ЎЎЎ 3. Насташа Лудзінская. Вайсковец Ян Строд у Якутыі. Сш. 3. В тайге. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    В. Строд

                                                      ВА ЎСХОДНЯСІБІРСКАЙ ТАЙЗЕ*).

    *) Гэты нарыс пад назвай „Из эпох гражданской войны в Восточной Сибири“ ўпяршыню быў надрукаваны ў часопісе „Пролетарская революция“, № 5, 1926 г. стар. 74-93. У гэтым зборніку ён зьмяшчаецца толькі з самымі нязначнымі папраўкамі.

                                                            1. Гібель тав. П. П. Якаўлева.

    У канцы жніўня ў 1918 г. у г. Свабодным сабраліся ўсе чырвоныя, якія адступілі з-пад Чыты. Таварыш Лазо спрабаваў арганізаваць тут новы фронт, але прышло цяжкае паведамленьне, што наш усходні фронт разьбіты і што японцы і белагвардзейцы знаходзяцца ў 10 км ад Благавешчанска (150 км ад Свабоднага).

    Як ні цяжка было прызнацца, але пры такой абстаноўцы мы далей біцца не маглі: нашы сілы былі вельмі нязначныя ў параўнаньні з ворагам.

    5 верасьня была склікана нарада членаў савецкага ўраду і камандзіраў, якія засталіся. Частка таварышоў на чале з Шаўцовым настойвала на тым, каб адыйсьці на Ахоцкае ўзьбярэжжа і там трымаць сьцяг савецкай улады да прыходу Чырвонай арміі ў Сібір. Тав. Якаўлеў, які быў старшынёй нарады, рашуча выступіў супроць такога пляну. У сваёй прамове ён даводзіў, што мы не павінны далёка адыходзіць ад барацьбы, што мы павінны быць бліжэй да падзей і толькі часова пайсьці ў тайгу.

    Пасьля невялікага памену думкамі прапанова тав. Якаўлева была прынята.

    З цяжкім сэрцам мы пакінулі горад уначы 6 верасьня і конна накіраваліся ў тайгу. Усяго нас было 25 чалавек (у тым ліку адна жанчына), узброеных вінтоўкамі з запасам па 200 патронаў на кожнага пры адным кулямёце Кольта.

    Толькі пасьпелі мы адыйсьці ад гораду, як пачаліся сутычкі з белагвардзейцамі. У выніку гэтых сутычак нас засталося ўсяго 20 чалавек і 1 ранены.

    Углыбіўшыся ў тайгу кілёмэтраў на 100 мы спыніліся і выслалі выведку. Праз шэсьць дзён, нашы выведчыкі прынесьлі сумныя весткі: таварышы, захопленыя ў тайзе, расстрэлены або кінуты ў турмы. На захадзе ідуць вялікія баі з японцамі і чэха-славакамі. Два дні прастаялі мы на месцы, ня ведаючы, што распачаць.

    К вечару другога дня т. Якаўлеў, камандзір атраду, сабраў нас усіх і ўнёс новую прапанову, зусім нечаканую: пакінуць Амурскую тайгу і спрабаваць прабрацца на далёкую Поўнач, у Якуцкую вобласьць.

    „Паслаць значныя сілы з Іркуцку белагвардзейцы не маглі, паколькі яны заняты рашаючай барацьбой супроць Масквы, і кожны салдат у іх на ўліку. Хадзем, таварышы, у Якуцкую вобласьць, злучымся там з нашымі таварышамі — якуцянамі, пратрымаемся там да вясны, а ўлетку 1919 г. Сібір, я веру, зноў стане. савецкай.

    Мы ўсе прынялі дружна гэту прапанову і раніцой наступнага дня зноў накіраваліся ў невядомую дарогу з непахіснай рашучасьцю і цьвёрдай рэвалюцыйнай верай у посьпех.

    Праз некалькі дзён дарогі мы без асаблівых прыгод дайшлі да тэмптонскіх капальняў, дзе былі спатканы радасна мясцовымі рабочымі і злосна — праўленьнем; капальняў.

    К вечару таго-ж дня з Зэі (80-90 км ад капальняў) прыехалі некалькі чалавек рабочых і паведамілі, што Зэя занята японцамі ў ліку каля 600 чалавек і што ня менш 300 чалавек гэтымі днямі выступяць на капальні для ўстанаўленьня ўлады. На сходзе рабочых мы рашылі, што з нашымі сіламі ўтрымаць капальні мы ня зможам і што нам неабходна яго пакінуць. Трое з нашых таварышоў, адчуваючы сябе слабымі, засталіся і не пайшлі далей. Гэта былі т. Кантаровіч з жонкай і т. Лось.

    Моўчкі прыняла нас у свае абдымкі непранікальная, панурая тайга. Удзень мы ішлі, вечарам спыняліся на начлег, пускалі коняй на мізэрны падножны корм і крыху падмацаваўшыся, прыладжваліся каля вогнішча. Успаміналі нядаўную барацьбу, шукалі прычыны нашага паражэньня, стараліся зазірнуць у невядомую будучыню. Няпрыкметна спускалася глыбокая ноч, і мы засыпал пад таёмны шэпт тайгі, а з расьсьвітаньнем зноў ішлі ў дарогу.

    Выпаў першы сьнег. Ад дрэннага харчу і цяжкай дарогі коні аслабелі. Двух з іх прышлося застрэліць. Хутка скончыўся невялікі запас мяса. Хлеба ня было, вышаў і рыж. Застрэлілі яшчэ каня і сталі есьці каніну з сольлю. Праз некалькі дзён мы засталіся пешымі. Апошняга каня застрэлілі на мяса. Кожны закінуў торбу за плечы і з парай бялізны і куском каніны пайшоў пеша. Хто ведае тайгу ўзімку, зразумее, што гэта азначае!

    Сьнегу выпала ўжо паўаршына. Мы прасоўваліся з вялізарнай цяжкасьцю. Урэшце падышоў такі час, што мы другія суткі нічога ня елі і з жахам бачылі, што набліжаецца галодная сьмерць. І раптам мы ўбачылі ўперадзе юрты. Аказваецца мы зайшлі на ванроўны род тунгускага племя арачан. Прабылі ў іх два дні Даведаліся, што да Алякмінска — 700 вёрст, да Якуцкага яшчэ далей. Два арачэны ўзяліся давесьці нас да Алякмінска на аленях. Узялі яны з сабой адну старую вольную палатку — усё-ж такі цяплей.

    Быў ужо канец кастрычніка, і па нашых меркаваньнях мы праехалі палову дарогі да Алякмінска. На начлег з-за корму аленяў спыняліся рана. К вечару з апошнімі праменьнямі сонца з тайгі нечакана выяжджае да нас верхам на алені моцны сівы дзед. Аказалася — гаворыць па-руску. Даведаліся ад яго, што ў жніўні разьбілі чырвоных і што пасьля зьвяржэньня савецкай улады абодвы белагвардзейскія атрады пайшлі ў Іркуцк. З распытваньняў дзеда Аляксея высьветлілі, што ў Алякмінску аб нас ведаюць, і насустрач выступіў атрад з 40-50 чалавек; сярод-жа насельніцтва пушчана чутка, што мы нясём некалькі пудоў золата.

    Паведамленьне гэта нас ашаламіла. Сабраліся панура, абдумваючы магчымасьці выхаду са становішча. Пасьля раду прапаноў і плянаў рашылі.. здацца.

    Падзяліліся на тры групы. У першай старшыня гарсавету Свабоднага т. Папоў, анархіст газэтчык, загадчык Чарэмхаўскімі: капальнямі, камандзір палка, камандзір кавалерыйскай брыгады з Усурыйскага фронту — ён-жа і начальнік штабу групы таго-ж. фронту. У другую-ж групу ўвайшлі: я і тт. Малкін, Чэрных. Грынберг, Германсон і Шашлоў — усяго шэсьць чалавек. I ў трэцяй групе: тт. Н. Н. Якаўлеў, Літкін (член Цэнтра-Сібіры Д. Шаўцоў (камэндант Іркуцку), Пестаў (камісар па забесьпячэньню арміі агняпрыпасамі і знараджэньнем), Кулініч (харч. камісар, камандыраваны з Ленінграду) і Нікіцін (заг. аўтамабільным гаражом у Верхнявудзінску). Між групамі рашылі трымаць адлегласьць 10-15 вёрст. Вырашана было таксама, што як толькі галаўныя таварышы выедуць у заселеную мясцовасьць адразу-ж адзін з іх разам з дзедам Аляксеем, які паехаў з намі, пойдзе насустрач беламу атраду і перадасьць, што мы здаёмся.

    Калі таварышы з першай групы прыехалі ў Кендзюкель, было ўжо цёмна. Рашылі заначаваць, а ўранку ўтраіх выехаць насустрач атраду. Але не пасьпелі яны добра адагрэцца (мароз быў больш 30°), як на дварэ пачуліся стрэл і крыкі.

    Выходзьце! Здавайцеся!.. Вам нічога ня будзе!

    Пакінуўшы вінтоўкі ў юрце з паднятымі ўгару рукамі, усе таварышы вышлі ў двор.

    Некалькі белых кінуліся ў юрту на зброю. Белымі камандаваў падпаручык Іван Захарэнка, быў у атрадзе яшчэ адзін афіцэр — казацкі пад’есаул Н. Н. Габышаў. Падпаручык Захарэнка, толькі ўвялі палонных у юрту, накінуўся на іх з крыкам:

    — А, сволачы! Усё камісары, бальшавікі! усіх расстраляю!..

    Шукаючы пацьвярджэньня сваім славам, Захарэнка зьвярнуўся да дзеда, які суправаджаў групу:

    —    Камісар гэта ці не?

    Дзед адказаў, што ён ня ведае аб гэтых людзях нічога апрача таго, што яны чырвоныя, ішлі здавацца ў палон і прасілі правесьці іх да Алякмінска.

    Падпаручык закрычаў на яго і даў загад усіх расстраляць.

    Па адным выводзілі таварышоў у двор і там расстрэлівалі. Расстралялі і старага дзеда Аляксея.

    Скончыўшы сваю крывавую справу, атрад пайшоў далей і абкружыў апоўначы нашу юрту. Зноў стрэлы і крыкі.

    — Здавайцеся!

    У юрце нас старанна абшукалі і зразумела нічога не знайшлі. Захарэнка расьсеўся за сталом. З краю яго сеў Габышаў

    — Што прымусіла цябе пайсьці ў чырвоныя банды? — стаў ён пытаць кожнага з нас.

    Частка таварышоў адказала, што яны — бальшавікі, ссыльныя з 1905 г., іншыя адказалі, што яны лічаць савецкую ўладу самай справядлівай, якая абараняе рабочых і сялян, і таму змагаюцца за яе.

    Мы расстраляем іх калі будзем ісьці назад, — парашыў Захарэнка і загадаў атраду рыхтавацца да выступленьня далей.

    Нас пакінуў пад аховай унтэрафіцэра Інакэнцыя Галамарова і шасьці чалавек каравульных. З загаданьня, адданага Захарэнка, мы зразумелі, што пры расстрэле нашых таварышоў Галамароў „дрэнна сябе трымаў", нават абамлеў.

    Неўзабаве белыя выступілі. Да палаткі, дзе знаходзілася наша трэцяя група, пад'ехалі на расьсьвітаньні. Сьпешыліся, ціха падыйшлі шчыльна з трох бакоў і адкрылі па палатцы агонь з 30 з лішнім вінтовак, крычачы:

    —    Здавайцеся!

    З палаткі выбег Шаўцоў з паднятай угару рукой (другая была прастрэлена). Не пасьпеў ён зрабіць і двух крокаў, як яго зваліла куля белых.

    Сьледам выбег т. Літкін. Пачуўся залп, і ён паваліўся, але шасьпеў яшчэ моцна крыкнуць. Да яго падбег алякмінскі казак Аляксей Бубякін і прыкалоў яго штыхом. З палаткі больш ніхто ня выходзіў. Калі белыя перасталі страляць і зайшлі ў палатку, там ляжалі толькі забітыя і раненыя. Ранены ў галаву быў т. Якаўлеў. Ён папрасіў зрабіць перавязку, але і раненых таксама бязьлітасна прыстрэлілі, як і іх таварышоў.

    Разьдзеўшы ўсіх забітых дагала, белыя выступілі ў дарогу назад.

    Сьмерць набліжалася да нас. Мы даўно разьвіталіся адзін а адным і жадалі толькі аднаго, — каб усіх нас расстралялі разам. Але вышла інакш.

    Яшчэ калі атрад Захарэнка выходзіў з Алякмінска ніхто ня ведаў будзе з чырвонымі бой або не. На ўсякі выпадак захапіў з сабой Захарэнка алякмінскага фэльчара Амяльляна Пятровіча Сялюціна. Раніцой Захарэнка пасылаў па яго салдата, але фэльчар быў у хворага якута і атрад выступіў без яго. Даведаўшыся, па звароце дамоў, што атрад Захарэнка паехаў на спатканьне чырвоным, якія вышлі па рацэ Чары, фэльчар рашыў безадкладна ісьці за ім. Даведаўшыся, які састаў атраду, ён. заўважыў:

    — Ну, гэтыя людзі здольны расстраляць з-за аднэй кашулі! — і ня гледзячы на ўгаворы жонкі, з хуткасьцю, на якую быў здольны яго конь, ён пасьпяшыў усьлед за атрадам.

    Пад’ехаў да Кендзюкеля.

    Убачыўшы шэсьць акачанелых трупаў, Сялюцін ня вытрымаў — заплакаў. Даведаўшыся ад якута, што атрад пайшоў да другой групы, кінуўся наперад. Нічога не падазраваючы сядзелі мы ў сваёй юрце. Чуем скрып палозьзя. Пачынаем разьвітвацца перад сьмерцю. Раптам.у юрту ўвальваецца зацярушаны сьнегам невялікі чалавек, якога мы ў атрадзе ня бачылі. Павітаўся ветліва з намі, а начальніка каравула называе па імені — Інакенцыям Інакенцевічам. Спачатку мы думалі, што гэтая прыветлівасьць з намі толькі зьдзек перад сьмерцю, але пасьля пачулі размову маленькага чалавека з Галамаравым.

    — За што вы расстралялі тых шасьцярых? За што прыгаварылі да сьмерці гэтых таварышоў? Ды гэта-ж дзікае забойства, нізкая подлая жорсткасьць. Інакенці Інакенцевіч, я цябе ведаю як чэснага чалавека, няўжо ты пойдзеш на тое, каб гэтыя зьвяры разарвалі і гэтых людзей! Адвязі іх у Алякмінск, не чакаючы, пакуль вернуцца забойцы.

    Доўга фэльчар угаварваў Галамарова. Спачатку той і слухаць не хацеў, але пасьля задумаўся. З сумам чакалі мы выніку гэтай унутранай барацьбы. Раптам Галамароў ускочыў, страсянуў галавой і загадаў зьбірацца ў дарогу. У якута, гаспадара юрты, прышлося сілком узяць коняй, і мы паехалі.

    Неўзабаве пасьля нашага ад’езду прыбыў і атрад. Захарэнка, даведаўшыся аб усім што здарылася, адразу кінуўся на ўздагон. Шалёна пагражаў расстраляць нас, Сялюціна і Галамарава, нават калі мы пасьпеем даехаць да Алякмінска. Але там зноў нам пашанцавала: мы адразу трапілі на допыт да эсэра Галерта, камандзіра атраду, які выпадкова спыніўся ў горадзе.

    З допыту Галерта даволі ясна абрысаваўся ўвесь малюнак чарынскай расправы. Галерт паслаў данясеньне ў Омск аб тым, што здарылася, але замест прыцягненьня да адказнасьці Захарэнка быў узьведзен у паручыкі.

    Скончылася тым, што нас пасадзілі ў турму, дзе мы праседзелі з 10 лістапада 1918 г. па 17 сьнежня 1919 г.

                                                  2. Пераварот у Якуцку і Алякмінску.

    15 сьнежня 1919 г. якуцкі гарнізон арыштаваў усіх сваіх афіцэраў на чале з камандуючым войскамі вобласьці капітанам Каменскім, кіраўніком вобласьці эсэрам Салаўёвым і іншымі калчакоўскімі ўладамі і абвясьціў уладу саветаў.

    Ранейшыя салдаты Калчака кінулі пад ногі свае пагоны і стварылі Чырвоную армію, выбраўшы сваім начальнікам т. Галерта (т. Галерт пры Калчаку два разы сядзеў у турме, асобнай тайнай нарадай быў прыгавораны да расстрэлу і толькі дзякуючы перавароту выратаваўся). Быў арганізаваны рэўштаб на чале з т. Гадуновым. Алякмінскія калчакоўскія ўлады ўначы 15 сьнежня аб усім, што здарылася атрымалі тэлеграму за подпісам Гладунова і Галерта. У тэлеграме прапанавалася таксама вызваліць усіх палітычных зьняволеных, якім даручалася арганізацыя часовай рэвалюцыйнай улады ў Алякмінску.

    Белыя былі ашаломлены і спачатку ня ведалі, што рабіць.

    Але пасьля, апамятаваўшыся, яны склікалі экстраную нараду ў саставе: кіраўніка паветам эсэра Росланава, старшыні земскай управы Е. І. Габышова, начальніка павятовай міліцыі І. С. Захарэнка і яго памочніка І. І. Шыпкова. На гэтай нарадзе рашылі ўладу не здаваць. У Якуцк тэлеграфавалі, што ў алякмінскай турме палітычных зьняволеных няма (мы лічыліся афіцыйна як беспартыйныя), а ў Іркуцк, Бадайба і Віцім паляцелі тэлеграмы з просьбай аб дапамозе.

    Не абмяжоўваючыся гэтым, калчакоўцы арганізавалі сход атраду, які складаўся з 50 чалавек — амаль усіх дабравольцаў.

    На сходзе атрад вынес рэзалюцыю: улады не здаваць, а абараняцца да апошняга чалавека і патрона. Тут-жа рашылі ўзмацніць для палітзьняволеных турэмны рэжым.

    Падзеі, якія нечакана разыграліся ў Якуціі, нас засталі таксама не падрыхтаванымі. Мы чакалі свайго вызваленьня з боку Іркуцку.

    Дзякуючы таму, што ўлетку нас пад канвоем наглядчыкаў адпускалі на работы (пілаваць дровы, касіць сена і да т. п.), мы ўвайшлі ў цесную сувязь з рабочымі гораду і сялянамі бліжэйшых вёсак. Усе нам спачувалі, перадавалі апошнія навіны, радаваліся перамогам Чырвонай арміі і з нецярплівасьцю чакалі навігацыі і прыходу савецкай улады.

    Каб даць малюнак перавароту і папярэдніх падзей, неабходна хоць-бы коратка спыніцца на асобе т. Захарава, Івана Аляксеевіча, які зьявіўся сярод нас, палітзьняволеных алякмінскай турмы, у пачатку верасьня 1919 г.

    Пасьля праверкі, у пачатку шостай гадзіны, нечакана ў дзьвярах нашай камэры зазьвінелі ключы, і ў суправаджэньні двух наглядчыкаў да нас увайшоў высокага росту незнаёмы чалавек, апрануты ў вялізарны кажух. Незнаёмы спакойна прывітаўся з усімі намі, агледзеўся вакол і таксама спакойна і цьвёрда дадаў:

    — Вось і новая мая кватэра! Што-ж! не прывыкаць!

    Дзьверы са стукам зачыніліся. Мы абкружылі новага таварыша і з цікавасьцю пачалі распытваць аб апошніх навінах. Гутарылі ўсю ноч пад грозныя выкрык наглядчыка праз „ваўчок” у дзьвярах.

    З гутаркі высьветлілася, што т. Захараў стары з 1905 г. рэвалюцыянэр, марак чарнаморац. Адбыў з 1906 г. па 1913 г катаргу. Лютаўская рэвалюцыя застала яго на Бадайбінскіх капальнях. пасьля чаго ён быў актыўным савецкім работнікам; у жніўні 1918 г. трапіў у палон да атамана Красільнікава, быў у іркуцкай турме 11 месяцаў, вызвален адтуль месяц назад і зноў арыштаваны за агітацыю сярод насельніцтва. Тав. Захараў пераконана паведаміў нам, што гібель Калчака нямінуча Сваімі пастаяннымі гутаркамі ён нямала садзейнічаў прыцягненьню сымпатый турэмных наглядчыкаў.

    І вось нечакана адбыўся пераварот. У 2 гадзіны ночы... 1919 г. у турме зазьвінеў званок. Пачуўся тупат ног. Усе адразу падумалі, што зараз павядуць расстрэльваць. Разьвіталіся, рашылі, выходзячы з камэры, запець „Інтэрнацыянал”.

    Час ідзе. Аб нас быццам забыліся. Глядзім на дзьверы. Прыслухоўваемся. Нехта падышоў — і ў „ваўчок” ляціць пісулька. У ёй паведамлялася аб перавароце ў Якуцку і нас заклікалі да асьцярожнасьці, паколькі да турмы прыстаўлены ваенны каравул.

    Мы адчулі тут, што хутка рабоча-сялянская рука зломіць краты нашай турмы, і мы будзем вольнымі.

    Надыйшла раніца 16 сьнежня. Усе былі настроены неяк асабліва нэрвова. Увечары даведаліся, што з Якуцку прыйшла тэлеграма, дзе пералічваюцца прозьвішчы усіх палітзьняволеных і катэгарычна прапануецца перадаць уладу народу, у іншым выпадку Якуцк высылае атрад Чырвонай арміі.

    Назаўтра быў прызначаны агульнагарадзкі сход рабочых і прадстаўнікоў сялянства бліжэйшых вёсак.

    Увечары 17 сьнежня старшы наглядчык Былкоў паведаміў, што зараз рабочыя і сяляне сабраліся на Верхняй вуліцы і, як відаць, хочуць раззброіць атрад і абвясьціць савецкую ўладу, але ніхто не рашаецца выказацца першым і арганізаваць гэта выступленьне.

    Бязьдзейнічаць далей з нашага боку было-б вялікім злачынствам. Проста паставіў пытаньне т. Захараў:

    — Таварышы! Адзін з нас павінен пайсьці на сход і як-бы там ні было арганізаваць выступленьне сёньня. Вось пытаньне: хто пойдзе?

    У выніку кароткай нарады выбар паў на т. Захарава. Наглядчыкі былі заадно, і праз некалькі мінут з турмы вышаў т. Захараў у чорным кажуху арыштанта, падперазаны рэмнем, і ўзброены рэвальвэрам.

    Праз паўгадзіны цяжкага чаканьня ад т. Захарава прынесьлі запіску, што ідуць раззбройваць атрад.

    Наглядчыкі раззбройваліся дабравольна. Яшчэ гадзіна цяжкага чаканьня. Але вось званок нэрвовы, бесьперапынны. Чуем скрып варот, хтосьці рашуча і дзёрзка адчыняе дзьверцы. Турму заліў жывы чалавечы паток.

    Дзесяткі маленькіх чырвоных сьцяжкоў трымаюць мазолістыя рукі. Пацалункі, сьлёзы, абдымкі, бесьперапыннае „ура“, прамовы аратараў — усё перамяшалася ў радасны ўзбадзёрваючы шум.

    Правялі ў гэту-ж ноч сход. Заля не магла ўмясьціць усіх жадаючых. Выбралі рэўштаб і яго старшынёй т. Захарава. 300 чалавек запісаліся дабравольцамі ў Чырвоную армію, прышлося спыніць запіс з-за недахопу зброі. На чале атраду, па волі паўстаўшых рэвалюцыйных рабочых і сялян Алякмінску стаў аўтар гэтых успамінаў.

    На долю майго атраду выпала задача арыштаваць ката Захарэнка і ўсіх удзельнікаў расстрэлу на рацэ Чары ў 1918 г. Мы арыштавалі Захарэнка на хутары недалёка ад Алякмінску. Усе расстрэленыя на рацэ Чары таварышы былі вывезены з тайгі і з пашанай пахаваны ў Алякмінску.

    Справа Захарэнка і яго саўдзельнікаў слухалася ў 1920 г. у Іркуцкім судзе. Сам Захарэнка і частка яго атраду прыгавораны да расстрэлу, некалькі чалавек — да зьняволеньня ад 5 да 10 гадоў і траім, як несьвядомым пралетарам, даравалі.

    /Барацьба за саветы на Далёкім Усходзе. Зборнік Далёкаўсходняга зямляцтва пры музэі РСЧА. Пад рэдакцыяй П. М. Нікіфарава, І. В. Сьлінкіна, Б. Н. Мельнікава. Вып. І. Перакладчык Э. Жывіца. Менск. 1933. С. 41-48./

                                                                ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

    Активный участник гражданской войны в Якутии, Забайкалье и Иркутской области Иван Яковлевич Строд (1894-1938) оставил ряд интересных воспоминаний и военных мемуаров, которые выходили в разных изданиях и отдельными книгами с 1926 г. по 1936 г. Наиболее значительными из них являются книги «В тайге» и «В Якутской тайге» [Книга «В якутской тайге» переиздана нашим издательством в 1959 г. В приложениях к ней интересующийся читатель найдет сведения о боевой биографии и литературных работах И. Я. Строда.] выдержавшие еще при жизни автора по несколько изданий, но ставшие сейчас библиографической редкостью.

    Предлагаемая вниманию читателей первая книга И. Строда «В тайге» выпускалась издательством «Молодая гвардия» сначала в 1926 г., а затем вторым дополненным изданием в 1931 г. Книга состоит из двух частей. В первой из них описываются два события, свидетелем которых был автор, трагическая гибель центросибирцев во главе с Н. Яковлевым и свержение колчаковщины в Олекминском уезде. Во второй части книги Строд пишет свои воспоминания о гражданской войне в Якутии в 1921-22 гг., когда он, командуя небольшим красноармейским отрядом имени Н. А. Каландарашвили, громил контрреволюционные банды Коробейникова в Якутском уезде и ликвидировал белобандитское движение в Вилюйском уезде. Книга дает читателям большой познавательный материал о героических буднях тех дней и будет иметь воспитательное значение для молодежи. Она принесет пользу и историкам, как один из источников изучения истории борьбы за Советскую власть в Якутии.

    Данная книга воспроизведена с текста второго издания «Молодой гвардии» (М. - Л., 1931). Стиль и язык автора сохранены без изменения. Уточнены хронологические даты, географические названия, собственные имена и инициалы, заменены устаревшие термины («белочехословаки» вместо «чехословаки», «белобандиты» вместо «повстанцы», «белобандитское движение» вместо «повстанческое» и др.) и исправлены явные опечатки. Недостающие по смыслу слова даны в квадратных скобках. Все остальные редакционные исправления оговорены в подстрочных примечаниях или в скобках внутри текста с пометкой — «Ред.» Для облегчения понимания событий редактором даны примечания, которые помещены в конце книги.

                                                                           В ТАЙГУ!

                                                   1. ГИБЕЛЬ ТОВ. Н. Н. ЯКОВЛЕВА

    В результате контрреволюционного выступления белогвардейцев совместно с белочехословаками Советская власть после упорной борьбы была в 1918 году свергнута по всей Сибири.

    Стойко сражавшиеся красные отряды, малочисленные, плохо организованные, после многих и упорных кровавых стычек вынуждены были уступать белым один город за другим. К концу августа мы удерживали в своих руках только незначительную часть Амурской области с городами Благовещенским, Свободным (бывш. Новоалексеевск) и Зеей. Во всей остальной Сибири шел кровавый разгул белогвардейщины. Атаманы Семенов, Анненков, Красильников и др. расстреливали рабочих и крестьян тысячами.

    В конце августа в городе Свободном собрались все красные, отступившие из-под Читы. Тов. Лазо пытался было организовать здесь новый фронт, чтобы дать решительный бой приближающимся с запада белочехословакам и русскому офицерству. Дух войск, действительно, удалось поднять настолько, что все рвались в бой, но тут как раз пришло тяжелое известие, что наш восточный фронт разбит, а японцы и белогвардейцы находятся в 10 километрах от Благовещенска (150 километрах от гор. Свободного), который нами оставлен.

    При создавшейся обстановке мы, естественно, вступить в бой не могли: наши силы по сравнению с врагом были слишком ничтожны, а боевой дух окончательно подорван. Вокруг же Свободного рыскали белогвардейские банды, ожидавшие подхода японцев, чтобы на нас напасть. Стало ясно, что остался один только выход — уйти в тайгу, куда каждую ночь и уходили один за другим наши отряды. В городе почти никого не осталось.

    5 сентября было созвано совещание оставшихся членов советского правительства и командиров. (1)

    Председательствовал тов. Н. Н. Яковлев (председатель Центросибири).

    Часть товарищей, во главе с Шевцовым, настаивала на том, чтобы уйти на Охотское побережье и там держать знамя Советской власти до прихода Красной Армии в Сибирь. Тов. Яковлев решительно выступил против этого плана: он доказывал, что мы не должны далеко уходить от борьбы, что мы должны быть ближе к событиям.

    — Знайте, товарищи, — заявил он, — что из России под командованием тов. Фрунзе (2) идет в Сибирь двухсоттысячная армия, которая через месяц, самое большее — через два, очистит от контрреволюции всю Сибирь, и мы опять увидим наши родные красные знамена развевающимися от Москвы до Владивостока. Теперь же — на время — мы должны уйти в тайгу и там выждать, пока мы снова сможем выступить в борьбу вместе с товарищами, пришедшими к нам на выручку из России.

    Предложение тов. Яковлева было принято.

                                                                        ТАЙГА

    С тяжелым сердцем покинули мы ночью 6 сентября город и верхами двинулись в тайгу. Всего нас было 25 человек (в том числе одна женщина), вооруженных винтовками с запасом в 200 патронов на каждого, при одном пулемете «кольта». Кроме того, каждый захватил небольшое количество продовольствия: приблизительно по 5-6 банок консервов, 1¹/₂ кило рису и по полкило соли. Во главе отряда стал тов. Яковлев.

    Только успели мы отойти километров 10 от города, как столкнулись с белогвардейской бандой, человек в 30. Завязался бой, в котором два наших товарища были убиты; белые же, потеряв несколько человек, сразу отступили, однако не оставили нас в покое и еще два раза нападали, но оба раза, понеся потери, безрезультатно. В повторных случаях мы потеряли еще двух товарищей, а один был ранен. Нас осталось таким образом 21 человек, из которых один — раненый.

    Углубившись в тайгу километров на 100, мы сделали привал и выслали разведку узнать, что предпринимают враги. Спустя 6 дней посланные товарищи вернулись и привезли печальные вести: почти все захваченные в городе и тайге товарищи расстреляны, и только незначительная часть после зверских избиений брошена в тюрьму, где находится в самых ужасных условиях. Белочехословаки, совместно с русскими белогвардейцами, и часть японцев повернули на запад, и там теперь идут сильные бои, так что рассчитывать на скорую помощь нам не приходилось. Два дня мы простояли на месте, не зная, что предпринять.

    К вечеру второго дня тов. Яковлев собрал весь отряд и внес совершенно неожиданное новое предложение.

    — Оставаться на одном месте, — сказал он, — мы не можем, скитаться же по тайге без всякой цели было бы безрассудно, так как несколько сильных белогвардейских отрядов посланы в тайгу со специальной задачей отыскивать и уничтожить скрывающихся большевиков. В предыдущих стычках мы уже потеряли пять человек [Раненый товарищ умер.], крестьянство же окружных деревень относится к нам весьма враждебно. Учитывая крайне невыгодную для нас обстановку, нам необходимо покинуть Амурскую тайгу и попытаться пробраться на далекий север — в Якутскую область. Причины, которые толкают нас избрать именно этот путь, следующие: еще в то время, когда Иркутск был в наших руках, Центросибирью были посланы в Якутскую область два сильных отряда, один под командою тов. Лесневского и другой — тов. Рыдзинского. (3) Вы знаете, что Якутская область расположена на север от Иркутска в 3000 километров. Местное восстание белогвардейцев безусловно не в состоянии свергнуть там Соввласть при наличии в области таких двух хорошо вооруженных боевых единиц. Кроме того, в трудную минуту там всегда можно поставить под ружье несколько тысяч рабочих с Ленских приисков. Послать значительные силы из Иркутска белые не могли, так как они связаны решающей борьбой против Москвы и каждый солдат у них на учете. Нет у них в верховьях Лены и пароходов — все они отправлены вниз по реке. Если же в Якутскую область и пришел небольшой белогвардейский отряд, то он безусловно разбит, а посылка новых сил теперь уже запоздала, так как навигация подходит к концу и Лена скоро замерзнет. Пойдемте, товарищи, в эту область, соединимся с нашими товарищами-якутянами, продержимся там до весны, а летом 1919 года, я верю, Сибирь снова станет советской...

    Предложение было принято всеми единодушно, и рано утром на следующий день мы снова двинулись в неизвестный путь с непоколебимой решимостью и твердой революционной верой в успех.

    Прошло несколько дней. Без каких-либо приключений мы отмерили порядочный кусок тайги и вышли на Тимптонский прииск. Радостно встретили нас здесь рабочие, узнав, что мы — красные, и предложили остаться у них и совместно с их отрядом в 30 человек (охрана прииска от хунхузов) не допустить белогвардейцев захватить прииск. Насколько братскую встречу и прием оказали нам рабочие, настолько же недружелюбно и враждебно отнеслось к нам управление прииска, состоявшее из 10-15 человек (в большинстве эсеры и меньшевики).

    К вечеру того же дня из Зеи (80-90 километров от прииска) приехали несколько рабочих и сообщили, что Зея занята японскими отрядами, численностью в 600 человек, прибывшими на двух пароходах из Благовещенска, и что не менее 300 японцев выступят на днях на прииск. Тут же было устроено собрание рабочих, выяснившее, что нашими небольшими силами мы не сумеем удержать прииска, оказание же сопротивления безусловно вызовет массовые аресты и расстрелы рабочих. Мы решили уйти, и только трое товарищей, чувствуя себя недостаточно сильными для предстоящих трудностей остались на прииске. Это были тов. Канторович с женой и тов. Лось. (4)

    На утро следующего дня с подавленным чувством оставили мы прииск. Многие рабочие плакали. Признаюсь, и у нас выступили слезы на глазах. Зато какая радость была на лицах небольшой группы людей, собравшихся у приисковой конторы...

    Молча приняла нас в свои объятия угрюмая тайга. Днем мы двигались, не останавливаясь даже для обеда, а лишь делая небольшие привалы. Вечером же мы останавливались на ночлег, пускали лошадей на жалкий подножный корм, варили мясо и, утолив голод, устраивались вокруг костра. Вспоминали недавнюю борьбу, искали причины нашего поражения, старались заглянуть в будущее. Незаметно спускалась глубокая ночь. Все тише становились голоса, все медленнее разговоры. Обогретые костром, под таинственный шепот тайги засыпали мы, а с рассветом снова пускались в путь.

    От плохого корма и тяжелой дороги лошади с каждым днем становились все слабее. Часто стали попадаться болота («мари»), которые с большим трудом, увязая по брюхо в грязи и еще более теряя силы, переходили наши измученные кони. Однажды две лошади настолько увязли в болоте, что наши старания вытащить их были безрезультатны, и их пришлось пристрелить. Два оставшихся пешими товарища после этого пользовались лошадьми «в очередь».

    Выпал первый снег. Он так и не растаял до весны. Наши лошади оказались непрочными к таежным путешествиям. Под ногами — корм, который легко достать, порыв копытами, а они стоят, понурив головы и дрожа от холода. Пришлось отыскивать небольшие, редко попадавшиеся поляны и сметать с них снег, — только тогда голодные кони жадно набрасывались на пожелтевшую редкую подснежную траву.

    Имевшийся у нас небольшой запас мяса кончился. Пристрелили одну лошадь, разрубили на куски, приторочили к седлам. Хлеба не было, рис вышел. Ели одну конину — хорошо хоть соль была.

    Прошло еще несколько дней. Однажды заночевали у какой-то небольшой речки. Ночь была холодная. Часто просыпались, чтобы погреться у костра. Когда же настало долгожданное утро и мы пошли за лошадьми — новое горе! Наши четвероногие друзья отказались идти дальше: десять из них лежали неподвижно, и их широко открытые, тусклые глаза безучастно смотрели вдаль, в покрытую белым саваном тайгу... Из остальных семи лошадей только две поднялись при нашем приближении, остальные пытались встать, но не могли.

    Эхо унесло в тайгу несколько выстрелов. Мы остались пешими. Разобрали на части пулемет и бросили в реку. А затем каждый из нас забросил за спину ранец с парой белья да куском конины, и мы двинулись дальше. Кто знает тайгу зимой, тот поймет, что это значит..

    На следующий день нам преградила путь довольно широкая река. С трудом нашли брод, где вода была выше пояса. Переправляясь, падал и окунался с головой в ледяную воду... Утопили одну лошадь, а на ночлеге застрелили и последнюю — на мясо. Каждый взял столько, сколько мог нести.

    Настал октябрь. Ночевать без палатки стало холодно. Шли мы, руководствуясь только компасом и картой. С каждым днем становилось все холоднее и холоднее, силы истощались, продовольствие было на исходе. Как на зло, за всю дорогу удалось подстрелить только пару глухарей — дичи не было.

    Снегу выпало уже на полметра. Уже вторые сутки мы ничего не ели и с ужасом видели впереди голодную смерть. И вдруг... Не трудно себе представить, как мы обрадовались, когда истощенные до последней степени, без проблеска надежды на благополучный исход, мы неожиданно увидели впереди юрты!.. Мы набрели на кочующий род тунгусского племени — орочон. Пробыли мы у них два дня. Попытались узнать, была ли война в Якутской области, но ничего не добились из-за незнания языка. Выяснили только, что до Олекминска — 700 километров, до Якутска — еще дальше. Два орочона взялись довезти нас до Олекминска на оленях. Взяли с собой старую палатку: все-таки теплее...

    Был уже конец октября. По нашему расчету, мы прошли половину пути до Олекминска.

                                                        НЕОЖИДАННЫЕ ВЕСТИ

    Как-то раз мы, чтобы кормить оленей, рано остановились на ночлег и здесь неожиданно получили ошеломляющее известие. Вечером, с последними лучами заходящего солнца, из тайги неожиданно подъехал к нам верхом на олене седой старик. Оказалось — говорит по-русски. Обрадовались мы, как дети. Старика звали Алексеем, было ему от роду 60 лет, но был он крепкий, как дуб. Ехал Алексей из Олекминска. Сообщил он нам, что в августе в области была война: приплыли сверху на пароходах белогвардейцы: Красильников и Гордеев, красных разбили, многих сдавшихся в плен на берегу Лены расстреляли и бросили в реку. А после свержения Соввласти оба белогвардейские отряда ушли в Иркутск.

    Из дальнейших расспросов выяснилось, что о нас в Олекминске уже знают (расстояние — 400 километров) и что навстречу к нам уже выступил отряд в 40-50 человек, среди же населения пущен слух, что мы несем с собой несколько пудов золота.

    Известие это нас буквально ошеломило. Что делать?.. Укрыться в тайге? Но Алексей резонно доказывал, что это бесполезно: тунгусы-охотники все равно найдут. Дать бой — бессмысленно: во-первых, шедший на нас отряд белых имел впереди себя разведку из охотников и, во-вторых, даже в случае нашего маловероятного успеха белые вслед за первым отрядом могли бы послать второй, еще больший...

    Угрюмо обдумывал каждый возможности выхода из положения. Но что тут придумаешь?.. Один из нас, бывший сотрудник (или редактор — точно не знаю) газеты «Анархия», выходившей, по его словам, в Петрограде в 1917 году, внес даже такое предложение: «Станем все в одну шеренгу, выберем из своей среды одного твердого товарища — меня или там, скажем, кого-нибудь другого, — и пусть этот выборный расстреляет всех, а потом последним патроном кончит и сам с собой». Даже старый, седой таежный Алексей, присутствовавший на нашем совещании, не выдержал: сухая рука часто-часто крестила лоб, а коричневые обветренные губы шептали: «Господи! Страсти-то, страсти какие!..»

    Взял слово и тов. Яковлев:

    — Протестую, товарищи! Забыли вы, что реакция прошла по краю в августе, а теперь конец октября. Кто стоит у власти? Эсеры и меньшевики! Я не допускаю мысли, чтобы они решились расстреливать, не зная кого и за что! Самое худшее, что нас ждет — тюрьма. Но помните, товарищи, что теперь революция. Сегодня мы в тюрьме, завтра там сменят нас они! Рабочие и крестьяне за нас, а не за них!

    Сильное впечатление произвели эти слова. Решили сдаться. Чтобы не вышло при встрече с белыми недоразумения, разделились на три группы.

    В первую группу вошли: председатель горсовета города Свободного тов. Попов, анархист-газетчик, заведующий Черемховскими копями, командир полка, командир кавалерийской бригады с Уссурийского фронта (он же и начальник штаба группы того же фронта) — всего пять человек (фамилии четырех последних перечисленных товарищей я не знал). Еще при выходе из города... Свободном большинство из нас приняло, во избежание разных недоразумений, выдуманные фамилии, конечно за исключением таких лиц, как Н. Н. Яковлев, которого все знали, выспрашивать же настоящие фамилии, само собой понятно, было как-то неудобно.

    Во вторую группу: я и тт. Малкин, Черных   (был из вестей под вымышленной фамилией Шибанова), Гринберг, Германсон и Шешелов (настоящая фамилия — Старцев) — всего шесть человек.

    А в третью группу: тт. Н. Н. Яковлев, Лыткин (член Центросибири), Шевцов (комендант Иркутска), Пестов (комиссар по снабжению армии огнеприпасами и снаряжением), Кулинич (комиссар, командированный из Петрограда во Владивосток по продовольственному вопросу; у него, между прочим, был пропуск в Смольный за личной подписью В. И. Ленина) и Никитин (заведующий автомобильным гаражом в Верхнеудинске).

    Между группами решили держать расстояние в 10-15 километров. Решено было также, что как только головные товарищи войдут в заселенную местность, сейчас же один из них вместе с дедушкой Алексеем (он согласился поехать с нами) пойдет навстречу белому отряду и передаст, что мы сдаемся.

                                                         КРОВАВАЯ РАСПРАВА

    В первых числах ноября первая группа прибыла в местность Куду-Кель, где находились 4 якутских юрты. Вторая группа остановилась в 12 километрах выше [В тексте ошибочно — «ниже» (ред.).], в юрте Калмыгина, и третья — километрах в 10 от второй, ночевала в палатке.

    Когда товарищи из первой группы приехали в Куду-Кель, было уже темно. Решили здесь заночевать, а утром вдвоем выехать навстречу отряду. Но не успели они еще по-настоящему отогреться (мороз был больше 30°) и попить чаю, как на дворе вдруг раздался выстрел и крики:

    — Выходите! Сдавайтесь!.. Вам ничего не будет! Оставив винтовки в юрте, с поднятыми вверх руками все товарищи вышли во двор. Сейчас же их окружили со всех сторон.

    — Где ваше оружие?

    — В юрте.

    Несколько белых бросились в юрту, туда же ввели и пленных. Белыми командовал подпоручик Иван Семенович Захаренко, был в отряде и еще офицер — казачий подъесаул Н. Н. Габышев. Не успели ввести пленных в юрту, как Захаренко набросился на них с криком:

    — А, сволочи! Все вы — комиссары, большевики! Всех вас расстреляю!..

    И как бы желая удостоверится, что он прав, Захаренко обратился к сопровождавшему группу деду Алексею:

    — Комиссар это или нет?..

    Алексей мог ответить лишь, что он знает об этих людях только то, что они — красные, шли сдаваться в плен и просили его проводить их до Олекминска, на что он и согласился. Алексей, действительно, кроме этого, ничего не знал. Подпоручик снова заорал:

    — Врешь ты, старая сволочь! Все ты знаешь, но скрываешь! Эй, ребята, расстрелять всех немедленно!..

    Напрасно товарищи просили озверевшего золотопогонника оставить им жизнь. По одному выводили их во двор и там расстреливали.

    Командир полка, детина атлетического сложения, так крепко ухватился за столб, поддерживающий потолок юрты, что шесть белых не могли его оторвать. Тогда ударами какого-то тяжелого орудия ему перебили обе руки и после этого вытащили во двор и расстреляли.

    Стоявший в окаменелой позе анархист вдруг гордо вскинул голову и со словами:

    — У этих собак просить пощады нечего...— сам вышел во двор.

    Там уже стояли наготове шесть человек, которые и приказали ему повернуться к ним спиной.

    — Что, собаки?.. Не можете в глаза смотреть? Бейте прямо в грудь! — презрительно ответил он.

    Заведующий Черемховскими копями, как только его вывели во двор, вырвался из рук палачей и бросился бежать в тайгу. Был он, как и все обреченные, в одном белье. Пробродил бедняга по тайге в таком виде при 30-градусном морозе пять часов и не выдержал — сошел с ума. Вышел, очевидно, бессознательно, весь белый, обмороженный, страшный, назад к юрте. Здесь его и прикончили... Не пожалели и Алексея — тоже расстреляли. Покончив свое кровавое дело, белый отряд двинулся дальше и в полночь окружил нашу юрту. Опять выстрел и крики:

    — Сдавайтесь!..

    Вышли мы наружу, но нас ввели обратно в юрту и приказали раздеться. Тщательно обыскали и нашу одежду и нас самих, вывернули все карманы, ощупали подкладку и все складочки и ничего, конечно, не нашли. Захаренко уселся за стол. С краю сел Габышев.

    — Что заставило тебя пойти в красные банды? — вдруг стал обращаться Захаренко поочередно к каждому из нас.

    Товарищи Гринберг, Германсон и Малкин ответили приблизительно одинаково, в том смысле, что все они — большевики, ссыльные с 1905 г. и пошли бороться за Советскую власть потому, что за нее они боролись и раньше при царизме. Тов. Черных сказал, что он — бедняк-крестьянин и что Советская власть, окончившая ужасную германскую войну, вернула его из окопов домой, потому он и пошел за нее. Тов. Шешелов ответил, что он — телеграфист, считает Соввласть самой справедливой и защищающей интересы рабочих и крестьян.

    Я ответил, что отец мой — не дворянин, не помещик, а фельдшер. Хотя я и плохо разбираюсь в партиях и ни в одной из них не состою, но в Красной Армии я увидел бедноту из рабочих и крестьян, и классовый инстинкт мне подсказал, с кем я должен идти.

     Выслушав наши ответы, подпоручик приказал мне подойти ближе, положил перед собой на стол браунинг и сказал, смотря куда-то в пространство:

    — Передних ваших я всех расстрелял. Как ты думаешь: расстреляю я вас или нет?..

    Конечно, мы ничего не знали о том, при каких обстоятельствах произошла встреча нашей первой группы с отрядом Захаренко. Мы не знали: верить или не верить словам Захаренко.

    Думаю, что вы нас не расстреляете! — ответил я.

    — Почему ты так думаешь?..

    — Я считаю вас, гражданин подпоручик, эсером...

    — Прошу моих политических убеждений не касаться, — перебил он меня.

    Я продолжал.

    — У власти теперь стоят эсеры и меньшевики, а ведь они не так давно вместе с большевиками боролись против царизма, вместе шли на виселицу, в тюрьму, на каторгу. Когда произошла революция, пути их разошлись, свой спор они стали решать оружием. Но если одна из сторон побеждена, бросает оружие и сдается, то расстреливать своих идейных противников здесь, в тайге, без всякого суда, только за то, что они десятки лет боролись за свободу и за народ, было бы недостойно людей, считающих себя революционерами. Больше я ничего не скажу. Нашу участь решит ваша совесть, гражданин подпоручик...

    Захаренко, задумавшись, молчал довольно долго. Потом встал и, обращаясь к своему отряду, сказал:

    — Мы расстреляем их, но на обратном пути, — и приказал отряду готовиться к выступлению дальше. — Будут сопротивляться оставшиеся позади? — спросил он меня.

    — Нет, — ответил я. — Мы шли сдаваться и именно для того, чтобы не вышло случайно столкновения, разделились на три части.

    Подпоручик повернулся и подозвал унтер-офицера Иннокентия Голомарева. Из приказания, отданного последнему, мы поняли, что Голомарев при встрече с нашей первой группой «плохо себя вел», а при расстреле товарищей даже упал в обморок. Теперь Захаренко оставлял его с караулом в 6 человек в качестве охраны при нас до возвращения его от третьей группы.

    К палатке, где находилась наша третья группа, белые подъехали уже на рассвете. Спешились, тихо с трех сторон подошли вплотную и открыли по палатке из 30 с лишним винтовок огонь.

    — Сдавайтесь!..

    Из палатки выбежал тов. Шевцов с поднятой кверху рукой (вторая была прострелена). Не успел он сделать и двух шагов, как пуля белых сразила его наповал.

    Следом за ним выбежал тов. Лыткин. Каким-то чудом он не был даже ранен. Раздался залп из нескольких винтовок. Тов. Лыткин упал, но успел еще громко крикнуть:

    — Не убивайте нас, с нами будет считаться и Временное правительство!..

    К упавшему подбежал Олекминский казак Алексей Бубякин и приколол его штыком.

    Из палатки больше никто не выходил. Когда белогвардейцы перестали стрелять и зашли в палатку, там лежали двое мертвых и двое тяжело раненых. Тов. Яковлев был ранен в голову и попросил сделать перевязку, но и раненых безжалостно пристрелили [Биографию Них. Ник. Яковлева см. в «Памятнике борца прол. рев.», Истпарт., 3-е изд., стр. 724-727. (Прим. автора).].

    Сняв с убитых одежду, белые выступили в обратный путь.

    Смерть приближалась к нам. Мы давно уже попрощались друг с другом и имели к Захаренко только одну просьбу: вывести всех вместе и расстрелять всех сразу. Но судьба, очевидно, решила иначе.

                                                       ФЕЛЬДШЕР СЕЛЮТИН

    Когда отряд Захаренко выезжал из Олекминска, никто не знал, придется ли ему вступить с красными в бой. На всякий случай Захаренко решил захватить с собой Олекминского фельдшера Емельяна Петровича Селютина.

    Рано утром, за час до отъезда, Захаренко послал за ним одного из своих солдат, но оказалось, что фельдшер ночью выехал к больному якуту. Отряд не стал дожидаться возвращения Селютина и выступил без него. Когда же Селютин вернулся от больного, жена передала ему, что за ним присылал Захаренко и, не застав дома, уехал с отрядом навстречу красным, вышедшим по реке Чаре. Узнав состав отряда (он всех их знал по фамилиям), Селютин заметил:

    — Ну, эти люди способны расстрелять из-за одной рубашки! Я поскачу следом за ними, авось кого-нибудь еще можно спасти!..

    — Да ведь они и тебя убьют вместе с красными — забеспокоилась жена.

    — Ну что же! Пусть убьют, но я не могу, я не имею право сидеть дома, зная, что может быть, смогу кого-нибудь спасти...

    И с предельной скоростью, на какую только была способна его лошадь, Селютин поспешил за отрядом.

    Подъезжая к Куду-Келю и увидев шесть окоченелых трупов, Селютин не выдержал — заплакал. Расспросив якута, что здесь произошло, и, узнав, что отряд, ушел дальше, навстречу другой группе, он немедленно бросился вперед.

    Ничего не подозревая, приготовившиеся к смерти, сидели мы в юрте под охраной голомаревского караула.

    Слышим вдруг скрип полозьев. «Ну, — думаем, — приехали и за нами...» Начинаем наскоро целоваться, прощаться перед смертью.

    И вдруг вместо ожидаемого отряда вкатывается в юрту весь запорошенный снегом, с обледенелыми усами, небольшого роста человек, сбрасывает доху и здоровается за руку с начальником караула, называя его Иннокентием Иннокентьевичем.

    Незнакомец участливо кивает головой и нам.

    — Здравствуйте, товарищи!..

    Сначала мы подумали, что и это обращение «товарищи» и приветствие — просто насмешка, издевательство над нами перед смертью. Присмотрелись — такого человека в отряде как будто не было.

    А маленький человек между тем разразился целой речью.

    Слушаем, ушам не верим.

    — За что вы расстреляли впереди тех шестерых?.. За что приговорили к смерти этих? За что, я уверен, расстреляли уже и третью группу? Ведь это — дикое убийство, это такая низкая, подлая жестокость, которая будет висеть вечным проклятием над всем вашим отрядом и кровавым несмываемым пятном над Олекминском, пославшим таких, как вы, палачей на реку Чару... Иннокентий, Иннокентий! Я тебя знал еще мальчиком, когда тебе было всего 15 лет. Я тебя знаю и взрослым как честного и порядочного человека. Я знаю и то, что ты падал в обморок, когда расстреливали первых шестерых. Неужели же ты допустишь, чтобы эти звери растерзали и этих шесть полных жизни и сил человек? Нет! Я не допущу этого. Я протестую именем Красного Креста. Я прошу тебя отвезти их в Олекминск, не дожидаясь, пока вернутся убийцы!..

    Голомарев сначала и слышать ничего не хотел:

    — Да разве же это возможно, Емельян Петрович? Разве могу я нарушить приказание начальника отряда?.. Да ведь меня самого суду предадут и расстреляют, как пить дать!

    Снова фельдшер со слезами на глазах стал убеждать, уже заколебавшегося унтер-офицера отвезти нас в город.

    — Ты, Иннокентий Иннокентьевич, тоже хорошо знаешь меня. Тебе известно и то, что я не состою ни в какой партии, не вмешиваюсь ни в политику белых, ни в политику красных, но, как общественный деятель, я — против бесцельного, бессмысленного убийства. Помни, Иннокентий Иннокентьевич, и то, что Советская власть в России не пала, а что значит Сибирь против Москвы?.. Ведь борьба-то не закончена, она только начинается. Кто победит — это еще вопрос будущего. Я же думаю, что никогда Сибири не взять Россию. Может быть, пройдет год, и красные возьмут Сибирь и приплывут к нам, в Якутию. Вот тогда они и спросят, за что вы расстреляли их товарищей. И многие из вас пожалеют тогда о сделанном, но тогда уже будет поздно. Эй, послушай меня, Иннокентий Иннокентьевич, увези их скорее. Ведь отряд с минуты на минуту может вернуться. Бояться тебе нечего — они никуда не убегут, сам видишь, что здесь это и невозможно, а в городе и за них и за тебя заступится народ...

    Задумался наш караульный начальник. Очевидно, в душе его происходила серьезная борьба. С тоской ожидали мы исхода этой борьбы. Вдруг Голомарев тряхнул головой, вскочил и приказал нам быстро собираться в путь. Опять беда: хозяин, юрты, якут Федот Николаевич Калмыгин, ни за что не хотел давать лошадей. Теперь уже выбора не было. Голомареву пришлось применить силу.

                                                                   СЛУЧАЙНОСТЬ

    Вскоре после нашего отъезда прибыл и отряд. Узнав от хозяина юрты о всем случившемся, Захаренко сразу же бросился в погоню. В бешенстве грозил он расстрелять и нас, и Селютина, и Голомарева, даже если мы успеем добраться до самого Олекминска. Так бы он безусловно и сделал, если бы не помешала случайность.

    Снова нам повезло. В город мы приехали раньше Захаренко на какой-нибудь час. Но когда рассвирепевший отряд прибыл в Олекминск, нас уже допрашивал эсер Геллерт, командир отряда, случайно проездом остановившегося на сутки в городе. Это нас и спасло. (5)

    Из допроса Геллерту ясно обрисовалась вся картина чаринской драмы. Когда же Геллерт узнал, что подпоручик Захаренко в числе других расстрелял и тов. Н. Н. Яковлева, он даже заплакал: с тов. Яковлевым он вместе был в ссылке. Отряд Геллерта состоял из 50 человек. Как только Захаренко явился в город, Геллерт вызвал его и прямо заявил ему:

    — Вы совершили преступление! Если бы я имел право, то не задумываясь, расстрелял бы вас немедленно. Вашими руками совершено убийство, и я этого дела не оставлю. Я донесу в центр, я буду настаивать на привлечении вас к ответственности.

    Геллерт сдержал свое слово: он послал в Омск подробное донесение о случившемся, но... Захаренко, вместо привлечения к ответственности, был произведен в поручики, а Геллерту ответили, что «победителей не судят».

    Все же нашу жизнь Геллерт отстоял. Мы отделались тюрьмой, в которой и просидели с 10 ноября 1918 г. до 17 декабря 1919 года.

                                     2. ПЕРЕВОРОТ В ЯКУТСКЕ И ОЛЕКМИНСКЕ

    15 декабря 1919 года якутский гарнизон арестовал всех своих офицеров во главе с командующим войсками области капитаном Каменским, управляющим областью эсером Соловьевым и другими колчаковскими властями. Гарнизон провозгласил власть Советов. (6)

    Был организован Военревштаб во главе с тов. Гладуновым. Прежние солдаты Колчака сорвали погоны и создали Красную Армию, избрав своим командиром тов. Геллерта [Опущено авторское примечание о Геллерте, данное в скобках. -{тов. Геллерт при Колчаке дважды сидел в тюрьме, особым тайным совещанием был приговорен к расстрелу и только благодаря перевороту избег его.}]... Часов около 12 ночи 15 декабря Олекминские колчаковские власти получили неожиданную для них телеграмму из Якутска за подписью Гладунова приблизительно следующего содержания:

    «Якутский гарнизон сегодня, в 10 часов вечера, арестовал всех своих офицеров во главе с командующим капитаном Каменским, управляющим областью Соловьевым и провозгласил власть Советов. Временная революционная власть передана организованному военревштабу. Предлагаем немедленно освободить всех политических заключенных, на которых возлагается организация временной революционной власти в Олекминском уезде. Всем, добровольно отказавшимся от власти и передавшим ее в руки народа, гарантируем полную неприкосновенность».

                                                                В ОЛЕКМИНСКЕ

    Белые были ошеломлены и сначала совершенно растерялись. Немного оправившись, они созвали экстренное совещание в составе: управляющего уездом эсера Росланова, председателя земской управы Е. И. Габышева, начальника уездной милиции Васильева, командира отряда поручика И. С. Захаренко и его помощника прапорщика И. И. Шипкова. На этом совещании колчаковцы решили власти не сдавать, в Якутске они телеграфировали, что в Олекминской тюрьме нет политических заключенных (мы числились официально как беспаспортные), а в Иркутск, Бодайбо и Витим полетели телеграммы с просьбой о помощи.

    Не ограничиваясь этим, колчаковцы организовали собрание отряда, который состоял из 50 человек — почти поголовно добровольцев (за исключением писаря и фельдфебеля, взятых по мобилизации). Выступившие на этом собрании Захаренко и Росланов охарактеризовали переворот как временное заблуждение солдат, подпавших под влияние кучки преступников-большевиков: пройдет 2-3 дня, и солдаты поймут свою ошибку, арестуют смутьянов и положение восстановится. Даже если бы этого и не случилось, так мы эту кучку в 500 разбойников разобьем сами при помощи отрядов, высланных из Иркутска, Витима и Бодайбо. До их прихода мы мобилизуем население и не отдадим уезда на разграбление якутской шайки.

    Отряд вынес резолюцию: власть не сдавать, а защищаться до последнего человека и патрона. Тут же решили усилить для политзаключенных тюремный режим.

    Неожиданно разыгравшиеся события в центре Якутии застали нас также неподготовленными: мы не надеялись на скорый переворот в Якутской области и ждали своего освобождения извне, т. е. с приходом красных отрядов из Иркутска.

    Летом нас под конвоем надзирателей отпускали на работы (пилить дрова, косить сено, жать хлеба, помогать молотить скопцам в селении Спасском и т. д.). Благодаря этому, мы вошли в самую тесную связь с рабочими города и крестьянами ближайших деревень. Все нам: сочувствовали, передавали последние новости, радовались победам Красной Армии, с нетерпением ждали навигации и прихода Советской власти.

    Всем нам врезалось в память последнее воззвание Колчака, расклеенное в виде громадных афиш в городе и деревнях.

                                                               «МОБИЛИЗАЦИЯ»

    В результате этого воззвания была объявлена мобилизация интеллигенции и полуинтеллигенции (под последней Колчак разумел служащих кооперации, винных лавок и проч.). Увы! Эффект воззвания получился для колчаковцев несколько неожиданный и конфузный: «интеллигенция и полуинтеллигенция» устремилась на всякую службу, спасающую от мобилизации (земство, милиция и. т. д). И только некоторые «интеллигенты» и «полуинтеллигенты» откликнулись на зов адмирала и «взялись за оружие» — они поступили на службу в тюрьму на должность младших надзирателей и через 2-3 дня после вступления и исполнения своих обязанностей постарались сблизиться с нами. В разговорах они всячески стремились заранее обезопасить себя на случай прихода красных, заявляя при всяком удобном случае, что они-де, не колчаковцы и на службу поступили исключительно для того, чтобы избежать мобилизации.

    Чтобы дать возможно более полную картину переворота и предшествовавших ему событий, необходимо хотя бы вкратце остановиться на личности одного из товарищей — Ивана Александровича Захарова, незадолго до переворота оказавшегося среди нас, политзаключенных олекминской тюрьмы. Он появился впервые в стенах нашей тюрьмы в первых числах сентября 1919 года.

    После проверки, в начале шестого часа, неожиданно у двери пашей камеры зазвенели ключи, загремел засов, открылась дверь, и к нам вошли два надзирателя и какой-то высокого роста незнакомец, одетый в огромный тулуп. Мы насторожились и пытливо стали всматриваться в неожиданного посетителя. Незнакомец спокойно поздоровался с нами, снял шапку, тулуп, неторопливо осмотрел всех и так же спокойно и твердо сказал:

    — Вот и новая моя квартира!.. Что ж! Не привыкать стать, не впервые!.. Только долго не просидим, товарищи! Скоро нам смена придет!..

                                                               ТОВАРИЩ ЗАХАРОВ

    Дверь захлопнулась. Мы окружили нового товарища и с жадностью набросились на него с расспросами о последних новостях. Беседовали всю ночь. О сне никто и не думал. Новый заключенный сообщил много нового и интересного о том, что происходило за стенами тюрьмы. Несколько раз через «волчок» в двери несся грозный окрик надзирателя:

    — Довольно вам митинговать, а то все попадете в карцер!

    На грозного надзирателя никто и внимания не обратил.

    Из беседы выяснилось, что тов. Захаров — старый, с 1905 года, революционер (в то время — эсер), моряк-черноморец, участник восстания в Севастополе; отбыл с 1906 по 1913 год каторгу, потом поселение; Февральская революция застала его на Бодайбинских приисках, где он впоследствии был активным советским работником, в августе 1918 года попал в плен к атаману Красильникову, был отправлен в Иркутск и здесь просидел в тюрьме 11 месяцев; освобожденный месяц тому назад, он поехал в Якутию и по дороге агитировал среди населения, об этом узнали колчаковские агенты и по приезде в Олекминск его арестовали.

    Тов. Захаров убежденно сообщил нам, что падение Колчака неизбежно. Всюду — восстания, крестьяне бросают семьи, уходят в тайгу и организуют партизанские отряды. Красная Армия берет один город за другим. Взят Омск, белые бегут, а мобилизованные части переходят на нашу сторону.

    Своими постоянными беседами с тюремными надзирателями тов. Захаров немало способствовал привлечению их симпатий (исключая начальника тюрьмы Габышева). Правда, агитацию вели все мы, но надзиратели колебались, так как нам, отрезанным от внешнего мира, верили мало.

    И вот гром неожиданно грянул — в Якутске совершился переворот. В два часа ночи 15 декабря 1919 г. в тюрьме раздался резкий звонок. Все, кто не спал, насторожились, почуяв что-то новое особенное. Мы уже научились по звуку звонка определять, кто пришел, но тут мы все стали в тупик: какой-то необычный звонок, таких мы раньше не слыхали. Начались всевозможные догадки. Дежурный надзиратель ушел к воротам. Через минуту послышался топот десятков ног по коридору, стук прикладов о пол, тихие сдержанные голоса... Солдаты!.. Что случилось? Зачем?.. — и все одновременно пришли к выводу:

    — За нами!.. Сейчас поведут расстреливать!.. Начинаем прощаться, крепко жмем друг другу руки, целуемся. Условились, уходя из камеры, запеть «Интернационал». Но время идет, и о нас как будто забыли... Все с напряженным ожиданием смотрим на дверь, прислушиваемся к шагам.

    Кто-то подошел... В «волчок» летит белый комочек и легко падает на пол.

    — Записка!..

    Тов. Захаров поднимает ее и при общем напряженном внимании читает [Передаю по памяти — И. Строд.]:

    «Товарищи! В Якутске переворот. Сегодня в 10 часов вечера солдаты арестовали всех офицеров, командующего Каменского и управляющего областью Соловьева, объявили Советскую власть. В Олекминске получена телеграмма подписанная председателем Революционного штаба Гладуновым и командующим Красной Армией Геллертом. (7) Предлагают отказаться от власти, передать ее в руки народа и освободить всех вас. Росланов и Захаренко отказываются, послали телеграммы в Иркутск. Бодайбо и Витим — просят прислать отряды. К тюрьме поставили военный караул. Будьте осторожны: они все — добровольцы и против Советской власти».

    Для нас это было полной неожиданностью. Каждый почувствовал, что скоро рабоче-крестьянская рука сломает решетки нашей камеры, и мы будем на свободе.

    Наступило утро 16 декабря. Все настроены как-то особенно нервно. Вечером от новой смены надзирателей мы узнали, что из Якутска получена телеграмма, в которой перечисляют по фамилиям всех политзаключенных и категорически предлагают передать власть народу, в противном случае Якутск высылает отряд Красной Армии. Одновременно мы узнали, что назавтра назначено общегородское собрание, на которое приглашены представители и от крестьянства ближайших деревень.

                                         В ШУБЕ ТЮРЕМНОГО НАДЗИРАТЕЛЯ

    17 декабря вечером от новой смены тюремных надзирателей мы получили очередную подробную информацию: на собрании рабочие и крестьяне высказались за подчинение требованиям Якутска, а местные власти были против. В общем — полная неразбериха, определенного решения нет, положение неясное.

    Спустя полчаса пришел старший надзиратель Былков и сообщил, что городские рабочие и приезжие крестьяне сейчас проводят собрание на Верхней улице, рядом с домом фельдфебеля отряда: как видно, хотят произвести переворот, разоружить отряд и объявить Советскую власть, но никто не решается высказаться первым и организовать это выступление.

    Бездействовать и ждать дальше с нашей стороны было бы преступлением. Первым это высказал тов. И. А. Захаров. Он прямо поставил вопрос:

    — Товарищи! Один из нас должен пойти на собрание и во что бы то ни стало организовать выступление сегодня же! Откладывать нельзя — все с этим согласны. Вопрос только в том, кто пойдет?..

    В результате короткого совещания выбор пал на тов. Захарова. Надзиратели были заодно с нами, и через 10 минут из тюрьмы вышел тов. Захаров, но не в виде арестанта, а в черной шубе тюремного надзирателя, подпоясанный ремнем, вооруженный револьвером.

    Полчаса томительного ожидания... Звонок... пришел гонец с собрания с лаконичной запиской от Захарова:

    «Передайте все оружие, идем разоружать отряд. Если в тюрьму придет кто-нибудь из начальства, арестуйте и — в одиночку. Захаров».

    Надзиратели добровольно разоружились. Снова час томительно-острого ожидания. Снова звонок, нервный, беспрерывный. Проволока обрывается, и колокольчик со звоном катится по полу...

    Слышим скрип ворот, тяжелый топот сотен ног. Кто-то дерзко и решительно открывает дверь в камеру. В тюрьму вливается живой поток человеческих тел. Камера заполнена, в коридоре, на дворе, на улице — полно народу.

    Десятки маленьких красных флажков в мозолистых руках. Поцелуи, слезы, объятия, беспрерывное «Ура», речи — все перемешалось, переплелось в одно.

                                                             СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ

    В эту же ночь провели общее собрание. Зал не мог вместить всех желающих. Вопросы решались единогласно. Избрали ревштаб и его председателем тов. Захарова. Организовали отряд Красной Армии. 300 человек добровольцев записались в одну ночь; желающих было больше, но пришлось прекратить запись, так как нехватало оружия. Во главе этого отряда, по воле восставших революционных рабочих и крестьян Олекминска, стал я.

    На долю моего отряда выпала задача арестовать палача Захаренко и всех остальных участников расстрела на реке Чаре в 1918 году. Захаренко часто наезжал на хутор своего тестя в 25 километрах от Олекминска. В день переворота он как раз там и находился. Узнав об этом, я взял 20 человек из своего отряда, приехал на хутор, окружил его и арестовал Захаренко. Чуть было мои ребята не разорвали его и его соратников. Я еле уговорил их не делать этого, а ждать суда.

    Тела всех расстрелянных на реке Чаре товарищей были вывезены из тайги и похоронены с почестями в Олекминске.

    Дело Захаренко и его соратников слушалось в 1920 году в Иркутском губернском суде. Сам Захаренко и некоторые из его отряда были приговорены к расстрелу, несколько человек — к заключению от 5 до 10 лет, а троим, как несознательным пролетариям, их тяжелые преступления были прощены.

                                            ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В ЯКУТИИ

                                                                   (1921 - 1922 гг.)

                                                  1. ОБСТАНОВКА В ЯКУТИИ

    После свержения колчаковщины в Якутии (в 1919 году) и в Охотске местными жителями, при помощи партизанских отрядов, был совершен переворот, но в мае 1920 года партизаны ушли из Охотска в Якутск, испугавшись японцев, которые, по предложению руководителей отрядов (Сосунов (8) и Пузырев), должны были якобы захватить Охотское побережье, что не оправдалось [Нижеизложенные факты я передаю со слов авторитетного товарища, ныне слушателя Военной академии — Карпеля Исая Львовича, бывшего в то время в Якутске.— И. С.] (9).

    В Охотске настало, таким образом, на некоторое время безвластье, пока не приехал из Владивостока Сентяпов (офицер-эсер), объявивший себя уполномоченным правительства Д.В. по Охотскому уезду (кажется, от Дальневосточных земских властей). Сентяпов организовал городское самоуправление и восстановил в уезде институт волостных и сельских старшин и старост. Опирался он на зажиточную часть населения, на кулаков, и поддерживал самые тесные отношения с известным бандитом Яныгиным, организовавшим невдалеке от города после ухода партизан в Якутск банду (10). Оставшиеся же в Охотске несколько коммунистов — тт. Лесовой, Сергеев и Ситников (11) — организовали ячейку РКП(б) и объединили вокруг себя 70 приисковых рабочих. Ячейка стала выступать против политики Сентяпова, благодаря чему отношения между ячейкой и последними обострились, и ей пришлось уйти в подполье. В дальнейшем, пользуясь преданностью Соввласти служащих телеграфа, ячейка вела в ночное время переговоры по прямому проводу с Якутском. Якутск сообщал обо всем в Читу, и в результате 14 апреля 1921 года из Читы в Охотск поступила телеграмма от предсовминистров Краснощекова, в которой он предлагал Охотскому райкому РКП (б), принять от Сентяпова власть (12). Одновременно с телеграммой Якутское губбюро РКП(б) дало инструкцию об аресте Сентяпова и отправке его в Якутск, причем предупреждало, что если для этой операции нет достаточных сил, то следует выждать.

    Власть была захвачена. Сентяпов бежал в поселок Новое Устье (в 7 километрах от Охотска) и присоединился к Яныгину. Таким образом, создались два враждебных вооруженных лагеря, готовившихся к бою. Было очевидно, что райком с бандой не справится, и он затребовал поэтому помощи из Якутска, из которого был выслан отряд коммунистов и добровольцев (20 человек) под командой Сивцева и политрука Л. Альперовича. Этот отряд, потеряв в бою с белыми одного убитым и двух ранеными, прорвался в Охотск в конце мая 1921 года. Тогда же в Охотске был создан Военно-революцион ный комитет (Ревтройка) и Чека.

    Белые делали безуспешные попытки овладеть Охотском, которому близкое соседство активной банды не давало возможности наладить мирную жизнь. Тогда Якутск выслал второй отряд, сформированный также из коммунистов и добровольцев, численностью в 70 человек под командой Пыжьянова и военкома Вердеревского.

    В начале октября этот отряд прибыл в поселок Новое Устье (7 километров от Охотска), как раз в то время, когда начался морской прилив и речки Охота и Кухтуй разлились. Отрезанный на несколько часов от Охотска, отряд увидел на рейде два парохода, с одного из которых спускалась в это время шлюпка. На этой шлюпке к месту стоянки отряда подплыли вскоре 7-9 офицеров, часть которых была без оружия и только некоторые имели револьверы.

    Белые, как видно, не знали о положении в Охотске и когда встретивший их Пыжьянов назвал себя командиром белогвардейского отряда Яныгиным, те сразу поверили. Из разговора с офицерами Пыжьянов узнал, что на пароходах прибыл с отрядом в 300 чел. есаул Бочкарев (фактически отряд состоял из 150-200 чел.). Пыжьянов не растерялся, разоружил офицеров, запер их в хижине, а сам с отрядом, не сделав ни одной попытки связаться с Охотском, отступил к Якутску.

   Пройдя полдороги, Пыжьянов передал отряд комвзводу Малькову (убит в бою), а сам спешно выехал в Якутск,  куда прибыл в январе 1922 года. За это бегство из под Охотска и мародерство, допущенное в отряде, Пыжьянов был расстрелян.

    В Охотске же в это время произошло следующее. Гарнизон, отбив ночную атаку соединенных сил бочкаревцев и яныгинцев, решил прорваться к Якутску, но провел это неорганизованно. Часть осталась (35 человек) в Охотске, была захвачена бандитами, причем многие из оставшихся были убиты при перевозке их во Владивосток. Другая часть, с ничтожным запасом продовольствия, плохо одетая, в морозы по безлюдной тайге решила пройти 600 километров до первого заселенного района (всего до Якутска 1000 километров). Свыше 100 человек погибли в тайге от руки бандитов. Остались в живых только две женщины, и из их рассказов выяснилось, что часть отряда замерзла, а часть погибла в беспрерывных боях с преследовавшими их бандитами. Один отряд в 43 человека на станции Атыржахской (45 километров от Алдана) сдался банде Яныгина, обещавшего никого не тронуть и предательски обманувшего доверчивых: он всех расстрелял. Небольшая и последняя часть отряда в 19 человек дошла до ст. Юдома-Крестовская, и здесь из-за голода стали по жребию, поочередно, убивать одного за другим, чтобы остальные питались человеческим мясом. В конце концов оставшихся в живых ночью захватили и перебили.

    В Якутском округе, как и во всей области, назревала гражданская война (13). Нужно сказать, что неправильная политическая и военная линии, взятые местной властью, создали благоприятную обстановку для развития здесь контрреволюции.

    В то время, когда по всему РСФСР вводился нэп, здесь совсем некстати проводилось, вопреки постановлениям центра, отслоение тойонатства (богатых) от середняков и бедняков методами изоляции, отчуждения имущества и т. д. Трудмобилизация якутов на Ленские прииски (куда не попал ни один богатый), продразверстка, иногда непосильная, неправильная национальная политика (14) —  все это дало возможность тойонам и части нацинтеллигенции открыто перейти на враждебные Советской власти позиции, используя национальный антагонизм унаследованный от царизма. А общая разруха, тяжелое экономическое состояние края, полное обнищание неимущей части населения и отсутствие товаров еще больше ухудшили положение. Нехватало только «застрельщиков», но и они скоро нашлись в лице русских офицеров, служащих в разных учреждениях Якутска.

                                                                     ПРОВОКАЦИЯ

    19 августа 1921 года из Якутска бежали 8 офицеров: капитан Толстоухов (служивший в военкомате на должности военрука), корнет Коробейников, капитан гвардии Занфиров, прапорщик Шнпков и др. Выехав из города якобы на охоту, вся компания через несколько дней оказалась в с. Петропавловском на реке Алдане (400 километров от Якутска) .откуда направилась дальше вверх по реке Май в урочище Нелькаи (1000 километров от Якутска и 240 километров от порта Аян на берегу Охотского моря). «Охотников» скоро расшифровали, послали за ними в погоню небольшой отряд (15 чел.) под командой сотрудников Чека — Ефимова и Котруса, но вышло впустую. Ефимов не проявил нужной энергии, двигался очень медленно, а прибыв в Петропавловское и узнав, что беглецы 2—3 дня тому назад ушли в сторону Нель-кана, остался в деревне отдыхать, послав двух-трех человек из местных граждан на разведку для сбора сведений о бежавших. Когда же пришло известие, что в Нелькане организовался белый отряд, который собирается в поход на Петропавловское, то Ефимов донес об этом в Якутск, а сам остался ждать распоряжения.

    Невольно возникает вопрос, каким образом белые так быстро сумели собрать реальную силу [См. примечание № 15.]. Ответ мы находим в следующем обстоятельстве. Еще зимним путем (в 1921 году) из порта Аяна было переброшено в Нелькан до 600 тонн различного груза (муки, мануфактуры, чая и проч.), предназначенного для нужд населения. Для доставки всех этих товаров в Якутск летом ушли в Нелькан два парохода, «Киренск» и «Соболь», с баржами и с небольшой (7 чел.) охраной, во главе с тов. Воробьевым. Толстоухов со своей шайкой, двигаясь по реке Маи, встретил пароход «Киренск» идущим уже с грузом в Якутск. Белые начали махать фуражками, пароход остановился, а Воробьев, узнав Толстоухова (да и другие ему были также известны), подал шлюпку и принял всех на палубу парохода. Толстоухов тут же заявил, что ему нужно побеседовать с Воробьевым наедине, и, когда они зашли в каюту, объявил последнего арестованным.

    — На каком основании? — возмутился Воробьев.

    — Причины мне неизвестны, — ответил Толстоухов, — когда прибудем в Якутск, там и выясните, я же являюсь только исполнителем секретного предписания властей.

    Зная Толстоухова как военрука военкома, Воробьев ему поверил и отдал оружие. Ничего не подозревавшая охрана была беспечна, и находившиеся без присмотра ее винтовки очутились в руках предателей. В результате все 7 товарищей были расстреляны, а пароход вместе с баржей был направлен обратно в Нелькан... По дороге белые встретили пароход «Соболь», который также захватили.

    Прибыв в Нелькаи, белогвардейцы устроили секретное совещание, на котором присутствовали: спекулянт Галибаров, 1-2 местных кулака и уполномоченный представитель кооперативного объединения «Холбос» эсер Петр Куликовский. (15) В результате этого совещания военная власть была передана Коробейникову, а организация гражданской власти — Куликовскому. Представители Советской власти в Нелькане были расстреляны, а населению объявлено, что вся Якутская область охвачена восстанием и что скоро будет взят Якутск. Было состряпано и воззвание с призывом восстать против большевиков, находящихся, де, накануне гибели. Располагая захваченными товарными ценностями, белые щедро одаривали каждого записавшегося добровольцем, что и явилось главной приманкой для поступающих в отряд. Несколько кирпичей чаю, с десяток метров мануфактуры, шестнадцать килограммов муки были лучшим и верным средством агитации. В несколько дней было набрано человек сто, но этих сил было, разумеется, слишком мало для движения к Якутску.

    Коробейников оставался пока в Нелькане, выслав в разные стороны своих агентов для агитации среди населения. В Охотск же он отправил к Сентяпову нарочного с предложением совместных действий против Якутска.

    Что же предпринимал в это время Якутск для ликвидации Коробейникова и какими располагал для этого силами [Здесь мне опять приходится базироваться на сведениях, полученных от тов. И. Карпеля, и на том, что у меня сохранилось в памяти из отрывочных бесед с некоторыми товарищами во время моего приезда в Якутск. — И. С.].

                                                      ЯКУТСКИЙ ПЛАН БОРЬБЫ

    В Якутске в это время находились следующие военные силы: якутский караульный батальон — 200 штыков: в конце сентября 1921 года прибыл в Якутск из Иркутска 7-й особый отряд 5-й армии (под командой тов. Болонкина и его помощника Каратаева) численностью до 200 человек,16 при нескольких тяжелых пулеметах, кроме того Чон мог дать тоже 200 человек. Итого — 600 штыков, не считая добровольцев, которые откликнутся на призыв (посылка двух отрядов в Охотск давала право так думать).

    В то время все вооруженные силы были подчинены предгубчека тов. Агееву. В связи с создавшейся военной обстановкой в конце сентября тов. Агеевым было созвано военное совещание, на которое были приглашены: губвоенком Савлук, командир караульного батальона Евгений Стрелов, военком этого батальона И. П. Редников, И. Карпель (который числился в то время за тербатокругом), член губбюро РКП(б) Козлов (предгубтрибунала) и секретарь Чека тов. Баширов. Обстановка в то время представлялась такой: Охотск все еще окружен. Сведения о 2-м (Пыжьяновском) отряде гласили, что он подходит к Охотску, куда, по слухам, белые отправили банду из Приморья. В Нелькане — Коробейников, благодаря захваченному имуществу и товарам получивший базу, формирующий белый отряд и продвигающийся к Петропавловскому. На совещании обсуждали два предложения. Первое — Агеева, поддержанное Савлуком, Козловым и проведенное в жизнь выслать небольшой отряд (человек 40) на усиление Ефимовского отряда в Петропавловском и пытаться ими ликвидировать Коробейникова, а так как дело было осенью, перед рекоставом, надо успеть перебросить этот отряд за реку. Наиболее важным считалось Охотское направление и поэтому предполагалось, по выяснении обстановки, бросить туда на подкрепление к ранее направленным (Сивцева и Пыжьянова) еще один отряд. С этой точки зрения положение в общем угрожающим не считалось, и полагали наименьшими силами справиться с контрреволюцией.

    Другая сторона (Карпель, Стрелов и Редников) считала, что в создавшейся в Якутии обстановке наличие вооруженных банд, немедленно не раздавленных выльется в большое контрреволюционное восстание, и поэтому необходимо выслать в Петропавловское отряд достаточной силы — караульный батальон или 7-й отряд — словом, не менее чем 150—200 человек, под командою местных командиров.

    Верх взяла первая точка зрения, и в Петропавловское на подкрепление Ефимову был отправлен отряд (50-60 человек) под командой Каратаева. С первой зимней дорогой был выдвинут небольшой отряд и в слободу Амга (200 километров восточнее Якутска).

    Сентябрь и первая половина октября прошли без перемен, и только в конце октября начали появляться в Амгинском районе, а также и по Охотскому тракту в районе дер. Татты (220 километров сев.-вост. Якутска) отдельные вначале небольшие отряды белых, которые быстро начали увеличиваться. Прибывший к этому времени в Якутск Пыжьянов (без отряда) сообщил о положении в Охотске, и тогда навстречу оставленному Пыжьяновым отряду выслали командира караульного батальона тов. Стрелова с одним красноармейцем, хотя ехать в тот район было уже крайне опасно. Действительно, Стрелов и красноармеец, отъехав от города километров 200, были предательски убиты в юрте, а трупы обоих брошены в прорубь (17).

    Также необдуманно были посланы вниз по реке Лене на свинцовые рудники (километров за 200 от Якутска) еще 4 товарища: Георгий Прибылых, Михаил (Нестерович) Слепцов, Титов и еще один товарищ. Все они погибли (18).

    Белые не наступали на пункты, занятые нашими гарнизонами, а обходили их, распространяясь по уезду, в виду этого петропавловский отряд был оттянут в Амгу, по дороге туда он имел неудачный бой, в котором потерял человек 15 убитыми и ранеными (19). В дальнейшем образовалось два боевых участка: в охотском и петропавловском направлениях. Каратаев передал командование амгинскнм отрядом Котрусу, а сам принял командование отрядом, оперировавшим в охотском направлении.

    Белые были чрезвычайно активны, и красные, действуя небольшими отрядами, несли чувствительные потери. Победы поднимали дух белых и удручающе действовали на красных. Редко когда наша связь или обоз доходили в целости до места назначения.

    Население в начале мало помогало белым, но после... [Опущена ошибочная фраза.] (поддалось вражеской агитации и стало больше помогать им). У Якутска не было продуманного плана борьбы. А Коробейников в это же время уже связался и просил помощи у приморских контрреволюционеров.

                   Командир                                                           Копия с копии

     майского добровольческого                         Главнокомандующему войсками

      противосоветского отряда                           Владивостокского правительства

                    № 132

    8 ноября 1921 г. ур. Нелькан

    Находясь под властью так называемого «рабоче-крестьянского правительства» большевиков, мы, большинство офицеры и старые партизаны, решили так или иначе пробраться во Владивосток, чтобы присоединиться к своим единомышленникам, от которых мы волею судьбы были оторваны в декабре 1919 года.

    19 августа 1921 года в числе 8 человек мы ушли из гор. Якутска, переправившись через реку Лену, завладели лошадьми и двинулись на восток, по направлению п. Аян. В начале сентября, выбравшись на реку Маю около устья р. Аима, в числе 10 человек, завладели двумя пароходами «Киренск» и «Соболь» и караваном барж, направлявшихся с грузом в Якутск, и вернули весь караван обратно в Нелькан, где Советская власть была тотчас же ликвидирована. Здесь наш первоначальный план изменился. На секретном совещании с представителями местного общества выяснилось, что местное население (т. с. купцы, тойоны, эсеры и белогвардейцы — ред.) крайне недовольно правительством большевиков. После этого совещания было выпущено воззвание к населению с призывом к борьбе против советовластия. В следующие дни вся молодежь Нелькана записалась добровольцами. Таким образом произошла организация отряда. Избран начальник, организован штаб. В настоящее время отряд насчитывает 200 человек, из них: офицеров — 9, фельдфебелей ст. армии — 1, унт.-оф, ст. арм. — 6, старых партизан — 15, солдат сибирск. арм. — 30.

    В отряде русских — 46, остальные — тунгусы и якуты; вооружены берданками, 3-линейн. (7 шт.) и винчестерами (3). Имеется на каждого от 50 до 70 патрон. Везде посланы наши агенты с воззванием. Гражданское управление сосредоточено в руках П. Л. Куликовского и его помощника Д. Т. Борисова. Операциями снабжения (продуктами и товарами) населения ведает контора «Холбос».

    Настоящий район действий отряда — р. Мая со всеми ее притоками и среднее течение р. Алдана. Вся эта местность в настоящее время находится в зоне нашего влияния. Центр управления находится в Нелькане. Оперативной задачей отряда в настоящее время является непременное занятие Якутска и очищение всей области от большевиков и восстановление народного правительства. Наступление на Якутск — полагаем начать не позднее конца ноября Точно так же к этому времени надо ожидал» восстановления связи с Охотским отрядом Сентяпова, которому предложен план совместных действий по занятию Якутска. Гарнизон Якутска ненадежен, на все, что они могут рассчитывать, это приблизительно 500 человек с 10 пулеметами. Коммунистов после перерегистрации партии по всей области осталось не более 500 человек. С юга Якутская область почти не имеет сообщения, т. к. в районе Верхоленск — оз. Байкал — Балаганск оперируют сильные партизанские отряди Донского, Черепанова и Чернова большой численности (явно преувеличено. — Ред.). От 5 ноября получено известие, что город Бодайбо занят партизанами из местного населения (явная ложь.— Ред.). Подробности неизвестны. План наших действий: 1) завладеть Якутской областью, завладеть запасами имеющейся пушнины, приблизительно на сумму 5-6 миллионов, и золотым запасом. 2) Завладеть районом Бодайбо. Тогда, имея золото и пушнину, можно смело начинать дальнейшую борьбу за освобождение всей Сибири.

    Представляя в настоящее время ваше Владивостокское правительство, как единственный оплот для борьбы с советской властью, предполагаем получить от вас непосредственную и скорую помощь на общее дело борьбы за освобождение родины. Помощь необходима: 1) Командным составом — 150-200 человек комбатов, комротов и т. д. 2) Оружием — трехлинейных винтовок 500 штук. 3) Патронов к ним 200.000 (запасов последних почти нет). 4) На полуэскадрон холодного оружия. Кроме того, прошу официального зачисления нашего отряда в число войск вашего правительства с 19 августа 1921 года и командировки эмиссара вашего правительства для установления административной власти в крае.

    Командир отряда Коробейников. Начальник штаба отряда — гвардии капитан Занфиров.

    Адъютант (подпись неразборчива)

    С подлинным верно: Старший адъютант инспекторской части полковник Иванов. [Капитан Толстоухов, поссорившись с Коробейниковым из-за власти, не принял дальнейшего участия в этой авантюре и оставил Якутию.]

                                                                      НЕУДАЧИ

    В дальнейшем все наши операции были также неудачны: мы несли потерн, люди изматывались, а одновременно увеличивалось и ширилось контрреволюционное движение. Две трети имеющихся в Якутске сил уже были втянуты в боевые операции. В одной Амге из всех посланных туда подкреплений составился отряд в 300 человек. Но само руководство той или иной операцией исходило из Якутска, который своими распоряжениями распылял силы отряда, выделяя из него десятка 2-3 бойцов и бросая их на поражение. Так, например, в январе 1922 года Савлук приказал командиру амгинского отряда Котрусу выделить 20 человек на р. Нотора, 25 человек на поимку Борисова-Никифорова и примерно такие же группы в Арылах и Восточно-Кангаласский улус, (все указанные пункты за исключением последнего) находились от Амги в 25—30 километрах. Белые же к этому времени уже стали соединяться в большие отряды, и наступать на них в большие морозы было очень тяжело, даже невозможно. Так, например, получив сведения, что в Чакырцах (15 километров от Амги) находится отряд белых в 70-80 человек, красные пошли в наступление силою в 150 человек, но выбить засевших за укрытием белых не могли и отступили, потерян 20 человек убитыми и 10 ранеными. Наконец, белые прервали регулярную связь Якутска с Амгой, захватывая и убивая всех нарочных. Тогда Якутск послал для связи с Амгой 20 человек из Чона, под командой Сыроватского, но отъехав от города 65 километров этот отряд попал в засаду, потеряв 13 человек убитыми, а остальные 7 товарищей обмороженные, полуживые вернулись в Якутск. Вторично высланному маленькому отряду под командой Китаева удалось проскочить в Амгу, но обратно он не рискнул вернуться.

    Каратаев к этому времени оставил Чурапчу (180 километров от Якутска) и отошел, заняв гарнизонами Павловское — Ярманское — Марху и т. д. (в 15-20 километрах от Якутска). Амгинский гарнизон, имея раненых обмороженных и мало патронов, не решился идти к Якутску, а остался в Амге, ожидая помощи хотя бы в виде огнеприпасов. Якутск же дать обозу сильное прикрытие не мог, а послать с маленьким было рискованно — не дойдет и попадет в руки к белым.

    Последним нарочным из Амги пришел в феврале т. Михайлов (якут-доброволец) (20). В большие морозы, преследуемый по пятам, как зверь охотниками, обмороженный, еле живой, добрался Михайлов до города и передал пакет, за что награжден орденом Красного Знамени.

    Тем временем Коробейников перебрался в Чурапчу, где в марте был устроен съезд представителей нескольких восточных улусов Якутского округа. На этом съезде Коробейников получил звание «командующего Якутской народной армией» и было выбрано белобандитское правительство — «Временное Якутское областное народное управление», в которое вошли 5 человек, под председательством Г. С. Ефимова (21). Политическим лозунгом Коробейникова было: «народное управление» по области, а на местах — «земские народные управления». Это новое «народное управление» меньше всего, конечно, заботилось о населении, а если когда и вспоминало о нем, так только для того, чтобы разорить его — собрать налог, продукты и деньги, зато «управление» писало воззвания к красноармейцам, одно из которых я и приведу здесь:

                                                           ОСТАЛСЯ ОДИН ЯКУТСК!..

    Граждане красноармейцы! Вы сами знаете результат всей зимней кампании по настоящее время включительно. Коммунисты потеряли весь Якутский уезд, Верхоянский, Колымский и Оймяконский округ, Вилюйский уезд накануне падения. Они загнаны в Якутске и еще на некоторых местах по долине р. Лены. Таким образом Соввласть свелась фактически на нет, и недалек тот час когда она совершенно прекратит свое существование.

    Если у коммунистов плохи дела здесь в Якутской области, то дела еще сквернее там, в Сибири и за Уралом. Уфа занята нашими друзьями, Златоуст, Челябинск, Курган и Петропавловское заняты. Кустанай также. В Омске произошел бескровный переворот и большевики бежали в Новониколаевск. Томск после трехдневного сильного боя взят нашими друзьями. Тайга и Мариинск взяты Из Минусинска большевики бегут в сторону Красноярска. В Иркутской губернии массовое народное восстание. А относительно Востока коммунисты, наверное, вам и так говорят правду, а потому незачем и сообщать.

    Только одно очевидно, что весь Восток, вплоть до Иркутска, для коммунистов потерян.

    Вот видите ли, граждане красноармейцы дела у коммунистов и Соввласти плохи и скверны. Недалек тот час, когда интернациональные бродяги-коммунисты будут по всей России ликвидированы.

    Бросьте свой красноармейский ярлык. Свергните ваших повелителей — коммунистов, которые вас кругом обманывают. Они на вас смотрят как на стадо баранов и вас превращают в кусок винтовочного мяса.

    Граждане красноармейцы, будьте верными сынами своей родины, уничтожьте коммунистов и примкните к нам с оружием в руках.

     Временное Якутское народное

     областное управление.

    Прочитав такое сногсшибательное «воззвание» [Газета «А. Я.» от 5 X 1922 г. № 52.], красноармеец или оставлял его у себя для курева, а если бумага для этого не годилась, то пользовался ею для своих нужд в укромном месте.

                                                       ПОМОЩЬ ИЗ ИРКУТСКА

    Становилось очевидным, что Якутск не сможет собственными силами ликвидировать белогвардейскую авантюру. Требовалась срочная помощь из Иркутска. Там в штабе 5-й армии к этому уже готовились. Нужно было послать боеспособный, опытный в партизанских действиях отряд и назначить нового, пользующегося популярностью командующего. Выбор пал на Нестора Александровича Каландарашвили, вернувшегося несколько дней тому назад из Москвы; его и назначили командующим войсками Якутской области и Северного края.

    В Якутск Каландарашвили должен был выступить в декабре вместе с перебрасываемым туда вторым северным отрядом под командой Асатиани. Отряд, составленный из бывших партизан и пополненный частями 35-й дивизии (всего 4 эскадрона — 600 человек при двух орудиях и 8 пулеметах), начал спешно готовиться в дальнюю дорогу.

                                                   2. ПОХОД ИРКУТСК — ЯКУТСК

    От Иркутска до Якутска 2776 километров, а по дороге — всего 136 станков (деревень), где на каждом надо менять лошадей. До села Качуг дорога идет трактом, а дальше, до самого Якутска — по реке Лене. Отряд пришлось разделить на десять эшелонов — шесть боевых по 100 человек и четыре с грузом обмундирования, патронов (которых в Якутске было очень мало), снарядов, продовольствия и санчасти. Меня, как бывшего уже в Якутии, назначили командиром головного отряда в 100 человек при одном пулемете «кольт». Мне навалили 465 ящиков патронов (свыше 5 тонн). Только для одного головного отряда потребовалось 115 подвод, а так как до места назначения надо было сменить лошадей 136 раз, то это должно было составить для моей колонны около 15 тысяч подвод, а для всего отряда — не менее 60.000 подвод.

                                                   ОТНОШЕНИЕ КРЕСТЬЯНСТВА

     Вырастал, естественно, серьезный вопрос: сможет ли выполнить ленское крестьянство такую перевозку войск и как оно к этому отнесется. 1921 год был тяжелым голодным годом. На Лене и раньше не было своего хлеба, пользовались исключительно привозным. А в 1921 году почти все население жило впроголодь, лошадей кормили прошлогодней соломой, об одежде и говорить нечего. Помню, мне на одном станке (ниже села Витим) предлагали большую, до четырех килограммов, рыбу или десяток яиц за одну иголку.

    Накануне отъезда Каландарашвили позвал меня к себе на квартиру, где мы долго беседовали о нашем походе.

    — Смотри, — говорил он, — на тебя возлагается ответственная задача не только хорошо проехать самому, но и подготовить движение остальных эшелонов. Ты должен при каждом удобном случае разъяснить крестьянам всю важность и необходимость скорейшего прибытия всего отряда в Якутск.

    Я обещал сделать все, что только смогу. Дальше Каландарашвили спросил у меня, смогу ли я сформировать добровольческий отряд в Олекминске, во сколько дней и какой численности. Я ответил, что вероятно, встречу там товарищей, бывших у меня в отряде в 1919 году, и надеюсь дней через 15-20 сформировать отряд человек в 300.

    — Хорошо! На всякий случай буду иметь это в виду, — сказал, как мы его называли, дедушка Каландарашвили.

    На следующий день, 31 декабря 1921 года, в 4 часа после обеда я с головным отрядом выступил из Иркутска в Якутск, а в 12 часов ночи заночевали в д. Хомутово, проехали 21 километр. Согласно полученному приказу, эшелоны должны были выступать один за другим через каждые три дня и делать не менее 40 километров в сутки.

    На пятый день мы прибыли в село Качуг (240 км.), заночевали, а утром выехали на реку Лену. До города Верхоленска было 37 километров, по приказу там полагалась дневка, приехали мы засветло, и крестьяне, по собственной инициативе, истопили бани и приготовили ужин.

    У всех на душе стало отрадно и легко — такая братская встреча нам была оказана впервые.

    От Иркутска до Киренска как по тракту, так и по реке Лене почти не было деревни, которая не принимала бы активного участия в партизанском движении как против отступавших в 1919 году колчаковских генералов Сукина, Галкина и других, так и против местных белогвардейских отрядов. Здесь не только знали дедушку Каландарашвили, но многие раньше были у него в отряде. Поэтому эту часть пути — 1000 километров — все эшелоны прошли сравнительно легко и без задержки. Крестьяне на все сто процентов выполнили все наряды и очереди.

    Недели через две головной отряд прибыл в Киренск, где, передохнув два дня, выступил дальше. Ниже Киренска дела пошли хуже. Крестьяне, узнав о движении большого отряда и о громадном количестве занимаемых бесплатно подвод, начали роптать. «Мы что ж, мы готовы вести, никогда не откажемся, — говорили они, — но дайте нам сначала хлеба и одежду, а лошадям — фураж, тогда все выполним, всех перевезем. Иначе нечего и думать, не выдержат кони, падут... Да и самим нам не в чем ехать, а морозы стоят нынче лютые, давно таких не было, старики не помнят».

    Положение действительно было тяжелое, а доводы крестьян основательны. Но что тут можно было сделать? Каким образом могла в то время помочь Советская власть этому отрезанному от мира, далекому от железной дороги краю? Раньше весны нечего было и думать о переброске товаров и хлеба пароходами, а на деньги здесь нечего было покупать. Что же делать? Ехать нужно, все эшелоны и сам дедушка уже в пути. Брать подводы в военном порядке? Но это — тяжелая крайность. Нужен был какой-то иной подход к делу; нужно было каким-нибудь образом привлечь ленское крестьянство к добровольной и широкой помощи красному отряду. Тесной толпой посреди улицы стоят около меня, жители небогатого голодного станка, стоят и молчат. Все, что жгло и волновало, сказано. Теперь они ждут моего ответа.

    Я попросил всех войти в самую просторную избу и там поговорить по душам. Возражений нет. Нашли подходящий дом и через несколько минут открыли собрание. Первое слово председатель предоставил мне. В своей речи я подробно остановился на задачах Октябрьской революции, я говорил об общности интересов рабочих и крестьян и о том, что несут нам Советская власть и Коммунистическая партия.

    Уставшая, какая-то безразличная вначале аудитория постепенно стала проявлять живой интерес к докладу. Все услышанное было для них ново. Коснувшись затем экономического положения РСФСР и в частности, приленского края, я остановился на намеченных с наступлением весны мероприятиях соввласти по оказанию помощи населению Лены и перешел к событиям в Якутии и к причине, вызвавшей нашу поездку.

    — Теперь, — закончил я, — когда вам предстоит трудная задача перебросить всех нас к Якутску, вы можете не на словах, а на деле доказать, с кем вы идете: с золотопогонниками и авантюристами или с советской властью...

    Отдельные вначале возгласы негодования и ругани по адресу Коробейникова к концу вылились в общий и дружный протест против белогвардейцев.

    — Какие мы им союзники!

    —Пусть приедут сюда, мы им такое поможем, что небо с овчинку покажется!

    — Нет, уж довольно, посидели на шее — хватит, поцарствовали!

    — Колчака мы еще хорошо помним, другого не надо!

    — Товарищей перевезем!

    Это решение крестьян покатилось из одного станка в другой, стало широко известно, и вся остальная Лена (до границы Якутской области, т. е. до села Витим), как по сигналу, мобилизовала все свои силы. Волисполкомы, сельсоветы проявили большую энергию и расторопность. Председатели и особо уполномоченные лично выезжали в районы для сбора лошадей. Об оплате никто не поднимал вопроса, зато все интересовались положением в Якутском крае. Почти на каждом станке приходилось подробно рассказывать о положении дел, после чего стали поступать заявления о приеме в добровольцы.

    За короткий срок от тов. Асатиани поступили две шифрованные телеграммы: в первой он просил делать не менее 50 километров в сутки, а во второй — развить максимальную скорость — минимум 70 километров. Январь месяц подходил к концу, зима в 1922 году была особенно суровая, морозы доходили до 50° и выше. Красноармейцы, хотя обутые и одетые довольно тепло (катанки, полушубок и шинель), все же мерзли здорово, так как большую часть суток, часов по 18 приходилось быть на воздухе, и люди, чтобы согреться частенько слезали с саней и шли километр-другой, что несколько замедляло движение. Помню, в таких случаях командир первого взвода тов. Ковач (венгерец) подходил ко мне и, укоризненно качая головой и показывая рукой в сторону Якутска, говорил:

     —Если лошади так часто будут идти пешком (т. е. шагом), то мы опоздаем.

    — Ничего, тов. Ковач, — отвечал я, — пока меньше семидесяти километров в сутки отряд не делает, а вот как только морозы спадут, так по сто километров будем охватывать...

                                                                          ВИТИМ

    Наконец мы в Витиме большом селе, расположенном при впадении реки Витима в Лену. Ставился некогда Витим своими богатствами, притонами, картежной игрой, темными дельцами и убийствами. Отсюда до Бодайбинских приисков всего километров триста, и зимой и летом все грузы и старатели шли на прииски именно через это село по реке Витиму. И обратный путь разбогатевших приискателей неизменно пролегал через тот же Витим, где большинство из них останавливалось на несколько дней, чтобы отдохнуть и «погулять» после тяжелых трудов и тяжелой однообразной жизни в течение нескольких лет в глухой тайге. Тут на сцену появлялись вино, женщины и карты. Гулял приискатель! Надоест в одном доме — переходит в другой. Выйдет этакий ряженый на улицу, станет на крылечко — сапоги лакированные, шаровары широкие плисовые, рубаха красная кумачовая, шелковым кушаком подпоясана. В руках тальянка двухрядная ревет, заливается, кругом толпу собирает.

    — Эй, где вы там, дьяволы, запропастились! Разве не видите! Не могу я по такой грязи идти, сапоги испачкаю! — кричит разгулявшийся старатель.

    Не впервые слышат это витимские Обираловы, знают, чего хочет добрый молодец. Несколько человек уже несут куски материи, разворачивают и устилают путь-дороженьку. Гуляет приискатель, разбрасывает потом добытые денежки. Богатеют витимцы, пухнут их карманы, как грибы растут новые дома и притончики. Недельку, другую погулял молодчик, а там, смотришь, потащился обратно на прииск. На ногах опорки, штаны рваные, рубаха в заплатах, а за плечами котомка с караваем хлеба черствого — вот все, что осталось от тысяч. Снова — тайга и шахты, быть может — удача и опять заколдованный Витим. Если же удачливый старатель не хотел долго задерживаться в Витиме и спешил домой к давно оставленной семье, его заманивали в темный уголок, убивали и с камнем на шее бросали в воду. Много тайн и кровавых дел скрывают реки Витим и Лена. И так из года в год жили витимцы (за исключением коренных крестьян, занимающихся хлебопашеством), пока не пришла Советская власть и решительными мерами не прекратила черную работу этого гнезда.

    Косо встретили нас витимцы, не по душе были им такие гости. Те, кто душил и грабил приискателей, те на Советскую власть жаловались да «старое, доброе время» вспоминали. Беднота же, наоборот, последним с нами делилась.

    — Вы не смотрите, товарищи, на наших богатеев, это — совсем другой народ, чужими деньгами разбогатели... Теперь прошли золотые денечки, некого больше обирать стало, так они и злятся на большевиков. Ничего... Вот как жирок опадет да пузо подтянет, так и за честный труд примутся.

    Село Витим стоит как раз на полпути — теперь до Якутска оставалось 1388 километров. Отдохнули сутки и двинулись дальше. Ехали без задержки — лошади всегда подавались вовремя. Никаких недоразумений и нареканий со стороны населения не было, только на одном станке пришлось столкнуться с начавшей гулять на нашем пути провокацией.

    Приехали мы поздно, около часу ночи и остались до рассвета. Отряд разместился по домам, у обоза выставили часовых.

                                                                «САМ СЕБЕ ВОР»

    Я остановился в самом большом и лучшем доме и был крайне удивлен той бросающейся в глаза бедностью, которую встретил у этого, на первый взгляд как будто зажиточного крестьянина. На кровати какое-то грязное тряпье и одна засаленная с торчащими перьями подушка, нет самовара, тарелок, даже ложек всего две-три штуки и те деревянные, изгрызенные детьми. Сам хозяин и его небольшая, в два-три человека, семья — почти голые. Судя по постройке и по четверке лошадей, да по 3-4 коровам, принадлежащим хозяину, никак нельзя было примириться с такой бедностью. Разговора хозяин как-то избегал и почему-то часто уходил во двор.

    Рано утром, когда отряд уже был готов к выступлению, ко мне пришел красноармеец и сообщил, что у моего хозяина во дворе под бревнами под различной рухлядью спрятаны какие-то узлы. Убедившись, что это — правда, я вернулся в избу и попросил хозяина пригласить предсельсовета и несколько крестьян по важному делу.

    Скоро пришел не только председатель, а почти все крестьяне станка, так как никто уже не спал и все они ехали с отрядом. Изба наполнилась народом, которому я заявил следующее: отряд сейчас должен выступить, но в виду того, что сегодня ночью в нашем станке обокрали какого-то гражданина, я должен совместно с предсельсовета и понятыми составить протокол, а если удастся, то и найти виновного, иначе после нашего отъезда все могут свалить на отряд. Крестьяне заволновались:

    — Какая кража?

    — Ничего не слыхали!

    — Все у нас цело.

    — Мы знаем, что товарищи ничего не возьмут, зачем зря говорить.

    —Не за этим люди едут в такую дорогу...

    — Товарищи крестьяне, пойдемте во двор, — предложил я, — там я покажу вам спрятанные вещи... Кто мог это сделать? Конечно, вор.

    Хотели уже идти, как вдруг хозяин дома заявил, что это — его имущество.

    — Сам себя обокрал, православные, боялся, думал заберут товарищи, вот и вытаскал все во двор перед самым ихним приездом...

    Тут же выяснилось, что кто-то пустил слух, будто бы первый отряд забирает (только у богатых) всю одежду, второй — скот, другие берут с собой дочерей и жен, и последний, во главе с дедушкой, сжигает дома, расстреливая их владельцев.

    Похохотав от души над жертвой чьей-то провокации и сказав на прощанье, что остальные отряды возьмут у каждого крестьянина ровно столько же, сколько и наш, т. е. лошадей до первой смены, мы тронулись в путь. Дальше в дороге выяснилось, что кто-то незримой рукой по всем станкам сеет провокацию, подобную первой, стараясь изобразить идущие эшелоны в виде каких-то разнузданных шаек и грабителей.

    Уже несколько дней двигаемся мы по Олекминскому округу Якутской области. Лошади здесь гораздо лучше, сытее. В переброске эшелонов приняли участие прилегающие к реке Лене улусы с довольно густым и не очень бедным населением. Незаметно летели дни. Отдыхая по несколько часов, в сутки, проехали мы 276 километров до села Мухтуя, здесь переночевали и через два дня прибыли в село Мача, сделав 200 километров.

    До Олекминска осталось 256 километров. Население этого района встретило нас с особым подъемом, благодаря чему мы покрыли это расстояние в 36 часов.

                                                                       ОЛЕКМИНСК

    Вот и Олекминск! Это небольшой, с немногим больше тысяч жителей город, прижатый с севера горами почти к самой реке Лене. Окрисполком, школа, казначейство, больница, две паровые мельницы (дающие электрический свет населению) да тюрьма — вот самые значительные здесь учреждения. Дома все деревянные, из них два или три двухэтажные. Тут же почти сросшееся с городом, отделенное от него четырехметровым мостиком, раскинулось село Спасское, заселенное исключительно скопцами. Эти чрезвычайно трудолюбивые сектанты, сосланные в Якутскую область царским правительством, первые в крае занялись хлебопашеством. Упорным трудом и настойчивостью они расчистили под пахотную землю сотни гектаров тайги, дающих прекрасные урожаи, если только в середине лета не выпадет мороз и не побьет посева. Лучшие сорта пшеницы (теремок, американка) можно встретить только у них. Хозяйства у всех исправные, некоторые засевают по 40-50 гектаров. Косилки, веялки — чуть ли не у каждого. В парниках выращивают даже арбузы.

    Большая часть жителей города занимается сельским хозяйством, незначительная часть служит, а еще меньшая — торгует. О приезде отряда Олекминск узнал на неделю раньше, и в день прибытия все население высыпало встречать нас. Меня, как бывшего там раньше, все знали; не успел я еще вылезть из саней, как посыпались приветствия:

    — Здравствуй, Иван Яковлевич!

    — Здорово, Иван Яковлевич!

    Многие были в 1919-20 году у меня в отряде. За два дня отдыха нам ничего не пришлось тронуть из своих продуктов — нас, что называется, закармливали.

    В тот же день я побывал в окриспаткоме и в политбюро, где встретил начальника гарнизона Белова, он же увоенком. Предокрисполкома был Анатолий Корнилов, знакомый со мной еще в бытность мою политзаключенным в олекминской тюрьме, он служил тогда одно время младшим надзирателем. Секретарем убюро был Знаменский. Несмотря на то, что во всем округе было спокойно, о белых ни слуху, ни духу, город был объявлен ни военном положении, что нервировало население и порождало самые уродливые слухи. Весь гарнизон состоял из одного взвода, человек сорок в большинстве якутов-добровольцев из ближайших наслегов и нескольких человек местных коммунаров. Люди ничего не делали, получали паек и лежали на нарах в казарме. Настроение у ответработников было какое-то полупаническое, что меня сильно удивило. На мои вопросы, к чему вся эта шумиха и ненужная нервозность, зачем ввели военное наложение, если до Якутска почти 700 километров, телеграф работает хорошо и нет никаких сведений о движении белых вверх к Олекминску, мне ответили, что подозревают о существовании заговора в самом городе и можно ожидать контрреволюционного выступления.

    Я хорошо знал олекминцев, до ста человек из них активно участвовали в 1919-20 гг. в разоружении белогвардейского отряда и свержении колчаковщины в городе; и теперь не только эти, а и многие другие по первому зову несомненно возьмутся за оружие и станут на защиту Соввласти. Все мои доводы оказались, однако, напрасными — местные товарищи твердо оставались на прежней, не выдерживающей критики позиции.

    Наряду с этим, в беседе с гражданами выяснилось что население крайне недовольно действиями местных властей: с одной стороны — военное положение, с другой — грубость, бестактность отдельных лиц и бюрократизм в учреждениях. Но тут не могло быть и речи о каком-нибудь вооруженном выступлении. Наоборот, все с нетерпением ждали приезда дедушки и скорейшей ликвидации коробейниковской авантюры.

    На другой день почти все население города, от старого да малого, высыпало провожать наш отряд. Селение Спасское добровольно собрало для красноармейцев несколько возов продуктов (калачи, замороженное молоко, масло). Под беспрерывное общее «ура» мы оставили гостеприимный советский Олекминск. До Якутска оставалось 656 километров.

                                                                          ПРИКАЗ

    К обеду следующего дня мы прибыли в д. Урицкое (бывшая Чекурская), сделав 130 километров. Здесь мне принесли телеграмму от Асатиани, в которой он благодарил за всю проделанную по пути следования отряда работу и приказывал задержаться до распоряжения в д. Урицкое, ввиду того, что я далеко ушел вперед от остальных эшелонов и те будут в Олекминске не раньше как через неделю. В тот же вечер меня вызвал из Витима к прямому проводу дедушка.

    — Я очень доволен и ценю твою революционную работу, — сказал он. — Все эшелоны движутся без задержек. Я думаю сконцентрировать все боевые части в селе Покровском, в 80 километрах от Якутска, и отсюда начать операции. Я глубоко уверен и не сомневаюсь, что при дружной работе с лояльной частью населения мы быстро освободим родной красный север от контрреволюции. А теперь скажи, помнишь ли ты, о чем я говорил с тобой перед отъездом в Иркутске?

    — Да, помню.

    — Так вот, подсчитай, сколько тебе потребуется на это времени...

    — Не менее двадцати дней, так как частично придется выезжать в улусы, километров за 70 и в разных направлениях.

    — В твоем распоряжении не больше 10-12 дней. За этот срок все эшелоны прибудут в Покровское, и ты мне будешь нужен...

    — Тогда я проведу только часть работы...

    — Хорошо, ограничимся пока этим, если же потребуется в дальнейшем, то я откомандирую тебя из Якутска. Временное командование отрядом передай одному из командиров взвода по своему усмотрению, а сам не задерживайся, выезжай в Олекминск и приступай к работе, времени у нас мало...

    — Хорошо. Все будет сделано. Но как быть, у меня ведь нет на этот случай документов, и я опасаюсь, что местные власти не окажут мне нужного содействия...

    — Наш разговор по прямому проводу будет служить тебе мандатом, а впрочем, я его сейчас тебе дам. Запиши: «Командиру головного отряда 2-го Северного тов. Строд. Приказываю вам оставить временно отряд в д. Урицкое, самому возвратиться в г. Олекминск, где немедленно приступить к формированию добровольческого отряда из местного населения.. Добровольцы пользуются всеми льготами Красной Армии, семьи обеспечиваются красноармейским пайком; по ликвидации белогвардейщины в Якутском крае все добровольцы будут демобилизованы. Всем гражданским и военным властям предлагается оказывать тов. Строд всяческое содействие по выполнению возложенной на него ответственной задачи. Командующий войсками Якутской области и Северного края Каландарашвили. 15 февраля 1922 года, село Витим».

    Оставив вместо себя командира первого взвода тов. Андрея Тупицына, я в ту же ночь выехал в Олекминск. Мое возвращение было для всех полной неожиданностью.

    Кто-то даже пустил слух, что в 150 километрах от Олекминска я встретился с отрядом белых, идущих из-под Якутска, был бой, красные дальше продвинуться не могут и я приехал за подкреплением. В тот же день записалось семьдесят человек добровольцами, а через пять дней был организован отряд в 160 штыков. За это время прибыли в Олекминск и выступили дальше три боевых эшелона, которые передали мне двести запасных винтовок для вооружения добровольцев. Приехал и сам дедушка со штабом, а также и Асатиани. Было закрытое собрание ответственных работников информировавших дедушку о положении в округе.

    О своем прибытии в Олекминск дедушка сообщил в Якутск, который в ответной телеграмме просил назначить время для переговоров по прямому проводу. Назавтра в десять часов утра со стороны Якутска говорил Савлук и один товарищ из облкома. Их информация о положении сводилась к тому, что город окружен повстанцами, численностью до двух тысяч человек, а в городе мало сил, а главное — нет патронов. Савлук просил дедушку перебросить часть отряда с огнеприпасами прямо в город. Дедушка на это не соглашался, указывая на то, что он имеет целью сконцентрировать свои эшелоны в д. Покровское и отсюда начать операции.

    На это Савлук ответил, что подробности сообщит к вечеру шифрованной телеграммой.

    В тот же день часов около двенадцати ночи из штаба ко мне на квартиру пришел посыльный и передал, что дедушка меня требует к себе. Придя в штаб, я увидел дедушку нервно шагающим по комнате: он, видимо, был чем-то взволнован.

    — Вот что, — обратился он ко мне, — обстоятельства сложились так, что я решил головной отряд перебросить в Якутск, но на твоего заместителя я не совсем надеюсь, боюсь как бы его не подвели. Придется выехать тебе самому сегодня же. Назначь временного командира в добровольческом отряде.

    Я тут же сообщил, что оставлю Бондаренко, бывшего у меня командира роты во время операций против Унгсрна и Семенова в 1920 году.

    — Старый командир — тем лучше! — сказал дедушка.

    Тут же я от него получил и письменный, как видно заранее приготовленный приказ, согласно которому по прибытии в Якутск я входил только в административное подчинение Савлуку, оперативные же приказания я должен был исполнять только с санкции самого дедушки или Асатиани. Только в том случае, если Якутску будет угрожать непосредственная опасность, я должен исполнять личные распоряжения Савлука.

    Признаться, такая постановка вопроса меня несколько озадачила, но расспрашивать дедушку я не решился и часа через два, захватив с собою одного добровольца, оставил Олекминск.

    Догнать отряд мне не удалось, и я телеграфировал Тупицыну: «Один взвод оставить в Покровском до моего прибытия, с остальными продолжать движение от Покровского до Якутска двигаться с разведкой и быть особенно бдительным и осторожным между Тектюром и Табагой, так как здесь, благодаря островам и протокам с густым кустарником, можно ожидать нападения».

    В Якутск я прибыл 3 марта утром, головной отряд со всем грузом опередил меня на сутки. В тот же день я выдал Савлуку сто тысяч патронов, нужда в которых, здесь была большая. Ввиду ремонта казарм, отряд расположился по частным квартирам и пока отдыхал.

                                     3. ГИБЕЛЬ ДЕДУШКИ КАЛАНДАРАШВИЛИ

    Прошло два дня, Якутск с нетерпением ждал дедушку Каландарашвили. С его приездом многое должно было измениться... Но он не приехал, он погиб вместе со своим штабом у самых дверей Якутска.

    Как это случилось? Кто был виноват в этой трагедии? Почти весь город, боясь сказать об этом открыто, вслух, шептался по углам у себя дома, что дедушку подвели, что в его смерти виновны якутские власти.

    Мне точно, уже после ликвидации белобандитизма приходилось встречаться вне Якутии с некоторыми товарищами, бывшими в то время там. Как только разговор касался дедушки, они все почему-то обвиняли Якутск и твердо были уверены, что все было «рассчитано», «подстроено» заранее. И только после моих разъяснений и приведенных фактов они отказывались от своего прежнего ложного взгляда. Не доверять же мне они не могли, так как хорошо знали, что я любил дедушку и никогда бы не простил Якутску его смерти, если бы он был, конечно, в этом виноват, а не сам дедушка Каландарашвили.

    Будучи в Якутске, я все время следил за движением дедушки.

    Утром 4 марта он прибыл в Покровское, где решил провести собрание с населением, для чего задержался до следующего дня. После обеда с правого берега Лены пришло много якутов, добрая половина которых были белобандитами, но отличить их от остальной массы, разумеется, нельзя было. Своей целью дедушка ставил: путем взаимного дружеского собеседования узнать, чем население больше всего недовольно и где кроются социальные причины [антисоветского] восстания.

    После небольшого доклада дедушки беседа велась в виде вопросов и ответов, из которых вполне определилось, что население в большинстве своем не желает гражданской войны, не идет против Соввласти и выступило только благодаря неправильной политике и часто беззаконных действий местных властей. Дедушка обещал по приезде в Якутск во всем строго разобраться, наказать виновных и просить у центра материальной помощи краю.

    — А теперь, — говорил он, — идите и передайте все что здесь слышали. Я приехал сюда не для того, чтобы предать огню и мечу ваши жилища. Я приехал к вам, чтобы все узнать лично на месте и наладить у вас мирную жизнь. На языке пушек и пулеметов я буду разговаривать только с явными контрреволюционерами, с непримиримыми врагами трудового народа и Советской власти.

    Примерно в таком же духе тут же было написано и размножено в двадцати-тридцати экземплярах воззвание.

    Таким образом белоповстанцы не только знали о месте пребывания дедушки, но и могли точно установить, когда он будет проезжать то или другое место, чтобы устроить там засаду. Они также знали, какие силы следуют с ним. Как потом выяснилось, у них были подробные сведения и об остальных эшелонах. На станке Тит-Аринскос в телеграфном отделении притаился предатель — телеграфист Михаил Виноградов, который давал подробные сводки в стан белых о нашем движении. Виноградов после гибели дедушки бежал к белым, где сразу же вместо тридцати серебренников получил от Васьки Коробейникова чин подпоручика и в чине поручика был расстрелян красными в 1924 году в Порт-Аяне.

    Как мы видим, дедушка и мысли не допускал, что на него могут напасть, и своей открытой и не обставленной никакой предосторожностью поездкой от Покровского до Якутска хотел, по-видимому, демонстрировать свое полное доверие как и к мирной, так и к вооруженной части населения. Он хотел этим путем получить доверие к себе со стороны белых в будущих с ними переговорах, что привело бы к быстрой и безболезненной ликвидации всего движения, если бы дедушка благополучно прибыл в Якутск.

    Впоследствии было установлено, что рядовые якуты не хотели нападать на дедушку и что их спровоцировали главным образом подпоручик (тоже коробейниковского производства) Николаев и какой-то прапорщик.

    Предупредить об опасности было некому, а сам Нестор забыл всякую осторожность. 5 марта штаб прибыл в д. Тектюр, где стояли один эшелон отряда, горное орудие и пушка системы «маклена».

                                                     У ПРЯМОГО ПРОВОДА

    Было часов восемь вечера, я сидел в кабинете Савлука и беседовал с ним о скором освобождении города и неминуемом разгроме повстанцев с прибытием свежих сил и нового командующего. Нашу беседу прервал телефонный звонок. Савлук взял трубку и после короткого разговора сообщил мне, что дедушка уже в Тектюре и просит его для переговоров по прямому проводу.

    Минут через десять мы были на телеграфе. Застучал аппарат. Дедушка спросил, что нового и каково положение города. Савлук ответил, что все обстоит по-старому, Якутск находится по-прежнему в окружении, но с прибытием головного отряда и подвозом патронов он спокоен. Белобандиты в последние дни нигде себя активно не проявляли; в южном направлении они занимают правый берег Лены, а на левый не переходили.

    Сегодня же вечером получено по телеграфу донесение от начальника гарнизона д. Покровское, что неизвестной численности отряд белых продвинулся правым берегом реки вверх до мельницы Барашкова и занял ее (103 километра от Якутска). Дальше Савлук предложил дедушке взять с собой стоящий в Тектюре конный взвод Хасана, оставив вместо него часть своих людей. У Хасана все — местные добровольцы, они владеют якутским языком, хорошо знают район и будут незаменимыми разведчиками.

    Дедушка от этого предложения отказался, ссылаясь на то, что нецелесообразно-де снимать старый гарнизон и оставлять новый, не знающий ни населения, ни края, а также и характера военных действий в местных условиях. «Думаю обойтись своими силами. Завтра к обеду буду в Якутске. Всего хорошего...»

                                                                  РОКОВОЕ УТРО

    Настало роковое утро 6 марта 1922 года. Почти все жители города высыпали на улицу. Ждали дедушку — кто с искренней и неподдельной радостью, а кто и затаенной злобой в душе. В отряде настроение было праздничное. Я не выдержал, взял лошадь и часов в 10 утра, вдвоем с тов. Иваном Усовым, выехал навстречу дедушке. Проехали километров шесть за город, видим — навстречу во весь опор скачет всадник. Вот он поравнялся с нами, чуть-чуть придержал взмыленного коня, налету бросил: «дедушка попал в засаду» и погнал дальше. Мы тоже повернули в город. Подъехали прямо к штабу. Здесь суматоха. Савлук, бледный, но спокойный, звонит на телеграф. Оттуда отвечают, что с Табагой линия перерезана, связи нет. Увидев меня, Савлук приказал взять тридцать человек и пулемет и немедленно выехать на выручку дедушки. Я заявил, что нужно взять весь головной отряд. Савлук согласился.

    Через час отряд выступил и через два часа, сделав 25 километров, прибыл в Табагу, где встретил врид адъютанта дедушки тов. Седалищева. Он нам рассказал о происшедшем.

    Шли без всякой разведки и дозоров, хотя со штабом и был отряд в 100 человек и два орудия. На засаду налетели километров в восьми отсюда в узкой и длинной протоке. Стреляли со всех сторон, почти в упор... Наверно все перебиты. О судьбе дедушки ничего неизвестно.

    Сам Седалищев ехал с пулеметом «кольт» шагов на полтораста впереди отряда. Его пропустили, а затем открыли огонь, когда почти вся колонна втянулась в протоку.

    «...Стрелял из пулемета, пока не случилось поломки... Заменить негодную часть было нечем... Остался только револьвер... Что с ним сделаешь?.. Мимо неслась пара испуганных лошадей с убитым человеком в санях... Успел зацепиться, так и приехал в Табагу... Бросился в телеграф — не действует. Послал нарочного в Якутск» — это все, что мог рассказать Седалищев.

    Другой товарищ, Вано Харчилава, оказался тяжело раненым, но и он большего сообщить не мог.

                                                  НА МЕСТЕ КАТАСТРОФЫ

    Дальше нашему отряду двигаться пришлось медленно, с большой осторожностью, тщательно осматривая каждый островок, кустик, протоку. Прислушивались все время: стрельбы не слышно. Когда стемнело, разведка кого-то задержала. Оказался доброволец из Олекмы, Олимпий Куличкин, который сообщил, что белые недавно ушли за реку, часть отряда дедушки с орудиями успела выскочить и уйти в сторону Тектюра; сам же Куличкин после того, как его винтовку разбило пулей, зарылся в снег и пролежал до темноты, пока не ушли белые...

    Скоро мы пришли на место катастрофы... Узкой змеей извивается протока между крутыми, поросшими густым тальником берегами двух островов. Холодно. Все заиндевело. Якутский мороз гулкими шагами делает свой ночной обход. Трещит лед на Лене. Ярко горят звезды. И черными, неподвижными, окоченевшими точками разбросаны по белому снегу те, кого здесь настигла смерть.

    Темно. Нельзя узнать убитых. Нужен свет. Вспыхивает и гаснет спичка. Вот один, другой — ох, десять, двадцать. Первый — военком отряда Киселев, в двух шагах от него — Миша Асатиани, его правая рука держит кусок шнура от револьвера, а левая кому-то угрожает. Четвертым нашли дедушку. Почему-то он только полураздет. На френче — окаймленный красной розеткой, с крупными ледяными каплями крови, горит орден Красного Знамени — пуля попала в сердце.

    Все как-то невольно сняли папахи и с жгучей горестью на душе застыли над трупом.

    Черная рука оборвала жизнь пылкого революционера.

    Но что это? Стон человека? Или пошаливают наши, как струны, натянутые нервы? Тихо, должно почудилось. Нет, опять как будто из-под земли слышим глухое: «О-ох!»

    — Кто здесь живой? Не бойся — свои из Якутска!

    Стали искать.

    Между двух убитых лошадей и опрокинутой кошевкой наткнулись на теплое человеческое тело. Зажгли спичку. Да это ведь начальник штаба, товарищ Бухвалов и, кажется, живой.

    — Эй, ребята, сбрасывайте-ка десяток полушубков и укутайте-ка получше да скорей доставьте в Тектюр, может быть спасем,— скомандовал я.

    Через несколько минут все было готово. Бухвалов лежал на санях, а на него набросали гору полушубков. С трудом, на секунду, открыл Бухвалов глаза и стал что-то говорить, но только два слова разобрали мы: «поздно, товарищи», и это «поздно, товарищи», как ножом, полоснуло нас.

    Ямщик погнал коня, а мы стали стаскивать в одно место убитых; их из отряда оказалось 47 человек и девять крестьян-ямщиков. Все оружие убитых и один пулемет «кольт» забрали белые. Захватили они с собой и присоединившихся для безопасности к эшелону следовавших в Якутск двух женщин: жену тов. Гошадзе и сестру Исая Карпеля.

    До июля возили их с собой белые и издевались над ними за то, что у одной муж, а у другой брат — коммунары. После самых гнусных насилий, совершенных над ними бандой полковника Дуганова, женщин изрубили шашками на куски и бросили в реку Нотора.

    Я выделил и отправил в Табагу для прикрытия служащих временной там телеграфной станции двадцать человек, которым приказал срочно исправить линию, перерезанную выше и ниже Табаги. Сам же я с отрядом выступил в Тектюр, захватив с собой трупы дедушки, Асатиани, Киселева и двух-трех погибших товарищей.

    Прибыв в Тектюр, я застал здесь полное безначалие, у орудий нет часового, нет ни заставы, ни дозоров — вообще не принято никаких мер охранения. Куда ни заглянешь, везде одна и та же картина: на мокром и грязном от растаявшего снега полу лежат 3-4 красноармейца, и, тупо уставившись в одну точку, не обращая ни на кого внимания, о чем-то думают, даже и про табак забыли, не курят. Не видно ни одного командира — где же они? Оказывается, все ушли к Бухвалову. Назначив из своего отряда необходимое охранение и отдав соответствующие распоряжения на случай наступления белых, пошел к нему и я.

    Бухвалов, при полном сознании, в одном белье, лежит на крестьянской, грубо сколоченной кровати.

    Спрашиваю:

    — Как себя чувствуешь, Володя?..

    — Плохо, Ваня, плохо. Какой я урод стал; видишь: чужие теперь у меня руки и ноги, а не свои.

    Распухшие, черные, как уголь, с лопнувшей во многих местах кожей, обмороженные конечности производили самое тяжелое впечатление.

    — Эх какой кошмар пришлось пережить, кто мог вчера об этом даже подумать, — говорил тов. Бухвалов. — Обидно, что не в бою, понимаешь, приходится умирать... Перебили как куропаток, Ваня, а все упрямство деда... Сам погиб и другие сложили головы ни за что... И у самой цели, столько проехали, намучились и сразу все рухнуло...

    Тут сообщили, что с Якутском связь восстановлена и меня просит к проводу Савлук. Подойдя к аппарату, я в первую очередь попросил срочно выслать врача; после чего передал известные мне подробности о поражении отряда и гибели всего штаба во главе с дедушкой.

    Савлук опасался за остальные эшелоны. «Наша первая и самая важная задача теперь, — говорил он, — вывести все эшелоны, предупредить возможные против них засады и сконцентрировать всех в Тектюре.

    Постарайтесь пока на первое время скрыть гибель дедушки и Асатиани от остальных частей идущих из Олекминска.

    Часть отряда, человек 50, отправьте вверх до Бестяха, куда завтра, по моему расчету, к обеду должен прибыть эшелон Голубева, это от нас 63 километра».

    Я не согласился с Савлуком и предложил предупредить об опасности остальные эшелоны по телеграфу, в Бестях отряд не посылать, а всеми имеющимися у меня силами, оставив небольшой гарнизон в Тектюре, сейчас же перейти на правый берег р. Лены и с рассветом ударить на штаб белых, находящийся в 15 километрах.

    Крестьяне охотно идут проводниками и, по их мнению, отряд, устроивший засаду дедушке, находится именно там, и белые в эту ночь не ждут нашего нападения, так что можно быть уверенным в успехе.

    Савлук с этим не согласился, и мне пришлось исполнить его приказание.

                                                    РАССКАЗ БУХВАЛОВА

    Было два часа ночи. Протелеграфировав начальникам идущих сверху эшелонов о возможности засад на их пути, дав им указания, как двигаться в дальнейшем, я отправил в Бестях два взвода и затем вторично пришел к Бухвалову. Ему стало хуже. Возле него суетился приехавший из Якутска врач Диваев.

    — Скажите, доктор, отойдут у меня руки и ноги? — опрашивал обмороженный и вдобавок, как оказалось, еще и раненый в пах Бухвалов. — Если нет, то я жить не хочу и на операцию не согласен, лучше умру.

    Доктор, конечно, успокаивал, говоря, что все пройдет, что будет только болезненно и что дело это затяжное. Мне же, когда мы были наедине, доктор сказал, что положение безнадежное и, заражение крови неизбежно.

    — Скажи, Володя, почему дедушка поехал без разведки?

    В ответ на этот вопрос тов. Бухвалов рассказал мне следующее:

    — Сегодня утром, когда все люди были готовы к отъезду, я зашел к дедушке и сказал ему, что нужно человек двадцать посадить верхами — ведь седла, как ты знаешь, были у всех — и отправить вперед для разведки. «Какая тут может быть разведка и для чего она?— ответил дедушка.— Кто на нас нападет? Часа через три мы будем в городе, а с разведкой придется ехать шагом, доберемся только к вечеру». — Но, дедушка, — возразил я, — ехать так довольно рискованно, местность здесь закрытая, вчера об этом и Якутск нас предупреждал...— Но все мои доводы ни к чему не привели. И после брошенной мне Нестором фразы «Вы — только начальник штаба и исполняйте то, что вам приказывают», я ушел. С попавшимся мне навстречу Асатиани я поделился своими опасениями, и он тоже пошел к дедушке, но не прошло и пяти минут, как вышел обратно, пожал плечами и сел в кошевку. Через минуту мы тронулись... И когда въехали в протоку, сначала раздался один выстрел, затем в нас стали стрелять с двух сторон... Передние две-три пары лошадей сразу были убиты и загородили дорогу остальным — прорваться нельзя было. Стреляли в упор, пыжи из гладкоствольных ружей долетали вместе со свинцом. Как погиб дедушка и остальные, я не видел, т. к. успел сделать только один выстрел и был ранен... Чувствуя, что все погибло, я зарыл винтовку в снег, а сам притворился убитым... Скоро стрельба прекратилась... Я услышал незнакомый мне разговор и стоны добиваемых раненых... Двое белых подошли ко мне, один из них стал выворачивать карманы, другой пощупал мой лоб... кто-то из них выстрелил в упор... мне обожгло лицо и шею, а полушубок на плече разнесло вдребезги... почему-то меня не раздели... Стало тихо. Я решил, что все ушли, открыл глаза — никого уже не было... Решил перевязать рану, стал искать индивидуальный пакет — нету, взяли белые... С трудом оторвал кусок рубахи... Слышу чьи-то шаги... Замер — наверно, вернулись, что-нибудь забыли, идут... Чуть приоткрыл глаза, вижу шагах в десяти от себя несколько якутов без оружия, снимают с убитых последнее — мародеры... Дойдет и до меня очередь — не оставят... Я осторожно достал винтовку, выстрелил — одного убил, остальные убежали и больше не вернулись... Я сильно ослаб, руки озябли, не слушаются; чувствую, как из раны течет и замерзает в брюках моя кровь, но ничего сделать не могу... так и остался лежать неперевязанным. Потом потерял сознание и когда снова пришел в себя, то уже было темно... руки и ноги стали как деревянные. Смутно услыхал разговор, стал стонать, громко не мог — сил не было... «Пусть, — думаю, — добьют, кто бы ни были, лучше сразу, чем страдать, быть может, еще несколько часов...» Оказались вы...

    Вскоре после этого трагического рассказа Бухвалов потерял сознание и в 4 часа утра его не стало. Он начал гражданскую войну в стане белых (штабс-капитаном), служил у Колчака в степном корпусе и погиб под красным знаменем советов, отдав свою жизнь за Октябрьскую революцию в далекой и холодной Якутии.

    На утро от идущих сверху начальников эшелонов посыпались по телеграфу тревожные запросы, где дедушка и Асатиани и правда ли, что был бой и они погибли.

    В короткий срок, почти вся Лена узнала о катастрофе. Скрывать дальше случившееся было бесполезно, пожалуй, даже вредно. Пришлось подтвердить, смягчив истину только тем, что дедушка и Асатиани ранены и оба в Якутске — выздоравливают, а временное командование отрядом передано мне . Только по прибытии в Тектюр части узнали горькую действительность.

    Дней через пять весь отряд собрался в Тектюре, не подошли еще только два хозяйственных эшелона. Все были потрясены гибелью штаба. Сильно жалели Асатиани и глубоко тосковали по дедушке. Целый день не отходили от сарая, в котором на время были сложены трупы убитых. Проклятья, угрозы и требования беспощадной мести то и дело раздавались со всех сторон. Люди рвались в бой.

    — Камня на камне не оставим! — говорили они. — Вот только бы скорее добраться до белых.

    Настроение было до того взвинченное, что пришлось провести несколько бесед с командирами, чтобы безотчетный порыв и разыгравшиеся страсти уступили место рассудку и революционной логике, столь важной в предстоящей борьбе с вооруженным врагом. Направить в другое русло настроение отряда помог мне, приехавший из Иркутска и остановившийся на несколько часов у нас для отдыха Широких-Полянский, который сообщил, что в Якутск выехал вновь назначенный командующий тов. Байкалов Карл Карлович. С последним Широких-Полянский уже работал в Монголии, где сражался против банд Бакича и Кайгородова. Под командой Байкалова им с небольшим (всего 300 человек) отрядом пришлось выдержать у озера Толба-Нор тяжелую осаду и в течение 44 дней отбиваться от белых, которых было до 5000 человек, пока их не выручил подошедший наш полк. Теперь т. Широких-Полянский назначен помощником Байкалову по политчасти.

    Новую весть все встретили с большой радостью. Байкалова знали все почти еще по 1919 году, когда он со своим партизанским отрядом присоединился к дедушке и работал вместе с нами до занятия Иркутска. Его считали достойным преемником Каландарашвили. Мы устроили общее собрание и, после речи Широких-Полянского у отряда окончательно исчезло настроение мстить и все разрушать на своем пути. Теперь можно было быть вполне, спокойным и уверенным за будущие действия эскадронов.

    Через два дня весь отряд уже был в Якутске, получил здесь лошадей и стал настоящей конницей.

                                            4. В КОЛЬЦЕ БЕЛОПОВСТАНЧЕСТВА

    Время и обстановка требовали немедленно приступить к боевым операциям. Перед штабом стал вопрос, с чего начать, где нанести первый удар. Было решено немедленно весь мой отряд отправить на выручку осажденной Амги, о которой уже около месяца не было никаких сведений.

    Белобандиты же распускали слухи, что Амга ими занята без боя и что наш гарнизон, узнавший о гибели дедушки и поражении всего его отряда, сдался.

    Согласившись с необходимостью освобождения амгинцев, я внес одновременно предложение дать раньше несколько боев у Якутска, отбросить повстанцев подальше от города, разорвать в нескольких местах окружающее нас кольцо белых, захватить пленных, узнать от них о силах противника и положении Амги, и только после этого двинуться на ее выручку. Кроме того, в городе нет топлива: для учреждений уже разобрали и сожгли две из четырех имеющихся здесь исторических башен, построенных в конце XV века пришедшими сюда казаками, население же сидит без дров, а выехать в лес нельзя: захватят белые и не отпустят, такие случаи уже были. Правильно оценивший положение начальник штаба Козлов поддерживал мое предложение, которое и было принято.

                                                                    ДОМА ЕГОРОВА

    Первой точкой для удара избрали дома Егорова (22) 25 километров южнее Якутска, против д. Табаги на правом берегу р. Лены. По агентурным сведениям, этот пункт занимали 100 белых. Проведение этой первой операции возложили на меня, дав один эскадрон — 150 сабель (всего в отряде было 4 эскадрона) при двух пулеметах «кольт». Чтобы белобандиты не узнали заблаговременно о нашем движении, решено было выступить вечером, когда по городу имели право хождения только лица, снабженные специальными пропусками, за город же никто не мог выходить до рассвета — военные патрули и заставы хорошо за этим следили.

    Тихо покинул эскадрон город. Без всяких приключений в 12 часов ночи мы прибыли в Табагу, а так как мороз был, как у нас говорили, «подходящий», то решили отдохнуть и согреться чашкой чая. Противник за рекой, до них рукой подать, каких-нибудь четыре километра, но переправляться здесь нельзя, все дело испортишь, сразу же обнаружат.

    Начальник табагинской добровольческой дружины тов. Семенов вызвался идти проводником и переправить эскадрон на восточный берег, километрах в 6 выше деревни. Выступили в третьем часу утра. Переправу наметили недалеко от протоки «6-го марта», что взбороздило еще не зажившую рану в душах бойцов. Сначала метнулся на эту сторону десяток всадников; потом на дистанции 400 шагов — другой и третий, и так благополучно переправились все. Осторожно, ощупью пробирались кустами. Мороз здорово «щипал». Снег с нагруженных и отяжелевших ветвей сыпался на шею, но настроение было бодрое, хотя и не спали.

    До рассвета осталось часа полтора, когда мы наткнулись на две юрты. Из труб вместе с искрами валит дым — значит, не спят, уже встали. Со злобным лаем встретила нас целая дюжина собак.

    — А волк бы вас задрал! Кэбис! — по-якутски — не надо, прочь! — кричит на них проводник.

    — Вот проклятые, не вовремя с ума сходят, как раз те услышать, ведь не больше километра осталось...

    В одной юрте оказалось четверо здоровенных молодых якутов. Нутром чувствуешь, что белобандиты, но оружия при них нет — чем докажешь? Хозяин хорошо говорит по-русски, держит себя крайне подозрительно, на все вопросы отвечает незнанием. Даже на вопрос, заняты ли белыми дома Егорова (а белые там стояли уж больше месяца), якут ответил, что он-де туда не ездит, и у него никто не бывает, так что ему ничего неизвестно.

    — Быть не может! Ведь это отсюда какой-нибудь километр, ведь не покойники же тут живут, чай, живые люди!.. Чего скрывать — все равно узнаем, туда едем.

    — Ну, и поезжайте, тогда сами и узнаете... Последние слова были сказаны с иронией. «Насыпят, мол, всем вам, что называется, и в хвост и в гриву».

    Высланная вперед разведка захватила в кустах одного конного якута, без оружия. Привели в юрту, предварительно выпроводив прежних якутов в соседнее жилье. Спрашиваю у пойманного, кто он такой. Оказывается, что он — «самый мирный житель, какой только может быть на свете», не любит белых и с нетерпением ждет их гибели. Видите ли, у него уже третьи сутки как потерялся единственный бык, вот он его день и ночь разыскивает, а где стоят белые, не знает, так как он их боится и, чтобы не встретиться с ними, ездит только по кустам. В это время разведчик привез найденную под кустом в снегу берданку.

    — Эге... А это оружие не твое?

    — Нет, нет... Никогда даже и в руках не держал такой штуки.

    Обыскиваем самого и находим за пазухой завязанными в кожаной сумочке и рассыпанными в карманах десятка три берданочных патронов.

    — И это тоже чужие?

    Побледнел, бедняга, дрожит от страха: пропала моя головушка, сейчас начнут «пальцы отрезать», «глаза выкалывать» (так ведь говорили им офицеры). Но видя, что с ним обращаются хорошо, угощают табаком и даже говорят, что не расстреляют, а увезут в город, откуда и совсем отпустят домой, взяв предварительно обещание больше не идти против Советской власти, якут повеселел и через минуту сообщил совершенно неожиданные для нас новости. Сам он — из отряда, который стоит в домах Егорова.

    О нашем движении они узнали в два часа ночи и — что всего удивительнее — знают, сколько красных выступило из города. Вначале в этих домах их было 100 человек, но часа в 4 утра из главного штаба прибыло еще 200. Вокруг домов из балбах [Замороженный в плитках, длиною больше 70 сантиметров и толщиною около 20 навоз. Поставленные в ряд, одна за другой, такие балбахи дают хорошее укрытие. Пуля пробивает две штуки, третью только подкалывает, следовательно, четвертая уже неуязвима и поддается только сосредоточенному в одну точку пулеметному огню.— И. С.] устроены окопы. Они нас не удивили, но вот неожиданное подкрепление и то, что белые были хорошо о нас осведомлены, ставило нас в довольно невыгодное положение. Все же решили поставленную задачу довести до конца и пойти в наступление.

    Рассвело уже, когда мы выехали на опушку леса, от которой до противника оставалось всего шагов двести. Местность кругом ровная, ни одной складочки, где бы можно было укрыться. Чистая поляна покрыта толстым слоем снега. В центре этой поляны стоят две юрты, один хотон (постройка для скота, хлев) и новый просторный, построенный на манер городского дом. В нем до восстания жил тойон Егоров (тойон — богатый хозяин), а в юртах помещались хамначиты (бедняки, работники). Вся постройка обнесена невысокой, до груди человека, изгородью из жердей. С внутренней стороны вся изгородь заложена балбахами. В глубине двора, у самых жилищ — вторая линия окопов.

    Просвистели над нами, щелкнули где-то вверху по сучьям и улетели в тайгу несколько пуль. Из-за балбах какой-то якут кричит высоким тенором: «кэлин манна» (идите сюда). Молча подались мы шагов на двести назад в лес, где устроили совещание с командирами о том, с какой стороны и как лучше повести атаку. По глубокому снегу двигаться трудно, бойцы пойдут медленно и явятся хорошей целью для белых, которые будут брать наших «на мушку» «пощелкают» многих, а то и совсем разобьют и заставят отступить. Как-никак, а ведь триста дул направлены в нашу сторону.

    А в голове, когда еще на опушке были, одна мысль засела, да так и не выходит из головы, на язык просится:

    — Товарищи, а что если мы атакуем их в конном строю? Ведь это может явиться для них такой неожиданностью, что они поневоле растеряются, начнут палить без толку, а мы этим моментом воспользуемся и тут как тут к самым балбахам подлетим, а там — спешивайся на «ура!». Кони якутские к снегу привычны, и мы на них быстро пролетим, поляну.

    Эту идею как командиры, так и все бойцы встретили сдержанными криками.

    — Даешь конную!

    — Один раз умирать!

    Эскадрон развернулся в одну, почти сомкнутую, с небольшими интервалами между всадниками линию. Пулеметы пока оставили на месте. Тронулись. Все ближе и ближе опушка. Противник открыл редкий огонь. С криком «ура!» рванулись вперед. Белые опешили и судорожно встретили нас нервным беспорядочным огнем. Тут пуля сняла одного кавалериста, там вместе с лошадью упал второй. Но вся остальная лавина неудержимо катится к балбахам. Вот мы у изгороди, спешиваемся. Некоторые летят кубарем и с головой окунаются в снег, протирают глаза — всего засыпало, ничего не видит. Но таких немного. Остальные уже залегли у самых окопов, вынудив белоповстанцев оставить первую линию и залечь у самых юрт за второй.

    Начался ружейный поединок. Требую пулеметы. Их уже подтянули к самой опушке, откуда прямо на подводах махом погнали к нам. Прискакали благополучно, убит ямщик — никак не хотел отстать от лошади, за что и поплатился жизнью. Строчат пулеметы и своим стальным дождем разрушают прикрытие белых. Наконец те не выдерживают. Бегут. Кто на коне, кто пешком. Полная паника, и только человек сорок продолжают стрелять, прикрывая бегущих. Перескакиваем через изгородь и врываемся во вторую линию...

    Бой кончился нашей победой: мы захватили в плен 40 человек, убито белых — 32, отбили 52 лошади. У нас ранено 5, убито 2, недосчитали 12 лошадей, остальных собрали.

    К вечеру вернулись в Якутск. Из допроса пленных узнали, что Амга держится крепко: белые наступали несколько раз и все неудачно. В засаде против дедушки участвовало двести человек, которыми командовал якут Семен Михайлов, офицеры же оставались в штабе за рекой. Все захваченные у дедушки документы и пулемет отправлены в главный штаб, который находится в Чурапча (?) в 160 километрах от Якутска. Всего белоповстанцев до 2000 человек. Амгу осаждают три сотни. Самая сильная группа сосредоточена в 20-25 километрах северо-западнее Якутска, в районе Тулагинцы - Кильдямцы - Никольское. На город думают наступать только после прибытия большого отряда из Охотска, который уже в пути и скоро должен прибыть.

                                                        ПОХОД НА КАЛЬДЯМЦЫ

    Штаб лихорадочно подготовлял экспедицию на Амгу. Выделили продовольствие, огнеприпасы, подбирали людей, организовывали санчасть, нужно было мобилизовать подводы. На организацию похода требовалось в общем, не менее недели, которую решено было использовать для наступления на северо-западную группу белых. Для этой операции выделили весь второй северный отряд под моим руководством. Впервые должна была принять участие прибывшая с нами артиллерия (одно горное орудие и «маклена»).

    Намеченный план наступления был следующий: одна часть отряда в 200 сабель с двумя орудиями должна, двигаться по дороге Якутск - Кильдямцы, выбить противника из заимки Эверстово (14 километров от города), затем, следуя дальше, занять д. Тулагинцы (5 километров западнее этой заимки), откуда повести дальнейшее наступление и овладеть Кильдямцами. По достоверным сведениям, все эти три пункта белые укрепили. «Но что значит их укрепления против огня наших пушек», — думали мы, приготовляясь к бою. Другая группа, два эскадрона, имела задачей скрытно обойти противника с северо-запада и отрезать ему отход на Никольское, а при занятии Кильдямцев первой группой неожиданна в конном строю обрушиться на отступающих оттуда белых. Таким образом мы нанесли бы полный разгром значительным силам белобандитов в этом районе. Но первый же день наступления не оправдал наших надежд и опрокинул все наши расчеты.

    Обходные два эскадрона под командой тов. Иванова выступили из города ночью; всего им нужно было пройти в западном направлении, на д. Маган, километров пятьдесят, и занять исходное положение назавтра к двенадцати часам дня. Я с двумястами сабель, четырьмя пулеметами и взводом артиллерии оставил Якутск за два часа до рассвета и с восходом солнца подошел к заимке Эверстова, причем высланный вперед взвод два раза имел перестрелку с разведкой противника. Этот первый укрепленный пункт, где засели белые, находился на открытой равнине, идущей с востока на запад вплоть до Тулагинцев. Правда, с южной и северной стороны этой долины тянулся густой кустарник, но до первого было не менее 100 шагов, а до второго 400. Сама заимка состояла из трех юрт и одного хотона, расположенных неправильным четырехугольником, в середине которого возвышался большой деревянный, городского типа дом. Снаружи все юрты и хотон были облиты водой, смешанной со снегом, отчего образовалась толстая ледяная броня, а в стенах во все стороны проделаны бойницы. Дом к обороне подготовлен не был. На заимке полная тишина, никакого движения, можно было думать, что она пустая, но это так только казалось на первый взгляд, более внимательный глаз мог заметить, что за нами наблюдают.

    Отряд спешился. Артиллерия стала выбирать удобную для себя позицию. Вправо в ближние кусты я выслал разведку и один взвод с пулеметом для обеспечения фланга, а сам с пятьюдесятью бойцами, под прикрытием кустарника, выдвинулся вперед. Скрытые от взоров противника, мы стали в засаде, взяв под обстрел единственно возможный путь бегства повстанцев. Остальная часть отряда с восточной стороны, шагов в 400 от заимки, рассыпалась цепью и приготовилась к атаке. Все с нетерпением ждут разрушительного действия артиллерии.

    — Одного кашля испугаются, — шутят красноармейцы,— а как ударят один-два снаряда в юрту, сразу сдадутся.

    Наконец раздался первый орудийный выстрел в этом крае за все время его существования. Снаряд разорвался за заимкой. Второй — недолет, третий-четвертый — падает справа и слева. Выпущено двадцать снарядов и ни одного попадания. Белые изредка стреляют из винтовок. Что за дьявольщина, в чем дело? Иду к командиру артвзвода.

    — Товарищ Соколенко, куда вы стреляете? Нам нужно разбить юрты, а не пахать землю около них.

    — Вижу, товарищ командир, но ничего не могу сделать: орудие здорово изношено и прицельная панорама погнута. Попробуем еще, может быть, что и выйдет.

    Всего израсходовали около ста снарядов и только един попал в крышу большого дома. «Маклена» стреляла лучше, но особенных разрушений не причинила — ее пулеобразные снаряды пробивали насквозь обе стены и разрывались где-то за ними. Снарядов оставалось немного, пришлось прекратить огонь и артиллерийскую подготовку считать «законченной». Белобандиты же сидели на месте и молчали.

    Наша цепь повела наступление. Когда до заимки осталось шагов 80 и цепь, встреченная сильным ружейным огнем, залегла, я оставил резерв и перебежал к наступающим, чтобы лично повести их в атаку, но тут на месте увидел то, чего не мог заметить издали. А именно: атаковать сразу можно было только две юрты, но в это время из третьей юрты и хотона нас будут бить перекрестным огнем. И еще: добежав до противника, мы не сможем сразу к нему ворваться, так как двери завязаны изнутри, выломать их нечем, а пока что нас будут, что называется, косить.

    Справа в кустарнике отдельные в начале выстрелы перешли в сильную пальбу. Строчат пулеметы. Приполз красноармеец с донесением: наступает человек двести белых. Опасность обхода. В это время 10 всадников, поставленные для наблюдения за кустами влево, прискакали к батарее и сообщили, что конница противника силою до трехсот человек эти кусты заняла. Стало очевидным, это нас окружают. Приказываю цепи отойти на прежнюю позицию, а оттуда перебежать в кусты, где, выйдя на линию охраняющего наш правый фланг взвода, совместно с ним перейти в контратаку против наступающих там частей белых.

    В кустарник, скрывающий кавалерию, мы бросили: десяток снарядов. Не думаю, чтобы мы нанесли противнику этим обстрелом потери, но разрывы напугали лошадей, которые против воли седоков бешеным аллюром унесли их от этого невиданного грома и смешанного с дымом огня.

    Справа белые также были опрокинуты и в беспорядке отошли к Тулагинцам. Но на заимке молчали — видно ждали вторичного наступления.

    От дальнейших действий пришлось временно отказаться. Люди изголодались и устали. Противник мог свободно маневрировать, и с ним приходилось серьезно считаться; при новой попытке овладеть заимкой нужно было часть сил выделить на фланги, а надежды на успех было мало. Решил поэтому отступить в дер. Марху, в 7 километрах от Якутска.

    Сегодняшний бой был неудачен, орудия не выполнили своей задачи, мы потеряли двоих убитыми и семь ранеными (потери противника неизвестны). Эскадронам, ушедшим в обход, я послал приказание прибыть в Марху, где мы и остались ночевать. Савлуку я послал краткое донесение о положении, и часа через два в Марху прибыл сам командующий, захвативший с собой старого опытного артиллериста, участника германской войны, тов. Копыткова.

     Савлук был сильно огорчен нашей неудачей.

     — Как так, — волновался он,— иметь два орудия и не взять несколько юрт, отступить, да это черт знает что такое! Что вы намерены предпринять в дальнейшем?

    Я ответил, что в полночь должны прибыть два эскадрона из-под Кильдямцев, и тогда завтра, совместными силами, мы во что бы то ни стало возьмем заимку.

    — На войне бывают не одни удачи, а и поражения, на них мы учимся побеждать.

    — Я тоже буду с вами, — сказал Савлук, — хочу лично убедиться в действии артиллерии. А скажите, если их атаковать сегодня ночью, можно рассчитывать на успех? — спросил он у меня.

    — По-моему, да, — ответил я. — Ночное наступление даст нам возможность почти без потерь подползти к юртам, забросать их гранатами... Нужно только решительно действовать.

    Меня самого на эту операцию Савлук не отпустил, приказав назначить одного из командиров эскадрона. В час ночи под командой командира эскадрона тов. Соловьева и его помощника Адамского выступило 100 человек. Перед самым выступлением я созвал всех командиров и, подчеркнув преимущество ночного боя, особенно в местных условиях, приказал наступать только под покровом темноты.

    — Если вам удастся занять хотя одну юрту, — говорил я, — то и это для нас будет большим плюсом при завтрашнем наступлении... Как только станет светать и вас смогут брать на мушку, остановитесь и дальше ни шагу — удерживайте то, что успели взять, и ждите нашего прибытия.

    В час ночи прибыла обходная группа. И тут неудача — убиты оба командира эскадрона тт. Ковач и Иванов. Оказывается, что километрах в 8 от Кильдямцев они встретились с пятью белыми, которые сразу пошли наутек. Дабы последние не успели предупредить своих о нашем движении, человек двадцать вместе со своими эскадронными командирами бросились в погоню, а так как лошади у Ковача и Иванова были лучше, то они вскоре оставили всех далеко позади себя и вдвоем влетели во двор одинокой юрты, где оказалось человек 60 белых, собиравшихся бежать. Иванов, как местный уроженец, знающий якутский язык, стал уговаривать белых сдаться, но в результате оба наши командира были убиты. Когда прискакали эскадроны, то никого уже не было.

    За час до рассвета из Мархи выступили к заимке собранные здесь главные наши силы. От Соловьева не было ни одного донесения, что меня сильно беспокоило. Проехав километра два, мы встретили троих легкораненых, которые сообщили, что нами заняты две юрты. Рассвело. До заимки не больше километра. Вдруг справа из кустов вынырнул конный и прямо к нам:

    — Товарищ командир, мы отступили, потеряли 30 человек: 9 убитыми и 21 ранеными. Соловьев и Адамский убиты.

    Меня как обухом по лбу ударило. В этом новом поражении виновны были мы сами. Ночная атака, хотя наполовину, но удалась: наши заняли две юрты, но они решили еще выбить белых и из остальных юрт, хотя уж было светло. Пошли в атаку, и тут же сразу были убиты Соловьев, Адамский и командир взвода Терехов. Остальные растерялись и под убийственным огнем противника отступили в ближний кустарник, не удержавши даже и занятых прежде юрт.

    Пришлось третий раз наступать на проклятую заимку. Силы теперь у нас были достаточны — до четырехсот человек. Мы обеспечили себя от всяких обходов, а 200 человек выделили для атаки, причем артиллерией командовал Копытков.

    Наконец все готово. Сам Савлук стоит у орудий.

    — Огонь!

    «Бух! Бух!» — бросает снаряды горнушка... «Трах-трах-трах!» — вторит ей «Маклена». А результаты вчерашние — нуль; юрты стоят как заколдованные.

   Копытков называет самыми «ласковыми» именами, какие только могут придти в голову разозленному человеку, свою пушку и клянется, что он никогда в жизни не имел дела с такой сволочью. После бесконечной траты снарядов, а их было выпущено до 80, Савлук предлагает мне начать атаку. Я был верхом. Подъезжаю к лежащей впереди цепи, выхватываю клинок и, скомандовав: «за мной, ура!», даю шпоры. Лошадь от боли встала на дыбы, затем, сделав прыжок, понеслась прямо на юрту... Только благополучно доскакав к самой юрте, я вспомнил, что эскадроны-то у меня наступают в пешем строю, но раздумывать было некогда, а бежать назад опаснее, чем оставаться здесь. Я соскочил с лошади и лег у самой стены (лошадь невредимой исчезла в кустах). Немного опомнившись, я достал из полевой сумки две гранаты, встал, прижался к самой стене, бросил одну — разорвалась, другую — тоже... Слышны крики... кого-то задело... Стрелять стали реже. А шагах в тридцати прямо на юрту ползут на подмогу пять красноармейцев, из которых присоединились ко мне только трое: один был убит, другой ранен и пополз обратно.

    — Бросай гранаты, товарищи!

    Один за другим раздались четыре взрыва. Слышим — хлопнула дверь — побежали. Вдогонку летит еще одна граната. Наконец-то выжили белых из одной юрты! На очереди — еще три.

    Вся цепь собралась к нам и несколькими густыми серыми волнами залегла за прикрытием. Савлуку послал донесение, в котором указал, что брать остальные юрты сейчас нельзя — будут большие потери — и нужно дождаться ночи. Через полчаса пришел ответ, в котором сообщалось, что под прикрытием нашей юрты орудие подтащат ближе и тогда возможны будут попадания. Скоро мы увидели и нашу «попадью», как ее окрестили красноармейцы. Артиллеристы, прикрываясь щитом, толкали орудие руками, и оно, хотя и медленно, но двигалось вперед.

    За это время красноармейцы успели расчистить заложенное балбахами и каменной плитой единственное окно, бывшее на нашей стороне. Несколько человек забрались в юрту, где нашли двух спрятавшихся якутов. Вытащенные оттуда на свет божий и направленные (через то же окно) ко мне, они явились не с пустыми руками: один положил рядом со мной большой замороженный кружок молока, а другой — мяса.

    — Что это, хлебом-солью встречаете нас? — удивился я, — сначала свинцом, а потом мясцом? Плохой же у вас обычай!

    Бывший рядом со мной якут, доброволец из Олекминска, обратился к пленным с вопросом и через минуту объяснил мне, что они-де оба повара, в бою участия не принимали, готовили только обед для отряда и это принесли как доказательство своей профессии. Действительно, через окно в цепь поступало продовольствие: ледяное молоко и куски сырого мяса, которые с большим аппетитом уплетали красноармейцы. Из юрты передали и две берданы, похороненные под продуктами. Увидя их, оба повара испугались.

    — Ножи-то ваши на берданы похожи, — шутил над ними доброволец.

    От пленных мы узнали, что белых было здесь двести человек, да вчера вечером пятьдесят ушли в Тулагинцы, вскоре после нашего отступления. Потеряли белые вчера двоих убитыми и четырех ранеными. Пушки сначала испугались здорово, а потом, когда увидели, что все большие пули летят мимо, пришли в себя и привыкли. В ночном бою потеряли белые десять человек и в сегодняшнем — двенадцать. Вчера командовал русский — Семенов, но ему отбило руку, и он ушел вечером, теперь же командует якут, в распоряжении которого осталось немного больше ста человек. Всей этой группой командует офицер Семен Канин из Кильдямцев, помощником у него прапорщик Шипков; все остальные силы — человек 400 — стоят в Тулагинцах и скоро должны придти сюда на выручку.

    Полученные сведения я послал Савлуку.

    Снова загрохотала пушка и опят впустую. Выпустили снарядов десять и бросили.

    Залез и я в юрту. Невдалеке от занятых еще белыми юрт лежат убитые и раздетые донага: Соловьев, Адамский, Терехов и четыре красноармейца. Больно сжалось сердце. И тут же я твердо решил дождаться ночи: днем ни за что не пойду — только людей положить зря.

    Смотрю я на большой дом посередине, и так, и тянет меня к нему, ровно магнитом. «А что,— думаю,— если враз выскочить в дверь из этой юрты, добежать к этому дому, лечь в снег, облить стену спиртом и поджечь... Ведь когда дом станет гореть, и юрты тоже сгорят?.. И бежать-то всего шагов двадцать, не больше...». Вылез обратно, написал Савлуку о своем плане и получил его согласие... Осталось только приступить к исполнению. Объяснив отряду свою мысль, вызываю добровольцев; нашлось двое.

    Минут через десять, захватив с собой фляжку спирту и коробок спичек, один отправился. Пошла стрельба, видно по нему. Все замерли в напряженном ожидании. Скоро вернулся обратно, не добежал — ранили. Передал фляжку и спички. Пошел второй. Выстрел, два. Тоже вернулся — этот невредим.

    — Никак невозможно пробежать, товарищ командир, убьют наверняка!

    Вызываю новых добровольцев. Желающих нет — слишком опасно.

    — Что ж, говорю, разве самому пойти? Молчат.

    — Ну, и пойду! Давай фляжку, спички у меня есть.

    — Убьют тебя, товарищ командир, не пустим.

    — Я пойду, — раздается чей-то неуверенный голос.

    — Нет уж, кто не верит в успех и думает, что его убьют, тот лучше пусть не идет, наверняка убьют... Вот что: я пока обожду идти, пошлю к ним одного пленного, может быть, сдадутся.

    Стал через переводчика толковать с пленными. Сначала оба наотрез отказались, и только после долгих уговоров и полстакана выпитого для храбрости спирта, один согласился пойти.

    — Передай своим, — сказал я ему, — что мы никого не тронем... Все белоповстанцы, взятые в плен в домах Егорова, ходят на свободе, ни один не расстрелян, да это вам, наверно, и самим хорошо известно... Отсюда мы не уйдем, видишь, какая у нас сила, кругом обложили...

    — Хорошо, все передам и сам буду уговаривать, чтоб сдались, все равно никуда не уйти, — соглашался пленный.

    Для ответа назначили срок — полчаса. Минут пятнадцать вел посланный из нашей юрты предварительные переговоры, пока его приняли. Стали ждать ответа.

    Прошел уже час — молчат. Тогда мой переводчик, олекминский доброволец, залез в юрту, подошел к бойнице и стал добиваться ответа. Раздался выстрел, пуля попала в рот, бедняга был убит наповал. Осталось одно — попытаться поджечь дом.

    Взял фляжку спирта и осмотрел, исправна ли пробка. Проверил спички — сухие ли? — Залез в юрту, осторожно подполз к раскрытой двери и глянул во двор: никого, снег неглубокий, несколько притоптанный, в юртах слышен разговор.

    Комом падаю за порог... Пробежал 2-3 шага, упал, опять прыжок, снова упал... Зацокали пули о стену оставленной юрты... Еще немного... И я благополучно стукнулся о невысокий каменный фундамент дома... Еще момент — фляжка пуста, спичка зажжена и синий огонек пополз вверх...

    Никогда в жизни я не слыхал такой приятной музыки, какой показалось мне тихое шипенье пламени на бревнах этого большого дома...

    Слышу в правой от меня юрте стук и возню у двери — хотят открыть, да сразу не могут: здорово заделали от красных... Однако пора убираться отсюда — из открытой двери первым выстрелом укокошат. Из бойниц этого не удалось сделать благодаря тому, что узкие и приспособленные для стрельбы с колена, они не позволяли брать правильный прицел на близком расстоянии. Благодаря этому-то я благополучно добрался и обратно в юрту, где человек десять красноармейцев были готовы в любую минуту броситься за мной, если окажусь раненым. Я приказал не допускать белых тушить начавшийся пожар, что они дважды пытались сделать. Прошло около часа, и пламя охватило дом. Лед у юрт обтаял, и они тоже стали загораться.

    Белые сделали попытку прорваться, но им это не удалось; оставив до тридцати убитыми и ранеными, они вернулись обратно в юрты, и только человек десять бросили оружие и сдались. Из остальных никто больше к нам из юрт не вышел, а спустя дня четыре после боя, когда совсем остыло место пожарища, в одном погребе горевшей юрты мы нашли несколько десятков трупов с перерезанными горлами. Как видно, запугивающая агитация офицеров заставила их покончить с собой...

                                                         НА ВЫРУЧКУ ЗАСАДЫ

    Тулагинцы и Кильдямцы были нами заняты без боя: белые бежали частью на правый берег Лены, частью на север — в Никольское. Обстановка в этом районе не разрешала дальнейших операций, и, оставив гарнизонами один эскадрон в Кильдямцах и взвод в Тулагинцах, я с остальным отрядом прибыл в город, где получил новую задачу: пойти на выручку шедшему из Иркутска в Якутск дивизиону ГПУ, застрявшему благодаря громадному обозу (до 400 подвод) в Тит-Аринском, в 160 километрах от города.

    Повстанцы сосредоточили в этом районе большие силы, намереваясь отбить транспорт. Командир дивизиона тов. Мизин, имевший под своей командой только 150 штыков, отойдя от Тит-Аринского километров 10, наткнулся на засаду и после боя, хотя и удачного для нас, не рискнул двигаться дальше: опасаясь за груз исключительно военного назначения, он вернулся и послал в Якутск окольными путями нарочного из местных граждан с просьбою выслать подкрепление. Телеграфная линия между Покровским и Тит-Аринским была разрушена белыми в трех местах, на протяжении десяти километров были спилены столбы и сорваны провода.

    Был уже апрель, мороз пошел на убыль, стало теплее. На новую операцию было выделено 250 сабель при четырех пулеметах «кольт». До Покровского мы дошли без встречи с противником, здесь заночевали и на другое утро двинулись на Бестях. «Смотрите, — предупреждали нас крестьяне, — будьте осторожны, ждите засад, хорошенько прощупывайте тайгу», а двое стали просить взять их с собой: «Все дороги тут хорошо знаем, может, чем и пригодимся!» Пришлось взять у пулеметчиков винтовки и дать их добровольцам.

    До сих пор нам не приходилось еще иметь дело с засадами. Такой вид боя был для нас новостью, и опытом в этом отношении никто похвастаться не мог. Двигались мы по правилам полевого устава. В голове колонны — охраняющая часть; впереди последней — разведка, дозоры; обозу дано прикрытие, даже арьергард выделен на случай нападения с тыла — все честь честью, как будто ничего не упущено. Идем уверенно. Настроение отряда боевое. До Мизина осталось восемьдесят километров. Молчит одетая в белую фату тайга, и только иногда, как бы кокетничая с зазевавшимся красноармейцем, задевшим дулом своей винтовки ветку кудрявой пихты, осыпает его вместе с лошадью холодным, искрящимся на солнце снегом.

    — Эй ты, беляк, с какой мельницы к нам приехал?! — шутят над ним остальные.

— Сверху—белый, зато внутри—красный, а вот кто наоборот, тому плохо, тухлым пахнет,— улыбаясь и отряхивая снег, отвечает «беляк».

    ...Как звонкая пощечина, прокатился по тайге одиночный выстрел.

    — Стой! Спешивайся! Поводья коноводам! Первый эскадрон — вправо, второй — влево! Цепь, бегом!

    Двести человек приняла в несколько минут и скрыла от любопытного глаза густая чаща, и только узкие следы на протоптанном снегу белыми хвостиками тянутся за ними и показывают, куда они ушли. А впереди начался бой — от командира, охраняющего взвода, тов. Тупицына пришло донесение: «Обнаружена засада, в разведке убит один дозорный, я со взводным остановился на опушке леса и вступил в перестрелку, жду распоряжений».

    Минут через пятнадцать вся цепь вышла на линию взвода и здесь залегла, скрытая деревьями и кустами. Засада белых была, по-видимому, шагах в ста от нас в кустарнике, по другую сторону прогалины. Поставили пулеметы. Постреляли минут двадцать.

    — Довольно патроны тратить!

    — Чего тут ждать?!

    — Взять их на «ура!», — начали раздаваться в цепи голоса более нетерпеливых товарищей.

    Когда, наконец, пулеметные ленты опустели и их стали перезаряжать, весь наш отряд дружно бросился вперед. Но белые атаки не приняли — бежали, и только в кустах мы нашли на месте засады четырех убитых, в то время как у нас потери втрое больше: убитых пять, не считая разведчика, да ранено шесть человек.

    Тронулись дальше. Прошли около километра. Опять засада и опять потеря двух разведчиков: одного — убитым, а второго — раненым. Место для засады белые и на этот раз избрали такое же, как и первое: с открытым впереди леса шагов на полтораста лугом. Снова горячая перестрелка, снова непринятая атака и снова жертвы, правда, меньше, и все же у нас выбыло семь человек, а у них — всего только один.

    Над порядком дальнейшего нашего движения пришлось призадуматься. Ясно — грудью тут не возьмешь. Надо применить какую-то новую тактику. Если они пока мы доберемся до места назначения, сделают десятка два засад и в каждой наши потери будут по двенадцать да по семь человек, то половина отряда будет выведена из строя.

    — Вот что, ребята! Нужно выяснить, сколько же белых действует против нас, а узнать это не трудно: следует только сосчитать окопчики в снегу, в которых они лежали. Через полчаса мы установили, что белых триста человек.

    — А теперь вот что. Ты, Адамский, с отрядом в сто человек, а также начальник пулеметной команды Морозов с четырьмя «кольтами», как только наткнемся на засаду, занимаете опушку леса и ведете реденькую перестрелку... Пулеметам взять правильный прицел по опушке, где залегла засада, и быть готовыми в любую минуту открыть огонь. Тупицын, в виду его ранения в щеку, будет со взводом прикрывать обоз...

    — Я не останусь при подводах, пусть кто-нибудь заменит меня, — начал протестовать Тупицын.

    — Брось, Андрюша, ведь ты раненый, вишь, кровь сочится сквозь бинт; успеешь еще, боев впереди много...

    — Ты чего, гриб, там упираешься, успеешь еще к белым попасть в кузов... Сегодня чуть не съели сырым, даже варить не стали, некогда было,— стали шутить над Тупицыным красноармейцы.

    — Ну, это еще неизвестно, кто кого — может подавятся... я все-таки пойду, — не сдается Тупицын.

    Он — партиец и не хочет оставаться позади, даже будучи раненым, и только мое вторичное категорическое приказание заставило его подчиниться. «Грибом» его прозвали давно еще, когда из Иркутска выехали. Бывало, на станке ищешь командира взвода, спрашиваешь у красноармейцев: «Не видал ли кто Тупицына?» — «Не знаю», а как скажешь «гриб», сейчас же отыщут. Прозвали его так потому, что при разговоре он всегда употреблял это слово. Придет в свой взвод, и первая его фраза: «Эй, грибы, чего расшумелись». Едем по Лене: «Эй, ты, гриб, чего не слезешь с подводы? Замерзнешь». Проверяет караулы: «Ты чего тут, гриб, спишь на посту?». Да и ругался он только грибами: «Ах ты, гриб моченый, недоваренный» и т. д. Даже когда его ранили, он не оставил своих «грибов». Пришел к фельдшеру, «Перевяжи меня, гриб, вишь, ранило... Ах, грибы поганые, ведь чуть не в лоб хватили, убили бы — вот так гриб был бы!»

    Очень любили Тупицына красноармейцы... Так вот, отдав распоряжения, я с остальной частью отряда решил сбить белых путем обхода. Километра через два нас ждала третья по счету засада. На этот раз разведчик поплатился конем, а сам, невредимый, упал глубоко в снег и так пролежал до конца боя. Как было у нас условлено, лобовая часть рассыпалась по опушке и начала перестрелку, белые же ждали нашей атаки.

    В это время два крестьянина-добровольца вывели меня в тыл белым, но последние, предупрежденные, по-видимому, своим наблюдением, бросили позицию и пошли наутек.

    Зорко следила наша оставленная на опушке леса цепь за противником и, как только заметила, что тот уходит, открыла частый огонь из ста винтовок и беспрерывный из всех пулеметов. На этот раз белые оставили на месте двадцать девять убитых и девять раненых.

    До Бестяха еще шесть раз делали белые засады и все неудачные, Обходами то справа, то слева, а иногда и с обоих флангов сбивал я их, и каждый раз приходилось им бежать с чувствительным уроном. Когда же мы подошли к Бестяху, белые бежали на правый берег Лены.

    Оставшиеся от Бестяха до Тит-Аринского 57 километров мы прошли, не встретив ни одной засады. Отдохнув в Тит-Аринском, мы выступили затем в Якутск, куда и прибыли через три дня со всем обозом, не имея больше встреч с белыми.

                                                          5. ПОХОД НА АМГУ

    Населению Якутска стало вольготнее. Целые дни возили сено, дрова. Жители ближайших западных и южных улусов стали доставлять на рынок рыбу, но не было товаров, отсутствовали в обращении деньги. Торговля производилась чисто меновая. Кто тащил на рынок несколько метров случайно уцелевшей мануфактуры, кто кило-другой мыла, кто листового табаку. Это были здесь первые слабые ростки нэпа. Все с нетерпением ждали навигации.

    Экспедиция на Амгу была подготовлена. Выделили сводный отряд: двести человек из Второго северного отряда, сто человек из местных частей, под командой Каратаева, и сто штыков из дивизиона ГПУ — всего 400 человек при 6 пулеметах. Захватили с собой нашу горе-пушку, больше, пожалуй, для «агитации», чем для действия.

    За отсутствием по дороге сена для лошадей все люди должны были идти пешим порядком, и только команда разведчиков, 60 человек, была на конях. Общее руководство поручили мне.

    Задержались мы еще на трое суток в городе, ввиду скорого приезда нового командующего — тов. Байкалова, от которого получили телеграмму задержать выступление до его прибытия.

    Наконец он приехал. Коротко ознакомившись с общей военно-политической обстановкой в области, а также с положением Амги и задачей нашей экспедиции, тов. Байкалов внес несколько чисто организационно-административных поправок и по стратегическим соображениям разделил весь отряд на две колонны: северную и южную, которые должны были соединиться на местности Майя, в шестидесяти километрах от Якутска. Начальником всей экспедиции был назначен тов. Егоров, а я остался командовать частью отряда. Военкомом группы был тов. Широких-Полянский. 29 апреля мы выступили, а через два дня обе колонны соединились.

    У меня встреч с белыми не было. Егоров имел небольшой бой с незначительным отрядом, но потерь не понес. При дальнейшем движении почти каждые 5-6 километров приходилось сбивать засады. Потерь у нас не было. Иногда сшибали разведчика, цепи же в лоб не наступали — мы действовали исключительно обходом и охватом флангов противника. Так прошли километров 100.

                                                                   ВНОВЬ ЗАСАДЫ

    Однажды утром, после того как мы прошли километров восемь от места ночной стоянки, тов. Егоров остановил колонну и приказал мне взять с собою сто человек и двинуться по дороге вправо, чтобы осмотреть находящиеся отсюда в трех километрах два больших дома, так как возможно что они заняты белыми. После осмотра я должен выйти этой же дорогой и присоединиться к тов. Егорову в 7 километрах отсюда, сам же он будет продолжать движение по Амгинскому тракту. В качестве разведки в мое распоряжение были даны 12 конных.

    До указанных домов мы добрались благополучно, и только головной дозор, ехавший по дороге, шагах в двухстах за домами, наткнулся в кустах на двух конных, которые, сделав два выстрела, скрылись. Остановив эскадрон, я подъехал к дозорным узнать, что за стрельба, и был удивлен, увидя, что мой правый дозорный едет по одной дороге вместе с головным. Сделав выговор своим красноармейцам за нарушение устава полевой службы, я приказал им немедленно исправить свою ошибку.

    — Тут нам канава и изгородь помешала, — стали оправдываться красноармейцы, — мы свернули на дорогу, чтобы объехать канаву, вот как только она кончится, так и залезем в тайгу.

    — А вы осматривали вот эту, за изгородью, шагов на шестьдесят от нас вправо, опушку леса? — спрашиваю я их.

    — Да, товарищ командир, смотрели — там никого нет.

    — Ну, хорошо... Тут через канаву вам действительно не перебраться, езжайте по дороге, но при первой возможности возьмите лошадей в повод и переправьтесь, а изгородь сломайте... Я не могу двигаться, раз у меня справа никто не осматривает тайгу.

    Дозоры скрылись в густом кустарнике. Не слезая с лошади, я свернул цыгарку из махры, спокойно закурил и подал расположенному в 200 шагах эскадрону знак «за мной!» Отдыхающие прямо на снегу бойцы стали подниматься. В это время из расположенной вправо от меня опушки раздался залп. От неожиданности лошадь сделала скачок в сторону, я вылетел из седла, и, оглушенный падением, остался лежать на дороге.

    Эскадрон не растерялся и быстро развернулся в цепь. Меня считали, по-видимому, убитым. Командование принял Тупицын. Слышу его голос:

    — Эй ты, гриб, чего копаешься, открывай огонь из пулемета!

    Начался настоящий бой.

    Минут через десять мне удалось пробраться к эскадрону.

    Оказалось, что в засаде человек двести белых. Подвел нас правый дозор, не осмотревший этого места.

    Положение цепи было крайне тяжелое. До белых 70-80 шагов, но они запрятаны в лесу за толстыми деревьями, а мы на открытом месте, впереди же глубокая канава.

    Выручал только пулемет...

    Вскоре подошла помощь от Егорова, и засада была сбита. Мы потеряли троих, белые — одиннадцать. От первого залпа у меня оказалась простреленной в двух местах одежда, одна пуля пробила седло, а лошадь получила три легких ранения.

    На следующий день, сбив подряд три засады, мы остановились обедать. Отдохнув, пошли дальше. До Амги оставалось километров шестьдесят.

    К засадам все так привыкли, что без них даже как-то скучно становилось.

                                            КОМИССАР ШИРОКИХ-ПОЛЯНСКИЙ

    До сих пор нам не удалось захватить ни одного пленного, мы не имели сведений о том, что делается в Амге, и ничего не знали о противнике. И на этот раз, так же как и прежде, нащупав расположение засады, тов. Егоров приказал вступить в перестрелку, послав Каратаева в обход справа, а меня с одним эскадроном — влево. Пройдя полкилометра, я увидел догнавшего нас верхом на лошади тов. Широких-Полянского.

    — Вот и я,— сказал он, поравнявшись со мной, — а то скоро уже Амга, а мне не пришлось еще ни в одном бою быть... Торчишь там, в тылу, и ничего не делаешь, а тут хлопцы дерутся, быть может, трусом тебя называют.

    Говорит, а сам улыбается, жизнерадостный, довольный, что едет с нами.

    — Все-таки лучше, — ответил я, — если бы ты при штабе оставался, нечего в цепи делать... Что ты храбр, все и так хорошо знают. А вот если шальная прилетит... ведь таких, как ты, у нас немного в Якутии и их нужно беречь. Ну, а если уж приехал и ничего с тобой сделать нельзя, так одно условие тебе ставлю: быть около меня и не вылезать одному вперед, а то — честное слово — только махну рукой красноармейцам, живо с лошади снимут и будут держать под домашним арестом, пока бой не кончится.

    Моему ультиматуму он подчинился, и мы все время ехали вместе.

    Охватить белых не удалось — удрали, и только одному отрезали путь к отступлению. Цепь осталась позади, и мы вдвоем с Широких-Полянским ехали прямо на него. Держа берданы в руке, легко и бесшумно, как тень, перебегал белый от одного дерева к другому. Кольцо все суживалось, беглеца прижали к опушке — дальше отступать ему некуда. Мы были не больше, как в двадцати шагах от пленника, когда последний на секунду остановился и быстро лег за кочку, покрытую густой шапкой невысокого кустарника.

    Я соскочил с коня и, крикнув Широких-Полянскому: «Спешивайся, может выстрелить», лег за толстый пень, и приготовил карабин. Широких-Полянский оставался верхом и, как загипнотизированный смотрел на кочку.

    — Слезай скорей, снимет он тебя с седла! — со страхом и какой-то злостью кричал я ему.

    Увы, он дернул поводья и со словами: «Вот он, я его сейчас заберу!» поехал за своей собственной смертью, прямо па кустик. Раздался выстрел. Всадник качнулся и застонал. Я бросился к нему, стащил с лошади, положил на снег и стал расстегивать одежду... Подошедшая тем временем цепь окружила смертельно раненного товарища и взяла в плен виновника его смерти, которого хотела тут же растерзать, и только мое и подошедшего Егорова вмешательство спасло его от немедленной расправы. Сделавший раненому перевязку доктор Скрябин сказал, что он проживет самое большее 2-3 часа — пуля попала в живот, поврежден кишечник.

    Тяжелое ранение всеми любимого комиссара глубоко взволновало отряд. Угрюмы и неразговорчивы стали веселые прежде красноармейцы. Молчат и командиры.

    — Товарищи! — тяжело проговорил тов. Широких-Полянский, — отпустите несчастного пленника-якута, пусть он идет на все четыре стороны, пусть он живет и знает, кто мы и зачем сюда пришли; он отпущенный для нас будет полезнее. Накормите его, снабдите необходимым и отпустите. Все равно моя жизнь потеряна... Он не виноват — виноват я сам.

    Мы дали умирающему товарищу обещание отпустить якута.

    На виду тов. Широких-Полянского пленник был накормлен, снабжен продовольствием, табаком и отпущен.

    Сначала якут не верил, он думал что мы его испытываем, но вскоре понял искренность наших намерений и даже не хотел уходить, видимо его терзала и мучила совесть. Он плакал:

    — Я — убийца, я должен быть наказан, расстрелян за то, что тяжело ранил доброго человека. Я не знал, что вы — хорошие люди. Нам говорили, что коммунисты, красные издеваются, убивают всех: старых и малых, скот и имущество забирают себе, а юрты сжигают, но теперь я понял, как нас обманывали...

    — Ну, вот иди к своим и расскажи, что ты сделал и что видел, расскажи о нас и всей Красной Армии.

    Якут низко поклонился нам и ушел со слезами на глазах.

    А через два месяца он был расстрелян своими же, белыми, за «тлетворную» пропаганду в якутских улусах [Данный эпизод сообщен участником — тов. Е. Курашовым.].

    Шумит мрачная тайга, люди жмутся ближе к кострам.

    Тысячи искр, подхваченные злым и студеным ветром, густым снопом взлетают высоко вверх и там исчезают, гаснут в темноте. А у большого костра, недалеко от орудия, на якутских санях умирает комиссар Широких-Полянский.

    У самой Амги очередная засада потерпела очередную неудачу.

    К концу боя мы дали несколько выстрелов из орудия, чтобы известить этим путем осажденных о близости помощи. До Амги осталось не больше пяти километров, оттуда нас уже заметили и выслали навстречу десятка два всадников. Через час произошла трогательная: встреча нашего отряда с освобожденными товарищами и ликующими крестьянами. Амгинский гарнизон, совместно с сплотившимся вокруг него, населением, выдержал пятимесячную осаду.

                                                                     В АМГЕ

    — Конечно, имея отряд в двести человек и несколько пулеметов, мы могли бы прорваться к городу, — рассказывал нам тов. Степан Аржаков (уполномоченный Чека по Амгинскому району), — но вся беда была в том, что у нас не было патронов. Мы решили тогда связаться с Якутском и, получив оттуда все необходимое, двинуться в город, но последующие события развернулись так быстро, что мы оказались отрезанными, вынуждены были перейти к обороне и выдерживать осаду. Белые наступали несколько раз, но безрезультатно. В середине марта к нам пришел от белых «парламентер» в виде коровы с привязанным к рогам пакетом, в котором оказались вложенными: партийный билет тов. Каландарашвили, грамота на орден Красного Знамени, выписка из приказа 5-й армии о назначении дедушки командующим войсками Якутской области и Северного края и письмо белых к нам, в котором они писали,, что сам Каландарашвили убит, а отряд его весь уничтожен, город окружен и скоро будет взят. Нам предлагалось сдаться, за что была обещана полная неприкосновенность. В смерть Каландарашвили мы не поверили и решили защищаться до последнего бойца и патрона. Когда мы услыхали ваш последний бой, думали сначала, что провокация, и только по орудийным выстрелам поняли, что это — свои, наша выручка...

    Весна в Якутии в 1922 году была дружная, и чтобы вернуться в город до ледохода, нам пришлось поторапливаться — иначе Лена отрежет путь и придется сидеть на правом берегу до пароходов. Согласно оперативному приказу, мы гарнизона в Амге не оставляли, так как все силы стягивались к Якутску для решительных боев в районе города, охватывающем в радиусе 30-40 километров. Крестьяне, узнав об этом, просили оставить хотя бы небольшую часть пришедшего отряда, а также выдать им оружие. «Не пустим белых», «отстоим сообща», — говорили они. А в день выступления отряда большинство населения, бросив на произвол почти все свое имущество, ушло с нами. Только те, кто не имел лошади и не мог взять с собой семью, остались в Амге, мы же не могли им помочь, так как все подводы были перегружены.

                                                                ОБРАТНО В ЯКУТСК

    Дорога была трудная. На открытых местах, где тайга не мешает солнцу, снег стаял и сани тащились по голой земле. Лошади выбивались из сил и часто останавливались. За весь обратный путь белые устроили всего одну, легко нами сбитую засаду да разрушили один мост, что задержало нас на пару часов.

    Поздно вечером 18 мая прибыли в с. Павловское. Почернел и поднялся лед на Лене; еще два-три дня — и река тронется. На все время ледохода — не менее недели, а если случаются внизу крепкие заторы, то и больше — нет связи с городом, и только отдельные смельчаки переплывают тогда реку на маленьких лодочках, называемых здесь «ветками».

    От крестьян с. Павловского мы узнали, что красными без боя оставлены несколько деревень: Покровское, Тектюр, Маган, Кильдямцы и что все силы стянуты в город; отозвали также отряд из с. Павловского, которое заняли вскоре белые.

    — Влетели они к нам, — рассказывали крестьяне, — днем, человек этак двести, все верхами. Стрельбу открыли по всей деревне. Командовал ими какой-то казак Хорьков. Послезали с лошадей, зашли в избы, спрашивают красных. «Нету, — говорим, — в город ушли». «А может кто остался, спрятался?» Стали искать по подпольям, сами-то боялись лезть, нас вперед посылают... Ну, конечно, никого не нашли. Ушли они за сутки до вашего прихода... Спрашиваем: «Куда собираетесь?»... Не говорят, ругаются. На наше общество больно злились за то, что в город всех лошадей отправили — им не достались, а пуще всего за добровольцев, которые у красных служат. Обещали скоро вернуться и всех сжечь.

    По приказу наша колонна должна была идти в город, но теперь, к моменту нашего прибытия, обстановка изменилась, и я был оставлен в Павловском.

    Дня через три тронулась от долгой зимней спячки красавица Лена, порвала ледяные оковы и с шумом, слышным за несколько верст, рванулась к Ледовитому океану. Давно сбросила свой белый наряд и тайга, скинули снежные шапки горы — зеленая скатерть весны сменила их. Два раза подходили белые к деревне, но наступать не решались: постреляют издалека и — до свидания. Подошли полевые работы. Пришлось почти всем отрядом на весь день уходить в охранение: крестьяне пашут, а в километре от них идет перестрелка. И так каждый день, пока не обсеялись. Когда Лена очистилась ото льда и пришел пароход, я с половиной отряда отплыл в город, а в Павловском остался Тупицын. За это время Якутск нанес противнику несколько сокрушительных коротких ударов и взял обратно все оставленные нами до этого деревни.

                    6. ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ АВТОНОМИИ ЯКУТСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

    В наше отсутствие произошло чрезвычайное, исторической важности для всей Якутии, знаменательное событие. Центром 27 апреля 1922 года была провозглашена Якутская автономная республика, о чем на местах официально объявлено было в день 1 мая. Это Постановление Центрального Советского правительства было встречено трудящимися Якутии с искренней радостью и энтузиазмом, это был первый могучий политический удар по контрреволюции. Это постановление заставило призадуматься и ту часть якутской нацинтеллигенции, которая до сих пор была пассивна и держалась в стороне от событий, а отдельные представители которой вели даже антисоветскую работу среди населения. Громаднейшую роль сыграло и «майское совещание» нацинтеллигенции с представителями облбюро.

    После объявления автономии, с переходом на нашу сторону национальной интеллигенции, с энергичным проведением нового курса национальной политики, антисоветское движение было задержано в росте и чтобы добиться его полного разложения и ликвидации, нужно было еще нанести несколько военных поражений, выиграть два-три решительных сражения. Дальнейшая работа среди якутских белоповстанцев должна была вылиться уже в чисто агитационную форму и закончиться амнистией. В этом направлении всеми нашими руководящими органами, совместно с нацинтеллигенцией, и велась (усиленная военно-политическая подготовка.

    Из Иркутска 13 июня к нам прибыло солидное подкрепление в лице 226-го Петроградского полка под командой Соколова и 7-й особый отряд под командой Савицкого, а несколько позже пришел и 230-й полк. К тому времени все местные части были сведены в один Якутский стрелковый полк, который был влит затем в 226-й Петроградский полк. Теперь сил у нас было более чем достаточно: в распоряжении командования насчитывалось до 3000 штыков. Первый удар был намечен на Никольское, где сгруппировались главные силы (до 1000 человек) белобандитов.

                                                          РЕШИТЕЛЬНЫЙ УДАР

    Проведение этой операции возложено на командира 226-го полка Соколова, который с одним батальоном пехоты, эскадроном кавалерии, при поддержке бронированного парохода с 2 орудиями на борту, предварительно предложив белым сдаться и получив отказ, повел наступление и после трехчасового боя занял Никольское, нанеся противнику небывалое до сих пор поражение. До четырехсот человек оставили белые убитыми и ранеными, почти столько же было взято в плен и только незначительной части удалось бежать. После этого разгрома белобандиты отхлынули от города и в панике стали отступать в сторону Амги. Для преследования были выделены два батальона из Петроградского полка: один под командой Ракитянского шел по Охотскому тракту и другой под командой Курашова — по Аянскому, так как противник мог отходить по этим двум направлениям: на Охотск и на порт Аян. Комполка Соколов следовал за батальоном Курашова. Обеим колоннам ставилась задача — отбросить белых за реку Алдан, не дав им опомниться. Преследуемый по пятам противник не мог нигде задержаться, и многие рядовые бслобандиты стали расходиться по своим наслегам, куда посылались с нашей стороны листовки с призывом добровольно сложить оружие и сдаться, всем была обещана амнистия. 20 мая 1922 г. было опубликовано обращение ВЦИК к населению ЯАССР, 9 июня было обнародовано обращение Совета народных комиссаров ЯАССР и 18 августа принято постановление о порядке проведения амнистии, которое было представлено на утверждение ВЦИК (газета «Авт. Якутия», от 4/I 1923 г., № 2.)

    Нацинтеллигенция, кроме выпущенного ею обращения, отправила на места своих представителей, которые своей работой среди населения окончательно разрушили всякое недоверие к новой национальной политике Соввласти и народившейся автономии края. В результате белые начали сдавать оружие и только одна группа в 300-400 человек, во главе с Коробейннковым, да присоединившаяся к последнему банда (человек 60 — большинство офицеры), полковника Дуганова (пришедшего в Якутию из Амурской области), преследуемые до Амги тов. Соколовым и в дальнейшем тов. Е. И. Курашовым (комбата 226-го полка), продолжали отходить на с. Петропавловское (на р. Алдане). Настигнутые Курашовым в местности Дулгалах (300 километров от города), они после двухчасового боя, оставив свой обоз и подвижной госпиталь и изменив свое первоначальное направление, бросились бежать на Нелькан.

    В этом направлении из Якутска 1 июля на пароходе с баржей был отправлен дивизион ГПУ под командой Мизина, с задачей прибыть в с. Петропавловское, дождаться там Курашова, а затем совместными силами завладеть Нельканом и захватить находящиеся там оба парохода. Таким образом, можно было считать, что во второй половине июля основному центру белобандитизма в Якутии был нанесен окончательный и непоправимый удар, причем не только удар военный, но и идейный.

    Кроме Якутского округа белоповстанческое движение имело место и в Верхоянском, Вилюйском и Олекминском округах. Город Верхоянск (1000 километров сев.-вост. Якутска) расположен на р. Яне [В тексте ошибочно на «р. Дулгалах».], впадающей в Ледовитый океан. В этом городе едва можно насчитать два-три десятка маленьких домиков. С начала антисоветского движения он был захвачен отрядом офицеров во главе с капитаном Хапилиным и поручиком Мосяковым, установившими монархическую власть. Когда же сюда от Чурапчинского областного управления приехал местный контрреволюционер Семен Новгородов, он при содействии отряда Семена Канина (бежавшего из Вилюйска) заставил Хапилина сдать власть и уехать в Колымск. Канин и Семен Новгородов установили «земское управление:», объявили мобилизацию и выставили по двум трактам в сторону Якутска две заставы, одну из которых захватил в плен высланный из Якутска отряд, а вторая разбежалась. Город был занят нами, а Канин и Семен Новгородов бежали в г. Охотск. Во время своего владычества белые расстреляли многих совработников и всех членов РКП(б) и комсомола. Терроризированное расстрелами, мобилизациями и реквизициями население с радостью встретило приход красных. Белоповстанцы, местные якуты, сдались, и в конце августа Верхоянский округ вернулся к мирной жизни.

    В Олекминском округе местного контрреволюционного восстания не было. Более культурное, чем в других округах, население, живущее ближе к центру, не пошло за Коробейннковым и твердо стояло за Советскую власть. Но «Васька командарм» не оставил «без внимания» и этот район. Он отправил туда группу белобандитов, которые в конце зимы появились в районе реки Олекмы и Чары и начали вести агитацию в юго-восточной части округа, где им удалось набрать несколько десятков якутов и тунгусов и двинуться с ними к г. Олекминску. Население отнеслось к непрошенным гостям отрицательно. Во всех деревнях и крупных населенных пунктах якуты и крестьяне организовали боевые дружины самоохраны, вооружились берданами, дробовиками и стали на защиту своих хозяйств и Советской власти.

    Наступать на город белые не решались (там стояла одна рота — 100 человек 230-го полка), но они попытали счастье в другом месте и ночью напали на деревню Олекминское. Бывшие там 17 человек дружинников отстояли свою деревню и обратили в бегство 30-40 белых. Последние в виде мести разграбили дер. Усть-Чаринское (бывшая там дружина не успела сорганизоваться и, будучи слабой, отступила в д. Троицкое), а в Малой Черепанихе белые после жестоких пыток расстреляли шесть граждан (двух коммунистов и четырех беспартийных якутов).

    Рядом решительных ударов красные отряды разбили белых наголову. Потеряв в последнем бою тридцать человек убитыми, главари белых в панике бросились бежать обратно к Якутску, а местные белобандиты разошлись по своим домам и вскоре явились с повинной, сдали оружие и были амнистированы. Таким образом, наносное белоповстанческое движение в Олекминском округе, не успев расцвести, быстро и окончательно завяло. Само население своей сплоченностью и дружным отпором вырвало его с корнем. Этот округ менее всех других пострадал экономически.

                                                   7. В ВИЛЮЙСКОМ ОКРУГЕ

    Иначе сложились обстановка и последующие события в Вилюйском округе. Здесь образовались две довольно значительных белоповстанческих группы: одна из них численностью до трехсот человек под командой Семена Канина с конца апреля осаждала город Вилюйск, а другая — численностью до четырехсот человек оперировала в 300-400 километрах южнее Вилюйска, в районе Сунтарского, Хочинского и Нюрбинского улусов (волостей).

    Для того, чтобы дать более правильную картину зарождения белобандитского движения в Вилюйском округе и дальнейшего его развития, а также последовавших затем боевых столкновений (до моего туда прибытия во главе экспедиционного отряда, высланного из Якутска), необходимо остановиться на положении в округе с марта по июль 1922 года. На основании сообщенных мне сведений Верой Синеглазовой (бывшей в то время секретарем Вилюйского окркома) и добровольцем (якут-крестьянин) Кардашевским, вырисовывается следующая картина.

    Неправильно взятая центром (Якутском) военно-политическая линия (23) еще больше искривлялась на местах, и первое после Якутска место в этом отношении принадлежит г. Вилюйску. Ошибки местных властей выразились в следующем: 1) суровая политика Чека в лице отдельных ее сотрудников, часто допускавших незаконные и ошибочные действия (24), 2) проведение трудовой мобилизации якутов на Бодайбинские прииски, причем почти исключительно мобилизованы были бедняки, семьи которых материально не обеспечивались из местных средств, 3) неправильно проводимая продразверстка 4) неправильные методы при проведении классового расслоения и 5) лишение избирательных прав почти всех интеллигентов — общественных деятелей. Общий же товарный голод усиливал и сгущал и без того нездоровую атмосферу.

    Среди части населения постепенно нарастало недовольство местными властями, а доходившие из-под Якутска преувеличенные слухи белых подталкивали более активные антисоветские группировки на путь вооруженного выступления.

    Вилюйские власти это предвидели, забеспокоились и в первых числах января 1922 г. запросили Якутск о разрешении организовать из местного населения добровольческие дружины, на что получили от командования категорический отказ. В некоторых же местах (как, например, в д. Нюрба — 240 километров южнее Вилюйска) такие дружины стали возникать стихийно. В Верхне-Вилюйске (в 80 километрах от г. Вилюйска) такую дружину организовал Кардашевский (25).

    7 февраля были получены сведения о бегстве населения из Кобяйского наслега в Намскую волость (ближе к Якутску) (26), а 9-10 марта по направлению к К'обяйцам уже нельзя было продвигаться. Числа 11-12 марта завполитбюро Чека Корякин приказал своему сотруднику Январию Кириллову (27), бывшему в местности Хампа, взять с собой 12 милиционеров и произвести разведку в сторону Кобяйцев. Кириллов, имея только 12 человек, не рискнул выехать в Кобяйцы, где, по имеющимся у него сведениям, находился отряд белых в 30 человек.

    Тогда Корякин отправил в Хампу на место Кириллова другого своего сотрудника — Новгородова, поставив ему ту же задачу. Новгородов прибыл в Хампу, но дальше ехать также отказался. В это время из Кобяйцев прорвался в Вилюйск бывший там сотрудник Чека Снитко и привез с собой захваченного им уполномоченного белых Сметанина, который и подтвердил имевшиеся у Кириллова сведения.

    В конце февраля Якутск выслал для Вилюйска (расстояние 600 километров) военный груз, который, отойдя километров 60-80 от города, вернулся обратно, так как тракт оказался перехваченным белыми. 13-14 марта белые захватили в 4 километрах от Хампы почтальона, везшего туда пакет из улусного исполкома. В конце марта из Вилюйска в Хампу выехал Снитко с 12 бойцами, с заданием — соединиться с Новгородовым (всего 25 человек) и пробраться в Кобяйцы. Приблизительно тогда же был убит сотрудник Чека тов. Турунтаев (28) на границе Якутского и Вилюйского округов, и Снитко остался в Хампе с целью задержать движение белых из Кобяйцев на Средне-Вилюйский улус.

    Одновременно началось белоповстанческое движение в Мастахском улусе (80 километров севернее Вилюйска). Туда выехал бывший секретарь уездного бюро тов. Бровин (29) который, вернувшись, сообщил, что по его наблюдениям самостоятельного выступления местных жителей там быть не может. В дальнейшем, несмотря на неоднократные предупреждения местных улусных работников, что ожидается набег белых, Корякин не придал никакого значения имеющимся фактам и не принял никаких мер.

    В ночь на 1 апреля белые сняли по Мастахскому тракту почтовую станцию, и только тогда туда был выслан отряд в 20 человек. 7 апреля под Мастахом был первый бой, но выбить белых не удалось, и тогда туда немедленно выслали подкрепление в 19 человек коммунистов. К этому времени шедший в Якутск отряд Беляева (50 штыков — из дивизиона ГПУ) прибыл в Вилюйск и здесь получил распоряжение выступить с 25 бойцами на Мастах, двигаясь через 4-й Тогуйский наслег. Не зная дорог, Беляев в пути задержался, высланная же из Мастаха навстречу Беляеву разведка (4 человека) во главе с Бровиным была захвачена белыми и перебита. 9 апреля под Мастахом был второй бой, также неудачный, и мы вновь потеряли 7 человек.

    Ответственные работники, во главе с окркомом, после всех этих неудач решительно восстали против тактики Корякина, сводившейся к посылке маленьких отрядов, и постановили просить Иркутск (с Якутском не было связи) отозвать его. Корякин в результате был отозван, а командующим вооруженными силами Вилюйского округа назначен увоенком Александр Климов, бывший матрос, который сразу заявил о своей некомпетентности в сухопутном военном деле, да еще в незнакомых для него условиях. Ввиду этого организовано было своеобразное коллективное руководство операциями: создан был временный штаб, в который вошли представители почти всех местных советских и партийных организаций (30). Немедленно решено было стянуть все силы в Вилюйск, для чего все отряды, действовавшие в восточном и северо-западном направлениях, были оттуда отозваны и 15 апреля прибыли в город.

    К этому времени получены были сведения, что вблизи Хампы находится отряд белых, человек в 30. Несколько раньше в Хампу на выручку тамошних работников был послан отряд из 20 бойцов под командой Снитко. По дороге, не доходя километров 30 до Хампы, Снитко захватил двух разведчиков противника, от которых и узнал, что Хампа занята белыми, захватившими всех местных работников. Снитко все же решил попытаться освободить арестованных, но, не надеясь на свои собственные силы, решил дождаться помощи из Вилюйска, куда он послал милиционера с донесением.

    Подкрепление было выслано в количестве 16 человек, среди которых было только 3 красноармейца, остальные же — не нюхавший пороху молодняк. Неопытные товарищи, не отдавая себе отчета в грозящей опасности, ехали без всякой предосторожности. Белобандиты между тем обошли тайгой Снитко и в 4 километрах выше его стоянки устроили засаду идущему из Вилюйски подкреплению и уничтожили его. Убито было 14 человек, из них: 2 красноармейца, 4 добровольца и 8 комсомольцев (31). Третий красноармеец (Борисов, партиец), получив несколько пуль в грудь и истекая кровью, все же добежал до отряда Снитко и, передав о случившемся, тут же на руках товарищей умер. В живых остался один милиционер, который и прибежал обратно в город. После этого Снитко вернулся в Вилюйск, с боем прорвавшись через засаду и потеряв одного убитым (со стороны белых было убито 11 человек).

                                               В КОЛОНИИ ПРОКАЖЕННЫХ

    По дороге в Вилюйск Снитко 21 апреля прибыл со своим отрядом в колонию прокаженных, в 11 километрах от города. Подобранные трупы убитых товарищей, замороженные, положенные по одному, по двое на сани, раздетые донага, представляли жуткую картину.

    Но отряд бодр, а командир его хочет остаться в колонии, чтобы отплатить отсюда врагу за товарищей. Из города идут, однако, распоряжение за распоряжением, согласно которым отряд 22 апреля выступил в Вилюйск.

    Несколько слов о колонии для прокаженных. Колония эта открыта была в 1892 году на 60-80 коек. Состоит она из выселка для прокаженных и двух усадеб — для медперсонала и для попа с псаломщиком.

    Для прокаженных имелось всего пять бараков, но из экономических соображений все прокаженные — до 30 человек — помещались в то время в двух бараках.

    С отрядом Снитко эвакуировался пока только завхоз колонии. Настроение у обитателей колонии было тяжелое, подавленное. Служащие и медперсонал выразили решительное желание эвакуироваться, а прокаженные — убежать в лес. Больших трудов стоило наведывающему колонией доктору Булкину удержать всех на месте, не бросать дела и больных. Сам доктор твердо решил не эвакуироваться, во-первых, чтобы не дать разграбить колонию и не оставлять больных без помощи, а во-вторых, ввиду того, что эвакуация в корне должна была разрушить научные работы по изучению биологии возбудителя проказы. В таком настроении все остались ждать прихода белых, которые, по сведениям, полученным от населения, находились в 9 километрах от колонии.

    Доктор Булкин получил, однако, распоряжение из Вилюйска по телефону (это был единственный телефон во всем округе для связи колонии прокаженных с городской больницей) эвакуироваться в город, а досмотр за хозяйством и больными передать фельдшеру колонии М. И. Винокурову. Вечером доктор Булкин с семьей выехал в город, захватив с собой, как более ценное медимущество, микроскоп, хирургические инструменты и казенное белье. Все остальное было оставлено на попечение Винокурова и других служащих.

    Фельдшеру Винокурову предписано было держать связь по телефону с городом и сообщить о приходе в колонию белобандитов.

    Для Вилюйска становилось очевидным, что белоповстанческое движение в округе, подкрепленное извне, принимает все большие и большие размеры и что городу придется выдержать серьезную борьбу. Решено было поэтому укрепить самый Вилюйск, тем более, что город занимал довольно выгодное положение как позиция для обороны. Не будучи разбросанным, насчитывая всего лишь около 700 человек жителей, Вилюйск занимает небольшую, несколько возвышающуюся над окружающей его местностью площадь. С запада доступ к городу преграждала довольно широкая, непроходимая в брод река Вилюй, которая к тому же, обеспечивала население водой. Наиболее уязвимой и опасной, ввиду близко растущего леса, являлась восточная окраина города. Еще 20 апреля было предложено принять участие в укреплении города и приступлено к вербовке добровольцев.

    Все население охотно, почти без исключения, записалось в отряд и дружно приняло участие в рытье окопов, рубке леса и несении караула по городу. Спешно организовали и госпиталь. В течение трех дней лес был вырублен на полкилометра, окопы же готовы еще не были.

    Утром 23 апреля, когда доктор Булкин говорил по телефону с Винокуровым, которому давал распоряжение по колонии, разговор вдруг оборвался и настала тишина. Спустя несколько минут раздался звонок телефона. Подошел доктор Булкин. «Кто у телефона?» — спросил он и в ответ также получил вопрос: «Кто говорит?» Узнав, что говорит доктор Булкин, из колонии сообщили, что говорит командир 1-го антисоветского отряда Вилюйского округа Канин [После боя и занятия нами заимки Эверстова, Тулагинцев и Кильдямцев Семен Канин с отрядом около ста человек перебросился к Вилюйску с заданием от Коробейникова: взять город и организовать контрреволюционное восстание по всему округу — И. С.], который просит к телефону военкома Климова.

    Пришел тов. Климов. Канин по телефону предложил ему сдать город, обещая всем полную неприкосновенность и давая «на размышление два часа». Климов попросил пять часов, на что Канин согласился. В течение этих пяти часов было закончено укрепление и окопы подготовлены к стрельбе. Тогда Климов вызвал к телефону Канина и попросил его со всем отрядом приехать в город.

    — Гроб для вас готов, — сказал Климов, — можете ложиться... Свинцу мы не жалеем, зальем на совесть с гарантией... Прошу не сомневаться — большевистская фирма куда надежнее любой японской или там английской... Если же это вам не нравится, тогда сдавайтесь, все целы будете.

    На этом и кончились «дипломатические переговоры» между белым и красным командирами. Телефон был снят и всякое сношение с колонией прервано. Стали готовиться к встрече врага, а пока что под прикрытием; караулов приступили к рытью рва вокруг города.

                                                               ГОРОД В ОСАДЕ

    Всего с Каниным пришло до 120 человек, а дня через два прибыл еще и отряд тунгусов, человек 60. Вилюйск имел, включая и добровольцев-граждан, около 250 человек. Назавтра же, по приходе в колонию, белые убили двух якутов за сочувствие красным. Приговоренных к смерти, по рассказам очевидцев, сначала вдоволь накормили, потом вывели на улицу и стали избивать. Избитые до полусмерти пытались бежать, но вдогонку им бросилось несколько якутов, которые и убили их топорами. Убийство белоповстанцами двух мирных жителей произвело тяжелое впечатление на население, а дальнейшие бесчинства — расстрелы на каждом шагу, грабежи, насилия над женщинами — сразу и окончательно оттолкнули население от белых.

    В ночь с 24 на 25 апреля Канин повел наступление на город и в одном месте чуть было не занял окопы. Стоявший на посту 16-летний доброволец, заметив вышедшую из леса цепь белых, вместо того чтобы открыть огонь, бросил винтовку и бледный, растерянный, прибежал в штаб. Прибежал — и никому ни слова, молчит, язык отняло, и только по лицу да по трясущейся фигурке наши поняли, что что-то случилось, и подняли тревогу. Везде уже шла винтовочная трескотня, и только на одном участке было подозрительно тихо. Подоспевшая туда полурота увидела уже в 20 шагах от окопов белых, и, открыв огонь, обратила их в бегство. К рассвету белые отступили, оставив на месте шесть убитых (с нашей стороны был убит один и двое ранены). Получив серьезный отпор, белые от мысли взять город приступом отказались и решили взять его измором. Они ежедневно появлялись в соседнем леске и оттуда открывали пальбу. Выпустив с полсотни патронов, они возвращались к себе в лагерь.

    В колонии для прокаженных белые прожили 11 дней, а потом перешли на Чондулу (местечко в 18 километрах от города), где устроили окопы, соединенные с жильем ходами сообщения глубиною почти в рост человека. Здесь белые, число которых достигло 250, были неприступны для тех сил и того оружия, которыми располагал Вилюйск.

    Однако Вилюйск, очутившись в осаде, отрезанный от всего мира, не зная, что делается в Якутске, предоставленный самому себе, все же не унывал и начал энергично готовиться к наступлению на Чондулу. Зная, что винтовкой ничего не сделаешь, приступили к изготовлению более мощного оружия. После долгого, упорного и настойчивого труда механик Кондратович сделал из обрубка водопроводной трубы пушку, и с нею-то двинулись в Чондулу. В одном месте удалось под прикрытием леса подойти к белым шагов на триста. Пушка была заряжена, всыпали в «снаряд» порядочную порцию пороха, с дульной части натолкали куски свинца и старого железа. Потом «пушку» навели на окопы и подожгли фитиль.

     Несколько поодаль лежат развернутые для атаки цепи.

    Все с нетерпением ждут выстрела. Наконец фитиль догорел и раздался грохот. В первую минуту из-за дыма ничего не было видно, но когда он рассеялся, сотни нетерпеливых глаз увидели совершенно неожиданную картину. Их «пушка», надежда осажденных и гордость изобретателя, исчезла, оставив на память о себе несколько изуродованных кусков своего разорванного на части тела. Куда полетели ее «внутренности» — осталось неизвестным, но один ее кусок наши нашли в боку одной из своих же лошадей. После такой артиллерийской «стрельбы» пришлось отказаться от дальнейшего наступления и вернуться в город.

    На случай повторного наступления белых на город, поле впереди окопов было минировано. Доморощенные химики устроили фугасы. На каждый фугас шло до 30 фунтов пороха. Но белые частенько постреливали из лесу, а ближе не подходили, хотя и высмеивали все наши боевые сооружения и советовали взять забытую у Чондулы пушку. Фугасы часто взрывались или сами по себе, или их взрывали коровы, и тогда вилюйчане ели свежее, несколько пахнувшее порохом мясо.

    Так прошел весь май и июнь, а ни с Якутском, ни с Олекминском связи не было. Шли разные слухи, одни противоречивее других. Население, находившееся за чертой города, все же получало более или менее верные сведения, и за несколько дней перед приходом парохода с красными якуты, проникавшие в город, с молоком и маслом, таинственным шепотом сообщали, что скоро будет помощь: белобандиты отбирают у населения хороших лошадей — видно, удирать думают.

    Вилюйск ждал с нетерпением выручки и стал еще более бдительным и осторожным.

                                                              В ЮЖНОМ НАПРАВЛЕНИИ

    Теперь перейдем в южную часть округа и проследим белоповстанческое движение и борьбу с ним в этом районе за время осады Вилюйска. Еще в то время, когда в Кобяйцах, Хампе и Мастахе появились первые-признаки белобандитизма, в Вилюйск стали доходить слухи, что в Хочинском улусе организуется отряд белых, во главе которого стоит Петр Трофимович Павлов.

    Все эти базарные разговоры считали чепухой, не заслуживающей никакого внимания, и даже стали преследовать говоривших об этом. Тем временем в Нюрбе (240 километров от города) крестьяне организовали небольшую дружину для самоохраны, к моменту же прихода Канина к Вилюйску во всех наиболее крупных, имеющих телеграфные отделения пунктах, расположенных главным образом по реке Вилюю, организовались мелкие добровольческие (красные) отряды-дружины (в Верхне-Вилюйске — 15 человек, в Нюрбе — 20 человек, в Кутане — 10 человек и в Сунтаре — 10 человек). Вооружены были все эти дружины берданками и дробовиками, причем каждая из них ставила себе первой задачей — отстоять свой дом и не дать разграбить свое имущество. Разбросанные от Верхне-Вилюйска до Сунтара и Хочинского улуса на протяжении 400 километров, имея связь как с городом, так и между собой только по телеграфу, эти отряды самоохраны не являлись серьезным препятствием и силой, с которой белые должны были считаться. Но не имея большого веса как реальная сила, эти дружины в тот момент были большим плюсом, общественно-политического значения, что и было правильно оценено Вилюйском. Оттуда начальником всех этих дружин был назначен тов. Кириллов, а начальником штаба — Михалев, которые избрали местом своего пребывания Сунтар, как наиболее опасный пункт, находящийся недалеко от Хочинского улуса.

    Павлов пока себя не проявлял, а скрывался где-то в этом районе и, по сведениям, вербовал добровольцев. А Канин после неудачного наступления на город разрушил телеграфную линию под Вилюйском и послал отряд (80 человек) под командой Конона Никифорова занять Верхне-Вилюйск. Бывшая там дружина — всего 15 человек — после короткого боя отступила к Нюрбе, а белые, заняв Верхне-Вилюйск, перебросили часть своего отряда в Удюгейский улус, где захватили врасплох и расстреляли весь исполком — 7 человек.

    Узнав о событиях под Вилюйском, Кириллов, пополнив свой отряд 10 добровольцами, оставил Сунтар, выступил по направлению к городу и, пройдя 90 километров, остановился на станке Шея для дневки. В это время, пользуясь тем, что Сунтар красными оставлен, ее занял впервые вышедший из тайги отряд Павлова [Политическим лозунгом этой новой группы было: «Долой коммунистов, да здравствуют советы без коммунистов и Якутская демократическая республика».] (человек 60), о чем Кириллову сообщил телеграфист из Кутаны. Кириллов немедленно повернул обратно, и, не доезжая 40 километров до Сунтара, узнал, что из Олекмы на помощь Вилюйску движется отряд Пястолова. Кириллов выслал ему навстречу одного человека с сообщениями о занятии белыми Верхне-Вилюйска и Сунтара и предложил соединиться для совместных действий. Прождав сутки, Кириллов послал второго гонца, который вернулся и передал, что Пястолов со своим отрядом пошел на Сунтар, а когда туда подошел Кириллов, то Сунтар был им уже занят. В этом бою Пястолов потерял убитыми двух красноармейцев и своего помощника тов. Блажевича, у белых потерь не было.

    5 мая для сбора сведений об отряде Павлова из Сунтара выслали в разведку 14 человек дружинников, которые, проехав шесть километров, встретили засаду и после перестрелки, потеряв трех убитыми и двух ранеными, вернулись обратно. Пястолов, опасаясь за Вилюйск, решил оставить Сунтар и всеми силами, какие только можно собрать, двинулся на выручку города. 13 мая он прибыл в Нюрбу, здесь устроил общее собрание граждан и отрядов, которых информировал о положении на Лене, о неудаче красной части под Якутском (6 марта), о гибели «дедушки» и о том, что Олекминск не имеет связи с Якутском.

    — Это тяжелое известие, — сказал он, — не внесло паники в наши ряды, а заставило еще теснее сомкнуться вокруг красного знамени Советов.

    Тут же записалось больше 20 добровольцев.

    В Нюрбе под командой Наумова были оставлены 30 человек с очень плохим вооружением, но сделать это пришлось для того, чтобы в случае неудачи и отхода назад иметь в своих руках хотя бы один опорный пункт. Начиналась уже распутица, когда сборный отряд в 97 бойцов во главе с Пястоловым двинулся в Вилюйск.

    «Дисциплина в отряде, — подтверждает Кардашевский, — была блестящая. К населению относились гуманно, благодаря чему мы скоро завоевали большое к себе уважение со стороны жителей. Число добровольцев увеличивалось, многих желающих записаться не приняли за отсутствием вооружения. Население в проходимых нами улусах окончательно разочаровалось в белых, а насилия и расстрелы, чинимые белобандитами, служили нам крупным фактором пропаганды против них».

    Отряд Конона Никифорова, занимавший Верхне-Вилюйск, не приняв боя, бежал. До города оставалось 80 километров, 18 мая двинулись дальше. Весна была в разгаре. Ввиду разлива мелких речек ехать тайгой нельзя было. Оставалась единственная дорога — по реке Вилюю, лед на которой еще кое-как держался. Пройдя 45 километров от местности Хомустах, встретили засаду, которую, после получасового боя, потеряв 1 раненым, удалось сбить. Белые отступили, оставив 3 убитых.

    Двигаться дальше по реке уже нельзя было. Сильно стала прибывать вода, лед готов был к отходу. Продолжать же путь стороной мешали горные речки. Пришлось вернуться в Верхне-Вилюйск, откуда на подкрепление Нюрбы отправили 20 человек, а остальные занялись постройкой плотов.

    Одновременно в Олекминск отправили Н. Н. Потапова, а в Вилюйск решили послать на «ветке» вместе с шугой двух человек. Такой способ связи был крайне опасен для вызывавшихся охотников-якутов — тт. Харабина и Болто. Их могли заметить белые или задавить льды. Рискуя на каждом шагу жизнью, будучи дважды обстрелянными, на продырявленной пулями «ветке» они добрались все же до города и передали пакет. Обратно они вернулись, несмотря на то, что кругом были белые, пешком, и привезли приказ Пястолову первой дорогой прорваться в город.

    — Как же вас все-таки упустили белые, когда стреляли по «ветке»? — спрашивали смельчаков товарищи.

    — Да мы сами думали, что погибли, когда по нас стали палить, а скрыться некуда было... Мы оба упали на дно «ветки» и не шевелились... а она вертелась, трещала от напиравшей шуги и неслась вниз... Белые выловить нас с середины реки не могли... они дали еще несколько выстрелов и, решив, что мы убиты, оставили нас в покое... Одна пуля слегка царапнула Болто... Отплыв таким образом километра два, мы пристали к берегу, вытащили «ветку», заделали дыры от пуль и поплыли дальше.

    В Верхне-Вилюйске отряд Пястолова простоял около трех недель. Узнав от прибывшего нарочного, что Нюрбу вторые сутки осаждает Павлов, Пястолов оставил 25 человек в Верхне-Вилюйске, а с остальными поспешил на помощь нюрбинцам, куда и прибыл 19 июня в 12 часов ночи, сделав в 2¹/₂ суток по топким болотам 160 километров. Нюрба расположена на левом берегу р. Вилюя. Там шла частая стрельба. Но наш отряд стоял на правом берегу, как раз против осажденных, и не мог им помочь, так как не на чем было переправиться. Тогда решили попытаться обмануть белых.

    Один дружинник стал громким голосом кричать по-якутски на тот берег, что он привез Павлову важное известие от Канина — «взят-де город Вилюйск, пошлите лодку, мне не на чем переехать». Белые услыхали крик и после небольшого разговора посадили в большую лодку 7 человек и отправили ее за гонцом. Естественно, когда белые высадились на берег, им предложено было сдаться, причем трое сразу бросили оружие, остальные побежали к лодке, из которых трое были убиты, и один — раненый — взят в плен.

    На том берегу стрельба прекратилась. Белые стали спрашивать, кто стрелял на нашей стороне и, получив ответ, что красные, стали стрелять сюда. За это время на левый берег успело переправиться, в полукилометре ниже Нюрбы, человек 30 пястоловцев, которые с криком «ура» бросились вперед и обратили в бегство противника. Добровольная дружина в Нюрбе — всего в количестве 40 человек, плохо вооруженная, но сильная духом, в течение пяти дней выдерживала натиск белых...

                                                  ОСВОБОЖДЕНИЕ ВИЛЮЙСКА

    На этот раз Пястолов отказался от дальнейших операций против Павлова и, оставив в Нюрбе 50 человек, с остальными вторично выступил к Вилюйску. По прибытии вечером в Верхне-Вилюйск узнали, что Канин оставил Чондулу и неизвестно куда скрылся. Выслали разведку. А на следующий день утром вернулся из Олекминска посланный туда нарочный Н. Потапов, который сообщил, что по Лене прошло много пароходов с красными войсками и что из Якутска в Вилюйск вышел пароход с отрядом. Еще через день из города приехало несколько дружинников с радостной вестью о прибытии туда выручки и о бегстве белых. Радости не было конца.

    Из Якутска на пароходах было отправлено всего три экспедиции: две наиболее крупных поплыли 1 июля: Мизин — на Нелькан и я с 250 чел. — на Вилюйск. Третья экспедиция вышла в Булун. Со мной был и назначенный вместо Климова М. Редников. Задачей ставилось освобождение Вилюйска и ликвидация белоповстанчества в округе. Назначение булунской экспедиции было — захватить группу белых, находящуюся в Булуне, и вывезти в Якутск бывшую там пушнину «Холбоса» (областного кооперативного союза), что и было выполнено.

    В Вилюйск наш пароход прибыл 8 июля. Сотни жителей из ближних улусов приехали в город, чтобы посмотреть пароход и увидать, кого он привез — красных или белых, так как Канин в последние дни уверял всех, что идет пароход с белыми, а оставляя Чондулу, сказал, что поехал их встречать. Вскоре было точно установлено, что Канин окончательно покинул округ и бежал на Лену (а оттуда в Верхоянск). Местные же белобандиты скрылись в тайгу и приняли выжидательное положение. Представляющей опасность для мирной жизни округа оставалась еще южная группа белых во главе с Павловым, для ликвидации которой, оставив 50 человек в Вилюйске, я с остальными выступил на пароходе в Сунтар.

                                               8. ЛИКВИДАЦИЯ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ

    Не доходя километров пяти до Сунтара, мы пристали к берегу и выслали один эскадрон в обход. В Сунтаре мы никого не застали — белые ушли за два часа до нашего прихода.

    Радушно встретило нас все население.

    Здесь меня знали (в 1920 году после свержения колчаковщины в Якутии я из Олекминска доходил с отрядом до Сунтара, где и простоял около 10 дней) и искренне радовались, что приехал знакомый человек.

    По сведениям, полученным здесь от жителей, у Павлова было всего 6 отрядов по 50 человек в каждом и имелся полевой штаб, начальником которого был Лука Крюков и секретарем — Георгий Филиппов.

    Все распоряжения подписывались Павловым не иначе, как «командующий южными антисоветскими отрядами».

    Сам он с главными силами находился около Нюрбы, здесь же остались два отряда: один стоял в Сунтаре и, узнав о нашем приходе от нарочного, посланного Павловым, ушел вверх по реке Вилюю на пристань Попова (в 25 километрах отсюда), а другой вместе с полевым штабом ушел в Тойбохой (40 километров западнее Сунтара).

                                                  В ПОГОНЕ ЗА БАНДОЙ ПАВЛОВА

    Нужно было немедленно действовать, нужно было бить противника по частям, разбить эти два отряда до соединения их с Павловым, но у моего отряда не было лошадей, а на одних седлах, как известно, не поедешь. Сунтарцы, а также живущее в округе население, охотно дали нам своих коней, но их набралось только 30. Ничего не поделаешь — на первое время и то хорошо. 100 человек я отправил на пароходе, а сам двинулся с 30 всадниками. В Сунтаре же я организовал временный улисполком, которому и поручил произвести в ближайших наслегах мобилизацию лошадей для отряда.

    Пристань Попова после небольшой перестрелки была белыми оставлена, но захватить никого не удалось.. Пароход пришлось отпустить обратно, так как он торопился до убыли воды взять в Сунтаре несколько тысяч тонн соли и отплыть в Якутск (километрах в 30 восточнее Сунтара имеются богатые Кемпендяйские соляные источники). А мы решили сегодня же перейти в наступление на Тойбохой.

    Пройти нужно было километров 30. Так как пехота тормозила движение, то решено было выбросить вперед с одной кавалерией, окружить противника, дождаться остальных и тогда повести атаку. Пройдя полдороги, мы наткнулись на заимку, в которой, оказалось, живет русский, бывший ссыльный Зедгенидзе Михаил Васильевич, сообщивший нам, что полчаса тому назад от него уехало пятеро белых. Сам он изъявил желание поехать с нами. Все время двигались мы тайгой и только изредка встречались небольшие луга.

    До Тойбохоя оставалось километров 6. Мы остановились перед большой, окаймленной со всех сторон густым лесом равниной.

    — На опушке вон того синеющего впереди леса, может быть засада, — высказал свои опасения Зедгенидзе.

    Для того чтобы осмотреть подозрительное место, требовалось отправить в объезд разведку, а это задержало бы нас часа на два. Поехали поэтому прямо, а на случай засады взяли между всадниками дистанцию в сто метров, благодаря чему получилась длинная, через всю равнину, вереница конницы, голова которой уже подходила к опасной опушке, а хвост все еще вытягивался из противоположного кустарника. Если смотреть издали на двигающуюся таким образом кавалерию, то кажется, что гораздо больше, чем есть на самом деле. Так случилось и на этот раз. Белые действительно, устроили нам засаду, но, увидя массу кавалерии, растянувшуюся через всю равнину, не приняли боя и отступили (впоследствии из слов захваченных пленных это подтвердилось — они полагали, что на них двигается не менее 200 человек красных). Тойбохой белые оставили также без боя, но здесь мы захватили их главное полевое интендантство — 5000 килограммов свинца, свыше тысячи килограммов пороха, несколько десятков тысяч пистонов, около 60 штук разного образца ружей и большое количество продовольствия.

    Все это было вывезено белыми из кооперативов, куда все и была мною возвращено.

     Высланный для осмотра окрестностей взвод захватил 7 пленных, причем один из них оказался уполномоченным белого штаба по мобилизации лошадей и сбору пожертвований. «Пожертвования» эти собирались таким образом: штаб белых отдавал приказ такому-то наслегу (обществу) выделить для отрядов столько-то продуктов, а уполномоченные, зная зажиточность каждого в своем наслеге гражданина, обкладывали его соответственными налогами; кто же не выполнял, тот подвергался репрессии, как сочувствующий красным.

    Фамилия захваченного уполномоченного была Морской. С ним да и с остальными пленными долго беседовал Зедгенидзе, в результате чего Морской обещал, если мы его отпустим, доставить нам мобилизованных им для Павлова лошадей.

    Все пленные были отпущены.

    К вечеру прибыл с пехотой тов. Иванишко, и отряд заночевал в Тойбохое. Морской сдержал свое слово и на следующий день утром пригнал 50 очень хороших, заседланных лошадей и, уезжая к себе домой, твердо — как он сказал — решил вести агитацию среди населения и белоповстанцев за немедленное прекращение гражданской войны и сдачу белых отрядов.

    Не зная, где находится противник, имея часть людей пешими, я решил вернуться на несколько дней в Сунтар, посадить там весь отряд на коней, установить при помощи разведки местопребывание белых и только тогда приступить к решительным действиям.

                                                    МИРОВОЙ СУДЬЯ МОЛОТКОВ

    Уже перед самым выступлением отряда мы увидали, ехавшего прямо к нам одинокого всадника и решили, что это вернулся Морской или кто-нибудь из отпущенных белобандитов. Но во двор въехал совершенно незнакомый нам человек. Это был высокого роста, сухой, жилистый и крепкий, как дуб, старик. На вид ему можно было дать лет 50, на самом деле, как потом оказалось, ему уже шел седьмой десяток.

    — Здравствуйте, вот я и приехал к красным в гости, — сказал он, слезая с лошади, — а где ваш командир? Мне нужно его видеть.

    Подойдя затем ко мне, старик подал мне руку и отрекомендовался:

    — Мировой судья Хочинского улуса Молотков.

    Гость очень недурно говорил по-русски. Поздоровавшись с ним, я предложил старику чаю. А через несколько минут, расположившись прямо на траве и отхлебывая из кружки горячий чай, этот с энергичным и умным лицом старик крайне заинтересовал нас своей речью.

    — Вчера недалеко отсюда, — говорил он, — мне пришлось разбирать одно дело... Оставалось допросить еще двух свидетелей, как вдруг к нам приехали 20 белых повстанцев и сообщили, что в Тойбохое — красные: «Ну, что ж, — говорю, — пусть себе, ведь и у них есть судьи. Чего им вмешиваться, кого и за что я здесь сужу... Тут все в порядке, дело разбирается по совести... чего нам бояться?» — «Да они вас всех расстреляют, — говорят мне, — вы не знаете, что они сделали в Сунтаре. Бегите, пока не поздно»... Но я остался при своем и твердо решил довести суд до конца, а то потом опять придется ехать 40 километров, живу же далеко, да и собрать всех будет трудно... Белобандиты уехали, я же продолжаю судить... Допросил свидетелей, наконец все закончил, и мы пошли совещаться... Когда же вернулись, то увидели, что юрта пуста — все разбежались... Какая досада — целый день пропал зря!.. Бывшие со мной члены суда тоже уехали, и я остался один, переночевал и утром поехал к вам... Думаю, если и расстреляют старика, так я пожил — хватит... А вы вот чаем угощаете, табаку дали... Говорите, что отпустите, куда хочу, могу ехать... Это хорошо! Вернусь обратно, всем расскажу, как меня красные приняли и что вы никого не расстреливаете... Раз вы отпустили судью, то зачем же убивать простой народ будете?! А теперь скажите, оставаться ли мне судьей или вы другого назначите?..

    — Оставайтесь пока вы, — ответил я, — но только будете вы называться не мировым, а народным судьей, и руководствуйтесь теперь теми законами, которые изданы советской властью.

    — У меня как раз и книга есть о новом судопроизводстве, — ответил Молотков.

    — Тем лучше, — сказал я, — а как только мы ликвидируем белобандитское движение и здесь будет восстановлен улисполком, тогда все дела сдадите ему.

    — Хорошо, — согласился он.

    Затем я вместе с ним написал письмо Павлову, в котором предложил последнему сложить оружие и сдаться, обещая от имени советской власти всем добровольно сдавшимся белым повстанцам полную амнистию. К населению я также написал в нескольких экземплярах воззвание. Все это взял с собой Молотков и обещал письмо лично передать Павлову, а воззвание распространить среди населения. Ответ от Павлова я обещал ждать в Сунтаре в течение пяти дней.

    В Сунтаре, куда мы прибыли с отрядом ночью, уже были заготовлены лошади. Ввиду того, что район действий Павлова имел границей три пункта по реке Вилюю, а именно: Сунтар, Кутана и Нюрба, пришлось в два последние места поставить по 50 сабель, а 100 человек остались со мной. На четвертый день приехал Зедгенидзе и передал мне доставленный ему от Павлова ответ, в котором он писал, что согласен начать переговоры, если будут приняты его некоторые условия, главные из которых были: 1) прекращение с обеих сторон в трехдневный срок всяких военных действий, а также высылки разведок; 2) обязательство со стороны красных не проникать далее 10 километров от места своего расположения; 3) прекращение мобилизации лошадей за указанной чертой; 4) полная неприкосновенность всех лиц, доставляющих пакеты той и другой стороне, и 5) в случае прекращения переговоров предупредить за 24 часа до открытия военных действий.

                                                          ПЕРЕГОВОРЫ С ПАВЛОВЫМ

    С Вилюйском к этому времени удалось установить телеграфную связь. Я вызвал к проводу командующего М. Редникова и передал ему содержание полученного от Павлова письма. После обмена мнениями о создавшемся положении Редников уполномочил меня на ведение дальнейших переговоров, и только в затруднительных случаях я должен был обращаться к нему. Условия Павлова были приняты, а со своей стороны мы поставили условием не разрушать телеграфной линии.

    В Сунтаре около меня объединилась группа граждан (Иноземцев, доктор Потапов, Доценко Г. С, Галиулла Насыров, братья Тимофеевы-Терешкины, А. В. Попов и Перштейн Д. И.), которые принесли большую пользу при ведении дальнейших переговоров.

    В следующем письме Павлов спрашивал, какие и кем даются гарантии в полной амнистии всем белым повстанцам, отказавшимся от дальнейшей борьбы и добровольно сложившим оружие. На этот вопрос я получил от Редникова телеграмму, в которой от имени советской и партийной организации совместно с командующим давалась полная амнистия всем сдавшимся. В тот же день телеграмма эта была отправлена Павлову, который находился с большею частью своих отрядов в районе Вилючан, в 150 километрах северо-западнее Сунтара. В третьем своем письме Павлов писал, что как для него лично, так и для всех командиров и рядовых людей амнистия, обещанная Вилюйском, не может быть достаточной гарантией в будущем, и подтверждения амнистии они будут ждать от Якутска. В этом направлении мне и предлагалось вести дальнейшие переговоры.

    Такая постановка вопроса оттягивала переговоры и ставила нас в затруднительное положение, так как с Якутском до сих пор не было телеграфной связи. Недоверие же белых к амнистии, данной властями Вилюйского округа, объяснялось тем, что на совести белых было много невинных жертв. В одном Вилюйском округе белобандитами убито было около 200 человек мирного населения и совработников. В Сунтарской и Хочинскон волостях отрядами Павлова убито было 70 человек. Самыми кровожадными были белобандиты Лука Крюков и учитель Филиппов: первый — начполевого штаба белых, второй — его секретарь.

    В своем ответе Павлову я указал на отсутствие телеграфной связи с Якутском и подчеркнул, что Вилюйск в данном случае действует, руководствуясь ранее полученными от Якутска директивами и что амнистия применена и в Якутске и строго проводится в жизнь центром.

    — Знайте, — закончил я, — что Советская власть ликвидирует в Якутской автономии антисоветское восстание, а не его участников.

    Кроме этого письма, чтобы склонить Павлова к сдаче, к нему, по собственному их желанию, уехали Иноземцев. Галиулла Насыров и два брата Тимофеевы-Терешкины. На следующий день рано утром ко мне зашел и гр. Перштейн Давид Исаевич. Это был хитрый и остроумный старик и притом отъявленный картежник. Жил он в Хочинском улусе давно, здесь и состарился. На 200-300 километров кругом знал он наперечет каждого и среди населения пользовался своеобразным авторитетом. Повезло ему сегодня в игре — он дарил бедноте корову, лошадь, давал деньги. Проигрался Давид — значит, идет пешком и на чем свет стоит ругает тех, кто выдумал карты. Чаще всего он ругался и жил бедно. Так вот и этот игрок пришел проситься у меня отпустить его к белым.

    — Пусть, не послушаются все, но я уверен, что часть, хотя бы 20-30 человек, сумею уговорить.

    Доценко, который знал Перштейна, подтвердил это.

    — Меня все они знают, — найдите вы такого якута, с которым я не играл бы в карты... Дай бог мне так здоровья, как я по трое суток дулся с Павловым, Крюковым и тем же Филипповым в штосе и «двадцать одно»... Неужели они меня расстреляют, и только за то, что я стараюсь спасти их головы? — волновался Давид Исаевич.

    В стан белобандитов уехал и этот «агитатор», а я, подумал о том, что когда тушат пожар, то в качестве воды не разбираются... Как выяснилось потом, своим «налетом» Перштейн причинил немало хлопот штабу Павлова; старика хотели даже арестовать, но этого не допустили рядовые белобандиты, часть которых уже успела перекинуться с Давидом в картишки. После его отъезда человек 40 действительно откололись от Павлова и решили вести сепаратные переговоры с красными.

    Как только с Павловым было заключено перемирие, я отправил один взвод с надсмотрщиком для исправления телеграфной линии между отделениями Сунтар - Нюя (Нюя на реке Лене — расстояние 200 километров). Спустя дня два после отъезда нарочного к Павлову я имел в своем распоряжении провод из Нюи, чем немедленно воспользовался и о создавшемся положении донес телеграммой в штаб 5-й армии (г. Иркутск). А дней через 6 вернулись все ездившие к Павлову и привезли от него письмо, в котором мне предлагалось уполномочить для переговоров одного из моих командиров, со стороны же белых уполномочивался командир отряда Григорий Николаевич Попов. Местом встречи была указана заимка гр. Зедгенидзе в 35 километрах от Сунтара.

    В тот же день я с одним красноармейцем (Куличкин Олимпий, хорошо знающий якутский язык), Григорий Доценко и Аркадий Попов (коммунист) выехали для переговоров и часов в 11 вечера прибыли на заимку, где во дворе уже стояли на привязи 4 верховых лошади. Войдя в дом и поздоровавшись со вставшими из-за стола при нашем входе белобандитами, мы первым делом расселись по приглашению хозяина вокруг кипящего самовара, выпили по чашке-другой горячего чаю, потом все — и белые и красные — как по уговору, полезли в карман за табаком. Курили, плевали прямо на пол и опять курили и после последней затяжки, как бы выкурив «трубку мира», приступили к переговорам.

    Командир белого отряда довольно сносно говорил по-русски (мать у него была якутка, а отец ссыльный кавказец). Из беседы становилось очевидным, что белые боятся сложить оружие и не верят, что вилюйские власти имеют право простить им все совершенные ими не в боевой обстановке убийства. Здесь решался, по-видимому, чисто шкурный вопрос. Григорий Попов сообщил мне, что ему поручено передать о согласии всех отрядов разойтись по домам, но только с оружием в руках. Мотивировалось это требование тем, что якобы у каждого имеются личные враги, которые, пользуясь тем, что у нас-де нет оружия, будут убивать нас из-за угла. Согласиться на эти условия я, конечно, не мог и настаивал на сдаче оружия. Попов около часу беседовал с Доценко, после чего заявил мне:

    — Вернувшись в штаб, я передам ваше условие... Примут ли его все, я не знаю, но я лично со своим отрядом сложу оружие.

    Наутро мы разъехались, одни — на восток, другие— на запад. Отъехав метров 200 от дома, Доценко сообщил мне, что Попов приехал в заимку с отрядом, сам и с тремя бойцами пошел в дом, а остальных послал в засаду, так как боялся, что мы приедем целым отрядом.

                                                                             ПОБЕДА

    К обеду мы прибыли в Сунтар, где с большой радостью прочитали полученную от штаба 5-й армии телеграмму об амнистии всех добровольно сдавшихся белых. Телеграмму эту сразу же отправили Павлову, а через 3 дня, т. е. 20 августа, от последнего получено было письмо, в котором он согласился сдать оружие и просил прислать 22 августа в Тойбохой приемщиков, в качестве которых выехал я с одним эскадроном.

    Все оружие привез и сдал командир отряда Еремей Игнатьич Попов. С ним приехало человек 100 белобандитов. Всего было принято: около 300 ружей, в большинстве берданы и дробовики, штук 20 винчестеров и столько же трехлинеек, десятка два гранат, свыше 150 килограммов пороха и килограммов 400 свинца. Тут же мне передали заявление от имени всех белоповстанцев, подписанное Павловым и остальными командирами, в котором все искренне раскаивались в своем выступлении против Советской власти и обращались ко всем остальным белым солдатам, где бы они ни находились, с предложением сложить оружие. Кроме того, Павлов и все командиры просили Реввоенсовет Сибирского округа амнистировать их персонально, так как в первой телеграмме об этом не указывалось и их брало сомнение, что, может быть амнистия распространяется только на рядовых белых солдат. По возвращении в Сунтар я передал это заявление по телеграфу в Реввоенсовет, а сам с двумя бойцами, оставив на своем месте командира эскадрона Иванишко, выехал в Вилюйск с докладом Редникову. Через несколько дней я получил приказание оставить в Вилюйске один взвод, с остальным же отрядом выступить в Олекминск, демобилизовать там всех людей, после чего отбыть в Иркутск вместе с демобилизованными.

    За день до выступления отряда прибыли в Сунтар «проводить нас почти все бывшие командиры белых отрядов, кроме Павлова (он так и не вылез из тайги, уехал к себе на родину километров за 400 от Сунтара), и человек 100 рядовых белобандитов. В это время принесли телеграмму из Иркутска, которую я прочитал собравшимся.

                                                                           ПРИКАЗ

                                         войскам Восточно-Сибирского военного округа

                                                                     8 сентября 1921 г

                                                                  № 1637 — г. Иркутск

                                                                               § 1

    22 августа с. г. повстанцы (читай — белобандиты. Ред.) Вилюйского района Якутской области, сложив оружие, обратились к Реввоенсовету округа с ходатайством амнистировать вождей. Реввоенсовет, принимая во внимание добровольную сдачу с оружием в руках и искреннее раскаяние повстанцев (белобандитов. — Ред.), выразившееся в обращении с призывом ко всем повстанческим (белобандитским. — Ред.) отрядам области сложить оружие и сдаться, постановил амнистировать и даровать права на мирную жизнь следующим руководителям повстанческого (белобандитского. — Ред.) движения в Вилюйском районе: 1) командующему отрядами Павлову Петру Трофимовичу, 2) начальнику полевого штаба отрядов Крюкову Луке Григорьевичу, 3) секретарю штаба Филиппову Георгию Тимофеевичу, 4) командиру отряда Попову Григорию Николаевичу, 5) командиру отряда Попову Еремею Игнатьевичу, 6) командиру отряда Анисимову Егору, 7) командиру отряда Филиппову, 8) командиру отряда Вирскому Амерзану, 9) командиру отряда Самсонову Никандру.

                                                                                 §2

    Настоящее постановление Реввоенсовета командам войск Якутской немедленно привести в распространение среди местного населения: Врид. комвойск ВСВО Чайковский. Член РВС Мулин. Нач. штаба Любимов. (Газета «Автономная Якутия», от 18 IХ-1922 г. № 36— И. С.)

    Дружным общим «ура» была встречена прочитанная телеграмма. День выступления отряда в Олекминск выдался, неудачный. Начавшийся еще с вечера дождик так и не переставал. Только к обеду удалось перебросить вплавь всех лошадей на ту сторону р. Вилюя. Для людей были заготовлены лодки, и мы собирались уже начать переправу, как, несмотря на плохую погоду, все население Сунтара, не разъехавшиеся еще белые и вновь организованный улисполком пришли провожать нас. Устроили короткий митинг, после которого ко мне подошел Григорий Николаевич Попов и от имени всех бывших белоповстанцев вручил подарок — тужурку на лисьем меху, — и, целуя меня, сказал: «Перед лицом якутского трудового народа и нашей автономии мы дали клятву, что наши ружья никогда больше не будут стрелять в грудь Красной Армии, а по первому зову мы все станем, на защиту Советской власти!».

    Начали прощаться. Еще более нахмурилось затянутое осенними тучами небо. Ржали на той стороне нетерпеливые кони. Грустно улыбалась нам одетая в свой сезонный зелено-золотистый наряд тайга. Когда мы уже на другом берегу сели на лошадей и тронулись в путь, к кричащей «ура» толпе присоединились и махали нам шапками три всадника — это были опоздавшие тт. Морской, Зедгенидзе и Молотков.

    Несмотря на грязь и ежедневные дожди 400 километров, отделявшие нас от Олекминска, мы проехали как-то легко и незаметно. Олекминцы встретили нас так же радушно, как и в первый раз зимой, и мы взаимно поздравляли друг друга с победой красного оружия. В несколько дней отряд был демобилизован, и почти все уехали в Иркутск, вместе с прошедшим туда 226-м полком и отрядом Савицкого. Только человек 70 пожелали остаться, еще на год в этом крае и ждали парохода в Якутск

                                                           НОВАЯ ОПАСНОСТЬ

    Я должен был отправиться в Иркутск на идущем снизу почтовом пароходе и был уже готов к отъезду, но неожиданно получил приказание от начштаба Козлова выехать вместе с оставшимися красноармейцами и командирами в Якутск, так как подтверждались слухи о том, что 8 сентября в порт Аян высадился генерал Пепеляев с белогвардейской частью, и возможно, что нам предстоит новая борьба с вторгнувшейся в Якутию контрреволюцией. По советской и партийной линиям была получена директива провести агиткампанию и информировать население о грозящей молодой автономной республике опасности. Как и следовало ожидать, трудящиеся Олекминского округа встретили это известие единодушным протестом и твердой решимостью дать отпор врагам. Навстречу Пепеляеву летели грозные предостережения и проклятья...

                                                                        * * *

     ...Вечные, не смываемые никакой бурей и грозами кровавые следы оставил за собой Коробейников. Его путь контрреволюции от начала до конца устлан трупами трудящихся. 538—это число невинных, жестоко замученных жертв, вырванных рукой в белой перчатке из среды мирного населения... Мы не будем считать павших в боях, а их погибло не меньше.

    Улетели черные вороны, не пришлось им выклевать глаза у свободного народа, а на смену им уже явились другие хищники. На истерзанную Якутию подготовлял новый поход из порта Аяна «харбинский Наполеон без сюртука и треуголки» — генерал Пепеляев.

    Якутский народ стоял перед лицом новой борьбы и новых кровавых жертв, и он к ним был готов. Еще сидя на берегу Охотского моря, в ответ на свое бряцание оружием, Пепеляев получил через тайгу и горы твердый и единодушный ответ рабочих и крестьян:

    «Генералы могут брать крепости и города, но взять свободного советского гражданина — никогда!».

                                                                         -------   

                                                               ПРИМЕЧАНИЯ

    1. Совещание ответственных партийных, советских и военных работников Сибири, о котором здесь идет речь, происходило на станции Урульга близ Читы. На нем было решено в целях сохранения сил и выжидания лучшего времени прекратить вооруженную борьбу на открытых фронтах, перейти в подполье и к партизанским методам борьбы.

    Большая группа военных работников во главе с С. Лазо перешла через линию фронта на Дальний Восток и возглавила борьбу приамурских партизан. Н. Л. Каландарашвили со своим отрядом с боями прорвался на запад и через Монголию и Саянские горы прибыл в Восточную Сибирь, где стал одним из видных вожаков партизанского движения. Многие центросибирцы разными путями, в одиночку и мелкими группами, перебрались в Западную Сибирь для участия под руководством подпольной партийной организации большевиков во всенародной борьбе трудящихся Сибири с интервентами и белогвардейцами. Туда же стремилась группа Н. Н. Яковлева, избравшая путь на запад через Якутскую область. Значительная часть защитников Советской Сибири осталась в Забайкалье и, отсидевшая некоторое время в деревнях и устроенных в тайге лесных коммунах, снова развернула партизанскую борьбу с интервентами и белогвардейцами — 6.

    2. М. В. Фрунзе был командующим Восточным фронтом. В тексте книги вместо него ошибочно стояла другая фамилия — 6.

    3. А. С. Рыдзинский командовал сводным экспедиционным отрядом Красной Армии в составе двух отрядов — одного из Иркутска, под его командованием, и второго из Бодайбо. Отрядом бодайбинских рабочих командовал Стоянович А. Б.; Лесневский Е. А. командовал одним из подразделений иркутского отряда и был ближайшим помощником Рыдзинского — 7.

    4. Лось Феликс создал небольшую партизанскую группу из рабочих верхне-тимптонских приисков и вместе с ней был схвачен и расстрелян в конце 1918 г., прибывшим туда отрядом японских интервентов — 8.

    5. Правый эсер Б. Геллерт был не меньшим палачом, чем И. Захаренко. В 1918 г. он был одним из свирепейших душителей Советской власти в Якутии. В период колчаковщины из-за шкурных и демагогических целей он «полевел» и даже участвовал в свержении власти колчаковцев в Якутске. В начале 1920 г. авантюрист Б. Геллерт был разоблачен и уничтожен за попытку совершить антисоветский переворот — 19.

    6. Ликвидация колчаковщины и восстановление Советской власти в Якутии произошло в результате вооруженного восстания рабочих и солдат г. Якутска под руководством подпольной организации коммунистов-большевиков — 20.

    7. Восстанием гарнизона руководил солдат-фронтовик П. Романченко, который и был назначен 5 января 1920 г. командующим красноармейским отрядом Якутской области — 24.

    8. Василий Николаевич Сосунов, бывший комиссар охотской радиостанции, ныне крупный специалист по радиосвязи, лауреат Сталинской премии. В последнее время заведует радиотехнической кафедрой Ленинградской военной академии связи — 27.

    9. Отступление охотского партизанского отряда в Якутск было вызвано критическими обстоятельствами. Сплотившиеся вокруг банды И. Яныгина, контрреволюционеры разных мастей угрожали расправиться над партизанами и советскими работниками Японцы оккупировали Сахалин и намечали высадку десанта на Охотское побережье. Известный партизан — анархист Тряпиции. из Николаевска на Амуре, своими приказами по радио сеял панику и тревогу.

    Главные опасения охотских партизан оправдались: сразу же после их ухода на берег высадился японский десант в 500 человек, якобы для защиты своих граждан, который разрушил радиостанцию, разграбил казенные учреждения и вывез на двух кунгасах к крейсеру, стоявшему на рейде, награбленное имущество, а затем скрылся в море — 27.

    10. Банда Яныгина была организована не после ухода партизан, а раньше, в марте-апреле 1920 г. — 27.

    11. Антип Васильевич Ситников прибыл в Охотск летом 1920 г. (после отхода партизан) по командировке Дальбюро ЦК РКП(б). Он воссоздал коммунистическую партийную ячейку, а затем стал председателем Охотского райкома РКП(б), возглавившего борьбу рабочего класса и всех трудящихся на побережье Охотского моря с контрреволюцией, и погиб в бою с бандой Яныгина-Сентяпова 26 июня 1921 г. —27.

    12 По договору РСФСР с Дальне-Восточной (буферной) республикой, утвержденному Учредительным съездом ДВР 22 марта 1922 г., Камчатская область вместе с Охотским уездом переходила до ведения ДВР к Советской России. В связи с этим правительство ДВР предложило уполномоченному Земского правительства Приморской области в г. Охотске Сентяпову (он также объявил себя самозванно представителем ДВР) передать управление Охотским уездом властям РСФСР. Подстрекаемый из Владивостока белогвардейцами и интервентами агентом которых он был, Сентяпов отказался передать власть Охотскому ревкому и, объединившись со всеми контрреволюционными силами побережья, объявил борьбу Советской власти —28.

    13. Гражданская война в Якутии, как результат наивысшего обострения классовой борьбы, была вызвана прежде всего стремлением свергнутых эксплуататоров уничтожить Советскую власть и вернуть свое господство над рабочими и крестьянами Якутии. При объяснении причин ее возникновения И. Строд не ставит на первый план классовую борьбу, как основную. Он перечисляет лишь те экономические, политические и тактические затруднения, которые были использованы классовым врагом для борьбы с Советской властью — 29.

    14. Утверждение автора о «неправильной национальной политике» является неточным. Под этим он по-видимому понимает имевшие место в ходе подготовки образования ЯАССР трудности, которые были преодолены Якутской областной парторганизацией под руководством ЦК РКП (б) — 29.

    15. На этом совещании, кроме указанных лиц, присутствовали видные якутские буржуазные националисты Д. Т. Борисов (главный подрядчик Губпродкома по сооружению зимней дороги Амга - Аян) и П. Д. Яковлев (уполномоченный «Холбоса» по переброске грузов из Аяна в Нелькан). Были также местные купцы Филиппов и Волков, державшие как и Галибаров в кабальной зависимости всех охотников и оленеводов окружающей тайги — тунгусов и якутов. Эти контрреволюционеры решительно поддержали мятеж и всей своей властью и «авторитетом» склонили закабаленных ими людей стать под ружье. В этом состояла одна из главных причин быстрого успеха антисоветской авантюры — 31.

    16. Речь идет об одной роте 7 сибирского сводного отряда особого назначения, переброшенной из Бодайбо. Сам же 7 сибирский сводный отряд (под командой Савицкого) прибыл из Иркутска в Якутск лишь в июне 1922 г. — 32

    17. Пыжьянов был отстранен еще на пути из Охотска в Якутск. Стрелов и красноармеец Расторгуев были зверски убиты белобандитской засадой на станке Мельжегейская (между р. Таттой и Амгой). — 33.

    18. Речь идет о группе Белянкина В. А., состоявшей из пяти бойцов ЧОН и трех партизан Намского партизанского отряда, погибшая при выполнении задания по эвакуации запаса динамита из Эндыбальского свинцового рудника А. Семенова. — 33.

    19. Отход красноармейского отряда из Петропавловска в Амгу происходил без стычки с противником. Здесь по-видимому имеется ввиду Кюпский бой на р. Алдан, который произошел раньше, т. е. 24 октября 1921 г. — 34.

    20. Иннокентий Паисиевич Михайлов выехал из осажденной Амги вместе с А. Чуриным и С. Васильевым 2 февраля и 6 февраля 1921 г. пробился с пакетом в Якутск, потеряв в пути убитыми обоих товарищей. Он был первым якутом, награжденным орденом Красного Знамени. Позднее стал видным советским работником. Занимал пост заместителя председателя Якутского ЦИК, умер в 1927 г. — 37.

    21. Временное Якутское областное управление (ВЯОНУ) — буржуазно-националистическое правительство, ставившее целью отторжение Якутской области от Советской России, действуя в контакте с белогвардейцами и интервентами на Дальнем Востоке. В составе ВЯОНУ были махровые реакционеры и националисты: кадет Г. С. Ефимов, А. А. Новгородов, А. П. Говоров, И. Ф. Афанасьев, М. Д. Азаров, М. М. Сивцев, М. П. Слепцов-Оторов и др., которые и определяли политические лозунги Коробейникова. — 37.

    22. Усадьба кулака С. Егорова в 1-м Хаптагайском наслеге Восточно-Кангаласской волости. — 62.

    23. Под неправильной военно-политической линией Строд подразумевает ошибочную тактику борьбы с контрреволюционным движением, проводившуюся в ее начальной стадии органами ЧК и военным командованием. Они, не разобравшись в политическом и классовом характере начавшегося антисоветского движения, механически перенесли в Якутию методы борьбы с уголовным бандитизмом в центральных областях. Впоследствии Якутская областная партийная организация вместе с военным командованием разобралась в ошибках, дала правильную политическую оценку характера и движущих сил вооруженного контрреволюционного выступления и в соответствии с этой оценкой выработала новую военно-тактическую линию борьбы с ним, увенчавшуюся полной и бескровной ликвидацией белобандитского движения — 93.

    24. Нельзя согласиться с автором, что одной из главных причин белобандитизма в Вилюйском округе была «суровая политика» чекистов. Имевшие место единичные случаи нарушения революционной законности, жертвою которой стали не больше трех-четырех человек, были допущены провокаторами из враждебного лагеря. Белобандиты использовали эти случаи для оправдания своих неслыханных зверств и жестоких расправ с коммунистами, ревкомовцами и всеми сочувствующими Советской власти. Всего от рук белобандитов в Вилюйском уезде погибло до 250 человек — 93.

    25. Кардашевский Руф Иванович, член Вилюйского Совдепа в 1918 г., ревкомовец в 1920-1922 годах, организатор Верхне-Вилюйского партизанского отряда, влившегося в мае 1922 года в красноармейский отряд Пястолова. Верхне-Вилюйские партизаны весною 1922 г. вели ряд удачных операций в сторону Нюрбы и г. Вилюйска, отвлекая на себя отряды белобандитов от осажденного г. Вилюйска. Позднее Р. И. Кардашевский занимал ряд ответственных военных и советских должностей, неоднократно избирался членом ЯЦИК, был председателем Колхозбанка в г. Якутске, работал в представительстве ЦИК ЯАССР в Москве. Умер в 1942 году.

    Кроме Верхне-Вилюйска партизанские отряды были созданы в селениях Нюрба, Кутана и Сунтар. Большую роль в организации этих отрядов сыграл старый советский работник, один из первых коммунистов Вилюйского уезда якут Петр Иванович Михалев. Впоследствии ен окончил Свердловский университет в Москве и стал одним из видных хозяйственных, советских, партийных работников ЯЛССР. Умер тов. Михалев от туберкулеза легких в 1934 году. (См, примечание № 27.) — 93.

    26. Бегство кобяйцев было вызвано прибытием туда белой банды Конона Никифорова. Весь путь его банды от Кобяйцев до села Нюрбы и обратно отмечен кровавыми злодеяниями: им загублено до 80-ти советских активистов, подвергнуты пыткам сотни мирных жителей. Главарь банды Никифоров был убит в июле 1922 года в Кобяйцах своими же соучастниками при дележе «добычи».

    27. Январий Кириллов, член РКП(б). После того как белобандитами было занято низовье р. Вилюя, он был командирован уездным бюро РКП(б) и командующим вооруженными силами уезда в верховья р. Вилюя для объединения имевшихся там мелких партизанских отрядов в одну боевую единицу. Кириллов создал под своей командой сводный отряд из партизан Верхне-Вилюйска, Нюрбы, Кутана и Сунтара. Начальником штаба сводотряда стал П. Михалев. Отряд Кириллова в мае 1922 г. влился в состав, прибывшего из Олекминска, красноармейского отряда Пястолова. который вел успешные боевые действия против белобандитов, маневрируя между Сунтаром и Верхне-Вилюйском. — 94

    28. Турунтаев Б. Я. член РКП(б), татарин крестьянин из Акмолинской области, с 1919 года красноармеец 5 армии, прибыл в Якутск в сентябре 1920 года в составе пропотряда. Работал сотрудником Губчека и осенью 1921 года был командирован на чекистскую работу в г. Вилюйск. Во время поездки с разведывательными целями из Вилюйска в сторону г. Якутска в марте 1922 года тов. Турунтаев был убит на станке Арылаах местными белобандитами — 95.

    29. Бровин-Оегостуров Г. И. р. в 1897 г., якут из Абагинской волости Олекминского уезда, один из активных участников борьбы с колчаковщиной в Якутии и Сибири. Бровин был председателем ревкома и секретарем бюро РКП(б) Олекминского уезда, работал в Якутском губбюро РКП(б), а с осени 1921 года находился на посту секретаря Вилюйского уездного бюро РКП(б). Организуя, сплачивая трудящихся Вилюйского округа на борьбу с контрреволюционными бандами, т. Бровин погиб 8 апреля 1922 года от бандитской пули в Мастахском улусе — 95.

    30. Активными членами штаба были А. Г. Габышев, член исполкома уездного совета и уполномоченный Губчека по Вилюйскому уезду (назначен вместо отстраненного от этой должности Корякина) и В. С. Синеглазова, назначенная секретарем Вилюйского уездного бюро РКП(б) вместо погибшего Бровина. Эти товарищи вместе С. А. Климовым были организаторами героической обороны, г. Вилюйска, длившейся два с половиной месяца — 96.

    31. Речь идет о гибели отряда вилюйских комсомольцев под командой В. Шатаева в местности Хохочой, в ночь на 18 апреля 1922 года. Из двадцати человек попавших в засаду прорвались лишь двое, остальные или убиты наповал или ранеными попались в плен и были насмерть замучены белобандитами — 96.

                                                                   ПРИЛОЖЕНИЕ

    /Иван Строд.  В тайге. Москва-Ленинград. 1931. 174 с./