ЎЎЎ 4. Салямата Гомля. Бадач якуцкага народу Ізмаіл Гамаў. Ч. 4. Очерки далекой Сибири. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                      ОЧЕРКИ ДАЛЕКОЙ СИБИРИ

    С проложением великого Сибирского железнодорожного пути интерес к обширным странам Сибири возрос в значительной степени, как в среде людей науки, так и среде каждого сколько-нибудь интересующегося малоисследованной страной, каковою в особенности представляется далекая Сибирь.

    Помещенные мною разновременно и в различных периодических изданиях статьи и заметки о Приленском крае [В «Русской Мысли», «Наблюдателе», «Русских Ведомостях», «Московск. Телеграфе, «России», «Промышленной летописи», «Технике», «Русской Жизни» и др. изданиях] привели меня к мысли собрать и напечатать их в отдельном издании, где разрозненные сведения в совокупном и цельном изложении могут принести большую пользу и большой интерес для читателей.

    В наши очерки вошли также сообщения, прочитанные мною в Московском Императорском Обществе Любителей Естествознания, Антропологии и Этнографии, кроме якутских былин, представляющих слишком однообразный и специальный материал инородческого эпоса.

                                                                                I.

                                                             Страна холода и золота

    Перенесемся с тобою, читатель, мысленно на отдаленнейшие окраины восточной Сибири в страну холода и золота, на берега великой и безлюдной Лены, где изредка печально приютится деревушка-пигмей с какими-нибудь тремя — четырьмя дворами. Сиротливо глядят эти заброшенные, Богом забытые, поселения у подножия гористых берегов Лены и, словно боясь кого-то, прячутся, теряясь среди густого, беспредельного леса-тайги. А кругом величавая дикость давит и царит повсюду, куда только может проникнуть взор и словно говорит вам: «не скоро, алчный человек, покоришь ты наши владения! Долго, очень долго будем мы царить здесь стихийною властью и распоряжаться, как велит нам природа!»

    В такую то девственную глушь перекочуем мысленно, читатель, в тот загадочный Приленский край, где еще не окончился ледяной период земной коры, где на неведомую глубину земля находится в вечном промерзлом состоянии и, оттаивая летом, под живительными лучами солнца много на аршин, позволяет покрывать поверхность этого края, равного по величине Европейской России, беспредельным океаном леса, мха и обильной сочной травой. Среди такой природы находятся неисчерпаемые богатства пушного зверя, а в недрах мерзлой коры — залежи золота, серебра, железных руд и драгоценных камней...

    Весь этот Приленский край пересекает на протяжении 3000 верст великая река Лена с ее громадными притоками, при чем один Алдан равняется по величине Волге.

    Начинаясь у прибайкальских гор, в 150 в. от Иркутска, Лена почти до самого Якутска течет, стесненная природным коридором, причем стены ее образуют роскошные горы, покрытые девственным бесконечным лесом, исключительно хвойным, изредка разнообразясь веселыми березовыми полосами. Сжатая с обоих сторон, как исполинская невольница, Лена извивается хитрыми изворотами и, как бы в отместку, изгрызла свои гористые берега самым безжалостным образом; перед нашими глазами открываются грандиозные утесы и скалы, вертикально возвышающиеся из ее зеркальных вод, с хитро прицепившимися на вершинах их соснами, с наклоненными над бездною стволами, как будто думающими грустную сибирскую думу...

    Путешественника, в первый раз попавшего на Лену, как то странно поражает ее извилистое ущелье, на дне которого протекает мало известная река, пропадающая в не менее загадочном устье и, наконец, впадающая в еще более таинственный Ледовитый океан. Глаз путешественника, не встречая по Лене раздольных ровных берегов, к которым он привык в родных русских реках, скоро утомляется и чувствует какое-то давящее впечатление, похожее на впечатление заключенного в тюремные стены.

    Может быть, поэтому и русский поселенец, сравнивая раздолье берегов в своей потерянной родины, употребляет присловье для этой реки, действительно характерно рисующее общий вид верховых берегов. Лены: «ну, что это за река? Справа — гора, слева — гора, внизу — вода, а вверху дыра».

    По мере приближения Лены к северу, гористые берега ее раздвигаются все шире и шире, давая более простора реке и взору, и образуя на протяжении своего течения множество островов, заливаемых и незаливаемых весенними водами; острова эти часто представляют роскошные пастбища и покосы для местных крестьян и инородцев. Далее по течению, ниже Якутска, берега реки Лены медленно переходят в тундристые равнины и, наконец, к устью ее приставляют бесконечную тундру, изредка посещаемую кочующим тунгусом, изобилующую в летнее время мириадами мошек и комаров, которых в тайге чуть ли не больше, чем в тундре. Какое множество этих назойливых насекомых и как мучительно их нападение — это видно из устной литературы якутов (сказок), где богатырь, преодолевая самые страшные препятствия на пути к отысканию своей похищенной жены, приходит в ужас при последнем препятствии: нападении мошек и комаров. Олень (северный) летом забивается в глубь тайги, залезая по шею в болото, и только таким способом до некоторой  степени спасается от нападения этих убийственных насекомых.

    Инородцы и крестьяне, отправляясь в тайгу, надевают на лицо и шею сетки из волоса, а на руки — рукавицы; в таком убранстве они не боятся невыносимого нападения мошек и комаров, тучами реющих в воздухе.

    В географическом отношении Приленский край представляет громадное плоскогорье и имеет вид параллелограмма или, вернее, трапеции, изрезанной по всем направлениям отрогами гор Яблонового хребта и, как сказано, чрезвычайно богатого в минеральном отношении — в особенности золотом.

    Общий характер Приленского плоскогорья носит на себе явный отпечаток вулканического происхождения, что наглядно доказывают потухшие вулканы, называемые местными жителями «сопками». Сопки имеют форму усеченного конуса, на вершине которого имеется воронкообразное углубление. Часто такие сопки имеют очень правильную коническую форму, на подобие сахарной головы с отрубленной верхушкой. Происходящие иногда землетрясения, особенно заметные в Верхоленском и Киренском округах, еще более убеждают, что вулканическая сила продолжает свою гигантскую работу в Приленском крае, изрезав причудливо по всем направлениям весь край горными хребтами, которые на географической карте представляются каждому в виде громадной альпийской страны, испещренной вдоль и поперек отрогами главного хребта — Яблонова.

    Нельзя не сказать здесь несколько слов о климате Приленского края.

    Преобладающая сухость воздуха зимою не дает выпадать глубокому снегу, а если его выпадает в иную зиму на аршин в глубину, то это считается весьма редким явлением. Обыкновенно на открытых местах, не покрытых лесом, земля бывает покрыта снегом едва на четверть, а то и менее. Такие неглубокие снега, как известно, облегчают скверному оленю и даже инородческому скоту круглый год быть на подножном корме. Конечно, рогатый скот и лошадей подкармливают заготовленным на зиму сеном, но в очень незначительном количестве. В весьма редкие зимы, когда выпадают глубокие снега, всегда бывает падеж оленей от бескормицы, так как олень не в состоянии из-под глубокого снега достать себе пищу, так называемый олений мох, который они очень любят. Падеж домашнего скота тоже бывает во время глубоких снегов, но в очень незначительных размерах, так как домашнему скоту есть запас сена, хотя и в незначительном количестве; но инородческий скот очень вынослив и может существовать зимою почти без сена, на одном подножном корме. Что касается температуры лета и зимы, то относительно этого замечается общий характер устойчивости температур (средних), а также и погоды, т. е. не имеется быстрых изменений. Средняя температура лета и зимы изменяется медленно и постепенно. Мы не говорим здесь об изменении температуры в продолжении суток, так как в этом отношении замечается значительный и резкий контраст температур перед восходом солнца и около 31/2 часов после полудня.

    Самая низкая температура была замечена в Якутской области во время экспедиции г. Маака в верховьях реки Оленека и доходила до 71°Ц [См. журнал Сибир. отд. географ, общ.]. Суточное колебание температуры замечается в резкой степени и летом. Часто в начале июля днем жары доходят до 20° и более (в г. Олекминске), но перед восходом солнца температура иногда понижается до 0°. Такое значительное колебание температур происходить от быстрого лучеиспускания и всегда бывает только при ясном небе.

    Некоторые из местных старожил уверяли нас, что в марте, перед восходом солнца, морозы бывают январские, т. е. не менее 40°, а после полудня снег тает. Вскрытие реки Лены под Олекминском и очищение ее от льда приблизительно происходить между числами 10 и 15 мая. Самое раннее очищение ото льда бывает иногда 2 мая и позднее 20 мая. В верховьях Лены очищение ото льда бывает немного раньше: от местечка Качуг и до Верхоленска Лена почти всегда бывает свободна ото льда в последних числах апреля, хотя случается и раньше, а иногда и позже. В тайге гористого Приленского плоскогорья весьма часто встречаюсь по падям громадные глыбы ледяных масс, покрытых снегом, который не тает там даже среди лета, что и позволило сохраняться целые тысячелетия мамонтовым костям, не в окаменелом, а в свежем виде (в Багаянтайском улусе преимущественно), по берегам озер, а иногда и рек. Этим же вечным льдом объясняется периодическое убывание и прибывание вод Лены и ее притоков. Стесненный с обеих сторон гористым утесистым берегом, воды реки Лены и ее притоков (Олекма, Алдан, Витим и др.) весьма чувствительны к самомалейшему повышению или понижению воды в их руслах, причем повышение и понижение уровня всегда совпадают с выпадением дождя или жарами, которые растворяют часть вечных снегов в тайге и повышают часто уровень воды в р. Лене на довольно значительную высоту. Нами было замечено, что по прибыванию и убыванию воды можно было догадываться о скором наступлении дождей или засухи. Вероятно барометрические и гигрометрические наблюдения соответственно убыли и прибыли вод р. Лены докажут более убедительно возможность предсказывать по повышенно и понижению уровня р. Лены выпадение дождей или сухое время, в особенности же в связи с другими метеорологическими наблюдениями. Самый высокий уровень воды бывает, разумеется, в полную весеннюю воду, хотя такой же высоты достигает так называемая «коренная» вода, совпадающая всегда с июньскими жарами и грозами.

    Словом, в заключение о климате Приленского края вообще и Якутской области в особенности можно сказать, что сухость воздуха (несмотря даже на океан лесов), вечная мерзлота земли [Земля в Якутской области, редко оттаивает более 1-го арш. в глубину. Вечная же мерзлота простирается в глубину на неведомое пространство. Самые глубокие шахты, в 75 саж., находили землю мерзлою], неглубокие снега, наконец, вечные нетающие глыбы льдов и снегов в глуши тайги, — все это вместе взятое (мы не говорим здесь о географическом положении края) сделало климат Приленского края слишком суровым даже для привычного русского человека.

                                                                                 II.

                                             Неисчерпаемые минеральные богатства

    Приленский край, обнимающий собою Якутскую область и два округа Иркутской губернии — Верхоленский и Киренский, почти неизвестен нашим горным  специалистам в отношении ископаемых богатств. Экспедиции, производившиеся изредка со времен Екатерины до нашего времени, имели в виду часто совершенно иные цели, как напр. экспедиции Миддендорфа, Врангеля и Маака. К тому же, если читатель вспомнит, что какой-нибудь Олекминский округ Якут. обл. по пространству своему равняется Австрийской империи, то для ученой разведки прийти такое пространство по одному направлению почти совершенно недостаточно, и можно с уверенностью сказать, что Приленский край есть «terra incerta et incognita» и ждет своих Колумбов, чтобы поразить их неисчерпаемыми сокровищами ископаемого царства.

    В самом деле, на огромном пространстве Приленского плоскогорья разбросано по истине изумительное разнообразие и обилие сокровищ горного промысла. Весь Яблоновый хребет с бесчисленными отрогами своими состоит главным образом из кварцевой породы, обычной колыбели благородных металлов.

    «Золото здесь везде есть», говорят местные искатели, «где только камчадал да скварец [Так называют они на своем жаргоне колчедан и кварц — верных спутников золота и серебра] попадается! Воистину «золотое дно»... Иной раз найдешь богатейшее золото золотника в 3, а делать нечего — бросать приходится. Потому — не стоить оно, чтобы его разрабатывать — себе дороже стоит. Лежит она, эта самая драгоценность, верст за 600 или 800 от Божей дорожки — судоходной реки, а других дорог у нас нет. И зимой и летом по рекам ездим. Что Бог устроил по том и ездим. Какое нужно золото найти, если оно лежит на 600 или 800 верст от Лены или судоходного притока, в глухой тайге, куда ведут только тунгусские да медвежьи тропы? Доставьте-ка туда продукты да материал! И выйдет по пословице — хоть видит око — да зуб неймет. Действительно, неимение путей, хотя бы самых первобытных — главное зло при разработке золота. Приленские жители совершают свои дальние поездки, да и ближние так же, как и наши предки Варяги. Поэтому весьма часто розыскная партия, найдя богатое золото — бросает его, так как расходы не окупают доходов, тогда как прииск с меньшим процентом золота привлекает их более, в виду недалекого положения его от судоходной реки и удобства сообщения.

    В Приленском крае золото преимущественно разрабатывается по притокам Лены: Витиму, Олекме и в последнее время по Алдану [Золотопромышленниками Гинсбургом и К0 золото найдено в 1881 г. на одной из речек, впадающей в Учур с левой стороны. На Мае — брошено по случаю дороговизны доставки]. Оно часто попадается по системе полярной реки Яны, но не разрабатывается по отдаленности месторождений от главных путей сообщения.

    Разрабатывается исключительно золото в россыпях. Жильного золота никто не разрабатывает отчасти по дороговизне, отчасти просто по традиции. Если принять во внимание описанные нами пути сообщения, то вряд ли можно обвинять золотопромышленников в косности. По достоинству своему промытое золото разделяется на 3 сорта: красное, желтое и черное; последнее самого высокого достоинства, потому что содержит примесь серебра, тогда как два другие сорта имеют примесь неблагородных металлов. Количество промышленного здесь золота слишком ничтожно сравнительно с богатством страны этим металлом. Так в 1881-82 г. в Олекминской и Витимской системах промыто песку 88,869,320 пуд. при среднем содержании в первой 2 зол. 133/4 дол. и во второй 5 зол. 6 дол. на 100 пуд. песку. Всего добыто золота на Олекминской системе 310 пуд. 14 слишком фунтов и на Витимской 439 пуд. 5 слишком фунт. А всего 7491/2 пуд.

    Скажем коротко, что дальний провоз и первобытность страны, значительные поэтому издержки производства, короткий сравнительно срок трехмесячной промывки вследствие суровости климата — вот причины, почему так мало добывается золота в этом неисчерпаемом золотом крае. Конечно, допотопная разработка играет здесь тоже не малую роль, но, как я говорил, вряд ли можно винить восточносибирского золотопромышленника за то, что он настолько непрактичен, что не желает тратить огромные капиталы на усовершенствованную разработку, когда какой-нибудь фунт свечей обходится ему с доставкою на место в 1 руб. или 11/2 руб.! Много также вредит общей сумме добываемого золота — хищение его или вернее утайка его. Утаивает его всякий, кто может, но об этом мы поговорим ниже более подробно, так как вопрос этот настолько обострился, что требует особого и тщательного внимания.

    Золотая лихорадка и стремление к легкой наживе, положительно охватывающие каждого попавшего на Лену, заставляют пренебрегать другими бесчисленными богатствами минерального царства, которые природа щедрою рукою разбросала всюду в Приленском крае. Так в Якутской области по Верхоянскому тракту встречается очень богатая «розовая» серебряная руда. Серебряные руды встречаются и в других местах Якутской области (по р. Мае, Учуру и др.), но они не разрабатываются по понятным уже изложенным нами причинам. Железная руда встречается в этом богатом крае во множестве. Здесь есть глинистый железняк, есть и магнитная руда и редкий по огромному содержанию железа так называемый сферосидерит (углекислое железо). В Алданской системе в Баягантайском улусе сферосидерит встречается целыми «железными горами»... В Олекминском округе в системе золотых приисков находятся месторождения «магнитного железняка», залегающего в таком количестве, что проезжая мимо одной из таких гор, стрелка компаса всегда отклоняется в ее сторону.

    Искатели золота рассказывают, что такие магнитные горы во время розысков золота им приходилось встречать неоднократно, и часто отклонение стрелки вводило их в заблуждение относительно направления их пути, так как в дремучей тайге компас так же необходим, как и на море.

    На то, как велик процент железа в приленских рудах, указывает способ добывания так называемого «якутского железа», ближе подходящего к полустали. Действительно, обилие железа в этих рудах позволяет якутам простым «горновым способом» посредством повторительного прокаливания выковывать железные болванки, который к пускаются ими в продажу. Лучше всего и быстрее подвергается такой первобытной обработке углекислое железо и магнитный железняк. Якутское железо очень распространено между якутскими инородцами и крестьянами и даже предпочитается русскому, ибо вещи, сделанные из якутского железа, заменяют стальные русские изделия. Этот факт тоже может до некоторой степени удостоверить достоинство местных железных руд [В верховьях Лены, близ местечка Усть-Кут, устроен чугунно-плавильный литейный завод, единственный во всем Приленском крае].

    Однако и этим далеко не исчерпываются воистину изумительные минеральные богатства Приленского края. В некоторых местах Якутской области встречается прекрасная фарфоровая глина, минеральные краски, нефть (в Олекминском округе), серные воды и горячие ключи, бьющие фонтаном, тогда, как и летом и зимою земля остается промерзлою до неведомой глубины (самые глубокие шахты находили землю — мерзлою). Соляные источники и каменная соль встречаются в громадном количестве по р. Вилюю; из них самые известные — Кемпендейские и Богинские. Впрочем вилюйская соль содержит часто много примесей, вредно действующих на здоровье (бромистые, а иногда и йодистые). В этом отношении Усть-Кутская соль в верховьях Лены с успехом соперничает с нею.

    Во многих местах Якутской области, как напр. по р. Вилюю, находят нередко драгоценные как то: сердолик, аметист, опал встречаются не только по Вилюю, но и по р. Лене. Опалы и аквамарины попадаются в замечательных экземплярах, как по величине, так и по эффекту.

    Обнаженные залежи каменного угля по р. Алдану у самого берега его, даже и теперь, при обилии лесов, служат иногда пароходам отоплением в случае дальнего плаванья к Ледовитому океану [В 1880 г. знаменитый пароход «Лена», доставленный Норденшильдом Сибирякову к устью Лены — доставлял и этот уголь в запасный магазин, устроенный в дельте Лены].

    Нет никакого сомнения, что нынешнее горнопромышленное дело в Приленском край есть ничто иное, как жалкое «ковырянье», и что количество добываемого минерального богатства Приленского края ничтожно в сравнении с колоссальностью месторождений. Если то, что мы сейчас сказали, гонит туда толпы искателей легкой наживы и приключений, то как широко разверзятся сокровищницы Приленского края, когда за это возьмутся умелые руки, наука и в особенности иностранцы. Мы убеждены, что правительству весьма выгодно предоставить всевозможные льготы в этом крае иностранным капиталам, которые и не замедлят явиться в нашу русскую Калифорнию, проложат дороги, провезут к устью Лены флотилии пароходов и барж и сторицею увеличат добывшие золота и других полезных ископаемых богатств в этом крае. Спрашивается, проиграет ли от этого наш металлический государственный фонд? Конечно — выиграет. Проиграют ли местные русские промышленники? Может быть и да, но с другой стороны и нет. Наш русский промышленник затрачивает в России капиталы тогда, когда надеется выручить 50 % чистого дохода, а зачастую и на рубль. Конечно, в Далекой Сибири ему нужно надеяться на большее «за риск». С другой же стороны этот же русский промышленник должен будет сказать потом иностранцу «большое спасибо» за проложенные дороги, за доставленные дешевые орудия производства и пр. пр.

    Словом Приленский край — край будущего. К сожалению, великий сибирский железнодорожный путь миновал верховья Лены. Но, недолго осталось ждать нашей русской Калифорнии раскрыть свой рог изобилия. Проведение ветви к верховьям Лены не замедлит в будущем сразу соединить этот край с Россией и Европа — а стало быть, и с прогрессом...

                                                                             III.

                               Якуты, их язык и сказание их об утрате самобытности

    Собственно коренным населением Приленского края можно назвать два народа: якутов и тунгусов. Первые живут оседло и численностью не превышают 200,500 человек, последние же ведут кочевую жизнь. В верховьях реки Лены живут буряты и занимают незначительную часть южной местности Верхоленского округа. Оба эти народа говорят на родственных друг другу языках, что без особенной трудности можно заметить и по физическому сложению их типов. Якуты принадлежать к тюркскому племени, на что указывает их язык (с примесью многих монгольских слов), хотя по наружности они ближе подходить к монголам. Ссыльные татары научаются в несколько месяцев свободно понимать язык якутов и тунгусов. Якутский и тунгусский языки, в свою очередь, значительно отличаются друг от друга, так что якут не может, не зная тунгусского языка, понимать тунгуса, и обратно. Нам кажется, что, если сравнить степень родственности языков якутского и тунгусского со степенью родственности русского и польского, то мы достаточно уясним степень приближенности речи якута и тунгуса.

    Естественно, что бедности культурной жизни инородцев соответствует такая же бедность и их языка. Количество слов, циркулирующих в разговорном обиходе якута, вряд ли будет более 3,000. Этим объясняется употребление якутами множества русских слов тех предметов, которых не было в обиходе якутской культуры (точно так, как в русский язык вошло много иностранных слов). Такие слова, как напр., самовар, вилка, мука и др. вошли в якутский язык целиком, без изменения. Впрочем, изменения некоторые есть, напр. буквы в якут не имеет в своей азбуке, а выговаривает ее как б, — вилка = билка, самовар = самобар и пр.

    По вошедшим в русский язык якутским словам можно до некоторой степени судить и о степени развития якутской культуры, хотя в некоторых вопросах подобного рода может встретиться затруднение. Так напр., употребление железа якутами может быть вопросом спорным: в сказках их постоянно упоминаются железные богатыри, всегда подземного происхождения (подземные духи), что до известной степени убеждает нас, что якуты имели понятие о железе и его свойствах; с другой же стороны, иметь понятие о чем-нибудь не означает еще общего употребления этого предмета в обиходе своей культуры, тем более, что в якутской легенде о потере своей самобытности прямо упоминается об употреблении якутами стрел с костяными наконечниками при борьбе их с русскими.

    Якутское племя колонизировало большую часть Приленского края, преимущественно северную. Самые южные поселения якутов находятся по р. Нюе, впадающей в Лену с левой стороны. Самые северные окраины, занимаемые ими, ограничиваются системами полярных рек Яны, Индигирки и отчасти Колымы. Впрочем, колонизация ими этих последних полярных окраин принадлежит уже последнему времени, — именно времени покорения их русскими.

    К какому времени относится начало занятия якутами Приленского края, откуда они пришли сюда, и занимал ли до них какой-нибудь другой народ их теперешнюю страну, — об этом устные сказания якутов почти умалчивают или, вернее, дают самые тусклые, и темные намеки. Вообще все сказания якутов о своей истории крайне сбивчивы и часто разноречивы; по их устным рассказам можно усвоить только основную идею. Так, по одним преданиям, они пришли с верховьев Енисея. В Минусинском округе и теперь еще в ведомстве сагайского родоначалия есть один род татар, называющих себя Соха, Сохаляр. По сказаниям других, «богатырь, по имени Тыгын, (при котором якуты были покорены русскими), приплыл с верховьев р. Лены от каких-то больших притеснений». Но есть сказания, что Тыгын быль сын старика Омогоя, при чем последний «жил давным-давно» около нынешнего Якутска, и «никто не знает, откуда он взялся». В других сказаниях, приплывший с верховьев Лены был Омогой, и некто братский (бурят) Элей, который поселился вместе с Омогоем, женился на его воспитаннице и, таким образом, от смешения рода Омогоя и Элея произошел народ якуты, или, как они сами себя называют, — соха; первым же именем назвали их русские, вероятно производя слово якут от тунгусского названия еко, отсюда екот и якут.

    Все эти сказания передаются в среде якутов особенными рассказчиками сказок и устных преданий, которые одни только могут на память рассказать свои бесконечные сказки (былины), причем все подлинные слова богатырей, а также слова богов, птиц и других животных поются без соблюдения рифмы, но с размером (скандуются).

    На самом деле, якуты, вероятно, жили в верховьях Лены или Енисея; во время великого движения пародов в средней Азии, происшедшего вследствие движения Чингис-хана, буряты, жившие тогда в верховьях Амура и оттесненные в Забайкальский и Прибайкальский края, потеснили, в свою очередь, якутов, которые, со своей стороны, передвинулись по течению Лены в нынешнюю Якутскую область. На это указывает и Миддендорф.

    У якутов есть впрочем одно сказание о «перелете птиц». Есть ли это иносказательный пересказ их собственного переселения с юга Сибири или просто объяснение перелета птиц. — трудно сказать наверно. Вот вкратце это сказание: давным-давно все птицы жили в жарком климате и страшно размножились. Наконец, стало им тесно жить, и пошел на них мор от голода. Собралась птицы на собрание и стали думу думать. Решили послать журавля на разведку по белу свету поискать привольных стран. Полетел журавль на поиски привольных мест, а дома, к журавлихе, жене его примазался один шустрый селезень из породы коротконогих и сталь с ней жить. Жили они целый год в одном гнезде до весны. Однажды ночью селезень услышал полет большой птицы и быстро юркнул под журавлиное гнездо. Оказалось, что это был возвратившийся посланец журавль. Журавлиха, как ни в чем не бывало, обрадовалась возвращению супруга, который рассказал ей о своих странствиях и сильно хвалил север. «Пищи там видимо-невидимо, реки огромные, леса бесконечные, болота беспрерывные. Полетим вместе, а птицам я сообщу, что нигде не нашел хороших мест. Журавлиха согласилась лететь с журавлем. Журавль на собрании налгал и представил в превратном виде виденные им страны. Тогда вероломный селезень обличил его во лжи, а разгневанный журавль искалечил селезня. Порешили птицы проверить журавля и снова послали на разведки благородного орла. Через год вернулся орел и доложил собранию птиц всю правду и расхвалил север. Тогда птицы порешили лететь на север. А лживого журавля заставили нести на спине искалеченного селезня. Вот почему эта порода уток не может залетать далеко на север.

    Кто бы подумал, что покорением Сибири вообще и Приленского края в частности мы обязаны маленькому зверьку — соболю, заманчивые рассказы о котором гнали толпы русских авантюристов в глубь неведомого и сурового края; как ныне золото гонит людей в глубь сибирской тайги, куда едва ли когда-нибудь ступала нога человека. «Слава», — по словам автора «Покорения Якутской области» (см. Памятную книжку Якутской области 1871 г.), — «не могла служить достаточным стимулом для людей грубых и необразованных, каковы были пришлые казаки». Не станем здесь распространяться о подробностях завоевания Якутской области; занятие Приленского края нельзя назвать завоеванием; состояло оно в том, что русские пришли и без всякого сопротивления обложили инородцев ясаком. «Пришел, увидел и обложил», — вот изречение, пригодное в этом случае в устах покорителей Приленского края. Словом, якуты без сопротивления покорились «белым людям», как они называли тогда русских. Но покорители, движимые алчными стремлениями наживы, «возмутительными поступками грабежа часто доводили добродушных и мирных якутов до открытого восстания. Впрочем, один только Кандалахский улус оказал активное сопротивление во время занятия русскими Якутской области; остальные же улусы покорились беспрепятственно.

    Для полнейшей характеристики покорения края приведем здесь устное предание самих якутов об утрате самобытности. Легенда эта рассказана якутом Николаем — 60 летним стариком Номанинскаго поселения.

    «Давным-давно, в старину, прибежал с верховьев Лены якут Омогой, со своим родом, от сильных притеснений и поселился около нынешнего Якутска. Спустя некоторое время, приплыл оттуда же якут Тыгын, богатырь, со своею дружиною. Он женился на одной из дочерей Омогоя, и вскоре род якутский размножился до того, что насчитывал более тысячи человек. Тыгын отличался необыкновенным ростом и силою; когда впоследствии он был убит на войне с русскими, то один глаз его весил три фунта, и он был отослан, как диво, белому царю. Народ так любил Тыгына, что сделал его своим вождем.

    Но вот однажды нежданно-негаданно приезжают сверху Лены какие-то никогда невиданные нами «белые люди». Их было несколько человек. Они рассказали, что убежали от притеснений и просили убежища. Тогда, посоветовавшись между собою, якуты решили принять их в свое общество: «народ они сильный, будут нам помощниками». Но, перезимовав, «белые люди» весною незаметно скрылись, «словно весенний снег». После оказалось, что белые люди были никто иные, как «русские». После того не прошло и двух лет, как однажды по р. Лене приплыло множество плотов и лодок с «белыми людьми», которые, подплывши к жилищу Тыгына и высадившись на берег, поднесли ему богатые подарки и множество бисеру (так называли якуты бусы, которые тогда ценились очень высоко: за один бисер, величиною с горошину, давали корову или быка). Перезимовав с якутами, русские попросили у них небольшой клочок земли для поселения. Но якуты, собравшись на совет, не решались пускать русских в свою среду, так как опасались их. «Народ вы сильный, будете обижать наш род, — ответили им на собрании. Но когда русские объявили, что им нужен небольшой клочок земли, «величиною с воловью шкуру», то якуты, не мало подивившись их просьбе, разумеется, не отказали им, и, подсмеиваясь, спрашивали: «зачем вам понадобился такой клочок земли, и что вы будете с ним делать?»

    Русские изрезали воловью шкуру на тоненькие ремешки и обвили ими столько земли, сколько хватило ее, окруженной связанными ремешками. На этой земле они построили город, обнесли его деревянною стеною с башнями и, таким образом, заложили основание города Якутска. Срубы домов и все принадлежности они привезли на плотах готовыми. Якуты увидели тогда, что были обмануты белыми людьми, но примирились с этим, потому что русские обращались с ними гостеприимно и часто принимали и угощали их в своем городке. Но вот в городке своем «белые люди» стали разбрасывать по дворам в большем количестве бисер, который привлек громадные толпы якутов, собиравших в русском городке эту драгоценность.

    Впоследствии русские вдруг потребовали с якутов весь свой бисер. Это и послужило предлогом к войне. Русские заперлись в укрепленном городке и с успехом отстреливались из-за стен от нападения инородцев, вооружение которых состояло из лука и стрел с костяными наконечниками, тогда как русские сражались огнестрельным оружием. Якуты, не знакомые с ружьями, крайне удивлялись странному способу русской защиты. «Что это значить», говорили они, «прилетает какая-то муха, укусить, и человек умирает?» Долго велась война якутов с русскими. Дикари, не смотря на искусное владение луком, ничего не могли поделать с русскими, ибо стрелы их были почти безвредны для русских людей. Наконец, «белые люди» берут верх и покоряют якутов. Только один Кандалахский улус, под начальством богатыря Тыгына, никак не мог быть покорен русскими. Тогда русские прибегли к хитрости. Они объявили Тыгыну, что не хотят воевать с ним и желают заключить вечный мир. Для этой цели они пригласили его на пир, который устраивался для ознаменования вечного мира. Тыгын-богатырь и два сына его (тоже богатыри) отправились на пир, за исключением младшего сына, богатыря Чалая-быстроногого (так как, в числе прочих богатырских качеств, Чалай славился на играх быстротою ног), который не верил «белым людям». «Они всегда были коварны; не ходи, отец, я предчувствую твою гибель!» — говорил Чалай; но самолюбивый отец принял предостережение сына за трусость и пошел к русским с двумя сыновьями. Русские приняли их радушно, оказывали большие почести и, наконец, начали угощать водкой. Тыгын, увидя белую жидкость, обиделся и сказал: «В великой Лене много воды; ею мы никого не угощаем и поим наш скот!» Тогда «белые люди» отвечали ему, что вода, которою его угощают, особенная, русская вода. «Попробуй — сам увидишь!» Тыгын склонился на убеждения русских, и, выпив, удивился ее действию: «что это такое? Пьешь воду, а горит огнем, и большое веселье находить на тебя?» Впрочем, это веселье его было последнее в жизни: напившись пьяным, он начал плясать, и когда заснул, то быль убит с сыновьями. Чалай, услыхав о постигшем несчастии, воскликнул: «Не прав ли я был? О, безумный отец, ты погубил наш род!»

    Легенда оканчивается погоней русских за Чалаем; последний, благодаря изумительной быстроте ног, исчезает и пропадает без вести. Впрочем, между инородцами ходят рассказы, что он и поныне живет где-то на неизвестном острове в Ледовитом океане. Подробности этого таинственного пребывания Чалая всегда ревниво охраняются от русского уха рассказчиками и хранителями предания.

    Якутское племя живет оседло. Гористая местность, в которой они живут, непроходимость тайги и недостаточность удобных месть для поселений заставили якутов оригинально расселиться по Приленскому краю.

    Но, помимо условий местности, нам кажется, что не вполне установившаяся оседлость и преимущественное занятие скотоводством значительно влияли на разбросанность и изолированность их поселений. Селясь всегда у рек, не изобилующих раздольными пологими берегами, якуты никогда не живут селами или деревнями, но семействами, дворами. Такие дворы начинаются юртами и состоять из одной якутской землянки, — редко с прилежащими хозяйственными постройками (у богатых). Такие юрты часто отстоять друг от друга верст на 50 и даже на 200. Замечено, что якутские юрты ближе скучиваются в тех местах, где инородцы усиленнее занимаются земледелием (к центрам русских поселений). Семейство, живущее в юрте, (стоить по большей части из мужа, жены и их детей. Часто, впрочем, при таком семействе живут родители мужа со своими детьми. Несколько десятков таких юрт, разбросанных друг от друга на более или менее внушительное расстояние, составляют якутскую общинную единицу, называемую «наслегом» (нечто соответствующее сельской общине); из наслегов составляется улус. Каждый наслег выбирает своего старосту, а улус — улусного голову. Из этих выборных лиц состоять инородческие управы, в ведение которых находится не только сбор ясака (податей), но и совершенно самостоятельная судебная власть над инородцами, а также и другие местные хозяйственные и административные функции инородческой жизни. Хотя инородческие управы должны составлять орган местного инородческого самоуправления, но фактически они находятся в полнейшей зависимости от местных исправников и заседателей: якуты слишком смирный и забитый народ, а только ленивый не пользуется их страхом перед начальством.

    Неустановившаяся оседлость якутов состоит в том, что каждый якут имеет две резиденции, соответственно двум главным временам года: зиме и лету. Зимою он живет в зимней юрте, которая составляет его коренной очаг; летом он переселяется со всем своим семейством и домашним скотом в так называемые «летники» для покоса и подножного корма скота. Редко якуты имеют летние юрты; большею частью они живут на летниках в т. наз. «урасах», в шалашах и других, наскоро устроенных импровизированных помещениях. Многие из якутов занимаются земледелием, которое раньше не составляло их занятия и есть результат стараний нашего правительства. Сеют только яровые хлеба: рожь, пшеницу (изредка) и ячмень, иногда овес; из огородных — картофель. Впрочем, якут не потребляет растительной пищи в таком количестве, в каком она необходима для русского. Он может обойтись одним мясом, которое составляет преимущественную его пищу. Иногда хлебная пища заменяется им сосновою заболонью, смешанною со сметаной или другим молочным продуктом.

    Жилища якутов — юрты — носят характер первобытный и чрезвычайно грязны. Видом своим снаружи они напоминают крышку гроба; стены состоят из наклонно вбитых в землю кольев с плоской земляной крышей. Окна этих юрт едва достигают четверти в квадрате и обтянуты бычачьим пузырем, промасленным коленкором, а иногда сшитой слюдой; зимою же к этим якобы окнам примораживают прямо куски льду. Внутренность якутских юрт вне всякого представления: дверь в нее до того низка, что нужно значительно согнуться, чтобы пролезть во внутренность жилья. Темнота, происходящая от микроскопических непрозрачных окон, земляной пол и бревенчатые закоптелые сырые стены, усеянные массами прусаков, которых там называют тараканами, и, наконец, сами обитатели, представляющее образец нечистоплотности [Якут, как купить сорочку, то не снимает ее с плеч, пока она не развалится от ветхости], — все это, вмести взятое, грязно невообразимо. Низкий потолок заставляет ходить только сгорбившись [Средний рост якута несколько ниже среднего роста русского. В свою очередь якут выше тунгуса], — в противном случае, рискуешь разбить голову о перекладину; зловонная атмосфера юрты в короткое время производит головокружение В переднем ближе к дверям, устраивается камелек, род камина, чем собственно и отапливается жилище якута. Едва обуглятся дрова, как якутка влезает на земляную крышу и затыкает тряпкой трубу, отчего распространяется невыносимый угар. Камелек у якутов играет священную роль очага, и множество обрядов и примет, относящихся до семейного счастья, имеет своим центром камелек. Так, при обновлении новоселья, хозяйка должна вспрыснуть на огонь растопленного масла; при родах хозяйки делается тоже самое в честь богини плодородия — Аи-сыт; при входе невесты в дом жениха, она делает тоже вспрыскивание на камелек для будущей благополучной жизни [Это особое почитание огня вероятно есть остаток первобытной религии якутов до принятия ими шаманства и указывает на первобытную религию огнепоклонников] и пр.

    Якуты в настоящее время все окрещены, но остаются такими же язычниками — шаманами, как и были, и усердно скрывают от начальства свое шаманство и шаманов. Многие из них имеют две клички: христианскую и свою якутскую. Тем не менее, якуты очень религиозны и с большим уважением относятся к священникам. Местное духовенство стоит на слишком мелком житейском интересе, чтобы возвыситься до степени сознательного укрепления христианского учения между инородцами. Напротив, многие местные священники до того дичают в тайге и погружаются в своекорыстные интересы, что не только не заботятся об уничтожении шаманских предрассудков, а наоборот — извлекают из них себе выгоду. У якутов, напр., существует поверье, что покойник перед погребением высказывает священнику (прежде шаману) какое-нибудь свое последнее желание. «Агабыт (священник)! послушай, что покойник говорит», просит якут. Священник наклоняется к покойнику и, проделавши сцену внимательного слушателя, торжественно сообщает: «покойник желает, чтобы родственники пожертвовали корову на искупление грехов умершего». Этот пример слишком характерен, чтобы приводить еще другие и пестрить менеее значительными фактами из жизни местного духовенства; к тому же это заставило бы нас отвлечься от главной темы. Нельзя сказать, чтобы епархиальное начальство не заботилось об утверждении между инородцами христианского учения; напротив, Евангелие и, кажется, другие священные книги, кроме Апокалипсиса, переведены на якутский язык. Но все эти благие начинания разбиваются о неграмотность якута. Школ, как для русского населения, так и для инородцев слишком мало, да и те, которые существуют, едва ли приносят какую-либо пользу. Якутские дети, — как рассказывал мне один из учителей такой школы, — очень способны к арифметике. Что же касается вообще обучения грамотности, то оно идет слишком туго и с неведомыми для русских школ препятствиями. Якуты не и не понимают по-русски ни слова; сначала его надо научить кое-как говорить по-русски и только после этого он начинает усваивать грамоту. Если представить себе, что в русской школе обучает немецкому языку совсем не умеющий говорить по-русски немец, то такой способ вполне будет похож на обучение инородцев русскому языку.

    В бытовом отношении якуты принадлежать к патриархальному состоянию. Власть старшего царит положительно во всех их обрядах, обычаях и в прочих житейских отношениях. Происходит ли свадьба, — старший играет главную роль, как сват или сваха, а также и во всех их свадебных церемониях. Жених, беря себе в жены девушку, притом всегда из другого рода, по обычаю должен заплатить за невесту выкуп (калым) родителям ее деньгами или скотом, или другими предметами своих промыслов. Определение размера и достоинства калыма всецело зависит от старших в семье. Родственные отношения у якутов простираются чуть не до седьмого колена, как по прямым, так и по боковым линиям. Духовное родство, кумовство, считается в равной степени с кровным. Занятия якутов, как мы уже сказали раньше, заключаются главным образом в скотоводстве. Не менее важный промысел составляет для них охота за пушным зверем; но она не составляет преимущественного занятия, а служит подспорьем. Как только замерзнут реки (в начале или конце сентября), они отправляются на более или менее продолжительное время в тайгу со своими собаками, отлично отыскивающими по следам зверей, и, промышляют все, что попадается под руку: черных и серых белок, лисиц всех мастей, начиная от рыжей и кончая чернобурок, соболей, песцов и пр. Что касается кустарной промышленности, то в этом отношении замечаются весьма небольшие зачатки. Впрочем, поделки из мамонтовой кости в Якутском округе получили степень полного развития. Поделки эти, хотя заставляют желать большего, но все-таки довольно изящны, — по большей части резные. По какому угодно рисунку якут может воспроизвести на кости тожественную орнаментуру, желаемые буквы и пр. Выделка шкур, сыромятных кож и так наз. «якутской юфти» тоже развита до известной степени достоинства, уступающего, разумеется, во многом русскому такому же изделию. Якутские женщины очень искусно вышивают по коже, сафьяну, подбирают меха, шьют обувь (торбаза, сары) и пр.  Впрочем, в этом отношении, они далеко уступают тунгускам. Якуты — искусные торговцы. Торгуют они не только произведениями своего промысла и вышеупомянутой самобытной промышленности, но накупают в ярмарку у местных русских купцов мануфактурных товаров и ведут ими торговлю не только со своими земляками, но и с кочевыми тунгусами, в обмен на пушнину, которая, главным образом, добывается тунгусом. В торговых оборотах своих якуты так смелы, что иногда предпринимают громадные путешествия. Так, нередко якуты отравляются в Туруханский край (на Енисей), где покупают оленей, которые лучше переносят трудности походов, чем ленские олени; и с ними отважно пускаются скупать пушнину на Учур (приток Алдана), Амур и даже на Сахалин [Можно предполагать, что название «Сахалин» якутское, — таккак слово «сахалин» по буквальному переводу означает: якутский по-якутски]. Обыкновенно такие экспедиции производятся ими в один год.

    Нет никакого сомнения, что якуты, не только среди восточно-сибирских инородцев, но даже западно-сибирских, — занимают одно из первенствующих мест. Это племя чуть не единственное, которое, несмотря на суровость климата, бессовестную эксплуатацию их труда и другие невообразимые условия их материальной и бытовой жизни, — все же продолжает увеличиваться в приросте, а не вырождается. Торговля, земледелие и природная сметливость их даже самый якутский язык поставили в Восточной Сибири на ту степень, на которой стоит французский в Европе или арабский в Африке. Со знанием якутского языка каждый турист и путешественник смело может обойтись на таком огромном пространстве, каким представляется расстояние от Туруханска до Сахалина.

                                                                           IV.

                                         Рыболовные артели и рыболовство на Лене

    Суровая северная природа, обидевши туземного обитателя климатом, в тоже время как бы говорить ему. «Я дала тебе беспредельный океан непроходимого леса, чтобы, отапливаясь им и строя из него теплые жилища, ты мог согревать себя; великие многоводные реки, служащие тебе прекрасными путями сообщения, населила обильною жирною рыбою и несметными стадами пернатой дичи; беспредельные леса твои населила богатейшим и роскошным пушным зверем, первейшим в мире; наделила рыбу, плавающую в реках твоих, необыкновенным обилием жира, чтобы, употребляя его в пищу, ты мог согревать кровь, и, наконец, в недрах земли сокрыла несметные ископаемые сокровища... Не жалуйся же на меня, что ты имеешь менее, чем твой тропический собрат! Нет, ты не беднее его, но я не хочу, чтобы все неисчерпаемые богатства твоей страны доставались тебе даром. Трудись, — и ты будешь богат, умен и счастлив!»

    И действительно, на первых ступенях своего общинного быта северный обитатель, как бы чутьем понимает этот завет природы и с факелом Прометея все ближе и отважнее приближается к полюсу, шаг за шагом отвоевывая у суровой северной природы ее неприглядные на вид страны.

    Раскрывая свои сокровища союзным усилиям туземцев, северная природа безжалостно губила единичные усилия особей, обрекая их на верную гибель. И действительно, общественно-экономическая история севера носит в себе прекрасные нравоучительные образцы и примеры в этом духе, и мы остановим здесь свое внимание на очень поучительной форме ассоциаций, именно, ни рыболовной артели.

    Между прочим, предпошлем здесь несколько слов на уяснение различия (очень важного) между артелью западноевропейской ассоциацией труда. Артель тем симпатична, что она помимо целей более или менее равномерного распределения продуктов труда имеет еще чисто нравственные цели («тем артель и крепка, что дружна»). Ее скрепляет не одно стремление к наживе, но и дружество, взаимные симпатии и традиции. Читателю, сколько-нибудь знакомому, хотя бы и слегка, с разными формами русской артели, начиная от рыболовных и кончая плотничьими. — не трудно убедиться в полной справедливости сказанного нами различия между артелью и рабочей ассоциацией Запада. Конечно, здесь неуместно будет обвинение нас в патриотическом пристрастии: факты говорят сами за себя, и к ним-то и приступим здесь для убеждения и утверждения нашей мысли, что и на далекой окраине Сибири артель осталась верна своему гуманному и симпатичному духу — быть отцом и покровителем своих членов. Такою она остается не только у русской ленской артели, но и у якутов, и еще раз доказывает нам, что артель даже у полудикарей остается верна своим принципам.

    Впрочем, немного нужно подумать, чтобы увидеть, что артель может явиться только там, где требуется дружная, упорная борьба с суровыми условиями страны, для осиления которой недостаточно такой слабой эгоистической связи, какой является рабочая буржуазного характера ассоциация Запада. Для такой борьбы именно нужна артель, нужна та воспетая всеми «дубинушка», под знаменем которой собирается вся многострадальная семья тяжелых тружеников, часто состоящая из самых разноплеменных представителей.

    Хотя насадители артельного рыболовства на севере действительно главным образом были русские, но исследователи этой формы труда за небольшим исключением мало обращали внимание на появление артели в среде инородцев, на взаимное влияние русской и инородческой артели и на их видоизменения.

    Мы, разумеется, далеки от мысли, чтобы положительно утверждать инородческое происхождение артельного рыболовства на севере России и Сибири, но желаем только еще раз подчеркнуть факт, что почва, на которой создается артель именно та, которую мы указали уже выше. Поэтому, описавши русскую рыболовную артель на Лене, — мы ограничимся в то же время, приведением описания якутской озерной артели, указывая на него, как на факт самостоятельного появления артели в среде инородцев.

    Как долго существует ленская рыболовная артель, — об этом мы можем судить гадательно, также как и об инородческом или русском ее происхождении. Задача наша ограничивается только обстоятельным описанием внутренней организации и общим обзором местного артельного рыболовства.

    Поэтому, приступая к описанию ленской рыболовной артели разделим ее на два весьма характерных типа: речную артель и озерную. Подразделение это необходимо еще по той причине, что речная артель имеет более русское происхождение и распространена преимущественно между крестьянами и казаками, которые вероятно первые занесли ее на Лену; озерное же артельное рыболовство, составляя одно из важных занятий якутов, живущих вполне обособленною жизнью, может быть отнесено, по возникновению своему, к самобытной инородческой инициативе. В самом деле, якуты по своеобразному заселению края не живут, как русские, селами, а расселяются на громадной территории отдельными семействами. Такие поселения всегда отстоять на значительные расстояния друг от друга, и дистанция между поселениями в 100 верст вовсе не составляют редкости.

    Заброшенное в глубину тайги поселение часто лежит в таком месте, куда в летнее время нередко прекращается какое бы то ни было сообщение [Такой обиженный край представляет, напр., собою Оймяконский улус Якутской области, отрезанный от живого мира огромными болотами; сообщение с ним возможно только зимою]. Естественно, что при такой обособленности инородческого поселения появления артельного рыболовства среди якутов всего менее можно приписать русскому влиянию.

    Но, прежде чем приступить к описанию этих двух типов артельного рыболовства, — трудно не сказать здесь несколько слов о тех породах рыб, которые составляют главный предмет ленского речного промысла. Породы эти разделяются на две группы: оседлых и эмигрирующих. К первой группе причисляются преимущественно те породы, которые постоянно обитают в реках. Ко второй же те, которые каждую весну устремляются из Ледовитого океана в устье р. Лены и расходятся для метанья икры на громаднейшие пространства по всей речной системе. Эти эмиграции, совершаемые в одно лето часто па протяжении 3000 верст, конечно, не остаются без последствия на качествах самой рыбы: она худеет и в значительной степени утрачивает баснословное количество жира, которым рыба северных рек и морей так щедро наделена природой.

    Сибирские реки, кроме тех представителей рыб, которые известны каждому российскому обывателю, имеют еще свои собственные породы рыб, неизвестный русским рыбакам. Из крупных, специально принадлежащих сибирским рекам рыб известны своим необыкновенно вкусным мясом так называемые «нельма» и «таймень».

    Нельма по внешнему виду ничем не отличается от семги, и вся разница между ними состоит лишь в том, что цвет мяса нельмы — белый, и вкус необыкновенно нежный. Сибирские гастрономы приготовляют из мяса ее всевозможный блюда и в особенности прославились своими знаменитыми пирогами из нельмы и тайменя. Что же касается последнего, то хищный таймень, достигая той же величины, как и нельма, необыкновенно прожорлив. Голова его, часто составляющая ¹/₃ всего туловища, снабжена сильными челюстями, усеянными большими острыми зубами, которыми он нередко перекусывает пополам нельму — одинаковую с ним по величине и весу (до 3 пудов). Таймень по роли своей между речными рыбами может вполне быть назван речною акулой, хотя по строение тела ничего с нею общего не имеет. Мясо его также чрезвычайно вкусно и по достоинству своему нисколько не ниже нельмы.

    Есть еще третья порода крупной рыбы, специально принадлежащая сибирским рекам, — это так называемый «моксун»; по внешнему виду, строению и другим признакам моксун очень похож на нельму, хотя от последней его всегда можно отличит при несколько внимательном осмотре. Но моксун на Лене попадается реже, чем в других сибирских реках, и потому здесь мы не будем его описывать. Он в изобилии ловится в Оби, и особенно славны тобольские моксуны. Ловля тайменей, нельмы и омуля составляет главную цель завзятых ленских рыбаков, хотя существует и другая специальная рыболовная статья, так называемая «стерляжья ловля». Что же касается омуля, то рыба эта, величиною в аршин, известна российским рыбакам, принадлежит к эмигрирующими рыбам, движется огромными стаями к верховьям рек и тоже, как все северные рыбы, необыкновенно жирна. На Лене всякому рыбаку известно, что омуль и нельма чередуются в своих эмиграциях, так что, если один год на Лене движется омуль, то нельма почти не попадается, и обратно, когда движутся стаи нельмы, — омуль исчезает.

    Есть еще специальная ловля чрезвычайно мелкой рыбы, называемой местными туземцами тогунками. Тогунки но величине своей вряд ли когда либо достигали двух вершков. Едва вынутые из невода, они почти немедленно умирают, отличаются необыкновенною нежностью и прелестным вкусом мяса. Эта порода мелкой рыбки бывает до такой степени жирна, что может быть приготовляема в жареном виде без употребления масла. Тогунки появляются в водах Лены с половины июня и исчезают в половине июля. Они высыпают на поверхность вод несметными табунами, как раз в то время, когда нарождаются еще более несметные тучи комаров и мошек, несносных мучителей людей и животных. Они-то и привлекают на поверхность ленских вод тогунков, для которых комары и мошки составляют лакомое кушанье. Нередко артельщики возвращаются с распухшими икрами на ногах и руках, результатом отчаянной борьбы с комарами и мошками, тем не менее редкий рыболов упустит случай, полакомиться этой вкусной рыбкой. Улов почти всегда, бывает весьма значительный. В одну неделю случается добывать от 25 и даже до 50 пуд. Ловля тогунков редко выдерживается рыбаками до 2-х недель, больше этого времени артельщики не могут выносить мучительную назойливость комаров и мошек. Впрочем, местные жители не умеют воспользоваться этой необыкновенно вкусной рыбкой, напоминающей собою сардинки, и тогунки хотя солятся ими на месте улова, но почти всегда успевают портиться. Чувствительность их к порче до такой степени сильна, что нужно прямо из невода сыпать их живыми в заранее приготовленный рассол, чтобы предохранить их от разложения.

    Что же касается до озерной рыбы, то она состоит преимущественно из одной породы карасей, если не считать чрезвычайно миниатюрной рыбки называемой якутами — «мунду». Эта маленькая рыбка напоминает наших снятков, но гораздо вкуснее их и жирнее. Как караси, так и мунду водятся в многочисленных озерах Якутской области в таком обилии, что составляют предмет отдельного, самостоятельного по преимуществу инородческого промысла. Впрочем, мунду ловятся инородцами специально для домашнего употребления и употребления местных обывателей; как предмет сбыта мунду в торговле не имеет почти никакого значения.

    Другое дело — озерные караси. Обилие их в озерах действительно баснословное. Уже в декабре и январе тянуться на золотые прииски и в города и местечки ежедневно бесконечные обозы этой вкусной рыбы, так как ловят их зимою подо льдом, когда карась душится и всплывает на поверхность озер.

    Интересно, между прочим, что в кишках якутских карасей попадаются глисты-солитеры, часто в такой степени, что из купленной партии нередко приходится ¹/₃ часть их с солитерами.

                                                                            ----

    Широкою, темно-голубою лентою вьется Лена, обрамленная гористыми берегами и опушенная темным бором тайги. Резко выделяется в потухшем дне береговая кайма обнаженных голышей и песчаных отмелей, а на границе, где эта кайма сливается с темным фоном леса, мелькает множество рыбацких костров, рисуя роскошные декорации эффектно освещенных стволов сосен и громадных лиственниц. Вдали на горизонте кряжи холмов и гор словно террасами подымаются к небу и оттеняются стелющимся в падях туманом. Далеко, словно утопая в перспективе реки, мелькал ряд рыбацких огоньков...

    Наступило осеннее рыболовство в полном разгаре. Ленские рыбаки в среднем течении Лены ценят преимущественно осеннее рыболовство. В это время нельма или омуль [Ленский омуль величиною около аршина. Икра его очень вкусна  и предпочитается другим], устремляясь ранней весною с океана в устья Лены, только к осени успевают дойти до ее течения (среднего). По рассказам якутов и местных обывателей, изобилие рыбы, идущей с океана, в устье Лены, так велико, что чукчи, живущие более нежели на 1,500 в. от устьев этой реки, приезжают туда для рыболовства на своих лодочках. Естественно, что при самом устье полный разгар рыболовства совпадает с весенним временем, тогда как в среднем заселенном течении Лены полный ход морской рыбы происходить только в начале осени и продолжается вплоть до рождества. Еще надолго до осенней ловли рыбаки исподволь подготовляются к ней. Они чинят невода, осмаливают лодки, оснащают их и пр. До этого времени хотя и составляются артели для ловли тогунков или стерлядей, но улов этой рыбы не представляет для ленских рыбаков существенного значения; они производят ловлю неполным неводом и берегут его для осени. Артели собственно организуются только перед осенней ловлей; до этого же времени они имеют чисто случайный и временный характер.

    Не велика речная ленская артель. Она редко состоит из шести человек, включая сюда и хозяина невода. Немногочисленность речной артели происходить вследствие того, что гористые берега Лены слишком мало представляют простора и неудобны для больших неводов, и самые большие из них достигают лишь 150 саженей. Для такого невода вполне достаточно шести человек.

    Но вот, наконец, наступает время, когда каждый владелец невода, хозяин, начинает приступать к организации своей артели. Не всегда, впрочем, хозяин бывает главным организатором рыболовной артели; часто эту роль принимает на себя один из артельщиков, который всегда при этом выдвигается своей авторитетностью по части знания мест и берегов, а также рыболовных обычаев.

    Войдя членом артели, каждый артельщик представляет собою вполне самостоятельную единицу. Он должен явиться на рыболовство со своими харчами, обувью и прочими принадлежностями, а если артель отплывает на дальние берега и на продолжительное время, то со своим паем соли. По окончании рыболовства или в конце нескольких рыболовных операций вся наловленная рыба делится между артельщиками на паи поровну. При этом хозяину, кроме пая, который он получает, как один из членов артели, прибавляется еще один пай рыбы за невод. Таким образом, участие невода, как орудия производства (капитала), измеряется трудом одною человека и оплачивается тоже одним паем. Словом, хозяин получает всего лишь два пая рыбы; в том же случае, когда он не участвует личным трудом, а дает только артели свой невод, — получает только один пай за невод.

    Таким образом, при распределении улова в речной ленской артели в точности оценено количественное участие труда и капитала.

    Очень, естествен будет здесь вопрос: почему в данном случае ленская артель измеряет участие орудия производства (невод) только одним паем всей добычи или, переведя на труд, трудом одного  человека? Насколько нам известно из наблюдений над лонской артелью, такая количественная оценка не есть нечто произвольное или установленное только традиционным обычаем. Напротив, при ближайшем знакомстве можно только удивляться той поразительной точности и чутью, с какою артель может определить действительную степень участия невода в их компанейском предприятии. В самом деле, каждый артельщик в течение осенней ловли (от половины августа до 1-го сентября приблизительно) обходится самому себе от 30 до 40 руб. [Пища и обувь, не включая сюда соль, ибо она берется только в дальнее рыболовство]. Цена же невода на Лене стоить 1 р. сажень, и годичная стоимость повода в 100 сажен, или, все равно, участие его в главном осеннем рыболовстве (не считая за незначительностью летнего лова) обходится почти столько же, сколько участие каждого артельщика, полагая срок службы невода в три года.

    Надо заметить здесь, что, при выборе членов своих, артель, кроме взаимных выгод, принимает во внимание чуть ли не главным образом обоюдные личные симпатии членов друг к другу. «Полюбовно сойтись», чтобы «дружество было», — вот та внутренняя сила, плотно соединяющая ленскую артель, которая весьма часто поступается многими достоинствами артельщика в пользу другого, неумелого, если этот последний любезен товариществу. Предпочтение менее способного более способному, в виду одной только артельной приязни, покажется на первый раз странным и далеко не экономичным, но опытному в рыболовстве человеку факт этот нисколько не покажется нерасчетливым. Напротив, рыболовство, требующее от человека огромного терпения и упорного постоянства характера, как нельзя более, нуждается в нравственной связи между собою членов артели. Часто рыбаки по целому месяцу не налавливают себе даже на уху, хотя потом один удачный день может сразу вознаградить их труды и потери. Заведись между артелью один нетерпеливый член, и он легко может разрушить все предприятие. Я не упоминаю здесь о порочных недостатках члена, как-то: воровство, обман и пр., которые безусловно не терпятся в артели.

    Перейдем теперь к озерной рыболовной артели. Ленская озорная артель преимущественно, как я говорил выше, водворилась в среде якутов. Конечно, она встречается и между русским населением, но только как единичное явление. Озера Якутской области, находясь в глухой и отдаленной от русских поселений тайге, не заселенные местными инородцами — якутами, — с давнего времени служили для последних источниками рыболовства. Озера эти изобилуют исключительно одной породой рыбы — карасем, как было нами выше сказано (если не считать мелкую рыбу — «мунду»), и служат для рыболовства только зимой, когда лед достаточно окрепнет, и карась, выражаясь по местному, начинает «душиться», т. е. выплывает из глубины озер на поверхность вследствие недостатка воздуха. На льду озера, предназначенного для рыболовства, вырубают множество прорубей, расположенных в ряд и составляющих целую сложную систему. Невод концом своим постепенно опускается в первую прорубь, и затем его тянут, последовательно подо льдом к следующей проруби и так далее, пока он весь не погрузится под лед,. Тогда начинается волочение его подо льдом через другие проруби посредством веревок, протянутых таким же порядком, и подводят его к большой вырубленной полыньи, называемой Иорданью [Иордань — русское название; якуты же называют его по своему], где ужо окончательно вытаскивают его на лед вместе с рыбою.

    Такой процесс озерного рыболовства, конечно, чрезвычайно труден, поэтому озерная артель редко имеет менее 10 человек и обыкновенно состоит из значительно большего числа членов.

    В озерной артели хозяин получает за невод увеличенный пай, т. е. приблизительно от 1¹/₂ до 2-х паев; этот увеличенный неводной пай вполне справедлив, так как невод в зимнее время легче изнашивается и портится. Кроме того, в озерной артели полагается еще лишний пай на лошадь или телегу. Таким образом, и здесь участие лошади измеряется трудом одною человека. Часто артель берет с собою несколько подвод, и тогда на каждую подводу полагается по одному паю.

    Вот все немногие особенности озерной артели, которыми она отличается от речной. В остальном же она вполне аналогична с последней.

    Но вот, наконец, артель завершает свои рыболовные операции и собирается в обратный путь к своим домашним очагам. На первый план выдвигается важный для всех вопрос о выборе из артели распределителя наловленной добычи. По большей части эту почтенную обязанность исполняет тот же авторитетный артельщик, который был в начале, главным организатором артели, независимо от того, был ли он хозяином невода или простым членом. Выбор в распределители чрезвычайно лестен для рыбаков, и они не без гордости и торжественности исполняют возложенную на них обязанность.

    На берегу реки вся наловленная добыча разложена уже распределителем на несколько куч. Вокруг разложенных паев толпятся артельщики. В это время каждый из них наглядно видит результаты своего тяжелого труда, бессонных ночей и терпеливого выжидания лова. Распределитель, окончивши работу раскладывания на паи, поочередно предлагает кому-нибудь из членов артели первому выбрать себе какой угодно из разложенных паев. Этот этикет выбирания первого пая всегда практикуется почти всяким распределителем и означает деликатное иносказательное обращение ко всем артельщикам: равномерно ли распределена вся добыча? Обыкновенно первый пай выбирает хозяин невода, а если его нет, то вся артель решает выбор первого пая на его невод сообща. Распределителю обыкновенно всегда достается последний оставшийся пай, чем вполне гарантируется честное исполнение им своей обязанности.

    Нередко случается при этом, что артель, распределивши окончательно добычу, добавляет частичку семейному артельщику, каждый из своего пая, без всякой просьбы со стороны последнего. В некоторых местах Приленского края этот обычай до того укоренился, что носит характер некоторой обязательности, хотя в большинстве случаев это делается только по доброй воле.

                                                                                V.

                              Поселенцы и коренные крестьяне Приленского края.

    Посмотрим же, кому пришла охота поселиться в таком глухом захолустье из захолустьев, среди медвежьих берлог, каким представляется Приленский край?

    За исключением коренных инородцев да нескольких сот казаков, заселивших край при покорении его, остальная и большая часть населения пришла сюда не по вольной волюшке. Изгнание заселило эти городки и деревушки Приленского края. Нехотя, по необходимости шли сюда российские Макары, которым не везло не только на родине, в России, но даже и в Сибири. Башкир, татарин, русский, еврей, сектант и всякий разночинный сброд вперемежку с бывшим польским повстанцем, а иногда и кавказским горцем, — вот те лоскутья, из которых сшиты кое-как городки и поселения этого захолустного края, среди которого совершается общественная жизнь, так же не лишенная драм, комедий и житейских треволнений, как и в далекой утраченной родине этих невольных поселенцев.

    Таким образом, русский элемент в Приленском крае образовался преимущественно из ссыльного контингента. Мы не говорим здесь о населении золотых приисков, так как население их временное и ежегодно меняющееся, а с выработкою золота — совсем исчезающее бесследно.

    В Якутскую область ссылают преимущественно тяжких преступников, отбывших более или менее долголетний срок каторги, или иногда прямо из России, по приговору суда и крестьянских обществ. По приговору обществ или административным порядком большею частью ссылают туда неисправимых конокрадов, воров и разбойников, которые не оставляют, разумеется, своего ремесла Якутской области, и к особенности художников конокрадства — башкир и татар, сосланных по преимуществу из Оренбургского и Уральского краев. К сожалению, в последнее время ремесло это, составляющее поистине бич земледелия, начинает понемногу распространяться и между инородцами.

    Трудно представить более нелюбимое место для поселенца, каким представляется для него Приленский край вообще и Якутская область в особенности. Так, в местной судебной практике известны особого рода убийства и преступления, посредством которых удается иногда поселенцу избавиться от ссылки в Якутские наслеги, попадая за совершенное убийство на каторгу. Такое предпочтение каторги ссылке в Якутскую область, посредством убийства человека, часто не сделавшего ему никакого зла, не составляет там редкости и известно всякому местному жителю и поселенцу.

    Очень редко случается, чтобы поселенец, приписанный к местному крестьянскому обществу, немедленно принялся за земледелие. Они почти все, тотчас по прибытии берут паспорта для приискания занятия и бегут на заработки, преимущественно в тайгу, на золотые прииски. С нетерпением ждет поселенец истечения пятилетнего срока, после которого, по приемному общественному приговору, он приписывается в местные коренные крестьяне и, взявши паспорт для проживательства по всей Сибири, навсегда исчезает, как для этого общества, так и по большей части из Приленского края; отыскав себе более излюбленное место по своим вкусам, он соприкасается со своим коренным крестьянским обществом единственно голыш процессом обменивания паспортов.

    Коренные крестьяне Якутской области лишь тем напоминают крестьян вообще, что занимаются преимущественно земледелием; в остальном они почти ничем не напоминают собою русского крестьянина, главным образом уже тем, что, за весьма малым исключением, говорят исключительно по-якутски. Те немногие, которые стараются изобразить что-либо по-русски, говорят, как плохо владеющие русским языком иностранцы. Селения же, стоящие в стороне от ленского тракта и городков, решительно все без исключения разучились говорить по-русски. Так напр., русское селение на Вилюе — Нюрба, имеющее церковь, не имеет никакого понятия о русском языке. Странно смотреть иногда на крестьянина, имеющего по внешности тип ярославца и не понимающего ни слова по-русски. Мне пришлось выслушать жалобы одного нюрбинского крестьянина, что «отцы не позаботились выучить его говорить по-русски, и что, когда он услышит русскую речь, то ему делается скучно» [Жалобы эти были высказаны на якутском языке].

    Хотя в науке и существует разделение наций и племен в антропологическом отношении на более сильных и менее сильных, и первые якобы должны неизбежно поглотить последних, — но при исследовании и этнографических судеб народов нужно применять такой взгляд крайне осторожно. В большинстве случаев, видя факт поглощения одного племени или парода, другим, без всякого анализа произносят заезженное суждение что поглощенная нация была слабее.

    По такой теории выходить, что якуты антропологически сильнее русских, так как фактически русский крестьянин при столкновении с ним вполне объякутился, тогда как якут сохранил свой язык и свою индивидуальность. Но нужно немного подумать и понаблюсти, чтобы убедиться, что антропология тут ровно не причем. Приплести в этом случае форму черепа, развитие, совершенство типа якута будет совершенною бессмыслицей да и нелепо к тому же. Ларчик оказывается, открывается не таким мудреным кличем, а просто обыкновенною безграмотностью крестьян, а также неприспособленностью отчасти к местным особенностям края; ибо те же русские — казаки и сектанты вполне сохранили родной язык, русские обычаи — единственно потому, что старательно поддерживали в среде своей грамотность.

    Причем, напр., антропология в таком факте: в Вилюйских наслегах недавно открыли одного забытого ссыльного, когда-то, вполне интеллигентного субъекта, именно — Аристова. Он вполне одичал, плохо говорил по-русски и, женившись на якутке, занимается скотоводством, как инородец. |

    Факт объякутения наблюдается притом не над одними русскими. Поляки также теряют свой язык, и фраза вроде: «посялем немного бурдук» — не может быть понята ни поляком, ни русским, ни якутом.

    Так или иначе, но по языку приленские крестьяне Якутской области изображают скорее какую-то особую национальность, и русского в них и на половину не осталось. Даже их обычаи, обряды, приметы и прочие бытовые черты представляют странную смесь русско-якутского культа.

    С другой стороны инородцы тоже не избежали некоторого влияния со стороны русских. Воздействие русского культа, хотя в меньшей степени (по малочисленности русского элемента), но все же происходить. Множество русских слов, как мы уже говорили, вошло целиком в их язык. В особенности быстро усваиваются названия тех предметов, которых якуты не имели в своем обиходе до прихода русских. То же самое, в обиход их духовного культа вошло множество русских поверий, примет и даже обычаев. Под именем историй между якутами очень распространены русские сказки, которые они с охотою слушают и рассказывают. Словом, объякутение русских не обошлось без борьбы за существование, которое выразилось некоторым изменением инородческого языка и культа.

    До прихода русских якуты не имели понятия о процессе целования и проделывали эту церемонно посредством обнюхивания лица. Этим объясняется существование местной юмористической поговорки: «Целуй не надо — нюхай надо».

    Процесс объякутения русских совершался медленно и постепенно. Колонизация такого отдаленного края шла очень медленно и в незначительному количестве, и, при малочисленности своей, русские крестьяне, конечно, не могли не подпасть объякутению, так как неприспособленность к неизвестному дотоле краю, а также и неволя поставила их в полнейшую зависимость в борьбе с природою и местными особенностями от хозяев края — инородцев [Инородцы дальних улусов и поныне ни в грош не ставят способности русских в приспособлении к местной жизни и называют русского «глупым человеком»], а следовательно и в необходимость знать их язык. С другой стороны по отдаленности метрополии, медленно, незаметно исчезал и русский язык. Таким образом, новые приливы русского элемента, заставая прежних своих родичей объякутившимися, в свою очередь подвергались такому же процессу объякутения. Только в центрах вращения русской национальности, в городках, где поддерживалась грамотность, да между казаками и сектантами, по той же причини, сохранились русская речь и культ, хотя тоже не без некоторого ущерба.

    С обращением якутов в христианство браки между русскими и якутами сделались обыкновенным явлением, что тоже способствует ассимиляции якутов и русских; и хотя последний, одетый в якутские торбаза (обувь), с накинутой собачьей дохой шерстью вверх, с выдавшимися нисколько лицевыми скулами, почтя не отличился от инородца, но нет сомнения, что при увеличении колонизации этого края русскими — якуты со временем вполне сольются с русскими и исчезнуть, как самостоятельное племя. Грамотность и просвещение даже и при малочисленности русского элемента довершать это дело скорее и прочнее.

    Все земли якутским крестьянам отводимы были по большей части нерасчищенными, за весьма малым исключением, так что все пахотные и сенокосные места с луговыми угодьями есть преимущественно результат их предков и настоящего поколения. Правительство, как известно, покровительствует новым расчисткам из-под леса и установило относительно этого покровительственную систему, состоящую в выдаче поселенцу единовременного пособия на обсеменение пашен и приобретшие орудий производства из поселенческого капитала и других льготных податных условий. Но, как мы указали выше, ленский поселенец не любить невольного поселения и в особенности в Якутской области, предпочитая в этом случай самому избрать себе излюбленное место в обширной Сибири.

    Впрочем, те из них, которые почему-либо вздумали пустить корни в приписанном обществе якутских крестьян, почти не ведают о принадлежащих им покровительственных льготах, а если и ведают, то машут на все это рукой: «Улита едет — когда-то будет!» Таково отношение их к льготам. Словом, и здесь повторяется та же старая история благих начинаний законодателей, дышащих в принципе желанием добра и пользы, но разбивающихся об устарелый механизм тысячелетнего бюрократизма, — быстро изменяющего благие начинания в пустую букву.

    Трудно сказать что-либо утешительное о степени развития хлебопашества в среде крестьян Приленского края. Суровость климатических условий и краткость летнего рабочего времени, в связи с другими, но менее важными причинами, — не дают развиться земледелие до более значительных размеров, так что крестьяне производить небольшие распашки сравнительно с количеством скота, которого они имеют значительно больше того, чем это требуется их земледельческим хозяйством.

    «Зачем держите вы у себя так много скота?» вздумаете вы спросить любого крестьянина Приленского края и почти всегда получите один и тот же ответ: «родители наши завели такой обычай, и мы продолжаем по привычке».

    В сущности, склонность к скотоводству привита им окружающею средою инородцев и местными климатическими условиями, позволяющими, как я говорил, скоту и зимою быть на подножном корму, вследствие неглубоких снегов.

    Орудием пахоты крестьянина служит якутская соха, по большей части сработанная доморощенным кузнецом, инородцем или крестьянином, состоящая из незатейливого грубого треугольника, слегка изогнутого. Редко кто-либо из них имеет более совершенное орудие, если только можно назвать совершенством нашу российскую соху. За исключением сектантов (ссыльных), между крестьянами Приленского края нигде не встречается стремления к улучшению земледелия. Пашни свои местные крестьяне вспахивают иногда с осени и весною вторично. Некоторые из них удабривают свои земли навозом; тотчас после весеннего вспахивания сеют и потом уже боронят. Впрочем, часто за ранними морозами, и вообще за недостатком времени, осенняя пахота не производится.

    Очень многие из крестьян придерживаются инородческого способа обработки, т. е. пашут землю всего один раз в весеннее время. Поля же свои крестьяне исключительно засевают яровыми хлебами (озимые не выдерживают зим), и преимущественно низшего сорта: ячменем, овсом, реже рожью и, как исключение — пшеницею [Эта. «пшеница» такт акклиматизировалась и выродилась, что испеченный из нее хлеб едва различишь по виду от ржаного]. Большинство же инородцев не занимается хлебопашеством и придерживается традиционного скотоводства.

    Огородничество в среде местного крестьянства находится в еще более первобытном состоянии, чем земледелие. Для своих незатейливых потребностей садится ими преимущественно картофель, реже капуста и другие огородные овощи. Впрочем, крестьяне, живущее вблизи городков и местечек, нередко доводят огородничество до более значительной степени. В особенности знамениты сектантские огороды, но об них мы потолкуем отдельно, (см. «Скопцы в ссылке»), так как они составляют из ряду выходящее явление не только среди Приленской одичалости, но у них впору поучиться и лучшим российским земледельцам.

    Однако, не смотря на скудное возделывание почвы местными земледельцами, ступень производительности ее чрезвычайно благодарна. Урожаи, даже при допотопной обработке инородцами, дают плохо сам-8. Урожаи же сам-20 бывают очень часто. На расчистках из-под березового леса, хорошо перепаханных, скопцы нередко получали сам-40. В Верхоянском округе (под полярным кругом) был сделан опыт разведения гималайского ячменя, который в первый год дал довольно успешный урожай. Картофель и лук, хотя не обильно, но тоже успевают в этом самом северном пункте земледелия давать сносный урожай.

    К числу прочих причин, тормозящих развитие местного земледелия, надо отнести также исправление крестьянами почтовой гоньбы. Хотя крестьяне получают от правительства денежную субсидии, но едва ли эта помощь достигает своей цели, так как вряд ли рабочее время может быть заменимо чем-либо другим. Мы не говорим о тех местах, вблизи которым, находятся золотые прииски; напротив, для крестьян последних мест правительственная выдача за гоньбу почты составляет большое благодеяние, так как крестьяне этого района земледелием почти не занимаются, и выдача денег за гоньбу почты для них составляет главную опору благосостояния.

    Между прочим, заметим здесь, что изрядное количество из этой субсидии при раздаче станочным крестьянам прилипает к рукам лиц, не участвующих в почтовой гоньбе даже в роли пятой спицы в колеснице. Берет, напр., бедный крестьянин что-нибудь в долг у богатого кулака и дает последнему письменное обязательство на право получения из выдачи соответственной суммы денег, размером своим часто превышающей вдвое действительную стоимость вещи или товара, отпущенного кулаком в кредит.

    «Что же заставляет вас залезать к кулакам в долги?»

    «Как что? Силы у нас нет той, как у них — вот  что!» ответят они на ваш вопрос. «Чуть мало-мало в хозяйстве изъян, — сейчас к ним — дай, мол, под выдачу... А раз сделай долг — не скоро вылезти из него только и знаешь, что долги уплачиваешь, а тебя ничего не остается; ну, значит, вертишься, вертишься, и опять к нему под следующую выдачу... Норовишь все как бы обойтись до ярмарки без долгов, потому эти самые товары купишь в ярмарку вдвое дешевле... Придет ярмарка, получишь выдачу — сущие пустяки! Вот, мол, расписки предъявили, долги с тебя требуют, а тебе причитается за вычетом долгов... одно слово — ничего!»

    А между тем торгаши и кулаки запасаются в ярмарку, которая бывает всего раз в год, вем необходимым для местного края. Естественно, что они сбывают потом свой товар по хорошей цене тем, кто не имеет возможности запастись всем этим в ярмарку на целый год и платит по этой причине торгашу вдвое, так как конкуренции между торгашами почти нет. Конечно, при таких условиях они извлекают крупные барыши.

    Словом, трудно где-либо найти более благоприятные условия для развития кулачества, чем в описываемом нами крае. Дороговизна местной жизни, увеличивающаяся от громадной скупка предметов первой необходимости на золотые прииски, взяточничество местных лиц, «силу и власть имущих», отсутствие конкуренции вследствие допотопных путей и сообщений, — словом, нигде так сильно не обрушились все невыгодные условия на местного обывателя, как в этом крае. И действительно, слишком тяжело достается насущный кусок хлеба местному крестьянину и обывателю, и после этого не мудрено, что они «бегут» с мест приписки, как только получат на это законное право.

    «Случаи» и их «неупускания» всеми этими барышниками и торгашами главным образом происходят в Приленском крае в ярмарку. В ярмарку выдаются крестьянам и вообще рабочему люду задатки, особенно нуждающемуся к этому времени в деньгах, в счет будущих полевых работ, — разумеется, с значительными выгодами для нанимателя. В ярмарку же производится выдача крестьянам первой половины правительственной субсидии за почтовую гоньбу, урезанной в большинстве случаев долгами кулакам и прочим лицам, имеющим право «урезать» и «вычесть». К этому же времени доверенные золотых приисков выдают крестьянам и инородцам задатки в счет доставки тяжестей на прииски, совершаются договоры по приисковым подрядам на предметы первой необходимости, и устанавливается на них цена. В центральных же пунктах золотопромышленности, так называемых «резиденциях» [Резиденция, или по народному «развиденция», золотых приисков  — пункт складочных магазинов данного района золотых приисков, откуда товары и припасы развозятся по разным приискам], ко всему этому прибавляется контрабандная скупка золота. Словом, ярмарка в Приленском крае составляет весьма важное время года для всех местных обывателей.

    Конечно, во всех этих операциях выигрывают — кулак, торгаш или золотопромышленник (кроме скупки контрабандного золота) и прочие представители плутократии. Проигрывающею же стороною всегда остается большинство крестьян, поселенцев и инородцев, а вместе с ними и их хозяйство; земледелие и скотоводство.

                                                                                 VI.

                                           Герои прошедшего и пигмеи настоящего.

                                                                 (Якутские казаки).

    Честь открытия Приленского края летописи Сибири приписывают енисейскому казаку Василию Бугару, который в эпоху Алексея Михайловича первый с небольшой дружиной проник до берегов дотоле неизвестной свету реки Лены. С тех пор русская колонизация шла по тем же стопам казака Бугара, т. е. с верховьев Лены, хотя почти единовременно с енисейским путем становился и другой — через посредство реки Вилюя. Таким образом, Приленский край дал приют двум отраслям сибирского казачества — соответственно двум путям своей метрополии. Чуть ли не с самого водворения этих двух отпрысков казачества между ними начинается вражда, часто доводившая их до кровавых схваток, не говоря уже о всевозможных доносах царю и прочих картинах произвола, рассчитанного на безнаказанность и огромную отдаленность от правительственного центра — Москвы.

    В сущности эти две враждующие партии казачества были отдаленным отражением стремления казаков к самобытности, которое особенно резко выразилось в эпоху царствования Алексея Михайловича в коренных центрах казачьих поселений, каковыми были Дон и Урал. Но в Приленском крае в описываемую нами историческую эпоху трудно было выделить принцип среди своекорыстного стремления к грабежу диких и необузданных сибирских казаков, какими они были тогда, отличаясь от татар лишь тем, что носили в среде своей ничтожный процент грамотности.

    Эта анархия и произвол целиком напоминают историю Приленского края и составляли здесь хроническое явление. Не помогла даже и энергическая расправа московских царей, как присуждение к повешению одного из воевод Атласова за своеволие и разнузданность. Движимые алчными стремлениями к наживе воеводы и казаки часто собирали по несколько раз ясак с мирных инородцев, пользуясь их смирным характером. Впрочем, эти смирные инородцы, благодаря бессовестным поборам казаков, часто доводились ими до открытого восстания, о чем упоминают, как местные русские летописи, так и устные предания якутов полуэпического характера, в которых прекрасно рисуются  картинки покорения русскими туземного края. Так, напр., в местных русских летописях упоминается, что якуты кандалахского улуса, выведенные из терпения изнурительными поборами казаков и другим пришлых русских людей, под предводительством Тыгына, подняли знамя открытого восстания, которое только после продолжительного времени било подавлено. Это же коротенькое упоминание в местных русских летописях «о восстании инородцев кандалахского улуса»  рассказывается в приведенном нами выше (легенда об утрате якутами самобытности) устном предании якутов в виде в виде эпопеи «о богатыре Тыгыне и трех его сыновьях».

    Главною побудительную причиной покорения Сибири вообще и Приленского края в частности, были заманчивые рассказы о богатстве страны преимущественно пушным товаром, дорогим представителем которого всегда фигурировал соболь, как ныне золото.

    Лена и ее громадные притоки, а также и другие полярные реки, как и поныне, были всегда единственными путями сообщения Приленского края; они же сослужили службу казакам при покорении восточной Сибири. Поднимаясь вверх по Алдану, Витиму и Олекме, смелые авантюристы переваливали Яблонов хребет и неожиданно появлялись на Амуре, прибрежье Охотского моря и Камчатке, собирая с инородцев ясак и строя «острожки» для водворения своего владычества. Конечно, такие отчаянные экспедиции не обходились им безвозмездно. Часто целые дружины казаков гибли или пропадали без вести.

    Город Якутск был центром, откуда расходились покорители во все стороны края, пределами которого были на севере Ледовитый и на востоке Тихий океаны. Впрочем, океан не устрашил неугомонного авантюриста-казака, и он на утлых стругах пускался в бурные волны Охотского моря, покоряя и собирая ясак последовательно с Курильских и Алеутских островов и, наконец, забравшись в Новый свет, заложил основание американским колониям!

    Нельзя сказать, чтобы миролюбие дикарей было причиною быстрого завоевания казаками вышеупомянутых земель. Много пришлось пролить крови отчаянным якутским казакам прежде, чем водвориться в них, не говоря уже о гибели их в борьбе с искусственными препятствиями и стихиями природы. Так, напр., при покорении амурской области, казаки чуть не на первых же порах столкнулись с китайцами, с которыми вступили в продолжительную, страшно неравную борьбу. Маленькое амурское укрепление Албазин несколько раз было разрушено китайцами и снова созидалось неугомонными якутскими казаками, которым нередко приходилось, в числе нескольких сотен, отбиваться от 20,000 китайского войска и гибнуть в неравной, кровавой борьбе. Борьба с китайцами велась в продолжение чуть ли не столетий, конечно, впоследствии не без помощи со стороны Москвы. Хотя Муравьев и совершил амурскую экспедицию без выстрела и закончил последний акт этой исторической трагедии, но сколько было пролито крови, сколько предварительных усилий стоило это занятие «героям прошедшего» — якутским казакам!

    Как ни дико было то время, как ни необузданно было 300 лет тому назад якутское казачество, но оно умело быть «героями» там, где требовалось поддержать честь своего оружия и славу русского имени...

    Лавры, однако, пожал Муравьев...

                                                                              ------

    Что же представляют в настоящее время потомки этих отчаянных и поистине неустрашимых казаков? Наверное, судя по их истории, читатель вправе ожидать «гордых сынов» неустрашимых предков с их песнями о «билом» и легендами о героях. Но... увы! Ничего, даже и намека о прошедшем не услышите вы не только в «колыбельной песне», но решительно нигде и ни под одной казачьей кровлей, в противоположность донским, уральским и кубанским казакам... Все предано забвению. По робкому и приниженному виду с трудом верится, чтобы отцы этих жалких существ, называемых и поныне якутскими казаками, могли быть покорителями края и совершать геройские походы.

    Словом, в настоящее время якутские казаки представляют собою ничто иное, как внутреннюю стражу полицейско-военного края и находятся в ведении министерства внутренних дел. Численность их в Якутской области не велика и едва достигает в общей сложности 300 человек, так что комплекта до полка не имеется, почему состоящий во главе якутских казаков атаман, назначаемый правительством из их среды, никогда не имеют казачьего чина выше воскового старшины (майора).

    Об оскудении Якутского казачества и неимении полного полка между казаками ходит своеобразное объяснение: они убеждены, что причиною утраты ими военного звания было утерянное ими знамя, за что, яко бы в наказание, полк их был раздроблен, а остатки казаков переведены были в ведомство министерства внутренних дел. Это объяснение утраты прежнего своего величия так распространено среди местных жителей, что служит предметом подтрунивания и шуток над казаками.

    В настоящее время якутские казаки употребляются при отправлении внутреннего караула, в разъезды, дальние командировки и другие обязанности полицейско-административного характера. Их командируют в тайгу на золотые прииски для поддержания порядка и пресечения хищничества золота. Обладая, как исконные жители, знанием местности и особенностей края, приспособившись к местному суровому климату и условиям и, наконец, владея в совершенстве инородческими языками, они положительно незаменимы для управления местным обширным краем, представляя собою самую северную колонию казачества.

    С другой стороны вследствие постоянного общения с административными центрами края, и будучи также представителями наиболее грамотного люда среди остальных элементов коренного населения, якутские казаки, все же сохранили, хотя не без некоторого ущерба, весьма устойчиво свои тип и родной язык, представляя наиболее сохранившуюся русскую народность, тогда, как другие элементы русского населения края (за исключением скопцов) и в особенности русские крестьяне быстро подверглись объякутению.

    Якутские казаки пользуются и поныне некоторыми привилегиями от правительства. Каждый казак, состоящий на службе, получает известный паи пахотной и сенокосной земли, первой в количестве 3-х десятков (редко более) и второй — столько же, Хотя надел той и другой полагается больший, но в виду увеличения поселений, паи их уменьшены; иногда эти урезки совершаются произвольно я за давностью лет уходят в район поселенческих земель. Кроме того, каждый казак получает провиантский паек ржаною мукою (1 п. 27 ф.) и 10 фун. крупы из казенных провиантских магазинов. На каждого родившегося в казачьей семье младенца мужского пола до 10-летнего возраста полагается ½ провиантского пая, а с 10-летнего — полный пай. Этим немногим исчерпываются все льготы якутского казака, и если прибавить, в заключение, что и этих льгот он лишается с прекращением своей службы, то этим вполне будет исчерпан вопрос о казачьих льготах в Якутской области. А между тем нельзя сказать, чтобы эта служба и организация были легки: с 18-ти лет якутский казак, приняв присягу, обязан служить не менее 25 лет. Случалось нередко, что за малочисленностью казаков их не увольняли от службы и по истечении 25-летнего срока. Порядок отбывания казачьей службы очередной; сроки очереди не годовые, а недельные: отслуживши недельную службу, каждый казак располагает следующей неделей для своих нужд. Продолжительная служба и недельная очередная организация служебных обязанностей крайне тягостно и губительно действуют как на развитие земледельческого хозяйства казака, так и на другие промысловые хозяйственные его занятия, по большей части не требующие отлагательства. Большинство казаков тяготится службой и с удовольствием отказалось бы от своих немногочисленных льгот, в особенности те из них, которые занимаются земледелием. Пронесшийся в последнее время слух о переводе их в податное состояние встречен многими из них сочувственно.

    Что касается до остатков преданий или каких-нибудь черт, указывающих на связь их со своими праотцами — донскими казаками, то относительно этого остались едва заметные следы.

    Конечно, если якутские казаки не сохранили песен и преданий об отважных походах своих предков, ровно ничего не делая об их геройских подвигах, то весьма естественно и простительно утратить всякую память о более удаленных в глубь истории своих праотцах — донских казаках. Тем более заслуживают удивления рассказы некоторых современников из якутских казаков о том, что отцы их певали какую-то песню про Платова-казака... Песня эта, конечно, занесена была к ним побочно и не есть результат какой-нибудь органической связи якутских казаков с донскими.

    Не завидна судьба якутских казаков! Не радует она и их самих! Равнодушно и безразлично относятся эти полезные пигмеи настоящего к своей судьбе, и давно махнули они рукой, приписывая эту суровую судьбу утерянному знамени... «Знамя утеряли, оттого у нас судьбы нет!» грустно заключают они обыкновенно свои рассуждения на эту тему.

                                                                            VII.

                                                              Скопцы в ссылке

    Беда тому путешественнику, который, отправляясь на ленский тракт, не запасется хлебной и вообще съестной провизией: по миниатюрным станкам (деревушкам) этого тракта, правда, иногда можно найти ковригу хлеба, но только за невероятную цену! — «А вот уже приедете в Олекму (Олекминск), так там этого добра вдоволь, сколько хочешь: печенье, калачи, все есть у скопцов!» — утешает вас какой-нибудь станционный смотритель или писарь, тогда как до блаженной Олекмы остается еще добрых 1,000 или 1,500 верст. Чем ближе подъезжаешь к г. Олекминску, тем чаще слышишь эти утешения. — «Они ведь тем только и живут, что хлебушко сеют да огороды разводят», объясняет мне какой-нибудь из ленских обывателей: «у них всего этого можно достать, мы сами часто у них заимствуемся, потому иной раз неурожаи бывают, а в последнее время кобылка [Род кузнечиков. Эти насекомые часто дотла выедают крестьянские пашни] сильно развелась, и ничем ее не доймешь: сколько молебствий служили, она все не унимается. Скопцов шельма не трогает... а нашего брата часто разоряет. Говорят, будто эти скопчики заговоры против кобылки знают». Но вот до Олекмы остается всего сотня верст. — «Где ж у нас хлебушка достать! Если и есть немного, так самому надо...» — отвечают обыкновенно ленские крестьяне на просьбу продать вам две-три ковриги хлеба. «Куда же у вас девается хлеб?»  — «Мы пашем не шибко много, да вот кобылка донимает; а то у скопцов в долгу были, так за долг отдали... Хорошо еще, как что остается, и то слава Богу, скажешь!» — Наконец, показывается приютившийся у самого подножья гористого левого берега Лены и сам Олекминск с двумя церквами. Широко раздвигаются здесь гористые берега Лены, открывая вдали, по крайней мере, на расстоянии 15-ти верст этот миниатюрный городок, имеющий всего 70 дворов, если не считать скопческого Спасского селения, составляющего правое крыло городка и вполне слившегося с ним. Позади скопческого селения расстилаются веселые пашни, далеко углубляясь по отлогой горе вглубь леса, бесконечно тянущегося по обоим берегам Лены.

    В Якутскую область скопцов начали поселять около 25-ти лет тому назад. — «Раньше мы были на Аланах», рассказывали мне некоторые скопцы: «но в севастопольскую кампанию англичане завоевали эти острова, и нас частью разместили по финляндским крепостям, а остальные попали в плен к неприятелю. Англичане с большим любопытством смотрели на нас, расспрашивали про нашу секту и думали, что мы рады будем принять их подданство. И дивились же они после, когда узнали, что, за исключением двух скопцов, никто не захотел записаться в аглицкое подданство, а все в один голос просили опять передать нас в руки русских». — «Да ведь вас опять по крепостям разошлют?» — убеждали их англичане. — «Но мы остались тверды в своем слове». Долго англичане смеялись над упорством скопчиков и, наконец, передали их русскому правительству.

    «Что же вы теперь не жалеете, что не приняли английского подданства?»

    — «А что бы мы там делали? Все же чужая сторона, и сами чужие были б промеж них. Вот те двое, которые туда с ними уехали, писали как-то, что хотя и живут богато, торговлей занимаются, а все тоскуют по Россее. Все бы, говорить, бросили, только бы на родину вернуться свободно».

    Претерпевши во время севастопольской кампании и после нее всевозможные мытарства по крепостям и тюрьмам, скопцы еще при императоре Николае частью были сосланы на Кавказ, где из них была сформирована инвалидная команда, частью поселены были в Туруханский край. — «Шибко мы стали в Туруханске хворать от цинги», рассказывал один из скопцов, бывших в Туруханске: «и просили начальство перевести нас в другое место». Только после продолжительных хлопот, по ходатайству генерал-губернатора В. Сибири Муравьева, партия скопцов, бывшая тогда в иркутском замке, была водворена для опыта в Якутскую область, где, таким образом, возникло несколько скопческих поселений.

    Таким-то путем установились поселения скопцов в В. Сибири, вообще, и в Якутской области, в частности, куда и до сих пор продолжают ссылать на поселение особенно важных и провинившихся скопцов, отбывших сроки каторжных работ, или прямо из России по приговору суда. Поселения скопцов всегда, стоят в стороне от крестьянских сел и городов, в виду того, чтобы скопцы не имели вредного влияния на местное население, и, вообще, в виду пресечения возможности оскопления местных жителей. Но в виду того, что скопцы, как искусные земледельцы, приносят пользу своим занятием, то для поселения их отвели места вблизи городов или крестьянских сел. Эта изолированность скопческих селений и осторожность со стороны администрации оказываются совершенно излишними и на практике привели к диаметрально противоположным результатам. Вот, напр., мнения местных жителей, начиная от исправников и кончая поселенцем:

    — «Что с ними поделаешь?» — говорили местные жители, по поводу оскопления одной женщины: «они  засели у себя в скопческом селении, как у Христа за пазухой, и действуют скопом: никто не видит, никто не слышит, а братики [Так называют местные жители скопцов] хоть и видели, и слышали, так не скажут! Они друг другу и то ничего не скажут: сделают дело так, что только несколько человек из них знают. У них тоже промеж себя война идет, да такая, что похлеще, чем у нас православных! А на вид-то посмотреть на них, так незнающий человек и впрямь подумает «божие люди».

    Впрочем, весьма редко случаются примеры оскопления местных жителей, и приведенный случай относится  к оскоплению скопческой женщины (не оскопленной), показавшей на дознании. что она оскопилась «сама». Скопцы слишком дорожат своим хорошо устроенным хозяйством, чтобы рисковать покоем и даже комфортом из-за приобретения лишнего члена своей секты.

    Внешний вид скопческих селений и построек весьма опрятный и чистый. Дома их из деревянных срубов построены основательно и тщательно, и большинство жилых построек напоминает зажиточные избы крестьян, разукрашенные резьбой с выкрашенными или выбеленными ставнями. Только в скопческом селении глаз наблюдателя встретит знакомое «российское», но это только по внешности. Внутренность двора и дома производит совсем противоположное впечатление. Основательные ворота с хорошим запором недостаточны для спокойствия скопца: почти в каждом дворе имеется на привязи цепная собака, встречающая вас громким лаем и возвещающая о прибытии постороннего. У многих для полнейшего спокойствия висит в комнате «для острастки» револьвер. — «Наш закон запрещает убивать людей, а эту штуку держим для острастки», — заявляет скопец, кивая в сторону револьвера. Внутренность комнат скопцов носит часто мещанский отпечаток. Выбеленные или обитые обоями стены разукрашены с избытком картинами московской фабрикации, изредка олеографиями и чаще гравюрами иллюстраций. По содержанию картины заключаются, по большей части, в изображениях героев последней войны, портретов коронованных особ и пр. Чистота и опрятность царят повсюду в комнатах и заявляют о «мещанском счастье» хозяина. У многих скопцов Спасского селения имеется конные и ветряные мельницы, и почти у каждого прекрасно устроенные огороды, где они разводят всевозможные овощи, начиная от капусты и кончая луком. Они умудрились разводить в парниках огурцы, арбузы и дыни; последние, впрочем, не всегда, вызревают. — «Насильно заставляем расти», — шутливо говорят они. И действительно, кто бы у нас в России, поверил, если бы ему сказали, что в Якутской области, севернее, чем под одной широтой с Петербургом, созревают арбузы? Правда, они садятся в парниках, но нужно принять во внимание краткое, 3-х месячное, теплое время и суровость климата, в сравнении с которыми петербургский может называться благорастворенным. Скопческий скот считается самым лучшим: коровы у них дают больше молока, лошади сильные, сытые и гладкие. Вообще, уход за скотом самый тщательный. Пашни свои скопцы с избытком удобряют навозом, вспахивают и удобряют по нескольку раз, зная, что все это значительно вознаградится им благодарною природой. И действительно, хлеба у скопцов дают самые богатые урожаи. На новине, хорошо перепаханной и упревшей, урожаи давали им нередко сам-40. Плодоносность почвы настолько сильна, что, при самом допотопном способе обработки (инородцами), при «царапании», — как называют эту обработку скопцы, — урожаи бывают сам-15 и плохо сам-8. Несмотря на непродолжительность теплого времени, полевые работы оканчиваются своевременно. Правда, годами хлеб не успевает вызреть или вымерзнет от наступления ранних осенних заморозков, но это обстоятельство с благодарностью вознаграждается предыдущим или последующим урожаем. — «Это наше золото», говорят скопцы, указывая на свои золотистые пашни: «хлебушко — всей жизни основание, от него все зависит. Есть хлебушко  — всем хорошо: крестьянину, чиновнику, вельможе и казне; нет хлебушка  — всем скверно». — Коротко и ясно; в нескольких словах доморощенная философия скопца подводит под один знаменатель всю «суть жизни» нашего экономического строя. И действительно, скопец всю душу отдает этой «сути», сознательно понимая ее значение в жизни, не жалея ни сил, ни лишней затраты капитала. Вот, напр., рассказ скопца о заселении ими той местности, на которой теперь красуется опрятное Спасское селение:

    «Когда Муравьев выхлопотал нам дозволение поселиться в Олекминском округе, то нам отвели это самое место, сплошь покрытое до самой Лены тайгой (лесом) да болотом: сколько трудов пришлось положить здесь нашим скопчикам, о том знает один Бог... Сами видите: где этот лес, и где болото? Нету, а стоить вместо него наше селение, да вон те пашни... До этого времени здешние жители и инородцы не знали, что такое хлеб, и как его сеют; ели, правда, казенный хлеб, который казна для казаков приплавляла сверху; ну, так много ли его было? Инородец да крестьянин больше сосновой мякиной пробавлялись со сметаной, а то с другим каким молочным снадобьем... Смеху, бывало, сколько было, как исправник заставлял инородцев картошку садить: сам, бывало, объедет якутов, чтобы при нем, значит, садили; а они смерть боялись «шайтановы плоды» есть. Теперь вон едят и спасибо говорят... Хлеб начали сеять: хоть ячменку — а все едят хлебное».

    Конечно, скопцы пользовались денежной помощью своей секты, присылаемою им из других мест России, но помощь эта почти не достигала своей цели, так как, за редким исключением, застревала в руках скопческих воротил. В свободное время от земледельческих занятий скопцы не сидят без дела; большинство из них занимается каким-нибудь мастерством (зимою); в их среде найдешь чуть ли не всевозможных ремесленников: столяров, каретников, слесарей, кузнецов, маляров и проч. «Ремеслом займаемся мы между делом; редко бывает, когда кто-нибудь из наших в рабочую пору займется этим, разве уж шибко нужно будет». — А между тем нужда эта часто понукает ими, так как всякий, власть имеющий, не упускает случая попользоваться их искусством и толстою мошной.

    Между местными жителями скопцы очень не популярны. Скопец никогда не упустить случая купить подешевле и продать подороже; они скупают заранее хлеб у крестьян, давая вперед деньги, когда хлеб стоить в низкой цене, а потом придают его вдвое дороже; трудно сказать, насколько справедливо это враждебное настроение местных жителей к скопцам. Если глубже взглянуть на маетные условия жизни и поискать между ними коренных причин развития этой вражды, то для нас раскроются общие всей стране условия нарождения кулачества, осложнившиеся некоторыми местными: развитием золотопромышленности и дороговизною местной жизни, а также исключительностью положения, в котором находятся скопцы. Естественно, что местные жители не в состоянии узреть эти скрытые причины и, как это всегда бывает, видят непосредственных виновников своего облапошивания — в скопце. «Святые люди», философствует какой-нибудь из местных обывателей, подвергшийся скопческому гешефту: «разве они имеют крест? Иуды они — больше ничего! И куда они копят? Все равно, помрут, детей не оставят». Зачем вы вооружаете своими поступками местных жителей?» — неоднократно спрашивал я скопцов.

    — «Чем же мы их вооружаем? Мы пользуемся случаем, как и всякий на нашем месте не упустил бы его. Никто нам не дает даром, а норовят с нас же сорвать... Сами знаете, «гостинцы» надо всегда наготов иметь. Кто нас пожалеет? Если сами себя не пожалеем, так и некому больше. С нас берут, а мы откуда достанем? Торговлей нам не дозволяют заниматься, отлучаться далеко из селения тоже нельзя; теперь подумайте, как нашему брату не пользоваться случаем? Мы в неволе, а они свободны промыслить себе добро».

    Скопцы, как и все сектанты, очень любознательны, чрезвычайно привязаны к родине, и воспоминания о ней составляют для них большое удовольствие.

    «Все свое хозяйство бросил бы, не пожалел бы ничего, только бы на слободу в Рассею вернуться!» — говорить каждый из них. Редко можно встретить в их среде неграмотного, Весьма многие из них выписывают газеты и аккуратно следят за событиями внутренней и внешней жизни. Попадаются иногда скопцы довольно начитанные. Я знал двух скопцов, которых случайно коснулось влияние одного из известных сибирских писателей, и это случайное влияние подействовало на них благотворно. — «Шибко много он знает! Как начнет рассказывать, так все бы слушал без конца!» — говорил один. — «Ежели бы встретил я его», говорил другой: «так отцу бы родному не был так рад, как ему!» С жадностью накидываются скопцы на приезжего из России. Они выспрашивают у него до мелочей, что произошло новенького на их далекой родине, о которой осталось у них так много заветных воспоминаний...

    Скопцы, как и все сектанты, большие любители не только религиозных, но и светских споров, впрочем последние всегда сводятся на первые, потому что главным базисом их аргументации всегда бывает священное писание, на котором построено все миросозерцание их учения [Для ознакомления  с учением скопцов отсылаю читателей к обстоятельно изложенной книге «Скопцы – люди Божии» Соколова и «Крейцеровой сонате» Л. Толстого. Нам неизвестно, написал ли «впечатлительный  граф» эту сонату под влиянием какого-либо скопца, , но только его соната и послесловие поразительная фотография скопческого учения. Те же тексты от Матфея и те же исходные пункты скопческой секты]. Мне несколько раз случалось беседовать с ними о значении светских знаний, но они, в большинстве случаев, придавали им значение «человеческого слова» и единым безошибочным авторитетом считали священное писание, вообще, и евангелие, в особенности.

    Нельзя умолчать здесь о том, что большинство скопцов придерживается только внешних формальностей и обрядов своей секты «для виду», давно изверясь внутренне как в состоятельности своего учения, так и в святости жизни своей братии. Произошло ли это вследствие деморализующего влияния ссылки, или вследствие исключительности, в которую поставлены они в борьбе за свое существование, или же, наконец, от оскопления силою [Оскопление детей своих, прижитых скопцом до оскопления], или по недоумию и по необходимости [Таких между скопцам можно встретить часто: они принадлежат к бывшим крепостным, скопившимся с целью избавиться от ига помещика; много солдат–дезертиров и других субъектов, которые скопились для избавления от тяжелого наказания] — трудно решить.

    Надежда, вечная спутница старого и малого человека, не оставляет, разумеется, и скопца. С большим интересом следят они за разными комиссиями, более или менее касающимися ссыльного вопроса, и ожидают узреть в них какую-нибудь «милость» для себя Но проходят годы, а «милости» нет; изредка кто-нибудь из оскопленных по малолетству, вследствие подачи прошения, возвращается на родину, но это единичные случаи, как одна ласточка, не делают весны. — «Ведь, вон наши в Румынии живут на свободе, никому вреда не делают, в турецкую войну многие из них от царя медали получили за перевозку тяжестей. И за что только нас так строго преследуют? Всякий волен в своей вере», — недоумевают скопцы. А надежда продолжает теплиться в сердце живого мертвеца, и он ждет «милости»... Только немногие из них зловеще и безотрадно разрушают эти скромные ожидания неожиданным восклицанием: «Всем, всем будет милость! Одним нам только не будет!»

                                                                            VIII.

                                                      Хищники и скупщики золота

    Непочатость, дикость и девственность царят в этом заброшенном, отдаленном крае! Невольно воображение переносит вас в будущее этого края, невольно глушь и непроходимость тайги усыпляют и отдаляют окружающую действительность к тому времени, когда эти дикие и девственные берега огласятся веселыми голосами живой жизни, когда застучит в этой непочатой тайге топор и заскрипит соха, и трудолюбивый крестьянин расчистит берега подъ пашни и разукрасить их живописными деревнями. Но долго, слишком долго еще ждать этого времени.

    Посмотрим же на действительную, нынешнюю жизнь Приленского края и полюбопытствуем, как и чем живут там люди, и какие интересы и страсти волнуют их в борьбе за существование в этом суровом крае, слишком суровом даже для привычного русского человека.

    Тяжело достает себе приленский житель кусок насущного хлеба, так как на него ополчились и стихийные и местные, социальные и другие неблагоприятные условия жизни. В настоящей статье мы остановимся на одном из главных двигателей местной экономической жизни, а именно на влиянии золотопромышленности, и посмотрим, кому в действительности приносить пользу золотопромышленность, и кто обогащается золотым дном Сибири.

    Прежде всего, опишем тип спиртоноса, а затем уже перейдем к главным скупщикам золота.

    Спиртоносами называются лица, проносящие тайком па золотые прииски спирт, частная продажа которого на приисках запрещена правительством, в виду пресечения скупки золота за водку. Спиртоносами по большей части бывают люди, бывалые в переделках, т. е. по преимуществу поселенцы, «видавшие виды». Жизнь спиртоноса подвергается ежеминутной опасности: его может подстрелить казак, назначенный для его ловли, за что не только не отвечает, но, как убивший контрабандиста, поощряется тем, что отобранный спирт идет в его пользу. В виду этого, спиртонос идет неведомыми никому медвежьими тропами, глухой тайгой, преодолевая на пути всевозможные препятствия и мучения, и нередко гибнет, не вынося их. Он смело переплывает двухверстную Лену и другие. второстепенный реки на свалившемся от бури остове дерева или обрубке, гребя своими естественными греблями — руками, закинувши за спину ружье, котомку с флягой спирта и сухарями. Преодолев одно препятствие, спиртонос наталкивается па другое — в образе громадного черного медведя [Черные медведи достигают громадных размеров: самая большая шкура черного медведя, виденная мною, достигала до 1¹/₂ саж. от головы до хвоста], который преграждает ему дорогу. В таких случаях спиртонос обязательно должен убить медведя, в противном случае медведь ни за что не пустит его идти дальше, хотя сам и не нападает, потому что боится огня, который в этих случаях разводится опытным спиртоносом. Не менее страшно и мучительно нападение мошек и комаров. Северный олень залезает от них в глухую тайгу, в болото по самую шею и только таким способом избавляется от нападения этих назойливых насекомых. тучами реющих в воздухе. Словом, не всякий бывалый поселенец идет спиртоносом на прииски; отваживаются только самые смелые и отчаянные из них.

    Но вот спиртонос подходить к прииску. Здесь внимание его усугубляется, осторожность увеличивается, и он осматривает каждый кустик, вздрагивает при каждом шелесте и треске и, не торопясь, идет вперед, делая внимательную рекогносцировку местности. К прииску он подходить всегда с пустыми руками, зарывши свою ношу где-нибудь неподалеку в земле. Остановившись по близости прииска в каком-нибудь заброшенном строении или угольной яме, покрытой хворостом, он, если только имеет паспорт, является на прииск под видом вольнонаемного и скупает под спирт у рабочих золото, которое они крупинками или более или менее большими самородками, случайно утаенными от надсмотрщиков, копят на случай покупки спирта, или чтобы вынести его после расчета и продать дороже, чем дает контора прииска. Чем меньше дает контора рабочему за золотник поднятого золота, тем больше его утаивается рабочими. Случается, что сииртонос не имеет паспорта, как замеченный в своей профессии, тогда он скрывается где-нибудь по близости в заброшенном прииске и заранее, до наемки рабочих, условливается с кем-нибудь из товарищей, который и ждет его к назначенному времени и в назначенном месте, куда потом навещают его рабочее и продают ему утаенное золото за ничтожное количество водки, бессовестно разбавленной водой.

    Спиртоносы редко проносит спирт в одиночку. По большей части они идут вдвоем, а нередко и целыми шайками. В последнем случае они делаются настолько смелы, что идут открыто по дорогам, не опасаясь казаков, которые не смеют приближаться к ним и ограничиваются, по своей малочисленности, только выслеживанием их по пятам.

    Но не одни спиртоносы приносят с приисков золото. Приносит его и рабочий после расчета, если обладатель утаенного золота желает продать его подороже. Самый ближайший пункт, где скупается часть всего вынесенного золота, — это так называемые резиденции золотых приисков, по народному «развиденции» (этим именем называются складочные места припасов и материалов где-нибудь по близости к приискам, на судоходной реке или в месте, удобном для подвоза к приискам). С этих-то центральных пунктов материалы и припасы распределяются по приискам. В Приленском крае по р. Лене существуют два таких центральных пункта соответственно двум системам золотых приисков: олекминской и витимской. В первой системе складочным центральным пунктом служит Мачинская резиденция (в просторечье «Мача»); во второй — село Витимск. Витимская волость — весьма метко названа приленским населением «дворянскою волостью»; народный юмор хотел выразить этой кличкой то деморализующее влияние золотопромышленности, которое отвлекает крестьянина от его мужицкого дела — земледелия и заставляет искать, под влиянием золотой лихорадки, легкой наживы. И действительно, все жалкие деревушки этой волости, а также и те, которые находится вблизи Мачинской резиденции олекминской системы, — почти не занимаются земледелием, и каждый крестьянин из своего дома сделал тайный или явный кабак.

     «Мы не мужики'», с хитрым подмигиванием проиронизировал хозяин моей квартиры в Витимске, который как-то особенно хвалился, что он «старый бродяга». «Слыхали, али нет про «дворянскую волость?»

    — «Нет».

    «А вот мы-то и есть эти самые дворяне», продолжал хозяин моей квартиры, причем подмигивание составляло необходимое украшение его речи. — «Мужицкое дело мы бросили, потому стыдно нам теперь ефтим заниматься, а больше за красной пшеничкой (золото) охотимся, — поурожайней будет. Неправда ли?»

    — «Что это у вас здесь почти через дом кабак?» — спросил я его, удивляясь обилию кабаков. — «Кто у вас выпивает такую прорву водки?»

    «Не через дом, а каждый дом —кабак! Вот как! А вы думаете, господин, много ли водки выходит? Случалось, хоть и редко, что не хватало. Не верите? Три винных подвала, и то мало: все выпивает рабочий, ну, и инородец помогает. Верите ли, я сам бывало на 400 руб. в день торговал! Теперь поменьше стало: поиски что-то плохо идут. В расчете здесь просто дым коромыслом идет, светопреставление! Все здешние «дворяне», как праздника, ждут 10-е сентября, — расчет, значить. И пропьет этот рабочий все здесь до портков: деньги, золотишко, если есть, да еще в долгу останется, потому, пропимшись, ему одна дорога — опять в тайгу на прииски наниматься. Наемка тут же бывает: доверенные ждут, пока пропьется приискатель, и задают им задатки. Потом на задатки пьют!.. Так вот и сообразите теперь: много ли надобно вина, чтобы, значит, ублаготворить гостей».

    — «Куда же сбывают витимские «дворяне» пропитое им золото?»

    «Как куда? А на то есть ярмарка. Приедут паузки (плавучие магазины), выстроятся во фронт у берега Лены; а наша дворянская волость ждет, не дождется ярмарки, потому давнишнюю дружбу с господами купцами ведет; ну, и продают им — кто за товар, кто за деньги — разно, как кому поудобней. А кто не знаком с купцами — впервые, значит, то приходить к купцу па паузок и спрашивает: не надо ли вам, господин купец, красной пшенички? Тот его сейчас за перегородку, в особую комнату, и ладятся в цене. На всякий случай продавец пшенички в карман пистолетик припасет, да и у господина купца поразвешено не мало этого товару.

    — «И благополучно сбывают?»

    «Самым благородным манером! А чтобы дело до пистолетов доходило, — этого не случалось. Потому, значить, больше для уважения берется...»

    — «А как вы думаете, много золота скупают купцы в ярмарку?»

    «Бог их знает! Не считал. Надо полагать, не с фунтами ворочаются! Потому, кроме нашей волости, на Маче (Мачинская резиденция) еще этого товару накупают. Окромя того, спиртоносики потрафляют воротиться к ярмарке из тайги, чтобы повыгоднее продать золотишко. А к тому еще и приисковые служащее норовят приехать к ярмарке, будто по делу они тоже часто не с пустыми руками приезжают. Служащие больше в Иркутск китайцу продают, потому китаец по курсу со скидкой покупает и цену хорошую дает. А ярмажане редко больше 3 р. 50 к. дают...»

    Итак, вот те счастливцы, которые пожинают плоды «золотой пшенички», добыча которой усеяна преступлениями и грудами мертвых тел, ежедневно служащими обыкновенным украшением молчаливых и задумчивых вод Лены. Купец, спокойно складывающий пудами в потайное место купленное утаенное золото, — вот то лицо, которое утилизирует, благодаря своему капиталу, результаты отчаянных похождений спиртоносов, результаты жизни спившегося приискового рабочего, — словом, результаты естественной организации хищников золота, в которой самым крупным членом является купец, торгующий бракованным полугнилым товаром, покупаемым им на ирбитской ярмарке, Скупивши краденое золото частью за товар, частью за деньги и поторговавши контрабандной водкой (которая составляет не менее важную отрасль потайной торговли приленских ярмажан), купец медленно подвигается по течению Лены на своих плавучих магазинах, останавливаясь в более или менее важных для торговли пунктах, и, таким образом, достигает г. Якутска, где и расторговывается окончательно. Купеческие фирмы большею частью — иркутские и томские. некоторые из них имеют свои магазины в г. Якутске, где и складывают нераспроданный товар, который бывает большею частью из брака брак, так как самый лучший раскупается по мере следования по р. Лене по приленским ярмарками. В Якутске ярмажане скупают пушнину (меха), пух и мамонтову кость частью у местных, занимающихся этой торговлей, якутских купцов, частью у инородцев, причем и здесь платят товаром и деньгами. Возвратившись в Иркутск. ярмажане продают китайцам золото и получают от них плату частью чаями и другими китайскими товарами, частью деньгами; естественно, что такая меновая торговля весьма выгодна как для сибирского, так и для китайского купца. Трудно, разумеется, определить, хотя бы гадательно, насколько уменьшается наш металлический фонд посредством этой естественной организации хищников золота, выработавшей правильные хищнические приемы. Как бы то ни было, если верить словам «сведущих людей» по этой части, — людей, соприкасавшихся к этой жизни очень близко и чуть не выросших в приискательской среде, — громадное количество золота уплывает в бездонную бочку, не ведая ведомства министерства финансов. Нельзя сказать, чтобы правительство не знало об этом и не принимало каких-либо мер против хищения золота. Напротив, везде видно старание правительства, чтобы золото всей своей полностью доходило до него в целости. Но организация хищников золота так сильна и грациозна, что, несмотря на всевозможные правительственные меры, все более и более крепнет и усиливает свои операции. Вопрос этот в настоящее время, когда наш металлический фонд терпит большой недостаток, требует серьезного исследования и изучения на месте, а вместе с тем и коренных мер к истреблению хищения золота, но не бумажной войны, которая бессильна там, где действует уже традиция и давность времени. Нельзя не упомянуть здесь о влиянии золотопромышленности на повышение местных цен на продукты первой необходимости. Младенческое состояние земледелия в местах, более или менее удаленных от приисковой жизни, несмотря на сказочные хорошие урожаи, небольшие запашки и расчистки месть из-под леса, невольно бросаются в глаза. Урожаи бывают до того громадны, что, несмотря на холодный климат и короткое 3-х месячное теплое время, хлеб успевает созревать и быть убранным во время; на новине (расчищенной из-под березового леса), хорошо вспаханной, урожай дает иногда сам-40 (Олекминский округ, скопческое Спасское селение): урожаи же сам-20 считаются хорошими, а сам-8 плохими. Правительственные меры старательно покровительствуют расчисткам от леса и запашкам и строго воспрещают закупки местного хлеба и других продуктов первой необходимости на золотые прииски, чтобы не породить слишком большой дороговизны местной жизни. Но все эти меры остаются бессильными, так как подрядчики и поверенные приисков всегда находят благовидные и неблаговидные предлоги для скупки большими массами хлеба, мяса, масла и пр. Сама местная администрация нередко смотрит на это сквозь пальцы, имея, разумеется, свои расчеты. Результатом таких порядков является страшная дороговизна: хлеб часто доходит до 4-х р., а временами даже до 5 р. пуд (все равно, пшеница или ярица [Яровая рожь. Озимый хлеб в Приленском крае не сеется]! Ниже 2-х руб. хлеб почти никогда не бывает. Мясо с 3 р. 50 к. доходить нередко до 6 р. пуд и даже до 7 руб. В Витимске пуд мяса летом стоит почти постоянно 10 руб. Масло доходить часто до 20 руб. и даже 25 руб. пуд! Инородческий скот мельчает, в виду громадных убоев на приисковые подряды. Словом, и здесь золото дает себя чувствовать косвенным образом, влиял на значительное повышение местных цен.

    Пароход отходил из Витимска. Палуба вся была усеяна рабочим приисковым людом, рассчитанным на приисках почему-то до общего расчета. Шум, говор и плачь детей смешивались в неопределенный гул. Раздался протяжный счисток парохода, и эхо нисколько раз откликнулось в прибрежных горах... Погода стояла теплая.

    «Проща-а-а-й, проклятое, гиблое место!» — заорал один из подвыпивших рабочих.

    — «И впрямь — гиблое!» — заключил другой, в раздумье набивая трубку черкасским табаком.

    «Погибельное место! Слава тебе, Господи, что цел еще остался», продолжал рабочий, пославший Витимску прощальный привет: «тут тебя оберут, обокрадут до ниточки, споят винищсм да при случае в Лену спустят! Примером, хоть возьми вот эту картошку: сколько ее здесь в ведерочке? два-три фунта; а содрали рупь! Разве это по-людски! Вот еще эта пропастина», — и рабочий ткнул на кусок мяса, — «30 коп. фунт. Бери, говорить, пудом, дешевле отдам». — И он с негодованием посмотрел на скрывшийся Витимск.

    Пашен совсем почти не было видно, разве изредка на косогоре сиротливо выглядывала миниатюрная золотистая полоска.

    «Вишь, как разбогатели!» — острил один из рабочих: «хлебушко уж не сеют, все кабаки держать да нашим братом живут! Спасибо, что на пароход, а то бы сколько горя перенесли, покель «дворянску волость» миновали! Гиблое место!» — энергично заключил он.

                                                                          IХ.

                                                         Болезни здоровых людей

                                                       Меряки и мерячество на Лене.

    Мы не можем не обратить серьезного внимания читателей на чрезвычайно загадочную нервную болезнь, наз. мерячеством, очень распространенную в северном течении р. Лены и притом эпидемически охватывающую целые районы.

    Усиление во всех слоях нашего общества нервно-душевных болезней, все более и более стремящихся принять эпидемический характер, заставляет добросовестного наблюдателя невольно обратить серьезное внимание не на одни только патологические явления души и тела, представляющие собою лишь совершившийся результат предшествовавших причин, но именно на эти причины, которые ускользают от непосредственного наблюдения медицинского глаза. Таким образом, эти предшествовавшие причины, вызывающие в различных случаях ту или другую форму  душевной болезни, в большинстве случаев так и  остаются «terra incerta et incognita». В самом деле, медленное и постепенное зарождение различных  душевных болезней, а тем более эпидемических, есть продукт сложных общественных причин, внешних и внутренних условий бытовой и индивидуальной жизни; отсюда понятна будет и вся трудность изучения и исследования предшествовавших причин, так как они скорее относятся к области социолога, этнографа или антрополога, и только в окончательном результате, как патологический факт — к области медицинской экспертизы.

    В данном случае, при описании мало исследованной нервно-душевной болезни «мирячества» или «мерячества», — как называет ее д-р Кашин, — как нельзя лучше выяснятся только что высказанные нами соображения. Миряками на севере европейской и азиатской России вообще называют лиц, одержимых странною психическою болезнью, которую можно причислить к разряду «болезней здоровых людей». Эта болезнь глубоко коренится в местном населении всех классов и племен, и особенно сильно распространена по системе р. Лены.

                                                                               --------

    Приступая к описанию мало исследованной психической болезни омеряченных и ее странных, па первый взгляд, симптомов, мы изберем метод, который будет с одной стороны самым беспристрастным, с другой же — более удобным, как для подробного представления всех предшествовавших мерячеству причин, так и для уяснения всевозможных внешних проявлений самой болезни. С этой целью мы остановимся на одном лично известном нам омеряченном субъекте, — казаке местной казачьей команды г. Олекминска С-ов, причем оговариваемся, что личность этого меряка избирается нами не потому, что на нем особенно сильно выразились проявления омеряченности, а по той простои причине, что из многих других наблюдаемых нами меряков казак С-ов был поставлен в такие условия, при которых нам удалось собрать о нем более правильные и непосредственные наблюдения.

    Прежде всего, мы считаем необходимым предпослать нашему изложению некоторые общие определения, чтобы дать понятие, в чем именно выражаются болезненные признаки мерячества. Лица, одержимые этой болезнью, будучи, невидимому, совершенно здоровыми во всех других отношениях, тем не менее страдают неудержимыми конвульсивными движениями, совершаемыми часто при полной подавленности воли, причем подобные же движения можно почти всегда вызвать в них, заставляя меряков совершать подражательные движения и жесты. Кроме того, помимо мускульных непроизвольных движений, припадок мерячества. часто сопровождается непроизвольными выкрикиваниями, так что совершенно аналогично можно заставить меряков повторять, в pendant к жестам, какие угодно слова, хотя бы  чистейшую галиматью. Все это, конечно, зависит от степени развития болезни у данного субъекта. Нельзя, конечно, предугадать, как выразятся припадки у меряка, — в конвульсивных ли движениях, или в выкрикивании, если только они не вызваны путем подражания, а проявляются без внушения. Так, при первом же знакомстве моем с казаком С-овым, припадки мерячества обнаружились у него под влиянием неожиданно разбившейся посуды, причем меряк начал плясать, схватив за волосы жену и попавшегося ему под руку инородца, напевая «Сени» и немилосердно теребя прическу своих жертв. Припадок этот был так силен и продолжителен, что с С-овым едва справились три человека. С меряком после пароксизма произошел такой резкий упадок сил, что его принуждены были положить в постель. Лицо больного как то сразу осунулось; он лежал бледный и усталый. Видно было, что сильные мускульные напряжения, вызванные неожиданным потрясением нервов, чрезвычайно энергично работали во время припадка, после чего наступил период бессилия и крайней усталости. Замечательно, что эта смена энергии бессилием — у меряков вполне аналогична с таким же явлением эпилептических припадках, и разница состоит лишь в том, что у эпилептика мускульные движения и выкрикивания происходят при полной потере сознания, тогда как меряк все помнит и знает, что он делает.

    Жена С-ова, жаловалась, что раньше с ее мужем припадки были слабее, «а теперь приходится в постель класть». Она с убеждением, нисколько не сомневаясь, утверждала, что усиление мерячества у ее мужа произошло вследствие поддразнивания его «скуки ради» местными жителями, т. е. вследствие умышленного вызывания подражательных припадков. Впоследствии нам пришлось и лично убедится, что мерячество значительно усиливается в больном субъекте о внушения ему подражательных движений, жестов, и словесной чепухи, воспроизводимых меряками чуть ли не автоматически, ради потехи скучающей публики. Что в душе мерака в этом последнем случае происходит значительная подавленность воли, и меряченье проявляется, так сказать, насильственно, — это, во-первых, основывается на сознании самих омеряченных субъектов, а, во-вторых, нужно видать проделываемые меряками все подробности подражательных движений, чтобы не оставалось никакою сомнения в том, что меряки действительно страдают душевно и борются сами с собою, тщетно стараясь проявить деятельность подавленной воли. В особенности это заметно на подготовительном состоянии перед началом подражательных припадков. У меряков в этих случаях сначала является подергивание лицевых мускулов, иногда и мускулов рук; часто они бледнеют; а в некоторых случаях внутренняя душевная борьба так сильна, что у омеряченного субъекта появляется даже пот на лице, — и только после таких внешних проявлений душевной борьбы начинается меряченье, т. е. подражательные припадки указанного характера, иногда с поразительною точностью повторяемые меряками.

    Случай сблизил меня впоследствии с С-овым и позволил близко подойти к внутреннему миру нервнобольного казака. Из его собственных рассказов, из личных моих наблюдений, а также из данных, сообщенных местными обывателями, пришлось узнать очень много курьезов, которые несколько уяснили причины, предшествовавшие появлению у него болезненных припадков. Тогда же мне пришлось убедиться, как благодетельно действует на уменьшение припадков мерячества спокойствие и вообще правильный образ жизни, хотя бы и в нелегкой трудовой форме. Мне нужен был для невода артельщик и, по общему совету со всей артелью, выбор пал на казака С-ова. Общий труд, где каждый артельщик является полноправным хозяином и, вместе с тем, работником, быстро сближает людей, уничтожая ту вековую сословную стену, которая несокрушимо разделяет нас в ежедневных отношениях. Казак С-ов был завзятый рыбак, знал хорошо берега, пристой рыбы, и быль одним из видных членов артели. Мне он очень понравился своим добродушным и открытым характером, и сближение наше совершилось как-то незаметно и просто. С-ов был грамотен, читал и писал бойко, и жаловался на свою судьбу. Тяжелые условия жизни, ранняя женитьба заставили его остаться в черном теле, тогда как брат его — при таком же почти цензе — сделался казачьим офицером. Из его краткой биографии я узнал, что он побывал в «училище», но, по недостатку средств, принужден был остаться на казачьей службе, в разъездах по Якутской области. Некоторый, хотя и небольшой, образовательный ценз и природная смышленость дали возможность С-ову сообщить нам более подробные сведения об его странной психической болезни. Знал, что я интересовался меряками не «скуки ради», С-ов хотя и не совсем охотно, но чистосердечно поведал нам тот сокровенный мир, в котором он находился в период припадков. Он отлично помнил и сознавал все, что делал в этом состоянии, каковы бы ни были его припадки, — вызванные ли путем подражания, через внушение, или же происходившие под влиянием неожиданного потрясения нервной системы, «с переполоха». Без видимой внешней причины припадки мерячества никогда не происходят. С-ов при этом уверял, что решительно не понимает, отчего он не может совладать с собою, что ему часто бывает потом «стыдно за себя», за все курьезы, которые он проделывает во время припадков, чувствуя в подобном случае, что «не он это делает, а кто-то другой». Состояние его в это время бывает нехорошее, и он «не смотрел бы и не хотел бы видеть своих поступков»... Мне кажется, что некоторая «неохотность» С-ова поделиться со мной патологическим состоянием своей души в период припадков происходила не вследствие «стыдливости» и неравенства нашего положения, которое не могло иметь здесь места, а по той простой причине, что местные жители, при уяснении себе меряческих проделок, не обходятся без приписывания им чертовского наваждения («не без нечисти, надо полагать»). С-ов не помнил в точности, с какого времени он начал замечать за собою омеряченное состояние. Произошло это незаметно: «как-то потихоньку подкралась» болезнь, и сначала он стал с переполоху «ругаться крепкими словами», потом это стало повторяться сильнее и чаще, и за ним установилась уже кличка «меряка». Сделавшись предметом общественного увеселения, С-ов все чаще и сильнее чудил и убедился сам, что одержишь, действительно, припадками мерячества. Здесь мы просим обратить серьезное внимание на весьма важное сознание С-ова, который, завершая свою отрывочную исповедь, как бы вскользь заметил, что «пуще всего бывает тогда, когда перед этим неприятности какие-нибудь стряслись. Тогда в постели приходится лежать». Повторяем, что признание это. якобы сказанное вскользь, имеет весьма важное значение, оттеняющее психический фон омеряченной души. Оно раскрывает целую эпопею нравственных подготовительных условий, часто незаметных по своей обыденности, но постепенно суммирующихся в расстроенной душе, достигая в результате солидной величины, точно также как и незаметное суммирование механических вибраций рук заставляет вертеться тяжелый стол, — опыт, составляющий избитый нумер в программах спиритических сеансов. Мы нарочно упоминаем об этом так как ниже в числе причин, порождающих на севере явления «мерячества», укажем на те местные условия, которые, как нельзя лучше, благоприятствуют обилию в жизни северянина (Якутской области в частности) всевозможных неприятностей социально-этнографического характера.

    В беседах с С-овым я узнал также, что он, до появления у него меряческих припадков, заболел ревматизмом в сильной степени и лежал в больнице г. Якутска, где лечил его местный врач. Хотя редкий сибиряк в жизни своей не переболел ревматизмом, и в Сибири болезнь эта почти так же неизбежна, как корь, но известно всякому, как сильно и хронически расстраивает нервную систему ревматизм, нередко порождающей и болезни сердца. Понятно, конечно, почему мерячество, а также и близкое к нему кликушество свили себе гнездо по преимуществу на севере и носят сильный эпидемический характер в этом поясе. В числе прочих местных причин, благоприятствующих появлению на севере мерячества, ревматизм — одна из главных, и обусловливается, так сказать, климатической неизбежностью. Для полнейшей иллюстрации меряков, мы приведем здесь все, что нам удалось собрать относительно курьезов меряка С-ова. Факты эти вполне достоверны, так как проверены на месте. К тому же рассказы о курьезах С-ова повторялись почти тожественно по содержанию разными лицами, бывшими очевидцами его припадков, что еще более убеждает нас в непреложности этих курьезов. Так, не без некоторого комизма была рассказана мне история, как новоприбывший исправник П. несколько раз получал подзатыльники от казака С-ова. П. прибыл в Олекминск из России и никогда не слыхал о существовании меряков. Случилось, что в одно из своих первых посещений присутствия он обронил шубу; казак С-ов, бывший дежурным и не успевший подхватить ее, ударил исправника по затылку. П-ву, получившему столичное военное образование, конечно, была не по вкусу такая фамильярность, уже помимо нарушения дисциплины. Он страшно вскипятился и накинулся на С-ова с кулаками, вполне забывая свое положение. Каково же было его удивление, когда С-ов с точно такими же жестами накинулся на исправника и ударил его снова. П. арестовал С-ова, но узнавши потом причину его странного поведения, тотчас выпустил из заключения. После этого случая исправник взял С-ова под свой призор, заинтересовавшись им, с одной стороны, как новинкой, а с другой — для полнейшего убеждения в его мерячестве. Он ставил С-ова в церкви постоянно возле себя, а так как меряки часто повторяли слова диакона или священника, то с казаком С-овым случалось иногда, что после возгласа: «миром Господу помолимся!» он неудержимо выкрикивал почти всю обедню. Словом, П. задался целью выдрессировать больного казака. И вот в одну из подобных дрессировок, когда казак С-ов смирно стоял в церкви рядом с исправником, раздается вдруг неожиданный свисток парохода, — и меряк отвесил такой подзатыльник своему дрессировщику, что тот принужден был не в счет абонемента сделать низкий земной поклон.

    Другой случай, происшедших с С-овым, был из таких, которые заставляют обратить на себя более серьезное внимание. Случай этот мог бы кончиться уголовщиной, если бы простая случайность не спасла его от этого. Жена интендантского чиновника С. вздумала, по обыкновению, позабавиться над меряком, когда он проходил мимо окон ее дома в полном охотничьем вооружении. Скучающая дама начала внушать меряку подражательные движения, производя мимические жесты и другие употребляемые при этом приемы. С казаком вдруг сделались меряческие припадки, и он завершил их, выстрелив почти в упор в окно. Несчастного случая не произошло единственно потому, что весь заряд попал в деревянную часть рамы, чем и была спасена жизнь чиновничьей супруги С. Потому ли, что случай этот не повел за собой печальной катастрофы, или по другим причинам, но только следствия и суда над меряком не было. Вообще, на подобные припадки местные жители смотрят снисходительно, и всякий из них утверждает, что «меряк не опасен и смирен», а если и бывают случаи, подобные сейчас рассказанному, то сравнительно очень редко, и по большей части вина всецело падает на тех повес, которые доводят меряка до такого крайнего состояния. Впрочем, при смертельных исходах, в результате не обходится без некоторого наказания и вменения меряку его вины. Один случай, аналогичный с рассказанным, произошел очень давно в той же местности и, окончившись смертельным, исходом, был вменен меряку, как совершенный с некоторым сознанием: больной был приговорен к покаянию в монастырь. Этот случай ясно доказывает, что как местные жители, так и власти далеко не усвоили себе невменяемости меряческих преступлений.

    Наша артель была особенно счастлива по улову рыбы. Казак С-ов находился в самом благодушном состоянии и, в течение более чем месяца артельной работы, пользовался относительным спокойствием. По окончании рыболовной операции, мне несколько раз случилось бывать у него и я замечал, что он продолжал находиться все в том же хорошом расположении духа. Меряческих припадков за это время не повторилось. Но душевное спокойствие, — в особенности для нервнобольного человека, — вещь крайне деликатная. Оно зависит не только от материального благосостояния, но и от других бесчисленных причин. Часто бывает достаточно самой малейшей неприятности, чтобы взбудоражить больную душу. Как-то однажды С-ов, смотря на игривых котят, начал сначала выделывать уморительный гримасы, а закончил тем, что лег на пол и проделывал всевозможные кувыркания, подражая малейшим проделкам молодых животных. Только когда унесли их, припадки сразу прекратились. Конечно, подражание котятам — случай весьма незначительный, но мы привели его здесь нарочно, чтобы дать полную характеристику меряческих пароксизмов. Подобная подражательность проявляется до известной степени и у совершенно здоровых людей — невольно, под влиянием неудержимого порыва. Так, например, мы придаем нашей физиономии, незаметно для себя, точно такие же мины, какие замечаем на лице искусного рассказчика и пр. Конечно, не всегда и не со всеми это случается, но факт все же существует. В меряке эти имитарные качества проявляются только в высшей степени, с изумительною точностью имитации.

                                                                                      -----

    Меряк С-ов представлен здесь не как образчик субъекта, одержимого в сильной степени мерячеством, а для того, чтобы читатель мог ознакомиться наглядно с предметом нашего сообщения. В действительности, нам случалось наблюдать меряков и мерячек, одержимых этой болезнью в более сильной степени, и если нам суждено было остановиться на вышеописанном казаке, то сделано это по той единственной причине, что в наблюдениях над ним нам удалось собрать более правильные и последовательные факты.

    До какой степени сильно развить у меряков и мерячек «подражательный характер» болезни, это всего убедительнее доказывается па женщинах мерячках, проделывающих все те безобразные действия, которые внушают им местные безобразники.

    Трудно было поверить с первого раза, чтобы подражательность мерячества могла доходить до такого крайнего бесстыдства. Однако же результат был так поразителен, что пришлось убедиться и здесь в неотразимой подражательности болезненных проявлений при большей или меньшей степени «подавленности воли». Эти же факты подтверждает д-р Кашин.

    Мерячество сильно распространено на севере России, и в особенности на севере Сибири. В Приленском крае часто можно встретить целые поселения почти поголовно омеряченных, в той или другой степени. Заразительность этой нервной болезни распространяется к тому же чрез «подражание» другим. В науке болезнь эта носит название «chorea imitatoria» и весьма мало исследована.

    Автор статьи «Герои и толпа», Н. К. Михайловский, упоминает, между прочим, о наблюдениях д-ра Кашина в Якутске («Архив суд. медицины» 1868 г. № 2). Вероятно, следуя д-ру Кашину, г. Михайловский употребляет вместо слова омиряченный — омеряченный; насколько этот термин верен для Якутска, мы не беремся судить — наши наблюдения ограничиваются только Олекминским округом, где, — как мы уже сказали — мерячество производится от коренного слова — мир. Н. Михайловский говорить, что болезнь меряков состоит в подражательных и, отчасти, в конвульсивных движениях и действиях, которые больные производят без всякого сознания, копируя действия и движения других. Здесь же он приводить, что раз д-ру Кашину пришлось быть свидетелем такого случая. Одно из отделений роты 3-го батальона забайкальского казачьего войска, составленное из местных уроженцев, во время учения громко повторяло слова команды. Командир, не зная, в чем собственно состоял секрет такого непозволительного поведения солдат, рассердился, стал браниться, кричать, грозить и с удивлением услышал, что солдаты аккуратнейшим образом повторяют его ругань и угрозы. Неизвестно, чем кончилась бы эта странная сцена, если бы командир не убедился доводами Кашина, что солдаты не столько виноваты в неслыханной дерзости, сколько больны.

    Мы нарочно подчеркнули в этой выдержке те слова, где говориться, что подражательные движения меряков совершаются без всякого сознания. Конечно, д-р Кашин мог наблюдать совершенно отличные индивиды мерянов, где подражательные движения совершались бессознательно. Но насколько нам пришлось убедиться лично над наблюдаемыми субъектами в Олекминском округе — все они в большей или меньшей степени сознавали то, что делали, но делали это «против воли», т. е., выражаясь словами казака С-ова: «не я делаю, а будто кто другой». эта неудержимость подражания или, вернее, «подавленности воли» — есть главная характерная черта мерячества.

    Мы уже видели, что мерячеством страдают вместе с мужчинами и женщины. Впрочем, в Олекминском округе женщины более страдают другим известным родом болезни, несколько сходным с мерячеством, а именно — кликушеством. Местные жители приписывают кликушам гораздо более «чертовщины», чем мерякам. Последних они даже вовсе не считают больными. Страдают этими болезнями и инородцы. Проезжему, случайно остановившемуся в якутской юрте, часто всю ночь приходится мучиться от раздирающих, бессмысленных и диких выкрикиваний якутки-кликуши, тянущей эту адскую музыку на разные монотонные напевы. Инородцы и местные крестьяне обыкновенно прибегают в лечение кликуш к так называемому «отчитыванию» для изгнания «нечисти», приглашая для этого шамана или священника, или того и другого вместе причем тщательно скрывают шамана от священника.

    Местные обыватели, приписывая кликушество демонинскому наваждению, в то же время не только не признают такого наваждения в омеряченных субъектах, но — как я уже сказал — вовсе не считают меряков больными, хотя в редких случаях не обходится и здесь без объяснения нечистой силой. Меряк служить у них скорее шутом, чем одержимым какою-либо болезнью.

    Но если для местных жителей меряк — скорее шут, чем больной, то на самом деле это не всегда бывает справедливо даже и для тех темных обитателей, среди которых распространяется это мало исследованная болезнь. Часто повторяющиеся припадки истощают и значительно обессиливают организм, а, при эпидемическом характере болезни чрез подражание, эта истощенность в большей, или меньшей степени имеет массовый характер и заставляет обратить на себя серьезное внимание, какого до сих пор не удалялось мерячеству. Эта серьезность вопроса о меряках увеличивается еще более если мы возбудим вопрос о правоспособности одержимых этою болезнью. В самом деле, что можем мы сказать в этом направлении? Благодаря почти полному пробелу в медицинской науке об этой болезни, мы, конечно, и на вопрос о правоспособности — должны ответить тем же пробелом. А между тем, в среде омеряченных, — как мы видели, — могут случаться и такие поступки, которые прямо влекут за собой вопрос о вменяемости или невменяемости или вопрос о неудобстве для таких больных отбывать воинскую повинность и пр. Для того, чтобы ответить на эти вопросы общественного характера и ответить безошибочно, нужно, конечно, уяснить себе безошибочно происхождение, характер и степени развития этой болезни здоровый людей. И вот тут-то мы видим только одну описательную сторону мерячества, более внешнюю, чем внутреннюю, да и то крайне бедную по количеству наблюдений.

    Единственное освещение внутренней психической стороны мерячества мы встречаем в той же статье г. Н. Михайловского, где автор пробует поднять таинственную завесу с омеряченной души. Чтобы окончательно уяснить себе психическую сторону мерячества, мы считаем неизбежлым привести здесь его мнение.

    Не нужно обладать чрезмерною страстью к обобщениям, — говорить г. Михайловский, — чтобы усмотреть ближайшее родство между состоянием гипноза и состоянием омеряченных, которых наблюдал д-р Кашин. Сам Ганзен не сумел бы дать более разительное представление, чем это хоровое повторение слов команды и ругательств командира. Затем омерячение, совершенно также, как и гипноз, выражается в двух формах: человек либо подражает, повторяет все, сообщаемое ему зрительными и слуховыми впечатлениями, либо повинуется всякому приказанию, как бы оно ни было нелепо или возмутительно. Спрашивается, в какой мере приложимо к омеряченью то объяснение, которое найдено для гипнотизма? Точнее говоря, есть ли какое-нибудь сходство между условиями жизни омеряченных и теми, в которые искусственно ставятся гипнотизируемые? Что условия жизни в Якутской области крайне однообразны, в этом, конечно, не может быть сомнения; скудная флора и фауна, однообразная снежная пелена в течение слишком полугода дающая глазу исключительно впечатление белого цвета, скудость звуков, красок форм, скудость промыслов, занятий, интересов, скудость жизни вообще. Совокупность этой скудости, очевидно, весьма немногим превосходить ту, которая дается неустанным созерцанием стеклянного шарика, постоянным прислушиванием к тиканью часов и т. п.

    Затем автор, приводя факты аналогичных нервных болезней на севере России и Сибири, и мнение д-ра Штейнберга о влиянии кликушества (болезнь сходная с мерячеством) «обособленного положения человека и местности», говорит:

    «Во всяком случае, однообразие и обособленность жизни в Якутской области не подлежит никакому сомнению. Там есть местности, куда почта приходит раз в неделю, раз в месяц и даже раз в год. Там зима тянется шесть месяцев (неверно: 8 и 9 месяцев). Там можно проехать 500 верст, не встретив того образа и подобия божия, который называется человеком. Там едят рыбу, рыбу и опять рыбу, а редька и капуста составляют местами едва ли не лакомство. Там человек может в течении целого дня не услышать, кроме воя ветра, почти никакого другого звука и не видеть, кроме белого, никакого другого цвета.

    Сгустите еще немного краски скудности и однообразия, и  вы получите настоящую, только чудовищно огромную залу, приспособленную для гипнотического их опытов».

    Далее г. Михайловский указывает, что омеряченью и гипнотизму одинаково подвергаются организмы слабые и сильные. Солдаты — обыкновенно цвет национального здоровья. Однако, как якутские солдаты, так и петербургские гвардейцы, и немецкие студенты, одинаково подвержены влиянию: первые — омеряченья, вторые — опытам Ганзена по части гипнотизирования. Кроме того, автор обращает внимание па то, что казарменная служба так же подавляюще однообразна, как и якутская природа.

    «Из всего этого слагается нечто, очень подходящее к Гейденгайновской физиологической формуле условий гипнотического состояния (подавления деятельности клеточек коркового вещества, вызванное и постоянным слабым, однообразно повторяющимся раздражением тех или других нерв) и к психологической формуле Шнейдера (ненормально односторонняя концентрация сознания)».

    Таким образом, нам становятся достаточно ясными некоторые стороны мерячества, обобщенные с таковыми же формами других более или менее близких психических болезней. Конечно, автор, выдержками которого мы воспользовались, коснулся только сходственных сторон мерячества с другими подходящими психическими болезнями и сделал вывод чисто теоретически.

    На самом же деле, относительно однородности происхождения омеряченных и гипнотизированных действий, мы далеки от того, чтобы только однообразием и скудостью местной жизни объяснить происхождение и появление омеряченных душ. Помимо явлений, сходных с гипнозом, мерячество имеет еще совершенно независимый от «подражательности» черты, а именно: проявление припадков, вследствие какого либо переполоха или неожиданности.

    Со своей стороны, мы ограничимся указанием на те общие, замеченные нами, причины мерячества, которые чуть ли не главным образом играют роль подготовительной почвы, на которой впоследствии постепенно развивается эта болезнь. Все меряки непременно, раньше первых признаков своей болезни, страдали в большей или меньшей степени ревматизмом, как известно сильно расстраивающим нервную систему; по крайней мере, все те омеряченные субъекты, которых нам случалось наблюдать лично, все до припадков мерячества болели ревматизмом. После этого понятно, почему не бывает меряков в детском возрасте, а всегда субъект начинает проявлять эту болезнь только по достижении вполне зрелого возраста, так что старые и пожилые люди более предрасположены к резким и сильным припадкам, чем менее пожилые. Точно также, нисколько не удивительно, что мерячество свило себе гнездо не на юге, а на севере, где нашел себе пристанище и ревматизм. Не менее важно и то обстоятельство, что меряки и мерячки преимущественно встречаются между бедным и необеспеченным классом, тогда как между зажиточным и обеспеченным людом они попадаются значительно реже. Между местными богатыми людьми и интеллигенцией мерячество совершенно исчезает.

    Что материальная необеспеченность, а тем более нужда и лишения имеют громадное влияние на духовную жизнь человека, об этом, конечно, никто не станет спорить. Но вряд ли читатель имеет понятие о той крайней нужде и лишениях, какие приходится выносить на своих плечах бедному и необеспеченному классу далекой северной Сибири. Чтобы хоть вскользь представить себе эти условия, я сделаю здесь беглую иллюстрацию той борьбы за существование, которую приходится выносить беднейшему классу приленского края. Отвоевывая с неимоверными усилиями у суровой северной природы свой горький кусок хлеба, обыватель безропотно позволяете обирать себя всякому проходимцу, начиная от местного кулака до приехавшего наживаться в сибирскую тайгу взяточника-чиновника, который (за редким исключением) далеко превзошел своими хищническими наклонностями щедринских «ташкенцев». Да и в самом деле, кому из порядочных людей придет охота забраться в такую трущобу из трущоб? И выбрасываются на эти отдаленные окраины или самые плохие чиновники, отовсюду прогнанные, или прокутившиеся в метрополии авантюристы. Твердо, памятуя, что в таких трущобах, как нельзя более, справедлива пословица: «до Бога высоко, до царя далеко» — они властвуют почти бесконтрольно. Не мудрено после этого видеть, как инородец, не употребляя по нескольку дней никакой пищи, толчет кости и, отваривая их в кипятке, довольствуется этой импровизированной похлебкой. Не удивительно также, что обыватель полярных сибирских стран считает за счастье, если он поесть особой размазни из плодов шиповника.

    «Как живут такие-то?» — осведомлялся один из местных жителей о своих знакомых, проживавших в г. Колымске и принадлежавших к обеспеченному классу.

    — «О, они живут прекрасно! Каждый день обедают», солидно и убедительно сообщал приезжий.

    Предоставляю самому читателю дополнить, картину материальной жизни бедных классов. Если главным аристократическим достоинством колыменца считается ежедневный обед, то достоинство беднейших классов, конечно, должна заключаться в ежедневном голодании...

    Такая крайняя нужда необеспеченных классов в этом глухом краю естественно служит богатой почвой для всевозможных болезней, который, как и следовало ожидать, имеют сильную склонность к эпидемическому характеру, чему еще особенно благоприятствуют изумительные гигиенические условия, находящиеся ниже всякого представления. Грязь, вонь, удушливый воздух инородческих юрт и крестьянских жилищ до такой степени обильно наполняют жилое помещение, что свежий человек решительно не поймет, как может какое-либо живое существо выживать в этих землянках.

    Вот немногие, но очень важные условия, которые мы со своей стороны прибавляем, в своей стороны прибавляем, в дополнение к указанным психическим условиям проявления омеряченных действий.

    Тем не менее, в вопросе о меряках еще много останется такого, что ускользает от научного наблюдения и остается тайной. Впрочем, если у нас вокруг замечается полнейшая невнимательность к крайне вредному распространению опытов гипнотизирования и к другим психопатическим эпидемиям (хотя бы спиритизму), то, конечно, винить кого бы то ни было на невнимательность к болезни заброшенного края — мерячеству — было бы по меньшей мере нелогично.

                Возможно ли правильное судоходство  в Северном Ледовитом океане?

    Попытки установить плавание по северному Ледовитому океану относятся к самой глубокой древности. Так у Геродота есть туманное указание о том, что один из египетских фараонов снаряжал экспедицию с целью объехать берега материка старого света.

    С того времени по истечении нескольких тысяч лет попытки эти не возобновлялись вплоть до завоевания русскими Сибирского царства.

    Первыми смельчаками и продолжателями фараоновской идеи были русские, которыми было совершено множество экспедиций и из которых большинство было неудачных. Впрочем, все эти экспедиции имели целью устья Оби и Енисея. Проникновение же до устья Лены считалось трудным и предпринималось реже.

    Одоления трудностей плавания по Ледовитому океану начинается одновременно с покорением Сибири. Позже упоминаются имена князей Шаховского и Моссальского, норвежца Отэр, венецианца Каббот, голландца Боренц, Радивона Иванова, Муравьева, Павлова, Малыгина, Скуратова, Овцына, Минина. За 120 лет до Норденшильда была известная попытка Чичагова проникнуть в Камчатку Ледовитым океаном. Еще позже ходил поэтому же направлению лоцман Юшков и штурман Размыслов. Наконец, в XIХ в. были экспедиции Литке, Иванова, Пахтусова, Сибирякова, Сидорова, Крузенштерна, Виггинса, и известная экспедиция Норденшильда [Шокальский. Морской путь в Сибирь 1894 г.]. Экспедиция парохода Жанет и другая для отыскания ее во льдах, хотя и происходили в Сибирских водах Ледовитого океана, но они в счет не могут войти, так как имели целью проникновения к полюсу.

    Успешность ныне предпринятой экспедиции шведа Нансена к полюсу большею частью происходит в области Сибирских вод и значительно облегчается всеми предыдущими многочисленными экспедициями и их исследованиями непокорного Ледовитого океана.

    В виду этого не безынтересно будет для читателя слова одного из участников экспедиции Норденшильда о проходимости Ледовитого океана вдоль берегов Сибири.

    Объехать северные берега Сибири, а вместе с тем и кругом Старого Света удалось, наконец, Норденшильду на пароходе «Вега» и оказалось, что плавание по Северному Ледовитому океану далеко не принадлежит к области утопий.

    Личное знакомство с капитаном парохода «Лена», доставленного Норденшильдом на буксире к берегами р. Лены по заказу золотопромышленника Сибирякова, позволяет мне сообщить некоторый интересные сведения о проходимости Ледовитого океана вдоль берегов Сибири.

    Капитан парохода «Лены» Иогансен, молодой и чрезвычайно симпатичный брюнет, так уверен в проходимости нелюдимого океана, что, прослуживши на берегах Лены у Сибирякова на доставленном пароходе того же наименования и скопивши небольшой капитал, уверял нас, что затратит его на постройку, специально приноровленного для полярных экспедиций парохода. И действительно, несколько лет тому назад в печати появилось известие об образовании в Норвегии по его инициативе общества для сообщения с таинственными берегами Лены.

    Вот приблизительные сведения, которые Иогансен сообщил нам о возможности правильного сообщения с северными берегами Сибири:

    «От северных берегов Норвегии до устья р. Лены можно употребить время не более 20 дней, — количество вполне достаточное, чтобы всегда среди лета выбрать время, когда океан свободен ото льда. «Вега», ведя на буксире (бок обок) пароход «Лену», не столько опасалась льдов, сколько полной неверности географических очертаний берегов Сибири. Карта, которою пользовалась экспедиция Норденшильда, была составлена при Екатерине Великой, когда не было хронометра, и поэтому мы часто плыли на 500 верст от берегов, тогда как на географической карте в этом месте полагалась земля. Совершая по необходимости гидрометрические измерения, для чего требовались частые остановки, мы все же доплыли до устьев р. Лены в течение 23 дней. В настоящее время очертания берегов исправлены, и экспедиция не столько должна опасаться льдов, сколько  «вечных туманов», которыми сопровождается полярное лето. Туманы не позволяют пароходу идти полным ходом, что значительно сократило бы время плавания. И тут, впрочем, дело несколько поправимо, если на пути в местах, более опасных, устроить сильные электрические маяки и склады топлива и провианта, хотя в последнем не чувствуется необходимости. Льды собственно управляются направлением ветра, и они опасны только при северном ветре, когда глетчеры надвигаются к берегам, но и тогда они не столь опасны сами по себе, сколько опасно столкновение с ними в тумане. Правильные метеорологические исследования и предсказания устранять и этот мираж опасности».

    Энергичный капитан Иогансен уверял нас, что устройство правильного судоходства с великими реками Сибири доставить ему значительные доходы, так как золотопромышленной Сибири, не имеющей других путей и сообщений, кроме рек, как бы самою судьбою предназначено получать дешевые орудия производства и колониальные товары, только морским путем. Доставка же сухим путем лишь заставляет золотопромышленников при баснословных ценах на продукты (от 50 к, до 1 р. фунт стеариновых свечей, от 40 до 60 к. ф. сахара и пр.) бросать свое дело, если промывка песку не дает, напр. 3 или 4 проц. золота.

    Приводя эти сведения мы только удивляемся, почему наши русские промышленники до сих пор серьезно не обратили на это внимания? А между тем вопрос этот чуть не столько же важен, сколько проведение великой Сибирской железной дороги, которая нисколько не будет конкурентом  морскому пути, так как доставка от главной железнодорожной артерии до Олекминской, Витимской, Енисейской золотопромышленных систем плюс железнодорожный тариф далеко не в состоянии конкурировать с непосредственным, правильным водным путем и в будущем, когда будет проведена сибирская железная дорога.

                                                                    ЗАКЛЮЧЕНИЕ

    Приленский край вообще и Якутская область в особенности — весьма мало исследованы. Мало исследованность края вряд ли стоит выше таких мест земного шара, как центральная Африка.

    В то время, как о последней существует огромная литература, ведущее начало свое от Геродота, Якутская область, составляющая большую часть Приленского края, напротив, не может похвалиться сотой частью исследователей, в чем читатель наглядно убедится из приложенного ниже скудного реестра литературы об этом крае.

    А между тем, по пространству своему и по щедро рассыпанному природой богатству Приленский край не уступает центральной Африке. Исли последняя дает Европе слоновую кость, то Приленский край в свою очередь дает в изобилии мамонтову. Благородные металлы и другие ископаемые богатства гораздо обильнее в Приленском крае, чем в центральной Африке и при том ждут своих Колумбов, чтобы удивить и поразить небывалым обилием искателей счастья...

    Что же касается климата, то обе эти страны находятся в равных, хотя и противоположных условиях. Невероятные морозы одной вполне уравновешиваются невероятными же тропическими жарами другой. Природа разумно наделила обе эти страны крайностями в климатах, чтобы всегда повторять человеку вечный завет: «трудись и ты будешь счастливь!» Впрочем, невероятный холод Севера, имеет то преимущество перед тропической жарой, что холод можно умерить топливом и теплой одеждой, тогда как тропическая жара не во власти человека.

    Будущность этого края еще вся впереди. Доступность Европе неисчерпаемых ее богатств вполне зависит от тех же самых причин, как и в центральной Африке, а именно: от удобных путей и сообщений, которые собственно создали как в Европе, так и во всем современном мире — цивилизацию.

    И действительно, недалеко то время, когда Приленский край перестанет быть закрытым и отдаленным от живого мира. Исправление географических очертаний северных берегов Сибири, метеорологические правильные исследования климата Сибири и самое главное покровительственные мероприятия иностранной, инициативе, как в деле правильного судоходства к великим Сибирским рекам, так и заложение горнопромышленных и торговых дел в этой полудикой стране, все это сразу подымет экономическую деятельность нашей Сибирской Калифорнии, от которой в настоящее время мы имеем сомнительные доходы, превращающееся в нуль, если принять во внимание расходы на управление краем.

    С другой стороны проведение великой сибирской ж. д. проложить путь с юга торговли, промышленности и доступности в этот богатейший край. В особенности благодатное действие обнаружить проведете от главной железнодорожной артерии ветви от Иркутска до местечка Качуги — первой судоходной станции в верховьях р. Лены. Эта ветвь помимо того, что увеличить подвоз товаров в Приленский край, но и обратно в значительной степени откроет дешевый сбыть богатейшим в мире пушным товарам, мамонтовой кости, золоту и другим сырым материалам, которые по дороговизне доставки мало доступны или слишком дороги для российских потребителей.

    Мы не говорим здесь, как быстро увеличится производительность края от всех этих благих мероприятий отчасти потому, что уже упоминали раньше об этом, с другой же стороны потому, что кому же неизвестно, что удешевление орудий производства и дешевая доставка — всегда были главными импульсами развития промышленности, торговли и земледелия.

    Хотя проект сибирской железной дороги не включил в качестве подъездного пути ветвь от Иркутска до Качуги, но при ближайшем знакомстве с делом мы положительно уверены, что эту ошибку скоро почувствуют, когда откроется движете, хотя бы до Иркутска.

    Описанная нами ярмарка в Приленском крае (см. «хищники и скупщики золота»), начинаясь от местечка Качуга и состоящая из сотни плавучих магазинов (паузков), чуть ли не с самого начала весеннего ледохода медленно передвигается вниз по течению Лены от местечка до местечка, от города до города и окончательно завершается в Якутске. Оборотами ее не занималась ни одна статистика, за неимением ее в этом крае. Но можно с уверенностью сказать, что она на худой конец простирается более десятка миллионов.

    Расторговавшись в Якутске, купцы (томские и иркутские) обратно везут пушнину, мамонтову кость, ровдугу и другие редкие товары, которые увеличивают ярмарочный оборот и можно с еще большей уверенностью сказать, что пренебрегать такими крупными грузами для сибирской железной дороги по меньшей мере — неосновательно. Помимо ярмарочных оборотов, будущая ветвь от Качуги до Иркутска будет иметь постоянные грузы материала, припасов и орудий производства, как для золотых приисков, так и для местного потребления.

    Словом, об этом полезно будет крепко подумать...

    Читатель не взыщет с нас за то, что в наших «Очерках» недостаточно подробно и обстоятельно познакомился с Приленским краем. Трудно требовать от автора подробностей и обстоятельности при описании такого «необстоятельного края» как нами описываемый, который представляет собою непочатый угол нашей великой, но далеко еще не устроенной земли. Для обстоятельного исследования этого обширного края нужны также и обширные средства и не один десяток лет...

    В наших очерках мы поэтому ограничились большею частью теми исследованиями, фактами и описаниями, которые до нас никем не были опубликованы и читатель об них ничего не знал.

    Тем не менее если очерки наши, хотя немного раскроют завесу таинственности мало исследованного «отдаленнейшего края», то и такое сознание будет для автора большою наградою.

                                                                            ---------

    Литература о Приленском крае крайне бедна. Цельного, специально посвященного этому краю сочинения вовсе не имеется. Есть лишь отдельные главы и места в обще сибирских этнографических и туристических сочинениях, в которых делается или общее описание или же описания посвященные отдельному вопросу. Из таких сочинений самое обширное исследование северных берегов Сибири, а в частности и Якутской области сделано при Екатерине II; затем Миддендорфом, изданное в Петербурге, к сожалению, на немецком языке (с рисунками и политипажами).

    Кроме того на средства Его Императорского Величества готовились к изданию Академией Наук описания и исследования экспедиции Маака.

    Затем следуют в хронологическом порндке:

    1) Спасский. «Сибирский Вестник», жур. 1813-1824. СПб.

    2) Геденшторм. Отрывки о Сибири. 1830. СПб.

    3) Врангель. Путешествие по северным берегам Сибири. 1830 г. СПб.

    4) Щукин. Поездка в Якутск. 1844 г. СПб.

    5) Его же. О якутах. «Жур. минист. внутр. дел». 1854 г.

    6) Мордвинов. Инородцы Туруханского края. «Вест. Имп. Рус. Геогр. Общ.». 1860 г. № 2.

    7) Курбатов.

    8) Экспедиция Норденшильда, пер. со шведского, и мелкие исследования текущей периодической печати, журналов Сибир. отдела географ. общества и памятных книжек Як. об.

                                                                                 конец

                                                        КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

    И. Гамовъ.  Очерки далекой Сибири. Гомель. 1894 г. 8°, 117 стр.

    — О Приленском крае, которому посвящены очерки, г. Гамов уже нередко говорил и писал (между прочим был его доклад и в Этнограф. Отделе 31 янв. 1886 г., — см. «Труды» Отдела, кн. VIII, стр. 15), а потому излишним было-бы повторять одно и тоже чуть-ли не в четвертый раз. Отмечаем эту книжку единственно потому, что в ней сведены разбросанные по разным изданиям материалы, немножко обработаны и в таком виде являются полезным чтением для интересующихся Сибирью: здесь и природа по Лене от Байкала до Якутска и даже севернее; здесь и сами якуты, и пришлецы, искатели счастья, и невольные поселенцы — скопцы; якутский язык, якутские сказания и домашний быт якутов; рыболовные артели по Лене; просвещение грамотой у русских и якут и взаимное влияние обеих народностей (объякучение русских); жалкое положение первых завоевателей края — якутских казаков; успешная хлебная и огородная культура у якутских скопцов, практичных, трудолюбивых и скучающих по своей родине; здесь и болезни их: пьянство (спиртоносы на золотых приисках), меряченье (сопоставляемое, кстати, с гипнотизмом), голодание; наконец, и многое другое, кончая вопросом о возможности правильного судоходства в северном Ледовитом океане: — все это, бесспорно, живо интересует любознательного человека, дает ему много полезных сведений, а нередко и зарождает у самого новые вопросы, желание разрешить их, желание самому явиться деятелем в области научной или хотя-бы и практической мысли.

    Книга г. Гамова рассчитана именно на обыкновенного интеллигентного читателя. Если последний начнет питать более склонности к таким добросовестным трудам, чем к пустым, часто вовсе не художественным произведениям беллетристического хлама, — тогда, надеемся, наше общество во многом облегчить осуществление задач науки.

    Вл. Б.

    /Этнографическое обозрѣніе. Изданіе Этнографическаго Отдѣла Императорскаго Общества Любителей Естествознанія, Антропологіи и Этнографіи, состоящаго при Московскомъ Университетѣ. Кн. ХХІІІ. № 4. Москва. 1894. С. 189./

                                                      КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

    И. Гамовъ. Очерки далекой Сибири. Изданіе книжнаго магазина Сыркина. Ц. 35 к. Г. Гомель, 1894 г.

    Страшное впечатление производит эта брошюрка: это — не беллетристическое произведение, ни научное описание, ни этнографическое исследование. Автор собрал свои заметки о Приленском крае, напечатанные в газетах и журналах, и получилось нечто странное. Для беллетристики — эти очерки слишком сухи, для научного сочинения — ненаучны, для наследования — мало самостоятельны. Может быть у г. Гамова и есть кое-какие самостоятельные наблюдения, но они так перепутаны с фактами общеизвестными, что разграничить одно от другого нет возможности, да и сам автор не делает себе труда уяснить, что в его сообщениях нового, что — старого. Автор прожил некоторое время в Сибири, хотел нечто сделать, но будучи лишен всякой литературной и научной подготовки, не смог этого. Желание украсит положение поэтическими описаниями природы — тоже надо отнести к числу неосуществленных автором целей. Если смотреть на эти очерки, не предъявляя никаких серьезных требований, то некоторый интерес представляют главы «Скопцы в ссылке» и «Меряки и Мерячество па Лене». В главе о скопцах автор передает их жалобы: «Ведь вон наши в Румынии живут на слободе, никому вреда не делают, в турецкую войну многие из них от царя медали получили за перевозку тяжестей. И за что только нас так строго преследуют? Всякий волен в своей вере» (стр. 77). Тут же маленький удар копытом по поводу «Крейцеровой Сонаты». Г. Гамову неизвестно, по его признанию, «написал ли „впечатлительный граф” эту сонату под влиянием проповеди какого-либо скопца, но только его соната и послесловие поразительная фотография скопческого учения. Те же тексты от Матфея и те же исходные пункты скопческой секты». Как видно из этой выдержки язык, г. Гамова не отличается грамотностью (выходит, что гр. Толстой написал сонату), а эпитеты — удачностью («поразительная фотография, «впечатлительный граф» и т. п.).

    Мерячеством называется в Сибири одна из курьезных форм психических болезней. На совершенно здорового по-видимому человека находить странное; состояние, в котором он проделывает разные нелепости: пляшет, бьет окружающих, стреляет. По словам Гамова, один из меряков сознавался ему, что во все время припадка он сохраняет полное сознание, но чувствует при этом, что делает все это не он, а как будто другой. После пароксизма следует реакция и упадок сил. Мерячество заразительно, легко сообщается другим и вообще припадки носят подражательный характер. По имеющимся в нашей медицинской литературе данным меряки во время пароксизма теряют сознание. Во всяком случае некоторые факты, сообщенные г. Гамовым, заслуживают внимания врачей-психиатров.

    /Сѣверный Вѣстникъ. Журналъ литературно-научный и политическій. № 1. Январь. С.-Петербургъ. 1895. С. 62./

    И. Гамовъ. Очерки далекой Сибири. Изд. книжн. магазина Я. Сыркина, г. Гомель, 1894 г. Ц. 35 к.

    Названная книжка посвящена Приленскому краю. Автор задается целью: «хотя немного раскрыть завесу малоисследованного, отдаленнейшего края», пользуясь для этого собственными наблюдениями и соображениями.

    В трех первых главах он знакомит читателя с природой края, с его неисчерпаемыми минеральными богатствами и с составом населения. Говоря о коренном населении, главным образом о якутах, автор описывает их домашнюю жизнь, обычаи и занятия. В четвертой главе, описывая «рыболовные артели и рыболовство на Леве», он указывает, что сама суровая природа Севера, губя единичные усилия особей, заставила их прибегнуть к более лучшей форме соединений — к артели.

    Затем, посвящая несколько слов уяснению различия между артелью и западноевропейскою ассоциацией труда и считая первую форму более симпатичною, благодаря присутствию в ней, помимо экономических, еще чисто нравственных элементов, г. Гамов пишет: «факты говорят, что и на далекой окраине Сибири артель осталась верна своему гуманному и симпатичному духу быть отцом и покровителем своих членов. Такою она остается не только у русских, но и у якутов, и еще рал доказывает нам, что артель даже у полудикарей остается верна своим основным принципам». Дли подтверждения этого последнего соображения, он приводит описание якутской озерной рыболовной артели, указывая но нее как на факт самостоятельного появления артели в среде в среде инородцев...

    Главы пятая, шестая и седьмая посвящены описанию не коренного населения Приленского края т. е. поселенцам, казакам и сосланным скопцам. Предпоследние главы восьмая, девятая и десятая — также не лишены интереса, особенно девятая; она знакомит читателя — с «болезнью здоровых людей», — так называемым «мерячеством». Автор иллюстрирует эту почти не исследованную психическую болезнь — рассказом об одном лично ему известном, омеряченном субъекте.

    /Восточное Обозрѣніе. Газета литературная и политическая. Иркутскъ. № 49 26 апрѣля 1895. С. 4./

          (И. Гомовъ. «Очерки далекой Сибири». Гомель. Изд. Сойкина Я. Г. 1894 г. Ц. 35 коп.).

     Возросший в обществе интерес к обширным странам Сибири и желание оказать в этом отношении обществу посильную помощь побудили вышеназванного автора собрать и падать отдельной книжкой его статьи о «Приленском крае», разновременно печатавшиеся в „Русской Мысли», «Наблюдателѣ», «Русскихъ Вѣдомостяхъ», «Московскомъ Телеграфѣ», «Россіи», «Промышленной Лѣтописи», «Техникѣ», «Русской Жизни» и других периодических паданиях, а также и предлагавшиеся им в виде докладов в Московском Императорском обществе любителей естествознания, антропологи и этнографии. Таким образом, в вышеназванную книжку вошли следующие статьи: I. Страна холода и золота. II. Неисчерпаемые минеральные богатства. III. Якуты и их легенды об утрате самобытности. IV. Рыболовные артели и рыболовство на Лене. V. Поселенцы и крестьяне Приленскаго края. VI. Герои прошлого и пигмеи настоящего. VII. Скопцы в ссылке. VIII. Хищники — скупщики золота. IX. Болезнь здоровых людей. X. Возможно ли правильное судоходство в Северном Ледовитом океане? Заключение. Большинство из вышеуказанных статей представляют собою настолько большой и общий интерес; — они затрагивают настолько серьезные и важные вопросы, что мы позволим себе здесь подробнее ознакомить наших читателей с содержанием, некоторых из них.

    Г. И. Гомов прежде, чем касаться социальной стороны «Приленского края», знакомить с природой последнего.

    Из первого очерка «Страна холода и золота» мы узнаем, что Приленский край в географическом отношении представляет собою громадное плоскогорье, имеющее вид трапеции, изрезанной по всем направлениям отрогами гор Яблонового хребта, чрезвычайно богатого в минеральном отношении вообще, золотом же в особенности.

    Что же касается климата Приленского края, то сухость воздуха, вечная мерзлота земли, неглубокие снега, наконец, вечные нетающие глыбы льдов и снегов в глуши тайги делают климат последнего слишком суровым даже для привычного русского человека.

    Минеральным богатствам Приленского края автор посвящает отдельный очерк, в котором категорически заявляет, что Приленский край есть terra incerta et incognita и ждет своих Колумбов, чтобы поразить их неисчерпаемыми сокровищами ископаемого царства. По словам автора, весь Яблоновский хребет с бесчисленными отрогами своими состоит главным образом из кварцевой породы, обычной колыбели благородных металлов. «Золото здесь везде есть», говорят местные искатели, «где только камчадал да скварец попадается! Воистину «золотое дно»...

    Отсутствие удобных путей сообщения страшно тормозит здесь дело эксплуатации минеральных богатств, которые в большинстве случаев и до сих пор лежать втуне. Разработка золота здесь производится только по притокам Лены: Витиму, Олекме и в последнее время по Алдану, причем, разрабатывается она исключительно в россыпях; жильное же золото остается почти нетронутым отчасти по дороговизне его разработки, отчасти же просто по традиции. Благодаря всему этому, в Приленском крае вырабатывается крайне, сравнительно, незначительное количество золота, по достоинству своему различающееся на три сорта: красное, желтое и черное, причем, последнее, содержащее в себе примесь серебра, считается самого высокого достоинства. Так, папр., въ 1881-1882 г. в Олекминской и Витимской системах было промыто песку 88.869.320 пуд. при среднем содержании в первой 2 зол. 13¾ дол. и во второй 5 зол. 6 дол. на 100 пуд. песку. Всего добыто золота на Олекминской системе 310 пуд. 14 слишком фунт. и на Витимской 439 пуд. 5 слишком фунтов. А всего — 749½ пуд. (стр. 12).

    Кроме золота, Приленский край изобилует еще и другими богатейшими минеральными богатствами, также до сих пор находящимися в полнейшем пренебрежении. Так, напр., в Якутской области по Верхоянскому тракту встречается очень богатая серебряная руда, а также и железная руда, глинистый железняк, магнитная руда и редкий по огромному содержанию железа так называемый сферосидерит (углекислое железо) встречаются по всему Приленскому краю в громадных количествах.

    В Олекминском же округе, в системе золотых приисков, «магнитный железняк» находится в таком громадном количестве, что при проезде мимо его залежей — стрелка компаса всегда отклоняется в их сторону.

    Далее, по словам автора, в некоторых местах Якутской области встречается прекрасная фарфоровая глина, минеральные краски, нефть (в Олекминском округе), серные воды и горячие ключи, бьющие фонтанами, — по р. Вилюю в громадном количестве встречаются соляные источники и каменная соль; из первых особенно известны — Кампедийские и Богинские. Затем, по той же реке, а также и по Лене нередко встречаются драгоценные камни и менее драгоценные; сердолик, аметист, опал. Последние, а также аквамарины «попадаются в замечательных экземплярах как по величине, так и по эффекту».

    По реке Алдану, у самого берега его — богатейшие залежи каменного угля. Словом, Приленский край, это «наша русская Калифорния», которой со временем предстоит великолепно и могуче «раскрыть свой рог изобилия».

    Приленский край населен двумя коренными народностями: якутами и тунгусами, причем, первые колонизовали, преимущественно, северною часть его. Якуты живут оседло, но крайне примитивно — грязно... Хотя все они и крещены, но в действительности до сих пор остаются язычниками-шаманами, что, конечно, тщательно скрывают от начальства. Язычество якутов, конечно, прямой результат их поголовного невежества, обусловливающегося почти полным отсутствием какого-либо культурного воздействия на них. «Школ как для русского населения, так и для инородцев, по словам автора, здесь слишком мало, да и те, которые существуют, едва ли приносят какую либо пользу». Грамотность здесь разливается «слишком туго и с неведомыми для русских школ препятствиями».

    В бытовом отношении якуты, по словам г. Гомова, принадлежать к патриархальному состоянию, причем, во всех житейских отношениях всецело доминирует власть старшего.

    IV-ый очерк «Рыболовные артели и рыболовство па Лене» заключает в себе крайне интересное и обстоятельное описание внутренней организации местного артельного рыболовства.

    Ленскую рыболовную артель Гомов подразделяет на два характерных типа: речную и озерную, причем первая более русского происхождения и распространена преимущественно среди крестьян и казаков; вторая же — возникновением своим обязана, главным образом, самобытной инородческой инициативе.

    Ленская речная артель, в большинстве случаев, бывает очень невелика: вместе с хозяином невода она, обыкновенно, состоит из пяти-шести человек, причем каждый артельщик представляет в ней собою вполне самостоятельного члена. На обязанности каждого из артельщиков лежит забота относительно обеспечения всех на все время рыболовства харчами, обувью и даже своим паем соли, если артель отправляется в дальнее плавание и на продолжительное время. Весь улов по окончании рыболовства или в конце нескольких рыболовных операций, обыкновенно, делится артельщиками на паи поровну, причем, хозяину невода, кроме его законного пая, прибавляется еще один пай рыбы за невод и, таким образом, хозяин последнего получает всего только два пая рыбы.

    При организации артели, кроме взаимных выгод, по словам г. Гомова, артельщики также руководятся обоюдными личными симпатиями членов друг к другу. «Поголовно сойтись», чтобы «дружество было» — вот та внутренняя сила, плотно соединяющая ленскую артель, которая весьма часто поступается многими достоинствами артельщика в пользу другого, неумелого, если этот последний «любезен товариществу».

    Ленская озерная артель, как мы сказали выше, главным образом, присуща якутам, в среде, же русского населения встречается, как редкое исключение. Приленские озера, изобилующие исключительно одной природной рыбы — карасем, издавна привлекали к себе внимание инородцев, промышляющих здесь, по преимуществу зимой, когда лед значительно окрепнет, и рыба, за недостатком воздуха, начинает выплывать из глубины озер на поверхность. Вот, в это-то благоприятное для озерного рыболовства время, на льду озера, обыкновенно, вырубают ряд прорубей, представляющих собою определенную и строго организованную систему. Когда проруби готовы, то промышленники опускают один конец невода в первую прорубь и затем тянуть его осторожно и постепенно подо льдом к следующей и остальным прорубям до тех пор, пока он весь не погрузится под лед. Тогда его волокут подо льдом через другие проруби и посредством веревок, наконец, подводят к большой вырубленной полынье-иордани, где и вытаскивают на поверхность льда вместе с рыбою.

    Данный способ рыболовства представляет, конечно, массу трудностей и требует значительных сил от артели, почему последняя, обыкновенно, заключает в себе от 10 и более членов.

    Уловы артельщиками делятся поровну па паи, причем, здесь хозяин невода получает за последний увеличенный пай, т. е. приблизительно от 1½ до 2-х паев. Затем из общего улова озерной артели вычитается еще пай на лошадь или телегу и, если последних бывает несколько, то столько же вычитается паев с тем, чтобы на каждую подводу пришлось по одному паю.

    В ленских рыболовных артелях при распределении паев наловленной добычи также выработалась своеобразная практика, состоящая в следующем: после совершения рыболовной операции сначала выбирается из авторитетных артельщиков распорядитель, который, разложив добычу на паи, предлагает кому-нибудь из членов артели выбрать себе любой из разложенных перед ними паев.

    В данном случае, обыкновенно, первый пай отдается хозяину артели, а па его отсутствием, «вся артель решает выбор первого пая на его невод сообща». Что же касается распределителя паев, то ему, обыкновенно, всегда достается последний из оставшихся паев.

    «Нередко случается при этом, — заканчивает свое описание артелей г. Гомов, — что артель, распределивши окончательно добычу, добавляет частичку семейному артельщику, каждый из своего пая, без всякой просьбы со стороны последнего.

    В некоторых местах Приленского края этот обычай до того укоренился, что носит характера» некоторой обязанности, хотя в большинстве случаев, это делается только по доброй воле». (стр.46-я).

    (Окончание будет).

    Н.В.А.

    /Сибирскій Вѣстникъ политики, литературы и общественной жизни. Томскъ. №. 119. 3 октября 1895. С. 2./

          (И. Гомовъ. «Очерки далекой Сибири». Гомель. Изд. Сойкина Я. Г. 1894 г. Ц. 35 коп.).

    Приленский край также являлся и является пунктом для русской ссылки, при этом, преимущественно, тяжких преступников, отбывших более или менее долголетний срок каторги, иногда же прямо из России, по приговору суда и крестьянских обществ.

    Ссылка в Приленский край — тягчайшее наказание, с большим трудом выносимое наказуемыми. Последние очень часто нарочно совершают какое-нибудь новое преступление, напр., убийство, чтобы попасть на каторгу и, таким образом, избавиться от ссылки в ненавистный всем преступникам Приленский край.

    Большинство сосланных в вышеназванный край при первой же возможности стремится поскорее выбраться из него. Так напр., приписавшись к какому-нибудь местному крестьянскому обществу, они немедленно берут паспорта и уходят на разработки в тайгу, на золотые прииски. С истечением же пятилетнего срока и перечислением в коренные крестьяне, поселенец, запасшись паспортом для проживания по всей Сибири, в большинстве случаев, уже навсегда покидает Приленский край.

    В Приленском крае, кроме инородцев и ссыльных, есть также и коренные крестьяне, занимающиеся преимущественна земледелием и скотоводством. Первое развито здесь в незначительных размерах, что обусловливается вышеуказанными неблагоприятными климатическими условиями.

    Способ обработки земли, конечно, — первобытнейший, равно и — орудия производства — якутская соха, состоящая из простого, грубого треугольника, слегка изогнутого. «За исключением сектантов (ссыльных), — говорит г. Гомов, между крестьянами ІІриленского края нигде не встречается стремления к улучшению земледелия. Пашни свои местные крестьяне вспахивают иногда с осени и весною вторично. Некоторые из них удобряют свои земли навозом; тотчас после весеннего вспахивания сеют и потом ужо боронят. Очень многие из крестьян придерживаются инородческого способа обработки, т. е. пашут земли всего один раз в весеннее время». Поля засеваются исключительно яровыми хлебами низшего сорта: ячменем, овсом, реже рожью и, как исключение — пшеницею. Урожаи, несмотря на все неблагоприятные условия для земледелия в Приленском крае, очень часто бывают сам 20; на «расчистках» же из под березового леса, хорошо распаханных, — даже сам 40.

    Что же касается огородничества, то оно в Приленском крае находится еще в более первобытном состоянии, чем земледелие — садится, преимущественно, картофель, реже капуста и другие более деликатные огородные овощи.

    В лучшем, сравнительно, состоянии хлебопашество и огородничество находится у скопцов, водворенных в Приленский край лет 25-ть тому назад и ссылаемых сюда и в настоящее время. Водворенные среди тайги и непроходимых болот скопцы не пали духом, а вступили в упорную борьбу с суровой природой, результатом чего чрез несколько лет выросли кругом села, пашня, относительное материальное довольство. Теперь многие скопцы Приленского края владеют хорошими домами с обширными усадьбами, иногда, — конными и ветряными мельницами, и почти все — прекрасно устроенными огородами, где разводятся не только капуста, лук и другие овощи, но даже в парниках — огурцы, арбузы и дыни, из которых последние не всегда, впрочем, созревают. За своими пашнями скопцы ухаживают крайне усердно — с избытком удобряют их навозом, по несколько раз вспахивают и т. д. В результате у скопцов почти всегда — богатые урожаи — нередко сам 40. Скотоводство у Приленских скопцов также в цветущем состоянии: коровы с большим удоем молока; лошади «сильные, сытые и гладкие.

    Скопцы очень непопулярны среди местных жителей, что обусловливается кулаческими замашками первых. Среди скопцов нередко попадаются чистой воды Колупаевы — Разуваевы, не упускающие благоприятного случая для эксплуатации своего ближнего. По мнению автора, существование среди скопцов кулачества обусловливается исключительностью их положения в Приленском крае.

    — «Чем же мы их вооружаем? Мы пользуемся случаем, как и всякий на нашем месте не упустил бы его. Никто нам не даст даром, а норовят с нас же сорвать... Сами знаете „гостинцы” надо всегда наготове иметь... кто нас пожалеет? Если сами себя не пожалеем, так и некому больше. С нас берут, а мы откуда достанем? Торговлей нам не дозволяют заниматься, отлучаться далеко из селения тоже нельзя; теперь подумайте, как нашему брату не пользоваться случаем? Мы в неволе, а они свободны промыслить себе добро», — (стр. 75) так обыкновенно отвечали скопцы на неоднократные расспросы автора о мотивах эксплуатации местного населения.

    В Приленском крае, по словам автора, кулачество встречается не только среди скопцов, но часто и у местных крестьян. Кулаки-крестьяне в своем «кровопийстве» мало чем уступают скопцам: — они пользуются всеми случаями и средствами, чтобы подольше закабалить себе своего ближнего. Попасть же в кабальное состояние для последнего нет ничего легче — все местные условия для более или менее независимого существования крайне неблагоприятны.

    Отсутствие более или менее достаточного количества жизненных припасов, платья, обуви, денег — все это ставит приленского крестьянина в безвыходное положение и невольно загоняет его в лапы Разуваевых. Последние же в свою очередь принимают соответствующие меры, чтобы получше и побольше поймать жертв в свои преступные сети. В этом отношении особенно благоприятны для них существующие в Приленском крае ярмарки, когда они открывают местным жителям широкий кредит, конечно, на самых тяжелых и безбожных условиях.

    Приленская ярмарка, собственно говоря, является фокусом жизни и деятельности не только одних кулаков, а и всего населения. Ко времени ярмарки в Приленский край, по р. Лене приплывают целые плавучие магазины, преимущественно, из иркутских и томских торговых домов, с бракованным, полугнилым товаром, за бесценок купленным ими несколько лет тому назад в ирбитской ярмарке. Несмотря на указанное свойство товаров, последние быстро и выгодно сбываются здесь населению. Торговля носит здесь, преимущественно, меновой характер: на свои товары иркутские и томские купцы выменивают у местного населения пушнину, пух, мамонтову кость. Кроме того, они в широких размерах скупают еще так называемую «красную пшеничку», проще говоря — краденое золото. В Приленском крае перепродажа краденого золота, это — особый, притом наивыгоднейший из местных промыслов, которым в широких размерах здесь занимаются даже целые волости. Из последних, особенно популярны: Магинская резиденция, просто — «Мага», и Витимская волость, называющаяся «дворянскою волостью». Население названных пунктов давно оставило свои крестьянские занятия и всецело занялось торговлей краденым золотом и контрабандным вином.

    — «Мы не мужики», с хитрым подмигиванием иронизировал хозяин моей квартиры в Витимске, — рассказывает г. Гомов, — который как-то особенно хвастался, что он «старый бродяга». «Слыхали, или нет про «дворянскую волость»?

    — «Нет!»

    «А вот мы-то и есть эти самые дворяне», продолжил хозяин моей квартиры, причем подмигивание составляло необходимое украшение его речи. — «Мужицкое дело мы бросили, потому стыдно нам ефтим заниматься, а больше за красной пшеничкой (золото) охотимся, — поурожайный будет. Не правда ли?

    — Что это у вас здесь почти через дом кабак? — спросил я его, удивляясь обилию кабаков. — Кто у вас выпивает такую прорву водки?

    — Не через дом, а каждый дом — кабак. Вот как! А вы как думаете, господин, много ли водки выходит? Случалось, хоть и редко, что не хватало. Не верите? Три винных подвала, и то мало: все выпивает приисковый рабочий, ну, и инородец помогает. Верите ли, я сам бывало на 400 р. в день торговал!»

    — Краденое золото скупается купцами, обыкновенно, целыми пудами, причем, — частью за товар, частью за деньги и — контрабандную водку, составляющую, кстати сказать, одну из важнейших отраслей торговли томских и иркутских купцов в Приленск. крае. Скупив золото, «Ярможане» очень выгодно сбывают его в Иркутске китайцам частью за деньги, частью же за чаи и другие китайские товары. Таким образом, не один десяток пудов золота ежегодно уплывает из страны в китайские владения, отчего, конечно, немало страдает наш металлический фонд. Борьба с данным злом крайне затруднительна, так как организация хищников золота всегда удивительно сильна и грандиозна. По крайней мере, до последнего времени все старания нашего правительства пресечь названное зло оставались, в большинстве случаев, тщетными,

    IX-ый очерк «Болезнь здоровых людей: меряки и мерячество на Лене» заключает в себе описание чрезвычайно интересной и загадочной нервной болезни, наз. мерячеством, очень распространенной в Северном течении р. Лены, и притом, эпидемически охватывающей целые районы.

    Предоставляя интересующимся лично познакомиться с вышеназванным очерком, мы позволим себе в заключение нашей настоящей заметки сказать несколько слов о Приленском крае вообще.

    Приленский край, как видно из описаний г. Гомова, — богатейший по своим природным богатствам. Благородные металлы и другие ископаемые богатства гораздо обильнее — в Приленском крае, чем в центральной Африке — говорит в своем заключении г. Гомов. А раз это так, то нужно всячески стремиться, чтобы все эти богатства не лежали втуне, а возможно скорее эксплуатировались; чтобы вообще скорее была вызвана к жизни торгово-промышленная деятельность данного края. Первым шагом к этому должно послужить улучшение путей сообщения Приленского края с Сибирью и Россией вообще. Без сомнения, большую услугу в этом отношении в недалеком будущем должна оказать сибирская железная дорога, при том условии, конечно, если Приленский край будет со временем приближен при посредстве железнодорожной ветки к главному магистралу. Сделать же последнее — в прямых интересах страны, для которой, конечно, небезвыгодна эксплуатация тех грандиознейших богатств, которыми так изобилует Приленский край.

    Далее, не меньшего внимания со стороны правительства и общества заслуживает и социально-юридическая сторона жизни в Приленском крае, где, конечно, крайне было бы желательно укрощение кулаков, кабатчиков и прочих пиявок, безбожно эксплуатирующих приленское крестьянское и инородческое население.

    Вообще говоря, пора, давно пора обратить серьезнейшее внимание и, притом, во всех отношениях на наши восточные окраины, промышленно-торговое и социально-юридическое положение которых оставляет желать много и много лучшего.

    Н.В.А.

    /Сибирскій Вѣстникъ политики, литературы и общественной жизни. Томскъ. №. 120. 4 октября 1895. С. 2./