ЎЎЎ 3. Салямата Гомля. Бадач якуцкага народу Ізмаіл Гамаў. Ч. 3. С ленских берегов. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                            С ЛЕНСКИХ БЕРЕГОВ

                                      (Заметки о Якутской области и При-Ленском крае).

                                                                                   I.

    Общая характеристика При-Ленского края, — Коренное население. — Якуты; их язык и разноречивое их сказание о своем происхождении. — Легендарное сказание якутов о потере своей самобытности.

    Дикий, величественный вид представляет При-Ленский край. На протяжении около 3,000 верст великая река Лена, с ее громадными притоками, течет, стесненная природным коридором, причем стены ее образуют роскошные горы, покрытые девственным бесконечным лесом, исключительно хвойным, изредка разнообразясь веселыми березовыми полосами. Сжатая с обеих сторон, как исполинская невольница, Лена извивается хитрыми изворотами и, как бы в отместку, изгрызла свои гористые берега самым безжалостным образом: перед вашими глазами открываются грандиозные утесы и скалы, вертикально возвышающиеся из ее зеркальных вод, с хитро прицепившимися на вершинах их соснами, с наклоненными над бездною стволами, как будто думающими грустную сибирскую думу.

    Путешественника, в первый раз попавшего на Лену, как-то странно поражает ее извилистое ущелье, на дне которого протекает мало известная река, пропадающая в не менее загадочном устье и, наконец, впадающая в еще более таинственный Ледовитый океан. Глаз путешественника, не встречая по Лене раздольных ровных берегов, к которым он привык в родных русских реках, скоро утомляется и чувствует какое-то давящее впечатление, похожее на впечатление заключенного в тюремные стены.

    Может быть, поэтому, и русский поселенец, сравнивая раздолье берегов своей потерянной родины, употребляет присловье для этой реки, действительно характерно рисующее общий вид берегов Лены: «ну что это за река? Справа — гора, слева — гора, внизу — вода, а вверху — дыра». По мере приближения Лены к северу, гористые берега ее раздвигаются и все шире и шире, давая более простора реке и взору и образуя на протяжении своего течения множество островов, заливаемых и незаливаемых весенними водами; острова эти часто представляют роскошные пастбища и покосы для местных крестьян и инородцев. Далее по течению, ниже Якутска, берега реки Лены медленно переходят в тундристые равнины и, наконец, к устью ее представляют бесконечные тундры, изредка посещаемые кочующим тунгусом, изобилующие в летнее время мириадами мошек и комаров, которых в тайге чуть ли не более, чем в тундре. Какое множество этих назойливых насекомых и как мучительно их нападение — это видно из устной литературы якутов (сказок), где богатырь, преодолевая самые страшные препятствия на пути к отысканию своей похищенной жены, приходит в ужас при последнем препятствии: нападении мошек и комаров. Олень (северный) летом забивается в глубь тайги, залезая по шею в болото и только таким способом до некоторой степени спасается от нападения этих убийственных насекомых.

    Инородцы ж крестьяне, отправляясь в тайгу, надевают на лицо и шею сетки из волоса, а на руки — рукавицы; в таком убранстве они не боятся невыносимого нападения мошек и комаров, тучами реющих в воздухе.

    В географическом отношении При-Ленский край представляет громадное плоскогорье, граничащее с востока Яблоновым хребтом, изменяющем к югу направление свое к западу и служащим, таким образом, водоразделом бассейнов рек Лены и Амура с их притоками и Байкальского озера. С запада это плоскогорье граничит отрогами прибайкальских гор, идущих параллельно течению реки Лены, и, наконец, с севера Верхоянским хребтом, который вместе служит водоразделом рек Яны, Индигирки и Колымы от Ленской системы. Таким образом, При-Ленское плоскогорье имеет вид параллелограмма или, вернее, трапеции, изрезанной по всем направлениям отрогами гор Яблонова хребта, чрезвычайно богатого в минеральном отношении и в особенности золотом. К сожалению, При-Ленский край почти неизвестен нашим горным специалистам, хотя он носит явные признака обилия минерального богатства. Вся правая сторона по течению реки Лены богата золотыми месторождениями, главным образом по притокам: Витиму, Олекме и Алдану.

    «Золото здесь везде есть, — говорят местные искатели, — где только камчадал [Колчедан] да сквàрец попадается! Да стоит ли оно, чтобы его разрабатывать? Сами знаете, путей я дорог у нас нет; что Бог устроил, по том и ездим: Лена и зимой, и летом единственная дорожка. Раскидывайте теперь умом: какое нужно найти золото, если оно найдено на 600 или более верст от Лены, в глухой тайге, куда ведут только тунгусские да медвежьи тропы? Доставьте-ка туда продукты, да материал!» Действительно, смотря, по расстоянию от естественных путей и сообщений, т.-е. судоходных рек, иной раз розыскная партия, найдя порядочное золото, бросает его, по той причине, что расходы по доставке припасов и материалов не окупаются найденным процентом золота, тогда как прииск с меньшим процентом, стоящий недалеко от судоходной реки, ведет свои операции с успехом. Но о золотопромышленности мы пока воздержимся говорить здесь и коснемся этого интересного предмета ниже более подробно.

    По рассказам сведущих людей, вольно или невольно заброшенных в этот малоисследованный край, При-Ленское плоскогорье изобилует неиссякаемыми минеральными богатствами, кроме, разумеется, того неоцененного богатства, которое бродить в дремучей тайге, в виде пушного зверя. Якутская пушнина во преимуществу темной масти: черные соболи, черные громадные медведи, черные белки, черно-бурые лисицы, кроме той пушнины, которая известна под именем светлой масти: песец, лисица-огневка, рыжая лисица, тарбасан и др. По системе Вилюя находят нередко драгоценные камни, менее же драгоценные, как-то: сердолик, аметист, нечистый опал и др., часто находят по берегам реки Лены, а по реке Вилюю они встречаются во множестве. Обнажение залежей каменного угля по реке Алдану у самого берега его, даже в настоящее время, при обилии лесов, служит иногда пароходам (пар. «Лена») отоплением в случае дальнего плаванья. Там же к Алданской системе найдены серебро и в большом количестве железная руда; в последнее время по рекам Мае и Учуру (притока Алдана) найдено золото, и на последней из них уже преступлено к разработке [Золотопромышленниками Гинзбургом и К°. золото найдено на одной из речек, впадающей в Учур с левой стороны. На Мае — брошено, по случаю дороговизны доставки.]. Железная руда в При-Ленском крае встречается во множестве.

    Вилюйские якуты давно уже вырабатывают так называемое якутское железо, по достоинству своему ближе подходящее к полустали, чем к железу. Они обрабатывают его самым первобытным способом. Руда, промытая предварительно водою от посторонних примесей горновым способом м чрез повторительное прокаливание, переходит в состояние ковкой массы. Потом из этой массы приготовляют грубые куски (бруски), которые идут в таком виде в продажу. Якутское железо очень распространено между якутскими инородцами и крестьянами и даже предпочитается русскому, ибо вещи, сделанные из якутского железа, заменяют до некоторой степени стальные русские изделия. Порода руды При-Ленского края очень мало исследована. Глинистый железняк имеет преобладающее распространение и содержит чисто значительный процент железа. В Алданской системе в Баягантайском улусе такой железняк встречается целыми «железными горами» (название якутов). В Олекминском округе в системе золотых приисков находится магнитный железняк, залегающий в таком количестве, что, проезжая мимо одной из таких гор, стрелка компаса всегда отклоняется в ее сторону.

    «Искатели золота» рассказывают, что такие магнитные горы, во время розысков золота, им приходилось встречать неоднократно, и часто отклонение стрелки компаса вводило их в заблуждение относительно направления их пути, так как в дремучей тайге компас чуть ли не необходимее, чем на море. Присутствие глинистого железняка по реке Лене и ее притокам заметно почтя повсюду и вряд ли найдется такое место в При-Ленском крае, где присутствие его не было хотя бы в самых незначительных размерах и степени; в верховьях Лены, близ местечка Усть-Кут, устроен чугуноплавильный литейный завод, единственный в При-Ленском крае, удовлетворяющий всем могущим встретиться потребностям в этом отношении. Но этим не исчерпываются минеральные богатства При-Ленского края. В некоторых местах Якутской области встречается фарфоровая глина, серные воды [Около одной станции Киренского округа.], горячие ключи, бьющие фонтаном, в Олекминской системе золотых приисков, в то время, когда земля протаивает в лето на 1/2 или 3/4 аршина. По свидетельству искателей золота, горячие ключи часто встречаются по реке Алдану. Такие горячие ключи представляют зимою живописную картину облачных фонтанов. Температура этих ключей часто доходит почти до точки кипения. Соляные месторождения и источники находятся в изобильном количестве по системе реки Вилюя; из них разрабатываются более значительные Кампендейские и Богинские. Впрочемъ, вилюйская соль содержит в себе много других минеральных примесей, вредно действующих на здоровье.

    Общий характер При-Ленского плоскогорья носит на себе явный отпечаток вулканического происхождения, что наглядно доказывают потухшие вулканы, называемые местными жителями «сопками». Сопки имеют форму усеченного конуса, на вершине которого имеется воронкообразное углубление. Часто такие сопки имеют очень правильную коническую форму, на подобие гладкой сахарной головы с отрубленной верхушкой. Происходящие иногда землетрясения, особенно заметные в Верхоленском и Киренском округах, еще более убеждают, что вулканическая сила продолжает свою гигантскую работу в При-Ленском крае, изрезав причудливо, по всем направлениям, весь край горными хребтами, которые по географической карте представляются каждому ввиде громадной альпийской страны, испещренной вдоль и поперек отрогами главного хребта — Яблонова.

    Нельзя не сказать здесь несколько слов о климате При-Ленского края. Преобладающая сухость воздуха зимою не дает выпадать глубокому снегу, и если его выпадает в иную зиму на аршин в глубину, то это считается весьма редким явлением. Обыкновенно, на открытых местах, не покрытых лесом, земля бывает покрыта снегом едва на четверть, а то и менее. В тайге, где влажность больше и где иней, осаждающийся на деревьях, сдувается ветром, снега бывает всегда больше, иногда даже более аршина в глубину. Такие неглубокие снега, как известно, облегчают северному оленю и даже инородческому скоту круглый год быть па подножном корме. Конечно, рогатый скот и лошадей подкармливают заготовленным на зиму сеном, но в очень незначительном количестве. В весьма редкие зимы, когда выпадают глубокие снега, всегда бывает падеж оленей от бескормицы, так как олень не в состоянии из-под глубокого снега достать себе пищу, так называемый олений мох, который они очень любят. Падеж домашнего скота тоже бывает во время глубоких снегов, но в очень незначительных размерах, так как домашнему скоту есть запас сена, хотя и в незначительном количестве, но инородческий скот очень вынослив и может существовать зимою почти без сена на подножном корме. Что касается температуры лета и зимы, то относительно этого замечается общий характер устойчивости температур (средних), а также и погоды, т. е. не имеется быстрых изменений. Средняя температура лета и зимы изменяется медленно и постепенно. Мы не говорим здесь об изменении температуры в продолжение суток, так как в этом отношении замечается значительный и резкий контраст температур перед восходом солнца и около 3,1/2 часов после полудня.

    Самая низкая температура была замечена в Якутской области во время экспедиции г. Маака в верховьях реки Оленека и доходила до 71° Цельсия [См. журнал Сибирского отд. географ. общ.]. Суточное колебание температуры замечается в резвой степени и летом. Часто в начале июля днем жары доходить до 20° и более (в г. Олекминске), но перед восходом солнца температура иногда понижается до 0°. Такое значительное колебание температур происходит от быстрого лучеиспускания и всегда бывает только при ясном небе.

    Некоторые из местных старожилов уверяли нас, что часто в марте, перед восходом солнца, морозы бывают январские, т. е. не менее 40°, а после полудня снег тает. Вскрытие р. Лены под Олекминском и очищение ее ото льда приблизительно происходит между числами 10 и 15 мая. Самое раннее очищение ото льда бывает иногда 2 мая и позднее 20 мая. В верховьях Лены очищение ото льда бывает немного раньше: от местечка Качуг и до Верхоленска, Лена почти всегда бывает свободна ото льда в последних числах апреля, хотя случается раньше, а иногда и позже. В глухой тайге гористого При-Ленского плоскогорья весьма часто встречают по падям громадные глыбы ледяных масс, покрытых снегом, который не тает там даже среди лета, что и позволило сохраняться целые тысячелетия мамонтовым костям, не в окаменелом виде, а в свежем (в Баягантайском улусе преимущественно), по берегам озер, а иногда и рек. Всем известно, что вечная мерзлота земли и не тающие ледяные массы обусловили нахождение в Якутской области (ниже Якутска по течению р. Лены) целого мамонта совсем с мясом и шерстью. Этим же вечным льдом объясняется периодичное убывание и прибывание вод Лены и ее притоков. Стесненные с обеих сторон гористым утесистым берегом, воды р. Лены и ее притоков (Олекма, Алдан, Витим и др.) весьма чувствительны ж самомалейшему повышению и понижению уровня вод в их руслах, причем повышение и понижение уровня всегда совпадает с падением дождя или жарами, которые растворяют часть вечных снегов в тайге и повышают часто уровень воды в р. Лене на довольно значительную высоту. Нами было замечено, что по прибыванию и убыванию вод можно было догадываться о скором наступлении дождей или засухи. Вероятно, барометрические и гигрометричесиие наблюдения соответственно убыли и прибыли вод р. Лены докажут более убедительно возможность предсказывать по повышению и понижению уровня р. Лены выпадение дождей или сухое время, в особенности же в связи с другими метеорологическими наблюдениями. Самый высокий уровень воды бывает, разумеется, в полую весеннюю воду, хотя такой же высоты достигает так называемая «коренная» вода, совпадающая всегда с июньскими жарами и грозами. Словом, в заключение о климате При-Ленского края вообще и Якутской области в особенности можно сказать, что сухость воздуха (несмотря даже на океан лесов), вечная мерзлота земли [Земля в Якутской области редко оттаивает более 1-го аршина в глубину. Вечная же мерзлота земля простирается въ глубину на неведомое пространство. Самые глубокие шахты, в 45 саж., находили землю мерзлою.], неглубокие снега, наконец, вечные не тающие глыбы льдов и снегов в глуши тайги, — все это вместе взятое (мы не говорим здесь о географическом положении края) сделало климат При-Ленского края слишком суровым даже для привычного русского человека.

    Собственно коренным населением При-Ленского края можно назвать два народа: якутов и тунгусов. Первые живут оседло, последние же ведут кочевую жизнь. В верховьях р. Лены живут буряты и занимают незначительную часть южной местности Верхоленскаго округа. Оба эти народа, в том числе и бураты, говорят на родственных друг другу языках монгольского отпрыска, что без особенной трудности можно заметить и по физическому сложению их типов. Ссыльные татары научаются в несколько месяцев свободно понимать язык якутов и тунгусов. Якутский и тунгусский языки, в свою очередь, значительно отличаются друг от друга, так что якут не может, не зная тунгусского языка, понимать тунгуса и обратно. Нам кажется, что если сравнить степень родственности языков якутского и тунгусского со степенью родственности русского и польского, мы достаточно уясним степень приближенности речи якута и тунгуса.

    Естественно, что бедности культурной жизни инородцев соответствует такая же бедность и их языка. Количество слов, циркулирующих в разговорном обиходе якута, вряд ли будет более 3,000. Этим объясняется употребление якутами множества русских слов тех предметов, которых не было в обиходе якутской культуры (точно так, как в русский язык вошло много иностранных слов). Такие слова, как, напр., самовар, вилка, мука мука., вошли в якутский язык целиком, без изменения. Впрочем, изменения некоторые есть, напр.: буквы в якут не имеет в своей азбуке, а выговаривает ее как б, вилка — билка, самовар — самобар и пр.

    По вошедшим в якутский язык русским словам можно до некоторой степени судить и о степени развития якутской культуры, хотя в некоторых вопросах подобного рода может встретиться затруднение. Так, напр., употребление железа якутами может быть вопросом спорным: в связках их постоянно упоминаются железные богатыри, всегда подземного происхождения (подземные духи), что до известной степени убеждает нас, что якуты имели понятие о железе и его свойствах; с другой же стороны, иметь понятие о чем-нибудь не означает еще употребление этого предмета в обиходе своей культуры, тем более, что в якутской легенде о потере своей самобытности (см. ниже завоевание якутов русскими) прямо упоминается об употреблении якутами стрел с костяными наконечностями при борьбе их с русскими. Якутское племя колонизировало большую часть При-Ленского края, преимущественно северную. Самые южные их поселения находятся по р. Нюе, впадающей в Лену с левой стороны. Самые северные окраины, занимаемые ими, ограничиваются системами полярных рек Яны, Индигирки и отчасти Колыма. Впрочем, колонизация ими этих последних полярных окраин принадлежит уже последнему времени, именно времени покорения их русскими.

    К какому времени относится начало занятия якутами При-Ленского края и откуда они пришла сами, об этом устные сказания якутов почти умалчивают или, вернее, дают самые тусклые и темные намеки. Вообще, все сказания якутов о своей истории крайне сбивчивы и часто разноречивы, так что по их устным рассказам можно усвоить только основную идею. Так, по сказаниям одних, «богатырь, по имени Тыгын (при котором якуты были покорены русскими), припыл с верховьев р. Лены от каких-то больших притеснений», По сказаниям других, Тыгин был сын старика Омогоя, причем последний «жил давным-давно» около нынешнего Якутска, «и никто не знает откуда он взялся». В других сказаниях, приплывший с верховьев Лены был Омогой, и, наконец, по сказаниям некоторых старожилов-инородцев, с верховьев Лены приплыл ни тот, ни другой, а некто братский (бурят) Элей, который поселился вместе с Омогоем, женился на его воспитаннице, и, таким образом, от смешения рода Омогоя и Элея произошел народ якуты или, как они сами себя называют, соха; первым же именем назвали их русские.

    Все эти сказания передаются в среде якутов особенными рассказчиками сказок и устных преданий, которые одни только могут на память рассказать свои бесконечные сказки (былины), причем все подлинные слова богатырей, а также слова богов, птиц и других животных, поются без соблюдения рифмы, но с размеренным тактом (скандуются).

    На самом деле, якуты, вероятно, жили в верховьях Лены и ко времени великого движения народов в средней Азии, происшедшего вследствие движения Чингис-хана, буряты, жившие тогда в верховьях Амура и оттесненные в Забайкальский и Прибайкальский края, потеснили, в свою очередь, якутов, которые, со своей стороны, передвинулась по течению Лены в нынешнюю Якутскую область.

    Кто бы подумал, что покорению Сибири вообще и При-Ленского края в частности мы обязаны маленькому зверьку, соболю, заманчивые рассказы о котором гнали толпы русских авантюристов в глубь неведомого и сурового края точно так, как ныне золото гонит людей в глубь сибирской тайги, куда едва ли когда-нибудь ступала нога человека. «Слава, — по словам автора «Покорения Якутской области» [См. Памятную книжку Якутской области 1871 г.], — не могли служить, да и не служила достаточным стимулом для людей грубых и необразованных, каковы были пришлые казаки». Не станем здесь распространяться о подробностях завоевания Якутской области и При-Ленского края, так как занятие При-Ленского края нельзя назвать завоеванием; состояло в том, что русские пришли и без всякого сопротивления обложили инородцев ясаком. «Пришел, увидел и обложил» — вот изречение, пригодное в этом случае в устах покорителей При-Ленского края. Словом, якуты без сопротивления покорились «белым людям», как они называли тогда русских. Но покорители, движимые алчными стремлениями, наживы, возмутительными, поступками грабежа часто доводили добродушных и мирных якутов, до открытого восстания. Впрочем, один только Кандалахский улус оказал октавное сопротивление во время занятия русскими Якутской области; остальные же улусы покорилась беспрепятственно.

    Для полнейшей характеристики покорения края приводем здесь устное предание якутов об утрате ими самобытности:

    «Давным-давно, в старину, прибежал с верховьев Лены якут Омогой, со своим родом, от сильных притеснений, и поселился около нынешнего города Якутска. Спустя некоторое время», приплыл оттуда же якут Тыгын, богатырь, со своею дружиною. О женился на одной из дочерей Омогоя, и вскоре род якутский размножился до того, что насчитывали более тысячи человек. Тыгын отличался необыкновенным ростом и силою; когда впоследствии он был убит в войне с русскими, то один глаз его весил три фунта, который был отослан, как диво, белому царю. Народ так любил Тыгына, что сделал его своим вождем.

    «Но вот однажды, нежданно-негаданно, приезжают сверху Лены какие-то, никогда невиданные нами, «белые люди». Их было несколько человек. Они рассказали, что убежали от притеснений и просили убежища. Тогда, посоветовавшись между собою, якуты решили принять их в свое общество: «народ они сильный, будут как помощниками». Но, перезимовав, «белые, люди» весною незаметно скрылись, «словно весенний снег». После оказалось, что белые люди были никто иной, как «русский человек». После того не прошло и двух лет, как однажды по р. Лене приплыло множество плотов и лодок с «белыми людьми», которые, подплывши к жилищу Тыгына и высадившись на берег, поднесли ему богатые подарки и множество бисеру (так называли якуты бусы, который тогда ценился очень высоко: за один бисер, величиною с горошину, давали корову или быка). Перезимовав с якутами, русские попросили у них небольшой клочок земли для поселения, но якуты, собравшись на совет, не решались пускать русских в свою среду, так как опасались «белых людей» «Народ вы сильный, будете обижать наш род», — ответили им ни собрании. Но когда; русские объявили, что им нужен небольшой клочок земли, «величиной с воловью шкуру», то якуты, не мало подивившись их просьбе, разумеется, не отказали им, и подсмеиваясь спрашивали: «Зачем вам понадобился такой клочок земли и что вы будете на нем делать?»

    «Русские изрезали воловью шкуру на тоненькие ремешки и обвили ими столько земли, сколько хватило ее, окруженною связанными ремешками. На этой земле они построили город, обнесли его деревянною стеною с башнями и, таим образом, заложили основание города Якутска. Срубы домов и все принадлежности они привезли на плотах готовыми. Якуты увидели тогда, что. были обмануты белыми людьми, но примирялись с этим, потому что русские обращалась с ними гостеприимно и часто принимали и угощай их в своем городке. Но вот в городке своем «белые люди» стала разбрасывать по дворам в большом количестве бисер, который привлек громадные толпы якутов, собиравших в русском городке эту драгоценность.

    «Впоследствии русские вдруг потребовали с якутов весь свой бисер. Это и послужило предлогом к войне. Русские заперлись в укрепленном городке и с успехом отстреливались из-за стен ружьями от нападения инородцев, вооружение которых состояло из лука и стрел с костяными наконечниками, тогда как русские сражалась огнестрельным оружием. Якуты, незнакомые с ружьями, крайне удивлялись странному способу русской защиты. «Что это значит, — говорили они, — прилетает какая-то муха, укусить и человек умирает?» Долго велась война акутов с русскими. Дикари, несмотря на искусное владение луком, ничего не могли поделать с русскими, ибо стрелы их были почти безвредны для русских людей. Наконец, «белые люди» берут верх и покоряют якутов. Только один Кандалахский улус, под начальством богатыря Тыгына, никак не мог быть покорен русскими. Тогда русские прибегли снова к хитрости. Они объявили Тыгыну, что не хотят больше воевать с ним и желают заключить вечный мир. Для этой цели они пригласили его на пир, который устраивался для ознаменования вечного мира. Тыгын-богатырь и два сына его (тоже богатыри) отправились на пир, за исключением младшего сына, богатыря Чалая-быстроногого (так как, в числе прочих богатырских качеств, Чалай славился на играх быстротою ног), который не верил «белым людям». «Они всегда были коварны; не ходи, отец, я предчувствую твою гибель!» — говорил Чалай. Но самолюбивый отец принял предостережение сына за трусость и пошел к русским с двумя сыновьями. Русские приняли их радушно, оказывали большие почести, и, наконец, начали угощать водкой. Тыгын, увидя белую жидкость, обиделся и сказал: «В великой Лене много воды; ею мы никого не угощаем и поим наш скот!» Тогда «белые люди» отвечали ему, что вода, которою его угощают, особенная, русская вода. «Попробуй — сам увидишь!» Тыгын склонился на убеждения русских и, выпив, удивился ее действию: «что это такое? Пьешь воду, а горит огнем, и большое веселие находит на тебя?» Впрочем, это веселие его было последнее в жизни: напившись пьяным, он начал плясать и когда заснул, то был убит с сыновьями. Чалай, услыхав о постигшем несчастий, воскликнул: «Не прав ли я был? О, безумный отец, ты погубил наш род!»

    Легенда оканчивается погоней русских за Чалаем; последний, благодаря изумительной быстроте ног, исчезает и пропадает без вести. Впрочем, между инородцами ходят рассказы, что он и поныне живет где-то на неизвестном острове в Ледовитом океане. Подробности этого таинственного пребывания Чалая всегда ревниво охраняются от русского уха рассказиками и хранителями преданий [Вся легенда рассказана 60-тилетним якутом Николаем Наманинского поселения, Олекминского округа, и дополнена другими рассказиками преданий.].

    Якутское племя живет оседло. Гористая местность, в которой они живут, непроходимость тайги и недостаточность удобных мест для поселений, заставили якутов оригинально расселиться по При-Ленскому краю.

    Но, помимо условий местности, нам кажется, что не вполне установившаяся оседлость и преимущественное занятие скотоводством значительно влияли на разбросанность и изолированность их заселений. Селясь всегда у рек, не изобилующих раздольными пологими берегами, якуты никогда не живут селами или деревнями, но семействами, дворами. Такие дворы называются юртами и состоять из одной якутской землянки, редко с прилежащими хозяйственными постройками (у богатых). Такие юрты часто отстоят друг от друга верст на 50 и даже на 100. Замечено, что якутские юрты ближе скучиваются в тех местах, где инородцы усиленнее занимаются земледелием (к центрам русских поселений). Семейство, живущее в юрте, состоит, по большей части, из мужа, жены и их детей. Часто, впрочем, при таком семействе живут родители мужа со своими детьми. Несколько десятков таких юрт, разбросанных друг от друга на более или менее внушительное расстояние, составляют якутскую общинную единицу, называемую наслегом (нечто соответствующее сельской общине); из наслегов составляется улус. Каждый наслег выбирает своего старосту, а улус — улусного голову. Из этих выборных лиц состоят инородческие управы, в ведении которых находится не только сбор ясака (подати), но и совершенно самостоятельная судебная власть над инородцами, а также и другие местные хозяйственные и административные функции инородческой жизни. Хотя инородческие управы должны составлять орган местного инородческого самоуправления, но фактически он находятся в полнейшей зависимости от местных исправников и заседателей: якуты слишком смирный и забитый народец, и только ленивый не пользуется их страхов перед начальством.

    Неустановившаяся оседлость якутов состоит в том, что каждый якут имеет две резиденции, соответственно двум главным временам года: зиме и лету. Зимою он живет в зимней юрте, которая составляет его коренной очаг; летом он переселяется со всем своим семейством и домашним скотом в так называемые летники, для покоса и подножного корма скота. Редко якуты имеют летние юрты; большею частью, они живут на летниках в шалашах и других, наскоро устроенных импровизированных помещениях. Многие из якутов занимаются земледелием, которое раньше не составляло их занятия и есть результат стараний нашего правительства. Сеют только яровые хлеба: рожь, пшеницу (изредка) и ячмень, иногда овес; из огородных — картофель. Впрочем, якут не потребляет растительную пищу в таком количестве, в каком она необходима для русского. Он может обойтись одним мясом, которое составляет преимущественную его пищу. Иногда хлебная пища заменяется им сосновою заболонью, смешанною со сметаной или другим молочным продуктом.

    Жилища якутов — юрты— носят характер первобытный и чрезвычайно грязны. Видом своим снаружи они напоминают крышку гроба; стены состоят из наклонно вбитых в землю кольев с плоской земляной крышей. Окна этих юрт едва достигают четверти в квадрате и обтянуты бычьим пузырем, промасленным коленкором, а иногда сшитой слюдой; зимою же к этим, якобы, окнам примораживают прямо куски льду. Внутренность якутских юрт вне всякого представления: дверь в нее до того низка, что нужно значительно согнуться, чтобы пролезть во внутренность жилья. Темнота, происходящая от микроскопических непрозрачных окон, земляной пол и бревенчатые закоптелые сырые стены, усеянные массами прусаков (которых там называют тараканами), и, наконец, сами обитатели, представляющие образец нечистоплотности [Якут, как купить сорочку, то не снимает ее с плеч, пока она не развалится от ветхости.], — все это, вместе взятое, грязно невообразимо. Низкий потолок заставляет ходить только сгорбившись (в противном случае, рискуешь разбить голову о перекладину); зловонная атмосфера юрты, в короткое время производит головокружение. В переднем углу, ближе к дверям, устраивается камелек, род камина, чем, собственно, и отапливается жилище якута. Едва обуглятся дрова, как якутка влезает на земляную крышу и затыкает тряпкой трубу, отчего распространяется невыносимый угар. Камелек у якутов играет священную роль очага, и множество обрядов и приметь, относящихся до семейного счастья, имеют своим центром камелек. Так, при обновлении новоселья, хозяйка должна вспрыснуть на огонь растопленного масла; при родах хозяйки, делается тоже самое в честь богини плодородия (Аи-сыт); при входе невесты в дом жениха, она делает тоже вспрыскивание на камелек для будущей благополучной жизни и пр.

    Якуты в настоящее время все окрещены, но остаются такими же язычниками-шаманами, как и были, и усердно скрывают от начальства свое шаманство и шаманов. Многие из них имеют две клички: христианскую и свою якутскую. Тем не менее, якуты очень религиозны и с большим уважением относятся к священникам. Местное духовенство стоит на слишком мелком житейском интересе, чтобы возвыситься до степени сознательного укрепления христианского учения между инородцами. Напротив, многие местные священники до того дичают в тайге и погружаются в своекорыстные интересы, что не только не заботятся об уничтожении шаманских предрассудков, а наоборот извлекают из них себе выгоду. У якутов, наприм., существует поверье, что покойник перед погребением высказывает попу (прежде шаману) какое-нибудь свое последнее желание. «Агабыт (священник)! послушай, что покойник говорит?» просить якут. Священник, наклонившись к покойнику и проделавши сцену внимательного слушателя, торжественно сообщает, что покойник желает, чтобы родственники пожертвовали корову за искупление грехов умершего. Этот пример слишком характерен, чтобы приводить еще другие и пестрить менее значительными фактами из жизни местного духовенства, к тому же это заставило бы нас отвлечься от главной темы. Нельзя сказать, чтобы епархиальное начальство не заботилось об утверждении между инородцами христианского учения; напротив, Евангелие и, кажется, другие книги священного писания переведены на якутский язык. Но все эти благие начинания разбиваются о неграмотность якута. Школ, как для русского населения, так и для инородцев, слишком мало, да и те, которые существуют, едва ли приносят какую-либо пользу. «Якутские дети, — рассказывал мне один из учителей такой школы, — очень способны по арифметике. Что же касается вообще обучения грамотности, то оно идет слишком туго и с неведомыми для русских школ препятствиями. Якуты не говорят и не понимают по-русски ни слова, и сначала его надо научить кое-как говорить по-русски, и только после этого он начинает усваивать грамоту; если представить себе, что в русской школе обучает немецкому языку, совсем неумеющий говорить по-русски, немец, то такой способ вполне будет похож на обучение инородцев русскому языку».

    В бытовом отношении якуты принадлежат к патриархальному состоянию. Власть старшего царит положительно во всех их обрядах, обычаях и прочих житейских отношениях. Происходит ли свадьба — старший играет главную роль, как сват или сваха, а также и во всех их свадебных церемониях. Жених, беря себе в жены девушку, притом всегда из другого рода, по обычаю, должен заплатить за невесту выкуп (калым) родителям ее, деньгами или скотом, или другими предметами своих промыслов. Определение размера и достоинства калыма всецело зависит от старших в семье. Родственные отношения у якутов простираются чуть не до седьмого колена, как по прямым, так и по боковым линиям. Духовное родство, кумовство считается в равной степени с кровным. Занятия якутов, как мы уже сказали раньше, заключаются, главным образом, в скотоводстве. Не менее важный промысел составляет для них охота за пушным зверем, но она не составляет преимущественного занятия, а служит подспорьем. Как только замерзнут реки (в начале или конце сентября), они отправляются на более или менее продолжительное время в тайгу с своими собаками, отлично отыскивающими по следам зверя, и промышляют все, что попадется под руку: черных и серых белок, лисиц всех мастей, начиная от рыжей и кончая черно-бурой, соболей, песцов и пр. Что касается кустарной промышленности, то в этом отношении замечаются весьма небольшие зачатки. Впрочем, поделки из мамонтовой кости в Якутском округе получали степень полного развития. Поделки эти, хотя заставляют желать большего, но, все-таки, довольно изящны; по большей части резные. По какому угодно рисунку якут может воспроизвести на кости тожественную орнаментуру, желаемые буквы, слова и пр. Выделка шкур, сыромятных кож и так называемой якутской юфти тоже развита до известной степей достоинства, уступающего, разумеется, во многом русскому такому же изделию. Якутские женщины очень искусно вышивают по коже, сафьяну, подбирают меха, шьют обувь (торбазá, сáры) и пр. Впрочем, в этом отношении они далеко уступают тунгускам. Якуты — искусные торговцы. Торгуют они не только произведениями своего промысла и вышеупомянутой самобытной промышленности, но накупают в ярмарку, или у местных русских купцов, мануфактурных товаров и ведут ими торговлю не только со своими земляками, но в с кочевыми тунгусами, в обмен на пушнину, которая, главным образом, добывается тунгусом. В торговых оборотах своих якуты так смелы, что иногда предпринимают громадные путешествия. Так, нередко якуты отправляются в Туруханский край (на Енисей), где покупают оленей, которые лучше переносят трудности походов, чем ленские олени, и с ними отважно пускаются скупать пушнину на Учур (приток Алдана), Амур и даже на Сахалин [Можно предполагать, что название Сахалин — якутское, так как слово сахали по буквальному переводу означает: якутский, по-якутски.]. Обыкновенно такие экспедиции производятся ими в один год. Не менее искусны якуты и в рыболовстве. В особенности этим промыслом занимаются по Лене ниже Якутска жиганские якуты, а также и по Алдану (славится алданская стерлядь). По рассказам якутов и местных обывателей, изобилие рыбы, идущей с моря в устье Лены, так велико, что чукчи, живущие более чем на 1,500 верст от устья этой реки, приезжают туда для рыболовства на своих лодочках. Ловится рыба по преимуществу нельма (из породы семга, только белое мясо), омуль и чир (местное название) [Все первые три рода рыб — морские.], затем моксун (близко походит на нельму), стерлядь и таймень [Хищная рыба, величиною доходящая до 2,1/2 и более аршин, а весом до 3-х пудов, с большими, острыми, как нож, зубами, с уродливой широкой 4-х-гранной головой, составляющей часто ¼ - 1/3 величины всего туловища.]. В При-Ленском крае славятся также две породы мелкой рыбы: первая носит местное название тогунков, вторая известна под именем мунду, обе породы величиною не достигают более двух вершков. Мелкая рыба мунду преимущественно живет в озерах, где также в изобилии ловится и карась. Впрочем, рыболовство процветает больше по нижнему течению Лены, начиная с Олекминска, в верхнем же течения этот промысел мало доходен, по причине отсутствия большой рыбы. Рыбаки в последнее время жалуются на уменьшение крупной рыбы, приписывая его размножению пароходов, которые «пугают рыбу» и не дают ей разойтись в более далекие верховья Лены. Нам кажется, что не одна эта причина виновата в исчезновении рыбы: большое стечение рыболовов в устье Лены, при отсутствии правильного рыболовства и речных законов, вероятно, тоже имеет здесь место. Нельзя отказать якутскому племени в большой смышлености и переимчивости. Так, из них весьма часто встречаются отличные плотники и даже столяры. Некоторые из этих ремесленников так смышлены, что достаточно было показать им вещь и вкратце рассказать как она сделана, я они воспроизводили точно такую же, конечно, не требующую слишком изящной отделки и сложной работы. Ремесленные школы будут для них очень кстати: они внесут в их жизнь настоящее благодеяние и усовершенствуют зачаточное состояние их кустарной промышленности. Конечно, мы говорим здесь о ремесленных школах, вполне примененных к их быту и склонностям.

                                                                                 II.

    Поселенцы и коренные крестьяне Якутской области. — Объякутение русских. — Состояние земледелия и материальное положение крестьян.

    Русский элемент в При-Ленском крае образовался преимущественно из ссыльного контингента. Из пришедших в этот край «по воле», можно только указать на местное казачество, которое и было собственно пионером русской колонизации в При-Ленском крае. Мы не говорим здесь собственно о населения золотых приисков, так как население их временное в ежегодно меняющееся, а с выработкою золота — совсем исчезающее бесследно.

    В Якутскую область ссылают, по преимуществу, тяжких уголовных и частью преступников, отбывших более или менее долголетний срок каторги, или прямо из России, по приговору суда и крестьянских обществ. По приговорам обществ, большею частью, ссылаются туда неисправимые конокрады или воры, которые не оставляют, разумеется, своего ремесла и в Якутской области, в особенности же художников конокрадства — башкиров и татар, сосланных по преимуществу из оренбургского и уральского краев. К сожалению, в последнее время ремесло это, составляющее, по истине, бич земледелия, начинает распространяться понемногу и между инородцами.

    Трудно представить более нелюбимое поселенцем место, чем При-Ленский край вообще и Якутская область в особенности. Так, в местной судебной практике известны особого рода убийства, посредством которых удается иногда поселенцу избавиться от ссылки в якутские наслеги, попадая за совершенное убийство на каторгу. Такое предпочтение каторги ссылке в Якутскую область, посредством убийства человека, часто не сделавшего ему никакого зла, не составляет там редкости и известно всякому местному жителю и поселенцу.

    Редко случается, чтобы поселенец, приписанный к местному крестьянскому обществу, занялся немедленно земледелием. Они почти все, тотчас по приписке, берут паспорта «для приискания занятий» и бегут на заработки, преимущественно направляясь на золотые прииска. С нетерпением ждет поселенец истечения пятилетнего срока, после которого, по приемному общественному приговору, он приписывается в местные коренные крестьяне и, взявши паспорт для проживательства по всей Сибири, исчезает почтя навсегда из При-Ленского края, отыскав себе более излюбленное место и имея соприкосновение со своим коренным крестьянским обществом единственно только в процессе обменивания паспортов. Таким образом, действительное местное коренное крестьянство увеличивается в ничтожном проценте на счет поселенческого элемента, бегущего от своего коренного общества куда глаза глядят.

    Коренные крестьяне Якутской области лишь тем напоминать крестьян вообще, что занимаются преимущественно земледелием; в остальном они почти ничем не напоминают собою русского крестьянина, главным образом уже тем, что, за весьма малым исключением, говорят исключительно по-якутски. Те немногие из них, которые стараются изобразить что-либо по-русски, говорят как плохо владеющие русским языком иностранцы. Селения же, стоящие в стороне от ленского тракта и русских городков, решительно все без исключения не говорят по-русски. Так, наприм., русское селение Нюрьба, имеющее церковь, не имеет никакого понятия о русском языке. Странно смотреть иногда на крестьянина, имеющего по внешности тип какого-нибудь ярославца и не понимающего ни слова по-русски. Мне првишлось выслушать жалобы одного нюрбинского крестьянина, что отцы их не позаботились выучить их говорить по-русски, и что он, когда услышит русскую речь, то ему сделается скучно [Жалобы эти были высказаны на якутском языке.]. Словом, по языку приленские крестьяне Якутской области изображают скорее какую-то особую национальность, и русского в них осталось очень немногое. Их обычаи, обряды, приметы и прочие бытовые черты скорее представляют шаманский культ, чем русский, или носят странную смесь отпечатков какой-то русско-монгольской расы.

    Конечно, инородцы, со своей стороны, не избегли некоторого влияния со стороны русских. Множество русских слов, как мы говорили выше, по преимуществу названия тех предметов, которые не существовали в их обиходе до прихода русских, вошли целиком в их язык. В обиход их духовного культа вошло множество русских поверий, приметь и даже обычаев [Между якутами очень распространены русские сказки, известные под именем «историй».]. Словом, объякутение русских не произошло без некоторой борьбы за существование, которая выразилась некоторым изменением инородческого языка и культа [До прохода русских якуты не имели понятия о процессе целования и проделывали его обнюхиванием лица. Этим объясняется существование местной юмористической поговорки: «целуй — не надо, нюхай — надо».]. Но побежденным все же остался русский.

    Процесс объякутения русских совершался медленно и постепенно. Колонизация русским элементом такого отдаленного края шла очень медленно и в незначительном количестве, и, при малочисленности своей, русские, конечно, не могли не подпасть объякутению, так как неприспособленность к неизвестному дотоле краю поставила их, в борьбе с природою и местными особенностями, в полнейшую зависимость от хозяев края — инородцев [Инородцы дальних улусов и поныне ни в грош не ставят способность русских в приспособлении к местной жизни и называют русского «глупым человеком».], а, след., и в необходимость знать их язык. С другой стороны, по отдаленности метрополии, русский язык медленно, незаметно исчезал. Таким образом, новые приливы русского элемента разновременно подвергались такому же процессу объякутения, и только в центрах вращения русской национальности — в городках, сохраняется еще русская речь, хотя все же не без некоторого ущерба.

    Таким образом, крестьяне Якутской области ближе подходят к инородцам, чем к русским. Браки их с инородцами совершаются зачастую, в особенности это слияние усилилось с обращением инородцев в христианство. Одетый в якутские торбаза (обувь), с накинутой собачьей дахой, шерстью вверх, с выдавшимися несколько лицевыми скулами, якутский крестьянин в таком виде почти не отличаем от инородца.

    Все земли якутским крестьянам отводимы были, по большей части, нерасчищенными, за весьма малым исключением, так что все пахотные и сенокосные места с луговыми угодьями есть преимущественно результат труда их предков и настоящего поколения. Правительство покровительствует новым расчисткам из-под леса и установило относительно этого покровительственную систему, состоящую в выдавании поселенцу единовременного пособия на обсеменение пашен и приобретение орудий производства из поселенческого капитала и других льготных условий. Но, как мы указали выше, ленский поселенец не любит невольного поселения, и в особенности в Якутской области, предпочитая, в этом случае, самому избрать себе излюбленное место в обширной Сибири.

    Впрочем, те из них, которые почему-либо вздумали пустить корни в приписанном обществе якутских крестьян, почти не ведают о принадлежащих им покровительственных льготах. Словом, и здесь повторяется та же старая история априористических начинаний законодателей, дышащих почтя всегда в принципе желанием добра и пользы и разбивающихся постоянно о подводные камни непредвиденностей и устарелого бюрократизма.

    Трудно сказать что-нибудь утешительное о степени развития хлебопашества крестьянина Якутской области. Суровые климатические условия и краткость рабочего летнего времени, в связи с другими, не менее важными многочисленными причинами, не дают развиться земледелию до более значительных размеров, так что крестьяне производят собственно небольшие запашки сравнительно с количеством скота, которого они имеют иногда значительно больше того, чем это требуется их земледельческим хозяйством. Естественно, что склонность к скотоводству привита им окружающею средою инородческого влияния.

    «Зачем держите вы у себя так много скота?» не раз спрашивал я некоторых из них, и всегда получал почти один и тот же ответ: «родители наши завели такой обычай, и мы продолжаем по привычке».

    Орудием пахоты крестьянина служит якутская соха, по большей части сработанная доморощенным кузнецом-инородцем или крестьянином, и состоящая из незатейливого грубого железного треугольника, слегка изогнутого. Редко кто-либо из них имеет более совершенное орудие, хотя бы изделия российского искусства. За исключением сектантов (ссыльных), между крестьянами Якутской области нигде не встречается стремления к улучшению земледелия. Пашни свои они иногда вспахивают с осени и весною вторично. Некоторые из них сдабривают свои земли навозом; тотчас после весеннего вспахивания, не бороня, сеют и затем уже боронят. Впрочем, часто, за ранними морозами и вообще за недостатком времени или другими какими-либо соображениями, осенняя пахота не производится. Очень многие из крестьян, при обработке земли, придерживаются инородческого способа, пашут землю всего один раз в весеннее время. Поля свои крестьяне-туземцы засевают яровыми хлебами (озимые не выдерживают зим) преимущественно низшего сорта: ячменем, овсом, реже рожью и еще реже — пшеницей. Большинство инородцев не занимается земледелием и придерживается традиционного скотоводства.

    Огородничество в среде местного крестьянства находится в еще более первобытном состоянии, чем земледелие. Садится преимущественно картофель, реже капуста и другие огородные овощи. Впрочем, крестьяне деревень, находящихся вблизи городков Якутской области, довели огородничество до степени значительного развития, в особенности же оно процветает в сектантских селениях. В эти-то городки и сбываются большею частью продукты огородничества.

    Те из немногих инородцев, которые занимаются земледелием, возделывают из огородных растений исключительно картофель. Так, некоторые из инородцев [Под инородцами, занимающимися земледелием, мы подразумеваем исключительно якутов, так как тунгусы-номады не живут оседло и занимаются оленеводством.], не занимающихся хлебопашеством, иногда регулярно садят картофель, который часто на целый год заменяет им хлеб.

    Однако, несмотря на скудное возделывание почвы местными земледельцами, степень производительности ее чрезвычайно благодарна. Урожаи, даже при допотопной обработке инородцами, дают плохо сам — 8. Урожаи же сам — 20 бывают очень часто. На расчистках из-под березового леса, хорошо перепаханных, скопцы нередко получали урожаи сам — 40. В Верхоянском округе (под поворотным кругом) был сделан опыт разведения гималайского ячменя, который в первый год дал довольно успешный урожай. К сожалению, в настоящее время у нас не имеется сведений о результатах дальнейшей культвировки этого злака, а посему не можем, на основании одного опыта, делать заключение о возможности постоянного земледелия в Верхоянском округе. Впрочем, картофель и лук, хотя и плохо, но все же успевают там до некоторой степени вознаградить труд предпринимателей.

    К числу прочих причин, тормозящих развитие местного земледелия, надо отнести также исправление крестьянами почтовой гоньбы. Хотя крестьяне получают от правительства денежную субсидию, но едва ли эта помощь достигает своей цели, ибо вряд ли рабочее летнее время может быть заменимо чем-либо другим. Мы не говорим о тех местах, вблизи которых находятся золотые прииски; напротив, для крестьянского населения последних мест правительственная выдача за гоньбу почты составляет большое благодеяние, так как крестьяне этого района земледелием почти не занимаются и выдача за гоньбу почты для них составляет главную опору материального благосостояния. Между прочем, заметим здесь, что изрядное количество из этой субсидии, при раздаче станочным крестьянами, прикипает к рукам лиц, не участвующих в почтовой гоньбе, даже в роли пятой спицы в колеснице. Берет, например, бедный крестьянин что-нибудь в долг у богатого кулака-кабатчика и дает последнему письменное обязательство на право получения из выдачи соответственной суммы денег, размером своим часто превышающей вдвое действительную стоимость вещи или товара, отпущенного кулаком в кредит.

    «Что же заставляет вас залезать к кулакам в долги?» — нередко расспрашивал я их.

    «Как что? Силы у нас той нет, как у них — вот что! Чуть мало-мало в хозяйстве изъян — сейчас к ним: дай, мол, под выдачу... А раз сделай долг, потом трудно вылезти из него: только и знаешь, что долга уплачиваешь, а у тебя ничего не остается; ну, значит, вертишься, вертишься и опять к нему — в долг возьмешь... Норовишь все как бы обойтись до ярмарки без долгов, потому эти самые товары купишь в ярмарку вдвое дешевле... Придет ярмарка, получишь выдачу — сущие пустяки! Вот, мол, росписки предъявили, долги с тебя требуют, а тебе причитается за вычетом долгов... одно слово — ничего!»

    А, между тем, торгаши и кулаки запасаются в ярмарку, которая бывает всего раз в год, всем необходимым для местного края. Естественно, что они сбывают потом свой товар по хорошей цене тем, кто не имеет возможности запастись всем этим в ярмарку на целый год, и платит по этой причине торгашу вдвое, так как конкуренции между торгашами почти нет. Конечно, при таких условиях торговли местными торгашами извлекается крупная выгода.

    Словом, трудно где-либо найти более благоприятные условия для развития кулачества, чем в описываемом нами крае.

    Дороговизна местной жизни, вообще увеличивающаяся от громадной скупки предметов первой необходимости на золотые прииски, взяточничество местных лиц, «силу и власть» имеющих, отсутствие конкуренции, происходящее от допотопных путей сообщений, — словом, тяжелые условия, при которых достается каждому местному обывателю насущный кусок хлеба, — вот обстоятельства, в связи с другими естественными и искусственными причинами, заставляющие местное кулачество в особенности и всех обывателей вообще «не упускать случая».

    Эти «случаи» и их «неупускание», главным образом, происходят в При-Ленском крае в ярмарку. В ярмарку задаются задатки крестьянам и вообще рабочему люду, особенно нуждающемуся к этому времени в деньгах, в счет будущих полевых работ, разумеется, со значительными выгодами для нанимателя. В ярмарку же производится выдача крестьянам первой половины правительственной субсидии за почтовую гоньбу, урезанная, в большинстве случаев, долгами кулакам и прочим лицам, имеющим право или возможность «урезать» и «вычесть». К этому же времени доверенные золотых приисков задают крестьянам и инородцам задатки в счет доставки тяжестей на прииски, совершаются договоры по приисковым подрядам на предметы первой необходимости и устанавливаются на них цены. В центральных же районах золотопромышленности ко всему этому прибавляется контрабандная скупка золота. Словом, ярмарка в При-Ленском крае составляет весьма важное время года для всех местных обитателей.

    Конечно, во всех этих операциях выигрывают кулак, торгаш или золотопромышленник и прочие представители плутократии. Проигрывающею же стороною всегда остается большинство крестьян, поселенцев и инородцев, а вместе с ними и их хозяйство земледелие и скотоводство.

    И. Г-овъ.

    /Русская Мысль. Журналъ научный, литературный и политическій. Кн. Х. Москва. 1883. С. 1-21./

                                                   ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТОЕ ЗАСЕДАНИЕ

                                                                      (31 января 1886 г.)

    Заседание Этнографического Отдела Императорского Общества Л. Е., А и Э. происходило в Политехническом Музее, под председательством Председателя Отдела В. Ф. Миллера, в присутствии членов Общества: К. Н. Икова, М. М. Ковалевского, Ф. Е. Корша, И. И. Севрюгина, Г. А. Халатианца, секретаря Общества Н. Ю. Зографа и 129 сторонних посетителей.

    1. И. И. Гамов сделал сообщение о Якутах. Представил краткий географический очерк Приленского края, населенного этим племенем, референт описал физический тип Якутов, в котором отметил некоторые монгольские черты, хотя по языку Якуты относятся к семье тюркских народов. Язык Якутов крайне беден: в нем не более 3000 слов, причем в него вошло много русских слов. Чтоб дать понятие о грамматическом строе якутского языка, референтом были объяснены некоторые якутские фразы. Затем И. И. Гамов перешел к описанию быта Якутов: они живут отдельными дворами — юртами, находящимися друг от друга нередко на расстоянии нескольких десятков и даже сотни верст, несколько юрт составляют так называемый улус, с выборным головой. Главные занятия Якутов: скотоводство, охота и отчасти земледелие; мясная пища почти в исключительном употреблении. Описав подробно внутреннее устройство якутской юрты и указав на значение домашнего очага, референт отметил у Якутов замечательную нечувствительность к холоду, приобретаемую, между прочим, тем, что новорожденных детей по нескольку раз в день натирают снегом и обливают холодной водою, закаляя таким образом организм против суровости климата. Из внешних чувств особенно развито у Якутов зрение. Перейдя к характеристике религиозных верований, референт указал на то, что хотя все Якуты в настоящее время окрещены, но в сущности остаются язычниками и подчиняются шаманам. Влияние русского духовенства на Якутов незаметно и школы еще не привились, хотя Якутам нельзя отказать в понятливости и способностях, особенно к некоторым ремеслам, например, к резьбе на кости. Смышленость Якутов проявляется и в торговле, которую они ведут между собою и со своими соседями — Тунгусами. Переходя к преданиям Якутов, референт указал на их сбивчивость и разноречивость. По мнению референта, основанному на преданиях, Якуты пришли с верховьев Лены, будучи вытеснены оттуда Бурятами. Своим родоначальником некоторые считают богатыря Тигыня, о котором ходят предания в народе. Есть и сказания о приходе Русских (казаков) и об утрате Якутами своей независимости. Одно из таких сказаний содержит мотив о приобретении пришельцами у туземцев такого пространства земли, которое можно покрыть воловьей шкурою, и живо напоминает классическое сказание об основании Карфагена, зырянскую сказку о построении Москвы и другие сказания того же рода.

    /Протоколы засѣданій Этнографическаго Отдѣла Императорского Общества Любителей Естествознанія, Антропологіи и Этнографіи при Московскомъ Университетѣ. Кн. VIII. Протоколы 49-65 засѣданій (29 января 1885 – 14 ноября 1887 года), с 6 приложеніями.] // Труды Этнографическаго Отдѣла Императорскаго Общества Любителей Естествознанія, Антропологіи и Этнографіи при Московскомъ Университетѣ. Кн. VIII. Протоколы 49-65 засѣданій (29 января 1885 – 14 ноября 1887 года), с 6 приложеніями. [Известія Императорскаго Общества Любителей Естествознанія, Антропологіи и Этнографіи, состоящаго при Императорскомъ Московскомъ Университетѣ. Т. XLVIII. Вып. 2.] Москва. 1888. С. 15-16./

                                                    К БОЛЕЗНЯМ ЗДОРОВЫХ ЛЮДЕЙ

                                                         (Миряки и мирячество на Лене)

                                                                                I.

    Хотя предмет нашей статьи на первый взгляд покажется принадлежащим, в строгом смысле, к области медицины; но, как ниже выяснится из содержания, такое странное и болезненное проявление духа, каким представляется в данном случае «мирячество», заслуживает некоторого внимания со стороны экономических, моральных, бытовых и климатических условий местной жизни, играющих здесь чуть ли не первенствующее значение.

    С другой стороны, усиление во всех слоях нашего общества нервно-душевных болезней, все более и более стремящихся принять эпидемический характер, заставляет добросовестного наблюдателя невольно обратить серьезное внимание не на одни только патологические явления души и тела, представляющие собою лишь совершившийся результат предшествовавших причин, но именно на эти причины, которые ускользают от непосредственного наблюдения медицинского глаза. Таким образом, эти предшествовавшие причины, вызывающие в различных случаях ту или другую форму душевной болезни, в большинстве случаев так и остаются «tеrrа іnсеrtа еt іnсоgnita». В самом деле, медленное и постепенное зарождение различных душевных болезней, а тем более эпидемических, есть продукт сложных общественных причин, внешних и внутренних условий бытовой и индивидуальной жизни; отсюда понятна будет и вся трудность изучения и исследования предшествовавших причин, так как они скорее относятся к области социолога, этнографа или антрополога, и только в окончательном результате, как патологический факт — к области медицинской экспертизы.

    В данном случае, при описании мало исследованной нервно-душевной болезни «мирячества», или «мерячества», — как называет ее д-р Кашин, — как нельзя лучше выяснятся только что высказанные нами соображения. Миряками на севере европейской и азиатской России вообще называют лиц, одержимых странною психическою болезнью, которую можно причислить к разряду «болезней здоровых людей». Эта болезнь глубоко коренится в местном населении всех классов и племен, и особенно сильно распространена по системе р. Лены. Хотя д-р Кашин, наблюдавший эту болезнь в г. Якутске, называет субъектов, одержимых ею — меряками, но нам, наблюдавшим ее в южной части Якутской области, именно в Олекминском округе, пришлось убедиться, что местные жители производят это название от слова мир. Правда, при расспросах местных старожилов, чем они руководствовались, называя эту болезнь мирячеством, а одержимых ею — миряками, нам не пришлось добиться более определенного разъяснения. Но уже то, что название болезни производится от коренного слова мир, указывает довольно удачно па общественный характер самой болезни.

                                                                                 II.

    Приступая к описанию мало исследованной психической болезни омиряченных и ее странных, на первый взгляд, симптомов, мы изберем метод, который будет с одной стороны самым беспристрастным, с другой же — более удобным, как для подробного представления всех предшествовавших мирячеству причин, так и для уяснения всевозможных внешних проявлений самой болезни. С этой целью мы остановимся на одном лично известном нам омиряченном субъекте, — казаке местной казачьей команды г. Олекминска, С-ове, причем оговариваемся, что личность этого миряка избирается нами не потому, что на нем особенно сильно выразились проявления омиряченности, а по той простой причине, что из многих других наблюдаемых нами миряков казак С-ов был поставлен в такие условия, при которых нам удалось собрать о нем более правильные и непосредственные наблюдения.

    Прежде всего, мы считаем необходимым предпослать нашему изложению некоторые общие определения, чтобы дать понятие, в чем именно выражаются болезненные признаки мирячества. Лица, одержимые этой болезнью, будучи, по-видимому, совершенно здоровыми во всех других отношениях, тем не менее страдают неудержимыми конвульсивными движениями, совершаемыми часто при полной подавленности воли, причем подобные же движения можно почти всегда вызвать в них, заставляя миряков совершать подражательные движения и жесты. Кроме того, помимо мускульных непроизвольных движений, припадок мирячества часто сопровождается непроизвольными выкрикиваниями, так что совершенно аналогично можно заставить миряков повторять, в реndant к жестам, какие угодно слова, хотя бы чистейшую галиматью. Все это, конечно, зависит от степени развития болезни у данного субъекта. Нельзя, конечно, предугадать, как выразятся припадки у миряка, — в конвульсивных ли движениях, или в выкрикивании, если только они не вызваны путем подражания, а проявляются без внушения. Так, при первом же знакомстве моем с казаком С-овым, припадки мирячества обнаружились у него под влиянием неожиданно разбившейся посуды, причем миряк начал плясать, схватив за волосы жену и попавшегося ему под руку инородца, напевая «Сени» и немилосердно теребя прическу своих жертв. Припадок этот был так силен и продолжителен, что с С-овым едва справились три человека. С миряком после пароксизма произошел такой резкий упадок сил, что его принуждены были положить в постель. Лицо больного как-то сразу осунулось; он лежал бледный и усталый. Видно было, что сильные мускульные напряжения, вызванные неожиданным потрясением нерв, чрезвычайно энергично работали во время припадка, после чего наступил период бессилия и крайней усталости. Замечательно, что эта смена энергии бессилием — у миряков вполне аналогична с таким же явлением эпилептических припадков, и разница состоит лишь в том, что у эпилептика мускульные движения и выкрикивания происходят при полной потере сознания, тогда как миряк все помнит и знает, что он делает.

    Жена С-ова жаловалась, что раньше с ее мужем припадки были слабее, «а теперь приходится в постель класть». Она с убеждением, нисколько не сомневаясь, утверждала, что усиление мирячества у ее мужа произошло вследствие поддразнивания его, «скуки ради», местными жителями, т. е. вследствие умышленного вызывания подражательных припадков. Впоследствии нам пришлось и лично убедиться, что мирячество значительно усиливается в больном субъекте от внушения ему подражательных движений, жестов и словесной чепухи, воспроизводимых міряками чуть ли не автоматически, ради потехи скучающей публики. Что в душе миряка, в этом последнем случае, происходит значительная подавленность воли и мирячение проявляется, так сказать, насильственно, — это, во-первых, основывается на сознании самих омиряченных субъектов, а, во-вторых, нужно видеть проделываемые миряками все подробности подражательных движений, чтобы не оставалось никакого сомнения в том, что миряки действительно страдают душевно и борются сами с собою, тщетно стараясь проявить деятельность подавленной воли. В особенности это заметно на подготовительном состоянии перед началом подражательных припадков. У миряков, в этих случаях, сначала является подергивание лицевых мускулов, иногда и мускулов рук; часто они бледнеют; а в некоторых случаях внутренняя душевная борьба так сильна, что у омиряченного субъекта появляется даже пот на лице, — и только после таких внешних проявлений душевной борьбы начинается мирячение, т. е. подражательные припадки указанного характера, иногда с поразительною точностью повторяемые миряками.

    Случай сблизил меня впоследствии с С-овым и позволил близко подойти к внутреннему миру нервнобольного казака. Из его собственных рассказов, из личных моих наблюдений, а также из данных, сообщенных местными обывателями, пришлось узнать очень много курьезов, которые несколько уяснили причины, предшествовавшие появлению у него болезненных припадков. Тогда же мне пришлось убедиться, как благодетельно действует на уменьшение припадков мирячества спокойствие и вообще правильный образ жизни, хотя бы и в нелегкой трудовой форме. Мне нужен был для невода артельщик и, по общему совету со всей артелью, выбор пал на казака С-ова. Общий труд, где каждый артельщик является полноправным хозяином и, вместе с тем, работником, быстро сближает людей, уничтожая ту вековую сословную стену, которая несокрушимо разделяет нас в ежедневных отношениях. Казак С-ов был завзятый рыбак, знал хорошо берега, пристой рыбы, и был одним из видных членов артели. Мне он очень понравился своим добродушным и открытым характером, и сближение наше совершилось как-то незаметно и просто. С-ов был грамотен, читал и писал бойко, и жаловался на свою судьбу. Тяжелые условия жизни, ранняя женитьба заставили его остаться в черном теле, тогда как брат его — при таком же почти цензе — сделался казачьим офицером. Из его краткой биографии я узнал, что он побывал в «училище», но, по недостатку средств, принужден был остаться на казачьей службе, в разъездах по Якутской области. Некоторый, хотя и небольшой, образовательный ценз и природная смышленость дали возможность С-ову сообщить нам более подробные сведения об его странной психической болезни. Зная, что я интересовался миряками не «скуки ради», С-ов хотя и не совсем охотно, но чистосердечно поведал нам тот сокровенный мир, в котором он находился в период припадков. Он отлично помнил и сознавал все, что делал в этом состоянии, каковы бы ни были его припадки — вызванные ли путем подражания, через внушение, или же происходившие под влиянием неожиданного потрясения нервной системы, «с переполоха». Без видимой внешней причины, припадки мирячества никогда не происходят. С-ов при этом уверял, что решительно не понимает, отчего он не может совладать с собою, что ему часто бывает потом «стыдно за себя», за все курьезы которые он проделывает во время припадков, чувствуя в подобном случае, что «не он это делает, а будто кто другой». Состояние его в это время бывает нехорошее и он «не смотрел бы и не хотел бы видеть своих поступков»... Мне кажется, что некоторая «неохотность» С-ова поделиться со мною патологическим состоянием своей души в период припадков происходила не вследствие «стыдливости» и первенства нашего положения, которое не могло иметь здесь места, а по той простой причине, что местные жители, при уяснении себе миряческих проделок, не обходятся без приписывания им чертовского наваждения («не без нéчисти, надо полагать»). С-ов не помнил в точности, с какого времени он начал замечать за собою омиряченное состояние. Произошло это незаметно: «как-то потихоньку подкралась» болезнь, и сначала он стал с переполоху «ругаться крепкими словами», потом это стало повторяться сильнее и чаще, и за ним установилась уже кличка «миряка». Сделавшись предметом общественного увеселения, С-ов все чаще и сильнее чудил и убедился сам, что одержим, действительно, припадками мирячества. Здесь мы просим обратить серьезное внимание на весьма важное сознание С-ова, который, завершая свою отрывочную исповедь, как бы вскользь заметил, что «пуще всего бывает тогда, когда перед этим неприятности какие-нибудь стряслись. Тогда в постели приходится лежать». Повторяем, что признание это, якобы сказанное вскользь, имеет весьма важное значение, оттеняющее психический фон омиряченной души. Оно раскрывает целую эпопею нравственных подготовительных условий, часто незаметных по своей обыденности, но постепенно суммирующихся в расстроенной душе, достигая в результате солидной величины, точно также как и незаметное суммирование механических вибраций рук заставляет вертеться тяжелый стол, — опыт, составляющий избитый номер в программах спиритических сеансов. Мы нарочно упоминаем об этом, так как ниже, в числе причин, порождающих на севере явления «мирячества», укажем на те местныя условия, которые как нельзя лучше благоприятствуют обилию в жизни северянина (Якутской области, в частности) всевозможных неприятностей социально-этнографического характера.

    В беседах с С-овым я узнал также, что он, до появления у него миряческих припадков, заболел ревматизмом в сильной степени и лежал в больнице г. Якутска, где лечил его местный врач. Хотя редкий сибиряк в жизни своей не переболел ревматизмом, и в Сибири болезнь эта почти также неизбежна, как корь, но известно всякому, как сильно и хронически расстраивает нервную систему ревматизм, не редко порождающий и болезни сердца. Понятно, конечно, почему мирячество, а также и близкое к нему кликушество свили себе гнездо по преимуществу на севере и носят сильный эпидемический характер в этом поясе. В числе прочих местных причин, благоприятствующих появлению на севере мирячества, ревматизм — одна из главных, и обусловливается, так сказать, климатической неизбежностью. Для полнейшей иллюстрации миряков, мы приведем здесь все, что нам удалось собрать относительно курьезов миряка С-ова. Факты эти вполне достоверны, так как проверены на месте. К тому же, рассказы о курьезах С-ова повторялись почти тожественно по содержанию разными лицами, бывшими очевидцами его припадков, что еще более убеждает нас в непреложности этих курьезов. Так, не без некоторого комизма была рассказана мне история, как новоприбывший исправник П. несколько раз получал подзатыльники от казака С-ова. П. прибыл в Олекминск из России и никогда не слыхал о существовании миряков. Случилось, что в одно из своих первых посещений присутствия он обронил шубу; казак С-ов, бывший дежурным и не успевший подхватить ее, ударил исправника по затылку. П—ву, получившему столичное военное образование, конечно, была не по вкусу такая фамильярность, уже помимо нарушения дисциплины. Он страшно вскипятился и накинулся на С-ова с кулаками, вполне забывая свое положение. Каково же было его удивление, когда С-ов с точно такими же жестами накинулся на исправника и ударил его снова. П. арестовал С-ова, но, узнавши потом причину его странного поведения, тотчас выпустил из заключения. После этого случая, исправник взял С-ова под свой призор, заинтересовавшись им, с одной стороны, как новинкой, а с другой — для полнейшего убеждения в его мирячестве. Он ставил С-ова в церкви постоянно возле себя, а так как миряки часто повторяли слова диакона или священника, то с казаком С-овым случалось иногда, что после возгласа: «миром господу помолимся!» он неудержимо выкрикивал почти всю обедню. Словом, П. задался целью выдрессировать больного казака. И вот в одну из подобных дрессировок, когда казак С-ов смирно стоял в церкви рядом с исправником, раздается вдруг неожиданный свисток парохода, — и миряк отвесил такой подзатыльник своему дрессировщику, что тот принужден был не в счет абонемента сделать низкий земной поклон.

    Другой случай, происшедший с С-овым, был из таких, которые заставляют обратить па себя более серьезное внимание. Случай этот мог бы кончиться уголовщиной, если бы простая случайность не спасла его от этого. Жена интендантского чиновника С. вздумала, по обыкновению, позабавиться над миряком, когда он проходил мимо окон ее дома в полном охотничьем вооружении. Скучающая дама начала внушать миряку подражательная движения, производя мимические жесты и другие употребляемые при этом приемы. С казаком вдруг сделались миряческие припадки, и он завершил их, выстрелив почти в упор в окно. Несчастного случая не произошло единственно потому, что весь заряд попал в деревянную часть рамы, чем и была спасена жизнь чиновничьей супруги С. Потому ли, что случай этот не повел за собой печальной катастрофы, или по другим причинам, но только следствия и суда над миряком не было. Вообще, на подобные припадки местные жители смотрят снисходительно, и всякий из них утверждает, что «миряк не опасен и смирён», а если и бывают случаи, подобные сейчас рассказанному, то сравнительно очень редко, и по большей части вина всецело падает на тех повес, которые доводят миряка до такого крайнего состояния. Впрочем, при смертельных исходах, в результате не обходится без некоторого наказания и вменения миряку его вины. Один случай, аналогичный с рассказанным, произошел очень давно в той же местности и, окончившись смертельным исходом, был вменен миряку, как совершенный с некоторым сознанием: больной был приговорен к покаянию в монастырь. Этот случай ясно доказывает, что как местные жители, так и власти далеко не усвоили себе невменяемости миряческих преступлений.

    Наша артель была особенно счастлива по улову рыбы. Казак С-ов находился в самом благодушном состоянии и, в течение более чем месяца артельной работы, пользовался относительным спокойствием. По окончании рыболовной операции, мне несколько раз случалось бывать у него и я замечал, что он продолжал находиться все в том же хорошем расположении духа. Миряческих припадков за это время не повторялось. Но душевное спокойствие, — в особенности для нервнобольного человека, — вещь крайне деликатная. Оно зависит не только от материального благосостояния, но и от других бесчисленных причин. Часто бывает достаточно самой малейшей неприятности, чтобы взбудоражить больную душу. Как-то однажды С-ов, смотря на игривых котят, начал сначала выделывать уморительные гримасы, а закончил тем, что лег на пол и проделывал всевозможные кувыркания, подражая малейшим проделкам молодых животных. Только когда унесли их, припадки сразу прекратились. Конечно, подражание котятам случай весьма незначительный; но мы привели его здесь нарочно, чтобы дать полную характеристику миряческих пароксизмов. Подобная подражательность проявляется до известной степени и у совершенно здоровых людей — невольно, под влиянием неудержимого порыва. Так, например, мы придаем нашей физиономии, незаметно для себя, точно такие же мины, какие замечаем на лице искусного рассказчика и пр. Конечно, не всегда и не со всеми это случается, но факт все же существует. В миряке эти имитарные качества проявляются только в высшей степени, с изумительною точностью имитации.

                                                                                III.

    Миряк С-ов представлен здесь не как образчик субъекта, одержимого в сильной степени мирячеством, а для того, чтобы читатель мог ознакомиться наглядно с предметом нашего сообщения. В действительности, нам случилось наблюдать миряков и мирячек, одержимых этой болезнью в более сильной степени, и если нам суждено было остановиться на вышеописанном казаке, то сделано это по той единственной причине, что в наблюдениях над ним нам удалось собрать более правильные и последовательные факты.

    До какой степени сильно развит у миряков и мирячек «подражательный характер» болезни, это всего убедительнее доказывается на женщинах-мирячках, проделывающих все те безобразные действия, которые внушают им местные безобразники.

    Трудно было поверить с первого разу, чтобы подражательность мирячества могла доходить до такого крайнего бесстыдства. Однако же результат был так поразителен, что пришлось убедиться и здесь в неотразимой подражательности болезненных проявлений при большей или меньшей степени «подавленности воли». Эти же факты подтверждает д-р Кашин.

    Мирячество сильно распространено на севере России, и в особенности на севере Сибири. В приленском крае часто можно встретить целые поселения почти поголовно омеряченных, в той или другой степени. Заразительность этой нервной болезни распространяется к тому же чрез «подражание» другим. В науке болезнь эта носит название «сhorea imitatoria» и весьма мало исследована.

    Автор статьи: «Герои и толпа», Н. К. Михайлоский, упоминает, между прочим, о наблюдениях д-ра Кашина в Якутске. («Архивъ суд. медицины» 1868 г. № 2). Вероятно, следуя д-ру Кашину, г. Михайловский употребляет вместо слова омиряченный — омеряченный; насколько этот термин верен для Якутска, мы не беремся судить — наши наблюдения ограничиваются только Олекминским округом, где, — как мы уже сказали — мирячество производится от коренного слова — мир. Г. Михайловский говорит, что болезнь миряков состоит в подражательных и, отчасти, в конвульсивных движениях и действиях, которые больные производят без всякого сознания, копируя действия и движения других. Здесь же он приводит, что раз д-ру Кашину пришлось быть свидетелем такого случая. Одно из отделений роты 3-го батальона забайкальского казачьего войска, составленное из местных уроженцев, во время учения громко повторяло слова команды. Командир, не зная, в чем собственно состоял секрет такого непозволительного поведения солдат, рассердился, стал браниться, кричать, грозить — и с удивлением услышал, что солдаты аккуратнейшим образом повторяют его ругань и угрозы. Неизвестно, чем кончилась бы эта странная сцена, если бы командир не убедился доводами Кашина, что солдаты не столько виновны в неслыханной дерзости, сколько больны.

    Мы нарочно подчеркнули в этой выдержке те слова, где говорится, что подражательные движения миряков совершаются без всякого сознания. Конечно, д-р Кашин мог наблюдать совершенно отличные индивиды миряков, где подражательные движения совершались бессознательно. Но насколько нам пришлось убедиться лично над наблюдаемыми субъектами в Олекминском округе — все они в большей или меньшей степени сознавали то, что делали, но делали это «против воли», т. е., выражаясь словами казака С-ова: «не я делаю, а будто кто другой». Эта неудержимость подражания или, вернее, «подавленность воли» — есть главная характерная черта мирячества.

    Мы уже видели, что мирячеством страдают вместе с мужчинами и женщины. Впрочем, в Олекминском округе женщины более страдают другим известным родом болезни, несколько сходным с мирячеством, а именно — кликушеством. Местные жители приписывают кликушам гораздо более «чертовщины», чем мирякам. Последних они даже вовсе не считают больными. Страдают этими болезнями и инородцы. Проезжему, случайно остановившемуся в якутской юрте, часто всю ночь приходится мучиться от раздирающих, бессмысленных и диких выкрикиваний якутки-кликуши, тянущей эту адскую музыку на разные монотонные напевы. Инородцы и местные крестьяне обыкновенно прибегают в лечении кликуш к так называемому «отчитыванью» для изгнания «нечисти», приглашая для этого шамана или священника, или того и другого вместе, причем тщательно скрывают шамана от священника.

    Местные обыватели, приписывая кликушество демоническому наваждению, в то же время не только не признают такого наваждения в омиряченных субъектах, но — как я уже сказал вовсе не считают миряков больными, хотя в редких случаях не обходится и здесь без объяснения нечистой силой. Миряк служит у них скорее шутом, чем одержимым какою либо болезнью.

    Но если для местных жителей миряк скорее шут, чем больной, то на самом деле это не всегда бывает справедливо даже и для тех темных обитателей, среди которых распространяется эта мало исследованная болезнь. Часто повторяющиеся припадки истощают и значительно обессиливают организм, а, при эпидемическом характере болезни чрез подражание, эта истощенность в большей или меньшей степени имеет массовый характер и заставляет обратить на себя серьезное внимание, какого до сих пор не уделялось мирячеству. Эта серьезность вопроса о миряках увеличивается еще более, если мы возбудим вопрос о правоспособности одержимых этою болезнью. В самом деле, что можем мы сказать в этом направлении? Благодаря почти полному пробелу в медицинской науке об этой болезни, мы, конечно, и на вопрос о правоспособности — должны ответить тем же пробелом. А между тем, в среде омиряченных, — как мы видели, — могут случаться и такие поступки, которые прямо влекут за собой вопрос о вменяемости или невменяемости, или вопрос о неудобстве для таких больных отбывать воинскую повинность и пр. Для того чтобы ответить на эти вопросы общественного характера и ответить безошибочно, нужно, конечно, уяснить себе безошибочно происхождение, характер и степени развития этой болезни здоровых людей. И вот тут-то мы видим только одну описательную сторону мирячества, более внешнюю, чем внутреннюю, да и то крайне бедную по количеству наблюдений.

    Единственное освещение внутренней психической стороны мирячества мы встречаем в той же статье г. Н. Михайловского, где автор пробует поднять таинственную завесу с омиряченной души. Чтобы окончательно уяснить себе психическую сторону мирячества, мы считаем неизбежным привести здесь его мнение.

    «Не нужно обладать чрезмерною страстью к обобщениям, — говорит г. Михайловский, — чтобы усмотреть ближайшее родство между состоянием гипноза и состоянием омиряченных, которых наблюдал д-р Кашин. Сам Ганзен не сумел бы дать более разительное представление, чем это хоровое повторение слов команды и ругательств командира. Затем омирячение, совершенно также, как и гипноз, выражается в двух формах: человек либо подражает, повторяет все, сообщаемое ему зрительными и слуховыми впечатлениями, либо повинуется всякому приказанию, как бы оно ни было нелепо или возмутительно. Спрашивается, в какой мере приложимо к омиряченью то объяснение, которое найдено для гипнотизма? Точнее говоря, есть ли какое-нибудь сходство между условиями жизни омиряченных и теми, в которые искусственно ставятся гипнотизируемые? Что условия жизни в Якутской области крайне однообразны, в этом, конечно, не может быть сомнения: скудная флора и фауна, однообразная снежная пелена, в течение слишком полугода дающая глазу исключительно впечатление белого цвета, скудость звуков, красок, форм, скудость промыслов, занятий, интересов, скудость жизни вообще. Совокупность этой скудости, очевидно, весьма немногим превосходят ту, которая дается неустанным созерцанием стеклянного шарика, постоянным прислушиванием к тиканью часов и т. п.».

    Затем автор, приводя факты аналогичных нервных болезней на севере России и Сибири, и мнение д-ра Штейнберга о влиянии на кликушество (болезнь сходная с мирячеством) «обособленного положения человека и местности», говорит:

    «Во всяком случае, однообразие и обособленность жизни в Якутской области не подлежит никакому сомнению. Там есть местности, куда почта приходит раз в неделю, раз в месяц и даже раз в год. Там зима тянется шесть месяцев (неверно: 8 и 9 месяцев). Там можно проехать 500 верст, не встретив того образа и подобия божия, который называется человеком. Там едят рыбу, рыбу и опять рыбу, а редька и капуста составляют местами едва ли не лакомство. Там человек может в течение целого дня не услышать, кроме воя ветра, почти никакого другого звука и не видеть, кроме белого, никакого другого цвета. Сгустите еще немного краски скудости и однообразия, и вы получите настоящую, только чудовищно огромную залу, приспособленную для гипнотических опытов».

    Далее г. Михайловский указывает, что омиряченью и гипнотизму одинаково подвергаются организмы слабые и сильные. Солдаты обыкновенно — цвет национального здоровья. Однако, как якутские солдаты, так и петербургские гвардейцы, и немецкие студенты, одинаково подвержены влиянию: первые — омиряченья, вторые — опытам Ганзена по части гипнотизирования. Кроме того, автор обращает внимание на то, что казарменная служба также подавляюще-однообразна, как и якутская природа.

    «Из всего этого слагается нечто, очень подходящее к Гейденгайновской физиологической формуле условий гипнотического состояния (подавление деятельности клеточек коркового вещества, вызванное слабым, постоянным, однообразно-повторяющимся раздражением тех или других нерв) и к психологической формуле Шнейдера (ненормально односторонняя концентрация сознания)».

    Таким образом, нам становятся достаточно ясными некоторые стороны мирячества, обобщенные с таковыми же формами других более или менее близких психических болезней. Конечно, автор, выдержками которого мы воспользовались, коснулся только сходственных сторон мирячества с другими подходящими психическими болезнями и сделал вывод чисто теоретический.

    На самом же деле, относительно однородности происхождения омиряченных и гипнотизированных действий, мы далеки от того, чтобы только однообразием и скудостью местной жизни объяснить происхождение и появление омиряченных душ. Помимо явлений, сходных с гипнозом, мирячество имеет еще совершенно независимые от «подражательности» черты, а именно: проявление припадков, вследствие какого либо переполоха или неожиданности.

    Со своей стороны, мы ограничимся указанием на те общие, замеченные нами, причины мирячества, которые чуть ли неглавным образом играют роль подготовительной почвы, на которой впоследствии постепенно развивается эта болезнь. Все миряки непременно, раньше первых признаков своей болезни, страдали в большей или меньшей степени ревматизмом, как известно сильно расстраивающим нервную систему; по крайней мере, все те омиряченные субъекты, которых нам случалось наблюдать лично, все до припадков мирячества болели ревматизмом. После этого понятно, почему не бывает миряков в детском возрасте, а всегда субъект начинает проявлять эту болезнь только по достижении вполне зрелого возраста, так что старые и пожилые люди более предрасположены к резким и сильным припадкам, чем менее пожилые. Точно также, нисколько не удивительно, что мирячество свило себе гнездо не на юге, а на севере, где нашел себе пристанище и ревматизм. Не менее важно и то обстоятельство, что миряки и мирячки преимущественно встречаются между бедным и необеспеченным классом, тогда как между зажиточным и обеспеченным людом они попадаются значительно реже. Между местными богатыми людьми и интеллигенцией мирячество совершенно исчезает.

    Что материальная необеспеченность, а тем более нужда и лишения имеют громадное влияние на духовную жизнь человека, об этом, конечно, никто не станет спорить. Но вряд ли читатель имеет понятие о той крайней нужде и лишениях, какие приходится выносить па своих плечах бедному и необеспеченному классу далекой северной Сибири. Чтобы хоть вскользь представить себе эти условия, я сделаю здесь беглую иллюстрацию той борьбы за существование, которую приходится выносить беднейшему классу приленскаго края. Отвоевывая с неимоверными усилиями у суровой северной природы свой горький кусок хлеба, обыватель безропотно позволяет обирать себя всякому проходимцу, начиная от местного кулака до приехавшего наживаться в сибирскую тайгу взяточника-чиновника, который (за редким исключением) далеко превзошел своими хищническими наклонностями щедринских «ташкенцев». Да и в самом деле, кому из порядочных людей придет охота забраться в такую трущобу из трущоб? И выбрасываются на эти отдаленные окраины или самые плохие чиновники, отовсюду прогнанные, или прокутившиеся в метрополии авантюристы. Твердо памятуя, что в таких трущобах как нельзя более справедлива пословица: «до Бога высоко, до царя далеко» — они властвуют почти бесконтрольно. Не мудрено после этого видеть, как инородец, не употребляя по нескольку дней никакой пищи, толчет кости и, отваривая их в кипятке, довольствуется этой импровизированной похлебкой. Не удивительно также, что обыватель полярных сибирских стран считает за счастье, если он поест особой размазни из плодов шиповника.

    «Как живут такие-то?» — осведомлялся один из местных жителей о своих знакомых, проживавших в г. Колымске и принадлежавших к обеспеченному классу.

    — «О, они живут прекрасно! Каждый день обедают», — солидно и убедительно сообщал приезжий.

    Предоставляю самому читателю дополнить картину материальной жизни бедных классов. Если главным аристократическим достоинством колыменца считается ежедневный обед, то достоинство беднейших классов, конечно, должно заключаться в ежедневном голодании...

    Такая крайняя нужда необеспеченных классов в этом глухом краю естественно служит богатой почвой для всевозможных болезней, которые, как и следовало ожидать, имеют сильную склонность к эпидемическому характеру, чему еще особенно благоприятствуют изумительные гигиенические условия, находящиеся ниже всякого представления. Грязь, вонь, удушливый воздух инородческих юрт и крестьянских жилищ до такой степени обильно наполняют жилое помещение, что свежий человек решительно не поймет, как может какое либо живое существо выживать в этих землянках.

    Вот немногие, но очень важные условия, которые мы со своей стороны прибавляем, в дополнение к указанным психическим условиям проявления омиряченных действий.

    Тем не менее, в вопросе о миряках еще много останется такого, что ускользает от научного наблюдения. Впрочем если у нас вокруг замечается полнейшая невнимательность к крайне вредному распространению опытов гипнотизирования и к другим психопатическим эпидемиям (хотя бы к спиритизму), то, конечно, винить кого бы то ни было за невнимательность к болезни заброшенного края — мирячеству — было бы по меньшей мере нелогично.

    И. Г-въ.

    /Наблюдатель. Журналъ литературный, политическиій и ученый. № 8. Августъ. С.-Петербургъ. 1889. С. 229-243./

                                                                           ЯКУТЫ,

                                         ПО ИХ СКАЗКАМ, БЫЛИНАМ И ИСТОРИЯМ

                                                                                  I.

    Якутские былины, сказания и истории носят на себе резкий отпечаток мифологического характера тюрко-финскаго племени, сильно затемненные шаманским религиозным культом. Собственно «сказок», в том их развитии, в котором мы привыкли называть наши русские или западноевропейские сказки — якуты не имеют. Русские сказки очень распространены между ними; они их очень любят рассказывать и называют историями. «Истории есть, правда, и у них, вот только они, как по характеру, так и по содержанию, значительно разнятся от сказок и похожи скорее на сказания и легенды. Впрочем, этих «историй» у якутов встречается в устной литературе так мало, что они скорее служат исключением из общего былинного характера.

    В настоящем очерке якутов, по их былинам и историям, мы будем при оценке их устной литературы придерживаться установившейся научной классификации. По содержанию и форме, вся их устная литература заключается в былинах и историях (сказаниях) и принадлежит к переходному типу от зооморфического былинного периода к антропоморфическому. Оказания чисто зооморфического характера, за исключением сказки о перелете птиц, вряд ли остались у якутов в современном обиходе их устной литературы, так как из собранного нами материала и из расспросов на месте — мы ничего подобного не встречали.

    Также точно и сказания чисто антропоморфического склада у них почти отсутствуют и легенды «об утрате ими своей самобытности» (завоевание русскими) есть единственный образчик антропоморфического характера, которым завершается цикл творчества якутской устной литературы. Сами по себе якутские былины и истории, но интриге рассказа, представляют мало интересного для обычного читателя. Но они становятся чрезвычайно интересными, когда на них посмотреть с другой стороны, а именно: как отражались в первобытной душе инородца те или другие окружающие явления природы, исторические события, или вообще те факты земной и небесной жизни, которые невольно замечаются каждым народом и, соответственно периоду развития его, выражаются либо в мифе, либо в целом сказании полуфантастического характера, а иногда и замечательно цельного, аналогичного с историческим событием факта, приуроченного, напр., к птицам, как это мы увидим ниже из сказания о «перелете птиц». Словом, якутские былины и истории, как устное литературное творчество инородцев-якутов, представляют, за неимением письменной литературы, единственный материал для объяснения их истории, бытовых начал и, наконец, миросозерцания этих инородцев. Каждый народ переживает в течение своей истории три периода: теологический, метафизический и положительный. В то время, когда передовые нации находятся в состоянии положительного исторического развития — другие, так называемые, дикие и полудикие народы только еще начинают развиваться, не свершивши цикла теологического или же находясь в переходном состоянии. Для того чтобы снизойти до понимания мышления народа, стоящего на низших степенях развития, надо самому ориентироваться в миросозерцании этого народа, и только тогда младенческий лепет устной литературы полудикого народа откроет нам подчас драгоценные факты его истории и этнографии, а аналогичность или тожество таких фактов со множеством других народов раскроет таинственную доисторическую завесу первобытной культуры рас.

                                                                                        II.

    Прилагая этот метод к якутским былинам и историям, мы действительно увидим в их однообразных, бесконечных былинах как богатый материал для понимания их истории, так и некоторые черты первобытной, а также и ближайшей к нам якутской культуры.

    Якутские былины представляют собою богатырский эпос, перемешанный с мифологическим и теологическим миросозерцанием народа. Их былины, в буквальном смысле, бесконечны и рассказчик-якут, оканчивая похождение богатыря, продолжает потом рассказывать похождения его сына, внука, правнука, а, может быть, и дальше продолжал бы эти былинные рассказы, но физическая невозможность ставит точку этой бесконечности. По крайней мере, некоторые былины без преувеличения рассказывались три месяца по ночам и были ничто иное, как серия былин целого племенного рода. Не смотря на трехмесячный срок, былины эти не оканчивались (былины о роде Мохсогола).

    Во всех этих бесконечных былинах целый род богатырей, начиная от прародителя и кончая праправнуками, совершает богатырские подвиги над железными богатырями по большей части подземного происхождения, зловредного характера (однорукие, одноглазые, одноногие). Борются эти богатыри с такими же циклопами и небесного происхождения; также иногда убивают их, но часто случается, что небесного железного богатыря не полагается убивать и герой-богатырь щадит его. Общий характер подвигов былинных богатырей — борьба их со злым началом, воинство которого живет в преисподней под начальством Арсандолы, главного подземного бога — в противоположность Аи-Тайону [Буквальный перевод: «Начальник света».] (Саваофу) на небе. Интересно, что во всех почти якутских былинах сторону этих злых сил всегда держит тунгус Арджаман-Джарджаман, коварный, злой, хитрый и наделенный множеством чародейных сил. Большинство якутских богатырей всегда ведет ожесточенную борьбу с этим назойливым и неуловимым Арджаманом-Джарджаманом и после невероятных усилий, наконец, побеждает его. Это обстоятельство ясно указывает на долгую и упорную племенную борьбу между якутами и тунгусами, которые населяют совместно Якутскую область. В особенности эта историческая борьба рельефно выразилась в былине о Якуте-Хромце (увальне), где коварный Арджаман-Джарджаман похищает у хромца-якута жену, которую якутский богатырь, не смотря на бесчисленное множество препятствий, пройдя огненные моря, страшные нападения диких зверей, преодолев многое множество железных богатырей-циклопов и, наконец, самое ужасное мучение — нападение мошек и комаров, — все же никак не мог отбить у Арджамана. Они бьются три месяца, выбиваются оба из сил и, будучи равными по силе богатырями, отправляются на суд к Арсандоле [Правильнее — Арсанд-уола. Уола в переводе означает — сын] в подземное царство. Арсандола присуждает разрубить пополам жену якута и нижнюю часть отдать первому мужу, а верхнюю — Арджаману. Злой Арджаман соглашается на такое решение; но якут возмущается, берет копию с решения суда Арсандолы, которую пишут ему на бычачьей шкуре смоляными чернилами, и оба богатыря, снова вынырнув на поверхность земли, вступают опять в ожесточенный трехмесячный бой, окончившийся тем, что оба богатыря выбиваются из сил и ничего не могут поделать друг с другом. Тогда якут, желая прийти к какому-нибудь концу, предлагает Арджаману отправиться на небо к Аи-Тайону на суд. Пройдя мытарства канцелярий девяти небес, они наконец достигают престола Аи-Тайона, от ослепительного блеска которого падают ниц. Якут, изложивши жалобу, просит Аи-Тайона вступиться за его правое дело и наказать Арджамана. Но Аи-Тайон, после увещания злого Арджамана, не согласившегося отдать якуту жену, сказал истцу. «Судьба не дала нам права над жизнью Арджамана. Все, что я могу сделать, так это — помогать тебе в правом деле». Злой Арджаман, рассчитывая на помощь подземных сил, спустился с якутом на землю и они вступили опять в такой ожесточенный бой, что солнце померкло, земля содрогнулась и столетние дубы валились кругом. Три месяца дрались они и, наконец, якуту удалось случайно выбить глаз у Арджамана. Тогда успех начал клониться на сторону якута, который вышиб Арджаману последний глаз и, повалив на землю, распорол ему брюхо, вынул сердце, печень, сжег их и пепел развеял по ветру.

    В таких непримиримых чертах описывается борьба якутских богатырей с тунгусом Арджаманом в былине о Якуте-Хромце. В таких же чертах, в большей или меньшей степени непримиримости, описывается борьба эта и в остальных якутских былинах, что ясно указывает на действительную, упорную историческую борьбу этих племен.

                                                                                   III.

    Якутская былина о богатыре Орагулан-Тёреэбют-Ого и о роде этого богатыря, вероятно, принадлежит к самым древнейшим по происхождению. На это указывают начальные слова самой былины. «Давным-давно, так давно, что никто не помнит такого давнего времени»... говорится в этой былине, тогда как в других только употребляются обыкновенные слова: «давным-давно». Да и сам прародитель, богатырь Орагулан — небесного происхождения, что прямо видно из борьбы его с золотым богатырем Хомустаем, небесного же происхождения, который оказывается его родным братом. Сам богатырь Орагулан «не помнит, откуда он взялся», и узнает о своем происхождении только от Хомустая.

    Но древность этой родовой былины об Орагулане для нас будет вполне непреложна, когда мы, ближе знакомясь с ней, увидим в ней ясно описание матримониального периода якутского народа, т. е. периода женовластия.

    Этот цикл женщин-богатырей настолько типичен в родовой былине Орагулана и так рельефно рисует в якутской культуре период женовластия, что мы позволим себе, для иллюстрации, привести здесь целиком некоторые места из упомянутой былины.

    Сын Орагулана, Орой, свершивши ряд богатырскихи подвигов, задумал жениться и едет к знаменитой богатырше Кылыаннах-кыс [Кыс в переводе — девушка]. В дороге он нечаянно заехал в бесконечное ущелье, завершившееся темной пещерой. Очутившись в этой пещере, как в западне, он взывает к небесам; вскоре к нему спускается с неба на помощь старик в рысьей шубе и советует прострелить пещеру, из которой он выйдет в страну знаменитой богатырши Кылыаннах-кыс.

    — Ты едешь теперь — напутствовал его небесный посланник — к ужасно сильной богатырше! Не легко тебе достанется твоя невеста. Подъезжая к ней, преобразись в птицу и отнюдь не позволяй себе разделить с ней брачное ложе до свадьбы, а также не купайся в кровавом море, которое встретится на пути твоем к ней.

    Вот с какими предосторожностями небесный посланник советывал Орою подойти к жилищу будущей жены его. Не ограничившись этим, посланник неба предупредил его словами: «в твоем отсутствии родится у родителей твоих — сестра твоя, необычайно сильная богатырша Кылыаннах-кысай [Трудно указать разницу в словах «кыс» и «кысай». И то, и другое означает слово — девица]. В случае беды, зови ее на помощь».

    Самое описание богатырши Кылыаннах-кыс и тот ореол, которым окружает ее былинный эпос, указывает на особую могущественность женщин-богатырей сравнительно с мужчинами. Кылыаннах-кыс спит необычайно — именно три года. Лошадь ее в три раза больше лошади Ороя. Стремительность и быстрота богатырши сравнивается с быстротою и проворностью падающей звезды. От пощечин другой богатырки Кылыаннах-кысай, сестры Ороя — все противники ее, великие богатыри и даже сама знаменитая Кылыаннах-кыс — летят кувырком несколько верст. Словом, рассказчики сказок [У якутов существуют особые рассказчики сказок, своего рода рапсоды. Все места, где герои или животные говорят — поются размеренным тактом, на подобие скандирования] не жалеют красок при описании силы и могущества богатырш, и даже великий Мохсогол, угрожавший небу и земле и разоривший подземное царство — оказывается ничтожным в сравнении с Кылыаннах-кысай, которая в конце концов, сделавшись орлом и запустивши когти в землю, эффектно вырывает ¹/₄ всего света и переносит его, в виде приданого Ороя в свое отечество.

    Такими необычайными качествами наделяет якутский эпос период женовластия первобытной якутской культуры. В этом эпическом месте слышится действительная могущественность первобытного женовластия у якутов. Но что всего знаменательнее и чрезвычайно интересно для исторического бытописателя, — так это почти прямое указание в родовой былине об Орагулане и его роде, что период женовластия, не смотря на всесильность женщин — был вместе с тем и периодом великого для того времени прогресса гуманности, а именно заменою истребления племени — обращением его в рабство. В то время как во всех почти якутских былинах все богатыри-мужчины убивают своих врагов — Кылыаннах-кысай, напротив, обращает их в рабство. Обращает она в рабство и мужа своего, на котором в буквальном смысле женится, притащивши его к себе за волосы.

                                                                                ІV.

    К чисто зооморфическим сказаниям или «историям» якутов относятся сказания их о причине перелета птиц. В этом сказании участвуют только одни птицы, хотя, иносказательно, они могут навести на аналогичное великое переселение народов в Средней Азии. В якутских былинах и сказаниях почти не осталось никаких следов об этом переселении народов и только лишь упоминается, что они прибежали от притеснений с верховьев Лены». Весьма возможно и достойно вероятия, что, утративши фабулу сказания об этом переселении, предание, постепенно утрачивая свой исторический смысл, приурочило его к аналогичному факту перелета птиц [«Сказание о перелете птиц» записано было в первый раз в 1881 г. в Верхоянском округе кандидатом прав Борисовым]. Так или иначе, но устное предание о перелете птиц заслуживает внимания и делается, вследствие этого, еще более интересным.

    «Давным давно все птицы жили в жарких странах и не летали никуда, ни в какие другие страны. Когда они сильно размножились, стало им тесно жить в жарких странах и от недостатка в пище пошел на них большой мор. От такого утеснения все птицы собрались на большой совет и начали вести речь о том, что им делать в их беде? Шумели долго па совете, пока порешили послать гонцов по всем краям света поразведать о привольных местах. Совет птиц, уполномочив журавля лететь на разведки по всем странам, разошелся. Собрался журавль в путь-дорогу. распрощался с журавлихой и улетел. В отсутствие журавля, присваталась к журавлихе одна утка [Все сказание передается мною по памяти, за отсутствием записи. В сказании называется порода утки-сплетницы], большая сплетница, и начала жить с ней в одном гнезде. Через год возвращается журавль домой в ночь. Шустрая утка, заслышавши прилет журавля, быстро спряталась под гнездом. Журавлиха обрадовалась прилету своего супруга и, как ни в чем не бывало, стала слушать рассказ его. «Летал я по белому свету, — рассказывал ей журавль — и нигде такого приволья не видал, как на севере. Реки там многоводные, леса необозримые, а пищи припасено видимо-невидимо. Полетим, журавлиха, вдвоем туда, а на совете птиц скажу я, что повсюду летал и ничего хорошего не нашел».

    Потолковали между собою и порешили полететь вдвоем. Сидя под гнездом журавля, не стерпела болтливая утка, закрякала и вылетела из-под гнезда оповестить птичье общество об измене журавля. Как только узнали о прилете посланца, все птицы снова собрались на совет. Журавль выступил на середину и начал вести лживую речь: «благородное собрание, вы уполномочили меня облетать все страны света и поискать привольные места для отлета. Много я стран видел, облетел весь свет и нигде не нашел такого приволья, как на нашей родине. Всюду, где мне пришлось пролетать, лежат пустыни. Реки маловодные и мне едва приходилось самому в живых оставаться. Не советую вам, товарищи, лететь в чужие страны. Лучше жить тут в утешении, чем пускаться в голодные страны»... Вдруг выскочила на круг болтливая утка, что подслушала ночной разговор журавля, и крикнула всему собранию: «не верьте, товарищи, этому обманщику; я сама слышала, сидя у него под гнездом, как он уговаривал журавлиху полететь вдвоем на север, где пищи всякой видимо-невидимо, где леса великие, реки многоводные»... Загорелось ретивое у журавля, бросился он на вероломную утку и искалечил ее. «Обращаюсь к суду вашему, товарищи! Эта дрянь, в отсутствии моем, совратила жену мою с пути истинного и теперь по злобе клевещет на меня». Зашумело птичье собрание; долго нельзя было разобрать что-нибудь  среди шума. Крикнул орел, и все смолкло. «Так или иначе, а надо будет послать разведчика; пусть проверит журавля, а затем мы рассудим его». Выбрало птичье собрание орла в разведчики и поручило ему облететь весь свет и поискать жизни привольной. Прошел год, воротился орел обратно и поведал на птичьем собрании, что журавль действительно лгал, что на севере пищи видимо-невидимо, что леса там дремучие, реки великие, многоводные, что всем им жизнь будет привольная. Порешило тут же собрание, не откладывая, лететь на далекий север. А журавля за его вероломство присудили ежегодно, во время перелета, брать на спину покалеченную утку и с ней вместе перелетать на север. Потому порода этой утки не залетает далеко на север» [Очень сожалею, что в памяти моей не сохранилось названия этой породы. Могу только удостоверить факт, что порода этой утки, действительно, не залетает далеко на север].

    Этим заканчивается якутское сказание о перелете птиц. В заключение мы не можем с уверенностью сказать, что это сказание зооморфического характера — есть единственное в устной литературе якутов. Инородцы этого отдаленного и мало исследованного края ждут еще исследователей в этом направлении, и если попадаются такого рода сказания, то, вероятно, не в единственном экземпляре.

                                                                             V.

    Завершим наше исследование устного творчества якутов сказанием об утрате ими своей самобытности или, вернее, сказанием о покорении их русскими. Это сказание уже имеет чисто антропоморфический характер и интересно еще потому, что степень инородческой фантазии может быть проверена историей. Общность этого сказания или, как якуты называют, «истории», заключается в том, что оно также не лишено героического ореола, каким разукрашены в обилии все их сказки и былины. Но героическая окраска в этой легенде более доступна для нашего понимания и скорее носит характер лирического украшения, поэтического творчества, чем тот необычайный героизм богатырей, который повсюду сопровождает былинных героев. — «Давным давно, —повествует якутская легенда [Легенда эта рассказана 60-летним якутом Ннколаем из Наманинского поселения Олекминского округа. Якуты, хотя и ведут счисление более 1,000, но большинство, желая выразить огромное множество, говорят: «более 1,000»], — в старину, прибежал с верховьев Лены якут Омогой со своим родом от сильных притеснений и поселился около нынешнего города Якутска. Спустя некоторое время, приплыл оттуда же Тыгин-богатырь со своею дружиною. Он женился на одной из дочерей Омогоя и вскоре род якутский размножился до того, что насчитывали более тысячи человек. Тыгин отличался необыкновенным ростом и силою; когда впоследствии он был убит русскими, то один глаз его весил три фунта и был отослан белому царю, как диво. Но вот однажды нежданно-негаданно приезжают с верховья реки Лены какие-то, никогда невиданные нами, «белые люди». Их было несколько человек. Они рассказали, что убежали от притеснений и просили убежища. Тогда, посоветовавшись между собою, якуты решили принять их в свое общество: «народ они сильный, будут нам помощниками». Но, перезимовав, белые люди незаметно скрылись весною, словно весенний снег. После оказалось, что «белые люди» были русскими людьми. Не прошло после того и двух лет, как однажды по реке Лене приплыло множество плотов и лодок с «белыми людьми», которые, подплывши к жилищу Тыгина и высадившись на берег, поднесли ему богатые подарки и множество бисеру (так называли якуты бусы, ценившиеся тогда очень высоко: за один бисер величиною с горошину давали корову или быка). Перезимовав с якутами, русские попросили у них небольшой клочок земли для поселения; но якуты, собравшись па совет, не решались пускать русских в свою среду, так как опасались белых людей. «Народ вы сильный; будете обижать наш род»,  — ответили они на собрании. Но когда русские объявили, что им нужен небольшой клочок земли «величиною с воловью шкуру», то якуты, немало подивившись их просьбе, разумеется, не отказали им и, подсмеиваясь, спрашивали: «зачем вам понадобился такой клочок земли и что вы будете на нем делать»?

    Русские, однако, перехитрили якутов. Они изрезали воловью шкуру на тоненькие ремешки и обвили ими столько земли, сколько охватили ее связанные ремешки. На этой земле они построили город, обнесли его деревянною стеною с башнями и таким образом заложили основание г. Якутска. Срубы домов и все принадлежности они привезли на плотах готовыми. Якуты увидели тогда, что были обмануты русскими, но помирились с этим, потому что белые люди обращались с ними гостеприимно и часто принимали и угощали их в своем городке.

    Но вот однажды в своем городке белые люди стали разбрасывать по дворам в большом количестве бисер, который привлек громадные толпы якутов, собиравших в русском городке эту драгоценность. Впоследствии русские вдруг потребовали с якутов весь собранный ими бисер. Это и послужило предлогом к войне. Русские заперлись в укрепленном городке и с успехом отстреливались из ружей от нападения якутов, вооружение которых состояло из лука и стрел с костяными наконечниками. Якуты, незнакомые с ружьями, удивлялись странному способу русской защиты. «Что это значит? — говорили они, — прилетает какая-то муха, укусит и человек умирает»!

    Долго велась война якутов с русскими. Дикари, не смотря на искусное владение луком, ничего не могли поделать с русскими, ибо стрелы их были почти безвредны для русских людей. Наконец, «белые люди» берут верх и покоряют якутов. Только один кандалахский улус, под начальством богатыря Тыгина, никак не мог быть покорен русскими. Тогда русские снова прибегли к хитрости. Они объявили Тыгину, что не хотят больше воевать с ним и желают заключить вечный мир Для этой цели они пригласили его на пир, который устраивался для ознаменования вечного мира. Тыгин и два сына его (тоже богатыри) отправились на пир, за исключение младшего сына его, богатыря Чалая - быстроногого (так как в числе богатырских качеств он славился на играх быстротою ног), который не верил белым людям. «Они всегда были коварны; не ходи, отец; я предчувствую твою гибель»! — говорил Чалай. Но самолюбивый отец принял предостережение сына за трусость и пошел к русским с двумя сыновьями. Русские приняли их радушно, оказывали большие почести и, наконец, начали угощать их водкой. Тыгин, увидя белую жидкость, обиделся и сказал: «в великой Лене много воды; ею мы никого не угощаем и поим наш скот»! Тогда «белые люди» отвечали ему, что «вода, которою угощают его, — особенная русская вода. Попробуй — сам увидишь»! Тыгин склонился на убеждение русских и, выпив, удивился ее действию. «Что это такое? — говорил он, — пьешь воду, а горит огнем и большое веселье находит на тебя». Впрочем, это веселье было последним в его жизни. Напившись пьяным, он начал плясать и когда заснул, то был убит вместе с сыновьями. Чалай, услыхав о постигшем отца несчастии, воскликнул: «Не прав ли я был? О, безумный отец, ты погубил наш род»!

    Легенда оканчивается погоней русских за Чалаем; последний, благодаря изумительной быстроте ног, исчезает и пропадает без вести. Впрочем, между инородцами сохранилось убеждение, что он и поныне жив и скрывается где-то на Ледовитом океане, на острове. Подробности этого таинственного пребывания Чалая всегда ревниво охраняются от русского уха рассказчиками и хранителями предания. Очень может быть, что якуты возлагают свои надежды вернуть самобытность на этого полумифического Чалая, как некоторые волжские песни ждут Разина или Илью Муромца, чтобы вернуть казацкие вольности...

                                                                                  VІ.

    Делая общий вывод относительно устной литературы якутов, мы не сомневаемся, что якутские былины, сказки и истории — имеют тюрко-финское происхождение. Шаманская религиозная окраска несколько приближает их устную литературу к монгольской, но достаточно поверхностного взгляда, чтобы усмотреть побочность религиозно-шаманской подкладки. Самый же эпос якутский во многом схож с таковым же эпосом других сибирских инородцев тюрко-финского происхождения. Их бесконечные былины, начинающиеся от прадеда и не оканчивающиеся правнуками, ничто иное, как эпическое повествование истории каждого якутского рода или племени. Эта история, конечно, имела в свою первобытную эпоху реальную физиономию и передана, соответственно младенческому миросозерцанию народа, в эпической форме, где события перемешаны с религиозными верованиями и представлениями; явления природы тоже впутывались сюда же (великан, сидящий на горе и испускающий огонь изо рта и ноздрей — детское представление огнедышащей горы). Таким образом получалась былина. Сказки их (о якуте-хромце) хотя и сильно смахивают на былины и едва отличаются от них бытовым своим содержанием, — несколько менее содержат вставок, где описывались бы явления природы и другие эпизоды, не относящиеся к бытовому сказанию. Наконец, их малочисленные «истории» или, вернее, легенды почти чужды мифологии и шаманства. Словом, былины и вообще устная литература якутов настолько цельны и первобытны, что могут служить для исследователя первобытной культуры вообще и сибирской в частности драгоценным материалом.

    И. Гамов.

    /Наблюдатель. Журналъ литературный, политическиій и ученый. № 11. Ноябрь. С.-Петербургъ. 1895. С. 117-127./