ЎЎЎ 9-2. Гаіна Далганка. Этнограф Ільля Гурвіч. Ч. 9. Юкагіры. Сш. 2. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    [И. С. Гурвич]

                                                                              Глава I

                                                           ЮКАГИРСКАЯ ПРОБЛЕМА

                                              В СВЕТЕ ЭТНОГРАФИЧЕСКИХ ДАННЫХ

    Вопрос о роли юкагирских племен в древней истории Северной Азии и месте их своеобразной культуры среди северосибирских культур после исследования, фактически открытия, В. И. Иохельсоном юкагирского языка и фольклора привлек к себе внимание широких кругов этнографов как в нашей стране, так и за рубежом. Эта проблема волнует этнографов, археологов, лингвистов, антропологов и в настоящее время.

    Изучение В. И. Иохельсоном в 1890-х гг. языка малочисленных юкагирских групп, затерянных в просторах Колымского края, показало несхожесть его с языками народов, окружавших юкагиров, а записанные исследователем образцы юкагирских преданий и легенд приоткрыли завесу над яркой, архаической, по существу неолитической, культурой охотников и рыболовов [Иохельсон В. И. Предварительный отчет об исследованиях инородцев Колымского и Верхоянского округов. — «Известия ВСОРГО», 1898, ч. 29, №1; Он же. По рекам Ясачной и Коркодону. Древний и современный юкагирский быт и письмена. — «Известия РГО», 1898, т. 34, вып. 3; Он же. К. вопросу об исчезнувших народностях Колымского округа. — «Известия ВСОРГО», 1897, т. 28, № 2; Он же. Бродячие роды тундры между реками Индигиркой и Колымой, их этнический состав, наречие, быт, брачные Я иные обычаи и взаимодействие различных племенных элементов. — «Живая старина», 1900, X, вып. 1-2; Он же. Образцы материалов по изучению юкагирского языка и фольклора. — «Известия АН», сер. VI, IX, 1898, № 2; Он же. Материалы по изучению юкагирского языка и фольклора, собранные в Колымском округе, ч. I. Спб., 1900.].

    Юкагирские и якутские предания, повествующие о том, что юкагиры в прошлом были многочисленным народом, исторические свидетельства, восходящие к XVII в., позволили В. И. Иохельсону, а вслед за ним В. И. Огородникову обосновать положение о широком расселении в прошлом юкагирских племен [Огородников В. И. Очерки истории Сибири до начала XIX столетия, ч. II, вып. 1. Владивосток, 1924, с. 54, 61.].

    Архивные материалы, собранные Б. О. Долгих, дали возможность реконструировать картину расселения и численности юкагиров ко времени появления русских в Восточной Сибири. В XVII в. юкагиров было около 4500-5000 чел. Юкагирские племена занимали материковые районы от низовий Лены до Анадыря. На западе они соприкасались с тунгусами, на юге — с ламутами, на востоке — с чукчами и коряками. Юкагиры в XVII в. распадались на 12 племенных, или локальных, групп.

    В бассейнах Лены и Яны обитали яндагирцы, омолоевцы, хромовцы, в бассейне Индигирки — олюбенцы, янгинцы, широмбойцы, в бассейне Алазеи и Колымы — алайцы, омокцы, когимцы, лавренцы, в бассейне Анадыря — чуванцы, анаулы, ходынцы [Долгих Б. О. Родовой и племенной состав Сибири в XVII веке. — «Труды ИЭ, новая серия», М., 1960, т. LV, с. 379-442.]. В свете этих документальных данных несомненно, что юкагиры в XVII в. к приходу русских представляли собой сильную и многочисленную, по масштабам Северной Сибири, группировку родственных племен.

    В древности юкагиры, видимо, занимали еще более значительную территорию. О том, что на Оленеке жили юкагиры, свидетельствует фольклор: противник Урэн-Хосуна, героя оленекских героических сказаний Ункэбил-Хосун прямо назван в одной из легенд «юкагиром» [Гурвич И. С. Оленекские и анабарские якуты. (Канд. дисс). БИЛ.]. Юкагиры заходили в низовья Лены и в середине XVII в. [Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах. М. - Л., 1952, с. 276-277.]

    Характерно, что в этой обширной области от Оленека до устья Анадыря археологическими исследователями выявлена своеобразная неолитическая культура, имевшая свой специфический путь развития, особые этапы смены типов керамики [Окладников А. П. История Якутской АССР. Т. I. Якутия до присоединения к Русскому государству. М. - Л., 1955, с. 280-293; Ленские древности. Т. I. II, III. Якутск, 1945, 1946, 1950; Мочанов Ю. А. Многослойная стоянка Белькачи I и периодизация каменного века Якутии. М., 1969; Окладников А. П., Гурвич И. С. Древние поселения в дельте р. Индигирки. — КСИЭ, 1957, вып. 27.]. Совпадение ареалов распространения этой культуры с расселением юкагирских племен позволило А. П. Окладникову и М. Г. Левину высказать предположение, что именно предки юкагиров составляли древнейший известный нам этнический пласт населения Якутии и прилегающих к ней северо-восточных районов [Окладников А. П. История Якутской АССР. Т. I, с. 268-292; Левин М. Г. Этническая антропология и проблемы этногенеза народов Дальнего Востока. — «Труды ИЭ, новая серия». М., 1958, т. XXXVI, с. 153-154, 204.].

    В духовной культуре юкагиров действительно отразился ряд весьма архаических моментов. Однако, когда юкагирская культура подверглась научному изучению, многие самобытные черты ее оказались уже стертыми. Если тогда юкагиры еще соблюдали некоторые своеобразные обычаи, сохраняли свой язык и фольклор, то в области материальной культуры каких-либо специфических черт, отличных от соседей — эвенов и якутов, В. И. Иохельсону не удалось обнаружить. Это явление находит объяснение в этнической истории юкагиров за последние три столетия.

    Этническая история юкагиров [Приводимые в этом разделе краткие данные по этнической истории юкагиров с XVII до начала XX в. представляют собой экстракт из монографии И. С. Гурвича «Этническая история северо-востока Сибири. — «Труды ИЭ, новая серия», М., 1966 т. 89, с. 11-24, 65-76, 136-150, 216-224.]. В область расселения юкагиров задолго до прихода русских проникали тунгусы (эвенки). В XVII в. в низовьях Лены и Оленека обитали тунгусы Азянского, Синигирского и Лалагирского родов. Большая группа якутов в XVII в. обосновалась в верховьях Яны, потеснив юкагиров. В верховья Колымы с Охотского побережья проникали ламуты (эвены).

    Взаимоотношения между юкагирами и их соседями, судя по казачьим отпискам, были весьма сложными. Мирные, обменные связи перемежались с вооруженными столкновениями. Нередко враждовали между собой и отдельные юкагирские  племена. Так, юкагиры-олюбенцы, занимавшие нижнее течение Индигирки, совершали набеги на юкагиров-янгинцев, осваивавших среднее течение этой реки. Горные индигирские юкагиры Шоромбойского рода нападали на алазейских тундровых юкагиров. Борьба между этими юкагирскими группами, видимо, велась за охотничьи угодья.

    Столкновения, перемещения, обменные и брачные связи с соседями, имевшие место до прихода русских, вызывали, очевидно, очень медленные и постепенные этнические изменения.

    Включение юкагирских земель в состав Русского государства уже в XVII в. привело к значительным изменениям в их хозяйстве, расселении и численности. К юкагирам в большом количестве стали проникать железные орудия — ножи, пальмы, топоры, стрелы, наконечники копий, иглы, проколки, сверла и т. д. Пережиточный неолит во второй половине XVII в., по существу, сменялся железным веком.

    Неурядицы первых лет после проникновения служилых и промышленных людей в бассейны Яны, Индигирки, Колымы и Анадыря, когда в этих окраинных районах Ленского воеводства еще не был установлен элементарный правопорядок, крайне отрицательно сказались на существовании многих юкагирских групп. От произвола казачьих военачальников, хищнических устремлений проникавших на север авантюристов, столкновений со сборщиками ясака особенно пострадали пешие оседлые юкагиры, привязанные своим хозяйством к низовьям рек.

    Ясачный гнет, система аманатов-заложников нарушали традиционный хозяйственный уклад юкагиров. Ясачные поборы, притеснения со стороны казачьих начальников послужили причиной ряда перемещений юкагирских родов. Отдельные группы юкагиров перешли с р. Омолой на Яну, некоторые семьи переселились с верховий Колымы в бассейн среднего течения реки.

    Во второй половине XVII в. усилилось проникновение в юкагирские земли их соседей, уклонявшихся от уплаты ясака. В этих условиях участились вооруженные столкновения юкагиров с ламутами, чукчами и коряками. Междоусобицы, несомненно, сказались на уменьшении численности юкагиров, но основной причиной этого явления были оспенные эпидемии 1669 и 1691-1694 гг. Так, от оспенного поветрия 1690-х гг. погибло около половины алазейских юкагиров, вымерли все юкагиры, платившие ясак в Омолонское зимовье. В целом в конце XVII в. численность юкагиров сократилась с 4500 до 2535 чел., или на 44%. В опустевших юкагирских землях стали селиться якуты, ламуты, тунгусы. В конце XVII в. в янских и индигирских зимовьях, пришельцы уже упоминаются в качестве постоянных плательщиков ясака.

    В начале XVIII в. происходит постепенное сближение немногочисленных потомков некогда могущественных северо-западных юкагирских племен с пришельцами. В Усть-Янском зимовье юкагиры составляли в это время лишь одну треть населения, на Индигирке численность юкагиров и эвенов была примерно равной, такое же соотношение этих народностей сложилось и в верховьях Колымы. В 1730-х гг. ни в одном из ясачных зимовий северо-востока Якутии юкагиры не составляли большинства населения. В это время первоначальные наименования юкагирских родов еще продолжали упоминаться в официальных документах. В целях сохранения этих родов как податных единиц местная администрация зачисляла в юкагирские роды пришельцев из других зимовий, преимущественно эвенов. Но в 1769 г. Первая ясачная комиссия частично упразднила старые юкагирские роды, заменив их новыми административными родами. В Усть-Янском зимовье из Омолоевского, Каменного и Хромовского родов был образовал Омолойский юкагирский род. В Зашиверском зимовье из Шоромбойских родов Каменного юкагирского рода и ламутов был образован Каменный юкагирский род. В Верхнеколымском зимовье упоминаются три рода: Коркодонский (Нартицын), Рыбников и Ушканский, в Нижнеколымском — два Омолонских и три Юкагирских.

    Анадырские юкагиры — чуванцы и ходынцы — в начале XVIII в. были привлечены служилыми людьми к походам на Чукотку и Камчатку. Столкновения с чукчами и коряками ухудшили положение северо-восточных юкагиров. Во второй половине XVIII в. часть юкагиров-ходынцев, поддержавших коряков, сблизилась с ними, группа юкагиров-чуванцев была разгромлена чукчами, а большая часть северо-восточных юкагиров поселилась около русских зимовий. К этому времени юкагиры многое позаимствовали из русской культуры.

    В ясачных книгах начала XVIII в. уже упоминаются новокрещенные юкагиры. В первой половине XVIII в. значительная часть юкагиров была обращена в христианство. Это способствовало сближению их с русскими казаками и с русскими старожилами, облегчало браки между ними.

    К пачалу XIX в. территория, занимаемая юкагирами, резко сократилась. На северо-востоке в юкагирские области — бассейны Анадыря и Чауна, воспользовавшись ослаблением чуванцев и ходынцев, проникли чукчи; на Колыме, Индигирке и Яне резко расширились районы расселения якутов и эвенов. Следует отметить, что судьбы отдельных юкагирских групп в XIX в. оказались различными. На протяжении этого периода резко уменьшилась численность колымских юкагиров, иной облик приобрела их традиционная культура. В начале XIX в. в низовьях Колымы изменились пути миграций диких оленей, а в верховьях уменьшилось поголовье лосей. В 1810 г. верхнеколымские юкагиры испытали жестокий голод и были спасены от смертп благодаря русскому населению Среднеколымска, пожертвовавшему продовольствие для голодающих. Голодовки в зимне-весенние месяцы испытывали как верхнеколымские, так и нижнеколымские поречные юкагиры на протяжении всей первой половины XIX в. В связи с этим на юкагирских родах накопилась огромная недоимка. В 1844-1845 гг. от голода погибло несколько семей алазейских юкагиров. Голод вызвал значительные перемещения юкагиров в пределах Колымы. Вследствие переселения юкагиров в русские поселки часть юкагиров освоила русский язык и сблизилась с русскими старожилами. Кочевые верхне- и нижнеколымские юкагиры сблизились с эвенками. Долгое проживание чуванцев под защитой русских и совместный промысел привели к тому, что чуванский диалект юкагирского языка уже в середине XIX в. исчез не только в низовьях Колымы, но и на Анадыре.

    В середине XIX в. исчез юкагирский язык в тундре между Леной и Яной и между Яной и Индигиркой. Потомки юкагиров перешли па эвенский и якутский языки. Согласно X народной ревизии (1859 г.), общая численность юкагиров Колымского округа, объединенных в 8 родов, составляла 886 чел. Ревизией были выявлены юкагиры и в Верхоянском округе, но в их число вошли не только юкагиры, давно ассимилированные эвенами, но и эвены Кункугурского, Буяксирского и Тюгясирского родов.

    В 1884 г. эпидемия оспы охватила Колымский округ и принесла огромный ущерб и кочевым, и оседлым поречным юкагирам. В 1889 г. оспенная эпидемия вновь разразилась в этом округе. От оспы почти полностью вымер II Алазейский юкагирский род.

    Перепись 1897 г. выявила 544 юкагира (без группы, слившихся с чукчами, коряками и эвенками). Таким образом, численность юкагиров уменьшилась по сравнению с 1859 г. на 342 чел. (38%).

    Анализ материалов этой переписи показывает, что юкагиры в корце XIX в. представляли собой ряд групп, вкрапленных в массивы якутского, русского и эвенского населения. Так, в верховьях Колымы в районах обитания верхнеколымских юкагиров жили якуты IV Мятюжского наслега Колымского округа и якуты-выходцы из Баягантайского улуса Якутского округа. Здесь кочевали и ламуты II Дельянского рода.

    Юкагиры I и II Алазейского родов кочевали в тундре между Колымой и Алазеей совместно с эвенами из Кункугурского и Дельянского родов. По словам наших информаторов, они входили в особый род, или наслег, Хододю, с тунгусами Бетильского рода, считавшимися здесь особым населением под названием «хангай», и чукчами. Эвены и эвенки численно преобладали в Нижнеколымской тундре. Согласно переписи 1897 г., только в I и II Каменных родах, именовавшихся в переписных материалах как «хангай», было 138 мужчин и 124 женщины [Патканов С. К. Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев, т. III. — «Записки РГО по отделению статистики», 1912, т. XI, вып. 3, с. 716-717.].

    На территории Нижнеколымского русского мещанского общества жили обрусевшие члены Омотских и I Омолонского родов. Из 544 обследованных переписью юкагиров только две кочевые группы, верхне- и нижнеколымская, пользовались родным языком, остальные юкагиры (78%) говорили на русском и эвенском языках. Но юкагирским языком, как показала перепись, пользовалась часть эвенов, сблизившихся с юкагирами. Общая численность юкагироязычного населения в конце XIX в. достигала, видимо, 450-500 чел.

    Таким образом, большая часть так называемых юкагирских родов представляла собой сложные образования, состоявшие из потомков юкагиров, эвенов, эвенков и русских. Прямых потомков юкагиров, сохранивших родной язык, самосознание и некоторые черты культуры, судя по данным переписи, было всего 150—200 чел. Однако в связи со строгими экзогамными запретами и эти юкагиры, видимо, находились в родстве с эвенами, якутами и русскими [Гурвич И. С. Была ли известна юкагирам экзогамия? — СЭ, 1969, № 2.].

    Похозяйственная перепись 1926/27 г. выявила 454 юкагира. В Колымском округе, но этим данным, проживало 120 чел., однако, по материалам Н. И. Спиридонова, только верхнеколымская юкагирская группа насчитывала 136 чел. Перепись 1959 г. зарегистрировала 440 юкагиров, в том числе 130 чел. в Верхнеколымском районе.

    Сравнение этих данных с материалами предыдущих переписей создает впечатление, что в верховьях и низовьях Колымы имеются устойчивые, хотя и небольшие массивы юкагирского населения. Однако обследования, проведенные нами в 1951, 1956, 1959 гг., выявили иную картину.

    Современные этнографические группы юкагиров и их соседи. Уже в конце XIX в. юкагиры состояли из нескольких разобщенных, не связанных между собой этнографических групп, не имевших ни общего самоназвания, ни общего самосознания. По существу, термин «юкагиры» представлял собой собирательное административное понятие, прилагаемое к нескольким различным по облику хозяйства и культуры группам, из которых только две, верхне- и нижнеколымская, в конце XIX в. сохраняли некоторые черты сходства в языке. Юкагирами значились и обрусевшие потомки поречных юкагиров, обитавшие в низовьях Колымы, по Анюю и Омолону. Обособленную группу юкагирского этноса представляли русскоязычные чуванцы долины Анадыря. По происхождению с юкагирами были связаны кочевые чукото- и корякоязычные чуванцы южной части Чукотского полуострова и северной части Камчатки. К юкагирам причисляли также эвено- и якутоязычных охотников на дикого оленя, кочевавших между Индигиркой и Яной.

    Нижнеколымские юкагиры, сохранившие родной язык, соприкасались с эвенами, якутами, нижнеколымскими чукчами и русскими старожилами; верхнеколымские находились в окружении якутов и эвенов.

    Таким образом, от юкагирского этнического пласта к началу XX в. остались лишь отдельные островки, окруженные пришлым населением. Что же представляли собой юкагиры в 1950-е гг?

    В 1956 г. в юкагирско-якутском колхозе «Светлая жизнь» Верхнеколымского района Якутской АССР, значилось 45 хозяйств, в том числе 16 юкагирских, 2 эвенских, 7 якутских, 3 русских, 9 якуто-юкагирских, 6 эвено-юкагирских, 2 русско-юкагирских. Кроме того, в пос. Нелемное вне колхоза проживало несколько смешанных в национальном отношении семей, в том числе 4 русско-юкагирских, 2 русско-якутских и 1 татарско-эвенская. В пос. Зырянка (центр Верхнеколымского района) насчитывалось 2 русско-юкагирские семьи. Такое значительное количество смешанных семей свидетельствует об интенсивности ассимиляционных процессов, получивших развитие в верховьях Колымы.

    Почти все члены колхоза «Светлый путь» в 1959 г., были двуязычны, а некоторые многоязычны. Из опроса удалось выяснить, что владели двумя языками: юкагирским и якутским — 14 чел., юкагирским и русским — 1 чел., эвенским и якутским — 3 чел., якутским и русским — 49 чел.; владели тремя языками: юкагирским, якутским и русским — 31 чел., юкагирским, эвенским и якутским — 7 чел., эвенским, якутским и русским — 12 чел.; владели четырьмя языками: юкагирским, эвенским, якутским и русским — 10 чел.

    Разговорным языком в юкагирских, эвено-юкагирских семьях был юкагирский или эвенский язык. Поэтому молодежь знала эти языки или понимала речь своих родичей. Дети юкагиров в пос. Нелемное обучались на русском языке. Делопроизводство в колхозе «Светлая жизнь» велось па русском языке, но на собраниях говорили по-якутски, иногда по-русски и очень редко по-юкагирски.

    Старики-юкагиры жаловались, что юкагирский язык забывается. Действительно, юкагирские названия многих предметов были забыты, вместо них употреблялись русские или якутские термины. В разговоре часто с юкагирского языка переходили на якутский, вставляли русские фразы.

    Крайне малочисленное подразделение верхнеколымских юкагиров представляли собой коркодонские юкагиры, жившие в Балыгычанском сельсовете Среднеканского района Магаданской области. В 1956 г. в колхозе им. Третьей пятилетки этого района проживало 6 юкагирских семей, не считая юкагиров-одиночек. Всего в этом колхозе было 30 хозяйств. По данным Среднеканского райисполкома, в этом районе проживало тогда всего 35 юкагиров. В 1959 г. в пос. Балыгычап нами была выявлена 1 юкагирская семья, 3 юкагирско-русские и 1 юкагирско-якутская. Всего юкагиров насчитывалось 20 чел. Отдельные юкагиры в связи с семейными обстоятельствами, по словам наших информаторов, выехали из этого наслега.

    В 1959 г. население пос. Балыгычан состояло в основном из якутов и русских. В колхозе им. Третьей пятилетки насчитывалось более 90 чел., в том числе трудоспособных мужчин — 28, женщин — 19, престарелых — 7, детей — 38. Молодежь в смешанных юкагирско-якутских и юкагирско-русских семьях причисляла себя к якутам или русским. Все коркодонские юкагиры помимо своего родного языка владели якутским, а некоторые и русским.

    Связи между коркодонскими и нелемнскими юкагирами из-за трудностей сообщения в 1950-х гг. почти не поддерживались. Однако те и другие указывали, что они находятся в родстве.

    Несомненный интерес представляют данные об этнической принадлежности, полученные от юкагироязычного населения верховий Колымы. Члены бывшего Ушканского юкагирского рода и безоленные члены II Дельянского ламутского рода, по словам наших информаторов, еще до Октябрьской революции говорили по-юкагирски, вели однотипное хозяйство и вступали между собой в браки. Так, М. Г. Лихачева (60 лет), назвавшая себя юкагиркой, показала, что она урожденная Тайшина и по отцу считалась ламуткой (эвенкой), но мать ее юкагирка из семьи Шалугиных. А. И. Дьячкова (71 год) указала, что она юкагирка, урожденная Шадрина, мать тоже юкагирка, но дед по матери ламут, а бабка наполовину якутка. Н. М. Лихачев (48 лет), юкагир, отметил, что его мать якутка из семьи Тайшиных. С. М. Дьячков (47 лет), юкагир, показал, что отец его юкагир, но родственники со стороны матери — якуты и русские. А. Н. Турпанов (64 года) сообщил, что родители его юкагиры, но дед по отцу происходил из русских среднеколымских мещан, а бабка и дед по матери — от ламутов (эвенов). Н. А. Шалугин (65 лет) указал, что его отец и мать — юкагиры, а бабка по матери — якутка из семьи Спиридоновых. А. Дьячков (65 лет), юкагир, сообщил, что его дед и бабка по отцу — эвены (ламуты) и даже кочевали с оленями, отец еще знал эвенский язык, но жил с юкагирами и женился на юкагирке. Сам А. Дьячков владеет только юкагирским и якутским языками. Н. А. Тайшин (87 лет) родился на Коркодоне от эвена из II Дельянского рода, отец был женат на «ламутке», однако жил среди юкагиров. Сам он владеет юкагирским, якутским и эвенским языками, женат на юкагирке, себя считает юкагиром, но согласен и на причисление к ламутам (эвенам).

    Упразднение старых административных единиц привело к тому, что разделение юкагироязычного населения на ушканцев и членов II Дельянского рода стало забываться. Объюкагиревшие потомки II Дельянского рода — Дьячковы, Солнцевы, Тайшины, утерявшие эвенский язык, стали причислять себя к юкагирам.

    Материалы, собранные нами в 1956 и 1959 гг., показали, что местная верхнеколымская традиция относит к юкагирам фамилии Шалугиных, Спиридоновых и Лихачевых. Семьи, носящие фамилии Дьячковых, Слепцовых, Шадриных, Долгановых, считаются в родстве с эвенами (ламутами) II Дельянского рода, именовавшегося здесь и Ламухинским. Однако сами члены этих семей при опросе, проведенном в 1956 г., называли себя юкагирами. Юкагиры Слепцовы и Турпановы считались в родстве с соседними верхнеколымскими якутами [Интересные данные о смешении юкагиров с соседями привел К. Дыдик. Из опрошенных им 42 коркодонских и нелемнских юкагиров 9 показали, что их родители (отец и мать) были другой национальности, 17 — что дед или бабка и в 4 случаях — один из прадедов (Дыдик К. Юкагиры.— «Колымский альманах», 1940, кн. 1, с. 78-79).].

    От недавних браков с русскими среди юкагиров появились фамилии Шохины, Стешневы, Мочулины. Юкагиры-старики хорошо помнили о своей принадлежности к Ушканскому юкагирскому роду, но никаких воспоминаний о существовавших в XIX в. в верховьях Колымы Рыбниковском и Нартицыном родах не сохранили.

    Нижнеколымские юкагиры в 1959 г. проживали на территории трех наслегов — Халерчинского, Олерского и Походского. В Халерчинском наслеге (колхозе «Турваургин»), по материалам наслежного Совета, в 1959 г. значился 191 двор, в том числе 51 хозяйство одиночек. Но во всем этом наслеге обнаружилась одна юкагирская семья, 12 чукотско-юкагирских, или юкагирско-чукотских, 3 эвенко-юкагирские и 2 якутско-юкагирские. Всего в Халерчинском наслеге было 34 юкагира, из них 29 входили в смешанные семьи. По численности в Халерчинском наслеге преобладали чукчи, якуты, эвены. В связи с этим юкагиры в основном были многоязычны. Кроме родного языка они владели эвенским, чукотским, якутским, а иногда и русским.

    В Олерском наслеге было выявлено 13 юкагирских семей, 12 юкагирско-эвенских, 5 якуто-юкагирских, 2 чукотско-юкагирские и 3 одиночки юкагира. Из 92 юкагиров, выявленных в этом наслеге, 58 входили в однонациональные и 34 в смешанные семьи. Большинство олерских юкагиров также оказались многоязычными. В связи с многоязычием, преобладанием смешанных семей национальное самосознание всего кочевого населения Нижеколымской тундры, в особенности юкагиров, оказалось крайне неопределенным. Многие лица при опросе затруднялись отнести себя к какой-либо определенной национальности, соглашались быть причисленными одновременно и к эвенам, и к юкагирам, и к чукчам [Гурвич И. С. Этнографическая экспедиция в Нижнеколымский и Среднеколымский районы Якутской АССР в 1951 г. — СЭ, 1952, № 3, с. 203.]. Записанные в похозяйственные книги юкагиры нередко показывали себя эвенами, и наоборот, лица, числившиеся эвенами, относили себя к юкагирам. Поэтому данные о численности юкагиров в Нижнеколымском районе являются весьма приблизительными.

    Отметим, что вплоть до коллективизации национальное самосознание здесь подменялось представлением о родовой принадлежности. Местная традиция бесспорно относила к юкагирам-одулам тех лиц, предки которых входили в роды Алаи, Вогарил, Эрбэткэн (II Алазейский), а к эвенам — тех, кто входил в род Хододил. Однако молодые люди уже в 1951 г. в родовом делении разбирались слабо. Этноним «одул» — самоназвание тундровых юкагиров, в Нижнеколымском районе часто распространялся и на тундровых эвенов. Некоторые из наших информаторов утверждали, что «одул» это одно из наименований эвенов (ламутов) [Сообщения И. Е. Курилова (юкагир, 89 лет), А. С. Третьякова (эвен, 69 лет) и др.]. Напротив, этноним «юкагир» применялся тундровым нижнеколымским населением для обозначения оседлых, обруселых поречных юкагиров. Верхнеколымских юкагиров нижнеколымские не считали родственной группой. Свой диалект нижнеколымские тундровые юкагиры называли хангайским языком в отличие от верхнеколымского — одульского, а эвенский язык именовали «илкан». Следует указать, что термин «хапгай» рассматривался как собирательное наименование всех кочевых жителей тундры, кроме чукчей, термин «хулдача» — как наименование эвенов, а словом «йохол» называли якутов.

    Опрос тундровых юкагиров и эвенов Олерского наслега Нижнеколымского района показал, что эти две группы издавна заключали между собой браки. Так, Г. Н. Третьяков (53 лет), считающий себя эвеном, указал, что его отец и дед — эвены из рода Хангай, мать — юкагирка (одулка) из рода Эрбэткэн. М. И. Лаптева (55 лет), считающая себя юкагиркой (одулкой), отметила, что ее отец — эвен-хулдача, а бабка по отцу — одулка из рода Алаи, мать происходила из этого же рода. И. К. Курилов (55 лет), назвавший себя юкагиром-одулом, показал, что отец и дед по отцу были юкагирами-одулами из рода Хангай, бабка по отцу — эвенка с восточной стороны Колымы, а мать — эвенка из рода Хододил. И. Е. Курилов (89 лет), юкагир-одул, рассказал, что его отец — юкагир из рода Хангай, а мать — юкагирка из рода Алаи. Н. Е. Третьяков (44 лет), считающий себя эвеном, отметил, что и отец и мать происходили из наслега Хододил, из неродственных семей. А. С. Третьяков (69 лет), показавший себя эвеном, рассказал, что его отец — эвен из Хододилского наслега, а мать — юкагирка из Хангайского наслега, урожденная Курилова. Н. И. Лаптев (54 лет), назвавший себя юкагиром, указал, что его родители — одулы из Хангайского наслега.

    Характерно, что Хангайский наслег, по словам одних наших информаторов, являлся эвенским, а других — юкагирским. Объясняется это не только нечеткостью этнических представлений населения, но и тем, что эвены Бетильского рода, вошедшие в этот наслег еще в XIX в., восприняли юкагирский язык. Согласно бытующему в Нижнеколымском районе преданию, предки хангайцев пришли в алазейско-колымскую тундру издалека. Они когда-то жили южнее Якутска и даже около Иркутска [Сообщение Г. Н. Третьякова (эвен, 53 лет).]. Нам пришлось слышать рассказ о том, что 9 семей хангайцев бежали в колымскую тундру от какой-то болезни [Сообщение И. К. Курилова (юкагир, 53 лет).].

    По словам И. Е. Курилова, Г. Н. Третьякова, А. К. Третьякова, Хангайский наслег перед Октябрьской революцией считался главным в Нижнеколымской тундре. К нему присоединились юкагирские роды, поредевшие после эпидемии оспы, в частности потомки II Алазейского рода. К этому нужно добавить, что большинство наших информаторов не различало понятия наслег (объединение нескольких родов) и род (низовая административная единица, объединявшая несколько семей). Податные единицы Алаи, Хангай, Хододил, Кункугур, Эрбэткэн определялись населением то наслегами, то родами. Отдельные фамилии считались отцовскими кровными родами. Так рассматривали Куриловых, Атласовых, Ягловских, Трифоновых в составе Хангайского наслега.

    В отличие от якутских административных единиц юкагирские и эвенские не имели определенной территории, закрепленной за ними, хотя считалось, что угодья по р. Чукочьей принадлежат роду Алаи (I Алазейский юкагирский род), а по р. Алазее — роду Хододил. Однако по Чукочьей кочевали и хапгаи, а по Алазее в прошлом жили и члены рода Эрбэткэн (этот род вымер от эпидемии оспы в конце XIX в.). Не существовало точного распределения охотничьих угодий и между отдельными семьями, однако обычно Третьяковы кочевали по восточным притокам Алазеи — Кусахан-Аттаах и другим, рыбачили около оз. Круглого в 30 км от Олерского озера; Татаевы — по долине Алазеи; Лаптевы — по западным притокам Алазеи; Ягловские — по западному берегу Чукочьей; Атласовы — по восточному берегу этой реки. Это распределение было весьма условным и часто нарушалось.

    Таким образом, наши расспросные данные подтверждают положение В. И. Иохельсона о тесных хозяйственных, соседских и родственных связях юкагиров и юкагиризированных тунгусов (эвенов), кочевавших между Алазеей и Колымой. Причем это юкагироязычное население постоянно контактировало с эвенами и чукчами, также осваивавшими нижнеколымскую тундру.

    В целом материалы этнографических наблюдений показывают, что как верхне-, так и нижнеколымские юкагиры представляют собой весьма аморфные этнолингвистические группы. Юкагиры не только живут среди численно преобладающего инонационального населения, но и большая часть их вкраплена в смешанные семьи.

    При переписи к юкагирам нередко относят и оленеводов низовий Индигирки, обитателей Юкагирского наслега Аллаиховского района. Действительно, в этом наслеге имеется несколько семей, считающихся юкагирами.

    Во время этнографической поездки па Индигирку в 1951 г. нам удалось выяснить, что членов бывшего Каменно-Юкагирского рода, называвших себя «дуткиль», окружающее население именовало юкагирами. Однако эти юкагиры, Щербачковы, Едукины, Дуткины и Трофимовы, по существу, ничем не отличались от эвенов, кочевавших совместно с ними па той же территории между Индигиркой и Алазеей и Индигиркой и Яной. «Юкагиры» лишь пользовались особым говором эвенского языка. В советское время члены Буяксирского, Кункугурского, Каменно-Юкагирского родов вошли в Юкагирский наслег Аллаиховского района и практически образовали единую этнографическую группу эвенов [Гурвич И. С. Этнографическая экспедиция в бассейн р. Индигирки. — КСИЭ, 1953, вып. XIX, с. 35-39.].

    Во время работы экспедиции в Юкагирский наслег Аллаиховского района были направлены члены экспедиции фольклорист-юкагир А. Н. Лаптев и специалист по эвенскому языку И. Лебедев.

    А. Н. Лаптеву удалось выявить 19 чел., владеющих, по представлениям местного населения, «юкагирским» языком. Однако беседы с этими лицами показали, что язык тундровых аллаиховских «юкагиров» не имеет ничего общего с тундровым диалектом юкагирского языка. Сами себя аллаиховские юкагиры не отождествляли с колымскими юкагирами, указывая на свою близость к эвенам. Это привело А. Н. Лаптева к заключению, что в Аллаиховском районе юкагиров нет, хотя там значилось 52 юкагира.

    Исследование грамматики и лексики «юкагирского» говора Аллаиховского района, проведенное И. Лебедевым, показало, что этот говор близок к томпонскому и момскому говорам эвенского языка. В ходе исследования юкагирского говора выявилось лишь несколько лексических заимствований из юкагирского тундрового диалекта. Это позволило И. Лебедеву сделать вывод о полной ассимиляции аллаиховских юкагиров эвенами.

    В отличие от юкагиров их соседи — верхнеколымские якуты, верхнеколымские, нижнеколымские и аллаиховские эвены, колымские чукчи, русские старожилы-индигирщики и колымчане — представляли собой и в период обследования сравнительно многочисленные и устойчивые этнографические единицы. Они оказали влияние и на хозяйство, и на культуру юкагиров, ассимилировали отдельные юкагирские группы, семьи и сами унаследовали некоторые юкагирские приемы охоты, рыболовства, отдельные юкагирские представления.

    Огромное влияние на юкагиров оказали их древние соседи — эвены. Как нижнеколымские, так и верхнеколымские эвены, за исключением семей, сблизившихся с юкагирами, сохраняли свой язык и свои культурные особенности.

    Основой существования эвенов была охота на дикого оленя, лося, пушных зверей. Подсобную, но весьма важную роль в их хозяйстве играло транспортное, в значительной мере верховое и вьючное оленеводство. В отличие от юкагиров, эвены вели более подвижный образ жизни. Эвенские группы, окружавшие юкагиров, постоянно пополнялись эвенами, выходцами с Охотского побережья, из горных районов Южной Якутии.

    Эвены Нижнеколымской тундры вступали в браки с юкагирами и чукчами. Некоторые эвены работали пастухами у чукчей-оленеводов. Как и юкагиры, эвены часто общались с якутами, выменивали у них на мясо и шкуры оленей конский волос, сети, чай, порох, свинец.

    Длительное соседство нижнеколымских эвенов с юкагирами привело к тому, что материальная культура и хозяйство этих двух групп уже в конце XIX в. стали по существу однородными.

    Напротив, хозяйство верхнеколымских эвенов-оленеводов резко отличалось от хозяйства юкагиров, обитавших по Ясачной и Коркодону, использовавших для перекочевок ездовых собак.

    Эвены, владевшие оленями, были более маневренны, имели больше возможности для добычи пушнины, чем юкагиры-собаководы.

    В. И. Иохельсон описал «третейский суд», состоявшийся в 1890 г. по разбору тяжбы между коркодонскими юкагирами и оленными эвенами (ламутами), охотившимися па белку еще до того, как юкагиры вышли на промысел. Ламуты вынуждены были отдать юкагирам на пропитание нескольких оленей [Иохельсон В. И. По рекам Ясачной и Коркодону, с. 29-31.].

    Как правило, утерявшие своих оленей верхнеколымские эвены переходили в среду юкагиров и постепенно сливались с ними. Были и единичные случаи перехода юкагиров в среду эвенов. Так, эвен II Дельянского рода И. Дьячков был женат на юкагирке Шадриной. Они кочевали, как и все эвены. Поэтому Дьячковых называли «юкагирскими эвенами» [Сообщение Е. И. Шадриной (юкагирка, 55 лет), пос. Нелемное.]. Значительная часть эвенов владела юкагирским языком. Одежда и обувь верхнеколымских эвенов и юкагиров были одинаковыми.

    Потомков от браков юкагиров с эвенами юкагиры считали родичами и называли эрпьи пульди.

    Соседи нелемнских и коркодонских юкагиров, якуты-скотоводы IV Мятюжского и Байдунского наслегов Колымского улуса, вошли в соприкосновение с юкагирами еще в середине XVIII в. Поселения якутов-скотоводов располагались в непосредственной близости от зимников юкагиров на правой стороне Колымы в 70-80 верстах к северу от Ясачной [Иохельсон В. И. Предварительный отчет об исследовании инородцев Колымского и Верхоянского округов, с. 14.].

    Весной после ледохода юкагиры приезжали в Верхнеколымск («Крепость») и в Среднеколымск для продажи лодок («карбазов»), пушнины, закупок чая, табака, пороха, дроби, конского волоса и здесь общались с якутами. В случае голодовок юкагиры подкочевывали к якутским поселениям и одалживали продовольствие. Но и колымские якуты весной часто голодали.

    Нередко Колымское полицейское управление обязывало якутские общества оказать помощь голодающим юкагирам. Сборы в пользу голодающих раздражали колымских якутских богачей. Они предлагали юкагирам переселиться в более благоприятные промысловые районы. Однако юкагиры с этим не соглашались. Разбором этих споров занималось в начале нашего столетия Колымское полицейское управление. Память об этом еще сохранялась в 1950-х гг. среди лиц старшего поколения юкагиров. Приведем рассказ об этом событии, записанный со слов Е. П. Долганова (67 лет), из пос. Нелемное.

    Помню одно собрание. Тогда мне было лет десять. На это собрание приехали из Среднеколымска местные богатые якуты. Они говорили о выселении юкагиров на Омолон. На собрании присутствовали какие-то русские в военной форме, приехавшие тоже из Среднеколымска. Видимо, это было начальство нашего округа. На собрании старики и старухи стали просить со слезами, чтобы их не отправляли из родных мост. Видимо, начальство их просьбу удовлетворило и нас оставили. Для помощи юкагирам с якутов собирали подать продуктами и деньгами. Некоторых бедных юкагиров дали якутам па содержание.

    Помню, на собрании выступил наш князь Алексей Долганов. Он надел кортик, все с большим вниманием слушали его речь, старики и старухи плакали.

    Взаимоотношения юкагиров с якутами не сводились лишь к обменным операциям. Якуты совместно с юкагирами участвовали в осеннем лове рыбы на р. Нелемной. Невод закидывали по очереди. Добычу делили по числу взрослых участников рыбалки.

    Отметим, что в хозяйственной деятельности верхнеколымских якутов важную роль играло не только скотоводство, рыболовство, но и охота на лосей, диких оленей, пушных зверей и водоплавающую дичь. Охотники-якуты нередко выходили на промысел совместно с юкагирами. Об этом удалось записать ряд воспоминаний.

    Якуты на диких оленей охотились вместе с юкагирами в верховьях Колымы, Ясачной и Коркодона. Собачья упряжь у них была такая же, как у нас [Сообщение Д. Г. Тайшина (юкагир, 56 лет), пос. Нелемное. Материалы К. Г. Горохова.].

    Здешние якуты на охоту ездили, как юкагиры, на собаках. В нарту запрягали всего 2-3 собаки. Сами шли па лыжах и помогали собакам тащить нарту. К ней сбоку привязывали палку (олгуобуйа) для управления. Охотились в верховьях Ясачной и Коркодона. Выбирали удобное место, здесь оставляли лишние вещи, продукты, нарты, а на охоту шли пешком или на лыжах [Сообщение И. П. Тайшина (якут, 75 лет), пос. Нелемное.].

    Частые общения между юкагирами и якутами привели к тому, что юкагиры в конце XIX — начале XX в. помимо своего родного языка владели якутским. Однако среди якутов юкагирский язык знали немногие. Случались и браки между якутами и юкагирами. В родстве с якутами состояли юкагирские семьи Спиридоновых, Винокуровых, Турпановых. «Предок Спиридоновых из Ушканского рода был якут со Средней Колымы. Он женился на юкагирке. Потомство их приняло юкагирский язык и юкагирский образ жизни» [Сообщение Е. И. Шадрина (юкагир, 55 лет), пос. Нелемное.].

    «Некоторые юкагиры женились на якутках. Так, юкагир Николай Солнцев женился па Матрене Винокуровой, а юкагир Михаил Лихачев на ее сестре» [Сообщение А. Т. Прокопьева (юкагир, 53 года), пос. Нелемное.]. В пос. Нелемное проживало несколько потомков якута Василия Слепцова, женатого на юкагирке Дьячковой [Сообщение Ф. Ф. Дьячкова (юкагир, 71 год), пос. Нелемное.].

    Сохранились воспоминания и о том, что отдельные юкагиры вошли в состав якутов Байдунского наслега Колымского улуса. Некоторые юкагиры воспитывались в якутских семьях. Например, юкагир Д. М. Тайшин с детства жил в якутской семье. С якутами соприкасались и тундровые юкагиры.

    Согласно административному делению, существовавшему в Колымском округе, тундровые районы, прилегавшие к р. Алазее, входили в состав I Кангаласского наслега, а к р. Чукочьей — в состав Эгинского. Якуты I Кангаласского наслега Винокуровы, Ягловские, Сивцовы, Третьяковы, Слепцовы жили по р. Алазее в местности Арылаах, Чачиирэ, Атапатар, по р. Рассохе в местности Итанньах тогойо, Хааттарбыт и др.

    В лесотундровых участках якуты разводили рогатый скот и лошадей. Однако на хозяйство нередко приходилось не более 10 голов рогатого скота. Только отдельные богачи имели по 20-30 дойных коров. В тундре около Олерских озер жили бесскотные семьи якутов-рыболовов. Якуты занимались пушной охотой. Отдельные хозяйства якутов имели ездовых оленей. На лето за конские шкуры или конский волос их отдавали на выпас юкагирам или эвенам, а зимой представляли якутам, скупщикам пушнины, для объезда кочевых стойбищ. «Главное занятие жителей, — писал об этих якутах В. И. Иохельсон, посетивший их в 1897 г., — рыболовство на озерах, но хозяйство их смешанное. Есть у них в весьма ограниченном количестве конный и рогатый скот. Ездовые собаки имеются в каждом хозяйстве. Олени — только у 2-3 человек» [Иохельсон В. И. Предварительный отчет об исследовании инородцев Колымского и Верхоянского округов, с. 13.].

    Эвены и юкагиры зимой заезжали гостить к якутам. Некоторые якуты были женаты на эвенках или юкагирках.

    Во второй половине XIX в., по данным В. Г. Богораза 1859 г. [Богораз В. Г. Чукчи, т. I. М., 1934, с. 29.], в Нижнеколымской тундре между Колымой и Индигиркой вновь после двухвекового перерыва появились чукчи. Как отмечал еще Г. Майдель, колымские чукчи сблизились с соседями, отчасти смешались с юкагирами и эвенами, улучшили стада за счет метисации своих оленей тундровой породы эвенскими оленями [Майдель Г. Записка о народах, живущих в северо-восточной части Якутской и Приморской областей. — «Сборник трудов исследовательского общества “Саха Кескиле”», Якутск, 1925, вып. 1, с. 26.]. В Колымской тундре чукчи были наиболее обеспеченной группой населения, не испытывавшей весенних голодовок. Основу их существования составляло оленеводство мясо-шкурного направления. Обособившись от своих сородичей, западные чукчи сохранили родной язык, традиционную материальную и духовную культуру. Носили чукчи глухие меховые костюмы. Жили они в ярангах с пологами. Колымские чукчи отмечали и свои праздники — отел, возвращение стад с летовки и т. д.

    Эпидемия оспы конца XIX в. нанесла колымским чукчам огромный урон. Часть чукчей после этого покинула Нижнеколымскую тундру [Богораз В. Г. Чукчи, т. I, с. 12.]. Однако в начале XX в. чукчи стали возвращаться в низовья Колымы и Алазеи. Из всех опрошенных нами чукчей старше 30-40 лет около половины показали, что они родились в Восточной тундре. Нижнеколымские тундровые юкагиры и эвены часто нанимались в пастухи к богатым чукчам, владевшим большими стадами оленей. Чукчи-оленеводы нередко брали в жены юкагирок или эвенок [Как показала перепись чукчей 1850 г., чукчи-оленеводы вступали в браки с юкагирками, чуванками и эвенками. — Вдовин И. С. Юкагиры в этнической истории коряков и чукчей. — В кн.: Этническая история народов Азии. М., 1972, с. 106.].

    В 1959 г. в колхозе «Турваургин» Нижнеколымского района было 140 хозяйств, в том число 40 чукотских, 17 эвено-чукотских, 12 чукотско-юкагирских, 4 чукотско-якутских и 3 чукотско-русских. Большинство чукчей помимо своего родного языка владело юкагирским, якутским и русским [Гурвич И. С. Этнографическая экспедиция в Нижнеколымский и Среднеколымский районы Якутской АССР в 1951 г., с. 205-207.].

    Нижнеколымские тундровые юкагиры и эвены часто соприкасались с русскими старожилами низовий Колымы — членами Нижнеколымского мещанского общества и казачьей команды — и русскими старожилами низовий Индигирки — членами Верхоянского мещанского общества. Основу благосостояния русских составляло рыболовство. Они занимались также песцовым промыслом. Как мещане, так и казаки вели мелочную обменную посредническую торговлю с кочевыми юкагирами, чукчами и эвенами. По существу, русские старожилы унаследовали исконные промыслы поречных юкагиров — рыболовство, собаководство, поколку диких оленей и охоту на линных гусей. Разумеется, эти промыслы русские значительно модернизировали. Характерно, что поселения русских старожилов на Индигирке (Бурулгино, Чекурдах, Русское Устье) и на Колыме (Край Лесов, Походск, Нижнеколымск) образовались па местах «зверовых плавежей», т. е. участков, где юкагиры охотились на мигрировавших диких оленей [Хозяйство и культура русских старожилов низовий Индигирки и Колымы неоднократно освещались в литературе (Врангель Ф. П. Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю. М., 1948; Богораз В. Г. Областной словарь колымского русского наречия. Спб., 1901; Он же. Русское население на Колыме. — «Жизнь», 1899, VI, с. 103-129; Зензинов В. М. Старинные люди у Холодного океана. М., 1924; Ленско-Колымская экспедиция 1909 года. Л., 1930; Биркенгоф А. Л. Потомки землепроходцев. — «Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та», 1955, т. X, вып. 3, с. 44-57; Он же. Потомки землепроходцев. М., 1972; Гурвич И. С. Этническая история северо-востока Сибири, с. 192-201).]. Естественно, что в состав русских старожилов влились отдельные группы юкагиров. «В течение двух с половиной столетий, которые прошли со времени занятия Колымы русскими пришельцами, они, конечно, непрерывно смешивались преимущественно с юкагирами... Смешение происходит и теперь», — писал В. Г. Богораз в 1901 г. [Богораз В. Г, Областной словарь колымского русского наречия, с. 2-3.]

    С Нижнеколымской группой русского населения уже в советский период слились обрусевшие еще в XIX в. речные оседлые юкагиры Омолонского рода. Потомки членов этого рода Востряковы, Щербачковы показали себя при опросе, проведенном нами в 1951 г., русскими. В семьях Никулиных, Рупачевых еще сохранились воспоминания о том, что предки платили налоги как юкагиры. Старики отмечали, что семьи Медучиных и Сергеевых происходят от чуванцев.

    Русские старожилы низовий Колымы ассимилировали якутов I Мятюжского наслега. Как и русские, потомки юкагиров и якутов занимались главным образом рыболовством, зимой объезжали на собаках «пасти» и добывали песца.

    На Индигирке в состав русских влились юкагиры Шульговатые. По рассказам наших информаторов, они когда-то потеряли оленей, стали заниматься рыболовством и сблизились с русскоустинцами. Обруселыми юкагирами считались здесь и Брусенины. Их олени будто бы погибли от сибирской язвы [Записи члена Юкагирской комплексной экспедиции К. Г. Горохова.].

    В поездке на Индигирку в 1952 г. удалось собрать данные о том, что семья индигирских русских — Лебедевых — происходит от эвенов, а Варакиных — от юкагиров. Эти семьи тогда владели лишь русским языком. Из 60 семей русскоустинцев 15 семей показали, что они находятся в кровном родстве с эвенами, якутами или юкагирами [Гурвич И. С. Этнографическая экспедиция в бассейн р. Индигирки, с. 34.].

    К русским старожилам, включавшим в свой состав юкагиров, следует отнести также марковцев — потомков обруселых русскоязычных членов Чуванского общества Анадырского края и слившихся с ними русскоязычных оседлых ламутов (эвенов), а также русских мещан и крестьян. Согласно переписи 1926/27 г., чуванцев насчитывалось 425 чел. В это число вошли и потомки анадырских оседлых ламутов, мещан и крестьян [Итоги переписи северных окраин Дальневосточного края (1926-1927). Благовещенск, 1929, с. XLIII.]. Последующими переписями чуванцы не выделялись. Однако по данным переписи 1959 г. можно приблизительно определить численность чуванцев. Переписью было выявлено 534 чукчи с родным русским языком [Итоги Всесоюзной переписи 1959 года (РСФСР). М., 1963, с. 336.]. Так как тогда почти все чукчи пользовались своим родным языком, то русскоязычные чукчи, очевидно, не кто иные, как чуванцы.

    Большая часть современных чуванцев живет в поселках Марково, Усть-Белая и Снежное Чукотского национального округа. Они работают в совхозах и колхозе им. Первого ревкома Чукотки, занимаясь огородничеством, пушной охотой и рыболовством. Ездовых собак, долбленые лодки, традиционные орудия охоты и рыболовства они применяют в личном хозяйстве.

    Небольшая группа чуванцев, ассимилированная чукчами и коряками, осваивает верхний и средний бассейны Анадыря. Основой их существования является оленеводство. Язык чуванцев-оленеводов, именующих себя «этэл», близок к диалекту оленных коряков.

    Следует отметить, что отделенные от юкагиров огромными пространствами чуванцы обособились еще в XVIII-XIX вв., и тогда все связи между чуванцами и юкагирами были прерваны.

    Таким образом, следы юкагирского этноса проступают на огромной территории от Индигирки до устья Анадыря, от берегов Ледовитого океана до верховий Колымы. Именно в этом регионе в среде юкагироязычньгх групп и их соседей следует искать материал для реконструкции древней юкагирской культуры.

    Собранные экспедицией 1958 г. данные в сочетании с опубликованными ранее материалами в известной мере позволяют охарактеризовать облик традиционной юкагирской культуры конца XIX — начала XX в., что может служить этнографическим источником для ретроспективных изысканий в области древней культуры обитателей обширного Ленско-Колымского края.

    Традиционное хозяйство и культура таежных юкагиров. Производственный годовой цикл верхнеколымских юкагиров, по словам наших информаторов [П. А. Долганов (70 лет), А. П. Турпанов (64 года) Н. А. Тайшин (87 лет), Д. Н. Дьячков (67 лет), Н. А. Шалугин (65 лет), А. И. Дьячкова (71 год), Е. П. Шадрин и др.], членился на несколько сезонов. Студеные зимние месяцы — ноябрь, декабрь, январь — юкагиры жили оседло, питаясь осенними и летними запасами рыбы и мяса. Одна группа юкагиров зимовала в местности Нелемное по р. Ясачной, другая на р. Коркодоне. В феврале — марте они покидали свои зимники. Кочевая жизнь длилась с февраля до июля. Нелемновские юкагиры промышляли по Ясачной, Омулевке, Поповке, Солдатской, коркодонские — по Коркодону, Рассохе, Шаманихе. Во время кочевий охотились на диких оленей, лосей, зайцев, куропаток, а весной на птиц.

    В июле юкагиры начинали рыбачить и занимались этим промыслом до поздней осени. Время перехода от одного занятия к другому, время выхода на кочевье определялось не только соображениями хозяйственной выгоды, но и результатами предыдущего промысла. Неудачный лов рыбы, голод вынуждали юкагиров выходить на кочевья в январе — феврале, тогда как при богатом улове на охоту выходили в конце марта. Зимне-весеннее межсезонье было самым трудным периодом в жизни юкагиров.

    «Зимой жили в Нелемном. Там было более десяти бревенчатых изб. В одной избе жило вместе несколько семей. Почти целую зиму от дома никуда далеко не уходили. Только весной вылезали из своих изб, начиналось наше странствование. Одни кочевали вверх по Ясачной, другие — по Коркодону, так доходили до их верховьев. За зиму кончался наш скудный запас продуктов. Весной голодали. Добыча дикого оленя для нас бывала большим праздником» [Сообщение П. А. Долганова (юкагир, 70 лет), пос. Нелемное.].

    Если во время кочевок не удавалось добыть пищу, то положение юкагиров становилось критическим. Коркодонская юкагирка Якимчук-Солнцева, 49 лет, вспоминая свою жизнь, поведала: «Плохо было, когда голодные кочевали. Одежонка плохая. Нарты сами волочили. Рыбы нет и собак кормить нечем. Моя бабка на дороге умерла, когда кочевали по Коркодону. Однажды, когда мы очень голодали, я ровно десять дней лежала, едва не умерла. Потом дед сохатого убил. Начали понемногу кормить меня. Давали мясо с водой. Мясо размалывали, как муку. Если сразу поешь — плохо будет. Потом мясо кончили. Опять шкуры опаливали, чистили, варили и ели».

    Но часто скудные запасы юкагиров кончались не весной, а зимой, еще до сезона кочевки. Тогда юкагиры вынуждены были обращаться за помощью к якутам и эвенам.

    Охота на лосей и диких оленей была одним из основных источников существования юкагиров. В удачный год на семью добывали до 100 диких оленей, 5-7 лосей. Добыча лося считалась большой удачей, так как позволяла надолго обеспечить себя мясом. Основным сезоном охоты на лосей и на диких оленей считалась весна. Охотники выслеживали и преследовали животных на лыжах. Топкий наст препятствовал быстрому бегу не только лосей, но и оленей. Они проваливались в глубокий снег, повреждали ноги об острые закраины наста, выбивались из сил и становились добычей охотников. Преследование лосей и оленей на лыжах требовало большой выносливости и сноровки. Обычно этим занимались молодые люди [Об охоте см. Иохельсон В. И. По рекам Ясачной и Коркодону, с. 10.]. Успех в промысле в значительной степени зависел от обеспеченности юкагирских охотничьих групп средствами передвижения. В качестве транспортных животных верхнеколымские юкагиры применяли ездовых собак. По словам наших информаторов, для перевозки детей, покрышек к чуму, одежды, утвари и запасов продовольствия семье необходимо было иметь 4-5 нарт. Однако только мощное хозяйство обладало полной упряжкой в 12 собак. Обычно в нарту запрягали всего 4-5 собак. Поэтому тяжело груженую нарту собакам помогали везти кто-либо из женщин или детей. Мужчины прокладывали на лыжах путь. Собаки, как правило, припрягались к потягу гуськом, за ними следовал человек, впрягавшийся в лямку, подвязанную особым ремнем к дуге нарты. Он управлял ходом парты при помощи шеста длиной до 2,5 м. Шест-руль (оглодо) одним концом закреплялся ременной вязкой у первого копыла (нойль) [Сообщения И. П. Тайшина (75 лет), А. К. Шалугинз (47 лет), П. А. Долганова (70 лет); пос. Нолемное.]. Верхнеколымские юкагиры применяли вязанные прямокопыльные нарты длиной до 2,5 м с одной передней дутой. Обычно использовались нарты с тремя или четырьмя парами копыльев.

    К периоду работы экспедиции транспортное собаководство у юкагиров в верховьях Колымы сохранилось очень незначительно, в 1959 г. в пос. Нелемное было лишь несколько нарт. Зимой дети и женщины на одной — двух собаках, запряженных в маленькие прямокопыльные парты, доставляли с берега лед, дрова. В редких случаях со всего поселка собирали собак для срочной поездки в районный центр или на ближайшую ферму.

    Важным транспортным средством были лыжи. Весной при перекочевках на лыжах шли не только мужчины, но и женщины, и дети. Охотничьи широкие лыжи, подбитые камусами или шкурой лося, назывались учургэ. Для ходьбы по мокрому вязкому снегу использовались простые широкие лыжи, называвшиеся кокиса 'голицы'. Каждый лыжник имел палку (агидъэ) с кольцом (абачи). Верхний конец мужской палки заканчивался крючком для торможения при спуске с гор. Навершие у женской палки имело вид лопаты с орнаментом. Закреплялась нога в лыже при помощи двух ременных или ровдужных петель [Сообщения А. И. Дьячковой (71 год), И. П. Тайшина (75 лет).]. По форме юкагирские лыжи не отличаются от эвенских.

    Для установки и осмотра сетей употребляли долбленые тополевые челноки длиной до 6 м или челноки из досок типа якутских «веток». Гребли однолопастным веслом около 3 м длины. Поднимались вверх по течению, отталкиваясь двумя шестами. В отличие от якутских веток с плоским днищем юкагирские имели выгнутое полудолбленое днище, овальный нос и прямую корму. По сообщениям наших информаторов-стариков, в прошлом юкагиры изготовляли берестяные челноки.

    В 1956-1959 гг. население пос. Нелемное использовало и долбенки и ветки. Однако изготавливались вновь только дощатые лодки-ветки. О плотах, применявшихся в начале века для сплава с охотничьих угодий к рыбалкам, сохранились лишь воспоминания [Сообщение П. А. Долганова (юкагир, 70 лет).].

    Верхнеколымские юкагиры начинали рыбачить весной. Рыбу ловили удочками с железными крючками и свинцовым грузилом. В качестве наживы крючки обматывали красной ниткой. Но этот способ добычи рыбы рассматривался как развлечение, так как давал лишь рыбу «для котла». Летом по речушкам и озерам ставили волосяные и нитяные сети. Сохранились воспоминания о том, что рыбу ловили переметами с роговыми спицами. Выловленная весной и летом рыба, так как уловы ее в это время невелики, обычно шла на повседневное питание. Все же часть улова вялили [Сообщение Н. А. Шалугина (юкагир, 65 лет) из пос. Нелемное.]. Лишь осеннее рыболовство давало возможность юкагирам обеспечить себя рыбой на зиму. В августе — сентябре в период наибольшего скопления омуля и чира юкагиры окружали косяки неводом и вытаскивали рыбу на берег.

    Места ежегодного скопления рыбы по Нелемной и Коркодону были хорошо известны населению и назывались чемпкэ, или монер. Задача рыбаков заключалась в том, чтобы вовремя обнаружить подход рыбы и окружить ее неводом. Но удивительно, что этот способ рыболовства назывался черпанием. Невод применялся без мотни. Веревки к неводу плели из конского волоса, а канат (кляч) из тальниковой коры. За несколько притонений в случае хорошего хода рыбы юкагирам удавалось обеспечить себя и своих собак рыбой. Черпанье, видимо, было основным и древним способом добычи рыбы. В конце XIX в. у юкагиров еще сохранилось воспоминание о том, что их предки изготавливали изгородь из ивовых прутьев, нечто вроде невода. Один конец этой изгороди укрепляли на берегу, а свободный подтягивался к берегу, когда в этом неводе скапливалась рыба [Iochelson W. The Jukaghir and the Iukaghirized Tungus. — «Memoir of the American Museum of natural history». N. Y., 1926, рt. III, р. 375.].

    Поздней осенью перед замерзанием рек нелемнские юкагиры ставили на Ясачной и Рассохе заезды с мордами из ивняка или нитяные мережи. Это также, по-видимому, древний способ рыболовства. В октябре — ноябре рыбу ловили подо льдом, устанавливая в прорубях волосяные сети. Улов замораживали. Летом — ранней осенью выловленную рыбу вялили, изготовляли из нее юколу, а мелкую рыбу сваливали в ямы, где она квасилась. Эта рыба предназначалась для собак, но в голодное время года ее ели и люди. Икру сушили.

    Основной пищей юкагиров было мясо и рыба. Мясо диких оленей и лосей варили, зимой ели и в виде строганины. Весной и летом мясо вялили. Длинные тонкие пласты мяса коптили над костром, затем вялили на солнце. Сушеное мясо разрезали на небольшие кусочки и нанизывали па жильные нитки. В таком виде мясо хранилось в амбарах на сваях. Зимой его варили.

    Из трубчатых костей вываривали жир. Кости предварительно разбивали каменным пестом. Жир сохраняли впрок. Дичь употребляли в пищу в вареном виде. Лишь гусиные и лебединые желудки ели сырыми [Сообщение М. И. Спиридоновой (юкагирка, 73 лет), пос. Нелемное.].

    Летом рыбу варили и обычно без соли. Значительная часть летнего улова шла на изготовление юколы. Мелкую рыбу пекли около костра па тальниковых колышках. Зимой использовалась в пищу сырая мороженая рыба. В сыром свежем виде ели брюшки, налимью печень. Рыбьи потроха, рыбью икру жарили. Из икры, смешанной с рыбой, пекли лепешки. Летом готовили рыбу с душком. Для этого рыбу, завернутую в листья тальника, помещали на сутки в тепло, а затем, когда она начинала разлагаться, варили.

    Некоторые юкагирские блюда из рыбы были очень своеобразны. Так, вареную рыбу сушили па солнце, затем толкли. Рыбью муку хранили в мешках из налимьей шкуры. Зимой ее варили с оленьей кровью или с сосновой заболонью. Это блюдо называлось анил кэрилэ. Деликатесом считалась толченая вареная рыба с ягодой голубицей, сдобренная жиром, — кулъибаха. Из вареных рыбьих потрохов в смеси с ягодами шиповника, залитых рыбьим жиром, приготовлялась каша, которую на зиму замораживали в туесах. Нечто вроде толкушки изготовляли из жирных брюшков омуля. Их поджаривали, подсушивали в лотке, затем толкли, смешивали с ягодами, сушеной толченой икрой и жиром.

    Подсобное значение для юкагиров имело собирательство. В пищу использовался дикий лук (на зиму его не запасали), собирали кедровые орехи (обычно разыскивали и забирали запасы кедровых орехов птицы-кедровника). Большим подспорьем зимой служила лиственничная заболонь. Ягоды брусники, черники, шиповника запасали на зиму и хранили в берестяных ведрах. Для сбора черники применяли специальный берестяный совок. В пищу использовали корни сараны. В отличие от якутов и эвенов, возможно под русским влиянием, юкагиры собирали некоторые виды грибов, сушили их и употребляли как приправу к супам [Сообщение М. И. Спиридоновой (юкагирка, 73 лет) и Е. И. Шадриной (юкагирка, 55 лет), пос. Нелемное.].

    Зимой на промысле юкагиры жили в конических чумах, крытых лосиной или оленьей ровдугой. Остов чума вырубали на стоянках. Он состоял из основы-треноги и боковых жердей. Покрышка чума делилась на две части — нижнюю (нумэалгадэ), на нее шло 5 — 10 шкур, и верхнюю (тэмил), ее шили из 4-7 шкур. Ровдужные чумы строили и на рыбалках.

    Однако летом в период дождей с целью сбережения ровдужных покрышек, чумы крыли лиственничной корой. Остов такого конического чума (нума) состоял из двух пар врезанных одна в другую массивных жердей и опиравшихся па них четырех жердей с поперечинами в вершине. Это сооружение служило опорой для расставлявшихся по кругу 20-30 тонких жердей (пойэ). Последние скреплялись 5-6 тальниковыми обручами. Затем каркас покрывали лиственничной корой, которую придавливали несколькими жердями. Около стен пол устилали ветками и покрывали шкурами. Здесь спали и сидели. Иногда над постелями подвешивали матерчатые пологи. В центре чума на земляном шестке, обложенном плахами, раскладывали костер. Над ним привязывали две поперечные жерди (иэкэтын), использовавшиеся для подвешивания котлов, чайников, просушки одежды и обуви. В жаркие дни костер разводили вне чума и здесь готовили пищу. (В период работы экспедиции в 1959 г. юкагиры-рыбаки широко использовали в летнее время конические корьевые чумы.)

    Старые юкагирские зимники, представлявшие собой срубы площадью 3х3 м, высотой чуть более двух метров с плоской или конической крышей и окошком 15х20 см, описанные В. И. Иохельсоном [Iochelson W. The Jukaghir... pt. III, p. 343-345.], как и якутские юрты, в конце 1930-х гг. были заменены срубными домами [Дыдик К. Указ. соч., с. 86-88.]. Хозяйственные постройки — лабазы па одном, двух или трех столбах с двускатной крышей и лестницей — в 1950-х гг. еще сохранились около старых летних стойбищ.

    Одежда верхнеколымских юкагиров, описанная В. И. Иохельсоном, дошки из ровдуги, передники, чепчикообразные шапки ничем не отличались от традиционной одежды эвенов [Iochelson W. The Jukaghir... pt. III, p. 388-409.]. По словам наших информаторов, эта одежда в 1930-1940-е гг. вышла из употребления. Однако в некоторых семьях еще хранились старые праздничные ровдужные женские пальто, а пожилые юкагирки помнили во всех деталях покрой и особенности украшений традиционной одежды [В 1959 г. молодежь пос. Нелемное при подготовке к фестивалю провела безуспешные поиски юкагирской древней одежды. В конце концов были сшиты котюмы по образцу бытовавшего в начале XX в. камзола.]. На рис. 6 показан раскрой отдельных предметов, входивших в комплект одежды верхнеколымских юкагиров. Характерно, что многие детали носят не эвенские, а юкагирские названия. В то же время покрой одежды верхнеколымских юкагиров не отличается от покроя одежды эвенов. В одежде юкагиров можно усмотреть и якутское влияние (отложные и стоячие воротники, оторочки и т. д.).

    В 1959 г. в качестве зимней промысловой одежды юкагиры носили распашные дошки из оленьего меха якутского покроя, меховые штаны и рукавицы из камусов и шапки-ушанки. В поселках использовались в основном покупные пальто, телогрейки. Юкагирская обувь отличалась разнообразием. Охотники носили высокие торбаса из оленьих камусов. Подошвы для прочности шили из оленьих щеток (на одну подошву идет 16 щеток). Внутрь надевали меховые чулки из оленьего или заячьего меха. Праздничная женская обувь из камусов украшалась расшитыми бисером суконными оторочками и бисерными врезками вдоль стопы. Использовалась и женская обувь из ровдуги (полусарки). Нарядной женской летней обувью считались килипелики — торбаса из белой или желтой ровдуги с головкой из черненой сыромяти, расшитой цветными нитками и бисером.

    Однако в этих формах обуви трудно усмотреть что-либо специфическое, характерное только для юкагиров. Торбаса-щеткари были широко распространены среди эвенов, а женские ровдужные торбаса с расшивкой, видимо, восприняты юкагирами от русских. Детские юкагирские комбинезоны (нямайэ) в виде рубахи, штанов и торбасов, сшитых вместе из тугутовых шкур, также не могут считаться только юкагирской одеждой, такие же комбинезоны встречаются у якутов и эвенов далеко за пределами Колымы.

    К юкагирам проникла еще в XIX в. матерчатая одежда. Мужчины носили рубахи, а женщины длинные платья с отложным воротником, называвшиеся по-якутски (халодай).

    Сохранившиеся у пожилых юкагирок женские сумочки индирги из головных оленьих шкурок, расшитые подшейным оленьим волосом, рассматриваются местной традицией как реликвии юкагирской культуры. Однако такие же сумочки для швейных принадлежностей были широко распространены в различных эвенских группах.

    Юкагирская техника выделки оленьих шкур не обнаруживает каких-либо специфических черт. Мездру, как нам приходилось наблюдать, снимали железными скребками кыхех (якутск.). Дубителем служила переваренная оленья или рыбья печень. После дубления шкуры обрабатывали скребком с двумя ручками и дымили над очагом.

    В духовной культуре юкагиров, так же как и в материальной, трудно обнаружить какие-нибудь специфические черты. В бытовавших в начале нашего века родильных, свадебных, семейных и похоронных обычаях верхнеколымских юкагиров прослеживается много черт, близких к эвенским и якутским обычаям.

    Беременная женщина считалась нечистым существом, и охотник во время родов жены прекращал промысел. Существовали многочисленные магические запреты для беременных, направленные на то, чтобы потомство было здоровым. Беременные избегали есть мясо гагары, чтобы ребенок не был глухим; голову налима, чтобы рот не был уродливым; губы лошади, чтобы у ребенка не тряслись губы; а также сахар, жир, яйца гагар, чтобы не были трудными роды. Считалось, что ребенок находится в чреве матери в сидячем положении головой вверх и только в момент родов поворачивается головой вниз [Сообщение М. Г. Лихачевой, 57 лет.].

    Рожали на коленях. Помощь роженице оказывала какая-нибудь пожилая женщина или муж. Ребенка обмывали и заворачивали в заячью шкуру и укладывали в люльку эвенского образца, называвшуюся бэбэл. Послед мыли, завертывали в сено и помещали в берестяной туесок. Если рождался мальчик, то вместе с последом клали дробинку, а если девочка — бисер. Туесок вешали на дерево. Имя ребенку давали после того, как отпадала пуповина. Нарекал имя поп, по святцам.

    Обычаи по отношению к детям у юкагиров, известные нашим информаторам, мало отличались от аналогичных обычаев колымских якутов. Для охраны ребенка от сглаза под подушку ему клали нож. Чтобы предохранить ребенка от болезней, ему шили шапочку из головной шкурки тугута с рожками. На матерчатую шапочку также нашивали рожки, чтобы отпугивать болезнь.

    Браку предшествовало сватовство. При заключении брака учитывалось желание невесты. До замужества девушки пользовались значительной свободой. Свадебный обряд, по словам наших информаторов, сводился к церковному венчанию и угощению.

    По наблюдениям В. И. Иохельсона, брак у верхнеколымских юкагиров носил матрилокальный характер. Отец невесты выражал свое согласие в виде формулы: «До моей смерти, до конца жизни, если у меня жить будет, из моего дома, если не уйдет, — пусть в мой дом войдет» [Иохельсон В. И. Материалы по изучению юкагирского языка и фольклора..., с.  222.]. После этого жених переселялся в дом тестя. Однако наши информаторы, возможно под влиянием эвенских и якутских норм, не рассматривали матрилокальность, как обязательное правило.

    Для семейной жизни юкагиров были характерны сложные обычаи «избегания», или «стеснения», которые распространялись не только на невесту и старших родичей мужа, зятя и тещу, но и па родных братьев и сестер. Младшая сестра, например, говорила со своим братом через посредство его жены, не называя его по имени. Не мог прямо обратиться к своей сестре и брат. Если посредников не было, то обращались в третьем лице [Сообщение Якимчук-Солнцевой (49 лет), пос. Балыгычан.]. Этот обычай еще сохранялся в 1950-е гг. среди старшего поколения. Большим почетом и уважением пользовались старики. Указания старших младшие выполняли не рассуждая. Обычай предписывал женщинам и девушкам вести себя скромно, тихо, не разговаривать об охоте и т. д.

    В юкагирских стойбищах практиковалась уравнительная система распределения охотничьей добычи. Семья охотника получала такую же долю мяса, как и остальные семьи стойбища. Нередко, как и у эвенов, охотник дарил тушу убитого лося или оленя кому-нибудь из старших членов стойбища, жена которого уже распределяла мясо по семьям. Охотнику доставались также шкура, камусы и голова зверя. Если семья кочевала в одиночку, то зять-охотник передавал свою добычу теще (мясо) и тестю (шкуру). Шкурки же белок, горностаев, лисиц поступали в личное распоряжение охотника.

    Бытовали и другие семейные обряды: запрещалось передавать посторонним огонь из очага; нарушением правил поведения считалось, если женщина проходила между очагом и главой дома.

    Нам не удалось обнаружить каких-либо своеобразных особенностей в похоронном обряде верхнеколымских юкагиров. По представлениям юкагиров, смерть наступала вследствие того, что в тело человека внедрялся злой дух и поедал его душу. Эту точку зрения, как отмечал В. И. Иохельсон, разделяли и соседи юкагиров — эвены и якуты.

    В прошлом верхнеколымские юкагиры хоронили мертвых на помостах — арангасах. Наши информаторы утверждали, однако, что так хоронили лишь шаманов и детей. В конце XIX в. распространился христианский похоронный обряд. Надмогильные сооружения представляли собой двускатный шалаш с крестом. Сохранились воспоминания о том, что раньше пожилые люди заранее шили погребальную одежду. В последние десятилетия этот обычай исчез, но для покойного шили недостающую одежду. Старые носильные вещи умершего сжигали при похоронах. В гроб с правой стороны клали трубку, заварку чая, нож, грузило от сетей. Перед захоронением на подошве обуви делали надрезы в виде креста — открывали дорогу. В крышке гроба просверливали четыре дырочки. Посуду, которой пользовался покойный, разбивали и оставляли около могилы [Сообщения М. Г. Лихачевой, М. И. Спиридоновой, Б. Т. Дугласа, пос. Нелемное.].

    Дольше самобытные черты сохранялись в охотничьих обычаях. В памяти наших информаторов старшего поколения еще были свежи воспоминания об охотничьих обрядах и обычаях.

    Особым почитанием у юкагиров пользовался лось. С убитого лося шкуру снимали сами охотники. Они же варили мясо, чтобы женщины как-нибудь не оскорбили духа зверя. Когда голову лося везли к стойбищу, то ее помещали на последней парте, и тянул нарту мужчина. Эту нарту обводили вокруг чума. Некоторые протаскивали голову лося под покрышкой чума. Из этого обычая, однако, делали и исключения: «Как-то дед и дядя убили сохатого, — рассказала нам Якимчук-Солнцева. — С ними я за мясом пошла. Прямо к голове не подошла, обошла сохатого. На голову не смотрела. Голову сохатого домой отнес дядя. Девушке нести ее нельзя. Пожилая женщина могла снимать шкуру с сохатого и дикого оленя, только на голову не должна была смотреть. Грех. Если больше никого нет, то и девушка снимала шкуру, но отворачивалась. Мясо с головы лося, мозг девушкам не давали».

    Юкагиры почитали даже след лося. Через него не перекочевывали, только шли вдоль следа. Охотники тщательно следили, чтобы даже крошки мяса от сердца и печени лося не достались собакам. Череп лося особенно оберегали и хоронили на помосте [По сообщениям П. А. Долганова (70 лет), А. И. Шалугина (47 лет).].

    Старики-юкагиры рассказывали, что в молодости, когда они окружали нескольких лосей или диких оленей, одного обязательно выпускали. Даже во время голода избегали убивать самку с теленком.

    Когда тушу лося доставляли домой, кормили огонь — благодарили духа земли Лебиэн-погиль. Наши расспросы об облике этого духа и его функциях не дали каких-либо новых значительных подробностей. Однако удалось записать легенду, рисующую в известной степени, древние юкагирские представления о духе лося.

    Сохатый один ходит, но он не один, у него есть хозяин. Пошли раз два мальчика па охоту, не сказав взрослым. Увидели теленка-сохатого. Догнали. И вот с живого сняли шкуру и для смеха из озорства пустили. Шкуру унесли. Пришли домой. Где нашли шкуру, не сказали. Отец одного мальчика пошел посмотреть, что они сделали, но не увидел ничего. Сын ему сказал только, что они с товарищем охотились. А другой мальчик дома молчал. Вот ночью во сне или так подошел к отцу первого мальчика высокий (длинный) черный человек. В тордох (чум) голову просунул, бровей на правой стороне лица нет. Страшно отцу стало. Черный человек спросил: «Кто хозяин?» Наш человек ответил.

    — Зачем обидели моего сына,— сказал черный человек, — голого пустили? Ушел он. Вдруг чум-тордох стал сужаться, маленьким стал. Оба мальчика почувствовали желание скорей пойти в тайгу. Пошли. Не удержали их. А там видят голый теленок без шкуры стоит. Они к нему, а он от них уходит. Увел их. Так они и умерли.

    На другой год отец одного мальчика пошел охотиться. Стреляет в сохатых, но не попадает. Близко подходит, тоже не попадает. Побежал за сохатым, гнался, гнался. Так и пропал. Это хозяин лося был — Лебиэн-погиль [Записано со слов Якимчук-Солнцевой в августе 1959 г. в пос. Балыгычан.].

    У юкагиров существовало представление, что все живое имеет своего духа-хозяина. Особым почитанием пользовались духи-хозяева рек (ориенпогиль). Во время весеннего половодья и осенью, когда по реке шла шуга, юкагиры дарили ему бисер и просили: «Матушка-река, неси нас хорошо» [Записано со слов Е. А. Турпановой (юкагирка, 50 лет); запись сделана по-якутски в пос. Нелемное.].

    Верхнеколымские юкагиры почитали не только лосей, но в разной степени все объекты промысла. Черепа, трубчатые кости и копыта диких оленей перед откочевкой на новое стойбище они собирали и засыпали землей. Черепа уток и зайцев также оберегали от осквернения. Следили, чтобы они не попадали под ноги, не давали их собакам. Обычно черепа уток и зайцев бросали в огонь или топили в воде.

    Охотились верхнеколымские юкагиры и на медведя. В том месте, где медведя убивали, разводили костер и свежевали тушу. Пили свежую медвежью кровь, первому давали вкусить самому молодому охотнику [Сообщение П. А. Долганова (70 лет).]. Нос и когти медведя охотник отрубал и хранил как амулет, который должен был обеспечить ему дальнейшую удачу в промысле.

    Тушу убитого медведя не вносили в жилище, считая, что в доме не может быть так чисто, как это нужно, чтобы не осквернить духа медведя. При разделке туши голову не отделяли от пищевода, сердца и легких. Мясо медведя ели только мужчины. Череп и нижнюю челюсть связывали прутьями так, чтобы не было видно зубов, и помещали на верхушке трех связанных между собой тальников в рост человека [Сообщение Е. А. Турпановой (юкагирка, 50 лет), пос. Нелемное.].

    Жертвенными животными, по данным юкагирского фольклора, были собаки. Наши информаторы-старики помнили, что хороших охотничьих и ездовых собак после смерти выносили в тайгу и вешали на дерево. При этом на шею собаки привязывали красный лоскут. Делали это для того, чтобы не заболел кто-нибудь из членов семьи. Обрабатывать собачью шкуру считалось греховным [Иохельсон В. И. По рекам Ясачной и Коркодону. Спб., 1898, с. 9.].

    Некоторые представления верхнеколымских юкагиров очень близки к эвенским. Добыча огненно-красной белки считалась хорошим предзнаменованием. Шкуру-амулет талан хранили. Если удавалось убить и белого оленя (редкий случай), то подшейный волос также сохраняли, полагая, что это обеспечит дальнейшую удачу в промысле. Находка в гнезде куропатки трех десятков яиц считалась предвозвестником промыслового счастья. Яйца хранили [Сообщение Якимчук-Солнцевой, пос. Балыгычан.].

    Среди юкагиров было распространено гадание по оленьей лопатке. Ее нагревали и по направлению трещин определяли результат. Гадали также по лопатке и челюсти зайца. Косточки зажимали в расщепе и держали над огнем до появления трещин. Так определяли, удачной ли будет охота или кочевка. Если результаты гадания предсказывали неудачу, выезд откладывали хотя бы ненадолго [Сообщение И. П. Тайшина (якут, 75 лет), пос. Нелемное.].

    При возвращении с кочевки па последней стоянке старухи проделывали очистительный, или благодарственный, обряд. Между двумя деревьями натягивали веревку, в которую вплетали лоскуты цветной материи, бисерные нитки и под которой проходили все члены семьи. Этот обычай рассматривался нашими информаторами как юкагирский. Однако наименование веревки эвенское — дальберэ [Сообщение Н. М. Лихачевой (юкагирка, 48 лет) и Е. А. Турпановой (юкагирка, 80 лет), пос. Нелемное.].

    Охотничьи запреты для женщин, записанные у верхнеколымских юкагиров В. И. Иохельсоном, были хорошо известны старшему поколению. Женщинам запрещалось смотреть в глаза убитых диких оленей и лосей, перешагивать через их кровь, свежие шкуры и орудия промысла, класть на промысловые орудия или на одежду мужа свою одежду, топтать перья птиц.

    Когда муж или брат уходили па охоту или рыбалку, женщины не должны были петь. Запрещалось петь и тогда, когда сшивали камусы для лыж. В подтверждение этих запретов девочкам рассказывали разные случаи. Приведем предание, записанное со слов М. Г. Лихачевой, юкагирки 57 лет:

    Однажды сестра шила брату камусы для лыж и пела. Мать предупредила ее, что петь нельзя, но девушка не послушалась. Брат же об этом ничего не знал.

    Собрался брат на охоту, взял лыжи, увидев оленей, он хотел в них выстрелить и вдруг услышал песню. Она слышалась из лыж; олени, услышав песню, разбежались. Долго гнался он за оленями и вторично увидел их и опять повторилось то же, что и в первый раз. Олени снова услышали песню и разбежались. Вернулся брат домой и рассказал, что с ним случилось. Тогда мать сказала, что она знает причину. Девушку побили. С тех пор, говорят люди, песни не поют, когда делают лыжи.

    В другом варианте этой легенды рассказывается, что в то время, когда парень начинал целиться, лыжи трещали. Вернувшись домой, он сорвал с лыж камусы и обнаружил под ними волосы сестры. Оказывается, девушка, когда шила, пела и не закрыла волосы.

    Оскверненные, по мнению охотников, ружья окуривали дымом от оленьего волоса или пучков травы. Наиболее верным средством очищения считалось окуривание дымом от щепок дерева, разбитого молнией. Обряд очищения орудий промысла производился и в случае смерти кого-либо из родственников.

    Материалы, собранные экспедицией 1959 г., по верованиям и фольклору верхнеколымских юкагиров невелики.

    Из расспросов стариков выяснилось, что они слышали рассказы о могучих шаманах, о том, что из тела умершего шамана изготовляли защитные амулеты, использовавшиеся для гадания. Наши информаторы, среди них не было шаманов, не могли ответить на вопросы, чем костюм и бубен юкагирского шамана отличался от эвенского, в какие миры путешествовал шаман во время камлания. Ничего не удалось узнать об идолах, изображениях духов.

    Изучение фольклорного репертуара показало, что среди верхнеколымских юкагиров бытовали сказки о хитром зайце, лосе, рассказы о шаманах, героях-охотниках, известны песни-импровизации. Нам удалось записать сказку о восьминогом лосе-гиганте и преследовавшем его богатыре. Со времени В. И. Иохельсона сказки о богатырях и гигантских лосях изменились, модернизировались. Сказочный гигант превратился в удалого ламута.

    Наш охотник сидел утром, чай кипятил. Вдруг видит, бежит восьминогий лось, а за ним большой человек. Догнал, убил, освежевал. Наш спрашивает: «Ты откуда?» Охотник-богатырь говорит: «От Магадана преследую. Лося дух послал, чтобы места посмотреть, а я за ним побежал, чтобы мясо добыть». «Ну, садись чай пить»,— сказал наш охотник, но богатырь ответил: «Э, некогда. Снег в твоем котле пока растает, добегу обратно». Оставил часть мяса нашему и исчез. Такой удалый ламут! [Сообщение Н. А. Шалугиной, пос. Нелемное.]

    Сказки и предания нередко излагаются на якутском языке. Так, дочь проводника В. И. Иохельсона Алексея Долганова — Евдокия Турпанова (по мужу) — говорила, что знает двенадцать сказок. Однако выяснилось, что это якутские сказки — «Куобах огонньор» («Заяц-старик»), «Сахыл эмээхсин» («Лисица-старуха»), «Чаарчахаан» (имя), «Быт-быт охгонньор» («Старик Быт-Быт») и др.

    Среди юкагиров бытовали весьма схематичные предания о том, что в далеком прошлом им приходилось вести борьбу с нападавшими на них коряками.

    Когда-то война была — коряки и юкагиры стрелялись из лука. Вот юкагирка-женщина с братом на охоту поехала. Когда брат ушел, чум окружили коряки. Вошли. Она их накормила. Коряки попросили их спрятать. Говорят ей: когда брат придет, надрежь его лук. Как будет он в нас стрелять, то лук сломается. А тебя возьмем, как жену. Вот хитрые!

    Брат пришел. Покормила. Говорит ему: ложись спать. Коряки-то слушают. А сама показала, чтобы он тихо вышел из чума. Вдвоем надрезали их луки. Утром, как встало солнце, коряки решили убить ее брата. Уронили на него чум, но сестра и брат ожидали это и выскочили. Отошли по тропе коряков. Коряки начали стрелять да сломали свои луки. Тогда брат бросился на них и всех перебил топором. Один против четверых! [Предание записано со слов Якимчук-Солнцевой, пос. Балыгычан.]

    По словам юкагира А. П. Турпанова, ему приходилось слышать от стариков следующее:

    В старину по Колыме, Ясачной и Поповке спускались на лодках воинственные коряки. Они уничтожали целые юкагирские стойбища. Нападали они ночью и разрушали (опрокидывали на спящих) юрты, после этого кололи людей копьями. Коряки грабили и увозили с собой девушек, женщин. Оставляли в живых только стариков, а молодых людей беспощадно убивали. Среди чавчыва (оленных коряков) есть, говорят, потомки пленных юкагиров.

    Предание о том, что парепьские коряки нападали на коркодонских юкагиров и нелемнские выступали им на помощь, довелось слышать в 1930-х гг. местному учителю П. И. Борисову [Сообщение П. И. Борисова, Северо-Эвенск, 1956 г.].

    Сохранились и воспоминания о рисуночном письме на бересте Шапгар-Шорилэ. В настоящее время эти письмена исчезли. Они вытеснены обычным письмом па бумаге. Но по нашей просьбе старики без труда воспроизводили пиктограммы в традиционном стиле (рис. 11) [Юкагирские письмена опубликованы В. И. Иохельсоном. См. Иохельсон В. И. По рекам Ясачной и Коркодону, с. 287-290 и приложения III и IV, а также Шаргородский С. О юкагирских письменах. — «Землеведенье», М., 1895, кн. II и. III.]. Первый рисунок — письмо интимного содержания. На нем две фигуры людей: одна побольше — мужчина, другая поменьше — девушка, их разделяет черта. От схематической фигуры девушки идут прерывистые линии — мысли, но они не доходят до фигуры мужчины, останавливаясь у черты. Суть пиктограммы, по словам рисовавшего: «мысли стремятся к тебе, да не встретились мы». Другие прочли эту пиктограмму так: «Новости для тебя есть, но мы не встретились». На втором рисунке изображено сообщение о кочевке. Возможно потому, что описываемые рисунки изображались не на бересте, а на бумаге и для показа, они более схематичны и небрежны, чем те, которые были опубликованы В. И. Иохельсоном и С. Шаргородским.

    В настоящее время трудно сказать, как возникла у юкагиров эта своеобразная пиктографическая письменность, была ли она самобытным явлением, присушим древней юкагирской культуре, или это заимствование, подражание русской переписке. В пользу последнего предположения говорит то обстоятельство, что верхнеколымские юкагиры в XVII-XVIII вв. постоянно общались с казаками Верхнеколымской крепости. Отметим и то, что у соседей юкагиров пиктографическое письмо не имело сколько-нибудь значительного распространения.

    В целом традиционная культура верхнеколымских юкагиров, их примитивное хозяйство в конце XIX — начале XX в. в значительной мере утратили свои древние архаические особенности. Фактически все области культуры этой группы подверглись эвенскому, якутскому и русскому влиянию.

    Традиционное хозяйство и культура тундровых юкагиров. Оленные нижнеколымские юкагиры зимние месяцы проводили в лесотундре и в «колымских камнях». Их стойбища располагались в местности Дулба на р. Чукочьей, около оз. Эмеахсын-кель и на р. Колыме в местности Конжабей. Основным занятием мужчин зимой была охота на диких оленей. Известное внимание уделялось добыче песца. Для этого иногда использовались пасти-ловушки. Ранней осенью песца травили собаками. Куропаток и зайцев около стойбищ ловили петлями. Перекочевки зимой производились редко, 2-3 раза за сезон.

    В декабре — январе в юкагирских стойбищах появлялись якутские скупщики пушнины, доставлявшие сюда свои товары — охотничьи припасы, конский волос и т. д. Зимой обычно в Дулбе устраивались и собрания каждого рода. Староста-князец, избиравшийся на три года, собирал ясак, разбирал жалобы и споры. В марте юкагиры, как и эвены, откочевывали в лесотундру. В апреле в укрытых от ветра местах ожидали, пока отелятся важенки. В мае, когда стада диких оленей из лесотундры начинали переходить в открытую тундру, юкагиры передвигались к озерам Большое и Малое Олер и в бассейн низовий Алазеи. Весна была одним из главных сезонов добычи диких оленей. На лето юкагиры объединялись в группы и сообща выпасали своих оленей.

    Старики, женщины и дети на летний сезон оседали около озер и рыбачили. Часть молодежи выпасала домашних оленей, а часть продолжала добычу диких оленей. В летнее время охотники передвигались верхом на оленях, а вещи перевозили вьюком. В конце июля подкочевывали к морю.

    Страдной порой у тундровых юкагиров и эвенов считалась осень. В период миграции диких оленей из тундры в тайгу запасали оленье мясо (часть его вялили, часть складывали в ямы) и шкуры. В конце осени усердно рыбачили, улов замораживали. Подсобным занятием летом и ранней осенью была охота на линных гусей и уток [Подробное описание охоты на линного гуся и других хозяйственных операций тундровых юкагиров см.: Крейнович Е. А. Из жизни тундровых юкагиров на рубеже XIX и XX вв. — В кн.: Страны и народы Востока, вып. XIII. М., 1972, с. 80-82.], добыча шкурок песцовых щенят (их ловили, разрывая норы), розыск мамонтовых бивней, сбор ягод [Сообщения И. Е. Курилова (юкагир, 89 лет), Г. Н. Третьякова (эвен, 53 лет), И. К. Курилова (юкагир, 53 лет), Н. М. Брагина (эвен, 59 лет), Н. И. Лаптева (юкагир, 54 лет), М. И. Лаптевой (юкагирка, 55 лет), Н. Е. Третьякова (эвен, 44 лет), Н.Т. Трифонова (56 лет) и др.].

    Оленеводство юкагиров имело транспортное направление. Обычно на хозяйство приходилось от 2-3 до 10-20 оленей. Богатые семьи имели по 100-150 голов. Большим стадом оленей, около 1000 голов, владел в начале XX в. лишь юкагир Николай Курилов. Он разбогател, собрав чукотских оленей, владельцы которых погибли от эпидемии оспы [Сообщения И. Е. Курилова.]. В большинстве юкагирских хозяйств содержались также 2-3 охотничьи собаки.

    Основой существования как тундровых юкагиров, так и эвенов была охота на диких оленей.

    Широкое распространение имела и массовая загонная охота на оленей со специально обученными собаками. Стадо диких оленей люди и собаки загоняли в озеро. Когда стадо оказывалось в воде, то собак спускали с привязи с противоположного берега озера и опи мешали оленям выбраться на сушу. Охотники в челноках закалывали копьями загнанных в озеро оленей. Однако одного или двух оленей обязательно выпускали. Убитых оленей подтаскивали к берегу, где их свежевали.

    Если замечали, что группа оленей забрела на узкий мыс, вдававшийся в озеро, то навстречу оленям с противоположной стороны подбирался охотник, а члены стойбища — женщины, дети — перекрывали мыс, спугивали оленей и гнали их в воду под его выстрелы.

    Сами тундровые юкагиры, наши информаторы, рассматривали своих предков как природных охотников на дикого оленя и рыболовов [Сообщения И. Е. Курилова, Г. Н. Третьякова. ]. Такой же взгляд на прошлое юкагиров существует у сблизившихся с юкагирами колымских тундровых эвенов. Юкагирам народная традиция приписывает тундровые загонные способы охоты на дикого оленя.

    По словам стариков, в августе — сентябре с наступлением темных ночей, когда дикие олени держатся кучно, юкагиры сооружали около больших озер из кочек и земли пугала в виде небольших пирамид. Пугала располагали в две линии, образовывавшие коридор, обрывавшийся около воды. Днем дикие олени, если и замечали эти сооружения, то не опасались их. Обычно под утро охотники вспугивали стадо диких оленей и гнали его к коридору с пугалами. В тумане, в полутьме олени принимали пугала за реальную преграду и бросались в озеро. Навстречу животным выплывали охотники в челноках и кололи их копьями. Характерно, что такой способ охоты широко применялся таймырскими нганасанами [Попов А. Л. Нганасаны. М. - Л., 1948, с. 31-34.].

    О специфике юкагирских загонных способов охоты свидетельствует то обстоятельство, что эвены в отличив от юкагиров обычно не применяли на охоте собак. Эвены-оленеводы Нижней Колымы считали греховным держать собак в хозяйстве и полагали, что охотник, имеющий собак, лишится своих оленей [Сообщение А. С. Третьякова (эвен, 69 лет) и др.].

    Тундровые юкагиры принимали участие и в поколках диких оленей при переправах их через реки. В местах ежегодных переправ оленей охотники заблаговременно поселялись и неделями ожидали их подхода. На речных переправах тундровые юкагиры охотились совместно с оседлыми юкагирами и русскими старожилами. Колымская традиция приписывает охоту на переправах оседлому населению.

    Широкое распространение имели среди юкагиров и их соседей, тундровых эвенов, способы охоты на диких оленей с оленем-манщиком. В качестве манщика подбирался олень, похожий по масти на дикого с широкими ветвистыми рогами. У такого оленя рога не спиливали. На шею манщику привязывали один конец тонкосплетенного аркана с роговой или костяной зубчатой скобкой. Подергивая за аркан (считалось, что он должен иметь не менее 20 сажен в длину), оленя подгоняли с подветренной стороны к стаду диких. Манщика обучали не наступать на аркан, ложиться и вставать при рывке аркана, послушно поворачивать голову направо и налево, затем вновь спокойно пощипывать ягель. Охотник, чтобы не спугнуть диких оленей, надевал на себя дошку, похожую на шкуру своего манщика, пригибался, полз. Нередко юкагиры-охотники подбирались к стаду диких оленей с помощью не одного, а двух манщиков — самца и самки. Охота с манщиком, по словам наших информаторов, считалась наиболее эффективной поздней осенью, во время гона [Записано со слов Г. Н. Третьякова, И. В. Лебедева и др.]. Зимой манщика использовали как ездового оленя, но обычно припрягали в качестве пристяжного. Следует отметить, что бытовавшие у тундровых юкагиров способы охоты с помощью оленя-манщика типичны для огромного района тундры от Таймыра до Чукотки [См. Попов А. А. Нганасаны, с. 30.].

    В общем приписываемые юкагирам приемы охоты па дикого оленя весьма архаичны.

    Летом диких оленей иногда преследовали верхом на домашнем ездовом олене, а зимой па нартах. Для этого в нарту впрягали пару сильных оленей. Рассчитав движение диких (они, заметив погоню, обычно бегут по кругу), охотник ехал наперерез, сближался с ними и открывал стрельбу, стараясь поразить вожака.

    Преследование диких оленей верхом или на нартах рассматривается нижнеколымским населением как эвенские способы охоты. Видимо, эти способы менее добычливые, но более азартные были принесены в колымскую тундру сравнительно недавно и получили распространение в связи с увеличением во второй половине XIX в. численности домашних оленей в руках эвенов и юкагиров. Однако сохранилось юкагирское название охоты на нартах — пирид’иэл [Крейнович Е. А. Из жизни тундровых юкагиров..., с. 91.].

    Обычно на промысел зимой шли на лыжах, подбитых камусом, и подкрадывались к диким оленям с подветренной стороны. На оленьих тропах неподалеку от стойбища настораживали самострел.

    В лесотундре зимой оленные юкагиры охотились и на лосей. Их преследовали на лыжах. Для того, чтобы незаметно подобраться поближе к лосю, охотники надевали одежду, сшитую из белых оленьих шкур.

    Промысловые поездки на север в тундру и обратно осуществлялись с помощью домашних оленей. В юкагирских и эвенских оленеводческих бригадах в 1950-х гг. применялись нарты чукотской конструкции. Легкие дугокопыльные нарты (анибэ) из березы использовались пастухами, выезжавшими на дежурство в стадо, и охотниками; грузовые массивные нарты применялись для перевозок покрышек к чуму, постелей; нарты с кошевой — для перевозки утвари, посуды; короткие однокопыльные нарты — для перевозки жердей от чума.

    Однако, по словам наших информаторов, 20-30 лет назад тундровые юкагиры преимущественно использовали дугокопыльную нарту, по конструкции креплений передка и форме отличавшуюся от чукотской.

    Нарту анибэ нам пришлось видеть лишь в двух стойбищах. Обе пары полозьев и нащепов в юкагирской нарте соединены в передке специальной дугой, обращенной к седоку, что придает нарте особую прочность, в отличие от чукотской, где правые и левые полозья соединены только копыльями. Дуги от полозьев в юкагирской нарте круто загнуты вверх, в чукотской они лишь соединяют полозья с нащепами. В юкагирскую нарту, более примитивную и грубую по устройству, чем чукотская, впрягали только одного оленя [В конце XIX в. юкагирская нарта, по свидетельству В. И. Иохельсона, широко бытовала в Нижнеколымской тундре. Ездили на ней сидя верхом.]. Чукотская легковая парта, по-видимому, является дальнейшим усовершенствованием нарты юкагирского образца. То же следует сказать об юкагирской упряжи. Юкагиры употребляли простой недоуздок из ременной петли без костяных и железных скоб. Упряжь состояла из мягких лямок, соединенных петлей с ременным тяжем. По словам наших информаторов, тяж в юкагирской упряжи в прошлом был длиннее, чем в чукотской. Погонычем служил не прут с роговым клювом, а шест типа хорея, оканчивавшийся развилкой с тупыми концами или роговым кольцом.

    Юкагиры, наши информаторы, рассказывали, что хозяйство их предков характеризовалось упряжным санным оленеводством. При этом они указывали, что чукчи называют юкагиров «нартяными людьми».

    Все это свидетельствует, нам думается, в пользу того, что предки чукчей заимствовали у предков современных юкагиров и оленеводство, и оленную парту. Характерно, что тундровые эвены, по их собственным воспоминаниям, в прошлом использовали только верховых оленей и не ездили на нартах.

    В летнее время юкагиры, как уже отмечалось, передвигались верхом на оленях. Для этого применяли седла эвенского типа с одной подпругой. Остов легкового седла состоял из двух роговых скобок-луков, соединенных полками-дощечками. Для упругости над полками между луками укрепляли две планки. Длина седла 50-60 см, ширина подушки 20-25 см. Вьючные седла имели высокие деревянные луки без каких-либо украшений. Каждая полка обшивалась шкурой оленя мехом внутрь. Подушки нарядных праздничных женских седел расшивали спереди бисером. Седло покрывали ковриком из головных шкурок оленя. Поверх мужского седла наглухо нашивали коврик или шкуру оленя [Описания эвенско-юкагирских седел см. Iochelson W. The Jukaghir, pt. III, p. 356.]. Вьючные сумы шили из камусов дикого оленя.

    При зимних и весенних перекочевках юкагиры, как и их соседи эвены, передвигались не только на нартах, но и на лыжах. На охоте применялись лыжи, подбитые камусом или сохатиной шкурой (мо’йэдин), чтобы бесшумно подбираться к зверю. Для обычных случаев использовались голицы (кайсар). Ступательные лыжи-ракетки применялись для ходьбы по мокрому глубокому снегу. Эти лыжи, видимо, были заимствованы у чукчей.

    Рыболовство имело важное, но все же подсобное значение. В способах добычи рыбы нижнеколымских юкагиров не обнаруживается каких-либо специфических особенностей. Рыболовные снасти — волосяные и нитяные сети — юкагиры приобретали у якутов. На хозяйство обычно приходилось 2-3 сети. У якутов покупали также морды из тальниковых прутьев, лодки-ветки. В прошлом лодки юкагиры изготовляли сами из плавниковых бревен [Крейнович Е. А. Из жизни тундровых юкагиров.., с. 86.]. Нижнеколымские юкагиры и эвены ловили рыбу при помощи удочек с железным крючком, изготовленным из гвоздя, с красным лоскутом; применяли для ловли рыбы и переметы с костяными спицами. В мелких озерах с прозрачной водой летом лучили рыбу. Неводы, по словам наших информаторов, появились в тундре недавно. Большая часть выловленной рыбы употреблялась в пищу в вареном виде. Частично улов использовался на заготовку юколы. Осенний улов складывали в ямы, здесь рыба квасилась. Поздней осенью рыбу замораживали.

    Однако основным продуктом питания тундровых юкагиров было мясо. Значительную часть мяса, добытого летом и осенью, они вялили. Для этого мясо разрезали на полосы и сушили на солнце. Затем вяленое мясо, эхалэнг (юк.), хорча (эв.), дробили па мелкие кусочки и пересыпали в сумы. Зимой это мясо смешивали с кусочками кишечного жира оленей и варили. В случае отсутствия оленьего жира мясо смешивали с рыбьим жиром. В сыром виде употребляли костный мозг, печень, хрящи. Оленьи кости измельчали каменным молотом и вываривали жир. Осенью часть мяса диких оленей складывали в ямы, а зимой перекладывали в ледники из плит льда. Мясо с душком называли дидиго улды (эв.). Зимой мясо замораживали. Подобно русским старожилам юкагиры, когда убивали много диких гусей, тушки потрошили, освобождали от костей, разрезали и набивали ими одну тушку гуся через разрез в брюшке. Затем этот разрез «застегивали» лучиной. Таких гусей хранили в ямах в вечной мерзлоте [И. И. Трофимова (40 лет), пос. Ойотунг; Е. И. Курилов, пос. Андрюшкино.].

    В 1950-е гг. нижнеколымские тундровые юкагиры и эвены-оленеводы жили в коническо-цилиндрических чумах типа чуора-дю, называемых также унэн (эв.) и нимэ (юк.). Опорой для остова чума служили три или четыре массивные жерди (длиной 3,4-4 м) ним’дайн (юк.), халкымча (эв.), соединенные в вершине штыревым способом или ременным кольцом. Остов состоял из вертикально поставленных по кругу жердей — чуора (эв.), иевтынг (юк.) (1,2-1,5 м), скрепленных поперечными жердями в виде обвязки. От обвязки к вершине опоры отходили длинные жерди (2-2,3 м), представлявшие собой коническую обрешетку крыши чума. Виденные нами чумы на р. Чукочьей и около Олерских озер имели в диаметре 5-8 м. Ориентированы они были на восток. Зимой чум крыли сначала ровдужными покрышками, затем покрышками, сшитыми из хорошо выделанных оленьих шкур с подстриженной шерстью, мехом наружу. На пошив покрышки расходовалось до 40 шкур.

    Покрышки чума состояли из двух половин — верхней и нижней. На остове покрышки закреплялись ремнями. Кроме того, их придавливали сверху жердями. Полы покрышек заваливали снегом. Во время сильных морозов к чуму пристраивали тамбур из шкур с дверью. При перекочевках с собой везли все жерди остова [Об устройстве эвенского чума см. Иохельсон В. И. Бродячие роды тундры между реками Индигиркой и Колымой, их этнический состав, наречие, быт, брачные и иные обычаи и взаимодействия различных племенных элементов. — «Живая старина», Спб., 1900, вып. 1-2; Iochelson W. The Jukaghir, pt. III, p. 345-346; Василевич М. Г. Эвенкийско-русский словарь. М., 1958, с: 326; Гурвич И. С. Эвены Камчатской области. Современное хозяйство, культура и быт малых народов Севера. — «Труды ИЭ, новая серия», М., 1960, т. 56, с. 71; Историко-этнографический атлас Сибири. Л., 1960, с. 134, 196; Крейнович Е. А. Из жизни тундровых юкагиров.., с. 69-72.].

    В начале лета часть жердей остова и зимние покрышки оставляли на каком-нибудь стойбище. Летний чум с двумя выходами крыли только ровдужными покрышками. Нижнеколымские юкагиры и эвены вспоминали, что в прошлом на летовках они использовали облегченную конструкцию чума, называемую бои (так по-эвенски именуется верхняя покрышка чума). Это жилище нам пришлось видеть лишь в низовьях Индигирки у тундровых эвенов [Гурвич И. С. Летний чум аллаиховских эвенов и нарта-волокуша. — КСИЭ, М., 1963, вып. 38, с. 90-93.]. Возможно, оно в прошлом было вариантом летнего юкагирского чума. Е. А. Крейновичем выявлена для этого вида чума особая юкагирская терминология [Крейнович Е. А. Из жизни тундровых юкагиров..., с. 83.].

    Из расспросов нижнеколымских тундровых юкагиров выяснилось, что своим древним жилищем они считают не коническо-цилиндрический, а конический чум с опорой остова из четырех жердей, соединенных попарно штыревым способом. Сообщения о том, что у юкагиров было коническое жилище, не лишено основания, так как ареал распространения стационарных конических жилищ, обложенных дерном или крытых корой, с остовом из четырех жердей охватывает районы расселения нижнеколымских, аллаиховских и верхнеколымских юкагиров.

    Коническо-цилиндрический чум с опорой, состоявшей из четырех жердей; в 1950-е гг. еще бытовал в низовьях Индигирки. В связи с этим интересно отметить, что эвены, согласно традиции, оставляют обычно на могиле три короткие жерди от стенок чума чуора, тогда как юкагиры в некоторых семьях ставили и ставят сейчас над могилами четыре большие жерди, символизирующие опору остова чума.

    Все это позволяет утверждать, что в прошлом для индигирско-колымских тундровых юкагиров был характерен особый тип конического чума с основой из четырех жердей со штыревым соединением.

     Одежда тундровых юкагиров, как показал в свое время В. И. Иохельсон, совпадает с эвенской и по набору вещей, и по покрою. Она состояла из нижней шубы (кафтана) без украшений, мехом внутрь, верхней шубы (кафтана) мехом наружу, расширенной на спине треугольными клиньями, нагрудника, расшитого бисером и подшейным оленьим волосом, надевавшегося под шубу, штанов мехом к телу, рукавиц, чепчикообразной шапки, меховых чулок и камусных унтов. Мужская и женская одежда имела единый покрой, но различалась по отделке, украшениям. В 1950-е гг. в тундре женская традиционная зимняя одежда широко использовалась. По словам некоторых наших информаторов, в прошлом эвенские и юкагирские женские шубы различались тем, что первые расклешивались треугольным клином, а вторые трапециевидным. Однако шуб с трапециевидным клином нам видеть не довелось. И едва ли эта второстепенная деталь может быть принята во внимание при реконструкции древней одежды юкагиров.

    В то же время в женском юкагирском костюме в Нижнеколымском районе удалось обнаружить некоторые особенности, сближающие этот костюм с глухой палеоазиатской одеждой. Выяснилось, что под передник и шубу юкагирки в большие морозы надевали своеобразный комбинезон — штаны с нагрудником. Такой комбинезон шили, по свидетельству В. И. Иохельсона, детям [Иохельсон В. И. Бродячие роды тундры между реками Индигиркой и Колымой, с. 190.]. В настоящее время детям шьют комбинезоны чукотского типа.

    Полы и подолы женских шуб (кафтанов), шапки, как и нагрудники, богато расшивали бисером, подшейным оленьим волосом. Однако в орнаментальном искусстве тундровых юкагиров трудно обнаружить какие-либо специфические черты.

    Способ обработки шкур, применявшийся тундровыми юкагирами, близок к чукотскому. Шкуру сушили, затем мездру снимали каменным скребком из гальки (аут), после этого некоторые мастерицы размягчали шкуру и скребли железным скребком. Дубителем служил олений помет. Дубилась шкура обычно одни сутки. Затем дубитель счищали железным скребком, шкуру подсушивали и мяли каменным скребком. Красили мездру настоем тальника, после чего вновь скоблили каменным скребком.

    Для того, чтобы сделать шкуру водонепроницаемой, ее коптили, подвешивая в чуме над очагом. Копчение продолжалось не менее двух недель [Сообщение А. Я. Слепцовой (эвенка, 49 лет).].

    В духовной культуре тундровых юкагиров, особенно в свадебных обычаях, прослеживаются чукотские, эвенские и русские традиции.

    По словам И. Е. Курилова, одного из старейших юкагиров из рода Алаи, женитьбе предшествовало сватовство:

    Сначала родители жениха засылали свата, он узнавал, согласны ли родители невесты на брак, уговаривал их. Если он или родители жениха получали согласие, то жених отправлялся в чум невесты и работал у ее родителей до трех лет. В брак он имел право вступить после получения согласия родителей невесты, а они давали его после того, как он им понравится. Если женился богатый человек, то он платил калым и не работал за невесту.

    Когда девушка подъезжала к дому жениха, ей завязывали глаза и кто-нибудь из родственников обводил ее нарты или верхового оленя вокруг чума, по солнцу.

    Жених с приданым невесты также объезжал чум по солнцу.

    В доме жениха невеста здоровалась с родителями жениха, бросала в пламя жир, «кормила» огонь, просила считать своей, а затем со всеми принимала участие в угощении.

    Отработка за жену в доме тестя рассматривалась В. И. Иохельсоном как пережиток юкагирского обычая перехода жениха в группу невесты, к ее родне [Иохельсон В. И. Материалы по изучению юкагирского языка и фольклора, ч. I, с. 225.], т. е. пережиток матрилокального брака. Однако есть все основания видеть в этом влияние чукотских брачных норм. По-видимому, от русских через эвенов или якутов юкагиры заимствовали обычай сватовства. Об этом вполне определенно свидетельствует записанный В. И. Иохельсоном текст сватовства у тундровых юкагиров [Иохельсон В. И. Материалы но научению юкагирского языка и фольклора, ч. I, с. 223-225.].

    У оленных юкагиров, как и у эвенов, свадебное торжество распадалось на две церемонии. Сначала свадебное угощение устраивалось в доме невесты, затем в доме жениха. Переезд невесты из отчего дома в дом мужа представлял собой особую церемонию. Все вещи невесты (лямки, нарты, посох, даже нож и иглы) покрывали красной краской из настоя багульника. Лицо невесты после выезда из родного дома закрывали ровдужным покрывалом. Свадебный поезд объезжал, по словам наших информаторов, три раза родной чум и столько же раз чум родителей жениха. Невесту вводили в дом жениха и здесь свекровь снимала с ее лица покрывало. Угощение огня невестой рассматривалось как приобщение ее к очагу семьи мужа. За родителями невесты из дома жениха высылали особую нарту. С их приездом начинался свадебный пир. Характерно, что свадьбу на диалекте тундровых юкагиров называли сарэл, т. е. 'линька', 'потеря крыльев', что истолковывается как потеря девушкой самостоятельности, подчинение мужу [Сообщение С. Н. Курилова.].

    Среди тундровых юкагиров, как и у эвенов, заключались ранние браки. Иногда детей сватали, когда они еще находились в колыбели, и в дальнейшем им внушали, что они просватаны, но такие браки, по словам наших информаторов, часто не осуществлялись.

    Хорошей невестой традиция считала девушку, умевшую быстро и аккуратно шить, вышивать, способную много работать; завидным женихом считался удачливый охотник, бегун, жадный до еды [Сообщение С. Н. Курилова, И. Н. Лаптева.].

    Добрачные связи девушек не осуждались традицией. Взрослой девушке ставили отдельный полог. Внебрачных детей записывали в род матери [Сообщение Д. Татаевой.].

    Собранные данные о родильных обрядах, обычаях по отношению к детям нижнеколымских юкагиров показывают, что эти обряды совпадают с эвенскими.

    В отличие от эвенов, в среде нижнеколымских юкагиров строго соблюдались обычаи избегания. Они распространялись, как и у верхнеколымских, на свойственников (зять и теща, сноха и свекор), па родных, двоюродных и троюродных братьев и сестер. Эти категории родственников и свойственников избегали говорить друг с другом. В случае необходимости обращались в третьем лице и не смотрели друг на друга. Интересно отметить, что местная традиция объясняла этот обычай как правило, развивающее взаимное уважение, скромность и помогающее родичам лучше без слов понимать друг друга. Если сестра была моложе брата, то разговор начинал только ее брат. Если младшая сестра хотела что-нибудь передать старшему брату, то она это делала через родителей или его жену. Младшие братья и сестры не называли старших по имени. Напротив, невестка могла свободно общаться, шутить с младшими братьями и сестрами мужа; такими же правилами пользовался зять [Об обычаях избегания и терминах родства см. Крейнович Е. А. Из жизни тундровых юкагиров, с. 60-61: Курилов Г. Н. О терминах родства и свойства тундровых юкагиров. — СЭ, 1969, № 2, с. 92-96.].

    Как и эвены, нижнеколымские юкагиры строго соблюдали обычай нимат. Тушу убитого оленя охотник дарил кому-нибудь из членов стойбища. Мясо распределялось между всеми семьями.

    Некоторые самобытные архаические особенности сохранились в похоронном обряде тундровых юкагиров. В целом этот обряд осуществлялся по христианским правилам.

    Пожилые люди, а в некоторых семьях и все взрослые примерно с 30 лет заранее готовили себе похоронную одежду. Эта одежда использовалась как праздничная. Ее бережно хранили и надевали в «божественные» дни, т. е. в дни церковных праздников. В отличие от обычной, похоронную шили из летних или осенних шкур и нитки не закрепляли двойным узлом. В кафтане, штанах, переднике, унтах оставляли прорези. Если умирал молодой человек и у него не было смертной одежды, то до похорон ему шили новую одежду.

    Мужчине в гроб клали лук в рост человека и три стрелы (обычно модели), из дерева вырезали нож, топор, новую курительную трубку и роговую снеговыбивалку. Покойному шили новый кисет и набивали табаком. В «дорогу» полагалось также дать мешочек с трутом и кремнем. Женщине в гроб клали игольник, кроильную доску, посох для посадки на оленя [Сообщение И. К. Курилова, Г. Н. Третьякова.].

    Целость всех вещей нарушали. Подошвы унтов протыкали ножом, также поступали с рукавицами, надрезали и завязки на кафтане. Надрезание вещей покойного именовалось особым термином jаjэwэсул — 'подравнивание'.

    Обряженного покойника завертывали в ровдугу, полотнище от чума и укладывали в гроб. Гроб обычно изготавливали из челнока-ветки — личной лодки покойного. Ее распиливали поперек и доски соединяли деревянными гвоздями.

    Покойник, пока шили недостающую одежду, извещали родных и рыли могилу, два-три дня лежал в чуме на шкуре ногами к выходу. Около умершего постоянно сидели близкие. Когда ели, угощали (логитал) и покойника. Его еду сжигали. Выносили гроб утром и устанавливали на нарте. В нее запрягали одного оленя.

    По дороге к могиле ставили небольшой шалаш. Около него убивали жертвенных оленей. Для мужчины забивали двух оленей, передового и оленя-манщика. Для женщины убивали ездового оленя и двух самок. Животных кололи ножом в сердце, но так, чтобы они, умирая, долго бились в конвульсиях. Присутствующие поочередно «гнали» оленя вожжами и били погонычем. Понукание жертвенного оленя называлось ан’мил jатааpаjл ('направление ездового оленя'). Если олень долго бился в конвульсиях, это рассматривалось как хорошее предзнаменование, если же сразу замирал или поворачивал голову назад, думали, что во время пути покойного что-то произошло.

    У жертвенных оленей вырубали рога с черепной костью, а тушу разделывали левой рукой. Мясо тут же варили и ели. Шкуру расстилали около могилы. Полагалось съесть все мясо за один день. Кости, шкуру жертвенного оленя и одежду покойного сжигали. На могиле оставляли нарту в разобранном виде, каждую деталь надрезали ножом. На жердях, расставлявшихся около могилы и символизировавших опору остова чума, вешали рога с черепной костью жертвенного оленя и крест с иконой. Когда уходили с похорон, не оглядывались. После похорон родственники пришивали к своей одежде кусочек ровдуги в знак траура. Как якуты, мясо после похорон ели через кольцо тальника [Похоронный обряд восстановлен со слов С. И. Курилова, И. К. Курилова, Н. Т. Трифонова, В. Т. Трифоновой.].

    Захоронение в земле, несомненно, позднее явление. Погребение на помосте неподалеку от кочевий тундровых юкагиров было зафиксировано В. И. Иохельсоном. Однако в открытой тундре этот способ захоронения не мог быть распространен. Возможно, у тундровых юкагиров имел место обычай трупосожжения, широко распространенный на северо-востоке Сибири. Косвенным свидетельством в пользу этого является то, что на юкагирских похоронах сжигали кости жертвенных оленей.

    У тундровых юкагиров сохранялись воспоминания также об обычаях мумификации трупов шаманов. Во время поездки в Нижнеколымский район в 1951 г. нам удалось беседовать с лицами, видевшими амулеты («как куколки»), изготовленные из фаланг умерших шаманов. По словам наших рассказчиков, последний амулет был у старухи Татаевой. Когда она умерла, его захоронили вместе с ней.

    Около оз. Омук-кель в бассейне р. Алазеи в 1951 г. нам показали череп, лежавший на пне, других костей здесь не было. При расчистке площади вокруг пня было обнаружено несколько синих и белых фарфоровых бисеринок. Местные якуты приписывают череп юкагирскому шаману. Юкагиры-старики не могли припомнить, когда и кто положил здесь череп. Наш информатор Т. Т. Трифонов (104 года!) высказал предположение, что это череп шамана — остатки амулета, оставленного какой-то семьей, лишившейся прямых наследников. Однако высказывались и предположения о том, что это останки стоявшего здесь арангаса ('погребения на помосте').

    Заслуживает внимания материал, собранный экспедицией 1959 г. об охотничьих обрядах тундровых юкагиров и эвенов. Диких оленей, лосей, медведей, волков называли иносказательно. О своей добыче охотник говорил только мужчинам и использовал в повествовании особые слова. Если эвены черепа диких оленей и лосей и трубчатые кости этих животных клали на помосты, а в открытой безлесной тундре помещали на возвышенных местах и обкладывали дерном, то юкагиры кости диких оленей и лосей сжигали, а рога клали на землю, направив в сторону востока.

    Кости диких оленей, чтобы их не грызли собаки, мы раньше сжигали. Иногда особый костер раскладывали. Голову дикого оленя старики приказывали охранять, беречь, чтобы как-нибудь женщина не наступила, не перешагнула. Когда убивали большого дикого оленя, костер раскладывали. Огонь благодарили, в огонь бросали кусочки жира.

    Если охотник не мог сразу доставить домой тушу добытого оленя, то брал с собой кусок жира или какую-нибудь лакомую часть туши. Это он отдавал хозяйке, матери или жене, она же «кормила» огонь.

    Беременной женщине не давали разделывать тушу дикого оленя. Ей запрещалось есть мясо с той стороны туши, куда попала пуля. Если под шкурой дикого оленя находили комок волос, то клали его в особый расшитый мешочек и привязывали к упряжному оленю. Нижние зубы диких оленей мы не собирали. Это ламуты собирают.

    Если окружали стадо, одного обязательно выпускали. Старики говорили, нельзя всех убивать — грех. Волка убивали редко. Это наш родич.

    Когда донимали волки, «угощали» их самым жирным мясом. Это мясо давал (бросал в тундре) не сам хозяин, а его мать. Иногда стрихнином мясо отравляли. Если попадался на приманку волк, то его сжигали [Сообщение И. Е. Курилова, пос. Андрюшкино.].

    Материал о шаманстве нижнеколымских юкагиров крайне фрагментарен. Наши информаторы не могли ответить на задаваемые вопросы о становлении шаманов, их действиях. Некоторые указывали, что старики-шаманы погибли во время эпидемии оспы в конце XIX в. и унесли с собой свои знания и секреты.

    Фольклор нижнеколымских юкагиров, возможно, потому, что записи его производились сравнительно недавно, носит менее архаический характер, чем фольклор верхнеколымских. Ничего не слышали наши информаторы и о рисунчатом письме. Таким образом, хотя в традиционной культуре тундровых юкагиров прослеживается несколько больше самобытных черт по сравнению с культурой верхнеколымских, она также в значительной мере испытала влияние культуры эвенов, чукчей, русских старожилов и утеряла свой былой самобытный облик.

                                                                              * * *

    Подведем некоторые итоги. Затерянные в дебрях Колымского края юкагироязычные группы прошли в составе Русского государства на протяжении трех столетий большой и сложный путь этнического развития. Обзор традиционной культуры таежных и тундровых юкагиров убеждает в том, что вследствие изменившихся экономических и социальных условий, под влиянием соседей архаические самобытные черты культуры этих двух групп в конце XIX — начале XX в. оказались уже в значительной степени утраченными.

    При всей замкнутости быта, обособленности, юкагиры все же были тесно связаны в этот период с местным рынком, с окружающим иноземным населением. Верхнеколымские юкагиры не только добывали па продажу пушнину, но и изготовляли на продажу лодки; нижнеколымские обменивали на нужные им товары — чай, табак, конский волос, сети, порох, дробь, свинец — не только пушнину, но и оленье мясо и оленьи шкуры. Длительные контакты с эвенами, якутами, русскими старожилами и чукчами привели к тому, что юкагиры многое заимствовали у них не только в области материальной культуры, хозяйственных приемов и навыков, но и из представлений, понятий и верований.

    Все же имеющиеся материалы позволяют сделать некоторые выводы относительно древней культуры юкагиров.

    Направление традиционного хозяйства верхнеколымских и нижнеколымских юкагиров вполне определенно свидетельствуют о том, что они восходят к разным типам.

    По мнению В. И. Иохельсона, верхнеколымские юкагиры были потомками древних таежных речных рыболовов и охотников. «Мы имеем все данные утверждать, — писал он, — что древние юкагиры области р. Колымы были речными жителями, собаководами, рыболовами и охотниками» [Иохельсон В. И. Бродячие роды тундры между реками Индигиркой и Колымой, с. 161.]. Этот вывод нам представляется вполне убедительным. Имеющиеся материалы позволяют выделить в культуре таежных юкагиров некоторые древние элементы — скользящие лыжи, лук, стрелы, копье, охотничья собака и подсобное ездовое собаководство, ручная нарта с рулем-оглоблей, тальниковый невод типа бредня, сети, перемет с костяными спицами, долбленые и берестяные лодки, корьевой конический чум, берестяная посуда, косервация мяса и рыбы путем вяления и квашения, изготовление блюд из рыбы и мяса с добавлением дикорастущих и лиственничной заболони.

    Традиционное хозяйство верхнеколымских юкагиров-охотников на лося, речных рыболовов является как мы полагаем, реликтом древнего неолитического культурного пласта, предшествовавшего в Восточной Сибири оленеводческой тунгусско-ламутской культуре.

    Хозяйство предков тундровых юкагиров, видимо, было более специализированным. Они вели подвижный образ жизни, кочуя в погоне за стадами диких оленей от лесотундры к морю, т. е. с юга на север весной и с севера на юг осенью. Массовая загонная охота на этих животных, охота на переправах через реки (поколки) была основой существования этого населения. Менее доходной была индивидуальная охота на оленей в другие сезоны. Подсобными отраслями хозяйства служили загонная охота на линных гусей, рыболовство и собирательство.

    Встреченные в XVII в. русскими служилыми и промышленными людьми тундровые юкагиры имели домашних оленей и кочевали, применяя оленный транспорт. Можно полагать, что этот тип хозяйства возник на основе археологической культуры пеших бродячих охотников субарктического неолита северо-востока Азии.

    В отличие от своих пеших предшественников тундровые юкагиры, располагавшие транспортным оленеводством, были более маневренны, следовательно более обеспечены жизненными благами и менее зависимы от суровой арктической природы.

    Для древней культуры тундровых юкагиров были, видимо, характерны следующие элементы; подсобное транспортное санное оленеводство, скользящие лыжи охотничья собака, лук, стрелы, копье, перемет с костяными спицами, долбленая лодка, конический чум, крытый оленьими шкурами или ровдугой, способы консервации мяса путем вяления и замораживания.

    Промежуточный характер носило хозяйство «пеших», «сидячих», т. е. оседлых, юкагиров низовий Индигирки, Колымы, Анадыря. Скупые сведения исторических источников XVII в. позволяют заключить, что эти юкагиры занимались рыболовством, охотой на «зверовых плавежах», т. е. добычей диких оленей при переправах осенью через реки, охотой на линных гусей и имели ездовых собак [Открытия русских землепроходцев и полярных мореходов в XVII в. на северо-востоке Азии. М., 1951, с. 143, 283. Поселения оседлых юкагиров в низовьях Индигирки и Колымы исчезли в XVII в. вследствие эпидемий и междоусобиц.].

    Можно думать, что некоторые элементы этой культуры, унаследованные русскими старожилами низовий Колымы и Индигирки, дошли до нас в переработанном виде. Это транспортное собаководство, усовершенствованное в русско-старожильческой среде, лук, стрелы, копье, копье-металка и дротик для охоты на линных гусей, перемет с костяными спицами, долбленая лодка, возможно тальниковый невод, коническое жилище, типа холомо из плавника, обложенное дерном.

    При всей обособленности этих трех хозяйственных групп древних юкагиров между ними, очевидно, существовали какие-то обменные и родственные связи. Об этом свидетельствуют несомненная языковая близость верхнеколымского и нижнеколымского диалекта юкагирского языка, известные соответствия в общественном строе и духовной культуре.

    Особый интерес для понимания происхождения юкагиров представляет вопрос об их связях с соседями. Приведенные материалы о способах охоты па диких оленей, применявшиеся тундровыми юкагирами, говорят о близости к нганасанским (тавгийским) приемам охоты (загоны, поколки, охота с собаками). Отметим, что совпадают не только отдельные способы охоты, но и в целом хозяйственный комплекс нганасан и тундровых юкагиров. Эти параллели не являются совпадениями, вызванными близкими условиями существования. Укажем, что древний чум юкагиров с остовом из четырех жердей со штыревым соединением соответствует нганасанскому чуму. Близок к нганасанскому и покрой юкагирского девичьего и детского комбинезонов [Попов А. А. Нганасаны. — «Труды ИЭ, новая серия», М. - Л., 1948, т. III, с. 33-34, 80, табл. 18, 30.].

    Приведенные Е. А. Крейновичем вслед за И. Ангере новые данные о связях юкагирского языка с самодийским [Крейнович Е. А. Юкагирский язык. Л., 1958, с. 228-237.] и данные Б. О. Долгих о том, что в XVII в. юкагиры и тавги, предки нганасан, были разделены узким коридором из вклинившихся между этими племенами тунгусских родов [Долгих Б. О. Родовой и племенной состав Сибири в XVII в.; Он же. Происхождение нганасанов. — «Сибирский этнографический сборник», М. - Л., 1952, т. I, с. 72-86.] свидетельствуют, что юкагиры и предки нганасан имели в прошлом непосредственные контакты.

    Современные различия между нганасанским и тундровым юкагирским типами хозяйства и культуры, видимо, сложилось у юкагиров под воздействием эвенов (ламутов), у нганасан под влиянием эвенков (тунгусов) и западных ненцев, а также вследствие обособления.

    Вместе с тем в культуре юкагиров можно отметить и черты, сближающие ее с культурой северо-восточных палеоазиатов — пережитки трупосожжения, гадания по подвешенным предметам, жертвоприношение собак, особая роль ворона в мифах, хотя он не выступал, как у коряков и чукчей, в роли мироустроителя, представление о реорканации душ. Укажем также на то, что дугокопыльная нарта и упряжь юкагиров близка к чукотской, юкагиры изготовляли блюда, напоминавшие корякско-ительменское лакомство — толокушу, и т. д.

    Эти особенности свидетельствуют о том, что юкагирский этнос формировался во взаимодействии не только с западными соседями, но и с восточными.

    Мы не касаемся позднейших эвенских, ламутских и русских влияний. Они выступают вполне отчетливо.

    В целом традиционная юкагирская культура представляет собой, несомненно, интереснейшее явление в сибиреведении, позволяющее видеть, насколько сложным было развитие древних охотничьих племен Северо-Восточной Сибири.

    /Юкагиры (историко-этнографический очерк). Новосибирск. 1975. С. 12-83./

                                                                             * * *

    [З. В. Гоголев

    И. С. Гурвич]

                                                                         Глава VI

                                           ЮКАГИРЫ  В  СОВЕТСКОЕ  ВРЕМЯ

    Коренные обитатели северо-востока Якутии — юкагиры — в конце XIX — начале XX в. представляли собой одну из самых отсталых и обездоленных групп населения Сибири. Ясачный гнет, хищническая деятельность скупщиков пушнины, полное отсутствие медицинской помощи, голод в неблагоприятные годы (недоход рыбы, откочевки диких оленей) поставили юкагиров перед угрозой вымирания. Данные XVIII-XIX вв. свидетельствуют о резком уменьшении численности юкагиров. Особенно пострадали юкагиры в 80-х гг. XIX в. от эпидемии оспы. Так, в январе 1885 г. колымский частный комиссар в связи с тем, что смертных случаев было очень много и мертвых не успевали хоронить, специально приказал «при наличии мертвых хоронить их, не вступая между собой в пререкания» [ЦГА ЯАССР, ф. 11, оп. 1, д. 078, л. 76.].

    После эпидемии ясачный налог на юкагирские роды хотя и не увеличился, но стал особенно обременительным, так как число плательщиков резко сократилось. В декабре 1886 г. юкагиры Омолонского рода, I, II и III Омотских родов вынесли следующий общественный приговор: «Просить Колымское окружное полицейское управление об избавлении нас от платежа за мертвые души, так как во время существования воспенной эпидемии у нас много примерло, и осталось довольно мало, например, в Омолонском роде числилось по ревизии 16 работников, а в настоящее время только 6 работников; у I Омотского рода было 12 работников, теперь 4 работника; во II было 14 работников, теперь 3 работника и в III было 9 работников, теперь 4 работника, за которых мы платим бездоимочно, а так как мы платим за число работников не один ясак, а и прочие повинности по раскладке в настоящее время по малочисленности работников приходится каждому работнику платить довольно крупную цифру» [ЦГА ЯАССР, ф. 11, оп. 1, д. 578, л. 190.].

    В 1895 г. юкагиры нижнеколымской части округа доносили, что они имеют 19 наличных работников, а платят за 135 ревизских душ [Бутурлин С. А. Отчет уполномоченного Министерства внутренних дел по снабжению продовольствием в 1905 г. Колымского и Охотского краев. Спб., 1907, с. 33.]. Выплата столь значительных платежей была непосильна для юкагиров. Их задолженность из года в год росла. Местные полицейские власти в счет уплаты недоимок изымали у них имущество: лодки, одежду. Юкагиры влачили жалкое нищенское существование. По описанию В. И. Иохельсона, наиболее зажиточная верхнеколымская семья В. Шалугина не знала русских рубах, по полгода не пила чаю, а весной жила впроголодь или голодала [Иохельсон В. И. По рекам Ясачной и Коркодону. Древний и современный юкагирский быт и письмена. — «Известия РГО», 1898, т. XXXIV, вып. 3.]. Нищие юкагиры попадали в кабалу к купцам. Сообщения местных властей свидетельствуют о том, что в начале XX в. юкагиры ежегодно, часто с осени, испытывали голод.

    Особенно жестокий голод постиг юкагиров в 1904 г. От голода погибли на промысле две семьи — 9 чел. [Бутурлин С. А. Указ. соч., с. 33.] Яркую картину обнищания и бедствий юкагиров рисует С. А. Бутурлин, уполномоченный по борьбе с голодом на Колыме. Он отметил, что юкагиры лишились не только своих ездовых оленей, но и ездовых собак. Теплую одежду в некоторых семьях носили по очереди. Охотники в холодное время года ходили на промысел также по очереди, так как ждали возвращения сородича, чтобы взять его теплую одежду. С. А. Бутурлин указал и на обременительные налоги. В Юкагирском роде (имя собственное.— З. Г.), где числилось 13 работников, писал он, остался один работник с двумя престарелыми родителями и два старика с женами [Там же.]. «Итак, один сорокалетний работник должен вносить тринадцать окладов!» Такая политика царской администрации являлась одной из главных причин подрыва экономической основы юкагиров.

    Призывы передовой русской общественности, в особенности этнографов-сибиреведов, помочь юкагирам не встречали поддержки ни со стороны царского правительства, ни местных властей [Гурвич И. С. К вопросу об эволюции ясачного сбора в Якутии — В кн.: Доклады на пятой и шестой научных сессиях Якутского филиала ЛН СССР. Якутск, 1954, с. 16-30.].

    Великая Октябрьская социалистическая революция открыла новую эру в истории народов России, в том числе юкагиров. Были отменены законы царского правительства, утверждавшие неравноправие народов, налог в виде ясака и другие повинности. Декретами Советского государства и Конституцией РСФСР (1918 г.) [Декларация прав народов России.— В кн.: Декреты Советской власти, т. I. М., 1957, с. 40-41; Конституция РСФСР. — «СУ РСФСР», 1918, № 5, ст. 582.] юкагирам, как и всем народам бывшей Российской империи, было предоставлено право самостоятельно распоряжаться своей судьбой. Политическое равноправие явилось первым шагом в разрешении национального вопроса. Предстояло уничтожить фактическое неравенство пародов. Созданные в 1920-1921 гг. в Колымском и Верхоянском округах партийные организации приступили к практическому осуществлению ленинской национальной политики.

    После победы социалистической революции несколько лет продолжалась гражданская война в Якутии. Она охватила и территорию, где жили юкагиры. Белобандитские отряды, действовавшие на Севере, нанесли огромный урон народному хозяйству, в том числе хозяйству юкагиров. Они отбирали одежду и оружие у населения, захватывали имущество советских торговых и кооперативных организаций, уничтожали средства связи. Так, белобандиты захватили направленные в районы расселения верхнеколымских юкагиров продовольственные и промышленные товары, орудия охоты и рыболовства. Нарушился завоз боеприпасов и рыболовецких снастей. Охотники стали использовать архаические орудия промысла: ловушки, петли-самоловы, поставные луки со стрелами. Естественно, что добыча пушнины резко сократилась. Большинство юкагиров, опасаясь грабежей белобандитов, откочевало с Колымы в далекие труднодоступные места. Все это усугубило их тяжелое экономическое положение.

    Между тем с первых дней установления Советской власти на Колыме принимались меры по оказанию материальной помощи юкагирам. Следует отметить, что сами юкагиры активно участвовали в обсуждении мероприятий местных органов Советской власти. Так, делегаты юкагиров участвовали в работе I съезда Советов Колымского округа (февраль 1922 г.), где наряду с другими обсуждался вопрос о положении верхнеколымских юкагиров. Однако осуществлению принятых решений помешала вновь вспыхнувшая борьба с белобандитами (в 1924-1925 гг.).

    Для оказания всесторонней помощи отсталым пародам Севера в 1924 г. при Президиуме ВЦИК был создан Комитет содействия народностям северных окраин (КСНСО). При Президиуме ЦИК Якутской АССР также был создан КСНСО [История Якутской АССР, т. 3. М., 1963, с. 103.]. Комитет содействия как орган правительства координировал деятельность всех советских, хозяйственных, кооперативных и культурных органов и организаций, работающих в районах расселения народностей северных окраин.

    По решению Совнаркома в 1923 г. из Владивостока на Колыму был направлен пароход «Ставрополь» [На пароходе прибыл отряд Красной Армии, очистивший Колыму от остатков белобандитских групп. См. Очерки по истории Якутии советского периода. Якутск, 1957, с. 145.]. Он доставил 23,5 тыс. пудов разнообразных грузов: промышленные товары, порох, дробь, патроны и ружья. Этот рейс положил начало постоянным торговым связям бассейна Колымы с портами Дальнего Востока.

    Правительство РСФСР освободило юкагиров, как и другие народности Севера, от сельскохозяйственного налога и сборов. Органы советской власти всячески оберегали малые пароды Севера от частных торговцев и спекулянтов. Совет Народных Комиссаров Якутской АССР постановлением от 8 февраля 1924 г. запретил ввоз в северные районы алкогольных напитков и игральных карт [ЦГА ЯАССР, ф. 62, оп. 15, д. 200, л. 38-39.]. Снабжение кочевого населения, в том числе юкагиров, мукой и солью производилось на условиях долгосрочных кредитов. На Колыме были открыты хлебо- и рыбозапасные магазины для предупреждения голода. Якутский областной комитет партии и правительство Якутской АССР принимали срочные меры по восстановлению разрушенного промыслового хозяйства северных районов. Ежегодно оказывалась натуральная и денежная помощь обнищавшим (кумаланам) и бедным семьям юкагиров. Промысловое население Севера вовлекалось в интегральные кооперативы.

    Во время гражданской войны и в первые годы нэпа в кочевых стойбищах Колымского округа скупали ценную пушнину частные торговцы и иностранные купцы Вудсмитсон, Кассель и Олаф Свенсон. В 1925 г. постановлением Якутского ЦИКа районы, заселенные малыми народностями Севера, в том числе юкагирами, были объявлены на особом положении в отношении условий ведения пушной Торговли, снабжения охотничьими припасами и предметами первой необходимости. В порты Якутской АССР был запрещен заход иностранных судов [История Якутской АССР, т. 3, с. 104.], были закрыты магазины иностранцев в северных округах, аннулированы долги населения частным торговцам. Правительство Якутской АССР установило твердые цены на товары. В юкагирские стойбища их стали доставлять агенты Якутторга.

    В 1926-1927 гг. в юкагирских стойбищах проходили выборы родовых Советов. По данным юкагира Н. И. Спиридонова, принимавшего участие в проведении похозяйственней переписи Приполярного Севера, в это время тундровыми юкагирскими родами с юкагирским языком были Хангайский, Юкагирский, Эрбекчен, Дудкины и Каменный Юкагирский. Со смешанным юкагирско-эвенским языком, по его сведениям, были Холодинский, Кункугурский, Делянский и Балаганчик [Спиридонов Н. И. Одулы (юкагиры) Колымского округа. «Советский Север», 1930, № 9-12, с. 184-185.]. В верховьях Колымы, по Коркодону и Ясачной кочевали юкагиры-ушканцы. Но родовые советы были созданы не во всех группах юкагиров. Тундровые юкагиры вплоть до 1927 г. сохраняли старое административное устройство и подчинялись бывшим родоначальникам-князцам. Там, где родовые советы были созданы, они руководствовались решениями общего собрания, защищали интересы трудящихся.

    Однако в связи с неграмотностью большинства населения тайги и тундры родовые советы часто бездействовали. Сказывалась отдаленность юкагирских стойбищ от больших центров. Из Якутска до верховий Колымы добирались зимой за полтора-два месяца, летом и весной связь прекращалась. Для оказания помощи населению Крайнего Севера необходимы были сведения о численности отдельных народностей, их расселении, занятиях, имущественной в социальной дифференциации.

    Всесоюзная перепись 1926 г. дала весьма приблизительные данные о численности юкагиров. Было выявлено всего 396 юкагиров обоего пола [Всесоюзная перепись населения 1926 г., т. VII; Дальневосточный край, Якутская АССР, родной язык, возраст, грамотность. М., 1928, с. 168, 180.]. Более подробные сведения о юкагирах дала Приполярная нехозяйственная перепись 1926/27 г. Всего было выявлено 36 оседлых и 59 кочевых юкагирских хозяйств — 454 чел. обоего пола [Похозяйствепная перепись приполярного севера СССР 1926-1927 гг. М., 1929, с. 2, 8.]. Анализ полученных сведений показал, что и эта перепись имела недостатки [Гурвич И. С. Этническая история северо-востока Сибири. М., 1966, с. 216-217.]. По материалам разработки переписи невозможно определить численность верхнеколымских таежных и нижнеколымских тундровых юкагиров.

    Численность верхнеколымекпх юкагиров пытался в 1926 г. установить Н. И. Спиридонов. По его данным, вся группа состояла из 136 чел. [Спиридонов Н. И. Одулы, с. 186.] По данным С. В. Обручева, в верховьях Колымы насчитывалось 125 юкагиров [Обручев С. В. В неизведанном крае. М., 1954, с. 144.].

    Немногочисленные хозяйства юкагиров по сравнению с другими народами северо-востока были маломощными. Нехозяйственная перепись Приполярного Севера 1926/27 г. выявила в Якутской АССР только одно хозяйство из 40 хозяйств юкагиров, имеющее свыше 100 оленей, в то же время среди чукчей, кочевавших па территории Якутии, таких хозяйств оказалось 81 из 219, тунгусов (эвенков) — 43 из 622, ламутов (эвенов) — 16 из 102 хозяйств. Причем, 2 чукотских хозяйства имели свыше 10 000 оленей, 9 хозяйств — 3000-10000 и 16 хозяйств — 1000-3000 оленей [Гоголев 3. В. Социально-экономическое развитие Якутской АССР в 1917-1941 гг. Новосибирск, 1972, с. 128.]. Перепись не зарегистрировала ни одного юкагирского хозяйства с наемными работниками или отдающего оленей на выпас. Таким образом, социальная дифференциация среди юкагиров была развита слабо. Однако и среди них не сохранялось равенство. Из 40 тундровых хозяйств 32 имели до 10 голов оленей, 4 — от 11 до 25, 1 — от 26 до 50, 2 — от 51 до 100 и 1 хозяйство — более 100 голов оленей [Там же.].

    Малоимущая часть юкагиров активно участвовала в проводимых советскими органами мероприятиях. Представители юкагиров вошли в высшие органы власти Якутской АССР. В феврале 1927 г. состоялся V Всеякутскпй съезд Советов. На съезде присутствовал юкагир Т. Тайшин — делегат с Нижней Колымы. В своем выступлении он говорил о тяжелом положении оленеводческих и охотничьих хозяйств и о путях их восстановления и развития. Он просил правительство Якутской АССР «оказать помощь и поддержку населению тундры и найти возможность для снабжения оружием и огнеприпасами». Излагая просьбы своего народа, Т. Тайшин говорил о необходимости оказания срочной медицинской помощи, о ликвидации неграмотности, об урегулировании цен на промышленные и продовольственные товары, а также на пушнину и мамонтовую кость [5-й Всеякутскпй съезд Советов. Протоколы и постановления. Якутск, 1927, с. 79.].

    Представители юкагиров были делегатами I съезда малых пародов Севера Якутской АССР (1927 г.). Съезд заслушал доклады о деятельности КСНСО при ЦИК ЯАССР, о кредитовании и кооперировании кочевого населения, о переходе па оседлость и др.

    В 1929 г. в стойбище Нелемное, где находилось несколько зимних избушек юкагиров, состоялись выборы в первый юкагирский сельский Совет. В этом же году юкагиры-кочевники обратились в КСНСО с просьбой оказать им помощь в переходе на оседлый образ жизни. Просьбу удовлетворили, на жилищное строительство в пос. Нелемное была выделена денежная ссуда [Народы Сибири. Серия «Народы мира». М. - Л., 1950, с. 894.].

    Вопросы восстановления и развития оленеводства, пушного хозяйства, рыболовства, народного образования, здравоохранения, коллективизации и другие жизненно важные для народностей Севера проблемы неоднократно обсуждались па партийных конференциях Якутской областной организации и съездах Советов ЯАССР. В 1931 г. VIII Якутская областная партийная конференция, рассмотрев вопрос «Об очередных задачах работы среди малых народностей Севера ЯАССР», постановила: «Всемерно развивать производительные силы северного хозяйства, развертывать строительство совхозов и реорганизацию колхозов и ускорить развитие морского, воздушного и сухопутного транспорта на севере» [VIII Якутская областная конференция ВКП(б). Якутск 1931, с. 64-70.].

    В 1931 г. в Якутской АССР проводилось национально-территориальное районирование. Были ликвидированы округа и улусы, вместо них созданы районы. Основная масса юкагирского населения вошла в Нижнеколымский и Верхнеколымский районы, а небольшое количество хозяйств — в Аллаиховский район. Родовые советы перешли на «Положение о кочевых Советах» [«СУ РСФСР», 1933, № 49, с. 209.]. Новое Положение устанавливало вместо родового территориальный принцип. Это объединяло все население, жившее на данной административной территории, и способствовало укреплению местных Советов как власти трудящихся.

    В 1930-х гг. па Севере Якутской АССР началась коллективизация. Юкагиры, обитавшие в бассейне Ясачной, организовали в 1930 г. товарищество «Юкагир». Председателем его был избран юкагир Е. И. Шадрин. Впоследствии товарищество превратилось в колхоз «Светлая жизнь» («Почерходол модол») с центром в пос. Нелемное на берегу Ясачной. На р. Коркодон образовался юкагирский колхоз «Новый путь». Оба юкагирских колхоза получили от государства ссуды па приобретение инвентаря и оленей. На эти ссуды были закуплены сети из конского волоса, невода, пешни, ломы, охотничьи ружья, патроны и палаточный материал [Материалы этнографической поездки И. С. Гурвича на Колыму в 1956 г. — Архив ИЭ АН СССР.].

    В 1930-х гг. основными источниками денежных и натуральных доходов юкагиров были рыболовство и охота. Летом и осенью рыбу ловили большими неводами. Перед ледоставом па Ясачной и Рассохе устраивали заездки [Заездки — кратковременный способ лова рыбы, так как ледоход заездки сносит.] с мережами. Подледный лов рыбы производился только поздней осенью. Если в прошлом юкагиры добытую рыбу вялили, изготовляли из нее юколу или сваливали в земляные ямы, где она квасилась, то после организации колхозов рыбу стали хранить в основном в специально выстроенных ледниках.

    С организацией колхозов увеличилась добыча пушнины: белки, лисицы и горностая. Для пушной охоты колхозы приобретали транспортных оленей. Каждому промысловику правление осенью выделяло по 4 оленя, палатку, печку, запас продовольствия. На оленях звенья охотников обычно без семей откочевывали к отведенным им участкам.

    Добыча лосей и диких оленей, в прошлом являвшаяся основой существования верхнеколымских юкагиров, превратилась в условиях колхозного производства в подсобную отрасль хозяйства. Охота на лосей и диких оленей стала практиковаться для удовлетворения личных нужд в мясе. Так как результаты охоты и рыбной ловли в верховьях Колымы в значительной мере зависят от капризов природы, то юкагирские колхозы стали заниматься разведением рогатого скота. В 1955 г. в колхозе «Светлая жизнь» было 185 голов крупного рогатого скота, в том числе 52 дойные коровы [Материалы экспедиционной поездки 1955 г. И. С. Гурвича на Колыму (отчет).]. Вполне оправдало себя  коневодство. Разведение гулевых лошадей на мясо в условиях верховий Колымы оказалось весьма доходной статьей хозяйства.

    Правление колхоза «Светлая жизнь» в целях расширения производства, увеличения денежных доходов предприняло ряд дорогостоящих опытов по внедрению таких новых отраслей хозяйства, как птицеводство и свиноводство. Однако разведение кур оказалось убыточным. Не оправдала себя и свиноферма из-за недостатка соответствующих кормов. Свиней приходилось кормить рыбой. В основе экономики колхоза «Светлая жизнь» остались в известной мере реконструированные отрасли традиционного хозяйства юкагиров, оленеводство и разведение рогатого скота, заимствованное у якутов. В 1959 г. колхоз «Светлая жизнь» объединился с якутским колхозом «Советская конституция». Укрупненный колхоз, получивший название «Юкагир», стал развивать преимущественно животноводство и звероводство.

    Колхоз коркодонских юкагиров «Новый путь», специализировавшийся главным образом на пушной охоте и рыболовстве, в 1941 г. объединился с якутским колхозом с центром в пос. Балыгычан. Укрупненный колхоз им. Третьей пятилетки стал заниматься огородничеством и животноводством.

    Материальное благосостояние юкагиров после коллективизации намного улучшилось. Верхнеколымские юкагиры перешли на оседлый образ жизни. Большая часть юкагиров сосредоточилась в пос. Нелемное. Первоначально он располагался на левом берегу Ясачной в 3 км ниже устья Рассохи, где издавна зимовали члены Ушканского рода. Так как это место затапливали весенние воды, то юкагиры вскоре перенесли свой поселок па 6 км ниже по течению реки на высокий берег. Здесь были выстроены пятнадцать срубных домов, контора колхоза, школа, интернат, больница, клуб, баня, зооветпункт, фактория, пекарня, конюшня, хлев, склады, ледник, коптильня, радиоузел, электростанция, парники. Но в 1938 г. пос. Нелемное во время наводнения затопило. Изменившееся течение р. Ясачной стало подмывать берег около поселка. В 1947 г. вновь произошло затопление, а в 1954 г. во время паводка водой была смыта часть площади поселка.

    Новую центральную усадьбу колхоза перенесли на 27 км ниже старого поселка па Ясачной (территория Якутской АССР). В связи с этим колхоз «Светлая жизнь» был передан из Магаданской области в Верхнеколымский район Якутской АССР. Правительство Якутской АССР выдало колхозу «Светлая жизнь» ссуду в размере 150 тыс. руб. на переустройство поселка. Весной 1955 г. на автомашинах, выделенных промышленными предприятиями пос. Зырянка, в новый поселок были перевезены в разобранном виде жилые дома, здания школы, больницы, конторы колхоза, склада и зооветпункта. Вскоре были выстроены ледник, электростанция, подсобные хозяйственные мастерские [Материалы экспедиции 1959 г.].

    Коллективизация, строительство поселков способствовали приобщению юкагиров к просвещению. В 1931 г. для детей нелемнских юкагиров была открыта начальная школа с интернатом. Первым учителем здесь был П. П. Борисов, уроженец Лены [Борисов П. П. Солнце над Сеймчаном. Странички из дневника. — «Магаданская правда», 1955, 1 февраля.]. Среднее образование дети юкагиров получали в поселках Зырянка и Сеймчан. Так как юкагирский язык бесписьменный, преподавание в нелемнской и балыгычанской школах велось на русском языке. Однако делопроизводство в юкагирских колхозах велось на русском и на якутском языках. Юкагирский язык используется главным образом в быту. Собрания в пос. Нелемное обычно ведутся на якутском языке.

    Переход к оседлому образу жизни, распространение грамотности, нововведения в быту внесли глубокие изменения в жизнь верхнеколымских юкагиров.

    Несколько по-иному происходило переустройство жизни нижнеколымских юкагиров. В низовьях Колымы, где кочевали тундровые юкагиры, эвены и чукчи, в начале 30-х годов были организованы артели [Тарасов И. А. КПСС — организатор социалистического преобразования хозяйств малых народностей Севера. Якутск, 1967, с. 95.]. Колхозники жили за счет своего индивидуального хозяйства. По постановлению ЦК ВКП(б) от 1 сентября 1932 г. «О формах   коллективизации в районах народностей Крайнего Севера» [Местные органы власти и хозяйственные организации на Крайнем Севере. М., 1934, с. 133.], указавшего на необходимость организации простейших производственных объединений, смешанные промысловые артели в 1933-1934 гг. были реорганизованы в товарищества.

    Юкагиры на р. Чукочьей вместе с эвенами объединились в товарищество «Чайреуль-одул» — «Поднимающийся одул», (в документах оно называлось «Чукочий бадул» 'Одулы р. Чукочьей' — як.). Часть хозяйств тундровых юкагиров вошла в эвенское товарищество «Сутаня омчук» на р. Алазее, а часть — в чукотское товарищество «Харгнаргы» на р. Колыме. Товарищества, согласно уставу, 10% всей вылавливаемой рыбы и 10% стоимости реализованной пушнины сдавали в общественный фонд. Олени оставались в личном владении, их объединяли только на летний период, чтобы освободить часть людей для заготовки рыбы [Гурвич И. С. Быт и культура колхозов Нижнеколымского района. — В кн.: Доклады на пятой и шестой научных сессиях Якутского филиала АН СССР. Якутск, 1954, с. 6-79.].

    Создание товариществ сыграло в жизни тундровых юкагиров важную роль. Появление в Халерчинской тундре в 1920 г. больших стад домашних оленей привело к тому, что к 1930 г. на всем протяжении тундры и лесотундры от Колымы до Индигирки количество диких оленей резко сократилось, и в 1933 г. дикие олени исчезли. Юкагиров и эвенов ожидал голод, так как основу их существования составляла охота на мигрирующих диких оленей. Коллективизация позволила юкагирам и эвенам избежать бедствий. Товарищества нижнеколымских юкагиров и эвенов на предоставленные им кредиты приобрели оленей и перешли от охоты к оленеводству мясо-шкурного направления. Индигирские юкагиры (они пользовались эвенским языком) вынуждены были из-за отсутствия диких оленей заняться рыболовством. Сети-снасти были приобретены у якутов на специальные средства, отпущенные правительством ЯАССР.

    Коллективизация в низовьях Колымы совпала с проведением земельно-водного устройства. В результате этого мероприятия в 1931-1934 гг. лучшие пастбища, охотничьи угодья и рыболовецкие пески были изъяты у кулаков, пришлых самовольных поселенцев, бывших скупщиков пушнины и переданы товариществам и трудовым единоличным хозяйствам. В 1940 г., окрепнув экономически и накопив опыт работы, товарищества юкагиров, эвенов и чукчей низовий Колымы стали переходить на «Устав сельскохозяйственной артели». Товарищество «Чайреуль одул» было преобразовано в колхоз «Оленевод». На Алазее был организован колхоз «Сутаня удиран» («Красная тропа»), па Колыме — колхоз «Турваургин». Ведущей отраслью всех трех колхозов стало оленеводство. Изменились и приемы выпаса оленей. В 1946 г. были завезены оленогонные собаки. Они значительно облегчили труд пастухов. Перекочевки стад стали производиться по специально разработанным маршрутам с учетом пастбищеоборота. Для летних перекочевок оленеводческих бригад колхозы приобрели верховых лошадей. В районах осеннего и весеннего пребывания стад были выстроены стационарные корали. В 1945-1947 гг. колхозы Нижнеколымского района превратились в крупных поставщиков оленины.

    В конце 40-х гг. тундровые колхозы приобрели рогатый скот и гулевых лошадей.

    Объединив мелкие стада оленей в крупные, артели смогли выделить часть своих членов для рыболовства, грузоперевозок и строительства. Если в прошлом рыболовством занимались нерегулярно из-за нехватки рабочих рук, то теперь рыболовные бригады взяли на себя труд по добыче и снабжению оленеводов свежей рыбой, по заготовке подкормки для песцов. Колхозы приобрели ставные сети, мережи. Около рыбалок были вырыты крупные ледники. Для подвозки рыбы к ледникам в качестве тягача стали применять моторные лодки. Усилилась роль пушной охоты. В связи с этим были введены строгие сроки охоты, запрещены вредные способы добычи песца — разрывание нор, травля песцов собаками и т. д.

    Реконструкция северного промыслового хозяйства благотворно сказалась на благосостоянии коренного населения тундры — юкагиров, эвенов и чукчей. Оленеводческие колхозы вскоре после организации начали строительство центральных усадеб. Участки для поселков были выбраны землеустроительными экспедициями в зоне лесотундры, где обычно кочевали оленеводы. Первые дома были выстроены приглашенными русскими мастерами. В дальнейшем колхозы подготовили из числа своих членов плотников, столяров. В 1950 г. хозяйственный центр «Сутани-удиран», пос. Андрюшкино, состоял из 25 индивидуальных рубленых домов колхозников. В поселке размещались правление колхоза, школа, фельдшерский пункт, фактория, пекарня, магазин, клуб. Такой же облик имел и пос. Туустах-сен — центральная усадьба колхоза «Оленевод».

    Во всех поселках нижнеколымеких оленеводов были открыты школы. Так как большая часть населения тогда вела кочевой образ жизни, то все дети школьного возраста были приняты в интернаты при школах на полное государственное обеспечение. Значительная работа была проведена и по ликвидации неграмотности среди взрослых.

    Изменился домашний быт. Если до коллективизации юкагиры питались только мясом и рыбой, то после создания колхозов помимо традиционной пищи в их рацион вошли хлеб, масло, крупы, молоко, овощи, сахар, консервы. Получила распространение готовая одежда и обувь: платья, пальто, костюмы, кожаные и резиновые сапоги, туфли и т. д.

    В 1960 г. колхозы Нижнеколымского, Верхнеколымского, Аллаиховского и других северных районов Якутии были преобразованы в совхозы [История Якутской АССР, т. III. М., 1903, с. 343.]. Юкагиры — рабочие совхозов стали получать твердую зарплату. На средства совхозов развернулось большое жилищное строительство. Оленеводческие совхозы укрепили материально-техническую базу промыслового хозяйства. Для завоза в тундру снаряжения, топлива, химикатов для противооводной обработки оленей, медикаментов стали широко применяться тракторы, вездеходы, моторные лодки, а также авиация. Большая часть в прошлом кочевого населения тундры сосредоточилась в поселках. Производственные бригады стали пользоваться вместо чумов и яранг разборными меховыми палатками. Для связи с поселками применяются портативные радиостанции. Пастухов-оленеводов на промысле обслуживают передвижные агитационно-культурные бригады, демонстрирующие кинофильмы и выступающие с концертами. Для охотников выстроены охотничьи перевалочные базы, промысловые избушки.

    Условия современного промыслового хозяйства способствовали сближению юкагиров с окружающим населением. В поселках юкагиры живут в соседстве с якутами, эвенами, русскими, а в низовьях Колымы и с чукчами. Преодоление былой стойбищной обособленности выразилось в распространении двуязычия и многоязычия. Как показали обследования, большинство юкагиров владеют помимо своего родного языка якутским, русским, а нередко эвенским или чукотским. Участились браки юкагиров с соседями. Большинство юкагиров, как показывают этнографические наблюдения, входят в смешанные в национальном отношении семьи [Подробно об этнических процессах в среде юкагиров см. первую главу.]. Тем не менее, переписи населения 1959 и 1970 гг. свидетельствуют, что численность юкагиров не уменьшилась. В 1959 г. было выявлено 440 юкагиров [Итоги Всесоюзной переписи паселсния 1959 г. РСФСР. II. 1963, с. 302.], в 1970 г. — 600 [Страна Советов. Биография роста. Сообщение ЦСУ при Совете Министров ССР. — «Известия», 1971, 16 апреля.].

    На материальную культуру юкагиров, их домашний быт оказало сильное влияние пришлое население, прибывшее на Колыму для освоения ее природных богатств. Как известно, пос. Зырянка, расположенный неподалеку от с. Нелемное, возник как один из центров Колымско-Индигирского пароходства. Неподалеку от пастбищ Нижнеколымского совхоза строится мощная Билибинская атомная электростанция.

    Однако значительная часть юкагиров работает в традиционных отраслях хозяйства. В пос. Нелемное (Нижyеколымский совхоз), где большую часть населения составляют юкагиры, организованы бригады оленеводов, охотников, рыболовов, коневодов и др. Каждая бригада имеет свой производственный план. В этом поселке в 1972 г. бригада охотников из 15 чел. сдала пушнины на 19 тыс. руб., а бригада рыбаков — 300 т рыбы.

    В совхозное производство внедряется современная техника. Нелемнское отделение совхоза имеет тракторы, сенокосилки, конные грабли, моторные лодки, катера. Охотиков на далекие промысловые участки доставляют на вертолетах. Кочуют только во время охоты и промысла охотники, пастухи и оленеводы, все остальное население живет в поселке.

    За последние годы изменился облик юкагирских селений. Так, юкагирский пос. Нелемное стоит на высоком берегу р. Нелемное (приток р. Ясачной). В нем 48 жилых срубных домов русского типа. Здесь проживает 173 юкагира. Поселок построен по плану. В центре поселка стоит большое здание начальной школы, а рядом интернат со столовой и спальными помещениями. В поселке клуб, магазин, хлебопекарня, баня, детские ясли и другие культурно-бытовые помещения. Работает медицинский пункт со стационаром на 10 коек и отделение для амбулаторного приема больных. Поселок радиофицирован. Многие жители поселка имеют индивидуальные огороды и снимают хорошие урожаи картофеля.

    За годы Советской власти у юкагиров появились свои специалисты — учителя, медики, механизаторы, руководящие работники. Юкагирская молодежь получает высшее и специальное среднее образование в Якутске, Магадане, Ленинграде и других городах.

    Одним из лучших передовиков производства является коммунист Е. И. Шадрин. Он был первым председателем первого колхоза «Юкагир» (1932-1949 гг.), избирался депутатом Верховного Совета Якутской АССР и членом Пленума Якутского обкома КПСС. Депутатом Верховного Совета СССР была избрана передовая ударница Татаева — нижнеколымская юкагирка.

    Значительные литературные произведения создал юкагир Текки Одулок (Н. И. Спиридонов — 1906-1938 гг.). Широкую известность приобрело творчество современного молодого юкагирского писателя Семена Курилова [Курилов С. Ханидо и Халерха. М., 1969.]. Плодотворно изучает язык своего парода кандидат филологических наук Г. Н. Курилов, сбором фольклора занимается учитель юкагир А. Н. Лаптев.

    Изменения в жизни юкагиров и других народов северо-востока Сибири отметил известный канадский писатель, ученый и общественный деятель Фарли Моуэт. В своей новой книге «Сибиряки» он делает вывод: «Да, развитие многих малых пародов наглядно доказало, что Ленин был безусловно глубоко прав, провозгласив политику национальностей внутри Советского Союза и оказания им помощи для максимального развития их собственных возможностей, что должно обогатить государство в целом» [Моуэт Фарли. Многоэтажная Якутия. (Отрывок из книги «Сибиряки»). — «За рубежом», 1972, № 21, с. 20.].

    /Юкагиры (историко-этнографический очерк). Новосибирск. 1975. С. 135-153./