И. С. Гурвич
К
ВОПРОСУ О ПЕРЕХОДЕ К ЗЕМЛЕДЕЛИЮ
ТУНГУСОВ (ЭВЕНКОВ)
ЯКУТСКОГО ОКРУГА.
За последние годы появилось несколько
публикаций архивных документов, свидетельствующих о том, что отдельные
прослойки якутского населения уже в первые десятилетия после появления русских
в Ленском крае стали заниматься хлебопашеством [С.
Токарев. Несколько данных о якутах и их соседях. Сборник материалов по
этнографии Якутии. Якутск. 1948 г., стр. 6-17; Ф. Г. Сафронов. Материалы о
возникновении земледелия у якутов. Исторический архив, т. V, стр. 51-73.].
Значительно позже к земледелию стали
переходить отдельные группы тунгусов (эвенков). Этот процесс начался в середине
XIX в. и совпал с массовым переходом якутов к хлебопашеству. Если
якуты-хлебопашцы могли сочетать свое скотоводческое хозяйство с земледельческими
опытами, то для тунгусов переход от промыслового хозяйства к земледелию означал
коренную ломку их образа жизни. В XVIII-XIX вв. отдельные группы тунгусов,
сближаясь с якутами, обычно переходили не к земледелию, а к скотоводству.
В связи с этим переход в середине XIX века
части майских тунгусов к земледелию заслуживает особого внимания на предмет его
исследования.
По ведомости 1849 года о посеве и урожае
хлеба и картофеля, представленной тунгусским головой Майского зимовья Степаном
Опросимовым в Якутский земский суд, видно, что земледелием занимались три
тунгусских рода (см. таблицу 1) [ЦГА (Центральный
государственный архив) ЯАССР, фонд 180, оп. 1, д. 1761, л, 115.].
Таким образом, было получено 162 пуда зерна
и 23 пуда картофеля.
Учителями тунгусов в области земледелия
были русские крестьяне, о чем говорят «Прошение», поданное в 1894 г. тунгусом
Усть-Майского ведомства Яковым Трубачевым якутскому губернатору [ЦГА ЯАССР, фонд 12, дело 13195.]. Отстаивая свои
права на землю, расчищенную им самим и его отцом, Яков Трубачев в своем
пространном «Прошении» достаточно ясно описал, каким образом майские тунгусы
восприняли земледельческую технику. Приведем этот документ полностью, т. к.
несмотря на то, что он относится к концу XIX века, в общине чертах правдиво
воспроизводит первые шаги земледелия у тунгусов.
«ДЕЛО
ЯКУТСКОГО ОБЛАСТНОГО УПРАВЛЕНИЯ
ПО ПРОШЕНИЮ ТУНГУСА
УСТЬ - МАЙСКОГО ВЕДОМСТВА, 2-го
ЭЖАНСКОГО НАСЛЕГА ЯКОВА
ТРУБАЧЕВА ОБ ОГРАЖДЕНИИ
ЕГО ХЛЕБОПАХОТНЫХ МЕСТ
ОТ ПРИТЯЗАНИЙ СОРОДИЧЕЙ».
/Лист 8./
Его Превосходительству Господину Якутскому Губернатору.
Тунгуса Усть-Майского, ведомства 2-го
Эжанского наслега ЯКОВА ТРУБАЧЕБА.
ПРОШЕНИЕ
В проезд свой через Усть-Майск в Аян, в
1852 году его сиятельство граф Муравьев-Амурский издал личный приказ
проживавшим а то время в Усть-Майских владениях скопцам и туземным тунгусам
заниматься и развивать земледелие и хлебопашество, разъяснил при этом всю
важность и полезность этого труда. Кроме личного приказа некоторым бывшим
лицам, в числе коих был и мой отец, ныне покойный, его сиятельство оставил
приказ ни бумаге тунгузскому голове. Вняв этому приказанию
высоконачальствующего некоторые крестьяне, скопцы стали заниматься земледелием,
а из тунгусов первый последовал доброму примеру мой отец. Но так как вообще
приалданских и Усть-Майских владениях нет удобных земель под хлебопашество, то
таковым [еще] издавна в с того времени стали вырабатываться из под лесов
непроходимей дикой тайги. По новости дела тогда, с трудом этим были незнакомы и
не знали производства его, а отец мой [желая] постичь это, стал учиться у
скопца Алексея Корниловича Сорокина, который и указал все способы и приемы по
расчистке леса и употреблению земледельческих орудий.
Научившись этому труду и имея у себя троих
возрастных уже тогда сыновей, — в числе их был и я, — отец мои стал расчищать
лес и засевать хлебом. В период своей жизни до 1870 годов, с общими нашими
силами он выработал из пол леса удобный хлебопахотной земли па 22 пуда, когда
отец и братья мои умерли, то [земли] это осталось и моем пользовании.
Сознав всю полезность труда
земледельческого и из любви к тому я и после смерти отца и братьев стал
продолжать начатое ими дело и расширять расчистки и мной до сего времени
выработано до 4-х с лишним десятин земли. На труд этот я тратил и трачу
собственные свои средства, и трата эта обходится мне по 30 рублей на пуд земли
или до 250 рублей десятина; расходы велики потому, что вычищаемый здесь лес
слишком крут и не проходим. Таким образом для дела развития земледелия я
потрудился немало личным трудом и израсходовано слишком большая по силам моим
капиталы, хотя плодов ощутительных не получаю. /Лист
9./ благодаря зависимости успеха этого дела от различных внешних
условий, как то засухи, холода, кобылки и проч.
В марте 1893 г. сородич мой тунгус
Христофор Никифоров прошением поданным г. Окружному исправнику выставлял о
неправильности будто бы пользования мною хлебопахотными землями, как уже
выяснено выше доставшимся мне от отца, как по праву наследства, и выработанными
мною лично за свое время.
Прошение это г. исправником было
препровождено на разбирательство родового Управления, которое постановлением
своим, состоявшимся в (июне) месяце минувшего 1893 года, присудило: из
оставшихся от отца и братьев моих земель, 22 пуда урезать в пользу общества, а
мне оставить расчищенные и выработанные личным трудом 4 десятины. Прошение
Христофора Никифорова было вызвано его корыстолюбивыми и сутяжными целями —
воспользоваться готовыми плодами моих трудов, Чего он и просил, выяснив в
прошении — дать ему половинную часть моих расчисток, и кроме того он выяснял об
эксплуатации тунгусов общественными землями, арендою таковых скопцами, чем
будто бы занимаюсь и я, имея у себя 55 десятин земли, между тем свидетельскими
показаниями констатировано владение мое лишь 8-ю десятинами.
Ввиду сего и Родовое Управление присудило
ему заниматься лишнею расчисткою леса, к чему он не имеет никакого радения, а
не притязаниями на чужую собственность. Родовое Управление при решении своем
хотя обратило отобранные у меня 22 пуда земли в общественные земли, но так как
тунгусы не пользуются правом оседлости и состоят на правах кочующих,
занимающихся лесными промыслами, то и общественных земель нет, по сему
приобретение личным трудом земли путем расчистки остается в пользовании
разработавшего впредь до предусмотренного и определенного законом времени.
Подобное распоряжение родовой власти может
послужить к ущербу поощрения развития земледелия, обескураживая вольных
желающих тружеников в этом деле тем, что земли, на которые они понесут
громадные труды, силы и средства будут до известного временя отбираться от
пользования между тем поощрения земледельческого труда... цель и задача
правительства. И на заявление мое по поводу сказанного постановление Родового
Управления, моего Г. участков(ый) заседатель Астраханцев в минувшем же году в
июле письменно предписал Родовому Управлению не отбирать владений моих, приобретенных
расчисткою, и вообще способствовать всеми мерами к развитию хлебопашества, что
родовым управлением не выполнено.
Докладывая обо всем вышеизложенном и
прилагая при сем копию с постановления Родового Управлении и с предписания /Лист 10./ Г. Участкового Заседателя от 30 июля 1893
г. за № 534 на благорассмотрение, осмеливаюсь утруждать особу Вашего
Превосходительства и всепокорнише просить не оставить сделать милостивое
распоряжение. 1) Об устранении препятствий к развитию хлебопашества в моем роде,
обуславливающихся не целесообразными действиями родовых властей и
общественников и во 2-м оградить хлебопахотный владения мои, доставшиеся от
родителя моего по праву наследования и приобретенных личным моим трудом от
несправедливых и незаконных притязаний и отчуждений, и тем оказать милость и
поощрение к излюбленному моему труду. При этом честь имею присовокупить, что
справедливость своих доводов и прав на принадлежность мне земли, в случае
надобности, могу доказать свидетельскими показаниями и другими фактическими
данными. По сему моему прошению остаюсь ожидать милостивою объявления.
К сему прошению тунгуса Усть-Майского
Ведомства 2-го Эжанского наслега Якова Трубачева по безграмотству, по личной
его просьбе руку приложил печать его (отиск) якут Т. Бащинов.
Жительство имею в своем роде во 2-ом
Эжанском наслеге Усть-Майского Тунгусского Ведомства 1894 года июля 26 число».
Приведенные материалы, как бы они ни были
отрывочны подтверждают, что общение с русским оказало благотворное влияние на
хозяйственную жизнь тунгусов.
Переход части майских тунгусов к земледелию
— один из примеров проявления прогрессивного
воздействия русской культуры на культуру народов Севера.
/Институт языка, литературы и истории. Якутский филиал
Академии Наук СССР. Ученые записки. Вып. 2. Якутск. 1955. С. 3-7./
И. С. Гурвич
К ВОПРОСУ ОБ ЭТНИЧЕСКОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ
КОРЕННОГО НАСЕЛЕНИЯ
БУЛУНСКОГО РАЙОНА
Большая часть населения Булунского района
Якутской АССР за исключением лиц, недавно приехавших из центральных районов
Якутии, считается в официальных документах эвенами и эвенками, причем в
документах эти термины не различаются. Этнографическое обследование района,
проведенное нами в 1954 г. по заданию Якутского филиала АН СССР, показало
ошибочность причисления всего коренного населения Булунского района к эвенам и
эвенкам.
К эвенам можно отнести только население
Хара-улахского наслега. Это тюгясиры, входившие в прошлом в Северный
тюгясирский род [И. С. Гурвич. Эвены-тюгясиры.
«Краткие сообщения Института этнографии», вып. XXV. М., 1956, стр. 42-55.].
Эвенками по происхождению являются потомки кюнцев и эжанцев, в настоящее время
ни по материальной культуре, ни по языку ничем не отличающиеся от окружающих их
якутов.
Кюпцы и эжанцы, представлявшие в прошлом
отдельные тунгусские роды, стали рассматриваться еще до революции как единая
группа — кюп-эжанцы. По сообщениям стариков, свой родной язык кюп-эжанцы утратили
еще в середине XIX в. Часть кюпцев кочевала среди тюгясиров на восточном берету
Лены и переняла язык последних (эвенский). О своем происхождении кюп-эжанцы
сохранили отрывочные воспоминания. В пос. Чекуровка — центре Кюп-эжанского
наслега — нам удалось записать легенду о происхождении эжанов.
«Жили три брата. Наступил голод, они
поехали к Жиганску на юг. Старший брат убил тетерева и сам один съел. Средний
брат обиделся и выехал на запад. От него пошли кангалассцы. Старший остался на
месте — от него пошли эжаны. Младший выехал вверх по Лене, выше Якутска, и
обосновался там, тоже в тех местах эжаны живут» [Записано
от П. Андросова, 70 лет, из Кюп-эжанского наслега Булунского района.].
Эта легенда все же свидетельствует о том, что эжаны считали себя в низовьях
Лены пришлым населением.
О кюпцах удалось узнать только, что они
считают себя местными жителями. Согласно историческим источникам, эжаны и кюпцы
жили по рр. Алдану, Мае и числились в Бутальском остроге [Б. О. Долгих. Родовой и племенной состав Сибири в XVII в.
М., 1960, стр. 506.]. В начале XVIII в. часть их перебралась в низовья
Лены и Оленека [Центральный Государственный Архив
древних актов, ф. 1117, оп. 4, кн. 1864, лл. 52, 91.]. В 1721 г. кюпцы
считались жителями Жиганского зимовья [Там же, ф.
607, оп. 2, д. 2, л. 17.]. В XIX в. эжаны кочевали к востоку от Лены. На северо-востоке района они доходили
летом до бухты Тикси. По словам наших информаторов, в Эжанском наслеге было
около 50 ольбюге, т. е. ясачных окладов. В Эжанском наслеге было три рода: род
князя и два рода старшин. Эжанцы держались тремя группами: одна кочевала по
Эбитэму, вторая — в местности Летовье, третья — по Лене. По Эбитэму жили:
Борисовы, Боярские, Корякины; в Летовье — Андросовы, Шадрины, Корякины; по Лене
— Винокуровы.
Кюпцы делились также на три рода. В Кюпском
наслеге было 10 ясачных окладов. Одна группа кочевала в местности Эякит, другая
в Кумах-сурте, третья зимой кочевала по реке Илегир, и осень проводила в устье
реки Эбитом. Среди кюпцев встречались фамилии: Корякины, Соколовские. По данным
переписи 1897 г., в Кюпском роде было 140 чел. обоего пола, в том числе 70
мужчин. По десятой ревизии (1850 г.), в этом роде значилось 282 чел. обоего
пола. В Эжанском роде по десятой ревизии значилось 138 чел. обоего пола, а по
переписи 1807 г. всего 70 чел. обоего пола (33 мужчины) [С. Патканов. Опыт географии и статистики тунгусских племен
Сибири, ч. I. СПб., 1906, стр. 116.].
Члены кюпского и эжанского родов постоянно
роднились с якутами-оленеводами Хатылинских, Батулинских, Туматского и
Кангаласского наслегов, и уменьшение численности обоих родов за период с 1859
до 1897 г. объясняется, очевидно, слиянием кюпцев и эжанцев с якутами,
переходом их в якутские наслеги.
Быт кюпцев и эжанцев, как удалось выяснить
в Булунском районе, мало отличался от образа жизни северных якутов. Как кюпцы,
так и эжаны зиму проводили в юртах, а весной переходили в конические торходи
типа западного эвенкийского чума. Верхнюю часть покрышки чума называют хеанти,
нижнюю ульгюн, якутскими терминами обозначают части остова: три основные жерди
суона, а остальные — урага; жердь для подвешивания котлов носит эвенкийское
наименование икэтин.
Для обоих родов большое значение имело
рыболовство. Начинали рыбачить весной по заберегам, летом ставили сети по
мелким притокам Лены. В 900-х годах некоторые кюпцы и эжанцы обзавелись
неводами.
В поколках диких оленей, устраивавшихся в
местах их кочевок якутами и русскими старожилами, кюпцы и эжанцы участия не
принимали. На диких оленей они охотились с помощью манщика (ондодо); в
верховьях речушек на водопойных тропах кюпцы и эжанцы ставили изгороди и в
проходах настораживали самострелы.
Хозяйства кюн-эжанов, занимавшихся охотой,
имели от пяти до двадцати голов оленей. В богатых семьях число домашних оленей
доходило до 100 голов. Часть кюпцев жила полуоседло вместе с батулинцами в
низовьях Лены. В этой группе держали не оленей, а ездовых собак. Основным
занятием их было рыболовство. Осенью они устраивали также загоны для ловли
линных гусей: около озер ставились сети и в них загоняли из озер линных гусей,
затем крылья сетей соединяли и стаю истребляли. Облава эта называлась окуол, т.
е. огораживание.
Большим подспорьем для кюп-эжанцев служила
ловля куропаток. Обычно около жилья ставили на куропаток петли. Иногда для этой
цели изготовляли особые сети. На глубоком снегу расставляли пять-шесть
кольев-жердей, между ними натягивали длинные низкие сети из конского волоса с
таким расчетом, чтобы стая куропаток, передвигающаяся обычно весной во время
сильной пурги против ветра, застряла в сетях. Таким образом удавалось сразу
поймать 15-20 куропаток.
Зимой кюп-эжанцы охотились па песца
пастями. Старики, по словам наших информаторов, предпочитали ставить на песца
самострелы, считая изготовление пастей слишком трудоемким делом. В лесной
местности на горностаев ставили черканы.
Летом мясо диких оленей сушили, нарезая
длинными полосами (ургаи) и мелкими кусочками (улюктэ). Из трубчатых костей
вываривали жир. Иногда мелкие кусочки сушеного мяса дробили и смешивали с
костным жиром. Это блюдо обычно брали с собой охотники на промысел. Рыбу вялили
— изготовляли юколу. Рыбу осеннего улова замораживали. Впрок заготовляли также
и рыбью икру.
Хозяйственные постройки кюн-эжанцев
представляли собой помосты на столбах. Столбами обычно служили высокие пни. В
тундре амбары не строили, а мясо для защиты от песцов закрывали со всех сторон
крупными камнями. Такое сооружение называли неоку.
Одежда кюп-эжанцев не отличалась от одежды
булунских якутов. Они также носили распашные дошки из оленьего меха, но не
расклешенные клиньями. В прошлом женщины носили передники с украшениями —
далыс. Мужчины для тепла надевали нагрудники без украшений. Весной охотники,
для того чтобы подкрадываться к диким оленям по мокрому снегу или летом по
болоту, надевали специальные передники из лап дикого оленя, защищавшие их от
грязи и воды и облегчавшие скольжение. В настоящее время в кюп-эжанском наслеге
сохраняется традиция украшать зимнюю одежду мехом другого цвета.
Дошки с аппликациями носят преимущественно
женщины и дети. Таким образом, в хозяйстве и материальной культуре кюпцев и
эжанцев можно отметить много эвенкийских черт, значительно больше, чем в
материальной культуре близких к ним булунских якутов. Еще более отчетливо
прослеживаются эвенкийские черты в области верований и охотничьих обрядов
кюп-эжанцев, о которых в настоящее время сохранились лишь воспоминания.
Кости диких оленей и их черепа кюпцы и эжаны
складывали на особый помост — гули. В тундре, где нет леса, кости складывали на
землю и обкладывали камнями или дерном. До перекочевки кости сверху закрывали
камнями и дерном, перед откочевкой верхние камни убирали. Делалось это будто бы
для того, чтобы дух охоты (синкэн) не отходил далеко и следовал за охотниками.
Для этого же духа обязательно выпускали одного оленя, если удавалось окружить
стадо. Старики говорили молодым охотникам: «Не выпустишь — потом будет плохо».
Синкэном называли также комок волос,
который иногда встречается под кожей на шее у оленей. Этот комок хранили,
считая, что он приносит счастье охотнику. Подкожные комки волос кюпцы и эжаны
сушили и пришивали к своей одежде. Оберегали от осквернений и зубы диких
оленей; их помещали в особую вьючную сумку — матагу — и хранили в амбарах.
Широко бытовавший в этой группе обряд кормления огня называли синкэнит.
Старики, наши информаторы, рассказывали,
что в прошлом при разделке туши дикого оленя сердце, легкие и голову извлекали
вместе и не отделяли друг от друга до момента приготовления пищи. Очевидно, так
стремились сохранить магическую связь между частями тела животного. Ружья после
охоты смазывали кровью диких оленей.
По отношению к другим объектам охоты у
кюпцев и эжанов существовало меньше обычаев. Когда, например, заносили песца
или горностаи в дом для того, чтобы отогреть и снять с него шкурку, то в рот
зверьку клали кусочек жира и, обращаясь к нему, просили, чтобы он и впредь
приходил в гости; лисице при этом завязывали голову платком, чтобы она не
услышала случайного звука металла. Тушки песцов и горностаев обычно не бросали
на землю, а прикрепляла к ветвям деревьев.
Особые обычаи и обряды выполняли по
отношению к медведю. Охотник, которому удалось убить медведя, говорил домашним:
«Какой-то тунгус нашего дедушку убил» или «Наш дед на что-то напоролся».
Домашние делали вид, что опечалены, иногда женщины и дети даже плакали. Женщины
прежде не ели медвежьего мяса. Череп медведя вешали на дерево. Такие же обычаи
по отношению к убитому медведю существовали и у оленекских якутов. Таким
образом, как мы видим, у кюн-эжанцев тесно переплетались эвенкийские и якутские
охотничьи обычаи. Эвенкийские или эвенские особенности можно отметить также в
танцах. В прошлом кюп-эжанцы танцевали не якутский танец осуохай, а нехериэ —
круговом танец эвенков. Запевала пел: «Нехандя-нехандя, нехуляй-нехуляй,
худя-худя!».
У кюпцев и эжанцев до недавнего времени
сохранились некоторые тотемические пережитки. Эжанцы считали, что их род
происходит от кукушки, поэтому невестки-чужеродки, уважая эту птицу, не
произносили ее ими. Кюпцы почитали лебедя, называли его иносказательно
урюн-кетер. Невестки при виде тотемных птиц, если были без головного убора,
закрывали голову руками.
Однако все эти второстепенные детали и
особенности говорят лишь об особом происхождении кюн-эжанцев. Фактически в
настоящее время кюн-эжанцы не отличаются от булунских якутов ни одеждой, ни
хозяйством, ни типами жилища.
Родным языком для кюнцев и эжанцев является
якутский язык. В Кюп-эжанский наслег входит также часть якутов бывшего 3
Хнтылинского и Батулинского наслегов. Кюпцы, эжанцы, хатылинцы и батулинцы. т.
е. потомки эвенов и потомки якутов, настолько перемешались друг с другом путем
браков, что говорить о кюп-эжанцах как об особой эвенкийской группе в Булунском
районе не приходится. Не представляется возможным даже определить их
современную численность. Только старики помнят, к какому роду или наслегу
принадлежали их предки, молодежь уже этого обычно не знает. В настоящее время
этнически население Булунского района по существу едино — это своеобразная
группа якутов, занятая промысловым хозяйством.
Как указывалось выше, несмотря на то, что
коренное население считается по традиции в Булунском районе эвенками, так как
занято оленеводством, охотой и рыболовством, старики во всех бывших якутских
наслегах (1 и 2 Батулинском, 1, 2, 3 и 4 Хатылинском, Кангаласском, Туматском)
сохранили воспоминания о том, что их предки выходцы из центральных якутских
улусов.
«Во время войн (кыргыс сагана) вниз по Лене
приплыл якут Хайгыалаах. Он со «столбов» (скалы на Лене.— И. Г.) поплыл по
Туматской протоке, нашел хорошие охотничьи угодья и остался жить. Остаток
стойбища (етех) Хайгыалааха находится недалеко от устья Туматской протоки». Хайгыалаах
считается предком туматов.
«Батулинцы пришли когда-то из дойду (с
родины, т. е. из Якутского округа). Мы батулинцы-якуты; об этом забыли или не
знают, пишут нас теперь эвенками», — сказал А. Гоголев (1882 г. рождения),
уроженец Батулинского наслега.
Такие же легенды и рассказы в свое время
записал в низовьях Лены и А. П. Окладников [А. П.
Окладников. Исторические рассказы и легенды Нижней Лены. «Сборник Музея антропологии и
этнографии», XI. М. - Л., 1949, стр. 73-109.]. При публикации этих
материалов А. П. Окладников отметил, что коренное население Нижней Лены —
северные якуты кочевники-оленеводы, говорящие только по-якутски, но прежде,
очевидно, значительная часть их говорила по-эвенски [А.
П. Окладников. Исторические рассказы и легенды Нижней Лены. «Сборник Музея
антропологии и этнографии», XI, стр. 73.]. О том, что хатылинцы, туматы,
батулинцы и кангаласцы принадлежат к якутам, свидетельствуют и переписи 1859 и
1897 гг. [Памятная книжка Якутской области за 1863
г. СПб., 1864, стр. 70-71; С. К. Патканов. Статистические данные, показывающие
племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев. СПб., 1912, стр.
764-765.].
После установлении Советской власти на
Севере и упразднения старых административных единиц северные якуты из упомянутых
наслегов и эвенки из кюпского и эжанского родов окончательно перемешались, так
как в основу новых административных единиц был положен территориальный принцип.
Так, например, в Тюмятинский наслег Булунского района на р. Оленек с центром в
пос. Тюмяти вошли якуты бывших Осогостохского и Чордунского родов Вилюйского
округа и якуты 2 Хатылинского и Кангаласского наслегов Жиганского улуса. В
Арынский и Усть-Оленекский наслеги вошли якуты того же 2 Хатылинского, а также
3 Хатылинского и несколько хозяйств из Кангаласского наслегов. Центрами вновь
образованных наслегов стали места зимних ярмарок, места скопления зимников и т.
д.
По Лене были образованы Туматский,
Кюп-эжанский и Сиктяхский наслеги. Примером того, насколько в современных
наслегах перемешивались лица из разных наслегов и родов, может служить
Кюп-эжанский наслег. В него вошли часть кюпцев и эжанцев, некоторые хозяйства
тюгясиров, кангаласцев, хатылинцев, а также выходцы из бывших вилюйских родов и
переселенцы якуты из центральных районов.
В
период коллективизации в каждом из наслегов возникли оленеводческие
товарищества или первичные производственные объединения. При переходе
товариществ на устав сельскохозяйственных артелей мелкие товарищества стали
объединяться; в каждом наслеге, как правило, возникло по одному колхозу. Если
товарищества в основном состояли из родственных хозяйств, то колхозы на первом
этапе нередко объединяли представителей того или иного рода или наслега. Это
положение изменилось сравнительно недавно. В 1949-1951 гг. в Булунском районе
так же, как и в других местах нашей страны, развернулось движение за укрупнение
мелких колхозов. Следствием этого явилось объединение и укрупнение наслегов.
Так, например, Тюмятинский колхоз им. Крупской объединился с Кумахсуртским
колхозом «25 лет Октября». В результате батулинцы. жившие в низовьях Лены,
перебрались на Оленек, в поселок Тюмяти.
Колхозные центры превратились в крупные
поселки, так как при объединении, обычно, колхозы избирают единый центр,
расположенный в наиболее удобном месте. В настоящее время образовались крупные
колхозные центры: пос. Тюмяти, пос. Ньяйба. пос. Чекуровка и др. То, что
кюн-эжанцы, давно уже сблизившиеся с хатылинцами, батулинцами, кангаласцами и
туматами, оказались вместе с ними не только в пределах одного административного
района, но и в пределах одного колхоза, одного поселка, по нашему мнению, в
значительной степени способствовало окончательному сближению всех этнических
групп Булунского района в единое целое.
В данной статье мы не касаемся глубоких
изменений в жизни и хозяйстве населения низовий Лены, происшедших за годы
Советской власти, — это тема особой работы. Цель настоящей статьи на примере
судьбы Кюпского и Эжанского родов обратить внимание этнографов на своеобразные
ассимиляционные процессы на севере Якутии, на культурное слияние мелких
этнических групп.
/Институт этнографии имени Н. Н. Миклухо-Маклая.
Краткие сообщения. Вып. XXXVI. Москва. 1962. С. 55-59./
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz