ливадин хотел приписаться в Якутске к мещ. обществу и с него заломили 50 р., хотя раньше брали по 25 р. Моя приписка в крестьяне обошлась около 25 р., да больше 5 руб. уплатил уже податей, да теперь придется за мещанство раскошеливаться. Имейте в виду, что просить выезда из Якутска Вы можете с успехом (т. е. надеждой на успех), только приписавшись, отыскивать место приписки не пускают. Пособие прекращают с получения паспорта, — паспорт тот в одно место. Ну, будьте здоровы, всего хорошего с Софьей Ефимовной.

    Павло Грабовский» [* Там же, л. 14, 14 об, 15, 15 об.].

    /В. И. Охлопков. Кандидат исторический наук.  История политической ссылки в Якутии. Кн. 1. (1825-1895 гг.). Якутск. 1982. С. 434-439./

    Грабовский, Павел Арсеньевич, сын пономаря. Род. в 1864 г. в с. Пушкарском (Ахтырск. у., Харьковск. губ.). По окончании Ахтырск. дух. уч-ща поступил в 1879 г. в Харьковск. дух. сем-рию. В дек. 1882 г. обыскан семинарск. нач-ством; при обыске найдены копия листа одного из карийцев, гектографированная записка «Интеллигенция и народная масса» и лотерейные билеты в пользу политическ. ссыльных. Отказался от дачи объяснений ректору указав, что присягу давал не по доброй воле, а по принуждению начальства. Уволен из 3-го класса сем-рии и привлечен к дознанию при Харьковск. ж. у. Со 2 по 15 дек. 1882 г. находился под стражей; по освобождении, на время дознания подчинен особ, надзору полиции и до решения о нем дела водворен по месту жительства матери в Ахтырск. у. (Харьковск. губ.) По выс. пов. от 27 апр. 1883 г. выслан на два года под надзор полиции, по месту его родины, в с. Пушкарское (Ахтырск. у.). В 1884 г. подозревался в переписке с лицами противоправительственного направления. Привлечен к дознанию, приостановленному по соглашению м-ров вн. дел и юстиции в виду обнаружения им признаков умопомешательства. В 1885 г. получил возможность жить в Харькове, где был одним из руководителей местной «группы революцион. народников» (Н.  Мерхалев, Л. Лойко и др.). В 1886 г. поступил на военную службу и был рядовым 62-го резервн. пехотн. батальона, расположенного в г. Валки (Харьковск. губ.). В марте 1886 г. по распоряжению военного нач-ства отправлен в войска Туркестанск. воен. округа и на пути в Туркестан был арестован 29 июня 1886 г. в Оренбурге, возвращен в Харьков и привлечен к дознанию при Харьковск. ж. у. При допросах признал свое знакомство с М. Рклицким и Л. Лойко; признал, что имел у себя запрещенные издания и распространял их. По выс. пов. от 20 янв. 1888 г. выслан в распоряжение Иркутск, ген.-губ-ра для водворения на жительство в местности вверенного ему края под гласн. надзор полиции на 5 лет. Весною 1888 г. отправлен из Московск. пересыльн. тюрьмы в Сибирь. Водворен в Балаганске (Иркутск. губ.). Вместе с В. Кранихфельдом, Н. Ожиговым и Эв. Улановской летом 1889 г. составил, послал м-ру вн. дел и распространял в гектографированном виде в июне 1889 г. протест против якутских событий 22  марта 1889 г. под заглавием «Русскому правительству. Заявление государственных ссыльных Балаганского округа». Арестован 7 (4?) авг. 1889 г. и привлечен к дознанию при Иркутск. ж. у. по обвинению в составлении и распространении «возмутительн.» воззвания. По постановлению Иркутск. губ. суда от 8 ноября 1891 г. приговорен к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжн. работы  на 4 года. По решению Сената, куда перешло его дело, и по выс. пов. от 8 июля 1892 г. лишен всех прав состояния и выслан на поселение в отдаленнейшие места Сибири. Водворен в Якутск. области и в дек. 1893 г. жил в Мархинском улусе (Вилюйск. окр.). В 1896 г. переведен в Якутск., а затем в Тобольск. губ. Сотрудничал в «Тобольск. Листке» и в «Восточн. Обозрении». В 1890-х гг. помещал свои статьи и стихотворения в галицких изданиях. Известный украинский поэт (псевдоним Павло Граб). Умер в Тобольске в нач. дек. 1902 г. от туберкулеза.

    Сообщение Л. А. Кузнецова. — МЮ 1883, № 11025: 1886, № 10147; 1890, № 10710. — Справ. листок. — ДП III, 1883, № 64; 1886, № 848; 1889, № 4, ч. 2; V,1896, № 40, ч. 2, лит. А. — Обзоры XI, 90-91; XIV, 98, 143 — Ведомость V, 25; IX, 32; XIII, 40-41. — Большая энциклопедия, XXI. — С. Венгеров, Список. — Новый энциклоп. словарь. — Н. Здобнов, Материалы для словаря, 20. — Литературн. энциклопедия, II.

    «ВИК» (Украинская поэзия вид Котляревского до останних часив), 2-е изд., Киев, 1902. — Гр. Стогобочний, Про житте Павла Грабовьского, СПБ, 1908. — Маковей, «Літературно-Науковый Вістнік» 1899, VI. — Некролог. «Рабоч. Листок» 1902, № 96 от 5 дек. — Ефремов, Поэт-гражданин. «Киевск. Старина» 1903, II, 323 сл. — П.  Грабовский, Автобиография. «Літер.-Науков. Вістник» 1903, IV. — С. Ефремов, Из переписки П. Ф. Якубовича с П. Грабовским. «Русск. Бог.» 1912, V. — М.  Поляков, Образы минувшего,  II. П. А. Грабовский. «Кат. и Сс.» 1924, V (12), 300-303.

    Я. Стефанович, Дневник карийца, 162 сл. — Л. Лойко, От «Земли и Воли», 62. — М. Кротов, Якутск. ссылка, 139. — В. Невский, От «Земли и Воли», 180.

    Хроника борьбы с самодержавием. «Своб. Россия» II (1889), 20. — Известия из России. «Социал-демократ» III (1890), 130. — Хроника. «С родины на родину» I (1893), 15. — Письмо из Иркутска. «С родины на родину» I (1893), 31-33. — О. Минор, Якутская драма 22 марта 1889 г. «Был.» 1906, IX, 134. — Р. Кантор, Памяти Викт. Павл. Кранихфельда. «Кат. и Cс.» IV (1922), 187-190. — Ю. Стеклов, Воспоминания о якутск. ссылке. «Кат. и Cс.» VI (1923), 90. — М. Поляков, Письмо в редакцию. «Кат. и Сс.» 1924, I (8), 297. — Из воспоминаний о каракозовце В. Н. Шаганове. «Кат. и Сс.» 1924, III (10), 214. — М. Поляков, Н. К. Малаксиано-Сигида. «Кат. и Сс.» 1924, V (12), 299. — С. Мазуренко, От «Черн. Передела» до коммунистическ. партии. «Пути Рев.» 1926, II-III (5-6), 23. — А. Макаревский, Политическ. ссылка 1888 г. «Пути Рев.» 1926, II-III (5-6), 133. — Автобиография М. И.  Ромася. «Кат. и Сс.» 1927, IV (33), 163, 164. — Л. Фрейфельд, Из  прошлого. «Кат. и Сс.» 1928, IV (41), 74, 75, 77. — Ф. Кон, На поселении в Якутск. области. «Кат. и Сс.» 1928, VI (43), 86-89. — Д. Махлин, Якутская  рагедия 1889 г. и подпольная печать. «Кат. и Сс.» 1929, III (52), 23-24. — М. Ромась, Протест «балаганцев» и моя ссылка. «Кат. и Сс.» 1929, IV (58), 129-131. — Е. Ковальская, Мой побег. «Кат. и Сс.» 1929, V (54), 133. — П. Ивановская, Документы о смерти Сигиды. «Кат. и Сс.» 1929, XI (60), 116.

    /Деятели революционного движения в России. От предшественников декабристов до падения царизма. Био-библиографический словарь. Т. III. Семидесятые годы. Вып. 2. Москва. 1931. Стлб. 945-947./

    Новаковская (урожд. Гурович, по второму мужу Ожигова), Софья Иоахимовна (Ефимовна), еврейка, дочь купца, жена золотоношск. мещанина Х. З. Новаковского, сестра Як. Иоах. Гуровича. Род. в Екатеринославе (Чигирине?) 15 марта 1859 (1853?) г. Училась в Екатеринославск. гимназии, которую окончила в 1876 г.; с последнего класса входила в местный революционный кружок. По окончании гимназии переехала в Петербург, где была арестована 6 дек. 1876 г. за участие в демонстрации на Казанской площади и привлечена к дознанию. Содержалась в Доме предвар. заключения. За недостатком улик м-р юстиции предложил дело прекратить с освобождением ее от дальнейшего преследования; шефом же жандармов предложено выслать ее в одну из северо-восточных губерний под надзор полиции. По выс. пов. 3 февр. 1877 г. дело о ней прекращено, а об административных мерах воздействия предложено шефу жандармов войти со всеподданнейшим докладом. Подлежала высылке в Вологодск. губ., но добровольно последовала вместе с мужем, осужденным по тому же делу, в ссылку в Вост. Сибирь. В перв. пол. сент. 1877 г. водворена в с. Малышевском (Идинск. вол., Балаганского округа, Иркутской губ.); затем жила в Балаганске (Иркутск, губ.) под надзором полиции, от которого освобождена по постановлению Особ. совещания в 1882 г. Выехала в Екатеринослав, но в 1883 г. снова вернулась в Сибирь и поселилась в Красноярске, а потом в Минусинске. Арестована в 1884 г. за оскорбление действием 18 февр. 1884 г. в присутственном месте минусинского исправника и содержалась в минусинской тюрьме два года. Енисейским губ. судом 20 апр. 1884 г. приговорена к двухгодичному тюремному заключению с зачетом предварительного содержания под стражей. В виду опротестования приговора, дело ее было вторично рассмотрено в Совете главного управления Восточн. Сибири, после чего была приговорена 12 дек. 1884 г. к лишению всех прав и к ссылке на поселение. Отправлена 7 окт. 1885 г. в Верхоленск, а в марте 1886 г. по ходатайству мужа переведена в Балаганск. По указу Сената поселение заменено трехлетним тюремным заключением с зачетом предварительного содержания под стражей. Отбывала наказание в Иркутской тюрьме и за протест против действий тюремной администрации присуждена 19 ноября 1887 г. Иркутским губ. судом еще к пяти месяц. тюремного заключения. По выходе из тюрьмы снова поселилась в Балаганске. Послала 11 авг. 1889 г. м-ру внутр. дел письмо, в котором заявила, что присоединяется к протесту балаганских ссыльных против расстрела политических в 1889 г. в Якутске, а 12 авг. т. г. послала аналогичное заявление в Департ. полиции. Арестована и привлечена к дознанию, возникшему в сент. 1889 г. при Иркутск. жанд. управлении (дело В. Кранихфельда и др.), по обвинению в составлении и в распространении «возмутительн. воззвания к русск. правительству». Находилась под стражей с 27 окт. 1889 г. По постановлению Иркутского губ. суда от 8 ноября 1891 г. приговорена к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы на четыре года. По выс. пов. 8 июля 1892 г. согласно ходатайства Сената, пересматривавшего дело, лишена всех прав состояния и выслана на поселение в отдаленнейшие места Сибири. С февраля 1893 г. водворена в Верхоянске (Якутск. обл.), где проживала до апреля 1902 г. За подачу коллективного протеста 3 апр. 1893 г. против действий верхоянского исправника Якутским окружн. судом 28 сент. 1894 г. приговорена к аресту на месяц, от чего освобождена по манифесту 14 ноября 1894 г. В 1897 г. получила разрешение приписаться в мещане. В 1902 г. поселилась в Якутске, где работала сестрою милосердия в местной больнице. В 1905 г. получила право на выезд в Европейскую Россию, но им не воспользовалась и осталась в Якутске. Умерла 10 марта 1927 г. в Якутске.

    Справки (С. Новаковская, Рыков), — Статистик. ведомости (Архив м-ва юстиции). — Доклады 1877, I, 46-51 — Справ. листок. — Дела Департ. полиции, V, № 3265, ч. I (1882); 184, ч. VII (1892). — Дела м-ва юстиции, II угол, отдел., №№ 10825 (1884), 10710 (1890). — Дело Общ-ва политкаторжан, пенсионное (автобиография, архивная справка). — Бурцев, За сто лет, II, 130.

    А. П., «Кат. и Сс.» 1927, VI (35), 233 сл. (С. Еф. Новаковская).

    Л. Дейч, Роль евреев в русск. революцион. движении (Ук.). — Э. Корольчук, Первая рабочая демонстрация в России. 27 сл.

    «Свободн. Россия» I (1889), 63 (Хроника борьбы с самодержавием). — «С родины на родину» I (1893), 15 (Хроника), 31-33 (Письмо из Иркутска). — Р. Кантор, «Кат. и Сс.» IV (1923), 188-189 (Памяти В. П. Кранихфельда). — И. Белоконский, «Кат. и Сс.» 1927, II (31), 151 (К истории политическ. ссылки 80-х г.г.). — Л. Фрейфельдт, «Кат. и Сс.» 1928, IV (41), 74 сл.

    Новаковский, Хаим (Ефим) Зальманович (Захарович), золотоношский мещанин, еврей, муж С. Е. Новаковской. Род. 24 дек. 1851 г. в Переяславле (Полтавск. губ.). Образование получил домашнее. Арестован 6 дек. 1876         г. за участие в демонстрации на Казанской площади в Петербурге. Предан суду особ. прис. Сената; судился 18-25 янв. 1877 г.; признан виновным в участии в демонстрации и приговорен к лишению всех прав состояния и к ссылке на поселение в Вост. Сибирь. Водворен 10 сент. 1877 г. в с. Малышевском (Идинск. вол., Балаганск. окр.); затем жил в Балаганске (Иркутск. губ.). В окт. 1882 г. ходатайствовал о переводе в Зап. Сибирь; 13 сент. 1883 г. переведен в с. Луговское (Шушинск. вол., Минусинск, окр., Енисейск, губ.). По выс. пов. 31 мая 1884 г. перечислен в разряд сосланных на житье; переведен в Тобольск, губ. с восстановлением некоторых прав. В июле 1885 г. получил разрешение перевестись в Иркутск, губ., где жила его жена. В апр. 1886 г. переведен с семьей в Балаганск и в нач. 1888 г. перечислен в мещане гор. Балаганска. В окт. 1889 г. получил право разъезда по Сибири. По применении к нему выс. указа 17 апр. 1891 г. дозволено свободное избрание места жительства, кроме столиц и столичн. губерний. По циркуляру Департ. полиции от 14 апр. 1892 г. гласн. надзор заменен негласным. В 1890-х г.г., находясь под негласн. надзором, поступил на службу в Иркутск. губ. по постройке Сибирск. жел. дороги. Во втор. пол. 1890-х г.г. служил на постройке Средне-Сибирск. жел. дороги и жил в Нижнеудинском округе. В нач. 1900-х г.г. жил в Перовске (Сыр-Дарьинск. обл.) и служил при постройке Ташкенток. жел. дороги.

    Справки (X. Новаковский, С. Новаковская, Рыков). — Статистич. ведомости (Архив м-ва юстиции). — Справ. листок. — Дела Департ. полиции: V. №№ 1090 (1881), 3265, часть I (1882); III, № 330 (1892). — Бурцев, За сто лет, 11, 89. — Бурцев, Календарь (Ук.).

    Госуд. преступления, II, 1 сл. — А. Прибылев, От Петербурга до Кары (Ук.). — Л. Дейч, Роль евреев в русск. революц. движении (Ук.). — Э. Корольчук, Первая рабочая демонстрация в России, 34 сл.

    «Набат» IV (1881), 2-3 (Внутреннее обозрение). — С. Богданов, «Был.» 1906, XI, 111 (Е. С. Семяновский). — А. Бибергаль, «Кат. и Сс.» 1926, VII-VIII (28-29), 22 сл. (Воспоминания о демонстрации на Казанск. площади). — И. Белоконский, «Кат. и Сс.» 1927, II (31), 151 (К истории политик, ссылки 80-х г.г.).

    /Деятели революционного движения в России. От предшественников декабристов до падения царизма. Био-библиографический словарь. Т. II. Семидесятые годы. Вып. 3. Москва. 1931. Стлб. 1047-1049./

    М. Поляков.

                                             НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ОЖИГОВ*

    [* По материалам Иркутского землячества и личным воспоминаниям.]

    6 марта 1927 года, 65 лет, умер в г. Якутске Н. А. Ожигов. Покойный принадлежал к тому разряду одиночек из мелкобуржуазной среды, которым было тесно и душно в рамках обывательского бытия; мещанская идеология и мораль гнали первыми их «в стан погибающих за великое дело любви».

    Другой особенностью этих восьмидесятников, как и их предшественников, было то, что готовность к революционному подвигу теснейшим образом сливалась у них с высокими моральными требованиями к самим себе. Н. А. Ожигов, рядовой революционер, всей своей жизнью дал яркий пример гармоничной слитости революционного долга и личной жизни.

    По своей профессии парикмахера он принадлежал к самому отсталому слою мещанства; но в ранний период его жизни, по-видимому, были какие-то исключительные обстоятельства, нам неизвестные, ибо он был сыном штабс-капитана, т.-е. из интеллигентной или полуинтеллигентной среды. По словам его революционного учителя и товарища по Лопатинскому делу А. Г. Белоусова, Ожигов, привлеченный к революционному делу только потому, что его парикмахерская была очень удобным местом явок и проч. конспирации, проявил «чуткое сердце и восприимчивый ум» и «он не только предоставил свою мастерскую под явочную квартиру, но и сам сделался преданным делу революции работником... идеи всеобщего блага, справедливости и братства его совершенно полонили, и ради них он готов был на всякие жертвы».

    Первоначально уцелевший после разгрома луганской организации, он не остановился пред риском проникнуть в бывшую квартиру Белоусова, который из тюрьмы дал знать, что там у него остался револьвер. «Хозяин квартиры, помещик ретроградного пошиба, в квартиру Ожигова не пустил и сообщил в полицию»... Необходимо отметить, что в квартире Белоусова Ожигов до того времени ни разу не был. Примкнув к луганской революционной организации (в 1883 году), он не только втянулся в местную революционную кружковую работу, но и очень усердно занялся приобретением знаний.

    По Лопатинскому делу Н. А. отделался сравнительно легко — тремя годами надзора в Пермской губернии, но скоро он вновь попал в административную ссылку на б лет в Восточную Сибирь, в г. Балаганск, Иркутской губернии, вероятно, в связи с предательскими откровениями Гейера и Елько. Здесь, вместе с другими балаганцами, он протестовал против Якутской бойни 1889 года и был осужден к 4 годам каторги, замененной ссылкой на вечное поселение. С 1894 по 1902 г.г. Н. А. находился в Верхоянске; остальные 24-25 лет до дня смерти — в Якутске. Еще в Верхоянске он в местной больнице занялся медицинской работой и продолжал ее в якутской больнице. Объединив практику с теоретическим изучением медицины, он выработался опытным, знающим фельдшером. По рассказам знавших его в якутский период его жизни, Ожигов в своей скромной медицинской профессии нашел то общественное дело, которому с неостывающей энергией всецело отдался, и среди якутского трудового населения пользовался большой популярностью. От общественной работы он также не отстал.

    /Каторга и Ссылка. Историко-Революционный Вестник. Кн. 35. № 6. Москва. 1927. С. 231-232../

    А. П.

                                               СОФЬЯ ЕФИМОВНА НОВАКОВСКАЯ

    10 марта 1927 г. в Якутске скончалась Софья Ефимовна Новаковская (урожденная Гурович), по второму мужу Ожигова.

    17-ти лет от роду она в числе других и со своим мужем Новаковским участвовала в 1876 г. в демонстрации на Казанской площади в Петербурге (случайно она к делу не была привлечена). Так как ее муж был осужден на поселение, она добровольно пошла за ним в Сибирь. К сожалению, нет данных о том, куда она с мужем была поселена. По словам Дейча [* «Роль евреев в русском революционном движении», стр. 101 и след.], они жили в каком-то маленьком городе около Иркутска. Но жизнь в этом городе оставила след на всю ее жизнь. Вследствие нанесенного исправником оскорбления евреям-политическим ссыльным, С. Е. отправилась в полицейское управление и там в присутствии чиновников дала пощечину исправнику. За это ее судили и приговорили к ссылке на поселение. В 1889 г., когда разразилась Якутская трагедия и разнузданная реакция проявила свою жестокость по отношению к тем, которых не удалось расстрелять в доме Монастыревой, С. Е. вместе с другими (Кранихфельдом, Улановской, Ожиговым и др.) подписывает резкий протест и за это вновь предается суду и приговаривается к 4 годам каторги, замененной ссылкой на поселение. Таков краткий формуляр этой выдающейся по своим нравственным качествам кристаллически чистой личности. Эпоха народничества знает многих выдающихся лиц, и среди них С. Е. займет свое определенное место. Будучи безукоризненно стойкой и преданной делу протеста против произвола и насилия, она не останавливалась ни перед чем, что она считала выражением этого протеста. После последнего приговора она вместе с Н. А. Ожиговым и Багряновским была отправлена в Верхоянск, Якутской области, где и прожила до 1903 г. Несмотря на самые тяжелые, суровые условия жизни в Верхоянске, она не теряла бодрости духа, и хотя не могла понять движения последних годов и не могла присоединиться к нему, но ее бодрость и искренность заражали всех, ее окружавших, к какому бы политическому лагерю они ни относились. Она не принадлежала ни к какой партии, но культ личности в лучшем смысле этого слова был для нее дороже всего. Личность — свободна, и никто не имеет права ни оскорблять, ни притеснять ее, — такова была ее вера. Террор защитительный С. Е. признавала и с этой точки зрения преклонялась пред террористами, жертвовавшими собой, чтобы наказать тирана. В 1905 г. она уже имела право выехать в Россию, но она, как и «гражданин земного шара Данилов», не хотела иметь дело с властью и не приписалась ни к одному из обществ, чтобы получить документ. Поэтому она и осталась в Якутске. Февральская и Октябрьская революции застали ее в Якутске уже разбитой и полуслепой старухой, и она очутилась вне круга бурной созидательной жизни.

    Со смертью С. Е. сошла в могилу еще одна фигура из той эпохи славных борцов-народников, которые шли на жертву в самые темные дни реакции, на борьбу за счастье и свет народа. Многие из них не выдвигались в передние ряды борцов, но эти скромные, жертвовавшие собой, не будут забыты историей.

    Все знавшие С. Е. не забудут ее теплых товарищеских отношений.

    /Каторга и Ссылка. Историко-Революционный Вестник. Кн. 35. № 6. Москва. 1927. С. 233-234./

    ОЖИГОВ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ, сын штабс-капитана, род. в 1862 г. Один из руководителей народовольческого кружка г. Луганска. Арестован и по повелению от 8 июля 1888 г. выслан в Сибирь. Поселен в Балаганске Иркутской губ. В августе 1889 г. за участие в протесте против приговора, вынесенного «монастыревцам», осужден и приговорен к лишению всех прав состояния и к ссылке в отдаленные места. Прибыл в Верхоянск 8 февраля 1893 г. и оставался здесь до 1902 г., потом выехал в Якутск, где умер 6 марта 1927 г.

    НОВАКОВСКАЯ СОФЬЯ ЕФИМОВНА, дочь екатеринославского мещанина, род. в 1858 г., одна из активных участниц демонстрации 6 декабря 1876 г. на Казанской площади Петербурга. Арестована и 6 февраля 1877 г. выслана в Вологодскую губ., затем в Иркутскую. Освободилась в 1882 г., а в 1884 г. вновь сослана. За участие в протесте по делу «монастыревцев» в феврале 1893 г. переведена в Верхоянск, где оставалась до 5 апреля 1902 г. Получив разрешение, выехала в Якутск. Работала сестрой милосердия в якутской больнице. Умерла 10 марта 1927 г. в Якутске.

    /Казарян П. Л.  Верхоянская политическая ссылка 1861-1903 гг. Якутск. 1989. С. 132./

                                  АВТОБИОГРАФИЯ МИХАИЛА ИВАНОВИЧА РОМАСЬ*

                                                                          1866-1927 г.

                                    [* М. И. Ромась скончался в Москве 31 января 1927 г. — Ред.]

    Родился в 1866 году в Полтавской губ., Миргородского уезда; вырос на хуторе среди крестьян, принимая участие с раннего детства в земледельческом труде. Учился в сельской школе, потом в Лубенской гимназии. С пятого класса участвовал в кружках самообразования и с жадностью читал все, что доходило до Лубен из нелегальной литературы, и процессы по политическим делам. В 1885-1886 годах ходил на каникулах с товарищем «в народ» по селам и хуторам Миргородского и Хорольского уездов. С 1886 г. считал себя принадлежащим к партии «Народная Воля» и усиленно занимался химией.

    В конце 1886 г., будучи гимназистом 8 класса, попал в Екатеринодар и в начале 1887 г. был там арестован за пропаганду и организацию слесарной мастерской. В начале 1888 г. был приговорен к административной высылке на пять лет в Степное ген.-губ. и отправлен в Москву в Бутырки.

    Из Москвы со второй партией отправлен в Сибирь. В Тюмени принимал участие «в сопротивлении властям» при отправке нашей партии пешим порядком на Омск [* О «сопротивлении властям» в Тюмени см. в статье А. В. Гедеоновского «Из Петербурга в Сибирь» в № 5 (26) «Каторги и Ссылки» за 1926 г. — Ред.]. Вся наша партия была вынесена силой из тюрьмы на руках и отправлена дальше. В Омске часть нашей партии отправили на Акмолинск, а меня и других на Семипалатинск. По дороге в Павлодар была объявлена голодовка из-за грубостей и утеснений казаками; продолжалась она три-четыре дня. На третий день по прибытии в Павлодар мы все снова были арестованы по распоряжению Тобольского суда за сопротивление властям в Тюмени.

    По этому делу я в числе других был приговорен на шесть месяцев тюрьмы, не считая предварительного сидения.

    Сидя в тюрьме в Павлодаре, мы получили сведения о Якутской трагедии (расстрел товарищей-якутян в марте 1889 года). Я получил из Балаганска письмо от Грабовского, в котором он сообщал, что они, балаганцы, решили обратиться с воззванием к русскому обществу против столь дикого, безумного поведения правительства и предлагал мне организовать такой же протест среди ссыльных Семипалатинской области.

    На это письмо я ответил, что, зная, чем кончаются наши письменные протесты, думаю, что протестовать против произвола надо в России с динамитом в руках.

    Это мое письмо в Балаганске попало в руки жандармов и послужило поводом к новому аресту меня и привлечению по делу балаганцев. С юридической стороны это дело должно быть очень интересным, как образчик сибирского произвола и неправосудия. Просидел я по этому делу более трех лет в тюрьме, приговорен был Иркутским губернским судом к четырем годам каторжных работ, тогда как никто никакого обвинения мне не предъявлял и допросов не учинял. Балаганцы разослали протест, а я не только не подписывал такового, но и им не советовал подписывать, и тем не менее я был приговорен к одинаковому с ними наказанию. Балаганцы приговор Иркутского суда обжаловали в сенат; я же, считая свой приговор до того нелепым и несогласным хоть с какой-нибудь логикой, от всяких обжалований отказался, дабы не тратить попусту бумаги и слов. Сенат, пересмотрев дело, нашел приговор Иркутского суда правильным (!!), но постановил ходатайствовать о замене нам каторжных работ ссылкою на поселение в отдаленнейшие места Вост. Сибири с лишением всех прав состояния.

    Ходатайство сената было уважено, и в декабре 1892 г. меня из Павлодарской тюрьмы отправили этапом с уголовной партией на Омск, Томск, Иркутск. В конце августа или начале сентября из Иркутска я был отправлен с уголовной же партией на Якутск. После длинной дороги пешком, на паузках и, наконец, на санях я в конце октября или начале ноября 1893 г. прибыл в Якутск.

    До приезда в Якутск я не имел о Вилюйске никакого понятия, кроме того, что туда, как в место наиболее гиблое, откуда возвратиться в Россию невозможно, был сослан Чернышевский.

    В Якутске я прожил недели 2-3, и здесь товарищи уже более подробно меня ознакомили с Вилюйским округом. А. Н. Шехтер (Минор) сама была там в тюрьме, вернулась оттуда не так давно и рассказывала о нем без ужаса.

    От Якутска до Вилюйска 700 верст на северо-запад; летом сообщение только верхом (колесной дороги нет), зимой на санях.

    Дорога зимой занимает 7-8 дней и тянется все время лесом и озерами. Почта туда отправляется 1 раз в месяц. Телеграф в то время доходил только до Витима.

    Абсолютная тишина и пустынность дороги производят на новичка сильное впечатление. В самом Вилюйске я застал в ссылке Гаврилова с женой и теткой, а в округе — моих однопроцессников: Грабовского, Кранихфельда, Улановскую и административно-ссыльного Лонского. Последние жили на Нюрбе в Мархинском улусе, за 300 верст от Вилюйска на запад.

    Чем и как жили эти ссыльные до меня?

    Гавриловы в Вилюйске вели довольно замкнутый образ жизни без особой материальной нужды: он возился с фотографией, она же изредка имела акушерскую практику и тем поддерживала связи с обывателями. Кранихфельд и Улановская выстроили себе избу, получили земельный надел и бились над созданием своего хозяйства, поддерживая связь с соседями-скопцами; Грабовский жил с Кранихфельдами, очень скучал, вел довольно оживленную переписку с Сигидой, Якубовичем и многими другими товарищами, писал много стихотворений на украинском языке, переписывался с И. Франком и Павликом в Галиции и тосковал, тосковал по Украине без конца.

    О Лонском я мало знаю, но он жил тоже на Нюрбе, поселившись там раньше Кранихфельдов, был частым у них гостем и близко, кажется, сошелся со скопцами, как хорошими хозяевами и самым культурным элементом в окружности.

    Узнав о моем приезде, Грабовский, как земляк и приятель с Москвы, поспешил приехать в Вилюйск. Он склонял меня переехать к ним на Нюрбу и вести земледельческое хозяйство (я в ссылке славился как землероб), но я, не имея абсолютно никаких средств, кроме казенного пособия, и ознакомившись из его же слов с условиями ведения хозяйства Кранихфельда, отказался от этого предложения, тем более, что вновь назначенным в Вилюйск исправником Кочаровским мне была обещана работа в Вилюйске. Тогда и Грабовский перебрался в Вилюйск. В конце февраля я, действительно, получил от Кочаровского предложение сделать описание Вилюйского округа по отчетам инородческих управ за 1893 год.

    Я охотно взялся за эту работу, и она у меня поглотила все время до половины июня. Работа была интересная, материал, довольно обширный, давал мне сразу полное представление о положении Вилюйского округа во всех отношениях. Наши беседы приобрели интерес и отвлекали мысли от угнетающих представлений о своей оторванности от жизни.

    Грабовскому они давали материал для корреспонденций в «Тобольский Листок» и «Восточное Обозрение».

    Летом 1894 г. я поехал в Сунтарский улус для личного ознакомления с инородческими управами и инструктирования писарей управ по составлению отчетов. По дороге прожил некоторое время у Кранихфельда, познакомился с Лонским и побывал у скопцов. Якуты везде встречали меня очень радушно, кормили все время дикими утками, тут же при мне застреленными. Надо заметить, что якуты живут не селениями, а, я бы сказал, небольшими хуторами у озер; 2-3, много 5-6 юрт — вот и все поселение. Тут у них покос и рыбная ловля — главные источники жизни. Богатство якута заключается в скоте, а для скота нужно сено. Хлеба якуты почти не сеяли, и, я думаю, больше 50% населения во всю свою жизнь хлеба не пробовало. Мясо, рыбу якуты ели без хлеба, и в моем путешествии я наибольшую нужду испытывал именно в хлебе, хотя и запасся на дорогу сухарями. Обращение денег в мое время было весьма незначительно — в дорогу надо было брать чай кирпичный, купцы брали водку и другую мелочь, но не деньги. У туземцев много серебряных вещей и украшений, отчасти покупные, а частью местного изделия, по виду не особенно высокопробного. Езда только верхом — колесных дорог нет, и колеса якуты не знают. Поездка моя по округу продолжалась больше 2 месяцев. Вернулся в Вилюйск в августе. Во время поездки познакомился с жизнью якутов, обычаями, отношением их к уголовной ссылке и русским вообще.

    В Сунтарском улусе один довольно богатый якут предложил мне взять его внука в ученики. Этот якут не имел определенного задания, к чему нужно готовить своего внука, но склонялся больше к мысли об определении его в фельдшерскую школу.

    Ученик мой уже окончил в своем улусе русскую начальную школу (в каждом улусе при управе имелась школа и интернат). Проучившись в ней 6 лет, он умел кое-как говорить по-русски, писать и читать. Ученики в этих школах вообще за 6-8 лет выучивались механически читать, не понимая совершенно прочитанного; и довольно красиво писать, хотя совершенно безграмотно (надо заметить, что якуты вообще народ очень способный к графическим искусствам).

    В сентябре мы приступили с ним к регулярным занятиям. Осенью 1894 года приехал в Вилюйск Дулемба, в 1895 году — Юделевский с женой, а по зимней дороге: Махайский, Шетлих, Кассиуш и Ананьев, позже Хинчук с женой; в 1896 году шлиссельбуржцы — Мартынов и Шебалин, после них Иванов, Айзенштат с женой, Белецкий, Ромась, Ранякова [Фонякова] и др.

    Словом, колония наша все пополнялась и пополнялась и чуть не целиком оседала в Вилюйске. В округ уехали только Ананьев в Сунтарский улус и Ромась с Раняковой [Фоняковой] в Мархинский на Нюрбу. Состав колонии подобрался на редкость хороший. Имена шлиссельбуржцев, имя Махайского, Юделевского были далеко известны и до революции не только в России, но и за границей. Вся колония без исключения жила на редкость дружно, объединенно.

    Все мы там сидя находили много себе занятий: кто давал уроки, кто работал в архиве, кто брался за всякую работу, но все мы жили дружно и никто особенно материально не бедствовал. Один Махайский, человек великого ума и кристально чистой души, сразу по приезде набросился на книги, отказался от всякой работы и помощи ему; он материально наиболее нуждался. Частенько, особенно зимой, мы сходились в той или другой квартире, и тут затевались споры и бесконечные разговоры. Юделевский и Махайский, изучавшие Маркса, часто не сходились во взглядах на толкование того или другого из его положений. Кассиуш, побывавший в австрийских и германских тюрьмах и лично знакомый с тамошним рабочим движением, часто вносил поправки из практики жизни.

    Мы, народовольцы, в их спорах были слабы, но, конечно, не молчали. Так проходило время, не внося диссонансов в нашу среду. Мои занятия по составлению годовых обзоров округа и участие в составлении разных докладов о нуждах округа часто обсуждались в товарищеских беседах.

     С администрацией (исправником Кочановским) и обывателями у нас были наилучшие отношения. Корреспонденциями в «Восточном Обозрении», личным воздействием на Кочаровского мы. бескорыстно, охотно приходили на помощь туда, где общественная несправедливость грубо нарушалась. Кончилось это тем, что к 1898 году посыпались доносы от уголовной ссылки, а отчасти и якутов губернатору на то, что округом управляют государственные ссыльные, и якутский губ. счел за лучшее перевести исправника Кочаровского в Верхоянск.

    В 1896 г. я приписался в крестьяне в селении Павловском (старообрядческом), Якутского округа и начал хлопотать о разрешении мне, как крестьянину из ссыльных, выехать из Вилюйска. После долгих хлопот и неоднократных отказов, наконец, в 1898 г. мне разрешили выехать на прииски Ленского золотопромышленного т-ва (в это время у меня была уже приемная двухлетняя дочь). При выезде на прииски мне выдали не паспорт, а свидетельство от якутского полицеймейстера на годичный срок.

    На приисках я был назначен письмоводителем первой дистанции. В декабре 1898 г. я созвал съезд ссыльных в Бодайбо, на котором решили собирать средства для организации издательства за границей. На съезде были: Стефанович, Надеев, Молдавский, Харитонов, Щепанский и я. В 1899 г. я, как письмоводитель, затребовал себе паспорт из Павловской волости и получил таковой совершенно чистым, даже без отметки, что я крестьянин из ссыльных. Я немедленно подал заявление о расчете и в январе 1900 г. был уже в Питере. К сожалению, в Питер я приехал не совсем здоровым, и мне прежде всего пришлось заняться лечением, а тем временем на четвертый или на пятый день меня уже пригласили в охранное отделение и через две недели выслали в Енисейскую губ.

    В конце 1900 г. мне разрешили перебраться на ст. Обь Томской жел. дороги; там я поступил в депо слесарем второй руки и вел пропаганду среда рабочих. Нелегальную литературу я получал изредка через поездных фелдшериц переселенческого пункта. В 1901 г. в Томске на переселенческом пункте был арестован доктор Павлов, а вскоре и одна из фельдшериц на ст. Обь. Я поехал в Томск и просил разрешить переехать мне в г. Бийск, куда и попал в 1902 г. В 1903 г. Павловское волостное правление Якутской области выслало мне по моему требованию паспорт, в котором было сказано: «крестьянин из ссыльных такой-то, разрешается жительство по всей России, кроме столиц и столичных губ.». С этим паспортом я снова немедленно уехал в Россию, но на этот раз решил побывать на родине — хотелось повидать своих родителей и, может быть, у них устроить свою дочь. Жил я на хуторе у родителей спокойно, но однажды является становой пристав и просит меня явиться немедленно в Миргород. В Миргороде меня арестовали и посадили в каталажку. Для меня это было, конечно, не новостью, но что было возмутительно, так это то, что вместе со мной посадили и мою 5-летнюю дочь, хотя я просил разрешения передать ее моей сестре, провожавшей меня в Миргород.

    Продержав с неделю в каталажке, меня выслали в Томск в распоряжение губернатора, а последний назначил мне местом жительства заштатный глухой городишко Колывань. В Колывани мне делать было нечего, жить нечем, а в Бийском уезде я служил бухгалтером на стеклоделательном заводе, и место мне там было обеспечено. Я начал хлопотать, чтобы мне разрешили снова перебраться в Бийск, и месяца через три я снова очутился на стекольном заводе.

    Рабочих разных классификаций на заводе было больше 100 душ; большинство местные кр-не, а часть — приезжие из России. Отношения у меня установились наилучшие; в заводской школе, хорошо содержимой, устраивались чтения; купили граммофон на собранные по подписке деньги; надзор полиции надо мной был благодушный, и я там прожил спокойно до 1905 г.

    В 1905 г. мне было разрешено выехать в Евр. Россию, кроме столиц, столичных губ. и университетских городов, под гласный надзор полиции. Я поехал на родину в Полтавскую губ., Миргор. уезд, рассчитывая там заняться ведением сельского хозяйства; отец умер в 1904 г., и матери-старухе трудно было справляться с хозяйством. Мечтам моим и тут не суждено было исполниться. Становой пристав учинил надо мной такой надзор, что ни отлучиться из хутора, ни общаться с местными жителями я не мог; в хуторе из 10 дворов посадили 2 надзирателей; обывателям говорили, что за общение со мной их самих могут выслать в Сибирь и пр. Жить было нельзя, и я снова поднял хлопоты о разрешении выехать из хутора в город. После нескольких отказов мне, наконец, разрешили выехать в Полтаву. Там я застал старых своих товарищей по Якутке — Сосновского, Левенталя, Виташевского и др. и устроился на службу в контору газеты «Полтавщина». «Полтавщина» была куплена В. Г. Короленко и К°, и вокруг нее сгруппировались все лучшие общественные силы. В материальном отношении она, однако, несла убытки.

    /Каторга и ссылка. Историко-Революционный Вестник. Кн. 33. № 4. Москва. 1927. С. 162-167./

    М[ихаил]. [Иванович] Ромась

                                          ПРОТЕСТ «БАЛАГАНЦЕВ» И МОЯ ССЫЛКА

    В конце марта 1889 г. в Якутске разыгралась ужасная трагедия. Группа ссыльных была обстреляна в запертом доме; часть из них была ранена, часть убита, остальные были арестованы и уведены в тюрьму. 1888-89 г.г. были вообще годами протестов политических заключенных и ссыльных; в эти годы вводился новый порядок содержания, препровождения и надзора за ссыльными. Первый опыт гнусного насилия над ссыльными был произведен агентами власти, кажется, в Тюмени, над второй партией высылаемых из Москвы в Западную Сибирь; а в Якутске серия протестов закончилась кровавым финалом.

    Сообщения о происшедшем, в Якутске дошли до Павлодара, Семипалатинской области, в июне 1889 г. Впечатление было ужасно; почти всех раненых и убитых мы знали лично по совместному сидению в Бутырках. Среди пострадавших было много и личных друзей, и единомышленников, но мы сами в это время сидели в тюрьме за тюменский протест и, кажется, только потому не разбежались куда глаза глядят, чтобы чем-нибудь проявить свое отношение к бесчеловечному насилию, учиненному над нашими товарищами.

    Спустя некоторое время после дошедших до меня первых сведений, я получил от П. А. Грабовского обширное письмо с подробным описанием событий в Якутске и о решении ссыльных Балаганского округа обратиться к русскому обществу с призывом к протесту против насилий, чинимых властью над своими политическими врагами. Присоединиться к этому протесту Грабовский призывал и нас, ссыльных Семипалатинской области. Однако, мы, 17 человек, заключенных в Павлодарской тюрьме, обсудив предложение Грабовского, нашли, что такая форма протеста существенного значения иметь не будет, а только повлечет за собою удлинение сроков ссылки и высылки нас в Якутскую область, как случилось это с Майновым, Гуревичем и др., протестовавшими в Тобольске против безобразного отношения администрации к их товарищу. Я Грабовскому ответил, что то, к чему ведут протесты на бумаге, мы уже видели и знаем, что наша цель — скорей вернуться в Россию и протестовать бомбами против существующего режима; случившегося же изменить мы уже не можем.

    Это письмо мое и было найдено у Грабовского. Осенью 1889 г. меня арестовали, но долго, очень долго я и сам не знал, за что; только весной 1890 г. я узнал из письма Грабовского, за что я арестован и что я присоединен к их группе. Судил нас Иркутский губернский суд в 1892 г., но как он судил, за что, какие обвинения мне предъявлял, я так и не узнал. Ни обвинительного акта, ни следствия мне в Павлодаре не предъявили; кажется, в августе меня вызвали к мировому судье и объявили, что приговором Иркутского губернского суда я осужден к 4 годам каторжных работ. Вскоре после объявления приговора я получил письмо от Грабовского и ссыльного юриста Олейникова из Иркутска с предложением обжаловать этот приговор в Сенат. Но я видел в приговоре продолжение насилия над якутянами и от подачи кассации отказался наотрез. Тем не менее я продолжал сидеть в Павлодарской тюрьме, и меня не высылали почему-то. Наконец, в начале декабря 1892 г. я получаю следующий приговор: сенат, рассмотрев дело о протесте ссыльных Балаганского округа, нашел приговор Иркутского губернского суда правильным, но решил ходатайствовать перед «его величеством» о замене ссылки в каторжные работы ссылкой на поселение в отдаленнейшие места Восточной Сибири. Балаганцев защищал в сенате Спасович и еще какой-то присяжный поверенный. Я к своей защите абсолютно никаких мер не принимал. 19 декабря 1892 г. меня этапным порядком вместе с уголовной партией отправили в Омск-Томск. Это — около 800 верст. До Томска я добрался в конце марта; ждать подхода партии политических ссыльных из России было долго, а дорога портилась, и меня снова с уголовной партией отправили, дальше на Иркутск. В Иркутск я пришел в августе месяце, но балаганцев там уже не застал и недели через две отправился дальше в Якутск.

    Тяжела была для меня дорога особенно тем, что со мной в партии не было, товарищей, что я все время шел один с уголовной партией, не имел по дороге писем и только на дневках между Томском и Иркутском изредка встречался с политическими ссыльными, работавшими тогда по проведению шоссе между этими городами. Только от них я узнавал, что творится на белом свете, и встречи, с ними; облегчали мою дорогу. Путешествие от Иркутска до Якутска было мне особенно тяжело. В Качуге сели на паузки; за Верхоленоком паузки пришлось бросить — пересадили в шитики (почтовые лодки по Лене); скоро, однако, пришлось бросить и шитики. На Лене показалась шуга, и плыть было невозможно. Тогда конвойный офицер дал мне двух солдат-конвоиров и отправил меня дальше верхом по прибрежным горам Лены. Бывали иногда жуткие моменты во время этого пути. Но молодость и здоровье искупали все. В Киренске я снова встретил политических ссыльных. Здесь я застал доктора Фейта, Фрейлиха и не помню еще кого. Из Киренска повезли уже на санях по берегам Лены — снегу еще не было. Ехать на санях по гальке, визжащей под полозьями, пожалуй, хуже, чем верхом, и только доехав до Нохтуйска (Мача), я застал там уже снег и санную хорошую дорогу.

    Начиная с Мачи, я ехал хорошо и быстро, хотя дневки приходилось делать. В Олекминске я застал З. А. Абрамовича, Серг. Жебунева, Дзбаринского. Привет, ласка, разговоры и новости не дали спать всю ночь. В Олекминске чуть не арестовали моих конвоиров за то, что они отпустили меня к политическим ссыльным и не сообщили исправнику о своем прибытии с политическим арестантом, но это дело уладил Абрамович, лечивший исправника и его семью.

    В Якутск я прибыл в ноябре месяце, и из областного правления отвезли меня в тюрьму. Скоро, однако, в тюрьму ко мне на свидание пришла Н. Н. Шехтер, жена Минора, и сказала, что другие товарищи уже пошли хлопотать, чтобы меня выпустили из тюрьмы. И, действительно, через несколько часов такое распоряжение было получено, и я направился сначала на квартиру к Надееву, а потом переселился к С. Н. Долер. В Якутске я прожил недели две. Наконец, меня попросили все же ехать в Вилюйск. Тяжело было в Якутске прощаться с товарищами. Оставить в Якутске администрация не согласилась, ссылаясь на распоряжение генерал-губернатора.

    В Вилюйск я добрался 17 декабря 1893 г., т.-е. пропутешествовав этапом год без двух дней. Из ссыльных в Вилюйске я застал только семью Гавриловых, но через несколько дней Грабовский, узнав о моем прибытии, приехал из Мархинского улуса, где он жил вместе с Кранихфельдом и Улановской.

    /Каторга и ссылка. Историко–Революционный Вестник. Кн. 53. № 4. Москва. 1929. С. 129-131./

    Ромась (Ромасев), Михаил Антонович, мещанин г. Козельска (Черниговск. губ.). Род. ок. 1860 г. В конце 1870-х г.г. служил смазчиком на Киево-Брестск. жел. дороге в Киеве. В 1879 г. принимал участие в собраниях киевск. революц. кружка М. Р. Попова и распространял среди жел.-дорожных рабочих литературу. Арестован на ст. Казатин 23 дек. 1879 г. и заключен в Киевск. тюрьму; при обыске найдены запрещен. книги, полученные им от Ник. Подревского. Вследствие молодости не предан военному суду, а по распоряжению киевск. ген.-губернатора от 3 июля 1880 г. был предназначен к высылке из Киева в Вологодск. губ., замененной ссылкою в Вост. Сибирь. В марте 1881 г. содержался в Вышневолоцк. пересыльн. тюрьме (прибыл в нее 25 авг. 1880 г.) и отказался дать присягу Александру III, вследствие чего, по распоряжению м-ра внутрен. дел, выслан в Якутск. область, где был водворен в Батурусск. улусе. В окт. 1881 г. задержан в Тюкалинске с билетом на имя унт.-офицера Сергеева и снова водворен по месту назначения. По постановлению Особ. совещания от 10 мая 1882 г. срок ссылки определен в 4 года, считая с 9 сент. 1881 г. Жил в слоб. Амга (Батурусск. улуса). Из Сибири выехал в 1884 (1866) г. Жил в Киеве, потом в Орле; в l889 г. жил в Казани, потом в целях пропаганды открыл мелочную лавочку в с. Красновидове (Свияжск. у., Казанск. губ.). В 1893-1894 г.г. входил в парт. «Народн. Право»; в февр. 1894 г. привез в Смоленск тайную типографию. Арестован 21 апр. 1894 г. при разгроме парт. «Народн. Право» и привлечен к дознанию по этому делу. Содержался в Доме предварительн. заключения. По выс. пов. 22 ноября 1895 г. дело о нем разрешено в администрат. порядке с вменением в наказание предварительн. содержания под стражей и с высылкою в отдаленнейшие места Вост. Сибири на пять лет. По распоряжению Иркутск. губернатора, сообщенному Департ. полиции 11 дек. 1895 г., водворен в Вилюйске. Возвратился в Европ. Россию в 1902 г. В 1904 г. жил в Седлеце. В 1906 г. служил в Севастополе заведующим хозяйствен. частью городской больницы. В годы войны работал в Земском союзе. Умер в 1920 г.

    Сообщение М. М. Клевенского. — Справки (М. Ромасев, Даньков, Н. Подревский). — Дела Департ. полиции, III, №№ 99 (1881), 1430 (1883), 1434, ч. III (1883). — Дело, м-ва юстиции, II угол/ отдел., № 11330 (1883). — Справ, листок. — Календарь «Народн. Воли», 159. — Бурцев, За сто лет, II, 109, 129. —Хроника, 203.

    Южно-русские союзы, 270-271. — М. Кротов, Якутск. ссылка 1870 - 1880-х г.г. (Ук.). — О. Аптекман, Земля и Воля (Ук.). — В. Короленко, История моего современника, III. — В Якутской неволе. Сборник, 72, 80, 84 сл. (Н. Пиксанов, В. Короленко в якутск. ссылке). — В. Короленко, Письма, I (Ук.). — В. Г. Королейко, Письма к П. С. Ивановской. М., 1930 (Ук.). — М. Горький, Мои университеты, 1927, стр. 77 сл.

    «Был.» 1907, V, 230-232, 238, 241 (Из Обзора за 1904 г.). — О. Аптекман, «Был.» 1907, VII, 205 (Партия «Народн. Права»). — М. Попов, «Мин. Годы» 1908, II, 182, 183, 185 (Из моего прошлого). — Н. Виташевский, «Мин. Годы» 1908, VII, 118 (В Иркутск. тюрьме 25 лет тому назад). — Б. Н-ский, «Был.» XVI (1921), 177, 185-186 («Первое преступление» М. Горького). — П. Ивановская, «Кат. и Сс.» 1925, III (16), 113, 114 (Покушение на Чухнина). — В. Катин-Ярцев, «Кат. и Сс.» 1925, III (16), 137 (В тюрьме и в ссылке). — И. Белоконский, «Кат. и Сс.» 1927, II (31), 151 (К истории политическ. ссылки 1880-х г.г.). — В. Левицкий, «Кат. и Сс.» 1930, I (62), 54 («Народн. Воля» и рабочий класс). — «Кат. и Сс.» 1930, 10 (71), 126-127, 133 (Воспоминания из жизни народнич. кружков в Казани).

    /Деятели революционного движения в России. От предшественников декабристов до падения царизма. Био-библиографический словарь. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 3. Москва. 1931. Стлб. 1352-1354./