ЎЎЎ 1. Зэльца Бадэн-Бадэн. Доктар Пінхус Разэнталь у Якуцку. Ч. 1. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Пінхус (Павел) Ісакавіч Разэнталь – нар. 22 траўня 1872 г. ў губэрнскім месьце Вільня Расійскай імпэрыі, у габрэйскай мяшчанскай сям’і.

    Да дзевяці гадоў Пінхус вучыўся ў хедары, з 1881 г. па 1890 г. ў гімназіі, затым паступае на мэдычны факультэт Харкаўскага унівэрсытэту. У 1893 г. Разэнталь быў арыштаваны, выключаны з унівэрсытэту ды высланы ў Вільню, дзе дзейнічае сярод габрэйскіх рабочых, уваходзіць у г. зв. “жаргонны камітэт”, які займаўся перакладамі прапагандысцкіх брашур на ідыш.

    Пабраўся шлюбам з Ханай (Ганнай) Вульфавай-Юдэлевай (Уладзімераўнай) Гельлер, якая нар. 10 кастрычніка 1874 г. у павятовым месьце Ваўкавыск Гарадзенскай губэрні Расейскай імпэрыі, у габрэйскай сям’і, ды вывучылася на дантыста.

    У 1899 г. Разэнталі пасяліліся ў м. Беласток Гарадзенскай губэрні, дзе актыўна ўключыліся ў працу БУНДа, дзе Пінхус дзейнічаў пад мянушкай «доктар Носан».

    31 сакавіка 1902 г. Пінхус ды Хана Разэнталі былі арыштаваныя ды сасланыя на 6 гадоў у Якуцкую вобласьць, дзе іх прызначылі на пасяленьне у паселішча Добрае, але усялілі у паселішча Новамікалаеўскае (Маган) Якуцкай акругі, непадалёк ад м. Якуцк.

    Вясной 1904 г. Разэнталі прымалі ўдзел ва ўзброеным, г. зв. “Раманаўскім пратэсьце”, за што атрымалі па 12 гадоў катаргі.

    Паводле маніхвэсту 17 кастрычніка 1905 г. Разэнталі атрымалі амністыю і выехалі у Вільню, дзе ізноў актыўна уключыліся ў актыўную дзейнасьць у БУНДзе.

    В гады 1-й сусьветнай войны Пінхус знаходзіўся на фронце у якасьці лекара. Пасьля пражываньня ў Маскве і Кіеве, Разэнталі у 1923 г. вярнуліся у Вільню, дзе 29 лютага 1924 г. Пінхус Разэнталь памер ад раку страўніка ды быў пахаваны на габрэйскіх могілках.

    Працы:

    Якутская история. Вып. 1. Женева. 1904. 32 с.

    Якутская история. Вып. 2. Женева. 1904. 48 с.

    Якутская история. Вып. 3. Женева. 1904. 24 с.

   А. Бундовец.  Шифрованное письмо. Критика употребляемых у нас систем шифра. Женева. 1904. 112 с.

    П. Анман.  Как происходили революции в Западной Европе. Вып. 1. Женева. 1905. 88 с.

    Анман П.  Как происходили революции в Западной Европе. Вып. 2. 1905. 109 с.

    Люмпенпролетариат и революция. (Пер. с евр.). Санкт-Петербург. 1906. 19 с.

    П. Роль.  Роль люмпенпролетариата в революциях. Санкт-Петербург. 1906. 16 с.

    П. Роль.  Как происходили революции в Западной Европе. Ч. 1. Санкт-Петербург. 1906. 256 с.

    П. Розенталь (П. Ро-ль).  Вокруг переворота. Петроград. 1917. 126 с.

    П. Розенталь (П. Ро-ль).  Вокруг переворота. 2-е изд. Петроград. 1918. 127 с.

    П. Розенталь (П. Ро-ль).  Жизнь и смерть учредительных собраний. Петроград. 1918. 109 с.

    П. Розенталь (П. Ро-ль).  Зенит и закат. Пути революции. Петроград - Москва - Киев. 1919. 224 с.

    П. А. Розенталь.  Борьба за колонии и мировые пути. Ч. 1. Москва – Петроград. 1923. 252 с.

    П. И. Розенталь.  «Романовка» (Якутский протест 1904 года). Из воспоминаний участника. Петроград. 1924. 144 с.

    П. И. Розенталь.  «Романовка» (Якутский протест 1904 года). Из воспоминаний участника. Ленинград – Москва. 1924. 144 с.

    Літаратура:

*    Рѣчь д-ра Розенталя. // Матеріалы к Якутскому процессу. Изданіе Россійской Соціальдемокротической Рабочей партіи. Женева. 1904. с. 33-45.

*    Розенталь Пинхусъ Исааховъ, 30 л. // Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). С.-Петербургъ. 1906. С. 463-464.

*    В. В-н. [В. Д. Вегман]  П. И. Розенталь — «Романовка». (Якутский протест 1904 г.). Из воспоминаний участника изд. «Книга» Ленинград-Москва 1924 года. // Сибирские Огни. Художественно--литературный и научно-публицистический журнал. №. 2. Апрель-Май. Новониколаевск. 1924. С. 190./

*    Лурье Г.  П. Розенталь, «Романовка. (Якутский протест). Издание «Книга». Ленинград — Москва, 1924 г., стр. 146. // Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 11. № 4. Москва. 1924. С. 301.

*    Лурье Г.  Ушедшим «Романовцам». Павел Исаакович Розенталь. (П. Роль, Анман.) 1872-1924. // Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 15. № 2. Москва. 1925. С. 235-244.

*    Розенталь Павел Иссаак. («П. Роль», «Анман»). // Кантор Р. М.  Именной и систематический указатель к историко-революционному вестнику «Каторга и Ссылка» за 1921-1925 г.г. Приложение к журналу «Каторга и ссылка» за 1928 г. Москва. 1928. С. 154.

*    Розенталь П. // Кантор Р. М.  Именной и систематический указатель к историко-революционному вестнику «Каторга и ссылка» за 1926-1928 г.г. Москва. [1930.] 1931. С. 153.

*    2549. Розенталь П. И. XV 208-209. // Кантор Р. М.  «Каторга и Ссылка» за десять лет (1921-1930). Систематически-предметный указатель. Москва. [1931.] 1932. 105.

*    Розенталь, Павел Исаак., «романовец». LII 97, 101, 103. LVI 162. // Кантор Р. М.  Именной указатель к историко-революционному вестнику «Каторга и Ссылка» за 1929-1930 гг. Москва. 1932. С. 123.

    Анман, П. = Розенталь Павел Исаакович; Бундовец, А. = Розенталь Павел Исаакович. // Масанов И. Ф..  Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. В четырех томах. Подготовил к печати Ю. М. Масанов. Т. 1. Алфавитный указатель псевдонимов. Псевдонимы русского алфавита. А – И. Москва. 1956. С. 102, 173.

    Ро-ль, П. = Розенталь Павел Исаакович; Роль, П. = Розенталь Павел Исаакович. // Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. В четырех томах. Т. 3. Алфавитный указатель псевдонимов. Псевдонимы русского алфавита Р-Я. Псевдонимы латинского и греческого алфавитов. Астронимы. Цифры, разные знаки. Москва. 1958. С. 20, 34.

    Розенталь, Павел Исаакович. // Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. В 4 томах. Т. 4. Москва. 1960. С. 408.

*    Розенталь П. И. // Казарян П. Л.  Якутия в системе политической ссылки России 1826-1917 гг. Якутск. 1998. С. 429, 466.

*    Казарян П. Л.  Якутская ссылка в лицах (участники «романовского протеста» 1904 г.). // Якутский архив. № 1. Якутск. 2001. С. 52.

*    Розенталь П. И. 657, 884. [Именной указатель.] // Грибановский Н. Н.  Библиография Якутии. Ч. VI. Археология. История. Якутск. 2008. С. 202.

*    Розенталь П. И. (1872-1924), политссыльный. участник «Романовки» 1120. [Указатель персоналий. Составлен Л. С. Николаевой (РИБ).] // Грибановский Н. Н.  Библиография Якутии. Ч. VI. Археология. История. Якутск. 2008. С. 233.

*    Радченко Н. Н.  Повседневная жизнь политических ссыльных в городах Якутии в начале ХХ века. // Межкультурное взаимодействие в Сибири: историко-этнографические, лингвистические, литературоведческие аспекты. Материалы Международной научной конференции «Польша в истории и культуре народов Сибири», посвященной 150-летию со дня рождения Э. К. Пекарского и В. Л. Серошевского (г. Якутск, 5 ноября 2008 г.). Якутск. 2009. С. 57, 59, 62.

    Зэльца Бадэн-Бадэн,

    Койданава

    П. Розенталь,

                     ВОСПОМИНАНИЯ О БЕЛОСТОКСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ Р.С.-Д.Р.П.

    Успех IV съезда «Бунда», оставшегося неизвестным департаменту полиции, приободрил нас, Ц. К., и мы уже предполагали, что в силах будем созвать съезд Р.С.-Д.Р.П., собрать рассыпанные обломки всероссийской социал-демократической организации, которая исчезла тотчас, как родилась, и продолжала существовать, как некоторые иронизировали, лишь на развалинах социал-демократических изданий. Нам казалось, что если нам удастся осуществить то, что до сих пор никому, несмотря на все попытки, не удавалось, если съезд пройдет благополучно и будет избран объединенный руководящий центр — авторитетный центральный комитет, быть может, тогда, наконец, образуется единый социал-демократический фронт, установится мир между враждебными течениями, и атмосфера фракционной борьбы очистится.

    Подобную попытку созыва съезда Р.С.-Д.Р.П. сделал в 1900 году «Союз русских социал-демократов». Он послал в Россию для объезда социал-демократических организаций своих членов — «Тимофея» (Копельзона) и П. Теплова. Вместе с ними работал представитель «Южного Рабочего» А. Гинзбург. Съезд должен был состояться в Смоленске, но эта попытка не удалась. В 1901 году с той же целью вторично объезжал комитеты Михаил Коган (Гриневич), но везде он встречал противодействие со стороны «искровских» организаций. Мы взяли на себя очень тяжелую задачу, так как не было сомнений, что наша попытка встретит те же препятствия.

    На совещании с «Сергеем» (Неманским), приехавшим из Петербурга, мы распределили между собою работу следующим образом: «Ноах» (Портной) взял на себя объезд южных комитетов, «Сергей» должен был связаться с северными организациями, мне поручена была техническая подготовка съезда. Денежные средства в необходимом размере «Сергей» обещал достать в «Союзе борьбы».

    Мы решили созвать съезд Р.С.-Д.Р.П. в Белостоке. Мы отдавали себе ясный отчет в том, какую опасность это представляет для центра бундовской организации, и помнили массовые провалы в 1898 г. в связи с I съездом в Минске. Не было сомнений, что каждая встреча многих делегатов социал-демократических организаций, в которых имелось достаточно провокаторов, нам дорого обойдется. Тем не менее пришлось избрать Белосток, так как только здесь, под нашим личным наблюдением, можно было принять необходимые меры предосторожности. Мы надеялись, что, если сами делегаты не привезут с собой филеров, съезд с внешней стороны пройдет благополучно.

    «Ноах» отправился в свое путешествие в январе 1902 года. Свою миссию он соединил с обследованием бундовских организаций согласно конспиративной резолюции IV съезда. Недавно в разговоре со мной один из тогдашних работников «Южного Рабочего» эту миссию «Ноаха» назвал «империалистической», так как она имела своей целью «завоевать юг». Я занялся устройством квартиры для съезда. К сожалению, денежные средства, которые дал Петербург, были значительно меньше того, что было обещано. Поэтому пришлось нанять небольшую квартиру и бедно ее меблировать. Щетинщик Алтер из Бердичева и портниха Этка после некоторых колебаний согласились взять на себя роль хозяев квартиры. Особенно им было неприятно то, что приходилось месяца на два совершенно отойти от местной бундовской работы и не принимать гостей, чтобы не провалить квартиру. На окраине, вне еврейских кварталов, они подыскали более или менее подходящее помещение из трех комнат. Я с Анной Розенталь в качестве родственников Алтера осмотрели ее и нашли вполне подходящей, рассчитывая, что делегатов будет, вероятно, не больше 15-16. Денег было мало, своих не было возможности дать, — «Бунд», действительно, был веселой, но бедной организацией. Пришлось ограничиться очень бедной мебелью из нескольких столов, кроватей, шкафов и т. д. Всего этого было мало для зажиточной семьи, снимающей «солидную» квартиру из трех комнат и кухни, и Этка чувствовала себя чрезвычайно скверно, когда, в присутствии домовладельца и соседей, она с такой бедной обстановкой переехала на новую квартиру. Уважение к ней со стороны домовладельца, несомненно, упало на три четверти, и она долго не могла успокоиться.

    До самого последнего момента никому не сообщали ни времени съезда, ни города, ни «явки». В начале марта я уехал в Петербург, чтобы выяснить, как обстоит там дело. Мне пришлось быть на демонстрации у Казанского собора и видеть дикие сцены избиения студентов. Я послал описание Казанской демонстрации в Лондон, в наш заграничный орган «Последние Известия».

    «Ноах» благополучно возвратился из объезда южных организаций. К назначенному времени начали съезжаться делегаты. В субботу, 24 марта, ко мне на квартиру пришел Михаил Коган, делегат «Союза русских социал-демократов». Он приехал по паспорту какого-то голландца. С вокзала Коган отправился на «явку» к акушерке Соне Лейбович. Не застав ее дома, он зашел ко мне. Через час я заметил, что у моей квартиры стоит филер. Это было дурное предзнаменование. Когда Анна Розенталь отвела нижегородского делегата с «явки» на квартиру, где заседал съезд, их сопровождал филер, от которого она с большим трудом освободилась.

    Всего было десять делегатов: от Петербургского «Союза борьбы» — «Сергей» и д-р Краснуха, «Южного Рабочего» — Ерманский, Екатеринославского комитета — Ф. Шипулинский, Нижнего-Новгорода — товарищ, фамилию которого я не помню, «Искры» — Ф. Дан, «Союза русских социал-демократов» — Михаил Коган (Гриневич), Заграничного комитета «Бунда» — Арк. Кремер и Центрального комитета «Бунда» — «Ноах» и я.

    В тогдашних русских условиях, особенно, если принять во внимание происшедшие всего лишь в феврале большие аресты, это было очень солидное собрание, но все же этого было недостаточно для съезда Р.С.-Д.Р.П. Поэтому мы без больших споров приняли предложение Ф. Дана признать себя конференцией (такой мандат дала ему «Искра»).

    Конференция прошла хорошо. Вопросы обсуждались дружелюбно и содержательно. Утвердили текст первомайской прокламации, предложенный «Искрой», внеся в него целый ряд исправлений, и выбрали Организационный комитет для созыва II съезда Р.С.-Д.Р.П. в составе: Дана, «Ноаха» и Ерманского.

    В четверг должен был уехать Михаил Коган, но на вокзале он был арестован. Я об этом узнал в субботу вечером, 31 марта. «Ноах», который в этот момент был у меня, быстро ушел, захватив с собой важнейшие бумаги, в том числе исправленный текст первомайской прокламации, принятый конференцией.

    В эту же ночь арестовали меня и Анну Розенталь и отослали в Гродненскую тюрьму. Затем были арестованы некоторые «явки»: Циля Белох, Соня Лейбович и случайно X. Мунвес и хозяин его квартиры. Помещение, где заседала конференция, не было прослежено, и «охранка» о ней не знала. Ерманского арестовали где-то на юге, кажется, в Ростове, Дана — в Москве, Зельдова («Сергея») — через полгода в Петербурге. «Ноах», Аркадий Кремер, Краснуха, Шипулинский и делегат от Нижнего-Новгорода счастливо избежали нашей участи.

    Так наш праздник кончился бедой (Rоitеr Рincos, т. I).

    Перевод с еврейского языка Н. А. Бухбиндер.

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 45-46. № 8-9. Москва. 1928. С. 47-49./

                                                                             VІ.

                                                             РЕЧИ ПОДСУДИМЫХ

                                                                   Речь Розенталя

                                                                    (5-го августа)

    Я хочу изложить суду те ближайшие причины и мотивы, которые побудили меня 18 февраля наряду с сидящими здесь на скамье подсудимых товарищами и покойным Матлаховым подписаться под заявлением, поданным губернатору Чаплину, и в ожидании выполнения предъявленных мною требований запереться и забаррикадироваться в доме Романова.

    17-го июля прошлого года мы в числе 14 человек поехали в восточную Сибирь. Процедура отъезда, вообще, доставляет немало ненужных неприятных минут заключенным. Во-первых, о времени отъезда почему-то объявляют накануне, нередко за несколько лишь часов перед отходом партии. Иногда уезжающий только тогда узнает о том, что его высылают в Сибирь. Приготовиться в путь, обзавестись деньгами, теплою одеждою нет никакой возможности, проститься с родными опять-таки не удается. К тому же тюремные смотрители в провинциальных тюрьмах не знают или делают вид, что не знают о предоставленном ссыльному праве брать с собою 5 пудов багажа; некоторые разрешают забирать только 30 ф., а другие ставят даже и тут затруднения. Вследствие этого огромное большинство ссыльных оказывается в беспомощном положении, они спасаются только посильною товарищескою поддержкою. Мы тоже о дне отъезда узнали лишь накануне; видеться ни с кем не удалось, сдать ненужные для нас в Сибири вещи и приобрести необходимые — оказалось, благодаря этому, невозможным. Мы ехали на Восток и все удалялись от родных мест. Мы хотели писать с дороги домой, чтобы там знали о нашем выезде и не беспокоились вследствие внезапного перерыва корреспонденции; но оказалось, что письма наши должны проходить через какое-нибудь жандармское управление, т. е. доходить с огромным опозданием. Были у нас неоднократные пререкания с конвоем по вопросу о свиданиях в пути с родственниками и ссыльными, но в общем дорога прошла для нас сравнительно благополучно. Было тогда переходное время: ссылка переживала перелом. В Петербурге решено было ее «подтянуть»; а для этой цели был обновлен повсюду состав администрации. Новый режим раньше всего отразился, естественно, на Енисейской и Иркутской губернии, где нельзя было найти ни единого основания для изменения режима. Нашей партии посчастливилось попасть в Якутск в последние минуты старого курса, олицетворявшегося в прежнем губернаторе Скрыпицыне. Поэтому назначения получили мы не слишком далекие. Мне с женою назначили для жительства скопческое селение в 15 в. от города.

    Однако, сейчас же начались для ссылки и черные дни все усиливающегося произвола и репрессий. Уже через две недели по приезде нам всем прочитали 2 новейших циркуляра иркутского генерал-губернатора, в которых, под угрозой ссылки в отдаленнейшие места Якутской области, запрещалось самовольно отлучаться из назначенных для жительства мест и выходить для встречи приезжающих и проезжающих партий. 2 последние летние партии прошлого года, прибывшие непосредственно после нашей, и все многочисленные зимние партии настоящего года подверглись уже влиянию нового режима. По дороге они имели бесчисленные столкновения с конвоем из-за свидания с политическими ссыльными тех населенных мест, через которые они проезжали. Свиданий не давали, местных политиков гнали прикладами, сажали под арест и против них возбуждали дела о сопротивлении властям, в результате чего, многие из них без суда и расследования были переведены в Якутскую область. Партии силою заставляли ехать дальше; одну из них жестоко избили в Усть-Куте и в мороз в 40° везли связанными. Вообще, не было партии, с которой не было бы инцидентов по дороге. Большинство приезжало больными, некоторые с отмороженными членами, а один из них, кавказец Хомерики, не привыкший к суровому климату, заболел черною оспою и умер в Якутске сейчас же по приезде.

    В исполнение новых циркуляров, якутская администрация решила все вновь прибывающие партии задерживать в тюрьме, в город не выпускать, а прямо из тюрьмы рассылать по улусам. Всякий, кто знает, как продолжителен, опасен и труден путь в Верхоянск, Колымск, каковы условия жизни в улусах, где нельзя решительно ничего достать из платья, утвари, провизии, легко поймет, как бессмысленно жестоко было это решение администрации. Все приготовления для этой ничем не оправдываемой меры были уже сделаны, в тюрьме были очищены места, и если этот план совершенно не удался, то исключительно потому, что он сразу же наткнулся на решительное сопротивление первой же партии.

    Все партии, приходившие при новом губернаторе, получали суровые назначения. Исходящие из Иркутска назначения в Верхоянский и Колымский округа приводились в исполнение безжалостно, без малейшего внимания к болезненному состоянию. В эти далекие суровые места, в которых могут жить только люди с крепкими организмами, посылались нередко больные люди, как Камай, Карагулянц, Гурари, Будилович и сидящие тут на скамье подсудимых, не успевшие выехать Габронидзе, Центерадзе, Доброшгенидзе, Израильсон, для которых эти места — безусловная смерть. Не напрасно колымские товарищи в своем апрельском заявлении губернатору и министру внутренних дел требуют, чтобы к ним не посылали больных людей. Принимать новых товарищей только для того, чтобы через какие-нибудь 2 месяца их хоронить, как это пришлось им сделать с Камаем, слишком тяжелая участь.

    В исполнение тех же пресловутых циркуляров, перестали совершенно вновь селить в самом городе Якутске. Якутск — этот жалкий город с 8 тысячами жителей, где множество насущнейших потребностей не находит удовлетворения из-за недостатка обученных сил и представителей многих профессий, сделали какою-то святая святых, где пребывание и даже кратковременные приезды ссыльных были запрещены под угрозою ссылки в Колымск. Даже лицам, приходящим в Якутск с готовым назначением в северные округа и принужденным некоторое время задержаться в ожидании, пока придет их очередь для отправления в дальнейший путь, даже им не дают ни одного лишнего дня пробыть в Якутске, и их высылают временно в какой-нибудь улус. Им надо готовиться в далекий, трудной путь, а их гонят в улусы, где они ничего не могут достать. Осенью, вскоре после моего приезда сюда, с ближайшею партиею приехал Левинсон; это была уже жертва нового режима, так как он за какой-то проступок переводился из Верхоленска в Верхоянск. Ему надо было пробыть в Якутске в ожидании зимнего пути с месяц. Его водворили в селение Марха, в 8 верстах от города. Сидеть ему там, когда так много закупок и приготовлений совершить приходится, было бы совсем неразумно, и он несколько раз отлучался в город, и вот за это Левинсон, уже приехавший и устроившийся кое-как в Верхоянске, получает внезапно новое перемещение в Колымск — за самовольные отлучки. Надо полагать, что в Колымске его оставят уже в покое, так как дальше ехать некуда. Та же самая история с Камаем. И его гнали из города на Марху, и он упорно возвращался назад, а если над ним не разразилась гроза, то он уже все равно имел назначение в Колымск, а, кроме того, он успел уже умереть.

    Не только перестали оставлять в Якутске кого бы то ни было из вновь прибывающих партий, но начали гнать оттуда всех тех, кто жил там с прежнего времени с официального или неофициального согласия администрации. Все они работали, кто в мастерских, кто в монополии, кто в фотографии, и были на своих местах незаменимы, но нужды нет — иркутские циркуляры сильнее потребностей самого города, имеют больший вес, чем жалобы и ходатайства местных обывателей. И такое же изгнание повторяется во всех городах и городскихи поселениях Енисейской и Иркутской губерний. Ачинск, Балаганск, Верхоленск, Киренск и тому подобные городки тоже превращаются в заповедные места, куда не может ступить нога политического ссыльного. Для ссылки создается своеобразная черта оседлости, тем отличающаяся от западной черты оседлости, что в последней дозволяется жить только в городских поселениях, здесь же как раз наоборот: ссыльным предоставляется жить только в глухих наслегах, среди болот и тайги.

    При назначении ссыльному местожительства, — в выборе для него того или иного наслега господствует полнейшая случайность. Не считаются ни с желаниями, ни с профессиею, ни с наличностью медицинской помощи, ни даже с тем элементарным соображением, годится ли место для житья, есть ли там свободная квартира и т. д. Администрация ограничивается тем, что посылает в управу распоряжение заготовить в определенных наслегах квартиры для ссыльных. Распоряжения передавались родовым старшинам и выполнялись они самым формальным образом. Разыскивали какую-нибудь заброшенную нежилую юрту, мрачную, сырую, промерзшую и заявляли, что квартира есть. Новосел доставляется на место, приходит, разумеется, в отчаяние от предлагаемой ему берлоги и попадает в самое безвыходное положение. Выбирай между этим жилищем и тайгою. Тщетно поедет он в Якутск изливать свое горе перед администрациею. Во-первых, ему пригрозят Колымском за самовольную отлучку, во-вторых, ему разъяснят, что из отношения заседателя за таким-то номером усматривается, что в таком-то наслеге квартира имеется. Доставать же для политических хоромы и дворцы администрация совершенно не обязана. Если в данном селении уже имеются политические ссыльные, то обыкновенно дело кончается тем, что новосел остается у своих товарищей, остается против воли, потому что возрастающая теснота и неудобства для всех тягостны.

    Квартира, само собою разумеется, не уступается бесплатно. Благодаря недостатку предложения и интенсивности спроса квартирная плата непомерно вздувается. За юрту, которая раньше шла за 1 р. в месяц, берут 4-5 и 10 р., и сводить концы с концами при отсутствии заработков становится совсем невозможным, раз поселенный на месте водворения теряет всякую надежду перебраться в другое место. За все полугодие, истекшее со времени приезда губернатора Булатова до нашего забаррикадирования в доме Романова, ни одно ходатайство ссыльных, ни устное, ни письменное, не было, насколько мне известно, удовлетворено. Устных ходатайств улусников вообще и не должно было быть, потому что для этого надо явиться в город. Явиться без разрешения — преступление, получит же разрешение для этой цели никогда бы не удалось. Мою жену сейчас же по нашем приезде в Якутск осадило множество больных зубами, так как единственный зубной врач якутский (политический ссыльный) был болен. Однако, лечение было прервано необходимостью выехать на место нашего назначения. Отлучившись в город, она пошла к губернатору Булатову за разрешением пробыть некоторое время в городе, пока она не кончит начатых зубных операций. Губернатор нашел это возможным и обещал дать в тот же день ответ. Этим ответом оказался странный официальный запрос у исправника, на каком основании Анна Розенталь была у него с личным ходатайством, когда она должна безотлучно находиться в селении Ново-Николаевском. Письменные же прошения имели такие же результаты в смысле успешности, отличаясь только тем, что ответ получался через большие промежутки времени. На мое прошение разрешить мне презжать раз в неделю в город для работы в местной лечебнице Красного Креста, ответ пришел только через 2½ месяца и, конечно, отрицательный, с обыкновенною странною мотивировкою. Политический ссыльный Сикорский, по профессии плотник, поселен был в Богарадцах, в 8 в. от города. Он просил у губернатора Булатова перевода в село Павловское, так как он там рассчитывал найти работу по плотничьей части. Павловское отстоит на 18 в. от города, следовательно, дальше его прежнего местожительства, и мотивов для отказа не было никаких. Но ответ губернатор дал такой: «А не хотите ли вы, быть может, перевода в Петербург?» — при этом губернатор Булатов повернулся к нему спиною и ушел! Такого рода ответы отбили у политиков всякую охоту обращаться за чем-нибудь к губернатору и отняли всякую надежду на перемену своего местожительства у тех, которые были по тем или иным причинам им недовольны. Мы делались прикрепленными к земле в буквальном смысле этого слова. Если кто мечтал поселиться в одном месте с дорогим человеком, если кто желал переменить место жительства, избавиться от тягостного соседства, неприятного элемента, то на такое перемещение не было никакой надежды.

    Сделав нас крепостными, постарались лишить нас еще всякого права передвижения. Мы оказывались несравненно бесправнее, чем лишенные всех прав уголовные поселенцы. Нам были строжайше запрещены самовольные отлучки. Это предполагало возможность отлучек с разрешения начальства. И, действительно, вначале дело обстояло еще довольно сносно. Я вручал сельскому старшине прошение на имя исправника о разрешении приехать на такое-то число в город. Обыкновенно через неделю или две получался утвердительный ответ. Но скоро оказалось, что это лишь переходная мера. Быть может, объяснение такого сравнительного благополучия заключалось в том, что пост исправника не был еще обновлен, что еще не все винты и винтики нового курса были заменены новыми. В начале февраля политический ссыльный Денисько через 3 недели после подачи исправнику прошения о разрешении однодневной отлучки в город — получил ответ, что отныне за разрешениями об отлучках надо обращаться к губернатору и что такие мотивы, как необходимость закупок и получения пособия, не признаются больше уважительными. Кольцо, давящее ссыльных, окончательно замкнулось. Обращаться на имя губернатора — это значит ответа придется ждать месяцами, а сделанные ограничения в отношении того, что не считается уважительною причиною, ясно свидетельствовали, что только в крайне редком случае удастся получить разрешение на отлучку. Единственно уважительною причиною, которую, по-видимому, начальство склонно было признавать — была серьезная, опасная болезнь. Но даже и в этих безотлагательных случаях следовало раздобыть фельдшера или врача, — предприятие почти невыполнимое в огромном большинстве случаев — заручиться от них свидетельством о необходимости больному ехать в город или на врачебный пункт и послать полученное удостоверение губернатору. Тот сделает, по всем правилам канцелярской волокиты, запрос у врачебного инспектора, и лишь после всего этого можно рассчитывать получить ответ, положительный или отрицательный. Этот, ответ все равно, пришел бы слишком поздно: больной или умер бы или выздоровел.

    Вообще беспомощнее политического ссыльного в случае болезни трудно что-нибудь придумать. Нигде в пределах Российской империи медицинская помощь не поставлена так скверно, как в Якутской области, нигде нет таких огромных расстояний между врачебными или фельдшерскими пунктами, такого безнадежного недостатка лекарств, такого бездорожья и таких трескучих морозов. И в такой-то области, где врачи и фельдшера не имеют возможности ездить по вызову больных, прикрепляют неподвижно к глухому наслегу людей культурных, не возлагающих, подобно окружающему якутскому населению, всех своих надежд на шаманов.

    Помимо серьезной болезни, вряд ли отыщется хотя бы одна причина, которая показалась бы начальству уважительною. В Якутск прибыла с одною из партий двоюродная сестра подсудимого Каммермахера, политическая ссыльная Р. Иоффе и получила назначение в Намский улус. Каммермахер, не видавший своей родственницы уже в течение многих лет, посылает немедленно из Амги прошение о разрешении ему приехать в город для свидания с двоюродной сестрою, прежде чем она поедет на место назначения. Прождав целый месяц, он получает, наконец, от исправника ответ, что так как его сестра уже успела уехать в Намский улус, то в просимом разрешении на поездку в город надобности не представляется.

    Я знаю случаи, когда приходилось ножницами выковыривать себе больной зуб, когда люди голодали месяцами, как потому, что пособия не доставлялись аккуратно, а ехать за получением их возбраняется, так потому, что выходила провизия, а ехать за получением новой опять-таки нельзя. Чтобы сделать отлучки окончательно невозможными, распорядились оповестить якутов, чтобы они никоим образом, под страхом наказания, не давали политическим ссыльным лошадей, — если не представят при этом письменного разрешения на поездку. Понять смысл таких ограничений элементарных человеческих прав невозможно. Должно ли это пресечь возможность побегов? Но никакие запрещения отлучек не помешают скрываться человеку, который захочет бежать. И если из Якутской области так редки случаи удачных побегов, то исключительно благодаря географическим условиям. Эти огромные расстояния, эта дороговизна переездов делают совершенно нелепыми все запрещения отлучек, которые сами по себе ничему помешать не могут. Запретить всем отлучки на том основании, что из Якутской области за много лет было ничтожное количество удачных побегов, это все равно, что запретить свободное движение по улице из-за того, что иногда происходят несчастные случаи от неосторожной езды. К тому же у ссыльных слишком ничтожные средства, чтобы позволить себе дорогостоящие разъезды без крайней необходимости. Примитивной логики достаточно, чтобы понять, что если между близкими пунктами переезды стоят дешевле и возможны чаще, то зато каждая отлучка длится какой-нибудь день, два и легко подается учету. Между дальними же местами переезды могут быть только редкими, а потому легко контролируемыми.

    Получается такое впечатление, что все эти циркуляры об отлучках нужны только для того, чтобы отравить существование ссыльного, чтобы сделать его жизнь невыносимою. Вне общения между собою, нет жизни, и вот ссыльных ставят в такое положение, чтобы они не могли встречаться друг с другом. О, если бы можно было их разделить в одиночку, на больших расстояниях друг от друга, вдали от всех проезжих дорог и трактов! К сожалению, этот идеал неосуществим во всем объеме. Для этого слишком уже много ссыльных, населенных мест слишком мало, а осуществление надзора было бы слишком затруднительно. Но недостатки природы стараются исправить энергичными циркулярами, отнимающими свободу и выбор места жительства его перемены и отлучек из него и даже свободу пойти навестить приезжающих товарищей.

    Мириться с этим ссыльные, однако, никоим образом не могли. Помимо унизительности такого состояния, помимо того, что их человеческое достоинство страдает на каждом шагу, — жизнь теряет для них всякую ценность.

    Жить — здесь в ссылке — помимо взаимного общения — значит работать и учиться. Но работать можно только там, где есть условия, потребные для работы, учиться же невозможно без правильного притока и обмена книг, журналов и газет. Но нечего этого не может быть и следа при новом режиме. Ссыльные, оказывается, не должны иметь сношения и с обывателями: нас стараются селить среди якутов, которым внушается, чтобы они глядели за нами в оба, что они отвечают за наше поведение, за наши отлучки. В окружающем населении ссыльные имеют таким образом только недоверчивых, подозрительных шпионов, следящих за каждым их шагом. То же самое происходит и в тех местах, где население не инородческое. В Енисейской и Иркутской губерниях были многократные случаи доносов на обывателей за то, что они якшаются с политиками. Здесь, в Мархе, с товарищем Костюшко был такой случай. Привез ему прошлой зимою сосед воз льду и зашел к нему в избу погреться и получить деньги. Как раз в это время подъехал урядник и привез пособие. Встретившись немного спустя с этим соседом, урядник сурово у него спрашивает: «Ты зачем ходишь к государственному?» Тот объяснил причину своего посещения. «Смотри ты у меня!» пригрозил ему урядник: «если еще раз замечу, как бы тебе плохо не было!» На днях лишь я получил от товарища своего в селе Осинском, Иркутской губернии, письмо от 29-го июня, прошедшее, как и вся наша корреспонденция, через руки прокурорского надзора. Пишет мне мой товарищ Мунвес, что только что избавился от великой опасности. 2 недели перед тем урядник послал на него донос исправнику и приставу; доносил он, что между ним, Мунвесом и проживающим в селе Осе волостным писарем Серковым, существуют какие-то тайные сношения, что они собираются по ночам и что-то пишут, устраивают тайныя собрания, возмущают крестьян и т. д. Не миновать бы моему товарищу высылки в Верхоянск или Колымск, подобно всем прежним членам Осинской колонии, с соответственною надбавкою срока, но выручило его то, что донос затрагивал кроме ссыльного, не простого обывателя, а волостного писаря. Заинтересованное лицо узнало про донос. Пошли расспросы, объяснения, пока не обнаружилась вздорность всего этого обвинения. Тут был простой счастливый случай. Вообще же расправа производится по одному лишь донесению низших чинов полиции, без всякого разбора и следствия.

    Следят за ссыльными урядники и заседатели, следит все население со своими старшинами во главе, следят и специально приставленные шпионы, называемые надзирателями. Это зло здесь, в Якутской области, не успело еще распуститься таким пышным цветом, как в Иркутской и Енисейской губерниях. Там надзиратели неотступно следят по пятам, назойливо лезут в квартиры политиков по несколько раз в день, а когда выведенные из терпения несчастные обитатели указывают им дверь, надзиратели впадают в амбицию. Пишут донесения о сопротивлении властям, в результате чего «преступники» без разбирательства, без истребования объяснений с их стороны, высылаются в Колымск. Типичными жертвами этого назойливого слежения являются сидящие здесь на скамье подсудимых, бывшие обитатели села Осинского, Вардоянц, Гельфанд и Израильсон.

    Не только наш домашний очаг, не только каждый наш шаг на улице, но и вся наша переписка превращена в достояние полицейских служителей, сельских властей. Наша корреспонденция распечатывается и в таком раскрытом, для всех доступном виде шествует через руки исправников, старост, писарей. Если вспомнить, как долго идет почта в эти далекие места, сколько затем нужно времени, чтобы с ближайшего почтового пункта доставить письмо какой-нибудь оказиею в отдаленный глухой наслег, если представить себе при этом, что распечатанное письмо от жены, невесты, родителей путешествует по карманам многочисленных посредствующих звеньев, подолгу в них залеживаясь, и что такое положение должно продолжаться многие годы, то легко понять, сколько горечи и злобы должно накопиться в душе у ссыльного. Большое количество писем при этом пропадает. Нити, связывающие ссыльных с внешним миром, становятся все тоньше и, наконец, совсем обрываются. Тяжелое чувство заброшенности, одиночества еще более обостряется. В Якутской области контроль за перепискою фактически стал применяться с марта этого года, то есть с забаррикадирования в доме Романова. Но в Енисейской и Иркутской губерниях он осуществляется значительно раньше, и на этот счет имелись вполне определенные и категорические циркуляры.

    Единственную милость, которую оказывает правительство ссыльным, заключается в том, что лишая их способа зарабатывать на жизнь применением своих профессиональных знании, оно выдает им взамен ежемесячное пособие. Но последнего хватает только для того, чтобы жить впроголодь. Особенно скверно обстоит дело в Енисейской и Иркутской губ. Пособия там спускаются до 8 руб. в месяц, а для высланных в охранном порядке даже до 3-х руб. Но главное, пособия задерживаются там месяцами, а нередко и вовсе не доходят по назначению, попадая в чьи-то другие карманы. Без заработка, без пособия, не имея права отлучаться из своего селения, может делать горемычный ссыльный? Он закладывает нередко последнее имущество и подолгу голодает.

    Раньше политические без больших затруднений получали работу в различных казенных учреждениях, но новый курс и это признал недопустимым. По крайней мере, такие случаи стали значительно реже.

    Для многих источником существования или подспорьем в хозяйстве является рыбная ловля и охота, и по уставу о поднадзорных это допускается. Ссыльный Василий Иванов, рабочий Воткинских заводов, поселенный в северной части Енисейской губ., человек женатый с тремя детьми только и существовал рыбною ловлею и охотою. Но вдруг к нему пришла полиция отбирать ружье и он отказался его отдать. За это он был выслан в Якутскую область со специальным предписанием поселить его в таком месте, где нет других политических ссыльных.

    Административная ссылка считается, как известно, не наказанием, а лишь пребыванием под гласным надзором. Итак, в каком виде рисует себе жизнь такого поднадзорного иркутский генерал-губернатор граф Кутайсов? Мы в состоянии уже теперь целиком представить тот идеал, который сложился в уме генерал-губернатора и который он неуклонно стремится осуществить на всем пространстве вверенного ему обширного края.

    Сидящий в какой-нибудь из тюрем Европейской России в ожидании приговора или отправки в Сибирь должен быт извещен о моменте отправки лишь за несколько часов. Проститься с родными, обзавестись деньгами, надлежаще приготовиться в путь успеть, — конечно, нельзя; по дороге он ни с кем не должен иметь свиданий; ссыльных попутных селений не следует никоим образом к нему допускать, не останавливаясь ни перед какими средствами, вплоть до применения огнестрельного оружия. Пускать кого-нибудь в село за покупками, хотя бы в сопровождении конвойных, нельзя. Все письма с пути направлять в жандармское управление или губернаторские канцелярии. Заботы о едущих должны ограничиться выдачею казенных полушубков и кормовых. Как достать себе пищу, как защищаться от лютого холода — не дело конвоя. Заболевших отнюдь не оставлять, кроме случаев, где грозит неминуемая смерть. При всяком сопротивлении в пути применять военную силу. По приезде в Якутск партия должна быть взята в тюрьму и оттуда прямо рассылаться по улусам. Никакие заявления, ходатайства не должны приниматься во внимание. В самом Якутске никого не оставлять. Селить среди якутов, не говорящих по-русски, по глухим наслегам, по возможности в одиночку, на место ехать немедленно, там жить неотлучно. За каждым его шагом учредить строгий надзор. На его квартиру наведываться несколько раз в день, отписывать, чем он занимается, с кем видится, о чем разговаривает. Все письма его, как получаемые, так и отправляемые, вскрывать и читать. В случае нарушения правил этого надзора ссылать в Верхоянск и Колымск, а с последнего времени в Булун. По окончании ссыльным срока от министра внутренних дел зависит, разрешить ли ему ехать домой или сделать надбавку в 2, 3, 5 лет. Но и в том случае, если он отпускается на родину, ему предоставляется совершить обратный путь, как знает, на свой собственный счет. Таковы идеалы нового курса. Таковы его тенденции, которые, проявившись раньше всего в Енисейской и Иркутской губ., с изумительною быстротою перекинулись в Якутскую область и стали здесь развертываться. Губернатор Булатов за все время пребывания в Якутске, с осени прошлого года по февраль 1904 г., проводил их в жизнь с такою неуклонностью и энергиею, что протест против них был неизбежен.

    Были такие отдельные мероприятия нового курса, которые по своей ненужной жестокости и прямо бессмысленности сразу же вызывали отпор и отменялись. Такими мертворожденными нововведениями оказались, напр., попытка запереть прибывшую партию в Якутск в тюрьму и неоднократные попытки лишить кончивших срок возможности вернуться на казенный счет. Если ни Белов, ни Долинин, ни Белецкий, ни Рульковский не застряли навсегда в Якутской области, то менее всего мы обязаны этими результатами добрым намерениям администрации.

    Если не все в ссылке одинаково чувствовали весь ужас, всю унизительность создавшегося положения, то главная причина заключается в том, что не все новые циркуляры применялись повсюду одинаково строго, что персонал исполнителей грубых, не рассуждающих, какой теперь и требовался, еще не всегда был на лицо. То здесь, то там, то в одной сфере, то в другой делались поблажки, отступления. Но все эти остатки старого режима таяли на наших глазах, и не подлежало сомнению, что Якутская область, лишенная всех тех преимуществ, которые имеют Енисейская и Иркутская губернии в силу географического своего расположения, в самом непродолжительном времени восприемлет в совершенстве все многообразные стороны кутайсовского режима, которые уже прочно угнездились в вышеупомянутых более близких губерниях.

    Что циркуляры генерал-губернатора создавали жизнь невыносимую, скоро показали многочисленные их нарушения. Но за то обнаружилось и то обстоятельство, что заключавшиеся в новых циркулярах угрозы были совсем не шуточные. Целые колонии Енисейской и Иркутской губ. были совсем раскассированы и потянулись в Якутскую область с назначением в Верхоянск и Колымск и с различными надбавками к срокам. Такая печальная участь постигла, напр., селения: Знаменское, Осинское, Верхоленск, Усть-Кут и другие. В каждой из вновь прибывающих партий, начиная с последних осенних партий прошлого года, имелось по несколько таких невольных переселенцев. Представить здесь сколько-нибудь полный список их нет ни малейшей возможности. Пришлось бы назвать по меньшей мере от 30 до 50 имен: шли за отлучки, за стычки со шпионами, за желание видеться с приезжающими товарищами, а очень часто причины оставались неизвестными.

    Совершенно справедливо считают самоубийство и психические заболевания показателями ненормальности данных условий существования. Самоубийства случались и раньше в Якутской области, но происходили они лишь спорадически: Гуковский в 1900, Калашников в 1900, Шведов и Янович в 1902, Мартынов в 1903. Все эти трагические истории в свое время производили тяжелое впечатление, но все же они были редким явлением — пять случаев  в 3 года. Но вот с осени 1903 г. начал осуществляться в Якутской области новый режим, достигший максимума своего развития в феврале этого года, т. е. в момент нашего забаррикадирования, и что же мы видим в результате?

    15 марта этого года покончил с собою в Колымске Комай. Я знал его, так как по пути сюда я в августе прошлого года нагнал его и оставил в Александровской тюрьме. Этот славный, глубоко симпатичный товарищ пробыл 2½ года в заключении — часть времени в Петропавловской крепости, а остальную, большую часть в психиатрической больнице св. Николая. Он был сослан на 8 лет, и в Якутске ему объявили место назначения — Колымск. Он был психически неуравновешенный человек, склонный к рецидивам, к тому же страдал хроническим катаром бронхов и зачатком туберкулеза. И Колымск был для него несомненно гибельным местом. Я помню, как в Александровской пересыльной тюрьме, перед моим отъездом, прощаясь со мною, он выразил свое удивление, что относительно него так долго не приходит распоряжение из Иркутска. Я его успокаивал, что это надо понимать в таком смысле, что его, больного человека, имеющего врачебные удостоверения, хотят оставить в Иркутской губ. Я ошибся, и дней через 10 после моего приезда и его доставили сюда. В Якутске он тщетно протестовал против ужасного для него назначения и жаловался на болезненное состояние. Пришлось ехать в Колымск; по дороге он сильно заболел, чуть не замерз на наледях и, добравшись до Колымска, загрустил. В течение одного месяца он 3 раза покушался на самоубийство. Два раза его спасли. В третий не удалось. Начиная с Красноярска вплоть до Якутска, я ехал в партии вместе с Анатолием Алексеенко, бывшим студентом, сыном полтавского помещика, привлеченным по делу крестьянских беспорядков. Этому хрупкому, болезненному юноше назначили административным порядком драконовский приговор — 10 лет Вост. Сибири. В Якутске его ждало назначение в Нижний Колымск. Но мы приехали, как я уже выше упомянул, в последние дни пребывания здесь губ. Скрипицына, и Нижний Колымск был ему заменен Амгою. Это, конечно, отстрочило, но не спасло его от сумасшествия. Он покушался на самоубийство и в припадке умопомешательства водворен в местной больнице. 5-го марта этого года приехал сюда студ. Крылов. Он прибыл уже сильно расстроенный здоровьем, вследствие того, что при аресте в Костроме на демонстрации был сильно избит. Не пробыл он здесь 2 месяцев, как в припадке душевной болезни нанес себе ножом рану в область сердца, к счастью, не смертельную, и водворен в якутской больнице. Одновременно с ними приехал тов. Куранов. Его тоже сильно избили в Костроме. Он приехал сюда больным. Тем не менее, его выслали в 1-ый Теламинский наслег за 40-50 в. от города. Место глухое и для жительства мало пригодное. Около 15-го июня он двинулся в город пешком, так как у него в последнее время был сильный кашель с кровохарканием. По дороге ему пришлось переходить вброд небольшую протоку. Возможно, что с ним в этот момент случился припадок, и тут застала его смерть. Труп его нашли только черезо 5-6 недель. Утопился в Лене бывший студент Раков, несчастный юноша, которого доконала ссылка. Это произошло в июле месяце. В июне покончил с собою выстрелом из револьвера Хавский, проживший в ссылке год. Хамврики доехал до Якутска только для того, чтобы умереть здесь в больнице от оспы. Шац убит конвойными солдатами под Нохтуйском по пути в Якутск. Матлахов убит в д. Романова на баррикадах.

    Итого три самоубийства и два покушения на него, семь смертей и три сумасшествия. Это за последние 4 месяца! Не слишком ли это много для Якутска? Как бы ни пытаться индивидуально объяснять каждый из этих трагических случаев, для всякого должно быть очевидно, что условия жизни, допускающие в такое короткое время так много несчастий — из рук плохи. Вот эти-то условия, на которые больные, слабые люди реагируют самоубийствами и психозами, вызвали с нашей стороны, людей менее пассивных, желание заявить протест, чтобы добиться изменения режима.

    Шестьдесят человек решили потребовать отмены некоторых наиболее нелепых распоряжений, притом таких, уничтожение которых нисколько не противоречило основной цели ссылки в Сибирь — возможности гласного надзора. Это значит, что  правительство имело полную возможность удовлетворить все наши требования. Но из этого не следует, конечно, что мы именно на такой исход нашего протеста и рассчитывали. Наоборот, мы были почти уверены, что администрация, не делая никаких уступок, примет все меры, чтобы сломить нас, хотя я должен признаться, что тот неслыханный метод борьбы, который был применен по отношению к нам, поразил своею качественною стороною даже нас, людей не избалованных. Знали мы также, что этот новый режим не есть продукт случайности, не вытекает только из личных качеств генерал-губернатора, а целиком связан с данным историческим моментом. И тем не менее, другого метода протеста, другого способа добиться улучшения режима — мы не имели. Посылать письменные заявления, жалобы, телеграммы и это делалось неоднократно, — бумаги клались под сукно и оставлялись без последствий, или же без ответа. Нарушать циркуляры, делать самовольные отлучки и т. п. но за это ссылали десятками в Верхоянские и Колымские округа, и эти массовые ссылки, без разбора и расследования, нас более всего возмущали. Оставалось только съехаться в возможно большем числе в город, послать коллективное заявление губернатору и в ожидании ответа собраться всем в одном месте, а для того, чтобы нас не могли сразу взять — запереться и забаррикадироваться.

    Вот это именно мы и сделали.

    /Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906. С. 164-182./

                                                                   Приложение III.

                                       ОФИЦИАЛЬНЫЕ «СТАТЕЙНЫЕ СПИСКИ»

    всех 56 политических ссыльных, участвовавших в якутском протесте и бывших на «Романовке». В скобках приведены дополнительные сведения о степени образования и сроке предварительного тюремного заключения.

    Розенталь, Пинхус Исааков, 30 л.

    Мещанин г. Вильно. (Врач. До приговора сидел в тюрьме 15½ месяцев).

    По Высочайшему повелению 11 июня 1903 г. в Восточную Сибирь на 6 лет.

    Врач Розенталь изобличен в пропаганде противоправительственных идей среди рабочих, а также в хранении и распространении нелегальных изданий.

    Назначен в сельцо Доброе, Якутского округа.

    Розенталь, Анна Вульфова, 28 л.

    Мещанка, жена врача. (В предварительном заключении сидела 15½ мес.).

    По Высочайшему повелению 11 июня 1903 г. в Восточную Сибирь на 6 лет.

    Пропаганда противоправительственных идей среди рабочих, хранение и распространение нелегальных изданий.

    Назначена в с. Доброе, Якутского округа.

    /Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906. С. 463-464./

                                                   УШЕДШИМ «РОМАНОВЦАМ»

                                                        Павел Исаакович Розенталь.

                                                                  (П. Роль, Анман.)

                                                                         1872-1924.

    С П. Розенталем меня тюремная судьба столкнула еще до Романовки — в 1903 г. — в Бутырках. Он был здесь до некоторой степени старожилом, я — «проездом» — по пути в Сибирь. Он уже свыше года был оторван от революционной жизни, я был почти только что «оттуда». У меня было много о чем рассказать, особенно ему, так как мне пришлось продолжать его работу, прерванную его арестом весной 1902 г. Я мог ему рассказать об оставленном им нелегальном Всероссийском Союзе кожевников, о месте его революционной работы — рабочем Белостоке, о пятой конференции «Бунда», состоявшейся без его обычного участия, об отношениях «Бунда» и партии, о вспышке террористической мысли в связи с историей Леккерта и т. д. и т. д.

    Мы жили в разных башнях Бутырской тюрьмы: он — в Северной, я — в Часовой. Списавшись с ним нелегально, я «стал» его родственником и получил с ним и сидевшей тут же его женой Анной Владимировной (я уж не помню, чьим я был родственником — Анны или Павла) легальное свидание. Рассказывал, конечно, я; Павел слушал, вставляя порой свои замечания. И все-таки у меня уже тогда сложилось о нем довольно определенное представление: человек трезвого ума, не любящий фраз, уверенный в своей исключительной правоте, нетерпимый к «глупостям», из тех активных натур, у которых время, не пройдет даром ив тюремном аду.

    В последнем качестве я имел еще большую возможность убедиться, когда проводил с ним зиму 1904-05 г.г. в Александровской пересыльной тюрьме. Нас было в одной камере человек 25-30. Койка около койки. Они окаймляли камеру с двух сторон, между ними оставалось не очень большое пространство. Наш читатель знает тюремные нравы. Здесь господствует принцип: «Стану я стесняться в собственном отечестве». Один рассказывает, другие громко смеются, третьи «шалят», четвертый запел, лежа в кровати. У Павла «позиция», правда, «удобная»: он занимает угловую койку. Тесное соседство у него с одной только стороны. Он смастерил себе с другой стороны полочку-столик. Под громкий хохот, под шумные песни сидит он за своим столиком, спиной ко всем, и пишет, пишет...

    Так он написал в Московской тюрьме в 1902 г. книжку о шифрах; в Александровской тюрьме он писал: «Как происходили революции в Зап. Европе». В Москве — это было еще до южнорусской забастовочной волны 1903 г. — Павел дает урок конспиратору-революционеру, поясняя ему, как жандармы познают все его тайны от его неумелого пользования шифром. Когда же до тюрьмы донесся шум 9-го января, Павел готовит наглядные исторические уроки о том, как следует совершать революции и строить баррикады. Тюрьма не отрывает Павла от тех, кто пишет шифрованные письма и строит баррикады там, на воле; со свойственной ему нетерпимостью он жестоко, осуждает тех, кто предается хотя бы в каторжной тюрьме нытью, и безделью...

    Когда мы в 1905 г., — мы все, и Павел, может быть, больше, чем многие другие, — рвались туда, откуда приходили известия о «диктатуре сердца», о митингах, забастовках, баррикадах, Павел писал историю, как «происходили»... Да, Павел был историк, но своеобразный историк. Его не ослеплял блеск вещей, он всегда хотел добраться до их «нутра». Он был аналитиком раr ехellеnсе. Я его позже видал, когда он занимался аналитическими работами в своем химико-бактериологическом кабинете. Я помню с какой тщательностью, методичностью и любовью он делал эту работу. К революции, он подходил с тем же «холодным» анализом. Проникнутый строго марксистским миросозерцанием, он каждый раз возвращался от современности к истории, чтобы там ковать оружие для современности. Под грохот валящихся в Питере телеграфных столбов и «потемкинских» пушек в Одессе он изучал революции 1848 и даже 1789 г.г., чтобы узнать, как следует строить баррикады и как стремиться к братанию с солдатами...

    Но Павел не только изучал историю, революции, он ее делал в течение трех десятилетий!

                                                                                   * * *

    С тюрьмой Павел впервые познакомился в 1893 г. [* П. Розенталь родился 22 мая 1872 г. (ст. ст.) в г Вильне. До девяти лет он учился в «хедере», а с 1881 г. до 1890 г. — в гимназии, по окончании которой поступил в университет на медицинский факультет.]. Будучи студентом Харьковского университета, он был арестован [* Он был привлечен к дознанию по делу о «водворении в г. Варшаву политической контрабанды».], исключен из университета и после шестимесячного тюремного заключения, выслан на родину, в Вильно. Здесь в это время шла живая кружковая работа среди еврейских рабочих, здесь закладывался камень еврейского рабочего движения, и Павел примкнул к последнему: он руководит рабочими кружками и становится активным работником, так называемого, «жаргонного комитета».

    Любопытная была эта организация: нелегальное сообщество, имевшее целью распространение среди еврейских рабочих легальной еврейской литературы. Пробудившиеся слои еврейских рабочих предъявляли большой спрос на знание, на книжку. Кое-кто из еврейских легальных писателей пошли навстречу этой жажде; появились художественно-агитационные рассказы, эзоповская политическая публицистика, первые книжки по естествознанию на доступном массе языке. Надо было приблизить эту литературу к рабочему читателю, надо было позаботиться об ее увеличении. Вот эти задачи и взял на себя «жаргонный комитет», одним из организаторов и руководителей которого был П. Розенталь. Комитет содействовал появлению новых книг и распространению их далеко по провинции через библиотечки, которые при его помощи основывались нелегально при тайных профессиональных и политических ячейках.

    А затем начинается белостокский период Павла, который он частью описал несколько лет тому назад в «Красном Архиве» (на еврейском языке). В Белостоке он поселился в 1899 г. Если Вильно 93 г. было центром революционной кружковщины, то Белосток второй половины 90-х годов был уже городом с большой массовой работой, преимущественно, правда, экономической. Здесь уже в августе 1895 г. вспыхнула всеобщая забастовка ткачей, в которой участвовало свыше 25 тысяч рабочих. Забастовочная волна не прекращалась, и в 1898 г. мы опять встречаемся здесь с большой забастовкой ткачей. Оставалось только вносить в это растущее массовое движение элементы организованности, социалистического сознания и политической борьбы. Вот эта задача и выпала в частности на супругов Розенталь, которые вместе с небольшой группой активных революционных работников ее успешно выполняют. В 1901 г. в Белостоке имела место (2-го марта) первая демонстрация на похоронах одного рабочего [* Лейзера Тумчина.].

    В качестве одного из главных руководителей белостокского комитета «Бунда» Павел проявил большие способности конспиратора-организатора и пропагандиста. Не надо забывать, что Павел был в Белостоке практикующим врачом, что, казалось бы, должно было сильно затруднить его непосредственные сношения с рабочими, особенно в таком сравнительно небольшом городе, как Белосток. Он ухитрялся, однако, при помощи всяких проходных дворов [* Их и в мое время было бесчисленное множество, и они давали возможность мне, поднадзорному, не раз обманывать бдительность надзирающих.], и переулочков пробираться на рабочие, квартиры и на «сходки» в соседнем лесу. Когда я после ареста Розенталей был «мобилизован» Центр. Комитетом «Бунда» для работы в Белостоке, я имел возможность убедиться, как был популярен среда лучших рабочих «доктор Носон» (Носон было конспиративное имя Павла; что он был доктором, многие рабочие узнали только после его ареста).

    Живя в Белостоке, Павел расширяет территорию своей деятельности за пределы города. В это время зарождается и формируется всеобщий союз кожевников, который в идее должен был стать центром русских, польских и еврейских кожевников всей России (вместе с Польшей и Литвой). Павел становится активным работником этого союза. «С особым рвением, — рассказывает жена Павла, Анна Владимировна, — он отдался основанию союза кожевников, потому что это должен был быть первый интернациональный союз. Он сам составил манифест и ездил в Вильно для переговоров с польскими кожевниками». Он, между прочим, — член организационной комиссии по выработке конституции союза (зимой 1900 г.) и автор «(Манифеста Всеобщего Федеративного Союза Кожевников», изданного в 1901 г. на трех языках и напечатанного также в «Искре».

    Около того же времени Павел входит в центральную руководящую группу «Бунда». Он становится постоянным работником центр, органа «Бунда»: «Арбейтер-Штимме» («Раб. Голос»), где он с осени 1900 г. ведет отдел: «Из темного царства», в котором он систематически знакомит рабочую массу с ужасами и «бытовыми явлениями» царской России. Около этого же времени его кооптировали в состав Ц.К. «Бунда», где он становится организатором, литератором и теоретиком движения, не пренебрегая в то же время и «черной» технической работой.

    Это сочетание, интеллектуального руководства и простой техники вообще характерно для облика Павла. Во время упомянутых выше демонстративных похорон в Белостоке он не только написал речи для ораторов и выработал маршрут демонстрации, но сам сделал надписи на лентах. Руководя работой «Бунда» в качестве члена его Ц.К., он находил время для упаковки и замаскирования чемоданов с нелегальной литературой, которую доставляли из-за границы в Белосток и отсюда рассылали по разным городам.

    Свои организаторские способности Павел проявляет, в частности, в устройстве четвертого съезда «Бунда» в Белостоке, в мае .1901 г., на квартире одного ткача Давида (фамилию не помню). Здесь Павла выбирают в Ц.К., и он вместе с другим членом Ц.К. (Н. Портной) издает скоро отчет съезда на еврейском, русском и польском языках, который расходится в большом количестве экземпляров. К тому же, приблизительно, времени относится другая литературная работа Павла — «Призыв к еврейской интеллигенции», который должен был привлечь внимание «общества» к героической борьбе еврейского рабочего. Призыв вышел на трех языках и выдержал много изданий.

    В начале 1902 года Павел испытывает свои организаторские способности на общепартийном поприще: подготовляется весенняя белостокская конференция Р.С.-Д.Р.П., которая должна была создать единую организованную партию. Павел всегда живо чувствовал необходимость сплоченной борьбы еврейского и всероссийского пролетариата, и он, как представитель Ц.К. «Бунда», весь отдается осуществлению единства организованной соц.-демократ. партии. Конференция, действительно, имела место в Белостоке в конце марта 1902 г., Павел принимает в ней активное участие, но приехавшие делегаты притащили за собой шпионов, и в результате — провал Павла и его жены 31-го марта 1902 года.

    Начинается тюремная жизнь в Гродне и Москве, полная борьбы и боевых голодовок (Павел был сторонником острой, если это вызывается обстоятельствами, борьбы в тюрьме и резко осуждал тюремных сожителей за отсутствие выдержки в голодовках и др. подх. формах борьбы) и вместе с тем литературной и самообразовательной работы. Еще до тюрьмы Павел обратил внимание на неудовлетворительность тогдашних шифров, и он вместе с Неахом Портным реформировали употреблявшийся «Бундом» шифр, введя смешанный еврейско-русский ключ. Тюремный досуг Павел использовал для составления брошюры — критики употребляемых шифров — изданной «Бундом» в Женеве.

    Долгое тюремное заключение (15½ месяцев) кончается для обоих Розенталей ссылкой на 6 лет в Якутскую область. Здесь мы с ним снова сталкиваемся, и я наблюдаю, как его живая натура требует работы. Организуются при нашем участии две нелегальные группы, одна — помощи побегам, другая — для составления нелегальных брошюр, но обе не успевают развернуть своей работы. Наступает «Романовка».           

    Павел был одним из ее инициаторов. У него на квартире, в селении Маган, состоялось 11-го февраля наполовину случайное собрание 8-9 будущих «романовцев», где сошлись на баррикадной форме протеста (см. «Романовка» Розенталя, гл. II).

    На Романовке я имел возможность наблюдать неустрашимость Павла, его отвращение к позе и фразе и беззаветную непоколебимость. Помню, как он под градом пуль, во время обстрела, пробирался из своей половины в нашу к моему раненому соседу — А. Костюшко. Лицо, его было искажено от озлобления, и губы его шептали: «трусы, подлецы» по адресу обстреливавших нас без всякого повода с «защитного расстояния».

    В тот же день произошел первый раскол «Романовки» по вопросу о сдаче. Мы с ним принадлежали к разным лагерям, но не могу, не отдать должного его непоколебимой стойкости и непримиримой нетерпимости. Он был главным противником сдачи. «Что случилось такого, что, вдруг поднимают вопрос о сдаче?» — спрашивал Павел, обводя противников взглядом, полным гнева и, по обыкновению, легкого пренебрежения к инакомыслящим (за что его порой не любили). «Мы думали, что нас возьмут силой уже в первый день: солдаты ворвутся и перестреляют, как куропаток. Вместо этого нам дали сидеть 17 дней, а теперь нас расстреливают издалека по одиночке. Это, конечно, худшее испытание для нервов, но аргументацией от нервов нельзя решать такие вопросы»...

    Для выдержки и исторического уклона Павла характерно, что он составил и сохранил точную запись поданных поименно голосов за и против сдачи (см. «Романовка», стр. 66-67).

    Еще одно воспоминание осталось у меня в памяти о Павле в связи уже с нашим судебным процессом в Якутске. Павел выступил на суде в числе прочих он, вообще, далеко не был оратором, кажется даже, что был момент, когда суд заподозрил, что он не говорит, а читает с бумажки, и усмотрел в этом нарушение процессуальных формальностей. Но чуждая риторики и блеска речь Павла была так богата аргументами, так красноречива цифрами и материалом, что вызвала неприятное ощущение кое у кого из судей и покоряла своей убедительностью.

    Романовка, наконец, находит в Павле своего первого историка. Из тюрьмы пересылает он заграничному комитету «Бунда» материалы о якутском протесте и процессе, которые были изданы в Женеве в четырех брошюрах.

    «Некоторые из участников, — пишет П. Розенталь в предисловии к «Романовке», — имели тесную и непрекращающуюся связь со своими организациями и посылали им незамедлительно для печати корреспонденции и всяческие документы». Это относится преимущественно к самому Розенталю, который все время поддерживал самую деятельную переписку с заграничным комитетом «Бунда» и, в свою очередь, получал от него письма, «Последн. Известия» и т. д.

    Здесь же, в тюрьме, он написал брошюру о политических Процессах и книгу в двух частях о том, как происходили «революции в Зап. Европе. Книга появляется на русском и еврейском языках в разгар революционного 1905 г., когда ее автор еще следил только за ходом российской революции из-за тюремной решетки.

    П. Розенталь был приговорен, как и другие романовцы, к 12-ти годам каторги. Вместе с остальными он был переслан после приговора из Якутской тюрьмы в Александровскую пересыльную. Вот как описывает Павел нашу новую обитель: «Мужчины были набиты, как сельди в бочке, в двух камерах, разделенных сенями. Койки стояли вплотную одна около другой в два ряда, с узеньким проходом. Помню, как в первое же утро проснулся на рассвете Моисей Лурье, поднялся во весь свой длинный рост на своей койке и буркнул: «Черт возьми, плюнуть некуда!» Но вот 12 человек перешли в централ, несколько человек — в больницу. «Таким образом, стало просторнее — продолжает свои воспоминания Павел. — Я примостился в дальнем углу нашей камеры, соорудил себе между койкой и стеной столик из своих якутских ящиков (заменяющих чемоданы) и был в состоянии беспрепятственно читать и работать, каков бы ни был шум и гомон в камере; я задумал тогда работу на тему: «Как происходили революции в Западной Европе», первый выпуск которой уже через полгода вышел в Женеве, в издании заграничного комитета «Бунда», под псевдонимом «П. Анман», а второй — в октябре 1905 года, накануне октябрьской забастовки. Работа меня занимала, и я не тяготился тюрьмой».

    Но вот октябрьская забастовка, общая амнистия, специальная амнистия для «романовцев» (общая нас не коснулась), и Павел опять у себя на родине, в своей Вильне, в своем «Бунде». Он становится постоянным сотрудником, а скоро и членом редакции, первых легальных газет «Бунда»: «Векер» и «Фольксцейтунг», в которых он играет роль передовика и вообще «тяжелой артиллерии». Весной 1906 года он участвует в качестве делегата от редакции Центр. Органа в VII бернской конференции Бунда. Центральным вопросом на этой конференции является обсуждение условий вступления «Бунда» в Р.С.-Д.Р.П., от которой «Бунд» откололся в 1903 г. Наша бундовская группа в Якутске и Павел, в частности, относились все время болезненно к нашему выходу из партии. Революция 1905-06 годов еще больше подчеркивала ненормальность нашего обособленного существования. На конференции мы занимаем крыло наиболее уступчивых («мягких», как прозвали нас) по отношению к Р.С.-Д.Р.П., и Павел выступает докладчиком от имени этого крыла.

    Розенталь первый поднял еще задолго до конференции в прессе, вопрос об объединении «Бунда», с Партией. 6 конце января 1906 г. появилась в газете «Бекер» его статья под заглавием: «Бунд и Р.С.-Д.Р.П.». В этой статье проводилась мысль, что во время революции «Бунд» не может остаться оторванным от Российской партии. Статья вызвала живой отклик; в редакцию посыпался ряд писем. Газета откликнулась редакционной статьей, смысл которой был таков, что нет надежды на объединение...

    За объединение с партией он продолжает вести борьбу и после, конференции на страницах газеты.

    Тут же в Берне Павел, кажется, по своей инициативе созывает группу фактически и потенциально пишущей братии из среды делегатов конференции и горячо убеждает взяться за составление серии популярных книжек агитационно-пропагандистского характера. Намечаются темы и распределяются работы; Павел со свойственной ему поразительной работоспособностью не может понять, как это не найдется у нас времени для этой важнейшей, по его мнению, работы дня по углублению социалистического и политического, сознания масс.

    Как участник совещания, я должен, однако, констатировать, что почти никто из участников не выполнил взятых на себя обязательств: партийная и профессиональная работа этого кипучего, периода отвлекала нас от «кабинетной» работы. У Павла же, по горло занятого редакционной газетной работой (в течение почти 2-х лет он помещал регулярно через день передовицы, не говоря уже о других статьях и чисто редакционной работе), отыскивалось время и для брошюрной работы. (От местной партийной работы он, как и другие газетные работники, был устранен, чтобы не привлечь внимания охранки к органу и — с другой стороны — не дать нитей к полулегальной организации шпионам, наблюдавшим за редакцией).

    Когда начался спад революции 1905 г., стали усиливаться анархические течения. Я лично столкнулся с ними в острой форме уже во время декабрьской забастовки 1905 г. в Белостоке. В 1906 г. росло количество экспроприаций, и вопросы анархизма и его тактики привлекали к себе всеобщее внимание. В это время появилась брошюра Павла на тему: «Роль люмпенпролетариата в революции», на русском и еврейском языках. В своих воспоминаниях об этом периоде Павел рассказывает следующее:

    Максимова (др. бундовца) чуть не побили за то, что его приняли за автора этой брошюры. Это случилось тогда, когда его арестовали в Одессе. Кто-то пустил слух, что он — этот автор, и арестованные хотели с ним посчитаться в тюрьме за его отношение к люмпенпролетариату.

    В апреле 1920 г., — рассказывает далее П. Розенталь, — ему пришлось ехать из Нежина в Киев в одном вагоне с т. Серафимовым, б. т. «Прокопом», б. командиром 12-й армии, членом Президиума Украинского ЦИК’а. Когда он узнал, что Розенталь пишет под псевдонимом «П. Роль», он сказал, что читал в свое время брошюру: «Роль люмпенпролетариата». «Она оказалась для меня, — сказал он, — очень полезной: когда я вел борьбу с анархистами на Юге России в 1906-07 г.г., я ее всячески использовал» [* Сборник: «25 лет», Варшава, 1928, стр. 81.].

    Не будем больше подробно останавливаться на литературной работе П. Розенталя, хотя она составляла главное содержание жизни его от 1905 года до его смерти. Упомянем только некоторые из его работ:

    Ряд мемуаров из истории революционного движения.

    «Романовка». Исторический очерк, вернее, мемуары участника.

    «Борьба за колонии и мировые пути».

    Остаются еще не напечатанными:

    «Бунд» в освещении охранки».

    «Охранка о деятелях Бунда».

    «Как воюют революций» и пр.

    Во время империалистской войны П. Розенталь работает на войне в качестве врача. Революция 1917 г. застала его на фронте, где, наблюдая последний непосредственно, он убеждается в несостоятельности всяких разговоров об обороне. С таким настроением он приезжает в 1917 году в Петроград, где он участвует на Бундовском съезде декабря 1917 г. и входит в Центральный Комитет «Бунда», как представитель левого течения. Дальнейшие события, однако, меняют его направление, он перестает участвовать непосредственно в политической жизни, уходит в научно-литературные занятия и, наконец, возвращается к себе в Вильно.

    В последние годы своего пребывания в России, на Украине, П. Розенталю приходилось быть очевидцем оргий и погромов деникинцев. Вот один из эпизодов, ярко характеризующий Павла, описанный его женой, постоянной деятельной его сотрудницей во всех революционных перипетиях его жизни, Анной Владимировной.

    — Киев, ноябрь 1919 г., погром деникинцев. Мы живем у домовладельца, бывшего богатого купца. На дворе показалось несколько вооруженных солдат. Они всматриваются в наши окна. Павел догадывается, что они скоро явятся. Он быстро придвигает тяжелый шкаф и закрывает им дверь. Солдаты стучат, грозят, что будут стрелять. Павел велит нам всем молчать, а сам поддерживает шкаф плечами. Солдаты уходят, пытаются войти через черный ход, но Павел и здесь их не впускает. Скоро он организует часовых при входе в дом, и сам остается на посту всю ночь. Посреди ночи опять стук: деникинцы-офицеры будто хотят войти к одному из соседей, своему знакомому офицеру, который потом тоже оказался погромщиком. Павел их не впускает. Они собираются стрелять. Кругом все кричат, особенно соседи-христиане: впустите их... Павел никого не слушает, отталкивает тех, кто хочет отодвинуть засов, и говорит офицерам: «стреляйте». Это повторялось несколько раз в ту и следующие ночи... Павел, — заканчивает Анна Владимировна, — был убежден, что погромы не приняли бы такого ужасного характера, если бы евреи оказывали должное сопротивление.

    П. Розенталь работал в это время в погромном комитете при Красном Кресте. Он каждый день выслушивал живых свидетелей погромов и прочитал множество письменных отчетов. Он поглощен мыслью — ознакомить широкие не еврейские массы с позорными ужасами погромов. И как всегда, он приступает к этой задаче основательно: он собирает, копирует и систематизирует погромные материалы, связывается с одним русским беллетристом, который должен, по его мысли, облечь «сухие» материалы в плоть и кровь, Он пишет вступление, составляет карту разгромленных пунктов, целые часы проводит с этим писателем, стремясь создать у него соответствующее настроение и понимание. Почти целый год он посвящает этой работе; он остается недоволен тем, как этот писатель выполнил поставленную задачу. Собранные же и систематизированные им материалы часто цитируются в разных изданиях без всякого о нем упоминания; Это, однако, его не интересует: он не стремится восстановить свое авторское право...

    В 1921 г. П. Розенталь возвращается в Вильно. Здесь начинается новая эпоха в его научно-литературном творчестве. Он старается наверстать потерянное время на империалистском фронте и использовать свою большую эрудицию для крупных произведений. Вот характеристика его работы в последнем году его жизни: «Поразительно работоспособен, неутомим и очень плодовит. День за днем проводит он с утра до позднего вечера в лаборатории за работой: минимум времени отдает он лабораторной работе, больше всего — писанию... Кабинетный человек, он, однако, не дышит книжной пылью, не утопает в серой мертвечине застывших букв; в своих произведениях он не отличается тяжеловесностью и неподвижностью, не подавляет Вас «тысячепудовыми» аргументами. Он полон живых примеров из повседневной жизни; сама история оживает под его пером».

    Но его уж подстерегала смертельная болезнь — рак желудка. Болезнь была, по-видимому, уже застарелая, но открылась она сравнительно незадолго до его смерти. Последней работой, над которой он много трудился, был перевод на еврейский язык его книги: «Борьба за мировое господство и мировые пути». Это была не только переводная работа, он ее основательно переделывал. Смерть помешала ему довести работу до конца, ненаписанным осталось намеченное предисловие, и издание оказалось посмертным.

    Последние его недели были очень тяжелыми и мучительными, но пера он не выпускал из рук и на смертном одре. В тяжелых муках своей болезни он живо следил за социалистическим движением в разных странах, за последними новостями из мира борьбы и мысли. К двадцатилетию «романовского» протеста, в ночь на 29-е февраля 1924 г., его сердце перестало биться.

    2-го марта его хоронили виленские рабочие. Похороны начались пением «Завещания»; завернутого красным знаменем опустили его в могилу при звуках «клятвы».

                                                                                   * * *

     Среди последних фраз, вырвавшихся у Павла непосредственно перед смертью, была такая: «Зажгите свет! Я так люблю свет!». Всю, свою жизнь в «жаргонном комитете», устной пропагандой, газетным пером, брошюрами и книгами, стремился он внести социалистический свет в головы рабочих. В предсмертной, фразе — основной тон его души, символ всей его многострадальной жизни.

    Г. Лурье

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 15. № 2. Москва. 1925. С. 235-244./

    /Р. М. Кантор.  Именной и систематический указатель к историко-революционному вестнику «Каторга и Ссылка» за 1921-1925 г.г. Приложение к журналу «Каторга и ссылка» за 1928 г. Москва. 1928. С. 154./

    /Р. М. Кантор.  Именной и систематический указатель к историко-революционному вестнику «Каторга и ссылка» за 1926-1928 г.г. Москва. [1930.] 1931. С. 153.

    /Р. М. Кантор.  «Каторга и Ссылка» за десять лет (1921-1930). Систематически-предметный указатель. Москва. [1931.] 1932. 105./

    /Р. М. Кантор.  Именной указатель к историко-революционному вестнику «Каторга и Ссылка» за 1929-1930 гг. Москва. 1932. С. 123./

    Анман, П. = Розенталь Павел Исаакович

    Анман, П. Как происходили революции в Западной Европе. — Женева, 1905; То же. Вып. II: От переворота до Учредительного собрания.

    Ист.: «Кат. и Ссылка» 1925, № 2 (15), 235, 241

    Бундовец, А. = Розенталь Павел Исаакович

    Шифрованное письмо. Критика употребляемых у нас систем шифра. — Женева, 1904.

    /И. Ф. Масанов.  Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. В четырех томах. Подготовил к печати Ю. М. Масанов. Т. 1. Алфавитный указатель псевдонимов. Псевдонимы русского алфавита. А – И. Москва. 1956. С. 102, 173./

    Ро-ль, П. = Розенталь Павел Исаакович

    Ист.: «Кн. Лет.» 1918, 3364, 4342; Первая р. рев., 678, 679.

    Роль, П. = Розенталь Павел Исаакович

    Роль, П. Роль люмпен-пролетариата в революции. — СПб., 1906

    Ист.: «Кат. и Ссылка» 1925, № 2 (15) 235, 241; Первая р. рев., 242, 584, 679.

    /И. Ф. Масанов. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. В четырех томах. Т. 3. Алфавитный указатель псевдонимов. Псевдонимы русского алфавита Р-Я. Псевдонимы латинского и греческого алфавитов. Астронимы. Цифры, разные знаки. Москва. 1958. С. 20, 34./

    Розенталь, Павел Исаакович (1872 — 29 февр. 1924, Вильно) — публицист.

    Псевд.: 1) Анман, П.; 2) Бундовец; 3) Ро-ль, П.; 4) Роль, П.

    /И. Ф. Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. В четырех томах. Т. 4. Алфавитный указатель авторов. 1960. С. 408./

    /Якутский архив. № 1. Якутск. 2001. С. 52./

                                                                         II. ИСТОРИЯ

                                            3. ИСТОРИЯ ЯКУТИИ XIX - НАЧАЛА XX вв.

                                                             3.2.2. Ссылка в Якутию

                                            3.2.2.5. Политическая ссылка в 1860-1900-е годы

                                                            3.2.2.5.1. Общие работы

    657. Драма под Нохтуйском: хождение политической партии по мукам // Якутская история: Сб. / Сост. П. И. Розенталь. — Женева, 1904. — Вьгп. 2. - С. 36-48.

            Путь партии ссыльных из Александровской тюрьмы в Якутск в мае-июне 1904 г.; убийство ссыльным М. Н. Минским у с. Нохтуйск Олёкминского округа конвойного офицера Н. А. Сикорского за его издевательства.

                                                 3.2.2.5.4. Якутский протест ссыльных 1904 г.

                                                                          («Романовка»)

    884. Розенталь П. И. «Романовка»: (Якутский протест 1904 г.): Из воспоминаний участника. — Л.: Книга, 1924. — 145, [1] с.

            Жизнь политссыльных в Якутске; притеснения и ограничения в отношении ссыльных, проводимые по приказу иркутского ген.-губернатора П. П. Кутайсова; организация протеста, его подавление и расправа с ссыльными в доме Романова.

        Рец.: Вегман В. Д. // Сиб. огни. 1924. № 2. С. 190. - Подп.: В. В-н; Лурье Г. И. // Каторга и ссылка. 1924. №4 (11). С. 301.

                                                            5.2.1.5.5. Персоналии

                                                   3.2.2.5.5.4. Другие политссыльные

                                     П. И. Розенталь (1872-1924), в ссылке в 1903-1904 гг.

    1120. Лурье Г. И. Ушедшим «романовцам». Павел Исаакович Розенталь (1872-1924) // Каторга и ссылка. 1925. № 2 (15). С. 235-244.

            Жизнь в якутской ссылке.

                                                  ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЕ УКАЗАТЕЛИ

                                                           ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

    Розенталь П. И. 657, 884

                                                     УКАЗАТЕЛЬ ПЕРСОНАЛИЙ*

                                                *Составлен Л. С. Николаевой (РИБ)

    Розенталь П. И. (1872-1924), политссыльный, участник «Романовки» 1120

    /Грибановский Н. Н.  Библиография Якутии. Ч. VI. Археология. История. Якутск. 2008. С. 108, 128, 153, 202, 233./

    Радченко Н.Н.,

    Якутский государственный университет, г. Якутск

                             ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ ПОЛИТИЧЕСКИХ ССЫЛЬНЫХ

                                          В ГОРОДАХ ЯКУТИИ В НАЧАЛЕ ХХ ВЕКА

    История политической ссылки в Якутии изучена в отечественной историографии достаточно хорошо. В советской исторической литературе политическая ссылка являлась одной из приоритетных тем, но при этом исключительное внимание уделялось ссыльным большевикам. В последние десятилетия вышел ряд работ, объективно освещающих историю политической ссылки в Якутии. Среди них особое место занимают исследования П.Л. Казаряна, П.С. Троева [* Казарян П. Л. Олекминская политическая ссылка 1826—1917 гг. — Якутск, 1996; Казарян П. Л. Якутия в системе политической ссылки России 1826-1917 гг. — Якутск, 1998; Троев П. С. Влияние ссыльных народников на культурную жизнь Якутии (60-90-е гг. XIX века). — Якутск, 1998.]. При этом история повседневной жизни политссыльных изучена в меньшей степени. Нами предпринята попытка рассмотреть повседневную жизнь политссыльных в городах Якутии в начале XX в...

    Нами использовались некоторые сведения о повседневной жизни в якутской ссылке, содержащиеся в воспоминаниях и работах о политссылке М. .А. Кротова, А. Капгер, Е.М. Ярославского, Л. Ергиной, А. Израэльсона, П. И. Розенталя, В. Колпенского, издававшихся в 1920-е — начале 1930-х гг...

    П.И. Розенталь, прибывший в ссылку в Якутск в августе 1903 г., так описал свое первое впечатление о городе: «Якутск представлялся нам небольшим уездным русским городом, с постройками, правда в большинстве, бревенчатыми, но отнюдь не похожими на юрты. Обыкновенные деревянные дома, в большинстве одноэтажные, а изредка и двухэтажные, хорошо слаженные и теплые». Политссыльные поддерживали тесную связь друг с другом, организованно встречали каждую новую партию. О такой встрече рассказывал П. И. Розенталь: «Столы ломились от различного рода закусок. Не было недостатка и в крепких напитках, которые в Якутске были, по-видимому, в фаворе. Мы ели, пили и пели революционные песни» [* Розенталь П.И. Романовка (Якутский протест 1904 года). Из воспоминаний участника. — Л., М., 1924. — С. 11.].

    В описываемое время центром для политссыльных была Романовка - просторный деревянный дом якута Романова на Поротовской улице. Верхний этаж этого дома из 5 комнат с кухней был занят политссыльными. В доме проводились собрания, встречи политических партий. Впоследствии этот дом стал центром Романовского вооруженного протеста 1904 г.

    П. И. Розенталь вместе с женой устроился на жительство в дом скопца П. Колесникова в с. Новониколаевском (Маган), недалеко от Якутска. «В нашем распоряжении была большая светлая комната. Были столы, стулья, кровати. У нас имелся самовар, свой лед, свои дрова... Регулярно в 6 ч. утра наша хозяйка вытапливала голландку (собственной стройки)»...

    /Межкультурное взаимодействие в Сибири: историко-этнографические, лингвистические, литературоведческие аспекты. Материалы Международной научной конференции «Польша в истории и культуре народов Сибири», посвященной 150-летию со дня рождения Э. К. Пекарского и В. Л. Серошевского (г. Якутск, 5 ноября 2008 г.). Якутск. 2009. С. 57, 59, 62./