ЎЎЎ Дуйка Паветра. Вялікі "беларус" Рыгор Асмалоўскі ды Якуцкая вобласьць. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    В своей книге «Белорусы и Русский Север». (Минск. 2009.) Валерий Ермоленко, представитель Беларуси в INHIGEO (Лиссабон, Португалия) – Международной комиссии по истории геологических наук, пишет:

                                           САГА О «РУССКО – ЯКУТСКОМ  СЛОВАРЕ»

    Ссыльные белорусы «другой волны изгнания» — конца XIX столетия — внесли более существенный вклад в изучение этнографии сибирских народов. Среди них: Э. К. Пекарский (1858-1934) — автор многотомного «Словаря якутского языка», почетный академик АН СССР (1931); В. И. Иохельсон (1855-1937) - выдающийся исследователь народов Крайнего Севера, побывавший в экспедициях на Колыме, Камчатке, Аляске и островах северной части Тихого океана; Ф. Я. Кон (1864-1941) — первый исследователь этнографии народов Тувы и другие...

    Выдающийся путешественник и естествоиспытатель — географ, лингвист и этнограф Эдуард Карлович Пекарский сделал культуру и язык якутов достоянием мировой науки. Он родился в имении Петровичи Игуменского уезда Минской губернии (ныне Смолевичский район Минской области), в семье разоренных дворян. За пропаганду народнических идей среди студенческой молодежи Московский военно-окружной суд приговорил его к 15 годам каторжных работ на рудниках; однако генерал-губернатор, принимая во внимание «молодость, легкомыслие и болезненное состояние» подсудимого, заменил приговор ссылкой «на поселение в отдаленные места Сибири с лишением всех прав и состояния». С клеймом «государственного преступника» молодой Пекарский был отправлен в Якутию, в захолустный Игидейский наслег Ботурусского улуса Якутского края (1881), где прожил более 20 лет.

    Неожиданные перемены в жизни не сломили его волю — Пекарский быстро приспособился к непривычным для него тяжелым условиям ссылки и сдружился с местными жителями, со временем его стали считать полноправным гражданином наслега. Вместе с бедняками-якутами он ходил на охоту и рыбалку, женился на якутке из бедной семьи, имел детей и благодаря постоянному общению с местным населением быстро овладел якутским языком. Самое близкое его знакомство с бытом якутов началось с того времени, когда он сам стал заниматься огородничеством и разведением скота (1885). Он держался независимо от местных богачей, и те его побаивались, считая не подчинившимся даже самому «белому царю».

    Среди простого народа Пекарский пользовался таким авторитетом и влиянием, какого не имели старосты и старшины. Бедняки любовно и уважительно называли его Карлович.

    Почти сразу же по прибытии в Якутию Пекарский начал исследовать этнографию, фольклор и язык якутского народа, составлять якутский словарь. В Иркутске обратили внимание на его первую этнографическую работу «Якутский род до и после прихода русских» (1895; совместно с политическим ссыльным белорусом Г. Осмоловским) и на критическую Статью по «Верхоянскому сборнику» И. А. Худякова (1890). Как признанный знаток материальной и духовной культуры якутов, Пекарский был привлечен Восточно-Сибирским отделением Русского географическою общества к Якутско-Сибиряковской экспедиции 1894-1896 годов (Якутская экспедиция на средства золотопромышленника И. М. Сибирякова) для изучения Якутии в экономическом, юридическом и бытовом отношениях; он разработал «Программу для исследовании домашнего и семейного быта якутов» из 10 разделов, которая использовалась участниками экспедиции и была опубликована в 1897 году... /Ермоленко В.  Белорусы и Русский Север. Минск. 2009. С. 201-203./

    Общеизвестно, что «белорус» В. Иохельсон (Иосельсон), еврей из Вильно, а «белорус» Феликс Кон, еврей из Варшавы. Кстати, про Феликса Кона мог правду сказать один из научных рецензентов книги «Зб. Вуйцик, доктор исторических наук, доктор геологических наук (Варшава)», но по какай-то причине, по всей вероятности рецензент рецензируемую книгу не читал, он не стал открывать тайны происхождения Феликса Кона.

    Также вызывает сомнение «белорус» Г. Осмоловский... Ибо не все Ивановы из Иваново, как и не все Осмоловские из Осмоловки...

    Дуйка Паветра,

    Койданава

    Валерий Александрович Ермоленко (31 октября 1940, село Семиозёрное, Кустанайская область — 22 сентября 2015, Минск) — советский писатель, учёный в области наук о Земле, доктор географических наук (1994), профессор (1998) Белорусского государственного университета, действительный член Географического общества СССР (1976), член Союза журналистов Белоруссии; академик Петровской Академии наук и искусств (1996).

    /Российская Википедия/

    Осмоловский (он же Савченко), Григорий Федорович, сын почтового чиновника, колл. асессора. Род. в Херсоне в 1858 г. Окончил гимназию и Херсонск. учительск. ин-т. В 1877-1879 г.г. принимал участие в революцион. кружках Одессы и Бессарабской губ. Служил почтовым чиновником, суфлером в провинциальн. труппе, сельским учителем в Кишиневск. и Бендерск. уездах. В марте 1879 г. бывал на собраниях кишиневск. революц. кружка, происходивших на квартире Я. Васютинского, и в ночь на 2 апр. 1879 г. содействовал расклейке по городу прокламаций, привезенных из Одессы. Apeстован 25 апр. 1879 г. в Каушанах (Бендерск. у.), где был сельск.учителем, и привлечен к дознанию по делу М. Геллиса. С 26 по 31 марта 1880 г. судился Одесск. военно-окружн. судом; признан виновным во вступлении в противозаконное сообщество, стремящееся к ниспровержению существующ. строя, в деятельном участии в распространении печатных сочинений возмутительного содержания и в расклейке 2 апр. 1879 г. в Кишиневе прокламаций. Приговорен 31 марта 1880 г. к лишен. всех прав состоян. и к каторжным работам на 15 лет; приговор 1 апр. 1880 г. утвержден одесским ген.-губернатором. В 1880 г. находился в Мценск. пересыльной тюрьме и 16 окт. т. г. прибыл на Кару. Согласно манифесту 1883 г. по постановлению Особ. совещания в мае 1884 г. срок работ сокращен до 12 лет. Выпущен 27 дек. 1887 г. в вольную команду. 1 авг. 1890 г. за окончанием срока каторжн. работ обращен на поселение в Якутск. обл.; жил в с. Чурапче (?). В 1894 г. получил право приписаться в крестьянск. сословие. В 1896. г жил в Якутске, где служил консерватором музея. По выс. пов. 24 апр. 1897 г. срок обязательного пребывания в Сибири сокращен на четыре года; в 1900 г. возвратился в Европ. Россию. Жил в Николаеве, где в 1917 г. был городским головою. Умер от кровоизлияния в мозг 29 сент. 1917 г. в Николаеве.

    Сообщение А. Н. Осмоловской (из архива Общ-ва политкаторжан). — Справки (Гашанский, Короткевич, Красюк, А. Кулябко, П. Патруева, П. Попович, Сенан-оглы, В. Стоялов, И. Фукс). — Дело м-ва юстиции, II угол, отдел., №№ 7658 (1879), 7716 (1879). — Справ. листок. — Дело Департ. полиц., V, № 40, ч. 2, лит. А (1896). — Большая энциклопедия, XXII.

    Г. Ф. Осмоловский, «Был.» 1906, VI, 59-80 (Карийская трагедия). — Е гоже, «Мин. Годы» 1908, VII, 119-155 (Карийцы).

    Я. Стефанович, Дневник карийца, 6 сл. — И. П. Белоконский, Дань времени (Ук.). — Л. Дейч, 16 лет в Сибири (Ук.). — Кара и другие тюрьмы. Сборник, 265 (И. Жук-Жуковский, Мартиролог Нерчинск, каторги). — Н. Чарушин, На Каре, 58.

    «Народн. Воля» II (1879) (Хроника преследований) (Литература парт. «Нар. Воля», 135). — Г. Осмоловский, «Мин. Годы» 1908, VII, 142 (Карийцы). — Н. Виташевский, «Гол. Мин.»1914,VI 11, 119 сл. (На Каре). — Ю. Стеклов, «Кат. и Cс.» VI (1923), 76, 88 (Воспоминания о Якутск, ссылке). — Я. Зильберштейн, «Кандальн. Звон» II (1925), 119 (Тюремные рукописные журналы). — Н. Катин-Ярцев, «Кат. и Сс.» 1925, III (16), 138-139 (В тюрьме и ссылке). — М. Костюрина, «Кат. и Сс.» 1926, III (24), 193 (Молодые годы). — Ф. Кон, «Кат.и Сс.» 1928, VIII-IX (45-46), 140 сл. (На поселении в Якутск. области). — И. Рыбников, «Кат. и Сс.» 1929, VIII-IX (57-58), 248 (Некоторые мелочи о Д. Я Суровцеве). — П. Ивановская, «Кат. и Сс.» 1929, XI (60), 108 и сл., 124 и сл. (Документы о смерти Сигиды).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Т. ІІ. Семидесятые годы. Вып. 3. Москва 1931. Стлб. 1113-1115./

                                                              ЯКУТСКИЙ РОД

                                                      до и после прихода русских

    Подобно большей части инородцев Сибири, якуты не имели своей письменности, а потому и не оставили нам никаких письменных памятников о своем прошлом вообще и о своем внутреннем устройстве в частности. Чтобы получить понятие об их общественной жизни в период, предшествовавший столкновению их с русскими, необходимо было бы внимательно изучить их нынешний общественный строй в тех его чертах, в которых можно усмотреть архаические остатки былого времени, собрать оставшиеся о последнем предания и воспользоваться якутскою устною словесностью и теми данными, которые дает живой якутский язык. Изучение этого языка подвинуто далеко, благодаря исследованию акад. Бэтлинга, изучение же быта якутов едва начато.

    Что касается предмета настоящей статьи, то в этом отношении до сих пор не сделано ровно ничего. Не имея малейшей возможности исчерпать предмет во всей его полноте, предлагаемою работою имеется в виду лишь положить начало дальнейшему его исследованию.

                                                                                I

                                             Семейный и общественный строй якутов

                                                                 до прихода русских.

    В то отдаленное время, когда нога русского не ступала еще на якутскую почву, якуты жили, как и ныне, отдельно разбросанными дворами, с тою разницею, что последние находились один от другого еще на значительно большем расстоянии, чем теперь, про тогдашнем обилии земли — с одной стороны и малочисленности самих якутов — с другой. Таким образом, по какой-либо речке Немиде или Куладе (левые притоки р. Татты), находилось, как говорят якуты, всего лишь по одному двору — ыал. [За недостатком специально приспособленного шрифта для воспроизведения якутских слов, мы будем пользоваться русским алфавитом, стараясь по возможности приблизиться к способу правописания акад. Бэтлинга]. Сказать, что в каждом из таких дворов жила обособленная семья, было бы не совсем верно, так как якутская семья во многих отношениях не соответствует тому, что мы привыкли понимать под этим словом, Одно и тоже слово кяргян означает и всю группу лиц, составляющих якутское семейство, и каждое из этих лиц в отдельности, независимо от того, состоит ли последнее в кровном родстве с остальными членами семейства или нет. По сказкам и преданиям мы можем проследить, что в состав старинной якутской семьи, кроме членов ее, связанных между собою более или менее близким прошлым родством, входили еще: зятья, принятые в дом, воспитанники, работники и рабы обоего пола. Затем, при существовании у якутов многоженства, жены, входившие в семью посредством брака, становились признанными членами семьи, хотя они не имели с последнею никакой кровной связи. Раз у якута было несколько жен, то они со своими детьми жили отдельно, и тогда семья обнимала уже не один, а несколько дворов.

    И так, старинная якутская семья включала в себя: лиц, состоявших в более или менее близком кровном родстве, и лиц совершенно посторонних, даже лиц другого племени. Рассмотрим же положение и взаимные отношения тех и других.

    Во главе семьи стоял ага, что значит, прежде всего, старший по летам, а затем уже отец. Из самого названия главы — следует заключить, что таковым должно было быть всегда лицо, старшее по своему возрасту. В большинстве случаев это так и бывало: отец, действительно, пользовался неограниченною властью над своими домочадцами, он неограниченно распоряжался не только трудом их, но и самою жизнью. Все домочадцы были не что иное, как его дети, и находились по отношению к нему в полнейшем подчинении. Не только сыновья и дочери, но и внуки и правнуки назывались им не иначе, как «мои дети», «мои сыновья», «мои дочери», а жены его и его «сыновей» навивали его самого ага, тойон (господин), или эся тойон (дед господин). «Отцом» он был и для своей младшей сестры, которую он был вправе назвать «дитя мое», и для ее мужа, и для мужа своей дочери, которого называл «сыном-зятем». Отец один являлся достойным представителем семьи на народных празднествах, свадебных пирах и военных совещаниях, равно и в своих сношениях с соседними дворами по всевозможным делам.

    Но такое положение отца, как неограниченного владыки семьи продолжалось лишь до того времени, пока он сам в состоянии держать бразды правления в своих руках, т. е. нока не выживал из ума или не старелся до того, что терял физическую возможность распоряжаться хозяйственными и другими делами своей семьи. В таких случаях, как и в случае смерти отца, власть переходила к старшему его сыну, если только последний был к тому физически способен.

    Сохранилось предание, что престарелые родители, а также больные и увечные, представлявшие только лишнее бремя для семьи по неспособности их к какому бы то ни было труду, обрекались на смерть и даже погребались живыми после трехдневного угощения их. (Дѣло Якут. Стат. Ком., 1872, № 13, л. 129 [Ссылки на этот источник мы будем обозначать буквами; Д.Я.С.К. Из помещенных в нем работ мы пользовались только статьями Д. Павлинова «Об имущественном праве якутов» и «Извлечение из рукописи XVIII ст.»]).

    Взаимные отношения остальных членов семьи покоились на том же принципе старшинства: младшие стояли в семейной иерархии ниже старших. Вся терминология родства подтверждает это положение. Так, напр., понятия о брате и сестре (вообще) у древних якутов не было, а было только понятие о старших и младших родственниках разных степеней. Соответственно этому старшие и младшие родственники получают особые названия: мой (если я — мужчина) старший брат — бим, моя старшая сестра — агасым, мой младший брат — иним, моя младшая сестра — балтым, старший брат моего отца — абагам, младший брат моего отца — убайнм, и пр. В то же время каждое из этих названий служит для обозначения целого класса родственников в возрастающей или убывающей степени старшинства, напр.: бим означает не только моего старшего брата, но еще двоюродного брата моего отца и сына двоюродного брата моего отца (раз этот сын старше меня), абага [Бэтлинг переводит это слово через «брат отца». Вообще, нужно заметить, что переводом терминов родства у Бэтлинга нужно пользоваться крайне осторожно. У него вкралась даже ошибка; кютюе, по его мнению, тождественно со словом кютюет, между тем как эти два слова отмечают различие в отношениях по старшинству] означает не только старшего брата отца, но еще брата деда и брата прадеда, и т. д. До какой степени идея старшинства проникает всю систему родства, видно из того, что она очень строго проводится даже по отношению к родственникам по свойству, напр.: ага кылын означает: 1) старшего брата мужа и 2) сына брата свекра, если он старше мужа; уол [Уол означает собственно: 1) мальчик и 2) сын.] означает: 1) младшего брата мужа, 2) сына брата мужа, 3) сына сына брата мужа и 4) сына брата свекра, если этот сын моложе последнего, и т. д. Во многих случаях термины, обозначающие родственные отношения меняются сообразно с полом говорящего: брат по отношению к брату наз. би или ини, а тот же брат по отношению к сестре — убай или сурус, но и здесь определяющим принципом является старшинство. Не безынтересно отметить, что родство но женской линии, кроме прямой восходящей, обозначается иными названиями, но они менее точно определяют степени родства, так как таких, — основных, по крайней мере, — названий только три.

    Установив общий принцип семейных отношений у якутов, рассмотрим проведение его на практике, в действительной жизни, в тех пределах, в каких дозволит сделать это скудный материал, представляемый преданиями и сказками [Главными пособиями для нас служили: «Верхоянский Сборник» И. А. Худякова», «Якутские народные сказки» и «Три года в Якутской области» В. Л. Приклонского (Живая Старина 1891, вып. II-IV). Ссылки на эти пособия мы будем обозначать буквами X. и П. К сожалению, якутский текст Худякова не издан, и мы не всегда имели возможность проверить точность его перевода. Представляют ли сказки г. Приклонского перевод записанного текста или пересказ, — мы не знаем].

    Личные отношения между супругами характеризуются, главным образом, неограниченною властью мужа над своею покорною женою. Власть эта простиралась до того, что он имел право убить свою жену, хотя бы она и не подала к тому никакого прямого повода. Так, сын эгинского князя, Сахсаргана-бяргян, убил свою жену за то, что она послужила косвенным поводом к его походу на хоролоров, которых он «стер с лица земли» (X., 57-8). Нередко, чтобы жениться на любимой девушке, не соглашавшейся выйти замуж при наличности другой жены, последняя просто «изводилась со свету» (указание на это см. П., III, 174). Побои, поэтому, были, вероятно, делом заурядным; по крайней мере, о том, что «мужья приколотили» жен своих, упоминается в одном предании вскользь, как о вещи очень обыкновенной (X., 56). Если кому-либо жена была не мила или не нужна (или по каким-либо другим причинам) муж мог отдать ее кому-нибудь, обратить в рабыню, выдать за раба. Так, Белый-Юноша, женившись сначала на младшей из сестер, потом взял старшую, а младшую выдал за своего друга в вознаграждение за оказанную последним услугу (X. 175). Богатырь Хара Кырчыт, взяв вторую жену, первую свою жену («одноногую») отдал в замужество за гонца своего нового тестя, и «они сделались его рабами». Когда, напр., первая жена становилась старухой, муж «не обращал на нее никакого внимания и жил в любви только с молодой своей женой» (П. 174-5). Документы, свидетельствующие формальную уступку жены постороннему лицу и обращение жен в рабынь, встречаются до конца ХVIII ст. и даже позже. (Д.Я.С.К., лл. 90, 131).

   Жена не всегда оставляла без протеста деспотическое обращение своего мужа. В крайних случаях она прибегала к убийству мужа, почему-либо для нее ненавистного: один богатырь подозревает жену своего брата в убийстве мужа и грозит ее самое разрубить за это на пять частей (X. 106). Но самой распространенной формой протеста был побег к отцу или родственникам, или же выход замуж за другого. «Обиженные жены, обращенные в рабынь, нередко убегали одни или с любовниками», а впоследствии, с приходом русских, средством избавиться из-под ига мужа являлось крещение (Д.Я.С.К., л, 131 и об.). За побои, наносимые мужьям, жены мстили иногда тем, что скрывали от них приход врагов (X. 56). Вообще супружеский союз был очень непрочен; причиной его расторжения могла служить даже физическая слабость (X. 232).

    В общем, однако, положение женщины в семье не было так тягостно, как это можно бы было заключить из вышесказанного, Особенно это нужно сказать о лучших, богатых семьях, выгодно отличавшихся по своим нравам от семей худших. В таких семьях жена, мать семейства, пользуется уважением своего мужа и позволяет себе советовать ему в таких делах, которые далеко выходят за пределы ее ведения. Так, после одной из жестоких выходок знаменитого Тыгына по отношению к своим новым рабам (русским), жена заметила ему, что «напрасно он так грубо обращается с этими людьми.... Что на это отвечал Тыгын, неизвестно» (П. II, 33), но для нас важно то, что даже такой жестокий деспот, каким Тыгын рисуется в якутских преданиях, снисходительно относился к советам и замечаниям своей супруги (X. 50, 51, 53). Случалось же и так, что муж и сам предоставлял какое-либо дело на решение своей жены: «войду я к старухе, пусть решит ее совет», говорит Белый Юноша (X. 179). Любовь к своим детям заставляла иногда мать протестовать против распоряжений своего мужа (X. 66).

    Указаний на счастливую семейную жизнь и на взаимное согласие и любовь между супругами в якутских сказках гораздо больше, чем указаний противоположного характера. Любовь к своей жене, «ревность и страх потерять свое сокровище, не давали покоя ни днем, ни ночью» могучему богатырю Кис-Саныяху (П. II, 171). В свою очередь жена не перестает горевать и горько плакать в случае пропажи без вести своего мужа и искренне радуется его возвращению (X. 106-7),

    В обыкновенной средней семье женщина была вполне довольна своей судьбой, если «ее старик на дьявола был слишком не похож» и был не очень худой человек, если он ее «голодом не морил», одевал хотя бы настолько, что она не мерзла, и «самое ее любил»; при соблюдении этих условий и она начинала его «не ненавидеть», хотя ранее готова была бы «лучше утопиться в омуте обширных вод», чем выйти за него (X. 175, 177). Были примеры такого взаимного согласия между супругами, которое продолжалось до старости и обусловливалось тем, что муж «исполнял слова» жены, а жена «исполняла слова» мужа, Даже легкое нарушение взаимного согласия между такими супругами признавалось ими как признак старости; «нынче не слушаемся друг друга; значит мы постарели», говорит старуха, недовольная своим мужем за то, что он не хочет удовлетворить ее женскому любопытству (X. 185-6). Иногда жена обнаруживала очень нежное отношение к своему мужу. Нежные супруги обыкновенно называют друг друга: «мой старик», «моя старуха», «друг мой», «мой муж» (редко «господин муж»), «моя жена».

    Об имущественных отношениях супругов почти нет никаких указаний, кроме того лишь, что, выдавая своих трех дочерей замуж, отец разделил все свое имущество на пять частей, из них одну оставил себе, другую жене, и три равные части дочерям в приданое (X. 232 [В другом случае родители дали в приданое за дочерью, кроме скота и людей, третью часть богатства» (X. 110)]). По словам г. Павлинова (Памятн. кн. Якут. обл. на 1871 г.: «Брачное право якутов».), у якутов «с давних времен... существует обычай... заводить для каждого члена семейства особое имущество, которое считается принадлежностью человека даже после его смерти». (стр. 117). Затем, в одном предании рассказывается, что, когда упомянутый Сахсаргана-бярган потребовал, чтобы осажденные им хоролоры выбросили ему из дома «все сколько есть у них имущества», то «все выбросили им свое имущество, и лишь один Бата-батыр (сын хоролорскаго тойона) не дал». Из дальнейшего рассказа видно, что в доме из имущества остались не выброшенными маленький лук, шкура кобылья и пальма па которые имел право, очевидно, один только Бата-батыр. Когда 3 жены Хорошего Юджяяня решили оставить его и воротиться домой, то одна из них предложила захватить данное за ними приданое, называя последнее «нашим имуществом» (X. 57, 79). Отсюда можно заключить, что, действительно, у каждого члена семейства, в том числе, значит, и у матери, было некоторое свое имущество, которым тот мог распорядиться по своему усмотрению. Вообще же семейным имуществом мог распоряжаться бесконтрольно только глава семьи и никто более. При жизни отца отделяемые сыновья получали часть имущества, какую отцу угодно было отделить, а по смерти его все имущество переходило по праву наследования в семье. Продукты охоты, если в ней участвовали посторонние лица, делились между участниками поровну (X. 59, 176).

    Сделав эти замечания об имущественных отношениях вообще, мы уже не будем возвращаться к этому вопросу в нашем дальнейшем изложении.

    Вне личных отношений к супругу жена являлась матерью. «госпожою», хозяйкою для всех домочадцев, и в ее заведывании находилось все домашнее хозяйство. В отсутствии мужа на ее обязанности лежали заботы о сохранении окота и имущества, целости которых могла угрожать опасность. Вдова-мать приобретала над своими детьми все отцовские права при малолетстве детей. В бедных семьях все домашние работы и уход за скотом лежали исключительно на жене.

    Хотя за отцом признавалось неограниченное право на жизнь и смерть своих детей, но в то же время сознание кровной связи начинало ограничивать применение этого права в действительности. Прямых указаний на убиение отцом своих детей мы не находим вовсе, — находим только указание на неосуществленное намерение. Когда отец направил лук на своего сына, то зять повел такую речь: «что с тобою, господин старец... Разве ты хочешь, обращаясь на свое тело и кров, убить свое родимое дитятко? Вместо какого редкого зверя ты хочешь промышлять (убить) своего сына?» (X. 179), и эта речь подействовала на отца. Намерение одного небожителя убить «названного своего сына» (т. е. человека, которому он дал имя) было признано другими небожителями преступным и заслуживающим тяжкого наказания (X. 218-9).

    То или другое отношение отца к своему дитяти зависело от того, было ли оно любимым или нелюбимым (для обозначения нелюбимого дитяти у якутов есть даже особое выражение), Власть отца была до того велика, что он мог, по своему произволу, нелюбимое или непослушное дитя прогнать и проклясть, оставив его без пристанища, лишив его имущества, лишить и свободы, даже жестоко наказать. Так, когда Эр-Эллей из двух дочерей Омогой-бая выбрал в замужество старшую, младшая же не перенесла такого предпочтения и удавилась, то Омогой-бай, огорченный смертью любимой дочери и считая виновными в том Эр-Эллея и свою старшую дочь, выгнал их из дому и даже проклял (П. II, 28). Старик Ураныкан, «захватив головы своих трех дочерей вместе, сек их до трех обмороков», Что касается лишения свободы, то и такой способ наказания был якутам не безызвестен, по крайней мере но отношению к неуживчивым детям (X. 89, 207, 211).

    Хотя и были родители, небрежно исполнявшие свои обязанности в отношении детей, но сознание этих обязанностей уже сложилось в то время. Дети могли даже обращаться к своим родителям с требованием дать им имя, коня, оружие и назначение. Один юноша так говорит о своих родителях: «Они не нянчили меня — свое дитя так, как нянчат детей другие, имеющие детей; они не оказывали мне почета, как отец и мать почитают рожденного ими. Они ни разу не кормили меня своим теплым горшком, ни разу не клали спать в своей теплой пазухе,  ни разу не разговаривали со мной ласковым словом». Когда этому юноше грозила опасность от преследовавшей его матери дьявола, то только но совету матери, напомнившей, что, ведь он рожден нами», отец дает своему сыну коня и остается совершенно равнодушен к дальнейшей его (сына) судьбе: для него как будто безразлично, она ли (мать дьявола) с его сыном «расправится или он с ней распорядится»; для отца весь вопрос в том, чтобы мать дьявола не посягнула на его богатство. Он не позаботился даже снабдить своего сына необходимым оружием, и только после упрека со стороны сына, что он собственно воспитан другими, что он «до этого не ел (у родителей своих) теплого кушанья, не спал еще в теплом доме на мягкой постели», и после категорического требования: «я от тебя родился, отец, — так ты дай мне из твоих луков — лук и стрелу!» отец вынес их и отдал сыну. Между отцом и сыном не произнесено было даже слово: прощай (X. 176, 179-80). Таким образом, только связь естественного родства, родства по крови является в глазах виновников рождения источником лежащих на них обязанностей.

    Хотя в сказках относительно суровых распоряжений родителей имена отца и матери становятся рядом, как если бы эти распоряжения исходили одинаково от лица обоих родителей, но те же сказки дают достаточно подтверждений тому, что, во-первых, размер власти матери был далеко ниже отцовской и что, во-вторых, мать не только не злоупотребляла своею властью, как бы велика она не была, но, напротив, обнаруживала по отношению к своим детям несомненную любовь и трогательную заботливость. В сказках мы не находим ни одного факта, указывающего на то, чтобы мать, даже когда она делалась вдовой и, следовательно, заступала место отца для своих малолетних детей, применяла к ним какие бы то ни было суровые распоряжения, а тем более наказывала их. Везде мать влияет на своих детей или силою материнской любви или убеждением. Присущая матери любовь к детям прекрасно выражена «старухою» Юрюнг Айы Тойона в следующей тираде: «старик! у тебя тело не болело; ты, мужчина, не мучился (как женщина мучается родами)! Верно, поэтому у тебя такое нечувствительное сердце! А я, нося их (детей) во чреве десять месяцев, мучилась ими. Пойду я, я жалею (их), соболезную; сердце и печень не дают мне покою; когда дети мои, в которых канула кровь моего сердца, когда они, мои серебряные яички, помирают-теряются, то, услышавши (об этом), я не буду сидеть». Часто мать просит своего сына: «не сердись на меня так сильно! Грешно будет!» (X. 150, 183). В случае разрыва между дочерью и ее мужем мать является посредницею, ибо разрыв этот болью отзывается в ее сердце. Так, напр., в одном из таких случаев мать, со слезами па глазах, сев между детьми, сказала: «как вы... отыскавшись после потери, не радуетесь свиданью? Никто из вас не преступайте моих слов!» (X. 87).

    Со стороны детей обоего пола замечается по отношению к родителям, особенно по отношению к отцу, полнейшее подчинение, покорность их воле. Случаи ослушания крайне редки, да и они носят такой характер, что не исключают признания детьми за отцом права требовать с их стороны подчинения его воле; в противном же случае ослушники почти всегда кончают печально. Вот характерный пример ослушания. Когда Юрюнг-Айы-Тойон позволил дочерям взять из его волос лишь «самый маленький, короткий и тонкий» с тем, чтобы они отдали его младшей своей сестре, обратившейся к отцу за помощью, то девушки «выбрали из этих волос самый толстый и длинный, навернули его на руки, потом уперлись ногами в спину старика и вырвали волос вместе с корнем, кожей, кровью и мясом в кулак величиной», так что старик вскрикнул: «ой, больно!» (X. 150). Этот случай следует объяснить, с одной стороны, тем, что вообще в старину дети, очевидно, не особенно почтительно относились к престарелым родителям, утрачивавшим физическую способность проявлять свою отцовскую власть, а с другой стороны — простодушным характером самого Юрюнг-Айы-Тойона и желанием дочерей помочь своей сестре, хотя бы им и угрожало за это строгое наказание. Сын Тыгын-тойона не послушался отца, но притворился при этом не слыхавшим. Судьба наказала его смертью от руки врага (X. 49).

    Случаев ослушания детей приказаниям матери мы в сказках не находим вовсе. Случай, когда десятилетние дети-близнецы, «ходившие на плоских лыжах», не согласились на предложение вдовы матери «найти себе назначенных верховых лошадей» и ездить на них (X. 99), не может идти в счет по своей незначительности.

    Вообще же дети относились к своим родителям с почтением и заботливостью. Так, Хан Джаргыстай, уезжая из дома, просит своего друга не обижать старика и старуху, старых людей (X. 217). Дети в обращениях к родителям называют их почтительно «господин родоначальник отец мой», «достопочтенная госпожа мать моя»; даже когда о матери говорится в третьем лице, то и тогда не редкость встретить такое выражение, как «госпожа его мать старуха» (X. 149, 183).

    Родительская власть с особенной силой проявлялась при женитьбе сыновей и выдаче замуж дочерей. Как те, так и другие вступали в брак с согласия, одобрения ими «назначения» (т. е. приказания) родителей, по преимуществу матери. Женатых сыновей родители отделяли, но власть отца и в этих случаях не ослаблялась. Особенно ревниво относились родители к сохранению за собою права выдачи замуж своих дочерей, так как таким путем они достигали одной из двух целей, а иногда и обеих вместе: завязывали тесные родственные сношения с нужными, сильными семьями, могшими служить им защитниками и союзниками, и извлекали материальные выгоды, получая за своих дочерей более или менее крупный калым. В виду того, что в глазах тогдашних якутов, да и теперешних «девушки имели цену и калым», родители были заинтересованы в том, чтобы дочери их до выхода замуж сохранили целомудрие. И вот мы находим в сказках указание на то; что девица-невеста вела в своей семье затворническую жизнь. В одной сказке прямо говорится, что родители запрятали дочь «в трехстенном серебряном чуланчике. Держат ее заключивши, говоря: пусть не видят имеющие глаза, не слышат имеющие уши, пусть не говорят (о ней) язычные». Дочь эта носила даже характерное имя: «Кюн-Туналыкса» (солнце белеющее), не показывающаяся на солнце (дне) (X. 112-3). День девушка проводила в общем жилище, но в случае прибытия почетных гостей, она скрывалась, не показываясь им, в устраивавшееся для нее в юрте отделение. Одна женщина о своем девичьем воспитании говорит в следующих поэтических выражениях: «родившись, воспитывалась и, не показываясь небу с солнцем, не высовывалась облачному небу, не видевши неба с ясной погодой» (X. 162). Среди бедного населения девушка пользовалась большей свободой в этом отношении и могла не скрываться при входе гостя (X. 81). В богатых семьях девушки, вероятно, были освобождены от всяких грязных и тяжелых домашних работ; но несомненно они занимались рукодельем, как на то указывает присутствие в спальне девушки ножниц (X. 80), которые, как видно из одного заклинания, записанного нами, служили эмблемою души ребенка-девочки.

    Хотя для заключения брака требовалось согласие родителей, и их голос в этом деле имел решающее значение, но мы, в то же время, нигде не встречаем грубого насилия над чувствами девушки. Напротив, к девушке нередко родители обращаются с вопросом, пойдет ли она за такого-то или нет, и девушка иногда решается высказать свое нежелание. Но, в силу характера тогдашнего воспитания, девушки при выдаче их замуж, несомненно в большинстве случаев покорно подчинялись воле своих родителей даже тогда, когда для протеста девушки являлся очень основательный предлог, напр, когда жених обладал физическими недостатками или был беден. Плачь был единственным протестом девушки, которую родители выдали за «страшного» в ее глазах человека в вознаграждение за оказанную им услугу (X. 232, 175, 245). Даже в том случае, когда невеста предчувствовала в будущем несчастную семейную жизнь, она безропотно покорялась воле родителей (X. 164). Иногда, впрочем, девушка грозила лучше утопиться, чем выйти за нежеланного, иногда спасалась бегством (X. 175, 115). Для девушки, конечно, было не безразлично, за кого выйти замуж, и она находила средство вступить в сношение со своим избранником и даже сама являлась к нему, когда ей угрожала выдача за другого. В таких случаях обыкновенно между соперниками происходила борьба, и девушкой завладевал сильнейший. В одной сказке изображается даже девушка-богатырь, жившая совершенно самостоятельно с одной младшей сестрой (из сказки не видно, живы ли были ее родители или нет). Подвиги ее ничем не отличались от подвигов богатырей-мужчин. Кроме того, «она была очень добра, гостеприимна и слыла матерью сирот, покровительницею несчастных. Но, при всех ее достоинствах, никто не хотел быть ее мужем». Впоследствии она отвергла предложение «небесного богатыря» жениться на ней и выбор ее пал на ее же собственного раба — побежденного ею богатыря. Звали ее «Кыланнах-кыс-бухатыр» (П. III, 177-9).

    При выдаче дочерей замуж родители соблюдали очередь, т. е. сначала старались выдать старшую. Браги заключались по преимуществу между равными по рождению и имущественному положению. Так, мать, желая указать сыну невесту, говорит: «как ты думаешь, кто должен быть тебе равным? (X. 184). В сказках встречаются две формы брака: умыкание и договор. В последнем случае жених иногда брал приданое, иногда давал калым, а иногда не было ни того, ни другого (X. 86, 111, 115 и др.).

    Что касается отношений в семье между братьями и сестрами, то мы видим в этих отношениях большую или меньшую взаимную привязанность. Привязанность, основанная на сознании кровного родства, сохранилась даже тогда, когда сестры выходили замуж за иноплеменников (X. 67).

    Как сказано выше, по смерти родителей власть переходила к старшему сыну. Он становился «отцом» для своих братьев и сестер. Старший брат являлся главою семьи во всех хозяйственных и семейных делах. Младшие братья и сестры являются по отношению к нему в таком же положении, как сыновья и дочери по отношению к своему отцу. На обязанности их лежала вся домашняя работа. Старший брать может «дома растянувшись лежать» в то время, как младший рубит дрова, а средний сети ставит. Власть старшего в этом отношении простиралась до того, что он, за невыполнение младшим лежавшей на его обязанности черной работы, мог его наказать, напр., «схватить его за волосы на затылке», «наказывать в спину», и младший брат в таких случаях умолял и просил пощады (X. 68, 75-7, 159). Старший брат пользовался отцовскими правами и при выдаче своих сестер замуж. Иногда, даже при жизни отца, с просьбой об отдаче девушки в замужество обращаются к брату (П. III, 169-73). В обращении к старшему брату одна сестра говорит: «господин дядя (старший брат)», а другая — «братствующий мой старший брат! Человек, который должен быть мне вместо отечествующего отца!» (X. 143, 206). Но, как и в отношениях к отцу, принцип полного подчинения в отношениях братьев и сестер не всегда строго проводился. Бывало, напр., что и младший брат не только не соглашался на предложение старшего, но, напротив, настаивал на своем предложении, и старший брат соглашался с последним (X. 67).

    До сих пор мы говорили о семье в ее простейшем виде — семье, состоявшей исключительно из кровных родственников. Рассмотрим теперь семью, в которую, кроме родственников кровных, входили также свойственники, воспитанники, работники и рабы. Это уже будет семья большая, члены которой не могли иногда поместиться под одною кровлею, а распределялись на несколько домов. Такие семьи могли быть только у людей сильных в своем районе. Характер власти главы такой семьи ничем не отличался от обрисованного выше. Поэтому мы укажем здесь лишь на положение в семье лиц, не связанных с нею кровным родством.

    Есть основание предположить, что в период заселения якутами Якутской области существовал обычай принимать зятьев в свою семью. Эр-Эллей, бывший сначала работником у предка якутов Омогой-бая и женившийся впоследствии на одной из его дочерей, жил сначала в доме тестя в качестве приемного зятя. Положение зятя, очевидно, ничем не отличалось от положения других членов семьи: он был зависим даже в имущественном отношении от главы семьи; по крайней мере, Омогой-бай счел себя в праве рассердившись на зятя, прогнать его с проклятием, в знак чего дал ему только «жеребца и кобылу белой масти с выстриженными хвостами и гривами, да быка и корову с отбитыми рогами» (П. II 28). Впоследствии этот обычай исчез и заменился другим, по которому зять должен был после женитьбы пробыть некоторое время в доме тестя, а затем увозил свою жену к себе (X. 163).

    Имеющиеся в нашем распоряжении данные указывают только на воспитанников-найденышей, воспитанников купленных или тайно похищенных и приемышей обоего пола. Положение их в семье решительно ничем не отличалось от положения родных детей. Они пользовались одинаковым с последними доверием и почетом. Во взаимных отношениях родители и воспитанники и приемыши называли друг друга; «отец мой», «сын мой», «мать моя», «дочь моя». За приемных девушек родители также получали калым (X. 47-9, 80-1, 125). Но, по всей вероятности, в старину, как и ныне, был более распространен обычай брать к себе на воспитание детей своих родственников.

    На самой низшей ступени семейной иерархии стояли работники или слуги и рабы обоего пола, состоявшие в подчинении у всех остальных членов семьи. Глава семьи по отношению к ним был старшим или отцом и в то же время тойоном, а они по отношению к нему его детьми. Тыгын, узнавши, что пришедшие к нему «в работу поступить» русские не требуют платы, сказал: «ели так, значит, вы пришли ко мне быть сыновьями!» (X. 50). Чем работники были здоровее, сильнее, способнее и послушнее, тем более они ценились, а иногда заслуживали любовь и уважение своего господина. В сказках встречаются выражения: «рабочие», «рабочие парни и бабы», «работники», «парни на посылках, «прислужника», «комнатные слуги». Штат слуг у самых богатых тойонов был чрезвычайно велик и разделение — и специализация труда между ними были доведены до крайности. «Дверь отворять.» и «отворять дверь настежь» лежало на обязанности двух особых слуг; чтобы пригнать табун кобыл и загнать их в загон, поймать петлей и надеть на каждую кобылу недоуздок требовалось трое слуг; чтобы «оборвать становую жилу» при закалывании кобылы и содрать шкуру — трое слуг; был особый мясник, особый повар; двое слуг, снимали жир и выкладывали из горшка; был особый раздающий слуга (мясодар). У каждого из этих слуг» было прозвище, характеризующее его специальность (X. 103-4). Если даже фантазия сказочника тут многое и преувеличила, то все-таки штат слуг был на столько велик, что для них требовались особые дома. Большею частью штат слуг набирался из рабов и рабынь. Обращение со слугами зависело, главным образом, от характера их господина. Случаи деспотически-зверского обращения несомненно бывали (П. II, 33), но крайне редко. В общем же, положение их настолько отличалось от того положения, которое вообще подразумевается, когда говорят о рабах, что их можно признать младшими членами семьи, за которых глава семейства не задумывался выдавать замуж своих дочерей. Бывали даже случаи, когда жена главы семьи вступала в связь с рабом. Вышеупомянутая девушка-богатырь обещает своему рабу за верную службу «свободу и, если умрет, все свое богатство», а затем выходит за него замуж (П. II, 27; III, 178-9).

    Происхождение рабов нам неизвестно, но, вероятно они приобретались при военных столкновениях, в качестве пленных. Они отдавались в приданное за дочерьми, так как «знатной девице» нельзя (было) выходить замуж без рабов, обязанность которых одевать, стелить и убирать ее постель (П. IV, 145). Любимые рабы должны были сопровождать своего господина в загробную жизнь (убивались) (Д.Я.С.К., л. 128 об.).

    И так мы видели семьи, по составу своему ничем не отличавшиеся от обыкновенной русской семьи, и семьи большие, число членов которых не могло поместиться под одной кровлей. В этих случаях семья разбивалась на более мелкие семьи и группа таких семей, находившихся под главенством одного лица, составляла то, что принято называть родом (ага уса, т. е. поколение старшего). По своей внутренней организации, по отношениям членов рода к своему главе и по взаимным их отношениям род первоначально представлял из себя не что иное, как ту же первобытную семью. В иных случаях чрезвычайно трудно понять, где кончается семья в нашем смысле и где начинается род, — так они между собою близки и построены по одному и тому же типу. Так, например, род Хоролоров, в котором с детьми и женами было всего только 17 человек, жил в одном доме, т. е. род не превышал своею численностью большой семьи. С другой стороны были, по-видимому, только большие семьи, но состояли они из 8 домов слуг, братьев и родственников и 9 домов сестер и родственниц (X. 55, 163), т. е. такая семья представляла уже из себя то, что мы выше назвали родом.

    По преданию, якуты — потомки Омогой-бая, пришедшего с женою, дочерьми, рабами и рабынями и поселившегося в местности Сайсары, где теперь расположен г. Якутск. От брака одной из его дочерей с пришлым татарином или бурятом Эр-Эллеем родилось несколько сыновей; они вместе с единственным сыном Омогой-бая стали родоначальниками улусов [Замечательно, что якуты, происходя по преданию и от Эр-Эллея, и его сыновей, считаются потомками Омогой-бая, между прочим, потому, что первый — зять последнего. Сын и зять в понятиях якутов сливаются здесь] на которые делится теперь население Якутского округа и которые носят до сих пор имена некоторых из них (П. II, 29-30). Действительны ли эти имена предков якутов, мы не знаем, но самое предание показывает нам, как образовались роды. Один род Омогой-бая или Эр-Эллея распался на 7 отдельных родов, которые сначала были очень малочисленны, но потом, по мере размножения, увеличивались все более и более и опять распадались еще на большее число родов. Такой процесс образования родов и распадения крупных на более мелкие продолжается еще до сих пор. Во главе каждого из родов стоял старший в роде, с которым все остальные члены рода были связаны действительным или мнимым происхождением от одного общего предка. Со смертью главы рода главенство переходило к старшему из его сыновей, если их было много, и вплоть до распадения рода власть сосредоточивалась исключительно в старшей линии. Подобно тому как отец в семье пользовался неограниченною властью над своими детьми, так и старший в роде, он же глава, отец и господин рода, пользовался такою же властью над целой группой семей, составлявших этот род. Особенность якутского родового быта состоит в том, что не только глава рода считал всех, находившихся под его властью своими детьми, даже когда в состав рода входили иноплеменники, но и род, со своей стороны, каждого из младших членов рода, в том числе и детей своего господина (тойона), считал своими детьми. В одном предании сын хоролорского тойона Бата-батыр назван и «сыном хоролоров», т. е. сыном всего рода. О кобыле, которую сын Эгинского тойона отдал за хоролорскую девушку, эгинцы выражаются: «наша кобыла»; убиение этой кобылы было признано обидою, нанесенною всему эгинскому роду. Зять одного родовича считался зятем всего рода (X. 50, 55-6, 58, 60).

    Взаимные соседские отношения между семьями, составлявшими род, несомненно определялись теми или другими обычаями, в случае нарушения которых обиженная сторона могла обратиться за защитою только к своему тойону, который один творил суд и расправу в пределах своего рода. В языке якутов нет ни одного слова (кроме тойон — господин и басылык — глава), которое бы указывало на существование у якутов каких-либо административных или судебных должностей.

    Семьи, находившиеся в зависимости от одного главы, тойона, составляли то, что можно назвать его народом.  Условия жизни того или другого были совершенно различны. В то время как тойон вел жизнь, по большей части; праздную, жил богато и даже, по тогдашнему, роскошно, занимался звериным промыслом не столько по необходимости, сколько для забавы, и вел войны с тойонами соседних родов, низший класс работал и на тойона, и на себя, занимался звериным и рыбным промыслами, составлявшими, вместе с коневодством, главный источник пропитания, и поставлял своему тойону «людей-воинов». Тойон очень редко обращался за советами к своему народу даже в таких важных случаях, как вопрос войны или мира, по крайней мере, в сказках народ упоминается редко, как если бы его и не существовало. Только в предании о пришествии русских есть указание, что якуты «советовались» между собою о том, что «хорошо было бы свалить дом пришедших русских». Точно также но одному из вариантов того же предания «народ» советовал Тыгыну убить пришедших к нему трех русских солдат, так как «их хитрости ужасны», а в последствии советовал не давать этим солдатам просимого ими места с бычью кожу, но Тыгын в обоих случаях этих советов не послушал и поступил по своему (X. 52-4). Но здесь под народом нужно понимать лучших или старших людей в роде (старейшин, Кырджагас-тар). На последнее указывает рассказ о том как народ сам послал своего «сына», который был сыном тойона, к обидчику |знать о причинах нанесения обиды, причем, когда этот сын очень скоро возвратился и народ заподозрил его в лености и трусости, грозя даже убить его пальмами и копьями, то этот «сын» обращается к ним со словами: «ах почтенные люди!» (X. 56). Несомненно, что только «лучшие люди», даже более близкие родственники тойона, могли пользоваться таким значением в роде и . почетом. Титул ытык кырджагас (почтенный, почетный старейшина) был настолько почетным титулом, что его применяли даже к тойону посторонние, не принадлежавшие к его роду, лица (X. 145). О простом народе в сказках упоминается лишь как о «людях» тойона, о его «людях-войске», да один раз о «худых людях», которые покоряются победителям после истребления лучших людей.

    Так как вся власть сосредоточивалась в одном лице, то никаких общественных собраний и выборов в современном смысле не было. Якуты собирались обыкновенно только в очень редких случаях, как-то: на ысыах и (народные празднества), устраиваемые родоначальниками свадебные пиры, на которые собирались и соседи из других родов и даже иноплеменники, и для военных совещаний, в которых участвовали, как сказано, только лучшие люди. Могли быть собрания и по каким-нибудь другим поводам, подобные тому собранию, которое «сделал» однажды Юрюнг Айы Тойон, чтобы дать имя, коня и вооружение богатырю, но и здесь решающий голос принадлежал тойону, а остальные («умные люди», «знахари») являлись простыми советчиками, с мнением которых тот мог и не согласиться, Впрочем, в одном случае богатырь с вопросом: «какое будет мое имя, моя должность?» обращается ко всем «славимым богам, обитающим на третьем чистом небе», и все они, сколько их там было, «стали советоваться между собою» (X. 203-4, 233).

    Но мы не рискнем утверждать, что якуты совершенно не имели понятия об общественном устройстве более высокого порядка. Из сказки «Чирок и Беркут» (X. 69-73), относящейся, вероятно, к эпохе переселения якутов в Якутскую область, видно, что якуты имели. понятие о выборном начале, об общественных собраниях, о праве общества смещать своего выборного «господина» [Следует оговориться, что в данной сказке на выборного «господина» была возложена специальная обязанность отыскать место, удобное для переселения. Других его функций в сказке не указывается] и выбирать другого, о нраве каждого без исключения члена общества свободно заявлять свое мнение, оспаривать удачность выбора того или другого лица. Имели они также понятие о превышении власти выборным лицом в тех случаях, когда оно является судьею и исполнителем в своих личных столкновениях, и о том, что вина каждого. должна быть доказана народом и что только после этого виновный может быть наказан. Исключительный факт переселения, необходимость для глав отдельных родов вступать в союзы с соседними родами и выбирать из своей среды способных военачальников могли способствовать возникновению и развитию выборного начала, чем и объясняется отчасти та легкость, с которою впоследствии это начало было привито к якутскому самоуправлению русским правительством. Из той же сказки выясняются и те качества, которым должен удовлетворять выборный: он должен быть лучше других «и величиною и умом», быть «собой очень видным», обладать памятью, быть хладнокровным, великодушным, красноречивым и способным рассудить лучше других (ср. сказку «Летающие крылатые», X. 73). Считаем необходимым заметить здесь, что точно такие качества предъявляются к выборным лицам и в настоящее время.

    Чтобы дать более наглядное понятие о том, чего могли ожидать якуты от своих тойонов и что представляли из себя тогдашние лучшие люди, постараемся вкратце обрисовать их физические и нравственные качества. Сами якуты признают свои сказки верным изображением их старинной жизни. Вполне естественно, что в их памяти остались образы только их тойонов, так как только тойоны в старинное время являлись самостоятельными деятелями на разных поприщах. Якутская фантазия изображает этих тойонов, иногда их сыновей и братьев, в виде богатырей, обладавших красотою, ловкостью, большим ростом, чрезмерною силою, а главное — необыкновенным аппетитом. И действительно, лучшие условия жизни, досуг, позволявший богатырям развивать свои физические силы на охоте и разных народных играх, наследственная передача этих свойств — все это несомненно должно было способствовать выработке особого типа людей «лучшего происхождения». Богатыри обыкновенно рисуются людьми храбрыми, сознающими свое достоинство, защитниками слабых (особенно девиц) и людьми, свято исполняющими клятвенные обещания. Храбрость была до того ценным качеством в глазах якутов, что трусость наказывалась смертью и название труса считалось сильным оскорблением, омываемым только кровью. Сознание своего достоинства было до того развито у людей лучшего происхождения, что просьба о пощаде признавалась приличною только «худым», т. е. простым людом, а самая мысль о подчинении сильнейшему считалась стыдом. В деле защиты девушек, преследуемых ненавистными для них женихами, якутские богатыри обнаруживали иногда истинно-рыцарские качества. Нарушение клятвы считалось столь большим преступлением, что даже «дьявол» предпочитает скорее умереть, чем сделаться клятвопреступником. Якутские богатыри отличались также значительным умственным превосходством, которым объясняется их предусмотрительность и даже своего рода благородство и великодушие в борьбе. Так, например, богатыри никогда не нападали на спящего противника, хотя бы этим противником был сам «дьявол». Обыкновенно богатыри рекомендовались друг другу и, если убеждались, что они, по своему происхождению, равны, вступали в поединок. Победивший или убивал противника или братался с ним, или же становился его «господином».

    Нужно, впрочем, отдать справедливость беспристрастию якутской сказочной поэзии. Рядом с богатырями, обладающими высокими нравственными качествами, мы встречаем и богатырей-клятвопреступников, хвастунов, тщеславных, унижающихся перед сильнейшими и в высшей степени жестоких с побежденными врагами. Есть примеры и низкого умственного развития, обнаруживаемого некоторыми тойонами-богатырями.

    Соответственно тем или другим качествам тойона-богатыря и положение его подчиненных было в той или другой степени лучше или хуже.

    После того, что было сказано нами о семье, нам нет надобности много распространяться о роде, построенном по тому же типу, что и семья, а потому перейдем к междуродовым отношениям.

    Тойоны, как представители постоянно враждовавших между собою родов, постепенно утративших сознание своего племенного родства, вели между собою беспрестанные войны. Только между родами, главы которых стояли в более или менее близких родственных (по крови и по свойству) отношениях, сохранялся мир, только такие роды обнаруживали признаки некоторой солидарности. Остальные по самому незначительному поводу вступали между собою в самую ожесточенную войну. Причиною войн служило главным образом желание тойонов добыть себе жен, так как у древних якутов, как и у теперешних, было в обычае брать себе жен непременно из чужого рода и даже племени. Приняв во внимание, что у каждого тойона было по нескольку, иногда до девяти, жен, можно допустить, что и одной этой причины было достаточно для того, чтобы война между соседними родами почти не прекращалась. Занятие одним родом, в ущерб другому, «хороших и промышленных мест» (X. 65), угон скота и истребление коровниц, кровная месть, похищение детей у знатных родовичей, личные оскорбления между тойонами, зависть, «ябеда» и клевета, вредящие доброму имени оклеветанного, также занимают не последнее место в числе причин, вызывавших истребительные войны. При таких столкновениях обе стороны пользовались всякими средствами, лишь бы обеспечить для себя успех в борьбе. «Воюющий убивает — закон» (X. 182), говорили тогдашние якуты, и истребление побежденных практиковалось в самых широких размерах. Понятие о приемах тогдашней борьбы дает следящее описание похода эгинцев на хоролоров. «Доехавши поближе к жилью хоролоров, привязали лошадей в лесу». Когда «все уснули, ночью эгинцы, подошедши к дому, где было много сухой травы, втащили все это на юрту. А что на дворе было оставлено хозяйского оружия, они все это запрятали. Потом постучались; сени были заперты». Потребовав, чтобы хоролоры выпустили хозяйку (тещу сына эгинскаго тойона [Даже простая драка между родственниками, в том числе и свойственниками считалась грехом (X. 177)] и «выбросили все, сколько есть у них имущества», эгинцы зажгли дом и стерши таким образом хоролоров с лица земли, забрали все их имущество и скот» (X, 57). Случалось, что какого-либо тойона или его сына, отличавшегося своею храбростью и ловкостью, приглашали на ысыах принимали его сначала с подобающим почетом и потом внезапно нападали на него и убивали. Отправившись «с жестокими мыслями» (намерениями), тойоны, при виде перевеса сил или ловкости на стороне противника, трусили и ограничивались тем, что убивали на обратном пути беззащитных коровниц и угоняли скот. Даже знаменитый Тыгын не брезговал такими средствами (X. 48-50).

    Не всегда, конечно, весь род был «стираем с лица земли». Такая участь постигала обыкновенно только семью тойона, а все остальные «люди» его были забираемы со всем их имуществом и скотом в плен и входили в состав нового рода в качестве подчиненных победителя-тойона, которых последний мог превратить и в настоящих рабов.

    Случалось, что тойоны, связанные между собою родственными узами или дружбою, вступали в союз, уговаривались относительно распределения имущества побежденных в случае успеха и общими силами шли войною на общего врага. Так в одной сказке богатыри «соединенными силами» одолели морского богатыря Балхана и убили его, освободили из заперти девицу, сестру одного из богатырей, и согласно уговору, все богатство отдали железным богатырям (П. III, 172). Подвергавшийся нападению глава рода, в свою очередь, обращался нередко за помощью к сильнейшему тойону, обещая то или другое вознаграждение, например выдать свою дочь или сестру, и просил у него защиты. Борьба принимала более ожесточенный характер и более обширные размеры. Не даром, при воспоминании о своем прошлом, теперешние якуты говорят: «если бы мы не подпали под власть русских, то непременно в конце концов перерезали бы друг друга». Такое мнение якутов, во всяком случае, очень характерно для их представления о своем отдаленном прошлом.

    Совершенно таковы же были отношения якутских родов к соседним племенам: тунгусам и ламутам. Якуты не только истребили всех лучших тунгусов, «и мужчин и женщин», забирали все их имущество, но, кроме того, «худых тунгусов», которые «просили пощады», облагали данью (X. 67). Имеющиеся указания позволяют думать, что якуты в сравнении с тунгусами и ламутами о которых только и упоминается в преданиях, были племенем более сильным и более воинственным. Тем не менее, при всяком удобном случае, тунгусы и ламуты старались делать набеги на якутские роды, но набеги эти, по преданиям, были почти всегда безуспешны. Победители якуты обыкновенно становились господами (тойонами) побежденных (X. 58-9, 61, 65, 68). Вступали ли якуты в военные столкновения с какими-либо другими племенами и с какими именно, мы не знаем, но борьба якутских богатырей с разными «небесными», «дьявольскими», «морскими» и «железными богатырями», служащая содержанием многих якутских сказок, наводит нас на мысль, что кроме тунгусов и ламутов, якутам были знакомы и другие племена, имена которых, с течением времени изгладились из их памяти. Причины, вызывавшие столкновения между племенами, были те же, что и междуродовых столкновений. Обращение с побежденными отличалось тою же жестокостью.

    В результате таких постоянных войн между обособленными, независимыми один от другого родами, должно было явиться подчинение слабейших родов сильнейшему, сгруппирование некоторых из них в одно целое, под властью какого-либо одного сильнейшего тойона. И действительно, ко времени столкновения с русскими, отдельные якутские роды утрачивают свою самостоятельность и входят в состав нескольких групп родов, причем каждая группа имеет своего неограниченного властелина. Предание сохранило рассказ только о двух таких группах, находившихся под властью двух постоянно между собою враждовавших тойонов: знаменитого Тыгын-тойона и пользующегося печальной памятью Лёгёй-тойона. Предание, сохранившееся в Верхоянском улусе дает такую характеристику Тыгына: «Тыгын-господин, считая себя якутским царем, всех ближних людей и убивает и не убивает, берет себе, что увидит, и имущество, и скот; а если живые останутся, то берет под страхом смерти... Таким образом, он сильно разбогател и сам не знает счета своего скота. А если сказать, примерно, по нынешнему, то людей у него было с половину здешнего улуса (Верхоянского) и богатства столько же» (Х. 48). В другом месте того же предания говорится: «Живет, славясь этот Тыгын-господин. Кто бы ни пришел, никого нет такого, кто бы мог его одолеть. Считает себя вольным царем. Тогдашние якуты называют его тойоном (господином)» (Х. 50). Предметом зависти для Тыгына был только Лёгёй-господин, борогонский властитель, по имени которого называется до сих пор один из борогонских наслегов (Легойский).

    На этом моменте общественного развития якутов застал их приход русских. С этого момента гражданское развитие якутов слагалось из взаимодействия двух факторов: исторически выработанных их исконных устоев — с одной стороны и воздействия русского правительства и администрации — с другой. Обрисовав в общих чертах эти исконные устои якутской жизни, мы перейдем к рассмотрению второго фактора и постараемся, насколько это позволяют собранные нами материалы проследить его влияние на дальнейшее развитие якутского общественного управления.

    [Э. К. Пекарский]

                                                                                     II

                                             Развитие якутского общественного управления

                                                             под влиянием русской власти

    При составлении настоящей главы мы пользовались кроме источников, указанных в тексте, и старинными делами, доставленными частными лицами.

    В 20-х годах XVII столетия на р.р. Вилюе и Лене впервые появляются русские люди — енисейские казаки, которые устраивают временные зимовья и начинают собирать с ближайших якутских родов ясак мехами соболя и других ценных пушных зверей. В 1632 г. на правом берегу Лены, на месте, называемом Чуковым полем, основывается казаками Якутский острог, который затем в 1636 г. переносится на более удобное место — на левый берег, а также из Олекминского (основ. в 1635 г.) отдельные партии казаков производят набеги в глубь края, основывают на устьях рек и речек ряд засек и зимовий и расширяют таким образом район сбора ясака.

    В административном отношении Якутский край был подчинен сперва енисейскому воеводе, которым были посланы казаки на Лену. Вслед за енисейскими казаками на Лене появились мангазейские казаки и также стали собирать ясак в свою пользу. Между этими двумя отрядами казаков естественно возникли из-за права сбора ясака распри, сопровождавшиеся кровопролитными стычками. Московское правительство, узнав о распрях, возникших между завоевателями, избрало крепостцу Якутск главною, после Тобольска и Илимска, резиденциею и операционным базисом для дальнейших территориальных приобретений. В 1640 г. в Якутск прибыл из Москвы первый воевода Головин, с боярскими детьми, стрельцами, служилыми людьми и торговыми гостями.

    Воеводы (менявшиеся в первое время довольно часто) старались более всего о сборе ясака. Для управления краем и более успешного сбора ясака край был разделен на комиссарства (соответствовавшие нынешним округам), во главе которых был поставлены дворяне.

    К сожалению, не имеется документальных данных, чтобы судить о тех изменениях во внутреннем управлении якутов, которые должны были произойти, как результаты завоевания и воеводского управления. И. С. Москвин, в своих записках, говорит преимущественно о личных распрях и интригах тогдашних представителей русской администрации. Но судя по тому, что цели казаков и первых воевод состояли исключительно в окончательном замирении края и подчинении всех инородцев русскому правительству, а также в сборе ясака в возможно больших размерах, можно с уверенностью сказать, что внутренняя организация якутских родов находилась вне прямого воздействия местных представителей русской власти.

    Мы не нашли ни одного правительственного акта, которым бы ясно и определенно вводилось выборное право, но несомненно, что установлением власти комиссаров, ставших выше родоначальников, было значительно ослаблено в глазах массы родовое начало. Это-то последнее обстоятельство, вероятно, и облегчило введение впоследствии выборного начала, совершившееся так незаметно, что о родовом начале не осталось почти никаких воспоминаний.

    Споры из за земель и рыболовных угодий, возникавшие все чаще, но мере перехода якутов от звероловства к скотоводству и разрешавшиеся прежде силою оружия, с водворением посторонней силы, в виде русской власти, — стали разрешаться при посредстве этой последней. При разбирательстве подобных тяжб между инородцами, представители власти должны были натолкнуться на несоответствие русских законов с обычным правом инородцев.

    В 1697 г., в 27-й главе генерального регламента о разности всех провинций указывается на необходимость «каждый народ по их подтвержденным от Его Величества правилам и привилегиям управлять».

    Отсюда видно, что у высшего правительства уже тогда было достаточно данных для сознания необходимости дать какое-нибудь общее руководство правителям. Но только в 1728 г. полномочный посол на китайской границе гр. Савва Владиславович Иллирийский, в виде попытки к такому руководству, дать инструкцию [В некоторых печатных и рукописных источниках показывается то 1723, то 1728 г. издания этой инструкции. Мы принимаем 1728 г., так как, по Андриевичу (Историч. очерки Сибири, т. II, стр. 211), указ о посыпке гр. Саввы Владиславовича на китайскую границу состоялся только в 1725 году], в которой, между прочим, сказано: «Иноверцам объявить, чтоб малые дела, яко то в калыме, малые ссоры, в воровстве скота, побоях и проч., кроме криминальных дел и смертного убийства, могут они верноподданные судить своими начальниками и разводить такие ссоры посредственно, дабы к тяжбе и волоките не допускать; а когда дело малое, судить бы каждого рода своему начальнику, а когда по больше, то выбирать из трех родов по два начальника и в чем оные осудят, на том и стоять, дабы земские комиссары но уездам и острогам за малые причины не грабили и не разоряли. А когда дела суть важные, криминальные, то предаются суду земским комиссарам». В 1729 г. эта инструкция подтверждается указом Государственной коллеги иностранных дел, причем указ заканчивается следующими словами: «чтоб инако тех иноверцев не озлоблять и заграницу не отгонять». Инструкция эта любопытна в том отношении, что, во-первых, право родоначальников разбирать всевозможные дела строго ограничивается известными пределами и, во-вторых, ею предоставлено якутам судиться несколькими выборными «начальниками». Таким образом, дела более сложные, разбиравшиеся раньше одним лицом, родоначальником, с этого времени перешли в ведение коллегиального суда, основанного на выборном начале, на применение которого в якутской общественной жизни до этой инструкции никаких указаний не имеется, и решающего дела безапелляционно, чем устранялись поводы для вмешательства земских комиссаров.

    В 1733 году правительство издает указ, в котором говорится что в Якутском ведомстве и на Камчатке инородцы терпят разорения и притеснения от воевод комиссаров и сборщиков. Приказано отправить в те места «нарочных особливых частных людей» для розыска. Наиболее виновным угрожается казнью и делается предупреждение, что все излишнее, взятое ими от ясачных, будет возвращено но принадлежности. Указ этот приказано вывесить не только в Якутске и Охотске, но и в каждом зимовье и в каждой волости, «вкопав столбы и накрыв малой кровлей, прибить и хранить, чтоб всегда всем был известен» (Андр. II, 284-5).

    В 1748 правительство выступает на защиту инородцев от купцов, мещан и других соседних и наезжих русских людей, которые, пользуясь невежеством инородцев, составляли от их имени долговые обязательства и кабалы. Высочайшим указом предписывается, чтобы в трехнедельный срок с опубликования этого указа были представлены в канцелярии для засвидетельствования такие документы и чтобы по совершенным после этого указа документам инородцы долгов не платили. На будущее же время никаких писем на инородцев не писать, «разве которые сами писать умеют и у тех брать письма на их языке, не иначе как с ведома старшин и с записью в книги».

    Рабство, существовавшее у якутов и прежде, оставалось в полной силе. «В Якутск привозились рабы из Охотска, Камчатки, Анадыра, Гижиги, Зашиверска и Колымских зимовий. Такая торговля долго не прекращалась, несмотря на запрещения. Инородцы, в крайности, торговали даже своими детьми. В Верхоянске дворянин Кондратьев в 1758 г. взял за 31 р. дочь должника якута на вечные времена, По письменному обязательству она значилась проданной как Кондратьеву, так жене его и детям, с правом перепродажи в другие руки. Наконец, последовал указ 1808 г. о прекращении рабства». После этого, однако «ревизия 1819 и 1820 гг. обнаружила, что родовичи закладывали детей, и заимодавцы даже приносили земскому начальству жалобы, если родители отбирали у них заложенных детей, и начальство возвращало их заимодавцам. Даже «в 1825 и 1826 г.г., правительство вынуждено было подтвердить прежние запрещения» (Д.Я.С.К., л. 97 об., л. 98 и 104).

    В 1753 г. имп. Елизавета Петровна указала Сенату на неравномерность обложения ясаком инородцев. Сенат приказал Сибирскому приказу забрать справки, составить ведомость и представить с мнением. Вследствие этого состоялся указ от 23 января 1761 г. о производстве переписи сибирским инородцам; в ноябре того же года указ этот повторен, но перепись произведена не была.

    Таким образом, мы видим, что со времени окончательного водворения русского управления до второй половины XVIII ст. правительство не делало попыток вмешательства в Якутское самоуправление; напротив, оно признавало Якутских родоначальников, признавало за ними право суда в менее важных делах. Правительство старалось защищать инородцев от притеснений и поборов низших агентов администрации и торгующих русских людей.

    Для решения вопроса, какова была внешняя организация Якутского самоуправления до реформ имп. Екатерины ІІ-й, в наших руках не имеется определенных данных. Самые ранние из тех немногих отрывочных документов, которые были в нашем распоряжении, относятся к царствованию Екатерины ІІ-й. Можем только сказать, что к 1766 году мы встречаем названия князьцов старшин и подразделение на улусы и волости, наименование князьцов вошло в употребление с 1764 г., вместо существовавших до того времени судей (ср. выборные «начальники»), установленных русскими, взамен прежних «родоначальников с неограниченною властью» (Д.Я.С.К., л.л. 131 об. и 133). Из росписания острогов и слобод Иркутской губ. (Андр. IV, 241), в которую входила и Якутская провинция, видно, что в административном отношении к 1775 г. Якутская провинция была разделена на волости соответствовавшие теперешним улусам, а волости были поделены на улусы, которые потом стали называться наслегами.

    Екатерина II, произведшая важные реформы в административном управлении России и Сибири, обратила внимание и на инородцев. В своих указах она является защитницею и покровительницею инородцев, что довольно определено выражено в следующем указе: «Монаршим нашим словом обнадеживаем, что не только все подвластные подданные наши ясачные, равным образом и впредь в империю нашу и в подданство приходящие содержаны будут в желаемом спокойствии, почему мы всем нашим верноподданным повелеваем с оными ясачными обходиться ласково, показывая им всем доброходство и не чиня им не только каких-либо притеснений, обид и грабительств, но ниже малейших убытков; если же кто за сим нашим монаршим повелением дерзнет чинить ясачным народам нашим грабительства и разорения, а от ясачных в учрежденных от нас правительствах принесены будут нам на кого во взятках и в прочем тому подобном жалобы, то повелеваем наистрожайше следовать и с винными поступать по законам, а обидимых по справедливости защищать без промедления малейшего времени, о чем сей наш манифест по всей Сибирской губернии публиковать во всенародное известие».

    Занявшись инородческим вопросом, Екатерина ІІ предписала 17 августа 1762 г. сенату «рассмотреть об ясашных народах и звериных промыслах Сибири и установить оклад». Вследствие этого в 1763 году была послана ясачная комиссия для переобложения инородцев ясаком и для ревизии управления инородцами. Во главе этой комиссии был поставлен лейб-гвардии майор Щербачев, которому дана была подробная инструкция. Щербачев имел высшее наблюдение за делом переобложения ясачных; в городах, в ведении которых находились инородцы, образованы были отдельные комиссии. Начальником якутской ясачной комиссии назначен был Мирон Чсркашенников, бывший до того воеводой в г. Якутске. Черкашенников отнесся к своей обязанности серьезно и добросовестно, и память о нем до сих пор сохраняется среди якутов («Мёрён-хамыссыйа»).

    Ясак был распределен следующим образом. Каждый род или улус, смотря 1) по числу людей, способных к работам и промыслам, 2) по обилию занимаемых мест в отношении к разным родам промышленности и 3) по согласию родоначальников, обложен был: или а) определенным родом зверя, раз навсегда тогда же оцененным, или б) определенным родом зверя и вместе деньгами и, наконец, в) одними деньгами. При этом дозволено было, в случае неулова определенных или так называемых окладных зверей, вносить в цену их, установленную в 1763 г., других зверей, оценяемых, однако ж, не по таксе 1763 г., но по ценам справочным, или просто деньгами, или теми и другими вместе. От платежа ясака освобождались подростки до 16 лет и старики свыше 60 лет. Соболь по оценке 1763 г. определялся в 7 руб., лисица в 2 руб. Обложенные ясаком в каждом наслеге разделялись на два класса: 1) вносящие соболиный и 2) вносящие лисичный оклад.

    Нынешний Батурусский улус, напр., в котором в 1763 году числились 5,954 души, был обложен на вышеприведенных основаниях, 665²/₃ соболей и 1,719 лисицами, всего на сумму 8,097 р. 67¹/₄ к. При раскладке же в наслегах этого улуса, количество ясака, приходившегося на душу, значительно колебалось. Колебание это не зависело от количества душ в наслеге, а, по всей вероятности, от числа способных к работам и промыслам, и от количества и качества земельных угодий.

    Комиссия Черкашенникова была действительным ограничением произвола местной администрации и существенным облегчением для якутов. Родоначальники сразу почувствовали перемену и решили извлечь из нее все возможные выгоды. Прежде всего они стараются прибрать к рукам выгоды материальные. До сих пор посылаемые комиссарами сборщики собирали ясак, пользуясь при этом, конечно, готовыми уже местными органами — родоначальниками. Теперь сборщиками сделались сами князьцы. Мало того, князьцам Черкашенников «предоставил полную власть переводить родовичей из соболиного оклада в лисичный и наоборот. Последствия ясны: а) прежде за каждого якута должен быть принесен ясак, который в Москве продавался по двойной цене. Ныне же, князец, располагая пушниной по произволу, сдавал в казну или деньги или пушнину; когда цены на пушнину были высокие, он вносил деньги по цене раз установленной, а когда цены были низкие, то сдавал пушнину, Таким образом князьцы продавали свой сбор ясака купцам. Но именитые родовичи скоро заметили это злоупотребление и сами начали повторять тоже в своих отношениях с князьцами, т. е. сдавали им по своему произволу и расчету или пушнину или деньги. б) Князьцы, по своим видам не облагали ясаком родовичей, достигших 30 лет, показывая их в числе подростков, старались замещать в плательщики соболиного оклада своих близких родных и воспитанников, хотя бы малолетних, чем присвоили себе лучшие земли от 5, до 8,000 десятин, отдавая излишек земли от имени своих воспитанников и родных в аренду за высокую цену. в) По личным неудовольствиям перемещали богатых из соболиного оклада в лисичный, а соболиный оклад присваивали за подарки, чем обогащались и еще более усиливались... Крестившиеся освобождались от всех казенных сборов на 3 года. И вот богатые якуты уговаривали кого-либо из своих родных, особенно престарелых, креститься и получали, таким образом, трехлетнюю льготу, оставаясь язычниками, пользуясь землями и другими правами, недочет же в ясаке, по случаю таких льгот, ложился на всех, не пользовавшихся льготами, которые, кроме того, несли повинности подворную и др.» (Д.Я.С. К., лл. 130 и 131).

    За этим ясаком приезжали сборщики, которые должны были вписывать получения в заведенные Черкашинниковым по родам книги (там же, л. 78). С этими сборщиками князьцы должны были делиться. И вот они, через посредство Сыранова, о котором будем говорить ниже, добиваются нового права. «В 1769 г., вследствие ходатайства перед правительствующим сенатом пяти подгородных улусов, в лице депутата князьца Сыранова, велено было собирать ясак в каждом наслеге самим князьцам, а воеводской канцелярии разрешено посылать нарочных лишь в случае невзноса князьцами ясака в установленные сроки.

    Ясак стали взыскивать старшины, капралы и десятники, они отдавали его князьцу» (там же, л. 78). Венцом стремлений родоначальников в этом направлении был приказ, данный Иркутскому Губернатору Брилю в том же году, не посылать сборщиков за ясаком в якутские улусы; в случае, если бы якуты не доставили в срок положенного с них ясака, то депутат их, Софрон Сыранов, сам будет посылать нарочных для безнедоимочного сбора, чем «ясачные избавятся от обид, чинимых им сборщиками». (Андр. IV, 232).

    «Старейшие», «именитые», «лучшие» люди превращаются в «почетных». Они стремятся удержать в своих руках остатки былой власти, даже расширить ее, но пользуются ею лишь для накопления богатств.

    Стараясь удержать все выгоды своего былого положения, они освобождают себя от всех обязательств по отношению к членам своего рода, интересами которых прикрывают свои поползновения. Слово «лучший» становится синонимом «богатого», которому противопоставляется «плохой» — бедный, даже «буоннал», негодный (буквально: не имеющий цены). С этих пор становится «в высшей степени заметно, — говорит г. Павлинов, — неравенство как экономическое, так и юридическое; громадное количество бедняков находится в имущественной зависимости от немногих богатых. Взнос налогов богатыми за бедных усиливает это неравенство, капиталисты получают возможность быстрее накапливать капиталы, возвышая проценты. Случаи злоупотребления князьцами правом взымания ясака были не в редкость. В 1796 году родовичи Борогонского улуса (Якутского округа) составили выбор нового князьца вместо прежнего, который не сдавал собранные с них деньги, вследствие чего за ними оказались недоимки за 1787 г. — 20 р., за 1788 г. — 110 р., за 1789 — 120 р., и т. д., всего 469 р., которые деньги взыскивал с них посланный из Якутска казак Чупалов с великим принуждением и пытками, отчего многие навсегда разорились, другие отдавали в работу жен и детей и закладывали их.

    Вследствие такой недоимки соболиный оклад определен быль в 23 р., лисичный 10 р. 50 к., а с подростков 7 р. 50 к. В 1812 г. один батурусский кязец своевольно увеличил соболиный оклад до 12 р., лисичный до 8 р., а с бедных до 6 р. Другой кпязец, по случаю смерти родственника, обложил якутов в свою пользу повозно сеном, но якуты признали этот сбор противным обычаям и жаловались. В 1822 году один Дюпсюнский старшина заключил письменный договор с соседним князьцом о поставке за него летом тяжестей на 8 лошадей. По выполнении этого переподряда князец не удовлетворил его 370 рублями. Старшина обратился с иском и дело кончилось тем, что вся волость ответчиков заплатила ему искомую сумму» (Д.Я.С.К., лл, 78-9 и 116 об).

    Кроме того родоначальники стремятся как бы отодвинуться от русских и русской администрации. По их ходатайствам принимаются всевозможные меры к ограждению якутов от слишком тесного, но не всегда для них благодетельного общения с русскими. Именно: чрез воеводскую канцелярию делаются распоряжения относительно выселения русских, проживавших по улусам и запрещается русским ездить в улусы для торговли.

    Типичным представителем родоначальнических тенденций является Сыранов и отчасти Аржаков. 14-го декабря 1766 г, был издан указ о выборе депутатов в комиссию для составления Уложения. От кочующих инородцев решено было не вызывать депутатов, но, по исследованию г. Андриевича (т. IV, 55), оказывается, что депутат от якутского племени был допущен в комиссию. В записке генерал-прокурора кн. Вяземского говорится: «Ее Императорское Величество всемилостивейше повелеть соизволила выбранного и сюда присланного якуцкого ведомства от пяти подгородных улусов депутата из Кангаласского улуса князьца Сыранова принять в число прочих депутатов в комиссию о сочинении проекта нового уложения, тем паче, как ее И. В. известно, что оные якуты не только кочевые, но зиму пребывают в своих жилищах». Записка эта, говорит г. Андриевич, «дает основание думать, что якуты сами выбрали представителя, без предложения со стороны местной администрации, и что ходатайство их о принятии в депутаты было уважено Государыней». В «извлечении из рукописи XVIII ст.», сделанном Павлиновым, об этом времени и о дальнейшей деятельности Сыранова говорится так: «Когда в 1762 г. [Здесь ошибка: нужно 1766 г.] из Петербурга требовали депутатов от всех инородцев в комиссию для составления нового Уложения, то якуты выбрали общего голову Софрона Сыранова, правнука славного прежде якутского полномочного родоначальника и владельца Тыгына, имевшего столько сражений с русскими. Возвратясь из Петербурга, он принял снова неограниченную власть и сделался ужасом якутов. Другие депутатские головы, бывшие, как Сыранов, кандидатами, стали именоваться улусными головами и присвоили себе власть над целыми улусами. Сыранов вошел с ходатайством к Иркутскому Вице-Губернатору, бригадиру Цедельману, бывшему в Якутске, об учреждении должности областного головы, но безуспешно. Между тем бывший в Петербурге в 1788-90 гг. бывший борогонский голова Алексей Аржаков в прошении к Императрице Екатерине 2-й тоже ходатайствовал о сем с тем, чтобы областная голова ни от кого не зависел, кроме Генерал-Губернатора и просил о даровании князьцам права дворянства [Как видно из указа Нижнего Земского Суда 1792 г. Екатерина II «к основанию между якутами разных выгод и польз соизволила на выбор узаконенным порядком по воле самих иноверцев областного головы». За неприбытием к назначенному сроку поверенных, выборы областного головы не состоялись.]. Сыранов, был отрешен от должности, отправился в Иркутск, принял св. крещение, испросив отцом епископа Вениамина и матерью супругу генерал-поручика Пиля, после чего обратился к Пилю с прошением об определении его без всякого выбора областным головой. Пиль не согласился, но а) приказал ему быть головою Кангаласского улуса, не смотря на то, что там был выборный голова Харагачин, б) послал предписание коменданту Угрейну о выборе областного головы. Хотя расправный судья Эверст и капитан-исправник Гарновский (авторы рукописи) отклоняли Угрейна, но безуспешно, и Сыранов был избран. Якуты стали жаловаться, и Сыранова снова оставили при должности Кангаласского головы. Сыранов, будучи очень стар, уговорил именитых родовичей избрать ему преемником сына Богдашку. Но вследствие жалоб якутов, недовольных этим, было поручено произвести о сем следствие Горловскому, который признал Богдашку вовсе неспособным и не имеющим права на избрание, так как он не был даже князьцом, а потому Харагачин снова вступил в управление. Сыранов же предан Суду Нижней Расправы, но он подал жалобу на весь Нижний Земский Суд и, поддерживаемый Угрейном, отправился в Иркутск с Богдашкой. Здесь он добился, что велено было о Богдашке произвести новое следствие при бытности уездного стряпчего. Хотя же донос Сыранова оказался несправедливым, но все кончилось одним замечанием Сыранову». (Д.Я.С.К., лл. 132-3).

    Мы позволили себе сделать эти выписки из крайне сжатого, в ущерб ясности, извлечения г. Павлинова, чтобы отметить любопытный момент в истории якутского самоуправления. Идея «независимости», очевидно, сильно бродила в умах самых влиятельных родоначальников, каковы Сыранов и Аржаков. Несомненным их стремлением было — захватить власть в свои руки, пользоваться ее неограниченно и, по отдаленности от Генерал-Губернатора, бесконтрольно. Просьба о даровании князьцам прав дворянства может быть понимаема, как стремление родоначальников закрепить за родоначальническими поколениями все те привилегии, которыми они пользовались фактически. Но старинная вражда между родоначальническими поколениями сказалась и здесь: об учреждении должности головы Аржаков хлопотал, конечно, не для Сыранова. Та же вражда выдвинула противников Аржакову и Сыранову и не дала осуществиться их затеям. Она тоже, со своей стороны, должна была облегчить введение выборного начала.

    С ясачным вопросом в то время уже был тесно связан вопрос о владении покосами и выгонами. Земля, как завоеванная территория, считалась принадлежащей государству.

    Отдельные роды кочевали в более или менее определенных районах, где они занимались звероловством и рыбною ловлею. При редкости населения и громадности пространства, если и случалось, что якуты охотились во владениях соседних родов, то это обстоятельство не возбуждало больших споров. Но с развитием скотоводства, увеличением населения и обложением ясаком возникают споры из-за промысловых территорий и земельных угодий. Места, удобные для выгона скота и, в особенности, для сенокошения, составляют незначительный процент всего пространства, занятого большею частью лесами и озерами. Роды постепенно размножались и расселялись, сообразно с потребностями скотоводства, в районе своего улуса, который в административном отношении являлся зародышем наслега.

    Если чужеродец вторгался в чужие владения, то, при возникновении спора и тяжбы, недовольный решением князьцов, старшин и избранных «начальников» мог уже апеллировать к власти.

    По словам И. С. Москвина, ко времени ясачной комиссии накопилось много тяжб о землях. Оказалось, кроме того, что русские — казаки, мещане и крестьяне селились в улусах, обзаводились хозяйством и пользовались землями, приобретая их покупкой, или беря в заклады, или в аренду. Начальник и члены комиссии, разъезжая по улусам, производят разборы тяжб о землях, подробно расспрашивают при этом как тяжущихся, так и родоначальников соседних жителей и старожилов, и решают дела, основываясь на древности владения. При этом пришлось узаконить и права владения чужеродцев, раз было доказано, что отдаленные предки их владели этими же землями. Это обстоятельство послужило одной из причин крайней черезполосности владений наслегов и повело к дальнейшим земельным тяжбам, которые не прекращаются и до сих пор. По каждому роду составлены были земельные ведомости по показаниям родоначальников и старожилов и копти с ведомостей оставлены у князьцов. «Кроме этих ведомостей», составленных Черкашенниковым, актами укрепления поземельной собственности служат, особенно для Вилюйского округа, билеты, выданные в 1776 отряженным от Якутской провинциальной канцелярии сыном боярским Кычкиным, и билеты 1785 г., выданные Олекминским якутам, под которыми разумелись во время воеводского управления также верхние- и средне-вилюйские якуты, князьцом Кривошапкиным по указу Олекминской Нижней Расправы. Эти последние билеты имеют силу лишь в том случае, если противная сторона не представит Кычкинских билетов. Кычкиным были составлены ведомости о разделе земель между наслегами; копии с этих ведомостей в 20-х годах текущего столетия были разосланы от Якутского областного начальства по инородным управам. (Д.Я.С.К. лл. 66 об. н 67).

    Кроме того, в 1765 г. состоялся указ, воспрещающий продажу земель между отдельными лицами с допущением таковой только между наслегами. Отдача земель в заклад была тоже запрещена; разрешалось только отдавать в кортом; но не более как на два или на три года, с записью по канцелярским порядкам и с ведома князьцов (там же, лл. 75 и 98 об.). Земля была признана достоянием рода.

    Со времени закрепления за каждым родом раз навсегда определенной территории определения размера ясака в зависимости от качества и количества земельных угодий, распределение земельных участков между членами рода стало зависеть от родового общества в его целом, и такими образом было положено основание общинному пользованию землею, которое приняло, под влиянием местных условий, чрезвычайно своеобразные формы.

    Но порядок, установленный при помощи земельных ведомостей, продолжался не долго. Распри родоначальников, не могших ужиться вместе, вели к распадению одного наслега на два, причем родовичам предоставлялось право войти в состав которого-либо из них. Земли, бывшие во владении отделившихся, составляли территорию нового наслега, что опять повело к чрезполосности, а из-за нее — к новым спорам и тяжбам. И такое распадение и образование новых наслегов продолжается до сих пор. Случалось, что только что образовавшейся путем отделения наслег ходатайствовал, по смерти своего родоначальника, о воссоединении, прямо указывая, что отделение произошло по желанию именно этого одного родоначальника. Иркутское правительство то разрешало, то запрещало такие отделения. Также колебалось оно в своем отношении к перечислению родовичей из одного наслега в другой. Всем этим несомненно колебался принцип кровной родовой связи.

    К концу XVIII ст. управление якутов в нынешнем Якутском округе представляется в следующем виде.

    Ближайшее заведывание инородцами принадлежало Нижнему Земскому Суду. В округе было пять улусов и две волости, во главе которых стояли улусные головы. В каждом улусе было несколько наслегов, управлявшихся князьцами при помощи старшин, начальников родов, из которых состоял наслег. При голове и князьцах были писаря. Нижний Земский Суд отдавал свои приказания головам, которые передавали их князьцам. Первую административно-полицейскую и судебную инстанцию представлял князец наслега со старшинами. Князьцы по-прежнему охраняли порядок внутри рода и являлись безапелляционными судьями по менее важным делам; имели право входить в разбирательство семейных несогласий, споров о семейном разделе, жалоб на отказ родственников в помощи. Но права их были существенно ограничены указом 1767 г., которым воспрещалось князьцам судить их собственные дела и приказывалось в таких случаях «обращаться к соседним старшинам или князьцам, или в Якутскую воеводскую канцелярию, если истец и ответчик жили не далеко от Якутска. За нарушение запрещения полагалось лишение титула князьца и обращение в разряд обыкновенных якутов». Через два года, указом 1769 г., права ответчиков пред своими князьцами расширены в том смысле, что они могли уже сами просить воеводскую канцелярию о передаче их дел посторонним князьцам (Д.Я.С.К., л. 105). В случае тяжбы между якутами разных наслегов в решении дела участвовали князьцы и старшины обоих наслегов. Иногда для решения тяжб избирались особые посредники из почетных родовичей. Князьцы и старшины выбирались исключительно из родоначальнических поколений на неопределенное время, причем предпочтение отдавалось сыну князьца. При малолетстве кандидата, до совершеннолетия его, т. е. до 20-летнего возраста, наслег или род управлялся временно избранным родоначальником. В случаях пресечения родоначальнического поколения, а также совершенной бедности или неспособности кандидата, родоначальники выбирались из почетных, заслуживающих доверие родовичей. Во время болезни или отлучек князьцов и старшин их заменяли доверенные из тех же почетных родовичей. Вторую инстанцию составлял улусный голова, который выбирался на два года князьцами и старшинами всего улуса из князьцов, старшин или почетных родовичей. Иногда должности головы и князьца совмещались в одном лице, что видно из документов того времени, в которых встречаются надписи: «князьцу и голове (такого-то) улуса». Наслежные и улусные писаря нанимались: первые — съ одобрения родовичей наслега, а последние — князьцов всего улуса. Голова, князьцы, старшины жалованья не получали. Писарями в первое время были исключительно русские — из отставных чиновников, казаков, мещан и крестьян. Из документов ХVІІІ ст. видно, что в высшее судебное учреждение называвшееся Верхней Расправой, из среды якутов выбирались кандидаты, права и обязанности которых нам не известны, а в Нижний Земский Суд — сельские заседатели, которые исполняли разные поручения Земского Суда и даже производили следствия.

    В 1818 г. Иркутское Губернское Правительство затребовало «от всех родоначальников сведения, желают ли они остаться при самосуде; ответы, основанные на  общественном мнении, получились утвердительные». (Д.Я.С.К., л. 73). Затем по инициативе Сперанского, назначенного в 1819 г. Сибирским Генерал-Губернатором, в каждом инородческом племени была образована комиссия, на которую было возложено описание верований, быта и обычного права данного племени. По этим материалам был составлен Устав об управлении инородцев в Сибири, который был утвержден Императором Александром І-м 22 июля 1822 г. Это был первый свод законоположений, относящихся к инородцам. Все сибирские инородцы по образу жизни распределены на 3 разряда: оседлых, кочевых и бродячих. Якуты причислены ко второму разряду. Образованы коллегиальные учреждения: инородная управа для управления улусом и родовое управление для управления наслегом. Инородную управу, по Уставу, составляют: голова, 2 выборных и письмоводитель, а родовое управление — наслежный староста и родовые старшины. Переименование прежних князьцов в старост было встречено родоначальниками не сочувственно и было понято ими в смысле ограничения их родоначальнического авторитета («Сборник обыч. права сиб. инор.» проф. Самоквасова, стр. 200). Кроме того, до Устава, наслеги назывались именами князьцов, теперь же каждому наслегу присвоено особое название по имени предка, от которого этот наслег вел свое происхождение. Члсны инородных управ и родовых управлений утверждаются в своих должностях губернаторами или областными начальниками. Родовым управлениям в маловажных делах между инородцами предоставлено право словесных судов и управляться по их собственным обычаям, равным образом подробное разделение участков земель, назначенных во владение для каждого поколения, зависит от самих кочующих по их обыкновениям. Инородная управа наблюдает за исполнением правительственных распоряжений, за исправностью взноса податей и вообще за порядком в улусе. В судебном, отношении инородная управа составляет вторую инстанцию; следующая инстанция — Земский Суд (в настоящее время — Окружное Полицейское Управление).

    Необходимо упомянуть здесь еще об одном инородческом учреждении, которое функционировало в течение 13 лет, но, как впоследствии оказалось, незаконно, т. е. вопреки Уставу 22 июля 1822 г. Это была Якутская Степная Дума. В § 114 Устава об инородцах говорится: «многие роды, соединенные в одну общую зависимость, а именно: забайкальские буряты имеют свою Степную Думу. Сим учреждением заменяются так наз. конторы». Якуты в одну общую зависимость, подобно забайкальским бурятам, соединены не были и учреждений, соответствовавших копторам, у них не было; тем не менее в Якутске была учреждена в 1825 г. Степная Дума. Она состояла из главного родоначальника и заседателей по выбору; улусные головы, во время пребывания в городе, принимали участие на правах заседателей. При Степной Думе была канцелярия с письмоводителем. Обязанности Степной Думы состояли: 1) в народосчислении, 2) в раскладке сборов, 3) в правильном учете всех сумм и общественного имущества, 4) в распространении земледелия и народной промышленности и 5) в ходатайстве пред высшим начальством о пользах родовичей. Для содержания Степной Думы был установлен особый сбор по наслегам; кроме того, члены Думы были наделены особыми участками земли. В члены Степной Думы выбирались обыкновенно богатые и влиятельные в своих улусах якуты, служившие ранее головами или старостами.

    Одновременно с учреждением в г. Якутске Степной Думы инородцы Мархинского улуса, Вилюйского округа, приглашали якутов Сунтарского улуса того же округа «для съезда и совещания об учреждении в Мархинском улусе, как средоточии Вилюйского округа, особой Степной Думы, по примеру Якутской. Но это стремление мархинских якутов к расширению своего самоуправления встретило возражение, как со стороны сунтарских якутов, объяснивших, что они, по бедности, не в состоянии будут нести расходы на содержание Думы, так и со стороны областного начальства, которое «сочло подобное заявление как бы протестом против административного установления пунктов за дерзость»... «Таким образом — заключает г. Павлинов — усилия (мархинских) якутов высвободиться из подчинения земскому начальству оказались бесплодными». (Д.Я.С.К., л.л. 69, 70).

    Вскоре по учреждении Якутской Степной Думы, по инициативе членов ее, было возбуждено ходатайство об отправке от якутов в С.-Петербург депутации для представления Государю Императору, выражения благодарности за благодеяния, оказанные введением Устава, а также для ходатайства о нуждах. В числе намеченных Степной Думой пунктов ходатайств были также — о расширении компетенции Степной Думы, а именно: о непосредственном подчинении ей инородных управлений и о даровании ей прав третьей инстанции. Отправка депутации была разрешена и Степная Дума энергично занялась добровольным сбором денег на расходы по отправке депутации. Собрано было всего около 20 тысяч рублей деньгами и мехами. В депутаты были избраны 3 члена Степной Думы, но отправка депутации несколько раз откладывалась и, наконец, совсем была отменена, так как оказалось, что большая часть денег, собранных для этой цели, растрачена депутатами и другими членами Думы. Дело о растрате, в котором кроме депутатов и членов Думы, замешано было много богатых и влиятельных якутов, тянулось с начала 30-х до 60-х годов, и нам неизвестно, чем оно окончилось. В 1838 году Степная Дума была упразднена по заключению Главного Управления Восточной Сибири, хотя тогдашний Якутский областной начальник высказывал мнение в пользу сохранения этого учреждения. Обязанности Степной Думы были распределены между Земским Судом и инородными управами.

    История кратковременного существования Якутской Степной Думы показывает нам, что времена были уже не те, и Сырановы и Аржаковы теперь превратились в обыкновенных расхитителей общественного добра.

    Как только господин-отец, когда-то полновластный распорядитель жизнью и имуществом своих «сыновей, превратился в простого заправилу, его нравственный авторитет пошатнулся и распадение рода, подготовленное предыдущей историей, пошло твердо и неуклонно вперед. Процесс этот продолжается, и, как не велика еще до сих пор власть этого господина-отца, но дни ее сочтены.

    В силу того, что Устав 1822 г., за очень незначительными изменениям, продолжает действовать и по настоящее время, оценка его значения и влияния на жизнь якутских обществ находится в такой тесной связи с изучением самых важнейших сторон этой жизни, что должна составить предмет специального исследования. А потому мы в заключение лишь ограничимся указанием на возможные выводы из тех данных, кои изложены па предыдущих страницах.

    В развитии якутской общественной организации, со времени покорения якутов и до введения Устава 1822 г., мы замечаем два периода, резко отличающиеся один от другого. В первом периоде, пока внешняя организация якутского края не была прочно установлена, якутские родоначальники в своих родах пользовались почти такою же неограниченною властью над подчиненными им родовичами, как и ранее, ибо хотя авторитет родоначальников и был несколько ослаблен, благодаря наличности посторонней власти, но родовой принцип, в силу которого родоначальник есть единственный и естественный господин и защитник своего рода, продолжал долго оставаться во всем своем объеме. Во втором периоде род начинает разлагаться. Во главе его стоят по прежнему «лучшие», «почетные люди», но интересы их начинают обособляться от интересов рода, не поняв действительных намерений правительства, — водворить в крае гражданский порядок в духе русских законов, — и приняв их за слабость и уступчивость, они делали попытки освободиться из под контроля по крайней мере ближайшей власти и захватить власть в свои руки. Но захудалые и обиженные своими более счастливыми соперниками бывшие родоначальники сливаются с остальной массой, интересы которой делаются их интересами, и борьба за власть и территорию превращается в борьбу за угодья и возможность эксплуатировать массу.

    Что касается отношения высшего правительства к якутам и к якутскому самоуправлению, то исторические данные позволяют сделать заключение, что оно чуть ли не со времени окончательного покорения якутов относилось к ним вполне гуманно, старалось защищать их по мере сил от произвола низшей местной администрации и грубой эксплуатации русских торговых людей, открывало широкий простор для самодеятельности якутов в их внутренних отношениях, предоставив им судиться и распределять между собою земельные участки по их собственным обычаям и, наконец, привив к якутской жизни довольно успешно выборное начало, дало якутам законное средство в их борьбе с выродившейся родовой аристократией. К сожалению, большинство якутов, освободившееся в известной степени от гнета родового быта, до сих пор еще не могло воспользоваться предоставленным им средством.

    Закончим же выражением надежды, что все чаще и чаще выделяющиеся в последнее время из той же родовой аристократии светлые личности, воспитанные в духе просвещения и гуманности, в новой форме воплотят в себе симпатичный образ Кыланнах Кыс бухатыр, которая «была добра, гостеприимна и слыла матерью сирот и покровительницею несчастных».

    Батурусский улус Якутск. окр. 1893 г.

    /Памятная книжка Якутской области на 1896 годъ. Вып. I. Якутскъ. 1895. С.1-48./

    291. Е(фремов,) В. С. Якутский род. ИВСОРГО, 1896, XXVI, в. 4-5; стр. 206-230.

    323 (Пекарский, Э. К. и Осмоловский, Г. Ф.)  Якутский род до и после прихода русских. Пам. кн. Як. об. 1896, в. 1; стр. 1-48. По поводу данной статьи: Ефремов № 291; Рец. (Сосновский, М. И.) В. Об. 1896, № 20 и (Ковалик) В. Об. 1896, № 33, 35, 42 и 92.

    /Хороших П. П.  Якуты. Опыт указателя историко-этнологической литературы о якутской народности. Под редакцией и с предисловием Э. К. Пекарского. Иркутск. 1924. С. 22-23./

                                                                        СПРАВКА

    Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25) октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог, где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил. 12 января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора «принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние» Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, где прожил около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня 1934 г. в Ленинграде.

    Кэскилена Байтунова-Игидэй,

    Койданава