— Діонео. На крайнемъ сѣверо-востокѣ
Сибири. Спб. 1895.
В последнее время Сибирь вызывает столько
исследований и описаний, как никогда прежде. Отчасти это надо приписать
пробуждению у самих ее туземцев интереса к изучению родины, — в настоящее время в Сибири есть уже несколько
отделов Географического Общества; отчасти тому, что необходимость описаний
чувствуется административными ведомствами для целей самого управления, — таковы
предпринимаемые в разных местах статистические исследования и отдельные
описания, как недавно упомянутое нами описание Приамурской области; наконец,
без сомнения, и тому, что невольными обитателями Сибири оказывались
образованные люди, которых любознательность вела к изучению природы и людей. Из
числа последних назовем, например, недавно умершего в Сибири И. Д. Черского, поляка
родом, который нашел в Сибири свою научную родину и посвятил все свои силы ее
изучению: закончив срок своей ссылки и проживши несколько лет в Петербурге, он
вернулся опять в Сибирь исполнителем ученой экспедиции и кончил там жизнь среди
ученой работы, оставив по себе память замечательных трудов и глубокой
преданности науке.
Писатель, скрывший свое имя псевдонимом
Дионео, уже известен в литературе своими «Очерками крайняго сѣверо-востока»,
изданными в «Запискахъ» восточно-сибирскаго Отдѣла Географическаго Общества,
1892 (как сам автор указывает на стр. 106). «Крайний северо-восток», это —
Колымский край, редко заселенный отчасти русскими, почти теряющими здесь свою
национальность, отчасти якутами, ламутами и чукчами; автор прожил здесь, по его
указанию, четыре года, и, отличаясь большою наблюдательностью, которая видна в
его рассказе, успел близко ознакомиться с бытом, как русских, так и инородцев.
Эпиграфом к своему рассказу он взял слова старого путешественника по этому
краю, барона Врангеля: «Здесь жизнь есть лишь горестное борение со всеми
ужасами холода и голода, с недостатком первых, самых обыкновенных потребностей
и наслаждений», и эпиграф оправдывается на каждой странице. Автор имел случай
видеть все главные пункты Колымского края: эти главные пункты — три Колымска,
верхний, средний и нижний; они называются «городами», но этого названия
совершенно не заслуживают. «О Верхне-Колымске мне долго говорить не приходится,
— замечает автор, — там всего девять жителей. Около сотни якутов и ламутов живут
разбросанно верстах в 20-180 от этого «города». Здесь официально числится
русское мещанское общество в 40 человек; но его давним давно нет уже. Скажу
невероятную вещь: это общество совсем одичало и ушло «в ламуты», т.-е., как и
эти дикари, бродят с оленями в гольцах». Средне-Колымск или «Средно», как
говорят на месте, есть главный пункт в крае. «Тут целых два-три десятка
избушек, без крыш, разбросанных без всякого порядка на левом берегу Колымы, по
обеим сторонах узкой речки Анкудин. В Средне-Колымске вся администрация края:
исправник, который в то же время высший судья, комендант Анюйской «крепости»,
начальник всего войска округа (последнее состоит из 11 казаков, не имеющих ни
ружей, ни знамен, ни мундиров) и т. д.» В таком же роде и Нижне-Колымск или «Нижно».
Разница между ними лишь та, что жители Средне-Колымска, по словам автора, почти
смешались с якутами, между тем как «низовики» по-якутски не знают и гордятся
тем, что они — русские люди, хотя их тип чрезвычайно измельчал, так что,
например, приезжие из России люди обыкновенного роста кажутся им великанами,
борода кажется уродством (по их мнению, у этих приезжих русских лицо волосатое
— «как у собак»), а язык «низовиков» обеднел и произношение изуродовано. Время
своего пребывания в Колымском крае автор провел в Средне-Колымске, но делал
поездки на север до океана и на восток за Колыму «в чукчи»; два раза он сделал
дорогу от Иркутска в Колымский край и обратно. Таким образом местность и быт
русского и инородческого населения ему близко знакомы.
«Средно» есть «столица» Колымского края.
Она проживает следующим образом. Население этой столицы составляют казаки и
мещане. Первые получают от казны паек, по два пуда муки в месяц на человека; но
обыкновенно кулаки вперед скупают у них эту муку, платя рубля по три за пуд,
притом не деньгами, а товаром (а именно водкой по три рубля за бутылку,
кирпичным чаем и табаком), а потом поставляют эту муку в казенный магазин по 12
рублей за пуд. Очевидно, это — «детская черта беззаботности, которою отличаются
все дикари». Мещане существуют одним рыболовством, которое начинается очень
поздно, когда река очищается ото льда, около Петрова дня. «В марте месяце
кончаются уже запасы рыбы. Жители начинают есть уже собачий корм: рыбьи кости,
потроха и прочую полусгнившую мерзость. В это время в избу колымчанина нельзя
войти: тяжелый, одуряющий запах гнилой рыбы захватывает дыхание и вызывает
тошноту. Чем ближе к весне, тем положение дел становится все хуже да хуже. В
мае обыватели съедают кожаные обутки, ремни, налимьи кожи, которыми летом,
вместо стекол, затянуты рамы и т. д. Жить тогда в Средне-Колымске — пытка.
Желтые, опухшие лица, горящие голодным блеском глаза — буквально могут
обезумить. Тощие, едва живые собаки, шатаясь, бродят по городу, разыскивают
трупы своих околевших товарищей и жадно пожирают. Но вот конец мая. Колыма
почернела. Зеленые наледи разлились на ней повсюду. Наконец с оглушительным
треском ломается лед и река трогается. Все население Колымска высыпает на
берег... На неводьбе забываются в один день все невзгоды зимы. Сыты люди, сыты
собаки».
«Обыкновенно флегматичный, вялый,
молчаливый и напоминающий свою любимую рыбу — нельму, летом обыватель
становится другим. Тогда неводят „в круговую” целые сутки. Каждый невод
заметывается три раза. Круглые сутки над пустынной рекой раздаются смех, шутки,
песни. Правда, песни средневца совсем неудачные... Чаще всего раздаются песни
на якутском языке. Редкие русские песни и сказки сильно „околымились” и на них
лег отпечаток местного творчества».
Но и рыбная пища ужасна. Соль есть большая
редкость и при солении рыбы кладут ее очень мало, так что уже в конце лета рыба
начинает портиться, «киснуть» как здесь говорят; но местные жители так привыкли
к этой кислой рыбе, что предпочитают ее свежей. Один исправник (попавший потом
под суд за лихоимство) хотел было заставить колымчан коптить рыбу и запрещал ее
солить, но жители коптить не выучились, да и не желали выучиться, потому что
«наши деды рыбы не коптили, а живы были». Когда наконец этого исправника
убрали, «это был, бессомнения, самый радостный день в Колымске за все столетие.
Батюшку попросили отслужить благодарственный молебен. Целый день звонили в
колокола и палили из ружей. Коптильни остались, чтобы потомство знало, какие
напасти бывали в старые годы». Они продолжают питаться старой дедовской,
«кислой» рыбой.
Вместе с физическим типом упал и тип
умственный. «Умственные способности средневца очень невысоки. Памяти у него
почти нет. Он с трудом повторит три слова под ряд. Чтобы научиться грамоте, он
бьется несколько лет под ряд и, в конце концов, через несколько месяцев после
окончания учения забывает решительно все. Некоторые взрослые колымчане
безошибочно считают лишь до 39; дальше они говорят «тридцать десять, тридцать
одиннадцать и т. д. Средневцы по-русски изъясняются совсем плохо. Их обиходный
язык — якутский. Якутский пантеон оставил сильное впечатление на религии
обывателя. Средневцы уверены, что богов четыре и что все они живут в четырех
углах неба: св. Никола на юге, два Спаса на западе и на восток и Матерь Божия —
на севере».
Как мы сказали, автор доезжал до последнего
северного предела Колымского края. Это — Сухарное, последнее русское поселение
на крайнем северо-востоке, в десяти верстах от Ледовитого океана.
«Печален вид этого поселка! На правом берегу
Колымы разбросаны пять-шесть избушек, сложенных из плавника. За избушками — ряд
обнаженных камней. Прямо на север — лиловая туча, поясом охватившая горизонт.
Там — океан. Избушки на Сухарном маленькие, не больше 4-х аршин, низенькие до
того, что человек выше среднего роста не может в них выпрямиться. В избу ведет
такая маленькая дверь, что европейцу, у которого спина не так гибка, как у
обывателей, пробраться можно только на четвереньках. В избушках шагу ступить
нельзя от тесноты.
«Сухарновец почти весь год оторван от всего
мира. Для него Нижно — уже «теплое место». Когда я приехал, в Сухарном вышел
давно уже весь табак и чай, не говоря уже о соли. Сухарновцы курили крошеную
ровдугу (замшу) и пили брусничные листья. Настоящая жизнь троглодитов! Да и одежда
как у троглодитов: белья нет ни на ком: меховое платье одето прямо на голое
тело. Язык состоит из каких-нибудь двух сотен слов. Считать почти все умеют
лишь до десяти, а женщины и того меньше. Мне казалось, что я каким-то чудом
перенесен за много тысяч лет тому назад, в берлоги тех таинственных кангияниси,
мамонтовые стрелы которых найдены на дне озера... Решительно, тысячелетия не
свершили никакой перемены. Больше этого: эти троглодиты XIX-го столетия ведь
принесли 200 лет тому назад сюда какую-то культуру. Где же она? Они ее забыли
совершенно».
Так живут русские; но еще более первобытно
существуют инородцы. Изредка между якутами и чукчами встречаются «богатые»
люди, но большинство едва влачит существование впроголодь занимаясь теми же
элементарными промыслами, как несколько веков тому назад, с тою разницею, что
добыча, пушной товар, все более оскудевает, и еще с тою разницей, что в прежнее
время инородцы терпели грабеж от сборщиков ясака, а теперь находятся
обыкновенно в кабале у кулаков, которые берут у них по ничтожной цене меха и
отплачивают втридорога кирпичным чаем, табаком, а главное водкой, при чем водка
для большей крепости, настаивается на махорке и купоросе. В довершение всего
население, особливо инородческое, периодически истребляется оспой и другой
заразительной болезнью, еще более ужасной, потому что она постоянна. Некоторую
независимость от прямого насилия сохраняли только чукчи, которые с самого
начала оказывали упорное сопротивление русским завоевателям... Еще одно ужасное
бедствие для якутов составляют так называемые «хайлаки», ссыльные поселенцы из
наиболее отчаянных преступников, которых якутские общины обязываются содержать:
эти поселенцы производят у якутов всевозможные безобразия, доходящие до
убийств, и несчастные якуты не находят против них никакой защиты. «Округ так
велик, что, при всем желании, единственный представитель администрации не может
ничего сделать для дикарей.
«Страшно становится подумать, что станет с
несчастными дикарями, когда реформирована будет, как говорят, ссылка, т.-е.,
когда начнут ссылать только в отдаленнейшие места Сибири.
«Тогда северо-восток Сибири превратится в
круг ада, где вечно будет стон и скрежет зубовный несчастных дикарей.
«После поездки мисс Марсден, великодушные
люди промышляют средства, как помочь нескольким десяткам прокаженных. Это —
хорошо, но не найдут ли также великодушные люди способ, каким образом избавить
не несколько десятков, а поголовно все якутское население области от не менее
страшной проказы, подтачивающей экономическое положение и нравственность края?
Этой проказе имя хайлах».
Вся картина этой жизни, безразлично —
русской и инородческой, до последней степени удручающая. Русские, некогда
завоевавшие этот край, находятся в состоянии несомненного вырождения: те
способности, какие некогда были сюда принесены: предприимчивость, страшная
физическая выдержка, упали, когда дело завоевания было довершено, когда
завоеватели успокоились, покорив туземцев: единственное, на что они затем оказались
способны, была грубая эксплуатация, и они сами погрязли, наконец, в том
низменном уровне, который здесь нашли и выше которого не умели стать, потому
что их собственный уровень был очень невысок. Единственным средством поднять
состояние края, физическое и моральное, автор считает установление сообщений
каких-либо, хотя несколько более высоких культурных пунктов, что могло бы
поднять бытовые потребности и промышленную деятельность. Таким пунктом
представляется ему Гижигинск, пункт еще более далекий на восток, но куда, по
крайней мере, заходят цивилизованные люди... Если нынешние условия не
изменятся, то, по мнению автора, населению Колымского края остается одна
перспектива — вымирание.
Из того, что мы говорили, можно видеть, до
какой степени край пустынен. От других обитаемых пунктов он отделен громадными
расстояниями. Автор сделал дорогу в Средне-Колымск от Якутска летом,
возвращался оттуда зимой. Летом предстояло переезжать без всяких дорог горные
хребты, реки в брод, болота, где вода доходила по брюхо лошади и т. п.; зимой
все это замерзало, но мороз доходил до 60 градусов; одинокие «станции», т. е.
простые юрты, встречались одна от другой на пространстве нескольких сот верст;
в промежутках были только одинокие лачуги, устроенные для путешественников, где
можно было развести огонь. Путь от Средне-Колымска до Якутска занял пятьдесят
дней; на этом пространстве находится только один «город» Верхоянск — «два, три
десятка юрт». Дорога от Якутска до Иркутска, заняла месяц. «Считая со времени
выезда из Сухарного, на берегу Ледовитого океана, я ехал все по Якутской
области (на собаках, на оленях и на лошадях) около 3 месяцев и сделал более 5
тысяч верст, не выезжая из района, находящегося под ведением одного и того же
губернатора. Здесь всегда меряют расстояние тысячами верст, а время путешествия
— месяцами».
Книга г. Дионео чрезвычайно интересна.
Обыкновенно рассказы об этом далеком крае принадлежат путешественниках, которые
заезжали сюда на короткое время; в большинстве случаев эти рассказы отрывочны и
не дают целой картины этого удивительного «быта». Наш автор пробыл здесь целых
четыре года, так что имел возможность присмотреться к краю во всех
подробностях, нарисовать сполна его обыденную жизнь из года в год; овладев
(более или менее) языком, он познакомился и с этнографическими чертами,
ускользающими от обыкновенного наблюдателя, с народными преданиями, мифологией,
обычаями. Рядом с этим он дает интересные картины природы, которая при всей
своей дикости нередко поражала его своими грандиозными явлениями. Читатель
найдет здесь и чрезвычайно оригинальный рассказ о том, как невольные
путешественники, попавши в дикую среду колымской жизни, должны были, прямо для
сохранения своего существования, «приспособляться» к условиям природы,
принимать существующие обычаи, насколько возможно пользуясь немногими
средствами цивилизации, какие были в их распоряжении. В конце концов они
кое-как существовали, и когда затем они возвращались в обыденную человеческую
среду, им казалось чрезвычайно высокой цивилизация полудикого Якутска, не
говоря об Иркутске.
Рассказ ведется вообще живо и занимательно.
Для любителей фольклора отметим рассказ, живущий у местных казаков, о том, как
атаман Кольцо, сподвижник Ермака, купил у якутов столько земли, сколько займет
шкура быка, рассказ совершенно похожий на известный миф о постройке Карфагена
(стр. 229); или якутский рассказ о сотворении мира «белым богом и злым духом»
(стр. 253-254), составляющий повторение известного дуалистического мифа.
Во внешнем исполнении издания есть недостаток,
который у нас, к сожалению, очень распространен и которого не трудно было бы
избежать при некотором внимании. Это — плохая корректура. Напр., известная мисс
Марсден называется здесь Маредень (стр. 83); «последний представитель
чуванского племени» называется Федор Личкин (стр. 120), а на следующей странице
он же именуется Ликчин, — что из двух верно, остается неизвестно; остров Кадьяк
(стр. 143) на той же странице именуется и Кадьян; одно и то же слово пишется на
несколько ладов, напр.: хайлах и хайлак; тоен, тоён и тойон; знаменитые в
начале XIX-го века типографщики Любий, Гарий и Попов переименованы в Лообия,
Гарпия и Попова (стр. 248) и т. д.
/Литературное
обозрѣніе. // Вѣстник Европы. Журналъ Исторіи – Политики – Литературы. Т. II.
Кн. 4. Санктпетербургъ. 1895. С. 808-814./
Діонео. На крайнемъ сѣверо-востокѣ
Сибири. Спб. Изданіе Л. Ф. Пантелѣева. Цѣна 1 руб. 25 коп. — Небольшая
книжка г. Дионео дает ряд живых, талантливо и местами художественно написанных,
очерков из жизни Колымского края, о котором большинство наших читателей имеют
лишь смутное представление. По шутливому замечанию автора, эта страна «далеко
отстоит отовсюду, вопреки уверению Герцена, что нет места, которое бы не было
откуда-нибудь близко». Занимая площадь, в несколько раз больше Франции, с
населением — 1 человек на сто квадратных верст, Колымский край — огромная,
мертвая пустыня, изрезанная горами, поросшими низким лесом, тайгой, почти непроходимой.
Десять месяцев в году край скован холодом, достигающим 62° ниже нуля. Почва
промерзла на глубину больше 100 сажен и оттаивает летом вершков на шесть. Здесь
нет ни земледелия, ни скотоводства, и большинство жителей ведет жизнь настоящих
троглодитов, — жизнь, которая, по словам барона Врангеля, «есть лишь горестное
борение со всеми ужасами холода и голода, с недостатком первых, самых
обыкновенных, потребностей и наслаждений». В конце XIX века здесь люди «не
знают хлеба, вынуждены обходиться без соли, добывают огонь первобытным
способом, трением, не знают употребления мыла, обходятся без белья, надевая
меховую одежду прямо на голое тело».
И так живут не только дикари, но и русские,
в сущности ничем не отличающиеся от них. Потомки смелых и энергичных
промышленников, открывших Колымский край во второй половине семнадцатого века,
русские теперь выродились, измельчали и быстро вымирают. Ютятся они в трех
«городах» по берегам р. Колыма: Верхне-Колымске, Средне-Колымске и
Нижне-Колымске, или, как их здесь называют, «Верхно, Средно и Нижно». Слово
«город» следует понимать лишь условно: в Верхне-Колымске — девять жителей.
«Здесь официально числится русское мещанское общество, но его давным-давно нет
уже: это общество совсем одичало и ушло в «ламуты», т. е. как и эти дикари,
бродят с оленями в гольцах» (стр. 13).
«Средно», центр края, несколько больше и в
нем сосредоточивается местное управление. До ближайшего культурного места —
Якутска — больше трех тысяч верст ужасающей дороги, верхом, по горам, болотам,
или на собаках по тундре. Автор чуть не погиб во время этого пути,
продолжавшегося больше месяца.
Когда-то край населяли многочисленные
племена, «и на берегах Колыма, — говорит легенда, — было огней более, чем звезд
на ясном небе». Но пришли русские и принесли с собой три бича: оспу, водку и
уголовную ссылку. Началось быстрое вымирание, целые племена исчезали, не
оставив никакого следа. В поселении Сухарном, у устья Колымы, автор встретил
последнего представителя чуванского племени, жившего на Большой реке, а в 1889
г. в «Нижно» явилась девушка-чукчанка с целым табуном оленей, которая
принадлежала к клану чукчей, кочевавшему в горах Тас-Хаята и вымершему от оспы.
Смертность в крае превышает рождаемость втрое, и лет через 50, по мнению
автора, если ничто не изменится, край превратится в пустыню, напоминая ужасную
картину, нарисованную Байроном в его поэме «Тьма»: «без перемен года, без
растительности, без людей, без жизни — добыча смерти».
Прожив здесь в условиях троглодита больше
четырех лет, г. Дионео настолько отвык от культуры, что даже примитивная
культурная обстановка Якутска (по местному «Якучко») действовали на него потом
удручающим образом. А настоящие, природные колымчане, никогда не видавшие света
Божьего, попав в Якутск, теряются, как дети, и первое время приходится
тщательно следить за ними, чтобы они... не объелись хлебом.
Таков этот отдаленнейший уголок Сибири, к
которому вполне применимы слова Данте: «здесь солнце молчит и звуки не греют».
/Бібліографическій
отдѣлъ. // Міръ Божій. Ежемѣсячный литературный и научно-популярный журналъ для
юношества и самообразованія. № 6. С.-Петербургъ. 1865. С. 4-5./
Siberian
discovery. - Richmond,Surrey : Curzon press, 2000-. - 23 см. Vol. 7: In Far
North-East Siberia / I. W. Shklovsky ("Dioneo") ; transl. by L.
Edwards’a. Z. Shklovsky. - Richmond, Surrey : Curzon press, 2000. - VII, 264
с., [22] л. ил., карт., портр. : ил.; 22 см. Тит. л. с вых. дан.
ориг.: London: Macmillan, 1916.
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz