ЎЎЎ 3-2. Гаіна Далганка. Этнограф Ільля Гурвіч. Ч. 3. Оленекские и анабарские якуты. Сш. 2. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    И. С. Гурвич

                                         ОЛЕНЕКСКИЕ И АНАБАРСКИЕ ЯКУТЫ

                                                  (Историко-этнографический очерк)

                                          Автореферат кандидатской диссертации,

                                 защищенной в Институте этнографии 29 декабря 1949 г.

    Настоящая работа посвящена якутам-оленеводам бассейнов рек Оленека и Анабары. Цель ее — заполнить один из пробелов в якутоведческой литературе, т. е., с одной стороны, дать этнографическое описание этой мало известной группы якутов, с другой — проследить историю ее сложения, этнические процессы, протекавшие на ее территории, а также выявить дальнейшие тенденции культурного развитии якутов-оленеводов в условиях советского социалистического общества.

    Основным источником для написания исторического раздела данной работы послужили официальные документы XVII—XVIII вв., хранящиеся в Центральном государственном архиве древних актов, в Архиве Академии Наук СССР, в Архиве при Институте истории Академии Наук (Ленинградское отделение). Хозяйство, материальная и духовная культура, а также современный быт оленекских и анабарских якутов описаны по материалам, собранным автором в период с 1942 по 1946 г. в Оленекском и Анабарском районах Якутской АССР.

    Ко времени проникновении русских служилых и промышленных людей в бассейны рек Оленека и Анабары эти области были населены тунгусскими племенами, за исключением низовий Анабары, где обитали тавги.

    В Оленекском зимовье в период с 1645 по 1651 г., поданным ясачного сбора, числилось 85-110 ясачных плательщиков. В 1653 г. значилось 156 ясачных плательщиков, но в этом году от оспенной эпидемии погибло 85 человек, в следующем году 54 человека. На Оленеке осталось всего лишь 39 ясачных плательщиков. В последующие годы, до 1678 г., число последних колебалось между 38 и 45. Принимая число ясачных плательщиков — взрослых мужчин —за двадцать пять процентов всего населения и округляя число ясачных плательщиков в сторону увеличения, можно полагать, что в период с 1645 по 1652 г. численность населения доходила до 600-700 чел. обоего пола. После эпидемии на Оленеке осталось всего 160-170 чел.

    Анабарские тунгусы, платившие ясак на оз. Есой через вонядырских тунгусов, были очень немногочисленны. В 1653-1654 гг. среди них было 22, в 1659-1662 гг. — 10 и в 1664-1681 гг. — 8-6 ясачных плательщиков. Таким образом, в начале 50-х годов XVII в. население на Анабаре состояло из 100-120 чел. обоего пола.

    Большинство оленекских тунгусов принадлежало к племени асян (адян). Это племя занимало в XVII в. все среднее и нижнее течение Оленека, возможно и часть бассейна р. Анабары: из пяти аманатов, захваченных первой партией служилых людей на Анабаре, четыре оказались оленекскими тунгусами из племени азян.

    Другое тунгусское племя — синигир (силигир), близкое к азянам, но менее многочисленное, занимало верхнее течение р. Оленека и его притоков.

    Племена азян и синигир подразделялись на роды, именовавшиеся в русских документах по имени родоначальника (Гасиев род, Немнин род, Какуев род, Буруканов род и др.).

    С 1676 г. число ясачных плательщиков на Оленеке увеличивается: в 1670 г. имеется 60 чел., в 1683 г. — 92 чел., в 1693 г. — 68 чел., в 1703 г. — 88 чел. Рост населения объясняется переселением якутов из центральных районов с целью скрыться от ясачного гнета. Начиная с 1678 г., в ясачных книгах Оленекского зимовья значатся не одни «тунгусы», а «якуты и тунгусы». Проникновение якутов в бассейны Оленека и Анабары было связано с резким уменьшением тунгусского населения на этих реках в результате ряда эпидемий и взаимных междоусобиц. Поток якутов-переселенцев был весьма значителен. Так, в 1669 г. жиганский приказчик сообщал, что «отпустили ясачных якутов па Оленек реку с женами и детьми человек со сто и больше». Большинство якутов-переселенцев населяло различные подгородные волости, главным образом Кангаласскую. О принадлежности этих якутов к социальным низам населения свидетельствуют многочисленные «памяти» на Оленек о розыске среди якутов-переселенцев беглых холопов и должников. С первыми отрядами служилых людей на Оленек и Анабару проникли партии русских торговых и промышленных людей, вместе с казаками ходившие в походы и служившие «государеву службу». Как служилые, так и промышленные люди, в большинстве случаев выходцы из Поморья, знакомые с таежным образом жизни и мореплаванием, легко осваивались с просторами Якутии.

    В XVII в. па Оленеке побывали такие замечательные казаки-мореплаватели и землепроходцы, как Елисей Юрьев (Буза), Иван Ребров, Алексей Олень, Семен Дежнев.

    Привлеченные пушными богатствами северо-запада Якутии, промышленные и «гулящие люди» добывали на Оленеке и Анабаре во много раз больше соболей, чем местное население. По данным десятинного сбора, за 1643 г. на Оленеке было добыто 11-12 тыс. соболей на сумму 10-12 тыс. руб. При этом русские промышленные люди добыли за этот год в 30 раз больше туземцев. Переселение русских посадских людей из Якутска на Оленек и Анабару особенно усилилось в 1670-х годах ввиду «хлебной скудности». В большинстве случаев отягощенные долгами промышленники не спешили возвращаться в города и нередко оседали на Оленеке и Анабаре. Возвращавшиеся в Якутск промышленники были вынуждены отдавать большую часть соболей чиновникам и ростовщикам, ссужавшим их припасами и оружием. Осевшие промышленники и обнищавшие казачьи дети составили на Оленеке и Анабаре постоянное русское население.

    К XVIII п., в связи с хищническим истреблением соболя, Оленек и Анабара потеряли значение соболиных районов. В ясачном сборе соболей заменили лисицы. Несмотря на оскудение соболями, Оленек и Анабара продолжали привлекать к себе переселенцев из центральных волостей Якутии. В 1710 г. в Оленекском зимовье был взят ясак с 57 пришлых якутов. В 1712 г. на Оленек прибыло еще 56 якутов. Попадая в северные условия, якуты-скотоводы усваивали тунгусский кочевой образ жизни, переходили к промыслово-охотничьему хозяйству.

    Русские, осевшие по низовьям Оленека и Анабары, в 30—40-х годах XVIII в., по сообщениям участников Великой северной экспедиции, стали сближаться с якутами. Скудные источники позволяют все же полагать, что во второй половине XVIII и. в бассейнах Оленека и Анабаре продолжился процесс слияния русских оседлых промышленников с якутами, также как и якутов с тунгусами.

    К концу XVIII в. социальный состав переселенцев-якутов несколько изменился. После введения денежного ясачного сбора (70-е годы XVIII в.) в бассейн Оленека и Анабары и далее па озеро Есей устремились торговцы-якуты — скупщики пушнины. Часть этой якутской торговой верхушки, занимавшейся посреднической торговлей, обосновалась в бассейнах Оленека и Анабары.

    Ко второй половине XIX в. три этнических элемента, составлявшие населенно бассейнов рек Оленека и Анабары, слились в единое целое в языковом, культурном и хозяйственном отношениях (материалы путешественников XIX в. — Хитрово, Чеканского, Маака). Возникла своеобразная группа северных якутов-оленеводов.

    К концу XIX в. среди оленекских и анабарских якутов существовала значительная имущественная дифференциации. Отношения зависимости и эксплоатации складывались среди якутов-оленоводов на основе владения не охотничьими угодьями, а оленями. Все формы эксплоатации выступали под оболочкой родственной или родовой помощи. Большинство местных кулаков, старост (князцов) и старшин занималось посреднической торговлей, скупая у населения пушнину и перепродавая ее в вилюйские центры.

    Население эксплоатировалось также скупщиками пушнины и ростовщиками из Вилюйска, Якутска и Туруханска.

    Провозглашение советской власти в Якутии (1 июля 1918 г.), завершившееся декретом ВЦИК о создании Якутской АССР, явилось историческим переломом в жизни якутов. С братской помощью великого русского народа якутский народ приступил к социалистическому переустройству своего  хозяйства.

    Крупным государственным мероприятием, способствовавшим ознакомлению с малыми народами Севера, была перепись 1926-1927 гг. Перепись доставила также данные о численности и состоянии хозяйства оленекских и анабарских якутов, хотя и не дала верных сведений об их национальной принадлежности, обозначив их эвенками.

    На территории будущих Оленекских и Анабарских районов, по данным переписи 1926-1927 гг., выявился следующий состав наслегов:

    Данные переписи отражают действительную картину расселения и численности населения, но цифры количества оленей, повидимому, значительно преуменьшены. Наслеги, являвшиеся в XIX в. административными единицами, небыли искусственными образованиями, а представляли в прошлом отдельные племена. Наслеги Угулят и Сологон — это объякученные тунгусские племена XVII в. — «Фуглицкий и Сологонский роды»; наслег Бэти образовался, по данным В. О. Долгих, в результате объякучивания племени синигир. Наслеги Катыгын и Кангалас — разросшиеся осколки древних якутских племен. В составе этих наслегов были отдельные роды. В Сологонском наслеге были роды Шолохто, Нюрбогон, Кянсяй, Бэспэик, во II Угулятском наслеге — Хонтойдор, Бухучан, Дожархан. Наслег Бэти на территории Оленекского района, судя по опросным данным, на роды не делился. В бассейнах Оленека и Анабары встречались также отделившиеся части родов Брагат, Нахра; сюда заходили эвенки — илимпейцы и чапогирцы из Красноярского края. Ко времени переписи наслеги-племена превратились в соседские сельские общины или группы таких общин. В каждом роду были мелкие хозяйственные объединения (4-10 хозяйств), состоявшие но только из родовичей, но и из чужеродцев. Эти хозяйственные объединения создавались при откочевке в тундру и рассыпались в сезоны охоты.

    За исключением илимпейцев и чапогирцев, члены всех упомянутых выше родов и наслегов считают себя якутами, потомками выходцев из центральных якутских улусов.

    Ярко выраженное национальное самосознание оленекских и анабарских якутов, тем не менее, но нашло отражения в переписных материалах. Руководствуясь вилейской традицией, причислявшей все население, занимавшееся оленеводством, к тунгусам, переписчики якуты из центральных районов Якутии записывали якутов-оленеводов бассейнов рек Оленека и Анабары тунгусами. Следует отметить, что термины «тунгус», «эвенки» понимаются и в Оленекском и Анабарском районах как выражение не этнической принадлежности, а определенного образа жизни.

    Социалистическое строительство в верховьях Оленека и Анабары получило особое развитие с 1934 г., после основания Оленекской культурной базы.

    В 1935-1936 гг. были организованы товарищества по совместному выпасу оленей. В условиях северного комплексного хозяйства даже простейшая форма кооперации давала значительный эффект — освободилась рабочая сила, занятая выпасом распыленных стад, представилась возможность обеспечить рабочей силой такие недостаточно развитые отрасли хозяйства, как пушной промысел, рыболовство, грузопереброски и т. д. В 1937 г. первичные производственные объединения стали переходить на устав сельскохозяйственной артели.

    В 1939-1940 гг. колхозы Оленекского района настолько хозяйственно окрепли, что смогли показать на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке свои достижения. В декабре 1941 г. Оленекский район первый в ЯАССР завершил ликвидацию неграмотности. В 1941 г. Оленекский район занял первое место по пушнозаготовкам в Якутской АССР.

    Таким образом, лишь в советское время оленекские и анабарские якуты сблизились с основной массой якутского парода.

    Сложное этническое происхождение оленекских и анабарских якутов подтверждается анализом их материальной культуры.

    Оленеводство оленекских и анабарских якутов отличается рядом особенностей: неупотреблением собак для окарауливаняя оленей в отличие от долган и нганасан, разработанностью вьючных способов перевозки грузов, использованием в качестве передового оленя не крайне-левого, а крайне-правого, так же как у эвенков, долган и якутов центральных районов, умением содержать оленей в лесотундре и тайге летом, умением доить оленей. В оленеводческой терминологии оленекских и анабарских якутов обращает на себя внимание большое количество терминов, заимствованных из различных эвенкийских диалектов (возрастные наименования оленей, масти, название оленьих рогов, некоторые наименования оленеводческого инвентаря), хотя население владеет исключительно якутским языком.

    Основная отрасль хозяйства оленекских и анабарских якутов — оленеводство. На нем базируются охотничий промысел и рыболовство.

    Приемы охоты на диких оленей и водоплавающую дичь оленекских и анабарских якутов неизвестны якутам центральных районов. В охотничьей терминологии, так же как и в оленеводческой, сохранилось значительное количество терминов эвенкийского происхождения.

    Пища населения бассейнов рек Оленека и Анабары, так же как эвенков и нганасан, соответствует промыслово-охотничьему типу хозяйства. Наименования вяленого мяса, названия приспособлений для утилизации трубчатых костей — эвенкийского происхождения. В пище оленекских и анабарских якутов сказалось также влияние якутов-скотоводов, выразившееся в пристрастии к конине, в употреблении квашеной рыбы, саламаты — каши из муки.

    Сложность культурных взаимовлияний в бассейнах рек Оленека и Анабары сказалась в многообразии форм жилища. Основным типом жилища был эвенкийский ровдужный конусообразный чум — тордох, в качестве зимников использовалась специфическая якутская форма жилища — юрта-балаган и дома-рубленки, заимствованные у русских промышленников. Меньшее распространение имели чумы из жердей (постоянные) — холомо. Комплекс промысловой одежды и обуви оленекских и анабарских якутов в основном соответствует эвенкийской национальной одежде, хотя нагрудник (наиболее характерная часть эвенкийского костюма) утерян. Якутское влияние сказалось главным образом в праздничной одежде (шуба с отложным воротником — сон, шапка с высоким верхом и бляхой). Встречающаяся глухая одежда, сукуй с капюшоном, по-видимому, заимствована от ненцев. Костюмы, рубахи, платья сохраняют русский покрой.

    В отличие от реалистических силуэтных изображении эвенков, в орнаментике оленекских и анабарских якутов преобладали якутские мотивы — спирали, завитки, кресты.

    После установления советской власти и коллективизации районов Оленека и Анабары в хозяйстве и быту населения, так же как и в материальной культуре, произошли значительные изменения. Установлено круглосуточное окарауливание стад, введены перекочевки по разработанным маршрутам, стада разбиты на половозрастные группы, систематически применяются профилактические ветеринарные мероприятия; введены сроки охоты на пушных зверей; применяются усовершенствованные ловушки, малокалиберные винтовки; охотники обеспечиваются легкими палатками; в районы расположения охотничьих бригад завозятся продукты, охото-боепрпасы. Пушной промысел стал ведущей отраслью производства.

    Улучшение питания выразилось во внедрении в пищу оленекских и анабарских якутов хлебопродуктов, крупы, сахара, соли и т. д. При возросшей покупательной способности населения эти завозные продукты прочно вошли в рацион.

    Ровдужные чумы вытесняются легкими палатками с железными печками. В поселках выстроены дома колхозного типа с двумя-тремя комнатами, с кирпичными печами и двойными рамами.

    Одежду, белье и обувь население употребляет покупные.

    Некоторый материал для выявления культурных связей оленекских и анабарских якутов даст анализ их семейного и общественного быта и юридических обычаев.

    Система родства и свойства у населения бассейнов рек Оленека и Анабары не отличается от общеякутской. Имели распространение якутские юридические нормы наследования, выдела, но власть главы семьи у оленекских и анабарских якутов не принимала таких резких форм, как у якутов центральных районов. На женщину в семье оленекских и анабарских якутов смотрели как па существо, далеко не равное мужчине, приносящее неудачу в промысле. В связи с этим для женщин существовал ряд запретов, близких к эвенкийским и долганским. Аналогичные запреты, судя по фольклору, существовали в прошлом и у якутов центральных районов Якутии.

    Свадебные обряды оленекских и анабарских якутов в основном повторяли общеякутские. Благодаря изолированности оленекских и анабарских якутов, в их свадебном ритуале сохранялись некоторые черты древней якутской свадьбы. В то же время в свадебных обрядах якутов-оленеводов сильнее, чем в свадебных обрядах якутов центральных районов Якутии, сказалось влияние русской свадебной обрядности.

    Свидетельством самобытности культуры оленекских и анабарских якутов является их фольклор.

    Центральное место в фольклорном творчестве оленекских и анабарских якутов занимают эпические сказания о хосунах-витязях, охотниках. Основной пласт хосунных легенд — древний эпос эвенков — отражает эпоху военной демократии, точнее — начальный период этой переходной эпохи, когда межродовые и межплеменные столкновения стали трансформироваться в грабительские войны.

    Мощным напластованием в хосунном эпосе является отражение исторических событпй XVII в.— столкновений между местными племенами и перемещения племен, связанного с русским завоеванием.

    Хосунные предания в современном виде представляют переработку древнего эпоса тунгусов и воспоминаний об исторических событиях XVII в. северными якутами-оленсводами.

    Устное творчество оленекских и анабарских якутов не ограничивается героическими и историческими преданиями. Много самобытного прослеживается в сказках, загадках, в особенности в рассказах и песнях. В то же время в произведениях устного творчества оленекских и анабарских якутов сказалась культурная близость северных якутов к якутам центральных районов Якутии.

    В фольклоре северных якутов бытуют и эвенкийские произведения. Любовные песни-импровизации оленекских и анабарских якутов (воспевание гостя-мужчины девушками и женщинами) близки к долганским песням этого же вида.

    На многих произведениях устного творчества оленекских и анабарских якутов, в особенности на волшебных сказках, сказалось сильное влияние русской культуры — наследие слившихся с местным населением русских переселенцев — крестьян-промышленников.

    Переплетение близких между собой якутских скотоводческих и эвенкийских религиозных воззрений обнаруживается в шаманстве оленекских и анабарских якутов.

    Таким образом, сложные этнические взаимовлияния якутов, русских, эвенков в бассейнах рек Оленека и Анабары нашли отражение в духовной культуре оленекских и анабарских якутов.

    В условиях советского строя оленекские и анабарские якуты преодолели свою культурную и хозяйственную отсталость, перешли от примитивных форм хозяйства и быта к социалистическим. В бассейнах рек Оленека и Анабары широко развернулось культурное строительство. В 1934 г. были открыты три первые школы. К 1939 г. все дети школьного возраста посредством широкой сети интернатов были охвачены обучением. В 1946 г. в Оленекском районе работали одна школа-десятилетка и четыре начальные школы, в Анабарском районе — одна школа-семилетка и две начальные школы. Открытые одновременно со школами для детей школы ликбеза позволили обучить навыкам чтения и письма и все взрослое население. Основанные в районных центрах больницы, в наслежных — стационарные и передвижные фельдшерские пункты быстро завоевали доверие населения.

    Показателем роста культуры населения бассейнов рок Оленека и Анабары являются дома культуры, возникшие в районных центрах, клубы, избы-читальни, библиотеки в наслежных и колхозных поселках, звуковые кинопередвижки. Из среды местного населения за годы советской власти выросли свои руководящие кадры, появились учителя, счетные и торговые работники.

    Выросли культурные запросы населения, расширился его умственный кругозор. Изменился взгляд на женщину: за ней признаются теперь права, равные с мужчиной. Это выразилось прежде всего в появлении женщин-охотников и даже бригадиров. Местные женщины работают в настоящее время и в качестве учительниц, бухгалтеров, счетоводов. В область предания отошли калым и унизительные запреты для женщин. В сознании населения укрепляются положительные знания об окружающей природе.

    Благотворное влияние передовой русской культуры на якутов проявилось в полной мере в условиях советской власти. Успехи, достигнутые оленекскими и анабарскими якутами в области хозяйственного и культурного строительства, были бы невозможны без повседневной братской помощи русского народа.

    Культурный рост оленекских и анабарских якутов не является изолированным явлением. Всестороннее культурное и экономическое сближение якутов-оленеводов с основной массой якутов, так же как и сближение прочих групп якутского народа, знаменует собой процесс консолидации якутской нации. Процесс этот еще не нашел отражения в этнографических картах и в справочной литературе. Якуты-оленеводы бассейнов рек Оленека и Анабары обозначены на картах как эвенки. В действительности же по языку, культуре и ярко выраженному якутскому национальному самосознанию население бассейнов рек Оленека и Анабары является якутами. Ни сложное этническое происхождение, ни занятие оленеводством и охотой не оправдывают причисления оленекских и анабарских якутов к эвенкам.

    Возрождение таких отсталых окраинных групп якутского народа, как оленекские и анабарские якуты, приобщение их к социалистической культуре, к строительству коммунизма — результат ленинско-сталинской национальной политики.

    /Институт этнографии имени Н. Н. Миклухо-Маклая. Краткие сообщения. Вып. XI. Москва. 1950. С. 100-106./

    И. С. Гурвич

                                                      ПО ПОВОДУ ОПРЕДЕЛЕНИЯ

                                   ЭТНИЧЕСКОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ НАСЕЛЕНИЯ

                                             БАССЕЙНОВ РЕК ОЛЕНЕКА И АНАБАРА

    Вопросы о происхождении и этническом составе народов Крайнего Севера могут найти наилучшее разрешение только в процессе коллективного труда исследователей различных специальностей. В связи с этим нельзя не выразить удовлетворения, что наши заметки и статьи о происхождении и этнической принадлежности населения северо-запада Якутии, точнее населения бассейнов верхнего и среднего течения рек Оленека и Анабара, вызвали отклики не только среди одних этнографов.

    С точки зрения статистики к затронутому нами вопросу попытался подойти П. Е. Терлецкий¹. К сожалению, с его выводами о национальной принадлежности интересующей нас этнической группы, трудно согласиться. Практическая важность вопроса об этнической принадлежности населения бассейнов рек Оленека и Анабара для культурного и хозяйственного строительства не позволяет нам оставить без ответа основные замечания, высказанные П. Е. Терлецким по поводу нашей статьи «К вопросу об этнической принадлежности населения северо-запада Якутской АССР»².

    Основные возражения П. Е. Терлецкого направлены против нашего утверждения о том, что в Оленекском и Анабарском районах находится одна этническая группа — якуты-оленеводы. Считая, что это положение противоречит данным переписей, П. Е. Терлецкий привел цифры, свидетельствующие, по его мнению, о многонациональном составе населения. Однако нетрудно видеть, что приведенные свидетельства относятся не к обозреваемой в нашей статье территории, а к значительно более широкой области, чем и объясняется наличие в таблице П. Е. Терлецкого долган и русских.

    В своей работе мы касались населения северо-запада Якутии в пределах территории современного Оленекского и Анабарского районов. Территория эта очерчена жирной линией на схематической карте, приложенной к нашей статье. Очевидно, П. Е. Терлецкий несколько шире понял территориальные рамки нашей работы. Разумеется, соотношение национальных групп на обширной территории, охваченной таблицей П. Е. Терлецкого — низовье р. Оленека (Булунский район), р. Хатанга и ее притоки — Блудная, Жданиха, Рассоха, Попигай, несколько иное, чем в районе, рассматриваемом в нашей работе, и, следовательно, цифры, приведенные в таблице, ничем не могут быть полезны для опровержения данных приведенных нами для иной, более узкой территории.

    Тем обстоятельством, что под территорией Анабарского района П. Е. Терлецкий фактически подразумевает территорию Хатангско-Анабарского района (который входил в Булунский округ до 1931 г.), объясняется и то, что он обнаружил 11 семей русских в низовьях Оленека и Анабара. Повторный просмотр первоисточников (карточек похозяйственной переписи и списков домохозяйств) показал, что на Анабаре русских хозяйств переписью обнаружено не было³.

    В Усть-Оленеке (т. е. тоже за пределами обозреваемой нами территории) было выявлено три хозяйства русских, занятых рыболовством и охотой⁴. Из них семья бывшего ссыльного С. Ф. Ищенко численностью в 7 человек, владевшая 30 оленями, в счет идти не может⁵, как не относящаяся к старожилам. Не может быть отнесена к старожилам Усть-Оленека и семья С. А. Григорьева численностью в 5 человек, показавшая своим родным языком русский. В исповедальных книгах Булунской церкви по Усть-Оленекскому крестьянскому обществу за 1900-е годы и в посемейных списках этого общества за 1916 г. ни Григорьев, ни члены его семьи не значились⁶. Третья семья Г. Е. Семенникова численностью в 5 человек показала своим родным языком якутский, а национальностью — «крестьян»⁷. В карточке имеется исправление, внесенное, очевидно, при обработке материалов: над словом «крестьян» другим карандашом написано «русский». Следует отметить, что прочие члены Усть-Оленекского общества, например Черепановы, известные нам по исповедальным росписям, показали себя якутами⁸.

    Остальные восемь хозяйств русских, принадлежавших к затундренским крестьянам, были зарегистрированы переписью в б. Хатангско-Анабарском районе, но за пределами бассейнов рек Оленека и Анабара. В Жданихе проживала семья П. Г. Портнягина (5 человек), в Летовье проживало пять семей — Портнягины и Рудинские (36 человек), на Россохе одна семья Н. Портнягина (7 человек) и в Дальгдин одна семья численностью в 8 человек⁹. Таким образом, утверждение П. Е. Терлецкого о проживании русских старожилов в низовьях рек Оленека и Анабара, так же как и обвинение нас в игнорировании этого, основано на недоразумении.

    Что касается исторической судьбы усть-оленекских русских старожилов, то она, по документальным данным, представляется не так, как ее рисует П. Е. Терлецкий. В конце XVIII в. в Усть-Оленекском мещанском обществе числилось 46 мужчин¹⁰. В самом конце XVIII в. усть-оленекские мещане, занимавшиеся рыболовством и охотой, были перечислены, по их просьбе, в крестьяне, так как мещанам специальным указом было запрещено жить за пределами городов¹¹. По данным X ревизии (1858), Усть-Оленекское крестьянское общество состояло из 62 лиц мужского и женского пола, включая детей¹². В 1860-х годах численность усть-оленекских крестьян, как сообщал их староста, резко уменьшилась в результате «оспенной эпидемии и неблагоприятных климатических условий»¹³. Из взрослых мужчин в живых осталось 10.

    В 1886 г. в Усть-Оленекском обществе значилось 15 душ мужского мола и 14 женского, включая детей. О состоянии усть-оленекских крестьян в донесении за этот год сообщалось: «Ныне они совершенно объякутились, смешались с туземным населением, и только русые волосы и голубые глаза выдают их и указывают породу»¹⁴.

    Нам уже приходилось ссылаться на свидетельства участника Великой Северной экспедиции X. П. Лаптева о слиянии усть-оленекских старожилов с якутами, а также на наблюдения П. Хитрово, отмечавшего то же явление в середине XIX в.¹⁵ В 1916 г. Усть-Оленекское общество состояло из 9 семей (16 мужчин и 11 женщин)¹⁶, говоривших только по-якутски.

    В связи с вопросом о территориальных рамках нашей работы ответим на замечание П. Е. Терлецкого о невозможности выделить население бассейнов рек Оленека и Анабара из общей массы населении севера Якутии. Такое впечатление действительно может создаться, если руководствоваться только материалами переписи. Напротив, при непосредственном посещении оленекских и анабарскнх якутов-оленеводов бросаются в глаза прежде всего их территориальная обособленность и резкие отличия как от эвенков северо-запада, так и от якутов-скотоводов Вилюйского округа. Единство этой этнической группы неоднократно отмечалось в литературе. Во время работы в Оленекском районе Якутской АССР с 1941 по 1946 г. нам лично пришлось убедиться в этом, близко ознакомившись с населением как Оленекского, так и Анабарского районов.

    Наши полевые материалы ничего не говорят о Тогуйском, Жохут-ском, Кельтятеком, Кюпском и Эжанском родах, кочевавших далеко за пределами интересующей нас территории. Упрек П. Е. Терлецкого в том, что мы не интересуемся их существованием, таким образом, несправедлив, так же как несправедливо и утверждение о том, что «не только все эвенки указанных районов, но и эвенки остальных северных районов Якутии, по мнению И. С. Гурвича, должны по национальности считаться якутами»¹⁷. Достаточно ознакомиться с нашей статьей, чтобы убедиться, что такое утверждение в ней отсутствует. По-видимому, П. Е. Терлецкий по-своему интерпретировал выдвинутое в нашей статье предположение о том, что далеко не во всех северных районах Якутии этнический состав населения выявлен правильно, что процессы, происходившие в Оленекском и Анабарском районах, имели место и в других районах северо-запада Якутии, например в Жиганском.

    Но обратимся к наиболее существенным расхождениям. Основное положение П. Е. Терлецкого заключается в том, что в бассейнах рек Оленека и Анабара имеются две этнические группы: якуты (Осогостохский и Хатыгынский роды и затундренские якуты) и эвенки (Бетинский, Угулятскнй и Шологонский роды), якобы четко выделенные данными переписей 1897 и 1926 гг., но не замеченные этнографами, побывавшими на северо-западе Якутской АССР.

    «В отношении населения первых трех групп (затундренских якутов, осогостохских и хатыгынских хозяйств) нет сомнения в их якутском происхождении и национальности. Об этом говорят данные переписи 1926 г. и картографические материалы», — пишет П. Е. Терлецкий. «В отношении Бетинского, Угулятского и Шологонского родов нет сомнения в их тунгусском происхождении...». Он утверждает, что «затундренские якуты, Осогостохский и Хатыгынский роды по своему происхождению являются чистыми якутами (по переписи 1926 г. они отнесены к якутам), а остальные — бетинцы, угулитцы и шологонцы (а также чордунцы) так называемые объякученные тунгусы, по своему тунгусскому происхождению являющиеся несомненно иной группой, показали себя и в 1897 и в 1926 гг. эвенками (тунгусами)»¹⁸.

    Однако эти категорические утверждения П. Е. Терлецкого находятся в явном противоречии с фактами. По переписи 1926 г. члены Осогостохского и Хатыгынского родов, так же, как и Шологонского. Бетинского, Чордунского, Угулятского, отнесены к тунгусам.

    Чтобы не быть голословными, обратимся к первичным документам переписи 1926 г. — похозяйственным карточкам б. Вилюйского округа и приведем некоторые примеры, развернув графы карточек в виде таблицы.

    Приведенные примеры не являются случайно подобранными свидетельствами. Из 69 хозяйств осогостохцев, зарегистрированных переписью на территории б. Вилюйского округа, 66 хозяйств было отнесено к тунгусам с якутским родным языком. В трех карточках графы «Национальность» и «Родной язык» оказались незаполненными²¹. Из 17 хозяйств хатыгынцев 16 хозяйств были помечены тунгусами с якутским родным языком, в одной карточке графы «Национальность» и «Родной язык» не были заполнены²². К тунгусам с якутским родным языком были отнесены также все бетинцы, угулятцы, сологонцы, чордунцы. Таким образом, основное звено в системе доказательств П. Е. Терлецкого выпадает, материалы переписи 1926 г. не дают никаких свидетельств о наличии двух этнических групп в интересующем нас районе.

    Как известно, все исследователи, побывавшие в бассейне верхнего и среднего течения Оленека, верхнего течения Анабара, посетившие оз. Есей, р. Котуй, так же как и лица, в той или иной степени соприкасавшиеся с коренным населением этих районов, отмечали единство населения по языку, образу жизни, одежде и обычаям. Нам уже приходилось ссылаться на дореволюционную литературу по этому вопросу²³.

    Отметим некоторые высказывания советских этнографов, проводивших практическую работу в интересующих нас районах. Этнограф И. М. Суслов, обследовавший бассейн Оленека, отмстил, что по среднему течению Оленека в Суханском наслеге в 1934 г. обитало полуоседло 50 якутских хозяйств²⁴.

    Б. О. Долгих, обследовавший северо-восток Красноярского края, пишет: «Автору этих строк приходилось в период 1935-1939 гг. несколько раз бывать в районе оз. Есей, на среднем течении Котуя, к востоку от Котуя на р. Агынли у фактории Кирбей. Никакого сомнения в том, что это население представляет собой кочевников-оленеводов якутов, а не эвенков, у него нет. Никакого этнографического различия нельзя было также обнаружить между населением этого района и населением Оленека... Те и другие представляли собой одну этническую группу якутов-оленеводов, связанных родственными и личными отношениями, происходивших из одних и тех же родов и считавших себя одним этническим целым»²⁵.

    Сошлемся и на свои наблюдения, совпадающие с приведенными выше²⁶.

    Таким образом, этнографические данные, так же как и материалы переписи, свидетельствуют об этнографическом единстве населения бассейнов рек Оленека и Анабара. Однако, если в материалах переписи население будущих Оленекского и Анабарского районов было показано тунгусским, то все наблюдатели единодушно указывали на то, что оно является якутским. Какова же причина такого расхождения?

    Основная причина, по которой население Оленекского района считалось тунгусским (эвенкийским), заключалась в том, что в б. Вилюйском округе, по-видимому, со времени проведения реформы Сперанского, установилась традиция именовать всех кочевых оленеводов, в том числе и якутов-оленеводов, тунгусами. Согласно «Уставу об управлении инородцев Сибири», тунгусы (эвенки) были отнесены к разряду «бродячих» (кочевых) и освобождены от ряда повинностей. Им разрешалась перекочевка из округа в округ. Кочевые якутские роды, занимавшиеся оленеводством, подошли под категорию тунгусов.

    Отличия хозяйства оленекских и анабарских якутов (оленеводство, охота, рыболовство) от оседлого скотоводческого хозяйства остальных якутов б. Вилюйского округа поддерживало и консервировало эту традицию отмеченную большинством этнографов, побывавших на северо-западе Якутии²⁷. Отрицая воздействие традиции на результаты переписи П. Е. Терлецкий утверждает, что в случае ее влияния надо было бы ожидать в итогах переписи отсутствия каких-либо данных о якутах среди кочевого населения. Тем не менее достаточно ознакомиться с похозяйственными карточками упомянутых выше наслегов, зарегистрированных на территории Оленекского и Анабарского районов, чтобы убедиться в том, что к якутам причислены главным образом женщины, т. е. выходцы из вилюйских скотоводческих районов. Приведем несколько примеров.

    2-й Угулятский наслег. Герасимов Федор, национальность — тунгус, родной язык — якутский. Мать его Евдокия показана как якутка, а все остальные члены семьи помечены как тунгусы²⁸. Мать Герасимова Федора, как нам известно, происходила из б. Вилюйского скотоводческого округа, чем и объясняется причисление ее к якутам.

    Шологонский наслег. Бороло (прозвище) Николай Львович, национальность — тунгус; родной язык — якутский. Жена Татьяна — якутка²⁹.

    2-й Угулятский наслег. Софронов Филипп Егорович, национальность — тунгус, родной язык — якутский. Жена — якутка, остальные пять членов семьи — тунгусы³⁰.

    Чордунский наслег. Христофоров Николай Васильевич, национальность — тунгус, родной язык — якутский. Жена Варвара — якутка, остальные пять членов семьи — тунгусы³¹.

    Осогостохский род. Давакай Афанасий Федорович, национальность — тунгус, родной язык — якутский. Жена Евдокия — якутка, остальные члены семьи — тунгусы³².

    В Осогостохском роде в семье Семенова Алексея Петровича был наемный работник Николай 32 лет, показавший себя якутом. В графе 11 и 12 бланка разъяснено «чернорабочий», «подсобный». Годовая плата его — два оленя³³.

    Таким образом, на территории современного Оленекского района переписчиками были отнесены к якутам лишь лица, происходившие из южных скотоводческих районов.

    В табл. 2 отражено соотношение якутов и тунгусов, по данным переписи, в интересующих нас родах в пределах б. Вилюйского округа³⁴.

    Как показывают приведенные выше примеры, отмеченные переписью якуты не составляли единых семей, а были вкраплены в состав «тунгусских».

    Следовательно, традиция считать кочевое оленеводческое население северо-запада б. Вилюйского округа тунгусским нашла полное отражение в переписи. Однако, как нам неоднократно приходилось подчеркивать, это не значит, что сами оленекские и анабарские кочевые якуты отождествляли себя с тунгусами-эвенками. При явно выраженном якутском национальном самосознании на вопрос, «кто они такие», кочевые якуты отвечали большей частью «тунгусы», как было принято в б. Вилюском округе, так как они входили в разряд «тунгуских родов». Следует отметить, что, давая такой ответ, кочевые якуты ни в коей степени не причисляли себя к эвенкам Красноярского края, считая их совершенно чужой, неродственной народностью³⁵.

    Ответим попутно на вопрос П. Е. Терлецкого, какими методами производилось выявление национального самосознания. Помимо подробных расспросов, кем себя считает население, с кем его можно отождествить, выяснилось, откуда оно выводит своих предков. В связи с этим записывались генеалогии. Записанные генеалогии при всей их относительности показали, что население считает своими предками якутов — выходцев из южных скотоводческих районов Якутии. При расспросах о национальной принадлежности население резко протестовало, когда их соплеменниками, сородичами мы называли эвенков Туруханского края. Опровергая это, большинство наших осведомителей ссылалось именно на генеалогии.

    Таким образом, разделение П. Е. Терлсцким оленекско-анабарских наслегов на якутские и тунгусские не оправдано ни данными переписи, ни показаниями исследователей. Остается разобрать основания, выдвинутые самим П. Е. Терлецким в пользу причисления Осогостохского и Хатыгынского родов к якутам, а Бетинского, Угулятского и других к эвенкам. «Расселение в низовьях рек Анабара и Оленека и хозяйственная характеристика их как оленеводов тундры не вызывают сомнения в их якутской национальности», — пишет П. Е. Терлецкий, касаясь национальной принадлежности хатыгынцев и осогостохцев. Такие же соображения легли в основу причисления Бетинского, Шологонского и Угулятского родов к эвенкам. «Их расселение в таежной и лесотундровой зоне и охотничий тип хозяйства подчеркивают их эвенкийскую национальность».

    Бездоказательность этих положений очевидна. Национальность не определяется местом жительства. Как известно, в таежной и лесотундровой зоне живут не только эвенки, но и другие национальные группы. Расселение в низовьях рек Оленека и Анабара также само по себе поможет явиться определением якутской национальной принадлежности хатыгынцев и осогостохцев.

    Более серьезным на первый взгляд основанием, выдвинутым П. Е. Терлецким для причисления Угулятского, Шологонского, Чордунского и Бетинского родов к эвенкам, является их тунгусское происхождение. Действительно, в XVII в., как нам пришлось отмечать, по данным архивных источников, территория бассейнов рек Оленека и Анабара была заселена тунгусскими племенами, но на протяжении трех столетий в этом районе произошла полная смена этнического состава населения, полное вытеснение эвенкийского языка якутским³⁶. Напомним, что численность тунгусского населения бассейнов этих рек еще в XVII в. резко сократилась в результате эпидемий, междоусобиц и голодовок. Оставшееся тунгусское население смешалось с переселенцами якутами, выходцами из скотоводческих районов. Против этих данных П. Е. Терлсцкий не высказал никаких возражений. Отождествляя происхождение (этническую принадлежность в XVII-XVIII вв.) с современной этнической и национальной принадлежностью, П. Е. Терлецкий, на наш взгляд, допускает ошибку, представляя этнический состав как нечто неизменное, игнорируя колоссальные изменения, произошедшие в этническом составе населения бассейнов Оленека и Анабара за триста лет.

    Фактически в настоящее время правильнее говорить не о тунгусском происхождении Бетинского, Угулятского, Шологонского и Чорпунского родов, так как в них произошло полное смешение эвенкийского населения с якутами, причем якуты, выходцы из центральных и вилюйских районов, преобладали и ассимилировали эвенкийское население, а о тунгусском происхождении самих названий этих родов.

    Не может быть полезна ссылка на хозяйственную характеристику, часто допускаемая П. Е. Терлецким при определении национальности! Примером могут служить русские, поселившиеся издавна в ряде районов Крайнего Севера и ведущие такое же промысловое хозяйство (рыболовство, собаководство, охота), как коренное население, но сохранившее свой язык и свою национальность.

    Наконец, для обоснования наличия в бассейнах верхнего и среднего течения Оленека и верхнего течения Анабара якутов и эвенков П. Е. Терлецкий выдвинул «еще одно весьма важное обстоятельство, проливающее свет на некоторую устойчивость отмеченных двух национальных групп». Оказывается, С. К. Патканов, по данным переписи 1897 г., отметил, что «коренные жители северных районов Якутии — тунгусы, ламуты, юкагиры и долганы — имеют родовое деление...» «И, наоборот, в отношении якутского населения, как правило, отмечалось отсутствие показаний родовой принадлежности»³⁷. Как показал П. Е. Терлецкий, именно это и запутало С. К. Патканова. На основании того, что есейские якуты делились на роды, они были причислены им к тунгусам. Однако есейских якутов П. Е. Терлецкий принял за исключение и взял в кавычки само слово «ошибка» Патканова, очевидно полагая, что наличие или отсутствие родового деления может явиться основанием для установления национальной принадлежности той или иной группы.

    Излишне разбирать это несостоятельное методологическое положение, однако именно на нем основан вывод П. Е. Терлецкого о том, что «в общественном отношении обе группы — тунгусы с родовым строем и якуты, представляющие собой объединенные в наслеги отдельные семьи, утерявшие связь со своим родом, — представляются совершенно различными, нашедшими свое оформление в разделении по национальному признаку»³⁸. Отбрасывая утверждение о наличии родового строя у тунгусов, давно опровергнутое советской наукой, нельзя согласиться и с положением о том, что якуты, о которых идет речь в статье П. Е. Терлецкого, за исключением затундренских, ко времени проведения переписи утеряли родовое деление. Как известно, Хатыгынский наслег делился па роды Осогостох, Маймага, Ботулу и Оспек. Самый многочисленный род был Осогостох, поэтому и Хатыгынский наслег нередко именовался Осогостохским. Наоборот, чисто эвенкийский по мнению П. Е. Терлецкого, наслег Бети на роды не делился.

    Не усиливает позиции П. Е. Терлецкого попытка причислить северных якутов к торговым элементам и тем самым отделить их от остального населения. Исторические документы XVII-XVIII вв. показывают, что северные окраины Якутии осваивались не торговыми якутскими элементами, а неимущими слоями якутского населения, беглецами, спасавшимися на севере от тойонского гнета и ясачных поборов³⁹. Источники не дают никаких данных для причисления всех северных якутов к торговым элементам. Что касается якутов — скупщиков пушнины, особенно активизировавшихся на севере Якутии в XIX в., то отождествлять их с северными якутами-оленеводами не приходится. Агенты торговых домов, скупщики пушнины, только наездами с торговыми целями посещали Север. Большинство же хозяйств северных якутов было занято не торговлей, а охотой и оленеводством и находилось в неоплатном долгу у этих купцов.

    Обратимся к цифрам, приведенным П. Е. Терлецким, доказывающим, по его мнению, существование двух этнических групп в бассейне Оленека и Анабара. Материалом для статистической характеристики населения интересующих нас районов послужили П. Е. Тсрлецкому те же переписные карточки и списки, выкопированные Б. О. Долгих, которыми приходилось пользоваться и нам. Эти данные касаются 259 оленекских и анабарских хозяйств. Карточки П. Е. Терлецкий распределил на две группы: эвенки — 128 хозяйств (в действительности Бетинский, Чордунский, 2-й Угулятский и Шологонский роды) и якуты — 131 хозяйство (Осогостохский и Хатыгынский роды и затундренские якуты). Как мы видели, такое деление не оправдано фактическим материалом. Не приходится удивляться, что в результате сравнения экономических показателей обеих групп у П. Е. Терлецкого получились цифры, столь же нехарактерные, как произвольно и само деление. Показав, что в группе «якутов» (Осогостохский, Хатыгынский роды, затундренские якуты) было сосредоточено основное поголовье оленей (80%), а в группе «эвенков» (Бетинский, Чордунский роды и др.) численность оленей была значительно ниже⁴⁰, П. Е. Терлецкий счел это за подтверждение наличия «двух совершенно различных групп». В действительности цифры, приведенные П. Е. Терлецким, свидетельствуют лишь о том, что основное поголовье было сосредоточено в группе тундровых и лесотундровых наслегов.

    На огромной территории Оленекского и Анабарского районов существовало несколько типов оленеводческих хозяйств, соответствовавших определенным естественным зонам. В низовьях рек Анабара и Оленека в открытой тундре обитали оленеводы с низкорослой породой оленей. Помимо оленеводства, в низовьях значительную роль в хозяйстве населения играли поколки диких оленей, гусевание, рыболовство. Оленеводы с таежно-тундровой породой оленей располагались зимой в лесотундровой зоне, весной откочевывали на гольцы, летом переходили в открытую тундру. Оленеводство здесь также сочеталось с охотой на диких оленей и рыболовством, но роль рыболовства была значительно ниже, чем в первой группе.

    В таежной зоне, непосредственно примыкавшей к лесотундре, ведущей отраслью хозяйства была охота на крупнокопытных — диких оленей и лосей. Оленеводство (олени таежной породы) служило базой для этого промысла. Для укрытия своих оленей от комаров и мошки они откочевывали на гольцы только на летние месяцы.

    Наконец, охотники оленеводы таежной зоны (верховья Тюнга, Маржи, Маркоки), также имевшие оленей лесной породы, но в незначительном количестве, летом кочевали вверх и вниз по течению этих рек. Содержание крупных оленьих стад, свыше ста голов, в этой зоне летом считалось крайне обременительным.

    Таким образом, в бассейнах рек Оленека и Анабара выделяется несколько типов промысловых хозяйств, различающихся по удельному весу в них охоты, оленеводства и рыболовства. Преобладание оленей в группе тундровых и лесотундровых хозяйств, отмеченное П. Е. Терлецким, вполне естественно, так как ведущей отраслью хозяйства у них было оленеводство. Однако П. Е. Терлсцкий сделал из этого совершенно иной вывод: «Эвенкийское оленеводство по своему составу — транспортное..., оно не дает возможности воспроизводства стада (?!), и тунгусы вынуждены постоянно обращаться за пополнением своего транспортного поголовья к якутам-оленеводам»⁴¹.

    Если расшифровать это положение, то получается, что в бассейнах рек Оленека и Анабара существовали две группы, из которых одна зависела и, следовательно, эксплуатировалась другой, т. е. члены Бетинского, Чордунского, Шологонского и 2-го Угулятского наслега — «эвенки», по П. Е. Терлецкому, зависели, эксплуатировались «якутами» — Осогостохским и Хатыгинским родами, а также затундренскими.

    В действительности картина классовых взаимоотношений в бассейнах рек Оленека и Анабара была совершенно иная. Не «тунгусы» (таежные наслеги) зависели от «якутов» (тундровых и лесотундровых наслегов), а все население зависело от кулацких хозяйств, эксплуатировавших и своих сородичей, и чужеродцев. Такие мироеды были как среди тех, кого П. Е. Терлецкий отнес к якутам, так и среди тех, кого он отнес к эвенкам.

    Поголовье оленей проставлялось переписчиками со слов спрашиваемых, пересчет оленей не производился, в связи с чем кулацкие элементы значительно преуменьшали численность своих стад. Но все же материалы переписи позволяют выделить кулацкие хозяйства.

    В Осогостохском роде выделялось хозяйство X. С. Васильева, имевшего 419 оленей⁴². В примечаниях в его переписной карточке отмечалось, что на его иждивении находятся члены Осогостохского рода Христофор Николаев («Серсе») с семьей в 9 человек, Николай Титов с семьей в 4 человека, Христина Самысар с сыном, Акулина с сыном и вдова Анна Васильева. Разумеется, эти «иждивенцы» и были работниками, обслуживавшими хозяйство Васильева. Член того же рода X. С. Солтос имел 255 оленей. В примечании к его карточке указано, что на его иждивении находились из Осогостохского рода Евдоким Васильев с семьей в 5 человек и Константин Егоров с семьей в 7 человек⁴³. И. Д. Степанов имел 369 оленей⁴⁴. Его хозяйство обслуживали Семен Христофоров с семьей, имевший 3 собственных оленя⁴⁵, Петр Христофоров с семьей, имевший 12 собственных оленей⁴⁶ (примечания об этом имеются в их карточках). В хозяйстве Ефрема Степанова (Чомо)⁴⁷ было 245 оленей. Обслуживалось это хозяйство двумя семьями общей численностью в 12 человек.

    В Чордунском роде такими эксплуататорами являлись И. П. Филиппова по прозвищу Кюпэй, имевшая, по данным переписи, 690 оленей⁴⁸, ее хозяйство обслуживало 4 семьи; Христофорова Прасковья, имевшая 316 оленей⁴⁹, ее хозяйство обслуживала одна семья численностью в пять человек; Е. В. Кокуй⁵⁰, имевший 284 оленя, и другие. Вокруг них группировались бедняки, как сородичи, так и чужеродцы, работавшие в качестве пастухов.

    Таким образом, фактический материал говорит не о зависимости «эвенков» от «якутов» и не о зависимости наслега от наслега, а о зависимости малооленных и безоленных хозяйств от крупных кулацких. Следует при этом отметить, что хозяйственные объединения, создававшиеся при откочевке в тундру, состояли как из сородичей, так и из чужеродцев.

    При механическом распределении похозяйственных карточек у П. Е. Тсрлецкого появился еще одни вывод, свидетельствующий (будто бы) о различиях в хозяйстве «якутов» и «эвенков». По данным переписи, пишет он, якуты являются охотниками на песца, а эвенки (тунгусы) — охотниками на белку⁵¹. Действительно, в районе зимовок большинства членов Осогостохского и Хатыгынского родов водились песцы, а в районе таежных наслегов песцы встречались редко и основным объектом пушной охоты была белка. Тем не менее применение терминов «охотники на песца» и «охотники на белку» по отношению к населению бассейнов рек Оленека и Анабара не оправдано. Пушная охота в обозреваемых районах до коллективизации была лишь подсобной отраслью производства. Пушнину добывали для приобретения у купцов табака, чая, и охотничьих припасов. В самом деле, «охотники на белку» добывали, по данным П. Е. Терлецкого, в среднем в год 30 белок на семью⁵². Существовать на это они, разумеется, не могли. Трудно себе представить и существование «охотников на песца».

    Об этом свидетельствует таблица 3, составленная на основании похозяйственных карточек кочевого населения б. Вилюйского округа и характеризующая среднее количество добывавшихся песцов и белок по родам па одну семью⁵³.

    Действительной основой существования в бассейнах рек Оленека и Анабара была охота на крупнокопытных, о чем почему-то не счел нужным сказать П. Е. Терлецкий. Охотой на диких оленей занималось большинство хозяйств в обозреваемом нами районе. В среднем на хозяйство добывали⁵⁴: Осогостохский род — 4,1 дикого оленя, Хатыгынский — 6,7, Чордунский — 5,9 + 3 лося, Бстинский — 7,6, Угулятский — 2,1 и 0,2 лося⁵⁵. Таким образом, фактический материал показывает, что различия указанные П. Е. Терлецким в хозяйстве выделенных им групп, являются второстепенными, связанными с проживанием в различных природных зонах. Более существенны общие черты, характерные для хозяйства населения бассейнов Оленека и Анабара. Оленеводство оленекских и анабарских якутов отличалось рядом особенностей: отсутствием в хозяйстве олснегонных собак, разработанностью вьючных способов передвижения, дойкой оленей и т. д. Охота на крупнокопытных преобладала над пушным промыслом и была для большинства хозяйств основой существования. За счет убоя домашних оленей существовали лишь крупные оленеводческие хозяйства. Техника оленеводства (использование оленя на транспорте, различные операции в оленеводстве) так же, как и приемы охоты на диких оленей, на всей рассматриваемой территории отличались единством.

    Таким образом, следует отметить, что все доказательства, приведенные П. Е. Терлецким в пользу наличия «двух совершенно различных групп» в бассейнах рек Оленека и Анабара, при близком ознакомлении с ними оказываются несостоятельными.

    В заключение позволим себе затронуть вопрос о том, в какой степени возможно использовать материалы переписей для определения этнического состава населения Крайнего Севера.

    Материалы переписи, как показывает практика, обычно дают реальную картину численности и расселения крупных народов, исчисляющихся сотнями тысяч человек. Отдельные неправильные показания о своей национальной принадлежности составляют в этих условиях незна­чительную долю процента и выправляются в общем итоге.

    Совершенно иного подхода требуют материалы переписи отдельных этнических групп и народов Крайнего Севера, насчитывающих в своем составе несколько сот или несколько тысяч человек. Ошибочные показания о своей национальной принадлежности даже нескольких семей приводят к искажениям общего итога переписи таких групп в связи с их малочисленностью.

    Касаясь данных похозяйственной переписи Приполярного Севера 1926-1927 гг., нужно отметить, что в ее результаты вкралось немало ошибок. Наличие в бланках очень большого количества граф, касающихся административной и этнической принадлежности, — округ, административная единица, управа, национальность племя, род, — крайне затрудняло как население, так и переписчиков. Многие не имели четкого представления о своей общности с населением соседних районов и не были подготовлены к ответам на такие вопросы, как национальность, племя. Продемонстрируем это на конкретных примерах. В Хатангско-Анабарском районе в сел. Попигай долганы следующим образом отвечали на вопросы переписных бланков: Туприн Петр Парфенович, национальность — якут, родной язык — якутский⁵⁶, род Саха; Туприн Степан Парфенович, национальность — якут, родной язык — якутский, род — Дулган⁵⁷, Большаков Мирон Трифонович, национальность — якут, родной язык — якутский, род Дулган⁵⁸. Лишь несколько человек показало своей национальностью долган. В Булунском округе на Лене (сел. Эбитэм) встречаются, например, такие карточки: Барбантский И. З., национальность — тунгус, племя — юкагир, родной язык — русский⁶⁹. В Колымском округе в бланках большинства якутов в графе «Племя» было проставлено «монгольское», русскими в графе «Род» была проставлена их фамилия⁶⁰.

    Все это не курьезы. Выше нам приходилось уже отмечать, что члены затундренского русского крестьянского общества показывали себя не русскими, а «крестьянами», что все кочевые якуты северо-запада б. Вилюйского округа по переписным данным попали в тунгусы (эвенки). Просмотр материалов переписи 1926-1927 гг. по Булунскому округу показал, что в них встречаются значительные ошибки. По данным X ревизии (1858), в Жиганском улусе Булунского округа было два тунгусских рода — Кюпский и Эжанский и восемь якутских — I и II Батулинский, I, II, III и IV Хатыгынские, Кангаласский и Туматский. Однако в конце XIX в., когда различия между тунгусскими родами и якутскими стали стираться в связи с тем, что члены тунгусских родов восприняли язык якутов, то и первых и вторых, в отличие от якутов-скотоводов, нередко стали именовать тунгусами. Поэтому во время переписи 1926-1927 гг. в ряде мест Булунского округа батулинцы, хатыгынцы, кангаласцы были отнесены к тунгусам, в то же время в некоторых местах кюпцы и эжанцы оказались в числе якутов. Так, в IV томе переписных бланков члены Кангаласского, I Батулинского, III и IV Хатыгынского родов на первых 58 бланках показаны как тунгусы⁶¹, а в последующих карточках члены этих родов, так же как члены Кюпского и Эжанского родов⁶², стали именоваться якутами. Во II томе переписных бланков по Булунскому округу члены Кюпского, Туматского, Чордунского и Эжанского родов в первых 44 бланках⁶³ отнесены к якутам, а на бланках от 44 до 78 члены этих же родов обозначены как тунгусы с якутским языком.

    Все эти факты говорят о том, что для определения этнического состава населения Крайнего Севера материалы переписи могут быть привлечены только после тщательного критического анализа по каждому микрорайону и сопоставления их с объективными показателями, наблюдениями этнографов.

----------------

    ¹ П. Е. Терлецкий, Еще раз к вопросу об этническом составе населения северо-западной части Якутской АССР, «Советская этнография», 1961, № 1.

    ² И. С. Гурвич, К вопросу об этнической принадлежности населения северо-запада Якутской АССР, «Советская этнография», 1950, № 4.

    ³ Центр. гос. архив Якутской АССР (ЦГА ЯАССР), ф. 70-р, оп. 32. д. 347, 397, 326

    ⁴ Там же, д. 357, л. 43-44, 113-114, 125-126.

    ⁵ По исповедальной книге Булунской церкви за 1900 г. семья Ищенко значилась среди причисленных к Усть-Оленекскому    крестьянскому обществу (ЦГА ЯАССР, ф. 241, оп. 2, 82, л. 1).

    ⁶ ЦГА ЯАССР, ф. 108-и, д. 72, л. 76-77.

    ⁷ Там же, ф. 70-р, оп. 32, д. 357, л. 125-126.

    ⁸ Там же, л. 5-6.

    ⁹ Там же, д. 326.

    ¹⁰ Там же, ф. 52, оп. 1, д. 33, л. 33.

    ¹¹ Там же, д. 1, л. 1-7.

    ¹² Там же, д. 18, л. 1.

    ¹³ Там же, л. 8.

    ¹⁴ ЦГА ЯАССР, ф. 52, оп. 1, д. 18, д. 33, л. 33.

    ¹⁵ И. С. Гурвич. Указ. раб., стр. 159 и 161.

    ¹⁶ ЦГА ЯАССР, ф. 108, оп. 1, д. 77, л. 76.

    ¹⁷ П. Е. Терлецкий, Указ. раб., стр. 92.

    ¹⁸ П. Е. Терлецкий, Указ. раб., стр. 93.

    ¹⁹ ЦГА ЯАССР, ф. 70-р, оп. 32, д. 318, л. 15-30.

    ²⁰ Там же, л. 255-258, 265-270, 275-276, 281-182, 287-288, 291-294.

    ²¹ ЦГА ЯАССР, ф. 70-р, оп. 32, д. 318, л. 293-294, 257-258, 319-320.

    ²² Там же. л. 23-24.

    ²³ И. С. Гурвич. Указ. раб., стр. 161.

    ²⁴ И. М. Суслов, Река Оленек, Л., 1937, стр. 111.

    ²⁵ Б. О. Долгих, К вопросу о населении бассейна Оленека и верховьев Анабары, «Советская этнография», 1960. № 4, стр. 172.

    ²⁶ И. С. Гурвич. Указ. раб.

    ²⁷ См.: А. А. Полов. Материалы по родовому строю долган, «Советская этнография», 1934, № 6. стр, 133; Б. О. Долгих, Указ. раб., стр169-170; Кларк, Вилюйск и его округ, «Зап. РГО Сиб. отд.», ч. XII, 1864, стр. 129.

    ²⁸ ЦГА ЯАССР, ф. 70-р, оп 32, д. 318, л. 123.

    ²⁹ Там же, л. 209.

    ³⁰ Там же, л. 165.

    ³¹ Там же, л. 233.

    ³² Там же, л. 273.

    ³³ Там же, л. 237-238.

    ³⁴ Там же, д. 254. Разработка по форме А—1.

    ³⁵ Любопытно отметить, что в ряде карточек переписчики записали некоторых лиц из Бетинского и Хатыгынского родов как якутов, на чем они, очевидно, настаивали. Однако эти показания, невидимому, при обработке карточек вызвали сомнения: в них было переисправлено «якут» на «тунгус» (ЦГА ЯАССР, ф. 70-р, оп. 32, д. 318, л. 15, 17, 43, 45, 83, 230, 243, 247 и др.).

    ³⁶ И. С. Гурвич, Указ. раб., стр. 150-161.

    ³⁷ П. Е. Терлецкий, Указ. раб., стр. 97. Разрядка автора.

    ³⁸ Там же.

    ³⁹ «Колониальная политика Московского государства в Якутии XVII в.», Л., 1936, стр. 121, 193-195, 216.

    ⁴⁰ Наши данные о поголовье оленей у упомянутых 259 оленекских и анабарских хозяйств расходятся с данными П. Е. Терлецкого. Во всей группе, по имеющимся у нас материалам, было 10 545 оленей. В среднем на одно хозяйство приходилось в Хатыгынском наслеге (Хатыгынский и Осогостохский роды) 46,4, в Чордунском — 57,1, в Бетинском — 26,6, в Шологонском — 13,7, в Угулятском — 20,3 и у затундренских якутов — 63 оленя.

    ⁴¹ П. Е. Терлецкий. Указ. раб., стр. 94.

    ⁴² ЦГА ЯАССР, ф. 70-р, оп. 32, д. 318, л. 305-306.

    ⁴³ Там же, л. 259-260.

    ⁴⁴ Там же, л. 275-276.

    ⁴⁵ Там же, л. 289-290

    ⁴⁶ Там же, л. 287-288.

    ⁴⁷ Там же, л. 309-310.

    ⁴⁸ ЦГА ЯАССР, ф. 70-р, оп. 32, д. 318, л. 49-50.

    ⁴⁹  Там же, л. 237-238.

    ⁵⁰ Там же, л. 57-58.

    ⁵¹ П. Е. Терлецкий, Указ. раб., стр. 94-95.

    ⁵² Там же, стр. 95.

    ⁵³ Там же, л. 16, 26, 34, 72.

    ⁵⁴ Там же, д. 318.

    ⁵⁵ По данным разработки материалов переписи Шологонского рода, на одно кочевое хозяйство шологонцев в год добывалось 9,6 дикого оленя 1,2 лося («Социалистическая Якутия», 1930. № 3). Данных о добыче диких оленей затундренскими якутами разыскать не удалось; по свидетельству Соловьева, в якутском наслеге Хатангско-Анабарского района затундренские якуты добывали в год на хозяйство по 2 оленя (Соловьев, Оленеводство Хатангско-Анабарского района, «Сборник по оленеводству, тундровой ветеринарии и зоотехнике», М., 1932, стр. 177).

    ⁵⁶ ЦГА ЯАССР, ф. 70-р, оп. 32, д. 454, л, 215-216.

    ⁵⁷ Там же, л. 183-184.

    ⁵⁸ Там же, д. 455, л. 307-308.

    ⁵⁹ Там же, л. 5.

    ⁶⁰ Там же, д. 462, лл. 157-261.

    ⁶¹ Там же, д. 455.

    ⁶² Там же, д. 455, л. 149, 157. 161, 165.

    ⁶³ Там же, д. 456.

   /Советская этнография. Москва. № 2. 1952. С. 73-85./

    И. С. Гурвич

                        ГЕРОИЧЕСКИЕ СКАЗАНИЯ СЕВЕРНЫХ ЯКУТОВ-ОЛЕНЕВОДОВ

                                      И ВОПРОСЫ ЭТНИЧЕСКОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ

                                ДРЕВНЕГО НАСЕЛЕНИЯ МЕЖДУ ЕНИСЕЕМ И ЛЕНОЙ

    Сравнительное изучение фольклора народов Сибири, несомненно, одна из важнейших задач, стоящих перед исследователями истории культуры этой обширной страны. К сожалению, разработка этой темы крайне затруднена неравноценностью собранного фольклорного материала по отдельным народам и неизученностью некоторых жанров. Сравнительное изучение мифов, сказок, песен, загадок отличается значительной сложностью в силу специфики этих видов фольклора и требует разработки и применения особых методических приемов.

    В качестве первого этапа в сравнительном изучении фольклора народов Сибири нам представляется нужным исследовать и картографировать ареалы таких специфических жанров, как эпос, исторические предания и легенды.

    Настоящую статью, посвященную анализу героических сказаний северных якутов-оленеводов и их соседей тунгусов (эвенков) и нганасан, мы рассматриваем как опыт сравнительного изучения эпических произведений народов северо-востока Сибири.

    Наиболее своеобразный жанр фольклорного творчества северных якутов — эпические сказания о хосунах, богатырях-охотниках, и близкие к ним предания о родовых и племенных междоусобицах. Они представляют собой не только своеобразный литературный памятник, но и один из немногих источников, проливающих свет на этническую принадлежность древнего населения между Енисеем и Леной. Сравнительное исследование записей хосунных сказаний позволяет не только очертить ареал этих фольклорных произведений, но и выявить в них отражение реальных событий, определить исторические напластования и время сложения этих легенд.

    Сказание о хосунах было впервые зарегистрировано в Туруханском крае В. Н. Васильевым в 1905 г.¹ Более подробные записи этих произведений были сделаны Г. В. Ксеиофонтовым в 1924 г. и изданы особым приложением к его книге «Ураангхай-сахаляр»². Большой интерес представляют, кроме этих сказаний, и предания о времени междоусобных войн; те и другие были записаны А. П. Окладниковым в низовьях Лены³. Несколько хосунных сказаний собрал Б. О. Долгих среди есейских якутов в 1935-1938 гг.⁴

    Два текста сказаний, записанные в 1938 г. в Кыргыдайском наслеге Вилюйского района А. А. Савиным и в Угулятском наслеге Вилюйского района Е. Д. Христофоровым, были опубликованы в 1960 т. Г. У. Эргисом на якутском языке с дословным переводом на русский⁵.

    У долган хосунные сказания были записаны А. А. Поповым⁶, а у эвенков в Эвенкийском национальном округе — Г. М. Василсвич⁷. Следует указать, что среди эпических произведений нганасан встречаются легенды, близкие по сюжету к сказаниям о хосунах⁸.

    В 1942-1946 гг. нам удалось записать ряд хосунных сказаний в Оленекском, Кирбейском, Джелиндинском наслегах Оленекского района и в Саскыласком наслеге Анабарского района. Несколько вариантов было записано нами в Булунском и Усть-Янском районах в 1954 г. Записанные тексты значительно дополняют опубликованный материал и, кроме того, зафиксированы в «эпицентре» хосунных сказаний. В большинстве этих сказаний местом действия является Оленек. Это обстоятельство побудило в свое время Г. В. Ксенофонтова назвать все произведения «оленекской хосунной эпопеей»⁹.

    Остов сюжета в них стабилен. На прославленного охотника-хосуна нападает предводитель какого-либо другого рода или чужеродного племени с тем, чтобы перенять его славу. Он убивает героя. Брат или сын убитого мстит за него. Сказания с близким сюжетом о борьбе двух героев распространены по Северу повсеместно, однако этот сюжет содержит локальные традиционные мотивы.

    Среди них ранение героя в ногу во время прыжка через реку при бегстве от преследователей, иносказательное извещение родителей убитого о гибели их сына, оставление победителями зарубок на деревьях, указывающих путь будущему мстителю, и др. Это выделяет хосунный эпос из общей массы фольклора о столкновениях и междоусобицах.

    Сам термин «хосун» происходит от эвенкийского слова «сонинг», «сэнэ» — силач, богатырь. В эвенкийских сказаниях это лучший охотник, снабжающий мясом состоящую из нескольких семей группу, кочующую вместе с ним.

    Носители хосунного эпоса — северные якуты-оленеводы понятие «хосун» также обычно прилагают к искусному охотнику, удачливому добытчику диких оленей¹⁰.

    Топонимика бассейна р. Оленек связана с именами главных героев хосунного эпоса — Юрэна и Юнгкээбила. Местожительством Юрэна большинство сказителей Оленекского района и частично Анабарского района указывает местность Туманнах-тюбетэ около пос. Оленек на противоположном берегу реки. Здесь высится гора, именуемая Юрэн-хая; около нее протекает речушка Юрэн-аппата; в 3 км ниже пос. Оленек находится оз. Юрэн-коуль. В свою очередь, в сказании о Юрэн-хосуне упоминаются топонимы, локализующиеся в верховьях Оленека: Ахыс-ары (якут.) в 80 км выше пос. Оленека, Батыелах (якут.) в 15 км ниже этого поселка, Талакан-аян — местность в 25 км от наслега, речушки Баргыдамат (эвенк.) и Маинда (эвенк.), впадающие в Оленек неподалеку от поселка.

    Богатырь Юнгкээбил, согласно ряду сказаний о нем, обитал в низовьях Оленека. Около пос. Тюмяти находится гора Юнгкээбил-хая и грот (или пещера), приписываемый Юнгкээбилу. Однако хосунные сказания распространены не только в бассейне р. Оленека. Они бытуют на огромной территории в низовьях Лены и Яны, Анабары и Хатанги, в бассейне Нижней Тунгуски и в верховьях Вилюя.

    Хосунные сказания распадаются на две версии. В одной, распространенной преимущественно в низовьях Оленека, Лены, Анабары и Яны, главным героем является Юнгкээбил, что означает по-якутски юкагир¹¹. В другой версии, бытующей в таежной зоне (верховья и среднее течение Оленека, оз. Есей), в качестве героя выступает Юрэн.

    Сюжетная линия низовских тундровых сказаний сводится к тому, что герой мстит за своего брата, вероломно убитого какими-то таежными пришельцами в верховьях; герой погибает и за его смерть мстит сын; борьба (рисуется как столкновение двух родов.

                             тт     ТУНДРОВАЯ ВЕРСИЯ ХОСУННЫХ СКАЗАНИЙ

    Наиболее подробно она изложена в сказании «Юнгкээбил и Чэмпэрэ», записанным Г. В. Ксенофонтовым в 1926 г. в местности Булун на Лене¹². Вот краткий пересказ ее содержания.

    Знаменитый хосун Юнгкээбил с двумя братьями жил в низовьях Оленека. Здесь они добывали на переправах диких оленей. Однажды осенью, когда он отсутствовал, к стойбищу братьев прибыл хосун Чэмпэрэ. Он убил младшего брата, кузнеца, срезал у пего заплетенную косу и передал се матери убитого в знак вызова Юнгкээбила на поединок.

    Вернувшись домом, Юнгкээбил узнал о несчастье, но прежде чем идти на бой, решил выяснить судьбу своего второго брата — Джакдаактуу. Оказалось, что его по ошибке русские казаки взяли в заложники. Когда ошибка разъяснилась, русские дали Юнгкээбилу отряд из 60 человек и шамана для розыска немирных племен. На пути к жительству врага шаман своим волшебством заключил душу Чэмпэрэ в сову, а Джакдаактуу убил ее.

    Приблизившись к лагерю врага, Юнгкээбил с братом переправились через реку на обрубках деревьев под видом диких оленей. Вечером воины Чэмпэрэ затеяли пляски, и мстители незаметно проникли в стойбище. Они узнали, что Чэмпэрэ не прикасается руками к пище, чтобы не скользили пальцы при стрельбе из лука. Его кормил пленный русский работник. Юнгкээбил поймал его и договорился, что тот незаметно перевернет колчан со стрелами своего хозяина. Опасаясь нападения, Чэмпэрэ велел камлать шаману, предсказавшему сначала время нападения через три дня, а затем заявившему, что оно произойдет ночью. В это время братья подкрались к шатру и открыли стрельбу. Рассыпав стрелы, Чэмпэрэ бросился бежать вверх по Оленеку к своему тайнику с оружием. Его преследовали братья, но Чэмпэрэ увертывался от стрел. Во время прыжка Чэмпэрэ через Оленек Джакдаактуу ранил его в ногу. Братья убили его, срезали косу, вылущили голенную кость и определили, что костный мозг у него лишен жира. С вопросом о причинах этого они обратились к матери побежденного врага. Она объяснила, что ее сын перенес девять лет назад голод. С добычей братья вернулись в родную страну. Мать Юнгкээбила, взяв косу врага, вышла на двор. Ее нашли повесившейся на аркане. Она отправилась к сыну-кузнецу с косой Чэмпэрэ.

    Мотивы, характерные для этого сказания, в той или иной мере присутствуют во всех преданиях о Юнгкээбиле. Соотношение разных вариантов версии о Юнгкээбиле можно видеть из таблиц 1, 2.

    Анализ таблиц подтверждает, что в низовьях Оленека и прилегающих районах главным героем хосунных сказаний был Юнгкээбил, а его противником - таежный житель Чэмпэрэ. Наиболее устойчивые мотивы сказаний: вероломное убиение брата героя; помощь шамана, заключающего душу врага в птицу; тайное проникновение мстителей в лагерь врага с тем, чтобы узнать его привычки; внезапное нападение; бегство безоружного врага; перекличка преследователей волчьими или птичьими голосами; ранение врага во время его прыжка через реку и пр.

    Заслуживают внимания мотивы, встречающиеся единично: срезание косы у побежденного, переплывание через реку под видом диких оленей, обычай добровольной смерти и т. д.

    Все это дает некоторые основания для суждения об этнической принадлежности древнего населения низовий Оленека и прилегающих районов.

    Выше уже отмечалось, что имя главного героя означает юкагир. Характерно, что сказители — северные якуты рассматривают Юнгкээбила как собственного героя, гордятся его подвигами и сочувствуют ему, иногда отмечая его юкагирское происхождение. Сказительница Анна Николаева на наш вопрос, кто был Юнгкээбил, ответила: «По мнению некоторых, Юнгкээбил был юкагир. О нем рассказывают в Тюмяти, Усть-Оленеке, Сухане».

    Анализ фольклорных мотивов, встречаемых в хосунных сказаниях, дает возможность отождествить одну из борющихся сторон с юкагирами, исходя из ряда характерных черт хозяйства и быта. Прежде всего отметим, что поколки диких оленей во время их переправ через реки были основным способом охоты у тундровых юкагиров Индигирки и Колымы. В большинстве хосунных сказаний главный герой Юнгкээбил и его братья рисуются не просто охотниками, преследующими оленей, а именно промышленниками, добывающими оленей на речных переправах. В булунском варианте сказания «Юнгкээбил и Чэмпэрэ» рассказывается, что коварный Чэмпэрэ прибыл к лагерю Юнгкээбила, когда младший брат, кузнец, был на промысле «тиикээн»¹³, т. е. он охотился на оленей у переправы.

    В другой легенде описывается, как герой наблюдает высадку на берег своих врагов. «Люди того времени имели обыкновение делать долбленую лодку — ветку — из толстого дерева. Один человек на такой лодке приплыл сверху по Оленеку и с размаху приткнулся к берегу с такой силой, что ветка очутилась на суше на один шаг от воды. Затем он несколькими прыжками вошел в одну из урас. Вслед за первым поднялся другой мужчина, который одним ударом вынес свою ветку на сушу еще выше на один шаг и прыжком вошел в среднюю урасу. Потом подплыл третий, ветка которого вылетела на берег на три шага от воды, и одним прыжком заскочил в свою урасу»¹⁴. Виртуозное владение такими лодками считалось обязательным для охотников — покольщиков диких оленей. Они должны были догонять плывущих через реку диких оленей, лавировать между ними, сохранять равновесие при поколках.

    Одна из борющихся сторон в хосунных сказаниях отождествляется с юкагирами не только на основании хозяйственных навыков, но и, что более существенно, на основе сравнительно нейтральных деталей культуры.

    В ряде сказаний Юнгкээбил или его брат носят длинные волосы. Прическа с распущенными волосами, согласно воспоминаниям населения низовий Яны, Индигирки, в прошлом отличала юкагиров от тунгусов, носивших косы. Характерно, что в недавнее время распущенные волосы носили мужчины-нганасаны. Как известно, Б. О. Долгих считал нганасан наследниками юкагирской культуры.

    В сказании «Юрэн-хосун», записанном нами в верховьях Оленека, рассказывается, что на героя напали Махан-Мехче и его брат Юнгкээбил-хосун с волосами, длинными, как у женщины Во время ответного нападения сыну Юрэна удалось убить Юнгкээбил-хосуна, так как он запутался в своих длинных волосах¹⁵. Ношение длинных волос хосуном рассматривается современными сказителями как причуда, как причина гибели. Сцена сражения с длинноволосым хосуном вызывает обычно смех слушателей. Заслуживает внимания и то, что в хосунных сказаниях наблюдается особое отношение к волосам. Коса как бы служит трофеем¹⁶.

    В другом сказании Юнгкээбил-хосун скальпирует врага, отказавшегося от поединка. Показывая косу домашним, герой говорит: «Ну и диво, какую странную добычу, какого пушистого зверя я упромыслил. Не соболь ли это? Вот, смотрите, моя добыча»¹⁷. Не является ли обычай скальпирования врагов, запечатлевшийся в хосуиных сказаниях, древним палеоазиатским обычаем?

    Обычай добровольной смерти, описанный в сказании о Юнгкээбиле (см. выше), имел широкое распространение среди северо-восточных палеоазиатов и юкагиров. Таков же финал анабарского варианта сказания «Сын Юнгкээбила витязя»¹⁸. Брат Юнгкээбила — старик, узнав о победе племянника, отомстившего за своего отца, заколол лучшего оленя и после угощения со словами: «Иду рассказать твоему отцу» вышел из урасы. Его нашли повесившимся на могиле брата.

    Характерный для юкагиров обычай не убивать всех оленей в окруженном стаде бытовал среди северных якутов, и в сказаниях это, возможно, преломляется в том, что победители щадят кого-либо из стойбища врага. В некоторых сказаниях сообщается, что излишне кровожадного хосуна ждет кара в виде гибели всего его рода¹⁹. Эта деталь также находит соответствие в юкагирских преданиях, осуждающих кровопролитие.

    Таким образом, в хосунных сказаниях действительно запечатлелся комплекс черт, характерных для юкагиров.

    В свое время Б. О. Долгих привел ряд этнографических свидетельств, что территория между Хатангой и Яной в древности была освоена палеоазиатскими племенами, близкими по культуре к юкагирам²⁰.

    Археологические и лингвистические данные также говорят о том, что юкагиры в древности занимали долину Лены и территорию к западу от нее²¹. Напомним, что низовья Оленека и Лены в начале XVII в. представляли собой своеобразный тунгусский коридор между самодийскими и юкагирскими племенами. Он образовался в результате вторжения в эти районы восточных тунгусов: азянов, синигиров и лалагиров²².

    Все это позволяет думать, что в нижнеоленекских и булунских сказаниях о Юнгкээбиле и Чэмпэрэ в своеобразной фольклорной форме в какой-то мере отразились реальные события, связанные с борьбой в древности тунгусов (эвенков) против аборигенов юкагиров.

                                               ТАЕЖНАЯ ВЕРСИЯ ХОСУННЫХ СКАЗАНИЙ

    Таежная версия, связанная с именем Юрэна, по форме близка к тундровой, но в ней по-иному расставлены акценты и преобладает несколько иная сюжетная линия.

    Для характеристики ее приведем текст сказания «Юрэн-хосун»²³: «В век войн, говорят, на р. Оленек жил Юрэн-хосун, один прокармливавший семь семейств своей охотой. Юрэн превосходил всех воинской славой. Однажды род маятов, многочисленный, как шерсть на шкуре белого оленя, задумал завладеть местностью Ахыс ары (восемь островов) на р. Оленек, где жил Юрэн и где водилось много диких оленей. Маяты внезапно напали на Юрэна, но он перебил множество врагов, а остальных обратил в бегство. Но однажды, когда Юрэн охотился в верховьях Оленека и возвращался с добычей обратно, маяты выследили его. Они заметили, что Юрэн-хосун возвращается домой с добычей, но без оружия. Свой лук он спрятал около лагеря. Так как стоянка Юрэна была расположена между рекой и хребтом, то маяты (их было человек двадцать), разделившись на две партии, окружили стойбище и открыли стрельбу по чуму Юрэна. Тогда он выскочил, бросился бежать к своему оружию. Маяты, ожидавшие его в засаде, не могли его сразить, так как он был одет в белую доху и ловко увертывался от стрел. Добежав до ущелья, Юрэн прыгнул, но увяз в болоте на другой стороне. Маяты стреляли в него, но Юрэн ловил стрелы налету. Тогда один из маятов пустил стрелу через болото в ногу Юрэна и ранил его. От этого Юрэн ослаб, счел себя побежденным, перестал увертываться от стрел, и маяты убили его». Дальше идет эпизод о костном мозге и об отце убитого — старике: «Старик, оставшись непоколебимым, ответил: «Откуда может быть жир у человека, который кормит семь семейств?».

    Перебив соседей Юрэна (по-видимому, сородичей) и захватив его жену (ее взял себе предводитель маятов Махан-Хопо, или, как его иначе называют, Махан-Мехче.— И. Г.), маяты ушли, оставив старика, чтобы он стал духом урочища. «Если кто-нибудь будет мстить, пусть идет по следам зарубок»,— сказали они ему.

    Старик воспитал внука, которого он спрятал во время сражения под котлом. В девять лет мальчик стал замечательным охотником и превзошел в искусстве стрельбы и деда и отца. Как-то, заметив зарубки на стволах деревьев, он стал допытываться у деда об их значении. Дед сначала говорил, что не знает, кто сделал эти зарубки, но потом поведал ему о смерти своего сына — его отца. Несмотря на уговоры деда, юноша отправился мстить, выдержав испытание, устроенное ему дедом (дед стрелял во внука с близкого расстояния, но тот увертывался от стрел). Перед уходом дед вручил ему оружие отца, посоветовав зайти по дороге к другу-кузнецу. Кузнец выковал ему десять колчанов стрел, а юноша за это время запас для него мяса на всю зиму. Кузнец и указал, где живут маяты: это было «кунтукэ» (открытое место) в тундре.

    Продолжая путь по указаниям кузнеца, мальчик обнаружил около моря несколько пустых чумов. Все обитатели стойбища отправились рыбачить. Воспользовавшись отсутствием хозяев, мальчик перерезал обмотку из оленьих сухожилий на луках. В одном из чумов он встретил старуху и попросил рассказать о себе. Узнав из разговора с ней, что она — его мать, юноша открыл ей свои намерения. Вечером пришли маяты. Их было так много, как комаров. Впереди шел предводитель маятов Махан-Мехче, а за ним его брат — Юнгкээбил-хосун, с длинными волосами, как у женщины.

    Махан-Мехче с удивлением посмотрел на мальчика и подивился его сходству с Юрэном. Но мальчик сказал, что он — сын бедного рыбака. А старуха, его мать, подтвердила, что у нее не было детей. «Оленекские люди все высокого роста и похожи друг на друга», — сказала она. Все же Махан-Мехче решил убить пришельца. Тогда мальчик выскочил, схватил свой лук и, крикнув, что он действительно сын Юрэна, пустил стрелу в запутавшегося в своих волосах Юнгкээбил-хосуна и убил его. Враги взялись за свои луки, но поломали их. Луки-то были надрезаны юношей. Стоя на одном месте, сын Юрэна перестрелял половину рода маятов и убил их предводителя. Остальные разбежались. Со своей матерью мальчик вернулся обратно к деду»²⁴.

    Таблицы 3, 4 свидетельствуют об устойчивости таежной версии, в которой главным героем является сын хосуна. В сказаниях этого типа неизменно повторяется ряд мотивов: внезапное нападение на Юрэна врагов, бегство безоружного героя, ранение его в ногу и другие, характерные для тундровой версии. Из 19 мотивов таежной версии девять совпадают с тундровой. Однако в таежной версии присутствуют специфические мотивы: пленение жены героя, воспитание малолетнего внука дедом, испытание его силы и ловкости, проникновение мстителя в стан врагов под видом странника и др. В таежных хосунных сказаниях внимание сосредоточено главным образом на похождениях сына хосуна, превзошедшего воинской доблестью своего отца.

    В этих сказаниях, хотя и очень скупо, рисуются черты быта таежных охотников, их обычаи. Герой ведет уединенную жизнь кочевого охотника и славится не столько своими ратными подвигами, сколько охотничьей удалью. Достоинство героя подчеркивается бесстрашием и мужеством, готовностью честно состязаться в поединках с любым противником. В отличие от конфликта между тундровыми жителями и нападающими на них таежными охотниками, характерного для эпоса, распространенного в низовьях Оленека, в хосунных сказаниях, бытующих в верховьях реки, часто сталкиваются представители двух соперничающих родов. Предводители их борются за славу. На первый взгляд это обычные эвенкийские предания о междоусобных, родовых войнах. Однако в верхнеоленекских и есейских преданиях о Юрэне отразились также воспоминания о столкновениях различных этнических групп.

    В качестве противника Юрэн-хосуна в вариантах, записанных в верховьях Оленека, выступает род Маят и его предводитель Махан-Хопо. Предание о маятах бытует в Оленекском районе и самостоятельно. Приведем имеющиеся в нашем распоряжении записи.

    I. «Когда-то давно на р. Оленек перекочевал род Маят. Когда маяты увидели Оленек, они воскликнули: «Па! И эту реку хвалят и называют большой рекой?! Каждый ребенок из нашего племени ее вброд перейдет». Потом они увидели, что под льдом торчит мамонтовая кость. Начали рубить лед, чтобы достать. Но лед проломился под ними, и весь род утонул. Так, говорят, погибли маяты»²⁵.

    II. «Когда-то очень давно в период войн (кырыс сагана) на Оленеке поселились маяты-самай. Эти люди занимались охотой. Они массами убивали диких оленей и складывали их штабелями на помостах и на земле. Позже эти самай (ненцы) поймали петлей дикого оленя, сняли с него, еще живого, шкуру и отпустили (для развлечения). Вдруг дикие олени пропали, тогда самай отправились к своим неоку (амбарам) с мясом. Но когда они подходили близко, эти неоку убегали и останавливались на известном расстоянии, как бы опасаясь охотников. Некоторые пытались стрелять в свои амбары, но безуспешно. Это было наказание, посланное рассердившимся божеством за жестокое обращение с оленем. Самай, бывшие крайне многочисленными, стали малочисленными и с Оленека пропали»²⁶.

    Аналогичные мотивы есть и в других преданиях.

    III. «Около оз. Есей есть р. Бордах (имеющая землю), но на берегу ее камни и никакой земли нет. Наверно, это Двордах (имеющая двор). Там есть землянка. Когда-то она торчала из земли, а теперь совсем покрылась землей... Это было осенью. Озеро покрылось льдом. Одна старуха из маятов пошла утром за водой на озеро и заметила — на середине озера торчит ма­онтовая кость. Позвала остальных. Маяты начали вырубать кость из озера, но появилась кровь. Тогда один старик посоветовал оставить кость. Он со старухой ушел на берег. Маяты не послушались его. Вдруг лед проломился, и маяты все утонули. Оставшийся старик сказал, что отныне род маятов не будет многочисленным. У него был только один ребенок. Сейчас их потомок (четвертое поколение от них) живет в Красноярском крае. Это Яков Маятов, ему сорок лет»²⁷.

    IV. «Маяты — это «самай» (ненцы, нганасаны). В старину у самай была голодовка. Самоедский род Маят откочевал на Оленек. Но маятам Оленек не понравился. «Почему Оленек является великой рекой? — спрашивали они.— Просто ручеек». Неудовлетворенные маяты ушли обратно. Их предводитель Морон-хосун со своими сородичами для развлечения ловил диких оленей, с них живых снимал шкуру и смотрел, как они бегают. Один отпущенный без шкуры олень переплыл реку и скрылся. После этого Эхэкээн (дух охоты) послал маятам голод на Оленеке»²⁸.

    V. «Около Таймыра жили маяты. Их было так много, как шерстинок на шкуре белого оленя. Из рода их один человек взял в жены женщину с Оленека. От него маяты слышали, что на Оленеке хорошая охота. Однажды маятов постиг голод, и они откочевали в сторону Оленека к большой горе. Увидев с горы Оленек, маяты сказали: «Здесь нам пищи не хватит и на два-три дня». Решили перебить местное население, чтобы оно не мешало им. Но человек, женатый на оленекской женщине, предупредил своих свойственников об опасности.

    Предводителем жителей Оленека был шаман. Он перевел свой род на другую сторону реки и укрыл людей в «тюбэ» (долина), затем двинул лед. Сам остался в юрте. Маяты приблизились к нему и хотели застрелить его, как утку. Но с каждым ударом в бубен шаман удалялся. Нападая на шамана, маяты наткнулись на триста самострелов. Триста человек из них погибло. Одного маята ранило в ногу. Он выхватил нож и отрезал ногу со словами: «Если ты попадаешь в такую ловушку, ты не друг мне». Маят умер от потери крови. На другой стороне реки на равнине маяты увидели балаган для сушеного мяса. Окружили его. Из балагана выскочили два человека, совершенно голые. Маяты стреляли в них, но не могли попасть. Тогда голые скрылись и появились вновь в панцирях и с оружием. Они начали стрельбу и перебили всех маятов.

    От маятов остались стоянки, двузубые стрелы в стволах деревьев. Они шли через Анабар. Есть р. Маят, маятская тундра»²⁹.

    Маяты, таким образом, рисуются в преданиях верхнеоленекских якутов как чужеземное племя. Нередко в верховьях Оленека маятов отождествляют с восточными самодийцами — нганасанами. В качестве современного местожительства прямых потомков маятов, заходивших на Оленек, иногда указывают хатангскую тундру.

    Действительно, по сообщению Б. О. Долгих, в 1926-1934 гг. на «станке» Мироновском в Авамском районе Таймырского национального округа еще жили две семьи, признававшие себя потомками маятов»³⁰.

    Как показал Б. О. Долгих, этноним «маят» возник вследствие искажения более древнего «воняды», «вонядыри»³¹. В первой половине XVII в. тундровые тунгусы Вонядырского рода, платившие ясак в зимовье на оз. Есей, неоднократно подвергались на-

    падениям оленекских тунгусов-азянов и синигиров. Не вдаваясь в перипетии этой длительной борьбы, отметим, что она завершилась в 1680-х годах³². Поселившиеся на Оленеке воняды — маяты, видимо, принадлежали к группе тундровых тунгусов. Это и отразилось в преданиях о маятах.

    Фольклорные записи Б. О. Долгих, сделанные на оз. Есей, также рисуют маятов как тундровых жителей. «Маяты жили охотой на диких оленей, которых они убивали на речных переправах или устраивали облавы. Вооружены маяты были луками, стрелами и копьями. Наконечники стрел и копий были из камня, рога лося, кости мамонта и клюва гагары. Домашних оленей они не имели или имели очень мало. Весной маяты ходили на лыжах, летом и осенью — пешком. Диких оленей маяты окружали и, суживая кольцо облавы, расстреливали из луков»³³. Занимались они отчасти и рыболовством, устраивая заграждения через речки.

    Остается большим вопросом, отметил Б. О. Долгих, насколько эти фольклорные данные отражают действительность. Но для нас важно, что в устах оленекских и есейских сказителей маяты наделяются чертами типичных тундровых охотников. Это характерно и для противников Юрэн-хосуна. В восьми из одиннадцати хосунских сказаний, записанных нами, столкновения происходят между обитателями верховий и низовий рек, т. е. между жителями тайги и лесотундры (верхнее течение Оленека и Анабары) и жителями открытой тундры. Враги Юрэн-хосуна рисуются обитателями тундры. Они кочуют большими группами, иногда обладают многочисленными стадами оленей, устраивают облавные охоты, живут около больших рек и занимаются рыболовством. По представлениям населения верховий, рыболовство — недостойное занятие для хосуна.

    Таким образом, в хосунных сказаниях верхнеоленекских якутов запечатлелись не только междоусобицы, но и какие-то древние этнические передвижки, борьба таежных охотников, защищавших свои угодья от нападений тундровых жителей, которые искали новые места для промысла диких оленей.

                                ХОСУННЫЕ СКАЗАНИЯ СО СМЕШАННЫМИ СЮЖЕТАМИ,

                                    СОПУТСТВУЮЩИЕ ПРЕДАНИЯ И ВОСПОМИНАНИЯ

                                                              О «ПЕРИОДЕ ВОЙН»

    Если типичные сказания, бытующие в низовьях Оленека, связаны с именем Юнгкээбила, а бытующие в верховьях — с именем Юрэна (причем они имеют несколько отличные друг от друга сюжетные линии), то на окраинах области распространения хосунных сказаний встречаются произведения со смешанными сюжетами или с теми же сюжетами, но герои которых носят иные имена. Нередко в устах отдельных сказителей сюжеты преданий пополняются добавочными мотивами или, напротив, некоторые мотивы опускаются. Представляется полезным остановиться и на этих «нетипичных» сказаниях, тем более, что в них содержатся интересные детали.

    Так, в третьем устьянском варианте сказания о хосунах, приведенном Г. В. Ксенофонтовым, имена главных героев не названы³⁴. В сказании о «Юнгкээбиле и Чэмпэрэ», записанном им же на Анабаре, совмещены тундровая и верхнеоленекская версии³⁵.

    В сказании, записанном А. А. Саввиным в Кыргыдайском наслеге Вилюйского района в 1938 г. под названием «Юнгкээбил-хосун», излагается сюжет, типичный для сказаний о Юрэн-хосуне. Но сказание завершается тем, что юноша, убив Маган-Мехче, уводит с собой его дочь³⁶.

    Несколько необычен сюжет большого сказания о Юрэн-хосуне, записанного нами в пос. Оленек³⁷. Сын Юрэн-хосуна с Оленека отправляется свататься к дочери Юнгкээбил-хосуна, обитающего в низовьях Анабары. Во время празднества юноша превзошел всех в играх. Разгневанный Юнгкээбил стреляет в него. Раненый скрывается. Человек, посланный Юрэн-хосуном на розыски его сына, узнав, что юноша исчез, убил двух сыновей Юнгкээбила и убежал. Юнгкээбил со своим племенем истребляет родичей Юрэна, а затем убивает и его. Оправившись от ран, сын Юрэна с оленекскими людьми уничтожает юнгкээбильские роды. Сказитель добавил, что Юрэн происходил из Чинагиров. Внешний вид героев, по его представлениям, рисовался следующим образом. «Юрэн и его враги прошивали лицо жилами (наносили рисунок в виде изображения оленьих рогов). Они носили косы». Рассказчик, много кочевавший по Нижней Тунгуске, Анабаре, Хатанге, Оленеку, видимо, объединил разные слышанные им сказания и по-своему изложил события.

    Со значительными элементами личного творчества рассказчиков сказания были записаны Г. В. Ксенофонтовым. Так, к сказанию «Юнгкээбил и Чэмпэрэ» (первый булунский вариант) рассказчик присовокупил еще два: «Юнгкээбил и тунгусский богатырь» и «Борьба Юнгкээбила с оспой» 38. В первом герой встречается с незадачливым тунгусом, решившим отнять его славу. Юнгкээбил, не узнанный противником, показывает свою удаль — убивает оленя с дальнего расстояния, съедает большую часть туши. Тунгус отказывается от поединка. Юнгкээбил отпускает противника.

    Во втором — Юнгкээбил едет в Сиктях на Лену, чтобы узнать, что такое оспа. По дороге на спящего героя нападает оспа в виде русской женщины. Юнгкээбил бросается на нее с пальмой и отрубает мизинец. Оспа признает себя побежденной и обещает не ходить на Оленек и не трогать родичей героя. Не трудно видеть, что изложенное предание является вариантом широко распространенной устьянской легенды о борьбе юкагирского князца с оспой. Но в устьянском сказании борьба обычно заканчивается гибелью героя, победой оспы.

    Нередко похождения хосунов излагаются в виде рассказов, известных лишь в той или иной семье и иногда в очень отдаленной форме повторяющих сюжет хосунных сказаний. Так, в записанном нами в пос. Саскилах Анабарского района рассказе «Маленкай и Кюстэх»³⁹ говорится, что хосун Маленкай (испорченное русское слово маленький) славился как охотник. «По обычаям того времени,— заметил сказитель,— славного человека стремились убить другие богатыри». Сражаться с Маленким пришел со своими воинами Кюстэх (по-якутски — сильный). Маленкай своей батыей (пальма) убил нескольких врагов. Закричав: «Из многих погибнут многие, из малочисленных — мало», вскочил на своего верхового оленя и приготовился к бою. Кюстэх испугался и решил мириться.

    Более интересен рассказ, записанный от того же сказителя под названием «Четыре брата-хосуны». Старшие братья во главе с Динкиэном славились как охотники, а младший убивал людей, ссорился с братьями. Чтобы отделаться от него, братья решили женить младшего на девушке из Чапогирского рода, втайне надеясь, что во время сватовства чапогирцы его погубят. Действительно, младший, усмотрев для себя обиду во время сватовства, убил нескольких чапогирских воинов, но и сам был убит. Опасаясь мести братьев, чапогирцы предложили в качестве выкупа трех девушек с приданым. Но братья-хосуны не взяли выкупа, предложив меряться силой. Они пробивали стрелой по несколько панцирей, увертывались от стрел и т. д. Победив противников, они потребовали повиновения и прекратили кровавые междоусобицы. Через несколько лет после этого события пришли русские. Они сделали старшего из братьев, Динкиэна, князем, а его братьев — старшинами. Однажды до Динкиэна дошел слух, что шаману привиделся сон, будто бы в русском остроге голод. Тогда Динкиэн с братьями нагрузили на себя оленьи туши и двинулись в русский острог. Действительно, там был голод. Где-то задержался плот или судно с продовольствием. Исправник уже хотел умертвить себя. Русские оказали спасителям большие почести. Вскоре пришло судно. Приехавшие решили отвезти Динкиэна к царю. Исправник написал бумагу. Динкиэн обратил на себя внимание царя, натянув свой лук с костяной стрелой. Царь наградил его одеждой, расшитой золотом.

    К этой категории примыкает и предание «Хосун Бёлённо из роду Чорду», опубликованное А. П. Окладниковым⁴⁰. Оно по существу близко к булунскому сказанию о Юнгкээбиле и Чэмпэрэ, но сюжет осложнен многими подробностями и добавлениями (хитрости жены, поединок между братьями-героями, не узнавшими друг друга, и пр.). В рассказе осуждаются междоусобицы, жестокости.

    Известное распространение в бассейне Оленека имела легенда о племени во главе с Кэргэбилом. В ней в наивной фольклорной форме повествуется о розыске и поимке неплательщиков ясака. В записанном нами варианте действие приурочивается к эпохе хосунов⁴¹.

    Имеющиеся предания по существу представляют собой дополнения к хосунным сказаниям. Они рассказывают о междуродовых столкновениях, посылке к царскому двору в XVIII в. «шитых рож» — татуированных эвенков с Вилюя⁴² и т. п.

    К хосунному эпосу примыкают реалистические воспоминания о бурных событиях, предшествовавших приходу русских, запечатлевшиеся в народной памяти якутов и эвенков как время кровавых битв или войн (кыргыс юйэтэ). Многочисленные рассказы о происшествиях, имевших место в эту эпоху межродовых распрей, видимо, явились одним из источников формирования хосунных сказаний.

    «Мой прадед по матери был местный, — рассказывал И. Кириллов. — Однажды его тордох (чум) был окружен. Дверь (завеса) отодвинулась, и в сидящего против входа прадеда была пущена стрела. Она попала ему в грудь. Прадед был убит наповал. Враги не вошли в тордох. Они лишь спросили у жены, есть ли у убитого потомство. Не выходя из жилища, она ответила, что она манхай (бездетная, яловая), а ребенка спрятала под шкуры постели. Убийцы ушли и больше не появлялись.

    Дед сам участвовал в столкновениях с врагами. Однажды на него напали трое и схватили за руки. Но дед вырвался, выдернул свои руки, оставив нападающим доху. Ударом по плечу дед отбил у одного из них руку, и тот упал без сознания. Другой отделался переломом бедра, третий убежал... Прадед и дед принадлежали Лимпейскому (Илимпейскому) роду. Это я от бабки слышал»⁴³

    В рассказе М. Г. Григорьева о его предках рисуется внешний облик людей — по его представлениям, современников хосунных преданий. «Мой прадед — его звали Норгабыл — и его отец (прапрадед) Салдуска жили в век войн. В то время сильно кочевали. Охотились с луком и стрелами, стрелы держали в колчане — нимиски. Христа-бога не знали. Кожу на лице прошивали нитками. У кого на щеках был красивый узор, тот считался хорошим человеком. Косы носили все. Мой отец тоже носил. Усы брили, а бороды оставляли. Норгабыл имел много оленей. Старухе его уже 60-70 лет было, а детей у них нет. Как-то Норгабыл встретил самоедского шамана Тримана. Старики знали друг друга и были друзьями. Норгабыл спросил, как ему найти наследника, кому богатство передать. Триман ответил: «Дело пустое, сильный шаман поможет». Он камлал три дня и три ночи. Во время камланья все едва не погибли, так оно затянулось. Усы и бороды у мужчин выросли почти до пояса, а у самого шамана концы волос оледенели, хотя лето было,— так он далеко и высоко вознесся. Наконец шаман сказал, что в Норгабыла вселился дух ребенка: «В следующем году будете иметь двух сыновей. Первый сын будет лысым, второй обычный. Лысого именуйте Дьядабылом. Все сыновья и дочери его будут шаманить, и он сам шаманом будет. Дьядабыл — мой дед из Лимпейского рода» ⁴⁴.

    Аналогичного характера рассказы о периоде войн с подробностями, рисующими быт, состязания между охотниками, поединки, воспитание воинских навыков, бытовали у долган⁴⁵.

    Ряд рассказов-воспоминаний нижнеленских якутов об этом времени, воссоздающих обряд окровавления стрел перед битвой, сцены военных столкновений и сцены облавной охоты, опубликовал А. П. Окладников⁴⁴.

    Обзор сказаний о хосунах, записанных в низовьях Яны, Анабары, в верховьях Вилюя, так же как и сопутствующих преданий и воспоминаний о периоде века войн, позволяют сделать ряд выводов. Сказания о хосунах в районах, прилегающих к бассейну Оленека и низовьям Лены, отличаются некоторой расплывчатостью сюжета, забвением имен героев или заменой другими именами, отсутствием многих мотивов и деталей. Эти явления еще в большей степени свойственны сопутствующим преданиям, так как в них преобладает личное творчество рассказчиков. Однако эти произведения заслуживают внимания. В них более ярко, чем в сказаниях с устоявшимся сюжетом, проступает отношение населения к описываемым историческим событиям.

    Воспоминания о периоде междоусобных войн рисуют историческую обстановку, в которой оформился этот жанр.

                                                   СКАЗАНИЯ О ХОСУНАХ,

                     РАСПРОСТРАНЕННЫЕ СРЕДИ СОСЕДЕЙ СЕВЕРНЫХ ЯКУТОВ

    Преобладающая тема исторических преданий эвенков — межродовые столкновения. Как отметила Г. М. Василевич, среди преданий, записанных в бассейнах Нижней и Подкаменной Тунгусок у илимпийских эвенков встречаются произведения с сюжетом, построенным по схеме, характерной для эпоса и богатырских сказок тюркских и монгольских народов: «В них рассказывается, как один богатырь убивает в поединке другого и уводит его жену. Сына убитого спасает дед (иногда бабка), который воспитывает в нем воина. Подросший сын идет мстить за смерть отца и освобождает мать. В конце концов он погибает от медведя» ⁴⁷.

    Эти предания весьма близки к оленекским хосунным сказаниям. Так, записанное Г. М. Василевич в 1960 г. на оз. Агата сказание «Урон и Унгковуль»⁴⁸ почти полностью совпадает с есейским вариантом сказания «Витязи Юнгкээбил и Юрэн», опубликованным Г. В. Ксенофонтовым.

    Содержание оленекского сказания о Юрэне почти в неизменном виде передается в эвенкийском сказании о Нургавуле, записанном Василевич в с. Тура⁴⁹. Крайне схематическая эрбогочонская запись сказания о Нургавуле Г. М. Василевич также близка к хосунным сказаниям⁵⁰.

    Сказание о Нургавуле, записанное Г. В. Ксенофонтовым на Нижней Тунгуске, рисует неудачное нападение тунгусов на стойбище Нургавуля. Затем герой встречается с неизвестным юношей и вызывает его на поединок. Юноша ранит Нургавуля в ногу. Противники мирятся. Юноша рассказывает, что он пришел по затесам, оставленным на деревьях Нургавулем. Оказывается, он сын убитого Нургавулем тунгуса, воспитанный дедом. Противники расходятся, предварительно обменявшись стрелами⁵¹.

    Сказания о Юрене (Уроне) и Нургавуле, несмотря на отсутствие ряда мотивов, характерных для оленекских сказаний, по содержанию, трактовке сюжета, некоторым деталям являются по существу разновидностями хосунных произведений. Это позволяет включить бассейны Нижней и Подкаменной Тунгусок в область распространения хосунных сказаний.

    Так же как и эвенкийские сказания некоторые из нганасанских эпических произведений обнаруживают несомненное сходство с хосунными сказаниями. В отличие от эвенкийских сказаний, нганасанские осложнены многочисленными эпизодами, подробностями и эпическими преувеличениями. В большинстве их столкновение происходит между нганасанами и таежными татуированными эвенками. События приурочиваются ко времени прихода русских.

    Наиболее подробное нганасанское сказание «О богатыре Соймусыне»⁵² повествует о нападении эвенков на семью нганасана Сойму.

    Особенно близки к хосунным нганасанские сказания о вожде татуированных людей Чинчире⁵³. Столкновению с татуированными эвенками посвящена и легенда вадеевских нганасанов «О молодом эвенке Ая и удалых братьях Соуда, Фойкуда и Лисю»⁵⁴.

    Отчетливо проступает близость идейного замысла нганасанских и хосунных сказаний при несколько своеобразной трактовке сюжета и освещения событий в первых. В нганасанских эпических произведениях неизменно повторяются основные мотивы и эпизоды, характерные для хосунных преданий: паническое бегство героя, не ожидавшего нападения, ранение его в ногу, захват нападающими эвенками женщин и оленей, испытание мстителем силы и ловкости товарища, изъявившего желание участвовать в сражении, проникновение мстителя в лагерь врага во время празднества, поимка пленной родственницы во время заготовки дров, оказание ею помощи нападающим (надрезание лука мужа-похитителя), сохранение жизни подростку-мальчику из лагеря врага, гибель победителя от медведя, местообитание героя в пещере.

    Некоторые имена, фигурирующие в нганасанском эпосе, — обычно противников нганасанских героев — совпадают с именами героев хосунного эпоса или напоминают их. Так, Чинчир, вождь татуированных людей, по-видимому, тот же Чэмпэрэ — герой хосунного сказания; другой представитель татуированных эвенков именуется «человек в белой парке» — по-видимому, это Махан-Хопо (Белая парка) или Махан-Мехче (Белая дошка), выступающий в оленекском эпосе как предводитель маятов.

    Ряд мотивов хосунного эпоса обнаруживается в нганасанских легендах в сильно переработанном виде. Так, эпизод с костным мозгом заменен эпизодом вскрытия груди врага и удивления при виде двух сердец, одного волосатого, что объясняется дурным нравом побежденного. Воплощение души противника в птицу и охота за ней с помощью шамана выступает менее отчетливо. Смазывание оружия кровью птицы заменено омовением головы кровью медведя и т. п.

    Таким образом, бассейн р. Хатанги, Таймырский полуостров можно включить в область распространения хосунных сказаний, хотя в среде нганасан, происходящих от племен, враждебных верхнеоленекским тунгусам, эти сказания приобрели иной вид и под влиянием ненецких фольклорных традиций излагаются пространно.

    В заключение остановимся на времени формирования хосунных сказаний и характере отразившихся в них исторических событий. В этнографической литературе по этим вопросам высказаны весьма противоречивые суждения.

    Г. В. Ксенофонтов, исходя из своей концепции, что северные якуты-оленеводы — древнейшая волна переселенцев-якутов, освоивших территорию Якутии, отодвигал время формирования хосунных сказаний в глубокую древность, пытаясь усмотреть в них отражение столкновений между якутами — носителями высокой культуры и аборигенами — тунгусами, не знавшими железных орудий. Высокомерное отношение Юнгкээбил-хосуна к своему противнику, выраженное в словах: «Убив такого человека, могу ли я заслужить какую-либо славу» и «Ты расскажи им (своим сородичам.— И. Г.), чтобы впредь к Юнгкээбилу приходили отборные люди, а не всякое ничтожество», послужили Г. В. Ксенофонтову основанием для того, чтобы отождествить героя с якутом или представителем объякученного населения. Эти слова похвальбы он счел ярким выражением национального превосходства

    Наличие у Юнгкээбила братьев Г. В. Ксенофонтов рассматривал как отражение трех стадий якутизации тунгусов. «Так [как] в народном фольклоре, как мы указывали выше, образы героев братьев обычно символизируют самостоятельные отделы народа, а иногда и родственные племена, то в разных обыкновениях трех братьев (третий брат обычно представляется кузнецом) мы могли бы усмотреть показатели разного этнического происхождения северных якутов, отчасти и степеней якутизации тунгусских племен. Старший брат Юнгкээбил, утративший косу, должен олицетворять тунгусов, раньше столкнувшихся с якутами, брат с косой — более поздние тунгусские племена, а третий брат, кузнец по профессии, как дальше увидим, должен соответствовать якутскому элементу, очень рано усвоившему тунгусский образ жизни»⁵⁸.

    Искусство кузнецов Г. В. Ксенофонтов почему-то считал исконной привилегией якутов. «Основная фабула оленекских сказаний,— писал он, — вертится вокруг одного стержня, а именно победа приписывается тому герою, который имеет союзника в лице ковача железного оружия»⁵⁷. Однако эта деталь встречается редко. Как можно было видеть из приведенных текстов, герои обладали однотипным оружием. Свою идею, что победители были носителями техники железа,  автор попытался аргументировать и тем, что мщение поручается юноше-подростку, так как «обладателю железного оружия не было необходимости быть обязательно взрослым мужем, чтобы одержать победу над противником». На самом же деле образ богатыря-малолетка присущ всему мировому фольклору.

    Часто встречаемые в хосунных сказаниях эпизоды об оказании помощи нападающим русским пленным (нючей) и участии русских в междоусобицах, противоречащие положению Г. В. Ксенофонтова о древности сказаний, истолковываются им как наличие в сказаниях первоначально какого-то пленника из среды нюй-чженей — соседей киданей⁵⁸.

    Все эти натянутые построения потребовались Г. В. Ксенофонтову для подтверждения его малоубедительного положения, что оленекский хосунный эпос отразил в своих образах и картинах эпоху наступления из центральных азиатских степей на Крайний Север якутов и даже разные стадии соприкосновения их с аборигенами еще до прихода якутов-скотоводов на Лену.

    В 1952 г. хосунного эпоса коснулся Б. О. Долгих в связи с исследованием этногенеза нганасан. Он показал, что нганасанские легенды о столкновениях с шитолицыми тунгусами, близкие к хосунным сказаниям северных якутов, отражают отступление тавгов и тидарисов — предков нганасан в тундру, межплеменные войны. Главные действующие лица в них — тундровые тунгусы, на стороне которых целиком симпатии нганасан. Хосунные сказания, записанные в верховьях Оленека, по его мнению, отражали те же события, но с позиций врагов тундровых тунгусов — таежных татуированных тунгусов⁵⁹. Таким образом, как нганасанские легенды, так и оленекские хосунные сказания складывались в период, непосредственно предшествовавший приходу русских в Восточную Сибирь, когда якуты появились на Севере.

    В маятах оленекских преданий Б. О. Долгих был склонен видеть древнее палеоазиатское население Хатанги, Анабары и Оленека, известное к востоку от Лены под названием юкагиров. В оленекских хосунных сказаниях, как уже отмечалось выше, действительно отразились столкновения тунгусов с юкагирами. Что касается маятов-вонядов (этноним этот известен в сравнительно ограниченном районе), то, судя по материалам самого Б. О. Долгих, они в XVII в. представляли не древних аборигенов северо-запада Якутии, а более поздний этнический пласт — отунгушенных и частично осамоедившихся обитателей тундры.

    По предположениям Г. М. Василевич, оленекские хосунные сказания были принесены в районы на запад от Лены группами оленных эвенков — выходцев из Забайкалья и Верхнего Приамурья. Она подчеркнула, что имена действующих лиц здесь принадлежат реальным людям. Имя Нургавуля она сопоставила с Нургавулем из списка есейских эвенков 1683 г., а имя Унгковуля — с названием протока Оленека. «Предания, вошедшие в оленекский хосунный якутский эпос, — писала Г. М. Василевич, — получили местный тундровый колорит и, бытуя среди якутов, включили в себя эпизоды, характерные для якутских преданий»⁶⁰.

    Как же в действительности сложились оленекские хосунные сказания? Мы останавливались уже на древнейших исторических событиях, запечатлевшихся в них: столкновениях пришельцев — тунгусов с аборигенами — юкагирами, борьбе тундровых тунгусов с таежными. Несомненно также то, что хосунные сказания первоначально оформились в тунгусской среде. Герои их носят несколько изменившиеся в устах якутов тунгусские имена Юрэн (эвенк. Урон); Чэмпэрэ, Чэмкэрэ (эвенк. Чыммками); Юнгкээбил, Ункээбил (эвенк. Унгковуль); Джакдаактуу, Эджээн, Норгабыл (эвенк. Нурговуль). Забытые имена хосунов заменяются якутскими прозвищами: Махан-Хопо, Махан-Мехче, Кустех-Никита и т. д.

    В наименовании оружия, оленей, утвари встречается много слов эвенкийского происхождения: «ырба» — двузубая стрела, «намиски»— колчан, «абылахан»— двухлетний олень-самец, «манхаай» — яловая самка (иносказательно — бездетная женщина), «нööку» — амбар на сваях, «дьаадымда»—смола и др.

    Тунгусскими чертами рисуется и внешний облик героев хосунных сказаний. Они носили косы, татуировались — прошивали сухожильными нитками узоры на лицах, надевали расшитый бисером и подшейным оленьим волосом нагрудник, который давал знать о достоинстве героя.

    Каждый хосун имел разнообразное оружие: сложный лук (алана) с костяными врезками-упорами, обмотанный сухожильными нитками, оклеенный берестой; двузубые, ножевидные и долотовидные стрелы; колчан; «батыю»—длинный массивный однолезвийный нож на метровом древке, а также обычный нож. Эти предметы вооружения, упоминающиеся в сказаниях, встречаются и в погребальном инвентаре XVIII в. в надземных погребениях на столбах, сохранившихся в глухих местах по Оленеку, Анабаре, в низовьях Лены.

    В этой связи возникает вопрос, не являются ли хосунные сказания простым переводом тунгусских преданий об Уроне и Унгковуле на якутский язык? На это следует ответить отрицательно.

    Северные якуты, восприняв тунгусские исторические предания, переработали их. Отдельные мотивы получили дальнейшее развитие. Естественно, что эти сказания теперь воспринимаются ими как свои. Заметим также, что в фольклорный фонд северных якутов не вошли наиболее характерные тунгусские предания о родовых междоусобицах, хотя и они оказали влияние на формирование хосунных сказаний. Столкновения между тунгусскими родами едва ли могли удивить якутов-переселенцев. Таких происшествий в то время было достаточно среди самих якутов. Сказания, получившие распространение среди северных якутов, отражали эпохальные для северо-запада Якутии события, связанные с большими перемещениями и борьбой отдельных этнических групп.

    Значительное влияние на хосунные сказания оказали воспоминания и впечатления, связанные с включением Якутии в состав Русского государства: обложение ясаком, установление элементарного государственного правопорядка, прекращение кровавых междоусобиц. Характерно, что большинство сказителей из среды северных якутов и эвенков свои повествования о хосунах так или иначе увязывают с событиями XVII-XVIII вв. Возможно, в связи с этими позднейшими событиями герои хосунных сказаний приобрели имена предводителей оленекских и есейских тунгусов XVII в., прославившихся во время становления Мангазейского и Якутского воеводств. В документах XVII в. мы встречаем имя Узона (Урона) — одного из знатных людей из числа оленекских тунгусов, взятого в плен есейскими тунгусами и выкупленного своими сородичами. Из-за него едва не вспыхнуло большое сражение, предотвращенное Семеном Дежневым. Упоминается и имя Онковуль (Юнгкээбил).

    Заслуживает внимания и то, что во многих хосунных сказаниях выступает пленный русский — нюча. В нашем распоряжении имеются документы, свидетельствующие о том, что тунгусам действительно иногда случалось захватывать в плен русских промышленников и казаков. Возможно, конечно, что образ пленного русского возник в сказаниях в результате переосмысления образа пленного якута или юкагира. Такое предположение было выдвинуто Б. О. Долгих, встретившим в нганасанских преданиях упоминание работника или лекаря Нюхоя. В восточных ламутских говорах этим термином обозначаются якуты.

    Нельзя не видеть, что в якутской среде хосунные сказания приобрели и некоторые черты, характерные для якутского фольклора: иносказательные завещания, крылатые фразы, воспоминания о знатности и высоком предназначении героя и т. д.

    Обзор эпических сказаний северных якутов позволяет видеть, что в этих сложных своеобразных фольклорных памятниках не только отразились разновременные события, но и прослеживаются различные напластования.

    Столкновения пришельцев с юга — тунгусов с аборигенами Севера — юкагирами стали подосновой нижнеоленекских и нижнеленских сказаний о Юнгкээбиле и Чэмпэрэ. Именно в этих сказаниях обнаруживаются описания обычаев, обрядов, некоторых черт быта, характерных для юкагиров и северо-восточных палеоазиатов.

    Естественно, что реальные воспоминания о самих столкновениях первопришельцев тунгусов с юкагирами оказались размытыми и погребенными под впечатлениями о более близких событиях. Древнейшим пластом оленекско-ленских низовских хосунных сказаний (версия о Юнгкээбиле) являются воспоминания о борьбе некогда тунгусов с юкагирами за обладание богатыми охотничьими угодьями низовий Оленека и Лены.

    В хосунных сказаниях населения верховий Оленека и прилегающих районов (версия о Юрэне), видимо, запечатлены более поздние события: вражда между таежными и тундровыми тунгусами, попытки тундровых тунгусов, а возможно и каких-то самодийских групп, утвердиться здесь в таежных районах. На эти древние пласты хосунных сказаний наслоились тунгусские предания о родовых и племенных распрях.

    Нельзя не видеть и напластований, связанных с приходом русских служилых и промышленных людей, с включением Якутии в состав Русского государства.

    Таким образом, хосунные сказания представляют собой своеобразный многослойный фольклорный памятник. Сопоставление хосунных сказаний с аналогичными по сюжету произведениями древних тунгусов, нганасан и долган убеждает в том, что формирование этих сказаний происходило на огромной территории в разных этнических группах, так или иначе участвовавших в борьбе за освоение бассейна Оленека и нижней Лены.

    Ценность же хосунного эпоса с чисто фольклористической точки зрения заключается в том, что в нем явственно проступают особенности раннего этапа формирования героического эпоса вообще. Но изучение этой проблемы выходит за рамки нашей статьи.

--------------

    ¹ Васильев В. Н. Тунгусские предания — ЖС, 1908, вып. I, с. 352-370; 1909, вып. II, с. 90-100.

    ² Ксенофонтов В. Г. Ураангхай-сахяляр, т. I. Иркутск, 1937, с. 490-556.

    ³ Окладников А. П. Исторические рассказы и легенды нижней Лены. — «Сборник МАЭ», 1949, т. XI, с. 73-109.

    ⁴ Рукопись хранится в АИЭ.

    ⁵ Исторические предания и рассказы якутов, ч. 1. М. - Л., 1960, с. 105-111.

    ⁶ Попов А. А. Материалы по родовому строю долган. — СЭ, 1954, № 6, с. 113-121.

    ⁷ Сборник материалов по эвенкийскому (тунгусскому) фольклору. Л., 1936; Исторический фольклор эвенков. М. - Л., 1966, с. 306-315.

    ⁸ Долгих Б. О. Легенды и сказки нганасан. Красноярск, 1938.

    ⁹ Ксенофонтов Г. В. Указ. соч., с. 189.

    ¹⁰ Житель Кирбейского наслега Оленекского района М. Харитонов следующим образом объяснил нам значение слова «хосун»: «В старину были сильные люди, большие охотники. Они догоняли диких оленей на тутах (лыжи, подбитые камусом). Охотились они только тремя стрелами, а добывали так много, что каждый прокармливал семь семей. Таких людей называли хосуны». На нашу просьбу рассказать о хосунах Ф. Герасимов (Оччутов) 65 лет из пос. Джелинда Оленекского района ответил: «Среди четырех джелиндинских родов, когда сюда пришел Угулятский род, были выдающиеся люди. Их очень уважали и называли хосунами. Они славились своей охотой. В роду Чорду был Эбенча-хосун и его сын Чохума-хосун. Говорят, у них было ружье-кремневка. За ними тянулось десять чумов. Всех они прокармливали. Оба отличались быстротой бега и догоняли осенних тугутов после смены шерсти (самые проворные олени)».

    ¹¹ Якуты называют северное сияние «юкагир уота», т. е. «юкагирские огни», а долганы — «юнгкээбил уота», т. е. «огонь Юнгкээбила» (Ксенофонтов Г. В. Указ. соч., с. 490-495).

    ¹² Ксенофонтов Г. В. Указ. соч., с. 490-495.

    ¹³ Ксенофонтов Г. В. Указ. соч., с. 490.

    ¹⁴ Полевые материалы автора. Запись 1944 г., пос. Оленек.

    ¹⁵ Полевые материалы автора. Запись 1943 г., пос. Оленек (ЛИЭ).

    ¹⁶  Ксенофонтов Г. В. Указ. соч., с. 490, 494.

    ¹⁷ Там же, с. 497.

    ¹⁸ Там же, с. 508.

    ¹⁹ Окладников А. П. Исторические рассказы и легенды нижней Лены, с. 79.

    ²⁰ Долгих Б. О. Происхождение нганасанов. — В кн.: Сибирский сборник, I. М. - Л., 1952, с. 72-86.

    ²¹ История Якутской АССР, т. I. М.—Л., 1955, с. 228—293.

    ²² Гурвич И. С. Этническая история северо-востока Сибири. М., 1966, с. 14.

    ²³ Запись сделана учителем Оленекской школы М. Жирковым на якутском языке со слов Д. Соломонова, 23 лет, в пос. Оленек в 1942 г. Перевод М. Жиркова. Архив автора. Этноним «маят» восходит к самоназванию одного рода тундровых эвенков XVII в. — Вонядыр. Об этом см. ниже

    ²⁴ Д. П. Соломонов, сам интересовавшийся фольклором, предоставил нам другие записи легенд об Юрэне. По одной версии, юноша-мститель вошел в доверие к Махан-Мехче, стал его слугой и ночью убил его и разогнал род Маят; по другой — юноша-победитель после возвращения в свое стойбище погиб в схватке с медведем.

    ²⁵ Записано учителем Оленекской школы Н. Петровым со слов С. Д. Христофорова в 1942 г. (Архив автора статьи. Далее все ссылки на этот архив.) Близкий вариант предания о маятах был записан Г. В. Ксенофонтовым от информатора, слышавшего это предание на оз. Есей. Пришедших на Оленек маятов было так много, что шерстинок на шкуре черного оленя не хватило бы, чтобы их пересчитать. Маяты пытались истребить местных жителей. Преследуя одного охотника, они наткнулись на сто самострелов, от этого погибло сто человек. В перестрелке с местными витязями, закованными в латы, все маяты погибли (Ксенофонтов Г. В. Указ. соч., с. 547-548).

    ²⁶ Записано от X. Федорова по-якутски в пос. Оленек в 1945 г.

    ²⁷ Записано автором со слов Д. Соломонова по-русски в пос. Кирбей в 1944 г.

    ²⁸ Записано автором со слов А. Спиридонова, 70 лет, в пос. Саскылах Анабарского района в 1944 г.

    ²⁹ Записано по-русски со слов А. Николаевой в пос. Чкалов в 1943 г.

    ³⁰ Долгих Б. О. Происхождение нганасанов, с. 24.

    ³¹ Там же, с. 33.

    ³² Колониальная политика Московского государства в Якутии в XVII в. Л., 1936, с. 245-246; Гурвич И. С. Этническая история северо-востока Сибири, с. 45; Долгих Б. О. Происхождение нганасанов, с. 33.

    ³³ Долгих Б. О. Происхождение нганасанов, с. 33.

    ³⁴ Ксенофонтов Г. В. Указ. соч., с. 523-525.

    ³⁵ Там же.

    ³⁶ Исторические предания и рассказы якутов, ч. 1, с. 109-111. 1

    ³⁷ Со слов М. Г. Григорьева, 72 лет, в 1944 г.

    ³⁸ Ксенофонтов Г. В. Указ. соч., с. 493-498.

    ³⁹ Со слов Н. Спиридонова, 70 лет, в 1945 г.; ему подсказывали отдельные эпизоды слушатели.

    ⁴⁰ Окладников А. П. Исторические рассказы и легенды нижней Лены, с. 75-79.

    ⁴¹ Со слов И. Кириллова, 42 лет, Кирбейского наслега Оленекского района, 1944 г. Вариант был записан Г. В. Ксенофонтовым (указ. соч., с. 543-545).

    ⁴² Стрелов Е. Д. Акты архива Якутской области. Якутск, 1916, с. 51, 61, 104.

    ⁴³ Запись автора статьи в пос. Кирбей Оленекского района в 1944 г.

    ⁴⁴ Записано автором статьи от М. Григорьева, 72 лет, в пос. Оленек в 1944 г.

    ⁴⁵ Попов А. А. Материалы по родовому строю долган, с. 118.

    ⁴⁶ Окладников А. П. Исторические рассказы и предания. — «Сб. МАЭ», 1949 XI Тексты 7-9 (с. 81-82), 43 (с. 98), 52 (с. 101) и др.

    ⁴⁷ Исторический фольклор эвенков, с. 17.

    ⁴⁸ Там же, с. 312-316.

    ⁴⁹ Сборник материалов по эвенкийскому (тунгусскому) фольклору, с 91.

    ⁵⁰ Там же, с. 92.

    ⁵¹ Ксенофонтов Г. В. Указ. соч., с. 503-504.

    ⁵² Долгих Б. О. Легенды и сказки нганасан, с. 24-39.

    ⁵³ Там же, с. 40-48, 84-89.

    ⁵⁴ Там же, с. 72-84.

    ⁵⁵ Ксенофонтов Г. В. Указ. соч., с. 274.

    ⁵⁶ Там же, с. 277.

    ⁵⁷ Там же.

    ⁴⁸ Ксенофонтов Г. В. Указ. соч., с. 294-296.

    ⁴⁹ Долгих Б. О. Происхождение нганасан, с. 67.

    ⁵⁰ Исторический фольклор эвенков, с. 17.

    /Этническая история и фольклор. Москва. 1977. С. 86-112./

    И. С. Гурвич

                                                  СЕВЕРНЫЕ ЯКУТЫ И ДОЛГАНЫ

    Включение Восточной Сибири в состав русского государства повлекло за собой значительные изменения в традиционной культуре коренного населения, большие перемещения, а в ряде случаев привело к сложению новых этнических образований. Скупые документальные источники позволяют в известней степени осветить историю формирования таких общностей, контактных групп, возникших в областях со сложным этническим составом.

    Как известно, северо-запад Якутской АССР — бассейны рек Анабары, Оленека, Нижней Лены — в настоящее время осваивают северные якуты-оленеводы, по хозяйству и облику традиционной материальной культуры более близкие к эвенкам, чем к своим сородичам — якутам-скотоводам.

    На Таймыре наиболее многочисленную группу коренного населения составляют долганы — тюркоязычная народность.

    В XVII в., когда русские служилые и промышленные люди проникли в низовья Енисея, на Оленек и в низовья Лены, этих общностей еще не существовало. Судя по русским документам первой половины XVII в., отпискам о проведывании новых земель, ясачным спискам и книгам, этнический состав обширной области между Леной и Хатангой был совсем иным — по просторам тундры и лесотундры кочевали тунгусы-эвенки, на западе они соприкасались с самодийскими, а на востоке — с юкагирскими племенами (Долгих, 1960, 442-462; Гурвич, 1966, 33, 39-41; Парникова, 34-36).

    Трансформация этнического состава населения в этом регионе, формирование новых этнических образований представляют значительный интерес для понимания этнических процессов, происходивших в Восточной Сибири после вхождения ее в состав Русского государства.

    Цель этой статьи — обобщить имеющиеся материалы и специальные исследования, посвященные этим вопросам.

    С населением интересующего нас региона русские служилые и промышленные люди столкнулись в начале XVII в. Таймыр, восточные притоки Енисея, бассейн р. Хатанги вошли в состав Мангазейского воеводства. В первые три десятилетия XVII в. здесь для сбора ясака была выстроена цепь зимовий. В Пясидское, или Авамское, зимовье, на р. Хети, а затем на Аваме платили ясак тунгусы, сблизившиеся с самоедами — тидирисы, а также часть самодийского племени тавгав, другая часть его кочевала и платила ясак на Анабаре. В 1634 г. образовалось Есейское, или Хатангское, зимовье. Здесь платило ясак тунгусское племя Воняды, или вонядыри, состоявшее из шести родов. Ваняды осваивали приток р. Хеты — Котуй. Далее на восток, на территории Якутского воеводства, в бассейнах верхнего течения Анабары кочевали тунгусы-синигиры (они появлялись и на Оленеке), а в бассейне р. Оленек — азяны, или адяны (они заходили на Лену и подкочевывали к оз. Есей). Следует сказать, что впервые с этих тунгусов ясак был взят мангазейскими служилыми людьми. В ясачной книге Мангазейского уезда за 1732 г. (1623-1624 гг.) имеется упоминание о сборе ясака с оленекских тунгусов. «В нижней Тунгусске реке в Пендинском зимовье с новых людей с Оленьей реки род Ачаны девять человек платили по пяти соболей» (ААН, ф. 21, оп. 4, д. 24, л. 23). Однако ясачное зимовье на Оленеке было выстроено в 1633 г. якутскими служилыми людьми. Как известно, морским путем в 1637 г. на р. Оленек со стороны Лены первым проник устюжанин Елисей Юрьев (Буза) (Фишер, 372-373).

    Относительно подробные данные имеются и о расселении восточных соседей Азянов, ленских тунгусах. Для сбора с них ясака было, учреждено три зимовья: Столбовское (1638 г.), Жиганское (1632 г.) и Усть-Вилюйское (1634 г.). В Столбовское платили ясак члены Кумкагирского и Нимчанского родов. Здесь же появлялись и тунгусы-калтакули, кочевавшие южнее. В Жиганском зимовье местными тунгусами значились жиганы, или эдигены, — они промышляли по обеим берегам Лены, заходили в верховья Оленека.

    По Лене, между устьями Вилюя и Алдана, обитали тунгусы, долганы и кумкагиры, платившие ясак в Усть-Вилюйское зимовье. По мнению Б. О. Долгих, основанному на анализе родовых наименований ленских тунгусов, они, за исключением жиганов, составляли единое племя Долган.

    Следует отметить, что в низовьях Лены жили не только тунгусы. Здесь, видимо, появлялись юкагиры — яндыри. Как показал на основе ряда этнографических свидетельств. Б. О. Долгих, территория между Хатангой и Яной незадолго до прихода русских осваивалась палеоазиатскими племенами, близкими к юкагирам (Долгих, 1952, 72-86).

    Наконец, в низовьях Лены в 1630-х годах были и якутские поселения. Хотя вопрос о том, жили ли якуты в низовьях Лены до прихода русских, не может считаться окончательно решенным, мы все же склоняемся к мнению Б. О, Долгих, считавшего, что такие поселения существовали. На устье р. Молоды, как он показал, было поселение жиганских якутов, причем никаких свидетельств о том, что они не считались местными, нет. В середине XVII в. на Лене было уже три якутских поселения — в Сиктяхе, Столбах и около Жиганска.

    Следующая таблица показывает численность отдельных родоплеменных групп, осваивавших район между Хатангой и Леной.

    Однако в район расселения упомянутых в таблице родоплеменных подразделений заходили и подолгу жили, судя по документам, отдельные семьи и группы из соседних тунгусских племен. Среди плательщиков ясака в перечисленных выше зимовьях упоминались боягиры, догочагиры, нюрилицы, чапогиры, буляши и др. С учетом этих временных жителей, принимая во внимание также возможный неполный охват всего населения ясачным платежом, можно думать, что всего между Хатангой и Леной кочевало около 3500 чел. В этническом отношении это население подразделялось на несколько групп. Восточные «самоеды» составляли около 430-500 чел., якуты — около 130— 150 чел., тогда как тунгусы представляли основную массу населения — 2500-3000 чел. Однако собственно тунгусоязычное население не было единым. Западную часть интересующего нас региона занимали тунгусы с типично тунгусскими родовыми наименованиями, тогда как восточную осваивали роды с наименованиями, совпадающими с наименованиями охотских тунгусов-ламутов.

    Образование на крайнем северо-западе Якутии и в сопредельных районах Мангазейского уезда своеобразного стыка разных этнических элементов было далеко не случайным явлением. Сказочно богатые промысловые ресурсы этого региона привлекали к нему население тайги и тундры.

    Здесь обитала самая крупная популяция диких оленей, в изобилии водилась водоплавающая дичь и было множество озер с рыбой ценных пород. Ареалы расселения самодийских и юкагирских племен, узкий коридор между ними, образованный тунгусами, позволяют полагать, что прямые контакты между самодийцами и юкагирами были разорваны тунгусами незадолго до прихода русских. Следует отметить, что в начале XVII в. низовья Лены и Оленека были единственным районом, где тунгусы выходили на побережье Ледовитого океана.

    В первой половине XVII в. в жизни местных племен, в соотношении этнических элементов Ленско-Хатангского края произошли глубокие изменения. Привлечение коренного населения этого региона к добыче соболей, уплате ясака, судя по имеющимся данным, не вызвало в начале XVII в. каких-либо больших военных столкновений. Тунгусы, самоеды, видимо, и сами стремились войти в контакт с пришельцами, получить нужные им товары, такие, как котлы, иглы, топоры, ножи, бисер и т. д. Однако добыча пушнины требовала приложения значительных сил и времени, и, вероятно, хозяйственный цикл населения между Хатангой и Леной уже в первой половине XVII в. несколько изменился. Строительство зимовий, жестокая система аманатов — заложников, вызвали значительные этнические перемещения. Из низовий Анабары на запад откочевали тавги, к Столбовскому и Жиганскому зимовьям к 1650-м годам перестали подходить юкагиры. Район между Хатангой и Леной стал в этническом отношении более однородным. Однако это не способствовало прекращению междоусобных столкновений. В 1640-х годах оленекские и анабарские тунгусы азяны и синигиры совершили ряд походов на реки Котуй и Хету против своих западных соседей вонядырей и боягиров. Они подступали и к русским зимовьям на Анабаре и Есее. Только в одном набеге в 1640 г. они перебили десять ясачных людей Есейского зимовья, разграбили их имущество (ААН, ф. 21, оп. 4, д. 21, л. 204). Восточные тунгусы, по-видимому, пытались отвоевать охотничьи угодья у своих западных сородичей. Близость границы между Мангазейским и Ленским (Якутским) уездами, вражда между мангазейскими и якутскими служилыми людьми усугубляли кровавые столкновения и борьбу между тунгусскими родами.

    Неурядицы первых лет после включения в состав Якутского уезда рек Оленека, Нижней Лены, несомненно, сказались на численности населения. Однако основной причиной резкого сокращения численности тунгусов между Хатангой и Леной явились эпидемии оспы. От нее в 1652-1653 гг. погибло в Оленекском зимовье, если судить по уменьшению числа плательщиков ясака, около 80% населения. Производившийся после оспы сыск «сколько у ково у каково роду осталось» показал, что у каждого аманата в живых осталось всего по 2-3 чел. плательщика ясака, хотя до эпидемии значилось 20-40 мужчин (Гурвич, 1966, 42). Конечно, часть плательщиков ясака и членов их семей просто «разбежалась», т. е. откочевали к другим зимовьям. Учитывая это, можно полагать, что в этом зимовье численность населения сократилась с 450 до 160-180 чел.

    В Столбовском зимовье погибли все кумкогиры, от Нимчанского рода осталось всего около 15 чел. обоего пола (Долгих, 1960, 463). В Усть-Вилюйском зимовье осталось в живых около 50 чел. долганского рода и около 40 — кумкагирского. Полных данных о последствиях эпидемии по Жиганскому зимовью у нас нет, но следует полагать, что и здесь эпидемия произвела не меньшие опустошения. Известно лишь, что в 1652 г. умерли от оспы 26 чел. ясачных плательщиков (Долгих, 1960, 456). В целом можно полагать, что в бассейне Нижней Лены население уменьшилось не менее чем в два раза. Эпидемия оспы, судя по изменениям численности ясачных плательщиков Мангазейского уезда, почти не затронула его население. Это позволило западным тунгусам свести счеты со своими давними врагами — азянами. При поддержке мангазейских служилых людей вонядыри в 1653 г. совершили ответный поход на Оленек. Часть оленекских семей была уведена в плен, имущество их разграблено. Набеги есейских тунгусов на оленекских совершались и в последующие годы.

    В челобитной оленекских тунгусов 1667 г. сообщалось, что с 1652 г. енисейские тунгусы-вонядыри, боягиры убили у них более 70 чел. и вытеснили их в приморскую тундру (Гурвич, 1966, 43).

    Северные якуты. Обезлюдевшие после оспы районы северо-запада Якутии стали постепенно заселяться якутами. Уклоняясь от ясачного гнета, они еще в 1630-х годах устремились в бассейн Вилюя, стали уходить на Яну. Самое раннее упоминание о якутах-переселенцах в низовьях Лены относится к 1638 г. На устье Молоды вместе с оленекскими тунгусами заплатили ясак 32 чел. якутов (Долгих, 1960, 456). В 1652 г. якуты числились в Столбовском зимовье как плательщики ясака (там же, 450). После оспенной эпидемии 1653 г. в Жиганском зимовье ясак платило всего 12 тунгусов и 148 пришлых якутов (там же, 454). Следовательно, здесь было около 50 тунгусов и около 600 якутов. В 1660-х годах якуты стали преобладающим этническим элементом в низовьях Лены. Небольшими группами, отдельными семьями, они стали перебираться и далее на запад. Уже в 1669 г. жиганский приказчик жаловался, что ясачные якуты с женами и детьми (около ста человек) ушли на Оленек и ясак не заплатили (Гурвич, 1950, 16). С 1678 г. якуты начали упоминаться в ясачных книгах Оленекского зимовья (Гурвич, 1966, 44). В этом году здесь заплатило 20 ясачных якутов. С 1678 г. якуты стали постоянными плательщиками ясака на Оленеке (там же).

    В низовьях Лены и Оленека, в лесотундре и тундре якуты-переселенцы пытались укрыться от податного гнета, притеснений со стороны тайонов, спастись от голода. Как сообщали сами служилые люди, якуты бежали на север «от разорения ясачных сборщиков» (Парникова, 50).

    Показательны и такие челобитные (жалобы) тайонов: «В прошлом, — писалось в одной из них, — в 160 г. (1651-1652. — И. Г.) убежал у меня, сироты твоего, холоп мой Булдуну и з женою своею и з детьми своими в Жиганы» (Токарев, 205). «Во 186-м году (1682 г. — И. Г.), — жаловался некий Иденгичко Дексиев из Мегинской вол., — збежали от меня, холопа твоего, холопи мои Курдюгако да Кутерко Санины дети, да Гунутко Кахтынь, да Курдюжескова жена Кебеско Каетики дочь, и ныне оне живут в Жиганах» (КПМГЯ, 215).

    Переселенцы, несомненно, представляли собой низы якутского общества. На севере они переходили к промысловому хозяйству, охотились, рыбачили и нередко поселялись среди местных тунгусов. По «памятям», направлявшимся из Якутска в Жиганское и Оленекское зимовья, беглых разыскивали и иногда возвращали обратно (КПМГЯ, 121, 191 — 195, 216). Однако эта участь постигла немногих.

    Как показывают именные ясачные книги Оленекского и Жиганского зимовий, большинство якутов-переселенцев принадлежало к «подгородним» якутским волостям — Кангаласской, Батулинской и др. Они представляли собой крайне подвижный элемент: в случае плохого улова рыбы, неудачной охоты на диких оленей якуты меняли место жительства.

    В 1670-1680 гг. на северо-западе Якутии и в восточной части Мангазейского у. также наблюдались значительные передвижки тунгусов. В низовьях Лены были зарегистрированы несколько семей ламутов-эвенов (ЦГАДА, ф. 1177, оп. 4, кн. 1393, л. 29, 55). Большая группа западных тунгусов продвинулась в бассейн р. Оленек в 1682 г. Это было связано с восстанием ясачных людей, приписанных к Есейскому зимовью (КПМГЯ, 245-246). Перебив гарнизон за злоупотребления и жестокости, тунгусы перекочевали в Якутский у. к Оленекскому зимовью. Число плательщиков ясака здесь резко возросло. В 1684-1786 гг., судя по размерам ясачного сбора, в бассейне р. Оленек кочевало около 450 чел., т. е. население почти утроилось (ЦГАДА, ф. 214, д. 736, л. 535; д. 975, л. 65). Есейские тунгусы, обосновавшиеся здесь, принадлежали к Вонядырскому, Киларскому, Чапагирскому и Боягирскому родам. Неудовлетворенные промысловыми угодьями Оленека, есейские тунгусы пытались охотиться на Лене в районе Жиганска (ЛОИИ, карт. 36, стб. 2, л. 5). Однако и здесь они не прижились. В 1691 г. по челобитью аманатов из числа есейских тунгусов они были переселены обратно на свои прежние угодья и стали платить ясак в Есейское зимовье (ЛОИИ, карт. 44, стб. 4, л. 16-17). Видимо, перекочевка западных тунгусов в бассейны Оленека и Лены способствовала примирению коренных тунгусов азянов и синигиров с вонядырями. Вражда между этими родами прекратилась.

    Частные перекочевки тунгусов в 1670-1680-х годах не вызывали каких-либо военных столкновений. Тунгусы, кочевавшие на северо-западе Якутии и в районе Есейского зимовья, представляли собой потомков разных родов из разных районов, в значительной мере перемешавшихся между собой.

    В 1689-1692 гг. население северо-запада Якутии вновь очень пострадало от оспы. В 1693 г. в Оленекском зимовье значилось 68 ясачных плательщиков, а к платежу явилось всего 47, в Жиганском было 306 ясачных плательщиков — явился 171 (ЦГАДА, ф. 214, кн. 1049, л. 581). По сообщению жиганского приказчика Кривогорницына, от оспы здесь умерло 120 ясачных людей (там же, л. 574). Однако, как выяснилось позже, умерло 43 ясачных плательщика (ЛОИИ, карт. 44, стб. 12, л. 19-20). Спасаясь от эпидемии, якуты и тунгусы покидали свои охотничьи угодья и уходили в дальние земли в глубь тундры, где они надеялись укрыться от болезни. Разбежавшихся казаки искали на Оленеке, Анабаре. Таким образом, эпидемия вызвала новые крупные перемещения населения в самом северо-западном регионе и ускорила перемешивание различных групп. Следует отметить, что оспа уменьшила, но не приостановила приток якутов на север. Численность плательщиков ясака к концу века почти восстановилась за счет «сошлых», т. е. вновь появившихся якутов.

    В XVII в., помимо тунгусов и якутов, тундровые и лесотундровые просторы между Хатангой и Леной осваивали русские. В 1640 - 1650-х годах, как свидетельствуют оброчные и явчьи книги, на Оленеке и Анабаре находилось около 150 чел. промышленных людей, а в более доступном районе, в низовьях Лены — около 450 (Гурвич, 1963, 71—91). Эти русские, преимущественно поморы — устюжане, усольцы, белоозерцы, мезенцы — были временным населением. Многие из них после нескольких удачных промысловых сезонов возвращались на родину. Промышленники, как правило, жили обособленно, в глухих местах, богатых соболем. Все же пребывание такого значительного числа русских — фактически чуть ли не на каждого плательщика ясака приходился один промышленник — не могло не сказаться на местном населении. Можно полагать, что часть местных женщин стала женами или наложницами пришельцев.

    В конце XVII в. низовья Лены, Оленека стали привлекать русских посадских людей из Якутска не своими пушными богатствами, а рыбными. В 1670-1680-х годах с русских, проживавших семьями в низовьях этих рек, стали собирать оброк, в документах встречаются упоминания о казачьих женах и детях. Видимо, русские составляли здесь какое-то местное промысловое население. В 1690-х годах в Жиганском зимовье платили подати около 10 чел. посадских и «гулящих» людей. Следовательно, всего здесь было не менее 40 чел. русских, не считая 8-12 семей служилых людей. Посадские, промышленные и «гулящие» люди жили также на Хете и Хатанге. Если судить по имеющимся данным на начало XVIII в., то здесь было около 30 семей, т. е. 120 чел. русских (Александров, 71). Таким образом, к концу XVII в. по этническому составу население между Хатангой и Леной состояло из трех этнических компонентов — якутов, тунгусов и русских.

    Якуты численно преобладали в низовьях Лены, значительную часть населения они составляли и на Оленеке. К концу века якуты стали в этом районе постоянными жителями. Тунгусы состояли из немногих потомков местных родов и значительного числа пришлых из разных родов. Русское население, очень малочисленное, жило оседло в низовьях рек.

    В первой половине XVIII в. низовья Лены и Оленека продолжали усиленно пополняться якутами-переселенцами. Однако этот процесс протекал очень неравномерно. В 1702 г. население низовий Оленека постиг жестокий голод в связи с неудачным весенним и осенним промыслом диких оленей. Значительная часть якутов ушла на Анабару и дальше на запад (ЦГАДА, ф. 1177, оп. 2, стб. 162, л. 3, 10). Однако спустя несколько лет якуты стали вновь появляться здесь для промысла. Резко увеличилось число пришлых якутов в 1710-1712 гг. (Долгих, 1960, 454). Большинство «новиков», т. е. новых ясачных плательщиков якутов, происходили из подгородных улусов. Об этом свидетельствуют следующие записи в окладных ясачных книгах: «Кусенек да Турак в 1718 г. сошли в Жиганское зимовье», «Сиктах в 1720 г. сошел в Жиганское зимовье» (Парникова, 60) и т. д. Сплав по Лене был сравнительно легким способом проникновения на Север.

    Число «сошлых» якутов в Оленекском и Жиганском зимовьях нередко превышало число старожилов. Так, в 1717 г. в Жиганске появилось 133 пришлых якута, а в Оленекском зимовье — 134. В 1721 г. всего в обоих зимовьях было зарегистрировано 408 сошлых якутов и тунгусов (Гурвич, 1966, 85). Ознакомление с ясачными книгами показывает, что в низовьях Лены и Оленека появились не только подгородние якуты, но и якуты из Бутальского, Средне-Вилюйского и других зимовий. Платившие в Оленекском и Жиганском зимовьях «новики»-якуты не всегда оседали здесь, многие возвращались в родные улусы или уходили далее на запад. В начале XVIII в. на Хатанге и Хете было около 60 чел. якутов (Долгих, 1963, 117). К середине века численность якутского населения в низовьях Лены и на Оленеке, видимо, удвоилась.

    Якуты, осваивавшие этот район, использовали в качестве транспортных животных собак (КПМГЯ, 120-122). В начале XVIII в. многие из якутских хозяйств перешли к оленеводству. Харитон Лаптев, обследовавший берега к западу от Лены в 1739 г., указал, что в бассейне р. Оленек кочуют оленные якуты и тунгусы. На Лене на помощь его отряду приезжали оленные якуты и тунгусы.

    Лишь в самом устье Лены и на островах около проток, по наблюдению X. Лаптева, жили новокрещеные якуты, использовавшие зимой, так же как и русские промышленники, ездовых собак (ЦГА ВМФ, ф. 216, оп. 1, д. 32). Таким образом, в начале XVIII в. в области хозяйственной деятельности якуты уподобились тунгусам, а в низовьях рек — русским промышленникам.

    Третья ревизия 1761 г. и перепись, произведенная Первой ясачной комиссией, дали впервые подробные данные о численности якутов, обитавших в Жиганском окр. К этому времени в Жиганском улусе якуты были сведены в наслеги, или наслежные роды, такие, как Первый и Второй Батулинский, Туматский, Кангаласский, Первый, Второй и Третий Хатыгынский. В них значилось 605 мужчин, т. е. всего около 1200 чел. (Гурвич, 1966, 88).

    По ревизии 1795 г., в Жиганском округе было 1133 мужских душ. Из них 212 значилось в тунгусских родах Кюпском и Эжанском. Следовательно, всего якутов и объякученных тунгусов здесь было не менее 1800 чел. (Гурвич, 1966, 91). Судя по ревизским сказкам 1782 г., якутские роды представляли собой сложные образования, состоявшие из якутских и якуто-тунгусских семей. В Кангаласском наслеге у якутов были жены, взятые «в промен за сестру» или какую-нибудь другую родственницу из Эжанского, Кюпского, Долганского и Лалыгирского родов. Тунгуски составляли здесь одну треть всех женщин (там же, 89).

    Значительные перемещения в этот период происходили и среди тунгусов. В начале XVIII в. низовья Оленека и Лены продолжали привлекать тунгусов с Алдана, Вилюя и Хатанги.

    Во втором десятилетии из Туруханской вол. вновь на Оленек перешли, перебив служилых людей на Хете, члены Вонядырского рода, значившегося тогда уже Моядыльским. В 1721 г. на Оленеке платили ясак 51 чел. из этого рода, т. е. 200 чел. (Долгих, 1960, 32). Здесь появились нюрюмняли и боягиры. Напротив, часть тунгусов-бетильцев из Оленекского зимовья в, первой трети XVIII в. откочевала на Алазею.

    Ко времени работы Первой ясачной комиссии 1767 г. тунгусы северо-запада Якутии были объединены, так же как и якуты, в три наслежных рода. В Эжанский род вошли переселенцы с Алдана и немногочисленные члены бывшего Азянского рода, в Кюпский — переселенцы из Тонторского и Бутальского зимовий, перешедшие в низовья Лены в начале XVIII в., в Бетильский род вошли потомки синигиров, тунгусов из Усть-Вилюйского зимовья. В этих родах значилось около 300 мужских душ (Гурвич, 1966, 68).

    Потомки местных тунгусских родов вошли частично в Хатыгынскую и Кангаласскую волости. Новое административное деление не сразу сплотило отдельные подразделения тунгусов.

    Наш обзор этнического состава населения Северо-Западной Якутии был бы неполным, если бы мы не коснулись еще одного этнического компонента. В устье Оленека в 1730 - 1740-х годах существовало селение русских промышленников, состоявшее из 12 семей (Соколов, 292). Заимки русских были и в Хатангской губе. Как отметил Харитон Лаптев, посетивший в 1741 г. низовья Оленека, русские старожилы сблизились с якутами, имели жен из числа новокрещеных якуток (Берг, 22). По ревизии 1795 г., русских в низовьях Оленека и Лены было 36 мужских душ (ЦГА Я АССР, ф. 52, оп. 1, д. 1, л. 5).

    Таким образом, в XVIII в. в этом районе три этнические группы населения — якуты, тунгусы и русские — в значительной мере сблизились между собой. В связи с численным преобладанием якутов в бассейнах Нижней Лены и Оленека, видимо, в значительной мере распространился якутский язык.

    По существу, к концу XVIII в. между Хатангой и Леной уже сложились два этнических ареала: бассейны Оленека и Нижней Лены представляли собой область преобладания якутов и якутского языка, тогда как в бассейнах Хеты и Хатанги было распространено объякученное и сблизившееся с якутами двуязычное население. В XIX в., судя по имеющимся документам, и на Северо-Западе Якутии и в восточной части Туруханского округа усилились перемещения различных этнических групп коренного населения.

    В первой четверти XIX в., вероятно, в связи с резким изменением путей миграций диких оленей и неудачами в отношении промысла рыбы («высокая вода») население Жиганского окр. испытало целый ряд жестоких голодовок. Бедствия отмечались в 1799-1803, 1805-1806, 1812, 1814, 1816-1818 гг. (Гурвич, 1966, 164-166). Члены Бетильского рода, особенно страдавшие от голода, перешли в ведомство Верхне-Вилюйского комиссарства. Несколько их семей перекочевало в Туруханский округ. На запад перекочевала, как показала ревизия 1811 г., и часть хозяйств хатылынцев и кангаласцев — около 140 чел. В Вилюйский округ была перечислена значительная часть семей Хатылинского наслега и Бетюнского рода, кочевавших по Оленску, заходивших на оз. Есей. Северо-запад в эти годы перестал привлекать к себе новых переселенцев. Все же, согласно данным ревизии 1816 г., на северо-западе в Жиганском комиссарстве было 2423 чел. Последующая перепись 1830 г. показала, что население здесь сократилось на 92 чел. Однако в эти годы на территорию Жиганского улуса стали заходить вилюйские оленеводы, те же бетильцы, бетюнцы, хатыгинцы и сблизившиеся с ними члены Шелогонского, Угулятского и Брагатского родов. С учетом этих групп северо-запад Якутии осваивало не менее трех тысяч человек (Гурвич, 1966, 166—174). Однако в официальных документах население Вилюйского окр. Хатыгынского наслега (роды Осогостох, Чорду, Оспёк и др.) значилось бродячими тунгусами с якутским языком, хотя сами себя они считали, судя по генеалогическим преданиям, якутами.

    Большинство генеалогических преданий рисует основателей родов, осваивавших бассейны рек Оленека, Анабары, Нижней Лены, выходцами из центральных якутских улусов. Лишь род Бети признавался информаторами эвенкийско-якутским. Основатель его, некий шаман Мыкал, считался членом тунгусского рода Чапогир. Однако некоторые рассказчики и его называли якутом. Следует отметить, что все информаторы указывали на то, что их предки нередко женились на тунгусках (эвенках). Таким образом, считая себя якутами, они не отрицали и связи с эвенками (Гурвич, 1977, 23-24).

    Есейские якуты, как справедливо отмечал Б. О. Долгих, не являлись потомками населения Есейской вол. XVII в., а были якутами-оленеводами, проникшими в район оз. Есей из бассейна р. Оленек. Об этом говорят генеалогические предания есейских якутов. Хотя есейские якуты значились «вилюйскими тунгусами», сами они себя считали и по существу действительно являлись якутами. Они входили в Бетунский, Катыгинский и Бетильский наслеги и делились на роды. В Катыгинском наслеге были роды Ботулу, Осогостох, Оспёх и Маймага, в Бетунском — род Чорду, а в Бетильском — род Маят.

    Так как, согласно «Уставу об управлении инородцами Сибири», письменное делопроизводство в родах «бродячих», т. е. оленеводов, было отменено, то данных об изменениях в их составе начиная с 1830-х годов вплоть до Первой всероссийской переписи в нашем распоряжении очень мало.

    В середине XIX в. якуты-оленеводы, тунгусы и русские усть-оленекские крестьяне хотя и значились в особых административных единицах, по существу представляли собой единую этническую группу. Господствующим языком здесь был якутский, хозяйство, быт — однотипными. Это обстоятельство подтверждается не только документальными данными, но и прямыми свидетельствами очевидцев. Так, протоиерей Хитрово, долго живший в Жиганском улусе, писал, что на Оленеке и Нижней Лене русские и тунгусы должны быть причислены к якутам, так как «по физиономии, образу жизни, языку и нравам» они во всем слились с ними (Хитрово, 66).

    Материалы Хитрово подтверждаются наблюдениями геолога А. Л. Чекановского, посетившего Оленек в 1874 г. (Чекановский, 332), чиновника Г. В. Карзина (1883, 20), А. Бунге (Бунге, 1895) и Н. Д. Юргенса (Юргенс, 263-264).

    Во второй половине XIX в. северо-запад продолжал пополняться выходцами из Центральной Якутии. В период развития в Ленском крае элементов капиталистических отношений здесь обосновывались отдельные лица из якутов-рабочих, обслуживавших рыбные промыслы, хотя «безбилетных» — беспаспортных и не имевших «видов» на жительство пришлых якутов — жиганские власти высылали в свои наслеги. Переселялись на северо-запад и якуты-подторговщики, обогащавшиеся за счет скупки пушнины у оленеводов и доставки им по спекулятивным ценам товаров из Вилюйского и Якутского округов. На северо-запад продолжали забредать и отдельные семьи кочевых тунгусов — члены Кампагирского и Илимпейского родов.

    Перепись 1897 г. дала подробные сведения о расселении и численности северных якутов-оленеводов и сблизившегося с ними населения (Патканов, 764-765, 778-791, 794-795). В Жиганском улусе в якутских волостях I и II Батулинской, Туматской, I, II, III, IV Хатыгынской, Кангаласской, в Кюпском и Эжанском тунгусских родах насчитывалось 1548 чел. обоего пола. Оленеводы Вилюйского окр. — Бетильский, Бетюнский (Чорду), Хатыгынский (Осогостох), Шелогонский и Брагатский роды насчитывали 1376 чел., с неуказанной родовой принадлежностью числилось 394 чел. обоего пола, а вся численность оленеводов северо-запада Вилюйского округа была 1700 чел. Таким образом, общая численность всей северо-западной группы якутов-оленеводов и сблизившихся с ней якутоязычных тунгусов в конце XIX в. составляла около 3300 чел. обоего пола.

    Этнографическое исследование традиционной  культуры северных якутов-оленеводов показало, что в области производства (оленеводство, охота, отчасти рыболовство) прослеживались характерные тунгусские (эвенкийские) черты. Однако оленеводство из транспортной, подсобной отрасли северные якуты превратили в мясо-шкурную, а вьючно-верховую езду дополнили зимним передвижением на нартах. В материальной культуре, в частности в жилище и одежде, мозаично сочетались эвенкийские, якутские и русские элементы. Все же формы жилища и одежды, связанные с промысловым хозяйством (чум, капорообразные шапки, распашная расклиненная дошка, обувь), восходили к эвенкийским образцам, тогда как праздничные, престижные (шубы на меху, крытые сукном с отложными воротниками, высокие женские шапки с бляхами, рубахи, платья) — к якутским и русским. Воспринятые северными якутами эвенкийские элементы материальной культуры были значительно упрощены (например, из костюма мужчин и женщин исчез передник-нагрудник, якуты-оленеводы не украшали покрышки к чумам и т. д.). В духовной культуре (свадебная обрядность, родильные обряды, фольклорное творчество) якутские особенности явно преобладали.

    Эвенкийские черты проступали в охотничьих обрядах и обычаях, героических преданиях о хосунах и т. д. (Гурвич, 1977, 169-170, 201-213). Таким образом, культура северных якутов-оленеводов — своеобразной этнографической группы якутского народа, представлявшей в этническом отношении многокомпонентное образование, отразила историю длительных взаимовлияний различных этнических элементов, сталкивавшихся на северо-западе Якутии.

    Долганы. Тунгусские роды с названием «Долган» были встречены первыми служилыми людьми, проникшими в бассейн Лены, около устьев Вилюя и Муны.

    В 1677 г. на Оленеке появились 6 ясачных плательщиков-тунгусов Долганского рода из Усть-Вилюйского зимовья (КПМГЯ, 249). С этого времени они стали постоянными жителями на Оленеке. По данным Б. О. Долгих, переселение долган из района устья Вилюя на Оленек происходило между 1658 и 1678 гг. В конце 50-х годов долганы передвинулись в низовья Лены. В этой группе было около 40 чел. (Долгих, 1963, 108-109).

    Члены рода «Долган» кочевали между Леной и Оленеком и, видимо, заходили иногда, так же как и другие группы населения, осваивавшие этот район, в низовья Хеты и Хатанги. Как известно, в конце XVII в. якуты проникли в восточную часть Мангазейского у. В 1694 г. якуты платили ясак на Хете. Здесь было 12 ясачных плательщиков. Из Жиганского зимовья 20 староплатежных якутов перешло на Хатангу (Парникова, 52). В XVIII в. якуты-переселенцы прочно обосновались в этом районе.

    По III ревизии 1761 г., в Туруханском ведомстве было 69 затундренных якутов, т. е. около 280 чел. К концу века их численность возросла до 385 чел. (Долгих, 1963, 117). Вслед за якутами и это ведомство перебралась и часть усть-вилюйских, впоследствии оленекских тунгусов-эвенков, считавшихся родом «Долган». Они входили в Кангалисскую якутскую вол. и, видимо, в середине XVIII в. были двуязычны. Переселение рода «Долган» в Туруханское ведомство было одним из важных начальных этапов формирования народности долган.

    По III ревизии, в составе Есейской вол. Туруханского у. был отмечен «новый род некрещеных тунгусов», В нем значилось 37 ясачных плательщиков. Впоследствии из его членов была образована Долгано-Есейская управа. Это позволило Б. О. Долгих высказать предположение, что «новый род» представлял собой род «Долган» и сблизившихся с ним семей из других оленекских тунгусских родов (Долгих, 1963, 109). К сожалению, у нас нет прямых документальных свидетельств о первом переходе Долганского рода в Туруханский у.

    Вслед за тунгусами из рода «Долган» в конце 1760-х годов из Жиганского окр. перешли в Туруханский окр. и члены будущего рода «Каранто». Так, во время проведения ревизии 1782 г. князец Кангаласской вол. Таракан Такыев сообщил, что «написанные по бывшей в Якутске о ясаке комиссии ясачным 1764 г. Хоританского роду тунгусы Билкича Маганечин с товарищи всего 16 человек с женами и детьми бежали прошлого 1769 г. в Туруханскую волость» (Гурвич, 1966, 90). Кангаласцы вынуждены были платить за них ясак.

    Хоротанский род, по-видимому, и был род «Каранто». Он появился на Таймыре в период между 1769 и 1782 гг. В начале XIX в. род «Каранто» официально назывался Харитоновским родом тунгусов Есейской вол. По данным Б. О. Долгих, в эту группу частично вошли потомки объякученных вонядырей, а возможно, и эдянов (Долгих, 1963, 115—117). Харитоновский род кочевал на Таймыре по р. Боганиде. Члены родов «Долган» и «Каранто» хотя и владели тунгусским языком, были уже якутоязычны. Об этом говорит то обстоятельство, что они были членами Кангаласской якутской вол. Не лишено вероятности и предположение Б. О. Долгих, что в среде долган, так же как и других оленекских тунгусов, были семьи якутского происхождения.

    В самом конце XVIII в. на Таймыр из Якутии вновь ушла значительная группа тунгусов, причисленная к Кангаласскому наслегу. Как сообщал князец этой волости Петр Шадрин, «Эжанского роду тунгусы Лелича Сябягин с товарищи женами и детьми числом всего 72 человека с прошлого 1792 г., а Тимилича Секинчимин сего 1795 г. из наслегу в бегах находятся в Туруханском округе» (Гурвич, 1966, 90).

    Члены этого рода составили впоследствии особый Жигано-Тунгусский род с названием «Эдян». В 1818 г. их было около 100 чел. Такая же численность их сохранялась и при учете 1833 г. В документах Туруханского окр. указывалось, что этот род вышел из Иркутской губ., в данном случае из Якутии. Центр управы этого рода находился между озерами Мелкое, Глубокое и Лама. По мнению Б. О. Долгих, в Жигано-Тунгусский род вошла часть прямых потомков оленекских адянов, представлявших собой ко времени переселения в пределы Таймыра двуязычную якутско-тунгусскую группу (Долгих, 1963, 112-114).

    Последовательное переселение из Жиганского округа в Туруханский на протяжении последних десятилетий XVIII в. значительных групп тунгусов, по-видимому, и способствовало тому, что все они получили впоследствии родовое наименование первой группы переселенцев — «Долган». Переселенцы из Якутии были двуязычны, испытали сильное культурное влияние якутов и, следует полагать, были связаны между собой браками. К концу XVIII в. на Таймыре образовалось значительное якутоязыч-ное население, насчитывавшее около 600 чел. обоего пола.

    Крупную по численности группу представляли собой русские на севере Мангазейского, или Туруханского округа.

    В 1791 г. «за тундрой», т. е. в районе Таймыра, вблизи кочевий долган находились 221 чел. посадских и 106 крестьян. Они, так же как и оленекские русские старожилы, часто вступали в браки с якутами. Можно полагать, что русские старожилы, осваивавшие низовья Хатанги, Хеты в конце XVIII в., были двуязычны. Русские, находившиеся за тундрой, вели оседлое полярное промысловое хозяйство. Основой их благосостояния служили рыболовство и добыча дикого оленя. Транспортным средством им служили ездовые собаки.

    Происходивший в XIX в. процесс слияния различных этнических элементов на северо-востоке Туруханского округа во многом был близок к этническим изменениям на северо-западе Якутии.

    В 1824 г., видимо, в связи с введением в действие «Устава об управлении инородцами Сибири» упоминавшиеся выше роды якутоязычных тунгусов, а также якуты и предки нганасан, приписанные к Есейской вол. (центры ее в XVIII в. находились на оз. Есей и на Хатанге) были в административном отношении разделены на шесть родовых управ. Долганский род вошел в Долгано-Есейскую управу, Донготский — в Долгано-Тунгусскую, Эдяны — в Жигано-Тунгусскую, Харитонов род, или род «Каранто» — в Боганидо-Тунгусскую, якуты — в Нижнезатундренную и предки вадеевских нганасан образовали Вадеевско-Самоедскую управу (Долгих, 1963).

    Следующая таблица показывает численность населения в этих управах.

    Из этого числа, по определению Б. О. Долгих, в 1830-х годах якутский язык был родным для 1055 чел., тунгусский — для 310, а русский — для 320 (Долгих, 1963, 111-112). Можно полагать, что и в культурном облике населения северо-востока Туруханского округа имелось много общего.

    Первое упоминание о народе долган было встречено Б. О. Долгих в ответах, присланных администрацией Енисейской губ. в Академию наук в 1841 г. в связи с подготовкой экспедиции А. Ф. Миддендорфа (Долгих, 1963, 92). Однако термин «долган» как собирательный термин стал упоминаться значительно раньше, в 20-х годах XIX в. Этим, видимо, и объясняется появление управ Долгано-Есейской и Долгано-Тунгусской. Авторы второй половины XIX в., писавшие о населении Севера Красноярского края, упоминали народность «долган», хотя относили к ней разные родовые управы, чаще всего те, в названии которых было слово «долган» (Третьяков, 373). Сами члены рода «Долган» отмечали свое родство с родами «Эдян», «Донгот» и «Каранто» (Попов, 1934, 112, 121). Этническое самосознание этой формирующейся народности даже в XIX в. было весьма неустойчивым. Говоря о своей этнической принадлежности, члены отдельных родов нередко указывали лишь на свое происхождение, хотя осознавали и более широкое этническое единство. Это нашло выражение в мифе о происхождении четырех долганских родов.

    Материалы Всероссийской переписи 1897 г. дают возможность определить общую численность этнических групп, составивших народность «долган». В собственно долганских «родах» было всего 922 чел., но с учетом якутоязычных групп Таймыра — Затундренных якутов (832 чел.), Затундренных крестьян (365 чел.), членов Жигано-Тунгусского рода (87 чел.), Боганидского рода (220 чел.) и кочевавших с долганами части есейских якутов, эвенков II и III Летнего и Илимпийского родов (207 чел.), образовывавших вместе с членами долганских родов единую общность, эта цифра, по существу, утраивалась и достигала 2633 чел.

    Долганы (включая в эту группу сблизившееся с ними население якутоязычных административных волостей), так же как и северные якуты-оленеводы, унаследовали хозяйство аборигенного населения и в известной мере его рационализировали. Традиционная культура долган была подробно изучена и описана А. А. Поповым (Попов, 1931, 210-212; 1932, 1933; 1937, 91-136; 1937а, 147-206). Анализ его материалов позволяет видеть, что в хозяйстве долган отчетливо прослеживаются разные этнические влияния. Так же как и у северных якутов, вьючно-верховая езда на оленях тунгусского типа сочеталась с зимней ездой на нартах самодийского образца. Но в отличие от северных якутов долганы, так же как и ненцы, использовали пастушеских собак.

    В целом промысловое производство долган представляло собой модернизированное под русским, якутским и самодийским влиянием тунгусское хозяйство, приспособленное к специфическим природным условиям лесотундры и тундры Таймыра.

    В материальной культуре складывавшейся долганской народности прослеживались различные этнические влияния. Основным типом жилья был эвенкийский чум, крытый ровдугой или шкурами. Долганы использовали также голомо, якутские юрты (балаганы), русские избы и нартяные чумы — балки (домики на полозьях), заимствованные в XIX в. у русских купцов.

    Промысловая одежда долган в общем восходит к эвенкийскому костюму. Зимой широко использовали сукуи — глухую меховую одежду с капюшоном, видимо заимствованную у самодийцев. Женщины носили шубы якутского покроя. Одежда долган была более яркой и нарядной, чем одежда северных якутов. Здесь, видимо, проявлялась давняя тунгусская традиция. Вся одежда, и праздничная и будничная, расшивалась бисером, украшалась аппликациями из узких полосок цветной ткани.

    Особого внимания заслуживает долганский фольклор. Здесь отмечалось смешение элементов различного происхождения. Долганам были известны якутские олонхо, хосунные предания северных якутов, русские сказки, эвенкийские рассказы. Терминология, связанная с оленеводством, была эвенкийская, названия промысловых животных русские, орудий рыболовства и названия рыб, наименования орнаментальных мотивов — якутские.

    В целом как в материальной, так и в духовной культуре долган обнаруживается больше специфических деталей, чем в культуре северных якутов.

    Таким образом, в середине XIX в. на северо-западе Якутии оформилась своеобразная этнографическая группа северных якутов-оленеводов, а далее на запад, в пределах северо-восточной части Енисейской губ.,— новая особая этническая общность, близкая по типу к народности — долганы.

    Если основным этническим элементом в первой группе были якуты, то в среде долган ядро составляли перешедшие в XVIII— XIX вв. из Якутии объякученные тунгусы (эвенки). Однако значительную роль и здесь играли якуты-переселенцы и якутоязычные русские старожилы. Известное влияние на обособление этой группы, превращение ее в народность оказало то, что она входила в Енисейскую губ. и административно была оторвана от основной массы якутского народа.

                                                                 Литература

    Александров В. А. 1964. Русское население Сибири XVII — начала XVIII в. М.

    Берг Л. С. 1927. История географического ознакомления с Якутским краем. — В кн.: Якутия. Л.

    Бунге А. 1895. Описание путешествия к устью р. Лены, 1881-1884. — Труды // Русская полярная экспедиция в устье р. Лены, ч. 1.

    Гурвич И. С. 1950. К вопросу об этнической принадлежности населения северо-запада Якутской АССР. — СЭ, № 4.

    Гурвич И. С. 1963. Русские на Северо-Востоке Сибири в XVII в. — СЭС, т. V.

    Гурвич И. С. 1966. Этническая история Северо-Востока Сибири. М.

    Гурвич И. С. 1977. Культура северных якутов-оленеводов. М.

    Долгих Б. О. 1952. Происхождение нганасанов. — СЭС, т. 1.

    Долгих Б. О. 1960. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. М.

    Долгих Б. О. 1963. Происхождение долган. — ТИЭ, т. 84.

    Карзин Г. В. 1883. О населенных пунктах на Крайнем Севере Верхоянского округа. — Изв. РГО, т. XIX, вып. 1.

    Колониальная политика Московского государства в Якутии. 1936. Л.

    Парникова А. С. 1971. Расселение якутов в XVII — начале XX в. Якутск.

    Патканов С. А. Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев. 1912. СПб, т. III.

    Попов А. А. 1931. Поездка к долганам.— СЭ, № 3/4.

    Попов А. А. 1932. Кочевая жизнь и типы жилищ у долган.— ТИЭ, т. XVIII.

    Попов А. А. 1933. Оленеводство у долган.— СЭ, № 4/5.

    Попов А. А. 1934. Материалы по родовому строю долган.— СЭ, № 6.

    Попов А. А. 1937. Охота и рыболовство у долган.— В кн.: Памяти В. Г. Бого-раза. Л.

    Попов А. А. 1937а. Техника долган. — СЭ, № 1.

    Соколов А. 1851. Северная экспедиция 1733-1743 гг. — Зап. Гидрогр. департамента. Мор. м-ва, ч. IX.

    Третьяков П. 1869. Туруханский край. СПб.

    Токарев С. А. 1945. Общественный строй якутов XVII-XVIII вв. Якутск.

    Фишер И. 1779. Сибирская история с самого открытия Сибири до завоевания сей земли русским оружием. СПб.

    Хитрово. 1856. Описание Жиганского улуса. — Зап. СО РГО, т. 1.

    Чекановский А. Л. 1875. Оленекская экспедиция. — Изв. РГО, т. XI, вып. 5.

    Юргенс Н. Д. 1885. Экспедиция к устью р. Лены с 1881 по 1884 г. — Изв. РГО, т. XXI, вып. 4.

    /Этническая история народов Севера. Москва. 1982. С. 180-197./