ЎЎЎ 3-2. Аўра Вантроба. Прафэсар Віцебскага Вэтэрынарнага Інстытуту Аляксей Макарэўскі ды Якуцкая вобласьць. Ч. 3. Сш. 2. Воспоминания народовольца. Вып. 2. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Алексей Никалович (Николаевич) Макаревский род. 17 (29) марта 1863 г. в Смоленской губернии Российской империи, в семье священника (учителя). В августе 1882 г. поступил в Харьковский Ветеринарный Институт, в 1883 г. вошел в студенческую группу народовольцев г. Харькова. В 1887 г. был арестован и заключен в Петропавловскую крепость, где просидел более года. 11 мая 1888 г. по административному приговору за государственное преступление Макаревский был отправлен на 10 лет ссылки и водворен в Бетюнском наслеге Намского улуса Якутского округа Якутской области, где в течение шести лет занимался сельским хозяйством, имел собственный дом, пять десятин земли, разводил небольшой огород. Землю обрабатывал при помощи наемных рабочих, хлеб сбывал окружающим жителям. В 1895 г. Алексею было разрешено переехать в Минусинский уезд Енисейской губернии, где он отбыл два последних года ссылки, и в 1901 г. возвратился в стены Харьковского Ветеринарного Института, который закончил в 1904 г. В 1906 г. он переводиться ветеринарным врачом в Тобольск, и организовывает ветеринарное дело в Тобольской губернии. В трудах Тобольского Губернского музея за 1907 год публикует свою работу «Значение оленеводства на севере Тобольской губернии», а в «Вестнике ветеринарии» (№ 2 за 1908 г.) «Олень и некоторые наблюдения над ним». Совместно с Петрушевским им была написана капитальная работа «Сѣверный олень – домашнее животное полярныхъ странъ. (Опытъ изучения). Въ 2-хъ частяхъ. (СПб. 1909), а также. «Эпизоотии оленей и борьба сними» (Тобольск. 1910.). В 1917 г Макаревский стал доцентом Харьковского Ветеринарного Института по кафедре диагностики внутренних болезней домашних животных и болезней птиц, а в 1920 г. был утвержден профессором этого же университета. В 1925 г. Макаревский перевелся в Белорусский Ветеринарный Институт, находящийся в Витебске, профессором на кафедру диагностики внутренних болезней домашних животных. Последние годы Алексей Макаревский провел в Москве, где и умер 15 октября 1942 года.

    Аура Вантроба,

    Койданава

                                              ПОЛИТИЧЕСКАЯ ССЫЛКА 1888 ГОДА

                                                                    (Из воспоминаний)

    По счастливой случайности, у меня сохранились списки всех 5 партий политических ссыльных, отправленных в Сибирь в 1888 году, т.-е. 38 лет тому назад. Я только недавно нашел их в своем архиве, вывезенном еще из Якутской области. Эти списки напомнили мне давние годы, когда все мы, сосланные в этом году, были так молоды. Теперь, просматривая эти списки, я вижу, что число оставшихся в живых уже очень небольшое.

    Полагаю, что этот список имеет не малый общественный интерес для истории революционной борьбы того времени, ибо, думаю, что даже по архивным источникам довольно трудно восстановить такой список полностью. А между тем, 1888 год был, быть может, одним из самых «урожайных» для департамента полиции за все десятилетие 80-х годов.

    Как теперь можно видеть в этом году, а также в 1887 и 1889 годах ликвидировалась одна из последних вспышек Народовольческого движения. В 1887 и 88-м годах было в России (не считая Польши) 4 больших процесса: Первомартовцев 1887 г., Лопатинский, Таганрогской типографии и военный (офицеров и моряков — Бруевича, Шелгунова и др.), не считая более мелких, напр., Харьковских — Лисянскаго (смертная казнь), Мейснера и др., офицера Перлашкевича и проч.

    Но после этих процессов царское правительство решило, по возможности, избегать процессов, усилив административные наказания. Срок административной ссылки был увеличен с 5 до 10 лет, стали ссылать не только в Сибирь, в самые отдаленные уголки ее (Колымск, Верхоянск, Туруханск и др.), но и на Сахалин.

    Вот почему, в 1888 году, в Сибирь было выслано 5 партий политических ссыльных в количестве, по моим сведениям, 140 человек, и из них только трое были каторжанки-женщины: Тринитатская, Сигида и Федорова, так удачно бежавшая из Тюмени с баржи, о чем я в своем месте скажу несколько подробнее.

    Но мне казалось, что одни голые списки ссыльных не дадут полного впечатления, если не снабдить их общим очерком из дальних воспоминаний, по возможности, не длинным. С другой же стороны сама находка этих списков оживила в моей памяти давние времена и я не хочу лишаться возможности наиболее полно восстановить в своей памяти бытовые черты ссылки того времени.

    Мне легче всего сделать это в форме личного воспоминания с некоторыми невольными отступлениями.

    Как я уже писал в «Летописи Революции» — Харьковский журнал Истпарта № 5 и 7 (2) 23 и 24 г.— в своих воспоминаниях о Революционном движении в Харькове и вообще на юге России в 1882-87 годах, — во второй раз я был арестован в феврале 1887 г. на ст. Лозовой, привезен в Харьков, но скоро отправлен в Петербург, где и просидел весь 1887 г. в Петропавловской крепости. С 1-же января 1888 г. находился уже в доме предварительного заключения. Мое дело получило административное решение, которое состоялось 11 мая 1888 г. Я был сослан в отдаленнейшие места Якут. области на 10 лет.

    Как я уже писал, уже в апреле я получил сведения, что мое дело будет окончено административно и, с понятным нетерпением ждал этого конца, чтобы, наконец, очутиться среди товарищей, так как длинное одиночное сиденье давалось мне нелегко, особенно крепостное и особенно в то время, когда нас осталось в крепости, после увоза офицеров, ранней осенью 1887 г., б. м. даже летом, весьма немного, менее 10 человек, почти одни только южане: я, Богораз, Коган, Бражников, Цыценко.

    Один любезный по отношению к нам помощник смотрителя тюрьмы, помню из офицеров, подошел ко мне числа 14 мая, на гулянии в Д.П.З. и сказал мне, что получена уже бумага о том, что мне назначена 10-летняя ссылка и, что меня нужно отправить в Москву, в Пересыльную тюрьму (Бутырки). При этом он мне сообщил, что пересыльных арестантов из С.П.Б. отправляют 1 раз в неделю, если не ошибаюсь, по средам, но что политических чаще всего отправляют только 2 раза в месяц, т.-е. через 1 среду, а так как в прошлую среду была отправка, то мне придется просидеть здесь еще дней 10-12. Он добавил, что по его сведениям, из Бутырок партия политических будет отправлена в Сибирь в конце мая обязательно и, что я как раз попаду к этой партии, но пробуду в Москве очень мало. Это меня весьма взволновало, так как я за все время сиденья в Питере не имел свиданий, в Москве же у меня было 2 молодых брата и должна была приехать из Смолен. губ., мать на свидание, перед отправкой в далекую Сибирь на целых 10 лет.

    Следствием этого было то, что, как только тот же помощник на завтра об явил мне приговор, я возбудил ходатайство об отправке меня в Москву в первую же среду, мотивируя это желанием иметь свидание с матерью. Написал я и матери об этом же. Мое ходатайство, при поддержке того же помощника, было уважено и, дня через 4 после объявления приговора, я был отправлен в Москву.

    В Д.П.З. я стуком и перемахиванием распрощался со своими добрыми знакомыми: Карпенко (Екатеринославский рабочий, умер на Сахалине), Зиссер и другими.

    Переезд из Питера в Москву дался мне очень трудно. Я ехал один с уголовной партией, от которой был несколько изолирован. Долгая одиночка отучила меня от людей и у меня был вид очень растерянный, пугающий офицера. Как мне потом сказали в Москве, офицер был уверен, что со мной произойдет нервный припадок, напоминающий падучую, какой он уже не один раз наблюдал у политических, перевозимых после долгого одиночного заключения в Москву. Но я этого припадка избежал, вероятно, потому, что был один в вагоне, но в следующую среду, такой припадок произошел с некоторыми товарищами.

    Попутно, здесь же, скажу о том, что из Д.Пр.З. в СПБ я уехал на извозчике с конвойным офицером и прямо был направлен в арестантский вагон, где уже были уголовные арестованные, в Москве же мне пришлось идти вместе с небольшой партией пересыльных (более 50 чел.) пешком до Бутырок и я заканчивал это печальное шествие. Необходимо, впрочем, добавить, что небольшой чемодан мой с вещами отправили на ломовом извозчике, на котором везли кой-какие вещи уголовных, а кроме того 2-3-х больных и слабых арестантов. Но от бывшего Николаевского вокзала до Бутырок дорога показалась мне не далекой, тем более, что после полуторагодичного заключения я с интересом смотрел на городскую жизнь столицы, в которой на воле был только один раз и то проездом.

    Прибыв в Москву в Д.П.З., я прежде всего, еще в конторе, стал расспрашивать, когда будет отправка партии политических и от меня не скрыли, что еще не так скоро, недели через три. Я перестал волноваться за возможность свидания с братьями и матерью.

    В Бутырках, в конторе, я встретил совершенно другие порядки, чем в предварилке, нами здесь интересовались просто как пересыльным материалом, и пока не пришел, знаменитый когда-то, старший надзиратель Акимыч, приставленный к политическим, на меня никто не обращал никакого внимания, так что почти смешался с уголовной массой арестантов.

    Акимыч увел меня в первую башню от входа направо, если не ошибаюсь, в Пугачевскую, где сидели пересыльные политические товарищи. Опять я начал сильно волноваться в радостном ожидании встречи с товарищами после долгой одиночки. Был, кажется, еще сравнительно утренний час и во дворике башни никого не было, что меня смутило, Акимыч же быстро повел меня по крутой винтовой лестнице по средине башни в верхний третий этаж. Я за ним почти бежал и видел в дверях камер второго этажа стоящих 2-3 товарищей, смотревших на меня с большим удивлением. Акимыч ввел меня в пустую камеру 3 этажа и сказав, что это мое помещение, быстро оставил меня, ушел вниз, где что-то говорил товарищам, а потом совсем вышел из башни и за ворота двора.

    Я стал осматриваться в своем новом помещении с открытой дверью, в которую скоро стали входить сидевшие в башне москвичи: Орлов, Лопатин, Соломон и кто-то, ранее меня привезенный в Бутырки. Начались обычные расспросы, кто, откуда, по какому делу, на сколько лет и куда осужден и т. д.

    Скоро мы вышли на довольно уютный, хотя и не большой дворик, ведя оживленный разговор. Потом мне товарищи говорили, что обычно партии прибывают позднее и сразу по несколько человек, мой же более ранний приход был для них неожиданностью. Чаще всего, кто либо из окна успевает увидеть новичков, идущих с Акимычем, и все бегут во дворик, где и происходит первая встреча. Кроме того, товарищи обратили внимание на мой очень взволнованный вид и поэтому никто меня на лестнице не остановил.

    Итак, я очутился в давно-жданной обители, где и просидел до начала июля. Партия собиралась медленно и наш отъезд все откладывался с недели на неделю. Как потом оказалось, после двух больших партий политических, отправленных в начале мая, а первая, кажется, еще в апреле, третья партия политических была сформирована в Варшаве и была провезена прямо в арестантский поезд на Нижегородский вокзал, без заезда в Бутырки, эта-то партия более всего влияла на наш сравнительно поздний отъезд из Бутырок в Сибирь. Потянулись дни ожиданий отправки, но мы не скучали и не желали более скорой отправки, спешить было некуда, тем более, что многие из нас имели свидания.

    Я выше назвал тюремного надзирателя Акимыча «знаменитым» вот почему. Он уже более 10 лет заведовал политическим отделением и обладал поразительною памятью. Он знал по фамилиям массу сосланных и, буквально, всех политических каторжан, о которых вспоминал всегда довольно охотно. От него мы почерпнули массу сведений о своих славных предшественниках. Фактически он был наше главное начальство, так как помощник смотрителя, заведующий политическими, был совершенно безвольная личность и когда он приходил к нам навеселе, а это бывало нередко, то Акимыч его просто выдворял за наш дворик. В конце концов, на все давал разрешения и запрещения Акимыч, а не помощник смотрителя.

    Началось тюремное уже не длительное сидение в новой обстановке, с которой мы скоро освоились. В башне было столько камер, что я не помню, чтобы хоть в одной сидело два человека. Камеры не запирались и ночью. После вечерней поверки запиралась только выходная дверь во дворик и мы подолгу сиживали вокруг круглого большого стола, который находился в 3 этаже над круговой лестницей. Здесь мы пили и вечерний чай. Здесь же, через неделю, мы, вечером, встретили новую небольшую партию из С.П.Б. в составе Герасимова, Магата, Андреева, Лаврова. С этой же партией ехал и Вас. Петр. Бражников, назначенный на 10 лет Сахалина, но с ним, а потом с Герасимовым и другими случился в вагоне тот припадок, о котором я говорил; у Бражникова в такой сильной степени, что его отвезли в тюремную больницу, у Герасимова же и еще у кого-то вид лица был очень угнетенный и какой-то ассиметричный.

    Потом стали прибывать другие сопартийники из разных мест России, прибыли Эстрович и Павлов из Луганской тюрьмы, Белявский и Блох из Белостока или Варшавы, Рудометов из Ростова, князь Аргутинский и Гораев из Тифлиса, Милославский — мой старый знакомый — из Екатеринослава, Геркани, странный немец, конногвардеец, мучивший меня еще в крепости своими нелепыми сообщениями стуком, напр. о том, что-де он на завтра вызвал пастора и после беседы с ним повесится.

    Тогда я совершенно растерялся и не знал, что мне делать, пережить ли самоубийство соседа, или позвать смотрителя Лесника и заявить ему об этом, что могло вызвать целый скандал и для Геркани и для меня. Я решил ждать прихода пастора, но так и не дождался, но долго, с тревогой, ждал катастрофы.

    В Бутырках он оказался неуравновешенным юношей, по его словам его отправили на 3 года в Степное генерал-губернаторство за оскорбление величества. Он называл себя магистром прав и конногвардейцем, но по правде говоря, не походя ни на того, ни на другого.

    Не считаясь с его некоторыми странностями, он оказался весьма добродушным силачом и преисправно возил нас, когда проигрывал в городки во дворе, нашей любимой игре, чуть ли не целый день.

    После долгого одиночного содержания мы все были рады совместному пребыванию в башне и целый день проводили в дворике, мало читая. Впрочем было много хлопот и со сборами в Сибирь, и со свиданиями.

    Я имел свидание с двумя младшими братьями семинаристами, которые не могли мне помочь ни деньгами, ни вещами при сборах в дорогу. Приезжала и нежно любимая нами мать, но тоже кроме 2-3 пар белья ничего не могла дать мне в Сибирь, так что возможная помощь вещами и, отчасти, деньгами вся лежала на товарищах и на общественной организации.

    Благодаря поддержке своих, мы хорошо питались, но и красный крест не мог всех нас снабдить теплой одеждой и т. п. Наибольшую помощь в этом отношении нам оказывал прекраснейший товарищ, студент Технического Москов. Училища, москвич по аресту, Павел Федорович Лопатин. Он или его сестра имели кой-какие средства и он нас всех снабдил полушубками и другой одеждой. Принесли нам как то и сборные старые вещи для распределения, мне досталось старое офицерское пальто, всеми забракованное, но сослужившее мне добрую службу в Якутской области. Его я перешил в улусе и в нем же, через 7 лет, приехал в Иркутск, что уже совершенно не соответствовало городским костюмам, и у меня это пальто отобрали, нарядив меня в шикарное, как мне казалось пальто, благо я с собой вывез рублей 50-70.

    Два слова о свиданиях. Они давались два или три раза в неделю и происходили при весьма упрощенной обстановке. Нас вызывали в канцелярию, в большую комнату, и здесь иногда сразу было три и более свиданий. Если не было Акимыча, то все перепутывалось и нас усердно снабжали газетами, а иногда и нелегальными изданиями. При Акимыче было хуже и он непрочь был отобрать газету, но и только. Ясно, что он отбывал свою наскучившую повинность. Несколько раз я имел свидания с матерью и братьями одновременно с Герасимовым, к которому приходил грузный его отец, исправник, бывший когда то смотрителем временной пересыльн. полит, тюрьмы в Вышнем Волочке в начале 80 годов. Случайно я знал, по литературе, об этом, знал также и о том, что Герасимов был довольно строг, теперь же я с удовольствием наблюдал, как, за его спиной и с его несомненного ведома, мои братья или еще кто совали в карманы и мои, и Герасимова всякую мелочь. При Герасимове и Акимыч вел себя смирнее, но один раз, по дороге в башню, чуть не вытащил у меня какую-то газету. Я ему не дал и все кончилось благополучно, только забурчал что-то Акимыч, вспоминая Герасимова, «вот де до чего дожил старик. Сам провожает своего сына в Сибирь, а давно ли его боялись как огня в Вышнем Волочке». К слову Акимыч преувеличивал строгость отца Герасимова.

    А время между тем шло, состав партии пополнился двумя женщинами — Городнянской и Лазаревой, которые сидели в другой башне, и с ними усиленно, каким то путем, переписывался жених Городнянской — Орлов.

    Меня быть может упрекнут, что я ничего не говорю о партийном составе партии, но в этом отношении почти нечего сказать. Все ссылаемые, за исключением Геркани, который, кажется, не имел никаких социалистических или революционных убеждений, были народовольцы, некоторые, впрочем, с народовольческим оттенком, напр. Лавров и, кажется, Лопатин, поэтому никаких партийных споров у нас не было и в нашей партии, состоящей как мы увидим ниже, из 28 человек, не было никакого партийного разномыслия. Мы знали, что в первых двух партиях уже были немногие представители социал-демократического течения, «группы Освобождения труда», и даже сожалели, что у нас никого не было из нового течения. О сословном составе партии я скажу ниже, говоря о всех 5 партиях.

    Необходимо упомянуть еще об одном событии. Мы знали, что Бражников, назначенный к отправке в Одессу и на Сахалин, сидит в больнице, как больной, и мы стали усилено хлопотать о том, что бы его перевели в башню, к нам. Сперва нам отказали в этом, но потом уважили нашу просьбу, и Бражникова перевели в башню, что, кажется, более всего огорчило самого Бражникова. У него в это время была шпиономания и он боялся знакомиться с кем бы то ни было новым. Поэтому, когда его привели к нам в башню, то он поддерживал знакомство только со мной, своим старым знакомым, и все допытывался у меня, почему это я так веду себя, что со всеми знаком, разве де я всех их знал на воле?

    Здесь, из разговоров с Бражниковым, я выяснил, что он был виновником одного обстоятельства, очень смутившего нас в крепости. Летом 1887 года, гуляя, я поднял листок с дерева, как то зря лежащий на дорожке в садике. На листке что-то было написано уколами. Я, конечно, листок унес в камеру и прочел: «Будьте осторожны, рядом сидят шпионы». Я тогда сидел рядом с офицером Бруевичем и усиленно с ним перестукивался. Я сказал Бруевичу о находке и вдруг почувствовал, что Бруевич, чем то волнуется. Мы перестали стучать. Бруевич забегал по камере. Потом вновь вызвал меня и постучал: «А кто знает, быть может и вы не Макаревский, а шпион». Мне только осталось развести руками и удивиться странной тюремной логике хорошего товарища.

    Теперь я узнал, что эти записочки разбрасывал Бражников, тем более, что на его горе, он в то время сидел рядом с бестолковым и тоже с «пунктиками» тюремного режима, Геркани, который, как я упоминал, и меня смущал своими нелепыми мыслями. Вспоминаю также, что Бражников очень не хотел брать от нас теплого полушубка, но я его все-таки уговорил взять.

    Когда к нам был посажен на несколько дней студент Фрей из Харькова, высылаемый в Архангельскую губ., которого на воле знал Бражников, то он его не признал.

    Так протекали наши, право же, не скучные дни, когда однажды пришел к нам с таинственным видом помощник смотрителя и почему то сразу стал нас пугать тем, что теперь в дороге пойдут большие строгости. «Почему»? спрашивали мы. Помощник мялся, и видно было, что какое-то важное событие произошло, и наш страж с трудом удерживается, чтобы не рассказать нам об этом. Мы завертелись около него и наконец, кажется, Лопатин вызвал его на откровенность под «величайшим секретом в особенности от Акимыча» и он торжественно, даже с какой-то радостью, сообщил нам, что в Томске из первой партии, с баржи, бежала Федорова (каторжанка), что побег очень таинственный и что конвойный офицер [* Фамилия конв. офицера Мука. (Грек). Ред.] в Томске убежал было к себе в каюту и чуть не повесился. Одним словом, получилась огромная сенсация и у нас. Помощник уверял, что теперь нас будут обыскивать всюду и самым тщательным образом, чем, правду говоря, достаточно напугал нас, так как мы, как крысы, прятали разные нелегальные вещи, куда только могли. Возникал вопрос, как теперь быть? Но потом все успокоилось, да и сам Акимыч, еще больший любитель сенсаций, в более живописном виде передавал о таинственном побеге Федоровой с баржи, в Томске, как де она переоделась чуть ли не конвойным офицером и т. д. Мы только разводили руками и строили всяческие догадки, тем более, что не верить этому сообщению не было ни малейших оснований [* Федорова У. Н. бежала еще в Тюмени с баржи, переодевшись торговкой, обнаружили же побег только в Томске, на барже, когда по спискам проверяли партию.].

    А между тем время отъезда в далекую Сибирь все близилось, и мы начали волноваться со своими сборами, закупая часто совершенно ненужные мелочи, особенно те, кого отправляли в Якутскую область, о которой у нас было весьма смутное представление, не смотря на книгу Реклю, по которой мы знакомились с Сибирью. До сих пор вспоминаю, какую массу иголок всяких сортов, ниток, шил и т. п. мелочи понакупил я, боясь, что там у меня не будет иголки и нитки починить рубашку. Но оказалось, что в Якутском округе иголки и нитки я всегда мог приобрести и недорого от скопцов, около которых жил 7 лет.

    К слову, так как все были административные, то нам полагалось по 5 пудов багажа, что для 28 человек составляло почтенную величину, и мы могли тащить с собою даже довольно большое число книг. Есть у меня и сейчас такие книги, которые путешествуют со мною до сего дня.

    Кажется, за неделю до отправки, мы были переведены в часовую башню с общими камерами, так как Пугачевская, с ее одиночками, уже не вмещала нас.

     За несколько дней до отправки нам предложили получить, кто желает, арестантское обмундирование, т.-е. 2 пары белья, шапку, халат и еще что-то. Я получил весь «полняк», некоторые же кой от чего отказались и очень неразумно сделали, так как все эти вещи очень пригодились и в дороге, и потом, в ссылке. Впрочем, по дороге, мы все получили дополнительно «весь полняк», как говорят арестанты, а в Иркутске, кажется, и по другому халату.

    Наконец наступил день отъезда, насколько помню, 7 июля. Накануне мы распрощались с родными, и нам заявили, что на вокзале и в вагоне не будет свидания. Но, конечно, родные и немногие близкие решили провожать нас в продолжение всего пути, что доставило и им, и нам много огорчений.

    Отправлялась в Сибирь очень большая партия уголовных, столько, сколько могла вместить большая баржа в Нижнем Новгороде, мне думается, что человек 400. Нас же, политических, все административных, пока было только 21 человек, из них 3 женщины, но кроме того к нам присоединили одну польку из Варшавы, которая следовала за мужем, дожидавшимся ее в Томской тюрьме. Фамилию ее я забыл, и в списке моем она не значится.

    Нас очень рано выстроили около тюрьмы и погрузили наши вещи, при чем оказалось, что половина наших вещей имела самую неудобную упаковку: то очень большие ящики, то маленькие какие то ручные чемоданы. Мы с ними мучились до Тюмени, где на основании опыта, произвели полную переупаковку, при чем несколько самых мелких чемоданчиков в пути где то пропали.

    Когда я, долго спустя, читал описание отправки уголовной и политической партии из Бутырок в Сибирь у А. Н. Толстого (Воскресение), то поражался тем, как точно и верно там переданы все подробности движения по столице к вокзалу большой арестантской массы, окруженной конвойными и солдатами.

    Стояла значительная июльская жара и от духоты многие арестанты выбивались из сил под своим багажом, казалось бы, и не большим (30 ф. для осужденного в каторгу или на поселение). Мы где то долго стояли и временами видели своих взволнованных братьев и близких, которых грубо прогоняли конвойные.

    Нас погрузили где то не на станции, так что к Нижегородской станции мы подъехали уже в вагонах. Здесь, напротив, мы стали как раз у перрона и опять замелькали лица, провожавших нас. Опять их грубо отталкивали и гнали в вокзал.

    Почему то мы здесь опять долго стояли, было уже около полудня, в вагоне стало страшно душно, хотя нас политических было только 28 человек вместе с Харьковской партией (Уфлянд, Ратин, Гельруд и др.), которую к нам присоединили, в количестве 7 человек, на самом Нижегородском вокзале.

    Я увидел своих старых знакомых — Гельруда, Томашевского и Денисенко, но разговаривать с ними пока было некогда, наступал последний час разлуки на многие годы с братьями, которых наконец пустили на перрон, но разговаривать нам не давали даже через открытое окно. Я только успел попросить братьев, чтобы нам дали чего-либо испить, и конвойный офицер разрешил купить нам квасу.

    На этом я и кончу свои воспоминания об отправке нас из Москвы. Только добавлю, что наш путь был не близкий и довольно разнообразный по способам передвижения.

    В Нижнем Новгороде мы пересели на арестанскую баржу, которую пароход дотащил дня в 3 до Перми. Из Перми до Тюмени ехали опять в арестантских вагонах. В Тюмени жили в огромной пересыльной тюрьме не менее недели и уже только в конце июля были посажены вновь на баржу, которую пароход повез через Тобольск, Самару, Сургут в Томск. Полагаю, что мы ехали на этой барже значительно более недели. Из Томска же нас отправляли, разбивши на 3 небольшие партии, один раз в неделю, вместе с уголовными арестантами, по этапу. Такая партия в день проходила, в среднем, 25-30 верст и через два дня пути дневала на этапе, так что 50-55 верст партия проходила в 3 суток. Таким образом, путь в 500 верст, до Красноярска, требовал целого месяца движения, от Красноярска же до Иркутска — 1000 верст — 2 месяца, не считая случайных задержек в пути (остановка рек и т. д.). При таком способе передвижения наша партия прибыла в Иркутск только 17 декабря, т. е. пробывши в пути около 5 месяцев.

    Таким путем двигались в 1888 г. все пять партий, состав которых у меня сохранился.

                                            1-я партия политических ссыльных 1888 года.

                           (Была отправлена из Москвы в самом начале мая или в конце апреля).

    1. Бартенев Дм. Ив., русский, 26 л., на 5 лет В.С., рабочий, бывший гимназист, женат (нелегальный), по д. Оржиха 85 г. Новочеркасск, сослан в Якутскую обл., Верхоянск, умер в Якут. обл. уже после Революции.

    2. Брагинскии Марк Абрамович, еврей, 25 л., на 5 лет В.С., студент-юрист, Петр. универ., женат, по военному делу, ар. 3 января 87 года, осужден на каторгу по 1 Якутск. д. 89 г., жив, в Москве — коммунист.

    3. Быстрицкий Алекс. Васил., русский, 26 л., на 3 г. Томск. губ., студ. 5 к. мед. М. ун., женат, по своему делу, ар. 86 г.

    4. Бравацкая, русская, 30 лет, на 3 г. Тобольск. губ., жена рабоч., по укрывательству Бартенева, ар. 86 г.

    5. Гаевский Лука Филиппович, русский, 25 л., на 5 л. В.С., студент юрист Петрогр. ун., по военному делу, ар. 3 янв. 87 г.

    6. Гросман Григорий Александров., еврей, 25 л., на 3 г. В.С., студ. юрист Петр., ун., холост, по военному делу, ар. янв. 87 г.

    7. Гаусман Альберт Львович, еврей, 30 л., на 8 л. В.С., студ. юрист Петр. унив., женат, с дочерью, по делу Оржиха, по Якутскому д. казнен в апреле 89 г. в Якутске.

    8. Гоц Мих. Рафаил., еврей, 22 л., на 8 л. В.С., студ. юрист Моск. унив., холост, по Московск. д., осужден на каторгу по Якутск. д. 89 г., умер в Париже.

    9. Гассох Вера Самуиловна, еврейка, 27 л., на 5 л. В.С., фельдшерица, в Якутске вышла замуж за Гоца, по делу Оржиха, осуждена на каторгу по Якутск. д. 39 г. Привлекалась по делу Меркулова в 82 г.

    10. Грабовский Павел Арсеньевич, русский из Украин., 23 л., на 5 л. В.С. рядовой, бывш. семинар., холост, по делу Харьков. народников, умер, украинский поэт.

    11. Гофман Давид Осипович, еврей, 21 г., на 5 л. В.С., ст. лесник, холост, по социал-демократ. д., выслан в Ср.-Колымск., жив.

    12. Дмитриев Ник. Федор., русский, 26 л., на 6 л. В.С., оконч. Петровск. акад., холост., по д. типографии.

    13. Колобов Вас. Михаил., русский, 24 л., на 4 г. Томской губ., восп. учит. семин. в Петрограде, холост, по делу Штольца.

    14. Коншин Ник. Яковл., русский, 25 л., на 5 л. Степ. ген.-губ., студ. Ярославск. Лицея, по Ярославск. д., поселен в г. Зайсане.

    15. Клинг Генрих Петр., немец, 26 л., на 5 л. В.С., студ. Петр, ак., холост, по Яросл. д. Муханова.

    16. Камионко Мих. Стан., поляк, 27 л. на 5 л. В.С., слесарь, дворянин, холост, по делу Оржиха.

    17. Клыков Алек. Алекс., русский, 20 л., на 3 г. Тобольск, губ., юнкер, холост, по неизвестному делу (в партии не могли выяснить по какому делу).

    18. Крылов Феофан, нелег. Воскресенский, русский, 32 л., на 5 л. В.С., рабочий, по своему делу, много лет был нелегальным, бежал из вагона по пути в Петроград в 1882 г., ранее был ар. в 82 г. как хоз. типогр. в Харькове, поселен. в Минус., жив.

    19. Минор Осип Соломон, еврей, 26 л., на 10 л. В.С., студ. Ярославск. лицея, холост, по Ярослав. д., осужден на каторгу по Якут. д. 89 г., после рев. 05 г. вновь осужден на каторгу.

    20. Нарыжный Федот Гавр., русский, 28 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., столяр, холост, по д. Оржиха.

    21. Новаковский, поляк, 35 л., на 5 л. В.С., столяр, женат, по д. Пролетариата.

    22. Поляков Мих. Моис., еврей, 27 л., на 10 л. В.С., домашний учитель, холост, по делу Оржиха, сослан в Ср. Колымск.

    23. Палеешь Солом. Влад., еврей, 25 л., на 3 г. Томской губ., ст. медик Моск. унив., холост, по делу Быстрицкого.

    24. Петрашевич Мст. Мстисл., поляк, 21 г., на 3 г. Тобольск. губ., ст. Петров. ак., холост, по Ярославскому д. Муханова.

    25. Перегудов Вас. Яков., русский, 39 л., на 5 л. В.С., машинист, женат, по д. Оржиха.

    26. Перли Паулина Исак., еврейка, 24 л., на 5 л. В.С., фельдшерица, жена Брагинского, по д. Оржиха, осуждена на каторгу по Якутскому д., жива.

    27. Редько Александр Мефод., русский, 22 л., на 5 л. Зап. Сиб., ст. Петрогр. техн. инст., холост, по военному д., ар. в дек. 86 г.

    28. Русс Вилг. Иван., немец, 23 л., на 4 г. Арханг. губ., ст. Петров. ак., женат, в 97 г. был выслан в Арх. губ., едет в В.С. за женой Шефтель.

    29. Сигида Надежда, русская, 25 л., учительница, замужем, по делу Таганрог. типогр., дев. фамилия Максиони, ее муж был отправлен на каторгу, на Сахалин, умер. Умерла на Каре после наказания розгами, в 1890 г., за пощечину смотрителю.

    30. Скворцов Пав. Куз., русский, 31 г., на 5 л. В.С., кандидат прав., пом. секр. Моек. окр. суда, холост, по Ярославскому д., умер.

    31. Сипович Александр Игнат., русский, 22 л., на 6 л. В.С., окончил курсы комис. реал. уч., холост, по д. Дмитриева.

    32. Тейхман Александр Вил., поляк, 30 л., на 5 л. В.С., рабочий-суконщик, женат, по д. Пролетариата.

    33. Теселкин Мих. Мих., русский, 24 лет, на 5 л. Степ. ген.-губ., студ. естест. холост, по д. социал-демократ.

    34. Тринидатская Екат. Мих., русская, 36 лет, на 12 л. каторги, жена статистика, по д. Таганрог. типогр., умерла на каторге.

    35. Фундаминский Матв. Сидор., еврей, 21 г., на 10 л. В.С., студ. Петров. ак., холост, по д. Богораза, осужден на каторгу по Якутск, д., умер.

    36. Федорова Устиния Никол., русская, 22 л., на 8 лет. каторги, интеллигентн. работница, не замужняя, по д. Таганрог. типогр., бежала из Тюмени с баржи, жива, в Париже, где вышла замуж за врача.

    37. Харитонов Вас. Григ., русский, 28 л., на 5 л., Степн. ген.-губ., студ. юрист Петр. унив.; холост, за издат. рабочей газеты.

    38. Шехтер Наст. Наум., еврейка, 27 л., на 10 л. В.С., фельдшерица, по д Оржиха, привлекалась и ранее в Одессе, жена Минора, жива, в Одессе.

    39. Шефтель Вера Исаак., еврейка, 25 л., на 4 г. В.С., б. гимназ., замужем за Русс., по д. Лисянского.

    40. Шефтель Евг. Исаак., еврейка, 28 л., на 3 г. Томской губ., б. гимназ., замужем, по делу Лисянского.

    41. Штольц Виктор Александр., русский, 24 л., на 4 г. В.С., машинист, холост., за пропаганду среди рабочих и гектогр. брош.

    42. Шер Ник. Борис., русский 21 г., на 4 г. Томской губ., народн. учит. Петрогр.,. холост, по д. Штольца (о пропаганде среди рабочих).

    43. Цыценко Ив. Троф., русский, 27 л., на 10 л. В.С., студ. Хар. ветер, инст., женат, нелегальный, по Ярославскому д. Оржиха и своему, умер в Якутской обл. после окончан. ссылки.

    44. Ярцев Серг. Алекс., русский, 27 л., на 3 г. В.С., рядовой, крест. Казанской губ., за литогр. револ. брош.

    К первой же партии нужно добавить еще двух, уехавших из Москвы 29 апреля 88 г. за свой счет, с конвойными. Они также сидели в Бутырках до 29 апреля.

    45. Брамсон Моис. Вас., еврей, 25 л., на 5 л. В.С., канд. ест. наук Петр. унив., женат, по военному д., ар. 3 янв. 87 г., по Якутскому д. осужден на каторгу, жив., в Москве.

    46. Залкинд Моис. Марк., еврей, 31 г., на 4 г. В.С., инженер пут. сообщ., женат, по военному делу, ар. 3 января 87 года, был поселен в г. Олекминске, Якутской обл.

                                                2-я партия политических ссыльных 1888 года.

                                                    (Была отправлена из Москвы в конце мая).

    1. Коган-Бернштейн Лев Матвеев., еврей, 26 л. на 8 л., В.С., б. студент Петр. унив., женат, с сыном, по д. Оржиха, казнен в Якутске, в апр. 89 г., по Якутскому делу.

    2. Коган-Бернштейн Нат. Осиповн. (урожденная Баранова), еврейка, 26 л. на 8 л. В.С., акушерка и фельдшерица, по д. Оржиха, осуждена на каторгу по тому же делу, жива, в Москве.

    3. Булгаков Иван Емельянович, русский, 26 г., на 3 г. Степ. ген.-губ., студент. Ярославск. лицея, холост, по Ярославск. д.

    4. Бек Федор Измайлович, русский, 28 л., на 3 г. Степ. ген.-губ., офицер, с женой, по Ярославск. делу.

    5. Берман Лев Лазаревич, еврей, 20 л., на 3 г. В.С., гимназ. 8 кл., холост, по Рыбинскому д., осужден на каторгу по Якутскому д., жив, в Киеве.

    6. Браун Роберт Людвиг., немец, 33 л. на 5 л. Степ. ген.-губ., тамож. чиновн., холост, по доносу пастора.

    7. Гедеоновский Александр Вас., русский, 28 л., на 5 л. Степ. ген.-губ. б. студент Яросл. лицея, холост, по Ярославск. делу, жив, в Москве.

    8. Гусев Иван Филиппович, русский, 24 л., на 3 г. Степ. ген.-губ., б. гимназист, холост, по делу Иванова.

    9. Григорьев Николай Гавр., русский, 37 л., на 3 г. Степ. ген.-губ., служащ. губ. земства, холост, по делу Сарат. кружка, привлекался ранее в 85 и 86 г.

    10. Дымников Петр Иванович, русский, 23 л., на 5 л. В.С., окончил реальн. училище в Рост., холост, по делу Оржиха.

    11. Дробашенко Ник. Никитович, русский, 26 л., на 3 г. Степ. ген.-губ., Полт. казак., слесарь, холост, по Екатеринодарскому д., пропаганда и устр. мастерской.

    12. Емельянов Иван Васильевич, русский, 25 л., на 5 л. Степ. ген.-губ., студ. юрид. Моск. унив., холост, по делу Дмитриева.

    13. Кузнецов Леонид Андреевич, русский, 25 л., на 5 л. Степ. ген.-губ., врач, холост, по предательству Беневоленского, знакомст. с Лисянским.

    14. Лимарев Петр Прохорович, русский, 23 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., телегр., с женой, по д. Оржиха.

    15. Магат Абрам Максимович, еврей, 27 л., на 4 г. В.С., студент ест. С -Пет. унив., холост, по делу Штольца, жив, в Киеве, ослеп.

    16. Муханов Петр Александрович, русский, 28 л., на 5 л. В.С., вол. слушатель Ярославского лицея, холост, по Ярославскому делу, нелегальный, убит в Якутске 22 марта 89 г. при аресте всех ссыльных (Якутское дело 1889 года).

    17. Попов Иван Иванович, русский, 28 л., на 5 л. Степ. ген.-губ., офицер с женой и детьми, по Ярославскому д., за участие в Каз. дем. был уволен из студентов Моск. унив., жил в Петропавл. и Омске, учительств. и завед. библиотекой, работал в газете, умер в Тайге Омск, 9 января 25 г.

    18. Петровский Митрофан Ионович, русский, 27 л., на 3 г. Степ. ген.-губ., кандидат прав, губ. секр., холост, по предательству Беневоленского.

    19. Презов Степан Яковлевич, русский, 23 л., 4 г. Степ. ген.-губ., рабочий, холост, по Екатеринодарскому делу, пропаганда среди рабочих.

    20. Райс Ольга Григорьевна, еврейка, 26 л., на 3 г. Томск. г., акушерка, по делу Коган-Бернштейн.

    21. Романченко Тимофей Маркович, русский, 19 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., гимназ. 6 кл., холост, по Екатеринодарск. д., устройство мастерской.

    22. Ромас Михаил Львович, русский, 21 г., на 4 г. Степ. ген.-губ., гимназ. 8 кл., холост, по тому же делу.

    23. Россов Иосиф Федорович, русский, 28 л., на 3 г. Степ. ген.-губ., бухгалтер, холост, по Саратовскому д., привлекался в 1885 г.

    24. Савин Ермолай Михайлович, русский, 36 л., на 4 г. Степ. ген.-губ. машинист, женат, по д. Оржиха.

    25. Смирнов Сергей Михайлович, рус., 24 л., на 3 г. Степ. ген.-губ., студент Ярославск. лицея, холост, по Ярославск. делу.

    26. Тихомиров Иван Иванович, рус., 24 л., на 6 л. Степ. ген.-губ., студент Юрид. М.У., холост, по делу Дмитриева.

    27. Фадеев Николай Павлович, рус., 22 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., гимназист 6 класса, холост, по Екатеринодарскому делу, пропаганда среди рабочих.

    26. Худаковский Александр, рус., 22 л., на 3 г. Степ. ген.-губ., машинист, холост, по Екатеринодарскому делу.

    29. Цобель Франц Игнат., пол., 35 л. на 10 л. Як. обл., рабочий, суконщик, нелегальный, холост, по делу «Пролетариата».

    30. Чумаевский Ал-р Серг., рус., 28 л., на 3 г. Степ. ген.-губ., кандидат прав, холост, по Ярославскому делу.

    31. Яковлев Дмитрий Иванович, рус., 25 л., на 5 л. Степ. ген.-губ., конторщик, холост, по Владимирскому делу, привлекался ранее.

    32. Иванов, рус., 25 л., на 5 л. Степ. ген.-губ., других сведений нет, видимо был присоединен к партии где-либо в Казани и т. п.

                                                    3-я партия политических ссыльных 1888 г.

                                                         (Была отправлена из Варшавы в июне)

    1. Блишель Юлиан Фридрихович, пол., 35 л., на 4 г. Степ, ген.-губ., ткач, жена и 5 детей, по делу Пролетариата.

    2. Будзинский Станислав Петрович, пол., 47 л., на 4 г. В.С., ткач, жена и 6 детей, по делу Пролетариата, сослан в Туруханск.

    3. Возняковскии Каз. Мих., пол., 42 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., ткач, жена и 3 детей, по делу Пролетариата.

    4. Мартынский Франц Андр., пол., 40 л., на 5 л. В.С., ткач, жена и 2 детей, по делу Пролетариата, сослан в Туруханск.

    5. Мартено Карл Иванович, пол., 28 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., ткач, женат, по делу Пролетариата.

    6. Мительштедт Констант. Осип., пол., 32 л., на 4 г. В.С., столяр, жена и ребенок, по делу Пролетариата, сослан в Туруханск.

    7. Новицкий Иосиф Матвеев., пол., 32 л., на 5 л. В.С., прядильщик, женат, по делу Пролетариата, сослан в Туруханск.

    8. Словинский Войцех Яковлевич, пол., 30 л., на 8 л. В.С., столяр, холост, по делу Пролетариата, сослан в Туруханск, нелегальный.

    9. Полицкевич Викент. Викент., пол., 30 л., на 4 г. В.С., фельдшер, женат, по делу Пролетариата, сослан в Туруханск.

    10. Шургот Карл Иванович, пол., 20 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., портной, женат, по делу Пролетариата.

    Партия следовала с женами и детьми, всего, более 20 человек.

                                             4-я партия политических ссыльных 1888 года.

                                                  (Была отправлена из Москвы в начале июля).

    1. Андреев Ник. Прокопьевич, рус., 27 л., на 5 л. В.С., приг. 8 июня, офицер артил., холост, арест. 30 окт. 86 г. по своему делу, умер в Иркутске в дек. 88 года от тифа.

    2. Аргутинский Алексей Мих., арм., 28 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., б. студент Пет. Академии, арест. 20 сентября 85 г. за снабжение нелегальными паспортами, за Катковскую историю в 84 г. выселен в Тифлис.

    3. Баранов, рус., 29 л., на 6 л. В.С., быв. военный, арест. 18 апр. 87 г. в Казани по своему делу, привлекался в 84 г., присоединился к партии в Казани.

    4. Белявский Осип Фомич, рус., 30 л., на 5 л. В.С., домашний учитель б. студент П.У., холост, по своему и Варшавскому делу, арестован 23 сентября 87 года, в 1878 г. арестован по 1 Варшавскому делу, 81 г. выслан в Зап. Сибирь на 4 года.

    5. Блох Павел Юлианович, евр., 26 л., на 10 л. В.С., конторщик, холост, по тому же делу, поселен в Верхоянске.

    6. Геркани Оскар Иванович, нем., 25 л., на 3 г. Степ. ген.-губ., рядовой кон. гвард., магистр прав, холост, за оскорбление словами царя, арестован 19 августа 85 года, просидел более 3-х лет в Петропавловской крепости, был психически ненормален.

    7. Герасимов Апполон Ал., рус., 25 л., на 4 г. В.С. с 8 июня 88 г., инженер технолог, холост, по делу Андреева (см. № 1), поселен в Енисейской губ., Красн. округа.

    8. Гельруд М., евр., 23 л., на 5 л. В. С., студент Харьков. ветеринарного института, холост, по делу Харьковского кружка и Макаревского, арестован 26 февраля 87 г., поселен в Ср. Колымск, умер в России.

    9. Гораев Константин Николаевич, рус., 26 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., б. студент, Петр. академии, холост, по одному делу с Аргутинским, был арестован 17 сент. 85 г.

    10. Городнянская Вера Васильевна, рус., 23 л., на 3 г. В.С., курсистка, невеста Орлова, по делу Богораза, поселена в Енисейской губ.

    11. Григорьев, рус, 23 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., служащий, бывш. гимназист, по своему делу.

    12. Денисенко Василий Петрович, рус., 23 л., на 5 л. Степ. ген.-губ., студент харьковского ветеринарного инст., холост, по делу харьковского кружка, арест. 8 апреля 87 г., поселен в Акмолинской обл., жив, в Харькове.

    13. Лазарева Софья Алексеевна, рус., 30 л., на 3 г. Томск. г., бывш. курсистка, замужем, по своему делу.

    14. Лавров Георгий Николаевич, рус., 26 л., на 5 л. В.С., бывш. студент горного института, по делу Андреева, поселен в Иркутской губ., умер.

    15. Лопатин Павел Федорович, рус., 23 л., на 5 л. Степ. ген.-губ., студент московского технического училища, по делу Богораза, после окончания ссылки жил в Красноярске.

    16. Магат Исаак Максимович, евр., 24 л., на 5 л. В.С., техник, зап. рядовой, холост, по делу Андреева, по якутской истории осужден на поселение, живет в Витебске.

    17. Макаревский Алексей Николаевич, рус., 25 л., на 10 л. В.С., студент харьковского ветеринарного инст., холост, по своему делу и делу Антонова, арестован 5 февраля 87 г., был арестован 1 мая 85 г., бежал из тюрьмы, был в Париже, нелегальный, поселен в Якутском округе, жив, в Витебске, профессор, Беллор. Вет. И-та.

    18. Милославский Александр Иванович, рус., 23 л., на 5 л. В.С., статистик бывш. семинарист, холост, по делу Макаревского, арестован 19 мая 86 года, поселен в Енисейской губ., привлекался в 83 г.

    19. Орлов Александр Егорович, рус., 25 л., на 5 л. В.С., студент Юр. М.У., жених Городнянской, по делу Богораза, арестован 1 февраля 87 г., поселен в Енисейской губ. Краснояр. окр., трагически погиб в 19 г.

    20. Павлов Владимир Саф., рус., 21 л., на 4 г. В.С., окончил ж. д уч., холост, по Луганскому делу, посел. в Енисейск. губ. Краснояр. окр., долго жил в Сибири (Томск).

    21. Ратин, евр, 27 л., на 7 л. В.С., студ.-мед. харьковского универст., холост, по делу харьковского кружка, арест, в февр. 87 г.; по якутской истории, осужден на каторгу.

    22. Рудаметов Григорий Григорьевич, рус., 23 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., токарь, холост, по Екатеринодарскому делу, перевозка литературы.

    23. Соломонов Марк Лазаревич, евр., 26 л., на 8 л. В.С.„ студент Петр. Академии, холост, по делу Богораза, поселен в Верхоянске.

    24. Томашевский Христ. Горгон., пол., 22 л. на 5 л. Степ. ген.-губ., студент Харьков. вет. ин., холост, по делу харьковского кружка, в 83 г. привлек, за знакомство со Стародвор.

    25. Уфлянд, евр., 26 л., на 7 л. В.С., студент мед. X. ун., холост, по делу харьковского кружка, осужден на каторгу по Якутской истории, умер.

    26. Эстрович Осип Борисович, евр., 21 г., на 4 г. В.С., б. гимназист и аптек. ученик, по Луганскому делу, поселен в Краснояр. округе.

    27. Шур Г. Е. евр., 22 л., на 5 л. В.С., студент X. ун., холост, по Харьковскому делу, убит 22 марта 89 г., по Якутскому делу.

                                          5-я партия политических ссыльных 1888 года.

                                                (Была отправлена из Москвы в августе)

    1. Аппельберг Герман Эрнестович, нем. 20 л., на 5 л. В.С., б. гимназист, холост, по делу московского кружка (Зарудного и Терешковича).

    2. Беркович Мария Михайловна, евр., 23 л., на 3 г. В.С., портниха, незамужняя, по делу 1 марта 87 г., арестована 16 марта 1887 года.

    3. Ватинов Дем. Максимович, рус., 26 л., на 6 л. В.С., рабочий, холост, по Луганскому делу, арестован 14 апреля 87 г.

    4. Гамзагурди Ол. Ярослав., рус., 24 л., на 4 г. Степ. ген.-губ., курсистка, незамужняя, по Орловскому делу, арестована 1 мая 87 г. в Орле.

    5. Голубятников Дим. Васил., рус., 21 г., на 5 л. В. С. студент горного инст., по делу 1 марта 87 г., арестован 5 марта, был сперва выслан в Архангельскую губ.

    6. Голубятникова Юлия Каз., под., 21 г., добровольно следует за мужем.

    7. Гуревич Евгения Яковлевна, евр., 18 л., на 3 г. В.С., б. гимназистка, невеста Зотова, по делу моск, кружка, осуждена на каторгу по Якутскому делу, жива, в Москве.

    8. Гуревич Аркадий Давид., евр., 28 л., на 4 г. В.С., провизор, женат, по делу Луганского кр., арестован 14 апреля 87 года, привлекался в 84 г.

    9. Гуревич Вера Исааковна, евр., 16 л., добровольно следует за мужем Аркадием Гуревич.

    10. Гуревич Александр Самойлов., евр., 21 г., на 5 л. В.С., б. гимназист, холост, по делу московского кружка.

    11. Зотов Николай Львович, рус., 26 л. на 7 л. В.С., студент Петр. академии, жених Евгении Гуревич, по собственному делу за пропаганду среди крестьян, в 87 г. был выслан в Сургут, оттуда за протест назначен в Якутскую обл., повешен в Якутске в апреле 89 г., по Якутскому делу.

    12. Лазарев Егор Егорович, рус., 33 л., на 5 л. В.С., частный поверенный (из крестьян), за послание к штундистам, привлекался еще по делу 193, после того много раз привлекался к дознанию. В 84 г. по указанию Дегаева был выслан в г. Балаганск, Иркутской губ.

    13.   Маркович Абрам Григорьевич, евр., 26 л., на 3 г. В.С., частный поверенный, холост, по делу 1 марта 87 г., арестован 16 мая 87 г. в Вильне.

    14. Нестеров Яков Павлович, рус., 25 л. на 4 г. В. С., служил по судебным делам, холост, по Луганскому делу, арестован 14 апреля 87 г., привлекался в 85 г.

    15. Ноткин Яков Савельевич, евр., 23 л., на 3 г. В.С., студент П.У., холост, по делу 1 марта 87 г., арестован 17 марта 87 г., убит, по Якутскому делу.

    16. Орлов Мих. Петрович, рус., 23 л. на 5 л. В. С., студент, холост, по Лопатинскому делу, был выслан в Сургут в 87 г., за протест назначен в Якутскую Обл., по Якутскому делу осужден на каторгу, жив (в Полтаве, слепой).

    17. Ожигов Николай Александрович, рус., 25 л., на 5 л. В.С., рабочий, холост, по Луганскому делу, за протест против Якутской истории был выслан из Иркутской губ. в Вилюйск.

    18. Скудина Анна Давидовна, евр., 21 г., на 3 г. В.С., курсистка, незамужняя, по московскому делу, арестована 5 мая 87 г., выслана в Ср. Колымск, вышла замуж за Энгеля.

    19. Скудина Рахиль Захаровна, евр., 21 г., на 3 г. В.С., курсистка, жена Сосновского, по московскому делу, выслана с мужем в Верхоянск, умерла перед револ. в Ташкенте.

    20. Соколов Иван Михайлович, рус., 24 л., на 7 л. В. С., ремесленник, по делу о пропаганде среди рабочих, был выслан в 87 г. в Пелым, откуда отправлен в Якут. обл.

    21. Сосновский Михаил Иванович, рус., 25 л., на 5 л. В. С., студент П. У., женился на Скудиной Р., по делу 1 марта 87 г., арестован 16 марта 87 года., отправлен в Верхоянск, после революции был жив.

    22. Терешкович Константин Миронович, евр., 20 л., на 5 л. В.С., б. гимназист, холост, по харьковскому и московскому делу, приговорен к каторге по Якутскому делу, жив, в Москве.

    23. Тотаков Евгений Александрович, рус., 35 л., на 5 л. В.С., рабочий с ун. образованием, за пропаганду арестован в Архангельске в ноябре 88 г., содержался в Архангельской тюрьме, в первый раз был арестован в 77 году за организацию «общества друзей», выслан на 8 лет в Арханг. губ.

    24. Хавкин Григорий Павлович, евр., 20 л., на 4 г. В.С., мелкий репортер Одесской газеты, холост, будто бы по доносу шпиона Борзякова, был жандармским осведомителем до ссылки и много лет после ссылки, весьма грязная личность.

    25. Эстрович Михаил Борисович, евр., 19 л., на 4 г. В.С., б. гимназист, холост, по Луганскому и Старо-Бельскому делу, арестован 3 мая 87 г.

    26. Эстрович Юлия Борисовна, евр., 24л., на 4 г. В.С., портниха, незамужняя, по Луганскому и Старо-Бельскому делу, как православная поселена в Красноярском окр., вышла замуж за Герасимова из 4 партии.

    27. Остроумов Антон Петрович, рус., 30 л., на 5 л. В.С., рабочий, по делу Антонова и Оржиха, значится у меня в списках, но ни в одной партии его не было, кажется, его куда то провезли отдельно, так как он многое выдал.

                                  Некоторые общие выводы о политической ссылке 1888 г.

    Из представленных списков мы видим, что в 1888 г. было выслано в Сибирь 5 партий политических ссыльных: первая — 46 чел. [* По сведениям некоторых участников 1-й партии — она состояла из 51 чел., но восстановить имена всех трудно. — Ред.], вторая — 32 чел., третья (польская) — 10 политических ссыльных, с семьями же до 20 чел., четвертая — 27 чел. и пятая (с Остроумовым) — 27 чел., всего же, не считая жен и детей польской партии, о которых у нас нет точных сведений, 142 чел., с женами же и детьми можно считать 150 чел. Год весьма урожайный на ссылку, если мы сравним с предыдущими и последующими годами, периода восьмидесятых и девяностых годов. По имеющимся у меня, кажется, полным сведениям, в 1889 г. было выслано в Восточную Сибирь только 45 чел. (Список этот я в ближайшее же время опубликую). Менее было ссыльных и в 1887 г., хотя значительно более, чем в 1889 году.

    Необходимо добавить, что чуть ли не с 1888 г. стали высылать административных также на Сахалин, сроком, почти всегда, на 10 лет. В 1888 г. на Сахалин были высланы Бражников, студ. Хар. Унив., Штернберг Л., студ. Одесского Унив., Карпенко Андрей, Екатеринославский рабочий и еще кто то.

    Если не ошибаюсь, только с 1887 г., административная ссылка в Восточную Сибирь была увеличена с 5 до 10 лет, но наибольшее число лиц с 6, 7, 8 и 10-летним приговором было отправлено в 1888 году, а именно: на 6 л. — 5 чел., на 7 л. — 4 чел., на 8 л. — 6 чел. и на 10 л. — 8 чел., всего же 23 чел. Если при этом напомнить, что самый максимальный срок для ссыльнопоселенцев определялся в 10 лет, то ясно, что 10-летнюю административную ссылку можно приравнять к ссылке на поселенье.

    Вообще же мы считаем ссылку 1888 г. весьма интересной для характеристики революционного движения второй половины восьмидесятых годов, когда (в 1885-1887 г.) были арестованы все ссыльные данного года.

    Прежде всего заслуживает внимания партийный состав ссылки. Хотя в наших ведомостях он не указан, но мы знаем, что подавляющее большинство упомянутых дел относится к народовольческим делам: 1 марта 87 г., Оржиха, Лисянского, Макаревского, Московской орг., Ярославское, Луганское и большинство других. Но одновременно с этим мы видим отдельные пометки о социал-демократическом деле (Харитонова В. Г., Гофмана и некоторых других). Весьма интересно военное дело, по которому судилось в 1887 г. более 20 молодых офицеров и по которому отправили в ссылку многих Петербургских студентов (Брагинский, Гаевский и др.). Оно уже не было чисто народовольческим делом, там наблюдалось и социал-демократическое влияние. Точно также дело Андреева (офицера) и Герасимова (инженера) (из 4 партии) также было не чисто народовольческое.

    С другой стороны мы наблюдаем среди ссыльных и более чистых народников, как молодых, напр. Грабовский, так и старых в лице весьма интересных ссыльных Лазарева и Тотакова (из 5 партии).

    Не менее заслуживает внимания и состав польской ссылки, как в 3-ей чисто польской партии, так и в 1-й 2-й, в виде отдельных польских рабочих (Цобель, Новаковский, Тейхман), которые все принадлежали к партии «Пролетариата». Самый сословный и возрастной состав поляков-пролетариатцев совершенно иной, чем русских ссыльных, — здесь мы видим исключительно квалифицированных рабочих: ткачи, прядильщики, столяра и др., в возрасте, за исключением одного 20-ти летнего, от 30 до 47 лет. Один из поляков ссыльных следовал в ссылку с 6 детьми, другой с 5, третий с 3 и четвертый с 2 детьми и это на 13 человек всех ссыльных поляков.

    Ничего подобного среди ссыльных из России мы не наблюдаем.

    Здесь, наоборот, преобладают ссыльные интеллигентных профессий: студенты, подчеркнем, в подавляющем большинстве со старших курсов, кандидаты прав, доктор, инженеры, фельдшерицы и акушерки, учителя, земские и другие служащие, семинаристы, гимназисты (очень немного) и т. п. На 128 ссыльных, из разных мест России, рабочих мы имеем только 19 чел., при чем в число рабочих мы включили и машинистов.

    Весьма характерен возраст ссыльных из России. Здесь мы видим преобладание возраста 24-28 лет, давшего 65 чел., т.-е. более половины из всей ссылки. Этот возраст — самого сильного расцвета уже зрелой юношеской энергии, и деятелей этого возраста ни в коем случае нельзя упрекнуть в «незрелости». Среди второй половины интеллигентных ссыльных молодые «незрелые» юноши от 18 до 20-21 года составляют небольшой процент, не больший, чем ссыльные выше 30-летняго возраста (до 37 лет).

    Отметим также лиц, которые следовали в ссылку уже во второй раз: Муханов, Белявский, Коган-Бернштейн Л., Коган-Бернштейн Н. (Баранова), Лазарев, Тотаков и другие, о которых у нас нет более полных сведений. Еще больший процент ссыльных привлекался ранее к дознаниям по политическим делам и содержался под арестом.

    Довольно значительную группу составляют ссыльные, арестованные как нелегальные, т.-е. скрывшиеся от преследования и живущие под чужими фамилиями. Крылов (он же Воскресенский), Бартенев, Муханов, Макаревский, Цыценко, Цобель, Словинский, большинство из них ссылалось на 7-10 лет Якутской области, не смотря на то, что они были русские, а не евреи. 5-ти летняя ссылка Бартенева теперь не является загадкой. Он давал в 1886 г. довольно откровенное показание и ему даже назначалась более близкая ссылка. Но когда его, в 1887 г., с пути в Сибирь возвратили вновь в Петроград для дополнительных показаний, то он больше уже не давал откровенных показаний, и за это его выслали в Якутскую область. Для меня кажется большой загадкой ссылка Крылова (Воскресенского) на 5 лет Вост. Сибири и высланного даже в южный Минусинск. Крылов был многолетним нелегальным работником и нужны были какие то особые причины к такому сравнительно мягкому приговору.

    Необходимо подчеркнуть, что в 1887-88 г.г. и далее большинство евреев получали наибольшие сроки ссылки и ссылались в отдаленнейшие места Сибири, в Верхоянск и Средне-Колымск. На почве перегруженности Якутска такими ссыльными в Верхоянск и Средне-Колымск и разыгралась ужасная наша Якутская трагедия 22 марта 1889 г.

    Деление всех ссыльных по национальностям также довольно характерное: русских — 79 чел., евреев — 40 чел., поляков — 16 чел. (13 из Польши), немцев — 5 чел., и армянин — 1 чел.

    Подавляющее число ссыльных — 123 чел. — были мужчины и только 18 женщин. Из числа женщин необходимо выделить 3-х каторжанок: Тринитатскую, Федорову и Сигиду, о судьбе которых я уже говорил в перечне ссыльных. Все они были осуждены по д. Таганрогской типографии, муж же Сигиды и, кажется, еще кто то (память изменила мне), по тому же делу были отправлены на каторгу, на Сахалин.

    Несомненно, что ссылка 1888 г. относится к моментам перелома в революционной борьбе. Не смотря на преобладающее число народовольцев, в дальнейшем уже никто из ссыльных не участвовал в революционной борьбе, как народоволец, наоборот, часть народовольцев примыкает к социалистам-революционерам (Минор, Гоц Мих. Раф. и др.), часть ссыльных 1888 г. примыкает к социал-демократическому движению (Брагинский, Гофман и др.), большая же часть остается народниками.

    Огромное большинство ссыльных 1888 г. умерло, но к сожалению, полных сведений об оставшихся в живых у меня нет. О всех, о ком я знаю, что он жив или умер, я отмечаю в своем перечне ссыльных.

    Мне более известна судьба ссыльных Якутской области, так как я сам прожил 7 лет (из 10) в Якутском округе, поэтому закончу свой очерк указанием на то, что Цыценко и Бартенев на всю жизнь остались в Якутской области, где и умерли. Бартенев каким то образом приобрел звание фельдшера и пользовался хорошей славой, как врач, среди якутов. Цыценко же, выехавший из Средне-Колымска, куда был сослан, в Якутский округ, учительствовал в улусе и оставил о себе еще большую память, как в этом мне пришлось убедиться, встретив одного из его учеников, ныне молодого ученого, в Ленинграде.

    Все ссыльные 1888 г. прошли всю дорогу от Москвы до места своего назначения этапным путем, до Иркутска вместе с уголовными партиями.

    Проф. Ал. Макаревский.

    /Пути революции. Историко-революционный журнал. Кн. II-III (5-6). Харьков. 1926. С. 125-141./

                                             ПОЛИТИЧЕСКАЯ ССЫЛКА 1889 ГОДА.

                                                                (Из воспоминаний)

    Позволю себе сказать, что еще будучи молодым эмигрантом в 1885 и 6 годах в Париже, Женеве и на Дунае я проявлял некоторый интерес к истории русского революционного движения и накоплял из этой области знания. Потом, в ссылке, этот интерес не исчез и я собирал все доступные мне сведения о своих товарищах и предшественниках. Вот почему я мог дать полный список политических ссыльных, пошедших в Сибирь за 1888 г. [* См. «П.Р.» 1926 г. № 2-3. (Ред.).], а теперь даю список ссыльных за 1889 г.

    Этот список я получил в Якутске от ссыльных этого года, следующих в Верхоянск и Средне-Колымск, с которыми я однажды имел в тюрьме свидание, между прочим, я разговаривал тогда же через окно с Богоразом и Коганом, которых знал по России.

    В 1889 г., после Якутской мартовской трагедии, приходящих ссыльных и назначаемых дальше уже не выпускали в Якутске, а прямо из тюрьмы отправляли на северо-восток в Верхоянск и Средне-Колымск. Вот почему мы ссыльные Якутского округа с ними почти не встречались, но летом 89 г. у меня было два раза свидание с моим товарищем по партии Уфляндом, осужденным на каторгу по Якутскому делу и ожидающим отправки в Вилюйск. В одно из этих свиданий я и виделся через окно с ссыльными 89 г., отправляемыми дальше.

    Тогда-то я получил прилагаемый список под таким точным заглавием: «Административные ссыльные 1889 г.» Если кто скажет, что список мой не полон, я не стану спорить, но мы, якутские ссыльные, считали его полным и законченным, каковым он, по моему мнению, и является.

    Среди ссыльных этого года, конечно, у меня было много знакомых. Одних из них я знал еще на воле (Богораз, Коган, Марморштейн, Галкин — близкий мне товарищ, Циммерман), других узнал в Д.Пр.З. и в ссылке (Зунделевич, Евтифеев, Зиссер, Осипович, Либин, Хлусевич и его жена Зак и др.), поэтому о составе ссылки этого года я имею довольно ясное представление, о чем и скажу несколько слов в своих выводах после списка. Здесь же упомяну, что эти два года (88 и 89) составляют нечто общее и целое, и если бы к ним прибавить еще два предыдущих, много три года (85-87), то получилась бы яркая картина о целой определенной полосе политической ссылки второй половины 80-х годов, времен упадка «Народной Воли», и попытки восстановления ее деятельности. Я знаю многих ссыльных за эти предшествующие годы, но, конечно, это знакомство не полное и не даст тех списков, какие я даю за два года. Пусть кто-либо другой дополнит мою работу

    Я же позволяю себе в самых кратких словах, для разъяснения своего списка, напомнить читателю условия передвижения по далекой Сибири, общие для этих лет. Конечно, мне больше всего придется пользоваться своими личными впечатлениями.

    В Сибирь мы все вступали по железной дороге из Перми до Тюмени и я помню с каким волнением мы ждали знаменитого столба на Урале с надписью Европа-Азия. Мне даже кажется, что здесь поезд (дело было днем) шел сравнительно тихо. К слову, из Перми вся арестантская партия (много уголовных, а политических 27 человек) прямо была погружена из баржи в вагоны специального поезда, который доставил нас до Тюмени.

    Здесь нас почему-то долго не выгружали и мы с большим любопытством и тревогой смотрели на «Сибирь», не находя никакой разницы с Россией. Нас повели в знаменитую когда-то пересыльную огромную тюрьму, где по временам скоплялась масса арестантов, ждущих отправки.

    Насколько помню, нам дали очень большую, но темную и грязную отдельную камеру, которая днем не запиралась, и мы могли ходить по всему большому двору до довольно ранней поверки.

    Здесь-то мы впервые начали учиться настоящим сибирским порядкам и прежде всего под руководством опытных уголовных арестантов стали перепаковывать свои вещи, выбрасывая многие ящики, ящички и даже чемоданы, какими запаслись в Москве. Хотя до Томска еще предстоял дальний водный путь, но нас учили, какие укладки мы должны иметь для дальней перекладной дороги с перегрузкой на каждом этапе. Нам говорили, что в Томске мы можем и не успеть этого сделать. Одним словом, началась первая полезная «сибирская наука». Удивлялись мы свободе действий уголовных арестантов. Здесь впервые арестанты начинали чувствовать себя особою сплоченною арестантскою артелью со своими упрощенными законами. Тюремные надзиратели также как-то проще относились к арестантам и не третировали их на каждом шагу.

    За политическими был строгий надзор. Еще бы, ведь совсем недавно каторжанка Федорова убежала каким-то чудесным образом, секрета которого еще не знали в Тюменской тюрьме.

    Здесь мы просидели, если не ошибаюсь, с неделю, когда были погружены на большую арестантскую баржу. Для нас политических была отведена отдельная камера в трюме, на палубе же отделена особая боковушка, где мы проводили весь день.

    На этой барже мы плыли довольно долго, — во всяком случае, более недели. Нигде мы подолгу не останавливались, даже в Тобольске, где приняли дополнительно уголовную арестанскую партию. Мы весь день проводили в своей боковушке, с которой был виден только один правый берег рек Туры, Иртыша и Оби. Мы очень жалели, что не могли видеть обоих берегов, но на палубу к уголовным нас не пускали. Вообще после таинственного побега Федоровой конвойные боялись нас. Скоро выяснилось, что за мной имеется особый надзор, так как я был единственный в партии с 10 годами ссылки, кроме того, конвойному офицеру было известно, что еще не так давно я бежал из тюрьмы неожиданным и таинственным для администрации путем, об этом мне как-то говорил в Петрограде сам Дурново. Узнал я это так. Нас пускали на арестантскую кухню, чтобы приготовить обед. Я уже зарекомендовал себя в нашей небольшой партии как сносный повар, и вот в одну из первых очередей я должен был пойти на кухню. Конвойный офицер меня не пустил. Потом в конце пути он пустил все-таки меня на кухню и сам же рассказал о причине запрета.

    Благодаря правой боковушке мы видели единственный большой город на пути — Тобольск, часть которого так красиво расположена на высоком берегу Иртыша. Под Сургутом мы видели беспредельную Обь и унылые берега этой северной реки. Здесь подъезжали к барже остяки, все это я помню сейчас, как в тумане.

    Наконец, баржа очутилась под Томском и офицер убедившись, что мы все целы, подобрел к нам и начал нас наставлять о дальнейшем нашем этапном пути. Больше всего пугал он нас пересыльной томской тюрьмой, где, по его словам, нас или обкрадут, или возьмут с нас за то, чтобы не трогать, большой выкуп. По его словам, в томской пересыльной тюрьме, где всегда скопляется много народу, командуют «иваны» арестантских партий, а не тюремное начальство. Правду говоря, мы приуныли, так как о том же слышали и от уголовных арестантов в Тюмени.

    Конвой отделил нас от уголовной партии и под самой незначительной охраной повел в город. Мы даже обратили внимание сдавшего нас офицера на это обстоятельство, но он только рукой махнул, тут де порядки свои, чего бояться, куда вы убежите по дороге в город. Все вещи наши были положены совершенно отдельно от багажа уголовных, на что мы обратили внимание.

    Томск довольно равнодушно встретил одну из многих партий, но молодежь проявила некоторый интерес к небольшой группе политических. Нас спрашивали, сколько нас, куда идем, есть ли каторжане. Конвой больших помех, к перекликанию с этими то доброжелателями не делал.

    Скоро мы заметили, что подводы с багажом уголовных (арестанты еще остались на пристани) повезли в одну сторону, нас же повели в другую. На наш вопрос конвойные ответили, что нас ведут не в пересыльную, а «содержающую» тюрьму, как в Сибири называли все местные тюрьмы.

    Видели мы по дороге и новый Томский университет, который был открыт только в прошлом году. Замелькали и студенты. Скоро за университетом мы увидели тюрьму. Но нас повели далее к отдельному белому двухэтажному корпусу. Около этого корпуса нас встретил смотритель тюрьмы и держал к нам странную речь о том, что у него в содержающей мужской тюрьме тесно и грязно и он нас помещает в женскую тюрьму, зная, что мы будем вести себя хорошо. Так и сказал «хорошо». Мы ничего тогда не поняли, но уже в тюрьме, живя целые дни среди женщин уголовных, камеры которых днем не запирались, мы поняли, на что нам намекал смотритель. Нам отвели очень просторную и чистую камеру на втором этаже, но нашу камеру не запирали даже ночью. Так как в ней оказались клопы, то мы почти все ночевали в чистом коридоре, который был в нашем распоряжении до утренней поверки.

    Нам объявили, что нас всех разобьют на три группы и каждую неделю будут отправлять по 8-9, человек. В этой же камере мы застали поляка ссыльного, забыл его фамилию, который ожидал жену, пришедшую с нашей партией. Он, конечно, многому нас научил.

    Так как уже наступил август месяц, то возник вопрос об очереди, большинство хотело ехать в первой партии. Но скоро мы мирно разделились на три группы и я остался в последней группе: надо было дать место женщинам и торопящимся ехать.

    Наша третья группа мирно просидела в женской тюрьме более 2 недель, первая группа ушла от нас дня через два. У меня до сих пор сохранилось хорошее воспоминание о чистой и светлой женской тюрьме в Томске.

    Наконец, наступил и день нашего отъезда в количестве 8 человек: Уфлянд, Ратин, Гельруд, Щур, я и еще кто-то, забыл фамилии, тем более что в Красноярске мы вновь соединились со второй группой и далее пошли вместе. Здесь, умудренные Сибирским опытом, мы все дополучили весь арестантский полняк, в том числе и арестантскую красную шубу, большую и теплую из киргизской овчины.

    Запомнилась первая встреча с уголовной партией. Нас подвезли к большой арестантской партии, как оказалось семейной (отправляли обычно в одну неделю холостую партию, в другую семейную, т. е. арестантов с женами и детьми и женщин) и мы увидели у тюрьмы довольно мирную картину какого-то чуть не цыганского табора с женщинами и детьми. Конвойных, как казалось после России, было не много. За партией следовал большой обоз телег с багажом и с больными арестантами, какие всегда бывали; наши подводы тоже увеличили обоз. Мы везли по 5 пудов багажа, кроме того, для административных, принадлежащих к дворянству и почетному гражданству, и чиновников, полагались подводы на 4 одна лошадь. Я и Баранов были такими и за нами следовала свободная подвода. Вообще наши вещи и здесь не смешивались и наш багаж шел отдельно. Скоро установился такой порядок, что две подводы без вещей следовали за нами и мы могли всю дорогу ехать. Но так как езда до Красноярска была с партией шагом, то половина из нас, если не было грязи, все время шла пешком, так было веселее.

    Каждый день партия проходила от 25 до 30 верст только. На полдороге обязательно был один или два привала, чаще всего в селении, где к приходу партии выносили хлеб, булки, пироги, шаньги и т. п. за баснословно дешевую цену. Была хорошая в начале Сибирская осень, и на каждом привале мы покупали жирные пшеничные пироги с морковью и т. д. по 1 коп. за штуку. К слову, нам выдавали кормовые 10 коп. непривилигированным и 15 к. привилигированным. Потом в Восточной Сибири кормовые увеличивались. Хотя у нас оставался самый незначительный запас средств, но вместе с кормовыми и запасом чаю, сахару и т. п. мы не голодали.

    У меня где-то сохранилось веселое юмористическое стихотворение М. Р. Гоца из 1 партии об этапном путешествии, но пока я его не могу найти. Надо рыться в пачках старых писем. Но начало этого стихотворения сохранила моя память, вот оно:

                                                         Едем ночь, а высыпаемся

                                                         По этапам жгучим днем.

                                                         В полдень в луже искупаемся,

                                                         К ночи снова мы идем.

                                                                           *

                                                         Вот готов обед, обедаем,

                                                         Пища оченно проста:

                                                         Щец, кашицы мы отведаем,

                                                         Больно круты староста.

    К пояснению нужно сказать следующее. Первая партия политических вышла из Томска в июне, во время самых сильных жаров, вот почему они шли ночью. Кроме того, первая партия не делилась на группы, но так как у ней было много столкновений с конвойными, то потом партии политических стали в том же году делить на маленькие группы.

    У этой большой партии, между прочим, случился довольно нелепый пожар. Во время отдыха и сна загорелись и сгорели рогожевые будки, какие имела от жары и дождя партия для телег, в которых ехали женщины, дети и слабые. Гоц воспевает в конце своего стихотворения этот пожар (случайно подожгли конвойные солдаты, которые там отдыхали на этапе с женщинами, т. к. уголовная партия тоже была семейная) и оканчивалось стихотворение так:

                                                         Наказал господь убытками

                                                         Клинга видно не спроста.

    Клинг был строгим старостой и Гоц вышучивает напрасную экономию. Опять пришлось заводить рогожевые будки, которые считались как бы обязательными во всякой партии. У нас были такие же будки и над телегами с вещами. Делали эти будки уголовные арестанты.

    От Томска до Красноярска — 500 верст мы шли месяц. Благодаря такому длительному пути, это в сущности небольшое расстояние, казалось таким длинным. После, когда я ехал от Иркутска до самого Ачинска на почтовых, весь этот путь мне показался очень коротким.

    Вообще у меня не сохранилось тяжелого воспоминания от дороги до Красноярска и только Ачинский этап мне показался невероятно грязным и противным. Везде на этапах и полуэтапах для нас отводилась отдельная и изолированная камера. Были везде и клопы, но мы к ним уже притерпелись.

    Отношения с семейной уголовной партией и с холостыми женщинами у нас были отличнейшие. Я часто писал письма и прошения уголовным арестантам, Ратин и Уфлянд лечили. Помню даже были и 1 роды, принимал Уфлянд, а потом до больницы родившая женщина ехала в нашей подводе, что вызывало веселые шутки и уголовных женщин и конвойных.

    Два слова об этапах. Этап это сравнительно большая тюрьма, в которой жила конвойная команда с офицером, по этому в нем всегда было больше порядку. На каждом этапе каждая партия дневала и здесь же жили дня по 4 обратные арестанты, которые были на каждом этапе. С каждого этапа вела партию своя конвойная команда до следующего этапа, который следовал через полуэтап, где партия ночевала. Следовательно, каждая этапная команда вела арестантов только два дня, потом возвращалась к себе домой с обратными. Таким образом обратные могли пройти в неделю только один этап и полуэтап, причем конвойные торопясь домой часто проходили все 50 в среднем верст в 1 день. Здесь обратные ждали следующей партии, которая следовала через неделю после предыдущей. Если же происходила задержка в движениях партий в Сибирь, вследствие осеневки, весневки и других причин, то все партии оставались на тех этапах, где их застало такое положение и они все 1-2 недели оставались на этапах без движения, не нагоняя друг друга. Тогда и обратники, как их называли, тоже оставались на тех этапах, где произошла задержка движения вперед.

    Еще несколько слов о том, как у нас складывался день и как мы питались.

    С этапа мы обыкновенно уходили часов в 8 утра, с полуэтапа даже ранее, конвойные естественно торопились уйти из неприютного и для них полуэтапа. До этого времени все успевали напиться чаю и закусить хотя бы пшеничным хлебом, который был очень дешев везде. С некоторыми семейными политическими партиями бывали небольшие недоразумения вследствие запаздывания со сборами, но мы твердо постановили, никогда этого не допускать, чтобы не волновать уголовных арестантов, которые, выгнанные уже на двор, вынуждены были нас ожидать. Редко полуэтап был в расстоянии более 25 верст и такие дальние полуэтапы (26-29 верст) считались неудобными и тяжелыми. 25 верст в среднем с часовым привалом по средине дороги, почти всегда в селении, вернее около него, мы проходили в 6-7 часов и, таким образом, приходили на полуэтап часа в 3 дня. Здесь уже нас ждал чаще всего маленький базар со съестными продуктами.

    Мы покупали хлеб, шаньги, пироги, сало, масло и т. п., иногда даже суп, помню, например, горшок с вареным тетеревом. Мясо тоже почти всегда можно было достать на этапах, но мы не часто готовили обед на полуэтапах, особенно вначале пути, пока еще не научились распределять свое время. Если не было обеда, то пили обеденный чай с закусками и обязательно вечером часов в 8 вечерний чай. Чай можно было организовать при помощи чайников, так как на этапах почти всегда был готов кипяток, когда же стало холоднее, то мы топили железную печку на этапах и здесь кипятили воду и варили пищу. Конечно, картофель в мундирах или пюре были обычной пищей. Но чайники нас тоже не удовлетворяли, и за Красноярском мы сделали железный самовар. Делал этот самовар один бродяга на первом же этапе во время дневки. Мы купили при помощи конвойных только лист или два железа и кран. Самовар нам служил добрую службу на этапах и для него мы всегда возили с собой запасы угля и сухих щепок. Была и великолепная труба. На этапах во время дневок всегда готовили обед. Итак, раз в три дня мы всегда имели настоящий горячий обед.

    До Красноярска мы в общем дошли еще до больших холодов, пользуясь почти всегда прекрасной в Сибири погодой во второй половине августа и в первой половине сентября.

    На последнем этапе перед Красноярском нас ожидал сюрприз. Наша камера оказалась очень чистой, вымытой, прибранной и украшенной красивыми и пахучими сибирскими пихтами. Что сей сон означает, думали мы, видя такую необычную обстановку. Но скоро пришел унтер-офицер конвойной команды, вежливо приветствовал нас от имени начальника и сказал, что плита на солдатской кухне растоплена и что нас ждут, чтобы мы приготовили себе обед.

    Скоро откуда-то появилась и записка предшествующих товарищей, в которой говорилось, что начальник конвойной команды очень хороший человек и расскажет нам, что нас ждет в Красноярске.

    Во время вечерней поверки, действительно, офицер остался после поверки у нас и рассказал нам о судьбе некоторых товарищей, ранее нас ушедших и выпущенных в Енисейской губ. Этот милый офицер оказывал нам всяческое содействие все три дня нашего у него пребывания. На полуэтапе также нас уже ждала горячая плита и камера оказалась и протопленной и очень чистой. Но подъезжая к Красноярску, он просил нас изменить несколько отношения и перейти на более официальные. До сих пор храню глубокую благодарность доброму человеку. Очень жалею, что не знаю его фамилии.

    В Красноярске мы застали Орлова, которого с женой его Городнянской скоро увезли в Красноярский же округ, и всех из предшествующий группы, идущих в Якутскую область, так что число наше несколько увеличилось. Здесь мы пробыли не менее недели. Нас водили в город снимать в фотографию Аксельрода, у которого была богатейшая коллекция политических ссыльных за много лет и он их охотно всем показывал. В тюрьме мы жили совершенно отдельно от пересыльных уголовных, содержавшихся, вероятно, в местной тюрьме. Кто-то из нас в верные дни ходил в город с одним надзирателем и заходил на квартиру к товарищам ссыльным, таковы здесь были сибирские обычаи. Но потом что-то произошло и когда я пошел с надзирателем в город, то надзиратель ужо не пустил меня никуда, кроме лавок, куда я отпросился за покупками.

    Мы очень хотели пробыть в Красноярске до рекостава, но нам это но удилось и через неделю во второй половине сентября нас отправили далее уже с уголовной холостой партией. Переправа через могучий Енисей заняла что-то очень много времени и мы пришли на первый полуэтап очень поздно, когда уже начинало темнеть, чего обыкновенно в этапном движении избегают.

    Конечно, путь наш до Иркутска (1000 верст — 2 мес. нормального хода партии) уже совершался со значительно большими трудностями. Наступила вторая и худшая половина осени с дождями, холодом и т. д.

    Шли мы теперь уже с холостой партией, т. е. без женщин и семейных.

    Некоторым товарищам движение с такой более живой и энергичной партией более нравилось, но все мои симпатии были на стороне семейной. Там нравы были не такие жестокие и все было значительно проще. Одно отталкивало от семейной партии, это вечный свальный грех конвойных солдат с холостыми уголовными женщинами. Но так как мы всегда имели отдельную камеру, то только об этом знали. Здесь же в уголовной холостой партии законодателями были «иваны» и бродяги, которых тогда было еще очень много и так называемая «шпанка», т. е. серая арестантская масса, была в полном подчинении у «иванов».

    Буквально на каждом этапе и даже полуэтапе по ночам шла сильнейшая картежная игра. Всегда была водка и слабая «шпанка» пропивалась и проигрывалась в пух. Бывали случаи, правда редкие, когда на утро, арестант на поверку выходил в одном белье. Все было проиграно и пропито. Тогда такого несчастного ругали, давали затрещины, но все же одевали в какую-то рвань, которая всегда бывала на этапах на эти случаи и в этой рвани несчастный шел дни и недели до ближайшего города, где можно было получить новое обмундирование. Здесь у арестанта отбирали всю рвань и давали новый полняк, но за то обязательно пороли на этапе же.

    Раза два была такая порка и в нашей партии. Я не ходил смотреть, но крики слышал.

    Еще худшим злом холостых партий были так называемые сменки, которые состояли в следующем. Какой-либо бродяга, идущий на каторгу, или просто «иван» с 20 годами каторги, или вечник начинал подыскивать себе поселенца, с которым бы можно было поменяться. Как раз за Красноярском, особенно в Иркутской губ., выходило много поселенцев по разным волостям. Найдя и облюбовав себе партию, каторжанин начинал ухаживать за поселенцем, пил с ним чай, кормил его и т. д. Иваны и староста зорко следили за этим и всячески помогали приятелю. Несчастного мирного поселенца начинали втягивать в игру, пили с ним водку, охотно ссужая не только гривенники, но и рубли. Когда же долговая петля была прочно затянута, начинали требовать уплаты долгов. Арестантский долг тот же карточный долг чести. Не платить нельзя. Закон один, убьют, устроят крышку. Тогда-то начинался окончательный торг на сменку. Меняйся де, урезонивали «иваны», дойдешь до Иркутска (или Читы, смотря по условию), там откроешься такой де я, а не каторжанин. Ну, всыпят, вот и все. За то, какого человека выручишь. Век тебя все помнить будут. За нами, знаешь, не пропадешь.

    Несчастному деваться было некуда, приходилось соглашаться. Тогда шел окончательный торг за сменку. Обычно давались деньги на уплату всего долга (всего 10, 12 много 15 р.) и еще 2, 3 много 5 руб., да какой-либо халат или шуба, что-либо из запасов. Кроме того, в торжественный день заключения смены бедного арестанта все поили даром и действительно за ним и ухаживали и присматривали.

    Торг, наконец, заключался и теперь уже уйти от своей судьбы арестант не мог. За измену следовало быстрое и единственное наказание — смерть, в этапе или даже в волости, куда выпустили бы обманувшего сменщика.

    Самое тяжелое во всей этой истории было то, что обыкновенно, при всякой смене к нам приходил староста или его помощник и торжественно объявляя о женитьбе, как говорили арестанты таких-то (имена не скрывались), просили выручить «хорошего человека» и пожертвовать для него что-либо на сменку. И мы должны были давать, правда понемногу, кажется не более 50 коп. со всех, отказаться же было нельзя. Это поставило бы нас в невозможное положение в партии. Была своя страшная круговая порука, и хотя бы почти символически, но в ней необходимо было, принять участие.

    К слову, чем же кончалась сменка? Бродяга или каторжанин, дойдя до своей волости, должен был немедленно бежать, что было крайне легко. Наблюдения за поселенцами никакого не было. Теперь этот беглый стремился пройти всю Сибирь и арестовывался где-либо в Пермской или еще какой Российской губ. как бродяга. Его держали с полгода, наводили какие-то справки, а потом судили за бродяжничество и приговаривали на поселение в Восточную Сибирь. Тогда такой новый бродяга смирненько шел до места своего назначения под тем именем, какое он себе дал и придя в свою волость, куда его приписывали, брал уже документ на свое новое имя. Теперь у него было новое место, новый адрес, которым он пользовался часто на всю жизнь. Он становился легальным гражданином.

    Его сменщик, под зорким взором «иванов», доходил до Иркутска (или Читы) и здесь на перекличке молчал, когда его вызывали, как каторжника. Когда же у него спрашивало начальство, кто он, то он называл свое настоящее имя и волость, куда он должен был идти. Все хорошо знали, в чем дело. Сменка открывалась. Арестанта же обычно судили за сменку и приговаривали чаще всего к телесному наказанию, иногда же и на краткосрочную каторгу.

    Не любил я сменок и тяготился ими более, чем другие мои товарищи.

    С дальнейшим движением в Иркутской губ. делалось не только холоднее, но и труднее становилось достать провизию. Этапы часто были истопленные и только железные печи выручали и скоро согревали камеры.

    Новостью в нашем движении было то, что теперь нас почти всегда везли впереди партии  и довольно скоро на лошадях.

    Наша партия теперь состояла человек из 10-12, причем привилегированных было на 2 подводы. Кроме того, вещей у нас оказалось не 50, скажем, пудов, а менее, лошадей же требовали для 50 пуд. и т. д.

    Одним словом, принимая во внимание прославленное качество сибирских лошадей, нас всех везли с вещами довольно быстро. Станок мы проезжали и среднем часа три, самое большое 4, иногда же и менее 3 часов. Конвойных с нами давали очень мало и на них тоже полагалась подвода.

    Итак, в повозку садилось, не считая клади, кажется только 2 и 1 конвойный и мы катили впереди партии, иногда выполняя кой-какие поручения уголовных, напр., вскипятить воду и т. д.

    Но такое движение на лошадях, насколько помню, стало не сразу после Красноярска, а скорее в Иркутской губернии. Где-то мы, чуть ли не в Канске, осеневали одну, кажется, неделю (во время рекостава).

    Из остальных воспоминаний обращу внимание только на такие факты: мы все тоже мечтали о побегах и уголовные «иваны», сами без моего ведома нашли мне, действительно, прекрасного двойника, похожего на меня и симпатичного поселенца, идущего в Нижнеудинский округ. Предлагали мне с ним сменяться, ручаясь за успех. Я шутя говорил, что у меня нет 2-3 зубов. Брались и зубы выколотить у сменщика. Сам сменщик не был пропойцей, но охотно соглашался поменяться местами, ведь я был административный, а по приговору тюремных юристов, моему сменщику ничего бы не было, даже не пороли бы. Был у меня соблазн к этому способу «освобождения, но общее отвращение от сменки взяло верх, и я отказался.

    Величайшее впечатление произвела на нас Нижнеудинская тюрьма. Еще за долго до прихода в нее, арестанты все восхваляли порядки в тюрьме, и как то к Нижнеудинску подгоняли все свои тюремные дела. Там и сменки оканчивали, к Нижнеудинску запасались деньгами, копили свои гроши и т. д.

    Из рассказов нельзя было ничего понять. Одним словом, выходило, что там не тюрьма, а гостиница. Наконец, пришли мы и в эту гостиницу уже в лютые ноябрьские морозы.

    Действительность превзошла все наши ожидания. Нас поместили в какую-то грязную, но просторную камеру, и сразу же про нас как будто забыли. Нужно было самим добиваться и воды и всего прочего. Никаких надзирателей нигде не было видно.

    Но уголовные скоро нам помогли и мы начали устраиваться по семейному. Наступил вечер. Шум в тюрьме стоял страшный, но нас никто не беспокоил. Прошла якобы поверка, но никакой поверки в действительности не было. Прошли просто через камеры надзиратели и помощник, при чем последний все наши просьбы по возможности выполнял.

    После поверки ни одна камера не была заперта. Скоро пришел наш партейный уголовный староста, который так нам воспевал Нижнеудинск, и пригласил нас, кто желает, посмотреть, как тут живут «по хорошему». Я и Андреев пошли. В одной из камер мы увидели настоящий буфет с водкой и закусками, в другой организованная игра в банк, а также и другие менее азартные игры. Как нам потом говорили, где-то были и женщины, но это уже по секрету.

    Наш уголовный товарищ, — староста за что-то благодарный нам, без нашего ведома приказал налить три рюмки и попросил с ним чокнуться за лучшее будущее. Все это было так неожиданно и так странно, что мы должны были подчиниться этому и выпили. (К слову, никогда и нигде за все 4 месяца пути от Томска до Иркутска мы не покупали водки, хотя и могли). Тогда Андреев, как галантный товарищ (он был офицер-артиллерист) предложил налить еще три рюмки. Старосте нашему это очень понравилось. Одобряли и зрители. Выпили по другой. Оставалась за мной очередь. Пришлось и мне проделать тоже. Получилось полное одобрение публики. Закусили мы и побежали в камеру за деньгами, так как у нас с собой их не было. Могу уверить, что вся эта история обошлась нам не более 60 коп. (вероятно менее), а также то, что водка видимо не была ничем сдобрена. К слову, наш староста ни на одну минуту не стал нас задерживать. Все это носило какое-то символическое значение дружеских отношений в партии.

    Конечно, это нигде уже не повторялось и Нижнеудинская тюрьма являлась исключением, но, как я уже говорил, азартные игры были величайшим несчастьем для слабовольной шпанки. И во что только не играли. Устраивались даже своеобразные бега. Сам видел их. Несколько арестантов ставили свои копейки и очерчивали на листе бумаги какой-то круг. Каждый из игроков в центр небольшого круга клал вошь из своей рубахи и вот 3-4 вши начинали распалзываться в разные стороны под внимательными взглядами игроков и одобрительными репликами. Чья вошь первая выходила за круг, тот и выигрывал. Финал всегда был один. Проигравшие тут же казнили своих неудачных бегунцев, счастливый же игрок, если ни находилось новых соперников, забирал своего победителя и вновь клал его к себе за ворот рубахи.

    Наконец, 17 декабря (ст. ст.) мы вечером очутились на берегу Ангары у Иркутска. Эта удивительная река еще не стала, хотя шла шуга, но движение арестантских партий еще не прекращалось. Наступил уже зимний вечер. Мороз стоял 40 градусный. Арестанты уголовные волновались, так как очевидно было, что до утра их не станут перевозить на тот берег.

    Но для нас — политических все-таки подали большую лодку и мы с большим страхом поместились в нее вместе с конвойными и с нашими вещами. Шла полная шуга по реке и стоял самый густой туман над рекой. Противоположного берега и даже огней в городе совсем не было видно. Сильнейшее течение подхватило и куда-то понесло нас. Скоро исчез и наш берег с его огнями и мы очутились в тумане. Вероятно было 6 часов вечера и на утро был какой-то праздник, б. м. воскресенье. Слышался только звон колоколов и было непривычно и жутко в такой обстановке. Прошел какой-то короткий момент и замелькали огни противоположного берега, а скоро и сам берег неожиданно откуда-то выплыл. Мы были в большом сибирском городе и нас повели в тюрьму.

    Здесь мы встретили двух новых товарищей, тоже высылаемых в Якутскую область из Сургута за какой-то протест. Это были Александр Викторович Молдавский и Александр Тарасович Водзинский, с которыми мы потом и поехали и очень скоро, а именно 24 декабря, в Якутск.

    На этом я и обрываю свои воспоминания. Дорога до Якутска была совершенно иного характера. Нас мчали на тройках, и мы все 2800 верст промчались в 20-25 дней.

    Необходимо добавить только вот что. Как мы знали, в Нижнеудинске свирепствовал, вероятно, сыпной тиф. Были заражены тифом и этапы после Нижнеудинска. И вот в дороге где-то заразились наши два товарища, Андреев и Щур. Андреев следовал в Киренский округ и ждал скорого освобождения. Но дня через два он ушел от нас в больницу, где и умер. О его мучительной смерти мы слышали от Щура, который заболел числа 22-23 декабря и его тоже увели в больницу. Он то и присутствовал при смерти Андреева в больнице, находясь с ним в одной камере.

    Щур выздоровел и прибыл в Якутск со следующей партией в начале марта. Но этот кроткий и прекрасный юноша погиб во время мартовской бойни в Монастырском доме (22 марта 89 года).

    Я совершенно случайно не поместил в списки ссыльных 1888 года Молдавского и Водзинского. Просто забыл про них, когда переписывал списки: их там, конечно, не было.

    Все-таки свои списки особенно 1888 года я считаю очень точными и только быть может в эти списки не попало несколько человек, присоединенных к партиям в Казани. Выяснил я, что таким был Павел Иванович Кларк, присоединенный со своей семьею в Казани к 1 партии 1888 г. Семья же у него была большая: жена и 2-3 ребенка. Других не знаю, вероятно же их не было. Баранов, присоединенный в Казани в нашу партию, конечно, вошел в список 4 партии.

                         Политические административно-ссыльные 1889 года в Сибирь.

    1. Богораз, Влад. Герман, (нелег.), 29 л., еврей, студ., СПБ унив., холост, по д. Тульской типогр. и др., на 10 л. В.С., ар. 9 дек. 86 г., 2 ноября 88 г., привлекался в СПБ в 82 г. в Таганр. 83 г., Средне-Колымск.

    2 Большаков, 22 л., русский, крест. Нижег. г., холост, за оскорб. велич., на 3 года Ст.Г.Г.

    3. Бреговский Ис. Мих., 27 л., еврей, аптек. помощн., женат, по предат. Зубатова и Меньшикова, на 5 л. В.С., ар. 5 июня 87 г. пр. 11 ноября 88 г. Якутская обл.

    4. Воеводин Ал-ей Алексеевич, 27 л., русский, фельдшер, холост, по д. 1 марта 87 г., на 8 л. В.С., г. Минусинск, Енисейской губ.

    5. Вольский Ник. Ник., 24 л., русский, учитель рисов., холост, по предательст. Зубатова и Меньшикова, на 4 г. В. С., ар. 7 июня 87 г. пр. 22 ноября 88 г., с. Ирбейское, Канск. окр., Енис. г.

    6. Ватсон Никол. Эрнестович, 24 л., русский, ст. Лесн. Инст., холост, по делу о прокл. СПБ студ. союза по пов. 1 марта 87 г., на 3 г. Ст.Г.Г., ар. 24 июля 87 г., пр. 22 ноября 88 г., привлекался в марте 87 г. по с-д. Зайсан, Семиполат. обл.

    7. Галкин Владим., 25 л., еврей, ст. X.Вет.Инст., холост, на 8 л. В.С., Верхоянск Якутск. об. Коммун. Умер.

    8. Гамкрелидзе, грузин, на 3 г. В.С.

    9. Гольбер, еврей, на 3 г. В.С.

    10. Перлштейн, еврей, на 3 г., В.С., оба следовали из Хабаровска, где они отбывали воинск. повин. и назначались в Як. Об., так как их посылали уголовн. порядк., то обоих отправили в Александровск на зимовку.

    11. Гринцер Як. Моис., 24 л, еврей, ст. Од. Унив., холост, по южн. делу Нар. Воли, на 6 л., В.С., ар. 27 ноября 87 г. пр. 13 октября 88 г. Якутская область.

    12. Гордон Елиз. Осип., 22 л., еврейка, на 5 л. В.С., ар. 13 сентября 87 года, выпущена, вновь ар. 13 апреля 88 г., вышла замуж за Марморнштейна.

    13. Гордон (Хлусевич) Зоя Осипов., 25 л , еврейка, акушерка, по д. 1 марта 87 г. на 5 л., В.С., следует из Пинеги, где была в ссылке. За ней след. добр. муж Станислав Осипов. Хлусевич ссыльный из Пинеги, оставлены в Иркутской губ.

    14. Хлусевич Станисл. Осипов, поляк.

    15. Денисов Вас. Ал-евич, 35 л., счетов, в Управл. Курск, ж. д., холост, по пред. Зубатова и Меньшикова, на 5 л., В.С., ар. 18 мая 87 г. пр. 11 ноября 88 г., Тунка.

    16. Евстифеев Никол. Петрович, 23 л., б. Новгород. гимн, женат, по делу о прокл. Петер, студ. Союза по пов. 1 марта 87 г. на 8 л., В.С., ар. 16 мая  87 г. пр. 22 ноября 88 г., Минусинск.

    17. Рязанова Мар. Алексеев. (Евстифеева), 25 л., художница, по д. Евстафеева, на 5 л., В.С., Минусинск. Жила в Москве на Башиловке, в доме инвалид. Револ.

    18. Зиссер Пав. Алекс., 24 л., русский, рабочий, по д. о прокл. по пов. 1 марта 87 г., на 5 л., В.С., ар. 17. октября 87 г., пр. 22 сентября 88 г. Нижнеудинский округ.

    19. Емельянченко Ив., русский, воспит. Одесск. Рисов. учил., на 8 л. В.С.

    20. Зунделевич Лев Исаак., 25 л., еврей, аптек. помощи., холост, по д. Теремковича, на 5 л. В.С., до приговора не был арестован, Средне-Колымск.

    21. Зак Лев Марк., 32 л. еврей, на 5 л., В.С., ар. 1 апреля 88, пр. 8 марта 89 г назначался в Якут. обл., но остался в Иркутск. г. Канс. окр.

    22. Иевлев Петр Ник. 24 л., русский, учит. рисования, по д. пред. Зубатова и Меньшикова, на 4 г. В.С., ар. 7 апреля 87 г. пр. 2 ноября 88 г., Пасеевка, Канс. окр.

    23. Коган Зах. Влад. (нелег.), 27 л., еврей, ж. д. служащ. наборщик, холост, по д. Богораза и его, на 10 л. В.С., ар. 27 января 87 г. пр. 2 ноября 88 г., Средне-Колымске. Привлекался по д. Черн. перед, в 82 г., высл. в Екатер. г. Скрылся загран. где раб. в тип. Нар. Воля.

    24. Кроль Моис. Арон., 27 л., еврей, канд. прав, холост, по южн. делу (Одесс.), на 10 л. В.С., ар. 27 ноября 87 г. пр. 13 октября 88 г., Забайкальск, обл. Привл. в 82 г.

    25.   Кузьмин Петр Куз., 35 л., русский, фельдшер, на 3 г. В.С., Балаганск.

    26. Коберман Дав., еврей, ст. Од. Ун., на 8 л. В.С., Средне-Колымск.

    27. Концен, еврей, на 8 л. В.С., Средне-Колымск.

    28. Корсак, русский, чертежн., на 3 г. Ст.Г.Г.

    29. Лукьянович Никол. Иван., 32 л., русский, пом. секр. Вилсуд. окр., б. учитель, по д. Тул. тип. Богораза, на 4 г. В.С., ар. 29 октября 87 г. пр. 2 ноября 88 г., Балаганск. окр., привлек, в 81 г. по д. Вл. Бычкова.

    30. Либэ-Ранц Ал-др Гитиевич, 27 л., еврей, аптек. помощн., холост, по делу Лопатина, на 8 л., В.С., ар. 16 октября 84 г., пр. 5 ноября 88 г., Средне-Калымск., сидел 4 г. в Рост., Петр. кр., в бол. св. Пантел., св. Никол., в Д.П.З. Прибыл в ссылку с псих, расстройством.

    31. Левиди Адам Григ., 23 л., еврей, б. гимназист, холост, по Южн. д., на 6 л. В.С., ар. 27 ноября 87 г. пр. 13 октября 88 г., Якутская область.

    32. Либин Влад. Бор. 23 л., еврей, б. гимназист, женат, на 5 л. В.С., ар. 19 ноября 87 г., пр. 2 февраля 89 г., Средне-Колымск. По оконч. ссылки эмиг., конч. универ. врачом, был в Иевлеве Тобол, губ.

    33. Либина Рахиль (жена Либина), 23 л., еврейка, б. гимназ., следовала за мужем.

    34. Марморштейн Григ., 25 л. еврей, ст. Од. Ун., женат., по южн. д., на 10 л., Средне-Калымск. Женился в пути на Гордон Елис.

    35. Марголис Влад., 22 л., еврей, техник, хол., по южн. д., 8 л. В.С., Средне-Колымск.

    36. Мирре рМих.Влад. 23 л., русский, студ. Петр. Акад., холост, п собст. д. Хранение паспортн. бюро, на 5 л. В.С., ар. 13 декабря 87 г., пр. 2 ноября 88 г., Балаганск окр. Укырская вол.

    37. Осипович, еврей, учит. ремесл. учил., по южн. д., на 8 л. В.С., Средне-Колымск. Писатель-беллетрист. Жив. Одесса.

    38. Пылев Григ. 22 д., русский, студ. Од. Унив., по южн. д., на 8 л., В.С.

    39. Пикер Саул Самойл. 24 л., еврей, студ. Пет. Ун., холост, по южн. д. на 10 л. В.С., ар. 17 февраля 87 г., пр. 13 октября 88 г., Средне-Колымск. Был арест, по добролюб. демонст.

    40. Попов Иос. Петр., 23 л., русский, ст. Пет. Ун., ест., холост, по д. проклам. о 1 марте 87 г., на 5 лет В.С., ар. 13 мая 87 г., пр. 22 сентября 88 г., В Иркутске призван к отбыванию воин. повинности.

    41. Рымкевич Леонард Феллицианович, 33 л., поляк, служ. Управл. Полесск. ж. д., женат, по д. Богораза, на 3 г. В.С., ар. 19 января 88 г., пр. 15 февраля 89 года, Балаган. окр., Укырск. вол.

    42. Фадеев Ник. Ник. 28 л., русский, гравер, женат, по д. пред. Зубатова и Меньшик., на 3 г. Ст.Г.Г., ар. 7 июня 87 г., пр. 11 октября 88 г., Семипалатинск.

    43. Фокин Леон. Никол, 22 л., русский, рабоч. ток., холост, по южн. д. на 3 г. В.С., ар. 8 февраля 86 г., пр. 13 октября 88 г., с. Ирбейск. Канк. окр.

    44. Циммерман Ром. Эмильян., нем. ст. Моск. Техн. Учил., холост, по делу Самар. типогр., на 5 л. В.С., ар. 19 января 88 г., пр. 15 февраля 89 г. Укырское, Балаганск. округа.

    45. IIIаргородский Самуил Моис., 24 лет, еврей, слесарь, холост, по южн. д. на 5 л. В.С., Якутская область.

    46. Шиф Елен. Ильин. 23 л., еврейка, домашн. учит., на 5 л. В.С.

    47. Яковенко Евг. Ив., 23 л., русский, ст. Пет. Ун, ест., холост, по д. о прокл. пов. 1 марта 87 г., на 5 л. В. С., ар. 16 мая 87, по пр. 14 ноября 88 г., Балаганск.

                                              Некоторые общие выводы о ссылке 1889 г.

    Список политических административных ссыльных 1889 г. имеется у меня без деления на партии и составлен одним из ссыльных этого года. Прислан он мне на отдельном листе. В списке имеется только 45 ссыльных, но я включил Хлусевича Станислава и Либину Рахиль, следующих в Сибирь за женой и за мужем, так как оба они принадлежали к ссыльным же, но Европейской России.

    По сравнению с ссылкой 1888 г., число ссыльных, как я уже указывал в 1 очерке, уменьшилось более чем в 3 раза.

    В этом году число ссыльных с увеличенным сроком (более 5 лет) относительно еще значительнее, а именно: на 10 лет сослано 5 челов. и все они евреи, 8 лет — 10 чел. (из них 2 русских), 6 лет — 1 человек (еврей), всего же 19 чел., т. е. более трети, тогда как в 88 г. было всего 23 чел. (на 142 чел.).

    О высланных в 89 г. административно на Сахалин я не знаю, но кажется таких и не было. Из дальнесрочных ссыльных заслуживают внимание Кроль М. А., высланный на 10 лет в Забайкальскую обл., чего в 1888 г. и 1887 г. не было, а также Либэ-Ранц, высланный на 8 лет в Средне-Колымск, после 4-хлетнего заключения. Он был арестован еще 16 октября 84 г. по делу Германа Лопатина. С 11 июля 86 г. по 29 декабря 87 г. он был в психиатрической больнице св. Пантелеймона, а с 29 декабря 87 г. по 8 сентября 88 г. в таковой же больнице св. Николая в Петрограде, с 5 сентября 88 г. по 31 ноября 88 г. он сидел в Доме Предв. Закл., а потом в Москве в пересыльной тюрьме. Такого длительного содержания до административного приговора в это время уже не было. А. Г. Либэ-Ранц прибыл и в Средне-Колымск с неуравновешенной психикой. Между прочим, у него было любопытное трофическое заболевание кожи, выражающееся тем, что иногда все волоса на бороде, отчасти и на голове сразу выпадали клочьями, а потом медленно отрастали.

    Партийный состав ссылки 1889 г., конечно, повторяет 88 г. Преобладают дела, связанные с «Народной Волей», дело Богораза, южное, прокламации по поводу 1 марта 87 г., дело по предательству Зубатова и Меньшикова и т. д. Не могу выделить хотя бы одного дела чисто народнического (Черный Передел). О социал-демократах в списке упоминается два раза, а именно: о Н. Эр. Ватсоне и Е. И. Яковенко говорится в примечании, что оба они ранее привлекались в качестве обвиняемых по социал-демократическому делу. Точно также, если не изменяет мне память, то Р. Эм. Циммерман является чистым социал-демократом. Крестьянин Большаков ссылался за оскорбление «величества».

    В 89 г. нет ссыльных из Польши и единственный поляк Рымкевич Л. Ф. сослан не по делу пролетариата, а по д. Богораза.

    Как и в 1888 г., преобладают представители интеллигенции: 1 кандидат прав, помощник секретаря окружного суда, 12 студентов, 4 художника и гравера, аптекарские помощники, фельдшера, учителя, акушерка, счетовод, 2 служащих ж. д., техник, чертежник, 3 бывших гимназиста и только 2 рабочих (оба слесаря) и 1 крестьянин. Но «слесарь» по списку Зиссер П. А., которого я знал и по Д.Пр.З. был вполне интеллигентный человек. Он много работал после ссылки в редакции «Сибирской Жизни», как один из деятельных сотрудников.

    Возраст преобладает, как и в 88 г. от 24 до 29 лет — 16 человек, но имеется и выше 1 — 32 л., 2 — 35 л. Зато значительный процент молодых 22-23 л. — 12 чел., возраст 11 человек не указан.

    Нелегальных из ссыльных только двое — Богораз и Коган. Об отправляемых во вторичную ссылку нет указаний.

    Женщин из 47 только 4. Несомненно, интересен состав по национальностям. Преобладают евреи 25 чел. на 19 русских, 1 грузин, 1 поляк, 1 немец. В 88 г. русских было в 2 раза больше, чем евреев (79 и 40). Несомненно, в отчетном году администрация заканчивала свою юдофобскую политику по отношению к ссылке. Из всех ссыльных только 4 (все русские Фадеев, Ватсон, Болдырев и Корсак) назначались в Степное Генерал-Губернаторство, остальные же в Восточную Сибирь. О последующей судьбе ссыльных 89 г. я знаю не многое. Масса народу умерла, ссылка этого года не дала ни одного видного и яркого общественного или революционного деятеля, можно упомянуть только о писателе-беллетристе Осиповиче. Ссылка 1888 г. дала значительно более известных имен. Из ссыльных 89 г. я знаю одного Н. П. Евтифеева, который по окончании ссылки вновь поступил в университет, из ссыльных 88 г.- я знаю 3 профессоров. Мой однокурсник по Харьковскому Ветеринарному Институту Галкин Влад., недавно умерший, вступил в партию коммунистов, других коммунистов не знаю.

    Проф. А. Макаревский.

    /Пути Революции. Историко-революционный журнал. Кн. IV (7). Харьков. 1926. С. 90-104./

                                                          ПИСЬМО Ф. Я. КОНА

    Разбирая свою переписку и другие документы времен якутской ссылки 1889-1896 г. г., я, к своему удовольствию, нашел довольно много ценных документов из времен ссылки 80-х и 90-х годов прошлого века. Наиболее ценные документы я постараюсь опубликовать в ближайшее же время.

    Среди этих документов, совершенно неожиданно, я нашел письмо Ф. Я. Кона, прибывшего с каторги в Намский улус, Якутского округа, летом 1891 г., но которое он писал, видимо, ранее, быть может, находясь в Иркутской тюрьме, по дороге в Якутск.

    Все письмо, особенно начало, несомненно представляет большой интерес, как непосредственный документ того времени.

    Как попало ко мне это письмо, я не могу представить и вспомнить. Быть может, оно циркулировало по якутским ссыльным, а потом очутилось у меня, как архивный документ и хранилось мною вместе с паспортным бюро, приблизительно в это время переданным мне А. А. Сиповичем. Быть может, письмо это застряло у меня, как последнего читателя его по Намскому улусу. Никаких воспоминаний об этом у меня не сохранилось. Спешу, прежде всего, опубликовать это письмо, для моего архива совершенно случайное, но имеющее несомненную историческую важность.

    Проф. А. Н. Макаревский.

                                                                                ***

                                                              Привет вам товарищи.

    В первых числах сентября 1890 г. Корф специально приехал на Кару объявить о переводе нашей тюрьмы в Акатуй. Нас вывели во двор, выстроили полукругом, сзади каждого поставили солдата и жандармов. Корф со своей свитой остановился на приличной дистанции и дрожащим (в начале речи) голосом сообщил о переводе тюрьмы в общеуголовное ведомство, о том, что в Акатуе будут обязательные работы в рудниках, что наши будут сидеть по 2 в камере на 10 человек уголовных, что дозволены книги только строго научного содержания и что улучшение пищи в принципе не запрещено, но всякая прибавка к казенному пайку пойдет в общий котел. После некоторого молчания прибавил, что такое положение будет только в первое время, что он сам будет хлопотать, чтоб к новому году разрешили сидеть всем вместе, готовить себе обеды отдельно; ни в чем другом никаких послаблений не будет, но он, Корф, будет хлопотать о сокращении всем срока каторги, конечно, при «одобрительном поведении». Все кончившие срок испытания и исправления, если ничего особенного за ними не имеется, будут выпущены в вольную команду.

    11 сентября состоялся выпуск в вольные команды. Вышли:

    1) Рехневский, 2) Люри, 3) Сухомлин. Все трое срока испытания и исправления не кончили, отпущены же в качестве семейных. Подчеркиваю это обстоятельство в виду слухов о переводе вилюйцев в Акатуй. 4) Преображенский, 5) Козырев, 6) Кон, 7) Михайлов, 8) Бойченко, 9) Волошенко, 10) Старынкевич, 11) Мартыновский, 12) Мирский, 13) Майер, 14) Златопольский, 15) Фомин, 16) Дейч, 17) Пашковский, 18) Сергей Диковский, 19) Попов.

    12-го вышли в команды из женской тюрьмы: 1) Лешерн, 2) Корба, 3) Ивановская, 4) Добрускина.

    13-го отправлены в Акатуй: 1) Якубович, 2) Дзвонкевич, 3) Чуйко, 4) Спандони, 5) Сенковский, 6) М. Диковский, 7) Левченко, 8) Иванов, 9) Березнюк-Тищенко, 10) Маньковский, 11) Дулембо, 12) Зунделевич и 13) Нагорный.

    В женскую уголовную тюрьму на Усть-Каре переведены: 1) Салова, 2) Ананьина, 3) Якимова, 4) Тринидатская (помешанная). Сидят по две вместе с 10 уголовными. В лазарете сидят: 1) Россикова (в последнее время окончательно сошла с ума), 2) Богомолец, 3) Фомичев (помешанный), в день посещения Корфа в припадке умопомешательства ударил поленом по голове смотрителя Пахорукова; последний проболел слишком два месяца, теперь уже здоров, но на одно ухо не слышит).

    Ковальская переведена около года тому назад в Зерентуй.

    Дорогу акатуевцы провели без всяких столкновений с начальством, но вскоре после прибытия на место вышли столкновения из-за снимания шапок перед начальством и присутствования на молитве. Во избежание истории наши решили совсем обходиться без шапок, на молитвах не присутствуют, с чем начальство примирилось. Это единственное сведение, какое удалось им сообщить нам конспиративно. В первых письмах, официально полученных (переписка разрешена со всеми), сообщают о том, как разместились, говорят о работах под и над землей и жалуются как на скудность пищи, так и на то, что время обеда и ужина установлено нелепо: обед в то время, когда одна смена на работе, ужин — когда другая. Сколько часов работают в день — не сообщают. Книги хранятся у заведывающего и им дают на руки только по одной.

    В начале декабря на Каре распространился слух, что Павло Иванов во время какого-то крупного объяснения с Архангельским (заведывающим) бросил в него чайником с кипятком, за что посажен в одиночку, где и повесился. Некоторое время спустя начальство негласно старалось уверить нас, что слухи эти не имеют никакого основания, что Иванов совершенно здоров, что умер не он, а Сенковский — от разрыва сердца. До моего отъезда из Кары точных сведений о случившемся не было, несомненно, однако, что какая-то крупная история разыгралась в Акатуе. М. Диковский в ответ на телеграмму с запросом о здоровье, телеграфирует: «пока жив». Зунделевич в официальном письме сообщает о том, что их окончательно лишили книг. По его словам он «уж не может так розово смотреть в будущее, как раньше, т. к. всякая мелочь может окончиться такими потрясающими событиями, что при одном о них воспоминании — содрогаешься». Другие в письмах разными намеками говорят о какой-то истории.

    В Нерчинске удалось мне узнать, что возвратившийся из Акатуя граф Кайзерлинг, чиновник по особо важным делам при Корфе, отправленный туда для произведения следствия, распространяет по городу слух, что в Акатуе умер один от разрыва сердца, в доказательство чего приводит, что он сам на вскрытии видел «разорванное сердце». На следствие же ездил в Акатуй забайк. вице-губернатор Губе, Архангельский вызывался в Читу для объяснения. В Чите известно о смерти двух. Фамилии умерших неизвестны, но предполагают, что один из них Маньковский. Рассказывают, что Архангельский, обходя ночью камеры, застал М. не спящим и стал приставать, что по закону М. должен в это время спать. М. ответил, что если б он желал исполнять всякие нелепые законы, то не был бы в Акатуе. Архангельский будто бы удовлетворился этим ответом. Больше об Акатуе абсолютно ничего не известно. На Каре жизнь не оставляла бы ничего и желать, если бы не постоянная тревога об акатуевцах.

    Кстати. За несколько дней до моего отъезда исключен из нашей среды и об этом заявлено по начальству — Иван (Ян) Зубржицкий. Он употреблял все возможные и невозможные средства с целью добиться от начальства разрешения на устройство иллюминации во время проезда наследника. Ни наши уговоры, ни даже вопрос Масюкова: «неужели вы считаете это совместимым со званием государственного преступника», не могли повлиять на отмену решения. Делать было нечего.

    В начале ноября 1890 г. народный учитель Ядонист донес инспектору народных училищ, что народный же учитель Медунин вместе с другими занимается пропагандой в народе и среди молодежи, в доказательство чего представил какое-то украденное у Медунина письмо. Инспектор донес губернатору. У Медунина сделан был обыск. Найдено: Шеффле «Сущность социализма» с примечаниями Лаврова, переписанное «Знамения времени» Мордовцева и несколько писем от Шемелина, Логиновского, Золотухина и др. На обысках у других находили по преимуществу письма тех же и бывшего учителя читинской гимназии Романова, увещевающего в одном из писем сибиряков взяться за дело, не прозябать и т. д. (в переводе на жандармский язык письмо это является воззванием к сибирякам-революционерам взяться за бомбы). В письмах упоминается какой-то «дед». Жандармы по содержанию писем узнали, что это Голиков (бывший кариец). На почте перехвачено письмо ссыльного Демьяновского к Черкасовой, в котором Д. просит ее доставить ему адреса и направить к нему едущих из Читы в Иркутск и обратно для отправки нужных вещей.

    Медунин на допросе показал, что он принадлежал к кружку, ставящему себе целью путем пропаганды подготовить народ к социальному перевороту. На следующий день это показание взял обратно. У Золотухина (фельдшера), кроме писем, нашли библиотеку легальных книг. На каждой книге — инициалы: Н. Б. Жандармы догадываются, что значение инициалов «Наша библиотека». У него же найдены квитанции кассы. Все поименованные арестованы. Сидят в Верхне-Удинске, за исключением Черкасовой (сидит в Чите), Кущинской (выпущена на поруки) и Демьяновского (сидит в Иркутске), Голикова привезли в Читу, там немедленно выпустили, но спустя несколько дней сослали в Баргузин. Романов арестован в Москве; сидит там же. К этому же делу причисляют арестованных в Иркутске: Серебряникова (советник губернского управления, обвиняется в пропаганде среди сектантов), Белиха, столоначальника у Серебряникова, у него найдена программа Исполнительного Комитета и Ямпольского — техника.

    В Иркутске же арестовали Конюхова и полицейского пристава Бутакова за то, что в пьяном виде пели вечную память наследнику. Бутаков все свалил на Конюхова, за что и выпущен. Конюхов сошел в тюрьме с ума, переведен в Кузнецовскую больницу.

    К балаганцам в конце марта 1891 г. явился следователь и объявил, что дело будет решено судебным порядком. Допрашивал о знакомстве с балаганским врачем Биком, у которого в это же время был произведен обыск. Преданы суду: Кранихфельд, Грабовский, Ожигов, Иванов (в последнее время психически здоров, но в последнем градусе чахотки, лежит в Кузнецовской больнице), Улановская, Наваковская и Ромась. Последний присоединен к этому делу на основании перехваченного письма, в котором пишет: «Все, что можно было сделать — сделано. Я с вашим предложением не согласен. На такие мерзости отвечать надо не здесь и не бумагой, а в Питере бомбами». Другим ссыльным, присоединившимся к Балаганскому протесту (Онуфричу, Макаренко и др.) прибавили по 3 года. Макаренко и др. сидят в Красноярске по поводу писем, найденных в Харькове у бывшей ссыльной Диаталович.

    Шишко (бывший кариец) бежал. Бычкова судили. По отчету «Русских Ведомостей» приговорен к 3 годам каторги и 100 плетям с ходатайством перед царем об отмене плетей; о том, что речь идет именно о нем, а не каком-нибудь уголовном можно заключить только из того, что «подсудимый виновным себя не признал, хотя факта побега не отрицал».

                                          НЕСКОЛЬКО СЛОВ О М. С. БЕЙДЕМАНЕ

    Я только что прочитал книгу П. Е. Щеголева «Таинственный узник», где рассказана трагическая судьба молодого 21-летнего офицера, заключенного на всю жизнь в страшный Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Можно без преувеличения сказать, что судьба бедного М. С. Бейдемана была самая ужасная из всех узников этой крепости со времени царствования Александра II.

    Вот основания почему хотелось бы собрать все возможные еще сведения о жизни Бейдемана в Алексеевском равелине, а между тем, очевидцев этой трагедии почти уже нет в живых. Поневоле приходится пользоваться рассказам этих очевидцев, как бы они кратки ни были.

    Но я должен сказать, что, быть может, еще есть в живых кто-либо из так называемых «нечаевских солдат», т. е. тех распропагандированных Нечаевым в начале 80-х годов солдат из Алексеевского равелина, которые были осуждены в ссылку в Восточную Сибирь и с которыми многие из ссыльных якутян встречались в ссылке. Этим солдатам сейчас должно быть 64-66 лет от роду и, быть может, кто-либо из них остался в живых. Только у них можно узнать все, что они помнят о «Шевиче», как они все называли Бейдемана.

    Мне также пришлось встречаться с двумя солдатами из нечаевского процесса в Намском улусе, Якутского округа. Это были Кир Бызов и Иван Федорович Тонышев. Но Кир Бызов скоро был выслан в Верхоянск, а с И. Ф. Тонышевым мы жили по соседству сем лет, оба занимаясь земледелием.

    По случайным пережиткам я более других интересовался судьбой товарищей, ранее меня пришедших в ссылку и в тюрьмы, поэтому я не раз беседовал с Тонышевым о Нечаеве и о «Шевиче», но, к величайшему сожалению, не записывал этих воспоминаний. Вот почему теперь, более чем через 35 лет, мне очень трудно вспомнить все то, что в то время казалось таким понятным и ясным.

    Тонышев описывал уже пожилого страдальца с большой бородой и, если мне не изменяет память, уже с лысиной. Бейдеман был очень подвижен и постоянно сновал по своей камере. О каких-либо резких проявлениях буйства со стороны Бейдемана Тонышев никогда не говорил. Сам Тонышев попал в Алексеевский равелин по моим расчетам не ранее 1878 года, вероятно же, в 1879 или даже в 1880 году, так что он знал Бейдемана почти после 20-летнего его заключения в Алексеевском равелине (с 29 августа 1861 года).

    Когда распропагандированные Нечаевым солдаты пытались заговаривать с Бейдеманом, он чаще всего отвечал только какой-го особой скороговоркой — «благодарю вас, благодарю».

    Но Нечаев, кажется, считал своего несчастного товарища по тюрьме безнадежно больным, а поэтому он внушал солдатам, чтобы они с ним не вступали в сношения. Как видите, и здесь судьба была жестока к несчастному. В то время, когда он мог встретить ласку со стороны тюремщиков, от этой ласки предостерегали. Сам Тонышев считал «Шевича» только странным и каким-то постоянно взволнованным.

    Ясно запомнилось ему, что к Бейдеману иногда заходил тюремный священник и тогда они оба пели какие-то священные стихи. Я был поражен этим сообщением и не раз к этому воспоминанию возвращался, ведь в Петропавловской крепости (Трубецкой равелин), где я сидел более года, никогда не появлялся священник. У Шевича, по словам Тонышева, какие-то книги были. К слову, Тонышев тогда сам был малограмотным, а поэтому в книгах он не разбирался.

    При Тонышеве, в июне 1881 года, увезли Бейдемана из Алексеевского равелина, и он хорошо запомнил это редкое для равелина событие.

    Бейдеману принесли чуть ли не обычную пиджачную пару и белье, и он страшно обрадовался и взволновался своим увозом. Тонышев знал уже тогда, что Бейдемана увозят в Казань в психиатрическую больницу, но о том, что он был там подвергнут строгой изоляции, он не знал.

    Со слов Тонышева выходило, что если бы Бейдемана не замуровали вновь в Казанском изоляторе, быть может, в условиях не лучших, если не худших, чем в Алексеевском равелине, он бы еще мог быть возвращен к нормальной жизни, где либо «в далеких малолюдных местах Сибири», как гласила резолюция царя, но этого не суждено было изведать несчастному Бейдеману. Вот почему так бы хотелось общими усилиями восстановить образ замученного юноши, который так трагически погиб [* М. Ст. Бейдеман был захвачен революционным настроением еще будучи юнкером одного из военных училищ. Он читал «Колокол» и другие издания Герцена. В 1860 г. он кончил блестяще курс и был произведен в офицеры, почти тотчас же он таинственно скрылся за границу. Даже родные не знали о том, что он уехал туда, и просили военное начальство принять меры к обнаружению пропавшего Бейдемана. О его пребывании за границей нет сведений. Одно время он был наборщиком в типографии Герцена. 29 августа 1861 г, его, совершенно случайно, арестовали на финляндской границе и доставили в С.-Петербург. При обыске у него нашли разорванную в мелкие клочки бумагу. Сложив эти клочки, прочли проект манифеста от имени императора Константина, который, вступая на престол, отнятый у узурпаторов Николая I и Александра II, объявляет всем своим подданным о том, что они получают «землю и волю». При дознании Бейдеман заявил, что манифест составлен им и что он явился в Россию уничтожить всю царскую семью и добиться освобождения народа. А. М.].

    Иван Федорович Тонышев, кажется, уже умер. Не знаю, жив ли Кир Бызов, когда-то весьма здоровый юноша; фамилий других «Нечаевских солдатиков», как их называли в Якутской ссылке, я не помню, но они перечислены в книге «Якутская ссылка в 70-х - 80-х годах».

    Ал. Макаревский.

    24-го мая 1925 года.

    /Пути революции. Историко-революционный журнал. Кн. II. Харьков. 1925. С. 223-228./

                         ПИСЬМО М. Э. НОВИЦКОГО ОБ УБИЙСТВЕ П. А. АЛЕКСЕЕВА.

    16 августа 1891 г., в Батурусском улусе Якутского округа был убит якутами один из самых известных и популярных политических ссыльных, бывший кариец, рабочий Петр Алексеевич Алексеев. Убийство было обнаружено только в ноябре, до тех же пор администрация якутская плохо верила тревоге товарищей убитого, считала, что он бежал, и принимала меры к поимке беглеца.

    Только совершенная случайность, а именно, слабые нервы одного из убийц якута Абрамова и его беспричинное волнение сделали то, что по настойчивому требованию политических, живших в Батурусском улусе, стали искать Алексеева, Абрамов же был арестован и скоро сознался в убийстве.

    Нам, далеко живущим от Батурусскаго улуса, рассказали, что подвыпивший Абрамов, по якутскому обычаю, пел у камелька о том, что скоро застучат кованные телеги, приедет большое начальство искать большого «государского преступника» [Всех политических ссыльных якуты звали «государскими преступниками» и слово «преступник» уважается у якутов. — Л. М.] и найдут его замерзшего и связанного. Было ли так я, конечно, не знаю.

    О трагической смерти П. А. Алексеева уже писали по воспоминаниям, но я не знаю ни одного точного документа об этом.

    Письмо Митрофана Эдуардовича Новицкого (тоже карийца, ныне умершего), написанное почти тотчас, как был найден убитый Алексеев, является таким ценным документом. М. Э. Новицкий был ближайшим соседом Алексеева, жил с ним в одном улусе. Как видно и из письма, Новицкий присутствовал при вскрытии Алексеева, при допросах даже, поэтому он знал только то, что было и что сам наблюдал.

    М. Э. Новицкий писал своей жене Ант. Ник. Новицкой, жившей тогда в Харькове и знавшей П. А. Алексеева. Судя по сдержанному тону письма, М. Э. принимал все меры, чтобы письмо дошло по назначению и чтобы о смерти бедного П. А. узнали в России.

    Оба якута, Сидоров и Абрамов, были осуждены на каторгу и их после суда отправили в одну из каторжных тюрем. Письмо М. Э. Новицкого хранится у Антонины Николаевны Новицкой и у ее дочери Надежды Митрофановны, живущей в г. Харькове.

    Проф. А. Н. Макаревский.

                                                                             ****

    22 декабря 1891 г.

    В прошлом письме я обещал тебе, Нина, написать подробно об убийстве Алексеева, но так как таковое описание заняло бы слишком много места, то я и думаю ограничиться сжатым описанием случившегося. Убийцы Алексеева — два ближайшие его соседа: Федот Сидоров и Егор Абрамов. Первый и главный жил в 20 саж. от Алексеева в родовом правлении (то же, что деревенская сборная), содержал междудворный станок, занимал должность старшины (помощник старосты), был довольно состоятельный (он имел 60 коров, 6 лошадей, 12 кобыл, не считая молодняка [В подлиннике ошибочно написано: «мелкий скот». А. М.]), но страшно жадный, корыстный, хотя с сильной волей, бычачьими нервами и твердым закоренелым, быть может даже в преступлениях, характером. Второй жил в расстоянии одной версты от покойного, бывший старшина, грамотный, говорил довольно сносно по-русски. Плут и игрок, дела которого, благодаря последнему качеству, были сильно запутаны, характера слабого, нервный и впечатлительный. Вообще он производит впечатление ловкого мошенника, но убийство ему не по плечу. Своей нервностью он сейчас же возбудил в нас подозрение, а когда удалось собрать несколько косвенных улик, его нервы не выдержали, он заплакал и сознался.

    И вот как, оказалось, было дело. Алексеев слышал, что, кроме той к нам дороги, по которой он ездил, есть другая, почти на 20 верст короче. Сидоров, узнав что Алексеев интересуется ближайшей дорогой, предложил ему свои услуги, показать и даже несколько проводить его. Маленькое отступление. Алексеев был человек крайне осторожный, и хотя не был о вышесказанных лицах хорошего мнения, даже считал их мошенниками, но, тем не менее, был далек, конечно, от мысли заподозрить их в нападении на него, тем более, что как ни как, а все-таки старшины, да и ему ли, при его силе, было бояться их. Алексеев согласился и сказал, что завтра (16 августа) утром отправимся.

    Мысль убить Алексеева давно уже, очевидно, засела в голове Сидорова, и он только искал подходящего случая. Наконец, случай представился, но Сидоров не понадеялся на одного себя, а потому, взяв бутылку водки, пошел пригласить Абрамова. Угостив последнего и получивши его согласие, Сидоров посвятил его в свой план и указал ему место, где Абрамов должен ожидать их.

    16 августа Алексеев поехал с Сидоровым, а отъехав две версты, он встретил Абрамова, остановился и начал, по якутскому обычаю, капсиекать (разговаривать). Сидоров, привязав своего коня к дереву, заметил Алексееву, что у его коня ослабли подпруги. Абр. взял Алексеевского коня за повод, якобы из уважения, а Алекс. слез с коня и начал подтягивать подпруги. В это время Сидоров сзади вонзает Алекс. в бок нож и не вынимает его в расчете, что Алексеев повернется в его сторону, чем еще более увеличит себе рану Расчет оказался верный. Алексеев действительно обернулся, схватил Сидорова за руку и за шиворот и свалился с ним на землю. Тогда Абр. наносит Алекс. удар ножом же в спину с силой отдергивает нож в сторону, чем и причиняет Алексееву рану в ¾ в. длины. Алексеев вырывается от них и бежит по направлению к своей юрте, но бежит уже шатаясь, сбрасывает с себя дорогой сумку и чуйку, которые и бросает в сторону. Сидоров преследует его, нанося удары. Пробежав, таким образом, 60 шагов, Алексеев падает на спину; Сидров и Абрамов наносят ему удары в грудь даже и тогда, когда Алекс. был уже мертв. Всех ран, как показало вскрытие, 21 и большинство более ½ в. длины, хотя ширина ножей равняется только ¼ в. Следовательно, пырнув ножом, они почти всякий раз тянули его в сторону, чем и увеличивали раны.

    Убедившись, что Алексеев мертв, они стали искать денег, и о ужас: вместо двух тысяч, присутствие которых предполагал Сидоров (якуты, как и поселенцы, считают нас богачами) находит только 107 рублей, которые и поделили так: Сидоров взял 54 руб. и Абрамов 53 рубля [Необходимо пояснить, что Алексеев еще с Кары привез небольшую сумму (две - три сотни рублей), данную ему на бегство. Он хранил эти деньги, как общественные. Говорили, что Сидоров подсмотрел, как Алексеев считал деньги в своем доме. Новицкий все это хорошо знал, конечно, но не мог писать об этом в письме жене. А. М.].

    Затем связывают Алексеева, просовывают жердь и несут в глубь тайги, ища подходящей ямы, куда бы его спрятать. Пронесши 60 сажень, они втискивают труп в естественную лесную выбоину засыпают хвоей, мхом, корьем, сушником, а сверху прикрывают еще толстыми полусгнившими бревнами. Устроили так искусно, что можно пройти сто раз мимо, ничего не заподозрив. Разве только летом, когда труп разложился бы окончательно, трупный запах да присутствие ворон могли бы служить указанием к обнаружению Алексеева, если бы Абрамов не сознался. Лошадь постигла участь хозяина, она была убита через два дня, для того, чтобы не пропал жир, и чтобы мясо было вкуснее.

    Хватились мы Алексеева в начале октября только тогда, когда узнали, что в городе и у других товарищей его нет и не было.

    Похоронили Алексеева в полуверсте от его юрты, возле часовни, на самом почетном месте. Большой русский крест и каменная плита резко выделяются среди небольших якутских могил и служат, хочется так думать, живым укором якутам.

    «Если взглянуть с хладнокровием рассудка, жизнь просто пустая и глупая шутка». И не только пустая и глупая, но и до злости обидная. Ну, скажи, пожалуйста, разве не обидно столько лет страдать, вынести централку, каторгу, прожить 7 лет среди полудикого народа, верить, надеяться и ждать лучшего будущего и... быть убитым таким зверским образом и кем же? — якутами, из-за 107 руб., сбереженных в 7 лет. Смешно, обидно и тяжело до физической боли. Я, конечно, не сторонник наказания, ибо не верю в его исправительную силу, но открыть данное преступление было, по-моему, делом особенной важности. И вот почему. Во-первых, необнаружение убийц ободрило бы якутов, и кто знает? подобные случаи чаще могли бы повторяться. Во-вторых, я ясно представил себе состояние живущих в одиночку, как жил Алексеев, товарищей, для успокоения которых необходимо было обнаружить виновных, иначе многие могли бы весьма легко попасть к Серякову в сумасшедший дом.

    Главный пункт помешательства Серякова, провезенного в начале августа через нас в больницу, состоял в том, что якуты хотят его убить, и что он случайно видел (заметь, видел, а не слышал, т. е. чутье подсказало ему), как сговаривались, а потому вскочил на коня и удрал к ближайшему товарищу, живущему в 40 вер. от него. Я отнесся тогда скептически к его рассказу и был уверен, что это фантазия больного человека, но после убийства Алексеева я не могу уже с такою уверенностью это сказать и даже допускаю, что предчувствие не обмануло его, и что то, что он видел, имело именно тот характер, который он предусмотрел, а потому и послужило главной причиной его болезни...

    М. Новицкий.

    С подлинным верно: Ал. Макаревский.

    /Пути революции. Историко-революционный журнал. Кн. III. Харьков. 1925. С. 201-204./