ЎЎЎ 4. Адася Кацавейка. Незаменны Сярго ў Якутыі ды Беларусі. Ч. 4. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                                     ПРЕДИСЛОВИЕ

    В славную историю нашей партии навсегда вписаны имена тех, кто работал бок о бок с В. И. Лениным, под его руководством вел самоотверженную борьбу за светлое будущее Родины, за победу пролетарской революции, построение социализма и коммунизма. Одним из таких бойцов партии был Григорий Константинович Орджоникидзе, 100 лет со дня рождения которого исполняется 24 октября 1986 года.

                                                                               * * *

    Г. К. Орджоникидзе прибыл в якутскую ссылку 14 июня 1916 года. Первое время он жил в городе Якутске. Григорий Константинович с присущей ему энергией взялся за пропаганду революционных идей среди политссыльных, немногочисленных рабочих, демократической части интеллигенции и молодежи. «Его рассказы о борьбе, — вспоминала впоследствии К. И. Кирсанова, — его тайные от полиции доклады дышали и в те времена смелой ориентировкой на революционный исход событий в стране». Он сделал сообщение на собрании политссыльных о работе Пражской партийной конференции, об избрании Русского бюро, об изгнании из партии меньшевиков. Серго не раз выступал на нелегальных собраниях политссыльных с докладами на различные политические темы, разъяснял характер мировой империалистической войны, отношение к ней большевиков и меньшевиков.

    Ввиду большого недостатка медицинского персонала царская администрация допускала политических ссыльных из числа врачей и фельдшеров к работе по специальности. Поэтому ссыльные большевики Ем. Ярославский, Гр. Петровский и другие поставили вопрос об оставлении Серго на медицинской работе в Якутском округе.

    Вскоре его назначили фельдшером Покровского участка. В начале августа Серго прибыл в с. Покровское (ныне п. Покровск — центр Орджоникидзевского района). Здесь он находился под гласным надзором полицейского заседателя Протасова.

    Больница в Покровском обслуживала все русские селения и якутские наслеги огромного Западно-Кангаласского улуса. Серго горячо взялся за работу. Он охотно ездил по участку причем к делу относился с исключительной добросовестностью.

    Якутские бедняки посещали Серго в амбулатории и на квартире. Григорий Константинович осматривал их тщательно, расспрашивал об условиях жизни, о работе, давал профилактические советы, медицинскую помощь оказывал местным жителям бесплатно. Якуты платили ему за это глубокой признательностью. Серго всегда был желанным гостем в якутских юртах. Несмотря на незнание якутского языка, Серго свободно беседовал с якутами. Вот что он говорил по этому поводу: «Немножко по-русски, немножко по-кавказски, немножко по-якутски, и получается ясно».

    Своими яркими, проникнутыми революционной страстностью беседами Г. К. Орджоникидзе вселял в сердца бедных якутов веру в близкое освобождение от эксплуататорских классов и внушал мысль, что главным средством выхода из нищеты и бесправия является свержение царизма и своих эксплуататоров в союзе с русским пролетариатом. И что единственным руководителем и организатором этой борьбы является партия большевиков. В беседах с работниками больницы он рассказывал о великом Ленине, о своем участии в Пражской партийной конференции, объяснял происходящие революционные события в стране и сущность происходившей тогда мировой войны.

    Первые вести о Февральской революции Серго получил в с. Синск, куда выезжал к больному якуту. Узнав о свержении самодержавия, он немедленно выехал в Покровское, а оттуда сразу же в Якутск. Здесь вместе с другими видными большевиками-ленинцами он встал во главе руководства революционными событиями. Г. К. Орджоникидзе, Е. М. Ярославский, Г. И. Петровский и другие осуществили свержение местных властей царского правительства — губернатора, полицмейстера, организовали Революционный комитет.

    После Февральской революции до выезда из Якутии Г. К. Орджоникидзе вместе с другими большевиками проделал большую и разностороннюю работу. Он целиком отдается революционной работе. «До двенадцати часов дня работаю в больнице,— писал он в письме к Зинаиде Павлуцкой, — а остальное время посвящаю другой, любимой работе... Я так утомлен, что еле вожу пером». Этой «любимой работой» Серго была революционная деятельность.

    Вместе с другими большевиками Г. К. Орджоникидзе принимал самое горячее участие в работе Якутского комитета РСДРП и направлял его деятельность. Ими были созданы первые революционные организации якутских трудящихся «Союз хамначитов», «Союз чернорабочих якутов», союзы грузчиков, плотников и другие. Пламенные революционеры, верные ученики и соратники Ленина — Орджоникидзе, Петровский и Ярославский организовали первый в истории Якутии Совет рабочих и солдатских депутатов. До выезда в центр Серго являлся членом Исполкома этого Совета.

    Велика его заслуга в революционном воспитании молодой якутской передовой интеллигенции. Серго принимал активное участие в работе кружка «Юный социал-демократ», пропагандируя социал-демократические идеи, воспитывая членов этого кружка в духе революционного марксизма. С членами упомянутого кружка он часто беседовал, рассказывал о своей революционной работе.

    Впоследствии революционная интеллигенция Якутии приняла самое активное участие в борьбе за Советскую власть в Якутии. Из ее рядов вышли такие замечательные организаторы и руководители социалистического строительства в Якутской Автономной ССР, как М. К. Аммосов, С. М. Аржаков, И. Н. Барахов, С. В. Васильев, П. А. Ойунский, М. В. Мегежекский, С. Ф. Гоголев, И. П. Редников, Д. С. Жиркова, Р. И. Цугель, В. С. Синеглазова и другие.

    Якутские большевики использовали Комитет общественной безопасности для пропаганды партийных лозунгов, для разоблачения врагов революции, для закрепления и расширения завоеваний революции. Г. К. Орджоникидзе, как член Исполбюро КОБ, принимал непосредственное участие в разрешении многих административных и бытовых вопросов. Он присутствовал на заседаниях КОБ, где разбирались вопросы о свержении самодержавия, о назначении комиссаров и комиссий при КОБ, об образовании выборного народного суда, революционного трибунала, милиции, бюро охраны труда. Даже этот далеко не полный перечень вопросов показывает, какую огромную работу провели большевики, и в их числе Серго Орджоникидзе, в интересах трудящихся масс.

    Пламенный оратор, несгибаемый большевик Г. К. Орджоникидзе на народных митингах и собраниях разоблачал эсеров и меньшевиков, пропагандировал ленинскую идею о перерастании буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую, призывал якутских трудящихся к дальнейшему углублению революции, к борьбе за социализм. Такие события, как торжественное празднование 1 Мая 1917 года, народные митинги, посвященные Дню памяти Парижской коммуны и пятилетию со дня Ленского расстрела, оказали большое революционизирующее влияние на трудовое население Якутии. На народном митинге, посвященном памяти жертв Ленского расстрела, Серго подчеркнул необходимость продолжения революционной борьбы и призывал «считать все национальности братьями по борьбе».

    5 июня из Якутска выехала в центр первая партия бывших политических ссыльных, в том числе и Серго Орджоникидзе...

    Работая Председателем ВСНХ, а затем наркомом тяжелой промышленности страны, Григорий Константинович никогда не забывал о Якутии, о развитии ее народного хозяйства, помогал снабжать прииски и рудники новой техникой, оснащать высокопроизводительными драгами.

    Имя Серго Орджоникидзе — незабвенного друга якутского народа горячо почитается трудящимися Якутской Автономной ССР. Писатели республики запечатлели его образ в своих произведениях, художники создали о нем десятки картин, а историки опубликовали ряд исследований о революционной и общественно-политической деятельности Серго Орджоникидзе в якутской ссылке. Его имя носит сейчас один из крупнейших районов республики, где Серго в 1916 — 1917 годах работал участковым фельдшером.

    23 июня 1962 года в п. Покровск, в том доме, где он жил и работал, был открыт на общественных началах историко-революционный дом-музей Серго Орджоникидзе, ставший одним из крупных культурных центров республики.

    Много сил и энергии в создание и становление дома-музея вложил первый его директор заслуженный работник культуры Якутской АССР Семен Дмитриевич Иванов, составитель этого, сборника.

    Общественно-политическая и революционная деятельность Григория Константиновича Орджоникидзе в Сибири, в частности в Якутии, все еще мало известна всесоюзному читателю. Поэтому печатаемые в сборнике воспоминания современников об этом выдающемся деятеле Коммунистической партии и Советского правительства приобретают особое значение, представляя интересный материал о якутском периоде его жизни, и заполняют известный пробел в биографии Г. К. Орджоникидзе. Рассказы о его деятельности в Якутии дают яркое представление о разносторонних связях с жизнью, человеческих качествах и его глубочайшем интересе к человеку из парода, являют высокий образец того, как надо жить п работать во имя торжества великих идеалов коммунизма.

    А. Д. Сыроватский,

    кандидат исторических наук

    З. ОРДЖОНИКИДЗЕ

    Зинаида Гавриловна Орджоникидзе (Павлуцкая) — супруга, боевой друг и соратник Г. К. Орджоникидзе. В 1916-1917 годах учительница начальной школы, села Покровского.

                                                                        Из главы:

                                                         «В ДАЛЕКУЮ СИБИРЬ»

    ...Путь в Якутск, по которому шла партия ссыльных, тянулся по беспредельным бурятским степям. Ссыльные шли пешком. Несколько подвод везли их скудное «имущество». Истощенные, усталые люди едва передвигали ноги. Конвойные офицеры грубыми окриками подгоняли отстающих. Несмотря на страшную усталость, нет-нет да кто-нибудь затянет песню, и тогда по безграничным просторам плыла мелодия старого «гимна» каторжан, сложенного еще во времена знаменитой «Владимировки», когда весь путь в Сибирь каторжане проходили пешком.

    Долог, труден этап. Он идет сперва степью, затем — тайгой. Дорога вьется по крутым берегам Лены. Вокруг подымаются разрушенные временем дикие скалы. Местами партию ссыльных везли в трюме баржи-паузка, где в два яруса тянулись сплошные нары, на которых вповалку лежали здоровые и больные. Воздух был душный, смрадный. Двери наглухо закрыты. Выходить на палубу ссыльным строго запрещалось.

    Поэтому ссыльные, несмотря на слабость и усталость, предпочитали идти пешком. Тем более что начались теплые белые ночи.

    Чем ближе подходили к Якутску, тем добрее становились конвойные. Офицеры старались не показываться ссыльным на глаза. Только в самом городе начальник конвойной команды набросился на Серго с грубой бранью. Причиной тому — строптивый характер Серго, все время в этапе отстаивавшего права ссыльных.

    Местное начальство было недовольно присылкой к ним столь опасного «преступника». В «Статейном списке», составленном с.-петербургской губернской тюремной инспекцией, значилось, что «Григорий Константинович Орджоникидзе — каторжный, осужден уже третий раз». В графе «следует ли в оковах или без оков» было написано «в ножных кандалах», а в графе «может ли следовать пешком» стояло лаконическое «может». Далее значилось, что рост Серго «2 аршина и 6 вершков, телосложение хорошее, глаза и волосы черные, цвет и вид кожи лица белый».

    Самое главное было в конце «Статейного списка»: «Признан виновным в первом побеге с места водворения вне Сибири и проживании по чужому паспорту», а посему лишен «всех прав состояния». В скобках были перечислены статьи из «Уложения о наказаниях» [* Архив Музея революции СССР, фонд Г. К. Орджоникидзе.].

    Такая характеристика послужила поводом для якутского губернатора сбыть Серго подальше с глаз. В деле Якутского областного управления появилась новая запись: «Прибыл в Якутскую область 14 июня 1916 года и распределен в Нюрбинское сельское общество Вилюйского округа».

    Нюрба лежит... за 700 верст от Якутска. Это ссылка в ссылке.

    ...Ссыльные большевики принимали все меры к тому, чтоб добиться отмены решения губернатора об отправке Серго в Нюрбу.

    В частности, они связались с врачами местной больницы. По договоренности с ними, Серго подал прошение на имя старшего врача с просьбой оставить его в Якутске.

    4 июля 1916 года под нажимом якутской организации ссыльных заведующий городской больницей обратился к якутскому вице-губернатору с прошением о назначении к нему Серго. В своем прошении он писал: «Ввиду недостатка врачей и фельдшеров при Якутской областной больнице, прошу Ваше превосходительство назначить во вверенную мне больницу только что пришедшего с партией ссыльно-поселенцев медицинского фельдшера, Орджоникидзе, отправляемого на днях в Вилюйский округ».

    Губернатор «милостиво» согласился на просьбу заведующего больницей.

    Сразу же после прибытия в Якутск Серго выступил с докладом о Пражской конференции на собрании большевистской группы. Он рассказал об ее исторических решениях, об изгнании из партии меньшевиков-ликвидаторов, об оформлении большевиков в самостоятельную партию нового типа.

    На других собраниях политических ссыльных Серго выступал с рядом докладов на разные политические темы, в частности об отношении большевиков к войне. В своих выступлениях в Якутске он разъяснял тактические лозунги большевиков, предсказывал неизбежность революции, разоблачал меньшевиков и эсеров.

    В Якутске Серго пробыл не более двух месяцев. По распоряжению якутского губернатора в августе 1916 года он был переведен из Якутска в село Покровское.

    В ту пору я была сельской учительницей, обучала русских и якутских ребят в приходской школе.

    Село Покровское, в котором я тогда работала, находилось в 90 верстах от Якутска. Места наши глухие, но очень живописные. Село стоит на высокой горе, внизу течет широкая, величавая Лена. Весной она разливается на двадцать верст, иногда затопляя Якутск.

    Вокруг Покровского шумит зеленая тайга. Места наши далекие, северные. Лето бывает короткое, хотя и очень пышное. Земля оттаивает только на один метр. Поэтому корни деревьев не уходят вглубь, а стелются почти по поверхности.

    Вдоль Лены идет почтовый тракт. Зажиточные крестьяне в те времена держали по две-три лошади и долгой якутской зимой «гоняли почту».

    В течение девяти месяцев в году почтовые лошади были единственным средством сообщения с областным центром. Не удивительно, что корреспонденция часто терялась в пути, а столичные газеты приходили с опозданиями на целый месяц.

    В Покровском жило всего 10 крестьянских семейств, у которых ютились ссыльные, но, несмотря на это, селение считалось довольно значительным центром, хотя в нем было всего 15 дворов. Кроме того, здесь были три церкви, волостное правление, лавка купца Игумнова, церковно-приходская школа, больница, телеграфное отделение, почтовая станция, а летом и пристань.

    Часто в Покровском устраивались ярмарки, куда съезжались на маленьких, заросших густой шерстью лошадях коренные жители этих мест — якуты.

    Якутские селения (наслеги) начинались в двух - пяти верстах от Покровского. Жили якуты оседло, но на лето переезжали со скотом на левый берег Лены, где на островах и заливных лугах росла сочная трава.

    Якуты жили в нищете и грязи. Но были среди якутов и свои князьки-тойоны, которые имели по сотне и больше голов скота. На них опиралась царская администрация, жандармы и купцы.

    Больница села Покровского обслуживала все окрестные наслеги на территории более пятисот верст.. В ней работали доктор Широкова и фельдшер якут Слепцов. Серго и был послан в эту больницу.

    Впервые я встретила Серго в пасмурный сентябрьский день 1916 года. Вместе с подругой мы шли по широкой улице села. Нам повстречался худой и стройный кавказец. Он был одет в поношенное осеннее пальто. Шел он без шапки, и ветер развевал его вьющиеся длинные волосы.

    — Кто это? — обратилась я к подруге.

    — Новый фельдшер... — подруга помолчала.— Не то черкес, не то грузин.

    Мы прошли мимо.

    — Откуда он? — вновь спросила я.

    Подруга пожала плечами:

    — Не знаю...

    Через несколько дней я встретила нового фельдшера на пристани у парохода.

    В наших глухих местах приход парохода был единственным развлечением. Вместе с ним приходили свежие новости из России, приезжали новые люди... Трудно передать, с каким волнением ожидали в глухих сибирских селах после долгой зимы первый пароход. Это было для нас праздником. Весь народ валил па пристань.

    Но сейчас была осень. Накрапывал мелкий дождик. Он навевал грусть. Я думала о том, что скоро наступит зима и солнце почти совсем перестанет показываться из-за горизонта. Зимний день в Якутии равен четырем часам...

    Вскоре я познакомилась с новым фельдшером. Моим ученикам нужно было привить оспу, и он пришел к нам.

    Меня поразило, с каким вниманием и любовью была проведена «черкесом» эта процедура. Ни один из моих ребят не проявил ни малейшего страха.

    Затем я стала встречаться с фельдшером в семье одного местного жителя. У молодой женщины Кати было много детей. Однажды у нее заболел десятилетний сын. Пригласили фельдшера. Когда он вошел в комнату, трое детей играли возле стола. Они с испугом взглянули на фельдшера. Его большие черные глаза усы и откинутые назад волосы внушили им страх.

    — Цыган! — закричали они и спрятались под стол. — Это цыган!

    Фельдшер прошел в глубь комнаты, где лежал больной мальчик. Он заботливо осмотрел ребенка и прописал лекарство. Ничего страшного с ребенком не было — обычная инфлюэнца.

    Дети по-прежнему со страхом поглядывали на «цыгана». Он подошел к ним и с шутками стал вытаскивать, их из-под стола.

    Сначала ребятишки отбивались и пищали, но веселая добрая улыбка фельдшера успокоила и ободрила малышей. Уже через пять минут фельдшер и дети были друзьями. Ребята сидели у него на коленях, а он щекотал их своими пушистыми усами и обучал грузинской скороговорке: «ква, ква, кончала; кончала да кончала; гогона да гогона».

    — Дядя, а что это значит? — спрашивали у него дети, со смехом повторяя непонятные слова.

    — Секрет.

    — Ну, дяденька, миленький...

    — Нет, не скажу.

    Фельдшер очень любил детей, и дети платили ему тем же. Он стал самым дорогим гостем у Кати, и всегда с его приходом начиналось общее оживление.

    Часто бывало, что он привозил из далекого якутского селения больных ребятишек. С каким вниманием, с какой заботой лечил он их! Он сам обмывал их грязные тела, сам делал перевязки, сам кормил...

    В доме Кати я узнала, что он ссыльный и зовут его Григорием Константиновичем Орджоникидзе. Фамилия была трудная, и мы запросто стали называть его «Грузей», а потом — Серго.

    ...Люди юга с трудом переносят резкую перемену климата. В суровой Якутии они часто болеют, Однако Серго сравнительно легко переносил суровую якутскую зиму. Часто, несмотря на морозы в 60 градусов, он на паре лошадей с бубенцами ездил в окрестные якутские наслеги.

    Мы заботились о Серго. Наряжали его в теплый черный тулуп, а сверху надевали доху. В этом наряде Серго выглядел очень смешно, потому что доха была короткой и из-под нее виднелись длинные полы тулупа.

    Участок, который Серго приходилось объезжать, тянулся на север на 50 километров, на юг — приблизительно на 200 километров и на восток — на 250 километров. Кибитка Серго спускалась с гористого берега Лены, где лежит село Покровское, и надолго пропадала в тайге.

    Якуты очень любили Серго. Он был не только хорошим медиком, но прежде всего человеком; он вникал в быт своих пациентов, был внимателен к их нуждам.

    Старожилы Якутии вспоминают Серго с благодарностью и сердечной теплотой.

    Бывший сторож Покровской больницы Лысак рассказывает: «За время моей работы сменилось много врачей и фельдшеров, но таких, как Григорий Константинович, не было. Почти все медицинские работники брали с якутов за лечение так называемые «подарки», но Григорий Константинович всегда от них отказывался».

    Действительно, некоторые фельдшеры, даже из ссыльных, увлекались частной практикой. Они жили широко, ни в чем не нуждаясь, строили себе дома. Лечили преимущественно богатых якутов, таких, например, как богач якут Барашков. Он жил на другом медицинском участке, но местные фельдшеры часто ездили к нему, потому что он платил высокий «гонорар»...

    Однажды Серго и фельдшер Слепцов обратились к моей матери с просьбой взять их на пансион и с тех пор стали ежедневно бывать у нас в школе. Длинными зимними вечерами просиживали мы у стола. Тускло светила керосиновая лампа. Наши тени причудливо ползали по стенам. Серго рассказывал о далекой Москве, о Питере, о Кавказе, о русских рабочих и большевистской партии. Грузия вставала в его рассказах, как яркая страна вечного солнца.

    — Эту страну поработили! — гневно говорил Серго. — Всю Россию! Всю нашу Родину!

    Однажды мое начальство предложило мне провести перепись школьной библиотеки. У меня было два шкафа книг. Вместе с Серго мы взялись за эту работу. Он был очень веселым, жизнерадостным, энергичным. Любая работа спорилась в его руках.

    Приближался январь, а вместе с ним и зимние каникулы в школе.

    Серго предложил мне:

    — Поедемте вместе в Якутск?

    Я согласилась.

    В ясный морозный день, тепло закутанная, я вышла на крыльцо. В кибитке с колокольчиками меня уже ждал Серго.

    Путь от Покровского до Якутска прошел весело и незаметно. Серго распевал песни, рассказывал мне о своем детстве.

    Поздно вечером мы приехали в Якутск. Это был довольно большой город, почти целиком состоявший из деревянных строений. На главной улице горело электричество.

    В ночь под новый 1917 год Серго был у товарищей. Под видом праздника там происходило подпольное собрание большевиков.

    Посреди комнаты стояла елка, на столах — вино, закуска.

    Емельян Ярославский сделал доклад о текущем моменте и задачах партии. Он располагал большими, чем другие ссыльные, возможностями для подготовки к этому докладу, потому что, работая в музее, мог, не возбуждая подозрений, целыми днями сидеть над литературой. Сама музейная работа была связана с книгами и разными справочниками.

    Емельян Ярославский дал анализ современного положения и сделал вывод о неизбежности революционного взрыва в стране.

    Серго горячо поддержал эту мысль. Он говорил, что разруха в стране и затянувшаяся империалистическая война должны неминуемо привести Россию к политическому и социалистическому перевороту.

    — Свержение самодержавия! — горячась, кричал он. — Немедленное прекращение войны!

    Серго очень любил маленькую девочку Марианну, дочь Ярославского, постоянно баловал ее и часто говорил ей, как по возвращении на родину они вместе будут бороться против царя, загнавшего их в ссылку, победят его, и тогда начнется радостная прекрасная жизнь.

                                                                          Из главы:

                                                    «ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»

    Как-то в начале февраля Серго уехал на целую неделю за 150 верст от Покровского, в селение Синск. Неожиданно я получила от него краткую телеграмму: «Поздравляю». Я ничего не поняла, но вскоре узнала, что произошла Февральская буржуазно-демократическая революция. Самодержавие было низвергнуто. Десяток тысяч верст отделяло Якутск от Петрограда, но, несмотря на это, ссыльные узнали о Февральской революции в день переворота. Это оказалось возможным потому, что у ссыльных большевиков была тесная связь с центром, и оттуда пришла условная телеграмма:

    «Свидание с матерью разрешено».

    На вторые сутки после того, как я получила его поздравительную телеграмму, он сам появился в селе.

    Сперва Серго заехал в лавку, которая стояла на краю села. Там всегда толпился народ. Вскоре он подъехал к нашему дому и, как был в дохе и тулупе, ворвался в комнату. Лицо у него было возбужденное...

    — Ура! Ура! Революция!.. — кричал он.

    Вслед за Серго в комнату вошел возница якут.

    — Пелсербыт, — сказал он, часто моргая своими узкими глазами. И продолжал по-якутски: — Фельдшер наш совсем помешался или пьян: он всю дорогу кричал и пел.

    Я со смехом перевела слова якута Серго. Он расхохотался:

    — А я действительно был, как сумасшедший. Мне всех хотелось поцеловать. Я готов был броситься на шею каждому встречному. Пожалуй, якут имел основание подумать, что я сошел с ума.

    Серго предложил мне переехать в Якутск. Я не могла этого сделать, потому что наступила весна, а с нею экзамены. Нужно было закончить занятия в школе.

    В тот же вечер Серго заказал на почтовой станции перекладных лошадей и уехал в Якутск.

    В Якутск Серго приехал в день торжественного заседания организовавшегося здесь Комитета общественной безопасности. Г. И. Петровский, как бывший член IV Государственной думы, был назначен комиссаром Временного правительства.

    Конечно, это только формальная сторона вопроса, а по существу Г. И. Петровский был комиссаром, выбранным общим собранием всего населения Якутска. Его выделила на эту работу партия, и перед партийной организацией он отчитывался в своих действиях.

    Серго был введен от большевиков в состав членов Комитета общественной безопасности. Помимо этого он был членом президиума Якутского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и членом суда.

    В Комитете общественной безопасности большевики вели ожесточенные споры с меньшевиками и эсерами, с духовенством и торговцами, с царскими чиновниками и домовладельцами. Здесь шла непримиримая классовая борьба: большевики отстаивали требование о восьмичасовом рабочем дне, эсеры, меньшевики и домовладельцы были против этого. Даже в песнях сказывалась эта разница: большевики пели бодрые песни — «Интернационал» и «Варшавянку», меньшевики и эсеры тянули тоскливые старые народнические песни — «Стонет и тяжко вздыхает бедный наш русский народ» и т. п...

    Ссыльные не могли выехать из Якутска из-за весеннего бездорожья. Нужно было ждать лета. Серго не раз повторял, что оставшееся у большевиков время необходимо использовать для организации местного бедняцкого полупролетарского населения.

    Эсеры выдвинули лозунг организации союза сельских хозяев. В противовес им большевики боролись за организацию сельскохозяйственных рабочих, преимущественно якутов.

    Длительную борьбу пришлось выдержать большевикам в с. Марха. Там у кулаков батрачили якуты. Летом они работали от зари до зари. В условиях коротких якутских ночей это значило, что им удавалось соснуть лишь два-три часа в сутки. Якуты-батраки были крайне забиты. Они боялись своих хозяев, дрожали перед полицейскими. Нужно было иметь большое упорство и настойчивость, чтобы довести до их сердец революционные призывы. Но Серго в полной мере обладал этими качествами. По заданию партии он руководил борьбой с эсеровским союзом сельских хозяев.

    Одновременно Серго не оставлял и своей фельдшерской работы. Городская больница, где он работал, находилась на окраине Якутска, напротив тюрьмы. Жил он тут же — в крошечной, чисто выбеленной комнате. Обстановка была более чем скромная: стол, солдатская койка да табурет. Когда я заходила к Серго, он вынужден был садиться па подоконник.

    Сразу же после Февральской революции Серго занялся организацией медицинских работников. В частности, он принимал деятельное участие в созыве и в проведении объединенного съезда врачей и фельдшеров Якутской области, происходившего с 26 марта по 12 апреля 1917 года.

    Изучавший протоколы этого съезда, П. У. Петров рассказывает в своей книге о том, с какой настойчивостью и последовательностью боролся Серго на этом съезде за линию партии в области народного здравоохранения.

    «Из протокола съезда видно, что Г. К. Орджоникидзе брал слово для выступлений и внесения предложений более 20 раз. Он, например, выступал с критикой председателя Врачебно-санитарного бюро меньшевика Попова, сделавшего доклад о реорганизации медицинского дела в Якутской области. В протоколе съезда имеется следующая запись: «Фельдшер Орджоникидзе. Возражает по существу доклада. О научной медицине в докладе сказано лишь то, что она демократична, социалистична, революционна и атеистична, что, однако, не считает достаточным для научного обоснования доклада о реорганизации медицины. В докладе не намечены перспективы научной медицины — не развиты идеалы медицины... Далее он говорит, что доктор Попов претендует на атеистичность, социалистичность, революционность и демократичность, а между тем ни того, ни другого и третьего не имеет... Касается того, что доклад доктора Попова не имеет серьезного значения и не указывает на наличность организаторских способностей у доктора Попова».

    Г. К. Орджоникидзе на съезде предлагал реорганизовать медицинский участок Якутского округа, в частности открыть фельдшерско-акушерский пункт в горных наслегах 1 участка.

    Выступая по вопросу о функциях и полномочиях съезда медицинских работников, Серго Орджоникидзе предлагал собирать съезд не менее одного раза в год и высказывался «против равного представительства врачей и фельдшеров на съезде, так как в Якутской области недостаток врачей и нельзя ставить общие съезды в зависимость от малого числа врачей. На съезде должны быть все врачи и фельдшеры, а не представители от участков».

    По предложению товарища Орджоникидзе было принято постановление о равном представительстве врачей и фельдшеров во Врачебно-санитарном бюро. Он высказывался за организацию повторительных курсов для фельдшеров. Учитывая бедственное материальное положение трудящихся Якутии, Г. К. Орджоникидзе возражал против увеличения окладов медицинским работникам. Его выступление по этому вопросу в протоколе съезда записано так: «Орджоникидзе — ввиду того, что область бедна, нуждается во многих культурных начинаниях, а не только в медицине... и потому-то увеличить оклады будет непосильно для населения, предлагает остаться в пределах сметы 1916 года, указать факт скудной оплаты медицинского труда».

    В этих словах Серго мы видим защиту интересов трудящихся Якутии. Он выступал также по вопросу о городской больнице и предлагал «изыскать все возможные средства и пути» для ее реорганизации и улучшения.

    Серго Орджоникидзе в своих выступлениях призывал медицинских работников Якутской области к улучшению деятельности медицинских учреждений, к перестройке постановки всего дела здравоохранения в Якутии, к усилению борьбы против социальных болезней, являющихся наследием царизма» [* П. У. Петров. Из истории революционной деятельности, ссыльных большевиков в Якутии. Якутск, 1952, с. 184-185.].

    Я по-прежнему продолжала жить в Покровском. У меня была страдная пора — то и дело из Якутска наезжали ревизоры. Должно быть, пронюхали, что учительница приходской школы стала часто встречаться с ссыльными.

    Однажды ко мне приехал архиерей. Он остался очень недоволен тем, что мои ученики плохо кланялись и крестились. Он сделал мне строгое замечание и произвел соответствующую запись в журнале.

    Серго часто присылал мне из Якутска письма. 17 марта он писал мне:

    «...До двенадцати часов дня работаю в больнице, а остальное время посвящаю другой, любимой работе.

    Мы, политические ссыльные — думаем зафрахтовать отдельный пароход с баржей и уехать числа 17-20 мая...»

    В конце письма была приписка: «Я так утомлен, что еле вожу пером».

    Через две недели после этого Серго писал, что в Якутске открылся I съезд трудящихся крестьян Якутии, на котором ему необходимо присутствовать.

    Якутская организация большевиков уже давно наметила созыв этого съезда. Подготовка к нему заняла очень много времени и потребовала от большевиков больших усилий.

    В борьбе за созыв первого в Якутии подлинно народного съезда ссыльные большевики добились возможно более широкого представительства рабочих, бедноты и трудящегося крестьянства. И, надо сказать, их усилия увенчались успехом. Благодаря ссыльным большевикам представители трудящихся впервые получили возможность в полный голос заявить о своих нуждах. Они решительно выступили против тойонско-буржуазной части съезда, которая в блоке с меньшевиками и эсерами пыталась использовать съезд в своих интересах, ничего общего не имеющих с интересами народа.

    Представители тойонско-менъшевистско-эсеровского блока в своих выступлениях говорили о том, что с завоеванием буржуазно-демократической республики революция достигла поставленной цели и дальше не пойдет.

    Отвечая этим горе-революционерам, Серго Орджоникидзе, Ярославский и другие большевики говорили, что завоевание политической свободы — это не конец революции, а только ее начало. Трудящиеся массы должны добиться полного освобождения всех угнетенных от эксплуатации их помещиками и капиталистами, а путь к этому только один — борьба за социализм.

    ...В результате напряженной борьбы большевиков и идущих за ними представителей рабочих и крестьян съездом по целому ряду вопросов были приняты резолюции, предложенные фракцией большевиков, в частности об избирательном праве, об отделении церкви от государства и школы от церкви.

    В эти же дни в Якутске создавались различные профсоюзные организации, в которых тоже бурлила борьба. Характерный эпизод произошел тоже на заседании Комитета общественной безопасности.

    На заседании обсуждали вопрос о только что организованном союзе служащих. В этот союз проникли враги трудового народа. Они хотели добиться от Комитета общественной безопасности официального утверждения их союза.

    Слово взял Серго.

    — Когда взывают к доверию, — начал он, — должны прежде всего иметь на это нравственное право. Как бы ни назывался этот союз, я абсолютно ему не доверяю. Я не говорю, что в этом союзе нет порядочных людей, что в нем нет лиц, заслуживающих доверия, они есть. Но я спрашиваю, имеется ли у них Ходалевич?..

    — Есть! — раздался голос из зала.

    — Есть ли у них Крапивин, вчерашний полицейский? — продолжал Серго.

    — Есть! — опять послышалось из зала.

    С еще большей силой Серго продолжал:

    — На каком основании вы держите их в своем союзе и на каком основании требуете доверия к себе? Неужели вы требуете от нас, чтобы мы доверяли бывшим полицейским и шпионам? Никогда не будет того, чтобы мы стали доверять вчерашнему шпику и надзирателю за ссыльными.

    Ни на одну секунду не могут они пользоваться доверием революционеров!..

    Серго, все больше и больше волнуясь, продолжал речь. Он говорил, что чиновники верой и правдой служат эксплуататорским классам и не хотят служить народу. Он изобличил их в тупости, в бесчестных поступках. Взяточничество — это характерная черта чиновничьего царского аппарата — подверглось о стороны Серго уничтожающей критике.

    С мест послышались крики:

    — Не давайте ему говорить!

    — Долой!

    — Вон его!

    Серго гневно крикнул:

    — Все царские чиновники — взяточники!

    В зале поднялся отчаянный шум. Чиновники, эсеры и меньшевики полезли к трибуне: они стали требовать от председателя лишить Серго слова. Послышались истерические выкрики:

    — Он не умеет вести себя па собрании!

    — Таким людям не надо давать свободы!

    В ответ Серго заявил:

    — Кто из вас не брал взятки, подходи сюда. Я утверждаю, что все вы взяточники.

    Чиновники демонстративно вышли из зала: они понимали, что большевистский президиум не будет их поддерживать.

    Серго писал мне в одном из писем:

    «Чиновники нарисуют тебе твоего Серго в не очень-то приятном виде, — я их на одном собрании Комитета общественной безопасности обозвал шпионами и взяточниками. Они подняли шум, но ничего не вышло».

    После этого собрания эсеры потребовали, чтобы было собрано заседание особого присутствия, которое находилось при комиссаре Временного правительства. На этом заседании они поставили вопрос о смене комиссара. Большевистская организация пошла на это, потому что центр тяжести всей работы большевики перенесли в Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

    Все, что было лучшего среди членов Совета, все наиболее революционное было объединено вокруг большевистской фракции.

    Перед Советом стоял вопрос об устранении от власти губернатора, полицмейстера, исправника и других чиновников, оставшихся и после свержения царизма на своих местах. Большевики предлагали сместить губернатора и одновременно с этим захватить казармы. Эсеры были против этих революционных мер.

    Большевики говорили:

    — Революция есть революция!

    Эсеры в ответ на это заявляли:

    — А что если революция не победит? Нас тогда всех здесь перебьют, перережут, перевешают...

    Большевистская организация выпустила листовки с обращением к солдатам. Эти листовки были отпечатаны в типографии. Вскоре в казармах большевики объявили о свержении власти губернатора.

    Губернатор и полицмейстер при поддержке городского головы и других местных реакционеров пытались снестись по этому вопросу с Иркутском и Временным правительством, просили прислать военные подкрепления против большевиков. Телеграммы стали известны большевикам, потому что на телеграфе работали сочувствующие нам телеграфные служащие. Тогда большевики предложили губернатору отказаться от своих полномочий. Не добившись ответа из Иркутска, он согласился сложить полномочия.

    В клубе приказчиков собрался огромный митинг. Губернатор и полицмейстер явились сюда в полной форме, в орденах и с оружием и торжественно заявили, что они приветствуют революцию и свержение самодержавия. В знак этого они «добровольно» сдают власть и оружие.

    Другого им ничего не оставалось делать. Серго принял от губернатора шпагу, а от полицмейстера — шашку. Собрание неистово аплодировало этому разоружению и под звуки оркестра пело «Марсельезу».

    Большой радостью и ликованием встретили ссыльные большевики возвращение на родину вождя партии В. И. Ленина и его первые выступления. О приезде Владимира Ильича в Петроград сообщало Петербургское телеграфное агентство. Эта телеграмма была напечатана в местных газетах. Помимо телеграммы ПТА ссыльные были информированы о приезде Ленина специальной телеграммой, полученной Г. И. Петровским.

    Г. К. Орджоникидзе и Ем. Ярославский, лично знавшие В. И. Ленина, послали Ильичу приветственную телеграмму от имени якутских большевиков.

    Ознакомившись с Апрельскими тезисами В. И. Ленина, якутская большевистская организация единодушно выразила свою полную солидарность с ними. В своих выступлениях на партийных собраниях, на митингах рабочих, служащих и солдат Серго Орджоникидзе, Емельян Ярославский и другие большевики Якутска горячо пропагандировали 'основные положения этих тезисов, вооружавших партию программой борьбы за победу рабочего класса, за победу социализма.

    Между тем наступила весна и в далекой Якутии. Река Лена освободилась от сковывавшего ее льда. Вверх по ее течению пошли первые пароходы. Ссыльные большевики стали собираться в дорогу.

    Оставив в Якутске крепкую большевистскую организацию, 23 мая 1917 года Г. К. Орджоникидзе вместе с другими бывшими ссыльными выехал на пароходе в Иркутск.

    Пароход, на котором ехали политические ссыльные, проходил мимо нашего села Покровского. Здесь была двухчасовая остановка.

    Серго вместе с Г. И. Петровским, Ем. Ярославским и другими товарищами зашел за мной в школу.

    Мать моя плакала. Она говорила:

    — Дочь уезжает — камень в воду падает...

    Но вот мы на пароходе. Я сразу очутилась в тесной семье товарищей Серго — ссыльных большевиков. Все они очень заботились обо мне, и я скоро совсем забыла тяжелые минуты прощания с родными.

    Ехали мы на пароходе две недели. В столовой — так называемой «рубке первого класса» — шли бесконечные споры о характере революции, об отношении к Учредительному собранию, о съезде Советов и о многом другом. Особенно остро спорили по вопросу о политике Керенского и десяти министров-капиталистов.

    — Россия уже свободна! — кричал меньшевик Охнянский. — Нужно не разговоры разговаривать, а вести войну до победного конца!

    Серго гневно спросил:

    — Россия свободна? А помещики? А капиталисты?

    Охнянский усмехнулся:

    — Ну, это не из той оперы.

    — То есть как не из той оперы? Я прошу говорить понятней, — сказал Серго.

    — Понятней? Пожалуйста: большевики должны прекратить свои безответственные...

    Серго прищурился и перебил:

    — О какой ответственности ты говоришь? О буржуазно-парламентарной? Так знай, что мы большевики. То, что для тебя и меньшевиков является целью всех стремлений, завершением революции, для нас,, большевиков, только ее началом...

    Споры между большевиками, с одной стороны, и меньшевиками и эсерами — с другой, не утихали ни на, одну минуту. В этих спорах столкнулись два лагеря, две линии в революции, две тактики. Большевики держали курс на победу социалистического пролетариата, меньшевики и эсеры — на победу либеральной буржуазии. Но, несмотря на эти ожесточенные споры, и большевики и меньшевики одинаково любовались красавицей Леной, мощно катившей свои воды на север.

    Эта величавая река кое-где уже обмелела, и нашему пароходу приходилось петлять от одного берега к другому. Где-то, кажется под Жигаловом, мы пересели на баржу, которую тянул маленький пароходик.

    Ехало нас на барже человек сто — все ссыльные и их семьи.

    Молодой питерский слесарь [Агеев] ехал вместе со своей женой Надей. Она была беременна. Во время путешествия у нее начались предродовые схватки. Ночью Надя стала стонать.

     Я разбудила Серго. Он принялся будить спящих, достал какую-то парусину, должно быть старый парус, и сделал из нее подобие ширмы. За этой ширмой мы и положили Надю.

    На наше счастье, вскоре показался пароход. Когда он приблизился, мы начали кричать, чтобы он остановился. С парохода спросили, что нам нужно. Начались длинные переговоры. В конце концов капитан согласился взять несколько человек к себе на борт.

    Питерский слесарь с женой, Серго и я перешли на пароход.

    Серго очень волновался. Он поминутно подбегал к Наде, старался, чем мог, облегчить ее положение.

    На пароходе Надя благополучно родила.

    — Мальчик? — спросил Серго.

    — Мальчик,— ответили ему.

    Он высоко поднял ребенка над головой и объявил:

    — Владимиром назовем! Владимиром! В честь Ленина!..

    Пароходом мы плыли до пристани Качуг. Отсюда до Иркутска наш путь лежал степью. Места, эти очень красивы: дорога вьется по ровному, гладкому полю, и только вдали виднеются суровые якутские скалы.

    Мужчины па руках вынесли с парохода ослабевшую Надю. За ними шла я с новорожденным.

    На пристани Качуг мы просидели три дня. Не было лошадей, а до Иркутска еще нужно было ехать триста верст.

    Наконец лошади были поданы. Мы стали усаживаться. Неожиданно наш молодой товарищ сказал:

    — Я еду с вами.

    Серго заметил ему:

    — Но ведь Надя слаба, не выдержит.

    — Я положу Надю на сено, — ответил он. — Ведь бывают же случаи, когда женщины рожают в поле.

    Эти слова возмутили Серго.

    — Уезжай, если ты так торопишься, — сказал он, — а мы с Зиной останемся и поглядим за твоей женой.

    Товарищ смутился. Он не стал больше противоречить и остался в Качуге еще на три дня.

    До Иркутска мы ехали быстро. Настроение у всех было бодрое, приподнятое. Степь тянулась беспредельно далеко; пестрые цветы делали ее похожей на великолепный яркий ковер. Нам встречались целые поля незабудок и других весенних цветов, которые чередовались с небольшими зеркально чистыми озерцами. Ехали мы целым поездом, телега за телегой, в густых облаках пыли.

    Весь перегон до Иркутска продолжался три дня. Изредка мы останавливались в поле, разводили костры и отдыхали.

    В Иркутске нас поселили в помещении бывшей семинарии. Сложив вещи и немного отдохнув, мы пошли осматривать город. Больше всего пас поразила величественная красавица Ангара. Но и здесь, в далекой Сибири, мы ощущали дыхание войны. На вокзале стояли длинные составы, битком набитые солдатами. Их отправляли на фронт. Среди солдат и железнодорожных служащих шли горячие споры о войне.

    В Иркутске мы встретились с товарищами из местной партийной организации. Они просили Серго выступить перед иркутским трудовым населением. Был организован огромнейший митинг. На митинге выступали Серго, Петровский, иркутские большевики.

    После этого собрания Серго часто ездил на митинги, которые устраивали местные организации в различных пунктах Иркутска. Помню, как некоторые обывательски настроенные ссыльные предостерегали Серго от выступлений против войны.

    — Вас могут убить, если вы будете выступать с подобными речами на широких собраниях. Вас сочтут за шпиона, за подстрекателя против Временного правительства...

    Серго, конечно, не обращал внимания па предупреждения обывателей и в тот же день поехал на митинг в железнодорожные мастерские.

    В Иркутске мы пробыли недолго. Вся наша группа вскоре выехала поездом в Петроград. Впервые я видела железнодорожный поезд, и, нечего говорить, он произвел на меня очень сильное впечатление. Ссыльные большевики по-прежнему ехали вместе. Нам удалось получить отдельный вагон.

    /З. Орджоникидзе. Путь большевика. М., Политиздат, 1967, с. 144 171./

    А. КРАСНОВА

    Анна Васильевна Краснова — фельдшер. В 1916-1917 годах заведовала хирургическим и родильным отделениями Якутской городской гражданской больницы. Участница I объединенного съезда врачей и фельдшеров в Якутской области.

                                            МОЕ ЗНАКОМСТВО с Г. К. ОРДЖОНИКИДЗЕ

    Однажды — это было летом 1916 года — мой муж Иван Алексеевич Краснов привел на квартиру не то черкеса, не то грузина, худого и стройного молодого человека, с вьющейся шевелюрой, с усами, с острым взглядом черных глаз.

    — Анна Васильевна, познакомьтесь. Григорий Константинович Орджоникидзе, друг по совместной борьбе против царя, — сказал муж торжественно, громко. — Мы были знакомы еще в России.

    В тот вечер муж и Серго долго разговаривали о будущей судьбе России, о судьбе Якутии — страны изгнания. Григорий Константинович был энергичен в движениях, говорил громко и страстно, смеялся заразительно. В его говоре чувствовался сильный кавказский акцент.

    Вот так состоялось мое знакомство с Орджоникидзе. Друзья и товарищи из политссыльных никогда не называли его по имени и отчеству. А звали по-своему: Серго или Грузя.

    По приезду в Якутск он остановился у Емельяна Ярославского, который в то время жил со своей супругой Клавдией Кирсановой в бревенчатом старом домике при музее.

    Замещавший областного врачебного инспектора доктор Бик, доктор Юдин и заведующий больницей доктор Образцов, сочувствовавшие большевикам, рассказали нам, что Серго хотят отправить в Нюрбу Вилюйского округа. Они знали, что он там будет полностью оторван от друзей и товарищей по духу, обречен на мучительное одиночество, поэтому ходатайствовали перед якутским губернатором бароном фон Тпзенгаузеном, чтобы, он, в интересах дела, разрешил взять Серго в свое распоряжение, как фельдшера. Обращались к губернатору и политссыльные. Барону пришлось отступить от замысла отправить Серго в Нюрбу. На такой шаг его вынудили также и тревожные вести о накалившейся обстановке в центре России. Вскоре Григорий Константинович получил назначение в Покровскую больницу.

    Будучи в Покровском, он приезжал к нам еще два раза. На улице Набережной жил с матерью Татьяной Андреевной учитель Николай Егорович Афанасьев. Он давал домашние уроки для детей бедных якутов. Сочувствовал большевикам. В любой удобный момент — в день своего рождения, в день рождения матери — Николай Егорович приглашал к себе политссыльных. Сюда ходили Ярославский, Кирсанова, Виленская, Серго, Пивоваровы и другие. Веселая компания постепенно превращалась в политическое общество.

    /Из статьи: Мое знакомство с Г. К. Орджоникидзе. Газ. «Ленские маяки», 1971, 21 марта./

    Т. ФОМИН

    Тихон Игнатьевич Фомина- сын якута из села Покровское. Участник гражданской войны на севере Якутии в 1921-1923 годах.

                                      МОИ ВОСПОМИНАНИЯ О ФЕЛЬДШЕРЕ СЕРГО

    Мне, одиннадцатилетнему мальчишке, приходилось видеть Серго и выполнять его поручения.

    Это получилось так. Мои родители, якуты из Немюгинского наслега, жили бедно, семье не хватало продуктов питания, одежды и всего необходимого. Окончивший одноклассное училище, малограмотный мой отец Игнатий Григорьевич из-за заработка устроился на службу в церквях трапезником в Покровском. С тех пор наша семья зимой жила в этом селе, а летом в родном аласе «Оргудах», недалеко от Покровского.

    В Покровском тогда жили русские люди — государевы ямщики. Родители устроили меня учиться в первую группу одноклассной церковно-приходской школы. Вместе со мной тогда учились, помнится, сын местного крестьянина Коля Власьев, дети священника Володя, Тина и Тамара Павлуцкие.

    Летом 1916 года тяжело заболел мой отец. Врачи установили, что у него рак желудка и направили на лечение в Якутскую городскую гражданскую больницу. В июльские жаркие дни мы всей семьей поехали в город. Знакомых не было, поэтому мы приехали прямо в больницу. Кровать отца поставили в отдельной небольшой палате. Нам с матерью разрешили остаться для ухода за отцом.

    Вот здесь-то я впервые и видел Орджоникидзе. Он работал фельдшером и жил при больнице. Его комната была по коридору напротив нашей палаты. Они жили вдвоем, с фельдшером якутом Поповым из Вилюйского района. В свободное от работы время он сидел на крыльце, разговаривал со взрослыми. Заведующий больницей доктор Юдин назначил Серго ординатором к моему больному отцу. Когда отцу становилось плохо, я стучался в комнату Серго и вызывал его.

    Однажды Серго Орджоникидзе подошел ко мне и спросил, знаю ли я, где находится краеведческий музей? Я ответил, что знаю. Тогда он вытащил из кармана запечатанный конверт и попросил меня пойти в музей и передать этот конверт высокому русскому человеку, усатому и в очках, который жил во дворе музея и одноэтажном деревянном особняке. Я в тот же день доставил конверт адресату. Незнакомый человек от души поблагодарил меня. Он носил свои очки совсем не по-обычному, т. е. его очки не держались на ушах, как у других, а как-то прикреплялись на носу.

    Раза три-четыре я доставлял конверты Серго одному и тому же человеку и каждый раз он награждал меня своей благодарственной улыбкой. Тогда я не задумывался над тем, кому и что за конверты доставляю.

    Теперь мне ясно, что это был Ем. Ярославский.

    /Из фондов дома-музея Серго Орджоникидзе в п. Покровск. 1973, август./

    ЕМ. ЯРОСЛАВСКИЙ

    Емельян Михайлович Ярославский — соратник Ленина, активный участник трех революций и строительства социализма в нашей стране. Ем. Ярославский в 1913-1917 годах отбывал ссылку в Якутске.

                                                      ПЛАМЕННЫЙ БОЛЬШЕВИК СЕРГО

...Якутская ссылка, в селе Покровском, в 60 верстак от Якутска, в заброшенной больнице. Серго выезжает за сотни верст по вызову больных в любую погоду. Якутская беднота, придавленная сапогом тойонов и царских чиновников, обманываемая попами и шаманами, видит в Серго своего человека, родного, близкого.

    Для нас, якутских ссыльных, приезды Серго в Якутск были настоящими праздниками. Я вспоминаю... с какой жадностью он набрасывался на политические новости. И там, в Якутске, ведь тоже шла борьба — с эсерами, с меньшевиками. Серго был их непримиримым врагом. Очень часто именно эта его резкость, непримиримость, высказанная с такой глубокой искренностью, сильнее всего действовала на колеблющихся, — а таких было немало в ссылке, — людей, которые не сумели еще по-настоящему политически определиться. Серго глубоко интересовался работой среди якутской молодежи, беседовал с этой молодежью, и каждая его беседа оставляла глубокий неизгладимый след... Он провел огромную работу в те месяцы, когда мы из-за наступившей распутицы не могли выбраться из Якутска по единственному тогда пути, по широкой реке Лене. И когда, наконец, смогли тронуться с первыми пароходами из Якутска, Серго не упустил ни одного случая, что бы поговорить с массами, разбить оборонческие настроения, которые сеялись меньшевиками и эсерами.

    /Из статьи: Пламенный большевик Серго. Газ. «Правда», 1940, 18 февраля./

    Е. ПАВЛУЦКАЯ

    Екатерина Георгиевна Павлуцкая — жена брата Зинаиды Гавриловны Орджоникидзе, была близким человеком Серго. Активно помогала в создании дома-музея Орджоникидзе в Покровске.

                                                             В ДАЛЕКОЙ ССЫЛКЕ

    Находясь в ссылке в Якутии, Серго Орджоникидзе, работал фельдшером при больнице в селе Покровском. Там в то время жила и я со своей семьей.

    Село наше было небольшое — всего лишь десять крестьянских дворов. Кроме обычного своего хозяйства, крестьяне, имевшие лошадей, занимались извозом. По контракту с почтовым отделением они «гоняли» почту и пассажиров по тракту от одной станции к другой, и так по всей Лене. В зимнее время такой транспорт был в этих краях единственным.

    Село Покровское расположено на очень красивом, высоком берегу реки Лены. В нем имелась всего одна школа, зато три церкви и дом священника, почтово-телеграфное отделение, лавка, в которой торговали разным товаром, дом заседателя, больница, дом для врача. До того как в Покровское прибыл Григорий Константинович Орджоникидзе, своего врача у нас не было. Появлялась наездами из Якутска лишь Варвара Петровна Широкова.

    Товарищ Серго приехал в село Покровское в сентябри 1916 года. Однажды, помню, воздух прорезал протяжный гудок парохода. Все мои домашние бегом устремились на берег: ведь прибытие парохода всегда было для нас большим событием — на нем привозили почту, газеты и журналы. На этот раз, возвратясь с берега, мой муж сообщил, что в село приехал новый фельдшер.

    — Молодой или пожилой? — спросила я.

    — Молодой, — ответил муж, — худой такой, черный, похож на черкеса. Справился, где находится больница, и пошел туда.

    Через пару дней у нас заболел сынишка; мы пригласили нового фельдшера к себе. Григорий Константинович выглядел очень необычно — в долгом и длительном пути он загорел и казался даже черным, а глаза огромные, живые. Они были прекрасны, выразительны.

    Осматривая больного мальчика, Серго все время наблюдал за моими девочками, которые выглядывали из-под стола, и добродушно, лукаво подмигивал им. Окончил осматривать больного, назначил лечение и принялся со смехом и шумом вытаскивать из-под стола малышей: одной из них было всего два года, другой — четыре, а третьей — самой старшей, около шести. Серго стал что-то рассказывать им, говорить какие-то ласковые грузинские слова, и дети потянулись к нему.

    С тех пор большая дружба связывала моих детей с товарищем Серго. Он вообще очень любил детей, умел быстро находить с ними общий язык. Он мог, бросив все, начать подолгу возиться с ними. Бывало, соберет их, и они начнут задорно и громко петь на улице, играть. Когда я среди бела дня услышу, что во дворе у нас началась большая возня и раздается смех, я уже знала — это новый фельдшер шел из больницы в село и, проходя мимо нас, не утерпел, чтобы не повозиться с детьми. А когда после этого Серго уходил к себе домой, дети долго искали «дядю Грузю», как они его любя называли.

    Вечерами, когда Григорий Константинович был свободен, он часто заходил к нам. И дети прямо липли к нему. Он любил укладывать их спать, с шутками да прибаутками помогал им раздеваться. Бывало, присядет на корточках перед девочками, смеется и с характерным грузинским акцептом приговаривает:

    — Ну-ка сама, сама...

    А если девочке все же не удается расшнуровать ботинки, он быстро и незаметно поможет ей. Уложит всех в постель и, выходя из комнаты, тихо прикроет дверь. На лице у него застывала такая мягкая и счастливая улыбка.

    Потом мы подолгу сидели у стола, за ужином, за самоваром. Серго рассказывал о своей жизни, о революционной борьбе. Он умел говорить ярко, выразительно.

    От Серго мы узнали о Владимире Ильиче Ленине, и партийной конференции в Праге, о тяжелой и опасной доле революционеров, томящихся в тюрьмах, в ссылке или па каторге. Рассказывал он и о Шлиссельбургской крепости, где он сидел еще до ссылки в Сибирь. Мы много узнали от него о Грузии — о его далеком родине. О ней Серго рассказывал с особой любовью и увлечением.

    Он был несказанно рад, когда однажды получил от моего старшего брата Павла Константиновича посылку из Тифлиса. Ведь это была первая весточка от родных.

    У нас Серго расспрашивал о жизни политических ссыльных, живших до него в Покровском. Кроме Серго, в нашем доме бывали... и другие политссыльные. Они брали у нас книги, газеты и журналы, которые мы выписывали: «Исторический Вестник», «Русская старина», «Нива», «Родина», «Пробуждение» с приложениями и много другого. Библиотеку в доме мы никогда не собирали, так как жаждущих почитать было много и вся литература буквально расхватывалась, книги и журналы передавались из рук в руки и часто, разумеется, к нам уже не возвращались. Один ссыльный — фамилию его, к сожалению, уже не припомню — пешком пришел к нам однажды из... Малтанцев, чтобы взять для себя и друзей какую-нибудь литературу. А ведь из Малтанцев путь к нам был тогда нелегкий...

    Григория Константиновича очень интересовала жизнь якутов: их быт, чем они занимались, как жили бедняки и тойоны (князьки), какими болезнями страдало население. Все это было нам хорошо знакомо. Мы откровенно рассказывали ему, как из-за отсутствия медицинской и санитарной помощи население, жившее разбросанно в якутской глуши, почти вымирало от всяких болезней. Григорий Константинович с большим интересом слушал наши рассказы о самоотверженных медицинских работниках, изредка попадавших в наши края — о фельдшере Николаеве, докторе Сабунаеве, которые, не щадя своих сил, за десятки километров ездили в глухие места и оказывали помощь больным.

    Вскоре Григорий Константинович и сам стал выезжать в далекие улусы, часто по вызовам, а больше всего по своей инициативе. Такие выезды он согласовывал с врачом Широковой и называл их профилактической инспекцией.

    Трудно было южанину Серго приспособиться к нашему северному климату: сколько мы его ни учили, а он все делал по-своему. Оденем, бывало, его в тулуп, сверху напялим доху и под общий хохот повяжем шерстяным шарфом. Но как только он садился в сани, все моментально разматывалось и развязывалось. Но наши морозы все же заставляли его кутаться в меховые дохи или тулупы, когда он уезжал куда-нибудь подальше.

    Возвратясь, он много и увлеченно рассказывал, каких больных видел, какие детишки встречались в юртах. Поражало его, что в якутских юртах люди живут чуть ли не со скотом, что камины — это вещь хорошая, а вытяжка на улицу придумана весьма остроумно. Он восхищался тем, как искусно и ловко якутки шьют сами себе одежду и обувь (торбаса), умело делают из бересты посуду.

    — Настанет время, — говорил он убежденно, когда; все в жизни этого края изменится, когда и здесь беднота заживет без тойонов.

    Никогда мы не видели Серго грустным, унылым или недовольным своей судьбой. Всегда он был полон энергии, внутренней силы и убежденности, он горячо верил в победу революции; всегда был со всеми приветлив и ласков.

    /Рассказы об Орджоникидзе. Сборник воспоминаний. Детиздат, 1968, с. 37-40./

    В. ПАВЛУЦКАЯ

    Вера Гавриловна Павлуцкая — младшая сестра жены Орджоникидзе. Ветеран труда, продолжительное время работала в комендатуре Кремля.

                                                                ДОРОГОЙ И БЛИЗКИЙ

    Я хочу рассказать о Серго, как о близком нашей семье человеке. О том, каким я знала его дома, в редкие часы досуга.

    Когда Серго приехал к месту своей ссылки в село Покровское Якутской губернии, меня дома не было. Я была тогда гимназисткой пятого класса и жила в Якутске на частной квартире. Очень, разумеется, скучала по дому, маме, по своей старшей сестре Зине.

    Я часто писала домой и просила в ответных письмах сообщать подробно все новости села Покровское. Зина регулярно и обстоятельно отвечала на каждое мое письмо, и я знала все, что делается дома.

    Как-то в одном из своих писем — это было, кажется, осенью 1916 года — Зина, как бы между прочим, сообщила мне, что в село наше приехал новый ссыльный. Молодой грузин, очень красивый, с густой шевелюрой... Скоро не было ни одного письма, в котором бы Зина не писала об этом грузине, об очень полюбившемся всем местным жителям фельдшере Серго.

    «Отчего это Зина стала так часто и так подробно писать об этом ссыльном? — подумала я, тогда еще тринадцатилетняя девочка. — Ведь и до него у нас в Покровском были ссыльные...»

    Я знала многих из них. Всегда, бывало, когда я приезжала домой на рождественские каникулы, то обязательно каталась с ними с горы. Возьмешь у мамы остатки старой медвежьей шкуры, сядешь на нее и летишь с крутого берега прямо в Лену. Мороз щиплет щеки, ветер хлещет прямо в лицо — хорошо, дух захватывает! И ссыльные катались с большим удовольствием, шутили, радовались, будто ничего тяжелого у них на душе и не было.

    У кого-нибудь окажется большая, вместительная шкура, тогда мы усядемся несколько человек сразу, а до и кучу малу устроим да так и летим с горы. Шум, визг, смех слышны были по всему берегу. Мама выйдет, бывало, из дома и начнет меня стыдить да выговаривать, а мне все нипочем — я только смеюсь да отмахиваюсь.

    Мне ведь было интересно и весело с ссыльными. Это были умные и большей частью добрые люди, серьезные и в то же время очень веселые люди. Мне сперва почему-то казалось, что раз их выслали из родных мест в нашу далекую и холодную Якутию, то они должны быть грустными, мрачными, злыми. А когда познакомилась, то оказалось, что это были веселые, неунывающие люди.

    И вот я приехала на рождественские каникулы домой. Жили мы тогда при школе, где Зина уже учительствовала.

    Только стала я распаковывать свой саквояж и доставать оттуда праздничные подарки, которые привезла маме, сестре и брату, как вдруг с шумом открылась дверь и в комнату вошел худой молодой человек. Глаза у него черные как уголь, но очень веселые, смеющиеся. Он подает мне руку и представляется:

    — Серго!

    Я, как большая, подаю ему руку и на полном сервере отвечаю:

    — Вера!

    Так мы и познакомились.

    После обеда я вышла в класс, в котором Зина по случаю рождественских праздников навела полный блеск и порядок. Уборщица домывала пол и настежь открыла форточку, чтобы выпустить угар из жарко натопленной печки. Когда-то я училась в этом классе, и поэтому мне захотелось посидеть на своей старой парте.

    В класс в это время вошел Серго и, увидав меня, предложил:

     — Давай играть в салочки...

    Серго, ловко перепрыгивая через парты, стал догонять меня, а я увертывалась.

    На шум прибежала мама. Увидев, как я ношусь с Серго по классу, всплеснула руками.

    — Господи! — воскликнула она. — Что же это делается?! Солидный мужчина, фельдшер, и за девчонкой носится...

    Хлопнула дверью и ушла. Запыхавшись, я села за парту. Серго подсел сзади и как-то незаметно привязал мои косы к спинке парты. А потом стал рядом и принялся хохотать. А я никак не могу развязать их. Опять пришла мама и тут сама не выдержала — рассмеялась. Развязала косы и повела нас чай пить...

    За время каникул мы очень подружились. Когда у Серго было свободное время, мы вместе гуляли по саду, заходили к моему брату, который был уже женат и имел целую кучу детей.

    Малыши, дети брата, очень любили Серго, который как-то умел подойти к ним, найти общий язык. Когда он приходил, в доме начиналась шумная, веселая возня. Помню, забежишь к брату и вдруг увидишь — на стенах избы расклеены вырезанные из бумаги большие носы. Это были дружеские шаржи на Серго. Развесят и ждут, лукаво поглядывая на дверь, — вот-вот должен войти Серго. Он никогда, конечно, не обижался на ребят, а вмеете со всеми весело, заразительно смеялся.

    Каникулы прошли быстро; надо было возвращаться к занятиям. Я уехала и второй раз встретилась с Серго уже в начале марта 1917 года.

    Я пришла из гимназии и собиралась садиться за уроки. Вдруг открывается дверь, и в комнату входит Серго — в черном костюме, белой рубашке, при красном галстуке.

    — Верочка, дорогая! — закричал он. — Революция! — схватил меня за руки и давай кружить по комнате. Потом, уже отдышавшись, сказал:

    — Завтра на площади митинг. Приходи обязательно и своих подружек-гимназисток притащи...

    Я так и сделала. Вместе с подругами пошла на центральную площадь Якутска, где собралось много народу. Все возбужденные, у многих на груди красные банты. Посреди площади наспех сооружена трибуна. Она оказалась высокой, и Серго даже издали было хорошо видно. Он был в тулупе, с большим барашковым воротником, на голове высокая барашковая шапка. Один за другим выступали ораторы. Вот слово предоставили Серго.

    Он снял шапку, расстегнул шубу. Говорил Серго очень горячо, громко. Содержание речи мне теперь передать трудно. Помню только, что он сильно ругал местных чиновников.

    Тут я впервые задумалась и поняла, что Серго очень хороший оратор и крупный революционер.

    В Якутске он оставался до мая месяца, но мы редко могли с ним видеться. Он весь был поглощен политической деятельностью. А у меня были экзамены. Когда они кончились, я тут же выехала домой и нашла свою сестру Зину очень похудевшей, но при этом необычайно похорошевшей...

    — Выйди на минуточку, — сказала мне в тот же день Зина, постучав в окошко.

    Я вышла в палисадник. Зина обняла меня и доверительно прошептала:

    — Верочка, помоги мне... Я не знаю, как мне маме сказать об этом... Я выхожу за Серго замуж...

    Я так обрадовалась этому, что закричала на всю улицу:

    — А ты так и скажи: ведь он такой хороший!..

    А на другой день Зина набралась храбрости и сказала обо всем матери...

    Мама поплакала, попричитала, а несколько дней спустя, по всем правилам, благословила Серго и Зину и дала им два давно уже заготовленных кольца. Зина надела кольцо, другое дала Серго. А потом, как-то уже после смерти матери, сестра мне призналась. Как только они сели на пароход, чтобы отправиться в Петроград, Серго вышел с ней на палубу и попросил:

    — Дай мне, Зиночка, твое кольцо на минутку...

    — Зачем тебе, Серго? Оно ведь на твой палец не годится, — спросила сестра.

    — А я его на мизинец примерю, — хитро улыбнулся Орджоникидзе.

    Зина сняла с руки кольцо, и, ничего не подозревая, отдала Серго, а тот взял и вместе со своим выбросил его в Лену...

    — Нам эти побрякушки ни к чему, — спокойно сказал Серго, — а маму обижать не надо было. Она старый человек, у нее свои предрассудки...

    В 1931 году мы с мамой уехали из Якутска в Новосибирск, где я работала тогда телеграфисткой. На время очередного отпуска я решила поехать в Москву, где в то время уже жили Серго и Зина.

    Погостила я у них, походила по Москве и стала собираться домой.

    — А может, хватит тебе по Сибири мотаться, — говорит мне Серго. — Мать больна, у нее ревматизм. Остовайся у нас, работу ты здесь найдешь...

    — Не хочу я у вас жить, — отвечаю ему.

    — Почему? — удивляется Серго.

    У вас всегда народ, да и жилье какое-то неудобной Идешь домой — и надо пропуск иметь при себе... Серго все же уговорил меня. Я осталась в Москве, устроилась на работу, а вскоре получила комнату. Потом написала маме и пригласила ее приехать ко мне в Москву вместе с братом. О дне приезда просила обязательно телеграфировать. Мать согласилась, обещала не задерживаться...

    Получив от мамы телеграмму, мы с Зиной позвонили на вокзал и узнали, что поезд из Новосибирска обычно приходит только поздно ночью. Поэтому после работы я пришла к Зине, и мы стали готовиться к встрече с матерью, готовили ужин, накрыли на стол, посматривали на часы, чтобы не опоздать к приходу поезда. Вдруг в столовую врывается Серго, весь красный от гнева.

    Безобразие! — закричал он еще с порога. — Возмутительно! И это называется дочери. Мать в первый раз приезжает в Москву, а ее никто не встречает даже... Сейчас же садитесь в машину — и на вокзал!...

    — Успокойся, Серго, что случилось? — принялась уговаривать его Зина. — До прихода поезда еще далеко...

    — Ничего и слушать не хочу! — шумит Серго. — Поезжайте немедленно на вокзал... Мать там на узлах своих сидит, а они тут болтают...

    Только потом мы узнали, что произошло. Новосибирский поезд почему-то вместо полуночи прибыл в Москву в восемь вечера. Мать с братом вышли на платформу, вынесли свои узлы, стали оглядываться, а нас с Зиной нет. Все пассажиры разошлись, а они не знают, куда им податься. Тогда брат не растерялся и обратился к дежурной по вокзалу и попросил ее позвонить Орджоникидзе. Серго взял трубку, и тогда-то и разразилась гроза...

    Серго весь вечер не отходил от мамы, все вспоминал свое житье в Покровском, вкусные мамины пироги с грибами, пельмени сибирские. Он был с ней необычайно внимательным и нежным.

    Каждую субботу мы с мамой приходили к ним в гости.

    Накануне Серго спрашивал у Зины:

    — Мама придет?

    Он, как мальчишка, радовался, когда мы приходили

    За субботним и воскресным столом Серго всегда усаживал маму рядом с собой и угощал ее любимыми блюдами, которые специально просил Зину приготовить. Иногда же он просил:

    — Мамаша, испеките нам что-нибудь ваше сибирское, вкусненькое.

    — Да что же я испеку, дорогой зятек? — отвечала мама. — Русской печки у вас нет, а на электрической беляшей да пирогов не испечешь...

    Прошло много лет, а в моей памяти он навсегда остался таким же веселым и добрым: он всегда приносил людям радость.

    /Рассказы об Орджоникидзе. Сборник воспоминаний. Детиздат, 1961 с. 41-46./

    В. ШИРОКОВА-ДИВАЕВА

    Варвара Петровна Широкова-Диваева — врач. В 1916-1917 годах работала заведующей Покровской участковой больницей.

                                                        ВОСПОМИНАНИЯ ВРАЧА

    Григорий Константинович Орджоникидзе (Серго) был направлен на первый участок Якутского округа врачебным отделением Якутского областного управления в качестве лекпома.

    Участок находился в 80 верстах от Якутска. Там была больница на 10 коек и амбулатория. Центром медицинской работы было село Покровское. Крайние точки обслуживания находились севернее его на 50 километров, южная — приблизительно на 200 и восточная — на 250 километров. Этот медпункт был расположен ни гористом берегу реки Лены.

    В селе Покровское было всего несколько жилых домов. Здесь, кроме больницы с амбулаторией, проживало 6-8 семей объякутившихся крестьян, занимавшихся извозом и почтой, здесь была лавка (магазин) известного в Якутии купца Игумнова, была церковно-приходская школа, где учительницей работала Зинаида Гавриловна Павлуцкая, впоследствии жена Орджоникидзе, церковь, волостное управление с земским председателем Протасовым и, может быть, несколько уголовных ссыльных.

    Таким образом, в Покровском не имелось ни одного предприятия, не было рабочих и близких по духу для Григория Константиновича товарищей, что делало жизнь его в чужом краю, вдали от кипучей работы особенно тяжелой.

    Интересно, что, несмотря на такое одиночество, Серго Орджоникидзе был изумительно весел, приветлив со всеми. Очень часто он шутил с больными. Как они его понимали, я не знаю, но видела, что им было весело. Помню, на мой вопрос: «Как это вы, Григорий Константинович, объясняетесь, не зная якутского языка?», он ответил: «Немножко по-русски, немножко по-кавказски немножко по-якутски, и получается ясно». При этом он производил движения правой рукой, как бы посыпая сахаром, и улыбался. Его живое лицо, живые глаза вся богатая мимика передавали неисчерпаемый запас живости и энергии. Особенной любовью его пользовались дети. Часто, очень часто он говорил: «Посмотрите какой чудный ребенок!». И нужно было очень внимательно вглядеться, чтобы подметить то, что он видел с первого взгляда.

    Моя старуха тетка, которая не особенно благоволила к другим ссыльным, выделяла Орджоникидзе, как особенного, культурного человека. Это объяснялось тем что, несмотря на ее возраст (около 60 лет) и ее бесполезность для дела революции, он ей терпеливо доказывал, что... все недра земли, все ее богатства должны безраздельно принадлежать трудящимся.

    Григорию Константиновичу была присуща врожденная деликатность. Приведу два случая. При направлении на мой участок Орджоникидзе до оформления осведомился, не буду ли я против сотрудничества с ним так как он политический ссыльный. Второй случай такой. В помещении для лекпомов была очень примитивная мебель, и ее было недостаточно. А в доме врача который я занимала с теткой, был избыток мебели. Я в разговоре с Григорием Константиновичем сказала «Хочу комнаты дома врача и мебель поделить поровну между всеми сотрудниками пункта». Он мне на это ответил так: «Когда надо будет, мы и сами возьмем» Конечно, это говорило об его вере в революцию и о том, что он за деликатностью не собирался прятать свои взгляды и революционность.

    В наших беседах Серго Орджоникидзе, между прочим, говорил о своем участии на Пражской конференции, где видел большого человека — В. И. Ленина.

    В то время на моем участке работало еще два лекпома — один якут Слепцов, а фамилию второго я не помню. Последние были в постоянных разъездах по участку; а на Григории Константиновиче лежала работа в стационаре, амбулатории и аптеке.

    Он начинал амбулаторный прием чуть ли не с шести часов утра. На вопрос: «Что это вы так рано начинаете работу?» он отвечал: «Больные так рано собираются». Григория Константиновича нервировало то, что его ожидают больные.

    Я не помню, чтобы мне приходилось с ним ссориться по работе, он был чрезвычайно исполнителен и пунктуален. Помню такой случай. В далеком наслеге, километров за 100-150, ребенок заболел дифтерией. Я командировала Орджоникидзе, прося все бросить и спешить к тяжелобольному. Так он с каждой станции рапортовал мне, что едет без задержки. По обычаю того времени спешная корреспонденция отправлялась так: к конверту приклеивали птичье перышко. Экземпляр такого конверта у меня долгое время сохранялся.

    Один раз, после возвращения из срочной командировки, Григорий Константинович рассказывал, что «на одной станции я чуть за шиворот не тряхнул писаря за то, что он задерживал меня, не давая лошадей. Должно быть, я был очень страшен, и он на мой суровый тон моментально дал лошадей».

    С другими же лекпомами нередко происходили недоразумения из-за того или другого поручения.

    Бытовые условия Орджоникидзе были тяжелые. Жил он на территории больницы, в средней комнате амбулатории с окном, выходящим на пустырь, где стаями пробегали зайцы. Обстановка комнаты была убогая: его «казенная» мебель состояла из стола, двух стульев, кровати и примитивного умывальника. Одежда его для сурового якутского климата была плохая. Поэтому я по возможности воздерживалась от командирования его на разъезды по участку.

    В то время большинство лекпомов любило разъезды по больным участка, так как якуты, отличающиеся гостеприимством, обычно хорошо принимали медработников, угощали их и старались всячески всучить гонорар. Это, безусловно, улучшало жизнь медработников.

    Я знаю многих ссыльных лекпомов, которые настолько увлекались частной практикой, что понастроили себе хорошие дома (например: Шамаев, Олейников).

    Григорий Константинович частной практикой совершенно не интересовался. Помню такой случай. До него и при нем меня настойчиво вызывал к себе больной очень богатый якут Барашков. Так как он был с другого участка, то я к нему не ездила. Не ездил к этому богачу и Орджоникидзе. Другие же медработники ездили к Барашкову даже по собственной инициативе. Говорят, что Барашков был так богат, что у него в хлеву для коров было электрическое освещение, которого так недоставало больнице. Конечно, имея такого частного пациента, Григорий Константинович мог бы поправить свое материальное положение. Но он продолжал жить без побочного заработка, довольствуясь своим скромным бюджетом.

    Между прочим, моя тетка, которая безотлучно была дома и видела, каким бескорыстным был Орджоникидзе, под всякими предлогами старалась сделать ему что-нибудь приятное, в смысле угощения. Например, она приберегала для него мороженую черную смородину и бруснику. Он очень любил эти ягоды и называл их «ягодами самосахарными» — за то, что они покрывались инеем, когда их вносили с мороза в теплую комнату.

    К слову сказать, Григорий Константинович очень нуждался в усиленном питании, так как он прибыл в Якутск очень худым, бледным, пожалуй, даже истощенным. Высокий, худой, с горящими глазами, он производил впечатление безнадежно больного туберкулезом. К счастью, я ошиблась в этом. При последнем свидании в 1935 году (в Кремле) его жена, Зинаида Гавриловна мне говорила, да и он сам подтвердил, что у него туберкулез почек.

    Медицинские познания Серго Орджоникидзе, как и мои, в то время молодого врача, были небогаты. Однажды мы в этом убедились. Был случай, требовавший более или менее сложной операции. Я не решилась делать сама, попросила врачебное управление командировать специалиста. Приехал доктор Диваев (впоследствии мой муж). Вся подготовка к операции и подача материала лежали на Григории Константиновиче. Во время операции он прямо своими руками без всяких инструментов направился в бокс за стерильным материалом. Доктор Диваев сделал мне замечание за то, что я не провела достаточного инструктажа, Орджоникидзе же долго-долго высмеивал меня, вспоминая этот случай.

    С тяжелыми больными он никогда не был скучным всегда ободрял их. Помню один довольно смешной разговор его с женщиной, лежавшей в стационаре. Он спросил ее: «Так я не пойму, хочешь ли ты умереть или остаться живой?» Она, должно быть, сказала ему в ответ: «Прибрал бы бог меня поскорее», потому что на это он ответил так: «Ну, голубушка, ты не беспокойся, на это-то доброты у твоего бога хватит... Ты так много в жизни настрадалась, что если умрешь, он тебя прямо в рай возьмет». Помню, что старушка была очень благодарна ему за ласковые слова.

    Видимо, эта работа при его темпераменте была для него единственным отвлекающим средством. Любовь его к медицинской специальности была очень проблематична — при последнем нашем свидании в 1935 году он сказал: «Работа по тяжелой промышленности легче, больше мне по душе».

    Многие ссыльные спивались. Многие из них сближались с чиновниками, и Орджоникидзе имел эту возможность. Но отличался стойким характером, силой воли и определенной, резко выраженной целенаправленностью.

    Заседатель Протасов, о котором я вскользь упомянула, буквально ежедневно посещал то его, то меня. Я была под надзором, и властями мне было запрещена работать в гимназии — мне инкриминировалось участив в студенческой забастовке Женского медицинского института в 1910 году и участие в первомайской демонстрации в 1915 году. Ни у меня, ни у Григория Константиновича не могло быть ничего общего с этим заседателем, но и, кроме того, он был противен, как человек — пьяница-ловелас. По его словам, он пропил имения — свое, жены и матери.

    Орджоникидзе принужден был принимать Протасова, как гостя, так как тот обычно бесцеремонно входил в комнату. Тогда, зная слабость Протасова, он прибег к следующему способу: заранее заготовлял в бутылочке 130 граммов спирта и, как только Протасов входил, снабжал его бутылочкой с «лекарством», после чего тот выкуривался.

    До меня в больнице лежало в течение года лишь два бездомных ссыльнопоселенца, у которых были неизлечимые хронические старческие болезни (один со старческой катарактой, другой с эмфиземой легких). У нас же на лето было развернуто дополнительное отделение для желудочно-кишечных заболеваний и, понятно, что свести концы с концами сметы, когда больных было в полтора-два раза выше нормы, не представлялось возможным. Врачебное управление постоянно ставило мне на вид, что у меня тратилось много денег на питание больных. Приезжая из города огорченная, я постоянно слышала от Григория Константиновича не только возмущение врачебным управлением, но и уверенность, что оно смотреть на дело не может иначе, как с формальной точки зрения. «Что им здоровье масс? Делайте, как вам кажется правильным. Будущее это оценит».

    За время нашей совместной работы у меня сложилось впечатление об Орджоникидзе, как об очень хорошем товарище, очень добром и культурном человеке и стойком революционере.

    Неоднократно встречалась я с Григорием Константиновичем, и выехав из Покровского в Якутск.

    Запечатлелись в моей памяти следующие два факта, ярко характеризующие его, как большевика.

    Первый. После Февральской революции у нас был съезд медработников. Мы были оба в президиуме. Григорий Константинович оказался человеком большого масштаба работы: взял в свои руки ведение съезда, редактировал приветственную телеграмму съезду Советов. Помню, что он совершенно изменил направление наших мыслей. Мы думали: «Да здравствует Временное правительство и вся власть ему». Он же первый очень решительно бросил лозунг: «Вся власть Советам! Советы — единственная форма революционного правительства». Говорили об уравнении во всех правах врачей и лекпомов. Съезд разбился на два враждебных лагеря, причем Григорий Константинович не вызывал ни у кого из врачей никакого раздражения, так как чувствовалась его исключительная принципиальность в данном вопросе. А лекпомы-эсеры трактовали, что лекпомы так же хорошо умеют разбираться в болезнях и лечить их, кроме, может быть, некоторых трудных болезней.

    Второй. Мне помнится, что Григорий Константинович был во врачебном бюро при Губревкоме. Там разбиралось много трудных случаев. Но он всегда умел дать принципиальное направление разбору дела.

    В 1917 году я видела его в Якутске в последний раз. Это было в мае или июне. Повстречав меня с мужем, он сказал: «Дурные примеры заразительны» — намек на свою женитьбу. Тут же он серьезно заметил: «Началась жаркая пора — я должен ехать туда», и с одним из первых пароходов он отбыл из пределов Якутии.

    Последняя моя встреча с Григорием Константиновичем была в сентябре 1935 года, когда он принял меня и семью у себя на квартире в Кремле очень тепло и приветливо. Исключительная занятость его государственными делами не позволила нам достаточно углубиться в воспоминания о жизни в Якутии, но о Протасове он все-таки вспомнил и при этом заразительно смеялся.

    /Из фондов дома-музея Серго Орджоникидзе в п. Покровск. 1936, сентябрь./

    К. ПРИПУЗОВ

    Константин Иванович Припузов — фельдшер из села Покровское. В 1916-1917 годах был близко знаком с Серго Орджоникидзе.

                                                              ПЛАМЕННЫЙ СЕРГО

    В трескучий мороз зимой 1916 года я приехал в село Покровское. Вбежал в приемную больницы и стал снимать заиндевевшую шубу. Навстречу вышел фельдшер больницы — Григорий Константинович Орджоникидзе. Внимательно посмотрел на меня и спросил:

    — Откуда приехали, верно, замерзли?

    Я ответил. Мы разговорились с Григорием Константиновичем. Я уже тогда немного знал о молодом фельдшере и с интересом рассматривал ссыльного большевика. Представьте себе стройного, молодого человека с густыми вьющимися черными волосами, с умным лицом. Говорил Серго с сильным кавказским акцентом. Летом он носил черную гимнастерку с пояском, зимой ездил в камусах и огромном черном тулупе.

    После встречи в больнице я близко познакомился с Григорием Константиновичем. Я тоже работал фельдшером, только в Восточно-Кангаласском улусе. Часто приезжал в Покровское к своим родным и всегда заходил к Серго.

    Жил Григорий Константинович в доме больницы. В маленькой комнатке было просто: стояла кровать, два стола, на стене висело охотничье ружье.

    Григория Константиновича часто посещали бедняки-якуты. Садились, закуривали трубки и начинали «капсе». Целыми вечерами длились такие беседы. Серго не знал якутского языка и обычно просил кого-нибудь переводить ему. Иногда я был переводчиком в таких беседах. Больше всего он интересовался жизнью и бытом бедняков, расспрашивал их об охоте, о семье.

    У Серго было самое человеческое и честное отношение к больным — якутам. Он видел в них не только своих пациентов, но и людей с их душевными заботами, горем и радостями. Но к тойонам, урядникам, чиновникам Григорий Константинович относился холодно, сурово. Пламенный революционер Серго и в ссылке не погасил своей ненависти к царским слугам.

    В кругу своих товарищей Григорий Константинович открыто говорил о ненависти к царскому правительству, о прекрасном и счастливом будущем всех народов.

    Как-то раз фельдшер Егоров, работавший вместе с Орджоникидзе, грубо обругал больного пациента-якута. Серго стоял рядом. Он побледнел, но ничего не сказал. После работы Григорий Константинович позвал к себе фельдшеров.

    Я как раз был в гостях у Серго.

    Сердитый, со сверкающими глазами, он ходил по своей маленькой комнатке и говорил:

    — Знаете, кто так может обращаться с больными? Полицейские чиновники, жандармы. Вы, Егоров, сегодня поступили очень грубо.

    Егоров пробовал оправдываться, Серго запальчиво оборвал его:

    — Стыдитесь! Мы не можем таким путем лечить население и без того запуганное. Живущий в нужде и нищете якут придет в больницу при условии, если с ним поговорят ласково и просто ободрят. Пусть он поймет, что на исправниках свет клином не сошелся, а есть хорошие и честные люди.

    В гневе Серго произнес эту страстную речь. Его блестящие черные волосы разметались. Он подошел к окну и долго смотрел через заиндевевшее стекло...

    Потом Серго взял со стола книгу и бережно стал ее перелистывать.

    — Вот у кого учитесь любить якутский народ, — сказал Григорий Константинович.

    На обложке книги стояло: Серошевский: «Якуты». После я всегда видел эту книгу на столе у Серго.

    — Ученый изучил целый народ, полюбил его, а мы с вами хотим равнодушно относиться к этому народу, сказал Серго и внезапно добавил с иронией, — впрочем, царское правительство не учило меня уважать якутов. Это тупоумное правительство меня не научило в школе многому, без чего нельзя работать.

    И вдруг Серго оживился и весело заговорил:

    — Недавно мне пришлось выехать в один наслег по вызову и что же вижу: женщина лежит накануне родов и просит помощи. А я до этого при родах присутствовал только один раз, когда сам родился, но был тогда маленький и ничего не помню. И все же роды прошли хорошо.

    Мы весело смеялись, а сам Серго хохотал больше всех.

    — А как же ребенок?

    — Великолепный человек будет, кричит так, что слышно в других юртах, — смеялся Григорий Константинович.

    Он любил якутов и получал их взаимную любовь. Они звали Серго «Омук» — значит иностранец. В дальних улусах, куда приезжал Григорий Константинович, его всегда встречали с почетом и уважением.

    /Из статьи: Пламенный Серго. Газ. «Социалистическая Якутия», 1940, 18 февраля./

    А. ЕФИМОВА

    Анна Ивановна Ефимова — жительница села Техтюр, русская. Лечилась у Серго. Впоследствии знатная огородница. Награждена Большой золотой медалью Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Избиралась депутатом и членом Президиума Верховного Совета Якутской АССР. Мать-героиня.

                                                   МЕНЯ ЛЕЧИЛ ФЕЛЬДШЕР СЕРГО

    До революции русские крестьяне в Якутии жили бедно. У нас в те годы возили почту и царских чиновников, за что получали гроши, на семью держали одну или две коровенки для молока, садили понемногу картофеля и овощей. С трудом прокармливали и одевали семьи. Условия жизни и труда у многих сказывались на их здоровье. Осенью 1916 года у меня от ревматизма отнялись руки. Потребовалась медицинская помощь. Пришлось моему мужу Парамону Семеновичу Ефимову поехать за 40 километров в село Покровское за фельдшером. Он приехал на второй день, привез молодого, жизнерадостного фельдшера-грузина.

    Фельдшер, зайдя в дом, поздоровался и представился, что его зовут Серго. Он очень внимательно осмотрел мии руки и дал лекарство для натирания. Затем долго и с интересом беседовал с хозяевами дома и, в первую очередь, с моим свекром Семеном Аверьяновичем. Фельдшер интересовался, чем занимаемся мы, русские люди, давно поселившиеся на Крайнем Севере, какие у нас доходы, как и откуда обеспечиваемся продуктами питания и всем необходимым, где учатся дети и т. д.

    Второй раз фельдшера Григория Константиновича Орджоникидзе (Серго) вызвали в феврале 1917 года.

    Тогда я болела рожистым воспалением лица. На этот раз фельдшер приехал со своими новостями. Он по вызовам больных уже объездил обширную территорию нашего района и видел ужасные жилищные и материальные условия якутов, распространение среди населения социальных заболеваний и двойной гнет и эксплуатацию трудового народа местными богачами — тойонами и царскими сатрапами. Фельдшер Серго со всей уверенностью убеждал нас, что в скором времени пройдет эта мука и придет новая жизнь, где будет народовластие, свобода, равенство и больше не будет эксплуатации человека человеком.

    /Из фондов дома-музея Серго Орджоникидзе в п. Покровск. 1973, сентябрь./

    Н. СТЕПАНОВ

    Никита Иннокентьевич Степанов — сын бедного якута Сатинского наслега Западно-Кангаласского улуса. Лечился у Серго. Впоследствии руководящий работник партийных и советских органов района и республики.

                                             О ТОМ, КАК СЕРГО СПАС МНЕ ЖИЗНЬ

    На улице невыносимая стужа. На мне ветхая одежин, полураздет. А таким людям якутский мороз — смертельный враг.

    Случилось так, что в один из таких холодных дней мне пришлось ехать за сеном на самый отдаленный остров. Вернувшись, я слег в постель. Заболел воспалением легких. Это было в 1917 году, мне шел шестнадцатый год.

    Состояние мое было тяжелое и опасное. В течение нескольких дней я был на волоске от смерти. Родители и соседи не знали, что делать, растерялись. Одни хотели пригласить шамана, другие — врача.

    Врач находился от нас далеко, в 40 километрах. Решили пригласить шамана. Но сильного шамана в ближайшем наслеге не оказалось, уехал шаманить куда-то и другое место.

    По совету старушки Пелагеи Соколовой и по настоянию моей матери брат Семен решил поехать в Покровское за фельдшером. В тот же день Семен вернулся, а с ним был и фельдшер. Но, беда, привезенный человек не знал якутского языка. Как быть? Хорошо, что Пелагея умела объясняться по-русски и согласилась быть переводчиком.

    Мне помнится, когда в 1916 году наш отец приехал больным с Бодайбинских приисков, тоже привезли фельдшера. Приезжал он такой важный, сердитый, даже и на людей не глядит. Повертел, повертел больного отца и уехал. Даже лекарства не захотел выписать. И вот когда у нас снова появился фельдшер, все почему-то думали увидеть в нем снова грубияна и невежду. которого привозили к больному отцу. Но произошло другое. Приехавший фельдшер с первой минуты, как только начал разговор, стал близким нам. Хотя мы не знали языка, на котором он объяснялся, а он не понимал нас. Он долго расспрашивал родителей о том, как они живут, и много проявлял хлопот и о моем здоровье. То был Серго Орджоникидзе.

    Товарищ Орджоникидзе спас мою жизнь. Он не уехал от нас до тех пор, пока я не начал выздоравливать.

    Вскоре у нас сильно заболел, тоже воспалением легких, брат Семен. Но Серго Орджоникидзе не оказалось. Он уехал в город. Привезли фельдшера Шадрина. Посмотрел Шадрин брата, обругал нас за то, что мы не умеем пользоваться лекарством, а затем вскоре уехал. Прошло несколько часов, и наш Семен умер. Мы долго тогда вспоминали товарища Орджоникидзе.

    — Вот если бы тот, — говорила моя бабушка,— который лечил тебя, Никита, мой сын Семен не умер бы.

    /Из статьи: О том, как Серго спас мне жизнь. Газ. «Социалистическая Якутия», 1936, 29 октября./

    Н. НАУМОВ

    Николай Алексеевич Наумов — житель села Бестях. В те годы был ямщиком, возил Серго. В 1927 году избирался членом ВЦИК и ЦИК ЯАССР.

                                      ВОСПОМИНАНИЕ О СЕРГО ОРДЖОНИКИДЗЕ

    Это было ранней осенью 1916 года. Я приехал из деревни Бестях в Покровское за двадцать пять километров. Мне тогда шел восемнадцатый год, я считался самостоятельным почтовым ямщиком. Будучи в Покровском, зашел в амбулаторию больницы получить по рецепту лекарство для отца. Тогда лекарство готовили сами фельдшера. Я часто заходил в амбулаторию за лекарствами. Но на этот раз меня встретил молодой, лет тридцати, мужчина. Выше среднего роста, темно-коричневые пышные вьющиеся волосы, темные усики, темно-коричневые густые брови. Крупный с горбинкой нос. Светящиеся лаской коричневые глаза. На нем была обыкновенная блуза, подпоясанная ремнем, истоптанные старые простые сапоги и триковые брюки.

    Мужчина очень приветливо поздоровался. Посмотрев рецепт и спросив о болезни отца, он сказал, что отца надо обследовать и что он скоро навестит нас.

    В тот же день я узнал, что приехал новый фельдшер, из ссыльных государственных (так в народе отличали политссыльных), и что его зовут Григорием Орджоникидзе, из грузин.

    Прошло немного времени и в с. Бестях, где я проживал и крестьянствовал в хозяйстве отца, оставшись одним работником, так как троих братьев угнали на империалистическую войну с Германией, приехал фельдшер. Я побежал на почтовую станцию. Г. К. Орджоникидзе сразу меня узнал, первым поздоровался и попросил проводить его к отцу. Я с радостью повел его на конец деревни, где мы жили.

    Григорий Константинович долго и тщательно обследовал отца. Написал рецепт, объяснил, что по нему получить в Покровском. В этот день мы с ним близко познакомились, и я охотно ему стал помогать как переводчик при приеме больных тут же при почтовой станции. Он сам готовил лекарства. Я наблюдал за работой и все больше проникался чувством уважения и симпатии к нему, так как Григорий Константинович так обаятельно, так душевно, приветливо, человечно вел себя, что каждый обращавшийся к нему больной проникался чувством веры в его лечение.

    Григорий Константинович был разъездным фельдшером. Он постоянно ездил из Покровской больницы по участку в 200 с лишним километров, с двумя чемоданами лекарств. В каждой деревне — наслеге открывал амбулаторный прием, снабжал лекарствами. Сам составлял рецепты и готовил лекарства. Ездил на обывательских лошадях, возили его из деревни в деревню и наслеги поочередно, в том числе и я.

    Орджоникидзе все дотошно расспрашивал меня про нашу жизнь, экономику, влияние богачей, попов, шаманов и т. д. За такими разговорами незаметно пролетало время проезда до следующего станка, где он открывал очередной прием и я услужливо ему помогал в качестве переводчика. Это мне нравилось, и в дальнейшем я стал следить за его очередным проездом и заранее договаривался с сельским почтовым писарем и моим родным дядей — Алексеем Александровичем Наумовым (старым солдатом, оттрубившим семь лет рядовой солдатчины, где научился почти по слогам читать и писать), чтобы вне очереди отвозить фельдшера, именно Орджоникидзе. Встретившись, мы дружно беседовали обо всем, причем я сидел на санях рядом с ним, а не на козлах.

    Приблизительно в конце февраля — начале марта Григорий Константинович возвращался из очередной поездки по участку. В селе Синск он зашел в почтово-телеграфное отделение, где ему начальник... видимо, сочувствующий политическим, сообщил, что он перехватил по аппарату Морзе сообщение о том, что в Петербурге восстание рабочих фабрик и заводов, волнение в войсках и, самое главное, царь Николай отрекся от престола в пользу наследника (сына), малолетнего Алексея. Это сообщалось в Якутск тогдашнему губернатору немцу Тизенгаузену.

    В эти дни я последний раз вез его из Бестяха в Поровское. Григорий Константинович спешил скорее доехать до Покровского, а оттуда в Якутск.

    Весь этот путь, около трех часов, Серго горячо, душевно рассказывал мне: что такое революция, какие политические партии, их платформы. Особенно остановился он на партии большевиков, членом которой он состоял. А па прощанье Серго сказал: «Запомни, молодой человек, что руководителем нашей партии является Владимир Ильич Ленин... скоро о нем услышишь». А потом добавил, что завтра же поедет в город, к своим товарищам, будет издавать газету и будет присылать мне номера, взял с меня слово, что я буду читать народу и имеете толковать.

    Наша поездка кончилась. Я занес чемоданы в помещение амбулатории. Душевно распрощался. Серго сдержал свое слово. Вскорости я в Бестяхе получил три или четыре номера якутской газеты.

    /Из фондов дома-музея Серго Орджоникидзе в п. Покровск. 1961, октябрь./

    И. КОЗЛОВ

    Иван Иннокентьевич Козлов — работал учителем в селе Бестях. Впоследствии заслуженный учитель школы РСФСР и ЯАССР, кавалер ордена Ленина.

                                                  Г. К. ОРДЖОНИКИДЗЕ В ЯКУТИИ

    ...Покровск и Бестях, по сравнению с тем, что они представляют сейчас, в 1916 году были убогими деревушками. Например, крестьянское население села Покровского состояло из 10 дворов крестьян-почтосодержателей. Были почтово-телеграфное отделение, волостное правление, лавка купца Игумнова, заседательский участок, священник со своим притчем, больница и начальная церковно-приходская школа с 14 учащимися.

    Что касается деревни Бестях, то она представляла из себя захолустную деревушку, состоявшую из 25 приземистых некрытых избушек (за исключением — пяти-шести домов).

    Я в то время работал учителем Бестяхской начальной школы, четырехлетки. Учащихся было 17 человек. В нашей деревне в ноябре участились заболевания, болели особенно дети, в том числе учащиеся.

    Однажды, по распоряжению сельского старшины, в Покровское был выслан посыльный за врачом. Возвращаясь из школы домой, я заметил въезжавшую в деревню одноконную подводу. Седок был мне незнаком. Это был фельдшер.

    Поздоровавшись, я вызвался сопровождать фельдшера по домам больных. Фельдшер по виду был человек нерусской национальности, среднего роста, примерно лет тридцати. Узнав, что я учитель местной школы, фельдшер разговорился со мной, расспрашивал, откуда я родом, из каких мест России, давно ли попал сюда. Я сказал, что местный, уроженец той же деревни.

    Посетив ряд домов, фельдшер все больше поражался убогости крестьянских жилищ, антисанитарным условием быта.

    Что представляла внутренность избы? Низкие потолки, ледяные окна, голые, почерневшие от копоти стены, битый камелек, острая вонь хотона — все это производило на посетителя весьма тяжелое впечатление.

    Каждого больного Г. К. Орджоникидзе осматривал тщательно, расспрашивал об условиях жизни, о работе, давал профилактические советы. При беседе фельдшера с больным и домохозяевами я служил переводчиком, так как большинство крестьян, особенно женщин, затруднялись говорить по-русски, отвечали на якутском языке, чему Г. К. Орджоникидзе немало удивлялся. После обхода больных, собираясь в обратный путь, Орджоникидзе поблагодарил меня за оказанную услугу и попросил, когда я приеду в Покровское, заходить к нему.

    До февраля 1917 года мне удалось встретить Орджоникидзе три раза, да и то в рабочее время, когда он бывал занят приемом больных.

    Фельдшер Орджоникидзе пользовался большим авторитетом, всеобщим уважением населения. Когда бы ни появлялась необходимость поездки к больным, днем и ночью, всегда Орджоникидзе безотказно выезжал для оказания помощи. Его не пугали ни дальность расстояния. ни зимняя стужа, ни непогода, ни бездорожье. «Редкий фельдшер, хороший человек», — говорили о нем якуты. Да, не зря хвалили якуты фельдшера Орджоникидзе. Бывали до него врачи, например, врач Нерике, были большими бюрократами..

    Невольно вспоминается случай, происшедший со мной в 1913 году, когда впервые я начал работать учителем Бестяхской начальной школы четырехлетки. В начале октября я тяжело заболел крупозным воспалением легких. Школьные занятия были прерваны, замены не было — и не ожидалось. Требовалась немедленная медицинская помощь. Послали в Покровское за врачом. Врач Нерике отказался поехать, по-видимому, ввиду плохой, тряской дороги. На третий день мне стало хуже. Послали вторую пароконную подводу. На этот раз господин Нерике приехал, но по всему было видно, что он недоволен вызовом. После осмотра я спросил:

    — Господин доктор, могу ли я надеяться на выздоровление, долго ли протянется болезнь, ведь школа стоит закрытой?

    — Не могу сказать. Болезнь серьезная, может, поправитесь, а может, нет, — пробурчал доктор.

    ...Когда стало известно о свержении царизма, местные ссыльные большевики организовали в Якутске первый революционный орган — Комитет общественной безопасности (КОБ). Были сняты с постов губернатор, полицмейстер, исправник, заседатели, начальник Якутского гарнизона Попов и другие. Под помещение Комитета общественной безопасности был взят дом губернатора, находящийся на углу нынешних улиц Ленина и Октябрьской. Г. К. Орджоникидзе вошел в состав президиума КОБ. В состав КОБ вошли представители городских организаций, улусов, наслегов, деревень. Из разных улусов и наслегов прибывали в КОБ делегаты. В состав делегации Покровской волости входили крестьянин Улах-Анского селения Вячеслав Николаевич Припузов, от Покровского — Пантелеймон Васильевич Припузов и я — от интеллигенции Покровской волости.

    По приезду в Якутск мы решили первым долгом встретить Г. К. Орджоникидзе, договориться о дне и месте выступления, согласовать тезисы своих выступлений. Он был как бы нашим земляком по Покровскому. В Якутске нам сообщили, что его днем можно встретить на работе, в гражданской больнице.

    Было около 3 часов дня. Мы пришли в больницу и, попросив служительницу доложить Г. К. Орджоникидзе, подождали в приемной. Спустя пять минут из внутренних покоев больницы в белом халате вышел к нам Орджоникидзе. Увидев нас, он приветливо улыбнулся, по-дружески крепко пожал нам руки и, усадив на скамейку, сел рядом сам. Стал расспрашивать о новостях, интересовался настроением крестьян, впечатлением в связи с наступлением новой эпохи революционной власти. Григорий Константинович, ознакомившись с целью нашего приезда и с тезисами наших выступлений, одобрил их. Так как его дежурство кончалось, он предложил нам с ним пойти вместе в КОБ, где обещал представить нас Г И. Петровскому и решить вопрос об очередном заседании.

    В 7 часов вечера большой зал губернаторского дома был переполнен до отказа. За столом президиума были болшевики Г. И. Петровский (председательствующий), Г. К. Орджоникидзе, Емельян Ярославский, меньшевик Охнянский и эсер Соловьев. Г. И. Петровский после принятия повестки заседания сказал: «Слово предоставляется делегатам от крестьян Покровской волости».

    Наши приветственные выступления были встречены громом аплодисментов. Речь В. Н. Припузова, бичующая чиновников-казнокрадов и взяточников, попов, вечно стоящих с протянутыми руками и обирающих живых и мертвых, особо понравилась всем и решением КОБ была опубликована отдельной листовкой под названием «Речь крестьянина Улах-Анского селения Вячеслава Николаевича Припузова в ОКОБ», для распространения по Якутской области.

    /Из фондов дома-музея Серго Орджоникидзе в п. Покровск. 1961, октябрь./

    Т. СОСИН

    Тит Егорович Сосии — в те далекие годы работал фельдшером Восточно-Кангаласского улуса. Делегат I объединенного съезда врачей и фельдшеров Якутской области.

                                                            ТАКИМ Я ЕГО ПОМНЮ

    ...Вдруг грянула Февральская революция. Царь низложен, правительство арестовано. Всеобщее ликование, не имеющее пределов. Тут же организуются, созываются всевозможные съезды, конференции и т. д. В том числе съезд медицинских работников Якутской области, делегатом которого был и я.

    Попадаю на первое заседание съезда, происходящее в одной из комнат старой Якутской областной больницы. Настроение делегатов съезда приподнятое, праздничное. У многих красные банты и даже ленты через плечо. В комнате, где проходило заседание съезда, прислонившись к голландке, стоит незнакомый мне бледный сухощавый человек среднего роста, с кудрявыми волосами. Из расспросов я узнал, что это покровский фельдшер из политссыльных Орджоникидзе.

    Участники съезда по своему тогдашнему общественному положению были «разнокалиберны». Тут были старые врачи, чиновники, заправилы медицинского дела в Якутии чуть ли не с генеральскими чинами, статские советники, которых революция не радовала. Благодаря революции какой-нибудь фельдшер, служивший у них на побегушках, мог говорить с ними как равный с равными. На деловых заседаниях то и дело всплывали обиды прежних крайне несправедливых отношений. Фельдшера не на шутку припекали врачей. Врачи... пытались сорвать заседание. Уходили в соседние комнаты на какое-то совещание врачебной секции. Иной раз задерживались, оттягивая заседание.

    Помню, во время одного из таких совещаний врачей фельдшер Орджоникидзе энергично стучался в дверь и говорил: «В общественных делах не признаю секрета...»

    На съезде возникли вопросы об общественной роли медицины. Одни утверждали, что медицина социалистична, другие, что — аполитична и т. д. Против последнего выступил Орджоникидзе, утверждая, что медицина была покорной слугой правящих: буржуазных классов, настоящая медицина для трудовых бедняцких масс была недоступна. Все подлинные блага медицины: курорты, клиники, целебные воды, спецлечения были достоянием только богатых правящих классов. Он отвергал аполитичность медицины и приходил к выводу, что медицина политична и классова.

    Одному из бывших руководителей врачебному инспектору Якутской областной управы Образцову Орджоникидзе напомнил о взятке в 100 рублей. Врач Образцов утверждал, что это была не взятка, а простой врачебный гонорар, но было по всему видно, что он пытается уйти от ответственности.

    Прямота и колкость фельдшера Орджоникидзе пришлись не по вкусу врачам, и они попытались пуститься в полемику, но в результате ее оказались в смешном положении и вынуждены были прикусить язык. За Орджоникидзе укрепилась репутация искусного полемиста.

    Во время съезда участковым фельдшерам пришлось вести дежурство в областной больнице. Однажды моя очередь совпала с дежурством Орджоникидзе. Мы много говорили о сельской медицинской работе, ее трудностях в условиях тогдашней Якутии.

    /Из статьи: Таким я его помню. Газ. «Молодежь Якутии», 1970, 20 июня./

    Д. ЖИРКОВА

    Дора Самуиловна Жиркова — видный партийный деятель Якутии. Активная участница Февральской революции и борьбы за установление Советской власти в Якутии.

                                                                         Из главы:

                                 «ЗНАКОМСТВО С ПОЛИТИЧЕСКИМИ ССЫЛЬНЫМИ»

    Летом 1915 года сестра забрала меня к себе, я поступила в Якутскую женскую гимназию.

    В то время в городе насчитывалось около 7500 жителей, было три средних учебных заведения: реальное училище, женская гимназия и школы повышенного типа: учительская семинария, епархиальное училище, фельдшерская школа. Работали также четырехклассное городское училище и несколько церковно-приходских школ...

    ...Легальная общественная жизнь Якутска сосредотачивалась в двух клубах: чиновники, тойоны [* Тойон — по-якутски означает господин, хозяин. В глухих улусах тойон — все. Он в цепких кулацких руках, как князек, держал десятки и сотни работников — хамначитов.], купцы собирались в доме общественного собрания, а демократическая часть населения — в клубе приказчиков. Председателем правления клуба приказчиков был политссыльный Андрей Илларионович Мордвов, активный участник революционных событий в Иркутске в 1905 году; работал он тогда приказчиком у купца Силина.

    Его жена, Елизавета Федоровна Мордвова, тетя Лиза, как мы ее звали, принимала активное участие в работе клуба приказчиков.

    Тетя Лиза — высокая, статная, была настоящая русская красавица. Мы, учащаяся молодежь, очень ее любили. С помощью и при активном участии тети Лизы устраивались вечера, елка, маскарады, ставились пьесы. На любительской сцене шли пьесы Островского, оперетта «Наталка-Полтавка», «Одинокие» Гауптмана, «Доктор Штокман» Г. Ибсена и другие... Спектакли охотно посещались, часть денежного сбора от них поступала в кассу взаимопомощи политссыльных.

    В начале зимы 1916 года тетя Лиза пригласила меня, Максима Аммосова и нашу гимназистку Талю Атласову к себе на именины. В большой, хорошо убранной, очень уютной комнате было много народу: Ярославский, Кирсанова, Петровский, Наталья Алексеевна Александрова, Виленские и другие политссыльные.

    Этот вечер мне особенно запомнился потому, что на нем я впервые увидела Серго Орджоникидзе. «Это наш Серго», — сказала Клавдия Ивановна, представляя его. Серго по-дружески поздоровался со всеми. Черные вьющиеся волосы слегка закрывали его высокий лоб, на открытом мужественном лице играла улыбка, большие глаза искрились весельем. Одет он был в гимнастерку, подпоясанную узеньким кавказским ремешком, в сапогах.

    Когда сели за стол, Серго сказал: «Друзья, сегодня мы в узком кругу празднуем день рождения Лизы, но близится день, когда мы встретимся среди ликующей массы людей. Я хочу произнести тост за победу революции, за светлое будущее нашего народа».

    Я коротко передаю лишь смысл сказанного, он говорил очень хорошо, с воодушевлением, и речь произвела па пас большое впечатление. Заметный грузинский акцент лишь оттенял обаятельный образ Серго. Серго [* Орджоникидзе родители назвали Григорием, но, как это часто бывает в Грузии, ему дали и другое имя, и все с детства звали его Серго.] был очень весел и заражал всех своим весельем, пел имеете со всеми песни. Он разговаривал с нами, спросил, кто мы, кого как зовут, как учимся, чем интересуемся...

    Эта первая встреча с ним покорила нас. Привлекала его простота, непринуждённость, душевная чистота, чувствовалось, что он должен быть человеком решительным, твердым и необыкновенно чутким, правдивым и внимательным. С тех пор Серго стал нашим другом, любимцем молодежи.

    ...Мы видели, что все старшие наши товарищи — Ярославский, Петровский, Кирсанова, Виленские, Мордвовы, Шамшин, Александрова — относились к Орджоникидзе с особым вниманием, с чувством любви и уважения.

...Спустя примерно месяц после встречи у Мордвовых я увидела Орджоникидзе, вновь на квартире Емельяна Ярославского. Клавдия Ивановна хозяйничала у плиты, Ярославский что-то мудрил с очередным чучелом, а Серго стоял и беседовал с группой учащейся молодежи. Тут были Максим Аммосов, Степа Аржаков, Степа Васильев и Таля Атласова...

    Серго рассказывал о том, как сидел в Шлиссельбургской тюрьме, как занимался там, упорно и настойчиво работал над собой и сумел прочесть много книг, хотя пришлось немало из-за этого повоевать с тюремным начальством.

    «Тюрьма, каторга и ссылка — наша революционная школа», — сказал он, — можно учиться самому и, если представится возможность, то надо учить и других». Рассказал, как закованный в кандалы, шел по этапу; как перед отправкой в Якутск сидел несколько месяцев в Иркутской каторжной тюрьме, в Александровском централе.

    Заметив, что многие помрачнели, слушая эту тяжелую повесть, он, желая, видимо, подбодрить нас и рассеять плохое настроение, спел веселую грузинскую песенку.

    ...В конце ноября 1916 года Ярославский организовал подпольный строго конспиративный революционный кружок «Юный социал-демократ».

    С докладами на нелегальных собраниях выступали Петровский, Орджоникидзе, Кирсанова, иногда и члены кружка. А членами состояли М. К. Аммосов, С. В. Васильев, С. М. Аржаков, П. А. Слепцов (Ойунский), И. Н. Иванов (Барахов), А. Ф. Попов, С. Ф. Гоголев, Н. Г. Бубякин, А. и Кл. Середкины, К. А. Атласова. Так, Г. И. Петровский сделал доклад «О войне с Германией», Серго Орджоникидзе — «Кто такие большевики и за что они борются», Е. М. Ярославский — «О путях революции». Доклады выслушивались с огромным вниманием, члены кружка задавали много вопросов, на которые получали исчерпывающие ответы.

    Нас тогда особенно интересовал вопрос о войне, об отношении к ней. После докладов Петровского, Орджоникидзе и Ярославского мы поняли, что война ведется в интересах капиталистов и помещиков, что рабочим, крестьянам, трудовому народу России и других стран она несет лишь смерть и бедствия...

                                                                          Из главы:

                                                «ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»

    ...Большевики были инициаторами созыва съезда якутских и русских крестьян Якутского, Олекминского и Вилюйского округов. Делегаты северных округов не могли приехать. В работе съезда, открывшегося в Якутске, приняли участие Г. И. Петровский, Г. К. Орджоникидзе, Е. М. Ярославский. Председателем съезда был избран Петровский.

    На съезде шла борьба между беднотой и тойонами. Речи М. К. Аммосова и П. Слепцова (Ойунского), направленные на защиту интересов бедноты, восторженно встречались аудиторией. Были приняты решения о введении восьмичасового рабочего дня, о всеобщем начальном обучении, об отделении церкви от государства, о предоставлении избирательного права мужчинам и женщинам с восемнадцатилетнего возраста.

    На митинге, посвященном открытию этого съезда, хамначит И. К. Попов, обращаясь к большевикам, сказал: «Теперь, наши приезжие, буржаки из улуса хотят Вас всех отстранить от якутских дел. Но мы, якуты бедного класса, не хотим Вас отстранять, а хотим, чтобы помогали нашим делам. Вы проливали свою кровь за нас и освободили весь мир. Если вы не поможете нашим делам, то мы, бедные, погибли. Буржаки съедят нас. Не отстраняйтесь от нас».

    Серго понравилось выступление Попова. Он сказал, что это разоблачение лжи о «единой якутской нации», выдуманной националистами и тойонами.

    ...Политические ссыльные выехали из Якутска с первым пароходом. Накануне их отъезда в бывшем доме губернатора был устроен вечер, на котором присутствовали рабочие, учащаяся молодежь и интеллигенция. Вечер прошел в дружественной обстановке. Петровский, Орджоникидзе, Ярославский и другие товарищи подарили многим из нас свои фотокарточки. К сожалению, у меня сохранилась карточка лишь от Ярославского — на ней написано «Славной и доброй Доре от Минея. 19. V. 17».

    Проводить ссыльных большевиков на пристани собралось много народу. Уезжали те, кто в черные годы царизма раскрыли перед нами, якутянами, новый мир, учили жить, не гнушаясь тяжкого бескультурья наших наслегов и темноты простых людей, придавленных и забитых нуждой, гнетом своих богатых «соотечественников» и русских купцов, чиновников и полиции. Выступали с речами Орджоникидзе, Ярославский, Кирсанова. Группа молодежи, члены кружка «Юный социал-демократ» — М. Аммосов, С. Васильев, Н. Бубякин, М. Мегежекский, А. Попов, К. Середкина, И. Редников, Т. Атласова и я — решили проводить своих дорогих старших товарищей до села Покровского.

    У нас, провожающих, было такое настроение, в котором мы сами не могли ясно разобраться. К чувству радости за отъезжающих на родину товарищей примешивалась горечь разлуки с ними. Уезжал пламенный, кристально чистый, мужественный Серго и Емельян Ярославский, организатор и руководитель кружка «Юный социал-демократ», который так внимательно учил и воспитывал нас; уезжала К. И. Кирсанова — она была нам близким человеком, у нее всегда можно было получить моральную поддержку, дружеский совет. Уезжал Г. И. Петровский, который так заботливо и по-отечески относился к нам, молодежи...

    Орджоникидзе и Ярославский говорили нам, что Февральская революция — это только начало, что нужна другая, социалистическая революция, которая даст подлинную свободу рабочим и крестьянам, что предстоит большая и жестокая борьба, к ней нужно готовиться. Мы сознавали это и в то же время чувствовали, что нам будет трудно с отъездом старших товарищей. На прощание мы получили много ценных указании, советов что мы должны делать, как работать. Нам обещали писать письма. И многие из нас позже получали письма от Ярославского, Петровского, Кирсановой, Шамшина и других товарищей.

    В Покровском мы сошли с парохода, здесь присоединилась к отъезжающим жена Орджоникидзе Зинаида Гавриловна Павлуцкая. Мы простились и с грустью смотрели на пароход, который уходил все дальше и дальше, увозя дорогих нам людей.

    23 мая (5 июня) 1917 года, день отъезда политических ссыльных из Якутска, навсегда остался в нашей памяти.

    /Д. С. Жиркова. 50 лет в партии Ленина. Якутск, 1976, с. 32-54; 67-73./

    К. СЕРЕДКИНА

    Клавдия Сергеевна Середкина — член КПСС с 1918 года. Активная участница Февральской революции и борьбы за Советскую власть в Якутии в 1917-1918 годах.

                                                                ОНИ ЗВАЛИ ВПЕРЕД

    В Якутск я была привезена в 1911 году моей теткой З. К. Середкиной. Поселились мы в Мархе, в семи километрах от города. Наше общение с населением началось со знакомства с ссыльнополитическими. У нас они часто бывали в доме. Тяга к этим людям, повышенный интерес к ним, восторженное преклонение перед ними зародились во мне с раннего возраста.

    В 1913 и 1916 годах наше знакомство с ссыльными расширилось и приняло политическую окраску. У нас все чаще стали бывать социал-демократы тт. Ярославский, Кирсанова, Виленская, Владимирский, Александрова.

    Зимой я жила в гор. Якутске, училась в гимназии. Окончив четыре класса, я поступила на учительские курсы и экстерном готовилась за 5 класс гимназии. Репетитором моим был Петр Константинович Кунэни. С этого периода и начались мои самостоятельные связи с социал-демократической группой.

    В городе я жила с бабушкой у адвоката Меллера по ул. Мира. Рядом, через стенку снимал комнату часовых дел мастер.

    ...Вскоре я и моя подруга Мотя Мыльникова познакомились с ним. Это было весной 1914 года. Наш сосед оказался А. Владимирским — член РСДРП с 1904 года, в 1906 году был арестован в Чите и осужден на 4 года каторги. После отбытия каторги в Акатуе, он в 1911 году был выслан на поселение в Якутскую область.

    Владимирский познакомил меня с М. М. Виленской, которая работала в областной библиотеке. Член РСДРП с 1904 года тов. Виленская уделяла нам много внимания.

    М. Виленская и В. Виленский жили во флигеле музея. Там же жили Е. Ярославский и К. Кирсанова. Из окон комнаты Ярославского были видны ворота, и можно было наблюдать, кто направляется в квартиру. Кроме того, близость музея и библиотеки давали возможность надежно прятать нелегальную переписку и литературу.

    Ссыльные резко делились на две группы — социал-демократов и эсеров. Центр общения социал-демократов был у Ярославских. Руководящая роль принадлежала большевикам.

    Собрания у Ярославских проходили, как правило, под видом именин. На эти собрания приходили и некоторые эсеры. Главной темой был вопрос о войне, оборончестве, мире, об Интернационале. По этим всем вопросам часто выступал тов. Ярославский, а затем и приехавший тов. Орджоникидзе. Я плохо разбиралась в этих вопросах, но довольна тем, что мне поручали следить из окна за воротами, чтобы вовремя сигнализировать, кто идет. Собрания обычно кончались песнями. Пели много и хорошо. Пели украинские, русские народные песни: «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно», «Сижу за решеткой», «Колодники» и т. д.

    Со временем политические разногласия еще больше обострились. Все чаще и чаще спорили тт. Ярославский и Орджоникидзе с меньшевиками-оборонцами Охнянским, Красносельским и др.

    Я не могу не вспомнить Ярославского и Орджоникидзе без благодарности. Это они определили мой путь.

    Сколько в них было простоты, человечности и скромности. Они были яркими светочами на моем жизненном пути. Их образы поддерживали меня в трудные минуты. Они звали к твердости в борьбе и всегда вперед!

    Разве можно забыть Серго Орджоникидзе?

    ...Серго жил в селе Покровском. Часто приезжал в Якутск и останавливался у Ярославских. Сколько шума, веселья вносил Серго своим приездом. Приезжая в город, я тоже останавливалась у Ярославских. И вот как-то в субботу я приехала к ним на выходной день. Был холодный зимний вечер. В их квартире приветливо светились окна. Я решила заглянуть в окно. И вдруг я почувствовала, что кто-то схватил меня за ворот тулупа и вытряхнул из него. Передо мной стоял мужчина, тоже в большом тулупе. Он спросил: «Кацо, что тебе надо, кто ты?» Я бросилась в квартиру. Забежав в кухню, стала греться около плиты, соображая, кто бы это мог быть? Вдруг я услышала смех. В кухню вбежала Клавдия Ивановна и, увидев меня, со смехом крикнула: «Да это наша Клавдинька, а не шпик». За нею вошел Серго, неся мой тулуп. Он смущенно улыбался.

    Мы быстро подружились с Серго. Обычно после серьезных бесед, собраний он любил побыть на воздухе. Меня удивляло, как он легко переносил якутские морозы, достигавшие 60 градусов. Любимым занятием весной была игра в снежки. Увлекшись, мы поднимали такой шум, что на крыльцо выходил Ярославский и говорил: «Кажется, сейчас появится городовой, чтобы проверить, чем тут занимаются политические ссыльные!» Однажды Серго так увлекся и залепил мне такого снежка, что я расплакалась от боли. Серго смутился, растерялся, и уж больше мы не играли в снежки.

    А как я любила длинные зимние вечера у Ярославских в обществе Серго. Здесь много шутили, Ярославский рисовал дружеские шаржи, часто пели. Петь любили все. Однажды Ярославский взял меня за плечи, поставил около печки и сказал: «Пой, Клавдинька!» Я запела. «Утро туманное, утро седое» — любимую песню Марфы Митрофановны Виленской. В комнате стало тихо. Все задумались. Когда я кончила, Серго воскликнул: «Зачем поешь такие грустные песни, ты молода, все впереди, пой веселые!» Если случалось в его присутствии задуматься, то он кричал: «Кацо, утро туманное». Уютно усевшись в уголке, Серго подробно рассказывал о В. И. Ленине и Н. К. Крупской. Об их работе. Рассказывал, как в дни отдыха они с Владимиром Ильичом лазали по горам, какой Ленин в быту, при этом он всегда добавлял: «Он необыкновенный человек».

    Серго был красив. Его глаза, улыбка выражали красоту его души. Нужно было видеть, каким пламенем загорались глаза Серго, когда он говорил о Ленине. Много рассказывал мне Серго о своем детстве и юности. Я рассказывала ему о своей работе в Магане с крестьянами. Говорила, что все это мелочь, что мне хотелось бы сделать что-то большое. Серго сердился. Он считал, что и нашей работе все большое и важное, и говорил: «Тебе надо читать, учиться, предстоит большая борьба». Человек большой души, он всем хотел помочь, научить, поддержать.

    В 1921 году я приехала в Москву. Пока я ехала из Якутска, учебное заведение, куда меня направили учиться, закрылось. Жила я у Ярославских и не знала, что мне делать. Серго тоже приехал в Москву. Он в то время работал в Тифлисе чрезвычайным комиссаром Закавказья. Узнав от Кирсановой, что я в Москве, он прислал за мной машину. Мы приехали на Казанский вокзал, и секретарь Серго т. Мирзоян повел меня по путям куда-то в тупик. Не видела я Серго более трех лет. Мы подошли к спальному вагону, у которого стоял красноармеец с винтовкой. Нас пропустили. Открылась дверь, и мы вошли. Это был салон. За столом сидел Серго в окружении нескольких военных с орденами. Я растерялась и остановилась. Серго вскочил из-за стола, быстро подошел ко мне, взял меня за плечи и приподнял от пола. «Вот такие девушки боролись против Колчака», — почти выкрикнул он. Я не знала, куда деваться, все кругом смеялись. Наконец все успокоились. Серго позвал ординарца и приказал накормить меня — годы были голодные, — и я с удовольствием уплетала белый хлеб с маслом.

    После Серго усадил меня и долго и подробно расспрашивал о работе в Якутске, о нашем поражении в 1918 году, о цели приезда в Москву. Узнав, что случилось с моей учебой, он заволновался и сказал, что надо учиться и что все утрясется. На следующий день Серго вез меня в ЦК РКП(б). Мы прошли к тов. Попову, заведующему агитпропом ЦК, и Серго подробно рассказал о моей жизни и работе. Через час я была направлена в университет им. Свердлова.

    Приезжая в Москву, Серго всегда интересовался моей учебой и делал мне небольшие продуктовые посылки. Каждая наша беседа кончалась напутствием читать больше, учиться лучше, готовить себя к партийной работе. После окончания Ком. университета им. Свердлова я связала свою жизнь с бывшим секретарем ЦК комсомола Армении М. Бабаяном, и мы выехали в Тифлис в распоряжение крайкома Закавказья. Здесь я снова встретилась с Серго. Мне и сейчас трудно описать сердечность и радость, которая была проявлена Серго. Меня он пригласил отдохнуть на его даче в Каджорах.

    ...В дальнейшем, будучи тесно связанной с семьей Серго, каждый раз расставаясь с ним, я уносила убеждение, что этот человек — настоящий ученик Ленина — скромный, с недюжинным умом, с упорной волей большевика, обладал ораторским талантом и страстно громил врагов большевизма. Любил молодежь, много ей помогал.

    /Из статьи: И грозный годы. Сб.: За Советскую власть в Якутии. Вып. II. Якутск, 1967, с. 30-46./

    В. АЛЕКСЕЕВ

    Василии Климентьевич Алексеев — ветеран партии. Заслуженный работник культуры Якутской АССР, журналист.

                                                   «САХАЛАР, ДОРООБОЛОРУҤ»

     ...В Москву мы приехали во второй половине августа (1932 года). В первую очередь побывали в Мавзолее В. И. Ленина. На другой день должны были посетить автозавод имени Сталина. Руководство Якутпредставительства для нас выхлопотало в Наркомате тяжелой промышленности пропуска. И вот мы где трамваем, где автобусом (тогда в Москве не было метро) добрались до завода.

    Я, как руководитель группы, иду в бюро пропусков и предъявляю пропуска и список экскурсантов из Якутии. Экскурсия была организована в честь 10-летия образования Якутской АССР. Человек в военной форме, которому я отдал свои бумаги, извинился и вежливо объяснил, что пропуска уже недействительны, что на завод можно попасть с пропусками, подписанными лично наркомом Орджоникидзе. Обескураженные вернулись в Якутпредставительство. Стали думать, кого послать за пропусками к наркому тяжелой промышленности. Предложили идти П. А. Ойунскому, который в то время учился в Москве в аспирантуре. Он отказался, сказав, что он всего-навсего «учащийся», не занимает никаких официальных постов. Решили послать Марию Яковлевну Михайлову из нашей группы, являвшуюся членом ЯЦИК, и в качестве переводчика меня. Тут же написали новую заявку на имя Орджоникидзе с просьбой выдать пропуска на завод.

    С этим письмом мы поехали искать товарища Орджоникидзе. Изрядно поплутав по Москве, сделав несколько пересадок, только к концу дня нашли большое четырехэтажное здание с вывеской «Народный комиссариат тяжелой промышленности СССР». Зайдя в просторный вестибюль, мы решительно направились к лестнице, ведущей наверх. Но нас остановил дежурный и молча указал на окошко с табличкой «Бюро пропусков». Подойдя к товарищу в военной форме, сидевшему за окошком, сказали, что мы идем к Орджоникидзе за пропусками.

    —    Оставьте ваши заявки, а результат узнайте завтра или послезавтра.

    Сказав это, протянул клочок бумаги:

    — Звоните по этому телефону, лучше после обеда. А товарища Орджоникидзе по таким пустякам не следует отвлекать.

    Тогда мы объяснили, что послезавтра у нас запланирована поездка в подмосковный совхоз, поэтому лучше нам попасть на завод завтра. Когда закрылось окошко, мы немного постояли в нерешительности, не зная, то ли возвращаться несолоно хлебавши, то ли что-либо еще предпринять. В это время из бюро пропусков куда-то позвонили. Вот опять открывается окошко и, взяв паспорта и командировочные удостоверения, нас пропустили в приемную наркома. Мы поднялись на третий этаж, нашли приемную и отдали свою заявку человеку, сидевшему за большим столом, видимо, помощнику наркома. Положив нашу бумагу в красного цвета папку, он предложил нам сесть. Мы сели на свободные стулья, расставленные вдоль стен. В приемной было много людей.

    Вскоре помощник, взяв красную папку, зашел в кабинет. Минут через десять оттуда вышел посетитель. Раздался звонок. Помощник сказал: «Мария Яковлевна, проходите, пожалуйста», — и, держа ручку двери, жестом пригласил в кабинет. Мария Яковлевна встала и направилась было к двери, но, чувствуя, что я остался сидеть, обернулась и вопросительно посмотрела в мою сторону. Уловив ее взгляд и замешательство, помощник пригласил и меня.

    Из глубины огромного кабинета («как клуб» — промелькнуло в голове) навстречу нам шел, приветливо улыбаясь, коренастый человек среднего роста, с пышной шевелюрой. Крепко пожимая нам руки, он произнес: «Сахалар, дорооболоруҥ!» («Здравствуйте, якуты!»). Затем бережно придерживая за локоть, повел Марию Яковлевну к письменному столу, стоящему в стороне от длинного стола, и радушно предложил сесть в кресла: «Пожалуйста, присаживайтесь, рассказывайте».

    Его смеющиеся глаза, располагающая улыбка и по-якутски произнесенные «Сахалар, дорооболорунг!» сделали легендарного Серго близким и родным. Но скованность не совсем прошла. Отвечали односложно. Немного погодя Мария Яковлевна сказала по-якутски, что мы пришли просить пропуска на завод. Когда в кабинет вошла женщина, он молча протянул ей листок. Мы и после этого не знали, о чем говорить. Тогда Григорий Константинович, обращаясь ко мне, спросил: «Идет ли на Алданские прииска якутская молодежь?» — «Идет понемногу». — «Ну и хорошо, очень хорошо. А в Алдан сено так же продолжают возить издалека или на месте заготавливают?» — «Не знаю», — ответил я.

    Затем он взял нашу заявку и красным карандашом крупными буквами написал что-то на уголке и, вызвав помощника, отдал ему. В это время опять вошла женщина и положила на стол маленькую красную коробочку. Григорий Константинович извлек из коробочки золотые часы, подойдя к Марии Яковлевне, надел на руку: «Очень рад видеть, что бедная женщина-якутка стала членом Советского правительства».

    На прощанье он тепло пожал нам руки и с сердечной улыбкой сказал: «Передайте привет якутянам».

    /Из фондов дома-музея Серго Орджоникидзе в п. Покровск. 1981 год./

    А. ЗАХАРОВ

    Андрей Иванович Захаров — ветеран партии. Депутат Верховного Совета РСФСР и Якутской АССР нескольких созывов. Персональный пенсионер союзного значения.

                                             БОЛЬШОЙ ДРУГ ЯКУТСКОГО НАРОДА

    Серго Орджоникидзе был большим другом якутского народа, заботливым наставником и советчиком партийных и советских руководителей Якутии. Его помощь нашей республике как члена Политбюро ЦК ВКП(б) и командарма тяжелой промышленности страны не ограничивалась заботой о развитии золотого Алдана.

    Мне хочется привести два факта, глубоко запавших в мою память, ярко показывающих, как заботился Серго Орджоникидзе о благе якутского народа.

    Начало тридцатых годов. С большими трудностями шло строительство Якутской центральной электростанции. Комсомол принял шефство над стройкой. Создается штаб. В него вошли заведующие отделами областного комсомола. Они постоянно информировали обком комсомола о ходе работы. Здание станции строится, а турбины нет. Без нее нельзя дальше вести строительство. Якутское правительство обращалось ко многим организациям, но получало отказ.

    Тогда руководители республики приняли решение обратиться к Серго Орджоникидзе. Он лично включается в решение затянувшегося вопроса. Вскоре по его указанию была найдена и выделена требуемая турбина. Строительство станции развернулось с новой силой.

    В начале 1933 года Григорий Константинович принял правительственную делегацию Якутии, которую возглавлял Иван Николаевич Винокуров, нарком снабжения Якутской АССР. Делегация была командирована правительством республики в Иркутск и Москву с целью добиться создания собственного автотранспортного хозяйства для перевозки грузов в республику.

    Я принимал участие в заседании бюро Якутского обкома ВКП(б), на котором тов. Винокуров докладывал об итогах поездки. Сообщение Ивана Николаевича было заслушано с огромным интересом.

    Делегацию к Серго Орджоникидзе, как рассказывал Винокуров, сопровождали Е. М. Ярославский и один из первых большевиков Якутии С. В. Васильев, тогда член ЦКК ВКП(б). Якутяне просили передать республике контору Восточносибирского «Союзтранса» и на ее базе создать мощное якутское автотранспортное хозяйство, способное обеспечить перевозку грузов в Якутию.

    Серго встретил делегацию с большой радостью и полностью поддержал ее просьбу. Теперь требовалось оснастить новое хозяйство грузовыми автомашинами. Однако нарком тяжелой промышленности заявил, что он не ведает автомашинами, что вся продукция руководимых им автозаводов в данное время полностью поступает в распоряжение наркома по военным и морским делам и Председателя Реввоенсовета СССР К. Е. Ворошилова и что по этому вопросу надо обратиться к нему лично.

    Якутяне стали уговаривать Орджоникидзе, чтобы он связался с Ворошиловым и попросил его поделиться автомашинами. К ним присоединились Ярославский и Степан Васильев. Орджоникидзе согласился.

    Он тут же позвонил по телефону К. Е. Ворошилову. Состоялся живой, задушевный разговор двух старых друзей. Серго попросил Климента Ефремовича принять, как он рекомендовал, его земляков и родственников из Якутии и в порядке исключения помочь им оснастить грузовыми автомашинами из его брони новое транспортное хозяйство, создаваемое для них. При этом Серго сообщил Клименту Ефремовичу, что якуты испытывают большие трудности в завозе продовольствия и других грузов в республику, сказал, что якутам надо много машин, но было бы неплохо выделить им хотя бы однодневное производство автомобилей. Климент Ефремович согласился принять делегацию.

    В назначенное время представители Якутии явились в Наркомат по военным и морским делам. Ворошилов принял их исключительно радушно и сразу заявил, что он наслышан и знает много хорошего о Якутии по рассказам Серго, Е. М. Ярославского, Г. И. Петровского и З. Г. Орджоникидзе.

    ... Просьба якутян была удовлетворена. Ворошилов дал указание выделить для нашей республики однодневный выпуск автомашин.

    Создание нового автотранспортного хозяйства, сыгравшего большую роль в жизни республики, было обеспечено.

    /Из фондов дома-музея Серго Орджоникидзе в п. Покровск. 1974 год./

    В. СУХАНОВ

    Валентин Николаевич Суханов — ветеран партии, Председатель Алданского райисполкома в тридцатые годы.

                                                      НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВСТРЕЧИ

    ...1932 год — период бурного развития золотодобычи в Якутии.

    На Алдане вырастают новые поселки Ленинской, Ороченской, Незаметнинской группы приисков, Селигдарской электростанции и другие. Широко развертывается строительство производственных объектов и социально-культурных учреждений — школ, больниц, клубов.

    В те же годы трудящиеся Алдана переживали много трудностей, связанных с созданием в глухой тайге нового промышленного центра и с необходимостью завоза огромного количества грузов...

    На Алдан прибывали все новые и новые кадры рабочих, тогда как жилья, продовольствия не хватало; ощущался острый недостаток в обеспечении техническим оборудованием, инструментами, спецодеждой.

    Выделяемые для приисков из центральных районов страны продовольственные и технические грузы шли через Иркутск и верхнеленские пристани по реке Лене, затем по Алдану до Укулана. В среднем на доставку грузов от поставщиков до приисков уходило до 375 дней.

    Амуро-Якутская магистраль, хотя и считалась построенной в 1930 году, на отдельных участках все еще достраивалась и как в весеннюю распутицу, так и во время снежных заносов становилась непроходимой.

    Алдан нуждался в серьезной помощи со стороны центральных правительственных органов и Главзолота, находившегося тогда в ведении Наркомата тяжелой промышленности СССР.

    В августе 1932 года на II Алданской районной рабочей конференции было признано необходимым послать в Москву делегацию для постановки перед правительством вопросов, связанных со строительством, снабжением, транспортом и т. д.

    В Москву прибыли 22 сентября. В это время проходил Пленум ЦК партии. Будучи сильно занятыми, руководители партии и правительства не имели возможности принять нас скоро.

    Со 2 на 3 октября, уже в час ночи, нас принял Григорий Константинович Орджоникидзе. Это было в здании Наркомтяжпрома, на площади Ногина. Прием в такое позднее время свидетельствовал о том, насколько напряженно работал этот прославленным «командарм тяжелой промышленности», как его тогда называли.

    Коренастый, среднего роста, в кителе защитного цвета Серго Орджоникидзе был приветлив и жизнерадостен. Он встал, вышел из-за стола навстречу нам, каждому пожал руку и пригласил сесть.

    Поскольку письмо, привезенное нами от имени конференции, было вручено ему заранее, он уже знал, по каким вопросам мы пришли, Несмотря на это, беседа длилась около двух часов.

    Мы информировали о положении дел на Алдане. Орджоникидзе расспрашивал членов делегации о их жизни и быте, интересовался вопросами производительности труда, выяснял причины, породившие отставание Адана, и тут же делал критические замечания по адресу Главзолота, руководители которого также присутствовали на приеме. Он вспомнил то время, когда при царизме находился в якутской ссылке, и о том, как после Февральской революции ему, Е. М. Ярославскому, Г. И. Петровскому и другим большевикам пришлось участвовать в создании первой якутской коммунистической организации, в подготовке и политическом воспитании первых молодых большевиков-якутов, строителей новой жизни.

    О якутском народе, вставшем на путь своего возрождения, он отзывался с теплотой и все расспрашивал забойщика-якута К. И. Афанасьева, много ли теперь на приисках местных национальных кадров и как успешно они осваивают профессию горнорабочих. Григорий Константинович остался очень доволен, когда ему назвали имена якутов, находившихся в числе передовиков золотодобычи: Гуляева, Корнилова, Татаринова и других.

    В заключение Орджоникидзе заверил нас, что будет всегда рад оказать индустриальному центру Якутии необходимую помощь, и просил держать с ним постоянную связь.

    Через несколько дней был подписан приказ, в котором указывались меры широкой помощи Алдану со стороны Главзолота.

    ...В октябре Совнарком СССР дал указание выделить для приисков и для работы на Амуро-Якутской магистрали 150 автомашин, 20 тракторов, 4 новых драг и другой техники. Лонзолотофлоту для перевозок по р. Алдану выделялось 4 парохода и несамоходный флот на 10 тысяч тонн. Тем самым правительство СССР оказало Алдану громадную помощь, и это в то время, когда страна располагала ограниченными техническими ресурсами.

    В последующие годы Серго Орджоникидзе уделял постоянное внимание алданским вопросам, особенно в деле выращивания передовых людей золотой промышленности, а в начале 1933 года он принял личное шефство над Алданом. По его инициативе Президиум ЦКК СССР в декабре 1935 года учредил нагрудный знак «Стахановцу золото-платиновой промышленности», которым вскоре была награждена большая группа передовиков производства Алдана.

    /Из статьи: Незабываемые встречи. Журн. «По ленинскому пути», 1956, № 9, с. 35-43./

    В. РЫНДИН

    Вениамин Александрович Рындин — горный инженер. Староалданец.

                                                          АЛДАНЦЫ У НАРКОМА

    Осенью 1932 года и Москву с Алдана была послана делегация для постановки перед правительством вопросов, связанных со строительством, снабжением, транспортом...

    За время поездки мы побывали также в Иркутске, Ленинграде, Донбассе; делегацию принимали в Совнаркоме СССР, в наркоматах и главных управлениях. Большую помощь нам оказал тогда начальник треста Главзолото А. П. Серебровский. Расскажу о встрече с товарищем Серго. Народный Комиссариат тяжелой промышленности размещался в большом особняке на площади Ногина. Нас встретили и без задержек провели в кабинет наркома. Долго ждать не пришлось, нам предложили войти.

    Григорий Константинович с каждым здоровался за руку. Руководитель делегации Валентин Николаевич Суханов — председатель Алданского райисполкома называл наши фамилии и профессии. Когда очередь дошла до меня, Орджоникидзе сказал: «Вот и в якутской тайге появились наши советские техники. Скоро там будет много инженеров».

    Надо сказать, что благодаря непринужденному, приветливому обращению наркома, мы не чувствовали себя скованными. Беседу начал Серго. Рассказал о своей ссылке в Якутию. Жил он в селе Покровском.

    Потом вызвал начальника Главзолота и своего зама по цветной металлургии тов. Яковлева. Разложил на столе большую карту Якутии. Речь шла о наших трудностях. Из-за отсутствия автотранспорта все грузы с железной дороги приходилось возить лошадьми. Продовольствие и техника залеживались на железнодорожных станциях и перевалочных базах. Не хватало нам и энергетической базы...

    По распоряжению наркома нам было выделено необходимое оборудование для драг и шахт. Нам помогли получить более ста автомобилей с Московского и Горьковского автозаводов.

    После окончания, так сказать, официальной части Серго не спешил расставаться с нами. Много рассказывал о делах тружеников всей страны, новостройках, на которых сам побывал.

    Заботу Орджоникидзе мы чувствовали, и завершая свои дела в Москве и в других городах. В Главном управлении шоссейных дорог получили мощные трактора и снегоочистители. Наркомат связи СССР выделил нам автобусы. Они были первыми на Алдане. Также получили почтовые автомашины.

    Наказ алданских горняков был выполнен. На заботу партии и правительства, личную заботу товарища Серго алданцы ответили ударным стахановским трудом.

    /Из фондов дома-музея Серго Орджоникидзе в п. Покровск, 1985 год./

    А. ПРИТУЗОВ

    Андрей Иванович Притузов — генерал-майор. Участник первой мировой, гражданской и Великой Отечественной войн. Почетный гражданин Орджоникидзевского района.

                                                           ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С СЕРГО

    Григорий Константинович Орджоникидзе был поселен в Покровском ранней осенью 1916 года. Тогда меня в Покровском уже не было, еще в мае 1915 года был отправлен на фронт первой мировой войны.

    Первая моя встреча с Серго состоялась в начале 1920 года в Ростове-на-Дону. Гражданская война была в разгаре. Наши войска только что освободили Ростов и преследовали белых, отходящих на юг. Тогда я, помощник начальника штаба бригады 12-й строевой дивизии, после перенесенной тяжелой болезни (сыпной тиф) возвращался в свою часть. Мне сказали, что точное место нахождения своей части я смогу узнать только в штабе фронта. Тогда же я встретился с одной землячкой, которая сообщила мне, что здесь находится еще одна якутянка — З. Г. Павлуцкая. Зинаида Гавриловна была моей односельчанкой, и хотелось узнать через нее о судьбе родителей, связь с которыми была утеряна. Павлуцкая была теперь уже не Павлуцкая, а не то Аржанидзе, не то Органидзе, ее муж работал в штабе фронта.

    В надежде встретиться с нею я решил пойти в штаб фронта и встретиться с этим военным с грузинской фамилией. Пройдя все формальности, связанные с пропусками, я поднялся на второй этаж огромного здания (главная гостиница Ростова). Длинный коридор. Вижу идущего по нему, как мне показалось, прямо ко мне плотного мужчину кавказского типа, с большой шевелюрой. Поравнявшись со мной, он остановился и спросил: «Товарищ, вам кого?» Путая произношение, я назвал.

    — Тогда пойдемте со мной.

    Шагаем молча рядом по длинному коридору. Когда поравнялись с большой дверью, мой «проводник», сказав «Вот сюда», первым вошел в комнату. В просторном кабинете стояли письменный стол, кресла. С хозяйственной уверенностью он опустился в кресло и обратился ко мне:

    — Моя фамилия Орджоникидзе, член Военного совета фронта. Вы шли ко мне, я вас слушаю.

    Григорий Константинович пригласил сесть и подробно рассказать, в чем дело. Выслушав меня, он очень оживился, крепко пожал руку и сказал примерно следующее:

    — Вот вы кто! Из самого Покровского. У меня ежедневно бывает много людей, но вы действительно редкий посетитель. Расскажите побольше о Якутии, как там дела...

    Серго много расспрашивал о людях, которых помнил, о событиях К сожалению, на многие его вопросы я не мог ответить, так как еще раньше, чем он, выехал из Якутии. Беседа длились около часа.

    ...Командование фронта размещалось на станции, в классных вагонах поезда. Встреча с Зинаидой Гавриловной была взаимно теплой, вспоминала родное, Покровское, говорили о детстве и юности. Она как и я, не имела связи с родными и не знала, конечно, ничего о моих родителях.

    Григорий Константинович за обедом много рассказывал о годах ссылки, о первых радостях в связи со свержением царизма, о жизни и работе в Покровском. Возвращаясь в штаб, Серго предложил мне ехать вместе до штаба, а там машина доставит меня туда, куда мне нужно...

    Когда мы подошли к машине, около нее в ожидании стоял какой-то товарищ в кожаной куртке, коренастый, с простым русским лицом. Все трое сели па заднее сидение, причем я оказался, некстати, между ними. Мои спутники сразу же стали говорить о каких-то важных делах. Затем они остались у штаба, а я поехал до своей временной квартиры.

    Позднее на мой вопрос, кто тогда в машине был третьим, Зинаида Гавриловна коротко ответила:

    — Киров.

    С Григорием Константиновичем приходилось встречаться и позднее, например в Тифлисе, где он в то время работал секретарем Закавказского краевого комитета партии и был членом Военного совета отдельной Кавказской армии, а я — в одной из частей в должности командира батальона.

    Последний раз я встретился с Серго в его кремлевской квартире в 1935 году. Тогда он мне показался очень усталым, постаревшим. Жаловался на здоровье, но успешно работал, как известно, народным комиссаром тяжелой промышленности СССР. Это был период мощного подъема советской индустрии.

    /Из фондов дома-музея Серго Орджоникидзе в п. Покровск. 1974, июнь./

    П. ОЙУНСКИЙ

    Платон Алексеевич Ойунский — один из первых якутских большевиков. Видный партийный и государственный деятель Якутии.

                                             ПРОЩАЙ, ЯРКИЙ, ПЛАМЕННЫЙ БОЕЦ!

    Нашу партию и народы СССР постигло горе— нет уже в живых Григория Константиновича Орджоникидзе! Нет уже в живых нашего яркого, пламенного Серго, нашего железного наркома! Опять щемит горе наше сердце, ОПЯТЬ ПЛАМЯ СКОРБИ ГОРИТ В НАШЕЙ ГРУДИ... Прощай навеки, Серго! Наша партия, наши народы — гордились тобой, ты отдал всю свою жизнь и пламенное сердце делу нашей партии, торжеству ленинизма!

    Яркий, пламенный боец, не склонявший голову под ударами царской власти и ее сатрапов, прошедший Шлиссельбург и якутскую ссылку, ты был самым ярким и пламенным трибуном, бойцом и полководцем нашей партии на полях Украины, в горах и ущельях Кавказа... Везде громил белую банду стервятников царизма и контрреволюции, как яркий, пламенный гений побед!

    ...Помню, Серго, твои яркие, пламенные речи перед трудящимися Якутии! Тебе принадлежит честь первого удара здесь по полицейскому аппарату самодержавия, ты изгнал из среды демократических организаций г. Якутска царских чиновников...

    Яркий и пламенный трибун и боец нашей партии, ты, Серго, нам открыл глаза и дал на всю жизнь пример борьбы!

    Помню: меньшевики-оборонцы в Комитете общественной безопасности требовали продолжения войны, создания на основе широкой коалиции с либеральной буржуазией правительства и избрания президентом в России — Плеханова.

    Помню, Серго, твое яркое пламенное выступление с требованием — немедленно прекратить войну и заключить мир без аннекции и контрибуции! Ты требовал создания правительства революционно-демократической диктатуры пролетариата с крестьянством!

    Ты впервые бросил лозунг об избрании В. И. Ленина главой революционного правительства... Твои яркие, пламенные выступления вооружили нас и разбили раз и навсегда иллюзии о революционности меньшевиков и способствовали большевизации и нашей Якутской социал-демократической молодежи.

    Тебе, Серго, нашему первому учителю и огранизатору нашей большевистской организации — наше последнее прости!

    /Из статьи: Прощай, яркий, пламенный боец! Газ. «Социалистическая Якутия», 1937, 22 февраля./

    С. АРЖАКОВ

    Степан Максимович Аржаков — один из первых якутских большевиков. Видный партийный и государственный деятель Якутии.

                                                            ПАМЯТИ УЧИТЕЛЯ

    Телеграф принес суровую, неумолимую весть: умер Серго. Как-то не верится, что может умереть такой человек, как Серго Орджоникидзе, человек исключительной жизнерадостности, полный бодрости и энергии.

    Разве можно было думать в эти февральские дни, что его огромное, бурно-пламенное сердце перестанет биться и эти большие открытые, искрящиеся глаза навеки закроются?

    Серго был целиком воплощением партийной честности и большевистской правдивости. Его сердце, со всей присущей ему страстностью билось и болело за партию... за несокрушимое единство.

    Особенно тяжело нам, якутским большевикам, организатором и воспитателем которых был Серго.

    В 1916 году, попав невольным изгнанником в Якутию, он сразу становится душой революционной ссылки.

    Серго Орджоникидзе занимал исключительное положение среди революционной ссылки, пользовался особой любовью и его слово было авторитетным словом организатора и руководителя.

    Помню мартовские дни 1917 года в Якутске. В клубе приказчиков (теперь Государственный русский театр) неожиданно днем ворвался в президиум народного митинга человек в камусах, в черном тулупе, встречаемый объятиями. Он рвался, он искал немедленной возможности говорить с массами, казалось, ему не хватает воздуха. Он на трибуне, весь устремленный вперед, с черной, блестящей шевелюрой. Это говорил фельдшер из Покровского Григорий Константинович Орджоникидзе. Речь — страстная, взволнованная, о желанной свободе, о счастье народа...

    Врезалась в память часть речи, в котором он говорил о евреях, ожидающих Мессию, и восклицал с присущим ему акцентом: ждали Мессию, вот он Мессия — революционная свобода!

    И ушел Серго неутомимо, днем и ночью, с головой в работу по организации революции, по организации масс и созданию партийной организации.

    Бил врагов революции, сплачивал якутских рабочих и хамначитов.

    Не было в те дни ни одного вопроса, который решался бы без него.

    Он принимал непосредственное участие в организации и воспитании кружка юных социал-демократов.

    Он заботился о создании крепких местных большевистских кадров. Надо было видеть его любовь к молодежи. И вот почему — он являлся одним из организаторов нашей Якутской большевистской организации.

    В первые дни марта 1937 года исполняется двадцатилетие нашей партийной организации, организации, выпестованной Серго.

    Пламенный образ Серго навсегда останется в нашей памяти, и мы смело, твердо будем продолжать великое дело строительства социализма.

    /Из статьи: Памяти учителя. Газ. «Социалистическая Якутия», 1937, 21 февраля./