ЎЎЎ 4-1. Насташа Лудзінская. Вайсковец Ян Строд у Якутыі. Сш. 4. В якутской тайге. Ч. 1. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Настоящее издание повести И. Строда «В якутской тайге» воспроизводит текст 4-го издания. Редакционных исправлений и дополнений в тексте не сделано, за исключением исправлений опечаток. Явные ошибки и искажения в датах событий, фамилиях людей и названиях местностей исправлены с оговоркой в текстуальных примечаниях. Авторские примечания и пояснения сохранены без изменения, а примечания редактора помещены в конце книги. Приводимые в книге документы частично сличены с оригиналами, обнаруженные пропуски восстановлены в квадратных скобках, другие расхождения оговорены в подстрочных примечаниях.

    Примечания, хроника событий, биографическая справка И. Я. Строда, перечень материалов к биографии Строда составлены В. Н. Чемезовым.

                                                                         ВВЕДЕНИЕ

    Восстание¹ в Якутии началось в конце 1921 г., когда несколько офицеров, бежавших из Якутска, захватили в это время на реке Мае два парохода. Во главе бежавших офицеров стал бывший, корнет Васька Коробейников. Вместе с пароходами им достались большие грузы товаров, принадлежавшие Якутскому областному союзу кооперативов «Холбос». Пароходы с гружеными баржами шли в Якутск. Белые, захватившие пароходы, повернули весь караван барж и оба парохода обратно.

    Прибыв по реке Мае в поселок Нелькан², Коробейников устроил совместно с купцом Юсупом Галибаровым³ и эсером П. А. Куликовским⁴, в царское время отбывавшим в Якутии ссылку, а теперь являвшимся уполномоченным «Холбоса», совещание⁵, на котором были установлены военная и гражданская власть. Во главе первой стал корнет Коробейников, а главенство над второй: принял на себя Куликовский. Выло решено немедленно приступить к формированию антисоветского отряда. Несколько аршин мануфактуры и кирпич чаю подействовали на отсталого тунгуса и якута сильнее всякой агитации.

    Таким образом, сначала было создано ядро восстания, а потом оно расширилось. Коробейников в погоне за военной славой и наживой повел наступление в глубь области, стремясь завладеть ее административным центром — г. Якутском. На это движение откликнулись несколько волостей области⁶, которые под руководством реакционных элементов, примкнули к отряду Коробейникова, и последний развернул широкие партизанские действия против немногочисленных советских войск, защищавших подступы к Якутску.

    Наши отряды, не имея опыта борьбы с новой тактикой противника (засадами), часто терпели поражения. И в марте 1922 г. Якутск оказался в кольце окружения в радиусе от 15 до 25 верст. В этом же месяце, по инициативе реакционной зажиточной верхушки якутской общественности и самого Коробейникова, в селе Чурапче, в 160 верстах северо-восточнее Якутска, был созван съезд представителей от восставших волостей области⁷, на котором и было избрано временное якутское правительство, назвавшее себя «Временным Якутским областным народным управлением».

    По свидетельству лиц [Например, житель Якутии прапорщик Фукин, участник чурапчинскои «комедии», как он о ней отзывался, умер во Владивостокском тюремном госпитале. (Прим. автора.)], бывших в то время в Чурапче, в состав этого правительства вошли исключительно антисоветские элементы из купечества и кулаков⁸, угодные белогвардейцу Коробейникову. Представителями от восставших волостей являлись партизаны из отряда Коробейникова, которые и производили выборы в члены правительства под указку своего начальника.

    На этом съезде Коробейников получил название «командующего якутской народной армией».

    К этому времени к Якутску уже подходил отправленный из Иркутска экспедиционный отряд с новым командующим якутскими советскими войсками — «дедушкой» Каландарашвили. Последний (ехал без разведки) попал в засаду в 32 верстах от Якутска и погиб со всем своим штабом, вместе с которым легло около 50 наших бойцов и несколько командиров.

    Эта новая победа и смерть известного по Сибири партизана «дедушки» Каландарашвили еще больше, окрылила повстанцев. Однако Коробейников поторопился послать донесение во Владивосток о взятии им Якутска.

    С прибытием же экспедиционного отряда⁹ «счастье изменило» корнету; белые стали терпеть одно поражение за другим. С первыми пароходами из Иркутска прибыли в Якутск целых два полка¹⁰ красных с артиллерией, но уже в это время таких сил не требовалось. Прошло несколько месяцев после начала восстания, и «армия» Коробейникова распалась, как карточный домик. Обманутые повстанцы оглянулись, опомнились и стали сдаваться целыми отрядами.

    27 апреля [У автора ошибочно 20 апреля] 1922 года был издан декрет ВЦИК об образовании Якутской Автономной Советской Социалистической Республики, и 1 мая того же года об этом было официально объявлено на местах.

    Тем не менее несколько сотен заядлых реакционеров не сложили оружия, а подались к Охотскому морю; около сотни, под командой Артемьева, остались в районе д. Петропавловска на реке Алдане.

    Гражданская война в Якутии была фактически закончена. Авантюра Коробейникова стоила трудящимся Якутии больших жертв. Было расстреляно около 700 жителей (имена расстрелянных, место расстрелов и пр. точно установлены и опубликованы). Колотушками было убито 17 человек. Изнасилованы две беременные женщины, которые, изрубленные в куски, были брошены в реку Алдан. По распоряжению Коробейникова были изрублены, захваченные в отряде «дедушки» Каландарашвили женщины Гошадзе и Карпель [Муж Гошадзе и брат Карпель были коммунистами. (Прим. автора.)]. Белые сожгли в Чурапче лучшую в области: больницу, школу и библиотеку. По реке Лене сожгли 1700 сажен дров, cпилили до 2 тысяч телеграфных столбов, взяли у населения до 80 процентов скота, разрушали транспорт, погубили тоннаж, разграбили 40 тысяч пудов грузов, предназначенных для якутского населения, распорядились сжечь пароходы «Киренек» и «Соболь» и две деревни.

    К счастью, два последних мероприятия им не удалось провести в жизнь. Пушные ценности забрали и растранжирили Коробейников, Куликовский, Попов¹¹ и другие руководители восстания.

    В мирную полосу своего хозяйственного и культурного строительства автономная Якутия вступила разоренной и надорванной, экономически, но политически здоровой окраиной. Продовольственное положение республики было чрезвычайно серьезное. Своего хлеба в Якутии нехватает, и обычный завоз хлеба в край составляет 300-400 тысяч пулов. В 1922 году положение обострилось, так как ввоз хлеба выразился всего лишь в цифре 140 тысяч пудов. По целому ряду причин, главным образом военного характера, минувшая навигация не дала необходимого количества грузов: большая часть их осталась в верховьях реки Лены. Население Ленского округа¹² голодало: три тысячи человек съели все, что можно, включая и суррогаты. Нужно было продовольствие и; не менее 14 тысяч пудов семенного хлеба.

    Положение молодой, еще не окрепшей автономной республики становилось критическим. Необходимо было найти средства внутри республики для того, чтобы предупредить надвигавшийся кризис. Эти средства были найдены.

    Продналог был выполнен до срока, было собрано много пожертвований.

    Таким образом, угроза голода была ликвидирована.

    Вслед за ликвидацией повстанчества были начаты подготовительные работы к выборам в Советы. Мощной политической волной прокатились они по всем уголкам Якутии.

    Новая надвигавшаяся военная опасность не приостановила основной линии ревкома республики — обеспечить и закрепить на местах советские органы власти, знаменующие переход к мирной жизни. На местах успешно проходили выборы в Советы. На 20 декабря было назначено открытие Всеякутского Учредительного съезда Советов. Действительный хозяин республики должен был окончательно закрепить автономию Якутии и открыть новую историческую эру своего существования. Якутский парод под руководством Коммунистической партии собирал свои силы, смыкал свои ряды, чтобы под знаменем Ленина, под знаменем национальной автономии двигаться вперед к прогрессу, к социализму, к коммунизму.

    Когда появилась опасность для Якутии в лице наступавших банд генерала Пепеляева, выборы проводились еще с большой интенсивностью. Население резко изменило свое отношение к соввласти и в ожидании схватки и неизбежного боя с реакцией теснее сплотилось вокруг коммунистического знамени. Несмотря на малочисленность всей парторганизации и ячеек па местах, в состав окрисполкомов были избраны большей частью коммунисты.

    Это было ярким показателем изменения настроений и отношения населения к Коммунистической партии.

    Нацинтеллигенция открыто стала под знаменем Октябрьской революции и компартии, приняла самое активное участие как в борьбе с контрреволюцией, так и в государственном строительстве.

    Казалось бы, контрреволюция и интервенция за время своего существования в Сибири наглядно доказали свое бессилие в борьбе против Советов. Несмотря на это, в стане разбитой реакции были люди, которые еще надеялись с поломанной шпагой в руках разбить Красную Армию и сломить волю трудового народа. Одним из таких легкодумов явился генерал Пепеляев.

    Не успел рассеяться над Якутией пороховой дым от недавних битв Октября с контрреволюцией, — в лазаретах еще лежали раненые в последних боях красноармейцы, в тайге дымились развалины юрт, — как на смену Коробейникову приплыл из Владивостока с дружиной, сформулированной из остатков бывших колчаковских армии, генерал Пепеляев и высадился в порту Аяне.

                                   В  ЧЕРНОМ ГНЕЗДЕ ХАРБИНСКОЙ БЕЛОЭМИГРАЦИИ

    Как в бурю морские волны, разбивая корабль, выбрасывают жалкие остатки от него на свои берега, так и грозные волны Октябрьской революции, растрепав колчаковскую армию, выбросили ее остатки па берег далекой Маньчжурии.

    Под несмолкаемый грохот орудий и треск пулеметов Красной Армии, теснимые со всех сторон крестьянскими партизанскими отрядами, панически бегущие на восток осколки колчаковской рати, как всепожирающая саранча, прокатились через всю Сибирь, устилая свой путь брошенными обозами, оружием и людьми, оставляя позади себя разрушенные деревни и села, зараженные страшной тифозной вошью.

    Всю полосу отчуждения КВЖД [Китайско-восточная железная дорога. (И. С.)] облепили, как перелетные птицы на остановке, полчища беженцев разных мастей, рангов и толков, с густой прослойкой военщины, осевшей здесь и не пожелавшей двигаться дальше, в Приморскую область. Центром этого вынужденного переселения сделался Харбин — город бешеной наживы, самой дикой и беззастенчивой спекуляции, притом бесчисленных явных и тайных домов терпимости, наводненных массой проституток всех национальностей. Город чудовищной эксплуатации беззащитного, нищего китайского населения, выползающего, как муравьи, на рынок труда из бездонных трущоб бедноты, расположенного рядом китайского города Фудедяна.

    В этот злачный уголок Северной Маньчжурии под общим лозунгом момента «спасения от большевиков» были загнаны рабочие Ижевского, Боткинского, Лысьвенского и других уральских заводов, крестьяне Пермской, Уфимской и приволжских губерний, а также рядовое казачество вместе с князьями Кропоткиными, Голицыными, Ухтомскими, аристократической верхушкой Омского правительства Колчака и прочими ярыми и извечными врагами рабоче-крестьянского люда. В результате получилось до нелепости дикое объединение, под кличкой «беженцев», людей с абсолютно разными классовыми интересами. Такое объединение было бы понятно при каком-либо стихийном природном бедствии, но никак результат определенного экономически-политического переворота в стране. Обиженные большевиками баре старались политически спекульнуть на этом деле, но...

    Упрямые факты действительной жизни быстро разделили весь этот простой конгломерат беженцев на составные части и поставили их на свои места.

    Одни из беженцев обрели здесь сытую и обеспеченную жизнь благодаря вывезенным с собой ценностям и близости золотых запасов, находившихся в распоряжении бывшего российского консула в Харбине Попова. Это была аристократическая верхушка эмиграции, для которой оказались доступными все жизненные блага при полном безделье и беспечности. Другие превратились в Харбине в отверженных париев, стихийно заброшенных па чужбину. Это были люди «черной кости» — трудовая масса, обманутая и запуганная теми, кому это представляло известную выгоду в их борьбе с ненавистными для них большевиками. Трудовой навык и не брезгающие никаким тяжелым трудом крепкие мозолистые руки оказались недостаточно надежными.

    Вся эта трудовая братва довольно быстро рассосалась по различным заводам и фабрикам большого города, при чем большая ее часть была поглощена громадными главными харбинскими мастерскими КВЖД.

    Характерно то, что эти труженики — пролетарии и крестьяне — в эмиграции как-то сразу нашли самих себя и стали в скрытую оппозицию к привилегированным беженцам. Они не принимали никакого (участия в подготовке различных козней против Советской России, над которыми усиленно изощрялась аристократическая верхушка белоэмиграции. На фоне безотрадной жизни, на далекой чужбине их классовый инстинкт быстро проснулся и развеял весь тот дурман, под влиянием которого они позволили увлечь себя на путь борьбы со своими кровными братьями по классу, борющимися под красным стягом коммунизма против их общего классового врага.

    Хуже всего, конечно, пришлось различным маменькиным сынкам, которые не были приняты у «избранных» и не пристали к трудящимся. Ряд соблазнов в большом и развратном городе, каким был Харбин, сыграл свою роль для многих из них. Воровские шайки стали пополняться из рядов этих неудачников эмиграции. Часть их уходила к хунхузам¹³ в качестве инструкторов военного дела. Счастливчики устраивались на содержание к престарелым матронам харбинской буржуазии. Другие вкрапливались в компании различных темных аферистов, в особенности фальшивомонетчиков, которыми кишмя-кишел Харбин. Некоторые же от голода и безвыходного положения очертя голову бросались па безумные «эксы» и зачастую погибали на них или же надолго попадали в китайские тюрьмы, что вряд ли было лучше скорой смерти. Таков был общий фон харбинской белоэмиграции, на котором несколько обособленно маячила фигура генерала Пепеляева

    Частенько в Модягоу, на окраине города, можно было встретить грузного человека, средних лет, небрежно одетого в потасканные шаровары защитного цвета, в толстовке, в серой, надетой по-военному, немного набок, шляпе, идущего медленной развалистой походкой, с лицом, па котором как бы застыла какая-то мучительно тяжелая, неразрешенная дума.

    Это и был тот самый Пепеляев, завоевавший у красных Сибирь и Пермь, мечтавший в свое время через Вятку победоносно войти первым в златоглавую Москву под ликующий звон церковных колоколов.

    Но «судьба играет человеком»... Вместо Москвы ему пришлось на правах беженца очутиться в Харбине. Вместо былой армии у него осталась маленькая горсточка его приверженцев-офицеров. с которыми этот некогда бравый генерал занялся тяжелым промыслом ломового извоза.

    Среди общей массы харбинской белоэмиграции Пепеляев с группой своих единомышленников занял несколько обособленное положение, избрав традиционную для областничества¹⁴ «среднюю линию».

    Привилегированная верхушка белоэмиграции, от которой за версту несло духами «Коти», чуждалась Пепеляева как «мужичьего генерала», окруженного довольно простоватой кучкой офицеров, многие из которых еле-еле справлялись с грамотой. Высшие круги белоэмиграции ставили в вину Пепеляеву его слишком левый демократизм», результатом которого, дескать, и явилось то; что вся его 1-я сибармия в 1919 году сразу перешла на сторону красных войск.

    Трудящаяся масса, как уже говорилось выше, держалась обособленно. Хотя она и продолжала якшаться с пепеляевцами, но делала это больше из-за внешних, мещанских привычек, нежели из-за своих внутренних побуждений. Во всяким случае она совсем недвусмысленно давала попять, что больше ее не заманят ни на какие выступления против соввласти. Среди этих бывших соратников пенеляевцев по уральскому фронту зрело желание повиниться перед властью рабочих и крестьян за свои невольные ошибки и поскорее вернуться в Советскую Россию, к насиженным родным местам.

    С этой стороны эмиграции начало сквозить резким ветерком большевизма, от которого «(бывшие люди» тревожно поводили носами и бросали еще более ласковые взгляды па штыки чжанцзолиновской¹⁵ армии и на харбинскую полицию...

    Колоссальное поражение, которое на полях Сибири потерпела колчаковщина, не дало пепеляевцам должного урока и не заставило их основательно разобраться в событиях, развернувшихся в России после Октябрьской революции. Они расценивали свое положение только с точки зрения физического поражения.

    Причиной своего падения они считали слишком реакционную политику диктатуры Колчака, оттолкнувшую от него широкие народные массы, главным образом крестьянство, озлобленное диким разгулом карательных отрядов, которыми Омское правительство наводнило всю Сибирь.

    Сам Пепеляев и раньше высказывал мнение, что не следует из Сибири, очищенной от большевиков, двигаться дальше в Россию. Он предлагал укрепиться на ее западных границах и, сформировав мощную армию, выжидать дальнейших событий, при чем законной властью для Сибири он считал власть, установленную через «земский собор». Этим и объясняются его постоянно натянутые отношении со ставкой верховного правителя, завершившиеся арестом Колчака на станции Тайга самим же генералом Пепеляевым, правда, арестом бутафорным, не имевшим никаких серьезных последствий для Колчака, отделавшегося обещанием созвать «земский собор» в Красноярске или Иркутске и благополучно выехавшего из Тайги дальше на восток.

    Теперь, когда поражение сибармии было совершившимся фактом, Пелеляев еще больше укрепился в сознании своей правоты и даже мечтал о том, что Сибирь останется сильной под своим бело-зеленым стягом и сможет так или иначе договориться с Советской Россией и сохранить свою автономную крестьянскую обособленность, вне зависимости от «большевистской метрополии».

    Так тешили себя бесплодными мечтами пепеляевцы, проклиная колчаковщину, докатившую Сибирь до большевиков. Все они по-прежнему слепо верили Пепеляеву и ждали от него призыва на борьбу с большевиками, во имя спасения так горячо любимой «страны снега и льдов».

    На фоне безотрадной жизни в Харбине Пепеляев и его приверженцы, покорные влияниям своей мелкобуржуазной природы, вынашивали новое или, вернее, подновленное, идеологическое обоснование для будущей борьбы с соввластью. Сквозь призму областнически-эсеровских идей им стало мерещиться возможным установление «всероссийского крестьянского царства», с сохранением древних святынь «матушки Руси» и исконной православной веры, с вытекающим отсюда крепким мужичьим укладом, с сытой и обеспеченной жизнью. Они считали обязательным сохранение всех старых семенных устоев как связующего и облагораживающего начала для всего государства. Перед Пепеляевым вставали образы сытой жизни старожилого сибирского крестьянства, и это он ставил в главу угла своего политического идеала,

    О промышленном пролетариате они мало думали, да и вообще были далеки от понимания классовой борьбы, предполагая, что «крестьянское царство» само по себе установит справедливую жизнь для «всего народа» и сохранит национальную мощь российского государства.

    Конкретного представления о политической форме проектируемой ими власти у пепеляевцев не было. Этот вопрос они оставляли открытым до учредительного собрания, которое должно было установить ферму правления, приемлемую для «большинства народа».

    Вера в эту крестьянскую иллюзию окончательно ослепила пепеляевцев, и они, не считаясь с реальной действительностью, как фанатики, стали поджидать, когда их «родной народ», в образе российского и сибирского крестьянства, самостоятельно выступит на арене политической жизни страны, дабы свергнуть большевиков, и установит такую форму власти, которая как следствие вытекала бы из его национально-экономической самобытности.

    Выступать самостоятельно, «навязывать» свою идею они не желали, рассчитывая, что «народ» в свое время призовет их па борьбу с «большевистским засильем».

    В далекую Маньчжурию доносились слухи о вспыхивающих по Сибири то там, то тут крестьянских восстаниях. Слухи эти подхватывались продажной реакционной зарубежной прессой и раздувались в события колоссальной важности, якобы сигнализирующие скорую гибель соввласти.

    Все это еще больше укрепило пепеляевцев на занятой ими позиции, и Пепеляев упорно отказывался как от различных приглашений, исходивших со стороны генералов, еще продолжавших борьбу с большевиками, так и от предложения амурского ревкома, который предлагал Пепеляеву с группой его приверженцев перейти на сторону Советской власти. В результате переговоров среди офицеров произошел раскол. Часть пошла за Пепеляевым, другая часть во главе с полковником Буровым, образовала «группу ген. Брусилова» и открыла запись. Записавшиеся были отправлены в Россию. Буров объяснил отказ Пепеляева влиянием на него офицера Михайловского. Всеми способами изыскивая средства для проживания в Харбине своих единомышленников, Пепеляев терпеливо ждал того определенного часа, когда он сможет претворить в жизнь взлелеянную им идею.

    Но фантасмагория пепеляевцев погибла в самом процессе борьбы с соввластью. Погребальный звон, прозвучавший над ними среди далеких и диких дебрей якутской тайги, был последним аккордом погребальной симфонии над изжившей себя российской контрреволюцией.

                    ПЕЗДКА ИЗ ЯКУТИИ ВО ВЛАДИВОСТОК П. А. КУЛИКОВСКОГО

    Как будто бы нарочно история сжалилась над пепеляевцами и откликнулись на их ожидание «крестьянского бунта» восстанием в Якутии — этой глухой и далекой окраины северо-восточной Сибири, где жили темные, задушенные царизмом якуты, с одной стороны, придавленные суровой природой севера, с другой — находившиеся в крепкой экономической зависимости от зажиточного слоя своих сородичей-кулаков, различных тойонов (начальников, богатеев) и хищных купцов, уже глубоко запустивших свои кровожадные щупальца, отравленные алкоголем и сифилисом, в таежные становища якутов и тунгусов.

    Вот этим-то до цинизма наглым эксплуататорам новая власть, стремившаяся вырвать из их цепких лап бедноту, которую они сосали, как пауки мух, безусловно пришлось не по «нраву», и они не стеснялись в выборе средств и путей для свержения ненавистной им власти Советов.

    Вмешавшись в антисоветскую кашу, Куликовский учел, что повстанцам собственными силами и средствами не справиться с соввластью даже на территории Якутии. Поэтому заручившись протоколом нельканского совещания и забрав всю пушнину «Холбоса», он направляется во Владивосток «просить помощи якутскому народу от временного приморского правительства», возглавлявшегося купцами Меркуловыми. После Чурапчинского съезда к Куликовскому срочно командировали новых представителей: Попова Семена Петровича, Никифорова¹⁶ и других, и выслали ему протоколы съезда в дополнение к протоколу нельканского совещания.

    В то время как Коробейников тщетно старался овладеть Якутском, а «Якутское народное областное управление» спекулировало своими высокими полномочиями, Куликовский искал помощи у приморского правительства и в конце апреля 1922 года снова обратился к Меркулову с письменным докладом, в котором по-своему излагал положение дела в Якутской области:

    «27 февраля с. г. мною был представлен вам, господин председатель, — писал Куликовский Меркулову, — доклад начальника Майского противосоветского отряда офицера Коробейникова. Докладываю вновь о положении дел в Якутской области.

    В сентябре прошлого года под командой начальника отряда Коробейникова было в Майском районе 200 человек белоповстанцев. В это же время началась организация отрядов в районе сел: Амга, Чурапча и в устье р. Алдана. Был разбит отряд красных, вернувшихся из Охотска, в количестве пятидесяти человек, под командой Пыжьянова н Вердеревского. Отряд этот был разбит в конце октября у Охотского перевоза. Другой отряд красных, высланный из Якутска, был разбит в начале октября в тридцати верстах от устья Май по Алдану. В конце января на подкрепление Коробейникову пришел из Охотска отряд Сентяпова. Кроме того часть отряда Сентяпова была направлена в гг. Верхоянск и Колымск.

    Из Охотска также подошла часть отряда Бочкарева. Приблизительно и половине февраля в Вилюйском округе образовался отряд под руководством якута Ксенофонтова В. Г. Со всеми этими силами и была начата осада г. Якутска, которая затянулась вследствие слабого вооружения. Но после того как был разбит шедший из Иркутска на выручку красных в Якутск отряд Каландарашвили, а сам он убит, удалось подкрепиться оружием, и в конце марта был взят Якутск.

    В данное время наступает опасный момент, когда из Иркутска ожидается приход красных войск, почему крайне необходимо снабдить якутские белые войска винтовками с патронами, хотя бы на тысячи бойцов, также нужны револьверы с патронами и обмундирование.

    Во Владивостоке Куликовский установил связь с организацией сибирских областников, возглавляемой известным сибирским кооператором А. В. Сазоновым — тем самым Сазоновым, который с дубинкой в руках и кучкой офицеров во время восстания чехословаков в Сибири явился в Новониколаевский дом советов объявить о свержении соввласти и о новом «временном сибирском правительстве». Куликовский добился у Дитерихса¹⁷ назначения на должность управляющего Якутской областью, не посчитавшись с избранным в Чурапче «национальным якутским правительством». А так как областническая организация находилась в тесной связи с Пепеляевым, то Сазонов, знавший настроения пепеляевцев, посоветовал Куликовскому с приехавшими с Чурапчинского съезда якутами обратиться к Пепеляеву от имени всего якутского народа с просьбой оказать ему помощь в борьбе с соввластью и принять на себя должность командующего всеми вооруженными силами Якутии.

    Куликовский с представителями якутской «общественности» не замедлил явиться в г. Харбин к Пепеляеву. Неподдельные якуты, имевшие на руках протоколы двух «народных» собраний и возглавляемые краснобайствующим «старым революционером», попали, что называется, в самую точку; получилось все так, как об этом мечтали пепеляевцы.

    Сам же Пепеляев, услышав «призывной сигнал народа», как старый боевой конь, загарцовал и, закусив удила благоразумия, помчался навстречу новой борьбе с большевиками. Он быстро дал согласие поддержать своей военной помощью «якутское народное восстание», с тайной надеждой, что после удачи в Якутской области волна народного восстания против большевиков покатится дальше в Сибирь и на своем гребне докатит пепеляевцев до «автономной Сибири», под бело-зеленым стягом...

    После состоявшегося соглашения от «подлинных народных представителей» был получен предварительный аванс в сумме 60 тыс. золотых рублей и установлен договор с приморским правительством на право формирования во Владивостоке особого сибирского отряда для борьбы с соввластью в Якутии.

    В Харбине началась спешная вербовка комсостава из среды «честных» и «самоотверженных русских воинов», в изобилии населявших Дальний Восток и готовых под разными лозунгами идти на борьбу с ненавистными им большевиками. Предпочтение отдавалось старым сослуживцам Пепеляева по 1-й сибармии.

    Опять на далекой сибирской окраине всплывала столь знакомая ей фигура генерал-лейтенанта Пепеляева и его соратников, с которыми он в 1918 и 1919 годах обагрил кровью рабочих и крестьян сибирские просторы, от берегов Байкала до Урала.

    Свою авантюру Пепеляев решил подкрепить экономическими мероприятиями.

    О походе на Якутию, затеянном Пепеляевым, скоро узнали те, в чьих интересах была эта авантюра. П. Кушнарев, паразит и кровосос, еще при царизме грабивший якутов и наживший миллионы рублей, после революции бежал за границу.

    При Колчаке агенты Кушнарева вновь посетили Якутию, там скупали за бесценок пушнину, расплачиваясь за нее гнилыми японскими и американскими товарами. Теперь этот паук был не прочь еще раз погреть свои лапы на кровавом костре гражданской войны, для чего он и связался с Куликовским, и в своем письме к нему писал:

    «Господин управляющий Якутской областью!

    Сообщаю вам о том, что на призывы якутского населения и его общественности, которые я начал получать еще с осени прошлого года, я счел своим долгом откликнуться организацией экономической помощи краю, зная, что обеспечение населения необходимым влечет за собой восстановление разрушенного народного хозяйства, вместе с тем восстановление мощи и независимости края.

    К счастью, географическое положение края, окраины, прилегающей к морю, обеспеченного независимыми морскими сообщениями, благоприятствовало осуществлению моей идеи.

    С этой целью прошлой зимой я поехал в Америку и организовал там американское акционерное общество «Олаф-Свенсон и К°», задачи которого заключаются в снабжении Якутской и Камчатской областей необходимым населению... (неясно — И. С.) [импортом, в содействии экспорту], содействия и развития торговли и промышленности, установления путей сообщения, кредитных учреждений и других мероприятий хозяйственного характера.

    В осуществление этих задач нашим обществом послано к берегам Камчатки и Якутской области несколько торговых экспедиций, в том числе и по устью р. Колымы, к берегам Охотского моря, на Олу. Охотск и в Аян, вероятно, уж прибыл корабль нашего общества [«Мезатлан», на котором туда, доставлены американские товары и продовольствие, необходимые населению. На этом пароходе находится руководитель, президент нашего общества Олаф Нильсович Свенсон].

    Как вам известно, делегаты якутской общественности и «Холбоса» Гавриил Васильевич Никифоров и С. П. Попов, встретив меня в Японии, обратились ко мне с просьбой оказать им финансовую поддержку для нужд Якутской общественности.

    Такие же просьбы я получил от нельканских организаций, счел необходимым посильно помочь и просьбу делегатов Никифорова и Попова внести на разрешение общества, где не только поддержал мнение о выдаче 100 тысяч аванса, а даже затратил для этого последние свои свободные средства, финансируя для этой цели общество, так как у последнего в тот момент не было свободной наличности.

    Общество, выдав аванс Никифорову и Попову, заключило с ними как с делегатами якутской общественности договор о передаче всей якутской пушнины нашему обществу для комиссионной реализации ее па американских рынках, а также о снабжении и заготовке на комиссионных началах всех предметов импорта, необходимых населению Якутобласти. [С этими договорами Вас наверно уже ознакомили Никифоров и Попов. Таким образом, вы видите, что мною уже сделано то, о чем вы просите меня в своем письме].

    Мне остается в свою очередь просить Вас, чтобы оказали содействие тому, чтобы договора делегатов якутской общественности Никифорова и Попова с обществом «Олаф Свенсон» были бы выполнены якутской общественностью. [Это весьма важно для будущего развития в Якутском крае деятельности нашего общества в американском масштабе].

    Я слышал, что во Владивостоке возбуждают вопросы о пушной и вообще торговой монополии в Якутской области. Надеюсь, что при решениях вопроса о каких-либо монополиях наше общество будет привлечено к деятельности на предпочтительных началах, как организация, пошедшая навстречу необходимым нуждам населения.

    11 июля 1922 года

    П. Кушнарев».

    Проливая крокодиловы слезы о хозяйстве Якутии, помогая разорять это хозяйство, алчные дельцы торопились разделить шкуру медведя, который был еще в своей берлоге.

    Так начала перевертываться еще новая страница в истории гражданской войны в Сибири.

                                        ДВА КРАСНЫХ ЭКСПЕДИЦИОННЫХ ОТРЯДА

    Еще до окончания навигации, как только наступил решительный перелом в ликвидации повстанчества, прибывшие из Иркутска два полка были эвакуированы обратно, и в Якутске остался один батальон. Второй северный отряд был демобилизован, и его бойцы были отправлены в Иркутск, за исключением 80-90 человек из этого отряда, пожелавших после своей демобилизации остаться жить в автономии. Таким образом Якутск после отправки частей в Иркутск мог на случай новой опасности поставить под ружье, включая и рабочих города и парторганизацию, до 1200-1300 штыков, при четырех орудиях, одном маклене и до двух десятков пулеметов.

    Для окончательной ликвидации остатков контрреволюции на территории Якутской Автономной Советской Социалистической Республики необходимо было очистить от белых все Охотское побережье. Для этого требовалось занять два его административных пункта: город Охотск и порт Аян. В первом находилось несколько банд, отцом которых был есаул Бочкарев¹⁸, приплывший со своей бандой из Владивостока осенью 1921 года.

    К этим двум пунктам стекались остатки повстанцев: командарм Васька Коробейников и с ним около 300 человек направились в порт Аян, и человек 250, с «временным якутским областным народным управлением» во главе, — на г. Охотск.

    Советское командование в Якутии разрабатывало оперативный план посылки экспедиции на Охотское побережье.

    К этому времени в Якутске были получены по радио сведения о подготовляемой но Владивостоке, авантюре Пепеляева, что резко меняло создавшуюся обстановку. Когда же полученные первые сведении подтвердились дополнительными сообщениями, то комвойск т. Байкалов поставил вопрос перед командованием №... корпуса о непосылке наших отрядов на восток, выдвигая достаточно серьезные доводы о нецелесообразности этих операций.

    Командование корпуса настаивало на выполнении ранее поставленных оперативных задач. Оба наши отряда спешно закончили свое формирование.

    Сегодня па пароходной пристани большое оживление: добрая половина населения города вышла провожать красные отряды, отправляющиеся в дальний путь. Пароходы «Соболь», «Диктатор» и «Революционный», как заядлые курильщики, попыхивали своими трубами и целыми охапками выбрасывали иссиня-черный дым.

    Легкий ветерок расчесывал своим гребнем кудластые шары дыма, разрывал их на тонкие длинные полотнища и гнал прочь.

    Наконец посадка обоих отрядов закончена. Красноармейцы, не думая о том, что ждет их впереди, грянули дружным хором песню. Щурилось и улыбалось жаркое солнце и золотом своих лучей играло на стали винтовок и пулеметов, впивалось в глубокую водную глубину Лены и ярко сверкало в окнах дремлющих, опустевших домов на набережной.

    Пароходы один за другим выбрасывали столбики горячего пара и надрывно покрыли говор шумной толпы и звонкие молодые голоса красноармейцев.

    Но слышно стало и топота о железную палубу парохода обутых в тяжелые ботинки плясунов отряда, старательно отбивающих чечетку.

    Плавно оторвались от берега пароходы и, лениво шлепая плицами своих колес, разбрасывая сверкающие брызги воды, поползли вниз по течению реки. С берега махали платочками, летели вверх фуражки, заблестела под солнцем не одна лысина в пестрой толпе, прощавшейся с отрядами.

    С реки гремело бодрое, мощное «ура». Высоко на пароходных мачтах трепыхались обласканные ветром красные флаги.

    Сегодня, 29 июля 1922 г., Якутск отправил две экспедиции по 250 человек в каждой: одну, под командой Лепягова — на Охотск и другую, под командой Карпеля — на порт Аян.

    Проплыв больше 200 верст, вся флотилия оставила Лену и повернула на восток. Бурной радостью своих кипучих вод встретил Алдан нежданных гостей. Обе экспедиции шли вместе только до Охотского перевоза, здесь же, отсалютовав друг другу несколькими винтовочными залпами, они расстались. Отряд Карпеля продолжал движение на пароходах, а отряд Лепягова высадился на берег. До города Охотска оставалось еще около 600 верст. Продвижение к Охотску летом возможно на лошадях лишь на вьюках, по узкой тропе, все время тайгой.

    С первых же дней подготовки к походу выяснилось, что для поднятия всего имеющегося в отряде груза нехватает лошадей. Пришлось выбирать, что взять с собой и что оставить. Пулеметы, гранаты, патроны захватили все, зато взяли гораздо меньше, чем предполагалось, продовольствия. Близкая осень и заморозки заставляли торопиться, и 23 августа отряд Лепягова в пешем порядке выступил на Охотск, не имея зимней одежды и достаточного запаса продуктов питания, о чем командующему послали донесение. В первые дни похода шли довольно быстро — «шоссе в проекте», как шутили бойцы, было сравнительно ничего, но на третий или четвертый день стали попадаться болота — мари.

    — Держи, держи, товарищи! — кричит, надрывается какой-нибудь красноармеец.

    — Кого? Где? — сыплют вопросами остальные.

    — Да дорогу, дорогу-то! Куда ее потащило, сучий хвост! Дезертирствует, в болото укрыться хочет.

    — Пошел ты к такой-то матери! Тоже нашел время шутить. Вот так целый день помесишь этакое тесто, так бросишь дурака валять, — обрушился кто-то на весельчака Гришина, прозванного в отряде «неунывающим».

    — Уу-у, волчья тропа! Куда тебя нечистая сила прет? Лучше-то места не нашла, что-ли? — ругается рослый бородач, свирепо выдергивая ноги, увязшие повыше колен в липкую, пахучую черную жижу.

    В этот день прошли всего верст одиннадцать. Сильно утомились люди и лошади.

    В следующие дни дорога не изменилась. Там, где не было болот, тропу, завалило валежником и целыми деревьями. Тогда пускали в ход топоры, пилы, а что было полегче, растаскивали просто руками.

    Пошли дожди. Шумящие быстрые горные речки на протяжении дня несколько раз перерезывали тропу. Переходили вброд, иногда по пояс в воде. Попадались болота на протяжении двадцати-тридцати верст. В таких местах часто красноармейцы снимали вьюки с лошадей, застрявших в болоте, и несли их, шагая с кочки на кочку, по нескольку сот сажен. Настал сентябрь. Трава начала желтеть от утренних заморозков. Лошади от плохого корма и тяжелой дороги быстро худели и теряли силы. Некоторые еле передвигали ноги. От постоянной сырости обувь расползалась, появилось много босых, запасов не было. Одежда также растрепалась. Но не жаловались красноармейцы, никто не падал духом. Все препятствия преодолевали своей стойкостью и революционной сознательностью. Оборванные, разутые, изнуренные болотами, шли и шли. Спустя четырнадцать дней невероятно тяжелого пути, 6 сентября, достигли станции Аллах-Юньской. Отряд прошел около двухсот пятидесяти верст и здесь остановился в ожидании зимней дороги, оленьего транспорта и теплой одежды.

    Радовались красноармейцы, зная, что сегодня они придут на станцию Аллах-Юньскую. Напрягали последние свои силы, старались прибыть засветло, устроиться поудобнее, получить вполне заслуженный отдых. Чортова тропа, болота, речки, ночевки у костров под мелким осенним дождем, на пропитанной сыростью земле, — все это осталось позади неприятным воспоминанием. Природа, как бы идя навстречу желанию людей, спрятала свою хмурую неприветливость и расплылась в ясной, бодрящей солнечной улыбке. Тайга отряхивалась в шелесте ветра и сбрасывала на землю последние слезинки из дождевых капель. А вот и Аллах-Юньская!

    — Чорт возьми! Да тут всего-то два дома, — разочарованно говорит один красноармеец.

    — А ты думал целый город для тебя здесь выстроили? Как же, разевай рот! — сердито сплюнув, резонирует его сосед. — Тайга, брат, так она и есть тайга.

    — А еще станцией называют, — недоумевал первый красноармеец.

    — Что ж тут особенного? Это ведь не железнодорожная станция, не вокзал с буфетом, тут поезда не ходят, — пояснял второй, как видно побывавший не раз в тайге. — От Якутска до Охотска, на расстоянии тысячи с лишним верст, таких станций десятка два будет. При некоторых из них имеются телеграфные отделения. Почту и пассажиров зимой на оленях возят, поэтому такие пункты станцией называются. Народ ездит редко, почту же зимой и летом раз в неделю отправляют.

    Будучи еще в Якутске, красноармейцы знали кое-что из рассказов населения об аллах-юньской трагедии. Но никто из них не представлял себе этой трагедии в ее настоящем виде и подробностях. И вот теперь красноармейцам пришлось увидеть не только место гибели своих стойких боевых товарищей охотчан, но и подробно узнать об этой трагедии. В одном из домов прежде была телеграфная контора, превращенная теперь во что-то невероятное. Она когда-то служила оборонительным пунктом от белогвардейцев.

    В стенах и крыше были проделаны бойницы, из них отстреливались больше недели настигнутые здесь бежавшие из Охотска, от банды есаула Бочкарсва, члены ревкома и рабочие Охотски¹⁹. Стекла в здании все были выбиты, стены, точно буравом, просверлены пулями, труба обрушилась. Во дворе валялись поломанные сани, куски кожи, обгорелые поленья дров, лошадиные скелеты, обрывки телеграфных лент, перепутанная проволока. Грустью и могильным холодом веяло от всего этого хаоса. Последние лучи заходящего солнца продирались сквозь чащу и заливали багровым светом оба домика на Аллах-Юньской. Через сияющие дыры вместо окон они проникали в телеграфную контору, куда уже зашли десятка полтора любопытствующих красноармейцев. Там они увидели мрачную картину смерти и ужаса. Здесь белые производили пытки над сдавшимися им охотчанами. Пол, весь покрытый засохшей кровью, имел цвет большого ржавого листа железа. Тут же на полу валялись старая обувь, лохмотья одежды, кости человека, клочья шерсти, скотские головы, обглоданные ребра. Кожу с животных погибшие товарищи съели во время осады белыми этого здания. На стенах в конторе длинными, черными от осевшей на них пыли лентами висели сморщенные, высохшие человеческие кишки.

    Окруженные врагами, запертые в одном доме, лишенные не только какой-нибудь помощи извне, но не имея даже никакой надежды на нее, после адских мук голода и жестокой, невыносимой жажды, оказавшись в безвыходном положении, охотчане решили покончить самоубийством. Но белогвардейцы, как бы предугадывая такое намерение отчаявшихся людей, доведенных нечеловеческими страданиями до кошмарного состояния, первые начали переговоры и выслали своего представителя.

    Белые заверяли и клялись, что они ни одного волоса не тронут с уцелевших борцов Октября, не допустят никаких зверств и издевательств, оставят всем сдавшимся не только жизнь, но и свободу, возьмут у них только оружие, а самих, снабдив продуктами, отпустят в Якутск.

    — Ведь мы русские люди. Верим в Христа. Мы не звери, не дикари и с побежденными не воюем. Нам нужно только ваше оружие, а не ваша кровь и жизнь...

    Так говорили белые. И поверили им красные. Через некоторое время осторожно, как тигр, готовящийся напасть на свою беспомощную жертву, вышло из тайги несколько человек в погонах и, трусливо озираясь по сторонам, впиваясь хищным взглядом в черные дыры уснувших бойниц, медленно, с опаской, направились к конторе. Не стреляли больше красные

    Их ослабевшие руки не дергали за спуск винтовки, молчали бойницы. Широко распахнулась дверь. Белые вошли в помещение.

    — Ну вот, так-то оно лучше! Все равно, взяли бы вас, но к чему лишние жертвы, когда борьба бесполезна, — говорили они, забирая из покорно протянутых рук оружие; через несколько минут оно было сложено руками победителей двумя кучками па дворе.

    — Гей, гей, идите сюда! — звали белые остальных. — Сейчас митинг откроем.

    С опушки человек сто белых бросились бегом к зданию и скоро заполнили весь двор и контору, в одном углу которой тесно прижались друг к другу сдавшиеся охотчане. Тут же у стен лежали убитые и несколько человек раненых. Оставшиеся в живых, оборванные, грязные, с исхудалыми, обтянутыми кожей лицами, походили на мумии и в первую минуту своим видом заставили содрогнуться даже белых. Но не надолго. Хищный зверь захотел крови. По распоряжению главаря банды, Ивана Иннокентьевича Яныгина, членов ревкома отделили и отвели в сторону. Потом началось что-то ужасное. Началась расправа.

    Глухие удары прикладов, злобная матерщина белогвардейцев, стоны и крики избиваемых наполняли контору, вырывались наружу и неслись в тайгу.

    — А-а, сволочи! Коммуну захотели! Власть жидов вам нужна, бога не признаете!

    Били по чему попало. Били все. Задние протискивались ближе, отталкивали передних и били наотмашь, с дикой злобой, налитыми кровью глазами, с бешеным остервенением. Несколько человек уже перестали стонать — они превратились в темные, окровавленные куски, их теперь топтали ногами и били других, кто еще держался на ногах. Трещали кости избиваемых. Ломались приклады ружей. Одежда, руки и лица белогвардейцев покрылись кровью. Наконец, избитых до полусмерти, потерявших сознание людей повытаскивали во двор вместе с убитыми ранее в бою товарищами и побросали в пустой амбар, который подожгли. Пламя быстро охватило сухие бревна. Находившиеся в амбаре люди не могли встать. Судорожно корчась от боли, они глухо стонали, и только несколько человек ползали и, не найдя дверей, громко кричали от физических мук. К запаху дыма все сильнее примешивался запах горелого мяса, а из пылающего амбара, как из-под земли, доносились заглушённые вопли. Они становились все тише и слабее, а потом и совсем прекратились.

    Тридцать четыре товарища уместились в одной братском могиле.

    — Ну-ссс, товарищи комиссары, теперь ваша очередь, мать вашу перемать! — зарычал весь потный, забрызганный кровью главарь банды Яныгин, бросая свирепые взгляды в сторону неподвижной, оцепеневшей кучки людей, членов охотского ревкома. 2* 19

    — Товарищей ваших накормили досыта и в Якутск отправили на подкрепление. Пусть на том свете митингуют да коммуну себе устраивают. Ха-ха-ха!

    — Убейте сразу! — просили обреченные на пытку. У некоторых помимо их воли выступили на глазах слезы ужаса перед предстоящей казнью. Слезы текли, оставляя па грязных лицах бороздки, срывались и падали на залитый кровью пол.

    — Раздевайтесь! — скомандовал Яныгин. — Белье тоже снимайте. Та-ак, хорошо. Теперь приготовьтесь. По телефону разговаривать будете, с этим... как его — Марсом или Марксом. Впрочем, сами вызовете, кого нужно. Пожалуйста, товарищи комиссары, сюда, к телефону. Ну, что же вы стоите? Не знаете, кто первый? Да это безразлично. Но, хотя бы вот ты! — и Яныгин ткнул пальцем в сторону человека средних лет с русой, слегка тронутой сединой бородкой.

    Тот отделился от группы своих товарищей и, пошатываясь, подошел вплотную к Яныгину.

    — Ложись! — скомандовал тот. — Ну, чего думаешь? Шкуру запачкать боишься? Так это же ведь кровь социалистическая, вашей коммунии — чего стесняешься?

    — Палачи, бан... — и сбитый ударом приклада в грудь, не окончив, охнул и упал па пол.

    — Позовите начальника команды связи.

    — Я здесь, господин капитан.

    — Проводите телефон!

    — Слушаюсь, господин капитан, — откозырнул унтер. Десяток белогвардейцев крепко ухватили за ноги, за руки и перевернули на спину лежавшего па полу с закрытыми глазами голого человека. В руках одного белогвардейца заблестел острый якутский нож. И как бы желая убедиться в его исправности, белый медленно провел по ногтю большого пальца своей левой руки отточенным, как бритва, лезвием ножа. Затем одной рукой он ухватился за живот своей жертвы, а другой ткнул ножом пониже пуповины и медленно, осторожно, как хирург при операции, стал распарывать живот в сторону груди. Потекла кровь. Судорожно извиваясь, корчилось от боли и билось тело. Дико кричал человек. Разрез все удлинялся и удлинялся, до тех пор, пока нож не уперся в грудную клетку. Обнажились внутренности.

    — Аничкин, разматывай катушку! — распорядился унтер. Из толпы белых, жадно смотревших на эту пытку, шагнул вперед маленького роста безусый юркий человек. Он быстро нагнулся над вспучившейся кровавой массой, запустил туда руки и проворно стал отдирать одну от другой кишки. Другой белогвардеец ухватился за один конец кишки и потащил ее за собой. Подошел к стене, стал на скамейку и, намотав конец кишки на гвоздь, завязал узлом. Затем он обратился к своей жертве со словами: 20

    — Товарищ большевик, можете разговаривать: соединил с Марксом.

    Но тот, к кому относились эти слова, был уже без памяти и почти мертвый.

    — Теперь подать линию в Якутск, а другую прямо в Москву, к Ленину, — командовал капитан Яныгин.

    До глубокой ночи продолжалась эта дикая, ужасная пытка. Нечеловеческие стоны и вопли резали таежную тишину.

    Последний товарищ не выдержал этой кровавой жути и еще до начала пытки над ним сошел с ума.

    Утром: белые ушли обратно в Охоток. Рухнувший амбар еще курился синеватым пахучим дымком. Тлели догоревшие бревна. На рассвете туда были брошены пять трупов, с распоротыми пустыми животами!. Кишки их остались в почтовой конторе, развешенные вдоль стен на гвозди и деревянные колышки. Уже остывшие, они висели, точно длинные белые змеи. По полу, в лужах крови и человеческом кале, ползал и бормотал бессвязные слова безумный. Кисти обеих рук и ступни ног у него были отрублены.

    С тех пор прошел год. Кровь высохла, испарилась, оставив па полу темно-бурую ржавчину, кишки, присохли к степам, обросли пылью, разорвались и походили па толстые паутины.

    Черви и волки съели труп безумца, и только валявшиеся кости да куски пожелтевшего черепа, напоминали здесь о человеке.

    Об этой трагедии охотчан прибывшему отряду рассказал бесхитростными словами якут, проживающий в пятнадцати километрах северо-восточнее Аллах-Юньской, У него останавливались красные, бежавшие из Охотска, а также и белые, гнавшиеся за ними. Когда белые возвращались обратно в Охотск, то ночевали у этого якута и охотно поделились с ним последними новостями. Они с веселыми лицами, с шуточками и смехом передавали все подробности уничтожения охотчан.

    На следующий день после отъезда белых этот якут приезжал в Аллах-Юньскую посмотреть.

    — Никак я не мог поверить рассказам белых, думал, врут, — говорил он окружавшим его красноармейцам, — Но потом все увидел сам, своими глазами. Человек, брошенный в конторе, был уже мертв. Мне стало страшно. Я хотел кричать и не мог. Что то сжало мне горло. Голова шла кругом, ноги подкашивались, и я, выйдя во двор, упал, а потом поскорее уехал домой. Ничего не тронул, все так и осталось до самого вашего приезда. Худые люди белые. Прогоните их скорей отсюда, — закончил свое повествование якут.

    Все молчали. Глубоко задумался каждый. Всем было как-то не по себе. Наступившую тишину и молчание нарушил якут словами:

    — Товарищей жалко, а их нет. Убить всех надо. Сжимались кулаки у красноармейцев, срывались проклятия...

    Некоторые плакали над ямой, полной человеческих останков. Тихо шумела тайга. Надвигались сумерки.

    Наутро отряд дружно принялся за очистку и ремонт помещений. Упорным трудом полуразрушенные здания превратили в красные казармы. Отремонтировали старую баню, а впоследствии поставили новую.

    Готовились к наступающим холодам. Возили на лошадях и таскали на себе бревна за две версты, напилили сажен сто дров. Так прошел сентябрь. Захваченное продовольствие было на исходе. 2 октября прекратили выдачу сухарей — их осталось всего четыре пуда, для больных. Перешли на одно конское мясо, отчего красноармейцы, не привыкшие быть без хлеба, стали слабеть; появилась масса желудочных заболеваний. Транспорт из Якутска мог прибыть только первой зимней дорогой, не раньше ноября месяца. Скоро пришлось сократить и порцию конины. Стали выдавать по одному фунту в день на человека, а в дальнейшем пришлось уменьшить и этот паек. Продовольствия достать неоткуда. Транспорт придет не раньше как через месяц. Костлявая рука голода протянулась над отрядом. Осунулись, похудели люди, пропела прежняя веселость. Исчезли живые, бойкие разговоры, замер смех. Доедали последних лошадей. 13 октября красноармейцы впервые съели павшую недели три тому назад лошадь, потом взялись и за остальных — их насчитывалось больше десятка — и тоже съели. Лошади кончились, стали употреблять в пищу конские кожи; показалось жутко, но есть было больше нечего, а транспорта все нет и нет. Когда поели все кожи, стали есть уздечки, подпруги от седел, вообще всю сбрую из сыромятной кожи. Голодные красноармейцы знали, что из Якутска должно придти продовольствие, и эта надежда ободряла и поддерживала их.

    Еще ощущался табачный голод, но в этом случае скоро нашли выход. Взамен табака курили лиственничную и тополевую кору, которой уничтожили десятки пудов.

    Настал ноябрь. Люди окончательно обессилили, большинство еле передвигало ноги. Но, несмотря на все, отряд на своем боевом посту стоял твердо. Выставлялось по ночам несколько полевых караулов, назначалась дежурная часть. По тревоге весь отряд в течение трех минут был готов к бою, в цепи лежали на своих местах, и только самые слабые красноармейцы приползали несколько позже. В сторону Охотска была послана разведка на сорок верст. Одной из таких разведок было найдено под деревом, в восьми верстах от Аллах-Юньской, письмо белым, подписанное каким-то «доброжелателем».

    «10 сентября 1922 года старого стиля. Братьям из Охотска. С 20 августа сего года старого стиля в Аллах Юме проживает красный отряд. Жили они до 3 октября, а в настоящее время живут или вернулись в Якутск — неизвестно. Количество их узнать не пришлось. Усадьба Захарова почти разрушена. Красные живут в отделении, в станционном домике, во всяком случае их свыше пятидесяти человек. Кони у них томские, носят длинные плащи. Остерегайтесь или уничтожьте их. Нас не ищите. Живем в надежной крепости. С высоты видим далеко, увидев что-нибудь, мигом ускачем на оленях.

    Всяких проезжающих прошу оставить около письма, под лесиной табаку и муки. Живем на одном мясе. Цену уплатим промышленными шкурками. Письмецо пишу до разведки. Отсюда еду в Аллах и домой в «логовище». Всем кланяемся. Все.

    Доброжелатель».

    Все это заставило отряд быть зорким, бдительным, всегда наготове и еще крепче спаяло всех в одну семью, готовую пойти на смерть, на лишения, па что угодно.

    По-видимому, где-то поблизости, в какой-нибудь трущобе скрывалось несколько человек белых, оставленных прошедшим на Охотск отрядом повстанцев для наблюдения за дорогой, дабы заблаговременно предупредить белогвардейцев, находящихся в Охотске, о движении красных.

    5 ноября, утром, приехал нарочный из Якутска. Как будто электрический ток пробежал по отряду: продовольствие и обмундирование из Охотского перевоза в Аллах-Юньскую вышло. Эта весть как будто накормила всех голодных. Па бледных лицах появилась радостная улыбка. Все воспрянули духом.

    Прошло еще восемь мучительных голодных дней. Отчаяние вновь своими цепкими лапами захватило всех. Целыми часами неподвижно, вповалку лежали красноармейцы. Таяли и уходили последние силы. Медленно, подобно огарку свечи, догорали сотни жизней.

    В белый саван окуталась тайга. Несколько дней кряду идет густой снег. Целыми днями не показывается солнце, отчего на душе становится еще тоскливее.

    Сегодня 13 ноября. Два месяца и 7 дней прошли с момента прибытия отряда в Аллах-Юньскую. Незаметно спустился вечер. Никто не спит, а в доме тихо, будто все вымерли. Вдруг слышен какой-то крик во дворе. Уж не белые ли? Собрав свои последние силы, красноармейцы, волоча за собой винтовки, ползут во двор и вместо врага и свиста пуль слышат радостные крики нескольких красноармейцев:

    — Да здравствуют лепешки! Да здравствует наше спасение! Эти возгласы и крики встречают долгожданный обоз с продовольствием и обмундированием. Бурная радость охватила всех красноармейцев; даже те товарищи, которые не вставали несколько дней, теперь вскочили на ноги. В помещение вошел начальник передвижения т. Бородин, и вынул из мешка привезенную буханку хлеба. Один красноармеец берет ее в объятия, целует и плачет от радости. Вместе с обозом пришли и новости. Прибывшие товарищи сообщили, что в порт Аян высадился генерал Пепеляев и подготовляется к походу на Якутск. А т. Бородин вручил Лепягову приказ командующего, согласно которому, в виду изменившейся обстановки, отряду приказывалось отойти на Чурапчу, где соединиться с находящимся там гарнизоном и ждать дальнейших указаний.

    Предстоял тяжелый обратный путь. Истощенным людям нужно было пройти около пятисот верст по глубокому снегу.

    Спустя несколько дней отряд Лепягова оставил памятную для них станцию. Красноармейцы с обнаженными головами прошли мимо братской могилы своих товарищем охотчан и скоро исчезли в молчаливой, вечно загадочной тайге. Некоторое время еще слышен был скрип полозьев да отдельные голоса красноармейцев, но скоро и они затихли. По-прежнему дремала тайга. Сиротливо выглядели два опустевших домика на Аллах-Юньском.

    Нелькано-аянская экспедиция, под командой Исая Карпеля, отделившись от охотской экспедиции, проплыв еще около трехсот верст вверх по реке Алдану, достигла деревни Петропавловское. Отсюда эта экспедиция 16 августа выступила дальше — па Нелькан. Теперь она плыла по притоку Алдана — реке Мае. До Нелькана еще оставалось благодаря извилистости этой реки около шестисот верст. Этот отряд имел в своем распоряжении два парохода — «Соболь» и «Республиканец» и две баржи — «Селенга» и «Лена». На баржах были нагружены продовольствие, фураж и лошади.

    Пароходы своими острым и железными носами разрезали встречную быстрину мутной Май. Разбегаясь в стороны, пенистые волны с шумом бились в узких местах о каменные берега реки, возвращались назад и лизали борта парохода. У кормы беспрерывный водоворот из белых барашков.

    На носу парохода стоял матрос. Он то и дело опускал раскрашенную в белый и красный цвет длинную палку в воду и протяжно выкрикивал:

    — Пять! Четыре с половиной! Четыре с половиной!

    Отряд спешил и прекращал движение только ввиду темных ночей и утренних густых туманов. Останавливались на ночлег в одиннадцать часов, а часа в четыре утра пароходы и баржи снимались с якорей и плыли дальше. Баржи на перекатах часто садились на мель. На одном перекате баржа с конями потерпела аварию, что отняло много времени. Чтобы облегчить баржи, пришлось часть продовольственного груза оставить на берегу. Но в общем двигались довольно быстро и без особых приключений.

    26 августа, сбив несколько мелких засад противника, отряд, не доходя трех верст до Нелькана, высадил две трети своих сил на левый берег реки Алан, в местности Кубалах. Выбросив вперед авангард под командой Ивана Редникова, отряд повел наступление, на цепи белых, которые, численностью до двухсот пятидесяти человек, окопались и, ничем не обнаруживая себя, находились в полутора верстах впереди. Командарм Васька Коробейников расположился позади своих цепей, в одной версте, на Аянском тракте, и при (первых выстрелах нашей разведки он со своим штабом, всего человек десять, карьером пустился наутек, имея при себе две запасных лошади. Брошенному же на произвол своему отряду Коробейников приказал: «Держитесь до последнего патрона, старайтесь захватить пароходы и уничтожить красных».

    Повстанцы в эту минуту меньше всего думали о пароходах и при первых криках «ура» с нашей стороны в панике бросились догонять своего «храброго» командарма. До боя они возлагали большие надежды на русских, которых па левом фланге было человек сорок, под командой полковника Дуганова²⁰, известного по Иркутску и Забайкалью палача и бандита. Население называло эту банду «дугановские волки», но и эти прославленные волки не меньше, чем кто-либо другой, испугались «красного медведя» и с криком: «Нас обходят! Нас перебьют!», оставив одного пленным и двух убитыми, кинулись улепетывать. Нелькан был нами занят.

    Дезорганизованные остатки повстанцев, не думая больше ни о каком сопротивлении, бежали в Аян.

    В шестистах шагах от Нелькаиа, в речке Чуе, красноармейцы обнаружили трупы одного русского — Измаила Соловьева и двух тунгусов — братьев Ивановых. Все трое были зверски измучены и еще живые связаны и брошены в реку. Жена Исмаила Соловьева была изнасилована «дугановскими волками», изрублена и брошена в реку Маю.

    В Нелькане был создан временный ревком. Разосланы газеты и воззвания по ближайшим юртам. Население хорошо встретило красных, но настроение его оставалось тревожным. Оно твердо верило в возвращение белых с генералов Пепеляевым, так как несколько дней назад в Нелькан приезжали из Аяна два квартирьера — гардемарин Михаил Горохов и капитан Попов, после чего из Нелькана были отправлены все лошади в Аян (около ста лошадей) с седлами под командный состав генерала Пепеляева. Квартирьеры уехали обратно вместе с транспортом. Население рассказывало, что по приказу Коробейникова распущено сто пятьдесят бойцов, оружие отнято и отправлено в Аян.

    В приказе о роспуске некоторых бойцов «армии» Коробейников писал: «Распустить панически настроенных бойцов отряда под видом кратковременных отпусков».

    После такого приказа и встречи с красными на Кубалахе он со дня на день ждал приезда Пепеляева. Последним сроком его высадки в порт Аян считали 24-25 августа. Для того, чтобы помочь Пепеляеву в его борьбе против соввласти, снова обмануть темных якутов, и для организации новых отрядов, из Нелькана в сторону Якутска на реку Алдан отправились: сын богача Г. В. Никифорова, приехавший из Владивостока, родственник амгинского богача Никиты Онуфриева, воспитанник головы майских тунгусов Кузьма Петрович Прокопьев и Семен Дьячковский с десятью бойцами и сорока запасными винчестерами.

    Наш отряд, не имея теплой одежды, согласно директиве командующего задержался в Нелькане в ожидании парохода из Якутска и принял все меры для выяснения обстановки и проверки слухов о скором прибытии в Аян Пепеляева. Между тем вода в реке Мае быстро пошла на убыль, что являлось непосредственной угрозой для нашей флотилия. Река с каждым часом мелела. Ввиду глубокой посадки барж и пароходов, их пришлось отправить вниз верст на триста, до устья реки Юдомы. Таким образом отряд лишился своих единственных перевозочных средств, оказался в полной зависимости от уровня воды в реке Мае, запертым в Нелькане, отрезанным от своей базы, то есть от Якутска, который в этом случае не мог оказать никакой помощи своей экспедиции. Высланные из Якутска пароходы со всем необходимым для отряда Карпеля застряли в пути, не дойдя до Нелькана верст четыреста.

    События же назревали, развертывались и шли своим чередом.

    Обстановка для нас сложилась крайне неблагоприятная. С Якутском связи не было. Продукты, оставленные на берегу во время аварии баржи, были для нас недосягаемы. Хлеб вышел, и красноармейцы ели тощую конину и получали полфунта муки в сутки.

    25 сентября из стана Пепеляева явились два перебежчика: подпоручик Наха и чиновник Вычужанин, которые и сообщили Корпелю, что 8 сентября Пепеляев высадился в порту Аяне со своей дружиной в семьсот с лишним человек, при шести пулеметах, без артиллерии, что первая колонна белых в триста человек выступила из Аяна 10 сентября, имея задачу взять Нелькан, предварительно отрезав красным их единственный путь отступления.

    С целью захвата местности Семь Протоков, в пятидесяти верстах западнее Нелькана, па реке Мае, для уничтожения находящейся там заставы красных и захвата пароходов, за несколько дней до выхода первой колонны был выделен специальный отряд.

    По расчету перебежчиков обходная группа пепеляевцев должна была выйти к намеченному пункту к вечеру 26 сентября.

    Наш отряд оказался в критическом положении — ему угрожала серьезная опасность быть уничтоженным превосходящими силами противника. Нелькан как оборонительный пункт в тактическом отношении для нас был не выгоден, а все преимущества были на стороне наступающего. К тому же оторванность от своего центра угнетающе действовала на красноармейцев. Из создавшегося положения был только одни выход: не теряя драгоценного времени, отступить к Петропавловскому, отойти к своим резервам. Но как это осуществить? На чем двигаться? Пароходов нет. Весь речной «флот», имевшийся в распоряжении отряда, в данное время состоял из единственной лодки и одной «ветки», или «душегубки», как называли ее красноармейцы. Каждый ломал голову над этим вопросом. Некоторые бойцы и командиры подходили к самому берегу и сосредоточенно, долго смотрели на реку Маю. Она торопливо бежала на запад, к Петропавловскому и как бы дразнила красноармейцев, унося на своей бурливой спине ветки тальника и целые грузные стволы пихты, сосны и лиственницы. 26

    — Э-эх, если бы можно было обернуться сухим деревом, броситься в воду и поплыть по течению к своим — на соединение, — говорил один красноармеец.

    — А ты смотри, намокнешь и пойдешь ко дну, — кидал в ответ другой.

    А плыть надо па чем бы то ни было, лишь бы опередить белых.

    — Плоты надо делать, — предложил кто-то.

    —Не успеем, — заявляли иные. — Перебежчик сказывал, что завтра к вечеру белые могут занять Семь Протоков, тогда ее проскочишь, пиши пропало — сдавайся или ко дну ныряй, иначе всех перебьют. Место там узкое, настоящие ворота — по обеим сторонам скалы; как начнут садить, а ты на плоту что будешь делать? Если бы готовые плоты были, тогда, может, и успели бы, а то их нужно делать. Лес нужно таскать с версту, поблизости мелкий — не подойдет. Пока сделаем плоты, два дня пройдет — ни к чему они нам тогда, опоздаем.

    Внимание штаба отряда привлекла старая брандвахта (небольшая деревянная биржа), брошенная за своей негодностью под грузы. Наполовину засыпанная песком, они мирно отдыхала в ближайшей протоке. Брандвахту тщательно осмотрели, как во время консилиума больного, и решили: хотя и с некоторым риском, но плыть можно. Немедленно приступили к ремонту. Никогда так усердно не работал отряд. Никто не стоял без деда. Застучали топоры. Лопатами, кайлами и руками отгребали песок. Ведрами и котелками вычерпывали воду. Тряпками и мхом заделывали дыры Весь день и всю ночь кипела дружная работа, росла уверенность в успехе, уменьшалась видимость надвигавшейся опасности.

    Спешили белые, увязали в болотах, тяжело перешагивали горы, терялись и путались в хитрых извилинах таежной тропы. Сегодня на закате солнца они рассчитывали запять Семь Протоков. Торопились в Нелькане красные. Ночь работали, не спали, утомились. Отяжелели руки, свинцом налились ноги, тупела мысль, хотелось спать.

    Единой могучей волей коллектива, усилиями всего отряда, когда зарумянился восток и глянули первые лучи солнца, брандвахта уже была готова. Красноармейцы затянули «Дубинушку». Они, как мухи, облепили свой корабль спасения и начали упорно, медленно отдирать его от цепкой земли. Больше часа ухлопали па это дело, пока наконец брандвахта не простилась последним скрежещущим поцелуем с мелкой галькой, толстым слоем покрывавшей речное дно.

    — Товарищи, корма стала на глубину... — радостно известил пулеметчик. Хотел еще что-то добавить и не успел: сорвался, ухнул и скрылся под водой. Широкими кругами в том месте заулыбалась река. Несколько человек бросились к лодке.

    — Не надо — выплыву! — кричал вынырнувший неподалеку пулеметчик.

    Видно, не плохой пловец. Он бойко и уверенно размахивал руками, разбрасывая кругом себя целые каскады брызг. Через минуту он уже был на берегу, тряхнул головой и побежал в избу, чтобы переодеться. А вдогонку неудачнику уже летели шутки:

    — Большую рыбину поймал? Дно видел — глубоко аль нет? Сажен пяток будет или с гаком?

    Живой утопленник не выдержал: заело. Остановился, погрозил кулаком в сторону своих товарищей:

    — Я нырнул, да выплыл, а вот вы попробуйте! На том свете вынырнете! Плаваете, как камень. Знаем...

    Дружный хохот повис в воздухе, дремоты и усталости как не бывало. Наконец брандвахта вся вышла па глубокое место. Скоро началась погрузка имущества отряда, а потом туго, как сельди в бочке, набились красноармейцы. Поставили шесть пар неуклюжих, глубоко вытесанных из целых бревен весел. На каждую пару село по шесть человек. Несколько местных жителей, хорошо знающих фарватер реки Маи, охотно согласились за бесплатный проезд быть лоцманами. В десять с половиной часов утра 26 сентября, имея впереди разведку на одной лодке и одну «ветку» для связи со штабом, отряд под веселый гомон и песни красноармейцев оставил Нелькан.

    — Поднимай паруса, держи нос но ветру! — орали радостно настроенные бойцы.

    С протяжным скрипом мерно поднимались кверху и падали вниз, тупо, по надежно разрезая воду, двенадцать деревянных рук брандвахты. Благодаря быстрому течению реки двигались хорошо, со скоростью до десяти верст в час. Один за другим оставались позади уже посыпанные золотом ранней северной осени островки и десятки безыменных горных речушек, которые из-за отсутствия дождей превратились на время в маленькие, но проворные журчащие ручейки.

    В тот же день, в четыре часа дня, благополучно миновали Семь Протоков. На несколько часов опоздали пепеляевцы.

    Дальше плыли несколько медленное, часто садились па мель. Иногда удавалось отталкиваться при помощи шестов, но частенько приходилось залезать в воду. Один раз лоцман спутал. Ошибся — дело было к вечеру, — брандвахту направили в несудоходный проток. На этот раз сели особенно крепко.

    — Заякорились надежно, язви тебя в душу! Ручей чертов, а не река! По Волге плыть — это настоящая река. А тут... Подумаешь тоже...

    — А ты не ругайся. Языком не сдвинешь, — урезонивал волжанина другой боец.

    — Товарищи, внимание! Слово предоставляется мне, капитану данного парохода «Выручка».

    Оборвался говор, стало тихо, все головы повернулись в одну сторону.

    — Мы сидим на мели, надо скорее сняться. Да здравствует река Май! Все разом штаны снимай!

    — Тьфу, ботола окаянный! Сам-то свои не снял. Утонешь тебя не жалко, одежду только сними.

    — Он не утонет — у него голова пустая. Как пузырь, поплывет.

    Так, под шутки, ругань и смех раздевались красноармейцы и залезали в ледяную воду, сталкивали с мели свое судно и плыли дальше. Итак, иногда десятки раз в день, по очереди принимал холодную ванну весь отряд с командирами во главе. И только спустившись вниз по течению реки верст на триста, встретили два своих парохода, на которых без всяких задержек и приключении и прибыли 2 октября в деревню Петропавловское. Здесь отряд стал гарнизоном, куда вошла бывшая здесь 3-я рота Петроградского полка. Исай Карпель выехал в Якутск, командование же экспедицией, переименованной теперь в батальон, принял т. Дмитриев. Все наши разбросанные отряды постепенно отходили назад, ближе к своему центру — Якутску.

    Обе стороны стягивали свои силы, готовились к неизбежной кровавой встрече.

                                                               ВО ВЛАДИВОСТОКЕ

    Все ближе к Владивостоку, к железной дороге прорывались отважные красные партизаны, взрывали у белых мосты и опрокидывали под откосы воинские эшелоны. Чувствовал Владивосток близость грозы, видел надвигающуюся на него от Уссури грозовую тучу, чувствовал беду и шумел, колыхаясь с утра до поздней ночи в нервной горячке людских потоков.

    Дитерихс, сменивший братьев Меркуловых и разогнавший «нарсоб» [1 июня 1922 года было свергнуто меркуловское правительство, и власть перешла к приморскому народному собранию, именовавшему себя «демократическим учреждением»], окрестив жалкие, деморализованные остатки белогвардейцев «земской ратью», а себя ее «воеводой», поднимал иконы в церквах, моля о «даровании победы христолюбивому воинству», рассылая верноподданнические телеграммы уцелевшим «помазанникам божиим». Всюду были вкраплены фигурки цвета хаки японских оккупационных войск, которые, как муравьи, копошились в крепостных сооружениях и среди различных складов на берегах бухты.

    В кокаине и водке, в оргиях с проститутками искали белогвардейцы забвения от надвигающейся на них грозы.

    В это тревожное для приморской белогвардейщины время стали прибывать во Владивосток из Харбина первые партии пепеляевцев. Из Маньчжурии они выезжали под видом рабочих артелей, направляющихся в Приморье «на лесные разработки». От КВЖД они пользовались льготным тарифом. Конечно китайские власти отлично знали, что это за «лесорубы».

    На станции Пограничная китайские чиновники и офицеры, улыбаясь говорили:

    — Наша снай, куда и сачем ваша едет.

    Фамильярно похлопывая пепеляевцев по плечу, они добавляли:

    — Ваша белый каштан хо [хороший]. Боьшевика-хунхуза пу-хо [плохой]. Приезжающие пепеляевцы размешалась на Второй Речке, в семи верстах от Владивостока, в отведенных для них казармах. Туда же стали прибывать прежние сослуживцы Пепеляева, а также бежавшие из рядов приморской армии. Таким путем на Второй Речке быстро собрался отряд в 750 бойцов, состоявший наполовину из офицеров. По замыслу пепеляевцев, этот отряд предназначался для будущей «народной армии», которую они мечтали развернуть из восставшего против Советской власти кулачества. Ввиду какой-то «конспирации», отряд формировался под видом милиции Северной области.

    В лагере пепеляевцев на Второй Речке вовсю процветало пьянство.

    Существовало наплевательское отношение ко всякого рода вопросам высшего порядка. Многие, подражая китайцам, откровенно говорили:

    — Меркуловых контора «ломайло», у Дитерихся тоже скоро будет «ломайло», ну и приходится «ломать» новый подряд у генерала Пепеляева.

    Все это заставляло некоторых «будущих командиров дивизий и корпусов» задумываться о том, что новое покушение на Советскую власть в Якутии начиналось со старыми, испытанными негодными средствами. Близкие к Пепеляеву лица указывали ему на это отрицательное явление, напоминая о времени Колчака.

    Пепеляев же только хмурился, чертыхался и неизменно заявлял:

    — Тыловая болезнь... Уедем из Владивостока, начнется боевая жизнь — все подтянутся и выровняются...

    Дитерихс отрицательно относился к поездке Пепеляева в Якутию. Во-первых, как отъявленный монархист, он ненавидел «народоправские» чаяния пепеляевцев, во-вторых, чувствуя готовящийся удар со стороны Красной Армии, он стремился использовать отряд Пепеляева для усиления фронта приморской армии.

    Куликовский же усиленно старался вырвать у приморского правительства часть денежных средств на якутскую экспедицию. После усиленных хлопот ему разрешили выдать из правительственных сумм 20 тысяч золотых рублей²¹ и на 100 тысяч рублей гербовых и других казначейских знаков (бандеролей, почтовых марок, вексельной и актовой бумаги). Но так как па фрахт пароходов под якутскую экспедицию приморским правительством было взято 15 тысяч золотых рублей, то фактически Куликовскому вместо 20 тысяч было выдано только 5 тысяч. Тогда Куликовский решил спекульнуть шестью пудами полученных им ценных бумаг. Недолго думая, он пустил их в распродажу па 50 процентов дешевле номинальной стоимости.

    Около этого своеобразного «государственного аукциона» поднялась страшная свистопляска, которая не преминула отразиться на денежном курсе приморского правительства. Последнее, обеспокоенное падением рубля, поспешило отобрать у Куликовского ценные бумаги. Но все же Куликовский уже успел заработать на этом деле 16 тысяч золотых рублей.

    Лидер сибирской областной организацию народоволец Сазонов — «дедушка сибирской контрреволюции» — после воцарения в Приморье Дитерихса, дабы избежать участи «нарсоба», поспешил теснее сблизиться с японским генералом Фукуда. Последний еще со времени колчаковщины заигрывал с областниками. Областники, чувствуя себя в безопасности, стали крепко цепляться к Пепеляеву, предлагая возглавить его новое выступление — «через автономную Якутию к автономной от Советской России Сибири». Пепеляев отверг эти поползновения областников.

    Все же он сделал уступки областникам, разрешив им организовать при якутской экспедиции осведотдел [Осведотдел располагал небольшой типографией для распространения воззваний среди населения (И. С.)], во главе которого встали кооператор-областник А. Соболев и эсер Г. П. Грачев. В знак идеологической солидарности с якутской экспедицией областниками было передано последней бело-зеленое знамя как символ сибирской автономии. Пепеляев в свою очередь приказал своему отряду надеть традиционные пепеляевские бело-зеленые ленты вместо кокард.

    Как ни открещивался Пепеляев от различных политических партий и прочих организаций, но в своем наказе отряду перед его отплытием в Якутию он определенно высказал свои областнические чаяния по отношению к Сибири.

    Была еще одна сила, посчитаться с которой, казалось бы, следовало пепеляевцам, выступающим за «народ». Силой этой было отрицательное отношение к их затее со стороны самих трудящихся. Еще в Харбине Пепеляев получил от полпреда Озорина предостережение воздержаться от новой антисоветской авантюры, а ныне, во Владивостоке, трудящиеся снова напомнили об этом пепеляевцам, взорвав машинное отделение парохода «Охотск», предназначенного под якутскую экспедицию. Конечно все это ими было принято только за враждебные происки большевиков, а не за глас народа. Пепеляевцы, идя навстречу своей гибели, погрузились на два вновь предоставленных им парохода — «Батарея» и «Защитник»²².

    Дитерихс последний раз пытался поймать их при помощи «контрольной правительственной комиссии», которая явилась на пароходы для задержания дезертиров из рядов приморском армии. Но дезертиры благополучно съехали с пароходов на противоположный берег — Чуркин мыс, а когда закончилась комедия осмотра, с шутками и смехом возвратились обратно.

    Ворчливо шумело море. С тяжелыми вздохами волны ласкали прибрежный гранит и с торопливым рокотом убегали назад — в безбрежный морской простор, как бы пытаясь догнать «Батарею» и «Защитника», увозящих па далекий север «сибирскую добровольческую дружину» — так была наименована в приказе военная якутская экспедиция.

    Во Владивостоке остались теперь только интендантский груз «сибирской дружины» и небольшая часть людей, которые должны были выехать в Якутию со следующим, третьим зафрахтованным пароходом — «Томск», который находился в плавании и еще не возвратился во Владивосток.

    Перед самым отъездом из Харбина Пепеляев вел переговоры с эсером Калашниковым, который обещал в случае удачи Пепеляева в Якутии поднять восстание в Иркутском районе. Калашников уверял Пепеляева, что за ним пойдут красные части и некоторые красные командиры, находящиеся в Иркутске.

    Для этой цели Калашников получил от Пепеляева 5 тысяч золотых рублей в виде аванса. Этот новый союзник Пепеляева должен был выехать в Сибирь.

    В Харбине Пепеляевым был оставлен какой-то полковник-инвалид (хромой) с некоторой суммой денег. Он должен был изображать в Харбине агента Пепеляева, через которого в случае успеха или нужды Пепеляев рассчитывал получить офицерские кадры из среды белой эмиграции. Все было предусмотрено, все было подготовлено, оставалось только заарканить свободный якутский народ, чтобы потом двинуться на советскую Сибирь и Россию.

                                                                       ПОРТ АЯН

    За пределами гранитных бухт широко и вольготно раскинулся водный простор.

    После жестокого тайфуна как бы отдыхало и нежилось море. Поборовшись с непогодой, через несколько дней, к вечернему закату, «Батарея» и «Защитник» подходили к высокому скалистому берегу, освещенному алыми лучами угасающего солнца. Впереди, поднимая носом белоснежную пену и сливаясь своей окраской с цветом морской воды, шла канонерка «Батарея», а за нею, следуя в кильватере, двигался черный пассажирский пароход «Защитник». Скоро пароходы поравнялись с высоким и крутым мысом, вдающимся в море. Дальше вдоль берега тянулась отвесная стена голых и темных скал.

    Осторожно лавируя, пароходы подошли медленно к маленькой бухточке, охваченной со всех сторон лесистыми сопками, на берегах которой с двух сторон виднелись немногочисленные постройки человеческого жилья. Не заходя в бухту, пароходы остановились. Это и был порт Аян на Охотском море. Несколько десятков лет тому назад на этом месте существовал небольшой, но оживленный торговый городок, имевший значение не только для Якутской области, но и для всей Восточной Сибири в целом как пункт торгового обмена с иностранцами. Впоследствии, с открытием портов в Николаевске-на-Амуре и во Владивостоке, его значение было утрачено, и он постепенно пришел к своему первобытному состоянию.

    Из его древних построек в настоящее время сохранились лишь шесть почерневших просторных домов — баня, три больших склада, кузница и маленькая ветхая церковь.

    Места, где были остальные постройки, печально обозначались гниющими столбами и кучками битого кирпича.

    На противоположном, южном берегу бухты находилось еще одно маленькое поселение, носившее название Аянка.

    В нем насчитывалось около семи домов и несколько больших складов. Здесь проживало местное население, и тут же находились русские и иностранные торговые фирмы.

    Берег казался совершенно безлюдным. Высланный для разведки небольшой десант скоро отсигнализировал, что порт Аян занят своими, и тогда пароходы вошли в самую бухту²³. Скоро распространилось известие о присутствии в Аяне остатков разбитой якутской «народной» армии.

    На «Защитник» в сопровождении представителей областного управления прибыл и сам командующий армией — корнет Коробейников.

    Из его доклада Пепеляеву выяснилось, что восстание окончилось полной неудачей и что из всей армии повстанцев только около трехсот человек отступили к Аяну и около двухсот — к г. Охотску. Внутри же области остались разрозненные небольшие партизанские группы. По последним оперативным сводкам было установлено, что передовые силы красных находятся в двухстах сорока верстах к западу от Аяна — в поселке Нелькан — и что они намереваются проникнуть через Джугджурский хребет в Аянский район для окончательной ликвидации разбитых и деморализованных остатков белогвардейцев.

    Таким образом обстановка оказалась не только печальной, но в совершенно неожиданной для пепеляевцев, которые ехали поддержать «народное восстание». А теперь выходило, что нужно начинать все сначала.

    В унисон этим невеселым известиям надвигалась темная и пасмурная осенняя ночь. С последними лучами уходящего солнца в низины поползли седые волны холодного тумана и скрыли окружающую местность. С моря потянуло пронизывающим противным ветерком. И невидимо в тумане зашумели и заплескались у берегов ворчливые волны.

                                                      ТАЕЖНЫЕ ДИПЛОМАТЫ

    В это время в ярко освещенной и уютной кают-компании «Защитника» задумавшийся Пепеляев высказывал перед прибывшими из Аяна представителями свое предположение о необходимости обратного отъезда во Владивосток. Тогда группа гражданских представителей — «общественных деятелей» — стала настаивать на немедленной высадке приехавших войск в порту Аяне, ручаясь своими головами и даже жизнью своих семейств за будущий успех антисоветской борьбы в Якутии. Главным образом за это ратовали местные купцы и промышленники — спецы по спаиванию и эксплуатации якутов и тунгусов: Борисов Д. Г., Филиппов П. Д., Галибаров Юсуп, Попов С. П. п другие, которые и являлись активным и руководящим ядром якутского восстания 1921 года.

    Пепеляеву, еще не остановившемуся па окончательном решении, таежные дипломаты пытались доказать необходимость борьбы с соввластью, указывая на национальную самобытность якутского народа, который якобы никак не может примириться с новой формой общественной жизни, проектируемой соввластью, причем они старались все это подтвердить бесчисленными «подлинными фактами» антисоветского настроения якутов и тунгусов. Они соблазняли Пепеляева наличием больших запасов оружия, огнеприпасов и продовольствия, уже закупленного ими у иностранных торговых фирм. Одним словом, они прикладывали все усилия к тому, чтобы удержать у себя «сибирскую дружину». Вероятно, поэтому они скрыли от Пепеляева бесчисленные зверства над мирным населением, учиненные Коробейниковым, и не сообщили, что отношение населения к белым стало теперь не только отрицательным, но даже враждебным.

    В довершение всего, пронюхав про слабость Пепеляева к «простому народу» и желая лучше замаскировать свои корыстные вожделения в борьбе с соввластью, купцы заставили заговорить находившихся среди них простых тунгусов-оленеводов. Последние просто и открыто резюмировали размазню своих тойонов:

    — Сказывают, большевик отберет всех оленей. Все обчей делает. Так жить тайга нам нельзя — все пропадем.

    — Однако худой человек большевик — надо воевать с ним.

    Так заявили эти бесхитростные большие дети тайги, кругом опутанные и обманутые своей знатью.

    В выступлении темных тунгусов Пепеляев обрел фиговый листок, прикрывающий его личное желание еще раз помериться силами с Советской властью на якутских, просторах. Пепеляев дал гражданским представителям свое согласие на антисоветский поход. Тут же был отдан приказ подготовиться на завтра к высадке на берег для похода в глубь Якутской области.

    Умолкли разговоры, не стало слышно ни смеха, ни беспечных возгласов па пароходах.

    В наступившей тишине спешно покидали «Защитник» довольные своим успехом представители якутского кулачества.

                                                         Бюллетень № 1

                                   штаба сибирской добровольческой дружины

    В городе Никольск-Уссурийске 15 августа с. г. делегации Якутского областного управления, во главе с г. Ефимовым, имела свидание с правителем Приморья генералом Дитерихсом. В результате дружественных переговоров с делегацией правитель издал следующий указ:

                                                                          УКАЗ

                                            правителя Земского Приморского края

                                                              17 августа 1922 года

                                                                             № 31

    Прибывшая из Якутской области делегация Временного якутского областного народного управления сообщила, что население Якутской области стало па путь борьбы с Советской властью и с осени прошлого года с оружием в руках борется с Красной Армией.

    В целях более планомерной борьбы с террористической Советской властью повстанческое население Якутской области в составе уездов: Якутского, Вилюйского, Верхоянского и Колымского 12 марта с. г. избрало областную правовую власть — Временное якутское областное народное управление, вод руководством которого население ведет сейчас самую отчаянную войну с коммунистами. Означенная правовая власть, признавая, что Якутская область является неделимой частью Российского государства, в то же время в силу административного, территориального подразделения Российской империи объявляет Якутскую область самостоятельно управляющейся областной единицей Российской земли и сообщает, что якутская правовая власть — Временное якутское областное народное управление — передает всю полноту власти Якутскому областному земскому собранию.

    Ознакомившись с изложенным положением Якутской области и приветствуя Временное якутское областное народное управление, призываю управление и население Якутской области к солидарной работе на пути борьбы с гнетом коммунизма и воссоздания великой, единой, мощной и неделимой России.

    С помощью бога вперед! С доблестным вождем генералом Пепеляевым мы непобедимы!»

                                                      В ПОХОД НА НЕЛЬКАН

    Сложившаяся обстановка требовала от пепеляевцев быстрых и решительных действий. Нужно было не дать противнику занять единственный горный проход в глубь Якутии через хребет Джугджура, находящийся в семидесяти верстах западнее Аяна.

    Поэтому Пепеляев решил через три дня выступить на Нелькан, где он рассчитывал, неожиданно появившись, захватить пароходы красных и их продовольствие и тогда водным путем продвинуть свою дружину в глубь Якутии, в ее центральный, населенный район.

    Переход из Аяна в Нелькан был рассчитав на двадцать дней. Дружина должна была двигаться по старому торговому пути, который пролегал между этими пунктами, находившимися друг от друга на расстоянии двухсот сорока верст. Этот тракт носил некогда название «коммерческого тракта Русско-американском компании», но в настоящее время от него осталась отвратительная дорога с прогнившими гатями, заросшая лесом и отмеченная редкими уцелевшими придорожными столбиками. Тракт на веем своем протяжении шел через таежную глушь, совершенно необитаемую, где лишь случайно можно было повстречаться с тунгусами-охотниками. Ввиду спешности марша и трудности пути Пепеляев решил не обременять себя громоздким транспортом и ограничился на шестьсот человек тремястами пудов продовольствия и двумястами сорока пудами необходимого военного груза.

    Под означенные тяжести гражданское управление доставило семьдесят лошадей и сто двадцать оленей.

    Пепеляев, желая отвлечь внимание противника от своих главных сил или в крайнем случае раздробить его силы, решил организовать наступление на Якутск еще и с северо-востока, с Охотско-Якутского тракта. Для этой цели он и отправил на пароходе в Охотск генерала Ракитина с несколькими офицерами и запасом оружия. Ракитин должен был сформировать там отдельный отряд из якутов и русских и по первому зимнему пути двинуться на Якутск.

    После высадки войск в продолжение трех дней в Аяне кипела необыкновенно шумная жизнь. Всюду копошились и двигались люди.

    Очевидно, впервые за свою жизнь так шумел Аян, Его прошлая история не знала присутствия такого множества хлопотливых вооруженных людей. Спокойно спал, убаюканный зимними метелями и морскими бурями, среди лесистых отрогов Джугокура. И только ныне, с пепеляевцами, докатились до Аяна отзвуки революционной борьбы и прервала безмятежный сон северной Аркадии²⁴.

    Наконец все приготовления к походу на Нелькан были закончены. Утром 10 сентября выступил авангардам 1-й батальон дружины.

    11 сентября выступили главные силы, с Пепеляевым во главе. Перед выступлением, на смотре, Куликовский — управляющий областью²⁵ — произнес напутственную речь, вдохновляя войска на ратный подвиг во имя «счастья всего «русского народа».

    Накануне своего выступления Пепеляев написал письмо своей жене (оставшейся в Харбине). Это письмо он отправил с поручиком Кошкодамовым (приятель Калашникова, эсер).

    В своем эксцентричном письме Пепеляев молится богу, много изливает обывательских чувств; упоминая же о Кошкодамове, пишет: «Славный он, только жаль, что женат на еврейке». И дальше: «Я глубоко верю, что к будущей осени безусловно не будет коммунистической власти в Сибири».

                                                              «ДЕКЛАРАЦИЯ

                     Революционного комитета и Совета Народных Комиссаров ЯАССР

                       по поводу вступления на территорию ЯАССР пепеляевских войск

    Наша молодая Якутская Автономная Социалистическая Советская Республика пережила неслыханно тяжелый по своим последствиям год развития в крае повстанческого движения, нанесшего республике неисчислимые разрушения народного хозяйства и истощившего лучшие как культурные так и экономические силы края.

    В настоящее время повстанчество как таковое ликвидировано. Сохранились лишь жалкие остатки повстанческих отрядов, которые вырождаются в обыкновенные уголовно-бандитские шайки и занимаются грабежами и вырезыванием мирных жителей. Махрово-белогвардейские элементы — русские офицеры, активные организаторы, также часть представителей якутской национальной интеллигенции — сбежали по направлению Оймякона, Охотска, Аяна и на север. Основная масса бывших повстанцев бросила белогвардейский командный состав и разошлась по домам. Таким образом повстанчество в целом, с средневековыми зверствами, ужасами и непосильными для населения поборами, потеряв всякую почву, разложилось на свои основные части и к 1 октября считается ликвидированным во всех частях ЯАССР, за исключением самых отдаленных и глухих северных округов.

    Революционный комитет ЯАССР в ознаменование провозглашения автономии и в целях сохранения культурных сил края своим манифестом от 22 апреля 1922 года и постановлением Ревкома, Совнаркома и военкомандования от 18 августа 1922 года полностью амнистировал всех повстанцев, сдавшихся Советской власти.

    Этот шаг революционных органов власти встретил радостный отклик во всех слоях населения. Лучшая часть якутской национальной интеллигенции решительно и твердо заявила о своей поддержке и признании Советской власти.

    Со всем рвением и старанием она принялась за строительство автономной Якутии. Население вернулось к мирному труду и с удвоенной энергией ярче приступило к налаживанию своего разрушенного хозяйства. Стремясь к скорейшему восстановлению нормальной жизни и желая изжить гибельные последствия повстанческого движения, Революционный комитет ЯАССР приступил к производству выборов в Советы на местах. Объявлено уже время и сроки улусных (волостных — И. С.), окружных и Учредительного Всеякутского съездов Советов якутского трудового народа.

    Революционный комитет со всей решительностью взял курс на восстановление мирной жизни в полном соответствии с чаяниями и стремлениями всего народа, выраженными в постановлениях многочисленных съездов, совещаний, митингов и сходов.

    За последнее время достигнуто полное единение власти и населения. Якутский трудовой народ на своих съездах и совещаниях с полным удовлетворением отмечает военную, политическую и хозяйственную работу Революционного комитета и Совета Народных Комиссаров ЯАССР и высоко гуманное отношение к населению Красной Армии.

    Однако заклятые враги якутского народа, отбросы российской контрреволюции, при косвенной поддержке империалистов Дальнего Восток, снова пытаются протянуть свои окровавленные лапы на молодую, еще не окрепшую Якутскую республику. Враг уже вступил на территорию ЯАССР.

    Войска генерала Пепеляева и его присных не имеют никакого отношения к повстанческому движению и к населению. Войска генерала Пепеляева представляют собой выгнанные из Приморья силами народно-революционной армии ДВР, разбитые остатки прежней колчаковской армии, теперь меркуловской, и всей приморской контрреволюции. Они — заклятые враги всех трудящихся масс и якутской нации.

    Цели и задачи их ясны: они идут разгромить и уничтожить Якутскую Автономную Социалистическую Советскую Республику, поработить якутский народ и разграбить богатства нашего края.

    Борьба, которая предстоит с ними, есть борьба за жизнь и смерть якутской нации, борьба за существование автономной Якутии. Поэтому все, кто примкнет к белогвардейским бандам ген. Пепеляева, будут объявлены врагами якутского народа и понесут должную кару со стороны Советской власти.

    Революционный комитет и Совет Народных Комиссаров ЯАССР обращаются с призывом ко всему населению ЯАССР — сплотиться вокруг знамени Советской власти и единым фронтом выступить против наступающего врага якутский нации.

    Ко всей якутской национальной интеллигенции: проявить особую энергию и силу в обороне ЯАССР и призвать свой народ на защиту автономной Якутии.

    Ко всем амнистированным повстанцам, обманом вовлеченным в борьбу с Советской властью: встать на защиту ЯАССР, вооружиться и вместе с Красной Армией повести беспощадную борьбу с разбойничьими бандами генерала Пепеляева.

    Братья якуты, тунгусы, крестьяне и все трудящиеся! Наша Красная Армия, которая проливает кровь, ограждая интересы Якутской республики, нуждается в братской помощи обмундированием, продовольствием и в транспорте и ждет вашей поддержки. Придите на помощь красным войскам.

    Революционный комитет и Совет Народных Комиссаров ЯАССР со своей стороны заявляют всему населению Якутии, что несмотря на начатую жесткую борьбу с зарвавшимися врагами якутского народа, они со всей твердостью и последовательностью будут проводить ту политическую линию, которая выражена в манифесте Ревкома ЯАССР от 22 апреля 1922 года.

    Принимая во внимание, что и в рядах пепеляевских войск имеется не мало искренне раскаивающихся, Революционный комитет и Совет Народных Комиссаров ЯАССР объявляют, что всем казакам, офицерам и солдатам, сложившим оружие и сдавшимся па милость Советской власти, в соответствии с постановлением ВЦИК от 7 августа с. г. гарантирована личная неприкосновенность.

    14 октября 1922 года, г. Якутск.

    Врид. председателя  Революционного комитета и председатель Совета Народных Комиссаров ЯАССР Ис. Барахов.

    Члены Революционного комитета: А. Бахсыров, Байкалов, С. Аржаков, Назаров, Широких.

    Народные комиссары: НКЮ — Стефанюк, НКРКИ — Киренский, НКФ Семенов.

    Уприотель — Сивцев, ПКП — Донской (2-й)

    Секретарь Ревкома и Совнаркома — К. Никифорова».

    (Газета «Автономная Якутия» от 17 октября 1922 года).

                                                                 «ОБРАЩЕНИЕ

              Революционного комитета ЯАССР к населению Якутии о вступлении ряды

             Якутских народно-революционных добровольческих отрядов (Якнарревдот)

                                          и о сборе добровольных пожертвований

    Существованию автономией Якутии и ее хозяйственному возрождению от разрушительных последствий гражданской войны грозит смертельная опасность. На юго-восточной окраине обширной Якутской республики, на побережье Охотского моря, в порту Аян, 8 сентября высадились бслогвардейские банды генерала Пепеляева. Эти банды уже находятся в настоящее время на территории ЯАССР.

    Рабоче-крестьянская Красная Армия не раз разбивала контрреволюционные полчища монархических генералов. Она не раз своей сплоченностью, идейной спайкой и политической сознательностью опрокидывала их. Без сомнения, она и на этот раз сумеет разделаться с наглым врагом.

    Но наша якутская Красная Армия, будучи занята на фронтах серьезными и крупными боевыми операциями, нуждается в. помощи малых подвижных отрядов, знакомых с местными условиями и языком, обеспечивающих наши фланги, разрушающих тыл противника и занимающих на важных направлениях местные пункты, улусы и наслеги (сельские общества — И. С.).

    Такие отряды может дать сама Якутия, выделив па укомплектование их своих лучших и смелых сынов.

    Революционный комитет ЯАССР решил сформировать ряд таких отрядов. На пленарном заседании своем от 19 октября с. г. он принял особое, положение об Якутских народно-добровольческих отрядах (Якнарревдот), организация которых имеет специальной целью уничтожение банд дальневосточных контрреволюционеров, пытающихся разгромить и уничтожить ЯАССР, поработить якутский народ и разграбить богатства автономной Якутии.

    На основании этого постановления приказом комвойсками ЯАССР назначен особый штаб Якнарревдота в гор. Якутске. По всем улусам и наслегам открылась запись добровольцев. В Якнарревдот могут вступать и бывшие повстанцы, желающие защитить свою нацию от новых поражений и кабалы.

    Семьи бойцов Якнарревдота будут пользоваться всеми правами семей красноармейцев, причем, учитывая специфические особенности Якутского края, Революционный комитет вырабатывает особое положение об оказании помощи на местах семьям бойцов Якнарревдота.

    Якутская республика, переживающая тяжелые годы хозяйственной разрухи и вынужденная содержать значительные красноармейские силы для борьбы с зарвавшимися врагами, нуждается в посильной помощи и поддержке самого населения в деле содержания вновь организованных якутских отрядов.

    Революционный комитет ЯАССР призывает население всей Якутии путем добровольных пожертвований оказать посильную помощь организации Якнарревдотов.

    Революционный комитет предлагает всем местным органам взлети — улусным и наслежным депутатам, ревкомам и советам — приступить к сбору добровольных пожертвований в пользу Якнарревдота и открыть запись добровольцев.

    Все, кому дорога жизнь и свобода автономной Якутии, в ряды Якнарревдота!

    Все, кто не хочет порабощения якутской нации, записывайся в Якнарревдот!

    Все, кто не хочет восстановления старого режима полицейской кабалы и русского офицерского разгула, идите в Якнарревдот!

    Все, остающиеся на местах и не могущие почему-нибудь вступить в ряды Якнарревдота, ваша обязанность — оказать посильную помощь организации и содержанию своих якутских отрядов. Несите свои пожертвования.

    Врид. председателя Революционного комитета ЯАССР Ис. Барахов.

    Секретарь Ревкома К. Никифорова».

    Декларация и обращение якутского советского правительства встретили самое широкое сочувствие среди населения. Они поддержали отряды не тольько живой силой, но и материальными средствами. Запись добровольцев, ввиду большого их наплыва, пришлось приостановить. Основу добровольческих отрядов составили бывшие повстанцы, как рядовые бойцы, так и командиры, как более испытанные в боевом отношении. Было много пожертвовании. Жертвовали: лошадей с седлами, рогатый скот, меховую одежду, рукавицы, шапки, обувь и продукты. Из Вилюйского и Олекминского округов на имя ревкома поступали телеграммы с просьбою разрешить формирование добровольческих отрядов и отправку их в Якутск. Но ввиду дальности от этой помощи пришлось отказаться.

    Так готовилось население Якутии к встрече Пепеляева.

                                                    БУДНИ  ТЫЛА  У  БЕЛЫХ

    Закончила свое бесславное существование «якутская народная армия». После демобилизации ее остатков из вновь принятых якутов -добровольцев, в количестве около двухсот человек, был сформирован 3-й отдельный якутский батальон, который приступил в Аяне к усиленной военной учебе под руководством нескольких офицеров-пепеляевцев с прикомандированными к ним переводчиками из якутских интеллигентов.

    Бывшийй командующий якутской армией Коробейников и его ближайший помощник полковник Дуганов, имея при себе больше пуда золота и порядочно пушнины, с частью офицеров, всего около 15 человек, уехали с пароходом «Защитник» во Владивосток, Управобластью Куликовский отдал распоряжение о расформировании «якутского областного народного управления», находящееся в Охотске.

    Все дела и средства последнего должны были поступить в распоряжение управобластью, а члены управления оставались при Куликовском в качестве якутских особоуполномоченных.

    Это распоряжение увез в Охотск ранее командированный туда генерал Ракитин.

    Но «якутское областное народное управление», обосновавшееся в Охотске, около миллионного склада товаров, принадлежащих якутскому купцу Никифорову, ответило на приказ Куликовского весьма дипломатично, что оно признает Куликовского как управляющего областью, приветствует прибывшего с дружиной генерала Пепеляева и будет всемерно оказывать ему помощь в борьбе с соввластъю в Якутии.

    О расформировании управления и о приезде его членов в Аян, в распоряжение Куликовского, управленцы умышленно умолчали.

    Таким образом в области фактически сложились две антисоветские власти: одна с Пепеляевым и Куликовским во главе, стремилась к захвату Якутска, пробиваясь к центральным районам области, и вылилась в форму военной диктатуры; а другая, в образе «якутского областного народного управления», все свое внимание устремила на север как на наиболее богатый пушниной район, где было выгодно и удобно реализовать никифоровские товары.

    30 сентября в Аян па большом океанском пароходе Доброфлота «Томск» прибыл из Владивостока со ста пятьюдесятью бойцами и двадцатью тысячами пудов разного интендантского груза генерал Вишневский, помощник Пепелясва.

    В это время находившийся в Аяне член «якутского областного народного управления» Рязанский А. П. передал Вишневскому адресованное на имя Пепеляева письмо от председателя управления Ефимова [В тексте опечатка: «Ефремова»], который писал следующее:

    «Сов. секретно. Охотское побережье и Якутская область с ее пушными богатствами привлекают внимание дельцов всех категорий, начиная от Бочкарева и Лесникова²⁷ и кончая Сснтяповым, Яныгиным и другими, с их бесчисленным множеством соратников. Все эти люди, нисколько не думай о благе своей родины и в то же время муссируя лозунги восстановления родины, работают для своих личных, корыстных целей.

    Эти люди взаимно конкурируют Друг с другом, живут между собою, как кошка с собакой, и в то же время расстраивают нормальную жизнь, способствуя нравственной порче населения и воспитывая его в духе авантюризма и атаманщины. Бочкарев и Яныгин внесли не мало отрицательных элементов в среду якутского населения, о чем вам подтвердят М. М. Сивцев, И. Л. Слепцов, Е. Л. Слепцов, И. Г. Сивцев и другие якуты.

    Во имя обеспечения своего тыла, каковым является порт Охотск (вообще Охотское побережье), необходимо вам всех «героев» Охотского побережья разоружить и установить свою твердую власть.

    Я лично потерял надежду па то, что приморская власть против охотских авантюристов примет какие-либо меры, ибо Бочкарев и другие во Владивостоке имеют своих агентов из лиц, очень близко стоящих к правящей сфере».

    Рязанский стал усиленно просить Вишневского [В тексте ошибочно: «Ракитина»] об отправке в Охотск отряда из дружины для смены охотского гарнизона, состоявшего из бочкаревцев, который, по заявлению Рязанского, был враждебно настроен к якутам, вел разгульную жизнь и был нечист на руку. Ввиду того, что охотский порт по стратегическим соображениям было желательно закрепить за дружиной, просьба Ефимова и Рязанского была удовлетворена, и в Охотск с пароходом «Томск» был командирован с небольшим отрядом капитан Михайловский — один из приближенных Пепеляева и близко стоявший к областнической организации.

    По прибытии капитана Михайловского в Охотск после небольших препирательств бочкаревцы согласились «добровольно» оставить город и выехать с пароходом «Томск» во Владивосток.

    Генерал Ракитин при помощи «якутского народного управления» уже формировал отряд из остатков повстанцев в местности Арка, в ста пяти верстах северо-западнее Охотска.

    Вместе с Михайловским в Охотск прибыл ехавший из Владивостока действительный статский советник Соколов И. М. с целым штатом гражданских служащих, назначенный Дитерихсом на должность управляющего Охотским районом.

    Пароход «Томск» на обратном пути зашел в Аян, где было устроено совещание, на котором присутствовали управляющий областью Куликовский, приехавший из Охотска с пароходом «Томск» купец Никифоров Гавриил Васильевич и др. Никифоров доложил совещанию, что в настоящее время в Охотске беженцев и бойцов около пятисот человек, лошадей около трехсот.

    На Новом Устье находится отряд милиции — сорок человек. Вся пушнина областного управления ликвидирована па покупку товаров и оружия для армии и уплаты долгов.

    Фирме «Свенсон» дан новый заказ на товары осенним рейсом и выдан задаток в 50 тысяч рублей.

    По соглашению с совещанием Никифоров сейчас же уехал в Японию для выполнения нового заказа на теплую одежду и оружие.

    Пароход «Томск» ввиду ранней осени больше в Аян не вернулся.

    Канонерка «Батарея» незадолго перед этим также ушла во Владивосток.

    С уходом пароходов прекратилась всякая связь с внешним миром, которая поддерживалась через радиостанцию па пароходах.

    Приемная радиостанция в Аяне находилась еще в стадии установки, а радиостанция в Охотске была разрушена красными при занятии города бочкаревцами²⁸.

                                                         НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

    В одно яркое осеннее утро, залитая лучами восходящего солнца, сверкая белоснежными бортами, в Аянскую бухту неожиданно влетела изящная моторная яхта.

    Вскоре в штаб гарнизона к пепеляевцам заявились два незваных гостя.

    Один из них, по своему внешнему виду напоминавший типичного офицера японской армии, ни слова не говорил по-русски и был одет в дорогой штатский костюм.

    Другой был японец из местной фирмы «Арай-Гуми», сопровождавший первого в качестве переводчика.

    Приехавший японец отрекомендовался представителем одной очень крупной японской торговой фирмы и попросил информировать его о положении в Якутской области и о целях сибдружины, заявив, что эти сведения ему необходимы по коммерческим соображениям.

    В кратких словах посетителю обрисовали положение в Якутской области и весьма поверхностно рассказали о намерениях дружины.

    Но «коммерсант» оказался очень назойливым, начав излагать свои соображения относительно антисоветской борьбы в Якутии.

    В результате он советовал установить дружественную связь с Японией, предлагал для этой цели командировать в Токио представителя от сибдружины, которого он брался доставить в Японию па своей яхте и там представить ого видным членам своего правительства.

    Увлекшись разговором, японский «коммерсанта довольно быстро начертил па бумаге схематическую карту Якутской области, на которой, неожиданно для собеседников, написал красивым почерком русское слово «Нелькан» и, спохватившись, быстро его зачертил.

    Наконец японцу определенно сказали, что все его разговоры и предложения бесполезны, ибо Пепеляев отрицательно относится к японцам.

    Тогда загадочный японец сделал еще одну попытку добиться желательных для него результатов. С этой целью он направился к управобластью Куликовскому. Но там его ожидала неприятность: Куликовский признал в нем японского офицера, с которым ему раньше приходилось встречаться в Николаевске-на-Амуре.

    После разоблачения инкогнито японец открыто предложил Куликовскому помощь со стороны Японии в антисоветской борьбе, на территории Якутии.

    Куликовский отказался от подобного предложения, и на следующий день, с попутным ветром, умчалась в морс белокрылая изящная яхточка, унося с собой неудачного «коммерсанта,» по части контрреволюционного товара.

                                           НЕЛЬКАНСКАЯ НЕУДАЧА ПЕПЕЛЯЕВА

    Поселок Нелькан, расположенный по правому берегу реки Маи, имеет всего лишь двадцать пять домов. Он является перевалочной станцией для грузов, следующих из порта Аян в Якутск.

    Все грузы, прибывающие морским путем, шли до Нелькана вьючным порядком, а в нем перегружались на суда и сплавлялись по рекам Мае, Алдану и Лене до самого Якутска.

    За время гражданской войны в области все жители этого поселка разбежались, и в нем осталась только одна семья, которая приютила у себя четверых детей, родителей которых расстрелял Коробейников только за то, что их родственник служил у красных.

    К этому поселку и стремился незаметно подойти с отрядом Пепеляев, рассчитывавший захватить продовольствие и пароходы у красных.

    После изнурительного похода, израсходовав все продовольствие и потеряв в пути конский состав и олений транспорт, пепеляевцы 27 сентября [В книге указано не точно: « 1 октября»] ударили по Нелькану с нескольких сторон, предварительно устроив засаду по реке Мае у Семи Протоков.

    Но удар их оказался напрасным.

    Войска пошли в пустой и голодный поселок, в котором очутились, как в западне.

    Двигаться вперед по реке было не на чем и не с чем, назад также, не с чем было идти, к тому же началось осеннее бездорожье, которое всякое сообщение с Аяном прекращало месяца на полтора, до первого зимнего пути.

    Шестьсот пепеляевцев оказались в трагическом положении. Начали истреблять оставшихся в поселке собак, кошек, сырые, невыделанные кожи животных, промышляли за воронами и прочей живностью. Белые в Нелькане оказались в таком же положении, как красные в свое время в Аллах-Юньской, с одной лишь разницей — одни ели кожи, голодали за революцию, за новый мир, за освобождение всего человечества от капитала, огромного ненасытного паразита, высасывающего кровь из гигантского тела пролетариата всех стран, другие же терпели бедствия и всяческие лишения, дабы отстоять твердыни Молоха и продлить существующее на земле вековое рабство.

    Пепеляев дважды посылал нарочных в Аян с категорическим требованием немедленно доставить в Нелькан продовольствие и теплое обмундирование.

    В ответ на полученные приказы Пепеляева местные жители в Аяне беспомощно разводили руками, заявляя, что судьба пепеляевцев в Нелькане теперь зависит от «воли господней и от силы возможностей».

    При помощи якутов, находившихся в отряде, Пепеляев связался с кочующими тунгусами, совместно с которыми устроил совещание и попросил у них помощи.

    Тунгусы согласились помочь Пепеляеву, обещав до подхода транспорта из Аяна снабжать дружину мясом, а самому Пепеляеву они дали несколько оленей и проводников, и он выехал в Аян.

    Через неделю после приезда Пепеляева в Аян оттуда к Нелькану был выслан транспорт в сорок оленьих нарт.

    Этот транспорт был быстро сколочен благодари горячему участию в этом деле купца Филиппова, пользовавшегося большой известностью среди тунгусов, редкий из которых не был у Филиппова в вечном долгу.

    5 декабря Пепеляев выехал обратно в Нелькан.

    Туда же в скором времени выступил и генерал Вишневский со сводным отрядом.

    Этот тяжелый урок все же не поколебал у пепеляевцев уверенности в конечном успехе их предприятия.

    Они по-прежнему верили, что дружина, преодолев громадные голодные пространства тайги и выйдя в населенную полосу области, будет радостно встречена призвавшим ее якутским народом как его избавительница от «большевистского засилья».

    Дружина начала готовиться к дальнейшему продвижению в глубь области. Начальник штаба дружины полковник Леонов делая вывод о военно-политическом положении в Якутии, писал:

    «Борьба предстоит весьма тяжелая как по условиям местности, так и из-за соотношения сил и средств. В то время как перед нами отлично вооруженный противник, численностью от трех до четырех тысяч, у нас пока имеется 900 человек и полное отсутствие вооружения, каковым можно было бы снабдить население».

    Генерал Пепеляев пишет Дитерихсу:

    «10 октября 1922 года № 22, с. Нелькан. Ваше высокопревосходительство! После пятнадцати дней похода занят Нелькан. Красные, не приняв боя, ушли по реке Мае вниз — в Усть-Майское. Начальник штаба полковник Леонов подробно в смоем докладе изложил о нашем положении, о политической и оперативной обстановке. Немного не согласен с его оценкой психологического состояния красных войск. Полагаю, что их начальники безусловно найдут способ поднять дух своих войск и перед нами несомненно предстанут вполне боеспособные части.

    Борьба будет упорная и серьезная. Красные будут отходить на свои резервы к Якутску, могут выставить против нас до трех тысяч пехоты с тридцатью пулеметами и шестью орудиями. Мы же будем всецело зависеть от настроения местных жителей, в особенности в смысле питания. Все же, я полагаю, и у нас много данных для успеха, и потому я решаюсь на зимний поход. В первых числах ноября выступаю на д. Петропавловское от Нелькана пятьсот верст.

    Если поможет господь и даст нам успех и мы возьмем Якутск, постараемся связаться с вами по радио».

                                                     ИЗ ДНЕВНИКА СОБОЛЕВА

    Начальник осведотдела при дружине, коопоратор-областник А. Соболев, в своем дневнике между прочим писал:

    «Галибаров — молодой еще сравнительно человек, благообразный, черты лица не лишены некоторого изящества, говорит по-простонародному, вкрадчиво, глаза никогда прямо не смотрят на вас. Первое впечатление располагающее. «Вот человек и умный и преданный делу», думаешь. Но па меня он очень скоро стал производить впечатление отталкивающее. Отряд ужасно голодал. Прибыл Галибаров (заведующий транспортом) па шести лошадях. Сегодня стало известно, что ночью в складе Галибаровым сложены запасы. От комиссии полковник Суров даже выяснил, что в складе обнаружено: один ящик коньяку, табак, сигары, масло, мануфактура и пр. Коньяк и сигары, припасены Галибаровым для подарков офицерам. В Аяне Галибаров подарил Смакотину лошадь, и тот теперь горой стоит за Галибарова. Алексеев рассказывал мне, что Галибаров вместе с поручиком Вронским возили в июле в армию товары из военного склада (Нелькан. — И. С.) и эти товары меняли на меха. У Галибарова есть товары, спрятанные в тайге. Здесь, надо полагать, и лежит причина, почему он (Галибаров. И. С.) стремится сюда.

    Сейчас он обделывает свои личные дела — собирает белку. У Галибарова на пиру были Леонов, Цевловский, вероятно и Рейнгард. У него же напился Самойлов. Куликовский, самолюбивый бездельный старикашка, стремится всю вину переложить на других. Выходит, что он все знал и предвидел и мы сами виноваты, что сюда зашли и голодаем. Из письма в дружину выясняется, что в Аяне поголовное пьянство. Поведение офицеров и в Нелькане тоже недостойно: воруют, ведут себя грязно, позволяют ругать себя простым солдатам матерно и т. д.

    18-Х1 командующий попросил меня сделать надпись па иконе, которую решили поднести Ник. Ив. Алексееву²⁹ после производства в подпоручики. Я взял из евангелия из 5-й гл. Матфея, ст. 7 и 5 и из 10-й, 11 и 12 и под ними поставил: «Не в силе бог, а в правде». Тут же решено было преподнести евангелие, на котором я написал: «Подпоручику Алексееву от сибирской добровольной дружины».

    Из рассказов А. Нестерова мне стало видно, что Галибаров находится я неограниченном доверни у Коробейникова, был полновластным распорядителем в продовольственном и хозяйственном отношениях. Одним давал по 600 аршин мануфактуры, а партизанам по 1,5 аршин. Результатом этой политики явилось охлаждение подъема и отход от движения. По 600 аршин досталось «благонадежным» тунгусам. За эту мануфактуру они еще не расплатились. Галибаров, видимо, и торопится па Алдан, чтобы собрать эти долги.

    Во все время стоянки Галибаров спаивал Леонова, Цевловского, Рейнгарда и др., добиваясь своего: чтоб Пепеляев брал в руки гражданскую власть.

    Прокопьев ругает Галибарова, у них с Коробсйниковым были личные дела, и Галибаров от народного бедствия разбогател. Привез в Аян 30 тысяч белок.

    Для меня теперь несомненно, что людей, пошедших по глубокому убеждению в необходимости бороться за народ и родину, относительно мало. Большинство идет с целью вернуться домой. Эта часть, не задумываясь глубоко над целями движения, верила в генерала и за ним шла. В огромном большинстве это хорошие люди и могут быть прекрасными боевыми элементами. Часть добровольцев — авантюристы и неудачники, которым деваться было некуда и есть нечего. Для многих возврат назад, далее если бы он был возможен, — незначителен; но и к большевикам они не пойдут.

    «Мы много говорили с полковником Шнапперманом. Мы с ним единомышленники в том, что Якутская область для нас в общесибирском движении только трамплин (упругая доска, которая употребляется при гимнастических прыжках. — И. С.) — в ней мы должны окрепнуть, увеличиться числом и найти материальные ресурсы для похода на Иркутск.

    По занятии Иркутска мы должны в самое скорое время продвинуться до Киренска и далее поставить себе цель попасть в Жигалово перед распутицей Из Якутской области мы должны идти на Бодайбо и Забайкалье, потом па Иркутск и Балаганск, из Усть-Кута на Верхнеудинск. Главный кулак — на Иркутск, в остальных пунктах — демонстрация для отвлечения внимания противника и возбуждения партизанского движения».

    Так думал Пепеляев, так думали его сподвижники. Они мечтали мимоходом забрать Якутию и через ее коридор (река Лена) пойти на Сибирь.

    Все ударились в стратегию, все строили планы своих будущих побед.

    Дитерихс устраивал маскарады на Востоке, наряжая думным боярином, но ему это не удалось, ибо население прекрасно знало, что за физиономия скрывается под этой маской.

    Пепеляев же решил устроить маскарад в Якутии. Ему в этом отношении было гораздо легче. Ведь якут темный, он и без маски с трудом узнает Пепеляева, ибо «тойон с золотыми погонами», да еще в чине генерала, впервые появился на восточной окраине Якутии.

    Но его превосходительство немного опоздало: хозяин республики — Вссякутский съезд Советов — сразу узнал, что за птица села в порту Аяне.

    Пепеляев принес с собой клич пепеляевцев: «На Сибирь, на Волгу!».

    На Дальнем Востоке они его истерически выкрикнули и... уехали в Японию. Точь-в-точь как балаганный петрушка — взвизгнул и юркнул за ширму. Пепеляев бросил в якутские массы новый клич; «Через Якутию па Урал, на Волгу, на Москву!» Последний припадок падучей болезни генерала происходил в холодной Якутии только потому, что больше припадкам на других окраинах не верили и симулянтов охлаждали.

    Как окончился припадок генерала Пепеляева в Якутии, это мы увидим дальше.

    Куликовский еще оставался в Аяне. Узнав от лиц, приезжавших из Нелькана в Аян, о художествах Галибарова, он решил воздействовать на последнего и написал ему письмо:

                                          ПИСЬМО КУЛИКОВСКОГО К ГАЛИБАРОВУ

    «Юсуп Алексеевич! Буду писать откровенно. Содействие местных сил со стороны рядовых местных сил встретило только грабеж. По-видимому думаю: «Дурак тот, кто не воспользуется моментом!» Мне говорили, что даже и один крупный деятель, обязанный всеми своими силами и средствами содействовать дружине, выражался так же (подразумевается сам Галибаров. — И. С.). Вы и Филиппов как местные люди (Галибаров татарин, Филиппов — русский. — И. С.) могли бы много помочь, но вместо этого вы только враждуете и думаете о своем личном благе. Всем известно, что вы одно из тех лиц. затеявших нельканский поход с Коробейниковым. Но дело теперь сделано, и важно теперь общее напряжение в работе. Самое же важное теперь, чтобы вы, Филиппов и Борисов³⁰ не сваливали друг на друга неудачи, не стремились выслужиться перед генералом, один за счет другого, а работали па совесть. Я отворачиваюсь, когда здесь говорят о ваших делах. Не подумайте, что говорит это Филиппов и Борисов. Нет, говорят многие другие. И помню одно — вы на первом совещании у меня в избе, в Нельканес, сказали: «Я отдам все на борьбу с большевиками» (всю Якутию на разграбление и сам первый буду грабить. — И. С.). Тут был и Филиппов, но он молчал. Вы не отдали на дело борьбы даже спасенные вами 12 кип мануфактуры и не только не отдали, но даже перепоручили из склада. Это не Филиппов говорил. Говорят, мало того, чтобы быть возле фронта и влиять на Коробейникова, вы очутились на Алдане и спекулировали там. Я знаю, что вы плохо относитесь к Борисову (заместитель Куликовского. — И. С.). Но подумайте по совести, что было бы с нами, если бы не было Борисова. Я скажу: пришлось бы кричать «караул». Я преклонюсь перед вами и признаю публично в печати ваши заслуги, если факты убедят меня...

    Я узнал, что вы меня считаете выдохнувшимся. Я вполне согласен с вами. Найдите человека, который бы заместил меня, и я сойду со сцены, буду вести работу, доступную моим силам. Я знаю, что я малополезный общественный деятель, и ваше откровенное мнение о себе уважаю... Вы думаете обо мне как о плохом общественном деятеле, выдохшемся из-за старости, — я ничуть, не в претензии на вас, я и сам это знаю.

    Еще раз прошу вас не забыть, что ваши услуги па пользу Якутской области мною будут отмечены в печати.

    Аян, 15-ХI 1922 года.

    П. Куликовский.»

    В этом своем письме Галибарову управляющий областью Куликовский превратился в бессильного, слабовольного старика. Галибаров хорошо знал Куликовского, и потому «глава области» не мог уже разыгрывать перед Галибаровым свою актерскую роль: грим пришлось снять.

    В своем письме, вместо решительных действий, он просит и нюнит перед Юсупом! Иначе и быть не могло, ибо Куликовский сам был замешан в грабеже народного добра, а отсюда вполне понятны как тон, так и содержание всего его письма.

    А Галибаров рвал и тащил без всякого стеснения и где только можно было. Деньги, деньги и деньги — вот был его лозунг «момента». Грабь, где возможно, тащи все, что можно, — и Галибаров тащил. Об этом свидетельствует следующий документ:

                                                            «ПОДЛИННЫЙ ДОГОВОР

                                между Галибаровым и торговой фирмой «Олаф Свенсон»

    Первый обязуется предоставить до 1 января 1923 года пушнину на 120 тыс. зол. руб., вторая отпускает товарокредит на эту сумму. Галибаров обязуется не продавать пушнину другим фирмам, а фирма не покупать от других клиентов, кроме: Дм. Павл. Борисова, Ив. Ник. Волкова, Петра Дм. Филиппова, Вас. Фом. Артамонова и Ив. Андр. Кирилина³¹. Договор заключен 1922 года (месяца нет. — И. С.) 17-го дня, порт Аян».

    Галибарову от «Олаф Свенсон» в Аяне 26 августа 1922 года выдано три чека на 1500 белок и 30 лисиц, на сумму 5000 американских долларов, с получением в конторе «Демби и К⁰», в Хакодате.

    Разве не прав был Юсуп Галибаров, когда он еще в 1921 году на совещании в Нелькане сказал: «Я отдам все на борьбу с большевиками»?

    Яснее выражаясь, это означало — «выкачаю» всю пушнину из Якутии и отдам ее фирме «Олаф Свенсон».

    Итак, «якутская общественность», призвавшая Пепеляева, работала вовсю «на пользу и в интересах» якутского народа, а генерал готовился в это время к походу на Якутск.

                                       ДАЛЬНЕЙШЕЕ НАСТУПЛЕНИЕ ПЕПЕЛЯЕВА

    В декабре 1922 года дружина выступила из Нелькана в глубь области. Движение совершалось эшелонами.

    Первым выступил 2-й батальон и кавалерийский дивизион (без лошадей) в сопровождении шестидесяти нарт, при тридцати запасных оленях.

    Вторым эшелоном двинулись 1-й и сводный батальоны, при ста нартах и при пятидесяти запасных оленях.

    Третьим и последним эшелоном шел интендантский транспорт из двухсот нарт, при шестидесяти запасных оленях, с двумя тысячами пудов груза.

    Движение совершалось только днем, люди следовали пешим порядком. Через каждые 3-4 дня устраивали дневки, чтобы дать передохнуть оленям. В среднем двигались со скоростью двадцать-двадцать пять верст в день.

    Отжившая, мертвая идея тащила за собой живых людей, платящих бесцельную дань прошлому строю, многим из них совершенно не нужному, по который продолжал их крепко держать костлявыми и цепкими «руками страшной в своей косности привычки.

                                                   ПУСТОЗВОНЫ СОВЕЩАЮТСЯ

    Куликовский остался в Нелькане. 13 января 1922 года он устроил секретное совещание, на котором присутствовали: член совета обороны Филиппов, начальник снабжения полковник Шнапперман и его помощник Соболев. Шнапперман докладывал:

    «Командующий приказал мне озаботиться снабжением дружины из местных средств, начиная с марта месяца с. г., причем расчет снабжения должен вестись до занятия Амги на 1000 человек, а с занятием Амги па 3000 человек».

    «Исходя из предположения, что вся дружина прочно обоснуется в Амгинской волости в течение февраля, я полагаю, что уже с 1 марта снабжение должно идти на 3000 человек».

    «Из Владивостока мы захватили трехмесячный запас, рассчитывая в этот срок дойти до Якутска. Действительность опрокинула наши расчеты: повстанцы, которые, по нашим расчетам, должны были находиться под Якутском, оказались по пути в Аян, имея за собой красных в Нелькане...».

    «В течение зимы дружина должна овладеть бассейном реки Лены хотя, бы до Усть-Кута (т. е. продвинуться вверх по реке Лене на 2000 верст и находиться от г. Иркутска в 756 верстах. — И. С.), что отдаст в ее распоряжение почти весь ленский флот...»

    «Мы должны иметь в виду, что уже в Якутске начнутся новые формирования и дружина может увеличиться до пяти и более тысяч человек».

    Так мечтали и строили свои воздушные замки доморощенные наполеоны, совершенно упуская из виду или не считаясь или попросту игнорируя мнение якутского трудового народа и его Красной Армии.

                                                      ОХОТСКАЯ ПАУТИНА

    Город Охотск, находящийся около 600 верст севернее порта Аяна, расположенный на берегу открытого морского рейда, при слиянии двух рек — Охоты и Кухтуя, впадающих в море, является большим рыбопромышленным пунктом на Охотско-Камчатском побережье.

    Прилегающий к городу район заполнен богатыми золотыми приисками.

    Наконец в Охотске сосредоточивалась важная торговля пушниной — с северо-восточной Сибирью.

    В этот край бешеной наживы и спекуляции за время революции наехало много «рискового» люда.

    В 1921 году меркуловским приморским правительством был командирован в Охотск есаул Бочкарев, сподвижник атаманов Калмыкова и Семенова, с отрядом для наведения «порядков» и для выкачивания материальных ресурсов из этого края.

    Но Бочкарев, отъявленный авантюрист, попав в Охотский район, занялся вовсю мародерством и грабежом, пополнив свой отряд местными бандитами. У фирмы «Олаф Свенсон» Бочкарев закупил 200 винтовок и значительное количество патронов (впоследствии он сделался пайщиком этой фирмы).

    В конце концов в отряде Бочкарева па почве дележки награбленного произошел раскол. Называли друг друга аферистами. Часть отряда осталась в Охотске, а сам Бочкарев забрался в Гижигинский район, где и зажил на правах Соловья-разбойника. Село же Булгино³², в ста пятидесяти верстах северо-западнее Охотска, по Оймяконскому тракту, избрал своей резиденцией бандит Ив. Яныгин, который также не давал прохода ни пешему, ни конному. Оставшиеся в Охотске бочкаревцы поспешили созвать, ввиду создавшейся анархии, съезд для избрания власти. На скорую руку они собрали десятка полтора ближайших тунгусов и выделили несколько неловок из жителей Охотска.

    Этот чудо-съезд Охотского края постановил (привожу наиболее характерные пункты протокола съезда. — И. С.):

    «За отсутствием признаваемой всем населением власти в лице умерщвленного именем революции и усопшего императора Николая Александровича II и наследовавших по нем и вознося молитвы о ниспослании им царствия небесного, признали: 1) Вся суверенная власть на Охотском побережье принадлежит съезду представителей населения... 6) Непосредственное исполнение постановлений съезда народных представителей вверить избираемому настоящим съездом совету уполномоченных съезда народных представителей Охотского края, принося торжественное обещание на святом кресте господнем и святом его евангелии... 24) Избираемого на должность председателя семста уполномоченных И. Н. Яныгина, в связи с представлением ему обвинений в ряде преступных действий, от занимаемой должности устранить. 25) Молить господа-бога о возвращении на престол государя императора... 20) До возвращения государя императора образовать самостоятельное правительство на Охотском побережье».

    А потом, после съезда и создания в г. Охотске органа власти в лице «совета уполномоченных», началась свистопляска.

    Все занялись расхищением народного добра, ссорились между собой и жаловались друг на друга охотским властям.

    Так, например, Алексей Иванович Сентяпов. эсер, в 1905 году участвовал в занятии благовещенской почтовой конторы. В 1917 году он сразу занял крайнюю левую позицию, в 1919 году уже служил у Колчака, а в 1921 году был назначен меркуловским уполномоченным в Охотск³³.

    Этот же Сентяпов, будучи начальником «главного штаба северного якутского антибольшевистского отряда», в своем письме от 7 марта 1922 года, Оймякон, № 120, на имя начальника охотского военного района и особоуполномоченного владивостокского правительства:

    «Представляю при сем копию протоколов, составленных членов главного штаба П. Л. Ивановым и старшим конвойной команды Прудецким, о преступных действиях булгинцев. Прошу вас привлечь их к ответственности как людей, сознательно разрушающих налаженное нами дело борьбы с большевиками и помогающих своими преступными поступками большевикам.

    Я неоднократно обращался с подобной просьбой к бывшему начальнику Охотского района капитану Грундульсу, но он успокаивал меня обещаниями, а я имел наивность верить этому господину.

    Эта моя первая и последняя просьба.

    Если вы не наденете узду на этих саврасов, то я вынужден буду принять свои меры к их успокоению, которые могут быть чреваты последствиями и для вас. Результаты работы сказываются на охотском гарнизоне и сейчас: кредита для посылки в Охотск транспорта, мяса и масла, в каковых продуктах у вас, я знаю, безусловно нужда, быть не может, ибо мы совсем по желаем предоставить пользоваться плодами наших трудов известным хулиганам — Яныгину и подпавшему под его влияние Козлову.

    Затем довожу до нашего сведения: если еще будут продолжаться захваты нашего имущества или продовольствия булгинскими негодяями и вы будете смотреть на это сквозь пальцы, то я начну клин выбивать клином — немедленно обрисую вашу политику инородческому населению, прикажу снять всех оленей и не оказывать вам никакой поддержки, а также открою военные действия против Яныгина.

    Ваш пресловутый съезд, которому я не придаю никакого значения вследствие его малочисленности, вынес резолюцию о предоставлении контроля вам над приобретением и расходованием средств, добываемых нашим отрядом.

    Мне становится непонятным: у вас из глазах и при вашем содействии происходит явное и преступное расхищение безусловно государственных средств. Я говорю про склад, переданный охотскими властями пьянице-самогонщику Яныгину. Нам здесь известно, что большая часть муки из этого склада перегнана на самогонку.

    Затем по прибытии из Владивостока правительственного отряда и властей (прибытие полковника Бочкарева осенью 1921 года. — И. С.) они показали себя пока только с отрицательной стороны в глазах местного инородческого населения всякого рода насилиями, реквизициями и конфискациями.

    Пока вы не исправите своей репутации, наш штаб ни в коем случае не может допустить вас как контроль. Вам следует быть в высшей степени осторожным в проведении всякого рода национальных вопросов. Смотрите — не поможет ли местное население большевикам и не покраснеет ли само?

    Вы, господа, слишком мало знаете инородцев, особенно якутов. Меньше веры...»

    Комментарии к этому письму излишни.

    Оно продиктовано исключительно личными, грабительскими интересами шайки Сентяпова, боязнью контроля, враждой с Яныгиным па почве соревнования в разбоях и наконец страхом, что терроризованное, разоряемое ими население может «покраснеть», особенно якуты как наиболее передовые по сравнению с отсталыми и патриархальными в своем быту тунгусами.

    Приехавшее из Владивостока в Охотск (после прибытия Пепеляева в Аян. — И. С.) «районное гражданское управление», во главе с действительным статским советником Н. М. Соколовым, занялось «организацией» управления, выдумывая и высказывая никому ненужные дела лишь для того, чтобы казаться чем-то запятыми людьми.

    Охотского района как такового фактически в то время не существовало, так как вое населенные пункты побережья после бочкаревских зверств откололись от своего административного центра — г. Охотска — и жили совершенно автономно.

    Не признало население и соколовского «управления районом».

    Так, например, большое селение Иня, расположенное в ста верстах северо-восточнее Охотска, определенно заявило: «Тому, что сунется к нам свои порядки устанавливать, голову отвернем!»

    Бочкаревцы из Охотска попробовали раз «сократить» инцен, но те действительно чуть не оторвали им головы, и тем пришлось ни с чем вернуться обратно.

    Таким образом Соколову оставалось управлять только городом Охотском, где и местной городзкой управе нечего было делать.

    Главное внимание Соколов обратил на изыскание средств на содержание своих служащих, из коих ни один не получал менее 100 рублей золотом в месяц. Подвергались обложению торговые фирмы, золотые прииски; стали учреждаться иные источники доходов в виде всевозможных налогов и поборов, тяжесть которых в конечном счете ложилась па бедное камчадальское население. Обуза, которую предоставляло собой «районное управление», была настолько велика, а деятельность его так нагла, что ею возмутились даже пепеляевцы, в результате чего начгарнизона Михайловскому пришлось ликвидировать «филиальное отделение» приморского правительства.

    Это было кстати, так как были получены известия, что само приморское правительство ликвидировано соввластью.

    Якутское областное управление [Активными его членами были учителя Сивцев, Афанасьев, Рязанский, купец Антипин, торговец Неустроев. (Прим. автора.)] (оставшееся после Коробейникова и не подчинявшееся Куликовскому. — И. С.), расположившееся на Новом Устье — предместье г. Охотска, — целиком было занято переброской никифоровских товаров на север, через Оймяконский район, для реализации их на пушнину [В Верхоянский округ оно командировало своего уполномоченного А. С. Ефимова, для руководства повстанческим движеньем прочив соввласти в северных округах. В помощь ему были присланы два офицера из охотского гарнизона, капитан Герасимов и штабс-ротмистр Храповицкий с несколькими якутами и небольшим запасом оружия. Кроме того областное Управление возложило на Ефимова ликвидацию отряда бочкаревцев, которым командовал поручик Деревянов, отказавшийся признать власть «якутского областного народного управления» и приставлявший поэтому угрозу для пушных ценностей, которые, управленцы намеревались перебросить с севера в г. Охотск. Прим. автора].

    Всем остальным вопросам, связанным с оказанием помощи пепеляевцам, ведущим борьбу в области против соввласти во имя «якутского народа», управленцы уделяли внимания столько, сколько это было необходимо для обеспечения их успешной торговли с севером.

    При помощи охотского гарнизона управление снарядило отряд Ракитина, заявив ему, что это дело обошлось ему в 120 тысяч золотых рублей.

    Отряд состоял из трех рот, общей численностью в 250 человек.

    В декабре месяце 1922 года этот отряд, под командой генерала Ракитина, на трехстах оленьих нартах выступил к Якутску.

    Михайловский совместно с Соколовым, который теперь был не у дел и которого нужно было чем-то занять, решили организовать в Охотеке «районный учредительный съезд», мечтая вынудить этот съезд на принятие антисоветской декларации.

    Соколов добивался своего избрания на съезд от жителей поселка Булгино (где находится Яныгин. — И. С.). Михайловский получил избирательский мандат от тунгусов Охотского побережья, представителей которых предварительно споил спиртом бывший «государственный контролер» при управлении Соколова — Маховский, командированный с извещением о съезде в район Тауйса и Олы, на восток побережья.

    Но перед созывом съезда, весной, на арену охотской жизни вновь выплыла банда Яныгина, проживавшая в поселке Булгино.

    Яныгин с благословления Соколова, имевшего зуб против пепеляевцев (за ликвидацию его управления. — И. С.), и при участии нескольких офицеров, бывших сослуживцев Коробейникова и Бочкарева, обезоружил ночью охотский гарнизон, намереваясь пограбить торговые фирмы и вообще подиктаторствовать в Охотске.

    Но особенно развернуться Яныгину не удалось. В результате «переворота» съезд Охотского района прошел под главенством на нем Соколова и Яныгина. Белозеленый значок гарнизона без всякого стеснения был прикрыт огромным полотнищем трехцветного флага «единой, неделимой и великодержавной России», приверженцами которой являлись Соколов и Яныгин с шайкой отъявленных грабителей и убийц.

    Такова была та паутина, которой оплеталось местное население.

    Эта безотрадная и беспокойная обстановка заставила открыто роптать камчадальскую бедноту, которая поговаривала:

    — Проваливали бы они все куда-нибудь поскорее, а то еще передерутся в городе... Пуля не разбирает ни своих, ни чужих.

    — Эх, проваливали бы!

    — Нам лучше быть под Советской властью!

    — Под ней сейчас вся Россия, да и худого от нее мы ничего не видели...

                                  ПЕРВЫЕ МЕРОПРИЯТИЯ ЯКУТСКОГО РЕВКОМА

    О тяжелом экономическом положении дружины в Нелькане примерно через месяц стало известно и Якутску. Узнав о бедственном положении пепеляевцев, Якутский революционный комитет решил широко использовать создавшуюся обстановку, дабы достигнуть бескровной ликвидации этой новой белогвардейской авантюры.

    С этой целью в городе спешно организовалась экспедиция, в задачу которой ставилось выйти в расположение белых и, если будет возможно, продвинуться к самому Нелькану и передать Пепеляеву обращение Якутского ревкома и командующего войсками Байкалова.

    В своем обращении к Пепеляеву Якутский революционный комитет предлагал: прекратить дальнейшее продвижение дружины в глубь Якутии, отказаться от всяких враждебных намерений и военных действий против трудящихся автономии, сложить оружие и сдаться на милость Советской власти.

    Всем добровольно сдавшимся давалась полная гарантия неприкосновенности личности и имущества.

    Якутский ревком делал все возможное для бескровной ликвидации пепеляевщины.

    Экспедиция торопилась закончить свои приготовления к дальней дороге (около девятисот верст). Заготавливали сухари, шили палатки, в кузнице делали железные печки и т. д. Нужно было предусмотреть каждую мелочь, так как все имело для нас большое значение.

    Этой экспедиции оказал много ценных услуг как практическими предложениями и советами, так и своей личной работой Попов Федор Федорович.

    Всего в экспедицию было выделено сорок человек при двух автоматах Шоша, под командованием пишущего эти строки. Такое количество бойцов было определено по двум причинам. Во-первых, в районе Петропавловского находился не сдавшийся отряд белоповстанцев, численностью около ста человек, под командой Артемьева, а во-вторых — на всякий случай встречи с передовыми частями дружины, дабы не быть захваченными в плен, так как на этот счет никаких гарантий у нас не имелось.

    12 декабря 1922 года наш маленький отряд выступил из Якутска на подводах и дня через четыре прибыл в Амгу, откуда 24 декабря выступил по направлению устья реки Мили при пятидесяти нартах и двадцати запасных оленях. При отряде был один проводник — Николаев, якут, неоднократно бывавший проводником наших отрядов. Он хорошо знал тайгу. Кроме Николаева, при отряде находились три авторитетных среди местного населения якута: Дьячковский, Ефремов и Непомнящий. В случае надобности они должны были оставить отряд, выехать вперед, вручить Пепеляеву обращение ревкома, передать все письма от нацинтеллигенции, а также высказать генералу отрицательное отношение местного населения к его авантюре.

    «Пепеляев должен будет прислушаться к нашему заявлению и понять, что мы, будучи без всякого влияния на нас со стороны красных, говорим ему голую правду», — так рассуждали поехавшие с экспедицией по своей доброй воле трое представителей от населения Амгинской волости.

    С этой экспедицией по добровольному своему желанию отправились и оба перебежчика — Наха и Вычужанин.

    Накануне отправки экспедиции на Нелькан происходило общее собрание всего амгинского гарнизона и граждан села. Это собрание обратилось к Пепеляеву со следующим письмом:

    «Генерал Пепеляев!

    Якутский революционный комитет направляет к вам свою делегацию с предложением сложить оружие и отказаться от задуманного вами нападения на молодую советскую автономную Якутию. Общее собрание частей Красной Армии и граждан слободы Амги со своей стороны также обращается к вам с настоящим открытым письмом.

    До последнего времени мы не придавали особого значения разным нелепым слухам. Нам не хотелось верить, что в недалеком будущем возможно какое-нибудь новое покушение на власть Советов со стороны ее врагов. Нам казалось невероятной и бессмысленной какая бы то ни было очередная авантюра со стороны жестоко разбитой и растоптанной сапогом пролетариата сибирской контрреволюции всех оттенков и направлений.

    В минувшей борьбе разве недостаточно ясно определилось и выяснилось соотношение классовых сил Октябрьской революции и желание всего трудящегося народа? Разве можно, проиграв генеральное сражение, теперь жалкими частными атаками, с кучкой оголтелых людей, восстановить без остатка разбитый вдребезги колчаковский фронт?

    Никогда, генерал! Забудьте об этом думать! Еще будучи в Харбине, вы оттуда, из полосы отчуждения, увидели на далеком севере яркую звезду и решили, что это ваша звезда, звезда будущих кровавых побед и громовой славы. И вот к вам в Харбин явились волхвы в лице Петра Куликовского, старого, выжившего из ума эсера, и двух якутских купцов. Это вскружило вам голову, вы поверили их бреду, решили двинуться походом на Якутию. и даже встреча в порту Аяне с Васькой Коробейниковым, не образумила вас. Вы все же надеетесь обмануть трудовые массы и выехать на захудалой кляче — показном, достаточно известном в Сибири демократизме времен колчаковщины и атамановщины.

    Мы отлично понимаем вас и открыто говорим: «Жестоко ошибаетесь в расчетах, генерал Пепеляев». Звезда загорелась над Якутией, и эта звезда коммуны, сияющая над автономией, ничего хорошего вам не обещает.

    Вся ваша авантюра построена на песке, и вас вместе с вашей дружиной ожидает конец Колчака. Начнете вы за здравие, а кончите за упокой.

    Бросьте ваши кровавые замыслы, откажитесь от бесполезной и преступной борьбы против Советов, сложите оружие. Это единственно правильный и разумный выход из того тупика, в котором очутились все вы и из которого не выбраться обратно, в Харбин, ибо все пути отступления будут отрезаны.

    (Подписи президиума)».

    Оба перебежчика также написали письмо пепеляевцам следующего содержания:

    «Товарищи пепеляевцы!

    Как бывшим вашим сослуживцам, позвольте вам, товарищи сообщить, что мы добровольно ушли из нашего отряда, являющемся наемной кучкой капиталистов и приверженцев навеки отжившего строя. Товарищи, мы открыто заявляем, что мы раньше заблуждались, что, не отдавая себе отчет, слепо поддавались влиянию тех взглядов и настроений, которые окружили нас и окружают вас теперь и которые, уже не сознательно, а просто традиционно, у большинства продолжают существовать до сего времени. Мы не видели или не хотели видеть, что жизнь идет все вперед, что не может быть возврата к старому, что Советская власть не есть, как нам напевали, власть кучки захватчиков, — нет, это есть действительно власть трудового парода, которая неустанно работает, чтобы построить и наладить жизнь, основанную на справедливости, равенстве и братстве всех, а не отдельных личностей.

    Товарищи, как мы не видели, так и вы не видите теперь, что не может власть кучки захватчиков существовать столько лет и все больше укрепляться; что не могла бы такая власть победить в 1919 году со всех сторон наступающие на нее полки контрреволюционных генералов, армии коих побеждены и рассеяны. Это могла только сделать власть парода — Советская власть, которая продолжает крепнуть и расцветать.

    Поэтому, товарищи, даже смешно, что генерал Пепеляев с небольшим отрядом и с головокружительными планами идет сюда, в Якутию, победить советские войска и за хватить власть в свои руки.

    Товарищи, это неправда, что нам говорили во Владивостоке и Аяне, что жители Якутии ждут пепеляевцев с нетерпением, что они стонут под бременем Советской власти.

    Нет, они здесь живут легко и свободно, и пепеляевцы явятся для них незваными гостями, которые принесут им новые страдания и испытания. Поэтому, товарищи, наш вам совет: не поддерживайте планы и замыслы вашего начальства, переходите на сторону советских войск Здесь забудут все ваше прошлое, и вы получите полное прощение, как получили его мы. Не верьте тому, что говорят, будто бы у красных расстреливают, — нет, здесь не так, как у белых, здесь не расстреливают и не порют, а здесь вам все простят. Советская власть не мстит никому. Но горе же вы испытаете, если вздумаете воевать, потому что Советская власть сильна, и ей ничего не стоит уничтожить ваш маленький отряд.

    23-ХП 1922 года, слобода Амга.

    Бывшие пепеляевские офицеры: Наха и Вычужанин».

    Первый день отряд двигался по наезженной дороге и легко сделал верст сорок. Дальнейшее движение пришлось совершать без всякого признака дороги прокладывать себе путь по сплошному глубокому снегу. Чтобы облегчить движение упряжным оленям, впереди отряда, верхом на оленях, ехали оленеводы с проводником во главе и протаптывали дорогу. В среднем двигались со скоростью двадцать-двадцать пять верст в день.

    Движение начиналось обычно с рассветом и продолжалось до девяти-десяти часов вечера. Остановка на ночлег производилась по указанию Николаева, который один знал место оленьих пастбищ. Как только останавливалась на ночевку, олени моментально отпрягались и отпускались на все четыре стороны отыскивать себе свой незатейливый корм в виде мелкого мха-ягеля, который они ловко добывали из-под снега копытами своих передних ног.

    Иногда за ночь наши олени уходили от места остановки отряда на семь и даже десять верст. Через каждые три дня делали дневку, чтобы дать передохнуть оленям. Днем привала не делали. Как только останавливались на ночлег, каждый добросовестно выполнял свою работу. Торопиться заставляли мороз и голод. Одни таскали сухостой для костров, другие пилили, кололи дрова для железных печек, третьи разгребали снег деревянными лопатами и расставляли палатки.

    Первое время бойцы никак не могли научиться натягивать свои палатки: вместо стройного полотняного домика, получалась какая-то бесформенная, приплюснутая, обвислая темная куча. У некоторых она, как ретивый конь, встала па дыбы; у иных почему-то наваливалась в одну сторону или же держалась па честном слове.

    — О, черт бы тебя забрал! — сердито ругались красноармейцы.

    — С чего тут начинать? Сто веревок да колец — где начало, где конец?

    Смотрите, у них уже готово, и свечу зажгли, — с огорчением и некоторой завистью указывал кто-то на палатку якутов.

    — Где уж нам с ними! Они свое дело хорошо знают, народ привычный, не первый раз в такой дороге.

    — Товарищ взводный, помоги: никак не управимся!

    Тот в ответ только махнул рукой, но, чтобы поддержать свой авторитет командира, добавил:

    — Мне некогда: посты выставить надо, — и как бы в подтверждение сказанного юркнул за ближайший куст.

    — Ишь, хитрец тоже, посты выставлять пошел, а сегодня не наш, а первый взвод дежурный — мы вчера в карауле были. Сказал бы прямо, что не умею, а то посты...

    Вслед взводному неслись веселые реплики бойцов. В таких случаях выручали дедушка Николаев и оленеводы. После их вмешательства не проходило 10-15 минут, как среди темнеющие сосен и елей вырастал причудливо разбросанный маленький городок из палаток с дымящимися трубами печей, с фантастически просвечивающими полотняными стенками. Часа через два шум и толкотня прекращались. Поужинав и напившись чаю, все спешили уснуть, разместившись полукругом около печей па душистых еловых ветвях. Прижавшись поплотнее друг к другу, чтобы было теплее, люди быстро и крепко засыпали, утомленные дневными переходами и долгим пребыванием на морозном воздухе. Гасли постепенно костры, и непроницаемый мрак ночи вместе с морозным туманом заволакивал бледно светящиеся палатки. Только в штабе еще некоторое время не спали, занимаясь разговорами, почти всегда об одном и том же — о пепеляевцах.

                                                   ДОРОЖНЫЕ  РАЗГОВОРЫ

    Оба перебежчика охотно каждый вечер делятся с нами своими воспоминаниями о белых.

    Сегодня они обещали нам дать краткую характеристику некоторых лиц, находящихся в дружине.

    Первым начал рассказывать поручик Наха.

    Полковник Леонов, начальник штаба дружины, с первых дней революции пошел против большевиков. Он возит с собой, в своем кожаном поясе, весьма и весьма кругленькую сумму в японской валюте. Он предусмотрителен и на всякий случай приготовился отступить по маршруту Аян — Токио. Сюда приехал, как видно, с намерением пополнить имеющийся у него запасец про черный день.

    Полковник Топорков, помощник начальника штаба дружины, бывший начальник контрразведки во Владивостоке, был уличен во взятках и воровстве, уволен Дитерихсом и по «безработице» поступил к Пепеляеву.

    Полковник Рейнгард в начале гражданской войны служил у красных по инженерной части, при занятии Перми Пепеляевым остался в ней, перешел к белым и поступил к Пепеляеву, получив назначение командиром полка — Чердынского — пермской дивизии. Сейчас в дружине командует первым батальоном. Человек очень хитрый, любитель посплетничать, двуличен. Командовал батальоном у Семенова.

    Полковник Суров — весьма недалекий человек, хвастунишка. Прапорщик военного времени (29-го сибирского стрелкового полка). С германской войны вернулся в чине подпоручика. До полковника дослужился в гражданскую войну за жестокости в бытность свою начальником карательного отряда в Томской губернии при генерале Морковском (начгар г. Томска) и управляющем губернией Михайловском.

    Всегда заявлял, что он метил и будет мстить за жену убитую во время взрыва эшелона на станции Ачинск.

    Самойлов — бывший рядовой царской армии, произведенный в чин полковника при Колчаке за беспощадный расстрел бастовавших в 1919 году уральских рабочих.

    Генерал-майор Ракитин также произведен в генералы Колчаком за зверства и массовые расстрелы крестьян и партизан.

    О полковнике Андерсе рассказал подпоручик Вычужанин.

   — Будучи в Харбине, полковник Андерс сделал предложение моей сестре. Неожиданный поход Пепеляева помешал этому браку, пришлось отложить до окончания экспедиции. Отъезжая из Харбина, Андерс говорил моей сестре: «Зиночка, обвенчаемся в Москве и обязательно в Храме спасителя. Скоро совдепии крышка будет».

    В дороге я узнал Андерса ближе. Считая меня как бы родственником, он был со мной откровенен. Рассказывал, что проходил какие-то курсы генштаба, чем очень кичился. Маленького роста, всегда был подтянут, выбрит, свысока смотрел на сослуживцев, большой любитель выпить, о чем свидетельствовал его багрово-сизый носик. Будучи навеселе, любил рассказывать про минувшие бои с красными. При Колчаке он командовал егерским батальоном. В наступлении предпочитал действовать по-суворовски.

   — «Не люблю я бестолковой пальбы, — только зря патроны портят, — говорил захмелевший полковник. — Со своим егерским батальоном я всегда в штыки бросался, и, поверь, Шура, никогда не выдерживали большевики такого удара. Пленных мало брал, учил своих егерей штыковому бою. Помню, однажды человек 300 большевиков, в десять минут перекололи. Они ревут, кричат, а я командую: «Вперед! Коли налево, направо коли!» Хе-хе-хе... Всех коли, коли! Черти, а не солдаты у меня были. Вот і теперь мой батальон первым в Якутск ворвется, штыками проложу себе дорогу. Только бы. добраться скорее, тогда сам увидишь и оцепишь толковника Андерса — георгиевского кавалера, награжденного золотым оружием, имеющего Владимира с мечом и кантом. Только как-то не ценят тебя по твоим заслугам. Иные поручики полковниками стали, из капитанов в генерал-майоры вылезли, а вот мне не везет, Шура. Я всю Сибирь с егерским прошел, в Уфу первый вступил, штаб дивизии красных едва не захватил — удрали, опоздал па пять минут, сорвалось, а то бы наверняка майора получил, а там и полк, а то и дивизию. Ускакали, проклятые! И всего на пять минут... Не везет...»

    Слушая пьяного полковника, я все больше и больше начинал в нем разочаровываться, видя карьериста и порядочного хвастуна, и чем ближе я присматривался к дружине, тем больше раскаивался в этой своей поездке, а после одного рассказа Андерса я определенно решил при первом же удобном случае перебежать к красным. В пути познакомился с подпоручиком Наха; у него настроение оказалось такое же, как и у меня.

    — А ну-ка давай, расскажи, что Андерс тебе еще врал. Интересно послушать, — обратился к Вычужанииу мой помощник Лукин Н. А., бывший прапорщик.

    — На этот раз, пожалуй, он и не врал. Об этом некоторые офицеры в дружине знают... Прямо тяжело и говорить об этом,— как-то виновато и смутившись, отвечал Вычужанин.

    — Ты тут ни при чем, а нам нужно поближе знать своего врага, — не унимался Лукин.

    — Это было на второй день после занятия белыми города Уфы, — начал свой рассказ Вычужанин. — В штабе егерского батальона шла бесшабашная попойка, за столом сидели почти все офицеры батальона, кроме бывших на дежурстве. Сам Андерс уже был «на третьем взводе» (как он любил выражаться, будучи пьяным). В городе целый день слышалась стрельба; расстреливали прямо на улице всех захваченных по подозрению в большевизме.

    На дворе уже стемнело, когда патруль привел в штаб задержанных в районе расквартирования батальона трех мальчишек; самому старшему из них было лет четырнадцать, а двум остальным еще меньше, о чем и доложили Андерсу.

    Тот приказал привести арестованных к нему, и когда тех ввели в комнату, в которой пьянствовали офицеры батальона, то пьяный Андерс гаркнул:

    — Здорово, большевики!

    Дети испуганно озирались кругом и молчали.

    — Эй, вы, оборванцы! Не хотите отвечать офицеру, языки вырежу — ну! — заорал пьяный полковник.

— Здравствуй, дяденька, — тихо ответил кто-то из детей.

    — Я вам дам «дяденьку»! Отвечайте: «Здравия желаем, ваше высокоблагородие», сукины дети!

    Дети, путаясь и запинаясь, ответили, как от них требовал грозный командир.

    — Все вы конечно большевики и шпионы, — продолжал Андерс.

    — Мы не знаем, дяденька.

    — «Дя-а-де-енька»! Забыли, как отвечать? Смотрите у меня! — И бывший в руках полковника английский стэк угрожающе со свистом рассек воздух. — Ваши отцы что делали, когда тут красные были? Грабежом занимались, не иначе. Где они сейчас?

    — Мы не знаем: с утра дома не были.

    — Не знаете? Врете: наверно, ушли с большевиками... Вот что. Если вы :не будете отпираться, будете все говорить, я дам вам денег и всех отпущу. Будете запираться выпорю. Вы — большевики, да?

    — Большевики, ваше благородь.

    — Шпионы?

     — Да, шпионы.

    — Кто вас послал сюда?

    — Никто, ваше благородь, сами пошли, — отвечал па вопросы полковника самый старший из детей.

    Наконец Андерсу надоело заниматься детьми и, осушив стакан коньяку, он приказал конвоирам отправить пленников к Адаму. Когда детей увели, один из присутствующих офицеров попытался остановить полковника и стал просить за ребятишек.

    — Бросьте сентиментальничать, поручик, — замахал па него полковник руками. — Если они сейчас и не большевики, так в будущем большевиками будут...

    Во дворе раздался залп. Пьяный полковник Андерс поднял полный стакан вина и произнес тост за адмирала Колчака.

    — После всего услышанного мною я стал совсем иначе смотреть на наш поход и на офицеров в пепеляевской дружине. Все они казались мне Андерсами, — закончил свои рассказ Вычужанин.

    Ругался Лукин, нервно сжимая кулаки своих сильных рук бывшего молотобойца. Правой рукой он свободно выжимал четыре пуда.

    Сегодня мы засиделись, время было уже за полночь. На дворе кто-то колол дрова для печки; рядом, в палатке, дежурный будил смену караулам.

    Часа за два до рассвета отряд уже на ногах. Разжигали оставите за ночь костры, гремели ведрами, набивали их снегом, кипятили чай, варили кашу, умывались просто снегом. Такой способ утреннего туалета делал менее чувствительным к морозу лицо. Оленеводы ушли еще до подъема отряда на розыски и сбор наших оленей. От этих шестерых товарищей зависела вся паша экспедиция. Только эти дети тайги так хорошо могли управлять оленями в пути, а утром, часа за три до рассвета, надев легкие лыжи, отправляться на поиски и терпеливо, часами, в жестокий мороз, разгуливавший по таежным просторам, находить и собирать оленей.

    По обыкновению после каждого ночлега мы недосчитывались нескольких оленей, которые отбившись от остальных, забирались глубже в тайгу и уходили верст за 10-15. Чтобы не задерживать отряда в таких случаях, один оленевод оставался и, найдя беглецов, догонял нас в пути, а то и на ночлеге. Все же два-три оленя ушли совсем. Из положения выходили благодаря убыли продуктов; освобождались и нарты.

    Отряд уже шестые сутки в дороге, проехали верст сто. Ясная морозная ночь. Длинной вереницей, целым лесом колышущихся ветвистых рогов, характерно пошевеливая на ходу копытами своих тонких и стройных ног, растянулись наши олени.

    Узкие и длинные нарты неслышно скользят по только что развороченной целине девственного снега.

    От бегущих оленей садится и замерзает белым инеем на одежде бойцов пар. Мороз залезает в рукавицы и, как иглами, покалывает пальцы рук; зябнут и ноги, несмотря теплые и хорошие валенки. Часто приходится слезать с нарт и версту-другую идти пешком, чтобы разогреться.

    Уже несколько часов отряд пробирается через непролазную чашу. Иногда приходится пускать в ход топоры. Седая молчаливая тайга под тяжестью осевшего на нсе снега нагнулась местами почти к самой земле и мохнатыми, грузными ветвями своих деревьев загородила дорогу. Неизбежное прикосновение — и тысячи холодных пушинок срываются с них, летят за шею и засыпают человека вместе с нартами.

    Кажется, что дороге не будет конца и отряд никогда не выберется из этих дебрей. Проводник — дедушка Николай, как называли его все, — сегодня первый раз за всю дорогу пел на своем родном языке непонятную песню.

    Почему-то хотелось знать, о чем он поет. Я не выдержал и спросил у переводчика сидевшего со мной на нарте, Г. О. Петрова. Тот объяснил смысл песни. Николаев пел о величии гор, о вековых лесах, о дикой стихии, о минувшем времени, о сегодняшнем, прошедшем, утонувшем в вечность дне и о том, как теперь живет его семья. Тихий, заунывный мотив этой песни напевал какую-то сладостную грусть и вместе с окружающей первобытной природой создавал какую-то особую гармонию чувств и направление мыслей.

    Глушь. Тайга, без конца тайга. Лишь изредка отряд пересекает потрескивающие от мороза своими ледяными спинами узкие, с обрывистыми берегами речки. В поисках более отлогого спуска теряем немало времени.

    Сегодня отряд едет дольше обыкновенного. Уже около двенадцати часов ночи.

    Наконец, по знаку дедушки отряд останавливается. Все обрадовались ночлегу, но, как оказалось, преждевременно.

    Николаев верхом на олене подъехал ко мне и сообщил, что в шести верстах впереди имеется одна юрта (удивительная была память у этого знатока тайги: он всегда безошибочно точно указывал расстояние), где мы и заночуем, а сейчас дорога пойдет открытым местом; как только его проедем, отряд нужно в лесу оставить, а к юрте разведку выслать.

    — Зачем? — несколько удивился я.

    — Мне думается, — ответил проводник, — что там белые. Конечно никто из отряда этому не поверил. Но, чтобы не огорчать дедушку своим пренебрежением к его совету и чтобы в будущем пользоваться его мнением как очень ценного в таком положении товарища, решили сделать, как советовал он.

    Покурив, двинулись дальше и минут через десять выехали на залитую лунным светом снежную равнину, на которой там и сям виднелись разбросанные редкие стога сена. Под ногами оленей скоро почувствовалась твердая дорога, прикрытая тонким слоем снега.

    Проехав легкой рысцой около трех верст, мы вдруг увидели шагах в десяти в стороне от дороги торчащий длинный шест, к концу которого был привязан какой-то сверток. Один красноармеец быстро достал его и передал мне. В довольно объемистом пакете оказались воззвания пепеляевцев, читать которые при лунном освещении было трудно, да и не время.

    Все сразу насторожились. Было ясно, что враг действует и готовится к схватке. Не задерживаясь, двинулись дальше и скоро достигли опушки леса. Обнаруженный пакет только подтвердил опасения Николаева, и в дальнейшем требовалась осмотрительность.

    Захватив с собой десять бойцов, я и Лукин отправились па разведку юрты. Остальной отряд с командиром взвода Метлицким остался па опушке и был на готове.

    Рассыпанная в редкую цепочку, разведка медленно, почти бесшумно пробиралась сквозь чащу. Старые, опытные партизаны хорошо знали свое дело. Так прошли больше версты, как вдруг на левом фланге тишину ночи разорвал крик испуганного человека. «А-а-а...» неслось слева, а затем его сменил отборный мат разведчика.

    — И... мать, чертов сын... Чтоб тебе угробиться! До утра не прожить!

    И только мой приход заставил лихого разведчика закрыть фонтан своего красноречия. Спрашиваю:

    — В чем дело? Чего ругаешься?

    — Товарищ командир, вот за этим деревом...

    — Дьявола увидел, что ли?

    — Белый тут стоял... Я прямо па него и налетел, сразу не заметил — спал, что ли, он; да как заревет благим матом, ровно медведь. Я так и присел, а он бежать, винтовку только оставил.

    — Да вы оба испугались, — вмешался Лукин.

    — Не знаю, как белый, я-то не сдрейфил. Просто как-то врасплох вышло, сразу не разобрал, что такое, — пояснил разведчик.

    Этот случай создал какое-то задорное у всех настроение. Быстро двинулись следом за беглецом. Юрта оказалась пустой, на столе стоял большой котел еще горячего супа, а в камельке весело трещали недавно положенные туда дрова.

    Белые, бросив свой ужин и не приняв боя, ушли. По коновязям удалось установить, что здесь их было двадцать человек, все на лошадях. Жителей в юрте не было, и расспросить более подробно было некого.

    Эта местность называлась Дарана.

    Отряд проехал сто восемьдесят верст. До устья реки Мили оставалось двадцать верст. Неожиданная встреча с противником поставила под угрозу дальнейшее продвижение. Полагали, что здесь наткнулись па артемьевцев, которые, узнав о цели поездки, согласятся нас пропустить или в крайнем случае возьмут на себя дальнейшую доставку пакетов по назначению. С этой целью Ефремов, Дьячковский и Непомнящий отправились утром к устью реки Мили пешком. В этом направлении отошли белые.

    Всех оленей пришлось отпустить на кормежку, этим отряд лишил себя возможности быстрого отхода, но делать было нечего — голодные олени все равно не повезут, пришлось мириться.

    В ожидании результатов от посылки к белым наших представителей решили ознакомиться с содержанием найденного по дороге пакета. Там было несколько воззваний к населению и обращений к Красной Армии.

    Контрреволюция, когда за нею сила, агитировать не любит. Она убеждает штыком и нагайкой, поркой и виселицей. И, только будучи слабой, опираясь па глиняные ходули, она начинает агитировать, стараясь обмануть трудящихся.

    В такие моменты контрреволюция напяливает па себя овечью шкуру, сыплет ласковыми словами и проливает крокодиловы слезы. Колчак, когда его разбитые и деморализованные остатки войск катились, как пустая бочка под гору, от Урала в глубь Сибири, уцепился, как утопающий за соломинку, за агитацию (воззвания, плакаты, листовки, молебствия попов с проповедями) среди подготовленных уже физической агитацией (карательными отрядами адмирала) рабочих и крестьян.

    Пепеляев, зная, к чему ведет агитация кровью, решил начать с другого конца. Он начал с писем к Красной Армии и воззваний к населению.

    В одном из своих обращений пелеляевцы писали:

                                            ОФИЦЕРЫ И СОЛДАТЫ КРАСНОЙ АРМИИ!

    Еще четыре года тому назад мы выступили против большевиков с оружием в руках. Во главе движения и тогда — стоял наш земляк — генерал Пепеляев. Когда мы шли с нашим вождем за Урал и везде свергали коммунистическую власть, в тылу у нас началась борьба партий из-за власти.

    Занятое этой борьбой правительство не имело времени всецело отдаться заботам о нуждах населения, следить за действием своих чиновников, пресекать вовремя их злоупотребления. Этим воспользовались коммунисты и стали восстанавливать население против правительства.

    Уходя из Сибири, мы уносили с собой твердую веру, что оно (население) вспомнит о нас и призовет к себе на помощь. Два года скитались мы па чужбине и ждали этого призыва. И вот наконец дождались; уполномоченные восставшего якутского парода обратились к нашему вождю — генералу Пепеляеву — с просьбой помочь их народу освободиться от коммунистов.

    Мы не будем поддерживать какую-либо партию. Офицеры и солдаты Красной Армии! Мы с вами — дети великой России, одному богу молимся. Бросим делиться на красных и белых и вместе под нашим бело-зеленым знаменем пойдем в Сибирь. Долой гражданскую войну и партии, которые ее затеяли!

    Наша политическая программа — вот она:

    Интернационализму мы противопоставляем горячую любовь к народу и России, безбожию — веру в бога и партийной диктатуре — власть всего народа.

    Вся полнота власти в освобожденных Якутской области и Охотском побережье (г. Охотск, порт Аян и Чумыкан) принадлежат Якутскому народному управлению и управляющему областью П. А. Куликовскому (выдвинутому на этот пост якутской общественностью). Мы же, люди военные, пойдем дальше в родную нам Сибирь, чтобы там помочь населению освободиться от власти коммуны».

    В устах черной реакции эти невольные и горькие признания звучали исповедью и откровением поздно кающегося грешника. «Мы пересолили, будучи у власти», каялись пепеляевцы перед якутским народом.

    Целых два бесконечно томительных года белые ждали, ждали и ждали. И вот оно, счастье, на которое они потеряли было всякую надежду. «Представители» далекой холодной Якутии — Куликовский, Никифоров и Попов — призвали пепеляевцев на помощь. Но в то время, когда «уполномоченные» зазывали генерала Пелеляева, волна повстанчества улеглась, население убедилось в авантюре Коробейникова, и сами повстанцы уже расстреляли одного такого «попечителя о народном благе» (полковника Кадыкова). Якутский трудовой народ, в лице своих действительно свободно избранных представителен, на 1-м Всеякутском Учредительном съезде Советов, сказал ясно и определенно: «Смерть Пепеляеву!» Но генерал не считался с этим. Он хотел воевать, будучи уверенным, что прекратилась только война внешняя. Четырехлетняя империалистическая война, стоившая миллионов человеческих жизней, разорившая целые страны и государства, была прекращена большевиками. Гражданскую же войну, ведущуюся ими во имя свободы человечества и уничтожения всяких войн, генерал-«народник» называл войной брата с братом.

    Если бы такие «братья», как барон Врангель, адмирал Колчак и генерал Пепеляев и др., не думали спасать своих братьев, народных душителей — помещиков и капиталистов, то не было бы и гражданской войны. Интернационал рабочих для Пепеляева был неприемлем, а приемлем другой «интернационал»: японские сапоги и гранаты, английские шипели, американские винтовки «ремингтон» и пр.

    «Беспартийные» монархисты, дети «единой и неделимой», заявляли, что они вне партий, и призывали прекратить деление па красных и белых, а сами звали под свое бело-зеленое знамя.

    Будучи против войны «брата с братом», они в то же время хотели идти через Якутию, завоевать всю Сибирь и двинуться дальше — на Советскую Россию.

    Не менее усердно, чем пепеляевцы, упражнялись в писании и портили бумагу представители гражданского управления. В своих воззваниях к населению и письмах к нацинтеллигенции «народные избранники», Василий Николаевич Борисов³⁴, Никифоров и Куликовский, писали:

    «Красные ведут агитацию против сибирской добровольческой дружины, которая, убедившись, что восстание носит чисто народный характер, так гак представители народа обращались с воззваниями ко всему цивилизованному миру не допустить истребление нации, бросив мирную трудовую жизнь и свои семьи, пришла помочь народу в борьбе с коммунистами по призыву представителей повстанческих отрядов, населения и общественности...»

    «Если бы вы знали, что остались одни воспоминания от автономных советских республик, как Бурятская, Грузинская, Татарская и т.д.».

    «Генерал Пепеляев — это не авантюрист в роде Семенова, не жертва международной дипломатии в роде Колчака, а народный избранник...».

    Эта теплая компания, будучи в стане реакции, нагло называла себя представителями якутского народа — того народа, который готовился с оружием в руках к классовой битве со своим вековым врагом.

    При царизме, когда якутский темный народ, под игом царского самодержавия, жил в грязных, холодных хотонах, за пятнадцать-двадцать рублей работал круглый год на тех же Борисовых и Никифоровых, — называли ли они тогда себя представителями народа, отдавали ли хотя один рубль бедному, забитому якуту, думали ли они о народе, который они обирали где и как только возможно? Нет, им это было невыгодно, и только теперь, когда они лишились возможности грабить и эксплуатировать, они вспомнили, что у них есть свой народ, который нужен им как живая сила, которую в прошлом они использовали как дешевую и выгодную машину, как рабочую лошадь, а теперь хотели использовать как слепое орудие против власти трудящихся. Вот почему и для чего они называли себя представителями народа.

    Куликовский — старый эсер, убил московского градоначальника графа Шувалова, но подал прошение на высочайшее имя, был помилован и сослан на поселение в Якутск. Теперь Куликовский сам оказался в роли Шувалова, свое прошлое он продал за генеральский чин, променял на портфель и печать его превосходительства. Свои политические убеждения он оставил в кабинете у Дитерихса, а взамен получил от приморского воеводы мандат па право расстреливать, вешать и бросать в тюрьмы всех непокорных капиталу.

    И вот этот махровый букет реакции, именуя себя «представителями парода», говорил, что «сибирская добровольческая дружина», убедившись еще во Владивостоке, что восстание «народное» (народ это Никифоровы, Борисовы во главе с Куликовским), бросив мирную трудовую жизнь, пришла освобождать и не допускать «истребления нации».

    Эти отборные головорезы, прошедшие по всей Сибири волной истребления и насилий над трудовым народом, убедились в необходимости «помочь Якутскому народу», не видя и не зная этого народа, убедились еще в Приморье, где они, под защитой японских империалистических штыков, жили «мирной трудовой жизнью» с винтовками за плечами и с нагайками в руках. Они пришли «не допускать истребления нации» посредством войны с нацией, разрушая ее хозяйство, истребляя «во имя блага нации» ее скот, ее жилища, срывая начавшееся культурное возрождение края.

    Чтобы облагородить Пепеляева, выдвинуть его истинным защитником интересов народа, жалкая клика спекулянтов и эксплуататоров старалась пустить побольше пыли в глаза якутской нации, думали таким путем скрыть настоящее лицо пепеляевщины. Ради этого всех бывших до него реставраторов и своих единоутробных братьев они объявили авантюристами. Семенов — авантюрист. Коробейников и компания — также авантюристы. Весной в Охотске одна группа бочкаревцев объявила другую авантюристами. Производивший белый переворот в Средне-Колымске офицер Бялыницкий там же произвел второй переворот, разбил отряд бочкаревского «начальника военного района», войскового старшину Шулепова захватил в плен и арестовал как авантюриста.

    Осенью 1922 года в Верхоянск прибыли с отрядом бежавшие из Вилюйского округа Канин и Новгородов и свергли власть капитана Хапилина и поручика Мосюкова, потому что они, дескать, авантюристы. При бегстве же из Верхоянска от красных Канин и Новгородов поссорились на почве дележки пушнины и конечно объявили Друг друга авантюристами, причем Новгородов, имея на своей стороне перевес, всю пушнину забрал один.

    Полковник Бочкарев и все его офицеры объявлены авантюристами и петропавловскими (на Камчатке) белогвардейцами, и областным управлением, и генералом Пепеляевым.

    В Охотске всего было четыре или пять правительств, которые, каждое в свою очередь, признавали в других авантюристов.

    Все проходимцы лезут вперед, стараются залезть повыше, спихнуть своего соседа, заклеймить его авантюристом — а себя провозгласить избранником народным.

    «По существу же все вы одинаковы. Словом, воры на жуликов, налетели или наоборот, но какой же тут разница. Как все вы себя ни называйте, якутский народ судит о всех вас не по словам, а по делам, да и прошлое никуда не скроешь: так и прет от него падалью».

    Такие ответы от трудящихся Якутии и Красной Армии получали Пепеляев, Куликовский и К⁰ на все свои воззвания, обращения и письма.

    На утро после отправки представителей отряда на устье реки Мили к нам приехал неизвестный вооруженный всадник.

    Привязав во дворе коня и зайдя в юрту, он снял с себя старую, с облезлой шерстью, коротенькую оленью доху. На гимнастерке оказались погоны, на которых было написано химическим карандашом: «I Я. П. О.», что означало: 1-й якутский партизанский отряд. Приехавший белый сообщил, что он был послан в Амгинский район с воззваниями Пепеляева и что теперь он возвращается обратно через Дарану (тут раньше стояла застава белых под командой Алексеева). О том, что здесь уже красные, он ничего не знал. Далее пленный сообщил, что Пепеляев получил продовольствие и олений транспорт и уже выступил из Нелькана и держит направление на устье реки Мили, куда уже прибыл первый отряд пепеляевцев и восемьдесят человек под комадою и полковника Сурова, который и выставил на Даране заставу.

    По получении от их сведений не было больше сомнения в том, что придется драться и что Пепеляев не откажется от своей авантюры, но все же мы решили обождать возвращения товарищей с ответом от Сурова.

    Простояли еще два дня. Высланная разведка обнаружила в трех верстах от отряда, следы пепеляевских лыжников, пытавшихся найти и угнать оленей отряда. Оставаться дальше было рискованно и бесцельно. Было ясно, что представители отряда задержаны. 5 января экспедиция выступила обратно в Амгу.

    В одну из ночевок как-то зашел разговор о генералах, и я спросил у Наха, не знает ли он, где теперь генерал Смолин, который в 1920 году бежал вместе с генералом Вишневским из Читы.

    Наха ответит, что Смолин живет г; Японии, и потом рассказал два эпизода из жизни восточной контрреволюции.

    У Смолина умерла жена. Горько жалея об утрате своей бесценной супруги, генерал-майор Смолин, командовавший в то время, в 1922 году, 2-м корпусом белых войск у Семенова в Н.-Уссурийске, возвел на могиле жены склеп, затратив на пего 10 тысяч рублей золотом корпусных денег и объявил об этом в газетах как о пожертвовании «беспредельно любящих своего отца-командира солдат и офицеров корпуса». Офицеры возмутились этой ложью, но их подтянули, приструнили, что называется, и они замолчали. В то же время положение солдат и офицеров корпуса было таково: два года не выдавалось жалованья ни копейки, зимой и летом щеголяли в брюках и гимнастерках из перекрашенной в синий цвет дрели.

    В 1920 году атаман Семенов за «усердную службу» из награбленных у народа денег выдал трем корпусам один миллион двести тысяч золотом, по четыреста тысяч па каждый корпус, для раздачи их многосемейным и увольняющимся из его армии офицерам. В корпусе Смолина головка решила денег по рукам не раздавать, а организовать кооперативные производства: веревочные заводы, мастерские, пасеки, кафе и т.д. В правлении кооперативов и в администраторы кооперативных предприятий засели «их превосходительства» и «их высокоблагородия», назначив себе оклады в 300-400 рублей золотом.

    В результате к 1922 году от четырехсот тысяч осталось одно лишь воспоминание да десятки тысяч рублей долгов. Кончилась «лавочка», а офицеры, не нюхав этих четырехсот тысяч, тем временем шли в огородники, садовники, а то и просто в подметалы и конюхи.

    Конечно генерал Смолин себя не забыл и наниматься на работу никуда не пошел...

    На следующем ночлеге отряда Вычужанин рассказал про «земский собор» во Владивостоке.

    — Много самодуров-правителей видел Владивосток за два года властвования там белых генералов, по всех их превзошел своими чудачествами приехавший по приглашению буржуазного «нарсоба» во Владивосток из Харбина царский генерал-лейтенант Дитерихс, которого пригласили устроить порядок во владивостокском «государстве», где вечно шли распри между верхами.

    Много приказов и распоряжений, комичных п смешных до слез, отдал этот последний воевода-правитель за четыре месяца своего царствования.

    Одним из самых юмористических его приказов, отданных накануне бегства каппелевской армии из Приморья, был приказ-манифест о сборе «земского собора».

    Удивительно быстро был созван этот «земский собор»: всего в семь дней. Участниками «собора» были исключительно купцы и духовенство г. Владивостока и представители от каппелевской армии, сиречь земской рати, всего до двухсот человек.

    Характерно, что в этот «земский собор» депутаты не выбирались, а проходили по назначению, и конечно не прошло ни одного представителя от рабочих.

    По окончании «собора», где единодушно постановили: «быть земле русской монархией», отслужили торжественный молебен и совершили крестовый ход по Владивостоку.

    Воевода Дитерихс и с ним братья Меркуловы (его предшественники), Спиридон и Николай, одетые в костюмы «думных бояр встарину», увешанные со всех сторон иконами, двигались впереди крестного хода под общин хохот населения. Нельзя без смеха было смотреть на эту бесстыдную комедию, которые устроители ее разыгрывали с определенной целью затуманить головы темной массе, играя па ее религиозных чувствах.

    Каждый участник этого «земского собора» получил грамоту. написанную золотыми буквами, с надписью: «Умрем за царя!» (Таковая имеется и у генерала Пепеляева, участника «собора».)

    Предвидя близкий конец своему царствованию, воевода Дитерихс обложил население Приморья контрибуцией в несколько миллионов золотых рублей, которую вымогал всякими способами.

    Живя теперь в каком-нибудь городе Японии на эту контрибуцию, он от души, наверное, смеется, вспоминая крестный ход и свой боярский костюм, — такими словами закончил Вычужанин свой рассказ из истории дальневосточной контрреволюции.

    Весь свой обратный путь отряд сделал гораздо быстрее и легче, так как теперь двигался по протоптанной уже дороге, и числа 11-12 января экспедиция прибыла в Амгу.

    В Якутск отправили подробное донесение о результатах поездки и о пленном пепеляевце. Через несколько дней был получен приказ командующего Байкалова: «Отряду оставаться в Амге до распоряжения и немедленно приступить к укреплению слободы».

                                                     НЕУДАЧНЫЕ  БОИ  ДМИТРИЕВА

    Отряд Артемьева, до сих пор скрывавшийся где-то в районе д. Петропавловское, за последнее время стал проявлять активность и в последних числах ноября месяца совершил нападение па связь, высланную из Петропавловского в Амгу. Из двенадцати бойцов, нарвавшихся на засаду, девять были убиты и трое взяты в плен, в том числе один раненым. Раненого красноармейца артемьевцы прислали привязанным к саням в нашу заставу — в Абагу — с запиской: «Мы безоружных не расстреливаем, а потому сдавайтесь и переходите к нам без боязни». Раненому красноармейцу они сказали, что ими получен приказ (видимо от Пепеляева. — И. С.), чтобы пленных не расстреливать. Конечно красноармейцы великолепно поняли сущность этого случая и заявили, что старого воробья (особенно стреляного) на мякине не проведешь.

    В первых числах декабря Дмитриев получил сведения, что на реке Ноторе, в сорока верстах северо-западнее Петропавловского, появился отряд Артемьева. Дмитриев немедленно выслал туда из батальона одну роту в семьдесят восемь штыков, с одним пулеметом Кольта и автоматом Шоша, под командой Овечкина. Для несения разведки десять человек были посажены па коней, а остальные были на подводах.

    Рота выступила из Петропавловского часов около двенадцати дня и, проехав двадцать пять верст, заночевала в двух юртах, жители которых сообщили Овечкину, что утром к ним приезжали пятеро белых, забрали трех лошадей и уехали в западном направлении. По словам жителей, белые находились отсюда верстах в десяти, всего человек восемьдесят — девяносто. Переночевав, рота выступила дальше. В ожидании скорого боя настроение у всех было приподнятое. Красноармейцы шутили, смеялись и с особой любовью поглядывали на свой пулемет. Все верили в успех и горели желанием дать бой.

    Дорога шла лесом и густым кустарником. Высланная вперед разведка тщательно прощупывала подозрительные и опасные места. Так проехали верст семь. Противника пока нигде не обнаружили, но это лишь увеличило бдительность и осторожность роты. Разговоры и смех прекратились сами собой, и только игривый ветерок, задевая в своем беге за верхушки деревьев, легонько пригибая их, срывал комочки снега и уносился дальше, нарушая тишину таежных дебрей.

    Но вот дорога вывела к опушке. Впереди, на целую версту покрытый белоснежной скатертью, раскинулся алас (луг). Рота остановилась. Красноармейцы торопливо слезали с саней, конные спешивались. Овечки и внимательно стал осматривать равнину — ни куста. Потом впился глазами в бинокль и стал шарить по черным зигзагам соседней опушки леса. Но там тоже никакого признака жизни не было, хотя каждый инстинктивно чувствовал близость врага.

    У «кольта» завозились пулеметчики, кое-кто из красноармейцев стал обтирать заледеневшие затворы у винтовок, остальные молча ждали приказания командира роты. Овечкин минут десять что-то обдумывал и, приняв решение, приказал старшему конной разведки взять с собой пять всадников и осмотреть опушку леса по ту сторону аласа.

    Старший разведчик вполголоса подал команду — из чаши вынырнули пять всадников, коротенькой змейкой вытянулись вдоль дороги и тронулись шагом, потом перешли на рысь и быстро стали пересекать равнину. Звонко заскрипел снег под копытами лошадей, но по мере удаления разведчиков потерял свою режущую слух остроту. Не доезжая шагов четырехсот до леса, разведка рассыпалась по обоим сторонам дороги в редкую цепочку, красноармейцы сдернули из-за плеч винтовки.

    Конь увязая в глубоком снегу, сразу сбавили ход и с рыси перешли на торопкий шаг. По мере приближения разведчиков к опасной черте вся рота все с большим и большим напряжением следила за ними. Осталось проехать по аласу всего шагов восемьдесят.

    — Видно, никого там нет, — высказал один красноармеец мысль целой роты.

    Но, как бы в опровержение этих слов, опушка ответила коротким частым стуком десятка винтовок, а над головами толпившихся бойцов просвистело и впилось в косматую грудь тайги несколько пуль.

    Один разведчик, выхваченный из седла невидимой рукой смерти, распластался на снегу, а его лошадь, теперь уже без седока, подхлестываемая звуками выстрелов, металась из стороны в сторону на небольшом пространстве, то уменьшая, то увеличивая скорость своего бега.

    Четверо разведчиков спешились и открыли огонь по предательской опушке, и только шестой разведчик, раненый в шею, галопом возвращался назад и, подъехав к своим, свалился с коня.

    По команде рота быстро рассыпалась в цепь и прямо в лоб повела наступление. Глубокий снег затруднял движение, особенно было тяжело нести пулемет; он не успевал за ротой и стал отставать.

    Наступающую цепь засевшие па опушке белые встретили редким огнем.

    Так рота прошла больше половины расстояния, отделявшего нашу цепь от противника. Потерь пока не было.

    Красноармейцы безостановочно и дружно шли и шли вперед, не подозревая о близкой и смертельной для них опасности.

    Все смотрели вперед — туда, на опушку, откуда все время постреливали скрытые кустарником белые, и на залегшие недалеко от опушки своих разведчиков. Никому даже в голову не пришло понаблюдать за открытой местностью на правом фланге нашей цепи, а если бы кто-нибудь посмотрел, то, наверное, заметил бы черную шевелящуюся точку, которую сначала легко можно было принять за сидящую на снегу и занятую своим делом ворону, и только более зоркий глаз узнал бы в этой точке голову человека.

    Уже несколько минут эта голова осторожно наблюдала за цепью красных, поджидая, когда наша цепь выйдет па линию вражьей засады.

    В этом бою белые применили одну из бесчисленных своих хитростей. Оставив па опушке леса с десяток человек, они главными своими силами залегли цепью вдоль берега реки Ноторы, которая пересекала алас с запада на восток и протекала, извиваясь параллельно, в двухстах шагах от дороги.

    Замысел белых был смел, а расчет прост. Они считали, что красные, будучи обстреляны с опушки леса, решат, что засада там, — им никогда в голову не придет, что белые укрылись на чистом месте, использовав для этого неширокую в этом месте, но с довольно высокими берегами речку Нотору, обнаружить которую можно было, лишь подойдя к ней вплотную. Издали же эта узкая щель была незаметна — она сливалась со снежной равниной. И теперь наша наступающая цепь проходила своим правим флангом всего лишь в ста шагах от засады, подставив себя под губительный продольный огонь противника, который, притаившись и выставив одного наблюдателя, поджидал удобного для себя момента, чтобы открыть по наступающей на опушку леса цепи красных огонь. И этот момент скоро настал.

    Раздавалась громкая команда белых. Затрещали, как сухие поленья дров, брошенных в костер, частые выстрелы, попадали люди...

    Наша цепь очутилась в дьявольски тяжелом положении. Что бы ударить на нового врага, требовалось переменить направление цепи, двигавшейся на запад. Но нужно было повернуть лицом к северу, что и было сделано, хотя и с большими для нас потерями. Но теперь рота поставила себя под фланговый, хотя и слабый, но все же чувствительный огонь противника, засевшего па опушке.

    Не задерживаясь, цепь рванулась в атаку, раздалось раздробленное «ура». Бойцы, увязая выше колен в снегу, медленно продвигались вперед. Белые стреляли почти без промаха, били на выбор. Наша цепь, не выдержав убийственного огня, остановилась, а потом и совсем залегла — потонула в снегу.

    — Не дойти — всех перебьют! — шепчут, тяжело дыша, красноармейцы.

    — По снегу не побежишь... Пропали наши разведчики, да и сами как-то из беды выйдем... И кто мог подумать, что тут засада.

    А впереди, не далее как шагах в семидесяти, виднелись маленькими комочками, шевелились и чернели над белой гладью головы хорошо укрытого врага. Красноармейцы стреляли, не целясь. Огненным щитом они хотели закрыть себя от близкой смерти.

    Быстро таяли патроны, пополнить их было нельзя: запас остался в лесу на подводах.

    С наганом в руках, пренебрегая смертью, бегал по цепи командир роты и пытался создать дисциплину огня.

    — Товарищи, цельтесь! Берегите патроны! Бросайте граниты! — стараясь покрыть грохот ружейного огня, кричал изо всей мочи Овечкин.

    Все напрасно. Бойцы, теряя самообладание, сыпали во всю. Некоторые кидали гранаты, но они рвались на середине, не принося урона белым, и своими осколками одинаково угрожали и тем и другим.

    Редкая из черных точек засады переставала шевелиться. Зато огонь белых был много метче. То тут, то там в нашей цепи умолкала накалившаяся винтовка, и, вам ахнув руками, тыкался в снег красноармеец. Некоторые со стоном и проклятиями ползли назад, Автомат Шоша, выпустив несколько дисков, перестал работать. «Кольт» остался шагов на двести позади.

    Два пулеметчика были убиты, они черными кучками выделялись на белой равной поверхности луга. Трое уцелевших пулеметчиков были прижаты к земле метким огнем лучших стрелкой противника и не могли, обремененные тяжестью пулемета, пробраться к своей цепи. Несколько раз они пытались продвинуться вперед, но каждый раз огонь врага заставлял их зарываться поглубже в снег...

    А из цепи роты выбывали все новые и новые бойцы. Наконец красноармейцы, расстреляв почти все патроны и видя, что надеяться на пулемет нечего, дрогнули и стали отступать.

    Напрасно командир роты останавливал их и угрозами и личным примером мужества.

    Ничто не действовало, и наша цепь безостановочно откатывалась обратно.

    Только, когда отступающая цепь вышла на линию пулемета, «кольт» открыл стрельбу, чем облегчил дальнейший отход своей роты.

    Свалившееся неожиданно несчастье придавило оставшихся красноармейцев.

    С тяжелым камнем на сердце возвращались они в Петропавловское. Восемнадцать раненых лежали на подводах; двадцать убитых товарищей, не считая разведчиков, остались на поле боя. Достался противнику и автомат Шоша со всеми дисками и все винтовки с убитых.

    Неопытность командира привела к таким печальным результатам.

    Тихо о чем-то шептала тайга... Мутные снежные тучи тяжело плыли по бессолнечному небу. Рота подходила к Петропавловскому.

    Спустя несколько дней посте этой неудачной для нас операции Дмитриев получил сведения, что отряд Артемьева ушел с реки Ноторы и находится теперь на правом берегу реки Алдана, в двадцати пяти верстах юго-восточнее Петропавловского. Дмитриев решил разгромить противника и с этой целью выделил из батальона опять одну роту в восемьдесят штыков, под командованием Овчинникова.

    Наученная горьким опытом, рота двигалась особенно осторожно и осмотрительно. Открытые места обходили, осматривали кождую речушку.

    Так прошли до самого места предполагаемой стоянки белого отряда.

    Не встретив нигде врага, не обнаружив даже каких-либо признаков, говорящих о нем, решили, что полученные Дмитриевым сведения были неверны или же противник ушел заблаговременно, не приняв боя.

    Рота нуждалась в отдыхе. В полуверсте впереди имелась одна юрта, куда и направилась рота, не думая уже теперь ни о какой опасности и о возможной встрече с белыми. Правда, дозоры все же были высланы, но они, завидя жилье, направились прямо к нему и скоро все зашли в юрту.

    Туда же поспешила и вся рота, и спустя несколько минут она, в колонне, вышла на поляну.

    До юрты с противоположной стороны которой лес подходил почти к самому жилью, оставалось каких-либо 60-70 шагов. И там, на опушке леса, притаился рассыпанный в цепь отряд Артемьева .

    Грохнул залп... Второй... Пошла частая пальба. Сразу же поднялась неописуемая паника. Крики и стопы раненых огласили воздух, красноармейцы бросились назад — в лес.

    В каких-нибудь десять минут рота потеряла половину своего состава.

    Белые не преследовали ее, а сейчас же ушли, захватит, с собой десяток винтовок и «шоша» с убитого пулеметчика.

    Это второе поражение не только физически, по и морально подорвало батальон к моменту занятия Амги пепеляевцами.

    В обеих неудачах были виноваты не только командиры операционных рот, но главным образом сам Дмитриев, который не использовал своего перевеса сил и огневых средств, бросал батальон в бой по частям, а сам стоял в стороне, не принимая участия ни в одном бою с артемьевцами.

    Из перехваченного письма Дмитриева к Суторихину — в Амгу — полковник Рейнгард делает вывод:

    «По тону и содержанию письма можно судить, что Дмитриев вряд ли серьезный человек, обладающий большой настойчивостью.

    В своем докладе Байкалову Дмитриев просит выслать спирт для поддержания морального настроения стрелков во время операций и движения».

    Таким образом Дмитриев, вместо того чтобы изучить причины, приведшие к неудачам, и принять решительные и энергичные меры для обеспечения успеха в будущих операциях, избирает самый пагубный способ для поднятия духа и настроения батальона — алкоголь. Конечно в просимом командующий ему отказал.