ЎЎЎ 5. Маўрыя Бывалая. Народнік з Кальварыі Лейба Левенталь. Ч. 5. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                                           ГЛАВА III

                                                Платежи и повинности якутов в XIX в.

    Несмотря, однако, па все это из многочисленных, предписанных наместником Якоби, мероприятий, о которых речь была выше, направленных к устройству путей сообщения и упорядочению перевозки людей и клади, на первый раз, в сущности, ничего не вышло. Так, что касается заселения Охотского тракта, то не только привлечение туда добровольных переселенцев, но и принудительное его заселение было до такой степени преждевременно, что и до сих пор местность эта остается незаселенной оседлым населением. Точно так же и проведение дорог, устройство станков, магазинов и т. п. в местах, крайне редко, а то и совершенно ненаселенных, представляли такие трудности, преодолеть которые возможно было не иначе, как при усердном содействии со стороны якутов вообще и их родоначальников — в особенности. Но, не говоря уже о том, что на первый раз едва ли полностью применены были указанные сейчас меры облегчения и поощрения якутов, их родоначальники начали сознавать тогда всю силу своего значения в глазах центральной администрации и всю важность своего содействия для казны. Как мы видели, они склонны были даже к преувеличениям на этот счет, т. е. отчасти и сами увлекались насчет своей важности для казны, отчасти и сознательно преувеличивали ее перед администрацией, так же как и силу своей власти и своего значения в среде якутских обществ. На самом деле, они скорее нуждались в расширении их компетенций и Сферы власти над обществами. Все их усилия поэтому были направлены к тому, чтобы, получив как можно больше прав над своими обществами, в то же время добиться возможно большей самостоятельности от местных властей. Мы видели, с какою ловкостью они добивались и добились не только высоких цеп за доставку клади, но и того, что ее распределение внутри обществ, получение и расходование сумм и все распоряжения по доставке отданы были в их полное ведение. Того же добивались они и по отношению к другим повинностям, и пока это не было им дано, они отнюдь не торопились с исполнением предписанного, встречая каждое новое требование целым рядом жалоб и домогательств и оттягивая до последней возможности устройство всего, что не только было крайне необходимо для казны, но и в значительной степени послужило бы к облегчению их собственных обществ, если бы своевременно было исполнено.

    Между тем, время не терпело, так как войны, охватившие тогда почти все европейские государства, отразились и в здешнем отдаленном углу России таким образом, что для защиты восточно-океанского побережья пришлось увеличить гарнизоны и укрепления Охотска и Камчатки [* Точно также и в крымскую войну пришлось быстро организовать защиту Камчатки, но тогда для этого существовал уже другой путь — по вновь завоеванному Амуру.]. В 1789 г. туда направлен был пятисотенный драгунский полк полковника Сомова и морская команда Бухарина со всем вооружением н судовым снарядом. Вслед за ними отправлены конный и рогатый скот и большая партия семенного хлеба и земледельческих орудий, так как войска на Камчатке решено, кроме обычной службы, обратить к занятию сельским хозяйством. Пока, однако, последнее разовьется, для новоприбывших команд приходилось по-прежнему доставлять положенный рацион хлеба, крупы и т. п., отчего в конце прошлого и начале нынешнего века возросло количество клади, требовавшейся для Охотского порта. Отправки следовали одна за другою зимой и летом [* В одном 1799 г. число отправок дошло до 6.], при чем обнаружилось, что для проложения нового пути к Охотску ничего, собственно говоря, не сделано, отчего транспорты весьма долго задерживались в пути, много клади оставлялось по дороге, гибли лошади, мучились люди. Снова предписано, поэтому, хотя бы одни лишь пушки тянуть бечевою на легких плоскодонных лодках. Для устройства же пути к Охотску на этот раз употреблены были ссыльные, для содержания которых якуты обязаны были доставлять мясо и скот (хлеб давался от казны). Ссыльные, однако, учиняли частые побеги и, соединяясь с бежавшими из охотского солеваренного завода, сходились в шайки, отбивали лошадей из под казенных и купеческих транспортов, грабили и те и другие, а, появляясь по сю сторону Алдана, наводили ужас на якутов своими грабежами, разбоями и другими насилиями [* Арх. Б. И. У. за 1802 г., д. № 43, 17-18. Ср. «Воспоминание» Уваровского в Путеш. Миддендорфа; также — Москвин, 199 (об ограблении беглыми Жиганска). В архивах, впрочем, весьма много указаний на побеги и поимки этих ссыльных.]. Лет восемь после того прошло в преследовании и поимке этих беглых, а для предупреждения побегов положено, чтобы якуты, в виде повинности, давали в помощь военному конвою по десятку и более вооруженных верховых, смотря по величине партии ссыльных. Как никак, однако, дорога к Охотску была устроена, и на якутов возложена, как повинность, посылка людей для необходимых поправок и содержания в исправности пути. Далее, как мы уже видели, в это же время, по проекту капитана Фомина, строился и другой тракт от Алдана к предполагаемому Альдомскому порту и также — помощью ссыльных. Для надзора за ними и для предупреждения побегов за китайскую границу, близко прилегавшую тогда к пределам удского комиссарства, необходимо было увеличить команды в Усть-Мае и Удском, тут и там увеличить хлебо-запасные магазины. Но оказалось, что и до Алдана еще также дорога совершенно не устроена; поэтому, рядом с работами по Мае, пришлось заставить якутов привести в исправность дорогу от Якутска до Усть-Маи. В 1807 г. вполне, впрочем, обнаружилась вся непригодность альдомской бухты для сколько-нибудь значительного порта. Гарнизон и ссыльные выведены из Усть-Маи, начатые работы включены в состав Удского тракта, устройство и содержание которого также возложены на якутов.

    Как мы также видели, новый век начался здесь заразою на лошадей по охотскому тракту. От беззаботности, с которою сначала не только не уничтожались, но и не убирались трупы с дороги, зараза, с каждым годом разрастаясь, перешла и на колымский тракт. Поэтому, в виде повинности, введена частая посылка людей для уборки и сожжения трупов лошадей по охотскому тракту.

    Таким образом, кроме доставки клади сухим путем, а одно время и тягой по Мае и Юдоме, мы находим здесь в начале века следующего рода натуральные повинности: 1) устройство дорог и их ежегодная поправка; 2) содержание перевозов; 3) устройство и поправка станционных домов и содержание почтовой и обывательской гоньбы по трактам: удскому, охотскому, зашиверскому, колымскому, жиганскому и вилюйскому и 4) посылка вооруженных людей при сопровождении ссыльных и рабочих для сожжения трупов падавших лошадей. К ним впоследствии присоединилось несколько других мелких повинностей, как-то: устройство и содержание бечевника по берегу Лены, посылка людей в Якутск для укупорки клади, посылка поверенных для ее приема и сдачи и т. п.

    Необходимо, впрочем, тут же отметить, что, за исключением весьма редких случаев, обыкновенно ничем и не кончавшихся [* Таковы были случаи, когда новоприбывший областной начальник, мало знакомый с первобытностью здешнего места, предъявлял большие требования по благоустройству дорог и т. п. В таких случаях родоначальники обращались с жалобой в высшую инстанцию или вообще отписывались и, во всяком случае, предъявленного требования не исполняли.], требования по части устройства дорог были довольно-таки примитивные, да и вообще число людей, требовавшихся для исполнения неплатных повинностей, было велико лишь в первые годы XIX века, когда одновременно строилось несколько дорог и много людей, понадобилось для поимки беглых ссыльных. Обыкновенно же число людей, требовавшихся для поправки дорог, колебалось около 40-50 и почти никогда не было выше 100, для сопровождения ссыльных — не выше 15-18 человек, для тяги лодок — не более 100 (да и то это продолжалось весьма недолго), для сожжения трупов лошадей — не более 40-50 и т. п. Если даже прибавить сюда человек 40-50, которые стали посылаться потом для расчистки бечевника по Лене, и некоторые мелкие наряды, все же число людей, требовавшихся здесь ежегодно для разных работ, было никак не выше 350-400, что при 31.000 - 40.420 рев. д., числившихся в первые десятилетия XIX века, даст по одному наряду на каждые 75 - 100 рев. д. Но не следует забывать, что, сверх перечисленных повинностей, на якутах лежали еще общественные расходы, также загонявшиеся их родоначальниками в весьма большие деньги. К таковым принадлежали: 1) содержание улусных и наслежных писарей, вообще — расходы по письмо- и счетоводству; 2) обучение и содержание оспенных учеников; 3) содержание рассыльных и десятников; 4) снаряжение в путь кандидатов в сельские заседатели; б) содержание церковных старост; 6) прокормление и одаривание проезжавших и приезжавших в улусы служащих; 7) прокормление и содержание родоначальников и поверенных от них во время собраний в Якутске и улусах; 8) очистка ледников для хранения мертвых тел до освидетельствования и т. п. [* Образчики общественных расходов и их примерная оценка следуют ниже.].

    Переходя теперь к исполнению повинностей и обращаясь, напр., к первым же станкам, учрежденным по старому зимнему пути в Охотск, мы прежде всего встречаемся с довольно оригинальным способом их содержания. Трудность в данном случае состояла в заготовлении зимнего запаса сена для немалого количества станочных лошадей в пустынном и необитаемом месте [* Чтобы выдержать быструю езду и дальнюю дорогу, пойманные с подножного корма лошади требуют по здешнему месту продолжительной выстойки (до 4 дней и более — по мнению якутов), немыслимой при экстренности и непредвиденности почтового разгона. Почтовые лошади зимою должны поэтому обязательно кормиться сеном.]. Всего проще и дешевле это достигалось тем, что на место содержания станка летом посылалась косцы с гребельщиками, а вместе с ними, — для их содержания во время работы, как и для заготовления запаса кислого молока и кумысу на зиму ямщикам, — дойные коровы с порозом, кобылы с жеребцом, упряжной бык и т. п. Точно так же и в плату смотрителю станка, как и для прокормления проезжающих отпускалось известное количество коров, туш мяса, тумтаев масла и т. п. [* Тумтай — посуда, грубо сшитая из бересты, Формы сплющенного цилиндра, вместимостью до трех пудов топленого масла. В таких посудах, наглухо зашитых, масло перевозится летом, при чем полный вьюк лошади состоит не 2 таких посуд, по одной с каждой стороны.].

    Способ, как видим, вполне натуральный. Но совсем не таковым он был для обществ, ибо все перечисленное не собиралось с родовичей в натуре, а поставлялось родоначальниками за счет обществ и по весьма неумеренным ценам. Так, уже в 1785 г. гóдовое «тело» лошади для станка засчитано 15 р., летнее — жеребца и кобылы, пороза и быка—в 10 р., коров — 8 р. и т. д. [* «Телом» лошади называется плата за пользование ею в продолжение известного времени. То же относительно упряжного быка, пороза и жеребца. По отношению к кобылам и коровам речь в данном случае идет о летнем удое.]. Все же расходы одного наименьшего улуса по содержанию двух станков — оймеконского и алданского за один год засчитаны в 1844 р. [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 1, л. 9 и дальн. Сведения — официальные и явно преувеличены, так как, давая их, улус вместе с тем ходатайствовал, чтобы соседние наслеги другого улуса помогали ему в содержании этих станков. Дальнейшие цифры заимствованы нами, главным образом, из «домашних» счетов и ведомостей. Но там-то и видно будет, каких больших денег стоило обществам все, что поставлялось за них и делалось их родоначальниками и знатью.].

    Почти таким же образом содержались станки и в начале XIX века, с тою лишь, важной для нас, разницей, что, тогда как в ХVIII веке содержателями станков были одни лишь князцы, — в XIX веке, на ряду с ними, в качестве содержателей, выступают и «лучшие люди» (бывшие улусные головы и наслежные князцы, сельские заседатели и т. п.), при чем поставочные цены продолжали весьма быстро возрастать. Так, в 1799 г. «тело» лошади (по Намскому ул.) засчитано уже в 30, 40 и 45 р., а в 1809 г. плата косцу и его содержание в 150 р. В 1799 г. содержание на алданском станке (от одного улуса) 7 лошадей и 1 ямщика засчитано в 317 р. 20 к., а в 1809 г. (от того же улуса) 4 лошади с одним ямщиком — в 606 р. На другом станке в 1799 г. 4 лошади с 1 ямщиком поставлены за 180 р. 45 к., а в 1809 г. — за 280 р. По другому улусу в следующем 1810 г. «тело» лошади засчитано уже в 100 и 150 р.

    И здесь мы можем отметить то же, что мы видели уже относительно доставки казенной клади, а именно: на том же станке и от того же улуса одним князцом лошадь ставится на 30-35 р., а другим — за 40-50 р.; на ямщика у одного кладется 15 р., у другого — 30 р. иди даже 40 р. Впрочем, как уже упоминалось сейчас, в этом веке содержание станков брали на себя и «лучшие люди». Рядом с князцами и как бы деля с последними их труды и старания за общества, они же устраивали и содержали перевозы, строили станционные дома, поставляли вооруженных людей для сопровождения ссыльных, являлись поверенными от обществ в приеме, сопровождении и сдаче казенной клади, служили церковными старостами и даже рассыльными и десятниками. Но от их участия в исполнении повинностей расходы обществ отнюдь не уменьшались. Напротив, по мере того, как устраивались все новые пути, возрастало число станков, перевозов и т. п.; по мере того, одним словом, как повинности росли в числе и размерах, все больше наемников требовалось для их исполнения и все большее участие в этих наймах, кроме князцов, стали принимать «лучшие люди», — цены, по каким все это делалось для общества, возрастали так же, как и вознаграждение за всякого рода общественную службу, за каждую поездку, за малейшую услугу, которую этим знатным членам общества приходилось оказывать последним.

    До чего дорого все это обходилось обществам уже в самом начале XIX века, доказательством тому, кроме приведенных сейчас примеров, может служить нижеследующая табличка, извлеченная нами из упомянутых выше ведомостей сборов и повинностей по Намскому улусу за 1799-1801 гг.

    Как уже указано было выше, нарочито преувеличенными можно считать в этих ведомостях разве только расходы на доставку клади. За то в них нет еще расходов на оспопрививателей, обучение которых начато несколькими годами позже, на капралов или десятников, введенных в 1808 г., на посылку людей для сожжения трупов лошадей, для укупорки клади и т. п. Кроме того, ведомости показывают, что сравнительно еще небольшая часть клади отправлена наймом; для больших зимних транспортов лошади почти полностью поставлены самими общественниками, что обошлось приблизительно рублей на 7-10 дешевле за каждую лошадь клади, чем при сдаче внаймы; проводники — все наемные. Что же касается станков, то из 1½ десятков их общего числа, целиком или частью, лежавших на Намском улусе, находим за все три года лишь четыре случая общественного их содержания, да и в тех лошади и ямщики засчитаны так дорого, что этот способ содержания обходился обществам немногим дешевле, чем при отдаче внаймы. Во всех остальных случаях станки содержались наймом, при чем подрядчиками большею частью являлись сами князцы [* Арх. Н. И. У., д. по оп. №№ 3 и 14, все лл.].

    Впрочем, общественное отправление какой-нибудь повинности опять таки не следует понимать так, что лошади поставляемы были по очереди общественниками и что последние по очереди или по жребию являлись проводниками в транспортах, ямщиками на станках и т. п. Это значит лишь, что князец или какой-нибудь «лучший родович» брали па себя все содержание станка или исполнение всей части, лежавшей на наслеге какой-нибудь другой повинности, с получением за то платы из сборов со всего общества; или же группы хозяйств, по согласию между собою, в складчину нанимали за себя ямщиков и лошадей на станках, проводников и лошадей для транспортов и т. п. Из этого впоследствии, по настоянию русских властей, мало-помалу выработался очередной натуральный способ исполнения повинностей. Но в указанное время он был как бы совершенно неизвестен якутам [* Т. е. не то, конечно, чтобы не был известен, но из документов не видно его применения. Впрочем, как в своем месте указано будет, общественный строй якутов был в то время столь аристократичен, что не могло быть и места для натурального способа исполнения повинностей, требующего полной равноправности всех членов общества и равенства всех их в труде и перед трудовыми общественными обязанностями.], а все повинности отправлялись наймом, либо за все общество князцом или каким-нибудь «лучшим» родником, либо по частям за большие или меньшие группы хозяев, в складчину от них [* Последний способ применялся, главным образом, к доставке казенной клади, все же прочие повинности почти целиком отправлялись подрядами, — наймами за все общество.].

    Возвращаясь к приведенной табличке, находим, что, хотя итоги ее и сами говорят за себя, но не лишне все таки отметить, что со льготами за крещение ясак составлял здесь тогда, в среднем, около 120-125 коп., а подушных шло еще не более 26 коп. с рев. д. Полагая, поэтому, круглым счетом ясак и подушную по 1 р. 50 к. с рев. д., мы получим, что с 4.529 рев. д., бывших тогда (по 5 переп.) в Намском ул., всех денежно-казенных повинностей шло 6.793 р. 50 к. Отправление же перечисленных в табличке натуральных повинностей, вместе с общественными расходами, обошлось на каждую рев. душу: в 1799 г. — 10 р. 81 к., в 1800 г. — 14 р. 52 к. и в 1801 г. — 19 р. 22 к. Принимая же во внимание, что душ, отбывающих все повинности, сам улус показывал тогда всего 2.541, найдем, что на каждую из них, сверх ясака и подушных, приходилось: в 1799 г. — 19 р. 27 к., в 1800 г. — 25 р. 89 к. и в 1801 г. — 34 р. 26 к.; цифры — почти невероятные, поскольку до невероятности преувеличены были расходы на доставку казенной клади.

    Но, во всякой случае, прав был сенат, когда находил несколько преувеличенными тогдашние заботы Иркутского начальства насчет недостаточности обложения здешних инородцев и необходимости назначения новой ясачной комиссии для увеличения окладов. Якуты, как видим, были обложены даже более, чем достаточно, хотя и не прямо, а, благодаря, главный образом, их своеобразному способу исполнения повинностей, в свою очередь тесно связанному с их тогдашним общественным строем и экономическими отношениями внутри общества.

    Намский улус — один из наиболее близких к Якутску; там денежное хозяйство должно было всего ранее источить первобытные натурально-хозяйственные отношения якутских обществ; там, поэтому, всего быстрее росли цены исполнения натуральных повинностей и расходы общественников на эти последние. В других, более отдаленных, улусах они лишь около 1810-1813 гг. дошли до подобной высоты. Мы, таким образом, не дошли еще до апогея расходов якутских обществ на отправление повинностей. Но и по тому, что мы видели до сих пор, невозможно не задаться вопросом, каким образом вообще дело могло дойти до таких поборов, какие уже показаны нами? Иначе говоря, почему общества платили до 100 и более рублей за несколько месяцев работы одного человека, когда низший класс круглый год работал за недорогой прокорм и уплату подушных? Почему общества платили за отвозку клади не 30, 40 и более рублей за лошадь в то время, когда казна платила еще но 14 и до 20 р. и когда за те же 14 р. за лош. клади якуты охотно нанимались у Российско-Американской К°, уплачивавшей частенько не деньгами, а товарами, и за недовозы вычитавшей даже более, чей казна? Как произошел и каким образом мог держаться этот удивительный способ исполнения повинностей?

    В ответ на такие и им подобные вопросы необходимо заметить, что, по понятиям якутов, общество — уважаемый, большой человек, но оно же и богатый человек (улахан, бай киси). И глуп, отчаянно глуп тот, кто, имея к тому возможность, не пользуется на счет общественного кармана. Даже и теперь промот общественных денег не только не считается позорным, но и не особенно порицается. Досаду возбуждает лишь факт мотовства, т. е., что человек и сам не воспользовался общественным добром. Ловкое же присвоение, легкое и ловкое нагревание рук на счет общества не только каждым в душе, но и в частных беседах отнюдь не порицается, чтобы не сказать более. Это в XIX веке. А что же, спрашивается, было лет сто перед тем, когда среднего класса еще и в помине не было, как общественной силы? Он уже существовал (лисичные оклады), обзаводился скотом, промышлял, уходил с разрешения родоначальников и на отдаленный промысел — когда за свой счет, на бóльшую же половину — за счет более богатых. Он мог платить и платил скотом и трудом, но ни малейшего влияния еще не имел на решение общественных дел. Все решалось родоначальниками и кучкой знатных родовичей, которые и брали на себя отправление всего, что требовалось правительством для своих нужд и местного благоустройства, но с тем, что средний и низший классы будут уплачивать, чем могут, долю, соответствующую их экономическому положению и состоянию.

    К тому же и происхождение этого способа исполнения повинностей, по всей вероятности, было таково, что вначале родоначальник отправлял их своими средствами, помощью подчиненных ему младших и полукрепостных членов своего рода — семьи, за свой счет и йод единоличным своим распоряжением. С умножением же населения и увеличением самостоятельности «лучших» членов рода, они стали участвовать в этом наравне с родоначальниками, также давая необходимое и посылая людей из экономически подчиненного им низшего класса. Этот-то порядок вещей и продолжал здесь существовать, когда для отправления повинностей требовались уже тысячи лошадей, сотни людей, немало съестных припасов, инструментов и т. п. Все это по-прежнему поставлялось родоначальниками и «лучшими людьми» от собственного хозяйства и путем найма менее состоятельных родовичей (эа взятое ранее и забираемое в долг), после чего первые вознаграждали себя из платы, получаемой от казны, а большей частью на счет сбора со всех ревизских душ общества.

    После 1784 г., когда, как мы видели, сфера действий и власти родоначальников была значительно расширена, последние старались как можно больше таких дел охлопотать самим. Кроме недоверия, этим, главным образом, и объясняются весьма частые в XVIII веке требования, чтобы вся казенная плата за кладь выдавалась им вперед. С деньгами в кармане не трудно было найти наемщиков и в соседних обществах, а своему подносить затеи весьма кругленькие счеты произведенных за него расходов и понесенных трудов.

    Но другие «лучшие люди» весьма скоро нашли, что и они могут не хуже «стараться» за свои общества, и потребовали свою долю участия в предпринимательстве насчет повинностей, выгоды от которого как бы подразумевались сами собою. Ибо с кого, как не с «богатого человека» общества и пользоваться излюбленным и уважаемым людям? Постоянными учитываниями, подсиживанием и частыми жалобами им не трудно было заставить князцов либо убираться с должности, либо поделиться все большим участием в делах и предприятиях. Тогда то и началась, указанная в первой главе, азартная борьба за родоначальнические должности, причем решающая роль принадлежала богатству не потому только, что оно более всего значило и значит среди якутов, а потому, что давало возможность быть крупным пайщиком в исполнении повинностей. Нужны были, конечно, еще уменье и ловкость, чтобы удержаться в должности, но главным и необходимым условием для этого было — поступаться частью, чтобы получать свою львиную долю, делиться, чтобы получать самому. Чем больше было богатство и чем выше общественное положение родовича, тем крупнее было его участие в исполнении повинностей, тем больше его влияние в обществе и значение в глазах начальства, а, стало быть, и возможность пользоваться на счет общества, для чего самым благовидным предлогом и поводом служили повинности. В этой предпринимательской кампании, мало-помалу установившейся таким образом, каждому воздавалось по его чину и весу его богатства. Вот чем объясняется указанная выше разница в плате за лошадей и ямщиков, поставленных на тот же станок, и столь сильные колебания в плате «за тело» лошади в одной и той же партии клади, колебания в наемных ценах и т. п., объясняется и то, почему сначала станки содержали одни только князцы, а потом уже и сельские заседатели, старшины и разные другие «лучшие люди». Чем больше, росли и ширились повинности, тем больше дела было разным общественным дельцам, тем более возрастало их число, разгорались их аппетиты.

    Как ни самобытна и самородна была описанная система, как ни глубоко коренилась она в быту, нравах и классовом строе якутов, но полного своего развития она могла достигнуть только под условием почти полного невмешательства со стороны русских властей. На это и были направлены все старания якутских родоначальников. Способы, употреблявшиеся при этом, были весьма разнообразны. Тут были и ловкое лавирование между разными властями и инстанциями; противопоставление одних властей другим [* Алданского воеводы, например, — дворянскому опекуну Старостину, исправника Горновского — коменданту Козлову-Угреину, не говоря уже о весьма частых обращениях к высшим инстанциям.]; умение пользоваться высшей властью против местной и, наоборот, в нужном случае, — не выдавать последней, единиться с нею, чтобы обойти высшие; умение уступать вовремя и, наоборот, в нужную минуту показать всю важность своих услуг [* Перед приездом Биллингса, при Штевинге и Кардашевском, весьма мало мешавшим якутским родоначальникам обделывать их дела. При ненравившихся им областных начальниках они, наоборот, умели ставить всякие препятствия: всегда вовремя всплывали падежи скота, либо полный неурожай трав и голодовка; родовичи оказывались в отлучке на дальний промысел в таких массах, что ничего, дескать, нельзя предпринять и т. п.].

    Впрочем, относительно клади пришлось еще побороться с прямой конкуренцией со стороны низших местных властей. Пользуясь тем, что в обществах все повинности исполнялись наймом, мелкие служащие подчас брали на себя поставку клади, нанимая здешних якутов за вилюйских, борогонских за намцев и т. п. Так, в 1789 г., по жалобе олекминско-вилюйских якутов Биллингсу, выяснилось, что прибывшему туда с требованием лошадей для экспедиции якутскому дворянину Якову Уваровскому дали деньгами: 1-й Нерюктейский наслег за 41 лошадь по 26 р., за каждую; 1-й Меитский за 43 лошади по 30 р.; 2-й Нерюктейский за 34½ лош. по 31 р.; 2-й Меитский 45 лош. «но недостатку 10 лош.» за каждую по 31 р.; Мальжагарский за 41 лош. по 31 р. и т. д. [* Из материалов Кондакова н Майнова, исследовавших Олекминский округ по поручению якутского губернатора.]. В 1791 г., на запрос баягантайскому голове, сами ли баягантайцы доставили в Оленек клади на 72 лош. или кого-нибудь наняли, а если наняли, то кого и за сколько, — голова ответил, что дворянский заседатель Готовцев просил их (его и одного из князцов), «чтобы в найме его под провиант в Оленек мы приложили наслежные печати. Однако,... мы отзывались» (отказывались). Но так как оказалось, что провиант уже отправлен Готовцевым, «то по убедительной его просьбе мы приложили печати» [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 6, лл. 67-68.].

    Как видим, дело было действительно не в неимении лошадей и даже не в недостатке наемщиков, как утверждал Аржаков, если даже дворянские заседатели готовы были оказывать такие услуги обществам. Дело было лишь в том, кто будет распоряжаться этими наймами, а, стало быть, и пользоваться получавшимися от них выгодами; кто будет оказывать эти услуги обществам и «стараться» за них. Якутские родоначальники были чересчур большими патриотами, чтобы уступать эти «старания» чужим. Так как без приложения наслежных печатей никакие наймы не имели силы (а печатями распоряжались родоначальники) и так как, сверх того, к жалобам родоначальников относились тогда с весьма большим вниманием [* В предыдущем изложении приведено немало доказательств такого заботливого отношения со стороны высших властей, отношения, благодаря которому к жалобам родоначальников должны были весьма внимательно относиться и местные областные начальники, хотя бы и сами по себе не расположенные к этому. Так, в 1791 г. баягантайский голова жаловался, что дворянин Ефимов и казак Тарабукин взыскивают с него по 5 р. за пуд, якобы недовезенной в Колымск клади. На это областной начальник (комендант Козлов-Угреин) предписывает: «если кладь действительно доставлена, то сдать натурой; а Ефимова и Тарабукина за вымогательство по получении сего, тотчас найдя, где бы они ни были и несмотря ни на какие отговорки, немедленно выслать ко мне под присмотром. А ежели за тот провиант деньги взыскали, то оные или из их имения тут же отобрав, просителя удовлетворить и об исполнении мне рапортовать». Но тут же голова отвечает: «еще и до получения сего повеления оный Ефимов в проезде своем по спопутности заехав в дом мой... признался и оные, взятые за провиант, деньги сполна мне возвратил, в чем и ему расписка дана». (Арх. Б. И. У., д. по оп. № 6, лл. 24 и 26).], то прямых конкурентов из числа местных властей легко удалось устранить.

    В начале ХIХ века уже не могло быть и речи о наймах за общества под кладь не по воле их родоначальников, да и вся постановка дела была уже такова, что местному начальству оставалось лишь распределять кладь по числу ревизских душ каждого общества, выдавать плату, учитывая за недовозы, побуждать к своевременной отправке и вести счетоводство сообща с улусными письмоводителями. Всем остальным уже всецело распоряжались родоначальники. Тут-то, однако, наемная система и достигла своего полного расцвета, а наемная плата с обществ — такой высоты, как никогда ранее.

    Патриотизм вообще играл, как играет и до сих пор, весьма большую роль в политике якутских родоначальников: так, например, не могли они не знать, что участие чуже-окружных якутов в отвозке казенной клади и для казны крайне неудобно, да и для якутов этих сопряжено с чрезвычайными трудностями и разорительными тратами. Но именно потому, что они прекрасно знали всю невозможность своего требования, здешние родоначальники в продолжение многих лет упорно настаивали на нем. Это было весьма веским доказательством, что, при данных ценах и данной постановке, кладь убыточна для здешних якутов: иначе они не взвалили бы ее на других. Это был, кроме того, благовидный предлог для жалоб, которые, однако, продолжались ровно до тех нор, пока родоначальники не добились высоких цен и полной свободы в распоряжении этим делом. Тогда всякое упоминание об участии в нем других якутов окончательно прекратилось.

    Далее, по мере того, как после 1784 г. увеличилось число и вырастали размеры повинностей, якуты, до того отправлявшие подводную повинность по всем путям, пролегавшим через Якутскую область [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 261, л. 8. «Справка» из старых дел в ук. як. обл. правл. от 8 авг. 1811 г.], стали все чаще требовать, чтобы в натуральных повинностях наравне с ними участвовали и тунгусы. Это было несправедливо, так как при совершенно бродячем еще тогда образе жизни тунгусов, почтовая и дорожная повинности не могли не быть для них в высшей степени разорительными. Но это был предлог для многочисленных и настойчивых жалоб, благодаря которым с конца 90-х годов тунгусы уже содержали оленные станки, а сначала этого века привлечены были и к дорожной повинности, за которую, впрочем, отплачивались деньгами (в пользу здешних якутов) в размере 82 к. с рев. души [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 261.]. Еще далее, к дорожной повинности привлечены были и здешние русские крестьяне.

    Все это логически вытекало из требований обще - и местно-якутского патриотизма [* Надеемся, что термин этот особого пояснения не требует, так как выше мимоходом уже указано было, что родовая связь (до улуса включительно) некогда была у якутов настолько сильнее общеплеменной, что отношение к чужеулусным было подчас почти такое же, как к чужеплеменным. Родоначальники поэтому считали своей обязанностью быть всего первее патриотами своего улуса и наслега, а потом уже и, так сказать, для большего парада — общеякутскими патриотами. Ср. сказанное выше о значении слова омук: извлечение из Фишера о зиланах; извлечение из записки Аржакова и т. п. Нужно, однако, отдать справедливость якутским родоначальникам: не упускал случая, попользоваться за счет своих обществ и, пользуясь местный патриотизмом, как лучшим козырем в своей общественно-политической игре, они в то же время весьма настойчиво и умело отстаивали интересы своих обществ и пользу якутов вообще. Жаль только, что классовые интересы у них всегда стояли впереди обще-якутских, а интересы обществ чересчур часто затемнялись чисто личными мотивами.]. Но совершенно то же мы видим и в отношениях улусов друг к другу. Именно: при возникновении каждой новой повинности, тот иди те улусы, на долю которых, по их местожительству, выпадало ее отправление, поднимали жалобы, во первых, против нового отягощения, а, во вторых, против соседних улусов, ничем как будто не обременных и отказывающихся тем не менее помогать жалобщикам в отправлении повинностей. Это не был отказ от исполнения новой повинности, но вместе с тем для последней все таки пока ничего не предпринималось. В тех же целях избавления своего общества от новых повинностей и взваливания их на соседей, более предусмотрительные родоначальники, с самого же начала письмоводства, стали в своих отчетах и ведомостях раздувать размеры исполняемого их обществами, выставлять неимоверно высокие цены наймов н поставок, вообще до нельзя преувеличивать расходы своих обществ на отправление повинностей. Для большей достоверности и тут следовали такие же жалобы на излишнее обременение против соседей и ходатайства о переуравнении. Такие жалобы принимались к сведению. Но, разумеется, скоро по тому же пути пошли и другие общества; чуть не каждое из них оказывалось излишне обремененный против своих соседей, у всех у них расходы но отправлению повинностей выходили чудовищно великие. Действительные же, подлинные расходы обществ тщательно скрывались. Это был секрет, которого не выдавал ни один патриот своего улусного отечества и в сохранении которого, как будто, заинтересованы были и общества в их целом. Но еще более, конечно, того требовали интересы родоначальников в «лучших людей», так как под секретом и преувеличивая расходы, весьма удобно было действительно собирать с общества далеко больше, чем необходимо было.

    В результате, кроме неверных ведомостей, получился целый ряд взаимно-противоречивых жалоб и обвинений, разобраться, в которых не представлялось никакой возможности, так как все преувеличивали и скрывали, и так как жаловались не только действительно обремененные, но и те, кому не на что было жаловаться, с целью отклонить или даже упредить указания па них соседей и избегнуть привлечения к помощи. А в то же время, в пору самой настоятельной необходимости в более быстрых сообщениях и благоустроенных путях, оказывалось, что все планы и предписания на этот счет отчасти не выполнены, а отчасти даже остаются в «нерешении», за жалобами на неуравнительность и ходатайствами о новом уравнении.

    Чтобы положить конец нескончаемым жалобам и отнять почву для дальнейших отсрочек в устройстве путей сообщения, в 1798 г. составлено было новое полное расписание повинностей, причем изменению подверглась и самая система их распределения. Детали того и другого для нас не интересны, так как установления 1798 г. просуществовали, весьма недолго; за то важны некоторые начала, положенные в их основании, начала, мало-помалу потом развивавшиеся и совершенствовавшиеся. Таковыми были: подушевой принцип распределения повинностей и зачатки различения последних по степени их важности для нужд общегосударственных и местных.

    До 1798 г., за исключением казенной клади (порядки отправления которой описаны выше), все повинности распределялись таким образом, что к их отнесению безразлично привлекались преимущественно общества, ближайшие к тому месту, где была надобность в исполнении той или иной повинности. Если последняя по размерам своим была не по силам населению данного узкого района, то на помощь к нему приписывались любые менее обремененные общества других улусов. Так, например, олекминские якуты обязаны были помогать приленским крестьянам в содержании гоньбы по иркутскому тракту; но, в свою очередь, олекминским якутам помогали в этом некоторые вилюйские общества, тогда как другие вилюйские общества помогали намцам в содержании гоньбы к Оленску. Точно также когда путь к Охотску лежал еще через урочище Оймекон, откуда отходила также дорога в Колымск, то в помощь баягантайским наслегам приписаны были не только два близлежащих ботуруских, но и один наслег Кангаласского улуса, и т. п. При этом, привлечение общества к отнесению той или иной повинности всецело зависело от местных властей.

    Неудобства этой системы состояли в том, во первых, что привлечение на помощь какого-нибудь общества подчас вызывалось именно его отдаленностью от места исполнения данной повинности и отсутствием, по месту его жительства, другой соответствующей, при чем, однако, форма участия и тут, и там предполагалась одинаковая. Между тем, хотя и предполагалось, что все повинности отправляются натуральным способом, но для отдаленных обществ это было подчас почти неисполнимо, либо настолько неудобно, что они предпочитали нанимать за себя жителей, близких к месту исполнения повинности. Последняя, таким образом, для одних оказывалась весьма тяжелою, для других же тягота ее компенсировалась получаемым таким образом заработком. Отсюда и крайняя трудность уравнять эти повинности. Во вторых, к отнесению повинностей привлекались общества в их целом, при чем не выяснено было, во что они обходятся и должны обходиться последним; не существовало поэтому и вообще мерила для оценки того, в каких размерах одни общества должны придти на помощь другим. Это служило источником и предлогом для разноречивых жалоб, для скрытничанья, преувеличений и злоупотреблений. Главные же и общие недостатки системы состояли почти в полном неразличении местных повинностей от общегосударственных, а равно и того, что можно и чего нельзя было по данному месту отправлять натуральным способом.

    Несмотря на почти полное столетие, прошедшее с того времени [* Следует помнить, что это писалось в 1896 году. И. М.], нельзя сказать, чтобы и сейчас в XIX веке вопросы эти были решены одинаково удовлетворительно для всех частей Империи и относительно всех повинностей, лежащих на ее населении. Тогда же решение этих вопросов, можно сказать, только начиналось. А именно. В расписании 1798 г. повинности разделены на две категории: одни, важные для казны и имевшие общегосударственное значение, расписаны по округам и сделаны одинаково обязательными для всех обществ данного округа в размере количества ревизских душ, числившихся в каждом из них; другие остались на прежнем положении, но и для них принят был подушевой способ распределения. Так, помощь приленским крестьянам в содержании гоньбы по иркутскому тракту, попрежнему, возложена на олекминско-вилюйских якутов, за то последние совершенно освобождены от участия в гоньбе но Якутскому округу. К содержанию почтовой гоньбы по охотскому и колымскому трактам привлечены все здешние улусы в их полном составе, равно как и к устройству нового охотского и альдомского трактов, так как за всеми этими путями признано важное общегосударственное значение. Вся же обывательская гоньба, как и почтовая на второстепенных трактах, по-прежнему, расписаны были на близлежащие к ним улусы, но не без помощи и со стороны других, помощи, однако, на этот раз так рассчитанной, чтобы общая тягость от этой второй категории повинностей была равномерно распределена на все общества по числу их ревизских душ.

    На указанных основаниях и по раз составленному расписанию, общества должны были сами сходиться на счет распределения повинностей между собою, как и относительно Формы и способов участия каждого из них в отнесении той или иной повинности. То и другое предоставлено ведению и общему решению их родоначальников и не подлежало вмешательству со стороны местных властей, как и раскладка повинностей внутри обществ, чем, конечно, родоначальники должны были остаться вполне довольными.

    Благодаря этому, все, что никак не удавалось устроить до того, начало понемногу налаживаться. Проведен, наконец, новый прямой путь к Охотску, и на нем учреждено около 1½ десятков станков, несколько магазинов и перевозов. Снова за счет обществ стали посылаться ссыльные (якуты) и бедные якутские семьи для заселения этого тракта, от чего в 1792 г. общества было уже отказались. Везде учреждена обывательская гоньба, не исключая даже таких глухих трактов, как оленский и зашиверский; заведена ежегодная посылка людей для ремонта охотского тракта и т. п.

    Но расписание 1798 г. не могло долго удержаться уже потому, что в начале XIX века здесь возникло несколько новых повинностей, в расписании не предусмотренных, а потому и весьма скоро нарушивших его цельность. Кроме того, новый порядок расписания повинностей был крайне неудобен в случаях, требовавших цельного и точного к сроку исполнения, либо быстрого исполнения чего-нибудь, непредусмотренного ранее; неудобен был, как по самому способу распределения повинностей, принятому по системе 1798 г., так, главным образом, и по способу их исполнения якутскими родоначальниками. Сущность системы 1798 г. состояла, как мы видели, в том, что важные для казны повинности должны были исполняться не известными, приписанными к каждой из них обществами, а всеми, входившими в состав округа. Для того, чтобы каждое из них, под предлогом неуравнительности, не выгораживало себя от более трудного, взваливая его на других, и чтобы в пререканиях из-за этого не задерживалось исполнение повинностей, последние сделаны в полной своем составе обязательными для всех обществ по числу их ревизских душ, наравне с подушной податью. А так как не только разные повинности, но и разные части каждой из них и даже время и место исполнения каждого отдельного наряда разнились по степени трудности исполнения, а якутские родоначальники с чрезвычайной мелочностью разбирали все эти оттенки [* Содержать, например, гоньбу по охотскому и удскому трактам было труднее, чем по колымскому, в даже содержание, например, алданского станка было не то, что аллах-юнского или юдомокрестовского. Вооруженному человеку для сопровождения ссыльных приходилось давать лошадь и запас пищи до Охотска, вперед и обратно; для исправления же дорог и сожжения трупов лошадей рабочие посылались, при двух лошадях каждый с большим запасом. Дороги исправлялись обыкновенно осенью после косьбы, но иногда экстренная поправка требовалась и среди лета. На все это существовали разные цены: вот почему родоначальники разбирались во всем этом с тою обстоятельностью и мелочностью, какую якуты вообще вносят во все свои сделки.], то пришлось заставить все общества участвовать везде, где дело касалось этого рода повинностей, и предоставить родоначальникам самим сходиться между собою относительно Формы и способов участия их обществ в каждом отдельном случае. Это был чересчур тяжелый и медленно действующий механизм для случаев непредусмотренных.

    Но и при обычном течении дел весьма нередко возникали подобного же рода неудобства. Ибо, при показанном дробном распределении повинностей, оно должно было происходить таким образом, что каждая повинность и отдельные неравные ее части в каждом данном случае становились делителем для всех ревизских душ округа. Частное, получавшееся таким образом, показывало, какое количество рев. душ требовалось для покрытия одной единицы наряда или части повинности (лошадь, рабочий, ямщик и т. п.) и около чего в данном случае должно было происходить уравнение между обществами. Так, например, если для транспорта казенной клади требовалось 1.003 лош., то при 31.155 р. душ, числившихся тогда в округе, это давало по 31,06 рев. душ на каждую лошадь. По такому расчету Кангаласский улус (8274 д.) должен был поставить 266 лош., Ботурусский (8571 д.) — 276, Намский (4529 д.) — 146; какой-нибудь намский, напр., наслег с 165 д. ставил 5 лош., другой с 243 д. — 8 лош. и т. д. Души, излишивавшиеся у одних и недохватавшие у других при составлении целых единиц нарядов (лошадь, рабочий), либо уравновешивались тут же при одновременных других нарядах, либо оставались в долгу у одних и на счету у других, до возможности навалить на первых лишнюю единицу наряда, с освобождением от нее на этот раз вторых. Таковы же были расчеты при поставке вооруженных людей для сопровождения ссыльных, при посылке рабочих для исправления дорог, для сожжения трупов лошадей и т. п. Если требовалось, напр., поставить 15 вооруженных человек, то при тех же 31.155 рев. душах это давало по одному человеку на каждые 2.077 рев. душ. Поэтому борогонцы (4075 д.) и баягантайцы (1206 д.) по совокупности ставили трех человек, намцы и мегинцы — по два, кангаласцы и ботурусцы — по 4. При этом недохватавшие у баягантайцев 871 д. засчитывались в долг на намцах и мегинцах, у которых в совокупности облишивалось 721 д., а 150 д. — на ботурусцах; еще остаточные у последних 53 д. засчитывались на них в долг за борогонцев и т. д. [* Точно таким же образом производилось и распределение тех повинностей, которые относились лишь известными улусами (частные), т. е. все рев. души улусов, приписанных к каждой из них, делились на количество лошадей и ямщиков, необходимых для содержания обывательских станков данной группы, пли рабочих, нужных для исправления ее проселочных дорог и т. д. Частное показывало, сколько рев. душ приходится на каждую лошадь, ямщика, рабочего ит. п., и в каких размерах каждый наслег должен участвовать в поставке всего этого, после чего родоначальникам оставалось лишь сойтись насчет формы участия их наслегов и взаимного учета рев. душ.].

    При больших нарядах, а тем более, когда рядом с ними собиралось и несколько мелких, излишки н недохватки рев. душ легко компенсировались, и уравнение между улусами могло происходить и не на деньги, а свалкой и навалкой единиц повинностей. Обыкновенно, большая часть нарядов и делалась одновременно, во время полугодовых собраний родоначальников в Якутске. Но само собою разумеется, что вообще показанные расчеты направлены были не на точное и справедливое чередование в натуральном отправлении повинностей, а на самое тщательное и мелочное уравнение денежных расходов по ним. Ибо, если между улусами и наслегами еще возможно было путем постоянного и крайне сложного учета рев. душ установить правильное чередование не только в исполнении разных повинностей, но и относительно времени и места более или менее удобных для их исполнения, то, ведь, вслед за тем то же приходилось бы производить и внутри обществ (между отдельными семьями), где, однако, как показано будет ниже, хотя при раскладке повинностей и принималось во внимание числящееся за каждою семьею количество рев. душ, но семьи еще при этом делились на классы, неравноправные и с неодинаковым обложением.

    До администрации, впрочем, все это не имело тогда никакого касательства. Дело непосредственного начальства улусов, земского суда, было лишь — вычислить, сколько для каждого из предстоящих в следующее полугодие нарядов необходимо лошадей и проводников, рабочих с инструментами, лошадей и ямщиков на почтовых станках и т. п. Обо всем этом в отдельности, с подробным перечислением всего необходимого, с раскладкой по улусам (а иногда — даже с учетом рев. д.)., земский суд извещал указами улусных голов, которые вместе с другими родоначальниками тут же распределяли все требуемое на только что показанных основаниях и тут же сходились на счет того, кто, с кем и как исполнит выпавшие на их общества части нарядов. Впе же времени собраний, земский суд сам делал такое же расписание и через нарочных сообщал о нем головам, предоставляя тек самим сойтись по соседству на счет способа более скорого и успешного выполнения наряда и считаться между собою. Последнее, однако, связано было с большими задержками. Будь дело в городе, головы тут же наняли бы кого-нибудь для выполнения общей для их улусов единицы наряда и сочлись бы деньгами, или ввели бы ее в общие свои счеты, которые во время собраний происходили здесь между ними на многие тысячи и десятки тысяч рублей. Не то было дело в улусе. Головы вообще не любили торопиться, да сверх того каждый из них предпочитал сам исполнять единицу наряда, общую у него с соседом, и заполучить от последнего деньгами. Далеко не всегда они во время приходили к согласию па этот счет; весьма часто для этого нужны были два и три повторительных указа и даже посылка нарочного воинского служителя, который «нудил» упорного голову, или, добравшись до ближайшего из них, заставлял его выполнить необходимое, после чего другой уже расплачивался деньгами, по огромнейшим ценам.

    Таким образом, неудобства показанного сейчас способа распределения повинностей состояли в тон, что он требовал известного времени для соглашения улусных голов по каждому данному наряду и в случаях, непредусмотренных на полугодовых собраниях, связан был с большими промедлениями, а весьма часто и с неполной поставкой необходимого к требуемому сроку. В виду этого и принимая во внимание, что участие в повинностях известной категории все равно было одинаково обязательно для всех плательщиков округа, — местные власти уже с первых годов этого века не считали нужным особенно справляться с установленными раскладками, а в случаях, требовавших быстрого исполнения, брали недостающее у любых здешних якутов, оказывавшихся по близости, — с тем, чтобы таковым взятое зачтено было остальными вместо какой-нибудь другой повинности. Иначе, пожалуй, невозможно было поступать в указанных обстоятельствах; но такой образ действий, во первых, вносил некоторое замешательство в исполнение повинностей, во вторых, повлек за собою целый ряд жалоб со стороны обществ и отдельных родовичей на неочередное отнесение повинностей за других, жалоб и денежных претензий, для удовлетворения которых не было никакого руководящего начала.

    Поэтому в 1808 г. общеобязательность для всех плательщиков более важных повинностей дополнена была в том смысле, что по отношению к последним все улусы и наслеги округа должны были рассматриваться, как одно общество, члены которого обязаны постоять друг за друга, в случаях, нетерпящих отлагательства, и когда за кем-нибудь окажется неустойка; обязаны выручать друг друга и помогать один другому в случаях падежа лошадей или недостачи сил и запасов при исполнении повинностей, но с вознаграждением за все это при расчетах между собою улусов и наслегов. Точно также и по всем вообще повинностям всякое общество пли отдельный родович, которым довелось исполнить что-нибудь вне обычной раскладки, или приходилось относить что-нибудь, сверх общей для других наслегов нормы, могли требовать принятия этого излишка в общую раскладку или единовременного денежного вознаграждения из сборов на отправление повинностей. Относительно претензий, возникших до того, также предписано было учесться очередями или расходами и удовлетворить справедливых жалобщиков.

    На этом основании с 1808 г., если требовалась немедленная и быстрая поставка сравнительно небольшой партии лошадей или рабочих, или немедленное же пополнение недоставленного каким-нибудь родоначальником, — администрация могла требовать и требовала, чтобы всякий, находившийся в Якутске родоначальник или поверенный, а за неимением таковых или недостачей их средств, — какой-нибудь близкий к городу улус или наслег поставили всю партию или допоставили необходимое, требуя потом общей раскладки или расчета с того или с тех, за кого сделана поставка. Точно также всякий смотритель транспорта или поверенный от общества и даже простой проводник, каждый смотритель станции и т. п., в случае недостачи людей, лошадей или запасов, требовали их с ближайшего станка или населенного места, от любой встречной партии. Требовали н брали, если были хоть маленькими представителями администрации; входили в сделки, выручались и выручали, если были якуты, в полной уверенности, что сделанный расход разложится па все общество, понесенный убыток возместится, а за поданную помощь взыщется с того общества, которому подана в лице его представителя.

    Для казны этот порядок был весьма удобен в смысле быстрого и более успешного исполнения повинностей, почему и поддерживался местной администрацией преимущественно таким образом, что вытекавшие отсюда жалобы и иски почти не рассматривались ею, а либо прямо обращались ко взысканию, либо передавались головам, как касающиеся внутреннего дела самих обществ. Для последних обязательная взаимопомощь могла бы также быть весьма выгодна и полезна, если бы не запечатлена была печатью денежного хозяйства самого худшего пошиба, ибо выражалась не в обмене услугами и нарядами, а в наймах н займах, продаже и купле, с непременным желанием попользоваться хотя бы па счет чужой беды, выгадать, урвать, а при случае — и надуть. Впрочем, последнее выражение тут едва ли было бы у места: таковы уже были исторически сложившиеся отношения внутри якутских обществ и между ними, что повинности являлись откупным делом небольшой кучки знатных и богатых, почему они и не могли отправляться иначе, как путем наймов и денежных сделок, почему и в исполнение их вносилось все то, что обыкновенно практикуется у мало культурных народов при всех торговых сделках. Таковы, наконец, были взгляд па общество и отношение к общественному делу у якутов, что от повинностей все считали возможным пользоваться, кто, насколько и как мог.

    Легко себе представить, к чему должна была вести обязательная взаимопомощь, при указанном развитии денежного хозяйства и указанных общественных отношениях у якутов. А именно: с первого же года, как обязательным стал этот новый порядок отправления повинностей, каждый князец и старшина, каждый поверенный от них и всяк, кто так или иначе ходил около общественного дела, начали подносить своему обществу чисто аптекарские счета расходов и убытков, понесенных по исполнению повинностей. Происходило ли дело на наслежном собрании или улусном, решающая роль принадлежала более крупным пайщикам в деле исполнения повинностей — под одним лишь условием, чтобы известная часть выгод предоставлена была менее крупным, но все же влиятельным родовичам. Под этим условием все устраивалось к общему удовольствию всех таких родовичей. Впрочем, в начале века, когда власть родоначальников была еще очень велика, а строй якутских обществ весьма аристократичен (хотя уже и сильно отзывался плутократизмом), — в наслегах счета эти едва ли и дебатировались публично. На улусных же собраниях участвовали лишь самые крупные тузы улуса, из коих каждый, кроме размера личных своих выгод, заинтересован был еще в том, чтобы как можно большая часть его наслежного счета была принята в общеулусную раскладку. По сравнению с наслегом, улус был, конечно, куда более «богатый человек», и на его счет уже окончательно не скупились.

    Всего первее в 1808 г. всплыли старые счета, начиная с 1802 г., и начались просьбы о вознаграждении за добровольное или вынужденное отправление какой-нибудь повинности не в очередь и вне раскладки за общество или за кого-нибудь, не исполнившего должного. Всплыли и претензии чужеобщественников по таким же поводам, с предъявлением письменных документов, по с такими же начетами процентов и барышничаньем, хотя и не столь большими по сравнению с теми, какие практиковались по отношению к собственному обществу. За крайней спутанностью таких сделок, а нередко и под предлогом их якобы «запамятования», большая часть таких счетов была разложена на весь улус. Тут же были приняты к сведению и все превышения расходов, какие могли получиться в некоторых наслегах за случайно выпавшие или отдельно на них лежавшие повинности, и все такие превышения либо введены в общеулусную раскладку, либо наслегу за них положено известное денежное вознаграждение за счет всего улуса [* То же потом около двух десятков лет делалось уже каждогодно. А именно: на наслежных собраниях общественные воротилы, с князцом и старшинами во главе, представляли счет расходам, понесенным им за весь наслег по исполнению повинностей. Часть этих расходов раскладывалась тут же на все платежные души наслега; другая часть, понесенная за счет всего улуса, представлялась потом князцом общеулусному собранию для раскладки на все наслеги улуса, по числу рев. душ в каждом.].

    Предъявителями счетов, жалоб и претензий за общества, как и за отдельных родовичей, по большей части являлись сами князцы, как законные и естественные их ходатаи, так что немыслимо по документам разобраться, где тут князец обделывает свои собственные дела, а где хлопочет за какого-нибудь нужного ему или зависимого от него родовича. В 1809 г. продолжаются еще расчеты по кое каким старым делам, после чего идет уже обделывание текущих дел, осложненное лишь несколько лет спустя еще более грандиозными претензиями такого же рода целых улусов друг к другу, о чем — несколько ниже.

    В результате суммы, подлежавшие раскладке на наслеги, в качестве общеулусных расходов, получались весьма солидные и, вместе с собственными расходами каждого наслега, давали по каждому из них цифры, во много раз превышавшие денежно-казенные повинности. За то уравнительность между обществами доведена была до виртуозности, до десятых долей копейки. Ни одному из них не могло быть обидно, так как все были одинаково высоко обложены. Все совершалось теперь открыто, ибо в каждом улусе происходило то же самое. Протестовать некому было, так как все имевшие вес и значение в обществе и могшие поднимать свой голос на его советах, черпали большие выгоды из такой постановки повинностей, а огромное большинство плательщиков представляло собою безгласную толпу, могшую только работать и платить, но не смевшую пикнуть против своих благодетелей. Конечно, как показано будет далее, общее увеличение расходов должно было всего первее отражаться на платежах богатых хозяев; но так как все они являлись крупными подрядчиками по исполнению повинностей, то заинтересованы были скорее в увеличении количества и размера таких подрядов и цен на них, а стало быть, — и в увеличении общественных расходов, чем в их уменьшении. Мешать также было некому, так как исполнение повинностей, их распределение по наслегам, раскладка внутри общества и способы взимания были совершенно изъяты из ведения местной администрации, причем и контроль ее за родоначальниками мог быть лишь чисто формальный. Местные власти даже прямо, как служащие, заинтересованы были в новых порядках, так как теперь хоть кое-как исполнялось все то, что требовалось высшей властью для общественных целей и начатков местного благоустройства, не говоря уже о том, что якутские родоначальники умели и косвенно заинтересовать их в этом...

    На общих собраниях в Якутске родоначальники, по распределении между улусами и наслегами всех предстоящих к исполнению повинностей (на основаниях, указанных выше), обращали каждый свою часть в серию больших и малых подрядов, которые тут же разбирались ими, как бы с торгов, по ценам, которые они тут же сами устанавливали вкупе с «лучшими» своими родовичами. По участию в подрядах головы являлись в ролях князцов своих наслегов, да сверх того распоряжались теми единицами, в исполнении которых один улус приобщался на помощь к другим. У наслегов были такие же общие единицы, которыми часто опять таки распоряжались головы в качестве князцов, а князцы, как таковые [* Не говоря уже о том, что головами по большей части выбирались князцы больших наслегов, в которых само собою подряды были размерами больше, чем в малых наслегах. Как выяснилось по одному исковому делу, голова Андрей Сыромятников, напр., был весьма небогатым человеком, когда его впервые избрали на князцовскую должность. Но, прослужив потом много лет князцом и годовою, умер, оставив 600 шт. скота и 2000 р. наличными деньгами (арх. Б. И. У. за 1836 г., д. № 82). Таких примеров можно насчитать не мало.]. Попятно, почему, помимо их имущественного положения, часть голов в подрядах была всегда больше, чем часть обыкновенных князцов, а часть последних больше, чем у рядовых богатых родовичей. Каждый из таких подрядчиков мог либо сам исполнить свою часть подрядов, либо передать ее кому хотел, каковые передачи стали после 1808 г. практиковаться все чаще. У князцов и голов дела было много и, отчасти поэтому, отчасти для того, чтобы не столь элементарно-ясны были выгоды, извлекаемые из повинностей, они обыкновенно все свои подряды или крупную их часть тут же передавали другим, за меньшую цену против той, какую сами положили, оставляя себе таким образом известную прибыль. Весьма часто передача во вторые руки происходила даже так, что за борогонский, напр., улус или за какой-нибудь его наслег, наемщиком являлся намский или ботуруский князец или очень крупный кангаласский родович и т. п. Из вторых рук подряды, дробясь на более мелкие, переходили в третьи и четвертые, опять же с некоторой прибылью для передателя. Нередко окончательным наемщиком оказывался человек, который совершенно не в силах был исполнить взятое на себя, а иногда и такой, с которого и взять нечего было, и обществу приходилось нанимать в другой раз, либо терпеть вычеты из прогонной платы.

    Вперемежку с общественными делами и в сплетении с ними тут же совершались и разные другие сделки между теми же лицами, и собрания, таким образом, представляли собою рынок, где около повинностей происходил ряд торговых сделок, как около товара, оставляя в руках привилегированных общественников не малые выгоды, подчас — от одной лишь передачи подрядов из рук в руки, — с перепискою контрактов.

    Необходимо еще прибавить, что, как и все вообще дела у якутов, повинности нередко исполнялись родоначальниками путем займов за свои общества, везде, где только можно было занимать, в надежде на прогонные деньги и сборы с обществ. Сборы производились в два срока: в начале года и летом, перед ярмаркой. Две трети годового сбора взимались в январе и феврале, так как тогда происходила наемка содержателей почтовой и обывательской гоньбы, наемка писарей, рассыльных ит. п., причем и родоначальники возмещали свои расходы на поездки. Одним словом, из этого сбора требовалось на большую половину вознаградить всех, кто пристраивался к общественной службе, так как у якутов все наймы действительно делаются с забором всей или большей части платы вперед. А хотя, сверх этого сбора, в январе и феврале месяцах получалась часть прогонных денег, а именно — удержанные в виде залога по 5 руб. за лошадь за все летние отправки и часть платы вперед за предстоявшую весеннюю отправку, но все эти деньги почти целиком уходили на указанные наймы и на отправку пластового транспорта. При этом на разные мелкие повинности, предстоявшие к исполнению летом, денег не оставлялось. Самая большая получка денег из казны происходила осенью, но для этого предварительно требовалось выставить несколько тысяч лошадей с проводниками для летних транспортов, да еще исполнить непокрытые ранее сбором мелкие повинности, о которых якутские родоначальники обыкновенно не задумывались ранее наступления окончательного срока для их выполнения. А между тем тут же требовалось внести ясак и подушные за первую половину года, да к ярмарке все, что торговало и имело дела с якутами, собиралось в Якутске и требовало уплаты долгов. Поневоле приходилось прибегать к займам, не останавливаясь перед самыми тяжелыми условиями. Займами же, как мы видели, и на условиях, подчас еще более тяжелых, оказывалась взаимопомощь в повинностях по большей части опять же па срок получения прогонных денег. Тут же к этой получке прогонных денег приурочивались и разные подписки с благотворительной целью, попрошайничество разного рода темного люда, тершегося около родоначальников, благодарности и подношения разным нужным людям и т. п.

    И как ни велика была обыкновенно денежная сумма, получавшаяся осенью, но на ее счет оказывалось столько обязательств, столь много требований и вожделений к ней предъявлялось, столь много к ней протягивалось рук, что большая часть ее истрачивалась тут же на цели и предметы, ничего общего не имевшие не только с кладью, но и с повинностями вообще.

    Кроме того, нередко прогонная плата оказывалась гораздо меньше ожидавшейся, вследствие вычетов за недовозы от падежа и пристали большего количества лошадей [* Весьма много недовозов происходило от того, что в погоне за дешевизной и большими барышами выставлялось не полное количество запасных лошадей, а выставленные лошади не всегда были свежи и в полном теле.]. Тогда для удовлетворения многих должников опять приходилось входить в обязательства (под масло и скот), а осенью делать новый дополнительный сбор с общества. Крайне разорительным для последних было в особенности то, что самая большая сумма сборов приходилась па конец зимы, когда платежные силы менее состоятельной части населения всего более напряжены.

    Таким образом, за выгоды, извлекаемые более привилегированными членами общества от исполнения повинностей, за наживу около них худшего русского элемента, за неустойки родоначальников и их роскошную жизнь во время частых и долгих собраний за все про все в конце концов расплачивались общества. Немудрено, что, хотя после 1808 г. количество натуральных повинностей уже не увеличивалось, а некоторые из них даже уменьшались в размерах, — расходы обществ на отправление повинностей не только не уменьшались, а некоторое время даже продолжали возрастать.

    Этот дальнейший рост можно бы представить в сравнительной табличке, но уместнее, пожалуй, будет сделать это на примерах, заимствованных из подлинных приговоров и раскладок якутских родоначальников. Ибо, вместе с тем, примеры эти покажут, насколько чужда преувеличений только что сделанная характеристика тогдашнего исполнения повинностей у якутов [* Ведомостей, приговоров и раскладок, подобных тем, из которых извлечены следующие ниже примеры (а рядом с первыми и оправдательных к ним документов, в виде контрактов, обязательств, расписок и т. п.) имеется в архивах огромное множество. Здесь нами подобраны лишь некоторые, более типичные для рассматриваемых вами отношений, либо подтверждающие ту или иную черту из только что сделанной характеристики.].

    Начнем с некоторых счетов за старые годы по Намскому улусу, напр.:

    Князца Прокопьева — счет расходов его проводника на обратном пути с верховьев Колымы в 1803 г. За присталью лошадей и истощением запаса пищи, взял у своих сонаслежников из казенного транспорта одну свежую лошадь и на одну лошадь муки (5½ пуд. за 27 р. 50 к.). Сверх того израсходовал: за два пуда якутского (белого) масла — 10 р., и еще за 4½ пуда масла — 18 р., кобыльего мяса на 10 р., 4 пуда соры (кислого молока) — 4 р., 1 пуд сметаны, смешанной с сорой — 5 р., еще масла на 2 р. 90 к., 4 пары коровьих торбасов (обувь) — 8 р., отвозчику в благодарность за возвращение дал 16 р., еще масла на 3 р. и еще торбаса и т. д. Всех таких расходов за обратный путь одного проводника — на 88 р. 20 к., сверх полученных лошадей [* Арх. Н. И. У., д. по описи № 16, л. 17-20. Пуд белого масла в XIX веке стоил не более 6 р., пара торбасов не дороже 60-70 коп.].

    Князца Новгородова. В 1807 г. начальство велело, вместо положенных ранее по раскладке 3 лошадей солоду, отвезти на 3 лошади лекарств; лошади наняты поэтому вместо 35 за 50 р. каждая [* При перевозке лекарств приходилось принимать большие предосторожности, чем и объясняется прибавка к наемной цене, ранее положенной князцом за солод.], с перерасходом против других наслегов на 45 р., кои взяты в долг у купца Дуреева, с обязательством уплатить 300 муксунами (по 15 к. за штуку). За недоставлением рыбы, требует теперь по 30 к. за штуку — 90 р.

    Князца Винокурова: 7 лет тому назад от наслега пошли не в очередь две лошади, кои не возвращены, убыток — 100 р. требуется разложить на весь улус.

    Головы Павла Жиркова (по претензии баягантайского князца Ефимова). В 1805 г. один намский наемщик не поставил двух лошадей на алданский станок. Вместо них таковые взяты смотрителем транспорта у сказанного князца, за что последний ищет 100 р. За невозможностью разыскать, кто был этот неаккуратный наемщик, расход раскладывается на весь улус. А между тем тут же имеется расписка смотрителя, где говорится, что наемщиком этим был, тогда еще только старшина, Павел Жирков [* То же д., лл. 41-45.].

    Приговором 11-мая 1808 г. все такие и им подобные счета приняты в общественную раскладку, и для уплаты по ним установлен сбор со всех рев. душ улуса па 2000 слишком рублей. Примеров этого рода можно было бы извлечь из архивных дел великое множество [* В тексте работы Л. Г. Левенталя действительно приводятся десятки такого рода расчетов, одинаково недобросовестных и раздутых, но обществами все-таки оплаченных. И. М.].

    Понаслежные счета, до предъявления их улусному собранию, подвергались некоторой переработке, от чего приобретали много общих и огульных рубрик и сильно теряли в своей первобытной простоте, много мелких и весьма характерных подробностей при этом стиралось. В этом отношении особый интерес представляют оригинальные понаслежные счета. Для образчика сделаем кое-какие извлечения из одного такого счета, представленного старшиною Захаром Поповым Игидейскому обществу в 1813 г. А именно: за его квартиру в городе — 10 р., на пищу — 30 р., прокорм коня — 14 р., наем писца — 10 р. Занял в городе у разных лиц на разные наслежные издержки (не сказано какие) — 104 р. Отдал якутам таким-то за наслег (не сказано за что) — 17 р. 50 к., 5 р., 15 р. и т. п. Приехавшему за головой уряднику Донову дал (в улусе) —2 р. За отвоз в Якутск шнуровой книги — 6 р., за отвоз раппорта об удавившейся якутке — 3 р., за привоз из города наслежных дел — 5 р., казаку Мухоплеву 10 ушканов — 1 р., заседателю Вешнякову — 10 р., писарю его — 5 р., казаку Воейкову 20 ушканов — 2 р., казаку Олесову 2 р., казаку Шестакову полпосуды масла — 3 р. и уряднику Скребыкину, прибывшему для вызова князцов в город, 50 ушканов — 5 р. [* Несмотря на предварительные уведомления и двукратные подчас повторения, родоначальники не торопились отправляться в Якутск на собрания; весьма часто за ними приходилось посылать нарочных, при чем дело не обходилось без взяток, уплачивавшихся обществами. То же было и со штрафами, которые налагались на родоначальников за несвоевременное доставление лошадей, рабочих, нужных сведений и т. п.]. Лекарю Кремкову в честь от общества 1 бык — 35 р., казаку его — 2 р. Для г-на Тарабукина убит двухтравый бычок — 7 р., для приезда головы убит бычок 3-х трав — 15 р. Родовичу Неустроеву за писание копий с указов — 10 р., бывшему почтальону за писание дел — 10 р. Еще издержано в городе 25 р. и т. п. Такого же рода счета тут же представлены в свою очередь князцом и другим старшиною и еще двумя «лучшими родовичами» [* Арх. I Игид. наслега. Приходо-расходн. книга за 1818 г.].

    Между прочим, из этих понаслежных счетов и обнаруживается с полной очевидностью, что плата за казенную кладь тратилась тогда на повинности и якобы общественные расходы вообще; а отправка клади, независимо от получавшихся за нее из казны денег, лежала на обществах в качестве весьма тяжелой повинности, для отправления которой, в свою очередь, требовались весьма значительные сборы с обществ. Так, в 1811 г. из полученных игидейским поверенным князца залоговых денег [* Оставленные в казначействе в виде залога на случай неполной доставки клади.], произведены такого рода расходы: «секретарю областного правления Корякину дано за наслег 250 р., за наемку одного человека для расчистки дороги — 17 р., дано голове 70 р., на постройку станционной юрты за часть баягантайского улуса — 100 р.» и т. п., после чего в наслег передаются какие-то рубли [* В 1812 г. среди расходов из такой же получки, между прочим, также значится: «Секретарю Корякину 100 р., советнику Пономареву — 25 р.».]. В 1813 г. такой же поверенный 1-го баягантайского князца, Орлов тратит полученные из казначейства 980 р., таким образом, что большую их часть раздает тут же некоторым содержателям станков, после чего следуют такие расходы: «при получении провианта — 2 р. 80 к., за копчение печатей — 90 к., заседателю Гавриле Неустроеву— 10 р., наемному подьячему (писцу) — 8 р. 50 к., на водку и угощение подьячему 2р. и т. п. В результате общество остается еще должным этому поверенному 19 р. 60½ к., кроме занятых им в городе за счет общества 35 р. Или, в 1814 г. кангаласский князец, получив прогонные деньги, считает: «по приему клади и прогон родовичу Турунтаеву на расходы — 30 р., в плату ему за труды — 5 р., да на коня 5 р. «По выезде отвозчика Тарабукина и при нем капрала Чепалова по обстоятельству всех тогда прикосновенностей следует дюпсюнскому голове Атласову за сено и скотину — 90 р., да по кабале (долговая расписка) ему и по расчету за полпроводника — 150 р.» и т. п. [* Арх. Кангаласского наслега за 1814 г., д. № 108.].

    Из случайных бумаг другого улуса, Мегинского: «... из-под хранительных (т. е. тех же залоговых) денег 1822 г. израсходовано: в марте 1823 г. Роману Новикову — за принятие казенной провиант дано 15 р.;... в мае месяце: г. исправнику — 100 р., г. Колосову (секретарю земск. суда) — 55 р., удскому отвощику (смотрителю транспорта) — 20 р. ... За сочинение законов (?) гг. — 25 р. 10 к.; в проезде за ревизией дел г-на Вениамина Попова — 100 р. ... и т. д.

    Посмотрим же теперь, насколько всеми такими расходами оправдывалась самая цель их существования, т. е. хорошо или худо исполнялось все то, на что с общества собирались такие большие деньги.

    По весьма скромным вычислениям якутского земского суда, в 1812 г., напр., одно письмоводство обходилось здешним обществам в 18.000 р. [* Арх. Б. И. У., д. № 262, лл. 1-10. Ук. Як. 8. с. от 29 янв. 1812 г. В 1809 г. мещан. Протодьяконову, сопровождавшему депутатов в Иркутск, в качестве писца и переводчика, улусами заплачено было 2250 р. (арх. Н. И. У., д. по оп. № 22, л. 28-26).], а между тем, как мы только что видели, обществам весьма часто ставились в счет расходы по наемке сторонних писарей и переписчиков. Кроме почтовой и обывательской гоньбы, здешние якуты содержали еще междудворные станки, да отдельно при головах — по две-три пары лошадей для их посылок [* Арх. I Баяг. наслега за 1809 г., д. № 3, л. 1.], а между тем в счетах то и дело значатся расходы на посылку дел и конвертов в разные стороны, па разъезды общественных представителей, проезд чиновников и т. п. Один охотский тракт стоил в 1811 г. 31.730 р., а в 1812 г. 32.086 р., да столько же в 1813 г. [* Арх. I Игид. насл, приходо-расходн. книги, 1810-1814 г.]. Но на станках сплошь и рядом оказывалось меньше лошадей и ямщиков, чей значилось в расписании и за сколько платили общества, а подчас и совсем не было ни лошадей, ни ямщиков. Весьма часто общества вторично расплачивались за сложные и дорого стоящие сделки, к которым должны были прибегать станочные смотрители, по неимению лошадей для проезжающих; расплачивались и за лошадей, которые вследствие этого забирались из-под транспортов, и за недовезенную кладь. За 1808-1810 гг. таких недовозов набралось на 193.146 р. 2¾ к. (несмотря на то, что падежа лошадей в тех годах не было), и в одном 1810 г. с обществ вычтено было из прогонной платы 51.005 р. [* Арх. Б. И. У., д. по оп. Д5 241, а. 28.]. Расследование, начатое по этому поводу, показало, что, кроме прямой неотправки клади многими подрядчиками, огромная часть недовозов образовалась вследствие заборов лошадей из-под транспорта, вместо станочных. По сведениям якутской почтовой конторы, в 1809 г. на одних лишь станках охотского тракта недопоставлено было 51 лошадь и 19 ямщиков. В числе неустойщиков значатся 16 князцов, 5 сторонних подрядчиков и амгинское крестьянское общество [* Арх. Б. И. У., ук. Як. з. с. от 9 сентября 1809 г.]. Другое расследование, начатое в 1806 г., показало, что нередко один станок содержался 10 и более наслегами (до 14), из коих каждый покрывал расход на одну и даже на ½ лошади, участвуя другой лошадью или ее половиной в другом станке. Стоило одному подрядчику не исполнить должного и то же торопились сделать остальные, а при слабом смотрителе ямщики и сами удирали со станции, уведя лошадей, чтобы не трудиться и не мучить лошадей за других. По неимению лошадей на станках, в 1805 г. небольшой команде солдат пришлось просидеть 1½ месяца на одном станке зашиверского тракта, а расходы по ее содержанию зачтены потом обществу в несколько сот рублей. В 1806 г. даже почте пришлось вернуться назад в Якутск за сплошным неимением лошадей на охотском тракте. В 1809 г. тунгусы Охотского ведомства жалуются (через портового начальника Миницкого), что на промежуточных станках, между аллах-юнским и алданским, выставлено далеко меньшее, против положения, число лошадей, а на вновь устроенной уллун-ахском — их нет совсем, так что им, тунгусам, приходится довозить почту и проезжающих до самого Алдана. В 1811 г. якутская почтовая контора доносит, что ведомостей о содержателях и ямщиках ей улусы не представляют, так что она не знает, кого понуждать и с кого взыскивать, а между тем смотрителя жалуются, что лодок на Амге, Нохе и Юне совсем нет, а на других перевозах они никуда не годны, либо при них нет перевозчиков; что подрядчиками и наемщиками от обществ на одних станках поставлено мало лошадей и проводников, а на других, как, напр., на алданском, где содержателем борогонский князец Портнягин, — и совсем не поставлено; что станционные юрты никуда не годны, а местами даже не выстроены [* Арх. Б. И. У., д. по оп № 26, л. 13.]. В 1813 и 1814 гг. снова снаряжались люди для поправки станционных юрт; но когда в 1816 г., назначенный уже областным начальником, Миницкий проезжал по тракту, они оказывались в том же жалком положении, а на нохинской станции, где подряд на починку взял насебя борогонский голова Алексеев, ничего не было сделано. Поэтому Миницкий отменил указ областного правления о новом наряде от улусов 10 человек для поправки юрт, и тут же, ев имевшихся у него казенных денег, нанял трактовых поселенцев для постройки некоторых новых станционных домов и почивки других. При этом, несмотря на большие цены, запрошенные с него поселенцами, вся работа обошлась в 1500 р. А между тем улусные головы успели уже разложить назначенный областным правлением наряд, при чем поставку за баягантайский улус одного человека взял на себя голова этого улуса Постников за 350 р., по каковой пропорции наряд 10 человек для одной лишь починки старых юрт обошелся бы обществам в 3500 р. [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 352, все лл.].

    Во всех таких подрядах и поставках за общества бедные люди являлись, конечно, не иначе, как в роли работников, за ничтожную плату и содержание; но, по примеру богатых, и они не упускали случая по своему пользоваться па счет повинностей. Так, напр., люди, посылавшиеся для работ, относились к последним кое-как, не говоря уже о том, что обыкновенно они и посылались в меньшем числе, чем следовало, при том еще, неодновременно и не своевременно, так что из их работ и не могло быть много толку [* Часто хозяева посылали для этого своих работников-косцов по окончании покосного времени, т. е., когда подчас здесь уже начинает мерзнуть, и земляные работы для поправки дорог становятся весьма трудными.]. Поэтому с 1814 г. их стали посылать не иначе, как под надзором воинских служителей, для которых лошадей и содержание должны были давать общества. В свою очередь, и проводники при транспортах не принимали должных предосторожностей при переправах через реки, отчего часть клади портилась и даже тонула. По утверждению хозяев, проводники даже нарочно топили лошадей, чтобы съесть их, пользовались для этого и другими способами, как и всяким случаем, для того, чтобы продать хозяйскую лошадь или обменять лучшую на худшую; без особой нужды употребляли содержавшиеся в транспортах припасы и т. п. Поэтому число транспортных смотрителей постоянно возрастало, дойдя к 20 годам до 30 и 35 на каждый большой транспорт, не говоря уже о поверенных от обществ и целой куче капралов (десятников). Кроме того, желая и тайно попользоваться мукою, проводники по дороге примешивали к ней песку и золы, утверждая потом, что в таком именно виде вьюки приняты ими. Пришлось поэтому от каждого общества посылать поверенных, которые в качестве свидетелей присутствовали при набивке муки.

    Нечего и говорить, насколько все это совершенно ненужным образом увеличивало расходы обществ, да мы и видели уже, как дорого им обходились всякие такие смотрители и поверенные.

    Необходимо, однако, тут же оговориться, что мы не должны судить о только что приведенных фактах с нашей современной точки зрения. По-нашему, все это было не что иное, как преступные злоупотребления на счет безгласных и беспомощных своих сородовичей. По-нашему, такое внесение барышнического и торгашеского элемента в общественное дело ничем не может быть оправдано. Сверх того, положение якутских родоначальников было тогда настолько сильно, что, при добром желании, они без особенных трудностей могли бы оградить и себя, и свои общества от всяких злоупотреблений со стороны местных властей. Они не сделали того, а воспользовались своим прекрасным положением лишь для удовлетворения своих своекорыстных инстинктов и предпочли обирать своих сородовичей, давая тем возможность и всякой мелкой сошке из местных русских властей живиться на счет их обществ, развращаясь самим и развращая других [* Чем далее мы будем подвигаться в нашем изложении, тем все яснее станет, что имеются все основания для такой оценки образа действий якутской аристократии.]. Но не забудем и будем это помнить для дальнейшего также, что люди, подававшие такой дурной пример, составляли высший класс якутов, его естественную аристократию, которая, по традиции и общественному своему положению считала себя вправе пользоваться на счет низшей своей братии, признававшей, а отчасти и до сих пор признающей за ней это право, и что, с точки зрения родового коммунизма, все общественное напоминало еще собою о принадлежности его всем и каждому, а всего первее — сильным и властным главарям обществ.

    Самой лучшей иллюстрацией к этому положению могут служить расчеты улусов между собою. В них родоначальники внесли было все то, что мы видели выше на внутри-общественных делах. Но отпор одного улуса другому сразу же оказался весьма значительным, и можно сказать, что па чужеулусном якуты всего первее поняли, что общественное, еще не значит ничье, хотя и касается всех. В пределах одного улусного общества, где в огромном большинстве случаев роды связаны были между собою родственною близостью и приязнью, где высший класс представлял как бы старшую родню и хозяев общества, — таи использование этим классом повинностей для исключительных своих выгод происходило довольно мирно и согласно, и достигалось в то время без особого труда. Не то было дело, когда такие же поползовения стали возникать между целыми улусами, вернее, — когда группа дельцов одного улуса захотела попользоваться на счет соседних улусных обществ. Тут, те самые родоначальники и «лучшие люди», столь мало стеснявшиеся насчет средств своих обществ, когда дело шло об их собственных «стараниях» за последние, обращались в ярых блюстителей экономии и всеми силами выступали на защиту своих «бедных» обществ от барышнических поползновений соседей.

    Начал кампанию один из «почетнейших» Ботурусского ул., Старостин, в качестве поверенного от головы, предъявивший в 1809 г. к общеулусному собранию иск в несколько тысяч рублей за излишние расходы, понесенные Ботурусским у. по сравнению с другими, с 1804 г. начиная [* Главным образом — за забранных у ботурусцев из под транспортов лошадей, взамен недопоставленных подрядчиками на станках охотского тракта, вследствие чего за недовезенную кладь у некоторых ботурусцев сделаны были вычеты из прогонной платы. Доля самого Старостина в иске равнялась 500 руб., как это видно из арх. Б. И. У., д. по оп. № 318, л. 33.]. По крайней запутанности счетов до 1808 г., дело Старостина затянулось, а между тем в 1810 г. Мегинский голова Скрябин предъявил такой же счет на 10.014 р., при чем требование его было столь энергично поддержано другими князцами его улуса, что указом земского суда от 16 января 1814 г. предписано было засадить голов с писарями в одну из комнат суда под караулом воинского служителя и заставить их выяснить счеты между улусами, дабы видно было, от кого и кому что надлежит. Головы тогда уклонились от такого способа сведения счетов; а между тем последние все продолжали нарастать. В конце 1811 г. Баягантайский голова предъявил счет па 2325 р. А далее одному Мегинскому наслегу за экстренную поставку 200 лошадей, вместо 70, выпавших на него по раскладке, — улус положил платы 3000 р., да еще одному наслегу, за неочередое употребление его лошадей (все равно шедших обратно из Удского) под команду от Амги до Алдана, улус также положил платы 450 р. Действительно ли наслеги получили эти деньги по улусной раскладке или нет, но насчет других улусов они все-таки были записаны, и — с согласия земского суда. Еще далее для экстренной отправки хлеба поселенцам охотского тракта от мегинцев, поблизости, взяты были 210 лошадей и 19 проводников до урочища Чурапча, за что улус также положил себе платы: за тело лошади по 10 р. и за проводника по 5 р., а всего — 2195 руб. [* От Якутска до урочища Чурапча 150 в. Вывозка клади туда и сейчас обходится копеек 80 за пуд.]. Таким образом, счет мегинцев в 1813 г. уже равнялся 15.659 руб.; счет баягантайцев также возрос до 11.000 руб. [* Арх. Б. И. У., д.д. по оп. № 274, лл. 7, 8, № 829, лл. 16-17 и № 345, лл. 1-18. Арх. Н. И. У., д. по оп. № 80, все лл.]. В свою очередь, и борогонцы предъявили не малый счет за доставку в Верхоянск профессора Геденштрома. Только у кангаласцев, намцев и дюпсюнцев (когда они в 1815 г. отделились от Борогонского ул.) как-то не оказывалось никаких счетов к другим улусам, и им предстояло уплатить в пользу последних весьма изрядные деньги. Поэтому головы их перестали являться на собрания, либо, как только дело доходило до расчетов, — уезжали из Якутска, даже не оставляя поверенных. Намцы, впрочем, скоро спохватились и также начали сочинять счета; но как ни натягивали, а больше 4752 р. 6 к. никак не могли насчитать. Стыдно было и показаться перед общеулусным ареопагом с такой малостью и, чтобы не дать в обиду свой улус, Намскому голове снова пришлось удирать из Якутска. Только ко второму собранию 1815 г. намцы набрались, наконец, храбрости и предъявили счет ни более, ни менее, как на 47.340 р. 56 к.

    Для образчика и сравнения прилагаем оба счета в сжатом изложении:

    [3. Как это видно из арх. Н. И. У., д. по оп. № 15, лл. 9, 22 и 33, всех расходов по вывозке мамонтового костяка, найденного проф. Адамсом, было: в одном наслеге 72 р., в другом 99, в третьем 50 р., итого 221 р.]

    [4. От Якутска до Кильдямцев — 25 верст.]

    [5. Расход этот указан выше, как один из типичных. По случаю перемены расписания, намцам выпало содержать, вместо охотского, юдомокрестовский станок, находившийся в пустынной местности. За это они прибавили содержателям по 80 р. за лошадь, а всего за содержание станка — 1600 р. (арх. Н. И. У., д. по оп. № 22, л. 48).]

    [6. Кроме содержания перевозов по охотскому тракту (что всегда делалось по общеулусной раскладке и обходилось намцам максимум рублей 200 в год), во внутриулусных раскладках у намцев не найдено никаких расходов на содержание своих отдельных перевозов, если не считать нескольких десятков рублей за переправу чиновников с намского берега Левы. О расходах же на постройку мостов нет и помину.]

    Можно подумать, что намские родоначальники решили довести до абсурда самую систему исполнения повинностей, практиковавшуюся тогда у якутов; но, разумеется, что такого намерения у них не было и быть не могло. Грех их состоял, главным образом, лишь в непредусмотрительности и чересчур резком преувеличении, доходившем до вымысла. Впрочем, если можно было требовать за лошадей, все равно снятых со станка и шедших обратно к Якутску, — по 30 руб. за каждую (под проезд исправника на расстоянии нескольких станков), за одного человека с лошадью для расчистки охотского тракта — 350 руб., за отправку 7 конвертов от Алдана до Оймекона — 455 р. и т. п., то отчего было не потребовать за вывозку чиновников и архива из Жиганска 245 и 486 руб., и даже — не придумать совершенно небывалых расходов?

    Интересно еще отметить такого рода обстоятельство. Допустив даже, что высшая администрация долго не имела представления о здешних способах отправления повинностей, мы можем с уверенностью сказать, что местные власти были весьма хорошо знакомы с сущностью и подкладкой всех расчетов и сделок по исполнению повинностей у якутов. Ибо, как ни уклонялись от этого земский суд и областное правление, им все таки весьма часто приходилось вступать как в разбирательство таких дел по жалобам заинтересованных лиц на решения родоначальников, так и в распутывание счетов между последними. Но все постановления местной администрации по делам такого рода сводились лишь к настаиванию на том, чтобы заключенные насчет повинностей договоры и обязательства исполнялись и чтобы каждому уплачено было обещанное. В суть же договоров и обязательств, а тем более в их оценку с точки зрения общественной экономии, местная администрация совершенно не входила, не считала, очевидно, и нужным входить. Мало того, не только земский суд, но и областное правление высказывались даже, что не то, чтобы входить в суть и оценку расчетов, а и заставить голов скорее распутать последние они не могут, так как-де это — внутренние дела самих обществ, не подлежащие ведению местной администрации [* «Поелику начальство в расчетах их и происходящей от того запутанности... никакого влияния не имеет». Ук. Як. обл. пр. от 31 июля 1814 г. (Арх. Н. И. У., д. по оп. № 30, л. 30). И еще: «Ибо по закону дела такого рода (расчеты между улусами по исполнению повинностей) приравнены земским судом к исковым делам и должны решаться их же (родоначальников) разбирательством». (Рапорт Земск. с. в обл. правл. Арх. Б. И. У., д. по оп. № 343, л. 1).]. И только более энергичный, а главное — пользовавшийся большим авторитетом, областной начальник Миницкий, в 1817 г. засадил-таки голов с писарями под караулом в земском суде, где, под надзором и. д. исправника Пономарева и дворянского заседателя Лебедева и с помощью приставленного к ним секретаря Корякина, они, наконец, учинили общий расчет, при чем сумма всех исков одних улусов к другим определена была в 27.591 р. 50 к. [* Да и то потому, что Миницкий настрого приказал принять во внимание лишь крупные статьи расхода, а мелочи совершенно откинуть. Там же, лл. 61-68.].

    Но это и было уже, как говорится, началом конца описанного порядка вещей. Около десятка лет потом будут еще якутские родоначальники шаг за шагом отстаивать свой излюбленный способ исполнения повинностей, а по мере того, как это исполнение останется в их власти, многое из описанного будет идти прежним путем. Понемногу, однако, и здесь, в Якутской области, прививалась новая постановка повинностей, направленная к тому, во первых, чтобы их исполнение возможно менее зависело от родоначальников и даже от местных усмотрений вообще; во вторых, чтобы возможно менее места оставалось для денежных сборов; в третьих, там, где без последних невозможно будет обойтись, чтобы сделать их общими для целых больших районов и вполне определенными, чем установлялась возможность их нормирования и более тщательного контроля со стороны высшей власти за их применением к делу. Началом этой реформы и было учреждение земских повинностей.

    «До XIX в., говорится в статье «Вестника Финансов» за 1894 г. (по поводу пересмотра устава о земских повинностях), в законодательстве нашем не проводилось различения между повинностями, отбываемыми в пользу государства и в пользу известной местности. Равным образом повинности крупных административных единиц, соответствующих нынешним губерниям, не отделялись от повинностей сословных и общественных» [* «Вестник финансов, промышл. и торговли» за 1894 г., № 37. «Обзор законодательства о земских повинностях».]. Это не значит, конечно, чтобы в большем или меньшем развитии такое различение не существовало на практике еще и в ХVIII веке. Так, мы видели, что даже здесь, в Якутской области, с 1798 г. проводилась уже разница между повинностями, общими для целых районов, и теми, которые возложены были лишь на известную группу небольших административных единиц [* Не говоря уже о том, что в составе подушной подати, которою с того же года были обложены здешние инородцы, понемногу стали выделяться нужды общегосударственные, обязательные для всего податного населения империи.]. Верно, однако, что различение это было далеко недостаточно и что из общей массы повинностей еще не выделены были потребности местные, в их различии от общегосударственных, почему не могло быть и разграничения между повинностями денежными и натуральными.

    Положением 22 мая 1805 г. все наличные повинности разделены на три категории. Из них одни, важные непосредственно для центральной власти и имевшие общегосударственное значение, должны были покрываться либо постоянным подушным налогом, либо временным — до накопления таких капиталов, проценты с которых были бы достаточны для покрытия данных государственных потребностей. Другие, — также общегосударственного значения, но имевшие более местный характер и могшие существовать в одной губернии и не существовать в других, должны были всецело покрываться денежным же сбором с одних лишь жителей каждой данной губернии, с разделением их по племенам и районам на разряды большей или меньшей зажиточности. Третьи, имевшие узко-территориальный характер и которые важны были только для благоустройства данной группы мелких административных единиц (улусов и волостей), должны были содержаться одними лишь их плательщиками, но не иначе, как очередями и без денежного сбора, почему- и названы натуральными.

    На первый раз особенное внимание, обращено было. на вторую группу (под названием земских повинностей), и в том же 1805 г. комитетом из сенаторов выработаны общие и единообразные для всей империи правила для определения размеров сбора на земские повинности, их раскладки, взимания и расходования. По правилам, денежные сборы на земские повинности могли существовать не иначе, как на основании высочайших указов и узаконений и делились на постоянные, как-то: содержание почт, отопление и освещение зданий для присутственных мест, казарм, этапов и арестных домов, препровождение арестантов и т. п., и временные — постройка и большие починки указанных зданий, чрезвычайный наряд подвод и лошадей для армии и т. п. Сметы расходов на земские повинности и их раскладки должны были составляться на три года вперед комитетом, состоящим из губернатора, вице-губернатора и депутатов от сословий. По подписании всеми присутствующими, сметы приводились в исполнение, и лишь для соображения должны были представляться министру внутренних дел. Сборы эти приравнивались к податям, поступали в местные казначейства — где им, однако, велся отдельный счет — и расходовались на то именно, па что собраны. Смешение сумм, собранных на земские повинности, дозволялось лишь в случае перерасхода по одной статье и излишка по другой. Исполнение могло совершаться сдачей с торгов и хозяйственным способом. Строго запрещен всякий сбор на повинности этой категории, не внесенный в генеральную ведомость об них и не утвержденный высочайше как таковой.

    О повинностях третьей категории, или натуральных, пока лишь преподано вообще, что они должны отправляться очередями. При этом, впрочем, предоставлено, буде какая-нибудь часть общества того пожелает, — отправлять эти повинности и денежным сбором или пожертвованием со стороны более зажиточных; но только с тем, чтобы к таким сборам и пожертвованиям привлекались лишь те, кто выразил на то свое согласие подпиской или доверенностью, без малейшего понуждения к тому других [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 369, л. 12-13. Сравн. упомянутую статью « Вестника Финансов», стр. 659-660.].

    Далее, в этом положении произведены были некоторые перемены, из которых более существенные отмечены будут в свое время. Теперь обратимся к применению закона 1805 г. в Якутской области.

    Первой и весьма нерешительной попыткой к тому было постановление 1808 г., по коему участие в почтовой и обывательской гоньбе сделано одинаково обязательным для всех здешних обществ, при чем, однако, последним предоставлено было отправлять ее наймом или очередями, как сами найдут для себя удобнее, и самим распределять ее между собою по своим обычаям. То же относительно извоза казенной клади и устройства дорог. И мы видели выше, что произошло из постановления 1808 г. на почве своеобразных здешних отношений. Зато по высочайшему указу 18 февраля того же года поведено было на будущее время не допускать подрядов на исправление мостов и гатей и для препровождения арестантов, а делать это очередями по уравнению самих обществ. Вместе с тем снова подтвержден указ 1780 г., по коему доставка ясака должна была производиться родоначальниками, без всякого денежного сбора на то с обществ. Сверх того строго запрещен сбор маслом, говядиной и т. п. для прокормления проходящих команд и проезжающих чиновников, с допущением, однако, таких сборов, если найдутся желающие покрывать их добровольной складкой или пожертвованием [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 341, л. 23-24, и № 372, л.л. 13-15. Тогда же губернатор Трескин предложил родоначальникам сократить число писарей, но родоначальники на то не согласились.]. Последнее допущение было в полном согласии с законом 1805 г., но по здешнему месту являлось самым слабым пунктом этих и всех дальнейших подобных постановлений. Ибо, благодаря весьма несложному и, на первый взгляд, как бы совершенно невинному подмену слов, родоначальники поставили дело так, как будто повинности и вообще относятся у якутов лишь имущими [* Подробнее факт этот будет изложен и разобран несколько ниже. Благодаря отчасти такой уловке, родоначальникам и удавалось более двух десятков лет совершенно открыто производить многие неоднократно запрещенные денежные сборы со своих обществ.], вполне согласно н добровольно покрывающими из своих средств и все общественные расходы; после чего уже нетрудно было всех таких якобы имущих представить и охотно жертвующими на все, что желательно было главарям обществ.

    Но уже указом 16 октября 1809 г. иркутское губернское правительство предварило родоначальников, что со следующего же 1810 г. обывательская гоньба должна отправляться не иначе, как очередями, и чтобы ни под каким видом они не приступали к наймам и подрядам на нее. Головы пробовали было представлять, что по здешнему месту это де немыслимо, и просили, чтобы гоньбу оставили на прежнем положении; но ходатайство их не было уважено [* Арх. Б. И. У., ук. Ирк. губ. правл., в предписания Як. обл. правл. от 3 августа 1811 г.]. Тогда родоначальники снова прибегли к старой тактике: опять один улус стал взваливать гоньбу на другой, находя, что сам достаточно обременен лежащей на нем ее частью и не желая придти на помощь другим. Все вообще находили, что к ней следует привлечь и тунгусов, хотя для последних очередное ее отбывание было тем более невозможно, — по бродячему их образу жизни. Уравнение, произведенное в 1810 г., через год оказалось уже негодным; в 1812 г. потребовалось опять новое, а в 1813 г. еще новое.

    Кангаласцы отказывали в помощи мегинцам на удском тракте, а намцы находили, что с них достаточно одного вилюйского тракта и т. д. [* Арх. Н. И. У., д. по оп. № 80, лл. 5-10.]. А пока что обывательская гоньба по-прежнему отправлялась наймом, как, впрочем, и некоторые другие повинности, денежный сбор для коих был давно и строго воспрещен.

    Вместе с тем, однако, родоначальники принимали и другого рода меры против указанных сейчас запрещений [* Меры, доказывающие, к слову сказать, что списки, из которых заимствованы приведенные выше примеры, действительно носили характер интимных, домашних счетов, не подлежащих огласке.]. Так, уже в 1810 г. мы находим в черновой приходо-расходной книге одного из баягантайских наслегов такого рода записи: «содержание почтовой и обывательской гоньбы по охотскому и зашиверскому трактам 2021 р. 39 к.» [* Это в наслеге, где всех рев. д. было 307, а могущих нести повинности показано всего 158 душ. В нохинской ст. (охотского тр.) наслег участвовал ½ лош., в аллах-юнской 2½ лош. и т. д. Сверх участия в почтовой и обывательской гоньбе, он содержал еще 3 пары междудворных.], а внизу приписка — «в книгу (шнуровую) записать 1113 р. 89 к.; отправка клади в Охотск и Колымск — 2047 р. 17¼ к. (в книге писать — 765 р. 17¼); всего общественных расходов 5240 р. 75½ к. (в книге писать всей суммы 2495 р. 25½ к.)». Или, напр., указом Иркутского губернатора 23 июня 1812 г. сверх упомянутых выше, строго запрещен сбор на содержание квартир для проезжающих чиновников и на их продовольствие. А приказом 14 октября того же года баягантайский голова пишет подведомственным ему князцам, что проезд по оймеконскому тракту закрыт, и за могущих случиться проезжающих положена прогонная плата, а довольствие проезжающих харчевыми припасами насчет всей волости строго воспрещено, «о чем давая тебе известие, предписываю, дабы о подводах и расходах (на проезжающих) давать мне знание весьма осторожным ращетом» [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 262, лл. 55-58.]. Ясно, что родоначальники приспособлялись к новым условиям, и в какую сторону шло их приспособление. Тем не менее, когда в 1816 г. по жалобе одного из ботуруских наслегов на своего князца за излишние поборы, уездный суд завинил князца именно на основании только что цитированных указов, то областное правление нашло еще возможным толковать, что князец в праве был поставить в счет двух человек с лошадьми для доставки ясака и расход на харчевые припасы, так как-де все это необходимо [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 341, лл. 23-24.]. Но в Иркутске, а главное в других более высоких инстанциях не так относились к делу, и с усиленной энергией стремились к урегулированию повинностей в духе указанном выше.

    В 1812 г. головам предписано было, чтобы, сообразя все необходимые по их обществам денежные сборы, они составили последним подробные ведомости с точными объяснениями и доказательствами действительной их необходимости. На основании этих сведений, осенью того же года учрежденным при Иркутском губернском правлении комитетом составлены первые ведомости земских повинностей по всей Иркутской губ. (в состав которой входила тогда и Якутская область) на 1813, 14 и 15 гг., с разделением ее населения на разряды или классы и с точным перечислением состава повинностей, как и размеров сбора с каждой рев. д., по принадлежности данного ведомства к тому или иному разряду. Якуты здешнего округа причислены были к третьему разряду, тогда как более отдаленные — зачислены были, наравне со здешними крестьянами и тунгусами, в четвертый разряд, что было вполне справедливо, так как все выгоды от исполнения земских повинностей почти всецело выпадали на долю якутов Якутского округа [* Там же, д. по описи 296, лл. 5-6 и № 273, л. 29. На третий класс плательщиков в первое трехлетие положено по 2 р. с р. д. Но, за вычетом: прогонов за проезд на обывательских лошадях, якуты здешние платили в средней по 1 р. 70 к. с рев. д. По 4-му классу платеж был 1 р. 50 к.]. Для прекращения жалоб и споров по распределению обывательской гоньбы, большая ее часть (Охотский и Иркутский тракты) также принята в счет земских повинностей.

    В следующей 1813 г., по предписанию того же губернского правления, якутский земский суд предварил здешних родоначальников, что высшему начальству стали известны многочисленные беспорядки и злоупотребления насчет повинностей, и оно «решило положить предел глубоко-вкоренившемуся злу, состоящему в недозволенных сборах и начетах с обществ». Предписано поэтому: 1) чтобы, под страхом жесточайшего взыскания, родоначальники не делали никаких недозволенных раскладок и сборов с родовичей, разве что те сами от себя захотят учинить какую-нибудь складку или пожертвование, и 2) чтобы неукоснительно записывали все денежные сборы и расходы в шнуровые книги, которые им ежегодно для того даются, и по окончании каждого года представляли их в земский суд для просмотра [* Арх. Б. И. У., д по оп. № 265, лл. 8-12 и № 273, лл. 14-25.]. Кроме того, по высочайшему указу 21 октября 1813 г. предписано было, чтобы ежегодно по каждой губернии представлены были к сведению его величества ведомости обо всех повинностях, отбытых населением в истекшем году, и во что они обошлись на каждую рев. д. Для этого указом иркутского губернского правления, 16 февраля 1814 г., земским судам вменено в обязанность, чтобы ежегодно она требовали от подведомственных им обществ отчеты обо всех расходах (внутренних) минувшего года. Для большей же достоверности, рядом с такими отчетными ведомостями, в земский суд должны были доставляться и шпуровые приходо-расходные книги для взаимной проверки одних другими в общем присутствии членов сего суда, с участием стряпчего, коих подписями и должна была удостоверяться подлинность и необходимость произведенных расходов [* Арх. Б. И. У., по оп. 296, лл. 2-4.].

    В 1815 г. особый комитет о земских повинностях учрежден был при якутском областном правлении для якутского и охотского ведомств, с участием одних лишь здешних улусных голов в качестве депутатов. При этом якуты здешние попали в четвертый разряд плательщиков (по 2 р. с рев. д., а на деле — по 1 р. 75 к.), наравне не только с русскими крестьянами, но и с средневилюйскими и усть-янскими якутами, майскими и удскими тунгусами и даже с ламутами и юкагирами, тогда как олекминские, верхоянские и даже колымские якуты попали в третий разряд (по 3 руб. с души) [* Там же, д. по оп. № 231, лл. 15-28 и № 349, лл. 13-14.]. Между тем, списки исполнения земских повинностей указывают, что, за исключением 2-3 мещан и стольких же отставных чиновников, содержателями почтовых и обывательских станций, перевозов и т. п. по-прежнему являлись одни лишь здешние почетные якуты, с бывшими и наличными родоначальниками и сельскими заседателями во главе, — по тем же крайне неумеренным ценам, которые раньше установлены были родоначальниками.

    Высочайшим указом 14 июня 1816 г. сделан новый шаг в смысле различения земских повинностей от внутренних, как они именуются теперь. Опять же оставляя в стороне ясак и подушную подать, новое положение, на основании прежнего опыта, вошло в более детальное исчисление ранее выделенных земских повинностей, но включило сюда и некоторые другие, которые по закону 1805 г. отнесены были к внутренним натуральным. Сверх того и в последних оно различало одни, кои могут отправляться очередями или наймом, а стало быть и путем денежного сбора со всех плательщиков, от других, которые должны отбываться не иначе, как очередями или складкой с одних лишь желающих и пожертвованиями.

    К первым отнесена, между прочим, и обывательская гоньба на небольших трактах, а хотя распределение ее возложено теперь на местную администрацию, но исполнение по-прежнему оставлено в руках якутских родоначальников, снова таким образом получивших законное основание для денежного сбора на нее. Главное, что удержано было из закона 1805 г., состояло в том, что ни один денежный сбор не должен был иметь места без высочайшего соизволения. Даже более, теперь и сметы постоянных земских повинностей должны были до начала каждого трехлетия представляться через министра финансов в государственный совет, без утверждения которого ни один предположенный сбор не должен был приводиться в исполнение. То же и об экстраординарных или временных земских повинностях, как и о тех из третьей категории (местно-натуральных), кои по местным условиям положено будет отправлять наймом на счет общества, а не очередями или пожертвованиями. На этом основании, все общества обязаны были до начала каждого года представлять сметы предстоящих к исполнению внутренних (т. е. частных, для каждого данного общества) повинностей и общественных расходов, с точным указанием, какие из них оно предполагает отправлять очередями, а какие — путем денежного сбора со всех общественников. Земский суд, войдя в подробную оценку законности в подлинной необходимости самих сборов, как и их размеров, составлял затем общую по всему уезду смету. То же делалось потом в губернском правлении, после чего генеральные для всей губернии сметные ведомости должны были восходить на утверждение государственного совета.

    Самое же важное, по здешнему месту, в законе 1816 г. было то, что о сборе на отправку казенной клади не только приходилось теперь показывать в смете внутренних повинностей, но и сообщать к высочайшему сведению. Между тем сбор этот служил до того весьма важным источником для темных сделок, оборотов и махинаций со стороны всякого рода дельцов [* Для краткости и чтобы не оттенять чересчур одну сторону, нами указана лишь малая часть того, что происходило здесь по поводу исполнения повинностей вообще, и отвозки казенной клади — в особенности.]. Поневоле местной администрации пришлось усилить наблюдение за этим делом, а родоначальникам — стать более осторожными. А тут как раз с 1816 г. началась зараза на лошадей по охотскому тракту, — зараза, о действительных размерах которой трудно теперь судить с точностью; но, по ходатайству якутского областного начальника и иркутского губернатора, большая часть расходов по дополнительной доставке недовозов 1817-1818 гг. принята была за счет казны [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 376, лл. 93-96.]. Убытки, понесенные обычными предпринимателями по доставке клади, а через них — и обществами, были, тем не менее, весьма не малы. Необходимо, однако, заметить при этом, что больше лошадей пало под купеческими, чем под казенными транспортами (под последними пало: в 1817 г. 650 лош., 1818 г. — 960; под купеческими почти вдвое больше) [* По донесению Миницкого Трескину, при чей о количестве лошадей, павших в купеческих транспортах, Миницкий говорит с некоторый недоверием. Там же, лл. 64-65 и 98. Ср. В. Вагина. Истор. свед. о гр. Сперанском, т. II, стр. 5 и 404.]. Мало того, почти вся казенная кладь с лошадей, действительно павших по дороге, сложена была в магазинах, так что по крайней мере за нее не приходилось платить. Но не мало ее и погибло: якобы потонуло, съедено было медведями и т. п., — по показанию подрядчиков, «взявших на себя эту обязанность под видом проводников и наслежных капралов». И вот, расследование показало, что пропала, главным образом, кладь, перешедшая за ничтожную провозную плату в третьи и четвертые руки, к заведомо бессильным и неблагонадежным подрядчикам, т. е. либо совершенно не увезенная, либо сбытая по дороге [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 876, лл. 106-107, при чем приложена и ведомость подрядчиков, за которыми пропала кладь.].

    Поэтому убытки были особенно велики в обществах, где наиболее развито было барышничество насчет отвозки казенной клади, т. е. где родоначальники и «лучшие люди», с целью увеличения и замаскирования собственных барышей, передавали кладь подрядчикам из чужих улусов, не заботясь при этом об их состоятельности и добросовестности. Там же, где кладь не передавалась в чужие руки и была своевременно отправлена, она дошла полностью (как в борогонском улусе) и даже без всякой гибели лошадей (как в мегинском улусе), несмотря на неурожай сена в последнем, несмотря даже на то, что, в виду аккуратной доставки, мегинцы и борогонцы были год за годом совершенно освобождаемы от надзора за их транспортами, тогда как за другими улусами надзор, напротив, был усилен [* Там же, д. по оп. № 376, лл. 7-6 и 64-66.]. Таким образом, только в силу большей добросовестности родоначальников, у мегинцев и борогонцев не погибло нисколько лошадей, не было недовозов, а стало быть и вычетов за них из прогонной платы, не было и расходов на препровождение транспортных смотрителей и надзирателей.

    Вместе с указанными законоположениями, местной администрации вменено в особую обязанность принять деятельные меры к прекращению всяких недозволенных сборов с обществ. А дабы дать земским судам возможность исполнить эту обязанность, в 1817 г. улусы и крестьянские общества распределены были участками между дворянскими заседателями сего суда, коим предписано следить не только за благоустройством и судопроизводством в подведомственных им обществах, но и за сборами, чинимыми с последних, и расходованием собранных сумм. Для этого заседатель обязан был, возможно чаще, объезжая свой участок, входить в подробное рассмотрение делопроизводства и счетоводства общественных властей, правильности составления и исполнения общественных приговоров и т. п. [* Ук. Як. обл, правл. 15 окт. 1817 г. (Арх. Б. И. У., д. по оп. № 414). К первому участку здешнего окр. приписаны были: селения иркутского тракта, западная часть Кангаласс. ул. (тогда еще неразделенного) и почти весь Намский ул.; ко второму — Амгинская слобода и поселения охотск. тракта, Ботурусский и Мегинский ул. и восточная часть Кангаласского; к третьему — Борогонский ул., Баягантайская и Дюпсюнская волости и небольшая часть Намского ул. Все дела, подлежавшие исполнению на месте, отныне должны были поручаться дворянским заседателям, как членам земского суда, по принадлежности к их участкам, о полным устранением от этого сельских заседателей (роль которых сведена на присутствование при разборе дел, касавшихся якутов, в контрассигнирование указов земского суда на имя родоначальников). А исправник обязан был по временам объезжать весь округ для осмотра станций, дорог и т. п. и для наблюдения за тем, чтобы заседатели «исполняли свои обязанности не одной только бумажкой или проформой, а и в самом существе».]. Мало того, на деятельность местной администрации в соответствующем смысле теперь обращено было усиленное внимание высших властей, и почти не проходило года без более или менее внушительного напоминания областному правлению и земскому суду, чтобы всеми мерами старались прекратить всякие излишние сборы за повинности и, елико возможно, сократить общественные расходы.

    Так, в 1817 г. высочайше одобрены действия Московского генерал-губернатора против злоупотреблений сельских властей, а выработанные им правила велено применить и по прочим местам. По правилам этим, между прочим, сельские власти подлежали ежегодному учету со стороны выборных от обществ, почему и князцам предписано было, чтобы они также учитывали своих улусных голов. Так как князцы отказались от этого на том основании, что головы все равно ничего не делают без их согласия, и что всякий сбор и всякий расход производится у них не иначе, как с общего и полного их с головами соглашения, то в 1820 г. им предписано было, чтобы учет голов они производили в присутствии земского суда и областного стряпчего. Вдобавок к этому в 1823 г. предписано было, чтобы старшины вместе «с лучшими» родовичами ежегодно учитывали наслежных своих князцов. Сверх того сенатским указом 1818 г. запрещен сбор на непредвиденные надобности.

    Как видим, целый ряд мероприятий правительства и высших местных властей направлен был к тому, чтобы упорядочить дело отправления повинностей и тем облегчить их тягость для населения. Нельзя сказать, чтобы в перечисленном все было одинаково удобоисполнимо и целесообразно по местным здешним условиям. Так, если введение земских повинностей и требование вмешательства в исполнение всех вообще повинностей у якутов было как нельзя более кстати, то, при некотором внимании местных властей, земские повинности могли и должны были обходиться дешевле, могли быть и более справедливо распределены. Точно так же требование учета голов князцами и князцов старшинами и лучшими людьми не могло достигнуть своей цели. Ибо, если и действительно все сборы и расходы в якутских обществах происходили не иначе, как с общего согласия якутской знати с родоначальниками, то все они' почти одинаково заинтересованы были в том, против чего так боролось теперь правительство. А при всевластии, каким они пользовались тогда в своих обществах, именно это-то их общее согласие и постоянное единомыслие с местными низшими властями было в данном случае самым сильным тормозом для упорядочения повинностей и раскрытия всей той привилегированности, какою обставила себя якутская знать при их исполнении. Наконец, совершенно неисполнимым оказалось ежегодное представление сметы денежных внутренних повинностей и общественных расходов на утверждение высших центральных властей. Тем более это должно было оказаться, что далеко не сразу и местный административный механизм мог быть приведен в такое состояние, чтобы даже Формально исполнять все те требования, какие предъявлялись к нему теперь. Доказательств тому можно бы привести весьма много, по мы ограничимся одним-двумя более рельефными.

    Когда в 1817 г. впервые потребовалось здесь представить сметы внутренних повинностей, то, не надеясь уже на якутских родоначальников, областное правление предписало, чтобы не только размеры дорожной повинности, но и суммы, необходимые для нее, определены были земским судом, не запрашивая родоначальников, так как «все равно никакой верности и основательности от них ожидать нельзя» [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 889, лл. 10-11.]. Сообщая об этом головам, земский суд указом 17 апреля предписал им, чтобы хоть об остальных внутренних повинностях и общественных расходах они немедленно представили сметы, так как, без утверждения таковых, никакой сбор, по закону, не должен иметь места. 17 сентября, когда по обыкновению около трех четвертей всех повинностей уже приведены были в исполнение, земский суд снова предписал строжайше и в последний раз, чтобы головы представили, наконец, сметы, затребованные еще в апреле. А 4 января 1818 г. суд пишет, что, хотя сборы уже произведены и собранные деньги уже израсходованы (без представления смет), но пусть хоть «для сведения» улусы все-таки представят свои прошлогодние сметы. Головы отвечают, что указы получили и исполнят, пишут соответствующие приказы князцам, получают такие же ответы. 17 января земский суд снова подтверждает о том же; 7 марта следует новое строжайшее подтверждение (опять головы пишут князцам и опять получают в ответ: «исполнение чинено быть имеет»), а 14 мая — еще новое наистрожайшее предписание. Но только 10 июня головы рапортуют, наконец, что посылают сметы и приговоры на 1817 г., составленные «при виде (в присутствии) нарочно посланных воинских служителей» [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 398, лл. 4-84.].

    Благодаря большим штрафам, наложенным тогда на писарей, сметы на 1819 г. уже представлены были хоть и с опозданием, во все таки до начала года. А в декабре 1819 г. несколько улусных голов рапортуют, что посланные ими в конце 1818 г. сметы им еще не возвращены, так что они не знают, одобрены ли они областным правлением, почему и затрудняются составлением таковых на 1820 г. [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 398, лл. 4-84.]. Иначе говоря, когда усилиями двух лет земскому суду удалось, наконец, понудить голов к своевременному представлению смет, то областное правление больше года продержало последние без рассмотрения.

    Впрочем, из журнала совета главного управления Восточной Сибири от 13 июля 1824 г. видно, что то же приблизительно происходило и в других губерниях и что еще в 1823 и 1824 г. погубернские сметы не могли быть своевременно представлены даже в это управление, поэтому и требование предварительного их представления в государственный совет было потом совершенно оставлено [* Арх. Н. И. У., д. по оп. № 53, л. 1.].

    Если так обстояло дело даже с формальным исполнением вновь установленных порядков, то неудивительно, что в расчетах улусов между собою за 1817-1820 гг. находим такого рода расходы, как, напр., на проезд с Алдана на Оймекон: дворянского заседателя Смолина (в 1817 г.) — 15 лош. и 3 проводника — 600 руб.; заседателя Валя (в 1818 г.) — 380 руб.; заседателя Егорова, туда — 380 руб., обратно — 29 лош. и 7 проводников — 680 руб.; итого проезд одного Егорова — 1060 руб. [* Арх. Б. И. У., д. № 344, л. 69. В другой месте (л. 91, обор.) тот же проезд Егорова засчитан еще и таким образом: туда и обратно 21 лош. и 7 проводн. — 1120 р.]; а во внутренних счетах улусов мы еще в 1821-1824 гг. находим такие, напр., статьи общественных расходов: заодно собрание в доме князца Белелюбского на мясо, масло и сено — 90 руб., да за квартиру ему — 30 руб.; по другому собранию там же: «за съеденную корову — 50 руб., за двух бычков — 50 руб., за сено — 30 руб., да за квартиру — 50 руб.»; «... во время раздела прогонных денег в Якутске по согласию князцов употреблено на водку и стерлядь — 7 руб. 50 коп.»; «... старосте Заболоцкому за получение денег из казначейства — 20 руб.» и т. п. [* Там же, за 1824 г., д. №№ 30 и 36.].

    Неудивительно также, что когда в 1820 г. областное правление обратилось к рассмотрению улусных смет и приговоров, то оказалось, между прочим, что во многих обществах междудворная гоньба отправлялась наймом, а не очередями, как следовало по закону; а что в Дюпсюнской волости четыре года подряд производился сбор в 875 руб. на повивальных бабок, тогда как в 1817 г. предписано было лишь выбрать подходящих женщин для обучения повивальному искусству, на случай если такое обучение состоится [* Там же, д. по оп. № 398, лл. 86-87. Обучение не состоялось.]. Во всех вообще улусах производился со всех плательщиков денежный сбор на содержание рассыльных, церковных старост и оспенных учеников, на прокормление нищих, очистку ледников (для хранения мертвых тел) и т. п., тогда как по закону все это должно было исполняться очередями или денежной складкой с одних лишь более зажиточных [* О том, как составлялись подобные сметы можно судить, если взять, напр., черновую баягантайской волостной сметы на 1818 г. Там содержание трех обывательских лошадей по зашиверскому тракту засчитано сперва в 700 р., потом в 625р., в 225 и, наконец, в 300 р.; число десятников пять раз перемарано пока проставлена цифра 21, ледников для хранения мертвых тел сперва проставлено по одному на наслег, потом — по два и даже в некоторых наслегах по 4, а расход на их очистку — сперва по 15, потом по 25 р. в год; расход на оспенных учеников сперва 450, потом 225 и, наконец, 400 р. и т. д. (Там же, д. по оп. № 389, лл. 12-14).].

    Ясно, что если направление принято было вполне верное, то для проведения его в жизнь работы предстояло еще много. Ибо именно только продолжительной и настойчивой работой, а главное — постоянным и зорким наблюдением за действиями общественных и местно-административных властей можно было надеяться устранить действительно «глубоко вкоренившиеся» злоупотребления на счет повинностей.

    Эту работу необходимо причислить к наиболее важным для упорядочения инородческой жизни. Но именно потому, что уставом об инородцах (1822 г.) для нее не сделано ничего особенно выдающегося, — нам не зачем долго останавливаться на нем, несмотря даже на то, что весь четвертый его отдел целиком трактует о податях, а из отдельных приложений к нему, одно, высочайше утвержденное того же 22 июня 1822 г., посвящено земским повинностям, другое же, подписанное гр. Сперанским, — обывательской и почтовой гоньбе. Так, по отношению к денежно-казенным повинностям уставом не создано ничего нового, то же, что было в нем ново, касалось скорее управления и самоуправления инородцев. Что же касается земских повинностей, то вопрос о них был и до того так удачно поставлен, что для дальнейшей его разработки требовались лишь редкие и незначительные изменения. Поэтому и «Положение о земских повинностях» 1822 г. состояло, главным образом, лишь в сжатой и ясной формулировке наиболее существенного из того, что ранее сделано на этот счет. Впрочем, положение вместе с тем показывает, что в намерениях Сперанского было возможно большее ограничение местно-натуральных повинностей в Сибири насчет денежных обще-земских. Но для этого Сибирь была еще чересчур слабо населена, инородческие общества — малокультурны, и среди них мало еще развито денежное хозяйство. Оттуда и колебания относительно способа отправления повинностей в законоположениях, выработанных Сперанским, и не полное их совпадение между отдельными частями. Поэтому также им в конце концов уделено столь мало внимания натуральным повинностям. А начал было он именно с них.

    Из натуральных повинностей всего более и первое обратила на себя его внимание обывательская гоньба. «Правила о содержании обывательских и почтовых подвод» составлены им еще в 1819 г. Как видно из мотивов к новому их подтверждению в указе Иркутского гражданского губернатора Цейдлера от 1823 г., — такое исключительное внимание к обывательской гоньбе объяснялось весьма частым и даровым пользованием ею со стороны многих, не имевших на то законного права. Благодаря этому, содержание 1-2 пар обывательских лошадей равнялось по стоимости 4-5 парам почтовых. А были и такие места, где вместо 1-2 пар обывательских (по расписанию), содержатель должен был всегда иметь наготове от 20 до 30 лошадей, и где поэтому гоньба обходилась в год по 10 руб. на душу [* Ук. Иркутск, губернск. управл. от 5 мая 1823 г. № 9290 (Арх. канг. насл.).].

    И вот, первые же два пункта «Правил» 1819 г. гласят, что денежный сбор на обывательскую гоньбу отменяется с 1820 г. [* В 1819 г., сбор этот составлял по Иркутской губ. 195.523 р. (Там же).], за исключением небольшой суммы, которая может понадобиться для содержания этой гоньбы в местах, где, по крайней редкости населения, очередное ее отправление окажется совершенно невозможным. Перечислив затем самым точным образом, кому и когда должны быть бесплатно отпускаемы обывательские подводы по билетам и без оных, правила не только указывают, кто вправе пользоваться обывательскими лошадьми не иначе, как с платежом прогонов, но и в двух заключительных статьях установляют:

    «Кто повезет кого бы то ни было на обывательских подводах, очередных или наемных, без билета и платежа прогонов, тот будет судим и наказан;

    «Кто без печатного билета потребует обывательских лошадей и поедет без платы прогонов, тот будет судим в насилии или во взятках и наказан по закону» [* То же — и в заключительном пункте о почтовой гоньбе: «содержатель, который повезет на почтовых лошадях кого бы то ни было без подорожной и платежа прогонов, будет судим и наказан». Дальше, кажется, уже некуда было идти по этому пути. А если и после того продолжали даром пользоваться обывательскими лошадьми многие, кому это совершенно не полагалось, и тем не менее ни судимы, ни наказаны за то не были, то не значит ли это, что, кроме запретительных указов и законоположений, нужно было еще что-то такое, что действительно охраняло бы инородческое и крестьянское население от злоупотреблений со стороны их собственно-общественных и местно-административных властей.].

    Все это говорило о желании сузить круг денежных сборов на отправление повинностей. Но уже несколько иную точку зрения мы видим в положении 1822 г. Оставив в стороне казенные подати и общественные расходы, положение подводит все остальные повинности под рубрику земских и, прибегая к совершенно новой номенклатуре, делит их на денежные и личные, при чем под последними подразумевает местно-натуральные повинности, для которых ранее запрещен был денежный сбор [* В свою очередь, денежные земские повинности разделены на постоянные и временные. К первым отнесены: содержание почтовых и земских сообщений, препровождение этапных и содержание дорожных команд, ко вторым — устройство воинских, этапных, почтовых и тюремных помещений.]. И вот, в применении к Сибири личные повинности почти отменяются. Ибо, по § 3, содержание подвод для земских сообщений (обывательская гоньба) «во всем составе причислено к денежным повинностям» (почтовая же гоньба и до того вся вошла туда же), а устройство и исправление дорог и препровождение ссыльных должно было производиться особыми этапными и дорожными командами на счет денежного сбора с местных жителей; после чего на долю натуральных повинностей оставалось бы только незначительное по здешнему месту содержание перевозов и исправление проселочных дорог. Далее, однако, пз этого общего правила делается несколько таких важных исключений, после которых отправление более крупных повинностей здесь оставлено, в сущности, таким же, как оно устроено было до того.

    Составление смет и раскладок земских повинностей также оставлено на прежних основаниях, только с большей тщательностью очерчены функции местных комитетов по раскладке земских повинностей. По положению, дело комитетов должно было состоять лишь в распределении жителей округа по степени их зажиточности на пять разрядов или классов с убывающими размерами платежа от первого к пятому [* В основу при этом принималось: 1) свойство и количество владеемых земель, 2) размеры пастбищ и скотоводства, 3) промыслы, 4) удобства для торговли и торговые пути и 5) случайные признаки оскудения от продолжительных неурожаев, наводнения, скотского падежа и т. п. За наименьшую единицу причисления к разряду считалось для инородцев ведомство инородной управы.]. При этом комитет не определял даже приблизительно размеров самого сбора ни с целых разрядов, ни тем более с отдельных ревизских душ, так как то и другое определялось в губернском совете уже по окончательном утверждении смет. В совете окружные и областные раскладки подвергались пересмотру и сводились в одну обще-губернскую раскладку, при чем разряды, низшие по местной раскладке, но по состоянию равные высшим в других округах, переводились в эти высшие. Так, напр., если жиганские и олекминские якуты, верхоянские мещане и т. п., зачисленные по Якутской области в 4-й разряд, найдены по состоянию равными верхоленскии бурятам, туруханским мещанам и т. п., зачисленным в своих губерниях по 3-му разряду, то по обще-губернской раскладке упомянутые якуты и здешние мещане перечислялись в 3-й разряд [* § 28 полож. Вот чем объясняется нередко встречающееся в архивных документах обозначение одних и тех же обществ в низшем разряде по местной раскладке и в высшей — по обще-губернской.]. Таким образом, сумма, подлежавшая к уплате тем или иным обществом, зависела: от общей высоты расходов на земские повинности (в данное трехлетие и в данном генерал-губернаторстве), от его разряда по обще-губернской раскладке и от количества числившихся в Обществе ревизских душ. Не забудем, однако, при этом: 1) что из общей суммы, ежегодно следовавшей по каждому округу на покрытие земских повинностей, вычитывалась сумма, которую ему следовало получить в предыдущем году за возку почт и эстафет, и 2) что распределение следовавшей с общества суммы земского сбора (как, впрочем, и всех других податей) между отдельными хозяйствами предоставлено было его родовому управлению и не подлежало вмешательству местных властей [* § 21 похож, и 310 устава об инор.].

    Относительно дорожных рабочих команд, содержание коих должно было по положению происходить насчет денежного сбора с местных жителей, скажем лишь, что, несмотря на всю настойчивость, внесенную в их устройство со стороны сибирского комитета они продержались весьма недолго [* Как видно из архивных документов, кажется, вернее будет опустить, что Главн. упр. В. С. «не без всякого повода», как заключил г. Вагин (цит. соч., т. ІІ, стр. 368), а на весьма веских основаниях решило приостановить действия дорожных команд. Ибо, не говоря уже о быстром увеличении земского сбора, на дорогу выводились и тут же убивались целые стада скота; так что прокормление команд легло бы огромной тягостью на местных жителей, при чем тягость эту было бы столь же не легко уравнять с отдаленными от тракта жителями, как и прямое натуральное отправление дорожной повинности.].

    Специально же в Якутской области опыт с устройством охотского и удского трактов помощью команд (из ссыльных) уже в начале века доказал всю их непригодность по здешнему месту [* Что не помешало всего несколько лет тому назад (в 1890 г.) снова повторить опыт употребления ссыльных для ремонта аянского тракта, опыт, оказавшийся также совершенно неудачным, так как из работавших в партии 29 ссыльных один умер, а остальные все разбежались.]. А этапные команды здесь никогда не устраивались, в виду ничтожного следования ссыльных. За то весьма справедливым и настоятельным нововведением было совершенное освобождение от земских повинностей всех бродячих инородцев (§ 23 положения, § 62, п. 3 устава), осуществленное здесь, однако, не ранее, как в 30-х гг., благодаря медленности в применении устава и крайней безответности большинства бродячих инородцев.

    Остается показать, каким образом постановка повинностей по уставу могла и должна была отразиться на дальнейшем общественном развитии якутов. Но тут необходимо заметить, что и вообще относительно развития самоуправления у сибирских инородцев значение устава до сих пор сильно преувеличивалось, что зависело, по-видимому, от недостаточного знакомства с предшествовавшими уставу узаконениями об инородцах. Несомненно, Сперанский имел все основания отнестись и действительно отнесся весьма недоверчиво к местной администрации. Но все его недоверие выразилось в том, во 1-х, что, узаконяя и как бы даже подчеркивая прежние предписания о невмешательстве местных властей в некоторые весьма важные отрасли общественно-хозяйственной жизни инородцев, он, однако, не передал этих отраслей в ведение самих обществ, как таковых, а предоставил их полному усмотрению инородческих родоначальников. Во 2-х, вводя этих последних в круг самого мелочного регламентирования инородческой жизни (детали которого должны были быть установлены впоследствии) — на правах, почти равных с низшими русскими властями [* «По уставу об инор.» 1822 г. все кочевые инородцы должны получить образование управления, подобное управлению волостному, токмо под другими наименованиями: у них положено иметь родовые управления вместо сельских; инородные управы — вместо крестьянских волостных правлений и степные думы, наравне с земскими судами, коим они не подчиняются (Журн. Сов. главн. упр. Вост. Сиб. от 13 июля 1826 г. № 21, примеч. к гл. III. В Арх. Н. И. У., д. по оп. № 53, л. 11).], он все действия общественных инородческих, как и местных административных властей поставил в самую тесную зависимость от распоряжения и усмотрения целого ряда все более высоких административных инстанций. Так, не только ежегодные сметы внутренних повинностей, но и всякая к ним прибавка среди года, если бы таковая понадобилась, должны были восходить на усмотрение главного управления (§§ 304 и 305). Собранные в подати суммы могли прямо передаваться земскому чиновнику лишь там, где не было инородных управ; там же, где они существовали (а в той или иной форме они были почти везде), сборы от родовых управлений должны были поступать в инородные управы, оттуда — в уездное казначейство (§§ 324 и 329). А хотя по § 325 «старосты обязаны не сдавать податей никому, кто не может выдать квитанции», тем пе менее выдача последних обязательна только для русских властей; управы же не обязаны были выдавать квитанции старостам, как и эти последние — отдельным домохозяевам [* Это было весьма крупное упущение в уставе, ведущее подчас к большим злоупотреблениям со стороны инородческих общественных властей.]. Общая сумма сборов, вычисленная губернатором и утвержденная главным управлением, должна была распределяться между наслегами (или родами?) [* Насчет определения разного рода административных единиц в уставе существует полная путаница. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить §§ 103 и 177, где то и дело смешиваются бурятские названия «род» и «улус» с тем, что здесь называлось наслегом и родом. Необходимо, впрочем, заметить, что § 309 не был здесь применен. Улусные, как и наслежные родоначальники одинаково ревниво отстаивали свое право невмешательства в их внутренние распоряжения со стороны степной думы. Поэтому о распределении думой повинностей между обществами никогда даже и речи не заходило. Распределение же казенной клади, действительно производившееся одно время в степной думе, в сущности сводилось к миролюбивой дележке между родоначальниками и почетными людьми разных обществ получавшихся от этого дела барышей.] не улусным собранием, а степною думою, «сообразно со способами каждого общества» (§ 309).

    Точно так же сумма, выпадавшая на каждое общество, должна была распределяться между отдельными хозяйствами не собранием общественников и по их приговору, а родовым управлением (§ 310). Смета внутренних повинностей должна была с одной стороны восходить па утверждение главного управления, а с другой — определяться общественным приговором лишь там, где не было степных дум; в противном случае определялись этими последними (§ 363).

    И так — во всем. Устав как будто не знает обществ, а ведает одних лишь родоначальников. Ибо «все сведения об улусе полиция заимствует из показаний родоначальников (§ 102). Староста имеет право приносить жалобы (за общество) без доверенностей и письменных приговоров родовичей (§ 179). Родовые управления особенно имеют заботиться, чтобы родовичи их старались, в случае благоприятного промысла, иметь достаточный запас для своего продовольствия (§ 183). Все выдачи предметов продовольствия в ссуду инородцам делать налицо и на ответственность управляющего родом (§ 185) [* На этой основании происходили такие, напр., вещи. Какой-нибудь тунгусский староста получает из казны ссуду порохом и свинцом за весь свой род (по цене, даже несколько пониженной против местной рыночной), то и другое тут же продает на местном базаре и накупает товары, которыми потом и расторговывается среди своих родовичей; а порох и свинец последние вынуждены потом покупать в три-дорого у якутских торговцев, разъезжающих для торговли по тунгусским стойбищам и держащих промышленника-тунгуса в немилосердной кабале. Поэтому, также вопреки уставу, хлебные ссуды из казны выдавались на руки нуждающимся.]. Сведения о законах и обычаях каждого племени (для предполагавшегося к изданию свода степных законов) предоставляется местному начальству собрать от почетнейших людей» [* На этом основании и были допущены в иркутский комитет (для приведения в действие устава) заранее для того выбранные здешними родоначальниками, борогонский голова Ив. Мигалкин и один из кангаласских князцов, Савва Кирилин, с одним ассистентом и переводчиком при каждом. Целью учреждения комитета было: 1) разделение инородцев на разряды — оседлый, кочевой и бродячий, 2) устройство управления, 3) определение границ владеемых каждым родом земель и 4) составление проекта степных законов.], и т. д.

    При такой централизаторской тенденции устава и при взгляде его на инородческие общества, как на группы малолетних семьян, а на родоначальников, как на их отцов [* «Управляющий родом приемлется в назначении старшего лица, как будто бы род составлял одно семейство» (§173).], — не ясно ли, что, если бы устав и был применен во всей силе, то общественное развитие инородцев едва ли выиграло бы от этого. Но дело то было в том, что, при желании охватить одним общим установлением все многообразие сибирско-инородческой жизни, устав по необходимости отличался такой общностью положений, что во многих частях вся сила его подлинного воздействия должна была сосредоточиться на его применениях к каждому данному месту. Иначе говоря, поскольку устав попал в курс действительной жизни и производившейся до того работы, и там, где налицо были силы, готовые воспользоваться учреждениями, которым он придал силу закона, — там и постольку он применен вполне, он вошел в жизнь, продолжает воздействовать на нее и до сих пор (худо или хорошо, это — другой вопрос). Там же, где он являлся плодом весьма благожелательного, но все же чисто-кабинетного измышления, а в особенности, — где он шел вразрез с требованиями места и времени, там он в лучшем случае привел лишь к огромной канцелярской переписке, безрезультатной, а потому довольно скоро и позабытой [* Так было, напр., с изданием свода степных законов. Но замыслу то было весьма важное и полезное дело, ибо недостаток такого свода и сейчас весьма чувствителен. Но где были здесь тогда люди способные собрать достоверный материал. по обычному праву инородцев, а смягчить все дикое и жестокое, отменить несообразное и т. п.»? И какие, наконец, были гарантии, что полученные от «почетнейших людей» сведения будут действительным отражением жизни, а не продуктом их классовых вожделений?]. Но, не говоря уже о том, что бесполезная трата сил может происходить лишь в ущерб действительно нужной, — были и такие случаи, где устав отвлек местную администрацию от насущных задач, продолжает и до сих пор задерживающим образом действовать на развитие и преуспеяние сибирских инородцев [* Так, напр., не только во время составления устава, но и до того не могло быть сомнения, что межевание земли и ее распределение между обществами по густоте населения — дело нужное и настоятельно необходимое. Но § 28 устава надолго задержал это дело, к которому серьезно не приступили, в сущности, и до сих пор.].

    Работа по применению устава в Восточной Сибири происходила в главном и губернском управлениях, при постоянном содействии местных губернаторов и областных начальников. Так как казенные и общие земские повинности могли пока что считаться достаточно определенными и урегулированными, а уставом весьма мало сделано было для точного выяснения внутренних повинностей, и совершенно упущены были из виду общественные расходы инородцев, то главное управление прежде всего обратило свое внимание на эти две категории повинностей. Рассматривая же поступившие к нему (не в срок) сметы внутренних повинностей и общественных расходов на 1823 и 1824 г. и разобрав в отдельности все статьи денежных сборов, совет главного управления Восточной Сибири нашёл, что некоторые из них только потому занесены в сметы, что значатся в общих, преподанных для того формах, тогда как на самом деле в данном месте таких повинностей совсем не существует, так что денежные сборы шли неизвестно на что, либо же ими прикрывались другие, запрещенные по закону, расходы. Еще более совет нашел статей расхода прямо незаконных, либо таких, которые должны были покрываться денежной складкой или пожертвованиями одних лишь более зажиточных, а не сбором со всех плательщиков. Так, взнос податей за умерших и выбылых должен был, по толкованию главного управления, покрываться пожертвованиями, а не раскладываться на всех [* Относительно якутов Якутского округа не было надобности даже и в этой, так как уже с 1792 г. существовало распоряжение, чтобы за умерших и выбылых повинности относились теми, к кому перешло их имущество вообще, а особенно их покосные земли (Ук. Як. земск. с. от 29 марта 1792 г. Арх. Б. И. У., д. по оп. № 7, лл. 13-14).]. Незаконными же призваны следующие сборы: 1) На поездки родоначальников и их прокормление во время собраний, ибо поездки эти входят в обязанности их общественной службы, за которую (по §§141 и 132 уст.) им не полагается денежного вознаграждения [* Относительно кормления родоначальников во время собраний Иркутский гражданский губернатор выразил по другому случаю свое недоумение, к чему эта покупка мяса, масла и убойного скота, когда, по собственным показаниям родоначальников, они дома у себя на тяжелой работе питаются главным образом кислым молоком (таром). (Там же, за 1824 г., д. № 84, л. 8).]. 2) Для вознаграждения почетных родовичей за исполнение общественных дел, в качестве поверенных от старост, так как на то существуют старшины, которым, однако, также не полагается денежного вознаграждения. 3) На постройку станционных юрт по охотскому тракту, так как эта постройка входит в состав общих земских повинностей и вносится в сметы на них. 4) На писарей и канцелярские припасы в наслегах, на содержание, отопление и освещение домов для наслежных собраний и на содержание сторожей при этих домах. Ибо, по уставу, все разбирательства в наслегах должны совершаться словесно и могут происходить в юрте любого родовича. 5) На наймы подвод для дальних поездок чиновников, так как для этого по большим трактам существуют обывательские подводы, а по проселочным дорогам подводы должны поставляться по очереди в натуре. 6) На вознаграждение переводчиков при родоначальниках, для содержания лошадей при инородных управах, на мешки для перевозки денег (в подати) и т. п.

    Как и следовало ожидать, главное управление нашло, что поправка и очистка наслежного ледника для хранения мертвых тел — работа не столь большая, чтобы для нее нужен был денежный сбор, а что заносится она в сметы только потому, что значится в раз заведенной для того форме. То же и об ежегодном сборе на сожжение трупов лошадей по охотскому тракту, тогда как зараза по временам совершенно прекращается. До нельзя преувеличенным был найден расход на сопровождение ссыльных (в Охотск), по ничтожному количеству последних. Первые два сбора решено поэтому отменить совсем, а относительно последнего предписано собрать сведения о действительной стоимости посылки вооруженных людей за последние пять лет [* Журнал совета главн. управл. Вост. Сиб. на 13 июля 1824 г. за № 21, лл. 1-20, в Арх. Н. И. У., д, по оп. № 53. Само собою разумеется, что здесь журнал передан в самом сжатом изложении и в переложении на современный язык.].

    В заключение совет главного управления нашел, что, хотя, по распоряжению иркутского гражданского губернатора, сборы па внутренние повинности и общественные расходы у якутов на 1824 г. сокращены почти на половину, но что они могут быть сокращены еще более, для чего руководством должны служить следующие соображения, и в основу положены следующие меры.

    1. Для внутренних повинностей и общественных расходов не существует постоянной нормы, а их размеры и даже самый состав зависят от приговоров самих обществ. Приговоры, однако, составляются весьма часто под сильным давлением влиятельных общественников, заинтересованных в существовании возможно больших сборов этого рода, всякий излишек коих идет на их, общественных заправил, пользу. Необходимо поэтому прежде всего собрать самые верные сведения о том, какие внутренние повинности отжили свое время и подлежат совершенному уничтожению, какие затем (па основаниях, изложенных в сем журнале) могут с удобством отбываться очередями, а по каким может быть достигнуто еще дальнейшее удешевление наемных цен, если без найма уже нельзя будет обойтись. Точно также относительно общественных расходов необходимо выяснить, какие из них должны (по закону 1805 г.) покрываться сбором с более зажиточных родовичей, какие общественные обязанности должны и могут исполняться без денежного вознаграждения, а по каким это последнее может бьпь уменьшено. На основании таких сведений гражданские губернаторы обязаны составить форму (табель) всем окончательно необходимым денежным сборам на внутренние повинности и общественные расходы, с указанием размеров каждой расходной статьи в отдельности по всем инородческим (и крестьянским) обществам. Табели эти, по их рассмотрении и утверждении в главном управлении, должны служить руководством при обсуждении смет и общественных приговоров, ежегодно представляемых к утверждению, — с тем, чтобы не допущен был ко взиманию ни один не значущийся в табели сбор, и чтобы из дозволенных сборов ни один не превышал указанных в табели размеров, разве что мотивы для такого превышения признаны будут вполне основательными. При этом, однако, все инстанции, долженствующие по закону рассматривать сметы, обязаны не ограничиваться одним лишь сопоставлением последних с табелью, а всякий раз обсуждать, не найдется ли возможным еще дальнейшее сокращение денежных сборов с обществ.

    2.     По утверждении смет в главном управлении и при обратной их прохождении через губернские правления, последние, приняв во внимание идущую с общества ясачную сумму, размер следующих с него подушных и общих земских повинностей (по числу его рев. д.) и сумму, утвержденную по смете на внутренние повинности и общественные расходы, должны перед наступлением каждого года составлять раскладки (перечни) всех денежных сборов, долженствующих в течение года поступить с каждого общества и поскольку всякого такого сбора причитается на одну рев. д. Перечни эти, по немедленном напечатании, должны публиковаться ко всеобщему сведению, дабы каждый плательщик знал, какая сумма податей и других сборов допущена ко взиманию с его общества и сколько, следовательно, причитается с него, плательщика, по числу рев. д. в его семье или другим, принятым в его обществе способам раскладки.

    Таковы были предварительные правила, преподанные советом Главного Управления В. С. местным властям для урегулирования внутренних повинностей и общественных расходов у здешних инородцев и крестьян.

    Заключительные пункты журнала главного управления изложены нами с тщательностью и подробностью, которые могут показаться даже несколько излишними, — тем более, что большая часть установленного в этих пунктах в разное время уже предписывалась ранее, а отчасти даже исполнялась. Но ранее инициатива таких предписаний преимущественно исходила от высших центральных властей, при чем в предписанном многое было по здешнему месту не нужно, а то и неудобоисполнимо. Не было, кроме того, органа, достаточно авторитетного, а вместе с тем и близко знакомого с местными условиями, чтобы следить за исполнением предписанного. Теперь же, в лице главного управления, на месте был правительственный орган, достаточно компетентный и авторитетный, чтобы из предшествовавших многочисленных установлений выбрать более важное и удобоисполнимое и чтобы настоять на действительном исполнении предписываемого им.

    И вот, заключительные пункты журнала содержали в себе довольно полную и простую программу, которой с того времени придерживалась местная администрация в нормировании повинностей у инородцев и, придерживаясь которой, ей удалось понемногу свести к минимуму все более крупные злоупотребления насчет повинностей, имевшие здесь место до половины 20-х годов ХІХ века. Цель этой программы была, конечно, видна и ранее: это — устранить в инородческих и крестьянских обществах все излишние поборы на внутренние повинности и общественные расходы. Но па этот раз вплотную подошли и к возможному достижению этой цели. А если вполне достигнутой она не может считаться до сих пор, то зависит это лишь отчасти от того, что понемногу и эта программа стала рутинно исполняться, да кое-что из нее со временем было и позабыто. Отчасти же это происходит оттого, что погрешности, вкравшиеся в программу, остались и остаются неисправленными, продолжают поэтому и теперь неблагоприятно отзываться па системе исполнения повинностей у инородцев.

    Среди погрешностей естественно была и такая, что на первых порах, как говорится, хвачено было через край. Иначе нельзя относиться к тому, напр., что устройство и содержание школ не сделано обязательным для всех обществ, а предоставлено собственному желанию последних; что добровольной складкой жертвователей требовалось содержать не только нищих и бездомных, но и содержащихся под арестом. Иначе нельзя относиться и к категорическому предписанию уничтожить всякое письмоводство в родовых управлениях и сбор на вознаграждение десятников, что как раз в ту пору усиленной организационной работы и почти непрерывного требования всяческих сведений от инородческих обществ было совершенно невыполнимо, да и теперь весьма неудобоисполнимо в большинстве якутских обществ [* А потому всячески обходится, что, однако, ведет иногда к немалым недоразумениям. Собственно говоря, по букве существующих обязательных постановлений (ведущих свое начало от только что разобранного журнала), — большинство инородческих общественных властей можно бы и сейчас обвинить за недозволенные сборы на вознаграждение наслежных писарей и десятников (вознаграждение — нищенское, к слову сказать). Но факт то, что после 1824 г. наслежное письмоводство уничтожалось (на бумаге) раз 7 или 8; между тем, оно существует везде, так как оно необходимо и уничтожить его немыслимо. Да и очередное служение в десятниках там, где оно практикуется, ведет лишь к тому, что оно целиком ложится на средних и мелких хозяев, с полным от того освобождением более крупных, которые ни за что не согласятся служить в десятниках, так как считают это теперь ниже своего достоинства.]. Коренной ошибкой был и вообще расчет на добровольные складки со стороны более зажиточных, когда именно для уничтожения привилегированности более знатных и богатых по распределению земли и повинностей всего важнее было как можно большее уравнение всех родовичей перед тяготами, но и перед землею — также. Последняя ошибка была, впрочем, скоро исправлена, когда от здешних депутатов в Иркутской комитете доподлинно узнано было, что, по собственному общественному устройству, якуты делятся на неравноправные классы землепользования и отнесения повинностей. Тогда высшая власть в крае обратила все свое внимание на это деление, причем открыто было зло, отнюдь не меньшее, чем злоупотребления на счет сборов.

    Обратимся и мы к распределению земли и повинностей внутри якутских обществ за описанное время, распределению, которого мы нарочито так долго не касались, чтобы не запутывать изложения.

                                                                       ГЛАВА IV.

                       Землепользование якутов в его связи с платежами и повинностями

                                                   после первой ясачной комиссии.

    Для связи с предыдущим, вспомним, что предположенное 1-й ясачной комиссией уравнение земель между наслегами было весьма незначительно даже в тех улусах, где были особенно громки жалобы на неуравнительность земельных владений, сравнительно с наложенным ясаком. В других же улусах оно было тем более ничтожно, либо и совсем не происходило [* К самым неуравненным улусам необходимо причислить Ботурусский, где несоответствие земельного владения и наложенного ясака между наслегами — едва ли не больше, чем где-нибудь.]. До чего незначительно было это уравнение, тому доказательством, кроме приведенных выше [* Чтобы не прерывать изложения, на предыдущих страницах, кое что оставлено было без подкрепления документальными данными, почему и может показаться недостаточно обоснованным. Поэтому, резюмируя здесь более важное из сказанного выше о развития землепользования у якутов, — приводим и необходимые документальные доказательства.] соображений и фактов, могут служить следующие примеры.

    В Борогонском улусе разграничение земель между наслегами и ее распределение по окладам производилось в 70-х же годах XVIII века уже знакомыми нам Федоровым и Старостиным, да еще сыном боярским Кривошапкиным. И вот, по ведомостям, составленный тем или иным из этих лиц, мы находим в одном, напр., наслеге на соболиный оклад 14, на лисичный 4 остожья; в другом — на соболиный 10, на лисичный 3 ост.; в третьем — на соболиный 8, на лисичный 2 ост. Иначе говоря, здесь уравнение между обществами было таково, что и после него в одном наслеге, по числу его ясачных окладов, оказывалось чуть не вдвое больше остожьев, чем в другом. Между тем, уравнение земли по ясаку там, очевидно, все таки предполагалось, так как в самих ведомостях и приложенных к ним документах речь идет о переводе родовичей с их ясачным платежом и без оного из малоземельных обществ в многоземельные — с тем, чтобы на новом месте переведенцы были наделены землею. Но, вследствие сговора между многоземельной знатью наслегов, переводы эти на деле вышли весьма ничтожными, а в одном более значительном случае многочисленное общество постаралось отказаться от наделения переведенцев землею, затеяв земельную тяжбу.

    Интересно, кстати, вообще сопоставить все цифры ясачного платежа и земельных владений, хотя бы по некоторым обществам, при чем для краткости обозначим последние номерами. Так, в нескольких смежных наслегах по уравнению положено было:

    Из этой таблички уже прямо видно, что и после уравнения самые высокие платежи приходились в обществах более других обделенных землею. По сравнению с последним, первый наслег, напр., переплачивал за каждое свое остожье по 33 коп., а за все 129 ост. — 42 р. 57 к. в год. Правда, при переобложении малоземельные общества обложены были меньшим % соболиных, из общего числа ясачных окладов (ср. №№ 1 и 2 с 4 и 5), что давало меньший средний платеж на каждую ясачную семью, чем в обществах многоземельных с высоким % соболиных окладов. Но, в конце концов, бедные землями общества все-таки остались при малоземелье и с высоким ясачным платежом за каждое свое остожье.

    В свою очередь и расписание земель по окладам внутри обществ отнюдь не означало, чтобы покосы и летники распределены были наделами равномерными, даже в пределах одного класса. Далее, мы найдем тому еще много доказательств в фактах внутриобщественного распределения земли. Здесь же укажем хотя бы на то, что в одном из показанных сейчас наслегов (№ 5) первоклассные земельные паи распределены были таким образом: 2 надела по 12 ост. (наделы — совместные, в одном случае на отца с сыном, в другом па двух братьев), 3 надела по 8 ост., один в 7, шесть по 6 ост., один в 5 и 12 наделов по 4 ост. В другом наслеге (№ 2) земельные паи двух единственных его соболей распределены были так, что двум семьям выделено было по 4, а четырем — по 3 остожья. Ясачные платежи должны были при этом получиться: 7 р., 4 р. 66⅔ к., 4 р. 20 к., 4 р. 8½ к., 2 р. 10 к. и т. п. Одних этих цифр, заимствованных нами из первоначальных ведомостей теперешнего Дюпсюнского улуса, достаточно для доказательства, что, помимо официальных ясачных окладов, уже при самом исходе новых земельных порядков, размеры владений и платежей в якутских обществах были весьма разнообразны. Далее, это разнообразие все возрастало, особенно в конце XVIII и начале XIX века.

    Необходимо, однако, тут же оговориться, что весьма долго в земельных ведомостях не обозначалось, сколько возов сена становится при среднем урожае на перечисляемых остожьях. Поэтому не может быть полной уверенности, чтобы, при счете на укосные воза, в одном обществе действительно было настолько больше пли меньше покосных мест, чем в другом, как это может показаться но сопоставлению значащихся в их ведомостях остожьев. Чтобы верно судить о степени равномерности земельного распределения по платежам между обществами и внутри их, недостаточно иметь общие сведения о количестве остожьев, числе соболиных и лисичных окладов и распределении того и другого между отдельными плательщиками. Нужно еще знать, одинаковы ли, хоть приблизительно, земельные паи (остожья) этих обществ по количеству и постоянству урожаев и поскольку возов сена, при среднем урожае, общество считает одним остожьем того или иного разряда.

    Возьмем для примера такой гипотетический случай. В одном обществе, с ясаком в 6 соб. и 91 лис., было 448 остожьев, при чем на соб. положено было 14, а на лис. — по 4 ост. В другом же, с ясаком в 1⅔ соб. и 69 лис., при 224 ост., положено было на соб. 10, на лисицу 3 ост. Абсолютно, в первом обществе было, как будто, в два раза более покосных мест, чем во втором (хотя, по сопоставлению с платимым ясаком, лишь на ⅓ более). Но если бы в первом обществе остожьем считалось, напр., 30 возов, а во втором — 40, то на самом деле в первом было бы покосных мест в 1½ раза более, чем во втором (448 х 30 : 224 х 40).

    Если даже по размерам остожья не особенно разнились между собою, то по количеству выставляемого сена, они, во всяком случае, были лучше в высших классах, чем в низших [* Чему несколько ниже приведены будут цифровые доказательства.]. Обыкновенно также, в многоземельных обществах не только на каждый ясачный оклад приходилось больше остожьев, но и в каждом из последних полагалось большее количество возов, чем в обществах малоземельных. Кроме того, в многоземельных обществах остожья разных классов были не столь равноценны, а распределение остожьев более равномерно по отношению к ясачному платежу, чем в обществах малоземельных. Поэтому, несмотря па всю свою приблизительность, исчисления, сделанные сейчас на основании первоначальных земельных ведомостей, в общем все таки могут быть признаны правильными, хотя, по всей вероятности, и тут были исключения.

    Выше упоминалось уже, что и после 1-й ясачной комиссии наследственная передача земель в тех же семьях продолжала быть основою якутского землепользования, но что понемногу участие в повинностях, а, главным образом, в ясачном платеже, выступило в качестве нового основания для наследственного же пользования землею. Вместе с тем, однако, это же соответствие между землепользованием и отнесением повинностей одно время способствовало переходу отдельных земельных паев и их частей, а подчас и целых наделов от одних владельцев к другим. Это, в свою очередь, при необходимом дроблении наделов должно было вести к все более глубоким и частым переделам внутри якутских обществ. Вот, приблизительно, каким образом это происходило.

    Дробление наделов зависело от естественного размножения ясачно-платежного класса и от распадения больших семей путем разделов между братьями и выдела сыновей. Часто, однако, богатые и влиятельные родовичи, выделяя сыновей, не желали отказываться в их пользу от всех своих земель. Положим, что сплошь да рядом у них были и сверхнадельные земли и владения под чужим именем. Но последнего рода владения были не особенно прочны: их мог отбить другой, хоть и менее влиятельный, но более ловкий родович. А затем, если выделить приходилось не одного, а нескольких сыновей, то для самостоятельного их хозяйственного существования при той степени обеспеченности, к какой они привыкли в отцовском доме, недостаточными оказывались «природные» наследственные земли семьи. Еще чаще, достигшие зрелого возраста, разбогатевшие и добившиеся влияния в обществе, сыновья богатых и влиятельных отцов, не желали довольствоваться землями, которые последние могли им выделить. То же могло иметь место и при разделе братьев. Во всех таких случаях влиятельные люди стремились к увеличению своих владений на счет наделов других, менее влиятельных родовичей. Удобным же орудием для этого служила связь между землепользованием и ясачным платежом.

    На основании продолжительного, а всего чаще и наследственного платежа ясака, каждый отстаивал свои покосные места. Но у бедных людей не было ни сил, ни средств, чтобы с успехом отстоять их перед поползновениями своих же богатых и властных сообщественников. И вот, под предлогом обеднения и несостоятельности тянуть соответствующую часть повинностей, у родовичей поупавших в силе и вообще у мало состоятельных отбирались лучшие земельные паи и их части — с тем, чтобы выкроить из них наделы для вновь возросшего поколения богатых и влиятельных людей.

    Борьба за землю шла непрерывно: исподволь влиятельным богачом облюбовывался родович, подходящий для земельной урезки и подготовлялась для того почва. А законное основание всегда было готово в образе «неспособности к ясачному платежу» по данному окладу, либо «престарелости» (т. е. окончания ясачного возраста) с одной стороны и необходимости с другой — наделить землею подростков, «могущих вполне ответствовать за все казенные подати и общественные повинности» [* Под флагом общественного согласия, т. е. молчаливого или признанного согласия князца и почетных родовичей, подобные хищения производились последними (всего чаще во время переделов) в пользу свою и своих присных, производились ими даже чаще, чем князцами. И если среди массы дел такого рода сравнительно чаще встречаются жалобы на князцов, то объясняется это тем, во 1-х, что князец являлся в данном случае исполнителем так наз. «общественного согласия», исполнителем, которому законом и административной практикой предоставлено было право перераспределять ясак, а вместе с ним — и землю. Во 2-х, именно в расчете на свою власть и личные связи с местной администрацией, князец подчас зарывался, не особенно тщательно выбирая удобный момент и объект для своей операции.].

    Часто в таких случаях, выделившиеся отдельным хозяйством, сыновья продолжали числиться в семье отца. Тогда глава семьи, записанный в высшем ясачном окладе (части соболя) платил таковой за себя, а за других, наделенных землею, членов семьи — по второму или даже по третьему разряду (лисицу или ее часть, смотря по наделу, какой удалось добыть для них) относил и за себя и за них соответствующие части других повинностей и общественных расходов.

    Таким то образом, потомство более влиятельных родовичей объясачивалось и получало наделы без быстрого и сильного дробления земельных владений этой категории родовичей. За то, наоборот, наделы менее богатых семей быстро росли в числе и мельчали. Ибо, во 1-х, родовичи эти быстрее умножались, так как их всегда было во много раз более, чем первоклассных богачей, а, во 2-х, владения менее богатых родовичей то и дело урезывались для наделения потомства более богатых и знатных. Поэтому, если, вместе с общим умножением населения и приростом в землевладельческих классах, дробились ясачные платежи и земельные наделы, то несравненно медленнее это происходило с наделами и ясаком первоклассных богачей, чем в остальных ясачно-платежных классах. И в то же время, как медленны были изменения, происходившие в числе и размерах первоклассных владений, множились категории все более мелких земельных владельцев и возрастало общее число платежных и земельных классов в якутских обществах.

    Чтобы убедиться в только что сказанном, возьмем хотя бы одни из приведенных выше дюпсюнских наслегов и сравним его первоначальную земельную ведомость с таковою же за начало XIX века. Так, в № 4 (князца Маппыя Турчекова) в 1772 г. считался в I классе 21 соболиный оклад, из коих — одни самого князца, в целого соболя с 12 остож., и 20 окладов по ⅓ соб. с 92 ост., а всего в I классе 7⅔ соб. с 92 ост. Во II классе было 94 целых лисицы с 3 ост. на каждую и всего лишь один полулисичный оклад с 2 ост. Итого во II классе — 94½ лисичн. оклада с 284 ост. А всего, значит, в наслеге было 7⅔ соб. и 94½ лисичн. окл. с 376 ост. [* В двух, приложенных к делу, копиях с первоначальной ведомости значится в общем итоге 373 ост. Между тем, на самом деле, всех остожьев перечисляется 376. Последней цифре соответствует и общее число наделов во II классе (95), из коих один — половинный. Поэтому здесь, как и в составленной выше табличке, принята цифра 376 ост. и соответственная поправка внесена в исчислениях по ведомости 1808 г.]. Все наделы расписаны по отдельным хозяйствам, кроме двух, совместных для двоих, неразделившихся братьев; но при этом на каждого из последних все таки положено по 3 ост.

    Неизвестно, да и не важно, когда именно это произошло, но до 1808 г. к наслегу причислено было 4 ясачных плательщика в ⅓ соб. с их покосными землями, по 4 ост. у каждого, отчего ясачный платеж наслега увеличился на 9 р. 33⅓ к., а его земельные владения — на 16 ост. и составляли на 1808 г.: ясак — 9 соб. и 94½ лис., а покосная земля — 392 ост. Распределение же ясака и земли по ведомости 1808 г. было таково: в соболино-окладном классе — один оклад (князца Ал. Маппыева Слепцова) [* Сын кн. Маппыя Турчекова, при котором составлена первоначальная ведомость. Похоже, как будто, на наследственную преемственность должности сыном после отца. Но из той же ведом. 1808 г. видно, что до Ал. Маппыева князцовскую должность занимали два других лица, а не Маппыевы.], в целого соболя с 12 ост. и 24 оклада по ⅓ соб., с 4 ост. на каждый. Таким образом, если не считать переведенцев с их землями, то размеры платежей и владений в этом классе не подверглись изменениям. За то среди лисично-окладных платежей и наделов находим уже: 73 оклада в целую лисицу, с 3 ост. на каждый, 3 оклада в ⅔ лис., по 2 ост., 30 окладов в ½ лис., по 1½ ост. и, наконец, 14 окл. в ⅓ лис. по 1 ост. Поэтому, отдельно присовокупив к I классу исключительный по размерам князцовский оклад в целого соболя с 12 ост., можно бы ясачное и земельное распределение наслега в 1808 г. представить в следующем виде:

    [* Благодаря введению в счет ⅓ и ⅔ коп., вместо которых писарь употреблял ¼ и ½ коп., — общая сумма деньгами здесь вышла 252 р. 33⅓ коп., а ве ровно 252 р., как было на самом деле.]

    Ближайшее рассмотрение ведомости 1808 г. показывает, однако, что на самом деле лисично-окладные наделы были еще более раздроблены. Ибо в числе наделов II класса есть 12 таких, где 3 остожьями совместно наделены два, а в одном случае даже три плательщика ясака (по 1 р. и по 66⅔ к.); так что наделов в 3 ост. (на цел. лис.) остается всего — 60. Да и в IV классе есть 3 случая совместного владения 1½ ост. двух плательщиков, т. е. всего по ¾ ост. на каждого. В IV классе (½ лис. и 1½ ост.) остается, таким образом, 27 наделов. Но, присовокупив сюда же 12 случаев совместного владения двух плательщиков 3 остожьями, т. е. 24 надела в 1½ ост., получим в IV классе 51 надел. Точно так же, причислив к V классу случай совместного владения трех остожьев тремя плательщиками, получим в V классе 17 наделов в 1 ост., с 66⅔ коп. ясака и, наконец — еще VI класс с 6 наделами в ¾ ост. и с 50 коп. ясака. По введении же всех этих поправок, распределение земли и ясака наслега в 1808 г. должно быть, на самом деле, представлено в следующем виде:

    [1 и 2. Оклады эти обозначены здесь, как третья часть лисицы, — по месту, в котором помещены соответствующие им наделы, ибо самая величина окладов не обозначена в ведомости. На первый взгляд может показаться, что составитель последней совершенно произвольно поместил эти оклады среди лисичных. Ибо, если на ⅓ соб. наслег полагал по 4 ост., то, казалось бы, 2 ост. необходимо считать за надел в ½ трети, а одно ост. — в ¼ трети или ¹/₁₂ соб. Но в данном случае привилегированность соболино-окладного класса в том и состояла, что за те же, а то и за лучшие два ост. его родовичи платили 1 р. 16⅔ к. (2 р. 33½ к. : 2), тогда как за такие же, если и не худшие, два остожья лисично-окладные платили 1 р. 33⅓ (⅔ лисы). Еще лучше эта привилегированность первоклассных видна при другом сопоставлении. За ⅓ соб., или за 2 р. 33⅓ к., первоклассный родович владел 4 остожьями, платя за каждое свое остожье по 58⅓ к., тогда как на целую лисицу полагалось лишь 3 ост., что составляло за каждое по 66⅔ к. Вот, за эту то свою привилегированность (но и за лучшие земли — также) соболино-окладные относили соответственно большие части других повинностей и общественных расходов. Впрочем, там, где денежная аристократия брала верх над родовитой, первая за большее участие в повинностях в общественных расходах оттягивала у обедневших «родовитых» их лучшие земли, не выходя, однако, при этом из своего скромного лисичного оклада и предоставляя оскудевшим аристократическим потомкам честь оставаться при какой-нибудь ⅓ трети почетного соболиного оклада. Это и показано будет на следующем далее примере.]

    Сравнивая распределение 1808 г. с таковым же в 1772 г. находим, что, если не считать единственного оклада в целого соболя и единственный же полулисичный оклад, то в 1772 г. в наслеге существовало собственно лишь два класса — в ⅓ соболя и целую лисицу, при чем во втором всех окладов было 95. Взамен того, в 1808 г. второй класс уже был разделен на 5 классов со 137 окладами. В 1772 г. в наслеге был лишь один полулисичный оклад, а в 1808 г. их уже было 51, да еще — 17 окладов в ⅓ и 6 в ¼ лисицы. В 1772 г. был лишь один ясачный оклад менее целой лисицы и всего один надел меньше 3 остожьев, а в 1808 г. первых окладов было уже 77 и столько же наделов менее 3 ост., что составляло 47,53%, или почти половину общего числа земельных наделов наслега. В 1772 г. 282 остожьями наделено было 95 плательщиков ясака, а в 1808 г.     этим же числом остожьев уже должны были довольствоваться 137 менее богатых плательщиков. В то не время (если не считать переведенцев) оклады и владения богатых родовичей не подверглись никаким изменениям и, как в 1772 г., так и через 36 лет, 21 богатый родович продолжали владеть 24,4%, т. е. почти четвертой частью земель наслега, тогда как сами они составляли 13,28%, т. е. менее ¹/₇ всех его плательщиков.

    Те же ли самые, однако, богатые семьи продолжали числиться в I классе по ведомости 1808 г., что и в 1772 г.?

    В ответ напомним, что, как уже было указано выше, в крещении весьма часто у отцов с сыновьями оказывались различные фамилии, у братьев — разные фамилии и отчества. Между тем, в 1772 г. большинство родовичей рассматриваемого наслега были еще не крещены, и даже в соболино-окладном классе на 9 крещеных приходилось 12 некрещеных, тогда как в 1808 г. все первоклассные, за исключением одного, уже были крещены. Благодаря этому, нет возможности проследить за всеми изменениями в составе первоклассных земельных владельцев. Тем не менее, сопоставляя значащиеся в первой графе ведомостей названия владельцев, находим, что Сивцевы, Тарские, Васильевы, Прибыловы и сын целовальника Сухарев, которых отцы или деды в 1772 г. состояли в числе соболино-окладных, уже не числятся таковыми в 1808 г., а оказываются во II и III классах, среди лисично-окладных. Зато остались в I классе Маппыевы, Стрекаловские, Афанасьевы и Гуляевы; да не только остались, но и умножились в числе, ибо по ведомости 1808 г. в I классе значится: Маппыевых 2, Стрекаловских 7, Афанасьевых 3 и Гуляевых 2. А если сверх того примем во внимание, что из Маппыевых отец был князцом в 1772 г., а сын значится таковым в 1808 г.; что из Стрекаловских двое значатся бывшими князцами, а один — старшиною в 1808 г.; что из Афанасьевых один значится бывшим, другой — наличным старшиною и что даже из Гуляевых один значится десятником, — то само собою ясно станет, что, вместе с богатством и влиянием, Маппыевы, Стрекаловские и Афанасьевы не только удержались в родоначальнических должностях и удержали неприкосновенными размеры своих земельных наделов, но и подрастающее свое потомство смогли ввести в тот же I класс земельного владения, вытеснив из него таких родовичей, как Сивцевы, Васильевы и др.

    Но не только личный состав I класса уже не тот, что в 1772 г., а и покосы в соболиных окладах — далеко не те самые: рядом с одним-двумя прежними остожьями появились другие из того же I класса, а также из второго. И наоборот, — прежние первоклассные остожья очутились у лисично-окладных. Так, напр., в 1772 г. у князца Маппыя Турчекова были покосы: Мындыя, Харага атгах и Аллах; а в 1808 г. Мындыя уже поделена, при чем только ⅔ остались у одного из Маппыевых, у которого оказываются еще покосы — Тангара из второклассных и Бестях из первоклассных. У другого же Маппыева оказываются покосы: Аллах, еще два других и часть Ынах-аласа, в 1772 г. принадлежавшего Тарскому. У старшины Стрекаловского в 1772 г. были Арылах и Терют-кюэль, а в 1808 г. Арылах уже поделен между двумя Стрекаловскими, из коих одному придан Терют-кюэль, а другому Ната-жилями из второклассных. В 1772 г. покосы Тонгус-кельбит и Тангара (вместе 6 ост.) принадлежали двум братьям за платеж двух лисиц; в 1808 г. Тангара (5 ост.) уже отобрано паслежным князцом, а к Тонгус-кельбит (1 ост.) придано еще полуостожье и оба, за платеж ⅓ лисицы, отданы в надел двум же родовичам по ¾ ост. на каждого. В 1772 г. покос Тимир-барбыт вместе с двумя другими принадлежали одному лисично-окладному родовичу, а в 1808 г. один Тимир-барбыт уже числился наделом лисично-окладного (по V классу и за платеж ⅓ лисицы) и т. д.

    Тут на первых примерах можно проследить не только за тем, как и для чего дробились наделы и перемещались остожья, но и за характером таких перемещений.

    Для образчика взят был не какой-нибудь особенный, а первый любой наслег, и даже — не из особенно малоземельных. Возьмем теперь другой, из более многоземельных, а именно: Игидейский наслег Баягантайского улуса. При ясаке в 24⅔ соб. и 100 лис. в наслеге, по собственному его показанию, было 696 покосных остожьев, на которых при среднем урожае становилось 866 стогов сена разных размеров, смотря по разряду или классу остожья. По первоначальной ведомости, составленной при Старостине, большая часть соболиных и все лисичные оклады еще не были поделены. При этом на соболя положено было по 12, а на лисицу по 4 ост.

    В 1816 г., судя по ук. Якутского земского суда улусному голове от 16 декабря, князец обратился в этот суд с заявлением, что, по недостаточности покосных мест у некоторых родовичей против их ясачных окладов и за совершенным неимением покосов у других, он, князец, представив общественное согласие за подписью 80 родовичей, испрашивал и получил разрешение суда на перераспределение земель в своем наслеге. Но «старшина Башарин с 6 родовичами, сам седьмой... расстроил сие согласие». Поэтому уравнение не состоялось: «...токмо по единому упрямству помянутого Башарина и к совершенному разорению беднейших родовичей, остающихся несостоятельными к выполнению казенных и наслежных повинностей»; тогда как, «напротив, достаточные сверх покосных мест, положенных им обществом, владея еще особыми покосами на урожайных местах, посредством оных имеют прибытки» [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 375, л. 1 об. Обращаем внимание па это собственное признание князца, что 7 человек пересилили решение 80 членов общества и что «сверх покосных мест, положенных им обществом (вернее было бы сказать: которыми они наследственно владели по их окладам), состоятельные родовичи владели еще особыми покосами на урожайных местах». Точно первые (окладные покосы) им дало общество, а вторые они взяли сами.]. В виду этого он просил нового «начальственного распоряжения». Суд предписал голове произвести уравнение (земельных наделов наслега), которое действительно произведено было осенью 1817 г. в назначенный головою срок и в его присутствии [* То же д., лл. 2-13.].

    Перед нами, таким образом, случай так называемого «коренного передела» (буор тюгятик). Посмотрим же, каков был этот передел и каково было тогда распределение земель в наслеге. За тем и другим мы можем проследить по приложенной к делу передельной ведомости, на которой отмечены все происшедшее при этом перераспределения земель.

    Характерен уже самый заголовок ведомости, гласящий, что по приказам головы и земского суда о разделении покосов, «состоящих с давних времен во владении у родовичей, князец со старшинами и лучшими родовичами учинили сию подробную ведомость дружественно, безобидно и без всякого лицеприятия, и ничего нами не скрыто» [* То же д., л. 14.].

    Обращаясь же к самой ведомости, мы первее всего находим, что все самые крупные наделы остались совершенно незатронутыми переделом. Таковы, напр., № 1 Петра Попова Тобина с 8 ост., № 3 Конст. Андросова с 5 большими и 2 малыми ост., № 5 Дмитр. Белелюбского с 10 ост., № 7 Зах. Андросова Барханчина с 8 больш. и 4 мал. ост., № 77 Ламысыта Теллеева с 4 больш. и 3 мал. ост., № 136 старшины Степ. Башарина с 5 большими и 5 малыми ост., и т. п. Но и вообще, в графе для перераспределений таковые обозначены только против 26 наделов из общего их числа 211. Сверх того, в некоторых наделах, числом около трех десятков, перемены остожьев и их частей отмечены таким образом, что старое название подскоблено, а взамен написано новое. Но так как многие записи по подскобленному относятся к числу отмеченных в графе для перераспределений, то всего, значит, передел коснулся не более ⅕ земельных наделов, так что и после передела около ⅘ ясачных плательщиков наслега продолжали оставаться при «владеемых с давних времен» покосах.

    Тем не менее, почти все случаи перераспределения интересны в своем роде. Так, напр., против надела № 20 Черкаса Сыникина (цел. лис. с 4 ост.) во второй графе отмечено: «за негодностью двух его остожьев — Санга балыктах и Эленгнях — должен вместо них получить у родника Потапа Таппаева 2 ост. званием От кюрюэ». Но Санга балыктах и Эленгнях также не покинуты, ибо далее в № 34 мы находим их записанными по подскобленному за 1 ост. в наделе у Кыимы Сымарина (⅛ соб.). А далее в № 139, против надела Мататая Боллунова, находим отметку: «сей Мататай переведен на реку Лампу к родным братьям, от коих и получить ему покосные места, а его покосы передать Потапу Таппаеву». Другой пример: у старшины Григ. Андросова были, очевидно, основания быть недовольным своими остожьями. Поэтому его надел (№ 44) весь раскассирован, и взамен ему набраны лучшие остожья от других родовичей, а его малоурожайные ост. розданы последним взамен таких же малоурожайных, которые, в свою очередь, переданы третьим. Раскассирован и следующий затем надел (№ 45) Софрона Санньяланова. Из бывших у него остожьев два отданы его брату, одно — «Этингнях кюрюэ — вовсе по негодности не косится» — отдано родовичу Тарбыю Тастыину и еще одно — Кымырдагас тахсабыта (1 стожок), «тож по неурожайности вовсе не косится» — Чабыке Григорьеву. А Софрону Санньяланову дан другой надел № 89 (по подскобленному названию прежнего владельца). Но Этингнях кюрюэ отдано Тарбыю Тастыину не в прибавок, ибо в наделе у него (№ 46) вместе с другим остожьем значилось: «Улахан тырыгытта арга баса, хотя в отводе написан в 1 ост., но по неурожайности вовсе не косится»; а во второй графе отмечено: «Улахан тырыгытта отдано Оебитю Сидорову». За это, в свою очередь, у последнего (№ 188) отобраны покосы Кулусуннах и Кердюгян (1 ост.) и Доку чачир (1 ост.), кои отданы Бояру Джагджину и т. д.

    Таково и большинство других перераспределений, отмеченных во второй графе, насколько за ними можно проследить по отметкам и насколько по последним возможно восстановить подскобленное [* Есть, впрочем, еще урезки, отмеченные просто заключением в скобки урезанных остожьев, с указанием во второй графе, кому они отданы. Так, напр., в № 271 взяты в скобки — Тала юсяги алларагы да этте, а сбоку отмечено: Тала (обе части) в 2 ост., хотя неурожайные, но за неимением покосов отданы как Тынг кюрюэ роднику Козьме Хотылину.]. Но есть и исключения из показанного сейчас, а именно: № 59 «отставному (от ясака) роднику Нямярихе Чохоноеву дано во владение, как тынг кюрюэ [* Буквально — душевое остожье, т. е. покосное место для поддержания жизни. Значение этого термина выяснится на дальнейших примерах.], Алас келюя (1 ост.)»; № 60 «отставному Сержану Джегусову дан, как Тынг кюрюэ покос Татта тогуя кутагар кюрюэ кяттыгы тердюгяр диерг (1 ост.)»; № 66 «у Серг. Слепцова (½ лис.) покосы — Хара тумул (1 ост.) и Нямсирей (1 ост.)», и во второй графе — отметка: «сии по отставке Слепцова отданы Някябилю Эргину», а под № 108: «отставному роднику Серг. Слепцову (как) Тынг кюрюэ даны покосы» такие то (1 ост.); № 95 «Барахсану Бычарбыну, от ясака отставному, даны по бедности на продовольствие его скота двух коров покосы Харыялах и Хас сарбыта — 1 стожок».

    В этой ведомости упомянут один случай отвода вдове («роднице Мясниковой жене») одного малого остожья и случаев полного лишения покосных мест, по отставлении от ясака, упоминается два. Можно подумать поэтому, что, раз по отставлении от ясака даже родовичам «с двумя коровами» на их бедность оставлялась часть надела, то после передела, по крайней мере, в наслеге уже совсем не будет, либо будет очень мало безземельных. На самом же деле, как это несколько далее установлено будет вполне вескими данными, — более ⅔ родовичей наслега были и остались совершенно безнадельными, несмотря на немалое свое участие в отнесении повинностей.

    Мы не знаем, как при этом распорядились не числившимися в ведомости землями, но, поскольку последние в ней числились, и судя по ней, — наиболее крупные владения совершенно не затронуты были переделом, как это показано выше. Вновь же наделенных землею едва ли было при этом более 5-6 человек [* Некоторые названия владельцев подскоблены. Поэтому невозможно судить, были ли это только перемещения старых владельцев, или же наделения вновь введенных в ясак, взамен кое-кого из отставленных.]. Да и вообще, кроме урезок и отставления от ясака одних — с тем, чтобы прибавить к владениям других и выкроить несколько новых наделов, все остальные немногие перераспределения состояли в замене у небогатых родовичей одних малоурожайных остожьев другими, такими же, если и не худшими. Трудно объяснить себе поэтому, для чего понадобилась князцу его тирада о многих сверх-окладных урожайных покосах у более состоятельных людей и о разорении вследствие этого беднейших по неимению у них покосных мест, если только не допустить, что это было — не более, как риторическая фигура, казавшаяся князцу (или его писарю) наиболее подходящей в данном случае, чтобы получить поддержку земского суда против «упрямства» старшины Башарина. А если вспомним, что как раз в это время П. Андросов оставался в князцовской должности, вопреки желанию многих родовичей и благодаря главным образом поддержке улусного головы [* О чем см. выше.], то поневоле в нас возникнет сомнение, не был ли и самый передел затеян для вознаграждения приверженцев с одной стороны и для отместки противникам — с другой: не был ли передел одним из моментов и орудий в описанной выше борьбе. Тогда его цель и содержание и даже самая его незначительность будут совершенно понятны для нас. Понятна будет и вся характерность этого образчика для системы переделов у якутов, особенно, — если прибавим, что в местах, более удаленных от центров управления, коренные переделы и поныне сохранили почти тот же характер.

    Вместо остожья в ведомости постоянно употребляется «стог», и только по якутским названиям «кюрюэ» видно, что речь идет именно об остожьях. При этом явно усилие заставить думать, что остожье равно одному стогу сена, или что на каждом остожье выставляется не более одного среднего стога, о размерах которого, впрочем, благоразумно умалчивается. За то в ведомости различаются: стог большой, просто стог и малый стог, стожок, «малинкой» стожок и т. п. Кроме того, довольно часты отметки: «неурожайный, вовсе неурожайный, по неурожайности совсем не косится, ставится два-три воза» и даже — «только при урожае ставится 2-4 воза». Между тем, будь желание действительно показать подлинные размеры и качество остожьев, то гораздо проще было бы отметить число саженей в накашиваемых стогах, или еще проще — число, возов сена, выставляемых на покосах при среднем урожае. Поэтому невольно рождается мысль, что, при всей видимой добросовестности и даже мелочности, вся эта сложная, но и совершенно неопределенная терминология предназначена была для того, чтобы показать всю якобы незначительность и малоценность земель наслега, а также чтобы прикрыть несправедливости передела и крайнюю неравномерность земельного распределения.

    Последние два предположения подтверждаются весьма многими №№ самой ведомости, что отчасти и показано было выше. А для подтверждения первой мысли достаточно указать хотя бы на такие, напр., факты. Под № 20 значились два остожья — Санга балыктах и Эленгнях, а во второй графе отмечено: «по негодности сих двух остожьев заменить их двумя другими» такими-то. Действительно, Санга балыктах и Эленгнях оказываются далее записанными по подскобленному в № 34 за 1 стог (ост.).

    Между тем, несмотря на зарастание кустарником и мхом [* У якутов Якутского окр. нет обычая очищать покосы от мха и кустарника, кроме прекрасных покосов на островах р. Лены, где уже происходит чистка из-под тальника. Благодаря этому, большие и весьма урожайные покосы, значившиеся некогда в соболино-окладных наделах, теперь значительно сузились, либо дают хороший урожай травы только в дождливые года.], Санга балыктах и в 90-х годах XIX ст. шло за одно третьеклассное остожье, на котором при среднем урожае становится 35 возов сена; а Эленгнях отведено было в те же времена двум третьеклассным родовичам за 2 остожья. Кыс тахсабыта, значащееся по ведомости, как малое, не косящееся остожье, отведено было для священника и дает в средний год 50-60 возов сена. Да и в самой ведомости под № 206 значится раскассированный надел, в котором, между прочим, были покосы — Туора юрях,. 3 стожка малых в Тенг хомустах, 1 стожок. Во второй же графе отмечено: «из сих мест Туора юрях отдано Мордотче за 3 стога (ост.), Тенг хомустах бысагаса отдано Ильину за 1 стог, а Бир бысагаса, за1 стог — Кяппею Эргину». В переводе на русский язык последнее значит, что из Хомустаха одна половина (бысагаса) отдана Ильину, а другая — Эргину, по 1 остожью каждому.

    Хороши, значит, были «стожки малые», которые тут же обращались в «три стога» (остожья), и «стожок», из которого двум родовичам отведено по 1 остожью. Добавим, кстати, что не только в этом Игидейском наслеге, но и вообще в той стороне покосное место на 2-3 воза сена и теперь считается столь незначительным, что ни в ведомости не значится, ни даже покосом не именуется. В средний урожайный год это просто — ничто [* Только в годы острого неурожая все такие клочки приобретают значение, но и тогда они не заносятся в переверсточные списки. В общих же земельных ведомостях не числятся до сих пор (а тем более, значит, не числились в начале века) даже и несколько более значительные участки, так как за них не полагается никакого платежа.].

    Передел, как мы видели, был настолько незначителен, что совершенно безразлично, до или после него будем мы рассматривать распределение земель в наслеге. В точности рассмотреть это распределение совершенно немыслимо, благодаря только что показанным чересчур неточным определениям размеров и качества остожьев. Тем не менее, очевидный расчет в ведомости был таков, что на ⅓ соболя и на целую лисицу одинаково положено по 4 ост., а на ½ трети соболя и на ½ лисицы — одинаково по 2 ост. Что таков был предполагаемый расчет при составлении ведомости, — не только видно потому, что во многих наделах именно по стольку положено на показанные оклады, но нередко и во второй графе одинаково против ⅓ соболиных, как и лисичных окладов, значится: «а четвертое (остожье) получить от такого то», или — «по неурожайности мест, добавить (как) четвертое остожье», оттуда то [* Таковы, напр., №№ 16-20, 27, 28, 116 и др.].

    Таким образом, в 1817 г. в рассматриваемом наслеге — все соболиные оклады уже были поделены на трети, причем было и несколько наделов в ½ трети соболя. Напротив, из 100 лисиц было всего 13, поделенных на половины. Поэтому в наслеге, как будто, существовало всего IV класса: в ⅛ соболя, целую лисицу, ½ трети соболя и ½ лисицы, при чем в III классе было всего 4, а в IV — 26 наделов. Не было ясачного оклада больше ⅛ соболя и меньше ½ лисицы.

    Во всем этом не должно быть для нас ничего удивительного, ибо в первоначальной ведомости наслега положено было на целого соболя по 12, а на целую лисицу — по 4 ост. Да и, как указывалось уже ранее, в многоземельных обществах земля всегда была распределена несравненно равномернее и справедливее, чем в обществах малоземельных. Правда, ⅓ соболя на деньги равнялась 2 р. 33⅛ к., а лисица — лишь 2 руб., и есть весьма много указаний на то, что за это превышение в цене оклада соболино-окладные остожья были лучше лисично-окладных по количеству и постоянству урожаев. Правда также, что и в рассматриваемой ведомости, насколько можно придать веры принятой в ней номенклатуре, весьма многие ⅛ соболиные- наделы были, как будто, лучше многих лисично-окладных. Но не менее в ней и таких наделов, где вторые были отнюдь не хуже, а то и лучше первых. И можно насчитать около полусотни наделов, о которых, не будь надписан оклад, то по перечисленным в них остожьям совершенно невозможно было бы решить, относить ли их к окладу в ⅛ соб. или более, в ½ лисицы или в целую, в ½ лисицы или в ½ трети соб. и т. п.; до такой степени разнообразны наделы одинаковых по размерам ясачных окладов.

    Так, напр., самые крупные наделы приходятся почти безразлично на ⅛ соболиные, как и на лисичные оклады, а первый по размерам надел в ведомости (12 ост.) значится даже именно у лисично-окладного. Почти рядом находим, напр.: № 77 (лисичн.) — 4 стога 2 стожка, № 79 (лисичн.) — 3 стога 7 стожков и № 82 (лисичн.) — 4 стожка; или: № 181 — ½ лисичн. — 6 стогов, № 183 — ⅓ соб. — 4 стога 5 стожков, № 185 — также ⅓ соб. — 4 стожка. Под № 137 (лисичн.) — 3 стога — 1 стог в 5 саж. [* Почему — не стожок? Ср. № 62 — 1 стожок в 5саж. и № 122 — 1 стожок в 7 саж. И так, — произвольно то при стожках совсем не обозначено их размера в саженях, то 5 саж. именуются стожком, то — стогом; а то опять 7 саж. называются стожком. Кстати здесь будет, хоть вкратце, изложить способ измерения сена у якутов.: Стога обыкновенно мечутся от 1 до 2,5 саж. Сажень у них — несколько своеобразная и немного меньше действительной. Кубическая якутская сажень сена, положенная прямо на землю, считается за 1 воз. Та же кубическая сажень, вырезанная из слежавшегося стога, считается равной 1½ - 2 возам. О кубических мерах, впрочем, знают очень немногие, учившиеся в школе или случайно иным путем дознавшиеся об этом. Обыкновенно же для приблизительного определения количества возов в стоге, меряют его в окружности, соображают высоту и упругость стога, очень ли сухо сено, или нет, речное оно или же аласное, крупное или мелкое: так как от всего этого зависит плотность стога и количество содержащегося в нем сена. И вот эмпирически дознано, что, смотря по высоте и слежалости стога, по сухости и тяжести травы, 6 саженей в обхвате = 8-10 возам сена; 7 саж. — 12-15 воз.; 8 саж. — 15-20 воз.; 9 саж. — 25-30 воз.; 10 саж. — 35-40 воз.; 12 саж. — 50 воз. (джие — дом). Много, конечно, значит при таких измерениях опытный глазомер и навык. Но и ошибиться на 2-3 воза при определении большого стога — весьма не мудрено. Поэтому при сделках на сено теперь этот способ определения почти оставлен, а вместо того считают на копны, принимая воз равным 10 якутским копнам (1½ - 2 пуда сена). При сомнении же относительно числа в размера копен, четвертят стог, и одну четверть тут же раскладывают на воза. То же делают и со стожками менее 6 саж. в обхвате (Боскуjа), ибо они не подвергаются описанному измерению, как не заслуживающие того по своей незначительности.] -*- 3 стожка, а под № 139 (лис.) — 3 стога (из коих один вовсе не косится) -*-1 стожок в 6 саж. То же — и в ½ лисичн. окладах: №№ 47, 87 и 130 — по 2 стога, № 68 — 1 стог и 1 стож., № 86 — 2 стога, на коих вовсе не косится; №№ 176 и 177 по 2 стога и 2 стожка, а под № 181 — 6 стогов, из коих два небольших и два весьма малых. То же разнообразие видим и в тынг кюрюэ (у отставленных от ясака). Общим для них положением по ведомости было, как будто, 1 ост. (№ 39, 60, 72, 144, 150, 168 и др.). Но вместе с тем находим с одной стороны, напр., № 76 — 1 стог и 1 стож., № 56 — 2 стожка, № 151 — 1 стож.; а с другой: № 78 — 5 стожк. и № 72 — 2 стога.

    Не может уже быть сомнения, что — одно из двух: либо вся вообще ведомость не заслуживает никакого доверия, как явное извращение истины; либо же, что более вероятно, земельные наделы наслега хотя еще и расписаны были по ясачным окладам, но разверстаны были уже не по ясаку, а по распределению всех вообще повинностей, вместе взятых, или же только некоторых их категорий, но с непременным включением в них ясака.

    То же распределение земли по участию во всех вообще повинностях, или же только в некоторых их категориях понемногу возобладало во всех здешних обществах. Это отнюдь не значило, чтобы ясак уже перестал влиять на владение землею. Напротив, за редкими исключениями, по-прежнему, землею владели потомки исконных ясачных плательщиков. И еще до половины 20-х годов XIX в. неспособность к отнесению ясака по известному окладу, и необходимость объясачения подростков продолжали служить формальным предлогом для урезки наделов у одних с тем, чтобы увеличить владения других и для отказа в земельном наделе большей половине родовичей. Но чтобы удержать за собою все «природные», т. е. наследственные своп владения, уже не достаточно было одного только отнесения ясака по известному окладу, а все более обязательным становилось соответственное участие во всех вообще повинностях или же по крайней мере — во всех денежных. А понемногу степень такого участия именно во всех повинностях получила верх над ясачным окладом в определении размеров земельного владения. Поэтому даже отставленым от ясака оставлялась часть их наделов, но — не даром, конечно, а за отнесение соответствующей доли всех (кроме ясака) общественных тягостей, в общем итоге уже куда более значительных, чем ясак [* Этим же объясняются в несколько непонятные с первого раза здешние земельные дела первой четверти ХІХ века. Якут жалуется, что князец отобрал у него часть покосов, оставив при второклассном наделе, тогда как он, родович, до того долго относил все казенные и общественные повинности по первому разряду, лисичному. На это князцу стоило только ответить, что родович говорит неправду, будто состоял в первом разряде, ибо таковым у них считается треть-соболиный; что, по происшедшей перед тем неправильности, — родович этот действительно владел первоклассным наделом, тогда как должен был иметь второклассный — по своему ясачному окладу в целую лисицу. Поэтому, в виду необходимости наделить подростка, у родовича этого и отобраны лишние покосы. Правым оказывался князец, а жалобщик выходил лгуном, тогда как он говорил совершенную правду, ибо действительно много лет относил все повинности по первому разряду (до 30-40 руб. в год) наравне с треть-соболиными сочленами того же первого класса, хотя по ясаку и считался второклассным. Таким образом, по надобности, ясак мог служить и служил: то в качестве консервативного начала для отказа в наделе или земельной прибавке, то, наоборот, в качестве предлога для урезки и даже отобрания надела у одних, не могших тянуть все повинности по своему классу, — с тем, чтобы внести других в высший класс землепользования и платежа повинностей.].

    Возможно, впрочем, что, благодаря особым местным условиям, показанная перемена в отношениях между ясачным окладом и земельным владением произошла в Игидейском наслеге несколько ранее, чем в других соседних. Ибо описанная выше борьба за князцовскую должность разыгрывалась не только между двумя-тремя, фигурировавшими в ней лицами, а и между молодой денежной аристократией и старейшинской знатью наслега. Последний был из числа многоземельных, т. е. таких, где менее самостоятельному якуту легче было добиться земельного надела, так как земля ценилась сравнительно менее, легче и дешевле добывалась в кортом и давала большую долю в пользу работавшего. Кроме того, до начала XIX века наслег находился на (старом) охотском тракте, от которого тогда отходила дорога и к Колымску, и где поэтому чаще был заработок от извоза клади и случайной торговли. Там существовали еще кое-какие остатки пушного промысла, да и богатый отхожий промысел был сравнительно недалеко за Алданом. Там разбогатевшие от извоза, промысла и торговли с тунгусами родовичи оттеснили на задний план часть обедневшей знати и заняли ее место по влиянию в среде своего общества. Богатство же и влияние давали ни возможность принимать большое участие в подрядах по исполнению повинностей и в отнесении последних, а на основании своего большого участия в повинностях они смогли добиться все большего участия в землепользовании. Их наделы возрастали насчет земель обедневших родовичей, из коих часть переводилась в низший ясачный оклад ( ½, трети соб. и часть лисицы), другая же отставлялась от ясака с отобранием лучших остожьев. А хотя по первоначальным своим билетам многие первоклассные продолжали числиться в лисичных окладах, но, за большее участие во внутренних повинностях и общественных расходах, их наделы подчас уже были далеко лучше и больше, чем у многих соболино-окладных.

    Но по тем же и другим аналогичным причинам то же самое уже существовало тогда и во многих, близких к Якутску обществах, а понемногу захватило и самые отдаленные, как и самые многоземельные. Это было начало отживания ясачного принципа землепользования, ведшего свое начало от первой ясачной комиссии. А чтобы проследить за этим отживанием, нам необходимо обратиться к тому, как развивалось распределение разных родов повинностей у здешних якутов.

    Как уже указано было в главе первой и в начале второй, ясак, положенный на родовичей определенного возраста, в действительности вносился не всеми ясачно-возрастными, а исключительно лишь главами семей, владевших землею — в приблизительном соответствии с их земельными владениями. Кроме ясака до 1797 г. с якутов не требовалось никаких денежных (или оцененных на деньги правительством) повинностей. Введенные в том году 26-копеечные подушные, сочтенные за прибавок к ясаку, вносились теми же владевшими землею ясачными семьями. То же было и с установленными в 1806 г. 18-копеечными подушными. Когда в 1810 г. для войны с французами подушные были сразу подняты до 2 или даже до 3 руб. с рев. д. [* Уже по составлении первой части этой главы в старых документах Мегинского ул. найдено указание, что в 1810 г. подушные взимались в том улусе в размере 2 руб. с рев. д. Приведем и выписки о том же из Арх. Баягант. инор. упр. А именно. В 1810 г. Иркутск, губ. правл. предписало, чтобы «согласно с высочайшим маниф., состоявшимся во 2 день февраля 1810 г., взимали с ясачных иноверцев Якутск. обл. с каждой рев. д. по 2 руб., включая сюда и прежде платимые 44-копеечн. подушн.» (д. по оп. № 242, л.л. 41-42.) На этом основании в летнюю ярмарку того года с князцов потребовали, чтобы к ранее взнесенным ими 44-копеечн. подушн. они довнесли по 1 р. 66 к. с рев. д. А в ноябре того же года бывший на Алдане уездный стряпчий напомнил собранным там баягантайским князцам, чтобы они поспешили внести за следующую половину 1811 г. подушных по 1 р. с рев. д. (лл. 49-50). Далее следовали: ук. Як. земск. суда от 22 февраля 1811 г. головам здешних улусов (по предпис. Ирк. казен. экспед. и с приложением окладн. книг): «по Якутскому уезду ко взысканию подлежит... сверх ясака — с ясачных иноверцев по 2 р. с рев. д. (л. 31). Ук. того же суда от 7 июля с напоминанием о взносе за перв. полов, подушных по 1 р. с рев. д. (л. 38), ук. 20 июля через нарочн. воинских служителей о том же (лл. 39-40)». Указы того же суда в том же году: «переводится из Ботурусск. ул. в Баягантайский Игидейский насл., в числе 470 р. д., с ясаком в 24⅔ соб. и 100 лис. и подуши, по 2 р. с рев. д.», и «переводится из Намск. ул. Як. окр. в Вилюйск. 82 рев. д. с ясаком 2 соб. и 12½ лис. и с подушн. 64 руб.» (Там же, д. по оп. № 243, л. 1 об.). С другой стороны, в арх. Борог. упр. найдены указания, что там в 1811 г. подушные взимались в размере 8 руб. с рев. д. А при отмене этих подушн. в 1818 г. они также везде именуются трехрублевыми. Как показано сейчас, — более данных имеется зато, что с инородцев Як. обл. подушные взимались в 1810-1812 гг. в размере 2, а не 3 р. с рев. д. Но, в виду встреченных разногласий в выписках, — лучше будет вопрос этот оставить открытым до новых разысканий в архивах.], в некоторых обществах ясачно-платежные классы заколебались и сделали попытку часть этих подушных переложить и на невладевших землею родовичей. Но со второй половины 1812 г. трехрублевые подушные были отменены, якуты оставлены при прежних 44 коп. подушных, а вместе с тем оставлена и попытка привлечь к уплате подушных не владевших землею родовичей. По-прежнему ясак,, а вместе с ним 44-копеечные подушные стали раскладываться только на владевших землею.

    Что же касается натуральных повинностей, то по их многочисленности и тяжести, они, по всей видимости, и в ХVIII веке уже считались в среде якутских обществ обязательными для всех семей, могших так или иначе участвовать в них, обязательными — соответственно числу рев. д. в семьях, независимо от того, пользовались ли последние землею или нет. Повинности эти, как мы видели, были во много раз тяжелее ясака с подушными, а переложенные по большей части на деньги (самими обществами) требовали от плательщиков больших денежных взносов. А так как в большинстве случаев не владевшие землею были кругом задолжены и находились в кабальной зависимости у богатых, поэтому и расходы на исполнение натуральных повинностей по большей части покрывались за безземельных более состоятельными их сородовичами, с которыми первые рассчитывались потом какими-нибудь продуктами их труда, а всего чаще — работою. Вид, однако, получался такой, как будто и натуральные повинности, насколько для их исполнения требовались материальные средства (деньги, лошади, быки), — также относятся одними лишь землевладельческими семьями. Такой вид был как нельзя более благоприятен для последних, так как придавал законное основание исключительному завладению ими всеми землями своих обществ. Особенно же он был благоприятен для более состоятельных, как это неоднократно показано было выше. А так как, сверх того, при постоянном росте повинностей в то время и при стремлении каждого улуса облегчить их бремя для себя, взваливая возможно большую их долю на других, весьма естественно было общее желание прибедняться, умалять цифру могущих платить — с тем, чтобы рельефнее выставить тяжесть относимых повинностей, то в утаивании подлинного количества плательщиков, как и выпадавшей на каждого из них цифры платежей, заинтересованы были, как будто, не только ясачные классы, а и те самые родовичи, об участии коих в отнесении повинностей столь благоразумно умалчивалось. Впрочем, своего рода справедливость соблюдалась и тут. Пользуясь вдвойне привилегированным положением по землепользованию и крупными выгодами по исполнению повинностей, первоклассные семьи могли вносить и вносили сравнительно большие суммы на отправление натуральных повинностей — с тем, однако, чтобы в последних, по мере сил и возможности, участвовали все семьи, могущие хоть что-нибудь вносить. Вообще же состоявшие в ясачных окладах вносили более, чем не владевшие землей.

    Таким образом, по отнесению натуральных повинностей якутские общества также делились па классы, как и по взносу ясака и подушных с одной стороны, как н по землепользованию — с другой. Разница, однако, в классах того и другого рода платежей была та, что ясак и подушные, участвовавшие в землепользовании, взносили за все общество окладами в размере своих земельных наделов и за эти наделы, тогда как на отправление натуральных повинностей и другие общественные расходы они взносили только по числу рев. душ в своих семьях; за других же не иначе как по частным сделкам между ними и «выручаемыми» ими таким образом менее состоятельными родовичами. Но были, конечно, и такие родовичи низших классов, которые, не владея землею и не состоя поэтому в платеже ясака и подушных, самостоятельно относили натуральные повинности за себя и своих родственников, по ревизским спискам. Поэтому, если с виду, по крайней мере, платежные классы ясака и подушных приблизительно совпадали с классами землепользования (так как оклады ясака и подушных приблизительно соответствовали земельным наделам), то далеко не всегда и не везде с ними совпадали классы отнесения натуральных повинностей. Напротив, в одном и том же обществе численность и состав последнего рода классов часто бывал иной, да и самое число классов несколько большее, чем первых.

    Впрочем, относительно ХVIII века только что сказанное является не более, как предположением, построенным по аналогии с началом XIX века. Ибо только с 1798 г., когда исполнение самых крупных натуральных повинностей предоставлено было полному распоряжению родоначальников, — является возможность систематически следить за раскладкою повинностей у якутов. Первые же ведомости, с 1799 г. начиная, показывают, что отдельно раскладывались: 1) ясак и подушные, 2) почтовая гоньба и 3) все остальные натуральные повинности и общественные расходы [* Не следует сvешивать этих раскладок внутри обществ с тем, что выше говорилось о разверстке натуральных повинностей между наслегами и улусами.].

    Существование отдельной раскладки для ясака с подушными только что было объяснено. Особая же раскладка для почтовой гоньбы объясняется тем, что по гоньбе отдельные наслеги и даже роды нередко причислены были «в помощь» к соседним улусам, так что, участвуя в своем улусе в отнесении остальных повинностей, они по отбыванию почтовой гоньбы входили в состав другого улуса. А так как раскладки разного рода повинностей составлялись не одновременно, то легко могло случиться и случалось, что, в зависимости от разных частных сделок, раскладочные классы почтовой гоньбы не во всем совпадали с классами распределения остальных натуральных повинностей.

    В местных архивах нами найдены раскладочные ведомости распределения в 1800 году всех натуральных повинностей и общественных расходов, и особо-почтовой гоньбы в Намском улусе, и одной почтовой гоньбы в Мегинском улусе. Ведомости эти иллюстрируют сказанное выше. Отметим, основываясь на них, что при 4529 рев. д., числившихся тогда в Намском ул., — «поборных», т. е. могущих тянуть повинности, показано всего 2543, в Мегинском же улусе из 4523 рев. д. «поборных» показано 2316 д. В намской ведомости поверх перечисления классов по наслегам, говорится, что сбор чинен «по числу состоящих в ясачных окладах и тягости нести могущих по их состоянию и количеству отведенных (покосных) мест». Выходило как будто: 1) что «тягости» (повинности) могли относить лишь состоявшие в ясачных окладах и владевшие землею и 2) что одни лишь ясачно-окладные внесли все 65.719 р. 48 к., значившиеся в общем итоге расходов улуса на отправление натуральных повинностей и другие общественные надобности. В мегинской ведомости редакция пояснения к классам — несколько иная, а именно: что сбор чинен «по числу состоящих в ясачном окладе и тягость нести могущих подростков, по состоянию и достаточности». Несколько ниже увидим, каковы были эти «подростки», и найдем, что упоминание об них в мегинской ведомости — не случайное и отнюдь не маловажное, ибо обнаруживало еще желание показать хоть часть правды. Весьма скоро, однако, версия намской ведомости получила общее господство, так что в официальных ведомостях мы весьма долго уже не встречаемся с иною. Всюду выходило, что все расходы на отправление натуральных повинностей и др. общественные надобности всецело, якобы, покрывались одними только ясачно-окладными, вносившими также ясак и подушные за все общество. Остальные же, значившиеся по спискам рев. души, это — все, как будто, либо умершие и малолетние, либо убогие, увечные и нищие, которые не то, чтобы участвовать в повинностях, а и пропитывать себя не в состоянии, почему и находятся па иждивении у родственников, если есть у них таковые, или же вообще — у состоятельных и добрых людей, которые и относят за них все подати и повинности.

    Посмотрим же, насколько это показание соответствовало действительности. Для краткости, однако, и большей легкости вычислений, удобнее будет не пользоваться при этом примерами больших многонаслежных улусов. Поэтому обратимся к наименьшему по числу наслегов и рев. д. Баягантайскому ул. и проследим на нем за дальнейшим ходом распределения повинностей.

     1810 г. ясак и подушные по-прежнему раскладывались там вместе на одних ясачно-окладных. Из 1206 рев. д. «поборных» показано 827. Отправление натуральных повинностей (кроме казенной клади) обошлось по официальным показаниям в 11.092 р. 87 к. За переводом Игидейского насл, с 470 д., в 1811 г. в улусе считалось уже 1676 р. д., из коих поборных показано всего 840. Расходов же на натуральные повинности показано относительно меньше, чем в 1810 г. (принимая во внимание число прибывших от перевода рев. д.), а именно: 11.616 р. 84 к. В том и другом году показанные расходы распределены были таким образом:

    Как показывает табличка, в 1811 г. во всех взятых нами наслегах расходы на отправление натуральных повинностей уменьшились по сравнению с 1810 г. При этом, однако, в трех наслегах это уменьшение пошло лишь на пользу состоявших в высших разрядах, тогда как платежи IV класса не уменьшились, а в двух наслегах даже возросли. Это был результат быстрого и резкого повышения подушных, повышения, заставившего в одном наслеге (3 Баягант.) показать вдвое большее количество плательщиков, чем в 1810 г., — с целью переложить на них часть новых подушных [* Когда последние были отменены, то резко повернуть назад уже нельзя было. Поэтому в 1815 г. в наслеге показано было 230 плательщиков, впоследствии опять 174, и только позже, одновременно со всеми другими наслегами улуса, 3 Баягантайский снова показал 264 плательщика всех повинностей.]. А если, сверх того, возьмем еще раскладку 1812 г. по какому-нибудь, хотя бы Кангаласскому, например, наслегу, то найдем, что дальнейшее понижение натуральных повинностей опять пошло только на пользу состоявших в первых двух классах. Ибо, при тех же 62 плательщиках, расход наслега на натуральные повинности в том году составлял 1001 р. 96¾ к., распределенные таким образом:

    Когда в 1813 г. введены были земские повинности, то денежный сбор за них стал взиматься в здешних обществах по числу рев. д. в семьях, независимо от того, владели ли последние землею или нет. Но в официальных ведомостях, по-прежнему, плательщиками всех повинностей числились одни лишь ясачно-окладные. Мало того, несмотря на обнаруживаемые ревизиями общий прирост населения и увеличение количества рев. душ, — число плательщиков показывалось все то же, а то даже и меньшее.

    Так, держась все того же улуса, находим, что там показано было:

    Еще лучше это видно, если сравнение произведем по наслегам, где числилось:

    Непоборных оказывалось, таким образом, где ⅔ числа рев. д., а где и более того [* Заметное увеличение числа плательщиков находим только в одном Оймеконо-Борогонском васлеге этого улуса.].

    А так как после ревизии прошло всего 4 года, и на большое число умерших нельзя было ссылаться, то весьма крупную часть непоборных необходимо, очевидно, отнести к рубрике малолетних, убогих и нищих.

    Но вот, в том же 1815 г. указом 16 декабря Иркутское губернское правление распорядилось, по предписанию министра полиции, чтобы для прокормления бедных, не находящихся в ведении приказа общественного призрения, во всех общественных местах и собраниях заведены были кружки для сбора пожертвований. По этому поводу от обществ затребованы были сведения о числе призреваемых ими бедных. И вот, по сведениям, доставленным баягантайскими князцами, бедных числилось в 1816 г. по наслегам:

    [1 Арх. Б. И. У., д. по оп. № 342, лл. 1-26. По этому же поводу не лишне будет отметить следующий поучительный факт. На пожертвования, которые таким образом собраны будут в кружках, должны были содержаться все бездомные бедняки. А так как указ исходил от центрального правительства, то высшее местное начальство вначале деятельно следило за его исполнением. Один улусный голова даже получил похвальный отзыв за то, что напомнил, что, ведь, и в домах голов бывают собрания, а потому и там должны быть помещены кружки. По своему обыкновению, Трескин составил особое положение о том, как печатать кружки и вынимать из них деньги, как содержать нищих, а главное, что делать в случае, если в кружках наберется денег более, чем нужно для прокормлении бедных. Князцов часто запрашивали о результатах сбора. Ответ баягантайских князцов после первой четверти года гласил, что по вскрытии кружек найдено: в Игидейском насл. — 1р. 25 к. (9 чел. нищих), в 3 Баягант. — 25 к. (30 нищих), в Сасыльск. — 10 к. (10 нищих). После трех четвертей года 2 баягант. князец (30 нищих) донес, что в кружке оказался медный пятак и т. д. (Там же, лл. 29-46).]

    Вот значит, сколько нищих и убогих действительно считали тогда у себя сами баягантайские общества.

    Кстати, впрочем, за этот же год у нас есть и кой какие «домашние» раскладки, по которым всего лучше будет сверить официальные показания с подлинным распределением повинностей. Взяв хотя бы первый по очереди из представленных сейчас наслегов и расположив документы в хронологическом порядке, найдем, что еще в начале второго полугодия там составлена была раскладка подушных вместе с ясаком, а стало быть и с таким расчетом, чтобы первые расположить на одних лишь ясачно-окладных. Как и следовало, впрочем, ожидать, при этом одинаково в высших, как и в низших окладах находим родовичей, плативших подушные, сверх себя, еще за 2-4 других, из чего можно заключить, что состоявшие в ясачных окладах платили подушные за всех бывших с ними в родстве ревизских плательщиков, независимо от размеров своего ясачного оклада и земельного надела.

    Но вскоре после того, в летнюю ярмарку князцам объявлен был Высочайший указ 16 июня того же года, указ, по которому круг земских повинностей был значительно расширен на счет натуральных, а остальные затем местные повинности строго предписано отправлять не иначе, как очередями или денежной складкой доброхотных жертвователей, а отнюдь не сбором со всех плательщиков [* Под эту же рубрику подведены и те общественные нужды, для которых требовался денежный сбор. Не забудем, кроме того, что в силу этого же закона был запрещен сбор со всех плательщиков на отвозку казенной клади. Это был очень сильный удар для влиятельных якутских общественников.].

    На счет последнего пункта родоначальники, положим, не особенно стеснялись. Но закон этот, а главное — расширение земских повинностей были, во всяком случае, весьма не выгодны для первоклассных плательщиков. Поэтому прежняя раскладка подушных была оставлена без исполнения, а вместо нее на то же второе полугодие составлена новая раскладка, по которой подушные распределены уже вместе с земскими повинностями на все семьи, по числу ревизских душ в каждой. Эту вторую раскладку мы сейчас рассмотрим, предварительно обратив только внимание на тут же имеющийся «регистр к сведению о неимущих и умерших, с кого не требовать подушных и земских повинностей» [* Арх. I Баяг. насл. за 1816 г., д. № 14, л. 16 об. Может показаться странным это обозначение умерших — для того, чтобы не взыскивать с них податей. Поэтому тут же прибавим вкратце, что вместо «неимущих и умерших» следует читать: «неимущих и их умерших». Подробнее же дело выяснится в дальнейшем изложении.]. По «регистру» же нищих оказывается в наслеге всего 9 семей с 13 рев. д. И вот за эти последние, но и только за них — подушные с земскими повинностями [* За полугодие с каждой рев. д. по 1 р. 9½ к., а со всех — 14 р. 23½ к.], под названием «раскладочных» действительно разложены на состоявших в ясачных окладах: в I разряде по 20 коп., во II — по 12 коп., в III — по 7 коп. и в IV — по 3½ коп. В раскладке плательщики поименованы по разрядам, при чем видно, кто именно, за кого и за сколько душ заплатил.

    Так, в I классе № 1, голова и князец П. Постников с сыном заплатил подушные и земские повинности за две души и «раскладочных» (т. е., за неимущих и их умерших) — 20 коп., по I разряду. № 3. Петр Заболоцкий Чоху с тремя сыновьями и одним работником заплатил за 5 душ и «раскладочных» 27 коп. (за себя — 20 коп., да 7 коп. за старшего сына, состоявшего по ясачному платежу в III разряде). № 4. Дм. Готовцев Тутуи, с двумя сыновьями и тремя работниками, заплатил за 6 душ и «раскладочных» 40 коп. (за себя и старшего сына, также состоявшего уже в соболином окладе). И т. д. и т. д.

    Каждый №, засчитан за одного плательщика. При этом какой-нибудь 1-классный Дорофей Егоров с тремя сыновьями и какой-нибудь IV-классный Пав. Матарков, также с тремя сыновьями — одинаково платили за 4 души и одинаково же засчитаны за одну платежную душу. А между тем за первыми записаны были один первоклассный надел (4 ост.) на себя и один третьеклассный (1½ ост.) на одного из сыновей; тогда как у второго был всего лишь один IV-классный надел (¾ остожья) [* Зато раскладочных первый заплатил 27 коп., а второй — всего 3½ коп. Но, разумеется, что не в одном этом они разнились по платежу повинностей. Ибо, во 1-х, ясаку Егоров вносил 2 р. 33 к. за себя и 1 р. за сына, т. е. всего 3 р. 33 к., Матарков же — всего 50 к. Во 2-х, на внутренние повинности и общественные расходы первый внес по I разряду 24 р. 80 к., а второй по IV разряду — 9 р. 80 к. в год, что сейчас и показано будет нами на раскладке третьей категории повинностей.].

    Всех таких №№ в четырех платежных классах — 115. Они и показаны, как единичные и единственные платежные души, тогда как почти под каждым № подразумевалась не одна платежная душа (таких в списке всего около десятка №№), а их группа, число душ в которой зависело не от состояния семьи в том или ином классе, а от ее ревизского состава, т. е. от количества числившихся в ней ревизских плательщиков. Это были именно платежные группы, не вполне даже приуроченные к ясачным окладам, ибо, как мы видели, в первых двух классах под одним № нередко подразумевались два ясачных оклада.

    Таким образом, от платежа подушных с земскими повинностями освобождены были лишь весьма немногие — бездомные нищие. Все же остальные родовичи, не входившие в эту категорию, уплачивали эти повинности по количеству живых и умерших рев. душ, в своих семьях, независимо от того, состояли ли они в ясаке и владели ли землею или нет. Только от платежа за нищих, живых и умерших, были освобождены родовичи, не владевшие землею, так как этот платеж был разложен по ясачным окладам. Но кроме ясачно-окладных семей, владевших землею, был еще разряд плательщиков именуемых в домашних раскладках «подростками», коим составлен отдельный список. Странные подростки! № 3, напр., Тордуя Антропов с братом платил подушные и земские повинности за две души; № 5, Антон Сахтах с сыном за две души; № 8, Семен Сахрын с братом и сыном — за три души и т. д. Раскладочные на них не числились, т. е. они ничего не давали на уплату подушных и земских повинностей за живых и умерших нищих, так как и ясака не платили да и земли не имели [* Не следует их смешивать с малолетками. Последними назывались родовичи, имевшие право на надел, но еще не получившие его (не достигшие ясачного возраста, еще не выделенные своими старшими родственниками) или уже передавшие его наследникам. Таковые, под именем воспитанников и сирот, а также престарелых числились в платежных группах ясачно-окладных родственников своих, плативших за них повинности и за то владевших наделом или его частью, на который такой малолетка имел право. В официальных ведомостях, однако, они соединены были в одну группу со всеми вообще не владевшими землею.]. Об этих то подростках и было откровенно упомянуто в цитированной выше мегинской ведомости 1800 г. Но дальше об них же не упоминалось в официальных ведомостях, а вместо того показывалась общая группа малолетних, под которою подразумевались все невладевшие землею родовичи, в том числе — и не могшие рассчитывать когда либо получить земельный надел.

    Где годом-двумя раньше, а где позже, но после 1816 г. всюду у здешних якутов подушные стали раскладываться вместе с земскими повинностями. А так как те и другие поступали в казначейства, а не в распоряжение родоначальников, поэтому вместе и стали называться казенными податями или просто «податями». Правда, ясак также поступал в казначейства, но для его выделения у ясачно-платежных и единственно полноправных членов якутских обществ были свои особые причины. Поэтому податями, по преимуществу, назывались подушные и земские повинности, при чем те и другие были одинаково обязательны для всех членов общества, по числу рев. д. в своих семьях, за исключением лить немногих неимущих.

    Но кроме ясака и податей существовали еще местные нужды благоустройства и общественного управления, не вошедшие в состав земских повинностей и после 1816 г. И вот, для этих то, так называемых, внутренних повинностей и общественных расходов находим отдельную раскладку, совершенно совпадающую с первой, т. е. где опять перечислены по классам те же 115 №№, без указания, однако, их личного состава. Подростки в этом списке не значатся отдельно, так что неизвестно, со скольких из них и поскольку собрано, было на внутренние повинности и общественные расходы. Всего же на то и другое потребовалось в данном году и данном наслеге 1847 р., кои распределены были:

    Нам уже известно, что следует подразумевать в таких раскладках под поборною душою. Но данная раскладка тем еще интересна для нас, что в одной из ее рубрик показано, сколько с какой группы следует взыскать на внутренние повинности и общественные расходы, в другой — сколько ее представителем издержано было па общественные нужды, а в третьей — от кого и кому следует передавать деньги. Тут прямо видна та небольшая кучка общественных воротил, которая производила непомерные траты за общество и потом вознаграждала себя из сбора со своих сородовичей. Так, напр., № 1, П. Заболоцкий — издержал 122 р.; № 2, А. Готовцев — 100 р.; № 3, Сем. Калининский — 306 р. 11½ к.; № 4, А. Калининский— 61 р.; № 6, М. Сыромятников — 42 р.; № 9, В. Матаров — 87 р. № 14, П. Андросов — 57 р. 50 к. и т. п. За вычетом 24 р. 80 к., которые должны были поступить с каждого из них по первому классу — всем им надлежало додать из сбора с других родовичей. Зато в III и IV классах, где рубрика издержек почти сплошь пустует — в последней графе находим отметки (сбор —14 р. 80 к. и 9 р. 80 к): «отдать голове, отдать писарю, старшине; отдать Калининскому, Заболоцкому, Матарову, Андросову» и т. п. Тут ясно видно, кто в конце концов покрывал многообразные и чрезмерные расходы по содержанию самоуправления и на отправление внутренних повинностей. Как упомянуто было, в этой раскладке нет указаний на личный состав платежных групп. Но если сложить сумму числившихся в них душ с теми, которые зачтены в списке «подростков», то все же недохватит около 80 душ. А это показывает, что не все родовичи из не владевших землею были освобождены от взноса на внутренние повинности и общественные расходы, а лишь наиболее бедные.

    Еще лучшим образчиком деления родовичей на платежные группы может служить следующий пример, в котором, рядом с раскладкой разных категорий повинностей, есть указания и на землепользование. В 1823 г. один из наслежных писарей того же улуса, не поняв, как должно было, запроса областного начальника, составил список плательщиков в форме посемейно-ревизской сказки, при чем еще отметил, в каких платежных группах были земельные наделы, а у каких земли не было. Тут каждый № на любом листе поучителен в смысле иллюстрации только что изложенных порядков распределения повинностей [* Список не был, конечно, пропущен улусным письмоводителем, но остался в арх. Игид. наcл. Баяг. ул., откуда и заимствованы нижеследующие примеры, в коих, однако, будут показаны лишь те мужские души, за которые приходилось платить подати.]. Так, два внука, 10 и 16 лет, считаны за одну платежную душу, а платили казенных податей за 6 д. и один первоклассный пай местно-общественных повинностей. Хара Эргин (в крещении Афанасий Слепцов), с 7-ю сыновьями, из коих одному меньше 8 лет, считаны за одну, а платили за 7 душ. Тюлях Мурунов (Степ. Неустроев), с двумя братьями, 25 и 33 лет, и одним, двоюродным братом (все семейные) считаны за одну, платили за 4 д. [* Названного списка л. 5 и обор. Ревизским плательщиком называлась, таким образом, всякая мужская душа, от 8 лет начиная.]. Десятник Софрон Абрамов с 75-летним отцом, двумя семейными братьями и двумя сыновьями, вместе со Степ. Андросовым, его умершим отцом и сыном Мекю, 24 лет — считаны за одну, а платили за 9 душ и один пай местно-общественных повинностей по второму разряду [* Там же, л. 9 обор.]. Ефр. Неустроев, 47 лет, нищий: подати за него уплачивались обществом, земли не имел. Куякан Сюнов находился в безвестной отлучке, подати уплачивало общество, земли не имел [* Там же, лл. 12-13.]. Алтон Луковцев 50 лет с тремя некрещенными сыновьями 15-24 лет — считаны за одну, платили за 4 души, земли не имели и т. д. [* Там же, л. 20. В официальных сведениях улусных голов тогда уже всеобще было утверждение, что все якуты — православные. Между тем, списки, в роде цитированного, показывают, что в низших классах населения было около половины некрещеных.].

    Каждая группа платила подати даже за свои умершие рев. д., а об живых — и говорить нечего. Кто самостоятельно не мог платить податей, тот поступал в работники и даже отдавался в работу, если, конечно, манкировал своею податно-платежною обязанностью [* Так еще под 1830 г. был случай, когда заседатель Степной думы Степ. Егоров требовал от Борогонск. инор. упр., чтобы та выслала к нему проживавшего в том улусе родовича Федорова, отданного ему, заседателю, в работу за платеж повинностей. Управа исполнила это требование (Арх. Б. И. У., за 1830 г., д. № 24, лл. 1-2). Таких случаев встречено, впрочем, немного, так как, обыкновенно, не могшие самостоятельно тянуть повинности сами нанимались в работу. Среди встреченных случаев был и такой, когда годичную уплату податей за работника хозяин считал достаточным вознаграждением за сенокосную работу одного лета, а суд родоначальников согласился с такою оценкою.]. Исключение делалось только для бездомных нищих, совершенно не могших работать. Кроме того, каждая группа вносила один пай общественных расходов и внутренних повинностей по своему классу. Но рассмотрение многих десятков наслежных ревизских сказок, составленных во время самих ревизий, да и сопоставление в той же цитированной сейчас ведомости семейного состава первоклассных групп с таковым же в четвертом и пятом классах — показывает, что очень уж много сыновей насчитано в богатых семьях. Между тем, теперь, по крайней мере, у богатых дети мужского пола, до нельзя закармливаемые в первые годы жизни, мрут даже чаще чем у бедных. Едва ли, поэтому, может подлежать сомнению, что, под наименованием сыновей, в богатых семьях показано не мало приемышей-работников. Вот эта часть «подростков», по всей видимости, была освобождена в данном обществе от участия в повинностях третьей категории. В других обществах напротив, часть родовичей из невладевших землею была причислена по отнесению повинностей третьей категории к ясачно-окладным группам, а отдельно числилась группа «подростков» плативших одни лишь казенные подати. Вообще, как относительно землепользования, также точно и по распределению повинностей не было никакого однообразия даже среди наслегов одного. улуса. Напротив, рядом или почти рядом, в одном обществе платеж податей за живых и умерших нищих разложен был по ясачным окладам, тогда как в другом был причислен к общественным расходам и раскладывался вместе с ними, а стало быть — частью вносился и не владевшими землею родовичами [* То и другое, однако, было строго запрещено законом 1816 г. Поэтому за нищих, живых и умерших подати стали вноситься в одних обществах действительно складкою с немногих, наиболее зажиточных хозяев, в других — только по виду, тогда как на самой деле, по-прежнему, причислялись к общественным расходам и раскладывались на все общество. Та же комедия сплошь проделывалась и с пожертвованиями, которые часто «предлагалось» делать якутам на построение храмов в других местах Сибири и Империи, в помощь разоренным от пожаров и наводнений и т. п. После 1816 г. для этого всегда составлялся список пожертвований, где фигурировали лишь голова, князцы и старшины. Но на самом деле, когда требовавшаяся сумма была незначительна, она вносилась из прогонов за кладь, тут же при их получении, т. е. ложилась на всех ясачно-окладных. При значительности же суммы, всегда находим, что пожертвование каждого родоначальника с точностью соответствует числу рев. д. его общества, т. е. что она собрана раскладкой, как внутренняя повинность.]. Точно также повинностями третьей категории в одних обществах обложена большая половина не владевших землею, за то слабо обложена; в других, напротив, — обложение было гораздо выше, за то распространялось на меньший % не владевших землею. В том же улусе одни общества делились по платежу повинностей на 4 класса, другие — на 5 и даже на 6 классов.

    Общим везде было то, во 1-х, что ясак платило лишь около трети родовичей (владевшие землею), для которых сверх того обязательны были все, без исключения, другие повинности и общественные расходы. Во 2-х, подати (т. е. подушные и земские повинности) неимевшими земли платились наравне и одинаково с теми, у кого были земельные наделы. В 3-х, от внутренних повинностей и общественных расходов была освобождена лишь часть не владевших землею; другая же, то большая, то меньшая участвовала в тех и других. Везде также число платежных классов было больше, чем классов землепользования, ибо, как мы видели в отнесении большей части повинностей участвовали и невладевшие землею.

    Довольно долго эти порядки распределения земли и повинностей у якутов едва ли даже были известны высшим местным властям. В доказательство можно сослаться хотя бы на следующее. В 1819 г. Иркутский гражданский губернатор предложил рекомендовать здешним якутским обществам порядок раскладки повинностей, принятый у крестьян Нижнеудинского округа и состоявший в том, что все члены общества делились на 4 класса: самых богатых, достаточных, небогатых и совершенно бедных. За последних, а равно и за всех умерших, подати вносились состоявшими в первых двух классах; третий вносил одни лишь казенные подати; а внутренние повинности и общественные расходы целиком покрывались первыми двумя классами: вторым — в ординарной, а первым (богатыми) — в двойной пропорции. Рекомендуя этот порядок распределения повинностей, губернатор требовал, чтобы, для сравнения, здешние родоначальники представили сметы и предполагаемые раскладки всех повинностей на следующий 1820 г. [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 889, лл. 1-20.].

    По тому, что сейчас изложено о распределении повинностей у здешних якутов, касалось бы — якутские родоначальники могли ответить, что, с небольшим отступлением, начала нижнеудинско-крестьянских порядков распределения повинностей практикуются и в якутских обществах. Но, во 1-х, такое показание родоначальников шло бы в разрез с их предыдущими неоднократными утверждениями, что в якутских обществах все подати и повинности всецело покрываются небольшим контингентом ясачно-окладных. Во 2-х, у нижне-удинских крестьян третий класс плательщиков (одних казенных податей) уже, во всяком случае, был наделен землею, тогда как здесь безземельные не только платили подати за себя и своих умерших, но приблизительно половиною своего состава участвовали и во внутренних повинностях и в общественных расходах. Мало того, к прежним мотивам скрывательства подлинных раскладок повинностей (излишние поборы, сбор с родовичей, не имевших ни клочка земли, наличность массы безземельных), теперь, после 1816 г., присоединился еще один состоявший в том, что денежный сбор на внутренние повинности и общественные расходы должен был производиться лишь в виде пожертвований и добровольных складок, а тут, как мы видели, он раскладывался правильно установленными окладами на всех, с кого только можно было что-нибудь взять. Все это необходимо было скрывать и всячески маскировать.

    Поэтому в ответ на запрос губернатора, родоначальники ограничились заученным утверждением, что все подати и повинности покрываются у якутов исключительно лишь ясачно-окладными родовичами и представили одну только предполагаемую раскладку внутренних повинностей. В том числе, по взятому нами для примера Баягантайскому улусу показано было, что необходимую на внутренние повинности в 1820 г. сумму 4.534 р. 65½ к. предположено собрать по следующей раскладке (в общем итоге всех наслегов улуса):

    [* Арх. Б. И. У., д. по оп. № 889, лл. 21-31. По прямому смыслу этого показания выходило, таким образом, что 29,6% родовичей относят подати и повинности за все 2414 рев. д., числившиеся тогда в Баягантайском улусе.]

    Разумеется, однако, что и на этот раз сбор на внутренние повинности был в действительности слишком в три раза больше показанного. Так, в понаслежных итогах цифра предстоящего сбора по Кангаласскоыу наслегу засчитана в 435 р. 26 к., что при 178 р. д. наслега составляло по 2 р. 44½ к. на каждую. Эта же цифра показана и в шнуровой приходо-расходной книге наслега за 1820 г. [* Арх. Канг. наслега за 1820 г., д. № 36.]. Но стоит взять «домашнюю» приходо-расходную книгу и рядом с черновой официальной сметой (черновой, где после многих поправок значится почти тот же итог, а именно: 435 р. 89½ к.) находим и неофициальную, с общим итогом в 1075 р. 8 к., что давало по 6 р. 33 к. на каждую рев. д. Да иначе и не могло быть, так как на одних отвозчиков клади положено 200 р. на сугланные собрания в улусе и в Якутске — 200 р., на междудворную гоньбу 120 р., на поправку дорог и мостов внутри наслега 90 р. и т. д. [* Там же, д. № 53, лл. 1-4 и 12-13.]. По другому, Оймеконо-Борогонскому наслегу цифра предстоящих сборов показана была в 672 р. 84 к. (на кажд. рев. д. по 2 р. 52 к.). В «домашней» же приходо-расходной книге среди произведенных расходов значатся: жалованье наслежному писарю 300 р., на поездки родоначальников 200 р., на отопление и освещение наслежного сугланного дома 150 р. и т. д. Общая же сумма действительных расходов составляла не 627 р. 84 к., а 1742 р. 50 к. (по 6 р. 52½ к. с рев. д.), которые собраны были по следующей раскладке:

    Плательщиков внутренних повинностей было, как будто, всего 80 душ из общего числа 267 ревизских. Но, разобравшись в цифрах действительного числа душ по платежный группам, находим, что, кроме 80 ясачно-окладных, в классах числилось еще 114 малолетних и «подростков»: в I классе — 25, во II — 32, в III — 43 и в IV — 14; так что освобожденных от сбора на внутренние повинности было всего 58 душ. Освобожденных же от всех податей и повинностей было всего 7 нищих и 8 умерших.

    Мы видим, таким образом, что если значительна была разница между показными и действительными расходами обществ, то еще в большей мере разнились между собою показное и подлинное распределение повинностей. Не забудем при этом, что каждой платежной группе приходилось еще вносить подати (в данном году по 2 р. 79 к.) за все свои ревизск. д. числом до 5 и более; а это вместе с раскладочными за нищих и умерших, составляло, примерно, от 5 р. 60 к. до 11 р. 35 к. на семью (в 2-4 рев. д.), независимо от ее состояния в том или ином классе. Вместе же с внутренними повинностями и общественными расходами платежи составляли, таким образом, от 15 р. 60 к. до 21 р. 35 к. в низшем классе и от 42 р. 60 к. до 48 р. 35 к. — в высшем. Сравнив эти платежи с показанными выше расходами здешних обществ на все вообще повинности в конце прошлого века, — найдем, что благодаря введению земских повинностей, общие размеры платежей здешних обществ уменьшились, конечно [*    Особенно если принять во внимание сравнительный упадок ценности ассигнаций.], но далеко не в той мере как это мы вправе были ожидать. Ибо, тогда как самые крупные натуральные повинности, обращенные в общие земские и изъятые, таким образом, из заведывания родоначальников, обходились теперь якутам в 3-4 раза дешевле прежнего, общая тяжесть повинностей уменьшилась всего на какие-нибудь 2-4 р. с копейками на каждую здешнюю рев. д. Происходило же это единственно от того, что оставленные в ведении родоначальников местные натуральные повинности и общественные расходы все еще составляли самую крупную статью сбора и продолжали обходиться здешним плательщикам почти вдвое дороже, чем все казенные подати, несмотря на то, что по закону 1816 г. земские повинности продолжали расти па счет местных натуральных, а за 20 лет, протекших с конца ХVIII века, подушные также возросли с 26 до 74 к. с рев. д.

    Иначе говоря, крайне тяжелыми и разорительными для здешних обществ, по-прежнему, продолжали быть поборы, налагаемые их собственными родоначальниками. Но именно потому, что в возможно высоком уровне таких поборовши даже в самом существовании некоторых из них, заинтересованы были всесильные «лучшие» люди, с родоначальниками во главе — удивляться приходится не величине поборов, а тому, как выносили их тяжесть другие общественники, откуда брались у них для того средства. Очевидно, не дурные еще были ресурсы, получаемые населением от пушного промысла, скотоводства, торгового обмена и т.п., если могло оно выносить такие большие поборы. Но как пи велики были естественные богатства страны, а за многие десятилетия чрезмерного их эксплуатирования под предлогом повинностей, платежные силы менее состоятельной части населения не могли не ослабнуть.

    Лучшим показателем этого ослабления могут служить начавшиеся после 1813 г. отказы лисично-окладных от своих земельных наделов и ясачных окладов, но не из-за последних, конечно, а преимущественно по тягости общественных повинностей. Ибо за трехклассный, напр., земельный надел в огромном большинстве здешних обществ платился всего полулисичный оклад (1 р.), тогда как внутренних и общественных повинностей третий класс платил по 14-17 р. в год. Да и в четвертом классе землепользования, рядом с ясаком в 58⅓, и даже 50 к. (¼ трети соболя и лисицы), оклад общественных повинностей только в очень немногих обществах был ниже 6-7 р. в год. Положим, что и безземельные не все были свободны от участия в общественных повинностях, но они платили далеко меньше, чем сколько полагалось даже в последнем ясачно-окладном классе. Кроме того, при добровольном отказе от надела, родович мог надеяться, что, по отставке от ясака, его либо совершенно освободят от общественных повинностей, либо за уменьшенный платеж последних ему оставят на бедность часть его надела.

    По большей части мотивом для отказа от надела выставлялась неизлечимая болезнь. Под предлогом «болезни рук и корпуса» или за «болезнью рук и ног и исчахлостью всего корпуса» родович покорнейше просил своего князца освободить его от надела и сопряженного с последним платежа ясака и других повинностей [* Арх. 1 Баягант. насл, за 1814 г., д. № 8 (два прошения), также — арх. Игид. насл, за 1820 г., д. № 9, л. 1-16, где таких прошений несколько под ряд.]. Но есть и прошения с более определенной мотивировкой. Так, в 1818 г. родович Баягантайского ул. жаловался своему улусному голове, что наележные родоначальники, не соразмерив его состояния, внесли его в третий платежный разряд (½ лис.), наложив и соответственный оклад всех повинностей, непосильный для него. По крайней бедности он просил уволить его от ясачного оклада и сопряженных с последним других платежей, а его надел передать кому-нибудь другому [* В том же деле (арх. Игид. насл., за 1818 г., д. № 8) есть совершенно такое же прошение еще одного полулисично-окладного родовича, Як. Кривошапкина. А в д. № 24 за 1824 г. родович Чириков жалуется, что из «природных» (наследственных) его мест у него отняли лучшее, под названием Кута Кет и отдали родовичу Чердухину. Требует, чтобы ему вернули этот покос, а вместо того взяли какой-нибудь другой, а «ежели, прибавляет он, сие мое прошение в резон принято не будет, то неблагоугодно ли будет исключить меня от теперешнего платежа ясака и наслежных повинностей». Прибавим еще, что когда, благодаря целому ряду мер, стали сокращаться внутренние повинности и общественные расходы, то вместе с тем почти прекратились и отказы от земельных наделов.]. Подобных прошений найдено не мало (главным образом, в наслежных архивах), но только за время после 1813 г. и единственно лишь от родовичей, состоявших в низших ясачных окладах. Это не мешало, конечно, людям состоятельным и тогда всячески стремиться к увеличению своих земельных владений и поднимать разорительнейшие тяжбы, в случае урезки наследственно принадлежавших им земель. Из строя выходили, таким образом, преимущественно обедневшие потомки ясачно-окладных, из коих часть, по всей вероятности, и до того уже сходила из высших окладов в низшие, благодаря, главным образом, тяжести мирских сборов и внутренних повинностей.

    Вполне возможно, что такие отказы лисично-окладных от своих окладов и наделов только давали больший простор состоятельным родовичам, чтобы получать земельные наделы для своего подрастающего потомства, и что, таким образом, число ясачных окладов не уменьшалось. Но возможно также, что, в виду больших поборов и незначительности земельного надела в низших классах, не сразу находились желающие записаться в такие оклады, так что временно кое-где число ясачных окладов, быть может, и действительно несколько уменьшилось к 20-м годам этого века. Конечно, благодаря сохранению за некоторыми отставленными от ясака части их наделов, последние по необходимости дробились несколько быстрее ясачных окладов. Но, судя даже по тому, как быстро дробились эти последние, а вместе с тем возрастало количество ясачно-окладных, надо полагать, что, если после 1813 г. кое-где и происходило временное уменьшение числа ясачно-окладных, то это уменьшение было ничтожно, по сравнению с общим их приростом на протяжении всей первой четверти этого столетия.

    Между тем, как уже упомянуто было выше, по сведениям якутских родоначальников выходило, что число плательщиков не возрастает, а как будто даже сокращается. Так, если по показаниям родоначальников числилось в 1800 г.:

    то в 1824 г. находим:

    [* Итого за 24 года в трех улусах убыло 680, а во всех здешних улусах — около 2000 плательщиков повинностей.]

    Всего в 1824 г., по показаниям родоначальников, в здешних улусах числилось:

    [* Арх. Б. И. У. за 1824 г., д. № 28, лл. 6-8.]

    Иначе говоря, из 40437 рев. д., числившихся в здешних улусах, способных нести повинности, или так называемых «поборных душ» было, как будто, всего 14341, или 35,46%.

    Вот это обстоятельство и обратило на себя особенное внимание Главного Управления Восточной Сибири [* «... тем более, что число поборных душ показано обществами... с неимоверным уменьшением против числа «ревизских» (Цитиров. выше журнал Совета Главн. Управл. за 13 июля 1824г, л. 20).]. Ибо, если и допустить, что ему не была известна показанная сейчас сравнительная убыль плательщиков, то, во всяком случае, даже по точному смыслу показаний родоначальников, столь малый % могущих нести повинности свидетельствовал о крайнем упадке платежных сил населения. Вопрос осложнялся удивительными показаниями якутских депутатов в Иркутском комитете, показаниями о классах отнесения повинностей и разрядах землепользования у якутов, причем ясачно-окладные классы оказывались истинными и бескорыстными благодетелями своих обществ. Правда, они одни владели всеми землями своих обществ, но только потому, что все остальные их сородовичи якобы не в состоянии были пользоваться ею по своей бедности и хозяйственной несамостоятельности, в виду чего ясачно-окладным не только, приходилось относить за них все повинности, но и содержать их. Очевидно было, как будто, что без усилий ясачно-окладных родовичей и повинности не поступали бы полностью с якутских обществ и всей непоборной массе грозило бы погибнуть, да и много земли пропадало бы втуне. Так выходило по показаниям якутских депутатов. Но само собою напрашивался и другой вывод. Именно: не потому ли непоборная масса хозяйственно несамостоятельна и неспособна относить повинности, что не имеет ни клочка земли и что вся земля захвачена ясачно-окладными классами? А в таком случае, даже придавая полную веру утверждениям якутских депутатов, следовало, очевидно, позаботиться о более равномерном распределении земли у якутов; следовало не только для поднятия благосостояния и увеличения податно-платежных сил якутской массы, но и для того, чтобы облегчить ясачно-окладным классам бремя отнесения повинностей за своих сородовичей и нелегкую обязанность содержать их. В виду этого, Главное управление предложило Иркутскому губернатору не ограничиваться заботами об уменьшении внутренних повинностей у якутов, а обратить особенное внимание на классы землепользования и отнесения повинностей с тем, чтобы выяснить истинное количество плательщиков и чтобы добиться наделения землею возможно большего числа родовичей.