ЎЎЎ 1. Гэля Амазонка. Дасьледчык з Берасьця Марка Касьвен. Ч. 1. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Марк Восіпавіч Касьвен (Косвен) – нар. 11 (23) студзеня 1885 г. у павятовым месьце Берасьце Літоўскім [таксама называецца места Беласток /В. А. Александров, Л. И. Лавров.  М. О. Косвен. (К 80-летию со дня рождения). // Советская этнография. № 2. Москва. 1965. С. 172./] Гарадзенскай губэрні Расейскай імпэрыі, у габрэйскай сям’і аптэкара Ёсіпа Мордухавіча і Блюмы Моўшаўны, у дзявоцтве Антакольскай, Касьвенаў, ураджэнцаў места Вільні.

    Па заканчэньні ў 1904 г. Санкт-Пецярбурскай гімназіі Марка зьехаў ва Францыю, дзе на працягу двух гадоў вучыўся на прыродазнаўчым факультэце Парыскага ўнівэрсытэту. Затым паступіў на Юрыдычны факультэт Санкт-Пецярбурскага ўнівэрсытэту, дзе, слухаючы лекцыі М. Кавалеўскага, ён ўпершыню зьвярнуў увагу на актуальныя праблемы гісторыі першабытнага грамадзтва, якія ў далейшым займалі адно з галоўных месцаў у яго этнаграфічных дасьледаваньнях.

    Пасьля заканчэньня ў 1909 г. Пецярбурскага ўнівэрсытэту Марка ўступае ў шэрагі прысяжных Пецярбурскай акруговай судовай палаты. У гады Першай усясьветнай вайны служыў галоўным чынам ва ўстановах Чырвонага Крыжу, займаючыся, па абавязку службы, справамі ваеннапалонных, і як юрыст, зьвярнуў увагу на тое, што правы ваеннапалонных былі недастаткова высьветлены і нярэдка парушаліся ваюючымі дзяржавамі. 
    У 1915 г. Касьвен пабраўся шлюбам з паэткай Кацярынай Аляксандраўнай Галяці [Екатерина Александровна (Владимировна) Галати] (1890-1935), якая паходзіла з заможнай пецярбурскай сям’і ды выдала кнігі паэзіі “Тайная жизнь” (П.,1916) ды “Золотой песок” (М.,1924).

    У 1917 г. Галоўнае ўпраўленьне Чырвонага Крыжу накіравала Касьвена ў Капэнгаген на Міжнародны кангрэс па справах ваеннапалонных, дзе ён браў удзел у пасяджэньнях у якасьці сакратара кангрэсу.

    Вярнуўшыся ў Расію пасьля Кастрычніцкага перавароту 1917 г. Касьвен служыў у Ваенна-санітарным ведамстве Рабоча-Сялянскай Чырвонай Арміі, а ад 1921 г. па 1924 г. знаходзіўся на савецкай гаспадарчай працы ў Маскве.

    У 1924 г. Касьвен пераходзіць на навуковую працу. Працуе ў Інстытуце гісторыі Расійскай асацыяцыі навукова-дасьледчых інстытутаў грамадзкіх навук РАНИОН (1924-1929), у Інстытуце гісторыі Камуністычнай акадэміі (1929-1931), у Інстытуце Карла Маркса і Фрыдрыха Энгельса (1929-1931), у Інстытуце народаў Савецкага Ўсходу (1930-1932), у Інстытуце народаў Поўначы (1932-1934), Маскоўскім аддзяленьні Дзяржаўнай Акадэміі гісторыі матэрыяльнай культуры (1934-1936), Аддзеле этнаграфіі выданьня “Большая Советская Энциклопедия” (1936-1946). “Стремясь к широким научным обобщениям, М. О. Косвен оставался, однако, на твердой почве фактов и был  всегда верен творческому духу марксизма–ленинизма” /В. К. Гарданов.  Марк Осипович Косвен. // Советская этнография. № 6. Москва. 1967. С. 157./.

    Адначасова з навуковай дзейнасьцю, Марка Касьвен вёў і выкладчыцкую працу. У 1927 г. ён ўпершыню ўступіў на катэдру Маскоўскага ўнівэрсытэта ў якасьці дацэнта. У 1934-1954 гг. ён прафэсар Маскоўскага ўнівэрсытэту. У 1935-1937 гг. ды 1943-1965 гг. старшы навуковы супрацоўнік Інстытуту этнаграфіі АН СССР. Доктар гістарычных навук (1943). Ад 1943 г. па 1957 г. узначальваў сэктар этнаграфіі народаў Каўказа. Пабраўся шлюбам з Вольгай Іванаўнай. Сын ад першага шлюбу працаваў лекарам ў Карагандзе. Да 50-х гадоў Касьвены жылі ў камунальнай кватэры з агульнай для ўсіх жыльцоў прыбіральняй на вуліцы Мархлеўскага. Калекцыяніраваў карціны і сабраў выдатную галерэю, але за некалькі гадоў да сьмерці яе прадаў.

    Памёр Марк Восіпавіч 18 чэрвеня 1967 года ў Маскве, пасьля цяжкай і працяглай хваробы і быў крэміраваны.

    Быў узнагароджаны ордэнам “Працоўнага Чырвонага Сьцягу” (27. 03. 1954), ордэнам “Знак Пашаны” (1945) ды, зразумела, мэдалём “За доблесную працу ў Вялікай Айчыннай вайне 1941-1945 гг.”

    Кажуць, што Касьвен не любіў купляць кнігі і не зьбіраў іх, а падараваныя аддаваў у бібліятэку інстытуту. Таксама ён не захоўваў выпісы са знойдзеных ім архіўных матэрыялаў, бо пасьля выкарыстаньня іх выкідваў.

    Касьвен выкарыстоўваў этнаграфічныя матэрыялы, якія адносяцца да народаў амаль усіх краінаў сьвету ды быў выбітным папулярызатарам этнаграфічнай навукі. Яму прыналежаць сотні этнаграфічных артыкулаў у першым і другім выданьнях “Большой Советской Энциклопедии”. Значная колькасьць энцыкляпэдычных артыкулаў па аддзеле этнаграфіі ім была адрэдагаваная і адрэцэнзыяраваная. Ад часу паўстаньня ў 1926 г. часопіса “Советская этнография” Касьвен зьяўляўся яго сталым вядучым супрацоўнікам, а ад 1946 г. па 1959 г. і чальцом рэдкалегіі.

    Агульнатэарэтычная падрыхтоўка дазволіла Касьвену выявіць у моцна трансфармаваным патрыярхальным каўкаскім грамадзтве рэліктавыя перажыткі старажытных грамадзкіх формаў, вызначыць іх месца ў гісторыі разьвіцьця чалавецтва. Так, на каўкаскіх гісторыка-этнаграфічных матэрыялах ён першым асьвятліў праблемы дуалістычнай арганізацыі, родаплемянной структуры, аталычаства, кунацтва. Галоўным чынам на каўкаскіх матэрыялах абгрунтаваў і разьвіў сваё знакамітае вучэньне пра патранімію, якая у апошні час пачала падвяргацца небеспадстаўнай крытыцы, асабліва ягоныя погляды на генэзу патранімічнай арганізацыі. Асноўныя тэмы ягоных дасьледаваньняў: матрыярхат, патрыярхат, раньнія формы шлюбу, сямейная абшчына і патранімія, гістарыяграфія першабытнай гісторыі і гісторыя этнаграфічнага вывучэньня Каўказа. Быў арганізатарам агульнасаюзных нарад этнографаў-каўказазнаўцаў; да 1957 гаду кіраваў падрыхтоўкай да выданьня двух каўкаскіх тамоў у сэрыі “Народы мира” ды ў іншых калектыўных працах. Пяру Марка Касьвена належыць больш 400 навуковых прац. Найважнейшыя ягоныя працы неаднаразова перавыдаваліся ў СССР, а таксама выходзілі на замежных мовах у ГДР, Чэхаславакіі, Вугоршчыны, Румыніі, Баўгарыі, Уетнаме, Хіне ды Японіі. Напісаў працу “Якутская республика”, выдадзеную у 1925 г. з прадмовай Васіля Нікіфарава-Кюлюмнура.

    Марк Касьвен у рэцэнзіі на працу Беньяміна Ёсельсана /W. Jochelson.  The Yakut. Anthropological papers of the American Museum of Natural History. Vol. XXXIII. Pt. II. New York City, 1933. 225 p.”/ заўважае, што “з сацыялістычным будаўніцтвам Якуціі пры Савецкай уладзе аўтар, відавочна, не пажадаў азнаёміць свайго амэрыканскага чытача”, так што “ў кніжцы Б. І. Ёсельсана добрыя толькі ілюстрацыі” (1934).

    Таксама у сваёй працы “Этнографические результаты Северной экспедиции 1733-1743 гг.” (1961) Касьвен даў найпадрабязьнейшае апісаньне працаў этнаграфічнага пляну, аўтарамі якіх былі ўдзельнікі Першай і Другой Камчацкіх экспэдыцый. Касьвен падрабязна разгледзеў таксама праграмную інструкцыю, складзеную Мілерам у 1740 г. і прызначаную для І. Э. Фішэра, камандзіраванага ў Сыбір. Пры гэтым, палемізуючы з тымі, хто сьцьвярджаў, што Мілер выкарыстоўваў “інструкцыю” В. М. Тацішчава, навуковец адзначаў, што праграма Мілера, якая складаецца з 1287 пытаньняў, у параўнаньні з тацішчаўскай анкетай у 198 пунктах, несувымерна дасканалейшая па ўтрыманьні. Аналізуючы агульны комплекс этнаграфічных працаў Мілера, Касьвен прыйшоў да высновы, што погляды Герарда Фрыдрыха шмат у чым апярэджвалі ўяўленьні сучасьнікаў. Акрамя таго, Касьвенам выкладзены акалічнасьці ўдзелу прафэсара ў працы па рэдагаваньні, дадатку і выданьню “Географического лексикона” Палуніна, куды сярод іншых увайшоў і артыкул пра якутаў. Вялікую цікавасьць уяўляе дасьледаваньне Касьвена, якое тычыцца дзейнасьці экспэдыцыйных мастакоў. Навуковец ахарактарызаваў характар мастацкай прадукцыі майстроў І. В. Люрсеніуса, І. Х. Беркгана і І. К. Дэкера, зьвярнуўся да іх біяграфічных дадзеных. Сярод якуцкіх сюжэтаў Касьвен назваў малюнкі Люрсеніуса, якія паказваюць “писаницы”. Ён зьвярнуў увагу таксама на недасьледаванасьць экспэдыцыйнай мастацкай спадчыны.

    Працы:

    Военнопленные. Очерк по международному и воинскому праву. Петроград. 1915. 104 с.

    Происхождение обмена и меры ценности. // Красная новь. Москва. № 6, 7/8. 1924.

    Преступление и наказание в догосударственном обществе. Москва-Ленинград. 1925. 140 с.

*    Якутская республика. С предисловием Кюлюмнюра и статьей А. Ляхова. Москва-Ленинград. 1925. 155 с.

    Осколок первобытного человечества. Ленинград. 1927. 48 с.

    Происхождение обмена и меры ценности... Москва-Ленинград. 1927. 80 с.

    Половые отношения и брак в первобытном обществе. Москва-Ленинград. 1928. 76 с.

     Предисловие. // Макларен Д.  В австралийских джунглях. Москва-Ленинград. 1929.

    Предисловие. // Фольц В.  Римба. Москва-Ленинград. 1929.

    Предисловие. // Фольц В.  Римба. Москва. 1931.

    Л. Г. Морган. Жизнь и учение. Ленинград. 1933. 71 с.

    Л. Г. Морган. Жизнь и учение. Ленинград. 1935. 97 с.

    Аталычество. // Советская этнография. Москва. № 2. 1935. С. 41-62.

    Из истории родового строя в Юго-Осетии. // Советская этнография. Москва. № 2. 1936. С. 3-20.

    Пережитки матриархата у народов Кавказа. // Советская этнография. Москва. № 4-5. 1936. С. 215-218.

    Очерки по этнографии Кавказа. // Советская этнография. Москва. № 2. 1946. С. 109-144.

    Матриархат. История проблемы. Москва-Ленинград. 1948. 330 с.

    Проблема общественного строя горских народов Кавказа в ранней русской этнографии. // Советская этнография. Москва. № 1. 1951. С. 7-21.

    Очерки истории первобытной культуры. Москва. 1953. 216 с.

    Очерки истории первобытной культуры. Москва. 1957. 240 с.

    Этнография и история Кавказа. Исследования и материалы. Москва. 1961. 260 с.

*    Этнографические результаты Великой Северной экспедиции 1733-1743 гг. // Сибирский этнографический сборник. III. Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Новая серия. Т. LXIV. Москва-Ленинград. 1961. С. 167-212.

    Семейная община и патронимия. Москва. 1963. 219 с.

    Патронимия и ее роль в истории общества. Москва. 1964. 10 с.

    Культура и быт народов Северного Кавказа (1917-1967 гг.). Москва. 1968. 348 с.

*    Местная этнография Сибири в XVIII веке. // Очерки русской этнографии, фольклористики и антропологии. Вып. VI. Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Новая серия. Т. 102. Москва. 1974. С. 5-44.

    Літаратура: 
*    Александров В. А., Лавров Л. И.  М. О. Косвен. (К 80-летию со дня рождения.). // Советская этнография. № 2. Москва. 1965. С. 172-174.

*    Косвен Марк Осипович. // Советская историческая энциклопедия. Т. 7. Москва. 1965. Стлб. 989.

*    Гарданов В. К.  Марк Осипович Косвен. [Некролог.] // Советская этнография. № 6. Москва. 1967. С. 156-160.

*    Косвен Марк Осипович. // Большая Советская Энциклопедия. 3-е изд. Т. 13. Москва. 1973. С. 230. Стлб. 677.

*    Гарданов В. К., Перщиц А. И.  М. О. Косвен — историк первобытного общества и кавказовед. // История и историки. Историографический ежегодник. 1976. Москва. 1979. С. 320-344.

*    Калоев Б. А.  Марк Осипович Косвен – кавказовед. // Этнографическое обозрение. № 3. Москва. 2000. С. 122-134.

*    Косвен Марк Осипович. // Большая Российская Энциклопедия. Т. 15. Москва. 2010.

*    Глазов В.  Марк Косвен, кавказский пленник науки из Брест-Литовска, и трагическая история любви поэтессы Серебряного века. // Брестский курьер. Брест. № 48. 29 ноября 2012. С. 20-21.

*    Марк Косвен, кавказский пленник науки, сын брестского провизора. // Имена и времена. 50 плакатов об известных личностях прошлого и настоящего, соединенных судьбами с городом над Бугом. Автор идеи: Николай Александров. Ч. 2. Брест. 2015.

    Гэля Амазонка,

    Койданава

                                                                      М. О. КОСВЕН

                                                        (К 80-летию со дня рождения)

    11 января 1965 г. исполнилось 80 лет со дня рождения виднейшего советского этнографа, доктора исторических наук профессора Марка Осиповича Косвена. Биографии больших ученых неразрывно связаны с развитием науки и их деятельность имеет общественное значение. М. О. Косвен принадлежит именно к таким ученым; вся его творческая жизнь связана со становлением и развитием советской этнографической науки на протяжении последних четырех десятилетий, а многочисленные труды занимают почетное место в научной библиографии.

    Родился Марк Осипович в 1885 г. в г. Белостоке. Интерес к социальным проблемам, порождавшийся в среде передовой молодежи ширившимся революционным движением в России и революцией 1905 г., привел М. О. Косвена после окончания гимназии на Юридический факультет Петербургского университета. Окончив его в 1909 г., М. О. Косвен стал присяжным поверенным округа Петербургской судебной палаты. В 1914 г. М. О. Косвен был призван в армию, служил военным чиновником в учреждениях Красного Креста и вскоре выступил на общественном поприще. В 1915 г. М. О. Косвен издал брошюру «Военнопленные. Очерк по международному и воинскому праву». Ее актуальность в годы мировой войны объяснялась тем, что права военнопленных нередко нарушались воюющими державами, несмотря на заключенные ранее международные конвенции. В 1917 г. Главное управление Красного Креста направило М. О. Косвена в Копенгаген на Международный конгресс по делам военнопленных, где он и принимал участие в заседаниях в качестве секретаря конгресса. Вернувшись в Россию уже после Великой Октябрьской социалистической революции М. О. Косвен по 1921 г. служил в Военно-санитарном ведомстве Красной Армии, а с 1921 по 1924 гг. находился на советской хозяйственной работе.

    Начало исследовательской деятельности М. О. Косвена в области этнографии относится к 1924 г. М. О. Косвен работал в ряде центральных научных учреждений — Институте истории РАНИОН, Институте истории Коммунистической академии, Институте К. Маркса — Ф. Энгельса, Институте Советского Востока, Институте народов Севера, Московском отделении Государственной академии истории материальной культуры и, наконец, по настоящее время в Институте этнографии АН СССР. Кроме того, в 1927-1930 гг. М. О. Косвен состоял доцентом Этнологического факультета, а с 1934 г. на протяжении двадцати лет — профессором Исторического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, в 1936-1946 гг. — редактором отдела археологии и этнографии «Большой Советской Энциклопедии» и в 1942-1943 гг. — редактором Госполитиздата. В звании профессора утвержден в 1938 г., а в ученой степени доктора исторических наук — в 1943 г.

    Перу М. О. Косвена принадлежит свыше 400 печатных работ — книг (монографий и популярных изданий), статей, публикаций, библиографических обзоров, заметок, редакций книг и редакций переводов и т. п.

    Широта научных интересов М. О. Косвена проявилась и проявляется не только в изучении разнообразных вопросов, связанных главным образом с общественными и семейными отношениями на ранних этапах истории человеческого общества, но и в многогранном изучении источников, в том числе материалов архивных хранилищ нашей страны, их анализе, в составлении тематических программ по сбору материалов, в историографических и библиографических обзорах.

    Многочисленные исследования М. О. Косвена связаны в основном с четырьмя большими проблемами этнографической науки — общими вопросами истории первобытного общества, исторической этнографией народов Кавказа и восточнославянских народов и историей этнографии.

    В молодости М. О. Косвен слушал лекции М. М. Ковалевского и влияние последнего сказалось на выборе проблематики, которой в дальнейшем он следовал. М. О. Косвен никогда не был подражателем М. М. Ковалевского, отбросив прежде всего его исходные идеологические позиции буржуазного либерала. В свое время труды М. М Ковалевского составили эпоху в истории кавказоведения, так как, благодаря им, обычное право кавказских горцев послужило основой для широких исторических обобщений. Подобно М. М. Ковалевскому, М. О. Косвен в начале 1920-х гг. подошел с социологически-юридических позиции к изучению истории первобытного общества на материалах народов СССР, сохранивших в своем быту в то время пережитки родовых отношений (удмурты, народы Кавказа). В дальнейшем, в конце 1920-1930-х гг., М. О. Косвен основное внимание сконцентрировал на изучении постановки проблемы первобытного общества К. Марксом и Ф. Энгельсом, на изучении лучших сторон творчества Л. Г. Моргана и И. Я. Бахофена. М. О. Косвен во многом способствовал марксистской разработке общих вопросов истории человеческого общества на заре его становления. История советской исторической науки того времени представляет огромный историографический интерес. Ведущую роль в ней уже в то время сыграл М. О. Косвен.

    Огромная эрудиция, глубина исследования и широкая постановка вопросов но праву обеспечили М. О. Косвену место крупнейшего в СССР историка первобытного общества. Особенно следует отметить значение его трудов для понимания переходных этапов от группового брака к парному, от материнского рода к отцовскому и от родового строя к сельской общине. Такие работы М. О. Косвена, как «Матриархат» (1948), и особенно «Очерки истории первобытной культуры» (1953), переведенные на чешский, румынский, немецкий, китайский, японский языки, как и ряд других трудов, хорошо известны научной общественности не только в СССР, но и за его пределами.

    Особое место в исследовательской деятельности М. О. Косвена занимают проблемы кавказоведения. Анализ древней общественной структуры народов Кавказа, пережитков дуальной организации и других сторон семейно брачных отношений у народов Кавказа, открытие патронимии сделали его признанным главой этнографов-кавказоведов. Основная часть кавказоведческих работ М. О. Косвена вошла в изданную в 1961 г. фундаментальную книгу «Этнография и история Кавказа». Кавказоведческие труды М. О. Косвена оказали и продолжают оказывать большое влияние на развитие этнографической науки главным образом потому, что содержат общеисторические обобщения. В частности, открытие М. О. Косвеном патронимии, как своеобразной общественной формы, образовавшейся в результате естественного увеличения и разделения семейной общины, дало толчок для расширения исследований в этом направлении у многих народов Кавказа, Средней Азии и т. п. и в результате получило широкое признание. Исследования семейной общины и патронимии привели М. О. Косвена к изучению материалов о славянских народах, «Русской Правды», Полицкого статута и др., получивших свое обобщение в изданной в 1963 г. книге «Семейная община и патронимия».

    Заслуженным вниманием пользуются работы М. О. Косвена по истории этнографической науки. При составлении этих трудов М. О. Косвену пришлось пересмотреть массу книг, газет, журналов и архивных дел. Среди архивных материалов он выявил много неизвестных сочинений, а тщательные поиски и сопоставления дали возможность установить авторов анонимных произведений. Неутомимые поиски зачастую мелких деталей позволили М. О. Косвену создать серию историографических исследований, важных для освещения общего развития этнографии и для пользования ими в качестве справочных пособий: «История брака и семьи в истории науки до середины XIX в.» (1931). «Л. Г. Морган. Биография» (1932), «И. Я. Бахофен и русская наука» (1946), «Семейная община. К истории вопроса» (1946), «Материалы к истории русской этнографии XVII века» (1955), «Этнографические результаты Великой Северной экспедиции 1733-1743 гг.», (1961) и др. Нельзя пройти мимо его труда «Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке» (1955-1962). Он содержит справочные сведения более чем о 800 дореволюционных авторов, писавших по этнографии Кавказа, и краткие оценки их работ. Труд этот стал настольной книгой не только для этнографов, но и для многих других специалистов по Кавказу.

    М. О. Косвену принадлежат также историографические исследования о декабристах, отбывавших ссылку на Кавказе и оставивших свои материалы о местных народах; о военном и политическом деятеле Кабарды Измаиле Атажукове; об адыгейском историке и этнографе Хан-Гирее. Большое значение имеют выявленные и изданные М. О. Косвеном архивные документы, относящиеся к Кабарде, Дагестану и гребенским казакам (см. книгу М. О. Косвена «Этнография и история Кавказа», М., 1961; «История, география и этнография Дагестана XVIII—XIX вв. Архивные документы. Под ред. М. О. Косвена и X. М. Хашаева», М., 1958).

    Крупный ученый, М. О. Косвен всегда уделял большое внимание и преподавательской деятельности. В довоенное время, с 1936 г. в Институте этнографии в Ленинграде существовал небольшой Кавказский кабинет, но в 1941 г. его сотрудники либо ушли на фронт, либо эвакуировались. Заслуга возобновления кавказоведения в Институте этнографии принадлежит М. О. Косвену Еще до окончания Великой Отечественной войны М. О. Косвен собрал вокруг себя оказавшихся в Москве этнографов-кавказоведов и создал в Институте этнографии АН СССР Сектор народов Кавказа. Заведуя этим сектором с 1944 по 1957 гг., М. О. Косвен был организатором общесоюзных совещаний этнографов-кавказоведов, до 1957 г. руководил подготовкой к изданию двух кавказских томов в серии «Народы мира», организовывал издания других коллективных трудов («Кавказских этнографических сборников», сборника «Народы Дагестана» и др.). М. О. Косвен подготовил в аспирантуре и докторантуре более 20 специалистов по этнографии Кавказа и уделял огромное внимание воспшанию специалистов в национальных республиках и областях Северного Кавказа, ныне работающих во многих научных центрах Кавказа.

    Сослуживцы, ученики и почитатели Марка Осиповича желают ему здоровья и многих новых научных трудов.

    В. А. Александров, Л. И. Лавров.

    /Советская этнография. № 2. Москва. 1965. С. 172-174./

    КОСВЕН, Марк Осипович (р. 11. 1. 1885) — сов. историк, специалист в области истории первобытного общества и кавказоведения. В 1927-30 — доцент, в 1934-54 — проф. Моск. ун-та, в 1935-37 и с 1943 — старший науч. сотрудник Ин-та этнографии АН СССР. Осн. предметы его исследований: матриархат и его переход к патриархату, ранние формы брака, семейная община, патронимия, род, воен. демократия. Большое внимание уделил также вопросам историографии, в частности истории рус. этнографии.

    Соч.: Матриархат, «Уч. зап. МГУ», в. 61, История, т. 2, 1940; Матриархат. История проблемы, М. - Л., 1948; Очерки истории первобытной культуры, 2 изд., М., 1957; Мат-лы по истории этногр. изучения Кавказа в рус. науке, «Кавказ. этнографии, сб.», т. 1-3, М., 1955-62; Этнография и история Кавказа. Исследования и мат-лы, М., 1961; Семейная община и патронимия, М., 1963.

    /Советская историческая энциклопедия. Т. 7. Москва. 1965. Стлб. 989./

                                                      МАРК ОСИПОВИЧ КОСВЕН

    18 июня 1967 г. после тяжелой и продолжительной болезни скончался старейший советский этнограф, доктор исторических наук, профессор Марк Осипович Косвен.

    Глубокий исследователь, замечательный педагог М. О. Косвен сыграл видную роль в становлении и развитии советской этнографической науки. Своими многочисленными трудами по истории первобытного общества, кавказоведению, славяноведению и другим областям этнографии он внес фундаментальный вклад в отечественную и мировую науку, получив широкую известность как крупнейший представитель советской этнографической школы.

    М. О. Косвен родился 11 января 1885 г. По окончании в 1904 г. Петербургской гимназии Марк Осипович отправился для продолжения образования во Францию, где в течение двух лет учился на естественном факультете Парижского университета. Однако тяга к гуманитарным наукам, интерес к которым у русской молодежи особенно возрос в период революции 1905-1907 гг., привел Марка Осиповича на юридический факультет Петербургского университета. Здесь Марк Осипович, слушая лекции вернувшегося из эмиграции М. М. Ковалевского, впервые обратил внимание на актуальные проблемы истории первобытного общества, которые так талантливо разрабатывал этот выдающийся ученый и которые в дальнейшем будут занимать главное место и в этнографических исследованиях самого Марка Осиповича.

    После окончания в 1909 г. Петербургского университета Марк Осипович вступает в число присяжных поверенных Петербургской окружной судебной палаты. Начавшаяся в 1914 г. мировая война прервала адвокатскую деятельность Марка Осиповича. С первых же дней войны он был мобилизован в армию, где его служба протекала главным образом в учреждениях Красного Креста. Занимаясь по долгу службы делами военнопленных, Марк Осипович как юрист обратил внимание на то, что права военнопленных были недостаточно выяснены и нередко нарушались воюющими государствами. Это побудило М. О. Косвена написать его первую научную работу — «Военнопленные. Очерк по международному и воинскому праву», которая была издана в 1915 г. в Петрограде отдельной книгой.

    В 1917 г. Марк Осипович, как один из лучших специалистов по делам военнопленных, был командирован Главным управлением Красного Креста в Копенгаген на Международный конгресс по делам военнопленных. Марк Осипович принял активное участие в работах конгресса, выполняя обязанности его секретаря. Великая Октябрьская Социалистическая революция застала Марка Осиповича за границей. В то время как многие представители русской интеллигенции после перехода власти в руки победившего пролетариата отказывались сотрудничать с Советским государством и стремились покинуть свою родину, Марк Осипович, не колеблясь, вернулся в ноябре 1917 г. в революционный Петроград и вступил в ряды Красной Армии, откуда он демобилизовался в 1921 г. Высококвалифицированный юрист, опытный администратор М. О. Косвен отдает все свои силы и знания восстановлению и развитию народного хозяйства, работая на ответственных должностях в Москве — уполномоченным Волховстроя, полномочным представителем Северо-Западного Промбюро и др.

    В 1924 г. М. О. Косвен, следуя своему давнему влечению к этнографическому изучению первобытного общества, переходит на научную работу и в том же году печатает в журнале «Красная новь» (№ 6 и 7/8) свое первое исследование по первобытной истории — «Происхождение обмена и меры ценности».

    М. О. Косвен вступил на поприще этнографии в период, когда в нашей стране еще только начиналась ее коренная перестройка на основе марксизма-ленинизма. Это был сложный и трудный период научных поисков, определения новых задач и выработки новых концепций, отказа от ряда неверных и устаревших представлений. Марк Осипович сразу же самоопределился как активный и убежденный сторонник нового курса в этнографической науке; он был в числе тех советских этнографов, кто первыми стал умело и успешно применять марксистскую методологию в своих научных исследованиях. Большой заслугой М. О. Косвена как ученого, твердо ставшего на позиции марксизма-ленинизма, было то, что он не поддался распространившейся в 1920-1930-х годах в наших гуманитарных науках «детской болезни» — увлечению абстрактным социологизированием, не подменял при теоретической разработке этнографических проблем углубленное изучение конкретного материала сочинением схоластических схем, прикрытых марксистской фразеологией. Стремясь к широким научным обобщениям, М. О. Косвен оставался, однако, на твердой почве фактов и был всегда верен творческому духу марксизма-ленинизма. Опираясь на труды классиков марксизма-ленинизма, критически пересматривая наследие лучших представителей отечественной и мировой этнографической науки, М. О. Косвен выступает в своих исследованиях как подлинный новатор, идущий непроторенными путями. Тщательно собирая соответствующий этнографический материал, привлекая разнообразные источники, М. О. Косвен вместе с тем решительно выступает против эмпиризма и скольжения по поверхности этнографических явлений, вникая в самую сущность изучаемых обычаев, порядков и институтов, вскрывая их социальную подоплеку.

    Начав свою деятельность в области этнографии в расцвете творческих сил, М. О. Косвен неустанно и плодотворно продолжал ее в течение более 40 лет. Он вел большую исследовательскую работу в ряде центральных научных учреждений — Институте истории РАНИОН (1924-1929), Институте истории Коммунистической академии (1929-1931), Институте К. Маркса - Ф. Энгельса (1929-1931), Институте народов Советского Востока (1930-1932), Институте народов Севера (1932-1934), Московском отделении Государственной Академии истории материальной культуры (1934-1936), Отделе этнографии «Большой Советской Энциклопедии» (1936-1946) и др. Более 22 лет (с февраля 1943 по июнь 1965 г.) Марк Осипович проработал в Институте этнографии АН СССР и только ухудшение состояния здоровья заставило его на 84-м году жизни уйти на давно заслуженный отдых.

    Наряду с работой в научно-исследовательских учреждениях, М. О. Косвен многие годы вел преподавательскую работу. В 1927 г. он впервые вступил на кафедру Московского университета в качестве доцента, а с 1934 по 1954 г. продолжал свою педагогическую деятельность в этом университете в качестве профессора. Марк Осипович был блестящим и талантливым пропагандистом исторических знаний. Его лекции всегда привлекали большую аудиторию и пользовались неизменным успехом. Можно без преувеличения сказать, что он был одним из самых популярных и любимых профессоров Исторического факультета Московского университета. Многие поколения студентов Истфака МГУ впервые приобщались к этнографической науке, слушая лекции М. О. Косвена, и немало его учеников избрали этнографию своей научной специальностью.

    Уделяя большое внимание воспитанию научной смены, Марк Осипович своими советами и указаниями постоянно помогал начинающим этнографам в их научной деятельности, в повышении их квалификации. Под его непосредственным руководством было подготовлено свыше 20 кандидатов и докторов наук. Значительную группу учеников М. О. Косвена составили специалисты по этнографии Кавказа из числа коренных народов этого края.

    М. О. Косвен был также выдающимся популяризатором этнографической науки. Он умел исключительно ясно, четко и логично излагать самые запутанные вопросы, разъяснять самые сложные понятия. Ему принадлежат сотни этнографических статей в первом и втором изданиях «Большой Советской Энциклопедии». Еще большее число энциклопедических статей по отделу этнографии им было отредактировано и отрецензировано. Со времени основания в 1926 г. журнала «Советская этнография» М. О. Косвен являлся его постоянным ведущим сотрудником, а с 1946 по 1959 г. и членом его редколлегии.

    М. О. Косвен оставил нам огромное и ценное научное наследство. Сосредоточив свои исследования главным образом на узловых проблемах истории первобытного общества, он развил и углубил теорию матриархата, раскрыл ряд новых форм и путей перехода человечества от материнского рода к отцовскому, значительно уточнил наши представления о развитии в первобытном обществе семейно-брачных отношений и систем родства. Всесторонне изучая древнюю структуру общества, Марк Осипович уделил также большое внимание вопросам периодизации первобытной истории, взаимоотношению семейной и сельской общины, соотношению рода и племени, военной демократии, древним религиозным верованиям и начальным формам власти, преступлению и наказанию в первобытном обществе. В своих исследованиях М. О. Косвен особо остановился на таких архаических обычаях и институтах, как авункулат, аталычество, обычай возвращения женщины в родной дом, «крестный отец» и др., вскрыв их первоначальный смысл.

    Рассматривая пути распада рода и поздние формы кровнородственных союзов, Марк Осипович детально исследовал исторически известные нам формы патриархальной семейной общины. Он сделал выдающееся научное открытие, установив, что .в результате сегментации большой семьи появляется особая группа, которую Марк Осипович предложил именовать патронимией. Разрастаясь и размножаясь, патронимия может, как это показал М. О. Косвен, в свою очередь стать исходным пунктом новых больших семей и патронимий что делает ее особенно устойчивой и распространенной формой родственных коллективов на последней стадии существования патриархально-родового строя.

    Ученый разносторонних интересов и поистине энциклопедической эрудиции, М. О. Косвен в своих исследованиях использовал этнографические материалы, относящиеся к народам почти всех стран мира. Особенно широко Марк Осипович привлекал этнографические материалы по славянским народам и горским народам Северного Кавказа. Еще в 1931 г. он совершил экспедиционную поездку на Кавказ (в Юго-Осетию), и с этого времени кавказская тематика стала занимать в работах Марка Осиповича все большее и большее место, чему в немалой степени способствовало и то обстоятельство, что на протяжении 14 лет (1943-1957) он возглавлял сектор народов Кавказа Института этнографии АН СССР. Марк Осипович с успехом продолжил лучшие традиции дореволюционного русского кавказоведения и, в частности, то направление, которое было намечено в трудах М. М. Ковалевского.

    С именем М. О. Косвена связана одна из самых ярких и значительных глав в истории советского кавказоведения. Ему принадлежит честь первой постановки и освещения на материалах народов Кавказа таких вопросов, как дуальная организация, патронимия, родоплеменная структура, аталычество, куначество и др. Специальное исследование М. О. Косвен посвятил истории этнографического изучения Кавказа в русской науке, издав труд, который ныне стал настольной книгой для всех кавказоведов.

    Перу М. О. Косвена принадлежит свыше 400 научных работ. Важнейшие его труды неоднократно переиздавались в СССР, а также вышли на иностранных языках в ГДР, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Вьетнаме, Китае, Японии.

    Много времени и сил отдавал М. О. Косвен редактированию этнографических публикаций и исследований. Под его руководством в 30-х годах были изданы переводы книг Л. Г. Моргана «Дома и домашняя жизнь американских туземцев» и «Древнее общество», а также труд М. М. Ковалевского «Очерк происхождения и развития семьи и собственности». В послевоенные годы Марк Осипович редактировал многие книги советских кавказоведов, был членом редакционной коллегии тома «Народы Кавказа», вышедшего в серии «Народы мира».

     Сейчас, когда в наших сердцах еще так остра скорбь по умершему Марку Осиповичу, трудно дать полную оценку всего того, что он сделал в области этнографии. Можно лишь сказать, что его основные труды прочно вошли в золотой фонд отечественной и мировой этнографической науки и будут долго служить образцом научного этнографического исследования.

    В. К. Гарданов

     /Советская этнография. № 6. Москва. 1967. 156-158./

    КОСВÉН Марк Осипович (11(23). 1. 1885, Брест, — 18. 6. 1967, Москва), советский этнограф, историк первобытного общества и кавказовед, доктор историч. наук (1943). В 1934-54 проф. Моск, ун-та, в 1935-37 и 1943-65 старший науч. сотрудник Ин-та этнографии АН СССР. Осн. темы исследований: матриархат, патриархат, ранние формы брака, семейная община и патронимия, историография первобытной истории и история этнографич. изучения Кавказа.

    Лит.: Гарданов В. К., М. О. Косвен, «Советская этнография», 1967, № 6 (список осн. трудов К.).

    /Большая Советская Энциклопедия. 3-е изд. Т. 13. Москва. 1973. С. 230. Стлб. 677./

    КОСВЕ́Н Марк Осипович [11 (23). 1. 1885, Брест-Литовск – 18. 6. 1967, Москва], рос. юрист, этнограф, историк. Из семьи служащего. Окончил естеств. ф-т Парижского ун-та (1906) и юридич. ф-т С.-Петерб. ун-та (1909); среди его учителей - М. М. Ковалевский. В 1909-14 занимался адвокатской практикой. В 1914-1917 вольноопределяющийся, служил в учреждениях Красного Креста. Занимался вопросами междунар. и воен. права, летом 1917 участвовал в Междунар. конгрессе по делам военнопленных (Дания). В 1917-21 служил в военно-санитарном ведомстве РККА, в 1921-24 на хозяйств. работе в Москве. Науч. сотрудник Ин-та истории РАНИОН (1924-29), Ин-та истории Коммунистич. академии (1929-31) и Ин-та К. Маркса и Ф. Энгельса (1929-1931), Ин-та народов Сов. Востока (1950-1932), Н.-и. ассоциации Ин-та народов Севера (1932-34), Моск, отделения Гос. академии истории материальной культуры (1933-36); зав. редакцией археологии и этнографии изд-ва «Большая сов. энциклопедия» (1936-46); в 1943-65 в Ин-те этнографии АН СССР (до 1957 зав. отделом Кавказа); преподавал на этнологич. ф-те (1927-34), проф. историч. ф-та (1934-54) МГУ.

    Труды по истории первобытного общества, кавказоведению, славяноведению, истории науки. Будучи сторонником теории матриархата. занимался проблемами перехода от материнского рода к отцовскому, семейно-брачных отношений и систем родства в первобытном обществе. Ввёл в науку понятие патронимии. На кавказском материале изучал вопросы дуальной организации, родо-племенной структуры, аталычества. куначества и др. Участвовал в подготовке 1-го тома «Народы Кавказа» серии «Народы мира» (1960).

    Соч.: Половые отношения и брак в первобытном обществе. М.; Л., 1928; Аталычество//Советская этнография. 1935. № 2; Матриархат. История проблемы. М.; Л., 1948; Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке // Кавказский этнографический сборник. М., 1955-1962. Т. 1-3; Очерки истории первобытной культуры. 2-е изд. М., 1957; Этнография и история Кавказа. Исследования и материалы. М., 1961; Семейная община и патронимия. М., 1963.

    Лит.: Гарданов В. К. М. О. Косвен //Советская этнография. 1967. № 6; Гарданов В. К., ПерщицА. И. М. О. Косвен - историк первобытного общества и кавказовед // История и историки. Историографический ежегодник. 1976. М., 1979.

    А. М. Решетов

    /Большая Российская Энциклопедия. Т. 15. Москва. 2010./

    М. О. Косвен

                                СЕВЕРОРУССКОЕ ПЕЧИЩЕ, УКРАИНСКИЕ СЯБРЫ

                                                        И БЕЛОРУССКОЕ ДВОРИЩЕ

    В 80-90-х гг. прошлого века внимание ряда русских историков привлекла к себе оригинальная форма крестьянского землевладения, существовавшая в прошлом на русском Севере под названием печи́ща, у украинцев — под названием сябров и у белоруссов — под названием двори́ща. Исследование этих форм землевладения, представляющих собой одновременно и формы поселения, привело к значительным результатам, но в ряде отношений осталось все же недостаточным. Не только недостаточным, но иногда и неверным оказывается решение вопроса об общественно-исторической сущности данных форм. Этот именно вопрос преимущественно мы имеем в виду рассмотреть.

    Передадим прежде всего вкратце основные черты названных местных форм в том виде, в каком эти формы были описаны и охарактеризованы.

    Изучая документы XVI-XVIII вв., относящиеся к Архангельскому краю, А. Я. Ефименко нашла, что в ту пору основным типом сельского поселения было печище — село, состоявшее из нескольких родственных семей-дворов [* А. Ефименко, Крестьянское землевладение на крайнем Севере, «Русская мысль», 1882, 4-5; перепечатано в книге: А. Ефименко, Исследования народной жизни, вып. 1, Обычное право, М., 1884.]. Существование в том же крае небольших деревень, состоящих из двух-трех и более дворов, все члены которых носят большей частью одну фамилию, отметил и П. Сергеев уже для XIX в. [* П. Сергеев, С севера (Очерки общинного владения в Архангельской губернии), «Дело», 1880, 4.]. Таким образом «печища» — села, состоящие из небольшого числа родственных дворов, существовали и сохранялись в Архангельском крае на протяжении ряда веков и вплоть до 70-х гг. XIX в.

    Согласно другому указанию Ефименко, термин «печище» употреблялся в тех же местах в новое время уже в ином значении: «Теперь, — писала Ефименко, — печище в Архангельской губернии чаще всего обозначает деревню в нашем смысле слова, т. е. в смысле совокупности угодий, тянущихся к населенному месту, иногда нескольких деревень, имеющих общее землевладение». Отметим еще указание С. А. Приклонского на существование на Севере деревень, состоящих из 3-4 домохозяйств, составляющих каждая особую себру. Этот автор, однако не говорит о родственном составе таких деревень, а «себрами» называет «товарищества из 3-4 домохозяйств для совместных земледельческих работ» [* С. А. Приклонский, Народная жизнь на Севере, М., 1884, стр. 48-49.].

    Характеризуя особенности землевладения исторического печища, Ефименко писала: «Старая северно-русская деревня представляла собой поземельное целое, разбитое на доли. Каждый деревенский совладелец или двор, имел право на известную долю этого целого. Не определенный участок земли принадлежал тому или иному двору, а право на выдел известной доли из каждого поля, каждой пожни, каждого угодья, входящего в район деревни. Отсюда вытекала необходимость передела уравнения: если деревенский дольщик находил, что земля, которой пользуется, не представляет собой величины той идеальной доли, на какую он имеет право, он мог требовать, чтобы земля была переделена и уравнена. С этой стороны старая северно-русская деревня представляет собой типичные черты общинного склада; но зато с других сторон она очень уклоняется от того, что мы привыкли связывать с понятием поземельной общины. Деревенский дольщик был полным собственником своей доли: если его права собственности и подвергались ограничению, то эти ограничения не вытекали из организации поземельного владения. Он мог покупать и продавать, завещать и наследовать, отдавать и получать в приданое, мог дробить и даже разрывать на куски свою долю. Естественно, что при этом условии не могло быть равенства в поземельном владении — этого безусловно необходимого элемента поземельной общины». Несколько дополняя и разъясняя эту характеристику, Ефименко в другом месте той же своей работы писала: «Печище, дробилось и делясь, все-таки продолжало смотреть на себя, со стороны поземельных отношений, как на целое, до дележа — простое, после дележа — сложное. Каждый участник дележа получал не определенный кусок земли, который бы он мог выделить из целого, а лишь право на известную долю в каждом из лоскутов, полей и угодий, входящих в деревню... Двор был настоящим собственником своей доли: мог распоряжаться ею по произволу, лишь с теми ограничениями, какие проистекали из прва выкупа, принадлежащего родственникам и деревенским совладельцам Беря за основу указанные особые черты землевладельческих отношений северорусского села — печища, Ефименко предложила называть эту «особую поземельную деревенскую организацию,... за неимением соответствующего научного термина, долевой организацией, долевым владением».

    Что касается происхождения этого архаического печища — села в несколько дворов, то, по мнению Ефименко, оно представляло собой результат раздела одной семейной общины, в свою очередь именовавшейся в старину «печищем», а возникновение данной формы Ефименко относила к эпохе распада родового строя и одновременно распада семейной общины. «Описанная нами... деревенская поземельная организация, — писала Ефименко, — была общим типом старой русской поземельной организации (по крайней мере для Новгородского района), выросшим на развалинах той последней стадии родового быта, которая называется у юго-западных славян задругой, а на Севере — печищем». С другой стороны, Ефименко считала эти семьи-печища единицами колонизации Севера: «Финский север, — писала она, — колонизовался семейными союзами, соответствующими сербской задруге». Таким образом та же семья задруга была, по Ефименко, начальной общественной формой русских колонистов: «Начало достоверной истории, — писала она, — застает на Севере господство задружной формы как в семье, так и в организации поземельной собственности».

    Несколько иной, но по существу все же весьма близкий сейчас приведенному, взгляд на происхождение печища высказал В. И. Сергеевич. Сергеевич отверг уподобление былого русского крестьянского двора югославянской задруге, считая, что это было по общему правилу и преимущественно хозяйство малой, индивидуальной семьи [* В. Сергеевич, Древности русского права, т. III, СПб., 1903. стр. 42, сл., в особенности стр. 65-66.]. Одновременно Сергеевич считал однодворное поселение начальной формой поселения русского крестьянства. «Первоначальная деревня, — писал он, — есть не что иное, как отдельный пашенный двор с хозяйственными постройками и принадлежащей к нему землей», и т. д. [* Там же, стр. 45.] В соответствии с этим взглядом Сергеевич происхождение архангельского печища выводил обязательным образом из однодворного поселения. «Деревня в один двор, — писал он, — есть деревня, принадлежащая хозяину двора.., Деревня в два-три двора есть деревня второго поколения хозяина деревни в один двор. Сыновья первого хозяина деревни в один двор селятся, конечно, тут же рядом. В новгородских писцовых книгах есть деревни в три, четыре двора, которые носят наименование от личных имен: Иванова деревня, Афанасьева и пр. Это деревни родственников. Оне-то и носят в XVIII веке (а может быть и ранее) наименование «печищ» [* В. И. Сергеевич, Крестьянские права и общинное землевладение в Архангельской губернии в половине XVIII века, «Журнал Министерства юстиции», 1907, 2.].

    Точно такой же взгляд на начальную форму поселения русского Севера высказал, последовав за Ефименко и Сергеевичем, М. М. Богословский. Указав на малодворность русской северной деревни XVII в., Богословский заключал: «Первоначальной и типичной (подчеркнуто нами. — М. К.) деревней на севере была деревня однодворка, г. е. именно двор с принадлежащими к нему угодьями» [* М. Богословский, Земское самоуправление на русском Севере в XVII в. т. I, М., 1909, стр. 146 и 161.].

    Тема и тезисы А. Я. Ефименко были впоследствии вновь развиты М. Островской, сосредоточившейся, впрочем, преимущественно на вопросе о разложении долевого владения. Чего-либо существенного для характеристики самого печища Островская не дала, но известное значение имеет собранный этой исследовательницей материал о сохранении права родового выкупа долей, представляющего собой пережиточное выражение былого родственно-коллективного владения. И Островская в свою очередь присоединилась к тезису об односемейном или однодворном поселении как начальной форме [* М. Островская, Земельный быт сельского населения русского Севера в XVII-XVIII веках, СПб., 1913.].

    Произведенные И. В. Лучицким исследования документов XVII в., относящихся к районам Полтавщины и Черниговщины, обобщенные в его работе, напечатанной в 1889 г., привели автора к выводу, что распространенной формой крестьянского землевладения было здесь в ту пору так называемое сябриное землевладение, представлявшее собой форму коллективного владения землей группой родственных семей-дворов. Лежавшее в основе сябриного землевладения начало кровной связи держалось, указывал Лучицкий, весьма стойко, несмотря на то, что самый этот порядок распадался и подвергался трансформации. Сябры составляли отдельный поселок, носивший патронимическое название. Характерной чертой украинских селений того времени была их небольшая величина. «В половине XVII в., — писал Лучицкий, — крупных сел в рассматриваемой области почти не было. Громадное большинство поселков состояло из 3-20 дворов, причем преобладающими были села с 3 до 7 и 8 дворами. А многие из них, как мы знаем, были заселены либо однофамильцами, либо «кревными» и... владели то совместно все, то отдельно каждая семья общими землями».

    Особенность украинского сябриного землевладения состояла в следующем. При коллективном владении общей землей каждый сябр или каждая семья обладали правом владения своей, выделенной ей, но остававшейся, говоря юридическим языком, идеальной, долей во всех угодьях владений сябринства, или, как гласят украинские акты, являлись владельцами определенного уступа, т. е. «участия» в этом общем земельном владении. Уступы эти подвергались время от времени переделу между отдельными сябрами. Уступ мог быть продан как всем сябричеством, так и одной выделившейся из него семьей, как от сябра к сябру, так — впоследствии — и посторонним лицам, однако при условии общего согласия всех сябров, причем все это без того, чтобы последовало фактическое дробление общей земли и коллективного ею владения. Иначе говоря, уступалась и продавалась не сама земля, а лишь право владения и пользования в ее определенной части.

    «Сябриное землевладение, — приходил к выводу Лучицкий, — было несомненно особой и оригинальной формой землевладения вообще, отличной и от чисто общинной (автор имеет здесь в виду русскую соседскую общину. — М. К.), и еще в большей степени от подворной формы. Своим возникновением оно было обязано распадению единой и цельной сложной семьи на отдельные группы семей или дворов, которые связаны были друг с другом общностью происхождения, кровным родством, представляя собой «род, племя», но при распадении сохранили общее владение землями и угодьями отчизными, дедизными и прадедизными. Земли эти, разбиваемые в некоторых частях своих на пайки, распределялись между группами в момент раздела поровну, а затем, с дальнейшим распадением групп, лишь пропорционально, соответственно доле «уступал каждой вновь образовавшейся группы. Пайки эти не были постоянны неизменным владением той или иной группы, а переходили от одной к другой периодически путем переделов, и каждая группа имела право не на данную землю, а лишь на идеальную долю определенного размера во всех без исключения общих угодьях и землях» [* И. Лучицкий, Сябры и сябриное землевладение в Малороссии, «Северный вестник», 1889, 1-2.].

    Третья, аналогичная северо-русскому «печищу» и украинским «сябрам», форма поселения и землевладения — белорусское дворище было впервые исследовано в 90-х гг. прошлого века одновременно А. Я. Ефименко и М. В. Владимирским-Будановым [* Первый исследователь западнорусского сельского землевладения XVI-XVII вв. Н. Д. Иванишев не выделял данной формы (см. Н. Д. Иванишев, О древних сельских общинах в юго-западной России, «Русская беседа», 1857, 3; переиздано отдельно: Киев, 1863; перепечатано в книге: Н. Д. Иванишев, Сочинения, Киев, 1876, стр. 231-295).].

    Изучая формы землевладения Полесья (Пинского повета) по документам XVI в., Ефименко констатировала здесь дворищное землевладение, имевшее такой же долевой характер, как и описанное ею раньше северное. Самое дворище Ефименко характеризовала следующим образом: «Дворище, — писала она, — есть совокупность известного небольшого числа дымов», а именно — от 5 до 11. Несколько дворищ составляло село. Так, в одном приводимом автором примере село состояло из 7 дворищ. «Дворища, — указывала далее Ефименко, — были собственностные как и северные деревни, «рода-племени», т. е. более или менее обширной группы ближайших родичей, иначе говоря — большой или задружной семьи... Отсюда патримониальные [* А. Я. Ефименко хотела, очевидно, сказать «патронимиальные»: патримония (лат. patrimonium) — имущество, перешедшее от предков, наследство, то же, что слав. «отчина»; патронимия — название, образованное из собственного имени предка.] названия дворищ». Констатируя уж преимущественно распадное состояние данной формы, Ефименко писала: «В известный период дворищное землевладение уже не было нераздельным землевладением большой семьи-задруги... дымы дворища были самостоятельными земельными хозяйствами», и ниже: «Дворищное землевладение было... землевладением маленьких групп, сначала только родственников, позже и не родственников» [* А. Ефименко, Дворищное землевладение в Южной Руси, «Русская мысль», 1892, 4-5; перепечатано в книге: А. Ефименко, Южная Русь, т. I, СПб., 1905.].

    Констатируя в свою очередь существование в Белоруссии, в особенности в Полесье, в XVI в. дворищ, в ту пору уже распадавшихся, М. В. Владимирский-Буданов называл их «родовыми общинами». Дворище, — писал он, — «форма общинно-родовая, имеющая значительное сходство с хорватскою задругою». Дворище, указывал он далее, состоит из нескольких дымов, в которых живут отдельные семейства, на общей усадьбе, однако усадьба может быть и не общей. «В большинстве дворищ, — писал Владимирский-Буданов, — население их образовалось из родственников, из семьи, превратившейся в целый род».

    Развернутое определение дворища Владимирский-Буданов формулировал следующим образом: «Дворищем (в смысле личного состава) называется общество лиц, связанных в главной своей части родовым единством, но допускающее примесь чужеродцев, имеющее одного главу (который обыкновенно дает имя дворищу) и членов, именуемых потужниками. Дворищем в объективном смысле называется участок земли, — усадебной, пахотной и угодий, —состоящий во владении одной группы лиц». Члены дворища иначе назывались также «поплечниками», «именниками», «братьями», «племенем», «родичами». Если все дворище не называлось по имени его живущего главы, то имело преимущественно патронимическое название. Дворище в приводимых автором примерах состояло из 6-8 индивидуальных семей, 11-12 лиц мужского пола. Земля дворища составляла его общую собственность. Если отдельные члены дворища переходили на жительство в другое место, то земля архаически оставалась в пользу оставшихся его членов, впоследствии — продавалась [* М. Владимирский-Буданов, Формы крестьянского землевладения в литовско-русском государстве XVI в., в книге: «Киевский сборник в помощь пострадавшим от неурожая», под ред. И. В. Лучицкого, Киев, 1892, стр. 367-386.].

    Коснулся вопроса о дворище Ф. И. Леонтович в своей работе о крестьянском дворе в литовско-русском государстве. Отметив здесь распространенность хуторных форм поселений, Леонтович указал, что эти поселения архаически состояли из родственников, носивших одно и то же имя, однофамильцев, или, как они именуются в актах, «именников», также — «братьев», «племени» или «родичей». При этом Леонтович констатировал, что наряду с термином дворище в актах встречается термин печище, а также, — главным образом в северной части литовско-русского государства, — и термин сябры [* Ф. Леонтонович, Крестьянский двор в литовско-русском государстве, «Журнал Министерства народного просвещения», 1896, 2-4, 7, 10, 12; 1897, 3-4; см. в особенности: 1896, 4.].

    Общую характеристику белорусского дворища находим также в работе М. В. Довнар-Запольского о западнорусском крестьянстве в XVI веке. «Первичной общинной организацией» (в пределах литовско-русского государства), — писал Довнар-Запольский, — было «дворищное землевладение с семейно-родовым характером, или сябриное. Дворище, служба, могло быть достоянием или одной простой, или сложной неразделившейся семьи; тогда оно не составляло еще общины. Но с увеличением населения дворища чисто семейный его характер постепенно утрачивается. Определяются части общего владения (хотя бы в натуре и не выделенные), принадлежащие совладельцам; в дворище вступают приемные члены, сябры; из совладельцев дворища одни могли выделиться, другие — продать свои доли, третьи — приобрести имущество или землю на стороне, наряду с продолжением своего участия в дворищном сябрином хозяйстве. Образуется дворищная или сябриная община. Основой ее является общее пользование землей и общее хозяйство». Отметим еще той же работы Довнар-Запольского его указание на то, что в описываемое им время «громадное большинство сел состояло всего из 1-3, редко более, дворищ» [* М. Довнар-Запольский, Западно-русская сельская община в XVI веке, «Журнал Министерства народного просвещения», 1897, 7; в переработанном виде — в книге: М. Довнар-Запольский, Очерки по организации западно-русского крестьянства в XVI веке, Киев, 1905. — Цит. по этому позднейшему тексту.].

    В другой своей работе, о государственном хозяйстве Великого княжества Литовского, Довнар-Запольский, коснувшись вопроса о дворище отметил следующие его черты. Семья разрасталась и некоторые ее члены выделялись «на свой хлеб» и получали свою «долю», однако земля оставалась общей, в общей собственности. Каждый сябр мог припахивать себе еще землю в лесу. «Долю» можно было продать, но родственники имели право выкупа [* М. Довнар-Запольский, Государственное хозяйство Великого княжества Литовского при Ягеллонах, т. I, Киев, 1901 (Оттиск из «Университетских известий» за 1901 г.).].

    Таковы конкретные данные, характеризующие интересующую нас форму в ее проявлениях на русском Севере, на Украине и в Белоруссии.

    Если каждому из трех образцов этой формы и свойственны некоторые исторические и локальные отличия и особенности, то нет никакого сомнения в том, что все они представляют собой по существу одну и ту же общественную форму, форму родственного в основе сельского поселения и одновременно — землевладения. Впервые М. М. Ковалевский в статье написанной по поводу ранних работ Лучицкого о сябрином землевладении, высказал, что данный тип землевладения вполне соответствует той северо-русской «долевой собственности», о которой говорила Ефименко [* М. Ковалевский, Общинное землевладение в Малороссии в XVIII в., «Юридический вестник», 1885, 1.]. Впоследствии Ефименко, говоря о белорусском дворище, с одной стороны, повторила сближение Ковалевского, с другой стороны, отождествила дворище с северным печищем.

    Подтверждение тождества описываемой нами формы в ее трех образцах составляет и то, что определяющие ее термины — «печище» и «сябры» — не являются только местными: как было видно, оба эти термина встречаются и на Севере, и в Белоруссии. Что же касается термина «дворище», то в нашем материале он в смысле формы поселения или родственной группы относится только к Белоруссии, вообще же говоря, известен русским письменным памятникам, в частности новгородским, начиная с XII века [* См, И. И. Срезневский, Материалы для словаря древне-русского языка по письменным памятникам, т. I, СПб., 1893, ст. «Дворище».], встречается и позже на Севере в смысле «дома», «двора» или «усадьбы».

    Как было сказано, вопрос об общественно-исторической сущности описываемой формы получил недостаточное освещение. Наши исследователи, правда, скорее и не занимались этой стороной предмета, интересуясь преимущественно системой землевладения. Все исследователи правильно отмечали тот, впрочем, достаточно явственно выступающий из материала факт, что перед нами здесь в основе родственная группа, вид родственного коллектива. Однако, какая именно это группа, какой вид, в этом отношении все авторы отчетливого представления не давали, а подчас и делали прямую ошибку.

    Ефименко называла печище и дворище то «родом-племенем», то «большой или задружной семьей», несмотря на то, что тут же определяла эти формы как «совокупность известного небольшого числа дымов», т. е. отдельных самостоятельных дворов-домохозяйств. Точно так же Лучицкий называл сябров «родом-племенем». Владимирский-Буданов называл дворища «родовыми общинами» или «целым родом», одновременно заявляя, что они имеют «значительное сходство с хорватской задругой». Наконец, Довнар-Запольский характеризовал дворище как имеющее «семейно-родовой характер».

    Здесь сказалось существовавшее вообще в нашей старой литературе неотчетливое представление об общинно-родовых формах, в частности о семейной общине или большой семье, и смешение ее с родом [* См. об этом в нашей статье «Семейная община, К истории вопроса», «Известия Академии Наук СССР, Серия истории и философии», т. III, 1946, 4.].

    Отождествляя, таким образом, данную форму с семьей, наши исследователи одновременно выводили эту форму из размножения и разделения семьи. Так, Ефименко считала печище результатом раздела одной семейной общины, Владимирский-Буданов указывал, что дворище «образовалось из родственников, из семьи, превратившейся в целый род», Довнар-Запольский тоже относил возникновение дворища к разрастанию семьи и выделу из нее отдельных ее членов. Ковалевский в цитированной статье писал, что как сябры, так и печище стоят «в тесной связи... с нераздельной семейной общиной, являясь не более как производной от нее формой, формой, развившейся в эпоху ее разложения», еще раз отмечая далее, что сябры представляют собой «членов распавшейся на отдельные дворы семейной общины». Более удачно формулировал Лучицкий, что сябриное землевладение «своим возникновением... было обязано распадению единой и цельной сложной семьи на отдельные группы семей или дворов». Наконец, особо подчеркнутым образом выводил печище из начальной не большой, а малой семьи Сергеевич.

    Таким образом, все авторы, касавшиеся этого вопроса, вели происхождение рассматриваемой нами формы либо из семейной общины, либо из размножающейся малой семьи.

    Тогда как присущий исследуемой нами форме порядок землевладения (но не землепользования!) является в известных отношениях оригинальным, данная общественно-историческая форма, как родственный коллектив и территориальная единица — селение, имеет многие аналогии и представляется широко распространенной. Форма эта была нами описана на некоторых конкретных ее образцах и выделена под названием патронимии. На вопросе об этой патронимии нам приходилось уже несколько раз останавливаться [* См., в частности, наши статьи: «Семейная община, Опыт исторической характеристики», «Советская этнография», 1948, 3; «Патронимия у древних германцев», «Известия Академии Наук СССР, Серия истории и философии», т. VI, 1949,4. О патриномии, пережиточно сохранявшейся в Закарпатской Украине, см. статью И. Ф. Симаненко, «Пережитки патрономии, брачные отношения у украинцев Закарпатской области», «Советская этнография», 1947, № 1.]. Констатируемая в ее пережиточном состоянии в современной этнографической действительности, патронимия вскрывается точно так же и в историческом прошлом многих народов. Все же, тема эта остается недостаточно освещенной конкретным материалом и недостаточно разработанной. Печище, сябры и дворище дают нам новые, весьма интересные исторические образцы гой же формы, или патронимии, как мы будем ее называть.

    Патронимия принадлежит родовому строю, но стойко сохраняется во многих случаях при сохранении первобытно-общинного уклада в классовом обществе. Патронимия образуется в результате размножения и сегментации, как мы предпочитаем в данном случае выражаться, семейной общины, или большой семьи, на такие же по существу большие семьи, первоначально меньшего размера, но с течением времени размножающиеся. На более поздней исторической стадии, с наступлением распада родового, а вместе с тем и большесемейного строя, семейные общины распадаются уже не на большие, а на малые, индивидуальные семьи. В том и другом случае каждая выделившаяся семья, будь то большая или малая, образует отдельное хозяйство, в особенности в потребительском отношении, однако, в силу экономической необходимости более крупной хозяйственной кооперации, выделившиеся указанным порядком родственные семьи, — на ранней стадии — сегменты семейной общины, представляющие собой большие семьи, на более поздней стадии малые семьи, — одинаковым образом сохраняют в ряде отношений различных формах прочную связь между собой, образуя коллектив, который мы и именуем патронимией.

    Подчеркнем, что следует особо различать образование патронимии из малой семьи, когда таковая размножается, делится и разделивши семьи в свою очередь сохраняют между собой связь. Эта форма образования патронимии является более поздней, вторичной, возможной естественно лишь тогда, когда существуют малые семьи, не говоря о том что патронимия более раннего времени состоит из больших семей, патронимия более позднего времени — из малых семей.

    Таким образом, совершенно ошибочно считать, как эго делали Ефименко и Ковалевский, что формы, которые эти исследователи имели виду, или, как мы их называем, эти патронимии, образуются только в эпоху полного распада родового строя. Образование патронимий представляет органический процесс, свойственный патриархальному родовому строю и сохраняющийся при сохранении соответствующего уклада. Неправильно также считать, что патронимия состоит всегда из проишедших от раздела большой семьи малых семей. Наконец, считать, патронимия возникает обязательным образом из размножения малой семьи, — значит, опять-таки, относить вообще возникновение патронимий только к той эпохе, когда уже существовала малая семья, т. е. действительно к эпохе глубокого распада первобытнообщинного строя, либо стоять на позиции патриархальной теории и считать малую семью исконной общественной формой.

    Патронимия, следовательно, представляет собой группу родственных семей, больших или малых, — это зависит от соответствующей исторической эпохи, в переходную эпоху — тех и других одновременно, — сохраняющих и поддерживающих хозяйственное, общественное и идеологическое единство. Патронимия является одной из родственных групп, свойственных патриархальному родовому строю, одним из тех концентрических кругов, которые образуют сложную структуру рода.

    Элементами единства патронимии являются преимущественно — в области хозяйственной: коллективное землевладение и землепользование, коллективная собственность и на некоторые другие виды имущества, частично — коллективное производство, хозяйственная взаимопомощь; в области общественной: значение данного коллектива как общественной единицы, входящей при родовом строе в более широкую родственнну группу, впоследствии — в соседскую территориальную общину, самоуправление, свой «мир», наличие особого выборного главы, особая общественная солидарность; в области идеологической — общий культ, особое кладбище и пр., наконец, общее патронимическое наименование. Патронимия архаически всегда локализована, иначе говоря, все члены данной патронимии живут в одном месте, все дома-дворы данной патронимии расположены смежно. Вся патронимия образует либо отдельный поселок, либо отдельную часть, квартал, улицу селения, состоящего в таком случае из нескольких патронимий. Патронимии обычно не велики, состоя из нескольких семей-домохозяйств, иногда — из нескольких десятков. В отдельных случаях большая патронимия занимает несколько поселков.

    Все те элементы, которыми характеризуются в наших описании печище, сябры и дворище, входят в число указанных сейчас элементов патронимии, но далеко не все из нами указанных в этих описаниях представлены. Не обратившись к первоисточникам, мы не можем судить, имеется ли возможность восполнить существующие характеристики печища, сябринства и дворища. Позволим себе, однако, высказать, что недостаточно отчетливое представление о данной общественно-исторической форме могло помешать нашим исследователям обратить на нее как таковую больше внимания и более полно ее представить, могло обусловить то, что ряд элементов, в первоисточниках представленных, от внимания ускользнул.

    Суммируя те элементы, которые все же отмечены нашими исследователями, мы здесь имеем следующее.

    Везде весьма стойко сохраняется родственный состав. Во всех трех ее образцах патронимия состоит из нескольких родственных семей, каждая из которых является в известных отношениях отдельной хозяйственной единицей, домом-домохозяйством, «двором», или «дымом». Размеры всех наших образцов патронимии не велики и более или менее одинаковы. Как гласят наши показания, печище состояло из двух-трех и более дворов, сябры составляли группу из 3-20 дворов, причем преобладающим числом дворов было от 3 до 7-8, дворище — от 5 до 11 дымов, по Ефименко, или от 6 до 8, по Владимирскому-Буданову. Эти группы семей-дворов составляли везде преимущественно отдельный поселок. Такое именно небольшое поселение составляло, по Ефименко, основной тип поселения Севера в XVI-XVIII вв., о преобладании таких именно отдельных небольших сябриных поселков на Украине в XVII в. говорит Лучицкий, и лишь дворища, наряду с такими же однодворищными поселками, образовывали и другой, нам в свою очередь знакомый, тип поселения, в котором несколько дворищ составляли село, т. е. дворища были в селе отдельными его частями или кварталами: по Довнар-Запольскому, в XVI в. громадное большинство сел состояло из одного-трех, редко более дворищ; в одном примере, приводимом Ефименко, село состояло из 7 дворищ. Между прочим, интересный и существенный воппрос, были ли эти соединенные в одном селе дворища между собой родственными, как это встречается во многих этнографических примерах, остается неосвещенным.

    Что касается наличия в соответствующие эпохи в районах распространения печища, сябров и дворища поселений, состоящих не из патронимии, а из одной семьи, однодворных, то, при недостаточной и в этом отношении отчетливости существующих показаний, все же стоит вне сомнения, что такие поселения-хутора были лишь исключениями, и даже редкими исключениями.

    Общественное единство наших патронимий прямо определялось тем, что они составляли по общему правилу отдельный, следовательно, так или иначе самостоятельный поселок, и это же должно было оставаться их принадлежностью, когда они образовывали отдельный квартал. Лишь единственное указание Владимирского-Буданова, относящееся к дворищу, говорит, что таковое имело своего главу.

    Идеологическое единство всех этих патронимий выражалось в том, что все их члены носили одну фамилию, либо патронимия носила патронимическое название. В частности, дворище называлось по имени его живущего главы, либо патронимическим вообще названием, т. е. по имени более отдаленного предка.

    Будучи, как по своему происхождению, так и по своему основному существу и по своему основному составу, родственными коллективами, восходя к родовому строю, все формы, о которых идет речь, в ту эпоху и в том их состоянии, которое освещается историческими источниками, находились уже в состоянии глубокого распада. Это объясняет то обстоятельство, что печище, сябры и дворище, состояли, по-видимому, уже преимущественно из малых семей. Это же выразилось, в частности, в том, что эти коллективы теряли уже свой чисто-родственный характер и в отдельных случаях имели в своем составе и не родственников. Таким образом они превращались из родовой группы в соседскую.

    Термины, которыми обозначаются первобытные общественные группы, обычно довольно выразительно определяют сущность этих групп. С другой стороны, весьма не редко термин, обозначающий меньшу группу, переносится на группу более широкую, происходящую от умножения первой, причем тогда одним и тем же термином обозначали разные группы. В наших примерах мы имеем печище — термин, принадлежащий к распространенному виду обозначений семейной общины со стороны ее хозяйственно-потребительской сущности, перенесенные в более широкую родственно-хозяйственную общину — патронимию. Мы встречаемся здесь и с перенесением данного термина на еще более широкий коллектив — село или соседскую общину по тому признаку, что этот новый коллектив в известной мере сохраняет основной элемент прежнего объекта данного термина — коллективное владение землей и некоторые другие элементы общинного начала. К тому же разбросу терминов относится белорусское дворище, где двор является обозначением семейной общины, его производное — дворище — более широкой группы — патронимии. Этимологическое значение термина сябры (себры, шабры), как известно, спорно. По-видимому все первоначальное значение этого общеславянского термина — родственное, имеющее в виду семью, одновременно — домохозяйство, дом. Таким образом, мы имеем и здесь перенесение термина с основной родственной ячейки на более широкую родственную группу, а затем на группу, связанную иной, территориальной и хозяйственной или только хозяйственной общностью, откуда новые, позднейшие значения: сябры — «соседи», «соучастники», «пайщики».

    Единственная сторона печища, сябринства и дворища, освещенная более подробно, — это землевладение, составляющее в сущности основную тему исследования наших авторов. Все же, и эта сторона описна недостаточно, в частности не уделено должного внимания, наряду с земледелием, и землепользованию. А без уяснения порядка землепользования и вопрос землевладения остается освещенным далеко не полно.

    Коллективное землевладение и землепользование составляет одну из основных принадлежностей патронимии. При этом, архаически патронимия в целом не только коллективно владеет всей землей, во всех видах, но и коллективно же эту землю эксплуатирует. Затем, в процессе распада первобытнообщинных отношений, в коллективном владении и пользовании остаются, в конечном счете, лишь некоторые угодья, пахотная же земля в особенности, а затем сенокосы, выгоны и пр. переходят отдельными наделами в частную подворную собственность. Оригинальную сторону землевладения наших образцов патронимии составляет порядок, названный А. Я. Ефименко «долевым владением», состоящий, однако, преимущественно в принадлежащем отдельным семьям-дворам праве продажи своих идеальных долей, «уступок». Это — несомненно оригинальная форма соединения коллективной собственности с частной собственностью, оригинальная разновидность той свойственного истории собственности переходного состояния, которую В. И. Ленин назвал «компромиссом между общинным и частным землевладением» [* В. И. Ленин, Конспект книги К. Каутского «Аграрный вопрос», «Ленинский сборник», XIX, стр. 31.]. Такое юридическое построение права собственности и распоряжения идеальной долей общего имущества — института, свойственного лишь высокоразвитым правовым системам, представлял собой замечательное проявление народного правотворчества. Но и сторона дела охарактеризована нашими исследователями, нельзя сказать, чтобы вполне отчетливо, что сказалось на тех формулировках данного порядка, которые были нами приведены.

    Для нас, впрочем, важно только отметить, что оригинальный порядок землевладения, существовавший в наших образцах патронимии, отражая уже распадное состояние, ярко свидетельствует о былом полном коллективизме землевладения, равно как вероятно и землепользования, а о замечательной устойчивости коллективного землевладения, вместе с устойчивостью самой патронимии и ее уклада. Частными пережитками коллективного владения являются здесь в свою очередь широко распространенные порядки, свидетельствуемые и нашими описаниями: требование общего согласия всей патронимии на продажу земельной доли, принадлежащее родичам — членам патронимии право предпочтительной покупки (jus preemptijnis), равно как и право выкупа, так называемого «родового выкупа», доли, уже проданной постороннему.

    Говоря о возникновении исследуемых нами конкретных форм патронимии и ведя это возникновение от семьи, — большой ли или малой, — некоторые из наших авторов, прямо или косвенно, затрагивали вопрос о «первоначальной» форме сельского поселения, сводя эту форму к поселению одной семьи, однодворному. Этот мотив звучит у Довнар-Запольского, различающего архаическое или первоначальное дворище, состоящее из «одной простой или сложной семьи», и более определенным образом у Ефименко, которая, как это явствует из приведенных нами цитат, считала, что печище в виде одной семейной общины или одного двора было первичным, создавшимся в процессе колонизации, типом поселения русского Севера. Особо подчеркнутым образом выразил этот взгляд Сергеевич, что, как было сказано, соответствовало общему взгляду этого исследователя на архаический тип поселения, а за Сергеевичем, с той же решительностью, и Богословский.

    Этот взгляд на «начальный» тип сельского поселения представляет собой выражение широко распространенной, глубоко вкоренившейся и в старой русской историографии, своего рода теории «начальной» однодворной деревни. Не вдаваясь в разбор и критику этой, по нашему мнению, сугубо ошибочной теории, мы хотим здесь только указать, что теория эта во всяком случае не соответствует конкретным данным, содержащимся в материале о печище, сябрах и дворище. Данные эти, извлеченные из показаний наших авторов, были нами с точностью воспроизведены. Речь идет здесь о поселениях, состоящих везде и всегда минимум из двух-трех дворов, т. е. не из одной семьи, одного двора, а из нескольких отдельных домохозяйств. Таким образом эти данные единодушно говорят о том, что в исследованных районах русского Севера, Украины и Белоруссии в XVI-XVIII вв. обычным типом селения было селение не односемейное, однодворное, а состоящее всегда из нескольких дворов, т. е., как мы бы выразились, патронимическое.

    Правда, эти патронимические поселения были в ту пору невелики. Это обстоятельство объясняется тем, что в эпоху, к которой относятся наши данные, патронимия находилась в состоянии глубокого распада, семья была преимущественно малая, вследствие чего и патронимия в свою очередь не могла быть большой. Теми же обстоятельствами объясняется и наличие, наряду с патронимиями, однако, скорее в виде исключения, однодверных деревень, представлявших собой опять-таки свойственную тому же распадному состоянию, вообще говоря, широко распространенную форму отселков и выселков из патронимии. При толковании документов той эпохи необходимо также учитывать и общеизвестную относительность понятия и термина «деревня». Наконец, быть может, более близкое рассмотрение материала показало бы, что эти однодворки находились, во-первых, в тесной территориальной близости, во-вторых, в определенной связи либо между собой, либо со своей исходной патронимией. Не говоря о перенесении этой «однодворки» в какую-то вне времени «первоначальность», отнесение этого типа поселения к эпохе колонизации, помимо противоречия фактическим данным, не соответствует общим условиям исторических колонизационных движений восточных славян. В эпоху, когда эти движения происходили, род уже совершенно распался, распалась и семейная община. В тяжелых условиях колонизации, при сравнительно низком уровне техники, малая семья была слишком слабой группой для создания на новых местах новых хозяйств, требовались большие хозяйственные коллективы, которыми и были как раз патронимии. Таким образом, именно патронимиям можно скорее приписывать значительную роль в истории колонизации.

    Во всяком случае, о чем бы ни шла речь у названных нами авторов, о каком-то вне времени «первоначальном», либо свойственном процессу и эпохе колонизации «типичном» поселении, мы не видим, из каких конкретных оснований исходили эти авторы, делая свой вывод о том, что это поселение было обязательно однодворным.

    /Советская этнография. Москва. № 2. 1950. С. 65-76./