ЎЎЎ Алесь Афакешаў. Во Поўнач, Поўнач-чараўніца... Нарысы пра Якутыю. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Извечно стремление человека ко всему таинственному и необычному. В Якутии (она занимает пятую часть России и седьмую СНГ, а каждый ее район - их всего 32 - больше Беларуси) приходится удивляться на каждом шагу. Особенно если ты не просто любознательный, а ищущий удивительное в жизни охотник, рыбак, турист и журналист. Итак, перед нами серия почти детективных историй.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 20 (97). 21-31 кастрычніка 1994. С. 8./

    Эти заметки наш автор начал с того, как он с радикулитчиком-диспетчером аэропорта и охотоведом на попутном вертолете отправился на встречу с Улахан Шаманом, Винтокрылая машина потерпела небольшую аварию, и Алесь Афакешев рассказал о том, как ему впервые довелось столкнуться с живой удаганкой, которая не просто знала Улахан Шамана. Она была его родственницей.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 11 (112). 1-14 чэрвеня 1995. С. 8./

                                             НА ВСТРЕЧУ С УЛАХАН ШАМАНОМ

    О Север, Север-чародей,

    Иль я тобою околдован?

                            Ф. Тютчев

    Фотоснимки с падающего вертолета я все-таки сделал, но вначале о том, как мы очутились в воздухе,

    Эта долгожданная для меня поездка к Улахан Ойуну, т. е. Великому Шаману устроилась молниеносно. Одного моего нового знакомого-диспетчера аэропорта, с которым я был на рыбалке, скрутил жестокий радикулит. Местные эскулапы ничем помочь ему не смогли. Тогда-то я и подал блестящую идею - на вертолете махнуть к самому известному на Севере целителю от мучительных недугов и неизлечимых хвороб.

    - Собираемся тотчас! - изрек ужасно страдающий диспетчер. - Туда, кстати, сейчас загружается вертолет со срочным грузом, Места нам хватит.

    С предосторожностями мы вывели диспетчера на улицу и усадили в газик. Ни пути заехали в гостиницу. За несколько минут я сложил в рюкзак свое походное имущество, зарядил пленкой фотоаппарат, поставил чистую кассету в магнитофон «Репортер».

    На взлетной полосе шумела винтокрылая машина. Груз был уже на борту. Ждали только нас, о чем предупредил по телефону наш диспетчер. Вертолет сразу взмыл вверх, едва мы заняли в нем места. Усевшись на холодное металлическое сидение, я с какой-то тревогой поглядывал через иллюминатор на проносившиеся внизу озера.

    Уже года два я пытался попасть к Улахан Ойуну. За это время я узнал много легенд о нем. Это был не просто долгожитель, как первоначально сообщили мне о нем, а знаменитая личность. Меня обещали забросить к нему то из Тикси, то из Усть-Неры, то из Верхоянска, но всегда что-то срывало поездку. И вдруг этот везучий полет.

   - А везучий ли? - с опаской подумалось мне. Сами собой вспомнились слова столетней удаганки, как тут называют женщин-шаманок; «К Улахан Ойуну быстро не попадают. Жди. Думай. Если очень хочешь - обязательно встретишься». Я стал настойчиво отгонять навязчивую тревогу, внимательно вглядываясь в окно.

    Поселок геологов, добытчиков слюды и олова, остался позади. Мы летели над необъятной тундрой. Весна здесь поздняя и короткая. Зато все бурно растет и восхищает буйством красок. Нет, это не богом забытая земля. Пожалуй, впервые я понял, почему местные жители с таким обожанием рассказывают о родных местах: здесь столько удивительной прелести и красоты.

    - Кигиляхи! Кигиляхи! – дернул за рукав меня здешний охотовед, которого взял с собой диспетчер на борт вертолета (у этого тоже были неотложные дела к Великому Шаману). Он взахлеб объяснял мне об этом чуде природы сначала по-эвенски, потом по-якутски. Наконец взглянув на меня, весело извинился и перешел на русский:

   - Каменные богатыри, которые охраняют достойных людей от злых духов нижнего мира, т. е. преисподней, если по-вашему.

    Я немало слышал об этих удивительных каверзных шутках природы, выросших там, где тундра уступала постепенно место горам, а затем и тайге. Ученые геологи считали, что все это элементарно объясняется. Но они тут же умолкали, когда я задавал им вопрос: «Почему тут много находят так называемых конкреций - различных идеально сделанных фигурок из базальта?» Нет, в людях-скалах было что-то необъяснимое и таинственное.

    Снова замелькала разноцветная тундра со стаями птиц над многочисленными озерами. Особенно резвились плавунчики: яркие, как попугаи, каждый неповторимый в своем оперении. Это были соблазнительницы-самки. Они уже разыскали суженых на короткий срок (невзрачных сереньких пернатых), отложили кладку и уступили место своим супругам, оставшимся высиживать птенцов и ухаживать за ними до тех пор, пока они не встанут на крыло. А беспечные плавунчики, сразу же забыв о потомстве, собрались в стаи и носились над озерами. Совсем как некоторые современные матери, которые с легкостью необыкновенной оставляют собственных новорожденных в домах ребенка.

    За кигиляхами тундра несколько изменилась. То там, то здесь замелькали небольшие островки ерника (карликовой березки), появились речки, которые сбегали с пока еще невидимых гор. А вот на горизонте затемнела полоса. Она постепенно разрасталась, превратившись в высоченный хребет, почти сплошь покрытый сверкающим снегом. Сейчас где-то тут должен был появиться двуязыкий ледник. Нельзя было прозевать захватывающий момент. Я расстегнул теплую куртку, высвободил фотоаппарат, висящий на груди, и открыл объектив.

    - Ледник решил запечатлеть? - поинтересовался зоркий и понятливый охотовед. - Вот он справа от нас.

    Я сделал несколько общих планов Но они были мелковаты. Нужна была панорама из двух снимков. Я едва их успел сделать, как вертолет склонился влево и вошел в глубокое, узкое и сумрачное ущелье. Но в одном месте скалы расступились, образовав озеро, от которого шел пар.

    - Теплое! - крикнул мне прямо в ухо охотовед. В ущелье к шуму мотора примешивалось эхо и грохот стоял нестерпимый. - Слышал о нем? Около него круглый год множество птицы и зверей; в полном согласии лечатся от всяких болезней в горячих источниках и грязевых ваннах.

    Мне рассказывали об этом озере. Оно образовалось у подножия разрушенного вулкана.

    Сделать снимки никак не удавалось. Машина тряслась, как в лихорадке. Она то взмывала вверх, то проваливалась в воздушные ямы. Вертолетчики каким-то чудом уходили от прижимов - отвесных скал с множеством острых выступов.

    Внешне охотовед выглядел молодо, как большинство эвенков и якутов. Он был подтянут и сухощав, Наверно, ему было не больше сорока пяти лет, но, как темный старик, вытащил откуда-то амулет. Наверно, из заплечной сумки, сделанной из ровдуги (оленьей замши). Она лежала у его ног.

    Уставившись на амулет, он обращался по-эвенкийски, насколько я понял, к великой хозяйке - божеству этих гор:

   - Улахан Ойун меня хорошо знает. Он добр ко мне. Сейчас, конечно, страждующих принимает, Но он вспомнит обо мне. Будь и ты благосклонен к нам. Здесь все достойные люди. Их не за что наказывать.

    Охотовед успокоился, сунул за пазуху амулет и снова стал глядеть по сторонам. Вдруг он опять дернул меня за рукав, махнув головой на скалы. По едва заметной тропинке, выбитой и прижиме, двигались рогатые бараны. Я догадался, что это чубуку - горные козлы. Я защелкал затвором фотоаппарата. Вертолет дергался то вниз, то вверх. Но я продолжал снимать. Фото, произведенные с такого близкого расстояния, я еще нигде не видел в газетах и журналах. Чубуку на моих фото будут выглядеть великолепно.

    Порадоваться счастливо свалившейся на меня удачи долго не пришлось. Машина все ниже и ниже проваливалась вниз.

    - Почему бы нам наконец-то не сесть? – непрошенно мелькнуло у меня в голове. И в этот момент стало тихо до звона в ушах. Я некстати вспомнил где-то прочитанное, что вертолет никогда не разбивается при отказавшем моторе: крылья-винты якобы помогают ему спланировать, как парашюту. Почему-то мы быстро устремились вниз прямо на скалы. И все-таки я продолжал обстреливать фотоаппаратом чубуку.

    Однако ничего страшного не произошло. Машина плюхнулась на песок, намытый горным ключом. Вертолетчики вышли из кабины, с опаской оглядывая тяжелый груз и нас, притулившихся рядом. Все весело заговорили, радуясь тому, что на удивление остались живы и здоровы. Лишь меня сильно тряхнуло о металлическую стойку, так как руки были заняты фотоаппаратом. Я с трудом встал. Все поплыло у меня в глазах: видимо, получил сильное сотрясение. Охотовед поддержал меня под руку, и мы выбрались наружу. Я прилег на песок. Летчики осматривали машину. Радикулитчик стонал, лежа рядом со мной.

    Один охотовед был несказанно рад и все тайно пощупывал амулет, который ему помог на этот раз:

    - Хозяйка гор всего-навсего попугала, испытав на прочность каждого из нас. А у тебя фотоаппарат тоже вроде амулета? Ты не выпускал его из рук даже тогда, кода мы падали.

    - Вроде этого, - согласно кивнул я головой, вспоминая историю, которая произошла со мной прошлой осенью, когда я также вот на вертолете попал к столетней удаганке. Она собственноручно убила 99 амака (медведей) и взяла меня на сотую охоту с собой. Ее спутники были против этого. Они горячо ей доказывали по-эвенкийски, что очкастого журналиста надо оставить дома. С большим трудом я понял, что сто - какое-то символическое число, и не посвященные (вроде меня) могут принести беду.

    - Алесь выручит нас всех! - твердо сказала шаманка по-русски и протянула мне новенький ФЭД-2. - Отказывать мне нельзя. Бери! Это будет твоим амулетом. При удачах обязательно вспомнишь обо мне. И вот еще шапка моего прапраправнука. Шляпа, даже кожаная, в горах не греет.

    В той смертельной схватке с амака (сотой для шаманки) все здорово оплошали. И выручал самых опытных охотников, к удивлению, я, как и предсказала удаганка. Но это уже следующая история.

    На снимках: Веселые плавунчики - беззаботные самки; в мрачном ущелье тоже есть красивые цветы; кигиляхи, т. е. скалы-люди.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 20 (97). 21-31 кастрычніка 1994. С. 8./

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 21 (98). 3-17 лістапада 1994. С. 8./

                                                В  ГОСТЯХ У  ВЕЛИКОГО  ОЙУНА

                                                              СОКОЛИНАЯ ГОРА

    Мне кажется

    Улыбкою своей

    Меня все время

    Кто - то одаряет.

             С. Данилов

    - Мохсоголох! – воскликнул охотовед. – Соколиная гора! Здесь живет Великий Шаман – Улахан Ойун!

    Вертолет летел над ровной лиственичной тайгой. Лишь кое-где вставали небольшие сопки. Вдруг винтокрылая машина резко повернула влево, и мы почти уперлись в высокую гору. На ее вершине стаяла огромная лиственница. Внизу реликтовое дерево пестрело разноцветными флажками.

    - Священная лиственница, - пояснил охотовед. - Это не флажки: каждый, кто приходит сюда, оставляет полоску материала своего любимого цвета.

    Мы облетели природный памятник древнейших времен и стали спускаться в долину, раскинувшуюся у большой реки. Под ними весело зеленели плакучие березки и белели высокие кустарники: видимо, цветущие малина и смородина. Мне вдруг подумалось, что мы каким-то образом попали в Беларусь, куда-нибудь на берег Днепра или Сожа.

    Вертолет сел рядом с высоким двухэтажным домом, около которого был разбит сад и огород и сверкали стеклом теплицы с виноградом и лимонами. В парниках со снятой на день пленкой зеленели помидоры и огурцы.

    Высокий худощавый человек ждал нас у калитки. Пронзительные глаза мгновенно охватили нас взглядом и тут же засветились приветливой улыбкой:

    - Давненько собираетесь ко мне в гости. Слышал о вас. Рад встрече! – Рука у Великого Шамана оказалась на редкость крепкой. Он пожал всем руки, каждому сказав несколько теплых слов, как будто давним знакомым. На диспетчера он взглянул с ироничной усмешкой. - Надо взять себя в руки! Еще не конец света!

    В прихожей на первом этаже он попросил всех остаться. Лишь мне кивнул, что я могу следовать за ним и больным диспетчером. Светлая комната, в которую мы вошли, неуловимо напоминала кабинет врача. Великий Ойун облачился в белый халат. Диспетчер тем временем разделся до пояса и лег животом на кушетку. Он уже не стонал и не морщился. Улахан Шаман осмотрел его поясницу, не дотрагиваясь до нее, вынул шприц и сделал укол, видимо, болеутоляющий. Затем пробежался длинными пальцами, как у пианиста, по нижней части позвоночника, чуть выше крестца сделал резкий нажим. Больной скрипнул зубами, но сдержал стон.

    - Неловко взял тяжесть, - констатировал то ли врач, то ли Шаман. - К тому же застудился. Сделай пояс из заячьей шкурки и носи его ворсом к телу. Мария Ивановна, дай ему настойку, чтоб он не волновался на работе и дома по всяким мелочам.

    Я оглянулся на дверь. Там стояла молодая красивая женщина. Я не слышал, когда она вошла. Ей было около сорока лет. Большие голубые глаза приветливо кивнули мне. Они были славянские, но что-то неуловимое и восточное крылось в них. Нет, возраст красавицы перешагнул за пятьдесят. Ее выдали легкие морщинки на шее и у запястья рук. Кем же она приходится Великому Шаману?

    - Она считает себя моей женой, - словно подслушав вопрос, улыбнулся тот. - В загс идти при моем возрасте не совсем удобно, хотя я с удовольствием исполняю все супружеские обязанности.

    Лицо этого необычного целителя помолодело. В эту минуту никто бы даже подумать не мог, что ему более ста лет.

    После диспетчера явился охотовед. У него был смущенный вид.

    - Ты же понимаешь, что не слушаешься моих советов, - сказал по-отечески Шаман. – Опять экзема? Кто в этом виноват? У тебя приятная жена. Ребята взрослые, а ты все за красотками бегаешь. Отсюда твои неприятности, беды, переживания и полный завал на работе. Будет еще хуже, если не наладишь отношения в семье. Мария Ивановна, проводи этого до калитки! Он сам себе целитель.

    С вертолетчиками Улахан Шаман вел веселый разговор: угадал, сколько каждому лет, указал на многоженца, отметил, кому в чем везет; дал дельные медицинские советы для лечения детей и жен.

    Пилоты остались довольны, весело поглядывая на своего товарища, который, оказывается, менял благоверных как перчатки. Только командир воздушного корабля был недоволен:

    - И про журналиста надо было бы что-то сказать. Или у него много секретов за душой?

    - Тайны у каждого человека есть, - ответил хозяин. - Вот одна из них: это - мой брат духовный. Правда, он в этом не совсем убежден. Правда? Да у него и среди родственников немало знахарей, целителей и ворожей. Один даже был профессиональным гипнотизером. Да?

    Я стал быстро припоминать: так все и было. Вот и прабабушка мне незадолго перед смертью об этом говорила. Но я тогда был совсем маленьким и прочно обо всем забыл. Только сейчас с помощью Улахан Ойуна об этом вспомнил.

    - И в жизни его было много необычного и трудно объяснимого, - продолжал мудрейший долгожитель.

    - Мы сейчас пойдем обедать под плакучей березкой, а он нам кое-что интересное расскажет.

    Мы уселись в тенечке под деревом, сбросив теплую одежду. Еще недавно мы были как бы в марте, а теперь попали в июнь или даже в июль.

    К нам приблизилась сердитая лайка, сверкающая белизной. Шаман взглянул на нее, и она, поджав хвост, тотчас удалилась. Голубая белка вспрыгнула на плечо Ойуну, Он дал ей кедровых орешков. Огромный белый ворон шагал к нашему столу. Сказочным был не только сам Шаман, но и все его окружение.

    На снимке: Березки в долине у горы Соколиной.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 11 (112). 1-14 чэрвеня 1995. С. 8./

                                                           ТРАПЕЗА У ШАМАН-ГОРЫ

    Стоит гора подобием вулкана.

    Она до плеч закуталась в туман

    И величают гору ту Шаманом

    Все потому, что жил на ней шаман.

                                               П. Конкин

    За столом, кроме нас, уселось еще человек десять. Это были женщины средних лет, старый якут и парень лет двадцати пяти, седой, как лунь.

    - Что это за беда с ним приключилась? - шепотом поинтересовался я у Улахан Шамана с журналистской непосредственностью.

    - Седой он со школьных лет. Правда, Савелий?

    - У нас в поселке все седые, - пояснил хлопец. - В нашей воде то ли металла какого-то не хватает, то ли чего-то излишне много.

    - Пришел он ко мне по другой причине, - пояснил Великий Ойун. - Решил раньше времени в Нижний мир отправиться.

    Нижним миром раньше якуты, когда были язычниками, называли преисподнюю. Парень, видимо, потерял голову от несчастной любви и вздумал покончите счеты с жизнью.

    - Одна вертихвостка ради шутки водила его за нос, - будто подслушав мои мысли, продолжил шаман. – Отец почти насильно привез его сюда. Он выплакался мне и успокоился сам по себе. Головой он понимал, как все обстоит в действительности, а сердце не хотело считаться с этим.

    Я взглянул на женщин, сидящих за столом, они внимали каждому слову Улахан Ойуна. У каждой из них, наверно, было свое горе. Всех он внимательно выслушал, ласково поговорил с глазу на глаз, дал «сердечной травки».

    - У них, конечно, были какие-то хворобы вроде экземы или так называемой «чесотки», - поразительно, но он продолжал мои размышления про себя. - А это вторичное. Причина кроется в каких-то тяжелых психических переживаниях. Выговориться некому было. Не нашлось психологического «громоотвода». А всякие экземы и «чесотки» еще больше подействовали на нервы. Мужчине проще. Он пойдет в тайгу или на реку. Азарт промысловый или рыбацкий отвлекут его от личных бед. Да и время лечит. Поздно вечером усталый удильщик или охотник у костра пьет чай и спокойно размышляет о своих несчастьях, и они уже не кажутся ему огромными или страшными.

    «Все так просто?» - подмывало меня спросить Улахан Шамана. «Но идут ведь не к кому-либо, а к Великому Ойуну?»

    - Это схема того, как возникает тяжелое психическое и физическое заболевание или даже целый букет болезней, которые дремали в человеке, а тут как бы сорвались с узды... В принципе в каждом крупном селении должен быть психолог или психонервопатолог с непререкаемым авторитетом, к которому бы шли люди для задушевной беседы и лечения.

    - А для этого он должен время от времени совершать чудеса? - не сдержал улыбки я.

    - Да без них просто нельзя! Ведь специалисты боролись с помощью лекарств с той же экземой. Ее временно заглушали, однако она вспыхивала вновь. Это как пожар на торфяном болоте. Сверху тянется едва заметный дымок, а в глубине пылает страшное пламя. И вот совершается волшебство. Гипнотизер, или его подобие, потолковал, побеседовал, дал легкой травки - и болезни отступили раз и навсегда.

    - Только действует не обычное внушение, а встреча со знаменитым шаманом?

    - Да, да, без авторитета и волшебства не обойтись. У каждого человека есть как бы кнопочка. В трудную минуту сильный человек нажимает на нее сам, и начинает действовать механизм самовнушения, самогипноза. Так жизнестойкая натура спасает себя от неверных шагов и последующих болезней.

    - А женщины и юноши забывают про эту «кнопочку»? - не удержался я от вопроса. - Или тоже не все?

    - Самые впечатлительные и нервные, - пояснил шаман. - Когда они направляются ко мне, особенно если путь этот долог, их механизм самогипноза начинает автоматически настраиваться. Мне остается лишь подрегулировать все.

    - Но каждый человек неповторим, и его механизм самогипноза индивидуален?

    - Да. Кроме того, в различных ситуациях люди действуют по-иному, - спокойно и рассудительно говорил Великий Ойун. - Вот почему часто требуются долгие беседы по несколько дней. Человек раскрывается передо мной, сообщая свои тайны. Он, может быть, впервые после случившегося, стремится осмыслить происходящее с ним и проанализировать свои поступки.

    Улахан Шаман прервал свои размышления и молодо заулыбался. Я оглянулся назад. К столу шествовала Мария Ивановна. Она переоделась в красивое летнее платье и выглядела просто тридцатилетней. Прелестная женщина села рядом с ним и на миг коснулась его левой руки:

    - Тебе бы ученые статьи писать, - тепло улыбнулась она. - Только нет времени для этого. Заполучить бы писателя, который все рассказал бы о тебе. Не хочешь?.. Конечно, шаманское волшебство трудно уложить в ученость. Это выше ее.

    Мудрый Ойун ласково смотрел на свою жену, и она как бы еще больше расцветала под этими взглядами. Спорить с ней он, конечно же, не стал и прежние замечания выразил несколько по-иному:

    - В каждом человеке есть величайшая сила, волшебство, шаманство, если хотите. Надо разбудить это чудо, чтобы оно спасло человека от бед и несчастий, болезней и недомоганий.

    - А долгожители владеют этим чудом? — журналистская настырность не давала мне покоя.

    - Каждый в разной степени. Я как-то беседовал с доктором медицинских наук, который собирал материал для книги о долгожителях Якутии. Их у нас так же много, как на Кавказе. Ученый муж говорил, что все дело в обилии вина, отказе от мяса и куренья. Я поправил доктора. Лично я курю. Выпиваю немножко спирта. Зимой не могу обходиться без мяса. Да и рядом с полюсом холода без мясной пищи зимой не проживешь.

    - Тогда в чем же дело? В наличии шаманских сил у долгожителей?

    - Их игнорировать нельзя. Но есть и общие признаки. Умеренность во всем: питье, пище, куренье, а также обилие летом продуктов молочных, рыбных и овощных. Долгожители - люди с юмором, у них философский взгляд на мир и себя. Они живут вдали от городской суеты, на природе: в тайге или у реки. Это вечные труженики, не лежебоки, любят людей, а те их взаимно уважают. Кроме того, могут управлять своими эмоциями, а значит, и здоровьем.

    Пожилая якутка поставила на стол огромную миску с салатом. В ней была редиска, зеленый лук и еще какие-то овощи.

    - Всякие вкусные травки с прибрежных лугов и опушек леса, - пояснил шаман. - И вкусно, и полезно, и лечебно.

    Молоденькая юкагирка с огненными волосами принесла вилки и ложки и стала раскладывать закуску по тарелкам. Еще одна женщина поставила рядом с Марией Ивановной ящик с бутылками, из которых она разливала пахучие напитки по маленьким стопочкам.

    - Обычные настойки, но с целебными травами, - пояснил мой мысленный вопрос Ойун. - Ну, а мы с вами попробуем питье, которое действует как общеукрепляющее и вызывающее аппетит. Раньше я колдовал с этим сам. Теперь меня заменила Мария Ивановна. Она понимает меня с полуслова.

    После салата появилась тройная уха с сигом и хариусом, а потом караси в сметане. На десерт Мария Ивановна разлила лечебный квас. Мне и вертолетчикам принесли землянику, замороженную в сливках.

    - А теперь по желанию командира винтокрылого корабля, - рассмеялся Улахан Шаман, - журналист кое-что вспомнит с моей помощью о том малообъяснимом и чудесном, что случалось в его жизни.

    Все притихли и устремили взгляды на меня...

    На снимке: Это не просто долгожитель. Он волшебник.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 15 (119). 1-16 жніўня 1995. С. 8./

                                                        ИСКРЫ ПАМЯТИ ДАЛЕКОЙ

    Силой меня

    Ты одари своей:

    Чудом огня

    Вешних кипучих дней.

                        С. Данилов

    - Что ж, брат мой по духу, дорогой наш гость-журналист, - обратился ко мне с едва заметной улыбкой Великий Шаман, -расскажи вертолетчикам и остальным присутствующим о том, какие были в твоей жизни чудеса. Или они не случались?

    Я хотел отшутиться или ответить отрицательно, но в моем мозгу, как череда быстрых молний, промелькнули картинки невероятных событий детства, юности, взрослых лет.

    - Странно! - удивился я. - Однажды, когда мне было шестнадцать лет и я не верил ни в какие чудеса, этот же вопрос задала мне бабушка. И тогда в голове у меня также вспыхнули, как кадры киноленты, происшествия в три года.

    - Это была необычная бабушка? - спросил Улахан Ойун.

    - Пожалуй. Она лечила травами знакомых, мирила вконец рассорившихся соседей, возвращала к жизни людей, задумавших самоубийство. Да и многое удивительное другое было известно о ней... Так вот, когда мне было три годика, а сестре Нине - пять, мы заболели детской болезнью, а затем наступило тяжелое осложнение. Температура поднялась у нас за 41 градус. Мы были на грани смерти. Позвали бабушку.

    Она была в своем цветастом переднике, но какая-то строгая и неулыбающаяся. Налила мне в чайную чашку принесенную настойку и стала уговаривать своим певучим голосом выпить это снадобье. Я упрямился. Она настойчиво меня увещевала. Ей было нелегко добиться своего: пот лился с ее лица ручьем. Наконец я взял чашку дрожащей рукой и выпил жидкость, вкуса которой я даже не почувствовал. А сестра бросила чашку на пол и стала плакать, что это горькая отрава. Видимо, загипнотизировать внучку у бабушки не осталось сил.

    - Значит, это было внушение, магнетизм? - ухмыльнулся Ойун.

    - Наверняка. На следующее утро я впервые за три дня попросил есть. Я спокойно пил рыбий жир, который раньше не переносил, и барсучий. Ел странное мясо. Когда я стал взрослым, бабушка призналась, что это была собачатина. А Нину пичкала всякими лекарствами, однако она вскоре угасла...

    - Получается, что на сестру не действовал гипноз? - иронично заметил Шаман.

    - Трудно сказать, - призадумался я. - Во всяком случае я всегда посрамлял самых выдающихся гипнотизеров. Они на меня не могли воздействовать. Тут было что-то другое.

    - После вашего выздоровления, - предположил Ойун, - бабушка стала меньше шаманить?

    - Она же не была удаганкой! - воскликнул я. - Ее далекие родственники являлись запорожскими казаками.

    - А запорожцы носились по всему свету и любили привозить с собой юных восточных красавиц. Случилось что-либо подобное с бабушкиным прапрадедом? Вот видишь, так я и знал. Просто бабушка передала тебе тогда часть своей таинственной силы. Вот почему ты избавился от верной смерти еще раз в детстве?

    Я вспомнил это без всяких усилий со стороны Великого Шамана. Мне исполнилось уже пять лет. В городе свирепствовал вирусный грипп, который давал страшные осложнения. У меня после него отнялись пальцы на ноге, а потом вся она до колена. Медицинские светила не знали, что предпринять. И тут вмешался дедушка (бабушка была по отцовской линии, а он - маминой). Он привел древнего татарина в национальной одежде. Тот с трудом говорил по-русски, но я все же понял, что он явиться завтра утром в пять часов  к нам и я должен буду разбудить маму, чтобы она открыла ему дверь. Старик принесет чугуночек душистого куриного бульона, который я весь выпью и буду спать день и ночь. Потом я встану утром тоже в пять часов и пойду на улицу собственными ногами смотреть как восходит солнце. Так все и получилось.

    - У старика было доброе лицо, - дополнил меня Великий Шаман, - однако цепкие глаза. Он говорил с тобой долго-долго, и с его лица, как и у твоей бабушки, градом катился пот. Ты был трудным орешком даже для этого татарского шамана. Ему пришлось расстаться с частью своих таинственных чар. И с тех пор тебе все легко удавалось в жизни. Случалось, что ты попадал в трудные обстоятельства, но все заканчивалось и тут хорошо.

    - Нет, не всегда, - возразил я.

    - Да, - согласился Ойун, - когда ты шел против своих принципов и воли. И тогда тебе приходилось чем-то жертвовать и отказываться от привычного куренья, от любимого пива с раками, от...

    - Не совсем так, - отрицательно покачал я головой. - Папиросы я перестал покупать потому, что заболел отец и ему было обязательно бросить курить.

    Ойун откровенно рассмеялся надо мной. Все это-де было лишь поводом, чтобы найти внешнее оправдание для принесения необходимой жертвы: «Шаманы тоже не всемогущи! Им приходится заниматься самопожертвованием, чтобы не потерять свои чудесные силы».

    - А пивом и раками я перестал увлекаться потому, что спивался однокурсник с которым пришлось заключить пари, - пояснил я, но тут же смущенно улыбнулся. - Сдаюсь! Великий Ойун прав: опять внешний повод для собственного самопожертвования.

    Улахан Шаман поморщился:

    - Меня так открыто не величают. Я немного медик, чуточку гипнотизер и, кроме того, народный целитель. Есть, понятно, кое-что и другое. Иногда вспыхивает понимание Солнца, Луны и звезд, приливает огненная сила вешних дней, которую я передаю людям. Но зачем об этом повторять вслух на каждом шагу. Поднимитесь на Шаман-гору и вы почувствуете, сколько волшебства таится в природе, в наших реках, лесах и земле, к которой прикасались древние герои, чтобы снова стать могучими и непобедимыми.

    На снимках: Чудесный вид с Шаман-горы; неправда, что северные цветы не пахнут: медоносы собирают с них нектар; в двух шагах от дома Великого Ойуна безбоязненно плавает лебедь с лебедятами; дикая водоплавающая птица здесь не боится людей.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 16 (117). 17-31 жніўня 1995. С. 8./

                                                 МЫ ИДЕМ К СВЯЩЕННОМУ ДЕРЕВУ

    Да, жизнь невероятна и сложна,

    не сразу раскрывается она...

                                С. Данилов

    Солнце припекало. Мы разделись до пояса, сбросили ботинки и двинулись вслед за шаманом по крутой тропинке к священному дереву. Он шел невероятно быстро для его возраста, и мы едва успевали за ним. У высоченной лиственницы мы остановились. Увидели камни, стертые до блеска, и с облегчением расположились на них. Посидели молча, разглядывая могучую реку у подножья Шаман-горы и далекий дом Ойуна. От дерева шел приятный запах. Изредка я встречал в белорусских лесах лиственницы. От них не шел ни весной, ни летом нежный аромат. Здесь была иная, благородная порода - сибирская.

    Великий Ойун едва заметно кивнул командиру вертолета, и тот стал открывать нечто, похожее на бурдюк, достал кружки и стал разливать пенистую жидкость, которая ударила в нос спиртом.

    - Этому напитку - тысячелетие, не меньше, - пояснил шаман. - Завезли его сюда с юга якуты, откуда убегали они от Чингисхана: не захотели вместе с ним участвовать в захватнических набегах. Конь для них был не только средством передвижения, он давал еду и живительный лекарственный напиток.

    Я пробовал кумыс в Средней Азии и Башкирии. Этот был особый. Он освежал, взбадривал, снимал усталость и как бы расцвечивал мир в яркие краски.

    - Что ж, - по доброму улыбнулся Великий Ойун, - продолжай, собрат по духу, рассказывать о всем необычном, что случилось в твоей судьбе.

    Мне как-то не приходилось задумываться о чем-то чудесном в собственной жизни. С первых дней работы в прессе я охотился за удивительным в окружающих людях.

    Шаман закрыл глаза. Что-то зашептал на эвенкийском, потом якутском языке. И все же я разобрал смысл его слов.

    - Большая река... Недалеко отсюда... Опасная сопка... Вернее, осыпь... Вы идете с молодой женщиной... Она красива и безрассудна... Под влиянием ее чар ты согласился пойти почти на верную смерть...

    Да, это было на Индигирке. На глиссере меня подвезли к месту, где ожидала машина с прииска. Через несколько дней я вернулся сюда вместе с молодой геологичкой. Но глиссер за нами не пришел, хотя солнце близилось к заходу. Как истый журналист, я не терял времени даром. Откровенными признаниями о себе я вызвал на разговор спутницу. Мне так не терпелось вынуть блокнот, но этим я мог бы спугнуть геологичку, вызвать у нее желание укрыться в обычную человеческую скорлупу, которая предохраняет людей от назойливого заглядывания в душу, чем грешат по долгу службы газетчики. Потом она прервала свои откровения:

    - Наверно, случилась какая-нибудь поломка. У нас два выхода: или вернуться на прииск и все выяснить по телефону, или перевалить через эту сопку, и тогда успеем на последний речной трамвай.

    - Я поглядел на восточную половину неба. Ее затягивала тяжелая туча. Дождь на осыпи, а сопка была именно такая, почти смертелен. Древние скалы разрушились, и образовалось нечто вроде терриконов, которые вырастают из породы вокруг шахт. На мокрых камушках всегда можно поскользнуться. Тут же осыпь придет в движение, сметая все на своем пути. Это пострашнее снежного обвала в горах.

    - До дождя успеем перевалить сопку и выйти к берегу, - легкомысленно успокоила меня геологичка. Нехотя я двинулся за ней. Мы едва достигли вершины осыпи, как стал накрапывать мелкий, но спорый дождь. Я предложил остановиться, но молодая особа продолжала двигаться вперед. Неожиданно она оступилась. Я едва успел схватить ее за руку, как нас понесло вниз.

    - За что бы уцепиться?! Неужели на этом все кончилось?! - повторял я про себя беспрерывно, хотя волнения в груди не было никакого. И тут меня больно стукнуло о каменный столбик. Я обхватил его правой рукой и стал подтягивать к себе геологичку. Мы оказались за надежной защитой. Два каменных потока неудержимо неслись с двух сторон мимо нас. Через какую-то минуту, а может быть, даже еще меньший миг грохот стих. Дождь быстро прибил поднявшуюся каменную пыль.

    Я огляделся. Мы находились на острие останца. Под нами было метров семьдесят пустоты до осевшей породы. Молодая женщина рыдала. Ее трясла нервная дрожь. С огромным трудом я расцепил ее пальцы, которыми она, как клещами, вцепилась в меня.

    В рюкзаке у меня была аптечка. Но вряд ли ей помогло бы лекарство. Я налил в кружку спирту. Развел его водой из фляжки и влил спасательный напиток в с трудом разжатый рот спутницы. Через минуту она уже спала мертвым сном. Я тоже задремал. А с первыми лучами солнца мы благополучно спустились к берегу...

    - Все было именно так, - улыбнулся Ойун, когда я закончил описывать необычайное, вернее, невероятное спасение.

    Ты стеснялся рассказывать об этом даже верным друзьям. В это трудно поверить: с обычными людьми такое не происходит... А как-то с тобой случилось еще одно чудо на охоте, - подсказал мне Великий Ойун.

    В тот раз я прилетел в командировку в Якутск среди зимы. Когда выполнил свои редакционные задания и сделал кое-что сверх того для души, Петр Ласс, полулатыш-полурусский, обрадовал меня сообщением:

    - Достал лицензию на косулю. Завтра утром отправляемся в тайгу.

    Полдня мы прошагали по снегу среди лесного бурелома. Следов диких коз мы пересекали множество. Но всюду быстрые животные опережали нас на два-три часа. Наконец мы сделали привал. Вскипятили чай на костре. Разогрели бутерброды. Стали решать, куда направить свои стопы. Вдруг какая-то сила заставила меня резко отклониться в сторону и навалиться на своего друга. В тот же миг в полуметре от нас распласталась в снегу шипящая как змея, рысь. Петр оттолкнулся от меня, сбросил с плеча винтовку и выстрелил хищнице прямо в раскрытую пасть.

    - Ужас! - воскликнул он, переворачивая ногой туловище рыси. – Нападение хищницы сзади на сто процентов смертельно. Ты же не видел затылком ее?! Не улыбайся хитро! Ты шаман?!

    Потом Ласе признался мне, что никому никогда не говорит про этот смертельный для него прыжок рыси:

    - Любой таежник надо мной ехидно посмеется. Такое может происходить только в сказке.

    - Наша жизнь, духовный собрат, и есть фантастика, - пожав мне руку, вполне серьезно заметил шаман. Изредка, но и мы попадаем в сказку. Без этого не могли бы мы спасать себя и других...

    Мы повесили на священное дерево ленточки наших любимых цветов, попили голубой воды, вытекающей из расщелины между фантастическим нагромождением камней, и стали спускаться с Шаман-горы. И тогда вертолетчики заговорили о всяких чудесах с которыми они сталкивались на севере:

    - Вот вчера, - воскликнул их командир, - мы должны были бы обязательно разбиться, когда в ущелье, попав в воздушную яму, грохнулись вниз. А отделались пустячным ремонтом... Но, может быть, это шаман-журналист спас нас?!

    Мы переглянулись с Великим Ойуном, заговорщески улыбнулись и не стали разубеждать вертолетчиков.

    Чудеса, наверно, случаются. Но даже Улахан Шаман больше надеется на свой гипноз и спасительные травки, чем на диво дивное.

    На снимках: Белая ночь заканчивается, хорошо умыться свежей водой; ондатра тоже наводит утренний моцион; лучшая насадка для удильщика у Шаман-горы.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 18 (119). 17-31 верасня 1995. С. 8./

                                                                  КОРЕНЬ ЖИЗНИ

    Читаю,

                  слушаю

                                и все же

    Не верю версии простой.

    Мне как-то ближе и дороже!

    Плоды фантазии людской.

                     Сергей Смирнов

    От дома Великого Шамана послышался лай собак. Сердитый голос Марии Ивановны их успокоил, но они продолжали тихо рычать по своим углам.

    - Потерпевших привезли, - бросил Великий Шаман и заторопился вниз.

    Два охотника рассказали нам, что нашли еле живых искателей чудовища озера Лубынкыр:

    - Да вот заблудились маленько: километров на тысячу, - таежники весело улыбались. - Сами идти не могли. На лошадях их привезли. Ничего, все будет учугэй, т. е. очень хорошо. Великий Ойун и мертвого на ноги поставит.

    Прямо во дворе искателям чудовища расстелили шкуры, на которых они беспомощно лежали, но все-таки пытались бодриться и улыбаться. Мария Ивановна принесла настойку сибиктэ, которой поил искателей приключений шаман.

    О сибиктэ я много слышал в Восточной Сибири. Первооткрыватели этих краев свидетельствуют, что лошади, готовые пасть от долгой бескормицы, снова оживали после того, как их покормят этим особым таежным хвощем. Настойки корня жизни излечивали безнадежно больных и поднимали на ноги тех. кто перенес тяжелые операции.

    - Не, нет, - уточняет Великий Ойун, - не от всех хвороб избавляет сибиктэ, но с истощением поможет быстро справиться. Вот попарим путешественников в баньке, напоим ухой из налимьей печени, и дня через три они снова на Лабынкыр смогут отправляться, если захотят.

    Вертолетчики дождались и бани, и ухи. Только после этого они поднялись вверх, чтоб доставить груз по назначению. С ними полетел и диспетчер, который по-детски радовался чудесному избавлению от радикулита:

    - Спасибо, Великий Ойун! Никогда не забуду! - тряс он руку столетнему старцу. – Полетят хлопцы за этим журналистом и что-нибудь привезут на вашу ораву выздоравливающих: или рыбы из устья реки, или тушу дикого оленя.

    Шаман и хмурился, и улыбался. Он не любил, когда его вслух называют Ойуном, да еще великим. От подарков же таежники никогда не отказываются, хотя его хозяйство могло прокормить сколько угодно людей. Недалеко от дома по распадкам бродил его табун жеребят-первогодков. Зимой некоторые из них окажутся в леднике. Для якута, предки которого жили в южных степях Азии, самое лучшее мясо – это конина, разумеется, молодая. Я мною раз ел ее и скажу, что она очень вкусна и обладает высокими диетическим качествами.

    Молоденькие бычки тоже выращивались на мясо. Делали это пришедшие к Ойуну. Он лечил их словом, травами и трудом. В коллективной работе на самих себя им некогда было отдаваться прошедшим горестям и бедам.

    Самые слабые гости шамана ухаживали за ранеными и больными дикими птицами и животными, радуясь тому, как те быстро привыкают к людям.

    По утрам и вечерам все копались в огороде и теплицах, днем собирали вместе с Марией Ивановной целебные трапы и коренья, ягоды и грибы. Охотники шли в тайгу, удильщики отправлялись на реку.

    Постоянно шла заготовка продуктов на зиму: ставились варенья и компоты, замораживались ягоды со сливками, коптились мясо и рыба. Соленья и варенья – чего только не было в леднике и своеобразном погребе.

    Рыбу здесь не только солили и мариновали, но и пилили, и сушили: тут была и юкола, и нечто вроде рыбных котлет и сухарей. В самом холодном месте ледника сохранялись нельма, таймень и хариусы для строганины.

    Черемша замачивалась, дикий лук сушился, щавель варили в пахтанье и хранили в леднике до самой весны. Некоторые виды полыни шли на настойки, которые давали тем, у кого пропадал аппетит.

    Если пришедшие к шаману девушки быстро постигали тайну целебных трав, таких Мария Ивановна подольше задерживала у себя, советуя им после средней школы поступить в медицинское училище и институт. Во всяком случае целителями после посещения шамана становилось немало тех, кто страдал какими-то душенными или другими недугами. И именно они со знанием дела создавали  славу Великому Ойуну.

    - Вы делитесь всеми своими секретами, - полушутя, полусерьезно сказал я Марии Ивановне.

    - Для здоровья и благополучия абсолютно большинства людей не нужно знать много секретов, улыбнулась она. – Полноценно питайтесь, при случае попейте настой целебных травок, прибегнете к самовнушению - вот и все.

    - Значит, все-таки есть секрет за семью печатями? – поинтересовался я.

    - Некоторые тайны нисходят изредка ко мне, многие к нему, - ответила она вполне серьезно. Существуют и тонкости приготовления лекарств, которыми может овладеть не каждый. Тут, по крайней мере, нужен огромный талант, да и не только он. То же сибиктэ. Его он делает по-иному для разных людей. Ведь не зря говорят, лечат не болезнь, а человека.

    - Да, да! - подтвердил, неизвестно откуда-то появившийся Великий Шаман. - Мария Ивановна и целитель, и гипнотизер, да и чуточку, если не больше, удаганка, хотя в этом никогда не признается. Кстати, сибиктэ она сама умеете готовить.

    На снимках: Редкая и таинственная птица - стерх в окрестностях Шаман-горы; останцы на вершине Шаман-горы; там же тарбаган (черношапочный сурок); а это тарбаган Кешка, но только домашний.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 7 (132). 4-17 красавіка 1996. С. 8./

                                                      СОТЫЙ МЕДВЕДЬ УДАГАНКИ

    Страх - когда он встал на дыбки.

    Мягкость пальца.

    Твердость руки.

    Выстрел!

    Радость - лег наповал!

    Ужас - мертвый навстречу встал...

                       Анатолий Преловский,

    Один на один с амака (медведем) я оказался по оплошности спутников удаганки, то есть женщины-шаманки. В ту минуту я был страшно раздосадован на них, хотя по своей другой, первой встречи с топтыгиным знал, насколько этот с виду неповоротливый огромный зверь стремителен в движениях и непредсказуем в действиях. И во всяком случае теперь-то я благодарен шаманке за ту исключительно опасную, однако счастливую охоту. Но все по порядку.

    В ту субботу я забыл о всех делах. Надо было подготовиться к следующему дню: в первое воскресенье октября в Якутии открывается охота на зайцев. Снега еще нет, и белякам трудно где-нибудь укрыться даже от тех, кто впервые взял ружье.

    На мои предтаежные сборы и волнения, как ушатом холодной воды, вмиг отудил звонок шефа:

    - Через полчаса заедет машина. Будь готов! Намечается сделка века (это по большому секрету!): японцы строят газопровод до Охотского моря. От побережья американцы поставляют сжиженный газ в Страну Восходящего солнца. Куобах (по-якутски заяц) подождет. На грузовом самолете долетите с фотокорреспондентом из «Кыыма» (местная газета «Искра») до райцентра. Там перегрузитесь на вертолет. Завтра утром передать репортаж о разведчиках газа. После этого можешь остаться на несколько дней на вольном выпасе. Там, кстати, живет долгожительница-охотница, с которой ты давно собирался встретиться.

    Задание свое я удачно выполнил. Правда, для этого мне пришлось отправиться в тайгу (благо, что она была рядом: прямо за порогом небольшого поселка геологоразведчиков). Охотничий азарт выкурил из дома героев моего материала.

    Начальника партии я сразу же ошеломил сверхтайным сообщением о сделке века. За это он быстренько организовал встречу с нужными людьми. На прощанье тоже выдал сенсацию для меня. Оказывается, местная долгожительница была не просто охотницей, а шаманкой:

    - Конечно, удаганка она бывшая. Но наши женщины ходят к ней снимать стрессы, и мужики лечат застарелые болезни, перед которыми пасуют самые знаменитые эскулапы.

    С помощью этого интереснейшего человека (о нем впоследствии я написал очерк) мне удилось попасть домой к шаманке. Она как раз приехала погостить к прапраправнуку. Постоянно жить она предпочитала у старшей дочери в тайге.

    Начальник партии быстренько договорился с хозяином дома, который тоже был геологоразведчиком, и я остался ждать встречи. Из-за тонкой перегородки хорошо было слышно, как удаганка терпеливо пытается успокоить женщину, которая временами впадает в истерику.

    - Нади помочь! - сказал я хозяину дома. Быстренько вытащил из своего рюкзака аптечку и накапал в стакан лекарства. Парень хотел остановить меня, но я шепнул ему, что хочу снасти репутацию его знаменитой родственницы.

    - Тихо! Это корень амака! Радуйтесь! Медвежий корень! - сказал я, гляди сначала на шаманку, затем на нервную женщину после того, как по-кошачьи вошел в торбазах (мягкие сапоги из конских или оленьих лап «камусов» мехом наружу), подшитых войлоком.

    Пациентка удаганки, квадратными глазами глядя на меня, опрокинула в рот, как водку, стакан с лекарством. Зачем она откинула голову на самодельное кресло, вырезанное из комля большущего дерева, и мгновенно уснула.

    Как большинство своих коллег, я мог при необходимости расположить к себе незнакомого человека. С шаманкой, естественно, было потруднее. Только на этот раз на меня напало просто настоящее вдохновение. Мне вдруг очень ярко и стройно припомнилось все, что я вычитал или услышал о божественных духах - хозяевах гор, лесов и вод, об охотничьих приметах и почти сказочных случаях в тайге. Так, зачаровав былями старейшую охотницу, и стал для нее близким человеком, почти другом.

    Стремясь ковать железо, пока горячо, я быстренько принес рюкзак из соседней комнаты и многозначительно его развязал. Из потайного кармана достал старинную длинную сумочку, а из нее – не менее старинный кожаный футляр. Раскрыл его. Там лежало перо орла. Оно было прикреплено к деревянному колечку.

    - Лось! Двести пятьдесят лет! - прищелкнула языком многознающая охотница, благовейно ощупывая футляр. -Седобородый огонер (приятный старик) в благодарность за спасение твоему прадедушке подарил, и он - тебе. Я знаю.

    Нечто подобное я слышал от родителей когда-то. Тогда мне было, видимо, лет шесть или семь.

    Орлиное перо шаманку ужасно восхитило. Еще больше колечко. Она долго разглядывала его, нюхала и несколько раз едва не попробовала на зуб (а их у нее был полон рот).

    - Дерево такое у нас не встречается, - наконец сказала она со значением, - однако я знаю, что это дуб. А колечко само выросло: не вырезано. Даже найти его - большая удача. И совсем огромная - так долго сохранить. Очень счастливый твой амулет.

    Несмотря на свой древний возраст, у нее был зоркий глаз. Она вынула иголку из висевшей на стене подушечки и стала обводить тончайшую линию резьбы, невнятно бормоча себе под нос. Она укоряла себя, что не заметила мельчайший абрис.

    Я же решил совсем доконать удаганку. Из той же продолговатой сумочки я вынул старинный охотничий кинжал:

    - Поменяемся вон на тот, якутский.

    Нож лежал рядом со штучным ижевским ружьем, покрытым изумительной инкрустацией. Удаганка молчала. Я взял ружье и стал изучать узоры и рисунки, врезанные в него.

    - Ого! – воскликнул я, показывая на едва заметную витиеватую подпись. – Знаю этого мастера! В Ижевске я начинал делать свои первые журналистские шаги. Там с ним и познакомился.

    - Ты мне не родственник, - наконец решилась она, - обменяться такими вещами нам можно.

    Я передал ей кинжал, очень дорогой для меня, и взял якутский нож. он был в ножнах, сделанных из лосины. Ручка у него была из красивого березового корня. На ее прекрасно отполированной поверхности я заметил изображение соболя: тотемный священный знак удаганки. Жертва для нее была огромная.

    Достав кошелек, я выбрал всю мелочь и высыпал древней женщине в руку:

    - Откупаюсь на всякий случай, чтобы ко мне не прицепилось никакое зло.

    Та принесла новенький «ФЭД-2» в коробке:

    - Мне откупаться не положено. Просто это в придачу к моему ножу, - она надолго задумалась, а потом решительным тоном изрекла, впервые назвав меня по имени: - Завтра утром, Алесь, возьму тебя с собой: на охоту сотого амака. Мои друзья за стенкой уже ждут. Ты молчи. Они будут недовольны. Буду говорить сама.

    Она будто бы узнала о моем желании приобрести такой фотоаппарат. Мой старенький «Киев» попадал во многие переделки. Ни в одной мастерской не брались его ремонтировать. Мне самому приходилось приводить его в порядок после каждого приключения в командировке, на охоте или на уженье.

    Шаманка разбудила женщину, проводив ее на улицу. В прихожей уже ждали удаганку молодой родственник и два охотника, что я определил по их одежде и снаряжению. Лица у них были недовольные. Деликатно, но настойчиво все трое стали отговаривать старую охотницу, чтобы она не брала очкарика с собой завтра утром. Говорили они по-эвенкийски, но я все-таки уловил общий смысл, Амака, де, особый, сотый. Он обязательно прогневается, и им придется очень плохо...

    С рассветом мы добрались до места. Эвенки привязали оленей. Впереди с «пробкой» (особой затычкой, представляющей длинную жердь, обвязанную пучком прутьев) пошел самый опытный охотник, за ним двое с собаками, удаганка и я. Сердце у меня бешено колотилось. лицо вспыхнуло огнем. И не зря. Неожиданно сбоку выскочил амака. Грянули запоздалые выстрелы. Все четверо оказались на земле. А громадный зверь оказался прямо передо мной...

    На снимках: Охотничья палатка геологоразведчиков; старейшая охотница со шкурой 99 медведя.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 22 (99). 18-30 лістапада 1994. С. 8./

                                                     РАЗГОВОРЫ С ДУХАМИ ТАЙГИ

    Огромный, косматый и бурый

    Ко мне приближался медведь.

    Смотрел он свирепо и хмуро,

    А мне стало страшно смотреть...

                               Баал Хабырыыс,

                         перевод с якутского

    Когда мы приехали к дочери удаганки, на меня напала странная нервозность. Я старательно скрывал это от охотников. Но после бани все вылезло наружу. По лицу и шеи пошли багровые пятна.

    - Почему ты волнуешься? - тихо спросила удаганка.

    - Много дел сегодня, вернее, вчера было. Репортаж отправил шефу. Не знаю: доволен ли будет он? – попытался я перевести разговор на другое. Но ее было трудно обмануть, и я с деланной веселостью хмыкнул:

    - На месте все будет учугей (по-якутски означает очень хорошо, удачно). Это пройдет!

    Однако и рядом с берлогой у меня страшно колотилось сердце, а руки были, как ледяшки. Я расстегнул полушубок на груди, чтобы высвободить «ФЭД». Освещенность в это серенькое утро была очень плохая. Я полез во внутренний карман за вспышкой. Старая женщина погрозила мне кулаком.

    Охотник, идущий с «пробкой», тихо, но внятно, просительно сказал: «Не волнуйся, дедушка, это к тебе сироты пришли!» Шагающие за ним товарищи тоже обратились к медведю, уговаривая его не беспокоиться. Называли, они его почему-то «бабушкой». Шаманка сбивчиво затянула заклинание по-эвенски и якутски. Фразу закончить она не успела. Амака выскочил откуда-то сбоку.

    Вмиг все оказались на земле. И собаки тоже.

    Два охотника неподвижно лежали на снегу. Молодой родственник удаганки безуспешно со стоном несколько раз пытался приподняться на руках. Удаганка скрючилась в сторонке, держа в руках карабин. Только что она выстрелила в медведя. Но почему-то упала. Мне показалось, что ее пуля поразила в глаз амака. Он, как подкошенный, рухнул. Но тут же вскочил и быстро двинулся на меня.

    Спрятав фотоаппарат на груди, я скинул с плеча хваленое бельгийское ружье, которое мне дала шаманка перед поездкой сюда. Издевательски глухо тюкнул боек. Осечка. Отбросил в сторону предательскую двустволку. Вынул длинный якутский нож, который мне подарила шаманка и шагнул навстречу амака. Сердце враз успокоилось. Щеки не пылали огнем. Руки потеплели. Действовал я на редкость спокойно и решительно.

    Медведь вдруг странно запрыгал, как на раскаленных углях. Это сзади между ног вцепилась в него ожившая лайка. Голова зверя повернулась направо. Он подставил мне левую сторону туловища на собственную погибель. Я воспользовался моментом так, как меня много раз учили опытные промысловики.

    Амака так и повалился направо, а я на него, не отпуская нож.

    Придя в себя, я встал, оглядываясь вокруг. Охотники оказались рядом со мной. Они были бледные, но решительные. Удаганка тоже была на ногах.

    - Ты не зря волновался там, в поселке, - вымолвила она первые слова. - И у моей дочери в юрте. Помнишь, когда ты пил чай после бани? У тебя горело лицо. Ты меня здорово тогда напугал. Потом я успокоилась. Он почти шаман! Только не знает сам себя!

    Последние слова ее предназначались уже для охотников. Они уважительно взглянули на меня. Тот, что был с «пробкой», откинул ее в сторону и первым похлопал меня по плечу:

    - А если бы очки упали? - заулыбался он.

    - На ощупь бы взял. Сначала потрогал, а потом ударил, - приобрел я наконец способность шутить.

    - А бабушка твоя была шаманкой? - продолжала свое удаганка.

    - Травы собирала, - неопределенно пожал я плечами. Любого пьяного вмиг могла успокоить.

    - Счастье, что я тебя взяла с собой и не послушалась этих, - старая охотница все корила себя. - Ты все чувствовал, что будет так плохо.

    Да, с той минуты, как я только вошел в дом, где была у своего младшего родственника удаганка, на меня напало странное возбуждение и нервозность. Правда, внешне я выглядел по-олимпийски безмятежно. Внутренняя же напряженность заставляла меня делать какие-то странные поступки.

    Все это толкнуло меня быстро накапать в стакан настойки медвежьего корня и войти в комнату, где шаманка без успеха стремилась привести в чувство истеричку.

    В других обстоятельствах я бы ни за что не показал удаганке дорогой для меня подарок дедушки: его талисман. Не вытащил бы из ножен старинный охотничий кинжал. Не стал бы менять его на якутский нож.

    Дочь удаганки (к ней мы приехали на стареньком вездеходе-газике) нас ждала. Была истоплена баня, а на столе стоял ужин. Я тут же засобирался попариться, хотя знал, что эвенки ходят в баню только после охоты. Они неодобрительно переглянулись с шаманкой, но ничего не сказали вслух. Со мной пошел только самый младший родственник долгожительницы.

    После бани я попил чай, потом сел в сторонку, чтобы уснуть минут на пять - десять. Это была старая туристская привычка - отключаться хотя бы на самый короткий срок перед трудным и опасным броском.

    Я закрыл глаза. Досчитал, наверно, до тысячи и стал наконец дремать, как почувствовал, что рядом нерешительно встали охотники и удаганка. Думали, что делать: будить меня или нет?

    - Я готов! - вскочил я, стряхивая с себя некрепкую дремоту. На мне была кухлянка и торбаза, которые мне дали во временное пользование. Меховую шляпу я сменил на шапку из рыси. Только полушубок на волчьем меху был мой, вернее, когда-то давно я заполучил его от одного полярника, с которым подружился.

    За те три - четыре часа, что мы были в юрте (якутский дом в виде усеченной пирамиды. Бревна в нем устанавливают стоя, чуть наклонно, крыша плоская) дочери шаманки, на тайгу обрушилась пурга. Все занесло снегом. Когда мы рассаживались по оленьим нартам, вьюга утихла, луна уже мелькала сквозь редеющие облака.

    Обстановка складывается неблагоприятно для нас. Неужели не видят это эвенки, которые всегда перед охотой продумывают каждый свой шаг? Эти навязчивые мысли не давали мне покоя все время, пока мы ехали к берлоге.

    На снимке: Вчера кругом был чернотроп, а ночью вьюга принесла зиму; об удачной охоте на медведя люди узнают очень быстро: все торопятся на свеженину.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 23 (100). 1-15 снежня 1994. С. 8./

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 24 (101). 16-31 снежня 1994. С. 8./

                                                               ВЕСЕЛАЯ ТРИЗНА

    Ветви лиственниц тихо дрожат -

    Скачут синие белки по ним,

    А медведи в берлогах лежат...

                                   С. Данилов,

                     перевод с якутского

    Первым пришел в себя Гоша, тот самый охотник, у которого была «пробка» - затычка для берлоги. Он подозвал к себе собак и полез в берлогу. Там было пусто. Он прибрал жилище дедушки амака.

    - За тебя дело сделал, - сказал он мне. - Новичку положено в берлоге побывать первым, чтоб храбрость никогда его не покидала, будь это самый страшный шатун... Но ты уже не новичок.

    Второй охотник Иван вместе с удаганкой разглядывали поверженного медведя.

    - Матерый! – улыбнулась шаманка хитро, - Не каждому удается такого завалить. Я понимающе ухмыльнулся. Ведь она смертельно ранила его сама. Да и лайка вовремя ожила, чтоб схватить «дедушку» амака за самое больное место.

    Пока мы стояли около медведя, Касьян, младший родственник столетней женщины, быстро вырезал из березы ворона с узкими глазами, как у восточных людей, и огромным клювом, а все тело было черным. Наверняка резчик прихватил с собой уголь, чтоб ворон и цветом походил на живого. Рука ваятеля была опытна и точна.

    - Ты же настоящий скульптор! - воскликнул я.

    - Всем занимаемся понемножку, - отмахнулся Кася, как по-смешному его все называли.

    Удаганка, а за ней и другие встали на колени по одну сторону медведя и достали острые, как бритва, якутские ножи. Я хотел пристроиться напротив них, но меня утянули к себе.

    - Дедушка, комаров сегодня много! - как-то нараспев с усмешкой затянул Гоша.

    - Ох, какие они злые, наверно, перед непогодой кусаются, - подтянули Иван, Кася и удаганка, надрезая шкуру.

    Я тоже действовал ножом, припоминая обычай, по которому можно стоять только по одну сторону туши. В противном случае якобы второй медведь нападет на охотников сзади и снимет с них скальпы.

    Вообще-то якуты и эвены относятся к древним поверьям с иронией. И все же придерживаются их.

    - Во-первых, - объяснял мне один старый промысловик, - язычниками мы перестали быть лет триста тому назад. Да века два привыкали к вашей вере. Во-вторых, даже вы, православные, говорите про образы: «Годится - молиться, не годится - горшки покрывать». Все у нас и у вас смешалось: и язычество, и атеизм, и вера. Да так везде. Вот был я в Скандинавии. В кирхи там ходят редко. О боге они вспоминают тогда, когда человек родится и умирает да еще по большим праздникам.

    Но в Якутии, как и во всей Сибири, существует особый культ медведя. Здесь ходят легенды о его родстве с человеком. Широко распространена сказка, в которой говорится, что в древние времена амака не было. Просто однажды заблудилась женщина в тайге и в конце концов превратилась в медведя. Эта женщина в бурой шкуре как-то спасла замерзающего охотника. С тех пор она стала приносить детенышей, похожих на нее.

    И вот сегодня, когда мы шли брать Топтыгина, то уговаривали его, чтоб он не беспокоился. Мы освежевали тушу, а шептали, что это его комары кусают. Кася измазал всю голову своего березового ворона кровью, а в его клюв всунул кусок мяса со словами:

    - Эх, какой ненасытный! Всего амака хочет съесть.

    Шкуру очистили от кусочков мяса и жира, протерли снегом и повесили на дерево, а рядом прикрепили чучело ворона. Красный снег тщательно собрали и высыпали под шкурой, чтоб показать, какая кровожадная эта птица, которая медведя якобы и убила, и продолжает поедать, забыв про голодных охотников.

    От, туши шел пар. Мороз был небольшой, но нужно было быстрее разделать мясо. Все кости отделялись только по суставам. При этом приговаривали:

    - Не оступись, дедушка, тут дерево на тропе!

    - Осторожно, дедушка, бурелом, можно ноги поломать!

    Иван действовал молча. Я стал подумывать, что наконец-то среди нас один неверующий попался, но тут же весело рассмеялся. Охотник под нож подкладывал зеленые стрелки осоки, которые он откопал под снегом. Получалось, что резал охотник не звериный сустав, а травку. Наивная отговорка. И все же она оберегала на всякий случай от мести собратьев амака.

    - Много медведей на твоем счету? - спросил я у Ивана.

    - Есть немножко. Да, и с шатуном приходилось с глазу на глаз встречаться. Живой, как видишь. Нет, шрам это от смертельно раненой рыси.

    Иван Илларионович был старым учителем. Как потом я узнал, его ценили за педагогическое мастерство, за энциклопедические знания, но где-то в глубине души и у него скрывался древний охотник, обожествляющий природу, такую родную и далекую, милую и жестокую одновременно.

    Разделанную медвежатину разложили в большие вьючные ровдужные сумки и прикрепили на нартах. Я поехал вместе с удаганкой. У меня было множество вопросов к ней. Но к разговору она не была расположена. Только в одном месте остановила оленей.

    Было тихо. Только желна стучала где-то вдали. Светило по-весеннему солнце. Захотелось снять шапку и расстегнуть полушубок.

    - Вон! - тихо произнесла удаганка, кивнув головой налево.

    Я повернул голову. У корней вывороченной ели был огромный сугроб, из которого поднимался парок.

    - Берлога? - также тихо спросил я, доставая фотоаппарат.

    Шаманка сердито засунула его мне в полушубок и тронула оленей:

    - Поспешим на хэбэрин - веселую тризну. Обо всем поговорим завтра. Сегодня праздник! Забудь о своем фотоаппарате и авторучке. Радуйся вместе со всеми. Дома нас ждут!

    На снимках: Там, в чащобе, отсыпался дедушка амака, сон которого мы нарушили. Внизу, в распадке, еще одна берлога. «Не будем ее трогать, - сказала удаганка. - Пусть медведица принесет на белый свет малыша весной. Сто амака - это очень много. Больше охотиться на него нельзя!»

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 2 (103). 19-31 студзеня 1995. С. 8./

                                                          ПОСПЕШИМ НА ХЭБЭРИН!

    Я к медведям ходил

    На свиданье в глухие урманы...

                                      С. Данилов

    Впервые я встретился с медведем в конце прошлой зимы. На вертолете меня доставили в геологоразведочную партию, которая располагалась за хребтом Черского. Винтокрылая машина улетала в следующий пункт назначения. Обещали захватить меня на обратном пути. Но перевал закрыл туман. И мне пришлось добираться на оленях. У якута Иннокентия, или Кеши, за плечами было ружье, заряженное жаканами:

    - Летом пожары в тайге были, - объяснил он мне. - Низовые, но ягодники выжгли. Вот и шатуны бродят.

    Хребет мы перевалили удачно. До поселка оставалось совсем рукой подать, как стала повизгивать лайка, которая сидела рядом с Кешей.

    Тот погнал быстрей оленей. Я оглянулся назад. За нами стремительно несся медведь. Это про него-то говорят, что он неповоротливый и неуклюжий.

    Иннокентий сбросил собаку в снег. Передал мне ружье:

    - Вот доскачем до той лиственницы. Я привяжу там оленя. Ты держи амака на мушке. Стрелять надо в глаз или пасть. Но лучше пока не трогать его.

    Медведь задрал подаренного ему оленя, присыпал его ветками. Через озеро мы доскакали до берега, поднялись к высокому двухэтажному дому. Там размещался участковый милиционер и еще какие-то учреждения. Люди выскакивали полураздетые и палили в амака. Я тоже выпустил два жакана. А он уже был метрах в пятнадцати от нас. И тут одна якутка опустилась на колено, спокойно прицелилась. Топтыгин свалился совсем рядом с нами.

    Когда разделывали амака, в нем нашли и два жакана Иннокентия, которыми я выпалил. Один был почти смертельным...

    Шкура сотого медведя удаганки, как мне объяснял Касьян, вроде бы по обычаю принадлежала мне. Я не был согласен с этим. Ведь это она попила ему в глаз. Даже если бы и промазала, добыча по праву была ее.

    - Ты не просто журналист, - пожала мне руку древняя охотница. - Ты учугэй балчут (т. е. замечательный таежный промысловик)! Желаю удачи тебе во всем.

    Около юрты дочки шаманки стояло несколько оленьих нарт и машин. Собрались родственники удаганки и ближайшие друзья Касьяна. Прямо во дворе уже пылали костры. На таганки поставили большие котлы. В них стали варить медвежатину.

    Дочка шаманки с подружками занялась головой зверя. С величайшими предосторожностями вынула глаза. Кася подвесил их на сосну, растущую около юрты. Перед этим он расписал дерево кругами крови и угля.

    Голова была тщательно очищена от мяса. Кася укрепил ее на соседнюю сосну. Когда пир был закончен, все медвежьи косточки собрали, обернули прутьями и подвесили рядом с головой.

    - Старые люди говорят, - сказала дочка удаганки и улыбнулась: ведь ей-то было самой лет восемьдесят, - что голову медведя и его глаза нельзя варить. Мы их сразу вешаем на дерево. Череп медведя не разрубаем. Есть примета, что при встрече другой амака изуродует лицо охотника.

    Запреты были и серьезные, и смешные. Мальчику нельзя было обгладывать хвостовой позвонок медведя. Иначе, став охотником, он упустит первого медведя, который покажет ему спину, вернее хвостик. Юношам возбранялось трогать вареные сухожилия. В противном случае во время облавы на зверя у начинающего промысловика якобы от страха ноги сведет судорогами.

    Когда мясо сварилось, отрезали приличный кусок и засунули в пасть головы амака.

    Сделано это было на тот случай, если медведь пожалуется хозяину тайги на охотников, то ему скажут:

    - Ты тоже участвовал на пиру!

    В юрте установлен был сколоченный на скорую руку стол. Там стояли тарелки, лежали вилки и ложки. Всем подали по шашлыку на палочке, на которые нанизаны были кусочки сердца, легкого, печенки. Внесли котел. Он пошел по кругу. Каждый клал себе на тарелку жир и мясо и кричал: «Кук!».

    Молодые ограничивались этим звуком. Пожилые люди исполняли целые поэтические строки, которые в переводе означали примерно следующее:

    - Нам, воронятам, сидящим на дереве, старшие вороны оставили часть своей добычи. Вот какая удача нам привалила! Кук! Кук! Кук!

    Я вспомнил, что когда мы все собрались около медведя и вытащили ножи для освежевания и разделки туши, охотники вполголоса тоже прокаркали по-вороньи. Они упорно все сваливали на птиц.

    Мужчины немного насытились, опустошив первый котел, и вышли покурить наружу. Я же подсел к шаманке. Меня мучил вопрос: почему после своего выстрела она отскочила в сторону и упала в сугроб?

    - Это вышло случайно, - допытывался я, - или хотела узнать: трус я или нет?

    - Вот эти мне журналисты, - рассмеялась она, - очень они нетерпеливые, не умеют ждать. Человека так надо настроить, чтобы он сам все понял.

    Она достала кисет из ровдуги и красивую трубку из березового корня. Мы вышли из юрты. Кучками стояли мужчины, рассказывая занятные охотничьи истории. Удаганка взяла трубку в рот, но не стала прикуривать. Как все долгожители, она во всем была умеренная; пила чуть-чуть, ела не торопясь и немного, дымила трубкой очень редко.

    - Я видел, - продолжил я, - что ружье у тебя было наготове. Ты готова была вскочить на ноги и выпустить пулю по медведю.

    - Как-то так уж получилось, - с хитринкой ответила она. - Ты же наш брат, шаман. Все сам должен отгадывать.

    - А может быть, - не сдавался я, - ты хотела, чтобы последняя пуля или удар были мои? Я был бы виновником в гибели амака?

    - Вот это уж ни к чему так думать. Все же я старейшая на Севере охотница. К тому же...

    - К тому же, - повторил я ее слова, - ты ближе всех к хозяину тайги? Это так? Или удаганки не любят много толковать? Они привыкли говорить намеками?

    Эти слова были очень приятны для шаманки, но она промолчала. Зябко передернула плечами и пошла в юрту. И все-таки потом она рассказала одну свою охотничью тайну...

    На снимках: Охотник; они довольны: медвежатину доставили из тайги.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 3 (104). 1-15 лютага 1995. С. 8./

                                                             НИ ПУХА, НИ ПЕРА!

    И, вновь, и вновь,

                                дыханье затаив,

    Мы ждем: природа

                              выкинет коленце!

    И с явью крепко

                                 соплетется миф,

    И изумленью

                            ворохнется сердце.

                            Алексей Михайлов

    Веселым и радостным был хэбэрин - медвежий праздник. Ведь что греха таить, и в тайге убивают хозяина леса не так уж часто, поэтому отведать свеженины всегда приятно. Но главное, что это отличный повод для общения родственников и самых близких друзей и решения каких-нибудь очень важных вопросов. Естественно, что произносились торжественные и иронические тосты, пелись русские, якутские, эвенкские, украинские и белорусские песни, исполнялся героический эпос олонхо. В нем поэтически рассказывалось о происхождении якутов и сказочных подвигах богатырей, которые смело вступают в сражение со злыми духами третьего мира - подземного царства, в какой-то степени похожего на христианскую преисподнюю.

    В этой праздничной обстановке только один человек не улыбался. Он озабоченно сидел в уголке у окошка и орудовал иглой. Чинил охотничью одежду, заплечный мешок из ровдуги. Потом взялся за чистку ружья. Набил дробью патроны, зарядил жакан. Иногда ему приносили кусок свеженины. Он неторопливо ее съедал, но от спиртного отказывался.

    - Кто это, бедный родственник или иной? - задал шутливый вопрос Кеше. Он подумал и вполне серьез ответил:

    - В последний год ему здорово не везло... Дважды ружье в тайге терял... Много осечек было... Чуть шатун не задрал. Спасибо, что геологи спасли... Да и вообще...

    Я посмотрел на багровое лицо неудачника и на его сизый нос:

    - И вообще, увлекается, наверно, этим делом? - я выразительно щелкнул себя по шее.

    - Может быть, в этом все и дело. Одним словом, жена, дети и мы, родственники, поставили ему ультиматум: или он бросает пить и начинает по-настоящему охотиться, или пусть уходит на все четыре стороны и живет один. Ну, тут и наша прапрапрабабушка свое удаганское слово сказала. И вот уже полмесяца как трезвенником стат. А сегодня у него символическое испытание в тайге. Можно ли с ним поехать? Видимо, нет.

    Невезучий оделся, подпоясался патронташем, взял ружье и заплечный мешок. Я подошел к нему:

    - Возьмешь меня с собой?

    Он неопределенно пожал плечами. Но вмешалась удаганка, оказавшаяся рядом с нами:

    - Бери! На нартах места хватит. Ни пуха тебе, ни пера!

    В тайге было тихо и солнечно. Мороз совсем не чувствовался. Снег был пушистым и мягким, но олени быстро неслись по свежему следу. Кто-то недавно проложил для нас дорогу. Лундеж, или как его по простому называли Леня, повеселел. Озабоченность с него сняло как рукой. Он скинул рукавицу и взглянул на пальцы:

    - Не дрожат! Выздоравливать стал. Сегодня обязательно повезет. Имя странное у меня? Я уже старик. Родился в 1924 году, в день похорон Ленина. Вот меня и назвали: Ленин умер, но дело его живет, короче говоря, Лундеж.

    Через несколько километров от юрты мы остановились. Леня привязал к лиственнице оленей:

    - Осмотрись тут рядом. Авось повезет.

    Я на всякий случай снял с плеча ружье и шагнул через снежную целину. На мне были унты выше колен. Вдруг на меня упал снег с высокого дерева. Поднял голову. Белка юркнула в дупло. Вот была бы мелкокалиберка да собака в придачу! Вернулся бы с трофеями.

    Почти рядом раздался выстрел, потом второй. Два голоса закричали: «Ура! Ура!» Я заспешил к оленям. Из чащобы появился Лундеж. Рядом с ним шагал Кася. Вдвоем они несли какое-то чучело, сделанное из палок и шкурок. Я хотел было отпустить ядовитую шутку. Но Касьян подмигнул мне и быстро затораторил:

    - Вот оленя дух тайги дал. Теперь у Лени полоса невезения кончилась и все будет учугэй. Два жакана попали прямо в голову.

    Наконец-то я понял, в чем дело. Кася смастерил и установил чучело в лесу. Леня подкрался к «оленю» и «убил» его. И вот втроем без единой усмешки мы изобразили, как «снимаем и свежуем дикого зверя».

    Кася привел своих оленей с нартами и пригласил меня сесть рядом с ним. Леня же старательно привязал «мясо» и «шкуру» на своих санках. С веселой песней он пустил оленей вперед, а мы за ним.

    Когда проехали пол дороги, Лундеж неожиданно притих и стал приглядываться к каким-то следам.

  Вдруг он остановил оленей, свалился с нарт и почти ползком направился в гущу тайги. Кеша придержал своих оленей и тоже стал зорко приглядываться:

    - Россомаха безобразничала. Вон пасть разрыла и приманку съела. Вредный зверь... – он не договорил: почти над нашим

    - Неужели убил ее?! – воскликнул я. – Вот это была из всех удач самая радостная.

    Кася притормозил оленей, и мы полезли через сугробы туда, где прогремел выстрел. На полянке радостно плясал Леня. Он снял стеганку и запустил ее в смертельно раненую росомаху. Она пыталась встать и падала несколько раз. Потом судорожно вытянулась. Мы хотели подойти поближе, но тут же отскочили в сторону, зажав носы. Подлый зверек перед кончиной успел выпустить струю отвратительной жидкости. Мы подбежали к оленям и погнали их подальше от этого места.

    Когда мы добрались до юрты, все гости высыпали наружу.

    - Моего «оленя» двумя выстрелами сразил, - весело сказал Касьян.

    - Но главное, что сейчас привезет росомаху. Мы ускакали. Она, прежде чем сдохнуть, вонью нас отогнала.

    - И это не все, - дополнил Кася. - Мы пересекли следы целого стада диких оленей.

    - А я-то думал, что прошли домашние олени. Но о своем промахе я не стал говорить.

    -  Вот теперь-то, - обрадовалась удаганка, - получился настоящий хэбэрин. Только и это не все. Сейчас будет посвящение в охотники, как было в дни моей молодости.

    На снимках: Стадо оленей; тяжело раненная росомаха.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 4 (105). 16-28 лютага 1995. С. 8./

                                                     ПОСВЯЩЕНИЕ В ОХОТНИКИ

    Коль за птицей иди зверем

    Ты с ружьем не колесил,

    Жаль тебя — ты с полной мере

    Сладость жизни не вкусил!

                               С. Данилов

    Этот обряд сразу же меня заинтересовал, как только о нем рассказала мне удаганка Выбраны были уже трое юношей, очень стройных и худеньких, совсем мальчишек: Байбал (Павел), Мэхээлэ (Михаил) и Лэгиэнтэй (Иннокентий). По-якутски их имена произносились несколько непривычно для моего уха. Потом я к ним привык, придя к выводу, что это обычные православные названия, но приспособленные под звучанье коренного языка.

    Мне удалось понаблюдать, как подготовка к торжеству подходила к своему завершению. Несколько мастеров сделали три лука из самого твердого креня (ядра ствола лиственницы). На их вогнутой стороне были наклеены ленты из спинных коровьих сухожилий, а сверху их - береста. На концах лука имелись накладки из рога дикого оленя. К этим штуковинам привязывалась тетива. Дело это очень сложное, - пояснил мне Кася, - требует много времени. К примеру, из конской шкуры вырезают длинную ленту, очищают ее от шерсти, замачивают в свежей крови зверя, скручивают и сушат. Весь процесс изготовления тетивы требует девять дней.

    - Да и стрелы сделать надо умеючи, - рассказал мне один из мастеров. Выбирается крепкий прямой корень лиственницы. Его аккуратно выстругивают вручную с помощью острого охотничьего ножа и полируют. На семигранный наконечник нужен лосиный рог, который также требуется тщательно обработать, а потом высверлить в нем отверстие так, чтобы наконечник прочно сидел на древке. И это не все. На конец стрелы прикрепляют с трех сторон маховые перья от орлиного крыла. Только в этом случае она не будет рыскать в воздухе, а точно настигнет цель.

    По обычаю самый лучший стрелок имеет девять стрел, средний - шесть и последний - три.

    Из девяти стрел выбирали самую лучшую, опускали ее в свежую кровь, слитую из девяти сердец диких зверей. Удаганка произносила заклинание.

    Большим искусством была и выделка колчанов. Для них требовались шкуры необъезженного и ни разу не запряженного коня. Древние рукодельницы чернили куски кожи (взятые из задней части шкуры) специальной смесью, для которой необходимы были уголь из ивы, сало и вода. На сушку кожи уходило не меньше девяти суток.

    Шили колчаны из готовой кожи три самые уважаемые старушки, нарядно одетые в красивые дохи и пушистые шапки. Сидели они на почетном ложе из шкуры необъезженного коня, снятой целиком с гривой, хвостом и ногами.

    Самая древняя бабуся рисовала выкройку, а потом приступала к разрезанию кожи.

    При шитье употреблялись особые нити, ссученные из сухожилий и конских волос, взятых с гривы. Старшая делала три стежки и передавала изделие дальше по кругу.

    После окончания работы самая старшая рукодельница вкладывала в колчан первую стрелу, а затем следующая по возрасту и так по очереди. А девятую стрелу брала в руки опять же древнейшая мастерица. Эта стрела выпускалась на счастье всех трех юношей, участвующих в торжестве.

    Будущие охотники разводили костры поблизости в тайге и бросали в огонь клочья шерсти из лосиной бороды, повторяя вслед за шаманкой заклинания к духам леса, чтоб они всегда приходили к ним на помощь в трудную минуту. Но главная просьба состояла в том, чтобы лесные звери вышли навстречу к юным охотникам.

    От костров юноши, подражая промысловикам, демонстрировали свое умение скрытно подобраться к воображаемому зверю: то ползком, то перебежками, то согнувшись, то прячась за деревьями.

    По следам они читали, кто и когда прошел по чистому насту, есть ли смысл преследовать зверя или птицу и с помощью какого оружия, и боеприпасов.

    Словом, испытание длилось долго. Его под силу было выдержать лишь сыновьям опытных промысловиков, умеющих зимой переночевать в тайге без палатки, развести костер, не имея спичек, быстро поставить собак или оленей в упряжку.

    Древние старушки, у которых, несмотря на преклонный возраст, был острый глаз, подмечали сильные и слабые стороны каждого юноши. Но, кроме них, был еще самый известный промысловик. Он молча наблюдал, подавая голос лишь в том случае, если к нему обращалось за советом строгое жюри.

    Подсчитав очки, почетная комиссия предлагала юношам под надзором шаманки бросить жребий. Лишь после этого одному из них надевали колчан с девятью стрелами, другому - с шестью и последнему - с тремя. Звучали наставления удаганки, и посвященные уходили в тайгу. Брали они с собой, разумеется, не только колчаны и лук, но и ружья, и винтовки.

    Впрочем, однажды во время командировки в Якутию я встретился с отличным охотником, которому едва исполнилось десять лет. Про такого поэт сказал:

                                                               Дичь стреляет на лету,

                                                               Так и валит без числа,

                                                               Белку чуткую и ту

                                                               Поражает, как стрела.

    А как же лук? Случается, что им пользуются в тайге. Мне рассказывали, что из-за весенней распутицы в отдаленную партию геологов долго не могли забросить продовольствие, а патроны у них кончились. Но один шурфовщик-эвен смастерил себе лук и стрелы. Завидев высоко летящих гусей, он пускал стрелу. Стая снижалась, и меткий охотник поражал нескольких птиц. На заготовку провианта он тратил немного времени утром и вечером, а днем работал вместе со всеми.

    Так что посвящение в охотники не только красивый обряд, но и очень полезный для будущих промысловиков.

    На снимке: Один из лучших промысловиков, участвующий в обряде посвящения в охотники.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 6 (107). 16-31 сакавіка 1995. С. 8./

                                                  ВСЕ МЫ НЕМНОЖКО ШАМАНЫ

    Да таинственное что-то

    Из года а год за мною ходит по питал, ,

    Оно меня незримо ограждает •

    От злых намерении, от оскорблений.

                                                С. Данилов

    Сколько впечатлений свалилось на меня за короткое время: встреча с медведем, разговоры охотников с духами тайги, тризна по амака, веселый праздник хэбэрин, излечение промысловика от страшного недуга и невезенья, посвящение в охотники.

    А скачки на оленях по заснеженной тайге в самом начале зимы, когда она мягкая и ласковая, приветливая и красивая?! А рядом с тобой люди мужественные и несгибаемые ни перед чем. Без спичек разведут костер. Прогреют землю, очищенную от снега, застелют ее еловыми лапами и проспят на ней всю ночь. Оставшись без боеприпасов, из ничего сделают лук и стрелы, набьют гусей и долгое время будут сытно кормить партию геологов, отрезанную буранами от ближайшего поселка.

    И все-таки меня мучил самый главный в тот момент вопрос: в чем же таинства шамана, где кроится его сила и притягательность? Их клеймили и религиозные фанатики, и ярые сталинисты, но племя это не исчезло.

    - Идеологические позорища могли убить шарлатанов. раздумчиво отвечал мне Касьян, младший родственник столетней удаганки. - Остались единицы. Зато какие! В них мощь гипноза и внушения. Они образованы и начитаны. Бубен, пляски, заклинания, песнопения? Признаюсь, что лично я не наблюдал такое. Вхождение и транс? Это у них происходит по-разному.

    Мы сидели на верхнем полуэтаже дома Каси. Здесь была удивительная картинная галерея. Через широченное окно лился свет. Рам было три, а не две, как у нас, но они не препятствовали солнечным лучам.

    Я смотрел на его полотна, и мне теперь становилось понятным, почему он так быстро и похоже смастерил ворона во время медвежьей тризны.

    Не мог определить я только, какое же направление в искусстве он исповедует. Тут не было ничего похожего ни на абстракционизм, ни на примитивизм. Это было что-то особенное, что мне видеть еще не приходилось.

    - Грубо говоря, у меня как бы стилизация под писаницы, - он обладал исключительным умением как бы читать твои мысли. – Даже школьники знают, что это такое. Картины самых первых художников на заре человечества.

    Писаницы делали на скалах, встающих вдоль рек. Далёкие предки приходили к этим картинам перед опасной охотой или перед отражением набегов соседних племен.

    - Часто эти древние изображения делали шаманы, - пояснил Касьян и показал на полотно, где был запечатлен обряд убивания оленя. Делал это охотник. Но из картины становилось ясно, что он является всего лишь исполнителем воли колдующих женщин-удаганок и стоящих за ними духов.

    Изображение скалы передавалось довольно точно, а рисунок по-детски прост: контуры животного, людей выпоенных красной краской.

    - Нет, это не манера детского письма, - опять опровергал мои невысказанные мысли самодеятельный художник. – Писаницы смотрят издалека, с лодки. Оттуда детали просто напросто нельзя различить, поэтому они и не нужны. Красная краска почему? На сером или зеленоватом фоне контуры, нанесенные охрой, будут заметены за десятки метров.

    Корни шаманизма, рассказывал Кася, находятся в седой древности. Вот поэтому северные народы после Октябрьской революции, довольно легко соглашаясь с доводами атеистов против православия, не хотели спорить о своих древних религиозных верованиях.

    - Значит, шаманизм - миф?! - воскликнул я. - И он обязательно умрет?

    - В нем много всяких наслоений, - спокойно отвечал художник. - Религиозные верования теперь во многом воспринимаются как сказки.

    А вот с обрядами выходило все посложнее. У старых рыбаков и охотников это, скорее, дань привычке. Ведь эти ритуалы служат дополнительным стимулом для укрепления их воли и уверенности в себе. В какой-то степени это - игра, особенно для молодых, но не только. Обряды захватывают своей красочностью и благоприятно воздействуют на рыбака и охотника, заряжая его оптимизмом.

    Художник заметил, что я внимательно разглядываю странное изображение. На нем было нарисовано фантастическое существо, похожее одновременно  и на мамонта, и на лося, и на некую рыбу.

    - Это также стилизация под писаницу, которую сделал не простой охотник или рыбак, а шаман, который утверждает таким образом, что он может и умеет влиять на нижний мир, т. е. преисподнюю.

    Вроде бы элементарно простые картины производили сильнейшее впечатление. Я даже не заметил, как наш разговор перешел на какой-то полушепот. Мы как бы не хотели тревожить тех духов, которые витали над этими изумительными произведениями.

    Фантастический лось с солнцем во лбу пристально уставился в меня. Его гипнотический взгляд преследовал меня даже тогда, когда я изучал другие полотна.

    Олень со звездами во лбу вначале казался несколько добрее. Но и его глаза были жутковатые. Надо ли объяснять, как воздействовали они на древнего рыбака или охотника.

    - Олень олицетворяет созвездие Орион, - изложил мне целую поэтическую поэму художник. – Он благоприятствует промысловикам. Но и добрые духи неба и космоса очень строги. Шутки с ними плохи.

    Мне подумалось, что удаганка, наверное, является сюда со своими самыми неподдающимися воздействию пациентами. Пройдя сотни километров по тайге, они подготавливают сами себя к врачеванию духовному и физическому. А эти изображения служат, видимо, последней каплей, способствующей выздоровлению.

    - Здесь она бывает одна, - Кася опять приходил на помощь моим мыслям. – Сама себя как бы заряжает гипнотической силой и убежденностью, чтобы придти на помощь тем, кто явится к ней на исповедь. Но ничего сложного тут не происходит. Все мы немножко шаманы.

    - Как все-таки она это делает? – нетерпеливо спросил я, но Кася ушел от ответа. Его может дать мне лишь сама удаганка, если захочет.

    На снимке: Три шамана – эти естественные «писаницы» сотворила сама природа. Как тут не поверить в их силу?

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 7 (108). 9-19 красавіка 1995. С. 8./

                                                  МОЖЕТ БЫТЬ И ТЫ ВРАЧЕВАТЕЛЬ

    Огонь недуга тяжкого исчез,

    И отступили мелкие напасти.

    И сердце оживляя мне,

    С небес подул

                             неторопливый ветер счастья.

                                                           С. Данилов

    - Все мы немножко шаманы, - весело улыбнулся Касьян. – Только не хотим признаваться в этом.

    Мрачная сосредоточенность покинула меня. Я тоже улыбнулся и почувствовал себя легко и свободно. Пристальные взгляды с картин-писаниц уже не преследовали нас с Касей.

    - Отгадывает ли судьбу удаганка? Может ли ее предсказывать? - иронически ухмылялся мой собеседник. Как человек образованный и вполне реалистический, он смотрел на все это проще. Удаганка умеет проницательно слушать. Сознательно или интуитивно она выбирает из потока признаний человека самое главное, которое объясняет ей, в чем коренятся его душевные и физические боли. Она никогда не выпытывает его, а лишь изредка бросает направляющие реплики.

    - Выговорившись, посетитель облегченно вздыхает и начинает как бы со стороны анализировать собственное состояние, - уже вполне серьезно замечает Кася. - Ну, а удаганка только помогает ему в этом.

    Иногда для врачевания гостя хватает доброго понимающего слова и психологического успокоения. Силу своего гипноза она пускает в ход очень редко. Кроме того, требуются еще верные снадобья. Бывает, что шаманка прямо говорит: больная явилась не по адресу, ей нужно срочно обращаться к специалистам-врачам. А потом удаганка будет рада встретиться вновь.

    - Она не делит приходящих на добрых и злых, - подчеркивает Кася. - Люди интересны ей сами по себе, особенно если их мучают душевные и физические боли. Ну, а прохвосты или обманщики заявляются в одном случае: когда им грозит, как им кажется, смертельная опасность. Перед старухой с косой нельзя финтить и хитрить. И перед шаманкой тоже, которая к тому же, быть может, каким-то образом связана слухами подземного царства. Одни в такую связь верят пол полностью, другие - лишь отчасти, на всякий случай.

    - А ее травы и настои, - вырвалось у меня. – не могут погубить человека?

    Касьян посмеялся над моей наивностью. Народная медицина существует тысячелетия. Ей не случайно интересуются ученые-фармацевты. Кроме того, оказывается, удаганка во время гражданской войны была отличным фельдшером, которым стала после специальных курсов.

    - Есть ли у нее чудесные исцеления? - развеселился Кася. - Их множество. Вот несколько месяцев тому назад медведь-шатун почти задрал охотника. Вывернул у него руки и ноги, пытался снять скальп. Промысловика привезли в поселок обреченным. Такой приговор вынесли прилетевшие на вертолете врачи. Он потерял много крови. Пульс едва прощупывался. На его счастье, в поселке, здесь у меня, гостила моя родственница. Она поправила его конечности, зашила кожу со сдернутого лица и отпоила северным корнем жизни.

    Я видел этого человека на медвежьем празднике. Он, по существу, явился с того света. Голова его была свернута на правый бок. От уха до уха под подбородком шел грубый красный шрам. Но он был полон радости жизни и просто боготворил шаманку, угадывая все ее желания.

    - Возвращался домой с хорошей добычей, - рассказывал мне этот человек на хэбэрине. Продрог. Решил вскипятить чаю и подкрепиться. Жаль, что выпил первый раз на промысле немного спирта. И тут услышал урчанье медведя, Схватился за ружье и влепил амака жаканом в бок, но намного выше сердца. Перезарядить не успел. Патрон почему-то не лез в патронник...

    Но сейчас Касе явно не хотелось толковать о чем-то исключительном. Он убеждал меня, что каждый рыбак и охотник в какой-то степени врачеватель и шаман. Эти бывалые люди сумеют сами себя успокоить в трудную минуту, остановят кровь, перевяжут рану, спасут обмороженные конечности, наложат шину на перелом.

    Я соглашался с ним, вспоминал, как однажды на охоте друзья присыпали мне колотую рану пеплом от костра, перебинтовали ее, подложив под перевязку березовую чагу. Через несколько дней, когда мы вернулись в город, рана совсем зарубцевалась, краснота прошла и никакого нагноения не было.

    - А разве не случалось ничего более серьезного? - спросил меня Касьян.

    Мне припомнилось детство. Мы были на рыбалке далеко за городом. Стоял июльский зной. Место было знакомое, и мы прыгали «солдатиком» с трамплинчика и воду, После очередного прыжка мою ногу ударило, как током. Я выполз на берег, а за мной тащилась доска, ржавый гвоздь которой насквозь пронзил подошву ноги.

    Старшие мальчишки выдернули гвоздь, а в рану натолкали деготь, который они выпросили в ближайшей деревне. Мне они приказали лежать на песочке и поворачивать ногу то верхней, то нижней стороной.

    - И чудо! - воскликнул я. – Как убежденно и обещали взрослые товарищи, все быстро зажило. Не пришлось даже обращаться к врачу.

    - А весь секрет в том, что это был деготь из древесины, - пояснил Кася. - В нем есть и обеззараживающие вещества, и активные компоненты, которые способствовали быстрому заживлению. Сыграло свою роль яркое солнце и молодой, растущий организм подростка. Наша удаганка в тайге также использует пепел от костра, порох, тертый табак. Если рана нагноилась, ее забинтовывают тонким слоем свежеотодранной бересты или листком подорожника. При опухолях без открытых ран она ставит свечки из сушеной полыни. Но схема размещения подобных свеч довольно сложна. Их знает одна удаганка.

    - Схема в виде фигуры человека? Мне объяснили это. Я даже зарисовал ее в блокноте, - вставил я. – Но повторить такой опыт вряд ли бы смог. А употребляет ли она вещества вроде мумие?

    - Есть, и не только оно. Но все дело в точности состава и особенностях его приготовления. Конечно, это целая наука, которая хранится у нее в голове. Во всяком случае многие знания она передала своим пациентам, а они – близким знакомым.

    На снимке: Украшение шамана.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 10 (111). 18-31 мая 1995. С. 8./

                                                        «СЕРЖАНТ БЕЗ ПРОМАХА»

    С кем тебя, храбрый воин, сравню я?

    С чем сравню я отвагу такую?

                                            К. Урастыров

    Встреча с удаганкой была для меня очень счастливой: я столько интересного и необычного узнал. Но это было не все. Перед самым отъездом я узнал от Касьяна, что знаменитый охотник-снайпер Федор Охлопков – их близкий родственник и тоже чуточку шаман.

    Он освобождал Беларусь, - рассказывал мне Кася, - ты об этом наверняка слышал. Но вряд ли знаешь, что эти все его 14 ранений должны были быть смертельными. Что его спасло чудо? То-то.

    Федор Матвеевич прибыл на фронт с сибирскими дивизиями в самый критический момент для Москвы. Фашисты были не только остановлены, но и отброшены от нее. С этого и начался его славный путь. Охотник бил белку только в глаз. Винтовкой с оптическим прицелом он управлял по-мастерски.

    Армейский журналист, старый друг Охлопкова, в свое время показывал мне несколько пожелтевших папок. Тут были фотографии и вырезки фронтовых газет. С них смотрел на меня с веселым взором добродушный человек. Рядом с портретами стихи и очерки, посвященные бывшему охотнику.

    В Минском музее Великой Отечественной войны мне рассказали несколько невероятных историй об Охлопкове.

    Это было на границе Смоленской области и Белоруссии, - говорила сотрудница музея. - Преследуя с умением удирающих гитлеровцев, он вышел на окраину небольшого села. Вдруг оптический прицел Охлопкова выхватил жуткую картину. Четверо вражеских солдат окружили беззащитную женщину с ребенком. Три выстрела прозвучало один за другим. Последний фашист в бессильной злобе замахнулся прикладом автомата на ребенка. Ударить он не успел. «Сержант без промаха» уложил и этого изверга.

    В бою за деревню Белая наш батальон залег под губительным огнем двух фашистских пулеметчиков. Гитлеровцы укрылись за толстыми бетонными стенами, которые не брали даже снаряды. К вражеским гнездам пополз смельчак Охлопков. Сверкнул один выстрел, через несколько минут - другой. Сразу стало необычайно тихо. Пулеметы навсегда захлебнулись.

    В июне 1944 года советские войска перешли в наступление под Витебском. Гитлеровцы направили сюда своих лучших снайперов, которые охотились за командирами наступающих подразделений. И тогда фашистских меткачей стал обезвреживать Федор Охлопков.

    В Минске я не смог встретиться с якутским снайпером, куда он однажды приезжал. Он был короткое время, да и не очень жаловал бойких газетчиков.

    - Я помогу вам познакомиться, - пообещал мне Кася. - Но по дороге походим по тайге. Сможешь взять несколько белок? Но обязательно в глаз!

    Когда мы входили в юрту Федора Охлопкова, в вещмешке у меня было несколько зверьков. Кажется, я достиг неплохих успехов.

    На столе появились якутские лакомства: строганина из омуля и чира, балык из нельмы, отварные оленьи языки и замороженная малина и земляника со взбитыми сливками.

    Рекомендации Каси произвели на «сержанта без промаха» благоприятное впечатление. Он не стал глядеть белок, которых я принес в рюкзаке, поверив в мое охотничье мастерство. Говорил со мной без утайки.

    - Друзей у меня много среди русских, белорусов, украинцев много, - рассказывал он. - До сих пор пишем письма, хотя и редко. В Минске, в музее, есть моя фотография, например, с грузином Квачантерадзе, тоже снайпером. Раньше часто сябры, а по-якутски дагоры, прилетали ко мне на рыбалку, охоту и просто отдохнуть.

    Я попросил припомнить самый последний его бой.

    - Это было 23 нюня 1944 года, - нервно говорил он. - Осколок снаряда попал прямо в грудь. Он застрял в кармане, где были солдатская книжка, партбилет и письма из дома. Меня перевязали и хотели отправить с передовой. Я остался: нужно было снять двух гитлеровских «кукушек». Одна навек замолчала. Но вторая в этот момент засекла меня. Фашистская пуля вошла прямо в канал ствола снайперской винтовки. Произошел взрыв в патроннике. Трудно поверить?

    - Я видел эту винтовку в Москве, в Центральном музее Советской Армии, - ответил я. - Хотя до сих пор удивлен, как можно было после, этого остаться живым.

    - Он у нас везучий, - хитро улыбнулся Касьян, - как и вся наша родня. Уходя на фронт, пообещал вернуться. Исполнил свое желание. После контузии врачи возлагали мало надежд, что быстро поставят его на ноги. Он пересилил хворобы и участвовал в параде Победы на Красной площади.

    - У него нашлись враги, в том числе, к сожалению, и среди журналистов, - вставил я, - которые помешали вовремя получить ему звание Героя Советского Союза, хотя он один уничтожил почти батальон вражеских солдат.

    После долгого разговора в юрте, где размещалось большущее семейство Охлопковых, мы ходили с ним и в тайгу и ловили рыбу, много спорили о времени и себе. Не во всем я с ним соглашался, особенно в том, как довольно иронично он толковал о «своей скромной особе». Нет, эта личность незаурядная, выдающаяся, особенная. Такие живут по каким-то пока еще неразгаданным законам природы. И если бы Охлопковых было больше, нам не пришлось бы прозябать в тине унылой повседневности.

    Вернувшись в Минск, я позвонил в музей Великой Отечественной войны. Там выразили сожаление, что не смогут даже часть подобных героев, освободителей столицы Беларуси, собрать у нас в День Победы.

    На снимке: Герои Советского Союза Ф. Охлопков с народным писателем Якутии А. Аччыгыйем.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. № 9 (110). 4-17 мая 1995. С. 8./

                                                                 ПРИЛОЖЕНИЕ

                                                                     РЫБОЛОВАМ

                                                    НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ

                                                            ВИЛЮЙСКИЙ  СЮРПРИЗ

    Прилетели мы в этот благоприятный уголок Вилюя поздним вечером. Вертолетчики рядом с этим местом должны были взять группу геодезистов. Так что нам здорово повезло. А впервые я был здесь несколько лет назад. Тогда мы попали на утренний жор, вернее это было в начале суток, так как стояли белые ночи. Они были светлее, чем знаменитые петербургские. За полчаса наловили на уху. Пока она готовилась, мы набрали рыбы на шашлыки. С аппетитом поглощая ароматные блюда, я слушал нескончаемые таежные истории. С величавой реки тянуло приятным ветерком, который отгонял злющих комаров и надоедливых мошек. За спиной у нас шелестели высокие и стройные березы. Временами казалось, что были мы в среднем течении Днепра, а не в этом крае, где рядом был полюс холода и под ногами, за густой травой, пряталась вечная мерзлота, которая к концу лета оттаивает всего на метр-два.

    На косогоре были поля пшеницы. А едва показалось солнце, на тучных лугах появились коровы, совсем такие, как в Беларуси. Но нигде не пылили машины, не шли толпы рыбаков, хотя день был выходной. Нас окружали места прекрасные, но не людные.

    Почти все также выглядело и в мой последний приезд сюда. Только стояла страшная духота. Ветер не шевелил ни одного листочка, и комары свирепствовали вовсю. На них словно не действовали отпугивающие средства и густой дым от еловых шишек. Клев был вялый, хотя мы перепробовали множество насадок. Не звенели колокольчиками донки. Замерли поплавки. Впустую бросались стреляющие блесны.

    К вечеру мы едва набрали на одинарную уху втроем. Стали чистить рыбу. Сварили ее без всякого энтузиазма. А наш четвертый спутник Дима как в воду канул. Наконец он явился довольный и веселый:

    — Что приуныли? Завтра будет жор!

    — Рассказывай сказки, — хмыкнули. Вилюй на этот раз мне показался чужим и неприветливым. Вспомнилось, что именно здесь был в ссылке Н. Г. Чернышевский. Я очень хорошо понимал, как ему тут приходилось грустно и тоскливо.

    — Разливайте уху, — потер руки Дима. — Будет клев, будет. Не вешайте носа. Да и сюрприз я вам к утру приготовил. Нет, нет, не упрашивайте. Ни за что не скажу.

    Проснулись мы часа в три утра. Ночь была такая белая и светлая, что показалась ранней зарей. Мы взялись было за снасти, но Дима нас остановил:

    — А про сюрприз забыли? — он раскрыл еловые лапы, и мы увидели большое эмалированное ведро. Дима снял с него крышку, и наложил нам в миски круглых рыбок. Они источали запах лаврового листа, корицы, пряных местных трав, черемши и еще бог знает чего.

    Рыбки были чем-то похожи на пескарей, но лишь отдаленно. Я никогда не видел таких. Что это могло быть? Размышляя так, я не заметил, как опорожнил одну миску, потом другую.

    — Наверное, это  тагунки? — вспомнил я как-то услышанное название.

    — Вот тебе и раз! — обиделись мои приятели Будто впервые в наши места попал. Естественно, это тагунки.

    Дима признался, что пока мы страдали от бесклевья на берегу он сбегал в ближайшую деревню, уговорил одного хлопца показать тагунковое озеро. Нашел там же снасть, ведро с крышкой, специи, травы

    Наловил он рыбок быстро. В деревне сделали горячий тузлук, чуть остудили его, чтобы получился пряный засол. К утру все было готово.

    — Удивительная вкуснятина! Настоящий деликатес! — восклицал неоднократно я.

    — Это еще что, — отмахнулся Дима и стал рассказывать, как готовят балык из тайменя и строганину из чира, как консервируют на зиму всякую мелочишку, как делают прямо на берегу рыбу холодного и горячего копчения.

    Кое-что из этого я тоже умел, но мои вилюйские друзья никогда не пробовали фаршированной щуки и многих других отменных блюд, которые научили меня готовить рыбаки в Беларуси, на Урале, в Средней Азии и в Прибалтике.

    Окуневый жор действительно был исключительный. Пока мои спутники делали завтрак из живого улова, я взял спиннинг и в первый раз попробовал взять таймени на искусственную мышь. В конце концов царь речных хищников взял мою насадку. Битва  с ним была долгой и закончилась удачно с помощью Димы. Но это уже другая история...

    Сейчас вспоминая пряных тагунков, пойманного тайменя, я мечтаю, как бы прорваться  на далекий Вилюй, половить диковинных для нас рыб, наслушаться былей и дождаться какого-нибудь очередного приятного сюрприза, которых нам так в наше время не хватает.

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. 16-30 верасня 1994. С. 7./

                                                                         УЧУГЕЙ

    Мы остановились на берегу Неры, могучего притока Индигирки, у потемневшей юрты. Ехали через узкую просеку среди пожелтевших лиственниц, с которых от легкого дуновения ветерка опадала хвоя. И теперь вся машина, осыпанная ею, была убрана позолотой, сверкающей в лучах яркого, но уже холодноватого осеннего солнца.

    — Старик Кустуктуров, — сказал мне начальник геологической партии, в которой я насколько дней прожил, — перевезет вас на моторке на тот берег. Там встретит машина... Говорят, будто бы деду сто лет. Выглядит же он лет на 65, не больше.

    Долгожитель ждал нас на пороге юрты. Она представляла собой усеченную пирамиду. Венцы в ней не лежали, а стояли, наклонившись к плоской крыше. Внутри было чисто убрано. Вместо печки стояло нечто похожее на камин: камелек. Дед быстро вскипятил чай, заварил его душистыми травами, поставил на стол мороженое с ягодами, принесенное с ледника.

    Начальник геологической партии уехал, а мы уселись с Кустуктуровым в лодку. На реке дул свежий ветер и ходила рябь.

    — Ничего, — улыбнулся долгожитель, — все будет учугэй!

    Якуты любят повторять это выражение в трудную минуту. В переводе это звучит примерно так: все будет очень хорошо, несмотря ни на что!

    Я почему-то встревожился. И оказалось не зря. Едва мы достигли середины стремительной Неры, как из-за прижима (отвесной скалы) выскочила самоходная баржа. Она ходко двигалась прямо на нас. Дед добавил газу, но было поздно. Высокая волна захлестнула лодку и опрокинула ее на бок. Мы оказались в воде. Рюкзак был у меня на плече (по старой рыбацкой привычке), а магнитофон я успел схватить левой рукой. Пальто тут же намокло. В сапогах была вода. От холода сердце сжимало железным обручем, а из горла вырывались какие-то непроизвольные вопли: «Ы... ы... ы». Долгожитель лихо шел саженками к берегу и кричал мне:

    — Держись! Все будет учугэй!

    И, странно, быстротечная река выбросила сначала старика, а потом и меня на отмель. Ползком я выбирался на сухое место. Дед выходил уже из леса с охапкой сухого валежника. Скоро запылал костер. Я устроил навес для сушки одежды. Кустуктуров же достал из лодки, которую прибило к берегу, моток лески со странной блесной и поплавком из пробки.

    — Набросай побольше толстого сушняка, чтоб нагорели угли: будем готовить рыбу.

    Вскоре он вернулся с сигами. Умело вырезал желчь, всыпал внутрь соль. Неочищенные рыбины обмазал белой глиной. Разгреб костер, положил туда эти белые комки и забросал жаром.

    Наши брюки и носки вскоре подсохли. Я совсем приободрился:

    — А думал, что ни за что не выплыву. Хотел уже магнитофон бросить и рюкзак скинуть.

    — Что-нибудь ценное в вещмешке есть?

    — Да. И согревающее тоже. '

    Кустуктуров весело заулыбался. Он попадал в переделки и похлеще сегодняшних за свои 99 лет:

    — Если согревающее есть, тогда даже насморка никакого не будет.

    — Ты, наверное, шаман? — с хитрой улыбкой спросил я долгожителя. — Мне рассказывали, что к тебе на излечение со всей округи ходят.

    — Травками, однако, и сейчас лечу. Ну, а человек двести-триста километров шагает — это тоже лечение. Слабость свою преодолевает. Все силы в кулак собрал. Я же его утешу, травками отпою. Вот и получается учугэй, — он взял мою ладонь и, как цыган, довольно верно описал всю мою жизнь.

    Я невольно усмехнулся. Он тут же сказал:

   — Много жил, немало видел. Просто угадать и предугадать, тем более, что ты сам кое-что мне рассказал, — он разгреб потемневшие угли и достал готовую рыбу. Глина отпала вместе с чешуей. Вкуснятина была необыкновенная. Такой нежной и жирной мякоти есть, наверное, можно сколько угодно.

    Подъехала машина за мной. Вместе с шофером мы опрокинули лодку, чтоб из нее вылилась вода. Разобрали и протерли мотор, поставили его на место.

    На прощание я обнял приятного старика:

    — Ты мне теперь как крестный отец. Без твоего учугэй я, конечно, и не спасся бы. Сто лет тебе еще прожить!

    Больше мне так и не удалось быть в тех местах. Как-то приезжали в Минск северяне и рассказывали, что Кустуктуров такой же бойкий и жизнерадостный: годы его не берут. Я всегда вспоминаю его, когда попадаю в какую-нибудь трудную ситуацию на рыбалке (да и вообще в жизни). Всегда в таких случаях я говорю про себя: «Держись! Все будет учугэй! Тогда на Нере все было похуже!» Это помогает взять себя в руки, успокоить нервы и отогнать нерешительность. Замечательное слово!

    С. Щупак

    /Паляўнічы і рыбалоў Беларусі. Мінск. 19-31 студзеня 1995. С. 7./