ЎЎЎ 3. Хвідзея Зыт-Батур. Габрэй Фэлікс Кон айцец-заснавальнік места Дзержинск. Сш. 3. К вопросу о ссылке в Якутскую область. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                                      ИЗ  ЯКУТСКА

                                                 (К вопросу о ссылке в Якутскую область)

    «Великая вода» (улакан у), как называют якуты Лену, это единственный путь, по которому провозятся в Якутскую область всевозможные блага нашей культуры... Как только река вскроется в верховьях, в Качуге спускаются на воду так называемые паузки, нагруженные всевозможными товарами: хлебом, водкой и т.д. Наступает оживление, ярмарка... Среди этих паузков, разукрашенных флагами, манящих к себе своим богатством, останавливающихся для торговли во всех более зажиточных селениях, угрюмо подымается вперед несколько других паузков, похожих по строению на первые, но нагруженных совсем другим грузом... Это паузки арестантские. Далеко отсюда, за горами, за лесами, на выставке в Нижнем была представлена только лицевая сторона нашей цивилизации; на Лене ежегодно рядом с ней фигурирует и ее изнанка. На одних паузках нагружены изделия, выработанные во всех концах земли русской, на других — собранные отовсюду жертвы невежества и нищеты.

    Шум, говор, суета, плач и ругань, смех и залихватская песня то и дело раздаются на этих паузках. Кого-кого тут только нет!.. В одном углу скопцы, с их обезображенными, заплывшими лицами, тоненькими женскими голосами пытаются перекричать, переспорить других сектантов: духоборцев, штундистов; в другом — кучка бродяг, не освобожденных от кандалов я на этой плавучей тюрьме, азартно «режется» в карты; здесь горсть конокрадов: башкир, татар, черкесов; там отбывший срок каторжанин; в другом месте: истасканная, видевшая на своем веку всякие виды, каторжанка.

    Молодые и старые, женщины и дети, фанатики до изуверства и безбожники до цинизма, без толку, без разбора и смысла, свалены в одну кучу и направляются все в один приемник, в якутский острог, откуда, словно «культурные» ручьи, потекут в глухие захолустья якутских наслегов...

    В последнее время вопрос о взаимном отношении туземцев и поселенцев появляется все чаще на страницах наших журналов, причем далеко не в таком одностороннем освещении, в каком он, если не ошибаемся, появился впервые в талантливом рассказе г. Серошевского: «Хайлак».

    Пишущий эти строки прожил около пяти лет в одном из улусов Якутского округа; не раз и не десять ему приходилось беседовать по этому поводу и с ссыльными, и с якутами. Самыми характерными из этих бесед рядом с кое-какими официальными распоряжениями и выписанными из дел цифрами я и думаю поделиться с читателем.

    «Виноват ли гвоздь пред стеной, что в голову бьет его молот?» Обе «воюющие» стороны: и «демоны зла и насилия» — в лице «хайлаков», и дикари-якуты, бесшумно спроваживающие на тот свет ненавистных незваных гостей, являются этими гвоздями, невиновными перед стеной за удары, наносимые им молотом. Этот молот — ссылка.

    По закону, всякий сосланный имеет право на получение 15 десятин пахотной и сенокосной земли от того наслега, к которому он причислен. Сверх этого, ни на какую другую поддержку со стороны инородцев он не имеет права претендовать.

    «В подтверждение неоднократных частных моих распоряжений о том, — предписывает якутскому окружному полицейскому управлению 16 января 1879 г. якутский губернатор Черняев, — чтобы ссыльные всех категорий, живущие в якутах, не требовали бы от них безвозмездно пропитания, юрт, рабочего скота и земледельческих орудий, предписываю полицейскому управлению снова объявить всем якутам, через их старост, что нет закона, который обязывал бы общественников давать причисленным к их обществу ссыльным всех категорий какое бы то ни было вспомоществование. Но ежели бы якуты из человеколюбия пожелали помогать ссыльным в отношении их содержания, то это они могут делать, но не иначе, как давать ссыльным предметы довольствия натурой и то не свыше солдатского довольствия. Всем же вообще ссыльным, живущим между якутами, строжайше воспретить, чтобы они не смели требовать от якутов пропитания или какого бы то ни было вспомоществования, которые они обязаны добывать себе собственными трудами».

    И якуты, и поселенцы знают об этом распоряжении покойного генерала Черняева, но, тем не менее, оно ни на одну копейку не уменьшило расходов инородцев на содержание поселенцев и, что всего важнее, не могло их уменьшить. Обе стороны в виде курьеза рассказывают, что лицо, которому было предписано привести в исполнение это распоряжение, собрав якутов на «муньяк» (сход), прочитало бумагу...

    — Слышали? Ну, смотрите... Если только услышу, что отказываетесь кормить по-прежнему... — в бараний рог согну!..

    Как это ни грустно, но данному должностному лицу ничего другого и не оставалось сделать...

    Изломанные и измученные продолжительным тюремным заключением и этапной дорогой, прелести которой так правдиво изображены г. Мельшиным, ссыльные становятся, наконец, «свободными». Действительно, они «свободны» от всего, чем можно бы продлить свое жалкое существование... Паузки приходят в начале июня... В это время года воспользоваться землею, на которую ссыльные имеют право, уже нет возможности, найти заработок во время полевых работ — тоже, так как на эти работы рабочие законтрактованы, или, выражаясь точнее, «закабалены» давно, и вот тут-то, что делать поселенцу, одному среди якутов, без крова над головой, без куска хлеба?! Поневоле этот «свободный человек» со вздохом сожаления вспомнит о «своем» угле под нарами в какой-нибудь каторжной тюрьме, о пресловутой «баланде» с куском ржаного хлеба...

    Гостеприимный якут не отказывает ему ни в крове, ни в пище... Но ни живьем зажаренная крохотная рыбка «мундушка», ни сосновая заболонь, на первых порах не лезут в горло... У кого есть несколько рублей, тот постарается уйти куда глаза глядят; у кого их нет, тот постарается «достать»...

    — При́шламъ въ нáслегъ, — рассказывает уже немолодая бродяжка-полька, живущая в области с 1868 года. — Ни я ихъ не розýмѣмъ, ни они мнѣ. Ну, ничéго. Привéли въ юрту. На коминѣ у óгня — патыки (палочки), на нихъ живыя рыбки такъ и скачутъ!.. Іезусъ Марія! Кýда я попáламъ. Сняли нѣсколько штукъ, и мнѣ дáютъ, и сами кушáютъ, такъ прямо зъ бебехами (внутренностями)... Пóтемъ (послѣ этого) сóсну дали... Ушламъ въ городъ. Зъ дому до дому хóжу, въ прислуги хóчу наняться... Скáжу: «посёлка» — никто не бéрётъ. Ну, а скóпцовъ жаламъ, а тамъ узнáламъ, что дóлжны (!) мнѣ кóрмить. Отъ зъ тѣхъ поръ 20 рубли въ годъ получаю».

    Я привел этот рассказ, так как в нем несколько пунктов, характеризующих положение поселенца. Чуждый якутам во всем, начиная с языка и кончая той жалкой пищей, какой инородец вынужден питаться, поселенец робеет, стремится уйти куда-то в город, в русское селение, на край света, лишь бы к своим, к русским, подальше от этих страшных в первое время для него дикарей... С течением времени, подученный товарищами по несчастию, или же ближе познакомившись с не менее его робеющим якутом, он узнает, что «должны» его кормить... Узнает и верит в это свято: не может же он, в самом деле, не взирая на «распоряжения», поверить, что он обречен на голодную смерть... Начинаются вымогательства.

   Якуты, правда, имеют, как мы видели, законное основание для отказа, но у поселенцев всегда находится в руках грозный аргумент в виде требования земли... Земля... Кто видел якутский скот в начале весны, буквально валящийся с ног, выводимый из «хотонов» (хлевов) при поддержке людей, тот поймет, чем является для якута каждый клок земли, с которого можно получить лишнюю охапку сена для скота... И вот эту-то землю, за которую улус с улусом, наслег с наслегом ведет нередко тяжбы по целым десятилетиям, якуты должны беспрекословно уступить в размере 15 десятин всякому из незваных пришельцев. Первое пускаемое в ход средство избегнуть этого, это — дать известную сумму «отступного» и навсегда избавиться от ненавистного «хайлака». К этому средству прибегнуть заставляет якутов еще и то обстоятельство, что раз отведенный поселенцу участок, в большинстве случаев, в наслег уже не возвращается. На «освободившийся» надел тотчас же назначается другой ссыльный, а обычная отговорка — недостаток земли — уже и не может быть выдвинута.

    Эта-то борьба за землю и является пружиной всех тех нередко трагических столкновений, какие так часто разыгрываются между обеими сторонами. В виду того, что средства борьбы очень своеобразны, мы считаем нелишним привести рассказанное нам несколькими поселенцами о первых годах их пребывания в области. Владимир С. прибыл па место причисления в 1884 г. Наслег тотчас же выдал ему 15 руб. «вспомоществования» и билет на золотые прииски, с обязательством не возвращаться раньше года. В июне 1885 г. С. возвращается, целый год живет исключительно на иждивении якутов, но, убедившись, что, благодаря этому, не добьется следующего ему надела земли, еще год кое-как перебивается, зарабатывая крохи чтением псалтыря над умершими, и только в 1887 г. ему отводится надел, но... неполный: 7 дес. пахотной земли, 2 десятины покосной и ½ дес. усадебной. Пашня при этом граничит непосредственно с якутским выгоном, так что споры о потравах никогда не прекращаются.

    Бей-Мухамед Э. прибыл в наслег в 1876 г. Общество немедленно снабдило его конем, с условием, чтоб он немедленно уехал на прииски. До 1882 года незначительные подачки со стороны наслега освобождали его от дачи земли, но в этом году пришлось уж уступить. В 1885 г., после года неурожая, Э. добровольно возвращает взятую землю с тем условием, чтобы общество взяло на себя пропитание его с семейством. Последовало согласие, но, два года спустя, он вновь требует надела, и общество вновь вынуждено его отвести. Приведем еще один очень характерный пример.

    Сирадзитын Г. с женой и двумя малолетними детьми прибыл в наслеге в 1883 году, причем прибыл в марте, т.-е. в такое время, когда была возможность в этом же году воспользоваться землей для посева. Общество, прокормив его 20 дней и отказав от земли на том основании, что в этом году от этого наслега отрезана земля в пользу соседнего селения сектантов, отправило его обратно в г. Якутск. Окружная полиция опять посылает его в тот же наслег. Цель, тем не менее, достигнута, время для обработки земли прошло... Целый год якуты по очереди кормят его и семью, но на следующий год опять перед началом полевых работ вновь отправляют его в город. Здесь Г. узнает об освободившемся наделе в другом наслеге и просится туда. Новый наслег, не имея законного основания для отказа в наделении его землею, соглашается отвести «надел», но... за 500 верст от места его нахождения, на самой границе Вилюйского округа, в центре проказы... Три года тянется борьба, во время которой одна из сторон продолжает жить на иждивении другой, пока, наконец, не наступает мир. Г. отводится надел: 3 дес. пахотной земли и 1³/₇ покосной. Пашня опять-таки рядом с якутским выгоном. До чего в этой борьбе пускаются в ход всевозможные средства, свидетельствует следующий очень любопытный факт. В 1883 году якуты, «быв на общем сходе, имели суждение и о том, что живущие в их наслеге такие-то башкиры (известные на весь улус конокрады) отличаются безукоризненной честностью, вполне благопристойным поведением и т. д., почему вполне заслуживают применения Высочайшего манифеста и возвращения на родину»... От якутского областного управления, куда был направлен этот приговор, получился самый строгий выговор, цель - освободиться хоть таким путем от незваных пришельцев, осталась не достигнутой. а когда, несколько месяцев спустя, у многих якутов оказался недочет в конном и рогатом скоте, «безукоризненные башкиры» не могли быть официально заподозрены в краже.

    Мы остановились только и исключительно на самых заурядных примерах, оставив в стороне, с одной стороны, тех горемык, которые бесследно пропадают в тинах приисковой жизни, с другой — тех «фартовых» удачников, которые умудряются обойти даже далеко не легковерных якутов, снискивают их доверие и, жестоко надувая их, устраивают свои делишки. До сих пор среди инородцев живет поселенец, которого якуты по собственному почину наделили землей наравне со своими самыми почетными инородцами... мало того, по собственному же почину ходатайствовали о разрешении ему сбросить позорную кличку «поселенца» и приписаться к данному роду в качестве его полноправного члена... Кое-кто из почетных инородцев-членов предлагал даже усыновить его, если это может устранить затруднения по приписке. Не прошло, однако, и года, как инородцы этого же рода, а в том числе и желавшие усыновить его, обратились к высшей администрации края с ходатайством об избавлении их от его плутовских козней, мошенничеств, кляуз и интриг высылкой его за пределы их наслега.

    Такие «артисты», понятно, устраиваются прекрасно, но они не могут быть приняты в расчет, вся же масса уголовных ссыльных материально не обеспечена, благодаря чему обречена на скитание по приискам, на замену невольной работы на каторге каторжной же работой «добровольной». Целый ряд статей В. И. Семевского достаточно ярко рисует условия работ на приисках, останавливаться па этом вопросе мы поэтому не будем и ограничимся только указанием, что нравственно и физически искалеченные субъекты вряд ли могут там исцелиться от своих недугов. А между тем, это участь большинства. Наделение землей, если б оно даже не тормозилось якутами, имеет значение только для сравнительно зажиточных; у большинства же орудий производства нет и нет такого учреждения, на попечении которого лежала бы забота об этом. Грустные результаты такого положения вещей — на лицо; масса ссыльных гибнет в тинах приисковой жизни, тюрьмы переполнены рецидивистами. В этом отношении сделан несомненно шаг назад против того, что было раньше. Вот документ, относящийся к 1846 году.

    «...Как распоряжение начальства к поселению означенных ссыльных в якутские улусы есть то, чтобы усилить хлебопашество, к чему они могут быть хорошими руководителями в земледелии для незнакомых в совершенстве с этой лучшей отраслью продовольствия инородцам, которым препровождаемые ссыльные должны показывать, как заниматься хлебопашеством, то оные инородные управы обязаны оказать им всевозможные способы к посеву хлеба, отводом земель, наделением к разработке оной орудиями, лошадьми или быками и хлебными для посева семенами, в чем не может предстоять затруднения при благоразумном содействии родоначальников» [Архив Намской инородной управы. Д. о поселенных в Никольской слободке поселенцах. Началось 27-го февраля 1846 г.; кончилось 7-го августа 1851 г. (без номера).].

    Мы далеко не разделяем взгляда на ссыльных, как на пионеров культуры, а в частности агрикультуры... В статье, посвященной скопцам [Извѣстія Вост.-Сиб. Отд. И.Р.Г.О. Т. XXVI, № 4 и 5. «Хатынъ-Арынское скопческое селеніе»] мы указали на то, что пионерство даже сектантов слишком дорого обходится инородцам, так что интересы инородцев страдали тогда так же, как и теперь, но относительно ссыльных вопрос был поставлен на более твердую почву: ссыльному предоставлялась не только земля, но и возможность действительно обработать ее и этим прокормить себя.

    Документ 1846 года замечателен и в том отношении, что в нем видны и мотивы возложения на инородцев забот о поселенцах. Точка зрения тогдашней администрации была неправильная, ошибочная, но с этой точки зрения, понятно, что имелась в виду выгода обеих сторон. Теперь фактически содержание и снабжение поселенцев всем необходимым не снято с якутов, но о вознаграждении за эти траты никто не заботится. В 1893 году Намским улусом, в котором мужских душ (не исключительно рабочих) 8.533, потрачено на поселенцев 717 руб. 65 коп. — расходы официально утвержденные, в которые не вошли подачки натурой. Эта сумма может показаться незначительной, но если вспомнить, что якут в этом улусе за сажень дров с доставкой па место на своем быке получает 45 коп., да и то далеко не всегда, то станет ясным, что для него эта сумма не незначительна.

    Мы видели выше, что, несмотря на всевозможные ухищрения, в конце-концов, в полном или в лучшем случае, в урезанном размере якутам приходится отводить поселенцам и землю. Кроме обыкновенных уголовных ссыльных от якутов отрезается земля и для политических, и под сектантские селения, и под поселки для крестьян из ссыльных. Все это не может расположить якутов в пользу пришельцев и, таким образом, фермент раздражения у обеих сторон — готов.

    Но пришельцы — это не переселенцы, нуждой загнанные в далекую окраину. Преступные жертвы социальных условий, озлобленные пережитыми мытарствами, ссыльные, в борьбе за существование, не ограничиваются легальным оружием. Кража, в частности, конокрадство, грабеж, убийство рядом со спаиванием и обыгрыванием в карты — вот обычные приемы борьбы со стороны поселенцев. Ответом на них являются их «исчезновения». К несчастью, так как «свято место пусто не бывает», на место «исчезнувшего» является новый поселенец, борьба продолжается по-прежнему.

    Остановимся еще на одном пункте. Наше законодательство с давних пор очень мягко и гуманно относится к инородцам. Принимая во внимание их культурный уровень, оно не считает возможным подвергать их суровой каре за многие деяния, преступность которых выше их понимания... Такие вполне понятные изъятия могут быть только временны. Хорошие школы, постоянное общение с непорочными представителями более высокой культуры — способствовали бы нравственному воспитанию и поднятию инородческой массы... Вместо этого — в лице хайлаков инородцам прививается яд преступности.

    До сих пор не изучен этот вопрос, но даже беглый осмотр дел в инородческих управах заставляет заподозрить самое гибельное влияние в этом отношении ссыльных. Раньше, напр., не было случаев покраж между членами одного и того же рода, теперь мы уж видели несколько таких примеров; конокрадство достигает ужасающих размеров, убийства якутами живущих между ними русских сопровождаются ужасными зверствами, чему примером может служить убийство с целью грабежа политического ссыльного Петра Алексеева, буквально истыканного ножами (21 рана).

    Эта сторона деда остается и при урегулировании вопроса об устройствах ссыльных, и ее устранить можно только упразднением самой ссылки. Для Сибири вообще, в принципе, этот вопрос уже решен, положение дел в Якутской области вопиет о скорейшем решении его на практике.

    Ф. К.

    /Новое Слово. Журналъ научно литературный и политическій. Кн. 5. Февраль. С-Петербургъ. 1897. С. 128-134./

    Ф. Кон

                                            КУЛЬТУРНО-ПРОСВЕТИТЕЛЬНАЯ РОЛЬ

                                             ПОЛИТИЧЕСКОЙ ССЫЛКИ В ЯКУТИИ

    Дать хотя бы приблизительную оценку культурного значения политической ссылки в Якутской области невозможно, и невозможно потому, что политические ссыльные в сущности были единственным элементом в стране, который мог воздействовать на население. Такого культурного воздействия не могли производить ни духовенство, ни купечество, ни чиновничество.

    Духовенство, само крайне невежественное, рассматривало якутов как доходную статью: совершить установленный обряд и получить за это соответственную мзду; использовать якутский обычай, по которому получивший подарок отдаривает поднесшего этот подарок по степени своей зажиточности — за флягу водки коровой, а то и конем; выманить мошенническим приемом у якутов деньги — к этому сводились все помыслы духовенства.

    Вот один из примеров мошеннических проделок тогдашнего духовенства. Один из дьяконов, когда руки якутских «дающих» оказались менее щедрыми, чем это было ему желательно, на рассвете, когда якуты выходят на покос, пустил змея с прикрепленной к нему запиской. Увидев приближавшихся якутов, он начал сматывать нитку...

    — Ты что делаешь? — обступили его якуты.

    — Сурук (письмо) с неба получаю...

    Получился эффект необычайный. Якуты со всех сторон обступили изобретательного дьякона. Он с достодолжным почтением принял «небесное послание» и прочитал вслух. Содержание письма было довольно оригинальное. Умершие в течение последних нескольких лет якуты жаловались, что им очень плохо живется на том свете по вине оставшихся в живых, которые совершенно о них забыли и не служат панихид по ним. Перепуганные якуты вняли голосу с неба, и остроумный дьякон запасся на долгое время маслом, рыбой, мясом и т. д.

    Если добавить к этому, что духовенство мало чем отличалось в культурном отношении от своей паствы и что нередко были случаи, когда заболевший поп прибегал к помощи шамана, то станет ясным, что о каком бы то ни было культурном воздействии духовенства на население не может быть и речи.

    В еще меньшей степени таким культурным влиянием могло пользоваться купечество — типичные «Колупаевы и Разуваевы», — несмотря на запрещение закона, ввозившее в улусы водку, спаивавшее якутов и взамен за бутылку сивухи выманивавшее у них дорогую пушнину.

    О чиновничестве говорить не приходится. Взятка регулировала отношения между якутами и властью.

    Говорить о школе, об учителе — вне пределов города за отсутствием таковых — равным образом тоже излишне.

    Были и врачи, от времени до времени мчавшиеся по улусам, но они, по местному выражению якутов, «лечили мертвых» — выезжали на вскрытие убитых, причем и эти выезды сопровождались поборами с населения.

    Эти условия способствовали тому, что в области культуры политические ссыльные были если не единственными, то во всяком случае самыми активными пионерами.

    В своих воспоминаниях я по этому поводу писал:

    «Будущему историку ссылки много придется поработать, над решением вопроса, чем вызвано то, что из среды политических ссыльных выдвинулось такое огромное количество ученых, исследователей, беллетристов, публицистов и т. д. и т. д. Ведь большинство ссыльных еще с шестидесятых годов и до девятидесятых, когда движение начало принимать массовый характер, — это не окончившие курса студенты, семинаристы и даже гимназисты.

    А между тем на всем протяжении Сибири из года в год. выдвигались все новые и новые имена ссыльных, внесших определенный вклад в науку... Особенно выделилась в этом отношении Якутская область, о чем свидетельствует далеко не полный перечень имен; Худяков, Короленко, Серошевский, Трощанский (статья о верованиях якутов), Пекарский, Ионов, Виташевский, Иохельсон, Тан-Богораз, Левенталь, Майнов, Геккер, Кон, Горинович, Стефанович, Ястремский, Сосновский, Свитыч (двое последних печатали свои беллетристические очерки в «Русском Богатстве»), Дионео (Шкловский), Осипович (беллетрист) и многие другие, если уж не упоминать о журналистах, которые принимали весьма деятельное участие во всех сибирских периодических изданиях.

    Когда я пишу это, мне припоминается рассказ Рехневского, о приезде для ревизии на тогда только строившуюся Забайкальскую железную дорогу какого-то путейского «превосходительства».

    — Откуда вы в этой глуши людей берете на строительство? — недоумевал путейский генерал.

    — Из Карийского университета, — последовал ответ.

    Кара, как и сотни тюрем, разбросанных по всему лицу земли русской, была университетом, в котором недоучившиеся студенты и гимназисты запасались знаниями, а многие рабочие проходили здесь курсы и начального образования, и гимназии, и университета. Эти воспитанники тюрем по выходе на волю, не имея возможности продолжать свою революционную деятельность, брались за научную работу, за то, что так или иначе связывало их с жизнью.

    Эта «жизнь», в одном отношении напоминала ту «жизнь», из которой были насильно изъяты политические ссыльные, — в отношении гнета, эксплуатации, произвола. На эти явления попадавшие в якутскую ссылку революционеры органически не могли не откликаться. На этой почве было первое сближение с «сударскими», как якуты называли государственных ссыльных. Ответ на вопрос, за что «сударские» попадали в «столь отдаленные» места, не мог в якутах не вызывать желания поделиться своими бедами, посоветоваться, как выбиться из беды, как избавиться от незаконных налогов, взысканий и т. д. И тут-то впервые из слов ссыльных якуты узнавали о тех скудных правах, какие признавались за ними хотя бы только на бумаге, о методах борьбы с злоупотреблениями и т. д. и т. д. — вплоть до ознакомления с тем строем, который таким гнетом обрушился на их беззащитные головы. Узнавали они попутно и о происходящей борьбе против этого строя во всякой написанной ссыльными статье, разоблачавшей их угнетателей и эксплуататоров, видели отклики этой борьбы, во многих случаях на ссыльных они смотрели как на своих защитников. Характернейшим отражением этого было принятое якутами Намского улуса постановление ходатайствовать перед властями о направлении к ним на отведенные для поселенцев земли государственных ссыльных.

    Такое отношение якутов к политическим ссыльным создавало почву для культурной работы, для культурного влияния, за исключением тех, к сожалению, довольно многочисленных случаев, когда это отношение принимало совершенно другой характер в связи с вопросом о земельном наделе.

    Тут обе стороны были одинаково правы и одинаково виноваты.

                                                    «Виноват ли гвоздь перед стеной,

                                                    Что в голову бьет его молот?»

    Политических ссыльных водворяли в якутские наслеги, причем «по закону» якуты обязаны были наделять их удобной землей в размере 15 десятин. Этой удобной земли у якутов было весьма мало, и они, естественно, всякими путями пытались освободиться от выполнения этой «обязанности». А водворенный к ним политический ссыльный, для того чтобы не погибнуть с голоду, вынужден был добиваться надела. «Арбитрами» в этом споре были заседатели, исправники, областные советники, губернаторы. Для этих «арбитров» земельный спор между якутами и политическими, ссыльными был доходной статьей. Отказать ссыльному в наделе было нельзя, но можно было, не отказывая ему в этом, годами вести бюрократическую волокиту за определенную мзду со стороны якутов. И такая волокита велась иной раз годами, бумаги из одной инстанции переходили в другую, и, конечно, эта продолжительная тяжба не могла не отразиться на отношениях населения к ссыльным. Но это отношение не могло не ослабить той роли, какую, несмотря на непривычный для политических ссыльных труд, они могли сыграть в области развития земледелия в Якутском крае. Кое-какие заслуги в этой области, несомненно, за политическими ссыльными есть.

    Странден, Юрасов, Войнаральский показали возможность ведения земледелия далеко за пределами той линии, какую академик Миддендорф считал предельной, но главная роль в области земледелия и огородничества принадлежит не политическим ссыльным, а сектантам — староверам, духоборам и в самой большой степени — скопцам.

    Если вспомнить, что в 70-х, 80-х и 90-х гг. состав ссыльных был по преимуществу интеллигентский, с небольшой примесью рабочих и ремесленников, то станет ясным, что иначе и быть не могло. Но все же в одном отношений политические ссыльные и в этой области сыграли огромную роль. Они первые учли и свой опыт и опыт сектантов, изучили его, огласили, сделав научные выводы. Труды по этому вопросу Страндена, Юрасова, Войнаральского, Серошевского, Иохельсона, Ф. Кона сыграли свою роль в этой области.

    Хуже обстояло дело с ремеслами... даже для ремесленников.

    В продуктах ремесел Якутская область того времени не нуждалась. Правда, в городах могли бы себе найти работу портные, слесаря, печники, плотники, переплетчики, но, если не считать таких «городов», как Верхоянск или Колымск, то в других, как правило, политическим ссыльным жить не разрешалось. Были исключения, но очень немногие. В Якутске жил Доллер, обзаведшийся слесарной мастерской и зарабатывавший этим на пропитание. Но это была работа для заработка и только. Единственный, по крайней мере, единственно известный мне, пионер ремесла нужного и применимого в Якутской области, быть может, даже имеющего будущее, был С. Ф. Ковалик, строивший особого типа печки с разветвленными по всей печке каналами.

    Я не останавливаюсь на занятиях нескольких политических ссыльных торговлей, для края не имевшей никакого значения, а приносившей лишь ущерб имени революционеров, пытавшихся ею заняться, Это была не та область, куда бы следовало политическим ссыльным соваться.

    Областью, куда им нельзя было не соваться, была медицина.

    Страна площадью в 3½ млн. кв. верст, за исключением разве Якутска и еще 2-3 городов, была лишена всякой медицинской помощи, даже когда свирепствовала эпидемия, когда «русская красная бабушка», как якуты называли оспу, буквально пожирала сотни людей. Люди интеллигентные, запасавшиеся для своих нужд домашними аптечками, — а были среди них и врачи, и студенты-медики, и ветеринары, — не могли в местности, где они были поселены, не оказывать по мере сил этой помощи. Когда свирепствовала оспа, они не могли не объяснять значения прививок, не запасаться детритом, не производить этих прививок в возможно большем масштабе. Заболевшим якутам, обращавшимся к ним за помощью, они давали лекарства, не могли не объяснять, чем вызвана болезнь и как в будущем предохранить себя от нее. Страдавшим «русской болезнью» (сифилис) они не могли не давать указаний, как вести себя, чтобы не заразить других. Это была огромная культурная работа, производившаяся изо дня в день в стране, где до этого все надежды на излечение возлагались на олома — шамана, который должен был своими камланиями [* Заклинаниями.] изгнать чертей из больного или умолить этих духов помиловать заболевшего.

    Наряду с лечением населению преподавались элементарные начала гигиены. И якуты высоко ценили эту работу ссыльных. Когда А. А. Сипович, занимавшийся этим в течение целого ряда лет, уезжал из Якутской области, якуты преподнесли ему в знак глубокой благодарности старинный якутский костюм.

    Все занятия, о которых мы до сих пор говорили, как это совершенно правильно отмечено т. Пекарским, заставили их в общении с якутами знакомиться с их языком. Но не только с языком. Жалуясь на притеснения и обиды и ища помощи у политических ссыльных, якуты знакомили их с условиями своего существования, со своим бытом, обычаями, нравами, со своим материальным положением и занятиями, со своими верованиями. Вначале ссыльные только пассивно воспринимали то, что им рассказывали якуты. Но это повторялось изо дня в день. Накоплялся материал, ссыльные входили в жизнь якутов, и эта своеобразная жизнь, отличная от их жизни, не могла восприниматься только пассивно.

    И каждый из ссыльных индивидуально реагировал на эту жизнь. Одни из них реагировали публицистическими статьями. Страницы «Восточного Обозрения» того времени заполнены целым рядом актуального характера статей якутских ссыльных. И не только «Восточного Обозрения»: весьма часто цензура в Иркутске не пропускала статей, сообщавших, что не все благополучно и народы не особенно благоденствуют под скипетром генерал-губернатора Восточной Сибири. В этих случаях статьи направлялись в Томск, в «Сибирскую Жизнь», выходившую под редакцией П. Макушина, и томский цензор пропускал то, чего не решался пропустить его иркутский собрат.

    Другие ссыльные пользовались, накопленным материалом для беллетристических произведений. Не говоря уже о В. Г. Короленко и его известном «Сне Макара», к слову сказать, отображающего не якута, а объякученного русского, — на этом поприще делали свои первые опыты в области беллетристики: Вацлав Серошевский, Иллич-Свитыч, Сосновский и др. Поскольку мне известно, отображение жизни якутов в художественной литературе было делом исключительно политических ссыльных.

    Перехожу к научным исследованиям.

    В самом начале статьи я поставил вопрос: что способствовало тому, что недоучившиеся студенты и даже гимназисты превратились в заправских ученых, на труды которых обратил внимание весь ученый мир не только в России, но и за границей? Тут играло роль не только приобретение знаний в своеобразных тюремных университетах. Было и нечто другое, решавшее огромного значения вопрос о стационарности или нестационарности исследования — вопрос об этнографии или этнологии, об одном лишь описании виденного или об исследовании наблюдаемых явлений в самых основах его. Прикрепленные к месту, ссыльные, изучая быт якутов изо дня в день в течение ряда лет, конечно, могли дать более глубокую и более обстоятельную картину этого быта (якутов) во всех областях жизни, чем патентованные учетные, проездом записывавшие то, что им попадалось на пути, без малейшей попытки анализа причин явлений. Мало того. Ссыльные, находясь в постоянном друг с другом общении, имели возможность делиться своими наблюдениями, обмениваться материалами, постепенно специализируясь в одной определенной области. Этот их коллективный труд, именно потому, что он был и стационарным, и коллективным, был огромным вкладом в науку. Я не говорю уже о небывалой по размерам (2 больших тома) и по содержанию «Памятной книжке Якутской области», изданной при «либеральном» губернаторе Скрипицыне, целиком составленной из статей ссыльных: Виташевского, Майнова, Левенталя, Ионова, Иохельсона, Ф. Кона и др., но крупное научное значение их работ в особенности выяснилось, когда была создана «Сибиряковская экспедиция». Виташевский, Ионов, Тан-Богораз, Иохельсон, Горинович, Геккер, Ф. Кон, Майнов, Ястремский, Левенталь на основе собранных материалов напечатали труды, составляющие крупный вклад в науку, обративший на себя внимание ученого мира. Вскоре после этой экспедиции состоялась экспедиция инженера Сикорского, тоже б. политического ссыльного, к участию в которой были приглашены Стефанович и Горинович, а затем — экспедиция Тана-Богораза и Иохельсона. О последующих изучениях Якутского края я не говорю. В одном отношении они имели меньшее значение, чем указанные мною: честь «открытия» Якутской страны для ученого мира, последовавшего после трудов Миддендорфа и др., к тому времени устаревших, несомненно, принадлежит политическим ссыльным.

    /100 лет якутской ссылки. Сборник Якутского землячества. Под ред. М. А. Брагинского. Москва. 1934. С. 337-343./

    Гринберг-Кон, Христина Григорьевна; еврейка, дочь купца; род. в 1858 г. в г. Николаеве, Херсонск. губ. В 1877-79 г. работала в Николаеве и Одессе в партии «Земля и Воля»; в 1880-82 г. в Петербурге в партии «Народная Воля», как пропагандистка и хозяйка конспиративн. квартиры; арест. в 1882 г. в Петербурге, заключена в Петропавловск. крепость, затем в ДПЗ; осуждена в Петербурге Особ. Прис. Правит. Сената в 1883 г. по процессу «17» народовольцев по ст.ст. 241, 249 УН на 15 л. каторжных работ, кот. по конфирмации заменены сс. на поселение. Посел. отб. с 1883 г. в Верхоленске, Иркутск. губ., с 1888 г. в Намеком улусе. Якутск, обл., с 1895 г. в Минусинске, Енисейск. губ. Беспарт. Чл. бил. № 1114.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 138./

    Кон, Феликс Яковлевич; еврей, сын купца, студент-юрист; род. в 1864 г. в Варшаве; образов. незаконч. высшее. В 1882-84 г. был членом партии «Пролетариат» и оказывал услуги партии Народной Воли. Был агентом Центральн. Комитета и работал в Варшаве, Белостоке и Лодзи под кличками «Стижинский», «Стожек» и «Фис». Арест. в 1884 г., сидел в Варшавск. цитадели и в ноябре - дек. 1885 г. судился в Варшаве В.С. по делу 29-ти и осужден за транспорт, распростр. литерат. и за типографию на 10 л. 8 мес., заменен. 8 годами каторги. 1886-91 г. отб. каторгу на Каре. 1891-95 г. был в ссылке в Якутск. обл. С 1895 по 1904 г. жил в Иркутске, Балаганске и Минусинске, занимался журналистикой и этнографией. В 1904 г. вернулся в Польшу. В 1905-06 г. был чл. ППС (левицы), работал в Варшаве, Николаеве и Одессе под кличками «Болеслав» и «Болеславский», был чл. ЦК, редактором нелегальных органов, руководил военной работой. В 1906 г., во время прений в Гос. Думе по вопросу об амнистии, организовал из Варшавск. тюрьмы «Павиак» побег 10 человек, осужденных к смерти, казни. Группа революционеров, с подложными документами обер-полицмейстера, переодетая жандармами и полицейскими, забрала для приведения в исполнение смертного приговора 10 чел. и освободила их. Арест. в Варшаве в 1906 г., выпущен на поруки и эмигрировал в Галицию. 1906-14 г. работал в ППС (левица) во Львове, участв. в редакции газ. «Голос». 1914-17 г. жил в Швейцарии, примкнул к Циммервальду, участв. в организ. эмигрантской кассы. Член ВКП(б). Чл. бил. О-ва № 1119.

    Кон, X. Г., см. Гринберг-Кон, X. Г.

    /Политическая каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 257./

    Гринберг (по мужу Кон), Христина Григорьевна (Хася Гершевна), еврейка, дочь зажиточного николаевского купца. Род. 19 ноября 1857 в г. Николаеве (Херсонской губ.). Воспитывалась первоначально в частном пансионе; в 1875-1877 вместе с Ф. А. Морейнис, тайком от родителей, занималась самообразованием под руководством сестер Ф. Н. и В. Н. Левандовских (намеревалась подготовиться к экзамену за курс гимназии). Летом 1876 познакомилась через сестер Левандовских с С. Златопольским и С. Виттенбергом, а через последних в свою очередь связалась с деятелями южных революционных кружков. Намереваясь заняться пропагандой, одновременно с Ф. Морейнис летом 1876 училась около трех месяцев сапожному ремеслу в мастерской Изр-Гобета в Николаеве (устроилась в мастерской благодаря содействию С. Златопольского). С 1877 активно участвовала в революционном движении; примыкала к николаевской группе лавристов и в т. г. близко стояла к николаевскому революционному кружку, организованному С. Виттенбергом и занимавшемуся пропагандой среди матросов. В январе 1878 уехала с Морейнис из Николаева в Одессу, где через С. Златопольского познакомилась с И. М. Ковальским; сблизилась с организованным последним революц. кружком; поступила в качестве работницы в сапожную мастерскую австрийского подданного Янковича, из которой вскоре была уволена в виду того, что в разговорах с рабочими, по показаниям Янковича, толковала о свободе и давала им читать «подозрительные» книги. В т. г. обыскана в Одессе; опасаясь преследований, перешла на нелегальное положение. В июле 1878 принимала участие в сходках, на которых обсуждался вопрос о форме демонстрации во время суда над И. М. Ковальским и его товарищами; непосредственно участвовала и в демонстрации в день объявления смертного приговора И. М. Ковальскому (24 июля 1878). В 1878-1879, сохраняя близкую связь с одесскими революц. кружками, вела пропаганду среди рабочих, распространяя нелегальную литературу. В 1880 примкнула к «Нар. Воле». В т. г. поселилась в Петербурге. Была в 1880-1881 близка к руководящим членам Исполнительного Комитета «Нар. Воли»; выполняла ответственные поручения Исполнит. Комитета. По показаниям В. Меркулова, летом 1880 участвовала в совещаниях, на которых обсуждался вопрос о способах организации взрыва Каменного моста в Петербурге с целью покушения на Александра II. В начале 1881 жила в Одессе вместе с С. Златопольским под фамилией Спекторовой. С 24 августа 1881 жила в Петербурге по документам на имя дворянки Елизаветы Каммер. Служила зимою 1881-1882 связью между членами Исполнительн. Комитета и петербургскими периферийными народовольческами кружками. С апреля 1882 принимала участие в динамитной мастерской «Нар. Воли», организованной М. Грачевским на Васильев. острове в Петербурге в квартире Р. Л. и А. В. Прибылевых. Арестована 5 июня 1882 под фамилией Елизаветы Каммер и в тот же день заключена в Трубецкой бастион Петропавловской крепости; при обыске у нее обнаружено значительное количество революционных изданий. Привлечена к дознанию при Петербургском жанд. упр. по делу так наз. «террористической фракции русской социально-революц. партии» (дело М. Грачевского, А. В. Прибылева и др.). На допросах признала свою принадлежность к «Нар. Воле» и показала, что, посещая конспиративную квартиру Прибылевых, знала о производившихся там работах. По выс. пов. от 2 февраля 1883 предана суду особого присутствия Сената по обвинению в принадлежности к «Нар. Воле». Судилась особым присутствием 28 марта — 5 апреля 1883 по процессу 17-ти народовольцев. Признанная виновной, приговорена к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на заводах на пятнадцать лет, причем суд постановил ходатайствовать перед царем о замене ей каторжных работ ссылкой на поселение в отдаленнейшие места Сибири. При высочайшей конфирмации приговора 28 мая 1883 ходатайство суда удовлетворено. Переведена 27 июля 1882 из Трубецкого бастиона в Дом предварительного заключения; оттуда 25 июля т. г. отправлена в Томск, куда доставлена 6 августа 1883; в конце сентября 1883 вместе с партией прибыла в Красноярск. Водворена на поселении в Иркутской губ. В 1883-1888 жила в Верхоленске (Иркутской губ.). За применением к ней манифеста от 15 мая 1883 получила право через 14 лет со времени поселения избрать место жительства за исключением столиц и столичных губерний. В 1888 за неисполнение распоряжения иркутского генерал-губернатора переведена в Якутскую область; жила во 2-м Хатынаринском наслеге Батурусского улуса, а затем в 1-м Модутском наслеге Намского улуса. Изъята от действия выс. указа от 17 апреля 1891. В январе 1892 вышла замуж за отбывшего срок каторги на Каре Феликса Кона. За применением к ней манифеста от 14 ноября 1894 получила право приписки к одному из городских мещанских обществ Сибири. По постановлению Якутского областного правления от 2 мая 1895 причислена к крестьянскому обществу села Павловского (Якутского округа). В ноябре 1895 вместе с мужем прибыла в Иркутск; затем жила с мужем в Балаганске (Иркутской губ.). По манифесту от 14 мая 1896 получила право въезда в Европ. Россию, за исключением столиц, столичных губерний и университетских городов в течение пяти лет. В феврале 1897 выбыла из Балаганска в Николаев; в том же году разрешено жительство в Варшаве. По распоряжению деп. полиции от 13 марта 1897 подчинена негласному надзору. С 1898 по 1903 проживала с мужем, в Минусинске (Енисейской губ.). В 1904 вернулась в Европ. Россию. В 1906 эмигрировала за границу; до 1917 жила в Галиции и Швейцарии, не занимаясь революц. деятельностью. После Февральской революции вернулась в Россию. Сейчас живет в Москве; персональная пенсионерка и член Всесоюзного общества политкаторжан.

    Архив Всесоюзного общества политкаторжан (личное дело X. Р. Кон № 1114). — МЮ 1883, № 11020. — ДП III, 1897, № 273; 1904, № 411. —Справочный листок. — Список 1879 — 1884 гг., лл. 49, 50. — Обзоры: IV, 8; VI, 103. — Хроника, 210, 245.

    В. Бурцев, За сто лет II, 117. — Большая энциклопедия, т. 21. — Словарь Граната, т. 40, стр. 293, 295, 417 (автобиографии Ф. А. Морейнис и Е. М. Сидоренко). — Политическая каторга и

ссылка, 137-138.

    X. Гринберг-Кон, К процессу И. М. Ковальского «Былое», 1906, X, 160-162. — X. Гринберг -Кон, Эпизод из жизни народовольцев. «Пролетарская революция», 1922, VII, 241-243.

    [Н. Виташевский], Первое вооруженное сопротивление, 11, 35. — М. Кротов , Якутская ссылка 70-80-х гг., 177. — Л. Дейч, Роль евреев в русском революционном движении (Ук.). — С. Цедербаум, Женщины в русском революционном движении, 123. — А. Прибылев, Записки народовольца (Ук.). — А. Прибылев, Процесс 17. Сб. «Нар. Воля перед царским судом», I (Ук.). — В. Фигнер, Полное собрание сочинений, I (Ук.). — Е. Никитина, Народовольческие процессы в цифрах. Сб. «Нар. Воля перед царским судом», II (Ук.). — Я. Баум, Израиль-Арон Гобет. Сб. «Революционное движение среди евреев» I, 18-186.

    Хроника арестов «Листок Нар. Воли» 1883, № 1 («Литература партии Нар. Воля», 193). — Н. Виташевский, Первое вооруженное сопротивление. «Былое», 1906, II, 226, 245. — Процесс 17-ти народовольцев 1883 г. «Былое» 1906, X, 193-260. — А. Прибылев Процесс 17-ти народовольцев. «Былое», 1906, 260. — А. Прибылев, Процесс 17-ти народовольцев, «Былое» 1906, XI, 221-243. — Речи подсудимых по процессу 17-ти. «Былое», 1906, XII, 245-246 (Речь X. Г. Гринберг). — А. Прибылев, В Красноярске. «Сибирские записки» 1916, III, 33. — Е. Сидоренко, Гимназические и студенческие годы 1878-1881. «Кандальный звон», IV, 1926, стр. 80. — И. Белоконский, К истории политической ссылки 80-х гг. «Каторга и ссылка», 1927, II (31), 146. — Письмо А. О. Сыцянко. «Каторга и ссылка», 1928, XII, (49),75-77. —Ф. Кон, На поселении в Якутской области. «Каторга и ссылка» 1928, XII (49), 83, 85; 1929 I (50), 102 (или его собрание сочинений, т. II; Ук.). — А. Копылова-Орочко, Воспоминания об О. Н. Фигнер-Флоровской. «Каторга и ссылка» 1930, I (62), 172.

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Т. IІІ. Восьмидесятые годы. Вып. 2. Москва. 1934. Стлб. 979-982./

    65) Гринберг, Хая (Христина) Гершевна, она же Григорьева, Вера; сс.-пос. (1888-1895), дочь купца, девица, 30 л. Судилась особым присутствием правительствующего сената 28/III—5/IV 1883 г. по процессу 17 народовольцев [* В 1879 г. в Одессе принимала участие в демонстрации перед зданием суда по случаю вынесения смертного приговора Ковальскому.] — лишена всех прав состояния и сослана на поселение в Вост. Сибирь с назначением в г. Верхоленск Иркутск, губ., а оттуда — за неисполнение распоряжений Иркутск, ген.-губернатора — переведена в Якутск. обл. Жила в Баягантайск. и Намском улусах. Обвенчавшись в 1892 г. с политик, ссыльным Ф. Коном, выехала с ним из области в 1895 г. [«Былое» X, 1906 г. Д. 13].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 177./

    206) Сипович, Александр Александрович; сс.-пос. (1883-1894), двор., поляк, холост, 24 л. Харьковским военно-окр. судом 31/I 1882 г. за принадлежность к социально-революционной партии и распространение ряда брошюр революционного содержания лишен всех прав и сослан на поселение в Сибирь.

    Поселенный в Намский ул., занимался в довольно больших размерах хлебопашеством. По крайней мере полит. ссыльный И. Майнов пишет, что Сипович засевал до 20 дес., давая тем самым заработок жившим около него якутам и ссыльно-поселенцам и тем самым влияя на их образ жизни. Из сообщений администрации видно, что С-ч засевал по нескольку десятин (30-40 п.), а также сбывал в Якутске хлеб десятками пудов. В 1889 г. с ним жили П. Смирнов и Вера Гринберг. В июне 1894 г., по причислении в крестьяне, выехал в Енисейскую губ. [Майнов, Русские крестьяне и оседлые инородцы Якутской области». Д. 199].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 218-219./

                                                                ВОСПОМИНАНИЯ

    После достижения согласия я поехал к Сиповичу, где находился главный центр ссыльных Намского улуса. Я жил в Хатынгаринском наслеге (волости), а Сипович — в Бетюнском или Одейском наслеге, точно уже не помню. По дороге к нему нужно было проехать через Малую Марху — поселение скопцов в 50 домов, устроенное на манер Большой Мархи под Якутском, но более новое и бедное. До этого села добирались двумя дорогами: короткой, но неудобной (а во время разлива Лены и вовсе недоступной) и хорошим трактом (от управы вокруг озера и болот по высокому берегу).

    Александр Сипович был симпатичным молодым человеком, светловолосым, с широкой светлой бородой. Среднего роста, вежливый, воспитанный, он производил очень хорошее впечатление. Был он родом из Виленщины и считал себя поляком. В свое время учился на четвертом или пятом курсе медицинского факультета Петербургского университета. Практиковал, хотя это запрещал закон, и пользовался такой известностью, что его даже вызывали в Якутск высшие полицейские чины, а однажды и сам губернатор. Казенным докторам здесь не доверяли, поскольку это были или пьяницы, или совершенно никчемные люди, которых спихнули на далекий север, не зная, что с ними делать. В результате честный и интеллигентный Сипович оказался в особом положении. Власти считались с ним и не давали хода доносам. Наибольшая практика у него была среди скопцов, которые часто болели и любили лечиться. Поэтому Сипович славился своей зажиточностью, имел много денег и продуктов. Он охотно помогал товарищам, которые часто находили приют в его большом доме. Ссыльный Тонышев (из архангельских крестьян) вел его довольно обширное земледельческое хозяйство. Сипович держал несколько лошадей, причем не только для пашни, но и для поездок к больным, несколько молочных коров и кур-несушек. Якуты за деньги и в качестве платы за лечение приносили ему множество диких уток, куропаток, рябчиков, тетеревов, зайцев. Якутские князья искали его дружбы и вместе со скопцами сожалели, что он часто выезжает в город.

    В городе Сипович подолгу жил у своих друзей, политических ссыльных Андреевых. У него дома, где хозяйничал верный Тонышев, постоянно жил Степанов, какое-то время проживали грузин Чикоидзе и Кристина Гринберг. Для последней Сипович приказал сделать пристройку со струганными стенами и полом, кафельной печью и большими застекленными окнами. Временно у него проживал и каторжанин Кленов, но потом тот перебрался в маленькую юрту, на 15 километров севернее. Жизнь у Сиповича была веселой: всегда собирались гости — ссыльные из разных уголков Якутской области, шли жаркие споры, происходил обмен новостями, сюда приходили книги и газеты. Вблизи стояло несколько домов ссыльных уголовников, несколько юрт, все время прибывали больные и просители. Этот центр культуры привлекал и местную интеллигенцию. Среди нее выделялся Винокуров (а может Новгородов, точно не помню), который закончил прогимназию, несколько лет жил в России и вернулся оттуда вовсе не очарованным российскими «порядками». Он хорошо говорил по-русски, и его обычно выбирали князем. Винокуров являлся горячим сторонником якутского самоуправления и равноправия якутов с русскими, тянулся к политическим, находя у них понимание, хотя и не у всех. Коренные русские не очень поддерживали идею равноправия, заявляя: «Сначала просвещение, а уж потом равноправие!» Но пока не давали ни того, ни другого. Поляки обычно были на стороне якутов — отсюда жаркие споры, в которых Сипович обычно не принимал участия, выказывая свои польские симпатии лишь иронической усмешкой...

    Вообще же колония ссыльных, объединившихся вокруг Сиповича, славилась гостеприимством, весельем, непрекращавшимся потоком гостей. Такие большие траты на содержание гостей мог себе позволить только преуспевающий врач. Богатые якуты вместо гонорара присылали ему то «ногу» мяса [* В тех местах мясо делили на «ноги»: мясную тушу резали сначала вдоль, а потом поперек, так что при каждой ноге оставались ребра и кусок жира. Лучшими считались задние ноги.], то круг масла, то большое количество замороженного молока, то рыбу, свежую и копченую.

    А. Сипович был красив и щедр и поэтому пользовался успехом у женщин. Не гонялся за юбками, женщины сами бегали за ним, и он их не сторонился. В начале моего с ним знакомства у него в специально возведенной пристройке жила Кристина Гринберг, еврейка, проходившая по одесскому или николаевскому процессу, лишенная прав и приговоренная к ссылке. Кажется, она какое-то время была любовницей Сиповича. Он окружил ее вниманием и заботой. Позднее, уже после Френкеля и Венярского, с карской каторги прибыли несколько человек, в том числе Феликс Кон из Великого «Пролетариата», сын богатых варшавских купцов. На каторге он травился вместе с 14 товарищами в знак протеста против телесного наказания одной из каторжанок. Теперь он представлял из себя полную развалину. Первоначально Кон поселился у Сиповича, потом нанял рядом небольшой домик, но навещал Александра почти каждый день.

    Тем временем в маленькой колонии ссыльных произошли большие изменения. На передний план выступила большая дружба Сиповича с Андреевым. Андреев, красивый, крепкий молодой человек, женатый на богатой московской купчихе, благодаря присылаемым ей средствам жил в ссылке не так уж плохо. Он держался немного в стороне от колонии, и известные среди ссыльных люди также дистанцировались от него. Рассказывали, что «Народная воля», постоянно нуждавшаяся в деньгах на организацию покушений, поручила Андрееву вступить в фиктивный брак с богатой купчихой, симпатизировавшей партии. Это позволило бы ей распоряжаться своим состоянием, которое она намеревалась отдать партии. Молодой студент Андреев согласился на брак, который он сразу же превратил в настоящий, но деньги «Народной воле» не отдал.

    Андреева была невысокой симпатичной бабенкой, полностью находившейся под властью мужа, человека жестокого, беспринципного и расчетливого. У Андреевых было двое детей. Состояние их здоровья стало поводом для приезда семьи на все лето к Сиповичу. Андреева так все устроила, что дружба ее мужа с Сиповичем значительно окрепла. Андреев постоянно приезжал и даже подолгу жил у Сиповича; он стал хозяином не только средств, но и поступков Сиповича. Его жена также вела себя как хозяйка дома. К. Гринберг потеряла все свое влияние. Какое-то время она еще жила в своей пристройке, которую ей пришлось делить с Андреевой и ее детьми, но продолжалось это недолго. Между Гринберг и Ф. Коном возникли близкие отношения, и все завершилось свадьбой. К тому же из Варшавы стали поступать средства, и госпожа Кон, кажется, приехала в Якутск, чтобы повидаться с сыном. Но еще перед этими событиями состоялось какое-то неприятное «объяснение» между Сиповичем и Коном. Отношения между ними были разорваны, и супруги Кон переехали в другой дом, пока еще в той же самой округе, поскольку оба они были сосланы в один наслег. В дальнейшем они поселились в городе, но дружба между Коном и Сиповичем так никогда и не восстановилась.

    Одновременно развивалась и другая драма. Андреевой, которая пользовалась большой свободой, принятой у русских революционеров, удалось увлечь долго сопротивлявшегося Сиповича. Тот после истории с Гринберг вел себя очень сдержанно, но однажды сдался, когда они вместе лежали в постели, что Андреева часто практиковала. Потом он с досадой рассказывал мне, что все произошло против его воли и почти бессознательно, ведь он считал Андреева своим другом. Он сразу же заявил Андреевой, что больше подобное не повторится и она должна изменить свое поведение. Тогда Андреева поступила как героиня драмы А. Н. Островского «Гроза»: согрешить и покаяться, что было в большой моде у русских революционерок, — во всем призналась мужу. Может, хотела принудить Сиповича к женитьбе, на что Андреев соглашался и даже настаивал, но отдать жене детей не желал, так как отказ от детей означал отказ от доходов. Сипович и не думал о женитьбе, хотел, как он сам мне говорил, вернуться в Польшу свободным. Произошел полный разрыв между ним и Андреевыми. Вскоре они вернулись в Россию, кажется, в Москву. О дальнейшей их судьбе мне ничего не известно. Андреева некоторое время жила неподалеку от Сиповича, ее постоянным спутником был ссыльный Говорюхин, которого остальные ссыльные считали шутом и прихлебателем. Андреев же начал пить и, что называется, покатился по наклонной. В «коммуне» Сиповича тем временем произошли большие изменения. Появился Бернштейн — еврей, обслуживавший военные учреждения, приятель Сиповича еще со студенческих лет. Я познакомился с ним, когда он в мундире отправлялся в обратный путь в Россию...

    Разговорным языком в нашей крохотной колонии всегда был польский, что вызывало некоторое раздражение у моих русских товарищей. Зато Сипович с удовольствием приезжал на «польские беседы», особенно с того времени, как поссорился с Андреевыми.

    Опорой всех ссыльных был Сипович, и не только потому, что имел обширный дом, где длительное время могли жить несколько человек, но и из-за своих значительных доходов, позволявших их кормить. Источником доходов были нелегальная врачебная практика и сельское хозяйство, которое вел Тонышев. Им засевалось до десяти десятин и в случае урожая продавалось значительное количество муки, не считая той, что съедали ссыльные товарищи.

    За пять-шесть лет в гостеприимном доме Александра побывало такое число людей, что всех я и не упомню. Из тех, кто жил у меня и у Сиповича более длительное время (несколько месяцев), самым удивительным, без сомнения, был Данилов. Он исповедовал философию, которая позднее стала известна во всем мире под названием толстовства. Являясь противником кровавой революции, Данилов доказывал, что все удастся изменить к лучшему, если люди перестанут пользоваться чужим трудом, эксплуатировать «невольников». Каждый, не ожидая изменения общественного строя, чтобы смягчить угнетение простого народа — крестьян и рабочих, должен немедленно начать с себя. Исходя из этих соображений, Данилов вставал раньше других, и сразу же принимался за работу: убирался по дому, чистил картошку, ставил самовар, готовил обед. Сам же не ел ничего, кроме черного хлеба с чуть подсоленной горячей водой. Иногда позволял себе немного картофеля, молока и сыра, мяса же вовсе не ел; и все для того, чтобы облегчить страдания «простого народа». Одежду свою — жалкий тюремный бушлат, такие же штаны, холщовую рубаху и тюремную обувь — носил неизменно, хотя и мог купить что-нибудь получше. Даже когда товарищи дарили ему какие-либо вещи, отказывался или отдавал другим. Одежду чинил и шил сам, а когда ему однажды заметили, что он все равно не обойдется без таких продуктов чужого труда, как иголки и нитки, сделал себе костяную иглу, а нить стал сучить из дикого льна, который старательно выискивал на лугах. Данилов говорил: «Если бы подобным образом стала себя вести вся интеллигенция, а вслед за ней и все привилегированные, то не понадобилось бы никакого переворота, никакого насилия. Жизнь сорганизовалась бы на новых, справедливых и правильных принципах. На смену угнетению и злоупотреблениям пришли бы кооперативы!»

    Власти трактовали Данилова как «неопасного сумасшедшего» и долгое время не арестовывали его. Но на одном из процессов он произнес перед судьями и публикой столь пламенную речь, что его приговорили к нескольким годам каторжных работ. На каторге Данилов вел себя так же, как и на свободе: всегда говорил товарищам и властям то, что думал, и за это после ее окончания очутился в Якутской области. Он был последовательным и неумолимым, как русские сектанты — скопцы, молокане и другие богоискатели. Те часто не хотят есть из посуды, «оскверненной» чужаками, готовят в своей посуде, как это делают скопцы, и едят только хлеб, в котором «закваска и огонь все очищают». Данилов был образованным человеком, знал французский и немецкий, читал философские труды и обожал споры, чем также напоминал русских сектантов. Какое-то время он жил у меня, но еще дольше — у Сиповича, где вел долгие споры буквально со всеми и еще более долгие беседы с Тонышевым, происходившим из семьи архангельских сектантов и обожавшим углубляться в диалектические тонкости.

    Сипович был добрым, благородным и отзывчивым, но не очень интеллигентным человеком. Читал мало, преимущественно медицинскую литературу. Пьянкам, устраиваемым у Андреевых, он предпочитал общение с образованными якутами, но для тех центром притяжения был не Якутск, а Чурапча Батурусского улуса, где жили Подбельский и Пекарский, уже начавший в то время собирать материалы для своего словаря якутского языка. Вскоре Подбельский переехал в Якутск. Пока исправником был Качоровский он по мере возможности облегчал такие переезды и вообще доброжелательно относился к политическим. Его либерализм простирался до того, что один раз он пил у меня чай, а Сиповича навещал довольно часто и вызывал в город для медицинских консультаций. Однако по мере увеличения числа ссыльных отношения с властями стали ухудшаться, а с отъездом губернатора Черткова и прибытием на его место Колянко — совершенно испортились. Губернатор Колянко, еще относительно молодой и красивый украинец, больше интересовался прекрасным полом, чем проблемами администрации. Однако он потребовал от полиции «подтянуть» политических. Начались репрессии, встретившие отпор ссыльных, которые во все возрастающем количестве прибывали из России и кроме того направлялись в якутские улусы после отбытия каторги. Проводимая новым губернатором политика сильной руки, хотя отчасти и смягчалась разумным вице-губернатором Осташкиным, рано или поздно грозила привести к серьезному конфликту. Качоровский предвидел это и добился перевода исправником в Олёкминск. Его место занял ограниченный Каразин. В то время и даже раньше, во время исправнического «междуцарствия», когда Качоровский уже уехал, а новый исправник еще не прибыл, произошла кровавая расправа над ссыльными.

    Вышло административное распоряжение направлять всех евреев в самые отдаленные места Якутской области: в Верхоянск, на Индигирку, в Колыму и т. д. Туда уже вывезли Венярского и Френкеля. Не помогли все усилия и взятки, раздаваемые отцом Френкеля, чтобы сына оставили если и не в самом Якутске, то хотя бы в Намском улусе, у меня. Вскоре после этого, в феврале-марте, прибыла партия ссыльных в 40-50 человек, исключительно евреев. Их должны были везти дальше, в Верхоянск и Колымск, но из-за весеннего бездорожья решили дождаться установления зимнего пути и высылать их по два-три человека. Тем временем перевозимых ссыльных держали в общем помещении, где их свободно навещали политические со всего края. Нескольким из вновь прибывших разрешили выехать на лето в Намский улус и поселиться или у Сиповича, или поблизости.

    С этой партией в Якутск прибыл хороший знакомый Сиповича Бернштейн. Он недавно вернулся из ссылки, а теперь добровольно следовал за своей женой Натальей Осиповной Барановой, красивой еврейкой из Крыма. В партии находился и ее брат. То были странные евреи — очень красивые, с правильными чертами лица и светловолосые. Как говорили, они происходили от греческих колонистов в Крыму, еще в древности принявших иудаизм, но державшихся в стороне от наплывавших на полуостров с севера немецких евреев. Браки заключали исключительно между собой, что позволило в довольно чистой форме сохранить греческий тип. Наталья Осиповна познакомилась с Бернштейном, когда тот вернулся из якутской ссылки. Они поженились, и когда Наталья Осиповна в административном порядке была сослана в Колымск, молодой муж последовал за ней подобно тому, как делали жены, ехавшие за ссыльными мужьями. В этой же партии были женщины, преимущественно жены ссыльных, а также несколько видных политических деятелей и представителей еврейской элиты, в частности сын московского раввина Минор. В большинстве своем люди состоятельные, интеллигентные, с хорошим образованием: студенты из Одессы, Киева, Харькова, врачи, адвокаты, инженеры. Запомнился один из них — прекрасный певец, красавец Энгель, да и вообще у них был очень хороший хор. С ними очень подружился старый ссыльный Подбельский, да и все остальные охотно посещали их в тюрьме, истосковавшись по новостям из России и политическим дискуссиям. Первоначально власти терпимо относились к таким визитам. Пересыльная тюрьма была открыта с утра до вечера и кипела жизнью.

    Изменения произошли после прибытия Колянко, решившего «подтянуть» ссыльных: назначили часы посещений, ограничили пребывание новых ссыльных в городе и их выезды в улусы. Пришел приказ вернуть в Якутск тех, кто уже поселился в Намском улусе, в частности Готи. Как развивалась трагедия, я знаю не очень хорошо, поскольку из-за приближавшегося сева вернулся в улус. Знаю, что среди ссыльных усилилось недовольство и многие решали протестовать против ссылки евреев в самые тяжелые для проживания районы. С другой стороны, губернатор Колянко решил отличиться неукоснительным исполнением правительственного распоряжения. Я был занят тяжелой работой в поле, когда весть о резне в Якутске ударила как гром среди ясного неба. Товарищи в Якутске отказались выезжать, и власти вызвали солдат, которым приказали произвести залп по сопротивлявшимся и идти в штыковую. Штыком распороли живот беременной женщине, а еще живой плод был затоптан. Было много раненых и убитых, в числе последних — Подбельский. Его не должны были вывозить, он жил в городе и пользовался всеобщим уважением. Хотел склонить сопротивлявшихся к уступкам, но, поскольку обратился к ним с речью, его убили, а потом причислили к зачинщикам беспорядков. Некоторых других, также призывавших к спокойствию, власти обвинили в организации бунта. Эта страшная история стала широко известна не только в России, но и во всем мире. Колянко не то что не наградили, а вызвали в Иркутск для «объяснений»; приговор военного суда привели в исполнение лишь частично, многих из приговоренных к тюрьме и каторге даже освободили.

    Сообщение о якутских событиях вызвало у меня болезненное состояние. Я забросил полевые работы, целыми днями лежал в постели и обдумывал, чем мы, ссыльные, можем ответить на беспримерное насилие и жестокость властей. Только когда я пришел к выводу, что подобное нельзя оставить без последствий, ко мне вернулись энергия и жажда действий. Я дал Цобелю револьвер и 100 рублей (все мои деньги) и поручил съездить в город и узнать подробности. Потом запряг лошадь и объехал товарищей. Мое предложение сводилось к следующему: собрать десять готовых на все людей, вооружить их ружьями и револьверами, ворваться конно в город, поджечь дом губернатора, а самого его, если представится возможность, убить, так как было известно, что солдаты стреляли по приказу Колянко. Я, как умел, убеждал товарищей, но согласились только Багриновский и Студницкий. Кленов ответил что-то неопределенное, а Степанов отказался, заметив, что в связи с тем, что происходит в России, наш протест не произведет впечатления, к тому же он не террорист. То же самое сказали Шпыркан и другие. Проект провалился, поскольку для его осуществления нужно было не менее десяти человек. Одним из самых горячих его противников оказался бывший террорист и каторжанин Стеблин-Каменский, в то время случайно оказавшийся у Сиповича. Он доказывал, что надо подождать реакции русского общества, что ответом на такое насилие может стать только революция, что мелкие протесты ослабят ее и ухудшат положение ссыльных, особенно отданных под военный суд. Вернувшийся Цобель рассказал подробности кровавых событий. Он хотел совершить покушение на Колянко, но тот нигде не показывался и находился под такой охраной, что проникнуть к нему было невозможно. И хотя попытка противодействия не удалась, она вернула мне душевное равновесие и здоровье. Я снова стал выходить в поле и напряженно ожидал дальнейшего хода событий, однако осталось возмущение бездействием товарищей и вообще политических. Состоялись суд и оглашение жестоких приговоров. Через несколько недель меня попросили приехать в Якутск в связи с готовившимся протестом. Наконец-то!..

    Буря утихла, оставив после себя тяжелый осадок. В среде ссыльных Намского улуса произошли значительные изменения. Сипович порвал с Андреевыми, и они уехали в Якутск. После освобождения из тюрьмы к Сиповичу приехала Баранова — вдова казненного Бернштейна. Ее брата вывезли в Колымск, а ей самой Осташкин позволил поселиться в Намском улусе. Сипович пригласил ее к себе в память о дружбе с ее мужем. Сначала она жила вместе с Кристиной Гринберг, но после замужества и отъезда Кристины осталась одна. Баранова согласилась заниматься с моей Маней. Таким образом, маленький Бернштейн получил подружку, а я — отличную профессиональную учительницу для дочери. Плата была совсем небольшая, всего несколько рублей в месяц.

    Перевод А. Болдова

    /В. Л. Серошевский.  Якутские рассказы, повести и воспоминания. Редакция и послесловие С. А. Степанов. Москва. 1997. С. 531-533, 336-338, 342, 353-356, 560./

                                                                            Глава V

                                                                          Ф. Я. Кон

    Семнадцатилетний период политической/ ссылки в Сибирь Феликса Яковлевича Кона упоминается в известной монографии П. У. Петрова [* Петров П. У. Из истории революционной деятельности ссыльных большевиков в Якутии, с. 25.] только дважды. В центральной печати допускаются некоторые неточности в указании сроков его ссылки. Так, в «Энциклопедии Великой Октябрьской социалистической революции» написано, что Кон находился «с 1884 г. на каторге и на поселении в Сибири» [* Энциклопедия Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1977, с. 253.], а он в то время был в Варшаве, а о якутской ссылке вообще не упоминается.

    В Центральном государственном архиве Якутской АССР, в трех делах, отражается история отбывания Феликсом Яковлевичем наказания на карийской каторге и в Якутии.

    Основное архивное личное дело Кона содержит 141 лист и охватывает время пребывания в якутской ссылке с 8 июня 1891 г. по 19 ноября 1895 г. В нем сохранены также документы, переписка губернаторов, чиновников, местной царской полиции с министерством внутренних дел, департаментом полиции, рассказывающие о его переводе, пребывании первоначально в г. Балаганск Иркутской области, затем в Минусинске Енисейской губернии.

    Кон — один из известных деятелей польского, российского и международного революционного движения. В 18-летнем возрасте, студентом Варшавского университета, принимал участие в работе нелегального социалистического кружка, стал членом партии «Пролетариат», за что после двухлетнего заключения и следствия 8 декабря 1885 г. Военным судом г. Варшавы был осужден на восемь лет каторги в Восточную Сибирь.

    Архивными документами установлено, что Кон доставлен на карийскую каторгу 28 ноября 1886 г., а в Якутск прибыл 8 июня 1891 г. По предписанию якутского губернатора местом постоянного поселения ему был назначен Бетюнский наслег Ботурусского улуса Якутского округа.

    Почти пятилетняя каторга в Карийской крепости, из которой революционер вышел на поселение в 27-летнем возрасте, сильно подорвала его здоровье. По прибытии в Якутск Кона вынуждены были поместить в городскую больницу по поводу болезни — расширение вен. Сохранилось медицинское свидетельство, в котором говорится:

    «7 июля 1891 года в Якутскую Гражданскую больницу поступил государственно-ссыльный Феликс Кон, при обследовании у него обнаружено врожденное отсутствие бугра пяточной кости и варикозное расширение кожи, покрывающей пятку; при давлении на пятку больной испытывает сильную боль...

    Я полагаю, что он, Кон, нуждается в уходе за ним и медицинской помощи.

    Врач Якутской городской больницы Несмелов» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 16, л. 21.].

    Никакого медицинского пособия назначено не было. По требованию Якутского областного полицейского управления Кон под надзором полицейского был отправлен в Бетюнский наслег Ботурусского улуса. Дорога в данный наслег проходила через Чурапчу, где он встретился со своими соизгнанниками — карийцами, нечаевцами и другими политсседльными.

    В своих воспоминаниях Кон очень образно описывает свое первое «путешествие» по Якутии, дает оценку отдельным политссыльным. Приводим небольшой отрывок:

    «Путешествие до Ботурусского улуса, через который вел путь в назначенное мне злачное место, на тряской телеге по кочкарнику и тайге, под бренчание комариной песни, доводящей и без укусов до одурения, было очень утомительно... Вначале скрашивал эту нудную дорогу суровый вид страны с ее хвойными, по преимуществу лиственничными, лесами, с огромными озерами, со стаями диких уток и гусей, взлетающими при приближении телеги, с обнаженными до пояса якутами, косящими или, вернее, секущими траву своими косами-горбушами, с маленькими якутятами, бегающими нагишом, с жмущимся к дымокурам скотом, поражающим своей мелкотой, с табунами линяющих лошадей...

    На следующий день утром мы подъехали к Ботурусской управе — нечто вроде волостного управления. От писаря я узнал, что в этом же поселке живет И. И. Майнов...

    Я направился к Майкову. Стройный, красивый, с умными черными глазами, Майнов поразил меня своим костюмом...

    — Зачем вам ехать черт знает куда? — недоумевал Иван Иванович... — Оставайтесь в Чурапче...

    — Рад бы хоть в рай, да грехи не пускают...

    — Пустое. Заявите в управе, что вы больны, вас отвезут в город, там напуститесь на исправника, ...и вас оставят в Чурапче... В Чурапче было в то время много бывших карийцев, и остаться там мне хотелось... Я поехал в Чурапчу... Прошло несколько минут, и квартира Костюриных заполнилась. Пришел Митрошка Новицкий, наш незаменимый карийский староста, опекун и кормилец Кары в течение целого ряда лет... В Чурапче я имел возможность убедиться, что он сохранил живую мысль, что он не проходит безучастно мимо явлений, а пытается их осмыслить, осознать, понять...» [* Кон Ф. Я. На поселении в Якутской области. — «Каторга и ссылка», 1928, № 8-9, с. 135-140.].

    Из письменного донесения окружного полицейского управления от 29 июня 1891 г. за № 716 на имя якутского губернатора устанавливается:

    «Ботурусская Инородная Управа, от 19 сего июня, за № 173 донесла сему Управлению, что государственный ссыльный Кон водворен ею в Чурапчинском селении того же 19 числа» [* ЦГЛ ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 16, л. 24.].

    В августе Кон, с разрешения исправника, вернулся на три дня в Якутск для покупки предметов первой необходимости и продовольствия. И вновь обратился к врачам, которые, подтвердив его болезненное состояние, назначили лечение.

    В связи с необходимостью лечения в больнице он находился в Якутске до конца декабря. В это время из Иркутска на имя губернатора Якутской области поступило секретное предписание о Коне.

    Ввиду важности документа и большой актуальности в показе многовековой братской дружбы народов России с польским народом, совместной борьбы русских революционеров с польскими революционерами приведем полностью секретное предписание царского генерала.

                                                                                                                            «Секретно

              Иркутский

     Генерал-Губернатор

            Канцелярия

      I Делопроизводство

    Декабря 21 дня 1891 г.

                  № 536

                Иркутск

                                                            Господину Якутскому Губернатору

    Из полученных достоверных сведений усматривается, что состоящий на поселении в Якутской области государственный преступник Феликс Кон высказывается за необходимость совместной с русскими революционными деятелями противоправительственной борьбы к достижению известных выгод для Польши и выражает готовность принять участие в этой борьбе.

    Принимая во внимание, что приведенные сведения свидетельствуют о крайней политической неблагонадежности Кона, я, уведомляя об изложенном Ваше Превосходительство, имею честь просить назначить ему местом жительства Верхоянский округ, в одном из мест, вновь намеченных исправником, и об исполнении настоящего распоряжения мне донести.

    Генерал-Губернатор,

    Генерал-лейтенант п/п» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 16, л. 35, 35 об.].

    Якутский губернатор во исполнение данного секретного предписания дал окружному исправнику строгое письменное указание следующего содержания:

    «10 января 1892 г. № 22

    Г. Якутскому Исправнику

    Вследствие распоряжения Г. Иркутского Генерал-Губернатора от 21 декабря 1891 г. за № 536 ссыльно-поселенец государственный преступник... Феликс Кон переводится на поселение в Верхоянский округ, поэтому поручаю Вам, Милостивый государь, ссыльного Кона по получении сего немедленно передать в распоряжение Якутского полицеймейстера для заключения его до отправления по назначению в якутский тюремный замок в число пересыльных арестантов. Дело же о Коне представить во II отделение областного управления, а об исполнении сего донести мне» [* ИГЛ ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д, 16, л. 36, 36 об.].

    В этот же день без предъявления официального обвинения он был арестован на улице Якутска и заточен в центральный якутский замок.

    «Не имея обо всем этом ни малейшего представления, — пишет Кон, — я спокойно пользовался выпавшей на мою долю «передышкой», а так как каторга основательно расшатала мое здоровье, то и лечился усиленно... Арестовали меня на улице и собирались прямо отправить в тюрьму, но я настоял на своем, зашел на квартиру Коган-Бернштейн, где временно жила и Христина Гринберг, и уже потом отправился в острог. Мой арест вызвал среди определенной группы ссыльных волнение. Состояние моего здоровья в то время было таково, что отправка меня зимою в Верхоянск не могла не отразиться на нем весьма печально. Врачебная комиссия, явившаяся в тюрьму для освидетельствования меня, установила... болезни и после одиннадцатидневного пребывания в тюрьме вновь очутился на воле и только тогда узнал, и то неофициально, о причинах ареста...» [* Кон Ф. Я. На поселении в Якутской области. — «Каторга и ссылка», 1928, № 12, с. 85.].

    На другой день после ареста, 11 января 1892 г., Кон обратился к якутскому губернатору с заявлением, в котором говорится:

    «Честь имею просить Ваше Превосходительство разрешить мне принять православие для вступления в законный брак с государственной ссыльной Христиной Гринберг. Если разрешение зависит от генерал-губернатора, покорнейше прошу исходатайствовать мне таковое, если возможно, по телеграмме на мой счет.

    Государственный ссыльный Феликс Кон

    Якутск, 11/23 января 1892 г.» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 16, л. 38.].

    В данном архивном деле сохранилось и прошение Христины Гринберг, которая хотела бы выйти замуж за Ф. Я. Кона и была согласна принять фамилию жениха.

    X. Г. Гринберг, она же Вера Григорьева, за участие в революционном движении была доставлена в Якутию в 1888 г. под надзором полиции. До встречи с Коном почти три года отбывала ссылку. Несмотря на свою молодость, она была известной деятельницей революционного народничества. Впоследствии стала верным другом и соратником Феликса Яковлевича.

    X. Г. Гринберг — Вера Григорьева — Вера Кон лично знала и вела совместную революционную деятельность с известными народовольцами М. Ф. Грачевским, Ю. Н. Богдановичем, А. П. Прибылевой-Корба и другими. В 1879 г. в Одессе принимала участие в демонстрации протеста перед зданием царского суда и полиции по поводу вынесения смертного приговора Ковальскому. Несколько раз принимала участие в покушении на царя, за что была арестована и после следствия предстала перед судом. Вера Гринберг была осуждена по «Процессу 17-ти», который проходил в Петербурге с 28 марта по 5 апреля 1883 г. при присутствии представителей Особого правительствующего сената, на вечную каторгу в Восточную Сибирь.

    Первоначальным местом ссылки был назначен г. Верхоленск Иркутской губернии. Но ее отправили в Якутскую область за неповиновение и неисполнение неоднократных распоряжений генерал-губернатора Иркутской области, протест против жестоких условий ссылки и незаконно дополнительно проводимых репрессивных мер администрации и полиции.

    Ознакомившись с личным делом Гринберг, губернатор Якутской области определил се на постоянное поселение в один из самых отдаленных пунктов ссылки — Верхоянск, с учреждением тайного наблюдения и строжайшего гласного надзора полиции. И вот она встретилась с Коном, который 21 января 1892 г. принял православную веру с изменением своего имени на Александра. Такая необходимость была вызвана формальностью того времени и с целью получения права вступления в законный брак с православной В. Григорьевой.

    Священник тюремной церкви И. Железнов в своем донесении на имя якутского губернатора сообщает:

    «Вследствие поданного прошения, государственным ссыльным Феликсом Кон, о присоединении его в православие..., что мною и исполнено 21 января, а также и бракосочетание его с девицею ссыльно-поселенкой государственной преступницей Верой Гринберг, было совершено 22 января с. г.

    Священник Якутской тюремной церкви

    Иоан Железнов» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 16, л. 51.].

    В статейном списке государственного преступника появилась дополнительная запись: «21 января с. г. священником тюремной церкви Иоаном Железновым Ф. Кон присоединен к православию с наречением в Александра» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 16, л. 61.], для того, чтобы царская полиция знала, под какими именами и псевдонимами он может продолжать деятельность, а также в случае его розыска полицией.

    Чиновники Якутского областного полицейского управления, вызвав к себе В. Григорьеву-Кон, вновь предложили ей вернуться к месту своего постоянного поселения в Верхоянск. Такое бессердечное отношение до крайности возмутило Кона и других политссыльных. В случае повторного неисполнения предписания представителей царской администрации ей грозила опасность жестокой расправы, вплоть до нового суда и заточения в тюрьму. Но решительный протест и неоднократные требования новой семьи, поддержанные другими политссыльными, заставили местную администрацию пойти на некоторые уступки.

    Следует отметить, что с появлением в составе узников царизма в Якутии представителей нового пролетарского поколения, особенно большевиков, даже чиновники местной якутской администрации иногда вынуждены были считаться с их требованиями.

    По письменному распоряжению губернатора области от 18 февраля Ф. Я. и В. Г. Кон не были отправлены в Верхоянск, новым местом их постоянного поселения назначили 1 Модутский наслег Намского улуса. Здесь Феликс Яковлевич начал заниматься научным изучением жизни, быта и культуры, социально-экономических отношений якутов. Также предпринял в исключительно трудных условиях смелую попытку — издавать рукописную газету, но она не была поддержана другими политссыльными.

    В своих личных воспоминаниях он пишет:

    «Менялись люди, но не менялась жизнь. Некоторое разнообразие внес А. И. Бычков, поселившийся в Кильдямцах. Он сделал попытку издавать газету, конечно, рукописную. Желая, в свою очередь, поддержать это начинание, выпустил и я два-три номера газетки, но ни ему, ни мне не удалось вызвать к этим начинаниям интереса в других ссыльных, и это дело заглохло» [* Кон Ф. Я. На поселении в Якутской области. — «Каторга и ссылка», 1929, № 1, с. 97.].

    В данном наслеге не было никакой работы для дополнительных заработков, поэтому Кон начал добиваться выделения положенного законом земельного надела, на котором без каких-либо орудий труда, только благодаря помощи бедных якутов, с которыми он установил искренние дружеские отношения, начал заниматься овощеводством. Позже ему удалось приобрести рабочую лошадь.

    В трудных условиях тогдашней Якутии Кон нашел в себе силы заняться научным изучением истории, экономики и этнографии ее народов, сумев установить дружеские отношения с местным населением. После научного изучения отношений политических ссыльных с местным населением, он, как свидетель-современник, изложил очень ценные мысли и наблюдения.

    Правильное, объективное научное освещение взаимоотношений представителей всех поколений российского революционного освободительного движения со всеми народами Якутии носит не только принципиальный характер, но и имеет большое значение в упрочении братских связей, в идейном воспитании всех трудящихся, особенно молодежи, в духе пролетарского интернационализма, священной дружбы всех народов, которая имеет многовековые корни, была заложена еще нашими предками, она стала одной из движущих сил развития советского общества.

    К сожалению, некоторые исследователи в результате своего субъективизма и неклассового подхода к данному вопросу допускают путаницу, приходят к совершенно ненаучному утверждению о том, что из-за земельных наделов между политссыльнымй и якутами всегда существовали враждебные отношения.

    М. Кротов в своей книге, в специальной главе «Якуты и ссыльные», утверждает:

    «Особенно много недоразумений возникало на почве наделения ссыльных 15-десятинным земельным наделом...

    Помимо причин экономического характера, имели значение и взаимное непонимание, и та глубокая пропасть, которая лежала между ссыльными и якутами.

    Культурный русский и полудикарь-якут. Дворянин, интеллигент, образованный человек — и темный якут, вечно притесняемый «тойонами» (якутскими богачами), полицией и духовенством. Культурный, привыкший к кипучей многогранной жизни в больших городах ссыльный и полубродячий якут, еще не во всем порвавший с традициями и обычаями, связывающими его с ушедшей в глубину веков доисторической жизнью...

    Глубокая пропасть по всем, начиная от цвета кожи, языка, одежды и кончая последними привычками...» [* Кротов М. Якутская ссылка 70-80 годов. М., 1925, с. 90-94.].

    В своих рассуждениях Кротов допускает очень серьезные ошибки, которые должны быть исправлены: во-первых, не было никакой «глубокой пропасти» между ссыльными и якутами, а наоборот, существовали дружеские отношения. Именно политические ссыльные устанавливали подлинно братские интернациональные связи. Следует особо подчеркнуть, что состав, политических ссыльных был многонациональным. Во-вторых, якуты не были какими-то «полудикарями» или «полубродячими», все «еще не во всем порвавшими с традициями и обычаями... доисторической жизни». В последней четверти XIX в. вообще по всей России, в том числе и в Якутии, не было «доисторических полудикарей». Подобные утверждения не выдерживают никакой научной критики. В-третьих, ни в коем случае нельзя пытаться доказывать существование какой-то враждебности между политссыльными и якутами различиями языка, одежды, привычек, цвета кожи, разным уровнем их развития или дворянским происхождением политических ссыльных.

    Подобные ненаучные, необъективные утверждения Кротова полностью опровергаются самими политическими ссыльными — революционерами, и автор настоящей монографии стремится научно правильно осветить и постоянно держал данный вопрос в центре своего исследования.

    Представитель пролетарского этапа российского освободительного революционного движения, интернационалист Кон, после многолетнего личного общения и научного изучения социально-экономических отношений якутов конца XIX в., в том числе взаимоотношений политических ссыльных с якутами, пишет в своих воспоминаниях:

    «Я, быть может, дольше, чем следовало бы, остановился на отношениях и к якутам, и к различным категориям ссыльных, но когда я в настоящее время вспоминаю о тех давно минувших временах, для меня становится ясно, что многие из заброшенных в то время на далекий северо-восток политических ссыльных уцелели только благодаря тому, что им удалось зацепиться за жизнь, найти хотя бы только суррогат содержания в изучении окружающих и в оказывании им хотя бы крохотной помощи в их тяжелой борьбе за существование...

    Будущему историку ссылки много придется поработать над решением вопроса, чем вызвано то, что из среды политических ссыльных выдвинулось такое огромное количество ученых исследователей, беллетристов, публицистов и т. д., и т. п. Ведь большинство ссыльных еще с шестидесятых годов и до девяностых, когда движение начало принимать массовый характер, это — не окончившие курса студенты, семинаристы и даже гимназисты...

    А между тем на всем протяжении Сибири из года в год выдвигались все новые и новые имена ссыльных, внесших определенный вклад в науку... Особенно выделилась в этом отношении Якутская область...» [* Кон Ф. Я. На поселении в Якутской области. — «Каторга и ссылка», 1929, № 1, с. 98-99.].

    После анализа отношений якутов и политических ссыльных Кон прямо и объективно пишет и по вопросу земельного надела:

    «Ссыльно-поселенцы, как уголовные, так и политические, по закону имели право на получение 15 десятин пахотной и сенокосной земли от того наслега, к которому они были причислены... Кто видел якутский скот в начале весны, буквально валящийся с ног, выводимый из «хотонов» (хлевов) при поддержке людей, тот поймет, чем является для якута каждый клок земли, с которого можно получить лишнюю охапку сена для скота... И эту-то землю, за которую улус с улусом, наслег с наслегом ведет нередко тяжбы по целым десятилетиям, якуты должны беспрекословно уступить в размере 15 десятин всякому из названных пришельцев..., отведенный поселенцу участок в большинстве случаев в наслег уже не возвращается. На «освободившийся» надел тотчас же назначается другой ссыльный...» [* Там же, с. 132-133.].

    Ф. Я. Кон, объективный исследователь дореволюционной Якутии, внесший большой вклад в становление марксистской концепции в науке, как талантливый публицист и тонкий наблюдатель очень точно описывает положение политического ссыльного, который после жестокой расправы с ним царского правительства, многолетней каторги или одиночного заключения попадал в суровую Якутию и благодаря своему мужеству, находчивости, высокой культуре, правильно установив отношения с якутами, с местным населением, приспосабливался к условиям ссылки, вел борьбу за свое существование.

    «Ссыльным выдавалось пособие — 12 р. в месяц и 22 р. в год т. н. одежных денег... на такие средства прожить немыслимо, ... — пишет Феликс Яковлевич. — ...Обзаводись коровой, разыщи доильщицу. Воды для чая нет — иди с ведрами за 200-300 саженей к озеру, а зимой прорубай прорубь. Для умелого человека — это минутное дело, для неумелого — мука мученическая... Я не занимался хозяйством, но огород развел, без этого нельзя. И часами таскал воду для поливки огорода. Всего не перечислить. Но об одном умолчать нельзя. Якутские условия заставляли обзаводиться лошадью: и в город ездить за товарами приходилось, и... за мукой и другими продуктами, и к товарищу съездить — иначе совсем одичаешь.

    Хорошо тем, кто умел обращаться с лошадью. Я к этим счастливцам не принадлежал, и дьявольски трудно давалось мне ввести лошадь в оглобли и запрячь ее. То седелка трет спину лошади, то супонь развязывается, то подпруга. А запряжешь и поедешь, а лошадь не слушается тебя и идет, куда ей хочется, а не куда ты ее направляешь. В особенности, когда приходится проезжать мимо жилья. И смешно и досадно.

    Может показаться странным, что я на этом так подробно останавливаюсь, но ведь это было то «бытие», которое определяло «сознание», — «бытие», одних заставлявшее пить, лишь бы забыться, других доводило до самоубийства, еще иных превращало в обывателей...

    Ссылка в Якутскую область — не просто ссылка. Здесь обо всем необходимо заранее заботиться — иначе пропадешь...» [* Кон Ф. Я. На поселении в Якутской области. — «Каторга и ссылка», 1928, № 8-9, с. 129-133; Там же, 1929, № 1-2, с. 96-133.].

    С. И. Феохари, тоже отбывавший много лет ссылку среди якутов, в 1928 г., как свидетель, подверг принципиальной критике ненаучные утверждения М. Кротова. При рассмотрении и оценке взаимоотношений политических ссыльных и якутов Феохари руководствуется принципом классового подхода:

    «Несмотря на эти столкновения с тойоном (Марком Слепцовым — В. О.), отношения у меня с якутами вообще были самые лучшие... Когда земельный надел на р. Соле (место это называлось «Намни») был утвержден обществом за мной, я начал строить себе юрту на этом участке, юрта получилась довольно большая... Якуты народ очень честный; так, например, запоров в юртах не существует, когда хозяева уходят из дому, то снаружи на дверь ставится палка, — это означает, что хозяев дома нет — и этого достаточно. Якуты очень наблюдательны и технически способны. Все, что требуется в хозяйстве, якуты сами для себя делают: сани, табуретки, одежду, обувь, посуду (черепяную и берестяную), кожу для обуви и верхней одежды тоже сами выделывают и даже нитки, для этого сами изготавливают: сухожилие скотины... по своей прочности ни с чем не сравнимые... Весь инструмент у якута состоит из топора и ножа... Якуты делают и всякие металлические украшения из серебра...

    В книге М. Кротова «Якутская ссылка 70-80 гг.», гл. VII, приводятся заявления некоторых товарищей ссыльных, что якуты враждебно относились к государственным ссыльным. Это большая ошибка и обидное обвинение... Большинство из нас люди издерганные, истрепанные и стали подозрительны и недоверчивы. Затем нельзя отрицать, что многие из нас очень нервны, часть — капризны и требовательны. Мне приходилось ночевать у совершенно неизвестных мне якутов, и я никогда не чувствовал враждебного ко мне отношения. Насколько я знал якутов, я мысли не допускал, чтобы меня без всякой причины могли оскорбить или просто враждебно ко мне отнестись. Да иначе и не могло быть» [* Феохарн С. И. Воспоминания об Якутии. «Каторга и ссылка», 1928, № 3, с. 88-109.].

    А вот слова известного деятеля нашей партии С. И. Мицкевича:

    «Я так полюбил этот край и его население, так близко к сердцу принимал его нужды и невзгоды, что мне было тяжело бросить недоконченными эти два дела, о которых я так много хлопотал... я решил остаться еще на один год в Колымске» [* Мицкевич С. И. Записки врача-общественника. 1888-1918 гг. М„ 1941, с. 115.].

    И. А. Теодорович в своих личных воспоминаниях пишет:

    «В подмороженном крае ссыльный встретил хотя и забитый, но чрезвычайно даровитый, поэтический народ с языком, «неисчерпаемым, как море», с чудным фольклором. Тяжкие страдания этого народа сразу же были поняты ссыльными» [* 100 лет якутской ссылки. М., 1934, с. 10-22.].

    Таким образом, приведенные нами несколько характерных высказываний и свидетельств современников — самих революционеров на пролетарском этапе российского освободительного движения — полностью опровергают утверждения М. Кротова.

    В ночь с 18 на 19 февраля 1893 г. в семье революционеров Кон появился ребенок. В условиях постоянного гонения, преследования и борьбы за свое существование воспитание детей для политссыльных вдвойне было мужеством. В исторической литературе заслуженно освещается героический поступок жен декабристов, которые добровольно последовали в Восточную Сибирь за осужденными на каторгу мужьями. А в истории политической ссылки в Сибири, особенно в Якутии, революционеры показываются без семьи, без детей. Приходится признать, что до сих пор недостаточно освещено пребывание в Якутии женщин-революционерок.

    О подвиге революционерок-матерей А. В. Якимовой-Диковской, первоначально приговоренной к смертной казни через повешение, Г. И. Окуловой-Теодорович и других было рассказано в предыдущих главах монографии.

    Семья Ф. Я. Кона испытывала исключительно большие трудности из-за нехватки средств для своего существования. Отбывая наказание в глухом, крайне отсталом наслеге Намского улуса, они неоднократно обращались к якутскому губернатору с просьбами о переводе в Якутск для приискания заработков или в какой-нибудь другой город Сибири, но обращения оставались без внимания.

    Один архивный документ свидетельствует:

    «В случае, если почему-либо мне было не разрешено ехать в г. Енисейск, я просил бы, равным образом для приискания себе занятий, позволить мне поселиться в с. Тулуне или в г. Минусинске... Прошу... обратить внимание на то, что мне с маленьким ребенком можно будет в такую тяжелую дорогу отправиться только до наступления сильных морозов...

    Александр (Феликс) Кон

    г. Якутск. Августа 22 дня 1895» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 16, л. 122.].

    Или возьмем другой документ, в котором Вера Кон обращается к якутскому губернатору как мать:

    «Его Превосходительству господину губернатору

                                                                      Якутской области

                                                                            Прошение

    ...У меня дочь в таком возрасте (ей 20 месяцев), когда дети подвержены самым частым заболеваниям, между тем здесь, в случае болезни, она будет совершенно лишена медицинской помощи, а перевозить ее в город, за дальностью расстояния и благодаря сильным морозам, может оказаться невозможным.

    Вера Кон

    Намекай улус. 18 октября 1894 года» [* Там же, л. 104.].

    Однако все эти неоднократные законные просьбы не удовлетворялись или оставались даже без ответа. Основной причиной отклонения просьб и требований был «серьезный характер прежней преступной деятельности». Об этом свидетельствует несколько письменных строгих предписаний, поступивших из министерства внутренних дел, департамента полиции через иркутского генерал-губернатора.

    Так, во втором предписании от 3 июля 1892 г. за № 6671 указывается:

    «Находящийся в Якутской области в положении ссыльнопоселенца государственный преступник Феликс Кон, ввиду серьезного характера его прежней преступной деятельности, Министерством Внутренних Дел признан не заслуживающим применения к нему ст. 3 Именного Высочайшего Указа Правительствующего Сената 17 апреля 1891 г.» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12. оп. 16, д. 16, л. 82.].

    Через три года на имя губернатора Якутской области вновь, в третий раз, поступило строгое предписание от господина генерал-губернатора Иркутской области с грифом «совершенно секретно» — о неприменении к Ф. Я. Кону царского указа 1891 года о сокращении срока наказания, т. е. помиловании. В нем дополнительно говорится о запрещении участия его в работе историко-этнографической Сибиряковской экспедиции.

    «Совершенно секретное» предписание в отношении Кона сохранилось в другом архивном деле за № 299.

                                                                                          «Совершенно секретно

    Канцелярия Иркутского

       Генерал-губернатора

        I Делопроизводство

           11 октября 1894

                    № 9070

                                                           Господину Якутскому губернатору

    Г. Генерал-Губернатор, приняв во внимание, что ссыльнопоселенец Александр Кон высказывался в 1891 г. за необходимость, совместно с русскими революционными деятелями, противоправительственной борьбы к достижению известных выгод для Польши, и что Министерство Внутренних Дел не признало его заслуживающим применения 3 п. Высочайшего Указа 1891 года, не изволил признать возможным разрешить ему принять участие в трудах экспедиции по исследованию быта якутов.

    Об этом имею честь уведомить Ваше превосходительство для зависящего распоряжения.

    Правитель канцелярии Маллерусь» [* Там же, оп. 12, д. 299, л. 79.].

    Однако запреты и постоянные преследования царской полиции не смогли помешать осуществлению задуманного дела. По личному свидетельству Кон добился разрешения и стал одним из участников экспедиции, и в связи с этим этой же управе поручалось «сотруднику статистического комитета Кону по первому требованию предоставить лошадей». Первая бумага была подписана губернатором, вторая — председателем статистического комитета, т. е. этим же губернатором [* Кон Ф. Я. На поселении в Якутской области. — «Каторга и ссылка», 1928, № 12, с. 86.].

    Таким образом, Кон принял активное участие в работе научной экспедиции Сибирякова, как сотрудник — член экспедиции. Свои научные исследования проводил на основе стационарного личного наблюдения и широкого общения с якутами многих наслегов Ботурусского, Намского и других улусов Якутской области. В его трудах, статьях содержатся очень важные, глубоконаучные обобщения тех огромных материалов, которые были им собраны, накоплены в течение многих лет ссылки в Якутии, в Восточной Сибири. Кон является одним из первых исследователей, который вместе с другими общественно-политическими деятелями и учеными, учениками и соратниками Ленина начал научное изучение истории, экономики и этнографии народов дореволюционной Якутии на основе марксистско-ленинской методологии.

    Следует отметить, что его труды и статьи достаточно освещены в нашей историографии. Поэтому нет необходимости в настоящей монографии подробно заниматься их анализом.

    В 1896 г. на страницах «Восточного обозрения» появились «Намские письма», в следующем году на страницах «Нового слова» была напечатана работа «К вопросу о ссылке в Якутскую область», а в 1898 г.— «Никольская слободка Намского улуса Якутской области»... Одним из значительных исследований Кона является работа «Физиологические и биологические данные о якутах (антропологический очерк)», изданная в г. Минусинске [* Кон Ф. Я. Намские письма. — Восточное обозрение. 1896; Он же. К вопросу о ссылке в Якутскую область. — Новое слово, 1897, кн. 5; Он же. Никольская слободка Намского улуса Якутской области. Иркутск, 1898; Он же. Физиологические и биологические данные о якутах( антропологический очерк). Минусинск, 1899; Он же. На поселении в Якутской области. — «Каторга и ссылка», 1928, № 6-9; 1929, № 1-2; Он же. Культурно-просветительная роль политической ссылки в Якутии. В кн.: 100 лет якутской ссылки. М., 1936.].

    В своих трудах он придерживался не только принципов строгой научной объективности, но и классовости. Рассматривал социально-экономические отношения у якутов разных регионов, делая глубокий анализ и обобщения на конкретных примерах, фактах, взятых из современной дореволюционной действительности.

    7 октября 1896 г. была получена телеграмма, в которой говорилось:

    «Генерал-губернатор разрешил Александру Кону с семьей выехать в Енисейск.

    Управляющий канцелярией Перетолчин» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 16, д. 16, л. 124.].

    Но царские наместники, имея и другие предписания с грифом «совершенно секретно» в отношении «серьезности характера прежних государственных преступлений» Кона, не были намерены так быстро разрешить ему выезд из Якутской области. Он по-прежнему оставался на неопределенный срок в положении ссыльного. В эти годы в семье революционеров появилось еще двое детей, их стало трое: Вера, Лида и Александр. Только 29 апреля 1897 г. за № 479 было сообщено:

    «На основании Манифеста 14 мая 1896 г. Г. Министр Внутренних Дел постановил: к крестьянам из ссыльно-поселенцев Якутской области — Михаилу Чекоидзе и Александру Кону применить, за государственное преступление, ст. XIII и 19 лит. в. Манифеста, в силу коего разрешить им ныне же приписаться к одному из городских мещанских обществ, в случае согласия последнего» [* Там же, л. 137. М. Н. Чекоидзе отбывал политссылку в Якутии по приговору суда «Процесса 50-ти».].

    Перед выездом в Минусинск семью Кона доставили в полицейское управление, где был составлен «Список перечисленных», подлежащих к выезду в составе их семьи:

    В начале декабря 1898 г. Ф. Я. Кон с семьей, с тремя малолетними детьми, преодолев огромное расстояние и большие трудности на пути этапного следования, добрался до Минусинска. Там он отбывал ссылку под строгим надзором полиции до 1904 г., потом вместе с семьей переехал жить в Варшаву.

    С этого времени Ф. Я. Кон становится одним из руководителей левого крыла Польской социалистической партии (ППС), а с 1906 г. — ППС — левицы.

    В годы первой русской революции 1905-1907 гг. он больше находился в Петербурге, где будучи сторонником совместной борьбы русских и польских революционеров, принимал участие в русской революции, избирался и работал в Петербургском Совете рабочих депутатов. После раскола «Пролетариата» в 1906-1908 гг. был членом Центрального рабочего комитета.

    В годы первой мировой войны стоял на позициях интернационалиста. В 1918 г. был принят в члены РКП(б), с учетом партийного стажа с 1906 г., а членом Коммунистической партии Польши является с момента ее образования. В 1914-1917 гг. стал известным деятелем левого крыла Социал-демократической партии Швейцарии. Таким образом, он был членом революционных партий трех стран. С 1919 г. принимал активное участие в работе партийных организаций Украины.

    Ветеран революции Ф. Я. Кон был видным деятелем международного рабочего движения, Коммунистического интернационала, принимал участие в работе 2-7-го конгрессов Коминтерна, в 1922-1923 гг. избирался секретарем Исполкома Коминтерна. В 1924-1935 гг. — бессменный член Интернациональной контрольной комиссии.

    Известен как активный работник печати, проводил большую работу как партийный пропагандист и публицист. В первые годы Советской власти в Киеве был редактором польских коммунистических изданий, в 1925-1928 гг. — редактором газеты «Красная Звезда», а с 1928 г. — «Рабочей газеты». В 1931 — 1933 гг. работал председателем Всесоюзного комитета радиовещания, был членом коллегии Народного комиссариата почт и телеграфов. С 1937 г. до 1941 г. — редактор журнала «Наша страна».

    Умер в Москве 28 июля 1941 г.

    /В. Е. Охлопков  История Политической ссылки в Якутии. Кн. 2. (1895-1917 гг.). Ч. 1. Революционеры пролетарского этапа в якутской ссылке. Якутск. 1990. С. 114-131./

                                        САГА О «РУССКО–ЯКУТСКОМ СЛОВАРЕ»

    Ссыльные белорусы «другой волны изгнания» — конца XIX столетия — внесли более существенный вклад в изучение этнографии сибирских народов. Среди них: Э. К. Пекарский (1858-1934) — автор многотомного «Словаря якутского языка», почетный академик АН СССР (1931); В. И. Иохельсон (1855-1937) - выдающийся исследователь народов Крайнего Севера, побывавший в экспедициях на Колыме, Камчатке, Аляске и островах северной части Тихого океана; Ф. Я. Кон (1864-1941) — первый исследователь этнографии народов Тувы и другие...

    /Ермоленко В.  Белорусы и Русский Север. Минск. 2009. С. 201-202./

    С. И. Вайнштейн

                 АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ И ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

                                            ФЕЛИКСА ЯКОВЛЕВИЧА КОНА

    В этнографическом изучении Сибири конца XIX — начала XX в. важнейшую роль сыграли исследования ссыльных революционеров. Среди них значительное место занимают научные изыскания Феликса Яковлевича Кона. Имя этнографа и антрополога Ф. Я. Кона можно поставить в один ряд с именами таких крупных ученых, также вышедших из среды ссыльных революционеров, как В. Г. Богораз, Л. Я. Штернберг, В. Л. Серошевский, В. И. Иохельсон.

    Ф. Я. Кон известен в нашей стране и за рубежом как выдающийся деятель международного рабочего движения и Советского государства [* В 1964 г. отмечалось столетие со дня рождения Ф. Кона, в связи с чем был опубликован ряд статей, см.: В. А. Радусь-Зенкевич, Стойкий революционер, газ. «Правда», 1964, № 151; С. Дзержинская, Интернационалист, трибун, ученый, газ. «Известия», 1964, № 128; В. С. Неволина, Феликс Яковлевич Кон (к 100-летию со дня рождения), «Вопросы истории КПСС», 1964, № 5, стр. 77-81; X. М. Сейфулин, Феликс Яковлевич Кон (к 100-летию со дня рождения), «Ученые записки Тувинского научно-исследовательского института языка, литературы и истории», XI, Кызыл, 1964, стр. 350-358; «W setna rocznice urodzin Feliksa Kona», газ. «Тrybunа Ludu», 1964, № 131.], что касается его плодотворной деятельности в области антропологии и этнографии, то она, к сожалению, не нашла до сих пор своего отражения в истории науки.

    Ф. Я. Кон родился в 1864 г. в Варшаве. Юношей Кон вступил в польскую партию рабочего класса «Пролетариат» и принимал активное участие в революционной борьбе. В 1885 г., будучи студентом юридического факультета Варшавского университета, он был арестован царской охранкой и приговорен судом к каторжным работам на 10 лет 8 месяцев с длительным поселением в Сибири. Закованный в кандалы Кон проделал огромный путь по этапу до Нерчинского округа в Забайкалье, где был помещен Н Карийскую каторжную тюрьму. Тяжелые тюремные условия не сломили мужественного революционера. В тюрьме Кон воспользовался существовавшей там библиотекой и энергично занялся самообразованием [* В тюрьме политическими заключенными была создана библиотека из книг, которые они получали в посылках. Среди книг были марксистская литература, этнографические работы. Заглавные страницы марксистских книг были заменены страницами из других книг, не вызывавших опасения охранки. Эта библиотека политических заключенных после закрытия Карийской тюрьмы была передана Читинскому отделению Географического общества.]. Здесь же зародился у него глубокий интерес к вопросам этнографии и антропологии. Впоследствии Кон писал, что Карийская каторжная тюрьма стала для него «университетом» [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. II, М., 1933, стр. 99.].

    После выхода из тюрьмы в 1891 г. Кон был поселен в Якутии, где находился под надзором полиции. Многие политические ссыльные были там тесно связаны с местным населением, вели среди якутов культурно-просветительную и политическую работу. «Отношения политических ссыльных и якутов, если не говорить о единичных случаях, — вспоминает Кон, — были очень хороши» [* Ф. Кон, На поселение в Якутской области, журн. «Каторга и ссылка», 1928. № 12, стр. 85; см. также: Н. А. Виташевский, Старая и новая якутская ссылка. СПб., 1907, стр. 30-31.].

    Именно здесь, в Якутии, из среды политических ссыльных выдвинулось, как известно, много крупных ученых-этнографов, таких как В. Л. Серошевский, В. И. Иохельсон, Э. К. Пекарский, В. Ф. Трощанский, В. Г. Богораз, В. М. Ионов, Н. А. Виташевский, И. И. Майнов, Л. Г. Левенталь и др.

    В феврале 1892 г. Кон поселился в Намском улусе, расположенном в нескольких десятках километров от Якутска. Здесь же он выполнил свое первое историко-этнографическое и социологическое исследование. В Хатын-Арынском селении, где он проводил подворную перепись в связи с изучением проблемы земледелия в Якутии [* [Ф. Кон] к статье «К вопросу о развитии земледелия в Якутской области», «Памятная книжка Якутской области на 1896 год», Якутск, 1895, стр. 147-167.], жили ссыльные скопцы. Кон решил исследовать их быт и хозяйство. Его статья, посвященная этому, была напечатана в 1896 г. [* Ф. Кон, Хатын-Арынское скопческое селение, «Изв. Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества», т. XXVI, № 4-5, 1896, стр. 58-117.]. Кон обследовал также хозяйственную деятельность и быт русских жителей небольшой Никольской слободки в Намеком улусе и опубликовал в 1898 г. результаты своих наблюдений [* Ф. Кон, Никольская слободка Намского улуса Якутского округа, «Сибирский сборник» — приложение к газете «Восточное обозрение» за 1898 год, Иркутск, 1898, стр. 170-187.].

    В 1894 г. Ф. Кон получил приглашение участвовать в Сибиряковской этнографической экспедиции, организованной руководителем Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества Дмитрием Александровичем Клеменцем. Финансировал экспедицию ленский золотопромышленник Иннокентий Сибиряков, он же был ее инициатором. В экспедицию, помимо Ф. Кона, были приглашены политические ссыльные В. Г. Богораз, В. И. Иохельсон, Н. А. Виташевский, Э. К. Пекарский, И. И. Майнов и др. Разрешение на их участие в экспедиции было получено лишь благодаря содействию крупных ученых — вице-президента Географического общества П. П. Семенова и известного тюрколога В. В. Радлова.

    В задачу Ф. Кона входили антропологические исследования якутов и русского населения Якутии по программе, подготовленной руководителем антропологических исследований экспедиции И. И. Майновым. По первоначальному плану исследования должны были охватить каждый якутский улус, но по независящим от Кона обстоятельствам сделать это не удалось. Ему пришлось ограничить свою работу наслегами Намского улуса, но зато программа исследований была расширена. Изучалась не только антропология, но и этнография якутов.

    Дважды — в январе 1894 и в феврале 1895 г. — участники экспедиции в полном составе собирались в Якутск на совещание, где обсуждались научные, организационные и финансовые .вопросы. Нужно отметить, что Кон, в отличие от других участников экспедиции, работал все время лишь на свои чрезвычайно скудные средства и никаких пособий из Сибиряковских сумм не требовал [* Д. М. Павлинов, Н. А. Виташевский и Л. Г. Левенталь, Материалы по обычному праву b по общественному быту якутов, «Труды Комиссии по изучению Якутской АССР», т. IV, Л., 1926, стр. XV.].

    Материалы исследований Кона легли в основу монографии, опубликованной им через несколько лет [* Ф. Кон, Физиологические и биологические данные об якутах (антропологический очерк), Минусинск, 1899; см. также рецензию Д. Никольского на эту книгу («Русский антропологический журнал», 1900, № 1, стр. 120).]. Свою монографию, которая содержит не только антропологические, но и этнографические материалы, он предваряет вступительной главой, в которой дает характеристику быта якутов Намского улуса. Автор показывает социальное расслоение якутского улуса, раскрывает особенности эксплуатации рядовых якутов местными тойонами, приводит примеры такой эксплуатации. Отмечает Кон и существенные различия в быте зажиточных и бедных якутов, в частности — в их жилищах [* Ф. Кон, Физиологические и биологические данные об якутах, стр. 3.]. В работе приведены результаты антропологического исследования различных половозрастных групп якутов: измерений роста, окружности груди, температуры тела, пульса, дыхания. Включены также данные, полученные в результате динамометрических и ряда других физиологических наблюдений. Важное место занимают в работе семейно-брачная жизнь, беременность, роды и уход за ребенком. Весьма подробно рассматриваются болезни якутов, причем автор подчеркивает роль социальных условий в их распространении. Уделено внимание и таким вопросам, как эмирячество [* Форма «полярной истерии», распространенная в прошлом в Северной Сибири.], шаманство. Кон приходит в своих наблюдениях к интересному, подтвержденному позднее выводу, что эмирячество как своеобразное нервное заболевание, передается по наследству, что эмиряки в большинстве своем — потомки шаманов и шаманок [* Ф. Кон, Физиологические и биологические данные об якутах, стр. 81.]. Отмечает автор и то, что сами шаманы и шаманки — нервнобольные люди. А касаясь причины воздействия шаманов в процессе камлания на окружающих, он объясняет это, в частности, явлениями гипноза [* Там же.].

    В статье Кона «Из Якутска», опубликованной в журнале «Новое слово» в 1897 г., Кон в рамках возможностей, предоставлявшихся царской цензурой, указывает, что царизм стремится внести раздор в отношения между ссыльно-поселенцами и коренными жителями — якутами и решительно выступает против использования Якутии как места ссылки [* Ф. Кон, Из Якутска, журн. «Новое слово», 1897, кн. 5.].

    В 1895 г. Кон переехал из Якутии сначала в Иркутск, а затем, по требованию генерал-губернатора, поселился в небольшом заштатном городке Балаганске. Здесь он продолжал обработку этнографических и антропологических материалов, собранных в Якутии, начал сотрудничать в известной либеральной сибирской газете «Восточное обозрение», где подписывал свои корреспонденции К. О. Н. [* Рассказы и публицистические заметки Кона печатались в «Восточном обозрении» вплоть до 1903 года. См.: К. О. Н., Из сказок сибирской действительности газ. «Восточное обозрение», 1903, № 259, 261.].

    Летом 1897 г. Ф. Я. Кон получил разрешение переехать в г. Минусинск. По соседству с Минусинском в с. Шушенском с 1897 г. находился в ссылке Владимир Ильич Ленин. В сентябре 1897 г. Ленин ездил в Минусинск, где познакомился с проживавшими там ссыльными, среди которых был Кон [* См. В. И. Ленин, Соч., изд. 4-е, т. 37, стр. 64.].

    Минусинский музей и его руководитель Н. М. Мартьянов сыграли важную роль в научной деятельности Кона. По предложению Мартьянова, он проделал большую исследовательскую работу над архивами Минусинского музея; в результате им была написана солидная монография о музее, опубликованная в 1902 г. в Казани [* Ф. Н. Кон, Исторический очерк Минусинского местного музея за 25 лет (1877-1902), Казань, 1902; см. также: Ф. Кон, К 25-летию Минусинского местного музея, «Русский антропологический журнал», 1902, № 1, стр. 58-61.]. В вводном разделе монографии дана краткая история изучения Сибири, в особенности ее южной части. В пятнадцати главах книги обобщен огромный материал по истории создания и работы музея в течение двадцати пяти лет. В книге приведены ценнейшие сведения по истории изучения природы Минусинского округа, его археологии и этнографии.

    Годы, проведенные Коном в Минусинске (1897—1904), были периодом его наиболее интенсивной этнографической работы.

    Кон задумывает здесь большой и интересный труд «Эволюция брака у якутов». В его архиве мною была обнаружена незавершенная рукопись этого труда. Кон писал: «Для изучения эволюции якутского брака до сих пор сделано крайне мало. Горсть фактов, сообщенных г. Серошевским, статья «Якутский род до и после прихода русских» в «Якутской памятной книге на 1896 год» и критика на нее госп[одина] В. С. Е. в «Известиях Восточно-Сибирского отдела ИРГО», странички четыре в «Сборнике обычного права сибирских инородцев» Д. Я. Самоквасова и «Брачное право у якутов» Д. М. Павлинова.

    Для наших целей имеют громадное значение не только форма брака в настоящем, но и в прошлом, ввиду чего мы решаемся уклониться в сторону от нашей непосредственной задачи и дать здесь по возможности сжатый очерк эволюции брака» [* Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (в дальнейшем ЦПА ИМЛ), ф. 135, оп. 1, ед. хр. 40, л. 26б.].

    В своей работе Кон обращает внимание на ряд пережиточных явлений в семейно-брачных отношениях у якутов — матрилинейность родства, матрилокальность брака, переуступка жен и пр. Однако не все материалы одинаково ценны. В некоторых случаях Кон несколько преувеличивает значение отдельных фактов для исторических выводов. Так, на существование в прошлом гостеприимного гетеризма, по его мнению, указывает содержание одного из олонхо, записанного им в Хаты-Арынском наслеге Намского улуса под названием «Младенец-сирота». Кон пишет, что герой олонхо, скитавшийся по белу свету, подъехал на черно-вороном запоздалорожденном коне к юрте божественной шаманки Тууярыкса Коо-удаган. Наевшись досыта, разделся догола, лег на приготовленный орон и лежал, не засыпая, ожидая возвращения хозяйки полагая, что она ляжет с ним. Но легла с ним не хозяйка, а «подставная баба» [* Там же, л. 256.]. В набросках к этой книге Кон привел многочисленные параллели из семейно-брачных отношений у качинцев, бурят и других народов. На основании собранных материалов Кон приходит к выводу, что «существование в прошлом матриархата у якутов кажется в высшей степени вероятным, а существование у них экзогамии бесспорно установлено» [* Там же, л. 24.]. Нужно сказать, что Ф. Кон, находясь под влиянием марксистской теории развития общества, подходил к оценке многих этнографических явлений более глубоко, чем официальная наука в России конца XIX в.

    В период пребывания в Минусинске в конце 1890-х гг. Кон вел также полевые этнографические исследования среди русских старожилов, качинцев и сагайцев. Свое увлечение исследованием быта русского населения Кон объясняет не только чисто научным этнографическим интересам. Он писал: «Изучение, в особенности русского населения края со всей той тьмой, в которой оно прозябало, захватило меня еще с другой стороны. Живя своими интересами, увлекаясь народничеством, русская интеллигенция, даже сталкиваясь с народной массой, не только не знала ее, но даже не пыталась узнать» [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. II, стр. 281.].

    Осенью 1900 г. Коном была закончена работа «Свадебные обычаи у минусинских старожилов», предназначенная для опубликования в «Этнографическом обозрении», но так и не изданная [* Рукопись хранится в Архиве Ин-та этнографии АН СССР, М., фонд Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, № 69, л. 1-27 с об., всего 54 страницы (Кон писал на обеих сторонах листа).]. В предисловии к работе Кон сообщает, что она написана как на основании личных наблюдений автора, так и по материалам Ф. Ф. Девятова и И. И. Лыткина, хранившимся в архиве Минусинского музея [* Там же, л. 2.]. Большой раздел посвящен так называемым «вечеркам», на которых происходило сближение молодых людей. Значительный интерес представляет описание любовной магии, вера в которую была распространена у русских старожилов еще в конце XIX в. Описаны разнообразные матические приемы — «присушки» и «отсушки» — представляющие большой этнографический интерес [* Там же, л. 10б-13.]. Заключительный раздел работы посвящен свадьбе; в нем детально описано сватовство, отдельные этапы свадебного обряда, приведены многочисленные свадебные песни [* Там же, л. 19-23.].

    Находясь в Минусинске, Ф. Я. Кон систематически собирал также песенный фольклор русских старожилов. В 1903 г. в «Этнографическом обозрении» были опубликованы сорок девять игровых, хороводных и свадебных песен, записанных Коном [* Ф. Кон, Из песен Западной Сибири, «Этнографическое обозрение», 1903, т. IV, стр. 99-114.].

    Этнографические материалы о быте русских старожилов легли в основу ряда его рассказов. В одном из них — «На всю жизнь» Кон очень убедительно сумел показать нелепость и жестокость патриархального свадебного обычая общественного осуждения молодой женщины, не сохранившей до брака девственности [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. II, стр. 270.].

    В другом рассказе «В потемках», также посвященном русским старожилам Сибири, обрисована роль промысловой магии в жизни охотника Егора Лукьянова, цепкая сила сковавших его темных суеверий [* Там же, стр. 271-281.]. В этих и других рассказах Кон выступает и как наблюдательный художник, и как ученый этнограф, и как гражданин, которого глубоко волнует современная ему действительность.

    Кон уделял также серьезное внимание изучению культуры и быта различных групп хакасов, в особенности качинцев и сагайцев. В 1900 г. им была опубликована в «Русском антропологическом журнале» небольшая, но ценная статья «Беременность, роды и уход за ребенком у качинок» [* Ф. Кон, Беременность, роды и уход за ребенком у качинок, «Русский антропологический журнал», 1900. № 4, стр. 58-61.].

    Наиболее важное значение для этнографии имела экспедиция Феликса Яковлевича Кона в Туву (в Сойотию, как тогда Тува именовалась), совершенная им в 1902-1903 гг. по поручению Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества. До экспедиции Кона Тува была очень слабо изучена в этнографическом отношении.

    В результате экспедиции Кону удалось собрать большой и чрезвычайно ценный материал. И несмотря на то, что лишь сравнительно небольшая часть этих материалов была опубликована в форме кратких отчетов и одного литературно обработанного очерка [* [Ф. Кон] Исследования Ф. Я. Кона о земле урянхов, «Русский антропологический журнал», 1902, № 4, стр. 116-120; [Ф. Я. Кон] Предварительный отчет по экспедиции Ф. Кона, Изв. ВСОРГО, 1903, т. XXXIV, № 1, стр. 19-68; его же. Экспедиция в Сойотию, «За пятьдесят лет», т. III, М., 1934.], они остаются первым наиболее полным описанием культуры и быта тувинцев.

    Нужно сказать, что до последнего времени были известны, хотя и никем не описаны, лишь этнографические коллекции, собранные Коном в Туве; что касается его этнографических дневников, то они считались безвозвратно утерянными. Характерно в этом отношении мнение, высказанное крупным сибиреведом В. И. Дуловым: «К сожалению, Ф. Я. Кон смог напечатать лишь предварительный отчет о результатах этой экспедиции. Впоследствии, в годы мировой войны, часть полевых записей и дневников, особенно за первый год путешествия, была потеряна, а вышедшая в полном собрании сочинений Ф. Я. Кона «Экспедиция в Сойотию» не могла компенсировать утрату этих ценных материалов» [* В. И. Дулов, Социально-экономическая история Тувы. XIX — начало XX в., М., 1956, стр. 12. См. также рецензии на книгу Кона: X. М. Сейфулин, журн. «Революционный Восток», 1934, № 3, стр. 222-223; В. Богданов, «Сов. этнография», 1934, № 5, стр. 125-127.].

    После длительных розысков в различных архивах и музеях автору настоящей статьи удалось обнаружить большую часть из экспедиционных дневников Кона в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС [* ЦПА ИМЛ, ф. 135, оп. 1, ед. хр. 42 (дневники), ед. хр. 157 (фотографии), ед. хр. 44 (перечень предметов, включенных в этнографические коллекции).]. Дневники эти интересны не только-тем, что они позволяют значительно полнее представить ход экспедиционных исследований Кона, но и содержат, наряду с изданными, ряд ценных этнографических материалов о тувинцах, ранее нигде не публиковавшихся.

    В ходе розысков неопубликованных этнографических материалов Кона, в архиве семьи его дочери Елены Феликсовны Усиевич были обнаружены бумаги, включавшие записи Кона в период подготовки экспедиции в Туву. Среди них находились ценнейшие обширные выписки из различных архивных документов 1861-1901 гг., касающихся Тувы, а также неизвестная ранее «Летопись священника Путинцева», посвященная главным образом истории заселения Тувы русскими во второй половине XIX в. Эти материалы Кона переданы мною в Архив Института этнографии АН СССР (Москва) [* Архив Ин-та этнографии АН СССР, фонд. Ф. Я. Кона, ед. хр. 1 и 2.].

    Феликс Яковлевич Кон, получив в 1901 г. через Н. М. Мартьянова приглашение Восточно-Сибирского отделения Русского географического общества провести этнографические исследования в Туве, почти сразу же дает на него положительный ответ, в котором отмечает необходимость, наряду с изучением быта тувинцев приобрести этнографические коллекции «ввиду важности, какую представляет изучение каждого отдельного предмета» [* Там же, ед. хр. 1, л. 1.].

    В 1901 г. Ф. Я. Коном совместно с Г. П. Сафьяновым была составлена детальная (на 24 страницах) рукописная «Программа исследований в Урянхайской земле» (Урянхай — официальное название Тувы в русских документах до Октябрьской революции. — С. В.) [* ЦПА НМЛ, ф. 135, оп. 1, ед. хр. 42. См. также «Программа экспедиции в Урянхайскую землю Ф. Я. Кона и Г. П. Сафьянова», Изв. ВСОР’ГО, т. XXXV, № 1, 1904, стр. 72-91.]. Она состояла из трех разделов: географические и исторические сведения; антропологические сведения; этнографические сведения. Третий, наиболее обширный раздел, предусматривал собирание материалов по верованиям, материальной культуре и семейным отношениям. Большое внимание было уделено в программе выяснению вопросов национального самосознания. Она включала, например, такие вопросы: «Как называют сойоты (прежнее название тувинцев.— С. В.) себя, свою страну и соседей? Есть ли разница между названием «соян» и «тува», «тува кижиси»? Есть ли общее название для всей территории, заселенной сойотами, или же они дают название лишь каждой отдельной местности — от гор, речек, памятников старины? Названия, даваемые сойотами ближайшим соседям... В чем видят сойоты главное отличие их от других народов (в виде подданства, языка, обычаев, территории)?» [* ЦПА ИМЛ, ф. 35, оп. 1, ед. хр. 42, л. 2.] Были включены в программу и вопросы социальных отношений — «разделение хозяйств на классы» [* Там же, л. 11.].

    Когда Кон уже выехал в экспедицию, обнаружилось препятствие, чуть не сорвавшее поездку. Тува в то время находилась за пределами России. Кон был политическим ссыльным, а для выезда за пределы России был необходим заграничный паспорт. Местная администрация отказалась выдать его ссыльному, хотя и возглавлявшему, как значилось в «высоких» официальных бумагах, этнографическую Засаянскую экспедицию. Кону пришлось возвратиться в Минусинск и сообщить обо всем Д. А. Клеменцу — одному из организаторов экспедиции, жившему в то время в Петербурге. «Телеграмма вызвала переполох во многих ученых учреждениях,и— вспоминает Кон.— Известия о Засаянской экспедиции уже проникли за границу. Программа предстоящих исследований была напечатана в целом ряде научных изданий. И вдруг... такой крах» [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. III, стр. 19, 20.]. Благодаря энергичным стараниям Клеменца и содействию вице-президента Географического общества П. П. Семенова разрешение на выдачу заграничного паспорта было все же получено, и Кон смог выехать в экспедицию. Экспедиция, продолжавшаяся с весны 1902 г. до осени 1903 г., состояла как бы из двух периодов, разделенных кратковременным пребыванием Кона в Минусинске в конце 1902 — начале 1903 г.

    В первый период экспедиции (1902 г.) Ф. Я. Кон изучал западные группы тувинцев, населявших преимущественно бассейн Хемчика. Он проводил здесь антропологические измерения, собирал краниологические материалы, отмечал встречающиеся археологические памятники, но главное внимание уделял этнографическим исследованиям. В опубликованном в конце 1902 г. отчете приведены сведения по родоплеменному делению тувинцев, взаимоотношениям их с русскими, по их жилищу, одежде, верованиям, погребальному обряду и тувинско-монгольским связям [* «Русский антропологический журнал», 1902, № 4, стр. 116-120.].

    Маршруты второго периода экспедиции (1903 г.) охватили центральные и восточные районы Тувы, населенные родоплеменными группами ойнаров, сальджаков, маады, тоджинцев. Кон изучал также быт русских старожилов, живших на территории Усинского пограничного округа и в Туве. Отчет о втором периоде экспедиции был опубликован в 1904 г. в «Известиях Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества». Отчет включал материалы о жилище, утвари, пище, охотничьем и рыболовном промыслах, ремеслах, играх, развлечениях, верованиях и фольклоре [* [Ф. Я. Кон] Предварительный отчет по экспедиции Ф. Кона, Изв. ВСОРГО, 1903, т. XXXIV, № 1, стр. 19-68.].

    Следует также отметить, что Кон, как это явствует из его дневника, делал тувинцам прививки против оспы, выполнив очень важную миссию, так как в Туве в то время не было ни одного медицинского работника.

    В августе 1903 г., после завершения экспедиции, Кон сделал в Иркутске отчетный доклад о ней на закрытом заседании комитета Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества (открытое заседание было запрещено генерал-губернатором, так как Кон был политическим ссыльным). В протоколе этого заседания, в частности, отмечено, что «Ф. Я. Кон в первую экспедицию (первый период. — С. В.) применял станционарную систему, а во вторую — разъездную. Первый способ позволял внимательно изучать типические стороны быта, завязать близкие сношения и заручиться широким содействием местного населения... Вторая половина (экспедиции. — С. В.) была посвящена изучению вариаций...» [* Протоколы заседаний Распорядительного комитета, Изв. ВСОРГО, 1903, т. XXXIV, № 2, стр. 125.]. За проведенную экспедицию Кон получил благодарность Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества, а Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии присудило Феликсу Яковлевичу Кону премию им. А. П. Расцветова и золотую медаль.

    В экспедиции Кон вел дневник ежедневно. Сохранившаяся часть дневника включает более 50 авторских листов (624 страницы убористого текста) и охватывает почти весь период работы экспедиции. Небольшая часть дневника, содержавшая первые дорожные впечатления на пути из Минусинска до р. Хемчик, погибла в 1914 г., в начале первой мировой войны, в г. Львове [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. III, стр. 220.]. Записи в дневнике свидетельствуют об огромной трудопособности Кона, о том, что несмотря на большие трудности, юн вел работу с предельным напряжением, просыпался «по обыкновению в 4» [* ЦПА ИМЛ, д. 135, оп. 1, ед. хр. 42, л. 100.], не прекращал работу даже в те дни, когда был болен.

    В дневнике дана также очень ценная сводка замечаний на книгу Е. К. Яковлева «Этнографический обзор инородческого населения долины Южного Енисея», в которой приведены этнографические сведения о Туве. 5 ноября 1902 г. Кон отмечает: «Начал записывать заметки по поводу Яковлева 28/Х и лишь сегодня кончил. За это время успел похворать... Приобрел опять груду новых предметов для коллекций и довольно много фотографировал» [* Там же л. 272.].

    Этнографические материалы, содержащиеся в дневнике, очень разнообразны. Большое место в нем занимают фольклор — песни, сказки, предания, записанные по-тувински. Как правило, на левой стороне листа тувинский текст, на правой — русский перевод [* Поскольку этнографические дневники Кона не были известны, существовало ошибочное мнение, что записи тувинских фольклорных произведений, опубликованные им, были сделаны на русском языке. См. Л. В. Гребнев, Тувинский героический эпос (опыт историко-этнографического анализа), М., 1956, стр. 5.]. Лишь сказки «Про черного шамана и его сына», «О большой медведице» [* ЦПА ИМЛ, ф. 135, оп. 1, ед. хр. 42, лл. 191-193, 213-220.] и «Хуванек Мерген» [* Там же, лл. 222-225об.] не имеют в дневнике перевода. Эти сказки Коном не опубликованы; не издана также сказка «О Чингиз-Хане» [* ЦПА ИМЛ, ф. 135, оп. 1, ед. хр. 42, л. 169-174.]. Сказка «О царе черни» и «О молодце Хайтыкаре» [* Там же, лл. 177-178.], а также часть записанных Коном песен опубликованы в русском переводе [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. III, стр. 176-202.].

    Собранные Коном и приведенные в дневнике интересные материалы по терминологии родства [* ЦПА ИМЛ, ф. 135, ед. хр. 42, лл. 139-141, 142, 143, 167.], народной медицине, часть материалов по шаманству [* Там же лл. 64-66, 74, 150-153.] и некоторые другие не были изданы.

    В архиве Государственного музея этнографии народов СССР в Ленинграде [* Архив ГМЭ, фонд 1, оп. 2, д. 34.] содержится переписка Ф. Кона с заведующим этнографическим отделом Русского музея Д. А. Клеменцом, затрагивающая, в частности, вопросы методики собирания этнографических коллекций. Феликсом Коном была создана наиболее полная этнографическая коллекция по тувинцам, хранящаяся в Государственном музее этнографии народов СССР и насчитывающая около тысячи предметов [* Так, например, коллекции №№ 439, 454 включают главным образом одежду, №№ 469, 472 — материалы по утвари, и жилищу, №№ 486, 624 — орудия- сельского хозяйства, № 626 — орудия и принадлежности ремесла, №№ 635, 636 — орудия охоты и рыболовства, № 650 — предметы, связанные с шаманством, №№ 630, 633 — предметы Народного искусства, игрушки.].

    Весной 1904 г., после двадцатилетнего пребывания в тюрьмах и ссылке, Кон выехал из Минусинска и получил разрешение поселиться в Польше под строгим надзором полиции. В 1906 г. Кон был вновь арестован в Варшаве за революционную деятельность, но ему удалось бежать за границу. Поселившись в Галиции, он работал над историей революционного движения в России. Во Львове он издал на польском языке книгу «История революционного движения в России от 1861 г. до разгона II Государственной думы» [* Книга была позднее переработана и издана на русском языке, см.: Ф. Кон,. История революционного движения в России, т. I, Харьков, 1929.]. В газете «Львовский курьер» был опубликован его рассказ «В якутской юрте». В рабочих клубах Дрогобыча он читал курс лекций о первобытном обществе, широко используя этнографические факты [* Устное сообщение автору настоящей статьи дочери Ф. Я- Кона — Лидии Феликсовны Кон, за что пользуюсь случаем принести ей глубокую благодарность.]. Ему удалось также обработать часть материалов, собранных в Засаянской экспедиции. «Не до обработки материала тогда было!» — вспоминает он. «Очутившись в 1907 году в эмиграции без копейки денег, я должен был много работать, чтобы просуществовать, для обработки материала оставалось времени немного, и я успел обработать лишь часть материала об Усинском пограничном округе, которая так в неоконченном виде и была напечатана» [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. III, стр. 220.]. Её опубликовал в 1914 г. Красноярский подотдел Восточно-Сибирского отделения Русского географического общества [* Ф. Кон, Усинский край, «Записки Красноярского подотдела ВСОРГО», Записки по географии, т. II, вып. II, Красноярск, 1914; см. также рецензию, на эту книгу В. А. Ватина, «Сибирский архив», 1915, № 10, стр. 483-488.]. В предисловии к книге известный: сибиревед Н. Н. Козьмин отмечает, что из материалов, собранных Коном, многое осталось неразработанным; тем не менее, учитывая большую ценность подготовленной их части и в надежде получить от Кона позднее остальное, работу было решено напечатать [* Там же, стр. 12.].

    Книга открывается естественноисторическим очерком. В нем даны сведения по географии Усинского округа, занимавшего южную часть Енисейской губернии и граничившего на севере и северо-западе с Минусинским уездом и на востоке, юге и юго-западе — с Урянхайской землей (Тувой). В книге подробно рассмотрена история взаимоотношений России с Тувой. Кон пишет о русских посольствах к алтын-ханам, владевшим Тувой в XVII в., приводит важные выдержки из документов того времени, характеризующих деятельность этих посольств, в частности, документ о присяге алтын-хана в 1634 г. в подданстве России, анализирует Буринский и Кяхтинский договоры, заключенные в 1727 г.

    В 1934 г. был опубликован очерк «Экспедиция в Сойотию», составляющий третий том сочинений Кона, объединенных общим названием «За пятьдесят лет» [* Ф. Кон, Экспедиция в Сойотию, «За пятьдесят лет», т. III. Книга включает следующие основные разделы: «Суд и наказание у сойотов», «Верования сойотов», «Шаманизм», «Охота и рыболовство», «Скотоводство», «Земледелие», «Ремесла», «Игры и развлечения», «Народные празднества», «Отношение к женщине, брак и семья», «Беременность, роды и уход за ребенком», «Род (клан)», «Административное управление», «Подати и поборы», «Жилище и его принадлежности», «Одежда и наряды», «Пища и питье», «Народное творчество». Книга иллюстрирована фотографиями, выполненными Коном.].

    Вся книга Кона проникнута глубоким уважением к тувинскому народу, сочувствием к его тяжелому положению в дореволюционное время, когда Тува находилась под властью маньчжуро-китайской империи. Не случайно поэтому раздел «Суд и наказание», в котором Кон описывает жестокую систему пыток, применявшихся к тувинским аратам, предваряет этнографическую часть книги.

    Большое место в книге отведено верованиям. Кон пишет о развращенности и паразитизме ламаистской верхушки, подробно рассказывает о встречах с шаманами и приводит описание камланий.

    Кон первым из исследователей обратил внимание на различия в шаманстве у западных и восточных тувинцев. Последующими исследованиями, опиравшимися на эти указания Кона, было установлено, что тувинское шаманство делится на два типа — западное и восточное и что это в свою очередь вызвано историческими особенностями происхождения тувинцев.

    В меньшей мере охарактеризована в книге хозяйственная деятельность и материальная культура тувинцев. Но и те сведения, которые привел Кон в своей книге, имеют очень большую ценность.

    Кон обратил внимание на процессы положительного влияния русской культуры на хозяйственное развитие Тувы. Он пишет, что в «Китайской стене», .отделявшей тувинцев от России и родственных им качин-цев, сагайцев и других народов, была пробита брешь, и это обстоятельство оказало влияние на культуру тувинцев и их быт [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. III, стр. 167.].

    Отмечая прогрессивное влияние русской культуры, Кон вместе с тем с возмущением пишет о грабительском характере долговой торговли купцов, о том, что взимавшиеся проценты «могли возрастать до бесконечности» [* Там же, стр. 219.].

    К сожалению, глава о скотоводстве, которое для большинства тувинцев составляло основу хозяйственной деятельности, одна из наиболее кратких. Относительно подробные сведения приведены лишь о коневодстве [* Там же, стр. 103-106.]. В следующей главе автор сжато рисует картину состояния земледелия, подчеркивая его крайне низкий уровень.

    Глава о ремеслах небольшая, но насыщенная материалом. Кон пишет в ней о тонком художественном вкусе и большом мастерстве кузнецов. Кратко характеризуя народное искусство тувинцев, Кон полагал, что тувинский орнамент «заимствован у монголов и китайцев» [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. III, стр. 111.]. В действительности, хотя заимствования и были, у тувинцев сохранился .во многих чертах самобытный орнамент, в особенности в резных узорах на деревянной утвари. Более или менее сильное влияние монгольского и китайского искусства сказалось главным образом в росписи на. сундуках и в металлических украшениях [* См.: С. И. Вайнштейн, Прикладное искусство тувинцев, «Ученые записки Тувинского научно-исследовательского института языка, литературы и истории», вып. XI, Кызыл, 1964, стр. 257-270.]. К сожалению, в книге оказался совершенно не упомянутым такой интересный и своеобразный вид народного прикладного искусства, как вырезывание силуэтных фигурок из бересты, распространенный у восточных тувинцев. Впрочем в коллекции Кона этот вид искусства представлен образцами, собранными им у тоджинцев [* Государственный музей этнографии народов СССР, колл. № 630-114, 630-122. и др. Коллекция включает реалистически выполненные изображения оленей, лошадей, косули, всадника, едущего на олене, и др.].

    В своих экспедиционных исследованиях Кон стремился не только фиксировать этнографические явления, которые он имел возможность наблюдать, но и по возможности устанавливать их происхождение и развитие. В книге имеются многочисленные примеры исторического подхода к этнографическим фактам.

    Характеризуя одежду тувинцев, Кон указывает, что костюм тувинцев претерпевает те же изменения, какие претерпели все другие стороны их быта. Кон отмечает, что «покрой женской шубы еще недавно был тождественен с покроем шубы качинок, подол шубы изнутри стягивался в сборки протянутыми жилами; теперь об этом знали лишь дряхлые старухи. Такие шубы исчезли, и их сменили шубы монголо-бурятского покроя» [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. III, стр. 167.]. Этот вывод Кона имеет существенное значение для изучения культурной истории Тувы, свидетельствуя, о том, что проникновение сюда монгольского влияния особенно усилилось в XIX в. и что до этого одежда тувинцев заметно отличалась от монгольской.

    В сравнительно небольшой главе о жилище и его принадлежностях значительный интерес представляют отмеченные Коном социальные различия в аале — кочевом поселении тувинцев.

    Не останавливаясь на описании юрты, которая, по мнению автора, аналогична монгольской, он подчеркивает, что в «убранстве юрты огромную роль играет зажиточность юртохозяина» [* Там же, стр. 165.]. В главе «Пища и питье» Кон говорит главным образом об особенностях приготовления, молочных блюд, которые имели очень важное значение в питании тувинцев.

    Более подробно и очень живо описаны игры и развлечения, народные празднества, народное творчество. Специальная глава посвящена отношению к женщине, браку и семье. О положении женщины в семье Кон пишет, что оно находилось в «строгой зависимости от зажиточности, и положения, занимаемого мужем. В богатых семьях жена ничего не делает, если не считать делом покрикивание на разбаловавшихся детей или мелкой работы по дому; в бедных семьях женщина была завалена, работой до устали, до изнеможения» [* Там же, стр. 167.]. Представляет интерес описание некоторых обрядов тувинской свадьбы [* Там же, стр. 130-133.].

    Кон был первым ученым, пытавшимся на основе полевых этнографических материалов решить вопрос о характере социальных отношений у тувинцев в начале XX в. В позднейших работах, посвященных социальным отношениям тувинцев, в особенности в книге Дулова, Кону приписывалось мнение, что тувинское общество в начале XX в. было доклассовым [* В. И. Дулов, Указ, раб., стр. 13.]. При этом Дулов высказывает предположение, что на Кон.а оказало значительное влияние сообщение Яковлева и других исследователей о родовых отношениях у тувинцев [* Там же.].

    Однако внимательное изучение книги Кона и его дневников показывает, что с такой оценкой .взглядов Кона нельзя согласиться. Кон действительно придавал важное значение изучению пережитков родовых отношений. Он писал. «Целый ряд сбивчивых сведений о роде у сойотов, появившийся в печати до моей экспедиции, заставил меня с особенной тщательностью заняться этим вопросом» [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. III, стр. 143.]. В результате своих исследований Кон пришел к выводу, что основные атрибуты родового строя у тувинцев не сохранились, что можно говорить лишь о больших или меньших его пережитках. Кон пишет: «В старину род («сумо» [* Род у тувинцев назывался сёёк. Здесь Кон допускает неточность.]) в лице патриарха решал судьбу всех членов рода, а члены рода отвечали друг за друга. Существовала и кровная месть. Во время моей экспедиции все это сохранилось лишь как легенда» [* Ф. Кон, За пятьдесят лет, т. III, стр. 146.]. Касаясь родовых делений, Кон отмечал, что во время его экспедиции «административное деление настолько переплеталось с родовым, что одно от другого было весьма трудно отделить» [* Там же, стр. 143.].

    Вместе с тем, Кону удалось выявить и описать ряд остаточных явлений родовых отношений у тувинцев. Таких, как сохранение родовых названий у некоторых групп, пережитков экзогамии («брак в пределах клана допускался лишь при условии, что родство со стороны отца не ближе восьмого колена»), обычая коллективного раздела некоторых видов охотничьей добычи, добрачной половой свободы девушек. Особенно сильны были, по мнению Кона, пережитки родовых отношений у восточных тувинцев-оленеводов, где в обычае «уджа» («ужа». — С. В.) при распределении охотничьей добычи сохранились «остатки первобытной коммуны» [* Там же, стр. 97.]. Однако тут же Кон подчеркивает, что «это пережиток старины» [* Там же, стр. 98.].

    Но наряду с описанием пережитков родовых отношений, Кон, на что мы уже указывали выше, обращал пристальное внимание на факты социального расслоения в тувинской среде, на резкое имущественное неравенство тувинцев и в жилище, и в одежде, и в пище. Характеризуя тувинский улус, Кон пишет: «При въезде в улус сразу бросается в глаза одна юрта больше и как бы прочнее остальных. Это юрта богача, от имени которого улус получил название. Возле такой юрты ютятся три, четыре, редко больше, юрты бедняков, пользующихся лошадьми и рогатым скотом богача по мере нужды и являющихся (по мере потребности в них) пастухами табунов «бай кижи» (богача) или его «эджим» — товарищами-слугами» [* Там же, стр. 165.]. В своем дневнике Кон высказал мнение, что такие отношения основаны на «взаимопомощи» [* ЦПА ИМЛ, ф. 135, оп. 1. ед. хр. 42, л. 267.]. Этим, видимо, Кон хотел подчеркнуть ту сторону отношений в улусе, при которой эксплуатация, в собственном смысле слова, тщательно прикрыта патриархально-родовыми формами взаимопомощи.

    Было бы ошибкой думать, что Кон мог считать общество, где одновременно существовали непомерное богатство и роскошь одних и ужасающая бедность других людей — доклассовым обществом с родовым строем. Кон фиксировал не только социальное расслоение в тувинской среде, но и отмечал социальные противоречия, свойственные классовому обществу. Так, в дневнике Кона сохранились запись о том, что по правому притоку Енисея ниже Чаа-Холя живут тувинцы различных сумонов, образовавшие там «нечто вроде Запорожской сечи. Это удалые добрые молодцы, бежавшие от преследования своих властей и скрывающиеся там в горах. Ни один чиновник не решается туда приехать и они благодаря этому не вносят никакого албана» [* ЦПА ИМЛ, ф. 135, оп. 1, ед. хр. 42, л. 275.].

    Кон, правильно описав тувинское общество начала XX в., не смог осмыслить и раскрыть социальную сущность сложных общественных явлений, в которых переплетались еще сильные пережитки родового быта и не вполне развитые еще феодальные отношения.

    В целом же характеристика общественного строя в Туве, данная Коном, не противоречит той, которая в позднейших трудах советских ученых получила название патриархально-феодальных отношений [* Л. П. Потапов, К вопросу о патриархально-феодальных отношениях у кочевников, «Краткие сообщения Ин-та этнографии АН СССР», 1947, вып. III, стр. 66-69; В. И. Дулов, Указ. раб.].

    Революционный опыт и знания Кона после победы Октябрьской революции оказались необходимыми для большой партийной и государственной работы, и он не смог продолжить свои этнографические научные изыскания. Но до последних дней жизни (Ф. Кон умер 28 июля 1941 г.) он сохранял глубокий, возникший еще в юные годы интерес к этнографии и национальным проблемам.

    В историю отечественной этнографии Кон вошел как ученый-революционер, как крупный исследователь народов Сибири.

                                                                             SUMMARY

    Of great importance in the enthnographic study of Siberia at the end of the 19th — the beginning of the 20th centuries were the researches by revolutionaries in exile. An important place among them belongs to researches by Felix Ya. Kon (1864-1941).

    After serving his term of hard labour, F. Kon was settled in Yakutia. There be began ethnographic and anthropological studies among Yakuts and took part in the Sibiryakov ethnographical expedition. As the result he published articles and a' monograph «Physiological and Biological Data on the Yakuts». Later on F. Kon went to live in Minusinsk, where he worked on material of the local museum, studied the ethnography of old Russian residents in Siberia and also went on a long expedition to Tuva.

    The writer of this article has found in archives Kon’s unpublished manuscripts, which make possible considerably to extend our knowledge of Kon as a scientist and revolutionary, an outstanding student of the peoples of Siberia.

    /Советская этнография. № 4. Москва. 1965. С.116-128./

                             ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ КОЛЛЕКЦИИ ФЕЛИКСА КОНА

    На стендах и в шкафах крупнейшего музея Этнографии народов СССР в Ленинграде выставлены предметы быта и культуры тувинцев. Здесь разные виды седел с убранством к ним; арканы из конского волоса и сыромятного ремня для ловли одичалых лошадей; металлические знаки — тамги для выжигания меток на лошадях, деревянные орнаментированные подойники с берестяным дном; кожаная фляжка с тисненым узором для «арага» — водки, приготовленной из молока; одежда пастуха и охотника; скульптурные фигурки из дерева, камня и металла; необычные тувинские шахматы, состоящие из фигурок человека, домашних и диких животных, птиц и бытовых предметов.

    В других шкафах размещены вещи хакасов, живущих в соседстве с тувинцами. В числе их женская праздничная одежда, головные уборы, отделанные мехом соболя, выдры, белки и лисицы; нагрудное украшение свахи «пого», усыпанное разноцветным бисером, перламутровыми фигурными бляшками; сумочки, кисеты, пояса, рукавицы из черного бархата с шелковым растительным орнаментом и другое.

    Выставлена здесь часть большого и разнообразного коллекционного собрания известного польского революционера Феликса Яковлевича Кона.

    Коллекцию сопровождают научная аннотация, его отчеты и письма. Интересна история этой этнографической коллекции.

    В 1885 году двадцатилетний Кон, студент Варшавского университета юридического факультета, был арестован царской охранкой и после суда был отправлен по этапу, как и многие революционеры, в Карийскую каторжную тюрьму б. Нерчинского округа на 10 лет 8 месяцев.

    Годы тяжелого каторжного режима завершились в 1891 году переводом на поселение в Якутию. Здесь Кон встретился с русскими и польскими политическими ссыльными, из которых впоследствии многие стали известными учеными-этнографами, знатоками быта и культуры народов Сибири и Дальнего Востока.

    В 1894 году Ф. Я. Кон в числе других ссыльных был приглашен для участия в большой комплексной Якутской экспедиции, организованной Д. А. Клеменцем на деньги золотопромышленника Сибирякова. Кстати сказать, Клеменц, тогда тоже ссыльный, работал в Восточно-Сибирском отделе Русского Географического общества.

    Кон с большим увлечением исследовал жизнь якутов, быт русского населения, живущего в Якутии, и публиковал в различных изданиях статьи и заметки. На страницах сибирской газеты «Восточное обозрение» почти до 1903 года печатались рассказы и публицистические заметки за подписью К. О. Н.

    В 1897 году Ф. Я. Кон переехал в Минусинск, где встретился с В. И. Лениным и другими ссыльными.

    В Минусинске Ф. Я. Кон близко сошелся с замечательным исследователем края, основателем одного из старейших музеев в Сибири Н. М. Мартьяновым. Знакомство с богатейшими коллекциями древностей края, с историей создания музея в далекой окраине России послужили основой для книги «Исторический очерк Минусинского музея за 25 лет (1877-1902)», которая в 1902 году была издана в Казани и имела огромное значение в развитии краеведения в Сибири.

    В эти же годы Ф. Я. Кон и Н. М. Мартьянов работали над планом этнографической экспедиции в Урянхайскую землю (нынешнюю Тувинскую АССР). Официально экспедиция считалась от Восточно-Сибирского отдела Русского Географического общества, но в действительности Кон, как начальник экспедиции, не получил никакой материальной поддержки.

    Д. А. Клеменц, в то время уже заведующий этнографическим отделом Русского музея, через Мартьянова выслал Кону удостоверение и деньги на приобретение экспонатов для музея. Фактически это была негласная материальная поддержка политическому ссыльному. Такую поддержку Клеменц, пользуясь своим научным авторитетом и служебным положением, устраивал многим ссыльным.

    Первая поездка Кона в Туву продолжалась с 22 февраля по 23 марта 1902 года. Собранные материалы, в особенности этнографические коллекции, на редкость разнообразны и весьма богаты по содержанию. Они отражают буквально все стороны жизни народа: земледелие, с применением примитивных оросительных сооружений, кочевое скотоводство и оленеводство (в Тодже), охоту и рыболовство. Словом, в коллекциях Кона представлен весь комплекс материальной и духовной культуры тувинского народа.

    Собирая фактический и вещевой материал, Кон обращал внимание на социальную структуру тогдашнего тувинского общества, на верования и суеверные пережитки. Две большие коллекции состоят из предметов ламаизма и шаманства. Ламаизм, как разновидность буддизма, был тогда самым тяжким бременем в тувинском обществе.

    Коллекция под номером 488 состоит из орудий пыток и наказания. Здесь известный «шагай» — кожаная плоская многослойная колотушка для нанесения ударов по щекам во время дознания, различные палки — «манзы», ножные и ручные кандалы, деревянные колодки.

    Большое место в коллекциях занимают предметы жилища, домашней утвари, экспонаты, связанные с уходом за молочным скотом. Здесь деревянные подойники с разным орнаментом, разновидность намордников для телят, ошейники и волосяные веревки «джеле» «челе», для привязывания телят во время доения коров и другое. Имеются лекарства для скота в виде кусочков алебастра, красной глины и прочее.

    К орудиям земледелия относится соха типа «андазын», деревянные и металлические лопатки для прочистки оросительных каналов, веяния хлеба, серп в виде ножа, «озук» — копалка для добывания съедобных клубней сараны, кандыка, пиона и др. К редким предметам собирания корней относится женская плетеная сумка из сухожильных ниток, подвязываемая к спине во время копания сараны.

    Употребление диких растений, особенно в районах Байтайги, Тоджи, Кара-Коля, мы наблюдали и в 1950-е годы.

    Коллекция «Орудия передвижения и их принадлежности» состоит из подлинных предметов и моделей. К ним относятся модель лодки «Онгача» из двух спаренных лодочек, в носовой части которой вырезана голова лошади; типы праздничных, вьючных, мужских, женских и детских седел, среди них имеются седла для лошади, верблюда, быка, оленя. В районе Тувы — Тоджи и в наши дии оленеводство не утратило своего значения, охотники тоджинцы широко используют верхового оленя на охоте.

    Собиратель уделял внимание и предметам народного искусства. Здесь особое место занимают изделия, выполненные из камня — агальматолита, дерева, коры, металла. Это традиционное искусство сейчас получило широкое развитие. Среди резчиков по камню и дереву теперь есть заслуженные народные мастера.

    Коллекции Кона включают 2300 предметов из жизни тувинского и хакасского народов и дают пространное представление об их материальной и духовной культуре в отдаленные от нас времена.

    В сентябре 1904 года закончилась многолетняя ссылка Кона и он вернулся в родную Польшу.

    П. И. Каралькин

    /Сибирские огни. № 5. Новосибирск. 1967. С. 143-144./

    М. В. Местникова

                        ПРОЛЕТАРСКИЕ РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ В ЯКУТСКОЙ ССЫЛКЕ

    Имя В. И. Ленина тесно связано с Якутией. Еще в конце прошлого века он живо интересовался Ленским краем. Этому способствовали личные встречи и переписки В. И. Ленина с революционерами, отбывавшими якутскую ссылку. Данная статья посвящена ученикам и соратникам Ленина, жизнь и деятельность которых в той или иной мере отражены в экспозициях Якутского республиканского краеведческого музея им. Ем. Ярославского.

    Феликс Яковлевич Кон (1864—1941). В период Шушенской ссылки в Минусинске В. И. Ленин встретился с Ф. Коном. Видный деятель революционного движения Ф. Кон родился в 1864 году в Варшаве. В 1884 г. за революционную деятельность был арестован и приговорен к 10 годам и 8 месяцам ссылки, которую отбывал в Якутии. В 1891 г. прибыл в Якутск. Его поселили в Ботурусском улусе, а затем, в 1892 г.— в Намском. В Якутии он написал много научных и литературных трудов: «В улусе», «Письма из Намцев», «Никольская Слобода», «О Хатын Арынских жителях» и другие.

    Во время встречи в Минусинске Ф. Я. Кон рассказал В. И. Ленину о Ленском крае, об экспедиции Сибирякова, о научной и литературной деятельности ссыльных. Говорил о том, что он изучил жизнь и быт коренного населения, кое-что написал.

    В 1904 г. возвратившись в Варшаву, Кон сыграл руководящую роль в левом крыле Польской партии социалистов. После Февральской буржуазно-демократической революции в России он приехал в Петроград. В 1918 г. вступил в партию большевиков, принимал активное участие в деятельности Коминтерна. В дальнейшем работал редактором газеты «Красная звезда» и «Рабочей газеты», заведовал отделами Наркомпроса РСФСР, был председателем Всесоюзного Комитета радиовещания. В последние годы жизни редактировал журнал «Наша страна», занимался литературной деятельностью. Умер в 1941 г.

    Фотокопии документов Ф. Я. Кона, его фотопортреты разных времен, а также групповые фотоснимки, связанные с его жизнью и деятельностью, экспонируются в филиале Якутского республиканского краеведческого музея «Большевики в якутской ссылке».

    /Сборник научных статей. Якутский республиканский краеведческий музей им Ем. Ярославского. Вып. V. Из истории политической ссылки в Якутии. Якутск. 1977. С. 3-4./