ЎЎЎ 1. Вальфіна Жырыноўская. Чукчазнаўца Натан Багараз. Ч. 1. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Натан Мендэлевіч Багараз (Владимир Германович Богораз; Н. А. Тан, В. Г. Тан; Тан-Богораз; Богораз-Тан; Waldemar Bogoras) – нар. 15 (27) сакавіка 1865 (1962) г. у павятовым месьце Аўруч Валынскай (Марыюпаль Кацярынаслаўскай) губэрні Расейскай імпэрыі, ў габрэйскай сям’і. Па паданьні Багаразы, нібыта, паходзілі з “лясных габрэяў”, што жылі калісь ў Белавескай пушчы, дзе займаліся смалакурэньнем ды вывучэньнем Торы і Талмуду.

    У 1889 г., за прыналежнасьць да партыі “Народная Воля” Багараз быў сасланы на 10 гадоў ва Ўсходнюю Сыбір. Па прапанове іркуцкага генэрал-губэрнатара яго выслалі ў акруговае места Сярэдне-Калымск Калымскай акругі Якуцкай вобласьці. У 1894 г. ён ажаніўся на акушэрцы Соф’і Канстанцінаўне Воўкавай. У 1894-1897 гг. удзельнічаў у працах г. зв. Якуцкай (Сыбіракоўскай) экспэдыцыі Ўсходне-Сыбірскага аддзелу Рускага Геаграфічнага Таварыства ды займаўся вывучэньнем насельніцтва Калымскай акругі.

   У 1898 г. ён разам з жонкай выехаў з Якуцкай вобласьці. У 1900 г., разам з жонкай, ён адправіўся ў амэрыканска-расійскую Паўночна-Ціхаакіянскую экспэдыцыю, як кіраўнік Анадырскага атраду па вывучэньні чукчаў, каракаў, алеўтаў ды эскімосаў. Да 1904 г. працаваў куратарам этнаграфічнай калекцыі Амэрыканскага музэю прыродазнаўчай гісторыі. Пасьля дазволу паўсюднага жыхарства ў межах Расійскай імпэрыі вярнуўся ў Санкт-Пецярбург.

    У 1905 годзе ў часопісе “Образование” [№ 2-6.] выйшлі ягоныя замалёўкі “Гомельские силуэты. Очерки Тана.”, дзе ён між іншым пісаў: “Я правёў у Гомелі два тыдні і ўвесь час размаўляў з размаітымі людзьмі разнастайных плямёнаў, гаворак і станаў”. [Стар. 211.]

    Кастрычніцкі пераварот 1917 г. Багараз успрыняў, мякка кажучы, без натхненьня. У 1918 г. робіцца супрацоўнікам Музэю антрапалёгіі і этнаграфіі Акадэміі навук, ад 1921 г. ён прафэсар Ленінградзкага унівэрсытэту ды шэрагу ленінградзкіх ВНУ.

    Яго вучаніца Юлія Паўлаўна Аверкиева, у замужжы Пятрова, (1907-1980), пасьля заканчэньня ў 1929 г. этнаграфічнага аддзяленьня геаграфічнага факультэта Ленінградзкага дзяржаўнага ўнівэрсытэту са спэцыялізацыяй па фіна-вугорскіх народах, на два гады была камандзіраваная Наркамасьветай РСФСР на стажыроўку ў Калюмбійскі ўнівэрсытэт у Нью-Ёрку (ЗША), дзе спэцыялізавалася ў амэрыканскай этнаграфіі ў Франца Боаса. Увосень 1930 г., прыняўшы ягонае запрашэньне, удзельнічала ў экспэдыцыі да індзейцаў племя квакіютль на выспу Ванкувер у Канадзе, дзе прайшла ініцыяцыю і атрымала новае імя Хвуана, а таксама радавы татэм у выглядзе ярка размаляванага арла, што разьдзірае касатку, які заўсёды захоўвала на сваім пісьмовым стале.

     У сьнежні 1929 гады па ініцыятыве Богораза быў заснаваны Інстытут народаў Поўначы, дзе ён таксама працаваў прафэсарам і чытаў студэнтам лекцыі па агульным нарадазнаўстве. Ён быў ініцыятарам стварэньня “Камітэту садзейнічаньня народам паўночных ускраін” (Камітэт Поўначы) пры Прэзыдыюме ЎЦВК і быў дзейным чальцом гэтага Камітэту, але гісторыка-антрапалягічны навуковы падыход і народніцкія грамадзка-палітычныя погляды Багараза падвяргаліся рэзкай крытыцы з боку афіцыйных савецкіх колаў.

     У апошнія гады жыцьця ён быў дырэктарам заснаванага ім у 1932 году Музэю гісторыі рэлігіі, які да 2000 г. месьціўся ў будынку перададзенага пад патрэбы музэю Казанскага сабору.

    Памёр Натан (Уладзімер) Багараз 10 траўня 1936 г. ад закупоркі венаў па дарозе ў Растоў-на-Доне ды быў пахаваны на Літарацкіх мастках Воўкаўскіх могілкаў у Ленінградзе (СССР).

    Багаразу-Тану належыць каля 130 друкаваных працаў па этнаграфіі, фальклору і лінгвістыцы. Асноўныя яго дасьледаваньні прысьвечаны культуры народаў Эўразіі і Амэрыкі. Ім прароблена велічэзная праца па вывучэньні луараветланскай (чукоцкай) мовы: складзена граматыка, апублікаваны фальклорныя тэксты, выдадзены слоўнік. Акрамя таго ім былі сабраны і апублікаваны тэксты на нымыланскай (каракскай) ды ітэльменскай мовах. Ён выдаў таксама нарыс граматыкі юіцкай (эскімоскай) мовы. Таксама займаўся вывучэньнем ламуцкай (эвенскай) мовы, матэрыялы па якой апублікаваў у выглядзе граматычнага нарысу з прыкладаньнем тэксту і слоўніка. У 1987 году яго імем была названая Чукоцкая акруговая Публічная ўнівэрсальная бібліятэка.

    Творы:

    Материалы по изучению чукотского языка и фольклора, собранные в Колымском округе. Образцы народной словесности чукоч (тексты с переводом и пересказом). Ч. 1. СПб. 1900.

*    Тан-Богораз Владимир Германович. Автобиография написана 20 мая 1926 г. в Ленинграде. // Автобиографии революционных деятелей русского социалистического движения 70 – 80-х годов с примечаниями В. Н. Фингер. // Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. 7 изд. Т. 40. Москва. 1923. Стлб. 436-449.

*    Тан-Богораз Владимир Германович. Автобиография написана 20 мая 1926 г. в Ленинграде. // Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. 7 изд. 4-ый вып. сорокового (40) тома. Социализм. Москва. 1937. Стлб. 436-449.

*    Тан-Богораз Владимир Германович. Автобиография написана 20 мая 1926 г. в Ленинграде. // Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат. Репринтное изд. Москва. 1989. Стлб. 436-449. С. 232-239.

    Літаратура:

*    Кротов М.  Условия работы Вл. Богораза и Вл. Иохельсона в Сев.-Тихоокеанской экспедиции 1901-2 г.г. // Сборник материалов к изучению Якутии. Вып. 1. Якутск. 1922. С. 13-14. 
*    Бонч-Асмалоўскі А.  Лібэральна-опозыцыйны рух на Беларусі. // Беларусь. Нарысы гісторыі, эканомікі, культурнага і рэволюцыйнага руху. Менск. 1924. С. 171. 
*    Богораз Владимир Германович. [Материалы к биографическому словарю якутской политической ссылки 70-х – 80-х г. г. Составлено по данным историко-революционного отдела Центрального Архива Я.А.С.С.Р.] // Кротов М. А.  Якутская ссылка 70-80 годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. [Историко-революционная библиотека журнала «Каторга и Ссылка». Воспоминания, исследования, документы и др. материалы из истории революционного прошлого России. Кн. I.] Москва. 1925. С. 168-169.

*    Богораз Натан Менделевич (после крещения Владимир Германович). // Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Т. IІI. Восьмидесятые годы. Вып. 1. А – В. Составлен М. М. Клевинским, Е. Н. Кушевой и А. А. Шиловым. Москва. 1933. Стлб. 351-355.

*    Тан-Богораз, - 85, 160, 161, 338, 343. [Указатель имен.] // 100 лет Якутской ссылки. Сборник якутского землячества. Под редакцией М. А. Брагинского. [Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Историко-революционная библиотека. Воспоминания, исследования, документы и другие материалы из истории революционного прошлого России. № 6-7 (XCV-XCVI) 1933.] Москва. 1934. С. 391. 
*    Алькор Я. П.  В. Г. Богораз. // Советская этнография. № 4-5. Владимиру Германовичу Богоразу к семидесятилетию со дня рождения. Москва - Ленинград. 1935. С. 5-31.

*    Кагаров Е. Г.  В. Г. Богораз в зарубежной критике. // Советская этнография. № 4-5. Владимиру Германовичу Богоразу к семидесятилетию со дня рождения. Москва - Ленинград. 1935. С. 233-235.

*    Винников И. Н.  Библиография этнографических и лингвистических работ В. Г. Богораза. // Советская этнография. № 4-5. Владимиру Германовичу Богоразу к семидесятилетию со дня рождения. Москва - Ленинград. 1935. С. 235-241. 

*    Памяти В. Г. Богораза (1865-1936). Сборник статей. Москва – Ленинград. 1937. 382 с.

*    Масанов И. Ф.  Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. В четырех томах. Т. 3. Алфавитный указатель псевдонимов. Псевдонимы русского алфавита Р-Я. Псевдонимы латинского и греческого алфавитов. Астронимы. Цифры, разные знаки. Москва. 1958. С. 162.

    Карташев Б. И.  По стране оленных людей. Путешествия В. Г. Тана-Богораза. Москва. 1959. 45 с. 
*    Райзман Д. И.  В. Г. Богораз-Тан – революционер, писатель, ученый. // Записки Чукотского краеведческого музея. Вып. IV. Историко-этнографический сборник памяти В. Г. Тана-Богораза. Магадан. 1967. С. 3-10.

*    Селюкова Т. А.  Новые записи произведений устного народного творчества русского нижнеколымского населения (по следам В. Г. Богораза). // Записки Чукотского краеведческого музея. Вып. IV. Историко-этнографический сборник памяти В. Г. Тана-Богораза. Магадан. 1967. С. 58-68.

*    Клейн М. Ф.  Основные даты жизни и творчества В. Г. Тана-Богораза, список его научных работ. // Записки Чукотского краеведческого музея. Вып. IV. Историко-этнографический сборник памяти В. Г. Тана-Богораза. Магадан. 1967. С. 69-72. 

    Слепцов Н.  В. Г. Богораз на Колыме. // Социалистическая Якутия. Якутск. 22 июля 1969. 

*    Кулешова Н. Ф.  Легенда и жизненная правда в прозе В. Тана-Богораза. // Проблемы реализма в русской и зарубежной литературах. Метод и мастерство. Тезисы докладов II межвузовской научной конференции литературоведов. Май 1969 г. Вологда. 1969. С. 121-123.

*    Кулешова Н. Ф.  М. Горький и В. Тан-Богораз. // Веснік БДУ імя У. І. Леніна. Філалогія, журналістыка. 1970. № 2. С. 28-33.

*    Багараз Уладзімір Германавіч. // Беларуская савецкая энцыклапедыя. Т. II. Мінск. 1970. С. 55.

*    Кулешова Н. Ф.  Америка в изображении В. Тана-Богораза. // Веснік Беларускага Дзяржаўнага Універсітэта імя У. І. Леніна. Серыя IV. Філалогія. Журналістыка. Педагогіка. Псіхалогія. № 2. Мінск. 1971. С. 37-41.

*    Кулешова-Попова Н. Ф.  Повесть В. Г. Тана-Богораза «Развязка». // Вопросы истории и теории литературы. Ученые записки Свердловского государственного педагогического института и Нижнетагильского государственного педагогического института. Сборник 151. Н. Тагил. 1971. С. 142-155.

*    Кулешова Н. Ф.  В. Г. Тан-Богораз. Жизнь и творчество. /Специальность 10.640 – русская литература./ Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. /Диссертация написана на русском языке./ Минск. 1972. 25 с.

*    Кулешова Н. Ф.  О «чукотских рассказах» В. Тана-Богораза. // Проблемы литературы Сибири XVII-XX вв. (Материалы к «Истории русской литературы Сибири»). Новосибирск. 1974. С. 90-98.

*    Кулешова Н. Ф.  В. Г. Тан-Богораз. Жизнь и творчество. Минск. 1975. 112 с.

*    Кулешова-Попова Н. Ф.  Тан–Богораз и Советская действительность. // Веснік Беларускага Дзяржаўнага Універсітэта імя У. І. Леніна. Серыя IV. Філалогія. Журналістыка. Педагогіка. Псіхалогія. № 2. Мінск. 1977. С. 13-18. 
*    Czerepica W.  Związki rewolucjonistów Białorusi i Polski w latach 70-80 XIX wieku. Warszawa. 1985. S. 140. 
*    Шевлякова Е.  Революцией призванные. (О романе В. Г. Тана-Богораза "Союз молодых".) // Полярная звезда. № 6. Якутск. 1987. С. 114-116.

    Скребыкина Л. И.  Былины, записанные на Колыме В. Г. Богоразом и их публикации. // Фольклор народов РСФСР. Вып.18. Уфа. 1991. С.138-147.

    Владимир Германович Богораз-Тан и Северо-Восток. Биобиблиографический указатель. Магадан. 1991. 76 с.

*    Багараз Уладзімір Германавіч. // Беларуская энцыклапедыя ў 18 тамах. Т. 2. Мінск. 1996. С. 199.

    Жаркова Т. В. Чукотские и колымские повести и рассказы В. Г. Тана-Богораза (В контексте становления и развития литературы Северо-Востока России). Диссертация. Москва. 1999. 172 с.

*    Тан-Богораз Владимир Германович. // Энциклопедия Якутии. Т. 1. Москва. 2000. С. 398.

*    Рахлеев Ф.  [Владимир Богораз.] Экспедиция невольников. Кто изучал Якутию. // Якутск вечерний. Якутск. 27 октября 2006. С. 50.

*    Огрызко В.  Под надзором царских жандармов и советских чекистов. Драма судьбы. // Литературная Россия. Москва. № 49. 8 декабря 2006. С. 1, 12-13.

*    Богораз В. Г. 187, 192, 430, 431, 432. // Архивы России о Якутии. Выпуск 1. Фонды Государственного архива Иркутской области о Якутии. Справочник. Отв. ред. проф. П. Л. Казарян. Якутск 2006. С. 452. 
*    Богораз Владимир Германович (1865-1936). // Огрызко В. Североведы России. Материалы к биографическому словарю. Москва. 2007. С. 64-69. 
*    Богораз Л. Сны памяти. Харьков. 2009. С. 8-10, 12-14.

    Шадрин В. И.  150 лет со дня рождения В. Г. Тан-Богораза, этнографа, фольклориста, лингвиста, писателя (1865-1936). // Якутия-2015. Календарь знаменательных и памятных дат. Якутск. 2015. С. 77-80.

    Вальфіна Жырыноўская,

    Койданава

                                                                     ХV заседание,

                                                                25 октября 1922 года.

    Директор МАЭ читал: «На имя ученого хранителя В. Г. Богораза получено от Museum of the American Indian (Heye Foundation. Broadway at 155 — Ch St., New-York City, U.S.A.) 4 комплекта серии ценных изданий этого Музея (по 57 выпусков в комплекте), которые, согласно одному из писем профессора Боаса, должны быть распределены следующим образом: один комплект — В. Г. Богоразу, другой — Л. Я. Штернбергу, третий В. И. Иохельсону и четвертый — Академии. Экземпляр В. И. Иохельсона, с его предварительного согласия, передан Библиотеке Музея. Сообщая об этом, Совет Музея просит Конференцию выразить благодарность Музею-жертвователю и сделать распоряжение о принятии от Музея комплекта, предназначенного Академии. Вместе с тем Музей считает нужным доложить, что от В. Г. Богораза Международной Рабочей Помощью, через которую книги получены, потребовано было уплатить 100 миллионов рублей не то за фрахт, не то пошлин. Но ходатайству Музея книги были выданы предварительно бесплатно и возбуждено ходатайство перед Центральным Комитетом Международной Рабочей Помощи в Москве о сложении этой суммы». Положено книги передать в Библиотеку и благодарить за их присылку.

    Директор МАЭ читал: «Постановлениями Отделения от 17 января 1914 г. и 14 мая 1921 г. положено, что бывшее здание Кунсткамеры, ныне занятое Библиотекою, по выезде из него последней должно быть предоставлено МАЭ. Ввиду того, что в настоящее время уже приступлено к перевозке Библиотеки в новое здание, Совет Музея ходатайствует об образовании Особой Комиссии для составления проекта и сметы к нему по необходимому ремонту в видах приспособления библиотечного здания для помещения в нем музейных коллекций. В эту Комиссию, кроме особого представителя от Конференции, желательно пригласить архитекторов А. М. Мюллера и Р. А. Берзина, а из персонала Музея старшего этнографа Л. Я. Штернберга и художника С. М. Дудина. Музеем уже приступлено к подготовлению необходимых предварительных материалов для работ будущей Комиссии» (ИФ. 1914. II. 62 и ОС. 1921. V. 79). Положено признать передачу здания Библиотеки в распоряжение МАЭ желательной и внести настоящее предложение Музея в ОС.

    /XV заседание, 25 октября 1922 года. // Известия Российской Академии Наук. Сер. IV. Т. XVI. № 1/18. Ленинград. 1922. С. 143./

                                                 Тан-Богораз, Владимир Германович *)

                               *) Автобиография написана 20 мая 1926 г. в Ленинграде.

    Я родился в апреле 1865 г., точного дня не знаю, возможно, что 15-го, в маленьком гор. Овруче, в глуши Волынского полесья. По бумагам же моим значилось, однако, что я рожден в Мариуполе в 1862 г. Вышло это потому, что, будучи 7 лет, я стал надоедать своему отцу, чтобы меня отдали в гимназию, т. к. читать я, кажется, научился тогда же, когда начал ходить. Потом подучился и арифметике. Мы жили в Таганроге, отец съездил в Мариуполь и привез метрическое свидетельство подходящего характера. Мать моя была купеческой семьи из города Бара Подольской губ. А отец был из семьи раввинской. Он и сам в колебаниях своей неверной фортуны был в городе Тифлисе «даином», — ученым экспертом, разумеется, ученым по части еврейских обрядов. Впрочем, по внешнему виду он не был похож на ученого. Был он мужчина огромного роста и силы, фигурой весьма походил на великого Петра, как его рисуют на портретах, в отличие от большинства евреев выпить мог бесконечно много, но никогда не пьянел. И когда разойдется и захочет показать удаль, подойдет к лошади и поднимет ее за передние ноги. А мать моя была маленькая, шустрая, вертлявая. И из такого смешения крайностей мы, дети, все вышли как-то ни два, ни полтора. Было нас 8 человек, теперь в живых остается пятеро. Способности у отца были прекрасные, чудесная память. Библию и свои талмудические книги он знал наизусть — «на острие шила», — это означает вот что: надо взять острое шило и проткнуть им открытую книгу страниц на полсотни в глубину, а потом указать наизусть — какие именно места и фразы проколоты. Был он также весьма музыкален, пел приятным тенором и в трудные минуты своей последующей карьеры неоднократно служил в синагогах хазаном, — певцом. Кроме того, у него была определенная склонность к литературе, и он довольно много писал по-древнееврейски и по-новоеврейски и даже кое-что напечатал.

    Эти таланты мы, его дети, унаследовали частями, в разбивку. Младшие сестры учились в консерватории и старались выйти в певицы. Впрочем, по окончании курса, как смеялся отец, бросили курсы и открыли домашнюю фабрику для изготовления детей, т.-е. просто вышли замуж. А я унаследовал вкус к литературе. Что же касается памяти, то ею отец наделил нас всех поровну. Отец с матерью женились рано. Нас, детей, было трое, а отцу только что исполнилось 20 лет. Жили они в этом глухом городишке и бедно, и скучно. Недолго думая, отец взял и махнул в Новороссию, где в то время было легко устроиться. Часть дороги проехал с обозами, а часть просто прошел пешком. И так очутился в Таганроге, за две тысячи верст от своего родного Овруча. Года через полтора переехала и семья. В то время Таганрог был город жирный. С одной стороны, вывоз прекрасной пшеницы, а с другой стороны — ввоз контрабанды огромных размеров, организованный Вальяно, греческим купцом, прямо через таможню, при участии таможенных властей. Отец перепробовал множество карьер, — торговал пшеницей и углем, участвовал также в контрабандном предприятии Вальяно и К°. Но деньги у него не держались, — был он азартный картежный игрок, — что заработает — спустит. А не то купит большие зеркала, золоченую мебель, а еще через пол года, глядишь, и полтинника нет, чтобы сходить на базар. Впрочем, в то время в Таганроге жилось и дешево, и сытно. Так что голодать мы никогда не голодали. К тому же мы, дети, рано начали давать уроки. Я стал давать уроки с 3-го класса, т.-е. с 10-ти лет. Ученики мои были верзилы «грекосы-пендосы». Еще казаки-куркули, армяне, караимы. Иной разозлится верзила, схватит учителишку за шиворот и поднимет на воздух. Я, впрочем, свирепо отбивался, — лягался и кусался. Нравы в Таганроге были степные, — суровые. Мы, гимназисты, дрались жестоко с уездниками, бились на кулачки, ходили стена на стену. Они нас называли «дришпаки»: ужасное слово, что оно, собственно, значит, было неизвестно, но это тем хуже. Учился я легко. Во-первых, вывозила память, а во-вторых, гимназия была либеральная, — требовали мало, а знали и того меньше. Правда, потом нам назначили директором толстого немца Эдмунда Адольфовича Рейтлингера. Мы называли его уменьшительно: Мудя. Был он российский патриот, такой завзятый, какими в то время бывали лишь русские немцы. Но особой обиды мы от него не видали. Положим, инспектором был Николай Федорович Дьяконов, — тот самый черт собачий, которого потом Чехов описал в виде «человека в футляре». А другому учителю, чеху Урбану, мы взорвали квартиру, подложили ему бомбу под крыльцо. Было это уже в восьмидесятых годах. Бомбу мы сделали из лампового шара, медного с нарезкой, начинку — из солдатского пороха. Ничего, разворотили полдома. Ранить никого не ранили. Только Урбана напугали чуть не до смерти. Если кто спросит, зачем же мы взорвали чеха, могу пояснить, что латинские и греческие учительные чехи въедались в гимназическую печень хуже, чем орел Прометею. Эту породу когда-то описал Боборыкин в своей повести «Пан Цыбулька». Вот когда началось в России чехо-словацкое засилье.

    Откуда и как забрались семена революции в эту степную гимназию? Были молодые учителя из не весьма благонадежных, например: Караман, высланные студенты — Иогансон, Гутерман, Караваев, Моя старшая сестра Паша, по-русски Парасковья, а по-еврейски, собственно, Перль — жемчужина, в то время кончила гимназию. Отец хотел ее выдать замуж, но еще не успел приискать жениха, а Паша уехала на курсы. Был у ней характер решительный: возьму и уеду. Так и уехала, и никто не удержал. Через год воротилась из Питера добела раскаленная землевольческим огнем. Было это в 1878 году, — феерическое время. Сановников уже убивали, а царя Александра II пока собирались взорвать. На эдакую страшную силу, как русская полиция, нашелся отпор, — молодежь отдавалась революции — душой и телом. Не все, разумеется, — избранные. Ни одно поколение потом не горело столь жертвенно, как эти юнцы и юницы 1878-80 гг.

    У нас в то время уже был гимназический кружок. Он читал литературу легальную и нелегальную. Легальные книжки мы попросту украли из фундаментальной библиотеки гимназии, в том числе и все запрещенные книжки — Писарева, Чернышевского «Что делать». Гимназические власти хоть и косились на нас, но ничего не могли сделать.

    В 1880 г. мы вместе с сестрой укатили в Петербург, в университет. Был я в сущности щенок, и весьма не облизанный. Что делать? — учиться, читать или бегать на тайные сходки? Денег к тому же нам из дому совсем не посылали. Я, все-таки, много читал, научился по-французски, по-немецки. Для того, чтобы пополнить наш бюджет, писатель Кривенко доставал мне переводы из «Отечественных Записок», — все больше беллетристику с французского. Первые мои переводы были из новенькой книжки Зола и К°, — «Меданские вечера». Я перевел, между прочим, «Пышку» Мопассана. Платили по-тогдашнему отлично, — четвертной за рассказ. Жить вообще было можно. С двугривенным в кармане заглянешь, бывало, в колбасную: — «Дайте на гривенник обрезков». Молоденький приказчик посмотрит тебе весело в глаза и скажет полуутвердительно: — «Студенту пожирнее». Отвесит фунт с четвертью и прикинет бесплатно здоровую крепкую лытку. На гривенник купишь гороху и всю эту благодать сунешь в чугун и поставишь к хозяйке в русскую печь. Тогда еще у петербургских хозяек бывали и русские печи. Через сутки упреет, потом 3 дня едим и всего съесть не можем.

    Писатель Кривенко был в одном кружке с моей сестрой. Туда же принадлежала Софья Ермолаевна Усова, вышедшая потом в ссылке замуж за Кривенко, Аркадий Тырков, после арестованный по делу 1 марта, два брата Карауловы. Старший Караулов умер в Петропавловской крепости, а младший, бывший офицер, стал нелегальным и после попал в Шлиссельбург на каторгу и в ссылку в Сибирь, а из ссылки был избран кадетским депутатом в Государственную Думу.

    Первый год в Петербурге я провел как то уединенно, даже на лекции мало ходил. Кстати сказать поступил я на естественное отделение физ.-мата. А тянуло меня, разумеется, к гуманитарным наукам. Впрочем, «химию» Менделеева я изучил довольно плотно. А на следующий год я перешел на экономическое отделение юридического факультета, бывшее «камеральное». Нас было студентов человек 40. Кроме юридических наук, мы слушали политэкономию у Вредена, а римского права не слушали. Из 40 экономических студентов по крайней мере половина были социалисты.

    Тут я все же перешел на II курс. Экзамены мне дались легко. Но к этому времени я успел увязнуть в политике. Участвовал в студенческом кружке по изучению Маркса. Мы взяли I том «Капитала» и стали сочинять рефераты глава за главой. Сначала поужинаем, а потом читаем до полуночи. Были мы, правда, народники, но Маркса изучили на зубок, до сих пор не забывается, почти через полвека. Бывал я и в других кружках, более решительного свойства. Встречался с Коганом-Бернштейном, видел и слышал Желябова, по кличке «Тараса». Был он человек энергии неутомимой. С одной стороны, держал в руках все нити подготовлявшегося цареубийства, с другой стороны, находил время возиться со студентами. Был он прекрасный оратор, темпераментный и твердый.

    8-го февраля, в праздник университетской годовщины, разыгралось вступление в трагедию 1 марта. Его разыграли студенты под влиянием Желябова. Мы — радикальные студенты — столпились на хорах плотной группой, приготовившись к бою. Когда бесконечный доклад ректора Бекетова стал подходить к концу, Коган-Бернштейн стал говорить с баллюстрады энергичную речь на тему о том, что «мы вам совсем не верим». Сверху тотчас же полетели прокламации, как белые птицы. Но внизу никто не пошевелился. Уж очень они все растерялись. Особенно министр просвещения Сабуров на кресле в переднем ряду сидел, как припаянный. Тогда выступил Паппий Подбельский, направился к Сабурову и дал ему с размаха пощечину. После того сразу начались шум и свалка. Но мы оттеснили «педелей», и оба — Подбельский и Коган-Бернштейн — ушли благополучно. Оба они были арестованы через несколько дней. Попали в различную ссылку. Но лет через 8, в 1889 г., встретились в Якутске в день вооруженного сопротивления политических ссыльных, не желавших отправиться в Колымск. Паппий Подбельский был убит первым солдатским залпом, а Коган-Бернштейн был тяжело ранен и потерял употребление ног. Вместе с другими он был приговорен к повешению. В назначенный час его вынесли на кровати и вздернули вверх. Так они оба с Подбельским соединились в посмертном успокоении.

    В свое время случилось и 1 марта, — убийство Александра II и публичная казнь пятерых на Семеновском плацу. Сестра встретила ужасную процессию случайно и последовала за ней на Семеновский плац, увлекаемая непреодолимым и роковым любопытством, смешанным с ужасом. Вешали высоко на помосте, и она видела каждую малейшую подробность, даже и то, как оборвался Михайлов. Она прибежала домой вне себя, кричала, проклинала. Удивляюсь, как ее не арестовали на улице. После этой казни правительство решило прекратить назидательное зрелище публичных виселиц, и только во время недавней гражданской войны общественные вешалки снова были расставлены по разным городам. Скорее в виде призраков — воскресли, явились и сгибли.

    С 1 марта, как известно, начинается падение «Народной Воли». Волна немного постояла и пошла на убыль. У старших слоев радикальной молодежи началось разочарование, а потом даже разложение. Расцвела провокация, и все покатилось с горы.

    А в младших слоях, напротив того, было восхищение и полная готовность отдать себя во власть таинственного и неуловимого Исполнительного Комитета. В то время мы все, уязвленные революцией, обрекли себя на смену. На ученье, на университет мы смотрели, как на подготовку. Не к тому подготовку, чтобы жить и работать, а к тому, чтобы уйти и погибнуть. Многие из нас занимались, читали, сдавали экзамены, но было сознание, что все это так себе, не настоящее, временное, настоящее будет потом.

    Я лично продержался в университете 2 года, — уж очень я был мал и молод. И только осенью 1882 г. был арестован по студенческим делам и выслан из Петербурга на год в родной Таганрог. Была незаконная сходка. Мы вышибли вон педелей. Одному субинспектору намылили бока. Сходку оцепили и всю арестовали. Большая часть арестованных отделалась карцером. Выслали в общем человек 50. Можно упомянуть одесситов Штернберга и Кроля, кубанцев Бражникова и Невзорова.

    Бражников, Штернберг, Кроль и я были потом основателями и членами последнего союза «Народной Воли».

    В Таганроге на высылке я занимался уже пропагандой. В этом захолустном и диком степном городе был собственный кружок революционеров, правда молодых и наивных, но настроенных активно. Самым заметным был А. А. Кулаков, мещанин, самоучка, отставной солдат. Сейчас ему 72 г., в то время, стало быть, было под 30. Была это фигура самобытная. На новом базаре была у него «холодная лавка», т.-е. собственно рундук, и торговал он по мелочи подошвенной кожей. И сам он был тоже такой подошвенный, крепкий, носится до сих пор. Всего товару было у него рублей на 300, а выручки рубля на полтора. И когда заиграли у нас в Таганроге партийные дела, мы брали у него из выручки деньги и тратили на типографию. Если бы начальство не подоспело с разгромом типографии, мы всю его подошвенную лавку перевели по агитпропу.

    В том же кружке были Аким Сигида, писец окружного суда, и Надежда Малаксианова, родом гречанка, городская учительница. Мы их потом обвенчали для целей типографских, и после разгрома Сигида умер в «централе», — в каторжной тюрьме, насколько помню, в Курске, а Надежда попала на Карийскую каторгу, и здесь, как известно, трагически погибла.

    Во то время в Таганроге открылся металлический завод, потом он назывался франко-русский. Мне удалось познакомиться с рабочей молодежью завода. Дело пошло достаточно успешно. Были они такие же молодые, как мы, и денег зарабатывали больше, чем мы. Мы, гимназисты и студенты, были в общем шантрапа разнесчастная, и даже по-житейски не было причин смотреть на рабочих сверху вниз. Поставят, например, самоварчик, нарежут колбасы, хлеб мягкий, маслины, тарань, — нас же угостят, не хуже буржуазного. Набралось их сразу в кружок около десятка, я им читал курс по политэкономии, и слушали они чрезвычайно внимательно. Еще одна подробность, — в то время никто из них не пил. Совместно с политэкономией мы стали понемногу планировать на заводе хорошенькую забастовочку. Но раньше этой забастовки меня арестовали.

    В Таганрогском остроге я просидел 11 месяцев. Именно там для меня началось одновременно общение с народом, человеческое «дно» и Кузькина родительница. Там же, очевидно, родился мой вкус к этнографии, — в человеческой гуще, и чем гуще, тем приятнее. Ибо Таганрогский острог был место злачное, и злаки там произрастали воистину странные. Этой тройственной цепью злоключений, — арестом, высылкой и новым арестом, — началась моя, можно сказать, государственная служба, на которой я с тех пор и состою уж 40 лет слишком.

    В это же время мне случилось принять православие — для целей революционных. Мое погружение в православную купель произошло осенью 1885 г. Был я Натан Менделевич Богораз, стал Владимир Германович Богораз, — Германович по крестному отцу, как тогда полагалось. В то время принять православие значило перестать быть евреем. Я, однако, евреем быть не перестал, о чем засвидетельствовал многими поступками. Кстати, мое литературное имя «Тан» есть расчлененная подпись Н. А. Тан, т.-е. имя «Натан». Уж после того подпись сама собой связалась с родиной моей — Таганрогом, выговаривается «Танагрог» (в древности Дон был Танаис, и близ устья стояла греческая колония Тана).

    Говорить о моем православии или христианстве, разумеется, смешно. Но с ранней юности я себя считал не только евреем, но также и русским. Не только россиянином, российским гражданином, но именно русским. Считаю себя русским и чувствую русским. Человек может прекрасно иметь два национальных сознания: итальянец из Тессина и швейцарец, валлиец и вместе англичанин. Ведь, кроме того, я чувствую себя беллетристом и этнографом, русским революционером и русским интеллигентом, европейцем, участником западно-восточной культуры. Все эти сознания гармонически сливаются вместе. И прежде всего я чувствую себя человеком. Человек — это имя большое, всеобъемлющее, ясное.

    Описывать жизнь мою придется по главным этапам.

    1885 год. Последний союз Народной Воли. Бытие нелегального с фальшивкой в кармане вместо паспорта, с приютом на временной ночевке, а бывало и под мостом.

    Три тайных типографии. Должно быть, еще у Гуттенберга и доктора Фауста, изобретателей печати, были все-таки станки приличнее нашего. Мраморный столик, доска для растирания краски, валик, железная рама, свинцовый набор. Днем, бывало, бегаешь по городу, занимаешься «делами», конспирацией, а ночью тотчас же за машину. Я, впрочем, так приловчился, что мог дремать себе, стоя, с валиком в руках, над батырною черною работой. Только вымажешься к утру, как черт. Уж подлинно черная работа.

    Революция временно гасла, пульс ее бился чуть слышно, с перебоями, и самое сердце ее было замуровано в каменной банке, в Шлиссельбурге. И мы, несколько юношей, — последнего призыва, — тоже попытались, по примеру старших, столкнуть своими молодыми плечами каменную бабу, российскую Федору с ее векового кургана. И, конечно, надорвались. Последовал провал. В Екатеринославе, в Таганроге, в Ростове-на-Дону и в Одессе вычистили всех. А я умудрился выбраться из западни. Проехал в Москву и в Петербург, там работал с другими кружками. В Москве это была та основная группа, откуда выросла потом волна нового террористического наступления. В центре ее стояли Михаил Гоц и Исидор Фундаминский, — старший Гоц и старший Фундаминский. Оба они уже умерли. То были живые переходные звенья от старой Народной Воли к новой социально-революционной партии. Первое выступление этой группы было лишь в ссылке в Якутске. Группа отказалась из Якутска отправиться в Колымск и забаррикадировалась в доме с револьверами в руках. Шестеро были убиты на месте, трое повешены. «Менее виновных» сослали на каторгу. Но потом после каторги Гоц старший попал за границу. Он-то и был основоположником нового террора. В тогдашних условиях террор имел в себе нечто поистине бессмертное.

    В Петербурге же была другая группа, — молодые социал-демократы с Шевыревым и Ульяновым в центре, тоже Ульяновым старшим, братом Ленина. Этой группе принадлежит последняя вспышка настоящего народовольческого террора, второе 1 марта 1887 г.

    Т. обр., «Народная Воля» построилась в истории, как будто калильная дуга. Две яркие вспышки — 1881 и 1887 г. — а между ними бесчисленные жертвы и горение сердец.

    Но прежде чем я успел сблизиться с группой Ульянова, меня арестовали 9 декабря 1886 г. На этот раз плотно и надолго. При аресте, как водится, избили, — мне вообще на этот счет везло, — при арестах и в тюремных бунтах били меня неоднократно. После того меня посадили в Петропавловскую крепость и только в 1889 г. послали в места отдаленнейшие, — в арктический Колымск, за 12.000 верст и на 10 лет сроку.

    Ехал я до Колымска около года, по Каме и Оби плыл на арестантских баржах, замурованный в трюме. От Томска до Иркутска шагал по Владимирке пешком вместе с кандальной шпаной. В Красноярске, в пустой пересыльной тюрьме, оголодавшие клопы чуть нас не съели живьем. Мы устроили так называемый «клоповый бунт», который мне случилось описывать в печати. Из Иркутска в Якутск покатили зимою с жандармами на тройках почти полураздетые. С непривычки страшно мерзли, — дыхание замерзает в груди. А в Якутске застали послесловие якутского расстрела и казни арестованных. Тень только что повешенного Когана-Бернштейна как будто жила еще в тюрьме. Это была наша последняя встреча с Коганом-Бернштейном после превратностей нелегальщины и революции.

    Жуткое было тогда настроение. Товарищей расстреляли, перевешали из-за этого Колымска, а мы все-таки едем.

    Поехали в Колымск по двое с казаками, сперва на санях с лошадьми, потом на оленях, а там и верхом на мелких якутских коньках. И так прибыли в нашу далекую колымскую вотчину, которую мы сделали колымской республикой, первой российской республикой, задолго до 1905 года.

    Колымск лежал так далеко на востоке, что касался запада. Из этой Азии было недалеко до Америки. Нас было 50 человек отчаянных голов, а казаков в единственном городе Средне-Колымске было человек 15, и вместе с полицией они нас боялись, как огня. На праздник коронации полиция зажжет иллюминацию и устроит себе выпивку. Выпивка крутая. Пьют спирт гольем. А мы иллюминацию погасим и устроим контр-выпивку в три раза покруче. Полиция запрется, забаррикадируется в исправницком доме и сидит до утра. Впрочем, с населением мы ладили отлично, особенно с девицами. И даже с исправником ссорились редко. По праздникам с ним же разыгрывали винт, «с прикупкой», «с присыпкой», «с гвоздем», «с эфиопом», «с треугольником», «классический» простой. А в тяжелые зимние ночи читали напролет увесистые книги на разных языках, — даже исправника Карзина до того навинтили, что он у нас целую зиму старался одолеть «Капитал», — да, да, настоящего Маркса, том 1-й «Капитала». Но не вышло у него никакого капиталу. Он запил жестоко и казенные вещи продал наехавшим купцам.

    Незабвенные годы в Колымске, — натуральное хозяйство, каменный век вживе. «Не половишь — не поешь». Ловишь рыбу, ездишь на собаках и вместе с собаками кормишься этой рыбой. В амбаре живет горностай, хватает мышей и таскает мясные куски. На площади гнездятся куропатки. Ночью к порогу приходит лисица и лижет помои. Было нас полсотни человек. Собак у нас было за 200. Десяток неводов. Рыбы ловили на каждого в год пудов 60, дров выставляли в общем до сотни кубов. Все своими собственными белыми ручками, — кого же заставишь? А морозы какие, — плюнешь, — замерзший плевок вонзается в снег сосулькой. Лед на реке толщиною в печатную сажень. Хочешь напиться, изволь пробуравить этот лед. Также и для рыболовных сетей. Ничего, справлялись. Боролись с природой, как северные Робинзоны, и побеждали ее. Дунет ветер «шалоник» с запада, «с гнилого угла», и зароет совсем с головой, — сиди, отсиживайся.

    Аппетит, очевидно, приходит с едой. От оседлых народов я забрался к кочевым, странствовал с чукчами и с ламутами верхом на оленях, питался летнею падалью, как полагается по чукотскому укладу, и «кислою» гнилою рыбой, как полагается по укладу якутскому. Научился говорить по-чукотски, по-ламутски и даже по-эскимосски. Вызнал и усвоил всякие шаманские хитрости. Порою бывало и так, что приедет шаман и просит: — «А ну-ка, погляди в твою колдовскую книгу, — выскажи, какое заклинание против весенней слепоты». «Колдовская книга» была записная тетрадь. В ней было записано, действительно, всякое шаманство. Пишешь на морозе карандашом, руку отморозишь, писавши об жесткую бумагу, а потом ничего, отойдет. Потом на ночлеге в тепле пишешь вместо чернил оленьей кровью. Записи эти у меня целы до сих пор, не выцвела кровь.

    Проехал я по тундре далеко, мог бы без труда перебраться и в Америку, но уже не было смысла бежать. Ссылка приходила к концу. Можно было ехать не дальше на восток, а обратно на запад.

    В 1898 г. из Колымска проехал обратно, прямо в Петербург. Помогла Академия Наук. Был я с разным письменным грузом — с чукотскими текстами и русскими былинами и собственными колымскими стихами, с рассказами, с романами и с такой неугаснувшей жаждой: «дайте додраться»,— разумеется, додраться с начальством. Приняла меня публика довольно благосклонно. Братья литераторы прозвали меня «дикая чукча».

    Из Колымска в Петербург. Такую перемену выдержит не всякий. У «чукчи» закружилась голова. В то время расцветало движение марксистов. Я, хотя бывший народник, примкнул к марксистам. Вместе с Вересаевым и Туган-Барановским был в редакции «Начала» и «Жизни». А вернее говоря, был я прямой еретик и такими остался по сей день. Через несколько лет напечатал ряд статей — «Почему я не эс-эр», «Почему я не эс-дек» и «Почему я не кадет». И за эту мою беспартийность влетело мне трижды, — от сих и от тех и от оных.

    В Петербурге заодно мы справили конец XIX века (собственно рождение Пушкина). На празднике в яхт-клубе народники соединились с марксистами и выпили братски. А «Новое Время» не пустили, не приняли. И мне пришлось прочитать вслух стихи: «Разбойникам пера» по адресу черных. Стихи были злые, колючие:

                                             Оставьте праздник наш. Уродливого торга.

                                             Не нужно нам даров. Возьмите их назад.

                                             Вам чести не купить гримасою восторга.

                                             С кадильниц дорогих у вас струится смрад.

    Читаю я скверно, и за это скверночтение полиция постановила выслать меня из Петербурга.

    Я, впрочем, умудрился уехать раньше высылки. Подвернулась экспедиция Джезупа, — приглашение из Америки. Американцы дали денег, а русские — ученых, — комбинация совершенно необычная. Экспедиция имени Джезупа была организована Американским Музеем Естественных Наук для установления круготихоокеанской связи между Азией и Америкой. Она продолжалась три года. Изданные ею печатные труды измеряются пудами. «Дикая чукча» покатила за границу, — в Берлин, в Париж, в Лондон и оттуда в Нью-Йорк. В Лондоне я заговорил впервые на своем собственном мудреном английском диалекте. Его я усвоил самоучкой на досуге, в тюрьме и в Колымске. Я заговорил, и меня, к удивлению, поняли и даже отвечали, но сам я не понял ни звука в птичьем щебете и клекотании лондонского уличного говора. В Нью-Йорке пришлось не только говорить, но и писать по-английски. Сперва было скверно, а после получше.

    Вторая экспедиция-ссылка, на этот раз добровольная, — Камчатка, Анадыр, Чукотская Земля. Я сделал за зиму, должно быть, 10.000 верст, собрал сотни пудов этнографических коллекций и переправил в Америку, а сам через Японию проехал во Владивосток и через Манчжурию в Питер. Тут я снова напоролся на департаментскую высылку и должен был убраться обратно, откуда приехал, к счастью, не к чукчам, а в Нью-Йорк. В Нью-Йорке прожил два года, обрабатывал «Материалы», издал по-английски два тома in folio в 7-ми частях, — лингвистика, фольклор, материальная культура, религия, социальная организация. Работа эта не окончена еще и теперь. Писал злободневные статьи в российские газеты и палеолитические романы: «Восемь Племен», «Жертвы Дракона».

    В разгаре Японской войны воротился в Европу, а оттуда в Россию. Было это как раз к первому земскому съезду. Зашумела Россия, задралась. То били старые новых, как искони велось, — теперь били новые старых. Я бегал за теми и другими с записною книжкой. Ездил на Волгу и в степь и в Сибирь. Был страстным газетчиком, фельетонистом. Почувствовал себя даже всероссийским художественным репортером. Но и науки своей, чукотско-английской, отнюдь не оставлял. И так я стал человеком двуличным, двойственным. С правой стороны Богораз, а с левой, незаконной — Тан.

    Есть люди, которые Тана не выносят, а к Богоразу довольно благосклонны. Есть и такие, напротив, что чувствуют к Тану особую склонность, напр., прокурор и полиция. С 1905 по 1917 г. я привлекался к суду по делам политическим и литературным раз двадцать. А раньше того расправы были административные. Не знаю, которые лучше, которые хуже, — судебные или административные. Все хуже.

    В 1905 г. заиграла революция. В январе я столкнулся с Гапоном, перезнакомился с гапоновскими рабочими, особенно с Кузиным, учителем и слесарем, гапоновским секретарем. Был он человек кристальной чистоты, взял на воспитание единственного сына председателя Васильева, убитого у Нарвских ворот, когда они лежали втроем, распластавшись на снегу, — посредине Гапон, слева Васильев, справа Кузин.

    Потом был московский октябрь. Октябрь № 1. Я близко стоял к центр, забастов. комитету. Еще ближе к первому Крестьянскому Союзу. Старался все увидеть, разузнать. Такая была ненасытная жадность, словно в душе, в глубине провальная дыра, — хватаешь кипящую жизнь горстями, рвешь клочьями и пихаешь в глубину. Наполняешь внутреннюю пустоту и не можешь наполнить. Тут и обдумывать некогда, — писать и отдавать людям. Скомкаешь, выбросишь несколько клочков, — нате! И дальше на лов, к новому, к новому. Это должно быть оттого, что пришлось пережить одну за другой целых три революции. Горькая пена революции, соленая, теплая кровь. И ею никак не напьешься, только захлебнешься, как пеною морской. И сохнут уста, и жажда сильней и настойчивей.

    14 ноября 1905 г. нас арестовали пятерых по крестьянскому союзу, первых после конституции. Пристав даже руками развел и просил извинения: «Ведь вот же гарантия личности еще не утверждена».

    Потом нас выпустили, потом опять посадили и т. д.

    За это время я много писал, стихи и прозу. Стихи мои многие ругали, даже пародии на них сочиняли. Мне трудно судить, сколько в этом правды. Но иные из моих стихов остались и вошли в обиход. Их поют на улицах мальчишки: «Кронштадские матросы», «Прощание». Все это стихи нелегальные, политические. А «Красное Знамя» вошло в революционный канон. Но это не мое сочинение, а только перевод.

    Из рассказов отмечу: «Колымские рассказы» (о ссылке). Два тома «Американских рассказов». Три тома «Чукотских рассказов». Несколько романов, все больше этнографические, множество очерков жизни, иностранной и русской. Тучи газетных статей.

    Многое выдержало по нескольку изданий. Собирал я свои сочинения не особенно настойчиво. Все-таки в 1910 г. выпустил собрание в десяти томах, в изд. «Просвещение». В то время я отсиживал в тюрьме и корректуру читал нелегально. Такова уж судьба российского старого писателя.

    Два раза объехал землю по широте, был на голоде, был на последней войне с санитарным отрядом, ходил пешком через Карпаты, забрался в Венгрию, на польском фронте был, потом отступил довольно стремительно. Был на коне и под конем. Всякого жита таскал по лопате. Всякого зелья хлебнул, угарного и пьяного. Тяжелое раздумье между двух революций досталось нам дорого. Начальство расставило вешалки по всем городам. А снизу выдвигались анархисты, боевики, всевозможные эксы, дружины боевые и разбойничьи. В то время было хорошо тем, кто был связан с партией, но мы, беспартийные, метались.

    Началась война, а с ней патриотический угар. Мы, интеллигенты, писатели, художники и прочая шушера обрадовались, запели, увидели воочию сокровище наше, Федору. Нам, изгоям, духовным изгнанникам, словно подарили отечество, новое с иголочки, только что отчеканенное по военному заказу. А Федора обозлилась всерьез, заскрипела зубами, полезла, как медведица, примяла австрийца и попала на немецкую рогатину. Тогда повернулась назад и в собственном лесу стала разметать и расчищать мусор и валежник перебитыми лапами. Стон поднялся, гам, топот. Попадали вековые деревья, щепки полетели за тысячу верст. Так расцвела, разгорелась после стосильной войны тысячесильная, стихийная, безгранная революция России.

    Вместе с другими я тоже мелодекламировал о верности союзу с «державами», злопыхательствовал и ненавидел, затем проделал всю обывательскую голгофу голодного времени: семью потерял, остался один, как бобыль, и соответственно злобствовал.

    А теперь, к первому десятилетию революционной годовщины, пожалуй, готов благословлять. Не за людей, за других, сам за себя готов благословить, за собственную чистку. Сколько налипло на душе всяческой дряни за полвека, как раковин на днище корабля. В банке накопилось зачем-то состояние, в ящиках писаной бумаги десятки пудов, в душе какие-то рабские привычки. Был революционер, потом беллетрист, ненасытный художник, всемирный гражданин и стал патриот, малодушный обыватель. Революция счистила все, соскребла до кровавого мяса, и старое судно снова поднялось и надуло паруса. Пока не потонет, плывет, и новые бури не страшны.

    Старую литературу история заперла на ключик, и то, что было во мне Таном, поблекло, съежилось, и стал я профессором частной этнографии, оброс учениками, ассистентами, студентами с рабфака, студентами из геофака и студентами просто так — с ветру, непризнанными вольнослушателями. Так из художника-писателя, из художественного репортера-публициста стал я ученым профессором геофака ЛГУ, ученым хранителем отдела МАЭ АН СССР. Как много учености... Но то, что было во мне Таном, тоже не умерло, живет. Художественный репортер, — это огромный граммофон. Душа его вся из чувствительных пластинок, и прежде чем запеть для других, он сам воспринимает для себя.

    И мой граммофон записал: «Строить, довольно ломали, надо строить». После великого пожара разбрасываем старые бревна, порою довольно бесцеремонно, и тащим новые. Прилаживаем старые доски, склеиваем битые стекла. В новом хозяйстве и старое пригодится. Но больше надо нового.

    И мы, интеллигенты, российские ученые, спецы от науки прикладной и отвлеченной, из собственной души своей создаем это новое. К великому счастью, революция обновила, наши собственные души. И мы их куем и чеканим, как металл, острое оружие мы вытаскиваем из собственных мыслей. Их заострили минувшие бури и былые страдания.

    Перевалив на седьмой десяток, на 62 году я счастлив и доволен не тем, что я пережил целых три российских революции, их пережили и старые заборы, которые хотя покосились, но еще не упали, — я счастлив тем, что после этих революций я чувствую вместе со всеми, и теперь, когда строят, я строю с другими.

    /Автобиографии революционных деятелей русского социалистического движения 70 – 80-х годов с примечаниями В. Н. Фингер. // Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. 7 изд. Т. 40. Москва. 1923. Стлб. 436-449; Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. 7 изд. 4-ый вып. сорокового (40) тома. Социализм. Москва. 1937. Стлб. 436-449; Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат. Репринтное изд. Москва. 1989. Стлб. 436-449. С. 232-239./

    А. Бонч-Асмалоўскі

                                                  Лібэральна-опозыцыйны рух на Беларусі *).

    [*) У сваім артыкуле А. Бонч-Асмалоўскі спыняецца, галоўным чынам, на Меншчыне. Тым ня меней, прыймаючы на ўвагу цікавасьць тэмы і багацьце фактаў, рэдакцыя, ня маючы мажлівасьці сабраць матар’ял па пытаньню опозыцыйна-лібэральнага руху па ўсёй Беларусі, рашыла зьмясьціць артыкул А. Бонч-Асмалоўскага. Пры гэтым трэба адмеціць, што, наагул, лібэральна-опозыцыйны рух на Беларусі быў слабы і калі дзе быў, апрача Менску, то ён насіў аднолькавы характар. Рэдакцыя.]

    ...У самых апошніх гадох мінулага стагодзьдзя і ў пачатку бягучага опозыцыйныя элемэнты ў г. Менску групаваліся, галоўным чынам, навокал наступных устаноў: Пушкінскай бібліятэкі, Таварыства прыхільнікаў мастацтва (Общество любителей изящных искусств) і Таварыства абароны жанчын.

    Пушкінская бібліятэка была заложана ў 1899 годзе пры гэткіх абставінах. Па ініцыятыве старшага рэвізора Акцызнай Управы Аляксандра Аляксандрава, які незадоўга перад гэтым прыехаў з Саратава ў Менск, было організавана сьветкаваньне стагодняга юбілею з дня нараджэньня поэты А. Пушкіна. На сьветкаваньне юбілею былі запрошаны менскі губарнатар кн. Трубяцкі, галава гор. Менску гр. Чапскі. Ініцыятарамі сьвята было паднята пытаньне аб заснаваньні публічнай грамадзянскай бібліятэкі імені Пушкіна. Грап Чапскі афераваў з гарадзкіх грошай дзесяць тысяч рублёў, а губарнатар князь Трубяцкі быў ласкаў выдаць дазваленьне.

    Абсталяваньне і першапачатковую організацыю бібліятэкі ўзяў на сябе А. Аляксандраў, а першым старшынёй быў дарэктар рэальнай школы I. I. Самойла.

    Па ініцыятыве таго-ж А. Аляксандрава прыблізна ў гэты-ж час, пры блізкім удзеле пісьменьніка Г. Н. Чырыкава было заснавана Таварыства прыхільнікаў мастацтва (зьмяшчалася яно спачатку ў доме Дваранскага Сабраньня, а пасьля на рагу Захараўскага зав. і Падгорнай вул.). Пры Таварыстве прыхільнікаў мастацтва былі організаваны наступныя сэкцыі: 1) літаратурная, 2) драматычная, 3) музычная і 4) мастацкая.

    Літаратурная сэкцыя была самаю галоўнаю ў грамадзянскіх адносінах. На сходах сэкцыі чыталіся рэфэраты на літаратурныя тэмы, рабіліся агляды журналаў, разьбіраліся творы вядомых пісьменьнікаў: Галстога, Ніцшэ, Ібсэна, Гауптмана, Сянкевіча і др. Пасьля рэфэраТаў звычайна адбываліся дэбаты. Апрача А. Аляксандрава і яго жонкі Веры, у літаратурнай сэкцыі прыймалі вялікі ўдзел артылерыйскі палкоўнік С. I. Чарапанаў, С. Ф. Кавалік, С. В. Скандракоў, Е. Н. Чырыкаў з жонкай, прыс. пав. Мейчык і інш. На сходы літаратурнай сэкцыі заўсёды прыходзіла многа народу, была публіка і з больш дэмократычнага грамадзянства, якая жыва цікавілася бяседамі і спрэчкамі. Адзін час, нават, былі організаваны па сьвятах бясплатныя лекцыі на популярныя тэмы для народу з чароўнай ліхтарняй, аднак гэтыя лекцыі скора былі забаронены па прычыне, што яны якабы не падходзяць пад програму Таварыства.

    Вельмі часта літаратурная сэкцыя выпісвала лектароў, якія чыталі лекцыі на літаратурныя і другія тэмы; прыяжджалі чытаць лекцыі Вэнгэравы — брат і сястра, Айхенвальд, Тан (Багараз) і інш. Першым старшынёй літаратурнай сэкцыі, а таксама і ўсяго Таварыства быў А. Аляксандраў...

    /Беларусь. Нарысы гісторыі, эканомікі, культурнага і рэволюцыйнага руху. Менск. 1924. С. 170-171./

    27) Богораз, Владимир Германович; адм.-сс. (1889-1898), мешанин г. Овруча Волынск, губ., б. студент СПБ-го ун-та, еврей, холост, 26 л. Был выслан со С. Коганом в В. Сибирь на 10 лет за принадлежность к организации «Народной Воли», устройство типографии и выпуск листка «Н. В», при чем, как сообщал Иркутс. ген.-губерн. «ввиду выдающейся политической неблагонадежности Богораза и Когана» они подлежали водворению на жительство «в самых отдаленных улусах Якутского окр.», с учреждением за ними «особого наблюдения».

    Богораз, поселенный в Ср.-Колымске, отдал свои силы изучению мелких народностей этого края, занимаясь одновременно литературной деятельностью. В 1894-1897 г.г., как участник Сибиряковской экспедиции (по изучению экономических и других сторон жизни инородцев области), вел работы по исследованию чукчей Колымск. края и труды его впоследствии были отпечатаны Вост.-Сиб. отделом Русск. геогр. о-ва.

    В 1894 г. Б. женился на акушерке С. К. Волковой. В январе 1898 г. Колымский исправник в донесении про Богораза писал, что тот «и ныне остается убежденным противником существующего порядка», выводя это заключение только из того, что Б. «не переставал поддерживать знакомства с остальными политическими». В 1901 г. приезжал в Колымский округ как участник Сев. Тихоокеанской экспедиции; работал по исследованию инородцев округа, гл. обр. чукчей, собрал много ценных коллекций и материалов [«Былое», сентябрь 1906 г.; Спиридович, Партия с.-р. и их предшественники, Пгр. 1918 г.; Сборник материалов по изучению Якутии. Якутск 1922 г. Д. 2].

     /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70-80 годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. [Историко-революционная библиотека журнала «Каторга и Ссылка». Воспоминания, исследования, документы и др. материалы из истории революционного прошлого России. Кн. I.] Москва. 1925. С. 168-169./

    Богораз, Натан Менделевич (после крещения Владимир Германович), еврей, овручский мещанин, сын учителя еврейской школы. Род. 15 апр. 1865 г. в г. Овруче (Волынск. губ.). Учился в Таганрогск. гимназии; гимназистом входил в кружок самообразования; считался политически неблагонадежным и подвергся обыску. В 1880 г. по окончании гимназии, поступил на естеств. отд. физ.-мат. фак-та Петербургск. ун-та; через год перешел на экономическ. отд. юридическ. фак-та. Еще на первом курсе участвовал в студенч. кружке по изучению Маркса. С 1881 г. входил в народовольческ. кружки. В ноябре 1882 г. исключен из ун-та за участие в студ. беспорядках и подчинен гласн. надзору. Уехал из Петербурга в Ростов н/Д.; высланный оттуда в дек.1882 г., переехал в Таганрог, где вел пропаганду среди рабочих и интеллигенции; входил в центр, народовольческ. кружок (А. Кулаков, А. Сигида, Н. Малаксиано). Арестован в Таганроге 17 июня 1883 г. ввиду его письма, найденного при обыске у И. Френкеля. При обыске у Богораза найдены: черновик составленного им воззвания к рабочим об устройстве кассы и стачек и гектографированные народовольческ. издания. Привлечен к дознанию при Ставропольск. ж. у. по обвинению в хранении и распростраении революцион. изданий. Заключен 17 июня 1883 г. в Таганрогск. тюрьму, где пробыл 11 месяцев. По выс. пов. от 28 марта 1884 г. подчинен гласному надзору полиции на год с вменением в наказание предварительного содержания под стражей. Гласн. надзор отбывал с 15 июня 1884 г. до 28 марта 1885 г. в Ейске (Кубанок. обл.), где был в близких сношениях с Л. Колегаевым и К. Кунаховичем. В 1884 г. был арестован в Ейске по делу Л. Колегаева. По окончании срока гласн. надзора вернулся в Таганрог. Высланный оттуда по распоряжению одесск. ген.-губ-ра в конце июля 1885 г., переехал в Новочеркасск, где в авг. того же года принял православие. В 1885 г. перешел на нелегальн. положение. Входил в центральн. народовольческ. южно-русск. группу (Б. Оржих, Л. Ясевич, Л. Штернберг, Бражников, А. Кулаков и др.) (революционные клички: «Николай Иванович», «Николай Андреевич», «Натан Мудрый»). В сент. 1885 г. участвовал на съезде южно-русских народовольцев, происходившем в Екатеринославе; был сторонником террора; избран на съезде в руководящий центр. Участвовал в работе Таганрогской и Новочеркасск. народовольческих тайных типографий; принимал участие в составлении, редактировании и печатании № 11-12 «Народной Воли»; написал для этого номера вторую передовую статью, внутреннее обозрение, ряд стихотворений и проч. По отпечатании этого номера принял участие в его распространении, привозя его в Екатеринослав, Одессу, Ростов н/Д. и др. места. В ноябре 1886 г. приезжал в Одессу и вступил в сношения с местн. народовольческ. кружком. Написал брошюру «Борьба общественных сил в России», частично отпечатанную в Новочеркасск. типографии. В нач. 1886 г. принял участие в ликвидации Новочеркасск. типографии, которой грозила опасность провала. Переехал в Екатеринослав, в окрестностях которого вместе с Б. Оржихом устроил небольшую летучую типографию, в которой была закончена печатанием вышеназванная брошюра. В июле 1886 г. вместе с З. Коганом организовал тайную типографию в Туле, на Георгиевск. ул., в д. Бородинской; привез в нач. июля в Тулу типографские принадлежности, жил в помещении типографии под фамилией Николая Кудриченко. Принял участие в составлении и редактировании № 3 «Листка Нар. Воли», отпечатанного тульск. типографией. Осенью 1886 г. уехал из Тулы, увезя отпечатанную литературу. Был в Москве (находился в сношениях с кружком М. Гоца), Петербурге и др. городах. Арестован 9 дек. 1886 г. в Москве на улице; при аресте пытался бежать. Привлечен к дознанию при Петербургск. ж. у. по обвинению в принадлежности к партии «Нар. Воля» и устройстве типографии в Туле. Независимо от того привлекался к дознанию при ж. у. г. Одессы по обвинению в принадлежности к революцион. кружку (дело Хмелевцева, Штернберга и др.). По соглашению мин-ров вн. дел и юст. последнее дознание приостановлено ввиду привлечения его к основному дознанию. Перевезен в Петербург и с 13-го дек. 1886 г. находился в Петропавловск. крепости, откуда 1-го авг. 1888 г. переведен в Дом предварит, заключения. По выс. пов. 2-го ноября 1888 г. выслан под гласн. надзор в отдаленнейшие места Восточн. Сибири на 10 лет, причем этою мерою разрешалось и дознание о нем при ж. у. г. Одессы. Переведен в Московск. центр, пересыльн. тюрьму. Весною 1889 г. в числе 14 лиц принимал участие в тюремн. протесте, за что был избит. В мае 1889 г. отправлен в Сибирь; из Иркутска отправлен 23 ноября 1889 г. в Якутск, куда прибыл 22 дек. т. г. Водворен на жительство в Средне-Колымске (Якутской обл.); был старостою местной коммуны ссыльных. Изъят от действия манифестов 14 ноября 1894 г. и 14 мая 1896 г. В ссылке начал заниматься этнографическим изучением края. В июне 1894 г. получил разрешение принять участие в Сибиряковской экспедиций, снаряженой для исследования быта «инородцев» Якутской обл. По окончании экспедиции Восточно-Сибирский отдел Географического об-ва ходатайствовал о дозволении Богоразу отбыть остающийся срок гласн. надзора в Иркутске для обработки собранных им материалов по исследованию быта чукчей; по распоряжению Иркутск, ген. губ-pa переведен для этой цели в Якутск, куда прибыл 25 сент. 1898 года. За окончанием, 2-го ноября 1898 года, срока гласн. надзора, подчинен негласному, со значительными ограничениями в праве выбора места жительства. В янв. 1899 года, по просьбе вице-президента Географического общ-ва, разрешено приехать на 3 мес. в Петербург для сдачи Академии Наук собранных этнографических материалов; срок этот был несколько раз продолжен. В ноябре 1899 года выехал за границу; принял участие в экспедиции Джезупа (по заданию Нью-Йоркского Музея естествен. наук). Был в Америке, потом в Камчатке и Чукотской земле; руководил Анадырским отд. экспедиции. По приезде в Петербург был выслан оттуда и в февр. 1902 года снова уехал в Нью-Йорк, где провел два года, обрабатывая собранные материалы. По его ходатайству в ноябре 1902 г. разрешено повсеместное жительство в империи. Во время Русско-японской войны вернулся в Россию. Выпустил ряд научных работ по этнографии и лингвистике чукчей на русском и иностранных языках. Еще в 1890-х г.г. выступал как беллетрист, публицист, и поэт (псевдоним Н. Тан.). В авг. 1905 года вместе с П. Милюковым, Лутугиным и др. предпринял с агитационной целью поездку по Волге, где провел целый ряд митингов. В окт. 1905 года входил в центральн. забастовочн. комиссию, председателем которой был Тесленко. В 1905 г. был одним из организаторов Крестьянского союза, а в 1906 году — одним из основателей трудовой группы в Государств. Думе. Входил в «Бюро содействия» при Гл. Ком-те Крестьянск. Союза, редактировал воззвания Союза. Арестован 14 ноября 1905 года по делу Крестьянского союза, освобожден, но затем снова арестован; приговорен к годичному заключению в крепости. В общем по различным партийным и литературным делам привлекался к суду до раз. В 1899-1900 г.г., примыкал к литературной группе марксистов и входил в редакцию журнала «Начало»; в 1906-1910 г.г. был близок к журналу «Русское Богатство», позднее был членом партии народных социалистов. Во время мировой войны стоял на оборонческой позиции и выступал с публицистическими статьями в газете «Биржевые Ведомости»; был с санитарным отрядом в Карпатах и Венгрии. С 1918 года состоит хранителем Музея антропологии и этнографии Академии Наук; был профессором Геофака Лениградск. ун-та, организованного по его инициативе. Основатель комитета для содействия малым народностям при Президиуме ЦИКА и Ленинградского ин-та для изучения малых народностей Севера. В 1930 году основатель и председатель инициативной группы Союза воинствующих безбожников при Академии Наук. Основатель антирелигиозной выставки в б. Зимнем Дворце, развернувшейся в Музей истории религий и атеизма Академии Наук ССР; с 1932 г. директор Музея.

    Сообщение В. Г. Богораза и Л. А. Кузнецова. — Из автобиографии В. Г. Богораза, написанной для народовольч. кружка Всесоюзн.Об-ва Политкаторжан. — МЮ, 1883, 11320; 1886, № 10145; 1887, № 9956, 9981 и 1064; 1891, № 10903. — Доклады, 1891, № 68. — Справ. лист. — ДП III, 1883, № 1346, ч. I-II; 1883, № 1422; 1889, № 1202; 1898, № 1490; V, 1884, № 5040, ч. III. — Список 1884-1887 г.г., л. 74. — Обзор XI, 6, 34, 42, 43; XII, 32, 42, 111; — Ведомость XIII, 62, 63. — Список поднадз. 1889 г.

    Хроника, 300. — Бурцев, За сто лет, II, 115, 126, 129. — Энц. словарь Брокгауза, XXXII. — Словарь Граната, т. 41. — Большая энциклопедия, XXII. — Еврейск. энциклоп., т. IV. — Сборник «Русск. Ведомости», 27. — И. Владиславлев, Русск. писатели. — С. Венгеров, Список. — Словарь Граната, т. 40, стр. 62 (Автобиограф. А. В. Гедеоновского). — Больш. советск. энциклопед., VI. — И. Владиславлев, Литература великого десятилетия. — Н. Здобнов, Материалы для сибирск. словаря писателей.

    Н. Тан, Повести из прошлой жизни (Воспоминания), «Русск. Бог.» 1907, IX-X. — Н. Тан, Коронация в Колымске (Воспоминания). «Был» 1907, X. — Н. Т а н, В. Г. Короленко и Сибирская школа писателей. Сб. «В. Г. Короленко. Жизнь и творчество» (П., 1922). — Словарь Граната, т. 40, стр. 436-449 (Автобиограф. В. Г. Богораза). — Н. Тан, Колымская Иудея. Сб. «Еврейская Летопись» III, 176-196.

    Я. Стефанович, Дневник карийца, 162-163. — В. Богучарский, Из истории политич. борьбы — Шлиссельбуржец Л. Ф. Янович, 83. — Политическ. сыск за границей. I (Париж, 1914), 63. — С. Спиридович, Партия соц.-революционеров, III (Ук.). — Г. Циперович, За полярным кругом, 199-200, 204-207, 242. — И. Попов, Минувшее и пережитое (Ук.). — Л. Меньщиков, Охрана и революц., 1, 19, 21-22, 24, 36, 53-55, 65, 109. — М. Кротов, Якутская ссылка, 70, 168-169. — В. Николаев, Политическая ссылка в изуч. Якутск, края. Сб. «В Якутск. неволе», 184-185, 189-190, 193-195, 198. — В. Николаев, Ссылка и краеведение. Сб., «Сибирская ссылка», 89-93, 97, 103-104. — И. Попов, Революцион. организации в Петербурге в 1882-1885 г.г. Сб. «Народовольцы» I, 80. — К. Терешкович, Несколько слов по поводу воспоминаний М. Р. Гоца, там же, 114. — А. Шехтер-Минор. Южно-русск. народовольческ. организация, там же 132-137. — А. Кулаков, «Народн. Воля» на юге в половине 80-х годов, там же, 140-142. — М. Поляков, Разгром екатеринославск. народовольческ. группы в 1886 г., там же, 146-148. — К. Терешкович, Московск. революц. молодежь 80-х г.г. и C. B. Зубатов, 7. — В. Левицкий, Партия «Нар. Воля», 188-189. — З. Коган, Тульск. типограф, парт. «Народн. Воля». Сб. «Народовольцы» II, 105-112. — В. Д. Денисенко, Харьковск. группа парт. «Нар. Воля», там же, 133-134,137-139. — И. Попов, Необходимые поправки к сборнику «Народовольцы после 1-го марта», там же. 211. — А. Бах, Записки народовольца (Ук.) — В. Бурцев, Борьба за свободн. Россию, I (Ук.). — Л. Лойко, От «Земли и Воли», 63. — М. Поляков, На краю света, 52, 62. 80. — В. Дмитриева. Так было (Ук). — М. Дрей, О деле Оржиха, Сигиды и др. Сб. «Народная Воля» перед царским судом», вып. II (Ук). — Д. Кузьмин, Народовольческая журналистика (Ук). — Б. Оржих. В рядах «Народной Воли». Сб. «Народовольцы» III, 107-108, 112, 119-120, 123-127, 131, 134, 144, 146, 154, 157, 160, 165, 168-172. — А. Кулаков, Дополнения к воспоминаниям Б. Оржиха, там же, 179, 182. — З. Коган, О работе Таганрогск. и Новочеркасск, типографий парт. «Народи. Воли», там же, 183. — B. Головкин. Из воспом. народника, там же, 222-225. — Участники народовольческ. движения, там же, 291. — М. Мандельштам, 1905 год в полит, процессах (Ук.).

    Хроника революцион. борьбы. «Вестн. Нар. Воли» III (1883), 173. — Хроника борьбы с самодержавием. «Своб. Россия» I (1889), 61. — Из секретн. циркул. деп. пол. «Последн. Известия» 1902, № 91, стр. 4. — М. Гоц, С. В. Зубатов. «Был.» 1906, IX, 67. — В. Данилов. Из пережитого. «Был.» 1907, X, 208-209. — Саратовец (Майнов), На закате народовольчества. «Был.» V-VI (1917), 76. — А. Макаревский. Из истории революцион. движения 1885-1887 г.г. «Летоп. Револ.» 1924 II, 64-66, 75, 80-81, 88-91. — Н. Осипович. Один из своих. «Кат. и Сс.» 1924 II (9), 62, 65-67. — А. Макаревский, Народоволец Лев Ясевич. «Пути Револ.» 1925 II, 203. — Л. Федорченко (Н. Чаров), Газета в революцион. огне 1905 года. «Кат. и Сс.» 1925, VI (19), 137-138. — А. Гедеоновский. Ярославск. революцион. кружок 1881-1886 г.г. «Кат. и Сс.» 1926, III (24), 103. — Г. Новополин. Последн. усилия. «Пути Револ.» 1926, II-III (5-6), 48. — Р. Кантор. Ликвидация народовольческ. организ. на юге в 1886 г. «Пути Револ.» 1926, IV (7) 56, 63. — С. Мазуренко, К истории крестьян, движения 1905 года. Там же 23, 27, 31-32, 35-36. — А. Макаревский, Политич. ссылка 1889 г. «Пути Револ.» 1926, IV (7), 101. — В. Николаев. Сибирская политическ. ссылка и изучение мести, края. «Кат. и Сс.» 1927, V (34), 108-113, 115. — С. Мстиславский. Отрывки о пятом годе. «Кат. и Сс.», 1928, II (39), 28. — М. Брагинский, Н. О. Коган-Бернштейн. «Кат. и Сс». 1928 III (40), 152. — В. Николаев. Сибирская периодич. печать и политич. ссылка. «Кат. и Сс.» 1928, IV (41), 114. — М. Поляков, Воспоминания о Колымск. ссылке. «Кат. и Сс.» 1928, VIII-IX (45-46), 170, 172; X (47), 121. — И. Попов, А. В. Гедеоновский. «Кат. и Сс.» 1928, VIII-IX (45-46), 243. — C. Лившиц, Подпольн. типографии 60-х,70-х, 80-х г.г. «Кат. и Сс.» 1929, II (51), 67-71. — Ф. Виноградов, Из жизни П. Ф. Якубовича в Кургане. «Кат. и Сс.» 1929, VI (55), 149. — М. Кроль, Воспоминания о Л. Я. Штернберге. «Кат. и Сс.» 1929, VIII-IX (57-58), 227-230. — А. Кулаков, Из воспоминаний о Н. К. Сигиде. «Кат. и Сс.» 1929, XI (60), 133-134, 137. — В. Левицкий, «Народн. Воля» и рабочий класс. «Кат. и Сс.» 1930, I (62), 61. — А. Кулаков, Автобиография. «Кат. и Сс.», 1930. III (64), 167, 169, 170. 173. — А. Кулаков, О трех предателях. «Кат. и Сс.» 1930, VI (67), 82. — В. Соколов, Крестьянск. революция 1905 г. «Кат. и Сс.» 1930, XII (73), 126.

    Богораз, Прасковья Федоровна — девичья фамилия П. Ф. Шебалиной (см.).

    М. Шебалин, Киевск. процесс 12-ти народовольцев. Сб. «Народовольцы» II (Ук.).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Т. IІI. Восьмидесятые годы. Вып. 1. А – В. Составлен М. М. Клевинским, Е. Н. Кушевой и А. А. Шиловым. Москва. 1933. Стлб. 351-355./

    БАГАРАЗ Уладзімір Германавіч [15 (27). 4. 1865, мяст. Оўруч Валынскай губ. — 10. 5. 1936], савецкі этнограф, мовазнавец і пісьменнік. У 1890-98 за прыналежнасць да партыі «Народная воля» сасланы на Калыму. Вывучаў матэрыяльную культуру, быт, фальклор народаў Поўначы, пераважна чукчаў. З 1918 супрацоўнік Музея антрапалогіі і этнаграфіі АН СССР. З 1921 праф. Ленінградскага ун-та, з 1932 дырэктар Музея гісторыі рэлігіі і атэізму АН СССР. Адзін з ініцыятараў стварэння пісьменнасці народаў Поўначы, аўтар першых падручнікаў чукоцкай мовы. Выдаў манаграфію «Чукчы» (ч. 1-2, 1934-39). Пад псеўд. Н. А. Тан і В. Г. Тан пісаў вершы, апавяданні, раманы.

    /Беларуская савецкая энцыклапедыя. Т. II. Мінск. 1970. С. 55./

                        3. Związki między kołami rewolucyjnymi na Białorusi a Proletariatem

                                                         w połowie lat osiemdziesiątych

    Dużą rolę w rozpowszechnieniu polskich publikacji rewolucyjnych na terytorium Białorusi odegrali narodnicy wileńscy [* Na początku 1887 r. członkowie wileńskiego kółka Narodnej Woli, Antoni Gnatowski, Tytus Paszkowski i Helena Walentynowicz (za pośrednictwem studentów petersburskich Bronisława Piłsudskieg, Józefa Łukaszewicza i in.) żywo współpracowali z grupą Piotra Szewyriewa i Aleksandra Uljanowa w przygotowywaniu zamaichu na cara (CGAOR SSSR, f. 102, op. 252, obzor ważniejszych doznanij, 1887, ll. 13-22; Oczerki riewolucyonnych swiaziej narodow Rossii i Polszy, s. 262-265).]. Z zeznań Nikifora Łukjanowicza, jednego, z członków kółka wileńskiego wynika, że zimą 1885-1886 r. po polską literaturę socjalistyczną przyjeżdżali do Wilna Gawriił Łopatto z Kowna i Anton Hriediuszko z Mińska, a z powiatu Słonimskiego Roman Paszkowski. Niejednokrotnie przebywał tu w podobnym celu wybitny działacz Narodnej Woli Natan Bogoraz [* CGAOR SSSR, f. 102, op. 252, obzor ważniejszych doznanij 1887, ll/ 39-40.].

    /Walery Czerepica.  Związki rewolucjonistów Białorusi i Polski w latach 70-80 XIX wieku. Warszawa. 1985. S. 140./

    БАГАРАЗ Уладзімір Германавіч (27. 4. 1865, г. Оўруч Жытомірскай вобл., Украіна — 10. 5. 1936), этнограф, пісьменнік, грамадскі дзеяч. Адзін з пачынальнікаў сістэм. вывучэння гісторыі, этнаграфіі, культуры і быту народаў Поўначы. За прыналежнасць да партыі «Народная воля» сасланы на Калыму (1890-98). З 1921 праф. Пецярбургскага ун-та, з 1932 дырэктар Музея гісторыі рэлігіі і атэізму АН СССР. Адзін са стваральнікаў пісьменнасці, фундаментальных прац па этнаграфіі і фальклоры народаў Поўначы; аўтар першых падручнікаў, слоўнікаў, граматыкі чукоцкай мовы, манаграфіі «Чукчы» (ч. 1-2, 1934-39). Пісаў вершаваныя і празаічныя творы пад псеўданімам Тан (кн. «Чукоцкія апавяданні», 1899; «Калымскія апавяданні», 1931; аповесці «Восем плямёнаў», 1902; «Дні волі», 1906; «Ахвяра дракона», 1909; раман «Уваскрэслае племя», 1935, і інш.). Творы Б. вызначаюцца маст. дакладнасцю, жывой нар. мовай, сувяззю з фальклорам.

    Літ.: Кулешова Н. Ф.  В. Г.Тан-Богораз. Мн., 1975.

    /Беларуская энцыклапедыя. У 18 тамах. Т. 2. Мінск. 1996. С. 199./

    ТАН-БОГОРАЗ Владимир Германович (15. 04. 1865 — 10. 05. 1936) —этнограф, фольклорист, лингвист, писатель.

    Происходил из мещан г. Овруча Волынской губернии. Обучался в Петербургском ун-те. Сослан в Восточную Сибирь на 10 лет за принадлежность к организации «Народная воля». Как человек «выдающейся политической неблагонадежности» водворен в Среднеколымск, где пробыл в 1890-1898 гг. Занимался литературной деятельностью, изучал быт, язык, фольклор населения Северо-Востока, особенно чукчей. В 1894-1896 гг. участвовал в работе Сибиряковской экспедиции. В 1901 г. приехал в Колымский край в качестве участника Северо-Тихоокеанской экспедиции. Собрал много ценных этнографических и зоологических коллекций и материалов.

    С 1918 г. сотрудник музея антропологии и этнографии АН СССР, с 1921 г. профессор ряда высших учебных заведений Ленинграда, с 1932 г. директор музея истории, религии АН СССР. Один из инициаторов создания комитета Севера при Президиуме ВЦИК и Института народов Севера. Проделал большую работу для создания письменности многих народов Севера. Из научных трудов Т.-Б. наиболее значительна монография «Чукчи» (ч. 1-2, Л., 1934-1939). Автор ряда работ, посвященных общим проблемам этнографии. Беллетрист и поэт.

    Соч.: Собрание сочинений. Т. 1-10, СПб., 1910-1911; Собрание сочинений. Т. 1-4, М.-Л., 1928-1929.

    Лит.: Кротов М. Якутская ссылка 70 - 80-х гг. М., 1925. с. 168-169; Алькор Я. П.  В. Г. Богораз-Тан. — Сов. этнография. 1935, № 4-5, с. 5-31; Винников И. Н. Библиография этнографических и лингвистических работ В. Г. Богораза. — Там же, с. 235-241.

    /Энциклопедия Якутии. Т. 1. Москва. 2000. С. 398./

                                                      БОГОРАЗ Владимир Германович

                                                                       (1865-1936)

    Богораз по праву считается патриархом советского североведения. Он создал свою этнографическую школу, написал самый обстоятельный для его времени многотомный труд о чукотском народе, разработал основы чукотской письменности, приложил максимум усилий для организации уникального даже по мировым критериям Института народов Севера и воспитал целую плеяду учеников, ставших светилами в области языкознания, фольклора и этнографии.

    Сам Богораз в конце жизни признавался, что на Колыме и Чукотке прошли его лучшие годы. А ведь попал он туда отнюдь не по своей воле. Колыма была местом его ссылки за народовольческие убеждения. Когда в 1927 году от Богораза попросили очередную автобиографию, он написал: «В 1889 году послали меня в места отдалённые - в арктический Колымск, за 12 тысяч вёрст и на 10 лет сроку. Ехал я до Колымска около года, по Каме и Оби плыл на арестантских баржах, замурованный в трюме. От Томска до Иркутска шагал по Владимирке пешком, в Якутске покатили зимой с жандармами на тройках почти полураздетые. С непривычки страшно мёрзли - дыхание замерзало в груди. А в Якутске застали последствия Якутского расстрела и казни арестованных... Поехали в Колымск подвое с казаками, сперва на санях, с лошадьми, потом на оленях, а там и верхом на мелких якутских конях».

    Что же успел такого натворить 24-летний юноша? За какие заслуги его отправили в 10-летнюю ссылку на Север?! И вообще, кто этот Богораз?

    Он родился с именем Натан 15 (по новому стилю 27) апреля 1865 года в городе Овруч Волынской губернии. Правда, по официальным документам местом его рождения значится город Мариуполь. Да и дата в метрике была проставлена другая: 1862 год. После окончания в 1880 году гимназии Богораз уехал из Таганрога в Петербург, где поступил на физико-математический факультет Петербургского университета. Но точные науки оказались не для него, и спустя год он перевёлся на юридический факультет. Однако завершить образование ему так и не удалось. По политическому обвинению Богораз за участие в студенческих волнениях в 1882 году был выслан обратно в Таганрог.

    Судя по всему, революционными идеями Богораза заразила его старшая сестра Перль (Прасковья Шебалина) (Высшие женские курсы в Петербурге, похоже, сыграли с ней злую шутку, сподвигнув девушку на радикальную борьбу с царским режимом). Правда, для самой Прасковьи игры в политику закончились весьма плачевно: сначала она угодила под суд по киевскому делу, потом вместе с грудным ребёнком попала в Московскую пересыльную тюрьму, где неожиданно скончалась. Позже дело Прасковьи пытались продолжить её братья Сергей и Николай. Сергей, как говорили, будто отличился в 1905 году в ходе Горловского восстания рабочих. Ему грозила смертная казнь. Спасло его лишь бегство за границу. А вот Николай сполна узнал и тюремный быт, и мытарства ссылок. От политики он отошёл уже в советское время, прославившись уже на поприще медицины, став опытным хирургом и профессором Ростовского университета.

    Но вернусь к судьбе Натана Богораза. В кругу семьи недоучившийся студент успокоиться уже не мог. Он организовал в Таганроге революционный кружок, в который вовлёк молодых рабочих с металлургического завода и подпольную типографию. Власти быстро обнаружили смутьяна и упрятали его на одиннадцать месяцев в тюрьму, а потом выслали в Ейск.

    Выйдя на волю, Богораз принял православие. Он так объяснял своё решение: «Мне случилось принять православие для целей революционных. Нужно было поселиться в Новочеркасске, а с еврейским паспортом это было невозможно. Моё погружение в православную купель произошло в 1885 году. Был я Натан Менделевич Богораз - стал Владимир Германович Богораз. Германович — по крёстному отцу, как тогда полагалось». От старого имени остался лишь литературный псевдоним - Тан.

    Находясь на нелегальном положении, Богораз принял в 1885 году участие в организации Екатеринославского съезда «Народной воли» и отредактировал последний номер журнала «Народная воля». После чего он отправился в Москву. Там его практически сразу схватили полицейские. Богораз попытался покинуть Бутырскую тюрьму, но это у него не получилось. После неудачного побега юного революционера из Москвы перевезли в Петропавловскую крепость, где он дожидался своей участи целых три года.

    В 1889 году Богораза осудили на десять лет ссылки и отправили в Колымский округ. Вскоре он оказался в Среднеколымске. Но особо заниматься в этом маленьком городишке было нечем. И Богораз, чтобы хоть как-то скоротать время, стал записывать услышанные от казаков песни, былины и сказки. Этот интерес молодого бунтовщика к фольклору поддержал В. Ф. Миллер, который позже настоял на том, чтобы Отделение русского языка и словесности Академии наук под богоразовские материалы выделило целый том. Книга, изданная в 1901 году, получила название «Областной словарь колымского русского наречия». В неё вошли 153 песни, 103 загадки, 8 скороговорок, 27 пословиц и 5 сказок, которые опальный самородок зафиксировал у мещан и казаков Среднеколымска, Нижнеколымска и Походска. Перед этим, ещё до выхода академического тома, Миллер в два захода опубликовал одиннадцать былин, услышанных несостоявшимся юристом на Колыме.

    В 1895 году Академия наук стала ходатайствовать, чтобы Богоразу, Иохельсону и некоторым другим ссыльным народовольцам власть разрешила принять участие в Колымском отряде Сибиряковской экспедиции. На Богораза была возложена задача - собрать материалы по языку, фольклору, общественному строю, экономике, быту, культуре чукчей и эвенов, кочевавших по правым притокам реки Колыма. Организаторы не возражали против того, чтобы бывший смутьян нанял переводчиков. Но большая часть публики в Среднеколымске знала лишь чукотско-русский жаргон, пригодный для ведения в основном торговых операций. Поэтому Богоразу пришлось избрать другую тактику. Как он 15 сентября 1895 года сообщал в Восточно-Сибирский отдел Русского Географического общества, «вследствие неимения сколько-нибудь порядочного переводчика как чукотского, так и для ламутского языка мне пришлось направить главное старание на то, чтобы выучиться хоть сколько-нибудь разговаривать с представителями этих племён без посредства других лиц. По-чукотски я до известной степени выучился если не говорить, то, по крайней мере, понимать чужую речь, и в настоящее время всё-таки мог бы вести среди чукотского племени этнографические исследования, не очень затрудняясь способами выражения и не нуждаясь в переводчике, тем более, что русские переводчики на Колыме владеют чукотским языком не лучше меня». Это, кстати, в ходе первой всеобщей переписи населения Российской империи оценили и чукчи. Не зря они главному переписчику дали новое имя — Вэип (в переводе - пишущий человек).

    В 1898 году бывшему смутьяну благодаря ходатайству известных петербургских учёных разрешили досрочно вернуться из ссылки. По возвращении в Петербург он стал научным сотрудником Музея антропологии и этнографии и с предисловием академика К. Г. Залемана выпустил свою первую монографию «Материалы по изучению чукотского языка и фольклора, собранные в Колымском округе». Однако Министерство внутренних дел было очень недовольно тем, что неблагонадёжного, на взгляд властей, учёного приняли на работу в Петербурге, и хотело его куда-нибудь выслать. К тому же и сам Богораз вёл себя далеко не всегда благоразумно. Чего стоила, к примеру, его выходка 27 мая 1899 года на банкете, устроенном марксистами в честь столетия Пушкина. Он взял да прилюдно прочитал своё стихотворение «Разбойникам пера», в котором рискнул ужалить сильно раздражавшее его «Новое время». Спасло молодого этнографа от жандармского гнева лишь вмешательство академика В. В. Радлова.

    Примерно в это же время американский антрополог Франц Боас стал настойчиво Богораза уговаривать принять участие в Северо-Тихоокеанской Джезуповской экспедиции. Боас давно уже хотел докопаться до истоков древних американских цивилизаций, и его очень интересовали вопросы взаимовлияния культур Старого и Нового Света. Он организовал несколько партий, которые занялись изучением коренного населения США и Канады. Но ему долго не удавалось сформировать экспедицию по исследованию Чукотки и Камчатки. В конечном итоге в партию, которая должна была работать на северо-востоке России, вошли Иохельсон, Бродская, Богораз с женой, зоолог Н. Бакстон и ассистент А. Аксельрод.

    Американцы так определили российским участникам проекта круг их задач: «Вы должны будете собрать коллекции предметов, отражающих обычаи и физические характеристики населения. Эти коллекции должны включать этнографические предметы всех видов, скелетные кости и черепа — насколько это будет возможно, фотографии и гипсовые слепки. Ваши научные изыскания должны быть посвящены непосредственно этнологии населения, включая тщательное изучение языка и мифологии, и антропологическим измерениям».

    Для Богораза путь в Джезуповскую экспедицию пролёг через Кавказ, куда он в ноябре 1899 года отправился сначала по каким-то своим личным делам. Потом учёный отметился последовательно в Берлине, Париже и Лондоне. А уже в начале 1900 года он достиг Нью-Йорка, где Боас объявил, что Богораз возглавит Анадырский отряд партии.

    Обращу внимание: в своё уже добровольное путешествие по Северу Богораз отправился с женой Софьей. Но, к своему стыду, об этой смелой женщине я практически ничего не знаю. Кроме того, что 4 июля 1900 года пароход доставил супругов в Ново-Мариинск (нынешний Анадырь), где они, видимо, разделились.

    В течение короткого лета Богораз объехал на карбасе стойбища оленных чукчей, выходивших на летовку на берега Анадырского лимана. Затем учёный выехал на собаках через село Марково на Камчатку, по пути обследуя группы оседлых коряков и ительменов. Обратно он возвращался в Ново-Мариинск через посёлки кереков и южные группы кочевых чукчей. В апреле 1901 года Богораз на собаках выехал на север Чукотки, уже в мае он был у эскимосов селения Чаплино, и оттуда - на остров Святого Лаврентия. В Ново-Мариинск этнограф возвращался на байдарках. И уже из Ново-Мариинска Богораз пароходом отбыл во Владивосток, а оттуда в Америку для обработки собранных материалов. Позже Богораз подсчитал, что во время Джезуповской экспедиции он проехал около шести тысяч километров на собаках и несколько сот километров проплыл на эскимосской байдаре.

    Ещё в юности Богораз увлёкся также литературой. Свои рассказы он поначалу в память о своём первом, полученном до крещения имени, подписывал псевдонимом Н. А. Тан (то есть - Натан). Впоследствии беллетристические произведения учёный издавал под псевдонимом Тан, а научные работы подписывал своей настоящей фамилией. Первыми произведениями Богораза, написанными на чукотском материале, стали рассказы «На стойбище» и «Кривоногий». В 1899 году учёный издал первый сборник «Чукотские рассказы» (правда, на титульном листе был указан 1900 год), который за короткое время выдержал три издания. Книга вызвала огромный резонанс в литературной среде. В письме к В. С. Миролюбову от 6 декабря 1899 года А. П. Чехов из Ялты писал: «Скажите Тану, чтобы он выслал мне свою книжку. Я о ней слышу и читаю много хорошего, а купить негде, да и совестно покупать книгу земляка». «Чукотские рассказы» получили сочувственный отклик у В. Г. Короленко. В журнале «Русское богатство» (1900, № 4) он отмечал: «...Всё это оригинально, неожиданно, странно и, несмотря на некоторую сухость, длинноты, повторения и излишнюю фотографичность снимков, - запечатлевается в памяти и даёт правдивую картину своеобразного неведомого быта. Пусть в произведениях г. Тана этнограф порой слишком связывает художника. Но зато художник оживляет этнографические описания, которые и сами по себе были бы интересны».

    Впрочем, проза появилась потом, а сначала были стихи. Первый раз отдельным сборником они вышли в 1900 году. Как считал критик П. Ф. Якубович, укрывшийся за псевдонимом Л. Мельшин, «Тан главное значение в поэзии придаёт чувству». Но одних чувств для хорошей поэзии было мало. Поэтому тот же Якубович-Мельшин в изданных в 1904 году «Очерках русской поэзии» утверждал, будто Тан - «поэт неудачный». Тем не менее тановский сборник «Стихотворения» с 1900 по 1910 год выдержал четыре издания. Добавлю, что в 1905 году об этой книге очень даже сочувственно в журнале «Весы» отозвался Валерий Брюсов, но он тоже, правда, подписался псевдонимом - Пентаур.

    Осенью 1901 года Богораз вернулся в Петербург, где уже вышел его «Очерк материального быта оленных чукчей, составленный на основании коллекции Н. Л. Гондатти». Как считал профессор А. Н. Максимов, эта книга Богораза «представляет весьма крупный вклад в русскую этнографическую литературу... она впервые даёт нам систематическое и строго научное представление о чукчах, о которых в литературе раньше имелись довольно случайные разрозненные сведения... Личное знакомство автора с описываемым народом играло несравненно большую роль, чем изучение собранных других коллекций, и без него было бы положительно невозможно такое обстоятельное и отчётливое описание, какое мы имеем в настоящей книге... Правильнее было бы сказать, что книга составлена преимущественно на основании личных наблюдений, а коллекции Этнографического музея послужили для неё лишь материалом для иллюстраций» («Этнографическое обозрение», 1902, №2).

    Однако задержаться в Петербурге надолго у Богораза не получилось. Он вновь напоролся на департаментскую высылку. Делать было нечего - учёный отправился в Нью-Йорк. В Америке он провёл за обработкой чукотских материалов три года. В 1904 году Богораз опубликовал на английском языке первую часть своей монографии «Чукчи». Всего в 1904-1910 годах вышло на английском языке четыре книги (кн. 1, 1904 - о материальной культуре чукчей; кн. 2, 1907 - религия; кн. 3, 1909 - о социальной организации чукчей; кн. 4, 1910 - о мифологии). Все четыре книги составили седьмой том изданий Джезуповской экспедиции. В переводе на русский язык книга о социальной организации вышла в Ленинграде в 1934 году, книга о религии - в 1939-м, а «Материальная культура чукчей» - только в 1991 году.

    В Америке Богораз написал роман из древней жизни Крайнего Северо-Востока «Восемь племён», роман «За океаном» - о жизни русских эмигрантов в Америке, книгу очерков «Духоборы в Канаде» и новый цикл рассказов о Севере - «палеолитический» - о первобытной жизни народов Северо-Востока до прихода туда русских. Все эти вещи очень высоко оценила тогдашняя критика. Правда, при этом каждый рецензент исходил из установок определённых политических сил. Анатолий Луначарский, к примеру, когда хвалил роман «За океаном», естественно, в первую очередь акцентировал внимание на симпатиях писателя к левым идеям. Совсем из других установок исходил лидер сибирского областничества Г. Н. Потанин. Он, уговаривая Н. М. Мендельсона написать статью «Новый романтизм в русской литературе», очень хотел сопоставить прозу Тана (Богораза) с повестями Максика Горького. По его мнению, Тан в своих рассказах рисовал «дикарей северо-восточной тундры как людей выше цивилизованного человека», а Горький видел «настоящий образ человеческий, не скованный цивилизацией, в босяках». Поэтому романтизм Тана ему, естественно, был ближе, симпатичнее, «особенно если взглянуть с точки зрения сибирских интересов и если сопоставить «босяков» с «дикарями тундры». Художественные достоинства Богораза, похоже, оценил лишь академик А. Шахматов. В мае 1905 года академик писал Богоразу: «Вы были так любезны прислать мне четыре тома Ваших сочинений. Только недавно пришлось мне их прочесть. Они доставили мне дивное удовольствие. Но когда я дошёл до романа «Восемь племён», я почувствовал неодолимое желание выразить Вам всё моё полное восхищение, в которое он меня привёл. Эпический стиль рассказа, мастерское изложение, художественные образы, им вызываемые, - всё это выше моих слабых похвал».

    В Нью-Йорке Богораз прожил два года. Как учёный писал уже в 1926 году, он «в разгаре Японской войны воротился в Европу, а оттуда в Россию. Было это как раз к первому земскому съезду. Зашумела Россия, задралась. То били старые новых, как искони велось, - теперь били новые старых. Я бегал за теми и другими с записною книжкой. Ездил на Волгу и в степь и в Сибирь. Был страстным газетчиком, фельетонистом. Почувствовал себя даже всероссийским художественным репортёром. Но и науки своей, чукотско-английской, отнюдь не оставлял. И так я стал человеком двуличным, двойственным. С правой стороны Богораз, а с левой, незаконной - Тан. Есть люди, которые Тана не выносят, а к Богоразу довольно благосклонны. Есть и такие, напротив, что чувствуют к Тану особую склонность, напр., прокурор и полиция. С 1905 по 1917 г. я привлекался к суду по делам политическим и литературным раз двадцать. А раньше того расправы были административные. Не знаю, которые лучше, которые хуже, - судебные или административные. Все хуже.

    В1905 г. заиграла революция. В январе я столкнулся с Гапоном, перезнакомился с гапоновскими рабочими, особенно с Кузиным, учителем и слесарем, гапоновским секретарём. Был он человек кристальной чистоты, взял на воспитание единственного сына председателя Васильева, убитого у Нарвских ворот, когда они лежали втроём, распластавшись на снегу, - посредине Гапон, слева Васильев, справа Кузин.

    Потом был московский октябрь. Октябрь № 1. Я близко стоял к центр. забастов. комитету. Ещё ближе к первому Крестьянскому Союзу. Старался всё увидеть, разузнать. Такая была ненасытная жадность, словно в душе, в глубине провальная дыра, - хватаешь кипящую жизнь горстями, рвёшь клочьями и пихаешь в глубину. Наполняешь внутреннюю пустоту и не можешь наполнить. Тут и обдумывать некогда, - писать и отдавать людям. Скомкаешь, выбросишь несколько клочков, - нате! И дальше на лов, к новому, к новому. Это должно быть оттого, что пришлось пережить одну за другой целых три революции. Горькая пена революции, солёная, тёплая кровь. И ею никак не напьёшься, только захлебнёшься, как пеною морской. И сохнут уста, и жажда сильней и настойчивей.

    14 ноября 1905 г. нас арестовали пятерых по крестьянскому союзу, первых после конституции. Пристав даже руками развёл и просил извинения: «Ведь вот же гарантия личности ещё не утверждена». Потом нас выпустили, потом опять посадили и т.д.» (цитирую по репринтному изданию словаря «Деятели СССР и революционного движения России», М., 1989).

    Революции 1905-1907 годов Богораз посвятил повести «На тракту», «Дни свободы», рассказы, политические памфлеты, стихи, очерки. Интересная деталь: за десять лет - с 1906 по 1917 год Богораз выдержал 22 (!) политических процесса. Мало кто знает, что корректуру своего очередного собрания сочинений он читал в 1910 году нелегально, сидя в тюрьме.

    Ну а лично для меня до сих пор остаётся загадкой, когда Богораз, занятый борьбой, нашёл время написать один из лучших своих романов «Жертвы дракона», впервые напечатанный в 1909 году в журнале «Современный мир». Критики тогда поставили эту книгу на один уровень с романами Джека Лондона «До Адама» и «Борьба за огонь» Рони-старшего. А член-корреспондент Академии наук СССР С. Обручевуже в 1929 году утверждал, что у Богораза «получилась чрезвычайно интересная реконструкция возможного (или воображаемого?) быта, обычаев, легенд первобытного человека» («Печать и революция», 1929, №1).

    Когда началась первая мировая война, Богораз поддержал большевиков и добровольцем ушёл на фронт, был начальником санитарного поезда. В своих письмах, обращённых к друзьям, он писал: «У меня репутация такая - до войны «бешеный чукча», а теперь - «большевик». Естественно, власти продолжали преследовать учёного. Невзлюбило его и правительство Керенского. Как потом вспоминал Богораз, он «умудрился выдержать политический процесс даже при Керенском, который был назначен на рассмотрение на 22-23 октября».

    Октябрьский переворот 1917 года Богораз воспринял, мягко говоря, без энтузиазма. В ту пору он, если верить его автобиографии 1926 года, «проделал всю обывательскую голгофу голодного времени: семью потерял, остался один, как бобыль, и соответственно злобствовал».

    В 1921 году Богораз стал профессором на кафедре этнографии в Петроградском географическом институте. В жизни учёного начался новый этап. Он разработал совершенно новую концепцию этнографического образования в стране. По его мнению, решающую роль в подготовке кадров должна была играть полевая школа. Практически все его ученики в обязательном порядке не меньше года жили среди изучаемого ими народа. Другим непременным правилом этнографов при Богоразе стало знание языка носителя исследуемой культуры. Уже в 1930 году учёный по этому поводу писал: «Язык является не только орудием для общения с туземцами без посредства переводчиков, часто небрежных и невежественных, он оставляет лучшее средство для познания самой народности - средство безошибочное и точное, ибо из каждой фразы, даже из каждой отдельной формы можно извлечь драгоценные подробности, относящиеся к производственным стадиям, социальным институтам и связанной с ними идеологии» («Сборник памяти Л. Л. Штернберга», Л, 1930).

    Кроме теории, Богораз много думал о том, как в новых условиях должна строиться жизнь народов Севера. Ещё в 1922 году в журнале «Жизнь национальностей» он опубликовал статью «О первобытных племенах», подзаголовок которой говорил сам за себя: «Наброски к проекту организации управления первобытными туземными племенами». А 27 марта 1923 года он на коллегии Наркомнаца сделал доклад «Об изучении и охране окраинных народов».

    Богораз справедливо считал, что после октябрьского переворота 1917 года малочисленные народы Севера оказались в тяжелейшем кризисе. «Надо констатировать с грустью, - говорил он руководителям Наркомнаца, - что в последние годы, в разгаре гражданской войны и всеобщей разрухи, положение окраинных народов ничуть не улучшилось, напротив, местами ухудшилось. На тундре, на северном море и в горном лесу, с разбегу, сгоряча, производились часто хозяйственные эксперименты над первобытными людьми без всякого знакомства и соображения с условиями их жизни материальной и духовной. Эти эксперименты не только не способствовали подъёму благосостояния у окраинного населения, но в корне подрывались под самые источники его существования» («Жизнь национальностей», 1923, № 3-4).

    Признавая кризисную ситуацию, власти растерялись. Правительство было завалено десятками проектов. По словам Богораза, некоторые влиятельные силы предлагали «слить огромные племена с соседними русскими посёлками, уравнять в правах инородцев с русскими и даже перечислить обитателей тундры и леса на месячный паёк». Но этот путь, считал учёный, означал для малочисленных народов смерть. Другую идею продвигали руководители новорождённых автономий, настаивая на включении бывших северных племён в состав крупных национально-территориальных образований. Но при вхождении самоедов и остяков в зырянскую республику (или чукчей и тунгусов в якутскую), этнограф полагал, что создастся положение, которое будет ещё хуже, чем «разруха, бескормица и голод». Выход Богораз видел в американском опыте, в резервациях. Кроме него, за формирование резерваций ратовали этнографы Б. Адлер и Д. Янович.

    Но против создания «заказных земель» и «особо отведённых территорий» выступил другой учёный - П.Островских. Он со страниц журнала «Жизнь национальностей» доказывал: «Туземцы не зубры и не морские котики, для них нужны не заповедники, а активные меры с пользой для местного инородческого населения и выгодой для государства». Основу восстановления хозяйства окраин Островских видел в проведении НЭПа и в резком оживлении частного предпринимательства.

    Власть, как всегда, предпочла особый путь, сделав ставку на организацию нового специфического органа управления в форме Комитета Севера при ВЦИКе. При этом на словах правительство не возражало против развития самоуправления коренных народов. А в реальности оно, конечно же, всячески навязывала северянам свои правила игры. Оно было убеждено, что самостоятельно, без вмешательства Центра северные народы свои проблемы вряд ли когда-либо решат. Богораз на одном из пленумов Комитета Севера в своём докладе «Подготовительные меры организации малых народов» прямо заявил: «Мы должны посылать на Север неучёных, а миссионеров, миссионеров новой культуры и советской государственности» («Северная Азия», 1925, № 3). В роли этих миссионеров, по мысли Богораза, должны были выступить прежде всего этнографы новой формации.

    При этом сам Богораз долгое время оставался «под колпаком» уже новых, советских спецслужб. Так, заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода в 1926 году подготовил в ЦК ВКП(б) на имя В. Молотова письмо, в котором просил для «завершения разгрома Устраловско-Лежневской группы сменовеховцев произвести обыски без арестов» у восьми деятелей науки и культуры, включая В. Богораза, А. Бобрищева-Пушкина и М. Булгакова, и потом «возбудить следствие, в зависимости от результатов коего выслать, если понадобится», этих неугодных лиц. К счастью, Ягода получил отказ.

    В октябре 1928 года только три российских учёных - В. Г. Богораз, В. И. Иохельсон и И. Л. Стрельников - получили приглашение на XXIII Международный конгресс американистов. Несмотря на возражения чекистов, Богоразу разрешили совершить командировку. За пять дней - с 17 по 22 октября - учёный прочитал более тридцати докладов, чем изумил весь научный мир. Этот факт восхитил даже американского этнографа, скептика по жизни Ф. Боаса. Вся Америка признала тогда величие советской этнографической школы.

    А вот литературные успехи Богораза оказались уже не такими впечатляющими. В 1928 году он выпустил роман «Союз молодых». Писатель попытался соединить в нём два пласта: он вспомнил молодость своего поколения, которая прошла в северных ссылках, и на эти воспоминания наложил картины преображённой после октябрьского переворота Колымы. Если верить А. Богомолову, написавшему послесловие для последовавшего в 1963 году переиздания этой книги, «сюжет романа прост. Ссыльный эсер Викентий Авилов, попав на Колыму, поселяется в зимовке Весёлой, знакомится с девушкой Дукой (так звучало здесь русское имя Дуня). Она становится матерью его сына, в честь отца названного Викешей. Но «пришла эстафета с самого Якутска». Авилов узнаёт о революции 1905 года. Он уезжает в Россию. Рос мальчишка. Новое входило в жизнь северян. Зазвучали новые слова. Сын ссыльного стал «максолом» - так переделали местные жители на свой лад новое слово «комсомол». Но вот в знакомые места во главе одного из пепеляевских отрядов идёт Викентий Авилов. Это не прежний ссыльный. Перед нами - палач и каратель полковник Авилов. Страшный след оставляет за собой его отряд. Банда садистов и убийц приходит в Колымск. Здесь происходит встреча отца с сыном. Вспомнил младший Авилов умершую мать и слова, что повторяла она об отце: «Злое сердце. Руки кровяные, убойные». Таким оказался отец. В последнем бою сын убивает отца... Богораз показал в своём романе сильную личность Авилова». Но давайте говорить правду: с художественной точки зрения роман «Союз молодых» получился весьма слабым.

    Здесь, кстати, будет интересно узнать, как собственные литературные вещи оценивал сам автор. Когда он в 1929 году выпускал своё очередное собрание сочинений (в четырёх томах), то ему показалось очень важным отметить в предисловии следующую мысль: «Повести мои и романы всегда необычайно сжаты, набиты фактами и для собственного замысла коротки и узки. Это скорее подробные конспекты, сгущённые экстракты, которые следовало бы развести медвяной ситой и просто водой психологии и дать побродить. Но я никогда не умел этого делать. Терпенья, что ли, не хватало. Еже писах - писах...».

    Это неумение создать мощные художественные образы особенно проявилось в последнем романе Богораза «Воскресшее племя», который впервые был опубликован в 1935 году. Здесь писателя уже и необычная тема, связанная с историей юкагирского народа, не выручила, и фольклорные вставки не спасли. Как верно заметила Л. Якимова, «разрозненный жизненный материал вышел из повиновения, автор оказался в плену сложной стилистики». Хотя я лично считаю, что дело не только в стилистике. Писатель сам загнал себя в ловушку, попал в плен ложных иллюзий. Он оторвал своего героя от привычной почвы и за него решил, будто истинное счастье юкагирского таёжника - в отказе от вековых традиций родного народа и в приобщении к достижениям чужой, европейской цивилизации. При этом беллетрист не почувствовал, какая у его героя получилась страшная психологическая ломка. Насильственное насаждение непривычных ценностей ещё никогда ни для кого не проходило бесследно.

    В последние годы жизни Богораз сохранил поразительную работоспособность. Он составил несколько учебников, включая «Букварь для северных народностей» (1927) и чукотский букварь «Красная грамота» (1932), чукотско-русский словарь, книги по чукотскому фольклору, выпустил монографии «Эйнигейн и религия» (1923) и «Распространение культуры на Земле: Основы этногеографии» (1928), напечатал «Материалы по ламутскому языку» (1931), плюс написал два уже упоминавшихся романа о Севере «Союз молодых» (1928) и «Воскресшее племя» (1935).

    Добавлю, что в 1932 году учёный организовал в Ленинграде новый институт - Музей истории религии. Какую этот музей проводил политику, можно судить по одному из признаний профессора. По-моему, в 1930 году он сказал: «Говорить о нашем православии или христианстве, конечно, смешно. Я, кажется, родился безбожником, вырос язычником, а в настоящее время являюсь безбожником воинствующим». Вот эта позиция - воинствующее безбожие - и определяла всю деятельность последнего богоразовского детища.

    Естественно, Богораз далеко не во всём был прав. Так, много вреда принесла его статья «Религия как тормоз социалистического строительства среди малых народностей Севера» («Советский Север», 1932, № 1-2). Власть, в чём-то отталкиваясь от этой статьи, изничтожила потом чуть ли не всех шаманов.

    Хотя справедливости ради отмечу, что какие-то вещи Богораз сам со временем переосмыслил. Так, готовя в 1934 году русское издание первой части монографии «Чукчи», учёный признал, что во многих местах его работа устарела. Он писал: «Я мог бы теперь изменить самый метод анализа. Я, однако, предпочёл напечатать мой основной текст без всяких изменений в качестве исторического материала, написанного и изданного тридцать лет назад... Переходя к пересмотру всего материала моей монографии с новой точки зрения, я должен прежде всего отметить эмпирический характер своей работы. Я старался следовать за фактами и с некоторым трудом решался на обобщения. Ибо я должен сказать вообще, что во время моей полевой работы, а также и после того я относился с недоверием ко всем существовавшим в то время теориям развития первобытного общества. В этом отношении я в то время больше приближался к Францу Боасу, который до сих пор во всех этнографических и социологических вопросах занимает такое же преувеличенно осторожное, скептическое положение».

    Другое дело, властям этих признаний было мало. Возможно, они всерьёз рассчитывали превратить старого профессора в убеждённого марксиста. Благо Богораз для этого давал сколько угодно поводов. Он в 1928 году выпустил книгу «Распространение культуры на земле. Основы этнографии», в которой скрестил несовместимые вещи: антропологические идеи Ф. Ратцеля с постулатами марксистской теории. Я не исключаю, что учёный надеялся, что после этого власти приняли бы его за своего и наконец от него отвязались бы. Но получилось всё по-другому. Первым Богораза «сдал» его же ученик Я. Кошкин (Алькор), публично заявивший, что профессор никаких успехов на марксистском фронте так и не добился. Потом на бывшего народовольца набросились В. Б. Аптекарь, С. А. Токарев, Н. М. Маторин и другие влиятельные учёные. Кончилось это тем, что коллеги Богораза под влиянием властей принялись рьяно отрицать существование этнографии как самостоятельной науки с собственной теоретической базой, предложив учёным сосредоточиться на изучении лишь «социально-экономических формаций в их конкретных вариантах».

    Но более всего Богораза доконала установочная статья в журнале «Советская этнография» Маторина. В ней весьма именитый учёный на всю страну заявил, что «рано или поздно» «полевая этнография», разместившаяся под сенью Географического института и отдающая сильным душком старомодного народничества, должна уступить свои позиции... всюду побеждающему, действенному марксизму». Не удивительно, что сразу после такого маторинского выпада последовала команда этнографическое отделение на географическом факультете ЛГУ закрыть.

    Короче, к началу 1930-х годов Богораза обложили со всех сторон. У профессора начали сдавать нервы. Последней каплей стала прокатившаяся в 1935 году в близком ему Институте антропологии и этнографии волна арестов. Не случайно Богораз тогда поспешил отправить письмо в Америку Боасу, в котором, возмущаясь сложившейся в стране ситуацией, признался, что он всерьёз подумывает об эмиграции.

    Умер Богораз 10 мая 1936 года в поезде по пути из Ленинграда в Ростов-на-Дону. Похоронен он на Волковском кладбище в Петербурге.

    После смерти учёного остался большой его архив. В 1949 году известные североведы Г. А. Меновщиков и Е. С. Рубцова издали книгу В. Г. Богораза «Материалы по языку азиатских эскимосов». В 1937 году в Ленинграде под редакцией академика И. И. Мещанинова вышел сборник статей «Памяти В. Г. Богораза». Кроме того, о Богоразе выходили книги Б. И. Карташёва «По стране оленьих людей» (М., 1959), Н. Ф. Кулешовой «В. Г. Тан-Богораз: Жизнь и творчество» (Минск, 1975), другие работы.

    /Вячеслав Огрызко. Североведы России. Материалы к биографическому словарю. Москва. 2007. С. 64-69./

                                                                        Моя родословная

    История моей семьи, как любая история, начинается с легенд, что в них правда, а что — поэтический вымысел, теперь, после смерти всего поколения, предшествующего моему, узнать уже не у кого. Каких-либо документальных свидетельств тоже не осталось. Поэтому восстанавливать эту историю мне придется по рассказам моих родителей, сохранившимся в моей памяти, и по собственным детским умозаключениям.

    Пожалуй, слова «история семьи» — это слишком громко сказано. Для меня история начинается с папы и мамы, да и то, я уверена, не вся. А все, что было до них — это для меня доисторический, дописьменный период, составленный, в основном, из семейных мифов и легенд, таинственных и романтичных.

                                                                            БОГОРАЗЫ

    Мой отец был родом из Овруча, городка восточнее Киева. Род Богоразов происходит из «лесных евреев», будто бы живших когда-то в Беловежской пуще и занимавшихся смолокурением и изучением Торы и Талмуда. Отец внешне был похож на жителей Полесья: высокий, костистый, светлоглазый.

    Овручские Богоразы делились на две ветви: богатых и бедных. Богатые Богоразы (семья дяди моего отца) имели скобяную лавку, что несколько подкрепляет версию о предках-смолокурах. Из этой семьи вышло несколько знаменитых личностей — известный профессор-хирург Богораз в 20-х гг., попав под трамвай, как говорят, сам себе ампутировал обе ноги — во избежание гангрены. И еще более известный этнограф и лингвист Владимир Германович Тан-Богораз. Вся эта ветвь приняла крещение, благодаря чему сыновьям удалось получить высшее образование. В память о своем еврействе Владимир Германович присоединил к своей фамилии частичку «Тан от «Натан» — так его звали до крещения. Возможно, из этой же семьи происходила народоволка Полина (Пелагея?) Богораз [* Возможно, имеется в виду Прасковья Шебалина-Богораз — примеч. Александра Даниэля.]. И уж совсем из области легенд — история о марксисте Богоразе (Николае Евграфовиче Федосееве, по партийной кличке) — одном из руководителей казанского марксистского кружка, в который в юности входил В. И. Ульянов. Будто бы этот марксист был потом сослан в Иркутскую губернию и там покончил с собой.

    Как-то, году в 56-м, один журналист, услышав, как я назвала свою фамилию, стал у меня допытываться, не сохранились ли в семье какие-нибудь архивы: он писал конъюнктурный тогда очерк об учителях Ленина; он-то и докопался, что Федосеев происходил из Богоразов. Журналист совал мне фотокарточку своего героя и уверял, что я на него похожа. На фотографии я увидела мужчину, чрезвычайно заросшего черными волосами, в бороде, усах.

    Но если версию о том, что Богоразы происходят из каких-то «лесных», полесских евреев, занимавшихся смолокурением, ничто не подтверждает, но и ничто не противоречит ей, то расширенная версия о «богатых» и «бедных» Богоразах заставляет меня сомневаться в ее достоверности и причислять скорее к области мифов и легенд, чем к истории: к крещеной ветви вроде бы действительно относились и хирург, и лингвист. Но вот что вызывает у меня сомнение в достоверности этой версии: отчество одного — «Алексеевич», другого — «Германович». Может быть, в этом несовпадении и нет ничего необычного, но сомнение остается. А теперь еще вот эти мои записки послужат укоренению этой легенды-истории.

    А на Тан-Богораза действительно похожи мой отец и мой младший сын. Фотографии Тан-Богораза мне совсем недавно прислала из Германии одна немецкая исследовательница, Катарина Гернет, писавшая о нем диссертацию. Я же впервые услышала это имя году в 35-м - 36-м. Тогда знаменитый ученый проезжал через Харьков, и ему случилось умереть в этом городе. Люди, сопровождавшие его, почему-то стали там разыскивать его родню и, найдя в телефонном справочнике эту фамилию, позвонили и спросили, как родственники намерены распорядиться его телом. По-настоящему же я узнала, кто он был, когда уже училась в лингвистической аспирантуре и читала книгу Ник. Серг. Трубецкого. Там о Тане-Богоразе сказано, что он был чуть ли не родоначальником новой фонологической школы — и это мне очень льстит: слава Богу, не все Богоразы — революционеры, народовольцы и марксисты (впрочем, Тан-Богораз был не только ученым — в начале 80-х гг. он был революционером-народовольцем, за что и попал в ссылку, в Сибирь; и уже там занялся науками). Имя Тана-Богораза особенно популярно среди этнологов. А у меня на полке стоит его книга — полуэтнографическая, по-лухудожественная, в духе добротных очерков русской натуральной школы — «Восемь племен» — о быте кочевых чукчей. Тан-Богораз в начале XX века был сослан за участие в студенческих волнениях на Чукотку, там занялся изучением — по собственной методике — чукотских наречий, созданием чукотской письменности, изучением и описанием быта и культуры чукчей. Он пользовался доверием и любовью аборигенов, они называли его «Большой доктор». Вернувшись в Ленинград, он основал институт народов Севера, а также музей истории религии.

    Вот такова известная мне история «богатых Богоразов».

    А «бедные Богоразы» — это мой дедушка Аарон Богораз и его дети.

    Из рассказов отца я знаю, что дедушка был «частный поверенный», а значило это вот что: в базарный день он брал с собой бумагу, перо (должно быть, заложив его за ухо), чернильницу, шел на овручский базар и ждал, не наймет ли его кто-нибудь из приехавших с товаром крестьян написать прошение или жалобу. За это ему платили «натурой», продуктами. Думаю, что доходы деда были не очень велики, и его жене приходилось вести небольшое хозяйство: кур, даже однажды корову.

    Детей от первой жены у деда было четверо. Папе было два года, когда умерла его мать, и дедушка женился на вдове с ребенком. Папа очень любил свою мачеху, называл ее «тетушка»; смутно вспоминаю ее имя, кажется, Голда.

    Дедушка считал себя большим знатоком законов и мечтал о том, чтобы выступить настоящим адвокатом в настоящем суде; всего несколько раз ему выпадала такая удача, и тогда он несколько дней и ночей готовил свою речь, репетировал ее дома вслух, а в суде неизменно проваливался — может быть, от волнения.

    Насколько я знаю, у папы был младший брат Борис. Близких контактов с его семьей у нас не было — иногда он с женой Лией приезжал из Донбасса к нам на праздники. Он был самоучка, инженер-металлург, изобретатель. Одно из его изобретений — способ изготовления изложниц — форм для разлива горячего металла из доменных печей — было внедрено в производство. Но почему-то в семье его считали неудачником. Может быть, неудачником он считал себя сам, а вслед за ним и вся его родня. Дело в том, что дядя Борис был классический графоман, всю жизнь мечтал где-нибудь, хоть в стенгазете, опубликовать свои стихи, но это ему не удавалось. А когда у папы появилась жена — поэтесса, моя мачеха Алла Олсуфьева, дядя одолевал ее своим творчеством. Не встретив с ее стороны сочувствия, совсем загрустил и отдалился от нас еще больше. Папа пытался его уговорить, что в наше отнюдь не гуманитарное время изложницы куда ценнее, чем стихи. Мол, в лагере изобретателю-технарю еще может и повезти в получении блатной работенки, а поэту дальше, чем в ассенизаторы не продвинуться. Дядя Борис умер в Донецке в конце 60-х годов, почти одновременно с ним умерла и его жена.

    Незадолго до своей смерти папа как-то мельком упомянул, что его отец, т. е., дедушка Аарон еще до папиной мамы был женат первым браком и имел детей — сыновей, много старших, чем папа. Эта первая семья жила где-то в Крыму — у меня нет уверенности, что я сейчас не пересказываю очередную богоразовскую легенду.

    Папина родная старшая сестра Роза была, по слухам, очень красивой женщиной. Она вышла замуж за киевского фармацевта и жила с ним и с ребенком в Киеве. В начале революции ее муж умер от тифа, а она покончила с собой, оставив сиротой сына Эмиля, который воспитывался в детском приюте. Эмиль стал инженером-строителем, в свои 81 год был неизменно деятелен, бодр и оптимистичен, полон творческих замыслов, изобретал новые методы строительства — специально для Средней Азии, написал об этом некое пособие, но издать его не успел.

    Другая папина сестра (я не знаю ее настоящего имени, даже папа помнил только, что в детстве ее называли Кока), всю жизнь прожила под партийной кличкой Елена Николаевна; конечно, никакая она не Елена и тем более не Николаевна. В ранней юности она уехала из Овруча в Петербург, училась на акушерских курсах. Там она сблизилась с большевистским подпольем, стала членом большевистской партии, была хозяйкой конспиративной квартиры, (была еще и другая Сулимова, об этом я прочитала в БСЭ — Мария Леонтьевна Сулимова, 1890-1969, член КПСС с 1905 г., возможно, другая жена Д. Е, тоже хозяйка конспиративной квартиры в Петербурге в 1917 г.). Тогда же Елена Николаевна вышла замуж за Д. Е. Сулимова (1890-1937), рабочего-революционера с Урала. В 1930-м г. Данила Егорович Сулимов стал председателем Совнаркома РСФСР. Их обоих арестовали в 37-м году, сам Сулимов погиб в тюрьме — вероятно, был забит на допросе или расстрелян, во всяком случае, в лагеря он так и не попал.

                                                       ПИСЬМО КАТАРИНЕ ГЕРНЕТ

    Глубокоуважаемая Катарина!

    Вы не ошибаетесь: Владимир Германович Богораз — действительно, мой относительно близкий родственник. Он — двоюродный брат моего покойного отца, Иосифа Ароновича Богораза, стало быть, мне он приходится двоюродным дядей. Мой дедушка, Аарон Богораз, был родным братом отца Владимира Германовича. Но, к сожалению, я почти ничего не знаю об этом своем дяде, кроме самого факта его существования. Думаю, что поскольку Владимир Германович — объект Вашего научного исследования, Вы знаете о нем гораздо больше, чем я. Некоторые мелкие детали его биографии известны мне только со слов отца, который тоже знал о нем не очень много: семьи отца Владимира Германовича и моего дедушки были совсем не близки, возможно, из-за различий в социальном положении. По-моему, отец даже в детстве и юности не виделся со своим кузеном, хотя они и жили в одном городе, в Овруче — это недалеко от Киева. Пожалуй, сказать, что они оба жили в Овруче, тоже будет некоторым преувеличением, так как Владимир Германович был значительно старше моего отца и, видимо, рано уехал из Овруча в какой-нибудь университетский город, скорее всего, в Петербург. Его отец, достаточно богатый (по местечковым масштабам) человек, принял крещение сам (таким образом, вероятно, его еврейское имя было вовсе не Герман) И крестил своих сыновей для того, чтобы они могли получить хорошее образование. Владимира Германовича до крещения звали Натан, и в память о своем еврейском происхождении он впоследствии взял псевдоним: Тан-Богораз. У него было несколько братьев, один из них стал в советское время очень крупным хирургом, и во время Отечественной войны получил Сталинскую премию за разработку новых методик в хирургии. До войны он жил и работал в Ростове-на-Дону, во время войны переехал в Москву, здесь был ведущим хирургом в 1-й градской больнице. Николай Германович (кажется, так его звали после крещения) известен также тем, что в результате дорожной катастрофы потерял обе ноги и многочасовые операции проводил, стоя на протезах. Из области мифов о нем: говорят, что, попав в катастрофу, он лично руководил ампутацией своих ног. Впрочем, скорее всего, это не миф, а правда. Эту историю я слышала от многих знавших его людей, и ростовчан, и раненых, которым довелось попасть к нему на операцию. У него была семья, но никого из его семьи я не знала, как и из семьи Владимира Германовича. Самих моих дядей я ни разу в жизни не видела. Владимир Германович умер году в 1935-м - 36-м и похоронен в Ленинграде. Вот эти детали можно установить, обратившись к сотрудникам Петербургского университета или Музея истории религии и атеизма, им же и основанного.

    Николай Германович вскоре после войны умер в Москве, здесь же был похоронен, я видела его могилу и памятник на кладбище.

    Говорят, что в этой семье был еще один брат. Увлекшись марксизмом, он взял псевдоним Федосеев, жил где-то в Поволжье и будто бы был одним из революционных учителей Владимира Ульянова (впоследствии Ленина). Был арестован и сослан в Сибирь и там покончил с собой из-за какого-то партийного недоразумения. О Федосееве-Богоразе я слышала году в 50-е годы от какого-то советского журналиста, который написал брошюру о марксистских кружках в Поволжье, приобщивших Ленина к марксизму. Этот журналист отыскал меня, показывал мне фотографию Федосеева и уверял что между мной и этим чрезвычайно заросшим волосами человеком находит фамильное сходство. Я тогда этим нисколько не заинтересовалась, так как к тому времени уже весьма негативно относилась к ленинизму, да, пожалуй, и к марксизму и даже испытывала что-то вроде стыда за причастность моей родни к идеологическим корням ленинизма. Потом, когда я сама была в ссылке в Иркутской области, я прочитала в иркутской газете статью о Федосееве-Богоразе, вероятно, это было в юбилейный, 1971-й год.

    Что же касается Владимира Германовича, я прочитала о нем в книге известного лингвиста Н. С. Трубецкого, которого называют родоначальником современной структурной лингвистики. Трубецкой использует материалы Тана-Богораза по ительменскому языку, основывая его описание не на лингвистической традиции (возможно, и неизвестной В. Г. Богоразу), а на изучении языковой реальности. Думаю, что собрать полную библиографию его произведений вряд ли возможно, так как, насколько мне известно, многие из его лингвистических трудов не опубликованы и даже не собраны.

    Уважаемая Катарина. Вы спрашиваете, ощущаю ли я себя «наследницей» Тана-Богораза по борьбе за права человека. Нисколько! Для этого я слишком мало знаю о его общественной и политической роли в русской истории, да и не стремлюсь принять эту долю «наследства» моего рода. Мне хотелось бы считать себя «наследницей» Владимира Германовича в лингвистике, но это мне, к сожалению, не удалось. Надеюсь, удастся моим детям или внукам.

    Да, известно ли Вам, что В. Г. был автором нескольких популярных в среде народовольцев песен?

    Конечно, я буду Вам очень благодарна, если Вы перешлете мне Вашу книгу о моем дядюшке (хорошо бы и его портрет, раз уж я, как вы считаете, похожа на В. Г), когда она будет опубликована на немецком — с немецким у меня, правда, неважные отношения, но с английским еще худшие.

    С искренним уважением к Вам,

    Лариса Богораз

    Москва, 1 марта 1999 г.

    /Лариса Богораз. Сны памяти. Харьков. 2009. С. 8-14./