ЎЎЎ 3. Сайнара Пранца. Тамаш Аўгусьціновіч ды Якуцкая вобласьць. Ч. 3. Три года в Северо-Восточной Сибири за Полярным кругом. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                                        ТРИ ГОДА

                       В СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ

    Не успел я достаточно оправиться от утомительной поездки на остров Сахалин, как судьбе вздумалось забросить меня па берега Ледовитого моря, к полудиким племенам, населяющим окраины Восточной Сибири в северо-восточной ее части за полярным кругом. Поводом к неожиданной моей поездке послужило то обстоятельство, что правительство наше, извещенное чрез генерал-губернатора Восточной Сибири о распространении сифилитических болезней по Якутской и Приморской областям, поставлено было в необходимость принять энергические меры для подавления заразы, с давнего уже времени гнездившейся среди инородческого населения. С этою целью командировано было в поименованный выше области в начале 1874 года шесть врачей, в числе которых находился и я.

    Начну описание моего путешествия с выезда из Иркутска в Якутск, куда пришлось мне совершать поездку по р. Лене, на лодке (более 2000 верст), и останавливаться во многих местностях Киренского округа для исследования сифилиса между приленскими жителями.

                                                              ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ

    11 июля 1874 года.

    Получив от генерал-губернатора Восточной Сибири необходимые инструкции относительно моей командировки и поручение исследовать по пути сифилитические болезни между приленскими жителями Киренского округа Иркутской губернии, я выехал из Иркутска 7 июля 1874 года. От этого города до р. Лены надобно было проехать сухим путем 8 почтовых станций. Девятая станция находится в селении Качуге, расположенном на берегу р. Лены. Далее пришлось ехать сухим путем по берегу реки еще пять перегонов и четыре почтовых станции, последнею из которых была Жигайловка. На всем этом пространстве дорога проложена по узкому берегу, который в 19-ти верстах за Качугою до того стеснен между р. Леною и отвесными горами вышиною в 80 саженей и более, что тройка лошадей с экипажем с трудом может проехать по нему. Горы эти, представляющиеся в виде высоких, отвесных стен и имеющие небольшой наклон, состоять из глинистых пластов темно-красного цвета. Проезд в этом месте показался мне и опасным, и страшным. На опасность указывали большие обломки гор, разбросанные во многих местах не только на берегу реки, но и на узкой тропинке, по которой я ехал; невольный страх овладевал мною при виде висящих над головою обвалов, выдвинутых вперед и ежеминутно угрожающих падением.

    Лена, в течении своем делает много изгибов, протекая между горами различной величины и разнообразной формы, вследствие чего и дорога, идущая вдоль реки, очень извилиста. Она или идет по самому берегу, или удаляется от него в горы, смотря по удобству местности для проезда. Дорога через горы, где подъем тянется иногда на две и на три версты, до того тяжела, что к моему троечному экипажу припрягали еще тройку лошадей. Все почти горы покрыты по большей части соснами и лиственницами, между которыми кое-где виднеются ели и березы, — а только весьма немногие совершенно обнажены. На низменностях растет тальник, ольха, осина, малорослая береза и другие кустарниковые растения, за исключением орешника, которого я не встречал нигде.

    10 июля я прибыл в деревню Жигайловку, последнюю почтовую станцию, где окончательно прекращается езда сухим путем и откуда вплоть до г. Якутска мне пришлось плыть по р. Лене в лодке.

    Деревня Жигайловка, расположенная на левом берегу р. Лены, в открытой местности, на равнине, окруженной небольшими горами, имеет довольно опрятный вид. Она состоит из нескольких десятков крестьянских домов, между которыми дома зажиточных крестьян отличаются красивою постройкою и весьма удобным расположением комнат для приезжающих. В этой деревне, каждый приезжающий, не желая плыть дальше в почтовой лодке, очень неудобной и непоместительной, должен останавливаться дня на два и более, чтобы сбыть свой экипаж и запастись шитиком, т. е. лодкою довольно больших размеров, заключающею в себе каюту (род небольшой комнаты) для пассажира и склада вещей.

    25 июля 1874 г.

    Три дня уже плыву но р. Лене па своем шитике, управляемом двумя гребцами и рулевым, которые на каждой станции  сменяются новыми. Станции расположены то на правом, то на левом берегу реки, смотря по удобству места для пристани, и находятся друг, от друга на расстоянии 20, 25 и 30 верст. Нахожусь почти в 300 верстах за Жигайловкою, переночевав два раза в шитике у берега реки. Ночью плыть неудобно по причине встречаемых очень часто мелей, которых в темную ночь заметить невозможно; да притом и р. Лена в этой местности очень мелка, в чем я удостоверился сегодня, заметив между Скокнинскою и Боярскою почтовыми станциями крестьянина, переправившегося на другой берег реки верхом на лошади. Кроме того во время ночного плавания легко можно встретиться с медведем, который, спустившись с гор на берег реки для отыскания себе пищи, нападает на плывущую лодку, о чем я узнал из рассказа гребцов. От Жигайловки до Боярской станции, где я остановился на ночлег, Лена тоже чрезвычайно извилиста и протекает змееобразно между горами, покрытыми сосновым строевым лесом с примесью лиственничных деревьев большого роста и объема. Между ними виднеются кое-где высокие, тонкие и притом прямые, как пальмы, березы, с небольшим разветвлением вверху. Ель и пихта встречаются здесь очень редко.

    Горы тянутся по обеим сторонам Лены отдельною цепью. Каждая цепь состоит или из волнообразных горных хребтов, покрытых темною зеленью хвойных деревьев, или же из гор, совершенно обнаженных, стоящих рядом друг возле друга, и имеющих форму то как бы разрушенных стен крепости или древнего замка, то высоких конических башен, то цилиндрических толстых колонн с усеченными вершинами, то уродливой головы какого-то допотопного животного с разинутою пастью и многих других предметов самой причудливой формы.

    17-го июля 1874 г.

    Чем более приближаюсь к Киренску, тем разнообразнее и красивее становятся местности по обеим сторонам Лены, которая здесь и шире и глубже, нежели около д. Жигайловки. Берега ее постепенно завышаются и в некоторых местах покрыты такими же мелкими камнями, какими покрыто и дно реки на всем ее протяжении. Резкие изгибы и повороты Лены имеют некоторое сходство с течением р. Амура, а разветвления горных хребтов, удаляющихся в тайгу (лес), справа и слева от берегов реки, напоминают собою вид острова Сахалина, если смотреть на него издали, плывя от г. Николаевска по Татарскому проливу. Мысль о таком сходстве еще более заняла меня при виде встречаемых почти ежеминутно ручьев, текущих по склонам высоких гор и спускающихся в р. Лену с каким-то особенным шумом, слышным издали в этих глухих местах. Приблизившись к одному из таких ручьев, я увидел возле него ряд построенных одна под другою небольших мельниц, в которых крестьяне мелют рожь весною, в ту именно пору, когда от тающих снегов все ручьи превращаются в небольшие речки и имеют стремительное течение. В остальное время года они стоят в бездействии над узким ручейком без всякого за ними присмотра. Таких мельниц я насчитывал в ином месте до десяти и более. Все деревни, встречаемые па пути, расположены на возвышенных берегах Лены, к которым не подходить вода во время весеннего половодья и за которыми находится открытая местность. Крестьянские дома довольно красивой наружности построены из соснового или же из елового дерева и имеют деревянные крыши, так как здесь строительного материала очень много. Комнаты опрятны и светлы, не взирая па то, что в окнах место стекол заступает слюда, добываемая здешними жителями в горах. Крестьяне занимаются весною и летом хлебопашеством, для чего в тайге. близ деревень, выкорчевывают (т. е. вырывают громадные корни деревьев) небольшие клочки земли и сеют на них рожь, ячмень, овес и проч. Огородов в деревнях очень мало. Больших сенокосных лугов вовсе нет, а встречаются в некоторых местах по берегу Лены узкие полосы сухих болот, поросших осокою, которою только и пользуются крестьяне. Поэтому и цена па сено до того здесь высока, что в 1873 году за небольшой воз сена платили 20 руб. сер. Зимою охотятся на белок и соболей. Первых водится очень много в тайге, но достоинство их меха — ниже среднего; соболей же хотя и мало, зато шкурка его ценится от 25 до 35 и 50 рублей. Осенью охотятся иногда на медведей, но охота па них всегда бывает сопряжена с опасностью, так как здешний медведь очень смел и силен, и при том непомерно большего роста. Он нападает не только па домашний скот в деревнях, подкравшись к нему ночью, но преследует даже человека, завидев его издали в тайге. Мне рассказали один несчастный случай, бывший в прошлом году близ деревни Таюры, расположенной над речкою того же имени, впадающей в Лену, — что медведь задавил на смерть тунгуса и тунгуску, приостановившихся на ночлег со своими оленями. По этому случаю па другой же день устроили охоту, и медведь был убит; снятая с него шкура имела около 4 аршин длины. Такой величины медведи встречаются здесь очень часто и бывают до того сильны, что задавленную ими лошадь или корову берут в охапку и на задних лапах уносят в тайгу. Нередко случается, что медведь пойманную собаку съедает тут же, на месте.

    Приленская глухая местность располагает, как кажется, в известной степени людей к бессовестности, необузданности и коварству, лучшим доказательством чего служат здешние поселенцы. На вид они кажутся кроткими, добродушными и услужливыми, между тем как в мысли их кроется постоянно какой-нибудь злой умысел. Убить человека им ничего но стоить: поэтому, воспользовавшись удобным для того случаем, часто убивают возвращающегося с приисков с деньгами работника, заманив его к себе в дом для ночлега. Следы преступления скрывает вечно-молчаливая тайга, а подчас и р. Лена. Вообще нравственность всего здешнего населения испорчена в высшей степени, а наклонность к пьянству до того развита у всех, что мне указывали на некоторые деревни, отличающиеся особенным пристрастием к водке, отзываясь о них с насмешкою, что и дети там родятся пьяными. Между тем нет никакой возможности искоренить совершающаяся безобразия в этой глухой стороне, удаленной на сотни верст от центра полицейского надзора, тем более, что местные волостные заседатели очень снисходительно смотрят на некоторые преступления, считая их почему-то невинными шалостями.

    19-го июля 1874 г.

    После томительной жары, продолжавшейся около трех недель сряду, сегодня утром в первый раз воздух освежился дождем. Он появился неожиданно вместе с порывистым ветром, который то утихал на время, то опять усиливался и нагонял дождевые тучи, сильно волнуя притом поверхность реки и угрожая посадить лодку мою на мель. В продолжение одного часа по нескольку раз то прояснялось, то делалось пасмурно, а под вечер разыгралась такая сильная буря, что вдруг вся река покрылась темными, пенящимися волнами, который, причиняя ужасную качку, ежеминутно угрожали опрокинуть лодку. Но так как Лена в этом месте еще не очень широка, то гребцам удалось подплыть к берегу, защищенному от напора ветра высокими, почти отвесными горами. В спокойном месте мы простояли около часа, прислушиваясь к завываниям бури и равнодушно посматривая на взъерошенный хребет разъяренной Лены.

    Установившаяся после кратковременной бури тишина, а главное прохладный воздух, которым я не пользовался от выезда из Иркутска, заставили меня плыть дальше до поздней ночи. Кто не был в Сибири, особенно в летнее время, тот не может себе представить, до какой степени мучительна бывает езда во время летних жаров и не столько от жгучих солнечных лучей, сколько от ужаления мух и комаров; а потому минута прохлады становится для путешественника истинным наслаждением. Сибирские мухи больше обыкновенных и до того неотвязчивы, что нет возможности отогнать их от себя. Хуже всего то, что они постоянно стремятся к векам глаз, стараясь попасть в глазные углы, и вползают в полости носа и ушей, причиняя весьма чувствительные ужаления, после которых на долго остается припухлость ужаленной части тела. Защитою от здешних комаров служить дымокур и сетка. Дымокур устраивается следующим образом: на глиняный сосуд с небольшим углублением кладут несколько раскаленных угольев (иногда зажигают несколько сухих щепок), которые прикрывают сперва сухим мохом, потом сырою травою, тальниковыми листьями и ветками, иногда же и навозом. От медленного горения этих веществ образуется дым, который стараются поддерживать постоянным поддеванием, прибавляя притом понемногу горючего материала. Такой дымокур помещается снаружи, у дверей и окон дома и в сенях. Кроме того, дымокуром небольших размеров запасаются работники во время своих занятий на открытом воздухе, нося его постоянно па спине. Но дымокур, как я убедился, мало приносить пользы; более всего защищает от комаров сетка. Она бывает двух родов: или волосяная, употребляемая только крестьянами или же делается из черного крепа. Эта последняя очень удобна и практична. Для ее приготовления берется аршин с четвертью крена во всю его ширину и делается род занавеси, охватывающей кругом шляпу над ее широкими полями. Бока занавеси сшиваются наглухо. Через весь нижний край этой занавеси, опускающейся ниже плечей, проведен свободно тонкий шнурок, которым стягивается кругом шеи сетка, защищающая таким образом от ужаления комаров всю голову, лицо и шею.

    20-го июля 1874 г.

    Сегодня прибыль я в город Киренск, сделав в течение полусуток 39 верст (один перегон), от последнего ночлега в д. Безруковой.

    Киренск лежит на открытом месте, на правом берегу Лены, которая, обогнув город с северной его стороны, делает поворот влево и скрывается между высокими скалистыми горами, покрытыми сосновым лесом, с примесью лиственницы и ели. Город раскинуть на крошечном островке, образовавшемся от двух рукавов р. Киренги при впадении ее в Лену. Этот дельтообразный островок имеет несколько возвышенностей, и построенная на одной из них, самой большой, деревянная церковь издали бросается в глаза подъезжающему со стороны Иркутска. За нею тянется ряд домов, стоящих по одной прямой линии, с правой стороны которой виднеются группы высоких сосновых деревьев, закрывающих собою монастырскую ограду. В ограде находятся два или три домика, где живут монахи; дом немного побольше, занимаемый архимандритом, и кроме того необходимый службы. Все постройки, равно как и самая ограда, деревянные. Между постройками на небольшой площадке стоять рядом две деревянные церкви, из которых одна до того уже обветшала, что в ней с давнего времени не совершается служба. Церковь эта по всей вероятности принадлежит к числу самых первых построек, относящихся к 1655 году, в котором был построен Киренск, или же существует она по крайней мере с 1764 года, т. е. с того времени, когда Киренск сделался окружным городом Иркутской губернии.

    В городе все постройки большею частью деревянные, за исключением нескольких купеческих каменных домов довольно красивой наружности и расположенных по набережной Лены на плоской местности. Из числа этих домов некоторые даже двухэтажные. Население города состоит из мещан, крестьян поселенцев, купцов, лиц духовного звания и чиновников. Всех жителей считается около 1000 человек обоего пола, не включая в это число местной военной команды, служащих при окружном полицейском управлении чиновников и арестантов.

    Десять уже дней пробыл я в Киренске, занимаясь исследованием сифилитических болезней, как в городе, так и в соседних деревнях. Находясь поэтому в постоянных сношениях с здешними жителями, я имел возможность присмотреться не только к материальному быту, но и к нравственной стороне их жизни. Более всего обратили на себя мое внимание здешние поселенцы и крестьяне, буйный характер которых и пристрастие к водке с первого раза резко бросились мне в глаза.

    Нельзя встретить ни одной приличной физиономии, все они исцарапаны, избиты и смотрят на проходящих с дерзостью и нахальством. С утра до вечера можно видеть на улице по нескольку человек вместе, пьяных до безобразия, то поющих нескладные песни, то спорящих между собою во все горло. Ссора оканчивается обыкновенно дракою, происходящею или в кабаках, которых здесь чрезвычайно много, или где-нибудь за городом. Несколько дней тому назад был такой случай: в 11 часов вечера письмоводитель полицейского управления, возвращаясь из гостей домой и проходя мимо кабака, заметил в нем пьянствующих работников, которые очень неосторожно обходились с огнем. Подойдя к открытому окну, он начал увещевать их и приказал разойтись по домам. Один из пирующих, выбежав на улицу и опрокинув письмоводителя на землю, начал топтать ногами его грудь, а обеими руками давить горло. Потом выбежало из кабака еще двое пьяных, которые начали наносить жертве удары куда попало, один палкою, а другой — железною кочергою. На другой день, избитого до полусмерти письмоводителя с опухшим и окровавленными лицом и с пробитыми в нескольких местах до черепа головными покровами, отправили в больницу на излечение, а виновные скрылись бесследно. Такая наглость должна бы, кажется, поднять на ноги всю полицию для отыскания преступников, а между тем она отнеслась очень равнодушно к этому происшествию, обвинив даже несчастного письмоводителя в том, что он сам дал к этому повод. За городом тоже совершаются различный проделки, особенно в летнюю пору, во время сенокоса, на котором часто из-за пустяков один другому наносить раны ножом или косою. Все это делается в нетрезвом виде, так как по заведенному здесь обычаю, сверх дневной денежной платы, хозяин должен еще угостить работника водкою. Много впрочем, странного, не согласующегося с русскими обычаями, замечается в образе жизни здешнего населения. Городские жители, например, не считают необходимостью варить себе каждый день пищу, довольствуясь одним чаем, который приготовляют по нескольку раз в сутки. Такая привычка, быть может, произошла у них вследствие высоких цен па съестные припасы, которыми не всякий может запасаться в достаточном количестве, не будучи в состоянии платить по 8 копеек за фунт хлеба и по 35 коп. за фунт говядины самого низкого сорта. К тому же гибельное пристрастие к спиртным напиткам, побуждающее отдать последнюю копейку за рюмку водки в питейном доме, сделало правильное употребление пищи второстепенною их потребностью. Большею частью замечается это в низшем слое городского населения и в ближайших от города деревнях.

    8 Августа 1874 г.

    Не взирая на то, что все мои занятия как в Киренске, так и в окрестных деревнях совершенно уже кончились, я нахожусь до сих пор в этом до крайности скучном городке, где нет никакой общительности между жителями и где каждый, живя взаперти только для самого себя, не имеет ни малейшего понятия о жизни общественной. Никто здесь не интересуется ни книгами, ни периодическими изданиями ни даже губернскими ведомостями, с которыми можно встретиться лишь в полицейском управлении и в городской конторе. Все заняты исключительно одним только приобретением денег, не гнушаясь при этом никакими предосудительными способами, добытую копейку сейчас же сбывают содержателю винного погреба. В такой среде трудно найти минуту развлечения в досужие от занятий часы, а еще труднее разнообразить чем-нибудь, целый ряд скучных дней, медленно тянущихся без дела. Невольно овладевает человеком тоска, которую развеять нельзя даже прогулками, так как единственным местом для них служить здесь грязная Набережная, на которой лежать опрокинутые вверх дном рыбачьи лодки, просушиваются сети, а у берега реки стоить на привязи нисколько разрушенных шитиков, ожидающих случайного покупателя. За пристанью нет ни одного открытого вида кроме небольшого лужка, поросшего в немногих местах тальником. Глаза тотчас останавливаются на громадных скалистых горах, который, подымаясь отвесно на левом берегу Лены против самого города, обхваченного со всех сторон рукавами р. Киренги, представляют собою высокую (около 70 саженей) стену, заграждающую выход из него. Вот все, чем можно любоваться в городе, прогуливаясь по набережной. За городом же удобных мест для прогулок вовсе нет: кругом горы, в которых очень легко можно встретиться с медведем, а не большие сенокосные луга, расположенные на низменностях с левой стороны р. Киренги, до того сыры, что кроме косарей в летнее время никто их не посещает. Я однако ж познакомился с некоторыми загородными местностями, делая почти ежедневно ботанические экскурсии, которые стоили мне всегда не малых хлопот. Более всего затруднял меня наем гребцов; их приходилось разыскивать по всему городу, тогда как они после ночной пирушки преспокойно, отдыхали в каком-нибудь скрытом уголке питейного дома. А так как те же самые гребцы были вместе с тем и провожатыми во время экскурсий в незнакомой мне и притом глухой местности между горами, то не раз волновала меня тревожная мысль о возможности сделаться жертвою жадности их к деньгам. На эту мысль наводил меня часто разговора их между собою шепотом, быть может самый невинный не касающийся вовсе моей личности, но тем не менее он заставлял меня быть осторожным и держать себя постоянно в некотором от них расстоянии.

    23 августа 1874 г.

    Наступил наконец день выезда моего из Киренска, с которым не связывает меня ни одно приятное воспоминание, а мысль о минувшей уже скуке заставляет смотреть с каким то особенным удовольствием на предстоящий мне впереди далекий путь. Все уже готово к отплытию, и я вместе с здешним исправником спускаюсь вниз по Лене, для осмотра жителей Петропавловской и Витимской волостей.

    26 августа 1874 г.

    Вчера вечером прибыли мы вместе с исправников в деревню Дариинскую, находящуюся в 151 версте за Киренском, который я ставил 4 дня тому назад. На всем пространстве между г. Киренском и д. Дариинскою берега Лены довольно высоки и очень красивы, а лежащие на них местности до того разнообразны, что на каждом почти шагу являются новые виды. Разнообразие видов происходить от фантастических форм скалистых гор, тянущихся цепью по обеим сторонам Лены. Цепь эта в некоторых местах прерывается и тогда появляются неожиданно за поворотами реки одиночные горы; в одном месте громадные и совершенно обнаженные горы выдвигаются из тайги на самый берег Лены и всею своею тяжестью погружаются в воду, в другом же месте множество небольших гор, имеющих форму пирамид и памятников, окрашенных в серый или белый цвет, группируются на небольшом пространстве возвышенного берега, представляя собою вид старинного кладбища. Вообще здешние местности носят на себе отпечаток совершенно противоположный тому, каком я замечал в верховьях Лены. И сама Лена по мере удаления от Киренска становится шире, глубже и быстрее, но при всем том имеет много мелей, опасных для ночного плавания. Ночное же плавание в этих глухих местах и без того не может считаться безопасным по причине часто случающихся здесь убийств, рассказы о которых не раз приходилось мне слышать от гребцов. Вскоре представился па лицо факт, подтверждающий основательность этих рассказов. 12-го числа сего месяца, отплыв от Киренска не более 17-ти верст, гребцы заметили па поверхности воды какой-то предмет неопределенной формы, плывущий по течению реки, и указали его мне. Я велел повернуть в ту сторону лодку, чтобы рассмотреть вблизи эту неожиданную находку. Трудно было определить сразу, что это такое, но, всмотревшись лучше, мы узнали человеческий труп, покрытый мешком и плывущий в стоячем положении. Мешок был наброшен на голову и плечи и обвязан вокруг туловища пониже грудной клетки, так что руки находились в мешке, а ноги опускались свободно. К такому явному доказательству насилия гребцы мои отнеслись весьма равнодушно и к крайнему моему удивлению, чуть не расхохотались при виде этой несчастной жертвы, делая при том самые неприличные сравнения, высказываемые ими с большим цинизмом. Я им это заметил и на замечания мои получил следующий ответ: «Вот-те, барин, невидаль! Один человек, убитый конечно и брошенный в воду, да и только. Вот в прошлом году и в позапрошлом, этаких случаев было много в сентябре, когда молодцы возвращаются из приисков. Приплывет вишь утопленник под деревню, а мы яво дальше отправлям по реке, отпихая от берега баграми, чтобы заседатель не привел нас к следствию». Этот наивный ответ лучше всякого описания характеризует нравы приленского населения и вместе с тем доказывает, как трудно здешней местной полиции уследить за всеми проделками разгульной толпы работников, возвращающихся из приисков с большим запасом денег, из-за которых и совершаются здесь убийства. Под вечер того же дня, по заявлению моему на ближайшей почтовой станции (Алексеевской), труп на реке был пойман посланными для того нарочно людьми и наряжено следствие для открытия виновных.

    18-го августа 1874 г.

    Приближаюсь к одному из замечательнейших в Приленском крае селений, а именно к Витиму, от которого нахожусь в 22 верстах, на ночлеге. Все уже жители Петропавловской волости осмотрены мною. При осмотрах оказывалось много субъектов, имеющих зобы. Развитие этой болезни, которую я замечал уже в верховьях Лены, начиная от Качуги, достигло в этой местности своего maximum’a. Она поражает здесь всех без различия пола и возраста. Более всего однако же подвергаются ей женщины, в особенности же молодые девушки, — в таком громадном количестве, что из числа десяти женщин различного возраста едва найдется 2 или 3 без зоба. Зобы эти имеют уродливую форму и обыкновенно занимают всю переднюю часть шеи, достигая вверху подбородка и опускаясь ниже обеих ключиц. Однако заявление исправника о свирепствовании в этой местности сифилиса не подтвердилось, и при самом тщательном исследовании, всех сифилитиков в Петропавловской волости отыскалось 16 человек обоего пола.

    26-го августа 1874 г.

    19-го числа прибыл я в селение Витим, расположенное на открытой, возвышенной площади, по левой стороне р. Лены. Селение это небольшое. Дома, различной величины и формы, по большей части ветхи, все деревянные. Церковь, тоже деревянная, стоить на небольшой площадке, удаленной немного от домов к берегу Лены, откуда издали бросается в глаза плывущим по реке с двух противоположных ее сторон. В Витиме живет постоянно или заседатель или помощник исправника. Есть здесь почтовое отделение для приема простой и денежной корреспонденции, под заведыванием станционного смотрителя; есть несколько лавочек с колониальными товарами, несколько погребов с винами, выписываемыми из Москвы, два или три оптовых винных склада, трактир и много кабаков. Витим лежит в местности, чрез которую каждый год в половине сентября проходят работники, возвращающееся с золотых приисков домой. Наплыв этих работников бывает очень значителен: иногда их собирается в одно время до 5,000 человек; они проводить здесь несколько дней сряду в разгульной жизни, на которую исстрачивают приобретенный каждым из них порядочный заработок, простирающийся иногда до нескольких сот рублей. Селение Витим пользуется известностью между промышленниками всей Восточной Сибири, называющими его (в шутку, конечно) приленским Сан-Франциско. Название это оно получило от того, что в нем скопляется много аферистов, прибывающих сюда из корыстолюбивых целей: здесь можно встретить коренных сибиряков, русских, поляков, немцев, англичан, татар и евреев. У каждого из них есть какое-нибудь специальное занятие. Одни имеют небольшие лавки, торгуя в них разными товарами и продавая их по высоким ценам; другие держать винные погреба с большим запасом вин разного сорта, в числе которых находится и шампанское, продаваемое по 8 рублей за бутылку; иные содержать временные трактиры, или же служат приказчиками и поверенными. Но эти специальные занятия не вполне еще удовлетворяют страсть их к приобретению денег. Мысль их, вращаясь постоянно около золотых приисков, откуда не раз уже, быть может, дул на них ветер с золотою пылью, вовлекает их иногда в темные дела с здешними золотокрадами, попадающимися очень часто в руки местной полиции. Проживающие здесь татары, разнося свой товар по приискам, во время периодических своих странствований, шныряют по тайге в надежде наткнуться где-нибудь случайно на кусок золота, а евреи, сидя в темных уголках, как пауки, с необыкновенным терпением выжидают случая поймать в расставленные ими сети золотую муху. Одним словом, всякий старается всеми силами приобрести побольше денег, не упуская ни малейшего к тому случая и не пренебрегая никакими средствами. Нигде, мне кажется, известное, иезуитское правило: «цель оправдывает средства» не имеет такого применения, как у витимских промышленников. Каждый здешний аферист имеет более или менее порядочный запас денег. Посмотрев на него со стороны, можно подумать, что это простой крестьянин или жалкий, оборванный еврей, между тем как он обладает известным капиталом в 20-30 тысяч рублей. Самую большую прибыль доставляет им сентябрь месяц, когда работники с приисков, проходя через Витим, останавливаются в нем на несколько дней и буквально бросают во все стороны деньги. В трактирах, например, они требуют себе лучшие вины, не справляясь вовсе о цене их, лишь бы только на бутылках были разноцветные ярлыки с золотыми (непременно) надписями; им подают какую-то окрашенную спиртуозную микстуру, за которую берут тройную плату против стоимости потребованного вина. В лавках покупают целыми кусками ситец, а иногда шелковую материю, выстилая ими от одного кабака до другого дорожку, по которой ведут под руки с музыкой первостепенного кутилу в сопровождении многочисленной толпы пьяных товарищей. В кабаках делают разного рода скандалы, оканчивая их иногда уничтожением всех шкаликов, с водкою, за которые платят тройную и четверную цену. На все это здешние жители, а с ними заодно и местная полиция, смотрят сквозь пальцы, считая эти бесчинства невинным баловством. Между тем это баловство приводит к грубому разврату со всеми его последствиями. Формы того разврата до того отвратительны, что я не решаюсь приподнять занавес, скрывающую их в ночное время, а скажу только, что на следующий день утром не раз полиция поднимала па улице два или три трупа убитых из ревности. Кратковременное пребывание огромной массы работников в Витиме превращает это селение в Содом и Гоморру и служит основою бесчисленных рассказов, изобличающих все бесчинства витимских гостей; воровство и плутни, которыми с давнего времени славится Витим, в сравнении с описанными безобразиями являются только «невинным баловством».

    30-го августа 1874 г.

    Два дня уже сряду, по случаю праздника, на главной улице Витима раздаются песни праздношатающегося люда; пьяные крестьяне бесцеремонно заглядывают в окна домов, стучат в наружные двери и даже врываются в квартиры, ища случая совершить какую-нибудь кражу. Наклонность к пьянству так сильно развита между здешним населением обоего пола и действует до такой степени развращающим образом, что и дети с самых ранних лет знакомятся со спиртными напитками Испорченность нравов с руки аферистам, которые эксплуатируют ее в свою пользу, выманивая у работников, охочих на всякие пирушки и непозволительные шалости, весь их заработок.

    3-го сентября 1874 г.

    Вчера вместе с витимским заседателем я посетил две «резиденции золотопромышленников». Одна из резиденций, называемая Виска (наследников почетного гражданина Трапезникова), лежит в 5 верстах, на левом берегу Лены, другая же, Ленско-Витимская (компании Базанова и Сибирякова) в 15 верстах па правом берегу той же реки. Устроенные в них две больницы считаются отделениями главных больниц, находящихся на самых приисках в 300 и 400 верстах от Витима. Они хорошо содержатся; больные размещены выгодно, и при каждой больнице есть небольшая аптека с порядочным запасом медикаментов. В обеих больницах пользовано было в продолжение всего года только 16 человек сифилитиков; следовательно и чуть не оправдалось заявление киренского исправника о сильном будто бы распространении сифилиса в Витимской волости; при самом тщательном осмотре жителей, как в Витиме, так и в соседних деревнях, оказалось всего 10 человек, одержимых этою болезнью. Вообще же на всем прослеженном мною пространстве между г. Киренском и с. Витимом (более 800 верст) я отыскал 42 человека (в том числе 16 человек в Ленско-Витимской больнице), страдающих сифилисом в различной степени его развития.

    [В 1875 г. среди населения приленского края и Якутской области было замечено значительное распространение сифилиса. «Для исследования и сокращения» этой болезни был командирован по распоряжению министра внутренних дел дейст. стат. совет. Августинович. Он заявил иркутскому губернатору и генерал-губернатору Восточной Сибири, что болезнь эта распространяется между жителями приленского края приисковыми рабочими, «в большинстве случаев между женщинами в приисковых больницах и нередко высаживаемыми на берег Лены в селе Витиме с пароходов, несмотря на тяжкие страдания, больными рабочими, которые неоднократно умирали при волостном правлении». Вследствие этого иркутский губернатор по предложению генерал-губернатора поручил олекминскому горному исправнику «предложить всем золотопромышленникам рабочих, зараженных сифилисом и вообще прилипчивыми болезнями, оставлять на излечение в приисковых больницах до совершенного выздоровления, а не высылать с промыслов больными». Горный исправник отвечал, что г. Августинович не убедился «на месте и воочию, как бы следовало, в степени распространения сифилиса на промыслах», не исследовал «корень зла на месте и основал свои предположения... вероятно на слухах и рассказах жителей с. Витима. Из сведений, доставленных врачом Стояновым, видно, что на промыслах Ленского Т-ва, Базилевского, К° Арендаторов, Гинцбурга, Переяславцевой, Малопатомского Т-ва и на промыслах Катышевцева с 1-го мая 1872 г. по 80 апреля 1875 г., т.-е. за три года, на 6200 больных, лечившихся за это время в промысловых больницах и на домах, сифилитиков было 66 чел., из коих с явлениями вторичного и третичного сифилиса (давнего) было 58 и первичного 8. Из этого числа женщин больных первичным, сифилисом было только 2... Из настольного журнала больницы Константиновского прииска Трапезниковых видно, что с 10-го сентября 1872 г. по 10 июля 1875 г. почти на 3000 рабочих из служащих больных сифилитиков было 13 чел., а именно в 1872 г. 1 чел., в 1873 г. — 5 чел., в 1874 г. — 4 чел. и в 1875 г. — 3 чел. Основываясь на этих цифрах, очевидным становится, что причины распространения сифилиса в приленском населении, выставленные г. Августиновичем, не совсем верны и доказательны, и затем, если принять в соображение и сопоставить врачебные силы и средства частных золотых промыслов и приленских волостей и селений, то можно придти к совершенно противоположным выводам и заключениям, т.-е., что не золотые промысла и приисковые рабочие составляют рассадник сифилиса, а напротив того — приленские селения и их жители, и особенно с. Витим, остающиеся без всякой врачебной помощи, а также якуты и тунгусы, между которыми эта болезнь, к несчастью, очень распространена». Указывая на с. Витим, как источник заразы, горный исправник забывал, что с. Витим могло сделаться источником заразы именно потому, что до начала 80-х гг. оно было постоянным местом кутежей олекминских приисковых рабочих при выходе их из тайги. В заключение горный исправник уверял, что все рабочие, приходящие на промысла, непременно подвергаются медицинскому осмотру и из них больные принимаются в приисковые больницы, где и содержатся до окончательного излечения. «Только в случае упорного сифилиса, соединенного с цингой, неизлечимого на промыслах вследствие климатических условий, больные вывозятся с приисков на Мачу, где имеется прекрасная больница и доктор, а не в с. Витим, куда никогда не вывозился с приисков ни один больной (Арх. Витим. Горн. Испр. 1875 г. № 1120.). Однако новейшие наблюдатели подтверждают слова Августиновича; автор статьи в «Сибирском Сборнике» говорит: «известно, что среди приисковых рабочих... распространяется сифилис; он разносится впоследствии по деревням» («Сибир. Сборн.» 1889 г., вып. 1, стр. 24. Несмотря на осмотр рабочих при найме, сифилитики обоего пола попадается на промыслах и в настоящее время: в операцию 1894-95 г. на промыслах Ленского Т-ва было 9 случаев сифилиса. «Вести. Золотопр.» 1896 г., стр. 208.) /Семевский В. И. Рабочие на сибирских золотых промыслах. Историческое исследование. Т. ІІ. СПб. 1898. С. 420-421./]

    8-го сентября 1874 года.

    До сих пор остаюсь в Витиме, пользуя в устроенной на время больнице 10 человек обоего пола сифилитических больных. Каждому из вновь прибывающих в Витим бросается в глаза непомерная дороговизна на все, начиная с съестных припасов и кончая стиркою белья, что же касается платы за какую-нибудь маловажную услугу, то витимские крестьяне до того избалованы, что ценят свой труд уже рублями. Так напр. посланному за каким-нибудь делом на другой конец селения надобно заплатить рубль; за привезение или принесение воды, которая находится тут же около селения (в Лене), требуют тоже рубль. К щедрому вознаграждению за всякую малость приучили здешних поселян золотые прииски, где только одни деньги и дешевы. Работники на приисках сильно предаются пьянству и за одну рюмку водки готовы отдать последнюю рубашку. Хотя вокруг приисков расставлены пикеты, и казаки пулями преследуют всякую попытку к производству на промыслах запрещенной торговли спиртными напитками, однако все же не переводятся спиртоносцы, которые рискуя жизнью, ухитряются доставлять работникам запрещенный напиток, продавая его по баснословным ценам. За бутылку неочищенного спирта и притом разведенного до такой степени водою, что едва слышен запах водки, работники охотно платят по 25 рублей, а иногда и по 10 рублей за одну рюмку. Платят же они наличными деньгами, или золотом, утаенным от золотопромышленника и скрываемым где-либо в тайге. К витимским жителям, как я уже сказал выше, работники приходить сами, огромными массами за раз, в половине сентября. В день прибытия их в Витим делается праздничным днем для всего населения. Все селение приходить в необыкновенное движение; все суетятся, все бегут на пристань, стараясь опередить друг друга, перекликаются поминутно, толкаются, смеются, ругаются и все чем-то особенным озабоченны. В каждом доме пекут пироги, жарят говядину; временные рестораны, разукрашенные елками и искусственными цветами из тонкой разноцветной бумаги, запасаются множеством различных вин, наливок и холодных закусок, изрезанных на мелкие ломтики; открывается множество питейных домов. Все надевают праздничную одежду, а замужние женщины, девушки и девчонки лет 12-ти, даже старухи — наряжаются в самые лучшие платья. Одним словом, накануне уже все бывает готово к принятию дорогих гостей. Наконец плывут в лодках работники с музыкою и песнями. Все население от мала до велика бежит встречать их на берег Лены с распростертыми объятиями, не заботясь ни мало о том, кто попадет в эти объятия, прошлогодний ли знакомый, или незнакомый, лишь бы только привлечь на свою сторону побольше молодцов, жаждущих повеселиться вдоволь. Каждый приглашает их к себе в дом под разными предлогами. Разряженные и разрумяненные девушки, прогуливаясь небольшими группами по берегу реки, время от времени кокетливо затрагивают проходящих мимо них молодцов, улыбаются им приветливо, делают глазки и грозят шутливо пальчиком, стараясь этими невинными способами обратить на себя их внимание; некоторые же из них употребляют более убедительные и смелые средства для привлечения в свои дома дорогих гостей. Скоро группы гуляющих девушек уменьшаются; каждая находить своего суженого и вместе с ним отправляется домой, радуясь в душе, что ей попалась в руки золотая рыбка. В зазывании работников на квартиры не меньшее участие принимают и мальчики, которые перебегают от одного работника к другому, ласкаются, цепляются за рукава его рубашки, за широкие плисовые шаровары и неотвязчиво тянут за руку, обещая гостю «пребольшущий пирог» и много водки.

    Оглушительный говор, громкие приветствия, взаимные обнимания друг друга, звуки гармоний, слышимые в разных местах между толпою, и общая суета продолжаются до того времени, пока не кончатся переговоры и зазывания на квартиры. Тогда весь этот шумный народ, разделившись на отдельные группы, длинною вереницею тянется к селению съ песнями, музыкою и в сопровождении жандармов, присылаемых в Витим ежегодно к этому времени для наблюдения за порядком и тишиною. Одни из работников идут на квартиры, условившись платить в сутки от 3 до 10 рублей (иногда за один ночлег платят столько же), другие отправляются прямо в трактиры, а большинство из них атакует кабаки, которыми овладевает на все время пребывания в Витиме, расплачиваясь за свою храбрость последнею заработанною ими копейкою. Приглашенных на квартиры хозяева встречают с распростертыми объятиями, и дорогой гость, отуманенный сразу таким радушным приемом, чувствуя себя как дома, без всякого стеснения дает полную свободу своим прихотям: он сорить деньгами, и кутит весь день до поздней ночи, утопая в своеобразных удовольствиях. Проснувшегося па другое утро гостя, уже без копейки денег, хозяин прогоняет вон, занося притом иногда на него жалобу в полицию о неуплате за ночлег. Работники с туго набитым бумажником пируют вместе с хозяевами и их родственниками дня три, четыре, устраивая прогулки с музыкою и песнями из квартиры до ресторанов и питейных домов. Во время этих то прогулок герои дня велят выстилать себе дорожку ситцем и шелковою материею на обратном пути до квартиры. Впереди играют две-три гармонии; за ними идет в плисовом пиджаке или в цветной рубашке молодец-кутила с несколькими бутылками шампанского в каждой руке, поддерживаемый двумя товарищами, или двумя избранными сестрицами, и окруженный всею семьею хозяина, у которого уже ожидает дорогого постояльца обильная закуска. Наступает, наконец день расчета с хозяином, которому дорогой постоялец уплачивает иногда до 200 рублей за все свои невинные прихоти, не включая в эту сумму денег, затраченных на подарки для родственниц хозяина и издержек в ресторанах на вино. Расчеты эти всегда влекут за собою какую-нибудь неприятность, обрушивающуюся постоянно па одного только несчастного работника.

    15-го сентября 1874 г.

    Вчера прибыл я на последнюю почтовую станцию Иркутской губернии Жербинскую, испытав гораздо более неудобств в пути в продолжение трех последних суток, нежели во все время плавания по Лене в летние месяцы. Причиною того были голод и холод. На всем переезде между Витимом и Жербинским селением с трудом можно было отыскать кусок ржаного хлеба, о других же съестных припасах я и не справлялся, узнав от ямщиков, что здешнее население очень бедно. Холод в настоящее время весьма ощутителен, и здесь стоит уже пасмурная, дождливая и бурная осень. Вчера застигла нас в 10 часов утра буря, продолжавшаяся в течение целых суток с ужасною силою. Вслед за первым порывом юго-западного ветра река встрепенулась, потемнела и, взъерошив свой хребет, сначала производила беспрерывные всплески вдоль берега, а потом рассвирепела до такой степени,  что начала метать во все стороны громадные волны, покрывавшиеся ежеминутно белою пеною. Несчастная моя лодка, подобно легкой щепке, то кружилась на одном месте, то подымалась почти вертикально вверх, то стремительно опускалась вниз среди двух высоких волн, готовых, как казалось, в один миг погребсти нас на дне реки. Гребцы, бросив свои весла, сказавшиеся совершенно бесполезными, поспешили па помощь выбившемуся из сил рулевому, чтобы постоянно направлять нос лодки прямо на волны, не дозволяя им ударять в бока лодки, от чего она могла бы очень легко опрокинуться. Таким образом мы довольно долго боролись на средине реки с разъяренными волнами; наконец гребцам удалось воспользоваться минутным успокоением бури, чтобы приблизиться к берегу, защищенному немного от ветра высокими скалами. Здесь уже опасности было меньше. Рулевой с помощью гребцов постоянно удерживал в некотором расстоянии от берега лодку, которая сама собою неслась по быстрому течению реки, пересекая небольшие волны и делая около 8 верст в час. Мы плыли безостановочно до девяти часов вечера, минуя пристани почтовых станций и нигде не причаливая к берегу до самого Жербинского селения, где уже с помощью ямщиков с почтовой станции и других жителей селения поставили мою лодку в безопасном месте на пристани, привязав ее толстыми веревками к столбу, укрепленному в земле на возвышенном берегу реки. Я остался ночевать в каюте, служащей мне постоянною квартирою, и, чувствуя себя вне всякой опасности, прислушивался к завываниям бури, продолжавшейся всю ночь до 5 часов утра, и равнодушно считал толчки, от которых лодка покачивалась в стороны.

    Хотя на реке буря совершенно утихла, на берегу однако ж продолжается сильный, холодный ветер, дующий постоянно с запада и нагоняющий по временам тяжелые тучи, идущие так низко, что в быстром своем проходе касаются вершин некоторых высоких гор. Воздух туманный и сырой. По рассказам здешних жителей, такая погода стоить весь сентябрь месяц, и плавание по Лене бывает в это время опасным.

    10-го сентября 1874 г.

    Три дня уже нахожусь в Олекминске, окружном городе в Якутской области. Он лежит па левом берегу Лены, в открытой местности, простирающейся далеко во все стороны; горы и леса виднеются только вдали, а вблизи растут кое-где небольшие ивовые кустарники и молодые березки. Олекминск гораздо хуже Киренска; в нем всего одна улица, и та грязная, на которой время от времени можно видеть только якута, едущего верхом на воле. Волов употребляют здесь вместо лошадей для разных хозяйственных работ, равно как для таскания воды из реки и перевозки дров. Городское население состоит из русских (мещан и купцов), якутов и поселенцев, в числе которых находятся и раскольники (скопцы), сосланные сюда па жительство административным порядком. Эти последние очень трудолюбивы и ведут себя примерно. Коренные же якуты ленивы, неопрятны, недобросовестны и падки па чужую собственность. Как гребцы, они расторопны и смелы, но надоедают пассажиру своими уморительными сигналами, которые подают каждый раз, приближаясь к почтовой станции, чтобы вызвать па берег ямщиков. Сигналы их состоять из протяжных выкликиваний «аааа....у», повторяемых без умолку. Первый сигнал подает рулевой; вслед затем все трое хором орут это протяжное: «аааа....у», произнося последнее «у» самым громким голосом, и притом отрывисто, как бы выстрелом из пушки, и оканчивая словами: «ямщиков подавай!»

    Ужасная грязь на улице, холод и сырость, отняли у меня всякую охоту сделать, хотя одну прогулку по городу. Три дня безвыходно сижу в квартире, посматривал в окошко на Лену и призадумываясь над теми неожиданными сюрпризами, какие она готовить мне впереди, на пути в Якутск, до которого считают отсюда более 700 верст.

    21-го сентября 1874 г.

    Самому себе не верится, чтобы, плывя в лодке менее суток, можно было сделать 132 версты. Такое расстояние считается между г. Олекминском и Чекурскою почтовою станциею, на которую я прибыл в 10¹/₂ часов утра и приостановился па самое короткое время, чтобы запастись кое-какою провизиею. Сегодняшний день подобно вчерашнему солнечный, но холодный. В 11 часов поднялся небольшой ветер и слегка начал волновать поверхность Лены, за полчаса еще совершенно неподвижную и блестящую, как зеркало. Гребцы поочередно напевали свои (якутские импровизированные) песни и при помощи попутного ветра мчались стрелою до следующей почтовой станции, где их должны были сменить другие. Надобно заметить, что якуты поют свои песни не в рифму и притом незаученные, а по вдохновению, которое возбуждает в них всякий более замечательный предмет, подействовавший на их воображение как например: какая-нибудь скала, имеющая причудливую форму, объемистое и высокое дерево, орел парящий в воздухе, олень, переплывающий реку с одного берега на другой, наконец местность, которая им понравится более других. В честь всего этого они тотчас слагают песню, напевая ее в полголоса, заунывным речитативом, наводящим тоску на слушателя. На этот раз гребцов моих вдохновила ожидаемая ими буря. Песнь их, которую перевел по-русски один из гребцов, заключала в себе следующие выражения: «Лена проснулась; Лена недовольна, что ее разбудили гребцы; Лена начинает расплетать мокрые свои косы; ветер мешает Лене; Лена скоро рассердится, вишь как посинела; ветер смеется, смеется, смеется и, разинув пасть, дует прямо в глаза Лене; вскоре ветер зареветь па все дикие голоса; вскоре Лена взбеленится; вскоре наступить беда; ну! догор (товарищ), дружнее ну! догор, сильнее ударим веслами и... шабаш!»

    6 часов вечера. Два уже перегона сделал я от Чекурской почтовой станции благополучно и скоро, благодаря усердию гребцов и сильному ветру, дувшему постоянно в тыл лодке, как наконец сбилось предсказание якутов нас настигла буря.

    25-го сентября 1874 г.

    В 10 часов утра я прибыль на Булгунняхстахскую почтовую станцию, отстоящую от Якутска на 130 верст, сделав четыре перегона с одними и теми же гребцами, которых нанял в Батамейской деревне по следующему поводу. От Батамейской почтовой станции только пять перегонов до Бестахской деревни возить почту по реке, остальные же пять перегонов до Якутска надобно ехать сухим путем на телеге, так как почтовые станции удалены от берега реки на 10 и на 15 верст. По мере приближения к Якутску Лена становится все шире и шире и на ней появляются небольшие островки, покрытые одними только травяными растениями, а между Булгунняхстахскою и Бестахскою почтовыми станциями она почти так же широка как Амур. Характер гор тоже изменяется; они уже не скалисты, не глинистой формации, а состоят как бы из мельчайшего белого песку, которым покрыты и берега реки. Горы эти тянутся цепью по правой стороне Лены и если смотреть на них издали, они представляют собою видь белых пирамид, стоящих рядом друг возле друга в прямой линии, по приблизившись к ним, оказывается, что это ни что иное, как горные хребты, лежащие поперечно к Лене. Передняя их часть совершенно обнажена, бела и на ощупь не так тверда, как мел или известь. Вид их очень красив. Бока хребтов покрывает лес, состоящий из ели с примесью молодой березы. Левая сторона Лены низменна, покрыта белым песком, на котором в далеком расстоянии от берега нет никакой растительности. Такая местность замечается только до Бестахской почтовой станции; но чрез несколько верст дальше физиономия её начинает изменяться, и плоский левый берег делается гористым. Первые горы, стоящие рядом вдоль берега реки, представляют собою вид громадных каменных стен вышиною не более как в 15-20 саженей и с таким значительным наклоном вперед, что неприятно плыть вблизи мимо них из опасения, чтобы они не обрушились. Стены эти совершенно белы и как будто построены из толстых кирпичей. В 7 часов вечера мы остановились для отдыха на берегу реки против селения Покровского, отстоящего от Якутска в 84 верстах и находящегося менее чем в версте от нас. Послышался оттуда звон колокола и лай собак. Это сочетание звуков, имеющих различные источники, отозвались в груди моей самым отрадным чувством, какое испытал я в первый раз, плывя от Олекминска по глухим местам, где можно было видеть только вверху небесный свод, внизу воду, а по сторонам молчаливые скалы и угрюмую тайгу. Если же принять во внимание ежедневные почти бури па Лене, то легко представить себе, в каком настроении духа должен находиться злосчастный путешественник, будучи постоянно под гнетом тяжелых впечатлений. Должно ли после этого удивляться, что даже лай собак показался ему соловьиным голосом, напомнив собою жилой мир?

    26-го сентября 1874 г.

    Находясь в 11 часов утра в 30 верстах от Якутска, я готов был с кем угодно спорить, что под вечер непременно распрощаюсь с Леной, как вдруг встретила меня самая неожиданная остановка. Проплыв не более 8 верст дальше, ветер посадил мою лодку на мель, с которой не могу сняться и по настоящее время (11 часов ночи). Уже с раннего утра дул постоянно па встречу холодный ветер, не дозволявший нам делать более 4 верст в час. Больших волн не было, равно, как не было и подергиваний лодки, которые, как я заметил, были всегда предвестниками бури; лодка шла плавно, же покачнувшись ни разу в сторону. Вдруг в 12 часов дня подымись буря. Мы в то время плыли па расстоянии 50 или 60 саженей от берега, к которому гребцы тотчас поворотили лодку, — но при всех усилиях, в продолжение целого часа не могли к нему причалить. Оставалось только одно: направить лодку на мель и там ожидать окончания бури. Лодка стояла в таком направлении, что ветер, ударяя в один из ее боков, ежеминутно угрожал опрокинуть или разбить ее. Гребцы сделали из шестов подпорки со стороны противоположной ветру, но и те мало приносили пользы и чуть было не пробили насквозь тонкую стенку каюты, вдавливаясь в нее при каждом сильном порыве ветра. К тому же у нас не оказалось ни куска хлеба, не говоря уже о других съестных припасах, запасаться которыми я считал лишним, находясь уже так близко от города, да притом и не откуда было их взять. Эта пустынная местность, от которой отшатнулись горы на несколько верст, наводит ужасную тоску па человека. Лена в месте очень широка и берега ее отлоги. На далеком расстоянии от берегов реки, насколько можно окинуть глазом, виден только один белый песок и вода, кругом же мертвая тишина, не нарушаемая даже полетом птиц.

    27-го сентября 1571 г.

    На силу в 5 часов утра удалось нам сняться с мели, на которой мы пробыли около 17 часов на холоде, без сна и голодные. Буря утихла в 4 часа утра, но ветер все еще продолжался, не переменяя своего направления, и дул нам постоянно на встречу, замедлял наше плавание. Лодка моя, однако ж, подвигалась вперед, не встречая препятствия со стороны Лены, покоившейся здесь мирно на широком своем ложе, среди глубоких песков. По мере приближения к Якутску холод становился ощутительнее, а в 12-ти верстах от него я уже заметил на реке лед, тянувшийся узкою полосою вдоль левого берега, вблизи которого мы плыли. Судя но сегодняшнему холоду и по мерзлой земле, полагаю, что в этой местности температура воздуха понизилась уже по крайней мере до 5°. Оба берега реки довольно возвышенны за ними простирается вдоль плоская, ровная местность, лишённая всякой растительности, за исключением мелких тальниковых кустарников, разбросанных небольшими группами, на значительном друг от друга расстоянии. Плывя постоянно вблизи берега, я и не заметил как в 12 часов дня лодка моя остановилась на пристани, с которой видны были одни только верхушки церквей г. Якутска, расположенного на ровной площади по левой стороне Лены.

    В 3 часа пополудни я переехал в город.

                                                   ОБЛАСТНОЙ ГОРОД ЯКУТСК

    Якутск основан в 1647 году и долгое время носил название «Якутского острога». Он лежит под 61° северной широты и 147° восточной долготы, на левом берегу Лены, на ровной, низменной местности, с юго-западной стороны которой находится несколько небольших озер, совершенно высыхающих в жаркое летнее время. Главнейшее из этих озер называется Талое. Оно во время весеннего разлива Лены достигает больших размеров и делается глубоким, летом же превращается в громадную лужу, зловонные испарения которой становятся весьма ощутительными для всего города, в особенности же для жителей его западной стороны. Двенадцать лет тому назад предположено было: или очистить это озеро посредством спуска воды, или обнести его кругом оградою из жердей и засадить весь его берег со стороны города тальником, чтобы воспрепятствовать ввозу туда нечистот из города. Но ни то, ни другое не осуществилось, и озеро, не дождавшись очистки, совершенно почти высохло, благодаря тому, что в последние годы весенние разливы реки были очень незначительны. В настоящее время вся местность вокруг озер, заливаемая прежде водою, покрыта кочковатыми болотами.

    С восточной сторона городская площадь примыкает к протоку Лены (Курья), который после вскрытия реки в первой половине мая, переполнившись водою, разливается по всему так называемому «Городскому логу», который простирается па две версты по направлению к западу. Бывают такие годы, что вследствие скучения на Лене льда ниже города, вода в протоке поднимается очень высоко и, не взирая на то, что часть набережной защищена от напора воды деревянным срубом, она с неимоверною быстротою стремится в лог и, наполнив его водою, врывается во все части города, производя наводнение. Наводнение это однако ж не бывает продолжительно; оно также бистро исчезает, как и появляется, не причинив никакого вреда капитальным строениям.

    Вот какую местность занимает Якутск, расположенный полудугою от юга к северу и прорезанный довольно правильно продольными и поперечными улицами, которых всего 13. Кроме того есть еще 8 переулков. Всех домов в Якутске около 356; в том числе находится 6 казенных зданий, принадлежащих, разным ведомствам построек и до 340 частных домов (купцов, священников, мещан и казаков). Церквей 11; из этого числа 6 каменных, 3 деревянных и 2 домашних церкви. Все постройки в городе деревянные, из соснового леса, за исключением двух каменных домов; дома имеют неуклюжую форму; их безобразит высокие, крутые крыши несоответствующие размерам всей остальной постройки. Некоторые дома кажутся двухэтажными, между тем как они только стоять на высоких фундаментах. В домах незажиточных мещан и казаков вместо стекол в раме вставляют летом слюду, а зимою — лед. Ни при одном доме нет ретирадных мест, а устраивают временные только убежища, вовсе несекретные, на открытом воздухе, возле домов, иногда даже под самым окном, огораживая избранное место тальниковыми ветвями, елками или хвойником. Не говоря уже о зловонии и постоянной нечистоте внутри двора, недостаток ретирадных мест в холодное и ненастное время дает повод к неизбежной простуде, следствием которой являются по большей части геморроидальные припадки, разные болезни брюшных органов и неправильные менструации. Всем этим недугам подвергается две трети городского населения.

    Народонаселение в Якутске, простирается до 3,000 человек обоего пола. Оно состоит: из коренных купцов и мещан (около 1,000 человек), из казаков городового казачьего полка; из регулярного войска, квартирующего в городе (около 200 человек); из служащих гражданских чиновников и разночинцев и из якутов, часть которых находится в услужении у концов, мещан и священников, а другая занимается ремеслами и мелкою промышленностью. В состав населения входят также и поселенцы, сосланные сюда на жительство.

                                                                          * * *

    Сумма оборотов г. Якутска превышает в год миллион рублей. Один раз в год, а именно с открытием судоходства по р. Лене, из верховьев ее направляются в Якутск десятки деревянных судов, называемых паузками [Громадные плоскодонные лодки из досок, сколоченных деревянными гвоздями, и поднимающие от 2 до 3 тысяч пудов тяжести]. Суда эти в Качугском селении нагружаются разного рода товарами, преимущественно же такими, в каких постоянно нуждается простой народ, как то: бумажными изделиями, толстым сукном, кирпичным чаем, черкасским табаком и разною мелочью, необходимою в крестьянском быту. Большая часть паузков с такими товарами называется торговыми. Они останавливаются на пути в известных пунктах возле берега реки, сбывают свои товары местным жителям и уже с остатками только приплывают в г. Якутск между 5 и 10 числами июля месяца. Другая часть паузков, называемых проходными, по выходе из Качуги плывет безостановочно до Якутска, куда прибывает в конце мая или в первых числах июня. На этих последних привозят товары более уже соответствующие вкусу и потребностям городского населения: здесь находите дорогие шелковые материи, платки и шали, модные дамские уборы, кружева, варшавскую дамскую обувь, тонкие сукна, голландское полотно, готовые мужские платья, разные колониальные товары, портер, виноградный вина и много других предметов роскоши. Товары эти принадлежать иркутским купцам.

    С появлением первых паузков начинается в городе общее движение: всякий спешит посмотреть и прицениться к товарам, а, посещая ежедневно пристань под предлогом прогулки, покупает понемногу все необходимое для себя. Хотя для якутской ярмарки полагается два месяца июнь и июль, в продолжение которых распродажа товаров идет своим чередом, но самый разгар торговли начинается только с половины июля, когда уже соберутся все. торговцы, которые и устанавливают настоящую продажную цену. Кроме жителей, запасающихся в то время всеми необходимыми предметами для домашней жизни на весь год, главнейшими покупателями на ярмарке являются сельские священники, богатые якуты и лица, ведущие меновую торговлю с тунгусами, чукчами и другими инородцами северо-восточной части Якутской области, которые занимаются исключительно звериным промыслом. Для них-то якутские купцы запасаются во время ярмарки кирпичным чаем, табаком и железными изделиями, взамен которых получают от инородцев шнурки лисиц, песцов горностаев и весьма значительное количество черных белок. Соболей на якутской ярмарке продаже очень мало, так как их привозят из одной только местности, называемой Удское. В Колымском же округе их вовсе нет, а в остальных округах Якутской области они встречаются чрезвычайно редко. Сосредоточенную в Якутске пушнину закупают прибывшие с товарами иркутские купцы. Оставшуюся затем пушнину (в особенности песцов), якутские купцы отправляют по почте в Москву на комиссию. Кроме пушнины из Колымского и Верхоянского округов доставляют на якутскую ярмарку значительное количество мамонтовой кости в сыром виде, которую тоже отправляют в Москву транспортами по нескольку сот пудов за раз. Часть этой кости остается в Якутске, где якуты выделывают из нее гребни, запонки, рукоятки для ножей и вилок, ножики для разрезывания бумаги, ящики и подставки для часов резной работы, детские игрушки и разные мелочи.

    В одно почти время с прибытием в Якутск паузков появляется на Лене множество плотов с дровами, которыми промышленники запасаются зимою в верховьях реки для продажи их якутским жителям. Плоты эти в июне месяце запружают все протоки, находящиеся вблизи города, и тогда сосредоточивается около Якутска до 6,000 однополенных дров. В это время присутственные места и другие казенные учреждения, равно как и зажиточные частные лица, запасаются топливом на весь год. Цена на дрова не каждый год одинакова; она колеблется между 80 копейками и 1 р. 50 коп. за сажень с поставкою ее на берегу реки и с прибавкою к ней ¹/₂ аршина на промер. Продажа дров продолжается не более месяца, с половины июля до октября месяца, т. е. до наступления зимнего пути на реке не видно уже ни одного плота.

    Сбыт говядины и коровьего масла на золотые прииски в Олекминском округе и на Витимской системе (Иркутской губернии) составляет важную промышленность в здешних местах. Большой запрос на эти съестные припасы в последние десять лет возвысил их ценность и видимо, повлиял на уменьшение рогатого скота в Якутском округе, где в прежние времена скотоводство было развито в громадных размерах. Изобилие и дешевизна корма дозволяли всякому мало-мальски зажиточному якуту иметь десятки и сотни голов рогатого скота, который, доставляя ежедневно обильную пищу целому семейству, удовлетворял и остальным требованиям. Поэтому каждый домохозяин, обладающий большим количеством рогатого скота, нисколько им не дорожил. Единственным местом для сбыта скота был городской рынок, на котором вследствие конкуренции продавцов цены постоянно стояли очень низкие, так что пятнадцать лет тому назад, как рассказывали мне, пуд говядины продавали по 40 и 50 копеек, а пуд масла можно было купить от 1 руб. 50 коп. до 2 рублей. При такой дешевизне якуты не заботились ни о развитии скотоводства, ни об улучшении породы рогатого скота, предоставив одной природе заботу о его сбережении и приращении. Все их внимание сосредоточено было на лошадях, так как существовавшая тогда Российско-Американская компания, которой принадлежал Аянский порт, нуждалась в перевозке туда тяжестей. Перевозкою этою па вьючных лошадях занимались якуты и зарабатывали от компании много денег. С прекращением торговли в Аянском порту прекратился и их заработок, но вскоре открылся для них другой источник денежных доходов, а именно: запрос из золотых приисков па говядину и коровье масло. Якуты, относясь по прежнему равнодушно к улучшению скотоводства, начали убивать скот на продажу аферистам, разъезжающим по округу в качестве «приисковых поставщиков». Никому не приходило на мысль, что этот источник денежных доходов есть самый обманчивый и вредный. Вывозимая каждый год большими партиями говядина значительно уменьшила в настоящее время численность рогатого скота и, причиняя этим видимый ущерб хозяйству, доставляет выгоды одним лишь поставщикам, которые, покупая из первых рук говядину по 1 р. 50 коп. за пуд, получают за нее па приисках тройную цену и более. Между тем с появлением с приисков денег в среде населения, произошла перемена в образе жизни якутов. Якут, довольствовавшийся прежде предметами первой необходимости, теперь из подражания зажиточным людям усвоил себе некоторые их привычки. Кирпичный чай сделался обыденною потребностью каждого якута; вместо одежды из оленьих шкур появились сукно, даба, бумажная и шелковая материя; наконец, прежняя простая посуда (деревянная и берестяная), заменилась в беднейших даже юртах фабричными изделиями, как-то: самоварами, медными чайниками, фаянсовою чайною посудою и т. п. Одним словом. теперь якуты в домашнем быту стараются во всем подражать русскому населению.

    Рыбная ловля составляет немаловажную промышленность для населения Якутского округа, изобилующего озерами, в которых водится громадное количество чиров и карасей; эти последние хотя и не особенно крупны, но отличаются превосходным вкусом. В Лене же водятся из породы белых рыб: нельма, муксун, омуль, налим, щука и пр., из породы же красных — одна только стерлядь, которая как мне кажется, составляет особую разновидность; она имеет тупой нос и вкусом своим далеко уступает волжской и камской стерляди. Почти вся добытая рыба доставляется на Якутский рынок, и только небольшое ее количество отправляется на прииски, так как там свежая рыба употребляется для стола одних должностных лиц, работники же в постные дни продовольствуются соленою рыбою. В низовьях Лены около заштатного города Жиганска улов рыбы всегда бывают обильный; поэтому одну часть добытой нельмы солят на месте, из другой же вырезывают одни только жирные брюшки (тешки). Эти последние (соленые тоже) в большом количестве поступают в продажу под названием пупков и развозятся по всей Якутской области, как лакомое кушанье. Из остальной нельмы вываривают жир, который после старательной очистки употребляется в пищу, а неочищенный служить для смазки кож, освещения и т. п. Большие партии соленой рыбы, пупков и рыбьего жира отправляются вверх по Лене на плоскодонных лодках, называемых каюками, поднимающих около 500 пудов тяжести. Пуд соленой нельмы в 1874 году стоил от 2 рубл. до 2 р. 50 коп., а 1,000 штук соленых пупков от 40 до 50 рублей; несколько же лет тому назад цена их была несравненно ниже, так что пупки продавались па базаре в Якутске по копейке за штуку. Причина возвышения цен па рыбу в настоящее время заключается не в уменьшении улова рыбы, а в увеличении платы за труд, которую постоянно возвышают золотопромышленники, стараясь этим привлечь на прииски работников. Они действительно успевают в этом, сосредоточивая на приисках весь цвет рабочей силы, но успех их ложится тяжелым гнетом па сельскую промышленность и причиняет дороговизну па все продукты. В особенности дорог хлеб, которого здесь очень мало по причине почвенных и климатических условий, не вполне благоприятствующих земледелию.

                                                                                * * *

    Во главе духовенства Якутской области стоить епархиальный начальник, имеющий постоянное пребывание в Якутске, откуда он делает разъезды ежегодно по округам. С давних уже пор существует в Якутске мужской монастырь, все постройки которого деревянные. Сам по себе он очень беден и поддерживается только доходами за исполнение разных духовных треб. Белое (городское) духовенство достаточно обозначено материальными средствами: каждый из священников и даже из причетников имеет свой собственный дом. Большая часть теперешнего городского духовенства состоять из прежних сельских священников, переведенных в город и получивших здесь приходы. Некоторые из, них состоять на должности при кафедральном соборе; те же, которые обладают лучшими способностями и высшим образованием, преподают в духовном училище и вместе с тем состоять законоучителями в здешней прогимназии и детском приюте, получая за это приличное денежное вознаграждение. Сельские приходы занимают собою громадные пространства, и священнику приходится делать большие разъезды (сотни верст), нисколько раз в год. Притом же жилья якутов иногда так разбросаны, что отстоять друг от друга на десятки верст, и притом бывают до того не поместительны и грязны, что священнику невозможно в них приютиться, хотя бы на самое короткое время. Если принять в соображение этот затруднительный до крайности путь и все лишения, который претерпевает сельский священник в разъездах по обширному своему приходу, то нельзя не согласиться с тем, что обязанность его чрезвычайно тяжела и что труд его едва ли достаточно вознаграждается скромными прикосновениями прихожан. А между тем злословие не щадить этого труженика и как бы из зависти к беззаботной, по-видимому, его жизни старается поколебать общественное мнение относительно бескорыстия и добросовестности каждого здешнего приходского священника.

                                                                            * * *

     Якутская областная администрации с полным сочувствием относится к нуждам здешнего края, и во всех ее действиях замечается самое лучшее направление, благодаря инициативе генерал-губернатора Восточной Сибири и личным качествам стоящего во главе администрации якутского губернатора. Край видит в представителе администрации не одного лишь строгого начальника, преследующего злоупотребления, но и человека интеллигентного, справедливого, кроткого, доступного для всех и вникающего беспристрастно в положение каждого, не подчиняясь в своих убеждениях постороннему влиянию. Так отзываются в Якутске о начальнике здешнего края [Генерал-майор Виктор Павлович де-Витт]. Главная задача Якутского областного правления состоит в заботливости о благосостоянии инородческих племен и в искоренении взяточничества между сельскими урядниками, — но, к сожалению, задача эта решается с большим трудом и не всегда успешно. Причина неудачи заключается главнейшим образом в незнании административными лицами якутского языка, которым владеют только немногие чиновники, но на добросовестность их не всегда можно положиться. Поэтому все административные распоряжения, составленные па русском языке, ограничиваются по большей части одною лишь бесконечною перепискою, переполненною указаниями, внушениями, предостережениями и понуждениями. Циркуляры начальника области о разных улучшениях народного быта хотя и получаются кем следует, однако же остаются без исполнения в инородческих управах потому только, что изданы на русском языке, а следовательно и недоступны пониманию ни массе инородцев, ни избранным из среды ее головам, старостам и старшинам. Эти последние, хотя и имеют всегда беспрепятственный доступ к губернатору, но вследствие того, что не знают русского языка, в личном объяснении своем не могут обойтись без участия переводчика. Это обстоятельство крайне стесняет инородцев, так как они в более важных случаях не решаются откровенно высказать свои нужды и не смеют иногда заявить жалоб на обиды в присутствии третьего лица, опасаясь преследования в случае огласки. Переводчиками же бывают чаще всего станичные казаки, которые не всегда верно передают как заявления инородцев губернатору, так и ответы его инородцам. Полицейская власть, как городская, так и земская, находится в руках чиновников (местных уроженцев), хорошо знающих якутский язык, и потому сношения их с якутами, покрытые по большей части таинственностью, ускользают от бдительного надзора областного управления, до которого никогда почти не доходят жалобы якутов на полицию. Начальство, видя в этом доказательство хорошего управления, пришло к весьма логичному заключению, что «если не жалуются, следовательно довольны», — и с полным доверием относится к мнимой непогрешимости полицейских чиновников.

    Суд во всех исках и тяжебных делах, равно как и в случае маловажных проступков, производится в инородческой управе (состоящей из головы и старосты) без всяких определенных правил: дела разбираются и решаются по заведенному с давних времен порядку, дающему обширное поле злоупотреблениям. Хотя закон и представляет якутам право обращаться с жалобами в окружной суд или в окружные полицейские управления, но они неохотно пользуются этим правом, предпочитая покончить дело лучше на месте, домашним судом, нежели отправляться в город и подчиняться всем формальностям письменного (как называют якуты) суда.

                                                                            * * *

    Якутск в отношении общественной жизни похож па большинство провинциальных городков, которые по мере удаления от центра цивилизации и правительственной деятельности — погружаются все глубже и глубже в нравственный застой, и общественная их жизнь, выражающаяся в одних лишь житейских дрязгах, некрасиво выглядит в своих узких рамках. Всякому вновь прибывшему в Якутск сразу бросаются в глаза физиономии мужчин и женщин с азиатским типом: смуглый цвет лица, выдающиеся скулы, сплюснутый нос, низкий лоб и узкие глаза, явно изобличают якутскую расу, улучшенную посредством, смешения ее с русскими. Якутский народ, составлявший некогда независимое племя, быль порабощен, как известно, горстью смелых казаков. До сих пор еще около местного собора и присутственных мест уцелели три или четыре деревянных башни с частью деревянной же стены, составлявшей когда-то ограду «якутского городка или острожка». Из-за этой ограды храбрые казаки отстреливались из пищалей и самопалов от тучи стрел, которыми забрасывали их отстаивающие свой городок якуты. После многих стычек горсть русских храбрецов восторжествовала над громадными ордами туземцев, вынужденных сложить оружие и подчиниться русским законам. Якуты не скоро свыклись с мыслью о невозвратной потере своей независимости; но русское правительство, приняв их в свое подданство, не замедлило тотчас послать к ним своих воевод и чиновников и притом усилить отряд внутренней стражи переселением в Якутск казаков из других местностей Сибири. Казаки эти, люди большею частью бессемейные, посланные сюда для оседлой жизни, вынуждены были искать себе жен в туземном поселении. Это родство пришельцев с туземцами очень скоро сблизило их с завоевателями и перемещало их между собою до такой степени, что они, позаимствовав друг у друга язык, обычаи и верования, воспроизвели собою особый русско-якутский тип, отпечаток которого на большинстве лиц городского населения очень резко бросается в глаза каждому. Вследствие древнего родства между казаками и якутами многие казаки и мещане лучше владеют якутским языком нежели русским, и в образе жизни применяются к якутским обычаям. Якуты с обращением их в христианскую веру приняли христианские имена и русские фамилии; поэтому очень часто можно встретить в самом отдаленном улусе якута, который не понимает ни слова по-русски, а носит чисто русскую фамилию. Много фамилий шло к якутам и от чиновников, которые были у них крестными отцами. Постоянный наплыв в здешний край русских (чиновников, купцов, мещан, промышленников), начавшийся более 200 лет тому назад, продолжается и по настоящее время. Якутский элемент служить сильным тормозом для насаждения в крае просвещения, от наезжих из городов России и даже из столицы людей между которыми встречаются вполне образованные личности, якуты заимствуют лишь внешний блеск и знакомятся с правилами общежития. Один из бывших здесь губернаторов основал в Якутске общественное собрание с целью положить начало общественности и нравственному сближению в разносословном кружке городских жителей, и этим путем ознакомить их с необходимыми правилами общежития, которыми руководствуется русская общественная жизнь. В этих видах здешнее собрание, называемое «благородным», доступно для всех сословий и состоит под строгим контролем начальника области, следящего за благонравием и приличием посетителей. В члены этого клуба и в старшины избираются лица всех сословий. Если кто в первый раз посетит собрание, то непременно вынесет из него самое приятное впечатление: при виде во всем самой приличной, хотя и скромной обстановки ему даже и на мысль не приходить, что он находится среди полудикарей окраин Азии. Хорошо одетые молодые мужчины держать себя настоящими джентльменами, девицы и молодые дамы в небогатых, правда, но сделанных со вкусом нарядах, очень любезны, скромны без всякого жеманства и не застенчивы в разговорах, которые умеют оживлять меткими иногда остротами. Девицы и молодые дамы обыкновенно танцуют (музыку составляет городской оркестр из нескольких местных артистов), а более солидные летами маменьки и папеньки проводят большую часть вечера возле карточных столов, присматриваясь к игре в сибирский вист (генеральский), партию которой составляют их мужья, родные и знакомые. В здешнем собрании все устроено так хорошо и просто, незаметно никакой натянутости, никаких особенных условий, стесняющих свободу гостя: вечера обыкновенно продолжаются до 12 часов ночи и только в большие праздники оканчиваются часом - двумя позже. Первый оставляет собрание губернатор, а вслед за ним дамы и молодежь; остается еще несколько мужчин, которые, окончив партию «генеральского», угощаются шампанским, без чего никогда не расходятся по домам. Всякий мужчина утром занят делом: кто службою, кто торговлею или чем-нибудь другим по своей специальности, вечер же у каждого свободен и посвящается карточной игре, как то: «генеральскому», стуколке, мушке, а иногда и запрещенному штосику. Пока не соберутся все партнеры и не займут мест около карточных столов, гости заняты беседою, материалом для которой обыкновенно служить какое-нибудь приключение как в самом городе, так и вне его, или же какая-нибудь интересная новость. Но за недостатком того и другого разговор вращается около пустяков, в таком роде: что сказал его превосходительство на сегодняшнем докладе о таком то деле? что привезла нового Иркутская почта от его высокопревосходительства? чем кончилось такое-то дело? и пр. На это отвечают с небольшими прикрасами и прибавлениями, при чем спрошенный рисуется немного предо спрашивающим, а спрашивающий только соглашается с ним во всем. В этом и заключается взаимный обмен мыслей. Садятся за карты. В восьмом уже часу ставят на столе (где-нибудь в стороне) водку и наливку с общеупотребительными и как бы заслужившими здесь право гражданства солеными закусками. Что касается вообще общественной жизни в Якутске, то она мало чем разнится от жизни большинства провинциальных городов со всеми ее недостатками.

    В якутском обществе можно встретить очень немногих личностей, которые интересуются науками, следят за их состоянием и развитием в образованных странах, равно как и за событиями в политическом мире. Чтением выписываемых здесь журналов занимаются очень немногие, а почерпнутые из них сведения служат основою для беседы в избранных только кружках; но и эти кружки не так обширны, чтобы, хотя отчасти, могли пополнить собою то умственное неразвитее. в котором находится большинство здешнего городского населения.

                                                          ВИЛЮЙСКИЙ  ОКРУГ

    В конце декабря 1874 года мне было предложено отправиться в Вилюйский округ (соседний с Якутским), где в это время свирепствовала оспенная эпидемия. Местом жительства назначен г. Вилюйск (отстоящий от Якутска на 710 верст), откуда я был обязан делать разъезды по всему округу, населенному преимущественно якутами, незнающими ни слова по-русски. Округ занимает пространство в 987,370 кв. верст и слишком в два раза более Франции. Населения считается около 55,000 человек обоего пола, — в том числе до 4,000 тунгусов, которые ведут бродячую жизнь чаще всего у соседних округах, и 280 человек русских крестьян, оседлых в Нюрбинском селении. — Разъезды в здешних местах зимою по дурным дорогам, особенно в сильные морозы, сопряжены с большими неудобствами. Ездят обыкновенно на лошадях, и одни только тунгусы имеют оленей. От Якутска до Вилюйска надобно ехать постоянно чрез лиственный лес весьма узкою дорогою, по которой однако ж без затруднении может пройти кибитка, запряженная тройкою лошадей «гуськом». Для такой езды употребляют трех ямщиков за раз: один помещается на козлах, а два остальные едут верхом друг перед другом на передовых лошадях. Почтовые станции устроены на далеком одна от другой расстоянии; самый меньший перегон в 30 верст, по большей же части в 40, 50 и 60 верст. Такие большие переезды от станции до станции в сильные морозы чрезвычайно утомительны и до крайности неприятны. Не взирая ни на удобства экипажа, ни на теплую якутскую одежду, ощущается нестерпимый холод в плечах и спине по мере приближения к почтовой станции. Слово «приехали» производить на едущего какое-то магическое действие; ему вдруг делается тепло, легко и весело.... он старается поскорее выпрыгнуть из экипажа, но в этом отказывают ему онемелые ноги. Не долго впрочем приходится ждать помощи: несколько мощных якутских рук мигом вытаскивают приезжего из саней, ведут или, скорее, несут к юрте, всовывают (буквально) в узкую, низкую и притом наклонную дверь и на высоком ее пороге оставляюсь одного. Оставленный таким образом в узком отверстии, он старается высвободиться из него, но, не имея перед собою точки опоры, оступается с порога вниз и падает иногда внутрь юрты, наполненной густым паром, сквозь который ничего не видно. Это нечаянное падение не причиняет ему никакого вреда, так как весь пол юрты покрыть сеном. Хозяин со всею наличного семьею принимается раздавать гостя, который выглядит каким-то мохнатым, неуклюжим и обледеневшим с головы до ног чучелом, непохожим на человека. С него быстро снимают верхнюю одежду, очищают ее от снега и развешивают на жердях, мелкие же вещи сушат в руках пред очагом, к которому в то же время протягиваются руки ямщиков и остальной свиты, сопровождающей здесь обыкновенно всякого чиновника. Каждый старается подступить к огню поближе, чтобы согреть окоченелые руки и вообще размять члены в благодатной теплоте. Каждый приближает к огню снятую одежду, и выходящий из нее клубами пар еще более сгущает в юртн тяжелый воздух, испорченный уже и без того испарениями находящегося за перегородкою хотона [Хлев для рогатого скота, устраиваемый якутами в юртах за перегородкою]. Но проезжающий мало обращает на это внимания и, пробыв нисколько часов сряду на 40-градусномъ морозе, спешит отогреть здесь свои окостеневшие члены. Живительная теплота наделяет его столь приятным чувством, что смрадная якутская юрта со всею отвратительною обстановкою представляется его воображению каким-то сказочным убежищем со всеми его прелестями. Такой приятной мечте приезжий предается, лежа на мягкой подстилке (из сена или оленьих шкур) в одной из грязных перегородок, которых находится несколько в каждой юрте. Они служат якутам вместо отдельных комнат или, правильнее, вместо отдельных кроватей, закрытых иногда занавесками, которые предназначаются только почетнейшим гостям. Пока приезжие занимаются раздеванием друг друга и развешиванием по всей юрте мерзлой одежды, хозяева хлопочут около очага, уставляя на нем котелки с водою для чая ямщикам и остальным якутам, сопровождающим чиновника, а для чиновника ставят самовар, который усердно поддувают со всех сторон якутки и их полунагие дети. Затем начинается возня около съестных припасов; каждый вытаскивает из своего мешка мерзлую провизию и несет ее к очагу. Мерзлый хлеб, порезанный заранее ломтиками, раскладывают на тонких щепках у огня; куски мяса разогревают на заострённых палочках; варят привезенные с собою пельмени, рыбу, заваривают кирпичный чай; топят коровье масло на сковородках; одним словом, около очага происходить страшная суматоха, а на очаге слышится шипение и треск от жирных веществ, распространяющих по всей юрте запах, возбуждающий аппетит в голодных путешественниках. Вся эта стряпня производится грязными руками якутов, в особенности же якуток, которые никогда почти не моются, а если и вздумается им когда-нибудь обмыть запачканный лицо и руки (остального тела вовсе не моют), тогда берут воду из ближайшей лужи. Вообще все якутки очень неопрятны: многие не носят рубах, а только одну длинную до колен кофту, сшитую из оленьих шкур мехом наружу. Нижнюю одежду составляют так называемые сэлья и бутуро, из которых первые плотно обхватывают седалище и достигают половины бедер, а последние, в виде голенищ, прикрепляются ремешками к сэльям, доходят до косточек и там прикрепляются тоже ремешками. Нижняя одежда сделана мехом внутрь. На ноги надевают торбаза (род сапогов, сделанных из оленьих камусов), точно такие же, как у мужчин. Голова у них обыкновенно открыта; в праздничные только дни надеваются шапочки, сшитые из пыжиков. Более зажиточные якутки носят рубахи по большей части из синего коленкора (даба), но делают только по одной и изнашиваютъ не снимая с себя до тех пор, пока они не превратятся в лоскутья. Мужчины тоже не носят рубах и костюм их такой же как у женщин с тою только разницею, что их сэлья — цельная. Дети постоянно полунагие; двухлетний якутенок носит уже на ногах торбаза, остальное его тело прикрыто нагольною меховою кофточкою; они почти постоянно сидят возле очага и согреваются у огня. Не одни однако ж . дети, но и вообще якуты привыкли большую часть дня проводить около очага (особенно якутки), вследствие чего многие из них страдают хроническим воспалением глаз, а некоторые совершенно теряют зрение.

    Отдельных почтовых станций в Вилюйском округе нет; все они помещаются в якутских юртах. Если проезжающему уже и заранее известно, что на всякой станции его ожидает та же грязная обстановка, удушливый воздух и толкотня, однако, прозябший и голодный он спешит к ней, мечтая лишь о стакане горячего чая и мягкой берлоге в крошечном, темном уголке юрты. Осуществлению этих скромных желаний способствует в этих местах скорая почтовая езда: якуты вообще возят шибко, в особенности, если едущий чиновник обратится к ним по-якутски: «тургениг бар» (поезжай скорее); тогда каюры (ямщики) мчатся во всю прыть с криком: «аха... аха... ай!» что, впрочем, они и без того делают за три версты до почтовой станции. Здешние каюры очень кротки, послушны и стараются угодить пассажиру во всем, но не зная русского языка, большею частью только смотрят ему в глаза и, бессмысленно улыбаясь, отвечают: «толкуй-сох» (не понимаю). Такое непонимание друг друга волнует, а иногда и приводить в раздражение более вспыльчивого пассажира, которому уже и без того надоедает большой переезд в глухой тайге и сильный мороз. Если спросить ямщика, сколько уже проехали верст, или, сколько еще остается до следующей станции, он к вам обернется, посмотрит, улыбнется и шибко погонит лошадей, не обращая никакого внимания на весьма узкую дорогу, проложенную между густыми деревьями, сухие ветки которых, постоянно задевая едущего, могут легко выколоть ему глаза, а лежащие по сторонам во многих местах опрокинутые с корнями пни изломать экипаж. Так же неосторожно поступают они и при крутых спусках в озера, речки и протоки, которых здесь очень много. Пассажир может сломать себе шею, если он не следит за ездою и не умеет по-якутски остановить каюров вовремя словами: «аргый-тюгер»: (поезжай поосторожнее): тогда два ямщика сходят с лошадей и подталкивают экипаж; без этого же предостережения они стремглав пускаются с горы, желая показать этим свое удальство. Хотя при каждом чиновнике состоит постоянно казак, назначенный ему в переводчики, но во время пути он мало приносить пользы, следуя обыкновенно позади на далеком иногда расстоянии; поэтому в переездах от станции до станции чиновник находится в полной зависимости от ямщиков, что дает часто повод к разным недоразумениям. На почтовых станциях и вообще на пунктах, где переменяют лошадей, а также при объяснениях с инородческими (так их здесь называют) старостами и головами невозможно обойтись без казака, который вместе с тем и услуживает чиновнику. Казак-переводчик пользуется особенным почетом у простодушных якутов, которые слушают его во всем и беспрекословно исполняют все его приказания, передаваемые часто из личных корыстолюбивых видов, но от имени чиновников. Таким образом плутни казака дают повод к нареканиям и жалобам на домогательства, в которых административные власти обвиняют ни в чем невиновного чиновника. Плутни казаков-переводчиков большею частью заключаются в требовании содержателей почт (якутов) лишних лошадей как бы для чиновника, употребляя их для перевозки собственной своей клади, толщей из разных предметов, которыми они запасаются в Якутске, для вымена их на пушнину. Отсюда происходят впоследствии жалобы, которые оканчиваются уплатою чиновникам прогонов за лишнюю лошадь. Казак-переводчик, сделав несколько поездок с чиновником, строит себе в городе порядочный домик, а злосчастный чиновник постоянно прибегает к займу денег для дневного пропитания.

    8-го января прибыль я в г. Вилюйск, откуда в продолжение двух месяцев делал разъезды по всему округу для осмотра больных. Город этот хуже всякой русской деревни: он лежит как бы в котловине, на кочковатом болоте, которое со всех сторон окружено густым лесом, состоящим (около самого города) преимущественно из пихты с примесью сосны и лиственницы. В нем всего 36 весьма некрасивых домов, 5 якутских юрт и 1 деревянная церковь. На конце города стоит острог; он тоже деревянный, но довольно обширный и составляет одну из лучших построек; в нем содержится один только арестант [23 декабря 1871 года из вилюйского тюремного замка в Якутск был оправлен секретный арестант Юзефат Огрызко, а на его место, 11 января 1872 года, «вселен» государственный преступник Николай Гаврилович Чернышевский. – А. Б.]. Население состоит из русских (мещан) и якутов. Читатель не может составить себе и приблизительного понятия о той ужасной глуши, в какой находится этот городок, и той мертвенной тишине, которой не нарушает ни днем, ни даже ночью лай собак. Здесь нельзя заметить ни малейшего признака жизни: улицы всегда пусты; кругом безмолвие; все жители как бы погружены в летаргический сон, или подверглись периодической спячке подобно медведям, покоящимся теперь под глубоким снегом в отдаленных трущобах непроходимой здешней тайги. Куда ни кинешь глазом, он упирается в эту молчаливую тайгу, которая со всех сторон в виде амфитеатра опоясывает город высокою стеною. Впереди ее как бы на страже, стоят друг возле друга массивные пихты, отягощенные снегом неподвижные, как мраморные статуи или лесные привидения, окоченелые от 50-градусного мороза, от которого и сам воздух пришел в такое оцепенение, что в нем замечается полнейшая неподвижность. На пространстве 30-ти и более верст вокруг города нельзя встретить ни одного зверька, ни одной птички. В такой-то местности находится г. Вилюйск, представляющий в зимнее время уединенное кладбище, громадный могилы которого, покрытые сугробами снега, издали бросаются в глаза. Пробыв в нем несколько дней сряду как бы в одиночном заключении, я почувствовал такую сильную тоску, что едва мог дождаться необходимых распоряжений от местного полицейского управления насчет моих разъездов по округу. Меня уже не устрашали ни жестокие морозы, ни отвратительные якутские юрты; напротив, я с отрадою в душе спешил к каждому якутскому жилью, будучи уверен, что меня там встретит радушный прием хозяев и чистосердечное желание угодить по возможности во всем.

    Здешние якуты до крайности нечистоплотны: никогда не моются, одежду изнашивают без перемены, и спят не раздеваясь; в выборе пищи и питья тоже весьма неразборчивы, и для утоления жажды им достаточно взять воду из первой попавшейся под руку лужи (летом) или из растаявшего снега, истоптанного рогатым скотом. Беднейшие якуты за неимением ржаной муки употребляют истолченную в мелкий порошок сосновую кору, очищенную от верхней кожицы, и приготовляют из нее похлебку посредством продолжительного взбалтывания этой древесной муки с кипяченою водою. Пищу эту они называют «болтушкою». Добытую ими летом в большом количестве мелкую рыбу якуты зарывают в землю и уже гнилую варят, приготовляя из нее пищу под названием сыма. Сыма имеет весьма неприятный резкий запах, который распространяется очень далеко, за версту и более того места, где она приготовляется. Якуты употребляют в пищу также и лошадиное мясо, предпочитая его, как кажется, коровьему, не смотря на то, что более зажиточные якуты имеют по нескольку десятков голов рогатого скота. Притом якуты не придают никакого значения правильному употреблению пищи, хотя и кажутся па вид чрезвычайно воздержными. Иногда за недостатком съестных припасов, что случается часто во время охоты за белками, якут переносить голод в продолжение двух-трех и более суток, и наоборот, в исключительных случаях, каковы напр. свадьба, поминки по умершим, приглашение в гости и т. п., он столько же времени, без перерыва предастся обжорству без всякого вреда для здоровья. О якутах сложилось общее понятие, что их никогда и ничем накормить досыта невозможно. Чаще всего они угощают друг друга растопленным горячим коровьим маслом, к которому примешивают иногда лошадиный жир, и могут выпивать зараз по нескольку фунтов этой смеси. Лошадиный же жир сам по себе они употребляют как лекарство от всех болезней, запивая каждый прием холодною, грязною водою. Хотя все якуты обращены уже в христианство и по-видимому исполняют все церковные обряды, но в случае болезни обращаются за советом к шаманам, которые и до сих пор не перевелись не только в Вилюйском округе, но и во всей Якутской области. Они так скрытно упражняются в своем ремесле, и якуты так ловко скрывают их в своей среде, что полиция, не имея никаких явных улик, не может преследовать их открыто. Заподозревают в шаманстве того только, кто вопреки принятому обычаю никогда не стрижет волосы, а заплетает в косу, придерживаясь будто бы старинного обычая. Такому якуту окружной исправник предлагает обрезать волосы; этим ограничиваются все меры к искоренению между якутами шаманства. Кроме шаманства у якутов можно заметить много предрассудков, так они крепко веруют в доброго и злого духа, для умилостивления которых они совершают жертвоприношения в тайге, преимущественно в тех местах, которые угрожают им какою-нибудь опасностью в дороге. Такие места, известные им уже с давних времен, находятся обыкновенно при весьма крутых спусках в озера и речки и на вершинах высоких гор, на который надобно взбираться по очень узкой дороге, проложенной над пропастью. Якут, проезжающий около такого места, непременно остановится под каким-нибудь предлогом (если он везет чиновника) и, выдернув несколько волос из гривы лошади и из хвоста, вешает их на ветви громадной лиственницы или сосны. Кроме лошадиных волос, якуты, отправляясь в дорогу, запасаются разными другими вещами, как-то кусками оленьей кожи, старыми ремешками, негодными уже к употреблению, лоскутьями изношенной рубашки из синей дабы, костями оленей и лошадей, оставшимися после пищи, кусками изломанных охотничьих снарядов: луков, лык и т. п.; все это они или вешают на дереве, или кладут возле этого импровизированного жертвенника. Жертвы приносятся обоим духам: доброму, спустившись уже благополучно (стремглав) в озеро или речку зимою, а также взобравшись на высокую гору, зимою же — перед спуском вниз и перед опасным переездом над пропастью. Во время свирепствования между ними эпидемической болезни они убивают собак и вешают их на воротах возле своих юрт, чтобы этим умилостивить злого духа. Повешенных собак они не снимают во все продолжение эпидемии в том убеждении, что злой дух, удовлетворяемый каждый день этим жертвоприношением, не станет искать новых жертв для себя в среде их семейств. Полиция конечно преследует этот зловредный предрассудок. Одною из главнейших привычек якута составляет курение табаку. С самого юного возраста он носить при себе постоянно огниво, кремень, губку и крошечную медную трубочку «хантаяр» (меньше наперстка), в которой едва может поместиться несколько крох измятого в пальцах табака. С этими принадлежностями он не расстается даже ложась спать. Курение каждый раз продолжается не более 20 секунд, но за то возобновляется очень часто. Якут долгое время может переносить голод и бессонницу, но ни одного дня не может обойтись без курения. Курят обыкновенно черкасский табак, а за неимением его употребляют кору старого тополя, который встречается очень часто в здешней тайге на низменных местах. Беднейшие якуты, не имеющие медной трубочки, делают ее каждый раз, как вздумают курить, из какой-нибудь щепки. Щепке этой посредством ножа [Каждый якут носить при себе небольшой нож, привязанный па ремешке около правого бедра или заткнутый за голенище торбаза] придают форму крошечного челнока, длиною в 2 вершка, а шириною в ¹/₂ вершка. На плоской стороне выдалбливают углубление и просверливают в нем насквозь небольшое отверстие. Углубление наполняют крохами табака или измельченной тополевой коры, а чрез отверстие тянуть дым, приложив ко рту выпуклую сторону сделанной наскоро трубки. Приготовление такой трубки требует, по крайней мере, в десять раз больше времени, нежели само курение, в чем я убедился, делая наблюдения над каюрами. Каждый из них втягивал в себя дым от 13 до 17 раз и после этого прехладнокровно бросал в сторону наскоро сделанный хантаяр.

                                                                              * * *

    В конце февраля 1875 года я должен был отправиться в один из самых отдаленных округов Якутской области, а именно в Колымский округ. Пришлось опять возвратиться в Якутск, из которого 10-го марта я отправился в г. Средне-Колымск. Город этот отстоит от Якутска более чем на 2,500 верст. Всякий чиновник, собираясь в такой далекий путь, запасается провизиею по крайней мере на два месяца, снаряжает под поезд свой две или три нарты и шьет для себя якутскую одежду [Куклянка из оленьих пыжиков, торбаза, меховая шапка (из лисьих лапок) с наушниками и меховые рукавицы]. В переводчики, а вместе с ним и в проводники чиновнику назначается казак из местного Якутского казачьего полка. До Средне-Колымска ездят частью на лошадях, частью на оленях, и только в немногих местах на собаках. На навьюченных лошадях пассажиры и ямщики едут верхом. По желанию же едущего впрягают в нарту по одной лошади, а где лошадей нет, по дна оленя, или по 13 собак (полная собачья упряжь). Двенадцать собак, запряженных в шорки (алык), идут попарно одна перед другою, а тринадцатая, выдрессированная, идет впереди и называется «передовою»; она держится постоянно проложенной по снегу тропинки, которая здесь служить единственною дорогою для езды.

                                                               ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ

    14-го марта 1875 года.

    Сделав около 270 верст от Якутска в продолжение 4 дней, вчера вечером я остановился ночевать в урочище Сангаалы. Меня везли в нарте почти шагом, чтобы не отстали следовавшие позади меня вьючные лошади, на которых ехали верхом фельдшер, переводчик, ямщики и транспортировались медикаменты, аптекарские припасы и остальные тяжести, уложенные в тюки. Поезд был растянут по крайней мере на четверть версты и подвигался до того медленно по узкой тропинке, что от ночлега до ночлега мы делали не более 30 или 40 верст, останавливаясь засветло ночевать в одиночных юртах, построенных на различном друг от друга расстоянии между почтовыми станциями. Почтовые же станции (как это значилось в расписании), устроены на расстоянии 150, 200 и 500 верст одна от другой. Почтовая тропинка проложена через леса и тундры. Леса здесь лиственные, кое-где только встречается пихта и очень редко береза. Лиственные деревья, хотя довольно высоки, но тонки и чахлы, и при том между ними находятся такие значительные промежутки, что глаз свободно проникает на полверсты в глубь леса. Лесистая местность вообще возвышенна и холмиста. Всю низменность покрывают тундры, усеянные высокими, закруглёнными кочками, которые в иных местах до того скучены, что проезд между ними становится весьма затруднительным. В двух верстах от урочища Сангаалы надобно проезжать р. Алдан. Река эта ¹/₂ версты шириною, имеет весьма крутой спуск, а берега ее (западный и восточный) запружены громадными льдинами, скученными в некоторых местах так высоко, что трудно отыскать свободный проезд на средину реки. Это указывает на то, что она не замерзает сразу, а сильно волнуется при больших морозах в начале зимы.

    15-го марта 1875 г.

    В продолжение всего дня я сделал не более 40 верст от р. Алдана и остановился ночевать в поварне Мэркэша, откуда виднеется уже впереди за 150 верст Верхоянский хребет. Медленность сегодняшней езды произошла от того, что надобно было ехать узкою тропинкою, проложенною чрез лес по косогорам, на которых ежеминутно опрокидывались следовавшие позади меня парты с провизиею и вещами, между тем как мою нарту беспрерывно поддерживали ямщики. Кроме того, было очень много высоких и крутых спусков на речки, требовавших напряженного внимания со стороны ямщиков и свойственной осторожности, чтобы предохранить едущего от неминуемых ушибов. В довершение всех неудобств сегодняшней езды узкая тропинка проходила в некоторых местах сквозь чащу скученных кустарников, сухие ветви которых, ударявшие в бока нарты, угрожали на каждом шагу выколоть глаза, если бы мне вздумалось приподняться на нарте [Нарта, это род весьма узких, но длинных (во весь рост человека) саней, в которых пассажир должен постоянно лежать, будучи в состоянии только поворотиться с боку на бок. Кроме подушки и одеяла, ничего больше в нарте поместить невозможно]. После весьма неудобной езды пришлось мне первый раз ночевать в так называемой «поварне». Это небольшой деревянный восьмиугольный домик, похожий па юрту, а еще более па русский амбар, но без крыши; стенки его сложены очень небрежно из искривленных лиственных бревен, между которыми просвечивается множество щелей, пропускающих холод и сырость. В двух противоположных стенках (справа и слева от входа) сделано в каждой по одному окошку, в который зимою вставляют льдины, летом же они открыты. По средине поварни стоить четырехугольный очаг, над которым в потолке прорублено довольно большое отверстие для выхода дыма, а вокруг стен поделаны нары самой простой работы из тонких лиственниц, расколотых пополам, но необтесанных. Из такого материала сколочены кое-как на скорую руку пол и потолок; этот последний прикрыт сверху не очень толстым слоем земли, а пол, весь в дырах, наполненных сором, до того неровен, что по нем надобно ступать с большою осторожностью из опасения переломить себе ноги. Такие приюты для приезжающих, по словам сопровождающего меня казака, ожидают нас и впереди по всему тракту до Средне-Колымска (если тропинку, проложенную по снегу можно назвать трактом) за исключением только почтовых станций, которые помещаются обыкновенно в жилых якутских юртах.

    Все поварни стоять пустыми до посещения их проезжающими, а поэтому постоянно холодны и сыры. Такая же точно была поварня Мэркэша, в которой я остановился ночевать вчера вечером, голодный и утомленный ездою. При входе в поварню я заметил вязку рубленных дров, оставленных, как мне потом объяснили, бывшими здесь до нас проезжающими, что и мы в свою очередь должны были сделать, выезжая оттуда. Ямщики тотчас принялись разводить на очаге огонь, отчего вскоре вся внутренность поварни наполнилась до того густым и едкимъ дымом, что не было никакой возможности устоять на ногах или сидеть, и я был принужден пролежать более часа с закрытыми глазами на грязных нарах, не раздеваясь и постоянно заслоняя рот, чтобы не задохнуться от дыма. Очень долго не согревался воздух в поварне, так как дверь ее почти не затворялась от шныряния взад и вперед ямщиков, таскавших то узелки со съестными припасами, то лед для приготовления чая, то дрова для поддерживания на очаге беспрерывного огня. Словом, спустя только два часа после приезда в поварню удалось мне успокоиться как следует, освободиться от непривычного якутского дорожного костюма, напиться чаю, а после него подкрепить силы, чем Бог послал, или, правильнее сказать, имеющеюся в запасе мерзлою провизиею, на разогревание которой надобно было еще употребить около ¾ часа. Уже было далеко за полночь, когда мы вздумали лечь спать. Вся поварня наполнилась вдруг оленьими шкурами, употребляемыми у якутов вместо постели, и в один миг весь пол был покрыт ими, за недостатком мест на нарах, большую часть которых занимали тюки с разною рухлядью и узлы с провизиею, в особом же уголке устроили для меня постель, развесив пред нею чум [Род простыни, сшитой из ровдуги низкого сорта, шириною от 2 до 2¹/₂ аршин. Длина чума бывает различная], для защиты от пылающего на очаге огня. Каждый лег спать, не раздаваясь и укутавшись, чем попало, с головы до ног, так как в поварне, не взирая на поддерживаемый в продолжение нескольких часов огонь на очаге, был постоянный холод. Это происходило вследствие того, что ужасно дуло чрез неплотно притворенную дверь, из под пола, чрез огромные щели в стенах и наконец чрез большое отверстие над очагом, после того как он был потушен. Это отверстие было так велико, что доставляло возможность любоваться звездами, ярко светящимися в настоящее время на безоблачном небе. Я не сомкнул глаз во всю ночь, приходя по временам в раздражение от носовой музыки погруженных в глубокий сон якутов, из которых один надоел мне в особенности, напевая во сне речитативом свой якутский романс. На силу дождался я утра, а вместе с ним и времени отбытия из отвратительной Мэркэшанской поварни.

    18 марта 1875 г.

    В 7 часов вечера я остановился ночевать в поварне Ана-сох (поварня без дверей), находящейся в 20 вер. от того места, где мне предстоит завтра переезжать, или, как здесь выражаются, «переваливать» чрез Верхоянский хребет, составляющий один из отрогов Яблоновых гор. В продолжение трех дней я сделал не более 120 верст, переночевав два раза на Битюкульской почтовой станции и в поварне Курун-Хабчагай, в 40 вер. от поварни Ана-сох. Переезды в эти дни до того были затруднительны, что вряд ли хуже их можно отыскать на всем земном шаре. Дорога, т. е. тропинка, проложенная в лесах по высоким, неровным, скалистым пригоркам с крутыми спусками, а на низменностях по кочковатым тундрам, чуть была заметна, а в некоторых местах исчезала окончательно. След ее обозначали только в лесу небольшие деревянные кресты, сложенные на скорую руку из тонких прутьев, а на кочковатых тундрах и озерах — не очень высокие и толстые палки, к концам которых были прикреплены закругленные кочки вместе с растущею на них длинною травою (осока), похожие издали на человеческие головы с распущенными волосами. Много раз приходилось пробиваться сквозь чащу, лежа в нарте лицом вниз, чтобы не наткнуться на торчащие по обеим сторонам сухие ветки, испытывать сотрясающие толчки о пни, попадавшиеся на каждом шагу, удерживаться с напряжением сил от опрокинутия на отвесных почти косогорах, спускаясь в мелкие речки и протоки, которых на пути встречалось очень много. Все это однако ж не помешало мне делать наблюдения над данною местностью. Почтовая тропинка идет по направлению цепи Яблоновых гор, то  приближаясь к ним на  несколько саженей, то удаляясь от них более чем на четверть версты чаще всего в глубь леса, где она проходит между лиственничными деревьями, стоящими одно возле другого так близко, что нарта едва может проскользнуть между ними. Здесь между лиственницами обильно растет бальзамический тополь, высокий, стройный и довольно толстый ствол которого в нижней его части покрыть плотною, потрескавшеюся корою, которую якуты и тунгусы примешивают к табаку, а иногда курят без всякой примеси, искрошив ее очень мелко. Здесь встречается также много березы, которая хотя высока и стройна, но несоразмерно тонка. Последний перегон между поварнями Курун-Хабчагай и Ана-сох пришлось проезжать по голым камням, так как в этой местности дорога проложена между отрогами гор по руслу р. Тукулана, которая летом довольно глубока, а осенью совершенно высыхает, оставляя во время зимы каменистое дно обнаженным без малейшего признака на нем снега; здесь его сдувают постоянные сквозные ветры. В тех же местах, где оставшаяся летом вода замерзла при сильных морозах, образовалась скользкая ледяная кора, по которой с большим трудом могли идти запряженные в нарту олени; на них я еду уже два последние перегона, и везут меня тунгусы. По мере приближения к поварне Ана-сох отроги гор, между которыми надобно ехать, заметно приближаются друг к другу, отчего пространство для езды становится все уже и уже и наконец при самой поварне заменяется узким, извилистым глубоким оврагом, окаймленным высокими и большею частью конусообразными горами, верхушки которых тянутся в сгущенных над ними облаках. В этой местности водится много медведей; на них охотятся тунгусы, которые поэтому придерживаются некоторое время берегов р. Тукулана, от которых как бродячее племя, удаляются иногда за две и за три тысячи верст, возвращаясь потом опять сюда.  Охотятся на медведей с винтовкою или убивают их ножом, попадая прямо в сердце. Кроме того есть здесь много диких оленей, сохатых (лосей), черных белок и лисиц; этих последних отравляют челибухою или сулемою, а также ставят на них капканы и «настораживают» стрелы. Бродячие тунгусы платят в казну ясак известным количеством черных белок, или по 1 р. 3 к. с души.   Здешние тунгусы ростом выше среднего, лицом красивее якутов, энергичнее и чистоплотнее вообще, а притом очень ловкие и услужливые. Хлеба они никогда не употребляют за неимением его, а питаются только оленьим и медвежьим мясом, редко же когда едят рыбу. Хотя все они исповедания православного, но постов никогда не соблюдают, так как здесь ничего постного достать невозможно; поэтому и священники, разъезжая в здешних местах по улусам, для исправления церковных треб перед Светлым Христовым Воскресеньем, принуждены употреблять в пищу оленье мясо. Тунгусы очень любят кирпичный чай, который пьют безо всего; зажиточные только, и то немногие, изредка вместе с чаем лакомятся крошечными плоскими лепешками, испеченными на деревянных прутиках около горячих углей.

    19 марта 1875 г.

    Сегодня в 2 часа пополудни переезжал я Верхоянский хребет, прибыв к подошве гор в 11 час. утра. Сперва надобно было взбираться на гору по довольно отлогому извилистому подъему, длиною около 5 вер., который оканчивался небольшою площадкою. Отсюда начинался уже почти отвесный подъем на вершину хребта, вышиною до 40 саженей, а может быть и более. Каждый из проезжающих старается миновать его, делая объезд вправо на 3 версты тропинкою, проложенною в некоторых местах над пропастью. Тропинка эта до того узка, что по ней могут ехать пассажиры только верхом, а вьючные лошади проходить по одиночке. По совету с тунгусами решено было втащить мои парты на вершину хребта оленями, а мне пришлось отправиться в объезд верхом. Но сделав не более четверти версты и очутившись на узкой тропинке, идущей над пропастью, я почувствовал головокружение и положительно отказался следовать дальше верхом, тем более что в то же время я начал испытывать холод от постоянно дующего здесь ветра, к которому неожиданно присоединился и снег, причинивший порядочную метель. Возвратясь обратно к крутому подъему, я решился во что бы то ни стало взобраться по нем на вершину хребта, основывая возможность этого на заявлении ямщиков, согласившихся этим путем перетащить мои нарты с вещами. Я приказал тотчас прорубать ступеньки и по мере их приготовления поднимался все выше и выше. Так и сделали. Я поместился в нарту, приказав закупорить себя наглухо, и лежал в ней все время неподвижно. При остановках на подъеме, которые были необходимы для делания новых ступеней, нарту мою поддерживали 4 ямщика. Поднимаясь таким образом довольно долго, я вдруг услышал радостное восклицание ямщиков: «шабаш»! Это означало, что нарта моя была уже на вершине хребта, в чем я и сам убедился в тот же момент, почувствовав, что отвесное Положение мое в нарте (головою вниз) вдруг сделалось горизонтальным. Обрадованные тунгусы принялись вынимать меня из тесной укупорки в нарте, как какую-нибудь кладь или мешок с провизиею и, добродушно улыбаясь мне, начали поздравлять (по-тунгусски) с благополучным окончанием опасного переезда, объясняя притом уморительными жестикуляциями, сколько им это стоило труда! В ответ на это поздравление я тотчас обратился к бумажнику за благодарностью и кроме того распорядился угостить их тут же чаем. Но чая не оказалось; он остался вместе с остальною кладью в нартах, ожидавших на площадке внизу, пока не придет очередь втащить и их на гору по проложенным уже ступенькам. Тунгусы, довольные моею подачкою и подзадоренные ожидавшим их угощением, стремглав бросились вниз за нартами: одни, усевшись па медвежьих шкурах, взятых из моей нарты и служащих мне вместо постели, мигом спустились с вершины хребта вниз, другие же, опираясь на заостренные палки, очень скоро свели оленей. Я любовался ловкостью тех и других, но удивляла меня смелость первых, так как они рисковали размозжить себе голову о выдвинутые в некоторых местах вперед скалистые бока гор, которых они придерживались при спуске, чтобы миновать только что поделанные ступеньки. Все однако ж обошлось благополучно, и менее чем через час нарты были втащены на гору, и затем одинокая площадь на вершине хребта оживилась общим веселым говором, шутками, громким смехом и пылающими кострами, возле которых приготовлялся чай, а в котелках варилось оленье мясо для тунгусов. От тунгусов я узнал, что спуск с горы не столь крут, как быль подъем, и не представляет никакой опасности, что он тянется уступами более трех верст по ровной местности и что наконец нам придется спускаться на нартах без оленей. И в самом деле, мы спустились совершенно благополучно.

    Когда уже все было готово, чтобы сняться с привала, оленей привязали позади моей нарты на длинных ремнях; я удобно поместился в нарте, улегшись как в постель, а ямщик, усевшись полуоборотом на том месте нарты, где в санях бывает обыкновенно сиденье для кучера, и свесив наружу ноги, левою рукою держался за облучок, а заостренною палкою в правой руке давал нарте надлежащее направление и удерживал ее при крутых иногда поворотах. Мы спускались с горы почти в продолжение часа, а в 8 часов вечера остановились ночевать в первой поварне Верхоянского округа.

    20-го марта 1875 г.

    Проехав сегодня 70 вер. на одних и тех же оленях, мы прибыли в 7¹/₂ час. вечера в Мольджегольскую поварню, до которой 10 последних верст надобно было ехать по р. Яне, и тут расположились ночевать. На половине этого перегона попалась нам для привала одна из отвратительнейших поварен (Тирск-урус), скорее похожая па хлев, чем на пристанище для проезжающих; в ней мы обедали и пили чай, между тем как наши олени вблизи ее добывали себе корм, выкапывая ногами из-под снега мох, обильно растущий здесь по склонам гор и на низменностях.

    Река Яна, па берегу которой стоит Мольджегольская поварня, в этом месте довольно широка; начинаясь в отрогах Верхоянского хребта с восточной его стороны, она стремится постоянно к северу и, делая различные изгибы в своем течении, проходит то по узкому пространству между горными разветвлениями, то по обширным открытым плоскостям, окаймленным небольшими конусообразными горами, и впадает несколькими устьями в Ледовитое море. На Яне лежать города: Верхоянск и Устьянск.

    Присмотревшись к лесам в этой местности, я заметил, что в них преобладает тальник, сибирская ольха, осина и тополь, между которыми кое-где только виднеются лиственничные деревья. Здешние якуты, а в особенности тунгусы заменяют тальником русские полотенца и салфетки. Сняв с молодого тальникового дерева верхнюю кожицу, они его скоблят острым ножом; от этого образуются очень тонкие, белые как бумага и мягкие как мочала стружки, которыми натирают посуду, перекладывают в дороге чайные чашки и блюдечки, чистят столы, а после употребления жирной пищи обтирают себе рот и руки. Во время сегодняшнего переезда на каждом почти шагу попадалось нам множество куропаток. По рассказу ямщиков, они водятся здесь в несметном количестве. Эти куропатки зимою совершенно белые и имеют мохнатые ножки (похожие на лапки белых кроликов), которыми тунгусы украшают свои юрты, прикрепляя их к стенам, потолку и к образам, попеременно с крылышками тех же куропаток и их хвостиками, распростертыми па подобие веера. Они очень довольны, если кто-нибудь из проезжающих обратить внимание на это украшение, и тотчас дарят ему два или три хвостика с соответственным количеством ножек и крылышек в знак памяти, или вернее, в силу убеждения, что проезжающий тотчас отдарить их серебряною монетою.

    23-го марта 1875 г.

    Переночевав на Сурухтахской почтовой станции, мы опять пустились сегодня в путь и в одну упряжку сделали на оленях 90 верст, приостанавливаясь на пути чрез каждые 15 или 20 верст не более как на 5 минут. Из этого можно заключить, что езда на оленях гораздо удобнее езды на лошадях, которые, во первых, не могут пробежать за раз такое пространство без продолжительного отдыха, во вторых тратят в дороге много времени, отыскивая себе траву, которую они в продолжение всей зимы привыкли доставать сами из-под глубокого снега, разрывая его ногами. Олени бегут очень шибко и делают в час свободно около 12 верст, при малейшем же понуждении олени мчатся 3 и 4 версты с такою быстротою, что от этой усиленной езды часто замирает в груди дыхание. Вообще езда на оленях очень приятна, так как бег их постоянно ровен и легок, особенно в сильные морозы; тогда они кажутся бодрыми и не обнаруживают усталости, между тем как весною делаются слабее и во время езды скоро утомляются. Утомились и олени, на которых вчера вечером я приехал на Сыренскую почтовую станцию, где до сих пор (11 часов утра) ожидаю их перемены. Уже ночью, до зари, отправились ямщики искать их в тайге, так как олени здесь пасутся обыкновенно на свободе без всякого присмотра и только в случае надобности отыскивают их по следам. Вследствие такой беспечности здешних инородцев олени удаляются иногда на несколько десятков верст, и проезжающему приходится ожидать их очень долго, что вероятно и мне придется испытать сегодня.

    25-го марта 1875 г.

    С большим трудом удалось мне добраться поздно вечером до поварни Еты-ях на усталых оленях, которые без перемены везли меня с Сыренской почтовой станции и в продолжение трех суток сделали около 250 верст. Везших меня якутов мало беспокоила усталость оленей; они только заботились о себе и на каждом почти привале варили рыбу, называемую здесь «джерга», которою изобилует р. Яна. Стряпня и обед их продолжались всегда не более ¹/₄ часа, так как якуты имеют привычку есть все недоваренное, полусырое и вдобавок без соли; поэтому я не сопротивлялся их частым завтракам, которые доставляли мне некоторого рода развлечение и давали возможность убить скучное время. Меня занимали и зажигаемые костры, и суета ямщиков, и их рассказы, которые передавал мне переводчик-казак и из которых я мог составить понятие об этой глухой стране, где во весь день нельзя встретить на пути ни одного живого существа. Сегодня, напр., я узнал от якутов, что в здешних местах, начиная уже от переезда чрез Верхоянский хребет, медведей вовсе нет, а водятся только волки, лисицы, фиканы (зайцы), черные белки и дикие олени; волки причиняют много вреда якутам, преследуя рогатый скот и лошадей, но на людей никогда не нападают. Из пород птиц встречаются здесь одни только белые куропатки, но в гораздо меньшем количестве нежели вблизи Верхоянского хребта. Их не стреляют, а ловят петлями, сделанными из конских волос, или же ставят на них небольшие пасти как на лисиц. Куропатки придерживаются низменных мест, где растут кустарничные деревья, а также тундр, покрытых малорослою березою, шишечками которой они питаются. Леса, чрез которые я проезжал сегодня, состоят из одной только лиственницы и покрывают собою возвышенные места. На низменностях кое-где растет высокий, стройный тальник, образующий громадные рощи, между которыми замечаются пространные сенокосные болота, но травы на них никогда не косят. Реку Яну приходилось проезжать сегодня по крайней мере тридцать раз, так как она здесь делает много поворотов и изгибов.

    27-го марта 1875 г.

    С последнего ночлега я отправился уже на лошадях, которых пришлось ожидать до 10 часов утра, так как их собирали у якутов, живущих поодиночке в юртах, отстоящих одна от другой на 10 и 15 верст. Не взирая однако же на поздний выезд из ночлега, я сделал в этот день или, лучше сказать, в продолжении 11 часов 105 верст на подставных (в двух местах) лошадях и прибыл в г. Верхоянск вчера вечером в 9 часов. Кому случалось бывать в продолжительных поездках, тот легко поймет, как я обрадовался, очутившись в теплой и опрятной комнате после отвратительных ночлегов в холодных, грязных поварнях и пропитанных зловонием якутских юртах, которые были единственным моим пристанищем в продолжение двухнедельной безостановочной езды. Хозяин, у которого отведена квартира для провожающих чиновников, ожидал меня уже с готовым чаем. Его радушный прием и свойственная только сибирякам бескорыстная услужливость заставили меня позабыть на время все перенесенные в дороге лишения. За чаем незаметно прошло время далеко за полночь в разговоре со словоохотливым хозяином, который сообщил мне некоторые сведения о Колымском округе, где мне назначено жить безвыездно два года.

    28-го марта 1875 г.

    Сверх всякого ожидания мне придется остаться в Верхоянске до 1 апреля. От нечего делать я уже успел сегодня присмотреться к городу, который напоминает собою Вилюйск, только несколько меньше его.

    Г. Верхоянск, отстоящий от Якутска на 900 верст, лежит на восточном берегу р. Яны и расположен на обширной, низменной плоскости, окруженной невысокими горами. В нем находится 14 деревянных небольших домов без крыш, с высокими, неуклюжими трубами; потолки снаружи обмазаны глиною и прикрыты толстым слоем земли; окна без стекол, вместо которых вставлены льдины; 7 русских и около 15 якутских юрт; между русскими юртами отличается тщательною отделкою снаружи и внутри стоящая особняком при главной улице, приобретенная в собственность доктором Б—м, командированным в одно время со мною в Якутскую область; затем два казенные деревянные дома с крышами, обшитые тесом; в одном из них помещается окружное полицейское управление; и наконец небольшая деревянная церковь со множеством окон (стеклянных), как в любом жилом доме. Постройки вообще некрасивы; дома разбросаны в беспорядке: в одном месте скучены, в другом стоять по одиночке, а громадные кучи сора около них затрудняют не только въезд, но и вход во внутренний двор. Население города составляют — одно или два (кажется) купеческих семейства, станичные казаки, мещане и крестьяне русского происхождения и якуты. Затем два священника (из которых один только постоянно живет в Верхоянске) с церковным причтом; окружной исправник, его помощник, два или три канцелярских чиновника полицейского управления и окружной фельдшер.

    Рыбная ловля и скотоводство составляют главный источник продовольствия здешних жителей; хлебопашества, вследствие сурового климата и неблагоприятных почвенных условий, вовсе нет; хотя встречаются здесь небольшие огороды, засаженные свеклой, капустой, репой, морковью, редькой и картофелем, но и эти продукты не всегда хорошо родятся. Огурцы садят в небольшие, узкие деревянные ящики, которые обыкновенно ставятся в комнатах на окнах, обращенных к югу. За ними ухаживают все лето и только в августе получают два или три десятка крошечных плодов, между которыми изредка попадается несколько крупных. Лук и хрен здесь вовсе не разводятся. Хлеб получают из Якутска, ржаною мукою; крупою запасаются или в самом Якутске, где она продается дешевле, или же покупают в местном магазине, состоящем в заведывании окружного полицейского управления; плата за пуд по 4 р. 80 копеек. Соль, порох, свинец, которых известное только количество высылается сюда ежегодно из Якутского областного правления, покупаются тоже в полицейском управлении. Оседлые в городе якуты, равно как некоторые мещане и крестьяне, занимаются звериным промыслом, и добытую пушнину променивают якутским купцам на съестные припасы и другие предметы, необходимые в хозяйстве. Проживающие здесь купцы торгуют разною мелочью по домам и скупают у якутов, разъезжая по округу, пушнину, уплачивая за нее кирпичным чаем, сахаром, черкасским табаком, дешевыми платочками, лентами, ситцем и проч.

    Вот все, что можно сказать об этом крошечном городке, который хотя и хуже всякого русского селения, но по своему значению относительно местной администрации может быть сопоставлен со столичным городом Европейской Турции, вдвое меньшей Верхоянского округа [Верхоянский  округ простирается на 695,290 квадратных верст], которым управляет, подобно падишаху, окружной исправник, на одних и тех же кажется основных началах.

    1 апреля 1875 г.

    После пятидневного отдыха, надоевшего мне донельзя, сегодня в 12 часов утра я распрощался с Верхоянском, а в 5¹/₂ часов вечера остановился уже ночевать в урочище «Чинхаях», принадлежащем провожавшему меня верхоянскому голове. Мы расположились в построенной им здесь юрте, отличающейся чистотою и обстановкой. Половина ее, состоящая из двух небольших комнат, предназначенных для проезжих чиновников и купцов, была отделана с некоторого рода щегольством: тут стоял диван, матрас которого туго набитый шерстью был обтянут ситцем; были стулья столярной работы с подушками, тоже обтянутыми ситцевою материею; в переднем углу находился образ Спасителя в серебряной ризе и с позолоченным венцом; гладкие и чистые стены были украшены несколькими литографированными картинами и портретами, изображающими царствующий дом (начиная от Александра Благословенного), а также героев 1812 года. У стен, с левой стороны от входа в юрту, между двумя окнами (со стеклами вместо льдин (стоял четырехугольный продолговатый стол, прикрытый бумажною цветною скатертью и кроме того в каждом углу треугольный столик. Весь пол застлан толстым холстом. Камин, сделанный на русский образец, согревал обе эти комнаты. Обстановка юрты произвела на меня весьма приятное впечатление, и я охотно согласился провести в ней время до следующего утра, хотя и не был утомлен сегодняшнею ездою.

    3 апреля 1875 г.

    Сделав в продолжение двух с половиною суток 265 вер. и переменив только один раз оленей на Адычевской почтовой станции, я прибыл сегодня па Тохстахскую почтовую станцию, расположенную на берегу озера того же имени. Дорога везде была ровная, но со множеством поворотов в лесах, через которые мне приходилось более всего ехать. Путь лежал к востоку от р. Яны по направлению к р. Индигирке. Наконец река Яна далеко осталась за нами, поэтому уже не было крутых спусков и подъемов, замедляющих езду; только в трех или четырех местах надобно было переезжать крошечные речки, но на них были поделаны узкие мостики с перилами из лиственных деревьев. При конце перегона мы очутились перед горою громадных размеров, овальной формы (такие горы насыпаются здесь гольцами) и, взобравшись на вершину ее, спускались 10 верст вниз по отлогому склону до самой почтовой станции. Олени бежали постоянно рысью, а иногда мчались с такою быстротою, которая на всяком шагу заставляла меня опасаться, что нарта опрокинется. Этого однако не случилось, и я проехал все это расстояние менее чем в ³/₄ часа.

    12 апреля 1875 г.

    Прибыв вчера вечером на Эбэляхскую почтовую станцию, от которой 670 верст до Средне-Колымска, я остановился здесь дня на два по случаю праздника Светлого Христова Воскресенья (сегодня суббота). Эбэляхская почтовая станция лежит на восточном берегу озера Моря-кэля (морское озеро), имеющего в длину 1¹/₂ версты, а в ширину — версту. В нем водится рыба, называемая маягаска, похожая на белорыбицу, весом около 15 фунтов, а также очень крупная щука длиною в 1¹/₂ аршина и более. Замечательно, что ни в одном озере Верхоянского округа, через который я проезжал, по рассказам здешних якутов, не водятся караси, тогда как озера Вилюйского округа изобилуют ими. Тоже самое можно сказать и о чирах, которых ловят здесь только в самых больших озерах, это одна из лучших рыб в Якутском крае. Летом на озеро Моря-кэля прилетает для линяния множество лебедей, гусей и разного рода уток, между которыми более всего бывает сивок, турпанов, морских нырков и чирков. В окрестных лесах водятся: лисицы — красные, сиводушки и черно-бурые (эти последние появляются не каждый год); дикие олени, сохатые, горностаи и черные белки; много бывает волков, а медведей очень мало. Зимою и летом местность эта изобилует куропатками.

    13 апреля 1875 г.

    Уже во второй раз приходится мне встречать праздник Светлого Христова Воскресенья, как говорится, за тридевять земель: в 1872 году я провел этот праздник на о. Сахалине среди сосланных туда из России преступников, а теперь на далеком севере, в глухой тайге, погруженной в глубоких снегах, среди небольшого якутского семейства, глава которого содержит Эбеляхскую почтовую станцию.

    Как православные, якуты разговляются тоже в первый день праздника, употребляя для этого куропатку и коровью голову, из которых каждую начинают с самой ранней зари варить целиком. Когда куропатка должным образом приготовлена, ее тотчас помещают на столе под образами в сидячем положении (подобно тому как сидит человек) с приподнятою вверх головою, распростертыми крылышками и расставленными ножками. В таком положении она остается около двух часов, т. е. до тех пор, пока  не сварится хорошо коровья голова. Тогда вся семья и все вообще присутствующие, одетые по праздничному, став чинно перед сидящею куропаткою, начинают молиться, беспрерывно крестясь с лихорадочною поспешностью и усердно кладя земные поклоны. В этом состоит вся их молитва, продолжающаяся более четверти часа в глубочайшем молчании. После нее глава семейства, изрезав всю куропатку на мелкие ломтики, начинает целоваться со всеми по три раза, произнося каждый раз: «Хриштош вошкреш» и давая каждому  по кусочку мяса. Затем члены семейства в свою очередь христосуются друг с другом, меняясь между собою ломтиками куропатки, которыми наделил их глава семейства и которые у них заменяют наши крашенные яйца. Оставшуюся на столе куропатку съедают в один миг. Вслед за этим все садятся кругом стола, кладут на нем отварную горячую коровью голову, нарезанную на довольно большие куски и съедают ее до последней крохи без хлеба и без соли. Тем и оканчивается весь процесс разгавливанья, после которого редко кто из членов семейства вздумает перекреститься, а тем более положить земной поклон. Таким же точно образом встречают якуты праздник Рождества Христова и Николин день (9 мая), который они почитают наравне со всеми главными годовыми праздниками.

    15-го апреля 1875 г.

    Выехав па второй день праздника очень рано утром из Эбэляхской почтовой станции, я сделал 170 верст до сегодняшнего ночлега в поварне Омух-умох-кэля. В продолжение этих двух дней надобно было проезжать много озер, из которых более замечательны по своей величине: Отта-хаттах, имеющее в окружности более 30 верст, и Абый, гораздо меньше первого. Озеро Отта-хаттах замечательно еще и потому, что на нем находятся два подвижных островка, вблизи которых надобно было проезжать сегодня утром после ночлега. Они лежали в 300 саженях по левую сторону от почтовой тропинки, проложенной по озеру. По рассказу якутов островки эти летом переменяют свое местоположение на озере, подвигаясь то в ту, то в другую сторону, смотря по направлению ветров, которые появляются здесь ежегодно в летнее время. Один из этих островков имеет в окружности около версты, другой вдвое меньше. В озере Отта-хаттах ловят множество омулей (очень вкусная, нежная рыба) весом от 2 до 15 фунтов, и щуку, вес которой доходить до 1 пуда и более. Других пород рыб в нем очень мало.

    Местность, по которой я проезжал в эти два дня, более населена, чем было прежде: по дороге встречались уже наслеги, т. е. собрание нескольких юрт, окруженных всегда толпою любопытных якутов, которых по-видимому занимал наш поезд; они нам низко кланялись, между тем как стая собак провожала нас с лаем и визгом почти с версту.

    16-го апреля 1875 г.

    В час пополудни я достиг берегов р. Индигирки, до которой только и провожал меня верхоянский старшина. Река эта летом очень широка, быстра и в высшей степени капризна, зимою же имеет в ширину не более 50 саженей и скромно покоится в своем русле. От восточного берега этой реки тотчас начинаются лиственные леса, полные высоких холмов, по которым проложена очень узкая тропинка, довольно удобная для езды. Проехав по ней 15 верст, мы очутились над речкою Борюрах, спуск в которую вышиною около 3 саженей до того был крут, что каюры должны были отпрячь оленей и мою нарту спустить вниз на руках. Еще круче был подъем на противоположный берег речки. Взобраться туда па оленях с нартами положительно было невозможно; поэтому, оставив нарты с кладью на месте и отпустив оленей добывать себе корм из-под снега, каюры усадили меня в легкую нарту и втащили на берег. Тут, в ста саженях от берега, стояла одинокая юрта, давно уже покинутая хозяином, без дверей и окон, но с уцелевшим очагом, на котором, к большому моему удовольствию, пылал огонь, разведенный посланным сюда еще с утра якутом по распоряжению провожавшего меня старшины. Здесь мы пробыли недолго, как потому что вместо предположенного обеда надобно было ограничиться чаем, так и потому, что олени не стали добывать себе мха из-под очень глубокого снега. В шестом часу вечера мы уже следовали дальше почти шагом и в 7¹/₂ часов насилу дотащились до одинокой юрты Хотоннах, стоящей на берегу озера Урюкин. Озеро это имеет в окружности 5 верст, и в нем, как уверяли якуты, кроме щуки других пород рыб не водится.

    17-го апреля 1875 г.

    Сегодня езда была самая мучительная: узкая, как и везде, дорожка, бесчисленные повороты, крутые подъемы и спуски и наконец снег глубиною более чем в два аршина. Однако нам все же удалось сделать перегон в 80 верст в этой самой глухой и пустынной местности. Олени до того измучились, что насилу в 10 часов вечера дотащили нас до Шестуковской поварни, в которой мы наконец и остановились ночевать. Поварня оказалась весьма неудобною для ночлега: в ней вероятно уже давно никто не останавливался, так как дверь была не заперта, окна были без льдин, стены, пол, нары и даже очаг были покрыты оледеневшим инеем, а весь потолок усеян довольно толстыми и длинными ледяными сосульками. Эти последние, начав вскоре таять от разведенного на очаге огня, превратились в настоящий дождь, от которого не могли достаточно защитить меня и моих вещей ни оленьи шкуры, ни другие покрывала, наскоро приготовленные. Этого мало. Когда улеглись спать, во втором часу ночи (здесь с половины апреля уже заря во всю ночь), выбежали из-под пола три горностая и начали быстро шнырять по всем углам, отыскивая себе пищи. В то же самое почти время, а может быть еще и ранее, на дворе, около поварни стая таких же зверьков, сделав вылазку из леса, забралась в нарты и принялась грызть мешки с провизиею. Такое неожиданное нападение подняло всех на ноги: началась всеобщая беготня, говор, смех и вооружение палками; но пока полусонные каюры приготовлялись к наказанию этих ночных воришек, они уже исчезли в лесу, скрывшись в норах под глубоким снегом.

    Этот ночлег был последним ночлегом в Верхоянском округе, так как в 20 верстах отсюда начинается граница Колымского округа, которую составляет Алазейский хребет.

    18-го апреля 1875 г.

    В 12¹/₂ часов дня мы подъехали к подошве Алазейских гор (по-якутски Алагай), а через час, с небольшим взобрались на самый высокий их хребет, поднимаясь незаметно на пространстве по крайней мере пяти верст. Горы эти так высоки, что уже за 40 верст они бросаются в глаза, а с вышины их виднеется внизу на далеком пространстве темная волнообразная поверхность лесов, испещренная небольшими белыми пятнышками различной формы, обозначающими озера. На небольшой площади хребта торчать кое-где, на далеком расстоянии друг от друга, старые, помертвелые лиственничные деревья и представляют собою нечто в роде высоких шестов, воткнутых в землю и обвешанных длинными прядями тонкого на подобие волос, черного мха. На самом возвышенном месте площади стоит деревянный крест, от которого начинается спуск с горы в территорию Колымского округа. Опускаться с горы по отлогому склону было очень легко. Олени быстро мчались вниз и, сделав менее чем в четверть часа около 5 верст, мы очутились у подошвы горы. В 7¹/₂ часов вечера мы прибыли в первую поварню Колымского округа — Кумах-ыспыт (песчаное место) и тут остались ночевать, чтобы дать больше времени для отдыха оленям, на которых остается нам сделать еще 130 верст до почтовой станции.

    20-го апреля 1875 г.

    С большим трудом дотащили мою нарту усталые олени до Сардатской почтовой станции в 6 часов вечера, где мы остановились ночевать и откуда отправимся дальше уже на собаках. Местность, по которой я проезжал в продолжение последних двух дней, ничем не отличалась от прежней, только озера встречались еще чаще. Их я насчитал около 15-ти. Все они небольшие за исключением Галкина (15 верст в длину и около 8 в ширину в самом узком его месте); на последнем находится несколько подвижных островков, покрытых лиственничным лесом и каждый год переменяющих свое местоположение. Из рыб в этом озере якуты ловят преимущественно щуку, хотя в нем водится несколько пород и мелкой рыбы.

    21-го апреля 1875 г.

    Более 100 верст я сделал сегодня на одних и тех же собаках, останавливаясь в дороге всего два раза не более как 1¹/₂ часа, чтобы покормить их мелкою рыбою, называемою мундушка. В мою нарту запрягли 11 собак: десять попарно одна перед другою, а одиннадцатую, дрессированную, впереди. Они делали в час по 11 верст, не обнаруживая ни малейшей усталости. Хотя езда па собаках довольно скорая, но не совсем приятная; более всего несносен их вой во время остановок для корма, визг, ослушание, заставляющее каюра прибегать часто к понуканию их длинною, толстою палкою; и наконец во время езды собаки грызутся между собою, путаются в своих шлеях и тем дают повод к частым остановкам. Не взирая на все это, мы ехали очень скоро и в 10 часов вечера остановились ночевать в юрте Учугей-Кэль, на берегу озера того же имени. Сегодня пришлось нам проезжать чрез 18 озер. Все они небольшие, за исключением Куранах-Уннуна (10 верст в длину и 6 в ширину). В нем водится только щука и брунатка, называемая здесь белорыбицею, которую едят мерзлою в виде строганины. На берегу озера Учугей-Кэль находятъ летом в земле мамонтовую кость, которую здешние жители продают якутским купцам по 10 рублей за пуд.

    22-го апреля 1875 г.

    В 6 часов вечера мы прибыли на Маловскую (последнюю) почтовую станцию, от которой до Средне-Колымска считают всего 150 верст. Отсюда отправимся уже на лошадях. Маловская почтовая станция лежит на берегу р. Алазеи (по-якутски Алагай). Река эта шириною около 10 саженей, очень глубокая и с высокими крутыми берегами; во время летнего разлива вода поднимается и заливает окрестный места на далеком пространстве. Из рыб в реке водятся чир (по-якутски могур), налим (по-якутски сэлыгар), шахур и елец. На протяжении 70 вер., которые мы сегодня сделали на собаках, надобно было проезжать чрез 11 больших и малых озер. Во всех этих озерах водится только щука и мелкая, прозрачная рыба, похожая на наши «снятки».

    23-го апреля 1875 г.

    Езда на лошадях не была так успешна, как прежняя на оленях и собаках. В продолжение дня мы сделали только 60 верст и остановились ночевать в поварне Эбелях. Езда замедлялась более всего от неровной местности и больших ухабов с раскатами, на которых постоянно надобно было поддерживать нарту руками, чтобы она не опрокинулась. Кроме того попадались крутые спуски в озера, чрез которые довелось нам проезжать и сегодня.

    24-го апреля, в 10 часов вечера я прибыл в город Средне-Колымск.

                                                               КОЛЫМСКИЙ ОКРУГ

    Колымский округ занимает собою всю северо-восточную часть Якутского края, расположенную по обеим сторонам полярного круга на пространной площади в 557,850 кв. верст. Это один из самых отдаленных округов Якутской области, которым оканчивается на севере Азиатская Россия. Границы его составляют: с западной стороны Верхоянский округ, с южной - Охотский округ Приморской области, с восточной — Яблоновый хребет, а с северной — берега Ледовитого моря. Климат в нем суровый; но при спокойном, большею частью, состоянии воздуха в зимнее время холода не действуют зловредно на здоровье туземцев, привыкших закрывать отверстие рта и окутывать шею длинным ошейником из беличьих хвостов. Без такой предосторожности во время сильных морозов у человека легко появляется кровохаркание, а иногда и воспаление дыхательных органов. Зима начинается со второй половины сентября и, продолжаясь более восьми месяцев, оканчивается около 23-го числа мая вскрытием р. Колымы. В начале и под конец зимы дни стоять очень короткие (не более пяти часов), в остальное же зимнее время дня не бывает вовсе, за исключением зарницы между 11 часами утра и часом пополудни. Во весь этот промежуток времени выходящие из-за горизонта яркие лучи солнца, имея по обеим своим сторонам радужные столбы, представляют собою великолепное зрелище. Северное сияние появляется здесь довольно редко и не заключает в себе ничего особенного. Оно имеет вид электрического света, скученного в одну громадную массу, то увеличивающуюся, то уменьшающуюся попеременно при постоянном движении, пока наконец одни только отрывистые вспышки света не скроются окончательно в непроницаемом тумане. Появляющееся иногда в марте месяце северное сияние представляется в форме одиночных лучей света, разбросанных на большом пространстве небосклона; они с быстротою молнии то поднимаются вверх, то опускаются вниз всегда в одном отвесном направлении. В 1870 г. северных сияний замечалось очень мало. Лето здесь весьма коротко; оно ограничивается двумя неполными месяцами, считая время с половины июня по 10-ое число августа. Во весь этот краткий период солнце не сходит с горизонта, а луна вовсе на нем не показывается, следовательно длится беспрерывный летний день, пока не придет к нему на смену продолжительная и крайне томительная восьмимесячная зимняя ночь. Летние жары по степени своего напряжения бывают равносильны зимним морозам; но судя по влиянию тех и других на животный организм они отличаются друг от друга силою своего действия. Туземцы легко переносят самые сильные морозы, тогда как летнее жары до крайности их обессиливают. Однако эти невыносимые жары теряют всякое свое значение перед тиранством здешних комаров, плодящихся мириадами в низменных болотистых местах и образующих собою густые тучи в воздухе. Никому и нигде нет от них спасения. Употребляемые для защиты от них сетки, покрывающие всю голову вместе с лицом, мало приносят пользы. Ужаления их делаются до того нестерпимы, что заставляют иногда домашний скот, а также диких оленей, сохатых и медведей бросаться в воду, зарываться в грязь и переплывать взад и вперед реки, чтобы спастись от них. Кровожадность этих крылатых насекомых не знает границ; нередко случается, что попавшаяся им жертва, не будучи в состоянии устоять против их ненасытности, замертво падает в крайнем изнеможении от потери крови, высосанной у нее этими приполярными вампирами.

    Не много можно сказать хорошего и относительно почвенных условий здешнего края. Весь округ наполнен кочковатыми болотами и тундрами, среди которых хотя и встречаются кое-где на возвышенностях клочки наносной земли, но и те неплодородны. Низменные местности по левой стороне, р. Колымы все без исключения покрыты тундренными болотами и озерами. Поверхность горных хребтов состоит из топкого пласта кочковатой тундры, сквозь которую просачивается наружу вода при самом слабом на нее (тундру) давлении. От такой почвы нельзя ожидать и хорошей растительности, и она здесь очень скудна, а на окраинах округа, у берегов Ледовитого моря, до такой степени застужена холодом, что встречаемые там одиночные экземпляры тальника ростом своим не превышают даже трех вершков. Общий характер здешней растительности можно определить следующими немногими словами. Кочковатые болота зарастают большею частью тальником (ива, верба), малорослою березою и сибирскою ольхою, между которыми скученные кустарники шиповника и красной смородины составляют в некоторых местах непроходимую чащу. Тут же между тальниковыми разновидностями растет осина, тополь и лиственница; но эта последняя имеет постоянно чахлый вид и, не достигая часто зрелого возраста, увядает преждевременно на корне. Такой же участи подвергаются лиственничные деревья, обильно растущие на сухих возвышенных местах, а также и на горных хребтах, как напр. на Алазейском хребте, где проезжающему бросаются в глаза большие пространства помертвелых лиственниц, как бы обвешанных лоскутьями черного крепа. Присмотревшись ближе, оказывается, что импровизированный этот траур состоит из тонкого, на подобие волос, черного мха, покрывающего собою все дерево и опускающегося с сухих ветвей длинными прядями вниз. Горные хребты и их отроги, тянущиеся непрерывною цепью по правой стороне р. Колымы вплоть до берегов Ледовитого моря, покрыты исключительно лиственницею, между которою на каменистой почве изредка попадается кедровый сланец и можжевельник. Обыкновенная белая береза не растет вовсе в средней и северной части округа; встречаемая же в верховьях р. Колымы ни к чему не пригодна, так как толщина ее едва достигает 1¹/₂ вершка в диаметре. Сосна, ель, пихта, дуб, клен и липа не встречаются во всем округе. Следовательно, для всякого рода хозяйственных построек употребляется здесь одна только лиственница.

    Обработка земли вовсе незнакома населению Колымского округа, так как неблагоприятные почвенные условия, равно как и суровый климат, поставили в невозможность заниматься хлебопашеством или огородничеством. Произведенные в южной чисти округа опыты как нельзя более убедили якутскую администрацию в том, что всякая попытка обрабатывать в здешних местах землю останется совершенно безуспешною.

    В топографическом отношении Колымский округ подразделяется на три части: верхнюю (южную), среднюю и нижнюю (северную), составляющие один «Колымский» улус. Окружным городом считается Средне-Колымск, а Верхне-Колымск и Нижне-Колымск называются селениями. Город Средне-Колымск лежит под 66° с. ш. и расположен на левой стороне р. Колымы, на возвышенном открытом месте, имеющем пространства не более квадратной версты. С юго-запада и севера окружен кочковатыми болотами, поросшими тальником и сибирскою ольхою с небольшим количеством лиственницы, между которыми пространный чащи малорослой березы, шиповника и других кустарничных растений во многих местах затрудняют проход. Город без всякой планировки раскинут на неровной площади, состоящей из бугорчатых возвышенностей, застроенных без всякого порядка домами, то сгруппированными в одном месте, то стоящими по одиночке в другом; все же низменные места остаются пустыми. Дома некрасивой наружности, построены из лиственничных бревен, не имеют ни крыш, ни стеклянных окон и место последних заступает бумага, рыбья кожа (налимов), и толстые льдины. Эти последние заменяются новыми два или три раза в течение зимы по мере их таяния от комнатной теплоты. По средине города, на самом возвышенном месте, стоить деревянная церковь, обнесенная деревянного же оградою, а против церкви — небольшой домик приходского священника. Средне-Колымск имеет ту особенность, что в нем нет ни одной улицы: отсутствие планировки произошло оттого, что всякий житель, при первоначальном обзаведении хозяйством, старался построить свой дом на возвышенном месте, чтобы предохранить его от наводнения, причиняемого разливом р. Колымы. Разлив же реки бывает, безусловно каждый год, начинаясь вслед за ее вскрытием ото льда, около 23 или 24 мая, всякий год сопровождается наводнением. При самом большом и продолжительном (около 2-х недель) наводнении вода не подходить только к церкви, да еще к двум-трем домам, занимающим более возвышенную местность; все остальное потопляется водою, и по городу снуют ветки, стружки, (маленькие лодки) и карбаза (большие лодки), управляемые ловкими гребцами из якутов и станичных казаков. Замечательно, что вскрытие Колымы каждый год совершается неизменно в один и тот же час дня, т. е. около 3-х часов пополудни; поэтому жителям города удастся всегда приветствовать это пробуждение весны ружейною пальбою, продолжающеюся на набережной около получаса. Тогда все оставляют на время обыкновенные свои занятия и отправляются на берег реки, чтобы полюбоваться массами льда, скучивающимися поминутно в громадный горы и опрокидывающими друг друга, медленно направляясь вперед к Ледовитому морю. Вслед за ледяными горами плывут одиночный льдины, оторванные напором от берегов реки вместе с мерзлою землею и растущими на ней кустарниками тальника и ольхи. В следующие затем дни, когда Колыма достаточно уже очистится ото льда, быстрое течение воды по средине реки несет из верховья множество лесин и бревен, годных для разных построек и для топлива, которым запасаются в это время на всю зиму средне-колымские жители. Добывание этого дарового леса составляет здесь своего рода промысел. Каждый житель, имеющий лодку или ветку, отправляется в ней за черту города вверх по реке на встречу плывущим лесинам и, привязав пойманное дерево к корме лодки, причаливает его почти к самым дверям своего жилища. При таких поимках попадаются нередко огромные лиственничные колоды длинною около 8 саженей и толщиною в 1 арш. в диаметре.

    Чрез несколько дней после вскрытия Колымы, если только разлив ее не причинил наводнения, все жители Средне-Колымска с семействами своими отправляются, кто вверх, кто вниз по реке, на рыбную ловлю, продолжающуюся до второй половины августа. Оставленные на все это время дома с заколоченными наглухо окнами и наружными дверями представляют очень печальный вид. Кажется, будто весь город вымер от какой то эпидемии, пощадившей одних только собак, которые жалобным своим воем наводят ужасную тоску на оставшихся в нем должностных лиц. Но и без того жалкий этот город (не стоящий даже названия деревни) во всякое время года носить на себе отпечаток крайнего запустения: это глухой уголок, изолированный от всего живого мира и пригодный лишь для приюта сосланных туда преступников.

                                                                              * * *

    Рыбная ловля, называемая обыкновенно здесь рыбным промыслом, для жителей Колымского округа тоже, что хлебопашество и скотоводство в других более плодородных странах. Рыба в здешних местах служить главнейшим источником пищи для людей и единственным кормом для ездовых собак; следовательно, неудачная рыбная ловля влечет за собою точно такие же последствия, как неурожай хлеба и падеж скота, причиняя собою голод. Поэтому весьма естественно, что на рыбный промысел обращается здесь исключительное внимание в ущерб птичьему и звериному промыслам, которыми занимаются здесь очень немногие. Рыбным промыслом занимаются все без исключения: якуты, юкагиры, станичные казаки, мещане, крестьяне, а также купеческие семейства, проживающие в Средне-Колымске, церковные причетники и служащие в полицейском окружном управлении чиновники.

    Рыбная ловли производится безостановочно в продолжение всего лета, но не всегда на одних и тех же местах. Появление в известные периоды лета известных пород рыб, выходящих из Ледовитого моря и направляющихся к верховьям р. Колымы, заставляет рыболовов избирать каждый раз новые места для своего промысла и употреблять особые приемы. Каждое такое передвижение рыболовов на известное им место они считают отдельным промыслом, насчитывая их таким образом пять, а именно:

    Первый промысел в начале весны производится в низовьях р. Колымы, на так называемых уловах, т. е. на местах реки, находящихся всегда за мысом, где попадаются преимущественно в сети нельма и чир. Нельма бывает весом от 5 фунт, до 2-х пуд., а чир от 5 до 7 фунт.

    Второй промысел начинается с половины июня, когда после разлива вод образовались уже естественные берега реки, и продолжается до конца июля. Для ловли употребляется невод; добываются же по большей части омули, весом от 3-5 фунт.

    Третий промысел называется промыслом на максунов. Он начинается в первых числах августа и производится посредством невода до конца лета. Максун весом от 4 до 6 фунт.

    Четвертый промысел па рыбу, называемую щокурь, предпринимается во всякое время лета и производится посредством невода. Вес щокуря не превышает 2-х фунт.

    Пятым и самым главным промыслом считается ловля сельдей около первых чисел сентября. Сельди в громадном количестве (как выражаются, «табуном») выходят в конце мая, или в начале июня из Ледовитого моря и направляются к верховьям Колымы. Оттуда возвращаются обратно осенью, не успев иногда дойти до Верхне-Колымска по причине весьма медленного своего хода около 2-3 верст в сутки. Ловят их неводами. Сельди употребляются не только в пищу для людей, но и составляют единственный корм для собак. Сельдей первого улова вялят на воздухе, приготовляя из них юкулу или юхалу; сельдей же последних уловов складывают в келемеи (кожаные тюки) по 200 штук в каждую, сохраняя их таким образом всю зиму. Каждый здешний житель старается запастись таким количеством сельдей, какое потребно на 8 зимних месяцев для прокормления имеющихся у него собак, полагая в сутки по 5 сельдей на одну собаку. В хозяйственном отношении собака имеет в Колымском округе такое же значение, какое имеет лошадь в других местностях; поэтому каждый почти домовладелец держит собак. Жители Нижне-Колымска держать их втрое более в сравнении с жителями Средне-Колымска и возят на них дрова, воду, рыбу с промыслов и кроме того перевозить купеческие клади и казенные транспорты. Езда на собаках в здешних местах гораздо выгоднее езды на лошадях, как в отношении скорости, так и потому, что содержание собак в дороге обходится гораздо дешевле содержания лошади. Нижне-колымские собаки с ноября месяца по 1-е мая делают с поклажею в оба конца более 3000 верст, между тем ни одна лошадь в такой период времени не может сделать столько дороги. Налегке же, т. е. с двумя пассажирами, одни и те же собаки (12 собак) пробегают очень свободно в продолжение двух суток 500 верст от Нижне-Колымска до Средне-Колымска, а бывали примеры, что на проезд (от Нижне-Колымска до Анюйской крепости) 250 верст употребляли только 18 часов, включая в это время и остановки в дороге. В летнее время тоже употребляют собак для перевозки тяжестей. Их запрягают бичевой в лодку, нагруженную рыбою или какою либо другою тяжестью около 100 пудов, и 4 собаки тащат ее свободно. Сухим же путем собаку навьючивают как лошадь, навешивая па пее тюки весом от 20 до 30 фунтов.

    Независимо от упомянутых выше пяти отдельных рыбных промыслов на р. Колыме производится ежедневная рыбная ловля неводом или сетями, посредством которых добываются: щука, чебак, окунь, сорога, иначе табунки, налим и чукочан. Этот последний не больше сельдя и имеет рот внизу, как у осетра. Кроме того ловят периодически рыбу в так называемых каменных реках, вытекающих из горных хребтов и впадающих в р. Колыму с правой ее стороны. Здесь ловят линьков, харьюзов и коньков (по величине они меньше сельдей), максунов, осетров (весом от 5 до 35 фунт., стерлядей (от 3 до 8 фунт.) и чиров. Для ловли употребляют сети и так называемые заездки; в заездки помещают мережи (род сети, вязанной из конопли), в которые попадается чир и различная мелкая рыба.

    Осенний рыбный промысел на р. Колыме, предпринимаемый около 21 или 22 сентября, когда уже река станет, называется городьбою реки. Она. состоит в том, что в нескольких местах поперек реки на недалеком друг от друга расстоянии вбивают сквозь лед в дно реки молодые лиственничные деревья или же тальник, как можно чаще (друг возле друга), оставляя в известных промежутках отверстия. — Такой заплот называется езом, а отверстия — воротами, в которые погружают мережи точно так же, как и на висках. Этот род рыбной ловли устраивается преимущественно на белых рыб, каковы: нельма, чир, омуль и моксун; устраивается же в сказанное время потому, что с 8 сентября рыба начинает возвращаться из верховьев рек вниз, и некоторые породы рыб, как например, омуль, моксун и сельдь, идут в море, другие же остаются в глубоких местах рек. Рыба от этого улова никогда не бывает жирною, поэтому употребляется большею частью в виде строганины. Строганина же не что иное, как мерзлая рыба (чир, моксун, омуль, стерлядь), очищенная ножом от верхней кожицы и изрезанная в длину на очень тонкие ломтики. Она употребляется не только как лакомство, которым угощают гостей после вечернего чая в зажиточных домах, но составляет исключительную почти пищу зимою для бедного якута.

    В то же время предпринимается на р. Колыме особый промысел на налимов, похожий на городьбу реки, с тою только разницею, что ез длиною около 10 саженей, устраивается на берегу реки и всегда ставится в таком месте, где коса оканчивается углублением, т. е. ямою. В езе делаются одни только ворота, в который погружают вершу или мережу. Промыслом этим занимаются рыболовы по одиночке. Налим бывает длиною в 1¹/₂ аршина и славится своею жирною и очень вкусною печенкою, называемого макс. Шкурки налимов употребляются вместо стекла для окон, а юкагиры делают из них мешки.

    Есть еще один род промысла, называемый торас или, как здесь выражаются, промысел под торасом. Торасом называется большое скопление льда (шуги), идущего с сильным напором по быстрому течению реки. По сторонам идущей шуги высматриваются спокойные места, указывающая на глубину реки, и в эту глубину рыболовы забрасывают сети. Этот промысел продолжается около недели.

                                                                               * * *

    Хотя рыбная ловля почти вполне обеспечивает продовольствие народонаселения Колымского округа, но и птичий промысел играет здесь немаловажную роль. Охота за птицами предпринимается в известные периоды времени; а именно во время их перелета весною и осенью, а также летом во время линяния птиц, т. е. когда они теряют перья и, не будучи в состояние летать, сгруппировываются громадными стаями на некоторых озерах. Весенний перелет птиц в Колымском округе замечается ежегодно в конце апреля месяца, и в это время придерживаются берегов рек, летом же разлетаются по озерам и болотам. Первыми весною появляются здесь лебеди (иногда около 18 апреля), а после них — гуси и утки, вместе с которыми прилетают разноцветные петушки, чайки, кулики, бекасы и проч. За всеми этими птицами во время их перелета охотятся с ружьем и винтовкою. Главный промысел на лебедей, гусей и уток бывает летом в то время, когда они линяют. Тогда в одно лето убивают десятки тысяч гусей и уток, как это очень часто встречается в некоторых исключительных местностях, к числу которых относится и озеро «Дярхаталъ» Кангалагского наслега (350 верст от Средне-Колымска), на котором во время промысла в продолжение трех суток убивают около 40,000 уток.

    Раньше всех птиц линяют гуси, называемые здесь холостьбою, лишившиеся по какому-нибудь случаю своих яиц. Таких гусей в Колымском округе бывает чрезвычайно много по той причине, что в некоторых местностях, в особенности же около Нижне-Колымска, туземцы занимаются отыскиванием птичьих гнезд, из которых берут яйца, как для употребления их в пищу, так и для продажи. Яйца, отысканные в позднее весеннее время, большею частью залежалые и негодны к употреблению, а потому уничтожаются, не принося никому пользы. Якутская областная администрация, имея это в виду, приказала колымскому окружному полицейскому управлению преследовать истребителей яиц и налагать на них штрафы; но все попытки прекратить это зло остаются безуспешными, так как инородческие старосты и старшины, которым приказано следить за этим делом, не считая вовсе проступком добывание птичьих яиц, потворствуют этому вредному промыслу. Линяние холостых гусей начинается около 29 июня, и в это время предпринимается на них охота, на которую туземцы отправляются целыми семействами в карбазах и ветках; последние предпочитаются даже первым, потому что их легко таскать на себе по сухим местам, если придется переходить с одного озера к другому. Отправляясь на промысел, везут с собою па лодках и дрессированных собак. Огнестрельного же оружия не берут с собою по тому предубеждению, что будто бы гуси на будущий год не станут садиться для линяния на то озеро, с берегов которого в настоящем году были деланы выстрелы. Поэтому охотники запасаются только луками и шагинами, т. е. палками длиною в 2 аршина и толщиною с палец. На конце палки находится головка с воткнутым в нее острием копья, пониже которого с трех сторон вделаны в дерево три железные зубчика, имеющие форму полустрелы длиною в 3 вершка. Шагину эту бросают в гусей с такою ловкостью, что всегда без промаха убивают их наповал, хотя они плывут на довольно далеком расстоянии.

    Промысел на линяющих гусей устраивается следующим образом. Собирают, как можно больше народа, состоящего из мужчин, женщин и детей. Избирается опытный и знающий хорошо местность руководитель, на обязанности которого дожить, как отыскивание линяющих гусей на озерах, так и указывание известных приемов охоты во время ее производства. В то время, когда он исследует озера на расстоянии 5 или 10 верст в окружности, оставшиеся на сборном пункте охотники соблюдают всевозможную тишину и завязывают рты собакам, чтобы они не лаяли, притом воспрещается курить табак и зажигать костры. Завидя гусей, руководящий промыслом распределяет охотников или по частям или по одиночке, указывая каждому направление, по которому он должен приближаться к озеру с крайнею осторожностью. Для такого нападения избирается обыкновенно позднее время. К самому берегу озера никто не смеет подойти раньше условленного сигнала, подаваемого самим руководителем; сигнал же этот заключается в повторяемых несколько раз посвистываниях, подражающих лебединому крику. Тогда все охотники вдруг окружают озеро и, чтобы воспрепятствовать побегу гусей, которые за появлением людей рассыпаются по всему озеру, стараясь отыскать для себя свободный выход, начинают бегать кругом озера с криком и гамом, для чего больше всего годятся дети. Вместе с тем пускают на берег озера собак, которые своим лаем пугают гусей, заставляя их удаляться от берега и скучиваться на средине озера. Таким образом караулят гусей до тех пор, пока они не успокоятся и не соберутся в одну группу, на что требуется иногда более суток, а в это время па берегу озера устраивают матню следующим образом. На самом краю озера в известном месте вбивают в землю два кола на расстоянии 5-ти или 6-ти шагов друг от друга и от них начинают вести с берега озера в открытое место два плетня из тальника, в виде сходящихся сторон треугольника. Плетни эти бывают длиною от 30 до 80 саженей. В том месте, где оканчиваются плетни, оставляя между собою самый узкий проход, делается из толстого бревна довольно высокий порог, за которым тут же устраивается матня, плотно прилегающая как к порогу, так и к оконечностям плетней. Матнею называется четырехугольная площадка, огороженная высоким тальником, который переплетается поперек до того плотно, что гусь не может просунуть сквозь него голову. На устроенный порог кладут длинные ветви тальника, обращенные верхушками к матне. Ветви эти имеют такое положение, что верхушки их, выдвинутые за порог в матню, всегда бывают приподняты вверх и не могут удержать тяжести гуся, который, взобравшись на них, поневоле должен падать во внутренность матни. Окончив всю работу по устройству матни, стараются загнать в нее гусей, приступая к этому делу с большою осторожностью, а главное, не торопясь и дав время проголодаться гусям на озере. Тогда одну часть охотников и всех детей расставляют на известных пунктах кругом озера для караула, чтобы воспрепятствовать побегу гусей, и караул этот, в случае недостатка, усиливают иногда чучелами, развешивая на палках свою верхнюю одежду. Другая часть охотников, вооружившись палками, укрывается с наружной стороны плетней, ведущих к матне, в ожидании наплыва туда гусей. Остальные затем промышленники отправляются на противоположный от матни берег и оттуда на ветках подвигается сперва очень медленно к средине озера, стараясь рассеянных по ней гусей сосредоточить в одну стаю, и потом начинают исподволь гнать их по направлению к матне, покрикивая время от времени: хай, хай, хай! Гуси, подплыв к берегу и увидев перед собою впереди свободный между двумя плетнями выход, стремительно направляются к матне, а в это время укрытые за плетнями караульщики, заграждая гусям обратный путь в озеро, убивают их палками. Такая охота па холостых гусей в один раз доставляет промышленникам средним числом около 1,500 штук, который они разделяют между собою (не исключая и детей) на равные паи. Гуси, выводящие птенцов, начинают линять во второй половине июля или в начале августа и после линяния вместе с детьми своими улетают.

    Промысел на линяющих уток производится таким же точно образом как и на гусей, с тою только разницею во 1-х, что вместо двух плетней, ведущих к матне, употребляют сети, растянутые на кольях, и во 2-х, что для оберегания краев озера во время охоты требуется меньше людей, так как утки, не обладая такою смелостью в отыскивании для себя свободного выхода, какую имеют гуси, постоянно держатся середины озера.

                                                                                * * *

    Линяние лебедей начинается 15 июля. Морские лебеди линяют на море, скучиваясь в громадные стаи, горные же — на озерах, но нескольку пар вместе, от 5 до 10-ти. На горных лебедей особого промысла не предпринимают, а ловят их по одиночке следующим образом. Три или четыре промышленника, собравшись вместе, каждый на своей ветке, стараются окружить плавающего лебедя, который, уходя от них, начинает время от времени нырять, погружая в воду одну только голову и шею и оставляя над поверхностью воды все свое туловище. Пользуясь этим моментом, охотники стараются опрокинуть лебедя сразу на спину, брюхом вверх, поймав его за ногу или за крыло, и немедля убивают палкою. Но как опрокинутому лебедю долго не удается поворотиться и принять прежнее свое положение, то охотники, чтобы выиграть время, оставляют его неубитым и гонятся за остальными лебедями. Опрокидывают лебедя па спину по той причине, что за приближением к нему ветки, он может опрокинуть ее крыльями и потопить охотника. Если лебедю удается ускользнуть из озера на берег, то его легко поймать, потому что он не уходить так далеко, как гусь, и в первой попавшейся ему кочке или высокой траве прячет голову и считает себя в безопасности. Случается часто, что собака, отыскав спрятавшегося таким образом лебедя, изгрызет ему весь хвосте до крови, но он не пошевельнется даже, притворяясь мертвым, в надежде, что собака рано или поздно оставите его в покое. Лебединых птенцов оставляют в так называемых глухих озерах — не имеющих никакого сообщения с другими озерами посредством протока или виски. Им прорезают насквозь плавательные перепонки на ногах и подрезывают крылышки в первом суставе, оставляя их после такой операции без всякого надзора до первых чисел сентября. Здесь они растут и жиреют. Никто из якутов, наткнувшись случайно на такое озеро, не трогает их, как чужую собственность, пока в свое время не явится промышленник устроить на них охоту. Ему очень легко справиться с ними, как потому, что выращенные лебеди не уходят из озера на берег и не требуют траты времени для отыскивания их в кочках или траве, так и потому, что во время поимки на озере, нет надобности опрокидывать их на спину, так как подрезанные крылья не могут причинить никакого вреда охотничьей ветке.

    Кроме этих трех птичьих промыслов, есть еще один, практикующийся только между тунгусами на тундрах, а именно охота на белых гусей.

                                                                              * * *

    Рыбная ловля, как сказано уже, вполне обеспечивает продовольствие всего населения здешнего края и если некоторые жители и охотятся на диких оленей, сохатых (лосей) и зайцев, доставляющих по временам пропитание их семействам, то они это делают более из привычки, чем по необходимости, вовсе не считая охоту на этих зверей необходимым занятием. Одна только охота на пушных зверей составляет особый промысел, дающий средства к жизни тунгусам, ламутам, отчасти же и якутам, которые посредством вымена пушнины приобретают себе съестные припасы и все необходимые для домашнего хозяйства предметы. Охотятся также и на медведей, но большею частью для того только, чтобы показать свою удаль, сражаясь с ним один на один; особой же охоты на них не устраивают, так как она не приносить охотникам большой выгоды, да притом и медведей здесь водится меньше, нежели в соседнем Верхоянском округе.

    Здешняя приполярная фауна заключает в себе очень немного звериных пород, которые можно распределить на две группы: первую составляют дикий олень, сохатый (лось) и заяц, а ко второй принадлежат лисица, песец, горностай, белка, медведь, волк и росомаха.

    Сохатый (лось), по-якутски кыл. Живет особняком на правом берегу р. Колымы, в ярах между хребтами гор, а также, па островах той же реки. Весною, начиная с последних чисел марта до 15-го апреля на лося охотятся па лыжах по заморозу собаками, убивая на ходу из винтовок или луков. Заморозом называется такое состояние снега, когда он весною от ночных морозов покрывается довольно твердою корою, удерживающею на своей поверхности охотника па лыжах и гончую собаку. Сохатый же на каждом почти шагу пробивает эту ледяную кору и, западая поминутно в снег, делается легкою добычею охотника. Осенью ставят луки на тропах, по которым сохатый привык ходить, а также гоняют его собаками, отправляясь на охоту пешком. Случается, что и летом убивают сохатого, когда он, избегая комаров, переплывает реку с одной стороны на другую. Тогда охотник, догнав его на лодке, хватает за рога и убивает ножом или пальмою. Чаще всего сохатый переплываете реку в осеннее время, отыскивая свою самку, с которою постоянно находится в разлуке. Мясо сохатого довольно вкусное, но жесткое; более всего ценятся губы, составляющие лакомое блюдо, которым угощают почетнейших только гостей.

    Северный олень, по-якутски мэняк. Водится во всем Колымском округе, но в низовьях р. Колымы встречается чаще, нежели в других местах. Охотятся на него во всякое время года. Весною гоняют по заморозу; летом ставят на него луки и петли, зимою же одни только луки.

    Домашний олень в отличие от дикого называется по-якутски таба; он ростом меньше дикого и цвет его шерсти бывает различен. Не все инородцы Колымского округа обзаводятся домашними оленями, так как не везде растет мох, которым исключительно питается олень. В северной и северо-восточной частях округа, где мох этот растет обильно на обширных тундрах, кочующие там чукчи и тунгусы имеют громадные табуны оленей, между тем как якуты, проживающее постоянно в других местностях, по недостатку в них корма для большого числа оленей, держат их всего по нескольку десятков штук. Жители Средне-Колымска и окрестных мест вовсе не обзаводятся оленями, а вместо них держать или собак, или лошадей. Оленей же как для пищи, так и для других потребностей приобретают ежегодно зимою от чукчей и тунгусов, которые, пригнав с собою небольшие стада, останавливаются на р. Колыме в 10 верстах от города и продают жителям оленей поштучно, убивая их тут же на месте и условившись предварительно в цене. За одного оленя платят здесь от 4-х до 6-ти рублей. Всем уже известно, какую пользу извлекают здешние инородцы из домашних оленей: мясо их доставляет здоровую пищу, жир служить для освещения, из оленьих шкур шьют одежду, употребляя для шитья оленьи же сухожилья. Оленьи шкуры служат постелью для всех инородцев и употребляются ламутами и чукчами для обтягивания снаружи их урус. Кроме того из оленьих шкур выделывают ровдугу — белую и желтую, которая добротою своею не уступает русской замше.

    Лисица водится большею частью на тундрах по обеим сторонам р. Колымы. Охота на них, или, как выражаются здесь, промысел, устраивается различным образом: то их травят собаками, то ставят луки на тропинках малых висок, по которым лисицы бегают взад и вперед, отыскивая для себя пищу; делают также пасти из лиственничного дерева, помещая в них для приманки рыбу, или какую-нибудь птицу. Пасти располагают на малых речках и протоках, и один промышленник на протяжении 300 верст ставит таких пастей около 200 штук, которые осматривают поочередно два или три раза в продолжение всего промысла; наконец отравляют лисиц сулемою, — этот способ промысла практикуется здесь впрочем, очень редко.

    Песец (кырса). Водится на большой тундре, прилегающей к Ледовитому морю. Весною делает для себя норы, в которых выводит своих щенков и укрывается от ненастной погоды во всякое время года. Охотятся на песцов одни только тунгусы, употребляя зимою для травли их собак, за которыми, во время охоты, следуют на оленях в нартах; летом же и осенью выкапывают щенков из нор и ловят недоростков.

    Белка темно серая (тынг). Водится в лесах, покрывающих хребты гор на правом берегу р. Колымы. Питается разными ягодами, преимущественно брусникою, зернышками лиственничных шишек, отчасти же кедровыми орехами (кедрового сланца) и растущими здесь грибами сыроежками и масленниками. Часть собранных летом припасов сберегает на зиму в гнездах, которые делает для себя на высоких лиственничных деревьях. Охотятся на белок ламуты, юкагиры и отчасти якуты, убивая их небольшою пулею из винтовок, при чем стараются попасть всегда в голову зверька, чтобы не испортить шкурки. Мех здешних белок пушистый и темный; цена на него в последние годы возвысилась, так что за одну шкурку платят теперь от 15 до 16 копеек, вместо прежних 10-ти.

    Горностай (бэлелях). Водится по всему Колымскому округу и живет особняком в норах: летом — в земле, зимою — в снегу. Кроме того роют норы под юртами, откуда в ночное время прокрадываются во внутренность жилья и шныряют по всем углам, отыскивая для себя пищу. Они чрезвычайно смелы, злы и в высшей степени проворны. Они часто нападают на нарты, оставляемые провожающими во время ночлега на дворе, возле поварен, в лесу, портят всю находящуюся в них кладь и растаскивают съестные припасы. Горностаи не придерживаются одной местности, а переходить с одной стороны р. Колымы на другую, совершая свои передвижения не только зимою, но и летом. Опасно бывает встретиться с горностаем на реке, и еще опаснее стараться убить его веслом: в один миг он очутится на весле, проскользнет в рукав одежды и начнет немилосердно кусать человека. Боль понуждает человека к невольным движениям, от которых небольшая лодка зачастую опрокидывается и человек, будучи не в состоянии освободиться от этого крошечного зверька, легко может утонуть. Охотятся на горностаев только зимою, употребляя для ловли их черканы (род ловушки), которые ставят возле нор. Мех их недорогой; одна шкурка горностая стоить от 10 до 12 копеек.

    Медведь (эсе). Роста не высокого, на коротких ногах, с длинным туловищем и почти черный. Водится по всему Колымскому округу, чаще, однако ж, встречается на правой стороне р. Колымы, между хребтами гор, где устраивает для себя берлогу на всю зиму. При нечаянной встрече с человеком редко когда бросается на него, а удаляется в лес; но нападает на домашний скот. Питается ягодами и рыбою, которую добывает в небольших речках и протоках, употребляя для ловли ее следующий способ: отыскав на протоке мелкое место с довольно быстрым течением воды, выкапывает в нем небольшую яму, в которую погружает обе передние лапы, сложив их одна с другою таким образом, как человек складывает руки при умывании лица, поворотив их ладонями вверх. Добычу свою медведь тотчас съедает и снова принимается за ловлю, проводя в таком занятии по нескольку часов сряду. Не довольствуясь, однако ж, одним лишь этим промыслом, он занимается кражею рыбы из так называемых «морд» (вершей, которые рыболовы ставят на протоках). Отыскав морду, медведь вытаскивает ее из воды и, высыпав из нее на берег протока рыбу, относить морду обратно на место, но не умеет поставить ее в воде как следует; этим и обнаруживается, ночная его кража. Особой охоты на медведей не устраивают, как потому, что их здесь не много, так и потому, что они не причиняют почти никакого почти вреда здешнему населенно. Убивают их иногда в берлоге, отысканной случайно во время промысла на лисиц; тогда собирается несколько человек вместе и стараются разбудить медведя, толкал его длинными палками сквозь отверстие, сделанное в снегу над берлогою. Рассерженный и напуганный медведь выскакивает из логовища с намерением напасть на своих преследователей, но в это время один из охотников посылает ему пулю в упор или поражает его пальмою. Чаще всего здесь охотятся на медведя один на один, и охота эта опасна бывает лишь тогда, когда он приходит в ярость от полученной им легкой раны, что случается впрочем, очень редко, так как здешние охотники при обычной ловкости, смелости и чрезвычайном хладнокровии делают такие меткие выстрелы, что медведь с одного разу падает мертвым. Не менее верно рассчитаны бывают и удары, наносимые пальмою (острое железо на подобие копейного острия, насаженное на конец длинной палки), которою охотник попадает всегда в самую середину вилочки между ключицами, на передней части шеи. Медвежьего мяса не употребляют в пищу, как это делают жители Камчатки, а достают только жир и желчь, употребляя то и другое, как лекарство от простудных болезней. Шкура медведя стоит от 4 до 6-ти рублей.

    Волк (бэро). Водится только около берегов Ледовитого моря, на тундрах, откуда заходит случайно в среднюю часть Колымского округа. На большой тундре, и в местностях, расположенных при впадении р. Колымы в море, волки ходить небольшими стаями (по 5-ти и но 6-ти вместе) и, преследуя стада домашних оленей, производить в них значительное опустошение. Кровожадность этих животных до того велика, что они, не довольствуясь утолением своего голода, давят оленей десятками за один раз, многих искалечивают, выгрызая им куски мяса, и разгоняют все стадо в разные стороны необозримых тундр. Такие проделки приполярных волков причиняют большой ущерб имуществу тунгусов и чукчей, все богатство которых заключается в численности домашних оленей.

                                                                            * * *

    Население Колымского округа сравнительно с его пространством до того незначительно, что на 105 кв. верст приходится один только человек. В состав населения входит якуты, чукчи, тунгусы, юкагиры, ламуты, чуванцы, омоки и русские. К числу этих последних относятся, станичные казаки, мещане, крестьяне, несколько купеческих семейств и весьма небольшое число поселенцев, сосланных сюда на жительство административным порядком.

    Станичные казаки, принадлежа к сословию, находящемуся здесь на особом положении, все без исключения, по достижении известного возраста, зачисляются на службу в Якутский казачий полк, имеющий постоянное свое пребывание в Якутске. Из здешних станичных казаков сформирована местная Колымская казачья команда, на обязанности которой лежат: содержание караула при хлебных магазинах, цейхгаузах и пороховом погребе, а также ночные обходы в городе. Кроме того станичные казаки в качестве почтальонов возят почту от Средне-Колымска до Якутска и обратно, назначаются в проводники к чиновникам, определяемым на службу в Колымский округ, в проезд их между Якутском и Средне-Колымском, и наконец, известное число казаков командируется ежегодно в Анюйскую крепость (более 700 верст за Срсдне-Колымском), для содержания караула во время Чукотской ярмарки. За службу получают от правительства жалованье и пайки [Паек состоит из 1½ пуда ржаной муки и ½ пуда крупы ячменной или гречневой].

    Здешние мещане и крестьяне живут оседло в городе Средне-Колымске, селениях и деревнях; но некоторые из них, отыскав где либо местность, удобную для рыбной ловли и скотоводства, живут с семействами в так называемых заимках. Владельцы таких заимок зажиточные остального русского населения и содержат почтовые станции.

    Из купеческого сословия во всем Колымском округе находится не более трех-четрех семейств, живущих зимою в Средне-Колымске, а летом вблизи города на заимках, где занимаются рыбною ловлею. Надобно отдать справедливость здешним купцам, они своею добросовестностью сумели вселить в инородцах полное к себе доверие, а постоянным оказыванием пособия неимущим якутам обставили здешнюю меновую торговлю так, что она вовсе не походит на базарные сделки, а имеет характер самых дружеских, почти родственных отношений друг к другу.

    Инородческие племена, населяющие Колымский округ, разделяются на две категории: оседлых (якутов, юкагиров, чуванцев и омоков) и кочующих или бродячих (тунгусы, ламуты и чукчи).

                                                                               * * *

    О якутах, как о первенствующем в Якутской области племени, уже сказано мною выше, при описании г. Якутска, его торговли, промышленности, местной администрации и проч.

    Их считается более 3,000 человек обоего пола, принадлежащих к 10-ти отдельным родам. Старейшие в роде называются родовичами и представляют собою выборных от каждого рода в инородческой, управе. Усадьбы якутов, называемые «наслегами», расположены в тех местностях округа, где находятся пастбища для рогатого скота и лошадей, и именно по левой стороне р. Колымы.

    Здешние якуты чрезвычайно гостеприимны. Всякого проезжего накормят с непритворным радушием чем Бог послал и на расставании наделят съестными припасами, не требуя за это никакого отдаривания. Непринято предлагаемая ими считают для себя обидою, а полученный взамен какой-нибудь незначительный подарок помнят очень долго. Притом они почтительны и услужливы, к обману не склонны, но скрыты и недоверчивы. Никогда между ними не бывает крупных ссор. Об уголовных преступлениях нет даже и помина. Все это говорить в пользу неиспорченной еще нравственности здешних якутов, которою не могут похвалиться их единоплеменники, живущие по соседству с областным городом. Здешних якутов можно упрекнуть в лености и крайней беспечности во всем. Эта последняя подвергает их часто многим опасным случаям, оканчивающимся иногда смертью, к которой они впрочем относятся равнодушно. К этой краткой характеристике колымских якутов надобно прибавить еще, что некоторые из них, имеющие постоянное жительство в Срсдне-Колымске и Нижне-Колымске стали во многом подражать русским. Все якуты православного вероисповедания.

                                                                                * * *

    Юкагирское племя, состоящее из нескольких отдельных родов, несамостоятельно и с давних пор потеряло свой природный язык за исключением одного только юкагирского рода; прочие же роды усвоили тунгусский язык. Все без исключения юкагиры хорошо владеют русским языком, а некоторые умеют, хотя плохо, читать и писать по-русски. Грамотность эту ввел около 80 лет тому назад юкагир Востряков, обучавшийся в Нижне-Колымске. Въ давние времена это кочующее племя населяло исключительно верховья р. Колымы, затем часть его вследствие появившейся там оспенной эпидемии удалилась вниз по течению р. Колымы и достигнув ее устья около Сухарневских гор, переправилась на ближайшие острова Ледовитого моря, где и перевелась окончательно. Другая часть юкагиров направилась к Большой тундре и там перемешалась с тунгусами. Племя это в отношении степени развития умственных способностей стоить гораздо выше тунгусского, от которого отличается также чистоплотностью, развязностью, веселым нравом и трудолюбием.

    Юкагиры роста среднего, сухощавы, статны и подвижны. На их физиономиях незаметен отпечаток монгольского типа, а выражается смесь инородческой породы с русскою. Лицо их продолговато, с выдающимися однако немного скулами; глаза, сравнительно с другими племенами, большие, с приятным и кротким выражением особенно у женщин; нос продолговатый, тонкий, у некоторых с горбом и выпуклыми ноздрями, лоб довольно высокий, открытый; волосы на голове темно-русые, у немногих только черные, жесткие; случается иногда видеть белокурых мужчин и женщин. Щеки, усы и подбородок у мужчин не густо зарастают. Женщины среднего роста, довольно стройны и миловиднее тунгусок. Юкагиры не имеют своего особого костюма: одни носят русский пиджак или полукафтан, сшитые из ровдуги и подбитые заячьим мехом, другие употребляют якутскую одежду, а живущие между тунгусами — тунгусскую. Осенью и зимою живут в срубленных небольших домах, похожих на якутские юрты, и, перекочевывая летом в отдаленные места для рыбного промысла, устраивают на скорую руку из длинных шестов конусообразные урусы, обтягивая их ровдужным чумом. Чум это род простыни громадных размеров (шириною более 2¹/₂ арш. и длиною в несколько саженей, сшитой из кусков ровдуги. Урусы их гораздо выше, поместительнее и опрятнее тунгусских, и притом не наполнены дымом, потому что юкагиры не зажигают внутри их костров, а приготовляют себе пищу на открытом воздухе. Пищу их составляет преимущественно рыба и только случайно добывают диких уток, диких оленей и сохатого (лося). Главный промысел юкагиров заключается в рыбной ловле и в добывании лисиц пастями и ловушками. Кроме того, они охотятся за черными белками и летягами (род белки с перепонками между передними и задними лапками. Юкагиры стреляют очень метко и с таким верным расчетом кладут в винтовку известное количество пороха, что пуля всегда остается внутри зверька, не пронизывая его насквозь. Две или три такие крошечные пули достаточны юкагиру для того, чтобы ими охотиться всю зиму и добыть несколько сот белок.

    Юкагиры вообще честны, кроткого и очень веселого нрава. Они любят до чрезвычайности танцы, в которых принимают участие как молодежь так и старики; танцы устраиваются ежедневно летом около их жилищ, где под открытым небом и проводит большую часть ночи, которая в той местности ничем не отличается от ясного дня. Музыку для танцев составляет веселый напев нескольких молодых мужчин и женщин.

    Юкагиры вероисповедания православного, хотя между ними можно отыскать иногда и шаманов, называемых знатоками, в тайне практикующих свое ремесло. Венчаются по православному обряду, но как и прочие инородцы, получают жен за известный колым по обоюдному соглашению жениха с родителями невесты. Покойников хоронят в гробах. Из суеверий у юкагиров имеют место гадания и предсказания. Так напр., из приключившегося случайно и скоропреходящего какого-нибудь болезненного явления в организме человека, каковы: судорога в ноге, подергивание глаз, звон в ушах, зуд в бровях и в носу, зевота, мигрень и проч., предсказывают себе будущее, хорошее или дурное, а также удачу или неудачу в своих предприятиях, относящихся к роду их занятий.

                                                                                * * *

    Чуванцы населяют нижнюю часть Колымского округа; их считается около 250 человек обоего пола. Из этого числа несколько чуванских семейств живут оседло в с. Нижне-Колымске, где занимаются рыбного ловлею и звериным промыслом. Чуванцы роста выше среднего и хорошо сложены; их продолговатое лицо, очертанием своим напоминающее чукчей, не зарастает, как и у прочих инородцев; волосы на голове черные, жесткие. Носят одежду якутского покроя; в образе жизни ничем не отличаются от русских поселенцев. Говорят постоянно по-русски, хотя и имеют свой природный язык. Живут в юртах. Вероисповедания православного. Умственные способности у них довольно развиты; они трудолюбивы, кроткого нрава и честны; отличительных племенных черт, которые выказываются обыкновенно более или менее явственно в других здешних племенах, в чуванцах не замечается, так далеко отстали они от своего прототипа.

                                                                                 * * *

    Так называемые ныне в Колымском округе 1-й, 2-й и 3-й юкагирские роды числом около 200 человек обоего пола представляют собою потомков многочисленного некогда племени омоков. Существование их относится к каменному периоду, т. е. к тому отдаленному времени, когда неизвестны еще были металлы и все необходимые в обыденной жизни дикарей предметы делались из камня. Находимые здешними инородцами время от времени по обеим берегам р. Колымы на тундрах и горных хребтах каменные топоры различной величины свидетельствуют о древности омокского племени, доживающего уже в настоящее время последние дни своего существования. Сохранившаяся до сих пор небольшая часть омоков, удержав за собою одно лишь прежнее свое название, окончательно стушевалась среди русского населения, усвоив себе русский язык, русский покрой одежды, христианскую религию, а отчасти и образ жизни окружающей среды, и только такие племенные их качества, как ловкость, проворство, трудолюбие и честность, отличают их от прочих здешних инородческих племен.

                                                                                 * * *

    Тунгусы составляют довольно значительное племя, разбросанное по всей Якутской области. По последней 10-ой переписи их насчитывалось до 11,000 чел. обоего пола, из которых самое большое число приходилось на Якутский округ, а наименьшее на Колымский. Тунгусы разделяются на кочующих и бродячих. Тунгусы роста среднего, хорошо сложены, но очень ленивы, нечистоплотны и неуклюжи. Тип их чисто монгольский, некрасивый. Лицо широкое, с выдающимися скулами; нос умеренный, немного вздернутый; глаза узкие, прямые; лоб низкий, довольно выпуклый; волосы черные, жесткие; мужчины подстригают их в кружок, а женщины заплетают в две косы. У мужчин щеки, верхняя губа и подбородок не зарастают. Тунгусские женщины роста ниже среднего, некрасивы и крайне неопрятны. Детей своих воспитывают очень небрежно и с самого нежного возраста приучают к холоду, оставляя почти нагих зимою около своих урус без всякого присмотра, где они играют по два и по три часа сряду на морозе с детьми соседей своего стойбища. Одежда тунгусов одинакова, как у мужчин, так и у женщин.

    Тунгусы ведут кочевую жизнь и живут в устроенных на скоро урусах, в высшей степени неопрятных, тесных, низких и постоянно наполненных дымом от горящего посреди урусы костра, для которого берут сырой по большей части тальник и очень раздувают небольшими ручными мехами. Уруса их имеет конусообразную форму. Она устраивается из не очень длинных и толстых тальниковых кольев, и лишь в редких случаях из кольев лиственницы, обтянутых снаружи оленьими шкурами; вверху оставляется отверстие для выхода дыма. В стенках урусы делают два отверстия, одно против другого, вроде дверей для входа в урусу и для выхода из нее, и оба отверстия завешиваются оленьими шкурами. Отверстия эти до того узки, что в урусу надо входить почти на четвереньках. Внутри урусы вокруг стены устраиваются узенькие подмостки вышиною в ¹/₄ аршина из тальниковых ветвей, покрытых оленьими шкурами. Подмостки эти служат для сидения и спанья всей многочисленной семьи. Внутри урусы стоять, выпрямившись, невозможно; поэтому тунгуски, занимающаяся стряпнею и другими домашними работами, большую часть дня проводят сидя около костра на корточках. Несмотря на пылающий беспрерывно костер, в урусах бывает постоянный холод зимою, вследствие чего ночью все спят не раздеваясь, прикрывшись оленьими шкурами. Пищу тунгусов составляют: оленье мясо, рыба и птицы, как то: дикие гуси, утки и лебеди, добываемые во время их линяния. Все это варят в железных котелках над огнем костра внутри урусы. Рыбу ловят в озерах сетями, приобретаемыми от якутов; сами же они их делать не умеют, равно как не умеют делать и других охотничьих снарядов, обращаясь во всем относящемся до какого-нибудь промысла за советом и указанием к якутам и во всем им подражая. На женщин возложен весь труд по хозяйству: они рубят дрова для топки, колья для сооружения урусы и, прибыв на место нового стойбища, ставят урусы без участия мужчин, вся деятельность которых заключается в привозке из лесу нарубленных уже кольев и тальника для костра. Присмотр за оленями лежит тоже на обязанности мужчины. Ездят они на оленях, в нартах, на которых постоянно лежит сложенный в кучу их домашний хлам и остальное их имущество. В этих же нартах очень часто тунгуски во время перекочевки с одного места на другое разрешаются от бремени зимою под открытым небом и нередко при 40 гр. морозе, но разрешаются благополучно. Тунгусы вообще очень бедны и стараются проживать вблизи чукчей, к которым поступают в услужение пастухами при их громадных стадах оленей, за что получают плату оленями и, приобретя достаточное их количество, обзаводятся собственным своим хозяйством. Таким образом от постоянного сближения тунгусов с чукчами в настоящее время начало видимо улучшаться их благосостояние, и некоторые тунгусы уже обзавелись небольшими стадами оленей. Кроме того, они занимаются звериным промыслом и ведут меновую торговлю с русскими купцами. Промысел их состоит в добывании песцов в различное время года, отчего и песцы, находящиеся в продаже, известны в торговле под разными названиями. Пушнину свою сбывают якутским купцам, променивая ее на кирпичный чай, табак, котелки, топоры и другие железные изделия, и только по одному песцу оставляют у себя для уплаты ясака.

    Тунгусы кроткого нрава, исполнительны и послушны. Живут между собою очень согласно: ссор между ними никогда почти не бывает, а о тяжебных делах не имеют даже понятия. Злоба, зависть, ненависть и строптивость им вовсе неизвестны, но иногда при излишнем употреблении водки приходят внезапно в такую ярость, что один другого убивает. Убийства этого однако ж не скрывают, и виновный первый заявляет о своем преступлении старосте или старшине и судится по уголовным законам.

    Тунгусы вероисповедания православного, говеют и приобщаются св. тайн один раз в год, во время разъездов по округам приходских священников. Не взирая однако на то, они очень суеверны и тайно придерживаются шаманства. Между тунгусскими женщинами встречаются предсказательницы будущего, хорошего или дурного. Они играют роль шаманок и пользуются большим уважением не только между тунгусами, но и между чукчами, особенно зажиточными, которые держат у себя за известное вознаграждение таких женщин и руководствуются их предсказаниями не только в случае перекочевки в отношении выбора нового места для своего стойбища, но спрашивают их совета на счет продажи оленей и пушнины тому или другому покупателю. Покойников хоронят в ветках, и каждый хозяин имеет на этот случай заготовленную уже ветку, которую возит за собою постоянно на нарте во все время бродячей своей жизни. Ветка эта сшивная; она состоит из 3-х тонких досок длиною в 1 сажень, а шириною не более ¹/₂ аршина. Во время похорон на нее не накладывают крышки, а только прикрывают покойника оленьею шкурою.

                                                                               * * *

    Ламутское племя, встречаемое только в округах Верхоянском и Колымском, незначительно. Всех ламутов считается до 2,000 человек обоего пола, большая часть из которых надает на Колымский округ. Это кочующее племя отличается от прочих инородческих племен стройностью, ловкостью, чрезвычайною подвижностью и честностью. Ламутов безошибочно можно бы назвать горцами Якутского края, потому что они беспрестанно скитаются с винтовками на плечах по горным хребтам, тянущимся цепью по правому берегу р. Колымы вплоть до Ледовитого моря. Русскому правительству они преданы искренно; этому чувству преданности равносильна их ненависть к чукчам; и в случае каких-либо враждебных намерений против русского правительства, или же обидь, причиненных русскому населенно чукчами, ламуты всегда готовы защищать интересы русских, собственно из желания сразиться с чукчами, рассчитывая на свою ловкость и меткие выстрелы из винтовок. Благоприятного случая для свалки с чукчами ламуты выжидают ежегодно в Анюйской крепости, во время Чукотской ярмарки, предлагая безвозмездно земской полиции свои услуги по содержанию караулов и ночных обходов с наружной стороны крепостной ограды. Ожидания эти однако никогда почти не сбываются, так как чукчи в настоящее время сделались гораздо смирнее и по выказывают своей строптивости и врожденной им наглости, каковые качества изглаживаются постепенно при частых сношениях с русскими купцами. Ламуты считаются в здешних местах самыми лучшими стрелками. Они охотятся на пушных зверей, диких оленей (хотя имеют и своих домашних) и на сохатых с одним только ружьем (винтовкою), не обзаводясь другими охотничьими снарядами, как это делают прочие инородцы, и только при встрече с медведем один на один употребляют пальму. Очень малая часть ламутов занимается рыбною ловлею в верховьях рек, где они обыкновенно проживают зимою и летом, добывая для своей пищи водящуюся здесь рыбу харьюз. Постоянной оседлости ламуты не имеют и во время своих перекочевок избирают местности, наиболее удобные для охоты, особенно такие, где водится много черных белок. Изо всех инородческих племен они не употребляют нарт при своих перекочевках, а ездят постоянно на оленях верхом (мужчины и женщины); на них перевозят с места на место и все свое имущество. Поэтому хотя ламуты и не имеют собственных стад, однако у каждого находится достаточное число ездовых оленей. В ламутском племени замечается та особенность, что в нем никогда не бывало заразительных и повальных болезней, а о сифилисе ламуты не имеют ни малейшего понятия, в чем я убедился лично при осмотрах, произведенных мною в 1875 и 1876 годах. Физиономия их носит на себе особый отпечаток, резко отличающий их от прочих здешних инородческих племен; почти у всех прямой лоб, тонкие губы, умеренный рот и нос и закругленный подбородок; волосы на голове, хотя немного редкие, но гладкие и по большей части темно-русые. Ламуты вообще малорослы и сухощавы, но очень ловки и подвижны. Не смотря на их кажущуюся тщедушность они сильны, и в борьбе с медведем один на один всегда выходят победителями. Живут в просторных конусообразных урусах, утроенных из длинных шестов, обтянутых летом ровдугами, а зимою невыделанными оленьими шкурами. Для выхода дыма делают большое отверстие вверху урусы, так как внутри ее посредине постоянно горит костер. В урусу с двух противоположных сторон сделаны два входа: один из них обращен к северу, другой к югу. Хотя в одной урусе помещается иногда по два семейства, но в ней соблюдается всегда безукоризненная чистота и порядок. Вообще ламуты самые чистоплотные и опрятные из всех инородцев, и притом приветливы, обходительны и гостеприимны. Пищу всегда стараются приготовлять опрятно; она состоит преимущественно из оленьего мяса но, в случае недостатка его, едят мясо белок и рыбу. Пьют байковый чай с сахаром; кирпичного же чаю вовсе не употребляют и никогда им не запасаются. Ржаные русские сухари и коровье топленое масло составляют их лакомства, приобретаемые ими при сношениях с русскими и якутами, а также во время Чукотской ярмарки в Анюйской крепости.

    Ламуты и ламутки носят одежду одинакового покроя, сшитую в обтяжку из оленьих шкур и украшенную бисером и разноцветною ровдугою. Женские костюмы отличаются от мужских более изысканными украшениями, которые им обходятся не дешево; так напр. женский передник украшен каймою из цветного бисера (синего, белого и черного), обвешанною кисточками из цветной же шерсти, а пришитые между кисточками небольшие металлические колокольчики дребезжат довольно громко при малейшем движении тела. Ламутки носят также серебряные браслеты и большие серебренные серьги. На шею надевают нечто в роде небольшого обруча, сделанного из серебра или из меди, на который навешивают серебряные круги различной величины, медные и серебряные кольца, большие огнива затейливой формы и прочие металлические побрякушки, покрывающая всю грудь вплоть от одного плеча до другого.

    Ламуты вообще народ очень набожный и вероисповедания православного. Они по большей части исповедываются только, не приобщаясь каждый раз св. тайн, потому что редко когда употребляют постную пищу, а постоянно почти едят сушеное оленье мясо, называемое у них «ульлюкта». Не взирая однако на принятие христианства у ламутов остались следы прежнего их идолопоклонства, как напр. поклонение огню и солнцу, а также остались некоторые издревле существующее между ними предрассудки и суеверия, которых придерживаются до сих пор все без исключения ламуты в тайне от приходских священников. Они также, как тунгусы и чукчи, гадают и по треску дров во время их горения предсказывают себе будущее, хорошее или дурное в предстоящей перекочевке. Свадебный обряд у ламутов совершается обыкновенно следующим образом: после предварительных переговоров и обоюдного соглашения родители невесты со своими родственниками, взяв с собою иконы, подводят нареченную к урусе родителей жениха, обходят 3 раза вокруг урусы снаружи и потом, войдя внутрь урусы, вручают невесту самому жениху, не обращаясь вовсе к его родителям, которые в этом случае играют роль обыкновенных свидетелей. Обряд этот называется у них «половинным браком», имеющим ту важность, что после совершения его невеста остается у жениха, как законная жена и родившиеся после такого половинного брака дети считаются законными. Затем ожидают к себе священника или сами отправляются к нему для исполнения церковного обряда, срок которому не полагается. Он может быть исполнен по истечении одного года, двух, трех и более лет, а между тем не было еще примера, чтобы после половинного брака жених и невеста расходились до венчания их по церковному обряду. Ламутские свадьбы сопровождаются весьма скромными всегда пирушками, во время которых устраиваются иногда танцы. Детей своих ламуты крестят при посещении их приходским священником. Умерших погребают в тайге (в пространном и глухом лесу), вблизи той местности, где расположено их временное стойбище. Для покойников делают обыкновенные гробы и опускают в могилу глубиною в аршин, так как земля бывает постоянно мерзлою и оттаивает летом только на ½ аршина. Поэтому случается, что мертвые тела, погребенные за несколько десятков лет, вырытые случайно из земли, не оказывают никаких следов разложения.

                                                                                   * * *

    Наконец несколько слов о чукотском племени. Название чукча произошло от слова чауш (аркан, употребляемый для ловли оленей), а потому правильнее называть чукчей чаучами, т. е. арканниками. Чукчи вообще живут рассеянно, бродя по обширным тундрам северо-восточной части Якутской области с громадными стадами своих оленей, заключающими в себе до 10 т. и более голов у богатого чукчи. Но главным пунктом населения чукчей считается Чукотский нос, от которого они и получили название носовых чукчей. В чукотском племени в настоящее время считается четыре отдельных рода: носовые чукчи, оленные, шалагские и каргаули. Оленные чукчи кочуют по Малой и Большой тундрам; они платят ясак русскому правительству. Кроме того приносят большую пользу населенно Колымского округа своими значительными пожертвованиями или продажею по весьма дешевым ценам (около 2 руб. сер. за штуку) оленей из своих табунов, в случае голодовки, вызванной неудачной рыбной ловлею. Поддержкою этой однако ж не пользуются якуты и юкагиры, проживающее в южной части округа (Верхне-Колымской) по причине отдаленности от чукчей и неимения с ними никакого сообщения.

    Носовые и оленные чукчи имеют особых своих родовых начальников — эрема, которым повинуются безусловно.

    Шалагские чукчи живут теперь на тех местах, где находилось прежде особое племя шалаги, ныне уже не существующее. Местность эта расположена на правой стороне Большого баранового камня, на прибрежье Ледовитого моря, простирающемся до устья (восточного) р. Колымы. Шалагские чукчи не имеют оленей, и для езды употребляют собак; каргаули живут на островах Ледовитого моря. С ними ведут меновую торговлю носовые и шалагские чукчи, доставляя каргаулям табак, приобретаемый у русских, взамен которого получают бобров, куниц и морских котиков. Носовые и шалагские чукчи отправляются ежегодно к каргаулям в летнее время на байдарах, т. е. небольших кожаных лодках, построенных из нерпичьих шкур; каргаули же к носовым и шалагским чукчам никогда не приезжают. Они питают друг к другу полнейшее недоверие и потому меновая торговля между ними производится всегда с ножом в руке. Носовой чукча при сделке в одной руке держит папушу табаку, а в другой нож во всеувидение; каргауль тоже левою рукою подает носовому чукче куницу или бобра, а в правой держит нож, которым в случае малейшего обмана со стороны носового чукчи, готов убить его. Вообще каргаули считаются самым диким и свирепым чукотским племенем.

    Кроме меновой торговли с каргаулями носовые чукчи приезжают ежегодно в конце марта или в начале апреля для меновой торговли, а вместе с тем и для уплаты ясака, в Анюйскую крепость, расположенную над р. Анюем в 240 вер. от Нижне-Колымска. К тому времени приезжают туда русские купцы (из Якутска) с табаком, кирпичным чаем железными изделиями и бумажными материями для вымена их у инородцев на пушнину. Составляющаяся таким образом ежегодно ярмарка носит название Чукотской и продолжается всегда несколько дней. На эту ярмарку приезжает неупустительно каждый год колымский окружной исправник для собирания ясака от всех туда собравшихся кочующих инородцев, к числу которых принадлежат ламуты, тунгусы, чуванцы и омоки.

    На открытие ярмарки исправник дает разрешение не раньше, как после окончательного сбора ясака, а до того времени кунцам воспрещается вступать в переговоры с инородцами на счет обмена своих товаров. Ясак представляют обыкновенно инородческие старосты, старшины и родовичи, т. е. старшие в роде. Он состоит по большей части из шкурки песца, красной лисицы, а иногда из сыромятных ремней, выделанных из так называемых лысьих шкур (род морского животного), свернутых в кружок. Каждый ремень шириной в 1¹/₂ вершка, а длиной до 8 саж. После каждой одиночной сдачи ясака исправник отдаривает сейчас же подателя железным котелком, весом в 2-3 ф., или пальмой (род широкого, заостренного дротика наподобие русской косы, но не загнутой на конце и с прямым острием), а после окончательной сдачи ясака угощает всех чаем, сухарями из ржаного хлеба, леденцами низкого сорта и черкасским табаком, высылаемым ежегодно для этой цели из якутского областного правления. В 1870 году я имел случай присутствовать при сдаче инородцами ясака в Нижне-Колымске и в Анюйской крепости, называемой иначе Островное. В небольшую комнату, занимаемую исправником, собралось с лишком 30 человек чукчей. Каждый из них имел за поясом или за пазухой, кто песца, кто лисицу, а только некоторые держали в руках свернутый в кружок сыромятный лысий ремень, длиной от 8 до 15 саж., или нерпичью шкурку, выделанную наподобие нашего козлика для башмаков. Почетнейшие в роде и более зажиточные, без всякого приглашения со стороны исправника, уселись на длинных деревянных скамьях, а остальные поместились на полу, скучившись до такой степени, что вся комната была буквально битком набита.

    Двое или трое за недостатком места внутри комнаты вынуждены были стоять в дверях. Я и исправник заняли места около небольшого стола, а вблизи нас поместился переводчик (из станичных казаков) для перевода чукчам наших вопросов, а нам — их ответов. Затем началась сдача ясака по очереди. Самый старший из чукчей, вынув из-за пояса своего песца, перебросил его через голову спереди назад так, что хвост песца лежал у него на спине, а головка на лбу, и согнувшись в дугу, повернулся к исправнику, который, сняв с его головы песца, потряс шкурку несколько раз в воздухе и сказал: «меченьки, меченьки!» (шкурка хороша!). Взамен песца чукча получил железный котелок; осмотревши котелок со всех сторон и удостоверившись, что он цел и крепок, в свою очередь сказал: «меченьки, меченьки!» и поставил его у своих ног. Таким же образом и остальные чукчи передали исправнику свой ясак и получили взамен котелок или пальму.

    По окончании этой церемонии исправник угощал всех чаем без сахара, ржаными сухарями, нарезанными на небольшие кусочки и леденцами самого низшего сорта. Все это чукчи прятали за пазуху. Затем исправник велел принести несколько папуш черкасского табаку и разделил их между всеми, давая каждому чукче по нескольку листочков, чем они видимо были довольнее, нежели котелками и пальмами. Наконец исправник, кивнув им несколько раз головой и указывал на дверь, сказал: «гуляй! гуляй!», что означало: «ступайте вон!» или «можете уже уходить!» и чукчи, тотчас приподнявшись со своих мест, стремительно направились к дверям.

                                                                            * * *

    Анюйская крепость, называемая тамошними жителями «Островное», расположена на левом берегу р. Малого Анюя, на небольшой площадке у подножия не слишком высоких скалистых гор, разбросанных кое-где с северо-восточной стороны. Крепость эта не что иное как небольшой клочок кочковатой тундры, кругом обнесенный бревенчатым забором, ограждающим нисколько крошечных нежилых домиков, разбросанных без всякой планировки на этом крошечном пространстве. Крепостные ворота тоже деревянные, бревенчатые, с небольшою башней, украшенной деревянным же, крестом. Домики составляюсь собственность купцов, посещающих Чукотскую ярмарку, и стоять круглый год запертыми, оживляясь лишь на время ярмарки. Кроме домиков купцы имеют здесь несколько лавочек, перед которыми, во время ярмарки, устраивается нечто вроде базара, а около ворот крепости в то же время располагаются чукчанки и ламутки со своими нартами, и занимаются меною своего товара на табак, сахар, леденцы, медные колечки, бусы и прочую мелочь. Около крепости во время ярмарки содержится караул из казаков, командируемых из г. Средне-Колымска, более чем за 700 верст, во время сильных морозов, без отпуска им прогонных и суточных денег. Караул наряжается за несколько дней раньше открытия ярмарки и прибытия исправника, приезд которого всегда составляет важное событие для собравшихся на ярмарку инородцев, с нетерпением спешащих к нему с поздравлением и, поклоном. С приездом исправника оживляется для минутной только жизни эта вечно молчаливая местность, окоченелая от 50° мороза, не взирая на прикрытие ее снежным одеялом толщиной более чем в 2 аршина. В крепости все приходить в движение как в паровой машине: начинается повсеместная беготня, воздух оглашается криками каюров, громким говором инородцев, более громкими возгласами станичных казаков, передающих во все горло приказания исправника, а всему этому время от времени вторить отвратительный вой сотни собак, привязанных к нартам приезжих купцов и других лиц, не обладающих оленями. Чукчи и ламуты беспрерывно шныряют по крепости, посещая знакомых купцов, у которых ожидает их угощение чаем, черкасским табаком, а иногда и двумя, тремя рюмками разведенного спирта, привезенного тайком. При угощении хитро ведутся по целым дням переговоры о новых сделках, с тайным желанием надуть друг друга, в чем почти всегда успевает купец. Все эти переговоры ведутся втихомолку, потому что открытая меновая торговля может производиться только после сдачи инородцами ясака. Сдача ясака продолжается не более двух, трех дней, и вслед затем исправник отдает инородцам приказание приготовляться к открытию ярмарки. В один миг инородцы со своей пушниной и прочими изделиями из звериных шкур, привезенными на нартах, собираются на р. Анюй, близ крепости. Исправник чрез переводчика объявляет инородческим старшинам и старостам, что ярмарка открыта. В продолжение каких-нибудь трех четвертей часа купцы забирают всю пушнину у инородцев, передавая им свой товар, по условленным заранее ценам. Тем и оканчивается ярмарка, представляющая весьма неинтересную кукольную комедию, устроенную на скорую руку. Все разъезжаются по разным направлениям, и ворота Анюйской крепости, заскрипев уныло под рукою запирающего их станичного казака, посылают всем вдогонку последнее «прости» до будущего года. В этом заключаются вся суть Чукотской ярмарки, устраиваемой каждый год в самой глухой местности Восточной Сибири, на клочке кочковатой тундры, носящем громкое название Анюйской крепости. Иногда во время ярмарки на торговой площадке устраиваются ламутские танцы и чукотские игры, продолжающиеся до позднего вечера. Танцы ламутов не имеют никакого сходства с нашими европейскими танцами. Мужчины и женщины вперемежку, взявшись под руки, становятся в полукруг и начинают произносить отрывистые гортанные звуки (поочередно мужчины и женщины), весьма похожие на хрюканье свиней. Звуки эти, повторяемые до нескончаемости, сопровождаются сгибанием обоих колен, не отнимая ступней от снегового паркета и подвертыванием головы друг к другу, то вправо, то влево. В этом состоит весь ламутский танец, который без утомления танцующих может продолжаться несколько часов сряду, к полному удовольствию зрителей. Таким же образом танцуют и чукчанки (мужчины не принимают участия в танцах) с тою только разницею, что при сгибании колен кривляются всем корпусом, закатывая глаза вверх. Танец их продолжается не долго, а оканчивают его поворотом спины к зрителям, делая при том с громким смехом несколько быстрых, уморительных кривляний, возбуждающих невольный хохот в зрителях! Чукотские игры более интересны для тамошних дикарей. Они состоят в состязании в беге и в единоборстве. Участвующие в этой игре разгорячаются до такой степени, что под конец наносят друг другу жестокие удары, оканчивающееся вышибом глаз, повреждением грудной клетки и переломом ребер. Борются же между собою, обнаженные до пояса, выкатавшись сначала в снегу иногда при 20° мороза. Для третьего рода чукотских игр употребляется большая кожа морского моржа (лахтак), имеющая округленную форму. По краям кожи, кругом, делаются на известном друг от друга расстоянии прорезы такой величины, чтобы можно было всунуть четыре пальца руки (за исключением большого) для удерживания ее. Самые сильные молодые чукчи держать в руках эту кожу горизонтально, стараясь ее покрепче натянуть. Затем один из чукчей, представляющий собою акробата, становится на средину кожи. Его сперва довольно долго раскачивают, а потом вдруг подбрасывают вверх на двухсаженную высоту, спускаясь с которой вниз, он делает в воздухе несколько ловких движений ногами и становится опять на средину кожи, даже не пошатнувшись. После каждого ловко исполненного прыжка, вместо апплодирования, зрители бросают ему на кожу мелкие деньги и разные незначительные подарки.

    Время Чукотской ярмарки совпадает очень часто со временем празднования Светлого Христова Воскресения, как это случилось и в 1876 г вовремя моего посещения Анюйской крепости. Эрема носовых чукчей Амвраургин имеет обыкновение исповедоваться в страстную субботу и приобщаться в первый день Пасхи, пользуясь приездом в то время из Нижне-Колымска приходского священника. Он первым является к заутрени, одетый во всю свою форму: в пожалованный Государем Императором почетный кафтан, обшитый золотыми галунами со стоячим высоким воротником, доходящим почти до ушей, штаны красного цвета с золотыми лампасами и больших размеров сабля Екатерининских времен с металлическими ножнами, рукоятка которой почти касается левой мышки по причине малого роста эремы. Шея украшена тремя медалями, пожалованными его деду, отцу и ему лично. Этими почетными наградами он чрезвычайно гордится, выставляя их на показ при малейшем удобном случае. Но надетые на ноги чукотские «шаткари» из оленьих камусов (за неимением сапог) и неуклюжая чукотская шапочка портят весь эффект остального костюма. На первый день праздника эрема, украшенный регалиями, в сопровождены своего сына, одетого в куклянку из красного сукна (для отличия от прочих), и нескольких своих приближенных чукчей, одетых тоже по праздничному, удостоил меня своим визитом. Но визиты инородцев не имеют значения наших праздничных этикетных визитов: чукчу надобно непременно угостить и при прощании поднести ему подарок. Поэтому свита эремы исправляет при нем должность прислуги, для ношения за ним собранного «христославного». Эрема невидимому остался мною доволен, так как я угостил его и его сына несколькими рюмками водки и закуской, состоящей из ржаного хлеба, масла и жареного зайца, т. е. всем тем, что у меня было заготовлено к празднику. Кроме того попотчевал его сигарами, которые он бесцеремонно спрятал себе за пазуху. При прощании же я сделал отцу и сыну подарки, дав каждому из них по 1 ф. фамильного чая, по 2 ф. сахара и по 5 папирос черкасского табаку. Исправник угостил его таким же образом. За остальными визитами, делаемыми в тот день эремою купцам, находящимся в Анюйской крепости, я не следил, но результатом этих визитов было то, что поздно вечером (до прибытия, впрочем, в крепости зари) мертвецки пьяного эрему во всем его облачении полупьяная свита вынесла на руках из крепости для доставления его в лагерь, находившейся в нескольких верстах за крепостью.

    На другой день, в три часа пополудни, исправник и я отправились в чукотское стойбище с визитом к эреме. Он вышел к нам на встречу за несколько шагов от своей урусы, одетый в праздничный чукотский костюм и с крошечною трубкою в зубах. У входа в урусу поджидал нас сын его, Николай, окруженный чукчами, собравшимися чуть ли не со всего лагеря, чтобы посмотреть на нас. Вход в урусу был открыть; внутри ее виднелись три небольшие палатки из оленьих шкур, где помещалось все семейство эремы. Палатки вышиной в 2¹/₂ арш., имеют форму полога, устраиваемого в некоторых русских мещанских домах над кроватью. В них нет ни дверей, ни окошек, ни даже малейшего отверстия для входа и выхода воздуха. Для освещения и согревания палатки употребляется лейка (род небольшой сковородки), на которой беспрерывно горит сухой олений мох, свернутый в комок и напитанный оленьим жиром. Нас ввели в одну из таких палаток, для входа в которую сын эремы при помощи двух ассистентов, ловко приподнял переднюю полу палатки, и мы, одетые по дорожному, согнувшись, вошли внутрь и заняли указанные нам места у противоположной входу стены. Места эти представляли собою нечто в роде двух табуреток, устроенных наскоро из сложенных вчетверо оленьих шкур. Между табуретками находился небольшой столик, накрытый засаленною цветною салфеткою, а на нем стояла на жестяной тарелке закуска, состоящая из высушенного оленьего мяса, изрезанного на мелкие ломтики. Эрема уселся возле меня по левую руку, на полу, покрытом оленьими шкурами, а сын его поместился возле исправника. Тут повторились бесконечные рукопожатия и благодарения со стороны эремы за оказанную ему честь нашим посещением. Через несколько минут вошла в палатку чукотская принцесса, жена эремы, в европейском наряде, т. е. в ситцевом платье, с повязанным платком на голове и с косынкою на груди, — в сопровождение двух своих дочерей, одетых по-чукотски. Одна из дочерей замужняя, другая — девица; обе высокого роста, довольно полные и весьма некрасивой наружности, доставшейся им но наследству от родителей, весьма некрасивых собой. Эремисса подошла ко мне развязно с протянутой рукой и приветствовала словами: «Хриштош вошкреш!», громко произнесенными, при троекратном звонком поцелуе в самые губы, вопреки принятому в России обычаю при христосовании прикасаться друг к другу одним только лицом. Обе дочери последовали примеру матери, но как более застенчивые и не знающие русского языка, молча совершили троекратное целование, стыдливо опуская глаза на мои седые усы. Таким образом похристосовались они и с исправником. Эрема, подвинувшись немного к стороне, уступил место возле меня своей жене, а дочери его уселись на корточках при входе в палатку полуоборотом к нам, так что лица их можно было видеть только в профиль. Около них вскоре образовалась группа из мужчин и женщин, по-видимому членов многочисленного семейства эремы, составлявших как бы придворный штат «их чукотских степенств». Все мы некоторое время сидели молча, окидывая друг друга взглядами и окликаясь покашливаньем, которое возбуждал в нас тяжелый запах горящей лейки, пока исправник не облегчил общего нашего неловкого положения, приказав переводчику подать свой погребец с чаем и всеми к нему принадлежностями. В погребце находилась и бутылочка разбавленного спирта. Начались потчевания и угощения, при которых эрема и эремисса играли только пассивную роль. Главным же деятелем и распорядителем был исправник. Он, по моей просьбе, а отчасти и потому, что знал мою брезгливость относительно инородческих яств устранил меня от участия в пиршестве, заявляя их чукотским степенствам, что я водки не пью, а ем только один раз в сутки. Не взирая однако ж на такое заявление, эремисса не оставила меня в покое, принудив во время круговой взять из ее рук рюмку и прикоснуться к ней своими губами. Переданную ей не начатую рюмку она выпила до дна не без некоторого впрочем жеманства, как это и приличествовало ее высокому чукотскому сану. «Круговая» продолжалась до тех пор, пока пустая бутылка в руке исправника не удостоверила в окончательном испарении развеселяющей влаги, подрумянившей уже достаточно лица хозяев и их домочадцев. Наступила очередь для угощения чаем, при котором уже не присутствовала жена эремы, отправившаяся с дочерьми во внутренние комнаты, пожимая нам руки и сказав несколько раз: «прощай, прощай!». Эрема с сыном остались продолжать пить чай, от которого и я не отказался на этот раз, так как он был приготовлен исправником в его чайнике и подаваем в чистых стаканах. Под конец чаепития отец с сыном несколько раз перемигнулись, и, приподнявшись со своих мест, каждый поднес мне и исправнику по одной лисице, взамен вчерашних наших подарков: Тем и кончился наш визит у эремы, проводившего нас пешком более версты за свою урусу и при прощании подарившего мне на память свою крошечную трубку, с просьбою хранить ее в числе редкостей, приобретенных мною на другом полушарии земли. Более трех часов провели мы у эремы в гостях, а перед отъездом обратно домой, под предлогом прогулки, а более всего из любопытства, обошли все чукотское стойбище, состоящее из нескольких десятков различной вышины урус, построенных на один образец. Нам сопутствовала толпа мужчин, женщин и детей, проводивших весь этот праздничный день на дворе. Осмотренное нами стойбище носило на себе отпечаток беспорядка и крайней неопрятности: нельзя было сделать шага, чтобы не наткнуться на какую-нибудь нечистоту: разбросанные оленьи кости, кучи валежника, грязные лоскутья оленьих шкур, клочки оленьей шерсти и разный прочий сор, заставлявший подпрыгивать из опасенья замарать свою обувь и платье. Возле каждой урусы лежали кучи разного домашнего хлама, опрокинутые нарты, разбросанная оленья упряжь, различные снаряды, — все это перемешано в величайшем беспорядке. Между урусами везде устроены очаги для варки оленьего мяса; каждый из них состоит из вырытой в мерзлой земле, небольшой и неглубокой четырехугольной ямы, над которой висит котелок на небольших шестах, сложенных в козлы. Около этих очагов чукчи проводят большую часть времени поддерживая на них постоянный огонь. Стряпают же раз в сутки и обедают всегда ночью.

    Здесь будет кстати сказать несколько слов о самих чукчах.

                                                                                    * * *

    Чукчи вообще роста выше среднего и хорошо сложены. Лицо их хотя открытое, но с суровым выражением, широкое и с выдающимися немного скулами; нос посредственный, правильный; лоб широкий, выпуклый; глаза небольшие, редко у кого узковатые; волосы черные и жесткие; одни заплетают их в косы, другие обрезывают не очень коротко кругом головы, от лобной ее части до затылка, выстригая при том на макушке кружок, занимающей собою большую часть темени; иные же носят волосы на образец русских. Женщины тоже роста выше среднего, по большей части плотные, но некрасивые. Замужние женщины, как и девушки, вышивают на лице и руках нитками из жил различные узоры. Замужние в отличие от девушек вышивают себе нос в два ряда. Вышивку окрашивают в темно-синий цвет, посредством тальникового угля (ива). Вместо сережек носят длинные корольки, надетые на жильную нитку. Каргаули продевают медные кольца сквозь носовую перегородку. Одежда чукчей состоит преимущественно из оленьих шкур. Мужчины носят обыкновенно кукашку, длинную, до колен с небольшим прорезом спереди и без воротника. Рубашек не носят. Вместо торбаза носят короткие шеткари, сделанные из оленьих камусов. На голове носят шапочку с ушами из лапок оленьих выпоротков. Верхнее их платье составляет куклянка из ровдуги (род нашей замши) желто-красноватого цвета, с капюшоном, плотно охватывающим все лицо. Во время сильных морозов, в дороге, когда придется ночевать под открытым небом на снегу, надевают на ноги бутули (род длинных чулков из оленьей шкуры), доходящие до самых пах. Женский костюм называется хамбы, представляющий собою куртку и нижнее платье, наглухо сшитые из одной цельной оленьей шкуры, шерстью наружу.

    Чукчи ведут бродячую жизнь. Перекочевывая с места на место, следуют обыкновенно за оленями, пасущимися на свободе в двух или трех отдельных пунктах; иногда же передвигают свои громадные табуны на такие места, где находятся более обильные пастбища и там устраивают для себя временные лагери, называемые иначе урусами. Чукотские урусы — передвижные и делаются из длинных шестов, связанных вверху таким образом, что поставленные на земле, образуют конус с весьма широким основанием. Конус этот обтягивают снаружи оленьими шкурами в два ряда и делают в них наружную дверь, т. е. вход. Внутри урусы, немного в сторону от входа, ставится палатка, сшитая из оленьих шкур, в которой и живут чукчи всем семейством. Палатка днем и ночью освещается лейкой (небольшая сковородка); в нее вливают немного растопленного оленьего мозгового жира, опускают туда сухой мох или уголь и зажигают. Пол настилают в два и три ряда, один над другим, оленьими шкурами, который служат и для сидения, и для постели. Воздух в палатке постоянно спертый и с тяжелым запахом от испарений тела и лейки, и при том температура его, особенно при многочисленном семействе, до того возвышается, что все по целым дням сидят раздетые, а ночью спят, ничем не покрываясь. Ни внутри урусы, ни внутри палатки не помещается ничего из домашней рухляди, но все сложено на нартах, на случай внезапной перекочевки. Пищу чукчей исключительно составляет оленье мясо и кирпичный чай, который вошел у них в употребление с недавнего еще времени. Впрочем носовые чукчи и до сего времени не пьют чая. Оленье мясо варят в железных котелках на очаге, устроенном возле урус, под открытым небом, и едят один только раз в сутки — вечером. Оставшуюся от обеда пищу прячут на ночь и, просыпаясь по одиночке, едят — и опять засыпают. Мужчины не занимаются никакими работами внутри урусы, возлагая все занятия на жен; сами же снаряжают нарты, пасут оленей и закалывают их на пищу для себя. Если же у них таких занятий нет, то сидят сложа руки и ни к чему не притрагиваются. Богатые чукчи имеют по три, по четыре и по пяти жен, а самые бедные менее двух не имеют.

    Чукчи почти никогда не моются и потому очень нечистоплотны. Все они вспыльчивого и вместе с тем сурового характера, хотя особенной заносчивости в них не замечается. Обид никогда не прощают и молча выжидают удобного случая отмстить своему врагу, стараясь непременно убить его. Если это не удается чукча при его жизни, то он завещает свою месть сыну, который во что бы то ни стало должен исполнить завещание отца, или же передать его своему потомку. Таким образом месть иногда переходит по завещанию от поколения к поколению до тех пор, пока не представится случай покончить вражду убийством. Озлобленный чукча, собираясь убить своего врага, надевает на себя новую одежду, обвешанную лоскутьями волчьего меха, надевает волчью же шапку и запасается тремя ножами: одним большим (майгин-валяпин), спрятанным за шеей под верхним платьем, черенком вверх, и двумя меньшими (киткат-валяпин), которые прячет в каждый рукав своей кукашки, по одному, черенком к ладони, копье же держит в руках. Чукчи бывают иногда очень жестоки в семенной жизни и в припадке гнева отрезают своим женам уши и отсекают большим ножом руки в плечевом сочленении. Вообще чукчи до того склонны к раздражению, что и самое их гостеприимство дает иногда хозяину повод к жестокой обиде на своего гостя, в особенности если тот не сумел оценить предложенного ему угощения. А надобно знать, что знакомые между собою чукчи, не говоря уже о близких родственниках, делятся между собою всем, что считают своей собственностью. Женами своими чукчи распоряжаются в этом случае тоже как собственностью; между тем как такая любовная связь наказывается у чукчей смертью. К зреме своему чукчи питают полное уважение, никогда и ни за что не мстят ему и беспрекословно повинуются всем его распоряжениям и приказаниям. При посещениях эремы усаживают его на белую или пеструю оленью шкуру, угощают чаем и оленьим мясом, а при прощании дарят ему лучших упряжных оленей, в знак своего к нему расположения.

    Эрема чинить суд и расправу над чукчами по принесенной ему словесной жалобе и виновного безотлагательно наказывает в присутствии своих приближенных и старост. Заслуживший наказание становится на колени, ему связывают назади руки и в таком положении бьют его по голове палкою, к концу которой прикреплена небольшая косточка из оленьего рога. Это мучительное наказание бедняга в большинстве переносит безропотно, и только в редких случаях просить помилования. В случае помилования эрема налагает на провинившегося штраф, пеню, т. е. приказывает дать несколько штук оленей для удовлетворения жалобщика. В случае важных преступлений эрема карает смертью, употребляя для совершения казни самые варварские способы.

    Свадебный обряд у чукчей слишком прост. Молодой чукча (иногда лет 15-ти), пожелавший жениться, отправляется к знакомому ему семейству и заявляете о своем желании взять себе из того семейства жену. Его оставляют пасти стадо оленей на три или на пять лет, в продолжение которых он живет с невестою как с женой. По окончании срока, если жених вел себя все время хорошо, был усерден и понравился в семействе, отец и мать невесты везут дочь к родителям жениха, отделив ему в то же время из своего стада известное число оленей, а иногда целую половину стада, в приданое. Затем в семействе жениха устраивается свадебный пир, заключающийся в угощении оленьим мясом и саламатом (иначе называется пентекичкин): это род леиешек из мелко истолченного, вареного, а потом замороженного оленьего мяса, сильно прожаренного в оленьем жиру. Лепешки эти заменяют хлеб. — Тем и кончается свадьба. Подарки, делаемые женихом невесте в продолжение пятилетнего его испытания, состоять из белых жирных червяков, выдавливаемых у оленей весною; ими жених угощает свою невесту подобно тому, как у нас угощают конфетами.

    Чукчи поклоняются солнцу, но никогда не молятся и не исполняют никаких религиозных обрядов. Тела покойников или сжигают, или оставляют на поверхности земли в какой-нибудь гористой местности, на съедение зверям, преимущественно волкам, к которым питают особенное уважение. Сжигание трупа или не сжигание зависит от воли покойника, заявляемой при жизни. — Чукчи не любят умирать естественною смертью, считая ее постыдной для себя, будучи того мнения, что умирающий не по своему желанно отдает себя па съедение дьяволу. Старики, которым надоела жизнь, молодые люди, подвергшееся случайному недугу, а также совершенно здоровые, но желающие увидеться с умершими своими родственниками, приказываюсь убить себя — и их убивают. Убивать же должен непременно один из ближайших родственников, как то: сын, брат, дядя или племянник, а за неимением ни того, ни другого — кто-нибудь из друзей или знакомых. В случае отказа, желающий умереть для убиения себя нанимает постороннего чукчу за известное вознаграждение. У каждого чукчи находится особая одежда, приготовленная им заблаговременно на случай добровольной смерти. Одежда эта отличается от будничной тем, что шьется из лучших оленьих шкур и кукашка их, называемая нирын, оторачивается волчьим мехом и обвешивается лоскутьями волчьего меха. Одежду эту чукча надевает и в том случае, когда собирается убить своего врага, дополняя только свой наряд шапочкой из волчьего меха и украшая (если это можно назвать украшением) нижнее платье лоскутками волчьей шкуры. Накануне своей смерти чукча бывает в самом лучшем настроении духа; он непритворно весел, радуется, и радость свою выказывает пред всеми, кто приходит с ним проститься. Посетители просят его передать поклоны их родственникам и приятелям, обитающим, по их верованию, в лучшем загробном мире. День умерщвления чукчи есть праздник для его семейства, ближайших родственников, соседей и знакомых. собирающихся в тот день с самого раннего утра и толпящихся около урусы, в которой находится виновник этого празднества. Между толпой находится его жена и дети, равнодушно ожидающие кончины отца семейства. С наступлением последней минуты воцаряется в толпе глубокая тишина. Находящейся в урусе, одетый по праздничному, с приподнятой верхней одеждой, садится на постель, плотно прижимаясь к стене полога левым боком, совершенно обнаженным. Совершитель убийства из-за урусы протыкает копьем стенку полога и просовывает острие к умерщвляемому чукче. Этот последний прикладывает острие к своему боку, направляя его между ребер, пониже мышки и громким голосом произносит: «Акальпэ-качаль-мадле» (убивай скорее!). Тот в один момент ладонью ударяет со всего размаха в оконечность копейного древка, и острие, пронзив всю полость груди поперек, окровавленное выходить наружу с противоположной стороны. Вошедшие тотчас в урусу родственники находят уже только бездыханный труп; жена и дети совершенно бесстрастно созерцают гибель этого зачастую любимого члена семьи, мужа и отца. Покойника тотчас же выносят из урусы, кладут на нарту вместе со всеми снарядами его занятий (копье, лук, стрелы, винтовка и пр.) и отвозить за несколько верст, на самую высокую каменистую гору. В нарту впрягают двух оленей, двух же других ведут за нартой и всех четырех убивают потом на месте погребения. Покойника провожают все присутствовавшие при его умерщвлении, а если у покойника было стадо оленей, то и его гонять за ним. Прибыв на избранное место, устраивают наскоро из небольших камней четырехугольник, наподобие продолговатого ящика, похожего на гробницу, вышиною в поларшина, куда помещают покойника, прикрывая его пологом, сверх которого кладут все его охотничьи снаряды и нарту. Вслед затем убивают четырех оленей, обкладывая ими снаружи гробницу таким образом, что по бокам, в головах и ногах лежит по одному оленю. Тем кончается процесс погребение, и труп вместе с убитыми оленями оставляется на съедение зверям, если покойник при жизни не изъявил желания предать тело свое сожжению. Впрочем часто присутствовавшее при погребении еще остаются до вечера на могиле покойника, и если у него быль табун оленей, то берут несколько голов и тут же справляют по нем поминки. Пир продолжается иногда за полночь при веселых песнях, в которых принимают участие самые близкие родные, каковы: отец, мать, жена и дети. Затем все разъезжаются, оставив только около покойника принадлежавший ему табун оленей, который в следующие три дня обгоняют кругом могилы, делая в один раз по три круга. После того табун угоняют в отдаленные места. С того времени никто уже из родственников не посещает покойника, а только время от времени проезжающие мимо чукчи бросают на его могилу по нескольку листиков табаку.

    Между описанными выше похоронами и сжиганием трупов бывает небольшая разница. Чукчи сжигают тело покойников точно так же как и в рассказанном выше случае, вдали от своих стойбищ, на скалистых горах, но в выборе места для сжигания полагаются на инстинкт оленей. Поместив покойника на нарту, запряженную двумя оленями, пускают их свободно, понукая притом идти как можно дальше вперед, и где олени остановятся, там и совершается сжигание трупа. На земле расстилают оленью шкуру, кладут на нее покойника и со всех четырех сторон обкладывают не очень толстыми кругляками (обрубки дерева), поверх которых накладывают сухие дрова, привезенные с собою на оленях. В ногах и по бокам разводят огонь. Пламя скоро охватывает покойника, производя движения в трупе вследствие корчей в сухожильях: он как бы силится приподняться с места, чего и поджидают с напряженным вниманием суеверные чукчи, принимая это движение за знак прощания с ними. Но вскоре брюшные покровы лопаются и обугленный труп остается неподвижным, превращаясь постепенно в пепел, который сгребают в кучку и, покрыв его вместе с не перегорелыми костями оленьей шкурой, тут же оставляют. Нарту и охотничьи снаряды кладут возле этой груды пепла. Будничную одежду покойника изрезывают в мелкие куски и сжигают вместе с трупом. Ездовых оленей покойника убивают, оставляя их на съедение зверям. Затем тут же делается угощение всех присутствующих, продолжающееся при веселых песнях до позднего вечера. Для угощения убиваются олени из стада, принадлежавшего покойнику. В продолжение следующих трех лет делаются ежегодно поминки родственниками и знакомыми, которые привозят с собою оленьи рога самок (они выпадают у оленей весной) и оставляют их на том месте, где сжигался труп покойника.

    В заключение скажу о чукчах, что они очень суеверны. Когда им приходится перекочевывать с одного места на другое, они прибегают к гаданью или ворожбе. Гадателем обыкновенно бывает один из членов семейства, или у богатых чукчей — кто-нибудь из прислуги, который, наблюдая треск горящих на очаге дров и разбрасывание огнем искр в разных направлениях, — предсказывает либо хорошее, либо дурное. При сжигании трупов наблюдают дым, выходящий из костра: если направление его будет прямо вверх, это означает по их верованию, что душа покойника идет к солнцу, т. е. к богу. Если же дым стелется по земле, — что случается очень часто при сжигании трупов между двумя горами, где постоянно сквозной ветер, — тогда душа покойника по их понятию остается на земле и переходит в животных, употребляемых человеком для езды, как то: оленей, лошадей и собак, «в наказание за то, что покойник при жизни мучил других и причинял им много обид».

                                                                              * * *

    Для обращения чукчей в христианскую веру русское правительство в исходе сороковых годов открыло миссию под именем Чаунской, которая ныне носить название Чукотской миссии. Высочайше утвержденным в 1849 году штатом положено было для этой миссии иметь одного только священника со званием миссионера и при нем псаломщика. Миссионеру этому назначено в год 500 р. жалованья и разъездных 200 р., псаломщику же всего содержания 200 р. Спустя несколько времени якутское епархиальное начальство, приняв в соображение местные условия края и непомерную дороговизну жизненных припасов, убедилось в недостаточности назначаемого по штату содержания и определило выдавать ежегодно из свободных своих сумм в виде столовых денег миссионеру по 150 р., а псаломщику по 60 р. в год. Таким образом содержание миссионера простирается ныне до 850 р., а его причетника до 260 р. Содержание это едва достаточно для покрытия расходов по делу миссии, не говоря уже об издержках, вызываемых ежедневными жизненными потребностями. Деятельность миссионера требует постоянных разъездов по чукотским стойбищам, иногда очень отдаленным. Собираясь в путь, миссионер, нанимает 4 нарты: для себя, для псаломщика, для переводчика и под церковную утварь и необходимую провизию. Месячная плата за наем четырех нарт с упряжкою в каждую по 12 собак обходится миссионеру в 60 р. с; сверх того корм собакам тоже лежит на обязанности миссионера и обходится ему в сутки для 48 собак в 10 руб. Таким образом каждый месяц, проводимый миссионером в разъездах, требует более 360 рублей, не считая неизбежных расходов на угощение чукчей и преподнесение им подарков. Чукчи с давнего времени привыкли получать подарки от своих просветителей. Еще в начале настоящего столетия, когда здесь не было миссионеров, обязанности их исполняли священники Нижне-Колымской церкви, пользуясь титулом «проповедников слова Божия чукотским народам». Священникам этим ежегодно высылалась для раздачи чукчам медная и железная посуда и различные мелкие безделушки, приобретаемые на счет кабинета его величества, всего на сумму 200 р. (в то время 700 р. ассигн.), которыми проповедник слова Божия с избытком наделял чукчей и, снискивая этим их расположение к себе, дело миссии вел довольно успешно. Прежний порядок ведения миссионерского дела послужил в настоящее время поводом к ложному убеждению чукчей, что они при каждой встрече с апепелем (священником) должны непременно получать от него подарки; в противном случае апепель не может рассчитывать ни на расположение к себе чукчей, ни на дружелюбную в следующий раз с ними встречу, ни на успех миссии. Обстоятельство это до крайности стесняет нынешнего миссионера, поставленного в необходимость запасаться на свой счет такими подарками и тем удорожать разъезды. Вследствие недостаточности средств миссионер принужден ограничивать свои поездки двумя, тремя месяцами в году, отчего и успех миссии замедляется сам собою.

    При первоначальном открытии миссии местопребывание миссионеру было указано на Чаунской губе, почему и самая миссия носила некоторое время название Чаунской. В то время местность эта была самая удобная для духовной деятельности миссионера, потому что там более всего сосредоточивались чукчи, находя для своих громадных оленьих стад обильные пастбища на необозримых тундрах, покрытых мохом: Но с течением времени богатые чаунские пастбища начали заметно оскудевать и наконец истощились до того, что в начале шестидесятых годов чукчи вынуждены были искать более пригодных мест для прокормления своих бесчисленных стад оленей. Перекочевывая теперь беспрерывно с одного места на другое, чукчи рассеялись по необозримым пространствам и находятся на таком далеком друг от друга расстоянии, что посещение их миссионером, сделалось немыслимым. Вследствие такого разъединения чукчей миссионер вынужден быль избрать для своего жительства с. Нижне-Колымскъ, откуда делал свои поездки то к анюйским, то к тундренным чукчам поочередно и настолько часто, насколько удобства путешествия в известное время года позволяли ему беспрепятственно исполнить свою миссионерскую обязанность. Обстоятельство это заставило якутский комитет миссионерского общества ходатайствовать у главного совета миссионерского общества об увеличении штата Чукотской миссии до трех человек. Ходатайство было удовлетворено, и в начале 1874 г. в Колымский округ прибыли 3 иеромонаха. С увеличением числа миссионеров Чукотская миссия разделилась на три стана: Чаунский, Анюйский и Тундренный.

    Деятельность миссионера начинается обыкновенно в начале зимних месяцев разъездами по чукотским стойбищам, расположенным друг от друга на сотни верст и разбросанным на беспредельных тундрах или же на недоступных в зимнее время хребтах. Каким лишениям и опасностям подвергается миссионер во время своих поездок, это понятно только тому, кто сам лично имел несчастие испытать все ужасы езды в приполярной стране. Не входя в подробности, скажу только главное. Всякий миссионер не только безусловно рискует своим здоровьем, но и жизнь его на каждом шагу подвергается опасности, так как иногда в продолжение целых месяцев ему приходится ночевать под открытым небом на снегу при 50° мороза, и при том очень часто без огня за недостатком на тундре и гольцах топлива. Небольшая метель в тех местах становится опасною для проезжающего и постепенно подготовляет ему могилу, так как при малейшей оплошности каюра (ямщика) очень легко можно сбиться с пути и погибнуть бесследно в снегах среди необитаемого пространства. При сношениях с чукчами миссионер должен быть постоянно наготове защищать себя от удара ножом, которым может поразить его дикарь в минуту увлечения гневом при недоразумении и за неудовлетворение какой-нибудь его прихоти. В такие тяжелые условия поставлен здесь проповедник слова Божия при исполнении своих обязанностей. С безукоризненною добросовестностью радеет он постоянно об успехе своего посланничества, но, к сожалению, весь его усердный труд вознаграждается единичными лишь плодами, никогда почти вполне не созревающими, ибо к чукчам трудно прививается слово христианского учения. В настоящее время миссионерская деятельность имеет цель не столько просветительную, сколько утвердительную в христианстве, т. е. миссия не столько интересуется новым обращением чукчей в христианство, сколько заботится об удержании за собою достигнутого уже результата, стараясь постоянно укреплять в истинах веры и началах нравственности чукчей, принявших уже св. крещение. Такой взгляд здешних миссионеров на настоящее положение дела миссии, равно как и сообразный с этим взглядом образ их действий, вполне основательны по той простой причине, что окрещенные чукчи остались в сущности теми же язычниками, какими были до крещения, не усвоив себе ни малейшего понятия о христианстве. Пройдет еще много лет, пока наконец правительство наше дождется желаемых от Чукотской миссии результатов.

    К причинам, особенно сильно препятствующим успеху миссии, относятся: кочевая жизнь чукчей, рассеянных по обширным тундрам; незнание миссионерами чукотского языка и вследствие этого обращение дикарей не живым словом убежденного проповедника, а чрез посредство переводчика, редко умеющего выразить как следует мысли миссионера; затем недостаток нравственного влияния на чукчей посредством хороших примеров со стороны той среды, в которой они чаще всего вращаются. Такую среду составляют тунгусы, жители с. Нижне-Колымска и вообще русское население в северной части Колымского округа, которое уж никак не может похвастать своими нравственными качествами. Две последние причины могут быть устранены только посредством введения в среду чукчей грамотности, о чем в настоящее время усердно хлопочет Чукотская миссия. Но все ее попытки остаются до сих пор безуспешными вследствие того упорства чукчей, с каким они отказываются отдавать детей своих в обучение. И навряд ли удастся миссии в скором времени победить это упорство, так как причина его находится в тесной связи с материальными выгодами чукотской жизни. Чукчи, обладая громадными стадами оленей, а следовательно нуждаясь в постоянном за ними присмотре, 6-ти или 7-ми летнего мальчика считают уже хорошим помощником отцу, который в виде вознаграждения за труды дает ему во владение известную часть стада. Такая настоятельная надобность в рабочих руках заставляет каждого чукчу обзаводиться семейством, и чем оно многочисленнее и богаче сыновьями, тем почетнее. Бездетность считается у чукчей позором для семейного человека. Многосемейный чукча пользуется в своей среде особенным авторитетом, оказывающим влияние на соседних чукчей. Притом он делается зажиточнее, оттого что табуны его, постоянно увеличиваясь, не раздробляются на части. В зажиточном чукче является страсть к властвованию; рассчитывая на помощь многочисленного своего поколения, он старается сперва управлять известною частью своих родичей, а потом делается их начальником, грозным для соседей и мстительным за малейшие обиды. Местные чукчи боятся такого соседа и беспрекословно исполняют все его требования из опасения его мести. О достижении такого почета мечтает каждый зажиточный чукча, и полагает, что осуществление этой мечты заключается главным образом в многоженстве и наложничестве. Этим объясняется то обстоятельство, что даже недостаточный чукча имеет не менее 2-х или 3-х жен.

    Такие ложные убеждения и своеобразное понимание чукчами общественной жизни, слагающейся у них до сих пор по образцу предков, заключают в себе главнейшую причину неуспеха в деле миссии. Труды миссионера еще долгое время останутся бессильными, если их не поддержать хорошие примеры нравственности со стороны инородцев, с которыми чукчи имеют частые столкновения при меновой торговле. Примеры эти, действуя на чукчей исподволь, могут со временем склонить их убеждения в пользу грамотности, которая одна только может служить ручательством за будущий успех Чукотской миссии.

    /Древняя и Новая Россія. Ежемѣсячный историческій журналъ съ рисунками. Т. XVIII. № 12. Декабрь. Петербургъ. 1880. С. 641-733./

                                                                   БИБЛИОГРАФИЯ

    Августиновичъ. Три года въ Сѣверо-восточной Сибири («Древн. и Нов. Россія», декабрь 1880 г. Стр. 641-733).

    В 1874 году шестеро врачей были командированы в Северо-Восточную часть Сибири для принятия мер к прекращению сифилиса. В числе их находился и доктор Августинович, только что возвратившийся с о. Сахалина. На его долю выпал Северо-Восток Якутской области. В настоящее время он напечатал описание этой поездки под приведенным выше заглавием.

    Г. Августинович посетил Олекминский. Якутский, Верхоленский и Колымский округи; был и в земле чукчей. Статья его — частью дневник, частью род отдельных описаний; она не может назваться строго научным трудом; в ней нет ни метеорологических, ни статистических сведений; даже по своей специальности — прекращению сифилиса — г. Августинович дает только немногие отрывочные данные; но и те относятся не к Якутской области, а к Корейскому округу. И тем не менее статья его очень любопытна. В ней много заметок о природе и населении страны, но всего важнее этнографический материал. Таковы описания городов, посещенных г. Августиновичем, и инородческих племен, с которыми он приходил в сношения. Особенно много новых подробностей о чукчах [* Укажемъ на одну неточность и одну опечатку. Деревня Жигалова названа Жигаловой (642-3): Заяц (684) назван Фиканом (вм. Ушкан).].

    В.[агин В. И.]

    /Извѣстія Восточно-Сибирскаго Отдѣла Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Подъ редакцiею правителя дѣлъ Н. Н. Агапитова. Т. XII. N 1. Иркутскъ. 1881. С. 42./

    Фома [Ѳома, Хама, Тамаш, Tomasz, Томас] Матвеевич [Мацьвеевіч, syn Macieja] Августинович [Августиновичъ, Аўгусьціновіч, Augustynowicz] – род. в 1809 [1810] г. в д. Кокишки Поневежского уезда Виленской губернии Российской империи, в семье вольного крестьянина Северо-Западного края.

    После окончания гимназии в местечке Свислочь Гродненской губернии, Августинович в 1830 г. поступил, как государственный стипендиат, на медицинский факультет Виленского университета. В 1832 г университет был закрыт в связи с тем, что несколько сот его студентов примкнули к восстанию 1830-1831 гг., а медицинский факультет был преобразован в Виленскую медико-хирургическую академию (Высочайший указ от 2 мая 1832 г.). Будучи студентам Августинович в 1835 г. издал атлас хирургических инструментов в одном листе, а также в околицах Вильно и Гродно собрал около 700 видов растений, которые передал в Виленский университет, получив за атлас и гербарий премию в 300 рублей серебром.

    В 1935 г. Августинович с дипломом лекаря 1 класса закончил Виленскую медико-хирургическую академию и был определен в Брянский егерский полк, в 1840 г. был признан штаб-лекарем и переведен в Седьмую артиллерийскую бригаду, откуда был уволен в отставку в 1842 г. и занялся частной медицинской практикой.

    В 1845 г. Августинович поступил на государственную службу и был направлен в госпиталь, находящийся в с. Засулье Лубенского уезда Полтавской губернии. За участие в борьбе с эпидемией холеры был назначен лубенским и переяславским окружным доктором. Во время Крымской войны (1853-1856) был прикреплен к бригаде артиллерии, лечил солдат резервных батарей, стоящих в округе.

    В 1857 г. Августинович был назначен Курским губернским врачом палаты государственных имуществ. В мае 1868 г. был назначен сверхштатным медицинским чиновником при Медицинском департаменте МВД в Санкт-Петербурге и направлен санитарным инспектором в Пермскую губернию. В 1870 г. был участником научной экспедиции Русского географического общества за Урал, о чем писал в Санкт–Петербургской газете «Голос» в 1870 г.

    В январе 1871 г. Августинович был переведён в Санкт-Петербург и зачислен в штат медицинского департамента МВД. 15 июня 1871 г. Августинович отправился из Санкт-Петербурга от департамента МВД на о. Сахалин в составе комиссии для исследования условий каторжных работ. По пути следования через Сибирь собирал гербарии. 25 августа 1871 г. прибыл в Николаевск на Амуре, а затем в пост Дуэ, на западном побережье острова. Производил исследование флоры, климата и почвы. На обратном пути в столицу Российской империи Августинович в 1972 г. производил исследование флоры, климата и почвы в окрестностях Владивостока, где собрал до 200 экземпляров растений.

    В 1874 г. Августинович, в составе врачебной комиссии, был отправлен от департамента МВД в Якутскою область, для борьбы с эпидемией сифилиса.

    В 1874 г. Августинович в составе врачебной комиссии был отправлен от департамента МВД в Якутскою область для борьбы с эпидемией сифилиса.

    7 июля 1874 г. он выехал из Иркутска по почтовому тракту в направлении Лены, а 22 июля 1874 г. отплыл на лодке из поселения Жигалово Иркутской губернии. В районе Киренска и между Олекминском и Якутском собрал гербарий местных растений. 27 сентября 1874 г. доплыл до Якутска, столицы Якутской области.

     В Якутске Августинович, исполняя требование генерал-губернатора Восточной Сибири барона Фредерикса к Якутскому губернатору, участвовал в «освидетельствовании умственных способностей» ссыльного И. А. Худякова (1841-1876) и заключил что «требуется помещение Худякова в одно из специальных заведений, где имеются все средства для лечения подобного рода больных, как напр. в гор. Казани». /Кубалов Б.  Каракозовец И. А. Худяков в ссылке (к пятидесятилетию со дня смерти). // Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 28-29. Москва. 1926. С. 189./ 17 июля 1875 года Худяков был доставлен в иркутскую психиатрическую больницу, где и умер.

    В декабре 1874 г. Августиновича направили на борьбу с эпидемией оспы в Вилюйский округ Якутской области. 8 января 1875 г. он прибыл в Вилюйск и два месяца провел в разъездах по округу, а затем вернулся в Якутск.

    10 марта 1875 г. Августинович выехал в Средне-Колымск куда прибыл 24 апреля 1875 г., где прожил два года.

    Дело об истребовании от г. Штаб-лекаря Действительного Статского Советника Августиновича сведений и документов относительно израсходованных в 1869 году Врачебным Инспектором присланным в Колымск 647 руб 77¹/₄ коп. Нач. 19 марта 1876 г. Конч. 28 апреля 1876 г.

    № 306

    19 марта 1876 г.

    № 200

                                                         Господину Штаб-лекарю,

                                        Действительному Статскому Советнику

                                                            Августинович

    Окружное Колымское Управление, препровождая при сем предписание Пермского Губернского Правления, по Врачебному Отделению, от 30 октября 1875 года за № 1861 относительно израсходованных в 1869 году Врачебным Инспектором прогонных денег в количестве 647 р. 77¹/₄ к., имеет честь покорнейше просить П. Правл. о доставлении требуемых этим с приложением сведений и документов.

    Верно /подпись/

    От 28 апреля в Пермское Губернское Правление по Врачебному отделению с предоставлением объяснения Штаб-лекаря Августиновича за № 263.

    /НА РС(Я). Ф. 17и. [Колымское полицейское управление] Оп. 1. Д. 357. Л. 2, 2 (об)./

    Встречался Августинович в Колымском округе Якутской области и со священником Иоанном Александровичем Неверовым, который после окончания Якутской духовной семинарии в 1871 г. выехал в Чукотскую (Чаунскую) миссию.

    «Книга «Северный полюс Земля Ямал. Путевые записки» (1868), содержащая дарственную надпись: «Достопочтеннейшему и любезнейшему моему куму отцу Иоанну Неверову от искренно почитающего и преданного кума Фомы М. Августиновича в знак памяти 1 марта 1877 . г Средне-Колымск» Такие сердечные и душевные слова, характеризующие отношения духовно родственных душ, о Иоанну посвятил Фома (Томаш) Матвеевич Августинович (1809-1891). Первый ученый-геоботаник, врач, который в 1874 г. был направлен в Якутию с целью медицинского обследования населения. О нем дважды упоминает епископ в письме 1875 года Неверову, когда сообщает о матери и сестре «У них в Вилюйске проживает доктор-генерал Фома Матвеевич Августинович, который вслед за сим письмом отправится в Колымск и проживет с Вами целых два года. Человек он умный и веселый...». Примечательно, что в память о настоящей дружбе, о годах прожитых на окраине великой империи, настоящий ученый-исследователь М. Августинович подарил нашему священнику не только книгу, но и свою фотографию, сопроводив словами «Любезнейшему куму отцу Иоанну Неверову На память Санкт-Петербург, августа 5 дня 1877 г.». / Никанорова Е. Г.  О личности и библиотеке о. Иоанна (Неверова). // Якутский архив. № 1. Якутск. 2014. С. 96./

     В летние сезоны 1875 и 1876 гг. Августинович проплыл всю Колыму от Верхне-Колымска до Восточно-Сибирского моря для сбора гербария. Также «Августинович подтвердил существование «сифилитической болезни, именуемой проказой». /Шадрин Ф.  История борьбы с проказой в Якутии. // Полярная звезда. № 4. Якутск. 1996. С. 95./ Собранные гербарии в Якутии Августинович передал в Ботанический сад в Санкт-Петербурге, которые были обработаны Е. Р. Траутфеттером.

    /Труды Комиссии по изучению Якутской Автономной Советской Социалистической Республики. Т. I. Ленинград. 1930./

    Владимир Комаров

                              ВВЕДЕНИЕ В ИЗУЧЕНИЕ РАСТИТЕЛЬНОСТИ ЯКУТИИ

    Августинович Ф. М., врач, в 1875—1876 гг. проехал по всему течению Колымы от Верхнеколымска до моря и всюду гербаризировал. Его растения, обработанные Е. Р. Траутфеттером [Trautvetter E. R.  Flora riparia Kolymensis. // Труды Императорскаго С. Петербургскаго Ботаническаго сада. Т. V. Вып. I. С.-Петербургъ. 1878. 495-574. Описание гербария доктора Ф. Августиновича (251 вид), собранного между Верхнеколымском и устьем р. Колымы в 1875 г. (июнь и июль) и в 1876 г. (июнь и июль).], составляют пока основу колымской флоры.

                                                                     1875 г.

    26-31 мая           Среднеколымск

    1 июня               32 км ниже Среднеколымска, уроч. Верхняя Заборцева

    4         «»             левый берег у Среднеколымска

    6         «»             Среднеколымск

    8         «»             16 км ниже Среднеколымска

    10        «»             Среднеколымск, левый берег

    11-13   «»             Среднеколымск

    14         «»             правый берег Ангудан

    15-16    «»            левый берег, Среднеколымск

    17         «»             21 км ниже Среднеколымка, уроч. Заборцева, Верняя Заборцева.

    18          «»            70 км ниже Среднеколымска, уроч. Крутая дресва;

                                   64-74 км ниже Среднеколымска, у Банского камня

    19         «»             правый берег у Банского камня

    20         «»             Усть-Быстровский камень, 192 км ниже Среднеколымска

    21          «»            240 км ниже Среднеколымска, уроч Помасткинский камень

    22         «»            левый берег в 245 км ниже Среднеколымска, уроч. Черный мыс

    23          «»            373 км ниже Среднеколымска, уроч. Комарковский камень

                                  340 км ниже Среднеколымска, уроч. Конжабойский камень

    24          «»            420 км ниже Среднеколымска, протока к устью р. Омолон,

                                   385 км ниже Среднеколымска

    25          «»             Богдановка, левый берег между Богдановкой и Вяткиной

    26           «»             между Вяткиной и Гороховым, 27 км выше Нижнеколымска,

                                                                                                               уроч. Ермолово

    27-28      «»              Нижнеколымск

    29           «»               203 км от моря, у устья р. Анюя, уроч. Шатунина

    30            «»              левый берег, неподалеку от Нижнеколымска, у устья Анюя

    1 июля                      ниже Нижнеколымска, уроч. Кресты, 160 км от моря

    2              «»              157 км от моря, уроч. Кератово

    3              «»               69  «»  «»  «»       «»   Кабачкова

                                       23  «»  «»  «»       «»    Казармы

    4               «»             16 км от моря, устье р. Сухарной

    5               «»             Сухарневские горы, уроч. Маяк, Колымское устье

    6               «»              устье Колымы

    7              «»               Сухарневские горы

    8              «»              48 км от моря, у Крутой дресвы

    10             «»              117 км от моря, Походск

    18             «»              90 км выше Нижнеколымска, о-в Лакеева

    20              «»            192 км выше Нижнеколымска, р. Алешкина

    21              «»             р.  Ангудан

    22              «»             352 км ниже Среднеколымска, уроч. Кресты.

    23             «»              240 км ниже Среднеколымска

    24              «»             Половинный камень

    25              «»            139 км ниже Среднеколымска, Жирковский камень

    26             «»              85 км ниже Среднеколымска, Манжелев камень

    27             «»               ниже Среднеколымска, уроч. Банский камень

    28-31 июля и

    1-11 августа               Среднеколымск, Заборово

                                                                     1876 г.

                    Общий маршрут. Колыма между Средне- и Верхнеколымском

    8 июня                       левый берег р. Ясачной у Верхнеколымска

    12           «»                Слезовка, правый берег

    13           «»                 левый берег Колымы

    27           «»                 213 км выше Среднеколымска

    28           «»                 128 «»    «»             «»

    1 июля                         230 «»    «»               «»

    3             «»                 128-203 км ниже Верхнеколымска

    7             «»                  у Верхнеколымска

    8             «»                 Верхнеколымск, р.  Ясачная, Аспидный камень

    9-10         «»               100 км ниже Верхнеколымска, р. Ясачная

    11             «»                между Казачьим и Хонсачьем

    12            «»                 между Слезовкой и Гороховой

    13             «»                выше Среднеколымска, Казачий камень,

                                                    между Вяткиной и Гороховой

    14-16        «»                между Среднеколымском и Верхнеколымском, уроч. Вяткина

    25              «»              правый берег Колымы, среднее течение, уроч Шатунина

    28              «»              Среднеколымск

    По ярлыкам гербария это одна из наиболее полных коллекций по якутской флоре; опа дает понятие о растениях берегов всего течения Колымы. Хранится в гербарии Ботанического сада.

    /Комаров В. Л.  Избранные сочинения. Т. 9. Труды по Сибири и Дальнему Востоку. Москва-Ленинград. 1953. С. 392-393./

    12 марта 1878 г. в Москве, во время Антропологической выставки, Августинович прочитал реферат о племенах Колымского округа Якутской области, а также передал выставке костюмы этих народов.

    В 1879 г. Августинович ещё раз отправлялся на Сахалин, сопровождая партию ссыльных. Он стал участником первого рейса (7 июня - 24 июля 1879 г.) который совершил пароход «Общества Добровольного флота» «Нижний Новгород». 29 июля 1879 г. пароход «Нижний Новгород вошел в порт Дуэ на о. Сахалин, куда доставил 600 ссыльнокаторжных и 45,588 пудов груза и 7 августа 1879 г. отправился в обратный путь вместе с Августиновичем, который успел провести небольшую ботаническую экскурсию

    В 1880 г. Августинович вернулся в Санкт-Петербург, где получил чин действительного статского советника. Смерть жены в ноябре 1890 г. сильно подорвало здоровье Августиновича и он внезапно умер 13 июля 1891 г. во время посещения дочери Антонины в уездном городе Свентяны Виленской губернии и там же был похоронен.

    Именем Ф. М. Августиновича названа гора на Сахалине (высота 1034 метра), входидящая в Сусунайский хребет. В честь него также назван вид осоки Carex augustinowiczii Meinsh. (ex Korsh) [Carex augustinovici Meinsh (ausen)], распространённый на Дальнем Востоке.

    Его богатейшая коллекция растений (40 тысяч образцов), переданная в Петербургский ботанический сад и сегодня является гордостью Ботанического института РАН в Санкт-Петербурге. Дублетные материалы рассеяны по различным, в том числе иностранным, гербариям.

    Сайнара Пранца,

    Койданава.

                                                                                                                                   Циркулярно.

    Г.г. Окружнымъ Исправникамъ, ихъ помощникамъ, Засѣдателямъ, Полицейскихъ управленій, Инороднымъ Управамъ, Родовымъ управленіямъ и старостамъ крестьянскихъ обществъ, находящихся въ Якутской области.

Командированный по ВЫСОЧАЙШЕМУ повелѣнію въ Якутскую область для искоренѣнія сифилитической болѣзни, Штабъ Лекарь, Дѣйствительный Статскій Совѣтникъ Августиновичъ, при разслѣдованіи въ Вилюйскомъ округѣ этой пагубной болѣзни, убедился, что причины господствованія таковой скрываются во 1-хъ въ нижней одеждѣ, которую употребляютъ инородцы, а именно въ штанахъ кожанныхъ или же мѣховыхъ, обращенныхъ мѣхомъ внутрь. Они состоятъ изъ двухъ частей: верхней – называемой селья, обхватывающей плотно ягодицы, с подовыми органами и верхнюю бедеръ, и изъ части нижней, называемой Суторо, - въ видѣ отдѣльныхъ голенищъ, служащихъ для открытія нижней части бедеръ и голеней по косточкѣ. Обѣ эти части при крѣпляются другъ къ другу, посредствомъ шнурка или же ремѣшка. – Складные эти штаны не перемѣнлются до крайняго ихъ изношенія и при томъ содержатся до чрезвычайности грязно; по этому, очень естественно, что больной, совершенно излеченный, надѣвъ послѣ выписки изъ больницы свои сельи, напитанные сифилитическимъ ядомъ, вновь заболѣваетъ и при томъ очень часто сообщаетъ сифилитическое контагіумъ и членамъ своего семейства, какъ равно и родственникамъ, коимъ одолжая на время свою одежду, что постоянно и водится между бѣдными инородцами (якутами). Это обстоятельство само по себѣ простое, составляетъ, по мнѣнію Г. Августиновича; чуть ли не главнѣйшую причину не выводимаго, изъ среды нардонаселенія инородцевъ, сифилиса, что и доказывается встречающимися, чаще всего, вторичными и третичными формами этой болѣзни. По этому названный врачъ считаетъ необходимымъ уничтожать эту одежду больныхъ, при поступленіи ихъ на излеченіе и снабжать новою и чистою при выпискѣ изъ больницы. Мѣра эта, по его мнѣнію, ни сколько не отягчала бы общества ничтожною издержкою на заготовленіе нижняго платья, въ виду тѣхъ издержекъ, которыя потрбляются для неоднократнаго и при томъ продолжительнаго пользованія одного и тогоже больнаго.     Второю причиною распространяющегося сифилиса между инородцами бѣднаго преимущественно состоянія есть то, что они ѣдятъ изъ одной посудины всѣ вмѣстѣ одною больною ложкою, называемою хамыяхъ, передавая ее въ круговую другъ другу по очереди при употребленіи пищи. Къ вспомогательнымъ же причинамъ, должно отнести, крайнюю вообще нечистоплотность инородцевъ они никогда не моются и не парѣменяютъ своей одежды, а рубашки свои, (если таковые имѣются у нѣкоторых), изнашиваются безъ мытья и ни когда не снимая съ себя, до превращенія ихъ въ лоскутья. Кромѣ того къ распрстраненію сифилиса и прочихъ болѣзней между инородцами служитъ не опрятная и грязная обстанвка ихъ: помѣщеніе скота въ юртахъ, за тонкою и сквозящеюся перегородкою, постоянно наполняетъ юрту смраднымъ и вреднымъ для дыханія воздухомъ, отъ чего составъ крови безспрерывно подвергается болѣзненному измѣненію и дает поводъ къ образованію накожныхъ болѣзней, принимающихъ злокачественный характеръ подъ вліяніемъ міазмическаго воздуха.     Соглашаясь вполне со всѣми доводами Г. Августиновича, могущими вредно вліять на здоровьѣ народонаселенія въ ВЫСОЧАЙШЕ ввѣренной мнѣ области и въ виду заботливости высшаго правительства о благосостояніи таковаго командированіемъ въ округа Якуткой области медицинскихъ чиновъ для искорененія пагубныхъ болѣзней, я, въ напоминаніе и ранѣе изданныхъ мною циркуляровъ объ улучшеніи быта въ гігіеническомъ отношеніи, покорно прошу Г. г. Исправниковъ, ихъ помощниковъ и другія подлежащія власти не уклонно принять всѣ зависящія мѣры къ устраненію изложенныхъ выше беспорядочности быта инородцевъ, ихъ закоренѣлыхъ привычекъ, пагубно вліяющихъ на собственную ихъ жизнь и проч., внушивъ имъ, что одно только медицинское пособіе какъ мѣра къ прекращенію сифилиса и другихъ болѣзней, безъ исполненія требованій административныхъ властей, въ удаленіи причинъ развитія болѣзни не будетъ имѣть ни какого значенія безконечное будетъ заболѣваніе і безконечное леченіе.

ЫРАХТАГЫ ылгыпанъ Якутской-га келбитъ тогусъ чиннахъ, Улахапъ еряхтяхъ – лекарь Августиновичъ, Вилюйгя тахсанъ кусаганъ ыэры (французъ) болбутъ. джоннору корбютя: бу элюляхъ ыэры тунулларъ эбитъ аллара тангастанъ-тири, сельжаттанъ бетяръ истяхъ штантанъ. Бу штанъ икки ерюттяхъ: есянгитинъ ата селья, еттюгюнъ басыгаръ дери, онтонъ аллараныта сутуро, киниляри-китянъ баранъ сары тирбягяннянъ баянъ кибисялляръ эбитъ. Бу икки солъ (сюсегтяхъ) штанъ хасанъ - даганы уларытыллыбатъ эбитъ, тесеге бэетя тытылланъ халлагына, отчого бырагылларъ эбитъ, оноха дери кестюбятъ бола кортіеръ эбитъ. Олгурдукъ ельжибыгъ джонъ букатынъ лазареттанъ ютерянъ тахсанъ баранъ, олъ же урукку ылрылара игмитъ штоннарынъ катяннярь эме булуллалларъ эбит; итигения субту сутуялларъ бесларинъ кяргянняринъ, оннукъ тангастарынъ джадогы сахаларъ уруларыганъ уларысаннаръ эме булуялларъ. Августиновичъ этяръ, согтогъ манныхъ бысыттатъ сахаларъ хасанъ – даганы чебдигирбяккя икки – тя, юстя хатыланннаръ ельжалларъ. Мантанъ бу лекарь сюбялиръ: лазарекка ельжыбытъ джонъ эмтяня кяллягтяриня сутуллубутъ тангастарынъ устанъ ыланъ уматанъ кябисяк баран, киниляри алгехка санга, ырасъ тангасынанъ, - общество онтонъ тесе даганы баттане сога, хата кини улаханныхъ оруско турога ельжатныхтаръ субу, субу соготохъ бу тангастарыттан сутулланнаръ эмтянняхтериня.     Икки синянъ боллагына бу ыэры ологсуяръ эбигъ онтонъ: джедогы сахаларъ соготохъ хамыятынанъ тегюрюгчю керисянъ асылларъ, онха эби сахаларъ бесляринъ сюрдяхтикъ кусаганныхъ тутуналларъ – киниляръ хасанъ даганы беслярынъ суйбаттаръ, таягастарынъ уларыннаттаръ; кимехя – эмя рубаха баръ боллагына, эттяриттянъ устанъ суйбакка, санныларыгаръ игнибятъ болоръ дери кетялляръ. Ити тасъ еттюнянъ, бу ыэры, атынъ даганы джангъ, ологсуяръ, тарганаръ сидингъ олохторуттанъ, ынагъ сосюню джеляригяръ биргя туталларыттанъ. чарасъ, арыттахъ быска. онтонъ срютюнъ джеляря сытыганъ, кегерди сыттанаръ, мантанъ киси хана - синя уларылпъ ыэры боларъ.    Тесе Августиновичъ этитинъ себюлюбюнъ, сотчо КЮНЪ-ЫРАХТАГЫ итягяенъ тутарбытъ обласыгаръ баръ джонъ иэльжалларынъ харыстаммынъ, юрдюгъ даганы судъ бу солга кысананъ бу дойдуга лекаръдары ытаринъ бысытынанъ – урукку джонъ ологунъ тубсарарга тасарбытъ ияхтарымъ тасъ еттюнинъ, исправниктары, киниляръ помощниктарынъ, атынъ – да тосттору кердесубюнъ, кичясигитъ бу манныкъ саха кусаганъ ологунъ, киниляръологсуйбутъ сиденгъ майсыларынъ керъ тынынгъ, мантанъ киниляръ бесляа мугнанэлларъ, олгення киниляргя ейдетегхя: сахаларъ юрдюкъ судъ ыягынъ толорботохторуна, бесляринъ сидингъ олохторунъ уларыбнатахтарына, соготогъ лекарь эмиттягъ бу манныхъ кусаганъ ыэры, агынъ- да джангъ, хасанъ даганы книляртянъ асе, арахсе сога – ерютюнъ ельжа турохтара ерютюнъ эмтяня турохтара.

    Подлинное подписалъ Якутскій Губернаторъ Де–Витте.

    Скрѣпилъ Старшій Совѣтникъ Мацкевичъ.

    Свѣрилъ: Столоначальникъ /Подпіс/

    /НАРС(Я). Ф. 21. Оп. 2. Д. 63. Л. 126./