ЎЎЎ 4-2. Лена Інак. Архіяпіскап Ніл (Мікалай Ісаковіч) ды Якутыя. Ч. 4. Путевые записки. Ч. 2. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                             ПУТЕВЫЕ ЗАПИСКИ

                                                      Преосвященного  архиепископа

                                                                          НИЛА

                                                                          ******

                                                      ОТ ЯКУТСКА ДО ИРКУТСКА

    Якутск — главный город обширной Якутской области. Застроен он в 1632 году; следовательно, 20-ю годами старше Иркутска. Но он отстал от него во всех отношениях.

    Впрочем, с первого взгляда, Якутск производит на путешественника приятное впечатление. И это очень естественно. Ибо взор и внимание, утомленные зрелищем пустыни и хижин, не могут не остановиться с услаждением там, где панорама изменяется к лучшему.

    Порог Якутска переступили мы при сумерках 7-го июля, спеша к собору. Расстояние ограничивалось верстою; но нам не легко было достигнуть цели. Площадь пред собором оказалась загроможденною народом, особенно Якутами. С людом этим, при отсутствии полиции, не знали мы, что делать. Все пялили на нас глаза, но с дороги никто не хотел сойти, — чтоб больше налюбоваться нашим поездом и потом похвалиться счастливою долею своею пред собратьями.

    Из собора, по совершении обычного чина, отправился я в Спасский монастырь и там слушал Всенощную, а на другой день служил Божественную Литургию.

    После Литургии почтил меня своим посещением областной начальник Илья Дмитр. Рудаков, со сонмом почетнейших из граждан. В ряду их не мало находилось и Якутских старшин. Последнее отличались не только роскошью разноцветных Азиатских одежд, но и оригинальностью своих физиономий.

    Остаток дня посвящен был на обозрение монастыря. Местность монастыря хотя не увлекательна, но, все-таки, она есть лучшая в Якутске. Северо-западною своею стороной монастырь примыкает к городу; к югу стелется пред ним обширная долина, заливаемая весенними водами Лены, а на востоке, в туманной дали, являются за-ленские горы.

    По времени основания своего, Якутский монастырь занимает первое, между монастырями восточной Сибири, место. Ибо краеугольный камень его положен в 1650 г. (* По клировым ведомостям, основание обители относятся в 1745 году).

    Начинателем дела, — по благословенной грамоте Симеона, архиепископа Тобольского и Сибирского, — был некто служивый Иван Афанасьев, а споспешниками явились все Якутчане.

    Но как в одно и то же время и город (именовавшийся дотоле острогом) переносился, со старого, на теперешнее свое место, и монастырь созидался; то последнему нелегко было подвигаться вперед. — Постройка длилась целых десять лет, и окончена лишь в 1660 году.

    Да и этому окончанию помог Державный Царь Михаил Феодорович. Его щедротами достроена в монастыре церковь во имя пр. Михаила Малеина и доставлена благолепная утварь, чрез нарочито посланного из Устюга архимандрита Нафанаила. К сожалению, церковь сия и утварь, а вместе и архив, сделались в 1770 году жертвою пожара, происшедшего от громового удара. Через десять потом лет сгорела и другая церковь — Спасская.

    Ныне в монастыре две церкви — каменная, основанная в 1786 году, и деревянная, в 1825 году освященная во имя пр. Михаила Малеина. Очевидно, что здатели желали увековечить сим память Царских благодеяний, о которых сказано выше.

    Церкви содержатся опрятно и службы Божии в них совершаются каждодневно, не смотря на крайний недостаток в братии (* Братство монастыря составляют два иеромонаха, один диакон и три послушника. И ежели при таком составе держится порядок; то обитель обязана сим почтенному настоятелю своему, архимандриту Самуилу). Всего же важнее то, что мир в обители не рушим.

    Явления сего рода приводят к тому заключению, что для чести святого места требуются не многие делатели, но верные своему званию и избранию.

    Жилые монастырские здания, начиная от настоятельских келий, все деревянные, ветхие и укромные до того, что носят тип самых обыкновенных деревенских изб.

    Архитектура такая, конечно, не дает монастырю показности. Зато она, соответствуя условиям Якутского климата, избавляет жильцов от стужи, а монастырь от лишних на отопление расходов.

    Монастырский домик, занимаемый Якутским Д. Правлением, скромнее самих келий. Но и это одолжение приемлется с большою благодарностью, при тех условиях быта, на которых Правление существует.

    В соседстве с монастырем находятся Якутские уездное и приходское училища. Учащихся в том и другом всего 40 человек (* Содержание их до крайности убого. Некоторые из них оказались полунагие, и я приказал определить их на мой счет. Формальный же обзор училища поручен прибывшему со мною в Якутск ректору Иркутской семинарии, архимандриту Нифонту). Занимаемый училищами дом — угрюм и мрачен, но сух и тепел,— как мне говорили.

    На предложенные вопросы ученики высших классов изрядно отвечали по заученному; но в объяснению своими словами не приобрели навыка. Паче же всего удивляло меня незнание Русского языка учениками приходскими. Двух-трех слов сказанных они не в состоянии понимать без толкования их учителем по Якутски.

    Священно-церковно-служителям Якутского края невежество это не раз поставлялось на вид, делались замечания и угрозы. Но все напрасно. Якутский язык на пространстве области более привился к русским обитателям, чем французский к Европейскому обществу.

    Последующие дни пребывания своего в Якутск посвящал я то служению в градских церквах, то обозрению их и замечательностей города.

    Обозревая город, сам был любопытным зрелищем для народа. Ибо тут не бывало архиерея с 1816 года, т. е., в течение 27 лет. Где ни являлся я, всюду толпа любопытных окружала меня, и притом с невыразимою докучливостью, возможною только для полудиких орд.

    Церквей в городе, считая с соборною и кладбищенскою, пять. Все они каменные, благовидные, содержатся опрятно и утварью достаточествуют.

    К сим общим не лишне придать и некоторые частные сведения, относящиеся к тому же предмету.

    В ряду Якутских церквей старейшая, по времени построения, есть Соборная. Созидалась она в 1728 году. В ней три престола: во имя Живоначальнай Троицы, Святителя Димитрия, митрополита Ростовского и Святителя Иннокентия, епископа Иркутского.

    Число прихожан простирается свыше 4000 душ обоего пола. И все они, за исключением сот трех, принадлежат к Якутскому племени, рассеянному на пространстве от 10 до 200 верст.

    Церковь Богородская созидалась, около 1775 года, усердием Якутского купца Дмитрия Барабанова. Престолов в ней два. При ней же обретается, строенная в 1760 г., церковь деревянная во имя Благовещения. И хотя она перестала быть приходскою, но, все-таки, поддерживается, и служба в ней по временам совершается.

    В приходе состоит из горожан 404 д. обоего пола, а Якутов 5210 душ; в том числ — 2714 муж. и 2496 жен. пола.

    Юрты последних от города не только отделяются исполинскою рекою, какова Якутская Лена, но и расстоянием от 10 до 100 верст.

    Духовным требованиям всей этой массы пустынного населения обязуется удовлетворять один священник.

    Церковь Предтеченская построена в 1820 году благочестивою града Якутска гражданкою Натальею Колесовою. Престолов в церкви два. Главный во имя св. Иоанна Предтечи, а другой во имя священномученика Феодота и мученицы Наталии.

    Прихожане, как и выше сказанных церквей, состоят из малого. числа горожан и массы Якутов. Первых 213 душ, а последних 5884 души обоего пола. Последние гнездятся в юртах, среди гор и болот, и занимают пустыри, тянущиеся до трех сот верст от Якутска.

    Посуди же, читатель, есть ли тут какая либо возможность заведовать и править одному священнику?

    Церковь Преображенская построена в 1843 году иждивением Якутского купца Михаила Соловьева. Намерение ктитора клонилось к тому, чтобы заменить каменным зданием прежнее деревянное, созидавшееся около 1794 года и имеющее два яруса с тремя престолами — в нижнем во имя Воскресения Христова и Живоносного Источника, а в верхнем во имя Пророка Илии.

    При церкви прихожан числится из городских обывателей 281 душа мужеского и 286 женского пола; Якутов же 2521 д. муж. и 2173 жен. пола. Следовательно, в десятеро больше, чем русского населения. И они рассеяны на протяжении от 7 до 100 верст.

    Во всяком случае, расстояние определяется сотнями верст. И при взгляде на него никогда забывать но следует, что тут не только не существуют проезжие дороги, но часто нельзя найти тропинки, проходящей от одного улуса к другому.

    Спрашивается: при сих и подобных условиях, есть ли возможность к соблюдению требуемых отношений между причтом и прихожанами, между церковью и новокрещенными из инородцев?

    В разряде градо-Явутских церквей недавно входила еще церковь Никольская, строенная в 1791-м году мещанином Петром Медьгиным, при участии Боголюбивых и доброхотных дателей.

    Непрочность кирпичной кладки привела в последние годы все здание к тому, что его принуждены были разобрать. А причту, чтобы не оставался он без службы, поручена в заведывание новоустроенная Якутским купцом Ив. Яков. Шиловым и освященная в 1842 году кладбищенская церковь, с двумя приделами. — Видно, что почтенный ктитор щедрою рукою брался за дело, но у местных техников не достало знания, чтобы соединить приятное с полезным.

    В заключение статьи о церквах градо-Якутских, скажу, что хотя они не отличаются изяществом архитектуры, но далеки и от той неуклюжести, типом которой невежество здателей умело во дни оны запечатлеть большинство сельских в Сибири церквей.

    К сему должно присовокупить, что церкви эти, чуть ни все, украшены благолепными иконостасами и изобилуют ризницами и утварью (* На образах чаще всего дает себя замечать легкая и цветистая кисть Иркутского иконописца Мурзина, Память о нем надолго здесь сохранится).

    О составе причтов градо-Якутских церквей и их быте трудно сказать что-либо хорошее. В ряду священников один только обретается из окончивших семинарский курс; остальных же образование не восходило дальше Якутского училища.

    С другой стороны, житейский быт их достоин жалости. Домов церковных здесь не заводилось; земли даже усадебной не имеется, а равно нет и капиталов вспомогательных.

    Собор составляет маленькое исключение. Ибо на долю соборного причта ассигнуется ежегодно от казны 56 руб. (* Причт соборный состоит из 6-ти священноцерковнослужвтелей) Сверх сего, до трех с половиною тысяч имеет он в банковых билетах.

    Следовательно, существование градского духовенства во всем зависит от прихожан. Зависимость эта тем тягостнее для состоящих под ее гнетом, что они с просьбами о помощи принуждены обращаться не столько к русскому населению, числимость которого очень ограниченна в Якутске, сколько к инородцам (* В Якутске (в год моего посещения, т. е., 1843) по актам значится домов 339, душ муж. пола 810, женского 752. Цифра же инородцев, числящихся в приходах церквей Якутска простирается до 30000).

    Священник посещает приход свой редко более одного раза в год.  Тут он крестит, исповедует, браки венчает, отпевает, словом, исполняет все духовные требы и поручения, делаемые иногда от начальства; а в былое время священники наделяли новокрещенных маленькими крестами и иконами.

    И если бы сим только ограничивались заботы и отношения, то каждый священник являлся бы среди духовных чад своих как посланник Божий, как Ангел утешитель.

    К крайнему сожалению и не к чести нашей бывает не так: чтобы обеспечить себя и семейства свои, священники вынуждены бывают, на пути странствования своего по улусам, собирать условленную ругу, — о руге сноситься с местными начальствами, упрашивать родовых старшин, а паче всего — препираться с частными лицами, подлежащими взыску с них руги, тождественной со словом ясак.

    Успевшие собрать оброки свои, весело возвращаются восвояси, и потом год проводят, ежели не с достатком, то и без горя. В случае же неудачи в сборах, причт обрекается на нищенство (* Из нищенствующей сей братии многих приходилось мне видеть, бывать в их могильных жилищах, слышать их вопли и оказывать им посильную помощь. Но больше всех других остался в памяти моей горемычный священник Н-в. Переведенный из Рязанской епархии, по незнанию местных обычаев, он с семейством дошел до того, что, буквально говоря, нуждался в насущном. Благочинный высказал мне бедственность этого семейства и причины оной, при всем достоинстве Н—ва. А когда оказалась для меня возможность утешить горемычных 50 руб., то о деле этом толковали, как о чем-либо чрезвычайном. Так обстоятельства, независимо от нас, и высят и низят цену услуг и заслуг наших пред Богом и людьми), а счеты свои переносит на другой и третий год.

    При таких отношениях, с какими чувствами бедняги встречают своего священника; смеют ли предложить ему о каких-либо духовных требах, когда и по старым расчет не учинен? Словом, неоплатным должникам одно остается — бежать от лица иереова в пустыню, и там, не без грусти, вспоминать о старой (шаманской) вере, дававшей разгул страстям и не требовавшей ровно ничего от своих последователей.

    Не должно, однако ж, думать, что невзгоды сего рода оставались в забытье и не обращали на себя со стороны начальства заботливого внимания.

    Святейший Синод еще в 1836 году предписывал предместнику моему озаботиться изысканием средств, могущих поставить причты инородческих приходов в более благоприятные соотношения с прихожанами, принимая притом в соображение увеличение и числа церквей.

    Принятые меры на пространстве области, в частностях своих, не остались без плода; но для достижения общей цели требуется еще многое и многое. Об этом многом уведал я подробно только во дни пребывания своего в Якутске. Но раскрывать ощущения не позволяют мне ни время, ни место, и я обращаю взор свой на физиономию города, которого в другой раз, верно, не придется мне увидеть.

    Как о главном украшении Якутска — церквах уже сказано мною. Без них город потерял бы свой вид и походил бы на большую деревню. Ибо, пристально смотря на дворы, опоясывающие собою не только побочные, но и главные улицы, зритель повсюду замечает неуклюжие хоромы, стоящие рука об руку с закоптелыми юртами и массивными очагами, без которых Якуту нельзя обойтись.

    Правильной же архитектуры и прилично обстановленных домов очень не много, и они, по преимуществу, принадлежат старожилам, умевшим торговыми оборотами добыть себе капиталец.

    Но сказание хроник о служивых в былое время боярах и боярских детях, дививших Якутский люд своею роскошью и причудами, — к чиновничеству нашего века неприложимо.

    Имевши многократные случаи быть под кровом правительственных тружеников, встречал я, ежели не бедность, то ограниченнейшую скромность и простоту житейского их быта. И это отношу к лицам, которые по рангу стоят выше многих из сослуживцев своих, и, следовательно, имеющим и оклады большие против других.

    Замечаю же факт сей на тот конец, чтобы напомнить о стародавнем изречении: «не всякому слуху верь»!

    Кому не приходилось слышать, что в укромных уголках Сибири служащие припеваючи поживают. Действительность же, в наибольшей части фактов, представляет очень грустную картину.

    Якутск стоит на левом берегу Лены. Но великая река не только не делает собою украшения городу, но и скрывается от него за громадою наносных песков. С другой стороны, существовавшая некогда в Якутске Ленская протока, потеряв прежнее свое значение, представляет сухую песчаную ложбину, по которой лишь весеннею порою несутся бурные воды; а в летние жары они гниют тут как бы в запущенных прудах. На беду города, озера, окружающие его, подобно протоке, богаты одною гнилью.

    Из краткого сего очерка читатель видит, что положение Якутска нисколько не завидно. Но невзгоды местные простираются гораздо дальше, чем сказано. Главное же зло состоит в недостатке годной к употреблению воды. В этом отношении, бедные жители томятся по вся дни. Да и достаточные довольствуются больше запасным льдом, нежели водою, которая, по дальности и неудобству перевоза, достается очень дорого.

    Во дни пастырства моего в Иркутской епархии, правление бывшей Русско-американской компании приняло на себя заботы и издержки по устроению колодезя, можно сказать, в центральной местности города, каковую занимало тогда и самое правление.

    Дело рытья продолжалось годы с разными интервалами, а когда пришлось мне быть в Якутске, в ту пору и думать перестали о колодезе; так как предпринимателям наскучило нести денежные траты, без уверенности в успехе.

    И в самом деле, при объеме в квадратную сажень, колодезь имел уже 54 сажени глубины. Но вода в нем не показывалась, и даже признаков ее не было.

    Напротив, замерзшая песчано-глинистая почва, проявляя в разных слоях то речные валуны, то куски наносного дерева, корни трав и проч., представляла собою толщу, тянущуюся в безвестную глубину.

    Говорят, что тут замечались также следы текших некогда и потом замерзших ручьев. О других частностях не от кого было узнать (* Пласты колодезной земли описаны горным инженером Злобиным. Он указывает, между прочим, на известковый камень и куски серного колчедана, каковые породы часто попадаются на Ленских берегах).

    Впрочем, хозяева двора многим услужили мне. Ради моего любопытства, при полуденном зное, колодезь был открыт. Из него, как из студенца бездны, хлынул, в виде дыма, пронзительный холод.

    Взглянувши в него, невольно был я объят страхом. Ибо, не смотря на открытую местность колодезя, в нем давали себя замечать только тьма и мгла.

    Затем, приказано было бросить в колодезь зажженные комы просмоленной пакли. Препарат этот, пролетев не больше десяти саженей, быстро погасал, давая тем знать, что атмосфера, наполняющая глубину колодезя, неспособна поддерживать горение, а следовательно и дыханию благоприятною быть не может.

    При опыте этом говорили мне, что кем-то (кажется, инженером Злобиным) сделаны были в колодезе термометрические вычисления, которые, будто, привели к тому заключению, что до талой земли остается еще саженей десять. О верности вычислений сего рода судить будут эксперты, я же обращаюсь к долине, на которой стоит Якутск.

    Долина, начавшись у Кангалакского, тянется верст на семьдесят, при неодинаковой широте, не превосходящей, впрочем, десятиверстного расстояния.

    Не подлежит сомнению, что она искони века подвергалась наводнениям, оставлявшим осадки. Следы их ясно проявляются не только в грунте сказанного колодца, но и на многих других местностях.

    Замерзание же почвы на глубине свыше пятидесятисаженной объясняется разновременностью осадков. Нанесенные весною и промерзшие зимою, они в короткое лето не могли растаивать; а потом чрез новые наносы делалось новое наращение, и это с году на год, в течение веков. Здесь причина и того явления, что в Якутске ледники не нуждаются во льде. Его заменяет, как нельзя лучше, льдистая почва. С другой стороны, и кладбища представляют значительные удобства для покойников. Тела их непричастны тлению. Об этом предмете можно бы многое сказать, но за лучшее признаю не начинать повести о гробном, хотя и нетленном, бытии бренного нашего состава.

    Памятников старины в таком городе как Якутск, конечно, нельзя искать. Однако ж, местные обыватели обращают внимание приезжих па домик, занимаемый Казначейством и имеющий над дверями надпись, гласящую, что он строен в царствование Петра І-го, в 1707 году, при воеводах и стольниках Шишкиных. К тому в предании сохранилось, что домик этот старее всех других каменных в Якутске зданий. А их и всего три, разумеется, кроме церквей.

    Другую античность города составляет крепостца, современная основанию Якутска на теперешней его местности. Здесь замечу, что первобытный Якутский острог стоял гораздо ниже теперешнего, и притом на правом берегу Лены, в Гимадайском урочище.

    Решившись на переселение с одного берега Лены на другой, казаки и начальники их прежде всего должны были позаботиться о защите своей от враждебных туземцев — Якутов.

    Меру эту, предписываемую благоразумием, герои наши употребляли на всем пространстве от Урала до Алтая и Саяна, и от Лены до Амура. Следы укреплений видимы доныне, хотя целость сооружений безщадно нарушена и нарушается. Притом, над крушением работает не столько время, как сам человек. — Под его же рукою готовы стереться с лица земли остатки стародавнего Якутского острога.

    Судя по остаткам сим, надобно заключать, что укрепление имело форму квадрата, у которого каждая сторона тянулась на 63 саж. Стены, высотою сажени в три, на внутренней стороне своей соединялись круговыми ходами, прикрытыми двускатною кровлею, а из вне представляли небольшие выступы, конечно, для удобнейшего отражения нападающих. Сторожевые башни гораздо выше стен, и они находились на углах крепостной квадратуры.

    Многие отделы укрепления ясно дают видеть, что при созидании имелась не одна цель. Главнейшею была защита от врагов. Затем, старались дать место для хранения потребностей как жизненных, так и воинских, для склада ясачной рухляди, собираемой с инородцев, и казны. И утлое деревянное здание соответствовало цели этой, пока не произошла перемена в управлении областью.

    При сих и подобных воспоминаниях, нельзя без смущения смотреть на развалины старины, расхищаемые и ведомые к исчезновению. Впрочем не надобно забывать и того, что искони века regna cadunt, urbes pereunt, — царства падают, грады погибают... А об исчезающем здании, и притом в суровой Сибири, следует ли говорить, и не лучше ли молчать?

    Простуда задержала меня на несколько дней в кельях Спасского монастыря. Впрочем, время это не было потерею для меня. В скорбные дни полную имел я возможность побеседовать с благочинными и честными иереями, прибывшими из дальних окраин в Якутск нарочито, по случаю моего приезда. Не было также недостатка в посещении и лицами светского звания разных сословий и племен.

    Каждый сообщал мне свои практические знания и свои понятия о тех предметах, которые ближе к нему по месту житья-бытья и по условиям занятий и обязанностей.

    Школа эта много принесла мне назидания. В ней слышал я уроки из уст специалистов, относящиеся и к Русско-Американским островам и к Берингову проливу, к Камчатке, Охотску, Тауйску, Ямску, Островному и многому множеству разных местностей, откинутых в подполюсную Азию.

    Все эти данные, замеченные мною своевременно, хотелось бы изложить на бумаге; но силу воли ограничивают физические силы, заставляя не выходить из теснейшей рамки очертания предметов.

    И вот предметы, к которым в настоящее время мысль моя привязывается, и которую передать печатно не кажется мне делом лишним.

    Якутская область, сопредельная Ледовитоему и Восточному океанам, способна на пространстве своем вместить все Европейские государства, исключая Россию.

    В этой, безмерно-великой, области царствует Православная вера. Знамением же утверждения ее служат следующие церкви: (* Здесь разумеются церкви, лежащие на Северо-востоке от Якутска; о прочих же выше было говорено)

    1) Мегинская Богородская, отстоящая от Якутска на 100 верст. Строена она в 1823 году, тщанием Якутов как Мегинского улуса, так и соседних ночлегов, под руководством головы Конст. Попова. В приходе числится 1776 душ муж. и 1696 женского пола. Отдаленность же жительства их от церкви не превышает 50-ти верст. Следовательно, Мегинский приход, сравнительно с другими Якутской области приходами, есть благоприятнейший. К тому и церковь его, хотя и деревянная, но существующая всего 20 лет, имеет желанную прочность и все необходимое. Желательно лишь, чтобы причт ее, состоящий из священника и дьячка — совершенных неуков, заменен был служителями алтаря более достойными.

    2) Амгинская Преображенская созидалась в 1824 году на место обветшавшей церкви. Честь же созидания принадлежит местному протоиерею Алексею Дычковскому. По составу причта, церковь имеет ту особенность, что при ней находятся три священника и пять причетников. Не говоря о последних, из трех священников только один заглядывал в какую-то Якутскую Духовную школу. Остальные два возрастали под кровом и руководством своих родителей. К этой категории принадлежит и сын помянутого ктитора церкви — протоиерея Дычковского.

    Из явлений сего рода открывается та горькая истина, что, по мере снисхождения, оказываемого со стороны епархиального начальства к неукам, отцы не радели о детях своих, ни во что ставили науку и наверное рассчитывали, что возмужавший сынок, не сегодня так завтра, будет в рясе и во иереях. Расчеты сего рода, к чести нашего времени, совершались в период не очень близкий. Но близок ли он к нам, или далек, а забывать о нем никак не следует. Ибо плевелы, допущенные во время оно расти свободно на ниве церковной, проявляются доднесь. И нелегко решить, когда след дурного насаждения исчезнет и уступит место свое доброму семени, посеянному на земле Пастыреначальником и Спасителем всех человеков Господом и Богом Иисус Христом.

    Что же касается до состава причта Амгинской церкви, слишком выходящего из общего уровня, то причина тому заключается паче всего в необычайной рассеянности приходских кочевьев.

    Из кочевьев ближайшими считаются Якутские; ибо они отстоят от церкви всего верст на сто и сопричисляются к Батурусскому улусу в числе свыше трех тысяч душ муж. пола. Другой — дальнейший — отдел прихода слагается из Тунгусов. Роды их сперва тянутся по направлению к реке Алдану верст на 250, потом по течению этой реки в глубокую даль Северо-востока, среди тундр и пустынь, изобилующих лишь болотами, ручьями, реками и дебрями.

    Чтобы помочь тяжкому горю, священник улучает то время, когда Тунгусы, по принятому ими искони обычаю, приезжают из лесных своих трущоб одни на Учур, другие на Нелкан, для ярмарочных сделок.

    Тут священник приятным гостем бывает. И ему в течение немногих дней приходится совершать целого года требы у паствы, состоящей из двух с половиною тысяч душ.

    К длинному сказанию об Амгинской церкви присовокупляю указание на общий итог прихожан ее. Он состоит из 578 душ русского населения и 9000 кочевых и бродячих Якутов и Тунгусов.

    Честь же, или паче обязанность, посещать люд сей принадлежит причту церкви, получающему в год на путевые расходы 7 р. 40 коп.

    3) Борогонская Вознесенская построена в 1805 году Якутами Ворогонского улуса. Якуты же составляют и приход ее, в числе 4514 д. муж. и 4346 д. жен. пола. И всею этою массою, рассеянною на огромном протяжении, заведывают два священника, из коих один значится уволенным из синтаксического класса, а другой, Иоанн Попов, нигде не обучавшимся. Сей послѣдній священствуетъ съ 1807 года, переступивши уже на осьмой десяток жизни. Собрат же его помоложе десятью лишь годами. И таким-то старцам поручена, так сказать, опека над девятью тысячами душ! Чего тут доброго ожидать?

    4) Верхоянская Благовещенская церковь созидалась в 1817 году коштом Якутов. Ныне к приходу ее сопричисляются три Якутских улуса: — Верхоянский, Батулинский и часть Устьянского, заключающие в себе 3342 д. муж. и 3391 жен. пола. От Иркутска церковь сия отстоит на 3700 верст, от Якутска на 900 верст, а приписанные к ней кочевья рассеяны в направлении к Северу и Востоку на 700 и 800 верст. В местах же прилегающих к рекам: Яне, Адыче, Омолою и Бытонтаю встречаются расстояния даже тысячеверстные.

    Подобные цифры, по видимому, превышают вероятие. Тем более покажется читателю невероятным, что в приходе Верхоянском, при гигантских его размерах, при ужасах климатических и всех житейских невзгодах, по штату полагается один священник с двумя причетниками.

    А если б оказалась надобность обратиться к причту соседних церквей, то придется к одной из них отправиться за 640, а к другой — за 620 верст.

    Об устранении трудностей таких в деле сооружения церквей, как много ни судили, но за лучшее признано открыть походные церкви, о которых не премину поговорить. А кроме их приступлено еще к устроению, на избранных пунктах, часовен. И последнему делу много споспешествовал Благочинный Никита Запольский.

    5) Зашиверская Спасская церковь созидалась около 1700 года пришельцами из разных мест России. Существует она около 150-ти лет, что для деревянного здания очень много.

    Она северо-восточнее Верхоянской церкви, и отстоит от Иркутска более, чем на 4000 верст, от Якутска же, где жительствует Благочинный, на 1500 верст.

    В состав прихода ее входят: Русские в числе душ 50, бродячих Ламутов считается около 600 душ. Остальные прихожане суть Якуты. Масса их восходит тысяч до двух. Кочевья племен сих тянутся по течению Индигирки сотни на три верст; а более уклоняются они на Северо-восток, где искони являлись следы Ламутского страннического житья-бытья.

    6) Средне-Колымская Покровская церковь созидалась усердием прихожан в 1822 году. В Средне-Колымске всего 21 домик, из числа которых большинство (12) принадлежит казакам. Прочие же дворы делятся между чиновниками, мещанами и крестьянами.

    Главная часть прихода заключается сперва в Якутских юртах, а за ними в Юкагирских и Ламутских стойбищах. Число последних ограничивается 166 д. муж. и 211 жен. пола. Напротив того, Якутов считается 2888 душ обоего пола.

    Протяженность занимаемой ими местности, или, точнее, их странствования, остается неопределенного и неизмеренною. Во всяком случае, она огромна и простирается более, чем на тысячу верст.

    Соседними с Средне-Колымскою церковью привыкли по актам считать: Нижне-Колымскую в 440 верстах, Зашиверскую в 680-ти и Верхоянскую — в 1280-ти верстах. Расстоянием же она от Иркутска в 4766, а от Якутска и вместе от Благочинного в 2178 верстах.

    Штат причта ограничивается одним священником с причетником. Нынешний священник Михаил Сивцев замечателен тем, что с 1809 года служит не укоризненно при одной и той же Средне-Колымской церкви, при условиях быта более чем горького.

    7) Нижне-Колымская церковь построена на счет денег, вырученных после упразднения Анадырской Спасской церкви и Староостровской часовни. Обстоятельство это относится к 1779 и 1786 годам.

    Приход Нижне-Колымский имеет довольно почетную цифру Русского населения, — именно, 580 д. обоего пола. Затем следуют Тунгусы в числе 453 душ; Юкагиров 398, Чуванцев 288, Якутов 120 и, наконец, Коряков 39 душ.

    Помянутые инородцы рассеяны по рекам Колыме, Омолою, Анюе, Алазее, Чауну, Анадыри до моря Ледовитого. Расстояние же на путях сих определяется лишь предположительно сотнями верст.

    Сама церковь находится в 5219 верстах от Иркутска и в 2620 вер. от Якутска, примыкая к пределам подполюсной Азии и к тем местностям, где природа, цепенея сама во узах хлада и всех невзгод, ими же наделяет и живущих тварей.

    8) Ожогинская Преображенская. — Село Ожогино находится при устье Индигирки, впадающей в Ледовитое море, в северо-восточном направлении относительно Якутска, в расстоянии от него на 2370, а от Иркутска на 4958 верст.

    Зашиверская же церковь, к которой, яко прихожане, причислялись обыватели Ожогина, отстоит от сего последнего на 580 верст. Последнее обстоятельство, вместе с другими затруднениями в сообщении с церковью, побудило проживающих в Ожогине и в Русском устье мещан и крестьян просить об открытии в Ожогине самостоятельного прихода.

    Во внимании к сему, приход открыт, и к оному рукоположен мною, в феврале 1841 года, во священника Апол. Иванов, служивший дотоле диаконом при Якутском Троицком соборе.

    Священнику сему выдан был св. антиминс и необходимые для службы принадлежности, с поручением пещись всевозможно об устроении церкви.

    По прибытии на место, Иванов в Русском устье нашел часовню не только с иконами, но и с некоторою утварью; в Ожогине же благопоспешилось устроить другую часовню, или молитвенный дом.

    Построение церкви представляло большие затруднения, из коих главное заключалось в том, что на всем прибрежье моря и на прилегающих к нему тундрах и горах нет Строевого Леса, и местные жители, даже при мелких домашних поделках и в нуждах отопления, рассчитывают на заносимые рекою и морем и прибиваемые к берегам дерева, или их обломки.

    Впрочем, все-таки, Ожогинский приход, при Божией помощи, утвердился. Церковь устроена и освящена. Делу устроения наиболее споспешествовал староста Лазарь Струков.

    Прихожан при Ожогинской церкви состоит 819 муж. и 889 д. жен. пола. В том числе: Русских 347, Якутов Усть-янскаго, Эльгетскаго, Удюгейского и других ведомств 589, кочующих и бродячих Юкагиров и Ламутов 770 душ обоего пола.

    Последние племена, обитая между Хромою и Индигиркою, имеют летние сборища у Ледовитого моря.

    Протяжение прихода, по течению реки Индигирки, восходит от 70 до 360 верст. В этом отношении приход Ожогинский является обусловленным лучше других приходов северной Азии.

    9) Чаунская Николаевсвая церковь. Устроение ее на Чауне последовало таким образом.

    В 1842 году определен был мною в Нижне-Колымской церкви священнив Андрей Аргентов, с званием миссионера и с обязанностью возвещать слово Божие язычникам дальнейшего севера Азии.

    На сей конец, заведыванию Аргентова поручена была походная церковь, сооруженная протоиереем Гр. Слепцовым и с давних годов хранившаяся при Нижне-Колымской церкви. С нею каждогодно отправлялся он в Островную крепостцу, куда для мены товаров съезжаются в урочное время Русские и Чукчи.

    Труд дальних путешествий не оставался без плода. Чукчи мало-помалу начинали сближаться с церковью, всматривались в чин службы ее и просили о молитве за них, При дальнейших же посещениях Островного миссионером, являлись среди Чукчей готовые к принятию св. Крещения и желавшие иметь церковь в своей землице.

    Святому желанию оставалось лишь удовлетворить, не теряя времени. И действительно, заложение церкви, во имя Святителя Николая, последовало в июле 1848 года, а освящение — в 1849 году.

    С тех пор приход Чаунский начал более и более шириться, а Чукчи ознакомляться с учением и обрядами церкви, приходя, вместе с тем, в то единство духа, при котором разрушается всякое средостение вражды.

    Лучшим же доказательством сего служит, что миссионер, простирающий обычный путь свой до Шалатского мыса, не раз приглашаем был Чукчами посетить отдаленнейшие места землицы их, вызываясь притом быть его проводниками.

    Услужливость такая со стороны дикого и непокорливого племени тем многозначительнее, что Чукчи никого из Русских в землю свою не пускали, и имели к ним постоянное недоверие и вражду. И это с 1732 года, когда команда майора Павлуцкого употреблена была орудием к покорению Чукотской страны и обложению ее обычною для инородцев ясачною данью.

    Аргентов сделанным ему поручением воспользовался, сколько мог. С выражением желания помолиться за народ Чукотский в родных его улусах и юртах, отправился он от Эрреня, на Шалатском мысу, в направлении к Северо-востоку. И вот сущность собранных им статистических сведений.

    На первой от церкви дистанции до Течи насчитывается 52 улуса сидячих Чукчей, а в улусах сих 1568 юрт, из которых на каждую приходится по 7 жильцов. Следовательно, общее число юрт должно вмещать до 10000.

    Затем, взяв в соображение обитающих от Течи до Мечкина, а также оленных, горных и др., до крайних пределов материка, т. е. до Берингова пролива, окажется, что в пределах Чукотской земли водворено не меньше 20000 душ.

    Не безынтересными также кажутся следующие сказания, слышанные Аргентовым из уст Чукчей: а) Из Экана, при ясном небе и чистом воздухе, видна бывает неведомая земля; но никто не бывал там, по чрезвычайной отдаленности. б) От Чуткана выказывается остров Имияли. За ним, далее в море, находится другой остров, населенный племенем Экырваули, — и Чукчи производят с ними мену товаров. в) В те годы, когда Англия, заботясь об участи знаменитого мореплавателя своего Франклина, разыскивала следы его плавания, замечены у Янравля обломки двух-трех неизвестных кораблей. О вести этой в свое время сообщал я генерал-губернатору Восточной Сибири, для его соображений.

    Частности сии дают видеть, что от внимания Аргентова ничто не ускользало. Особенно интересны собранные им сведения о Чукотских нравах и некоторых местностях суровой землицы. — Только не место им здесь.

    Статью сию заключу сведением, относящимся непосредственно к церкви. Благочинный Запольский, обозревавший Северо-Восточные церкви, в том числе и Чаунскую, о последней отозвался, что здание прочное, работы хорошей, хотя не довольно чистой.

    Стоит она на мысу, имея с одной стороны море, с другой — большую реку. Место это потому особенно избрано под церковь, что зимою производится тут промысел тюленей, белых медведей и других зверей и зверьков, а в летнее время промышляют моржей, китов и разного рода рыбу.

    В свою очередь и священнику с пункта сего удобно совершать путешествия. Летом он может беспрепятственно плавать на байдарах и видеться с безоленными Чукчами, витающими по морскому прибрежью. А для посещения оленных Чукчей, которые паче всего любят кочевать по мшистым тундрам, —к услугам священника бывают цуги собак.

    Далее, Благочинный Запольский высказывает, что собранные им сведения о расположении Чукчей к Христианству, и в частности к духовным лицам, приводят к тому заключению, что народ сей не только не чуждается ни веры Христианской, ни служителей ее, но охотно сближается с ними, сколько позволяют обстоятельства жизни его. Поэтому есть добрая надежда, что основанная в Чауне церковь принесет благословенный плод. Да и теперь уже между Чукчами находятся сотни крещенных.

    Отзыв такой о состоянии церкви и прихода со стороны миссионера и Благочинного много дает веса донесениям священника Аргентова, ежегодно поступавшим от него.

    Во дни моего же управления Иркутскою паствою, в Якутской области созидались, подобно Чаунской, следующие церкви:

    1) Батурская Преображенская, на урочище Ытык-кюле, в 220-ти верстах от Якутска.

    2) Оймеконская Вознесенская, в 1000 верстах от Якутска. Освящена она в 1846 г.

    3) Мамская Николаевская. Главною причиною устроения ее была отдаленность Якутских улусов, принадлежащих к Зашиверской церкви и тянущихся по рекам Индигирке и Маме.

    4) Чурангинская Вознесенская созидалась весьма успешно, сколько зависело это от прихожан, — но утварь и прочие церковные принадлежности надлежало выписывать из Москвы и Иркутска. Самые дальние из прихожан отстоят от церкви верст на семь-десять.

    5) Ытык-кюельская Преображенская. Созидалась без особых затруднений и даже успешно. Но когда ожидали освящения церкви, назначенный к ней священник, Протопопов, умер, не достигши ее. — По этому случаю дело остановилось на целые два года.

    6) Алданская Воскресенская. Приход ее составился из Якутов и Тунгусов, кочующих по Алдану и на Север от этой реки.

    7) Дюпсинская Владимирская. Сперва предполагалось здешнюю монастырскую часовню освятить в церковь. Потом, по прошению жителей Дюпсинского улуса и на их счет, решено построить новую церковь.

    Кроме церквей, в каждом почти приходе строились часовни, для исправления треб. Из них находящаяся в Якутском округе имеет вид церкви, при длине в 7 саженей. Она созидалась коштом инородца Александра Неустроева, с тою целью, чтобы в последствии образовать из оной церковь.

    Другая часовня, строенная с такою же целью инородцем Соловьевым, находится на пути Амгинском. Она хотя невелика в размерах, но, по прочности и чистоте отделки своей, стоит быть церковью.

    Каждое из зданий сих, без сомненья, приносит свою пользу. Но венец их составляют две походные церкви — Николаевская и Благовещенская, учрежденные в Якутске, с двумя при каждой священниками.

    Учреждение это состоялось с Высочайшего утверждения, за благословением Св. Синода, в 15-й день апреля 1844 года.

    Священникам Николаевской церкви вменено в обязанность отправляться ежегодно в Северо-Восточную часть Якутской области, в направлении к Зашиверску, Верхоянску, Среднему и Нижнему Колымском, имея в виду обитающих по Оймекону, Индигирке, Маме, Колыме, Анадырю, до самого Островного, и далее в Чукотскую землю.

    Священнослужителям же состоящим при Благовещенской церкви указано совершать путь по Лене к Жиганску и по Оленге к Ламутским кочевьям.

    Подробная инструкция, относящаяся к делу толикой важности, была на рассмотрении Св. Синода и удостоилась полного одобрения 12-го марта 1845 года.

    Но для церквей назначался трехгодичный испытательный срок, в течение которого вменялось мне в обязанность доносить о действии церквей и успехах их деятельности.

    В свою очередь и епархиальное начальство требовало от священнослужителей при походных церквах подробных отчетов о совершенных ими требах, и общих сведений о местностях, которые были посещены ими.

    Образчик одного из таковых донесений, писанного Благовещенской церкви Благочинным иереем Дмитрием Хитровым (* Ныне Епископ Якутский Дионисий.), представляю здесь, для показания объема путей и трудностей, с ними сопряженных.

    «В настоящий путь мой с походною церковью, достигал я до дальнейших пунктов северной части Якутской области, именно: до реки Анабары, составляющей границу между епархиями Иркутскою и Томскою. И, благодарение Богу! не смотря на трудности и неудобства всякого рода, благополучно проехал я по берегам Ледовитого моря, от устья реки Оленги до Быковского мыса, и достиг до Вилюйска.

    Нельзя вполне описать тех трудностей, кои постигают всякого путника, особенно неопытного, в безжизненных тундрах хладного Севера. Скажу только, что, при путеследовании чрез тундры, с каждою минутою должно ожидать смерти.

    Не могу умолчать здесь и о путешествии священника Лаврентия Винокурова, с походною церковью, в 1850 и 51 годах. Он первый из духовных лиц проложил путь к Анабаре, первый совершил там Божественную литургию и тысячи приобщил св. Таин.

    Лишения всякого рода, при путешествии к Анабаре, не только не поколебали ревности его, но еще усугубили ее.

    Ныне, по прибытии моем в Вилюйск, узнал я, что священник Винокуров посещал отдаленные урочища сего прихода, для проповеди слова Божия между инородцами, и все разъезды делал на свой кошт. Кроме сего, он заключил условие с Тунгусами, чтобы они в будущую осень провезли его, с походною церковью, на озеро Жессей, путеследование к которому соединено с неимоверными трудностями» (* Донесение это писано из Вилюйска, от 8-го февраля 1853 года).

    Подобные донесения, с приложением путевых журналов, поступали ко мне после каждого походной церкви путешествия. И это в продолжении трех лет. По истечении же срока сего, представилась мне полная возможность дать пред Св. Синодом отчет о походных церквах, и он благоизволил оставить их на неопределенное время. Указ о сем состоялся в декабре 1848 года.

    К сказанному присовокуплю, что пути походных церквей вообще огромны. Так, путь пройденный на Северо-восток Николаевскою церковью в 1849-м году составляет 9130 верст; а церковь Благовещенская, направляясь в 1850 году на Северо-запад, чрез Жиганск, до озера Жессея и до Анабары, исполнила 7400 верст. Цифра эта, в течение годов, сделалась обычною и как бы обязательною.

    Общими же пределами странствия обеих церквей служат с одной стороны Чаун, с другой — Енисей, отстоящие один от другого на 80°.

                                                                           ------------                

    Архив как монастырский, так и Якутского Духовного Правления подвергался неоднократно разорению от пожаров. Потому, были ль в них какие-либо интересные акты, или не были, — судить о том нельзя. Но, принимая во внимание обстоятельства края, который не далее 150-ти лет начал только выходить из мрака безвестности, надобно полагать, что масса погибших бумаг — не есть значущая для истории потеря.

    Впрочем, в архивном Духовного Правления хламе удалось мне найти дело, не лишенное местного интереса.

    Касается оно протоиерея Якутской Богородской церкви Григория Слепцова, память о котором в Якутске еще свежа. Но мнения о нем крайне разноречивы. Одни приписывают ему Апостольскую ревность, а другие, напротив, считают его за человека, не умевшего и не хотевшего знать над собою никакой власти и действовавшего лишь по внушению личных расчетов. Акты же о протоиерее Слепцове гласят следующее:

    Проповедническою, иначе сказать — миссионерскою деятельностью протоиерей Слепцов стал обращать на себя внимание начальства с последнего десятилетия прошедшего века.

    В 1799 году он послал в Св. Синод, на Высочайшее имя, прошение о дозволении ему устроить, собственным иждивением, походную церковь, для удобнейшего распространения Веры среди туземных язычников. Вместе с прошением представлен был от Слепцова и план предполагаемой церкви.

    По поводу сего прошения, Св. Синод, в том же 1799-м году, позволил Слепцову «иметь походную, с подвижным антиминсом, церковь, и с тем однако ж, ежели местный Преосвященный признает устроение полезным для Церкви святой и нужным для успешнейшего обращения иноверцев в Христианский закон» (* Строки сии взяты из указа Иркутской Д. Консистории, от 20 июня 1801 года).

    Получивши благословение, Слепцов приступил в построению церкви со всею заботливостью, и вел дело с таким успехом, что, не смотря на местные затруднения и на неизбежную необходимость выписывать потребные для церкви вещи одни из Москвы, другие из Иркутска, — через год здание готово было к исполнению своего предназначения. Оставалось только пользоваться им во славу Божию.

    Но дух лукавый, позавидовав добру, ввел Слепцова в искушение. Случай вышел такой.

    Кангалакского улуса, Сатинской волости, князец Тапеяна в прошении к Св. Синоду изъявил готовность свою на принятие св. Крещения, присовокупляя, что как в Сатинской, так и в других волостях обретаются Якуты, расположенные к принятию Христианской Веры.

    Вследствие сего, состоялся 30 июля 1800 года указ, коим предписывалось Преосвященному Вениамину, епископу Иркутскому, «Князца Тапеяна, по желанию его, привесть чрез надежную, по усмотрению Преосвященного, Якутскую духовную особу в Христианскую Веру, присоединив также к оной и пребывающих в той Сатинской и других волостях в неверии Якутов». — Исполнение предписанного возложено было Преосвященным на Якутского протоиерея Феодора Скрябина.

    Скрябин отправился в жилище князька, как только представилась к тому возможность (* Жилище князька находилось в 80-ти верстах от Якутска; однако ж протоиерей не прежде мог отправиться туда, как по получении из Якутского Нижнего Земского Суда указа свободный пропуск его в Якутские улусы). И каково было изумление его, когда узнал он, что Тапеян, потайному вызову Слепцова, отправился в Якутск, принял от него св. Крещение и наречен Николаем.

    От Слепцова начальство потребовало объяснений, но он не хотел отвечать. При повторительном же требовании ответил с самохвальством, говоря, что он, Слепцов, для всех Якутского края народов, по Высочайшей Власти, назначен единственным проповедником, и ему одному дозволено Святейшим Синодом иметь походную церковь, с которою и намеревается вскоре выехать и посетить все улусы. Это и было им учинено.

    Выходки сего рода, названные в деле наглостью и дерзостью, не могли не влечь за собою суда и осуждения.

    Св. Синод, по рассмотрении обстоятельств дела, предписал: Слепцова от проповеднической должности отрешить, походную церковь от него отобрать и оставить его в Якутске на служении при Богородско-Рождественской церкви, при которой состоит. Если же и за сим явится он почему-либо опасным, то перевесть его на другое, по усмотрению, место.

    Слепцов, передав церковь в ведение Якутского Духовного Правления, потребовал удовлетворения за издержки на ее устроение и снабжение необходимою утварью и всем прочим (* По представленным от Слепцова счетам, издержки на устроение церкви простирались до 343 руб. с копейками). — Отсюда вышли новые, хотя и мелочные столкновения местного начальства со Слепцовым.

    Однако ж ретивый деятель не унывал. Потерявши звание проповедника и устроенную им походную церковь, оком Аргуса стал он следить за действиями других и, кажется, неленостно писал, кому следовало, о всем, что только видел и о чем слышал. — Да и было о чем писать. Нареченные проповедники дремали, а церковь походная оставалась в забытье.

    Естественно, такой порядок дел не мог быть терпим, и Св. Синод неукоснил изменить его. В 1803 году состоялся указ, которым протоиерею Слепцову дозволялось исправлять, по прежнему, проповедническую должность и предписывалось возвратить ему походную церковь.

    Причина же возвращения сего, по словам указа, в том заключалась, что «протоиерей Жиганский, Николай Карамзин, имея у себя походную церковь не малое время, никакого не оказал успеха в обращении Якутов».

    За распоряжением сим, честь протоиерея Слепцова восстановлялась, но на душе его все-таки оставался камень. Ибо к милости, оказанной ему, присоединялось подтверждение: «от дерзких намерений и предприятий крайне удерживаться» (* Указ сей от 9 сентября 1803 года, за № 2679).

    В двусмысленном положении Слепцову нельзя было оставаться. Он заботился о себе, сколько мог. И думаю, что плодом этой заботливости был вторичный указ из Св. Синода к Преосвященному Вениамину, епископу Иркутскому. — Вот слова указа:

    «По именному Его Императорского Величества Высочайшему указу, объявленному в предложении Синодальным Г. Обер-прокурором, действительным камергером и кавалером князем Александром Николаевичем Голицыным, того месяца 9-го числа, что Его Императорское Величество Высочайше указать соизволил — Иркутской епархии, Якутской Богородично-Рождественской церкви протоиерею и проповеднику Григорию Слепцову, для охранения походной церкви, данной ему, по Высочайшему повелению, для распространения Веры в иноплеменных народах, и в особенности Чукотских, давать команду не из военных, — так как вооружение воинское могло бы поколебать спокойствие народов диких и необразованных, — но из штатных.

    Во уважение же трудов его, предприемлемых в пользу Церкви и Веры при обращении иноверцев, производить жалованья по сту по пятидесяти рублей в год во все время занимаемой им ныне должности, из суммы, положенной на духовный департамент».

    Указ сей последовал от 27 августа, а в Иркутске получен 7 октября 1805 года.

    По выслушании указа, Слепцову не остаавалось ничего более, как сказать: Днесь от я Господь поношение мое в человецех. Но для церкви походной два года остались потерянными безвозвратно.

    Более подробных сведений о проповеднической деятельности Слепцова в архивах Сибирских не находится; по крайней мере мне не удалось найти ни одного журнала, веденного тружеником сим.

    Достоверно лишь то, что путешествия его с церковью простирались — и не раз — до Чауна и, вообще, до дальнейших окраин Якутской области, проявляя в нем дух самоотвержения и Апостольской ревности.

    На число язычников, обращенных им к Христианству, акты также не указывают с определенностью; но что оно было значительно, видеть можно из донесения его к Преосвященному Михаилу, епископу Иркутскому.

    Слепцов, не обинуясь, говорит, что в последнее десятилетие (с 1805 по 1815 г.) «не малое число тысяч иноверцев обратилось к Христианству» (* Эту же мысль подтверждают и архивные акты Якутского Д. Правления, из которых видно, что просвещение св. Крещением инородцев, начавшись с 1724 года, постепенно возрастало до 1760 года; а около 1800 года, при посредстве прот. Слепцова и других тщаливых градских и сельских священников, Христианство получило значительные размеры и повсюду являло душеспасительные плоды).

    Ослабев телом, но не духом, Слепцов поступил в Якутский Спасский монастырь и принял монашеский чин, с именем Георгия.

    Стены обители не препятствовали ему носиться мыслью на поприще прежней своей деятельности. Представленные им соображения о необходимости умножения церквей на пространстве области, о выгоднейших местах для их построения, разграничении приходов, определенности отношений между причтом и приходом, и о многом другом — достойны всякого внимания.

    Документ этот, относящийся к 1815 году, имеет важное историческое значение, заключая в себе как бы очерк тогдашнего населения в крае, который и доныне остается сколько малоизвестным, столько и малопросвещенным. Наука ниже перстом не коснулась его.

    Вслед за протоиереем Гр. Слепцовым, в большей или меньшей современности с ним, являются распространителями Веры на Азийском Севере: Амгинской церкви протоиерей Алексий Дычковский, священники — Олекминской церкви Матфей Попов и Иоанн Ощепков, Колымской — Иоанн Шадрин, Зашиверской — Михаил Слепцов, — награжденный в 1812 году за проповеднические труды золотым наперсным крестом, — наконец, Кангалакской церкви священник Терентий Дычковский, о котором было уже много писано.

    На долю сего служителя алтаря досталось редкое счастие, — счастие быть пастырем одного и того же стада в течение полувека, просветить верою во Христа тысячи язычников, видеть детей их до третьего и четвертого рода чадами Христовой Церкви и — почить среди духовного насаждения своего в старости добрей (* О. Терентий Дычковский скончался спустя года два или три после последнего свидания моего с ним, на пути из Якутска в Иркутск.).

    О людях таких, откинутых в безвестную даль, слава не трубит, история молчит, предания гаснут. Где же память о деяниях их? Она начертавается в книге жизни вместе с именами их.

    Думаю, что эта, а не другая мысль воодушевляла Горация, когда уста его изрекли:

                                                 Dignum laude virum Musa vetat mori

                                                 Caelo Musa beat.

                                         (* Человеку достойному хвалы — Муза не позволяет умирать:

                                              она на небе наделяет его блаженством.)

    К сказанию сему прибавлю несколько строк.

    Помянутые сеятели слова Божия на тернистой почве язычества действовали: а) не по каким-либо методически составленным инструкциям, но по руководству собственного благоразумия и опыта; б) о материальных во время оно пособиях им и думать нельзя было (* Позднее проповедникам стали выдаваться от епархиального начальства для инородцев, кроме крестов, кой какие вещицы, как-то: табак, железные ковши, ножи, чугуны, крючки, рогульки для хождения по горам, лоскуты ситца на рубашки и т. под.); ученостью своею деятели сии никогда не хвалились, — да и хвалиться нечем было, — однако ж слово их являлось во благодати солью растворено.

    Из сих и подобных данных нельзя ли извлечь какой-либо урок для миссий нашего времени, иногда широких и хлопотливых, но далеких от того, чтоб уподоблять их древу плодовитому?

    Изложив, в целях записок своих, сведенья, относящиеся к Якутской области, не могу умолчать и о Камчатке. Ибо полуостров этот, составляющий последнюю окраину Северо-Восточной Азии, с 1733 по декабрь 1840 года, следовательно 107 лет, причислялся к Иркутской пастве и под ее крылом постепенно приходил от неверия ко свету Веры Христовой (* Вместе с Камчаткою, в 1840 году, отчислены от Иркутской ко вновь учрежденной Камчатской епархии — область Охотская и острова Курильские, Алеутские и Северо-Американские).

    Не раз приходилось мне читать, будто покорители Камчадалов были вместе и просветителями их. Это сущая неправда.

    Известно, что после смерти Ермака (* Он окончил бурную жизнь свою с 5-го на 6-е августа 1584 года) завоевание Сибири и других отдаленнейших местностей производилось казачьими старшинами, и даже вольными промышленниками, переходившими за Югорский камень, чтобы похрабровать там и поискать добычи.

    Отряды сих рыцарей не иначе составлялись, как из разноплеменных, буйных, опальных скитальцев. И где пользовались они необузданною свободою, там не было для них ничего святого.

    Так согласно ли со здравым смыслом думать, что удальцы эти могли быть насадителями св. Веры? Нет:

                                                 Ex squilla non nascitur rosa

                                           (* Oт совы не родятся соколы).

    Из категории этой, конечно, не выходит и покоритель Камчатки, пятидесятник Влад. Атласов, совершивший дело завоевания в 1697 году.

    Покоренный полуостров причислен был к Тобольской епархии, отстоящей от него тысяч на десять верст. И тут началась для Камчатки новая эпоха.

    В 1708 году, по распоряжению митрополита Филофея (Лещинского), снаряжена была для Камчатки первая духовная миссия, которую составляли: архимандрит Мартиниан и два иеромонаха (* О причетниках хроники умалчивают, но безъ них миссия не могла обойтись, — особенно в стране вовсе чуждой для христианства). В том же году миссия эта проехала чрез Иркутск, и потом канула в пучину безвестности (* В Иркутской летописи, указывающей на разные события с 1652 по 1777 год, миссия Мартинианова осталась незамеченною. В хронике же, из разных документов составленной Петром Пежемским, упоминается о ней под 1705 годом).

    Крашенинников, в своем описании Камчатки, однажды только упомянул о Мартиниане. Говоря о смутах, происходивших в этой стран в 1711 году, замечает он, что казаки, отправляясь в поход на реку Большую, отслужили молебен 23 мая. А чтобы читатель не оставался в неведении о совершителе благочестивой службы, писателем внесены следующие слова: «ибо казаками взят был, в объявленный поход, архимандрит Мартиниан, который от Филофея митрополита Тобольского и Сибирского, в 1705 году, на Камчатку отправлен для проповеди Слова Божия». (* Цитированные строки читаются в IV части, на стран. 208-й, «Описания Камчатки», изданного в С.П.Бурге, 1755 года. Книга эта, по верности взглядов автора, вполне достойна уважения. О самом же авторе нахожу не лишнее передать краткие черты его биографии: а) Степ. Крашенинников, родившись в Москве, образование подучил в Заиконоспасском монастыре. б) В 1733 году, при снаряжении второй ученой Камчатской экспедиции, в главе которой стояли три профессора Российской Академии из иностранцев, Крашенинников занял место студента Российской нации. и) Скончался в звании профессора Академии 1755 года 12-го февраля (замечательно, что в этот же день отпечатан был и последний лист его сочинения), на 43 г. от роду).

    Кроме сего, в Якутском архиве сохранилась запись, что Мартиниан убит в 1717 или 1718 году.

    В хронике же Пежемского под 1705 годом сказано: «Из Иркутска выехала в Камчатку первая дух. миссия, под начальством архим. Мартиниана, с двумя иеромонахами. Бытность их в Камчатке, проповедование Слова Божия, а равно и кончина покрыты мраком. — Полагают, что они умерли с голода, или же убиты Коряками, близ той местности, где находится Акланск, иначе Олюторск».

    Впрочем, какова бы ни была доля, постигшая первых проповедников Веры в Камчатке, но отдаленнейший край сей никогда не оставался в забвении, хотя званные туда на стражбу не всегда радовали собою.

    Так, в 1716 году, посланный из Тобольска, Знаменского монастыря, иеромонах Іосиф Лазарев оказался до того беспечным и неспособным, что митрополит вынужден былъ предписать об удалении его и замене другим, достойным, священнослужителем.

    Но, по моему взгляду, такой суд об Иосифе слишком строг. Ибо, ежели при нем немногие из язычников (всего 100 ч.) приняли св. Крещение: то сему виною не проповедник, а тогдашние обстоятельства края, представлявшие с одной стороны непрерывные междоусобия казаков, с другой — возмущения Камчадалов.

    К личной же чести Иосифа довольно и того, что он провел среди крамол и лишений не менее 16-ти лет, основал Успенскую пустынь и освятил, в 1725 году, во имя Святителя Николая, первую церковь, построенную в Нижнем Остроге приезжим дворянином Ив. Енисейским.

    Кто из православных не пожелал бы, чтобы церковь сия, прозябшая яко крин среди терний язычества, существовала многие и многие лета?

    Но иное совершилось. Избранный на место иеромонаха Иосифа, Якутского собора священник Ермолай Иванов, после бедового, целый год продолжавшегося, странствования, достигнув цели своей в июле 1732 года, не обрел уже церкви. Камчадалы, озлобленные против казаков, чуть не в сотый раз возмутились и осадив Нижний Острог, служивший для ратников наших главною крепостцею, зажгли его. С острогом и церковь сделалась добычею пламени.

    Вслед за печальным сим событием, состоялось распоряжение о построении церквей в острогах: Анадырском, Больше-речном и Верхне-Камчатском; а полуостров Камчатский причислен к Иркутской епархии, — близости ради. Указ состоялся в 1733 году.

    В том же году, попечительностью Св. Синода, снаряжена была другая миссия. Ее составляли игумен Варфоломей Филевский, два иеромонаха, один диакон и трое церковников.

    Но Божие на миссии благословение не почивало. Между членами ее, с начала пути, возбудилась взаимная вражда, усиливавшаяся со дня на день и окончившаяся роковым «слово и дело», значившими во время оно почти то же, что: повинен есть смерти (* В некоторых современных записках приходилось мне читать, что виновником всех крамол был состоявший при миссии иеродиакон Александр. Он же поднял «слово и дело», якобы за не служение молебна в некий торжественный день, прилучившийся на пути миссии между Якутском и Охотском. В актах умалчивается об этой случайности н вся история события ограничена общими чертами, ибо сказано только, что «члены миссии взяты были 1735 года в Якутске по некоторому делу, происшедшему между ними». Также и Словцов, указывая на миссию Филевского, выразился, что она, по внутренней вражде, возвращена, не достигнув места назначения своего. — Историч. Обозр. Сибири. Стр. 365).

    Роковой поворот миссии совершился на реке Алдане (* Река Алдан впадает в Лену верст за 200, ежели не больше, ниже Якутска. Она вытекает из Яблоноваго хребта и течет с юга на север. В старину пользовались ею как водным путем. При снаряжении Беринговой экспедиции по ней доставлялись жизненные припасы). Все члены ее, от первого до последнего, отправлены были сперва в Якутск, а потом в Москву — в контору тайных розыскных дел. Филевский скончался под гнетом розысков и суда, а крамольный иеродиакон, быв лишен всех прав звания и состояния, записан в солдаты. О прочих членах миссии акты молчат, вероятно потому, что правосудие признало их невинными жертвами случайности.

    Такова была доля миссии под начальством игумена Варфоломея, именуемой второю и длившей жалкое бытие свое с 1733 по 1737 год.

    Не подлежит сомнению, что Св. Синод не укоснил приступить к составлению новой — третьей — миссии. Однако ж годы потребовались на ее учреждение, и только в 1743 году достигла она Иркутска.

    К счастью Камчатки, эти 10 лет (с 1733 по 1743 г.) не были потерянными для нее.

    И этому споспешествовал Преосвящ. Иннокентий 2-й, вступившей в управление Иркутскою епархиею после блаженные кончины Иннокентия 1-го — святого.

    По его распоряжению строились церкви в Нижне-Камчатске, Большерецке и других местностях и отправлен в Камчатку (1740 г.) Якутского монастыря иеродиакон Гавриил Притчин. Он привез для созидаемых церквей св. антиминсы, иконы, книги, утварь и даже колокола, изготовленные на счет казны.

    Не мало также помогла благоприятному ходу дел Веры прибывшая, в 1740 году, в Авачинскую губу вторая экспедиция знаменитго мореплавателя Беринга (* Экспедицию составляли два корабля — «Петр» и «Павел», по имени которых и гавань получила название Петропавловской. Присовокуплю здесь, что частности сего рода в общих исторических взглядах не много значат; но, все-таки, они не лишены интереса. Собрать же их, на основании положительных данных, мог только живший и трудившийся многие годы на почве Камчатской. Этот почтенный деятель есть Иркутского каф. собора протоиерей Прокопий Громов. — О других источниках записок своих, — коими не беден я, — умалчиваю). Она подарила Петропавловской гавани походную свою церковь, а служивший при экспедиции иеромонах Дамаскин, при Божией помощи, положил начало обращения Камчадалов, обитавших близ Авачинской губы и отличавшихся пред собратьями своими духом противления как Русскому Правительству, так и вере во Христа.

    Сам же Беринг лично от себя сделал то добро, что со всею добросовестностью и с практичным ученого человека взглядом сообщил Иркутскому Преосвященному о всем, что требовало в Камчатке пастырской заботливости.

    Преосвященный воспользовался сообщенными ему сведениями как только мог. В Камчатке находился один священник, а жатва была многая. Архипастырю что оставалось делать? Произвести новых делателей. Об этом он паче всего и стал заботиться. Но, при крайнем недостатке в духовенстве сколько либо образованном, заботы его оставались бесплодными, и только в 1743 году удалось отправить из Иркутска двух священников, Михаила Сивцова и Филиппа Волкова.

    Около сего же времени снаряжена была новая для Камчатки миссия, под начальством архимандрита Иоасафа Хотунцевского, произведенного в этот сан из Московских экзаменаторов.

    Миссия эта численностью лиц составлявших ее превосходила прежние две миссии. Ибо к ней, кроме двух иеромонахов и иеродиакона; присоединены были семь воспитанников Славяно-греко-латинской академии, со званием студентов (* Указом Правительствующего Сената, от 12 октября 1742 г., назначено им годового жалованья по 100 руб.; вместе с тем на них возлагалась обязанность «обучать русской грамоте малых отроков из разных народов в Камчатке находящихся». — Два причетника имели особое свое назначение, а равно и условия быта их были иные).

    В Иркутске миссия пробыла недолго. Прибывши в марте (1743 г.), она оставила этот город с открытием плавания по Лене, а в августе 1745 года достигла Камчатки.

    Полезная деятельность этой миссии получила, можно сказать, историческую известность. Начальник ее, архимандрит Иоасаф, оставил по себе в Камчатке благословенную память. Да и сотрудники его не очернили себя. Напротив, послужили добрым корнем для Левитского в Камчатке племени.

    Так и всегда бывает, когда сеятели отрясают руки от сору и плевел и выбирают для почвы лишь доброе семя.

    В старые годы урок этот часто оставался в забытье. Хроники Сибирские не раз вспоминают о случаях состава Русских миссий для Пекина. Из кого же слагались они во время оно? Из людей нетерпимых при месте своем. Зато и плоды делания существ сих достойны одного лишь забвения.

    Из рапортов начальника миссии, архимандрита Иоасафа, многие имел я случай прочесть. Они дают видеть: а) что заботливостью миссии к прежним трем церквам, находившимся на полуострове, прибавлена новая — в Верхне-Камчатске, освященная 23 декабря 1746 года. б) Испрошено благословение и пособие па построение церквей при реках Иче, Тигиле и Уке (* Устроение ее не состоялось: так как за лучшее признано иметь церковь в Ключевском селении). в) Определено назначить к тем церквам священно-и-цервовнослужителей из Иркутской епархии, с положением жалованья священникам по 80-ти, а причетникам по 40 р. каждому; да каждому по 30-ти пудов муки. г) Все это повелено было помянутым указом из Св. Синода от 3 марта 1848 года.

    Однако ж хлебное жалованье не производилось до 1758 года. В этом году, 12 мая, Правительствующий Сенат определил: «Священно-и-церковнослужителям, в Камчатских острогах находящимся, отпускать, сверх денежного жалованья, по 20-ти пудов ржаной муки в год на каждую семью».

    Определение такое, истекшее с высоты Сенатской, хотя и за 112 лет до нашего времени, все-таки веет не дыханием хлада тонкого, могущего услаждать дух и тело, а каким-то аквилоном.

    Избранные из многих званных посылаются в подполюсную окраину Азии, посылаются для того, чтоб сблизить ее и с верою и с державою Русскою. Св. Синод, внимая местным обстоятельствам, назначает на долю тружеников возможно ограниченные вспомогательные оклады. Оставалось осуществить их. И что ж? Определение остается под спудом в течении 10-ти лет, и наконец оканчивается сбавкою 10-ти пудов из доли каждой семьи...

    Только жалкие взгляды на бедняков, когда бы кинуты ни были, не делают чести зрителям. Впрочем, судьи, умевшие употребить десяток годов на рассмотрение вопроса о насущном хлебе для голодающих, давно сошли в могилу, чтобы предстать на суд Божий, и потому не нам осуждать их.

    Речь же свою паки обращаю к деяниям архимандрита Иоасафа. Заботясь о церквах и причтах, равно заботился он и об учреждении школ, для обучения новокрещенных русской грамоте.

    Из донесения от 5-го апреля 1748 года видно, что школ таких, в разных местах Камчатки, существовало три, и в них обучалось более двухсот мальчиков.

    Такое число учащихся нельзя не признать достаточным для края, едва начинавшего выходить на Божий свет из состояния дикости. С другой стороны, нужно отдать честь и самим Камчадалам за их послушание к просветителям и за проявленную ими склонность к науке. Оставалось лишь начатое дело подвигать вперед. Посмотрим же, как оно велось.

    Канцелярия Охотского порта, рапортуя Иркутской Провинциальной Канцелярии «о том, сколько в Камчадальских острогах и в Охотске из ясачных иноверцев приняли св. Крещение», почла нужным приложить промеморию, полученную из Камчатки от капитана командора Беринга.

    При всей краткости своей, промемория эта дает определительнейшее понятие о тогдашнем состоянии в Камчатке церквей и школ, а потому текст ее привожу с буквальною точностью.

    «Из Камчадалов не токмо сами в Христианскую веру крестятся, но многие желают и детей своих, окрестя, обучать Христианскому закону и русской грамоте. Но препятствием к тому служит недостаток учебных книг и священников в Камчатке: ибо во всей Камчатке обретается один поп, и то престарелый; и переезжая из острога в острог, не может по Христианскому закону должности священнической исправить».

    Этот интересный акт далее так продолжается:

    «О присылке в Камчатку священников Канцелярия Охотского порта относилась многократно к Преосвященным митрополиту Тобольскому и Сибирскому и епископу Иркутскому: но до сего присылки оных ни откуда не обождано».

    Не лишена также интереса и ведомость, приложенная к помянутому рапорту (* Рапорт, заключающий сведения сии, писан от 14 августа 1741 года, за № 609-м; а миссия, под начальством архим. Иоасафа, прибыла в Камчатку 13 авг. 1745 года, — следовательно, спустя ровно четыре года). Она представляет следующую перечень восприявших св. Крещение в Камчатском остроге с 1732 по 1741 год.

    а) В Больше-рецком остроге, в течении 9-ти лет, крестилось 272 человека.

    б) В Верхне-Камчатском, в течение 8 лет, за исключением 1734 года, крещено 497 человек.

    в) В Нижне-Камчатском, с 1732 по 1741 год, т. е. в течение 10-ти лет, крестилось 109 человек.

    г) В Охотске же в 1740 и 1741 годах крещено 24 человека; в том числе: 13 Тунгусов, 7 Якутов и 4 Чукчей.

    Ведомость заключается словами: «Всех вообще и в Камчатке и в Охотске приняло св. Крещение девятьсот два человека».

    Акты же церковные, а тем паче собственное донесение Хотунцевскаго (* Донесение это поступило от 5 апр. 1748 года.) показывают, что архимандрит сей, прибывши в Камчатку, нашел там 6067 чел. крещенных туземцев, потом сам окрестил 1719 человек, да Нижне-Колымским священником Ивановым окрещено 106 человек (* Служившей в Петропавловском порте, протоиерей Громов, пишучи о народонаселении в Камчатке, говорит, что Хотунцевский, по прибытии своем в Камчатку, нашел там не крещенных только 1145 человек, которые и были им крещены. Все же население Камчатки в этот период, т. е. около 1745 года, определялось в 10000 человек).

    Достигнув цели, указанной для миссии, Хотунцевский стал просить о дозволении возвратиться из Камчатки как ему самому, так и сотрудникам его. Просьба о предмете сем не раз повторялась.

    Наконец, в декабре 1749 года, нарочитый посланец из Иркутска привез вовсе неожиданную весть: архимандрит вызывался в С.-Петербург, для хиротонии во епископа, на место скончавшегося Иркутского епископа Иннокентия 2-го (Неруновича) (* Иннокентий 2-й, отправившись Ангарою, заболел и преставился сот за пять верст от Иркутска, в былой Спасской пустыни, 26 июля 1747 г. Я имел случай посетить его одинокую могилу и помолиться об усопшем).

    Иоасаф отплыл из Камчатки в 1750 г. Впоследствии он былъ хиротонисан, но не в Иркутского епископа, а в викарного Новгородской митрополии, со званием Кексгольмского и Ладожского. Прежде же этой хиротонии, проходил он в Славяно-греко-латинской академии должность ректора и был настоятелем Заиконоспасскаго монастыря.

    После Иоасафа, заведовал духовными в Камчатке делами иеромонах Пахомий. Он старался поддерживать прежнюю дисциплину, но противодействия со стороны светских властей, ставивших необузданный произвол свой выше всякого закона и всякой правды, — полагали неодолимые препоны доброму делателю (* В числе противников делам веры, по современным записям, ставится некто Чередов. К сожалению, Чередов этот не был ни первым, ни последним из подобных ему злоупотребителей власти и силы).

    Спустя лет семь после отбытия Иоасафа из Камчатки, Пахомий вызван был в Иркутск, и там в 1758 году Преосвященным Софронием. епископом Иркутским и Нерчинским, произведен в сан архимандрита.

    В сказанном же году последовал из Св. Синода указ, коим предписывалось:

    «Духовную миссию, как иеромонахов и иеродиакона, так и студентов всех, яко уже довольно в порученном деле потрудившихся, оттуда, по желаниям их, уволить».

    «И если иеромонах — бывший тогда уже архимандритом — Пахомий пожелает остаться в Иркутской или Тобольской епархии, то произвести его, за понесенные труды, во архимандрита в пристойный монастырь (* Пахомий произведен в архимандрита по указу от 24 декабря 1754 г., а последний указ, упоминающий о нем, последовал от 8 авг. 1758 года. Следовательно, Св. Синод в это время еще не имел сведений о посвящении Пахомия в сан архимандрита). А равно и студентов, если пожелают, произвести во священство и монашество и отправить в Камчатку, назначив жалованья им в год по 150 рублей».

    «Если же они окажутся в тому несклонными, то отправить их в Москву, а на место их послать иеромонахов и иеродиаконов из Иркутской, или из Тобольской епархии».

    Такие подробности указа ясно дают видеть, что Св. Синод с большим вниманием следил за ходом духовных дел в Камчатке, возлагая вместе с тем опеку об этой окраине на Иркутское епархиальное начальство.

    Пахомий в последний раз оставил Камчатку в 1762 году. Прибывши в Иркутск, обрел он помещение в деревянном флигеле архиерейского дома, след которого и доныне указывают вырываемые из земли обгорелые бревна.

    Пожар случился ночью, и Пахомий в пламени его окончил бедственно течение трудовой жизни своей.

    Бренные останки его погребены в приделе Иркутского кафедрального собора.

    После архимандрита Пахомия старшинство, в ряду духовенства, осталось за бывшим студентом Стефаном Никифоровым, который сперва в иерея, а потом в протоиерея рукоположен был в Иркутске (* Никифоров, по рукоположении в протоиерея, возвратился в Камчатку в исходе 1764 года).

    Главенство же между церквами удерживала Нижне-Камчатская церковь, при которой в свое время находилась миссия, и причт которой был соборным в полном значении этого слова. К тому же, при ней находилась и школа, под руководством двух студентов, прибывших с Хотунцевским.

    Таким образом, Камчатка, покоренная под Державу Российскую в 1697 году, потребовала более полувека для того, чтобы население ее, ограничивавшееся десятком тысяч душ, приклонило голову свою пред знамением креста Господня.

    Честь же религиозного преобразования принадлежит, по преимуществу, лицам монашеского чина, начиная с Мартиниана до Пахомия. А когда труженики сии, свершив дело свое, одни оставили Камчатку, другие переселились в вечность, церковь Камчатская перешла к обычному всех Православных церквей в России состоянию. На стражбе ее стало приходское духовенство и, Господу споспешествующу, стоит на оной, больше столетия, достойно звания своего (* Желающим ознакомиться с топографиею и этнографиею Камчатки, советую прочесть прежде всего — «Описание земли Камчатской», Степана Крашенинникова, потом — полное собрание ученых путешествий по России, изданных Рос. Академиею Наук в 1818 году, наконец — Живописное путешествие по Азии, составленное Эйриэ, изд. 1839 года).

                                                                                    -----                           

    Ближайшие к Камчатке острова носят название Курильских (* Об этих островах писали многие знаменитые мореплаватели, — Лаперуз, Крузенштерн, Головин и др.). Подобно Камчатке, составляли они часть моей паствы, а потому вспомянуть об них не лишне (* Курильские острова, со времени присоединения их к России, находились в ведении Иркутской Епархии. Отчислены же от нее в одно время с Камчаткою, т. е. в 1840 году).

    От мыса Лопатки, составляющего южную оконечность Камчатского полуострова, они тянутся в юго-восточном направлении на протяжении 700 верст, с 50° по 43° сев. шир., не доходя Японии не больше, как на 20 верст.

    Всех островов 22. Первый из них — Шумшу или Шоумтчу, — лежащий в северной части гряды, — простирается верст на пятьдесят в юго-западном направлении и отделяется от мыса Лопатки проливом верст в 16-ть ширины.

    При столь близком соседстве, покорители Камчадалов не могли не подумывать о покорении Курильцев. Но непрерывные смуты на полуострове отдаляли дело это с года на год, и таким образом протекли 15 лет, считая от завоевания Камчатки, прежде того, как Русские вступили на землю Курильцев.

    Подвиг сей, относящийся к 1713 году, ограничился покорением под власть России двух первых островов: Шумшу и Поромушира (* Эйриэ о деле сем говорит: «Два первые Курильские острова открыты Русскими в бытность начальником Камчатка приказчика Василия Колесова». (Рус пер. Корша, стр. 63.) Но как у Крашенинникова, так и в полном собрании ученых путешествий о Колесове совершенно умалчивается). В 1720 году той же участи подверглись еще три острова, а в 1778-м и все остальные, за исключением лишь ближайших в Японии, каковы, например, Итурин, Кунашир и Матмай (* Кунашир и Матмай памятны для Русских тем, что на первом из них, в 1811 году, Японцы коварным образом взяли в плен флота капитана Головина, с двумя офицерами и четырьмя матросами, — а на последнем — содержали их до 1813 года).

    Обитатели Курильских островов не составляют одного племени. Южная оконечность гряды их заселена Японцами, северная — Камчадалами, на срединных же островах водворяются одни Курильцы.

    Последних Крашенинников так изображает: «Говорят они тихо, плавно, свободно и приятно; к тому же, народ сей всех диких народов добронравнее, осторожнее, правдивее, постояннее, обходительнее и честолюбивее». (Опис. Камч. ч. Ш, стр. 7.)

    Верность суждения сего подтверждена событиями. Ибо Курильцы, сделавшись русскими подданными, никогда не проявляли дух непокорства. Между тем, как соседние с ними Камчадалы в бунтах и крамолах находили для себя какое-то услаждение (* В этом отношении наиболее памятны для Русских 1710 и 1713 годы. В первом из сих годов происходила жестокая битва казаков с Камчадалами в Большерецком остроге, а в последнем состоялся Авачинский поход, стоявший много крови. Зап. Крашен. ч. Ш, стр. 66.).

    Несомненно и то, что добрые качества Курильцев служили благоприятною почвою для семени слова Божия. Но, на беду их, проходили годы, а сеятелей не обреталось.

    Наконец, само Провидение изыскало их. Это случилось в 1741 году.

    Иркутский уроженец, боярский сын Матвей Новограбленный, состоя в звании сборщика ясачной подати, начал, при удобных случаях, заводить с Курильцами речь о вере их. Между прочим, предлагал он им разные вопросы. Например: почему они чествуют кудрявые стружки? Почему кланяются уродищам и всякой гадости? Почему, в случае беды на море, обращаются в безделицам, возлагая на них надежду избавления своего. (Опис. Крашен. ч. ІП, стр. 181.)

    Смиренно выслушивая вопросы, а вместе и обличение за неразумное и недостойное человека верование свое, Курильцы сами себя стыдились и просили наставить их в законе.

    Поименованный боярский сын, к чести его сказать, был на столько сведущ, что мог исполнить требуемое от него, — т. е. огласить адептов своих словом истины.

    В след за тем, приняли св. Крещение 122 Курильца. А как первенцы сии принадлежали к классу лиц более или менее почетных: то пример их благотворно подействовал на всю массу населения.

    Не много спустя после сего события, прибыли в Курильцам, в качестве проповедников, сперва священнив Ермолай Иванов, а потом иеромонах Иоасаф Свияжцев, принадлежавший к свите архимандрита Хотунцевского. — Самому же Хотунцевскому не пришлось быть ни на одном из Курильских островов.

    Труды сих и подобных деятелей не оставались бесплодными. Господу споспешествующу, на развалинах язычества Вера Христова росла и утверждалась, озаряя светом своим умы и сердца народа.

                                                                             -------                                

    Обращаю, наконец взор и внимание на дальнейшую Иркутской паствы окраину, составляющую вместе и дальнейший на северо-востоке предел великой Российской державы.

    Море, отделяющее Камчатку от Америки, богато островами, из которых одни, подобно Курильским, тянутся непрерывною грядою, а другие стоят одиноко, смотря исполинами (* См. Собрание учен. путеш. Ч. I. Стр. 189.).

    Острова сии, с северо-западною частью американского материка, начиная от Берингова пролива, до 130° вост. долг. и 54° сев. шир., принадлежат России (* Когда записки сии писались, последние изменения границ не имелись в виду).

    Группа их, по словам П. Вениаминова (* Нижеприводимые сведения заимствованы из книги П. Вениаминова, что ныне Высокопр. митрополит Московский. Книга эта издана в 1840-м году, под заглавием: «Записки об островах Уналашкинского отдела». К этому присовокуплю: сколько ни читал я сочинений, относящиеся до Российско-Американских владений, ни в одном из них не встречал подобной отчетливости, наблюдательности и верности взглядов на все предметы, которых касалось перо автора). составляет «пять отделов: Ситхинский, Кадьякский, Уналашкинский, Атхинский и Северный».

    «К Ситхинскому причисляются все места, лежащие к востоку от горы св. Илии; к Кадъякскому — от горы св. Илии до половины полуострова Аляски; к Уналашкинскому и Атхинскому — все острова, отделяющие Берингово море от Тихого океана, от Азии до Америки, и часть самого материка, прилегающего к ним. К Северному же отделу, который есть самый обширный и наименее известный, можно отнести все берега Берингова и Северного морей и все места, находящиеся внутри материка Америки».

    Группы эти, будучи рассеяны на обширном пространстве и различествуя климатическими и другими условиями, населены разноплеменными и разноязычными народами.

    Общую их численность Академический календарь за последние годы, начиная с 1860-го, постоянно определял в 54000 душ. Достопочтенный же П. Вениаминов, проведший многие годы в русской Америке, делит в Записках своих народонаселение ее, в отношении численности, на три категории. Он находит:

    1) Известного по описям -                                   10,313 д.

    2) Известного, но не состоящего в описях -      12,500 д.

    3) Совсем неизвестного, приблизительно, до - 17,000 д.

                                                                 А всего до 40,000 д.

    В это число входят следующие племена:

    1) Колоши (5000 душ), обитающие на островах и отчасти на материке Америки, — самых восточных владений России. 2) Угаленцы (150 д.), живущие близ горы св. Илии. 3) Мединцы или Атнахтяне (300 д.), живущие на Медной реке. 4) Кольчане дальние и ближайшие, живущие внутри материка, близ наших границ. 5) Чугачи (471 д.), живущие в заливе того же названия. 6) Кенайцы (1628 д.), обитающие по берегам Кенайского залива. 7) Обитатели южной стороны полуострова Аляски (1000 душ) (* Аляска имеет в длину 550 верст, а в ширину от 140 до 25-ти. Полуостров сей в собрании ученых путешествий назван «знаменитым». Т. I. Стр. 219.). 8) Аглегмюты (402 д.), живущие на северной стороне Аляски. 9) Кадьякцы или Коняги (1506 д.), живущие на острове Кадьяке. 10) Уналашкинцы или Алеуты (1497 д.), обитающіе на Лисьих островах и отчасти на Аляске. 11) Атхинцы или Атхинские Алеуты (750 д.), живущие на Адреяновских (* Адреяновские острова так названы по имени купца Андрея Толстика, бывшего на них в 1760 году. Состоят они из пяти больших островов: Тапага, Канага, Адах, Ахта и Амля. К ним же причисляется несколько малых островков. Собрание учен. путеш. Ч. I. Стр. 212.) и других островах. 12) Кускоквимцы (7000 д.), живущие по реке Кускоквиму, впадающей в Берингово море. 13) Квихпахцы, Киатанцы, Малегмюты и прочие народы, обитающие по берегам Берингова моря и рекам, впадающим в него, а также по берегам Северного моря, коих число, как можно полагать, не менее всех выше перечисленных.

    Кроме того, насчитывается 706 душ Россиян, обитающих по разным колониям, и 1295 д. Креолов, —т. е. рожденных от Русских и Американок.

    Вся эта перечень, дающая в общем итоге цифру в 21707 душ, заимствована из Записок П. Вениаминова. И она, по видимому, столь удовлетворительна, что не остается ничего более желать для полноты счисления Североамериканских племен.

    Однако ж автор не позволяет читателю иметь таковое убеждение. Он, не обинуясь, говорит: «нам неизвестно не только число людей, но даже самые названия народов, населяющих нашу Америку». (См. Введение к ч. I.)

    Когда же человек, живший и трудившийся многие годы на арене русской Америки, мог это сказать: то какой положительности ожидать от мимолетных наблюдателей? Или, общее сказать, при необъятности пространств, при бесчисленном дроблении местностей, какой Аргус в состоянии следить за образом жизни номадов, за переменами, случающимися в их быту, за возрастанием и умалением их численности? Дела сего рода чуть ли не превыше сил, а польза для них — удовлетворение любопытства.

    О житье-бытье островитян, состоявших в ведении, или точнее сказать во владении, Российско-Американской компании, много слышал я во дни служения своего в Восточной Сибири. Но, к сожалению, доброго и отрадного никогда и ничего.

    По сказаниям, состояние каждого островитянина, Алеут ли он, или другой кто, есть состояние кабалы, в полном значении слова сего (* В категорию эту не входят только Колоши. Героическою стойкостью они сумели сохранить свою независимость; конечно, на зависть соседних племенам).

    Им, как бы во исполнение пророчества, не возможно ни купить, ни продать (Апок. 13,17); невозможно пользоваться делом рук своих, на общих рода человеческого правах. Добро их тонет в бездонном монополическом кармане. Труженикам же даются лишь крохи, чтобы не умерли они с голода!

    Но послушаем Крузенштерна. Как моряк, он, прежде всего, обращает внимание на тех из Русских, которые, по доброй воле своей, поступали на службу компанейскую и перевозились на корабле ее «Мария».

    «Мы осмотрели больных сего судна. В каком гибельном и жалком состоянии нашли мы сих несчастных! Цинготные и другие застарелые раны казались у большей части неизлечимыми... Я любопытствовал узнать, какою пищею кормят больных на судне. Мне показали две бочки солонины, назначенной для них. Но едва открыли одну из них, вдруг распространилось такое зловоние, что я принужден был тотчас от них удалиться. Сии две бочки солонины и несколько мешков черных сухарей, покрытых плесенью, долженствовали служить единственным подкреплением 20-ти больных, которых было столько на судне «Мария» еще до отхода из Петропавловского порта».

    «Осведомясь о пище больных, нельзя было не полюбопытствовать, чем кормятся здоровые. Главную сих последних пищу составляют тюлений жир и сушеное сивучье мясо; юколы или сушеной рыбы берут с собою малое количество. Вместо же сухарей употребляют ржаную муку, разведенную водою (* Смесь эта называется бурдуком); да и то не каждый день. Горячего вина, необходимого в туманном и холодном море, вовсе не дают промышленникам». (* Путешествие вокруг света Крузенштерна. Ч. II. Стр. 123 и 124.)

    Приклоним еще ухо к глаголам уст нашего моряка.

    «Положим, что каждый промышленник есть злодей... Но не бесчеловечно ли допускать, чтоб сии злодеи угнетали и мучили невинных Американцев и островитян, — и без того уже всего лишившихся? Всякий промышленник, хотя сам совершенный раб приказчика компании, может тиранить природнаго Американца и островитянина, без малейшего за то взыскания». (* Высказав сии и подобные истины, Крузенштерн делает следующее замечание: «Таковые известия должны быть сообщены публике. Сим одним средством можно возродить в ней сожаление о страждущем человечестве». См. ч.II, стр. 126.)

    От дальнейших выписок, относящихся к одному и тому же и притом тяжкому для души предмету, удерживаюсь.

    Выражу только заключительную мысль свою: ежели освобождение от помещичьей власти крестьян есть великое благо для них: то освобождение Американцев и островитян от ига компанейского — благо величайшее.

    При бедственном состоянии компанейских островитян, не благоденствовало и духовенство тамошнее.

    Переплывать каждогодно тысячи верст, бороться с неизбежными на море опасностями, терпеть лишения — вот обычная на океане доля священно-церковно-служителей.

    А меры вознаграждения? Они таковы, что при них труженики наши, особенно причетники, только с голода не умирали.

    Экономия эта всегда казалась мне аномалиею. Ибо на компанейской территории находятся всего четыре церкви — в Ситхе, Атхе, Кадьяке и Уналашке, — с тремя при каждой священно-церковно-служителями, следовательно с двенадцатью, в общем итоге, лицами. Так их ли не снабдить необходимым для жизни?

    Впрочем, не вдаваясь в отвлеченные суждения, заглянем в клировую Уналашкинской церкви ведомость (* Ведомость эта, относящаяся к 1838 году, представлена мне священником Григорием Головниным). Она скажет нам сущую правду.

    К Уналашкинской Вознесенской церкви (* Церков зданием деревянная, основана в 1825 году в довольно благоукрашена. При ней существует школа для первоначального обучения Креолов и Алеутов), кроме десяти селений, находящихся на острове сем, причисляются следующия местности: (* Уналашка принадлежит к числу больших островов. Остров этот имеет 150 верст в длину и около 50-т в ширину. В 1778 году Кук двукратно приставал к Уналашке в июле и овтябре. См. Путеш. Кап. Кука. Стр. 80-5).

    1) Небольшой остров Уналга                                                                  в  20 вер.

    2) Борка, составляющий продолжение горы Уналашкинской             -  30 —

    3) Акун, имеющий 25 вер. длины                                                            -  85 —

    4) Аватапок                                                                                                в 105 вер.

    5) Тигалда                                                                                                   -  140 —

    6) Умнак, тянущийся верст на семьдесят                                                -  200 —

    7) Унимак, — находящийся неподалеку от Аляксы, длиною в 90 в., а шириною около50-ти

                                                                                                                          -  240 —

    8) Полуостров Алякса, имеющий в длину 550, а в ширину, при материке американском, 140 верст                                                                                                                 -  315 —

    9) Св. Георгия, состоящий из утесов                                                        -  365 —

    10) Св. Павла, имеющий 30 вер. длины и 10 ширины                             - 430 —

    11) Унага, длиною в 60 вер.                                                                        - 670 —

    Главные обитатели местностей сих суть Алеуты, а за ними Креолы и немногие из Русских. Общее же число всего населения состоит из 785 душ муж. пола и 899 женского.

    При показанном составе прихода, растянутости его и опасностях, сопряженных с неизбежным вовсе времена года плаванием, особенно по такому морю, каково Берингово, никто не скажет, что обстоятельства Увалашкинского прихода благоприятны для причта.

    Чем же ущедряла его вомпания? Ответ на вопрос сей находим в цитированной уже ведомости священника Гр. Головина.

    Священник на содержание свое получает по 1200 рублей ассиг. в год, да припасами: 47 пудов муки пшеничной, 4 пуда Бостонской муки, 5 п. крупы, 3 л. масла коровьего, 2 п. сахару, 10 фунтов чаю, 2¹/₂ пуда табаку, 2¹/₂ п. сальных свеч, 1 ведро водки, или рому.

    Причетникам же в жалованье выдавалось по 180 руб. ас. в год и, сверх того, по пуду в месяц пшеницы безденежно, да за деньги 20 фунтов (* Не зная местных обстоятельств, трудно объяснить, почему продажа муки ограничена столь малою цифрою. Не горе ли жильцам, когда и на деньги не могут они добыть насущный кусок хлеба? Но монополия не смотрит на горе людское).

    В заключение статьи этой, Головин говорит: «Содержание таковое для семейного священника недостаточно, а для причетников оно скудно, по причине дороговизны здешней на все».

    То же самое должно сказать и о прочих причтах, обретавшихся на компанейской территории. Остальное доскажет история.

    За сим перехожу к другому предмету — к насаждению и распространению Христианства между островитянами.

    Не подлежит сомнению, что первые семена св. Веры брошены на островах искателями корысти, приплывавшими отовсюду один за другим. Во гдаве же деятелей сего рода стоит Яренский гражданин Степан Глотов.

    Глотов пристал к Умнаку 1-го сентября 1759 года, на боте «Иулиан», принадлежавшем Московскому купцу Никифорову.

    Пробыв на Умнаке до 23-го мая 1762 г., он успел познакомиться с жителями не только Умнака, но и Уналашки (* Выше замечено, что Умнак от Уналашки отстоит на 200 верст).

    По словам Берха, судно Глотова было первым из кинувших якорь у Северо-Американских островов. Почему Алеуты и до ныне помнят Глотова, как первого посетителя их стран (* Зап. об Унал. отд. Ч. 1. Стр. 115.).

    Но главная заслуга промышленника сего в том состоит, что он первый начал возвещать о Вере Христианской, располагать к ней и крестить.

    Первенцем в крещении и восприемным сыном Глотова был Умнакского тоэна сын, нареченный Иваном Глотовым (* Фамилия эта на острове сохранилась доныне. См. Зап. Унал. отд. Ч. 1. Отр. 116.).

    На радость христиан, первенец этот явился вполне достойным Богоданной ему чести. Много споспешествовал он к распространению и поддержанию Христианства между Алеутами (** Зап. Унал. Ч. 2. Стр. 151.).

    Судя по мирному началу соотношений между Русскими пришлецами и обитателями островов, следовало бы ожидать в будущем лишь добра. Вышло наоборот.

    В том самом (1762) году, в котором Глотов оставил остров, Уналашкинцы восстали против Русских, зимовавших у них и проводивших время в беспечном своеволии, и перебили их. Спаслись от гибели лишь два человека, успевшие, ровно чудом, избавиться от смерти (* Бухта, в которой стояло судно, принадлежавшее избитым, называется «Убиенная». Зап. Ч. I. Стр. 105.).

    Такое злодеяние, учиненное с нарушением прав гостеприимства, не могло остаться без должной кары. Она постигла убийц в следующем же 1763 году.

    Бичом Алеутов, в виде второго Аттилы, явился промышленник Соловьев. За убийство Русских воздавал он седмерицею.

    И Глотов, по возвращении на остров, не походил уже на прежнего мирного и добродушного Глотова. Он вполне подражал Соловьеву.

    То же старались делать, с большим или меньшим успехом, и прочие Русачки, приплывавшие в эти годы на десятках кораблей. И это продолжалось с 1763 по 1783 год.

    В этот смутный и кровавый период, наплыв незваных гостей увеличивал порчу нравов и вел к истощению материальных средств. О Вере же и помину не было. Так протекли целых двадцать лет.

    Наконец, будто посланник с неба, явился на островах Григорий Ив. Шелихов, — Рыльский именитый гражданин.

    К сожалению, память о нем в Сибири далеко не так громка и свежа, как заслуживают того славные подвиги его. Причина же сего, по всей вероятности, в том заключается, что страны, приобретенные им, не принесли ниже малейшей пользы. Ибо компания, даже в лучшие периоды деятельности своей, являлась чуждою для Сибиряков.

    Почтенный гражданин сей, обладая светлым умом и твердою волею, поставил целью своих действий: во-первых, положить конец крамолам, губившим островитян, и привести торговую между ними и Русскими деятельность к началу единства. Во-вторых, содействовать возможными средствами в распространению Веры Православной и к исправлению народной нравственности.

    К делу толикой важности приступил Шелихов побывавши на Кадьяке и на других островах Уналашкинского отдела и ознакомившись с ними.

    В коммерческом отношении заботы Шелихова нашли сочувствие в Правительстве и в обеих столицах. А последствием оного было учреждение Российско-Американской компании, действовавшей на монополических правах до последних годов (* Правление компании первоначально находилось в Иркутске, а вкладчиками ее были: Шелихов, Голиков и Мельников. Это относится к последним годам прошлого столетия. С 1821-го же года права компании расширены. См. Ист. обозр. Слов. ч. 1.).

    В свою очередь, и дела Веры, находившиеся на островах в забытье, Шелихов старался подвинуть, по мере возможности.

    Прося о назначении проповедников, он с товарищем своим Голиковым обязывался не только доставить членов миссии к месту пребывания, но и содержать их на своем иждивении.

    В следствие просьбы, снаряжена была в С.-Петербурге миссия, из восьми монашеского чина лиц, под главенством архимандрита Иоасафа Болотова.

    Миссия эта прибыла в Иркутск 24 февраля 1794 года. А с открытием Лены, отправилась она в предстоявший ей путь (* Сведения сии беру из рукописной, имеющейся у меня, хроники П. Пежемского.).

    В следующих затем годах двое из членов миссии — иеромонахи Ювеналий и Маварий на Кадьяке и прилежащих к нему местностях до Аляксы явились деятелями, достойными Апостольских времен.

    На островах ими посещенных, начиная с Кадьяка, не осталось ни одного человека, несподобившегося св. Крещения.

    Один из сих делателей, добре потрудившись, возвратился в Иркутск, а другому — Ювеналию — суждено было запечатлеть служение свое кровью.

    Дикие жители Аляксы сперва доверчиво обращались к нему, но потом, по наущению шаманов, или других, подобных им, врагов Христианства, напали на него и убили.

    Сохранившееся у Алеутов предание о смерти Ювеналия гласит следующее: При нападении на него дикарей, не хотел он ни бежать от них, ни защищаться, но с полным самоотвержением покорился Промыслу, прося их только об оказании пощады спутникам своим. Просьбу эту злодеи исполнили.

    Далее предание гласит, что Ювеналий, по убиении его, встал и пошел во след убийц своих, повторяя слова, прежде им сказанные.

    Дикие опять напали на него и добивали со зверскою яростью. не оставляя в целости ниже единого члена. Но каково было изумление злодеев, когда и за сим увидели они мученика, идущего во след их? И это не раз повторялось.

    Наконец, страдалец был изрублен в куски и зарыт. Но и тут столб, подъемлющийся в недосягаемую взорам высоту, свидетельствовал о невинно пролитой крови (* Зап. объ Уналашк. отд. Ч. 2. Стр. 155.).

    Прочими лицами миссии Богослужебный чин поддерживался со тщанием, духовные требы исправлялись, к утешению новокрещенных, а дети принимаемы были в Кадьякское училище, для научения грамоте и начаткам Веры.

    Казалось бы, что более сего не следовало ничего желать. Тем паче, ни географическое положение, ни климатические условия Кадьяка не представляют никаких удобств сравнительно с другими островами (* Кадьяк в длину имеет 130, а в ширину слишком 80 в. Наполнен горами, из которых некоторые покрыты вечнам снегом. Погода его зависит от ветров. Русские в первый раз приплыли сюда в 1763 году с Глотовым. См. Собр. ученых путеш. Ч. 2. Стр. 231-4.).

    Но Шелихов признавал, что учрежденная на Кадьяке миссия, под начальством архимандрита, недостаточна для всеобщего распространения Христианства как на этом острове, так и на прилегающих к нему, начиная от Ситхупака и Афогняка.

    Численность же населения сих мест он удесятерял в воображении своем. Там, где в действительности едва насчитывалось пять тысяч душ, он, не обинуясь, возводил цифру эту до 50000. В том же фантастическом виде представлялось ему и все прочее, касавшееся возлюбленных им островов.

    Результатом увлечения сего было ходатайство со стороны Шелихова перед Правительством об открытии Кадьякской епархии.

    Ходатайство, на основании представленных аргументов, было уважено. Кадьякская епархия открыта, а епископом оной назначен начальник миссии, архимандрит Иоасаф Болотов.

    Хиротония его должна была совершиться в Иркутске. И она действительно совершена была там Преосвященным Вениамином, епископом Иркутским и Нерчинским (* Рукополагателен во епископа был епископ же, и при том он один. Пример этот в истории Русской церкви чуть ли не единственный. А потому, когда Иоасафа постигла на море злая участь, то молвою народною бедовое приключение приписывалось неправильному его рукоположению), в марте 1799 года.

    Иоасаф, принявши хиротонию, в том же 1799 году отправился из Иркутска к месту своего назначения, со свитою в 12 человек и с богатою, — как предание гласит, — ризницею.

    Путь свой на пространстве Сибири до Охотска совершил он благополучно. В Охотской же гавани путники сели на компанейский корабль «Феникс» и пустились в море.

    Что деялось с ними на море, что испытали они, где и как погрузился в морскую бездну корабль их — остается совершенно неизвестным. Ибо из бывших на «Феникс» не спасся ни один человек (* Вместе с Преосвященным Иоасафом потонули, между прочим, иеромонах Макарий, трудившийся в деле обращения алеутов, и иеродиакон Стефан. Других же лиц архиерейской свиты имена остались безвестными).

    Впрочем, с довольною вероятностью, можно полагать, что несчастные плаватели погибли у самой цели плавания своего, т. е. у берегов острова Кадьяка, долженствовавшего быть резиденциею архиерея.

    Мысль эта подтверждается тем, что на Кадьяк неоднократно выбрасываемы были морскими волнами свечи, воск и обломки разных вещей, имевших церковное назначение.

    Роковое событие ужасом поразило Сибиряков, так как в виду их делались все снаряжения, и из них по преимуществу слагалась свита Иоасафа (* Между погибшими Сибиряками был брат Преосвященного Иннокентия, митрополита Московского, состоявший в числе певчих). А что чувствовал при лютой вести начинатель дела - Шелихов? Она стрелою должна была отозваться в душе его.

    Всякая мысль о Кадьякской миссии была брошена, обычные действия миссий отодвинулись назад и даже приостановились, будто громом пораженные. Местности же, предназначавшиеся для Кадьякской епархии паки вошли в состав Иркутской паствы и не отделялись от нее, наравне с прочими Российско-Американскими островами, до 1840 г.

    Шелихов, в годину постигшего его испытания, еще далек был от старости. Но силы его вскоре стали ослабевать, и он окончил течение жизни своей на 48 году.

    Кончина именитого гражданина сего последовала в Иркутске. На место погребения его в Иркутском Знаменском монастыре, за алтарем соборной церкви, указывает великолепный надгробный, из белого мрамора, памятник (* Сооружен он в Екатеринбургских заводах, а на место поставлен в 1800 году).

    Памятник сей украшен рельефными портретами покойного и многими мореходными атрибутами, начиная от якоря.

    К тому, все стороны его покрыты надписями, не лишенными интереса. И потому предлагаю их любознательному читателю.

                                                    1. С северной стороны памятника:

    «Григорий Ив. Шелихов, Рыльский именитый гражданин, родился 1748 года, в супружество вступил 1775. Торговлю начал в областях Сибири 1773 г. Морские путешествия совершал в 1783, 1784 и 1785 г. Скончался 1795 года июля 20».

    Далее следует эпитафия:

                                                 Колумб здесь Росский погребен.

                                                 Преплыл моря, открыл страны безвестны,

                                                 И зря, что все на свете тлен,

                                                 Направил парус свой

                                                 Во океан небесный —

                                                 Искать сокровищ горных, неземных.

                                                 Сокровище благих!

                                                 Его ты, Боже, душу упокой.

                                                                                    Гавр. Державин.

                                                    2. С восточной стороны:

    «Здесь, в ожидании пришествия Христова, погребено тело, по прозванию Шелихова, по деяниям бесценного, по промыслу гражданина, по замыслам мужа почтенного, разума обширного и твердого».

    «Ибо в царствование Екатерины ІІ, Императрицы и Самодержицы Всероссийской, Государыни славной и Великой, расширившей Свою Империю победами врагов ее на запад и на полудне, — он, отважными своими морскими путешествиями на Востоке, нашел, покорил и присовокупил державе Ее не только острова: — Кыхтак, Афогнак и многие другие, но и самую матерую землю Америки, простираясь к Северо-Востоку».

    «Завел там домостроительство, кораблестроение и хлебопашество. И испросив архимандрита, с братиею и клиром, провозгласил в грубом народе, неслыханным неверством попранном, неведомое там имя Божие. И во имя Св. Живоначальные Троицы насадил Православную Христианскую веру, в лето 1794».

                                                                                  -                                            

    Христе Спасителю! причти его к лику бдаговестников, возжегших на земле свет Твой пред человеки».

                                                                                    Гавр. Державвн.

                                                    3. С южной стороны:

                                                 Как царства падали к стопам Екатерины,

                                                 Росс Шелихов без войск, без громоносных сил

                                                 Притек в Америку чрез бурные пучины,

                                                 И нову область Ей и Богу покорил.

                                                 Не забывай, потомок!

                                                 Что Росс, твой предок, и на Востоке громок.

                                                                                    Действ. Ст. Сов. Ив. Дмитриев.

                                                    4. На западной стороне:

    «Поставила сие надгробие, в память почтенному и добродетельному супругу, горестная вдова, с пролитием горячих слез и с сокрушенным воздыханием ко Господу».

    Ниже сего, на той же стороне, сделано замечание:

    «Стоит все-на-все 11,760 руб.».

    Наконец, нелишним нахожу припомнить еще одно к памятнику относящееся обстоятельство.

    В 1845-м году пришлось мне в этом изящном русского художества произведении заметить разные порчи, происшедшие не столько от времени, сколько от шалостей и невежества.

    И чем доступнее был памятник, не имеючи около себя никакой ограды, тем больше представлялось удобства к дальнейшему его искажению. Не говоря уже о том, что самое основание видимо рушилось, а с ним и вся массивная пирамида приняла наклонное положение.

    По делу сему входил я в сношение с главным Российско-Американской компаний Правлением.

    Правление с полною готовностью отпустило на исправление 500 р. с. На счет капитала сего, основание памятника упрочены и сам он, можно сказать, умыт и избавлен, по возможности, от безобразия, наложенного на него и временем и шаловством, а для защиты на будущее время обнесен массивною чугунною оградою.

    Заботливость моя, во время оно, была данью почтенному мужу. А теперь, вспоминая о нем, по прошествии 25-ти лет, желал бы я знать, — основания памятника и целость его остаются ли нерушимыми или паки требуют попечения о себе?

    Трагическое событие с кораблем «Феникс» и последовавшая за тем смерть Шелихова были тяжким ударом для новокрещенных, остановили деятельность добрых ревнителей и наложили как бы саван на все, что только в дальних сих странах печатлелось верою во Христа.

    После неслыханной катастрофы явился на островах русской Америки некто Баранов, со званием управляющего.

    О человеке этом много всякой-всячины слыхал я от современных ему Сибиряков, только доброго ничего. А пока история этой личности не уяснилась, ее надобно ставить на одну доску с истребителем Алеутов Соловьевым.

    Составителю записок об островах Уналашкинскаго отдела давалась наибольшая возможность показать истое значение деятеля сего. Но видим, что почтенный автор нехотя говорил о Баранове. Ибо всю речь о нем ограничил двумя строками — Баранов, утвердясь на Ситхе, стал просить о священнике для Ситхи». (* Зап. об Унал. отд. Ч. II. Стр. 158.).

    В 1821 году Россійско-Американская компания приобрела новые права, а вместе поставлено было ей в обязанность иметь достаточное число священнослужителей в колониях.

    Плодом Правительственной благопопечительности было то, что компания расставаясь с Американскою своею территориею, оставила там, в память господства своего, четыре церкви: 1) на острове Кадьяке, основанную в 1795 году; 2) на острове Ситхе, основанную в 1817 году; 3) на острове Уналашке, основанную в 1824 году, и 4) на Атхе — 1825 году. Кроме церквей там же остался не один десяток часовен, рассеянных по островам. —

                                                                         -------------

    21-го июня простился я с Якутском, моляся да дарует Господь граду и стране мир Свой и спасение.

    Свита моя отправилась водным путем, а я как прежде, так и на сей раз избрал для себя сушу.

    Погода не была благоприятною. Холод и сырость пронизывали до костей. Однако почетные граждане не обленились провождать меня до первой станции, находящейся на половине дороги между Якутском и Покровским.

    Об этой местности уже упоминал я в записках своих. Она грустна не столько по пустынности своей, сколько по множеству уродливых могил, повсюду разбросанных.

    Сто раз спрашивал я о такой неурядице у местных властей, и всегда получал от них один ответ: «здесь искони века так ведется!»

    Впрочем, какова бы ни была характеристика долины между Якутском и Покровским, — она, по высоте положения и сухости грунта, лучше всех к Якутску прилегающих долин, которые изобилуют лишь болотами и озерами (* В разряд последних входят: два озера, называемые Талыми, за ними — Харах, Кустах, Чалбах, Мельничное, Монастырское и др.).

    На первой станции, носящей полурусский, полуякутский тип, наиболее занял нас и услужил нам массивный очаг, горевший на славу.

    Пред солнечным закатом достиг я Покровского (оно же и Кангалакское), и остановился для ночлега у старца Терентия Дычковского.

    Погода дозволила пройтись с честным отцом и взглянуть на ниву его, готовую уже к жатве.

    Увидевши ее, вполне убедился я, что причины постоянной дороговизны хлеба, а вместе и голодовки, заключаются гораздо больше в беспечности жильцов, нежели в почве и климате.

    С мнением моим соглашался и о. Терентий, прибавляя однако ж, что за недостатком русского люда нельзя взяться ни за что дельное. Ибо Якуты не хотят знать никаких договоров.

    От Покровского надлежало тянуться на бичевой. И тут нет ничего странного, но горе в том, что на всем протяжении Лены правильного бичевника не заводилось.

    Люди, служащие коноводами, и кони, с прикрепленными к ним веревками, должны пробираться между деревьев, кустов, камней, и даже карабкаться на утесы и спускаться с них с величайшею опасностью.

    С каждым шагом их, пустыня оглашается кликами арара! (поднимай!) и тому подобными.

    Такая сцена, продолжающаяся каждодневно с раннего утра до поздней ночи, терзая слух и потрясая душу, обращается, наконец, в муку для пловца. Сон и отдохновение тут невозможны.

    Что касается до меня, то я поставил для себя правилом не сходить с палубы, доколе плывем. И эта предосторожность нераз служила нам во спасение.

    Такое бодрствование особенно помогло нам 22-го июля.

    День был безветренный, ясный и даже теплый; час по полудни яко шестой.

    Юные спутники мои, находясь на лодках своих, не давали замечать, там ли они, или их нет. Безмолвие это приводило меня к той мысли, что все они, после бурных дней и ночей, покоятся мирным сном.

    За них я радовался, но сам не хотел подражать им.

    Какой-то таинственный голос говорил мне: Стой недремленно на стражбе своей! — И благодарение Господу! у меня достало сил исполнить стражбу свою. Оком Аргуса оглядел я все, до чего только достигал взор мой.

    Берег, у которого тянулись мы, представлял белокаменную лестницу, говорить о которой не раз приходилось мне.

    Ею не только любовался я, но и желал пройтись по ней, зная, что скоро расстанемся мы на всегда с этим дивом природы.

    Мысли мои, таким образом, сменялись одна другою и услаждали собою душу. Но вдруг совершилось то, чего никто не чаял: со стороны палубы вода хлынула фонтаном.

    Обратившись к кормчему, закричал я: причаливай, причаливай! Тонем! Причаливай как можно скорее!

    Но не легко было исполнить это, когда гребцов мы не имели, а тянущие бичевую, и неумолчно завывающие на обычный свой лад, находились от нас саженях в 50-ти.

    Кормчий кричал во все горло и давал знать о беде всевозможными знаками. Между тем, судно, по мере наполнения его водою, больше и больше опускалось в воду.

    Наконец, стали причаливать, но было уже поздно. Судно кормою совершенно погрузилось в воду, и только нос его торчал. На нем-то и удержались мы, будучи по пояс в воде.

    Избавившись от потопления, воздвиг я руки ко Господу и со слезами благодарил Его за явленную Им милость к нам грешным.

    Случись подобное происшествие под каким-нибудь утесом, или в отдалении от берега, никому бы из нас не остаться в живых.

    После этой катастрофы надлежало подумать, как вытащить из воды погрязшее судно, как спасти ризничные и другие вещи, находившиеся на нем.

    Пустынность места, отдаленность даже от Якутских юрт, наводили тяжкую грусть на душу мою.

    Сырую и холодную ночь провели мы под открытым небом, голодуя и тоскуя. И если когда, то в настоящее время нам всего приличнее было воспевать псалом: На реках Вавилонских...

    На следующий день, по распоряжению провожавшего нас чиновника, пришли на помощь в нам Якуты и с ними два-три русских человека, носящие звание мастеров.

    Силою этой гурбы и десятка лошадей, судно вытащено было на берег. И тут оказалось, что виною бедового приключения был конопатчик: в спаях кормы он не только не сделал надлежащих закрепок, но и паклю употребил непропитанную варом или смолою.

     Мастера принялись за исправление конопати, которая, как оказалось при осмотре, произведена была с крайнею небрежностью, а мы спешили развесить и разослать ризничные и другие вещи, чтобы хотя немного просушить их.

    В это время проплывавшие из Якутска трое Тунгусов, заметив нас, быстро поворотили лодку к берегу и предстали предо мною с возможною почтительностью. Между ними находился и старшина Тунгусский, плывший в Якутск для сдачи ясака.

    На 24-е июля кратковременный ночлег имели на пустыре, верстах в 15-ти от Еланского. Несмотря на широту здешней Лены, песчаные наносы громоздят ее, представляя собою для пловцов большие затруднения в путеследовании.

    К сожалению, вскоре после отплытия нашего из Еланского, в селении этом появился бежавший из тюрьмы разбойник Янчара, и произвел там многие грабежи. И эти явления в здешних пустынных окраинах не редкость; так как о полиции тут и помину нет, а каждому предоставлено оберегать себя по мере сил.

    До Тит-Аринского тянулись мы по левому берегу реки. Но от этого селения нужно было переправиться на правый берег, чтобы пристать у Синских столбов, о которых уже мною говорено прежде.

    Дивным сим произведением природы в первый свой путь хотя много я занимался, но и на сей раз внимание мое до того увлекалось, что я не мог отвести глаз от величественной панорамы. Теперь — 25-го июля — она перед нами.

    Но от нового описания удерживаюсь. Иначе пришлось бы мне повторять сказанное прежде, или вдаваться в отвлеченности, далекие от цели моих записок.

    Не могу, однако ж, умолчать об испытании, какому подверглись мы,  ночуя под сенью Столбовых гор, в устье речки Столбовки.

    Это было на 26-е июля. Без всякой видимой для нас причины, вода быстро начала подниматься.

    Находясь в укромном уголке, у подножья гигантского хребта, мы сперва любовались быстрым течением и повышением вод, не думая ни о какой для себя опасности, но около вечерней поры стали подумывать, что пред нами совершается нечто серьезное.

    Особенно озадачил нас явлением своим плывущий остров, с стоячими на нем массивными деревами, с кустарником и всею летнею зеленью (* Прежде замечено, что массы сего рода носят название сползаний; что образуются они чрез сползание с крутых гор по леденистому, или гладко-каменистому грунту. Случается же это всего чаще после продолжительных летних дождей. Сползни всего опаснее для плывущих по реке, ибо перед ними не устоит никакое судно. Однажды неподалеку от судна вашего сползень с грохотом рухнулся в воду: река грозно заколебалась, и мы как бы чудом избавились от гибели).

    Путь плавучего острова прилегал к нашему берегу, и потому вода, силою давления производимого им, а может быть и от других причин, быстро поднялась.

    Тропинок, по которым ходили мы, не осталось и следа; волны же достигали утеса и с силою ударялись о подножье его.

    В свою очередь и Столбовка не отставала от Лены.

    Судовщики явлению сему не давали большого значения и говорили, что через ночь река успокоится и препятствий к отправлению в путь не будет.

    Охотно верили мы столь приятному для всех нас вещанию, но вдруг ветер принял восточное направление и, усиливаясь с часу на час, погнал к нам ярые волны.

    Лодки наши, не смотря на видимую укромность позиции своей под защитою утесов, колоссами стоящих справа и лева. не только сильно колыхались, но и кряхтели.

    Надобно полагать, что глубокая расселина между гор, образуемая речкою, давая свободу ветру, давала ее также и Ленским водам, гонимым на берег и отражаемым от скал.

    Поспешили развести суда, паче же — отдалить их, сколько можно, от каменного берега. А пока гребцы и спутники мои занимались этою операциею, впереди нас оказалась баррикада, устроенная невидимою рукою.

    Дерева, несшиеся во множестве по Лене, повинуясь силе ветра, начали одно за другим заплывать в устье Столбовки. Сцепливаясь между собою ветвями и корнями своими, они составили таким образом массивную зеленую стену на всем протяжении устья.

    За оплотом сим судам нашим удобно было стоять. Волны не тревожили их, а вода в устье, хотя прибавлялась, но небыстро. Зато ни одна лесина, несшаяся близ нашего берега, не проходила мимо Столбовки, почему вместе с ними накоплялся и всякий хлам, влекомый к берегу будто магнитом.

    На явление такое сперва глядели спокойным оком, не вдаваясь ни в какие суждения. Потом кто-то проговорил: да как же выберемся мы из этой засады? — Тогда общее внимание остановилось на мысли этой; все начали судить, рядить о способе выхода из термопил, в которые судьба загнала нас.

    Я вошел в совещание с кормчим и гребцами. На вопрос мой они отвечали коротко и ясно: «Такой небывальщины видеть не приходилось; что тут сделаешь!»

    Убедившись, что от советников таких толку не будет, в мысли своей решился я послать в Синское за людьми, чуть только утишится ветер.

    Под влиянием этой думы и для разогнания скуки, воспользовался я последними часами дня и отправился, с двумя-тремя спутниками, на прогулку по возвышенному берегу Столбовки.

    Отойдя саженей двадцать, услышали мы человеческий голос со стороны реки. Это удивило нас. Ибо на всем протяжении Столбовых гор господствует мертвенная тишина и отсутствие жизни, особенно человеческой.

    С осторожностью подошедши к месту, откуда слышался голос, увидели мы на отлогом берегу лодочку берестяную и при ней сидящих мальчика, лет 12-ти, и старика. Подле них лежала кожаная киса, а на ней съедобная кора. По лоскуту коры держали они и в руках, вкушая ее с аппетитом.

    Нечаянное появление наше смутило их, и они готовы были вскочить в лодчонку и пуститься куда видно. Успокоив их, как только мог, я узнал, что улус, в котором витают они, находится на противоположном берегу, а приплыли сюда, чтоб половить рыбы.

    Успокоившись, они стали продолжать трапезу свою. Для нас любопытно было видеть ее. Мальчик, держа в руках кору, грыз ее как белка. Напротив, старик, не будучи в состоянии кусать жесткую кору, непрестанно обмачивал ее, и более сосал, нежели жевал (* Якуты и Тунгусы употребляют в пищу не одну сосновую, но и лиственничную кору. Только сосновая считается более питательною и более вкусною. Вкус же ее сладковатый, похожий отчасти на просоложавший хлеб).

    Слезы из глаз моих невольно исторглись, и я предложил старцу отпустить ребенка до места нашей стоянки, — там дадим ему хлеба.

    Однако старик, по недоверию ли к нам, или дорожа временем, склонявшимся уже к ночи, почел за лучшее отправиться в путь; лодчонка бедняг скоро сокрылась от очей наших будто в тенях Ахерона.

    С наступлением ночи ветер утих, но вода больше и больше прибывала. Поутру же оказалось, что стоящие на берегу, довольно высокие, сосны и лиственницы до самых ветвей погружены в воду.

    Изумительное это явление, случившееся в ночь на 26-е июля, было для нас великим благом: оно вывело нас из засады без всяких хлопот и усилий.

    В 4 часа утра снялись мы с якорей и поплыли, можно сказать, лесом. Суда цеплялись за ветви дерев и лавировали между ними.

    Плавание такое представляло нечто фантастическое, — особенно для нас, видевших здесь за несколько часов сушу и ходивших по ней, а потом плывущих, с довольно грузкими судами, посреди леса.

    Достигнув местности, где давалась возможность тянуться бичевою, гребцы воспользовались ею. Но, по причине противного ветра и сильного напора вод, труженики скоро изнемогли под бичевым ярмом, и волею-неволею надобно было остановиться в устье речки Дзо-агури.

    В 2 часа пополудни отплыли отсюда в направлении к Синскому, при обстоятельствах крайне неблагоприятных. Вода все еще прибывала и несла во множестве огромные лесины, исторгнутые с корнем, и даже целые острова (сползни), с стоячим на них лесом.

    При таких условиях, как ни затруднительно было плавание, но, при Божией помощи, благополучно переплыли мы исполинскую реку и остановились против Синского, на приятной местности. Особенно березовый лесок всех услаждал собою.

    До Оймуринского шли частью на бичевой, а больше на веслах, по причине скал, вдающихся в реку, и отмелей, коих на Лене не перечесть.

    На 2-е августа пришлось нам ночлеговать в 9-ти верстах от Солянского, перед грозным утесом. При восхождении солнца, утес заблистал ровно алмазами; иней густо покрывал его от вершины до оснований. Весь берег имел тот же вид.

    После этого ночлега, в продолжение целого пути, не имели мы ни одной ночи, которая не сопровождалась бы зимним холодом, инеем и замерзанием речных окраин.

                                                                              ---------

    3-го августа приплыли к Олекминску, отстоящему от Якутска на 657 верст. Следовательно, плавание наше, не смотря на разные затруднения и остановки, совершилось довольно успешно.

    О городке этом, равно как и о находящейся в нем церкви уже было говорено мною. И как в прежний приезд, так и в настоящий Бог судил мне совершить литургию, с рукоположением во диакона ставленника Подгорбунскаго. — Не будь мы в Олевминске, ему пришлось бы странствовать до Иркутска.

    После литургии посетил я священника и исправника Ат-ва (* Кроме исправника, в Олекминске проживаютъ лекарь и почтовый смотритель. Сими лицами и ограничивается все здешнее чиновничество). Почтенный старик этот услуживал нам в тревожном пути нашем, а теперь радушно угощал нас хлебом-солью.

    Будучи ознакомлен с Якутскою областью, особенно с Олекминским округом, он много сообщил мне интересных сведений.

    Главным же образом речь его склонялась к зловредству монополистов. Он отзывался о них, как о вампирах, сосущих кровь людскую.

    Водворясь, под благовидными предлогами, на разных местностях, значительно отдаленных между собою, и поставив себя в безопасном от соперничества положении, алчные торгаши, ни Бога не боясь, ни людей не стыдясь, опутывают, подобно паукам, всех и каждого сетью лихоимания своего.

    Дело начинается с того, что через избранных клевретов разносится между ордынцами молва о пересельниках, как о людях богатых, услужливых и честных.

    После первого акта, пройдохи, под обаянием пущенной молвы, с возможно почетною обстановкой, с дарами Вакха, сами заглядывают в улусы и знакомятся со степными властями и другими почетными лицами, сыпля в то же время ласкательства и обещания быть готовыми на всякие услуги.

    Ордынцы не в силах устоять против искушений сего рода. Отдаленность от городов и вообще от мест торговой деятельности, а паче неразлучные с бытом их житейские нужды, вскоре подчиняют их воле и расчетам пришлых гостей. Мало-помалу начинают они заглядывать в каверны их, принося добытый потовым трудом товарец.

    Зоркие спекулянты умеют обойтись с каждым по правилам своей тактики. Но оценку доставляемых к ним товаров — бобры ли то, или соболи и куницы — считают своим делом, в котором ни продавец, ни кто другой не имеют права вмешиваться.

    С другой стороны, и собственным вещам, даваемым взамен за принятый товар, они назначают цену по личному усмотрению.

    Меновой же расчет всегда приводится к тому итогу, что продавец получает от покупателя больше, чем во сколько оценен его товар.

    Излишек получения вносится в долговую книгу, без всякого засвидетельствования о верности записи со стороны должника.

    Таким образом, долги растут по книге с года на год, становятся неоплатными и не редко переходят от отца к сыну.

    Бывают и такие случаи, что целые роды, в силу записных долгов, становятся будто закабаленными пройдохе, попавшему в Сибирь волею или неволею.

    В проезд наш чрез Олекминск, образцовым представителем деятелей сего рода считался некто В-в. В торговле кощея этого за правило принималось:

    а) Чтобы каждый Олекминского края инородец, занимающийся зверованием, доставлял свой промысел не к другому кому, но к нему, В-ву, и ему бы одному продавал. Нарушители же этого правила не только теряли всякое право на ссуду от него необходимых вещей, но и за деньги не могли купить их у В-ва.

    б) Чтобы всякий, кто приносит или привозит для продажи какой бы то нибыло товар (рыбу, мясо, дичь, масло и пр.), представлял его В-ву, и с ним вел торговую сделку. В противном случае продавец возвращается домой без хлеба, соли и без всего нужного в быту его: ибо ни житницы, ни магазины В-ва не отворялись для бедняги. А кроме В-ва не к кому обратиться (* Рассказывали мне, и не раз, что обыватели города, заметив ввезенный на двор В-ва товар, стремились туда, чтобы не потерять случай для покупки. И В-в, не снимая товар с воза в в присутствии того, кто привез его, начинал, без зазрения совести, продавать его двойною и тройною ценою).

    в) В свою очередь и горожанам давалось чувствовать, что им как в делах купли, так и продажи никак не следует обходить В-ва. Нарушителям сего требования, на все их просьбы, В-в отвечал: «Я вас не знаю, и для вас у меня нет ничего продажного». Также проучаемы были семейства и лица, имевшие несчастье возбудить чем-нибудь против себя неудовольствие торгаша (* Удивительно, что даже исправник, первая в округе личность, не взбегал этой доли. Сенатор, ревизовавший Сибирь, дал В-ву некоторый урок. Но и после того правила деятельности его не изменились).

    Прописанное в пунктах сих может иному показаться превышающим вероятие. Но я удостоверяю читателя, что голос высказанной правды слышан был мною на протяжении сотен верст.

    На основании сих и подобных фактов, нельзя не сказать, что монополия, будучи всегда и везде народным бичем, злоупотреблениям своим не знает пределов.

    В моем же ведении находилась область, где управлявшее ею лицо, кроме административных прав, совмещало в себе и монополическое право относительно народного продовольствия.

    Личность эта, рассчитывая конечно на отдаленность от предержащей Власти, простерла наглость свою до того, что не только многие семейства заставляла умирать с голода, но и духовенство поставила в невозможность совершать литургию, за неимением пшеничной муки, которой сумасброд не хотел продавать.

    Против таких вопиющих злоупотреблений мне первому пришлось возвысить голос, — и виновник оных сошел с арены своей, с формальным признанием, что причиною поступков его было отсутствие в нем здравого смысла.

    Но оставим скучную материю и полюбуемся рекою. Вот на правом её берегу, перед самым городом, стоит, как некий исполин, зеленеющая гора и, глядясь в воду, бросает на нее густую тень.

    Мимо нее мчится река Олекма, и массою вод своих дает ей новое величие и новую силу.

    Впрочем, картиною этою не много пришлось нам услаждаться. Надобно было думать о предстоящем пути. В 2 часа отчалили мы, и проплывши верст около пяти, принуждены были заменить лошадей людьми, — по причине множества отмелей, переполненных песками, и потому доступных лишь для человека.

    Предполагалось ночевать у Берендеевской станции, но это не осуществилось. Мы принуждены были остановиться на половине пути, отплывши от Олекминска тридцать две версты.

                                                                                     ------  

    Дальнейшее от Олекминска плавание до самого Витимска, на протяжении 700 верст, было для нас почти непрерывною пыткою.

    Большие мели и песчаные косы, простирающиеся на десятки верст, не давали возможности употреблять в дело лошадей, а люди, тянущие бичевую, погрязая в песке, едва передвигали ноги и скоро доходили до крайнего изнеможения.

    Еще горше трудность и опасность плавания увеличивается отрогами прибрежных скал, вдающихся в реку. Их множество высовывается из воды, — особенно при маловодье, — и они известны в Сибири под именем быков.

    Вода, отражаясь от быка, принимает дугообразное направление, пенится, волнуется, и вообще теряет всю правильность обычного своего течения. А потому, при малейшей оплошности кормчего, судно может или удариться о подводную часть быка, или опрокинуться круговращательною силою волн.

    Первый из быков встретился нам на переезде к Нохтуйской станции. Это было 6-го августа, в праздник Преображения Господня.

    Тяжко для души проводить в пустыне праздник Господень. Человек является тут как бы отщепенцем, и добро ему, если он, не желая явитися тощь пред Господом, хотя мыслию своею обращается ко Всевышнему, принося Ему жертву хвалы и благодарения.

    Как только обойден был судами грозный бык, приказал я, в свое и спутников своих утешение, пропеть стихиры праздника.

    Пение это не только послужило в отраду, но и ободрило меня, — так что страх неизбежных в плавании приключений потерял для меня всю силу свою.

    Между Нохтуйским и Мадайским, верстах в 20-ти от первого, тянется очень длинный и высокий хребет. Основания его входят в реку и проявляются во множестве быков и подводных камней.

    Чтобы проплыть эту Сциллу, отличающуюся неприступностью берегов и течением сколько быстрым, столько же и неправильным, сперва пытались мы завезти на берег бичевую, чтобы при помощи ее подвигаться в перед.

    И вот между ямщиками нашелся смельчак, отважившийся пуститься по буруну на миниатюрной лодочке. Страшно было смотреть на его всеусильную борьбу с ярою стихиею; но, все-таки, он нашел на отвесной скале уступ, послуживший для него седалищем.

    Сидя над клокочущею бездною и не имея для себя никакого упора, старался он не только лодчонку свою держать, но и нам помогать.

    Очевидно, что такая неразумная услуга вела смельчака к гибели, — а смелость его не могла доставить нам ниже малейшей пользы. И потому дали ему знать, чтоб он не трудился ради нас, а только себя сберегал бы.

    После сего, бывшие на судах ямщики, не думавши много, взялись за железные крюки и рычаги. К ним на помощь подоспела и вся моя свита.

    Каждый делал что мог. Одни крючьями цеплялись за утес, чтоб подаваться вперед, другие упирались в него, чтобы не давать судну налегать на камни, лежащие у подошвы горы.

    Работа эта была для нас истинно Египетскою. Но она дала нам возможность пройти пучину и выйти на широту вод.

    Тут правый берег оказался удобным для бичевой; к нему и обратились мы, — хотя в свою очередь и переправа через Лену нелегкий труд представляла.

    Достигнув правого берега, увидели, что над хребтом, у подножья которого пришлось нам так много трудиться и томиться, стоят на разных пунктах высокие дымообразные столбы.

    Это своего рода пар, свидетельствующей о присутствии в горах известковых пород. Самое же явление пара или, как выражаются Сибиряки, дымление служит, — по народному замечанию, — предвестием сырой и дождливой погоды.

    Справедливость замечания дознали собственным опытом. Ибо через ночь атмосфера, бывшая сухою и довольно теплою, изменилась в холодную и дождливую.

    На пути к Каменской станции, люди заменены были лошадьми. Но топкий берег, дождь и противный ветер замедляли плавание и наводили тоску.

    В 5 часов пополудни очутились перед Каменским и бросили якоря. Тут простился я с провожавшим нас Олекминским исправником Петром Никол. Атласовым, поблагодарив его от души за подъятые им ради нас труды.

    В половине 7-го часа, оставив станцию, скоро убедился я, что гроза и буря не замедлят разразиться над нами.

    Еще Каменское было в виду у нас, а ветер начинал уже поднимать волны. Вскоре небо покрылось черными тучами, засверкала молния, а громовые удары следовали один за другим и, будучи вторимы горным эхом, тем больше наводили смущения и страха, чем гуще была облегающая нас тьма.

    Что происходило в это время на реке, нельзя было разглядеть. Только суда наши, обуреваемые волнами, давали нам ощущать, что положение наше не безбедно.

    Бог весть, до чего были бы мы доведены, если бы буря застигла нас у подножья тех утесов, мимо которых за несколько часов проплыли мы, борясь изо всех сил. Но велика милость Господня!

    Берег, где застигла нас ночь, с грозою и бурею, был полог почти на всем протяжении своем. Горы не налегали на него, хотя и тянулись грядою по обе стороны реки.

    Опытный кормчий сумел, можно сказать ощупью, попасть если не на удобное для стоянки, то безопасное от камней место.

    И как только укреплены были суда на избранной позиции, провожатые наши поспешили разложить костер под навесом и защитою гор. К нему все устремились; ибо каждому хотелось и обогреться и обсушиться. Но я проводил ночь в каюте, — хотя шум и волнение не дали покоя ни на минуту.

    Случилось же это с нами на 8-е августа, в 13-ти верстах от Каменской станции.

    Поутру вздумал я пройтиться по берегу, близ которого вчера проплывали. Берег оказался гораздо менее гостеприимным, нежели, как казался он впотьмах.

    Ближайшие горы, тянущиеся в одном направлении с рекою, но отстоящие от нее на 40 и более саженей, образуют разного рода выдвиги, с обликом быков.

    К счастью пловцов, особенно ночных, рога у быковъ сих, силою льдов и вод, сломаны и даже углажены. — Но и за тем, переплывая здесь при мелководье, не следует дремать.

    Оставив место ночлега, скоро очутились мы перед устьем поэтической речки Каменки; а вслед за тем явились пред нами столбы, указующие границу между Якутскою областью, оставляемою нами, и Киренским округом, в который заносили лишь ногу.

    Столбы утверждены на уступе скалы, грозно стоящей над рекою, и на путешественника невольно грусть наводят.

    Вглядевшись в картину, нельзя не сказать, что избравший пункт этот границею двух таких окраин, как Якутская область и Киренский округ, хорошо знал и природу и человеческое сердце. В противном случае иная была бы доля нашего рубикона.

    Не могу не сознаться, что, оставляя Якутскую область, чувствовал я непонятную для меня самого грусть. Не заключалась ли таинственная причина в безмерности ее пространства. Ибо известно, что все абсолютно великое, начиная от мира звездного до океана и пустынь Ливийских, безотчетно влечет к себе взор и внимание человека и никогда собою не наскучивает.

    Миновав столбы, скоро очутились мы перед Жербинским. Это первая станция Киренского округа. Она тонет в песках. Таковы же и берега здешние, особенно перед дельтою реки Нюи.

    Дельта, расширенная уже верст на десять по протяжении Лены, все еще с года на год не перестает шириться. Чем должна кончиться взаимная двух рек борьба.

    Но грядущее в тайнике судеб, а настоящее пред нами. Вот несчастные бичевщики тянутся, как тени, нога за ногу, грязнучи по пояс и в песке и в воде. На бедняг нельзя смотреть без жалости.

    В Салдыковском — 9-го августа — стали замечать прибыль воды. А плавание от него к Батомайскому было вполне благоприятно. Ибо приглубые берега Лены и ровная местность давали возможность к замене людей лошадьми.

    В Батомайском, прибывши в полдень, имели двухчасовой отдых, и переменили ямщиков. Между тем вода поднялась до трех саженей, и все еще поднимается.

    Местные обыватели называют ее коренною, и она каждогодно ожидается около половины августа.

    За главную же причину наводнения принимаются снега, которыми всегда покрыты бывают горы, облегающие реку Витим.

    При постепенном, в течении лета, таянии, бассейн Витимский переполняется водою, а вслед за тем массу ее несет в Лену.

    Читатель помнит, что с подобными же притоками вод встретились мы у Столбовых гор. Но там вода, сколько быстротою течения, столько и громадою несомого ее леса, не помогала плаванью нашему, а затрудняет его.

    Напротив, воды Витима избавили нас от мелей и дали возможность пользоваться бичевою, — что в здешних местах, особенно при сухом лете, составляет одно из важнейших условий благопоспешного плавания.

    Стоит также заметить, что не только в Жербинском, но и в Нюйском слух терзается Якутским гарканьем. Но в Батомайском и далее Якутский язык будто онемевает, уступая все права свои речи Русской.

    Жаль только, что Русачков наших здесь крайне мало. Кроме почтовых станций, на берегах Ленских вовсе нет селений. А станции, или станки, часто состоят из одного дома.

    Итак, можно представить, какая тут нужда в людях, какое затруднение для проезжих.

    Вот мы подвигаемся вперед на бичевой.

    Кто же правит лошадьми, кому вверен жребий наш? Перед нами являются ребятишки, девчонки, старички и старушки, — и с этими-то особями приходится нам проплывать верст пятьдесят и больше. А там явится другая партия подобных же личностей, чтоб паки испытывать меру терпения нашего.

    Тут поневоле приводил я себе на память старую малороссийскую думу:

                                                 Вси покою щире прягнут,

                                                 А не в одын гуж вси тягнутъ.

                                                 Тей на право, тей на лыво,

                                                 А вси братя, то-то дыво!

                                                                             ------

    На 10-е августа ночлег имели в Мухтуйском. Противу ночи, я не решился оставить эту станцию, опасаясь не столько прилива, сколько дерев, несомых рекою с корнями и ветвями.

    Гребцы наши, уклоняясь от встречи с ними, доходили до изнеможения и даже за лучшее считали оставит русло реки и плыть берегом между кустами и холмами, объятыми водою.

    Особенно затрудняли нас ручьи и речки, впадающие в Лену и превратившиеся в бурные реки. Более других памятною для меня осталась речка Грязная.

    Чтоб обойти ее устье, походившее на плотину, образовавшуюся из всякого хлама, поплыли мы прилегающим к реке лугом. И тут, к изумлению нашему, оказалась глубина, для которой недостаточны были шесты наших гребцов, желавших воспользоваться ими для более поспешного плавания.

    На 20-й версте от Мухтуйского пришлось нам проплывать мимо длинного хребта, грозно поднимающегося из Ленских вод. Стремление реки на этой местности всех нас из сил выводило.

    Даже железные крюки, которыми не раз уже пользовались мы в дороге, оказались тут бесполезными. Причиною же тому рассыпчатый, крупнозернистый состав хребта, не позволяющий не только зацепиться за него, но и приблизиться с безопасностью. Кажется, он готов весь рухнуть в реку и завалить ее.

    По замечанию моему, хребет этот много испытал на себе вулканических действий. Ибо из пластов его немногие удержали первобытное свое положение. Но одни из них лежат косвенно, другие сводообразно, и все вообще истрескавшиеся и будто вчера только вышедшие из под исполинского млата.

    В Корешинское, выбившись из сил, приплыли вечером, в половине 8 часа. Вода все еще прибывает, и обыватели единогласно уверяют нас, что и весенние разливы Лены весьма редко бывают более теперешнего, именуемого коренным.

    Обыватели не только приленские, но и многих других речек, впадающих в Лену, несут огромные потери. Перед нашими очами мчатся копны сена, бревна, доски, дрова, а не редко и целые храмины, сопутствуемые всяким домашним и лесным хламом.

    Континское. 11-е августа. Если б можно было предположить, что первые строители и жильцы деревушки Континской разумели по латыне, то непременно сказал бы я, что корень названия сего заключается в глаголе соntineo — сдерживаю. Очутившись в этой миниатюрной и угрюмой деревушке, увидели мы пред собою четыре избушки, а позади их скалы, — жильцов же и следа не было. Немного думаючи, они спрятались, оставив нас на произвол судьбы.

    Напрасно староста бегал по всемъ захолустьям, повторяя энергичную свою терминологию. Люди оставались невидимками. Между тем Лена бушевала, воды ее переступили за границу весенних разливов, небо хмурилось, а воздух дышал зимним хладом.

    Находясь в этой негостеприимной дебри, имея пред собою бурные воды, нисшедшие будто из разверзшихся источников бездны, или же из отверстых хлябий небесных, о которых напоминает книга Бытия (VII, 11), много передумал я.

    Наконец, пришли мне на мысль герои древней Эллады, боровшиеся со Стиксом и Ахероном и никогда не терявшие надежды на помощь вышних сил.

    Подобная надежда и в мою душу тем более вселялась, чем более Вера наша дает нам силы и права сказать с уверенностью на помощь Всевышнего:

                                                 Eripe me his, Inviste, malis!

                                        (* Непобедимый, избавь меня от всех зол!)

    Плавание от Континскаго к Хамврину и далее к Половинному — было пыткою. Кроме горных хребтов и отдельно стоящих скал, мимо которых надлежало проходить с великою осторожностью, нас чрезвычайно беспокоили речки и даже ручьи, обратившиеся теперь в реки и отнимающие у судов возможность подаваться вперед против воды.

    Половинною станция названа потому, что она поставлена между двумя другими, — для сокращения их протяжения. Тут миновали речку Качуру и заметили, что вода начала упадать.

    Берега у Половинной открыты, но довольно круты. На крутизне этой один из ямщиков вздумал догонять собрата своего во всю прыть лошади. Заметив ездока, я почел его за сумасшедшего; ибо он мчался в отвесном положении. И как бы нарочно, лошадь, очутившись пред судном нашим, упала и всею тяжестью своею придавила всадника.

    Это первый и последний несчастный во все путешествие мое случай. Но и его следует назвать бедовым, но никак не смертным. Ибо лошадь придавила только ноги человеку, а не грудь.

    С моей стороны употреблены были возможные врачебные средства, но дальнейший результат казуса сего остался неизвестным для меня.

    От станции Половинной, по всем расчетам нашим, следовало вам прибыть на ночлег в Песковское. Но судовщики наши оказались Божиею для нас карою.

    Все мы неленостно помогали им. Помогала также и погода — тихая и сухая, какой давно не видали. Но лентяям не в прок это было. Медведями они смотрели на нас, а весла в руках их мутили лишь воду.

    Итак, уступая необходимости, решились мы остановиться на пустыре, под крутым лесистым берегом, почти на половине дороги.

    Это было на 13-е августа. А поутру, часа в четыре, снялись с якорей и пустились в предлежащий нам путь к Песковскому.

    Селение это, как и все другие, пройденные нами, ничтожно. Но бичевая от Песковского идет ровным берегом, за исключением небольшого холма и речки Песковки, встречающейся на пятой версте. Она впадает в Лену двумя, совершенно отдельными, рукавами.

    Сегодняшнее плавание наше очень благоприятно. Вот первый час пополудни, а мы успели уже проплыть 45 верст.

    Крестовская станция стоит на глинистом, довольно высоком, пригорке; но с береговой стороны она прикрывается высокими холмами.

    Не в дальнем от нее расстоянии пришлось нам миновать устье реки Крестовки. В другое время, при малой воде, тут не встречаются трудности; но нам, при теперешней высоте вод, устье речки дало себя почувствовать.

    За Каменкою, берег идет пологий и сырой, покрытый зеленью; потом делается крутым и каменистым. Наконец, за восемь верст от Паледуевского, превращается в горный хребет.

    Наиболее же грозная местность его тянется версты на две. Тут каменные громады высятся одна над другою и представляют разные фантастические виды, глядящиеся в воду и как бы готовые низринуться с своих вековых пьедесталов.

    В Паледуевское приплыли поздно. Но, все таки, ночь не застигла нас на реке. Иначе много пришлось бы нам бедовать.

    Утесы пред Паледуем сами по себе составляют большую для пловца грозу. А бурная ночь, каковая была на 14-тое августа, удвоила бы и утроила наше горе.

    В Паледуе посоветовали нам запастись, сколько можно, прочными шестами, с железными наконечниками, чтоб помогать горю своему в предстоявших еще горах и скалах.

    Оставив Паледуевское, в 5 часов утра, вскоре миновали две речки — Паледуй и Выску.

    Прибрежные горы состоят здесь из полевошпатовых пород, и к берегам то приближаются, то уклоняются от них и дают замечать издали лишь вершины свои.

    На девятой от Паледуевского версте, горный кряж не только подходит к реке, но и упирается в нее, и потому рассмотреть состав его не трудно.

    Пласты его круто лежат, а в некоторых местах почти вертикально упираются в воду. Отсюда нельзя не заключить, что хребет этот есть выдвиг из глубины земли.

    Цвет пластов желто-красный, а толщина их, по-видимому, не больше аршина. В общем же составе своем походят они на доски, уставленные будто рукою на данных пунктах.

    Проплывши отсюда верст шесть, встретили, так называемую, железную гору. Но я, видевши много железных гор, не дал бы Паледуевской этого эпитета.

    Гора слагается из черно-бурой массы, в форме мелких кубиков, а между ними торчат шары, не имеющие, впрочем, достаточной правильности и слагающиеся из мелких шариков, в роде бобовой, или гороховой руды.

    Тут же преизобилуют черные, с ярким отблеском, удобно растираемые в руках, крупинки и как бы искры.

    Все это приводить к тому заключению, что гора эта пресыщена железным колчеданом, с примесью роговой обманки, или амфибола.

    Находится она в 13-ти верстах от Витимска, и имеет очень малое протяжение по берегу; но в пустынном пространстве невидно ей конца.

    За высотами, состоящими из колчеданов и амфиболов, опять следуют песчанистые, охристые и тяжело шпатовые породы. Тут же выдвигаются, как бы на показ, отроги гор и целые стены с зубцами и с вековыми нагромождениями, внушающими невольный страх, при взгляде на них.

    Наконец, цепь прибрежных гор прерывается, — они отходят в сторону, а вместе с тем открывают великолепный ландшафт, образуемый рекою Витимом и чудным ее бассейном (* О реке Витиме и о городе Витимске имел я случай сообщить читателю некоторые сведения в записках своих прежде).

    Заводить речь о путешественниках, посетителях стран чуждых для России, не имеем мы ни причины, ни надобности. К господам сим, мнящимся быть мудрыми, вполне прилагаются Евангельские слова: Отолсте сердце людей сих, и ушима тяжко слышаша, и очи свои смежиша, да не когда узрятъ очима, и ушима услышатъ, и сердцем уразумеют (Мф. ХIII, 15).

    Для людей сего рода, равно как для китайцев и японцев, в странах русских нет ничего заслуживающего внимания, а тем горше — приятного и полезного.

    Всякий скажет, что суд и ряда о личностях, возраставших и заматеревших под гнетом таких предрассудков, будет лишь тратою времени и труда.

    А кому придет охота трактовать об них pro jure et libitu, иначе сказать — от нечего делатъ, тому всегда готов я вспомянуть стародавнюю пословицу:

                                                 Si tacuisses, Philosophus mansisses

                                                 Если замолчишь, философом будешь.

    Но не тяжко ли слышать, что и русские ученые, начавшие, с 1638 года, по обязанностям своего звания, посещать дальние окраины Сибири, не написали о них почти ничего дельного.

    Горным хребтам дано направление, существующее только в воображении; речки, впадающие в Витим или Олекму, с правого берега перенесены на левый, и обратно. А об истоках их, направлении течения и минералах, обретающихся в прибрежье и руслах их, помину нет нигде.

    Между тем как обширные страны сии способны поспорить с древнею Колхидою, и давно ждут второго Язона, чтоб наделить его золотым руном.

    Когда проплывали мы три устья Витима, было чем полюбоваться. Воды его, можно сказать, горою неслись в Лену. А извилины хребтов, теряющихся в туманной дали, и снежные горы, обращенные челом своим к Витимску, всегда и везде могут служить ненаглядною панорамою.

    Витимск. Проплывши от ночлега 30 верст, прибыли в Витимск пополудни, в четверть пятого часа. Это было накануне Успения пресвятой Богородицы.

    А потому имел я полную возможность прослушать всенощное бдение, а в самый праздник (15 авг.) совершить Божественную литургию. Случай этот, самим Небом уготованный, сколько меня радовал, столько и обывателей, с их ближними и дальними соседями.

    С почты доставлено ко мне несколько пакетов с бумагами разного содержания. Из них наиболее заняли меня донесения священников Нюрбинской, Сунтарской, Вилюйской, Намской и некоторых других церквей Якутской области.

    В донесениях содержались ответы на предложенные мною вопросы относительно геологии, минералогии и тому подобных предметах, входящих в область естествознания и проявляющихся на местностях, практично священниками изученных.

    Систематичной последовательности в ответах сих нельзя искать. Но они не лишены интереса, и в сущности своей представляют следующие данные.

    1) Горная вилюйская соль бывает разных цветов — белого, красного, синего и бурого. Пласты ее — не одинаковой толщины; в некоторых местах они не больше аршина, в других же высятся на целые сажени.

    2) Равно и пластование соли идет не на одной и той же высоте прибрежьев. Бывают пласты доступные для человека, а больше таких, до которых не досягает никакая лестница.

    3) Пласты соли, различаясь между собою цветом, не менее того различествуют своими качествами, иначе сказать, своею годностью или негодностью к употреблению. К последней категории причисляются все цветные соли, — как содержащая в себе примеси металлов.

    4) Плотность горных солей не одинаковая. Одни из них с трудом уступают секире и молоту; другие, подобясь рыхлому льду, сами собою крошатся, выветриваются и уступают всякому на них влиянию стихий.

    5) О древности происхождения этого рода солей судить можно потому, что над толщами их не редко высятся на десятки саженей нагромождения разрушенных кварцевых и полевошпатовых пород, осененных вековыми лесами.

    6) Впрочем, когда бы ни происходил этот процесс, только неистощимая в силах и средствах своих природа до днесь неутомимо трудится над тем же продуктом на берегах Вилюя (* К сказанному в записках моих о р. Вилюе прежде (стр. 190-193), присовокупляю здесь: Река эта вытекает из озера Сюлюнгды и, проходя стропотными путями, принимает множество речек и ключей, взаимно различествующих как свойством вод, так и горных пород, увязывающих берега их) и впадающих в нее речек, особенно Ахтарагды (иначе называемой Архарандою) и Компендяя (* Священник Сунтарской церкви, сообщая сведения о р. Компендяе, между прочим, пишетъ: «Река Компендяй очень известна мне. Но, дабы узнать месторождение соли и вообще замечательных горных пород, нынешним летом (1843 г.) решился я проплыть по Компендяю, вместе со смотрителем. И теперь, представляя сведения, пишу как очевидец. К сему присовокупляю, что река Компендяй впадающая в Вилюй с правой стороны, в топографическом атласе неверно принята за вершину Вилюя, колыбель которого в озере Сюлювгде».).

    7) На огромном пространстве вилюйского бассейна находятся во множестве большие и малые соляные ключи. Соль, осаждаемая ими, в летнее время принимает форму правильных кристаллов; а зимою соленые воды скатертью стелются по ложбинам, ширятся на сотни саженей и образуют огромные пласты удобнейшей к употреблению соли. Тот же факт совершается и на озерах здешних, как соленых, так и солено-горьких.

    8) Нельзя пройти молчанием, что корреспондент мой имел случай видеть, саженях в 50-ти от Компендяя, небольшую речку, дно которой покрыто белоснежною накипью, имеющею горький и острый вкус; у местных Тунгусов известна она под именем селитры, хотя лишена всех ее свойств и ближе всего подходит к глауберовой соли. На том же компендяйском пути, священник посетил соляные ключи, имеющие некое сходство с исландскими гейзерами. Судя по времени года, ключей бывает то больше, то меньше. Но максимум их не восходит далее пяти; и это бывает при благоприятстве летней погоды. Минимум же зимнего времени определяется двумя.

    9) Ключи, находясь в каменной породе и имея в поперечнике не менее четверти аршина, выбрасывают из глубин земли воду с постоянными интервалами. Видевшие феномен этот говорят, что он сходствует сколько с правильным биением сердца, столько же и с правильным боем маятника. Вопрос же о причине явления сего знакомые с физическими законами сами решат, как уже и решен он относительно исландских гейзеров (* Главными деятелями признаются газы, имеющие постоянный приток к подземным бассейнам вод. Упругостью своею они в данные моменты возгоняют воды, подобно тому, как это совершается в сифонах и в обыкновенных буравчатых колодцах.).

    10) Речка Компендяй, о которой выше замечено, что она впадает в р. Вилюй, против Сунтарска, изобилуя солями, изобилует также и железным колчеданом. Колчеданы, заключаясь в глинистой породе, имеют разнообразнейшие формы. Но вообще они сходствуют со сталактитами, находящимися в пещерах, а равно и с льдяными накипями, коими так часто унизываются кровли домов в северном климате (* Колчедан, о котором говорим, в науке известен под именем серного колчедана — fer sulfure. Ибо в нем более серы, нежели железа. А кому угодно ознакомиться со всеми видами колчеданов, советую взглянуть в руководство к минералогии Дм. Соколова, стр. 871.).

    Наблюдатель ко всему сказанному им присовокупляет, что гора компендяйская, богатая солью, колчеданами и даже растительностью, с половины высоты своей изменяет цвет глинистый в дымчатый. Колчеданы же лежат у ее подошвы и подвергаются сырости и действию вод (* Берег речки, наиболее богатой колчеданами, известен у Якутов под именем — Кючур Юрах терде.).

    11) На том же пути, только в гораздо дальнейшем расстоянии от Сунтарска, а от Чоны верст за триста по р. Марховке залегает в горе большими глыбами амиант, или горный лен. Он известен и в горах уральских, и в округах екатеринбургском и златоустовском.

    Имеющиеся у меня образцы амианта помянутых местностей отливают одним и тем же сине-белым, и притом весьма нежным шелковым цветом. Волокна его удобно разделяются. А потому нельзя дивиться, что в древности делали из амианта не только светильни для капищ, в которых содержался неугасаемый огонь, но и полотно — sіndon, pannus, — для обвития тел, готовимых к сожжению, дабы прах не смешивался с посторонними веществами. В наш же век амиант остается почти без всякого употребления (* Низший сорт амианта слывет в минералогии под именем асбеста; за ним следуют: горное дерево, горная кора, кожа, бумага и пр. И всеми этими продуктами Сибирь избыточествует.).

    12) Река Вилюй вообще нескудна цветными камнями. Но речкам, впадающим в нее, на 2-х тысячном протяжении, отдается предпочтение по их богатству и разнообразию пород. А между минералами, находимыми в речных руслах, чаще других встречаются: вилюиты, гроссуляры, ставролиты, благородная вениса, опалы и полуопалы, зеленые халцедоны (*Халцедоны сего рода являются в виде шариков, и по муравленому цвету своему уподобляются античной плазме. Вилюиты и гроссуляры появляются в Вилюе после впадения Ахтарагды.), сердолики и сардониксы и, наконец, кварцы разных цветов и достоинств. Последними изобилует р. Ахтарагды (*Камни, называемые изумрудами и попадающиеся в виде обтертых водами валунов, оказывались всегда не изумрудами, но иногда хризопразом, иногда бериллом, или аквамарином, и т. под. Посему, сказание об изумрудах Вилюйских требует еще доказательств.).

    Впрочем, рассуждая о минералах и металлах как Киренского округа, так и Якутской области, не следует забывать, что до последних годов там не было никаких разведок, а только случайно попадались в горах и в руслах рек те или другие породы.

    Но вот пред нашими очами в мертвенных пустынях кривизны уже выпрямляются и неровные пути делаются гладкими (Лук. III, 5). А вслед за сим не укоснит пустыня, ежели не процвести яко крин, то принесть плоды, достойные Правительственных о ней попечений.

    13) Слюда Витимского и Вилюйского бассейна известною сделалась давно. Она составляла предмет даже заграничной торговли под именем московского стекла — moskowisches Glas.

    Но стекло — vіtrum, рано или поздно, должно было вытеснить слюду.

    Так и случилось. Слюда, потеряв торговое значение, сделалась принадлежностью юрт и хижин Сибирских.

    С другой стороны, она и сама до того обмельчала, что в сотне пудов не оказывается ни одного кристалла, имеющего в квадрате больше четырех вершков. Между тем как уцелевшие от лет давних на иконах и картинах листы слюды нередко имеют в поперечнике более аршина.

    14) Погасшими вулканами Сибирь очень богата. На них указывают не только нагромождения лавы, миндального камня и других продуктов огня, но и самые кратеры, удерживающие доныне грозную свою физиономию. Не подлежит сомнению и то обстоятельство, что деятели сии слишком давно находятся в покое, хотя и напоминают по временам о своем присутствии подземным гулом, страхом землетрясений и неразлучных с ними бедствий.

    Некоторое из общего правила сего исключение составляет гора, входящая в гряду Витимского хребта и удерживающая за собою название огнедышащей. Из жерла ее выходит, особенно зимою, дым с серным запахом; а въ 1840 году она выбрасывала пламя и окалины железных и других горных пород. Распространенный же вулканом пожар истребил леса верст на 60 в окружности горы (* Вышеизложенные сведения заимствованы по преимуществу из донесений священников церквей Сунтарской и Нюрбинской, Петра в Варфоломея Поповых).

    Читатель прописанных пунктов не мог не заметить, что они касаются разных частностей, кои даже тщаливым исследователям не всегда доступны бывают в местностях столь пустынных и диких, как северная Сибирь. Посему экскурс этот не должен казаться лишним в цели моих записок.

    Витимск оставили 15 августа, в 2 часа пополудни, при погоде тихой, но пасмурной. Плаванию нашему много помогал хороший бичевник, и мы уже рассчитывали проехать завидно две станции, — т. е., до Рысьинскаго.

    В расчете таком ошиблись. Перед Чуйскою станциею, верстах в 20-ти от Витимска, стеною высится над Леною большой утес, состоящий из красного плитняка, а у подножья его мчится речка Чуя.

    Пройти место это, при высокой воде, было для нас затруднительно. Сперва тянулись наполовину с горем бичевою, потом стали завозиться, — с крайним томлением как для гребцов, так и для всех моих спутников.

    В результате же было то, что мы, не добравшись до Рысьинского, застигнуты были непроглядною мглою и принуждены остановиться на пустыре.

    Не раз замечал я, что провожатые, при невозможности продолжать ночное плавание, умеют избирать для ночлега пункты, не лишенные прикрытия.

    Правило это делает честь ленским труженикам. И, конечно, не я один благодарил их за добродетель сию, — за уменье беречь странника среди водной стихии, служащей искони века эмблемою непостоянства.

    Ночью на 16-е августа, когда, находясь во тьме и мгле, скоротили мы с пути своего и стали с осторожностью подаваться на веслах в поперек реки, казалось, что мы входим в одну из циклопических пещер.

    По мере уклонения нашего от принятого пути, мрак становился непрогляднее а стужа и сырость проницали до костей. Чтоб успокоить сколько-нибудь себя и других, пытался я обменяться словами с кормчим, — но он хранил глубокое молчание, пока судно не остановилось, упершись в берег.

    Тогда только послышался отрадный для нас голос молчаливого кормчего: слава Богу! Тут спокойно проведем ночь!

    Гребцы, не думаючи много, кинулись на знакомый их берег и стали разлагать огни. При свете их, имел я возможность получить некоторое понятие о местности нежданного ночлега. Это была довольно глубокая бухта, с берегами, заросшими густым кустарником, предел которому полагала грозная скала. Обрывы и расселины свидетельствовали об ее глубокой древности.

    А отражавшаяся под разными углами, при зареве огней, искры инея и снега, от чела до подошвы горы, делали панораму ненаглядною, давая ей какое-то волшебное величие. И я не раз в мысли своей сказал: вот сюжет, ожидающий только художника, подобного Айвазовскому или Каляме.

    В Рысьинское приплыли часу в 7-м утра, при погоде крайне дурной (* О Рысьинской станции уже говорено было прежде. См. зап. ч. 1, стр. 189.). Лена на пути сем видимо с уживается и вместе мельчает. Напротив, быстрота ее растет, заставляя кормчего недремленно стоять на страже своей, ежели не хочет загрязнуть в песках.

    Прежде сказанное и теперь повторю, что, по мере приближения к Солянскому, соленые и серные ключи и целые потоки являются во множестве.

    Один из ключей таких замечен неподалеку от Паршинскаго. Почерпнутая из него вода оказалась весьма холодною и чистою, но с запахом тухлого яйца, и на вкус неприятная.

    Ключей сего рода не перечесть. Только свойство их изменчиво. Серные переходят в солено-серные или в чисто соленые. Да и градусы содержимой им минеральности не одинаковы.

    Того же дня были у Курейской станции, и тут переправились на правый берег, чтоб иметь возможность тянуться бичевою.

    Переправа, при тихой погоде, совершилась без затруднений. К тому имели удовольствие видеть у самого берега тунгусский табор со стадом оленей. Животные эти замечают каждое мание хозяина и покоряются безусловно его воле, проявляя в то же время во всех движениях своих веселость и преданность господам своим.

    Ночь на 17-тое августа провели, как и предыдущую, на пустынном берегу, в 5-ти верстах от Курейского. И хотя облака, сгущавшиеся на горизонте, не обещали доброй погоды, но вышло противное.

    До самого утра не обеспокоивал нас ни ветер, ни дождь. Только голос гагары, похожий на крик дерущихся между собою кошек, отгонял сон и наводил тоску.

    За то пустынная певица, прерывая безмолвие ночи, давала знать, что и кроме нас, пришельцев, обретаются в окружающих дебрях живые существа, возвещающие славу Всевышнего.

    С рассветом оставили место ночлега и вскоре заметили, что вода идет на прибыль; да и сами плыли под ливнем, заставлявшим непрестанно выкачивать воду из лодок.

    К довершению неприятностей плаванья, песчаные косы и мели прудили собою реку и заставляли нас лавировать, с потерею времени и труда.

    При всем том, судовщики уверяли нас, что мы плывем еще безбедно. И этим обязаны были прибыльной воде, а при обычном летнем мелководье мало суток для проезда бедовой станции. Ибо сколько терпит фарватер реки от наносных песков, столько берега ее становятся грозными и неприступными, по причине скалистых хребтов, тянущихся на большом протяжении.

    В Дуброву прибыли в половине одиннадцатого часа (* О деревушке этой см. зап. ч. 1, стр. 178). Тут все призадумались. Ибо на предстоящей нам 30-ти верстной дистанции до Частинского, надлежало проплыть, собственно говоря, термопилы, известные в Сибири то под именем Ленских ворот, то щек (* См. зап. ч. 1, стр. 173).

    Стали осматривать суда, снасти, крючья и весь снаряд, могущий пригодиться в бедовом пути. Спасибо честному русскому люду: знаючи тяготу и опасность предстоящего плавания, ухаживал он за нами не только как за своими знакомыми, но и как за родными. Думаю, что кроме святой Руси, радушия такого странник нигде не встретит.

    Переезд от Дубровы до Частинского есть один из труднейших на Ленском пути; а вместе и достойнейший внимания со стороны наблюдателя.

    На пути сем громадные стенообразные утесы, следуя грядою, кажутся опережающими один другого, чтоб занять в русле реки более видное место и заставить трепетать путника пред величием и недоступностью своею.

    Громады эти по составу своему много разнятся между собою. Некоторые отделы сложены из толстых белесых пластов, лежащих в крутой наклонности по течению реки. Другие также склоняются, но в сторону совершенно противоположную. А немало и таких, ребра которых стелются по протяжению горы кривыми и дугообразными линями или же стоят вертикально. И сии последние, отличаясь тонкостью своею, являются там, где нагромождения теряют всякую в позе своей правильность.

    Сверх сего, при терпеливом наблюдении, замечено мною:

    а) Сводообразные пласты, имея один цвет — бурый или сероватый, имеют и толщину почти одинаковую — от аршина до полу-аршина.

    б) Пласты сего рода отличаются твердостью; а вещества промежуточные, состоя из глины и песков, легко выветриваются и уносятся водами. Тут образуются пещеры и расселины, дающие притон птицам и зверям.

    в) Пластам горизонтальным наиболее свойственно разнообразие. Тут и материя, и форма, и цвет непрестанно изменяются.

    г) Толщи, не представляющие для взора никакой спайности, удерживают буро-сероватый цвет; только вершины их, состоя из позднейших наносов, пестреют красными, желтыми и другими цветами.

    д) Нескудна местность сия железною рудою и ключами минеральными. Последние находятся в видимом соотношении с древними породами.

    Но вот перед нами и Ленские ворота, иначе щеки (* О них писано ранее. См. зап. ч. 1, стр. 173.) При вступлении в Ахеронт сей, нельзя не ощущать, что в тенях его и свет дневной меркнет, и температура понижается, и воды Ленские, принимая подобие вод Стиксовых, оглашают дебрь эхом, сколько тяжелым для слуха, столько томительным для души.

    Подвигаясь далее в эту Каверну, увидели мы быстрые и изменчивые течения, против которых надлежало ратовать десными и шугими; увидели скалы, стеною налегающие на реку и дающие ей причудливейшие и вместе бедовые повороты.

    Не надобно наконец забывать и того, что исполинские утесы, держащие как бы в засаде Лену, на протяжении ворот ее, держат в то же время на челе своем — in apice sua — громадные запасы материалов, готовых, по-видимому, низринуться при малейшем сотрясении воздуха (* Падение с гор камней и обвалы — обычное в Сибири явление. И я не раз был свидетелем их).

    Кто не скажет, что проплывая только безнадежные местности, всего лучше держаться средины, не приближаясь к берегам. На деле же оказывается это невозможным. Ибо никакой человеческой силы не достанет здесь, чтоб идти на веслах против ярой стихии.

    Свита моя легко поняла, что в положении нашем не следует дремать. Весла, багры, железные брюки и прочие снадобья мгновенно разошлись по рукам.

    Кажется, никто не оставался без дела, а каждый, перекрестившись, и не раз, стал внимать гласу неумолчно вопиющего кормчего — право, лево, держи, порадей и проч.

    В седьмом часу вечера оставили мы последние вереи пройденных нами врат, — оставили, радуясь и благодаря Бога.

    Впрочем радость наша растворялась горем. Ливень, тяготивший нас при переезде Ленских ворот, не прекращался, Между тем мы принуждены были держаться крутого глинистого берега, покрытого лесом.

    Сколь опасны для плавателей местности такие, не раз уже говорил я. Теперь представляется новый случай вести речь о том же предмете.

    Дерева, сползшие с крутизны, загородили нам дорогу. Другие, быв сдвинуты с оснований своих и потом задержаны на крутояре, стояли, наклонившись над берегом, ожидая рокового момента, чтоб низринуться и дать пловцам урок необходимой для них предосторожности (* Почти в предместье Тобольска был такой случай. Перевозный карбас, с немалым числом людей, лошадей, а в добавок и с почтою, имел несчастье приблизиться к суглинистому яру; плывущие должны были упираться в него шестами, чтобы идти против воды. В это время сделался обвал — и карбас исчез. Образовавшийся над карбасом холм стали раскапывать; и тогда оказалось, что масса упавшей земли так велика, что поверхность карбаса, бывши под водою, осталась в течении недель недоступною для нее. Все пакеты уцелели, только не люди).

    Под сим-то грозным навесом, ровно под Дамокловым мечом, проходили мы до ночи (* Тиран Дионисий, имев случай заметить, что Дамокл смотрит с завистью на то счастье, которым наслаждаются сильные земли, повелел окружить его всем царским великолепием и всеми удовольствиями жизни, и в то же время повесить над головою его блестящий меч — fulgenten gladium — на конском волосе. Дамокл, заметив это, оцепенел от ужаса, и просил тирана отпустить его, ибо не желает долее блаженствовать — quot iam beatus esse nollet). И в эти томительные часы, как было не подумать и не сказать, что, избавившись от Сциллы, попали мы в Харибду.

    До Частинского (* См. зап. ч. 1, стр. 172.) добрались ночью истомленные, озябшие, промокшие насквозь. О теплой квартире тут и думать нельзя было. В деревне три домишка, достойные жалости.

    Но честь обывателям; они, знаючи бедовое положение мое, прежде приезда нашего, зажгли костры, и тем дали возможность старым и малым обогреться и освежиться.

    Тут никто не имел причины говорить языком Гиппократа: Da tegmen, mamque frigeo, totusque contremisco.

    Переезд от Частинского до Иванушкина справедливо может назваться введением в Ленские ворота, о которых так много говорено было мною.

    Утесы тянуться здесь один за другим. А на 21-версте от Частинского исполином выходит из среды гор каменный отрог.

    Основания его опоясаны водоворотом, на который стоит внимательно приглядеться.

    Водоворот, изгибаясь на все лады, шумит, клубится, и стоящего на берегу зрителя тем больше удивляет, чем больше всматривается он в эту картину природы.

    Иное дело пловцов, — особенно идущих, как мы теперь, против течения.

    На стропотном пути этом никак нельзя обойтись без завоза бичевой. А завоз, даже при малой воде, составляет египетскую работу; при большой же надобно растягивать бичевую на сотню саженей, потом искать уступа, чтоб установиться завозчикам для оказания возможной помощи.

    При таких условиях, движение наше вперед походило на черепашью походку; а крик и гам гребцов терзал уши. В дело же никто не смел даже словом вмешаться. Оставалось сидеть закрывши глаза, чтоб не видеть треволнения и подводных камней, которыми загромождено подножье скалы.

    Однако ж, не напрасно говорят: consvetudo, altera natura — привычка вторая природа. Раз поставивши для себя правилом следить за Ленскою природою, не изменял я ему и в настоящее время.

    Всматриваясь в прибрежные горы, заметил я, что пласты их, состоя из древнего песчаника, имеют горизонтальное положение.

    Поэтому и пласты отрога должны бы иметь такое же положение. Но вместо того оказывается, что в отроге все пласты вертикальные. А это заставляет думать, что он находился сперва в общей гряде гор, потом сдвинут могучею силою с оснований своих и опрокинут в реку.

    Миновав утес, остальные пять верст до Иванушкиной станции плыли без особых затруднений. Только пасмурная и холодная погода не переставала нас томить.

    Пристань здешняя представляет открытую пологость, с грунтом мелкого каменщика. А потому в бурное время нельзя найти в ней безопасную стоянку.

    На переезде к Мутинскому сперва имели хороший бичевник, потом обрывистые горы стали загораживать дорогу и провожатые наши принуждены были обводить лошадей через хребты, с крайним отягощением и с потерею времени.

    О горах здешних, тянущихся на сотни верст непрерывною грядою и проявляющих ребра свои, следует тоже сказать, что сказано было о Верхоленских и других прибрежных высотах.

    Все они суть продукты древних морей, образовавшиеся под влиянием одних и тех же сил и причин. Печать этого тождества носят они в своем составе, который до того единообразен, что исключению подлежат весьма редкие пункты. Да и они легко объясняются позднейшими переворотами, зависевшими более всего от действий вулканических.

    По мере приближения к Ичорскому, трудности плавания увеличиваются от множества скал, входящих в воду и отнимающих всякую возможность идти на бичевой. В других местах камни, загружая собою берега, образуют буруны и водовороты, которыми пренебрегать не должно.

    К довершению невзгод, пред нами находилась крутобереговая и быстрая речка Ичора, чрез которую надлежало проводить лошадей бродом, самим же пробираться на веслах чрез ее устье. Между тем день склонялся к ночи, а проводники, выбившиеся из сил, жаждали отдохновения.

    Причин таких достаточно было для того, чтоб остановиться для ночлега под прикрытием горы, — хотя Ичорская станция находилась не дальше, как верстах в трех.

    Оглянувшись назад, не мог я не поблагодарить Бога за помощь Его в бедовом пути настоящего дня.

    На рассвете — 19-го августа, отправившись в путь, скоро очутились пред устьем Ичоры, и тут увидели, от какого искушения избавились мы, не решаясь плыть ночью.

    Фарватер Ленский, гнетомый на огромном протяжении песками, извивается в возможных направлениях, за которыми нелегко следить даже днем. С другой стороны, самые пески, быв проникнуты водою на всей глубине, не дают устоя ни для рычага, ни для ноги человеческой.

    Весла же по причине быстроты течения, оказываются сколько слабым, столько томительным для гребцов орудием.

    При таких условиях потребовалось целых два часа на переход через устье Ичоры. Да и это время гребцы считали коротким, приписывая краткость сию благоприятству погоды.

    На Ичорской станции, переменив ямщиков и лошадей отплыли от нее в 7 часов утра. Путешествие сперва не представляло никаких затруднений. Гора железистого цвета, тянущаяся вдоль берега, доставила мне даже приятное развлечение.

    Но по мере приближения к Дарьинской станции, неугомонные мели стали больше и больше беспокоить и, наконец, заставили сделать перевал с левого берега на правый.

    Здесь замечено сильное течение, особенно с того места, где Лена принимает реку Чую, имеющую при устье саженей 20 ширины.

    В семь часов вечера прибыли в Ильинское, и, видя пред собою ровные и пологие берега, надеялись мы до наступления ночи проплыть станцию. Но мели (курьи) истомили всех, и, волею-неволею, принуждены были причалить в половине 11-го часа, за восемь верст от Сполошинского. Весь же пройденный нами сегодня (19 авг.) путь составляет 70 верст.

    Еще было глубокое утро, а суда наши стояли уже перед деревнею Сполошинскою. Она тем замечательна, что в ней находится церковь; а это в приленских селениях составляет большую редкость.

    Причта при ней не полагается, и она имеет значение приписной. Впрочем о церкви этой, равно и о Петропавловской говорено было ранее (* См. зап. ч. 1, стр. 168 и 169).

    Часов около 10-ти были мы в Петропавловском, а в половине 4-го пополудни в Чечуйской слободе, также имеющей приходскую свою церковь.

    Таким образом день 20-го августа сделался для меня не только замечательным, но и единственным, ибо в течение его имели мы возможность принести Господу хвалу и благодарение в трех церквах.

    Между Вишняковым и Горбачевым плавание крайне затруднительно. Но, все-таки, мог ли добраться до Подкаменского, и тут проводили ночь на 21-е августа. На станции Подкаменской встретил нас исправник Киренского округа М. А.

    Ночь, проведенная перед Каменским, была и бурная и мрачная. Да и вообще на пути своем очень мало имели мы спокойных ночей. Мне казалось, что непогоды и невзгоды идут в след нас, и, конечно, для испытания силы терпения нашего.

    Поутру, еще до отправления в путь, увидели перед собою песчаный овраг. Простираясь вдоль берега, он при каждом повышении вод более и более подмывается, так что со стороны Лены нельзя смотреть на него без страха.

    Между тем плывущие не могут миновать его, какая бы не ожидала их там участь.

    Я со своей стороны, не будучи фаталистом, почел за лучшее обойти овраг сушею, а суда предоставил в распоряжение гребцов. Мерою этою мы избавились от страха и опасности; а гребцам, конечно, легче было идти против воды без седоков, чем с ними.

    Около полудня миновали Алексеевское. Это последняя на пути к Киренску станция. Верстах в 9-ти от нее начинают справа и слева появляться горы, замечательные как по высоте своей, так и по разнообразию цветов белых, красных, оранжевых и др.

    На этом же пути впадает в Лену, раздельными рукавами, Киренга (* См. зап. ч. 1, стр. 162-164.). Протекая близ города, река эта могла бы доставить городскому населению много удобств.

    Но низменность ее берегов и весенние разливы вод составляют неодолимое препятствие для водворений, сыпучие же пески, лежащие между городом и Киренгою, свидетельствуют, что и в стародавние годы место это подвергалось разным от наводнений случайностям.

    Киренск. В первое посещение этого городка не ленясь писал я о нем; при теперешнем же вторичном посещении обращаю речь свою к другому предмету.

    В знакомой уже нам пристани, находящейся против Киренского Свято-Троицкого монастыря, остановились мы при благоприятной погоде и в благоприятнейший час.

    Это было при солнечном закате 21-го августа, в субботу. На другой день предстояло торжество коронования Его Величества Государя Императора Николая Павловича и Супруги Его Государыни Императрицы Александры Феодоровны.

    Не теряя времени, отправился я с спутниками своими в монастырскую церковь, чтоб слушать всенощную; а на другой день, в градской соборной церкви, совершил Божественную литургию, с обычным молебствием.

    Вслед за сим не замедлили известить меня, что в судах течь, и многое требует починок. Такое извещение тем больше стоило внимания, что нам надлежало еще проплыть до Качуги около 1000 верст.

    Оставалось покориться необходимости. А чтоб не терять времени попусту, рассудил я проститься с настоятелем (архимандритом Амвросием) и приглядеться на окрестную природу, — хотя и прежние впечатления еще свежи были для меня.

    С северной стороны Киренга, опоясывая собою монастырь, на правом берегу представляет изрядную панораму. Но левый берег, прилегающий в монастырю, очень полог. По нему-то проходили мы, вверх по течению реки.

    Безжизненность его наводит тоску. Между тем как в начале нынешнего века и на памяти некоторых старожилов, берег этот зеленел и красовался богатою растительностью, дающею видеть следы своего существования в остатках пней и корней.

    За исчезновением лесов и даже мелкого кустарника, накопились и наносятся груды песку, подавляя собою всякое былье травное.

    Даже город страдает от песчаных наносов, но никто не думает, как помочь беде. А кажется придется ему испытать долю старого Селенгинска, утонувшего в песках.

    При хозяйственной заботливости и предусмотрительности, есть возможность отвратить таковые невзгоды. Ибо не мало трав и даже дерев, семена которых способны вкореняться в песках и давать им характер твердой почвы, оживляемой растительностью.

    Но в Сибири, что не раз уже замечено было, — лесам не дают почти никакого значения. Невежество губит их нещадно, а о последствиях кому думать?

    Вот в Киренске всего одна церковь — соборная. Довольно возвышенное ее положение обеспечивает ее от водных разливов, и дает ей показность.

    Когда же взглянешь на окружающую ее мертвенную природу, то кажется, что церковь находится в степях Ливийских.

    Окрест ее буграми лежат пески, но ни кустика, ни деревца глаз не встречает. А много ли стоило б для города взяться за посадку около церкви, чтоб и ее облечь внешним благолепием и дать возможность себе и детям своим наслаждаться природою в преддверии храма?

    Не подлежит сомнению, что у города, хотя весьма укромного, довольно средств для таких мелочей.

    Но у него недостает уменья, чтоб взяться за дело; нет ментора, который бы поруководил его и помог избавиться от дурных в будущем последствий.

    Остроумный Гораций, наводя на эту мысль, лаконически сказал:

    Vis consilii expers, mole ruil sua — сила, не будучи водима благоразумием, падает под собственною тяжестью.

    При сих и подобных мыслях, случайно попались мне под руку записки, составленные в Якутске людьми, имевшими случай ознакомиться с Леною на всем ее течении.

    Многие из пунктов записок, оказались вошедшими в состав настоящего моего сочинения. Но некоторых хотя и касался я, но лишь косвенно. Сюда отношу следующие.

    1) Лена, имея начальные источники свои в горах Байкальских и впадая в Ледовитое море, протекает более четырех тысяч верст, чрез места дикие, горные и пустынные.

    2) Масса вод ее непрестанно увеличивается впадающими в нее реками и ключами, для исчисления которых едва ли достанет сил у самого тщаливого исследователя.

    3) Главнейшими же деятелями, способствующими к ощутительному возрастанию Лены, надлежит считать реки: Киренгу, Витим, Вилюй, Нюю, Олекму и Алдан.

    4) Но в какой мере ширится Лена по принятии той, или другой реки, трудно определить. Ибо условия ширины зависят не от одного обилия вод, но и от других причин, особенно от местности, проходимой рекою. Теснимая горами,  река естественно должна суживаться. А на просторе равнин она скатертью расстилает воды свои, лишаясь в то же время глубины и удобств к плаванию по ней.

    5) Впрочем ближайшие наблюдения ведут к тому заключению, что на дистанции каждой из шести названных рек Лена увеличивается в ширине своей не менее как на версту.

    6) Измерения, произведенные чиновником Мейендорфом, показали, что у Кангалакского ширина Лены от 4-х до 5-ти, а против Якутска от 5-ти до 6-ти верст. Глубина же реки на пунктах сих простирается от 3-хъ до 4¹/₂ сажен.

    7) Против Жиганска, находящегося в семистах верстах ниже Якутска, Лена, кроме главного своего русла, шириною в три версты, имеет шесть протоков или рукавов, из которых каждый не уже полуверсты.

    8) На дальнейшем пути, Лена, по мере приближения своего к Ледовитому морю, покрывается больше и больше островами. Вместе с тем и протоки ее умножаются. При самом же впадении, устье делится на три главные рукава: Кыладский, Трофимов и Туматский. Ширина каждого из рукавов сих от четырех до пяти верст. Взаимное же между ними расстояние определяется сотнями верст. Так, от Кыладского до Трофимова полагается 120, а до Туматского 150 верст. Промежутки же между ними наполнены малыми протоками, о которых известно лишь то, что они существуют.

    9) Говоря о Лене, составитель цитируемой записки не забыл упомянуть и о водящейся в ней рыбе. В категорию эту входят: мак-сун, налим, окунь, омуль, стерлядь, таймень, хайруз, щука и многие из мелких пород.

    10) Далее, об укоренившемся кое-где мнении, будто Ленские стерляди ядовиты, так рассуждается: стерлядь, уловленная в Лене, никакой ядовитости в себе не содержит. Извращаются же добрые ее качества в зловредные неразумными рыболовами.

    При большом улове, они садят рыбу в курчажины, т. е. в мелкие и заглохшие озера. Стерлядь, проведши тут месяц — другой, действительно становится ядовитою. Опытный человек легко может отличить ее от безвредной. Наружный вид такой рыбы изменяется в опухлый и синеватый. Экземпляры сего рода в Иркутске не раз попадались мне на глаза (* В старые годы причиною ядовитости стерлядей считали неправильное соление. Вместо соли Якуты употребляли золу и кору. Теперь это брошено, а ядовитость стерляди по прежнему проявляется).

    11) От Ленских рыб автор записки переходит к суждению о приленских обитателях. Сущность мышления его в том заключается, что русский человек, будучи пришлецом в негостеприимной Якутской окраине, долговечнее стародавних ее жильцов.

    Причиною же этого явления признается общее инородцев невнимание к своему житью-бытью. Отупевши раз, они безотчетно идут скотским путем.

    Обычную пищу их составляют дикие травы — заячья капуста, гусиная лапка, полевой лук, хрен и щавель. Сии и подобные снадобья, будучи заквашены, с примесью рыбы, составляют обыденную принадлежность стола у горемычных скитальцев подполюсной Азии.

    Роскошь эта увеличивается еще сосновою и лиственничною корою. Кора заготовляется в начале июня, и дело это не сопряжено с большими хлопотами. Процесс заготовления прост. Соскобливши с дерева грубую кору, осторожно снимают мягковину, и разрезав на пластинки, складывают в небольшие кипы, чтоб пользоваться ею, как пользуемся мы насущным хлебом.

    Для еды — сухая корка смачивается в воде, или же, истерши ее в муку, делают из нее заправу столовых блюд, с прибавкою молока и масла.

    К этому надлежит присовокупить, что сосновая кора считается питательнее и вкуснее лиственничной. А потому последняя употребляется только в крайней нужде. Нужду же паче других мест терпит Жиганский край, где сосны мало, — между тем как около Верхоянска и Охотска растет она в изобилии.

                                                                                   ------

    Утром 23-го августа, при погоде тихой, хотя туманной и холодной, простился я с Киренском. Между провождавшими меня находились архимандрит и исправник.

    Путь наш, не будучи тревожным, был очень медлительным. В течение дня с трудом проплыли мы тридцать верстъ; а ночь пришлось проводить на пустынном лесистом берегу.

    На другой день, как ни рано отправились в дорогу, но, все-таки, до первой от Киренска станции — Заборовской — доплыли не рание полудня.

    Около вечерней поры проплывали мы Макаровскую станцию, замечательную по своим горам, называеным Гусельными (* См. зап. ч. 1, стр. 140.). Ночлег же на 25-е августа пришлось иметь между Потаповым и Ульконским, на 8-й версте от первого.

    И с сего места стали замечать, что вода идет на прибыль. А такое явление тем больше радовало всех, что впереди предстояли нам нескончаемые мели.

    Церковь Марковского погоста нашел я, к немалому удовольствию моему, обновленною в разных частях. Прихожане сделали это памятуючи слова мои, сказанные им при первом посещении моем Марковского. За такое усердие к храму Божию благодарил я как жертвователей, так и священника, умевшего руководить делом.

    Вообще сегодняшнее путешествие было благоприятно. Мы проплыли более 80-ти верстъ, и имели спокойный ночлег в Суховской деревне.

    В течение ночи на 26-е августа, вода значительно поднялась. Читателю известно, что феномен этот встречаем мы в третий уже раз на пути своем.

    Первый прилив испытали у Столбовых гор, перед Синским; второй на границе Якутской области; наконец, третий дал себя заметить у станции Ульконской, особенно же у Суховского.

    И этот последний прилив проводники наши считали сколько неожиданным, столько и необычайным. Ибо к концу августа в местах сих, при преобладании холодов, продолжительных дождей почти не бывает; ручьи и все Ленские притоки умаляются и даже иссякают. А по мере оскудения притоков, не может не мельчать и Лена. Это ежегодно и случается с нею почти на всем протяжении выше Киренска (* Быстрота, с какою на 25 августа стала прибывать вода, давала ту мысль, что какое-нибудь горное озеро проложило путь к Лене и наводнило ее собою. Но мне кажется, что причиною были дожди, пролившиеся в горах Байкальских).

    Но что ни случалось бы в прежние годы, только в настоящее время плыли мы и спокойно и спешно. В продолжение дня пройдены три станции — Кокуевская, Казаринская и Якуримская.

    На протяжении сих станций, береговые места хотя не мало имеют гор, но равнин и лугов гораздо больше.

    А потому и население здешнее становится гуще, и являет видимый переходъ от той пустынности, которая господствует ниже Киренска.

    Проплывая от Якуримского к Усть-куту (* См. зап. ч. 1, стр. 130.), много терпят от мелей и камней. Но прибылая вода и тут помогла нам избегнуть затруднений.

    В семь часов вечера оставили Устъ-кут, при полном сиянии луны и при тихой погоде. Поэтому вправе были ожидать, что до Туруцкой станции, отстоящей всего на 16 вер., достигнем прежде полуночи.

    Но случилось противное. По неразумной ревности ямщиков, а вместе и по причине сильного течения, бичевые наши, одна за другою, стали рваться. И нам пришлось остановиться на 6 верст от Устъ-кута. Между тем иней покрыл землю и ветви дерев, а берега реки замерзли. Таким образом, ясная Ленская ночь осталась памятною для нас. Впрочем и в первый путь, ночуя у Туруцкого, не больше имели отрады.

    27-го августа, ранним утром плыли уже от Туруцкого к Ряжскому. Окрестности этой деревни представляют приятные для взора и разнообразные виды. Берега реки отлоги и удобны. В некоторых местах природа устлала их плитами, — в роде аспидных.

    Зато народец здешний, кажется, на копейку толка не имеет. Завидев суда наши, старый и малый подняли крик и гам. Никак не мог я догадаться, о чем идет у них столь крупный разговор и прение. Наконец, вызвавши одного из среды, спросил я его, о чем это толкуют. Почесывая голову, он отвечал: «Изволите видеть, мир судит, рядит о том, кому подвигать вперед милость вашу». Оставалось благодарить мир за его заботливость и ожидать с терпением результата.

    За Ряжским, берега паки принимают грозный и величавый вид. Являются острова, а с ними протоки, мели и течения неправильные и быстрые.

    Сопряженные с таким состоянием Лены неудобства, не могли не давать чувствовать себя; но все-таки прибылая вода избавляла нас от тяжких испытаний.

    Ночь на 28-е августа провели у деревни Боярской, перенося стужу, в полном смысле, зимнюю. Да и вообще должно сказать, что окружающая нас теперь атмосфера гораздо более выражает характер зимы, нежели осени.

    Оставив как можно раньше ночлег, плыли до Скокнинского весьма поспешно, ибо в четыре часа пройдено, против быстрого течения, 20 верст.

    Погода более и более становилась ненастною, предвестниками же ее были, особенно у Тарасова, дымящиеся горы. Непроглядный мрак покрывал их от оснований до вершины, а в некоторых местах дымообразный пар столбом выходил из общего уровня, заставляя думать, что под ним кроется вулканический кратер.

    О населении здешнем нельзя не пожалеть. Оно уподобляется сидящим во тьме и сени смертной. И если бы потребовался для них герб, соответствующий теперешнему их положению, то, не обинуясь, указал бы я на эмблему, где представлена горлица, сидящая на скале, с таким эпиграфом: Quo me vertam, nescio — не знаю, куда мне обратиться. О школах и грамотности тут и не думали никогда. А между тем каторжники соседнего Усть-кутского соляного завода разносят нравственную заразу на все руки. Да и в хозяйственном отношении, терпимые старожилами от незваных соседей, испытания камнем ложатся на душе каждого.

    Между Тарасовым и Орлинским расстояние не большое, но быстрота течения очень велика, и потому проплыть 17-ти верстную дистанцию не легко было. До Орлинской достигли в исходе шестого часа.

    О церкви Орлинской, составе прихода ее и местных обстоятельствах, писал я при первом посещении селения Орлинского (* См. зап. ч. 1, стр. 114 и далее), а потому, не касаясь предметов сих, выражу только задушевную мысль свою, под гнетом которой, в продолжение пути, неоднократно приходилось мне томиться и вопить к Богу о помощи.

    Говорю о составе приленских причтов. Читателю известно, как мало в стране этой соответствует число церквей пространству и рассеянности народонаселения.

    Взаимное расстояние церквей измеряется сотнями верст; на столько же и деревни отстоят от приходских своих церквей. Таковы точно обстоятельства и Орлинской Спасской церкви, под кровом которой находимся.

    Впрочем, растянутость приходов не есть еще зло неодолимое.

    У ревностных пастырей достанет и времени и возможности, чтоб исполнить главные обязанности в отношении к словесному стаду своему.

    Доказательством тому служат священнослужители, состоящие при Благовещенской и Николаевской походных церквах.

    Ежегодный путь той и другой церкви определяется тысячами верст. И труженики, перенося все невзгоды, не пеняют на судьбу свою, а радуясь творят дело Господне.

    Но как помогать горю там, где лица причта, пользуясь дальностью от влияния власти, обращаются не только в нерадивых, но и злых делателей?

    Пока дойдет весть об их небрежении и злоупотреблениях; пока, по силе закона, дознана будет сущая правда; пока, наконец, найдутся лица достойные и готовые поступить на служение в дальнюю окраину, — годы проходят.

    Между тем церковь опустевает, обязанности Веры и христианского благочестия забываются, и население приходское представляет из себя образ рассеянного стада.

    О подобных христианах, по мнению моему, гораздо больше надобно пещись, нежели о язычниках, ради которых переходят иногда море и сушу, чтоб сотворити единого пришельца (Мф. ХХIII, 15).

    Повод к экскурсу этому подал причт Орлинской церкви, — особенно священник ее Ю... Все и все вопило против него и делало решительно нетерпимым. И хотя тут же он был устранен, но вакансия замещена лишь в следующем году.

    Ночь на 29-е августа случилось проводить почти на половине пути между Орлинским и Басовым.

    На дистанции этой Лена, не будучи глубокою, очень быстра и камениста, и судам нашим не раз приходилось толкаться о камни. Да и устье речки Дядиной делает много затруднений.

    От Дядина к Головскому плавание также неблагоприятно. Острова, отделяясь один от другого узкими протоками, составляют большое затруднение, особенно при малой воде.

    Такое свойство фарватера заставило нас остановиться еще завидно, в 12-ти верстах от Головского.

    В дальнейшем плавании к Грузневу и к Усть-Илганску, находились постоянно под влиянием песков, составляющих главную стихию здешней Лены. Она здесь скатертью стелет воды свои, извивается змеею и томит путника, кроме мелководья, неправильностью течения.

    К тому нельзя полагаться ни мало на здешних как гребцов, так и кормчих. Их руководителями часто делались даже спутники мои.

    Безглуздость свою кормчий наш тем заключил, что, не умевши ввести судно в пристань, находящуюся против Усть-Илганского, он подвел нас под страшный глин-стый крутояр противоположного селению берега.

    А поелику прибой воды на месте сем очень силен, и бичевую нельзя было употребить в дело, то мы не один час простояли под крутояром, ровно под Дамокловым мечом (* Говоря, что мы находились ровно под Дамокловым мечом, ни мало не увеличиваю опасности вашего положения. Ибо в каком-нибудь десятке саженей от бедовой стоянки нашей под утесом, сделался на днях большой обвал, загромоздивший реку землею, лесом и всяким хламом. Картина разрушения сего теперь пред нами).

    Избавившись от искушения, нашел я возможность переплыть на лодчонке Лену и посетить Устъ-Илганскую как новую, так и старую церковь. Взгляд мой на здания сии и на прихожан читателю известен (* См. зап. ч. 1, стр. 106.).

    Невзгоды, испытанные в Устъ-Илганском, продолжались до Жигалова с тою лишь разностью, что тут не видели мы опасностей, а только томились, обходя курьи (мели, иначе сказать косы) и заседая в песках.

    Выше Жигалова водный путь до того становится трудным, что при обычном мелководье большие суда оставляются здесь и заменяются малыми лодками. К средству этому прибегают нередко даже ниже Жигалова. От всего этого избавил нас Господь.

    Жигаловым окончили мы август, а первое сентября, в 4-м часу пополудни, встретили на Пономаревской станции.

    И надобно сознаться, что встреча здесь с сентябрем не была приятною. Причина же неприятности в том заключалась, что на станции хозяйничал, с властью диктатора, станционный смотритель.

    Слова и все поступки его показывали, что дары Вакха обильно излиты на него. И, конечно, на другой же день не отказался бы он обратиться к кому-нибудь с просьбою, подобною той, с какою юноша Димарх является у Плавта —

                                                 Ignoscas mihi, quod animi impos vini vitio fecerim.

                                         (* Извини меня в том, что я сделал, обезумевши чрез вино)

    Провожавший нас земский заседатель г. П-в, поняв с кем приходится ему иметь дело, отошел молча и распорядился как только было можно, вне всяких отношений к ошеломленному агитатору.

    При случае таком нельзя не поблагодарить почтовое ведомство за то, что оно в дальних окраинах не щедрит станционными смотрителями.

    Чины эти, находясь постоянно среди мужичества, и слыша сегодня и завтра сладкозвучное для ушей их ваше благородие, мало-помалу привыкают смотреть на себя, если не как на бояр, то по крайней мере как на сынов боярских.

    А поставивши себя в состоянии такого самопрельщения, они пренебрегают всеми условиями долга и приличия. Для них грозна лишь та личность, которая совершает путь свой с открытым предписанием чинить подлежащим станциям ревизию. Говорю это по собственному опыту.

    Въ этот же день, т.-е. 1-го сентября, миновали мы село Тутурское, о местных обстоятельствах которого выше говорено (* См. зап. ч. 1, стр. 101). Здесь провожатые наши не переменялись, хотя и очень были истомлены, по причине множества мелей и быстроты течения. Последствием этого было то, что нам пришлось заночевать не доплывши до Петровской станции.

    На дальнейшем пути до Корчинской станции фарватер Лены улучшается. И это потому, что горы, тесня собою реку, не дают простора водам ее, и они, быв сжаты, имеют достаточную глубину.

    За то стенообразные прибрежные скалы не позволяют плавателю дремать. И правило это тем необходимее, чем больше невежества оказывают судовщики. Живучи подле реки, они вовсе ее не знают и готовы грянуться на каждый подводный камень. А на беду нашу, прилучился еще огромный оползень, заваливший пол-Лены глыбами и лесом.

    Обходить такие баррикады небезопасно даже с опытными судовщиками, с невеждами же сущая беда.

    Выше упоминал я о доступной для экипажей дороге между Тутурским и Качугою (* См. зап. ч. 1, стр. 102.). Проплывая теперь эту дистанцию, не могу умолчать о ней.

    Она имеет ту особенность, что, кроме водного пути, тянутся здесь, в одной параллели с Леною, по правому ее берегу, два другие — дольный и горный.

    Первый из них перед нами. Он служит и бичевником для судов наших. Испытывать на местности этой терпенье свое мне не раз доводилось.

    При взгляде на дорогу, прежде всего обращают взор и внимание багряные скалы, с различными вариациями форм и со многими уклонами и выдвигами, которым подчиняется и дорога в направлении своем.

    С другой стороны теснит ее и, можно сказать, господствует над нею река. Даже при небольшом повышении вод, дорога заливается и след ее исчезает.

    Со мной, в 1840 году, был здесь такой случай. В самое благоприятное летнее время отправился я со свитою в двух тарантасах из Качуги в Верхоленск.

    Расстояние между этими пунктами не велико, — всего 36 верст. А потому, отправившись поутру из Качуги, рассчитывал я приехать в Верхоленск около полудня.

    При таком душевном настроении не раз останавливался я, чтоб оком геолога приглядеться к дивному созданию рук Божиих, служащему панорамою ли, ширмою ли на этом пути.

    Но ямщики наши, непривычные к отвлеченным взглядам, смотрели больше на реку, нежели на ее прибрежья, и опытным своим глазом прежде других заметили, что вода идет на прибыль.

    Нотою их нельзя было не воспользоваться. Бросив всякую мысль о геогнозии, стали мы спешить к своей цели. Но это не легкое было дело. Камни и рытвины угрожали на каждом шагу порчею колес.

    Между тем вода прибывала, и едва проехали мы десять верст, как весь след дороги исчез пред нами.

    На дальнейшем пути тарантас очутился в воде по ступицы, лошади же едва передвигали ноги. А при более значащем повышении вод, особенно в ночное время, тут можно поплатиться жизнью.

    Другой приленский путь, о котором упомянул я, имеет совсем другую характеристику. Идучи по вершине кряжа и встречая множество препон, он змеею извивается. И там, где он приближается к прибрежным скалам, всегда бывает ужасен; а когда уклоняется в холмистую степь, то след его исчезает из глаз. Проезжаючи из Качуги к Бирульскому, я собственным опытом изведал это.

    Причина же заключается в безлюдности здешних мест.

    На 30-ти верстном протяжении от Качуги до Бирульского не встречается ни одной деревни, ни одного дома, а только видны кое-где, в роде копен сена, тунгусские юрты.

    Безлюдье такое тем больше поражает, что соседняя с пустынею этою Качуга искони служит Ленскою пристанью, могущею обеспечить существование не одной сотни семейств.

    Но обратимся к обычному своему Ленскому пути, который не сегодня, так завтра должны окончить.

    3-го сентября, в два часа пополудни миновавши Верхоленское (* За несколько пред сим лет, село это получило название города), плыли мы при погоде благоприятной и при достаточно глубокой воде (* Быстрота течения и мели, наиболее проявляющиеся между Жигаловым и Петровским, по мнению моему, должно считать за порог, удерживающий Лену в е верховье. За порогом сим река становятся и тише и глубже). Поэтому надеялся я быть в Качуге, хотя и поздним вечером.

    Но надежда моя не осуществилась. По встретившимся затруднениям, мы принуждены были остановиться, проплывши всего пятнадцать верст, т. е., менее половины расстояния между Верхоленским и Качугою. Последний на Ленских берегах ночлег прилучился не в дальнем расстоянии от Шаманского камня (* О Шаманском камне, его форме и значении см. зап. ч. 1, стр. 92.). Местность эта, представляя типы древних развалин, дает собою воображению много пищи, особенно в ночное время, при сиянии луны.

    День 4-го сентября спутники мои встретили как день великого праздника. Ибо все знали, что мы в 20-ти верстах от Качуги, а следовательно и от пристанища, к которому мыслью и желанием стремились и малые и старые.

    На судах поднялась суета; каждый торопился привести скарб свой в порядок, чтоб быть готовым к выходу на берег и к расставанью с Леною.

    В свою очередь, и мне было о чем подумать. С оставлением судов не разлучна была забота об экипажах и о всяком сухопутном снадобье, а на Качугу, как выше сказано, расчет был плохой (* См. зап. ч. 1, стр. 87.).

    Но пока мы судили-рядили, послышался звон Качугских колоколов. С тем вместе начался у нас и для нас другой акт.

    Взор и внимание каждого устремлены были туда, откуда доносился до нас звон. Пасмурная погода скрывала от нас церковные кресты: но, все-таки, на довольно значительном расстоянии от Качуги, показались они нам.