ЎЎЎ 2. Агрыпія Бэдлям. Выхаванец Вільні Сяргей Міцкевіч ды Якуцкая вобласьць. Сш. 2. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                      НА ПОСТУ ВРАЧА-ЧЕЛОВЕКА

    ...Мицкевич и еще трое политических заключенных по прибытии в Олекминск были освобождены из-под стражи. Город находился в самом южном районе Якутской области и был наиболее благоприятным пунктом ссылки. Все оказалось лучше и легче, чем ожидал. Городок понравился.

    Сергей Иванович быстро завоевал уважение колонии ссыльных и местных жителей своим общительным характером, гуманным отношением к населению. В Олекмипске на весь округ был один врач, так что нашлась работа и для него. Исправник смотрел па это сквозь пальцы.

    Познакомившись поближе с многочисленными народниками и польскими повстанцами, осевшими на постоянное жительство в Олекминске, Мицкевич почувствовал, с каким любопытством и недоверием относились старые ссыльные к марксистам, и даже с некоторой завистью. У них ничего впереди, все связи порваны, от их организаций не осталось никаких корней. У марксистов же непрерывная преемственность, крепкие нити, связывающие их с прошлым и будущим, непоколебимая уверенность в их личном возвращении к борьбе.

    Так близости со «стариками» и не получилось. Однако Мицкевичу и двум-трем прибывшим с ним товарищам удалось начать пропаганду среди местной молодежи. В семьях тех же польских повстанцев, городских властей, местной интеллигенции. Беседовали, просвещали, снабжали литературой. «В меру сил и возможностей воздействовали мы на местных жителей»,— писал Мицкевич.

    Вскоре Сергей Иванович познакомился с веселой дочкой местной портнихи Олимпиадой Поповой. Белокурая, тоненькая, подвижная, с синими глазами, она родилась и выросла здесь, на Лене. О родном отце (теперь у нее был отчим) знала только, что он был ссыльный народоволец — донской казак. Недаром мать часто называла ее «казачкой» за ее отчаянный и беспокойный нрав. Только четыре класса церковноприходской школы удалось окончить Липе, а тяга к знаниям была большая. Девочка рано нашла себе друзей среди ссыльных и начала проникаться революционными настроениями.

    Сергей Иванович задумался о женитьбе, пора уже было создавать семью. Но Липочке не было еще 16 лет. Надо было ждать.

    Все, казалось, сложилось хорошо. Не очень трудный быт, некоторый заработок, связи с молодежью, приветливо встречающее население, чудесная невеста. Но быстро появилось чувство неудовлетворенности. Угнетала случайность неинтересной, частной практики, затхлая атмосфера в среде поселенцев, узость и однообразие обстановки ссыльной жизни.

    Профессия Мицкевича сыграла решающую роль в его судьбе ссыльного. В город приехал якутский генерал-губернатор Скрипицын с медицинским инспектором Вонгорским. На другой же день Мицкевича вызвали к Скрипицыну. «Зачем?» — недоумевал он, когда шел по вызову. Ждал неприятной беседы. Каково же было его удивление, когда генерал-губернатор принял его без всякой заносчивости, сказал несколько любезных слов и... предложил должность участкового врача в Средне-Колымске. Беспрецедентный случай — официальное приглашение ссыльного на государственную службу. Что же это все значит?

    Вонгорский, вышедший от губернатора вместе с Сергеем Ивановичем, все объяснил:

    — Никто не соглашается ехать на Колыму. Восемь лет бьемся — никого не можем подобрать. Самых неприхотливых страшат эти места. Большой край и без всякой врачебной помощи.

    Инспектор не скрыл от Мицкевича, что работы будет много, а условия труда очень тяжелые, и просил дать ответ на другой день.

    Целый вечер обсуждали с товарищами. Кто-то — за, больше — против. Отговаривали, показывали письма с Колымы, полные отчаяния. Колымский край — это «ледяной мешок». Хозяйка дома разахалась, запричитала, Всю ночь провел в сильном возбуждении. Олекминск казался уже цивилизованным городом, удобным и уютным. А что же там? Согласится ли еще невеста ехать с ним? Липочка уехала в гости и только завтра вернется. Имеет ли он право везти ее в мрачный край? Отказаться? Население без помощи. Какую пользу может он принести людям! Богатое поприще для медицинской работы. Незнакомый край большое поле для исследования. Прельщала и самостоятельная деятельность. Заманчиво, интересно, но трудности непомерны. Но ему ли бояться трудностей? Нет, он должен согласиться.

    Утром приехала Липочка и неожиданно легко и просто, даже с явным удовольствием согласилась ехать с Сергеем Ивановичем. И он принял предложение. Но до отъезда прошел еще целый год. Необходимо было получить разрешение министра внутренних дел. Слыхано ли?! Государственный преступник на государственной службе.

    За это время от одной из проезжающих партий ссыльных Мицкевич узнал о создании Российской социал-демократической рабочей партии, о первом ее съезде. Известие это произвело сильнейшее впечатление на Сергея Ивановича и его друзей-единомышленников. Какая радость — у них есть своя партия в России!

    Мицкевич написал о данном им согласии ехать на Колыму Владимиру Ильичу Ленину в Шушенское. С нетерпением ждал ответа. Переписывался с Лениным все время пребывания в ссылке. Письма Владимира Ильича приносили много радости, помогали в суровые годы и поддерживали ощущение неразрывной связи с партийной жизнью. С сожалением пишет позже Сергей Иванович о том, что переписка, по конспиративным соображениям, была им уничтожена. И добавляет, что Владимир Ильич весьма одобрил его решение уехать на Колыму.

    В письмах Владимира Ильича из Шушенского родным есть несколько строк, подтверждающих существование этой переписки. В письме Анне Ильиничне Ульяновой-Елизаровой от 15 июля 1898 года Владимир Ильич сообщал: «Сергей Иванович писал мне, что берет с удовольствием место врача в Средне-Колымске. Я думаю, что он прав. Лучше же быть за делом: без этого в ссылке пропадешь» [* В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 55, стр. 94.].

    В письме к родным 4 сентября того же года Владимир Ильич писал: «Насчет пересылки книг Сергею Ивановичу должен сказать, что не знаю, где он. Может быть, уже в Средне-Колымске» [* Там же, стр. 385.]. И в более позднем письме Ленина из Мюнхена в Москву 14 декабря 1900 года к сестре есть такие строки: «Письмо от С. И. получил и, помнится, извещал уже тебя об этом» [* Там же, стр. 196.].

    Наконец, пришло назначение на должность участкового врача в Средне-Колымский округ. Правда, ущемление в правах и жалованье большое. Унизительные условия для обычного врача. Но Сергей Иванович не колебался. В марте 1899 года он уезжал из Олекминска, отказавшись от немалых благ этого городка, на неведомые испытания в «ледяную тюрьму без стен и решеток». С ним ехала как «вольно следующая» невеста. Предстоящее путешествие занимало и радовало ее. Трудности не пугали. Ведь она — дочь Сибири.

    Кончилась мерная, благополучная и, в общем, безбедная жизнь на Лене. Точно передышка после тюрьмы и этапов. В Якутске его ждало прощание с революционным обществом, с городской, более или менее цивилизованной жизнью. Здесь за несколько дней пребывания в городе Мицкевич перезнакомился со всей большой колонией ссыльных. По случаю его приезда был дан традиционный «парадный» обед и устроены две большие вечеринки. Было шумно, оживленно. Старые ветераны революционного движения, отбывшие каторгу и поселившиеся в Якутске, рассказывали о своей прошлой героической борьбе.

    Не обошлось и без жарких столкновений. Ссыльные народовольцы остро реагировали на каждое высказывание марксистов. А сведения о создании РСДРП еще более усугубляли разногласия. Сергей Иванович, давно оторванный от активной политической среды, упоенно спорил, отстаивая свои взгляды. Жажда бороться за свои идеалы проснулась с особой силой.

    Но надо было уезжать на долгие годы в края, куда и вести-то о событиях доходят как отдаленное эхо. Пошел добывать медикаменты. На него с удивлением посмотрели: никто никогда ничего из Колымска не запрашивал. Кое-как удалось сделать небольшой запас на первое время.

    Через несколько дней в путь. Одноместные кибитки для Сергея Ивановича и для Олимпиады Николаевны. Несколько саней для сопровождающего казака и клади.

    Все дальше и дальше на север по бесконечным дорогам. «Только теперь я увидел подлинную Якутию, на второй год пребывания в якутской ссылке», — писал в те годы Мицкевич. Лютая стужа, неистовые ветры, перевал через Верхоянский хребет, где брали приступом почти отвесную стену гор. Смрадные «поварни», места ночевок, которые прибывшие сами обогревали и ночевки в которых один ссыльный назвал «крайней степенью человеческого падения».

    Этот долгий путь запечатлен в сохранившемся у Мицкевича подлинном документе со многими печатями и подписями на двух листах плотной канцелярской бумаги. «Выписка из маршрута обывательского тракта Якутской области с показанием станций, расстояния между ними и числа пар лошадей, содержимых на каждой станции».

    После пометки «перевал через хребет 11 апр. 99 г.», за № 14 числится: «Верхоянская. Городовая. Итого 900 верст». Сергей Иванович очень ждал Верхоянска. Там Мартын Николаевич Лядов. Можно себе представить, как горячо обнялись друзья и соратники по борьбе. Юрта Лядова — точно оазис человеческого тепла в ледяной пустыне.

    Верхоянск и колония ссыльных произвели на Мицкевича удручающее впечатление. Город имел жалкий вид, многие ссыльные опустились, между ними шли дрязги и распри. Но москвичи не сдавались. Рассматривали ссылку как временное сужение поля своей деятельности.

    На другой день после приезда Мицкевичей было 1 мая (по новому стилю). Лядов сообщил им, что колония решила отметить пролетарский праздник. Начальство довольно покладистое и препятствовать, видимо, не будет. Какая удача, что как раз к этому дню приехал Сергей Иванович! На следующее утро над юртой Лядова развевался большой красный флаг. Впервые в истории края за Верхоянским хребтом, в юрте ссыльного маевка. Красный флаг маевки оповещал Крайний Север о жизненности идей пролетарской революции. В тесном кругу, в набитой до отказа юрте Лядова сидели рядом двое из членов московского «Рабочего союза». Кто-то продекламировал:

                                                        Вихрями в бурные годы

                                                        В край наш приносит глухой

                                                        Птиц незнакомой породы,

                                                        Смелых и сильных собой.

                                                        Много залетные гости

                                                        Пищи стране принесли...

    В рукописи Мицкевича, хранящейся в Музее Революции, читаем:

    «Маевка наша прошла с большим оживлением и подъемом. Речи, тосты, революционные песни. Верилось в торжество нашего великого дела. Но, откровенно говоря, мы все же не надеялись, что всего через шесть лет после этого уже произойдет первая революция. А ровно через 18 лет после нашего праздника в этом самом Верхоянске уже будет проходить свободный общенародный митинг».

    И снова обывательский тракт. Уже на оленях. Впереди 1415 верст. Выносливые животные выбивались из сил, едва шли против пронзительного ветра, поминутно поворачиваясь назад. Долго ехали мрачным ущельем, где ни деревца, ни корма оленям. Еще один перевал-спуск в бесконечную равнину за Полярным кругом, где расположен Колымский округ. На его территории, по площади равной Франции, 7 тысяч жителей. От Якутска проделан путь в 2315 верст. В наши дни это всего семь часов полета на самолете. Тогда 37 дней пути в кибитках на оленях, а последние 300 верст верхом на лошадях.

    Средне-Колымск расположен на реке Колыме. Сотня избушек с плоскими крышами да обмороженных снегом юрт, беспорядочно разбросанных по унылому поселку. В этот край, официально называемый властями в документах «местами для жительства неудобними», 15 мая 1899 года приехал Мицкевич, приехал добровольно. Было ему тридцать лет. Здесь начался четырехлетний подвиг врача-революционера.

    Мицкевич вошел в помещение, где ему предстояло работать. Что общего оно имело с понятием больницы? Полуразвалившаяся юрта на семь коек, никаких инструментов и медикаментов, беспомощный персонал. Предшественник Мицкевича проработал здесь полтора года, спился и умер. Писатель В. Тан, проведший на Колыме много лет и уехавший отсюда за год до приезда Мицкевича, в своих «Колымских рассказах» писал о человеке, который лечил местное население. «...полусумасшедший фельдшер, единственный на весь огромный округ, давно утопивший в вине последние остатки медицинских знаний, и обращаться к нему было опасно. Только минувшей весной он разрезал одному туземцу вместо больной правой руки левую, совершенно здоровую».

    Больных в больнице кормить нечем. Деньги, отпускаемые на медицинские нужды, не доходят до места.

    В последующем знакомстве с окружающей обстановкой открылась безрадостная картина. Люди задавлены гнетом царской власти, даже местными жителями их не считают, официально именуя «инородцами». Грабят их купцы, попы и урядники, душат голодом и невежеством. Эти люди не имеют никакого понятия о санитарии, одержимы страхом перед медициной, находятся в плену у шаманов и колдунов.

    Что может сделать один врач на округ, где поселения разбросаны на триста — пятьсот верст друг от друга?

    Но молодой врач был вооружен знаниями, опытом, волей и бесстрашием. Чувство нужности людям было у него обострено до крайности. Великое чувство, дающее неисчерпаемые силы. Одна из самых больших сложностей — как внушить доверие населению. Фельдшер уверял, что якуты лечиться не хотят и не будут, напрасны все старания. Но Мицкевича это не испугало. Опыт работы в России и в Якутии говорил ему, что внимательный человеческий подход к больному сделает свое дело.

    Было что-то в Мицкевиче, что неизбежно открывало ему путь к сердцам простых людей. Искать больных не приходилось, они сами приходили к нему и ждали повсюду. С первых же дней в «кабинет врача» — обмерзший угол в темной больничной юрте — повалил народ.

    И он врачевал. Стал мастером на все руки. Глазник — тончайшие операции век при трахоме; акушер; хирург — брался за самые сложные и рискованные операции, сифилидолог — упорная борьба с сифилисом; лепролог — проказа; зубной врач; психиатр. И посоветоваться было не с кем; ближайший врач был в 1400 верстах в Верхоянске.

    Работал Сергей Иванович, конечно, не один, он быстро сплотил вокруг себя коллектив помощников, подготовил себе надежный штат. Привлек акушерку и фельдшерицу из ссыльных женщин, прошел полный фельдшерский курс с осевшим в Средне-Колымске ссыльным Зенниковым.

    Интересно, что фельдшер Верховодов, о котором писал Тан, с приездом нового врача перестал пить. Таково было моральное воздействие личного примера сударьского [* Сударьский — государственный политический ссыльный.] доктора Мицкевича.

    Разнообразна и сложна была деятельность Мицкевича на Колыме, принимавшая со временем все больший размах. Лечебная работа, строительство медпунктов, научные изыскания в медицинской области, борьба за судьбу прокаженных, помощь голодающим, защита населения от притеснений и издевательств.

    Начал он с объезда округа. Неслыханное дотоле дело! За первый год работы 99 дней в разъездах, 5 тысяч верст, зафиксированных самим Мицкевичем в его записях. Летом и зимой, в любую погоду, в штормы и вьюги, при незаходящем солнце и при свете северного сияния. Уже объяснялся сам по-якутски. Всегда нагруженный медикаментами и провизией, проникал в такие места, где никогда не ступала не только нога врача, а и вообще европейца. То тут, то там появлялся он в далеких наслегах [* Наслег — якутский населенный пункт, соответствующий примерно русской деревне.], разбросанных друг от друга на триста - пятьсот верст. Этот неведомо откуда и как появившийся «большой тойон» (господин), простой и приветливый, был полон желания помочь окружающим. Молва о нем шла по всему краю, и за сотни верст потянулись к нему лечиться в Средне-Колымск.

    Пришлось наблюдать ежегодные весенние голодовки, когда якуты, сохраняя остатки сил, лежали сутками без движения в своих до ужаса убогих юртах.

    О такой голодовке когда-то писал в Средне-Колымске писарь заброшенного в снегах наслега: «Наша места Анды большой голод, спежей ырыба нету, муки, соли нету, город ытриста берста, а якут бедный, якут дикий ничего нету, а что ту, то воняет».

                                                                                *

    Январь. Сильная метель замела всю равнину. Сергей Иванович в самом дальнем наслеге своего округа. Уже месяц как едет. Все ближе и ближе Ледовитый океан. Почти сплошь одни озера с узкими перешейками. Олени с трудом пробирались без дорог прямо по льду. Второй день дует мягкий ветер. Потеплело -25 градусов. Насколько легче было ехать при сильных пятидесятиградусных морозах, когда ночи ясны и северное сияние освещает путь.

    Юрта от юрты за пятьдесят верст. Самая страшная из поездок Мицкевича за полгода. «Предел скорби» называют эту страну. Здесь прокаженные. Жители говорят: «У нас на озере один дом, где живут живые люди, и один дом, где живет человек «в тяжкой болезни». За несколько верст от жилья выселяются прокаженные в отдельные юрты, носят им скудную пищу и оставляют подальше от юрты. Никто никогда не заходит к больному. Ни врач, ни фельдшер здесь не бывали. Один на один со своими страданиями и смертью годами живет он, медленно сгнивая. Иногда их двое-трое в этом заточении. Тогда смотрят они на муки друг друга.

    Много слыхал об этом Сергей Иванович. Но увидеть своими глазами! Утром этого дня Сергей Иванович был у больного старика. Десять лет живет он в логове, куда едва можно протиснуться. И сейчас еще, хоть проехал сорок верст за день, душит Мицкевича видение этого старика со сгнившими руками и ногами, лежащего в грязи и смраде. Но самое страшное было впереди. Темнело. Казалось, так и будут без конца ехать во мрак и ледяную пустыню. Но вот и жилье. Здесь на озерах расселился род юкагиров. Род! Всего пять мужчин и шесть женщин. Вымирающее племя. Две старухи слепые, старики в язвах. «Живые люди»! Дети только у одного вдовца Татаева. И те в проказе. Девочке четырнадцать лет, а ее братишке — три года.

    В юрте тепло, угостили кирпичным чаем и строганой рыбой. Хозяин, мерно покачивая головой, повествовал историю своего рода. Сергею Ивановичу трудно было уезжать даже от такого «комфорта», но надо было осмотреть детей. Только через два часа добрался он с Татаевым до едва заметной в снегу юрты. С содроганием смотрит юкагир на врача. Переступить порог жилища, где проказа? Это выше его сил.

    Дневник Сергея Ивановича от 23 января 1900 года сохранил рассказ о том, что он увидел:

    «Юрта слабо освещена светом топящегося камелька, посредине стоит девочка и крестится, вся дрожа. И как ей не испугаться и не волноваться! Вот уже год, как ни один человек не входил к ней в дом. На полу, полузакрывшись оленьей шкурой, лежал ее маленький брат, совершенно голый и невозможно грязный. Девочка скоро успокоилась и начала оживленно рассказывать о своем житье-бытье, о том, что у них нет теплой одежды, а им дают очень мало дров, и они страшно зябнут; действительно, стены дома совсем обледенели.. Освещения же у них совсем нет, и она так боится в долгие зимние ночи, когда солнце не показывается на небе более месяца; кормят ее только рыбой-щукой; второй день она еще ничего не ела и не знает, когда ей принесут пищу, а сама идти не смеет, да и нет одежды. Брат ее недавно ожегся, и все тело его. было покрыто пузырями. Я старался чем-нибудь утешить девочку; говорил, что вот скоро устроят приют для больных и там ей будет лучше. Но сам я плохо верил в свои утешения. Я обещал ей сейчас же прислать рыбу и мясо, дал ей ситцу на. рубашку, чаю, табаку (якуты курят с раннего детства) и спичек. Бедняжка» как она обрадовалась! «Пахибо, тойон! Пахибо, тойон! (Спасибо, господин!), — оживленно повторяла она и крестилась уже не от страха, а от радости. Надолго ли всего этого ей хватит? Оказать же более серьезную помощь у меня не было средств».

    Весь обратный путь в Колымск Сергея Ивановича неотступно терзала мысль о невозможности что-либо сделать для этих несчастных.

    И почти без всякой надежды он начал писать в сибирскую газету «Восточное обозрение». Газета либерального толка, но подцензурная. Однако первую же корреспонденцию Мицкевича напечатали. И тогда он перешел в наступление, избрав единственно возможный способ борьбы для ссыльного.

    До конца пребывания на Колыме писал он и в сибирские газеты, и в «Русские ведомости», и в журнал «Русское богатство». Одна за другой появлялись его заметки, полные протеста и гнева. Все шире и смелее вскрывал он язвы окружающей его жизни, обвиняя и требуя. Из этих корреспонденций вставала страшная правда о положении народов Колымы.

    Как ни свирепа была цензура, все его статьи и письма в газеты содержали политическое обвинение. Как же отличались корреспонденции Мицкевича и других ссыльных марксистов от беззубой писанины бывших народников, давно отказавшихся от критики властей и доходивших до призыва к сотрудничеству с нарождающейся сибирской буржуазией.

    На этой арене деятельности Мицкевич оставался революционным борцом. Действенность его атак была велика. Решительно поставил он вопрос о безобразном отношении властей к постановке медицинской помощи.

    Самый разительный эффект произвела большая статья Мицкевича, написанная им в столичную газету «Русские ведомости». Он писал статью в те дни, когда еще стоял у него перед глазами образ дрожащей от страха и горя девочки в юрте для прокаженных. Глубокой болью и негодованием дышит каждая строчка статьи, ярко рисуя отчаянное положение «колымских отверженных».

    «Дело не может так продолжаться, — заключает Мицкевич, нужно что-нибудь сделать для больных... Я буду счастлив, если эта заметка хоть сколько-нибудь посодействует делу устройства колонии (для прокаженных) в Колыме».

    Ответ на его призыв превзошел все его ожидания. Статья всколыхнула общественность. Начали поступать в большом количестве пожертвования. Собралась большая сумма денег. Это дало возможность значительно облегчить положение прокаженных, посылать им одежду, муку, сахар. Началось и строительство приюта, вопрос о котором поднимался в течение всего XIX века! Из собранных денег Мицкевичу удалось оказывать помощь населению при сильных голодовках.

    В Музее Революции СССР висит ходатайство юкагирского и ламутского наслегов в окружную полицейскую управу Средне-Колымска за № 222 от 21 января 1902 года, где говорится:

    «Вследствие неулова рыбы в настоящем году (мы) пришли к неминуемой смерти от голода, так как до сего времени очень редкий родович из наших наслегов мог ставить в течение суток один горшок, а в настоящее время родовичи наши заявили, что они не могут и одной недели прожить без посторонней помощи».

    И Мицкевич отправился за пятьсот верст к голодающим. Уныние царило в селении. Уже четыре дня, как жители ничего не ели. Люди истощены до крайности, собаки дохнут десятками. Как добраться до места весеннего промысла? Здесь же неминуемая смерть. Купленные за счет казны три лошади, пригнанные с Сергеем Ивановичем, — это так мало! Глядя на людей, пришедших в полное отчаяний, Мицкевич решается купить для них еще пять лошадей на деньги пожертвований. Велико было ликование. Одну лошадь тут же закололи, и начался пир. Степенно и важно благодарил старейший рода человека, спасшего их от голодной смерти.

    Не забывал Мицкевич и о своей основной врачебной специальности — психиатрии. Мог ли он предполагать, что ему откроется такое широкое поле для изучения редких форм психических заболеваний?

    С самых первых дней приема в больнице столкнулся он с ними. Несчастные «эмирячки» (страдающие болезнью «подражания» — эмирячения)! Когда их пугали и дразнили, они могли сделать все, что приказывал им дразнящий. Прыгали с крыши и ломали себе ноги; бросали грудных детей на пол, ушибая их. Хватали горячие угли, обжигая руки. Не было ничего самого зазорного, чего бы не могла сделать больная в припадке эмирячения. Затем наступало состояние исступления и обморока.

    Мицкевич чрезвычайно заинтересовался этими явлениями. Он начал научные наблюдения. Суровая природа, голод, болезни, притеснения, всякие другие лихие напасти — вот причины, отчего якуты легко теряли психическое равновесие.

    День за днем Сергей Иванович наблюдал, лечил, записывал. Из поездок набралось несколько толстых тетрадей с краткими врачебными записями. Потрепанные, местами выцветшие записи, сделанные на ходу, косыми строчками, иногда едва разборчиво нацарапанные, все они лежат в аккуратных конвертах личного архива Мицкевича.

    Больные с трудом допускали к тайнам своей болезни, были замкнуты, стеснительны, скрытны. Потребовался большой такт, долготерпение, душевный подход и много времени, чтобы завоевать доверие этих страдальцев. И здесь незаменимой помощницей была ему жена. Умело и легко добывала она у расположенных к ней женщин такие сведения, которые, как отмечает в специальном примечании к своей работе Сергей Иванович, он один никогда бы не получил.

    Собранный за четыре года материал получился большой и ценный. Обобщив его в дальнейшем, Мицкевич делает сообщение в Иркутском отделении Всероссийского географического общества и в Московском обществе врачей. В 1929 году его монография «Мэнерик и эмирячение — формы истерии в Колымском крае» была опубликована Академией наук СССР. Психиатры считают этот труд ценным вкладом в психиатрическую науку. В Иркутске доклад Мицкевича «Четыре года врачебной деятельности за Полярным кругом» собрал много публики. Были не только врачи. Аудитория устроила теплый прием ссыльному врачу, оценив его самоотверженный, полный гуманности труд в Заполярье. По своей скромности Сергей Иванович в своих записях относит «эту маленькую демонстрацию» к нарастающему оппозиционному настроению среди широкой публики.

                                                                                *

    О колымской колонии ссыльных Мицкевич и его товарищи в своих воспоминаниях говорят с известной гордостью. На колонии предыдущего десятилетия, состоявшей сплошь из народников, отразился спад революционной волны того периода и кризиса народнических идеалов. Настроение уныния и безверия выливалось в лихие пьянки, азартные картежные игры, в припадки поголовной истерии, описанные не раз в литературе.

    «Пьянство и карты были совершенно исключены из нашего обихода. В них не было никакой потребности» — заявлял Мицкевич о колонии нового поколения, где основной костяк состоял из социал-демократов.

    Сергей Иванович характеризовал своих товарищей по ссылке как «своеобразных, крупных людей и выдающихся революционеров». В их суровой жизни за Полярным кругом преобладал трудовой тон с высоким уровнем научных и политических интересов.

    Оживленно обсуждались политические события, волновавшие Россию. Отзвуки их доходили отрывочно, с запозданием иногда на год и больше, но переживались остро, как события нынешнего дня. Всесторонняя образованность Сергея Ивановича, основательные знания марксистской теории, опыт подпольной работы делали его слово в словесных диспутах и сражениях веским и значимым. Да и не поддающийся невзгодам оптимизм его характера, его плодотворная работа прибавляли бодрости товарищам.

    Регулярно все шесть лет, проведенных Мицкевичем в Якутии, его снабжала печатными литературными новинками, тотчас же по их выходе, Анна Ильинична Елизарова. Она не оставляла заботами своего друга, заброшенного судьбой в суровые края. Событием для Сергея Ивановича было получение от нее книг В. И. Ленина «Развитие капитализма в России» и «Экономические этюды и статьи». С увлечением штудировал он эти работы. Просачивающиеся к ним на Колыму сведения о росте рабочего движения в России также поднимали настроение.

                                                                                *

    В семейный дом молодых Мицкевичей тянулись в длинные полярные вечера друзья. Веселая золотоволосая Липочка быстро завоевала симпатии колонии и местного населения. Сразу по приезде товарищи начали с ней заниматься. Ведь ей надо будет сдавать за гимназию там, в России, где она обязательно должна стать фельдшерицей и подпольным работником.

    В 1900 году в Средне-Колымске родился первенец Мицкевичей, сын Валентин, будущий большевик.

    К счастью, дрязги и распри, не такое уж редкое явление в некоторых местах ссылки, не коснулись в эти годы Средне-Колымска. Сплоченность, солидарность, взаимная поддержка характеризовали отношения между товарищами. Моральный уровень здесь был высок.

    Вся колония старалась поднять личный престиж ссыльных революционеров честной жизнью, бескорыстием, сохранением своего достоинства перед администрацией. Сергей Иванович назвал это «пропагандой действием». Имея перед собой пример этих мужественных людей, население невольно проникалось уважением к их идеалам, за которые они так стойко страдали.

    Несколько молодых людей проявляли уже тогда явную симпатию к революционным настроениям, и безусловно, под сильным влиянием ссыльных стали они в дальнейшем борцами за Советскую власть и участниками советского строительства в своем краю.

    Своей яркой личностью, примером неутомимого борца за лучшую жизнь Мицкевич внес немалую лепту в завоевание приверженцев революционных идей.

    Якутский писатель юкагир Текки Одулок в книге «На Крайнем Севере» (1926 г.) описывает, как он приехал из Москвы на Колыму рассказать своим сородичам о новой, Советской власти, о храбрых, отважных большевиках, победивших царя и богачей. Слушая о них рассказ, старики заговорили: «Это совсем как доктор Миськевись. Он был не человек, а бог! Хойл! Многих из нас он вылечил от болезни, многих спас от голодной смерти. Многих умерших прямо воскресил». И тут же спросили: а Мицкевич тоже большевик? Значит, большевики хорошие люди, и сердце, должно быть, у них есть... должно быть, и нас пожалели бы...

    — Теперь там, где живет Мицкевич, в большой стране — царя, богатых и купцов нет. Есть Советская власть — власть самих бедняков, таких, как вы... Там есть Комитет Севера, малых народностей, там Мицкевич, он учит, что надо беднякам жить сообща, надо силы соединять, артели делать, Советы делать».

    Так имя Мицкевича делало понятной и близкой колымчанам новую, неведомую власть в стране.

                                                                                *

    Подходил к концу срок ссылки Мицкевича. Многое он уже сделал. Построены фельдшерский пункт и больничка в Верхне- и Нижне-Колымске, подготовлен для них штат, увеличено количество коек в средне-колымской больничке. Продолжается регулярный сбор средств в помощь прокаженным. Население приучено к медицинской помощи, к элементам санитарии. Лечение сифилитиков принесло отрадные плоды.

    Но что дороже всего было неутомимому врачу — начата, наконец, постройка настоящего больничного здания и заложено основание приюта для прокаженных. Самое дорогое детище Сергея Ивановича — приют для «отверженных». Но пока только начаты два этих дела. Все может сорваться, если он уедет. А ехать надо. Мицкевичи ждут второго ребенка. С двумя детьми ехать из Колымска будет невероятно трудно. После долгих колебаний Сергей Иванович отправил жену с сыном в Якутск к ее сестре. В такой-то путь с провожатым! Легко ли на это решиться! Но характер у жены был отважный — она уехала.

    Сергей Иванович остался на Колыме, чтобы закончить начатое дело. Еще на год он добровольно продлил себе ссылку. А как хотелось туда, в Россию, в родные края, к настоящей живой революционной борьбе!

    Слух о том, что «сударьский» доктор покидает Колыму, распространился задолго до его отъезда. Якуты искренне горевали. В феврале в Средне-Колымске состоялось очередное улусское собрание. Выборные представители наслегов в полном составе явились к своему другу. Они шумно выражали огорчение и вручили ему благодарственный адрес от имени собрания.

    Начинается он так:

    «Высокоуважаемый и нами, инородцами, чтимый Сергей Иванович. Сородовичи Колымского Улуса возложили на нас, выборных представителей Улуса, приятную обязанность сказать Вам, уважаемый Сергей Иванович, незадолго до скорого, может быть, Вашего отъезда из Колымского края, несколько простых, но от сердца идущих пожеланий, Вам, врачу-человеку, так хорошо послужившему и в деле врачевания наших физических недугов, и в деле человеческого отношения к интересам нашего полуголодного существования».

    Дальше подробно перечисляются заслуги Мицкевича в борьбе с эпидемией кори, по постановке медицинской помощи, по организации «кормления бедняков», по улучшению лечения в больнице, о помощи прокаженным.

    «Вы делали все, что может и должен честный, неутомимый общественный деятель».

    И заканчивался адрес так:

    «Великое дело святой любви и милости к бедному меньшому брату дает нам право без лести и угодливости воздать Вам, уважаемый Сергей Иванович, настоящим письмом невещественную дань нашего глубокого уважения Вашему достойному, бескорыстному служению на посту врача-человека.

    Да послужат Вам, чтимый, добрый Сергей Иванович, наша бесхитростная речь, наши лучшие сердечные пожелания залогом нашей чистой памяти о Вас, чутко откликнувшемся на все недочеты нашей убогой жизни. Не забывайте колымских якутов, храните крепко-накрепко драгоценное Ваше чувство добросердечия и любви к ближнему и, в меру Ваших сил и разумения, не забывайте продолжать делать добро для нас из того далека нашей обширной России, куда долг честного служения побудит Вас идти работать».

    Этот удивительный документ, бережно хранившийся Мицкевичем всю жизнь, написан каллиграфическим писарским почерком. Подписей нет. По неграмотности. Вместо них подле красиво выписанных фамилий стоят две печати: родовая с витиеватым орнаментом и с личными инициалами — другая. Печати коптились на свече и торжественно прикладывались на бумагу.

    Прощальное послание якутов ярко показывает прекрасные моральные качества Мицкевича, выявившиеся в тот период его деятельности. Оно явилось для него как бы напутствием на весь его дальнейший жизненный путь. На этом пути Сергей Иванович действительно хранил «крепко-накрепко» драгоценные свойства своей натуры и «не забывал делать добро для якутского народа из того далека», куда он уехал.

    После Октябрьской революции Сергей Иванович уделял много внимания своей работе в Комитете Севера, и прежде всего в комиссии по оздоровлению, бессменным председателем которой он являлся. Поддерживал и личные связи с Колымским краем. Старые его друзья якуты и юкагиры приезжали в Москву. Трогательны были их встречи. Непосредственные жители Крайнего Севера бурно выражали свою радость...

    /Е. С. Мицкевич. Одной лишь думы власть. Москва. 1971. С. 108-129./

    Олимпиада Мицкевич – дочь Якутии, родилась 10 сентября 1882 г. в Олекминске. Отец Исмаил Иванович Гамов – политссыльный из донских казаков. Мать – сибирячка.

    /НА РС(Я), ф. 1426, оп. 1, д. 2, л. 37./

    Гамов, Измаил Иванович, дворянин, сын колл. сов., брат Дм. и Конст. Гамовых. Род. в Области в. Донского в 1852 г. Был вольнослушат. Моск. Техническ. уч-ща в Москве.

    Арестован после обыска, произведенного у его брата Константина 15 января 1874 г., и привлечен к дознанию по делу о пропаганде в империи и за участие в моск. револ. кружке. По выс. пов. 19 февр. 1876 г. дело о нем разрешено в административном порядке с учреждением негласного надзора. Участвовал в студенч. беспорядках в Москве 3 апр. 1878 г.; в авг. т. г. на его квартире происходили собрания студентов для револ. целей. Арестован в сент. 1878 г. и, в виду политич. неблагонадежности, по постановл. м-ра вн. дел от 24 сент. т. г., выслан под надзор полиции в Восточную Сибирь. В 1879 г. поселен в Олекминске (Якутск. обл.). В 1881 г. отказался от присяги Александру III. В 1883 г. получил разрешение вернуться в Европ. Россию, где вскоре умер.

    Справки (И. Гамов, В. Матушевич, И. Острейко). — Справ. листок. — Доклады 1876, I, 28 об. — М. Кротов, Якутская ссылка 70 - 80-х г.г. (Ук.). — Земля и Воля» II (1879) (Хроника арестов) (Револ. журналистика 70-х г.г., 230). — Б. Федоров, «Кат. и Сс.» 1924, IV (11), 199, 210 (Из истории якутской ссылки 70-х г.г.) — И. Белоконский, «Кат. и Сс.» 1927, II (31), 146. (К истории полит, ссылки 80-х г.г.).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь от предшественников декабристов до падения царизма. Т. ІІ. Семидесятые годы. Вып. І. Москва. 1929. Стлб. 243-244./

                                                                         РЕШЕНИЕ

    Сергей Иванович постепенно заводил знакомства с жителями Олекминска. И сразу же почувствовал недоверие к марксистам со стороны осевших здесь «старых революционеров». Они отстали от современной жизни, отошли от борьбы.

    «Народники уже никогда не поймут нас. Они нисколько не переменились, наоборот, теперь только могут тянуть назад, — думал Мицкевич. — Пропаганду надо вести среди местной интеллигенции, мелких городских чиновников, в семьях польских повстанцев...»

    Бывая на различных вечерах, праздниках, Мицкевич с товарищами пока только намеками излагал свои взгляды. Тех, кто проявлял хоть какой-то интерес к марксизму, снабжали литературой, умело используя в своей агитационной работе различные события, происходящие в городе.

    Несмотря на то, что на весь округ приходился лишь один врач и фельдшер, Мицкевичу работать по специальности было запрещено. Томясь отсутствием постоянной работы, Сергей Иванович как-то вспомнил об отрезе, который вручил ему в Москве «Красный крест».

    Не сразу отыскал он ветхий бревенчатый домик у самого берега реки, где жила известная в городе портниха. Постучал, вошел.

    — Вы хотите что-то заказать? — увидев Мицкевича, спросила хозяйка, светлолицая средних лет женщина.

    — Да, — ответил он.

    — Ну, тогда раздевайтесь. Немного подождите.

    Она о чем-то поговорила по-якутски с девушкой, которая, быстро собравшись, вышла.

    Сергей Иванович, усевшийся на стул, любезно предложенный хозяйкой, оглядел избу. На стене темнела потускневшая икона. В старинном шкафу виднелись опоясанные проволочками фарфоровые и деревянные чашки. Постель свернута и аккуратно сложена по-якутски у изголовья кровати, накрытой выделанной конской шкурой. Над другой кроватью висит самодельный коврик, сшитый из маленьких квадратных лоскутков разноцветной материи, напоминающий шахматную доску.

    Дверь открылась, и появилась девушка с огромной охапкой дров. Не обращая внимания на Сергея Ивановича, она начала растапливать печку. Весело загудел огонь. Проворно, словно играючи, девушка набрала в медный чайник воды из деревянного бочонка и поставила на плиту.

    Сергей Иванович с удовольствием наблюдал за каждым движением девушки. Любовался ее ловкостью и изяществом.

    — Вы сударский? — спросила портниха, отрываясь от шитья.

    — Да, выслан на пять лет...

    Хозяйке при виде молодого ссыльного припомнилась собственная молодость. В 1880 году в Олекминск прибыл молодой ссыльный, донской казак, народоволец Исмаил Иванович Гамов. Он полюбил Елену. Она ответила ему взаимностью. Решили пожениться. Как и положено, хотели обвенчаться в церкви, но им отказали, дескать, «государственные преступники» не имеют права обзаводиться семьей. Но несмотря на это, они решили соединить свои судьбы и стали жить вместе. Родившуюся дочь они нарекли Олимпиадой. Девочка по существующим порядкам считалась незаконнорожденной, и при крещении ей дали отчество и фамилию по отцу матери. Так, вместо того чтобы быть Гамовой Олимпиадой Исмаиловной, она стала Поповой Олимпиадой Николаевной. Отец, однажды уехав куда-то, больше домой не вернулся. Теперь у нее отчим, работающий на заготовке и сплаве леса.

    Словоохотливая Елена Николаевна, отложившая в сторону шитье, вдруг спохватилась:

    — Как вас зовут-величают?

    — Сергей... Сергей Мицкевич, а отчество — Иванович.

    — Ну, что ли, давайте мерку снимем, Сергей Иванович!

    Он подошел и стал перед портнихой. Когда мерка была снята, швея тут же принялась по ней раскраивать ткань. Сергей Иванович, не знающий, что ему делать, стал поглядывать в сторону хлопотавшей по дому девушки. «Милая девушка»,— отметил он про себя, любуясь ее несуетливой расторопностью. За окном сгущались сумерки, и он, понимая, что дальше задерживаться в доме не совсем прилично, начал одеваться.

    — У дочки вон уж и чай поспевает, — сказала хозяйка. — Почаюйте с нами.

    — Удобно ли? — смутился Мицкевич.

    — Удобно, Сергей Иванович, мы люди хлебосольные.

    На столе появился нарезанный аккуратными ломтиками черный хлеб, соленая рыба. Стол накрывала Липа. Налила гостю чаю в самую красивую чашку.

    За чаем Сергей Иванович разглядел Липу получше. Переливающие золотом мягкие волосы. Глубокую синь глаз оттеняли вытянутые стрункой тонкие брови. Ладненькая, светленькая, вся она как бы светилась изнутри. Он смотрел на ее одухотворенное лицо и с удивлением чувствовал, как у него замирает сердце.

    Словно угадав его состояние, хозяйка вдруг сказала:

    — Поговорила бы, доченька, с гостем, а то он подумает, что ты у меня молчунья!

    Сергей Иванович узнал, что она окончила здешнюю церковноприходскую школу, помогает матери по хозяйству, любит книжки читать.

    — Сергей Иванович, — прервала их разговор Елена Николаевна, — для костюма нужна будет подкладка, нитки, пуговицы и на примерку придется прийти раза три.

    — Я совершенно свободен. Могу хоть раз сто прийти.

    — Зачем сто раз, не многовато ли будет? — в глазах портнихи прыгали бесенята.

    Посчитав, что уже сделай шаг к дружбе с этой простой семьей, он не без робости попросил:

    — Елена Николаевна, если можно, пусть Липа покажет мне более прямой путь. А то пока до вас добирался, чуть не заплутал в лабиринте улочек и проулков.

    — Городишко-то наш не велик, чтоб в нем блуждать... — хозяйка дома улыбнулась:— доченька, что ж, проводи гостя!

    Девушка не заставила долго ждать себя, начала одеваться.

    Шли не спеша. Липа, уткнувшись носом в воротник, изредка поглядывала на него. А вскоре, войдя в роль заправского проводника, указывая в сторону домов, стала объяснять:

    — Дом купцов Идельгиных.

    — А этот?

    — Дом Захаренки, в полиции служит... Тут — скопцы...

    Пройдя немного, Сергей Иванович, волнуясь, заговорил:

    — Липа, а не хочешь ли взять у меня книги? Ты же их любишь читать.

    — А когда? — спросила нерешительно Липа.

    — В любое время!

    С тех пор Сергей Иванович нередко под разными предлогами наведывался в дом Елены Николаевны. То материал на подкладку принесет, то нитки, то пуговицы — и так почти каждый день. И стоило ему увидеть девушку, переброситься с ней словечком, радостно и легко становилось у него на душе. Постепенно они подружились, а потом их захватило большое чувство.

    Жители городка, узнав, что Сергей Иванович лекарь, все чаще обращались к нему за помощью. И он никому и никогда не отказывал. Шел к больному в любое время суток. А исправник, посчитавший, что делает он дело доброе, старался ничего не видеть, не слышать.

    Однажды Мицкевичу сообщили, что заболела жена скопца Клопова.

    Старик Клопов встретил врача приветливо, а на Липу, вызвавшуюся провожать его, глянул зло. Ему не понравилось, что и она пришла.

    — Мы тоже пострадали за правду-матушку, — горестно промолвил старик. — На нас тоже устраивают гонения. Высылают...

    У старика сиплый голос. Скопцы ведут образ жизни, резко отличающийся от жизни других людей: нет у них ни детей, ни семьи. Жен зовут «сестрой».

    — Моя сестра молотила хлеб, там, видимо, и прихватила хворь, — рассказывает Клопов. — Со вчерашнего дня в постели. Говорит, под лопатками жгет...

    Из вороха одежды видна была лишь голова «сестры». Сергей Иванович присел на кровать подле больной и уж хотел послушать ее, когда услышал дрожащий голос мужа:

    — Простите, но вы к ней не прикасайтесь... Согласно нашей вере не дозволено мужчине подходить к женщине, а то грех будет большой. От нее, от женщины, исходят все страсти человеческие, и большие преступления.

    Сергей Иванович вынужден был подчиниться.

    Впрочем, и по внешнему виду легко можно было догадаться: у больной простуда, может, воспаление легких. И он посоветовал ставить горчичники, дал несколько таблеток.

    Домой он возвращался окольными путями. Медленно шел по берегу реки. Тихо, безлюдно было кругом. Только в тальниках, оставляя узорчатый след, пробежала стайка пугливых куропаток.

    — Липа, а что ты скажешь насчет веры скопцов? — спросил Сергей Иванович.

    — Они — омерзительны, — резко сказала Липа. — Как можно добровольно отказаться от земной жизни, от любви?! Тогда не стоило и вовсе рождаться...

    — Я тоже такого мнения. — Сергей Иванович остановился и ласково привлек Липу к себе.

    Наступили теплые, обласканные весенним солнцем дни. И чем выше поднималось солнце, тем больше его лучи, отраженные снегом, слепили глаза.

    В это время в Олекминск и прибыл по легкой санной дороге якутский губернатор Скрипицын с областным медицинским инспектором Вонгродским.

    В дверь к Сергею Ивановичу постучали. И, не дожидаясь ответа, вошел заседатель. Не соизволив даже поздороваться, прорычал:

    — Господин Мицкевич, вас вызывает его превосходительство губернатор Якутской области!

    «Зачем я ему понадобился? — недоумевал ссыльный. — Не собираются ли препроводить в другое место? А может, запретят врачевание. Ведь ссыльным не положено...»

    Он был удивлен, что при виде его губернатор поднялся из-за стола, подошел, поздоровался за руку и усадил в кресло. Губернатор начал издалека. Расспросил о здешнем житье-бытье, о том, чем занимается. Но постепенно разговор входил в нужное русло.

    — Вы боретесь за высокие идеалы, за счастье народа, — начал губернатор, слывший за либерала. — Это ваше личное дело. Меня оно не касается. Но если вы на самом деле болеете за судьбу народа, то должны понять меня. Я правильно выражаюсь, кажется?.. Колымский округ, территория его огромна — 540 тысяч квадратных верст, вот уже в течение восьми лет остается без врача. Там живут семь тысяч человек — русские, якуты, юкагиры, эвены, чукчи. Среди населения распространены различные заболевания... Не согласитесь ли вы выехать туда врачом? Естественно, одного только вашего согласия недостаточно. Нужно получить разрешение министра внутренних дел на ваше назначение на государственную службу. Но я думаю, что добьюсь этого!

    Губернатор замолчал в ожидании ответа. Он рассчитывал своим предложением убить сразу двух зайцев. Во-первых, обеспечить Колымский округ врачом. Во-вторых, отправить государственного преступника в более захолустный, дикий край. Надежней изолятора и не придумаешь! Еще до приезда Мицкевича в Якутскую область об опасности Мицкевича для окружающих его предупредил секретным письмом иркутский генерал-губернатор.

    «При этом считаю необходимым сообщить для личного Вашего сведения, — писал он, — что Мартын Мандельштам [* Лядов.] и Мицкевич принадлежат к Московскому социал-демократическому кружку, старались возбуждать волнения среди фабричного населения путем составления воззваний, перевода иностранных преступных брошюр, воспроизведения таковых и распространения среди рабочих и сочувствующих кружку лиц, а также путем устройства сходок, коими они руководили и на коих произносили противоправительственные речи, причем Мартын Мандельштам и Мицкевич объединяли деятельность кружка, приобрели аппараты для воспроизведения нелегальных изданий, вошли в сношения с заграничными революционными деятелями и получали через их посредство преступные издания; кроме того, Мартын Мандельштам составил текст большинства воззваний, распространявшихся между рабочими, а Мицкевич обнаружил особую энергию в деле преступной агитации...»

    Губернатор уже распорядился о высылке Мартына Мандельштама в Верхоянск. Теперь «заботился» о судьбе Мицкевича.

    — Господин Мицкевич, — произнес губернатор, — если вы поедете туда, то можете принести много пользы людям, и грядущие поколения не забудут ваших заслуг, с глубокой благодарностью будут называть ваше имя. Итак, решайте сами.

    — Я затрудняюсь сразу дать ответ, — сказал Сергей Иванович. — Разрешите подумать до завтра. К тому же, все так неожиданно...

    В то время в Якутии на всю обширную область с населением 280 тысяч человек было лишь десять врачей, 38 фельдшеров, пять повивальных бабок, причем четыре врача и 25 фельдшеров работали на олекминских золотых приисках.

    Сергей Иванович вспомнил рассказ о том, как И. Г. Чернышевский врачевал, находясь в вилюйском заточении. Великий революционный демократ, выписывая через родственников различные медикаменты, оказывал медицинскую помощь якутам. Якуты любили и уважали «великого узника». И уж если человек, не имеющий медицинского образования, занимался врачеванием, то ему, Сергею Ивановичу, с дипломом врача почему бы не заняться медицинской деятельностью? У него и опыт немалый. Еще будучи студентом, в 1892 году он занимался противооспенной прививкой в Тверской губернии. С медикаментами на плечах, пешком обошел он за полтора месяца 105 деревень. А в Нижнем Новгороде и Сормове участвовал в борьбе против холеры. Разве не для того он бросил военную учебу и поступил на медицинский факультет Московского университета, чтобы посвятить всю жизнь, знания свои делу облегчения страданий народа от всяких недугов! В университете он слушал лекции всемирно известного физиолога И. М. Сеченова, хирурга Н. В. Склифосовского, педиатра Н. Ф. Филатова, клинициста А. А. Остроумова...

    «Будет тяжело, даже очень тяжело, — размышлял Сергей Иванович. — Но стоит ли пугаться трудностей? Нужно помочь народностям Севера. Это мой долг революционера и врача. Безусловно, Олекминск во всех отношениях предпочтительней Колымы... Но согласится ли Липа поехать со мной?»

    Сергей Иванович чуть ли не бегом поспешил к Липе, но ее не оказалось дома: к знакомым ушла, вернется лишь завтра.

    Весь вечер обсуждали в колонии ссыльных предложение губернатора.

    — Сергей Иванович — прежде всего врач и потому обязан ехать на Колыму! Нужно спасать местное население от оспы, трахомы, сифилиса, проказы. Своей человечностью, преданностью делу он должен показать местному населению, кто такие русские марксисты, — убежденно говорили одни.

    Другие высказывали совершенно противоположное:

    — Добровольно выехать на Колыму — значит предать дело, за которое боролись товарищи наши. Разве вы уже забыли, как в 1889 году политссыльные опротестовали их высылку на Колыму, когда пролилась кровь... Неужели успели позабыть «Монастыревку»? Неужто позабыли слова, сказанные чиновником департамента полиции Русиновым Гаусману: «О Среднеколымске мы ничего больше не знаем кроме того, что там жить нельзя. Поэтому мы туда и отправляем вас». Нет, нельзя Мицкевичу добровольно ехать на Колыму.

    Но Сергей Иванович уже принял решение.

    Утром Сергей Иванович встретился с Липой. Они прогуливались по крутому берегу реки.

    — Липа, ты... любишь меня?

    — Что за вопрос? Если бы не любила... разве была бы сейчас рядом с тобой?

    — Значит, ты  готова разделить мою судьбу?!

    — У якутов есть хорошая поговорка: выходи замуж за любимого, будь он с тросточкой в руках или с котомкой на плечах.

    — Мать моя была дочерью купца Вятской губернии Ивана Дмитриевича Носова. А у отца, простого офицера, за душой ни гроша. Вот они и полюбили друг друга. Купец не захотел выдать единственную дочь замуж за нищего приезжего офицеришку, отлучил ее от дома, лишил наследства и проклял...

    — Я тоже не думаю жить ни по чьей подсказке... — промолвила Липа.

    Сергей Иванович обнял Липу и тихо проговорил:

    — Губернатор предлагает мне ехать врачом на Колыму. Восемь лет не могут подобрать туда врача... Как мне быть?.. Если ты поедешь со мной, я соглашусь.

    Девушка крепко сжала его руку, сказала твердо:

    — Поеду!..

                                                                    КРАСНЫЙ ФЛАГ

    И началась бумажная чехарда: исправник Олекмннского округа пишет губернатору Якутской области, тот — иркутскому генерал-губернатору, последний — министру внутренних дел. Затем письмо спускается обратно по канцелярской лестнице, и снова все повторяется, образуя заколдованный круг. Прошел целый год, пока наконец не было получено разрешение па допущение ссыльного социал-демократа к государственной службе.

    Раз ехать на Колыму, то нужно знать якутский язык. Каждый день Липа дает уроки Сергею Ивановичу, и он, посещая больных, старается объясняться по-якутски.

    И за все время ожидания Сергея Ивановича беспокоили два вопроса: «А поправится ли его решение Владимиру Ильичу, что бы он посоветовал, если был рядом? Как отнесутся к его решению остальные товарищи?» И он обо всем пишет В. И. Ленину в Шушенское.

    Написал письма и своим хорошо знакомым товарищам, просил их регулярно высылать новинки медицинской литературы. Без этого отстанешь от развития медицины и диплом превратится в пустые корочки.

    Сергей Иванович собирает сведения о Колымском округе. К сожалению, в них ничего отрадного. Слишком уж страшную картину представляла собой из этих сведений Колыма. Если в 1885 году на всю Якутскую область приходилось четыре врача, десять фельдшеров и три повивальные бабки, то в Колымском округе был лишь один фельдшер. В том же году оспа унесла около трети населения округа. Так называемые оспенные ученики, получив от фельдшера краткие наставления, ездили из селения в селение и делали прививки. Но и это не помогло. Оказалось, что вакцина, присланная из Иркутска в запечатанных трубочках, никуда не годилась...

    Известна трагическая история города Зашиверска на Индигирке — торгового и административного центра всего Колымо-Индигирского края в XVII-XVIII веках. Эпидемия оспы истребила почти всех жителей старого города. Среди немногих уцелевших была девочка по фамилии Тарабукина [* Она умерла в 1915 году в возрасте 105 лет и считается последней жительницей погибшего города.].

    В 1880 году административный ссыльный Д. И. Собсович, проживающий в Среднеколымске, писал: «Антигигиеническая обстановка и питание одной рыбой еще более обострили все недуги и, понятно, нам более чем другим приходится прибегать к медицинской помощи, а между тем ее здесь неоткуда ожидать...

    Ближайший врач находится (на расстоянии,— Ред.) около 2000 верст в г. Верхоянске, здесь же по официальным сведениям числятся какие-то два фельдшерских ученика. Но какую помощь можно ожидать от них? Вечно пьяные, не обладая никакими знаниями, они еще более могут ухудшить положение тех несчастных, которые обращаются к ним за каким-либо пособием. Отпуская без всякого веса щедрой рукой лекарства, которые им желательно уж выдать, они заставляют еще с большим недоверием относиться к их лечению. Если же пожелаешь получить известное тебе лекарство, то иначе не получишь от заведующего аптекой, старшего ученика фельдшерского, как истратив несколько рублей па то, чтобы напоить его пьяным...»

    Сосланный годом раньше в Среднеколымск П. Г. Ширяев писал почти то же самое:

    «Мне нужна серьезная медицинская помощь, а здесь, кроме двух фельдшерских учеников, никого нет, да и полярный климат с суровыми гнетущими жизненными условиями не может способствовать выздоровлению и вконец доконает меня».

    После чтения этих мрачных, полных отчаяния строк Сергея Ивановича одолевала одна непроходящая мысль: «А смогу ли я там поставить на ноги медицинскую помощь? Но если уж поеду, то обязан чего-то добиться. Нельзя опускать руки перед трудностями. Нужно оставаться до конца преданным делу, за которое взялся».

    Назначение медицинских чинов в Якутской области началось лишь с 1806 года. Одним из первых врачей области был Федор Федорович Ресслейн. Около сорока лет прослужил он па медицинском поприще в Сибири и на Камчатке, а последние годы жизни работал в Якутской области. И в октябре 1816 года этот благороднейший человек своего времени (ему тогда было более семидесяти лет) едет в Колымский округ для изучения проказы и борьбы с распространившимися там болезнями. Дорогой он обморозил себе ноги. Его доставили в Среднеколымск па носилках, завернутым в оленьи шкуры. Он был вынужден сам себе ампутировать несколько пальцев па ногах, но его старый организм не смог оправиться от тяжелого недуга. Через шесть месяцев доктор Ресслейн умер. Его похоронили в Среднеколымске.

    Это же был подвиг — подвиг медика, одержимого гуманными побуждениями. А что касается его, Мицкевича, он ведь клятву дал себе — всю свою сознательную жизнь посвятить борьбе за освобождение трудового народа, делу революции!

    Министр внутренних дел не очень-то спешил с ответом. И Сергей Иванович, пока суд да дело, выехал работать на Мачу того же Олекминского округа.

    Наконец-то губернатор Якутской области Скрипицыи получил письмо от иркутского военного генерал-губернатора Горемыкина от 10 августа 1898 года за № 6273. В нем уведомлялось, что согласно разрешению министра внутренних дел С. И. Мицкевич допускается к исполнению обязанностей колымского участкового врача при следующих условиях: «во-первых, по вольному найму, во-вторых, пол-оклада содержания, присвоенного должности участкового врача, т. е. по 1100 руб. в год; в-третьих, чтобы при разъездах по участку он о каждой своей отлучке уведомлял местного исправника; в-четвертых, чтобы ему было прекращено производство казенного пособия, получаемого им ныне в размере 144 руб.».

    До глубины души был оскорблен Сергей Иванович содержанием этого письма. Оставаясь на Маче, он мог бы получать в год 3000 рублей жалованья, а врачу, добровольно едущему на Колыму, в северный захолустный край, царские власти назначили лишь половинное жалованье. Это ли не гнусное ущемление человеческих прав!

    «...На таких условиях ехать в высшей степени обидно, как ни кажется мне заманчивой деятельность там, как в личном отношении, так и в отношении той пользы, какую можно там принести...» — писал он якутскому губернатору. Но ответа не последовало.

    В это время от проезжающих ссыльных Мицкевич узнал о создании Российской социал-демократической рабочей партии, о первом ее съезде. Какая радость — у них в России своя партия! Значит, дело, начатое первыми марксистами, не заглохло, набирает силу...

    И вот получен приказ якутского губернатора за № 26 от 21 марта 1899 года, где сообщалось, что он назначается врачом Колымского округа. Надо ехать!

    Сборы в дорогу были короткие: надо успеть до распутицы добраться до Среднеколымска. И 25 марта 1899 года Сергей Иванович покинул Олекминск. С ним ехала как «вольноследующая» невеста Олимпиада Николаевна Попова.

    Мать, провожая свою единственную дочь навстречу неведомым испытаниям, не удержав нахлынувших слез, вымолвила:

    — Будь счастлива, доченька, береги свое здоровье. И мать не забывай...

    В Якутске Сергей Иванович сразу же взялся за решение многих вопросов, связанных с будущей работой. Прежде всего, ему необходимы медикаменты, инструментарий, различная литература. Не ехать же с голыми руками! Направил он и заказ в Москву на инструменты.

    Администрация соглашалась выдать прогонные только на две лошади, но общее собрание Якутского областного управления усовестилось и распорядилось выплатить прогонные на трех лошадей и предусмотреть расходы на переезд С. И. Мицкевича из Олекминска в Среднеколымск.

    Теперь предстоял разговор с управляющим аптекой гражданской больницы.

    За столом восседал, поблескивая очками в золотой оправе, коренастый мужчина средних лет. Черные усики и такого же цвета галстук оттеняли белизну накрахмаленной сорочки.

    — Врач Колымского округа Сергей Иванович Мицкевич, — представился гость и протянул господину Ранцу руку.

    Хозяин кабинета, подчеркивая свое высокое положение, исподлобья взглянул на вошедшего и нехотя пожал его руку.

    — Слушаю, господин Мицкевич!

    — Я еду на Колыму впервые. Меня интересует, сколько медикаментов отправлено туда. И еще хотелось бы, насколько это возможно, взять с собой нужные медикаменты.

    — Там раньше не было врачебного участка. На бумаге-то существовал таковой, а врач отсутствовал. Поэтому никто, собственно говоря, не запрашивал медикаментов, да и мы не навязывали. Как говорится, дитя не плачет — мать не разумеет.

    — Там, говорят, есть фельдшер. Как же он тогда лечит людей!

    — Это мне неведомо. Фельдшер Верховедов только и просит, чтоб спирту побольше присылали!

    — Все-таки можно узнать, сколько нынче отправлено медикаментов? — упрямо спросил Мицкевич.

    — Конечно, можно. Вот 17 февраля отправлено на 226 рублей 38 копеек, — и Ранц протянул Сергею Ивановичу накладную.

    — Мало, к тому же нужных лекарств почти нет, — пробежав ее взглядом, сказал Сергей Иванович со вздохом. — Я принес список требуемых лекарств. Я прошу вас ознакомиться с ним и удовлетворить мою просьбу.

    — Слишком много просите. Конечно-конечно, вы же не знакомы с местными условиями. В год на каждый врачебный участок лекарств отпускается на 450 рублей. А больше никак не могу, — Ранц положил список па стол, давая понять, что дальнейший разговор бесполезен.

    — В течение восьми лет участок оставался без врача, — тихо проговорил Сергей Иванович. — За это время положено было получить медикаментов па сумму 3600 рублей. Мне кажется, что правомерно требовать возмещения недоиспользованной суммы.

    — Что вы, что вы! Я не пойду па это. Что прошло, то прошло, — и Ранц торопливо стал собирать лежащие по столу бумаги, но вдруг смягчился: — Вот познакомимся ближе, тогда и видно будет. Я понимаю колымские условия. Но зато, говорят, там богатые пушниной места. Песец, лиса, бобер, выдра...

    — Господин Ранц, я еду туда не пушнину добывать или торговлю разводить, — резко прервал его Мицкевич.

    — Ну, это я так, к слову...

    Возмущенный Сергей Иванович, еще раз взвесив ход разговора, решил обратиться к областному медицинскому инспектору. Это возымело действие. Ему отпустили медикаментов больше положенного. Кроме того, пообещали дополнительно отправить аптечный груз, как только он поступит из России.

    — Самое главное — оспенный детрит. Очень прошу, не забудьте, — наказал Сергей Иванович аптечным работникам.

    За несколько дней пребывания в Якутске он познакомился со всеми политическими ссыльными. Старые революционеры, отбывшие каторгу и поселившиеся в Якутске, рассказывали о своей прошлой героической борьбе. А народовольцы остро реагировали на каждое высказывание марксистов. Они все еще не хотели признавать, что отстали от хода исторического развития.

    Настал день отъезда — 8 апреля. В Якутске стояла безветренная погода. Провожать Сергея Ивановича и Олимпиаду Николаевну в дальний путь пришли все политссыльные.

    Дорога предстояла изнурительная. Местами путников настигал пронизывающий ветер, то вдруг валил сплошными хлопьями мягкий, ленивый снег. Иногда полозья саней, издавая режущий слух свист, скользили по льду. Порою еле передвигались по густо усеянным мелкими камнями, очищенным от снега ветрами-свистунами ребристым берегам реки Алдан. Отсюда открывалась безбрежная панорама мрачной гряды Верхоянского хребта. Заснеженные вершины голых сопок сливаются, кажется, с замороженными облаками, нависшими над ними. Уму непостижимо, как можно преодолеть эту цепь гор, за которой ждут никому не ведомые новые, может, еще более трудные испытания?..

    На одном из привалов Сергей Иванович обратился к якуту-ямщику:

    — А как же мы перевалим через эти горы?

    Якут не спеша набил трубку табаком, закурил и, глубоко затянувшись дымом, спокойно ответил:

    — Зачем гадать раньше времени? Любая река имеет брод, глухая тайга — тропиночку, а гора — перевал. И для нас найдется дорога в этих горах!

    Местами путь проходил под нависающей крутизной гор. Жутко становится путникам, кружится голова от надвигающейся стены. Кажется, вот-вот сорвутся от дуновения ветра каменные глыбы и грохочущим потоком ринутся вниз. Иногда путников встречала разлившаяся надо льдом вода скованной в узкой ложбинке речки. Чтобы находить какие-то объезды, брод, тут уж необходимо отличное знание местности. Спасали низкорослые мохнатые якутские лошади. Они, кажется, лучше ямщика ориентировались на местности. Как же они изматывались за день! А ведь еще ночью им нужно самим добывать корм, выгребая из-под снежного сугроба жухлую траву, ягель, летом сено им никто не заготавливает. Какая же у животного должна быть выносливость!

    Наконец-то взобрались на перевал. Отсюда, как на ладони, открывалась таинственно притихшая панорама заснеженного мира. Отсюда громадное озеро, окаймленное тощей полоской чахлого лесочка, кажется маленьким блюдечком. Реки и ручьи тоненькими жилками петляют по равнине.

    На вершине высится деревянный крест.

    Стало традицией делать привал па этом месте. Якуты и русские — все приносят пожертвования духам этой земли, увешивая полусгнивший крест конским волосом, тряпочками или бросая к его подножию монеты, листочки табака. Мицкевич решил не нарушать этой традиции, его поддержала и Олимпиада Николаевна. Веришь не веришь, но с местными обычаями нужно считаться.

    Едущие в «ледяную тюрьму» на «живое погребение», оставляли память о себе, вырезая ножом на этом кресте свои фамилии: Худяков, Лион, Капгер, Бруснев, Мандельштам, Цыперович, Калашников...

    Сергей Иванович старательно вывел на кресте «Мицкевич» и поставил год, число... Сможет ли он увидеть этот крест еще раз?

    Спуск. Скользко. На подъеме приходилось слезать с саней и взбираться с осторожностью почти на отвесную кручу. А сейчас, наоборот, — страшновато садиться в сани. Жутко смотреть вниз, в бездонную теснину, голова кружится. Дорога узенькая, извилистая. Кажется, вот-вот сани ударятся о выступы скал и всем обозом опрокинешься в белую бездну...

    Голодные, продрогшие, измученные от нервного напряжения люди останавливались на ночлег в смрадных поварнях, представляющих собой маленький сруб или юрту не выше человеческого роста, с промерзшими тонкими стенками. Нужно развести огонь, растопить снег и вскипятить чай. Якуты-ямщики, сыны снежной пустыни и вьюги, ко всему привычные, все-то делающие ловко и быстро, не успевают кипятить воду. Все набрасываются па горячий чай, и живительное тепло постепенно разливается по телу. Что может быть слаще крепкого горячего чая после многочасовой стужи и ветра? Весь вечер не затухает огонь в камельке, от огня и обжигающего чая становится теплее. Поужинав и согревшись, все ложатся спать, не снимая меховой одежды, разостлав оленьи шкуры, накрывшись всем, что есть под рукой. Наутро в поварне гуляет ветер. Первым вскакивает один из ямщиков, растапливает камелек и кипятит воду.

    Перед отъездом, пока разгорается огонь, греется чай, строгают лучинку, заготавливают дрова для очередных путников. Оставляют соль, спички. Это вообще-то обычай охотников-тундровиков, но и здешние ямщики придерживаются его.

    Примерно через каждые двадцать-тридцать кёс [* Кёс — 10 верст.] попадаются жилища якутов. С болью в сердце отмечал Сергей Иванович крайнюю бедность обитателей этих жилищ, их рваную одежду, грязь, смрад. Но, несмотря на нищету, они — народ удивительно гостеприимный. Угощают от всей души, если даже запасы на исходе. На ночь уступают лучшие места гостям.

    Олимпиада Николаевна ни на что не жалуется, легко переносит тяготы дальнего пути. А Сергей Иванович уже с нетерпением ждет прибытия в Верхоянск. Там его друзья — Мартын Николаевич Мандельштам (Лядов) с супругой, Лидией Павловной. Что может быть радостнее встречи друзей в таком отдаленном краю!

    Позади полусонные станции Тойон-Тирэх, Хабат, Билир, Мой-Юрях, Нахчюр... Разве забудет Сергей Иванович когда-нибудь эти станции?

    Наконец-то показался долгожданный Верхоянск, вернее, сияющий на солнце крест деревянной церквушки. Несколько рубленых домиков. Кое-где видны подобия крыш. По обе стороны озера прилепились, словно выросшие из-под земли, низенькие избушки.

    Уставшие олени, пришедшие па смену лошадям на одной из станций, перестукиваясь ветвистыми рогами, сами направились по привычной дороге прямо к полицейскому участку.

    «Почта пришла! Ура! Почта пришла!» — с радостными возгласами со всех сторон стали сбегаться люди.

    Сергей Иванович вылез из кибитки и сразу увидел Мартына Николаевича. Крепко обнявшись, никого не замечая, друзья поцеловались. Непрошеные слезы навернулись на глаза.

    С разрешения полицейского чиновника Мицкевичи остановились у Лядовых. У них отдельная юрта. Правда, маленькая, но зато с двумя печками: камелек, служащий источником света, и — голландка. Юрта с узенькими окошками, дверью, обтянутой шкурой, обнесена земляной завалинкой.

    Многое вспоминали, о многом говорили в тот вечер Лядовы и Мицкевичи. Очень понравилась хозяевам невеста Сергея Мицкевича — Липа, проявляющая живой интерес ко всему, о чем говорили друзья и соратники по борьбе. И еще долго в ночи вырывались веселые искорки из камелька юрты Лядовых.

    — Завтра 1 Мая,— сказал Мартын Николаевич, — мы, политссыльные Верхоянска, решили отметить пролетарский праздник. Удачно же вы приехали, Сергей Иванович!

    — Встрече друзей ничто не может воспрепятствовать, — ответил он, не скрывая радости. — Но эта встреча особенная. Впервые вместе будем встречать майский праздник за Полярным кругом!

    Утром над юртой Лядовых развевался большой красный флаг. В юрту до отказа набились по-праздничному приодетые товарищи.

    Пришел и Михаил Иванович Бруснев, выпускник Петербургского технологического института. Подчеркнуто уважительно представил его Мицкевичу Мартын Николаевич.

    В 1889 году М. И. Бруснев организовал в Петербурге «Социал-демократическое сообщество». Руководили этой организацией студенты М. И. Брусиев, братья Л. Б. и Г. Б. Красины, Г. М. Кржижановский, Н. К. Крупская, A. Л. Малченко, Б. Ф. Лелевель, Ч. И. Баньковский, B. В. Старков. В центральный рабочий кружок также вошли В. А. Афанасьев, И. Д. Богданов, Е. А. Климанов (Афанасьев), В. А. Шелгунов, В. В. Фомин и другие. Все они работали пропагандистами марксистских кружков среди рабочих заводов и фабрик Выборгской стороны, Невской и Нарвской застав, Васильевского острова. В 1891 году М. И. Бруснев организовал первый в России женский рабочий кружок.

    Михаил Иванович побывал в Москве, Нижнем Новгороде, Туле, наладил связи с социал-демократами Киева, Минска, Харькова, Екатеринослава, Казани, Иваново-Вознесенска, Варшавы, с плехановской группой «Освобождение труда» в Женеве.

    1891 год брусневцы ознаменовали первой в России открытой политической демонстрацией рабочих — празднованием 1 Мая, организацией стачек в Петербургском порту и на фабрике Торнтона.

    Руководители «Группы Бруснева» мечтали о том времени, когда будет создана общероссийская социал-демократическая организация.

    Но завершить начатое дело Михаил Иванович не успел. Окончив институт, он приехал в Москву и поступил на работу в железнодорожные мастерские. У входа в них 22 апреля 1892 года его встретили жандармы. Одиночные камеры московской Таганской тюрьмы и петербургских «Крестов», четырехлетнее тюремное заключение, затем административная ссылка в Восточную Сибирь на десять лет...

    У собравшихся приподнятое настроение. Звучат «Интернационал», «Варшавянка» и другие революционные песни.

    Произносятся речи, полные веры в торжество великого дела борьбы за освобождение трудящихся, праздничные тосты. И вот слово предоставляется Сергею Ивановичу. Он поднимается из-за стола, долгим взглядом окидывает возбужденные лица товарищей и, откашлявшись, обращается к ним:

    — Товарищи, мы должны развернуть работу среди местного населения. Это наш интернациональный долг. А то, что мы ссыльные, не дает нам права держаться обособленно, сжигать дни и годы в бездействии. Вот Мартын Николаевич оказывает якутам бесплатную юридическую помощь, Михаил Иванович изучает растительный и животный мир Яны, проводит метеорологические наблюдения, помогает якутам своими советами по самым различным вопросам ведении хозяйства. Я добровольно еду на Колыму врачом, чтобы приносить хоть какую-нибудь пользу местному населению. Если мы, русские социал-демократы, завоюем признательность среди местного населения, тем больше местное население будет поддерживать нашу партию, когда настанут дни битвы за власть. Товарищи, нам нужно быть прозорливее и трудиться во имя счастливого будущего. Да здравствует Российская социал-демократическая рабочая партия!

    Да здравствует пролетарская революция!

    Долой самодержавие!

    Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

    Последние слова Сергея Ивановича утонули в громе аплодисментов. Несколько энергичных голосов подхватили революционные лозунги:

    — Да здравствует Российская социал-демократическая рабочая партия!..

    Мартын Николаевич и Сергей Иванович договорились регулярно обмениваться марксистской литературой, делиться партийными новостями.

    Встреча всегда радостна, а расставание грустно. Но что поделаешь, если Мицкевичам нужно ехать дальше...

    От Верхоянска до Среднеколымска 1415 верст. Сначала ехали на оленьих нартах, затем 300 верст — верхом на лошадях. Горы, леса, голые снежные просторы... Часто налетают бешеные ураганы, которые, кажется, могут унести с собой все, что попадется на пути. Весенний день часто меняет свой нрав: то щедро ласкает путников солнечными лучами, то взрывается сильными ветрами.

    Наконец-то позади долгие 37 дней пути. 15 мая 1899 года Мицкевичи благополучно добрались до Среднеколымска.

                                                       ВСЕ ТАК НЕОЖИДАННО

    Город Среднеколымск... Место для «погребения заживо» врагов царского самодержавия...

    30 июля 1643 года казаки-землепроходцы поднялись до среднего течения Колымы и обосновали острог Ярмонка — у впадения в Колыму небольшой речки, поставив башню площадью 16 квадратных метров. Ярмонку переименовали в Среднеколымск во второй половине XVIII века, когда острог стал центром обширного Колымского округа.

    Речку назвали Анкудинкой в честь вожака отряда казаков-землепроходцев Герасима Анкудинова. Острог начал застраиваться по обе стороны Анкудинки.

    — Вот и прибыли, — сказал Сергей Иванович, соскочив с седла и разминая онемевшие ноги, оглядел город. Да, не очень-то подходило ему слово «город». Вдоль берега Колымы и по обеим сторонам протоки Анкудинки разбросана сотня небольших деревянных домов и юрт. Лишь дома купцов Бережновых и полицейского управления увенчаны тесовыми крышами. Да церковь возвышается над всем городом.

    Прибывших стали обступать со всех сторон. К Сергею Ивановичу подходили политссыльные, представляясь:

    — Григорий Цыперович...

    — Иван Калашников...

    — Григорий Гуковский...

    Всего здесь оказалось двенадцать политссыльных, все долгосрочники. Каждому из них Сергей Иванович привез из Якутска письма, гостинцы от родственников, знакомых. Но раздавать их вот здесь, у полицейского управления, он посчитал неудобным.

    — Товарищ Мицкевич, — обратилась к нему молодая женщина, — пока нет своего угла, можете пожить у нас. Ергины мы, у нас свой дом... А это мой муж...

    Мицкевич с благодарностью принял приглашение. Так состоялось знакомство Сергея Ивановича и Олимпиады Николаевны с супругами Любовью Владимировной и Александром Александровичем. Народовольцы Ергины были арестованы в 1895 году по делу Лахтинской типографии. А после многомесячного тюремного заключения высланы в Восточную Сибирь, на Колыму.

    После чаепития Сергей Иванович попросил хозяина:

    — Александр Александрович, проводите меня, пожалуйста, к фельдшеру, уж очень хочется глянуть на больницу.

    — Надо бы отдохнуть сегодня с дороги, Сергей Иванович. Вечером гости соберутся... — отговаривал Ергин. — Вам же ведь еще и гостинцы раздавать придется.

    Мицкевич, сжигаемый нетерпением, настоял па своем.

    По дороге Ергин поведал ему печальную историю:

    — Предшественник ваш проработал здесь лишь полтора года, спился. Бедняга... От белой горячки умер, или, как здешние говорят, от спирта сгорел. Ну, какая польза от такого человека?

    Юрта Верховодова оказалась неподалеку. Внутри все переворошено, разбросано. Сам хозяин навеселе.

    — А-а, Ергин! Дружок, не найдется ли у тебя выпить? — вскочив с места, Верховодов полез к Ергину обниматься. — Ну ладно, ладно! Настанет день, когда и я буду тебе нужен, — сам поднесешь!

    — Господин Верховодов, опомнитесь, — заговорил Сергей Иванович, строго глядя па своего коллегу. — Одевайтесь, пойдемте, осмотрим больницу. Я назначен сюда врачом.

    — Нельзя ли завтра? — Верховодов еле ворочал языком.

    — Не люблю откладывать, — на этот раз голос Мицкевича прозвучал еще тверже.

    С трудом надев лоснящееся, ветхое, со многими заплатками пальто, нахлобучив на голову затасканную пыжиковую шапку, Верховодов вышел из дому. Мицкевич с Ергиным последовали за ним.

    Подошли к длинной полуразвалившейся юрте, именуемой больницей. Отбросив палку, которой была приперта дверь, вошли. Помещение смахивало на хлев. Печь не топилась давным-давно. На деревянных парах вдоль стен — ворох облезлых оленьих шкур, изодранных заячьих одеял. На полу мусор чуть ли не по колено. Чулан, служащий приемной фельдшера, весь запылен. Нигде не видно ни медикаментов, ни инструментов.

    Мицкевич резко повернулся к Верховодову:

    — Как вы терпите все это? Как можно опуститься до такой степени?!

    Упрек, видно, задел фельдшера, и он вспылил:

    — На кой черт все это нужно?! Поглядим, что вы скажете через годик!

    Сергей Иванович строго произнес:

    — Фельдшер Верховодов, если вы не потеряли желание работать па пользу людям, то к завтрашнему дню больница должна быть натоплена, все здесь вычистить, вымыть. Сор, барахло сжечь. Не сделаете этого, пеняйте па себя...

    Вечером на встречу с новичком пришли все политссыльные. Гости разошлись рано, чтобы дать новым жителям Среднеколымска отдохнуть после долгой изнурительной дороги.

    На второй день после приезда крепко спавшего Сергея Ивановича разбудили на рассвете. Перед ним стоял запыхавшийся Григорий Владимирович Цыперович, чем-то сильно потрясенный, неузнаваемый.

    Вскочив с постели, Сергей Иванович спросил:

    — Что случилось?

    Подавленным, взволнованным голосом Цыперович вымолвил:

    — С Гуковским, кажется, неладное... Идемте скорее. Может, еще есть какая-то надежда...

    Они вошли в дом.

    Мицкевич убрал с Гуковского подушку, и взгляд его остановился па рядом лежащем револьвере. Пуля вошла в сердце.

    Мицкевич и Цыперович, словно оглушенные, долго стояли у постели покойника. В камельке чернела куча пепла, освещенная бледным светом, падающим из открытой трубы.

    — Позови заседателя. Составим акт, — наконец еле выдавил из себя Мицкевич.

    Цыперович молча вышел из юрты. Вскоре подошли заседатель Лавров и несколько политссыльных. Кто мог ожидать такого печального исхода?! Ведь только вчера Гуковский вместе со всеми радовался новостям из России, разговаривал с Мицкевичем... При более тщательном осмотре нашли последнее письмо Гуковского.

    Оп писал своим друзьям: «Дорогие товарищи! Пишу вам всем вместе в последний раз. Я не могу объяснить вам подробно причин моего последнего решения. Я хочу только, чтобы все вы знали, что побудили меня к этому никоим образом не обстоятельства последних месяцев. Вопрос этот я решил еще раньше. За последнее время, напротив, мне особенно хотелось жить, и потому рука не поднималась на последний акт. Только за самое последнее время жажда жизни и деятельности как-то вдруг упала, и я сделал то, чего не мог сделать раньше. Итак, прощайте все и будьте счастливы и деятельны. Если за последнее время я бывал более раздражителен и мнителен, чем раньше, а иногда и неуместно резок, то это только под влиянием совершавшейся в душе моей борьбы. Я всегда старался быть честным человеком, а насколько мне это удавалось, пусть судят те, с кем мне пришлось жить... Я хотел бы, чтобы матери моей написали, что я нечаянно убил себя, пробуя ружье, или что-либо в этом роде. В надежде, что вы исполните мою просьбу, я не оставляю матери записки. Письмо брату перешлите позднее. Неофиц. Я хотел бы, чтобы меня похоронили, не анатомируя. Ну, прощайте же!

    Г. Гуковский».

    Удручающе подействовало самоубийство Гуковского на тех политссыльных, которым еще предстояло жить в этом «ледяном мешке» по восемь-десять лет. Каждый понимал, что в гибели товарища, в сущности, виновно царское самодержавие, местные власти.

    — Гуковский обещал ко мне зайти рано этим утром, — рассказывал Мицкевичу Цыперович, немного успокоившись. — Прошлым летом мы, несколько человек, усиленно готовились к бегству на большой лодке морским путем. Но все закончилось неудачей. Тогда я и Гуковский решили попытать счастья на маленькой лодочке собственного производства. Все уже было приготовлено, оставалось только выстрогать готовые вчерне весла... Он обычно приходил очень рано. А сегодня я ждал его у себя часов до девяти, но он не являлся. Я еще подождал час, а его все нет... Забеспокоившись, пошел к нему домой. Открыв дверь, позвал его, он не откликнулся...

    Григорий Гуковский был сравнительно молодой, очень способный человек, отличавшийся настойчивым характером. Выданный в 1890 году германским правительством царским властям, он обвинялся по делу о приготовлении за границей взрывчатых веществ, хотя полиции было известно, что он не разделял террористических взглядов и принадлежал к заграничной русской социал-демократической группе «Освобождение труда». После продолжительного предварительного заключения он за отказ от присяги на верность царю был посажен на пять лет в «Кресты», а оттуда выслан на пять лет сюда, в Среднеколымск...

    ...Григория Гуковского похоронили па высоком берегу Колымы. Выбрали место, очистили от кочек, сделали дренаж, потому что местность была болотистой и топкой. До этого в Среднеколымске не было кладбища для политссыльных.

    Над могилой Гуковского политссыльные поклялись ни на минуту не прекращать борьбы, хранить в душе верность общему правому делу. К этой клятве присоединили свой голос и Мицкевич, и Олимпиада Николаевна.

                                                                                  *

...В преобразившейся юрте Мицкевича ждал Верховодов.

    — С завтрашнего дня начнем поголовный медосмотр жителей города, — сказал Мицкевич, скрывая удивление, вызванное столь быстрыми переменами, — Так что предупреди жильцов пятнадцати домов с южного края города: пусть все — и взрослые и дети — приходят в больницу.

    — А вдруг не придут, тогда как? — усомнился было Верховодов.

    — Завтра не придут и послезавтра, может, не придут, а когда увидят, что мы им добра желаем, сами станут искать нас.

    — Сомневаюсь, сомневаюсь. Я как-то уговаривал одну женщину, которая заражает людей сифилисом, лечиться, а она отказывается. Пожаловался на нее исправнику, а он говорит: нет такого закона, чтоб насильно ловить и лечить людей...

    — И все-таки попробуем!

    В тот день фельдшер Верховодов с Олимпиадой Николаевной занялись наведением порядка в больничной юрте, чтобы придать ей хотя бы элементарный санитарный вид. На помощь к ним пришли Ергина и Борейша. Накрыли скамейки белым полотном, занавесили полки шкафа. Соорудили умывальник, принесли мыло и полотенце. Блестели на столе медицинские инструменты...

    Сергей Иванович сходил к окружному исправнику, чтобы известить о своем прибытии, поговорить о предстоящих делах. Поинтересовавшись его родословной и расспросив об образовании, предыдущей врачебной практике, исправник вдруг сказал:

    — Молодой человек, я бы просил вас отныне не использовать мой адрес в своей переписке. Я человек старый и не хочу запутываться в разные там дела. Сюда пришло несколько писем, бандеролей с адресом «Среднеколымск. Окружному исправнику Гуляеву. Для передачи участковому врачу». Некоторые уже давно тут лежат. Поскольку раньше мы, так сказать, не знали друг друга как с хорошей, так и плохой стороны, никому не давал трогать, — и с этими словами, открыв шкаф, начал подавать Сергею Ивановичу корреспонденцию.

    Мицкевич, поблагодарив исправника, заторопился домой: скорей, скорей узнать новости!

    Знакомый размашистый почерк. Письма от В. И. Ульянова! Читал их жадно, перечитывал.

    Владимир Ильич одобрял его решение ехать на Колыму, даже поздравил с назначением. Владимир Ильич одобрил этот его шаг!

    В течение всей якутской ссылки Сергей Иванович не прерывал переписки с В. И. Лениным, который по возможности снабжал его литературой, делился партийными новостями. Позже Мицкевич в своих воспоминаниях с сожалением напишет о том, что переписка эта (1898-1901 гг.) по конспиративным соображениям была им уничтожена.

    До наших дней дошло лишь несколько писем тех лет, свидетельствующих о том, какую заботу проявлял Владимир Ильич о Мицкевиче.

    В письме к сестре А. И. Ульяновой-Елизаровой от 15 июля 1898 года В. И. Ленин сообщал: «Сергей Ивапович писал мне, что берет с удовольствием место врача в Среднеколымске. Я думаю, что он прав. Лучше же быть за делом: без этого в ссылке пропадешь».

    А в письме к матери от 4 сентября 1898 года говорится: «Насчет пересылки книг Сергею Ивановичу должен сказать, что не знаю, где он. Может быть, уже в Среднеколымске».

                                                                             *

    ...Весна в эти края приходит неожиданно. Промерзшая, закованная во льды и снега, земля вдруг сбрасывает с себя тяжелые ледяные оковы. Бегут, журчат вешние коды. Река еще не вскрылась полностью, по забереги уже появились. И вот уж те, у кого есть ружье, располагаются вдоль них, под самым городом. И всю ночь напролет слышен треск выстрелов. Будоража своими криками сонную природу, стаями, вереницей проносятся гуси, лебеди, утки. С появлением перелетных птиц все кругом оживает, у людей поднимается настроение, легче становятся их движения, шире шаг. Одни — на охоту спешат, другие — на рыбалку снаряжаются. Какая мощь просыпается в дремавшей реке! Громоздясь друг на друга, плывут огромные льдины. Резко сталкиваясь, они раскалываются, вздымаются во весь рост. Стайка шумных савок, посидев на льдине, с шумом взлетает вверх. Рассекая сильными крыльями воздух, летят турпаны...

    Горожане высыпают на берег, чтобы полюбоваться на ледоход. Сколько тут шуму, разговоров. Настоящий праздник! Некоторые, приветствуя приход весны, палят в небо из ружей. Старушки, шепча слова благословения, кидают в реку приношения в виде лоскутков материи, кусочков сушеной рыбы, косточек...

    За ледоходом начинается горячая трудовая пора. Рыбаки разъезжаются по заимкам. А кто-нибудь, договорившись с купцами, едет на сплав продуктов и товаров. Жизнь впроголодь, тяжкие условия суровой природы научили северных людей помогать друг другу, делиться последним, воспитали в полуголодном северянине чувство гостеприимства. И потому здесь привыкли делить удачную добычу па всех. Бывало, приедет охотник на лошади, до отказа навьюченной гусями, утками, сразу же наделяются дичью все соседи.

    И Мицкевичам приносили то утку, то гуся, то турпана. Они поначалу отказывались, тогда люди обижались. Пробовали давать деньги, тоже не нравилось. Ничего не попишешь, таковы традиции у здешних жителей...

    Сергея Ивановича настолько захватила больница, что он словно и не замечал волнующей картины пробуждения северной природы: начался медосмотр горожан. Тщательное обследование, считал он, поможет уточнить степень заболеваемости населения, его здоровье, определить, сколько и какие лекарства потребуются. А с осени они с Верховодовым охватят медицинским обследованием весь округ. Словом, надо заказать в Якутске все необходимые медикаменты...

    Горячо, с энтузиазмом взялся Сергей Иванович за хлопотное дело, а тут из Верхнеколымска поступила весть: ссыльный скопец повесился, да не просто, а на кресте. Значит, придется ехать туда: не положено без судебно-медицинской экспертизы человека хоронить. Плыли с помощником исправника вверх по Колыме верст четыреста.

    Только на восьмые сутки добрались до Верхнеколымска.

    Когда-то он представлял собой оживленный важнейший торговый центр: все товары — мука, чай, табак, соль, одежда, боеприпасы, спирт — из Охотска через Оймякон поступали сюда. Около сотни якутов и эвенов — перевозчиков, преодолевая неимоверные трудности, совершали трехтысячекилометровый переход и на 500-600 лошадях за год перевозили всего лишь 50-60 тонн. Дальше груз переплавлялся отсюда вниз по Колыме па паузках и плотах. Впоследствии его стали доставлять в Сеймчан из Олы. Дорога на Оймякон закрылась, и сразу упало значение Верхнеколымска.

    Когда-то Верхнеколымск назывался «крепостью», но теперь ее и в помине не было. Десяток якутских юрт, старая церковь, дома попа и псалтырщика — вот и все поселение.

    Мицкевич и Лавров, помощник исправника, сразу по приезде направились к юрте скопцов, к стене которой был прибит огромный деревянный крест. На нем и повесился бедняга, а тело покойника сняли и отнесли в погреб.

    Они поговорили со скопцами, пытаясь выяснить причину, заставившую принять такую мученическую смерть.

    — Он умер почетно, на кресте, подобно Иисусу Христу, — говорили скопцы, — Надо спасать свою душу, так учит евангелие. Мы тоже последуем его примеру!

    Скопцы эти до высылки сюда проживали в Мархе, близ города Якутска. Занимались они земледелием, сажали огороды, вели мелкую торговлю своими изделиями. И вот однажды среди них распространилась страшная мысль: мы только и думаем о богатстве, о том, как бы разбогатеть, а о спасении души вовсе не задумываемся. С тех пор среди скопцов появилось движение самоубийц. Раздав людям все нажитое богатство, имущество, они задумали осуществить свой план и последовать примеру Иисуса Христа. Об этом стало известно областному начальству и решено было предотвратить задуманное. Инициаторов этого движения — пятерых скопцов — отправили в ссылку в Колымский округ. Двоих выслали в Среднеколымск, троих — в Верхнеколымск. «Какое же все-таки невежество царит у нас», — думал Сергей Иванович, глядя на людей, считающих, что их товарищ поступил достойно.

    Мицкевич использовал эту поездку для медицинского обследования населения. В Верхнеколымске он обнаружил одного прокаженного, многих больных трахомой, другими заболеваниями.

    — На будущий год здесь необходимо обязательно открыть фельдшерский пункт, — сказал Сергей Иванович Лаврову.

    — Вашими бы устами да мед пить,— усмехнулся помощник исправника. — Дерзайте, молодой человек!

                                                                          СВАДЬБА

    В один из безветренных летних дней над Среднеколымском поднимались клубы густого дыма. То там, то тут разгорались новые костры. Суетились возле них люди. Особое оживление царило среди детворы. По инициативе Мицкевича горожане очищали свои дворы, улицы.

    Изготовлением метелок, граблей занимались политссыльные под руководством Людвига Фомича Яновича. Они, захваченные азартом, во всем старались помочь доктору в проведении новых мероприятий.

    В тот день многие рыбаки, находившиеся па заимках, всполошились, увидев дымовую завесу над городом. Обеспокоенные, они спешили к своим домам.

    — Мы-то подумали: уголовники город подпалили, — говорили они.

    — Отныне каждую весну будем убирать и сжигать весь мусор, накопившийся за зиму, — объяснял Сергей Иванович. — А пищевые отходы выливать только в специально отведенные места. Антисанитария — источник всяких болезней. Нельзя забывать об этом!

    На улицах и дворах стало чисто, аккуратно были сложены дрова, всякая утварь. И Среднеколымск как-то сразу приобрел более уютный вид.

    Теперь люди сами шли в больницу. Фельдшер Верховодов, увлеченный работой, перестал пить. Он даже новинки медицинской литературы стал почитывать, а доктор потихоньку начал устраивать ему нечто вроде экзаменов.

    — Мы можем приносить пользу людям, поднимать авторитет медицины только в том случае, если будем постоянно заниматься самообразованием, — внушал ему в свободные минуты Сергей Иванович. — Нужно обладать всесторонними знаниями. Естественно, мы полностью не овладеем специальностями врача-венеролога, лепрозолога, окулиста, гельминтолога, акушера-гинеколога, терапевта, эпидемиолога, стоматолога, хирурга, невропатолога, психиатра, но мы обязаны иметь хоть бы элементарные знания во всех этих областях. Надеяться нам не на кого. Ближайший врач в 1400 верстах отсюда, в Верхоянске. — И признался польщенному фельдшеру: — Разве мне не хочется за это короткое лето, как и всем остальным, порыбачить, поохотиться, полюбоваться природой, подышать ее свежим ароматом?! Так-то, дружок, и ты терпи, не поддавайся всяким соблазнам. Ничего нет дороже здоровья человека.

    —    Сергей Иванович, я все буду делать так, как вы прикажете, — слова Верховодова, проснувшегося от долгой спячки и безделья, прозвучали как клятва.

    В первое время посетители приносили доктору кто гуся, кто рыбу, а кто побогаче — песцовые шкурки или другую пушнину. Доктор благодарил их, но брать ничего не брал.

    — Странно как-то! — судачили одни.— Попробуй идти с пустыми руками к исправнику, к городскому голове или заседателю — ничего не добьешься. Бывало, войти не успеешь, сразу намекают! А «сударский» совсем другой...

    — Для него радость, когда придешь лечиться, — вторили им другие. — Откуда берутся такие добрые люди?

    Разговоры о новом докторе разносились по заимкам, дальним наслегам.

    Однажды поздним вечером к Мицкевичу пришел богатый купец Нехорошев и с порога объявил:

    — Господин доктор, нам нужно поговорить с глазу на глаз. Без свидетелей.

    — Ну, рассказывайте, — сказал он, когда вышел Верховодов.

    — Я и моя жена не верили пьянице Верховодову, — начал Нехорошев, — поэтому и не обращались к нему. Он ведь такой, как выпьет, все и разболтает!

    — Так что у вас?

    — Подлечиться бы надо.

    — Больница еще не открыта: нет постельных принадлежностей, инвентаря.

    — Нет-нет! Лечиться мне надо дома, тайком.

    — Хорошо, обследую я вас здесь, а там уж и посмотрим...

    Нехорошев нехотя разделся...

    Осмотрев его, Сергей Иванович сказал:

    — Почему раньше не обратились к медику?

    — Я же вам все объяснил! — озлился купец.

    — Жену тоже заразили?

    — Раз вместе живем, так куда ж денется?

    — Да, — не скрывая иронии, протянул Мицкевич. — Лечить вас нужно долго, и не на дому...

    — Ради бога, не говорите так! Помогите, спасите, век буду молиться. Видит бог, не поскуплюсь. Хоть тысячу...

    Сергей Иванович хотел расхохотаться, так был смешон, жалок этот купчишка, но вдруг его осенила мысль, и он сказал:

    — Сделаем так... Говорят, вы собрали у чукчей для отправки приамурскому товариществу господина Шустова много оленьих шкур и утиного пуха. Так вот, распорядитесь выделать шкур на десять матрацев. Нужно будет их обшить и еще сделать десять подушек и одеял... Нужны десять халатов. Что касается шитья, помощников я найду. Все это вы... можете пожертвовать больным, страдающим этой же болезнью.

    — Хорошо-хорошо! Сделаю! — Нехорошев даже заулыбался, видно, уже сообразив, во что ему обошлась бы поездка с женой на лечение в Якутск. То, о чем просил доктор, капля в море при его-то торговом обороте. Одна мысль о поездке в Якутск бросала купца в жар: что будет с делами? Лишь бы у доктора аппетит не разыгрался на эти пожертвования.

    — Вот и договорились, — сказал Сергей Иванович. — Я буду лечить вас по утрам и вечерам... Да, еще одна просьба: нельзя ли мне получать письма, посылки на ваше имя? Вы понимаете мое положение...

    — Пожалуй, можно. Если, конечно, я не буду запутан во всякие ваши дела. Я полагаюсь на вашу добропорядочность.

    — Это я вам обещаю.

    — Сделаю все, что в моих силах, — заверил купец. — Спасибо, господин доктор!

    Вскоре по городу распространился слух о «благородном» поступке купца Нехорошева, который пожертвовал крупную сумму денег на обустройство больницы.

    Когда до Сергея Ивановича дошли эти разговоры, он рассмеялся от души:

    — С паршивой овцы хоть шерсти клок...

    А про себя твердо решил, что в компромиссы с собственной совестью вступать больше не будет.

    Вскоре больница открылась. Но все-таки возможности госпитализировать всех больных сифилисом не было. Сергей Иванович научил Верховодова, как пользоваться ртутью и лечить от этой страшной болезни. И тот целыми днями не выходил из больницы, с головой уйдя в работу.

    Снаружи больничная юрта особого впечатления не производила, а внутри она блестела чистотой, стала уютной. Весь инвентарь был изготовлен почти за бесценок скопцом Умриловым, мастером на все руки. Прежде чем лечь в больницу, больные в передней мылись горячей водой. Некоторые, не привыкшие к горячей воде и мылу, сопротивлялись. Но Верховодов, то уговором, а то и окриком, заставлял делать все, как положено:

    — Нечего тут жеманиться!

    Привыкших всю жизнь закутываться в грязные лохмотья шкур людей пугали не только доктор и Верховодов, но белизна и чистота больничной постели.

    Работы много, хлопот разных по горло. Ведь надо не только лечить, но и кормить больных, а пищу хранить негде. Летом рыба и мясо быстро портятся. Сергей Иванович решил построить ледник. А для местных жителей рыть яму — грех. Яму роют только для умерших. Сергей Иванович еще в Олекминске видел, как строят и пользуются ледником, поэтому руководство работами взял на себя. За дело взялись два молодых казака.

    В июне 1899 года Мицкевич заключил договор с Семеном Березкиным па поставку в больницу к первому ноября говядины и хайаха [* Xайах — якутское масло особого приготовления.]. Заказал Сергей Иванович еще и свежую рыбу.

    Сторожем больницы приняли Константина Михайловича Третьякова, человека работящего, бойкого, сноровистого. А жену его, Арину, Олимпиада Николаевна учила искусству кулинарии, ведения домашнего хозяйства. Скоро больные нахвалиться не могли вкусными блюдами Арины. Даже шутку по городу пустили: «Если хочешь отведать вкусненького, ложись в больницу!»

    Сергей Иванович часто беседовал со стариком Умриловым, который столярничал в больнице.

    — Старик, на все-то ты мастер, в твоих руках оживает и железо, и дерево, — как-то сказал ему Сергей Иванович. — А баню в городе построить бы смог? Нельзя ведь людям среди вечной грязи жить! Хорошо ли это?

    — Нет, конечно, не совсем хорошо, — отвечал Умрилов.

    — А что, если ты возьмешься за строительство бани? Доброе бы дело сделал! А печь поставил бы мой знакомый «сударский».

    Крепкого телосложения, недюжинной силы старик но стал откладывать дело в долгий ящик...

    В один из летних вечеров Сергей Иванович с Липой прогуливались по берегу Колымы и невольно стали свидетелями разговора двух стариков, которые сидели на бревне, отгоняя надоедливых комаров махалками из конского хвоста.

    — Догор, правду сказывают, что свет не без добрых. Помнишь, старуха Кырса Аана почти было ослепла? А погляди, новый доктор новые глаза ей вставил! В пору и поухаживать за ней, будь бы помоложе... А каким шустрым стал хромой Ньукулай, на рыбалку ходит. Бедняга еле волочил ноги, казалось, вот-вот лбом ударится о землю. Сейчас — хоть в бегах участвуй!

    — Еще говорят, — вставил свое слово другой, — невестка Кэчигирэтэр Кэтирисэ Ексю чуть на тот свет не отправилась при родах. Если бы не доктор, так и померла бы. Куда уж нашим шаманам да удаганкам до нового доктора...

    — Да, погоди, старик, нашел о ком вспоминать, об удаганках да шаманах... — оборвал ход мыслей собеседника первый старик.

    Слушая бесхитростную беседу старцев, Сергей Иванович улыбнулся в раздумье. Вдруг, словно очнувшись от мысли, что, должно быть, нехорошо подслушивать чужой разговор, взял Липу под руку, и они пошли по берегу дальше.

    Колыма была гнездовьем таких болезней, как сифилис, трахома, проказа, гельминтозы. Борьба против них стала главной задачей нового доктора. В Верхнеколымске и Нижиеколымске, считал Мицкевич, нужно открыть фельдшерские пункты. А где взять медиков? В прошлом году Иван Калашников, находясь па лечении в Якутске, просился на фельдшерские курсы врача Введенского в Якутской гражданской больнице. Он обещал вернуться после учебы на Север, но иркутский генерал-губернатор запретил ему. Выходит, обучать политссыльных профессии фельдшера без разрешения нельзя. Вот если Зенников, отбывший свой срок...

    Долго пришлось Сергею Ивановичу уговаривать Зенникова, пока удалось убедить его. Через год на одного фельдшера станет больше на Колыме!

    Лето промелькнуло незаметно. Пока была возможность пользоваться водным путем, Сергей Иванович решил съездить в Нижнеколымск.

    — Липа, мне необходимо знать свой участок как свои пять пальцев, — Сергей Иванович нежно обнял ее. — Не обижайся, что я часто разъезжаю... Такова уж моя служба...

    — Сережа, думаешь, мне не скучно всегда быть одной?

    — Знаю, милая, знаю. А ты книжки почитай. Ходи в больницу, помогай. Изучай медицину. Когда есть чем заняться, разве можно скучать?

    — Эх, Сережа, Сережа, — со вздохом промолвила Липа, она-то уж знала, что Сергей Иванович все равно поступит так, как велит совесть врача.

    Легкая лодочка быстро увозила Сергея Ивановича вниз по течению, все стремительнее отдаляя его от Липы, стоявшей на берегу. Грустно стало на его душе. Чтобы скорей отъехать от города, исчезнуть из поля зрения, он начал размашисто грести веслами.

    С болью в сердце он вдруг пожалел о том, что проговорился: по возвращении, мол, обвенчаемся... Обвенчают ли?

    Стоял август. Самая рыбная пора. Через каждые тридцать — сорок верст встречаются заимки — пять-шесть домиков. И везде Мицкевич желанный гость. Угощают, чем богаты. Сергей Иванович осматривает рыбаков, больным назначает лекарство, некоторым предлагает зимой ложиться в больницу...

    А рыбы-то сколько здесь! Стерлядь, нельма, чир, омуль, муксун... Только обидно, что у здешних жителей хороших снастей нет, да и невод на невод не похож. А если запастись рыбой впрок, голодовка начинается с ранней весны. А солить и понятия не имеют, да и соль слишком уж дорогая. Только и знают юколу сушить...

    Нижнеколымск — маленькое селение с тремя десятками домов. Жителей здесь человек полтораста-двести. На лето все разъезжаются рыбачить, охотиться. В селении остаются лишь старики и инвалиды да еще заседатель с попом. Дважды по этим местам пронеслась эпидемия оспы.

    Сергей Иванович, подобрав домик для своих целей, начал обследовать население. Много везде больных, много...

    Сергей Иванович съездил по Колыме на самую северную заимку — в Походское, что почти на самом берегу Ледовитого океана. Теперь он имел довольно ясное понятие о Нижней Колыме. А зимой, как только проложат санный путь, он постарается побывать в якутских наслегах.

    И все чаще в этой поездке он вспоминал свою Липу. Как она там, в далеком Среднеколымске?

    Только в середине сентября, когда уже наступили холода, Мицкевич возвратился в город. Как ни торопился, а на Липин день рождения опоздал.

    — Не жури, душа моя, дорога была длинна и трудна. — И, желая отвлечь Липу от грустных мыслей, добавил: — Помнишь о нашем уговоре?..

    Выпал первый в этом году снег. Воздух посвежел, а город чистым стал, нарядным. Олимпиада Николаевна облачилась в подвенечное платье. Хотя и не так далеко было до церкви Петра и Павла, друзья подготовили для молодых несколько конных подвод. Летние, осенние заботы по хозяйству: рыбалка, сплав плотов, доставка грузов на паузках — все позади, так что и политссыльные, и местные все собрались в городе.

    Сергей Иванович, энергичный, взволнованный предстоящим событием, попросил быть брачным свидетелем Станислава Александровича Палинского. Они были знакомы еще по Бутырской тюрьме в Москве. После трех лет и пяти месяцев тюремного заключения его выслали на Колыму на десять лет. А брачным свидетелем Олимпиады Николаевны согласился стать знакомый ей еще по Олекминску политссыльный Евгений Александрович Дзбановский.

    Свадебный кортеж — кто на подводах с колокольчиками, кто пешком — направился к церкви.

    Поп Александр Попов долго разглядывал бумаги молодых и наконец сказал:

    — Государственные ссыльные не имеют права быть брачными свидетелями, потому не могу вас обвенчать!

    Все, кто сопровождал их, зашумели, начали кричать, что такого закона нет. И неизвестно, чем бы это обернулось, если бы не официальное письменное разрешение губернатора за № 50 от 20 января 1899 года на брак Мицкевича с Олимпиадой.

    — Дорогие друзья, Станислав Александрович, Евгений Александрович, прошу извинить нас, — обратился к ним Сергей Иванович,— Святой отец не желает, чтобы вы были брачными свидетелями, думаю, вы не будете против, если свидетелями станут наши друзья из местных якутов?

    Так брак Сергея Ивановича и Олимпиады Николаевны свидетельствовали больничный сторож Константин Третьяков и Даайыс, дочь старика рыбака по прозвищу Куропатка.

    На этой свадьбе за одним столом сидели русские, поляки, евреи, местные жители. В тот вечер звучали песни на разных языках, стены тесного дома Мицкевичей словно бы раздвинулись от размашистой русской пляски, пол трещал от якутского осуохая, эвенского сээдьэ и юкагирского лондо...

    После свадьбы еще одна добрая весть разнеслась по округу: «сударский» Мицкевич не разделяет людей на русских и инородцев. На свадьбу пригласил даже бедных якутов, эвенов, юкагиров... Удивительный человек!

                                                 «СПАСИБО, БОЛЬШОЙ ТОЙОН!»

    — Ты слова в дорогу? — синие глаза Липы полны грусти.

    — Липочка, иначе нельзя. Право, не могу же я отсиживаться дома, когда люди страдают, ждут помощи. Теперь мне легче будет: могу свободно изъясняться по-якутски, — и, поцеловав ее, с нежностью добавил: — Спасибо тебе, учительница моя.

    Сразу же после новогоднего праздника Сергей Иванович отправился в якутские наслеги к западу от Среднеколымска. Он не расставался с толстой тетрадью, в которую записывал все, что видел, изучал. Па каждого больного заполнял карточку, куда заносил: 1. Место осмотра, расстояние от города. 2. Ф.И.О. 3. Местожительство. 4. Национальность. 5. Возраст. 6. Семейное положение. 7. Привита ли оспа. 8. Лежал ли в больнице. 9. Лежал ли кто (в больнице. — Ред.) из семейства. 10. Проказа. 11. Трахома. 12. Другие болезни. 13. Эмирячка, припадки. 14. Примечание: об имуществе, состоянии и прочее.

    Якуты живут очень бедно, тесно. У многих нет верхнего платья, одежды. Разводит лошадей и рогатый скот, занимаются рыбалкой, охотой. Болес состоятельные семьи имеют по 20-30 лошадей, коров. Но такие встречаются редко. По рассказам, лет двадцать — тридцать назад якуты жили более менее зажиточно, но сибирская язва скосила почти всех домашних животных.

    В каждом наслеге попадались больные проказой и трахомой. И везде встречали врача с особым доверием, искренней надеждой получить от него необходимую помощь.

    Проказа... Страшная болезнь! Прокаженные неизлечимы, они молча ожидают своей медленной смерти. Даже шаманы в момент экстаза для устрашения упоминают эту болезнь и излечить прокаженного не пытаются. История умалчивает о том, когда и откуда она пришла па Колыму.

    Перед тем, как тронуться в этот далекий путь, Сергей Иванович тщательно изучил окружной архив, прочитал несколько статей, появившихся в печати в разное время. И его еще сильнее охватило неодолимое желание как-то облегчить жизнь обреченных.

    Как явствовало из документов, в 1765 году проказой заболели несколько инородцев в верховьях Колымы. Болезнь начала переходить из рода в род. В 1783 году ею заболел родоначальник Мятюжского рода Бондарев, и он просил якутское начальство командировать врача для оказания ему медицинской помощи. Областная администрация направила из Якутска штаб-лекаря Робока. Целый год лечил Робок Бондарева, но безрезультатно. Признав свое бессилие, врач в 1785 году отправился с экспедицией Биллингса к берегам Ледовитого океана.

    Спустя некоторое время проказа обнаружилась в семействе родоначальника третьего Мятюжского рода Ивана Сыроводского. И не нашлось человека, который бы мог оказать врачебную помощь. В 1803 году Колымский округ объезжал и осматривал некоторых прокаженных штаб-лекарь Малиновский. Он пришел к выводу, что проказу следует отнести как к особому соединению «венерической, цинговой и костно-ломотной болезни».

    В 1817 году областная администрация направила в Колымский округ врача Томашевского. Под его наблюдением близ урочища Буталаха, в шестидесяти верстах от Среднеколымска, в якутской юрте была устроена особая лечебница. Туда поместили два десятка больных, которых изредка навещал Томашевский, проживавший в городе в течение трех лет. В 1821 году Буталахская лечебница закрылась: не было средств на ее содержание.

    Известно также, что в 1819-1823 годы обследованием и лечением колымских прокаженных занимался доктор Кибер, участник экспедиции адмирала Врангеля.

    В 1830 году колымским участковым врачом был направлен некто Яковлев, которому поручили организацию лечебницы на улусные средства. В 1832 году в четырех верстах от города построили две юрты. Улус согласился из двенадцати прокаженных поместить только двоих, так как содержание остальных счел для себя разорительным. Невозможные условия работы вынудили врача к осени отказаться от этой затеи.

    Из наслегов прокаженных гнали, выселяя в особые юрты, в которые изредка приносили пищу, заготовляли для больных дрова, воду пли лед, и все это оставляли па улице. Юрты никогда не ремонтировались; здоровые боялись приближаться к ним. Поэтому там хозяйничали постоянный холод, темнота, сырость, смрад. Питались прокаженные испорченной рыбой, не во что было одеться. Такие условия существования лишь ускоряли их конец. Многие из них, придя в отчаяние, кончали жизнь самоубийством. Так, инородец Борогонского наслега Еремей Третьяков, чтоб быстрей кончить с горестным положением, вконец измученный, поджег свою юрту и сам сгорел вместе с ней. А в Кангаласском наслеге без вести пропала девушка, тоже прокаженная. Таких печальных примеров немало. Ужасней всего было, когда с проказой путали другие болезни, а подозреваемых насильно отделяли от населения. В октябре 1841 года областной медицинский инспектор Сомальский узнал от купеческого сына Н. Бережкова, что в Байдунском наслеге три женщины отведены в лес по подозрению в проказе, между тем, живя семь лет отдельно, не признают себя больными и другим таковыми не кажутся. Доктор обратился к исправнику с просьбой доставить ему этих женщин. Но полицейское управление, ссылаясь на отдаленность, отказалось выполнить просьбу. Позднее, 16 апреля 1842 года, женщин осматривал помощник исправника Уваровский и известил полицейское управление, что никаких признаков, подающих сомнения в их болезненном состоянии, он не нашел. Как потом сложилась их судьба, неизвестно.

    В 1847 году Колыму посетил областной медицинский инспектор доктор Неопалимский. Обследовав прокаженных, он выявил случаи, когда за проказу принимали совершенно другие болезни.

    Назначенный исправником Колымского округа Гуляев в 1895 году привез из Якутска три тысячи рублей на устройство колонии прокаженных. Но вскоре эти деньги были вытребованы обратно.

    Все это Сергей Иванович узнал из немногих документов и архивных данных. Выходило, что за столетие с лишним царское правительство практически ничего не предприняло для борьбы против этой страшной болезни, для облегчения мук и страдания больных. Сергей Иванович решил объехать всех прокаженных. А уж потом видно будет, как дальше быть...

    Озера, озера, словно бесконечное ожерелье. Все вокруг в белой пелене, снег да снег. Давит низкое небо. Иногда налетит ветер, словно мерзлым прутиком хлестнет по лицу.

    В пяти верстах от ближайшего жилья па пустынном берегу озера стоит избушка старика Василия Татаринова, десять лет назад выселенного сюда как прокаженного. С тех пор дед живет в полном одиночестве. Никто не навещает его. Избушка крохотная, кругом непролазная грязь, тяжелый смрад, все черно, закопчено жирником. В маленькое отверстие в стене вставлена льдинка, в стенах — дыры. Старик сам не в силах замазывать их, слаб.

    Когда Сергей Иванович вошел, старик с перепугу затрясся:

    — Зачем зашел? Уходи! Ко мне нельзя заходить!..

    — Успокойся, дед, сказал Сергей Иванович по-якутски, — Я доктор.

    У старика одной ступни нет, руки плохо слушаются.

    — Скорей бы умереть, избавиться от всех страданий, — признается старик, — Еле передвигаюсь, прямо наказание Дрова занести не могу.

    Сергей Иванович наделил его чаем и табаком и спичками, старик стал неуклюже кланяться, еле выговаривая заплетающимся языком слова:

    — Спасибо, большой тойон! [* Тойон — господин.] От земли до неба спасибо. В потускневших глазах бедного старика блестели слезы.

    ...Екатерина Татаева. Девочка четырнадцати лет. Мать ее умерла от проказы года два тому назад. Девочку поселили в двух верстах от ближайшего жилья. Живет она со своим маленьким братишкой. Брат ее здоров, но никто не рискнул взять его к себе в дом, думая, что со временем и он заболеет проказой. Вот и поместили мальчика вместе с больной сестрой. Отец их, нищий старик, хромой и полуслепой, не имеет своего дома, ходит по людям. Весь здешний юкагирский род, к которому он принадлежит, состоит из пяти мужчин и шести женщин, самому молодому мужчине 35 лет, остальные старше пятидесяти. Детей ни у кого, кроме Татаева, нет.

    Сергей Иванович вошел в избушку, слабо освещенную камельком. Посредине жилища стояла девочка и крестилась. Завидев человека, вскрикнула:

    — Боже упаси! Боже упаси!

    На полу, накрывшись оленьей шкурой, лежал ее братишка. Когда мальчишка поднялся с постели, оказалось, что он совершенно голый и невозможно грязный.

    Успокоившись, девочка стала рассказывать о своем житье-бытье, о своих страданиях:

    — У нас, как видите, почти нет одежды. Дров дают очень мало и мы мерзнем, как только затухает огонь в камельке. Мы боимся темноты в долгие зимние ночи, а жирника нам не дают. Страшно жить... Кормят только щукой, да и та не всегда есть. Второй день в рот ничего не брали. — Девочка по-старушечьи вздохнула. О, хоть бы раз наесться оленины...

    — Катя, — успокаивал ее Сергей Иванович, — скоро мы построим больницу для таких вот, как ты. Вы будете жить в светлых, чистых домах. Начнут лечить. Будет и одежда, и пища. Потерпите еще немного... Я завтра же пришлю вам мяса, рыбы, постараюсь навещать...

    Сергей Иванович оставил ребятишкам немного сахару, хлеба, дал чай, спички, мыло, полотенце и обещал прислать рубашки.

    Девочка обрадовалась:

    — Пахибо, тойон! Пахибо, тойон!

    И крестилась, не зная, как еще благодарить неожиданного гостя.

    Увы, Сергей Иванович, не имея средств, не мог оказать больным более существенную помощь. На улице с нетерпением ожидал его продрогший старик Татаев. Он стал расспрашивать о детях, навестить которых отказался, объясняя тем, что после этого люди будут сторониться его...

    Второй Байдунский наслег, озеро Атыыр Тирилях. Здесь от проказы вымирало одно семейство. Озеро Диринг. Тут от проказы страдают дети старика Хочогоса. Чертово урочище между Аырлахом и Чеей. Снова прокаженные... Жуткая картина! К этим несчастным и отверженным якуты даже близко не подходят...

    А «сударский», как разнесла молва, побывал буквально у всех прокаженных, оказал по мере возможности им помощь. Вел переговоры с наслежными князьями, хлопотал о постоянной помощи больным. Где уговорами, а то и угрозами, но добивался своего.

    В Среднеколымск Сергей Иванович приехал после месячного отсутствия. Из личного архива С. И. Мицкевича, хранящегося в ордена Ленина Центральном музее революции СССР, видно, что только в ту поездку он осмотрел 517 больных.

    Недолго пробыв в городе, Мицкевич снова отправился в поездку по улусу. Впоследствии он напишет: «Вернувшись в Среднеколымск, я подытожил, сколько же путешествовал по округу за первый год работы в этом крае. Получилось, что в разъездах пробыл 92 дня, объездил 5000 верст в санной кибитке и верхом на лошади, на оленях, па собаках и на лодке».

    Все это время он с любовью и тщанием изучал историю, фольклор и верования якутов, чукчей, эвенов, юкагиров, а также якутский язык. Выяснив распространенность различных заболеваний среди населения, врачевал, пропагандировал медицину, санитарию, стараясь по возможности облегчить страдания больных. И люди, чувствуя его доброту и отзывчивость, шли к нему.

    О положении прокаженных, необходимости устройств для них лепрозория на Колыме он писал иркутскому генерал-губернатору, губернатору Якутской области, областному медицинскому инспектору, исправнику Колымского округа, улусному голове. И, не ограничиваясь этим, использовал также страницы газет «Восточное обозрение», «Русские ведомости», журнал либерально-народнического направления «Русское богатство».

    12 ноября 1898 года заседание общего присутствия Якутского областного управления нашло целесообразным «сделать попытку переселения прокаженных Колымского округа в Вилюйский выселок». Родоначальники девяти улусов округа обсудили данное решение 23 марта 1899 года. Принимая во внимание, что перевозка обойдется в 17 000 рублей, а такую сумму улус не может выделить из своих средств, они высказались за постройку выселка на острове Ярмонка, находящемся в семи верстах ниже Среднеколымска. Сергей Иванович также опротестовал переселение больных в Вилюйск и поддержал предложение о создании лепрозория на самой Колыме.

    1 июня 1900 года в газете «Русские ведомости» была опубликована статья Мицкевича «Прокаженные па крайнем Северо-Востоке Сибири». Закончил он эту статью такими словами: «Дело не может так более продолжаться: нужно что-нибудь сделать для больных. Губерпская администрация предполагает вывезти всех больных отсюда в Вилюйскую колонию, но до Вилюйска более 3000 верст, дорогу я описал выше; притом надо принять во внимание, что больные в продолжение всего пути пи разу не смогут войти в дом обогреться, ибо никто их не пустит. Мыслимо ли проехать 3000 верст на 40° морозе, пи разу не входя в дом, человеку больному, зябкому, слабому? Никто не возьмется их и везти; ямщики разбегутся; да и сами больные не хотят ехать туда: не надеются выдержать столь длинный путь и хотят умереть лучше среди родных озер и рощ. Нет, перевезти больных в Вилюйск невозможно: необходимо устроить приют здесь. Замечу еще одно: при святейшем синоде собираются большие суммы на прокаженных в Якутской области, должно быть, все они идут в пользу привилегированных вилюйских прокаженных, на Колымский же округ за несколько лет прислали только 100 руб. А мне известно, что для колымских прокаженных бывшим якутским епископом Мелетием (ныне рязанским) оставлено 3000 руб., да потом прислано 308 руб.: деньги эти лежат уже несколько лет в епархиальном ведомстве, а больным от этого нисколько не легче. Я надеюсь, что, несмотря на множество неотложных нужд в русской земле, благотворители уделят что-нибудь и для колымских «отверженных», положение коих столь ужасно. Пожертвования прошу присылать в редакцию «Русских ведомостей» — «для колымских прокаженных».

    Я буду счастлив, если эта заметка хоть сколько-нибудь подействует делу устройства колонии в Колымске.

    Колымский участковый врач С. Мицкевич».

    Статья получила неожиданный резонанс: начался сбор пожертвований. Простые рабочие, крестьяне, выкраивая из своих скудных заработков, вносили деньги, чтобы хоть немного облегчить страшную судьбу обреченных проклятой болезнью на медленную смерть людей. Было собрано 3000 рублей. Эти деньги во многом помогли улучшить положение больных.

    «Я купил для них одежду, обувь, покупал муку, сахар, табак и т. д., — вспоминал впоследствии Мицкевич. — Из этих же денег оказывал взаимообразную помощь местному населению в экстренных случаях: голодовки, эпидемии».

    В 1902 году в номерах 281 и 286 газеты «Восточное обозрение» Мицкевич опубликовал большую статью «Еще о проказе в Колымском округе». В ней он сурово осудил нерасторонное, слишком равнодушное отношение руководства Якутской области к прокаженным и выразил уверенность, что при наличии хорошо организованной колонии можно предотвратить дальнейшее распространение проказы.

    Призывы С. И. Мицкевича о необходимости усиления заботы о прокаженных не остались без внимания. При святейшем синоде для оказания медицинской помощи прокаженным были собраны большие суммы. На улусном собрании 21 июля 1902 года колымский благочинный отец В. Н. Бережнов объявил, что духовное ведомство отпустило 9500 рублей на устройство выселка для прокаженных. Местное население решило выдавать на каждого больного по пять пудов мяса, тридцать пудов рыбы и на всех двенадцать кирпичей чаю в год. В то время из трех тысяч якутского населения Колымского округа проказой болело около сорока человек.

    Строительство лечебницы начали на правом берегу Колымы в урочище Максимовка. С. И. Мицкевич высказался за постройку не юрт, а просторных русских рубленых домов, но духовенство почему-то с этим не согласилось. Построили десять юрт для больных, церквушку, юрту для завхоза и рабочего, два амбара. Все это огородили частоколом. Теперь на содержание колонии Иркутское генерал-губернаторство ежегодно отпускало из земских средств 4469 рублей.

    Много сил приложил Мицкевич на создание лечебницы, строительство которой было завершено уже после ого отъезда из Среднеколымска. Но больные всегда произносили его имя с глубоким уважением.

     О первом годе своей работы на Колыме Сергей Иванович писал областному медицинскому инспектору следующее: «...округ 8 лет был оставлен без медицинской помощи, следствием чего явилось страшное распространение сифилиса, а также глазных и других болезней. В короткую мою деятельность здесь, хотя мне и удалось несколько ослабить разрушительную работу сифилиса и сделать кое-что для лечения глазных болезней, но дело, можно сказать, только начало налаживаться, в последнее время появилась надежда, что и дело призрения и лечения прокаженных тоже получило благоприятный исход...»

                                                          ЗА КРОВЬ РЕВОЛЮЦИОНЕРА

    Снова пришла на Колыму долгожданная весна. Позади — еще одна тяжелая зима. Под руководством Г. В. Цыперовича и Л. Ф. Яновича Липа всю зиму занималась самообразованием, прочитала много художественной литературы. Она, как только представится возможность, собирается сдать экзамены за курс гимназии и получить профессию фельдшера, чтобы быть более полезной в заботах мужа. И, разумеется, она читает марксистские книги, попадающие в их дом.

    Среди колымских политссыльных не распространены ни водка, ни карты, их не коснулись всякие дрязги и распри. Несмотря на принадлежность к различным партиям, они проявляют исключительную сплоченность, взаимопомощь. Вечерами собираются вместе, играют в шахматы, танцуют и поют. Имеют общую библиотеку, которой заведует Л. Ф. Янович. За книгами сюда ходит и городская молодежь.

    И другое — многие из них находили такие дела, которые шли на пользу всем.

    ...Дмитрий Яковлевич Суровцев был арестован в 1882 году за организацию типографии «Народной воли», четырнадцать лет томился в Шлиссельбургской тюрьме, затем сослан на Колыму. С большим упорством он занимается огородничеством. В свободное время ему помогают С. И. Мицкевич и Г. В. Цыперович. И, оказывается, в отдельные годы на этой промерзшей земле растут редиска, салат, петрушка, капуста, картофель и огурцы. И еще цветы! До чего же красивы они, напоминающие родные просторы России. ...Каждую осень Суровцев организует выставку, затем раздает овощи между товарищами. Их хватало для всей колонии ссыльных на два - три месяца.

    На Верхней Колыме, на заимке Родчево, проживал объякутившийся политссыльпый Виктор Александрович Данилов. Первый раз он был арестован в 1874 году. С тех пор шесть раз побывал в ссылке, но каждый раз бежал. На Колыме он занялся скотоводством и снабжал молочными продуктами политссыльных Среднеколымска, местных жителей. Он же начал решительную борьбу против купцов, беспощадно эксплуатировавших и обманывавших местное население. Данилов договорился с представителями крупных торговых фирм на местах о кредите и устроил в Родчеве кооперативную лавку. Товары здесь продавались по самым низким ценам. Местные торговцы, не устояв против такой конкуренции, вынуждены были значительно понизить цены.

    Сергей Иванович, бывая в этом краю, непременно заезжал к Данилову, к которому относился с большим уважением.

    Ян Строжецкий занимался фотографией. Моисей Мелейковский, наладив выпуск кирпича, ставил печи. Людвиг Янович столярничал: изготавливал шкафы, стулья, оконные рамы. Некоторые ссыльные тайком обучали грамоте якутских детей...

    Политссыльные ежемесячно получали 18-рублевое пособие. Этого не хватало даже на питание. Вот и приходилось многим каждое лето работать на сплаве грузов.

    С 1890 года грузы на Колыму поступали через Олу и Сеймчан. Осенью их доставляли из Владивостока пароходами в маленькое селение Ола, что на берегу Охотского моря, зимой перевозили на оленях и лошадях в Сеймчан и по первой воде сплавляли на паузках до Нижнеколымска. Паузки эти строили юкагиры.

    Самый первый паузок по Колыме сплавили политссыльные: социал-демократ Цыперович, член польской партии «Пролетариат» Янович, помощник присяжного поверенного Строжецкий, студент лесного института Борейша, механик Палинский и учитель Егоров.

    Одним из инициаторов этого дела стал и Сергей Иванович никогда не забывавший слова Владимира Ильича. «Лучше же быть за делом: без этого в ссылке пропадешь». И Мицкевич поддерживал любые полезные занятия политссыльных. Будь то заготовка дров, рыбная ли ловля.

    Нынешней весной Мицкевичей на постой взял Н. И. Соловьев. Дом у него настоящий, рубленый. Хозяева переселились в пристройку, отдав светлую половину Мицкевичам. Никакого сравнения с прошлой юртой. К тому же и Липе, когда Сергей Иванович в разъездах, не так одиноко.

    Вслед за льдом из верховья Колымы прибыл первый паузок с грузами. Вместе с казенным грузом доставлены были товары местных купцов. Многодетный бедняк Николай Третьяков от радости не чувствует земли под ногами — он нанялся на разгрузку товаров купца Константина Бережнова. Еще бы не радоваться! Настоящего чаю попьет, табак закурит, а смилостивится купец может и на рубашку подбросит. В горячке спешной работы Николай наступив на ржавый гвоздь, не придал этому особого значения. Но вот прошло несколько дней, и нога у него сильно распухла. Начались головокружения, тошноты, больная нога горела огнем.

    Сергей Иванович, внимательно осмотрев, сердито сказал:

    — Почему сразу не пришел?

    — Думал, пройдет...

    — У тебя началась гангрена. Прямо скажу: спасти ногу невозможно. Если согласен, ее надо ампутировать... — Третьяков не понял его. — Ну, отрезать придется ее. Если этого по сделать, верная смерть грозит.

    — Посоветовавшись с родными, Третьяков согласился:

    — Свет дневной дороже всего. Лишь бы в живых остаться! Режьте...

    Идя на эту операцию, Сергей Иванович отдавал себе отчет в том, что хирург он не ахти какой, а гангрена может перекинуться выше...

    К счастью, операция удалась. Вскоре Третьяков выздоровел и выписался из больницы.

    У Сергея Ивановича уйма дел, как очередных, так и требующих завершения. Разговоры о строительстве нового здания больницы в Среднеколымске идут еще с 1878 года Но дело с тех пор так и не сдвинулось с места. Лишь в 1897 году были выделены средства на ее строительство. Но их не хватало для его завершения. Сергей Иванович поставил перед областной администрацией вопрос о дополнительном выделении шестисот рублей. А сам, не теряя времени, занимался организацией заготовки древесины — с верховьев сплавляли бревна плотами.

    Мицкевичи близко познакомились с Калашниковыми. Иван Михайлович женился па якутке Евдокии Николаевне Париловой. Обвенчались они в Якутске, в Преображенской церкви.

    Родился Калашников в городе Майкопе в семье солдата. С юных лет стал зарабатывать себе на жизнь. Служил матросом на Черном море. Успешно сдав экзамены и получив диплом штурмана дальнего плавания, уехал в Англию. Там плавал па разных судах. Хорошо изучил английский язык. Познакомившись с русскими эмигрантами, увлекся социалистическим учением. Через два года вернулся в Россию и снова поступил на один из пароходов Добровольного флота. В Одессе посещал социал-демократический кружок и вел пропаганду среди матросов. В разгар этой работы в 1894 году он вместе с товарищами был арестован и после семнадцатимесячного тюремного заключения сослан в Среднеколымск сроком на десять лет. По одному делу с ним были осуждены и вместе прибыли в ссылку первые одесские социал-демократы Г. В. Цыперович, Ю. М. Нахамкис (Ю. М. Стеклов), М. Л. Вельтман. И. И. Шиф.

    В конце июня Иван Михайлович заглянул на огонек к Мицкевичам:

    — Завтра еду на заимку. Рыбачить буду. Свежим воздухом подышу на лоне природы. — Пошутил: — Хорошо, что не разрешили мне учиться на фельдшера, а то сидел бы привязанный к работе, как ты, Сергей!

    — Ну, что ли, рыбак! Выберу денек-другой, приеду в гости ушицы похлебать, — в том же тоне ответил Сергей Иванович.

    — Приезжай, угощу отборной рыбой!

    Сергей Иванович, покопавшись в ящике, протянул Калашникову клубок ниток для сетей.

    — Сережа, ты всегда мне оказываешь услугу. Когда же мне рассчитаться с тобой за твою доброту?

    — Какие наши годы, успеешь!

    — Тогда присматривайте за моими. Вдруг Борька заболеет или маленькая Зоя?

    — Не беспокойся, лишь бы рыбалка была удачной, — напутствовал Сергей Иванович.

    Калашников был заядлым рыбаком и охотником... В тот трагический для него день он решил подняться на лодке вверх по Колыме. Может, попадется сохатый, полезший, изнемогая от жары, в воду, да и уток можно пострелять. Взял с собой падежного друга — пса Пирата. Поплыли ранним утром, да что-то им не везло на добычу. Несколько уток убили, а на Колыме это не в счет.

    Навстречу шел паузок. Калашников подплыл к нему и, привязывая лодку к его борту, поздоровавшись, спросил:

    — Нет ли для меня корреспонденции?

    — Есть, — знакомый Калашникову казак протянул ему письма и газеты.

    — Разве ты па этом паузке работаешь? — спросил Калашников у него.

    Казак не успел ответить, как слушавший этот разговор заседатель Иванов неожиданно вспылил:

    — Не твое дело!

    — Я не с вами разговариваю, господин заседатель, — спокойно сказал Калашников.

    — Молчать, жид! Мошенник, он еще пререкаться захотел со мной! — закричал пришедший в ярость Иванов и разразился бранью.

    — Кто вам дал такое право обзывать меня?

    — Иди сюда, я тебе покажу это право...

    Калашников ловко взобрался на борт паузка.

    На нем находились четыре поселенца-уголовника и два казака. Им-то и приказал заседатель:

    — Ну-ка, проучите как следует!

    Уголовники и казаки сразу набросились на Калашникова, повалили на палубу и принялись беспощадно бить. Сам Иванов несколько раз ударил его ногой по голове.

    Пес, визжа, метался в лодке.

    Потерявшего сознание Калашникова сбросили в лодку и, отвязав ее, поплыли дальше. Калашников пришел в сознание лишь тогда, когда лодка ударилась о берег. Поднявшись на ноги, он, собрав силы, решил добраться до города, чтобы рассказать товарищам, как с ним по-зверски обошлись. Из длинной веревки сделал лямки и надел на шею Пирата. Умный пес, сообразив, чего от него хочет хозяин, потащил лодку вдоль берега.

    И случилось так, что в это же время па заимку к Калашникову приехали товарищи из города — Людвиг Янович, Любовь Ергина, Александр Орлов. Они были поражены его растерзанным видом.

    Людвиг Янович спросил у Калашникова:

    — Что произошло, Ваня?

    — Заседатель Иванов... — Калашников, дрожащий от гнева, больше ничего вымолвить не мог. Его бил озноб.

    Друзья принялись обсуждать, что предпринять. Вскоре знакомый казак позвал всех к себе домой обедать.

    Калашников, пришедший в себя, направился к поварне:

    — Я собаку покормлю и приду...

    Его товарищи ели уху, когда оттуда донесся выстрел. Побежали туда. Калашников лежал мертвый. Он привязал собачку берданки к ножке кровати и, направив дуло в сердце, покончил с собой. Рядом лежала записка на клочке бумаги, где было нацарапано:

    «Людвиг Фомич, прошу товарищей взять Борьку... Прощайте. Кровь на голову прохвоста Иванова.

    Умираю с верой в лучшее будущее. Пусть Борька отомстит за меня. И. Калашников».

    Похоронили его рядом с могилой Гуковского. И снова звучали гневные слова в адрес распоясавшихся эксплуататоров, душителей лучших сынов России. В первую же очередь клеймили позором царского сатрапа Иванова, ненавидевшего государственных ссыльных и никогда не скрывавшего своего презрения к ним. Это он постоянно писал доносы на ссыльных и всячески старался отравить их существование. Впрочем, с местным населением он тоже расправлялся без всякой церемонии, приобретя репутацию «человека-зверя».

    В городе создалось напряженное положение. Неизвестно было, чем обернется всеобщее возмущение. Могла разыграться любая трагедия. Местные власти трусили в ожидании дальнейших событий.

    Посовещавшись, политссыльные постановили отомстить убийце. Каждый готов был убить Иванова. Но решили: будет справедливее, если устроят жеребьевку. Приговор должен привести в исполнение тот, кто вытащит бумажку с единственным словом — «Мститель».

    Учитывая, что врач местному населению нужнее любого из них, Сергея Ивановича к жеребьевке не допустили.

    Жребий выпал на долю Александра Ергина.

    4 сентября 1900 г. Александр Ергин привел приговор в исполнение — застрелил Иванова прямо в городе, около здания полицейского управления.

    Паника в городе была всеобщая. Ходили слухи, что, мол, «сударские» собираются перестрелять всех, кто принимал участие в избиении Калашникова на паузке. Одна старуха, приехавшая из города на заимку, рассказывала, что город в течение трех дней после убийства Иванова был объят тьмой, исчезло солнце, и никто не видел друг друга.

    Ергина арестовали. Но вконец обеспокоенная местная администрация вынуждена была, выполнить все требования политссыльных. И Ергину разрешили до отправки в Якутск сидеть дома.

    Не стоял в стороне от всего происходящего и Мицкевич.

    Защищая интересы политссыльных, он написал письма-протесты губернатору Якутской области и иркутскому генерал-губернатору. В них он разоблачал неимоверно тяжелые условия, в которых живут политссыльные, и бесчеловечное отношение к ним со стороны местных властей.

    В письме-протесте от 9 сентября 1900 года на имя иркутского генерал-губернатора он сообщал, что политссыльные находятся в атмосфере гонения, притеснения и беспричинного озлобления, что один из ссыльных преследовался за то, что обучал грамоте якутского ребенка, при этом со всех потребовали подписки, что ссыльные не будут давать уроков. Сообщалось в нем и о том, что местные власти распечатывают корреспонденцию ссыльных...

    В письмах-протестах Мицкевич, разоблачая подлинное лицо озверевшего заседателя, писал: «...Перейду теперь к описанию деятельности покойного Иванова, хотя и весьма тяжело говорить плохо о человеке уже умершем, но это необходимо сделать, чтобы характеризовать положение дел. Зимой, когда исправник собрался уезжать в Нижне-Колымск и оставил своим заместителем заседателя, то он в тот же день распорядился, чтобы все записки, которые посылают государственные ссыльные своим товарищам или другим жителям на заимки, проходили бы через его, заседателя, контроль; на другой день после этого он нанес тяжкое увечье казаку Даурову, от которого старик около трех месяцев не мог оправиться. В Нижне-Колымске я слышал общие жалобы на грубость и издевательство заседателя, о чем и была подана жалоба исправнику старшим казаком в Нижне-Колымске Иваном Кошелевым; при сем прилагаю письмо казака Макарова, который тоже жалуется на издевательство над ним заседателя. Все это были факты, которые громко говорили, что покойник был дико необузданный человек, а между тем он был допущен к исполнению ответственной должности заседателя и все его противозаконные поступки оставались безнаказанными. Наконец все это завершилось истязанием Калашникова, последствием которого было его самоубийство. Вот каков режим установился в Колымском крае...»

    Учитывая настоятельные требования политссыльных, в том числе и Мицкевича, суд отказался реабилитировать заседателя Иванова и приговорил Ергина к сравнительно слабому наказанию. Он был осужден к четырем годам арестантских рот.

    По утверждению некоторых исследователей, С. И. Мицкевич написал корреспонденции о гибели Калашникова и отправил в Лондон, в ленинскую «Искру». Корреспонденция, проделав более чем четырехмесячный путь, увидела свет.

    Она была опубликована в № 2 «Искры» под названием «Новая драма в Якутске». В корреспонденции о Калашникове было написано, что он отдал «всю свою твердую волю, кипучую энергию, все свои знания и всю свою жизнь на дело развития самосознания рабочих и на организацию их».

    Корреспонденция заканчивалась горячим призывом к борьбе: «Это уже не первая история в Якутске... Одесские матросы, помните ли вы вашего пылкого Ваню?.. Организуйтесь, товарищи, проникайтесь сознанием и всеми силами, всеми средствами боритесь против царя! С вами не только все живые борцы за свободу и счастье трудящихся классов, но и тени борцов, замученных царским произволом».

    В качестве свидетелей по делу Л. Ергина в Якутск были вызваны Людвиг Янович и Станислав Палинский. Второму, преодолев целый ряд тяжелых препятствий, удалось сбежать из Якутска. А Яновичу, с его запущенным туберкулезом легких, пришлось отказаться от такой попытки. И он застрелился на могиле друга, ссыльного поляка Папия Павловича Подбельского, убитого во время расстрела политссыльных в 1889 году в Якутске. Один из организаторов партии «Пролетариат» в Польше, Людвиг Янович был арестован в Варшаве в 1884 году и приговорен к восемнадцати годам тюремного заключения и ссылки. Отбыв десять лет каторжных работ и отсидев около двух лет в Шлиссельбургской тюрьме, был сослан в 1896 году в Среднеколымск. Он выделялся среди всех колымских ссыльных кристально чистым сердцем, удивительной отзывчивостью, безграничной чуткостью и добротой к товарищам. Л. Ф. Янович был человеком высокоразвитым, широко и всесторонне эрудированным.

    В № 22 «Искры» был опубликован некролог о Людвиге Яновиче и его завещание. «В сущности говоря, — писал он в нем, — убивает меня русское правительство. Пусть же на него падет ответственность за мою смерть, равно как и за гибель бесконечного ряда моих товарищей...

    Ну, прощайте, товарищи! Желаю вам от всей души увидеть Красное знамя, развевающееся над Зимним дворцом», — призвал он всех к борьбе, выражая веру в победу пролетарской революции.

                                                                 ОСТРОЕ ОРУЖИЕ

    Заботами Мицкевича в Верхнеколымске и Нижнеколымске были открыты фельдшерские пункты с приемным покоем. В Верхнеколымск выехал работать фельдшер Зенников, выпестованный Сергеем Ивановичем, а в Нижнеколымск был назначен Верховодов, круто изменивший линию своей жизни. На содержание каждого фельдшерского пункта в год стали выделять по двести рублей, а на строительство новых больниц триста рублей. Наряду с этим Сергей Иванович переписывается с вышестоящими инстанциями о необходимости подготовки фельдшеров из местного населения. Он просил разрешения на открытие в Среднеколымске фельдшерской школы и использование там в качестве учителей политических ссыльных. Но власти эту инициативу не поддержали.

    После долгих хлопот Сергей Иванович добился допущения к фельдшерской работе жены политссыльного — Т. Л. Борейши и Т. М. Акимовой, сосланной на Колыму на десять лет после трехлетней тюрьмы за участие в покушении на царя Николая II. Т. А. Борейша окончила лучшие в то время четырехлетние Рождественские фельдшерские курсы в Петербурге. Т. М. Акимова была акушеркой. Таким образом, во время разъездов Сергея Ивановича по округу теперь была замена. И не просто замена — появились надежные помощники при серьезных операциях. При их участии, например, успешно прошла одна из сложнейших операций на легких.

    Самой страшной болезнью на севере была оспа. Одно это слово приводило в трепет местных жителей. Мицкевич бесстрашно и упорно боролся с этим недугом. Делал прививки, готовил из числа якутов и чукчей оспопрививателей...

    1900 год, несмотря на все потрясение, принес большую радость в семью Мицкевичей — родился их первенец Валентин. Теперь к напряженной врачебной деятельности прибавились еще и домашние хлопоты. Но при всем этом не оставлял Мицкевич и политических интересов, с волнением ловил каждую весточку с воли. Книжными новинками его регулярно снабжала Анна Ильинична Елизарова. Нередко использовался при этом адрес купца Нехорошева. На Колыме Сергей Иванович прочитал книги В. И. Лепина «Развитие капитализма в России» и «Экономические этюды и статьи». Он тщательно изучил эти труды и прояснил для себя многие, ранее непонятные, вопросы.

    Здесь же Мицкевич получил пятитомное собрание сочинений Максима Горького, пьесы Антона Чехова, «Былое и настоящее сибирских инородцев» Ярилова, «Статистические итоги промышленного развития в России» Туган-Барановского, «Рабство в древности» Мейера и другие интересные издания. С Горьким он был знаком и все его творчество воспринимал с особым вниманием. А пьесы Чехова по инициативе Мицкевича были поставлены на любительской сцене в Среднеколымске. Сергей Иванович выписывал также много газет и журналов, которыми охотно делился с товарищами.

    Случился однажды и курьез. На имя купца Нехорошева была получена большая посылка, которая оказалась надорванной и из нее посыпалась подпольная литература. Полицмейстер и почтмейстер созвали срочное совещание.

    — Что будем делать, господа, с этой посылкой? Известно, что предназначена она нашему лекарю. Если ее не отдать, то не избежать скандала. Отдать адресату — вдруг узнает исправник? Тоже беды не оберешься...

    Наконец полицмейстер изрек:

    — Господа, я вам вот что скажу: ничего я не видел и ничего не знаю.

    И почтмейстер подхватил:

    — Я тоже ничего не видел!

    Посылку, обойдя купца, вручили Сергею Ивановичу лично...

    Только начинает работа налаживаться, как тут новые препятствия — то медикаменты не высылают, то оставляют медиков на длительное время без жалованья. Врач пишет во все инстанции, бьет тревогу, но бесполезно, словно о стенку горох. Неповоротливы же эти господа из области! Очевидно, вот из-за таких трудностей, испытывая острый недостаток в медикаментах, и занялся в 1844 году на Колыме врач Козловский разведением лекарственных растений. Однако получить урожай ему не удалось. Помощник исправника Уваровский и купец Лука Бережнов, не любившие Козловского, заявили, что участок, засеянный травами, принадлежит им. Исправник поддержал их. Люди разобрали забор и раскидали его, а грядки перекопали. Козловский написал в Иркутскую врачебную управу донесение с просьбой оказать ему законную защиту, но поддержки не получил.

    Мицкевич решил широко использовать печатные издания для освещения тех вопросов, которые ставил перед местной администрацией и областью. Он старался по мере сил использовать возможности прессы, чтобы рассказать общественности о мрачной атмосфере края. Он опубликовал около двадцати статей, в которых подвергал беспощадной критике местные порядки. Печатное слово — острое оружие. Боялась его областная администрация, боялись попы, купцы, чиновники.

    В газету «Восточное обозрение» Сергей Иванович написал о плохом снабжении Колымского округа лекарствами и медицинскими инструментами. Губернатор по поводу этого факта высказал удивление. Ох и перетрусил же тогда господин Ранц! А когда он пытался отделаться отпиской, получил достойный ответ.

    Сергей Иванович не раз поднимал вопрос о распространении грамоты, культуры среди местного населения. Об этом свидетельствуют вот эти отрывки: «...Ни один чукча еще не обучен русской грамоте, ни у одного из них я не видел русской книги и картины, но мы проводим цивилизацию другими путями, мы им продавали спирт — хотим раздавать и даром. Спирт ведь тоже продукт цивилизации... Нет, если действительно хотят воспретить торговлю спиртом среди инородцев и устранить одну из причин их обеднения и вымирания, то следует совсем запретить ввоз спирта для продажи в северные округа, как это сделано уже в Анадырском и Гижигинском округах...» «...Образование поставлено в нашем округе очень плохо. На бумаге числятся 3 церковно-приходские школы. Но в Нижне-Колымске нет учителя, ни священника, а в Верхне-Колымске нет священника, а учитель — малограмотный человек, получивший «домашнее образование». В Среднеколымске учат священник и псаломщик, с этого года эта школа поставлена несколько лучше, а прежде дело шло совсем плохо за недостатком хорошего учителя. Недостатком этой школы является то, что там не принимают девочек и нет пансиона для не городских жителей. Из-за этого ни один мальчик из инородцев, живущих в улусе, не получает образования. В итоге в улусе полная неграмотность — некому написать толковой бумаги или письма, некого назначить оспопрививателем. Девочки же в городе поголовно безграмотны, ибо учиться здесь не у кого. Если бы кто по выходе из школы захотел бы еще поучиться, то это тоже здесь неисполнимо, ехать же в Якутск учиться стоит очень дорого и не по средствам большинству местных жителей. Правда, здесь в городе есть несколько человек с высшим и средним образованием, но... но они занимаются рубкой дров, рыболовством и т. д. А в результате всего этого полная некультурность и дикость местного обывателя, так благоприятствующие распространению здесь всяких болезней, особенно же трахомы и сифилиса — этих бичей местного населения...» (газета «Восточное обозрение», 1900 год, № 148).

    «...Школьное дело поставлено у нас из рук вон плохо: во всем округе 3 церковно-приходские школы, которые за все время своего существования не выпустили ни одного человека, умеющего правильно писать» (журнал «Русское богатство», 1902 год, № 7).

    Во многих корреспонденциях Сергей Иванович с возмущением говорил о том, что купцы спаивают и обманывают местное население, что чиновники заставляют безграмотных темных северян по нескольку раз платить одни и те же налоги. По настоянию Мицкевича на Колыме был создан казенный запас муки на случай голода и предусмотрел ссудный фонд. В наслегах сделали рыбные запасы. Подхлестнутая требованием ссыльных, областная администрация вынуждена была доставить из Якутска на Колыму санным путем 1000 пудов муки.

    И во всем этом немалую роль сыграли статьи Мицкевича. Местные купцы продавали муку по 16 рублей за пуд. И Сергей Иванович убедительно доказывал в газете необходимость отпускать казенную муку по 4 рубля за пуд. Он вообще заботился о развитии на Колыме казенной торговли и тем самым препятствовал процветанию лавочников, выжимающих из жителей края последние копейки.

     В своих статьях Мицкевич создал образно-правдивую картину беспросветной жизни якутов, эвенов, юкагиров, описывая многочисленные факты массового голода. Он выступал за предоставление особых льгот местным жителям. Нельзя без волнения читать описание им обреченной участи прокаженных.

    Выступая в прессе, Мицкевич использовал много статистических, архивных данных. Так, из его статей узнаем, что за период с 1857 по 1897 год, т. е. за сорок лет, население Колымского округа сократилось на 12 процентов.

    Сергей Иванович настойчиво ставил через печать вопрос о необходимости открытия почтового отделения на Колыме: «...Почтового учреждения в Колымске нет. Ближайшая почтовая контора в Якутске. И вот получается здесь повестка на выписанные наложенным платежом, положим, книги или инструменты. Покуда ходит повестка сюда и обратно в Якутск, пройдет 4-месячный срок, в течение которого хранятся посылки в почтовой конторе, и вот посылка отсылается обратно... Таким образом, деньги и посылки по этим повесткам можно получить не ранее, чем через полгода или еще гораздо больше, так как по летнему пути посылки не высылаются вовсе и лежат чуть ли не по году в Якутске. Журналы и газеты сюда доходят крайне разрозненными, письма часто пропадают или «по случайной ошибке» приходят вскрытыми...» («Восточное обозрение», 1901 год, № 52).

    Настояния Сергея Ивановича не пропали даром. 1 апреля 1902 года в Среднеколымске открылось почтовое отделение.

    В одной из своих корреспонденций («Восточное обозрение», 1902 год, № 151) Мицкевич рассказал о тяжелой участи казаков, служба которых почти пожизненная, указал па неправильность отсутствия права на выход из этого сословия. В другой корреспонденции («Восточное обозрение», 1901 год, № 271) с похвалой отзывался об опытах Суровцева па Колыме по земледелию и призывал местное население последовать его примеру. В отдельных статьях он осветил деятельность научных экспедиций, побывавших на Колыме, Анюйскую ярмарку, экономическое положение округа и т. д.

    Сергей Иванович в своих статьях настойчиво отстаивал интересы местного населения. Тяжелой обузой для нищенского населения Колымы, которое и без того не может голову поднять от капризов природы, болезней, голода, угнетения господ-чиновников, кабалы купцов, были уголовные ссыльные. Не раз поднимала прогрессивно настроенная интеллигенция Якутской области вопрос о прекращении уголовной ссылки в Якутию. «Приведу 2 примера, — писал Мицкевич в № 93 газеты «Восточное обозрение» за 1900 год, — из которых видно, сколько хлопот местному населению доставляют ссыльные. Есть здесь ссыльно-поселенец Литвяков; поселен он был сначала в Нижне-Колымск, оттуда в 1897 году он по какому-то случаю переведен в Среднеколымск, отсюда отправили его в Верхнеколымск, прожил он месяца три и самовольно уплыл в город, откуда был отправлен вторично в Нижний: ему дали от общества невод, но этого ему было мало, он требовал себе 150 руб. в год, да к тому же любил петь песню «у попа была собака», за что по жалобе местного священника попал этим летом опять в Верхний. Там был очень скудный улов рыбы, и якуты не могли удовлетворить аппетита Литвякова, требовавшего себе лучших сортов рыбы, мяса, муки и 3 кирпича чаю в месяц, но он стал настойчиво требовать и стал грозить ножом старосте; тут якуты набрались храбрости, связали его и привезли в город, отсюда его двинули в другой наслег и так до бесконечности. Надо сказать, что от Нижнего до Верхнего почти 1000 верст; и можно представить себе, во что обходится населению прогулка Литвякова при здешних путях сообщения.

    Но вот привезен из Якутска некий Глебов, человек весьма известный по всей Сибири. Прибыл он сюда по следующим причинам: сначала он был поселен в гор. Верхоянск, там он предъявил на свое содержание громадные требования, но администрация ставила препятствия его вымогательствам; за это он хотел броситься с ножом на исправника; потом отбился от казаков, хотевших его схватить, и его не могли взять несколько дней, тут же он совершил грабеж в питейном заведении, наконец схвачен и отправлен в Якутск. Суд признал его душевнобольным, и на том основании, что он душевнобольной, опасный для окружающих, решено отправить его обратно в Верхоянск. Как будто там нет окружающих или он там перестанет быть опасным?! Но Глебов сам просился в Среднеколымск. Здесь он повысил свои требования: и эти требования выполняются обывателями, тем более, что им известно, что таковые угрозы Глебовым раньше выполнялись и он, несмотря на это, остался безнаказанным».

    В № 259 «Восточного обозрения» за 1900 год Мицкевич опубликовал еще одну, очередную статью, в которой говорится о том, что поселенцы не занимаются полезным трудом, целыми днями пьянствуют, картежничают, затевают драки.

    «...Содержание поселенцев улусу обходится более 2000 р., — писал в ней в частности, — причем еще многие расходы не показываются и не учитываются, всех же работников в улусе около 700, значит на каждого падает не менее 3 рублей только на содержание поселенцев.

    Если ссылка вообще есть зло, то ссылка в северные округа, где жители и сами-то едва могут прокормиться, является уже вопиющею несправедливостью по отношению к местным инородцам».

    Однажды Сергей Иванович зашел по своим делам к исправнику. Тот, когда с ними было покончено, как бы между прочим сказал:

    — Нам, представителям администрации, ваши газетные выступления, поверите ли, как кость в горле... — Хихикнул: — Поумерили бы вы пыл...

    — Я бы не сказал, что мои статьи появляются часто, — ответил Сергей Иванович.

    — Разве? А это что? — и исправник вытащил из ящика стола целую кипу газет.

    — Так вот почему газет недоставало подписчикам! — произнес не без издевки Мицкевич.

    Сергей Иванович Мицкевич всем сердцем полюбил коренных жителей Крайнего Севера — юкагиров, эвенов, якутов.

    «За 4 года моей жизни и работы в Колымске, — писал позже Мицкевич, — ...я успел сродниться с этим краем и полюбить его суровую природу, его население, такое несчастное в то время, воспоминания об этом крае и любовь к нему остались у меня на всю жизнь».

                                                                 СПАСТИ ЮКАГИРОВ

    Эту печальную историю он услышал от якутов, приехавших из Гижиги с купцами.

    По дороге, на речке Кырбасчан, при впадении ее в Омолон, они видели три юкагирские урасы, а в них пять трупов и двух еле живых людей: старика и девочку — юкагиров Щербаковского рода, которые, не имея оленей, жили только промыслом рыбы. Промысел был плох, и уже в декабре люди начали голодать, ели ровдугу, ремни, даже кухлянки. Трое мужчин, ушедших па промысел, не вернулись. Очевидно, погибли. Одна женщина, которая пошла смотреть петли на куропаток, погибла, обессилев от голода, держа двух куропаток в руках. Ее нашла девочка. Якуты оставили старику с девочкой кое-что из своей провизии и поехали дальше. Узнав об этом, Сергей Иванович хотел съездить туда, чтобы помочь, но помешала весенняя распутица...

    Но вот вновь пришли дурные вести: голод свирепствует по всей тундре.

    — Как вы живете, когда прямо на глазах у вас вымирает с голоду целый род? Пожалеть дать лошадей, когда просят в долг, умоляют? Неужели так очерствело ваше сердце, не осталось ни капли совести?

    Каждый борется за свое существование сам. Допустим, раздам им, как вы говорите, в долг все, что у меня есть, а как самому быть потом? Кто-то умирает или выживает, а мне-то какое дело? И так они немало задолжали мне...

    Такой разговор идет между доктором Мицкевичем и самым богатым человеком Верхней Колымы — Салтой Бачюком. Каждую осень он вывозит «в счет долгов» всю рыбу, добытую за лето юкагирами. Необыкновенно честные, от природы мягкие по характеру, юкагиры не умеют постоять за себя. Разве только в душе таят обиду?

    — Решено, покупаю трех лошадей, — заключил трудную беседу Сергей Иванович.

    — За деньги с удовольствием продам, — согласился Салта Бачюк.

    Утром они отправились в путь. Переночевать, когда притомились лошади, решили в нежилой юрте в местности Оттуур Кель. Затопили камелек, попили чаю, поели и вышли из юрты, чтобы накормить лошадей. Северный горизонт вспыхнул, замигал ярко-красными огнями. Беспрерывно мигая, огненные столбы росли, потом вдруг опадали...

    — Салта, может, вы знаете, почему эти всполохи называют «юкагирскими огнями»?

    Салта Бачюк, сложив руки па груди, поднимает голову к небу:

    — Говорят, когда-то юкагиры были большим народом. И костров, зажигаемых ими, говорят, было больше, чем звезд на небе... Чайка, пролетев над их кострами, становилась черной. Потом народ начал вымирать. С тех нор дыхание впавших в тяжкие скорбные раздумья юкагиров превращается в огонь и освещает ночное небо...

    Под вечер следующего дня их небольшой санный обоз прибыл в селение Нелемное, расположенное на крутом берегу реки Ясачная. Здесь проживали юкагиры Ушканского рода и несколько эвенских семей, всего человек сто двадцать.

    Сельчане, наверное, заслышав издалека скрип полозьев на речном льду, все, кто мог, столпились возле одной юрты. Они еле держались на ногах от слабости. Проявляя почтение к гостям, вслед за ними в юрту вошли самые уважаемые старцы и степенно расселись в молчаливом ожидании: что же скажет приезжий «сударский» и самый богатый человек Верхней Колымы.

    — Дорогие друзья, — сказал Сергей Иванович, — я привез вам от казны взаимообразно сто рублей, а точнее — купил на них трех лошадей. Кроме этого дано распоряжение отпустить вам пятнадцать пудов муки, которую вы получите в Верхнеколымске, в казенном магазине... Хватит ли вам всего этого до весны? Прикиньте сами...

    После долгого молчания поднялся юкагир Шадрин:

    — Все это хорошо... Спасибо за искреннюю заботу, большой господин! Но этого недостаточно: сколько еще лун до весеннего выхода рыбы... Почти все собаки померли с голоду, да и оставшиеся наверняка сдохнут. Так что придется перевозить утварь па себе... А выдержит ли обессилевший, голодный человек?

    — Не стесняйтесь, посоветуйтесь, — предложил Мицкевич.

    Переговариваясь, юкагиры и эвены покинули юрту. К Сергею Ивановичу подошел молодой юкагир:

    — Моя фамилия Долганов. Они ушли посоветоваться, скоро вернутся, — сказал он.

    — Ты, оказывается, знаешь русский язык? — удивился Мицкевич.

    — Несколько лет был каюром в экспедиции Владимира Ильича Иохельсона. Там-то и научился. Вот грамоту бы выучить... — парень мечтательно вздохнул. — А вы вовремя приехали! Четыре дня мы ничего не ели...

    Вожаки двух родов, посовещавшись в разных юртах, вернулись примерно через полчаса.

    — Самое малое надо пять лошадей, — сказал Шадрин.

    Сергей Иванович пошептался с Салтой Бачюком и повернулся к старикам:

    — Ваше предложение принимается. Я отдаю вам в долг деньги из благотворительных средств для прокаженных. Салта Бачюк согласился продать еще пять лошадей. — Он знал, юкагиры просят лишь при крайней нужде — уж таковы их обычаи.

    Лица людей посветлели.

    — Спасибо, большое спасибо! И еще просим разрешения забить лошадей, которых вы привели, — выразил общее пожелание Шадрин.

    — Забивайте, разрешаю.

    Животных тут же забили и разделали. Вскоре над юртами весело заструились дымки. Жизнь возвращалась в Нелемное...

    В тот вечер Сергей Мицкевич долго беседовал со стариком Шадриным и Долгановым.

    — Как же вы врачуетесь, когда болеете? — спросил он, когда был закончен ужин.

    — Есть у нас мудрые, всезнающие люди, — отвечал Долганов. — Зовем мы их алма, это вроде как у якутов шаманы. Лечимся по их советам. Если человека десятки дней одолевает сон, то ему сливают кровь и каждый день катают голого по снегу. Тогда он становится бодрым, его больше не берет сон.

    — А если глаза разболятся? — Сергея Ивановича заинтересовал рассказ молодого юкагира.

    — Смотря какая болезнь... — Вид у Долганова такой, будто он сам и есть алма. — Если человек ослеп, алма осторожно-осторожно соскабливает острым камнем бельмо и накладывает па глаза самый наисвежайший, теплый кусочек оленьего мяса с кровинкой. После этого человек прозревает!

    — Удивительно...

    — Якутским и русским шаманам далеко-о до наших алма, — солидно подтверждает старик Шадрин.

    — Странный народ якуты... — Долганов, видя, что его слушают внимательно, продолжает: — Покойных, даже шаманов своих, закапывают в землю и засыпают плотно землей. Чтоб в духов не превратились. Якуты боятся покойников. А наши сородичи даже после смерти всегда делают только доброе, постоянно оберегают нас. Якуты не знают, что после смерти дух человека продолжает существовать отдельно!

    Если у нас человек умер зимой, строим шалаш из тальника или веток лиственницы. Укладываем его в шалаш и укрываем снегом. Иногда убиваем собаку и зарываем тут же, чтоб вместе были. Лежа там, они следят за нашей жизнью, охотой. Помогают нам. А если кто умер летом, привозим его на лодке па каменный остров Туолба. Там с самых древних времен лежат все наши предки. Они дерутся там с окаменевшим огромным и бородатым чудовищем. Чудовище — наш враг. Чтобы разбогатеть, он убивает наших людей...

    Утром Мицкевич обошел все юрты, осмотрел всех жителей Нелемного.

    В каждой юрте живут по два-три семейства. Ни проказы, ни сифилиса в селе не было. Зато у многих нелемцев наблюдалось нервное расстройство. Из 29 мужчин 17 и из 38 женщин 22 страдали сильными истерическими припадками — мэнэрик. Летом 1899 года эта болезнь поразила лишь несколько юкагиров, а уже к осени охватила треть взрослого населения. Заболели-то люди в самую горячую пору подледного лова рыбы. Может, с этого и начались все их беды?

    Съездил он и к юкагирам, проживающим в четырех верстах от Нелемного. Он видел, что эти спокойные люди, «всего менее склонные к эксплуатации других», были обречены на вымирание от болезней и голода. Высока была детская смертность и мала плодовитость женщин. Поэтому из года в год сокращалась их численность. По переписи 1857 года юкагиров насчитывалось 538 человек, а в 1897 году осталось их всего-навсего 214...

    Юкагиры практически не имели рыболовных снастей, редко кто из них владел старинной кремневой винтовкой. На медведя ходили вооружившись копьем.

    Редко у кого можно было увидеть в обиходе топор, пешню, ведро, посуду. Вся одежда — из оленьей шкуры. Мицкевич отметил, что она красочно отделана орнаментом, и вообще чувствовалась художественная одаренность тех, кто изготавливал одежду.

    Через три дня Сергей Иванович, гонимый неотложными делами по работе, возвращался с твердой целью хоть как-то помочь вымирающему племени.

    Однажды Сергей Иванович нашел в архиве отчет исправника Колымского округа Карзина губернатору Якутской области за 1888 год. Он писал: «Бедствия во всех видах — это как бы присущая принадлежность Колымского округа. Суровая природа не избаловала местного жителя: он довольствуется очень малым в пище и не прихотлив в выборе ее, он привык стынуть на трескучем морозе, ему нипочем бродить по колено в холодных осенних водах реки Колымы, чтобы только добыть из нее несколько рыб, жилище его мрачно и темно; часто походит на нищенскую нору, в которой приютилась нужда, — и взамен всех этих страданий что получает он? Невольно задаешься вопросом: чем и для чего живет этот несчастный человек? Нравственных потребностей у него нет никаких. Его идеал, к которому он стремится всеми своими силами, — это не быть голодным, чем бы то ни было, но наполнить свой желудок: но даже и этот идеал для него недостижим. Житель Колымского округа не знает отрады».

    Да, даже господин исправник вынужден был правдиво обрисовать беспросветную жизнь колымчан, вспомнив этот отчет, отметил для себя Мицкевич, возвращающийся домой...

    Оказывается, своевременная помощь Сергея Ивановича юкагирам оставила глубокий след в душе местных жителей. В 1926-1927 годах, будучи студентом Ленинградского института пародов Севера, на Колыме побывал Николай Иванович Спиридонов (Тэкки Одулок), будущий первый писатель и ученый из юкагиров. Свою поездку он подробно описал в книге «На Крайнем Севере», выпущенной в 1933 году в издательстве «Молодая гвардия». Тэкки Одулок остановился в юрте своего родственника, восьмидесятилетнего старика Камелька. Посмотреть на своего образованного сородича, приехавшего из невообразимо далекого Ленинграда, собрались многие юкагиры. Тэкки Одулок вытащил из сумки и показал землякам портрет Ленина.

    Реакцию земляков писатель описывает так: «— Какой омошин! Это совсем как доктор Мицкевич! Дети, помните, у нас давно, когда большие из вас только ползали, был у нас «сударский» — доктор Мицкевич. Он был не человек, а бог! Хойл! Многих он вылечил от болезни, многих спас от голодной смерти. Многих умиравших прямо воскресил.

    — Этот в шапке смотрит так же, как и наш доктор: глаза прищурены, слегка смеется, как бы утешает: не плачьте, не горюйте, поправитесь, придет весна, сыты будете, счастливые будете!.. Только у доктора лицо было поуже.

    — Это — Ленин, большевик, который организовал всех бедняков, рабочих, батраков, победил царя и богатых.

    — Большевик?

    — А Мицкевич тоже большевик? Значит, большевики хорошие люди, и сердце, должно быть, у них есть... должно быть, и нас они пожалели бы...»

    Близко и дорого было имя Мицкевича колымчанам. Самоотверженной работой врача, своей необыкновенной чуткостью к чужому горю и постоянной готовностью прийти на помощь нуждающимся Сергей Иванович оставил добрую память о себе в чутких сердцах жителей сурового края.

                                                                     БЛАГОДАРНОСТЬ

    Добрая слава Мицкевича распространилась не только по Колымскому округу, но и по всей Якутской области. Как ни противились областные высокопоставленные чины, но под давлением общественности они вынуждены были поставить вопрос о выплате С. И. Мицкевичу полного жалованья. В результате многократных настояний заместитель министра внутренних дел князь Оболенский разрешил приказом № 1585 от 8 июля 1901 года выплачивать ссыльному врачу жалованье в полном объеме, начиная с 1 января 1901 года.

    Олимпиада Николаевна ждала второго ребенка. А ехать с двумя малыми детьми с Колымы в Якутск представлялось делом нелегким. После долгих колебаний в конце 1901 года Сергей Иванович все же отправил Липу в Якутск. Там жила ее старшая сестра. С полуторагодовалым сыном Валентином, сквозь ноябрьские и декабрьские морозы и метели, преодолев тяжелый путь, она благополучно добралась до центра края. В 1902 году у Мицкевичей родилась дочь — Елена. Через год Олимпиада Николаевна с двумя детьми совершает изнурительное по тем временам путешествие через всю Сибирь в Центральную Россию. В своих воспоминаниях об этой поездке она напишет: «...В июне 1903 года с двумя малыми детьми я добиралась до Рязани, где проживала свекровь. Дорога была трудная и долгая: сначала на собаках, на оленях, на лошадях, затем па пароходе и поездом. По пути от Среднеколымска я побывала в колониях ссыльных: на Яне, в Якутске, Олекминске, Усть-Куте, Верхоленске и Иркутске. Члены этих колоний отправили со мной в Россию много писем. Эти письма помогли мне установить связь с социал-демократическими организациями города Рязани»,

    Сергей Иванович предполагал выехать из Среднеколымска в феврале 1902-го — в год окончания срока ссылки, и первым же пароходом отправиться с семьей в путь. Но получилось иначе: пришло сообщение, что выделены средства на достройку больницы, которая стояла недостроенной уже несколько лет. Через некоторое время были отпущены средства и на устройство колонии для прокаженных. Если бы он уехал, то в отсутствие замены дело это опять бы заглохло, возможно, на много лет. Тяжело было бросить незавершенными строительство больницы и колонии, отказаться от всего, ради чего он так много хлопотал. И Сергею Ивановичу пришлось перебороть неудержимое желание скорей вернуться в Россию, на арену революционной борьбы. Он решил остаться еще на год на Колыме, чтобы осуществить задуманное, завершить начатое дело.

    Для одного-единственного врача работа па Колыме была более чем напряженная. Сергею Ивановичу особенно запомнился 1901 год. Весной казак-нарочный из Верхоянска завез в Среднеколымск корь. До этого времени эпидемия кори посетила Колыму в 1852 году. Заболели все колымчане в возрасте до 49 лет. Больных корью в городе оказалось 430 из 540 жителей! Для ухода за ними были мобилизованы все политссыльные и переболевшие корью ранее. Приходилось работать круглые сутки...

    Наряду с хлопотной врачебной деятельностью Сергей Иванович вел революционную пропаганду среди местной молодежи, занимался он и научно-исследовательской работой. Как врач-психиатр изучал мэнэрик и эмиряченье, заболевания нигде в других местах не встречающиеся.

    Во время припадка у мэнэрика сознание затемняется, он может кинуться на людей с ножом или топором, рвать на себе одежду, бросаться в огонь, убегать в лес, целыми днями сидеть на дереве. Эмирячка же при испуге повторяет слово в слово сказанное другими точь-в-точь — их движения, или бросает в людей что попало, говорит непристойные слова.

    Сергей Иванович наблюдал за ними, привлекая к этой работе Олимпиаду Николаевну. Собирал архивные данные о таких больных, читал книги, в которых описывались подобные болезни. О распространенной среди колымчан болезни писал в своем донесении врачу в 1870 году, которое хранится в колымском архиве, казачий командир: «Болеют какой-то странной болезнью в нижне-колымской части округа до 70 человек. Это их бедственное страдание более к ночи, некоторые с напевом разных языков, неудобопонятных; вот как я каждодневно вижу пять братьев Чертковых и сестру их с 9 часов вечера до полуночи и далее; если один запел, то и все запевают разными юкагирскими, ламутскими и якутскими языками, так что один другого не понимает, за ними их домашние имеют большой присмотр».

    По свидетельству политссыльного Данилова, прожившего на Верхней Колыме 14 лет, из опрошенных юкагиров — женщин и мужчин — 60 процентов подвержены были припадкам мэнэрика. Эта болезнь была распространена равно как у юкагиров, так и у русских, якутов и эвенов Колымы.

    Описывая эмиряченье, С. И. Мицкевич отмечает, что «больная благодаря... повторным сеансам внушения начинает легко и привычно впадать в особое гипноидное состояние, в котором ей и внушаются аффекты испуга и подчинения тому, кто ее испугал («рефлекс подчинения» при испуге). С каждым разом все легче ее «испугать». В результате получается типичная эмирячка». По его утверждению, обычно к 40-45 годам сформировывается уже настоящая эмирячка. Он пришел к выводу, что «почти всякая урожденная колымчанка (якутка или русская) в этом возрасте была уже эмирячкой».

    С. И. Мицкевич подчеркивал, что на распространение таких болезней непосредственно влияют тяжелые, невежественные условия жизни.

    «...Сурова природа,— писал он,— во власти которой находится малокультурный северный человек, слабо вооруженный против нее, голодовки, болезни, грубая эксплуатация и насилие, которым он подвергается со стороны чиновников, купцов, кулаков, попов, уголовных ссыльных, и создали тип колымчанина — пугливого, суеверного, с неустойчивой и крайне ранимой нервной системой».

    Изучив мэнэрик и эмиряченье, С. И. Мицкевич пришел к выводу:

    «...Чем культурнее и зажиточнее население, тем оно здоровее в отношении нервной системы. В Олекминском округе оно было устойчивее всего, среднее положение по частоте нервных заболеваний Якутский округ и хуже всего обстояло дело па Крайнем Севере — в Верхоянском и Колымском округах». Таким образом, Мицкевич указывает на зависимость этих болезней от уровня жизни и культуры.

    Точность этого вывода доказала сама жизнь. За годы Советской власти в результате повышения благосостояния народа, повсеместного улучшения здравоохранения болезни эти исчезли. Об этом убедительно говорится в брошюре кандидата медицинских наук П. А. Петрова «Исчезающие болезни», изданной в Якутске.

    Изучая эти болезни, Мицкевич собрал богатый материал. Обобщив его, он выступал впоследствии с научным сообщением в Иркутске, в Восточно-Сибирском отделении Всероссийского географического общества и Московском обществе врачей. Наряду с этим, его доклад «Четырехлетняя врачебная деятельность за Полярным кругом», с которым он выступил в Иркутске, собрал большую аудиторию. Свой доклад он использовал для разоблачения сути колониальной политики царского самодержавия, политики угнетения малых народностей.

    В 1929 году Академия наук СССР выпустила монографию С. И. Мицкевича «Мэнэрик и эмиряченье. Формы истерии в Колымском крае». Этот труд является цепным вкладом в психиатрию.

    Как видно из личного архива С. И. Мицкевича, он намеревался написать научно-популярный труд «Культурное влияние ссылки», составил его план. Он хотел показать в своем труде участие политссыльных в краеведении, медицинской работе, обучении детей в школе, сельском хозяйстве, кооперации, торговле, печати и т. д. Будущую книгу Сергей Иванович разделил па девять глав. Но замысел не был осуществлен...

    В период работы Мицкевича на Колыме побывало три научных экспедиции.

    Весной 1902 года на притоке Колымы — Березовке — эвен Тарабукин обнаружил сохранившегося в вечной мерзлоте мамонта. На раскопку прибыла экспедиция из Петербурга в составе Герца, Фитцемайера и студента-геолога Севастьянова. Большую помощь в работе экспедиции оказал Сергей Иванович: вплоть до денежного займа. Теперь чучело этого мамонта — первого в мире, украшает Зоологический музей в Ленинграде.

    Экспедиция бывшего политссыльного Владимира Ильича Иохельсона по заданию Нью-Йоркского музея естественных наук изучала быт и жизнь коряков и юкагиров. Члены экспедиции собрали 2000 предметов для зоологической коллекции, 3000 этнографических предметов, 45 гипсовых масок с инородцев, сделали 900 измерений мужчин и женщин различных племен. Кроме того, они собирали различные антропологические материалы и вели подробные метеорологические наблюдения. С. И. Мицкевич да и все политссыльные Колымы с особым рвением помогали экспедиции Иохельсона. Печатали фотографии, упаковывали различные коллекции в ящики, проводили антропологические измерения. Работа эта продолжалась в течение двух недель. Только было обидно, что все это отправлялось в Нью-Йоркский музей...

    Весной 1902 года с большой помпой через Среднеколымск проезжала экспедиция некоего авантюриста Гарри де Виндта, впереди которой мчался специальный «нарочный», заготовлявший на станциях оленей, распространяя слух, будто едет чей-то «высочайший родственник». Эта экспедиция уклонялась от платежей за проезд, обманывая доверчивых местных жителей. Экспедиция была снаряжена якобы для изучения возможности провести железную дорогу через всю Северную Америку, Берингов пролив и Колымский край по направлению к Якутску, но это было лишь на словах. В действительности же она преследовала спекулятивные цели набить свои карманы. Сергей Иванович сразу же с подозрением отнесся к этой экспедиции и оберегал местное население от уловок Гарри де Виндта.

    Весной 1903 года С. И. Мицкевич должен был выехать в Якутск. Но П. Н. Сокольников, исполнявший в то время обязанности областного медицинского инспектора, не нашел ему замены. Желающих ехать на Колыму не было. К тому же 22 марта 1903 года С. И. Мицкевич написал губернатору: «...Я был извещен, что в Якутске появилась оспа, которая может прийти и сюда. Зная, насколько опасна оспа для здешнего края, я не решился оставить свой пост». Словом, срок выезда опять оттягивался.

    ...В феврале в городе проходило общее собрание улусной управы. К Сергею Ивановичу, сидевшему за работой, пришли представители наслегов в полном составе.

    — Сергей Иванович, узнав, что вы собираетесь уезжать, мы пришли выразить вам от имени всех жителей округа огромную благодарность, пожелать вам счастливого пути, — сказали они и вручили ему благодарственный адрес. В воцарившейся волнующей тишине теплые слова искренней благодарности зачитал грамотный якут.

    Есть смысл привести его здесь полностью: «Высокоуважаемый и нами, инородцами, чтимый Сергей Иванович, сородовичи Колымского улуса возложили на нас, выборных представителей улуса, приятную обязанность сказать Вам, уважаемый Сергей Иванович, незадолго до скорого, может быть, Вашего отъезда из Колымского края, несколько простых, но от сердца идущих пожеланий. Вам, врачу-человеку, так хорошо послужившему и в деле врачевания наших физических недугов, и в деле человеческого отношения к интересам нашего полуголодного существования, мы все живо помним Вашу энергическую борьбу и с эпидемией кори в 1901 г., осложненной голоданием большей части больных, мы и не забудем Ваших настойчивых усилий излечить и накормить больного голодного. Постановка дела помощи медицинской и организация кормления бедняков в г. Колымске, в пору эпидемии поглотила у Вас весьма много времени, так что деятельность Ваша в этой области не могла быть широко применима среди нас, в местах наших жительств, разбросанных почти на 3000 верст расстояний. Для этого у Вас не было сил, не было времени, не было достойных помощников, но и тут Вы, Сергей Иванович, делали все, что может и должен честный, неутомимый общественный деятель. Нам памятно, достойно чтимый Сергей Иванович, Ваше участие, Ваша забота о сородовичах наших, пораженных страшной болезнью «проказой». Вы возбудили к этим несчастным людям общественное мнение, выразившееся в добровольных пожертвованиях деньгами и вещами на пользу прокаженных, а тем самым и облегчили тяжести улуса, несшего значительный расход на их содержание из своих общественных средств, упорядочение и улучшение лечения и питания для находящихся в лечебнице больных инородцев и сокращение расходов улуса на содержание лечебницы с 600 руб. в год до 150 руб. Великое дело святой любви и милости к бедному меньшому брату дает нам право без лести и угодливости воздать Вам, уважаемый Сергей Иванович, настоящим письмом невещественную дань нашего глубокого уважения Вашему достойному, бескорыстному служению на славном посту врача-человека.

    Да послужит Вам, чтимый, добрый Сергей Иванович, наша бесхитростная речь, наши лучшие сердечные пожелания залогом нашей чистой памяти о Вас, чутко откликнувшемся на все недочеты нашей убогой жизни. Не забывайте колымских якутов, храните крепко-накрепко драгоценное Ваше чувство добросердечия и любви к ближнему, и, в меру Ваших сил и разумения, не забывайте продолжать делать добро для нас из того далека нашей обширной России, куда долг честного служения побудит Вам идти работать».

    В этот день ему были подарены искусно отделанные якутские женский и мужской костюмы.

    Сергей Иванович был растроган.

    — Друзья мои дорогие, — сказал он взволнованно, — выражаю свою благодарность вам и в вашем лице всем голодным, бедным, несчастным людям Колымского края за высокую оценку моего скромного труда. Где бы то ни было, в любом уголке этого края врача встречали с искренней надеждой на его помощь. Когда спасал кого-либо от верной смерти, он трясущимся от волнения голосом повторял: «Спасибо, большой тойон!» Когда я заходил в сырые, грязные юрты погребенных заживо, обреченных на смерть прокаженных, которых обходили стороной все остальные, и разговаривал на равных, как с людьми, те не сдерживали слез и тихо шептали: «Спасибо, большой тойон!» Когда я привозил продукты или помогал деньгами дошедшим до грани смерти, распухшим с голоду несчастным, на которых одна кожа да кости, они ослабшим голосом молвили: «Спасибо, большой тойон!» Я знаю, что в этих трех словах выражается все, что на душе, огромная благодарность. Но какой же я тойон-господин?! Я боролся против беспощадного гнета богачей, за свободу и счастье простого люда, за что и был сослан в ссылку. Приехать к вам посоветовал мне один мой друг, человек, безмерно уважающий простых людей, людей труда, борющийся за их, а значит, и за вашу лучшую жизнь, с его благословения, по его доброму наставлению прибыл я сюда работать. И не ошибся. Я полюбил Колымский край, его народ. На себе испытал его страдания. И чувствую, что породнился с вами. Я верю, убежден: настанет то время, когда и колымчане будут жить по-человечески, и над ними засияет солнце счастья. «Не забывайте колымских якутов»,— сказали вы. Сердце мое навсегда будет с вами!

    24 апреля Сергей Иванович покинул Среднеколымск. Всем городом провожали его, врача, своим самоотверженным трудом, искренней любовью к людям заслужившего всеобщее уважение и вечную благодарность.

    Дорога была трудной. Не раз заглядывал Сергей Иванович в глаза смерти. Распорядитель Мой-Юряхской станции Заморщиков и купец Шишлянников, нанявшийся содержать гоньбу от Верхоянска до Якутска, уехали за спиртом за пределы Якутского округа, оставив станции без транспорта. Из-за этого па Тойон-Тиряхской станции Мицкевич просидел 16 дней.

    На Айта-Кельской стапцни никого по было, на полу (валялись лоскутки, обрывки одежды, грязь. В этом доме умерло четыре человека от оспы. Рядом с домом стояла юрта, где лежал труп женщины, умершей пять-шесть дней назад.

    С 25 мая по 7 июня дорогу преградила разлившаяся речка. Кончились все продукты. Мицкевич «принужден был убить лошадь, которой и питался 3 дня впредь до переправы»...

    С. И. Мицкевич прибыл в Якутск 16 июня 1903 года и в ожидании оформления документов решил замещать в Олекминском округе врача Бекаревича, отбывшего в отпуск до 3 октября.

    Отныне он был полноправным врачом и использовал любую возможность для защиты интересов политссыльных. Он оказывал медицинскую помощь политссыльным, проезжающим через Олекминск. Некоторых оставлял у себя «на лечение». Выданные им медицинские справки помогли многим остаться в Олекминске или Якутске.

    Получив разрешение проживать в Москве и Петербурге для обработки собранного им научного материала, он отбыл из Якутии. После его отъезда в печати появилась корреспонденция, в которой высоко оценивалась врачебная деятельность Сергея Ивановича в Олекминске: «Врач Мицкевич уехал в Россию, и округ остался без врача. Врач, работавший до С. Мицкевича, за полгода принял 815 больных и ни разу не объехал участка. Мицкевич меньше чем за два месяца принял 940 человек в больнице и две недели посвятил объезду участка. По-видимому, есть врачи и врачи» («Восточное обозрение», № 420, 1903 г.).

    По возвращении в Россию Сергей Иванович сразу же включился в революционную работу. Он безоговорочно и прочно встал на позиции ленинской «Искры». Запаковав несколько номеров газеты в жестяную коробку из-под печенья, обшив коленкором, он отправил их друзьям на Колыму. «Искра» благополучно дошла до адресатов.

                                                        НАВЕЧНО В ПАМЯТИ НАРОДНОЙ

    Москва!.. Как мечтал Сергей Иванович скорей попасть в нее, окунуться в пламень революционной борьбы. И сразу же но прибытии он взялся за дело. По заданию партии проводил работу среди московской интеллигенции, выступал на рабочих сходках, шумных студенческих митингах. Участвовал в организации лекторской группы при Московском комитете РСДРП. Группа эта развернула бурную агитационно-пропагандистскую деятельность. Мицкевич, выступая от имени группы большевиков на чрезвычайном Пироговском съезде врачей, широко использовал его как открытую политическую трибуну.

    Работать Сергей Иванович устроился в частную психиатрическую лечебницу на Большой Красносельской улице. Своим благородством, всесторонними знаниями он быстро завоевал симпатии работников больницы. В 1904 году сюда к нему несколько раз приходил Николай Эрнестович Бауман, чтобы ознакомить вернувшегося из ссылки боевого товарища с состоянием партийных дел. Впоследствии Мицкевич писал: «Он произвел на меня прекрасное впечатление: живой, с широким кругозором, энергичный, он целиком стоял за линию Ленина».

    В этой больнице, на квартире Мицкевича, три месяца провел направленный Лениным из Женевы В. Д. Бонч-Бруевич.

    Сергей Иванович и его жена Олимпиада Николаевна принимали участие в подготовке и организации Декабрьского вооруженного восстания в Москве. На их квартире в Сокольниках хранилось оружие, подпольная литература, а после подавления восстания работало партийное бюро по выдаче скрывавшимся от полиции дружинникам паспортов, одежды и денег».

    В марте 1900 года в Сокольники к Мицкевичам приходил В. И. Ленин. Это была сердечная встреча соскучившихся друг по другу, несколько лет не видавшихся друзей. Долго беседовали они о тактике партии в сложный период спада революционной волны после подавления восстания. Эта беседа помогла Мицкевичу не поддаваться разочарованию и унынию.

    Преследуемый полицией, Мицкевич вынужден был покинуть Москву. В Нижнем Новгороде и Саратове он умело сочетал врачебную практику с подпольной революционной деятельностью.

    Уже после свершения Октябрьской революции, революции, о которой мечтал он и его друзья на Колыме, Сергей Иванович вел борьбу за установление и упрочение Советской власти в Саратове. В годы гражданской войны он был помощником начальника санитарного управления Южного, затем Юго-Западного фронта, лектором Реввоенсовета, был избран делегатом IX съезда партии.

    Вернувшись в 1920 году в Москву, Сергей Иванович занялся проблемами народного просвещения. Работал в Главполитпросвете заместителем Н. К. Крупской. Много сил он отдал созданию Союза работников просвещения, был председателем организованной им Московской секции научных работников. В те годы он изучал историю революционного движения в России. Стал профессором. Работая в Институте истории партии при ЦК, он участвовал в составлении программ по истории партии для университетов и партшкол.

    Активное участие принимал Сергей Иванович в организации Комитета народов Севера, являясь председателем оздоровительной комиссии. За годы работы в этой комиссии он многое сделал для развития здравоохранения в Якутии. Не пропуская ни одной информации, постоянно следил за печатными материалами о Якутии.

    Весь свой организаторский талант, богатый жизненный опыт, знания посвятил Мицкевич созданию первого музея мирового пролетарского революционного движения, его победоносной революции. Сергей Иванович работал директором Музея революции СССР до 1934 года, пока тяжелая болезнь не заставила расстаться с любимым делом.

    Сергей Иванович сумел широко показать в Центральном музее революции близкую его сердцу Якутию, историю политссылки. Были собраны фотоснимки, документы, показывающие жизнь политссыльных в суровом крае.

    Даже будучи уже тяжелобольным, Сергей Иванович не прекращал научно-исследовательской деятельности. Он написал три книги историко-мемуарного характера: «На грани двух эпох. От народничества к марксизму», «Революционная Москва. 1888-1905 гг.», «Записки врача-общественника» и ряд статей.

    Член КПСС с 1893 года, активный участник трех русских революций, один из первых русских марксистов-большевиков, соратник и близкий друг В. И. Ленина, вместе с Н. А. Семашко и З. П. Соловьевым стоявший у истоков советского здравоохранения, С. И. Мицкевич, занятый многими важными делами, никогда не забывал людей Колымы, Якутию.

    «После Октябрьской революции, — вспоминает его дочь Елена Мицкевич, — Сергей Иванович уделял много внимания своей работе в Комитете Севера, и прежде всего в комиссии по оздоровлению, бессменным председателем которой он являлся. Поддерживал и личные связи с Колымским краем. Старые его друзья якуты и юкагиры приезжали в Москву. Трогательны были их встречи. Непосредственные жители Крайнего Севера бурно выражали свою радость, обнимая после семнадцати лет разлуки своего «сударского лекаря» в красной столице.

    ...Долгие годы в семье Мицкевичей все было полно памятью о своеобразии и очаровании природы Севера и душевной красоте его людей. В семье сохранились сибирские традиции, звучали сибирские песни, прибаутки, рассказывались северные легенды и были об удивительных людях края, об их простой и чистой натуре. Береглись, как дорогая реликвия, праздничные национальные якутские костюмы — мужской и женский. По настоятельной просьбе детей к великому их удовольствию изредка извлекались они из огромного дорожного кожуха, и родители, нарядившись в них, весело переговаривались между собой по-якутски.

    Однажды в Нижнем Новгороде на маскарадном благотворительном балу эти костюмы в сочетании с якутской речью привели в восторг всех присутствовавших: Мицкевичам под шумные аплодисменты была присуждена первая премия за лучший костюм. Сергей Иванович и Олимпиада Николаевна чувствовали себя в тот вечер истинными представителями якутского народа.

    Нити, связывавшие Мицкевича с Якутией, не порывались никогда...»

    С. И. Мицкевич умер 12 сентября 1944 года в Москве и похоронен на Новодевичьем кладбище.

    Мицкевичи — счастливые люди, которым довелось работать вместе, встречаться, разговаривать с вождем мирового пролетариата В. И. Лениным. Дочь Якутии, Олимпиада Николаевна Мицкевич, член КПСС с 1905 года, участница трех революций, в 1913 году окончила фельдшерскую школу. После Октябрьской революции она принимала участие в организации первого медицинского пункта в Кремле. В этой маленькой больнице не раз бывал В. И. Ленин.

    Затем Олимпиада Николаевна работала в агитпоезде «Октябрьская революция», возглавляемом М. И. Калининым, в Совнаркоме, в Институте марксизма-ленинизма старшим научным сотрудником. В 1955 году в связи с пятидесятилетием первой русской революции она была награждена орденом Ленина. Так высоко оценена ее самоотверженная работа на дело революции.

    Умерла Олимпиада Николаевна 10 сентября 1958 года и похоронена па Новодевичьем кладбище.

    Она оставила также воспоминания о встречах с В. И. Лениным:

    «С Владимиром Ильичем я познакомилась весной 1906 года... Затем я встретилась с Владимиром Ильичем уже после революции в сентябре 1918 года, когда была направлена наркомздравом Н. А. Семашко в Кремль на работу по организации лечебных учреждений.

    В начале моей работы по организации лечебных учреждений Кремля вспыхнула эпидемия испанки. Тогда трудно было заполучить врача па работу в Кремль. Я просила у Семашко, чтобы он прислал мне терапевта, а он прислал мне санитарного врача. Возмущенная этим, я пошла звонить Николаю Александровичу по городскому телефону, но не могла дозвониться и направилась на верхний коммутатор (коммутатор Владимира Ильича), чтобы по прямому проводу связаться с Семашко, Владимира Ильича там не было. Мне разрешили поговорить. В разговоре с Николаем Александровичем я возмущалась, что нам прислали врача не по специальности, Николай Александрович возражал, говоря, что этот врач коммунист. Я же ему отвечала: что не коммунист лечит людей, а врач.

    Вдруг я почувствовала, что кругом стало тихо. Оглядываюсь и вижу, за спиной у меня стоит Ильич, заложив руки в карманы брюк, и внимательно слушает наш разговор. Я постаралась поскорее закончить и извинилась перед Лениным, что задержала его. Он ответил, что разговор этот был нужным, что дело народного здравоохранения очень важное, государственное дело.

    В 1921 году я перешла работать в Совнарком в справочно-декретный стол по Совету Труда и Обороны. Почти каждый день, идя в секретариат за материалами, я встречала Владимира Ильича, шедшего в свой кабинет. Пунктуально, в одно и то же время, он выходил на работу, тем самым, личным своим примером, прививал сотрудникам СНК аккуратность и точность в их работе. Встречаясь, он неизменно вежливо раскланивался».

    Старший сын Мицкевичей, уроженец Среднеколымска Валентин, участвовал в молодежном революционном движении с пятнадцати лет, в феврале 1917 года был принят в ряды партии большевиков. Затем работал в Союзе молодежи III Интернационала, библиотекарем В. И. Ленина. В мае 1919 года добровольцем ушел в Красную Армию, прошел путь от красноармейца до начальника политотдела губвоенкомата, участвовал в боях с басмачами в Средней Азии. Умер скоропостижно в 1948 году.

    Однажды в коридоре Совнаркома Валентин встретился с Н. К. Крупской, и она предложила заняться книгами Владимира Ильича. Валентин с радостью согласился и с осени 1918 года по май 1919-го работал личным библиотекарем В. И. Ленина. Он подбирал для Владимира Ильича нужную литературу, приводил в порядок библиотечные книги.

    ...В мае 1919 года была объявлена мобилизация коммунистов на борьбу с Юденичем. Решил и Валентин подать заявление. Спросил согласия Владимира Ильича. Он развел руками: «В Красную Армию? Не могу задерживать, это сейчас самое главное».

    Валентин уходил на фронт с рекомендацией великого вождя революции:

    «29. IV. 1919 г.

    Настоящим рекомендую товарища Валентина Сергеевича Мицкевича и как коммуниста и как безусловно добросовестного работника. Должен добавить, что по свидетельству товарищей, наблюдавших его работу и заслуживающих абсолютного доверия, т. Мицкевич обладает способностями организатора. Пр. СНК Ульянов (Ленин)».

    Второй ребенок Мицкевичей, дочь Елена, родилась в 1902 году в Якутске. Член комсомола с 1919 года, член партии — с 1922 года. До последних дней своей жизни (умерла в 1974 году в Москве) поддерживала тесные связи с Якутией, ее людьми.

    Третий ребенок, Виктор, родился в 1924 году в Москве. Он окончил артиллерийское училище. Был комсомольцем, гвардии лейтенантом. В марте 1943 года геройски погиб на одном из фронтов Великой Отечественной войны.

    Как-то, уже в годы войны, Елена спросила Сергея Ивановича, доволен ли он своей жизнью. Помолчав, отец ответил медленно, словно взвешивая свои слова: «Да, у меня была счастливая жизнь, я всегда имел возможность делать то, к чему у меня было стремление, и делать так, как мне казалось нужным».

    Да, Сергей Иванович Мицкевич прожил содержательную, счастливую жизнь. Он посвятил ее борьбе за счастье и свободу народа. И память о нем бессмертна.

    О его жизни и революционной деятельности рассказывается в экспозициях музеев Москвы, Горького, Кирова, Саратова, Яранска, его именем названы улицы, школы, пионерские дружины...

    Якутский народ чтит светлую память и доброе имя С. И. Мицкевича. На здании больницы и дома, где он жил, в Среднеколымске, открыты мемориальные доски. В краеведческом музее города Среднеколымска благодаря стараниям местных краеведов Д. Г. Жиркова и Н. С. Бандерова широко освещается жизнь и революционная деятельность С. И. Мицкевича.

    Имя прямого и честного, доброго человека, человека с большой буквы, ученого и публициста, революционера-ленинца, Сергея Ивановича Мицкевича всегда будет дорого якутскому народу, всем якутянам.

    /Федосеев И. В колымской глуши. Художественно-документальная повесть. Перевод с якутского И. Поповой и Ю. Алешина. Москва. 1985. С. 20-96./

                                                             БИЗНЕС НА ВОЖДЕ

                                                       ИСТОРИЯ ОДНОЙ КНИГИ

    Бойкое время пришло. «Мастера» культуры ринулись в бизнес. Писатели и издатели делают деньги кто на чем: на детективах, сексе, чертовщине, расстреле царской семьи... Но такое ли уж новое это дело для нас — бизнес в литературе? Действительно ли его не существовало до перестройки?

    Был он, бизнес, был. Были бизнесмены-писаки. Только точка приложения сил у них была другая. Так называемая «ленинская тема».

    Не счесть литературы, что в одночасье стала макулатурой. Никому не нужной, кроме заготовителей вторсырья. А ведь гора эта громоздилась не голым энтузиазмом. За все платились деньги, и немалые: за писанину, за составление, за комментирование, за редактирование, за контроль. Выгодно было стряпать книжки об Ильиче, о его отце и матери, братьях и сестрах, жене, друзьях. Сочинения эти публиковались не просто охотно — в первую очередь, отодвигая все остальное. Отмеченные хотя бы слабой печатью таланта, получали премии. Совершенно бездарные также издавались и переиздавались, а те, кто их кропал, продвигались поближе к золотому корыту, из которого кормилась руководящая прослойка КПСС.

    Не обошел стороной этот бизнес и Якутию. Без конца обсасывалась телеграмма, составленная Аммосовым, но подписанная Лениным, мифические беседы Ленина с Аммосовым, ленинский псевдоним, созвучный с названием реки Лены. На этом зарабатывали многие. Но больше всех отличился, конечно, И. Федосеев. Он состряпал целую «повесть» — о ленинском друге Сергее Мицкевиче, отбывавшем ссылку в Якутии в конце прошлого — начале нынешнего века.

    «Повесть» эта — как уголовник со множеством кличек: впервые в журнале «Хотугу сулус» она появилась под названием «Спасибо, большой тойон», потом в «Полярной звезде» (1977) под названием «Спасибо, доктор»; в первый раз книгой на якутском языке вышла как «Сергей Мицкевич» (1975), в первый раз на русском — как «В колымской глуши» (1981). Под последним названием ее выпустили еще дважды: в Москве (1985) и в Якутске (1987).

    Стало быть, «повесть» всего за 14 лет публиковалась 6 (!) раз. Можно подумать, нечто ценное. Но это действительно книга, тиражированная только благодаря «ленинской теме». С ней связаны настоящие правонарушения. В издании 1981 года переводчиками объявлены двое: И. Попова и Ю. Чертов, укрывшийся под своим обычным псевдонимом Ю. Алешин (в последующих изданиях «повести» указано прямо: Ю. Чертов). Но «повесть» практически в том же виде печаталась в 1977 году в «Полярной звезде» как перевод одной И. Поповой. Осуществив легкое косметическое редактирование, Ю. Чертов стал «сопереводчиком». В то же время он считается и редактором издания 1981 года, что зафиксировано на обороте титула. Таким образом, «переводчик» Ю. Чертов получил из кассы издательства за «редактирование» собственного «перевода», что категорически не допускается.

    Конечно, подобная махинация не могла быть совершена без активного участия самого автора. Зачем же ему понадобились сомнительные услуги Ю. Чертова? Для заметания следов. Еще в 1978 году в газете «Литературная Россия» грянул фельетон В. Алданского с А. Ячменевым: оказывается, сочинение И. Федосеева — плагиат, списано с книги Е. Мицкевич «Одной лишь думы власть»! Но «ленинская тема» спасла литературного грабителя. На защиту его встал обком. И остался И. Федосеев на месте ответственного секретаря журналов «Хотугу Сулус» и «Полярная звезда», а через три года и «повесть» свою издал в Якутске вторично. Ю. Чертов ему понадобился для того, чтобы вырезал, вытравил из нее чужое. Для этого обком Ю. Чертову даже предоставил выписки плагиата, сделанные В. Алданским, но ленив оказался «переводчик-редактор»: повозил маленько ручкой туда-назад по тексту — и награбленное осталось.

    А в 1989 г. разразился новый скандал: И. Федосеев оказался разоблаченным вторично. На этот раз в его «повести» нашелся плагиат из мемуаров Г. Цыперовича «За Полярным кругом», о чем поведала газета «Эдэр коммунист». Но и это сошло плагиатору с рук: «певца ленинской темы» обком хранил надежно.

    Сверка показывает, что выписок без ссылок из книги Е. Мицкевич в сочинении И. Федосеева до 60, из мемуаров Г. Цыперовича — более 20. Общий объем списанного достигает примерно авторского листа. Списаны не только факты, но и истолкования их, диалоги, пейзажи.

    «Но неужели, — спросит читатель, — в этом сочинении вообще нет ничего своего?» Есть. Кое-что есть. Об этом сейчас и поговорим.

    Вот что привнес в биографию С. Мицкевича И. Федосеев: будто бы друг Ленина, отбывавший ссылку «в колымской глуши», был корреспондентом «Искры», автором двух неподписанных некрологов — И. Калашникова в N 2 и Л. Яновича в N 22. Так ли это?

    Прежде всего: не с подготовкой И. Федосеева браться за такие сложные вопросы, как установление авторства тех или иных материалов «Искры». Ведь он пишет, что «корреспонденцию о гибели Калашникова... (С. Мицкевич. — И. Л.) отправил в Лондон, в ленинскую «Искру». Корреспонденция, проделав более чем четырехмесячный путь, увидела свет» (в N 2). А ведь «Искра» стала выходить в Лондоне лишь с апреля 1902 года, подготовка же первого номера велась в Лейпциге, второго — в Мюнхене. Получается, И. Федосеев не знает таких элементарных вещей.

    Далее: N 2 «Искры» вышел в феврале 1901 года, а N 1 — в самом конце декабря 1900-го. Значит, первый и второй номера разделяли всего два месяца. А И. Федосеев, как видим, пишет, что корреспонденцию свою С. Мицкевич отправил в «Искру» за 4 месяца до выхода N 2 — следовательно, за два месяца до выхода N 1. Откуда же он «в колымской глуши» узнал, что Ленин собирается издавать «Искру»? Ведь подготовка выпуска осуществлялась в строго конспиративных условиях. И. Федосеев цитирует «Искру» с большими ошибками, переставляет фразы, что вызывает законное сомнение: да заглядывал ли он в текст, который приводит, не списывает ли из какой-то чужой работы? Очень похоже на это. Ведь только человек, совершенно не знающий Якутии, в состоянии подумать, читая некролог Калашникова, что он мог прийти отсюда. Или автор «В колымской глуши» тем как раз и отличается, что не понимает, что читает?

    Напомню, что Калашников, политссыльный из Одессы, покончил с собой в Среднеколымске летом 1900 года. В то время С. Мицкевич также находился здесь. А одна из начальных фраз некролога звучит так: «И над Иваном Калашниковым уже давно сибирские метели нанесли курган снега, а мы только теперь, только через полгода (подчеркнуто мной. — И. Л.) получили сообщение об его ужасной кончине». Неужели неясно, что автор этих строк находился за многие тысячи верст и от Колымы, и вообще от Якутии (предположительно, в Одессе)?

    17 мая 1902 года в Якутске на кладбище покончил с собой политссыльный Л. Янович. А в N 22 «Искры» (июль того же года) появился некролог о нем. Эту публикацию И. Федосеев также приписывает С. Мицкевичу, который в это время находился по-прежнему на Колыме. Спрашивается, как же он мог успеть и узнать о самоубийстве Л. Яновича, и написать, и отправить некролог в «Искру» так, чтобы тот попал в июльский номер? Не говоря уже о том, что почта вообще в Среднеколымск приходила и уходила отсюда крайне редко, май и июнь—это ведь месяцы распутицы в тундре, когда связь Колымы с Якутском прекращалась. И неужели в самом Якутске не было ни одного ссыльного, способного послать некролог? Кстати сказать, и этот некролог И. Федосеев цитирует совершенно произвольно, извращая текст.

    С. Мицкевич был человеком пишущим. Он печатался в легальных газетах в период своей ссылки. Впоследствии он написал несколько книг мемуаров («Записки врача-общественника», «Революционная Москва» и др.). Общий объем их превышает 800 страниц. В эти книги С. Мицкевичем включены и статьи, напечатанные им в годы ссылки. Но некрологов в «Искре» среди них нет, и С. Мицкевич совершенно не упоминает о каких-либо своих публикациях в «Искре». Ничего не сообщает о них и дочь Сергея Ивановича Елена Сергеевна в своей книге «Одной лишь думы власть». А ведь если бы такой факт в жизни С. Мицкевича действительно имел место — обязательно был бы он упомянут в книге его дочери, хотя бы, например, там, где описывается возвращение С. Мицкевича из ссылки: «Олекминск! (...) В руках Сергея Ивановича газета «Искра». Много номеров (полученных олекминскими политссыльными. — И. Л.). Впервые. Сколько он успел о ней наслышаться. (...) Безоговорочно и прочно встал Мицкевич на искровские позиции. Сергей Иванович подумал о далеких друзьях, томящихся на Колыме. Запаковал несколько номеров в жестяную коробку из-под печенья, обшил коленкором и послал (...) для передачи ссыльным. После ряда злоключений (...) «Искра» все же попала к адресатам».

    Это место из чужого труда плагиатор использует так: «По возвращении в Россию Сергей Иванович сразу же включился в революционную работу. Он безоговорочно и прочно встал на позиции ленинской «Искры». Запаковав несколько номеров в жестяную коробку из-под печенья, обшив коленкором, он отправил их друзьям на Колыму. «Искра» благополучно дошла до адресатов».

    Как видим, списано почти слово в слово, но с одной разницей. У Е. Мицкевич отец посылает «Искру» на Колыму из Олекминска, с дороги, у И. Федосеева — по возвращении в Москву, а к тому времени «Искра»... перешла в руки меньшевиков. Выходит, ленинский друг отправлял на Колыму газету, которую выпускали политические оппоненты Ленина! Напомню, что все это печаталось шесть раз, переходя дорогу чьим-то хорошим стихам или рассказам.

    Остается добавить, что эта статья (в другом, разумеется, виде) в 1988 году предлагалась мной журналу обкома КПСС «Политическая агитация». Публикуется же она сегодня впервые.

    Иван Ласков

     /Молодежь Якутии. Якутск. № 25 2 июля 1993. С. 10./

                                                                               Глава VI

                                                                      С. И. МИЦКЕВИЧ

    Пятилетие пребывание Сергея Ивановича Мицкевича. одного из ярких представителей ленинской гвардии большевиков, в якутской ссылке отражено в пяти архивных делах.

    Основное архивное дело за № 2869 на 161 л. сохранилось в ЦГА ЯАССР в фондах Якутского областного управления, на основании его освещали этот период ссылки Мицкевича.

    «Московский университет по праву считался центром русского образования. Эта высокая роль была в значительной мере обусловлена самим студенчеством, его идейной жизнью, не иссякавшими в его среде традициями подлинного патриотизма и оппозиции самодержавной власти и официальной религии» [* Рудницкая Е. Л. Н. П. Огарев в русском революционном движении. М., 1969. с. 20.].

    Сергей Иванович был воспитанником, затем профессором Московского университета, одним их тех, кто на пролетарском этапе российского освободительного движения достойно продолжил традиции старшего поколении борцов за народное дело.

    «Московский университет сыграл значительную роль в пропаганде передовых общественных идей на новом этапе революционного движения — на этапе распространения марксизма и начала рабочего движения. С именами его питомцев и студентов А. Н. Винокурова, М. Ф. Владимирского, В. В Воровского, М. С. Кедрова. В. К. Курнатовского, С. И. Мицкевича, И. В. Русакова, Н. А. Семашко, П. Г. Смировича, брата В. И. Ленина — Д. И. Ульянова и других связало создание в Москве первых марксистских кружков и социал-демократических организаций, начало пропаганды марксизма на фабриках и заводах, создание Московского рабочего союза» [* И Тернов и др. Московский государственный университет. М., 1980, С. 10.].

    Мицкевич начал участвовать в революционном движении в стенах Московского университета с 1890 г. и скоро стал известен среди широкого круга революционного студенчества Москвы, как стоящий на позициях марксизма-ленинизма. Он вел пропаганду среди рабочих заводов и фабрик г. Москвы, распространял марксистскую литературу, в том числе первые труды Ленина, прокламации и воззвания.

    В дальнейшем идейном росте и становлении молодого революционера решающую роль сыграла встреча с Владимиром Ильичом и его влияние...

    Мицкевич свою революционную деятельность в Москве начал с Мартыном Николаевичем Лядовым (Мандельштамом) и по одному судебному процессу они были осуждены и отправлены в Якутию. Впоследствии Лядов стал делегатом II съезда РСДРП, искровцем большинства, после съезда — агентом ЦК, вел активную борьбу с меньшевиками, в 1904 г. участвовал в совещании 22-х большевиков в Женеве, был делегатом от большевиков на Амстердамском конгрессе II Интернационала.

    В Якутском центральном государственном архиве в фондах полицейского управления сохранилось его личное дело на 43 л., в другом деле — секретное предписание иркутского генерал-губернатора от 24 марта 1897 г. за № 2158 якутскому губернатору, в котором говорится о совместной революционной деятельности Мицкевича, Лядова (Мандельштама) и др. В печати оно публикуется впервые. Полная публикация данного архивного документа — секретного предписания может помочь исследователям в научном изучении, освещении начала деятельности первых социал-демократических марксистских кружков в Москве, связанных с именем создателя и вождя нашей партии Ленина. Мицкевич и Лядов (Мандельштам) одними из первых среди студентов и рабочих Москвы начали распространять труды Владимира Ильича. При обыске у Мицкевича была обнаружена его работа «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов» [* ЦГИА СССР, ф. 102, делопроизводство 3, д. 18, 1894 г., л. 5. В кн.: Петров П. У. Из истории революционной деятельности ссыльных большевиков в Якутии, с. 26.].

    В архивном документе указывается:

           Иркутский

    Генерал-Губернатор

          Канцелярия

    1 Делопроизводство

      24 марта 1897 года

               № 2158

          г. Иркутск

                                                              «По Высочайшему повелению

                                                                                 Секретно

                                                          Господину Якутскому Губернатору

    Государь Император, по всеподданнейшему Министра Юстиции докладу обстоятельств дела о враче Сергее Мицкевиче и других, обвиняемых в государственном преступлении, в 5 день февраля 1897 г. Высочайше повелеть соизволил разрешить настоящее дознание административным порядком с тем, чтобы по вменении обвиняемым в наказание предварительного содержания под стражею, запасного унтер-офицера из московских мещан Мартына Николаева Мандельштама выслать под гласный надзор полиции в Якутскую область на пять лет, исключив его кроме того из запаса армии, и выслать под гласный надзор полиции в Восточную Сибирь врача Сергея Иванова Мицкевича и московского мещанина Григория Николаева Мандельштама на пять лет каждого, причем принятием означенных мер взыскания в отношении Григория Мандельштама, разрешить и другое приостановленное о них дознание, производившееся в г. Екатеринославле.

    Сообщая о таковом Высочайшем повелении Вашему Превосходительству, имею честь уведомить для соответственных распоряжений, что я назначаю на жительство: Мартына Мандельштама — в г. Верхоянск, Мицкевича — в Олекминск, и Григория Мандельштама — в Нижне-Колымск.

    При этом необходимым считаю сообщить для личного Вашего сведения, что Мартын Мандельштам и Мицкевич, принадлежа к Московскому социал-демократическому кружку, старались возбуждать волнения среди фабричного населения путем составления воззваний, перевода иностранных преступных брошюр (нелегальной марксистской литературы — В. О.), воспроизведения таковых и распространения среди рабочих и сочувствующих кружку лиц, а также путем устройства сходок, коими они руководили и на коих произносили противоправительственные речи, причем Мартын Мандельштам и Мицкевич объединяли деятельность кружка, приобрели аппараты для воспроизведения нелегальных изданий, вошли в сношения с заграничными революционными деятелями и получали через их посредство преступные издания; кроме того Мартын Мандельштам составил текст большинства воззваний, распространявшихся между рабочими, а Мицкевич обнаружил особую энергию в деле преступной агитации. Что же касается Григория Мандельштама, то хотя он и не принадлежал к Московскому кружку социал-демократов, но находясь в близких отношениях с членами такового и сочувствующий стремлениям, переводил и переписывал по их поручению противоправительственные сочинения; в бытность же свою в Екатеринославле принимал непосредственное участие в качестве интеллигентного руководителя местных рабочих кружков» [* ЦГА Я АССР, ф. 12, оп. 16, д. 83, л. 1, 1 об., 2, 2 об.]...

    На основании предписания своего иркутского шефа якутский губернатор назначил первоначальным местом политической ссылки Мицкевича Олекминск.

    Через некоторое время Мицкевич, руководствуясь высшим принципом гуманизма, направил якутскому губернатору заявление следующего содержания:

    «Якутскому губернатору

    Лекаря Сергея Мицкевича

                                                                     Заявление

    ...я ныне изъявляю желание занять место врача в Колымске на условиях, на кои согласится г. Министр Внутренних Дел...

     г. Олекминск, 20 марта 1899 г. С. Мицкевич» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 6, д. 2869, л. 4.].

    24 августа 1899 г. якутский губернатор в своем письменном отношении сообщает, что административно сосланный врач С. И. Мицкевич из Олекмииского округа Якутской области переводится в Среднеколымск для работы врачом округа, а его просьба об оплате полного оклада заслуживает удовлетворения.

    Началась переписка вплоть до министра внутренних дел, в которой долго решался вопрос об оплате государственному преступнику — из расчета полного или половины оклада врача.

    Из письменного представления столоначальника Березкина от 24 августа устанавливается, что Сергей Иванович прибыл в Среднеколымск 19 мая этого года и сразу приступил к работе.

    В одном из своих первых письменных рапортов на имя якутского областного инспектора от 9 сентября 1900 г. он отмечает:

    «Колымский округ 8 лет был оставлен без медицинской помощи... с 20 июля жалованье (1/2 оклада) я не получаю» [* Там же, л. 26-28.].

    По прибытии на место нового поселения Мицкевич начал на оленях, собаках объезд дальних участков, стоянок Колымского округа, начал свою деятельность, как врач, с глубокого изучения социально-экономического положения местного населения: якутов, эвенков, эвенов и чукчей. После знакомства и анализа его общего состояния, направил на имя якутского областного медицинского инспектора большое письменное представление от 1 января 1901 г., откровенно указав на полное отсутствие медицинского обслуживания.

    Из анализа данного архивного документа видно, что Мицкевич открыто критикует якутскую царскую администрацию за бессердечное отношение к нуждам местного населения и выдвигает ряд требований для улучшения медицинского обслуживания народов Колымского округа.

    Все это показывает, что с прибытием в Якутию и появлением в составе политических ссыльных революционеров нового пролетарского этапа российского освободительного движения, прежде всего марксистско-ленинского типа, каким был Мицкевич, начали выдвигаться требования в защиту классовых интересов якутской бедноты с критикой политики царского правительства и его наместников.

    В подлиннике представления, подписанном автором, говорится :

    «...я излагаю свои взгляды на необходимые условия для правильной медицинской деятельности в Колымском округе.

    Таковыми условиями я считаю следующие:

    1. Аккуратная высылка детрита и медикаментов по моим требованиям, производившаяся до сих пор крайне неаккуратно. Например, я до сих пор не получил большой части медикаментов, выписанных мною в рапорте Вам от 8 июля 1900 г. за № 58.

    2. Устройство больнички или приемного покоя... в Верхне-Колымске... с ассигнованием от казны на сей предмет, по крайней мере, 300 р., о чем я уже имел честь докладывать Вам в рапорте от 16 марта 1900 г. за № 23 и от 5 июля за № 57.

    3. Скорейшее назначение на имеющиеся 2 вакансии фельдшеров, о чем вхожу ныне к Вам с особым рапортом.

    4. Пристройка к строящейся лечебнице, на что представлена мною Вам смета в рапорте от 30-го июня 1899 г. за № 13, ибо в плане строящейся лечсбницы нет ни амбулатории, ни операционной, ни кухни, ни амбаров, ни погреба.

    5. Причем ныне необходимо распоряжение г. Губернатора об устройстве Комитета по постройке лечебницы с моим непременным участием, ибо постройка лечебницы без участия врача невозможна.

    6. Устройство в Колымске выселка для прокаженных.

    7. Организация в Колымском округе казенной продажи муки и кирпичного чая, как продуктов крайне необходимых для питания населения. Надо сказать, что муки здесь вовсе нет в частной продаже, а чай слишком дорог.

    При выполнении этих условий можно принести известную пользу краю, без них же большая часть стараний обречена на бесплодие.

    Колымский участковый врач С. Мицкевич» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 6, д. 2869, л. 24, 24 об., 25, 25 об.].

    До 1 января 1901 г. Мицкевич пять раз обращался с обоснованными письменными рапортами на имя якутского областного медицинского инспектора, в которых он, сообщая о фактах крайней запущенности и широкого распространения многих заболеваний, обусловленных и порожденных самой природой общественно-политического строя, с глубокой тревогой писал о реальной опасности вымирания местного населения в результате систематического голодания, пагубных последствий кори, оспы и других эпидемий, которые уносили жизни целых семей, сотен людей.

    Через год Сергей Иванович составил отчет колымскому окружному исправнику на 8½ страницы, в котором пишет:

    «...Колымский округ представляет из себя 1 медицинокий участок с 1 участковым врачом и 4 фельдшерами. В настоящее время замещены только 2 фельдшерские вакансии: 1 фельдшер в Нижне-Колымске и 1 фельдшерица-акушерка в Ср.-Колымске. Настоятельно необходимо скорейшее назначение еще двух фельдшеров: 1 для Верхне-Колымска и 1 разъездного.

    Аптеки. Аптека в округе одна — в г. Средне-Колымске, ...но уже 3-й год как ничего не присылается для нее... Положение по-прежнему крайне печально... В Верхне-Колымске же медицинская помощь совершенно отсутствует, между тем именно там она настоятельно необходима...

    Колымский участковый врач С. Мицкевич» [* Там же, оп. 2, д. 1076, л. 7-11.].

    Несмотря на полное отсутствие элементарной материальной базы и крайне необходимых медикаментов, Сергей Иванович начал спасать бедноту от голода и болезней. Благодаря своему благородному труду, исключительно высокой культуре и сердечному отношению к нуждам бедных обездоленных людей, простоте, человечности он завоевал громадный авторитет и горячую любовь среди народов Крайнего Севера. Благотворную, бескорыстную медицинскую деятельность политссыльного вынуждены были признать даже представители царской администрации, чиновники из полицейского управления. Так, якутский областной медицинский инспектор в своем письменном докладе от 7 июля 1900 г. за № 730 отмечает:

    «Врач Мицкевич получает половинный оклад содержания по распоряжению Господина Иркутского Генерал-Губернатора... По ввиду его полезной и плодотворной деятельности, выразившейся разработкой многих существенных вопросов по медицинской части для пользы заведываемого им участка из коих один, как открытие в Нижне-Колымске больнички на 5 кроватей, уже осуществился с небольшой со стороны казны субсидией в размере 200 р. в год, я со своей стороны, рекомендуя его, как деятельного и полезного для края врача, считаю долгом покорнейше просить ходатайства Вашего Превосходительства о разрешении производить врачу Мицкевичу полное содержание, причитающееся участковому врачу» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 6, д. 2869, л. 21, 21 об.].

    А в годовом отчете окружного полицейского исправника отмечается:

    «Общая цифра населения Колымского округа за 1901-й год колеблется между 7-7½ тысяч душ обоего пола. Чукчи, в числе около 1500 душ, кочуют по тундряной полосе вдоль побережья Ледовитого океана... Тунгусы бродят по северо-западной части Колымского округа... Тюремных замков в округе нет... Всех ссыльных разных категорий числилось 75 мужского пола и 71 женского пола (вместе с семьями)... Врач Мицкевич, как знакомый, при посещении больных, с нуждой населения города в продовольствии, принял на себя, с участием наличного медицинского персонала, заведывание и раздачу поступающих для больных съестных припасов» [* Там же, оп. 2, д. 29, л. 76.].

    Однако, несмотря на предусмотренный полный оклад врача в бюджете Якутской области и Колымского округа, Мицкевичу оплачивали зарплату не из расчета полного оклада, а лишь половины его. Кроме того, жена, Олимпиада Николаевна Мицкевич, в результате резкой перемены климата и из-за исключительно трудных материальных условий ссылки начала сильно болеть, что создавало дополнительные трудности.

    Кроме того, царские чиновники своим бюрократизмом, бессердечностью к нуждам и ссыльных, и местного бедного населения создавали дополнительные трудности в его медицинской деятельности. Так, несмотря на свободные вакансии, Мицкевичу не разрешали принять в качестве своих помощников политических ссыльных, знающих медицинское дело. Например, таких как Т. Акимова, которая имела специальную подготовку фельдшера. С большим трудом, после его неоднократных требований, фельдшером был назначен другой политссыльный, известный революционер Б. Эйдельман.

    Выше отмеченные наблюдения и заключения подтверждаются следующим архивным документом:

    «Господину Иркутскому Военному

               Генерал-Губернатору

             12 апреля 1901 г. № 310

    В дополнение телеграммы 31 марта имею честь представить Вашему Высокопревосходительству копию донесения исполняющего обязанности Колымского участкового врача Мицкевича, от 31 января сего года за № 11...

    В своем донесении врач Мицкевич ходатайствует о выдаче ему полного содержания с 1 января сего года (почти два года С. И. Мицкевичу не оплачивали полный оклад — В. О.). Ходатайство это, по заключению и. д. Якутского Областного Медицинского Инспектора Статского советника Вонгродского, заслуживает полного внимания, ввиду того, что Мицкевич не прекращал исполнение обязанностей врача и исполнял их с выдающимся усердием...

    По поводу указаний врача Мицкевича о желательных для успеха врачебного дела в Колымском округе мероприятиях, считаю своею обязанностью представить доклад и. д. Медицинского Инспектора Статского Советника Вонгродского...

    Ввиду серьезной преступности административно-ссыльной Таисии Акимовой я не счел возможным утруждать Ваше Высокопревосходительство ходатайством о разрешении Акимовой исполнения фельдшерских обязанностей.

    В истекшем марте в Средне-Колымск отправлен административно-ссыльный за государственное преступление Борис Эйдельман, слушавший в течение 9 полугодий (зачтено 6 полугодий) лекции медицинского факультета Императорского университета св. Владимира. Перед выездом из Якутска Эйдельман возбудил ходатайство о допущении его к фельдшерским занятиям. Ввиду совершенного отсутствия в Колымском округе фельдшеров, нежелания ехать туда на службу и приближения распутицы, затрудняющей надолго сношения с Колымским округом, я вынужденным нашелся разрешить и. д. Медицинского Инспектора временно привлечь Эйдельмана к фельдшерским занятиям для облегчения врачу Мицкевичу исполнения им обязанностей.

    Имею честь просить Ваше Высокопревосходительство об утверждении этого разрешения во внимание об исключительных условиях края.

    Что касается постройки лечебницы в Средне-Колымске... указаниям врача, при чем материалы, подлежащие заготовлению в Якутске, отправлены 26 сентября того же года и, согласно контракту, должны быть доставлены не позже мая сего года...

    Касаясь затем указания врача Мицкевича о необходимости организации казенной продажи муки и кирпичного чая, осмеливаюсь доложить, что к осуществлению этой безусловно важной меры имелось в виду приступить при благоприятном разрешении возбужденного мною ходатайства об организации торговли в Колымском округе из общественных лавок (10 нюня 1990 г. за № 4000) при ссуде местного капитала на первоначальное образование дела, или через посредство ссудных касс по основаниям, представленным в донесении 9 февраля сего года за № 972.

    И. д. Советника С. Климовский» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 6, д. 2869, лл. 87-88.].

    О чем говорит архивный документ?

    Во-первых, о широкой медицинской деятельности и об исключительной настойчивости профессионального революционера Мицкевича в благородном деле улучшения медицинского обслуживания и материального обеспечения, включая продукты питания и товары первой необходимости для коренного населения Крайнего Севера.

    Во-вторых, с его законными требованиями вынуждены были считаться даже высокопоставленные царские сатрапы, чиновники, вплоть до исправников и губернаторов.

    О том, какой ценою было построено первое новое здание больницы в Колымском округе, можно судить из того факта, что необходимое количество материалов, оборудования было отправлено в 1901 г. в Среднеколымск из Якутска наземным зимним путем на подводах, т. е. на конях и оленьих нартах, через Верхоянский и Саянский хребты, доставка их заняла время с 26 сентября 1900 г. до мая 1902 г. По существующему в то время зимнему тракту расстояние от Якутска до Среднеколымска равнялось 2315 верстам.

    После изучения архивных документов и на основании воспоминаний самого Мицкевича П. У. Петров в своей монографии особо подчеркивает исключительно теплые дружеские его отношения с бедным местным населением:

    «По своей работе в качестве врача С. И. Мицкевич близко сошелся с местным населением. С. И. Мицкевич изучал быт, нравы, условия жизни якутов, их заболевания, выучил якутский язык и свободно объяснялся с якутами. За первый же год работы в Среднеколымске он пробыл в разъездах по якутским наслегам 92 дня: проехал на лошадях, оленях, собаках и на лодке около 5000 верст» [* Петров П. У. Из истории революционной деятельности ссыльных большевиков в Якутии, с. 27-28.].

    Несмотря на болезнь жены и неимоверно трудные материальные условия жизни на Крайнем Севере — на Колыме, Сергей Иванович после окончания срока ссылки добровольно остался еще на один год, для постройки Среднеколымской больницы и окончания устройства нового приюта для тяжелобольных — прокаженных.

    В своей записке он пишет:

    «За 3 с лишком года, которые я прожил в Колымске, я так полюбил этот край и его население, так близко к сердцу принимал его нужды и невзгоды, что мне было тяжело бросить недоконченными эти два дела, о которых я так много хлопотал... После долгих размышлений и колебаний я решил остаться еще на один год в Колымске» [* Мицкевич С. И. Записки врача-общественника, с. 115.].

    Нам хочется привести по возможности больше личных писем, ходатайств и заявлений Мицкевича, руководствуясь принципом, что опубликование новых архивных документов о жизни и деятельности того или иного революционера имеет научную ценность.

         Марта 22 дня

         1903 г. № 49

    г. Средне-Колымск

                                                              «Его Превосходительству

                                                   Господину Якутскому Губернатору

    Ровно полгода тому назад мною было подано прошение Вашему Превосходительству о переводе меня из Колымского участка, если это невозможно, то об отставке. До сих пор я не получил никакого ответа на сие мое прошение... так как у меня в этом крайняя необходимость по личным и семейным обстоятельствам и служить более в Якутской области я положительно не могу, но тут присоединилось одно обстоятельство, а именно, я был извещен, что в Якутске появилась оспа, которая может придти сюда. Зная, насколько опасна оспа для здешнего края, я не решался оставить свой пост... в городе (Верхоянске) уже оспа, а врача нет, я же пробыл в Колымске 4 года и мое прошение оставляется без ответа.

    Ведь я не состою на государственной службе, я бывший ссыльный, очевидно, по отношению ко мне администрация не считает нужным соблюдать законные формальности, на что мною будет принесена жалоба г. Генерал-Губернатору и в Сенат.

    В заключение прошу Ваше Превосходительство немедленно по получении сего моего заявления уволить меня от должности Колымского участкового врача, командировать на смену меня другого врача...

    Колымский участковый врач С. Мицкевич» [* ЦГЛ ЯАССР, ф. 12, оп. 6, д. 2869, л. 118, 118 об.].

    Добровольно проработав в Среднеколымске более года сверх срока, т. е. всего более четырех с лишним лет, Мицкевич вынужден был выехать из Якутии в 1903 г. по семейным обстоятельствам. На его месте продолжал работать другой политический ссыльный, бывший студент IV курса медицинской академии Б. Эйдельман, несколько лет проработавший вместе с Сергеем Ивановичем в Колымском округе, хорошо знающий местное население и установивший с ним дружеские отношения.

    С. И. Мицкевич не только заслужил огромную любовь местных жителей, но и благодаря своему авторитету, заставил считаться с собой даже царских чиновников. Те, на которых была возложена ответственность за осуществление строгого полицейского надзора за государственными преступниками — губернатор Якутской области, окружной исправник и чиновник особых поручений — неоднократно ходатайствовали об оплате Мицкевичу полного оклада врача. А после его освобождения из-под гласного надзора полиции, окончания срока ссылки в Якутии они отправили 25 июня 1903 г. в С.-Петербург на имя министра внутренних дел секретное представление с ходатайством разрешить ему, в порядке исключения, оставаться в С.-Петербурге или в какой-либо столице губернии с университетами на период отпуска. Данное письменное представление является единственным случаем в истории якутской политической ссылки, когда высокопоставленные царские чиновники лично просят о разрешении государственному преступнику жить в С.-Петербурге по приезде из ссылки.

    Извлеченный из ЦГА Якутской АССР архивный документ публикуется в печати впервые.

    Якутский Губернатор

       25 июня 1903 г.

              № 526

        Представление

                                                  «Господину Министру Внутренних Дел

    Бывшему административно-ссыльному Якутской области врачу Сергею Мицкевичу, исполняющему по настоящее время, с разрешения предместника Вашего Высокопревосходительства, обязанности участкового врача Колымского округа по вольному найму и освобожденному 5 февраля 1902 года от гласного надзора полиции и ссылки на основании Высочайше утвержденного положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия, воспрещено жительство в столицах и Петербургской губернии впредь до особого распоряжения, а в университетских городах, фабричных местностях и городах Иркутске и Красноярске с их уездами на два года...

    Названный врач прослужил с 21 марта 1899 года четыре с лишним года в наиболее отдаленной окраине — Колымском округе, куда нет возможности, при существующем содержании в 2200 руб. в год, привлечь желающих занять должность врача, ныне прибыл с моего разрешения в Якутск, подал мне прощение об увольнении его в 4-х месячный с содержанием отпуск, прося моего ходатайства перед Вашим Высокопревосходительством, во внимание к его долголетней полезной и беспорочной службе в самой неблагоприятной по условиям жизни местности, о разрешении ему, Мицкевичу, во время этого отпуска проживать в столицах Москве и Петербурге для обработки собранного им материала по болезности полярного населения, причем, в Петербурге и для научных занятий в Елененском Институте врачей.

    Докладывая о сем на благоусмотрение Вашего Высокопревосходительства, считаю себя обязанным довести до сведения, что Мицкевич до занятия должности Колымского участкового врача занимался с разрешения г. Главного Начальника края врачебной практикой на мачинской резиденции, получая вознаграждение три тысячи рублей в год.

    Озабочиваясь приисканием врача в Колымский край, население которого несколько лет перед тем оставалось без врачебной помощи, я, узнав о заинтересованности Мицкевича вопросом о вымирании северного населения, предложил ему поехать в этот край участковым врачом по вольному найму, на что он и согласился. С поступлением туда на службу он получал 1100 рублей в год и лишь с 1 января 1901 года стал получать по 2200 рублей. В выборе этого лица я не ошибся, и оказанное ему доверие врач Мицкевич четырехлетними неусыпными трудами оправдал на деле, не будучи замечен в чем бы то ни было предосудительном. По прибытий 15 мая 1899 года, в Средне-Колымске врач этот прежде всего направил свои усилия на искоренение сифилиса, который эпидемически распространился по всему округу, устроил в этом городе сифилитическую больницу и этого же рода больнички в Верхне- и Нижне-Колымсках. Благодаря этому заболеваемость населения в последние два года резко уменьшилась и число лечившихся... в последнее полугодие в % отношении сравнительно с 1899 годом сократилось в 6 раз. Наряду с этим Мицкевич обратил должное внимание как врач и на сильно распространенную в округе еще более страшную и неизлечимую болезнь — проказу, дающую большой % смертности. Осмотром прокаженных вошел в их отчаянное положение, заключавшееся в том, что больных проказою население бросало на произвол судьбы, поселяя на пустынных озерах и в одиноких юртах, и возбудил ходатайство об улучшении их положения путем устройства колонии, к постройке помещений, для которой, благодаря стараниям врача, уже и приступлено на средства, отпущенные Святейшим Синодом. Независимо от сего, в 1901 году во время свирепствовавшей в этом округе эпидемии кори врач этот также весьма много потрудился на пользу страдавшему этой болезнью населению.

    Свидетельствуя, со своей стороны, об усердной и полезной служебной должности врача Мицкевича, которому, впредь до получения ответа на это ходатайство, поручено заведывание врачебным участком Олекминского округа за отъездом врача Бекаревича в 2-х месячный отпуск, имею честь ходатайствовать перед Вашим Высокопревосходительством, не признается ли возможным, во внимание к трудам этого врача на отдаленной окраине, разрешить 4-х месячный с сохранением содержания отпуск с правом посещения для указанных научных целей и в этих столицах и о последующем не отказать почтить уведомлением.

    Чиновник особых поручений п/п» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 6, д. 2869, л. 147.].

    В ожидании разрешения на выезд семья Мицкевичей переехала в Олекминск, где с марта до конца сентября 1903 г. они работали в участковой больнице. Сергеи Иванович исполнял обязанности заведующего, а Олимпиада Николаевна работала акушеркой. Только 5 сентября министерство внутренних дел и департамент полиции разрешили «на время отпуска временно пребывать в столицах».

    Находясь в Олекминске, Мицкевич 16 августа обратился к якутскому губернатору с заявлением, в котором на основании существующего закона требовал выдачи бессрочного паспорта на выезд из Якутской области. Получив все необходимые документы, Мицкевичи в конце года доехали до Казани.

    В одном из архивных документов указывается:

    «1903 г. декабря 20 дня, я нижеподписавшаяся Александра Федоровна Смирнова, ...проживающая в квартире госпожа Мицкевич, съеим имею честь объяснить, что г. Мицкевич и его жена Олимпиада Николаевна Мицкевич живут на Мясницкой ул. в доме Загряженой в районе Астраханской части.

    В данное время, насколько мне известно, г. Мицкевич живет в Москве и на днях вернется в Казань.

    Смирнова неграмотная.

    22 декабря 1903 года.

    Помощник пристава п/п» [* ЦГА Я АССР, ф. 12, оп. 6, д. 2869, л. 153.].

    Другими архивными документами устанавливается, что в это время в Казани на Маломещанской улице в районе Пристава Московской части в доме Коровкина постоянно проживала родная сестра Мицкевича Мария Ивановна. После отдыха и лечения, несколько укрепив здоровье, Сергей Иванович и Олимпиада Николаевна переехали для постоянного жительства в Москву.

    Сохранилась справка следующего содержания:

    «С. И. Мицкевич проживает постоянно в гор. Москве, Красносельская улица, дом Беккер лечебница доктора Стрельцова. Февраля 16 дня 1904 года» [* Там же, л. 159.].

    Мицкевич возвратился в Москву накануне первой русской революции и был ее активным участником. Участие Сергея Ивановича во всех трех революциях достаточно освещено. Поэтому мы больше внимания уделили якутскому периоду политической ссылки с привлечением значительного количества новых архивных источников.

    В наиболее полном научном освещении его жизни и борьбы большую ценность представляют воспоминания его дочери Елены Сергеевны Мицкевич. Она свидетельствует:

    «Последние одиннадцать лет своей жизни Сергей Иванович тяжело болел... Он удивлял окружающих своей выдержкой, мужеством, с которым переносил все страдания, стараясь никого не огорчать и не обременять. А в перерыве между обострениями и операциями, в семьдесят лет, сумел написать три книги мемуарно-исторического характера. В этой работе Сергей Иванович заново переживал всю свою жизнь... С особенной теплотой вспоминают о нем в Якутске. А в Среднеколымске, где все еще действует больница, построенная им почти семьдесят лет тому назад, (как пишет одна газета, и стар, и млад знает о первом враче на Колыме. Вот и ко мне приезжают гости с далекой Колымы и передают приветы от стариков, до сих пор помнящих «лекаря Мицкевича» [* Мицкевич Е. С. Сергей Иванович Мицкевич. — Журн. «История СССР», 1967, № 2, с. 118.].

    С первых дней Советской власти Сергей Иванович был одним из создателей советских медицинских организаций, в годы гражданской войны вел большую работу в Политотделе Реввоенсовета. Затем в Главполитпросвете был заместителем Н. К. Крупской, вместе с М. Горьким отдал много сил Дому ученых, становлению советской литературы и науки.

    Как ученый Мицкевич внес большой вклад в становление и развитие советской исторической науки, в изучение героического прошлого нашего народа, в дело воспитания трудящихся, молодежи на боевых, революционных и трудовых традициях старшего поколения.

    Академик Н. М. Дружинин отмечает:

    «Историческое мировоззрение С. И. Мицкевича сформировалось в молодые годы, когда он стал одним из пионеров революционного социал-демократического движения в России. И в московском рабочем союзе 90-х гг., и в сибирской печати, куда он посылал свои статьи из заполярной ссылки, и в литературно-лекторской группе 1905 г. он исходил из идей исторического материализма, которые легли в основу работы Музея революции СССР. Обладая широким кругозором, С. И. Мицкевич стремился наглядно и доходчиво раскрыть перед зрителем глубокие корни Октябрьской социалистической революции... ...С исторической точки зрения не менее важна книга С. И. Мицкевича — «Записки врача-общественника» — увлекательное повествование о его пребывании в качестве ссыльного в Колымском крае, среди местных, тогда еще отсталых народов Сибири, обреченных царизмом на вымирание, но возрожденных к новой жизни Октябрьской революцией. Все исторические труды С. И. Мицкевича отличает одна характерная черта: ему были совершенно чужды попытки выдвинуть на первый план собственную личность. Усилия его, как историка, были сосредоточены на стремлении раскрыть просто, научно и правдиво особенности описываемых периодов, выяснить значение освещаемых событий и деятелей в развитии общественной жизни, передать колорит исследуемой эпохи...

    И руководство Музеем Революции СССР, и собственные исторические работы С. И. Мицкевича рисуют его как представителя лучшей части русской революционной интеллигенции, как верного ученика и соратника Ленина, как человека, проникнутого величием той задачи, которой он служил в течение всей своей жизни» [* Дружинин Н. М. Сергей Иванович Мицкевич. — Журн. «История СССР», 1967, № 2, с. 111-114.].

    /В. Е. Охлопков. История политической ссылки в Якутии. Кн. 2. (1895-1917 гг.) Ч. I. Революционеры пролетарского этапа в якутской политической ссылке. Якутск. 1990. С. 132-147./

                                                                          Глава IV.

                                                          В КОЛЫМСКОЙ НЕВОЛЕ

    Сергей Иванович Мицкевич в 1897 г. а административном порядке на 5 лет был сослан в Якутскую область. Он включился в революционное движение будучи студентом медицинского факультета Московского университета. Некоторое время разделял взгляды народников, а затем в 1892 г. сблизился с марксистами. Он стал одним из пионеров революционного социал-демократического движения в России. В декабре 1894 г., выданный провокатором, попал в тюрьму.

    В Среднеколымск Мицкевич прибыл 15 мая 1899 г. Впоследствии он писал: «Я приехал в Колымск в самое лучшее время года; река только что вскрылась, толстые льдины лежали еще по берегам; природа просыпалась, распускались лиственница, багульник, вскоре расцвел шиповник, густо покрывающий берега речки Анкудин. Солнце с 21 мая совсем не сходило с горизонта до 29 нюня. Птицы —утки, гуси, лебеди — большими стаями летели на север, оседая на отдых по берегам речек, озерков и весенних луж в самом городе: тут же их и стреляли. Жители радостно суетились, стараясь после голодной зимы разъехаться по заимкам для промысла рыбы. Поселился и я в маленьком домике, который сдал мне внаем колымский мещанин за 60 руб. в год».

    Мицкевич прибыл из Олекминска со своей невестой Олимпиадой Николаевной Гуминской, ставшей в Среднеколымске его женой. Старожил города Е. И. Соловьева рассказывала, что, по словам ее бабушки, «они поселились в доме, где сейчас общежитие школы над речкой Анкудинкой, а затем перебрались на другую сторону города в дом И. И. Соловьева». Колымчанам Сергей Иванович запомнился таким: среднего роста, худощавый, с большими серыми глазами, мягкой волнистой шевелюрой. Он смотрел на людей открытым ясный взглядом, словно ища возможность что-то им дать, что-то сделать для них. Было что-то в нем такое, что неизбежно открывало ему путь к сердцам простых людей.

    Соратник Ленина и близкий друг семьи Ульяновых, Мицкевич писал им о своем намерении поехать в Среднеколымск. В это время Ленин отбывая ссылку в селе Шушенском Минусинского уезда Енисейской губернии. В письме, адресованном сестре А. И. Ульяновой-Елизаровой, он сообщил: «Сергей Иванович писал мне, что берет с удовольствием место врача в Средне-Колымске. Я думаю, что он прав. Лучше же быть за делом; без этого в ссылке пропадешь»...

    Мицкевич был первый на Севере Якутии врачом. Разнообразна и сложна была работа его на далекой Колыме. Лечебное дело, научные изысканна в медицинской деятельности, борьба за судьбу прокаженных и с разными эпидемиями, помощь голодающим, защита населения от притеснений и унижений властей. Сергей Иванович изучал быт и условия жизни малочисленных народностей, интересовался их обычаями, верованиями, вел научные наблюдения по этнографии северных якутов. Как врач, со своими помощниками Т. М. Акимовой, Т. А. Борейша и Н. Зенниковым ухаживал за больными. Организовал сбор пожертвований в помощь голодающим, спас многих от смерти, часто ездил по наслегам. Он открыл первые медицинские пункты в Нижнеколымске, Верхнеколымске и построил больницу в; Среднеколымске.

    Мицкевич пользовался большим уважением местного населения Колымы. Перед отъездом Сергея Ивановича колымчане подарили ему национальные костюмы из оленьей шкуры, мужской и женский, в которых они с женой в 1913 г. участвовали на новогодней балу в Нижнем Новгороде и получили первый приз. Через 65 лет «кусочек» от этого костюма выслан дочерью Мицкевича Среднеколымскому музею. Елена Сергеевна отмечала: «Все наше детство (мое и брата Валентина) было полно образов, связанных с далеким краем, о которых с любовью и волнением рассказывали нам родители. Они воспитывали в нас восхищение мужественный якутским; народом, привили нам интерес к его жизни и судьбе. Нередко родители разговаривали при нас на якутском языке, к столу подавали сибирские кушанья, в доме звучали сибирские песни, легенды и былины далекого Севера. Столько рассказывали о душевной красоте его жителей, об их безыскусной простоте и о необычайном их гостеприимстве».

    Якутяне гордятся своей землячкой — Олимпиадой Николаевной Мицкевич. Первой из якутянок она стала членом большевистской партии, активно участвовала в декабрьском вооруженном восстании в Москве в 1905 г., вела революционную работу во многих городах России. Большевики Москвы знали Олимпиаду Николаевну по партийной кличке «Инна Борисовна», а большевики Петербурга — «Фаина Спиридоновна». После победы Октября она организовала первое медицинское учреждение в московском Кремле».

    Сын Мицкевича, Валентин Сергеевич, родился в мае 1900 г. в Среднеколымске. Впоследствии он писал: «Детство мое прошло под недреманным оком царской полиции, преследовавшей отца и мать, в атмосфере постоянного общения с людьми, боровшимися за дело рабочего класса». И неудивительно, что Валентин уже в пятнадцать лет, когда учился в Москве в частной гимназии передового направления, начал свою революционную работу, связанную с партийным подпольем. В 1916 г., живя в Саратове вместе с отцом, он выполнял задания Саратовской большевистского комитета партии: переправлял нелегальную литературу, паспорта для товарищей, организовывал кружки молодежи.

    Февральская революция 1917 г. застала Валентина в Москве. Он закончил в тот год гимназию, вступил в ряды большевистской партии. Был разносчиком большевистских газет, что являлось тогда очень важным и не таким уж простым делом, и групповым агитатором на фабриках и заводах. В дни революционных боев был разведчиком Хамовнического района Москвы. Здесь он целиком уходит в работу первых органов Союза молодежи.

    По словам сестры Валентина Мицкевича, его хорошо знала Надежда Константиновна Крупская. Когда в конце 1918 г. понадобился человек, который мог бы заниматься книгами Владимира Ильича, она предложила это важное дело ему.

    Вспоминает Валентин Сергеевич: «И вот дня через два меня вызвали к Ильичу. Я зашел к нему через дверь телефонной станции, она называлась «верхний коммутатор». Эга дверь находилась слева от его кресла. Владимир Ильич обернулся ко мне и сказал: «Здравствуйте! Это вы сын якутского Мицкевича?...». Я ответил, что так оно и есть. Затем Владимир Ильич спросил, — согласен ли я заняться библиотекой. Получив согласие, Ильич, хитро улыбаясь, добавил: «Учтите, что я очень требователен насчет порядка в книжных шкафах»...

    С этого дня Валентин Мицкевич стал библиотекарем Ленина. В течение нескольких месяцев почти ежедневно близко общался с вождем революции.

    Далее в своих воспоминаниях он пишет: «Приходя в кабинет, Владимир Ильич здоровался со мной, спрашивая о работе, о новых книгах, говорил, что вчера взял без меня такую-то книгу и унес себе домой. Он завел твердый порядок: «ни одна книга из кабинета без моей отметки никому не выдавалась. Владимир Ильич часто брал из библиотеки беллетристику, главный образом классиков и чаще других — произведения Тургенева и Чехова. Он говорил, что чтение этих писателей — лучший отдых, что по содержанию и по музыке слова они близки сердцу русского человека. В библиотеке была полочка, на которой мне не разрешалось командовать, переставлять книги. Помню, что на ней тогда стояли работы К. Маркса и Ф. Энгельса, произведения Каутского на русском и немецком языках, брошюра В. И. Ленина «О государстве» и другие. Владимир Ильич писал в это время работу «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Он иногда давал мне задания достать ту или иную книгу, нужную для работы, и ставил ее на эту полочку. Свой разговор со мной, в то время зеленым юношей, он вел просто, без тени превосходства, как-то незаметно, исподволь давая советы и указания, либо над темой ее, либо над моей юношеской восторженностью».

    В 1919 году над страной нависла новая опасность. Была объявлена мобилизация коммунистов на борьбу с Юденичей. И хотя работать у Владимира Ильича было необычайно интересно, Валентин Мицкевич решил вступить в ряды Красной Армии.

    Валентин Сергеевич в своих воспоминаниях пишет: «В политуправлении Московского военного округа, куда его направили, потребовали отзыв о работе. Пришлось идти к Ленину за характеристикой. Владимир Ильич, заметив смущение юноши, сказал: «Рекомендация нужна? Так в чем же дело? Напишу. Напомните мне об этом через секретаря во время сегодняшнего заседания Совета Народных Комисаров».

    На другой день ему вручили такой документ: «Настоящим рекомендую товарища Валентина Сергеевича Мицкевича и как коммуниста, и как безусловно добросовестного работника. Должен добавить, что, по свидетельству товарищей, наблюдавших его работу и заслуживающих абсолютного доверия, тов. Мицкевич обладает способностями организатора.

    Пр. СНК В. Ульянов (Ленин)»...

    Сын верного ленинца С. И. Мицкевича, уроженец г. Среднеколымска, честно прошел свой жизненный путь — путь от красноармейца до начальника политотдела. Умер он в 1948 г.

    /А. А. Третьяков.  Среднеколымск. Исторический очерк. Якутск. 1993. С. 62-67./

                                                                        Приложение 4

                                                             КРАТКИЕ БИОГРАФИИ

                              ПОЛИТИЧЕСКИХ ССЫЛЬНЫХ ОЛЕКМИНСКОГО ОКРУГА

                                                                    (1826-1917 гг.)

    МИЦКЕВИЧ СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ род. 6 августа 1569 г. в семье майора в г.Яранске Вятской губ. В 1894 г. окончил медицинский факультет Московского университета, получил диплом врача. В революционном движении участвовал с 1887 г. в Москве и Нижнем Новгороде, в 1890 г. подвергался краткосрочному аресту. В 1893 г. стал одним из организаторов московского социал-демократического «Рабочего союза». Арестован 3 декабря 1894 г. и включен в тюрьму. Повелением от 5 февраля 1897 г. выслан в Восточную Сибирь сроком на 5 лет. Иркутским генерал-губернатором 24 мая 1897 г. местом ссылки назначен Олекминск. Министром внутренних дел было разрешено на месте ссылки заниматься медицинской практикой.

    Доставлен на жительство в г.Олекминск 22 января 1898 г. В конце мая 1898 г. подал прошение на имя якутского губернатора о разрешении занять временно место врача в Мачинской резиденции. С согласия иркутского генерал-губернатора разрешение было получено и 27 августа 1898 г. выехал в Мачинскую резиденцию. В ноябре 1898 г. подал прошение о разрешении вступить в брак с проживающей в Олекминской волости дочерью мещанина г. Якутска Олимпиадой Николаевной Поповой. Разрешение было получено в конце января 1899 г.

    Вернулся из Мачи в г. Олекминск 19 февраля 1899 г. Принял предложение и с согласия министра внутренних дел, иркутского генерал-губернатора приказом якутского губернатора от 21 марта 1899 г. назначен на должность колымского участкового врача. Выехал 27 марта 1899 г. из Олекминска в Якутск.

    Прибыл на новое место ссылки и службы в г. Средне-Колымск 15 мая 1899 г. Венчался 28 мая 1899 г. в Средне-Колымском Покровском соборе с О. Н. Поповой. До конца ссылки оставался в Средне-Колымске, занимался медицинской практикой.

    Срок ссылки закончился 5 февраля 1902 г. По предписанию Департамента полиции подлежал негласному надзору полиции, и было запрещено жительство в столицах и их губерниях, университетских и некоторых других городах, фабричных местностях.

    Выехал из Средне-Колымска в Якутск 11 апреля 1903 г. С разрешения министра внутренних дел осенью 1903 г. вернулся в Москву. В 1904 г. работал врачом в Тверской больнице. Принимал участие в революционном движении как член РСДРП(б). В начале 1905 г. вернулся в Москву. В 1906-1914 гг. жил в Нижнем Новгороде, работал врачом, в 1914-1917 гг. — в Саратове школьным врачом. После октября 1917 г. работал в советских органах, системе здравоохранения, просвещения. С 1922 по 1934 гг. — организатор и директор Музея Революции. Умер в 1944 г.

                                                                   ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

    Мицкевич С. И. 13, 152, 153, 154, 193, 277, 451.

    /П. Л. Казарян.  Олекминская политическая ссылка 1826-1917 гг. Изд. 2-е доп. Якутск. 1996. С. 277-278, 468./

    МИЦКЕВИЧ Сергей Иванович (18. 08. 1869 - 12. 09. 1944) — один из старейших деятелей коммунистической партии.

    Род. в г. Яранске Вятской губернии в семье офицера. Окончил кадетский корпус в Нижнем Новгороде. В 1888 г. поступил на медицинский ф-т Московского ун-та, который окончил в 1893 г. С 1892 г. в Москве участвовал в марксистском кружке. В августе 1893 г. в Н. Новгороде впервые встретился с В. И. Лениным. В сентябре 1893 г. М. — один из основателей Московскою «Рабочего Союза», который положил начало Московской организации РСДРП. Летом 1984 г. М. в составе кружка, который нелегально печатал рукопись В. И. Ленина «Что такое «Друзья народа» и как они воюют против социал-демократов».

    В декабре 1894 г. арестован. Более двух лет просидел в одиночной камере Таганской тюрьмы. В 1897 г. сослан на 5 лет в Якутскую область. На место ссылки в г. Олекминск доставлен в январе 1898 г. Здесь вел революционную пропаганду среди молодежи, занимался врачебной практикой. В 1899 г. из-за недостатка медицинских работников Якутская администрация предложила М. ехать в г. Среднеколымск врачом по «вольному найму». Здесь М. прослужил по 1903 г. Разнообразна была его деятельность: лечебная работа, строительство медпунктов, борьба с эпидемиями, помощь голодающим, научные изыскания в медицинской области, опубликование в сибирской прессе статей. Начал строительство новой больницы и лепрозория. Для завершения этого дела в Среднеколымске сверх установленного срока ссылки добровольно остался еще на один год. Находясь на Колыме, он имел постоянную переписку с В. И. Лениным, с его сестрой Анной Ильиничной.

    В октябре 1903 г. вернулся в Москву и включился в партийную работу. Летом 1904 г. М. был выслан в Тверь, где работал врачом. В 1905 г. снова в Москве, входил в лекторскую группу при МК РСДРП. Принял активное участие в Декабрьском вооруженном восстании. В 1906-1914 гг. вел партийную работу в Нижнем Новгороде, где состоял врачом. С 1914 г. врач в Саратове. После Февральской революции член исполкома Саратовского Совета, после Октябрьской революции председатель Совета городских комиссаров в Саратове. В годы гражданской войны помощник начальника санчасти Южного и Юго-Западного фронтов, лектор Реввоенсовета республики. В 1922-1924 гг. член коллегии Истпарта при ЦК РКП(б), в 1924-1934 гг. директор Музея Революции СССР. В последующие годы занимался литературной деятельностью, автор нескольких книг научно-исторического характера.

    Соч.: Мэнэрик и эмирячение: формы истерии в Колымском крае. Л., 1929.

    Лит.: Бандеров Н. С. Сергей Иванович Мицкевич. — Бойцы Ленинской гвардии в Якутии. Сб. биограф, очерков. Якутск, 1970, с. 17-25; Большевики в Якутской ссылке. Биобиблиограф. справочник. Якутск, 1988, с. 66-70.

    /Энциклопедия Якутии. Т. 1. Москва. 2000. С. 356-357./

                                                      МИЦКЕВИЧ Сергей Иванович

                                                      (6 (18). 08. 1869 — 12. 09. 1944)

    За четыре года моей жизни и работы в Колымске... я успел сравниться с этим краем и полюбить его суровую природу, его население, такое несчастное в то время; воспоминания об этом крае и любовь к нему остались у меня на всю жизнь.

    С. И. Мицкевич

    Мицкевич Сергеи Иванович — один из старейших деятелей Коммунистической партии. Родился 6 августа 1869 г. в г Яранске Вятской губернии в семье офицера. Окончил кадетский корпус в Нижнем Новгороде. В 1888 г. поступил на медицинский факультет Московского университета, который окончил в 1893 г., получив диплом врача. В революционном движении участвовал с 1887 г. в Москве и в Нижнем Новгороде. В августе 1893 г. в Н. Новгороде впервые встретился с В. И. Лениным и с тех пор был его горячим сторонником и последователем. В сентябре 1893 г. Мицкевич — один из основателей Московского «Рабочего союза», который положил начало Московской организации РСДРП. Летом 1894 г. Мицкевич Сергей Иванович — в составе кружка, который нелегально печатал рукопись В. И. Ленина «Что такое „Друзья народа” и как они воюют против социал-демократов».

    В декабре 1894 г. Мицкевич был арестован. Более двух лет просидел в одиночной камере Таганской тюрьмы. В 1897 г. сослан на 5 лет в Восточную Сибирь. Иркутским генерал-губернатором 24 мая 1897 г. местом ссылки Мицкевича назначен г. Олекминск, куда и был доставлен в январе 1898 г. Здесь вел революционную пропаганду среди молодежи, занимался врачебной практикой. В 1899 г. из-за недостатка медицинских работников Якутская администрация предложила Мицкевичу ехать в г. Среднеколымск врачом по «вольному найму». Вместе с ним выехала из Олекминска и его невеста. Они обвенчались в Среднеколымске, и 1900 году в их семье родился сын Валентин.

    Разнообразной была его деятельность: лечебная работа,  строительство медпунктов, борьба с эпидемиями, помощь голодающим, научные изыскания в медицинской области, опубликование в сибирской прессе статей. В Среднеколымске он вел борьбу с самыми различными инфекционными болезнями, побывал в отдаленных уголках края, проехал на лошадях, оленях, собаках и на лодке много тысяч верст. По его инициативе были открыты первые фельдшерские пункты с приемными покоями в Нижнеколымске и Верхнеколымске, построена больница в Среднеколымске. Сергей Иванович сделал для облегчения тяжелейшей участи прокаженных очень многое. Снабжал их хлебом, обувью, одеждой и табаком, приобретенными на собранные пожертвования. Выхлопотал средства на устройство для них приюта. Настойчиво хлопотал об открытии лепрозория. В Среднеколымске он написал научную работу о специфических заболеваниях нервной системы у местного населения (издана в 1929 г. Академией наук СССР), а также ряд статей «Из колымской жизни», «О постановке медицинского дела и народного образования в округе» и другие.

    Сергей Иванович близко сошелся с колымчанами, выучил якутский язык и свободно объяснялся на нем с местными жителями. Он изучал быт, условия жизни малых народностей Севера Якутии, интересовался их обычаями, верованиями, вел научные наблюдения по этнографии северных якутов.

    Пребывание Мицкевича на Колыме оставило глубочайший след в благодарной памяти местных жителей и всего якутского народа. Находясь на Колыме, он вел постоянную переписку с B. И. Лениным, с его сестрой Анной Ильиничной.

    В октябре 1903 г., вернувшись в Москву, Сергей Иванович активно включился в партийную работу, за что летом 1904 г. был выслан в Тверь. В 1905 г. — снова в Москве. Продолжая заниматься партийной деятельностью, принял активное участие в Декабрьском вооруженном восстании.

    С 1906-1914 гг. Мицкевич работает врачом, ведет партийную работу в Нижнем Новгороде, Саратове. После Февральской революции Сергея Ивановича избирают в исполком Саратовского Совета, а после Октябрьской революции — председателем Совета городских комиссаров г. Саратова. В годы гражданской войны — помощник начальника санчасти Южного и Юго-Западного фронтов, лектор Реввоенсовета республики. В 1924-1934 гг. Мицкевич С. И. —  директор Музея Революции СССР. В последующие годы занимался литературной деятельностью, автор нескольких книг научно-исторического характера.

    Умер С. И. Мицкевич 12 сентября 1944 г. Благодарные потомки увековечили его имя в названии улиц г. Якутска (в 1977 г. переулок Безымянный в районе Белого озера переименован в улицу Сергея Мицкевича), Среднеколымска. В Среднеколымске на месте, где жили Мицкевичи, установлена мемориальная доска, его имя носит районная больница Среднеколымска.

                                                       Литература о жизни и деятельности

    Федосеев И. В колымской глуши: [Документальная повесть о C. И. Мицкевиче] — Якутск: Кн.  изд-во, 1981. — 112 с.

                                                                          ***

    Бандеров Н.С. Сергей Иванович Мицкевич // Бойцы Ленинской гвардии в Якутии: Сб. биогр. очерков / Сост. ред. А. Д.Сыроватский, П. И. Филиппов. — Якутск, 1970. — С. 17-25.

    Башарин К. Г. Деятельность политссыльных медиков в Якутии // Освободительное движение в России и якутская политическая ссылка (XIX — начало XX в.): Материалы Всесоюзной науч. конф. Якутск - Черкех, 28-30 июня 1989 г. — Якутск, 1990. — С. 96, 98-100.

    Березкина О. М., Горохов С. Н. Культурно-просветительская и научно-исследовательская деятельность политссыльных на Колыме в конце XIX — начале XX века // Из истории политической ссылки в Якутии: Сб. науч. ст. — Якутск, 1977. — Вып. V. — С. 54.

    Казарян П. Л.  Медицинская практика. Краткие биографии политических ссыльных Олекминского округа (1826-1917 гг.) // Казарян П. Л. Олекминская политическая ссылка 1876-1917 гг. — Якутск, 1995. — С. 152-154, 272-278.

    Мицкевич С.И. Записки врача-общественника. — М.; Л.: Б.и., 1941. — 196 с.

    Мицкевич С.И. «Спасибо, большой тойон!»: Сб. воспоминаний, статей, писем и документов / Сост. И. Е.Федосеев, — Якутск: Полиграфист, 1999. — 358 с.

    Сивцев Д. К. - Суорун Омоллоон. Мицкевич Сергей Иванович // Сивцев Д. К. - Суорун Омоллоон. Черкехский мемориальный музей: Путеводитель. — Якутск, 1999. — С. 70-71.

    Мицкевич Сергей Иванович // Энциклопедия Якутии / Гл. ред. Ф. Г. Сафронов. — М., 2000. — Т.1. — С. 356-357.

    С. И. Мицкевич // Охлопков В. Е. История политической ссылки в Якутии. — Якутск, 1990. — Кн. 2. Ч. 1. — С. 132-148.

    Сергей Иванович Мицкевич // Большевики в Якутской ссылке: Биобиблиогр. справ. — Якутск, 1988. — С. 66-70.

    Тырылгин М. На пользу далекого края... // Якутия. — 1997. — 20 сент.

    Шадрин Ф. История борьбы с проказой в Якутии: Экскурс в историю // Поляр. звезда. — 1996. — N 4. — С. 93-96.

    /Имена на улицах Якутска. (Биобиблиографический справочник). Вып. 1. Якутск. 2002. С. 100-104./

                                                  Мицкевич-Капсукас Сергей Иванович

                                                                      (1869-1944)

    Революционер. Родился 18 августа 1869 года в Яранске Вятской губернии в семье офицера. Окончил кадетский корпус в Нижнем Новгороде. В 1888 году поступил на медицинский факультет Московского университета.

    В декабре 1894 года Мицкевич попал сначала в Бутырскую, а потом в Таганскую тюрьму. Больше двух лет он провёл в одиночном заключении. В 1897 году его сослали в Олёкминск.

    Когда Мицкевич прибыл в Якутию, вдруг выяснилось, что кругом не хватает медицинских работников. И тогда власти предложили ему якобы по вольному найму занять вакансию врача в Среднеколымске.

    Будучи на Колыме, Мицкевич хорошо изучил быт и культуру юкагиров, эвенов и других народов Севера. Став свидетелем страшных голодовок, периодически свирепствовавших среди коренного населения Колымского округа, он не раз пытался привлечь к этой проблеме общественное внимание. В частности, ему удалось задействовать партийную прессу. Вот как Мицкевич описывал, к примеру, ситуацию с питанием северян в наиболее «благополучные» годы: «Многие круглый год живут на рыбе и чае. Рыбу ловят здесь, главным образом, летом, по разным озёрам. Складывают её в ямы, где она портится. Употребляют в пищу в сильно попорченном виде, иногда с червями. Из юрт распространяется невыносимый запах, когда там начнут варить эту кислую рыбу. Запах этот преследует нас по округу... Вообще пища коренного населения - однообразная, часто - плохого качества. Куренье - поголовное. Курят дети с двух-трёх лет. Курить дают даже грудным младенцам, дабы заглушить их голод. «Табак - тоже пища» - поясняла одна мать...».

    В 1903 году срок ссылки Мицкевича закончился, и он вернулся в Москву. Во время событий 1905 года он на своей квартире организовал склад оружия.

    В 1924 году Мицкевич был включён в состав нового органа - Комитета Севера, созданного по инициативе Наркомнаца. Позже он стал директором Музея революции.

    Скончался учёный 12 сентября 1944 года в Москве от туберкулёза.

    /Вячеслав Огрызко.  Североведы России. Материалы к биографическому словарю. Москва. 2007. С. 298-299./