ЎЎЎ Рыгор Васільлеў. З рэвалюцыйнага мінулага ды знаходжаньні ў Якуцкай вобласьці. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Рыгор Арцёмавіч (Арцем’евіч) Васільлеў (Васільеў) – нар. 23 лістапада (5 сьнежня) 1885 г. ў мястэчку Жлёбін (Жлобін) Рагачоўскага павета Магілёўскай губэрні Расійскай імпэрыі, у сям’і чыгуначнага машыніста.

    Ад 1902 па 1905 г. Васільлеў вучыўся ў Гомельскай найніжэйшай чыгуначнай тэхнічнай вучэльні, дзе, як у той час многія, пазнаёміўся “з рэвалюцыйнымі ідэямі марксізму”. Па заканчэньні вучэльні яго ў чэрвені 1905 г., па асабістым жаданьні, адкамандзіравалі на Забайкальскую чыгунку, дзе ўжо працавалі знаёмыя яму машыністы з Гомельскага чыгуначнага дэпо.

    Там ён працаваў сьлюсарам у дэпо на чыгуначнай станцыі Верхневудзінск, але дзеля практыкі “зьдзяйсьняў паездкі на паравозе ў якасьці памагатага машыніста”. Ужо ў верасьні 1905 г. Васільлеў увайшоў у склад сацыял-дэмакратычнай групы (бальшавікоў), якая ўваходзіла ў склад Чыцінскага камітэту РСДРП, якую ўзначальвалі І. В. Бабушкін, В. К. Курнатоўскі, А. А. Касьцюшка-Валюжаніч. Па заданьні Чыцінскага камітэту РСДРП Васільлеў вёў рэвалюцыйную прапаганду сярод салдатаў, разам з іншымі сацыял-дэмакратамі, стварыў Ваенны зьвяз. 10 студзеня 1906 г., як чалец страйкавага камітэту чыгуначнікаў, быў арыштаваны “карнай экспэдыцыяй” генэралаў Рэнненкампфа ды Мельлер-Закамельскага і прысуджаны да трох з паловай месяцаў вязьніцы.

    Пасьля вызваленьня Васільлеў ізноў вярнуўся на партыйную працу ў Верхневудзинску. 23 лютага 1907 г. ён быў паўторна арыштаваны і Іркуцкай судовай палатай за прыналежнасьць да гарадзкой арганізацыі РСДРП прысуджаны 22 лютага 1908 г. па 126 і 132 арт. КУ да 3 гадоў крэпасьцяў, а таксама Часавым Вайсковым Судом за прыналежнасьць да Ўсерасійскага ваеннага зьвязу па 1 ч. 102 арт. КУ асуджаны па сукупнасьці да 4 гадоў катаргі. Пакараньне адбываў у 1909-1911 гг. ў Акатуі і ў 1911 г. у Алгачах Нерчынскай катаргі.

    Хоць Васільлеў быў і выгадаваны ў “рускім духу”, “на творах Някрасава, Кальцова, Пісарава, Горкага, Чэхава ды іншых рускіх пісьменьнікаў”, але, знаходзячыся ў Акатуйской катаржнай турме, выпісаў праз сваю сястру з Менску, творы Янкі Купалы на беларускай мове.

    Ад 1911 г. Васільлеў быў адпраўлены на пажыцьцёвае селішча ў Якуцкую вобласьць, дзе, як ён успамінае, “пад псэўданімам” друкаваў свае нататкі ў газэце “Якутская Окраина”, што выходзіла ў Якуцку, хаця у сваіх мэмуарах не паказаў якімі менавіта псэўданімамі ён карыстаўся. Таксама яго рэвалюцыйны запал таго часу не адзначаны ва ўспамінах іншых ссыльных Якуцкай вобласьці.

    Пасьля Лютаўскай рэвалюцыі 1917 г. Васільлеў вярнуўся ў Гомель. Працаваў на Гомельскім дрэваапрацоўчым заводзе начальнікам цэху, затым дырэктарам. [Ад 26 красавіка 1919 г. па 3 сакавіка 1924 г. Гомель адміністрацыйна знаходзіўся ў складзе РСФСР.]

    Удзельнічаў у Савецка-Польскай вайне 1919-1921 гг. ў шэрагах РСЧА, “аднаўляў масты праз Дняпро і іншыя вялікія і малыя рэкі”. Затым працаваў ў Менску палітупаўнаважаным Заходняй чыгункі. Ад 1925 г. быў пераведзены ў Маскву.

    Ад 1935 г. працаваў у інстытуце Транстэхпраект Міністэрства шляхоў зносін. Быў чальцом Таварыства былых паліткатаржнікаў і ссыльна-пасяленцаў і, як праўдзівы рэвалюцыянэр не заўважаў рэпрэсій ягоных цяперашніх таварышаў над таварышамі былымі.

    У сувязі з 50-годзьдзем г. зв. Першай рускай рэвалюцыі 1905 г. Васільлеў быў узнагароджаны “Орденом Ленина”, “Орденом Трудового Красного Знамени”, значкай “Почётному Железнодорожнику”, мэдалямі “За оборону Москвы”, “За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.”.

    Памёр Рыгор Арцёмавіч Васільлеў 23 сьнежня 1976 году ў Маскве і быў пахаваны, паводле ягонага тастамэнту, у раённым месьце Жлёбін Гомельскай вобласьці БССР.

    Працы:

    Из революционного прошлого. Воспоминания. Улан-Удэ. 1958. 68 с.

    Из революционного прошлого. Изд. 2-е доп. Улан Удэ. 1968. 88 с.

    Літаратура:

*    Виленский (Сибиряков) Вл.  Последнее поколение Якутской ссылки. (Листки воспоминаний). // Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 7. № 7. Петроград. (Москва) 1923. С. 135.

*    Васильев Григорий Артемьевич. // Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 80.

*    Васильев Григорий Артемьевич. // Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 100.

    Революционные движения в Бурят-Монголии в период революции 1905 года. Сборник документов под редакцией П. Т. Хаптаева. Улан-Удэ. 1955. С. 108.

*    Хаптаев П. Т.  Предисловие. // Васильев Г. А.  Из революционного прошлого. Улан-Удэ. 1968. С. 5-7.

*    Васільеў Рыгор Арцёмавіч. // Беларуская савецкая энцыклапедыя. Т. ІІ. Мінск. 1970. С. 616-617.

*    Васільеў Рыгор Арцёмавіч. // Беларуская ССР. Кароткая Энцыклапедыя. Т. 5. Біяграфічны даведнік. Мінск. 1981. С. 118.

*    Васильев Григорий Артемьевич. // Белорусская ССР. Краткая энциклопедия. Т. 5. Биографический справочник. Минск. 1982. С. 104.

*    Яго сіняя птушка. // Капусцін А. Добрым сэрцам чалавечым. /Нарысы пра землякоў/. Жлобін. 1993. С. 15-21.

*    Васільеў Рыгор Арцёмавіч. // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі ў 6 тамах. Т. 2. Мінск. 1994. С. 230.

*    Васільеў Рыгор Арцёмавіч. // Беларуская энцыклапедыя ў 18 тамах. Т. 4. Мінск. 1997. С. 28.

*    Баркоўскі.  Янку Купалу чыталі ў арыгінале нават на Нерчынскай катарзе. // Наша Слова. Менск. № 1. 8 студзеня 2003. С. 2.

*    Жлобінскі раён. Жлобін. // Гарады і вёскі Беларусі. Энцыклапедыя. Т. 1. Гомельская вобласць. Кн. І. Мінск. 2004. С. 416.

*    Мядзведская К.  Васільеў Рыгор Арцёмавіч. // Сузор’е беларускага памежжа. Беларусы і народжаныя ў Беларусі ў суседніх краінах. Энцыклапедычны даведнік. Мінск. 2014. С. 90-91.

    Тытусься Мархінская,

    Койданава

                                                                    ПРЕДИСЛОВИЕ

    Г. А. Васильев, автор предлагаемой читателям книги, является одним из борцов с царизмом, представителем старой гвардии большевиков, верным стойким солдатом революции. Он относится к плеяде революционеров России, сформировавшихся в начале XX века и объединившихся в партию большевиков, созданную великим Лениным.

    К революционной борьбе Г. А. Васильева привела ненависть к миру насилия и эксплуатации, стремление создать новое справедливое социалистическое общество, верность идеям марксизма, пролетарского интернационализма и преданность рабочему классу. Ни тюрьмы, ни каторга, ни ссылка не могли сломить его волю к революционной борьбе.

    Жизненный путь Г. А. Васильева является ярким примером беззаветного служения народу. Его нужно знать всем и прежде всего молодому поколению.

    В книге «Из революционного прошлого» Г. А. Васильев рассказывает о своем жизненном пути до свержения царского самодержавия и в первые дни Февральской революции, заставшей его в далекой Якутии. В книге освещается подъем революционного движения в восточной окраине России — в Забайкалье. Важные сведения приводятся и при описании деятельности Верхнеудинской социал-демократической группы, ее выдающихся руководителей: А. А. Гольдсобеля, А. А. Гордеева, Н. Г. Шульца, М. Д. Медведникова и Н. А. Милютинского, казненных царскими палачами за организацию революционного движения с целью свержения царизма. Г. А. Васильев хорошо знал их и под непосредственным влиянием их вступил в ряды верхиеудинских социал-демократов, принял горячее участие в революции 1905 года.

    В книге Г. А. Васильева много интересных эпизодов, ярко характеризующих необычайно смелые подвиги революционеров, современников автора. В ней довольно живо изложено зарождение в Забайкалье марксистских кружков и распространение среди рабочих революционной теории.

    В книге приводятся также новые данные о политических заключенных в тюрьмах Нерчинской каторги, о режиме содержания каторжников, о порядках, которые устанавливали сами заключенные и о положении политических ссыльных на местах ссылки.

    Нельзя не отметить страницы книги, посвященные пребыванию в Нерчинской каторге первого бурятского революционера Цыремпила Цыремпиловича Ранжурова, исключительно товарищеское и заботливое отношение к нему таких видных большевиков, как В. Курнатовский, В. Вагжанов, Е. Петров и др. Судя по воспоминаниям автора, В. Вагжанов, Е. Петров старались помочь Ц. Ранжурову овладеть революционной теорией, а Г. Васильев просвещал его по математике и физике. И, пожалуй, прав автор, когда пишет, что каторга, как бы она ни была страшна и тяжела, явилась для Ц. Ранжурова школой учебы, политической закалки. Здесь, в среде опытных и видных большевиков, выдающихся борцов с царизмом и буржуазией, он оформился как ортодоксальный революционер.

    Г. А. Васильев вскоре после Февральской революции выехал из Якутии, где отбывал политическую ссылку. Он вернулся в родной край — в Белоруссию. Здесь, в Гомеле, он принял активное участие в работе городского Совета. В годы гражданской войны он был на Польском фронте, оказывал содействие в укреплении его тыла, в налаживании транспорта. В последующие годы Г. А. Васильев работал на должностях: политического комиссара, уполномоченного Управления Белорусской железной дороги, руководителя по снабжению магистрали «Турксиба», старшим инспектором железнодорожной линии Вязьма - Брянск. В 1935 году он перешел на работу в институт Транстехпроекта МПС, где; оставался до ухода на пенсию.

    За большие революционные заслуги и за долголетнюю, безупречную трудовую деятельность Г. А. Васильев награжден орденом Ленина и орденом Трудового Красного Знамени.

    Г. А. Васильев, ныне персональный пенсионер, проживает в Москве.

    Бурятию после Белоруссии, где он родился, Г. А. Васильев считает своей второй родиной. Здесь, в Бурятии, прошли его молодые годы, здесь он вступил в ряды РСДРП(б), здесь он прошел школу революционной борьбы с царизмом.

    Летом 1962 года Г. А. Васильев специально приехал в Бурятию. Он посмотрел достопримечательности Улан-Удэ, посетил культурные учреждения, побывал на Байкале.

    Советская Бурятия и ее столица Улан-Удэ произвели на Г. А. Васильева огромное впечатление. Отдельные места районов города, в частности Зауда, где пятьдесят лет тому назад он проводил свое, свободное время, нельзя было узнать. Перемены, происшедшие за годы социалистических преобразований, были столь колоссальны, что Г. А. Васильев от посещения Бурятии остался в восторге.

    Г. А. Васильев до сегодняшнего дня, несмотря на свой преклонный возраст, не порывает своих связей с Бурятией. Он продолжает переписываться со многими партийными работниками, с краеведческим музеем им. М. Н. Хангалова и с друзьями. И мы для полноты его воспоминаний сочли необходимым поместить в приложении настоящего второго, дополненного издания книги Г. А. Васильева отрывки из трех его писем.

    Доктор исторических наук П. Т. Хаптаев.

    20 января 1968 г. г. Улан-Удэ.

                                                            ИЗ  МОЕЙ  БИОГРАФИИ

    Родился я в 1885 г. в большой семье железнодорожного машиниста на станции Жлобин Могилевской губернии. Еще будучи в Гомельском техническом железнодорожном училище (1902-1905 гг.) я с товарищами бывал на нелегальных собраниях учащихся г. Гомеля, где впервые познакомился с революционными идеями марксизма. Большое влияние на мое сознание оказало также чтение произведений Некрасова, Кольцова, Писарева, Горького, Чехова и других русских писателей.

    По окончании Гомельского технического училища я в июне 1905 г. по личному желанию был откомандирован на работу на Забайкальскую железную дорогу (ст. Верхнеудинск, ныне Улан-Удэ), где работали знакомые мне машинисты из Гомельского железнодорожного депо.

    Верхнеудинск в то время был небольшим уездным городом. В нем, кажется, был только стекольный завод и небольшая кустарная меховая мастерская.

    Работать я начал слесарем депо, а позже для практики совершал поездки на паровозе в качестве помощника машиниста.

    Вскоре я сблизился с рядом товарищей по работе, а один из гомельчан познакомил меня на своей квартире с машинистами А. П. Воденом и Я. В. Зайковским и токарем депо А. А. Гордеевым.

                                          КОЛИЧЕСТВО  РАБОЧИХ  И  СЛУЖАЩИХ

                               ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОГО  ДЕПО  И  СТ. ВЕРХНЕУДИНСК

    В Верхнеудинском железнодорожном депо и в мастерских вместе с паровозными бригадами работало около 500 рабочих и служащих. Значительную часть среди них составляли командированные на время военных действий (война с Японией) паровозные бригады, а также добровольно приехавшие рабочие и специалисты из Европейской части России. Они являлись не только опытными производственниками, но были знакомы и с революционными идеями. Это имело важное значение в развертывании революционного движения в крае.

    Кроме того, на службе движения работало около 80 чел., на службе пути — до 55 чел., на топливном складе — до 65 чел. Всех рабочих и служащих на ст. Верхнеудинск насчитывалось до 700 человек.

    Наиболее революционно настроенными были рабочие депо и мастерских, получившие рабочую закалку в течение ряда лет на производстве.

                                                                 УСЛОВИЯ  ТРУДА

    Рабочий день начинался по деповскому гудку в 6 часов утра и кончался в 6 часов вечера с часовым перерывом на обед, то есть продолжался 11 часов.

    Депо, как закрытое помещение, вмещало для ремонта всего 6 паровозов, главным образом для промывки, а текущий ремонт их производился вне депо под открытым небом.

    В летнее время производство междупоездного ремонта паровозов на открытом месте не представляло особых неудобств для рабочих. Другое дело в зимнее время. На жестоком забайкальском морозе вокруг горячего паровоза от выходящего из него пара и горячей воды появлялись лужи из растаявшего снега и льда. Приходилось работать стоя в воде, а порой и лежа на спине под паровозом. Подстилка из железного листа не спасала от воды. Она часто примерзала к спине. Промокали не только обувь, но и одежда.

    Самые необходимые условия рабочего места, облегчающие труд рабочего и обеспечивающие технику безопасности, отсутствовали, да они и не предусматривались никакими инструкциями Управления железных дорог.

    Депо по своему устройству было очень ограничено размерами, и рабочее место было крайне стесненное. Так, рабочий верстак с тисками, расположенный у стены, находился почти вплотную у стоящего на канаве паровоза, поэтому работающий за верстаком загораживал собою проход и, чтобы пропустить идущего человека, должен был отходить в сторону. Такая же теснота была и между стойлами паровозов, загроможденными снятыми дышлами, разложенными на козлах, деталями паровоза, промывочными кранами, рукавами и другими предметами. И выходило, что рабочие, порой, не столько работали, сколько мешали друг другу.

    К этому надо добавить, что депо не имело достаточного освещения, стекла оконных рам были сильно закопчены, они никогда не промывались; в депо был густой полумрак, особенно над промежуточными канавами от стоящих на них паровозов. К этому полумраку прибавлялась копоть и вонь от факелов, употребляемых рабочими для освещения места работы. Факел делался из куска проволоки, на конец которой прикреплялся пучок пакли, пропитанный керосином или просто мазутом из буксы.

    Лужи воды от промывки паровозов, всюду разбросанные обтирочные грязные тряпки, стелющийся пар от горячих паровозов, дым и тяжелый специфический запах железнодорожного депо и кочегарных канав — вот что встречало каждого при входе в депо.

    Зимой депо отапливалось чугунными печами, сложенными из ребристых колец, системы Степанова, и похожими на вертикальные котлы. Печи стояли по углам и в промежутках. Такое количество печей обогреть большое здание депо, конечно, не могло. Тепло было только у самой печки, где обычно и собирались в морозные дни рабочие во время завтраков, покурить, погреться и просушиться.

    Столовой или буфета при депо не было. В буфет вокзала в грязной одежде рабочих не пускали. Те рабочие, которые жили вблизи от депо и за часовой обеденный перерыв успевали обернуться, обедали на своих квартирах, а большинство же рабочих «обедало» тут же, в депо и мастерских, примостившись на верстаках, на своих станках или на горячем паровозе, где в топке кипятили себе чай. Каждый ел то, что взял с собой, больше всухомятку.

    Во время промывки паровозов, которая в то время производилась холодным способом, удаляли накипь котла и труб железными прутьями, на концах которых прикреплялись проволочные щетки и скребки. Через открытые люки котла и топки паровоза хлестала во все стороны холодная вода, заливая настил пола, самого промывальщика, кожаный куцый фартук не спасал рабочего от воды, обувь и вся одежда его были мокры.

    Горячая и теплая промывка и антисептика при промывке паровозов не применялись.

    Никакой охраны труда рабочих не было, о ней и понятия не имели в те времена.

    «Сам не зевай» (говорили старые рабочие), чтоб где-либо на производстве не попасть в беду, не быть искалеченным, а то и убитым. Случаи увечья были нередки.

    Труден и изнурителен был труд котельщика депо. Его работа заключалась в смене ослабевших заклепок, вальцовке протекающих дымогарных труб паровозной топки. Чтобы произвести вальцовку труб, давших течь, надо было потушить паровоз и ждать, когда остынет топка, что требовало определенного времени. Но в связи с усиленным движением поездов, особенно во время русско-японской войны, и необходимостью иметь в наличии запасные исправные горячие паровозы администрация не ждала, пока топка полностью остынет, и понуждала котельщика лезть в топку при температуре, как говорили рабочие, «лишь бы волос не горел». Облитый водой с ног до головы, при температуре 50-60^о котельщик производил вальцовку протекающих дымогарных труб топки паровоза. Выходил он из топки весь в поту, чуть живой, задыхающийся от нестерпимой жары.

    За такую тяжелую работу котельщика поощряли оплатой, как за сверхурочные часы, а заинтересованный машинист паровоза преподносил бутылку водки с закуской. Отказаться от этой работы рабочий мог не всегда, чтобы не быть на счету у администрации как несговорчивый.

    Как правило, все котельщики были глухи от грохота и стука при вальцовке и клепке топки, за что их называли «глухарями». Котельщиков среди рабочих сразу можно было узнать по «глухоте» и изможденности и бледности лица. Жизнь их была недолговечна (35-40 лет) Но особенно губительные условия труда были у медника депо. Медник на горне должен был паять, лудить и наплавлять медные подшипники баббитом. От нагрева медных частей и травленой соляной кислоты из горна постоянно шел едкий вредный дым и газ. Из-за отсутствия надлежащей вентиляции медник вынужденно вдыхал эти ядовитые пары.

    Помню одного медника депо Тяпкина, который уже на 35-м году своей жизни превратился буквально в живой труп. Он представлял собой (рано состарившегося человека с узкой впалой грудью, с черными искрошенными зубами, с изборожденным глубокими морщинами и складками лицом, почерневшим от несмывающейся угольной пыли. Голос он свой потерял и говорил с натугой, невнятно и глухо. Худое его тело было истощено до предела, походка у него была нетвердой.

    В этом физически слабом теле Тяпкина горел огонь неистощимого революционера, страстного борца за рабочее дело. Отсиживая позже тюремное заключение, он говорил: «Вот поправлюсь, отдохну, окончу срок тюрьмы и, выйдя на волю, снова за работу, за освобождение от царя, помещиков и всех врагов рабочего класса!».

    Труд паровозных бригад в те времена в Забайкалье, при маломощных паровозах с дровяным отоплением и напряженном движении, был нелегким. Запас заготовленных сухих кондиционных дров был истощен. Дрова шли с корня, из леса, сырые и не по размеру. Полено, особенно из лиственницы, было тяжелым, до двух пудов, суковатое; оно не пролазило через топочное отверстие паровоза. Надо было тут же, на ходу поезда, раскалывать его колуном и кувалдой, чтобы оно прошло в топку. Большая требовалась сноровка и сила, чтоб умело, полено к полену, рядами забросить дрова в топку паровоза для поддержания определенного давления пара в котле.

    В зимнее время трудности езды усугублялись сильными, морозами, когда паровоз леденел. Будки тогдашних паровозов были открыты и не защищали от холода и ветра. Закрывать будку брезентом не разрешалось. Обычно машинист приобретал брезентовую защиту и, выехав за семафор, навешивал брезент, чтоб укрыться от жгучего морозного ветра. Мучительны были долгие стоянки при однопутной движении на обгонных пунктах и станциях.

    В те времена о соблюдении даже элементарных санитарно-гигиенических условий труда не могло быть и речи: не было никаких шкафов для одежды, спецодежды рабочим не выдавали. Некоторые рабочие спецодежду приобретали сами, но большинству их спецодеждой служило старье, надеваемое на рабочий костюм и хранимое в верстаках вместе с инструментом.

    Специальных умывальников в депо и мастерских не было. Только в механическом цехе рабочие сами устроили себе умывальник. Обычно же рабочие мылись под кранами тендера паровоза или из промывальных кранов, кипятильника не было. Воду кипятили в специальных конусных чайниках в топке паровоза, на горне и в печке.

    На топливном складе работала артель дровокладов. Жили они в бараках в двух тесных комнатах, спали на 2-этажных нарах, скученно, в грязи. Тут же на плитушке-печке сами готовили себе еду. Большую половину дровокладов составляли рабочие-китайцы.

    Труд дровокладов был тяжел: дрова выгружали, укладывали в штабеля, подавали на паровоз вручную, поднося их на носилках или подвозя на тачках. Работали днем и ночью.

    Врачебную помощь больному оказывали в «приемном покое» (поликлинике) фельдшер и изредка наезжавший участковый врач. Бюллетени выдавали скупо, со строгим отбором. «Врачу лучше недодать, чем передать, а на ходу скорей заживет», — так подшучивали больные.

                                             ШТРАФЫ,  ВЗЫСКАНИЯ  И  НАКАЗАНИЯ

    Насколько помню, со стороны железнодорожной администрации взимание штрафов с рабочих за провинности не практиковалось, как это делалось на заводах и фабриках.

    Вместо штрафов на железных дорогах были свои меры взыскания и наказания. За случайные, мелкие нарушения, нерасторопность ближайшие начальники — мастера — на первый раз обычно «разносили», ругали рабочего оскорбительными словами. При больших нарушениях и провинностях — опоздание на работу, невыполнение заданий и др. — требовали от провинившегося письменного объяснения и после этого определяли меру наказания в форме понижения по должности на определенный срок или без указания срока: слесаря — в подручные, машиниста — в помощники машиниста, помощника машиниста — в слесаря и т. д. Крайней мерой наказания было увольнение, которое широко применялось к рабочим.

    Высшее начальство — начальник депо, начальник дистанции пути и пр. — было недосягаемым для апелляций и жалоб рабочих на несправедливость мастеров и на их притеснения. Да и бесполезно было найти у начальства при царивших тогда порядках и обычаях защиту рабочему и рядовому служащему от несправедливостей.

                               ВЗАИМООТНОШЕНИЯ  МЕЖДУ  АДМИНИСТРАЦИЕЙ,

                                                    СЛУЖАЩИМИ  И  РАБОЧИМИ

    Взаимоотношения между администрацией, служащими и рабочими в те времена были опутаны мещанским этикетом неприязни, спесью и местничеством.

    Старшие начальники служб тяги, пути, движения отгораживались от мира служащих и рабочих толстой стеной; никакого знакомства не допускалось. Считалось недостойным «по чину» якшаться с «мелкотой».

    Даже при встречах начальство на поклон или приветствие рядового служащего и рабочего не считало нужным ответить, делая вид, что приветствующего не замечает. Но беда, если эта «мелкота» при встрече осмелится не поклониться начальству, этого «незамечающий» начальник не простит и при случае отомстит.

    Была какая-то оскорбительная мещанская традиция, оставшаяся еще от крепостничества, — грубое презрение к рабочему народу.

    Даже чуть повыше чином служащий — бухгалтер, старший счетовод, делопроизводитель (секретарь) — и тот «задирал нос», копировал своих начальников и отгораживался от народа.

                                                ЖИЛИЩНЫЕ  УСЛОВИЯ  И  ОТДЫХ

    В связи с военным временем и усиленным движением поездов, естественно, количество рабочих и служащих станции Верхнеудинск возросло за счет командированных на время войны и найма рабочих на месте. Жилой площади для всех не хватало. Часть города, примыкавшая к железной дороге, с деревянными небольшими домиками, построенными осевшими железнодорожниками с начала постройки железной дороги, была недостаточна и не могла всех вместить. Цены за квартиры сильно возросли, поэтому снимали не квартиры, а комнаты. Такая же картина с квартирами наблюдалась в старом городе у раки Селенги.

    Казенными железнодорожными домами были удовлетворены только начальники служб и их помощники и движенцы как непосредственно связанные с движением поездов и эксплуатацией дороги. Рабочие жили в тесноте, где только могли.

    Культурных условий для времяпрепровождения и отдыха рабочих в железнодорожном поселке не было. В черте города, ниже каменных ворот под горкой бывшая кандальная этапка была перестроена под здание общественного собрания, где размещались зрительный зал для спектаклей, устраиваемых приезжими артистами, небольшое фойе и буфет-столовая. Рабочие общественное собрание посещали редко, так как оно было забито горожанами и офицерством (из военного поселка Березовка).

    Недалеко от вокзала одним дельцом (неким Смакульским) было построено здание пивной с биллиардом, которое всегда до отказа было набито железнодорожниками. Вот здесь и проводили свой досуг рабочие.

    Были притоны и худшего пошиба, где нередко загулявшего рабочего спаивали, обирали и полураздетого выбрасывали за двери.

                                                     МОЕ  ВСТУПЛЕНИЕ  В  РСДРП

    В Верхнеудинске существовала социал-демократическая группа, входившая в состав Читинского комитета РСДРП, возглавляемого профессиональными революционерами И. В. Бабушкиным, В. К. Курнатовским, А. А. Костюшко-Валюжаничем. До 1903 г. в Читинском комитете работал Ем. Ярославский.

    В первой половине 1905 года верхнеудинской группой РСДРП руководил М. П. Ковригин, старый опытный подпольщик, присланный из Иркутской организации. Он многое сделал для укрепления верхнеудинской организации и расширения ее актива. Примерно за месяц до начала Всероссийской забастовки железнодорожников М. П. Ковригин был отозван на другую работу.

    Верхнеудинская социал-демократическая группа была одной из крупных, влиятельных в Забайкалье. Она стояла на ленинских позициях. Руководство Верхнеудинской социал-демократической группой осуществляли большевики: машинист А. П. Воден, заведующий топливом станции — политический ссыльный А. А. Гольдсобель, машинист Я. В. Банковский, токарь депо А. А. Гордеев, слесарь И. Г. Шульц и токарь Сачава. Возглавлял группу А. П. Воден, волевой и политически подготовленный товарищ.

    Познакомившись ближе с Воденом, Гордеевым и др., я оценил их как людей и убедился в правоте дела, за которое они боролись. Я сам решил включиться в эту борьбу и по рекомендации земляков — гомельчан-машинистов — был принят в сентябре 1905 г. в социал-демократическую группу (большевиков). Первая работа, которую мне поручили вместе с другими товарищами, — распространение нелегальных листовок в депо. Я вкладывал их в рундуки до начала работ, засовывал листовки ночью за ставни закрытых окон.

    Как знакомому с каллиграфией, Воден поручил мне писать печатным шрифтом гектографическими чернилами прокламации на гектографе, которые составлял он один или вместе с Гольдсобелем, Зайковским и Гордеевым. Составление прокламаций было весьма ответственным делом, ибо в них затрагивались самые главные вопросы, приводились конкретные факты, излагаемые коротко, доходчиво на одной странице.

    В Верхнеудинске во время революционных событий выходила легальная газета «Верхнеудинскнй листок» с революционным содержанием, отражавшая важнейшие события, как местные, так и всей страны. «Верхнеудинским листком» пользовалась и наша социал-демократическая группа.

    В целях конспирации при распространении листовок и прокламаций среди солдат проходящих эшелонов практиковался такой гарантирующий от провала способ, предложенный товарищем Воденом. Подбирали надежные паровозные бригады, ехавшие с ночными поездами, снабжали их несколькими десятками листовок или прокламаций и газетами. Когда поезд в глубокую ночь проезжал по малым промежуточным станциям, где при обгоне встречными поездами приходилось простаивать долгое время и весь эшелон погружался в крепкий сон, — двое из бригады паровоза обходили вагоны и в щели дверей закладывали литературу.

    Утром проснувшиеся солдаты находили «почту». Позже просыпался командный состав — фельдфебели и офицеры — и, узнав о «почте», приходил в панику: откуда, когда и кто снабдил «страшной» литературой весь эшелон.

                                           КОНЕЦ  РУССКО-ЯПОНСКОЙ  ВОЙНЫ

    Захватническая война России с Японией после падения Порт-Артура в августе 1905 г. закончилась позорным и невыгодным для России Портсмутским миром с уступкой территории Ляодуна, Порт-Артура и южной части Сахалина и с отказом от притязаний на Корею.

    Помню, как на страницах сатирического журнала был изображен царский премьер-министр Витте — творец винной монополии, давшей царю 20% государственного бюджета, — в виде повара, который проливает слезы, отрезая часть пирога, напоминающего собой остров Сахалин.

    Война с Японией, позорный мир породили глубокое недовольство и возмущение почти по всех слоях населения и в армии.

    Как в городах, так и на станциях среди рабочих и солдат проходящих эшелонов в то время ходили по рукам тексты песен, присылаемые из Читы, которые везде распевались. Особенно популярными из них были:

                                            От павших твердынь Порт-Артура,

                                            С кровавых маньчжурских полей

                                            Калека-солдат истомленный

                                            К семье возвращался своей...

    Дальше в этой песне говорилось, что калека-солдат, возвратившись в Питер, узнал; что его родного брата сослали в Сибирь, а мать была убита 9-го января 1905 г. Другая песня была сатирическая, высмеивающая бездарных царских генералов.

                                            Было дело у Артура,

                                            Дело скверное, друзья:

                                            Тоги, Ноги, Камимура¹

                                            Не давали нам житья!..

                                            Алексеев² уезжает

                                            Из Артура навсегда,

                                            Птичка божия не знает

                                            Ни заботы, ни труда...

                                                                       ¹ Японские генералы.

                                                                       ² Наместник царя.

                                                          НАСТРОЕНИЕ  НАСЕЛЕНИЯ

    Царское правительство избрало Сибирь местом для ссылки своих политических противников.

    Население воспринимало революционные идеи политических ссыльных, особенно их влияние сказывалось в крупных поселениях и городах, расположенных по линиям железных дорог. С сооружением Великого Сибирского пути приехало из Европейской России в Сибирь много рабочих, специалистов, интеллигенции, молодежи, которые принесли с собой идеи революции. Часть этого живого потока расселилась по Забайкалью.

    Надо сказать, что авторитет политических ссыльных среди сибирского населения был высок; к их словам прислушивались. Да к тому же часть крестьян Забайкалья состояла тоже из ссыльных. Оседали здесь также многие из бывших каторжан. Таким образом, местное население. Забайкалья было проникнуто революционными идеями, что не могло не сказаться на развитии революционных событий, почва для которых была достаточно подготовлена самой политикой царского самодержавия, а поводом для них послужила позорная, захватническая русско-японская война.

                                                          НАСТРОЕНИЕ  СОЛДАТ

    С момента заключения Портсмутского договора солдаты Маньчжурской армии требовали скорейшего возвращения «по домам». Войска, расположенные в Забайкалье, представляли собой в основном запасных, не уволенных еще из действующей армии. Плохо одетые, полуголодные, слабо дисциплинированные и озлобленные долгим нахождением вдали от родины, они были хорошим материалом для их распропагандирования. Офицерский состав был в значительной части молодой; он не смог создать у запасных такой дух и дисциплину, какими отличались кадровые воинские части. Революционное движение они воспринимали как конец войны, свободу от казармы и возвращение домой. Солдаты охотно брали листовки и газеты, шли на митинги и де­монстрации, часто выступали на них с требованием сбросить плохое начальство, улучшить питание и обмун­дирование и скорее возвратиться к своим семьям.

    Начальник тыла Маньчжурской армии генерал Надаров, хорошо знавший о революционном движении по линии Забайкальской и Сибирской железных дорог, задумал гнусную провокацию — использовать рвущихся домой солдат, натравить их на железнодорожников и этим ударить в спину революции. В своем приказе по армии Надаров писал, что, мол, возвращению запасных мешают «забастовщики-железнодорожники и пр.», в то время как смешанным стачечным комитетом (см. ниже), учитывающим тягу солдат домой и их настроение, были приняты все меры, чтобы удвоить количество поездов для быстрейшей переброски запасных из Маньчжурии.

    Однако, несмотря на наши листовки и газеты, в которых оповещалось об увеличении количества поездов, были случаи оскорбления забастовщиков отдельными отсталыми и настроенными приказом Надарова солдатами.

    Так, член комитета рабочий Шульц при раздаче солдатам проходящего эшелона листовок был жестоко избит ими, и только рабочая вооруженная охрана спасла его от самосуда. Почти весь офицерский состав вел себя вызывающе. Был такой случай: один из проходящих эшелонов демобилизованных солдат на ст. Верхнеудинск задержался. Из офицерского вагона вышел полковник и со ступенек стал всячески поносить и обвинять в задержке поезда «забастовщиков-комитетчиков», наускивать на них солдат. Присутствующие на перроне железнодорожники запротестовали, потребовали ареста полковника. Кто-то из дежурных по охране рабочих пошел в канцелярию жандармского ротмистра Клейфа и потребовал, чтобы полковник был арестован. Ротмистр струсил идти на перрон, где собралась большая возмущенная толпа, и заявил: «Я бессилен», мол, сами с ним расправляйтесь. Тогда решили сами обуздать расходившегося полковника и объявили, что вагон, в котором он ехал, будет отцеплен от поезда, если он не откажется от своих слов и публично не извинится. Полковник закипел, обнажил шашку, но рабочая охрана окружила вагон. Тогда едущие в вагоне офицеры посоветовали погромщику-полковнику извиниться, что он и сделал. Полковник оказался командиром 17-го Сибирского стрелкового полка Мартышенко. Об этом случае я написал заметку которая была опубликована в газете «Верхнеудинский листок».

                                        ОКТЯБРЬСКАЯ  ВСЕРОССИЙСКАЯ  СТАЧКА

    Октябрьская всероссийская политическая стачка охватила и Забайкальскую железную дорогу.

    О дне забастовки всех рабочих и служащих депо предупредила местная социал-демократическая группа. Помню первый день стачки 14 октября 1905 г. Стоял 20-градуснып мороз, дул стремительный забайкальский ветер, который, перемешивая песок со снегом, резал лицо, засыпал глаза. Рано утром все члены стачечного комитета, а с ними и актив Верхнеудинской социал-демократической группы направились пикетировать депо и станцию. Чтобы забастовка прошла организованно, все пикетчики были распределены по определенным пунктам. Самый важный пикет был у входа в депо и мастерские, во главе с Гордеевым и Воденом. Часть рабочих все же пришла на работу. Пикетчики убеждали, старались уговорить их вернуться по домам, оставляя только тех, кто необходим для обеспечения выхода горячих паровозов для проходящих воинских эшелонов. Часть рабочих, не задерживаясь, ушла домой. Но некоторые оставались, нерешительно топтались, выжидая: «мол, как все, так и мы». Собралась значительная группа нерешительных и колеблющихся рабочих. В это время, запыхавшись, явился начальник депо инженер Манулевич. Небольшого роста, неказистый, злой, он визгливым голосом стал кричать, что не позволит устраивать в своем депо забастовки. Но, видя, что его угрозы не произвели никакого впечатления и что никто не воспринял их серьезно, он вдруг отошел в сторону и скомандовал: «Кто не хочет работать, пусть убирается ко всем чертям, а кто хочет работать, кто верен царю и отечеству, тот останется со мной!..» Но тут ему не дали договорить — двое рабочих подвезли кочегарную тачку, всю в мазуте и грязи, подхватили под руки начальника и как котенка бросили в тачку, вывезли за ворота депо и сбросили в мусорную кучу. Больше никто с этого дня не видел начальника на ст.  Верхнеудинск.

    В эти же дни Верхнеудинская группа РСДРП совместно со стачечным комитетом проводила чуть ли не по два раза в день собрания или митинги. Товарищи Воден, Гольдсобель, Гордеев, Зайковский и другие целый день до поздней ночи были на ногах, чтобы везде успеть побывать, предупредить и выступить. Главное — надо было поддержать боевой дух и стойкость забастовщиков, особенно отсталых, многосемейных и робких рабочих. Выпускался бюллетень на гектографе стачечного комитета.

    Всякая конспирация прекратилась, некогда было с ней водиться. Вся работа была на виду; на виду были и руководители забастовки у притаившейся жандармерии в лице ротмистра Клейфа. Жандармы однажды пытались на одном из собраний арестовать членов стачечного комитета, но под грозным требованием рабочих, под напором масс были вынуждены тут же их освободить и сами ретировались. Был и такой случай: вахмистр жандармерии Лучко проявил любопытство и переодетый в штатское платье повадился втираться в толпу на митингах; но его бородатую образину рабочие быстро заметили и отучили его ходить на митинги и собрания: на одном из митингов ему в карманы шубы и в валенки налили мазута из масленки, чтобы он быстрее уходил. Больше он не показывался.

    Дни забастовки проходили все напряженнее, с опасением срыва ее и тревогой за исход борьбы.

    В самый накаленный, казалось, момент, когда нервы стали кое у кого сдавать, было созвано заседание стачечного комитета с привлечением широкого актива для рассмотрения назревших вопросов.

                                                                 МАНИФЕСТ

                                                    ПЕРВАЯ  ДЕМОНСТРАЦИЯ

    Во время заседания стачечного комитета вдруг вбегает дежурный телеграфист с телеграммой в руке и, запыхавшись, говорит: «Манифест». Воден берет телеграмму, быстро и нервно читает и, будто не разбирая смысла, снова читает, но уже вслух. «На началах действительной свободы», — радостно объявил Воден. Все сразу заговорили, перебивая друг друга, мешая слушать весь текст манифеста. Когда первое ошеломляющее впечатление прошло и общий шум утих, стали подробно, продумывая каждое слово, разбираться в смысле и содержании манифеста. Поняли, что самодержавие остается, гарантий свободам нет, а обещаний и недомолвок целый ворох. Все же решено было провести широкую демонстрацию, чтобы несколько разрядить напряженность.

    Демонстрация с красными знаменами началась от железнодорожного депо по направлению, к главной городской улице.

    Никогда Верхнеудинск не видел ничего подобного. Весь город вышел на улицу, к демонстрации присоединялись толпами рабочие и служащие. Из казармы пришла часть солдат, вызвали военных музыкантов, но они еще плохо играли «Марсельезу».

    Появились книжки песен, их стали раздавать желающим петь. Впервые запели на улицах Верхнеудинска призывные революционные песни. Сначала нестройно, неуверенно, но затем песня росла, ширилась, увлекая других. Чем дальше шла демонстрация, тем больше она обрастала присоединяющимися по дороге. В толпу вливались интеллигенция, торговые служащие, учащиеся. У всех радостные лица, искрящиеся глаза, румянец на лицах от мороза рдел в тон знаменам революции. От вокзала уже дошли до черты города, до здания городского общественного собрания. Здесь демонстранты остановились и запели: «Вы жертвою пали в борьбе роковой...»

    Понеслась печальная мелодия памяти погибших за революцию. Домовладельцы начали развешивать флаги царской России, но рабочие быстро внесли поправку: обрывали на флагах синие и белые полосы, оставляли только красные.

    Трудно сейчас представить и передать впечатление первой революционной демонстрации, вышедшей на простор широкой городской улицы, движущейся свободной волной массы людей. Восторг, охвативший всех, от рабочего до интеллигента и солдата, пение революционных песен «Марсельезы», «Смело, товарищи, в ногу», «Вихри враждебные веют над нами» — все это впервые, невиданное раньше обжигало горячим дыханием всю демонстрацию.

    У крыльца Городской думы открыли митинг. Сколько речей, восторженных слов о революции, похвал по адресу рабочего класса!.. Откуда-то сразу появилась масса ораторов, так что комитетчикам даже не давали говорить, а к трибуне (высокому крыльцу) нельзя было подступиться. Особенно выделился ораторским искусством один студент военно-медицинской академии из Петербурга, случайно застрявший в Верхнеудинске с частями Маньчжурской армии. Надо, отдать ему должное: хорошо говорил, умело, с огнем.

    Когда первые страсти несколько улеглись, тов. Воден добрался до трибуны и начал критический разбор манифеста царя: «Царь все же называет себя самодержцем... избирательное право только всеобщее... права парламента не указаны, прочие обещания без гарантии...». Далее тов. Воден призывает к борьбе, предупреждает, что «не следует поддаваться на ловушку, на обещания царя». Стало темнеть, все двинулись обратно, народ стал расходиться.

                                                ВООРУЖЕНИЕ  РАБОЧИХ  ДЕПО

                                        И СЛУЖАЩИХ  ПОЧТЫ  И  ТЕЛЕГРАФА

    Читинский комитет РСДРП выделил Верхнеудинску около 20 винтовок для вооружения рабочих депо. За получением винтовок в Читу было послано двое рабочих — братья Кузнецовы. Когда они, получив винтовки в Чите, сопровождали их в поезде, на полпути между Читой и Верхнеудинском, на ст. Петровский Завод, жандармский ротмистр, откуда-то узнав об этом, задержал вагон с винтовками и арестовал одного из Кузнецовых, тогда как другому удалось скрыться. Верхнеудинская социал-демократическая группа, получив сообщение от сбежавшего Кузнецова о задержании вагона, срочно снарядила специальный поезд из трех вагонов с тридцатью вооруженными рабочими. Поздно ночью рабочие прибыли на станцию Петровский Завод, захватили врасплох в постели жандармского ротмистра, заставили его освободить арестованного Кузнецова, вывели вагон с винтовками из тупика и направились с тем же паровозом в Верхнеудинск. Поезд возглавили токарь Гордеев и машинист паровоза Милютинский.

    В ноябрьские дни я, токарь Сачава и еще третий товарищ были направлены верхнеудинской организацией в Читинский комитет получить выделенные для Верхнеудинска пишущую машинку «Ремингтон», литературу, листовки, книги и около полусотни револьверов. В Чите мы удачно попали на большой митинг, организованный Читинским комитетом РСДРП. На митинге выступал И. В. Бабушкин. Он говорил о вооружении рабочих, о том, что каждый должен научиться владеть оружием, об организации своих рабочих дружин. Выступал на митинге и В. К. Курнатовский. Свою горячую речь он закончил призывом к революционной дисциплине и борьбе за свержение самодержавия.

    До получения винтовок из Читы незначительная часть членов группы РСДРП и члены стачечного комитета имели оружие — револьверы и несколько винтовок. С получением из Читы винтовок была создана рабочая вооруженная дружина при депо Верхнеудинск. Начальником дружины был назначен Гордеев Алексей.

    На работу в депо поступил демобилизованный зауряд-прапорщик Лиморенко, который согласился обучить вооруженную дружину владеть винтовкой.

    Большую роль в революционных событиях в Верхнеудинске сыграли почтово-телеграфные служащие, которые сразу же присоединились к забастовке и работали в полном контакте со стачечным комитетом. Телеграммы правительственные они не пропускали, поэтому царское правительство сносилось с командованием Маньчжурской армии обходным путем через Китай и Японию.

                                   ПРОФСОЮЗ.  БИБЛИОТЕКА  ПРИ  ДЕПО

    Читинский комитет РСДРП усилил свое руководство революционным движением, стачечным комитетом, который преобразовался в смешанный комитет из представителей всех служб железной дороги. Чаще стали получать мы листовки и газеты из Читы, а также участились приезды представителей областного комитета.

    Профсоюзы расширили свою работу, увеличилось число их членов. Членские взносы росли.

    Председателем профсоюза депо Верхнеудинска был рабочий-литейщик Колосок.

    При депо решили создать библиотеку, организацию ее поручили мне. Библиотека регулярно получала книги из Иркутска и Читы. Значительное количество книг русских и иностранных классиков поступило от граждан Верхнеудинска; их собирали молодежь и учащиеся города: сестры Надежда и Анна Файнберг, Вера Гирченко, Гантимурова (бурятка) и другие, принимавшие посильное, но горячее участие, в помощи революционному движению.

                                      ПОДЪЕМ  РЕВОЛЮЦИОННОГО  ДВИЖЕНИЯ

                                       ПАНИКА  СРЕДИ  ЦАРСКИХ  ЧИНОВНИКОВ

                                                      ГОДОВЩИНА  9  ЯНВАРЯ

    Грозен был напор революции. В декабре 1905 года революционный подъем на Забайкальской и Сибирской железных дорогах достиг наивысшей точки развития. Фактически на линии власть перешла в руки рабочих. Повсюду создавались вооруженные дружины. Народ учился владеть оружием. Местные власти Верхнеудинска были в панике: с ними уже никто не считался, их просто игнорировали.

    Подобное же положение было и в Иркутске. О том, каких размеров достигла паника, очень яркое представление дает телеграмма исполняющего должность Иркутского губернатора Гондати: «26 декабря 1905 г. около 11 часов утра на улице был убит исполняющий должность полицмейстера Дорогомилов, злоумышленник скрылся; положение дел весьма серьезное, губернатор генерал Кайгородов болен и нет основания рассчитывать, что скоро поправится, потому что чем серьезнее становится положение, тем более у него болезнь осложняется, и теперь он даже никого не принимает. Вице-губернатор Мишин ранен; управляющий казенной палатой Лавров подал заявление о болезни; управляющий государственным имуществом Штромберг уехал по делам службы в Петербург; старший советник Людвиг назначен якутским вице-губернатором и теперь болен; второй советник Виноградов подал прошение об отставке, и о нем производится дознание; один непременный член Юган в отпуску, другой — Хмелевский заявил губернатору о своем сочувствии союзу чиновников; полицмейстер Никольский подал рапорт о болезни; два пристава подали в отставку; городовые бегут; губернатор Читы Холщевников не только не принимает мер против нелегальных партий, но даже сам исполняет требования разных противоправительственных комитетов, действует развращающе, почта еще не работает, железной дорогой заведует избранный комитет, причем начальник Забайкальской дороги и начальники служб фактически устранены, если так будет продолжаться, то крайние партии окончательно возьмут верх, так как губернатор Кайгородов не хочет воспользоваться предоставленным ему правом введения военного положения, опасаясь за это возмездия со стороны крайних партий.

    Управляющий канцелярией и исполняющий должность Иркутского губернатора — Гондати». [* «Карательные экспедиции в Сибири в 1905—1906 гг.». Подготовил к печати В. Максаков. Москва, 1932, стр. 50-59. В дальнейшем: «Карательные экспедиции в Сибири».]

    Годовщину 9 января Верхнеудинская группа РСДРП подготовляла задолго. Были вышиты на флагах лозунги, подготовлены плакаты, хор и оркестр. К этой демонстрации привлекли всех рабочих, служащих, горожан и солдат. Она прошла организованно, с пением революци­онных песен и закончилась митингом в общественном городском собрании с докладом о 9 января 1905 года.

                                                                      РЕАКЦИЯ

    После подавления декабрьского вооруженного восстания в Москве и других местах России царское правительство послало карательные экспедиции в Сибирь. Из Петербурга двинулся отряд генерала Меллер-Закомельского, а из Маньчжурии — генерала Ренненкампфа.

    Карательный отряд Меллер-Закомельского въезжал на Забайкальскую железную дорогу с большими предосторожностями. Впереди ехали солдаты и офицеры, которые тщательно осматривали все тоннели, при приближении к каждой станции останавливали поезд, пешком подходили и охватывали станцию, арестовывали прохожих, проверяли их; проверяли также все встречные поезда.

    Верхнеудинск не мог оказать вооруженного сопротивления.

    Чита с ее железнодорожными мастерскими, являвшаяся центром революции в Забайкалье, была застигнута врасплох нападением карателей и не успела собраться с силами.

    Вся подготовка борьбы с карателями велась с крайней поспешностью, руководившие ею люди были еще неопытны (да и откуда у них был бы этот опыт), но они горели желанием отразить наступление карателей и делали для этого все, что было в их силах.

    Чита была одновременно атакована с двух сторон — с запада и востока — сильно вооруженными регулярными войсками. Она была отрезана, не могла сопротивляться и дать надлежащий отпор карателям.

    Но революционные силы не были разгромлены и сохранили свои кадры для дальнейшей борьбы с врагом.

                                                                         АРЕСТЫ

    С 18 по 25 января 1905 года карательным отрядом генерала Меллер-Закомельского было арестовано в Верхнеудинске до 60 человек, в основном рабочие депо и служащие.

    10 февраля 1906 г. после отъезда генерала Меллер-Закомельского часть арестованных была предана военно-полевому суду карательного отряда генерала Ренненкампфа. В числе ее были руководители Вархнеудинской социал-демократической группы, члены стачечного комитета и рабочие, активно принимавшие участие в революционном движении. Всех их было 13 человек: Гольдсобель А. — заведующий топливом, Пашинский А. — начальник станции, Гордеев А. — токарь депо, Шульц И. — слесарь, Микешин И. — агент движения, Ингелевич В. — главный кондуктор, Медведников М. —начальник депо и инженер, Лиморенко П. — рабочий, бывший зауряд-прапорщик Маньчжурской армии, Милютинский Н. — машинист,. Носов И. — машинист, Ефимов В. — помощник машиниста, Седлецкий И. — токарь и Дмитриев И. — машинист.

    Военно-полевой суд приговорил к смертной казни 9 человек: Гольдсобеля, Шульца, Медведникова, Гордеева, Милютинского, Микешина, Носова, Пашинского и Лиморенко, остальных — к каторжным работам.

    12 февраля 1906 г. генерал Ренненкампф из девяти человек, приговоренных к смертной казни, четырем — Микешину, Носову, Пашинскому и Лиморенко — заменил смертную казнь каторжными работами.

    В этот же день близ железнодорожных путей в лесу были публично казнены через повешание Гордеев А., Гольдсобель А., Шульц И., Милютинский Н. и Медведников М.

    Перед казнью полковник гарнизона предложил осужденным: «Кто первым пойдет на казнь?». Товарищ Гордеев Алексей первый подошел к эшафоту.

    Последним казнили машиниста Милютинского. Он был полный и грузный человек, веревка под ним оборвалась, и Милютинский упал на землю. Часть публики с криком: «Он невинен», прорвав цепь солдат, охранявших место казни, стихийно бросилась к оборвавшемуся. (У русского народа, как известно, издавна бытует поверье, что если под повешенным оборвется веревка, то значит казнимый «не виновен».) Народ инстинктивно бросился помешать казни «невинного».

    Офицер, распоряжавшийся казнью, скомандовал солдатам стрелять в прорвавшуюся толпу. Солдаты стреляли вверх, в воздух.

    Народ отпрянул назад за цепь солдат, и порядок был восстановлен.

    Офицер затем приказал солдатам, чтобы долго не возиться с оборвавшимся и барахтающимся в саване Милютинским, штыками сбросить его в яму. Исколотый штыками Милютинский был сброшен в яму и полуживой зарыт в могилу.

    В жандармских реляциях этот случай с Милютинским искажался, в них докладывалось начальству, что якобы толпа, прорвав цепь охраны, пыталась освободить приговоренных к смертной казни.

    Этим жандармерия не отвергла факта, что присутствовавший народ был против казни, устроенной царскими палачами. [* См.: «Карательные экспедиции в Сибири», стр. 269.]

    Семьи казненных были высланы из Верхнеудинска в Иркутскую губернию.

    Так расправились царские палачи с мужественными деятелями революции.

    Оставшиеся арестованные в Верхнеудинской тюрьме были приговорены к тюремному заключению сроком от трех до шести месяцев. Среди них были: Штин Т. Ф. — кондуктор, Марк К. И. — старший мастер, Погуляев П. Е. — телеграфист, Петров Г. Д. — машинист, Булатов П. Е. — дорожный мастер, Васильев Г. А. — слесарь, Левинсон А. Ф. — начальник станции, Баландин И. М. — нач. станции, Ушаков А. В. —телеграфист, Попов Н. С. — телеграфист, Логинов С. С. — телеграфист, Вольф В. И., Федоров И. И. — телеграфисты, Шулика В. Д. - движенец, Горбацевич Н. Г. — движенец, Тяпкин И. П. — медник депо, Жуков И. В — машинист, Колосок М. К. — литейщик депо, Коробейников В. А. — телеграфист, Зайковский И. — слесарь, Маслов М. Т. — слесарь, Андрушкевич А. А. — телеграфист, Ломоносов М. Г. — движенец, Преображенский Н. Е. и Куприянов П. А. — рабочие, Кузнецов И. М. — слесарь, Кузнецов А. М. — слесарь, Настич А. С. — рабочий, Назаров П. Н. — рабочий, Андрузский С. Ф. — рабочий, Кузнецов — слесарь и другие. [* См.: «Карательные экспедиции в Сибири», стр. 238.]

    Кроме товарищей, указанных выше, из горожан Верхнеудинска были еще арестованы: издатель газеты «Верхнеудинский листок» Рейфович, редакторы — официальный адвокат Сипайло и подставной, действительный редактор — Л. Мирский, врач Шинкман, несколько учителей, а намеченный к аресту инспектор народных училищ Окунцов успел скрыться. Были также арестованы несколько рабочих и служащих из соседних железнодорожных станций и учителей из окружающих селений, а из Кабанска — крестьянский начальник Худяков.

    В 1906 г. в Верхнеудинской тюрьме сидело до 80 политических  заключенных.

    В начале арестов мы от приходивших на свидание в тюрьму узнали, что 18 января 1906 г. на станции Мысовой (у самого Байкала) генералом Меллер-Закомельским были расстреляны шесть человек, а две дежурные телеграфистки были наказаны розгами. Позднее выяснилось, что в числе расстрелянных был член Читинского комитета РСДРП товарищ Бабушкин Иван Васильевич. Он был одним из выдающихся революционеров, воспитанных В. И. Лениным, одним из участников Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

    После открытия первой Государственной думы 27 апреля 1906 г. с мая месяца стали освобождать осужденных на сроки от трех до шести месяцев тюрьмы. Я был также освобожден в конце мая 1906 г.

                                    О  ЧЛЕНАХ  ГРУППЫ  РСДРП   г. ВЕРХНЕУДИНСКА

    Водену Алексею Петровичу в то время было не более 35 лет. Роста он был выше среднего, с полнеющей фигурой, со смуглым лицом. Под взлохмаченной шевелюрой темных волос светились проницательные карие глаза. Хорошо начитанный, он знал труды В. И. Ленина, Г. В. Плеханова, у него хранилась дома книга В. И. Ленина «Что делать?», Бельтова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» и другая политическая литература. Из этих произведений он черпал свои силы и веру в правоту рабочего дела, благодаря чему отлично разбирался в текущих политических вопросах.

    Выдержанный, чуткий товарищ, скромный и строгий к себе, он был примером революционной преданности рабочему классу. Он не знал отдыха, несмотря на тяжелую, особенно зимой, работу поездного машиниста однопутного участка с дровяным отоплением паровозов. Он успевал быть всюду. Не было ни одной гектографической прокламации, которую бы он не писал или не корректировал.

    Воден был командирован в Верхнеудинск в 1904 г., в начале войны с японцами, в качестве машиниста с железных дорог Польши, где впервые познакомился с революционным движением в Польской партии социалистов.

    В Верхнеудинске, как он говорил, оформленной партийной группы РСДРП еще не было, но было около десятка партийцев, которые были сугубо законспирированы и занимались тем, что изредка распространяли прокламации, привезенные из Иркутска пли Читы. В Верхнеудинске он встретился с Александром Гольдсобелем, а через него познакомился с остальными партийцами. Позже Воден заметил выделяющегося среди других рабочих токаря А. Гордеева и вовлек его в группу РСДРП.

    При Водене организовались первые кружки по изучению марксизма в 5-10 человек. Так Воден втянулся в работу группы РСДРП и возглавил ее.

    Воден в конце декабря 1905 г. был делегирован на съезд членов Смешанного комитета Забайкальской железной дороги в Иркутск, где в составе всего съезда в ночь на 1 января 1906 г. был арестован и отправлен в Александровский централ; поэтому он не попал в лапы карательного отряда и отделался только тюремным заключением, скрыв себя под другой фамилией. Позже он работал в подполье в 1906-1910 гг. в Иркутске и в Красноярске.

    В 1925-27 гг. я встретил А. Водена, приезжавшего в Москву. В эти годы он сильно болел, а преждевременная смерть дочери и жены окончательно подорвали его здоровье, и вскоре он умер в Золотоноше (УССР) у родных жены.

    Гольдсобель Александр Апполонович, бывший политический ссыльный, испытанный революционер, был в возрасте около 50 лет, небольшого роста, подвижный. Имел семью, старшей его дочери Софии было всего лишь 15 лет. Гольдсобель обладал даром слова, его горячую и прочувствованную речь всегда слушали со вниманием. Веселый, жизнерадостный, он успевал везде быть, не пропускал ни одного собрания или митинга. Его подвижная фигура всегда выделялась в президиумах собраний. Революция была для него стихией, его душой, и он беззаветно ей отдавался.

    Перед последним свиданием до военно-полевого суда он говорил жене: «Не плачь, моя дорогая, тебя и моих детей товарищи не забудут, не забудет вас и революция».

    Гордеев Алексей Алексеевич. Отлично помню, когда входишь в мастерскую депо Верхнеудинск, в токарный цех, то слева от дверей стоял токарный станок, за которым работал Алексей Гордеев. Молодой, выше среднего роста, представительный, с открытым юношеским лицом, всегда аккуратно и чисто одетый. Станок его всегда был чист, инструменты и детали разложены в порядке. Алексей Гордеев выделялся из среды других рабочих. В нем видна была выучка токаря большого завода (он приехал из Донбасса, с Макеевского завода). Громкий, четкий голос его с оттенком донбасского выговора сразу обращал на себя внимание.

    У Гордеева была природная способность организатора масс, способность быть первым, смелым и решительным. А. Гордеев ценил авторитет А. Водена и без его совета не решал серьезных вопросов. Он возглавлял стачечный комитет Верхнеудинского узла и был начальником вооруженного отряда рабочих.

    Шульц Илья Григорьевич почти юношей (отец его умер рано) должен был взять на свои плечи всю семью, состоящую из матери и трех сестер. Старшие две сестры (младшая была еще школьницей) помогали семье шитьем.

    Илья Шульц пошел в железнодорожное депо работать слесарем и работал на ремонте паровозов, стоящих вне депо под открытым небом, за что зимой имел повышенный заработок. Он был предан революции, темпераментен. После тяжелой работы, не согревшись и не обсушившись, Шульц, сбросив с себя только верхнюю рабочую «робу», скорее бежал на собрание, митинг или очередное совещание партийной группы. А не то спешил к проходящему воинскому эшелону, чтобы раздать прокламации, листовки.

    На работу ему надо было вставать рано, до 6 часов утра, и бежать через весь город, так как жил он на противоположной части старого, города, на берегу Селенги. Мать часто его журила, что он недосыпает, недоедает и все спешит, словно на пожар. Он был всегда в движении и полон забот о завтрашнем дне — быть среди гущи рабочих и событии революционной борьбы.

    На военно-полевой суд Илья Шульц шел с высоко поднятой головой, не оглядываясь, не жалея своей молодой жизни, презирая карателей — палачей царской России, с великой непобедимой верой в правое дело рабочего класса.

                                      ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ  РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ

                                                 РАЗЪЕЗДНЫЕ ПРОПАГАНДИСТЫ

    В Верхнеудинск, как и в другие пункты нахождения партийных организаций по Забайкальской железной дороге, приезжали из Читы пропагандисты.

    Помню одного из них под кличкой Николай-маленький (Н. Н. Суслов), небольшого роста, с прямыми длинными русыми волосами, зачесанными назад, напоминающего вечного студента, скромного, в поношенной одежде и с доброй улыбкой.

    Собираемся на массовку в лес подальше от станции; Николай-маленький усядется на небольшой пенек, усадит всех рабочих, проверит, есть ли и на месте ли охрана массовки, и начнет не спеша спокойным мягким голосом говорить о задачах рабочего класса и революции. Говорил он просто, старался быть понятным, чтобы сказанное могли все закрепить в памяти.

    Вторым разъездным пропагандистом был тоже Николай, но только «большой» (Н. Н. Баранский. За большой рост рабочие называли его по-своему — «конь»). Н. Н. Баранский был действительно высокого роста с мужественным, добрым и открытым лицом. Говорил Баранский неторопливо и уверенно, сложные вопросы пропаганды излагал простым доступным языком. Он сразу же внушал доверие и пользовался у рабочих большим уважением.

    Третьим был Ротерштерн. Небольшого роста, коренастый, он говорил запальчиво и быстро, поэтому его трудней было понять. После 1906 г. он отошел от революционной работы и занялся частными делами личного благополучия.

                               ВОССТАНОВЛЕНИЕ  СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ

                                            ОРГАНИЗАЦИЙ  ПОСЛЕ  ИХ  РАЗГРОМА

    Вихрь первой русской революции всколыхнул рабочие массы, так как карательные экспедиции царских генералов, несмотря на жестокие расправы и расстрелы по всей Забайкальской железной дороге, не смогли полностью разгромить революционные силы, не смогли их устрашить и внести растерянность в ряды рабочего класса. В частности, Верхнеудинская организация вскоре оправилась от понесенных потерь. В недрах рабочих нашлись источники, которые пополнили ряды борцов новыми кадрами, ставшими на смену погибшим и отошедшим. Пришлось глубже уйти в подполье, восстанавливая и возобновляя революционную работу. Читинский комитет РСДРП энергично и деятельно взялся за восстановление и направление всей работы среди солдат, выполняя ленинские указания «об идейной обработке войск». К этому времени в Читу вернулся старый профессионал-революционер Губельман (Емельян Ярославский, который совершал объезд по сибирским партийным организациям. Из Читы и Красноярска были направлены новые партийцы в Верхнеудинск. Так, из Красноярска прибыл Борис Шумяцкий и другие.

                                                        РАБОТА  СРЕДИ  СОЛДАТ

                                             СОЗДАНИЕ  ВОЕННОЙ  ОРГАНИЗАЦИИ

    В семи верстах от Верхнеудинска в военном поселке Нижняя Березовка был расквартирован армейский корпус. С июля — августа 1906 г. устраивались солдатские массовки в лесу, на которые стали приходить десятки солдат. Так возникла военная организация, члены которой вели усиленную революционную пропаганду среди воинских частей: широко распространяли прокламации, листовки, устраивали сходки, производили сбор денег, используя для этого либеральную часть городской интеллигенции.

    К этому времени из городских типографий Верхнеудинска партийная организация пополнилась наборщиками: товарищами Черных Александром, Полянским Никифором, Мальцевым Константином и др. Все же основной костяк рос за счет рабочих-железнодорожников: Тютюгин В., Голиков. Н., Петров и др.

    На гектографе стали выпускать малым тиражом газету «Солдат». Вследствие ограниченности выпуска ее гектографом, с расширением работы стал вопрос о создании своей подпольной типографии. Шрифт добыли через рабочих и наборщиков из частных типографий, достали и печатный станок. Все это дало возможность производить перепечатку читинских и иркутских нелегальных газет, а также значительно увеличить тираж прокламаций. Социал-демократическая организация росла, в ней уже было 100 человек; работа в условиях подполья и конспирации осложнилась. В организацию военного союза входили и эсеры, которые, опираясь на мелкую буржуазию, навязывали на массовках дискуссии по аграрному и другим вопросам.

    Такие дискуссии не только мешали работе, но подчас срывали массовки, созываемые с большим трудом в нелегальных условиях. По поводу споров с эсерами, в особенности по аграрному вопросу, сочинялись всевозможные пасквили и песенки.

    Возрожденная Верхнеудинская группа РСДРП стояла на прежних большевистских позициях. В Верхнеудинске имелись две частные типографии, владелец одной из них был либерально настроенный человек (Нодельман). Через него и подставного редактора была организована легальная газета, в которой сотрудничали представители партийных организаций. Названия газет часто менялись, так как местная власть — полиция — зорко следила за печатью и несколько номеров газеты конфисковала. Но газета снова выходила под другим названием.

    Подпольная же типография, созданная с большим трудом, просуществовала недолго — был провал.

                         АРЕСТЫ  ЧЛЕНОВ  ПАРТИЙНОЙ  ОРГАНИЗАЦИИ  И  СОЛДАТ

    В апреле 1907 года произошел большой разгром организации; намеченная массовка в лесу была выслежена жандармерией, и часть членов организации и солдат была арестована.

    Меня арестовали несколько раньше — 23 февраля 1907 г. Привожу копию документа о моем аресте:

    «Отношение помощника начальника Иркутского губернского жандармского управления прокурору Читинского Окружного суда о произведении у Г. А. Васильева обыска

    11 марта 1907 г.                                                                                                               Секретно.

    23 февраля сего года начальник Верхнеудинского отделения жандармского полицейского управления Забайкальской железной дороги ротмистр Плешаков, получив агентурные сведения о том, что бывший конторщик (в действительности я работал в депо практикантом-слесарем — Г. В.) участка тяги станции Верхнеудинск Григорий Артемьев Васильев, уволенный и отбывавший по распоряжению генерала Ренненкампфа тюремное заключение за участие в беспорядках, происходивших в городе. Верхнеудинске в конце 1905 и начале 1906 годов, проживает в городе Верхнеудинске, не имея определенных занятий, занимается распространением преступных воззваний, произвел у названного Васильева обыск, причем было обнаружено 48 экземпляров № 2 газеты «Листок» издания Читинского комитета Российской социал-демократической рабочей партии, 22 экземпляра «Избирательной платформы» той же партии, 2 экземпляра «Программы» той же партии, один экземпляр № 7 газеты «Социал-демократ», пишущая машинка «Ремингтон» и несколько листов синей копировальной бумаги с сохранившимися на них следами от печатания кассовых отчетов Верхнеудинской группы Российской социал-демократической рабочей партии.

    Уведомляя о вышеизложенном, доношу, что мною, согласно предписания начальника Иркутского губернского жандармского управления от 4 марта за № 1537, возбуждено дознание по обвинению Васильева в преступлениях 102, 129 и 132 ст. ст. Уголовного уложения, и Васильев содержится в Верхнеудинской тюрьме». [* «Революционные движения в Бурят-Монголии в период революции 1905 года». Сборник документов под редакцией П. Т. Хаптаева, Улан-Удэ, 1955 г., стр. 108.]

    К временно-военному суду была привлечена часть членов Верхнеудинской социал-демократической группы в количестве 19 человек, в числе которых было 8 солдат. Суд состоялся 27 февраля 1908 г. в Нижней Березовке.

    Из 19 человек тринадцать были осуждены на каторжные работы сроком от четырех до восьми лет, двое — к ссылке на поселение в Якутскую область, а остальные четверо оправданы и освобождены. Это были: Платонов Павел Николаевич, 28 лет, служащий из города Перекопа; Полянский Никифор Васильевич, 24 лет, корректор типографии из города Вильно; Симонов Илья Израильевич, 21 года, приказчик из Кричевского общества; Голиков Никифор Федорович, 28 лет, столяр из Курской губернии; Тютюгин Владимир Алексеевич, 25 лет, железнодорожный рабочий из Казани; Черных Александр Алексеевич, 29 лет, почтовый служащий из гор. Троицкосавска; каждый был осужден на 8 лет на каторгу с лишением всех прав. Васильев Григорий Артемьевич, 22 лет, железнодорожный техник из Смоленской губернии — на 4 года каторги; солдаты из воинских частей: Толкач Семен Александрович, 24 лет, из крестьян Виленской губернии, Шаловка Иосиф Михайлович, 24 лет, из крестьян Ковенской губернии, Галкин Михаил Иванович, 24 лет, гравер по металлу, из крестьян Костромской губернии, Коваш Александр Антонович, 21 года, рабочий из г. Казани, Темкин Шмуль Мардухович, 26 лет, учитель хедера, из ур. Слуцка Минской губернии, Гомбинер Израиль Гершкович, 23 лет, артист эстрады, из г. Ломжи — на 4 года каторги каждый и после отбытия каторги на вечное поселение в Сибири; Спивак Моисей Вениаминович, 19 лет, приказчик из г. Верхнеудинска, Мальцев Константин Александрович, 19 лет, типографский рабочий из Пермской губернии — ссылке на поселение с последствиями и праволишениями.

    Из осужденных двое товарищей — Платонов П. и Тютюгин В. — пытались бежать при следовании в пути на каторгу. Платонов П. бежал благополучно, а Тютюгин В. был убит конвоем.

                                                         ВЕРХНЕУДИНСКАЯ  ТЮРЬМА

    Режим Верхнеудинской тюрьмы был, если так можно сказать, терпимый, либеральный, так как начальник тюрьмы был не из «потомственных» тюремщиков, а бывший учитель. Этот «учитель-тюремщик», имея родных и знакомых в городе, чтобы не прослыть «тюремщиком», не вводил строгого режима «по закону». Он разрешал всем заключенным свидания, передачу неограниченного количества продуктов, книг и пр. Знакомые товарищи, друзья, оставшиеся «на воле», и сочувствующие горожане все время посещали политических заключенных, материально помогали им и оказывали внимание. На свидания в основном приходила рабочая молодежь, которая приносила книги и продукты. Но чаще приходили с передачами и исполняли всякие поручения заключенных девушки-учащиеся, о которых я раньше говорил: сестры Файнберг, Татьяна Фишева, Гантимурова и жены рабочих — машиниста Гольцева и Руже. Эти две последние ходили на свидание до ухода осужденных на каторгу. О них мы всегда вспоминали с благодарностью и на каторге, и будучи в ссылке за неоценимую помощь и заботу о политических каторжанах.

    Но «вольготное» заключение было коротким, приближалось время, когда осужденные должны были идти на Нерчинскую каторгу, о которой уже знали, так как один из товарищей был на каторге до 1905 года. Знали мы о каторге как о «голгофе» с суровым и жестоким режимом, с ее настоящими палачами-тюремщиками.

    Среди политических заключенных Верхнеудинской тюрьмы в это время находился бывший солдат гренадерского ростовского полка Степан Непомнящий, который принимал участие в декабрьском вооруженном восстании в Москве, за что был осужден на 20 лет каторги.

    Степан Непомнящий был казак с «тихого Дона». Он рассказывал про себя, как стал революционером, потеряв веру в царя и бога. Призванный в царскую армию еще до начала русско-японской войны, он попал в гвардейский ростовский полк. После долгой муштровки он в числе других, отобранных за рост, стройность и внешнюю красоту, был направлен в особую часть войск — дворцовую охрану. В первое время был во внешней охране, а потом в охране внутри дворца.

    Дворцовая жизнь царской челяди — фрейлин, пажей, офицеров и генералов, которую ему невольно, стоя на охране, пришлось наблюдать, смутила и оскорбила чистую душу деревенского парня. «Аж сумно становилось на душе,— говорил обескураженный Степан, — за веру в царский двор», когда он своими глазами увидел распущенность нравов и поведения дворцовых обитателей.

    «Нас — солдат охраны —эта дворцовая челядь не стыдилась, не стеснялась, а дворцовые дамы нас даже и за мужчин не считали, словно мы были истуканы, а не люди». Так Степан потерял веру в царя.

    Степану привелось быть в царской охране, когда царь Николай II со своей свитой ездил на богомолье в Саровскую пустынь на поклонение святым мощам. На это богомолье был допущен и простой народ.

    Степану как-то пришлось стоять на охране у лаптей святого. Степан не доглядел, когда богомольцы-крестьяне, особенно старушки, прикладываясь и целуя лапотки святого, откусывали, отламывали на память по кусочку полуистлевших лаптей.

    При смене поста оказалось, что от лаптей остались лишь «рожки да ножки» — пятки и веревки лаптей. Разводящий караульный офицер охраны, дав в зубы Степану, послал его тут же купить в деревне поношенные лапти и повесить вместо остатков.

    Так Степан потерял веру и в бога.

                                                             ПОБЕГИ  ИЗ  ТЮРЬМЫ

    Каждый узник, которому предстоят долгие годы тюремного заключения, думает о своем побеге из неволи. Каждый мечтает по-своему и в зависимости от темперамента и характера строит «воздушные замки» геройского побега. Так было и с нами — двадцатью политическими заключенными в Верхнеудинской тюрьме в 1907 г.

    Совершить побег из тюрьмы одному, без участия товарищей немыслимо. Побег обычно обсуждается всем коллективом или частью, в зависимости от конспирации и обстоятельств. Определяется способ побега, кому и скольким товарищам разрешается побег. Побег в первую очередь предоставляется более заслуженному революционеру, имеющему большой срок заключения.

    Верхнеудинская тюрьма была построена по германскому образцу еще при Александре III. Здание тюрьмы было 3-этажное, каменное, в форме буквы «П», причем в крыльях были одиночки, а в главном корпусе — общие камеры. На третьем этаже была церковь, а в подвальном — кухня, хлебопекарня и кладовые. Мы, политические, помещались в верхнем этаже одиночек, двери которых, кроме двери коридора, не запирались.

    Из самого здания тюрьмы бежать не представлялось возможным. Долго думали рядили, как бежать. И только случай подсказал, как возможно устроить побег.

    В одном из углов внутреннего двора тюрьмы находилось одноэтажное, деревянное сооружение — цейхгауз, где хранился запас арестантской одежды и обуви. Пол здания был устроен высоко от земли и снаружи заделан бревнами. От дверей цейхгауза выходило крылечко в 3 ступени.

    На прогулках (устраиваемых для политических отдельно) во дворе тюрьмы мы часто присаживались на это крылечко погреться на солнышке и побеседовать. Сидя на крылечке, заметили, что средняя ступенька не укреплена, легко отодвигается и через эту щель можно свободно пролезть под пол цейхгауза.

    Это случайное открытие и послужило толчком к устройству возможного побега через подкоп от подполья цейхгауза, подходившего к стене каменной ограды тюрьмы на расстояние около двух саженей. Подкоп начался. На утренней прогулке, выбрав безопасный момент, садились на крыльцо читать газету, книгу, часть товарищей окружала крыльцо, а двое быстро с инструментами залезали в подполье цейхгауза, чтобы до вечерней прогулки рыть подкоп к тюремной ограде; земля разбрасывалась по подполью. На вечерней прогулке таким же образом они выходили наружу.

    Побег был предоставлен трем товарищам: Степану Непомнящему, студенту Костину, убившему читинского полицмейстера, осужденному на 20 лет тюрьмы; революционеру-профессионалу И. Полянскому, который был болен.

    Подкоп закончили быстро; для побега нужна была только безлунная ночь, темная, с ветром, иначе говоря, «воробьиная ночь». Режим Верхнеудинской тюрьмы оставался слабым и способствовал успеху побега. Товарищи «на воле» были предупреждены о времени побега для оказания беглецам помощи, встречи их в определенный час и указанном месте. На вечерней прогулке в ночь побега сделали три чучела больных товарищей (репетиция такая делалась раньше на «живых чучелах»), закрытых с головой одеялом, чтобы усыпить бдительность тюремщиков.

    Подкоп был закончен за наружной стеной, у фундамента которой была только «пробка» земли — верхняя часть не срытой земли, оставшаяся для выхода наружу в момент побега.

    Наступила темная ночь, поднялся ветер, и по сигналу горящей свечи из окна одной из одиночек, выходившей в сторону цейхгауза, беглецы благополучно бежали.

    Все они были отправлены через Владивосток в Японию, а затем в Америку. Дальнейшая их судьба осталась неизвестной.

                                                                ДОРОГА  НА КАТОРГУ

    Путь на Нерчинскую каторгу шел по железной дороге через ст. Карымская на Сретенск, а дальше уже пешком около 250 верст.

    В состав Нерчинской каторги входили каторжные тюрьмы Акатуй, Зерентуй, Алгачи, Кутамара, Кутая и Мальцевская, Алексеевский Завод. Все они были расположены за Сретенском в междуречье истоков рек Шилки и Аргуни, образующих реку Амур.

    К отправке на каторгу из Верхнеудинской тюрьмы были намечены 13 человек. Проходящий поезд со специальным тюремным вагоном не всегда мог принять всех к отправке, а лишь в зависимости от свободных мест. Поэтому 11 товарищей ушли раньше, а я с одним товарищем был отправлен позже. К отходу поезда пришли провожать нас товарищи и друзья, чтобы теплым словом поддержать, подбодрить, пожелать «счастливого пути» и возвратиться здоровыми с каторги. Провожающие принесли цветы, много продуктов, книг — то, что смогли разрешить конвойные вагона. Был теплый, яркий, весенний день. Это вселяло надежды на будущее. Последнее «прости», и поезд тронулся. В вагоне ехало 8 политических, с которыми мы быстро познакомились. Ехали товарищи из Петербурга: четыре матроса из Шлиссельбургской крепости и четыре интеллигента, из которых две девушки. Они уже свои продукты, которыми их снабдили в Петербурге, давно съели и ехали на казенном пайке: 6 копеек в сутки. Мой запас продуктов хорошо пригодился. Всех политических в этом вагоне направляли в знаменитый Акатуй, и мы понимали, что отныне будем на долгие годы каторги вместе.

    Ехать в вагоне, хоть за решеткой, но вместе с новыми товарищами, обмениваясь новостями, было не особенно тяжело.

    Партию кандальников по дороге на каторгу всегда сопровождала специальная конвойная команда. Ее возглавлял офицер, обычно не годный к строевой службе, как правило — из пьяниц и с жестоким характером.

    На утренней проверке на этапах офицер требовал «по уставу», чтобы при его появлении старший солдат командовал: «Смирно», и все кандальники становились навытяжку, без шапок. На привет офицера «Здорово!» все должны были дружно отвечать: «Здравия желаем, ваше благородие!»

    Уголовники старались не раздражать офицера и выполняли «устав». Политические же отвечали недружно и просто: «Здравствуйте!» Кое-кто не успевал встать или снять шапку... Вот тут-то и начиналась учеба «по уставу»...

    По приказу рассвирепевшего офицера конвойные солдаты прикладами выправляли шеренгу. Прикладами же сбивали шапки с тех, кто не успел их снять. Опоздавших встать сбрасывали с нар за ножные кандалы на пол...

    Такая «учеба» продолжалась дня три, а потом офицеру, видно, надоело, он запивал и все дело перепоручал старшему солдату конвоя. Солдат же обходился без рукоприкладства. Ему выгодно было погромче кричать и ругаться. Объяснялось это просто: ему кое-что перепадало от политических. Он нанимал для «политиков» подводы, закупал еду, а сдачи с него не спрашивали.

    Вот и Сретенск, небольшой городок на берегу речки Шилки, притока Амура. Железная дорога окончилась, дальше придется идти пешком под конвоем по забайкальскому тракту, по каменистой, плохо прокатанной, в рытвинах дороге. Ночуем в Сретенской тюрьме, назавтра рано утром выходить. Всего нас, политических, было 10 человек и уголовных — 30.

    На ногах казенная обувь вроде туфель, как их называют в тюрьмах, — «коты». Сделаны они из грубой кожи, подошва и каблук подбиты гвоздями с большими шляпками для носкости. Портянки неудобны, малы и при ходьбе свертываются, не держатся. Хуже всего и мучительно до пытки идти в 4-5-килограммовых железных кандалах. Ходить в кандалах надо привыкнуть и научиться — это не сразу и не легко дается. Под кольцо кандалов у самой щиколотки ноги надеваются кожаные подкандальники вроде гетров, чтобы железное кольцо кандалов не натирало и не сдирало кожу на ногах. При ходьбе в кандалах надо в такт шага соблюдать качание цепи, поднятой ремнем к поясу. Два-три дня прошло, пока научились умело ходить в кандалах. И все же мы набили коленки цепью до синяков и сильно устали.

    В «коты» набивается песок, мелкие камешки, подошва ног от песка натирается до водяных пузырей, жжет, «горит». Нет мочи дальше идти, и тогда упавшего конвой под ругань и под удары прикладом садит на одну из подвод, на которых везли вещи и больных. Приспособляешься — и «коты» и портянки подвязываешь тесемкой, оторванной от подола собственной рубахи.

    Пройденные 30 верст были долгими, мучительными. Передышки или привалы делались через 5-10 верст по команде конвоя.

    День уже клонился к вечеру, когда подходили к ночлежке, так называемой этапке. Этапка всегда расположена возле деревни или какого-либо селения, за поскотиной, подальше от жилья людей.

    Этапка — это убогая ночлежка, бревенчатое строение, почерневшее от времени, похожее на сарай для скота. На небольших окнах, без стекол — грубые железные решетки. Внутри этапки, вдоль почерневших от копоти стен, на высоте аршина, устроены сплошные нары из грубых досок, грязных от времени. В одном углу полуразвалившаяся печь, без дверок и вьюшек. Стены и печь испещрены надписями проходящих, каторжан. У дверей внутри этапки стоит зловонная параша. В помещении сыро, грязно и полумрак. В щелях стен полно паразитов — клопов и блох.

    Всем мест на нарах не хватает, этапка мала, вторую, лучшую половину ее занимают конвойные солдаты. Кому не хватило места на нарах, тот вынужден разместиться на полу. На ночь конвой дверь этапки запирает на замок. Теснота и духота царят кругом.

    На утро, как следует не отдохнув, спешим умыться, вскипятить чай и быстро поесть, так как вскоре идти, гремя кандалами.

    Положение двух наших девушек гораздо хуже, чем у нас, мужчин, ибо отдельного места в этапке для женщин нет; помещаются они вместе с нами, политическими, плечом к плечу, и мы отгораживаем их у стенки от уголовных. Им приходится в необходимых случаях приспособляться, загораживая друг друга халатом.

    Среди уголовных было три женщины: две из них — эстонки, родные сестры, простые крестьянки, неграмотные, не умевшие говорить по-русски, осужденные на каторгу за убийство свекрови. Третьей была цыганка средних лет, озлобленная до дикости, на всех безумно поводившая черными большими глазами. Ее даже конвой боялся. Казалось, она готова в любого вцепиться ногтями: с такой непонятной ненавистью на всех смотрела она. Осуждена она была за какое-то зверское убийство, ее заковали в ножные кандалы, в которые обычно женщин не заковывали. Тяжелым и гнетущим было ее присутствие, и ничем ей помочь нельзя было. Кандалы на ногах путались в широчайшей цыганской юбке (казенную юбку она отвергла), поэтому она часто на ходу падала, ожесточенно по-цыгански кого-то ругала. Конвой был вынужден ее посадить на одну из подвод.

    Наличие собственных денег облегчало нам питание в пути. Мы также уговорили конвой нанять одну подводу для нас за наши деньги, чтобы, чередуясь, отдыхать на подводе в пути. Одно место на нашей подводе занял конвой, нам осталось три места.

    Утомительны были переходы, особенно тяжелым был 50-верстный переход от деревни Газимура до деревни Кавыкучи; так и говорили, что «от Газимура до Кавыкучи — глаза выпучи».

    Если привал назначается вблизи деревни, то делается большой полуденный отдых с обедом, если так можно его назвать. Крестьянки, увидев издали идущих каторжан, вместе с толпой ребятишек идут навстречу, приносят свои угощения: сибирские шаньги, отваренный картофель, иной раз и мясное, но главное — молоко во всех видах. Часто старушки-крестьянки не берут денег: «Возьми мылостыньку, какие у тебя деньги, подкрепись на дорогу!..» Мужчины же редко подходят к нам. Если подходят, то обязательно спрашивают, осторожно оглядываясь на конвой, что нового там, в России, перестали ли бунтовать, что-то много теперь пошло «политиков».

    От последней этапки двух наших девушек — Веру Тарасову и Ревекку Аскинази — вместе с женщннами-уголовниками направили в женскую Мальцевскую тюрьму. Тепло попрощались мы с ними и пожелали им благополучно закончить срок каторги и вырваться на волю к новой жизни. Всех уголовных направили в другие тюрьмы, а нас — 8 политических — в Акатуйскую каторжную тюрьму.

                                                                            АКАТУЙ

    Наконец «Владимирка» кончилась. Измученные до предела, с избитыми и потертыми ногами, прошли мы последнюю версту. Вдали показалась небольшая деревня Акатуй.

    Она расположена в 20 верстах от Александровского Завода, недалеко от нее тюрьма, которая и носит название «Акатуйская каторжная тюрьма». Рядом была старая тюрьма, в которой сидели декабристы. До сих пор сохранилась могила декабриста Лунина, огороженная оградой из кандалов, с надгробным камнем, которую реставрировали политические заключенные в 1905 году. Старая тюрьма заброшена, стоит полуразвалившаяся. Новая тюрьма построена еще в царствование Александра III для особо опасных политических преступников. Таким опасным преступником в начале 1900 года был известный революционер и писатель-народоволец Якубович-Меньшин, который, находясь в Акатуе, написал книгу «В мире отверженных». Эта книжка в  Акатуевской библиотеке  находилась на особом учете, и каждый ее читал так же, как и знаменитое произведение Достоевского «Записки из мертвого дома». Тюрьма, огороженная высокой каменной стеной из серого грубого камня, разделена на два двора. Первый двор занимает тюрьма — одноэтажное деревянное здание, невзрачного вида, в плане буквы «П». В крыльях расположены одиночки, а в главной части здания 6 общих камер. Во втором дворе — кухня, баня, прачечная, мастерская, кузницы для перековки и заковки кандалов. С наружной стороны ограды на всех четырех стенах установлены вышки с часовыми, охраняющими круглосуточно «покой» тюрьмы. Внутренней охраной были тюремные надзиратели. Акатуй внешне «не больно грозен», но это только казалось. Высока и неприступна каменная стена, как крепость, и везде усиленная охрана — и снаружи и внутри.

    О начальнике Акатуйской тюрьмы мы раньше знали от встречавшихся политических как о непосредственном ставленнике Столыпина, который, грозя уже отступающей революции, затянул над ней виселицы, так называемый «столыпинский галстук».

    Ворота в тюрьму вделаны крепко, всегда заперты, день и ночь охраняются «заслуженными» тюремщиками и церберами. Отпираются ворота для впуска каторжников, прибывших на годы томительной неволи, и если доживешь до освобождения, они тебя выпустят на вечное поселение в отдаленные места Забайкалья или Якутской области.

    Вот ворота тюрьмы открылись, и нас стали впускать за ограду, где иной мир, иная жизнь — мир неволи, в котором все по-своему, свои каторжные порядки.

    Серая, грубая, с чужого плеча, одежда: верхняя из жесткого сукна, а белье из мешковины, и пока его раза два не простираешь, костряки пеньковые дерут тело. И свои нравы и обычаи.

    Пересчитали по списку, переодели в новую одежду, а старую забрали, чтобы каторжник не мог ничего «запрещенного» пронести, запрятав в старой одежде. Закон соблюден: не полагается ничего при себе иметь, кроме казенных вещей. Ворота захлопнулись для нас на целые годы сроком от четырех до двадцати — кто как «заслужил». Распределили по камерам; я попал с четырьмя пришедшими в камеру № 2.

    Над общими камерами прибита табличка, указывающая кубатуру помещения на 12 человек. Фактически же в каждой общей камере от 25 до 30 человек. Низкий потолок, окно с густой железной решеткой. Каменная стена ограды тюрьмы, близко расположенная, загораживает собой свет. По обе стороны стен камеры установлены сплошные досчатые нары для спанья, на которых очень тесно. Вся тюрьма с таким переполнением вмещала около 200 человек, которых охраняла полурота солдат с двумя офицерами и штатом тюремных надзирателей.

                                           СТОЛЫПИНСКАЯ  РЕАКЦИЯ  И  ТЮРЬМА

    В годы столыпинской реакции расправ над борцами революционного движения сибирские каторжные тюрьмы уже не могли вместить всех политических. Тогда тюремщики перестроили и перевели ряд тюрем и централов Европейской части России на каторжный режим — Орловскую, Псковскую, Смоленскую, Владимирскую, Рижскую и другие. Столыпин ввел суровый режим в новых каторжных тюрьмах, создал невыносимые условия для политических заключенных, подобрав для этого особо свирепых начальников тюрем, что имело трагические последствия: жестокое избиение политических в Зерентуйской тюрьме и самоубийство Сазонова [* Убившего царского министра Плеве].

                                           УСТАНОВЛЕНИЕ  ПОРЯДКА  В  КАМЕРЕ

     Перенаселенность общих камер вызывала, естественно, необходимость коллективу заключенных организовать терпимую человеческую жизнь для всех и каждого в отдельности. Жизнь за решеткой была вынужденным совместным «общежитием» людей, разных по своему возрасту, характеру и культуре.

    Давнишней традицией политических заключенных на опыте целого ряда поколений была выработка «режима дня» и так называемой строгой, добровольно принятой, «конституции» внутренней жизни в общих камерах.

    Каждая общая камера политических заключенных обязательно имела выборного старосту, ответственного представителя, следившего за общим порядком и выполнением «конституции». Всякие переговоры и объяснения с администрацией тюрьмы вел только староста. Важные и принципиальные вопросы, касающиеся жизни заключенных камеры, разрешались ее коллективом, а касающиеся жизни всех заключенных тюрьмы — с согласия всех их.

    Такой порядок решения вопросов, вплоть до возможных, хотя и редких личных столкновений и неприязни, а также урегулирование отдельных нетактичных анархических выпадов против тюремщиков и столкновений с ними, могущих спровоцировать и подвести под нежелательный и неразумный инцидент весь коллектив, — обеспечивались суровой дисциплинированностью и сплоченной стойкостью — «все за одного и один за всех». Это давало возможность создать терпимую жизнь в неволе и защитить ее от нездоровых явлений между собой, как и свои права человека перед тюремщиками.

    Институт старост среди заключенных был неписанным законом, его признавала и считалась с ним и тюремная администрация.

    Установленный в камерах строгий режим порядка дня в соответствии с «конституцией» предоставил возможность всем в свободное время заниматься чтением и пополнять свое образование.

    Учеба для малограмотных товарищей (а таких было немало) требовала организованной помощи и участия всего коллектива.

    Занимались все — от малограмотных до имевших высшее образование; последние, конечно, изучали то, что сами находили нужным. Изучали и иностранные языки, благо, такие товарищи, как Калашников и Петров (депутат Думы), знали их.

    Основным было приобретение общеобразовательных знаний. Уделялось внимание истории, естествознанию и прикладным наукам. При изучении марксизма и других политических дисциплин пользовались ограниченной литературой (частью законспирированной), имевшейся в библиотеке.

    Использовались все источники для изучения основ марксизма как индивидуально, так и в кружке, где читались рефераты более знающими товарищами. С прибытием шести депутатов II Государственной думы кружок расширился, в нем было уже более 10 человек, под руководством депутатов Вагжанова и Петрова он окреп. Реферат писался на трех-пяти грифельных досках, и увесистые «скрижали» слушались кружковцами с большим вниманием.

    При изучении естественных наук особое рвение было к познанию тайн природы и самой жизни. Дарвин был в особом почете (читались рефераты), а за богато иллюстрированной книгой Брема «Жизнь животных» постоянно стояла очередь любителей природы. Среди учеников были успевающие «таланты», и педагоги ставили их в пример отстающим. Лучшими педагогами были инженеры Окунев, Хмелев, студент Калашников и депутаты Петров, Вагжанов, Голованов и др.

    Забайкальские рядовые казаки, осужденные по делу казаков Читинского военного отряда, освободивших в 1905 г, под руководством члена Читинского комитета РСДРП Виктора Курчатовского из Акатуевской тюрьмы матросов военного корабля «Прут» (как их называли «освободители из плена «Прута»), проявляли все как один удивительное рвение к учебе (Шемякин, Федоров, Козулин, Суворов и др.). Даже те, которые сначала занимались с ленцой (а такие были), потом заражались духом коллектива и не хотели отставать и скучать, когда все занимались.

    Среди забайкальцев находился единственный бурят казак Цыремпил Ранжуров. Это был тихий и скромный человек среднего роста, коротко по-солдатски остриженный и как казак-степняк крепкого телосложения.

    Ранжуров сразу произвел на меня самое хорошее впечатление. В каждом его слове, движении сквозили искренность, доброжелательность, сильная жажда все знать. Он с жадностью ловил каждое слово, когда кто-либо из товарищей объяснял ему тот или иной вопрос. Вся душа у Ранжурова была, как говорится, нараспашку, он не боялся показать, что считает себя малознающим, ему хотелось только одного — побольше узнать. Порой он застенчиво высказывал свой заветные мысли, но чаще всего внимательно выслушивал то, что ему говорят, чтобы покрепче запомнить. Все были с Ранжуровым в хороших товарищеских отношениях, и это понятно: привлекала его искренняя душа, прямота. Он никогда ничего не таил от людей. Особенно был привязан он к Вагжанову.

    Цыремпил Ранжуров и его русские товарищи-сопроцессники — Карякин, Шемякин, Федоров, Суворов и др. — были на редкость дружны, спаяны землячеством и одним делом участия в революции.

    Цыремпил Ранжуров вместе со своими земляками с рвением занялся учебой и пополнением знаний по основным предметам: русскому языку, математике, естественным и политическим наукам. Мне пришлось заниматься с Ранжуровым по математике и физике. Говорил он по-русски неплохо, но русский язык ему давался все-таки с трудом, а математика и физика легко.

    По русскому языку с ним занимались Петров и Вагжанов. Его особенно увлекали классики — Пушкин, Некрасов и др., и он с вниманием всегда слушал, когда кто-либо из товарищей читал или декламировал произведения классиков. Желание овладеть знаниями было у него очень велико, и за все время я не заметил, чтобы оно снижалось. Его хороший, дружелюбный, мягкий характер располагал к нему окружающих товарищей, и это способствовало усилению внимания к нему и готовности помочь ему во всем.

     За короткое время, благодаря усиленным и настойчивым занятиям, Ц. Ранжуров значительно политически вырос и, расширив образование, познал новую, настоящую жизнь революционера.

    Коллективность, дисциплина и учеба давали не только знания, но и воспитывали высокие моральные качества революционеров.

    Так готовили себя политические к будущей жизни, вооружаясь знаниями — лучшим оружием в борьбе за свержение царизма и освобождение народа от эксплуатации.

    Заключенным долгие годы приходилось жить в общей камере (иногда их было там около 30 человек). Это были люди очень разные как по общественному положению, образованию, профессии (крестьяне, рабочие, солдаты, матросы, офицеры, учителя, врачи, инженеры и другие), так и по характеру, привычкам, национальности. Постепенно, и это естественно, вырабатывался своеобразный уклад жизни, которая для многих была серьезной школой. Споры, обсуждение вопросов, занятия по разным темам, наукам, своя внутренняя дисциплина, воздействие коллектива на каждого в отдельности, взаимовоспитание — все это готовило революционеров к будущей борьбе, к тем серьезным испытаниям, которые их ждали на воле, к активному участию в борьбе против самодержавия.

    Тяжела была жизнь в ненавистных стенах тюрьмы. Невыносимы были жестокость и грубость тюремщиков. Коллектив помогал заключенным переносить эти тяготы.

    Поддержка коллектива сплачивала, роднила всех политзаключенных. И это родственное, братское чувство глубоко, на всю жизнь сохранялось о каждом бойце за рабочее дело.

    Велика была радость, когда Октябрьская революция смела самодержавие, открыла ворота тюрем, сорвала замки и оковы неволи, дала возможность вновь встретиться с товарищами.

    Никогда не забыть мне встречи в Севастополе с Волковинским, в Сочи — с кузнецом Степаном Зиновьевым, в Москве — с Емельяном Ярославским, Константином Мальцевым, Г. Орджоникидзе и многими другими.

                                                                      БИБЛИОТЕКА

    Библиотека в Акатуевской тюрьме была создана и накоплена годами на средства самих политических, а также путем дарственного получения книг от некоторых издательств и отдельных лиц. Даже лично приобретаемые книги переходили в собственность библиотеки. Книг для тюрьмы на 150-200 человек было достаточно. Беллетристика была разнообразная: произведения Фонвизина, Грибоедова, Толстого, Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Чехова, Горького, Золя, Гюго и др. Много книг было по естествознанию, биологии, физиологии, анатомии, медицине, математике, химии, механике и по философии. Из книг политического содержания было больше литературы эсеровского толка, марксистская же литература имелась в ограниченном количестве.

    Насколько припоминаю, были нижеследующие книги: «Политическая экономия» А. Богданова, «Наши разногласия» и «За двадцать лет» Г. Плеханова. Из работ В. И. Ленина отлично помню зачитанную книгу «Что делать?», «Задачи русских социал-демократов» и «Кто такие «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Были произведения К. Маркса «Нищета философии» и один или два тома «Капитала», Ф. Энгельса «Анти-Дюринг», брошюры Лафарга, Лассаля, Либкнехта и др. Эти книги прятали и берегли от цензуры тюремщиков. Часть их переплетали под заголовками невинных книг, вшивая и вклеивая запрещенное внутрь, подбирая шрифт и размер книги.

    В акатуевской библиотеке мне удалось впервые прочесть известную книжку «История революционного движения в России». Автор ее — немецкий ученый экономист Тун. Книжка была выпущена в начале 90-х годов и неоднократно переводилась на русский язык. В ней описано начало революционного движения в России. Ярко изображена жизнь и деятельность первых революционеров: Халтурина, Кибальчича, Софьи Перовской, Желябова и др. Жизнь и деятельность этих неустрашимых и самоотверженных революционеров произвела тогда на меня глубокое и незабываемое до сих пор впечатление.

    Особенно сильно запомнилось имя Халтурина, рабочего-столяра, принимавшего участие в революционной работе на заре рабочего движения в Петербурге.

    Работая столяром в Зимнем дворце и живя в его подвале, Халтурин, чтобы взорвать дворец вместе с царем, носил по кусочкам динамит, прятал его в свою подушку. Пары динамита причиняли Халтурину нестерпимую головную боль, но он все же накопил достаточно динамита и взорвал царский дворец.

    Эту стойкость, самоотверженность первого борца революционного движения Владимир Ильич Ленин ставил в пример всем революционерам России.

    Выписка газет, журналов и пользование ими запрещались. Книги же получать от родных разрешалось, но со строгим отбором по личному усмотрению начальника тюрьмы. И трудно было сказать, какую книгу он пропустит. Иной раз, определяя книгу лишь по заглавию и первой, второй страницам (нет ли в ней подозрительных н страшных слов, как «революция», «борьба», «политика» и др.), он, не разобрав смысла книги, пропускал ее. Был такой случай: мне брат прислал в числе других книг и учебников «Жизнь и деятельность Антокольского». Тюремщик не разрешил выдать ее, прочитав в тексте, что Антокольский — еврей. Когда же я указал ему, что Антокольский создал скульптуру царя Ивана Грозного, и показал в книге этот снимок, тогда, «уставясь в землю лбом», он изрек: «Раз создал скульптуру царя Ивана Грозного, то разрешаю пользование книгой».

                                                             БОЛЬНИЦА  ТЮРЬМЫ

    В небольшом деревянном домике во дворе тюрьмы находилась больница на 8-10 коек и аптека. В больнице работал фельдшер. В отдельной маленькой палате постоянно находились из политических каторжан доктор Шинкман и бывший народоволец Лев Мирский, оба они были мне знакомы по Верхнеудинску, где были в феврале 1906 г. осуждены на каторгу генералом Ренненкампфом за участие в революционном движении в г. Верхнеудинске. Доктор Шинкман как опытный и знающий врач и был неофициальным врачом не только Акатуевской тюрьмы, но и всего поселка Акатуя и пользовался заслуженным авторитетом.

    Тюремной больницей политические пользовались не только для лечения, но и для некоторого отдыха от однообразного режима общей камеры или одиночки, а главное для того, чтобы встретить друзей, с которыми давно не виделись, и узнать новости. В больницу легче проникали сведения из внешнего мира через фельдшера. Удавалось достать газету с воли — самое дорогое в тюрьме. За все это отвечал доктор Шинкман.

                                                     ВТОРАЯ  КАМЕРА  АКАТУЯ

    Вторая камера по своему составу политических была ведущей и задавала тон всему коллективу Акатуя. Даже тюремщики считались с этим. В этой камере находились 6 депутатов II Государственной думы, осужденных по процессу социал-демократической фракции думы («16-ти»): Вагжанов Александр — ткач, депутат от Твери (ныне Калинин), редкой души человек и пламенный революционер (в гражданскую войну он погиб от подлых рук семеновцев в Забайкалье); Миронов — рабочий, депутат от Среднеазиатских владений, преданный идеям рабочего класса; Петров Егор — депутат от Урала, пожилой человек с большой «толстовской» бородой и насупленными бровями, был хорошим педагогом для товарищей, занимающихся самообразованием; Голованов — агроном, депутат от Кустаная (после гражданской войны уехал работать на Камчатку); Юдин — депутат от Красноярска, пользовался любовью за свой хороший характер, действовал примиряюще на темпераментных товарищей; Чащин Василий — рабочий, депутат от Урала, с рвением и настойчиво занимался пополнением своего образования (в двадцатых годах переехал в Москву, окончил промышленную академию, работал инженером, скончался года четыре тому назад).

    С прибытием шести депутатов в Акатуй значительно окрепла наша группа социал-демократов, стоящих на большевистских позициях.

    Большинство заключенных второй камеры было осуждено за революционное движение 1905-1907 гг. карательным отрядом генерала Ренненкампфа в Чите, Верхнеудинске, Владивостоке. Так, было пять читинцев — административная верхушка почтово-телеграфной конторы Читы: начальник конторы инженер Хмелев Николай, его помощник инженер Андриевский Вениамин, сотрудник Мейлуп и др. Хмелев Николай — петербуржец, политически развитый, знающий инженер, был хорошим товарищем, своей жизнерадостностью поддерживал у товарищей революционный дух и веру в будущее. Он был хорошим педагогом для многих заключенных Акатуевской тюрьмы. Хмелев был избран «старостой» второй камеры.

    В Акатуевской тюрьме было 20 забайкальских казаков, из них во второй камере находилось восемь человек: Корякин, Шемякин, Козулин, Федоров, Суворов, Беломестов, Гантимуров и Ранжуров.

    Во второй камере я встретил знакомых товарищей, с которыми сидел еще в Верхнеудинской тюрьме в 1906 г. Среди них был Лиморенко Петр. Он здесь охотно учился, читал произведения Гоголя, Шевченко и других классиков русской литературы. Веселый и жизнерадостный, Лиморенко пользовался симпатией товарищей. В марте 1910 г. на первый день православной пасхи, вечером, когда я с Лиморенко занимался в камере по арифметике, солдат с вышки через форточку нашего окна «спьяна» (как говорили) выстрелил в сидящего за столом Лиморенко и прострелил ему оба легких навылет. Благодаря его крепкому здоровью и уходу доктора Шинкмана Лиморенко вылечился. Через три-четыре года Лиморенко, находясь уже на поселении в Якутске, из-за тоски по Украине, не выдержав суровых условий ссылки, застрелился.

    Из верхнеудинцев по тому же делу я встретил машинистов — Носова Ивана и Дмитриева, движенца Микешина и кондуктора старика Ингелевича.

    Ингелевич был славный тихий старик, все его уважали, все любили слушать рассказываемые им былины и сказки на белорусском языке. Белоруссию свою он нежно любил. Когда я ему через свою сестру из Минска выписал произведения популярного белорусского поэта и какого-то писателя, кажется Ивана Купала, то он был очень благодарен и зачитывался ими. Он находил любителей-земляков слушать на народном наречии его задушевное чтение. Ингелевич уже в преклонных годах попал из Минска в Верхнеудинск на Забайкальскую железную дорогу как командированный в связи с русско-японской войной. В конце 1905 г., в момент подъема революции, из Читы в Верхнеудинск, как мы указывали, был послан вагон винтовок. Этот вагон в Петровском Заводе жандармы задержали. Для выручки винтовок был снаряжен специальный поезд из трех вагонов. Мне пришлось искать главного кондуктора к этому поезду, но желающих не было, и только Ингелевич охотно согласился ехать, заявив, что винтовки у жандармов надо отнять, так как они нужны для вооружения рабочих.

    В числе других выделялся товарищ Худенко-Волковинский Александр, преданный борец за рабочее дело, общительный, не унывающий и всегда бодрый. Много потрудился он на педагогическом поприще в камере; имея хорошее образование, он, однако, систематически продолжал работать над собой. Был он неплохим артистом.

    Когда в Акатуе была врачебная проверка состояния здоровья политических (в либеральных газетах обвиняли тюремщиков в истязании заключенных и, в связи с этим, в плохом состоянии их здоровья), то бывший земский врач из управления каторги выслушивая и осматривая меня и Худенко-Волковинского, смотря на нашу худобу, покачал головой и сказал: «Вас загнали и тюрьму, а вам надо было быть в Крыму». Словно насмешкой звучали слова врача. В 1923 году я, находясь в отпуске, поехал в Крым, где в Севастополе встретил товарища Худенко-Волковинского, работавшего секретарем Севастопольского городского комитета ВКП(б). Мы вспомнили слова земского врача; сам врач навряд ли предвидел, что его слова сбудутся.

    В камере находилась также группа рабочих с производства, выдержанные крепкие товарищи: Змеев, Минаев, Логутин, Грибоедов (москвич) и др.

    Из Петербурга (из Шлиссельбургской крепости) были 4 матроса — товарищи Клименко, Жуков, Секриер (болгарин), Скуня (латыш). Они были осуждены за участие в Свеаборгском восстании. Старший из них, боцман Клименко, был одним из руководителей этого восстания. Инженер Окунев Петр, также петербуржец, был разносторонне образованный — энциклопедист, прекрасный педагог по математике и техническим дисциплинам. Многим он помог получить образование. Окунев был высокий, худой со впалой грудью, горбоносый. В камере находились еще два офицера — Карцевадзе, Пирогов — и капитан корабля Рычков.

    Были здесь два члена ЦК эсеров: Куликовский из Петербурга, хитрый, «себе на уме», державшийся замкнуто и несколько свысока, с претензией на апостола эсеровщины; вторым был Калашников А. В., окончивший два факультета, сын богатого нижегородского инженера. Он пришел в Акатуй зимой с отмороженными ногами, больной, со слабым здоровьем. Он был простым, чутким соседом, фанатиком своих идеалов. Отлично знал все европейские языки и имел всестороннее образование!

    В 1908-1909 гг. Бурцевым был разоблачен в предательстве глава эсеровского ЦК Азеф. Это было для эсеров «взрывом бомбы». Многие из них пришли в растерянность, рядовые эсеры стали отходить и отмежевываться. Калашников, хорошо знавший Азефа, клял тот час, когда его впервые встретил, буквально психически заболел, и пыл его фанатизма, как у других, охладел.

    После разоблачения Азефа Калашников рассказывал нам в Акатуе, что как-то он встретил его в Петербурге в большой мороз, одетым в плохонькое потертое пальто и, видно, обоготворяя Азефа, снял с себя свою хорошую шубу и тут же одел ее на плечи Азефа, а его пальто одел на себя. В кармане пальто Азефа Калашников обнаружил письмо его жены, содержание которого вызвало большое сомнение в подлинности лица действительного Азефа, но авторитет его был настолько высок для эсеров, что Калашников отбросил всякое сомнение и сжег письмо.

    И только когда Азеф был разоблачен, Калашников вспомнил и свою шубу и его пальто с письмом жены (это письмо легко бы раньше разоблачило предателя), понял звериное лицо Азефа, который безнаказанно скрылся за границу, а ряд эсеров послал на плаху, на каторгу, в том числе и Калашникова.

    Болезнь Калашникова была понятна, и он после этого недолго прожил.

    Тяжела была совместная жизнь в одной камере с больными, неврастениками, людьми с неуравновешенным характером. Таким был машинист железнодорожного депо станции Верхнеудинск Иван Пахомович Носов.

    Был он небольшого роста, тщедушный и физически слабый, с бледным нервным лицом. По натуре он был темпераментный, говорил быстро, захлебываясь. Я помню, в дореволюционные дни 1905 года Н. П. Носов активно участвовал в агитации среди рабочих, выступал на митингах.

    Карательный отряд суда сначала приговорил его к смертной казни, но потом заменил казнь каторгой. У Носова была молодая жена с маленьким первенцем, новый отстроенный дом. И все это вдруг рухнуло, как в кошмарном сне... Долго Носов не мог придти в себя, товарищи боялись за него.

    В Акатуе у него появилась навязчивая боязнь заболеть, не дожить до срока каторги. Носов боялся всякого столкновения с тюремщиками, а когда осложнялся тюремный режим, он в такие дни старался отсидеться в тюремной больнице, ходил с повязанной головой. Пахомович дожил до воли, он вернулся в свой дом невредимым.

    Среди осужденных забайкальских, казаков был племянник заместителя Читинского губернатора Беломестых. Был он из богатой семьи казаков-скотоводов. Попал, случайно в вихрь революции, и для него осуждение на каторгу было воистину неожиданным бедствием. Революцию он в душе ненавидел и не признавал ее благ. Чтоб избавиться от каторги, он подал покаянное прошение о помиловании царю... Но помилования от царя не получил. И пришлось отщепенцу нести уже два наказания: оставаться на каторге и быть под бойкотом бывших товарищей по камере. Традиции политкаторги были в таких случаях строги и изменников-«прошенистов» всегда бойкотировали. Бойкот в совместной камере был особо тяжелым наказанием для человека, его все игнорировали, не замечали, никто с ним не разговаривал, словно это был неодушевленный предмет. Не всякий мог в такой обстановке выдержать это испытание.

                                                       ОТНОШЕНИЯ  С  УГОЛОВНЫМИ

    Шестую общую камеру занимали исключительно уголовные — около 30 человек, «малосрочные», которым оставалось до выхода на поселение год—два. Все они использовались исключительно для работ: уборки уборных, тюремного двора, коридоров, на кухне для приготовления пищи, хлебопечения, а также вне ограды тюрьмы — на поденщине у начальника тюрьмы, его помощника и др.

    Особым злом среди уголовников были так называемые «Иваны». Это был тип самых опасных преступников, специалистов «по мокрому делу» (убийство с грабежом). Они были очень здоровыми и сильными. Это были головорезы, осужденные на десятки лет каторги. Находясь в тюрьме, они терроризировали уголовников, грабили и угнетали их. За счет общей тюремной кухни они отъедались жирными щами, щеголяли лучшей одеждой. На всю тюрьму мог быть только один такой «Иван»-тиран. При появлении конкурента, эти два медведя в одной берлоге не уживались, и дело кончалось трагическим поединком. Он завершался зачастую гибелью обоих. Так случилось в Верхнеудинской тюрьме в 1907 году...

    Администрация тюрьмы таким образом избавлялась от скандалов, драк, пьяных дебошей и поножовщины.

    К политическим «Иваны» относились недружелюбно, а порой злобно, как к защитникам «мелкоты», серой уголовной массы.

    Незначительная часть уголовных (рецидивистов-профессионалов), совершивших неоднократные тяжелые преступления — убийства, грабежи, бандитизм и пр., свысока относилась к остальной массе уголовных - «мелкоте» или «кобылке», говоря на жаргоне уголовных.

    Им была непонятна идейная борьба революционеров с царским самодержавием.

    Другое дело основная масса уголовных — жертвы социального зла и государственного строя: случайные убийцы из-за безработицы, дележа земли, мести притеснителям-богатеям, преступники казармы, солдатчины и т. д. Эта масса уголовных благожелательно и с некоторым уважением относилась к политическим, ища иной раз у них помощи и защиты. Так, помню еще в Верхнеудинской тюрьме я одного уголовного Монахова, здорового, способного человека, выучил грамоте. В одну из трудных для меня минут через четыре года на нерчинской каторге он, увидев и узнав меня, спросил, в чем я нуждаюсь; он, с риском быть избитым надзирателями, достал мне конверт, марку, бумагу, а потом отправил мое письмо, не требуя благодарности. Письма уголовным всегда писали политические — здесь и раскрывались причины их случайного преступления. Конечно, политические всегда относились к уголовным внимательно, не унижая их достоинства человека, всегда с готовностью им помочь и ни в коем случае не вызывать у них обид. И основная масса уголовных это понимала и чувствовала.

                                                              РЕЖИМ  ТЮРЬМЫ

    Политические не могли общаться и встречаться с товарищами из других камер. Ходили на кухню за чаем, обедом и ужином или в больницу, баню и на прогулку, каждый раз строго по очереди, по камерам. Пока одни не войдут в камеру и их не закроют на замок, других не выпустят, чтобы никто не мог встретиться и увидеться. Встречались редко и то только в больничной палате.

    Не разрешалось иметь письменные принадлежности: писчую бумагу, чернила, ручки и даже карандаши. Делалось это тюремщиками сознательно, чтобы лишить заключенных возможности заниматься самообразованием. Разрешали только пользоваться грифельными досками. Акатуевцы иронизировали по этому поводу: «пиши, стирай, следа не оставляй и конспирацию соблюдай».

    Письма разрешалось писать в отдельной комнате под надзором один раз в месяц и только близким родным, причем бумагу и марки заключенные приобретали за свой счет. Если родным напишешь в письме, что плохо себя чувствуешь, нездоровится, то такое письмо не пропустят. Тюремщики это объясняли тем, что в нездоровье родные будут обвинять их, поэтому советовали писать коротко: «Жив, здоров, пришлите денег».

    Курить разрешалось. Для курения махорки (курили только махорку — дешево стоила) покупали махорочную тонкую бумагу, которую тюремщики, чтобы мы не использовали ее для письма, резали на узенькие полоски. На этих полосках мы писали записки — «цыдулки», карандаши доставали за вознаграждение у уголовных. «Цыдулки» с трудом и риском доходили до соседей по камерам.

    На кухне чай, обед, ужин и хлеб, как уже говорилось, готовили уголовные из 6-й камеры. Готовили они пищу отвратительно, неумело и в довершение еще бессовестно крали мясо, приварок. Пекли для себя пирожки и делали жирную кашу. Они были сыты, а нам готовили «баланду». Хлеб пекли, не просеивая муки, с мусором. Шла долгая борьба, чтобы тюремщики разрешили передать кухню и хлебопечение в руки политических. Ни раз мы не принимали «баланду», горелую кашу и возвращали недопеченный хлеб, голодали; появились желудочные заболевания и истощение. Начальник тюрьмы имел единственное положительное качество — не пользовался продуктами с кухни тюрьмы (обычно все тюремщики крали; «святых» среди них не было). Шмадченко (нач. тюрьмы) часто хвастался, что он честен и честно соблюдает распоряжения и приказы своего начальства.

    Используя хвастливую «честность» тюремщика, староста 2-й камеры Хмелев в разговоре с ним заявил, что политические хорошо знают, что, мол, сам он не пользуется лично для себя продуктами тюрьмы, но толку в этом мало, так как за его спиной уголовники воруют, скверно готовят пищу, мы голодаем и будем протестовать, жаловаться начальнику каторги и обязательно напишем в газеты — в Читу, в Петербург. Всякие заметки о притеснениях наш тюремщик не любил, боялся прослыть «истязателем» и «вором». Он начал жестоко наказывать уголовников, работавших на кухне, менял их, но ничего не помогало. И лишь после большой стычки, с приездом начальника каторги полковника Забелло — пьяницы, забулдыги, который старался быть «добрым», заявляя, что он лично никого не обижает, начальник тюрьмы, наконец, сдался и кухня с хлебопечением перешла в ведение политических. Сразу питание улучшилось. Добавляли мы в щи и суп каждый день из своих средств нужное количество картофеля я круп. Хлебопеками-мастерами у нас был матрос Сальников и рабочий Грибоедов из московской кондитерской Филиппова. Муку основательно просеивали, добавляли для вкуса пряности и пр. Даже сами уголовники благодарили наших мастеров-поваров и хлебопеков.

    Нелегкой борьбой с тюремщиками досталось и право самим политическим стирать свое белье, чтобы одеть его хорошо простиранным, с пометками, и каждый раз свое.

    Для сохранения здоровья важно было не только питание, чистое белье, но и свежий воздух. При перенаселенности камер (вместо 12 человек, как указывалось, размещалось до 30 человек), особенно зимой, воздуха не хватало. Днем и ночью не закрывались форточки окна. Предпочитали спать в холодном помещении, но со свежим притоком воздуха; ложились, не раздеваясь, накрываясь всем, что было из одежды.

                                                                 ЛИЧНЫЕ  СРЕДСТВА

    Осужденным на каторгу разрешалось пользоваться личными деньгами, которые им присылали родственники. Депутатам Государственной думы каждый месяц высылали деньги их товарищи. Какую бы сумму денег не получал каждый, он имел право расходовать в месяц всего 4 руб. 20 коп., а оставшиеся деньги числились на его текущем счете. Присылались деньги лишь небольшому количеству заключенных, примерно от 5 до 30% находящихся в камере. Вторая камера считалась самой богатой, так как деньги получали до 20 человек, в остальных же камерах от 5 до 8 человек. Деньги, получаемые на всю камеру, делились на всех поровну, независимо от того, каждый ли получает деньги. Каждый покупал по своему желанию сахар, махорку, конверт с почтовой маркой, грифельные карандаши, зубной порошок и пр.

    Вторая камера, кроме личных расходов, выделяла деньги на покупку в общий котел картофеля и круп. Делиться денежными средствами и продуктами из личных денег с другими камерами тюремщики не разрешали. Но нуждающимся и больным через больницу удавалось оказывать помощь.

                                       БОРЬБА  ЗА  ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ  ДОСТОИНСТВО

    По инструкции главного тюремного управления из Петербурга, осужденные на каторгу лишались всех гражданских прав, состояния и воинских званий. По окончании отбытия срока каторги в тюрьме они высылались на вечное поселение в пределах отдаленных районов, а более опасных высылали в Якутскую область. На поселении бывшие каторжане не имели права занимать должности на государственной и общественной службе, быть свидетелями. Каторжане, при посещении тюрьмы администрацией, должны приветствовать ее, стоя в строю: «здравия желаем». Администрации вменялось в обязанность обращаться к каторжанам на «ты».

    Вот против этой унизительной формы обращения к политическим каторжанам на «ты» и приветствия тюремщиков «здравия желаем» во всех тюрьмах велась политическими упорная и неравная борьба.

    В Акатуевской тюрьме на «тыкание» политические обычно не отвечали и не вступали в разговор с тюремщиками, бойкотировали их. На проверках, если присутствовал сам начальник тюрьмы или его помощник, политические отвечали коротко «здравствуйте» (вместо «здравия желаем»). За такое неподчинение и нарушение дисциплины и устава тюрьмы в каждом отдельном случае мы подвергались взысканию со стороны освирепевших тюремщиков. Они нас лишали переписки на один-два месяца, права пользования книгами, прогулок во дворе тюрьмы. В отдельных случаях помещали в карцер старосту или тех, кто им больше был не по нраву, кого считали зачинщиками.

    Жестокость, издевательства и истязания тюремщиков обычно предшествовали посещению большого начальства из Петербурга. Предварительно, чтобы устрашить политзаключенных и сделать их покорными «по уставу каторги», приезжали из губернии или из генерал-губернаторства Иркутска тюремные инспектора. Проверку «учебы по уставу» они делали как и конвойные офицеры грубо и жестоко: плохой строй также выправляли прикладами, сбрасывали шапки политзаключенных шашкой, не вставших с нар стягивали за кандалы на пол. Отдельных, особо непокорных, хватали и вталкивали прикладами в карцер. Это был сырой и холодный подвал с низким потолком, где нельзя было выпрямиться во весь рост. Приходилось сидеть на каменном, грязном, никогда не убиравшемся полу. Просидев в таком карцере три-пять дней на хлебе и воде, заключенный выходил совсем больным. Слабые, как правило, получали воспаление легких с последующими осложнениями. Очень многие так и не доживали до воли.

    Политзаключенные продолжали протестовать против жестокости и бесчеловечности тюремщиков, как можно отстаивали свое человеческое достоинство. Крайняя мера протеста — голодовка — применялась в особых случаях. Так была объявлена голодовка по всей нерчинской каторге из-за самоубийства студента Сазонова [Сазонов убил министра внутренних дел Плеве.]. Молодой человек покончил жизнь самоубийством в знак протеста, когда в Зерентуйской тюрьме тюремщики высекли розгами матроса Калюжного.

    На Нерчинскую каторгу приезжали с ревизией высокие чины из Петербурга. Так, в Акатуй приехал однажды с визитом сам начальник, главного тюремного управления из Питера (на правах министра) Хрулев. Высокий, представительный аристократ из чиновничьей верхушки при посещении Акатуя удивил политических своей вежливостью, обращаясь к нам на «вы». Тогда староста 2-й камеры Хмелев заметил начальнику тюремного управления Хрулеву, почему он сам лично обращается на «вы», а в своих инструкциях предписывает говорить «ты». На это глава тюремщиков, не смутясь, ответил, что, мол, он по своим убеждениям не может говорить «ты».

    Начальник Нерчинской каторги полковник Забелло на наш протест по поводу обращения на «ты» заявил, что, мол, к солдату — защитнику отечества, который не лишен никаких прав, обращаются на «ты», а разве каторжане могут равняться с солдатом и претендовать на большее?

    Приезжал и главный инспектор тюремного управления — внешне джентльмен — Метус, а в душе же подлец и иезуит; некоторых он подкупил своей провокаторской вежливостью и кошачьим подходом и выведал больше, чем нужно о наших недовольствах.

    После его отъезда, на другой же день вся тюрьма была посажена, как говорят в тюрьмах, «на винт», то есть беспощадно сразу «без объяснения причин» мы лишились на неопределенный срок всех добытых завоеваний: выписки книг, переписки, пользования собственными деньгами и передачи кухни политическим. Даже тюремщикам были не по себе эти меры, вызвавшие крайне обостренные отношения с политическими. По договоренности с начальником каторги Забелло, вскоре их отменили и сняли «осадное положение», так как знали, что политические не примирятся и будут всеми средствами бороться.

    В конце концов тюремщики нашли выход: они не говорнли нам, политическим, ни «ты», ни «вы» и удовлетворялись, что на их приветствие «здравствуйте» мы отвечали тем же «здравствуйте», стоя, но без строя.

    Тюремщики стали реже появляться с визитами: вместо самого начальника приходил его помощник; изредка посылал своих чиновников начальник каторги.

    Однажды осмотр тюрьмы производился самим генерал-губернатором Восточной Сибири Селивановым. Во 2-й камере находился батареец Владивостокской крепости, настоящий русский великан, мы его звали «большой Степан» (фамилию забыл). Когда во Владивостоке в 1905 г. произошло восстание, Селиванов был там комендантом и жестоко подавил восставших. Он лично с отрядом атаковал XII батарею, в которой служил «большой Степан». Ответным огнем батарейцы ранили и свалили с ног Селиванова.

    И вот когда Селиванов появился в Акатуе, ему, конечно, прокуратура из свиты объяснила, кто сидит в Акатуе и за какие дела. Когда Селиванов вошел во 2-ю камеру, то сразу вплотную подошел к великану-батарейцу «большому Степану» и спросил;

    — Из XII батареи, которая в меня стреляла?

    — Да, — не смутясь ответил большой Степан.

    — И ты в меня стрелял? — задал вопрос Селиванов.

    — И я стрелял,—мужественно и бесстрашно ответил «большой Степан».

    Селиванов, маленький, пузатый, круто повернулся, вышел из камеры и больше не стал ходить по тюрьме. Через недели две «большого Степана» перевели в «средневековой застенок» Алгачи (в 40 верстах от Акатуя). «Большой Степан» был осужден на вечную каторгу, закован в ручные и ножные кандалы. Дорогой конвой так жестоко избил его, что месяца через два он умер.

    Тюремное ведомство проводило с давних пор разницу между политическими и уголовными заключенными. В столыпинскую реакцию, наоборот, примерно, с 1908 г. официально стали «уравнивать» политических и уголовных. Для всех вводили одинаковые условия режима тюрьмы, стараясь всех смешать, уравнять, кто бы они не были.

    Со стороны политических велась самая упорная борьба против «уравниловки» с уголовными.

    Тюремщики вынуждены были отступить, разница между политическими и уголовными сохранилась.

    Были получены также тревожные сведения из мест сибирской ссылки. Царская жандармерия знала; что население мест ссылки хорошо и доверчиво относится к политическим ссыльным. В целях подорвать среди сибирского населения доверие к политическим ссыльным, осложнить и сделать ссылку их нестерпимой царские чиновники стали в места ссылки посылать на поселение уголовников под видом политических. Местному населению, конечно, было трудно сразу во всем разобраться: кто — настоящий политический, кто — уголовник.

    Тут пришлось всему коллективу ссыльных политических вести жестокую борьбу с гнусной провокацией, отмежевываться на местах ссылки от подделки и маскировки уголовников как в своей среде, так и среди населения.

                                                         ПРАЗДНИКИ  И  ГОДОВЩИНЫ

    Дни годовщины 1 Мая и 9 января, а также день Нового года проводились как революционные дни с докладами о значении годовщины и с художественной постановкой. К таким дням заранее готовились, причем наши «артисты и таланты» репетировали свои постановки и выступления. После официальной части — доклада — пели революционные песни вполголоса (режим тюрьмы ограничивал нас и в этом).

    В художественной части преобладало чтение и декламация отрывков из Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Никитина и др. поэтов. Чтецами и декламаторами были студенты Вологодский, Калашников и учитель из Читы.

    Особым успехом пользовались акатуевские «самородки». Из них особенно запомнился бывший матрос из Владивостока товарищ Михаил, только в Акатуе ликвидировавший свою малограмотность; небольшого роста, с болезненным бледным лицом после перенесенных ранений, он был совсем не похож на матроса своей внешностью. Единственно, что его украшало — это большие, серые, выразительные глаза с блеском внутреннего огня. Отличался он еще незаурядной памятью и природной выразительностью речи, к тому же его еще подучили декламации. Пристрастившись в Акатуе к чтению произведений Некрасова, Никитина и других писателей товарищ Михаил выучил наизусть стихотворение «Размышления у парадного подъезда» Некрасова и др.

    Когда товарищ Михаил начинал декламировать свое любимое произведение «Размышления у парадного подъезда», то все без исключения слушатели буквально замирали и до последней строчки все внимательно выслушивали. Товарищ Михаил сам был из крестьян-бедняков, знал нужду крестьянской бедноты; когда он произносил последние слова стиха «и пошли они солнцем палимы», глаза его становились влажными и голос срывался... Слушатели долго хранили глубокое молчание. Украинец Лиморенко умел с неподражаемым юмором, с провинциальным народным акцентом рассказать на украинском языке самую, казалось, простую сказку; сам он говорил без улыбки, серьезно, а слушателей одолевал гомерический смех, смех здоровый, бодрящий.

    Другим «артистом», не менее талантливым, был бывший балтийский матрос латыш Маурат, который, смолоду начитавшись произведений М. Горького, так им увлекся, что пошел сам бродяжничать по маршрутам, пройденным писателем. Маурат из Риги дошел до Одессы, побывал в Крыму, на Кавказе, а от Астрахани матросом и бурлаком добрался до Нижнего и, кажется, встретил самого Горького. Был он атлетического телосложения, крупный и сильный, и вместе с тем скромный и тихий. Маурат неплохо рассказывал о своих похождениях и приключениях. Был у него и другой талант — звукоподражание голосам животных, пению птиц, игре на музыкальных инструментах. Репертуар у него был большой и всегда интересный.

    В заключение товарищи выступали с воспоминаниями об интересных случаях из жизни революционеров. Так, мне крепко запомнились два рассказа. Один из товарищей, преследуемый наседавшими на него шпионом и городовым, решил проскочить в знакомый двор, чтобы скрыться от погони. Но пройти во двор можно было только через небольшой садик, отгороженный легкой изгородью с небольшой калиткой, закрытой изнутри на крючок. Если, подбежав, открыть крючок, закинув руку через калитку, то потерянные секунды позволят шпиону и городовому задержать его у калитки. Недолго думая, беглец, нагнув голову в кепке, вышиб ею калитку и проскочил во двор. Но на следующей улице он был задержан дворником, который и помог преследователям его поймать. На суде он доказывал, что его задержали по ошибке, приняв за другого. Свидетели же — шпион и городовой — настойчиво подтверждали, что именно он, спасаясь от них, лбом вышиб калитку. Тогда адвокат потребовал экспертизы его лба, объясняя, что от удара в калитку у него должны остаться следы — кровоподтеки, ссадины и прочие повреждения. Эксперт, тщательно проверив лоб обвиняемого, заявил, что от удара никаких следов нет и не было, и его оправдали. Когда оправданный пришел к адвокату благодарить за защиту, то последний спросил его: «Скажите правду, Вы это были, Вы лбом калитку вышибли?» — «Да, я», — ответил товарищ и, нагнув голову и раздвинув на ней густые волосы, показал шишку величиною с луковицу.

    Другой случай был с целой группой революционеров, которых задержали в лесу на военной массовке. Агитаторы пришли раньше, а солдаты по пути на массовку были прослежены и, не заметив жандармов, привели их следом за собой.

    Адвокат, взявшийся защищать это дело, понял, что этой группе не оправдаться. Но в обвинительном акте жандармы описали агитаторов как опасных интеллигентов и опытных революционеров. Адвокат предложил обвиняемым не стричь волосы и бороды и на суд явиться в старой и рваной одежде. Так «опасные революционеры», как их описывали в обвинительном акте, предстали пред царским судом людьми, похожими на «золоторотцев», «городское дно», обросшими, с длинными, спутанными волосами и в тряпье. Даже адвокат, увидев их на суде, не поверил своим глазам — они ли это? Их оправдали, ограничившись высылкой в Вологодскую губернию.

                                          ПОДГОТОВКА  В  ДОРОГУ  НА  ПОСЕЛЕНИЕ

    Остается последний год каторги, самый тяжелый, он кажется бесконечным.

    Место поселения определялось обычно в зависимости от места ареста и суда: кто судился в Европейской части России, того после отбытия каторги ссылали в Забайкалье - в Верхнеудинский и Баргузинский районы; судившихся же в Сибири ссылали в Якутскую область. В Якутскую область ссылали более важных и опасных политических, по определению жандармерии. Путь на поселение к Байкалу длился до месяца, а в Якутскую область до трех месяцев. Отправиться в такую продолжительную дорогу на казенный счет при 6 копейках кормовых в сутки было изнурительно, можно было потерять последние силы, а в случае болезни грозила даже смерть.

    Личных же денег тюремщики ни при каких условиях на руки не давали, преследовали за них и при обнаружении их немедленно отбирали. Деньги, оставшиеся на личном счету из получаемых от родных сверх положенных 4 руб. 20 коп. в месяц, отсылались к месту назначения, на поселение. Следовательно, в дороге, кроме суточных кормовых в 6 копеек на руках ничего не было.

    До 1907 г. политическим в Акатуе как-то удавалось иметь на руках свои деньги. После 1907 г., в связи с жестокостью тюремного режима, все каналы, через которые доставляли деньги на руки, были закрыты. Даже все письма тюремщиками проверялись путем «химической обработки» (письма накрест из угла в угол покрывались кислотами), чтобы предупредить писание недозволенного секретными чернилами. Старые способы отправки в тюрьму в посылках денег, спрятанных в кусочках мыла, в пряниках, в переплетах книг, - все это было тюремщикам известно: мыло они резали на части, как и другие предметы, подозрительные переплеты книг вскрывали, найденные деньги конфисковывали, нас лишали права получать посылки и забирали все новые книги. Итак, старые секреты все были известны тюремщикам, а новые пути получения денег нам были неведомы.

    Как-то мне случайно попал кусочек пиленого сахара, в котором я обнаружил глубокую впадину - щель почти на половину куска. Это навело меня на мысль спрятать в эту щель, если его иглой углубить и расширить, свернутую трех- или пятирублевую бумажку. Я знал, что у товарища Хмелева имеется на руках несколько трех- и пятирублевок, которые он измучился прятать из-за частых обысков и боязни потерять. Когда я предложил Хмелеву спрятать его деньги в кусочки пиленого сахара, так как тюремщики куски сахара не трогали, не ломали и свободно их пропускали, то он пришел в восторг от этой идеи. Опыт хорошо удался - в продолбленной большой (штопальной) иглой щели в куске сахара плотно вместилась пятирублевка, сложенная вчетверо вдоль, свернутая овально и перевязанная тонкой ниткой; открытая часть щели была засыпана мелким тертым сахаром и слегка смочена разведенным гуммиарабиком.

    Когда сахар засох и приобрел прочность и твердость, то он стал вне всякого подозрения. Этот способ «засахаривания» трех- и пятирублевок был неведом тюремщикам, и деньги в сахаре с условной отметкой могли спокойно храниться в мешочке вместе с другими кусками сахара. Так все деньги Хмелева были спасены и могли быть использованы в пути на поселение. Хмелев обещал мне достать рублей двадцать на дорогу от доктора Шинкмана, которые я смог бы возвратить его родным из ссылки.

    Говорят, беда одна не приходит - ведет за собой другую. Но бывает в жизни и хороший случай, или «счастье», которое может придти не одно. Так случилось и с «засахариванием».

    Находясь вскоре от своей камеры на кухне в помощь нашим поварам, я в свободное от работы время сидел на кухонном крыльце. Кухонный двор в дневное время охранялся двумя часовыми, монотонно ходившими вдоль двух стен. Часовые при сближении переговаривались от скуки между собой. Мое ухо уловило знакомый выговор одного из часовых, говорившего на белорусском, скорее на могилевском наречии моей родины, где я родился и вырос. Я не выдержал и осторожно спросил солдата: «Не земляк ли ты мне из Могилевской губернии». Солдат улыбнулся и подтвердил, что он могилевский, живет вблизи станции Жлобин, ездил кочегаром на паровозе. На мой вопрос, не знает ли он машиниста Васильева моего отца, солдат-земляк даже обрадовался, похвалив моего отца, с которым он ездил все время кочегаром. Земляк стал расспрашивать уже самого меня и предложил на следующую его смену караула приготовить письмо для моего отца. Сначала я решил простым пробным письмом проверить своего земляка. И когда я получил ответ на это письмо, то следующее письмо через земляка я написал уже родному брату-механику, «умельцу на все руки».

    В письме я просил прислать мне посылку с сахаром, в отдельные кусочки которого «засахарить» пять пятирублевок, и объяснил, как это сделать. Посылка с «начинкой» из пятирублевок благополучно дошла. Через своего брата я получил таким же образом деньги некоторым товарищам, идущим на поселение, родные которых перевели деньги моему брату. Это дало возможность в пути на поселение быть обеспеченным питанием и на некоторых перегонах – наемной подводой. Конвой в дороге денег не отнимал, так как и ему кое-что перепадало. Через земляка я написал не больше трех-четырех писем , чтобы не провалить случайно секрета и не подвести солдата.

                                            НА  ПОСЕЛЕНИЕ  В  ЯКУТСКИЙ  КРАЙ

    Настал последний час каторги, сейчас откроется дверь камеры и нас - четверых политических: Волковинского, Хмелева, Андриевского и меня - «отправят на свободу вечного поселения» в далекую неведомую Якутию с лишением всех человеческих прав.

    С болью и грустью расстаемся с остающимися товарищами, с которыми провели столь тяжелые годы неволи за решеткой, в кандалах. Сколько было пережито за эти годы. Вместе учились, сжились, стали, как родные братья. Мы думали: «Вот расстанемся, а встретимся ли? Ведь многим осталось долгие годы быть в застенках каторги. Доживут ли они свой срок до выхода на поселение?»

    Дверь камеры с грохотом и лязгом открылась, и послышался окрик надзирателя тюрьмы: «Выходи, кому на поселение». Последние пожатия десятков исхудалых рук, объятия, пожелания товарищей.

    Мой сосед по нарам - бывший депутат Государственной Думы Александр Вагжанов - провожает меня влажными глазами. Дверь захлопнулась, и мы расстались.

    Покидаем основную каторгу царской России – Нерчинский район Забайкалья. Чудесный уголок Забайкалья среди холмов и гор, степей и лесов, с чистейшими горными источниками, все в цвету, дышит ароматом зелени, и только пыль столбом окутывает нестройную толпу ссыльных в кольце конвоя. Встречные подводы и пешие сторонятся и обходят нас.

    Начало лета - конец июня. Идем тем же путем, только уже обратно от Акатуя на Сретенск до первой железнодорожной станции - на Читу. Тот же мучительный путь по каменистой дороге в неудобной, не по ноге, тюремной обуви. На первом привале рвем кромки подолов рубах и подвязываем портянки и «коты».

    Вот проходим последний скорбный путь каторги, на пароме переезжаем Шилку и заходим в г. Сретенск - первую железнодорожную станцию на Читу. В Сретенске нас, политических, собралось 8 человек из разных тюрем, а с уголовными - до 30 человек. Ехать в поезде после пешего хождения по этапкам - рай, отдых, здесь чище, нет той грязи.

    Все 8 политических сразу же создали общую коммуну, выбрали старосту - товарища Хмелева Николая Андреевича, кассира и закупщика продуктов - Волковинского Александра Федоровича. Ежесуточно на всех от старшего конвойного получаем по 48 копеек, к которым прибавляем каждый от себя; у двух товарищей денег вовсе нет, но всем хватит, если будем разумно расходовать деньги, хотя впереди еще до 3-х месяцев пути до Якутска. Надо быть бережливым, и у нас староста строгий и расчетливый.

    Покупаем в Сретенске газету, которую в годы каторги в глаза не видали; сколько радости, читаем ее без конца и вслух, и каждый про себя - словно малые детки набросились на новую игрушку.

    Доехали до Иркутска без всяких приключений. Конвойные солдаты нам приносили горячий чай, покупали калачи и пироги с рыбой и знаменитый байкальский копченый омуль. Давно такой вкусной еды не ели.

    В Иркутске нас без всяких пересадок направили в Александровский централ, стоящий в стороне за Иркутском. Это - большая пересыльная, самая гнусная, грязная и с лютым режимом тюрьма.

    Здесь нас долго не задерживают, собирают партиями и отправляют человек по 60-80 пешком и на подводах, на диких бурятских лошадях до верховьев реки Лены, до первой пароходной пристани Качуг, отстоящей от Александровского централа на расстоянии около 300 верст.

    От ленской пристани Качуг нас вместе с уголовными - всего более пятидесяти человек - поместили на небольшую баржу, которые на Лене называются «паузок», и дальше движение идет сплавом вниз по красавице Лене. Плывем, не торопясь, на плоскодонном «паузке» со скоростью течения воды в реке, без всяких весел, только один руль; конвой помещается рядом на корме. Воздух чистый, без пыли, это сразу подняло наш дух. Далек путь до Якутска - около 2-х тысяч верст. От самого верховья Лены по населенным пунктам у реки размещают ссыльных поселенцев, начиная с Верхоленска, Жигалово, Усть-Кута и дальше вниз по таким большим селениям, как Киренск, Бодайбо, Витим, Олекминск, Якутск, Вилюйск и, наконец (на реке Яне), - Верхоянск.

    Ссыльных делят на два разряда.

    Первые - ссыльные из бывших каторжан; они шли на вечное поселение с лишением всех прав. От государства ссыльно-каторжный никакой денежной помощи не получал, мог только работать на частных кустарных предприятиях и заниматься любым ремеслом или земледелием, для чего он мог получить надел земли без всякого инвентаря, имущества и тягловой силы.

    Существовал другой разряд ссыльных - административные, которых царское правительство ссылало на определенный срок от одного до пяти лет без лишения прав за неблагонадежность или за революционную деятельность, не подтвержденную судом и конкретными доказательствами. Таким административным ссыльным царское правительство выплачивало содержание в размере 15 рублей в месяц.

    В Киренске нас встречали товарищи, жившие на Лене, ранее сосланные. Помогли нам запастись продовольствием и всем, чем могли.

    Часть ссыльных уголовных была размещена до Якутска по разным поселкам по Лене, в Якутск же нас шло четверо акатуевцев. Дорогой мы приспособились: на «паузке» был устроен очаг, где кипятили чай, молоко и варили обеды. Кошмар недавнего пути по этапкам, пешком, на лошадях. Александровский централ - все это постепенно отодвигалось в прошлое.

    Из Акатуя мы вышли в начале июня, а прибыли в Якутск только 15 сентября, покрыв расстояние свыше 3-х тысяч верст. В Якутске уже стояла прохладная пора короткой осени, в воздухе кружился мокрый снег и было сыро. Неприветливо встречала нас земля далекого неведомого края, где мы вступали в новую жизнь ссыльно-поселенцев.

                                                         В  ЯКУТСКОЙ  ССЫЛКЕ

    С баржи-паузка всех прибывших - 6 человек политических и десяток уголовных - отвели в Якутскую тюрьму, чтобы через день-два распределить на жительство. На пристани нас встретили политические из Якутска, чтобы оказать помощь, установить связь и знакомство.

    Утром мы стали приводить себя в порядок, нам разрешили переодеться в свою вольную одежду, присланную родными еще в Акатуй перед выходом на поселение. Легко и радостно стало на душе. К полудню пришел стражник, чтобы сопровождать нас до места жительства. Нас двоих - меня и тов. Яковлева - повезли на подводе в селение Марха, в семи верстах от Якутска.

    В деревне Марха жили, в большинстве, сектанты-скопцы, жили богато, имели кулацкое хозяйство; усадьбы и постройки у них были добротные, обнесены высоким забором. Скопцы жили неделимым хозяйством, умножая свое богатство, замкнуто, ни с кем не общаясь, кроме своих сектантов. Во двор и в дом чужого не пускали, широко пользовались трудом батраков, которых поселяли в бане за усадьбой.

    Меня «гид-стражник» подвел к длинному низкому дому с круглым двором. Видно, мой гид был знаком с моим будущим хозяином дома, так как, открыв дверь, громко сказал: «Хозяин, иди, паря, принимать «политика»-поселенца на постой!» Я стоял в нерешительности, но меня выручил сам хозяин, солидный, пожилой русский крестьянин, крепкий сибиряк лет под 60, с большой седеющей шапкой волос и с такой же густой бородой. Он, не торопясь, оглядел меня своими серыми, умными и ласковыми глазами и сказал: «Ну, что стоишь, паря? Из «политиков»? Не стесняйся, заходи!» - взял у меня с плеч вещевой мешок, и я смело шагнул через порог.

    Меня обступила вся семья хозяина и начала расспрашивать, откуда я пришел, из какой губернии сам, что умею делать, «настоящий ли государственный преступник», что воюет с царем. Но тут вмешалась хозяйка, такая же, в пару своему мужу, крепкая женщина: «Что пристали к человеку! Забыли, как вашего деда также пригнали? Дайте человеку опомниться, чай, он пришел не с именин!» И тут же усадила меня за стол, ласково на меня посмотрела, отвернула на столе чистую скатерть, под которой лежал свежеиспеченный пахучий хлеб, и достала из печи щи, такие же пахучие. Вкус хлеба и щей (я забыл, когда такие ел), приветливость доброй женщины согрели меня и приблизили к хозяевам. Хозяйка уселась против меня, подкладывала хлеба, подливала щей и уговаривала не стесняться, а есть вволю.

    Семья крестьянина Косых Матвея состояла, кроме него и жены, из трех сыновей: старшего Степана – женатого, имевшего маленького 2-летнего сына, и двух подростков. Дом был просторный и, кроме кухни, по-сибирски, состоял еще из трех проходных комнат.

    «Ну, паря, неча нам засиживаться, едем молотить на ток», Все сразу собрались как один, и, оставляя меня одного, хозяйка сказала: «Вот, паря, ты здесь отдыхай, пока мы к вечеру вернемся, да приглядывай за дитем, вон, что в колыске спит, если проснется, дай ему молочка!» И, не задерживаясь, они ушли.

    На стене комнаты, в которой спал ребенок, висели стенные старинные гиревые часы с остановившимся маятником, закоптелые и засиженные мухами. Оглядевшись, я заметил, что у печки стоял ящик с разными инструментами, среди которых я нашел нечто вроде отвертки, плоскогубцы и еще что-то подходящее для ремонта часов, Обмыв и вычистив футляр часов, я разобрал и снова собрал очищенный и смазанный механизм, после чего часы пошли.

    Знакомство и дружеские отношения с семейством Косых я продолжал до последних дней ссылки – до 1917 г. В свободное время, когда нуждался в работе, я всегда ходил ее у Косых. Они в долгу передо мной не оставались.

                                                           ПОЛОЖЕНИЕ  ССЫЛЬНЫХ

    Как отмечалось выше, положение политических ссыльных - бывших каторжан, лишенных всех прав, без пособий и помощи - было очень тяжелым. Гнет каторги оставался в той же степени, материально они не были обеспечены и терпели нужду, особенно в глухую зиму - спутницу безработицы. В 1912 г. благодаря большой организованности ссыльных каторжан были созданы касса взаимопомощи, общественная столовая и проведены другие мероприятия. Сплоченность и организованность позволяли успешно бороться с произволом царских чиновников.

    Все же долгая 9-месячная зима давила нуждой и безработицей. Средства кассы взаимопомощи были ограничены, и она выдавала, в крайнем случае, особо нуждающимся по 10-20 руб. в месяц. Отдельные ссыльные не выдерживали тяжелых условий и уходили из жизни.

    Якутская область по территории достаточно велика, а сам город Якуток - административный центр – был небольшим, с населением около 10 000 человек. С 1912 по 1917 г. ссыльных в нем насчитывалось до 500 человек. Это были люди разных национальностей, профессий, знаний и партийности. Все ссыльные стремились поселиться в г. Якутске, где могли скорее найти работу.

    В самом городе в то время стала, хотя и медленно, но все же развиваться культурная жизнь. По инициативе ссыльных и при их активном участии как в проектировании, так и в самой постройке была сооружена электрическая станция под руководством инженера Хмелева Н. А., бывшего акатуевца. Была также построена и оборудована телефонная станция, связавшая весь город.

    Строились новые пароходы, и расширялась пристань, сооружались склады, бани, школы и другие здания.

                                        ЗАНЯТИЕ  РЕМЕСЛОМ  В  ТЮРЬМЕ  И  ССЫЛКЕ

    С юношеских лет у меня была склонность к физическому труду, стремление все сделать «своими руками». В техническом училище я с увлечением и успешно проходил курс столярного и слесарно-механического обучения и тогда же начал в свободные часы делать для дома кое-какую мебель.

    Находясь в тюрьме, я знал, что в заключении физический труд в меру своих сил оздоравливает человека, бодрит его дух, укрепляет здоровье, как бы сокращает и облегчает неволю. В Верхнеудинской тюрьме около года (1907-1908 гг.) я работал в столярной мастерской с рабочим депо станции Хилок - тов. Губановым и др., а работу нам обеспечивали знакомые из города. Также и в Акатуе, когда кухня и пекарня перешли в ведение политических, мы с Падзиком и Вагжановым ремонтировали инвентарь и сделали несколько школьных парт для сельской школы. Работу эту мы делали, не спеша и бесплатно, лишь бы «отдохнуть» в мастерской от общей камеры.

    Эта работа в тюрьме кроме укрепления здоровья практически помогала мне овладеть техникой ремесла. В якутской ссылке это обеспечивало меня в материальном отношения и не давало скучать и «ныть».

    На поселении в Якутской области у Матвея Косых в селении Марха я был «не чеховским нахлебником», а желанным гостем, другом и помощником в тяжелом крестьянском труде.

    Летом я с тремя товарищами пошел работать в почвенно-ботаническую экспедицию Петербургской Академии наук сначала в качестве пикетажиста, а потом с теодолитом и нивелиром в качестве помощника землемера. Зимой работал по восстановлению зеркал, трюмо и покрытию их новым составом - зеркальной амальгамой. Работа оказалась несложной, но вредной от кислот.

    Когда выписали из Москвы ореховую фанеру, то стали делать вне конкуренции новинку для Якутска - фанерные ореховые шкафы и буфеты. Работы было с избытком и для других товарищей.

    На другой и последующие летние сезоны мы втроем закрепились на выгодной и хорошо оплачиваемой работе - ремонте сельскохозяйственных машин, ввозимых американской фирмой «Мак-Кормик», на складе областного агронома и у крестьян и обучали последних работе этими машинами.

    У агронома на ремонте машин в то время работал также тов. Петровский Г. И.

    Первые уроки и практику работы на сельскохозяйственных машинах я получил у Матвея Косых и от инструктора областного агронома. Сложна была работа на дорогостоящей сельскохозяйственной машине - жнейке-самовязке с автоматическим сбросом снопов: это была новинка, хотя и с существенным недостатком - у нее плохо работал аппарат - самовязь, но Дмитриенко сделал добавочное приспособление, после чего машина работала уже безотказно.

                                                       СОСТАВ  ЯКУТСКОЙ  ССЫЛКИ

    С 1911 по 1913 гг. на Нерчинской каторге у политических каторжан начали заканчиваться сроки заключения, и они начали выходить на поселение. Наряду с эсерами, вышло большое число социал-демократов - читинцев, верхнеудинцев, красноярцев, иркутян и др. Среди них были читинцы Наумов Н. - бывший учитель, Владимирский П. - часовщик, Перфильева – учительница, Иванов В, - печатник и др., верхнеудинцы Гамбинер - солдат, Галкин М. - солдат, Лиморенко - зауряд-прапорщик, Темин С. и др., красноярцы Воронцов И., Ожиповский и товарищи из других мест. Сейчас не вспомнить всех социал-демократов якутской ссылки; они к этому моменту были достаточно многочисленны.

    К этому времени в Якутске уже существовала группа социал-демократов, куда входили Скрыпник Н. А., братья Сенотрусовы, Воронцов и др. Прибывшие пополнили ряды социал-демократической группы (верхнеудинцы Васильев Г. А., Гамбинер, Никифоров и читинцы Наумов Н., Александрова и др.). Возглавлял группу Скрыпник Н. А.

    К началу первой империалистической войны в якутскую ссылку прибыли товарищи Орджоникидзе Г. Д., Петровский Г. И. - бывший депутат Государственной думы, Ярославский Ем. и др. С приходом этих товарищей социал-демократическая группа еще более окрепла.

    Читались лекции, рефераты и доклады. Проводилась регулярная кружковая работа с участием Ем. Ярославского и др.

    Из социал-демократов на меньшевистской позиции стояли Перкон, Виленский, Охнянский и др.; с ними шел ожесточенный спор по вопросу об отношении, к войне. Большевики стояли за поражение в войне, а меньшевики - только за оборону; к «оборонцам» примыкали также все эсеры. В спорах «оборонцев» и большевиков активное участие принимали товарищи Я. М. Ярославский, Н. А. Скрыпник и другие.

    1 Мая ежегодно проводили митинги в лесу за городом. Обычно в это время в Якутске еще холодно, но в лесу разводили костер. На митинге выступали с речами о значении дня и текущем моменте. После митинга посещали могилы умерших и погибших в Якутске политических ссыльных во время протеста против произвола царских чиновников.

                        ИЗДАНИЕ  ГАЗЕТ  И  ОРГАНИЗАЦИЯ  БИБЛИОТЕК  В  ЯКУТСКЕ

    Усилиями политических ссыльных в Якутске издавались газеты, которые часто закрывались администрацией. В 1912 г. выпускалась газета «Якутская окраина», издателем которой был доверенный большой торговой фирмы города либерально настроенный Семенов. Он пригласил в помощь ряд товарищей из ссыльных социал-демократов Н. А. Скрыпника, Николаева и др. Наборщиками были тоже ссыльные - Иванов, Бойко и др. Газета оказалась, против обыкновения, долговечной и выходила до 1917 года.

    Газета «Якутская окраина» сыграла крупную роль в предреволюционных событиях 1917 года.

    В городе Якутске существовали две библиотеки, организованные ссыльными. Одна из библиотек находилась в клубе приказчиков, она была невелика по количеству книг. Вторая библиотека – городская - находилась во вновь отстроенном двухэтажном здании областного музея.

    Как музеем, так и библиотекой при нем заведовали ссыльные. Собирателями экспонатов для музея были также ссыльные.

    В первые годы заведующим музеем был народоволец Кузнецов Алексей Кириллович, а после его выезда - Емельян Ярославский.

    Библиотека при музее имела большое количество разнообразных книг. Заведовали этой библиотекой жены ссыльных: Николаева и М. Виленская. При библиотеке была организована читальня, в ней выставлялись разные газеты и журналы. Библиотека пользовалась большой популярностью среди населения, и число читателей из года в год росло.

                                                                         КЛУБЫ

    В городе существовали два клуба: первый находился в здании «благородного собрания», куда входили исключительно «благородные» горожане из местного чиновничества, буржуазии и домовладельцев. Здесь играли в карты, ставились спектакли и проводились вокально-музыкальные вечера.

    Другой клуб был для приказчиков. В этом демократическом народном клубе активную роль играли ссыльные, Любительским кружком под руководством режиссера эсера Куликовского ставились пьесы Островского, Горького, Ибсена и др. Спектакли с участием способных «артистов» из ссыльных проходили с успехом, приобретали популярность, и даже спесивые городские чиновники и буржуа посещали эти спектакли.

    В день 1 Мая ежегодно в клубе приказчиков проводились вечера с постановкой лучших классических пьес.

                                           СОЗДАНИЕ  РЕВОЛЮЦИОННОГО  КОМИТЕТА

    Была получена весть о начавшейся Февральской революции в Петербурге. Первыми ее узнали ссыльные, так как она дошла не официально, а через частную условную телеграмму ссыльным от своих родственников из Европейской части России.

    Сразу в Якутске явочным порядком был создан Революционный комитет, в который вошли и эсеры.

    В тот вечер в клубе приказчиков ссыльные ставили спектакль по пьесе Ибсена «Доктор Штокман». И на этот раз первые места (самые дорогие) были заняты чиновной публикой.

    Перед поднятием занавеса у рампы появился уполномоченный Революционного комитета Ем. Ярославский и сообщил о начавшейся в России революции, о создании в Якутске Комитета.

    В эту же ночь отрядом ссыльных были заняты почта и телеграф. На другой день отряд разоружил полицию и лишил власти местных царских чиновников.

    Революция совершилась в Якутске быстро и без сопротивления. Во главе революционной власти - в роли Комиссара Временного правительства - был поставлен политический ссыльный, депутат Государственной думы Г. И. Петровский.

    В первые же дни были проведены многолюдные собрания как в здании «благородного собрания», так и в клубе приказчиков с широким освещением текущих событий членами революционного Комитета товарищами Ем. Ярославским, Г. К. Орджоникидзе, Г. И. Петровским и др. На собрания были приглашены солдаты местного гарнизона, которые выделили своих выборных постоянных представителей. Полковник - начальник гарнизона - заявил на собрании о своем полном подчинении Революционной власти.

    В дальнейшем в Якутске был создан Комитет общественной безопасности, в который вошли представители всех сословий, учреждений и организаций. Однако, в самом Комитете, неоднородном по составу, шла борьба по многим вопросам, в том числе о восьмичасовом рабочем дне. Эсеры поддерживали интересы собственников-домовладельцев и выступали против сокращения рабочего дня.

    Большую страстность проявил в своих выступлениях по вопросам создания и организации революционной власти, проведении демократических мероприятий Г. К. Орджоникидзе. Большевики проявили также инициативу в организации профессиональных Союзов.

    Политические ссыльные пока не могли выехать из Якутска, так как река Лена была закована льдами. Надо было ждать начала навигации, когда откроется дорога в Европейскую часть России.

    За эти месяцы до первого парохода на Лене шла неустанная борьба за укрепление революционной власти, за вовлечение трудящихся масс в эту борьбу. Шла острая и ожесточенная борьба с либеральной городской интеллигенцией, буржуазией и с эсерами всех мастей. За большевиками шли все трудовые элементы, беднота и угнетенные.

    Лед растаял, Лена вскрылась, прошел ледоход, а за ним пошли первые пароходы из Якутска. Один за другим увозили они из Якутии недавних пленников, вчерашних ссыльно-поселенцев. Осталось лишь несколько большевиков, которые должны были взять на свои плечи всю дальнейшую борьбу с эсеровщиной и контрреволюцией, а в дальнейшем и колчаковщиной, в борьбе за власть Советов.

    Долго обсуждали, кому остаться, отбирали самых стойких, а также и добровольцев. С первым пароходом отбыла группа человек в 50, в числе их Г. Н. Петровский, Г. К. Орджоникидзе, Ем. Ярославский и др.

                                                                                *   *   *

    Якутская ссылка была тюрьмой без решеток. Она была уничтожена с первых дней Февральской революции.

    Политические ссыльные в Якутском крае сыграли крупную роль в области просвещения, развития земледелия и ремесел, изучения края, приобщения якутов к революционной борьбе в стране.

    Своей самоотверженностью, честностью и личными примерами политические ссыльные завоевали в массах трудящихся якутов глубокое уважение, вызвали у них стремление к созданию новой свободной жизни, ненависть к притеснителям и эксплуататорам - царским чиновникам, тойонам, кулакам и русским купцам, веру в окончательную победу великого дела коммунистов.

                                                                     ПРИЛОЖЕНИЕ

                                                Письма Г. А. Васильева П. Т. Хаптаеву*

    [* Письма расположены в хронологическом порядке. Опущенные места обозначены многоточием, восстановленная часть предложения и слова заключены в квадратные скобки.]

                                                                                 1.

                                                     Уважаемый Павел Табинаевич!

    Передаю Вам дополнения к некоторым главам для второго издания моей книжки «Из революционного прошлого».

    Задолго до Вашего приезда я ходил на консультацию к профессору-историку революцион[ного] движения, Вам хорошо известному тов. Максакову Вл. Вас. Моей книжке в основном он дал хороший отзыв... не согласен, что я не указал [об] участии в В-удинске тов. Ковригина М. П.

    По указанию тов. Максакова В. В. дополнил к главе «Реакция» стр. 20 паническую телеграмму Иркутск[ого] губернатора в Петербург. Тов. Максаков говорит, что это необходимо поместить. Также дополнения и другие от № 1 до 10-го по разным главам. Кроме того, мои дополнения просмотрели в редакции... «Юность» и считают [их] необходимыми для воспитания юношества. Ко мне поступило три письма и устные заявления от родственников ряда товарищей, которых я отметил в своей книжке, и теперь я подробно описал всех участников процесса «19», чтобы родные могли легче их узнать по месту рождения.

    Я уверен, что и Вы, Павел Табинаевич, согласитесь со всеми моими дополнениями к главам...

    С искренним коммунистическим приветом.

    Васильев.

    6 января 1963 г.

                                                                                 2.

                                                     Уважаемый Павел Табинаевич...

    Нет слов передать мои впечатления [после] посещения Верхнеудинска через 53 года... Сколько событий... годы 3-х революций, [2-х] войн, рождение и укрепление нового Советского государства... торжество идей марксизма-ленинизма...

    Новый столичный град Улан-Удэ меня поразил и удивил своим... ростом [как] культурный центр в Забайкалье, республики Бурятии. Я очарован и поражен и не мог представить в мыслях, что увижу и встречу... Радостно то, что не даром прожита жизнь, не даром пролита кровь на алтарь революции... она дала великие плоды Советской России и всему миру.

    Вам, Павел Табинаевич, особо благодарен за встречу, прием... Признателен и во многом Вам обязан за все, что видел и пережил я за две недели в Улан-Удэ. Все было ново и интересно...

    Если Вам не трудно будет, то пришлите мне фотоснимки, которые были сделаны, когда я был в Вашем институте...

    Мне были дороги все встречи, знакомства и беседы... в Улан-Удэ. Меня очень обрадовало... взаимоотношения населения Бурятии, дружеское и сердечное отношение от малого до большого, между русскими и бурятами. Вот это самое ценное и дорогое:... дружба, равенство народов Великой Советской Руси.

    Дома... все в порядке, и [я] сейчас отдыхаю на подмосковной даче. Погода на 4-5 августа установилась более теплая и солнечная. До сих пор все вспоминаю Улан-Удэ, Вас, Филиппова и многих других. Вспоминается чудесный Байкал и незабываемые рыбаки, и их угощение свежим омулем.

    Желаю Вам здоровья.

    Привет от моей жены. Приезжайте, обязательно заходите и лучше, если будете выезжать в Москву, то предупредите.

    Желаю радости и успехов в делах.

    Г. Васильев.

    5 августа 1962 г.

                                                                                 3.

                                                     Дорогой Павел Табинаевич...

    Для меня 1965 год знаменателен: первое — 60-летие первой русской революции, год, в который я начал... первые шаги революционной [борьбы], начатые на Вашей Забайкальской земле. ...Кто тогда мог предугадать, что через каких-нибудь полтора десятка лет Верхнеудинск будет столицей Бурятской республики и что еще через пятнадцать-двадцать лет... сыны бывших подневольных ...степняков-кочевников, сыны батраков и бедняков [научатся] грамоте, будут иметь... среднее, техническое и высшее образование, будут учеными, профессорами... Из темного феодального строя за 20-30 лет шагнут в царство социализма, высокой культуры. Много-много уже сказано, а сделано еще больше любой чудесной фантазии лучших людей мира! Второе — я один из [тех] участников Верхнеудинского октября 1905 г. дожил до сегодняшнего дня на своем 80-летии и 60-летии...

    Это я считаю для себя большим счастьем и наградой в своей долголетней жизни, перешагнув в девятый десяток лет, из всех своих соратников по Верхнеудинской и Акатуевской тюрьм и Якутской ссылке!.. «Немногие вернулись с поля революционного боя»... На сегодня я не могу найти и знать — кто же еще из моих, как говорится, «однополчан» сохранился до сегодняшнего дня? Всех перебрал, кого помню из своих однополчан, ...будто их уже нет в живых... Печально это...

    У меня, дорогой Павел Табинаевич, просьба. Мои московские товарищи по работе в институте Транстехэлектропроекта, который проектировал сооружение в Улан-Удэ и электрификацию магистрали Москва - Байкал, хотят обязательно отметить мое 80-летие [со дня рождения] и 60-летие [пребывания] в партии... Мне бы хотелось, чтоб в этот день, 5 декабря 1965 г., в мой день 80-летия, был бы хоть один представитель Бурятии!..

    ...Сердечно признателен Вам, как товарищу и другу.

    Васильев.

    17 ноября 1965 г.

     /Г. А. Васильев.  Из революционного прошлого. Улан-Удэ. 1968. С. 5-87./

    Васильев, Григорий Артемьевич; белорусс, сын машиниста, техник; род. в 1885 г. в Жлобине, Гомельск. губ.; образов, среднее. С 1905 г. принимает участие в РСДРП в Верхнеудинске, в начале 1906 г., как член стачечн. комитета ж.-д-ков, арест, карательн. отрядом Ренненкампфа и после 3-мес. тюрьмы снова возвращается на парт. работу в том же Верхнеудинске, участв. во Всеросоийск. Военн. Союзе. В февр. 1908 г. арест, и предается суду. Верхнеуд. Вр. В. С. пригов. к 4 г. каторги по 1 ч. 102 ст. УУ и Читинск. О. С. к 3 г. крепости по 126 и 132 ст.ст. УУ. Каторгу отб. в Акатуе. С 1911 г. отправлен в ссылку в Якутск. губ. Член. ВКП(б). Чл. бил. О-ва № 550.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 80./

    Васильев, Григорий Артемьевич — русский, сын машиниста, техник; род. 23 нояб. 1885 г. в Жлобине, Гомельск. губ.; оконч. низш. ж.-д. технич. уч-ще. С 1905 г. сост. в орг. РСДРП в Верхнеудинске и участв. в ж.-д. забастовке. В 1906 г. 19 янв., как чл. стачечн. к-та ж.-д., арест. карат. отрядом Рененкампфа и после 3½ м. тюрьмы снова возвратился на парт, работу в Верхнеудинск; уч. в гор. орг. РСДРП и во Всерос. военн. союзе. В 1907 г. 23 февр. арест.; Иркутск, суд. пал. в Верхнеудинске за принадл. к гор. орг. РСДРП по 126 и 132 ст.ст. УУ приговор. 22 февр. 1908 г. к 3 г. креп. Вторично — 22 февр. 1908 г. в Верхнеудинске Вр. В. С. за принадл. к Всеросс. военн. союзу по 1 ч. 102 ст. УУ осужд. по совокупности на 4 г. каторги. Наказ, отб. в Акатуе в 1909-11 гг. и в 1911 г. — в Алгачах; с 1911 г. водвор. на посел. в Якутск. обл.; работ, столяром до 1917 г. Член ВКПб). Чл. бил. О-ва № 550.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 100./

    Васільеў Рыгор Арцёмавіч [н. 23. 11. (5. 12.) 1885, Жлобін], удзельнік рэвалюц. руху ў Забайкаллі. З сям’і чыгуначніка. Чл. КПСС з 1906. Працаваў слесарам дэпо чыг. ст. Верхнеудзінск (Улан-Удэ). Па заданні Чыцінскага к-та РСДРП вёў рэвалюц. прапаганду сярод салдатаў, разам з інш. сацыял-дэмакратамі стварыў рэвалюц. ваенны саюз. Двойчы арыштаваны. 4 гады прасядзеў у Акатуйскай катаржнай турме, з 1911 у паліт. ссылцы ў Якуцку. Пасьля Лютаўскай рэвалюцыі на гасп. рабоце ў Гомелі. У грамадз. вайну на Зах. фронце. З 1922 камісар, упаўнаважаны Упраўлення бел. чыгункі, кіраўнік па забяспячэнні чыгуначнай магістралі Турксіб. З 1935 у ін-це Транстэхпраект Мін-ва шляхоў зносін. Аўтар успамінаў “З рэвалюцыйнага мінулага” (Улан-Удэ, 1968). Узнаг. ордэнам Леніна, ордэнам Прац. Чырв. Сцяга. Жыве у Маскве.

    /Беларуская савецкая энцыклапедыя. Т. ІІ. Мінск. 1970. С. 616-617./

    ВАСІЛЬЕЎ Рыгор Арцёмавіч (5. 12. 1885, г. Жлобін — 23. 12. 1976), удзельнік рэв. руху ў Забайкаллі. Чл. КПСС з 1906. Вёў рэв. прапаганду сярод салдат у Верхнеудзінску (Улан-Удэ), адзін з стваральнікаў рэв. ваен. саюза. Двойчы арыштаваны (1906, 1907), 3 гады зняволены ў акатуйскай турме. З 1911 у ссылцы ў Якуцку. Пасля Лют. рэвалюцыі 1917 на гасп. рабоце ў Гомелі. У Грамадз. вайну на Зах. фронце. З 1922 працаваў на чыг. транспарце Беларусі, з 1928 кіраўнік па забеспячэнню буд-ва чыг. магістралі Турксіб. З 1935 працаваў у Ін-це Транстэхпраект Мін-ва шляхоў зносін. Аўтар успамінаў «З рэвалюцыйнага мінулага» (Улан-Удэ, 1968).

    /Беларуская ССР. Кароткая Энцыклапедыя. Т. 5. Біяграфічны даведнік. Мінск. 1981. С. 118./

    ВАСИЛЬЕВ Григорий Артемьевич (5. 12. 1885, г. Жлобин — 23. 12. 1976), участник революц. движения в Забайкалье. Чл. КПСС с 1906. Вёл революц. пропаганду среди солдат в Верхнеудинске (Улан-Удэ), один из создателей революц. воен. союза. Дважды арестован (1906, 1907), на 3 года заключён в акатуйскую тюрьму. С 1911 в ссылке в Якутске. После Февр. революции 1917 на хоз. работе в Гомеле. В годы Гражд. войны на Зап. фронте. С 1922 работал на ж.-д. транспорте в Белоруссии, с 1928 руководитель по обеспечению стр-ва ж.-д. магистрали Турксиб. С 1935 работал в ин-те Транстехпроект Мин-ва путей сообщения. Автор воспоминаний «Из революционного прошлого» (Улан-Удэ, 1968).

    /Белорусская ССР. Краткая энциклопедия. Т. 5. Биографический справочник. Минск. 1982. С. 104./

                                                               ЯГО СІНЯЯ ПТУШКА

    Жыцьцё Рыгора Арцёмавіча Васільева можна назваць цэлай эпохай. Складвалася яно драматычна і супярэчліва.

    З маленства, як і ўсе дзеці ў працоўных сем’ях, спазнаў Рыгорка нястачу і жорсткую, бязьлітасную неабходнасьць барацьбы за існаваньне. Нарадзіўся і гадаваўся ён у вялікай сям’і чыгуначнага машыніста на станцыі Жлобін Лібава-Роменскай чыгункі. Бачыў, як цяжка працавалі маці з бацькам, дапамагаў ім чым мог, а тым часам прагнуў вучыцца.

    Неадольная цяга да вучобы паспрыяла шустраму кемліваму хлапчуку пасьпяхова скончыць пяцігадовую школу, паступіць у Гомельскае тэхнічнае вучылішча. Там ён прыахвоціўся да мастацкай літаратуры. Чытаў Горкага, Някрасава, Кальцова, Чэхава, Эміля Заля, іншых рускіх і замежных клясыкаў.

    Знаёмства з творамі прагрэсіўных пісьменьнікаў дапамагло станаўленьню яго рэвалюцыйнай сьвядомасьці, якая нарадзілася і ўсталёўвалася пад час сустрэч на нелегальных сходках навучэнцаў.

    Ішоў дзевяцьсот пяты год. Рыгор Васільеў скончыў вучылішча, і па ўласнаму жаданьню атрымаў накіраваньне на работу ў Забайкальле — на станцыю Верхневудзінск (цяпер Улан-Удэ). Працаваў там сьлесарам у чыгуначным дэпо.

    Як вядома, то быў час, калі рабочы рух у Расіі дасягнуў свайго апагею. Неўзабаве Васільеў зблізіўся з рэвалюцыйнай часткай рабочых і ўвайшоў у Верхневудзінскую групу Расійскай сацыял-дэмакратычнай рабочай партыі. Па даручэньню групы арганізаваў нелегальную бібліятэку, зьбіраў членскія ўзносы, друкаваў праклямацыі на гектографе. Сумесна з іншымі таварышамі распаўсюджваў сярод рабочых і ў вагонах воінскіх эшалёнаў, якія праходзілі цераз станцыю, нелегальную літаратуру. Рэвалюцыйныя ідэі разьліваліся “по диким степям Забайкалья, где золото роют в горах”. Суровы і грозны быў напор рэвалюцыі.

    У дзевяцьсот сёмым годзе Рыгора Васільева напаткала доля, якая была наканавана многім рэвалюцыянэрам пад час разгулу царскай рэакцыі. Ён трапіў на чатыры гады за краты катаржнай турмы.

    Шлях на Нерчынскую катаргу быў бесчалавечным катаваньнем. Дзьвесьце пяцьдзесят кілямэтраў пяшком па сумна вядомай “Уладзімірцы” запомніліся Васільеву як страшны кашмар. Чатырох - пяці кіляграмаў жалезныя кайданы на нагах, у чаравікі забіваюцца каменьчыкі і пясок... Ногі расьцёрты да ран, а ты ідзі, не спыняйся, інакш канвой падахвоціць цябе прыкладам па сьпіне.

    Нарэшце “Уладзімірка” кончылася. Арыштанты прыйшлі ў пункт прызначэньня — турму Акатуй. Канчаткова змучаныя, зьнясіленыя, з парасьціранымі акрываўленымі нагамі.

    Грозная была Акатуеўская катаржная турма — рэжым суровы, жорсткі, бязьлітасны. Цяжкія дзьверы яе камэры пад нумарам два шчыльна зачыніліся за Васільевым. Надыхаўся ён там да ўдушша, да зморы астрожнай тхлінай. Але не зламаўся, не прадаў душу супастатам.

    Адзінае, што мелі там катаржнікі “для душы і сэрца”, былі кнігі. Палітычным зьняволеным дазвалялася атрымліваць іх ад родзічаў і знаёмых, а таксама ад некаторых выдавецтваў. За многія гады “палітыкі” стварылі ладную бібліятэку, якую ашчаджалі і аберагалі. I яна стала для іх “турэмным унівэрсытэтам”, у якім яны дапаўнялі і разьвівалі свае веды.

    З узрушанасьцю і душэўнай цеплынёй успамінаў Рыгор Арцёмавіч гутаркі з таварышамі аб прачытаных кнігах. У іх раскрываліся душы і характары людзей. Пад час такіх гутарак ён прасякнуўся асабліва глыбокім пачуцьцём да мінчаніна Інгелевіча, палюбіў яго як брата.

    Да арышту Інгелевіч працаваў кандуктарам у Верхневудзінску як мабілізаваны на Японскую вайну. У канцы дзевяцьсот пятага года з Чыты ў Верхневудзінск сацыял-дэмакраты паслалі вагон вінтовак. У Пятроўскім заводзе жандары затрымалі вагон. Каб выручыць яго, верхневудзінцы падрыхтавалі спэцыяльны цягнік з трох вагонаў. Трэба быў галоўны кандуктар да гэтага цягніка. Васільеў пагутарыў з Інгелевічам, і той сказаў: “Вінтоўкі неабходна адабраць у жандараў, бо яны патрэбны рабочым”. За гэтую апэрацыю ён і атрымаў катаргу.

    У камэры ўсе паважалі Інгелевіча, ціхага, спакойнага чалавека, немаладога веку. Любілі слухаць легенды і былі пра Беларусь, якія ён задушэўна расказваў. У словах яго, пра што б ён ні распавядаў, заўсёды чулася беззапаветная любоў і адданасць роднай зямлі. І гэта асабліва было дорага Васільеву.

    Нарэшце настаў апошні дзень катаргі. Дваццаць шэсьць гадоў было Рыгору Васільеву, калі ён выйшаў за вароты Акатуеўскага астрога. Але няволя яго на тым не скончылася. Царскія ўлады вызначылі яму пажыцьцёвае пасяленьне ў Якуціі.

    Якуцкая ссылка была для палітычных ссыльных турмой без кратаў. Там яны не мелі ніякіх правоў. Матэрыяльна не былі забясьпечаны, цярпелі нястачы, жылі ў беднасьці.

    Пры значнай колькасьці ссыльных у Якуцку, невялікім гарадку, цяжка было знайсьці работу і заробак, асабліва ў доўгую сьцюдзёную зіму. Надломваліся душэўныя сілы — няўжо так будзе да канца дзён?.. Скруха і роспач камянямі навальваліся на душу Васільева, рваў - шкуматаў яе горкі адчай: “Дзе ж мае вараныя!..”

    Але бунтоўная мяцежная воля яго ўпарта змагалася з навалай. Ён са злосьцю адпрэчваў прыкрую, здрадлівую паняверку. Не, праўда заўсёды перамагала крыўду, інакш не было б жыцьця. У неверагодных цяжкасьцях, часам у сьмяртэльнай барацьбе, а перамагала... Успаміналася бацькава замова: “Гартуй свой рабочы дух, сын”. На памяць прыходзіў Кальцоў, якога чытаў у вучылішчы: “Развернись плечо, размахнись коса!..” І быццам чуў, як выпроствалася сьпіна, напружваліся мускулы. На змену роспачы тады прыходзілі мары. Як жа можна было жыць бяскрыла, без іх?!.

    Некалі нямецкі філёзаф Фіхтэ ўсклікнуў: “Няхай пакіне мяне ўсё астатняе, толькі б не пакінула мужнасьць!”. Васільева мужнасьць не пакінула.

    У ссылцы Рыгор Арцёмавіч працаваў па найму ў жыхароў Якуцка і ў заможных сялян, «сэктантаў-скапцоў», у прыгарадным паселішчы Марха на ўборцы ўраджаю ў час кароткага паўночнага лета. Давялося яму таксама працаваць з тэадалітам і нівэлірам у глебава-батанічнай экспэдыцыі Пецярбурскай акадэміі навук, рамантаваць сельскагаспадарчыя машыны на складзе абласнога агранома і ў сялян, навучаючы іх рабоце на гэтых машынах.

    На рамонце машын у агранома ён пазнаёміўся са ссыльным дэпутатам царскай Думы Рыгорам Іванавічам Пятроўскім, які таксама там працаваў.

    У Якуцку ў той час ужо існавала арганізаваная група сацыял-дэмакратаў, у якую ўваходзіў і Рыгор Васільеў. З прыбыцьцём у Якуцкую ссылку Пятроўскага, Арджанікідзе і Емяльяна Яраслаўскага група акрэпла арганізацыйна і ідэалягічна. Чыталіся лекцыі, рэфэраты і даклады, праводзілася рэгулярная гуртковая работа.

    Намаганьнямі палітычных ссыльных і з іх непасрэдным удзелам у горадзе неаднаразова выдаваліся газэты дэмакратычнага накірунку, якія часта закрываліся мясцовай адміністрацыяй. Адной з такіх газэт была “Якуцкая акраіна”. Яна выходзіла да семнаццатага года і сваімі публікацыямі адыграла значную ролю ў перадрэвалюцыйных падзеях.

    Васільеў актыўна ўдзельнічаў у палітычным жыцьці, пад псэўданімам друкаваў свае заметкі і допісы ў “Якуцкай акраіне”. Ён быў чалавекам веры. І яна вяла яго, маладога і гарачага, па цярністым шляху рэвалюцыі.

    Ішоў чырвоны семнаццаты год. Між цёмных хмар мільгануў прамень надзей.

    Зьвесткі аб лютаўскай рэвалюцыі даляцелі да ссыльных хутка — праз умоўную прыватную тэлеграму з Эўрапейскай часткі Расіі. Адразу ў Якуцку быў створаны рэвалюцыйны камітэт. Атрад пасяленцаў заняў пошту, тэлеграф, і ўсе чыноўнікі падпарадкаваліся камітэту. На чале рэвалюцыйнай улады — камісарам Часовага Урада — стаў Рыгор Іванавіч Пятроўскі. З першых дзён ссыльныя наладжвалі мнагалюдныя сходы гараджан, на якія запрашалі прадстаўнікоў мясцовага гарнізона. На сходах яны растлумачвалі задачы рэвалюцыі. Нястомны Васільеў не ведаў у гэтай справе ўгамону.

    У канцы мая, калі скупое паўночнае сонца растапіла на Лене лёд, параходы адзін за адным павезьлі з Якуціі ўчарашніх ссыльных. Скончылася іхняе бяспраўнае існаваньне.

    Улетку Рыгор Арцёмавіч вярнуўся ў Беларусь, прыехаў у Гомель. Акрыленая свабодай душа прагнула працы. І вось ён — на Гомельскім дрэваапрацоўчым заводзе, начальнік цэха. А неўзабаве па волі рабочых прадпрыемства яго прызначылі дырэктарам. “Цяпер, Рыгор Арцёмавіч, шукай і разгадвай сваю Сінюю птушку”, — патэтычна сказаў ён сам сабе, з галавой акунаючыся ў працу.

    Ды мірна працаваць перашкодзіла яму вайна. На польскім фронце ён адбудоўваў масты цераз Дняпро, іншыя вялікія і малыя рэкі.

    У дваццаць другім годзе Васільеў назаўсёды вярнуўся на чыгунку. Трэба было адбудоўваць краіну, а ў гэтых абставінах кожны павінен рабіць сваю справу... І чыгунка стала яго жыцьцём.

    У асабовай справе Рыгора Арцёмавіча ёсьць даведка, што яму выдадзена грашовая прэмія за тэхнічнае ўдасканаленьне пагрузкі ваганэтак “Артур-Копель”, якое дало значную эканомію ў выкарыстаньні рухомага саставу.

    Айчына будавала Туркестана-Сыбірскую чыгунку, каб злучыць Сыбір і Сярэднюю Азію. Для асноўных працаёмкіх земляных работ будоўлі (насыпкі і выемкі грунту) патрабавалася толькі з Краматорскага завода Ўкраіны перавезьці дзьве тысячы перакульных ваганэтак “Артур-Копель”. З-за вострага недахопу рухомага саставу наркамат шляхоў зносін мог выдзеліць толькі дзьве плятформы ў суткі. Па шэсьць ваганэтак на плятформу — гэта значыць цэлага паўгода вазі іх! А “Турксыб” калі будаваць?..

    Васільеў у той час працаваў ва ўпраўленьні «Турксыбу». Ён вынайшаў такі спосаб укладкі ваганэтак, што іх на дзевяцімэтровую плятформу грузілі ажно два дзесяткі! Гэтым дасягалася эканомія і ў тэрмінах дастаўкі, і ў расходах на перавозку у тры разы.

    «Турксыб»!.. Які высокі працоўны пад’ём, кіпучы дух творчага энтузіязму панаваў на будоўлі! Цягнікі пайшлі па сталёвых рэйках на год раней заплянаванага тэрміну!..

    То была самая шчасьлівая пара ў жыцьці царскага катаржніка Васільева. Радасна ўзрушаны, ён гаварыў сабе: дзеля гэтага варта было і кайданамі празьвінець па “Уладзімірцы”.

    Але здаралася і такое. Людзі, якія працавалі разам з ім, іншы раз бачылі: раптам ён ссуне густыя доўгія бровы, пасядзіць моўчкі, як скамянелы, і ціха засьпявае сам сабе: “Далеко в стране Иркутской, между двух огромных скал, обнесен большим забором Александровский централ”... Ён, відаць, з болем у сэрцы ўспамінаў тых пакутнікаў за волю, што з царскай ласкі назаўсёды засталіся ў мёрзлай зямлі Сыбіры.

    Доўгі час Рыгор Арцёмавіч працаваў у праектных інстытутах сыстэмы Міністэрства шляхоў зносін. Ён зрабіў многія рабочыя макеты, у якіх увасабляліся тэхнічныя ўдасканаленьні і новыя распрацоўкі інжынэраў і канструктараў, унёс многа ўласных рацыяналізатарскіх прапаноў.

    Здавалася б, прымітыўная рэч — труба. А як яна, вынайдзеная Васільевым, паспрыяла здароўю чалавека і якую дала карысьць чыгунцы!

    Паравозы, што знаходзіліся ў дэпо, дымам капцілі сьцены, сера зьядала жалезныя перакрыцьці. Дым ад вугалю шкодзіў лёгкім і вачам людзей. Рыгор Арцёмавіч сканструяваў складную трубу. Верхняя частка яе мацавалася на даху дэпо. Дзьве другія канцамі ўваходзілі адна ў адну і з дапамогай блёку і троса апускаліся на трубу паравоза. Дым, такім чынам, выходзіў вонкі. Проста і здорава!

    Шмат іншых тэхнічных распрацовак неўтаймоўнага рупліўца выкарыстана ў вытворчасьці, у працоўнай практыцы складанага гаспадарчага мэханізма чыгуначнага транспарту. Калі ў Рыгора Арцёмавіча пыталі, адкуль у яго такая любоў і цяга да чыгункі, ён стрымана, але з гонарам адказваў:

    — Ад бацькі. Мы з ім аднаго замесу.

    Так, ад бацькі ён унасьледаваў і гэтую любоў, і народную творчую здольнасьць, а ад маці — разважлівасьць і непадкупную, шчырую прастадушнасьць. На этапах, у турмах, у ссылцы не страціў ён прыязнасьць і чуласьць да людзей. Чалавеку служыў, чалавеку дапамагаў, на чалавека абапіраўся у нялёгкія часіны свайго жыцьця.

    Да старасьці Рыгор Арцёмавіч прыйшоў з вялізным багажом працоўных здабыткаў і высокім прызнаньнем іх грамадзкасьцю, дзяржавай. Міністэрства шляхоў зносін Савецкага Саюза надало яму званьне “Ганаровы чыгуначнік”, а ўрад узнагародзіў ордэнамі Леніна і Працоўнага Чырвонага Сьцяга.

    Жывучы ў Маскве, Рыгор Арцёмавіч трымаў пастаянную сувязь з землякамі, чыгуначнікамі Жлобіна. Прысылаў ім свае распрацоўкі, прапановы і проста сяброўскія пісьмы. Адным з апошніх было яго шчырае, пранікнёнае пісьмо на пачатку , семдзесят другога года.

    А неўзабаве стомленае, спрацаванае гарачае сэрца спынілася. І ён, як і хацеў таго, на вечнае пасяленьне вярнуўся ў роднае прыдняпроўе. Прах яго аддадзены зямлі на жлобінскіх могілках.

    Бэльгійскі пісьменьнік Морыс Мэтэрлінк эпіграфам да сваёй сусьветна вядомай п’есы “Сіняя птушка” напісаў: “Мёртвыя, дзе іх памятаюць, жывуць так, быццам і не паміралі”.

    На Жлобіншчыне Рыгора Арцёмавіча Васільева памятаюць. З ім прыляцела сюды і яго Сіняя птушка — яго трапяткая мройная тайна шчасьця працоўнага чалавека, — якую ён шукаў усё жыцьцё.

    /А. Капусцін.  Добрым сэрцам чалавечым. (Нарысы пра землякоў). Жлобін. 1993. С. 16-21./

    ВАСІЛЬЕЎ Рыгор Арцёмавіч [23. 11 (5. 12). 1885, Жлобін — 23. 12. 1976], удзельнік рэв. руху ў Забайкаллі. Працаваў слесарам дэпо чыг. ст. Верхнеудзінск (Улан-Удэ). Па заданні Чыцінскага к-та РСДРП вёў рэв. прапаганду сярод салдат, разам з інш. сацыял-дэмакратамі стварыў рэв. ваенны саюз. Двойчы арыштаваны (1906 і 1907). Тры гады прасядзеў у Акатуйскай катаржнай турме, з 1911 у паліт. ссылцы ў Якуцку. Пасля Лют. рэв. 1917 на гасп. рабоце ў Гомелі. У грамадз. вайну на Зах. фронце. З 1922 камісар, упаўнаважаны Упраўлення Бел. чыгункі, кіраўнік па забеспячэнні буд-ва чыг. магістралі Турксіб. З 1935 у ін-це Транстэхпраект Мін-ва шляхоў зносін. Аўтар успамінаў “З рэвалюцыйнага мінулага” (2 выд. Улан-Удэ, 1968).

    /Энцыклапедыя гісторыі Беларусі ў 6 тамах. Т. 2. Мінск. 1994. С. 230./

    ВАСІЛЬЕЎ Рыгор Арцёмавіч (5. 12. 1885, г. Жлобін — 23. 12. 1976), удзельнік рэв. руху, гасп. дзеяч. Вёў рэв. прапаганду сярод салдат, адзін са Стваральнікаў рэв. ваен. саюза ў Верхняудзінску (Улан-Удэ). У 1906 і 1907 арыштаваны; на 3 гады зняволены ў Акатуйскую турму, з 1911 у ссылцы ў Якуцку. Пасля Лют. рэвалюцыі 1917 на гасп. рабоце ў Гомелі. У грамадз. вайну на Зах. фронце. З 1922 камісар, упаўнаважаны Упраўлення Бел. чыгункі, кіраўнік па забеспячэнні буд-ва чыг. магістралі Турксіб. З 1935 у ін-це Транстэхпраект Мін-ва шляхоў зносін. Аўтар успамінаў “З рэвалюцыйнага мінулага” (2-е выд. Улан-Удэ, 1968).

    /Беларуская энцыклапедыя ў 18 тамах. Т. 4. Мінск. 1997. С. 28./

    Васільеў Рыгор Арцёмавіч

    [23. 11. (5.12). 1889, мяст. Жлобін Рагачоўскага пав. Магілёўскай губ., цяпер г. Жлобін Гомельскай вобл. - 23. 12. 1976, г. Масква]

    Нарадзіўся ў сям’і чыгуначніка. З 1902 па 1905 гг. Рыгор Васільеў вучыўся ў Гомельскім ніжэйшым чыгуначным тэхнічным вучылішчы, дзе пазнаёміўся з “рэвалюцыйнымі ідэямі марксізма”. Пасля заканчэння вучылішча ў чэрвені 1905 г. яго камандзіравалі на Забайкальскую чыгунку. Працаваў слесарам ў дэпо станцыі Верхнеўдзінск (з 1934 г. Улан-Удэ). У верасні 1905 г. Р. Васільеў увайшоў у склад сацыял-дэмакратычнай групы (бальшавікоў), якая ўваходзіла ў склад Чыцінскага камітэта РСДРП, узначаленую I. Бабушкіным, В. Курнатоўскім, А. Касцюшка-Валюжанічам. Па заданню Чыцінскага камітэта РСДРП ён вёў рэвалюцыйную прапаганду сярод салдат, разам з іншымі сацыял-дэмакратамі стварыў Ваенны саюз. 10 студзеня 1906г., як член стачачнага камітэта чыгуначнікаў, быў арыштаваны “карацельнай экспедыцыяй” генералаў Рэненкампфа і Мілер-Закамельскага і прыгавораны да трох з паловай месяцаў турмы.

    Пасля вызвалення зноў вярнуўся на партыйную працу ў Верхнеўдзінск. 23 лютага 1907 г. быў зноў арыштаваны і за прыналежнасць да арганізацыі РСДРП прыгавораны да трох гадоў тюрмы, а за прыналежнасць да Ўсерасійскага ваеннага саюза — да чатырох гадоў катаргі. Пакаранне адбываў з 1909 па 1911 гг,. у Акатуі, а ў 1911 г. — у Алагачах. У 1911 г. Р. Васільеў быў адпраўлены на пажыццёвае пасяленне ў Якуцкую губ., дзе пад псеўданімам пачаў друкаваць свае нанаткі ў “Якутской окраине”.

    Пасля Лютаўскай рэвалюцыі 1917 г. летам вярнуўся ў Гомель. Працаваў на Гомельскім дрэваапрацоўчым заводзе начальнікам цэха, потым дырэктарам. Пад час Грамадзянскай вайны быў на Заходнім фронце. З 1922 г. камісар, упаўнаважаны Упраўлення беларускай чыгункі, потым кіраўнік па забеспячэнню будаўніцтва чыгуначнай магістралі «Турксіб». З 1935 г. працаваў у інстытуце Транстэхпраект Міністэрства шляхоў зносін.

    Рыгор Васільеў — сябра таварыства паліткатаржан і ссыльна-пасяленцаў. Аўтар успамінаў «З рэвалюцыйнага мінулага».

    Удастоены звання «Ганаровы чыгуначнік». Пахаваны Рыгор Арцёмавіч у г. Жлобіне.

    Кацярына Мядзведская

    /Сузор’е беларускага памежжа. Беларусы і народжаныя ў Беларусі ў суседніх краінах. Энцыклапедычны даведнік. Мінск. 2014. С. 90-91./

                                                         ОБЪЕДИНИЛА ПАМЯТЬ

                                                          Опубликовано 11.07.2018

    Работники предприятий Жлобинского узла благоустроили место захоронения революционера и почетного железнодорожника Григория Васильева.

    В церемонии открытия нового памятника приняли участие руководители и коллективы отраслевых предприятий, председатели ветеранских организаций, активисты ОО «БРСМ».

    – Григорий Артемьевич – человек-легенда, революционер, участник Великой Отечественной войны, талантливый рационализатор и истинный железнодорожник, – отметил председатель узлового совета ветеранов Александр Бурлаков.

    Родился Григорий Васильев 5 декабря 1885 года в Жлобине в семье машиниста паровоза. В 1905 году окончил Гомельское техническое железнодорожное училище и уехал на станцию Верхнеудинск (сегодня Улан-Удэ). Активно занимался революционной деятельностью, за что был сослан на каторгу. В 1917-м вернулся на Родину. Через два года, когда началась советско-польская война, был призван в Красную армию. Восстанавливал военные мосты и переправы через Днепр и его притоки. После службы работал в Минске политуполномоченным Западной железной дороги. В 1925 году его перевели в Москву, где предложили должность уполномоченного по снабжению Западной железной дороги. Затем трудился в МПС, занимался организацией строительства новых магистралей. С 1935 года и до выхода на заслуженный отдых работал в различных проектных институтах, принимал участие в разработке и внедрении ударно-тяговых устройств. На его долю выпали и тяжелые испытания войной.

    Григорий Артемьевич награжден орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, знаком «Почетному железнодорожнику», а также медалями «За оборону Москвы», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.».

    – Он умер в 1976 году в Москве. По его прижизненной просьбе прах перевезли в Жлобин. На могиле установили памятник – за счет средств предприятий железнодорожного узла, – отметил Александр Тимофеевич. – За прошедшие более чем 40 лет он разрушился, а место захоронения находилось в неприглядном состоянии.

    В минувшем году узловой совет ветеранов обратился к железнодорожникам Жлобина провести сбор средств и установить новую надмогильную плиту. Отрадно, что никто не остался в стороне. Каждый внес посильный вклад в это благородное дело.

     Лидия Сергеева