Ф. Кон.
МОИ ПЕРВЫЕ
ВСТРЕЧИ С ЕВРЕЙСКИМИ РАБОЧИМИ
Стенограмма воспоминаний,
читанных на заседании секции
24 апреля 1928 года.
Не знаю, всем ли товарищам известно, что
первые годы моей революционной деятельности проведены мною в Польше, и что
условия, о которых я буду говорить, относятся, прежде всего, к Польше, хотя мне
придется коснуться и кое-каких явлений в русском революционном движении,
связанных с вопросом о движении среди евреев, и вообще с еврейским вопросом.
Польша не только в последнее время, но уже
издавна завоевала себе славу своим антисемитизмом. Мы обыкновенно это принимаем
как факт, который принимается к сведению и не анализируется. Между тем изучение
еврейского вопроса специально в Польше заставляет нас остановиться на времени,
приходящемся на период после восстания 1863 г.
Восстание 1863 года известно в истории
очень трогательным братанием между евреями и поляками. Известен исторический
факт, записанный в истории Польши, о том, что когда главный раввин на всю
Польшу Майзельс был арестован и вызван наместником Горчаковым, ему был
поставлен вопрос: «Почему он не повлияет на евреев, чтобы они не братались с
бунтовщиками». Он ответил:
«Когда отец ссорится с матерью, — дети идут
за матерью, когда царь поссорился с Польшей, то мы идем за Польшей».
За это он очутился в 10-м павильоне
Варшавской цитадели, и очень продолжительное время пришлось двум влиятельным
лицам хлопотать об его освобождении. Я отмечаю этот факт потому, что он
характеризует тогдашние взаимоотношения. Но эти взаимоотношения в несколько лет
после восстания радикально изменились. Объясняется это весьма важным моментом в
истории Польши. Усмирение восстания сопровождалось самым сильным нажимом на
польскую шляхту, на польских помещиков, которые принимали активное участие в
восстании. Кроме тех репрессий, которые проводились известным
Муравьевым-вешателем, с одной стороны, и генерал-губернатором Бергом, с другой
стороны, на польскую шляхту обрушились огромные контрибуции, разорявшие ее.
Сверх того, при наделении крестьян землей в 1864 г. Николай Милютин,
проводивший освобождение, нажимал на то, чтобы по возможности больше отнять
земли от помещиков и передать крестьянству для того, чтобы этим шляхетский
элемент ослабить. В результате получилось то, что разоренная более мелкая
шляхта, принимавшая участие в восстании, лишенная возможности эксплуатации
крестьян, бросилась в города к торговле, к промышленности и, так называемым,
свободным профессиям. Торговля, промышленность, свободные профессии были в то
время уже в руках еврейской буржуазии, которая с самого начала XIX столетия
пользовалась тем территориальным положением, которое занимала Польша, как мост,
соединяющий Запад с Востоком, и как единственная промышленная страна во всей
империи. Завоевавшая Польшу Россия была для нее рынком, и посредниками между
Россией и Польшей и между Западом и Польшей во всех торговых и промышленных
отношениях были евреи.
Нахлынувшая в города шляхта, найдя все
позиции занятыми, начала борьбу с еврейством за отвоевание у него, вернее, у
еврейской буржуазии, этих позиций. И с этого момента начинается период явного
антисемитизма. Это был звериный помещичий, чисто черносотенного характера,
антисемитизм, проводимый известным Яном Еленским, который издавал специальный
орган «Роля». Объясняется это теми объективными условиями борьбы между двумя
буржуазиями, которая происходила на территории Польши. Но было бы закрыванием
глаз, если бы обманывать себя и других тем, что антисемитизм ограничился только
помещичьей средой. Благодаря влиянию духовенства, благодаря целому ряду условий
антисемитизмом было окрашено и, так называемое, народническое движение. При чем
я тут должен отметить, что в Польше происходили некоторые аналогичные явления с
теми, какие происходили в России. Я не знаю, известно ли товарищам, что в
России в знаменитый 1881 год, когда произошел первый еврейский погром в Балте и
оттуда распространился по многим городам и весям России, Что в то время даже в
народовольческой литературе появились статьи, окрашенные ярким антисемитизмом.
Я позволю себе привести отрывок только из
одного из номеров «Народной Воли», органа партии. Правда, этот номер был
впоследствии осужден партией и конфискован, но в сборнике «Народной Воли» он
был перепечатан. Там имеется статья, в которой буквально говорится: «Нет
никакого основания относиться к погромам не только отрицательно, но и
безразлично. Это чисто народное движение. Народ громит евреев вовсе не как
евреев, а как жидов, эксплуататоров народа. Напомним читателю, — продолжаю
дальше цитату, — что и Великая французская революция началась с еврейского
погрома. Это какой-то печальный рок, которого избегнуть нельзя». Повторяю,
Исполнительный Комитет «Народной Воли» впоследствии осудил эту статью, отдал
распоряжение по всем организациям, где возможно, конфисковать ее, но тем не
менее она, как отражение известных настроений, очень характерна. Я должен
сказать, что тогда же на Украине один очень ретивый революционер выражал
сожаление, что ему пришлось уехать и он не дождался погрома. Вот это
характерные моменты, когда звериный антисемитизм истолковывался народнически
настроенными революционерами, как протест против эксплуатации вообще. Они,
конечно, не были специфически свойственны русскому движению, которое весьма
легко от него избавилось, и тем легче, чем относительно меньше евреев было в
России. В Польше евреев было много, и хотя там дело не дошло до идеализации
погромов, но там антисемитизм, я бы. сказал, был глубже и был обоснован
следующим образом:
«Разница, существующая (я цитирую из
народнического органа, перевожу с польского) между паном и мужиком, между
капиталистом и наемным рабочим, это ничто по сравнению с расовой разницей между
семитами и поляками. Еврейскому вопросу и в социально-экономическом отношении
придает особый оттенок организованная изолированность евреев. Еврейская
эксплуатация по своему содержанию не отличается от обыкновенной эксплуатации, —
она является лишь ее специальной формой; но так как она подкрепляется узами
солидарности, непосредственного специализирования в этих функциях, то еврейство
создало специальные коллективы, предназначенные исключительно для эксплуатации
других. Есть между евреями не только представители капитала, но и пролетарии,
однако, это странный пролетариат, потому что, хотя он часто и умирает с голоду,
но средства своего существования он добывает эксплуатацией чужого элемента.
Следует к этому прибавить, что вследствие того, что она специализировалась в
данном направлении, еврейская эксплуатация более умелая, более последовательная
в действиях, а следовательно, более вредная, в особенности принимает неприятные
формы». Это писал социалистический народнический орган.
Товарищи, я остановился на этом по
следующему поводу. Приведенные данные являлись предпосылками для тех
мероприятий, которые социалисты-народники предлагали по еврейскому вопросу, при
чем евреи, как таковые, как нация, делились на две категории. Одна, крохотная,
либо уже ассимилированная, либо поддающаяся польской ассимиляции, это та
незначительная группа, которая впоследствии была известна в литературе под именем
«поляков Моисеева вероисповедания»; и другая группа — не ассимилированная,
замкнутая в себе, не поддающаяся ассимиляции. Первая признавалась с оговоркой,
что польские народники считали возможным переварить ее только в определенной
пропорции во избежание того, чтобы эти специфические черты не передавались
польской нации. К неподдающейся ассимиляции части еврейства предлагалось
принимать необходимые меры. Известный в то время социалист-народник, ныне член
польского сената, уже старик, лет 80-ти, Вислоух, ставил вопрос о том, чтобы
государство ассигновало суммы (и огромные суммы) для того, чтобы в
государственном размере организовать эмиграцию евреев из Польши и очистить
польскую территорию от «иноземцев». Другой, еще более известный социалист, по
происхождению украинец, портреты которого на Украине, к сожалению, до сих пор
можно встретить даже в наших клубах, Иван Франко,
поэт и социалистический деятель, — предлагал считать евреев в стране
иностранцами и держать на правах иностранцев по паспортам, без права их
вмешательства в какие-либо дела Польши. Этот проект перекатился из бывшего
Царства Польского в Галицию и там получил широкое распространение.
Товарищи, может быть вам покажется
странным, что я, собираясь говорить о рабочем движении, о моих встречах с
еврейскими рабочими, начал с этого. Это не странно. Это те объективные условия,
с которыми каждый должен познакомиться, прежде чем подойти к вопросу вообще о
деятельности среди еврейского пролетариата.
Я должен сказать, что первое время, первые
годы ассимиляционный процесс определенной части еврейства проводился с большим
успехом, и когда я теперь вспоминаю времена, когда начиналось социалистическое
движение в Польше, в котором все-таки, хотя в небольшом проценте, принимали
участие интеллигенты-евреи, то я не в состоянии вспомнить ни одного из них,
который бы знал еврейский язык. Были такие выдающиеся лица, как Симеон Дикштейн
(Ян Млот), которого книжку мы теперь переиздаем — «Чем люди живы», были такие
выдающиеся люди, как Станислав Мендельсон, впоследствии примкнувший к
еврейскому национальному лагерю, и не знавший ни одного слова по-еврейски. Был
такой человек, как известный, до сих пор живущий профессор Сигизмунд Геринг,
который даже не слыхал, как другие говорят по-еврейски; был педагог Гейльперн,
был Станислав Лянды. Но даже из их имен,
Станислав Лянды, Станислав Мендельсон, — вы можете заключить, насколько они уже
были в то время «поляками Моисеева вероисповедания».
Этот момент имеет огромнейшее значение.
Еврейский пролетариат, поскольку он существовал в то время, — об этом я еще
буду говорить, — был в худшем положении, чем пролетариат какой-либо другой
национальности. В каждой национальности выделяется определенная группа
интеллигенции, своей, родной, которая приходит и будит этот пролетариат.
Еврейский пролетариат в Польше, поскольку я говорю только о Польше, был и этого
источника воздействия на него со стороны интеллигенции полностью и окончательно
лишен. Так создалось двойное «гетто»: одно —
обычное еврейское «гетто» с его затхлой атмосферой; с другой стороны,
это «гетто» обусловливалось тем, что не было интеллигенции, которая бы пробила
эту стену и пробилась к пролетариату. Результатом этого в мое время (я говорю о
времени 1881 – 2 – 3 - 4 гг., т.-е. до первого своего ареста), результатом
этого было то, что те, которых бы я назвал возможными кандидатами в почетные
потомственные пролетарии, евреи считали позорным для себя не быть
самостоятельными хозяевами. Быть мастером-ремесленником, перебивающимся
буквально одной селедкой вместе с семьей и одной луковицей, голодать и холодать
— это допускалось, это его не унижало, быть подмастерьем у такого мастера также
не было унизительным, так как была надежда, что когда-нибудь и он станет
мастером, женится, получит приданое за женой и откроет свою мастерскую. Будучи
подмастерьем, он в мыслях уже был самостоятельным хозяином... в будущем. Между
тем переход на фабрику лишал его всех иллюзий относительно того, что он
когда-либо будет самостоятельным хозяином; поэтому переход на фабрику считался
унижением, считался позором.
Мне приходилось впоследствии в Галиции
встречать евреев, настоящих пролетариев, таких, на которых смотришь — буквально
душа радуется, мужественных, специализировавшихся на тушении нефтяных пожаров,
показывающих при этом небывалое хладнокровие, и оказывалось, что они были из
бывшего Царства Польского. Будучи там, у себя на родине, где их каждый знает,
они не считали возможным переходить на фабрику, а перекочевав в места, где их
не знали, — это уже считалось возможным. И вот это состояние, эти настроения,
которые тогда были среди еврейских рабочих, повторяю с оговоркой, если можно
говорить о рабочих, давало то, что я, работая все-таки в течение двух лет на
воле, до моего ареста, посещая фабрики и заводы в Варшаве, Пабянницах,
Жирардове, не встречал ни одного еврея-рабочего. Еврея-рабочего, пролетария,
работающего на фабрике — мы не встречали. Ни один из членов нашей партии не
встречал. Они были, бесспорно были, мы знали об этом. Были евреи-рабочие в
специальных еврейских пекарнях, в специальных заводах, вырабатывающих талэс,
были они еще на маленьких фабричках. Стороной мы узнали, например, что свечной
завод обслуживался евреями. Еврейские капиталисты требовали евреев к себе на
работу. В такой «фабрике» их было по 4-5 чел., но доступ к ним, если бы мы даже
владели языком, был столь же труден, как в мастерские ремесленников. На фабрики
проникаешь, потому что там масса рабочих, в маленькие заводы или мастерские
проникнуть в высшей степени трудно. И, повторяю, мы знали об их существований,
и партия, к которой я принадлежал, — социал-революц. партия «Пролетариат», —
учитывая существование их и не будучи в состоянии к ним проникнуть, издавала на
еврейском языке воззвания по всякому поводу, главным образом, по политическим
вопросам; но не было таких, которые могли бы их втянуть в движение. Еще одна
характерная черта: для составления такого воззвания пришлось проект писать па
польском языке, отправлять в Галицию, где были более или менее образованные
евреи, которые знали еврейский язык, там же набирать и перевозить через
границу, и, таким образом, распространять. И по всей вероятности, если бы не
случайность, я должен был бы этим ограничиться и поставить тут точку.
Но совершенно случайно, под конец своей
первой жизни, — а я воскресал не раз, — мне пришлось наконец столкнуться с
еврейскими рабочими. Партия «Пролетариат» находилась в союзной связи с партией
«Народная Воля». Это известный факт, я о нем распространяться не буду. Одним из
вопросов, которые нам приходилось решать, это был вопрос о распределении
функций между обеими партиями на окраинах, а затем в самой Польше относительно
военных. При этом, по соглашению, мы должны были передать «Народной Воле» все
наши военные связи с офицерами, чтобы они дальше работали под руководством
Центральной военной комиссии при «Народной Воле», во главе которой стоял
покойный М. Ю. Ашенбреннер. С другой стороны, «Народная Воля» должна была
передать нам все рабочие связи в таких городах, как Белосток, Гродно. Для этого
размежевания функций я был ЦК послан в Белосток. Я должен сказать, что связи у
нас в Белостоке с военными были, о существовании рабочих кружков среди поляков
мы знали, — там был тов. Госткевич, который ими руководил. Нужно было только
проверить работу и передать приехавшим туда представителям «Народной Воли»
связи с военными. Когда меня с одним офицером Госткевич вел на собрание, на
одной из боковых улиц навстречу нам вышел еврей в длинном халате ниже колен и,
столкнувшись с нами, не говоря дурного слова, сунул руку офицеру:
— Здравствуйте.
Кто знает тогдашние отношения, как мы
берегли военную организацию и чему подвергались офицеры за участие в
революционном движении, может представить, какой эффект это на меня произвело.
Но офицер, — фамилия мне запомнилась: некто Тихомиров, — отнесся к этому, как к
обычному явлению, и ответил:
— Здравствуйте, Шмуль.
Необыкновенная сцена! Оказалось, что
встретившийся еврей — товарищ по партии. Пришлось азбуку конспирации и одному и
другому изложить. После этого я с этим Шмулем отправился на суконную фабрику в
местечко под Белостоком — «Хорощи». Собралось человек шесть евреев. Характерной
особенностью их, по сравнению с варшавскими евреями, было то, что они
сравнительно сносно говорили по-русски, а по-польски не умели говорить. Все они
составляли один кружок, о котором мне удалось узнать только следующее. Начал
работу среди еврейских рабочих на суконной фабрике Абрам Лубницкий. За
несколько недель до моего приезда этот Абрам Лубницкий был арестован и в тот
момент, когда я приехал, он сидел в тюрьме. Связи он передал своим сестрам,
двум девицам, одна из них, помню, Ольга, — которые вели этот кружок. Главным
руководителем этого кружка был Шмуль. С ним мне пришлось дольше объясняться,
при чем оказалось, что еврейские рабочие кружки действуют совершенно изолированно
от русских кружков. Объясняется это, с одной стороны, враждебным отношением
русских рабочих-христиан к проникновению евреев на фабрики, с другой стороны,
недоверием со стороны одних и других друг к другу, в-третьих, более тесным
общением между собой групп еврейских рабочих. Работали они на фабриках,
принадлежащих евреям же, при чем в высшей степени характерно, что плата
евреям-рабочим у евреев-капиталистов в Белостоке, где работали и евреи и
не-евреи, была ниже платы, которая давалась христианам. Этот момент, в
частности, вызывал страшное недовольство среди рабочих христиан, и
капиталистами велась двойная игра: с одной стороны, нажим на евреев, которые,
лишенные заработка в данной фабрике, не имели никаких шансов где бы то ни было
получить работу, с другой стороны, нажим на христиан: «я могу евреев получить
сколько угодно за более низкую заработную плату». Получалась игра, которую
чувствовали и та и другая сторона (мне пришлось с христианскими рабочими вести
беседы), и между тем никакой возможности объединить их для совместной борьбы в
то время не было. Ни та, ни другая сторона не доверяли друг другу. Я должен
сказать, что самый факт встречи с рабочими, возможность с ними говорить, а я принадлежал к тем ассимилированным, которые понятия об
еврейском языке не имели, — на меня произвели такое впечатление, что я,
отправленный туда для разграничения функций, вернулся в ЦК с докладом и на
вопрос: «Ну, что», ответил: «Я встретил еврейских рабочих». Это был самый
знаменательный факт, какой в то время можно было отметить. Все остальное было
обыденное, — это же не было обыденное. Я не могу сказать, чтобы мое путешествие
и те связи, которые я устанавливал, дали большие результаты; на заседании после
моего доклада было постановлено этого Шмуля, который был довольно развитой
человек, взять в качестве партийного «агента», как тогда называли, т.-е. на
содержание партии, чтобы через него проникнуть к евреям-рабочим в Польше. Это
был единственный путь, который мы могли тогда наметить. В результате были два
воззвания, которые мы успели издать, специально к рабочим Белостока по поводу
тех отношений, которые были на фабрике. А затем последовало то, что обыкновенно
бывало с революционерами. Это было в апреле 1884 г., а в июле 1884 года ваш
покорнейший слуга оказался под ключом, а вместе с ним еще более 200 человек.
Связи порвались, и, как нам казалось, порвались всерьез и на очень долго. Эти
встречи мне казались очень характерными, и я хотел их вам сообщить.
Я должен вам сказать еще одно в заключение.
Вернулся я 20 лет спустя из Сибири, в 1904 г., и один из товарищей сыграл надо
мной шутку, действительно жестокую. Я еще по возвращении, конечно, не мог
ориентироваться в том, во что вылилось движение, и надоедал людям расспросами.
Один из товарищей назначил мне свидание в кондитерской для того, чтобы, как он
говорил, познакомить меня с тем, что за это время сделалось. Я явился на
свидание в срок с такой же точностью, с какой всегда являюсь. Но сидел четверть
часа, полчаса, — и никто не явился. В это время на улице раздался шум, крики.
Затем в кондитерскую влетел пристав с криком: «Где телефон?» и по телефону
вызвал полицию. А еще секунду спустя прошла перед окнами огромнейшая
демонстрация рабочих. В числе демонстрантов, как отдельная группа, были и
евреи-рабочие с еврейскими надписями на знаменах. Оказалось, что тот товарищ
специально назначил мне свидание, чтобы мне показать товар лицом. На меня это
произвело потрясающее впечатление. Но из этой демонстрации, которая прошла мимо
окон, я увидел, что семена, брошенные в восьмидесятых годах, не пропали даром.
Вот все, на этом я кончаю.
--------
Тов. Киржниц.
Было бы интересно, если бы тов. Кон рассказал подробнее о тех прокламациях,
которые партия «Пролетариат» выпустила на еврейском языке, в частности, к
какому времени они относились, и по какому поводу они выпускались. Затем второй
вопрос: белостокский кружок, на который натолкнулся тов. Кон, было бы интересно
знать, в какой, приблизительно, период он возник?
Тов. Меер.
Вы сказали, что еврейские кружки жили совершенно изолированно. Откуда же
все-таки знакомство еврейских рабочих с офицерами, какова была связь между
ними? Очевидно, этот офицер — из партии «Народная Воля»; значит, еврейские
кружки были под руководством «Народной Воли». Об этом интересно более подробно
сообщить.
Тов. Копельзон.
Насколько я знаю, «Пролетариат» в середине 80-х гг. имел сношения с Вильной.
Помню, что приезжали туда народовольцы, мне рассказывал Тышко. В Вильне были
тогда кружки еврейских рабочих. Было бы интересно, может быть тов. Кон знает об
этом что-либо.
Тов. Лурье. Вы говорите, что в Варшаве не было почти
евреев на фабриках. Интересно было бы знать, сколько было еврейских рабочих в
Белостоке помимо тех, которых вы там встретили? Теперь, во-вторых, в своих
воспоминаниях, в одной книжке, вы говорите как раз о белостокских рабочих, что
в разговоре с вами они выражали сожаление, что они оказываются рабочими что они
тяготятся своим положением. Относится ли это к членам кружков или нет?
В-третьих, не могли ли бы вы установить характер этого кружка, чем он
занимался, в чем выражалась его работа и т. д. Потом еще вопрос: не удастся ли
вам в каких-либо архивах найти те еврейские воззвания, о которых вы говорите;
не думаете ли вы, что их можно найти в архиве?
Тов. Меер.
Еще один вопрос. Обсуждались ли какие-либо еврейские вопросы в партии
«Пролетариат» на заседаниях ЦК, ставились ли эти вопросы с тем, чтобы связаться
с еврейскими рабочими?
Тов. Кон. Я буду говорить в той очереди, в какой
были заданы вопросы. Первый вопрос и самый основной: какого рода воззвания
издавались к еврейским рабочим. Поскольку мне помнится теперь, они носили
двойной характер. Одно воззвание мы издали на польском, на немецком, еврейском,
литовском и белорусском языках, — это по
поводу слухов, которые тогда распространялись относительно приближающейся воины
в начале 1882 г., при чем это воззвание, насколько помнится, было перепечаткой
из статьи, помещенной в № 2 или 3 «Пролетариата»; оно переводилось на все языки
и распространялось в огромнейшем количестве Было издано воззвание и на
еврейском языке по поводу погромов. Подготовлялось, но не было издано по поводу
знаменитого распоряжения обер-полицеймейстера о санитарном осмотре женщин,
работающих на фабриках. От издания его мы отказались, потому, что еврейских
работниц не было. После моего возвращения из Белостока было издано специальное
воззвание относительно солидарности рабочего класса с выдержками из воззвания I
Интернационала.
Сколько там было рабочих? Поскольку мне
помнится теперь, не надо забывать, что это было 46 лет тому назад, там было
несколько сот рабочих-евреев, но кружок революционный был один, и вот на этом
кружке говорили, с какими страданиями евреи переходят на фабрику. Я, как
нелегальный, непосредственно с рабочими не говорил; это было в том докладе,
который Шмуль и работавший там Госткевич могли дать.
Теперь об истории со встречей Шмуля с
офицером. Она объяснялась тем, что Госткевич, руководивший организацией в
Белостоке, ухитрился представителей кружков, независимо от их социальной
принадлежности, объединить, как свой совещательный совет для помощи и
руководства; и этот Шмуль встречался у Госткевича на этих собраниях. Но
конспирация настолько не сохранялась, что они здоровались даже на улицах.
О Вильне я могу сказать одно: Вильна не
входила, в так называемый, «Первый Пролетариат», арест которого произошел в
1884 году, и он был ликвидирован; в 1885 г. нас уже судили. Вильна не входила в
круг нашей компетенции, она считалась в компетенции «Народной Воли».
Впоследствии Пашковский на Каре рассказывал
мне, что «Народная Воля» с чисто пролетарским движением, особенно на окраинах,
совершенно не могла справиться, аппарат не был приспособлен к этому; и поэтому
после разгрома обеих партии, между прочим в период, когда Лопатин
восстанавливал организацию связи с рабочими, были переданы «Пролетариату», так
наз. «2-му Пролетариату». Но какие именно связи там были мне очень трудно
установить.
Теперь, какой был характер кружка? Характер
кружка был таким же, как и все наши кружки того времени. Были руководители
кружков, в кружках узнавали о текущих событиях на фабрике, разбирали их более
или менее марксистски, поскольку мы вообще были тогда марксистами, освещали их
и от частных случаев переходили к общим более пропагандистским, чем
агитационным путем. Это была слабая сторона ведения этих кружков. Затем
читалась в этих кружках совместно литература, по преимуществу народовольческая,
более приспособленная к крестьянству, чем к рабочим и поэтому кружки требовали
литературы для рабочих.
Сохранились ли изданные тогда воззвания?
Перед приездом в «запломбированном» вагоне из
Швейцарии я посетил в Швейцарии Рапперсвильский музей. Там был один экземпляр
еврейского воззвания. Теперь этот музей перевозится в Польшу и, значит, доступ
к этому воззванию может быть.
Теперь последний вопрос: обсуждались ли на
заседаниях ЦК вопросы, связанные с еврейством? Я бы сказал, что они обсуждались
только по поводу конкретных фактов, вне связи с еврейским рабочим движением в
целом. Повторяю, мы к этому движению относились как к движению только в
потенции. Я вспоминаю один очень интересный эпизод. Обер-полицеймейстером
Бутурлиным было издано распоряжение, по которому запрещалось на вывесках рядом
с польскими надписями делать еврейские. Помню, что мы целый вечер посвятили
этому вопросу: как быть? Я должен оговориться, что мне было 18 лет, моим
товарищам приблизительно столько же. Мы очень серьезно обсуждали вопрос о праве
нации пользоваться своим языком, и из этого приходили к выводу, что против
этого распоряжения надо бороться. Разнеслись слухи о готовящемся погроме.
Вопрос этот обсуждался очень серьезно, было издано воззвание к
рабочим-христианам с призывом не позволять оскорблять Польшу погромами, и
вместе с тем это воззвание было переведено на еврейский язык к сведению
еврейских рабочих. Такие вопросы общего характера обсуждались, вопросы же о
еврейском рабочем движении, как таковом, до моего возвращения из Белостока
совсем не обсуждались. Для нас было совершенно ясно, что тут стена, которую мы
в данный период не пробьем. После моего возвращения в другой плоскости стоял
вопрос, о котором я уже говорил, — о взаимоотношениях между
христианами-рабочими и евреями. Этот вопрос, помню, обсуждался нами очень долго
и очень горячо, но воззвание по этому поводу должен был написать покойный Янович, спец у нас по марксистским вопросам. Не
знаю, вышло ли оно. Меня тогда направили на военную работу.
Кажется, все вопросы, которые товарищи мне
поставили.
Резюме
председателя заседания тов. Лурье.
Позвольте мне два слова относительно антисемитских цитат, про которые говорил
тов. Кон. Я должен сказать по аналогии, мне пришлось недавно позаняться над
одним социалистическим органом, который издавался в Швейцарии, — «Орган русских
рабочих» называлась эта газета. Она издавалась в Швейцарии в 1875-76 гг. и
когда вы ее читаете, вас поражает тот тон, о котором здесь говорил Феликс
Яковлевич. Поражают нас такие места, с которыми мы совершенно не привыкли
встречаться. Я говорю сейчас по аналогии, мы вернемся еще к этому. Мне кажется,
что на двух моментах надо остановиться из сообщения, которое нам делали.
Первое, — я думаю, что, как всякое сообщение, оно должно нам послужить
основанием для дальнейших изысканий. Крайне важно было бы, если бы можно было
как-нибудь найти следы этих воззваний, о которых говорил Феликс Яковлевич, и
которые для многих из нас являются абсолютной новостью. В этом отношении крайне
ценно это сообщение, оно важно как толчок к этим поискам. Не верится, чтобы на
почве этих воззваний совершенно не было никаких кружков среди евреев; возможно,
что, благодаря той разобщенности, о которой рассказывал Ф. Я., образовались
кружки, которые оставались в совершенной неизвестности для тех, кто обращался с
воззваниями. И последний момент — это относительно Белостока. Мы как-то раз уже
отметили этот момент, что каждый из еврейских городов имеет свой доисторический
период; о Минске и Вильне мы знаем, но о Белостоке, его доисторическом периоде,
мы, в сущности говоря, ничего не знаем. Но и там был свой доисторический
период. Я считаю, что второй крайне ценный момент, что мы тут встречаемся с
одним штрихом доисторического периода белостокского рабочего движения.
Я думаю, что не в порядке благодарности, а
в порядке чрезвычайного удовлетворения мы должны отметить, что Ф. Я. поделился
с нами одним из своих воспоминаний, которым он не поделился в печати, и, с
другой стороны, крайнюю удовлетворенность от того, что этот доклад мы заслушали
от одного из первых и самых ярких работников славной партии «Пролетариат». (Аплодисменты).
/Революционное
движение среди евреев. Сб. 1. Москва. 1930. С. 21-32./
ДО
100-РІЧЧЯ З ДНЯ НАРОДЖЕННЯ Ф. Я. КОНА
29 травня 1964 р. в Інституті історії
партії ЦК КП України відбулись за участю науковців, викладачів вузів,
представників громадськості Києва урочисті збори, присвячені 100-річчю з дня
народження Фелікса Яковича Кона — видатного діяча Комуністичної партії
Радянського Союзу і світового комуністичного руху. На зборах були присутні
Консул Польської Народної Республіки у Києві тов. В. Михалевська, дочка Ф. Я.
Кона— Л. Ф. Кон.
Збори відкрив вступним словом заступник
директора Інституту історії партії ЦК. КП України М. Р. Доній. З доповіддю «Ф.
Я. Кон — видатний діяч Комуністичної партії і міжнародного комуністичного руху»
виступила кандидат історичних наук Л. П. Нагорна, яка відзначила, що Країна Рад
стала другою батьківщиною для сина польського народу Фелікса Кона. Доповідач
цікаво й змістовно розповіла про багатогранну діяльність Ф. Я. Копа, про те, що
знайомство з В. І. Леніним у 1897 р. визначило дальший шлях життя і боротьби
цього видатного революціонера. Він брав активну участь у боротьбі за перемогу
Радянської влади, вніс великий вклад у діяльність Комінтерну. Ім’я Фелікса Копа
тісно пов’язане також з історією Комуністичної партії України. В 1921 р., після
історичного X з’їзду партії, його обрано першим секретарем ЦК КП(б)У. В
дальшому, працюючи у Москві, Ф. Я. Кой не поривав найтісніших зв’язків з
Україною. Скрізь і всюди Фелікс Кон лишався насамперед ленінцем — енергійним і
принциповим, невтомним і чуйним.
В. А. Бабко, член КПРС з 1917 р., поділився
спогадами про зустрічі з Ф. Я. Коном, зокрема, розповів про його виступи на
Четвертій Всеукраїнській конференції КП(б)У в березні 1920 р., на якій
розгорнулась жорстока боротьба проти «робітничої опозиції». Старші комуніст Л.
М. Дашевська відзначила великий вплив Ф. Я. Копа на маси і розповіла про
особисті зустрічі з цим видатним діячем на фронтах громадянської війни, на І
Всеукраїнському з’їзді жінок-робітниць у Києві та ін. П. Я. Буткевич згадав про
спільну роботу з Коном як редактором «Рабочей газеты».
Із спогадами про батька виступила Л. Ф.
Кон, підкресливши такі його риси, як мужність, любов до своєї справи,
пристрасне бажання бути корисним людям. Консул Польської Народної Республіки у
Києві В. Михалевська відзначила, що Ф. Я. Кон для багатьох поколінь поляків є
символом єдності революційного руху народів СРСР і польського народу, єдності і
дружби наших братніх народів.
До урочистих зборів працівники бібліотеки
Інституту історії партії ЦК КП України підготували фото-книжкову виставку,
присвячену Ф. Я. Кону.
Л. А. Усик
/Український історичний журнал. № 5. Київ. 1964. С. 147-148./
КОН, Феликс Яковлевич (30. V. 1864 - 28.
VІІ. 1941) — деятель польского и рус. революц. движения. Род. в Варшаве в семье
интеллигента. В революц. движение вступил студентом Варшавского ун-та; в 1882
стал чл. польской партии «Пролетариату. За революц. деятельность в 1884 был
приговорен воен. судом к 10 годам и 8 мес. каторги, к-рую отбывал до кон. 1890
на Каре (Вост. Сибирь), в 1891-1904 — на поселении в Якутии. В 1904 был
освобожден, вернулся в Варшаву. С 1906 был чл. ЦК ППС — «левицы». С 1907 — в
эмиграции. В период 1-й мировой войны — интернационалист. В мае 1917
возвратился в Россию. В 1918 вступил в РКП(б). В 1919 — чл. Киевского губкома,
секретарь ЦК КП(б)У. Летом 1920 вместе с Ф.. Э. Дзержинским и Ю. Ю. Мархлевским
входил в состав Врем. революц. к-та Польши. В 1922-23 — секретарь ИККИ, в
1924-85 — чл. Интернац. контрольной комиссии Исполкома Коминтерна, в 1925-28 —
редактор газ. «Красная звезда», затем редактор «Рабочей газеты». В 1930-31 —
зав. сектором искусств Наркомпроса РСФСР, в 1931-33 — пред. Всесоюзного к-та
радиовещания, с 1933 — зав. муз. отделом Наркомпроса РСФСР, в 1937-41 — ред.
журн. «Наша страна». Избирался чл. ВУЦИК и Президиума ЦИК СССР.
Соч.: Под
знаменем революции (Воспоминания), [X.], 1926; История революц. движения в
России, т. 1, [X.], 1929; Тысяча девятьсот пятый, [М.], 1930; Ф. Э.
Дзержинский, [МЛ, 1939; За пятьдесят лет, 2 изд., [т. 1-4], М., 1936.
Лит.:
Эйдеман Р., Неувядаемая молодость, «Правда», 1934, 30 мая, № 147; Ф. Кон,
«Правда», 1941, 29 июля, № 208; Энциклопедия, словарь «Гранат», т. 41, ч. 1, с.
202-11.
/Советская
историческая энциклопедия. Т. 7. Москва. 1965. Стлб. 786./
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz