ЎЎЎ 5-2. Гаіна Далганка. Этнограф Ільля Гурвіч. Ч. 5. Народы Северо-Востока Якутии. Сш. 2. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    И. С. Гурвич

                                       СОВРЕМЕННЫЕ ЭТНИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ,

                                           ПРОТЕКАЮЩИЕ НА СЕВЕРЕ ЯКУТИИ

    Статья написана по полевым материалам автора. В 1941—1946 гг. автор стационарно работал в Оленекском и Анабарском районах Якутской АССР, затем руководил этнографической экспедицией Якутского филиала АН СССР, работавшей в Нижне-Колымском и Средне-Колымском районах (1951), в Момском. Абыйском и Аллайховском районах (1952), в Верхоянском, Саккырырском, Усть-Янском, Булунском и Жиганском районах (1953-1954). В 1956 г. автор по заданию Совета по развитию производительных сил АН СССР обследовал Верхне-Колымский район, а в 1959 г. руководил этнографическим отрядом Колымской юкагирской экспедиции Института этнографии и Якутского филиала АН СССР, пометившей Нижне-Колымский, Аллайховский. Всрхне-Колымский районы Якутской АССР и Среднеканский район Магаданской области.

    За последние годы в результате целого ряда экспедиций на Север, проведенных как Институтом этнографии Академии наук СССР, так и ее Якутским филиалом, накопился значительный материал, рисующий интенсивные этнические процессы в районах расселения малых народностей Севера. Эти процессы в известной степени могут быть охарактеризованы по материалам северных районов Якутской АССР'.

    Северные районы Якутской АССР — обширная зона приполярного промыслового хозяйства — в конце XIX — начале XX в. были заселены осколочными группами ряда народов и племен. На огромной территории с запада на восток обитали долганы, эвенки, северные якуты, русские старожилы, юкагиры, небольшая группа чуванцев и чукчи.

    В бескрайних просторах тундры и лесотундры каждая из этих этнических групп (а они в свою очередь имели ряд локальных подразделений) сохраняла свой язык, традиционный уклад хозяйства, особенности в материальной культуре и обычаях. Основой существования колымских чукчей было оленеводство мясо-шкурного направления. В хозяйстве же эвенов, эвенков оно играло подсобную роль; основной отраслью их хозяйства была охота на дикого оленя, горного барана и лося. Главным занятием русских старожилов, оседлых юкагиров, чуванцев было рыболовство. Добыча песца, собаководство имели в хозяйственной деятельности этих этнических групп весьма существенное, но все же подсобное значение. Каждая группа сохраняла свои особенности в жилище и одежде.

    Это не означает, что этнические группы Северной Якутии не оказывали друг на друга культурного влияния. Известный обмен культурными ценностями происходил, но обособленность, изолированность примитивного натурального хозяйства в условиях огромной территории Севера сказывались весьма сильно.

    Огромные социальные сдвиги, происшедшие в результате Великой Октябрьской социалистической революции, всесторонняя перестройка хозяйства и быта малых народностей Севера повлекли за собой и значительные изменения в этническом составе северных районов Якутии. При всем многообразии этих изменений они могут быть сведены к нескольким основным направлениям.

   I. Завершение процессов этнического слияния, имевших место еще до революции. Упразднение в первые годы Советской власти старых административных единиц, консервировавшихся царизмом для использования в фискальных целях распадавшихся родоплеменных связей, привело к тому, что сблизившиеся между собой этнические группы, разделенные административными барьерами, стали отчетливо осознавать свою общность [Старое административное деление Якутии на округа, улусы, волости, наслеги, сельские общества и роды было отменено II Всеякутским съездом советов в 1923 г.; см.: «Бюллетень II Всеякутского съезда Советов», Якутск, 1923, № 9, стр. 5.]. Так, например, в низовьях Колымы вперемежку с русскими старожилами, членами Колымского мещанского общества и Казачьей команды, жили чуванцы, члены Чуванского общества (Медучины и Сергеевы), Омолонского юкагирского рода (Рупачевы, Востряковы, Щербачковы), якуты 1 Мятюжского наслега (Ребровы и др.). Все они говорили по-русски, вели такое же хозяйство, как и русские, т. е. в весенние и летние месяцы добывали рыбу, зимой объезжали на собаках «пасти» и добывали песца. Фактически члены этих так называемых инородческих родов уже в XIX в. ничем не отличались от русских старожилов и даже находились с последними в родственных связях [См.: Ф. П. Врангель, Путешествие по северным берегам Сибири. Ледовитому морю и Восточному океану, М., 1952, стр. 218-219; «История Якутии», т. II, М., 1957, стр. 217-221.] (разумеется, и русские многое восприняли от коренного населения). Но упомянутые выше чуванцы, юкагиры, якуты входили в особые административные единицы, выплачивали особый налог — ясак, и это обстоятельство способствовало поддержанию в их среде родоплеменного самосознания.

    После того как эти архаические административные единицы были упразднены и русские старожилы вместе с обрусевшими оседлыми потомками чуванцев, юкагиров, якутов оказались в пределах обычных территориальных административных единиц — сельских советов, исчезли последние искусственные преграды к тому, чтобы действительное положение вещей было признано и формально. Сблизившиеся с русскими чуванцы, юкагиры, якуты стали считать себя русскими, так они значатся в документах и в настоящее время. Эти осколки коренного населения и русские старожилы сейчас представляют собою одну этническую группу в низовьях реки Колымы [Предварительный отчет о работе этнографического отряда Ин-та языка, литературы и истории Якутского филиала АН СССР в Нижне-Колымском и Средне-Колымском районах Якутской АССР в 1951 г., Рукописный фонд Якутского филиала (далее Рукописный фонд ЯФАН), ф. 5, оп. 1, ед. хр. 162, д. 10, л. 22-25; Материалы юкагирской экспедиции Института этнографии и Якутского филиала 1959 г., Посемейные списки и опрос информаторов, Архив Ин-та этнографии (далее Архив ИЭ), д. 393. Нижне-Колымский район; И. С. Гурвич. Этнографическая экспедиция в Ннжне-Колымский и Средне-Колымсккй районы Якутской АССР в 1951 г., «Сов. этнография», 1952, № 3, стр. 204.].

    Аналогичное явление в иной этнографической среде удалось зафиксировать и в верховьях реки Колымы. Эвены II Дельянского рода, кочевавшие по рекам Нелемная, Ясачная, Коркодон, Россоха, в районах обитания так называемых пеших собачных юкагиров Ушканского и Нартенного родов, лишившись по какой-либо причине своих оленей, перебирались к юкагирам, воспринимали их хозяйство (собаководство, охоту, рыбный промысел) и даже язык. Однако не только переселенцы, но и их потомство, утратившее эвенский язык, причислялись к эвенскому II Дельянскому роду.

    Упразднение старых административных единиц и здесь привело к тому, что объюкагирившиеся потомки эвенов Солнцевы, Дьячковы, Тайшины стали считаться юкагирами [Материалы юкагирской экспедиции по Верхне-Колымскому району Якутской АССР и Среднеканскому району Магаданской области. Архив ИЭ, д. 393.].

    Если в низовьях р. Колымы завершение процессов этнического слияния, имевших место еще до революции, произошло в 1920-1930-х годах, то в низовьях Лены завершение этих процессов относится к 1940-1950-м годам. Примером может служить коренное население Булунского района, в прошлом принадлежавшее к следующим якутским наслегам: I, II, III, IV Хатылинскому, I и II Батулинскому, Туматскому, Кангаласкому и эвенкийским наслегам — Кюпскому и Эжанскому [С. К. Патканов, Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев, т. III, «Записки РГО по отделению статистики», т. XI. вып. 3. СПб., 1912, стр. 764-765.]. Кюпцы и эжанцы еще до Октябрьской революции стали рассматриваться как единая группа [Приговор родоначальников Жиганского улуса с просьбой перечислить членов Кюпского и Жиганского родов из бродячих инородцев в кочевые (1915). Центральный гос. архив Якутской АССР, ф. 108. д. 77, л. 125-128.]. Родной язык, по словам наших информаторов, глубоких стариков, они утратили еще в середине XIX в. [Записи бесед с П. А. Андросовым, 70 лет. С. В. Винокуровым, 66 лет, Н. Ф. Гоголевым, 72 лет и К. А. Поповым, 81 г., Кюп-эжанский наслег Булунского района (материалы автора).].

    Образ жизни кюпцев и эжанцев, как удалось выяснить в Булунском районе, мало отличался от образа жизни северных якутов. Зиму кюпцы и эжанцы проводили в юртах якутского типа (мужчины в этот период, охотились на песца), весной они переходили в чумы (тордохи). Для большинства членов этого рода основой существования служило рыболовство; те хозяйства, которые занимались охотой на диких оленей, имели домашних оленей. В большинстве случаев на хозяйство приходилось от 5 до 20 оленей. Лишь богачи имели до 100 оленей.

    И зимой и летом кюпцы и эжанцы жили вперемежку с батулинцами, хатылинцами и кангаласцами. Одежда их не отличалась от одежды якутов-оленеводов. Некоторые особенности, эвенкийские черты обнаруживаются в области верований и охотничьих обычаев кюпцев и эжанцев, хотя и здесь все эти элементы оказались перемешанными с якутскими представлениями. Эти очень незначительные детали говорят лишь об особом происхождении кюпцев и эжанцев.

    Кюп-эжанцы — потомки эвенков, и хатылинцы и батулинцы — потомки якутов давно уже перемешались между собой путем браков.

    В современный Кюп-эжанский наслег (территориально-административная единица) входит только часть хозяйств, принадлежавших в прошлом к наслегу того же названия, а часть хозяйств составляют выходцы из Кангалаского, Батулинского и Хатылинского и из вилюйских наслегов.

    В 1949—1951 гг. в Булунском районе развернулось движение за объединение колхозов. Кюп-эжанцы оказались вместе с северными якутами в пределах не только одного наслега, но и одного колхоза. В настоящее время кюп-эжанцев не удается выделить даже численно. Молодежь в Булунском районе, как правило, не знает, к какому наслегу они должны были бы в прошлом принадлежать. Члены бывшего Кюп-эжанского наслега, потомки эвенков; давно забыли свой язык и теперь ничем не отличаются от якутов [Предварительный отчет о работе этнографического отряда в Верхоянском, Саккырывском. Усть-Янском, Булунском и Жиганском районах в 1953-1954 гг. Рукописный фонд ЯФАН, л. 171-175.].

    В настоящее время население Булунского района в этническом отношении едино. Здесь обитает своеобразная группа якутов, занятых оленеводством, охотой и рыболовством. Произошло, таким образом, окончательное слияние мелких этнических групп этого района в особое подразделение якутского народа.

    II. Другое явление, которое хотелось бы отметить, это консолидация мелких одноязычных, близких по культуре и направлению хозяйства обособленных родоплеменных групп в более крупные этнографические образования. Организация местных органов власти (родовые, «туземные», наслежные советы 1926-1930 гг.), создание национальных школ, факторий Интегралсоюза, первоначальное землеустройство, закрепление за коренным населением промысловых угодий способствовали стягиванию распыленных по большой территории стойбищ в один или несколько районов. Остановлюсь на отдельных примерах.

    Своеобразную этническую группу в Селеняхском наслеге Усть-Янского района представляют уяндинские эвены. В нее входят члены бывшего I и II Кункугурского, Дельянского и Мямяльского родов [Предварительный отчет о работе этнографического отряда в Верхоянском. Саккырырском. Устьянском, Булунском и Жиганском районах в 1953-1954 гг. Рукописный фонд ЯФАН, л. 130-137.]. Как сложилась эта группа? По Уяндине и Хроме, как выяснилось по переписным данным 1896 г., кочевало всего несколько семей [С. К. Патканов, Указ. раб., стр. 768.]. Мямяльцы переселились в Селеняхский наслег из Томпонского района во время «непромыслицы» диких оленей; по той же причине кункугурцы переселились сюда из Момского района, а дельянцы с Индигирки. Таким образом, вся группа состоит из осколков эвенских родов, перебравшихся в бассейн р. Уяндины в 1920-1930-х годах из-за непромыслицы в прежних местах их обитания. На Уяндине сохранились дикие олени, и эвены имели возможность вести здесь свое традиционное хозяйство.

    Сам по себе факт концентрации эвенов в изобилующем диким оленем районе не является сколько-нибудь новым, такие случаи имели место и раньше. Важно другое: благодаря советским мероприятиям (открытие здесь фактории, школы и т. п.) эта группа не распалась, эвены не откочевали в районы, где они раньше жили, а остались на Уяндине. В колхоз им. Сталина во время обследования в 1954 г. входило 335 эвенов, для Северной Якутии — большая цифра [Рукописный фонд ЯФАН, № 140. Посемейные списки (материалы автора).].

    В низовьях р. Индигирки уже переписью 1897 г. были зарегистрированы Кункугурский, Буяксирский и Дельянский роды [С. К. Патканов, Указ. раб., стр. 778, 781.]. В 1920-х годах в связи с непромыслицей диких оленей в верхнем и среднем течении Индигирки ряд эвенских хозяйств откочевал в низовья. В 1929-1930 гг. и здесь пропали дикие олени — основной объект промысла. Среди эвенов началась голодовка. Тогда Центральный исполнительный комитет Якутской АССР, командировав в низовья Индигирки своего представителя, выделил значительную сумму денег для оказания помощи эвенам. Предстояло перестроить их хозяйство таким образом, чтобы они могли существовать без охоты на диких оленей. Денежная ссуда была израсходована на приобретение не только продуктов, но и рыболовецкого инвентаря. При этом эвенов пришлось обучать новым промыслам. На ссуду были приобретены и домашние олени. В низовьях Индигирки началось строительство специального поселка для эвенов. Все это способствовало тому, что значительная часть эвенов и юкагиров, говорящих на эвенском языке, сосредоточилась вокруг этого поселка, (ныне колхоз им. Ленина) [Рукописный фонд ЯФАН, лл. 51-52.].

    Приведем еще один пример такой концентрации. В 1925 г. в верховьях р. Саккырыр, в бассейне р. Яны, где жили эвены Тюгясирского рода, была открыта торговая точка. Затем в 1926 г. здесь было открыто отделение Интегралсоюза. Был организован родовой совет. В 1927 г. в этом же поселке была построена школа. Бедняцким хозяйствам в том же году была выдана ссуда для приобретения оленей [И. С. Гурвич. Эвены-тюгясиры, «Краткие сообщении Ин-та этнографии», вып. XXV, М., 1956, стр. 52.]. В результате этих мероприятий эвены Тюгясирского рода стали концентрироваться вокруг поселка Батагай-Алыта. Сюда, как удалось выяснить, подкочевывали отдельные эвенские хозяйства с Лены и с Яны. В 1954 г. в Тюгясирском наслеге было 224 чел., в Верхне-Бытантайском — 220 [Посемейные списки и статистические сведения о Саккырырском районе (материалы автора).].

    Таким образом, в различных районах Якутии в 1920-1930 гг. произошла, в результате хозяйственных и культурных мероприятий советских органов, концентрация эвенов. Это не значит, что этническая история этих групп на этом прекратилась. Многие из них потом влились в более крупные объединения. Но сама концентрация представляет собою чрезвычайно интересное явление, как определенный этап в развитии этих этнических групп.

    III. Заслуживает быть отмеченным также сближение разноязычных обособленных в прошлом этнических групп. В результате коллективизации и реконструкции хозяйства на Севере возникли крупные промысловые артели, объединившие хозяйства, принадлежащие к разным народностям Севера. Так, в колхоз «Турваургин» Нижне-Колымского района вошли нижнеколымские чукчи, тундровые юкагиры, эвены. В 1951 г. к этому колхозу присоединился колхоз «Красная Звезда», в котором объединились якуты и русские старожилы. Таким образом, в этом колхозе сейчас трудятся совместно чукчи, юкагиры, эвены, якуты и русские. Совместный труд сблизил эти этнические группы, вследствие чего участились смешанные браки.

    В колхоз «Турваургин» в 1959 г. по материалам сельсовета, проверенным нами путем опроса, входил 191 двор, в том числе 51 хозяйство одиночек. Если их исключить, получается 140 хозяйств, в том числе 40 чукотских, 13 русских, 25 якутских, 2 эвенских, 1 юкагирское — всего 81 и эвено-чукотских — 17, чукотско-юкагирских — 12, чукотско-якутских — 4, юкагирско-эвенских — 3, чукотско-русских — 2, украинско-чукотских — 1, якутско-русских — 16, юкагирско-коми — 1, якутско-мордовских — 1, якутско-татарских — 1, юкагирско-якутских — 1, всего 59 [Материалы Юкагирской экспедиции, архив ИЭ, д. 393, Нижне-Колымский р-н.]. Таким образом, смешанные браки составляют 42% общего числа браков.

    Такое же явление наблюдается и в другом тундровом колхозе — им. Сталина Олерского наслега Нижне-Колымского района [Материалы Юкагирской экспедиции, архив ИЭ, д. 393, Нижне-Колымский р-н.]. Фактически в настоящее время чисто эвенские и чисто юкагирские семьи — исключение.

    Чрезвычайно интересно в связи с этим понаблюдать, как происходит процесс преодоления былой замкнутости в области языка. Отметим, что в эвенско-юкагирских семьях юкагирский язык преобладает, и даже некоторые эвенские семьи пользуются в основном юкагирским языком. Одновременно в Нижне-Колымском и отчасти в Аллайховском районах, где в колхозах столь же пестрый национальный состав, получили широкое распространение двуязычие и многоязычие.

    В 1951 г. мы провели среди членов колхоза «Турваургин» опрос — на каком языке кто из них может объясняться. Из 474 чел. 306 взрослых показали следующее: одним языком (чукотским, русским или якутским) владеет 89 чел.; двумя языками (чукотским и эвенским, якутским и русским и т. д.) — 151 чел.; тремя языками (юкагирским, русским, чукотским или юкагирским, эвенским, чукотским) — 30 чел.; четырьмя языками (юкагирским, якутским, чукотским, эвенским или чукотским, юкагирским, эвенским, русским) — 30 чел.; пятью языками — 6 человек [И. С. Гурвич. Этнографическая экспедиция в Нижне-Колымский и Средне-Колымский районы Якутской АССР в 1951 г., стр. 205-207.].

    Таким образом, большая часть населения владеет не только двумя, но и тремя и более языками. В то же время можно видеть, в каком направлении идет процесс преодоления этого многоязычия. Если в долине р. Колымы «международным» языком является русский, то в бассейне р. Алазеи наиболее распространен якутский, на этом языке ведется преподавание в школах, делопроизводство, проходят собрания [И. С. Гурвич. Этнографическая экспедиция в Нижне-Колымский и Средне-Колымский районы Якутской АССР в 1951 г., стр. 205-207.].

    В результате коллективизации, на почве ведения общего хозяйства, в Нижне-Колымской тундре происходит интенсивный обмен культурными ценностями, выработанными отдельными этническими группами. Так, чукотская мужская одежда в настоящее время воспринята и юкагирами, и эвенами, и якутами, и русскими. В то же время эвенская женская одежда в сочетании с русской вытеснила чукотский керкер (меховой женский комбинезон). Чукотские приемы выпаса оленей переняты и другими пастухами. В Колымской тундре получила распространение ненецкая оленегонная лайка. Русская собачья нарта, русские способы добычи рыбы также перестали быть достоянием только русских старожилов. Унифицировались способы выделки шкур и т. д. [Рукописный фонд ЯФАН. ф. 5. оп. 1. д. 10; Архив ИЭ. д. 393, Нижне-Колымский р-н.].

    Тем не менее, хотя обмен культурными ценностями между отдельными этническими группами резко усилился, однако упомянутые этнические группы не слились в одно этническое образование. В Нижне-Колымской тундре чукчи считают себя чукчами, эвены, хотя и путают себя с юкагирами, все же считают себя эвенами, русские старожильческие группы — русскими.

    IV. Особо следует отметить процесс слияния обособленных этических групп с большими социалистическими нациями, т. е. процесс национальной консолидации.

    Общий подъем культуры, распространение грамотности, литературного языка и литературы, усиление экономических связей отдельных местностей с центральными районами привели к изживанию былой культурной обособленности этнических групп якутов. Северные якуты-оленеводы в настоящее время сблизились с основной массой якутского населения. В недавнем прошлом, всего 20 лет назад, чтобы попасть в район кочевок северных якутов-оленеводов из Якутска, нужно было потратить не менее месяца зимой или два-три месяца летом. Отделенные от своих южных собратьев, северные якуты, естественно, сохраняли много особенностей не только в материальной культуре, но и в языке, обычаях. Оторванность приводила к тому, что в этих обособленных группах сохранялось родоплеменное самосознание. Как в глухих деревнях русские крестьяне заявляли, что они — «тутошние», так и якуты-оленеводы указывали, что они бетильцы (члены Бетильского рода), осогостохцы и т. д.

    Освоение северных рек, регулярная авиасвязь чрезвычайно приблизили северных якутов к южным. В связи с социалистическим строительством на Севере в районы расселения якутов-оленеводов прибыло немало лиц из южных районов Якутии. После коллективизации и реконструкции промыслового хозяйства резко повысилась роль товарных отраслей хозяйства (пушная охота и отчасти оленеводство). В связи с этим установились прочные экономические и культурные связи между северными якутскими группами и южными [Материалы обследования Оленекского и Анабарского районов (материалы автора).]. В результате школьной практики, распространении печати, радиопередач, местные особенности в языке северных якутов-оленеводов в настоящее время в некоторых районах совсем исчезли, а в некоторых — быстро исчезают. Окраинные группы якутов-оленеводов сблизились с основной массой якутского народа.

    Если в некоторых северных районах Якутии (Оленекский, Жиганский) процесс национальной консолидации близок к завершению, то в других (Усть-Янский, Аллайховский районы) изживание наслежной обособленности происходит на наших глазах.

    Всестороннее сближение всех групп якутского народа, присоединение к основному ядру якутской нации — к якутам центральных районов — окраинных северных групп, близких к ним по культуре, являет собою процесс консолидации якутской социалистической нации.

    На территории Якутии в ряде районов издавна существовали поселения русских старожилов. В XVII-XVIII вв. эти группы русских поселенцев постепенно сближались с коренным населением и утрачивали свои исконные национальные черты.

    На севере Якутии только так называемым колымчанам, описанным В. Г. Богоразом [В. Г. Богораз, Русское население на Колыме. «Землеведение», кн. III, 1899; кн. IV, 1899; кн. VI, 1900; его же, Чукчи, ч. I. Л., 1934. стр. 70-71.], и русско-устинцам, описанным В. М. Зснзиновым [В. М. Зензинов, Марковцы и русско-устьинцы. Этнографические параллели и сравнения. «Этнографическое обозрение», кн. СI- СII. 1914. № 1-2; его же, Старинные люди у Холодного океана. Русское Устье Якутской области Верхоянского округа, М., 1914.], удалось не только сохранить русский язык, русские обычаи, но и передать их в какой-то степени своим соседям. Естественно возникает вопрос: как идет развитие этих групп в настоящее время?

    Наблюдения, сделанные во время поездок в 1951-1952 гг. и в 1959 г., показывают, что эти обособленные группы, сохранявшие в прошлом много архаичного, быстро сближаются с русским пришлым населением.

    В настоящее время почти совершенно утрачен описанный В. Г. Богоразом нижнеколымский (походский) говор русских старожилов [В. Г. Богораз. Областной словарь колымского русского наречия. В сер.: «Сборник отделения русского языка и словесности Академии наук», т. 68, № 4. СПб., 1901.]. Любопытно отметить, что исчезновение этого говора произошло всего за каких-нибудь несколько лет. В 1951 г. в с. Походске большая часть стариков и женщин средних лет еще говорила с характерными особенностями, присущими этому говору. Мне не без труда удавалось беседовать с походчанами и записывать их фольклор. Совсем другая картина выявилась в 1959 г. Даже неграмотные старики и старухи, которые во время первого нашего посещения с трудом приноравливались к нашей речи, почти утратили особенности походского говора.

    Вместе с особенностями говора утрачивается и фольклор. Местные жители говорят: «Складу не получается, по-другому стали говорить, поэтому старые песни не поем» [Материалы Юкагирской экспедиции. Архив ИЭ. д. 393.].

    Переход к общерусскому литературному языку — результат сознательных усилий походчан. Уже в 1930-1940 гг. молодежь под влиянием школы стала отходить от местного говора. Уже тогда стало вырабатываться под воздействием пришлого русского населения насмешливое отношение к местному говору. Впоследствии радио, кино, общение с приезжими, распространение грамотности привели к тому, что местный говор стал отступать, а нормы современной русской речи входить в быт.

    Нужно сказать, что изменился не только язык, — изменилась и материальная культура русских старожилов. Своеобразная одежда — бродни, кукашки — стала служить промысловым костюмом. Своеобразные типы жилищ — поварни, летники — также стали промысловыми формами жилища. Бытование местных танцев и древнего фольклора резко сократилось. Культура русских старожилов приблизилась к культуре приезжего русского населения.

    По физическому типу русские старожилы отличаются от приезжих русских из центральных областей, поэтому их часто называют местно-русскими. Этот термин употребляется даже в документах.

    Русские старожилы-колымчане и русско-устьинцы быстро сближаются с основной массой русских, освобождаясь от тех особенностей в языке, одежде, которые выделяли их из среды пришлого русского населения. Таким образом, окраинные группы русских сливаются с основной массой русского народа.

    В некоторых северных районах вследствие их промышленного освоения, значительного притока пришлого населения — русских, украинцев, татар, белорусов — малочисленные местные этнические группы размываются. Они отходят от традиционных занятий, сближаются с пришлым населением и утрачивают свою этническую специфику. Примером могут служить верхнеколымские коркодонскис юкагиры, объединившиеся в колхоз «Светлый путь» на р. Коркодон. В 1942 г. юкагирский колхоз, в котором тогда было 60 юкагиров (13 хозяйств), по совету районных организаций перебазировался на р. Балыгычан и слился с якутским колхозом им. III Пятилетки. Этому колхозу было придано животноводческое направление. В результате того, что юкагиры быстро слились с пришельцами и перешли к новым занятиям, оказались заброшенными высокодоходные в этих местах отрасли хозяйства — охота, рыболовство, обезлюдели большие реки Коркодон, Рассоха. Часть семей переехала в другие районы. В настоящее время в этом колхозе 1 юкагирская семья, 3 юкагирско-русские, 1 юкагирско-якутская; всего числится 20 человек юкагиров, т. е. фактически эта группа исчезает. Потомство от смешанных браков причисляется, как правило, к русским или якутам [Материалы Юкагирской экспедиции. Архив ИЭ. д. 393.].

    Такое же явление в несколько ослабленной форме имеет место и в колхозе «Светлая жизнь» Верхне-Колымского района (в 1959 г. он слился с якутским колхозом; укрупненный колхоз называется «Юкагир»).

    Быстрое размывание верхнеколымских групп юкагиров едва ли положительное явление. К сожалению, при быстрой коренной ломке быта часто исчезают культурные ценности, выработанные отдельными этническими группами. Этого можно было бы избежать, если бы в данном районе не форсировали переход малочисленного промыслового населения в крупные поселки и внедрение новых отраслей хозяйства — животноводства, огородничества (кстати сказать, в условиях Севера менее рентабельных, чем исконные занятия — охота, оленеводство и рыболовство).

    Некоторые работники Якутии придерживаются мнения о желательности растворения отдельных групп малых народностей Севера среди якутов и русских. Конечно, нет нужды отгораживать малые народности какой-то стеной, чтобы сохранить эти группы, однако было бы недопустимо и вредно форсировать этот процесс слияния народностей.

    Следует подчеркнуть, что в целом протекающие в Якутии этнические процессы являются следствием общего подъема культуры и носят прогрессивный характер. Они представляют большой теоретический интерес. Углубленное изучение этих процессов имеет реальное значение для практики коммунистического строительства.

                                                                             SUMMARY

    The great social upheavals that occurred following the October Revolution, the allround reconstruction of the economy, way of life and culture of the small peoples of the North brought about major changes in the ethnic composition of the population of northern Yakutia, inhabited by fragmentary groups of several peoples — Dolgan, Northern Yakuts, Evens (Lamuts), Yukagirs, Chukchi and Chuvantsi.

    As witnessed by field ethnographical investigations made in 1941-59, these changes may be classified under the following main trends:

    1. The consummation of ethnic merger processes which had begun before the Revolution. The Russianized Chuvantsi and Yukagirs in the lower reaches of the Kolyma, after the elimination of the old administrative units, merged with the old Russian residents, while the descendants of the Evenki came closer to Northern Yakuts.

    2. The consolidation of small unilingual tribal groups possessing kindred cultures and economic patterns, into larger ethnic units. As a result of Soviet economic and cultural measures, the merging of Even camps took place. In several districts of Yakutia large-scale Even groups made their appearance.

    3. The coming together of ethnic groups speaking different languages and formerly isolated. Large production artels have emerged in the North, which comprise economic units belonging to members of different nationalities (Chukchi. Northern-Yakuts. Evens. Yukagirs. Russians). These ethnic groups were brought together in the course of joint labour. Intermarriage has become more frequent, with bilingualism and polylingualism widespread.

    4. The merging of isolated ethnic groups with the great socialist nations. As a result of a general economic rise the former isolation of the population of the outlying districts is being done away with. Thus, the Northern Yakut reindeer breeders have come closer to the main bulk of the Yakuts. The communities of old north-Russian residents are losing the peculiar features in their language and apparel which formerly distinguished them from the rest of the Russian population.

    On the whole, ethnic processes taking place in Yakutia are stipulated by a general economic and cultural rise and arc of a progressive character.

    /Советская этнография. № 5. Москва. 1960. С. 3-11./

    И. С. Гурвич

                    ПЕРВАЯ МОНОГРАФИЯ XVIII в. О НАРОДАХ ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ

    («Собрание известий о начале п происхождении различных племен иноверцев, в Иркутской губернии проживающих, сочиненное надворным советником Францем Лангенсом»)*

    [* Рукопись хранится в Центральном государственном историческом архиве Ленинграда в фонде 1-го Сибирского комитета за № 300. Далее все ссылки на эту рукопись даются в тексте с указанием только листов.].

    Открытие удивительно своеобразного этнографического мира народов Сибири в XVIII в. учеными России способствовало утверждению авторитета русской этнографической пауки не только в нашей стране, но и за рубежом. Труды Г. И. Новицкого, Д.-Г. Мессершмита, В. Н. Татищева, Г.-Ф. Миллера, И.-Г. Гмелина, Я.-И. Линденау, С. И. Крашенинникова, Г.-В. Стеллера, И.-И. Георги давно уже высоко оценены специалистами [* А. И. Андреев. Труды и материалы В. Н. Татищева о Сибири. СЭ, 1936. № 6; он же. Труды Г.-Ф. Миллера о Сибири. В кн.: Г.-Ф. Миллер. История Сибири, т. I. М.-Л., 1937; он же. Материалы по этнографии Сибири XVIII в. «Советский Север», 1939, № 3; он же. Заметки по исторической географии Сибири XVI-XVIII вв. «Изв. ВГО», 1940, вып. 2; он же. Русские открытия в Тихом океане в первой половине XVIII в. «Изв. ВГО», 1943, вып. 3; он же. Изучение Якутии в XVIII в. «Ученые записки Института языка, литературы и истории Якутского филиала АН СССР». Якутск, 1956, вып. 4; он же. Труды Г.-Ф. Миллера о Второй Камчатской экспедиции. «Изв. ВГО», 1959, № 1; С. В. Бахрушин. Г.-Ф. Миллер, как историк Сибири. В кн.: Г.-Ф. Миллер. История Сибири; «Сборник статей, посвященных памяти С. П. Крашенинникова к 225-летпю со дня рождения». «Советский Север», 1939, № 2 (Статьи А. И. Андреева, Н. П. Никольского, Н. Н. Степанова); В. Ф. Гнучева. Материалы для истории экспедиций Академии наук в XVIII-XIX вв. М.-Л., 1940; Л. С. Берг. Открытие Камчатки и экспедиция Беринга. М.-Л., 1946; А. В. Ефимов. Из истории русских экспедиций на Тихом океане. Первая половина XVIII в. М., 1948; Н. Н. Степанов. Степан Петрович Крашенппников и его труд «Описание земли Камчатки». В кн.: С. П. Крашенинников. Описание земли Камчатки. М.-Л., 1949; он же. С. П. Крашенинников — исследователь Камчатки. ОИРЭФА, I. М., 1956; он же. Татищев и русская этнография, там же; М. О. Косвен. Г.-Ф. Миллер (к 250-летию со дня рождения). СЭ, 1956, № 1; он же. Этнографические результаты Великой северной экспедиции 1733-1743 гг. «Сибирский этнографический сборник», III. М.-Л., 1961; С. А. Токарев. История русской этнографии. М., 1966, стр. 75-141.].

    За последние десятилетия немало сделано для выявления роли местных людей в этнографии Сибири в XVIII в. [* А. П. Окладников. К истории этнографического изучения Якутии («Описания быта и нравов народов Якутия, сочиненные в городе Якутске в 1768-69 и в 1785 гг. «Сборнпк материалов по этнографии якутов». Якутск, 1948, стр. 17-48; М. О. Косвен. Этнографические результаты Северной экспедиции 1733-1743 гг., стр. 190-192; он же. Из истории этнографии коряков в XVIII в. «Сибирский этнографический сборнпк», IV. М., 1962.]. На протяжении XVIII в., главным образом во второй половине столетия, ценные этнографические материалы были собраны местными авторами, хорошо знакомыми с бытом, культурой н образом жизни коренного населения. Достаточно упомянуть описания чукчей и коряков, сделанные корреспондентом Г.-Ф. Миллера Т. Шмалевым [* Р. В. Макарова. Роль Тимофея Шмелева в изучении истории русских географических открытий в Тихом океане во второй половине XVIII в. «Труды Московского государственного историко-архивного института», т. 6, 1954; А. И. Алексеев. Братья Шмалевы. Исторический очерк. Магадан, 1958.], карты северо-востока Сибири с указанием данных о расселении местных народов, составленные чукчей Н. И. Дауркиным [* «Атлас географических открытий в Сибири и в северо-западной Америке XVII-XVIII вв.». М., 1964, № 128-131.], журналы геодезистов И. Леонтьева, И. Лысова, Л. Пушкарева [* Н. Н. Зубов, К. С. Бадигин. Разгадка тайны земли Андреева. М., 1953.], журнал сержанта С. Попова [* Е. Д. Стрелов. Акты архивов Якутской области. Якутск, 1916, стр. 271-296.].

    В конце XVIII в. была написана и первая обобщающая этнографическая монография о ряде народов Восточной Сибири, известная под названием «Собрание известий о начале и происхождении различных племен иноверцев, в Иркутской губернии проживающих, сочиненное... Францем Лангенсом» [* Первое сообщение об этой рукописи содержится в статье А. И. Андреева «Топографические описания и карты сибирских наместничеств 1783-1794 гг. и работы, связанные с ними» («Вопросы географии», сб. 17, 1950). Краткое описание рукописи в связи с характеристикой документальных материалов 1 и 2-го сибирских комитетов дал Ф. А. Кудрявцев в статье «Материалы по истории Бурятии в конце XVIII и первой половине XIX в. (краткий обзор)» («Записки Бурятского научно-исследовательского института культуры». Улан-Удэ, 1958, вып. 25, стр. 193).]. Эта работа, хотя к ней неоднократно обращались и обращаются этнографы и историки Сибири, должным образом не описана, по достоинству не оценена и использовалась только выборочно.

    «Собрание известий...», датированное 1789 г., представляет собой обширную рукопись на 156 листах, исписанных с обеих сторон.

    История возникновения этого скрупулезного описания тунгусов, ламутов. юкагиров, коряков, чукчей, камчадалов, курильцев, якутов, бурят и монголов связана с указом Екатерины II 1784 г. о сборе подробных сведений о народах Сибири. Указ, видимо, был вызван задачей как познать свое отечество, так и получить конкретные данные о подвластных народах для управленческих и фискальных целей.

    В указе Екатерины II, адресованном генерал-поручику А. Брилю (выписка из которого содержится в сопроводительных материалах, приложенных к рукописи Лангенса) в Иркутско-Колыванское наместничество, предлагалось: «Избрав честного и сведущего человека препоручить ему собрать сведения о начале происхождения живущих во вверенных ему губерниях разных племен иноверцев, также и о достопамятных меж ними происшествиях, равномерно о законах, вере и обрядах, поелику оные к объяснению их истории относиться могут» (л. 1 об.). Указ из Иркутска был послан в Якутскую воеводскую канцелярию и во все подведомственные уезды с требованием представить нужные сведения. Иркутское наместническое правление проявило большую настойчивость в получении данных с мест и их своевременном предоставлении.

    О том, как собирались эти сведения на местах, дает представление история появления на свет рукописи «Описание обитающих в Якутской области якутах, о начале их происхождения и о достопамятностях, происшествии, равномерно вере, законе их, обрядах и о протчем» [* А. П. Окладников. Указ, соч., стр. 17-48.]. К составлению ответов на запрос Иркутского наместнического правления, после бюрократической переписки с комиссарствами и попыток отделаться пустыми отписками, был привлечен местный знаток Сибири О. Матушевский, с помощью опроса якутов написавший интересную работу. Для сведения воедино поступающих материалов и подготовки общего описания в Иркутске была создана особая комиссия. В ее состав, судя по данным, обнаруженным И. И. Майновым в Олекмпнском архиве, вошли переводчик Иркутского наместничества И. Эрих, председатель Верхней расправы Лангенс и заведующий архивными работами Лабусевич [* И. И. Майнов. Некоторые данные о тунгусах Якутского края. Иркутск, 1898, стр. 2.]. В указе из Иркутска, адресованном якутскому коменданту Маркловскому, о составлении описания якутов и тунгусов упоминалось о распределении обязанностей между членами комиссии. Переводчику с монгольского и калмыцкого языков Иогану Эриху (Йериху) предлагалось, «чтоб он, сию комиссию приняв на себя, постарался поправить оную со всевозможной точностью ... и описание по частям, [как] таковое сочиняемо быть может, доставлял бы в наместническое правление, будучи уверен, что труд его удостоится Ее ... Величества внимания и что наместническое правление, конечно, за удовольствие себе поставит отдать попечению его надлежащую справедливость» [* А. П. Окладников. Указ. соч., стр. 24.]. Все поступающие материалы с мест должны были концентрироваться в руках Ф. Лангенса. Лабусовнчу предложили, «чтоб он приложил свое старание отыскивать всякие в архиве сведения о начале обитающих в здешней губернии народов» [* Там же, стр. 23.]. По-видимому, каждый из членов комиссии внес свой вклад в подготовку рукописи.

    О том, что производились серьезные архивные изыскания, свидетельствуют ссылки на Кобелева, Шмалева. В рукописи упоминаются походы Бекетова, Иванова, Бузы, Москвитина, Дежнева, Анкудинова и других землепроходцев, а также имена некоторых предводителей из числа коренного населения, например юкагирских князцов Уянды и Бурулги (л. 32).

    Об участии И. Эриха в подготовке каких-то разделов «Собрания известий...» упоминается в его письмах в Академию наук [* А. И. Андреев. Топографические описания и карты сибирских наместничеств. .., стр. 209.].

    Однако окончательная редакция, видимо, производилась одним Ф. Лангенсом. К рукописи приложены сопроводительные документы за подписью генерал-губернатора И. Пиля, в которых лишь один Лангенс назван составителем сочинения. Каких-либо упоминаний о помощниках Лангенса, так же как и о первичных материалах, использованных им, в этих документах не содержится, кроме того, что в разное время из разных мест были доставлены «довольно подробные, но в нужном весьма недостаточные частные сведения» (л. 125). В связи с этим отмечалось, что Ф. Лангенс, не довольствуясь присланным, производил и «собственные изыскания».

    Имеющийся материал пока не позволяет удовлетворительно ответить па вопрос о первоисточниках для написания обозрения народов Иркутской губернии, так же как и об авторах отдельных глав. Несомненно, что с мест были присланы Ф. Лангенсу какие-то описания. Видимо, составителями описания были использованы также архивные дела, а возможно, и данные, собиравшиеся в 1760-е годы комиссиями о «расположении» ясака.

    Имеются все основания полагать, что автором главы о монголах и калмыках, с углубленным историческим введением, был переводчик И. Эрих. Труднее установить авторов остальных глав. Сопоставление текста уже упоминавшейся рукописи О. Матушевского, направленной в Иркутск из Якутска в 1785 г., с текстом главы о якутах «Собрания известий...» показывает, что в последней содержится значительно больше фактического материала, деталей и подробностей. Так, в «Описании...» Матушевского отсутствуют данные о легендарных первопредках якутов Омогое и Эляе, о князце капгаласского рода Тыгыне. В этой рукописи нет двух разделов, очень поверхностно описаны одежда и пища якутов. Если Матушевский только перечислил якутские божества, то в «Собрании известий...» они сравнительно хорошо описаны. Это же можно сказать о якутском шаманстве, погребальных обрядах и прочем. Очевидно, рукопись Матушевского была всего лишь одним из источников составления главы о якутах «Собрания известий...». Авторы «Собрания известий...» или пользовались дополнительно какими-то другими источниками о жизни и быте якутов, не дошедшими до нас, или сами собирали материал. Очевидно, в описываемую рукопись вошли сведения о народах северо-востока Сибири, накопленные в Иркутске па протяжении XVIII в., что делает «Собрание известий...» весьма ценным этнографическим источником.

    Какова же роль Лангенса в составлении описания? Замечание самого Лангенса о том, что большая часть сочинения уже в 1786 г. была готова, но в связи с тем, что из Охотска сведения вовремя не поступили, а были доставлены только в 1787 г., и ему удалось завершить работу лишь в 1789 г., как будто говорит о том, что им лично производилось и сведение и обобщение материалов. Косвенным свидетельством в пользу этого является единый стиль изложения всех разделов рукописи. Все это позволяет думать, что Лангенс был не только редактором, но что ему принадлежат и многочисленные комментарии и общие выводы, содержащиеся в рукописи.

    К сожалению, биография Лангенса нам неизвестна. В просмотренных нами биографических словарях его фамилия не упоминается. К рукописи приложен лишь документ, в котором Иркутское наместническое правление выразило благодарность надворному советнику Францу Лангенсу за проделанную работу и представило его к награждению. По сообщению Н. Н. Степанова, сделанному, к сожалению, без указания источника, Ф. Лангенс принимал участие в составлении топографического описания Иркутского наместничества [* «История Сибири», т. II. Л., 1968, стр. 352.]. Несомненно, Лангенс был образованным человеком с широким для своего времени кругозором. Об этом свидетельствуют ссылки, имеющиеся в рукописи, на историческую, как русскую, так и иностранную, литературу, в частности на труды Г.-Ф. Миллера, И.-Г. Гмелина, С. П. Крашенинникова и труды его современников, в частности на П.-С. Палласа.

    Принципиально новым в «Собрании известий...» является не сама сводка имеющихся материалов о народах, населяющих Иркутскую губернию, а попытка осмыслить накопившийся богатый и разнообразный материал о населении этого огромного края. В этом отношении особый интерес представляет первая глава работы — «Об инородцах, в Иркутской губернии обитающих вообще» (лл. 2-4). Сконцентрированные здесь замечания общего характера показывают, что автор пытался, опираясь на огромный материал, поступивший в его распоряжение, ответить на ряд общих вопросов.

    Так, автор обратил внимание на известную малочисленность народов Восточной Сибири. Причину этого явления он, не без основания, усмотрел в трудности добычи пищи, голодовках и болезнях.

    Интересно замечание об уровне развития бурят, якутов, тунгусов, ламутов и других народов. Он отметил, что «они отстали от просвещенных народов XVIII в. и в рассуждении сего довольно сродны с германцами, галлами и британцами, описанными Юлием Цезарем». Это сравнение представляется небезынтересным, так как, действительно, общественный строй бурят, якутов к приходу русских в какой-то степени приближался к отношениям эпохи военной демократии.

    Автор обратил внимание на то, что у всех народов Восточной Сибири было распространено шаманство, и высказал предположение, что когда-то это была развитая единая вера, «помрачившаяся» за неимением письменности во время разных переселений. Как мы знаем, эта идея получила широкое распространение в XIX в., после выхода в свет книги Д. Банзарова «Черная вера или шаманство у монголов» (СПб., 1891).

    Лангенс отметил, что некоторые народы добровольно согласились платить ясак русским, желая приобретать у них железную и медную посуду и другие необходимые вещи. Очевидно, эта мысль была следствием ознакомления с архивными документальными источниками XVII в.

    Наконец, в первой главе автор привел общие данные о языковой близости отдельных народов: «Тунгусы, ламуты и юкагиры говорят на почти одинаковых языках, сходных с маньчжурским, только наречия между ними весьма различны. Столь же сходным между собой языком говорят коряки, чукчи, пахачинцы, карагинцы, олюторцы, камчадалы и ближние островные курильцы. Якуты имеют язык, во многих словах различный от татарского, а буряты подобным же образом различествуют между собой и с монголами» (л. 4). В целом Лангенсом дана языковая классификация народов Восточной Сибири, близкая к современной. Обособленность же юкагирского языка была установлена В. И. Иохельсоном лишь в конце XIX в., но и это оспаривается некоторыми лингвистами.

    Следует отметить критическое отношение составителя к материалу. Об этом можно судить по скептическому замечанию, сделанному Ф. Лангенсом в отношении устных этногенетических преданий: «Словесные предания большей частью столь неосновательны и так нескладны, что только им одним вероятными казаться могут». Однако руководствуясь указанием привести предания, сохраняющиеся среди описываемых народов, «без всякого разбора», он включил многие из них в рукопись.

    Первая глава, таким образом, является по существу своеобразным введением с попыткой обобщить конкретные описания отдельных народов, выделить общие моменты, узловые вопросы.

    Видимо, Лангенсу принадлежат обобщения, заключения, попытки объяснить разнообразные обычаи народов Восточной Сибири, сделанные и в отдельных главах. Так, отмечая чукотский обычай обмена женами, он указал, что 2400 лет назад такой обычай был у римлян (л. 38). В этом сопоставлении можно усмотреть элемент того же сравнительно-исторического подхода составителя «Собрания известий...» к бытовым и социальным явлениям, как и в первой главе.

    Вместе с этим в рукописи много наивных положений, характерных для того времени. В духе XVIII в. автор пытался выявить для каждого народа какие-то особые присущие ему свойства. О бурятах, например, сообщалось: «Они не доверчивы, не услужливы, не проворны, робки... Они не скупы и не сварливы, к гневу не скоро побуждаются... В чистоте и опрятности мало уступают тунгусам» (лл. 101-102).

    В рукописи немало и неточностей. Видимо, сбор сведений на местах производился порой малосведущими лицами. В качестве самоназвания оленных коряков, например, приводится слово «тумгуту», что на самом деле значит «друг»; в действительности же оленные коряки называли себя «чаучу». Но термин «чаучу» в рукописи приписан пешим, или «сидячим», корякам. Как известно, последние называли себя «нымылын». В главе, посвященной корякам, указывается, что «они делятся на роды подобно тунгусам» (л. 33). Действительно, оленные коряки в XVIII в. были подразделены на ряд административных родов, однако кровного рода у коряков, так же как и у чукчей, не было.

    Рукопись подразделяется на следующие главы: 1. Об иноверцах, в Иркутской губернии проживающих вообще; 2. О тунгусах; 3. О ламутах; 4. О юкагирах; 5. О коряках; 6. О пахачинцах, олюторцах и карагинцах; 7. О чукчах; 8. О камчадалах; 9. О курильцах; 10. О якутах; 11. О монгольских народах вообще; 12. О бурятах, или братских; 13. О монголах, или монгольцах. Далее идут «Прибавления к 10-й главе о якутах», посвященные описанию верований.

    Все главы составлены в общем по единому плану: в той или иной последовательности приводятся сведения о языке, самоназвании, расселении, иногда о численности народов; далее описываются хозяйство, жилище, пища, одежда, обычаи, празднества и развлечения, верования, свадебные, родильные и похоронные обряды.

    В рукописи содержится большой конкретный материал об отдельных народах Восточной Сибири, представляющий значительный интерес для этнографов. Во второй половине XIX в., когда началось углубленное этнографическое исследование народов Сибири, многие древние обычаи и обряды под влиянием христианства изменились или были забыты, но в XVIII в. они еще сохранялись и частично отразились в описываемой рукописи. Весьма ценны многочисленные этнографические детали быта, хозяйства, жизни коренного населения обширной Иркутской губернии!

    При описании тунгусов, в качестве примера были, видимо, взяты более знакомые авторам прибайкальские тунгусы-охотники. В рукописи описывается образ жизни тунгусов: постоянные перекочевки в поисках зверя, переносные чумы. Пешие охотские тунгусы, но мнению авторов рукописи, перешли на оседлость в связи с тем, что утеряли оленей. Это вынудило их завести собак и заниматься рыболовством и охотой на морского зверя. В рукописи отмечено, что часть нерчинских и якутских тунгусов занялась скотоводством.

    В конце XVIII в. значительная часть тунгусов была обращена в христианство. В рукописи отмечается поверхностное усвоение тунгусами этой религии. Создателем мира почитался, например, Николай Чудотворец. Лангенс упомянул и об обычае экзогамии, строго соблюдавшемся у тунгусов: «При женитьбе считают родственниками (и поэтому невозможно брачно понять) тот род, в котором кто народится, и должно из другово рода брать» (л. 24-25); «С женской стороны они родства не считают» (л. 30). Подробно описан им свадебный обряд, уплата за жену калыма, обычай изоляции роженицы во время родов, распределение мест в чуме. Во время написания рукописи у тунгусов еще сохранялся обычай татуировать лица. В XIX в. этот обычай исчез. «Некоторые из местных тунгусов, — писал Ф. Лангенс, — имеют на своих лицах синие кривые линии, фигурки. Они у шестилетних детей обоего пола вышивают сквозь кожу ниткою, слюною намоченной и сажей с котла натертой» (л. 19).

    Одежда тунгусов состояла из короткого кафтана с узкими рукавами, коротких штанов, нагрудника, кожаных чулок, сапог и шапки. Любопытно свидетельство, имеющееся в рукописи, что в то время тунгусы носили шапки из шкуры с головы козы с ушами и рожками (л. 13). О таких головных уборах нам пришлось слышать от якутских эвенов. Рогатые шапки, по их словам, носили их предки, рассматривая такие шапки как своеобразные обереги от болезней.

    У тунгусов имелись и особые, видимо ритуальные, способы забоя домашних животных: «Скотину бьют они особливым образом, распарывают ножом между лопатками грудь и, всунув во внутренность руку, отрывают сердце, а оттого кровь во внутренность вытекает; после сего кожу снимают и в желудок немытый вливают кровь» (л. 27). Обычай вырывания сердца у жертвенных животных был распространен и у якутов и бурят.

    «Ламуты во всем сходны с тунгусами, — писал Лангенс, да и сами объявляют, что произошли от одного племени» (л. 29). По данным составителей рукописи, ламуты жили около Зашиверска и Охотска. В качество особенностей культуры ламутов упомянуты снежные очки, а также юрты, покрытые выделанными оленьими шкурами. Отметим, что таким же образом крыли чумы и тунгусы. Большой интерес для этнографа и археолога представляет описание так называемого «воздушного погребения» у ламутов. В конце XVIII в. они хоронили своих родичей в колодах, которые затем водружались на высокие открытые помосты. Остатки таких погребений еще сохраняются кое-где в Якутии и Магаданской области. Лангенс привел описание этого обряда: «Мертвых одевают они зимой в зимнее, а летом в летнее лучшие платья, кладут в деревянные гробы, а потом ставят на высоких деревьях и подделывают под те гробы столбы. После того закалывают нескольких оленей, и их кровью гроб и дерево обагряют, юрту умершего, постель, посуду и прочно вещи, какие он употреблял, оставляют под гробом; а у кого табун был велик, множество оленей задавливают с тем, что будто он на них в другом свете ездить будет» (л. 30 об.).

    После обращения ламутов в христианскую веру этот обряд изменился. Мертвых стали хоронить в земле. Однако до недавнего времени ламуты убивали около могилы ездовых оленей покойника, мясо их ели, а кости тщательно собирали и укладывали неподалеку от могилы. Тут же помещали и личные вещи умершего: одежду, посуду, нарты, седла. Для того чтобы они служили покойнику на другом свете, их целость нарушали: одежду надрезали, нарты ломали.

    Описание юкагиров в рукописи крайне кратко и поверхностно. Видимо, в Иркутске и Якутске тогда не располагали какими-либо подробностями об их быте.

    Более детальные сведения сообщаются о коряках. В рукописи приведены описания корякских юрт-землянок, с входом через дымовое отверстие в крыше, летних балаганов на столбах, байдар. Упомянут обычаи отработки за жену, обычай «хватания невесты» и погребальные обряды: «Мертвых они одевают в лучшее платье и положа с ними всю военную и домашнюю сбрую, сжигают в том мнении, что так мертвый дымом восходит на небо и будет там жительствовать» (л. 34). Промысловые праздники коряков и их семейные обряды описаны, видимо, по материалам С. П. Крашенинникова. В особой небольшой главе, посвященной пахачинцам, олюторцам и карагинцам, отмечается принадлежность их к корякскому племени, но не содержится о них каких-либо значительных подробностей.

    Из сведений, приводимых в рукописи о чукчах, видно, что о них в Иркутске сложились в общем правильные представления. В «Собрании известий...» указывается, что чукчи почитаются за народ, происходящий с коряками от одного корня. Относительно обстоятельно описаны Лангенсом хозяйство и быт прибрежного населения Чукотки: охота на китов, землянки, байдары. Интересны, но, видимо, преувеличены данные о численности чукчей. «По некоторым, хотя и не вполне достоверным, известиям количество сего народа (чукчей.— И. Г.) простирается до 7 тысяч душ мужского пола» (л. 39).

    Сравнительно бедны конкретным материалом главы, посвященные камчадалам и курильцам.

    Весьма подробные, ценные и добросовестно подобранные сведения, очевидно, были представлены в Иркутское наместническое правление о якутах. В разделе «Якуты» приводятся не только сведения об их хозяйстве, образе жизни, но и многие обычаи, верования.

    Прежде всего представляются интересными материалы о хозяйстве. Авторы сообщили о полукочевом быте якутов («с половины сентября до мая живут в зимних юртах»), привели данные об обеспеченности их скотом («некоторые имеют скотины до 300 и более»), о заготовке сена и т. д. Заслуживает внимания замечание о нехватке сена и о трудностях его заготовки: «За лето они запасают мало сена, — сообщается в рукописи о подгородных якутах, — почему обыкновенно они с февраля до мая месяца рубленным на островах тальником скот свой кормят. За неимением же тальника к тому березняк употребляют и около озер снег лопатами разгребают до травы. Однако при всем том немало скота у них с голоду помирает» (л. 58). Для питания якутов скотоводство давало в основном молочные продукты.

    Как отмечается в «Собрания известий...», «самые богатые едят мясо не более двух раз в месяц» (л. 58); «Летом они в питании недостатка не имеют, ибо в то время как кобылья, так и коровья молока бывает у них столь много, что всякого им потчивают» (л. 60 об.).

    Заслуживают внимания и данные о подсобных якутских промыслах: «На соболиной посылают князцы сродников своих и дают им по одной лошади, да на пищу каждому по три кобылы, по две ноги мяса кобылья, да по три пуда масла. За сим промыслом выходят с 1 сентября и возвращаются обыкновенно не прежде исхода апреля месяца, приносят от 2 до 10 соболей, которых ловят в весьма отдаленных по рекам, около Амура протекающим, местах, в ковымских [* Ковыма — одно из русских названий Колымы.] зимовьях и около Зашиверска» (л. 60).

    Значительную роль в хозяйстве якутов играла и охота около зимников: «Лосей осенью собаками травят, и как собаки их остановят, то на лошадях их догоняют, из луков застреливают, а весной по насту на лыжах, также сперва собаками остановив, застреливают. Лисиц осенью и по снегу выслеживают собаками же и, на лошадях догоняя, бьют» (л. 60 об.).

    Есть в рукописи сведения и о рыболовстве якутов: «Некоторые промышляют и рыбою, только немногие. Ловят они ее неводами, сделанными из лошадиных сученых волос». Подсобные промыслы, видимо, играли в XVIII в. значительную роль в жизни якутов.

    Трудно переоценить содержащиеся в рукописи материалы о древних обычаях, верованиях якутов и фольклорные данные об их переселении на Лену. Как известно, сюжет исторических преданий о переселении па Среднюю Лену прародителей Омогой-Баая и Эляй-Боотура в XIX в. приобрел расплывчатый этногонический характер. В этих преданиях судьбы больших общественных коллективов предстают как похождения отдельных лиц и членов их семей. Совсем иначе рисуется переселение якутов на Лену в разбираемой нами рукописи. В ней отмечается, что в новый край переселились сразу два рода якутов: Батулинский (Омогоевский) и Эляйский. По имени старшего сына Эляя, Хангаласа, Эляйский род стал именоваться Кангаласским (л. 49). Переселение на Лену двух родов якутов само по себе весьма интересно. Очевидно, предки якутов перекочевали в Ленский край в виде эндогамной группы в составе двух экзогамных единиц. Характерно, что предание о переселении на Лену якутов целыми родовыми объединениями было зафиксировано в 40-х годах XVIII в. Я.-И. Линденау. Не у него ли заимствован этот вариант предания?

    Заслуживает внимания описание якутского кумысного праздника ысыах. Как известно, эта церемония в конце XIX — начале XX в., когда ею заинтересовались этнографы, была уже крайне упрощена и в значительной мере забыта. Согласно данным Лангенса, празднование ысыаха распадалось на две части. Сначала в берестяной юрте производились в присутствии одних мужчин — разбрызгивание кумыса и жертвоприношение огню. Руководил церемонней «белый» шаман (л. 137), обращаясь с просьбами о благополучии к Улу-Тойону — верховному божеству. Жертвы кумысом предназначались не только светлым божествам, но и властителю нижнего мира, теням умерших шаманов. Вторая часть празднества производилась под открытым небом и заключалась в кумысопитии (чаша — чорон — передавалась по кругу по ходу солнца). Присутствовавшие участвовали в соревнованиях (борьба, бег, прыжки на одной ноге, скачки на лошадях).

    Особый интерес представляет собой приведенный в «Собрании известий...» якутский обычай захоронения с конем. Археологические раскопки в Якутии подтвердили сравнительно широкое распространение этою обычая. Однако современные якуты этот обычай забыли. «Когда кто из них умрет, — сообщает Лангенс, — то убивают самую жирную лошадь и, собравши ближних, с ними едят, а потом, надевши на умершего его лучшее платье, кладут в вырытую в земле яму; любимую его лошадь, оседлав, убивают дубиною, а потом ее в ту же яму зарывают. Еще кладут с ним кусок мяса, кошель, чашку, ложку, топор, лук, стрелы и пальму. Ныне хотя лошадь убивают, мясо съедают сами, а кожу, оседлав, у могилы [на] дерево вешают, в том мнении, что умерший в другом свете на лошади ездит» (л. 60).

    Много подробностей содержится в рукописи о быте и обычаях бурят. Приводятся данные о численности бурят; по 4-й ревизии их было 55 172 мужских души (л. 93). Хозяйство их — скотоводство, ремесла, промыслы — описано в особом: параграфе. Так же как и якуты, буряты использовали зимники и летники. В разделе «О юртах и посудах» упоминаются 5, 6, 8-угольные рубленые юрты с потолками, засыпанными землей, описаны войлочные и берестяные юрты. Авторы привели описание бурятских овчинных шуб наподобие кафтанов. Интересно замечание о бурятских прическах: «... волосы на голове обстригают вплоть, оставляя на самой середине маленький кружочек с долгими волосами, которые обыкновенно в одну, а некоторые, особенно молодые, люди в две-три косы заплетают» (л. 103). Любопытные сведения даны о пище бурят. Подробно охарактеризованы использовавшиеся в пищу дикорастущие корни, листья, ягоды. Составители рукописи, видимо, хорошо были знакомы с обычаями бурят. Сведения о многоженстве, калыме, родильных и погребальных обрядах детальны и обстоятельны. Заслуживает особого внимания описание обряда посвящения в шаманы и шаманского погребального обряда (шаманов хоронили на подмостках, поддерживаемых столбами, и ничем не покрывали).

    Заключительная глава рукописи посвящена «российским монголам», их внутреннему управлению и обычаям. Таким образом, в «Собрание известий...» вошли данные обо всех больших и малых народах Иркутской губернии.

    Эта сводная, обобщающая работа представляла для того времени большую ценность. Нам неизвестно, была ли замечена рукопись в придворных кругах. Однако в самом Иркутском наместничестве она привлекла к себе внимание современников. «Собрание известий...» было использовано при подготовке «Топографического описания Иркутского наместничества 1794 г.». Это отметили сами составители описания [* А. И. Андреев. Топографическое описание и карты сибирских наместничеств..., стр. 207-208.].

    По-видимому, рукопись была представлена М. М. Сперанскому при производстве им ревизии Сибири, а затем в составе немногих дел «для сведения» была передана в Сибирский комитет, учрежденный в 1821 г. для рассмотрения отчета М. М. Сперанского. Здесь «Собрание известий...» заинтересовало историка Г. И. Спасского, и отдельные выдержки с его добавлениями были опубликованы в «Сибирском вестнике» [* «Буряты, или братские». СВ, 1824, ч. I, кн. 1, стр. 21-34; кн. 2, стр. 35-44; кн. 3-4, стр. 45-56; кн. 5, стр. 57-64; кн. 6, стр. 65-72; ч. II. кн. 7, стр. 73-80; кн. 9-10, стр. 81-86; «Якуты». СВ, ч. III, 1824, кн. 17-18, стр. 127-148; ч. IV, 1824, кн. 19-24, стр. 149-166; «О начале и распространении монгольских народов». «Азиатский вестник». СПб., 1826, кн. 4, стр. 192-201; кн. 5, стр. 243-254; кн. 6, стр. 303-315.].

    Обозрение «Собрания известий о начале и происхождении различных племен иноверцев, в Иркутской губернии проживающих» позволяет сделать ряд заключений. Во второй половине XVIII в. появились как в губернских, так и в окружных городах Сибири тогда еще немногочисленные люди, собиравшие сведения о жизни, обычаях и истории коренного населения. Поэтому правительственные указы о сборе сведений по народам Сибири были выполнены на сравнительно высоком для того времени уровне.

    К концу XVIII в. в Иркутске накопились значительные и достоверные материалы по этнографии всех народов Восточной Сибири. Эти сведения были обобщены в рукописи Франца Лангенса, представляющей собой памятник большого познавательного и историографического значения [* Ссылки на описываемую рукопись имеются в книгах: С. А. Токарев. История русской этнографии. М., 1966, стр. 172; И. С. Гурвич. Этническая история северо-востока Сибири. М., 1966; стр. 83, 101; «История Сибири», т. II. Л., 1968, стр. 152; Е. М. Залкинд. Общественный строй бурят XVIII и первой половины XIX в. М., 1970, стр. 120.].

    Эта рукопись, заслуживающая внимания как специалистов, так и широких кругов читателей, интересующихся прошлым народов Сибири, несомненно должна быть опубликована полностью.

    /Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии. Вып. V. [Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Новая серия. Т. 95.] Москва. 1971. С. 5-14./

    И. С. Гурвич

                                                          СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЕ

                                                 ПАЛЕОАЗИАТЫ И ЭСКИМОСЫ

    Во второй половине XVII в. русские служилые и промышленные люди проникли на Крайний Северо-Восток Сибири. Хотя уже в XVII в. некоторые группы чукчей, коряков и даже камчадалов время от времени платили ясак, относительно достоверные сведения о расселении народов Крайнего Северо-Востока восходят к XVIII в. Наиболее обоснованную реконструкцию этнографической карты на основе как материалов XVII в., так и более поздних, составил Б. О. Долгих (Долгих, 1960). Прибрежную полосу от залива Креста на юге Чукотского полуострова до мыса Рыркарпия на севере, по его материалам, занимали эскимосы. Наличие значительного числа эскимосских топонимов в чукотской адаптации в ареале от 60 до 70° с. ш. подтверждает точку зрения Б. О. Долгих (Меновщиков, 25). Обширные внутренние районы Чукотки, примыкавшие к эскимосскому ареалу, — от Анадырского лимана до мыса Биллингса на побережье Ледовитого океана — осваивали чукчи. Они соприкасались на востоке с эскимосами, а на западе с юкагирами-чуванцами.

    Дискуссионным является вопрос о западной границе распространения чукчей. Топонимические данные, приведенные И. С. Вдовиным, как будто бы свидетельствуют о том, что чукчи осваивали левые притоки Анадыря и доходили до Чаунской губы (Вдовин, 1950). Однако в XVII в. здесь кочевали юкагиры (Огородников, 1924, 23—24). На основании этого Б. О. Долгих показал на карте бассейн р. Анадыря как юкагирский район. Что касается чукотской топонимики, то она могла, по его мнению, появиться здесь после того, как чукчи вытеснили юкагиров. Действительно, в колымской тундре одни и те же реки имеют разные наименования (чукотские, юкагирские, якутские).

    Напротив, по мнению И. С. Вдовина, юкагирские племена незадолго до прихода русских заняли бассейн р. Анадыря, отделив чукчей от коряков. Однако это положение находится в противоречии с фольклорными данными. Юкагиры в чукотском фольклоре не фигурируют в качестве врагов, в противоположность эскимосам и корякам. Юкагирский фольклор также рисует добрососедские отношения их предков с чукчами.

    Несомненный интерес для уяснения особенностей и характера расселения чукчей представляют данные о чукчах, кочевавших за пределами чукотского ареала, между реками Колымой и Алазеей.

    Расселение этой западной группы чукчей в юкагирском окружении, думается, не было случайностью. Обширные, слабо заселенные тундровые районы Северо-Востока Сибири, видимо, представляли собой арену широких перемещений различных этнических образований. Группы чукчей-оленеводов, охотников легко просачивались сквозь аморфный юкагирский массив в прибрежные тундры, районы, примыкавшие к Ледовитому океану, и в зависимости от сложившихся взаимоотношений с юкагирами обосновывались в новых для них местах или возвращались к своим сородичам.

    Более четкими были этнические границы между юкагирами к коряками. Из донесений Михаила Стадухина (ДАИ, IV, 120— 122), Михаила Дежнева (ДАИ, IV, 22—24), Федора Чукичева (ДАИ, IV, 147), Ивана Ермолина и др. следует, что корякские поселения располагались на Охотском побережье вдоль Пенжинской губы, залива Шелехова до Ольской губы. Здесь, на юге, коряки граничили с поселениями пеших охотских ламутов (эвенов).

    Судя по материалам конца XVII — середины XVIII в. корякские береговые поселки вдоль берингоморского побережья тянулись от мыса Наварин до Укинского залива. Береговые поселения широкой полосой обрамляли кочевья их собратьев, занятых оленеводством. Граница между корякскими племенами и юкагирами проходила по Колымскому и Корякскому хребтам.

    В начале XVIII в. стали ясны очертания области расселения камчадалов-ительменов. Южную часть Камчатки от Укинской губы до мыса Лопатка по восточному побережью и от поселений тигильских коряков на юге до Лопатки по западному побережью занимали ительменские племена (КПЦКЧ, 25-29). Основная масса этой народности жила по долине р. Камчатки. Крайний юг полуострова занимали айны-курильцы. Таким образом, Крайний Северо-Восток осваивали четыре больших этноязыковых общности, распадавшиеся на отдельные племенные и локальные подразделения.

    В историко-этнографической литературе, посвященной коренному населению Северо-Востока Сибири, имеется немало попыток определить численность основных этнических образований к приходу русских (Патканов, 1911, 134; Долгих, 549-578; Гурвич, 94-116; Вдовин, 1973, 21, 55 и др.). Оценки, сделанные в литературе, заслуживают внимания. Кропотливое сопоставление различных данных о численности чукчей позволило Б. О. Долгих дать следующее определение их численности к приходу русских: оленные чукчи насчитывали в своем составе около 500 трудоспособных мужчин, т. е. около 2000 населения, тогда как береговые, большинство из них представляли собой эскимосов, состояли из 1000 мужчин, т. е. 4000 населения. Кочевые, таким образом, составляли одну треть населения Чукотки.

    Такое же соотношение береговых и оленных было, по данным Б. О. Долгих, и среди коряков. На конец XVII в., по его оценке, численность береговых коряков определялась 8045 чел., тогда как оленных — 2710, а всего 10 780 чел. (Долгих, 561). Наши расчеты показывают, что численность береговых коряков была более высокой, она превышала 10000 чел. (Гурвич, 109). Расхождения в определении численности береговых коряков объясняются тем, что Б. О. Долгих взял за основу данные о численности пенжинских и олюторских коряков уже после того, как против них были совершены карательные походы. Общая численность коряков к концу XVII в., видимо, была около 12 800 чел.

    По поводу численности камчадалов-ительменов к приходу русских, т. е. к началу XVIII в., имеется несколько так или иначе обоснованных оценок. По расчетам А. Сгибнева, на полуострове было всего 10 тыс. камчадалов; по определению С. К. Патканова — 20 тыс., по мнению Л. С. Берга, только в низовьях р. Камчатки — 25 тыс. (Сгибнев, 1869, № 4, 81; Патканов, 1911, 134; Берг, 80).

    Исходя из общей численности ясачных плательщиков, определенной по размерам ясачного платежа, Б. О. Долгих определил общую численность населения южной части Камчатки — камчадалов и айнов — и части оседлых коряков в 20 тыс. чел., а собственно камчадалов-ительменов в 12 680 чел. (Долгих, 569-571, 577). Эта оценка подтверждается последующими исследованиями. Таким образом, все население Крайнего Северо-Востока Сибири состояло из 39-40 тыс. чел. Характерно, что численность этнических образований, занимавших относительно более благоприятные в климатическом отношении области, например, камчадалов, была выше тех, которые осваивали Север, например, чукчей.

    Включение Крайнего Северо-Востока Сибири в состав Русского государства привело к значительным изменениям в расселении и численности коренных народов этого региона, в характере их культуры.

    В связи с разнообразием этих изменений целесообразно рассмотреть их по отдельным этническим общностям, хотя в исторических судьбах их немало общих черт.

    Чукчи и азиатские эскимосы. С основанием Алазейского (1642 г.) и Нижнеколымского (1644 г.) ясачных зимовий русские служилые люди вошли в соприкосновение с западной группой чукчей. В 1649 г. было учреждено Анадырское зимовье. С этого времени служилые люди прочно обосновались на юге Чукотки. Однако непосредственные контакты в XVII в. служилые люди поддерживали лишь с западной группой чукчей, кочевавшей в тундре между Алазеей и Колымой.

    Комплексное промысловое хозяйство этой группы чукчей позволяет полагать, что ко времени прихода русских около каждого большого стада домашних оленей кормилась значительная группа людей, достаточная не только для выпаса оленей, но и для охраны стада от посягательства соседей. Разумеется, существование такого значительного числа людей только за счет убоя домашних оленей было затруднительно, и обладатели стада были вынуждены охотиться на диких оленей и промышлять морского зверя. Колымо-алазейские чукчи, видимо, и состояли из нескольких таких стойбищных групп, достаточно многолюдных, связанных родством и взаимопомощью, что позволяло им отстаивать независимость в юкагирском окружении и сохранять своих оленей. Можно полагать, что и другие подразделения чукчей представляли собой такие же группы, осваивавшие различные районы Чукотки.

    Русские документы XVII в., и даже более поздние, XVIII в., не содержат каких-либо данных о взаимоотношениях между различными группами чукчей и об отношениях между чукчами и эскимосами. Однако чукотский фольклор полон свидетельств о столкновениях чукчей с «настоящими», или «исконными», врагами — эскимосами (Богораз, I, 175). В этих преданиях чукчи выступают обычно как нападающая сторона. Видимо, запасы моржового мяса, тюленьего жира, нерпичьих и лахтачьих шкур представляли для тундровых жителей огромный соблазн. Однако не следует преувеличивать роль военных столкновений. По-видимому, в зависимости от обстоятельств взаимоотношения между оседлыми морскими охотниками-эскимосами и кочевыми группами чукчей складывались по-разному, и мирные связи прерывались время от времени кровавыми междоусобицами. В таких условиях поселения эскимосов, видимо, представляли собой крупные общины, способные дать отпор как тундровым охотникам-оленеводам, так и своим соседям в случае посягательств на лежбища моржей или участки, удобные для охоты на кита.

    Следует отметить, что береговые жители сталкивались с обитателями глубинных районов тундры и во время своих охотничьих сухопутных экспедиций. Как можно судить по Пегтымельским наскальным рисункам, летом морские зверобои поднимались вверх по рекам на байдарах для рыболовства и охоты на диких оленей (Диков, 96, 99, 100 и др.).

    В свою очередь, обитатели глубинной тундры, нуждаясь в лахтачьих и моржовых шкурах, жире для отопления жилищ, сами для охоты выходили на побережье или выменивали нужные им материалы у береговых жителей. Видимо, на азиатском берегу, так же как и на американском, были какие-то места «ярмарок», где происходил обмен между различными локальными группами населения. Следует отметить, что даже в XIX — начале XX в. жители открытой тундры, нуждаясь в дереве для изготовления нарт, остовов яранг, совершали длительные и далекие экспедиции в таежные районы. Все эти обстоятельства, о которых мы можем судить только по сравнительно поздним примерам, несомненно вели к постепенному обмену между населением тайги и тундры, между берегом и континентальными районами.

    Относительная близость русских ясачных зимовий к кочевьям чукчей, видимо, уже в XVII в. сказалась на их хозяйстве. Через юкагиров путем обмена железные орудия стали проникать и к чукчам. Возможно, торговыми посредниками между «носовыми» чукчами и русскими служили не только юкагиры, но и западные колымо-алазейские чукчи.

    Основание Анадырского острога, привлечение к ясачному платежу юкагиров и части оленных коряков, кочевавших в долине Анадыря, резко изменили обстановку на юге Чукотки. На очереди встал вопрос об обложении чукчей ясаком. Напомним, что в конце XVII в. в качестве ясака уже брали не только соболей, но и другую пушнину, в частности шкурки лисиц. В связи с этим бедность Чукотки соболями перестала быть аргументом для того, чтобы не привлекать население полуострова к ясачному платежу. Стремление привлечь чукчей к платежу ясака диктовалось не только фисальными целями. Ясачные юкагиры и коряки в конце XVII в. стали объектом частых набегов чукотских отрядов. Видимо, мирные обменные отношения между анадырскими юкагирами и чукчами были нарушены. Следует иметь в виду, что юкагиры к этому времени были очень ослаблены внут-риплеменными распрями, уменьшились в численности в связи с эпидемиями оспы. Это обстоятельство привело к тому, что чукчи стали пытаться заполучить у них русские товары и изделия путем набегов. Чукотские отряды стали продвигаться в юкагирские земли. Сохранились сведения о том, что в конце XVII в. они подходили и пытались захватить Анадырский острог. Все это вынудило анадырский гарнизон принять решительные меры по приведению чукчей к ясачному платежу.

    В 1701 г. против чукчей из Анадырского острога был направлен отряд, состоявший из 24 служилых и промышленных людей и ополчения, включавшего 110 юкагирских и корякских воинов. Отряд достиг Анадырского носа, разгромил там несколько юрт и вскоре встретился с соединенным ополчением оленных и пеших чукчей (возможно, среди них были и эскимосы), состоявшим из 300 чел., а затем и с более крупным, насчитывавшим, по словам казаков, 3000 чел. В сражениях с чукотским ополчением анадырский отряд потерял более половины своего состава и вернулся в острог (ПСИ, кн. II, 524—525). Менее значительная попытка приведения чукчей в русское подданство была предпринята в 1708 г. колымским гарнизоном (ПСИ, кн. I. 405-406, 436, 457-458).

    Хотя якутские воеводы предписывали Анадырскому гарнизону продолжать приведение чукчей к ясачному платежу, с 1710 г. на протяжении двух десятилетий внимание анадырских властей привлекало подчинение береговых коряков, строительство в местах их расселения укрепленных пунктов и походы на Камчатку. Эти события крайне отрицательно сказались и на ясачных плательщиках — оленных коряках и юкагирах. Они вынуждены были принимать участие в военных походах служилых людей и понесли тяжелые потери. И юкагиры и коряки пострадали от оспенных эпидемий начала XVIII в. Этими обстоятельствами не замедлили воспользоваться чукчи. В первой четверти XVIII в. чукотские стойбища приблизились к Колыме и Анадырю. Значительно усилились нападения чукотских отрядов на юкагиров и коряков с целью грабежа оленей.

    Следует отметить, что в XVIII в. ясачные юкагиры и коряки имели возможность приобретать у русских торговых, промышленных и служилых людей железные и медные изделия — ножи, топоры, копья, иглы, сверла, котлы, ткани, матерчатую одежду, прядево для сетей, а также табак, чай. Население Чукотки и Аляски, естественно, испытывало большую заинтересованность в этих товарах, представлявших здесь редкость. Военные походы против юкагиров и коряков были одним из сравнительно легких способов добычи этих изделий и товаров, использовавшихся чукчами как в своих хозяйствах, так и при обмене с населением Аляски. Удачные походы позволяли не только обогатиться оленями, но и приобрести новые диковинные вещи. Такие походы, видимо, привлекали молодежь не только из числа оленных чукчей, но и из среды береговых чукчей и азиатских эскимосов. Отряды чукчей появлялись не только в долине р. Анадыря, но заходили далеко на юг, на территорию пенжинских и олюторских коряков. Они вели торг с береговыми коряками (у них они приобретали жир, юколу, мясо морского зверя, лахтачьи шкуры) и грабили оленных. Последние не могли оказать необходимого сопротивления чукотским отрядам, так как в сложившейся обстановке они лишились поддержки береговых коряков. Традиционные связи между береговыми коряками и кочевыми оленеводами в начале XVIII в. были резко нарушены. Оленные коряки, ставшие ясачными плательщиками, союзниками служилых людей, вынуждены были участвовать в походах против своих оседлых сородичей. Это поссорило береговых и оленных обитателей внутренних районов тундры. Жители береговых корякских селений в это время упорно сопротивлялись строительству русских опорных пунктов в своих землях (Гурвич, 103-105).

    Совместные действия оленных и береговых коряков, создание крупных ополчений для борьбы с чукчами в этих условиях исключались. Отдельные малолюдные стойбища оленных коряков становились легкой добычей для нападающих. Они истребляли мужчин, уводили в плен женщин и детей, угоняли оленей.

    К 1720 г. относится подробное сообщение о разорительных набегах чукчей на коряков. Несомненно, что это был не первый набег. Значительный урон корякам нанесли чукчи в 1725 г. (Сгибнев, 1869, № 4, 109). В 1728 г. чукчи разграбили одиннадцать юрт кочевых коряков и отбили одиннадцать табунов оленей. В 1730 г. чукчи вновь разграбили несколько корякских стойбищ и увели восемь табунов (Вдовин, 1965, 65). Разумеется, эти сообщения касаются только незначительной части чукотско-корякских столкновений. Скудные материалы, имеющиеся в нашем распоряжении, все же свидетельствуют о длительном, систематическом и крайне упорном преследовании оленных коряков чукчами на протяжении почти восьми десятилетий.

    Во время этих походов чукчи осмеливались вступать в противоборство даже с хорошо вооруженными отрядами служилых людей. В 1730 г. один из отрядов чукчей на р. Парень разгромил часть сухопутной экспедиции В. Беринга, возглавляемую казачьим головой А. Шестаковым, в распоряжении которого было 130 чел. и артиллерия (Сгибнев, 1869, № 2, 13-16).

    Разгром отряда Шестакова свидетельствует о том, что ополчения чукчей, отправлявшиеся воевать с коряками, представляли собой большие отряды, состоявшие из хорошо обученных воинов.

    Сменивший Шестакова майор Д. Павлуцкий в начале 1732 г. совершил большой карательный поход против чукчей. Огромный по тому времени отряд, состоявший из 215 русских служилых людей, 160 коряков и 60 юкагиров, выступил из Анадырского острога. По сообщениям казаков, они имели столкновения с ополчениями чукчей, состоявшими из 700 и 1000 воинов, а около местности Сердце Камень — будто бы с пятитысячным отрядом (КПЦКЧ, 158—162; Сгибнев, 1969, № 2, 28—29). Видимо, чукчи и азиатские эскимосы имели опыт быстрого созыва в случае опасности больших ополчений.

    Поход Павлуцкого на Чукотский полуостров не изменил соотношения сил на Северо-Востоке Азии. Военные действия чукчей против коряков и юкагиров не прекратились. В 1737-1738 гг. чукчи разграбили по р. Анадырю большое число юкагирских и корякских стойбищ и захватили будто бы 21 тыс. оленей. Чукотские отряды стали появляться около олюторских селений. Один из отрядов чукчей дошел до Нижнекамчатского острога (Вдовин, 1965, 119). Значительное число оленей было отбито у коряков в 1740-1741 гг. В это время, по данным участника Второй Камчатской экспедиции Я. Линденау, чукчи уже осваивали значительную территорию, лежавшую к югу от исконных мест обитания. Отдельные группы подкочевывали к Олюторскому селению, забредали в Парапольский дол и подходили к Окланскому острогу (ААН, ф. 21, оп. 5, д. 103, л. 10). Наступление чукчей на коряков совершалось большими отрядами от 150 до 500 воинов (Вдовин, 1965, 92).

    По указанию Сената, анадырский гарнизон пытался приостановить продвижение чукчей на юг. В 1744 г. из Анадырского острога против чукчей ходил в поход отряд, состоявший из 400 чел., но чукчи уклонялись от столкновений. Не имели успеха и дальнейшие небольшие походы 1745 и 1746 гг. (КПЦЧК, 163-174). В 1747 г. чукчи нанесли значительный удар по анадырскому гарнизону, разгромив отряд майора Павлуцкого (КПЦЧК, 172-174; Сгибнев, 1869, № 5, 84). Военные действия гарнизона с 1749 по 1752 г. не имели большого значения (КПЦКЧ, 174-179). Анадырский гарнизон оказался неспособным предотвратить нападение чукчей на юкагиров и коряков. В 1750-х годах чукчи совершили ряд больших походов против анадырских юкагиров. В 1754 г. в плен было захвачено 75 юкагиров, а в 1756 г. — 120 (Вдовин, 1965, 76). Почти ежегодно совершались и походы против коряков. По подсчетам анадырских властей, с 1725 по 1773 г. было совершено более 50 походов против коряков, и у них было отбито почти 240 тыс. оленей (там же, 65). Если даже считать, как указывалось в том же документе, что число отбитых у коряков оленей преувеличено, остается несомненным, что чукчи нанесли корякам огромный урон и развили пастушеское оленеводство в основном за счет этой добычи.

    Успехи чукчей в борьбе с коряками, резкое расширение ими территории своего обитания, переход значительной части чукчей к пастушескому оленеводству явились, несомненно, следствием целого ряда причин.

    В отличие от юкагиров и коряков чукчи в XVII в. не были обложены обременительным ясачным платежом, но в то же время получили значительную выгоду от близости русских острогов и зимовий. От ясачных юкагиров, коряков, русских промышленников во второй половине XVII в. чукчи стали получать путем обмена железные и медные изделия русского производства. Это способствовало укреплению благосостояния жителей Чукотки. Более успешной стала охота, облегчились многие хозяйственные операции. Следует отметить также, что население отдаленной Чукотки в XVII в. избежало бедствий, связанных с опустошительными эпидемиями оспы. Между тем западные и южные соседи чукчей вследствие эпидемий резко уменьшились в численности.

    Кочевые чукчи, совершавшие набеги на коряков, пользовались поддержкой своих береговых сородичей, часто принимавших непосредственное участие в походах. По сообщению Т. И. Шмалева, оленные чукчи, выступая в поход, везли воинов из числа береговых на своих оленях, в свою очередь, береговые предоставляли оленным байдары (Вдовин, 1965, 91). Немаловажное значение имело и то, что на Крайнем Северо-Востоке Чукотки военное дело было высоко развито в связи с большими походами на Аляску и необходимостью, в свою очередь, обороняться от набегов алеутов и американских эскимосов. Отработанные способы тренировки и закалки юношей, опыт, приобретенный в частых военных столкновениях, очевидно, давал чукчам известное преимущество перед коряками. По данным К. Мерка, чукчи имели даже разработанную тактику нападения на корякские стойбища (Этнографические материалы, 120). Вперед высылались разведчики, нападавшие старались выманить осажденных из юрт, устраивали засады, нападали на коряков на рассвете, стремились посеять в стане врагов панику и т. д.

    Походы против юкагиров и в особенности против коряков, захват у них значительного числа оленей привели к росту пастушеских пастбищных хозяйств на Чукотке. Естественное размножение оленей требовало новых пастбищ. В этих условиях главы богатых чукотских оленеводческих стойбищ оказались заинтересованными в создании спокойных условий выпаса оленей, установлении мирных отношений как с коряками, так и с русскими. Эти тенденции стали проявляться уже в 1750-х годах. Так, в 1756-1758 гг. несколько чукотских стойбищ согласились на предложения глав корякских стойбищ заключить мир, вступить в брачные отношения и даже перекочевать в корякские земли. Однако члены этих чукотских стойбищ были вскоре уничтожены коряками из других групп, враждовавших с чукчами. Группа чукчей, появившаяся в бассейне Анадыря, заинтересованная в регулярных обменных отношениях с русскими, в 1763-1764 гг. согласилась платить ясак. Следует отметить, что в эти годы и царизм отказался от насильственного приведения чукчей в подданство, убедившись в том, что это не обещает никаких финансовых выгод. В 1764 г. Сенат решил во избежание огромных издержек упразднить Анадырскую крепость (КПЦКЧ, 191; Шаховской, 282).

    С уходом анадырского гарнизона в Гижигинскую крепость и Нижнеколымск стремление анадырских чукчей к установлению мирных торговых отношений с русскими усилилось. На Чукотке стал остро ощущаться недостаток русских товаров. Подкочевывавшие как к Гижиге, так и к селениям оседлых коряков чукчи пытались вступить в меновые отношения. По существу, к 1780 г. набеги чукчей на коряков прекратились. Переговоры, проведенные в 1781 г. начальством Гижигинской крепости с анадырскими чукчами, привели к договоренности о том, что чукчи прекращают нападения на коряков (Шаховской, 288). Чукотские стойбища, занимавшиеся посреднической торговлей, кочевавшие вблизи пенжинских селений коряков, представляли собой в 1780-х годах уже мирных оленеводов.

    Аналогичные изменения наблюдались и на западе Чукотки. Якутские власти в лице комиссара г. Зашиверска в конце XVIII в. предприняли небезуспешные попытки привлечь чукчей к платежу ясака мирными средствами. На берегу Сухого Анюя с 1738 г. стали ежегодно устраиваться ярмарки, привлекавшие чаунских и «носовых» чукчей (Окунь, 82; Богораз, 35; КПЦКЧ, 189).

    На Востоке Чукотки в конце XVIII в. как оленные, так и береговые чукчи в связи с развитием, с одной стороны, пастушеского оленеводства, с другой — зверобойного промысла стали проявлять стремление к установлению торговых связей с русскими. Кочевавшие на Крайнем Севере Чукотки оленеводы, так же как и жители береговых селений, оказали большое содействие географической экспедиции И. И. Биллингса. Главы некоторых стойбищ чаунских чукчей и ряда береговых селений заявили участникам экспедиции о своем согласии платить ясак без заложников в случае открытия торговли, предлагали вновь восстановить Анадырский острог (КПЦКЧ, 180-190). Однако как чукчи, так и коряки в этот период все еще опасались друг друга. Как отмечал К. Мерк, участник экспедиции Беринга, чукчи все еще помнили о своей вражде с коряками, память о походах на Камчатку была свежа (Этнографические материалы, 120).

    Налаживались в конце .XVIII в. и взаимоотношения чукчей и азиатских эскимосов с жителями Аляски. В 1789 г., по сообщению сотника И. Кобелева, оседлые чукчи на 10 байдарах в числе около 150 чел. отправились на Аляску. Обмен между чукчами и американскими эскимосами представлял собой по существу военные переговоры двух вооруженных групп. Как чукчи, так и жители Аляски встречали друг друга в доспехах, в полном вооружении (там же, 121). Однако, как заметил сотник И. Кобелев, наблюдавший торг, обе стороны вооружались не для боя, а «для примера».

    Следует отметить, что длительная упорная борьба чукчей с юкагирами и коряками, формирование крупных ополчении, насчитывавших сотни воинов, несомненно, способствовали перемешиванию разных локальных групп чукчей. Необходимость защищаться от карательных походов служилых людей на Чукотку также вела к сплочению обособленных групп, порождала у коренного населения Чукотки сознание общности интересов.

     Эти обстоятельства, так же как и ускоренное развитие пастушеского хозяйства, видимо, привели к оттоку части береговых оседлых жителей в глубинную тундру. Среди них, по предположению Б. О. Долгих, были и эскимосы (Долгих, 581). Развитие пастбищного хозяйства ускорило процессы ассимиляции азиатских эскимосов чукчами. «Благодаря продаже американских женщин оленным чукчам и прочим торговым сделкам оседлые чукчи, — писал К. Мерк, — превращаются в оленных и могут иногда кочевать с оленными, хотя со стороны последних никогда не пользуются уважением» (Этнографические материалы, 121).

    На протяжении XVIII в. в состав чукотского этноса влилось немало лиц из числа захваченных в плен. Это были главным образом женщины. Однако в чукотских стойбищах были и пленные мужчины. «Встречаются также у чукчей коряки и единичные юкагиры в качестве работников, — писал К. Мерк. — Чукчи женят их на своих бедных женщинах, а оседлые также берут зачастую в жены пленных американок» (там же, 121). Можно полагать, что вошедшие в состав чукотских стойбищ иноплеменные лица оказали известное влияние на культуру чукчей. Таким образом, в конце XVIII в. чукчи-оленеводы прочно освоили огромные пастбищные просторы как самой Чукотки, так и прилегающих районов. Между отдельными группами оленеводов и береговыми селениями зверобоев Чукотки сложились устойчивые обменные связи.

    Длительная вражда и борьба между двумя оленеводческими подразделениями северо-восточных палеоазиатов привела в конечном счете к их значительному обособлению, что нашло отражение в самосознании как оленеводов Чукотки, так и Камчатки. Оленные чукчи и оленные коряки при крайней языковой и культурной близости стали считать себя разными народами, хотя и продолжали сохранять общее самоназвание.

    В конце XVIII в. экспедицией И. И. Биллингса были получены значительные сведения об азиатских эскимосах. По сообщениям участников этой экспедиции, азиатские эскимосы совместно с чукчами время от времени большими отрядами производили значительные опустошительные набеги на американских эскимосов, а иногда вели с ними обменный торг. Эти сведения позволяют думать, что во второй половине XVIII в. чукотско-эскимосские войны, получившие яркое отражение в чукотском фольклоре, прекратились. Есть основания полагать, что азиатские эскимосы участвовали совместно с чукчами и в походах на Камчатку.

    Заслуживают внимания и наблюдения членов экспедиции И. И. Биллингса о взаимоотношениях азиатских эскимосов и оленных чукчей. Между ними в конце XVIII в. поддерживались регулярные обменные отношения. По данным К. Мерка, язык азиатских эскимосов в это время подразделялся на четыре диалекта — вутээнский, айванский, пэкский и уэленский (Этнографические материалы..., 99).

    Бурные события XVIII в. не привели, видимо, к сближению локально-диалектных групп эскимосов, но, несомненно, сказались на их хозяйстве и образе жизни. Походы анадырского гарнизона на побережье, разорение оседлых поселений нанесли тяжелые удары по благосостоянию эскимосов. Во время походов был уничтожен целый ряд эскимосских поселений, разграблены их землянки-юрты. Эскимосы лишились своих, крайне трудоемких для изготовления орудий производства. Восстановление поселений требовало значительного времени и сил. Возможно, в это время часть береговых жителей ушла в тундру к оленеводам, сблизилась с ними. Оставшиеся на побережье должны были сосредоточить усилия на сравнительно «легких» промыслах — добыче моржей на лежбищах, прибрежной охоте. Все эти обстоятельства, очевидно, сказались на соотношении численности береговых и кочевых жителей Чукотки. Успешные походы на юг, расширение области чукотского пастушеского хозяйства способствовали, как отмечалось выше, росту численности оленеводов, отходу части прибрежных жителей в тундру.

    Численность оленных чукчей, видимо, сравнялась, а затем и превысила численность береговых. Как отмечал Б. О. Долгих, рассматривая имеющиеся сведения о численности чукчей и эскимосов в XVIII в., большинство оценок приближалось к цифре 8 тыс. чел. обоего пола (Долгих, 553-554). Принимая во внимание позднейшие данные о соотношении береговых и кочевых жителей Чукотки, можно полагать, что в конце XVIII в. оседлые береговые морские зверобои насчитывали в своем составе около 3,5-4 тыс. чел., тогда как кочевые оленные чукчи — около 4,5-5 тыс.

    В XIX в. продолжался процесс расширения территории обитания оленных чукчей.

    В мирных условиях с ростом пастбищного пастушеского хозяйства чукчи-оленеводы стали продвигаться как на восток, так на юг. В начале XIX в. они прочно освоили районы, прилегающие к Чаунской губе. В 1830-х годах их стойбища уже были в бассейне р. Б. Баранихи (Майдель, 1925, 26). К середине XIX в. западные оленные чукчи стали подкочевывать к Омолону, низовьям Колымы. Как доносил колымский частный комиссар, в 1852 г. какая-то группа чукчей летовала в низовьях Колымы в местности Сухарная. Здесь чукчи рыбачили, закупив у русских старожилов сети (ЦГА ЯАССР, ф. 11, оп. 1, д. 321, л. 9). В 1859 г., по данным В. Т. Богораза, значительная группа чукчей переправилась на западный берег Колымы, одарив оленями местных юкагиров и эвенов за право кочевать в их землях.

    Приблизившиеся к Колыме чукотские стойбища были привлечены к уплате ясака. В связи с этим якутский гражданский губернатор в 1866 г. официально подтвердил право чукчей кочевать между Колымой и Индигиркой (Богораз, 39). Переход в Большую (Халерчинскую) колымскую тундру привел к значительным изменениям в хозяйстве этой группы чукчей. Они улучшили породу своих оленей за счет покупки крупных ездовых тунгусских оленей, начали употреблять летом оленей под седлами, значительную роль в их деятельности заняли летний и осенний лов рыбы. Колымские чукчи сблизились с местным населением и стали вступать в браки с эвенами, юкагирами и даже с русскими старожилами (Богораз, 128).

    Наши данные об изменениях в жизни восточных оленных чукчей на протяжении XIX в. крайне фрагментарны. Они прочно обосновались в долине р. Анадыря (Ресин, 46). В конце века они продвинулись далеко на юг и стали кочевать в долине р. Пенжины, а на восточном побережье Камчатки — подходить к олюторским селениям в бухте Корфа. Здесь чукотские стойбища кочевали вперемежку с коряками. «Внедрившись в среду коряков, часть их в значительной степени ассимилировалась, — писал В. Г. Богораз, — но старшее поколение чукчей, переселившееся даже на Камчатку, до сих пор говорит по-чукотски» (Богораз, 6). Есть основания полагать, что переселившиеся на Камчатку чукчи были потомками группы чукчей (Тумовский род), подходившей еще в XVIII в. к Гижигинской крепости для торга.

    В XIX в. ускорилась ассимиляция береговых эскимосов чукчами. Как отметил спутник Ф. П. Врангеля, доктор Кибер, население береговых поселков между м. Шелагским и Уэленом говорило по-чукотски. Видимо, в начале XIX в. уэленский эскимосский диалект исчез (Кибер, 315). Это обстоятельство, очевидно, было связано с тем, что на побережье Чукотского моря охотились на морского зверя не только береговые оседлые жители, но и кочующие оленеводы. Летом, когда оленьи стада подходили к морю, оленеводы нередко сами заготавливали для себя нерпичный жир, лахтачьи шкуры.

    Значительное влияние на жизнь чукчей в первой половине XIX в. оказывали ярмарки. Самой крупной из них была Анюйская. Ее ежегодный оборот во втором десятилетии XIX в. достиг 200 тыс. р. (История Якутской АССР, т. II, 223). Она привлекала к себе не только ближайших западных чукчей, посещавших ее регулярно, но и восточных «носовых» из залива Св. Лаврентия. «Носовые» чукчи приобретали на Аляске ценные меха, везли их на Анюй и меняли на русские товары, в особенности на табак. Караваны чукчей-поворотчиков — торговых посредников насчитывали в своем составе до 300 чел., включая 100-150 воинов. Они кочевали от Анюя до берингоморских селений оседлых чукчей и азиатских эскимосов (Врангель, 175).

    В связи с отсутствием эпизоотии и эпидемий и с расширением пастбищного хозяйства в первой половине XIX в. наблюдался рост численности чукчей. К середине XIX в. их численность колебалась между 10-20 тыс. чел. (Дитмар, 1856, 32-35; Вагин, 303).

    Хотя это были лишь оценки, они отражали действительное положение и свидетельствовали о том, что к середине XIX в. чукчи превратились в значительную по масштабам Северной Сибири народность и расселились на огромной территории.

    В XIX в. чукчи подразделялись на две большие группы — восточных и западных, в свою очередь распадавшиеся на целый ряд локальных подразделений, таких, как колымские, чаунские, анюйские и др. Каждая из таких групп насчитывала в своем составе от 20 до 100 стойбищ (Богораз, 12-13).

    Во второй половине XIX в. судьбы отдельных локальных групп чукчей складывались по-разному. С 1840-х годов у берегов Чукотки стали ежегодно появляться иностранные китобойные суда, занимавшиеся не только добычей китового жира, но и торговлей с чукчами. С этого времени Анюйская ярмарка в значительной мере потеряла свое значение для береговых восточных чукчей. Связи их с западными ослабли.

    Хищнический промысел китов, добыча моржей на лежбищах подрывали благосостояние берегового населения Чукотки. Скупка оленьих шкур, пушнины, моржовых клыков за спирт, ром пагубно сказывалась на жизни береговых чукчей и азиатских эскимосов. Торговые операции китобоев в ряде районов нарушили связи между береговыми и оленными чукчами. Все же с развитием торговли во второй половине XIX в. как в прибрежных районах, так и на материке, каменные орудия, за исключением молотов для дробления костей и скребков для выделки шкур, были вытеснены железными, лук и стрелы к концу XIX — началу XX в. уступили место огнестрельному оружию. Однако в целом характер производства как оленных чукчей, так и большинства береговых остался на таком же примитивном уровне, на котором он был и в XVIII в. (Гондатти, 8).

    Перепись 1897 г. дала подробные сведения не только о численности чукчей и азиатских эскимосов, но и о расселении отдельных групп этих народов. Всего было выявлено 2956 чел. оседлых и 8795 оленных. Оседлые состояли из 1307 эскимосов и 1649 чукчей. Большая часть оленных чукчей обитала в Анадырском округе — 6611 чел. В Якутской обл. было 1556 чел. чукчей и в Гижигинском окр. — 628. Так как тогда эскимосы не выделялись из числа оленных чукчей, то общая численность чукчей была определена в 11751 чел., тогда как в действительности оленные и береговые чукчи составляли всего 10394 чел. (Патканов, 1912, 891-896, 901-903).

    В конце XIX — начале XX в. в связи с известным имущественным расслоением усилился переход обедневших оленных чукчей к рыболовству. Усилилась эксплуатация чукчей как местными богатыми оленеводами, так и пришлыми скупщиками пушнины, опутывавшими отдельные семьи неоплатными долгами. На жизни восточных чукчей-оленеводов стал сказываться усилившийся вывоз оленины на Аляску в связи с открытием там золотых приисков. Накануне Великой Октябрьской социалистической революции отдельные группы чукчей находились в крайне тяжелом экономическом положении. В этническом развитии чукчей стали сказываться центробежные тенденции, обособление отдельных подразделений.

    Коряки. Русские служилые люди на протяжении XVII в. из всех народностей Крайнего Северо-Востока Сибири чаще всего сталкивались с коряками. С них пытались собирать ясак гарнизоны Анадырского и Охотского острогов, впрочем, без особого успеха для казны. После строительства Охотского острога и превращения эвенов (ламутов) в относительно исправных плательщиков ясака усилилось их проникновение на территорию, освоенную коряками. При поддержке русских служилых людей ламуты уже в XVII в. вытеснили коряков из района, примыкавшего к Тауйскому острогу. В 1695 г. охотские служилые люди вместе с ясачными ламутами ходили в поход против ольских сидячих коряков и громили их укрепленный острожек. В нем будто бы находилось около 300 чел. (Долгих, 555).

    Знаменитые походы Владимира Атласова на Камчатку, завершившиеся присоединением новой, сказочно богатой соболями страны, привлекали внимание властей к Северо-Востоку Сибири. Охотский и Анадырский остроги стали опорными пунктами дальнейшего продвижения на восток. Путь на Камчатку прошел через земли, освоенные коряками. Продвигавшиеся в камчатские остроги отряды служилых людей вскоре восстанавливали против себя население корякских острожков, так как нередко при сборе ясака и постое производили произвольные поборы, допускали жестокости и злоупотребления.

    Сравнительно многочисленное население корякских острожков в связи с этим часто вступало в вооруженные конфликты с пришельцами. Олюторские и пенжинские коряки в начале XVIII в. перебили несколько отрядов служилых людей (Окунь, 14; Крашенинников, 477; ПСИ, кн. II, 507; ПСИ, кн. I, 410-411).

    Создавшееся положение серьезно обеспокоило якутские власти. В районах расселения коряков было решено возвести опорные пункты, укрепленные острожки. Приказчик Анадырского острога Ефим Петров в 1708 г. в качестве ответной меры за нападение на отряды служилых людей в низовьях Пенжины разорил три корякских острожка и основал Акланский острог. Жестокие меры были предприняты против олюторских коряков. Олюторский острог, так называемый Большой посад, в 1714 г. взят был штурмом. Но вскоре воздвигнутое русскими служилыми людьми на этом месте укрепление было осаждено коряками, и гарнизон покинул его. В столкновениях со служилыми людьми олюторские коряки понесли тяжелые потери. Большой карательный поход в 1716 г. был совершен из Анадырского острога против пенжинских пеших коряков. Обособленные группы береговых олюторских и пенжинских коряков, пользовавшиеся разными диалектами, нередко враждовавшие между собой, не в состоянии были объединиться для совместной борьбы против самодержавия. Каждая группа самостоятельно ценой больших жертв отстаивала свои интересы. В то время как жители отдельных корякских острожков вступали в мирные меновые отношения с пришельцами и относились к ним доброжелательно, другие с оружием в руках пытались воспрепятствовать строительству русских укреплений (Гурвич, 103-105).

    В 1732-1733 гг., 1745-1749 гг. анадырский гарнизон вел военные действия против пенжинских и олюторских коряков (Сгибнев, 1869, №5, 57-58).

    Борьба с охотскими береговыми коряками, оказывавшими сопротивление строительству военных укреплений, растянулась почти на полстолетия.

    В 1730 г. ямские, ирецкие и сигланские коряки перебили 30 чел. из команды судна, принадлежавшего к экспедиции казачьего головы Шестакова (Стрелов, 125—129). Все же в районе их обитания в 1739 г. был возведен Ямский острог. В начале 1750-х годов военные действия против неясачных коряков Охотского побережья велись как охотским, так и анадырским гарнизонами. В 1751 г. большой поход против тайгоносских коряков совершил из Анадырска капитан Шатилов с командой, состоявшей из 240 чел. (КПЦКЧ, 115-120). В 1751 г. на Охотском побережье был выстроен Туманский острог, в 1752 г. — Вилигинское и Тавтумское укрепления и в 1753 г. — Гижигинская крепость. Однако охотские береговые коряки не сложили оружие. В 1754 г. они соединенными усилиями захватили Туманский острог, завладели пушками и боеприпасами. Восставшие укрепили острог, создали своеобразную военную организацию и в течение года отстаивали свои позиции (Вдовин, 1973, 203). Лишь к концу 1750-х годов ослабленные карательными походами береговые коряки отказались от дальнейшей борьбы за независимость.

    В литературе высказывались мнения, что в этой борьбе коряки лишились половины своих соплеменников (Сгибнев, 1869, № 5, 73; Долгих, 560). Это представление в общем соответствует имеющимся фактам. Однако потери разных групп были неодинаковы. В 1763 г. камчатских береговых коряков (тигильцев, паланцев и укинцев), судя по числу плательщиков ясака, было около 1480 чел., тогда как в начале XVIII в. их численность, по расчетам Б. О. Долгих, определялась в 3780 чел. Таким образом, их численность уменьшилась в 2,5 раза (Гурвич, 109).

    Значительно больше пострадали от походов служилых людей олюторцы и пенжинцы. Численность олюторцев с апукинцами и кереками к концу XVII — началу XVIII в. была 2700-2800 чел., а ко времени переписи 1763 г. во всей этой группе насчитывалось 740 чел., т. е. сокращение произошло примерно в четыре раза. В той же пропорции сократились и пенжинцы — с 2600 до 635 чел. (Гурвич, 108-109).

    Меньшие потери понесли охотские коряки, находившиеся в значительном отдалении от Анадырского и Охотского острогов. К началу XVIII в. их численность определялась в 1280 чел., тогда как к 1767 г. их насчитывалось всего 750 чел. (Гурвич, 109).

    В общем период объясачивания крайне отрицательно сказался на оседлых коряках. Они не только лишились значительной части боеспособных мужчин, но и были разорены. Нарушились традиционные обменные связи с оленными коряками. Длительное и небезуспешное сопротивление, оказанное береговыми коряками, хорошо вооруженным отрядам служилых людей позволяет полагать, что они, несмотря на внешний примитивизм техники промыслов и архаический общинный быт, находились на довольно высоком уровне развития первобытнообщинных отношений. Коряки быстро овладели огнестрельным оружием, научились использовать пушки и в начале XVIII в. уже широко применяли железо при изготовлении орудий труда.

    Следует отметить, что этот период, растянувшийся на несколько десятилетий, был временем массового проникновения к корякам железа, глубоких изменений в технике изготовления орудий труда, в способах ведения промыслов.

    Несколько по-иному сложилась судьба оленных коряков. Попытка властей возвести укрепленные острожки на пути в Камчатку поставила в крайне трудное положение и оленных коряков. Опасаясь за источник своего существования — стада оленей — кочевые коряки, после первых карательных походов против своих оседлых соплеменников согласились платить ясак, выдали аманатов. Как российские подданные, они были привлечены в качестве вспомогательной военной силы к походам служилых людей. Это поссорило их с оседлыми жителями. Древние традиционные обменные связи между береговыми коряками — зверобоями, рыбаками и коряками оленеводами — оказались разорванными. Оставшись без союзников — береговых коряков, разобщенные стойбища оленеводов, как отмечалось выше, стали объектами набегов чукотских отрядов. К 1720 г. относятся первые жалобы оленных коряков, направленные в Анадырский острог на то, что чукчи угнали у них оленей. Коряки, как ясачные плательщики, верноподданные, просили помощи и защиты у русской администрации (Вдовин, 1950, 84). В 1725 г. анадырские кочевые оленные коряки вновь обратились с прошением к начальнику Анадырской крепости прислать к ним отряд служилых людей для защиты от чукчей. Эти коряки сообщили, что чукчи убили у них несколько человек.

    Значительный урон оленным корякам нанесли чукчи в 1730 г. По сообщениям анадырских властей, нападавшие перебили около ста коряков из числа оленеводов. В конце 1737 — начале 1738 г. чукчи появились под Анадырском, на Олюторе и отбили 21 тыс. оленей (Гурвич, 105). Весьма значительное число оленей чукчи захватили в 1746 и 1747 гг. Чукотские отряды доходили доУкинского острога. Походы чукчей против оленных коряков, несмотря на то что из Анадырского острога в корякские стойбища высылали караулы служилых людей, имели место вплоть до 1770 г. Военные походы чукчей привели к тому, что корякские стойбищные группы отошли от Анадыря на юг, к Гижиге.

    Все это не могло не сказаться на численности оленных коряков. В 1767 г. во всех группах оленных коряков насчитывалось 319 ясачных плательщиков, т. е. около 1280 чел. обоего пола (Гурвич, 109), между тем как в 1698 г. их численность определялась в 2500 чел. (Долгих, 557). В целом численность оленных коряков после открытия Камчатки до переписи 1767 г. уменьшилась приблизительно в два с половиной раза.

    После установления в конце 1770-х годов мирных отношений, видимо, наметился рост численности как береговых, так и оленных коряков. Он был оборван оспенной эпидемией 1769-1770 гг. От нее особенно пострадали тигильские коряки (численность населения по отдельным поселкам сократилась в два-три раза). Почти в два раза уменьшилась и численность гижигинских оседлых коряков. В 1767 г. здесь числились 563 ревизские души, а в 1783 г. по IV народной ревизии — всего 302 чел. Меньше эпидемия затронула олюторцев (Гурвич, 111). Значительные опустошения произвела оспа в укинских, и в карагинских селениях. На р. Уке осталось после оспы всего 8 чел. мужского пола. Общая численность карагинцев немногим превышала 200 чел. В целом их число сократилось более чем наполовину (Вдовин, 1973, 22).

    Оленные коряки, видимо, в значительной мере избежали оспы. Они перестали посещать русские поселки и подходить к селениям своих оседлых собратьев. Лишь к концу XVIII в. стали постепенно изживаться последствия эпидемии. Однако общая численность береговых и оленных коряков едва достигала 4800 чел. обоего пола. К этому времени, по-видимому, восстановились обменные связи между береговыми и оленными коряками.

    В ряде мест береговые коряки, например в некоторых олюторских селениях, сами начали заводить оленей и выпасать их неподалеку от своих прибрежных промысловых угодий. Сконцентрировавшиеся в годы частых набегов чукчей около Гижиги оленные коряки после установления мирных отношений стали постепенно переходить в долину р. Пенжины, на р. Таловку. В 1770-х годах, как показывают имеющиеся в нашем распоряжении документы, группы эвенов-охотников иногда еще нападали на корякские оленные стойбища с целью захвата оленей и имущества (ЦГАДА, ф. 1096, оп. 1, д. 33, л. 94). Однако такие случаи не оставались безнаказанными. В целом проникновение эвенов в корякские земли в район Гижиги проходило мирно (ЦГАДА, ф. 1096, оп. 1, д. 41, л. 34). Немногочисленные эвенские стойбищные группы, занимавшиеся охотой, просачивались в районы кочевий коряков, но держались в отдалении от них. В этот период наметилось дальнейшее сближение охотских береговых коряков с русским населением. Метрические книги Гижигинской церкви конца XVIII в. свидетельствуют о том, что служилые люди и крестьяне нередко брали в жены новокрещеных корячек (Гурвич, 109). Можно полагать, что значительная часть охотских береговых коряков в это время была двуязычна.

    Быт и хозяйство тигильских оседлых коряков также стали уподобляться русскому. Жители селений Напана и Палана заменили землянки избами. Балаганы — летние жилища на сваях — стали использоваться как хозяйственные постройки. В быт тигильских коряков вошли русские товары — чай, табак, ткани» приобретавшиеся у купцов за пушнину (ЦГАДВ, ф. 1520, оп. 1, д. 64, л. 10-18; Этнографические материалы..., 166). Традиционный облик хозяйства и быта сохраняли пенжинские и олюторские береговые коряки. Но и в их поселки, удаленные от русских форпостов, проникло огнестрельное оружие (Лессепс, 87). Видимо, наиболее оторванными, замкнутыми группами в конце XVIII в. были крайне малочисленные северные оседлые коряки-апукинцы, пахачинцы и кереки.

    Но в целом быт и культура оседлых береговых коряков на протяжении XVIII в. претерпели значительные изменения. Хотя направление их хозяйственной деятельности осталось прежним, изменилась во многом материальная культура, видимо, ушли в прошлое многие архаические обычаи и обряды. Наряду со стародавними исконными занятиями у оседлых появилось кузнечное ремесло. Особого мастерства в этой области достигли пареньские коряки. Они изготовляли орудия труда не только для себя, но и для обмена с соседями. Изделия пареньских кузнецов — копья, ножи, пешни — приобрели известность далеко за пределами Камчатки.

    Пушной промысел, поощрявшийся русской администрацией, способствовал росту обменных связей, проникновению в корякские селения и стойбища новых орудий труда.

    Начало XIX в. было тяжелым периодом в жизни большей части камчатских коряков. По сообщениям местных властей, эпидемия «гнилой горячки» охватила северные селения береговых коряков. Эпидемия унесла много жертв. Но численность погибших коряков в имеющихся материалах дана вместе с камчадалами, поэтому определить точное число жертв среди коряков затруднительно. Однако, судя по размерам бедствий в долине р. Камчатки, можно полагать, что от эпидемии погибло около 30% камчатских коряков (Гурвич, 179). Вслед за этой трагедией последовало несколько неудачных лет в отношении лова рыбы. Весной 1810 г. голод охватил тигильских коряков. Видимо, недоход рыбы к берегам ощущался и по всему Охотскому побережью. Особенно тяжелый голод испытали гижигинские (наяханские) коряки (там же, 183).

    Согласно VI народной ревизии (1811-1812 гг.), в Гижигинском комиссарстве было выявлено 479 ревизских душ пеших коряков и 825 оленных, а всего — 1304 муж. души (ЦГАДВ, ф. 1018, оп. 1, д. 13, л. 45-47). На Камчатке по этой ревизии значилось 228 ревизских душ олюторцев, 339 кочевых оленных коряков и 430 — паланцев и карагинцев (они числились камчадалами) (Вагин, 43). Общая численность коряков составляла 2300 муж. ревизских душ или 4600-4800 чел. обоего пола. Таким образом, за два десятилетия XIX в. численность коряков не увеличилась.

    Все же в первой половине XIX в. в хозяйственной деятельности коряков южных селений, располагавшихся по западному берегу Камчатки, наметились дальнейшие прогрессивные изменения. В Кахтане и Кинкиле жители завели лошадей и коров, хотя продолжали заниматься рыболовством и охотой (ЦГИАЛ, ф. 468, оп. 9, д. 1055, л. 28-29). Хозяйство этих коряков приблизилось к облику хозяйства русских крестьян Камчатки.

    Такие же изменения имели место и в селениях охотских — гижигинских, ямских и туманских коряков. Они также занимались рыболовством, морским зверобойным промыслом, но приобрели лошадей, рогатый скот, завели небольшие огороды.

    Нововведения не коснулись северных коряков-пенжинцев и олюторцев, их занятиями были лишь рыболовство и морской зреробойный промысел. Оленные группы коряков стали во второй половине XIX в. втягиваться в торговые отношения с русскими. Закупленные у тигильских коряков оленьи туши доставлялись в Петропавловск (ЦГАДВ, ф. 87, оп. 1, д. 81, л. 80). Значительное число оленей ежегодно закупали гижигинцы.

    В XIX в. усилилось сближение отдельных групп коряков с соседями. Так, карагинские и паланские коряки смешивались с ительменами (камчадалами). В конце XIX — начале XX в. на эти группы значительное влияние оказали русские переселенцы. Как отметил К. Дитмар, в 1850 г. пять южных селений — Лесная, Кинкиль, Палана, Кахтана и Воямполка — имели в общем русский облик. Жители не только обитали в русских избах, но и владели русским языком (Дитмар, 1856, 28).

    Охотские коряки-гижигиицы, ямские жители в значительной степени перемешались путем браков с русскими и усвоили образ жизни русских крестьян (Булычев, 209). В литературе отмечалось сближение северных групп коряков-оленеводов с чукчами-оленеводами (Богораз, 19). Наибольшую самобытность сохраняли пенжинские и олюторские береговые коряки и оленеводы кочевавшие в глубинных районах Камчатки.

    С 1830-х годов намечается рост численности коряков в связи с известной стабилизацией их хозяйства. Так, в 1836 г. карагинских коряков было уже 270 душ обоего пола, а в 1840 г.— 303 чел., в 1848 — 444 чел. (в это число вошла и часть ительменов) (Вдовин, 1973, 22). Увеличивалась и численность оленных групп. В 1853 г. численность коряков-оленеводов определялась в 2780 душ (Дитмар, 1855, 60). Общая численность коряков в середине XIX в. была около 5000-5200 чел. Перепись 1897 г. показала, что карагинцев было 318 чел. обоего пола, паланцев (или тигильских коряков) — 968, олюторцев — 1028, кереков — 102, туманских-ямских — 231, гижигинских и пенжинских — 889, оленных—3748 (Патканов, 1912, 895-896). Общая численность коряков достигала 7284 чел. Соотношение береговых оседлых и кочевых оленных коряков было тогда примерно равным. По сравнению с 1827 г. численность коряков выросла примерно на 40%.

    Особенно увеличилась численность оленных коряков в связи с относительно благоприятными годами — отсутствовали эпидемии и эпизоотии. Огородничество и скотоводство позволили береговым корякам сравнительно безболезненно переживать годы с плохим уловом рыбы. Однако в самом конце XIX в. вновь началось снижение численности этих групп населения. В 1896 — 1898 гг. охотские и пенжинские коряки пострадали от эпидемии гриппа, в 1899 г. свирепствовала эпидемия кори, а в 1900 г. — эпидемия оспы. В разных группах коряков погибло от 10 до 33% населения (Jосhе1sоn, 445).

    В конце XIX — начала XX в. в районах расселения береговых коряков начало развиваться промышленное рыболовство. Значительное воздействие пришлое население оказало на жителей укинских (карагинских) селений и тигильских коряков. Это население было христианизировано, здесь действовали церковноприходские школы.

    Этническая история коряков на протяжении XVII—XIX вв. свидетельствует об удивительной жизнеспособности, жизнестойкости как береговых, так и оленных групп. В сложной исторической обстановке, подвергаясь жестоким набегам чукчей, защищаясь от карательных походов анадырских и охотских властей, они не только выстояли, но и в известной мере приспособили свое промысловое производство к новым условиям. Однако сплачивающие тенденции между отдельными этнографическими группами этой этноязыковой общности в XVII—XIX вв. не получили какого-либо развития. Огромные расстояния между отдельными группами, различия в диалектах, особенности хозяйственной деятельности и натуральное производство не способствовали сближению. Коряки в этот период не осознавали себя единой народностью, но хорошо опознавались извне.

    Ительмены-камчадалы. В результате походов служилых людей Анадырского острога на Камчатку в конце XVII — начале XVIII в. крупная этнолингвистическая общность полуострова — ительмены, именовавшаяся в русских документах камчадалами, вошла в состав Российской империи.

    В то время ительмены занимали по сибирским масштабам сравнительно небольшую территорию (Антропова, 1949). Самая крупная группа их, собственно камчадалы, осваивала бассейн р. Камчатки и прилегающие районы. Ее численность, по расчетам Б. О. Долгих, к приходу русских была около 6900 чел. Более мелкие группы — авачинская (около 1020 чел.), большерецкая (1600 чел.), западная (2200 чел.), хайрюзовская — 940 чел., представляли собой локально-диалектные подразделения ительменов, отличавшиеся, видимо, и характером производства (Долгих, 571). Каждая группа имела свое особое название и некоторые этнические особенности. Так, жители долины р. Камчатки считали авачинских и большерецких ительменов айнами, западных и хайрюзовских — коряками в связи с тем, что они заключали браки с соседними айнами и коряками.

    Основным занятием ительменов было рыболовство, дополняемое морским зверобойным промыслом и сухопутной охотой. Единственным видом домашних животных была собака. К приходу русских камчадалы-ительмены еще пользовались каменными орудиями. «Прежние камчатские металлы почти до прибытия россиян были кость и камень. Из них они делали топоры, ножи, копья, стрелы, ланцеты и иглы», — сообщал С. П. Крашенинников. Он описал тесла из яшмы, ножи, стрелы и копья из горного хрусталя, иглы из соболиных костей (Крашенинников, 1949, 31-32). Камчадалам были известны железные орудия, изредка проникавшие к ним из Японии, однако они представляли редкость. По существу на Камчатке в начале XVIII в. еще господствовал пережиточный энеолит.

    Первобытнообщинные отношения у ительменов находились в состоянии распада. Между отдельными локальными группами и поселениями (острожками) нередко возникали вооруженные конфликты (Крашенинников, 63).

    В первые 18 лет после открытия Камчатки, т. е. в период объясачивания, вследствие столкновений со служилыми людьми, а также участившихся междоусобиц, численность ительменов, по расчетам Б. О. Долгих, сократилась примерно на 20-23% (Долгих, 71). Сказалось, очевидно, и нарушение традиционного уклада жизни, необходимость добывать пушнину для уплаты ясака. Следует отметить, что поскольку камчадалы вели оседлый образ жизни, то уже в начале XVIII в. они вошли в прочный контакт со служилыми и промышленными людьми, а через два десятилетия после открытия Камчатки в южной части этого полуострова, главным образом в долине р. Камчатки, возникло значительное русское население.

    В 1730-х годах в камчатских острогах насчитывалось около 300 лиц служилого сословия (служилые и «казачьи дети»), разночинцев, промышленников — около 50 чел., крестьян — около 50 мужчин, а всего, если считать и членов их семей, здесь было не менее 1400 чел. (КПЦКЧ, 7-8; Гурвич, 130). Большая часть служилых людей и промышленников находилась в сожительстве с ительменками, так как в первые десятилетия недостатка в пленных женщинах не было (Крашенинников, 344).

    Близкие связи между русскими людьми и ительменами не замедлили сказаться на облике культуры коренного населения, привели к быстрой деформации их общественного строя. Соседство ясачных острожков с ительменскими селениями имело своими последствиями, с одной стороны, сравнительно быстрое сближение коренных и пришлых жителей, с другой — способствовало усиленной эксплуатации ительменов казачьими военачальниками, разными авантюристами, пытавшимися всеми мерами обогатиться в отдаленном краю за счет ительменов. Произвол властей на далекой Камчатке нередко ставил отдельные селения ительменов на край гибели (ПСИ, кн. I, 445). Казаки, помимо ясака, собирали пушнину и в свою пользу.

     Следствием злоупотреблений местных властей явилось восстание ительменов 1731 г., крайне жестоко подавленное. Отряды карателей прошли не только по долине р. Камчатки и Аваче, но и по западному побережью (КПЦКЧ, 47-81; Крашенинников, 225-236; Окунь, 35-49). В ходе восстания имели место столкновения между самими ительменами, участниками восстания, с одной стороны, и соблюдавшими нейтралитет — с другой. Следственная комиссия (розыскная походная канцелярия), посланная на Камчатку из Иркутска, произвела дознание о причинах этого события и казнила захваченных в плен ительменов — руководителей восстания и служилых людей, виновных в злоупотреблениях. Следственная комиссия запретила какие-либо поборы в пользу приказчиков и казаков и освободила ясырь — пленных рабов, находившихся у казаков (Стрелов, 183). Крутые меры, предпринятые против местной администрации, ограничили ее произвол (Сгибнев, 1869, № 5, 54). Восстание и его подавление привели к дальнейшему уменьшению численности ительменов.

    Судя по данным о числе ясачных плательщиков, значившихся в списках 1732 г., общая численность ительменов в это время была около 7500-7800 чел. (Гурвич, 99). Последующие пять лет, сравнительно благоприятные в отношении промыслов, привели к некоторому увеличению численности коренного населения южной части Камчатки за счет естественного прироста. В конце 1730-х — в 1740-х годах наметились дальнейшие изменения в быту и образе жизни ительменов. К этому времени железные орудия полностью вытеснили орудия из камня и кости, стало распространяться огнестрельное охотничье оружие.

    Хотя ительмены в XVIII в. (об этом свидетельствуют наблюдения С. П. Крашенинникова) сохраняли еще много самобытных черт, облик их быта постепенно менялся (Старкова, 151-153). В этом отношении немалую роль имело обращение их в христианскую веру. В 1830-1840-х годах большая часть ительменов была крещена. В 1845 г. было крещено 2964 чел. (ЦГАДА, ф. 1011, оп. 1, д. 31, л. 8). В Большерецком, Верхнекамчатском, Нижнекамчатском и Авачинском острогах возникли церкви (Крашенинников, 231-242).

    Однако прогрессивные сдвиги в жизни ительменов — прекращение междоусобных столкновений, распространение более совершенных орудий труда — перечеркивались тяжелыми условиями существования, бюрократическими распоряжениями местных властей (Сгибнев, 1869, № 6, 45). По имеющимся материалам III ревизии (1763—1767 гг.) численность ительменов определялась примерно в 6 тыс. чел. обоего пола (Гурвич, 101). Вскоре после III ревизии произошло резкое сокращение численности всех жителей Камчатки и в особенности ительменов. В 1768-1769 гг. на полуострове свирепствовала эпидемия оспы. Население некоторых поселков полностью вымерло. По данным камчатских властей, от оспы погибло 4767 местных жителей (ительменов и оседлых коряков) и 315 человек заезжих. В живых будто бы остались 1333 ясачные души. Однако в ведомости поострожного учета убыли населения от оспы, сделанной, видимо, позже, приводится меньшая цифра — 3989 чел., в том числе по ительменским селениям — 3289 чел. Расхождения, видимо, объясняются тем, что некоторая часть ительменов и коряков, спасаясь от оспы, находилась сначала в бегах, а затем вернулась в свои острожки. Основываясь на данных учета, можно заключить, что от оспы погибло 65% населения Камчатки. Численность ительменов упала до 2600 чел. обоего пола (Гурвич, 101).

    Страшные последствия оспенной эпидемии 1768-1769 гг. объяснялись рядом причин. Болезнь распространялась на юге Камчатки с необыкновенной быстротой, так как население вело оседлый образ жизни. Жители не могли быстро покинуть свои жилища и бежать от болезни, как это делали обычно оленеводы и охотники.

    После эпидемии в конце XVIII в. на Камчатке резко изменилась этническая ситуация. Как показала IV ревизия 1782 г., численность ительменов составляла около 3000 человек, т. е. всего на 1000 чел. превышала численность русского населения (КПЦКЧ, 150-151; Гурвич, 101, 131). Смешанные в национальном отношении браки в этих условиях получили широкое распространение. Как отмечал Ж. Лессепс после посещения камчадальских острожков, «природных жителей, которых кровь не смешана, очень мало» (Лессепс, 91). В последних десятилетиях XVIII в. численность ительменов вновь несколько возросла. Однако в 1799 г. Камчатка опять пострадала от эпидемии, на этот раз — от «гнилой горячки». Болезнь была занесена направленным на полуостров полком солдат. От эпидемии погибло, по одним сведениям, 1682 ительмена и коряка (Сгибнев, № 7, 46), по другим — 2000.

    Ревизией 1820 г. на Камчатке было выявлено всего 2758 чел. местных жителей обоего пола, в том числе около 2 тыс. ительменов (Сгибнев, № 8, 37). Последующий учет населения — 1827 г. — подтвердил эти данные. Ительменов, видимо, было около 1900 чел. обоего пола (Голенищев, 1831, 206; ЦГИА, ф. 468, оп.9 д. 1055, л. 28-29).

    В первой половине XIX в. произошли дальнейшие изменения в хозяйстве и быту ительменов. В камчадальских селениях под воздействием администрации стало распространяться огородничество, хотя оно и не приносило таких доходов, как рыболовство. Во всех селениях появились лошади и рогатый скот. Быт ительменов приблизился к быту камчатских русских крестьян. В связи с изменениями в хозяйстве, сближением с русской культурой, улучшением быта в середине XIX в. начался рост численности ительменов. По учету 1852 г., камчадалов было около 2200 чел. (Сгибнев № 8, 108; Кеппен, 65-66; Гурвич, 181).

    Перепись 1897 г. выявила 2779 чел. ительменов, в том числе 1411 мужчин и 1368 женщин. Неблагоприятное соотношение полов свидетельствовало о тяжелых условиях жизни ительменов.

    К концу XIX в. значительная часть ительменов уже была двуязычной. Судя по материалам наблюдателей, ительмены подразделялись на следующие языковые группы: русскоязычные — жители поселков, связанных с г. Петропавловском; двуязычные (поселки и острожки по р. Камчатке); пользовавшиеся только родным языком (поселки по западному побережью Камчатки, отдельные поселки, как, например, Толбачик) (Дитмар, 1901, 335, 343, 370 и др.; Кенан, 45). Согласно данным переписи, только 1175 чел. ительменов показали в качестве родного языка камчадальский—ительменский (Патканов, 1912, 914-916). Но фактически русскоязычных было больше, так как сибирский говор нередко принимался на Камчатке за ительменский язык (Тюшев, 61-62).

    Данные переписи о языковой трансформации ительменов подтверждают материалы наблюдателей.

    В 1908-1909 гг. жизнь и быт камчадалов привлекли внимание такого выдающегося исследователя Камчатки, как В. Л. Комаров. Он отметил исчезновение ительменского языка в долине р. Камчатки и подчеркнул сближение обруселых камчадалов с русскими старожилами: «Теперь далеко не всегда скажешь, кого видишь перед собой, камчадала или русского — настолько они перемешались и настолько одинаковы их образ жизни, одежда и утварь» (Комаров, 105). Из четырех ительменских наречий в наше XX в. еще сохранялись седанкинское и хайрюзовское по западному берегу Камчатки. Ительменские наречия, характерные для долины р. Камчатки и для мыса Лопатки, исчезли бесследно.

    Таким образом, к началу XX в. потомки ительменов — жители долины р. Камчатки и прилегающих районов — слились с русскими старожилами, ительмены западного берега полуострова еще сохраняли свой родной язык, но также во многом, особенно в области хозяйства и культуры, уподобились пришлому населению.

    Обзор этнических изменений на Крайнем Северо-Востоке Сибири в XVII — начале XX в. показывает значительные различия в развитии трех этноязыковых общностей, осваивавших этот обширный регион. Из небольшой локальной группы в сравнительно крупную и монолитную в языковом отношении народность с ярко выраженным самосознанием превратились чукчи, расширившие свою этническую территорию. Напротив, этническое развитие коряков шло на уровне локальных, обособленных подразделений. Охотские береговые коряки в значительной мере утратили свои культурные особенности, сблизившись с русским пришлым населением. В быту тигильских, отчасти карагинских коряков под влиянием нововведений, занесенных на Камчатку русскими крестьянами, произошли большие изменения, только пенжинские и олюторские береговые коряки сохранили традиционный облик хозяйства и быта. Резко сократилась область кочевий коряков-оленеводов. Расширились связи отдельных корякских подразделений с соседями — эвенами, ительменами, чукчами, однако эти связи не привели к явлениям языковой или культурной трансформации.

    Наиболее значительные этнические изменения в силу целого ряда причин произошли в среде ительменов-камчадалов. Специфика культуры и быта этой оседлой, территориально компактной этнической общности уже в XVIII в. претерпела большие изменения. Эпидемии второй половины XVIII — начала XIX в. унесли значительную часть этой народности. К концу XIX — началу XX в. этническое развитие ительменов пошло по линии сближения и слияния с русским старожильческим населением полуострова.

                                                                Литература

    Антропова В. В. 1949. Расселение ительменов первой половины XVIII в. — Изв. ВГО, ч. 81, № 4.

    Берг Л. С. 1946. Открытие Камчатки и экспедиция Беринга, 1725-1742. М.: Л.

    Богораз В. Г. 1934. Чукчи. Ч. I, II.

    Булычев И. 1856. Путешествие по Восточной Сибири. СПб. Ч. 1.

    Вагин В. 1872. Исторические сведения о деятельности графа М. М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 г.

    Вдовин И. С. 1944. Расселение народностей северо-востока Азии во второй половине XVII и начале XVIII в. — Изв. ВГО, т. 76, вып. 5.

    Вдовин И. С. 1950. К истории общественного строя чукчей.— Учен. зап. ЛГУ, № 115.

    Вдовин И. С. 1965. Очерки истории и этнографии чукчей. М.; Л.

    Вдовин И. С. 1973. Очерки этнической истории коряков. М.

    Врангель Ф. П. 1948. Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю. М.

    Голенищев. 1831. Сельское хозяйство на Камчатке. — Земледельческий журн. № 2.

    Гондатти Н. 1898. Поездка из села Маркова на р. Анадырь в бухту Провидения (Берингов пролив). — Зап. Приамур. отд-ния РГО, т. IV, вып. I.

    Гурвич И. С. 1966. Этническая история Северо-Востока Сибири. М.

    Диков И. И. 1971. Наскальные загадки древней Чукотки: (Петроглифы Пегтымеля). М.

    Дитмар К. 1856. О коряках и весьма близких к ним по происхождению чукчах. — Вестн. РГО, т. XVI.

    Дитмар К. 1901. Поездка и пребывание в Камчатке в 1851-1855 гг. СПб.

    Долгих Б. О. 1960. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. М.

    Иохельсон В. И. 1900. Материалы по изучению юкагирского языка и фольклора, собранные в Колымском округе. СПб. Ч. 1.

    Иохельсон В. И. 1910. Бродячие роды тундры между реками Индигиркой и Колымой, их этнический состав, наречия, быт, брачные и иные обычаи и взаимодействие различных племенных элементов. — Живая старина, вып. I/II.

    История Якутской АССР. 1957. М. Т. II.

    Кенан Д. 1871. Степная жизнь в Сибири. СПб.

    Кеппен П. 1857. Девятая ревизия. СПб.

    Кибер [доктор]. 1823. Замечания о некоторых предметах естественной истории, учиненных в Нижнеколымске и окрестностях оного в 1821 г. — Сиб. вестн., ч. II, кн. 10.

    Комаров В. Л. 1912. О русском населении Камчатки — Рус. антропол. журн. № 2/3.

    Крашенинников С. П. 1949. Описание земли Камчатки. М.; Л.

    Лессепс Ж. 1800. Лессепсово путешествие по Камчатке и по южной стороне Сибири. М. Т. II.

    Майдель Г. 1925. Записки о народах, живущих в северо-восточной части Якутской и Приморской областей — В кн.: Сб. трудов исследовательского общества «Saqa Keskile». Якутск, вып. 1.

    Майдель Г. 1894. Путешествие по северо-восточной части Якутской области в 1868-1870 гг. СПб. Т. 1.

    Меновщиков Г. А. 1972. Местные названия на карте Чукотки. Магадан.

    Огородников В. И. 1922. Покорение юкагирской земли. Чита.

    Огородников В. И. 1924. Завоевание русскими Сибири. — В кн.: Очерки истории Сибири до начала XIX столетия. Владивосток.

    Окунь С. Б. 1935. Очерки истории колониальной политики царизма в Камчатском крае. Л.

    Патканов С. К. 1911. О приросте инородческого населения Сибири. СПб.

    Патканов С. К. 1912. Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев. СПб. Т. 1-3.

    Сгибнев А. 1869. Исторический очерк главнейших событий в Камчатке. — Морской сборник, № 4-8.

    Сгибнев А. 1869. Материалы по истории Камчатки. — Морской сборник, № 2.

    Старкова Н. К. 1976. Ительмены: Материальная культура XVIII — 60 г. XX в. М.

    Стрелов Е. Д. 1916. Акты архивов Якутской области (с 1650 по 1800 г.). Якутск. Т. 1.

    Тюшев В. И. 1906. По западному берегу Камчатки. СПб.

    Шаховской А. 1922. Известия о Гижигинской крепости. — Сев. архив, № 22.

    Этнографические материалы Северо-Восточной географической экспедиции 1785-1795 гг. 1978. Магадан.

    Jochelson W. 1908. The Koryak. - Mem. Amer. Museum of Natural History, vol. VI, pt. II.

    /Этническая история народов Севера. Москва. 1982. С. 197-222./

                                                                               * * *

                                                                     ЗАКЛЮЧЕНИЕ

    Рассмотрение этнической истории основных этнических общностей Крайнего Севера Сибири на протяжении трех столетий (с включения их в состав Русского государства до начала XX в.) позволяет значительно уточнить наши представления о ходе исторического процесса в этом обширном регионе.

    Установившиеся в XVI-XVII вв. многообразные контакты между народами Севера и русскими служилыми, промышленными и торговыми людьми явились поворотным рубежом в жизни населения тайги и тундры и сказались не только на их хозяйстве и культуре, но и на этническом развитии.

    Одним из результатов присоединения Севера Сибири к России было нарушение многовековой относительной изоляции народов Севера от других народов, находившихся на значительно более высокой ступени социально-экономического и культурного развития. Сам процесс присоединения, растянувшийся на десятилетия и проходивший далеко не везде безболезненно, вызвал уже в XVII в. значительные этнические последствия — крупные перемещения населения, усиление междоусобных столкновений, изменения в хозяйстве. Тем не менее, как убедительно свидетельствуют исторические документальные данные, присоединение не привело ни к истреблению коренного населения, ни к какому-либо значительному сокращению его численности. Царизм, так же как и местные сибирские власти, были заинтересованы не в уничтожении аборигенов Севера, а в превращении их в исправных поставщиков ценной пушнины. Объективно само присоединение к могущественному государству неизмеримо ускорило экономическое развитие северных окраин Сибири. Торговые связи с русскими способствовали проникновению к народам Севера новых, неизвестных здесь, но весьма нужных и полезных орудий труда, позволивших резко интенсифицировать промысловое производство — основу благосостояния коренного населения. Изменились не только орудия труда, но и облик культуры коренных обитателей Севера. Об этом можно судить на примере ительменов-камчадалов. Наблюдения первого этнографа-сибиреведа С. П. Крашенинникова, хотя они и относятся к XVIII в., весьма красноречиво свидетельствуют о том, что на протяжении трех-четырех десятилетий после прихода русских на Камчатку стремительные и глубокие изменения коснулись всех сторон традиционной культуры этой этнической общности.

    Сама ясачная фискальная политика царизма, система аманатов, как видно из материалов, приведенных в отдельных главах настоящей работы, уже в XVII в. наложили отпечаток на общественное развитие народов Севера. В ходе присоединения Сибири к Русскому государству, видимо, в значительной мере разрушилась племенная организация, ускорился распад больших первоначальных родов, началось выделение из их состава отдельных, более мелких подразделений, изменились многие архаические общественные институты. Так, среди сибирских тундровых ненцев в этот период большие роды стали дробиться на дочерние родовые группы. Аналогичные процессы происходили в этот период и у эвенков и эвенов.

    Приведенные в данной работе документальные свидетельства о военных столкновениях между самодийскими и тунгусскими группами и неприязненных отношениях между юкагирами и эвенами (ламутами), юкагирами и коряками, эвенами и коряками и другими, о жестоких кровавых междоусобицах на этнических рубежах, так же как и сама конфигурация территории расселения отдельных этнических общностей, свидетельствуют о том, что еще задолго до прихода русских таежные и тундровые районы Сибири были ареной крупных этнических перемещений. В период присоединения Сибири к Русскому государству миграции усилились. Пытаясь укрыться от ясачного гнета и притеснений со стороны местной администрации, отдельные группы, возможно, роды переходили в новые для них районы, что вызвало дробление крупных родоплеменных образований, перемешивание населения. В XVII в. непосредственно в период объясачивания эти перемещения нередко приводили к усилению военных столкновений между отдельными группами коренного населения.

    Однако уже в конце XVII в. с возникновением сети ясачных зимовий и острожков, с установлением в ряде сибирских воеводств элементов государственного правопорядка миграции стали принимать мирный характер. Усилились в связи с этим переливы населения внутри отдельных этносов, из группы в группу, просачивания отдельных семей и стойбищ на территорию иноязычных соседей.

    В XVII в. наблюдались крупные передвижения угорского населения из западных сибирских уездов в восточные и северные, расширилась при этом территория обитания манси, ассимилировавших хантыйское население на Сосьве и Ляпине. Отдельные группы сибирских ненцев перебрались на Европейский Север. Постепенно передвигались на север, в низовья Енисея группы ненцев, энцев, селькупов, кетов. Ускорилось проникновение в юкагирские земли эвенов. Опустевшие вследствие эпидемий оспы некоторые эвенкийские районы стали ускоренно заселяться и осваиваться якутами. Таким образом, в XVII в. началось размывание и расчленение больших этнических массивов Северной Сибири.

    Этот процесс усилился в XVIII в. Продолжалось интенсивное продвижение с Урала в северные и восточные районы Западной Сибири хантов и манси. В ходе этих миграций часть хантов восприняла от ненцев транспортное оленеводство. Расширились связи хантов с селькупами. В ряде районов ханты переходили на язык манси, напротив, в мансийских поселениях, соприкасавшихся с русскими, распространялся русский язык.

    Крупные разорительные набеги на хантов совершали обдорские ненцы, в XVIII в. их кочевья продвинулись на восток. Вниз по Енисею под давлением селькупов и кетов распространились энцы. Наблюдалось сближение кетов и селькупов.

    В бассейнах Лены и Вилюя резко расширилась за счет эвенков территория расселения якутов. Значительно сократилась область расселения юкагиров. Оленные эвены продолжали распространяться в юкагирских и корякских землях.

    Карательные походы против коряков, предпринятые сибирской администрацией для обеспечения безопасности пути в богатую соболями Камчатку, походы на Чукотку, восстания ительменов и коряков, оспенные эпидемии, охватившие Крайний Северо-Восток, весьма отрицательно сказались на этнических судьбах ительменов, ряда групп коряков. Вместе с тем сложившаяся на Крайнем Северо-Востоке Сибири обстановка способствовала сплочению чукчей, расширению области их расселения. В результате набегов оленных чукчей на своих соседей — коряков и юкагиров, ослабленных столкновениями и эпидемиями, они отбили у них крупные стада оленей и продвинулись как на юг, так и на запад Чукотки.

    Крупные изменения в расселении коренного населения Северной Сибири и прилегающих областей происходили и в XIX в. Так, в этот период значительно расширилась территория обитания европейских ненцев. Они освоили острова Колгуев, Новую Землю, проникли на Кольский полуостров, отдельные группы их вместе с коми-ижемцами перешли на восточную сторону Урала. Под влиянием соседей (коми-ижемцев) ненцы на Колве стали заниматься животноводством и огородничеством, восприняли язык коми.

    Сибирские обдорские ненцы также расширили свою территорию, продвинувшись в тундру Южного Ямала и на побережье Обской губы. В XIX в. они пытались вытеснить энцев из лесотундры и енисейского левобережья. Лесные ненцы проникли в бассейн Агана. Крупные перемещения способствовали упрочению связей между различными локальными группами ненцев. Лесные энцы под влиянием селькупов сдвинулись по Енисею в лесотундру.

    Некоторые группы энцев перешли на ненецкий язык. Усилилось перемешивание кетов и селькупов. В верховьях Таза начала складываться межнациональная общность из кетов, селькупов и эвенков. Значительно расширилась область расселения чукчей. Западная группа их стала кочевать между Колымой и Индигиркой. Усилилась ассимиляция юкагиров русскими старожилами. Эвенские группы проникли на Чукотку и Камчатку. На западе Якутии сформировалась своеобразная группа якутов-оленеводов, по облику хозяйства близкая к народам Севера, на Таймыре обособились как самостоятельная общность долганы.

    На протяжении XIX в. сравнительно неизменными оставались этнические границы народов Нижнего Амура и Сахалина. Однако отдельные группы удэгейцев и орочей влились в состав нанайцев, отмечалось сближение с нивхами вкрапленных в их этническую территорию негидальцев, ульчей и нанайцев. Внутри коренных этнических общностей этой территории происходили переливы населения из одних групп в другие.

    Следует отметить особенности миграций второй половины ХVIII-XIX в. Как правило, они не сопровождались военными столкновениями, вытеснением одних этнических групп другими. Обычно вследствие миграций лишь усложнялся этнический состав тех или иных областей. При этом мигранты — носители особых хозяйственных навыков и культурных черт — в новых районах продолжали развивать традиционное, привычное для них производство, а коренные обитатели вели такое же хозяйство, которое они вели и до появления переселенцев. Так, в бассейнах Вилюя, Алдана, Яны, Индигирки якуты-переселенцы занимались преимущественно скотоводством, тогда как эвенки, эвены — промысловым хозяйством. На Чукотке оленеводство мясошкурного направления являлось основным занятием чукчей, тогда как благосостояние эвенов-мигрантов покоилось на охоте и оленеводстве транспортного характера.

    В некоторых районах, например, на северо-западе Якутии, на Таймыре переселенцы уподобились в хозяйственном отношении аборигенам. Если в первых двух случаях постепенная ассимиляция переселенцами коренных жителей сопровождалась переходом к новым видам производства, то в третьем имело место сложное переплетение разных элементов культуры.

    Во второй половине XIX — начале XX в. в связи с развитием капиталистического предпринимательства возрос приток русского населения на Север, усилилось проникновение на Север Западной Сибири коми, а в некоторые районы Восточной Сибири — якутов. Хотя численность этих мигрантов (значительная часть их представляла собой временных поселенцев) была сравнительно невелика, они оказали в этот период большое влияние на хозяйство, культуру и быт коренного населения многих районов Севера.

    В целом за три столетия (с XVII в. до начала XX в.) значительно изменилась и усложнилась этнографическая карта Северной Сибири. Территория расселения таких общностей, как тундровые ненцы, чукчи, эвенки, эвены резко расширилась, область расселения энцев, юкагиров, коряков, ительменов сократилась. На Севере появились новые этнические образования долганы, северные якуты. Из приведенных данных видно, что уменьшилась область распространения групп населения, занимавшихся преимущественно присваивающими отраслями хозяйства, такими, как сухопутная пешая охота, рыболовство. Напротив, оленеводы — северные скотоводы, носители более прогрессивных форм производства, — в мирных условиях, постепенно установившихся в Северной Сибири после вхождения ее в состав Русского государства, освоили значительные территории.

    Рассмотрение судеб этнических общностей Севера Сибири показывает, что на них оказали влияние не только экономические факторы, но и внешние обстоятельства, такие, как эпидемии, междоусобные столкновения, фискальная политика царизма и т. д. Именно такими неблагоприятными причинами, в особенности эпидемиями, объясняется резкое сокращение численности ительменов, утрата ими этнической самобытности. Эпидемии оспы и кори сказались на численности юкагиров, отдельных трупп эвенков, ненцев, нганасан.

    Приведенный в книге материал свидетельствует о том, что этническое развитие малочисленных этнических общностей Севера было весьма зависимым от различных внешних влияний.

    Заслуживает быть отмеченной и следующая особенность этнических процессов, происходивших в Северной Сибири. Значительной спецификой этнического развития отличались не только отдельные общности, но их подразделения, крупные локальные группы. Так, большие особенности имелись в развитии отдельных групп ненцев — европейских, сибирских тундровых и сибирских лесных. Если северные береговые пенжинские и олюторские коряки на протяжении исследуемого периода в общем сохраняли свою культурную самобытность, то охотская группа береговых коряков, по существу, растворилась в составе русского старожильческого и эвенского населения, а южные камчатские группы коряков испытали на себе сильное влияние ительменов и русских. Кочевые тундровые и верхнеколымские юкагиры, сохранившие свой язык, по хозяйству и культуре уподобились эвенам, тогда как их поречные колымские и омолонские собратья слились с русскими старожилами, а часть восточных оленных юкагиров вошла в состав чукчей и коряков, восприняв их языки.

    На этнические процессы, происходившие в среде народов Севера, большое влияние оказало распространение православного христианства. В XVII в. крестившиеся из числа коренного населения состояли преимущественно из жен и наложниц служилых и промышленных людей, иногда — из рабов-военнопленных. Эти лица и их потомство, как правило, отрывались от своей среды, исключались из ясачного сословья и вливались в состав пришлого населения.

    Попытки насильственного обращения в христианство, сопровождавшиеся уничтожением жертвенных мест и преследованием иноверцев, предпринимавшиеся властями в первой четверти XVIII в., особых результатов не дали, хотя и вызвали известные перемещения в районах расселения обских угров.

    Напротив, распространение христианства путем подарков, предоставления крестившимся льгот по уплате ясака привели к тому, что в конце XVIII — первой половине XIX в. значительная часть эвенков, юкагиров, ительменов была христианизирована. Хотя насаждавшаяся сверху православная религия воспринималась по преимуществу формально, и прежние религиозные представления продолжали существовать, распространение христианства способствовало сближению крещеных с русскими, с русской культурой. Участились браки между русскими и юкагирами, якутами и эвенками, русскими и ительменами, русскими и коряками. В сложении долган как особой этнической общности, обособлении их от самодийского населения Таймыра большое значение имели не только язык, наличие своеобразных черт в хозяйстве, материальной культуре, но и принадлежность к христианской церкви.

    Значительное влияние на облик этнических общностей Северной Сибири оказали изменения в их общественном устройстве. Ко времени первых контактов с русскими эти общности, за исключением ряда групп на северо-западе и северо-востоке, находились на стадии отцовско-родового строя. На Севере существовали разнообразные формы этой социальной формации. За исследуемый период вследствие новых экономических условий, роста частной собственности, становления классовых отношений, многих внешних обстоятельств, а также внутренней эволюции общественных институтов, социально-экономические функции рода (фратрии) сузились до функций института, регулирующего брачные отношения, выделились патронимии, большие семьи. На смену родоплеменным связям пришли территориальные соседские, хотя родовые деления во многих случаях продолжали сохраняться, играя подчиненную роль.

    Перемены коснулись и внутренней этнической структуры северных общностей. Изменилось соотношение отдельных этнографических и локальных групп и их взаимосвязь внутри этнических образований. Так, на северо-западе в связи с эпизоотиями и другими бедствиями группа ненцев в бассейне Мезени вынуждена была перейти на оседлость. Усвоив хозяйство русских, эти ненцы сблизились с ними путем браков. В результате возникла своеобразная этнографическая группа мезенских ненцев, в Большеземельской тундре сложилась колвинская группа ненцев, близкая по хозяйству, языку и культуре к коми-ижемцам. Все это наложило отпечаток на этнический облик ненцев. С переходом части чукчей к морскому зверобойному промыслу и их культурным обособлением чукотская общность приобрела особый своеобразный облик. С распространением чукчей-оленеводов на запад от Чукотки еще более усложнилась этническая структура чукчей, возникли локальные группы, такие, как колымские и чаунские чукчи, воспринявшие ряд специфических элементов культуры от своих соседей, на юге чукотского ареала сложилась веагская группа чукчей, также отличавшаяся рядом своеобразных черт.

    Несомненный интерес представляет вопрос о том, к какому типу этнических общностей принадлежали этнические образовании аборигенов Севера к приходу русских. Как видно из документов, северные общности по особенностям языка и хозяйства хорошо различались и опознавались извне. В XVII в. под разными этнонимами были известны предки всех ныне существующих народов Севера. Однако тогда в большинстве случаев они представляли собой весьма аморфные образования, состоявшие из мало связанных между собой племен, больших родов или диалектно-территориальных групп. В таких общностях, как правило, отсутствовало единое самоназвание и общее самосознание. Все это позволяет отнести народы Севера в XVII в. к макроэтнолингвистическим общностям.

    Процесс преобразования этих общностей в народности, происходивший в значительной мере уже после вхождения их в состав Русского государства, заключался во внутренней консолидации, т. е. сложении определенного единообразия основных элементом культуры на территории расселения каждой общности, преодолении родоплеменных барьеров, обособленности отдельных агиографических групп и диалектальной пестроты.

    Однако этот процесс замедлялся примитивизмом натуральною хозяйства, неразвитостью общественной жизни, большими этническими перемещениями и фискальной политикой царизма, консервирующего архаические податные административные роды. Этнической консолидации препятствовали малочисленность, крайне низкая плотность и разбросанность населения по огромной территории. В целом процесс формирования северных народностей протекал крайне вяло и к началу XX в. был еще далек от завершения.

    В XIX в. облик, близкий к народности, приобрели ненцы, чукчи, ханты, нанайцы. В меньшей степени, в силу особенностей расселения, характера хозяйства консолидационные процессы затронули эвенков, эвенов. Вследствие диалектных различий, специфики хозяйства отдельных локальных групп у большей части северных общностей и в этот период не выработалось представление о своем этническом единстве. Осознавалась, главным образом, принадлежность к какому-либо роду, административной или локальной группе. Отдельные части народов Севера обычно именовали себя по признаку родовой принадлежности (эвены, эвенки, юкагиры), по образу хозяйственной деятельности (чукчи), по месту обитания (коряки, азиатские эскимосы и др.).

    Стойбищная обособленность, территориальная и диалектальная раздробленность были не только в XVII, но и в конце XIX — начале XX в., как свидетельствуют изложенные в данной работе материалы, характерной чертой этнического состояния всех народов Севера.

    В связи с этим нельзя не обратить внимание этнографов и историков-сибиреведов на большое значение исследования процесса сложения, развития и изживания локальных этнографических и диалектальных групп внутри северных этнических общностей. Этот сложный процесс удалось осветить в рамках данной монографии лишь частично. Дальнейшее исследование его связано с выявлением и введением в научный оборот новых документальных архивных источников и углубленной разработкой этнографических данных.

    Весьма важным представляется также более детальное исследование особенностей контактных северных этнографических групп, возникших в XVII-XIX вв. на этнических рубежах, в зонах интенсивного этнического смешения.

    На этническое развитие северных общностей большое влияние оказали глубокие изменения в их материальной и духовной культуре, произошедшие после присоединения Сибири к Русскому государству. К сожалению, в настоящей небольшой монографии и этот важный аспект этнической истории народов зоны Севера не удалось осветить с желаемой полнотой. Между тем, исследование в этническом плане культуры северных общностей представляется весьма существенным для выяснения таких вопросов, как характер взаимодействия различных культурно-бытовых традиций в условиях северного промыслового производства, эволюции традиционного хозяйства охотников и оленеводов в период от XVII — до начала XX в. Следует надеяться, что эти темы привлекут к себе внимание и будут освещены в последующих работах.

    Рассмотрение этнической истории Северной Сибири на протяжении XVII — начала XX в. показывает, что все ныне существующие этнические общности этого обширного региона прошли большой путь в своем этническом развитии. Эти малочисленные этнические образования, осваивавшие тайгу, тундру, лесотундру, берега арктических морей, сформировались в результате сложных ассимиляционных, консолидационных и разделительных процессов, эволюции внутренней социальной и этнической структуры, разнообразных этнических взаимовлияний.

    /Этническая история народов Севера. Москва. 1982. С. 258-265./

    И. С. Гурвич

    Москва, Институт этнографии АН СССР

               СОВРЕМЕННАЯ КУЛЬТУРА НАРОДНОСТЕЙ КРАЙНЕГО СЕВЕРА СССР

    Вопросы о том, что представляет собой современная культура малочисленных народностей Крайнего Севера, как в ней сочетаются национальные и интернациональные черты, традиционное и новое, имеют большое теоретическое и практическое значение. В связи с этим представляется важным рассмотреть этапы эволюции и переустройства культуры народностей тайги и тундры.

    Прежде всего заслуживает внимания так называемый «стартовый» период, т.е. состояние культуры народностей Севера накануне Октябрьской социалистической революции. В советской историко-этнографической литературе неоднократно подчеркивалось, что народности Севера в начале XX в. сохраняли наиболее архаические формы культуры и находились в стороне от цивилизации (1). Вместе с тем народности Севера в ходе своей многовековой истории создали особые варианты культуры, приспособленные именно к экстремальным приполярным и заполярным областям. Специфика этих культур проявлялась прежде всего в производстве и добыче средств существования, т.е. в охоте, рыболовстве, оленеводстве, собирательстве, в орудиях труда, особых формах жилища, одежды, обуви и, конечно, в духовной сфере - языках, обычаях, нормах поведения, фольклоре. Эти примитивные, на первый взгляд, культуры позволили предкам чукчей, коряков, ительменов, азиатских эскимосов, эвенов, эвенков, ненцев, хантов, манси и других народностей освоить Север. До возникновения на юге Сибири земледелия и скотоводства культуры народов тайги и тундры представляли собой передовое достижение человечества (2). «Культура приполярных племен, - писал известный исследователь северных народностей В. Г. Богораз, - вообще представляется своеобразной, я бы сказал почти чудесной. Мелкие группы охотников, живущие на самой окраине вечного льда и вылавливающие себе ежедневную пищу гарпунами из холодного и бурного моря, сумели из китовых ребер и глыб снега создать себе теплое жилище, создали кожаную лодку, лук из костяных пластинок, обвитых сухожилиями, затейливый гарпун, сеть из расчлененных полосок китового уса, собачью упряжку и сани, подбитые костью и разное другое. Многие, из этих полярных изобретений проникли на юг, к племенам, обитающим в более счастливых широтах, и даже позаимствованы европейцами» (3).

    Присоединение народностей Севера к Российскому государству способствовало обогащению их культуры новыми прогрессивными элементами (4). Железные орудия, в большом количестве начавшие поступать на Север, облегчили труд, огнестрельное оружие позволило охотникам с меньшей затратой сил добывать средства существования. Но все же присваивающее производство коренных обитателей Севера оставалось на крайне низком уровне. Здесь еще бытовали орудия из камня и рога. Реальные знания сосуществовали с архаичными религиозными представлениями. Большая часть народностей Севера вела натуральное хозяйство, во многом зависевшее от капризов природы.

    Усиленное капиталистическое освоение Севера и Дальнего Востока, развернувшееся в конце XIX - начале XX вв., повлекло за собой известное оскудение природных богатств - запасов рыбы, морского зверя - и поставило под удар основу благосостояния северян. Ежегодные весенние голодовки подтачивали здоровье населения. Огромный урон нанесли коренным обитателям Севера эпидемии.

    Из-за культурной отсталости народности Севера не могли самостоятельно приспособиться к новым условиям существования. Положение на Севере особенно обострилось и ухудшилось в период первой мировой и гражданской войн. Некоторые группы народностей Севера оказались на грани вымирания.

    Октябрьская социалистическая революция спасла народности Севера от гибели. Благодаря заботам Коммунистической партии Советского Союза, советского правительства, они не только выжили, приспособились к современной цивилизации, но и сохранили и развили свои национальные культуры. В 1920-1930 гг. коренному населению была оказана большая материальная помощь. Под руководством особого правительственного органа - Комитета содействия народностям северных окраин - в тайге и тундре целенаправленно были осуществлены большие мероприятия по подъему и развитию культуры. Сам ход преодоления глубокой, отсталости, первые шаги по строительству новой жизни хорошо освещены в литературе (5). Для нашей темы существенно то, что в этот период народности Севера начали приобщаться к важнейшим общечеловеческим ценностям и достижениям, таким, как медицина, санитария, просвещение. Конечно, и сами обитатели Севера знали многие медицинские средства, так или иначе по-своему соблюдали некоторые санитарное нормы, отдельные группы использовали пиктографическое (рисунчатое) письмо. Существовали и своеобразные формы фольклора, музыкального, хореографического и орнаментального искусства. Однако эти культурные завоевания не могли стать основой для создания современных форм, соответствующих уровню цивилизации XX века. Более того на основе бесписьменных северных языков, распадавшихся на диалекты и говоры, не представлялась возможность приобщения к достижениям науки и техники.

    Комитет, призванный содействовать планомерному развитию малых народностей Севера в хозяйственно-экономическом, административно судебном, культурно-санитарном отношениях, пошел по пути внедрения на Севере уже имевшихся культурных достижений человечества с тем, чтобы таким образом преодолеть крайнюю отсталость, задерживавшую развитие коренных народностей. В 1930 - 1930-х гг. в тайге и тундре была развернута большая работа по медицинскому обследованию, возникли передвижные медицинские отряды, а затем больницы, фельдшерско-акушерские пункты и т.д. На основе латинского алфавита (впоследствии - русского) была разработана письменность на языках народностей Севера, что позволило начать школьное строительство, развернуть борьбу за ликвидацию неграмотности и т.д. Приобщение к новым, в основном интернациональным, формам культуры растянулось на ряд десятилетий и представляло собой сложный процесс. В ходе коллективизации, национально-государственного строительства - становления северных национальных (ныне автономных) округов, большой разъяснительной политико-массовой работы не только утверждались, творчески перерабатывались новые культурнее ценности, но и расширялся узкий кругозор населения. Заслуживает внимания в этом отношении деятельность курсов и совпартшкол при культбазах и окружкомах по подготовке местных кадров председателей и секретарей сельских Советов, работников красных яранг и т.д.

    В 1930-1940 гг, значительные изменения произошли в традиционной культуре. В быт коренного населения стали входить покупная одежда, постельные принадлежности, белье, обувь, срубные жилища, завозные продукты питания и т.д. Под влиянием школы, медицины стали изживаться многие архаические обычаи и обряды, исчезать шаманско-анимистические представления.

    Таким образом, в довоенный период культура народностей Севера резко усложнилась. Если местные достижения - знания и навыки, групповой опыт в области оленеводства, охоты, рыболовства - по-прежнему широко использовались в сфере северного промыслового хозяйства, то в области быта, потребления, удовлетворения нужд появились новые формы: просвещение, письменность на родных языках, медицина и др., получившие распространение благодаря интернациональной помощи русского и других народов нашей страны. Характерно, что для усвоения новых элементов культуры были использованы особые учреждения, приспособленные к специфике промыслового хозяйства и кочевого образа жизни: кочевые школы, передвигавшиеся вместе со стойбищами оленеводов, передвижные клубы - красные яранги и чумы, медицинские отряды и культбазы - комплексные показательные культурно-просветительные учреждения, открытые в самых отдаленных районах тайги и тундры.

    Нападение фашистской Германии на Советский Союз замедлило культурное строительство на Севере, но не прервало его. И в годы Великой Отечественной войны большое внимание уделялось просвещению, ликвидации неграмотности, велась подготовка местных кадров. В 1947 г. на Севере завершилось введение всеобщего начального обучения. Возобновилось прерванное войной издание учебной и художественной литературы на родных языках.

    Во второй половине 1950 - 1960-х гг. Север вступил в особую полосу своего развития, характеризующуюся ускоренной индустриализацией, техническим переустройством промыслового хозяйства и новым подъемом культуры коренного населения. В северные колхозы стала направляться техника: тракторы, вездеходы, катера, вельботы. Приамурские хозяйства приобрели рыбоперерабатывающие базы. В оленеводстве стала применяться эффективная технология - внедрена противооводная обработка оленей, развернуто строительство корралей, забойных пунктов, аммиачных ледников, мастерских по обработке оленьих шкур и т.п.

    Маломощные колхозы в 1950 г. были укреплены. Для успешного развития хозяйства и культуры большое значение имело постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по дальнейшему развитию экономики и культуры народностей Севера», принятое 16 марта 1957 г. В нем отмечалась необходимость учитывать особенности уклада жизни народностей Севера, их обычаи и традиции, указывалось на имеющиеся недостатки в школьном строительстве, в подготовке кадров национальной интеллигенции.

    В связи с этим контингент учащихся из народностей Севера в высших и средних специальных учебных заведениях, находящихся на полном государственном обеспечении, был значительно увеличен, чтобы подготовить специалистов для всех отраслей хозяйства и культуры районов Севера (6).

    Последние два десятилетия являются особым периодом в экономической жизни Севера. В эти годы развернулось широким фронтом освоение недр приполярных районов. Западная Сибирь стала основной базой по добыче нефти и газа. С Севера на юг, в центр страны и за ее пределы пролегли мощные газо- и нефтепроводы. На Таймыре усилилась добыча цветных металлов. В районах Северо-Востока (Якутия, Чукотка) производятся разработки полиметаллов и т.д.

    Развитие промышленности повлекло за собой большое увеличение численности населения в северных автономных округах: между переписями 1970 и 1979 гг. она возросла с 573 тыс. до 1 001 тыс. человек (7), т.е. почти в два раза. Индустриализация Севера сказалось и на промысловом хозяйстве, где заметна значительная часть коренного населения. Добывающие промыслы и оленеводство теперь развиваются на новых технико-экономических основах. Север стол важным звеном в народнохозяйственном комплексе страны.

    В этих условиях произошли изменения и в культуре народностей Севера. Особенно заметны они в бытовой сфере в связи с переходом значительной части населения на оседлый образ жизни. Так, расширились общественные связи. Глубокие изменения затронули все стороны образа жизни. В быт вошли новые формы досуга. Изменились даже вкусы. В недавнем прошлом (на памяти старшего поколения) на Севере готовили пищу без соли. Соления, острые приправы, уксус, горчица, перец вызывали отвращение у местных жителей. В последние десятилетия соль так же, как и специи, широко вошли в рацион питания.

    Активизировался и обмен культурными ценностями между отдельными группами народностей Севера в области одежды, обуви стало сказываться влияние моды.

    Поднялся уровень образования в автономных округах: число лиц с высшим образование на 1 тыс. чел. сельского населения со 198 чел. в 1970 г. возросло до 289 чел. в 1979 г., или на 46 %, а со средним - соответственно с 99 до 237, или на 132,4 %. За период между переписями у народностей Севера в 2-3 раза увеличилось число лиц с общим средним образованием. По распространению среднего образования народности Севера приблизились к уровню русских, украинцев и др. В настоящее время все северные автономные округа располагают собственной национальной интеллигенцией, это учителя, медики, зоотехники, ветеринары, партийные и советские работники. Сложились и группы творческой интеллигенции - литераторы, переводчики, резчики по кости, участники профессиональных ансамблей и т.д. Значительно расширилась занятость коренного населения в различных отраслях хозяйства, не связанных с традиционный промышленным производством. В этих условиях социально-профессиональная структура народностей Севера приблизилась к общесоветской (8).

    Все это способствовало дальнейшему расширению культурно-бытовых контактов коренных обитателей Севера с русскими, украинцами, якутами, коми и сближению культуры северян с культурой окружающих народов. На Севере в целом сложился «культурный климат», позволяющий удовлетворять запросы всего многонационального населения северного региона.

    В автономных округах и районах проживания народностей Севера в настоящее время действуют свыше 3,5 тыс. клубных учреждений, около 300 библиотек, более 4 980 киноустановок, более 300 агитационно-культурных бригад, значительная часть районов Севера пользуется телевидением (9).

    Обзор материалов о развитии культуры народностей Севера на отдельных этапах советского периода свидетельствует о глубоких последовательных преобразованиях в бытовом слое культуры, становлении профессионального искусства, о широком внедрении новых интернациональных элементов и сложных изменениях в соотношении отдельных компонентов культуры.

    На облик современной культуры народностей Севера значительное влияние оказывают традиционные формы северного промыслового хозяйства. Наряду с современными техническими средствами и способами ведения оленеводства, рыболовства, охоты, в полной мере сохраняет свою ценность применительно к этим отраслям хозяйства многовековой трудовой опыт и навыки, выработанные населением (10). Осваивая биологические ресурсы тайги и тундры, народности Севера вносят весьма заметный вклад в развитие народного хозяйства нашей страны.

    Не потеряли своего значения и многие элементы традиционной материальной культуры народностей Севера, такие, как зимняя меховая одежда, обувь, средства транспорта, орудия промысла, хотя имеются и широко используются новые формы (11). В связи с ценностью трудового опыта населения в настоящее время в школах введены уроки труда, где изучаются основы северного промыслового хозяйства. Во время летней практики учащиеся усваивают приемы выпаса оленей, способы охоты и т.д. Однако теперь традиционный опыт передается молодому поколению главным образом путей ученичества уже после окончания обучения в школе.

    Для понимания характера и особенностей современного состояния культуры народностей Севера несомненный интерес представляет вопрос о функционировании бытового слоя культуры, связанного с использованием родных языков, которые применяются в семейно-бытовой сфере, в однонациональных коллективах оленеводческих, зверобойных охотничьих и рыболовецких бригад. Родные языки преподаются в начальных классах северных школ в качестве предмета и играют важную социальную роль в сохранении единства старшего и молодого поколения, способствуя усвоению многих ценностей, издавна выработанных северянами (12).

    На значение родных языков народностей Севера., необходимость улучшения преподавания и дальнейшего их исследования обращено внимание в постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по дальнейшему экономическому и социальному развитию районов проживания народностей Севера», принятом в 1980 г. (13). Постановление способствовало развертыванию большой работы по преподаванию родных языков в начальных классах школ Крайнего Севера. За последние годы в связи с этим изданы комплекты учебников и учебных пособий на 14 языках народностей Севера, выпущено более 60 книг на чукотском, эвенском, эвенкийском, ненецком, мансийском, нанайском, хантыйском, корякском, нивхском, эскимосском и саамском языках. Следует отметить большую работу по созданию национально-русских и русско-национальных школьных словарей (14).

    Значительных успехов достигли в послевоенный период младописьменные литературы народностей Севера, раскрывающие мир обитателей тайги и тундры. В своих произведениях писатели и поэты-северяне творчески осмысляют советские преобразования, строительство новой жизни, показывают столкновения представлений старшего и молодого поколений, рисуют образы родной природы. Имена писателей чукчи Ю. Рытхеу, манси Ю. Шесталова, нивха В. Санги, поэтессы-чукчанки А. Кымытваль получили всесоюзную известность. Художественные произведения северян издаются на родных языках, на русском, языках народов СССР. Они публикуются и за рубежом. Следует отметить, что некоторые писатели-северяне создают свои произведения на русском языке, настолько он близок ныне здравствующему поколению коренных жителей Севера.

    В общественной жизни, делопроизводстве северных автономных округов в послевоенный период расширились функции русского языка. Немаловажным обстоятельством, способствующим этому, является и то, что в настоящее время большая часть коренного населения Севера проживает в крупных многонациональных поселках - центральных усадьбах совхозов и колхозов. Это отражается на современной языковой ситуации в зоне тайги и тундры.

    Для малочисленных народностей Севера как жителей Российской Федерации русский язык имеет особое значение. С русским народом северяне связаны историческими судьбами не одно столетие. Естественно, что среди народностей Севера национально-русское двуязычие получило более широкое распространение, чем в других регионах нашей страны. Согласно переписи 1976 г., лица, свободно владеющие русским языком, среди народностей Севера составляли 75,5 %, а в 1979. - 82,7 % (15). Полевые наблюдения этнографов-языковедов свидетельствуют о том, что молодежь, лица среднего возраста хорошо знают русский язык, читают на нем газеты, журналы, книги не встречают затруднений в понимании телевизионных передач, кинокартин и т.д. Национально-русское двуязычие облегчает знакомство не только с русской культурой, но и культурами других народов СССР. Связь, ассоциированность народностей Севера с русской культурой позволяет им воспринимать, приобщаться к таким, казалось бы, несвойственным им, сложным областям искусства, как опера, классический балет, киноискусство и т.д. Знание русского языка, образовательный уровень дают теперь возможность пользоваться этими синтетическими трудоемкими областями культуры, в прошлом вообще не доступными массам.

    В процессе современного развития социалистических национальных культур народностей Севера в них раскрываются общесоветские и национально-специфические черты. Так, неотъемлемыми элементами культуры чукчей являются обширная окружная сеть школ, техникумы, производственно-технические училища, медицинская служба - больницы, фельдшерско-акушерские пункты, амбулатории, аптеки, санитарная авиация; почтовая и телеграфная связь, современный транспорт, связывающий отдельные сельсоветы и районы с окружными и областными центрами, дома культуры, клубы, библиотеки, музеи, кинотеатры, агитационно-культурные бригады, обслуживающие производственные звенья и т.д. Эти блага - характерные элементы общесоветской культуры.

    Советская культура создается усилиями всех народов нашей страны. Свой вклад в ее развитие вносят и народности Севера. Следует отметить в этом процессе некоторые закономерности: в общесоветский фонд проникают главным образом национально-своеобразные элементы культуры народностей Севера, преимущественно профессиональные. Всесоюзную известность приобрело творчество эскимосских и чукотских резчиков по кости. Теперь это мастера-профессионалы. Широкую популярность в нашей стране и за рубежом, благодаря выступлениям профессиональных ансамблей - корякского «Мэнго» и чукотского «Эргырон» - завоевало хореографическое искусство северян. Произведения писателей и поэтов из числа народов Севера в переводах на русский язык стали достоянием всей советской литературы.

    Таким образом, в современной культуре народностей Севера в органическом единстве проявляются традиционные этнические черты, интернациональные и общесоветские элементы, сказывается и влияние русской народной культуры как следствие многовековых соседский связей.

    Анализ современного развития национальных культур народностей Севера позволяет сделать и ряд практических выводов. Один из них заключается в том, что в условиях массового проникновения на Север новых культурных общностей, широкого распространения средств кассовой коммуникации, очевидно, необходимы внимательное отношение, поддержка, защита национально-специфических традиционных корм искусства, что не позволит исчезнуть, забыть или обезличить подлинные национально-специфические элементы культуры.

    Создание процессональных хореографических ансамблей на Северо-Востоке потребовало известного приспособления народных танцев к условием сцены. Однако совершенно недопустимо, когда в северные народные танцы начинают вплетать хореографические элементы, характерные для других народов. Из этого не следует, что коллективы художественной самодеятельности должны исполнять только свои традиционные танцы, но нельзя в одном произведении смешивать разные традиции и выдавать за народные танцы то, что ими не является. Очень важно при исполнении национальных танцев квалифицированно использовать и соответствующий антураж: костюмы, разработанные с учетом элементов национальной одежды, декораций и т.п.

    То же самое следует сказать и об изобразительном искусстве. Естественно, что оно в настоящих условиях претерпевает изменения в связи с появлением новых тем, материалов, использованием новых технических приемов. Но при этом необходимо, чтобы искусство сохраняло свою самобытную основу, орнаментальные мотивы, характерные для каждой народности.

    В целом современная культура народностей Севера - сложная динамическая система, яркое своеобразное явление в ряду советских национальных культур.

    --------------

    1. Сергеев М. А. Некапиталистический путь народов Севера. Л., 1955. С. 4.

    2. Очерки истории Чукотки с древнейших времен до наши дней. Новосибирск, 1974. С. 74-75.

    3. Богораз В. Г. Народная литература палеоазиатов // Литература Востока. Пгр., 1919. Вып. I. С. 52.

    4. В данной статье культура рассматривается в широком филосовско-этнографическом смысле как вся полнота деятельности человека, как совокупность материальных и духовных ценностей. Подробнее об этом см.: Бромлей Ю. В. Очерки теории этноса. М., 1983. С. 88-143.

    5. Сергеев М. А. Указ. соч.; Осуществление ленинской национальной политики у народов Севера. М.: Наука, 1971. С. 9 - 65.

    6. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 8-е изд. М., 1971. Т. 7. С. 257-263.

    7. Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 г. М., 1972. Ч. I. С. 11, 13, 15; Численность и состав населения СССР по данным Всесоюзной переписи 1979 г. М., 1984. С. 10-12.

    8. Гурвич И. С. Некоторые черты современного этнического развития чукчей и коряков (изменения в этнической и социально-профессиональной структуре) //Этнокультурные процессы у народов Сибири и Севера, М., 1985. С. 144-157.

    9. Совершенствование комплексного культурно-бытового обслуживания. М., 1986. С. 3.

    10. Культурные традиции народов Сибири. Л.: Наука, 1980. 264 с.

    11. Соколова З. П. Современное этнокультурное развитие народов Севера по данным материальной культуры // Этнические культуры Сибири: Проблемы эволюции и контактов. Новосибирск, 1985. С. 10-15.

    12. Гурвич И. С., Таксами Ч. М. Социальные функции языков народностей Севера и Дальнего Востока СССР в советский период // Сов. этнография. 1965. № 2. С. 54-63.

    13. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 6-е изд. М., 1981. Т. 13. С. 568-576.

    14. Совершенствование комплексного культурно-бытового обслуживания в районах проживания народностей Севера. С. 35-26.

    15. Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 г. Т. IV. С. 31-33; Численность и национальный состав населения СССР по данным Всесоюзной переписи населения 1979 г. М., 1984. С. 72-73.

    /Современная духовная культура народов Сибири и Севера. Межведомственный тематический сборник научных трудов. Посвящается 70-летию лауреата Государственной премии ССР доктора исторических наук Ильи Самойловича Гурвича. Омск. 1989. С. 5-15./