Виктор Хлиманов
ТАМ, ГДЕ СЛЫШЕН ШОРОХ ЗВЕЗД
Прыжок на «Антошке»
Нелегки пути к якутским «кладовым»,
запрятанным в таежных дебрях, в краю вечной мерзлоты. Но люди ищут их. С
весенним солнцем тысячи изыскателей уходят на Лену, Яну, Индигирку, в горы, в
тундру. Уходят геологи, строители, топографы. Искать...
Весна в Заполярье приходит неожиданно, в
одну ночь. Еще вчера мела поземка, все кутались в меха, а утром уже хлещет с
ясного неба жаркое солнце. Куда ни посмотри — спешат, торопятся ручьи. Напор их
так стремителен, что вешние воды мчатся по двухметровому льду рек, ломая его
сверху.
Вместе с весной, кажется, половина жителей
Якутска переселяется в аэропорт. Почти все самолеты идут теперь только в одном
направлении — на север. Геологи, топографы, «золотнички», строители торопливо
грузят свои пожитки в обожаемые ими «Антоны», и вот уже, коротко разбежавшись,
они уходят за Лену, к белым вершинам дальних хребтов. Все спешат: Север
отпускает всего четыре месяца тепла.
Подруливает самолет и к нашим грузам.
Взлетаем. Уже в воздухе еще раз смотрим на карту. Вот она, почти незаметная
точка — Аллы, несколько домишек, приютившихся на берегу таежной реки Батынтай.
Где-то там, в тайге, на каком-нибудь «пятачке» присядет наш «АН-2» ровно
настолько, чтобы разгрузить снаряжение. Присядет и улетит. Там будет наша
временная «база». Оттуда мы втроем сначала должны будем разведать участок
будущих топографических работ до берегов Яны, а потом повернем на запад, к
Лене, в глубь Верхоянских гор.
Мы еще раз смотрим на карту: ни тропинок,
ни дорог...
Старая легенда
Тайга — в десяти шагах. Она подступает к
самым стенам ветхого домишки, в котором мы живем, готовясь в дальний путь. Это
не та тайга, о которой писал Арсеньев. Якутская тайга иная: то густые, то
редкие даурские лиственницы, внизу — сплошной мох, кочки, путаница карликовой
березы, озера в окружении болот.
От нашего домика лиственницы шагают сначала
по равнине, выходят плотной стеной к левому каменистому берегу Батынтая, потом,
перешагнув через бурный поток, крутыми распадками уходят в молчаливую даль «без
меры в ширину и без конца в длину». На сотни километров — ни души.
«Ужасный край, откуда прочь бежит и зверь
лесной,— писал когда-то о здешних местах поэт. — И мнится — жизни в той стране
от века не бывало».
В 1886 году по долине Батынтая прошел
отчаянный искатель призрачной земли Санникова русский
ученый Эдуард Толль. Он нашел здесь скелет носорога и первый пытался разгадать
палеонтологическую тайну русского Севера.
Нет, якутская тайга полна жизни, только к ней
присмотрись. Сюда, а не отсюда, бежит зверь, когда наступает бесконечный день
весны. Постоишь, послушаешь тайгу — услышишь далекий голос сохатого, а где-то
рядом кряканье уток, кудахтанье куропатки. А вчера над Батынтаем проплыла стая
лебедей. Белые-белые, они то взмывали к вершинам пойменных сопок, то падали
вниз, спеша на север, в тундру, к озерам. Летели медленно, гордо, и будто
позванивали в мелодичные колокола.
Нам просто повезло. Песни лебедей, говорят,
слышит один человек из ста тысяч — так редки стали эти птицы.
Тихая, сонная стоит тайга. Поздно, часы
показывают половину первого, красный шар солнца, повиснув над горами, кажется,
раздумывает, как быть дальше: то ли приспуститься, то ли начинать новый день.
Так и не уйдя за горы, солнце снова поднимается вверх. Небо чистое, синее, с
точками бледных звезд. Они не мерцают — так чист и прозрачен воздух.
— Хорошо, а? — говорит Егор, наш
проводник-якут.— Смотри, какой тайга, солнце! Все лето будешь смотреть — не
надоест.
Мы варим уху из нежных якутских хариусов —
красивой и очень вкусной рыбы, любуемся горами. Четкие, будто вырубленные
огромным топором, они кажутся бутафорскими. Кое-где на их склонах видны острые
зазубрины. Они кажутся издали людьми, остановившимися для отдыха.
— Гилляхи,
— поясняет Егор. — По-нашему — каменные люди. У нас их много.
Помешивая уху, рассказывает:
— Давно это было, очень
давно. Тогда в горах жил якутский бог Нум. Коварный бог! Было у него столько
золота, что и не описать. А люди мерли с голода. «Пойдем к Нуму, попросим у
него немного золота, — сказали смелые парни, — иначе все умрем». Никто не смог
отговорить их, даже старики. Пошли парни в горы, к самому Нуму. Увидел тот их и
приказал солнцу спрятаться за горы. Стало темно, холодно. Ночь длилась так долго,
что все парни погибли.
Многие тогда перестали верить в своего
бога, но самые смелые снова пошли в горы. «Найдем золото Нума и разделим его
поровну между всеми!» И они уже были у самой цели, когда Нум превратил их в
камни.
Но и это не остановило людей.
Другие пошли в горы, к Нуму, и снова он
превращал их в камни. Вот почему на склонах якутских гор так много гилляхов...
Мы смотрим на горы, думаем каждый о своем.
Тайга светлеет, становится нежно-зеленой и нарядной. А еще недавно она была серой,
неприветливой. Потом, как-то вдруг, в одну теплую ночь лиственницы выбросили
свои кисточки хвои. Так же неожиданно вспыхнули зеленым пламенем мягкие ковры
сон-травы.
— Егор,— в шутку говорю я,— а из нас Нум не
сделает гилляхов?
Он щурит раскосые глаза, достает пачку
«Беломора», смеется:
— Нет теперь бога. Как прилетел в тайгу
самолет, так Нум и сбежал. Все свое золото оставил, больно шибко бежал... Нет
Нума. Верно, Баркан? — ласково треплет он свою верную собаку. — Скучаешь, вижу.
Ничего, ничего, скоро пойдем!
Один из ста
...Листаю странички таежного дневника.
Потрепанный до невозможности, он очень дорог мне. Нахожу среди листков иглу
лиственницы, еще зеленую и нежную. А вот даже высохший комар, ниточка
неизвестного мне мха.
Ох, эти комары и мох!.. Но ловлю себя на
мысли, что хочется побывать там еще раз, увидеть тайгу, ее реки, незаходящее
солнце и даже комаров.
В маленькие листки блокнота каким-то
образом втиснулось сто дней таежного похода — несколько сот километров пути: от
поселка Аллы через ворчливый Батынтай и таежный пал к реке Тэнки, дальше до
пыльных плесов Яны, и обратно, мимо зеленоватого озера Намы, назад в Аллы.
Отдохнув, мы снова тронулись в путь, теперь уже на запад, через горные перевалы
к своенравному Омолою, потом берегом его притока Бухурук, с молниями-хариусами,
через перевалы Верхоян, к дикой Тумаре... Сто дней бездорожья, сто дней незаходящего
солнца.
Тот, кто бывал в якутской тайге летом,
знает, как трудно шагать по пружинящему мху, коварным кочкам болот, переходить
вброд сумасшедшие речки, карабкаться, таща на поводу тяжело навьюченных
лошадей, по скользким снежным перевалам. А потом — нестерпимая жара распадков,
безжалостное северное солнце. Пожалуй, нигде не выматывается человек так, как в
тайге летом.
...Идем тридцать шестой день, а Яна все еще
далеко. Идем, не обращая внимания на комариные болотца, обходя лишь большие. Мы
уже считаем себя опытными таежниками, ступаем в ржавую воду без опаски. Тайга
будто рассчитала высоту кирзовых голенищ. Нога уходит вниз ровно настолько,
чтобы не зачерпнуть воды, и упирается в таежный «асфальт» — вечную мерзлоту. В
этом спасение всех: людей, лошадей, медведей, сохатых. Не будь здесь вечной
мерзлоты, таежные болота стали бы летом непроходимыми.
Идем час, второй. Егор шагает впереди,
выбирая дорогу в хаосе тайги, среди бурелома. Изредка оглядывается, кричит на
лошадей:
— Э-э!.. Э-э!
Моховые болота. Узкая болтливая речушка.
Поросль карликовой березы.
Проходит еще час: тайга, болота, мох...
Солнце уже высоко, двадцать пять градусов
жары. Лицо заливает пот, но сетку накомарника откинуть нельзя: лицо обожгут
сотни беснующихся комаров.
Вот уже и Егор замедлил шаг, с трудом
вытаскивая ноги из смеси мха, карликовой березы и багульника. У речки
останавливается, пьет воду. Дождя не было давно, все прожарено солнцем, а вода
в речках холодная, чистая: время второй якутской весны, тает вечная мерзлота.
Мы тоже ложимся на мох, пьем ледяную воду,
отдыхаем, сверяем карту, делаем снимки. Иногда шарим глазами по горизонту, ищем
те горы, которые значатся на карте. А их нет. Зато иногда бывают «лишние».
Карта старая, неточная, крупного масштаба. Ох, как нужны в тайге хорошая карта
и компас!
Пять минут отдыха проходят, и все
начинается сначала: один, два, три, четыре шага... Идем все дальше, дальше,
огибая озера, взбираемся на перевалы, спускаемся распадком вниз, к еще одной
реке. Изредка ноги ступают на каменную россыпь. Когда после бесконечного
податливого мха чувствуешь нечто твердое, тело становится будто невесомым.
Хочется остановиться, сесть на теплые камни и не двигаться. Но надо идти...
Наконец Егор останавливается, привязывает
лошадей к дереву. Пока мы подходим, он уже успевает наломать сучьев для
костра-дымокура. Бросаем в огонь мокрый мох, и все вокруг тонет в едком
молочном дыму. Только после этого лошади успокаиваются и смотрят на нас
благодарными глазами.
Да, комар — настоящая беда для человека,
ушедшего в якутскую тайгу в июне. Если у тебя есть ружье и патроны — ты будешь
сыт, но если нет накомарника и диметилфталата, путешествие окончится плачевно.
Недаром якуты называют июнь «ненет-ярий» —
месяц комара. Ни незаходящее солнце, ни уйма рыбы в реках не дали июню своего названия,
а именно комары. Полчищами атакуют они все живое, преследуют его звенящим роем.
Белые лошади становятся от них серыми и, тщетно пытаясь сбить с себя паразитов,
рвутся в гущу лиственниц. Только сумерки да крепкий ветер спасают от комара. Не
случайно же здесь всем, кто уходит в июньскую тайгу, желают не попутного ветра,
а встречного, северного.
Весело ворчит, булькает Егоров чайник. Он
прошел с хозяином тысячи километров — закопченный, помятый, друг
якута-таежника. Егор готовит себе «чихирь» —
чай, густой, как деготь, а нам — привычный, послабее.
— Чай не пьешь, какая сила! — шутит он. —
Чай попил — совсем ослаб.
Мы пьем не просто чай. Он заменяет нам
обед: густой, сладкий, с сухим молоком. Пьем, отдыхаем, смотрим по сторонам.
Под защитой костра можно, наконец, спокойно рассматривать тайгу, дальние цепи
разноцветных гор.
Три цвета господствуют летом в тайге:
голубизна далей, зелень лиственниц и серость скалистых гор. Но много цветов и
под ногами. Неподалеку от нас — желтая россыпь ромашек, крупных, по-северному
ярких. Странный мир открывается твоим глазам, если всмотреться и в якутский
мох. Двадцать тысяч видов лишайников уже описали ботаники, но и это еще не все.
В глазах рябит от белого, оливкового, черного, бурого, желтого. Все цветет, все
спешит жить.
Чуть подальше — цепкие заросли карликовой
березы. Листья у нее похожи на бронзовые копейки. Внизу, у речки, серебрится
листьями ива. Как она прижилась здесь — просто непонятно.
Дальше — лиловые горы. Они будто нарисованы
— так не гармонируют с несколько пустынным ландшафтом.
— Однако пора идти, ребята,— встает Егор. И
с жалостью смотрит на лошадей.
Егор думает, прежде всего, о лошадях. Он
по-своему прав. Без них нет нам пути в тайге. Они должны получить сытый ночлег.
Егор знает, через сколько километров будет хороший луг, и, чего бы это ни
стоило, мы должны добраться до него.
Снова бредем по тайге час, второй, третий.
Солнце уже за спиной, а мы все идем.
Где-то впереди коротко тявкает баркан.
Тотчас же там взлетает глупая жирная
куропатка.
— Смотри,— спокойно роняет Егор, не
оборачиваясь и не обращая на птицу никакого внимания. Он знает, что ружье
вскинет кто-то из нас — Вадим или я.
Выстрел. Куропатка падает на землю.
Кладем во вьюк очередную добычу, закуриваем.
Когда число куропаток доходит до шести, охота прекращается. Тогда взъерошенный
Баркан недоуменно смотрит на нас, будто говорит: «Я поднял куропатку, а вы не
стреляете. Эх, вы!» Мы соблюдаем строгий закон тайги: дичи нужно стрелять
столько, сколько нужно для еды. А нам надо только шесть птиц.
Лазоревые горы будто не приблизились и на
шаг. Под ногами все тот же мох и ржавая вода. Начинаешь считать собственные
шаги: один, два, три, четыре... сто... тысяча... Тысячи неровных — то коротких,
как у малыша, то больших, как прыжки с кочки на кочку, — шагов.
— Видишь тот распадок? — понимает нас Егор,
— Там, однако, и заночуем.
Молча киваем головами. Не хочется даже
говорить.
Через полчаса действительно ступаем на широкий
луг. На сегодня хватит, баста! Надо только отыскать для насадки паука — и
несколько хариусов, считай, в котелке.
Весело потрескивает костер, уже нанизаны на
тальниковый прутик первые хариусы, разостланы прямо на земле спальные мешки,
кипит чан.
Наш
трудовой день окончен.
Поужинав, долго лежим в спальных мешках под
защитой спасительного дыма, смотрим в небо, слушаем тайгу.
Поздно, на часах давно ночь, но кругом
светло.
— Спать, спать, спать! — назойливо кричит
над головой сойка. В стороне хрустят сочной травой лошади.
Надо спать, дорога к лазоревым Верхоянам
еще далека. Завтра пойдет тридцать седьмой день пути...
Встреча с
Кентом
Заполярная тайга загадочна, как умный, но
скрытный человек. Сегодня семьдесят третий день пути, а она все такая же —
огромная, неласковая. Но с каждым днем все больше начинаешь понимать ее
характер, открываешь, как в облике близкого тебе человека, новые черты, отчего
он становится прекраснее. Глубже чувствуешь краски одинокого озерца, взгляды
задумчивых лиственниц, что смотрятся в него, и гордую прямоту сосенки на
вершине разрушенной холодом и жарой скалы. Понимаешь прелесть ярких ромашек,
спешащих удивить небо своей недолгой красотой.
— Медведь! — необычно громко кричит Егор.
Я вижу, как он лихорадочно снимает с плеча
карабин. Машинально хватаюсь за ружье, путаясь в ремнях фотоаппаратов. В
двадцати метрах — бурый великан. Он мгновение смотрит па нас и, сделав не по
весу легкий прыжок, скрывается в кустах.
И снова вокруг только тайга.
— Эх, черт, надо же, а! — злится Егор.— И
где ты был? — ругает он Маркина, отлучившегося к реке за куропатками. — Хозяин,
поди, уже за версту убежал!
Такова тайга. Она всегда полна
неожиданностей.
Слева — бурые скалы, справа — неистовый
Бухурук, впереди — узкая, поросшая кустарником теснина. Ревет на камнях река,
мчит на себе целые деревья. Местами они образуют затор, и тогда Бухурук уже не
ревет, а стонет, стараясь пробить себе дорогу.
Целый день бредем вдоль реки и не можем
перебраться на другой берег, чтобы подняться на нужную вершину. Мы должны
побывать на ней обязательно, «отнаблюдать» другие вершины, определить, где
можно поставить для тех, кто пойдет за нами, топографические реперы — отправные
точки для съемки.
И каждый раз, когда нам кажется, что
впереди брод, лошади испуганно пятятся назад, Значит, нельзя: течение собьет их
с ног. Якутская лошадь знает это лучше человека.
— Там, — Егор, показывает рукой на горы, —
крутит снег. Плохо, однако... Надо быстро идти. Там озеро Биллях, чум. Пойдешь
плохо — совсем худо будет.
У него поразительное чутье на перемену
погоды. Действительно, через час небо затянуло тучами. Горы исчезли в вязкой
серости, тайга вздрогнула и зашумела.
Сила ветра нарастает с каждой минутой.
Смотрю на термометр: только что было двадцать пять тепла, теперь всего четыре.
Натягиваем на головы капюшоны, смотрим исподлобья на несущуюся лавину снега. И
это во второй половине июля!
— Э-э! — покрикивает на лошадей Егор. —
Э-э, шевелись!
Все
вокруг становится белым. Нарастает тревожное чувство затерянности. Снег, снег,
снег, свист ветра и несущиеся белые полосы. Лошади блаженствуют — нет комаров,
спокойно бредут, хватая на ходу еще не засыпанные снегом листья.
— Смотри, Биллях! — наконец объявляет Егор.
Вдали, у подножья гор, — черное блюдо
большого озера и конус чума на берегу. Навстречу нам с громким лаем несется
стая белых собак. Из чума выходят мужчина с женщиной и двое ребят. Они
улыбаются и подолгу по очереди здороваются с нами.
— Из совхоза, рыбу здесь ловят, — поясняет
Егор. — Очень, говорят, рады. Заходите в чум, будьте как дома.
Суетится хозяйка возле железной печки,
готовит неожиданным гостям рыбу, пышные оладьи и, конечно, чай! А мы, блаженно
растянувшись на оленьих шкурах, наслаждаемся теплом и уютом. Шутка ли сказать:
над головой «крыша», не слышно дьявольски надоедливого звона комаров.
— Прошу к столу, — говорит хозяин. —
Угощайтесь.
...Мы угощаемся уже около часа, а хозяйка
то и дело ставит новые блюда. Просим Егора:
— Скажи, что мы уже сыты. Спасибо.
Егор смеется:
— Э-э, не могу... Попал к якутам в гости —
ешь все! Обычай.
Наконец-то последнее блюдо.
— Утуй барда, баранчак [Пора спать, сынки], — говорит хозяин.
— Утуй барда, — соглашаемся мы. — Утуй.
...Нас будит веселый лай собак. Не сразу
понимаем, в чем дело. В открытую дверь чума бьет яркое солнце. Вскакиваем, выходим
«во двор» и останавливаемся, не веря своим глазам.
Озеро слегка парит, кипит от всплесков
играющих рыб. Они красиво вылетают из воды, перевертываются и как-то лениво
шлепаются обратно. У противоположного берега на зеркале воды лежит перевернутая
цепь гор, точно такая же, как и реальная. Но самое удивительное — краски гор,
неба, облаков и воды.
Солнце зажгло на озере оранжевый пожар.
Горы черные и строгие. В распадках резко белеют остатки вчерашнего снега. Местами
он тоже горит оранжевым огнем. Но небо ярко-голубое. Нигде нет ни одной
полутени, смешанных красок.
И сразу вспомнились казавшиеся раньше
надуманными картины Кента. Нет, он ничего не придумывал, удивляя своей манерой
избегать полутонов, наносить краски четко, броско. Он передавал красками то,
что видел.
Я не мог отвести глаз от этой первозданной
красоты. Цвета гор, воды и неба все время менялись, будто природа Севера искала
нечто более совершенное. Откуда-то выплыло белое облако, стало медленно обволакивать
одну из черных вершин, затянуло ее целиком. Так же медленно оно открыло ее, и
гора стала совсем белой...
Я стоял на берегу озера и уже мечтал
когда-нибудь приехать сюда снова, хотя бы только для того, чтобы еще раз
полюбоваться озером Биллях.
Немного мечты
Втроем сидим у вечернего костра, вполголоса
говорим о своих делах. Вокруг — острые вершины Верхоянского хребта. Внизу,
неподалеку, белеет одна из нетающих наледей Тумары. Быстрая вода пробила в ее
двухметровой толще голубой каньон и шумит, как водопад.
Булькает в котелке традиционная таежная
рисовая каша, в другом — варятся куропатки. Солнце уже начинает свой новый круг
по небу, а мы все сидим, разговариваем, слушая голоса тайги.
Вчера нам повстречался отряд геологов.
Бородатые, как и мы, они упрямо шагали вперед, в горы, к хребту Кулар, шли
искать новые клады золота, алмазов.
Да, именно они, такие вот парни, начали
по-настоящему перекраивать судьбу итого когда-то проклятого людьми края. Стоило
найти им алмазные трубки, как вырос современный город Якутии — Мирный. Краем
песцов и диких оленей был Таймыр, но когда геологи нашли там никель — вырос
город Норильск. А города и рудники вызвали к жизни электростанции, новые
города, приток новых людей.
Но все сделанное здесь ничтожно по
сравнению с будущим. Еще «гуляют» воды великой Лены, Яны, Индигирки, Батынтая,
Омолоя. А им бы вертеть турбины в сотни тысяч киловатт! И скоро будут вертеть.
Уже бродят смелые парни в низовьях Лены, ищут подходящее место для площадки
Нижне-Ленской ГЭС.
Воображение рисует будущее этого сурового
края: нефтяные вышки, терриконы рудников, мачты электропередач, новые сказочные
Айхалы, огни и дороги. Исчезнут и полчища якутских «тигров» — комаров. Поиски
средств эффективной борьбы с ними на больших площадях уже начаты.
...Тихо шумят лиственницы. Жизнь их пока
остается такой же, как и тысячи лет назад. Медленно растут они и умирают на
корню, или падая в болота, или гибнут от пожаров. Как порох, горит тайга.
Черный дым стоит в небе неделями, месяцами. А тону, что превратилось в дым, —
нет цены. О таком сырье, как смола лиственницы, химики могут только мечтать.
Но тайга все еще остается здесь тайгой —
огромной, дикой, нетронутой.
Но
скоро, совсем скоро придет вот сюда, на Тумару, много парней, и тишина навеки
покинет ее берега. Завертит вода турбины, вспыхнут кругом огни огромных
химических комбинатов.
И на Батынтае, и на Омолое. А почему бы и
нет? Это уже не фантазия.
Фото автора
/Неман. № 5.
Минск. 1966. С. 165-172./
ПРИЛОЖЕНИЕ
Альберт Стряпчий
Командировка
– это маленькая жизнь
К Командировке следовало быть готовым
всегда. За примерами не надо было ходить далеко. Признанным корифеем по этой
части считался Виктор Хлиманов (в редакционном обиходе — Хлим), чей кабинет в
старом Доме печати располагался дверь в дверь с моим рабочим местом —
секретариатом. Тем, кто пытался застать его на службе, можно было только
посочувствовать. Я не знал другого человека, который так не любил рутинную
кабинетную работу. А вот в командировку... Да хоть сию минуту! Тем более что и
дорожная сумка всегда находилась под рукой. Вернувшись из поездки и по-быстрому
отписавшись, Виктор Исидорович снова подыскивал подходящий «адресок», и
желательно подальше. Но, похоже, одних сухопутных путешествий, к тому же
регламентированных, ему не хватало. Все свои отпуска бывший фронтовик-десантник
на собственном катере «сплавлялся» по рекам, каждый год по разным. Охотников
составить ему компанию в таких плаваньях всегда было более чем достаточно,
однако из редакционных этой чести удостаивались немногие. А вот Володе
Альгерчику, нашему признанному спецу по мелиорации, как-то удалось однажды даже
«сплавать» в командировку на хлимановском катере. Итогом той поездки стала
корреспонденция о ходе строительства мелиоративных объектов в Гродненской
области. Славы автору она не прибавила, да и особого резонанса не вызвала. А
вот история, которая обещала вылиться в материал из разряда «гвоздевых», так и
осталась в журналистском блокноте Альгерчика. Причем вето на публикацию наложил
сам ее главный герой, доставивший на своем катере роженицу с уединенного
прибрежного хутора в больницу и тем самым спасший, по свидетельству медиков,
жизнь и матери, и ребенку. Он же заблокировал и все попытки счастливого отца
семейства выразить через «Сельскую газету» признательность и благодарность ее
корреспонденту. Окончательную черту под этой необычной командировкой с
элементами триллера Владимир Альгерчик подвел только двадцать лет спустя в
очерке «Вниз по Неману», посвященном памяти ушедшего из жизни коллеги.
Оказывается, через месяц после той предрассветной гонки по бурной после
непогоды реке оба журналиста, на этот раз по приглашению родителей
новорожденного и уже сухим путем, пожаловали в деревню Морино Мостовского
района. Тогда Хлиманов и стал крестным отцом младенца, которого в его честь
нарекли Виктором. По версии автора очерка, огласка этого факта могла обернуться
потерей партбилета, что и заставило корреспондента партийной газеты отказаться
от лавров героя-спасителя. Я же склоняюсь к тому, что Виктор Исидорович,
человек сдержанный, замкнутый и самоироничный, очень неловко чувствовал бы себя
в этой роли. Он вообще на дух не переносил шумихи и показухи, предпочитая
оставаться в тени. Но своего крестника не забывал, постоянно интересовался его
судьбой и успехами. И паренек, обязанный своим появлением на свет охочему до
странствий журналисту, делал первые, сначала робкие, а потом все более
уверенные шаги по жизни. Жаль, не дождался крестный, когда его юный тезка
окончит Пружанский сельскохозяйственный техникум, начнет работать, станет студентом-заочником
Белорусского аграрно-технического университета. Дальше за мужанием Виктора
Шимко 1975 года рождения приглядывал уже ставший ему как бы вторым крестным
Владимир Альгерчик. Эта духовная связь оборвалась лишь в прошлом году со
смертью Владимира Михайловича...
Портал «СБ» 15:04:25 25.09.2010
/http://belniva.sb.by/90-let-vmeste/article/komandirovka-eto-malenkaya-zhizn.html/
Произведения
Виктора
Исидоровича Хлиманова
Блакітная
раніца. Мінск. 1963. 60 с.
У краі родных
бяроз. Аб сваім жыцці, аб новым лёсе аднавяскоўцаў расказвае У. А. Галушка,
старшыня калгаса «17 верасня», што на Нясвіжчыне, член Беларускага таварыства
па культурных сувязях з суайчыннікамі за рубяжом. Мінск. 1964. 42 с.
Афанасьев С. (Джордж Вильямс). Горсть земли. Рассказ эмигранта. /Лит. запись В. Хлиманова/ Минск. 1964. 47 с.
Шумі, Нёман! Маленькае
падарожжа па гарадах і весках прынямоння. Мінск. 1965. 72 с.
Уважаемый человек. Коммунистка Ф. Ф. Струй. Минск. 1967. 60 с.
Березовый свет.
Лирические миниатюры. Минск. 1971. 63 с.
Ариаднина нить.
Рассказы, этюды и миниатюры. Минск. 1972. 102 с.
Попов Ф. Незабываемые годы. Минск. 1972. 143 с.
Паўнацэнныя кармы рыхтуем самі /Літ. запіс В. Хліманава/ Мінск. 1973. 88 c.
Дваічны код. ЭВМ
інфармуе, перакладае, запамінае, мадэлюе,
кіруе. Мінск. 1975. 72 с.
За семью
лесами. Лирические миниатюры. Минск. 1976. 71 с.
Садовод. Минск. 1978. 32 с.
Саганович Е. П.,. Лознухо А. А. Поле на подряде: О колхозе им. В. И. Ленина
(Бережное) Столинского района. /Лит. запись В. Хлиманова/ Минск. 1983. 16 с.
300 советов рыболову. Минск. 1984. 95 с.
Стежками Белой
Руси. Лирические миниатюры. Минск. 1989. 63 с.
400 советов
рыболову. Минск. 1995. 351 с.
Климтя
Хилая,
Койданава
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz