ЎЎЎ 7. Цыліна Краснаполка. Публістытычныя нататкі Івана Ласкова 1993 году ў Якуцку. Ч. 7. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Иван Антонович Ласков – род. 19 июня 1941 г. в областном городе Гомель БССР (СССР).

    С 1966 г. обучался на отделении перевода в Литературном институте имени А. М. Горького в Москве. В 1971 г., после окончания института с красным дипломом, переехал в Якутскую АССР, на родину своей жены, якутской писательницы Валентины Николаевны Гаврильевой.

    С сентября 1971 г. по февраль 1972 г. работал в газете «Молодежь Якутии», сначала учетчиком писем, затем заведующим отделом рабочей молодежи. От февраля 1972 г. до лета 1977 г. работал в Якутском книжном издательстве старшим редакторам отдела массово-политической литературы. С лета 1977 г. работал старшим литературным редакторам журнала «Полярная звезда», с 1993 г. - заведующий отделам критики и науки журнала «Полярная звезда». За полемические статьи про отцов-основателей ЯАССР весной 1993 г. был уволен с работы и ошельмован представителями якутской «интеллигенции». Работал сотрудником детского журнала «Колокольчик» (Якутск), одновременно работая преподавателем ЯГУ (вне штата) и зав. отделом связей с общественностью Якутского аэрогеодезического предприятия. Награжден Почетной Грамотой Президиума Верховного Совета ЯАССР. Член СП СССР с 1973 г. 29 июня 1994 г. Иван Антонович Ласков был найден мертвым «в лесу у Племхоза», пригороде Якутска по Вилюйскому тракту за Птицефабрикой.

    Юстына Ленская,

    Койданава

                           ВИКТОР СКРИПИН ОТВЕЧАЕТ НА ПРЯМЫЕ ВОПРОСЫ

    Вряд ли стоит объяснять нашим читателям, кто такой Виктор Скрипин. Его публикации возмутили многих, в том числе и нас.

    Но мы живем в такое время, когда можно задавать прямые вопросы без оглядки на какие-то инстанции или чьи-то установки. Мы немного другие, чем были в то время, когда мир имел всего лишь два цвета и разделялся только на «наших» и «ненаших». Выражение иного мнения, свобода слова, открытая дискуссия равных оппонентов уже не кажется чем-то потрясающим, из ряда вон выходящим.

    И это одно из бесценных достижений последнего десятилетия бурного двадцатого столетия, приближающих, более того, вводящих нас в цивилизованный мир, когда люди стараются понять друг друга посредством слова, но не дубины. Потому что это есть явление открытого общества, признак свободы.

    И мы решились задать прямые вопросы Виктору Скрипину, тем более, они недосказанными витают, так сказать, в воздухе. Он согласился ответить.

    Представляем вашему вниманию, уважаемые читатели, беседу редакции газеты «Туймаада саната» с Виктором Скрипиным. Как и что вышло, судить вам самим.

    —Мы надеемся, что Вы, согласившись дать интервью нашей газете, не будете уклоняться от прямых вопросов. Интерес представляет именно такой подход. Начнем?

    - Да.

    — Почему Вы так не любите якутов?

    — Такого утверждения в моих публикациях нет. Хотите взять быка за рога? Тогда буду бодаться. Кому-то охота сделать из меня националиста? Пожалуйста, но при условии, если к термину добавить приставку «интер-». Свой интер-национализм не могу отрицать. Ленин учил: «Главный оселок для настоящего марксиста — нацвопрос». Возможно, кто-то Ленину и мне возразит: «Ваш интернационализм устарел», «Через интернационализм большевики шли к тоталитарной империи», «Субъектов СССР и РФ держали в черном теле». Все, кто служил в Советской Армии, давали присягу Родине. Клятва даётся один раз в жизни. Сейчас нет СССР, но осталась Россия. Мы — последние солдаты империи.

    — Ваши симпатии к имперской державности, величию, понятны, но, все же, это Ваше личное дело. А мы хотели бы получить, если можно, прямой ответ на свой вопрос: почему Вы так не любите якутов?

    —Да, это так: моя «не-любовь» распространяется на всех — русских, татар, евреев и т.д. Невозможно любить «народ вообще», этнос «вообще», национальность «вообще». Народ — понятие биологическое, — как пчелиный улей, как муравейник. Мы не знаем каждого муравья персонально. Не имеем чести общаться с ним. Народ — неопределенное множество. Не могу «любить» народ. Иное дело заповедь: «возлюби ближнего, как самого себя». Принцип интернационализма жёсткий: «нет ни римлянина, ни иудея, ни раба, ни свободного...» Православие такую установку называет «подвигом смирения». Подвиг совершить трудно. Нужно быть святым, а мы грешные. Не могу найти в себе сил и мужества любить отдельно взятый народ, тем более человечество.

    — Вы опять уходите в софистику. Уклоняетесь. Суждение о Вашей нелюбви к якутам рождается поневоле, при чтении Ваших статей, где Ваша трактовка событий, фактов придирчиво, можно даже сказать, дотошно подгоняется к тому, чтобы доказать, что якуты, мягко говоря, не очень способный народ, и все у них вторично, что у них нет ничего своего, и кумиры их все ложны. Особенно это заметно в статье об Иване Ласкове.

    — Ах, вот оно что! Суждение о моей нелюбви рождается «поневоле». Вы успокоили: в моих публикациях нигде, никогда, ничего не сказано о «не-любви». Контролировать бессознательные впечатления читателя сложно. Обязательно найдутся господа, которые «прочтут» то, чего нет в тексте. Каждый пишет, как он слышит. Мои доводы об интернационализме вы не слышите. Допустим, кому-то важно зачислить меня в националисты или шовинисты. Тогда не стану уклоняться и скажу: не якутов я не люблю, а именно вас — того, который задаёт дурацкий вопрос. Это — во-первых.

    Во-вторых, касательно И. Ласкова. Вот и книжку опубликовали «Скрипин — идейный преемник Ласкова». В статье «Ложные кумиры» лишь цитировались тексты Ласкова. Почему? Мотивы просты: поднять тему о кумирах. Неужели, не актуально? Кинуть камень в огород советской историографии. Разве, не заслужили? Попытаться критически переосмыслить некоторые спорные моменты в деятельности Ойунского, Аммосова, Барахова. Ведь кто-то этими вопросами должен интересоваться. То обстоятельство, что публикация вызвала резонанс — предпосылка к дискуссиям. Радоваться надо!

    В-третьих, вы вчиняете только «негатив». Но ведь есть у меня и положительные статьи о профессоре Георгии Башарине («Последний историк-марксист Якутии»), о профессоре Федоте Сафронове (о недавнем его 90-летии никто не вспомнил, кроме меня), о Прокопии Явловском (авторе «Летопись г. Якутска»), о космофизике Дмитрии Даниловиче Красильникове («Флибустьер космических частиц высоких энергий»), целая серия статей об эвенках Всрхоянья, об их лидерах — о Фаине Курчатовой и этнологе Анатолии Алексееве.

    —У каждого народа свои святыни, свои кумиры. Они могут не нравиться другим, но это не означает, что они должны указывать, как надо жить и что любить. Например, безусловно, у Платона Ойунского и Максима Аммосова и иных выдающихся представителей якутского народа были недостатки, и они в чем-то ошибались. Совершенных людей нет. Но они были не только большевиками, служащими новой власти. Они были просветителями своего парода. И именно в непонимании этого факта, вероятно, не только Вами, лежит тот водораздел, который разводит в совершенно разные стороны Вас и Ваших оппонентов, в том числе и нас, которые искренне возмущаются Вашим, так сказать, нигилизмом.

    — Не верю, что между нами стена непонимания. Мы спокойно беседуем, обмениваемся какими-то суждениями. Вы записали меня в «нигилисты». Я записал в «нигилисты» Аммосова и Ойунского. Значит, существует все-таки какая-то основа понимания в нашем непонимании. Каждый из нас уважает и ценит взгляды другого. Уверен, что любые противоречия мы общими усилиями разрешим. Придём к единому мнению. Так оно и будет. Вы говорите: «недостатки» — удел любого. Правильно: непогрешимых нет. Главное — не обобщать. Если кто-то критикует тех или иных «кумиров» — сие вовсе не означает, что он — «против всех». Если завтра станем развенчивать Нерона, — это вовсе на будет означать, что мы против всех римлян.

    — На наш взгляд, Ваше придирчивое отношение к якутам подкрепляется еще и тем, что Вы ссылаетесь на архивные материалы НКВД, как на бесспорные доказательства, хотя Вам, как ученому, безусловно, известно, что это самые ненадежные источники. В НКВД не только могли доказать, что безграмотный крестьянин есть замаскированный Папа римский, но и сфальсифицировать любые документы.

    — Вопрос не по адресу. С архивами НКВД не работал. Да, архивные дела допросов — источники ненадежные. Мной цитировался лишь Иван Ласков. Он работал в архивах. Так, неужели. Ласков не понимал, что попади он в лапы НКВД (представим мысленно такую ситуацию), не дал бы показаний о том, что он не «папа римский»? В то же время, Ласков сделал много справедливых критических замечаний в отношении авторов книги «Центральное дело» (И. Ушпицкий, И. Николаев). Ошибочно воспринимать Ласкова как преднамеренного «злопыхателя». Да, он цитировал архивы НКВД, используя их как аргумент против почитателей «кумиров». Но ведь и критикуемые им авторы многое нафантазировали, приврали. Десятки справедливых замечаний Ласкова остались без внимания. В этом тоже чувствовалась предвзятость неприятия по отношению к Ласкову. Интересно, вот если книжку «Центральное дело» решат переопубликовать, учтут ли её авторы свои явные ошибки и ляпсусы? Если учтут, тогда наступит момент истины; они признают и конструктивную критику Ласкова. Вынесут ему благодарность. Для меня Ласков — исследователь. Общее между мной и Ласковым - деструктивная функция по отношению к «кумирам», ибо сказано: «Не сотвори себе кумира!» А вот что касается конструктивной функции, то, пожалуй, стоит похвалиться: в окончательном варианте «Ложных кумиров» («False Idols»), в книге с одноименным названием, я попытался учесть все критические замечания, заново перелопатил источники, поэтому мое исследование об Ойунском и Аммосове претендует на определенный прорыв.

    — Иногда нам представляется, что в Ваших статьях присутствует больше озорства, желания подразнить людей, эпатировать их, чем желания докопаться до истины. Но Вы должны понимать, что в таком озорстве больше хулиганства, поскольку Вы затрагиваете самую тонкую материю - личностный мир человека, его достоинство. Ведь осознание принадлежности к той или иной нации составляет сущность человеческой личности.

    — Не совсем согласен. Моя принадлежность к общероссийской нации заставляет критически относиться к любому этносу. Сущность каждой личности намного шире  «нации», ошибочно отождествляемой с этносом. К сожалению, многие отказываются это понимать. Когда мы выпячиваем так называемую «нацию» и рассматриваем её в политическом контексте, она уничтожает в человеке интернационализм и превращает его в зверя. Важно осознать, что нация - это не этнос, а совокупность согражданства. Осознание этого факта дает человеку его личностный суверенитет. Наконец-то, человек получает возможность вбить осиновый кол в суверенитет отдельно взятого этноса. Человек становится россиянином, мирным интернационалистом, а не агрессивным этническим эгоистом. Человек перестает быть рабом этноса. Суверенитет личности шире суверенитета этноса. Россия станет полноценной нацией только тогда, когда она преодолеет узкий этноцентризм своих комплексующих и самоутверждающихся народов, которые подчас не ведают, что творят. При всём при том, менее всего мне бы хотелось, чтоб кто-то воспринимал эти слова, как посягательство на национальное достоинство кого бы то ни было народа.

    То что вы называете «озорством», «эпатажем» — следствие редакторской, мягко выражаясь, работы. Признаюсь, недолюбливаю редакторов. Вот кто подлинные «враги народа»! Именно с редакторами каждому автору приходится вести изнурительную борьбу. Исключение, пожалуй, сделаю для Гаврила Егорова - редактора «Туймаады». По крайней мере, он не лез нахально в мои тексты, не занимался варварскими правками, был предельно деликатен. Другие же постоянно повторяют: «Это надо сократить», «Тут надо поставить слово позабористей». Особое поле битвы - споры о названиях статей. Полный беспредел, нарушение авторских прав. У каждой газеты жёсткие требования, одно из которых - предельная ясность и лаконичность. Каждый редактор - цепной пёс своей газеты.

    Или взять тенденциозную прессу, изначально неспособную ни к какому диалогу. Уцепились за словцо. Мол, Скрипин – «стёбист».  Так ведь и известный Пелевин стёбист. И Франсуа Рабле – стёбист, «интеллектуальный хулиган». Но пусть расскажут об этом явлении литературоведы. Кстати, некоторые мои «доброхоты» сами, так сказать, «вторым номером» паразитируют на этом стиле.

    — Безусловно, Вы человек, мыслящий нестандартно, и мы на прощание хотели бы пожелать Вам быть, хотя бы, чуточку тактичнее, а, более того, заняться серьезными исследованиями, широкий фронт которых ждет талантливых ученых, желающих принести реальную пользу согражданам.

    Ведь статьи, выступления, подобные Вашим, провоцируют людей на конфликтные ситуации, уводят от решений общих для всех существенных проблем. Мы должны жить в мире. Нам нечего делить. У нас одна Родина. Одна судьба.

    — Попытаюсь учесть все ваши пожелания. Конфликт? - упаси Боже! Терпимость? – да. Жить в мире? – да. Одна судьба и Родина? – да, конечно. Все мы – не с Луны на грешную землю свалились. Глядишь, через споры и paзногласия, обязательно, придём к согласию. Будет о чем поговорить, поспорить, оставаясь единомышленниками в главном: в уважении к чужой точке зрения.

    Редакция «Туймаада Саҥата”

    /Туймаада саҥата. Якутск. № 13. 23 апреля 2004. С. 2./

                                                           МАНИФЕСТ ТРЕЗВОСТИ

                                                               Начистоту и напрямоту

                               (Открытое письмо Госплану СССР и Академии Наук СССР)

    ...Кое-где, правда, зеленому змию и его покровителям приходится туго, спуску не дают. Якутский писатель Иван Ласков прислал мне интересное письмо из совхоза им. Охлопкова Томпонского района. Там с начала весенних работ и до осени вводится «сухой закон»: ни водка, ни вино не продаются. И никто не возражает, всем это по душе. А в другом районе Якутии, в Мегино-Конгласском, введены ограничения в продаже алкогольных «напитков». Тоже польза чувствуется и в быту, и на работе...

    Петр Петрович Дудочкин,

    1981 г.

    /Оптималист. Общероссийская газета оптималистов. Газета издается на деньги Галины Зайцевой, Маргариты Зубатовой и Виталия Кутепова. № 5. Май. Абакан. 2004./

    Сергей Шевков

                                                             О ДРУЗЬЯХ – ТОВАРИЩАХ

                                           (фрагменты житейской и литературной хроники

    В Якутске нет, пожалуй, людей из числа журналистской, писательской, театральной, научной, словом, вообще интеллигентской братии, которые не помнили бы сейчас или не знали раньше этих остроумно-саркастических строк. Однако при этом многие из них не в состоянии достоверно назвать фамилию их автора или же безбожно путают ее с чьей-либо другой.

    Истинная же история создания этих широко известных строк такова.

    За два дня до праздника 7 Ноября, в его 61-ю годовщину, у меня (в новой благоустроенной квартире по улице Дзержинского, 7/1 ночевал Володя Серкин. С вечера, будучи в среднем подпитии и находясь в ёрническом расположении духа, он написал какую-то новую пародию на одно из моих стихотворений и свой очередной экспромт по типу ранее провозглашенного им кредо:

        А я опять привстану на карачки,

        Чтоб снова плюнуть на судьбу...

    Утром, то есть 6 ноября 1978 года, мы с ним, плотно позавтракав, а Володя еще и опохмелившись (я в своей жизни, ни в молодые, ни в зрелые годы этого никогда себе не позволял), отправились по каким-то своим предпраздничным делам. Вышли на проспект Ленина, спешно и усиленно проводимый в торжественный вид (знать, у «отцов города» что-то не заладилось со сроками), и пошагали в сторону библиотеки им. Пушкина, напротив которой проживал поэт Иван Ласков, мой друг и отчаянный рыболов.

    Подходя к перекрестку улицы Кирова и проспекта, мы несколько замедлили свое в общем-то не связанное с какой-либо срочностью движение, а потом и вовсе остановились неподалеку от пешеходного перехода, с интересом наблюдая, как слева, в широком прогале центральной городской площади, уже пестрящей кумачовыми транспарантами и флагами, несколько дюжих работяг с явными усилиями, с помощью длинных лестниц и прочных веревок поднимают на фасад типографии им. Гагарина, а потом закрепляют в ровном положении огромный красочный портрет тогдашнего густобрового генсека. Нам даже казалось, что мы слышим натужное сопение и отрывочные фразы, которыми они обмениваются в процессе этой чрезвычайно ответственной, с точки зрения их начальства, и никчемно показушной, по мнению самих работяг, работы...

    Вот тут-то Володя Серкин, спонтанно, почти не думая, и выдал на-гора свой политически-скандальный экспромт, правда, не настолько громко, чтобы его могли услышать другие праздные свидетели этого спешного предпраздничного действа. Запомнить эти крамольные строчки своего младшего друга, даже при том состоянии, о котором Володя когда-то сказал: «Голова, как пустая шарманка», если иметь в виду вчерашнее вечернее возлияние, мне не составило никакого труда, и в скором времени их уже знала определенная, наиболее надежная часть русскоязычной писательской братвы, чему во многом поспособствовал и сам Володя, встречаясь в два последующих праздничных дня с немалым числом своих охочих до подобных экспромтов друзей, товарищей и просто знакомых. При этом кому-то из захмелевших слушателей явно хотелось «заострить» строчку о Брежневе, и в результате пошло гулять по Якутску совсем уж пренебрежительное и уничижительное «Лёньку Брежнева приколачивают...» Я же отлично помню, что, произнося отрывистым шепотом слова «Вон и Брежнева приколачивают...», Серкин сделал недвусмысленный синхронный жест, неукоснительно подтверждающий эту особо подмеченную им деталь, в общем-то не содержащую в себе по тем временам ничего необычного...

    С. Ш., 2002, п. Жатай

    /Полярная звезда. № 2. Якутск. 2004. С. 29-31./

    Сергей Шевков

                                                      О ДРУЗЬЯХ – ТОВАРИЩАХ

                                       (фрагменты житейской и литературной хроники

    Я познакомился с Иваном Ласковым, когда он уже три года жил в Якутске и собирался переходить на работу из редакции газеты «Молодежь Якутии» в местное книжное издательство. Теперь не помню, кто конкретно напрямую вывел меня на него, а может, наоборот, его на меня. Возможно, это был кто-нибудь из работников тогдашнего Комитета по телевидению и радиовещанию, где я тогда исполнял должность редактора печатной программы. Хорошо помню только сам момент нашего знакомства в конце августа 1972 года и свое первое впечатление от «визави» Руку мне подал чрезвычайно маленького роста человек, приблизительно тридцати с лишним лет от роду с чистым гладким лицом подростка и мудрыми глазами профессионального философа. Голос у него был густой, слегка рокочущий и резко контрастирующий с его жидковатой в общем-то внешностью.

    О чем мы беседовали во время этой нашей первой встречи, я за давностью лет запамятовал. Скорее всего, это была тривиальная ознакомительная беседа с обычным в таких случаях взаимным выяснением жанрово-художнических интересов, предпочтений, объема наработанного творческого багажа и тому подобного, что составляет содержание такого рода бесед двух знакомящихся друг с другом, причастных к литературе людей. А вот конец нашего разговора помню очень хорошо. Мой новый знакомый вдруг поинтересовался, правда ли, что я, как он слышал, страстный рыбак и знаком с этим делом чуть ли ни с детства. Я, разумеется, подтвердил эту чью-то лестную для меня характеристику (хотя в равной мере был и охотником) и, неожиданно для самого себя, спонтанно, пригласил нового знакомца послезавтра, в субботний день, поехать со мной на моем недавно приобретенном у одного капитана мотоцикле хотя бы на ближнюю Шестаковку, где я, за давним прекращением дальних поездок, время от времени отвожу душу, забрасывая в спокойную тихую водицу этой речушки свои образцовые капроновые снасти. Мой собеседник как-то оторопело посмотрел на меня, хотел было что-то сказать, но, видимо, передумал и в знак согласия как-то неуверенно кивнул головой.

    И только на месте, на сыром травянистом берегу Шестаковки, небольшой речки, омывающей какой-то пригородный безымянный островок и незаметно впадающей в обмелевшую городскую протоку, я узнал, что хотел, но не решился сказать мне позавчера Ласков. Оказалось, что он ни разу в жизни еще не рыбачил и не знает даже, как устроены наши северные орудия любительского лова. Пришлось в экстренном порядке, прямо на месте, так сказать, не отходя от воды, вводить его в курс дела. Мне только оставалось удивляться его какой-то необычно-въедливой понятливости. На первой своей рыбалке он уже прочно ухватил суть этого обманного (для обитателей водоемов) действа, а пойманные им впервые в жизни несколько ельцов и окуней окончательно сразили его и превратили в потенциального неофита-рыболова...

    Там же, на нашей первой с ним захудалой рыбалке, мне стали известны некоторые подробности его биографии. Выяснилось, что Иван — белорус по национальности, родился в Гомеле в июне 1941 года, после окончания школы учился сначала в каком-то республиканском вузе на химика, а потом, с пробуждением интереса к литературному творчеству, в Литинституте имени Горького в Москве. Во время учебы в институте познакомился со своей будущей женой — начинающей якутской писательницей Валентиной Гаврильевой, родом из Мегино-Кангаласского района, где я, кстати, в молодые свои годы работал конюхом на курорте Абалах. Как говорится, куда иголка, туда и нитка. Вот так оказался в незнакомом ему до этого северном крае. Огляделся, обжился. С Валентиной у них уже появился первенец: сын Андрей, или по-якутски Эндэрэй.

    Все эти три с лишним года своего пребывания в Якутии он занимался переводами на русский язык произведений якутских писателей, естественно, главным образом через подстрочник, ибо национальным языком в полной мере еще не овладел. Помогает, правда, Валентина, досконально знающая первородный якутский язык и особенности быта, характера, традиций родного народа. В первый же год перевел большую поэму народного поэта Якутии Кюннюка Урастырова «Наш дом», сейчас приступил к переводу двухтомного романа Анастасии Сыромятниковой «Кыыс-Хотун». В планах — переводы произведений других якутских прозаиков — Николая Золотарева, быстро набирающей творческий вес Валентины Гаврильевой (задумал ее повести объединить под одним общим заглавием «Страна Уот Джулустана»).

    Что касается личного творчества, то сейчас он заканчивает работу над крупной поэмой о средневековом завоевателе из Средней Азии Тимуре, или Тимурленге (европейцы это последнее наименование по законам своего произношения переделали в Тамерлана, так же, как и египетского фараона Хуфу в Хеопса). Поэма о Тимуре и его эпохе почти готова, и он в будущем году собирается предложить ее Якутскому книжному издательству для выпуска отдельной книжкой.

    Но сюжеты своих собственных будущих рассказов и повестей, поскольку чувствует тягу к прозе в результате своего переводческого опыта, он пока еще только вынашивает в своей голове. (Забегая вперед, хотел бы сообщить читателю, что это будут повести «На подводных крыльях», «Туман», «Андрей-Эндэрэй», стрелецкая былина «Пищальники не пищат», фантастическая повесть «Возвращение Одиссея», книги рассказов «Ивановы» и «Лето циклонов». Будут в его творческом активе и несколько пьес, а также большое количество публицистических, исторических и научно-филологических статей)

    Зимний период Иван использовал на изготовление собственных, собственной же конструкции закидушек (в наших традиционных ленских закидушках он не совсем корректно подметил кое-какие недостатки), а также на теоретическую подготовку к будущим рыбалкам. Для этого он приобрел несколько специальных справочников, а также раздобыл не менее десятка научно-популярных книг на соответствующую тематику.

    Видя его основательную подготовку к гипотетическим рыбалкам предстоящего лета и не желая разочаровывать в будущем новоявленного гриновского Летику (помните? «Трепещите, осетры,.. удит Летика с горы...») захудалой рыбной мелочью в скудных пригородных водоемах, я твердо решил показать ему настоящую рыбалку в настоящих уловистых местах. А мои коронные рыбацкие места находились в тридцати километрах к югу от города, за Старой Табагой, где я рыбачил еще в 50-е годы.

    Транспорт у меня, как я уже сообщил, был свой — находящийся еще в превосходном техническом состоянии, несмотря на свой более чем 20-летний возраст, мотоцикл ИЖ-49 с коляской. Эта модификация являлась в общем-то большой редкостью, ибо таких ИЖей с коляской, увеличив им лишь объем бензоприемника, в экспериментальном порядке было выпущено всего 10 тысяч штук на всю страну, и за ними настоящие любители хорошей по тем временам техники буквально охотились, особенно из-за удобной, по авиационному обтекаемой коляски на пластинчатых рессорах.

    За зиму мы с Иваном, с которым успели стать друзьями, оговорили и другие детали будущих выездов на лоно природы. И вот наступило время, когда мы, соответствующим образом экипированные и радостно возбужденные близким уже свиданием с настоящими ленскими речными просторами, отправились к месту первой ласковской Большой Рыбалки.

    Путь до Табаги мы одолели часа за полтора, ибо тогдашняя дорога до нее была весьма в скверном состоянии, а старенький транспорт свой я всё-таки старался беречь. Это уже потом, года через два-три, ее полностью оденут в гудрон и она станет одной из лучших трасс в пригородах Якутска.

    Проехав на своем радостно тарахтевшем трехколеснике Табагу, встретившую и провожавшую нас до самых последних окраинных домов истошно-оглушительным лаем разномастных и разнопородных «друзей человека», мы приблизительно через пару километров свернули под прямым углом к полого спускавшемуся к урезу воды берегу, в полусотне метров от которого, почти впритык к горному склону, стояли два легких летних, выкрашенных в одинаковый, зеленый цвет, недавно, надо полагать, возведенных дощатых сооружения: длинное приземистое здание с такой же длинной открытой верандой (видимо, временно-сезонное прибежище для членов какого-то неравнодушного к красотам природы профсоюза) и кокетливая ажурная беседка с земляным, впрочем, полом и единственной деревянной скамейкой внутри, более похожая на обширную солдатскую уборную, чем на место интимных бесед тоже, видать, природолюбивых членов экологически ушибленного профсоюза.

    Со стороны довольно высокого горного склона, на самой вершине которого сейчас высится какое-то роскошное санаторного типа здание, наши глаза радовала июньская густая таежная зелень, в то время как влево, вправо и прямо перед собой ничего, кроме песка, редких кустиков прибрежного тальника и широкого водного пространства, мы не наблюдали. Однако за указанным «широким водным пространством» с нашего места скорее географически угадывались, чем визуально просматривались селенья Заречья: Хаптагай, Павловск, а вверх по течению реки, за дымкой, и Рассолода...

    Ехать дальше вдоль берега до печально знаменитой Каландаришвилевской протоки, где я тоже когда-то рыбачил и даже лежал на том месте, откуда белоповстанцы 6 марта 1922 года расстреливали из гладкоствольных ружей штаб красного главнокомандующего, не имело смысла: я знал, что дороги туда практически нет или же вся она усеяна мелким и крупным валунником, непреодолимым для моего транспортного средства.

    Решили главной своей рыбацкой ставкой, или базой, как хотите, сделать этот участок славного ленского берега, который также был не менее историческим. Именно здесь, на верхней окраине Старой Табаги, 30 июня 1918 года высадился сводный отряд первого красного командира Якутии Апполинария Рыдзинского, посланного из Иркутска для установления Советской власти в г. Якутске. Об этом свидетельствовал и памятный знак, установленный на невысоком отроге горной террасы, как раз напротив доставшегося мне по обоюдному с Иваном согласию ловища. Знак этот, периодически подновляемый и подкрашиваемый в белый, видный издалека цвет, стоит до сих пор, как молчаливый охранитель памяти того героического дня, точнее ночи с 30 июня на 1 июля 1918 года, когда высадившийся здесь красный отряд овладел главным городом тогдашней Якутской области.

    Кстати, еще в середине 50-х годов, когда я впервые добрался до этих рыбных мест на своем первом двухколесном «мотике», встретившийся мне на песчаном ловище старик-рыбак рассказал, что отряд высадился не на этот нынешний берег, а на довольно обширный высокий луг, примыкавший тогда непосредственно к горной террасе. Вот что значит власть времени! Выходит, что та ленская стремнина, куда я сейчас забрасывал свои длинные закидушки, разрушила за каких-то полста лет и похоронила под собой целый луговой массив, на котором когда-то звучали возбужденные голоса красноармейцев и грозно бряцало их оружие...

    И начались наши счастливые (не менее одного раза в неделю), в основном вечерне-ночные и утренние рыбалки в буднее время, ибо по выходным дням и вечерам приезжать сюда было бессмысленно: наблюдалась такая суета и стоял такой гвалт, производимый десятками отдыхающих профсоюзников, что ни о какой душеуспокаивающей рыбалке нечего было и думать. Правда, кое-кто из них иногда пытался изображать из себя рыболовов, но, по-моему, в дневное и даже вечерне время у них это плохо получалось.

    Я был старше Ивана на десять с небольшим лет, но замечать и тем более подчеркивать эту возрастную разницу не считал нужным. Так же, по-моему, относился к этому и Иван. Мы просто были друзьями по творчеству и напарниками в снедающей нас в равной мере рыбацкой (а меня еще и охотничьей) страсти, и возраст тут был ни при чем. Разве что я порой чуть скорее и больше уставал на ночных рыбалках и позволял себе компенсировать эту усталость лишним часом-другим отдыха в палатке на надувном резиновом матраце при благосклонном отношении к этому Ивана: порыбачить в полном одиночестве и спокойствии без распугивающих рыб шумных закидушечных забросов с моей верхней, пускай и исторической, стороны было для него не таким уж малым удовольствием.

    Нашему вечерне-ночному и ранне-утреннему добычливому лову способствовало то обстоятельство, что оба мы трудились на таких должностях, которые позволяли нам более или менее свободно распоряжаться своим временем. Иван, насквозь уже пропахший рыбьей чешуей и кольчато-земляной наживкой, брал корректуру и рукописи издаваемых им как редактором книг на дом и работал над ними после наших ночных, азартных бдений дома, правда, поклевывая при этом носом и с вожделением косясь на кровать. Впрочем, ярких впечатлений, полученных им в ночные и утренние часы и поднимающих его творческий тонус (а следовательно, и работоспособность) хватало не только на исполнение им своих прямых служебных обязанностей, но и для неторопливого обдумывания собственных литературных произведений.

    Мне, как единоличному издателю печатной программы радио и телевидения, также было не слишком сложно переносить свои служебные дела на удобное для себя время, за исключением дня выпуска издания по графику типографии.

    Отпуска мы берегли либо для поездок по своим надобностям, либо для усиленной работы над своими рукописями дома за письменным столом.

    Место, выбранное и любовно обихоженное Иваном, находилось слева по течению реки, рядом с большим катером, всё лето намертво пришпиленном к донному грунту якорем и явно символизирующим собой якобы недреманную деятельность водопоста, расположенного поодаль в одной из неглубоких лощин и которому, по всей видимости, сей катер принадлежал.

    Мне со своего рыболовно-исторического участка, находящегося метрах в пятидесяти от Иванова ловища, обычно не было видно, даже при свете утренней зари, подробностей и деталей азартных ихтиологических манипуляций моего напарника, разве что за исключением его закидушечных забросов. И то я их уяснял для себя исключительно по оглушительному буханью о воду мудреных ласковских грузил, которые он чуть ли не с первых дней своего приобщения к рыбацкому делу перепрофилировал в сторону конструктивной усложненности: стал отливать их в какой-то игрушечной детской посуде в виде не то конских подков, не то в форме причудливых музыкальных лир. Объяснял Иван все эти свои новации якобы лучшей зацепляемостью грузил о дно реки и, стало быть, меньшей их сносимостью быстрым течением. Кто знает, может быть, он был прав, но мне всё как-то не представлялось случая увидеть это собственными глазами. Тем более, что для этого пришлось бы нырять в воду. Поэтому во время лова я обычно не знал, как идут дела у напарника в данную минуту. Да и трудно это было знать в условиях позднего вечера и тем более ночи — обычного времени наших рыбалок, когда для насадки на крючок наживы мы использовали плоские, чтоб не валились набок, карманные фонарики. Только с рассветом можно было различить миниатюрную фигуру Ивана, быстрыми и уже весьма ловкими движениями рук насаживающего на крючки свежих червей. Иногда, правда, удавалось отчетливо разглядеть, как напарник вдруг резво припадал к вынутой из воды закидушке и судорожно шарил по песку руками — снимал с крючков добычу или препятствовал ее бегству к родной стихии...

    Я, как уже мною было отмечено, почему-то всегда раньше Ивана уставал от вечерне-ночных бдений на берегу у закидушек и обычно под насмешливые взгляды напарника в разгар этих бдений залезал в палатку часок-другой, как говорится, «соснуть», ибо без этого мне, по правде говоря, было потом, по окончании рыбалки, труднее вести свой мотоцикл в обратный путь по ухабистой дороге. Иван же, как ни в чем не бывало, продолжал свое позднее рыбацкое действо, и ему в этом не могли помешать никакие фортели природной стихии. Так, как-то во время моего достаточно затянувшегося «отдыха» пошел сильнейший осенний снегопад (снег падал какими-то чудовищными хлопьями), на который Ваня не обратил ни малейшего внимания. В результате палатку так завалило снегом, что не выдержали стяжки и она рухнула на мое бренное заспанное тело. Пришлось отважному рыболову, с болью в сердце прервав свое любимое занятие (рыба, как на грех, клевала по-бешеному), откапывать меня, как это зачастую делается у жителей Заполярья...

    А однажды в одну из холодных сентябрьских ночей, когда береговой песок, говоря словами одного будущего ласковского рассказа, «гремел под ногами, как платформа электрички», я проснулся в палатке оттого, что кто-то натужно возится снаружи у моего изголовья. С трудом согнав с себя остатки тяжелой задубелой дрёмы, я различил приглушенный голос Ивана, причитавшего не то горестно, не то ликующе:

    — Второго такого не вынесу... Нет, не вынесу... не вынесу...

    С надрывом вышепчивая эти слова, он что-то с трудом заталкивал под наружный край палатки, как раз напротив моего изголовья. А это «что-то» то и дело могуче выпрямлялось и судорожно билось, никак не желая заталкиваться под днище нашей с Иваном палатки. Я с фонариком поспешил выбраться наружу на помощь своему напарнику. Оказалось, что Иван исхитрился заловить на одну из своих мудреных закидушек огромного, ростом с самого рыболова, осетра, которого ему пришлось на руках тащить до палатки, чтобы, во-первых, спрятать его от посторонних глаз (хотя какие уж там чьи-то глаза в непроглядную сентябрьскую ночь!) и, во-вторых, дабы порадовать мое сердце старого ленского рыболова. Вид у Ивана был необычный: его буквально трясло от такой невиданной удачи и одновременно распирало от тщеславной гордости. При его маленьком росте это выглядело несколько комично, но я, разумеется, не позволил себе даже слегка улыбнуться. Не тот был момент. Во избежание вылова им второго такого рыбьего монстра, которого Иван уж точно не «вынес» бы и физически и морально, а также из-за возможной нежелательной встречи с рыбинспекцией (никаких платных лицензий, разрешающих вылов подобных речных уникумов, у нас, конечно, не было) пришлось экстренно, впотьмах, «сматывать удочки» и, с кряхтеньем затолкав еще не совсем снулого, но, кажется, уже смирившегося со своей участью гиганта-осетра в коляску мотоцикла, предварительно обернув его куском брезента и прикрыв сверху палаткой, осторожно, при свете фары, ехать в город, сначала на квартиру к Ивану, а затем к себе на Ново-Курашову, где у меня был свой небольшой дом с оградой и обустроенной стоянкой для автотранспорта.

    Эту первую в своей жизни настоящую речную добычу Иван умудрился так кулинарно-искусно и гастрономически пряно засолить, что когда он торжественно преподнес часть ее мне как напарнику и хранителю его «тайны» (о которой он всё равно в первый же день растрепался на полгорода), то я чуть было язык не проглотил: что ни скажи, а мой друг был гениален почти во всех возможных для человека ипостасях.

    Не знаю, каких уж там рыбин выволакивал он из ленских вод в своих последующих одиноких рыбалках во второй половине 70-х годов, когда по чисто творческим соображениям свел дружбу с капитанами быстроходных пассажирских судов — прототипами своих будущих произведений о речниках Лены (мне он, занятый обдумыванием своих «речных» повестей, об этом как-то не рассказывал), но своего первого гигантского осетра Иван, я думаю, не забывал до самых своих последних дней.

    Здесь я хотел бы несколько отвлечься от наших с Иваном рыбацких дел, являющихся в общем-то главной темой этих заметок, и немного порассуждать о некоторых чертах его характера, поговорить о свойствах и особенностях И. Ласкова как человека и писателя.

    Первое, что глубоко поражало в нем каждого, кто с ним встречался и хотя бы недолго разговаривал, это даже не сразу же бросающийся в глаза маленький рост при густом, почти оперном басе, а его совершенно потрясающая, невероятная, почти запредельная эрудиция. Иван знал буквально всё. Когда однажды на подледном лове, которым мы по-настоящему увлеклись уже позднее, где-то в самом начале 80-х годов, в минуты отдыха и одновременно обогрева у ярко горящего костра мы с ним от нечего делать завели абсолютно никчемный и крайне отвлеченный спор-разговор о различиях и преимуществах православия и католицизма и я в своих рассуждениях при всем старании никак не мог припомнить европейское, восходящее к латыни, наименование принятого у католических патеров обета безбрачия, Иван походя, не раздумывая, как бы мимоходом бросил в мою сторону — «целибат», чем и подвел жирную черту этому нашему схоластическому в принципе спору-разговору.

    Немудрено, что при создании своих литературных произведений, публицистических и критических статей у него был такой выбор из такого неисчерпаемого запаса слов, стилистических оборотов, эпитетов, метафор и ярких сравнений, он использовал такой спектр красок, такое богатство русского языка, что это делало художественную ткань его рассказов, повестей и пьес как бы вещественно зримой, ощутимой на вес и вкус. На фоне его несомненного большого писательского таланта эрудиция эта, которую он, надо заметить, в своем письменном творчестве всё же старался особо не выпячивать, все равно так или иначе, в любом случае просматривалась во всех его писаниях. В разговорах же, тем более в открытых дискуссиях, он никогда, что называется, за словом в карман не лез, был вообще непробиваем при убежденности в своей правоте и, как следствие, непобеждаем. Логика у Ивана была колоссальная, такая, о которой говорят — «железная», а аргументация — высочайшего понятийного и ораторского класса.

    Безусловно, Иван в душе здорово переживал по поводу своего маленького, практически пигмейского роста. Возможно, этим в какой-то мере объясняются некоторые, не слишком симпатичные черты его характера: порой нескрываемая, как будто специально выставляемая напоказ гордыня, повышенная амбициозность. Но для тех, кто знал его близко, этот его нестандартный, что ли, рост не затмевал в их глазах несомненных превалирующих достоинств писателя и публициста Ивана Антоновича Ласкова: его самобытного литературного таланта, его глубокого ума, его обширных познаний во всех областях человеческой культуры, искусства, науки да и всей планетарной истории в целом.

    Глубже всех, как мне кажется, проник в истинную суть писателя Ласкова покойный поэт, критик, литературовед и общественный деятель Алексей Михайлов в своем маленьком очерке «Перед собою не лукавил...», опубликованном в его посмертном сборнике «Серебряная ночь» в 1995 году. Так, например, он пишет: «Мы с ним много спорили, не соглашаясь друг с другом. Но я всегда уважал в нем глубокие литературно-исторические знания, чувство слова, стремление докопаться до сути. Поэтому он часто ввязывался в научные и литературные споры. Не разделяя многих его взглядов, я всегда мог убедиться в том, что перед собой он честен и не лукавит. Многим его оппонентам, видимо, не хватало уважительного отношения к творческому и исследовательскому таланту Ивана. Благодаря ему, за свою недолгую творческую жизнь он много наработал: стихи, поэмы, проза, очерки...» Здесь Алексей забыл упомянуть его пьесы.

    Пользуясь случаем, хотел бы здесь поведать читателям небольшую казусную историю, произошедшую осенью 1974 года с поэмой Ласкова «Хромец». Поэма эта первоначально имела название не то «Тимур», не то «Тамерлан» и, по-моему, имела подзаголовок «Железный хромец». Но кому-то из издателей не очень хотелось выпячивать в невыгодном для тюркологов свете имя беспощадного завоевателя среднеазиатского средневековья. Не поэтому ли рукопись поэмы оказалась в служебном столе тогдашнего ответственного секретаря правления Союза писателей Якутии Моисея Ефимова, видимо, переданная ему издательством для окончательного просмотра и, надо полагать, желаемого отрицательного ответа, что для издателей означало бы одно: «не пущать». Иван пожаловался мне на затяжной просмотр его рукописи правлением СПЯ и попросил меня посодействовать в его ускорении. А я, поскольку уже около года работал в этом самом СПЯ в должности консультанта по русской литературе, вместо того, чтобы использовать легальные литературно-дипломатические ходы, поступил, как самый заурядный взломщик: подобрав ключ, извлек из ящика служебного стола Моисея в его отсутствие злосчастную рукопись и вечером, при очередных сборах на рыбалку, вручил ее, аккуратно запеленатую в прочную серую папку с белыми тесемками, автору-рыболову, посоветовав ему при этом предпринять в отношении местных Сытиных не менее лукавый ход — убрать с титульного листа рукописи имя Тамерлана-Тимурленга, что по-узбекски означает «железный хромец», и озаглавить поэму просто «Хромец», удовлетворив тем самым тайное желание издателей не выпячивать наружу имя жестокого среднеазиатского завоевателя, во избежание аналогии с европейским Адольфом Шикельгрубером. Иван так и поступил, и поэма на следующий год вышла в свет без всяких осложнений под жалостливо-простеньким, но таким грозным по сути названием — «Хромец».

    К маленьким странностям своего друга я отношу его устойчивую нелюбовь к коляске моего мотоцикла, хотя она, как я уже отмечал выше, являлась предметом зависти многих любителей легкой мототехники. Возможно, это объяснялось тем, что у мотоцикла марки ИЖ-49 было очень удобное и, главное для Ивана, высокое и прочное заднее сиденье-седло с надежной закругленной ручкой для держания за нее в пути. Когда мой напарник по рыбалкам, как тот литературный гуттаперчевый мальчик, резво вскарабкивался на него, то его рост сравнивался с моим передне-водительским, а скорее всего, даже на несколько сантиметров превосходил его. Думаю, что это в какой-то мере льстило Ивану и, кроме того, давало ему возможность в пути обозревать дорогу со всеми ее рытвинами и колдобинами поверх моей головы, с высоты, так сказать, своего основательного пассажирского роста. Правда, ноги его при этом не доставали до рифлёных подножек и легкомысленно болтались на весу, но это уже были мало о чем говорящие детали. Помимо прочего, за моей спиной он, видимо, чувствовал себя в большей безопасности, нежели в подпрыгивающей на дорожных ухабах легкой коляске. Опять же это предохраняло его от встречного ветра и дождевых струй, так что тут Иван имел явное тактическое преимущество. Бывало, в конце пути я с явным облегчением глушил декомпрессором двигатель мотоцикла, будучи спереди мокрым, как... елец, от дождевых капель или снежинок, летевших мне навстречу, а Иван, закутанный к тому же с ног до головы в широкий прорезиненный плащ армейского образца (я его приобрел специально для друга по случаю дешевой распродажи в каком-то подразделении городского ВОХРа), бодро слазил со своего высокого сиденья, как с царского трона, совершенно сухой и в полной готовности либо без промедления приступить к делу нового коварного обмана простодушных обитателей водной среды, либо также без промедления садиться за свои служебно-домашние редакторские дела.

    В 80-х годах Иван вдруг, видимо, с целью придания своей внешности элементов вальяжности, стал отращивать себе усы, которые и впрямь вроде бы прибавили ему солидности. Однако его одновременный, ничем не объяснимый переход в летнее время на кокетливую вязаную шапочку с не менее кокетливым помпончиком, вместо носимого им ранее сурово-простецкого моряцкого берета, эту появившуюся было солидность значительно приглушил, если не сказать, начисто аннулировал.

    Вообще Иван время от времени, каким-то непостижимым для меня образом, умудрялся менять свою внешность, зачастую достигая это простой сменой одежды. Первоначальный подростковый свой вид, когда безусое, чистое лицо его излучало внешнее простодушие и любознательность «почемучки», он постепенно менял на внешность уже немало испытавшего мужа, озабоченного теперь если не судьбами всего мира, то, по крайней мере, нормальным устройством своих текущих литературных и житейских дел, да еще, пожалуй, чистотой писательских рядов.

    Но все это, так сказать, из области наружных черт портрета моего друга. Внутренне Иван по-прежнему оставался крайне наполненным всевозможными познаниями и философскими системами человеком, хорошо осознающим и чувствующим эту свою исключительную наполненность и посему испытывающим вполне понятную духовную гордость за эту свою наполненность. Гордость эта как-то сама собой трансформировалась в нем в непомерную амбициозность, что, естественно, не только не делало ему чести, но и послужило стартовым мотивом для целого ряда затяжных и изнуряющих конфликтов с некоторыми членами республиканского писательского Союза. Да и вроде бы внезапно появившаяся у него болезнь (повышенное кровяное давление), по сути, имела в своей основе именно эти затяжные и изнуряющие конфликты. Его жена Валентина потом рассказывала мне, что и ходил-то он в последнее время, незадолго до смерти, в горы за Племхозом не ради первых грибов, как думал, например, Коноплянко, а исключительно на поиски каких-то, ему только ведомых, растительных средств против гипертонии. Не хотел, выходит, Иван умирать от какой-то пошлой распространенной болезни. Все-таки по натуре своей он был борец, боец и идеи, сокровенные убеждения свои готов был отстаивать в любом, даже явно неравном бою.

    За четверть века своей жизни в ставшей ему родной Якутии (здесь он укрепил свою семью, вырастил и воспитал двух сыновей) Иван Ласков сменил четыре места работы. После своего непродолжительного в общем по времени сотрудничества с редакцией газеты «Молодежь Якутии» дольше и продуктивнее всего он проработал в двух коллективах: Якутском книжном издательстве и редакции русского литературно-художественного и общественно-политического журнала «Полярная звезда», где заведовал отделом критики, а также вел рубрику «Поиски, находки, публикации». Полагаю, что ни у кого, даже у его врагов, не повернется язык утверждать, что в отделе этом он был не на месте. С его приходом в журнал, где-то в конце 70-х или в начале 80-х годов, материалы отдела критики и указанной рубрики стали читаться якутянами с неизменным интересом. Да иначе, при его громадной эрудиции, умении глубоко вникать в суть поднятой проблемы или просто вопроса, способности четко отделять зёрна от плевел, и не могло быть.

    Четвертым и последним местом его служебной деятельности в Якутии был республиканский детский журнал «Колокольчик» («Чуораанчык»), где он работал вместе с поэтом Леонидом Коноплянко и откуда в печальном июне 1994 года убыл в свой последний путь — Маганское кладбище города Якутска.

    Кстати, в период своей работы в детском журнале Иван весьма близко сошелся с Леонидом, как и со мной в свое время, но только, в отличие от меня, на основе не обоюдной любви к рыбалкам, хотя и такие были, а главным образом к походам в леса за грибами и ягодами. У Коноплянко есть об этих их совместных поездках в Нижний Бестях неплохое стихотворение «Заманила осень», посвященное конкретно И. Ласкову. Вот несколько строф из него.

                                                Рюкзаки закинуты за плечи,

                                                От ходьбы вспотели лбы и спины...

                                                Заманила осень нас в Заречье

                                                Огненными гроздьями рябины,

                                                Сосняком, где солнечные блики,

                                                Поздними маслятами-грибами,

                                                Алым соком вызревшей брусники,

                                                Тающей в ладони под губами...

                                                ...Набродившись вдоволь по оврагам

                                                И холмам в порыве увлечений,

                                                Мы с тобой вернемся из Бестяха

                                                На пароме в поздний час вечерний.

                                                И пустое женское ворчанье

                                                И упрек оставим без ответа...

                                                Затаим надежду на свиданье

                                                С осенью... до будущего лета.

    Что-то я не припомню, чтобы Валентина Гаврильева ворчала на Ивана за его ночные бдения за Старой Табагой. Мария Поликарповна Коноплянко, вот та вполне была на это способна.

    Леонид, насколько мне известно, был грибник и ягодник и меньше всего рыбак, оттого и стихотворение пахнет нашим якутским осенним лесом. Если они с Иваном и рыбачили (а об этом у меня есть кое-какие сведения), то не далее как на жалких остатках когда-то неплохих озер Зеленого Луга или на Хатыстахе, а может, даже в районе Н. Бестяха, что все равно не идет ни в какое сравнение с уловистыми песками Старой Табаги, как это было в наши добрые времена, да и сейчас, возможно. Но то, что Иван в последние годы полюбил лес в ущерб своей рыбацкой страсти, это тоже правда. Я уже упоминал выше, что в связи с привязавшейся к нему болезнью (гипертонией) он зациклился на поисках каких-то народных растительных лекарств от этого недуга.

    Сейчас я испытываю удовлетворение от того, что иногда не забывал брать с собой фотоаппарат, правда, с черно-белой пленкой. К сожалению, приобрел я его и освоился с ним слишком поздно, уже где-то в конце 70-х годов. Так что снимков наших первых с Иваном рыбалок за Табагой у меня нет. Зато имеются фотографии более позднего «подлёдного», что ли, периода, когда мы с ним долбили озерный лед пешнями или пронзали его с помощью ручного бура с целью устройства лунок. В основном это рыбацкие зимние снимки 1984-85 годов, но есть и лесные, дачные и даже служебно-юбилейные фотографии. Так, на полке моего книжного шкафа стоит в рамке шутливый снимок Ивана в позе его будущего памятника с вытянутой перед собой рукой. Снимок сделан мною в лесу на Вилюйском тракте 14 июня 1983 года. Или вот более раннее фото моего друга, сделанное моей женой на юбилее Моисея Ефимова в лесу по Покровскому тракту в августе 1977 года, на котором Иван, уже хорошо наюбилеевшийся, вдевает в лацкан своего пиджака гриб-волнушку, приняв его, очевидно, за какой-то экзотический цветок...

    Снимки, на которых запечатлен мой друг по творчеству и верный напарник по рыбалкам до проклятого мая 1986 года, когда мы с ним идейно, разошлись, я бережно храню и время от времени рассматриваю, мысленно переносясь в те, далекие уже теперь годы.

    Однако пора продолжить или, правильнее будет сказать, закончить разговор о наших с Ласковым рыбалках, то есть вернуться к главной теме этих, по правде говоря, бессистемных, хаотичных заметок.

    С началом зимы 1981 года мы с Иваном, как уже неоднократно проговаривался выше, перешли на подледный способ ужения рыбы, хотя иногда делали это и раньше, как например, в марте 1978 года, когда у меня появился новый автомобиль «Запорожец» В качестве объекта для такого ужения избрали несколько водоемов в окрестностях Жатая, в которых, по нашим наблюдениям и торбозно-рыбацкой информации, в летнее время неплохо вроде бы ловилась пусть непервосортная, но все-таки довольно приличная рыба (щука, карась, гольян).

    Ловили в основном придуманной Иваном снастью. Он, как я уже не раз отмечал, был мастак на всякие, как сказали бы сейчас, «ноу-хау» — технические новшества. К нескольким пятилитровым стеклянным банкам с прикрепленными к ним длинными бельевыми шнурами он изготовил хитроумную систему съемных алюминиевых крышек-воронок с сужающимися книзу горловинами, через которые представители озерной ихтиофауны, привлеченные дармовым хлебным кормом, проникали вовнутрь банок, где до своего знакомства с белым, так сказать, светом и оставались в стеклянной западне. Коварно, но, как показала зимняя практика, довольно результативно. Аналогия с корчажной снастью здесь, конечно, присутствовала, но ведь мы продалбливали пешнями и пробуривали во льду довольно узкие лунки, в которые корчага при всем нашем желании не прошла бы. Да, я забыл упомянуть, что для надежного закрепления веревок на банках Иван исхитрился каким-то образом пропиливать в их стеклянных стенках небольшие продольные отверстия, в которые пропускались веревочные концы и затем закреплялись сверху узлом.

    Блёсны мы применяли только на речном подледном лове, но это уже был трафаретный и, следовательно, менее для нас привлекательный способ ужения рыбы, нежели тот, который мы использовали на озерах.

    Не могу забыть нашей с ним подледной рыбалки 23 февраля 1985 года. Был туман и сильный мороз, и мы с Иваном окоченели настолько, что, раньше срока закончив ловлю, добирались до моего жатайского жилья с широко расставленными по сторонам руками с зажатыми в них пешнями и невесело позвякивающими в заплечных рюкзаках чудо-банками Ивана. Зато дома я вдруг вспомнил, что сегодня как раз день рождения старого вояки Иннокентия Тирского, которого Иван тоже хорошо знал. Мы пришли к выводу, что наше появление у него на Северной улице не вызовет особого удивления и тем более отторжения. И мы действительно минут через 15-20 оказались в самом эпицентре тезоименитского гульбища, радостно приветствуемые не только самим виновником торжества, но и его многочисленными, уже хорошо подпитыми, домочадцами и гостями. От нашей с Иваном сквозной рыбацкой промерзлости через полчаса не осталось и следа, а Ласков вдруг, необычайно оживившись, стал читать своего «Хромца» на певучем белорусском языке (он тогда как раз занимался авторизованным переводом своей поэмы). Это был незабываемый житейско-праздничный литературный вечер...

    После смерти Ивана я уже больше ни с кем с такой радостью и такой душевной общностью не рыбачил, а там и вовсе в июле 1996 года был парализован.

    Эти расхристанные мозаичные заметки о моем покойном друге-писателе Иване Ласкове и о наших с ним давних рыбалках я хотел бы закончить стихотворением, написанным мною в начале 70-х годов специально по просьбе Ивана и, естественно, ему посвященным.

                                                       ПОЕЗДКА НА РЫБАЛКУ

                                                                                              Ивану Ласкову

                                                Порой от дел, общественных и личных,

                                                Метафоры, не лезущей в строку,

                                                Готов бежать хоть к черту на кулички,

                                                А лучше на пески за Табагу.

                                                И снова «ИЖ», надежный и поныне,

                                                И шлем в расхлёст — ГАИ, не укори! —

                                                И блеск озер,

                                                И терпкий дух полыни,

                                                И столбиком евражка у норы...

                                                А позади,

                                                Светло и потрясённо

                                                Ночных рыбалок постигая суть,

                                                Сидит мой друг.

                                                Я вновь ему на лоно

                                                Помог от корректуры улизнуть.

                                                Мелькнули фермы, выгоны в низинах,

                                                Пастух, грозящий пегому быку,

                                                И вот уж мы, пропахшие бензином,

                                                В аграрную влетаем Табагу.

                                                Ты всё учти в своем рыбацком плане,

                                                О, раб колес: и рев, и гарь, и чад,

                                                И то, что разъяренные селяне

                                                Тебе дубьем вдогонку погрозят.

                                                Прокола пожелают и кювета,

                                                И, «миром» всё решая испокон,

                                                Двадцатую, под грифом сельсовета,

                                                Петицию пошлют в горисполком.

                                                Но, как бы вслед деревня не плевала,

                                                Ты все обиды молча проглоти

                                                Во имя буколических привалов

                                                На нашем урбаническом пути.

                                                Вперед! Вперед! Преодолев с разгона

                                                Рогатки подгородных Фермопил,

                                                Мы прибываем, наконец, на лоно

                                                И дарим Лене свой рыбацкий пыл...

    Пусть верит мне читатель, я с большой неохотой приступаю к послесловию, построенному в ретроспективном плане. Потому что даже сейчас, спустя 17 лет, мне горько и зубоскрежательно вспоминать об этом. Но я делаю это во имя литературно-исторической правды, превыше которой, как известно, ничего нет.

    В мае 1986 года кому-то из тогдашних членов правления СПЯ (Союза писателей Якутии) пришла в голову сволочная, если не сказать, провокационная мысль включить меня вместе с В. Федоровым в комиссию по проверке официального обвинения И. Ласковым одного из видных якутских писателей даже не в компиляции, а в прямом плагиате. Ивана я, так же, как и Федоров, в этом идиотском деле не поддержал, мотивируя свой отказ в поддержке тем, что это «иняя», национальная литература, а не наша, русская. Пусть сами и разбираются. В конце концов какое мне, русскому поэту, дело до того, что какой-то якутский прозаик стибрил у давнишнего российского автора сюжет или даже целиком главу для своего рассказа или повести. Ведь есть же у них свои филологи и критики. Кроме того, а вдруг Ласков в чем-то ошибается, делает скоропалительные выводы...

    Видимо, как раз вот эта последняя, источающая сомнение фраза и взбесила Ивана. Его обширное (на 20-ти с лишним страницах) письмо в обком на имя тогдашнего первого секретаря Ю. Н. Прокопьева, которому он дал глумливое название «По зёрнышку...» (имелась в виду старая русская пословица: «Курица по зернышку клюет, да сыта бывает»), по мысли Ивана, было настолько глубоко и всесторонне аргументировано, что не требовало каких-либо дополнительных разъяснений, а уж сомневаться в изложенных им фактах может только круглый литературный невежда или, что еще хуже, беспринципный подпевала искусственно созданного начальственного мнения. Здесь Иван излишне опрометчиво прямо указал на меня дрожащим от благородного негодования перстом.

    Естественно, после всего этого нашей с Иваном дружбе, а значит, и нашим совместным рыбалкам, пришел конец, о чем я горько в душе сожалел вплоть до его нелепой и до сих пор до конца не разгаданной кончины летом злополучного 1994 года.

    Его газетные нападки на Платона Ойунского, а также и других глубоко уважаемых мною издавна государственных и общественных деятелей родной Якутии прошли как-то мимо моего сознания, ибо этих статей Ивана я не читал и лишь глухо слышал о них.

    На днях мне в руки попалась крепко документированная книжка профессионального историка Егора Алексеева и занимающихся историческими изысканиями журналистов И. Ксенофонтова и Д. Кустурова «В. Скрипин — идейный приемник И. Ласкова», об очередном наступлении темных сил на уважаемых мною неординарных личностей республики — Платона Ойунского, Максима Аммосова и Исидора Барахова. И мне стало вдвойне горько, что свои злобные измышления какой-то Скрипин, возможно, даже якутянин по происхождению, строит исключительно на материалах моего покойного друга.

    Ванька, как я обычно по дружескому амикошонству звал Ласкова, знал мое давнее стихотворение «Глаза»:

                                                Светло, улыбчиво и строго,

                                                Вприщур, как много лет назад,

                                                Глядят глаза Ивана Строда,

                                                Глаза Ойунского глядят.

                                                Глядят сквозь век всё так же смело,

                                                Как будто кто-то, груб и рьян,

                                                Не потрясал пред ними «делом»

                                                И не хватался за наган...

                                                О нет, им не было затменья!

                                                Живые, светят с лиц живых.

                                                И как все мелочны сомненья

                                                Перед глубинной верой их!

                                                Когда хочу проверить строго,

                                                И что вершу, и чем дышу,

                                                Гляжу в глаза Ивана Строда,

                                                В глаза Ойунского гляжу.

                                                                                             1966 г.

   Я от этого стихотворения никогда не отрекался и тем более не собираюсь отрекаться ныне. Как Иван мог позволить себе накинуться на поэта-воина — ведь это Ойунский в ночь с 30 июня на 1 июля 1918 года шел с винтовкой в руках в первых рядах красноармейцев, штурмующих Якутск со стороны Зеленого Луга!

    С.Ш.,

    декабрь 2003 г. п. Жатай

    /Полярная звезда. № 3. Якутск. 2004. С. 59-70./

                                                            ШАГАВШИЙ НЕ В НОГУ

    В этом году наши местные власти, очевидно, по подсказке руководителей Якутской писательской организации приняли решение торжественно отметить 80-летнюю годовщину со дня организации первичной творческой ячейки. Как известно, она была создана. можно сказать, «под себя» Платоном Слепцовым-Ойунским, только что вернувшимся из Москвы с 1-го (учредительного) съезда писателей СССР. Вместе с ним там присутствовал в качестве делегата начинающий прозаик Николай Мординов.

    Необходимо отметить, что до 1934 г. в Советском Союзе действовало много писательских организаций: «Пролеткульт», «РАПП», «Кузница», «Левый фронт», «Серапионовы братья», группы имажинистов, символистов, акмеистов и т.д. Большевистская партия, её ЦК решили покончить с таким самоуправляемым и разнородным семейством художников слова, объединить их в одну творческую единицу со штабом управителей («литературных начальников»), ведь так было легче оказывать партийное влияние на разнородных и разнотиражных индивидуумов, мастеров слова. По замыслу партии следовало «указующим перстом» направить их деятельность в русло агитпропа.

    Вообще, трудно представить, например, таких классиков, как Лев Толстой, Антон Чехов или, скажем, Достоевский в составе единого творческого союза. Никому в ту пору не приходила в голову мысль объединиться - этим штучным индивидам какую-то одну компанию со своими пастырями. Такое объединение уже само по себе предполагало какие-то единые творческо-идеологические требования, распоряжения и указки вверху». И, надо сказать, что во главе всех творческих организаций – как в центре, так и на местах - стояли люди, рекомендованные партией. Именно они были ответственны за работу каждого литератора.

    Всех «шагающих не в ногу», не в «едином строю» или «уходящих в сторону» от «генеральной линии» - пусть даже в иносказательной форме - воспитывали «всем миром»: устраивали «обструкции», «проработки». Не раскаявшихся прорабатывали на писательских конференциях, партийных собраниях, в СМИ. Или просто исключали из СП СССР, как, например, Бориса Пастернака, лишенного возможности выехать за Нобелевской премией в Стокгольм. Факты с указанием гонений и преследований советских литераторов коммунистическим режимом, не говоря уж о прямых репрессиях 20-40-х гг., можно приводить бесконечно. С самыми непокорными обходились просто: не издавали годами или отправляли в «творческую командировку» - в ГУЛАГ.

    Сегодня, прослеживая почти 80-летний период Союза советских писателей, нельзя не упомянуть строго иерархическую лестницу её построения. Президиумы, правления, бюро, коллегии, комиссии - эта бюрократическая атрибутика пронизывала всё существо творческих коллективов. Весь процесс очень жёстко и бдительно контролировался партноменклатурными и советскими литработниками. Многие из них стали депутатами Верховных Советов, членами обкомов партии, лауреатами литературных премий и даже Героями Соцтруда. Власть придержащая щедро подкармливала со своих рук и приближала к себе таких руководителей, «литературных начальников», а те, в свою очередь, старались оправдать «высокое доверие», взяв под идеологический контроль «творческий процесс» у себя в регионах.

    Поэт и прозаик Иван Антонович Ласков, белорус, приехал в Якутск по окончании Литинститута им. М. Горького в начале 70-х гг. Творческих планов у него было много. Публиковал рассказы, повести, критические статьи, исследования, исторические обзоры. Сначала всё шло хорошо. Но ознакомившись с «кухней» местного Союза и понаблюдав со стороны за деятельностью её руководителей, он пришел к выводу, что не все благополучно в этой организации. В 80-е гг. были выявлены крупные финансовые хищения, но виновники отделались лёгким испугом. Иван Антонович не молчал, вскрывал недостатки и даже выявил факты плагиата. Естественно, это не понравилось объектам его критики. Они начали давить на него морально и психологически. Когда это не возымело действия, стали давить материально: лишили Ласкова любимой работы в журнале «Полярная Звезда», где он был одним из ведущих авторов и заведующим отделом. Пришлось ему, безработному, пробавляться случайными заработками, испытывать материальные трудности. А в конце июня 1994 г. его нашли мёртвым в лесу за птицефабрикой. Вещмешок валялся в стороне, рядом лежали разбитый очки (как говорили очевидцы), на лице кровоподтёки. Во всяком случае, внешний вид не совсем вписывался, в официальную версию О тихой естественной смерти. Для него - заядлого грибника, ягодника и рыбака-любителя - Выход в лес за дарами природы оказался последним.

    Почему-то тело Ивана Антоновича в морге пролежало не менее 5-ти дней после его доставки в это учреждение. Акт судебно-медицинской экспертизы завизировала почему-то специалист Т. В. Нелаева, а не старший в бюро СМЭ Федосеев (кстати, сын известного литератора). Диагноз измыслили обтекаемый: «Смерть наступила в результате кровоизлияния в правую долю мозжечка с прорывом в 4-й желудочек на фоне гипертонической, болезни».

    Ни о какой независимой экспертизе с привлечением авторитетных деятелей медицины в условиях николаевской Якутии не могло быть и речи. «Телефонное право», оно и сегодня действует. Вскоре г-жа Нелаева после, своей экспертизы почему-то перевелась на работу в Нерюнгри. Супруга Ласкова и старший сын ушли от разбирательства по поводу необычной, таинственной смерти. Вопросом занялись другие люди, с которыми потом долгих семь лет настырно судился писатель Иван Егорович Федосеев (оппонент Ласкова).

    Вообще, хоронили Ивана Антоновича столь панически, спешно, что не все желающие смогли попрощаться с ним: их просто не проинформировали. Второй Союз писателей, где состоял на учете Иван Ласков, ограничился лишь маленькими соболезнованиями супруге. Пришедшие проводить в последний путь поэта писатели отметили странные подтёки на лице покойного. Наверняка присутствовавшие на похоронах чувствовали что-то неладное...

    Но Иван Антонович живёт в памяти читателей, друзей и знакомых. Сегодня мы начинаем публиковать воспоминания о Ласкове, некоторые его статьи, которые он пытался напечать еще при жизни... Тогда у него ничего не получилось, в «гласной» и «суверенной» республике... Попробуем восполнить пробел, преодолев тогдашние цензурные запреты. Особенно это необходимо сделать именно сегодня - в десятую годовщину его загадочной смерти.

    Семен Копылов.

    /«Московский Комсомолец» в Якутии. Якутск. № 21. 26 мая – 2 июня 2004. С. 12./

                                                                         ИЗ ПИСЕМ

    Заброшенный судьбой в Якутии, Ласков давал пример того искреннего служения белорусской идее, которым мало кто может похвалиться и живя тут. Поэт, прозаик, критик, он в последние годы больше всего времени и сил отдавал историческим исследованиям. Его гипотеза о финно-угорском происхождении летописной Литвы - настоящее научное открытие, результат оригинального, нестандартного мышления.

    С докладом на эту тему Ласков должен был ехать в Хельсинки на международный конгресс финно-угорских народов. Не успел... Не успел он закончить два романа и пьесу; собрать в архивах КГБ сведения про всех белорусов - жертв сталинских репрессий в Якутии. Но успел закончить и передать в Беларусь, в издательство «Мастацкая література», главный труд своей жизни - книгу про летописную Литву.

    У гипотезы Ласкова есть и приверженцы, и противники. Однако пока оспаривание её идёт только в частных разговорах. Нет ни одной публикации, которая бы эту гипотезу обоснованно опровергала. Ласков ждал научней дискуссии. Она не состоялась. «У каждого нашего учёного - своя делянка», - печально шутил он.

    Вернуться в Беларусь - это была заветная мечта Ивана Антоновича. Но как? Тут не обещали ему ни работы, ни квартиры. Наверное, были проблемы семейного плана: жена - якутская писательница, в Якутске родились и выросли дети...

    Писал он литературные и историографические обозрения, принципиальные и острые, наживая себе врагов в местном писательском окружении.

   Вот так, чрезмерно напряженно, прошли последние четыре года жизни Ласкова. Говорю - четыре года, ибо столько продолжалось моё знакомство с Иваном Ласковым. Началось с переписки («лістования», как говорил Ласков) по проблемам его статьи «Племя пяці родов». Потом мы несколько раз виделись во время его последнего приезда в Минск осенью 1991 г. Я воспринимала это знакомство как подарок судьбы. В наше время, когда чаще всего встречаешься с равнодушием, цинизмом, меркантильностью, радостно встречать человека образованного, любознательного, самоотверженного и бескорыстно отданного своему делу.

    У Ласкова был своеобразный ум, абсолютно неподвластный штампам и догмам, Ему не мешали общепринятые суждения, он всегда думал сам...

    Каждое письмо от Ивана Антоновича я ждала с нетерпением, как будто это было продолжение интересного приключенческого романа. Только действие в этом романе шло не вперёд, а назад, в далёкую историческую пору.

    И вот последнее письмо от 12 июня, которое заканчивается словами: «Более подробно после...».

    Как горько, что этого «после» не будет!

    Из писем Ласкова:

    - «Этими днями я много работаю со следственными делами КГБ, пользуясь любезностью ранее недоступных чинов. Хочу написать для белорусской печати про репрессированных в Якутии земляков. Но скоро меня из КГБ выгонят, ибо человек, который мне помогает идёт на пенсию...» [1 мая 1991 г.].

    «Моя книга в черновике закончена: Получилось 700 страниц. Теперь все это нужно переписывать, редактировать и перепечатывать. Работы на полгода. Но буду ее выполнять со спокойной душой, ибо, кажется, нашёл издателя. Здесь у нас в Якутске гостил ансамбль «Рунь» (БТИ) а привёз его лидер, «Бацькуввшичыйны» Я. Лецка. Так вот, не зная, что он издательский работник, я развернул перед ним свои поиски и очень заинтересовал. А когда показал только что присланную из Сыктывкара газету с фотоснимками коми-женщин в национальных одеждах, его потрясло, и он воскликнул: «Дак это наши женщины!». И в самом деле, костюмы у них, кроме головных уборов, - буквально белорусские, с андараками, а на андараках - наши узоры... К сожалению, снимок чёрно-белый. Но, кажется, эти узоры – красные на белом поле. Кстати, и у мордвы любимые цвета - белый и красный.

    Одним словом, Лецка заставил меня написать заявку в «Мастацкую литературу».

    - «Прошу простить за долгое молчание., Я практически никому не писал последние месяцы, Так получается. Я с января безработный, безработный, оказывается, имеет значительно меньше времени, чем тот, кто работает. Хватаемся за то и за сё. Читаю почти что даром лекции в местном университете по русской литературе начала XX века: Блок, Бунин, Гумилёв, Ахматова, Пастернак и т.д. Пишу еженедельно для газеты. Платят они по прежним меркам «астрономически» - 20 руб. за газетную строку (23 знака), почти по рублю за букву. С мая за активность ставку мою повысили до 25 руб. за строку, это зачит уже больше за рубль буква. Если бы выходила газета ежедневно, то, может, и разбогател бы. А так всё равно получается скромно.

    Да всё это мелочи - я всё же закончил первую книгу «Летопісная Літва: сваяцтва лёс». Осталось только распечатать» [15 мая 1993 г.].

    - «Я уже целиком убеждён в правильности своей гипотезы. Тем и живу посреди невзгод последнего времени. Есть предчувствие, что недаром живу. Скоро на Лене будет ледоход, снова возьмусь за карасей. Теперь уже не столько для забавы, сколько для экономии средств (в магазинах минтай стоит 527 руб. кг.)».

    - «Наверное, Алесь Барковский передал Вам моё письмо? Он вылетел из Якутска 4 ноября, взяв рукопись моей книги. Известий от него пока не имею. Зато один человек мне написал, что Алесь на всю Беларусь рассказывал, как мне здесь плохо живётся. Не знаю, нужно ли было. Не люблю жаловаться, ибо нам ли, кто пережил послевоенное время, падать в отчаяние? Кстати, дела мои улучшились. Нашёл место в детском журнале [«Колокольчик»]. Редактор - мой давнишний знакомый, у нас с ним понимание. Заработок в месяц 150 тысяч. Ещё получаю в университете 50 тысяч. Правда, сегодняшняя тысяча - как прежний рубль. Ну, то на 200 рублей можно было жить. Потихоньку вылезли из ямы. Тем более, в отличие от вас, долгов у меня нет (не люблю занимать), Вот только совсем не стало времени на творческую работу...»[15 декабря 1993 г.].

    - «Что же дальше? Немного отдохну и - за вторую часть своего исследования, название ещё не придумал... Какую-то ж третью, специальную часть по истории славянства вряд ли нужно писать. То, что имею, вложу во вторую. А то жизни на всё это не хватит. А я всё же писатель, должен закончить хотя бы два начатых романа.

    Вот такие хлопоты. Что же касается ежедневного, то в нём мало интересного. Чтобы прокормить семью, приходится заниматься разной ерундой. Говоря возвышенно, бороться за существование. Такая ситуация Вам хорошо знакома, как я понимаю. Время от времени вспоминаю студенческие годы – помогает...» [1 ноября 1993 г.].

    Светлана Климович

    «З листов Ивана Ласкова». – Мінск: «Крыніца», № 7, 1996, с. 14-26.

    /«Московский Комсомолец» в Якутии. Якутск. № 21. 26 мая – 2 июня 2004. С. 12./

    «Я мамонт, шерсть моя рыжа, иду от холода дрожа...» - Когда Ваня Ласков, тогда ещё студент Литинститута, торжественным басом объявлял это со сцены в далёком сибирском городке Салехарде, народ в зале затихал, прерывались разговоры, люди начинали всматриваться в щупловатого, невысокого парня в очках, которому, казалось, так не соответствовал такой громкий, уверенный, могучий голос: «Да и что такое он там говорит? Кажется, и действительно что-то необычное».

    Тем летом мы, студенты 4 курса, странствовали агитбригадой по просторам нашей бывшей большой Державы, по Заполярью, - и чтобы мир посмотреть, и чтобы на выступлениях немного денег заработать.

    Ванечка - а иначе мы его и не называли - бы нашей, что называется, «ударной силой» на всех с концертах. И когда в зале было шумно, и когда мы не могли, справиться с аудиторией, и когда нас принимали, не очень хорошо, и когда нужно было перекричать шум парохода, - выручал Ванечкин голос. Да и не только голос - его стихи: яркие, оригинальные.

    В каникулы, Ванечка обычно не ездил, как другие, домой, - он был детдомовский. Дома у него не было. И поэтому такие странствия летом были для него обычными.

    Он был немного старше своих однокурсников, - до этого уже окончил химфак, поработал на производстве, имел какой-то жизненный опыт.

    А чего не имел Иван - так это комплексов. Хотя на супермена не походил - ростом не вышел, Всё же, когда влюбился в красавицу Валю Гаврильеву из Якутии, он «добыл» её, опередив в этом рыцарском турнире многих своих, соперников.

    На последнем курсе у них с Валей родился сын, и они вскоре очутились аж в Якутске. Там им дали пристанище и работу: К сожалению, не в Минске, как мечталось Ивану Ласкову. Ибо когда он приехал после окончания института в Минск в поисках работы и квартиры, обратился в Союз писателей БССР, там ему ответили: «У нас тут и „члены” не имеют квартиры и работы, а вы хотите, чтобы мы всяким начинающим помогали».

    Так повисла молодая семья в воздухе. Неизвестно, что с ними было бы, если бы не Якутск, который встретил их более гостеприимно.

    Иван, когда ещё учился на последних курсах, уже считался признанным поэтом, выпустил книгу стихов на русском языке, в то время, когда многие из нас только мечтали о книге. Да, наверное, предчувствовал он долгое расставание с Родиной, и начал уже тогда в Москве писать по-белорусски. И там в Якутске, что бы он ни писал - стихи ли, прозу ли, свои ли невероятные теоретические работы и статьи - он мечтал об одном; перебраться домой, вернуться...

    Помнится, приехал Иван Ласков на один из писательских съездов. И во время традиционных споров, «разборок» в буфетных кулуарах, когда одни группы в горячке обвиняли другие - бог знает, в каких грехах - он, слушая нас, внезапно мечтательно закрыл глаза и сказал: «Каждый раз, когда приезжаю сюда, к своим, как будто припадаю к чистому роднику.

    Все вокруг умолкли, с недоверием посматривая на Ивана; не издевается ли?.. А он смотрел на нас серьёзно и снисходительно. Тогда один из наших аксакалов немного неуверенно, с сомнением в голосе проговорил; «Надо же, неужели он действительно где-то здесь родник рассмотрел?..».

    Об одном всё время мечтал Иван Ласков - пускай, если не он, - то хоть его сыновья, что родились в далёком Якутске, вернутся в Беларусь учиться, работать, жить.

    Ему всегда казалось - здесь единственное место, где дышится легче, где солнце яснее, где жизнь прекраснее, где сбываются все твои мечты, и всё вокруг - самое единственное, самое родное...

    Любовь Филимонова

    Пер. с белорусского Алеся Барковского: Филимонова Л. «Яго голос». – Мінск: «Крыніца», № 7, 1996, с. 3-5.

    /«Московский Комсомолец» в Якутии. Якутск. № 21. 26 мая – 2 июня 2004. С. 12./

    /Якутск вечерний. Якутск. № 30. 30 июля 2004. С. 44./

                                               ЛАСКОВ ПИСАЛ ПОД ДИКТОВКУ КГБ

    Приехал я в Якутск, а меня поздравляют.

    - О тебе Скрипин написал!

    Да, теперь все, кого Скрипин охаивает, гордятся тем, что их имена будут в глазах читателей ассоциироваться с именами А. Е. Кулаковского, М. К. Аммосова, П. А. Ойунского и других.

    Но меня Скрипин очень давно и упорно пытается очернить. Только о М. Е. Николаеве он писал больше, чем обо мне. Я не считал достойным отвечать таким, как Скрипин - неохота пачкаться. Да и уверен, что читатели у нас - думающие, разберутся в кривде Скрипина.

    Но интервью Скрипина в «Туймаада саната» привлекло мое внимание вот чем.

    Скрипин утверждает, что «Ласков сделал много справедливых критических замечаний в отношении авторов книги «Центральное дело».

    Вот о чем хотелось бы мне дать разъяснение.

    Да, И. А. Ласков сделал ряд замечаний в адрес нашей с И. П. Ушницким книги «Центральное дело».

    Но какие это были замечания? Приведу характерные ласковские придирки.

    Он критиковал, например, приводимые наши воспоминания бывших репрессированных о том, что во внутренней тюрьме НКВД в Якутске каждое утро устраивались поверки заключенных - их выстраивали строем и сверяли. И. А. Ласков заявлял, что такого быть не могло.

    Интересно, кто больше должен знать и помнить, о порядках в тюрьмах НКВД - те, кто сидел во время репрессий или И. А. Ласков? В ставшем энциклопедией «Архипелаге ГУЛАГ» А. И. Солженицына прямо написано, что утренние поверки устраивались не только в лагерях, но и во внутренних тюрьмах НКВД.

    Итак, И. А. Ласков ошибается.

    Второй пример. И. А. Ласков возмущался, что небезызвестный И. Ф. Ахчагныров в 1937-1939 годах был «всего лишь сержантом госбезопасности, далее он пространно рассуждал, мог ли «простой сержант» быть следователем, вести протоколы допросов? И делал «логический» вывод, что Ахчагнырова и близко не подпускали к следствию.

    Но в системе НКВД тогда существовали свои отдельные звания. Например, первый нарком внутренних дел ЯАССР (после преобразования управления ОГПУ в НКВД) А. П. Коростин был «майором госбезопасности», что было равно армейскому званию генерал-майора. Нарком внутренних дел ЯАССР в 1937-1939 годах И. А. Дорофеев был «капитаном госбезопасности» (т.е. полковником), а его заместитель З. Н. Беляев -  «старшим лейтенантом госбезопасности» (т.е. подполковником). Звание «сержант госбезопасности» присваивали офицерам НКВД. И. Ф. Ахчагныров носил офицерское звание, имел отдельный кабинет № 24 в здании НКВД, где проводил следственные действии. В архивах ФСБ полно уголовных дел 1937-1939 годов, в которых следователем официально числится И. Ф. Ахчагныров.

    Как видим, И. А. Ласков в этом тоже ошибается.

    Кстати, он сам писал в тех же своих статьях, кто обратил его внимание на то, что И. Ф. Ахчагныров якобы был «всего лишь сержантом» - один из сотрудников тогдашнего ФСК.

    Вы поняли?

    И. А. Ласков сам в своих материалах писал, что его вызвали в ФСК и попросили написать «правдивые» статьи о М. К. Аммосове и П. А. Ойунском. Он явно этим гордился - вот, вызвали, попросили, дали доступ ко всем архивным материалам КГБ!

    Тот сотрудник ФСК, работавший в КГБ к тому времени уже много десятилетий (его имя известно - некто Суровецкий), конечно, отлично знал, что «сержант госбезопасности» был офицером НКВД, но откровенно и цинично подставил своего конфидента И. А. Ласкова.

    Вывод? И. А. Ласков писал под диктовку КГБ - как попугай повторял даже явные нелепицы, которыми его напичкали в КГБ. Если бы он попытался более-менее объективно разбираться в утверждениях своих покровителей в КГБ, он хотя бы не прокололся по «сержанту госбезопасности». Но он без малейших сомнений излагал мысли своих покровителей в КГБ. Так делают, скорее всего, если выполняют «ответственное задание», тогда автор не пытается хоть в малейшей степени усомниться в достоверности того, о чем он пишет, он только излагает точку зрения тех сотрудников КГБ, которые заказали статьи. Именно этим и объясняется крайняя тенденциозность статей И. А. Ласкова: все, что делали в НКВД - было правильно и справедливо, а все репрессированные - враги народа.

    Материалы И. А. Ласкова о М. К. Аммосове и П. А. Ойунском вышли в 1993 году, когда реакция попыталась организовать возврат к тоталитаризму. Реванш не удался - Белый Дом был расстрелян танками. Попытка реванша тех старых гэбистов, которые руками своего конфидента И. А. Ласкова попытались доказать, что НКВД-КГБ никогда не ошибается (помните знаменитое «органы не ошибаются!»?) и что М. К. Аммосов и П. А. Ойунский были действительно врагами народа, также не удалась. Этих старых гэбистов из органов выкинули.

    Недавно в «Московском комсомольце в Якутии» напечатали письмо И. А. Ласкова некоей С. Климович, которая «каждое письмо от Ивана Антоновича ждала с нетерпением». В своем письме И. А. Ласков просто разоблачает себя: «Этими днями я много работаю со следственными делами КГБ, пользуясь любезностью ранее недоступных чинов... Но скоро меня из КГБ выгонят, ибо человек, который мне помогает, идет на пенсию...»

    И. А. Ласков и в 1993 году в своих статьях признавался, что ему открыли доступ к архивным материалам КГБ по инициативе руководства Управления ФСК по Якутии (тогда это Управление еще и называлось «Министерство безопасности Республики Саха (Якутия)») и что ему помогают сотрудники КГБ, а в этом письме некоей С. Климович он открыто пишет, что ему в КГБ помогали некие чины.

    Скрипин в том интервью «Туймаада саната» говорит: «С архивами я не работал... Мной цитировался лишь Иван Ласков».

    А мы теперь видим, что И. А. Ласков писал под диктовку и с помощью сотрудников КГБ. Значит, Скрипин цитирует написанное под диктовку КГБ.

    Я уже писал в прошлом году о том, какая идеология стоит за пасквилями Скрипина.

    ОГПУ уничтожило цвет якутской интеллигенции - А. И. Софронова, В. В. Никифорова, П. В. Ксенофонтова и многих в ходе расстрелов и ссылок 1922-1928 годов.

    НКВД уничтожил М. К. Аммосова, П. А. Ойунского, И. Н. Барахова и многих в ходе репрессий 1937-1939 годов.

    КГБ преследовал Г. П. Башарина, М. С. Иванова, И. Е. Федосеева и других в ходе многократных кампаний.

    Идеология уничтожения и подавления и в 1922 году, и в последующее время была одинаковой - республика не должна иметь авторитетных и инициативных лидеров, самостоятельно мыслящую интеллигенцию. Методика ведения психологической войны давно отработана - сначала нужно повести огонь по лидерам, ниспровергать кумиров нации, только так ломается дух нации.

    Именно КГБ, отвечавший за сохранение тоталитарного режима, был носителем этой идеологии подавления. И носители той идеологии из бывшего КГБ дали И. А. Ласкову материалы на М. К. Аммосова и П. А. Ойунского.

    Может, права «Якутская газета», которая находит странной публикацию интервью со Скрипиным в «Туймаада саната» сразу после того, как ее главным редактором был назначен бывший гэбист. Этот человек сейчас работает в агентстве «Новоком», которое известно тем, что по заданию определенных околокремлевских политических сил проводит в регионах тайную подрывную работу, маскируя идеологические диверсии под «обычный черный пиар». «Новоком» возглавляет также бывший гэбист некто Кошмаров из питерских, которому в Кремле велели сменить ставшую слишком одиозной фамилию - он теперь носит фамилию своей новой жены. Кошмарова считают причастным к подготовке телефильма Масюк «Страна безмолвия».

    «Якутская газета» высказывала предположение, что некоторые авторы «Московского комсомольца в Якутии» ездили в Москву к этому бывшему гэбисту, новому главному редактору «Туймаада саната», за инструкциями. Не знаю, но все может быть в нашем мире, как говорили еще в Библии. Ведь вышли же в «Московском комсомольце в Якутии» откровения неназванного, но легко просчитанного многими журналистами бывшего гэбиста, радужно мечтающего о реванше, о насильственном возвращении всего российского народа к очередям на колбасу и к талонам на мясо, масло и водку. Слишком много совпадений.

    Надежды Ласковых, Скрипиных и их манипуляторов из числа бывших сотрудников КГБ на реванш нужно воспринимать серьезно. Призыв Юлиуса Фучика о бдительности относится и к этим реваншистам. Поэтому острую реакцию «Якутской газеты» на подобные реваншистские поползновения можно только поддерживать. Даже если «Якутская газета» иногда чрезмерно остро реагирует - это вполне понятно, в здоровом организме должны быть рецепторы, которые обязаны мгновенно и остро реагировать на признаки угрозы и опасности. Тогда можно вовремя заметить опасность не только явную, но и скрытую - в виде атаки вирусов. А идеологическая диверсия никогда не бывает явной, она как проникновение и подрывная деятельность вирусов.

    Иван Николаев.

    /Якутская газета. Якутск. № 21. 4 июня 2004. С. 3./

 

                                                    ТАЛАНТЛИВЫЙ  ПИСАТЕЛЬ

    В свое время на рубеже 19 века в царской России мой отец Илья Попов в своих статьях боролся за свободу и демократию, критический реализм в литературе. Без сомнения, развивал традиции критического реализма и по-своему боролся за демократизацию общества поэт и публицист Иван Ласков.

    Ласков много лет работал в архивах и именно ему мы обязаны интересными открытиями, в свое время вызывавшие нарекания со стороны писателей социалистического реализма. Таких, например, писателей, как Софрон Данилов, красочно описавшего мифическую встречу М. Аммосова с Лениным в пьесе «От имени якутов» и не чуравшегося пользоваться чужим (списывал отдельные места из произведения А. Кулаковского).

    Таковы произведения Софрона Данилова - от фальсификации историй до плагиата. Иван Ласков с такими явлениями не мирился и поэтому подвергся гонениям. Это не делает чести якутским писателя.

    Талантливый писатель И. Ласков оказался не у дел. Его работы не издавались, но зато книжные прилавки наполнялись произведениями Софрона Данилова и других «мэтров» слова.

    Мне посчастливилось близко знать Ивана Ласкова, когда он работал в редакции «Полярная звезда» в конце 80-х годов. Тогда я представил в журнал книгу моего отца Ильи Попова «В долине скорби» про дореволюционную бедную и нищую Якутию. Ее редактировал Иван Ласков. Он был добросовестным редактором, в отличие от других, сохранял авторский текст, споря вплоть до запятой. Книга была переиздана в «ПЗ» в № 8 за 1988 г. Этим мы во многом обязаны и благодарны Ивану Ласкову. Потом четыре рассказа Ильи Попова были изданы на страницах юбилейного альманаха «100 лет якутской литературы».

    После я подготовил к изданию книгу Ильи Попова «В долине скорби» для издательства «Бичик». Она там лежит более пяти лет. Мне ничего не отвечают. Книга оказалась в «непонятных» руках книжного монополиста. Хотя это издательство и по сей день переиздает никому не нужные произведения авторов соцреализма, которых и так с советских времен в избытке...

    Николай Попов, к.э.н.

                                                   Я ПРОСТО ЗНАЛ ИВАНА ЛАСКОВА

    Это было, кажется, лето семьдесят второго, а может семьдесят третьего. Это не суть важно. Вернулся из отпуска с благословенного юга. Тогда это было просто, хватало хилой корреспондентской зарплаты и отпускных за год. Едва проснувшись после прилета, как водится, утром я двинул в редакцию. «Молодежка» тогда располагалась в старом деревянном особняке на ул. Октябрьской, напротив библиотеки Пушкина. В здании стоял тарарам, пыль столбом, шел ремонт. Беседую со своими. Мимо пробежала, как сейчас помню, девица в красном свитере, в круглых очках, с модной стрижкой под мальчика, совсем незнакомая. Друзья как-то странно посмотрели, перемигнулись и заржали как кони. Это же Ваня Ласков, новый литраб. Между прочим литинститут окончил, а до этого химико-технологический. Так-то вот, а ты девушка! И снова заржали. Так я впервые увидел и познакомился с Иваном Ласковым.

    Время близилось к обеду, так что сам Бог велел послать гонца в магазин, благо редактор был на очередном мунняхе. Говорили о том, о сем, т.е. обо всем и ни о чем. Так, между прочим, узнали, что Иван родом из Белоруссии, сирота. Женился на Вале Гаврильевой, восходящей звезды якутской прозы, учившейся вместе с ним в литинституте. Потом Иван ушел из «Молодежки», кажется, в книжное издательство. Через много лет потом и мне довелось работать в «книжном», там его помнили как очень требовательного, знающего редактора. Характер, конечно, был тяжеловат, был упрям, всегда настаивал на своем.

    Где-то в моей библиотеке есть маленькая книжка о юбилее республики с надписью «Зам. редактора А. Петрову от редактора И. Ласкова». Это мы с Лешей Михайловым были в гостях у Ивана, когда он жил в гостинице.

    Из нечастых встреч с Ласковым составил о нем такое мнение. Иван был безусловно талантливым человеком, достойным, но как я уяснил, человеком с достаточно сложным характером, неуступчивым даже когда было нужно и можно уступить. И как всякий человек небольшого роста был болезненно обидчив. Мне импонировало то, что он, родившись в Белоруссии, так любил якутскую природу, днями пропадал на Лене, рыбачил, собирал грибы. Понимал толк в них. Много знал, читал. Собеседником он был интересным, слов нет.

    Ласков был невысоким, но голос у него был ого-ого, как иерихонская труба. Шаляпин не Шаляпин, но бас он и есть бас.

    Еще один курьезный случай. Ласковы получили двухкомнатную квартиру рядом с «Молодежкой». Как-то летом встретил одну из первых большевичек, вдову погибшего в репрессиях одного из руководителей республики. Она обратилась ко мне со словами: Саша, это у тебя работает такой маленький, говорят, поэт. Ласков, что ли? Наверное, он. Фамилии его не знаю. Да, он у нас работал, теперь перешел, кажется, в издательство или в «Полярку», а что? Да он по ночам что-то тяжелое на пол роняет...

    Оказалось, Иван приобрел энциклопедию Брокгауза и Ефрона. О работоспособности Ласкова между нами ходили легенды. Так вот по ночам Иван забирался на стремянку, чтобы найти нужный том. Пока не находился нужный том, он и бросал их на пол. Тома-то приличные были по весу, так что глубокой ночью звук они производили приличный, а старые люди всегда чутко спят.

    Жил-был человек Иван Ласков. И уже десять лет как он ушел из жизни. Я не прокурор, не следователь, человек далекий от литературы, не одобряю все эти публикации... Эта мышиная возня не принесет славы ни Ласкову, ни его оппонентам... Я просто знал Ивана Ласкова, как и многих других. Ласкова - автора «Хромца», интересного собеседника.

    Александр Петров.

                                                        ПОРА ПОСТАВТИТЬ ТОЧКУ

    Как быстро летят годы! Давно ли, кажется, мне приходилось встречать на улице невысокого, крепко сбитого человека, быстро шагавшего куда-то по своим делам, прямо глядящего перед собой через толстые стекла очков и, похоже, ушедшего в себя, в свои мысли. Десять лет, прошедшие после его «нелепой смерти», как выразился на похоронах один якутский поэт, - это и много, и мало. Если бы не прервалась так скоро жизнь, сколько бы написал он за минувшее десятилетие, имея в виду работоспособность и жанровое разнообразие творчества этого подвижника. А ведь он занимался не только своей работой, но и редактировал рукописи, находясь в штате журнала «Полярная звезда» до своего вынужденного ухода из него. И не просто редактировал, а часто и заказывал у авторов материалы по той или иной нужной теме. А вечера и выходные уходили на то, чтобы излагать на бумаге свои мысли и сюжеты. Он был поэтом, прозаиком, критиком, переводчиком и исследователем в одном лице. В последние годы он много работал в области этнографии. Он был «всеяден», интересовался буквально всем, начиная от редактуры олонхо поэтом-переводчиком В. Державиным, до перипетий судьбы казаков-землепроходцев. Не обошел он молчанием в своей прозе и современность.

    С Иваном Ласковым я встречался не часто. Первое мое знакомство состоялось в начале семидесятых, когда я принес в редакцию журнала «Полярная звезда» свой перевод стихотворения Сергея Васильева «Севастополь». Встретил он меня и разговаривал со мной, как мне показалось, несколько высокомерно, отмечая некоторые, на его взгляд, неудачные строки. Я учел его замечания и исправил их. Стихотворение увидело свет в журнале и было опубликовано в одной из газет города-героя Севастополя. Своих собственных стихов я ему не показывал, к тому же он отделом поэзии не заведовал. В восьмидесятые годы он опубликовал мою статью о побеге политссыльных из Якутии. Вот, кажется, и все, что связано с его участием. Вообще-то, я, откровенно сказать, не видел в его лице большого поэта, поскольку читал только поэму «Хромец». Меня, безусловно, привлекла его манера выражаться в стихах точно, доходчиво. Но вот буквально недавно мне показали его первую поэтическую книжку «Стихия» (Минск, 1966 г.). Я был буквально восхищен его талантом и даром поэта.

    Теперь в Ласкове я вижу, прежде всего, поэта, а потом уже в других ипостасях. Но везде он показывал себя талантливым, серьезным, глубоким писателем философского толка. И переводы с якутского, белорусского и польского языков на русский заслуживают высокой художественной оценки.

    Будучи честным и объективным человеком, он не приемлил каких-либо отступлений от этики и морали в писательских делах. Вот откуда начались к нему придирки и претензии со стороны провинившихся литераторов и дружного ора, вроде пресловутого «Руки прочь...».

    Будучи не поддержанным коллегами в разборках его печатных и устных претензий к плагиаторам и компиляторам-литераторам, он подвергался административному давлению, обструкции, судебному преследованию, вытеснению из журнала. А бороться в одиночку было ой как трудно! Но он боролся, как мог. Его разбирали на комиссиях, кои создавал из своих подчиненных сам виновник-руководитель.

    В этом году в журнале «Полярная звезда» вышли литературные «байки» русскоязычного поэта Сергея Шевкова, где он несколько своих страниц посвятил И. Ласкову. Коснулся он и вопроса претензий Ласкова к Софрону Данилову, тогдашнему председателю Союза писателей Якутии. Будучи верным служакой литначальства Шевков не поддержал тогда опального поэта, а, наоборот, встал на сторону проштрафившегося руководителя. Теперь Шевков пишет, что он, мол, говорил Ласкову, что пусть сами якуты-литераторы разбираются с ним (и это в многонациональном-то коллективе?!). Сам же Ласков, совершенно по-другому освещает то дело («МК» в Якутии», № 22)...

    Существует поговорка: «Время все расставит на свои места». Мне кажется, что такое время наступило и не надо ему перечить. Было бы хорошо, если бы кто-нибудь взялся за составление и выпуск правдивой книги об Иване Антоновиче Ласкове.

    Петр Конкин,

    член СЖ РФ.

    /«Московский Комсомолец» в Якутии. Якутск. № 26 30 июня – 7 июля 2004. С. 13./

                                                 КОГДА НАГЛОСТЬ НАСТЫРНА...

                                                             НАГЛОСТЬ ПЕРВАЯ

    Общеизвестно, что израильская внешняя разведка МОССАД в своей работе во всем мире опирается на своих «братьев и сестер одной крови». Вербовка в МОССАД идет даже через Интернет. Со времен Моисея прошло не одно тысячелетие, и народу израильскому не грозит более исчезновение, но общий принцип сплочения народа сохранился. История помнит, какие жертвы перенес народ израильский, чтобы выжить. И он не просто выжил, но и смог при своей сплоченности и организованности запустить действие финансово-экономических механизмов. Эти механизмы работают всегда, от просторостовщичества до создания международной сети торговли. Теперь именно они признаны управителями мирового капитала. Они зримо или незримо руководят многими странами мира. Некогда гонимый народ сегодня фактически стал властителем мира.

    Они ведут себя как пастухи среди овечьей отары. «Группа братьев одной крови», помахав ваучерами, как морковкой, подвешенной на шесте перед носом осла, запросто изменила курс нашей страны и завладела собственностью многонационального народа России. А мы даже не поняли, что исполняется грандиозное действие, направленное на разрушение нашей страны.

    Путин, похоже, давно это понял. Но его Послание, направленное два месяца назад, так и остается «гласом вопиющего в пустыне». Никто из высшего чиновничества и пальцем не шевельнул, чтобы приступить к осуществлению «главной нашей задачи» — создания в России свободного общества свободных людей. А ведь именно это нам и необходимо.

    Нам следует сбросить оцепенение раба, обрести свободу, чтобы быть ответственными за судьбу ближних, за судьбу всей страны.

    Единственный механизм для создания свободного общества свободных людей — это проведение референдума для обретения статуса нации. Только нация, как юридическое лицо, имеет право на владение землей и другими природными ресурсами. Только через статус нации народ получит социальную защиту. Развитые страны добились социального развития благодаря именно обретению статуса нации.

    Свобода воспринимается через самосознание, через осознание ответственности за себя, за своих близких, за свою страну. Свобода, как огонь, требует постоянной поддержки. Каждое поколение рода, народа должно собственным примером поддерживать его. Если предыдущие поколения это воспринимали с большей ответственностью, то наше поколение оказалось наиболее безответственным за судьбу страны.

    Вот почему элита, «прихватизировавшая» собственность России, со слов М. Ходорковского, отзывается о нашем народе следующим образом: «С российским народом можно поступать как угодно. В этой стране все решает элита, а о простом люде и думать не надо. Любую чушь, любую наглость, любую ложь он, этот народ, примет из рук начальства как манну небесную».

    На нашу страну ступила нога завоевателя в лице «братьев одной крови». Захватчики знают, что этот, все еще не свободный, народ примет из их рук все «как манну небесную».

    В другой стране, где у народа развито чувство самосознания, такая «чушь», «наглость» и «ложь» никак бы не прошли. Но факт есть факт, одним росчерком пера «братья одной крови» сумели «прихватизировать» собственность России. Только вопиющая безответственность нас самих позволяет чужакам столь наглым образом завладеть нашим имуществом.

    Андрей Караулов в передаче «Момент истины» с горечью отметил, что мы нищенствуем и бездействуем. Руками чужих в банки США из страны выведены 200 млрд долларов. Они инвестируют экономику США под 2% годовых. А когда эти же деньги направляются в экономику нашей страны, то они дают 16-17% годовых.

    Эта наглость воспринимается нами «как манна небесная». Как после этого они не будут презирать нас? Мы презираемые, потому что у нас нет чувства человеческого достоинства, главной отличительной черты свободного человека от раба!

    Так вот, спросите самих себя, стыдитесь ли вы того, что четвертая часть собственности России находится в руках горстки «братьев одной крови»? Они, выбирая кусок пожирнее, действуют слаженной группой. Именно о них говорил В. В. Путин в предыдущем Послании, что страна опутана «групповыми интересами». Именно на эти «группы» работают «коррумпированные чиновники», извлекающие из своего служебного положения так называемые «рентные выплаты». В их интересах предыдущая Госдума России лишила нас пятой графы в паспорте. Возможно, это удобно Жириновскому. Теперь ему незачем объяснять, что «отец — юрист, а мама — русская». Но главным образом лишение всех нас статуса национальности на руку олигархам да коррумпированным чиновникам, извлекающим от своего служебного положения материальную выгоду.

    Сегодня олигархи и чиновники распоряжаются природными ресурсами страны: одни — как собственники, другие — как распорядители этой собственности от имени государства. Одни извлекают миллиарды в твердой валюте. Другие позволяют им извлекать эти миллиарды. К примеру, Виталий Артюхов, министр природопользования России, за два часа до увольнения успел подписать более шестидесяти лицензий на пользование природными ресурсами. Налицо простой механизм взаимодействия олигархов с чиновниками — распорядителями государственной собственности. Подобным же образом распоряжался миллиардными культурными ценностями страны и экс-министр культуры Михаил Швыдкой. Растранжиривание народной собственности высшими чиновниками Правительства России стало уже системой. Это ведет страну к гибели.

    Наиболее обнаженно выглядит позиция зампредов Правительства России на совещании руководителей северных регионов страны с участием резидента РФ В. В. Путина. Они явно дали понять, что природные ресурсы — это собственность олигархов. Даже дельное предложение Президента Якутии В. А. Штырова о праве совместного хозяйствования на скважинах они гневно отвергли как неприемлемое. И миллиарды в твердой валюте от экспорта нефти и газа остались в собственности олигархов, чтобы они на них еще какой-нибудь «футбол» купили.

    Зато Правительство России льготы ветеранам возложило на обездоленные регионы, то есть толкает на секвестирование бюджетных статей учителей, врачей и прочих. Эта настойчивость высоких чинов России в защите интересов олигархов на право собственности природных ресурсов в ущерб интересам многонационального народа России отрезвляющим образом подействовала на нас, сняла пелену обмана. Общество начало понимать, что мы напрасно доверились высшим должностным чинам. Они — не защитники интересов России. Вот почему мы своей первоочередной задачей должны поставить вопрос создания свободного общества свободных людей. Именно для этой цели должны сплотиться вокруг президента страны и организованно через партию «Единая Россия» потребовать проведения референдума о признании за республиками статуса национальных республик, а за их народами — статуса нации. Только нация, как юридическое лицо народа, имеет, по общепризнанным международным нормам, право быть собственником земли и других природных ресурсов! И именно это право даст нашим народам социальную защиту на достойное проживание в своей стране. Миллиарды в твердой валюте будут служить многонациональному народу России, а не интересам чужих людей. Вот тогда, в соответствии с требованиями статьи 72 Конституции РФ, нации в добровольном союзе заключат договор с центром. Причем доля национальных республик от извлекаемых прибылей от права собственности на землю и другие природные ресурсы должна быть не ниже 35%. Это и будет гарантией социальной защиты народа. Сплотившись в собственных интересах, мы обретем чувство ответственности за судьбы своих близких, за судьбу народа и страны. Только так мы можем вернуть многонациональному народу России его право жить достойно в своей стране.

                                                               НАГЛОСТЬ  ВТОРАЯ

    Потоки наглой лжи, отвлекающие людей от насущных проблем, стремление опорочить страну, расшатывание межнациональных отношений в стране и прочие измышления всерьез достали президента Путина. Когда страна разваливалась при Ельцине, эти «правдолюбы» молчали в тряпочку, ведь им , это было выгодно. Они молчали и тогда, когда русскоязычное население в бывших союзных республиках подвергалось всяческого рода политическим ущемлениям. Они ни словом не осуждают наглость «братьев одной крови» при присвоении собственности многонационального народа России. Потому что все они — люди одной команды. Они преследуют одну цель — развал нашей страны. Потому что это — цель их заказчика, заинтересованного в присвоении нашей земли, природных и биологических ресурсов. Это настолько серьезная опасность, что президент страны в своем Послании обратил на нее пристальное внимание: «Для части этих организаций приоритетной задачей стало получение финансирования от влиятельных зарубежных фондов, для других — обслуживание сомнительных групповых и коммерческих интересов, при этом острейшие проблемы страны и ее граждан остаются незамеченными. Должен сказать, что, когда речь идет о нарушениях фундаментальных и основополагающих прав человека, об ущемлении реальных интересов людей, голос подобных организаций подчас даже не слышен. И это неудивительно: они просто не могут «укусить руку», с которой «кормятся".

    Мы прислушиваемся к тому, что они нам говорят. При этом даже не задумываемся, что эти сладкоречивые ведут нас к гибели. Они всячески развращают нас. Ален Даллес, шеф внешней разведки США, в 1945 году высказал мысль, что русских нельзя победить в открытом бою, что их прежде всего надо развратить. Только тогда можно их победить. Противная сторона с блеском выполнила завет Алена Даллеса.

    Наше руководство настолько было развращено Западом, что позволило развалить СССР. Теперь же Запад развращает наше население, и в этом его наглость так настырна, что в защиту интересов населения следует принимать адекватные меры соответствующего прокурорского реагирования.

                                                             НАГЛОСТЬ  ТРЕТЬЯ

    Наступление идет не только в масштабах страны. Регионы тоже не обходят вниманием. Так, из номера в номер отдельные СМИ в Якутии печатают измышления, искажающие правду об истории и исторических личностях нашего народа, обильно пропитанные издевательскими выражениями. Их цель — посеять сомнение в сердцах юных саха, чтобы они стыдились своего происхождения и навсегда забыли историю своего народа, отказались именоваться саха и, когда созреет вопрос о праве собственности на землю и другие природные ресурсы, лишив себя статуса нации, отказались от этого права. Другая цель этих публикаций — принизить саха в глазах всех русскоязычных. Так культивируются условия для национальной неприязни и розни.

    Наглость настырна. Поиздевались над общественно-политической деятельностью А. Е. Кулаковского, который в пылу гражданской войны, разъезжал по северным улусам, налаживая обеспечение северян товарами первой необходимости, организовывал пушнодобычу и рыболовство, разъяснял людям ситуацию. Сегодня ситуация схожая, но последователей Кулаковского, которые хотя бы в сотой доле могли бы походить на него, не нашлось.

    Вволю поиздевались и над П. А. Слепцовым-Ойунским. Как только его не обзывали. Не хочу повторять эти омерзительные, издевающиеся над памятью народа слова ненависти.

    А как издевались над памятью о Эр Соҕотох Эллэй Царевиче? Об исторической личности народа саха? У автора публикаций проскальзывает сексуальная озабоченность.

    Эта наглость настолько настырна, что она не обошла стороной ни культуру, ни религию, ни историю, ни исторических личностей нашего народа. Этим издевательствам нет предела. Прикрывшись умершим Иваном Ласковым, теперь уже выступают против памяти писателя Софрона Данилова.

    Беда Ласкова в том, что он не знал истории народа саха. Но те, кто прикрываются именем Ласкова, ненавидят народ саха. Суть повторной публикации статьи Ласкова — это все та же настырная наглость в проявлении своей ненависти по отношению к народу саха. Совокупность этих действий может быть квалифицирована как действия, направленные на возбуждение национальной вражды, унижение национального достоинства народа с использованием своего служебного положения, организованной группой. Пресечение таких действий предусмотрено пунктами «Б» и «В» статьи 282 УК РФ.

    Попранные интересы народа могла бы защитить администрация президента республики. Это было бы политическим руководством осуществления программных задач президента.

    По характеру саха исключительно терпеливы. Противоправные действия цивилизованными методами, направленные против личности, могут и стерпеть. Это обманчиво воспринимается как проявление трусости. Но в открытом бою бесстрашие саха удивляло и продолжает удивлять.

    Если клевета касается предков, решения саха могут быть весьма резкими. Отличительной чертой древних тюрков было исключительно бережное отношение к памяти своих предков. Подвиги, героические поступки личностей хранились в памяти народа веками, и олонхосуты пересказывали события  многовековой давности так живо, словно они произошли лишь вчера. Этому способствовал веками не меняющийся уклад жизни степняков. Народ, помня прошлое, черпал в нем духовную силу. Даже один воин-тюрк ощущал духовную поддержку предков, поэтому древние тюрки были так бесстрашны и талантливы в войнах.

    Перед трапезой тюрк опускался на одно колено перед костром, обращался со словами благодарности к бессмертным духам предков, прося их и впредь оказывать ему помощь в великих начинаниях, удаче в походе и на охоте. При этом посреднику-огню преподносились лучшие части еды. Так саха духовно «подзаряжался» энергией, и численное превосходство противника для него не являлось устрашающим фактором, потому что предки сказали: «Үгүстэн үгүс өлүөҕэ» — «От большего числа и погибнет больше». Ощущая духовную помощь предков, Гавриил Протодьяконов в Сталинградской битве один выдвинул «сорокопятку» на нейтральную высотку и метким огнем в упор расстрелял немецкие танки «Тигр». Именно этот бой наблюдал с передовой генерал В. И. Чуйков. Именно этот подвиг воина подсказал генералу выдвинуть артиллерию на прямую наводку против танковой лавы противника.

    Однополчане не поняли, как с пятизарядной винтовкой, имея всего лишь 30 патронов, якутский солдат решился на бой с полной разведгруппой противника, состоящей из 30 хорошо подготовленных бойцов с двумя ручными пулеметами «МГ». И не только решился, но и уничтожил часть из них, а остальных взял в плен до прихода своих?! На это Степан Ковров, охотник из Горного улуса, скромно ответил: «Винтовка хорошая».

    А как Федор Охлопков с братом удержали высотку? Все другие отступили под натиском противника. А потомки отважных тюрков пулеметным огнем выкосили атакующих, обеспечив контратаку своих. Фронтовая газета пишет: «Комсорг роты Василий Бушков, увидев полную разведгруппу противника, побежал им наперерез и у развилки дорог, вступив с ними в бой, уничтожил их всех». Как это похоже на саха, будто увидевших стадо диких оленей. Наши не избегали боя, они, как охотники зверя, выслеживали противника и, настигнув, вступали в бой и побеждали. И, чем больше число противников, тем лучше для саха — «от большего числа и погибнет больше». Таких примеров и в прошлую войну, и в локальных войнах Афганистана и Чечни было множество. Потому что наши, ощущая духовную энергию предков, в бою становились лучшими из лучших.

                                                    НАГЛОСТЬ  НУЖНО  ОБУЗДАТЬ

    Чтобы понять причину единения воина с духами предков, вернемся к событиям далекой древности.

    Великий полководец Александр Македонский в своем победном шествии столкнулся с саками — предками саха. В авангардных боях он постоянно терпел поражения от конных саков. Раздосадованный этими неудачами, царь Александр написал гневное письмо трем военным предводителям саков, где потребовал от них решиться на генеральное сражение. Саки ответили, что они у себя дома, кочевать, передвигаться - это образ их жизни. Но если пришельцы вздумают тронуть могилы их предков, то на себе ощутят гнев Великих саков. Саки - единственный народ, который не смог покорить великий полководец. Только саки заставили отступить непобедимую фалангу Македонского.

    Так, наши древние пращуры в ответном письме Македонскому высказали свое отношение к памяти предков. Не имущество, не богатство, даже сами саки не представляли такую ценность, за что надо было сражаться с неистовством бессерка. Такой священной ценностью для них была память о предках. Вот на что они не позволяли покушаться никому!

    Но то были наши предки, не мы. Именно они говорили: «Кырдьаҕаһы хааһахха ук» — «Старика возьми на спину». Мы утеряли эту великую ценность народа. Мы позволили настырной наглости «братьев одной крови» присвоить на сотни миллиардов долларов созданное нашими ветеранами добро, а их на старости лет оставили нищенствовать в родной стране. Меня, как юриста, никак не переубедить, что это дело «законное», когда старики, ветераны Великой Отечественной, ветераны трудового фронта, дожившие до наших дней, нищенствуют в своей стране. При этом память о тех, кто отдал жизнь за эту страну, как бы не считается. Жизнь солдат, отданная в Афганистане и Чечне, как бы не считается. Материальные проблемы семей и близких погибших в этих войнах тоже не считаются. Вот что значит утерять нить памяти предков.

    Министр финансов России А. Кудрин, либерал, поддерживающий «законные» права на народную собственность Ходорковских, Березовских, Абрамовичей, Потаниных, Чубайсов и им подобных, 300 миллиардов рублей, необходимых для возмещения льгот ветеранам, возлагает на нищенствующие регионы.

    Почему этот вопрос нельзя вынести на референдум? Почему многонациональный народ России должен жить в нищете, цвет нации деградировать, государство — слабеть на глазах, а причина этого бедствия, пользуясь привилегией «братьев одной крови», транжирить на собственные прихоти народное добро.

    Согласиться с этим, значит, собственноручно надеть на шею ярмо. Можно ли строить свободное общество с ошейником раба?

    Почему мы, живя в богатейшей природными ресурсами стране, должны все это отдавать нахрапистым «братьям одной крови»?! Почему не предпринимаем меры, чтобы обрести статус нации и через него обрести право собственности на землю и другие природные ресурсы? Совещание в Салехарде убедило нас, что высшее чиновничество Правительства России не заинтересовано в пересмотре присвоения народной собственности «братьями одной крови». Почему этот свершившийся факт присвоения собственности многонационального народа России группой «братьев одной крови» стыдливо всеми умалчивается?

    Мы еще не нация. На законной основе нас лишили права называться нацией. По указкам олигархов это сделали депутаты Госдумы РФ прошлого созыва. Сегодня даже русские не могут называться нацией. Вопрос нации неспроста так усиленно торпедируется олигархами и теми, кто кормится из их рук. Потому что только нация, как юридическое лицо народа, имеет право быть собственником земли и других природных ресурсов. Чтобы лишить нас собственности, и не допускается вопрос нации. Потому что механизм свободы народа лежит через принятие им статуса нации.

    Настоящей статьей я просто задаю направление, по которому можно обуздать наглость. Указал на природу ее образования и какие цели она преследует. Как показывает практика, наглость в наше время преуспела во многом. И преуспевает там, где нет ответственности. Только безответственность к порученному делу и позволяет наглости брать верх над собой.

    Россиянам необходимо прислушаться к зову президента страны, заняться настоящим делом — восстановлением ответственности и каждом из нас. Только так мы создадим свободное общество свободных людей. Только так мы обеспечим достойное проживание многонационального народа и своей стране.

    Афанасий Иванов-Тогой.

    Печатается в сокращении.

    /Любимая газета. Якутск. № 18. 30 июля 2004. С. 5-6./

 

                                                                          Глава 3.

                             МЕНТАЛЬНЫЕ ФАКТОРЫ В ПОЭТИКЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

                                               НАРОДНЫХ ПИСАТЕЛЕЙ ЯКУТИИ

    Образ тумана несколько раз использует Далан для описания Туматов. Племена Туматов надвигаются как туманы /Далан. Глухой Вилюй. - Якутск: Бичик, 1993. С. 68/, многочисленные как утренние туманы и могучие «как клубящиеся над землей туманы» / Далан. Глухой Вилюй. - Якутск: Бичик, 1993. С. 18, 117/. Как о блуждающем в густом тумане говорится о политссыльном, чьи убеждения не глубоки /Гоголев И. Черный стерх. - М.: Сов. Россия, 1990. С. 223/. О себе, как о пребывающем в тумане, говорит Лось, герой романа «Сказание о Джэнкире» С. Данилова. Платон Лось пытается понять, что превращает людей в цивилизованных дикарей, губящих природу и в конечном итоге себя. «...Сам в тумане» - сообщает он Мэндэ о своем душевном беспокойстве /Данилов С. П. Сказание о Джэнкире. - М.: Сов. писатель, 1991. С. 473/. Туманной завесой заволакивает глаза плачущему Томмоту /Данилов С. П. Красавица Амга. Бьется сердце. - М: Сов. Россия, 1986. С. 33/. Здесь уместно заметить, что образ тумана удачно используется и русскоязычными авторами Якутии. Например, в повести «Туман» Ивана Ласкова он выступает в нескольких значениях: как явление природы, под туманом подразумевается обман, состояние после принятия алкоголя и как годы застоя.

    /Пашкевич О. И.  Литература народов Якутии и проблема национального менталитета. Якутск. 2004. С. 128./

 

    ЛАСКОВ Иван Антонович (19. 06. 1941, Гомель – 29. 06. 1994, Якутск). Окончил в 1964 году Белорусский университет и в 1971 году Литинститут. Одно время работал в Дзержинском филиале НИИОГАЗа (Горьковская обл.), на Белорусском радио и в минской газете «Зорька». В1971 году переехал в Якутию. Писал на русском и белорусском языках. Первую книгу лирики «Стихия» выпустил в 1966 году. Перевёл на русский язык прозу якутских писателей В. Гаврильевой, Н. Якутского, А. Сыромятниковой. В последние годы работал над романом, посвященным истории Якутии в конце XIX века. В начале 1990-х годов публично, основываясь на собственных разысканиях, высказал точку зрения о том, что репрессии против ряда якутских политиков и писателей в конце 1930-х годов были не так уж безосновательны. Для Ласкова публикации на эти опасные темы закончились тем, что утром 29 июня 1994 года его тело нашли бездыханным на окраине Якутска.

    Соч.: Белое небо: Стихи. - Минск, 1969; Хромец: Поэма. - Якутск, 1975; Ивановы: Рассказы. - Якутск, 1979; Пищальники не пищат: Повести. - Якутск, 1990.

    /Огрызко В. В.  Русские писатели. Современная эпоха. Лексикон. Эскиз будущей Энциклопедии. Москва. 2004. С. 287-288./

    ЛАСКОВ Иван Антонович (р. 1941), писатель, переводчик с якут. яз. Родился в г. Гомеле. Окончил Белорусский ун-т (1964) и Лит. ин-т им. М. Горького (1971). Автор ист. поэмы о Тамерлане «Хромец» (1975), сб. рассказов «Ивановы», написанного на якут. мат-ле (1979), кн. прозы «Лето циклонов» (1987), «Пищальники не пищат» (1990) и др. Перевел на рус. яз. поэму К. Урастырова «Земля - наш дом», кн. прозы В. Гаврильевой «Страна Уот Джулустана», повесть Н. Якутского «Из тьмы», роман А. Сыромятниковой «Кыыс Хотун» и др. произв. якут, писателей.

    /Северная энциклопедия. Москва. 2004. С. 492./