.png)
.png)
.png)
НА КРАЮ СИБИРИ
(поездка к тунгусам)
I.
ОТ ЯКУТСКА ДО
НЕЛЬКАНА
1.
По Алдану
Мы выехали из Якутска в средине Июня,
намереваясь посетить стойбища тунгусов, пожить среди этих любопытных сибирских
инородцев и собрать о них этнографические данные.
До селения Нелькан, затерявшегося в глуши
Восточной Сибири, на р. Мае (приток Алдана), мы плыли на пароходе «Громов»,
совершающим туда только два рейса в году.
Спустившись вниз по Лене, мы вступили в
устье ее протока Алдана, разлившегося вширь версты полторы. Сердито бурлит могучая
сибирская река и качает пароход, словно недовольна она, что пароходный свисток
будит ее сонные берега, на одном из которых смутно обозначились очертания
далекого Верхоянского хребта. На правом берегу Алдана белеют глыбы весеннего
льда, еще не успевшего растаять под лучами летнего солнца.
Навстречу пароходу спешат якуты на своих
утлых ладьях, что-то кричать и размахивают стерлядью, предлагая в обмен свой
рыбный товар Буфетчик с парохода дает им в обмен за рыбу несколько кирпичей
чаю, махорки и корзину хлебных ломтей, оставшихся от обеда. И якуты, очень
довольные сделкой, покидают пароход.
Вечереет. Пароход быстро несется вперед,
рассекая колесами стихшие волны Алдана. Иногда пароход останавливается и
забирает приготовленные на берегу якутами дрова; расплачиваться за дрова будет
другой пароход.
Вот устье реки Баяги. Берега ее,
поразительно прямые, поросли тальником и напоминают собою широкую аллею в
благоустроенном парке.
Там, где Алдан был уже, находившиеся на
берегах якуты, при виде парохода, снимали шапки и кланялись, а пароход давал
свисток.
— Уважение делаем якутам, — объясняли
матросы.
Прибытие парохода — большое событие в жизни
якутов. Как только раздастся свисток, они торопятся на пристань и несут свои
продукты: масло, дичь я т. п. Матросы бросают в воду куски хлеба, а якутские
парни отважно лезут за ними в реку.
Чем дальше вверх по Алдану, тем скалистее
становятся берега. Поднимается дикий Тандинский хребет, и уходит вдаль ряд
остроконечных отрогов.
В одном месте, на отлогом берегу. лежит
огромный камень пудов в восемьсот. Раньше его не было здесь. По уверению
капитана, он приплыл сюда на ледяной глыбе.
Однажды вечером, во время остановки
парохода мы впервые встретились с тунгусами Они приплыли на семи берестяных лодчонках
и привезли для обмена рыбу; женщина-тунгуска привезла горшок сливок.
Родоначальником этих людей был тунгус, но
сами они давно забыли родной язык и променяли его на якутский, — словом, как
говорится, «объякутились», занимают определенную территорию и занимаются
скотоводством и земледелием. Ночью они стащили у буфетчика пачку табаку: по
этому поводу ехавшие с нами на пароходе пассажиры уверяли, что настоящий.
«дикий», тунгус никогда и ни в каком случае не возьмет чужой вещи.
Раздавшийся при отходе парохода свисток
привел в неистовый восторг наших полудиких инородцев: они жестикулировали,
прыгали и громко кричали. Капитан из внимания к ним приказал снова дать в честь
их салют.
Якуты и тунгусы долго бежали по берегу за
уходившим пароходом, и к нам долетали отголоски их восторженных криков:
— Уруй! Уруй!..
Вечером мы прибыли к устью реки Маи, у
которого расположилось небольшое сельцо Усть-Майское. Заслышав свисток,
навстречу нам вышел тунгус — голова тунгусов Майского ведомства.
На палубе всю ночь не смолкал шум. Это
веселились прибывшие на пароходе здешние инородцы.
2. Сердитая старуха Мая *).
[Якуты прозвали реку Маю «Уохтахäмäхсин — сердитая старуха
— за ее необыкновенно бурное течение.]
Наш пароход покинул Алдан и движется по сердитым
волнам Маи. Длинной лентой, белеющей издали, тянутся ее скалистые, отвесные
берега...
Вот виднеется какое-то полуразвалившееся
здание, — бывшая станция Улукут на пролегавшем здесь Аянском тракте (от селения
Усть-Майского до порта Аян). который содержался некогда российско-американской
компанией, давно уже прекратившей свое существование. В то время по всему
тракту были поселены старообрядцы. Ныне большая часть этих поселенцев живет в
с. Павловском, в 18-ти верстах от Якутска.
Воспользовавшись остановкой парохода на так
называемом «Чайском станке», мы зашли к тунгусу Матвею Степанову, имеющему здесь
свою усадьбу. Главным его занятием было скотоводство; занимался он так же, не
без успеха, и земледелием. В загородке стояло 6 коров. На расчищенной поляне у
него было посеяно около 1/2 пуда ржи, столько же пшеницы,
около 5 пудов картофеля и немного конопли. На звериных тропах вокруг усадьбы
были расставлены самострелы на лосей и зайцев. Должно быть, самострелы
действовали хорошо, потому что на дворе мы заметили несколько сушившихся шкур
убитых лосей.
Одинокой и заброшенной казалась усадьба
Матвеева, окруженная глухой, бесконечной тайгой, в которой преобладали
лиственница, ольха да облепиха с узенькими сероватыми листочками.
Двигаемся дальше.
На берегу виднеется группа тунгусов, и
между ними две женские фигуры. Качается подвешенная к лиственнице зыбка с
ребенком. Здесь же развешены оленьи шкуры. Над пылающим костром висит котелок с
каким-то варевом.
Пароход оглушает окрестности протяжным
свистком и останавливается.
Буфетчик идет на берег покупать пушнину, но
купить ему ничего не удалось, потому что хозяин урасы [* Так
называется конусообразная тунгусская юрта.] ушел за убитым лосем.
Буфетчик оставляет для него бутылку водки, за которую надеется получить
приличную мзду на обратном пути.
Медленно и осторожно пробирается пароход
дальше. Спустившийся ночной туман сильно мешает двигаться вперед. Миновали гору
«Сосо», на которой якуты и тунгусы добывают красную глину (охру), употребляемую
ими для окрашивания кож и других предметов.
На одной из следующих остановок на пароход
стремительно вбежала девушка-якутка, спасавшаяся бегством от жестокой
старухи-мачехи. Пароходная прислуга и пассажиры приняли ее под свое
покровительство и спрятали в каюту. Когда свирепая старуха, преследовавшая
девушку, тоже явилась на пароход и потребовала от капитана выдать падчерицу, то
ей предложили самой осмотреть пароход и разыскать беглянку, но все ее поиски
оказались тщетными.
Старуха, однако, на этом не прекратила
своих поисков... На своей легкой берестяной лодке она погналась за пароходом и на
следующей остановке снова явилась к капитану, и снова безрезультатно...
Между тем, течение Маи становилось все
более и более стремительным, и пароход с трудом справлялся с бурным течением.
Когда его сносило назад, матросы выходили на берег и тянули пароход бечевой,
закрепляя канат за деревья.
В одном месте мы заметили на берегу
сломанную лодку, поставленную торчмя. Это был знак, что в данном месте нужно
было выгрузить товар, который пароход вез для одного якутского головы. Заказ на
этот товар был получен ранней весной, когда доверенный фирмы Громовой проезжал
в этих местах на лодке.
Приближаемся к «Чертовой пещере»,
образовавшейся природным путем в прибрежных скалах. Много фантастических
рассказов ходит из уст в уста об этой пещере среди инородцев. Суеверный страх
заставляет их обходить пещеру далеко кругом. В жаркую пору пещеру любят
посещать медведи.
Вот и селение Нелькан.
Заслышав свисток, все жители,
принарядившись получше, спешат к пароходу. Впрочем, жителей здесь весьма немного,
— всего в Нелькане 6 дворов и в том числе дом священника. Здесь же живет
доверенный фирмы Громовой (которой принадлежал наш пароход), наведывающий
перевозкой чаев, доставляемых в Аян из Владивостока.
Доверенный пригласил нас к себе, и мы
встретили у него радушный прием.
Нелькан славится отличными крытыми лодками,
которые изготавливают местные тунгусы.
Перед нашим отъездом, в Нелькане случилось
несчастье: умер от водки тунгус Петр.
— Эти пароходы — большое зло для тунгусов,
— говорили местные русские жители, — посмотрите: все повеселели в Нелькане! Все
под хмельком!..
И действительно, влияния обильной выпивки
нельзя было не заметить.
От этого пункта нам предстояло путешествие
на лошадях по пустынной тайге. Поэтому, при помощи доверенного Громовой, мы
наняли двух опытных проводников: якута Константина и тунгуса Сергея.
Первым делом, проводники потребовали от нас
пуд ржаной муки и стали готовить себе лепешки для дальней дороги.
Тунгус Сергей жил в Нелькане в работниках.
Прибыл он сюда лет десять тому назад.
— Хорошо жить в Нелькане, — говорил он
ломанным русским языком — хлеба много, водки много, карты есть!..
С помощью проводников, перед отъездом мы
принялись «вывязывать» своих лошадей, т.е. подготовлять их к дороге. Вывязка
состоит в том, что лошадь заставляют некоторое время поголодать, — дня три,
четыре, а то и целую неделю. Зимой во время вывязки стоит бедный конь на 40°
морозе и дрожит, и дрожанье почему-то считается признаком здоровья. Один руский
поселенец вздумал было доказать, что вывязка — предрассудок, и применил к
лошади обычный в Европейской России уход, но лошадь его вскоре пропала.
Поселенец не остановился на этом купил другую и стал продолжать свой опыт.
Вторая лошадь отлично служить ему и до настоящего времени.
II.
ОТ НЕЛЬКАНА ДО
АЯНА
1. Лесная глушь
Вечером мы переправились на левый берег
Маи, чтобы переночевать на открытом воздухе и, чуть зорька, пуститься в дорогу.
На берегу мы увидели покинутую урасу
умершего от водки тунгуса Петра. Его вдова, захватив покрышку урасы, как более
ценную вещь, ушла искать для себя новое место. Тунгусы считают нечистым то
место, где умер человек, и торопятся покинуть его. Около покинутой урасы лежала
покинутая собака и жалобно выла.
Утром стал накрапывать дождик, но он не мог
удержать нас. Навьючив лошадей, мы двинулись в путь лесной тропой. Проводник-тунгус
не позабыл захватить оставшиеся от вашего завтрака кости:
— Потом обгложем? — пояснил он. [* Отметим, кстати, оригинальный обычай, существующий у
якутов. За обедом богатый хозяин (тайон) дает работнику обгладывать кость. Тот
начисто обгладывает ее, раскалывает и потом подает хозяину обратно, чтобы тот
съел костный мозг.]
Почти целый день, не переставая, лил дождь.
Мы с трудом пробирались вперед, находясь в полнейшей власти проводников.
Как только стемнело, мы поторопились скорее
устроиться на ночлег: развьючили лошадей, расчистили место в лесной чаще,
развели костер и растянули палатку. Кусты голубики и лиственные ветви служили
нам отличною постелью. Мы спали в палатке, а проводники дремали около костра. В
этой глуши людей было бояться нечего, — сюда, как говорится, даже ворон костей
не заносит. Проводники опасались лишь медведя, с которым нам действительно
пришлось встретиться, но только в другом месте.
Всю ночь шумел по лиственницам дождик. На
разостланном с вечера макинтоше скопилось воды на целый чайник. Проснувшись, мы
заварили кирпичного чаю и принялись жарить на вертеле убитых ранее уток.
Самыми трудными моментами нашего
путешествия были переправы через быстрые речки, часто встречавшиеся на пути.
Лошади падали под тяжестью вьюков и не могли справиться с быстрым течением.
Приходилось перетаскивать вьюки на собственных спинах.
Наконец, мы выбрались на так называемую
«казенную тропу», устланную при подъемах и спусках с гор гатями; впрочем, эти
гати пришли в ветхость, и гораздо безопаснее обходить их стороной.
В этих местах по ночам можно видеть много
светящихся червячков, блестящих, как маленькие звездочки.
Раз в стороне от тропы, мы встретили грубое
изображение человеческого лица, сделанное топором на обтесанной лиственнице,
по-видимому, уже очень давно. Такие изображения нередко встречает путник в
глухой тайге. Что обозначают они? Говорят, лесного духа...
Чем дальше забираемся мы в горы, тем
труднее делается дорога. На расстоянии 6 верст мы проехали несколько горных
речек, называемых здесь «Пять варнаков».
На тропе встречаются изредка небольшие
срубики из круглых бревен; здесь проезжие тунгусы прячут мясо обессилевших в
пути и убитых оленей.
Невольно обращаешь внимание на отсутствие
живых существ в этой страшной глуши: ни зверей, ни птиц, ничего!.. Зато ужасно
много комаров.
Мы очень обрадовались. когда на пути
встретили полусгнившую избу с провалившимся потолком (здесь был когда-то станок).
Первым делом, на этот раз, мы принялись
собирать грибы, которых тут было множество. Заметим, кстати, что тунгусы и
якуты грибов не едят вовсе, считая их червивыми и грязными, а предпочитают собирать
в прок разные коренья и травы. [* Якуты также не
употребляют в пищу головного мозга животных, костный же мозг у них считается
лакомством.] Тунгуски, правда, иногда собирают грибы, но не для себя, а
для продажи в подарок русским. Неумело приготовленное нами варево из грибов
оказалось совсем не вкусным. Возле нашей стоянки мы заметили шест с вырезанной
на нем фигуркой коровы. Это значит, что тунгусы утеряли корову и извещают об
этом своих отставших спутников.
Погода установилась пасмурная. Ночи
становились все холоднее.
Мы с нетерпением ожидали встречи с более
или менее значительной группой аборигенов. Признаки того, что мы вступили в
страну коренных тунгусов, стали попадаться все чаще и чаще.
2. Среди тунгусов
Проезжая вдоль речки Олгомдо, мы
натолкнулись на тунгусское кладбище. На возвышенной береговой площадке, по
прямой линии, расположилось около десятка могил с водруженными, по-видимому,
недавно деревянными крестами. На некоторых могилах виднелись дощатые срубы в
виде пирамидок. Внутри одного такого сруба мы нашли металлическую тарелку, на
другой могиле валялась крышка чайника. На том же берегу, ниже по течению
Олгомдо, мы заметили два могильных «арангаса». В старину якуты и тунгусы
хоронили своих покойников на особых помостах, укрепленных на высоких столбах.
Ныне на таком высоком помосте (арангас) инородцы кладут только те из
принадлежавших покойнику вещей. которые должны следовать за ним в загробный
мир, тела же умерших, под влиянием христианского духовенства, стали зарывать в
землю. На одном из таких арангасов лежали остатки оленьей туши, два верховые
седла и вьючные переметные сумы с бельем, шапкой и рукавицами. Другой арангас
был разрушен упавшей лиственницей. На земле валялись оленьи рога и кожа. Якуты
уже престали снабжать покойников вещами для загробного мира, тунгусы же
снабжают их и по настоящее время. Мы заметили также следы влияния православных
обычаев: к крестам были навешены иконки, и к одной из иконок прилеплена
восковая свеча.
Далее снова та же глухая тайга, те же
лиственницы, изредка сосны, стелющийся по земле кедровник, да низкорослая
березка.
Однажды что-то блеснуло на солнце сквозь
густую чашу. Мы остановились в недоумении: это были ледяные глыбы,
сохранившиеся с весны... Лед в половине июня! Он лежал в долине по обе стороны
горной речки, и над ним кружились чайки-рыболовы.
Вдруг наши лошади насторожились, и одна
испуганно бросилась в сторону. Мы взглянули на реку и заметили, что через нее
бредут какие-то три зверя. Это были медвежата.
— Эсэ!.. — заметил проводник.
Якуты называют медведя «эсэ», что значит
дедушка. Они так же, как и тунгусы, относятся к нему с почтительным страхом,
считая его прародителем. Они и убивают его не иначе, как со всяческими извинениями
и приговорами. Есть медвежье мясо дозволяется лишь при соблюдении такого приема:
нужно предварительно поднять вверх руки и крикнуть, подражая крику ворона. На
лиственницах можно иногда увидеть прикрепленные тальником медвежьи черепа.
При переезде через мелкие горные речки мы
ловили рыбу горбушку [* Рыба из семейства лососевых –
Оchorhynchus proteus.], которая в июле идет из моря к верховьям рек
метать икру. Идет она громадными стаями, и в это время ее можно убить камнем
или поддеть на нож. Тунгусы уверяют, что горбушка, живя в море, не имеет ни
горба, ни зубов, а появляясь в реках, приобретает и то, и другое. Впрочем, у
самки горба вовсе не бывает. Проголодавшись, горбуши начинают питаться насчет
друг друга, что наглядно доказывается их общипанным видом. Преодолевая все
препятствия, стаи горбуши упорно подвигаются вперед, хотя и гибнут во множестве.
Зловонный запах от выброшенной на берег и разложившейся горбуши слышен издалека.
По дороге, на берегу горной речки, внутри
покинутого остова урасы мы увидели наскоро сколоченные деревянный крест с
прилепленной к нему маленькой свечкой. Проводник объяснил что здесь зимою
проезжие тунгусы провели праздник.
Однажды, в воскресенье, мы увидели издали
старика-тунгуса, стоявшего по ту сторону реки Алдомы. Он откликнулся на наш зов
и сейчас же сообщил нам, что он сирота, т. е. вдовец; сообщил также, что вскоре
— может быть, завтра — сюда должна прибыть с берегов Охотского моря партии тунгусов,
возвращавшихся с нерпового промысла
Мы тотчас же переехали вброд на противоположный
берег.
«Сирота»-тунгус закидывал невод при помощи
двух подростков. Один конец сети он оставил на берегу, привязав его большим
камнем, а другой унес на средину реки, опираясь на палку, и закрепил его за торчавший
из воды кол.
Поравнявшись со стариком, один из нас
произнес по-якутски:
— Кäпсіäнг, доготтор! — т. е., рассказывайте,
братцы!
И мы стали расспрашивать «сироту».
Но старик молчал, а парни застенчиво
улыбались.
Оказалось, что мы поступаем не по этикету.
Только вернувшись на берег и сложив валявшуюся гут же другую сеть, старик снял
шапку, учтиво поклонился и проговорил:
— Дорöбо, тойон (здорово, господин)!
Он разъяснил нам, что промышляет «харбыска»
(горбушку) и что маймы [* Майма - морская рыба из семейства
лососевых.] еще не имеется.
Расположившись на стоянку на острове, где
было хорошее кормовище, мы стали ждать прибытия тунгусов.
Вечером к нам в палатку зашел тунгус и
сообщил что недалеко отсюда (верстах в двух) находится стойбище тунгусов,
которые завтра могут разъехаться по разным речкам для ловли рыбы. Мы
попотчевали гостя табаком.
— Месяц не курил! — заметил он, затягиваясь
с неописуем наслаждением.
Мы послали его к стойбищу с поручением
пригласить тунгусов сюда для собеседования об их житье-бытье.
Рано утром, около палатки послышался
разговор прибивших тунгусов с нашими проводниками, причем часто упоминалось
якутское слово «ііджіт», т. е посол.
— Дороболор (здорово)! — приветствовали нас
сидевшие вокруг костра и вставшие при нашем приезде тунгусы.
Мы стали угощать их табаком. Они столпились
вокруг и на лице их было написано удовольствие.
Тунгусы охотно и наперерыв друг перед
другом давали ответы на наши вопросы, так что вести запись было довольно
затруднительно. Разговор велся на якутском языке, который известен почти
каждому тунгусу и с которым хорошо был знаком один из нас.
В заключение этой предварительной беседы
тунгусы пригласили нас к себе на стойбище.
Между тем подходили все новые и новые
тунгусы и также просили «боёк» (паек) табаку.
Один тунгус, завидев невдалеке оленью
самку, побежал и надоил для нас стакан молока. Мы осведомились, не будет ли в
претензии хозяин.
— О, нет, — ответил тунгус, принесший
молоко, — я сам ему скажу.
Кстати, зашел разговор о кражах. У нас не
бывает краж, — говорили тунгусы, — случается разве, что кто-нибудь возьмет одну
или две «юколы» (вяленую рыбу), но за это никто не взыскивает: пускай ест, если
голоден...
Приходили тунгусы с детьми; дети, увидев
лошадей, убегали от них взапуски: они привыкли видеть только оленей.
На следующий день, на рассвете, нас разбудил
шум дождя и непонятные дикие крики:
— Го-го-уй!.. го-го-уй!.. Го-го-го-го!!.
И какое-то странное хрюканье и свист. Это
съезжались тунгусы и понукали своих оленей.
Мы продолжали опросы, переходя из одной
урасы в другую. Тунгусские урасы строятся большей частью из лиственничных
жердей и покрываются берестой, а иногда холстом или ровдугой, т.е. выделанной
оленьей кожей. Вид они имеют конусообразный.
Внутри от дверей к стене протянуты над
очагом шесты, на которых висят котлы и чайники. Очаг отгорожен от остальной
части юрты бревешками сложенными в виде буквы П. Дым выходит через отверстие
вверху и с непривычки ужасно режет глаза.
Против входа к одной из жердочек привешена
икона; место под ней считается почетным и предназначается для гостя. Ружья,
сумочки и прочее также прикрепляется к жердочкам. Сидят на разном хламе,
положив под себя ноги.
Вверху дымятся нерпичьи (тюленьи шкуры).
Для промысла нерп все тунгусы отправляются весною на Охотское море. Мясо у
промышленного животного они поедают на месте, а жир сохраняют в нерпичьих
пузырях.
В настоящее время мужчины-тунгусы одеваются
на русский манер; на некоторых даже можно увидеть пиджаки. Женщины ходят в
длинных рубахах из ситца, бумазеи и дабы (китайской бумажной материи); поверх рубахи
одевают «хомусол», нечто в роде камзола. Обувь состоит из ровдужных или
камысных [* Камыс – шкурка с ног оленя.] торбасов.
В урасах нас угощали полусырыми лепешками
из крупчатой муки, кирпичным чаем с сахаром и оленьим молоком.
Когда свечерело, за нами пришел тунгус и
сказал, что старики прислали его проводить нас в палатку, так как теперь ночь и
мы можем в лесу сбиться с пути.
Мы не раз имели случай убедиться, что
тунгусы проявляли по отношению к нам трогательную заботливость. В то же время
не было ни раболепства, ни заискивания. Наоборот, проглядывало желание не
уронить себя. Однажды парень тунгус принес нам молока. Мы хотели отдарить его
табаком, но так как у нас турецкий табак весь вышел, то мы предложили ему
махорки. Парень замялся и не взял.
— Нет, — заметил он, — скажут еще, пожалуй,
что я не достоин лучшего табаку, и будут смеяться... Лучше уж не возьму
никакого...
Подходя к месту своей остановки, мы
услышали издали какие то отрывистые восклицания:
— Хо-хо! хо-хо!
Оказалось что тунгусы, большею частью
молодежь, устроили свою национальную пляску вокруг костра. Мужчины и женщины
вперемежку, взявшись за руки, составили замкнутое кольцо и мерно двигались в
одном направлении, ритмически поднимая и опуская руки и сопровождая эту
своеобразную пляску громкими и однообразными восклицаниями. Уставшие выходят из
круга, присаживаются отдохнуть, потом снова стремительно начинают кружиться с
бешеной энергией. Заслышав издали веселые крики пляски, тунгусы бросают все и в
свою очередь бегут принять в ней участие. До глубокой ночи продолжался
безыскусственный тунгусский танец, столь картинно описанный известным
путешественником Миддендорфом. Потрескивавший костер бросал трепетный свет на
двигавшиеся и кривлявшиеся фигуры.
А вокруг поляны хмурой ратью стояли молчаливые
лиственницы...
3. Поездка на р. Тэймэй
Тунгусский староста сообщил нам, что
большое стойбище тунгусов ждет нашего приезда на р. Тэймэй (к югу от Аяна). Мы
поспешили туда.
Дорога тянется по глухой тайге; по пути
встречаются реки, которые мы переходим, по обыкновению, в брод, изредка
попадаются летние урасы. Встречные тунгусы свободно подходили к нам и
здоровались за руку.
Тунгусские собаки, подняв вверх острые
морды, встречали нас протяжным лаем.
Злейшими нашими врагами явились несметные
стаи комаров. Мы придумали от них предохранительное средство: стали густо
смазывать лицо и руки глицериновым мылом. Оказалось, что это отлично помогает.
Дорога поднимается все выше и выше на
Уйский хребет. Здесь р. Уй превращается в жалкий ручеек, а между тем, сколько
трудностей причинила она нам раньше! Перевалив через Уйский хребет, мы вступили
в мшистое болото, на котором росло много голубики и особого рода желтой ягоды.
похожей на малину и растущей на приземистых стебельках, которую тунгусы
называют «нямукта» (морошка?) Далее на много верст потянулся сушняк, т. е.
деревья, засохшие на корню от пала (лесного пожара).
Когда мы подъехали к речке Тэймэй, проводник
стал уверять, что здесь где-то живет пять тунгусских семейств. Он приложил руку
ко рту и стал кричать:
— Ку-у-у... Ку-гу!..
Дико звучал его крик и замирал в тайге без
ответа.
— А вот они! — радостно вскрикнул
проводник. Действительно, мы увидели тунгусские урасы и услышали лай собак.
Место это называется «Мороской», что
означает испорченное русское слово морской. С таким прозвищем здесь жил
когда-то тунгус, с тех пор название утвердилось за местностью.
Снимая шапки, подходили и здоровались
тунгусы, за ними — тунгуски и дети обоего пола. Здороваясь, дети делали «тас»,
т. е. звонко ударяли тылом правой руки о ладонь левой. Тунгуски подносили даже
грудных детей и тоже складывали им ручонки. Впоследствии мы узнали, что весь
этот церемониал был подготовлен усердствовавшим старостой.
В стойбище было около 16 урас. Мы дарили
детям конфеты, а взрослым табак. Тунгусы охотно давали нам ответы, показывали
предметы своего домашнего обихода и продавали все, что мы хотели купить.
Вопреки ожиданиям, в урасах было очень
чисто; на землю набросаны свежие ветви тальника и кусты голубики. Постели
свернуты; на очаге весело трещал огонек. Тунгусы вообще выгодно отличаются от
якутов своей опрятностью. Здесь мы тоже были свидетелями своеобразной тунгусской
пляски, в которой принимало участие семнадцать мужчин и восемь женщин.
Утром мы наблюдали, как хозяева отделяли из
общей загородки своих оленей. Тунгусы различают оленей по меткам на ушах. По
нашей просьбе несколько тунгусов быстро и хорошо вырезали из бересты образцы
меток, другие же вырезали целые фигурки оленей больших и маленьких и украсили
метками их уши.
По мере того, как мы опрашивали тунгусов,
они разъезжались одни за другими, оставляя лишь остовы своих урас. На прощанье
один тунгус прислал нам четверть оленьей туши. Закончив опрос тунгусов, мы
тронулись в обратный путь, чтобы затем свернуть на Аян.
4. Порт Аян.
Сделав остановку на р. Уе, ночью мы
услышали глухой гул, не смолкавший ни на минуту. Это шумело и бурлило Охотское
море, к которому мы приближались.
Живущие здесь тунгусы весьма бедны. Все они
безоленные; верным другом и помощником у них является собака. При перекочевке с
места на место, эти тунгусы перевозят свой скарб на собаках, причем и сами
впрягаются в тележку; на собаках же привозят муку из соседнего порта Аян, а
также доставляют чай до р. Уя, откуда уже подрядчики-тунгусы увозят его далее
на оленях.
На здешних горных тропах с крутым спусками
собаки положительно незаменимы. Содержание собаки обходится крайне дешево и по
силам самому бедному тунгусу. Зимой собакам дают юколу, т.е. вяленую на солнце
рыбу, пойманную в тот период, когда она перестала метать икру, исхудала и
перестала быть годной в пищу человеку. Летом же собак совсем не кормят: они
питаются большею частью рыбой горбушей, которую легко добывают, когда она
сплошной массой идет к верховьям речек метать икру.
Во время наших разговоров, к группе
тунгусов подошел приехавший из Аяна казак и передал приказание урядника отправиться
на розыски якута Егора и солдата, исчезнувших
неизвестно куда. Пришлось прекратить опрос и отпустят тунгусов на розыски.
Впоследствии оказалось, что солдат и якут погибли в море. Якута нашли на
морском берегу, присыпанного песком.
— Море похоронило! — говорили тунгусы.
Нашли также шапку солдата. Все жалели якута
Петра в особенности потому, что он был
единственным кузнецом в Аяне...
Порт Аян — совсем крошечное приморское
поселение на берегу превосходной естественной бухты... В нем живет всего три
семьи: урядник, лавочник и доверенный одной торговой фирмы. Кстати сказать, и
эти три семьи постоянно ссорятся между собою. Это тем более удивительно, что
урядник и доверенный — родные братья.
Ко времени нашего приезда лавочник был
обеспокоен полученным из Владивостока письмом неизвестного корреспондента.
Письмо начиналось также словами: «Во время литургии в Иерусалиме был слышен
голос: «накажу вас, народы!» Внизу было приписано: «Кто эту молитву в течение
9-ти дней будет читать и 9 лицам каждый день пришлет одну, то уже после 9-ти
дней желание его будет исполнено».
Задача была не трудная, но в данной глуши
неисполнимая: как ни бился лавочник, он не мог найти девять грамотных лиц ни в
Аяне, ни в его окрестностях. Это обстоятельство очень беспокоило суеверного
лавочника, и своим горем он поделился с нами. Мы успокоили его, как могли.
* * *
Долго оставаться в Аяне не было смысла, и
мы на другой же день пустились в обратный путь.
Взбираемся снова на горы и поднимаемся в
сферу туманов. Вечером сквозь туман стал пробиваться слабый лунный свет. Мы
поднялись еще выше, выше клубившегося над горами тумана, и царственный лик луны
спокойно засиял над белой пустыней... Но сильный и холодный ветер подхватывал
обрывки тумана и яростными порывами бросал их вверх. И снова затуманивался
светлый лунный диск...
На мгновение очерчивались контуры
какой-нибудь высокой горной вершины, но тотчас же со всех сторон устремлялись к
ней белые фантастические чудовища, родившиеся из белого тумана, и топили ее в
молочно-белой мгле...
Мы еле-еле подвигаемся вперед, боясь
сорваться с изменчивой горной тропы.
Все наши мысли теперь впереди, в среде
культурных людей, которых мы покинули два месяца тому назад. Скорее бы туда, к
тем привычным формам общественной жизни, на выработку которых затратило
человечество много, много тысячелетий.
Прощай, тихая тунгусская глушь! Здравствуйте,
шумные, сияющие города?..
Ив. Абрамов.
Эд. Пекарский.
/Сибирскіе Вопросы. №№ 49-52. 29 декабря. С.-Петербургъ. 1908. С. 119-135./
Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25)
октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской
империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог,
где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский
ветеринарный институт, который не окончил. 12
января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к
пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора
«принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние»
Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с
лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в
Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, где прожил
около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня
1934 г. в Ленинграде.
Кэскилена Байтунова-Игидэй,
Койданава
.png)
Иван Спиридонович Абрамов род. 24 июня 1874 г. в мест. Воронеж Глуховского уезда Черниговской губернии Российской империи.
В 1933 г., когда работал Центральном музее литературы в Ленинграде, был арестован по «Делу славистов» (58-10,11.), и сослан в Северный край на 3 года. Реабилитирован 28 ноября 1956 г. Умер в 1960 г. Автор работ: Черниговские малороссы. Быт и песни населения Глуховского уезда (Этнографический очерк). СПб. 1905. 41 с.; Старообрядцы на Ветке. (Этнографический очерк). СПб. 1907. 34 с.; Инструкция по выделению [архивной] макулатуры. Москва. 1933. 21 с
Иеремия Глухая,
Койданава
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz