ЎЎЎ 2. Тадзія Касынэр. Якуцкі баёўнік Антось Касьцюшка Валюжаніч. Ч. 2. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                                                I

    Антон Костюшко родился в Казани в семье пехотного офицера. В детстве мальчик пользовался широкой свободой, все время проводя на берегу Волги, среди городских ребят. Когда отца с полком перевели в Брест, Антона отдали в Псковский кадетский корпус. Застегнутый в маленький мундир с красным воротничком, Антон в первое время был образцовым кадетом. Способный и впечатлительный, он сразу занял первое место в классе и был произведен в фельдфебели. С годами, однако, мальчик обнаружил такие черты характера, которые мало нравились воспитателям. Прекрасный товарищ, всегда отзывчивый, Антон, несмотря на свои фельдфебельские нашивки, являлся коноводом во всех детских шалостях и даже выступал перед начальством от имени класса. Это приводило к столкновениям, и начальник корпуса не раз жаловался отцу на проделки сына На каникулах отец делал Антону внушения, но, видя его успехи в учении, в душе гордился способным мальчиком.

    В последних классах корпуса Антон стал задумываться над своим будущим. Под влиянием корпусной обстановки детские мечты о военной карьере улетучились. Военное воспитание с его муштрой, тупой субординацией отталкивало от себя Антона. Ему хотелось вырваться из этой обстановки. Он то мечтал о карьере юнги, плавающего по вольным морям, то решал перейти в гимназию, чтобы потом поступить студентом в университет. Неожиданная смерть отца положила конец размышлениям. Ему как старшему предстояла забота о семье. Для этого надо было скорее стать самостоятельным человеком. Окончив корпус, Антон поступил в Павловское училище, чтобы через два года выйти офицером в полк.

    В Павловском училище Антон нашел продолжение корпуса. В преподавании та же мертвящая схоластика, фанфаронство, угодничество и ни капли живых знаний, к которым он с такой страстью стремился.

    Антон понял свою ошибку, но исправить ее уже было нельзя. И он твердо решил побыть юнкером два года, выйти в полк, а там видно будет. Благодаря своим, способностям, знаниям, настойчивости, он и здесь занял место первого юнкера, но это его нисколько не радовало. Все мысли его витали вне школы.

    В Петербурге Антон сблизился с учащейся молодежью, со студентами и курсистками. В этой среде он почувствовал себя как в родной стихии. Хотя юнкерская этика не допускала близкого общения со студенчеством, этими штафирками без роду и племени, Антон мужественно перешагнул через традиции и поступил вольнослушателем на курсы Лесгафта. Появление юнкера на лекциях сразу обратило на него внимание студенчества. С ним охотно знакомились, приглашали в кружки, на рефераты.

    То была вторая половина девяностых годов. После гнетущих лет политической реакции, среди студенчества повеяло оживлением. Революционный марксизм тогда открыто выступил, атакуя дряхлевшее народничество. Впечатлительная молодежь с жаром ринулась в бой под новыми знаменами. Кружки, вечера, публичные лекции и доклады — все это заполнялась страстными охватками социально-политических направлений.

    Антон стал принимать живейшее участие в этой жизни, жадно ко всему прислушивался и с большой робостью и смущением иногда высказывался и сам. Он чувствовал свою отсталость в вопросах общественного движения и с еще большей энергией стал работать над собой. Не считая себя подготовленным для определенной общественной деятельности, Антон, однако, твердо усвоил истину — надо жить не только для себя, но и на благо других. Исходя из этого, он и на свою будущую офицерскую службу смотрел как на поприще, где будет полезен солдату, этому забитому и глубоко несчастному существу.

    Как-то незаметно пролетели два года. При выпуске Антон получил все десять баллов строевой службы и был произведен в подпоручики с годом старшинства. Это давало ему возможность выйти в гвардейский полк. Но, к общему изумлению, Антон от этого уклонился. Мишура, блеск, заманчивые перспективы гвардии его не соблазняли. Он выбрал себе скромный Несвижский гренадерский полк и уехал в Москву.

                                                                                II

    Со скрытым волнением, смешанным с любопытством, молодой подпоручик вошел в гренадерскую казарму. О блестящей военной карьере он не мечтал и никакого удовольствия от своего независимого положения не испытывал. Но надежды быть полезным обществу и солдату еще жили в нем. Понемногу втянувшись в полковую жизнь, Антон увидел всю нелепость своих намерений. Не только он, двадцатилетий подпоручик, но никто вообще в полку не смог бы изменить существовавшее положение, Он увидел, как внедрялась палочная дисциплина, как топталась человеческая личность солдата, из которого готовили не воина — гражданина своей страны, а палача своего народа. Антон почувствовал себя совершенно бессильным перед этой системой, но все его существо протестовало против зуботычин, окриков, глумлений. И перед ним стала дилемма — примириться, как это делали многие другие молодые офицеры, или уйти. Антон решил уйти, порвать с военной средой. Но сделать это было не так легко. За каждый год, проведенный в училище, юнкер обязан был отслужить полтора года в полку. Кроме этого, была еще забота о семье. Но все же Антон твердо решил выполнить свое решение. Забота о семье разрешилась довольно быстро. Антон стал отдавать матери весь свой заработок, до последней копейки. Ни разу за год офицерства он не позволил себе истратить лишний двугривенный на извозчика. К осени ему удалось поместить сестер в гимназию, и материальное положение семьи отчасти могло считаться обеспеченным.

    Труднее было с полком. Антон отыскивал всякие возможности, но помог случай. В семье товарища студента он познакомился с известным в Москве врачом, которому рассказал о своем решительном намерении уйти с военной службы и поступить в высшее учебное заведение. Доктор, узнав из беседы, что в училище Антон болел трахомой, воспользовался этим и дал ему свидетельство о непригодности к офицерской службе. Через две недели Антон был уволен в; запас и поступил студентом в Ново-Александрийский сельскохозяйственный институт.

    Сняв военный мундир, Антон почувствовал себя новым человеком. Как ни тяжело было материальное положение — порой приходилось буквально голодать, — радостное настроение не покидало его. В студенческой среде перед ним открылись заманчивые дали новой жизни.

    Еще в годы юнкерства Антон получил некоторое представление о новых течениях революционной мысли. Но выработать собственные взгляды ему тогда не пришлось. В институте Антон быстро заслужил доверие и уважение наиболее передовых товарищей и вскоре был введен в подпольный социал-демократический кружок. То были первые марксистские кружки, в глубоком подполье изучавшие зачатки рабочего и революционного движения в России. В этой среде Антон нашел ответы на мучительные вопросы тогдашней жизни, ответы настолько ясные, логически убедительные, что у него не оставалось места для колебаний и сомнений. Антон уверовал со всей страстью в правоту нового учения, убедился в его научной обоснованности, жизненности. А придя раз к какому-либо выводу, он отдавался ему целикам. Так было и теперь. Восприняв учение марксизма, он примкнул к социал-демократии, полностью связав свою жизнь с рабочим движением. Антон прекрасно понимал, что в условиях самодержавного режима он становится на путь, чреватый большими опасностями лично для него. Жизнь вскоре поднесла ему первое испытание.

    8 февраля 1899 года в Петербурге, на набережной Невы у Румянцевского сквера произошла мирная студенческая демонстрация. Налетевшие казаки беспощадно избили молодежь плетьми. В атмосфере начавшегося революционного подъема это насилие явилась сигналом к бурному выступлению студенчества во всей стране. Во всех высших учебных заведениях начались сходки, объявлялись забастовки.

    На сходке Ново-Александрийского института выступил Антон. Это было его первое публичное выступление. Увидев взволнованную аудиторию, Антон смутился. Трудно было начать, а сказать хотелось многое. Видя замешательство Антона, кто-то с передних скамей положил перед ним свежеотпечатанную прокламацию. Антон прочел первые строки.

    — Товарищи! Царское правительство разогнало плетьми мирную студенческую манифестацию...

    Антон повторил эту фразу, а затем речь полилась как-то сама собой. Изложив ход петербургских событий, отклики в других городах, он предложил объявить в институте забастовку. После него выступали другие студенты, развивавшие ту же мысль. Предложение было принято, институт забастовал. На нелегальном собрании представителей землячеств Антон был избран в руководящий коллектив и делегатам в Москву, для связи с тамошним студенчеством. Выехав в ту же ночь, Антон быстро связался с московским забастовочным центром, договорился о совместных действиях и благополучно вернулся в Новую Александрию, привезя с собой транспорт нелегальных изданий.

    Руководящая роль Антона в забастовке стала известна начальству. У него был произведен обыск и вскоре его исключили из института и выслали из города. Пришлось на время отложить учение и искать какого-либо заработка. С помощью некоторых друзей Антону удалось поступить десятником на постройку моста в Самаре. О рабочих до этого Антон знал лишь по книгам. С их жизнью он никогда не сталкивался. Живя и работая в их среде, он извлек много полезного для себя. Несмотря на то, что большинство рабочих лишь недавно покинуло деревню, они довольно легко воспринимали его осторожные попытки революционной пропаганды.

    Непривычный труд в тяжелых условиях — работать иногда приходилась по колено в воде — надломил его организм, и Антон заболел острым ревматизмом. Пришлось отказаться от работы и уехать к своему другу в Кременчуг. На два месяца болезнь приковала Антона к постели, но это не помешало ему стать центром для местных социал-демократов. Уже в это время сказалось огромное обаяние его личности, влияние, каким он пользовался в молодой революционной среде благодаря своему боевому темпераменту, горячей вере в правоту рабочего дела.

    Оправившись, Антон уехал в Екатеринослав, где с большим трудом ему удалась поступить студентом в Горный институт.

                                                                                III

    Теперь это уже был не новичок, впервые вступивший в аудиторию, а вполне сформировавшийся человек, с твердыми взглядами, с железной решимостью и большим опытом. В своей среде это был уже старый студент, участник студенческого движения и уже раз исключенный из учебного заведения. Если к этому прибавить личное обаяние Антона, станет понятно, почему он сразу выдвинулся в институте. Работой в студенческой среде деятельность Антона не ограничивалась. В Екатеринослав он приехал с партийной явкой и скоро стал одним из активнейших подпольных социал-демократов. Занятия не мешали ему отдаваться делу революции и рабочего класса. Его тянуло в гущу пролетариата, на фабрики, заводы. В короткое время он сумел выдвинуться как один из лучших агитаторов. Деятельный организатор и пропагандист, Антон стал своим человеком в рабочей слободке. В маленьких комнатах рабочих квартир, окруженный тесным кольцом молодежи, Антон живым, понятным языком говорил рабочим об их неприглядной жизни, о борьбе за лучшее будущее. Его страстная убежденность, неотразимая логика влекли к нему слушателей.

    На рабочих окраинах, вокруг гигантских заводов во множестве лепились трактиры и чайные. Они всегда бывали полны рабочими. Там часто, за большим фаянсовым чайником, Антон встречался с нужными ему людьми, уславливался о занятиях кружков. Недалеко от Брянского вокзала стоял двух этажный деревянный дом и в нем трактир «Гренада». Он знаменит был тем, что во время последнего бунта рабочие разнесли его чуть ли не по бревнышкам. Кулак-трактирщик после этого сбежал, продав свое заведение обществу трезвости. «Гренада» была восстановлена, в комнатах стало чище, исчезла водка с ее пьяным угаром, мордобоями и звоном битой посуды. Любители выпить покинули «Гренаду», и вечерами комнаты заполнялись «сознательными». Так на окраине звали тех рабочих, которые не валялись у заборов после получки, и жены которых ходили без синяков, а сами они поверх пиджаков носили пальто, а иногда даже упругие бумажные воротнички.

    Частым гостем «Гренады» бывал и Антон. Он ничем не выделялся из общей среды, и многие считали его коренным брянцем. Прислуга в «Гренаде» состояла из молоденьких девушек в ситцевых платьицах с белыми передниками. Все они были знакомы постоянным посетителям и те звали их ласковыми именами. С одной из них познакомился Антон. Произошло это самым обыкновенным образом. Вышло так, что у Антона в один вечер оказалось два кружка. На одном — студенческом — надо было обязательно присутствовать. Антон пошел в «Гренаду» в надежде увидеть кого-либо из своих рабочих и предупредить, что занятий завтра не будет. В «Гренаде» народу было еще мало. Пришлось, чтобы не обратить на себя внимания, заказать чай. Молоденькая девушка принесла чайник, посмотрела на него ясными, детскими глазами и улыбнулась ему такой кроткой улыбкой, что Антону сразу стало радостно на душе.

    — Как вас звать, — спросил Антон, и сразу понял свою ошибку. «Вас» не было принято.

    — Таня, — ответила девушка и вся порозовела.

    Антон медленно пил невкусный чай и изредка смотрел на Таню. Худенькая и скромная, с гладко причесанными волосами, она быстро разносила чайники, получала пятачки и возвращалась к стойке. Каждый раз, встретившись с ее взглядом, он видел на ее лице столько робости и смущения, что хотелось подойти к ней и сказать что-нибудь ласковое.

    Чай уже давно был выпит, когда в дверях появился самый молодой кружковец Семен Лычков. Увидя Антона, он страшно обрадовался и сразу подсел к нему. Раньше Лычков на околице был самым озорным. Никто так метко не бил по уличным фонарям, как он. И не было ему равного по части налетов на чужие огороды и сады, за что он вынес столько боя, что другой давно бы дух испустил. Но Сенька был крепок и после каждого побоища отлеживался на печи день, чтобы снова появиться на улице. Никто понять не мог, что случилось с Сенькой за последние годы. Поступив на завод, он вскоре стал неузнаваем. Днем работал, вечерами учился в школе. О прежнем сорванце осталась только одна память. В кружке это был самый лучший, самый смелый и надежный товарищ. Никто не умел так ловко разбросать по заводу прокламации, быстро выполнить срочное поручение. Антон сразу полюбил Сеньку, а тот платил ему каким-то детским обожанием. Антон сообщил Сеньке, что занятия кружка переносятся на другой день, и просил его сегодня же оповестить всех товарищей. Уходя, он поклонился совершенно растерявшейся Тане.

    На следующий день, на лекциях Антон незаметно для себя не раз возвращался к вчерашнему вечеру. И каждый раз его мысли останавливались на Тане. Суровый в своей личной жизни, он отгонял от себя ее образ, но тот вновь и вновь вырастал перед его глазами. Через несколько дней он без всякого повода зашел в «Гренаду». Таня встретила его как знакомого и быстро подошла к его столику. Антон заказал чай, хотя пить не хотелось. Народу было мало, и Антон заговорил с девушкой. Несколько ничего не значащих фраз были восприняты ею как-то особенно. Она не столько отвечала ему словами, сколько своими чистыми, детскими глазами, вопрошающе смотревшими на него.

    Таня заинтересовала его. Ему захотелось непременно привлечь ее в организацию. Но сделать это было не так легко. Таня оказалась малограмотной, очень далекой от каких бы то ни было общественных вопросов. При встречах своих Антон исподволь стал готовить девушку к вступлению в кружок. Он долго рассказывал ей о возможности лучшей жизни, о людях, борющихся за освобождение таких, как она, трудящихся и эксплуатируемых. Таня внимательно слушала, во всем соглашалась. И Антону стало ясно, что она все это воспринимает только потому, что это говорит он. И еще понял он, что ему самому доставляют удовольствие эти беседы и встречи. Убедившись в честности Тани, Антон рассказал ей о работе революционеров в подполье, о рабочих кружках, о борьбе царского правительства против тех, кто вносит свет в темные массы. Нарочито мрачными красками рисовал он Тане, как мучительно тяжело бывает тем, кто попадает в тюрьмы и ссылку. К удивлению своему, он не заметил страха в ее глазах. Девушка по-прежнему доверчиво и радостно смотрела на него.

    На очередное собрание кружка Антон привел Таню и представил собравшимся. Те внимательно осматривали ее, пожимали ей руку, расспрашивали о месте работы. От собравшихся не скрылось, что на этот раз Антон был особенно оживлен и весел.

                                                                                IV

    Осенью 1901 года среди студентов Горного института начались волнении. Из университетских городов приходили известия о массовых арестах, ссылках в Сибирь и отдаче неблагонадежных студентов в солдаты. В аудиториях говорили о необходимости протестовать против этих бесчинств правительства. На сходке представителей всех курсов Антон выступил с большой речью. Указав на политику царизма в отношении революционного студенчества, он призывал к уличному выступлению вместе с рабочими.

    — Объединенная демонстрация с красными флагами в центре города, на глазах у всего народа, будет достойным ответом на издевательства власти. Надо признаться, что до сих пор Екатеринослав был сочувствующим зрителем, но не активным участником уличных демонстраций. Теперь пришел наш черед...

    С особой настойчивостью Антон говорил о необходимости революционной активности.

    — В любых условиях мы должны быть активной, нападающей стороной. Пусть не говорят, что политически невежественные массы нас не поймут. Это неверно. Только политическими выступлениями мы можем развивать сознание массы. А вне активной политической борьбы не может быть никакого воспитания массы. Никто из нас, конечно, не сомневается в печальном исходе для многих подобного выступления. Будут и аресты и избиения. Но ведь победа наша в самом факте демонстрации, в этих красных знаменах, которые массы впервые увидят на улице.

    Вопрос об устройстве демонстрации был единогласно одобрен. Решение это Антон передал на рассмотрение комитета партии, который присоединился к нему. Ввиду того что студенческая организация готовила прокламацию, было решено выпустить к рабочим отдельный социал-демократический листок, с призывом присоединиться к студентам и вместе выступить на улицу.

    На собраниях кружков Антон подробно ознакомил рабочих с решением партийного комитета и студенческой организации. Кое-кто из кружковцев слышал о демонстрациях, но никто участником этих выступлений никогда не был. Антон предложил не только самим участвовать в демонстрации, но звать и других сознательных товарищей, а также широко распространить по заводам прокламации. Разошлись позднее обыкновенного.

    Была темная осенняя ночь. За заборами кое-где выли собаки. Из переулка доносился стук колотушки сторожа. Антон, как всегда в последнее время, вышел с Таней. Он взял ее под руку и почувствовал, как усиленно билось ее сердце. Ему вдруг стало тяжело. Хорошо ли он поступает, вовлекая в борьбу этого восторженного полуребенка? Он посмотрел на Таню, не увидит ли страха, робости на ее лице. Но та заглянула влажными глазами, полными радости и детского счастья.

    Через несколько дней Таня сидела у Антона и читала свежеотпечатанную прокламацию Комитета Российской социал-демократической рабочей партии.

    — Товарищи! Студенты решили устроить демонстрацию с целью выразить свое негодование и возмущение против ига самодержавного правительства. Мы, рабочие, еще более страдающие от произвола и насилия правительства, присоединяемся к студентам и выйдем в субботу 15 декабря в 5 час. вечера на проспект у пересадки на Иорданскую и в воскресенье в 4 часа на проспект у Яковлевского сквера для выражения протеста царю и его приспешникам. Вперед за свободу! Долой самодержавие! Да здравствует социал-демократия!

    Прокламацию эту успешно распространяли по городу, опускали в дверные ящики, расклеивали на заборах. Появление листков имело совершенно неожиданное следствие. Узнав о готовящейся демонстрации, губернатор граф Келлер также выпустил обращение к населению, в котором доводилось до всеобщего сведения, что группа злонамеренных лиц собирается устроить 15 и 16; декабря демонстрации. Но он, Келлер, таковые не допустит, а прекратит всякие попытки крайними мерами. Объявление это отпечатанное на больших листах, было расклеено по всем столбам и заборам. Из него многие жители города и узнали о готовящейся демонстрации.

    Прочитав это объявление, Антон предложил наклеивать на него прокламации, что и было сделано во многих местах. На некоторых объявлениях губернатора появились надписи:

    — Товарищи! Участвуйте в демонстрации!

    Пришлось, к великому конфузу, полицейским срывать объявление собственного начальства.

    15 декабря казачьи разъезды появились с утра на всех улицах. Вся местность, прилегающая к проспекту, была запружена солдатами и городовыми. В четыре часа группы студентов и рабочих появились на бульваре. С каждой минутой группы гулявших увеличивались и к пяти часам их было до пяти тысяч. Но все это в большинстве были любопытные, пришедшие посмотреть на невиданное в Екатеринославе зрелище.

    В шестом часу ядро толпы тесно сомкнулось. Над головами взвились два красных флага. Антон, поднятый на руки, громким голосом крикнул:

    — Долой самодержавие! Да здравствует политическая свобода!

    — Да здравствует социал-демократия! — ответила толпа и запела:

            Вихри враждебные веют над нами.

            Темные силы нас злобно гнетут...

    В это время полицейские с саблями наголо бросились на толпу, стараясь пробиться к знаменам. Вооруженные дубинками, рабочие встретили их градом ударов. Началось побоище. Крики избиваемых заглушали революционную песню. Видя, что полицейские не в силах оправиться, Келлер выпустил резервы. Пьяные солдаты и казаки обрушились на демонстрантов, избивали их прикладами, плетьми; лошади их топтали копытами. Рабочие пытались сопротивляться, разобрали мостовую и бомбардировали нападавших камнями, но все же пришлось отступить. С особой ожесточенностью усмирители набрасывались на студентов, хватали их, нещадно били, выволакивали за пределы бульвара и снова били лежавших каблуками, тесаками.

    Во время битвы Антон и Таня были у знамен. Яростно защищаясь, Антон наносил удары палкой полицейским, пока не был сбит с ног. Но и лежачего его долго избивали, пока он не перестал двигаться. Таня, получив удар плетью по голове, тоже упала, но быстро пришла в себя и бросилась к Антону. Полицейские гнались за убегавшими студентами. Увидя Таню, Антон поднялся, помог ей перелезть через решетку и скрылся вместе с нею в одном из дворов. Вечером они вернулись домой. Несмотря на ушибы, Таня вся сияла, точно пришла с праздника. Антон рассказывал, что совсем не чувствовал ударов и только, опасался за глаза.

    Поздно ночью у Антона собрались организаторы демонстрации. Ввиду лютого побоища был поставлен вопрос — стоит ли повторять на завтра выступление. Раздались голоса за отмену второй демонстрации. Но Антон предложил другой выход. Демонстрацию повторить, но не на бульваре, как указывалось в прокламации, а где-либо в рабочем районе. Это будет и лучше для раоочих и неожиданно для полиции. Предложение было принято и решено было устроить демонстрацию на Чечелевке, мобилизовав все силы для оповещения об этом рабочих.

    Вторая демонстрация была менее людной, но более эффектной. Собрались почти одни рабочие. Снова были подняты вчерашние два красных флага и с революционными песнями толпа двинулась по улице. Шли около получаса, пока не прискакали казаки. Антон шел во главе демонстрации с красным флагом. После короткого столкновения толпа быстро разбежалась.

    Активное участие Антона в демонстрации вскоре было раскрыто жандармами. Через неделю у него был произведен обыск. Было найдено красное знамя, прокламации и другая нелегальщина. Неожиданно во время обыска пришла в квартиру и Таня, которую жандармы уже разыскивали. Оба были арестованы.

    В тюрьме Антона поместили в одиночке, а Таню — в общей женской камере. Изолированный от товарищей, Антон все же сумел стать одним из наиболее непримиримых борцов против установленного в тюрьме жестокого режима. После одной из голодовок, Антона вместе с другими тремя руководителями тюремных беспорядков перевели в Ново-Московскую тюрьму, где он и просидел до приговора. 12 февраля 1903 г., по высочайшему повелению, Антон был сослан в Якутскую область на пять лет, а Таня, ввиду ее несовершеннолетия, выслана в Уфимскую губернию на три года. Узнав об этом, Таня заявила о своем добровольном желании следовать в Якутскую область за своим женихом. Ее ходатайство было удовлетворено, и в конце февраля они отправились в дальний путь.

    До Иркутска в поезде время пролетело быстро. Из Иркутска начинался пешеходный этап до Александровской тюрьмы, где якутские партии ссыльных задерживались до вскрытия Лены. Обыкновенно водным путем их доставляли в Якутск и там начиналось расселение по улусам. Таким образом судьба; а иногда и жизнь ссыльного передавалась в руки губернатора, а иногда — исправника. Первая партия ссыльных, предназначенная к отправке, решила протестовать против этого. По предложению Антона, ссыльные заявили, что не выйдут из тюрьмы, пока им не объявят места их окончательного поселения. Администрация отказалась это сделать. Тогда партия забаррикадировалась в камере и безвыходно просидела одиннадцать дней. Начальству пришлось уступить, но зато генерал-губернатор поселил всех «протестантов» в наиболее суровые округа. 12 июня партия двинулась на Лену.

                                                                                V

    Ссылка в Якутскую область считалась самым тяжким наказанием. Огромный край, расположенный за Полярным кругам, представлял собой громадную необъятную тюрьму без решеток, молчаливо угрюмую, страшную своей нелюдимостью. Суровый климат, неприглядная природа, оторванность от культурного мира — все это делало жизнь ссыльных безнадежно мучительной. Ни один край ссылки не знал такого огромного количества самоубийств, как Якутка. Подавляющее большинство населения края не имело никакого представления о минимальных культурных условиях человеческого существования. Обыкновенная крестьянская изба была в Якутке большой редкостью. Люди жили в юртах, небольших хижинах, имевших вид усеченной пирамиды. Боковые стены юрты делались из досок и снаружи обмазывались толстым слоем глины, смешанной с навозом. Плоская крыша покрывалась дерном. Свет в юрту проникал через маленькое отверстие, которое зимой закрывалось льдиной. Посреди земляного пола устанавливался камелек. В юртах жили не только люди, но и скот, отчего воздух в ней всегда был невыносимо тяжелый. В этих юртах приходилось селиться и ссыльным. Разбросанные на необозримом пространстве небольшими группами, а то и в одиночку, ссыльные встречались друг с другом, преодолевая для этого совершенно невероятные трудности. Отлучки ссыльных из улусов были обыкновенным явлением. Так было до назначения генерал-губернатором края графа Кутайсова. Ревностный сторонник министра внутренних дел фон-Плеве, Кутайсов обрушился на политических ссыльных Восточной Сибири целым градом репрессий, ухудшив их и без того нерадостную жизнь. Ссыльным были запрещены отлучки с места прописки. Этим Кутайсов стремился разобщить ссыльных, лишить их какой бы то ни было общественной жизни. За самовольные отлучки людей стали ссылать в самые гиблые места. Приказы Кутайсова проводились в жизнь со свирепой беспощадностью и не замедлили завершиться трагической развязкой.

    Лена сильно разлилась. Антон вместе с Таней сели на паузок, чтобы плыть вниз, к Якутску. После долгих месяцев тюрьмы и этапов Антон мог проводить целые дни с Таней. В тюрьме она исхудала, побледнела. На вольном воздухе, среди огромного водного простора, краска снова появилась на ее щеках и глаза по-прежнему засверкали бодростью. Она радовалась предстоящей совместной жизни, хотя со слов Антона знала о всех муках и трудностях ссылки. Часами она любовалась величаво дикой и безлюдной Леной. Ее поражали огромные красные утесы левого берега, свешивавшиеся прямо над водой, и бескрайняя зелень тайги правого берега. Причудливо извивавшаяся среди скал Лена медленно несла свои воды к океану. Плыли днем и ночью. В темноте тишина еще более сгущалась. Фантастические очертания берегов рельефно выделялись на светлом небе, густо усеянном ярко горевшими звездами, отражавшимися в черной глуби реки. Все стихало на паузке, тихо было и на Лене, только с берега доносился гул тайги, да редкое завывание зверя. Жилых мест в округе было так мало, что люди с тоской мечтали о дальнем огоньке. После двухмесячного плавания партия прибыла в Якутск. Антон е Таней получили назначение в Намский улус. Пробыв там несколько дней, Антон вернулся обратно в город и заявил исправнику, что желает поселиться в Тулугинском выселке, в селе Марха. После некоторых препирательств исправник согласился.

    Царское правительство ссылало в Якутскую область также сектантов. Обыкновенно их направляли туда целыми селениями. На новом месте они всегда поселялись общинами, принося весь свой крестьянский уклад. Они строили избы с окнами и печами, обзаводились скотом. Сектантские поселения напоминали собой обыкновенные русские села и поэтому туда не помещали ссыльных. Но с осени 1903 года ссыльных было так много, что волей-неволей пришлось помещать их среди сектантов.

    В Мархе жили сектанты. Вместе с Таней Антон поселился в маленьком домике, завел столярный инструмент и целыми днями работал, а Таня хозяйничала. Казалось, в их жизни наступил период покоя.

    Осмотревшись на новом месте и ознакомившись с положением ссылки, Антон осенью не раз предлагал организовать массовый протест против политики графа Кутайсова. Но тогда почва для выступления еще не была готова. За зиму положение вещей резко изменилось к худшему, От угроз администрация перешла к насилиям и издевательствам над ссыльными. О необходимости протеста теперь громко говорила ссылка.

    В феврале 1904 года Антон получил приглашение прибыть на совещание в село Маган. Он сразу понял, что речь будет идти о последних событиях в жизни ссыльных. Вечером Антон и Таня надели на себя все, что было теплого, и сели в сани.

    Была ясная, тихая ночь. Сильный мороз сковывал тайгу, гремел орудийными раскатами по дальней реке и искрился сверкающим серебром на ветвях лиственниц. На холодном небе горели и переливались звезды. В тайге было тихо, лишь изредка, совсем близко раздавался испуганный лай лисицы, эхо которого долго скиталось потом меж деревьев, пока не замирало в морозной дали. Ехали молча — на якутском холоде не очень-то разговоришься. Маленькая лошадка, страшась мороза, быстро неслась по запорошенной тропе. В Маган прибыли, когда другие улусники уже были в сборе. Все они сидели вокруг стола за самоваром. Оживленная беседа была в разгаре. Недавно прибывший ссыльный рассказывал о последнем погроме в Усть-Куте. Проходившая партия отказалась следовать дальше, пока не разрешат свидание с местными товарищами. Отряд стражников, во главе с приставом, набросился на ссыльных. Били мужчин, женщин, били кулаками, прикладами, шашками. Избитых связали веревками, в таком виде бросили в сани и везли восемнадцать верст.

    Антон внимательно слушал этот рассказ. Глаза его горели гневом и возмущением. Он уже давно обдумывал план выступления ссыльных. Теперь он решил высказаться.

    — По-моему, — начал он внешне спокойно, — лучшим ответом на все эти издевательства будет вооруженное восстание и захват власти в Якутске. Дело это совсем уж не такое трудное. Весь Якутский гарнизон устоит из 150 солдат. Из них половина отбывает всякого рода караулы. Вооружившись, напасть на гарнизон врасплох, разоружить посты. В какой-нибудь час-два все будет готово, и власть окажется в наших руках.

    Он говорил это с такой уверенностью, что никто не усомнился в его готовности хоть сейчас стать во главе такого восстания.

    — Хорошо, захватим власть, а что же будет дальше? — засыпали его вопросами.

    — Пригонят из Иркутска войска и нашей республике будет крышка... — возражали другие.

    Антон не сдавался.

    — Поймите же, что только активностью, наступлением, мы можем разбудить других, вызвать их на борьбу. Восстание в Якутске вызовет взрыв энтузиазма в других местах Сибири, а может быть и России. Как знать, не явится ли оно сигналом к другим восстаниям. Но помните, всякий пассивный протест обречен на неудачу.

    Большинство иронически улыбалось, слушая Антона. В возможность восстания большинство не верило. Но на мучительный вопрос: как быть дальше — ответ требовался немедленный. Поэтому предлагали всевозможные планы борьбы, пока не остановились на одном, где, казалось, сочеталась активная борьба с пассивным сопротивлением. Решили — съехаться возможно большему количеству ссыльных в Якутск, забаррикадироваться в каком-либо доме и сидеть за баррикадами до тех пор, пока не будут отменены циркуляры Кутайсова.

    Никто не мог себе представить, чем может кончиться подобное выступление, но все были уверены, что даром для ссылки оно не пройдет.

    Антон в конце концов не стал возражать против подобного метода борьбы. Он был уверен, что помимо воли восставших события примут иной характер, выйдут за пределы одного дома.

    Когда через два дня Антон приехал в Якутск, он нашел среди тамошних ссыльных такое же настроение, как и в Магане. В городе оказалось много товарищей, бежавших из улусов. Они категорически заявляли, что готовы на все, но в свои ужасные юрты больше не вернутся. На собраниях вопрос о необходимости протеста никем даже не ставился. Речь шла лишь о форме выступления. Антон и здесь пытался отстаивать идею вооруженного восстания, но, натолкнулся на те же возражения. Большинство склонялось к плану, принятому в Магане.

    По мере приближения грозных событий, началась дифференциация в среде самих ссыльных. В то время как пролетарская часть решительно отстаивала идею массовой борьбы, все толки мелкобуржуазного народничества открыто выступили против подобных предложений. Социалисты-революционеры не ограничились отказом участвовать в протесте. Они повели энергичную кампанию в среде ссыльных против подготовлявшегося выступления. 17 февраля состоялось последнее собрание. Были выработаны план вооруженного протеста и требования ссыльных, изложенные в виде письма к якутскому губернатору. Требования эти были очень скромны. Ссыльные добивались отправки отбывших срок в Европейскую Россию на казенный счет, отмены запрещения отлучек, отмены запрещений свиданий с товарищами, освобождения участников протеста от взысканий.

    Как только окончательное решение стало известно, эсеровская группа обратилась к протестантам с письмом, за подписью своих виднейших представителей, прося отказаться от протеста. При этом они заявляли, что снимают с себя всякую ответственность за неизбежные тяжкие последствия для всех ссыльных.

    Подобное письменное обращение, сделанное гласно, явилось для протестантов настоящим ударом в спину. Вот почему протестанты отвечали им, не скрывая своего гнева:

    — С настоящего момента ни о какой вашей ответственности за наши поступки речи быть не может. Воспользоваться, в какой бы то ни было форме, помощью со стороны кого-либо из вас, было бы ниже нашего достоинства.

    Этим закончилась борьба среди ссыльных. Одни продолжали вести агитацию против активной массовой борьбы, другие лихорадочно готовились к баррикадам завтрашнего дня.

                                                                                VI

    На широкой Поротовской улице стоял большой, в полтора этажа, деревянный дом якута Романова. То был центр политических ссыльных, занимавших верхний этаж. В '«Романовне» часто происходили собрания, там же была нелегальная явка, и вновь прибывавшие получали конспиративные связи. Этот дом и был избран местом вооруженного протеста.

    13 февраля, с утра началась бешеная работа по созданию форта. Одни за другими во двор въезжали розвальни с хлебом, дровами, льдом, мясом. Десятки людей быстро все это разгружали и переносили наверх. По всем комнатам сновали люди, укладывали вещи, разбирали оружие. Часа в два приготовления были закончены и началось укрепление дома. Входные двери были забаррикадированы, некоторые окна наглухо забиты, у наиболее уязвимых мест устроены бойницы и поставлены вооруженные часовые. Все это было сделано на случай штурма и попытки вооруженной силой захватить здание. Заранее заготовленное и подписанное всеми участниками заявление на имя губернатора было передано по принадлежности.

    Около пяти часов губернатор Чаплин и полицмейстер Березкин явились к «Романовке». Но все выходы были забаррикадированы и пройти в дом было нельзя. Переговоры поэтому велись в сенях. Губернатор настойчиво советовал ссыльным разойтись по домам и обратиться со своими требованиями к высшему начальству. Восставшие наотрез отказались, и Чаплин уехал ни с чем. В доме, главным образом под руководством Антона, продолжались энергичные приготовления на случай ночного штурма.

    Но, проснувшись утром, «романовцы» увидели, что вокруг форта пустынно. Не было ни солдат, ни даже полицейских. Ясно стало, что Чаплину менее всего улыбалась перспектива ночного вооруженного захвата «Романовки». Вновь прибывшие из улусов ссыльные свободно проникали в форт. За день, таким образом, прибавилось тринадцать человек. Всего же в «Романовне» засело 57 человек. Среди вновь присоединившихся особое внимание обращал на себя поручик Владимир Бодневский, сосланный в Якутку на десять лет за пропаганду в войсках. В Якутск он прибыл с партией 17 февраля и провел на воле один только день. Узнав о выступлении группы ссыльных, Бодневский сразу присоединился к ним. Военный опыт и познания этого боевого офицера были использованы в деле обороны форта.

    После присоединения новой группы, Чаплин понял свою ошибку, и на следующий день вокруг форта появилась вооруженная охрана. Никаких агрессивных действий она не предпринимала, ограничившись лишь блокадой.

    Первые дни «романовцы» ожидали штурма. Поэтому продолжали энергично укреплять свой форт, внутри которого был создан правильный режим осажденного укрепления. Дом был разделен на два отделения. Начальниками обороны были Антон и Бодневский. Связь с внешним миром поддерживалась с помощью условных световых сигналов, которые принимались ссыльной, жившей напротив, по той же улице. Вскоре удалось наладить правильную почту. У жившей в соседнем доме ссыльной была прекрасная собака «Иголкин», большая любительница карасей. Как только «Иголкин» показывался на крыльце, из «Романовки» ему показывали карася. «Иголкин» спокойно переходил улицу, входил во двор блокированного дома, где с него снималась скрывавшаяся под густой шерстью почта и привязывались ответы. Благодаря этой умной собаке, за все время существования форта поддерживались правильные сношения с волей.

    Антон принял участие в выступлении только из чувства солидарности, подчиняясь большинству. Будучи избран в качестве одного из руководителей, он с большим рвением выполнял свои обязанности. Но в то же время он не скрывал своих взглядов, не раз высказывался за необходимость более активных действий.

    26 февраля над «Романовной» был поднят красный флаг. Во всей империи это было единственное место, где свободно и гордо реяло знамя революции. Оно видно было всему городу, и со всех концов толпы людей приходили смотреть на это невиданное зрелище. Появление красного флага начальство рассматривало как вызов и усилило блокаду.

    Отправляясь на «Романовку», все участники выступления были уверены, что оно продлится несколько дней и завершится вооруженной схваткой. Предположение это не оправдалось. Власти ограничились одной блокадой. Продовольствие тем временем начало истощаться. Пришлось подумать о пополнении. Из форта в город ночью был отправлен разведчик, вернувшийся на следующий день. Из собранных им сведений стало ясно, что начальство готовится к действиям против «Романовки», намереваясь расстрелять дом с дальнего расстояния. Действительно, 24 февраля с дозорных пунктов сообщили о появлении солдат за монастырской стеной. Пришлось немедленно перестроить всю оборонительную систему. Вокруг всех стен были сооружены блиндажи, за которыми предстояло укрыться в случае обстрела. Губернатору было послано письменное заявление, в котором говорилось, что в блокаде протестанты видят намерение власти уморить их голодом. Но пусть знает губернатор, что они предпочтут гибель в бою голодной смерти. Поэтому они требовали снятия блокады. Если это требование не будет выполнено, протестанты сочтут себя вправе прибегнуть к самым крайним мерам, чтобы сделать ее недействительной.

    На следующий день к «Романовке» явился полицмейстер Березкин и от имени губернатора предложил всем разойтись, обещая не привлекать никого к ответственности. Предложение было отвергнуто.

    Тем временем нужда в хлебе настолько обострилась, что решено было сделать вылазку. Двум товарищам — Бодневскому и Лурье — было предложено во что бы то ни стало прорваться сквозь блокаду и вернуться с продовольствием. 1 марта эти товарищи ночью выбрались из форта, закупили нужное продовольствие и на двух лихих тройках ураганом, на глазах у онемевших солдат, ворвались во двор «Романовки». Эта смелая диверсия вызвала взрыв ликования среди осажденных. Но она же положила конец колебаниям властей. Со следующего дня блокировавшие дом воинские силы были усилены, солдаты стали вести себя явно вызывающе. Вокруг дома стали производиться военные приготовления. Ясно стало, что наступают решающие дни.

    Ввиду тревожного положения, 9 марта было созвано общее собрание осажденных. Антон горячо призывал отказаться от обороны, перейти в наступление против войск, разогнав их вооруженной рукой. После шумных споров было решено объявить губернатору, что если до 5 марта блокада не будет снята и бесчинства солдат не прекратятся, осажденные прибегнут к мерам вооруженной обороны. Но события разыгрались на следующий день.

    Уже с вечера 3 марта солдаты начали закрывать ставни верхнего этажа. Около 3 часов 4 марта часовые сообщили, что солдаты закрывают ставни в кухне. Несколько человек бросилось туда. Один из них пытался открыть окно, но получил удар по руке. Прибежавший на тревогу с ружьем в руках, Курнатовский на ходу крикнул собравшимся:

    — Стрелять?!

    — Стреляйте! — ответило ему несколько голосов.

    Курнатовский прицелился и произвел два выстрела. Два солдата упали.

    Через несколько часов по «Романовке» со всех сторон был открыт ожесточенный огонь. Пули пробивали местами стены. В разгар огня выстрелом в лоб был убит стоявший на посту Юрий Матлахов, а другой товарищ ранен.

    Как только огонь прекратился, к дому прибыл губернатор. Вести с ним переговоры было поручено Антону и Теплову. Губернатор предложил немедленно сдаться. Теплов указал ему на провокацию солдат, следствием чего явились два выстрела.

    — Даю вам полчаса на размышление, — заявил губернатор.

    — Достаточно и пяти минут, — возразил Антон. — Наш ответ готов.

    Губернатор остался. Через несколько минут от имени осажденных ему было заявлено, что они не разойдутся, пока не будут удовлетворены их требования.

    — Имейте в виду, — пригрозил губернатор, — что в случае продолжения сопротивления, последствия будут ужасны.

    Сейчас же вслед за первыми залпами к «Романовке» со всех концов сбежались толпы, главным образом, ссыльных. Реявший над домом красный флаг был спущен, к нему прикрепили черные ленты и снова подняли. В толпе послышались рыдания.

    Вечером товарищи прощались с Юрием. В полумраке осажденного дома тело павшего на первых баррикадах товарища было поднято на руки и под звуки похоронного марша вынесено в холодный чулан.

    В тот же день Чаплин сообщил Кутайсову о случившемся. Из этого сообщения видно, что приказ о стрельбе по дому был дан начальником команды капитаном Кудельским, который считал нужный дать по дому девять залпов, затем ворваться туда и уничтожить политических до последнего, ибо способа ареста их он не находил. Кутайсов, увидя, как далеко зашло дело, не решился санкционировать это предложение, а обратился к фон-Плеве. Пока шла переписка, солдаты 5 марта снова обстреляли дом, ранив одного. Небольшие потери ссыльных объясняются хорошим устройством блиндажей. Во время обстрела все ложились на пол за прикрытия и в таком положении оставались до прекращения огня.

    6 марта произошел наиболее жестокий обстрел дома. В разгар боя Антон на своем посту был тяжело ранен в живот. Пуля прошла снаружи брюшной полости, под ребрами и застряла в спине под кожей. Обливаясь кровью, раненый упал на пол. Таня бросилась к нему, с удивительным самообладанием перевязала рану, клала лед. К вечеру обстрел прекратился, и перед осажденными стал вопрос — что делать дальше. Продовольствие снова истощилось и надежды на помощь ни у кого уже не было. Перед осажденными стала дилемма — либо погибнуть с оружием в руках, без всякой надежды на успех, либо сдаться. Эти два вопроса и были поставлены на голосование. Несмотря на тяжесть своего положения, Антон твердо заявил:

    — Дать бой!

    Таня полными слез глазами взглянула на мужа и чуть дрогнувшим голосом, но так же внятно произнесла:

    — Против сдачи.

    Тридцать два человека голосовали за сдачу и двадцать два против. Судьба форта была решена. Наступила страшная ночь. До утра в мрачном молчании уничтожали оружие, спрятали лишь несколько браунингов. Дни «Романовки» были закончены.

                                                                                VII

    Утром 7 марта ссыльные покинули свой форт. Окруженное казаками, шествие двинулось по городу. Впереди на руках несли труп Матлахова, за ним на трех розвальнях следовали раненые. На первых санях лежал Антон, тут же сидела Таня. На ухабах сани подбрасывало, и на лице Антона появлялись страдальческие гримасы. У больницы труп Матлахова и раненые были отделены, остальные отправили в тюрьму.

    В больнице Антону сделали операцию, извлекли пулю, и через три недели он уже был водворен в тюрьму. Все заключенные, собравшись у ворот, радостно приветствовали его прибытие.

    Хотя фон-Плеве еще 6 марта приказал предать всех военному суду, но выполнить это все же не решились. Выступление «романовцев» произвело огромное впечатление не только в Сибири и Европейской России, но и за границей. У правительства не хватило смелости прибегнуть к массовым казням, и дело поступило в обыкновенный окружной суд. Слушание дела началось в Якутске 30 июля и продолжалось девять дней. Несколько подсудимых выступили с обширными речами, в которых изложили весь ужас режима, установленного для ссыльных

    Плеве и Кутайсовым. В конце концов роли переменились, обвиняемые и их защита превратились в обвинителей.

    Во время суда Антон чувствовал себя прекрасно. Сидя рядом с Таней, он радовался ее мужеству, спокойствию и выдержке. В своем последнем слове он заявил:

    — Десять дней сижу на скамье подсудимых, но ни одной минуты за это время не чувствовал себя подсудимым, как и своих товарищей. И это не только мое мнение. Недавно я получил письмо от своей старухи-матери. Как бы вас не называли, — пишет она, — для нас вы остались честными и хорошими людьми. Такая оценка для меня дорога. Ваш же приговор в этом отношении не может иметь для меня никакого значения.

    Таня совсем отказалась от последнего слова. Приговором суда все 55 «романовцев» были присуждены к 12 годам каторги каждый. Без всякого сговора они встретили этот приговор громким смехом. Радовались лишь тому, что всем досталось поровну.

    Для того чтобы в будущей каторге не очутиться в разных тюрьмах, Антон обвенчался с Таней. Свадьба их была отпразднована всеми «романовнами». А на следующий день им всем объявили о переводе в Александровский централ.

    23 августа партия двинулась на юг. Начиная от Якутска и до Александровского, «романовцы» видели, насколько изменилась жизнь ссыльных за последнее время. В Якутске их провожали демонстрацией. Все ссыльные были на улице. По дороге колонии ссыльных встречали и провожали их революционными песнями. Никаких попыток препятствовать этим выступлениям нигде не делалось. То был результат их выступления.

    19 сентября партия прибыла в село Хагот. До Александровского оставалось два станка. Почти вольному путешествию приходил конец. Впереди уже маячила высокая ограда каторжной тюрьмы.

    Владимир Бодневский по дороге пытался бежать, но был пойман. Гордая и свободолюбивая натура этого мятежного поэта никак не могла примириться с мыслью о каторге. Еще накануне он писал:

                                       Спета песня моя. Лишь тюрьма впереди...

                                       Прощай воля и радость свободы!

                                       Успокойся же сердце, в усталой груда

                                       И замолкни на долгие годы!

    Ночью, когда все улеглись, во дворе этапа раздался выстрел. То Бодневский покончил с собой. Утром сколотили гроб, из еловых веток сплели венок и убрали им голову того, кто предпочел смерть жизни в неволе. Под конвоем 50 солдат печальное шествие двинулось к кладбищу.

                                       Наш враг над тобой не глумился —

                                       Кругом тебя были свои

                                       Мы сами, товарищ, закрыли

                                       Орлиные очи твои...

    пели потрясенные «романовцы».

    23 сентября партия прибыла в Александровское. В централе «романовцев» поместили в отдельном бараке, совершенно изолировав от остальных заключенных.

    Ввиду кассации приговора, дело «романовцев» должно было вторично рассматриваться в судебной палате 1 апреля. К этому времени их всех перевели в Иркутск. На этот раз политическая обстановка радикально изменилась. Душителя ссылки — Плеве — уже не было в живых. Под влиянием бурного размаха революционного движения от всей кутайсовщины в ссылке не осталось и следа. Сидя на скамье подсудимых в палате, «романовцы» чувствовали себя победителями, которых окружало всеобщее сочувствие. Их речи дышали еще большим гневом, чем в Якутске. Антон заговорил о преступлениях царизма не только над ссыльными, но и над всей страной. Председатель сразу лишил его слова.

    Судебной палате предстояло сохранить престиж окружного суда и дать в то же время удовлетворение общественному возбуждению, вызванному этим делом. Поэтому, утвердив первоначальный приговор о 12 годах каторги, палата постановила возбудить перед Николаем II ходатайство о замене каторги двумя годами крепости. Этот приговор вызвал бурю протестов осужденных. На скамьях подсудимых раздались крики:

    — Отказываемся от милости!

    — Это не суд, а комедия!

    — Мы не хотим царской милости!

    А в публике стали кричать:

    — Долой царский суд!

    — Долой самодержавие!

    — Да здравствуют «романовцы»!

    Судьи растерялись и поспешили удалиться. Полиция очистила зал, а осужденных под огромным конвоем отвели в тюрьму. 25 апреля должен был быть объявлен приговор в окончательной форме. Но уже 8 апреля начальник тюрьмы вызвал Антона и объявил ему, что все «романовцы» завтра будут отправлены обратно в Александровское. Для Антона это было настоящим ударом.

    То были дни пятого года. Антон жил одной мыслью, превратившейся в цель его жизни. На волю! Ценой любых мук, но вырваться из тюрьмы и стать в общие ряды бойцов. Сидеть в тюрьме сложа руки, когда на улицах городов лилась кровь восставшего народа, он считал для себя преступлением. Дни и ночи он думал о бегстве. Только лишь при мысли о Тане его сердце сжималось от боли. Она скоро должна была стать матерью. Как можно оставить ее одну в таком положении! И он поделился с Таней своими мыслями. Та уверила его, что в новом положении сумеет достойно прожить до лучших дней, а они ведь не за горами.

    Антон все же решил бежать лишь после родов жены и деятельно готовился к побегу. Связавшись с иркутским комитетом партии, он получил с воли, все необходимое для бегства из тюрьмы. Поэтому возвращение в централ могло похоронить начатую работу. Антон возразил начальнику, что осужденные не могут уехать, не выслушав приговора и не ознакомившись с делом. Начальство стояло на своем, обещая дело и приговор доставить в Александровское. После долгих переговоров согласились на том, что в Иркутске останутся лишь больные, по указанию врача. Таковых оказалось десять человек, в числе их Таня и Антон. Сидя в одиночке, Антон все время работал над «Тактикой уличного боя», в которой давалось множество практический указаний, как сооружать баррикады и защищать их. В августе работа была закончена и отправлена в. центральный комитет партии. 28 августа Таня родила мальчика — Алика, а через три дня Антон был на воле.

    Задолго до побега Антон подпилил решетку в своей одиночке. После рождения сына он со дня на день ждал лишь удобного момента. 30 августа с вечера небо затянуло тучами. Ночью разразилась буря с грозой. Часовые некоторое время ходили вдоль стен, но жестокий ливень загнал их в будки. Антон зашел в палату к жене. Таня тихонько напевала, укачивая ребенка. Антон обнял жену, простился с ней, посмотрел на засыпавшего сына, не решаясь дотронуться до него, и ушел в свою камеру. Ливень усиливался. На дворе стоял сплошной мрак, озаряемый вспышками молнии. Антон вынул решетку и по веревке спустился вниз. До ограды пришлось ползти по земле, сплошь залитой водой. Забравшись в дальний угол, Антон бросил кошку и перебрался через ограду. На улице было пустынно. Мокрый, вымазанный в грязи, Антон добрался до конспиративной квартиры.

    В ожидании, пока утихнет погоня Антон отсиживался в Иркутске. Его тянуло в Петербург, в центр пролетарской борьбы. Но началась забастовка, на запад пути были закрыты. Пришлось двинуться на восток. По Байкалу Антон добрался до Усть-Баргузина, некоторое время скрывался на приисках, а затем двинулся в Читу. Целый месяц Антон скрывался в глухой тайге Забайкалья. Лишь в конце октября он прибыл в Читу. Товарищи радушно встретили беглеца.

                                                                                VIII

    Уже с первых дней октябрьской забастовки Чита заполыхала огромным революционным пожаром. Движение было столь бурно и стремительно, что местные власти сами уверовали в неминуемую победу революции. Военный губернатор генерал Холщевников не был склонен вооруженной рукой подавлять народное движение. Да и руки-то этой не было. Вооруженные силы Читы, несмотря на близости маньчжурской армии, были ничтожны. Находившиеся в Манчжурии войска, после заключения мира с японцами, мечтали лишь о возвращении на родину и в Чите не задерживались. Начавшаяся 14 октября железнодорожная забастовка совсем прекратила это движение. Забайкалье оказалось отрезанным и с востока и с запада.

    В самой Чите начались столкновения рабочих с полицией и войсками, при этом сразу выявилось бессилие властей. 15 октября в мастерских состоялся митинг, во время которого была сделана попытка захватить казенное оружие. Охранявшие оклад солдаты не подчинились приказу и не открыли огня по нападавшим. Тогда командир взвода поручик Шпилевский выстрелом из нагана убил рабочего Кисельникова. Через два дня революционная Чита хоронила первую жертву борьбы, и никто не осмелился противодействовать этому революционному шествию.

    После тяжелых лет тюрьмы и скитаний Антон сразу очутился в бурлившем котле революционных событий. На первом же заседании комитета партии, большевистском в своем большинстве, он заявил:

    — Две задачи стоят сейчас перед революцией — вооружение рабочих и завоевание армии. Не разрешив их, революция погибнет. Опираясь на вооруженную силу рабочих, солдат и казаков, нам нетрудно будет захватить власть в свои руки. Сейчас все предпосылки для этого налицо.

    Выполнение этих двух задач было партией поручено Антону. Он стал главой и организатором рабочих дружин, он же ведал агитацией среди войск. Оба эти задания были блестяще им выполнены.

    25 октября из Харбина в Читу был отправлен Четвертый казачий льготный третьей очереди батальон. Старики-казаки сразу заволновались и потребовали увольнения на льготу. Их тянуло в родные станицы, и никто из них не хотел нести в Чите полицейскую службу.

    Антон связался с казаками, сумел заслужить их доверие и получил приглашение выступить на общем собрании батальона. Отлично зная быт и нужды военных, Антон с большой убедительностью изложил им сущность рабочего движения и революции. Под его влиянием стихийное брожение среди казаков приняло сознательные формы. Связавшись с другими воинскими частями, он выдвинул идею создания общегородской воинской организации. Так возник первый в России Совет солдатских и казачьих депутатов под руководством читинского комитета партии. В Совет вошли представители казаков, артиллеристов, саперов и железнодорожного батальона. Председателем Совета был избран Антон. При его участии Совет выработал обширные, солдатские требования. В числе их были: немедленное увольнение запасных, улучшение казарменного режима, освобождение от несения полицейской службы. В заключение Совет заявлял, что вместе с рабочим классом и крестьянством солдаты и казаки будут биться за идею революции.

    21 ноября Антон, во главе военной делегации, явился к генерал-губернатору Холщевникову и вручил требования Совета. Холщевников заявил, что удовлетворит те требования» которые зависят от его власти, а остальные передаст на разрешение центрального правительства.

    Отпечатанные во многих тысячах экземпляров, эти требования были распространены по веем гарнизонам Сибири и везде находили живейший отклик.

    Столь же успешна была работа Антона по созданию рабочих дружин. Уже к концу ноября им был создан двухтысячный отряд рабочих, вооруженных винтовками, хорошо обученный и дисциплинированный. Для вооружения отряда из цейхгауза железнодорожного батальона было взято 787 винтовок, а затем на ст. Чита было захвачено 13 вагонов с 28 000 винтовок.

    После издания манифеста 17 октября из тюрем были выпущены не все политические заключенные. В Чите содержались под стражей большевик Кривоносенко и казаки Полуров и Меюркин, а в Акатуйской каторге 15 матросов, осужденных за восстание на транспорте «Прут». 24 ноября делегация Совета в сопровождении огромной толпы явилась к Холщевникову и потребовала освобождения заключенных. Холщевников приказал освободить читинцев. Что касается акатуйцев, то он отказался это сделать до получения указаний из Петербурга. Но Чита не стала дожидаться. В Акатуй была послана делегация в 6 человек, которая предъявила начальнику тюрьмы Фищеву требование об освобождении матросов. Хотя Фищев имел охрану в 70 человек, но обаяние революционной Читы было так велико, что он сдался. Матросы были освобождены и торжественно встречены в Чите революционным народом.

    14 декабря, в годовщину восстания декабристов, Антон произвел смотр рабочим дружинам. В стройном порядке по улицам города прошли вооруженные отряды, сопровождаемые многотысячной толпой демонстрантов.

    Огромный размах движения вызвал острую потребность в массовых изданиях. Антон предложил отказаться от подпольного кустарничества, а печатать газеты и прокламации в легальных типографиях. С отрядом вооруженных рабочих он стал занимать частные, а затем и казенную типографии, где печатал газету «Забайкальский рабочий» и другие издания читинского комитета.

    В ноябре в Читу приехала освобожденная из тюрьмы Таня с сыном. Антон поселил их в квартире Кривоносенко. Как ни велика была его радость по случаю освобождения и приезда Тани, но бывать дома он мог только урывками. Дни, а иногда и ночи напролет приходилось проводить в казармах, железнодорожных мастерских, выступать на собраниях. В короткое время он стал популярнейшим руководителем революционной Читы. Его энергия и настойчивость не знала удержу. Временами ему казалось, что заветнейшие мечты его жизни начинают осуществляться.

                                                                                IX

    Из Манчжурии на запад непрерывным потоком двигались демобилизованные. Вся эта масса, страстно рвавшаяся домой, недовольная медленностью передвижения, легко могла стать страшной угрозой для революционного движения, а для Читы в первую голову. Начальство всю вину за замедленность эвакуации сваливало на железнодорожников. Об этом открыто говорилось в приказах начальника тыла генерала Надарова. Кое-где на линии имели место случаи насилия солдат над агентами движения. Чтобы положить этому конец, железнодорожники решились на крайне смелый шаг. Все дело эвакуации демобилизованных они взяли в свои руки, захватив фактически управление дорогой. В изданном к войскам манифесте они разъясняли солдатам коварные планы начальства, науськивающего солдат на рабочих.

    — Вас обманывают, говоря, будто мы, рабочие и служащие, не желаем вас везти на родину и для этого устраиваем забастовки. Мы боремся против насилия правительства. Вас же мы желаем как можно скорее доставить на родину. Начальство нарочно отпускает вас домой через час по столовой ложке. Оно боится пустить вас домой после того, что вы вынесли и видели на войне. Оно боится, что вы пойдете бунтом против ваших притеснителей. Требуйте возвращения на родину, а мы вам поможем.

    И помогли. В короткое время работы железнодорожных комитетов движение по линии увеличилось во много раз. По плану генерала Надарова ежедневно на запад должны были уходить четыре эшелона. Революционные комитеты довели эту цифру до двенадцати. Железнодорожники улучшили и средства передвижения. Запасные уезжали в отремонтированных и отапливаемых теплушках. Все это подняло на необычайную высоту авторитет революционных организаций. Но это же вызвало бешеную ненависть к ним правительства. Революционное самоуправление на Забайкальской дороге представляло огромную опасность для царизма. Десятки тысяч возвращавшихся солдат по дороге получали революционную закалку. В ужасе граф Витте докладывал Николаю II:

    — Положение на сибирских дорогах таково, что скоро будет поздно принимать решительные меры. Вместо войск, способных подавлять в стране революцию, мы скоро будем получать из Манчжурии толпы вооруженных бунтовщиков, что явится уже прямой угрозой государственному строю.

    Витте пришел к Николаю II с готовой программой. Он полагал послать двух решительных генералов, дать им каждому по отряду надежных войск и предложить во что бы то ни стало усмирить сибирские дороги. Генералы эти должны двинуться один с востока, из Харбина, другой с запада, из Европейской России. Оба эти генерала должны сойтись в Чите, где следовало разрушить это революционное гнездо.

    План понравился царю и был им принят. Военному министру генералу Редигеру было приказано наметить кандидатов. Начальник генерального штаба генерал Палицын назвал имена генерал-лейтенанта Рененкампфа и Меллер-Закомельского. Первый был в Харбине, второй только что усмирил севастопольское восстание.

    — Но генерал Грипенберг охарактеризовал мне Меллера как оживленного негодяя, — заметил Редигер.

    — При его характере палача он больше всего годен на это дело, — ответил Палицын. Обе кандидатуры были приняты.

    13 декабря Николай II подписал телеграмму на имя главнокомандующего генерала Линевича о поручении генералу Рененкампфу. В ней предлагалось не останавливаться ни перед какими затруднениями, чтобы сломить дух сопротивления и мятежа среди железнодорожников. Это должно быть сделано быстро и с беспощадной строгостью, всякими мерами, ничем не стесняясь. Генералу Линевичу предлагалось безотлагательно выделить в распоряжение генерала Рененкампфа надежную воинскую часть, наделив его неограниченными полномочиями.

    Но здесь возник вопрос — как передать высочайший приказ генералу Линевичу. Телеграф по всей линии бастовал. Пришлось русскому императору посылать своему главнокомандующему телеграмму с помощью и при посредстве японцев. Депеша с фельдъегерем была отправлена в Эйдкунен, оттуда вокруг света передана в Нагасаки, где и была вручена генералу Данилову. Тот через двух переодетых офицеров и с помощью японцев доставил ее Линевичу. Лишь в конце декабря Рененкампф приступил к исполнению царского повеления, а 9 января отборные эшелоны двинулись из Харбина.

    Меллер был расторопнее. В ночь под новый год его отряд из частей гвардии отбыл из Москвы. Уже по дороге начались столкновения с возвращавшимися запасными. При этом штыки и приклады пускались в ход при малейшем к тому поводе. Дальнейший путь Меллера уже по Сибирской дороге был отмечен убийствами и истязаниями железнодорожников. На ст. Мазгон, Мысовая, Иланская заподозренных в участии в революционном движении расстреливали или подвергали порке плетьми. Особым зверством отличился Меллер на ст. Иланская. Отряд прибыл, когда в мастерских происходило собрание рабочих. По приказанию Меллера, мастерские были окружены и по рабочим был открыт огонь без всякого повода. Десятки убитых и раненых остались на станции после ухода Меллера. Получив сообщение о положении в Чите, он ускорил свое продвижение на восток, стремясь первым войти в Читу, чтобы опередить Рененкампфа. Но тот не был склонен уступить лавры победителя Меллеру. Чиня расправу над железнодорожниками, Ре-ненкампф быстро продвигался вперед. Чтобы не задерживаться на станциях, он забирал с собой арестованных, объявив их заложниками и угрожая всех казнить в случае покушения на него.

    Передвижение двух генералов, занятие ими части дорог подбодрило правительство, и министр внутренних дел Дурново уже мог приказать генералу Сухотину подавить мятеж самыми решительными мерами, с применением военной силы, без всякой пощады и колебаний.

    Генерал Сухотин не заставил себя уговаривать. По западным сибирским гарнизонам был отдан приказ:

    —Раздавить крамолу действием оружия так, чтобы не осталось пищи ни для военных, ни для гражданских судов.

    Революционному народу и железнодорожникам в первую голову была объявлена война.

                                                                                X

    Чита продолжала быть отрезанной, но зловещие слухи уже ползли и с востока и с запада. Еще не было точных сведений, но из отрывочных сообщений было ясно, что революционная борьба в Европейской России пошла на убыль. Вскоре были получены сведения о подавлении московского восстания, о движении карательных отрядов. Ясно стало — грозные события не за горами. На заседании читинского комитета для защиты города был создан военный совет во главе с Антоном.

    Было решено устроить в годовщину январского расстрела вооруженную демонстрацию, смотр пролетарских сил.

    9 января вся Чита с необычайным волнением наблюдала грандиозное зрелище. В стройном порядке две тысячи вооруженных рабочих, отрядами по двадцати человек, двигались по главной улице. Впереди несли большое красное знамя с надписью: «Да здравствует народное вооруженное восстание!» Рядом со знаменосцем шел Антон с красной перевязкой и револьвером на ремне. Следом за вооруженными двигалась пятитысячная толпа рабочих, учащихся и граждан. Над их головами реяло множество красных и черных флагов. Два часа двигалось шествие. Антон часто оборачивался, смотрел на это волнующее зрелище и думал о завтрашнем. Несмотря на величественность и мощь картины, он был грустен. Он понимал, что с этой силой можно геройски погибнуть, но нельзя победить. Все его планы обороны строились на совместных действиях рабочих и войск не только Читы, но и округи. С войсками дело обстояло плохо. Готовясь к действиям против Читы, правительство, прежде всего, демобилизовало ее революционный гарнизон. Запасные ушли по домам, удержать же их не было возможности. В городе осталась лишь одна рота железнодорожного батальона, на которую можно было положиться.

    Через несколько дней после демонстрации наступление двух генералов на Читу стало фактом. Антон разработал план защиты города. Он предложил из огромных зданий мастерских создать настоящую крепость, взорвать Хинганский мост и выслать на линию отряд подрывников, чтобы не допустить в Читу эшелоны генералов. План этот был одобрен читинским комитетом, точнее его большевистской частью. Другие организации Читы от участия в обороне уклонились и это сразу ослабило силы восстания. Укрепление мастерских стало проводиться в жизнь. Туда свезли большое количество вооружения и взрывчатых материалов. Два отряда подрывников выехали навстречу Рененкампфу, но вернулись, не выполнив задания. Эта неудача, сведения об ужасных зверствах на линии карательных экспедиций угнетающе действовали на более слабые элементы. На тревоги в мастерские собиралось народу все меньше и меньше. Развязка становилась очевидной, но Антон упорно отклонял всякие предложения о капитуляции.

    20 января в Читу с отрядом стрелков вошел новый военный губернатор генерал Сычевский. Холщевников был отстранен и ему пришлось оставить у Сычевского свою шпагу — он был взят под домашний арест. В тот же день была разоружена и арестована рота железнодорожного батальона. Последняя воинская часть революции выбыла.

    21 января Рененкампф подошел к Чите. Несколькими часами позже с запада показался Меллер. Каждому хотелось триумфатором войти в Читу, блеснуть победной реляцией перед царем. У Рененкампфа шансов оказалось больше. Его генерал Сычевский уже занимал город, не рискуя еще вступать в район мастерских. Рененкампф поспешил через Сычевского предъявить железнодорожникам ультиматум: сдать оружие к 12 часам 22 января и стать на работу. После 12 часов взятые с оружием будут беспощадно наказаны.

    Далекий от сантиментальных соображений Рененкампф знал, что в мастерских имеется огромное количество взрывчатых веществ и что в результате бомбардировки мастерские взлетят на воздух и железнодорожное движение надолго будет приостановлено. Вот почему он предложил ультиматум, а не открыл сразу огонь. Меллер был другого мнения. Он считал необходимым разгромить Читу, что надолго отняло бы у рабочих охоту устраивать революции. Поэтому еще до истечения срока ультиматума, он предлагал Рененкампфу:

    — Ввиду того, что до сих пор оружие не сдано и чтобы не терять времени, выдвинусь до Кенонского озера и открою огонь по мастерским из двух поршневых орудий. Прошу вас поддержать и кончим сегодня.

    Рененкампф сразу разгадал затаенные мысли Меллера. Он не хотел уступать ему инициативы и холодно предложил открыть огонь, как только услышит его, Рененкампфа, орудийные выстрелы.

    Настала последняя ночь «читинской республики», жуткая и страшная ночь. Население города притаилось. По улицам изредка перебегали люди, прижимаясь к заборам. В разных местах раздавались одиночные выстрелы. Вдруг с Читы раздался гудок протяжный и заунывный. Ему ответили мастерские. Тревожные гудки становились все громче и протяжнее, предупреждая об опасности, и в последний раз зовя на борьбу и защиту.

    Антон, ходил по мастерским. Он понимал весь трагизм положения. В мастерских было пусто. Сражаться собралось не больше двухсот человек, да и их пришлось распустить. Ибо дать бой уже не имело смысла. Чита оказалась в одиночестве. С двух сторон хищники уже навели на мастерские орудия. Пришлось уйти. Антон направился на Сунгарийскую улицу. Надо было позаботиться о Тане, о ребенке, проститься с ними.

    В дни торжества революции в Чите жандармы были обречены на пассивную роль зрителей. Они наблюдали, выслеживали наиболее активных руководителей движения, но никаких арестов не производили. Даже в последние дни, когда победа реакции уже отчетливо обозначилась, на совещании у губернатора жандармы Кох и Балабанов заявили, что ими намечен к аресту ряд лиц, но арестовать их они смогут только после разоружения железнодорожных рабочих. Первым в этом описке стоял Антон, живший в Чите после своего побега по паспорту техника Иосифа Григоровича.

    Едва только Антон успел войти во флигель и раздеться, как послышался стук в дверь. В комнату ворвались стрелки Сычевского вместе с ротмистром Балабановым. Антон был арестован и отправлен в тюрьму.

    Утром солдаты Рененкампфа заняли мастерские. Меллер мог только с высоты занятой им сопки любоваться Читой. Все-таки он решил устроить военную демонстрацию. Войскам было приказано высадиться из вагонов и двинуться на Читу. Те заняли позиции на сопках, выслали разведку, расставили пулеметы. Артиллерия снялась с передков, в орудия вложили снаряды. Но кругом было тихо, неприятеля не было. Постояв некоторое время, отряд, вернулся в вагоны. В тот же день обиженный Меллер двинулся на запад. В Чите воцарился Рененкампф.

                                                                                XI

    Ни ротмистр Балабанов, ни генерал Рененкампф так и не узнали, кто был захвачен в квартире Кривоносенко под именем Иосифа Григоровича. Они знали, что это один из руководителей читинских рабочих и солдат. Но роль Антона в прошлом ими не была раскрыта, как и его настоящее имя. Вместе с группой других арестованных он был предан военному суду. На допросе Антон признал свое участие в организации боевых дружин. Отрицать это нельзя было, хотя бы потому, что об этом печаталось в «Забайкальском рабочем». На всякие, другие вопросы он отказался отвечать. Всю группу обвиняли в организации боевых дружин, похищении казенного оружия, участии в вооруженном восстании. Обвинение было сформулировано по третьей части 101 статьи Уголовного уложения, каравшей смертной казнью.

    В тюрьме Антон содержался в общей камере и регулярно получал свидания с Таней. Во время этих свиданий у него созрел план побега. Антон намеревался, переодевшись и загримировавшись, выйти из тюрьмы вместе с пришедшими с воли на свидание.

    26 февраля Таня принесла и передала ему сверток, в котором находились три парика, бороды, усы и баки. Во время обыска сверток был обнаружен. Антона изолировали в одиночке, а через два дня начался суд. Под большим конвоем всех обвиняемых доставили в здание военного собрания. Председательствовал полковник Тишин, обвинял прокурор полковник Сергеев.

    По прочтении обвинительного акта суд приступил к допросу свидетелей, главным образом, полицейских. Ничего существенного для обвинения эти свидетели не дали. В обвинительной речи Сергеев отказался от обвинения рабочего Качаева и несовершеннолетнего Бориса Кларка, а всех остальных признал виновными не по третьей, а по второй части 101 статьи. Этот вывод военного прокурора имел совершенно исключительное значение для судьбы обвиняемых. Вторая часть не предусматривала смертной казни, а только каторгу.

    В 3 часа ночи суд удалился на совещание. Через час был оглашен приговор. Качаев был оправдан, Борис Кларк приговорен к бессрочной каторге, а все остальные к смертной казни через повешение.

    Осужденных уже не повели обратно в тюрьму. Перейдя Атамановскую площадь, конвой повел их на вокзал. Там их поместили в смертном вагоне, стоявшем в конце поезда Рененкампфа, где содержались заложники и смертники.

    Утром в вагон явился весь состав суда. Осужденным сразу бросилось в глаза отсутствие полковника Сергеева. Вместо него обязанности прокурора исполнял пехотный офицер капитан Павлов. По вынесении смертного приговора Сергеев явился к Рененкампфу и заявил протест по поводу того, что суд не посчитался с его, прокурорским, заключением. Он прибавил, что приговор неправилен, Рененкампф тут же освободил Сергеева от обязанностей прокурора и по телеграфу обратился к генералу Гродекову с просьбой прислать на место прокурора «менее гуманного офицера». Войдя в вагон, Тишин прочел приговор и заявил, что на кассацию дается 12 часов. Кассацию следовало подать на имя Рененкампфа. Посоветовавшись, осужденные решили подать кассацию. Прибывший вскоре казенный защитник капитан Нормандский принес все делопроизводство. Приговор он вновь прочел, но оставить отказался.

    — Разве вы не оставите нам приговор? — спросил его Антон.

    — Нет, приговор я вам оставить не могу, — ответил Нормандский. Сколько ни доказывали осужденные, что они не могут писать кассацию, не имея перед собой приговора, Нормандский был непреклонен.

    — Я могу вслух сколько угодно читать его вам, но оставить не могу, — твердил Нормандский.

    Это странное поведение казенного защитника, совершенно непонятное осужденным, обгонялось очень просто. Еще до истечения срока приговор уже был конфирмирован Рененкампфом. На верхней части листа его рукой сделана была надпись:

    «Относительно Григоровича, Цупсмана, Вайнштейна и Столярова смертную казнь через повешение заменяю казнью через расстреляние. Павла Кларка и Кривоносенко сослать в каторгу на 15 лет. Бориса Кларка и Кузнецова сослать в каторгу на 10 лет. Срок для кассации определяю до 9 часов утра 2 марта».

    Ясно, что процедура с кассацией была лишь комедией. Судьба четырех осужденных была решена утром 1 марта. От осужденных все это скрывалось, ибо приговор вступал в силу лишь 2 марта. После обеда 1 марта всем осужденным разрешили свидание с родными и близкими. Пришла и Таня с Аликом. Внешне спокойный, Антон уже не сомневался в своем роковом конце. Да о себе он и не думал. Таня вошла бледная, испуганная и сразу села на скамью, держа Алика на руках. Антон не узнал ее. Он никогда, в самые трудные минуты жизни, не видел ее такой взволнованной. Дрожащим голосом она сообщила ему, что вместе с близкими других осужденных послала телеграмму генералу Гродекову, прося отменить приговор. Она жалостливо посмотрела ему в глаза, точно просила понять и простить этот шаг. Антон вообще избегал говорить о приговоре, расспрашивал о матери, брал Алика на руки и целовал его светлые волосы, выбившиеся из-под белой вязаной шапочки. В вагоне все говорили тихо, стараясь не мешать друг другу. Угрюмо, опираясь на штыки, стояли не знавшие куда деться солдаты. Дежурный офицер несколько раз заглядывал в вагон, но, не решаясь прекратить свидание, тихо удалялся. Все же пришлось кончить. Антон поднялся, несколько раз поцеловал сына и рыдавшую жену.

    Уже было темно, когда пришедшие покинули вагон. Измученные и уставшие после бессонной ночи, осужденные улеглись. Антон не раздеваясь вытянулся на скамье. В полумраке вагона было тихо. После ухода Тани ему стало легче. Самая страшная минута была уже позади. На вокзале уже давно стихло, кругом было пустынно, одни только застывшие часовые маячили у окон. Погруженный в свои думы, Антон то вставал, то снова ложился и лишь на рассвете беспокойно уснул.

    На полях еще лежал снег, льды сковывали реки, но кругом чувствовалась весна. Антон проснулся, выглянул в окно. Все было залито ярким солнцем, только вдали сопки еще курились нежной дымкой. В вагоне просыпались осужденные, началась беседа. Говорили о чем угодно, но никто не касался одного, главного. Все ждали свидания с близкими и спешили привести себя в порядок. Время шло, на платформе мелькали родные образы, но в вагон никто не входил. Тогда кое-кто знаками стал призывать их к себе, но те грустно качали головами. Дважды мимо вагона прошла Таня. Она кивнула Антону головой и куда-то поспешно скрылась.

    Обеспокоенные заключенные вызвали дежурного офицера и спросили, почему нет свиданий. Тот ответил, что свидания будут в 4 часа. А в 12 часов в вагон вошел весь состав суда. Полковник Тишин, отчеканивая каждое слово, прочел конфирмацию приговора. Не успел он закончить, как Эрнст Цупсман закричал ему в лицо:

    — Мерзавцы, палачи, наемные убийцы Николая кровавого, упейтесь нашей кровью, но знайте, что недолго осталось вам чинить эти злодеяния, так как скоро вы сами предстанете на суд русского народа!

    Антон подошел к Цупсману, положил ему руку на плечо и сказал:

    — Успокойтесь, товарищ, какой смысл ругаться.

    Воспользовавшись паузой, полковник Тишин, указывая рукой на священника, заявил:

    — Не желаете ли кто-либо из осужденных побеседовать с батюшкой?

    Священник, выступил вперед, но был остановлен Антоном.

    — Вы-то зачем сюда пожаловали? Я понимаю здесь присутствие судей. Это те же убийцы, исполнители велений палача Николая II. Иль, может, вы пришли освятить подлое убийство? Немедленно убирайтесь отсюда!

    Священник и судьи быстро повернулись и исчезли.

    Вокруг четырех осужденных столпился весь вагон. Все смотрели на них, стараясь запомнить их лица, последние слова. Антон и Столяров были совершенно спокойны. Цупсман продолжал волноваться и всячески поносить судей. Самый молодой — Вайнштейн — был совершенно подавлен.

    Антон обратился к солдатам.

    — Мы боролись за освобождение русского народа. За это генерал Рененкампф приказывает вам расстрелять нас. Вы нас не знаете и потому, исполняя приказ начальства, расстреляете. Но вот скоро те же судьи будут судить читинских солдат и казаков за те же деяния. Они такие же солдаты, как и вы, они вам братья и потому вы должны отказаться расстреливать их. Теперь же перед лицом своей смерти желаю вам скорей добиться воли.

    — Я много пожил на свете, — сказал старый большевик Столяров. — Мне уже 63 года. Но приходится мне умирать все же неожиданно. Всю свою жизнь я работал и боролся в революционных рядах и теперь, братья, я счастлив погибнуть за свободу!

    В третьем часу весь вокзал заполнился солдатами. В вагон вошел дежурный офицер и заявил:

    — Господа осужденные, прошу приготовиться, через несколько минут нужно будет уже идти.

    Началось страшное прощание. Оставшиеся плакали навзрыд, кое-кто бился в истерике. Осужденные были спокойны. Антон подходил к каждому товарищу, ласково его успокаивал. Его теплота, нежность и спокойствие имели обратное действие, истерические рыдания все усиливались.

    Появившийся снова дежурный офицер был не менее взволнован.

    — Господа... прошу... — он не закончил и лишь рукой указал на дверь. Обреченные вышли из вагона. Первым шел Антон, за ним Столяров. Цупсман снял с себя верхнее платье и вышел в одной красной рубашке. Вайнштейну Антон помог сойти со ступенек. На платформе их обступила рота солдат, которую в свою очередь окружал целый лес штыков. Командовал сводным отрядом поручик Шпилевский.

    Казнь совершилась на виду у всей Читы, на холме, недалеко от вокзала. Там уже стаяли четыре столба. Посмотреть на казнь собралась большая толпа. Рененкампф из окна вагона любовался зрелищем. Осужденные подошли к холму. Антон стал на левом фланге, попросил не завязывать ему глаз и не привязывать к столбу. Эту просьбу повторили и другие. Стоявшие на правом фланге четыре солдата с веревками отошли в сторону. По команде Шпилевского из массы войск выделился взвод и занял место против столбов. Как только солдаты построились, Столяров обратился к ним:

    Товарищи солдаты, стреляйте прямо в сюда— и он указал рукой на сердце, чтобы нам не мучиться.

    Антон смотрел на приготовления солдат, на собравшуюся внизу толпу. Его чистое лицо, обрамленное темно-русой бородкой, было бледно. Когда солдаты взяли винтовки на руки, Антон снял шапку и твердым голосом заговорил:

    — Солдаты! Мы умираем в борьбе за освобождение рабочего класса, за свободу. Но знайте, придет день...

    Он не закончил фразы, в глазах помутнело и сердце сжалось с такой болью, что Антон еле устоял на ногах. Опустив голову, он молча прижался к столбу.

    С утра Таня в страшной тревоге металась по вокзалу, ожидая ответа от Гродекова. Когда узнала, что приговор утвержден, она побежала домой, захватила перепуганного Алика и помчалась на вокзал, надеясь получить последнее свидание. К вокзалу она пришла, когда осужденных уже вывели. Ничего не соображая, она пошла за толпой, стала в сторонке. Она видела, как Антон подошел к столбу, как он снял шапку, что-то говорил. И казалось, что это он с ней прощается. Таня еще ниже опустила дрожавшую голову, крепко прижала сына к груди.

    Антон сразу узнал ее одинокую фигуру. Вынести это у него уже не хватило сил.

    Раздалась команда. Грянул залп. Столяров, Цупсман и Вайнштейн вздрогнули и свалились. Оглушенный Антон продолжал стоять у столба. Ни одна пуля не задела его. Шпилевский заметался. Новая команда, и один за другим последовали два залпа. Антон зашатался, схватился правой рукой за сердце и медленно опустился. Он был ранен в обе ноги. Так он полулежал у столба, опираясь о левую руку, пока Шпилевский выстрелом из нагана в голову не покончил с ним.

    /Н. Ростов Н.  Жизнь и смерть Костюшко-Волюжанича. [Библиотека «Огонек» № 35-36 (950-951).] Москва. 1936. 64 с./

    Навум Майсеевіч Растоў [Коган, Белинский, Ростов-Коган-Белинский] сапр. імя і прозьвішча Дон Майсеевіч Беленькі [Каган] (1884, Віцебск - [1956]). Сацыял-дэмакрат. Рабочы. Чалец РСДРП ад 1903 г. Чалец ЦК РСДРП. Падвяргаўся арыштам у 1903, 1904, 1905 гг. Адбываў пакараньне ў Шлісэльбурскай крэпасьці, быў на катарзе. Рэдактар газэты “Голос солдата”. Арыштоўваўся ў 1918 г. [2 разы] у Яраслаўлі, але быў вызвалены. Арыштаваны ў 1919 г. у Варонежы. 17 чэрвеня 1920 г. зьняволены ў Бутырскую турму ў Маскве. У канцы 1921 г. жыў у Маскоўскай губэрні, працаваў друкаром. Аўтар прац па гісторыі рэвалюцыйнага руху, зборніка апавяданьняў, успамінаў. Падпаў пад рэпрэсіі.

    Аракула Матафонік,

    Койданава

                                                                 ГОДЫ ИСКАНИЙ

                                                                               1

    Высокий, щеголевато-затянутый в сверкающие ремни, капитан Шевардин курил папироссу. Ему предстояло томительное, бесконечно-пустое дежурство. Двадцать четыре часа скуки, нарушаемой только редкими минутами объяснений с провинившимися в чем-либо кадетами. Конечно, служить в кадетском корпусе легче, чем тянуть армейскую лямку но зато — для строевого офицера — и скучнее. Капитан Шевардин всячески старался развлекать себя. Развалившись в кресле, он разглядывал лаковые голенища своих сапог и, лениво попыхивая папиросой, заканчивал очередной «разнос».

    В трех шагах от капитанского кресла, вытянувшись по уставу, руки — по швам, пятки — вместе, носки — врозь, стоял широкоплечий, низкорослый мальчуган. Круглая, стриженая голова кадета была неподвижна. Шею крепко зажимал тугой красный воротник мундира. Но живые, выразительно-умные глаза, совсем уже не по уставу, глядели мимо капитана, за окно. Там, в горячем полуденном солнце, гуляли воспитанники Псковского кадетского корпуса. В однообразных мундирах, в одинаковых фуражках, безликие, похожие друг на друга они чинно шагали под наблюдением своих ротных воспитателей. Казарменная пустота плаца уныло прерывалась в одном углу гимнастическими лестницами и столбами для лазания. Блестел на солнце желтоватый горячий песок.

    Капитан Шевардин кончил разглядывать свои голенища и перевел круглые глаза на кадета:

    — В последний раз спрашиваю, кадет Костюшко, почему вы оскорбили вашего законоучителя?..

    — Я никого не оскорблял, господин капитан. Это поп...

    — Как вы сказали?..

    — Это законоучитель дернул меня за ухо, а я оттолкнул его руку.

    —  Да, но на уроке закона божьего вы занимались посторонними делами?..

    — Я писал письмо домой... Катехизис я давно знаю и мне скучно слушать все одно и то же, господин капитан.

    — Вам скучно на занятиях?

    Капитан Шевардин сам чувствовал смертельную скуку, и поступок кадета показался ему не таким уж страшным. Но, конечно, нарушение дисциплины налицо, и безнаказанным это дело оставить нельзя.

    Доложите воспитателю: на месяц без отпуска. И... ступайте, кадет Кастюшко. Не забывайте, что вы сын русского офицера. Ведите себя достойнее...

    Кадет Костюшко повернулся по уставу — кругом — и, четко отмеривая шаги, вышел в коридор. Там он как будто переродился, утратил чинную скованность движений, по озорному побежал. Стук кованых казенных сапог гулко разносился по высокому коридору. В дверях Костюшко налетел на старого унтера-дядьку. Тот беспокойно поджидал своего питомца.

    — Все хорошо, Дементьич, — на месяц без отпуска...

                                                                                    2

    Дядька Дементьич довольно ухмыльнулся. Среди кадетов-первогодников унтер Дементьич, старый корпусный дядька, был самым популярным человеком. Седой служака, одиноко проживший трудную солдатскую жизнь, ухаживал за своими питомцами, как самая заботливая нянька. Дядька Дементьич сердобольно покрывал проказы шалунов, всегда безотказно добывал для них «вольные» лакомства, следил за кадетской одеждой и обувью и, кроме того, был увлекательнейшим рассказчиком солдатских бывальщин и небылиц. В первый же год корпусной жизни офицерский сын Антон Костюшко-Валюжанич завел тесную дружбу с. бывшим крепостным крестьянином, вечным бобылем — солдатом Дементьичем.

    Скучная, однообразно-тягучая корпусная муштра давила пытливый ум мальчика. Общеобразовательные предметы занимали в учебе будущих офицеров далеко не первое место. Мальчики, слетевшиеся в это казарменное училище, как птенцы из семейных гнезд, особенно первый год, тяготились серой бесцветностью существования. Выросший в замкнутой семье, Антон Костюшко первыми представлениями о жизненной действительности был обязан дядьке Дементьичу. Бывший крепостной сумел внушить своему юному, впечатлительному слушателю горячую любовь к народу. Затаив дыхание, слушал Костюшко солдатские рассказы. Его симпатии были всегда на стороне обиженных и угнетенных. Слезы гнева вызывали в нем рассказы о жестоких командирах, за пустяковые проступки забивавших солдат палками на «зеленой улице». Страшные повествования о засеченных и погибших на каторге солдатах навсегда остались в памяти молодого мечтателя...

    Шли месяцы и годы. Способный ученик, любимец товарищей, Антон Костюшко стал юношей. Старика Дементьича уволили «по старости лет» в бессрочный. Он навсегда исчез из жизни Антона, но его простое слово попало на хорошую почву и не погибло бесследно. Горькая правда жизни привела молодого кадета к мыслям, непредусмотренным программой кадетского воспитания. В стенах корпуса вырос протестант, борец за правду, энергичный и искренний поборник справедливости. Начальник Псковского кадетского корпуса несколько раз писал отцу Антона о том, что сын его ведет себя «вызывающе, недостойно». На каникулах были весьма неприятные объяснения с отцом. Неприятные тем более потому, что отец не мог понять сына. На все доводы отца молодой кадет заявлял, что он действовал как честный человек. Столкновения с корпусным начальством продолжались. Костюшко, в качестве делегата кадетов, заявлял протест против дурной пищи. «Это вопрос, не подлежащий обсуждению воспитанников корпуса», — писал отцу Антона начальник, который очевидно был не прочь попользоваться казенными суммами, отпускаемыми на содержание кадетов. Разумеется, выступление Костюшко от имени всех учащихся было оценено как «нарушение дисциплины». Как особо провинившегося, молодого кадета наказали карцером. Но наказания не усмиряли Антона Костюшко. От несправедливых взысканий он лишь получал новую бунтарскую зарядку. Правдивый юноша видел бесцельность своего поведения, но подчиниться произволу он не мог и не хотел.

                                                                                    3

    В последние годы корпусной учебы Костюшко пересмотрел свои жизненные планы. Выводы его были таковы: перейти в университет. Офицерская карьера утратила свою первоначальную заманчивость. Развивающийся ум искал новых путей. Кончая корпус, Костюшко уже приготовился к решительному объяснению с родителями, но жизнь безжалостно разрушила юношеские мечты. В 1894 г. неожиданно умер отец. Кадровый офицер русской армии не успел дослужиться до больших чинов и оставил жене и детям только скромную казенную пенсию. Семья Костюшко сразу очутилась в тяжелых материальных условиях, все заботы о ней падали на Антона. Окончив корпус, он, как старший сын, имел право поступить в военное училище и через два года выйти офицером. Мысли об университете пришлось оставить. Смерть отца открыла перед сыном двери Павловского военного училища, одного из самых привилегированных военных училищ царской России. Отсюда открывался доступ в гвардию, легкий путь к военной карьере. «Павлоны» — воспитанники этого училища — отнюдь не напоминали разночинцев-кадетов. Большинство юнкеров происходило из аристократических фамилий. Надменные, вылощенные «павлоны» составляли особую группу даже среди офицерства.

   В стенах училища Антон Костюшко почувствовал себя совершенно чужим. Надежды на пополнение знаний не оправдались. Шагистика, выправка, уставы, — вот что было основой учебы «павлонов». Блестящая казарма властно муштровала Антона Костюшко. Но он, подчиняясь военной рутине, не оставлял своей яркой, увлекательной идеи — служить народу.

    Только за стенами училища он живет настоящей жизнью. В доме своей знакомой О. Глаголевой он впервые сталкивается с передовой петербургской учащейся молодежью. В кружке Глаголевой не было определенного политического направления. Здесь сходились студенты университета, технологического института, слушатели популярных тогда курсов Лесгафта. Бурные споры отражали все взгляды: социал-демократов, народников, эсеров, анархистов. Высокие мысли о свободе, равенстве и братстве, о борьбе с царским произволом высказывались вслух за стаканом чая. Разноголосица мнений и взглядов удивила, но не испугала Антона Костюшко. Он убедился, что не одинок; в спорах и беседах молодежи чувствовалась большая, растущая сила противодействия казарменному строю Российской империи.

    Политические познания Костюшко быстро пополнялись. Он зачитывался нелегальной литературой, но в это время еще не установил твердых политических взглядов. Больше всего его интересовали социал-демократы. Здраво считая свою общую подготовку недостаточной, Костюшко — вопреки вековым традициям «павлонов», презиравших студентов-«штафирок», — поступил вольнослушателем на курсы Лесгафта и в свободное время сделался завсегдатаем молодежных кружков. Появление юнкера, да еще «павлона», произвело большое впечатление в студенческих кругах. Костюшко стал пользоваться популярностью среди революционно-настроенной молодежи Петербурга.

    Военное начальство Павловского училища не оставило без внимания «штатскую» жизнь Костюшко. Ему были сделаны замечания о недопустимости якшаться с «подозрительными» студентами и курсистками. Костюшко не обратил внимания на эти придирки, он знал себе цену. Необычайный юнкер сумел отлично учиться одновременно и в военном училище и на курсах Лесгафта.

    В 1896 году на выпускных экзаменах Антон Костюшко получил высшие баллы по всем предметам. Он был произведен в чин подпоручика с годом старшинства и, по заведенному порядку, имел право поступить в гвардию. Столичная служба, караулы при дворцах, парады, смотры, возможность легко выдвинуться, получить чины и ордена, — все это стало легко доступным. Никто из начальства и знакомых юнкеров не сомневались в том, что Костюшко-Валюжанич отбросит теперь всякие «чудачества со штафирками» и сделает карьеру. Между тем, только что произведенный подпоручик думал лишь об одном — как бы развязаться с полученными погонами и от службы царю перейти на службу народу. Ему было разъяснено, что за содержание в училище следует рассчитаться, а именно: он обязан прослужить три года. Выхода не было, но все-таки Костюшко удивил своих начальников. Из предложенного списка вакансий он выбрал Несвижский гренадерский полк, квартировавший к тому же в Москве.

    — Почему не в петербургские гвардейские полки, почему именно в Несвижский, подпоручик?.. — полюбопытствовал адъютант, передавая ему документы.

    — За простоту формы, господин адъютант... — ответил, улыбаясь, Костюшко.

    Он знал, что адъютант все равно его не поймет.

    Готовясь прослужить положенные три года, Костюшко утешал себя надеждами, что в полку ему найдется не только казенная работа. О. Глаголева, в доме которой он впервые познакомился с революционной молодежью, пишет в своих воспоминаниях:

    «...Он верил, что, находясь в близких отношениях с солдатами, он внесет в их среду много света, постарается развить некультурную массу и т. п. На мои замечания, что при военной постановке дела такие культурные задачи очень трудны, он отвечал полным недоверием»...

    Вступив в солдатскую казарму, Костюшко впервые столкнулся с неприглядной действительностью. На все его обращения, как бы они ни были задушевны, солдаты отвечали только: «так точно» или «не могу знать». О культурной работе в казарме не приходилось и думать. Мордобой, грязная ругань, полное бесправие солдат сделали из людей манекенов. Поведение сослуживцев-офицеров раскрыло ему глаза: между командирами и солдатами стояла вековая стена взаимной классовой ненависти и недоверия. Живо припомнились Антону Костюшко рассказы дядьки Дементьича. И тогда стало ясно: пока он — «его благородие», пока на его плечах офицерские погоны, солдаты не могут увидеть в нем человека. Все попытки сближения с гренадерами вызывали молчаливое недоумение солдат и открытое издевательство сослуживцев-офицеров. Положение идеалиста-подпоручика стало непереносимым. Чужой, непонятный солдатам, он стал чужим й непонятным в офицерской среде. Тогда Костюшко решился на крайние меры. Не дослужив еще и одного года, он стал искать способов любой ценой избавиться от ненавистного офицерского звания. Встретившись однажды со знакомым военным врачом-либералом, Костюшко откровенно объяснился и попросил совета. Врач отнесся к его планам сочувственно. Узнав, что когда-то в детстве Костюшко болел трахомой, он выдал медицинскую справку о непригодности к военной службе «из-за плохого зрения». Командир полка недолюбливал Костюшко, и сложное дело увольнения в запас прошло без всяких препятствий. Потомственные цепи военной касты были разорваны. Пристроив сестер на казенный счет в гимназию и тем самым освободив от забот старую мать, Антон Костюшко осуществил давнюю мечту о гражданском образовании. Он поступил в сельскохозяйственный институт в Новой Александрии.

                                                                ШКОЛА РЕВОЛЮЦИИ

                                                                                    1

    Затяжные дожди висели над Россией. Была поздняя осень 1897 года. В квартире новоалександрийского агронома бурно шумело очередное собрание социал-демократического кружка. Только что кончилось чтение реферата. Докладчик, пышноволосый высокий юноша, распахнув косоворотку, яростно отбивался от возражавших слушателей.

    — Мы, коллеги, марксисты. Да, да, марксисты, нам эти идеологические оговорки не нужны. Каков наш принцип? Классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата!..

    Докладчик умело отбился от возражавших и, награжденный аплодисментами, уселся на свое место. С особенным возбуждением аплодировал невысокий, коренастый студент в помятой блузе. Это был первокурсник Антон Костюшко-Валюжанич, новый член кружка. Реферат ему понравился, и пояснения докладчика об особенностях классовой борьбы раскрывали перед ним боевую направленность марксизма. В социал-демократическом кружке Костюшко обрадовало единство взглядов его участников. Здесь не было той пестрой сумятицы направлений, которую ему приходилось наблюдать в петербургском кружке Глаголевой. Впрочем и участники кружка здесь были людьми другого типа. Дети мелкой служилой интеллигенции, кустарей, ремесленников, «разночинцы», как их называли, учившиеся на трудовые гроши, они были ближе друг к другу не только по взглядам па жизнь, но и по самой жизни.

    Студентов, в большинстве людей начитанных, марксизм привлекал величественными перспективами пролетарской революции. Научная обоснованность теории, логичная стройность принципов владели молодыми умами...

    В последние годы прошлого столетия некоторое политическое затишье сменилось новым подъемом революционного движения. В стране формировались первые массовые рабочие организации. Развертывалась огромная сеть социал-демократических кружков. В забастовках экономические требования уже сочетались с политическими выступлениями.

    Марксизм — как революционное учение — давал исчерпывающий ответ передовым умам в их исканиях путей борьбы с самодержавием, путей революционного дела. В тысячах нелегальных кружках готовились кадры будущих руководителей пролетарской революции, пропагандистов, агитаторов.

                                                                                    2

    Всей душой отдался Антон Костюшко революционной подготовке. Глубоко искренний, решительный, непоколебимый, он нашел в марксизме программу осуществления своей мечты — служить народу. Вся его последующая жизнь — пример самоотверженной борьбы большевика за дело народа, за народное счастье. Тернист был этот путь...

    В 1898 году, по доносу провокатора, большинство участников новоалександрийского кружка были арестованы. Костюшко-Валюжанич просидел в тюрьме несколько недель. Это было первое испытание. На допросах Костюшко проявил исключительную выдержку. Несмотря на свою неопытность, он вел себя как бывалый подпольщик. Жандармы ничего не могли от него добиться и, как заключает дело департамента полиции, вынуждены были освободить его «за отсутствием улик». После освобождения Костюшко целиком уходит, в подпольную работу, отдавая ей все свободное от учебных занятий время.

    Репрессии царского правительства против студенческих организаций вызвали среди молодежи открытые революционные выступления. Пример подали петербургские студенты. В начале февраля 1899 года на набережной Невы состоялась массовая демонстрация учащихся. На эту мирную демонстрацию петербургский градоначальник выпустил казаков. Дикое, кровавое избиение безоружных студентов стало известно по всей России. Студенты Новоалександрийского института созвали сходку. Впервые, перед многочисленной аудиторией выступил Костюшко-Валюжанич. Он произнес горячую речь протеста против произвола самодержавия и предложил поддержать бастующих студентов Петербурга и Москвы. Предложение было принято подавляющим большинством. Занятия в институте были прерваны. В этот же день забастовщики избрали комитет, в состав которого вошел Антон Костюшко. Забастовочный комитет решил развернуть пропагандистскую работу и связаться с московским студенческим центром. Установлений связи поручили Костюшко. В короткий срок он выполнил задание, тайно выехал в Москву, получил установки забастовочного центра о единстве действий и, возвращаясь в Новую Александрию, захватил с собою транспорт нелегальной литературы. В Москве он обратил на себя внимание филеров — агентов охранки — и возвращался в Новую Александрию уже под их наблюдением. Не подозревая о слежке, молодой революционер тем не менее проявил осторожность, запутал филеров и сумел нелегальную литературу сдать в надежные руки. Вечером в день приезда охранники нагрянули на квартиру Костюшко с обыском, но было уже поздно: нелегальная литература жандармам не досталась. Обескураженные власти рвали и метали. Арестовать Костюшко было нельзя: не находилось «законного повода». Тогда администрация института, за отсутствием других обвинений, исключила Костюшко «за политическую неблагонадежность, как руководителя студенческой забастовки». Полицейские власти Новой Александрии, пользуясь этим, предложили Костюшко покинуть город. Исключенный студент не унывал, хотя попал в бедственное положение. Зачисленному в разряд «политически-неблагонадежных», ему была закрыта дорога в какое-либо другое высшее учебное заведение, на службу его тоже не принимали. Оставшись без средств существования, с большим трудом Костюшко устроился рабочим на постройку моста в Самаре. В рабочей блузе, с лопатой в руке Костюшко вошел в рабочую массу как равный. Вплотную столкнувшись с пролетариатом, живя его жизнью, здесь он сочетал теоретические познания о борьбе рабочего класса с практическими. Жизнь в Покровской Слободке, рабочей окраине большого города, была его революционной школой. На самом себе испытал Антон Костюшко тяжесть рабочей жизни. Мост строили предприниматели, меньше всего думавшие об условиях труда. Работали по колено в воде, при любой погоде. Рабочий день длился 14 часов. Заболевших или слабых инженеры и подрядчики бесцеремонно увольняли. Этой участи не избежал и Костюшко. Простуюдив ноги, он заболел острым ревматизмом и слег. На другой день после неявки на работу его рассчитали. Он остался без денег, без работы, без помощи. К счастью, один из товарищей по петербургской жизни пригласил его погостить к себе в Кременчуг. Продав немудреные пожитки, Костюшко тяжело больной сел в поезд. Он с трудом двигался и, по приезде в Кременчуг, пролежал больше двух месяцев в постели. В общей сложности Костюшко проболел почти целый год. Но и больной он не терял времени, занимался иностранными языками, много читал. Осенью 1900 года Костюшко удалось снова устроиться в высшее учебное заведение. На этот раз он поступил в Екатеринославское горное училище, где уже «осело» немало знакомых ему студентов, выгнанных из столиц.

    Зимой 1900 года Екатеринославская подпольная организация РСДРП приняла Антона, Антоновича Костюшко-Валюжанича в члены партии. В следующем году он был введен в состав Екатеринославского партийного комитета.

                                                 В ПАРТИИ ВОСХОДЯЩЕГО КЛАССА

                                                                                    1

   Российская социал-демократическая рабочая партия большевиков — единственная партия, чья программа принималась как родная молодым классом пролетариата России. Под знаменами своей партии передовая рабочая масса быстро организовывалась. В 1900-1903 годах большинство с.-д. кружков уже объединялось и руководилось местными комитетами. Встав во главе рабочего революционного движения, молодые партийные центры повели углубленную агитационно-пропагандистскую работу в массах. Политико-воспитательная работа была тем участком, где большевик Костюшко-Валюжанич, по поручению Екатеринославского комитета, начал свою партийную деятельность. Революционная школа, пройденная Костюшко в жизни и борьбе, изменила его внутренний облик. Идеалистические искания были изжиты. В выступлениях молодого агитатора-большевика на собраниях и митингах рабочая масса видела железную волю, рассудительную выдержку, ясность революционной мысли и волнующий энтузиазм.

    Личное обаяние Костюшко было очень велико. Его зажигательное слово пользовалось широкой популярностью среди пролетариев Екатерине слава.

    Не прерывая учебы в горном училище, Антон Коетюшко вел большую партийную работу...

    Во время конспиративной явки, в чайной общества трезвости, на городской окраине, Костюшко встретил будущего товарища и друга своей жизни — Таню Жмуркину.

    Случайная встреча закончилась знакомством, сыгравшим большую роль в жизни молодого подпольщика. Полюбив простую, малокультурную девушку, Антон Коетюшко помог ей преодолеть малограмотность, сам занялся ее идейно-политическим воспитанием, подготовил и ввел ее в подпольный партийный кружок. И в личной жизни большевик подал пример нового отношения к женщине, воспитав в ней борца за дело народа,

                                                                                    2

    В то время, когда Костюшко вел незаметную, трудную работу пропаганды большевизма, революционное движение охватило студенческие массы настолько широко, что правительство Николая кровавого решило пойти на самые крутые репрессии. Массовые аресты, отдача в солдаты, ссылка в Сибирь без суда и следствия — отметили начало 1901-1902 учебного года. В ряде университетских городов произошли вооруженные столкновения студентов с полицией и войсками. Комитеты РСДРП призывали к поддержке студенчества. Волнения вспыхнули и в Екатеринославе. По инициативе Костюшко партийный комитет решил совместно со студентами провести массовую демонстрацию. Подготовительная работа была поручена Костюшко. 15 декабря 1901 года [* Все даты по старому стилю.] состоялась, отмеченная во всей России, революционная вылазка екатеринославских рабочих и студентов. За несколько дней до демонстрации появилась прокламация, напечатанная комитетом РСДРП.

    «Товарищи!

    Студенты решили устроить демонстрацию с целью выразить свое негодование и возмущение против ига самодержавного правительства.

    Мы, рабочие, еще более страдающие от произвола и насилия правительства, присоединимся к студентам и выйдем в субботу 15 декабря, в 5 часов вечера на проспект у пересадки на Иорданскую и в воскресенье в 4 часа — на проспект у Яковлевского сквера, для выражения протеста царю и его приспешникам!

        Вперед за свободу!

        Долой самодержавие!

        Да здравствует социал-демократия!»

    На столбах, заборах, витринах — всюду виднелась эта прокламация, ее находили даже в ящиках для писем и на дверях полицейских участков. В ответ на это екатеринославский губернатор, граф Келлер, расклеил «обращение к населению». Келлер предупреждал, что демонстрацию он не допустит и угрожал всем, вышедшим на улицу в указанное время, «строжайшим наказанием». Таким образом губернатор сам извещал население о предстоящей демонстрации. Подготовка прошла удачно, и в назначенный день, задолго до условленного часа, толпы любопытствующих появились на месте сбора. В назначенное время собрались и демонстранты. Один из рабочих участников демонстраций так пишет в своих воспоминаниях:

    «...Сговорились мы со студентами горного института во главе с Костюшко и решили пойти на эту демонстрацию... Я помню, мы насчитывали до 400 человек всех, которые решили с нами выступить, а затем мы были уверены, что с нами пойдут 1-2 тысячи рабочих... Двинулись небольшими группами на проспект в 5½ часов. День был пасмурный. Заняли мы один сквер. Затем к нам присоединились студенты, Мы заняли и второй сквер... Выбросили два красных знамени и пустились с пением. Мы успели пройти второй сквер. Казаки стали по обеим сторонам, потом они перерезали нам дорогу, и мы, вся рабочая группа, целиком оказались в одном скверике, окруженном казаками. А там, в сквериках есть выходы по обеим сторонам. Главные выходы заняли казаки, оказался один свободный выход налево, против которого был магазин. Я, Никанор и вся наша группа заняли этот проход, выхватили дубинки, стали колотить полицейских и солдат и начали выпускать публику»...

                                                                                    3

    Рабочие энергично отбивались палками и камнями, менее решительных студентов ободрял Костюшко. Вместе с Таней Жмуркиной он охранял красное знамя. Вначале Антон пытался сказать речь, его уже подняли на руках над морем человеческих голов. Но едва он успел крикнуть: «Долой самодержавие», «Да здравствует политическая свобода», — как отряды пьяных казаков и солдат ринулись на демонстрантов, избивая всех без разбора прикладами, нагайками, топча конями. Любопытствующие обыватели разбежались и с приличного расстояния наблюдали настоящий уличный бой. Демонстранты упорно сопротивлялись, но силы были неравные. Костюшко, защищая красное знамя, был сбит с ног. Лежачего его несколько раз хлестнули нагайкой по лицу. Казак сшиб плетью Таню Жмуркину. В это время рабочие разворотили мостовую, и град увесистых булыжников остановил натиск полиции. Демонстранты стали разбегаться. За убегающими охотились казаки и солдаты. В пылу служебного усердия полиция не произвела даже арестов. Сообщая о разгоне демонстрации, жандармы писали: ...«военно-полицейская команда, увлекшись физическим воздействием на толпу, с целью рассеяния последней, совсем не обратила внимания на ее руководителей»...

    Революционная вылазка рабочих и студентов закончилась поздно ночью совещанием руководителей выступления на квартире Костюшко. Избитый, с забинтованным лицом, Антон не потерял боевого духа. Он считал, что демонстрация произведет большое впечатление на массы, и ее агитационное значение скажется в дальнейшей работе. Некоторые участники совещания внесли малодушное предложение: вторую демонстрацию отменить. Костюшко горячо возражал. Дни демонстрации были объявлены партийной прокламацией, и отмена вторичного выхода могла быть истолкована массами как слабость партийной организации. Кроме того, срыв второй демонстрации был бы торжеством полиции. Костюшко внес предложение изменить лишь место сбора демонстрации и провести ее не на бульварах, неудобных для свободного движения, а в рабочем предместье. Совещание приняло план Костюшко. Всю ночь по квартирам рабочих и студентов ходили добровольцы, извещая о новом месте сбора. И на другой день, 16 декабря, неожиданно для успокоившейся полиции, в рабочем предместье — «Первой Чечелевке» демонстрация состоялась вторично. С красными знаменами и революционными песнями демонстранты прошли по рабочим кварталам. Казаки опоздали, после краткого столкновения все демонстранты благополучно разошлись. Губернатор был взбешен дерзостью «крамольников». Жандармы получили нагоняй и приложили все усилия для разгрома рабочих и студенческих организаций. Костюшко-Валюжанича, как фигуру наиболее заметную, арестовали вместе с Таней Жмуркиной. При обыске у него нашли красное знамя, бывшее на демонстрациях, прокламации комитета, работы В. И. Ленина, номера «Искры» и другую нелегальную литературу, На этот раз улики были налицо. Костюшко посадили в одиночку. На допросах он отказался дать какие-либо показания о революционных организациях и их участниках. Вскоре «за нарушение тюремного режима», в виде наказания, его перевели из Екатеринославской в Новомосковскую тюрьму, где он и просидел 13½ месяцев.

    Однако, тюрьма не сломила его волю. Всегда стремившийся к знанию, Антон Костюшко продолжал учиться и в тюремном заключении. Он усердно занимался физикой, математикой, литературой. Списки книг, которые он просил доставить в тюрьму, изумляли его родных. Единственное, что угнетало его в одиночке — это изолированность от политической жизни. Вести с воли приходили в тюрьму конспиративными путями и очень редко...

    По «высочайшему повелению» 12 февраля 1903 года Костюшко был объявлен приговор — пять лет ссылки в отдаленные места. Таня Жмуркина по тому же приговору получила три года ссылки в Уфимскую губернию, но, воспользовавшись своим официальным положением невесты, подала заявление о добровольном следовании за своим женихом. В конце февраля этапная партия ссыльных двинулась в Сибирь. Решетчатые вагоны загремели на горных перевалах. Россия, друзья, молодость — остались за Уральским хребтом.

    Впереди — ледяной пустыней надвигались места отдаленные.

                                                             МЕСТА ОТДАЛЕННЫЕ

                                                                                    1

    Далекие якутские окраины, непроходимые чащи, вековая тайга, голая тундра. Редкие поселения, полное бездорожье. Забытые, вымирающие туземцы. Голод, глушь, безотрадная гиблая пустыня. Таковы были «отдаленные места» в эпоху, царизма.

    «Царизм намеренно культивировал на окраинах патриархально-феодальный гнет для того, чтобы держать массы в рабстве и невежестве. Царизм намеренно заселил лучшие уголки окраин колонизаторскими элементами для того, чтобы оттеснить туземцев в худшие районы и усилить национальную рознь. Царизм стеснял, а иногда просто упразднял местную школу, театр, правительственные учреждения для того, чтобы держать массы в темноте. Царизм пресекал всякую инициативу лучших людей местного населения. Наконец, царизм убивал всякую активность народных масс окраин» [* Сталин. Марксизм и национальный вопрос, Партиздат, 1938, стр. 61.].

    Ссылка на крайний север, по приговорам судов и «охранным порядкам», была одним из излюбленных средств борьбы самодержавия с революционерами. Десятки тысяч борцов за свободу прошли этапами в Якутскую область, входившую тогда в состав Восточно-Сибирского (Иркутского) генерал-губернаторства. Тысячи людей погибли в ссылке. Их могилы сохранились до нашего времени как памятники великой истории борьбы трудящихся за свободу. Память погибших хранят счастливые поколения людей нашей эпохи, под руководством Ленинско-Сталинской партии, превративших Сибирь каторги и ссылки в Сибирь социалистическую.

    В темные годы прошлого единственным путем сообщений с северными окраинами были реки. Каждую весну, после ледохода, десятки паузков — неуклюжих деревянных барок, переполненных ссыльными и их семьями, сплывали из Верхоленска и Качуга вниз, по течению холодной Лены. Этапные партии двигались непрерывно от ледохода до рекостава. Путеествие самосплавом до Якутска занимало целые месяцы. И целые месяцы ссыльные сидели в холодных, сырых паузках, окруженные конвоем. На берег выпускали редко. Пищу, обыкновенно готовили только во время остановок на ночлег. Бесконечной лентой тянулась к Ледовитому морю многоводная Лена.

    В прибрежных поселениях этапные паузки обычно встречали местные ссыльные. Эти краткие встречи были самыми яркими минутами томительного, подневольного путешествия. Приезжающие обменивались письмами, новостями. Широко развитая товарищеская взаимопомощь поддерживала неимущих, старожилы-ссыльные всегда охотно помогали проезжающим товарищам чем могли, снабжали продуктами питания, давали одежду... С каждым днем пути все шире и пустыннее становилась река. Культурный мир остался на железнодорожной магистрали. В Якутске этапников распределяла местная власть. Отсюда многим предстоял еще более долгий и трудный путь в Колымск и Верхоянск. Не сладко было и тем, кого поселяли в Якутском округе. Вновь прибывших направляли в самые глухие наслеги (деревни). В годы царизма якутские наслеги меньше всего напоминали собою настоящую деревню. В наслеге, очень часто, насчитывалось всего 3-5 юрт, раскиданных по урочищу в 3-15 км одна от другой. Между юртами не было даже дороги, ее заменяли вьючные или пешеходные тропы. Конвойный казак, привезя в такой наслег политического ссыльного, оставлял его на произвол судьбы: место для поселения назначено — живи, как знаешь. Якуты волей-неволей вынуждены были принимать ссыльных, а иногда, по мере возможности, даже кормить. Трудно было непривычному человеку освоиться с жизнью в наслеге. Якутская юрта представляла собою полубревенчатое, полуземляное сооружение с плоской крышей, покрытой дерном. Внутри — теснота и грязь. Люди вместе с телятами и коровами. На земляном полу вечная сырость. Узенькие прорезы окон затянуты бумагой или грязной тряпкой. Зимой вместо рам и стекол в окна вставляли льдины. Посреди юрты коптящий камелек, сбитый из глины. Якуты отдаленных наслегов не имели ни мебели, ни самоваров, вся посуда была самодельной: из березовой коры, сшитой конским волосом. На две семьи один котелок, один чайник — это считалось — живут зажиточно. Петербургский адвокат В. Беренштам, посетивший Якутию в 1904 году, так описывал обитателей одного наслега вблизи Якутска: «...Дети совершенно голые. Нищета, ободранность взрослых — ужасная. Не в голодный год, а всегда едят только рыбу да молоко в разных видах с вареною «заболонью» — молодой, белой сосновой или лиственничной корой, находящейся под наружной красной. Ее они режут то длинными нитями — лапшой, то кусочками, то измалывают как муку и приготовляют лепешки — «хлеб»...»

    В таких условиях жило до революции большинство коренного населения края — якутов. Такая же жизнь предстояла и ссыльным, прибывавшим в наслеги. Голодали якуты, голодали и ссыльные. Хорошо, если ссыльный знал какое-нибудь ремесло, тогда он мог еще немного заработать. Людям интеллигентных профессий приходилось или идти в батраки, или жить на казенное пособие, которого не всегда хватало, например в Колымске, на пуд хлеба. Медленная голодная смерть — вот чем была политическая ссылка в «места отдаленные».

                                                                                    2

    Осенью 1903 года Антон Костюшко, вместе со своею невестой Таней Жмуркиной, испытав всю тяжесть ленского этапа, прибыл в Якутск и был назначен на жительство в Намский улус (волость). Наслег, отведенный ему для поселения, состоял из трех полуразвалившихся юрт, наполненных семьями голодающих якутов. Жить в наслеге было совершенно невозможно. Нарушая все правила, Костюшко самовольно вернулся в Якутск и потребовал перевода в другое, более населенное место. Он сам выбрал себе довольно большое село Марха, вблизи города. Якутский исправник, занимавшийся расселением ссыльных, был крайне неприятно изумлен настойчивостью Костюшко. После долгих объяснений, перевод все же разрешили. Костюшко, вместе с Таней, переехал в Марху, где и поселился, наняв домик у ссыльного-сектанта.

    Для того, чтобы жить — надо работать, но где работать ссыльному, находящемуся «под гласным надзором полиции», да и какую работу мог найти образованный человек в бедном якутском селе. На казенное пособие не проживешь — это стало ясным сразу. Надвигалась лютая зима, надо готовить теплую одежду, запасать дрова, — на все это понадобились немалые деньги. Антон Костюшко. долго не раздумывал. В Мархе ценились люди физического труда, ремесленники, кустари. Костюшко неплохо знал столярное мастерство. Он купил себе набор инструментов и занялся изготовлением табуреток, столов, бочек и другой хозяйственной утвари. Заказы посыпались со всех сторон. Таня, понемному освоившаяся в новой обстановке, завела несложное домашнее хозяйство. По вечерам на квартиру Костюшко сходились почаевничать местные ссыльные, а иногда наезжали гости из соседних наслегов. Все разговоры, естественно, сводились к вопросу о бедственном положении ссылки. Дело в том, что с приходом к власти известного черносотенца-палача Плеве, в истории политической ссылки наступила новая полоса ожесточенной борьбы. Плеве решил во что бы ни стало задушить революцию и «подтянуть ссылку». Немедленно по назначении на пост министра внутренних дел, он командировал в Сибирь некоего жандарма фон-Валя, для специального обследования положения ссыльных. Итоги поездки немца-жандарма фон-Валя были необычайны даже для эпохи черной редакции. Военный генерал-губернатор Восточной Сибири Пантелеев, сам бывший шеф жандармов, был заподозрен «в послаблении политическим ссыльным» и отстранен от должности. Новый начальник края, ставленник Плеве, граф Кутайсов получил от своего покровителя историческую установку произвола: «всякое превышение власти покрою, а послабление не потерплю». Сиятельный граф поторопился выполнить приказ начальства. Немедленно по приезде в Иркутск, новый генерал-губернатор издал множество гласных и «негласных» циркуляров, направленных против политической ссылки. Многие циркуляры нарушали даже куцые царские законы. Циркуляры Кутайсова запрещали: общение ссыльных друг с другом, общение с населением, встречи («свидания») проезжающих ссыльных с местными, всякие отлучки с мест поселения. Вся корреспонденция ссыльных была подчинена полицейской цензуре. Многие были лишены грошевых казенных пособий. Наблюдение за поведением политических ссыльных было доведено до пределов мыслимых возможностей. В практику надзора были введены произвольные обыски. Штаты шпионов, наблюдателей, полицейских увеличились. Но даже усиленная сеть надзора не могла на практике выполнять все кутайсовские циркуляры. Для характеристики кутайсовских приказов приведем «формы сведений о поведении политических ссыльных». Вот этот сумасшедший документ жандармской крючкотворства:

                                    «Формы сведений о политических ссыльных»

    Форма А. Имя, фамилия. Чем занимался в течение дня и как именно (читал, спал, ходил в лавку такого-то, из квартиры такого-то возвратился в... час. дня, вечера). Кто посетил ссыльного, в каком месте некто в час дня, ушел тогда-то, говорил что-либо о своем положении). Особые отметки о поведении в течение дня (у такого-то сошлись; были шумные разговоры. Разошлись в ...час. дня, вечера).

    Верно: подпись.

    Сведения по форме А доставляются ежедневно.

    Форма Б. Прибыл с квартиры, со станции жел. дороги или парохода, остановился кварт., документ на жительство. Прибывший посетил... тогда-то и как долго.

    Верно: подпись.

    Сведения по форме Б представляются по истечении суток по прибытии на квартиру ссыльного лица другого ссыльного».

    Жандармы, полицейские и шпионы усердствовали. Циркуляры следовали за инструкциями, инструкции за циркулярами. Все «поднадзорные» удалялись из городов и поселений, расположенных вблизи линии жел. дорог. Без всякого повода целые колонии ссыльных переводились из мест «не столь отдаленных» в «места отдаленные». Для репрессий изыскивались всяческие случаи. По царскому закону ссыльный имел право на отлучку, в пределах своего стана или земского участка, без всякого особого разрешения. После циркуляров Кутайсова за отлучку к врачу, за прогулку из села за несколько верст, за выход из деревни на охоту и т. д. ссыльных стали арестовывать и переводить в гиблые пустыни Верхоянска и Колымска. По закону обыски должны были производиться только полицейскими чинами. Но когда трое ссыльных — Шадовский, Вейх и Залкинд, — застав у себя на квартире двух шпионов в штатских костюмах, залезших для обыска в запертую квартиру через окно, выгнали их, то по кутайсовской резолюции ссыльные были обвинены «в открытом сопротивлении полиции», арестованы и высланы на Крайний Север с прибавкой срока. Притеснения и разгул кутайсовщины не имели границ. Местные власти умышленно не выдавали разрешений на отлучку по самым уважительным причинам. Запрещали выезды к врачам, выезды за покупкой хлеба или одежды,  которые в глухом наслеге невозможно достать. В завершение всего Кутайсов запретил возвращать ссыльных за казенный счет. Дорога в Европейскую Россию не только из Колымска или Верхоянска, но и из Якутска стоила сотни рублей. По положению, отбывшие срок ссылки и не имеющие средств получали бесплатный проезд на родину за счет казны. Новым циркуляром ссыльные, особенно рабочие, были поставлены в положение вечных поселенцев. За каждое возражение против кутайсовщины беспощадно арестовывали и гнали в самые северные округа. Длинные вереницы этапов новых жертв самодержавия тянулись на «полюс холода» — в Верхоянск, в семидесятиградусные морозы, к голодной смерти «в отдаленные места Российской империи».

    Но помириться с ухудшением» своего положения политическая ссылка не собиралась, она готовилась к протесту. Недоставало только боевых организаторов, способных встать во главе движения. Руководители эти нашлись — их выдвинула большевистская часть ссылки. Социал-демократы-большевики в ссылке не успокаивались, они не собирались отдыхать, не считали себя, как другие, — «в революционном отпуске» и, в отличие от ссыльных, членов других партий, не прекращали партийной работы ни при каких условиях. Поддерживая неразрывную связь со своими партийными центрами, они продолжали свою героическую борьбу за освобождение трудящихся.

    Руководимая большевиками политическая ссылка должна была по-боевому ответить на кутайсовский режим. И она ответила. Этот ответ занесен в летописи истории революции под именем «романовского протеста».

                                                                                    3

    В начале февраля 1904 года, в селе Маган, возле Якутска, собралось тайное совещание ссыльных. Только что приехавший зимним этапом новый ссыльный рассказывал о трагичных злоключениях своего этапа. Эта новость была уже широко известна, но все настороженно слушали. Рассказ был потрясающий. Этап шел после проведения кутайсовских циркуляров в жизнь. В Усть-Куте этапная партия встретилась с местными ссыльными. Усть-кутский пристав, совместно с начальником конвоя, решил во что бы то ни стало выполнить приказ о запрещении «свиданий». Местных ссыльных отогнали от этапа прикладами. А когда возмущенные этапники отказались следовать дальше, конвой и отряд стражников зверски избили весь этап — и мужчин и женщин. Окровавленных, истерзанных людей связали веревками, уложили вповалку на сани и в таком положении повезли при сорокаградусном морозе до следующей деревни. В пути многие тяжело обморозились, и их пришлось оставить для оперирования обмороженных конечностей в ближайшей больнице.

    — Что же, товарищи, делать? Неужели покорно подчиниться кутайсовским циркулярам? — закончил свою речь рассказчик.

    Всю ночь шло совещание ссыльных. Много прозвучало горячих речей. Участники совещания показали себя настоящими революционерами, они решили пожертвовать собой ради облегчения участи всей массы политических ссыльных. Формой протеста было избрано вооруженное сопротивление насилию властей. За это грозили виселицы военно-полевого суда, но иного выхода не было. Началась подготовка протеста. На последующих совещаниях в Якутске были разработаны подробные планы действий.

     Не все ссыльные поддержали инициативу протестантов. Эсеры, по своей тактике предателей, всячески старались сорвать коллективное выступление. Они образовали целую группу «контрпротестантов» и повели агитацию среди ссыльных, открыто призывая подчиниться произволу. Эсеровские провокации остались безрезультатны, выступление состоялось под руководством социал-демократов большевиков. Главными вдохновителями вооруженного протеста были — соратник Ленина и Сталина Виктор Курнатовский и Антон Костюшко-Валюжанич. Они рассчитывали, что протест может закончиться общим восстанием ссыльных и ускорит революцию. На одном из совещаний Костюшко даже предложил поднять в Якутске восстание, разоружить солдат и полицию и захватить власть в округе. Но это предложение было признано остальными участниками неосуществимым. Зато, при выработке требований властям, Курнатовский и Костюшко добились твердых политических формулировок. Специально составленное в адрес якутского губернатора письмо по существу было ультиматумом. Ссыльные в своем письме заявляли:

    «...Служить объектом произвола и административных измышлений, откуда бы они ни исходили, мы не желаем и заявляем, что никто из нас не уедет из Якутска и что мы не остановимся перед самыми крайними мерами до тех пор, пока не будут удовлетворены следующие требования:

    1)     Гарантия немедленной, без всяких проволочек и пререканий, отправки всех окончивших срок товарищей на казенный счет.

    2) Отмена всех, изданных в последнее время, распоряжений о стеснении и почти полном воспрещении отлучек.

    3) Отмена всяких, кроме точно, указанных в «Положении о гласном надзоре», репрессий за нарушение этого положения.

    4) Отмена циркуляра, запрещающего свидания партий с местными политическими ссыльными.

    5) Гарантия в том, что никаких репрессий по отношению к лицам, подписавшим настоящие требования, не будет».

    Это письмо подписали организаторы протеста — 42 человека.

    События, известные под именем «романовского протеста», начались 18 февраля 1904 года.

    Ранним утром в Якутское полицейское управление явился домовладелец, якут Романов. Испуганным голосом он сообщил дежурному городовому, что в его собственном доме, на Поротовской улице, где квартировали двое ссыльных, происходит что-то необыкновенное: собираются неизвестные люди, приезжают и отъезжают подводы, идет шум и стук.

    Действительно, в доме якута Романова творились в это утро небывалые дела. Группы политических ссыльных торопливо и озабоченно разгружали подводы, заносили в дом мешки хлеба, муку, мясо, круги замерзшего молока, топоры, мотки телеграфной проволоки и множество толстых лиственничных плах. Вороха продуктов и предметов быстро исчезли внутри дома. Затем несколько подвод привезли целую гору «сухой воды», т. е. льда, заменявшего якутянам в зимнее время удобства несуществующего водопровода. «Сухую воду» также быстро убрали на кухню, где для поддержания необходимой температуры выбили стекла в рамах. Затем, поразительно быстро, исчезли со двора штабеля дров, заготовленных на зиму. Потом люди ушли в дом, двери захлопнулись, и на Поротовской улице снова стало пустынно и тихо. Только изредка, к дому Романова пробегали фигуры запоздавших ссыльных. Внутри этого незаметного, на первый взгляд, здания кипела оживленная работа. Как в потревоженном улье гудели многочисленные голоса мужчин и женщин. Собравшиеся ссыльные разделились на группы, и каждая из них занималась своим делом. Одни раскладывали поудобнее в намеченные места запасы провианта; другие лиственничными плахами баррикадировали двери и окна; третьи разбирали и распределяли оружие. В короткий срок все было приведено в порядок. Товарищи, согласившиеся остаться на свободе для поддержания связи и содействия протестантам, получили последние указания и покинули дом. Они захватили с собой обращение к губернатору для немедленной передачи по назначению. После ухода товарищей начали баррикадировать сени и укреплять входную дверь. Из телеграфной проволоки сделали заграждения для задержки штурмующих солдат. В том, что дом будет подвергнут немедленному штурму воинской командой, никто не сомневался. Работниками по подготовке к обороне и распределением оружия руководили В. Курнатовский и Антон Костюшко-Валюжанич: Свои познания в военном деле Антон готовился использовать с наибольшим практическим результатом. Костюшко огорчал недостаток оружия. У всех протестантов-«романовцев», как их стали называть впоследствии, было всего-навсего 25 револьверов с небольшим запасом патронов, десяток охотничьих ружей, две старинные берданы, дюжина американских — с длинными ручками — топоров и финские ножи: С таким оружием приходилось надеяться только на непродолжительную оборону. Впрочем все были охвачены нервным подъемом и готовились, недешево продать, свои жизни.

    Работы по внутреннему укреплению здания еще не были закончены, как выставленные часовые сообщили о приезде губернатора и полицмейстера. Их сопровождало несколько городовых. Оставив полицейских на приличном расстоянии, исполняющий обязанности якутского губернатора Чаплин и полицмейстер Березкин подошли к забаррикадированной двери и заявили о своем желаний говорить с делегатами ссыльных. Так как дверь была прикрыта полубаррикадой, а перелезать через нее, несмотря на любезные приглашения «романовцев», Чаплин побоялся, переговоры велись в сенях, на тридцатиградусном, морозе. Зябко кутаясь в шинель, встревоженный неприятным для него событием, губернатор заявил, что удовлетворить требования ссыльных он не может. В отношении последнего пункта Чаплин сказал, что он гарантирует полную безнаказанность всем, кто согласен сейчас же разойтись, разъехаться по местам жительства и отказаться от дальнейшего протеста. На предложение губернатора делегаты «романовцы» ответили категорическим отказом. Губернатор уехал, а вблизи «романовки» появились полицейские посты. Три дня прошли без всяких действий, но в напряженном ожидании. Якутские власти растерялись, не зная что делать. Задача — рассеять группу вооруженных людей, забаррикадировавшихся в центре города, — была достаточно сложной, Губернатору грозили большие неприятности. Телеграф понес донесения в Иркутск и Петербург. За три дня «романовцы» основательно укрепились, устроили бойницы, установили боевые правила, дневной и ночной караулы. Пользуясь тем, что полицейские-постовые ничего не решались предпринять, к осажденным присоединились ещё 13 товарищей, съехавшихся из разных мест. Таким образом «романовка» насчитывала уже 55 революционеров, готовых к борьбе. Через три дня власти пытались вести новые переговоры, но безуспешно, — ссыльные настаивали на удовлетворении своих требований. Тогда дом оцепили солдаты воинской команды, и всякое сообщение с городом было прервано. От открытых действий обе стороны все еще воздерживались. Губернатор надеялся, что когда у осажденных выйдут все продукты, они будут вынуждены сдаться добровольно. Ожидания губернатора не оправдались. Над «Романовной» взвилось красное знамя, оно грозно, вызывающе реяло над притихшим Якутском почти три недели...

    В забаррикадированном доме шла осадная жизнь. Утрами вставали очень рано, топили печи, умывались, ставили самовары, пили по сменам чай, убирали комнаты, обедали. Спали на полу. Днем и ночью в четыре смены дежурили часовые у окон и дверей. Женщины несли все работы наравне с мужчинами. Настроение у всех было исключительно боевое.

    Осадную жизнь разнообразили тайные сношения с «волей». На другой стороне Поротовской улицы, в доме напротив «романовки», жили две политические ссыльные. У них была превосходная полярная ездовая собака, привезенная с берегов Колымы. Собака носила смешную кличку «Иголкин». «Иголкин» знал почти всех якутских ссыльных. Обыкновенно «Иголкин» сидел на крыльце напротив «романовки» и стоило только было помахать ему куском сушеной рыбы, как он, минуя солдатское оцепление, стрелой перебегал улицу и пробирался через заграждения внутрь дома. К ошейнику «Иголкина» привязывалась почта: письма, записки и т. д. Смышленый «Иголкин» получал сушеную рыбу, до которой был большой охотник, и, покончив с угощением, также стремительно возвращался домой к поджидавшим его хозяйкам. На следующий день собака тем же путем аккуратно несла обратную «почту» и так же возвращалась с новыми записками, адресованными на свободу. Никто из солдат и полицейских, оцепивших дом, так и не догадались о причинах прогулок «Иголкина», повторявшихся на их глазах ежедневно. Эта маленькая хитрость принесла осажденным большую пользу: за три недели они не потеряли связи с внешним миром. Не ограничиваясь «почтой», осажденные революционеры предприняли несколько вылазок. Один товарищ ночью, закутанный в простыню, прополз в сугробах снега мимо оцепления и, выполнив поручение осажденных, благополучно вернулся в «романовку». А осада все тянулась и тянулась.

    На двенадцатый день ночью пробрались через оцепление двое ссыльных. Их задачей было пополнить любыми средствами иссякающие запасы провизии. Смельчаки закупили в городе 10 пудов печеного хлеба и другую провизию и наняли у одного извозопромышленника две упряжки добрых коней, с целью якобы прокатиться за город. Во время закупок к смельчакам присоединились еще двое ссыльных, решивших вместо назначенной отправки в Верхоянск — умереть на баррикадах «романовки». И вот, поздно ночью, нахлестав лошадей, вся компания вихрем пролетела мимо расступившихся солдат к «романовке». Осажденные с восторгом встретили товарищей и на глазах у ошарашенных солдат быстро разгрузили подводы. Пустые сани были переданы ближайшему постовому. Ссыльные сообщили адрес, и фамилию владельца лошадей, и полиции осталось только вернуть подводы их владельцу. Губернатор, узнав о дерзких вылазках «романовцев», отдал приказ вооруженной силой прекратить сообщение осажденных с городом. Воинское оцепление охватило дом Романова тесным кольцом. Четвертого марта начальник команды спровоцировал пьяных солдат на стрельбу.

    Обороняющиеся ссыльные ответили выстрелами. Двое солдат были убиты. Среди «романовцев» тоже появилась первая жертва. Простреленный солдатской пулей пал социал-демократ, молодой рабочий Юрий Матлахов. Солдаты изрешетили пулями весь дом и, если бы внутри комнат не было построено, по настоянию Костюшко, заграждений из лиственничных плах, то большинство ссыльных было бы убито первыми залпами. После перестрелки, к «романовке» снова приехал губернатор и полицмейстер. Полагая, что перепуганные ссыльные сдадутся, губернатор вновь начал переговоры. Но революционеры были непреклонны. Алое знамя над крышей дома опустилось на несколько минут, затем снова поднялось с черной траурной каймой. Весь Якутск затаив дыхание, дожидался развязки. О «романовском протесте» заговорили в далекой России. Власти решили как можно скорее ликвидировать «романовку». На следующий день, 5 марта, солдаты начали обстрел дома со всех сторон. Сотни пуль сверлили бревенчатые стены. Осажденные укрылись за баррикадами, но командир обороны Антон Костюшко-Валюжанич был тяжело ранен. Пуля, попавшая в бедро, прошла и глубоко засела в спине. Состояние его считали безнадежным, он потерял сознание. Тут же, под дулями, на грязном полу Таня Жмуркина, невеста и верный товарищ по борьбе, сделала ему перевязку. Настроение осажденных упало, смерть Костюшко считалась неизбежной. Запасы продуктов кончились. На девятнадцатый день беспримерной осады «романовцы» решили сдаться и продолжать свой протест на суде. К этому времени слух о якутских событиях стал достоянием широкой общественности; протест уже не мог пройти бесследно. Решено было на судебном заседании выступить против произвола царизма, заклеймить «кутайсовщину» и публично ее разоблачить.

    В день сдачи, 7 марта 1904 года, Поротовская улица заполнилась народом. Сдача осажденных превратилась в революционную демонстрацию. Потрясенные жители Якутска с уважением глядели на исхудавшие, запыленные лица ссыльных. Два товарища на руках вынесли труп Юрия Матлахова, за ним на самодельных носилках несли тяжело раненого Антона Костюшко-Валюжанича. Штыки конвоя, усиленного казаками, сомкнулись, и печальное шествие, в сопровождении губернатора, полицмейстера, начальника воинской команды и других властей, тронулось по улицам к якутской тюрьме.

    Полицейские торопливо снимали красный флаг с траурной лентой, развевавшийся над опустелой «романовкой»...

                                                                                    4

    Посмотрев на Костюшко-Валюжанича, судебный следователь мрачно насупил брови. Бледный, исхудавший Костюшко равнодушно глядел на следовательский стол, заваленный бумагами, папками, книгами. На первом допросе все обвиняемые отказались давать какие-нибудь показания, и обескураженный следователь никак не мог найти «зачинщиков». Ему трудно даже было составлять обычные протоколы, так как «романовцы» оказались неразговорчивыми. Но протокол «дознания» надо было все-таки составлять и, покопавшись в документах, следователь вытащил официальный «статейный список». Эти «статейные списки» всюду следовали за ссыльными революционерами. Сухая казенная бумага сообщила о подсудимом немногое: «..Костюшко-Валюжанич, Антон Антонович, 27 лет.

    Дворянин, сын подполковника, бывший студен Екатеринославского высшего горного училища.

    В тюрьме до приговора сидел 13½ месяцев.

    По «высочайшему повелению» 12 февраля 1903 года выслан в Восточную Сибирь на 5 лет.

    Участвовал в декабре 1901 года в уличной демонстрации в Екатеринославе, причем пел революционные песни, кричал «долой самодержавие», «свергнем дом Романовых», «да здравствует свобода» и дозволил себе насильственные действия над чинами полиции.

    Назначен в Намский улус Якутского округа...»

    Сведений в «статейном списке» было немного, но для протокола достаточно. Один за другим проходили перед следователем участники протеста. Все они решительно отказывались от показаний. Следователю пришлось закончить неудачные допросы казенной формулой: все 59 обвиняемых (двое были привлечены к суду как соучастники, оставшиеся на воле, для связи), «от дачи показаний отказались». Скрипучая машина царского суда вертелась безостановочно. В июле того же 1904 года окружной якутский суд приговорил обвиняемых к лишению всех прав и каторжным работам на 12 лет каждого. На суде обвиняемые произнесли речи не в свою защиту, а в обвинение царизму и его слугам. Антон Костюшко-Валюжанич в «последнем слове» бросил открытый вызов своим судьям. Он заявил: «Десять дней я сижу на скамье подсудимых, но ни одной минуты за это время я не чувствовал себя подсудимым. Не считал таковыми и своих товарищей. И это не только мое мнение... Ваш приговор не может иметь для меня никакого значения»...

    Для революционера-большевика каторга была не страшна. «Романовский протест» прогремел на всю Россию. Телеграммы и письма многочисленных рабочих собраний приносили выражение сочувствия широких масс. Сотни ссыльных подавали заявления о своей солидарности с «романовцами». Правительство под нажимом общественности вынуждено было пойти на уступки. Расправившись с «романовцами», оно выполнило их требования, «кутайсовский режим» был отменен. Политическая ссылка вздохнула свободнее. «Романовский протест» достиг своей цели.

                                                                                    5

    Осенью, с последними пароходами приговоренных к каторге «романовцев» отправили в Иркутск, а затем в Александровский централ. Вскоре после приговора Костюшко повенчался с Таней Жмуркиной. Официальный брак был необходим для того, чтобы при переводе на каторгу их не разделили по разным тюрьмам.

    На каторге и в ссылке Таня желала быть неразлучной с родным человеком.

    По ходатайству защитников, дело «романовцев» было назначено на пересмотр. Из Александровского централа каторжан перевели в Иркутскую тюрьму. Здесь Костюшко связался с местной партийной организацией РСДРП и просил содействия на случай побега.

    Был незабываемый 1905 год. Алое зарево революции горело над пробуждающейся страной. Грозно гремели баррикады. Восставал броненосец «Потемкин». В центральной России полыхало крестьянское движение. Костюшко был в курсе всех событий. Он видел начинающуюся революцию, стремился быть в передовых рядах борцов. Жажда деятельности ставила перед ним задачку освобождения. Любым путем, хотя бы ценою жизни, он решил пробиться сквозь тюремные стены. Не дожидаясь пересмотра дела, при котором приговор «романовцам» был значительно смягчен, Костюшко, получив согласие Иркутского партийного комитета, стал готовиться к побегу.

    Во время заключения в Иркутской и Александровской тюрьмах Антон написал книгу «Тактика уличного боя». В этой книге были тщательно разработаны планы и способы постройки баррикад, их оборона, методы действий восставших в условиях городских улиц и т. д. Так большевик использовал свой военно-теоретический опыт, зная, что бескровных революций не бывает. Законченная рукопись была отправлена через Иркутский комитет в ЦК партии...

    28 августа Таня Костюшко-Валюжанич родила в тюремной больнице мальчика. В соседней палате в это время лежал Антон, долечивая беспокоившую его рану. Пользуясь пребыванием в больнице, Костюшко подготовился к побегу. Он повидался с женой, поцеловал спящего сына и сообщил жене о своем решении покинуть ее, бежать, чтобы принять участие в революционной борьбе. Мужественная женщина одобрила планы Антона. Через два дня после рождения сына, в ночь на 31 августа Костюшко вынул заранее подпиленную решетку больничного окна. Скользя по веревке, он спустился в тюремный двор. Бушевавший ливень облегчил дальнейшие действия: часовые попрятались в будки, и, пользуясь. темнотой бесстрашный революционер добрался до ограды, забросил на нее железный крюк и очутился на свободе. За стенами тюрьмы, в условленном месте его поджидали верные люди. Несколько дней Костюшко скрывался в Иркутске на подпольных квартирах, а затем выехал в Читу. Выезд пришлось осуществить необычайным путем, Всеобщая забастовка железнодорожников остановила движение по сибирской магистрали. Пробраться на запад к революционным центрам было невозможно. Костюшко пришлось пробиваться к ближайшему революционному городу — Чите. Чтобы не попасть в руки жандармов, он избрал окольный путь, выехав на пароходе по Байкалу в Усть-Баргузин. Оттуда, таежными тропами, через Карафтитские золотые прииски, вьючной дорогой — через Яблоновый хребет — можно было выйти к Чите. Под фамилией Григоровича, пользуясь фальшивыми документами и выдавая себя за техника-землеустроителя, отыскивающего новые переселенческие участки, Костюшко благополучно добрался до Читы. В последних числах октября 1905 года Костюшко-Валюжанич связался с Читинской организацией большевиков и был введен в состав местного партийного комитета.

                                                            ЧИТИНСКОЕ ВОССТАНИЕ

                                                                                    1

    Революция 1905 года грозно ударила по самодержавному строю. Волны революции перекатились за Уральский хребет, в Сибирь.

    Революционное движение в Сибири в это время достигло громадного размаха, особенно в Чите, где была крепкая большевистская организация. Основными политическими лозунгами все нарастающего стачечного движения были: свержение самодержавия, конфискация всех помещичьих земель, восьмичасовой рабочий день.

    С октября 1905 г. большевики в Чите развернули подготовку вооруженного восстания. Меньшевики открыто выступали против революционных мероприятий.

    Костюшко, совместно с другими большевиками Читы, разоблачал соглашательскую тактику этих агентов буржуазии и предателей интересов рабочего класса, проводил большую агитационную и пропагандистскую работу среди рабочих, организуя массы на штурм самодержавия. Он призывал рабочих бороться во главе народных масс за полную победу буржуазно-демократической революции, как необходимого этапа на пути революции социалистической.

    Начало 1905 года Чита отметила стачкой железнодорожников. Вслед за Читой начались забастовки железнодорожников в Иркутске и Слюдянке. Движение быстро шло на запад. Бастовали Красноярск, Тайга, Боготол — крупнейшие участки великого Сибирского пути. Полоса массовых митингов и демонстраций отметила начало забастовки. Партийные большевистские организации, руководя забастовочным движением, развернули политико-воспитательную работу. Пропагандой были охвачены не только рабочие, но и войска, возвращающиеся на запад. Настроения местных гарнизонов и демобилизованных частей облегчали успех агитации. Солдаты ехали домой озлобленные неудачной войной с Японией, оскорбленные в своих патриотических чувствах предателями, бездарными начальниками, погубившими армию и флот, Опора самодержавия — армия стала революционизироваться. Солдаты открыто ругали правительство и царя.

    Читинский комитет РСДРП(б), возглавляемый большевиками-ленинцами И. В. Бабушкиным, В. К. Курнатовским и А. А. Костюшко-Валюжаничем, готовился к активному выступлению. Основной задачей партийной работы было вооружение рабочих. Выполнение этого ответственейшего задания Комитет поручил Костюшко-Валюжаничу, работавшему под кличкой «товарищ Григорович». Связавшись с местным гарнизоном, большевик-агитатор приступил к работе, В это время читинские власти, отрезанные всеобщей забастовкой от центра и напуганные демонстрациями, ничем себя не проявляли. Агитработа среди солдат читинского гарнизона проходила успешно. Прибывший из Харбина казачий батальон, предназначенный «для усиления полицейской службы», распропагандированный большевиками, отказался от выполнения приказов своего командования. Во всех частях выбирались солдатские уполномоченные. На общевоинском совещании представители пехотинцев, казаков, артиллеристов, саперных частей и железнодорожного батальона по предложению партийного комитета, организовали первый в России «Совет солдатских и казачьих депутатов». Председателем Совета был избран большевик товарищ «Григорович» — Костюшко.

    Через несколько дней после организации Совета, группа депутатов во главе с Антоном Костюшко явилась к военному губернатору Забайкальской области Холщевникову. Ветхий генерал принял солдат и выслушал их требования. Мы приводим некоторые из них:

    1. Немедленное увольнение всех запасных и немедленная отправка их на родину.

    2. Немедленная выдача командировочных денег.

    3. Уравнять казачье сословие с остальными в деле отбывания воинской повинности.

    4. Улучшить казарменное положение и обстановку.

    5. Установить для солдат 8-часовой рабочий день.

    6. Отменить казенную прислугу (денщиков).

    7. Установить свободу и неприкосновенность личности солдата и установить вежливое обращение с ними на «вы».

    8. Снять военное положение и не употреблять солдат и казаков для полицейской службы и усмирения освободительного движения;

    9. Полное уничтожение дисциплинарных взысканий, налагаемых властью начальников без суда.

    10. Полная свобода собраний.

    11. Полная свобода солдатских союзов и обществ.

    12. Свобода стачек военных и т. п. и т. д.

    В заключение солдатские депутаты заявили, что они сочувствуют революции и будут помогать народу в его борьбе с царизмом.

    В обычное время такие неслыханные для царской армии требования были бы названы бунтом, и делегатов тот же Холщевников отдал бы военно-полевому суду, но сейчас положение было иное. Холщевников был бессилен перед лицом организованных солдат. Он удовлетворил часть требований, об остальных обещал сообщить в Петербург, так как они превышали его права. Через день в читинском гарнизоне были отменены «денщики» и вскоре около 600 запасных уволены по домам. Офицеры стали говорить солдатам «вы».

    Солдатские требования Совет отпечатал в казенной типографии и разослал с нарочными по сибирским гарнизонам и в маньчжурскую армию. Солдатская масса с восторгом приветствовала это революционное начинание. Ряд приветственных телеграмм Совет получил с кратким адресом «Чита Совету солдатских депутатов». Гарнизоны Красноярска, Иркутска, Сретенска, Нерчинска положили требования, выработанные в Чите, в основу своих выступлений...

    Революционная Чита, выйдя из подполья, осуществляла свободу слова, собраний и печати. Костюшко с вооруженными отрядами занял типографии. Народ требовал революционную литературу, нужно было учить людей, звать их к организованной борьбе. Прокламации, листовки и воззвания выходили небывалыми для того времени тиражами по 50 тысяч экземпляров. Читинский комитет партии, не ограничиваясь листовками, начал выпускать большую массовую газету «Забайкальский Рабочий».

    В газете печатали статьи, разъяснявшие основные вопросы программы и тактики партии, задачи текущей революционной борьбы. Второй номер газеты начинался статьей Ленина «Умирающее самодержавие и новые органы народной власти».

    Газета разоблачала предательскую роль либеральной буржуазий и ее пособников и верных агентов — меньшевиков и эсеров.

    «Забайкальский рабочий» призывал пролетариат и крестьянство к самой решительной борьбе с самодержавием, помещиками и капиталистами.

    «Рабочие, раз начав борьбу е самодержавием за демократическую республику, не могут остановиться на полпути... само существование РСДРП означает, что теперь пролетариат будет неуклонно идти к социализму, и нет той силы, которая совлекла бы его с этого пути» — писала газета (статья «Пролетариат, буржуазия и самодержавие», № 4).

    Антон Костюшко был одним из организаторов этой первой большевистской газеты Забайкалья и активнейшим ее сотрудником.

    После организации Совета солдатских и казачьих депутатов местные власти притаились, город жил бурной, свободной жизнью.

    Продолжая работу по вооружению рабочих, комитет партии назначил Костюшко организатором вооруженных рабочих дружин. С отрядом распропагандированных солдат Костюшко захватил склад железнодорожного батальона и реквизировал там весь наличный запас — около 2.000 винтовок и огнеприпасы. Винтовки немедленно роздали рабочим. Читинский пролетариат начал боевую учебу. Вооруженные дружины по плану Костюшко были разбиты на десятки. Во главе десятков ставились наиболее проверенные люди, отвечавшие за своих бойцов. Начальники десятков были инструкторами военного дела и в то же время политическими руководителями. Костюшко придавал огромное значение политической работе среди дружинников. Сам он работал, не зная отдыха, устраивал боевые учения, практические стрельбы, проводил политбеседы. Дни и ночи он находился в казармах, на собраниях, митингах и. военных учениях, Даже близкие ему люди поражались неистощимой энергии «товарища Григоровича».

    В конце ноября в Читу приехала Таня с сыном. Дело «романовцев» было пересмотрено. При вторичном рассмотрении всем «романовцам» каторгу заменили 2 годами заключения, а затем амнистировали. Антон Костюшко, хотя и числился бежавшим, но также был амнистирован. О его деятельности под фамилией Григоровича правительство не знало; привезенные Таней новости открывали возможность перейти на легальное положение, уехать в любое место и зажить, тихо, семейной жизнью. Но Костюшко не думал о личной жизни. Как истинный большевик, он не поворачивал назад. На квартире знакомого Кривоносенко Костюшко поселил Таню с ребенком. Сам он постоянной квартиры не имел. Редко удавалось ему провести час-другой в семье. Самоотверженная, беззаветная работа занимала все его время. Революционной Чите грозили опасности. Из далекой Манчжурии каждый день один за другим шли эшелоны демобилизованных. Измученные, изнервничавшиеся солдаты стремились домой. Солдатская масса роптала на медленное движение поездов. Военное командование умышленно задерживало эшелоны, всячески стараясь натравить солдат на рабочих. Демобилизованным частям оглашались официальные приказы, подписанные начальником тыла, генералом Надаровым. В этих приказах генерал-провокатор открыто заявлял, что движение воинских маршрутов срывают бастующие железнодорожники. Командиры эшелонов призывали солдат усмирить «крамольных забастовщиков». Но революционеры быстро разбили черносотенные провокации. Проезжающим войсковым частям раздавали листовку — обращение рабочих, вскрывавшее подлинные планы начальства. Не ограничиваясь встречной агитацией, забастовщики, в первую очередь Советы Читы и Красноярска, устранили от работы саботирующих чиновников и взяли руководство движением по сибирской магистрали в свои руки. Вместо четырех эшелонов в сутки, намеченных к отправке на запад планами военного командования, железнодорожники стали отправлять двенадцать. Провожая демобилизованных, рабочие-агитаторы призывали солдат по возвращении на родину поддерживать дело революции.

    В итоге политической агитации и ускорения движения эшелонов, Читинскому Совету удалось разрушить планы генералов и избежать столкновения с демобилизованными войсками.

                                                                                    2

    К концу ноября 1905 года Костюшко-Валюжанич сформировал сводный вооруженный отряд рабочих дружин численностью в 2.000 человек. Вооружение рабочих на этом не закончилось. В тупиках ст. Чита дружинниками были обнаружены тринадцать вагонов военных грузов. По распоряжению Костюшко оружие было взято для нужд революции. Целый арсенал: 28.000 трехлинейных винтовок, патроны, большое количество взрывчатых веществ принял в свое ведение штаб вооруженных сил Читинского Совета. Оружия было достаточно, не хватало только опытных командиров. Готовясь к будущим боям, комитет партии ясно представлял себе необходимость выдвижения командиров, людей проверенных в революционной работе, которым можно было бы доверить боевое и политическое воспитание дружинников. Недостаток таких людей мешал по-настоящему развернуть военную работу.

    24 ноября делегация Читинского Совета явилась к губернатору Холщевникову с требованием освободить всех политических заключенных, в том числе и политкаторжан. Заключенные в Читинской тюрьме были выпущены на свободу, но от освобождения каторжан Холщевников отказался до распоряжения из Петербурга. Тогда, по решению партийной организации, в Акатуйский каторжный централ был направлен вооруженный отряд. Революционеры арестовали начальника каторги и освободили политических, в основной массе матросов, осужденных по делу за восстание на транспорте «Прут». Во главе отряда, освободившего акатуйских политкаторжан, стоял известный большевик — Виктор Константинович Курнатовский, один из руководителей «романовского протеста». За освобождение матросов, впоследствии, Курнатовский был арестован в Верхнеудинске (Улан-Удэ) карателем Меллером-Закомельским и приговорен военно-полевым судом к смертной казни, замененной бессрочной каторгой.

    Революционная Чита с триумфом встретила освобожденных матросов. Они сразу же встали на боевые посты. Костюшко-Валюжанич нашел в бывших политкаторжанах достойных помощников, пополнивших кадры командиров дружин...

    В годовщину восстания декабристов, 14 декабря 1905 года, Чита увидела небывалое величественное зрелище. Главный руководитель вооруженных сил, товарищ «Григорович» — Костюшко проводил общественный смотр рабочих дружин.

    Тысячи рабочих с винтовками на плечах, в полном боевом порядке прошли по улицам города. Все население вышло смотреть этот праздник. Бесконечные ряды дружинников шли в ногу, как на параде. За ними шествовала неисчислимая масса горожан. Многие шли целыми семьями, несмотря на мороз. Гремела музыка. Огненные полотнища знамен реяли над крышами зданий и над демонстрантами. На плакатах смело кричали большевистские лозунги. На перекрестках улиц возникали митинги.

    И долго в этот день гремела песня восстания:

    ...Вихри враждебные веют над нами...

                                                                                    3

    Вихри враждебные готовились в царской столице. В то время, когда на улицах Читы шла демонстрация, в далеком Петербурге, в Зимнем дворце «венценосец» Николай Кровавый слушал очередной доклад своего министра графа Витте.

    «...Положение на сибирских дорогах таково, что скоро будет поздно предпринимать решительные меры. Вместо войск, способных подавлять в стране революцию, мы скоро будем получать из Манчжурии толпы вооруженных бунтовщиков, что явится прямой угрозой государственному строю...»

    Министр почт и телеграфов сообщал, что нормальная связь с Сибирью совершенно прервана. Министр путей сообщения доносил, что из Сибири приходят исключительно воинские поезда, остальное движение прекращено. Доклады министров привели царя в панику. Особое совещание разработало план ликвидации революционных центров в Сибири. Царь был готов подписать и одобрить любой план расправы с народом, лишь бы задушить революцию.

    Основа плана, утвержденного Николаем, была такова: одновременно, с запада и с востока, в Сибирь отправляются две карательные экспедиции, в состав которых входят только надежные войсковые части с полным боевым вооружением, включая артиллерию. В своем встречном движении экспедиции должны были беспощадно раздавить революционную Сибирь. Военный министр Редигер назначил начальниками карательных экспедиций генералов — Меллера-Закомельского и Рененкампфа. Свитский генерал Рененкампф отсиживался в это время в тылу Манчжурской армии, в Харбине, а Меллер-Закомельский только что прославился как отъявленный палач, «усмирив» Севастопольское восстание, Оба генерала именным указом царя были наделены неограниченными полномочиями. Каратели заторопились. Каждый хотел выслужиться, быстрее доказать свою верноподданность, расправиться с восставшим народом по-своему. Чите суждено было стать тем пунктом, где экспедиции карателей встретились.

    Военные штабы постарались. Формирование и вооружение карательных отрядов было проведено в кратчайший срок. В ночь на новый 1906 год генерал Меллер-Закомельский повел свои эшелоны из Москвы на восток. А через девять дней двинулись из Харбина карательные поезда Рененкампфа. Он запоздал не по своей вине. Для того, чтобы передать Рененкампфу царский указ, так как сибирский телеграф не работал, правительству пришлось передавать депешу кругом земного шара, через Европу и Америку в Японию. Из Нагасаки депеша была доставлена по назначению. Сам главнокомандующий русской армией на востоке, Линевич, снаряжал Рененкампфа. С двух сторон покатились карательные отряды к Чите.

    Меллер-Закомельский шел по Сибири «победоносно», усмиряя по пути демобилизованных запасных, расстреливая, вешая, запарывая нагайками без разбора всех «подозрительных». Генерал Меллер-Закомельский полагал, что самое важное «нагнать страху». Путь карателя по Сибири был путем убийств. На станциях — Иланская, Мысовая, Могзон захваченных железнодорожников сначала пороли плетьми, потом расстреливали. Меллер ехал крайне недовольный местными сибирскими властями, успевшими кое-где к его приезду самостоятельно расправиться с революционным народом. По пути к Красноярску генерал мечтал «взять город штурмом» и с разочарованием узнал, что Красноярское восстание только что подавлено. Не задерживаясь поэтому в Красноярске, Меллер-Закомельский помчался дальше. На станцию Иланская эшелон прибыл в то время, когда в ж. д. депо шло рабочее собрание. Получив донесение, Меллер-Закомельский окружил здание и открыл стрельбу по безоружным рабочим и их семьям. Десятки рабочих были убиты, число раненых не удалось точно установить. В Нижнеудинске Меллер-Закомельский узнал о том, что рабочие заперлись в ж. д. клубе. Генерал-палач решил не терять времени и расстреливал рабочих сквозь тонкие барачные стены; всех выходивших на улицу убивали на месте. Кровь, трупы, слезы вдов и осиротелых детей оставались на сибирских станциях после ухода меллеровских эшелонов. Генерал не давал пощады ни женщинам, ни детям. Несовершеннолетних расстреливали вместе со стариками. На Кругобайкальской железной дороге Меллер захватил группу рабочих, сопровождавших транспорт оружия. Во главе группы был выдающийся революционный деятель, большевик, рабочий Иван Бабушкин. Меллер-Закомельский расстрелял большевика Бабушкина вместе с пятью его товарищами.

    Генерал Рененкампф двигался на запад не менее быстро, чем Меллер на восток. В эшелонах Рененкампфа находились новые орудия, которые не успели использовать против японцев. Рененкампф испробовал новое вооружение на русских рабочих. В поезде генерала, по слухам, везли даже готовую походную виселицу. Станции — Седловая, Оловянная, Борзя помнят проклятого карателя. Расстреливая, вешая, закалывая штыками, двигался Рененкампф к Чите. В вагонах смертников сидели осужденные и заложники. Заложников Рененкампф набирал на всех станциях. С дороги каратель послал в Читу телеграмму, в которой предупреждал, что, в случае покушения на его жизнь, все заложники будут незамедлительно расстреляны.

                                                                                    4

    Железные тиски карательных экспедиций сжимались, подходя к Чите. Город жил паническими слухами о подавлении Московского восстания, о гибели Красноярского Совета и жестоких расправах с восставшими. Читинские большевики в январе 1906 года уже имели точные сведения об усмирениях в Европейской России и движении карательных отрядов по Сибири.

    Партийный комитет обсуждал планы борьбы. Положение было исключительно тяжелое. Демобилизованный гарнизон разъехался по домам, вооруженные силы Читинского Совета значительно ослабли. От наступательного плана действий пришлось перейти к оборонительному. Костюшко-Валюжанич составил план обороны Читы. Он предложил превратить громадное здание железнодорожных мастерских в укрепленную крепость, мобилизовав для этой работы все наличные силы и средства. Затем Костюшко наметил выезд на магистраль, в оба конца, нескольких отрядов подрывников. Подрывники должны взрывать мосты и полотно, а специальные группы, кроме того, организовать взрывы карательных поездов. Взрывчатых веществ в распоряжении восставших имелось большое количество.

    План Костюшко был принят на специальном совещании Комитета. Но способных организаторов дела, исполнителей хорошо разработанного плана не нашлось. Начались дезертирства примазавшихся трусов. Недоставало проверенных опытных людей, чтобы возглавить все мероприятия обороны. Два отряда подрывников, высланные навстречу Рененкампфу, вернулись ничего не сделав. Положение осложнялось работой провокаторов и черносотенных обывателей, опутавших город сетью панических слухов. Темные силы, притаившиеся в подполье, подняли голову. Жандармы уже составляли «черные списки». Недавно прибывшие в Читу два пехотных полка держались выжидательно и от связи с Советом отказались. Только железнодорожный батальон оставался верным делу революции. Дружинники приуныли. Костюшко-Валюжанич укрепил часть здания мастерских и сосредоточил там все запасы оружия, патронов и взрывчатых веществ. По сигнальным гудкам в мастерские каждый день сходились рабочие, укрепляли здание, проводили боевые тревоги, беседовали.

    Неумолимая развязка приближалась. Утром 20 января 1906 года, в сопровождении стрелковой части, в Читу приехал генерал Сычевский, назначенный Рененкампфом военным губернатором Забайкалья. Сычевский вошел в город без сопротивления и сначала рабочих не тронул. Первым делом он отстранил от должности и арестовал бывшего губернатора Холщевникова. За «бездеятельность власти» Рененкампф решил, бывшего губернатора предать военно-полевому суду. После ареста Холщевникова, генерал Сычевский ночью разоружил железнодорожный батальон. Последняя воинская часть, преданная Совету, лишенная оружия, была заключена в казарме под охраной рененкампфовских стрелков.

    На следующий день, 21 января, конные разъезды, высланные впереди медленно движущегося карательного эшелона, появились на окраинах Читы. В тот же день, несколько позднее, с запада прибыли поезда Меллера-Закомельского.

    На рассвете 21 января генерал Сычевский, от имени Рененкампфа, предъявил железнодорожникам ультиматум: в 24 часа сдать оружие и встать на работу. Все, захваченные с оружием после 12 часов дня 22 января, будут преданы военно-полевому суду, сопротивляющиеся будут расстреливаться на месте. С прибытием Меллера-Закомельского Чита была окружена войсками. Запоздавший на несколько часов Меллер-Закомельский вынужден был подчиняться Рененкампфу, успевшему посадить в городе своего губернатора. Но все же ретивый палач не удержался, предложил Рененкампфу обстрелять артиллерией здание железнодорожных мастерских, над которым развевался красный флаг. Рененкампф дипломатично отклонил предложение Меллера-Закомельского. Разрушение мастерских могло, надолго задержать восстановление нормального движения по Сибирской магистрали. Кроме того, Рененкампф был осведомлен, что в здании мастерских находятся большие запасы винтовок и взрывчатых веществ. Захватив это вооружение, Рененкампф мог послать царю более пышный рапорт о своей деятельности. На всякий случай к вечеру 21 января эшелоны были выгружены, на окрестных сопках поставлены орудия. В городе появились посты и патрули, все еще избегавшие приближаться к району мастерских. Холодный, мрачный вечер опустился над обреченной Читой. В шесть часов, когда уже стало смеркаться, раздался резкий, протяжный гудок. В мастерских был объявлен последний сбор вооруженных дружин. Тревожный гул привел в беспокойство карателей, по улицам, ведущим к вокзалу, проскакало несколько ординарцев, но гудок затих. Редкими кучками, по два, по три человека, с винтовками за плечами шли дружинники к темной громаде мастерских.

    В 11 часов ночи дали второй гудок, потом третий. После полуночи открылось рабочее собрание. Костюшко сделал сообщение о готовности здания к обороне и о запасах оружия. К двум часам ночи явилась делегация городских жителей с просьбой: отказаться от дальнейшей борьбы, грозящей тяжелыми последствиями всему населению. В три часа ночи состоялось вторичное собрание, на котором присутствовало около 200 дружинников. Борьба с такими силами была бы бесцельным кровопролитием, это стало ясным каждому, но все-таки дружинники ждали решения партийной организации. Выступивший представитель Читинского комитета партии коротко рассказал о положении в Сибири и в России; он заявил, что революция на время уйдет в подполье и сообщил решение комитета партии. В создавшихся условиях комитет считал начать активные действия невозможным. Всем собравшимся было предложено разойтись по домам, оружие, если есть возможность, спрятать. Рабочие стали молча расходиться.

    Такое решение Читинского Комитета было вполне правильным. Читинские большевики, в решающий для Читы момент, поступили как трезвые революционеры, учтя, что при сложившейся обстановке, сопротивление бесцельно и будет пагубно для всей организации.

    Правильная тактика комитета спасла Читинскую организацию от разгрома карателей.

    После подведения итогов революционных событий 1905 г., Читинский комитет писал: «Читинское восстание показало наглядно, что революция имеет силу постольку, поскольку ее отдельные моменты связаны друг с другом. Оно неустанно будет доказывать, что правительство всегда способно раздавить отдельные вспышки и восстания. Оно учит и требует, чтобы следующее выступление было одновременным, чтобы не было отдельных восстаний в Чите, Красноярске, Нижнем, Москве и т. д., а чтобы восстание пролетариата и крестьянства было всероссийским. А для этого нужна широкая и прочная организация рабочих в социал-демократическую партию, нужно, чтобы масса рабочих поняла, что в политической борьбе сила и успех каждого класса непосредственно зависят от силы и успехов его политической партии... Итак, товарищи, мы видим, что нет места унынию. Вперед же, за работу! Организуйтесь в социал-демократическую партию, зовите туда своих менее сознательных и менее решительных товарищей, распространяйте партийную литературу, вооружайтесь и готовьтесь! Ждать недолго. Новый бой не за горами!» [* «Забайкальский рабочий» орган Читинского комитета РСДРП, № 6 от 12 февраля 1906 г.].

                                                               СМЕРТЬ БОЛЬШЕВИКА

                                                                                    1

    Невеселая ночь подходила к концу. В рабочих квартирах прятали уцелевшие винтовки. Дежурные артиллеристы на холмах, окруживших Читу, грелись у костров. Генерал Меллер-Закомельский собирался в обратный путь. Охранка уже начинала свою работу. Читинские революционеры допустили большую ошибку, сохранив жизнь и свободу жандармам и шпионам. Как только стрелки нового губернатора заняли город, руководитель Читинской охранки, ротмистр Балабанов, явился к Сычевскому с докладом. Жандарм имел список и адреса виднейших деятелей Читинского восстания, членов солдатского Совета, партийных работников и других «подозрительных» лиц, намеченных жандармерией к аресту. Патрули и шпики рассыпались по городу...

    Антон Костюшко, вместе с освобожденными из Акатуя политкаторжанами-матросами, по решению Комитета партии должен был покинуть Читу. Были уже приготовлены лошади. Антон задержался, чтобы проститься с женой и сыном. Квартира Кривоносенко, где проживала Таня Костюшко, была первой в жандармском списке, представленном губернатору Сычевскому. Ротмистр Балабанов с отрядом солдат ворвался в дом в тот момент, когда Костюшко, не боясь опасности, прощался с семьей и товарищами. Всех мужчин, находившихся в доме, арестовали. Их было восемь человек: Костюшко («Григорович»), Цупсман — служащий товарной станции, Столяров — рабочий, Вайнштейн — служащий ж. д. потребительской лавки, П. Кларк и Кузнецов — бывшие политические ссыльные, рабочий Кривоносенко и приказчик Качаев. Под усиленным конвоем арестованных доставили в Читинскую тюрьму. Каратель Рененкампф начал расправу. Предварительное следствие велось кое-как «по законам военного времени». Прямых улик против обвиняемых не было, но Рененкампф о соблюдении судейских правил не заботился. Все обвиняемые были преданы полевому суду. Костюшко-Валюжанич был, конечно, главной фигурой процесса, как личность хорошо известная всей Чите. Он признал свое участие в организации вооруженных дружин, его статьи в «Забайкальском Рабочем» делали невозможным запирательство в этом. Но от дальнейших разговоров со следователем Костюшко отказался. Никакие угрозы не могли поколебать его молчание. Судили Костюшко под кличкой — Иосиф Николаевич Григорович. Карателям не удалось раскрыть прошлую деятельность и подлинное имя бесстрашного большевика.

    28 февраля открылось заседание военно-полевого суда. Председатель суда полковник Тишин получил специальное указание Рененкампфа: «судить по всей строгости законов». Судебное следствие было проведено только для соблюдения формальностей: как-никак о приговоре руководителям Читинского восстания должна была узнать вся Россия. Свидетелями были выставлены только полицейские и охранники. Судейская машина закрутилась без помехи.

    «...Сообразив все обстоятельства дела и выслушав показания свидетелей и заключительные прения сторон, суд признал виновными подсудимых... в том, что они, участвуя в читинских обществах, устроенных для насильственного изменения в России основными законами установленного образа правления и ограничения верховной власти царствующего монарха, в конце 1905 г. и в начале 1906 г. с этой целью вели пропаганду среди служащих и рабочих Забайкальской железной дороги и местного населения, причем Григорович принимал участие на митингах означенных рабочих и служащих в качестве оратора, возбуждал к захвату правительственного телеграфа в руки народа, организовывал из рабочих боевую дружину, вооружив ее захваченными у правительства винтовками; путем насилия вооруженными дружинами и угроз смертью пытался арестовать помощника полицейского надзирателя Семова, совершая означенные действия с целью приготовления к вооруженному восстанию, направленному к ограничению верховной власти священной особы царствующего императора»...

    Из здания суда осужденных доставили на вокзал. Там в конце карательного эшелона стояли вагоны смертников. Приговор и решение Рененкампфа осужденные услышали уже в вагоне смертников. Каратель «смягчил» приговор суда — двум обвиняемым заменил казнь каторгой, а остальным: Костюшко, Цупсману, Вайнштейну и Столярову была «оказана милость»: вместо виселицы — расстрел. Для кассационной жалобы были назначены неизбежные 24 часа.

    Накануне расстрела осужденным дали свидание. В вагон привели рыдающую Таню с ребенком. Антон Костюшко, утешая плачущую жену, покачал на руках сына, простился, спокойно и долго смотрел вслед им из решетчатого окна арестантского вагона. Часовые в узком коридоре угрюмо старались глядеть в сторону.

    Наступила последняя ночь. Утром 2 марта истекал срок кассаций. Истомленные бессонной ночью, осужденные молча выслушали объявление полковника Тишина об утверждении приговора. Цупсман стал ругать судью, но успокоенный Костюшко затих. Пришедший с Тишиным поп, после окончательного объявления смертного приговора, подошел к смертникам с предложением «исполнить христианский долг». Возмущенный Костюшко отстранил попа со словами: «Как вам не стыдно, убирайтесь вон отсюда...» Судья вместе с ошеломленным попом поспешили уйти. Наступали последние минуты. Взволнованный Антон Костюшко обратился с речью к конвойным солдатам:

    «...Вы слышали наш приговор. Мы боролись за народную свободу, добывали народу землю и волю. За это генерал Рененкампф со своим судом приказывает вам расстрелять нас. Вы нас не знаете и потому, исполняя приказ начальства, расстреляете. Но вскоре, вслед за нами, суд Рененкампфа будет судить читинских солдат и казаков за то, что, они не пошли против народа. Они такие же солдаты как и вы, они ваши братья, и поэтому вы должны отказаться расстреливать их. Теперь же, перед лицом своей смерти, я желаю вам поскорее освободиться от солдатчины и поскорее добыть себе волю»...

    Часовые солдаты, смахивая слезы, пользуясь отсутствием офицера, пожимали Костюшко руку. Товарищи, осужденных плакали, не скрывая своих слез. Около трех часов дня войска очистили вокзал от посторонней публики. Усиленные посты заняли все проходы. Молодой офицер вбежал в вагон и задыхающимся голосом произнес слова:

    «...Господа осужденные, прошу приготовиться»...

    «Помилованные» на каторгу бросились прощаться. Остающимся в живых было тяжело провожать друзей на смерть. Рыдания, слезы, судорожные объятия взвинтили настроение. П Кларк, товарищ осужденных по процессу, получивший 15 лет каторги, вспоминает об этой минуте: «особенно, тяжело было терять такого кристально-чистого, умного, энергичного и самоотверженного человека, как товарищ Григорович, А он? Он был совершенно спокоен и еще нас успокаивал...»

    Первым из вагона вышел Костюшко, за ним Цупсман, который снял в вагоне пальто и остался в красной рубашке. На платформе вокзала густые ряды конвоя, под командой офицера-палача Шпилевского, оцепили осужденных непроницаемой стеной штыков.

    ...Место казни находилось на небольшом холмике, вблизи вокзала, на виду у города. Возле вырытых ям торчали столбы. К столбам подвели осужденных. Костюшко поддерживал под руку шатавшегося от нервного волнения Вайнштейна, Стоял серый, предвесенний день. Толпа, собравшаяся посмотреть казнь, глухо волновалась. Генерал Рененкампф смотрел на расстрел из окон своего салон-вагона. У столба Костюшко, от имени всех товарищей, потребовал не привязывать их к столбам и не завязывать глаз. Поручик Шпилевский, распоряжавшийся казнью, не осмелился возражать. Принесенные веревки унесли в сторону. Приговоренные сами встали у столбов. Пока напротив осужденных выстраивался взвод, Столяров крикнул стрелкам:

    «Товарищи солдаты, стреляйте в сердце, чтобы нам не мучиться»...

    Когда солдаты замерли ровной шеренгой, Антон Костюшко-Валюжанич скинул на землю шапку и обратился к войскам с последним словом:

    «...Братья солдаты, мы умираем в борьбе за свободу и лучшее будущее всего русского народа. Знайте, придет день»...

    В это время раздалась команда и ударил залп. Трое осуждённых: Цупсман, Столяров и Вайнштейн, взмахнув руками, упали и остались неподвижны. Костюшко стоял у столба невредимый: его не тронула ни одна пуля. Не обращая внимания на выстрелы, Костюшко смотрел вниз. Там, возле холма, стояла толпа зрителей. Вдруг глаза революционера закрылись. В толпе он увидел жену, бьющуюся на чьих-то руках в истерическом припадке. Это зрелище было для него тяжелее всего. Расстреливающие солдаты тряслись как в лихорадке. Грянули еще два нестройных залпа. С перебитыми ногами Костюшко грузно упал к подножию столба. Он был еще жив, и подбежавший к столбу поручик Шпилевский, дико ругаясь, добил его выстрелом из нагана. Толпа, стоявшая внизу, с ужасом наблюдала кошмарное убийство. Потом брякнул барабан, и войска прикладами разогнали зрителей. Таню Костюшко сердобольные люди унесли в глубоком обмороке. Солдаты свалили тела казненных в приготовленные ямы и утоптали землю ногами.

                                                                                    2

    На могилах борцов за народное дело через несколько дней появился алый флаг. Затем в одну ночь из камней была выложена надпись «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Власти поставили возле могил часового. Летом холм зарос травой, и следы кровавой расправы исчезли. «Могила вашего мужа и его товарищей неизвестна»... писали в 1917 году Тане Костюшко из Читы.

    Многое забылось за одиннадцать лет, минувших между двумя революциями, но славная память о самоотверженной жизни большевика Антона Антоновича Костюшко-Валюжанича вечно жива в бессмертном народе. Яркий, образ воспитанника большевистской партии, погибшего за дело коммунизма, никогда не забудут свободные граждане первого в мире социалистического государства.

                                                      ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ

    П. Теплое. История якутского протеста.

    В. Беренштам. За право.

    П. Резенталь. Романовка.

    Г. Лурье. Антон Антонович Костюшко-Валюжанич.

    Н. Н. Ростов. Жизнь и смерть Костюшко-Валюжанича.

    Ф. Кудрявцев. Александровский централ.

    Центрархив. Карательные экспедиции в Сибири в 1905-6 гг.

    Дальистпарт. Сборники I и II.

    Сборник «30 лет Красноярской, Читинской, Иркутской парторганизаций».

    Сборник «История Екатеринославской социал-демократической организации в 1899-1903 гг.»

    Сборник «1905 год в Сибири».

    Журнал «Былое», 1906 г. № 5.

    Журнал «Каторга и ссылка», 1925 г. № 3.

    Материалы из архива департамента полиции.

    Материалы из архива Московского охранного отделения.

    Судебные материалы «Якутского протеста».

    Подлинный «статейный» список А. А. Костюшко-Валюжанича.

    Личные письма Н. А. Гейн-Костюшко (сестры А. А. Костюшко-Валюжанича) к автору книги.

    /А. Ольхон.  Большевик Костюшко Валюжанич. Иркутск. 1949. 87 с./

    Анатоль Сяргеевіч Альхон (сапр. прозьвішча Пестюхин) (11 [24] сакавіка 1903, Волагда - 13 лістапада 1950, Новая Руза, Маскоўская вобласьць). Скончыў завочна Ленінградзкі пэдінстытут імя Герцэна. У 1928-1930 гг. быў намесьнікам старшыні Маскоўскага таварыства сялянскіх пісьменьнікаў. Ад 1931 г. жыў у Іркуцку. Ляўрэат Першай прэміі літаратурнага конкурсу, прысьвечанага 25-годзьдзю Якуцкай АССР (за пераклад аповесьці Мікалая Якуцкага (Н. Г. Золотарева) “Залаты ручай”.).

    Ніла Баржомі,

    Койданава

    Попов П. В.

                        АНТОН АНТОНОВИЧ КОСТЮШКО-ВАЛЮЖАНИЧ В ЯКУТИИ

    Это был один из многих революционеров-профессионалов, томившихся при царизме в тюрьмах и далекой сибирской ссылке, безгранично преданный делу освобождения трудящихся. В истории революционного движения в Якутии и Восточной Сибири его боевая революционная деятельность занимает одно из выдающихся и почетных мест.

                                                                                  I.

    Антон Антонович Коетюшко-Валюжанич, по национальности украинец, родился в 1876 году, в городе Екатеринославле, в семье полковника. Отец его, желая устроить сыну военную карьеру, отдал его в Псковский юнкерский корпус. Бездушная солдатская муштра и царивший там произвол глубоко возмущали интеллектуально развитого и честного юношу, и он начинает думать об отказе от военной службы и поступлении в университет. Но неожиданная смерть отца, последовавшая в 1894 году, разрушает его планы. Старая мать с двумя малыми дочерьми остается без средств к существованию. Вся забота о семье ложится на юного Антона. Смерть отца открывала перед ним двери Павловского военного училища и давала возможность через два года выйти из него офицером. Устроив сестер в гимназию на казенный счет и позаботившись о матери, молодой Костюшко поступает в упомянутое училище. Воспитанники училища, в большинстве сыновья из аристократических семейств, относились к Костюшко надменно. Здесь так же, как и в кадетском корпусе, царствовали шагистика, жестокая муштра, зубрежка уставов и преследовалась всякая живая мысль. Однако солдатчина не могла убить зародившейся у Антона Костюшко идеи служения народу.

    Во время пребывания в военном училище он вступает в кружок Глаголевой, в который входили студенты разных высших школ Петербурга. Здесь между ними нередко происходили ожесточенные споры на разные политические темы — о свободе, братстве и равенстве, о тяжелом положении народа и необходимости борьбы с произволом царского самодержавия и т. п. Единомыслия не было, в спорах сталкивались представители различных политических партий: социал-демократы, народники, эсеры и анархисты. Костюшко внимательно слушал дискуссии. Более жизненными и убедительными ему казались доводы социал-демократов, и он стал все больше интересоваться марксизмом, читать нелегальную социал-демократическую литературу и быстро развиваться политически.

    Об этих посещениях нелегального кружка воспитанником училища Костюшко вскоре стало известно его военному начальству. Костюшко угрожала опасность быть исключенным, и оставили его лишь из-за блестящей успеваемости.

    Через два года, в 1896 году, он с отличными оценками оканчивает училище, производится в чин подпоручика и получает право поступить в гвардию, то есть, в понимании аристократических кругов того времени, перед ним открывалась блестящая карьера. Но Костюшко, уже политически развивающемуся, честному молодому офицеру, были чужды какие-либо карьеристические стремления. Его увлекали не личные корыстные интересы, а высокая идея служения народу.

    Лица, окончившие училище, обязаны были прослужить в военном ведомстве три года или, в случае перехода на гражданскую службу, вернуть деньги, затраченные государством на их обучение. Это обстоятельство заставило Костюшко прослужить положенное количество лет офицером, но не в гвардии, а в обычной непривилегированной части, среди простых солдат, вчерашних крестьян, — ближе к народу. И он поступил офицером в Несвижский полк в Москве, надеясь сойтись ближе с солдатами и внести в их среду хоть немного культуры и живой мысли. Но в казармах его ожидали неприглядная действительность и горькое разочарование. Темная, бесправная и забитая солдатская масса, превращенная благодаря жестокой палочной дисциплине в манекенов, ненавидевшая офицеров, не поняла благородных стремлений Костюшко, который в их глазах был все же «барином». В условиях того времени ему невозможно было пробить брешь в стене отчужденности и классового антагонизма между солдатами из народа и офицерами из привилегированных слоев общества. Ему стало ясно: пока он офицер и носит золотые погоны, солдаты не будут ему доверять, они не поймут его. Он чувствовал, что остается чуждым также и среди своих сослуживцев-офицеров. Все это вынудило его отказаться от дальнейшей военной службы и навсегда покинуть казармы с их ненавистным режимом.

    Оставив военную службу, Костюшко принимается за осуществление своей мечты о высшем гражданском образовании и в 1897 году поступает в сельскохозяйственный институт в Новой Александрии. С этого времени Костюшко-Валюжанич вступает в полосу революционной деятельности, конспиративную кружковую работу по изучению основ марксизма. Он видел в работе кружка начало осуществления цели своей жизни — служения угнетенному народу. Но кружок просуществовал недолго, вскоре он был раскрыт, большинство его членов, в том числе и Костюшко, были арестованы и брошены в тюрьму. На все допросы жандармов Костюшко отвечал молчанием и, за неимением улик, был освобожден из заключения. В феврале 1899 г. в Петербурге произошло избиение мирной студенческой демонстрации. Весть об этом быстро распространилась по всей России и вызвала ряд волнений и забастовок среди студенчества. Забастовкой ответили и студенты Ново-Александрийского института, в знак протеста прервавшие учебные занятия. Костюшко-Валюжанич входит в забастовочный комитет, ему поручают установить тайную связь с руководящим студенческим центром в Москве. Поручение это он выполнил успешно и при возвращении доставил в Екатеринослав большое количество нелегальной марксистской литературы. Вскоре в квартире Костюшко жандармы произвели обыск. Как «политически неблагонадежного», его лишили права проживать в Новой Александрии и заставили администрацию исключить из института. Попав в разряд «неблагонадежных», он не мог рассчитывать на поступление в какое-либо другое высшее учебное заведение, не мог поступить и на работу. Его материальное положение стало очень тяжелым.

    После долгих поисков ему, наконец, удалось с большим трудом устроиться рядовым рабочим на постройку моста через Волгу у Самары.

    Живя с рабочими, Костюшко испытал на себе жестокость эксплуатации рабочих. Работая по 14 и более часов в сутки, подчас по колено в холодной воде и грязи, он сильно заболел, и его уволили с работы. Тяжело больной и без денег, он попадает в почти безвыходное положение. К счастью, об этом узнает его старый петербургский друг, вывозит к себе в г. Кременчуг и дает ему длительный приют. Но, даже будучи больным, Костюшко старался не тратить время без пользы: продолжал изучение произведений классиков марксизма и занимался иностранными языками.

    Осенью 1900 года ему удается поступить в Екатеринославское горное училище. Местная подпольная организация РСДРП принимает его в члены партии и вскоре вводит в состав партийного комитета. С этого времени Костюшко целиком отдается подпольной революционной работе. При его активном участии Екатеринославская подпольная организация РСДРП выпускает ряд боевых прокламаций, призывающих рабочих к решительной борьбе с произволом царского самодержавия. При его же активном участии 15 декабря 1901 года в г. Екатеринославе была проведена многолюдная демонстрация студентов и рабочих с красными знаменами и пением революционных песен; Костюшко произносил зажигательные речи, провозглашая: «Долой самодержавие!», «Да здравствует политическая свобода!». Демонстрация закончилась схваткой с жандармами и казаками. Многие участники демонстрации, в том числе и Костюшко с его будущей женой Таней Жмуркиной, вскоре были арестованы и заключены в тюрьму. В квартире Костюшко во время обыска жандармы обнаружили одно из боевых знамен демонстрации, много нелегальной марксистской литературы и номеров ленинской «Искры».

    Костюшко и Жмуркина провели в тюремном заключении 13,5 месяца, а затем, «по высочайшему повелению» от 112 февраля 1903 года, были отправлены на пять лет в отдаленную Якутскую область.

                                                                                  II.

    Якутская область при царизме представляла собой одну из наиболее экономически и культурно отсталых окраин бывшей Российской империи. Далекая обширная Якутия, этот край бездорожья, расположенный на расстоянии 8 тысяч километров от Москвы и вдали от железных дорог, с редким населением, крайне суровым климатом и неблагоприятными жизненными условиями, в глазах царских сатрапов казалась самым подходящим местом для ссылки. Отправляя сюда своих идейных врагов, царизм и его слуги рассчитывали, что огромные пустынные просторы области без путей сообщения надежно изолируют их от других областей и губерний, что суровый климат и тяжелые условия ссылки сломят их боевой, революционный дух.

    Костюшко и Жмуркина после длительного этапного пути, во время которого они подвергались издевательству сопровождавшего их конвоя и переносили многие мучительные лишения, прибыли в Якутск в июле 1903 года. Местные власти, видя в лице Костюшко опасного идейного врага, поспешили отправить его и Жмуркину подальше, от Якутска, в один из самых глухих наслегов Намского улуса. Здесь они сразу попали в кошмарные условия жизни, превзошедшие все их мрачные ожидания.

    Большинство трудящихся якутов, среди которых поселились Костюшко и Жмуркина, жили в те мрачные времена в сырых и холодных юртах, обмазанных снаружи глиной и навозом, под одной кровлей со скотом, испытывая тяжелый гнет тойонов, баев, шаманов и чиновничества. Нищета, голод, болезни и преждевременная смерть, сплошная безграмотность и отсутствие медицинской помощи были тогда почти неизбежным уделом их жизни. Видный украинский поэт-революционер Павло Грабовский, отбывавший в конце прошлого столетия ссылку в Вилюйске, писал: «Повсюду меня поражала нищета, всюду передо мной встречались картины нечеловеческого существования, как только я входил в якутскую юрту, сердце сжималось при виде этого края — сурового и несчастного» [* П. А. Грабовский. — Избранные произведения, 1951 г. стр. 255.].

    В очень трудные бытовые условия попадало в Якутии большинство политических ссыльных, особенно в период пребывания в ней Костюшко. В начале двадцатого века, в связи с подъемом революционного рабочего движения в России, усиливаются репрессии царского самодержавия против его идейных противников, особенно социал-демократов (с 1903 года большевиков).

    В ссылке устанавливается жестокий, нечеловеческий полицейский режим. Генерал-губернатор Восточной Сибири граф Кутайсов с середины 1903 года издает многочисленные циркуляры, еще более ухудшавшие и без того тяжелые условия жизни в ссылке. Ссыльным запрещались свидания с товарищами, их жестоко карали даже за кратковременные отлучки к врачу, для покупки продуктов и т. д. За малейшее нарушение драконовских циркуляров удлиняли срок ссылки, лишали казенного пособия или переводили в еще более худшие места, расположенные за полярным кругом. Одновременно за всеми ссыльными усилили агентурную слежку, часто производили обыски в их квартирах, вскрывали адресованные им письма и посылки, задерживали переведенные деньги и т. д.

    Костюшко-Валюжанич, боевой по натуре, не мог покорно подчиниться вопиющему произволу Кутайсова и ограничиться только возмущением. У него, как и у некоторых других ссыльных-марксистов, назревает решимость вступить в открытую борьбу с врагом. В этих целях осенью 1903 года он самовольно переезжает в ближайшую к г. Якутску деревню Большая Марха. Здесь, наряду с подпольной работой по подготовке борьбы с полицейским режимом самодержавия, изыскивая средства к существованию, он занимается обучением детей грамоте и немного столярным ремеслом. Живя в Мархе, он имел возможность тайно встречаться с товарищами по борьбе, в том числе и с недавно прибывшим в ссылку видным деятелем партии большевиков-ленинцев Виктором Курнатовским. Он знакомится с материалами II съезда партии и без малейшего колебания, вместе с Жмуркиной, примыкает к большевикам-ленинцам; это еще более укрепляло в нем решимость начать практически активную борьбу с ненавистным режимом самодержавия.

    11 февраля 1904 г., по инициативе Костюшко, в с. Магане, в 20 км. от Якутска, проводится конспиративное совещание ссыльных из представителей разных политических партий. Среди них был и Курнатовский, нелегально прибывший из Татты (1-го Жехсогонского наслега). На этом совещании Костюшко и Курнатовский говорили о необходимости самой решительной борьбы в форме коллективного вооруженного протеста против полицейского произвола обнаглевших властей. Их доводы были очень убедительны, и большинство участников совещания согласилось с предложенной формой протеста. Не соглашались только представители народников и эсеров.

    Отважный Костюшко, не знающий страха, предлагал даже организовать вооруженное восстание в г. Якутске и взять власть в свои руки, но почти никто его не поддержал.

    После этого совещания ссыльные, среди которых главную роль играли Виктор Курнатовский и Костюшко-Валюжанич, взялись за осуществление принятого решения. Было проведено еще несколько собраний ссыльных, была развернута широкая пропагандистская работа среди наиболее устойчивых и революционно настроенных слоев населения с призывом поддержать протест.

    В результате этого вскоре, в 1904 году, 57 политических ссыльных забаррикадировались в доме якута Федота Романова в г. Якутске (отсюда и название протеста — «Романовка»). Дом был укреплен: были сооружены баррикады, чтобы, в случае обстрела, можно было укрыться от пуль. Было заготовлено и завезено некоторое количество топлива, провизии, воды, медицинских и осветительных средств и материалов, было сконцентрировано значительное количество медицинской и марксистской литературы, номеров ленинской «Искры», но оружия (ружей и револьверов) было недостаточно, так как «романовцы» рассчитывали не на наступление, а лишь на активную оборону.

    Когда все это было предварительно закончено, 18 февраля 1904 года (по старому стилю) участники протеста предъявили Якутскому губернатору письменное ультимативное требование о коренном изменении существовавшего в то время полицейского режима самодержавия в ссылке, в частности, об отмене всех кутайсовских циркуляров. «Заявляем, — писали они в своем требовании, — что никто из нас не уедет из Якутска и что мы не остановимся перед самыми крайними мерами до тех пор, пока не будут удовлетворены следующие требования:

    1) Гарантия немедленной, без всяких проволочек и пререканий, отправки всех оканчивающих срок товарищей на казенный счет.

    2) Отмена всех изданных в последнее время распоряжений о стеснении и почти полном воспрещении отлучек.

    3) Отмена всяких, кроме точно указанных в «Положении о гласном надзоре», репрессий за нарушение этого «Положения».

    4) Отмена циркуляра, запрещающего свидания партий с местными политическими ссыльными.

    5) Гарантия в том, что никаких репрессий по отношению к лицам, подписавшим настоящее требование, применена не будет...

    Мы прекрасно знали, что «кутайсовщина» — не личная фантазия и бессознательное творчество Иркутского генерал-губернатора, а целая строго обдуманная правительственная система по отношению к политическим врагам, но мы надеялись, что такие факты, как готовившийся протест, даже «наших охранителей» заставят призадуматься над целесообразностью этой системы... В дальнейшем общий характер протеста должен был определяться не только его целями, но и нашей тактикой избранной формы борьбы, а также поведением властей... Мы шли на «Романовну», готовые дикому насилию противопоставить вооруженную силу и дорого продать свою жизнь в борьбе за охранение человеческого достоинства от поругания» [* Теплов П., История якутского протеста (дело «романовцев»), СПБ, 1907 г., издательство Н. Глаголева, стр. 31-33.].

    Идейными вдохновителями и организаторами этого протеста были В. Курнатовский и А. Костюшко-Валюжанич, избранные в Исполнительную комиссию — руководящий орган «романовцев». Они, предвидя близость революционной борьбы народных масс с царизмом, высказывались против пассивной оборонительной тактики, которой придерживалось большинство участников протеста, отстаивали тактику активных, наступательных действий. Участник протеста П. Розенталь писал: «На „Романовке” было немало товарищей с горячим... темпераментом, для которых продолжение такого пассивного состояния казалось невыносимым. В Комиссии такими активистами были Костюшко и Курнатовский» [* П. Розенталь «Романовна» (Якутский протест 1904 г.) Из воспоминаний участника, 1924 г., стр. 47.].

    «Костюшко... остался верен себе, на „Романовке” он все время толкал к агрессивности, к вылазкам, к выступлению на улицу [* Там же, стр. 17.].

    В ответ на требование политссыльных дом, в котором они забаррикадировались, по распоряжению губернатора был осажден полицией и солдатами и впоследствии несколько раз подвергался сильному обстрелу, во время которого один из осажденных, Ю. Матлахов, был убит и несколько человек, в том числе Костюшко, ранены. Несмотря на тяжелое ранение, он продолжал вместе с Курнатовским мужественно руководить обороной и даже настаивал производить из дома внезапные вылазки против осаждающих солдат и городовых.

    26 февраля осажденные вывесили красное знамя революции, которое, раздражая царских сатрапов, гордо реяло над крышей осажденного дома, как бы символизируя мощь грядущей революции.

    Осажденные выпустили несколько прокламаций к якутскому обществу, в которых раскрывали цели и задачи своего выступления и призывали население к борьбе с самодержавием. «Романовцы» чувствовали, что трудящаяся часть населения была на их стороне, и это морально поддерживало и укрепляло их непримиримость в борьбе с ненавистным самодержавием.

    Народническая и эсеровская часть ссылки, как и на маганском совещании, играла изменническую роль, трусливо отказавшись от участия в протесте и настаивая на скорейшем прекращении вооруженного протеста.

    После 18-ти дней героической борьбы, 7-го марта 1904 г. (по ст. ст.), осажденные «романовцы», понеся жертвы и израсходовав запас продовольствия, решили прекратить вооруженное сопротивление здесь и перенести борьбу с полицейским произволом самодержавия на судебную трибуну. Только руководители протеста — Костюшко и Курнатовский были против сдачи и настаивали вести борьбу до конца, но были вынуждены подчиниться большинству. Перед сдачей «романовцы» почти все оружие привели в негодное состояние. Часть его в настоящее время экспонируется в филиале Якутского краеведческого музея.

    Всех участников протеста арестовали и посадили в. тюрьму, но и в заключении они продолжали революционную борьбу, выпуская боевые прокламации против самодержавия.

    В августе 1904 года «романовцев» судили в Якутском окружном суде. На суде они вели себя очень стойко, особенно Костюшко-Валюжанич и Курнатовский, и резко разоблачали полицейский режим. В своем последнем слове Костюшко заявил судьям: «Десять дней я сижу на скамье подсудимых, но ни одной минуты за это время я не чувствовал себя подсудимым, не считал таковыми и своих товарищей. И это не мое только мнение... Ваш приговор не может иметь для меня никакого значения».

    Каждый из подсудимых был приговорен к 12 годам каторжных работ.

    Большинством «романовцев» было решено приговор Якутского окружного суда обжаловать в вышестоящие органы юстиции. Костюшко-Валюжанич и Курнатовский были против этого: по их мнению, подача апелляции равносильна исканию и ожиданию от суда «милости», желанию «смягчить свою участь», что не совместимо с достоинством революционеров; в силу этого, апелляция могла бы ослабить то огромное впечатление, которое произвел вооруженный протест «романовцев». А. Костюшко писал матери: «Наша публика боится, что широкая масса поймет нашу апелляцию так, будто мы верим в правосудие высших инстанций, и от апелляции думаем отказаться» [* «Каторга и ссылка», №3 (16), 1925, стр. 111.].

    В конце августа всех «романовцев» отправили в Иркутскую губернию, поместив в Александровскую центральную каторжную тюрьму.

    В апреле 1905 года дело «романовцев», в связи с кассацией, было рассмотрено в Иркутской судебной палате. Приговор Якутского окружного суда по данному делу был утвержден, но, в связи с нарастанием революционного движения в России и Сибири, был заменен двумя годами тюремного заключения, а первая русская революция принесла «романовцам» полное освобождение.

    «Романовский» протест, организаторами и вдохновителями которого были два большевика-ленинца А. Костюшко-Валюжанич и В. Курнатовский, имел большое политическое значение. Он всколыхнул почти все колонии ссыльных Якутии, многие из которых присоединились к нему. Двадцать верхоянских политических ссыльных, в том числе И. В. Бабушкин, написали на имя прокурора Якутского окружного суда следующее заявление: «В виду постоянно повторяющихся фактов насилия над нашими товарищами в тюрьме, дороге и в местах ссылки, мы, революционеры, сосланные в г. Верхоянск, не имея фактической возможности присоединиться к нашим якутским товарищам в их открытой борьбе против диких фактов насилия администрации, особенно участившихся за последнее время, заявляем о своей полной солидарности с товарищами, смело выступившими за наши общие требования, и о своей готовности всегда дать должный отпор на всякое насилие над нами» [* Теплов П. История якутского протеста (дело «романовцев»). СПБ, 1907 г., стр. 471.].

    Под заявлением первой стоит подпись Бабушкина.

    Восемнадцать олекминских политических ссыльных, среди которых был М. С. Урицкий, отправили Якутскому губернатору и Министру Внутренних Дел следующую телеграмму: «Мы вполне присоединяемся ко всем требованиям забаррикадировавшихся якутских товарищей и заявляем, что не будем подчиняться ни циркулярам, отмены которых они требуют, ни административным наказаниям за нарушение этих циркуляров» [* Там же, стр. 474.].

    Заявление с аналогичным содержанием о солидарности с «романовцами» было послано также тридцатью вилюйскими политическими ссыльными. В нем они выражали возмущение против мер, принятых по отношению к «романовцам», и высказывали решимость бороться всеми доступными средствами против репрессий, имеющих целью ухудшить положение политических ссыльных.

    Много заявлений-телеграмм было послано Якутскому губернатору и от других колоний Якутской политссылки.

    Под влиянием «Романовки» в Средне-Колымске 8 марта 1905 года пять вооруженных политических ссыльных ворвались в помещение полицейского управления и потребовали от окружного исправника выдачи им корреспонденции без просмотра. Они оставили помещение, получив обещание о выдаче корреспонденции [* Петров П. У. Из истории революционной деятельности ссыльных большевиков в Якутии. Якутск, 1952 г., Якгиз, стр. 61-62.].

    «Романовский» вооруженный протест вызвал многочисленные отклики и за пределами Якутии (от многих колоний политических ссыльных Сибири и России и даже передовых слоев общества из-за границы поступила масса приветствий и заявлений о солидарности с его участниками, вызвал волну рабочих демонстраций и митингов.

    Зверская расправа царских властей с участниками «Романовки» была известна И. В. Сталину. В своей статье «Рабочие Кавказа, пора отомстить!», напечатанной в нелегальной Авлабарской типографии 8 января 1905 года, он призывал рабочих отомстить за товарищей, убитых в разных городах империи, в числе которых назвал и Якутск [* См. И. В. Сталин, соч., т. 1, стр. 77.].

    Перепуганное насмерть царское самодержавие было вынуждено значительно смягчить режим в ссылке, отменить циркуляры Кутайсова. Костюшко-Валюжанич писал матери: «Режим в ссылке... изменился совершенно. Вновь прибывшие сами выбирают себе улусы. Если не нравится... меняют на другой; совершенно безнаказанно ездят в город и друг к другу... Словом, практических результатов, имевшихся в виду протеста, мы добились» [* «Каторга и ссылка», № 3 (16), 1925 г., стр. 110.].

    Таким образом, цель, поставленная «романовцами», была достигнута.

    «Романовский» протест оказал влияние и на трудящихся Якутии. Лучшие представители последних относились к протесту с большим сочувствием. Об этом свидетельствует ответ на прокламацию «романовцев» «К якутскому обществу». В этой ответной прокламации было написано:

    «Политическим ссыльным.

    От начатого дела не отступайте. Ваше воззвание к якутскому обществу не останется без последствий. Мстителями, в случае вашей гибели от здешнего правительства (и др.), явимся мы, тайное пока политическое якутское общество. Когда-нибудь да общество политических восторжествует над неправдой правительства» [* М. Кротов. Романовский протест в прокламациях якутских политических ссыльных. «Каторга и ссылка», 1924 г., № 5 (12), стр. 172.].

    О революционизирующем влиянии «Романовки» на трудящихся Якутии свидетельствуют также проведенные в Якутске впервые в истории Якутии многолюдные политические демонстрации 21 июня 1904 г. при встрече новой партии ссыльных и 23 августа того же года при отправке «романовцев» на каторгу. В обеих демонстрациях, кроме политссыльных, участвовали учащиеся, рабочие разных кустарных предприятий и часть трудящегося населения города, среди которой были и якуты. Во время демонстраций говорили речи против полицейского режима самодержавия в ссылке, пели революционные песни, раздавались выкрики: «Долой самодержавие!», «Долой Кутайсова!», «Да здравствует грядущая революция!», «Да здравствуют „романовцы”!». Поднимались красные флаги. Все это будило революционное сознание участников демонстрации. Все попытки полиции разогнать демонстрантов потерпели неудачу.

    «Романовский» протест оказал революционизирующее влияние особенно на учащихся средних школ г. Якутска. Учащиеся конспиративно знакомились с прокламациями «романовцев» и настраивались революционно.

    Один из бывших учащихся Якутского реального училища Ф. Астраханцев писал: «Этот протест политических заставил задуматься учащуюся молодежь г. Якутска над политической жизнью страны. Помню как сейчас, у учащейся молодежи возник целый ряд вопросов о причинах, побудивших группу политических забаррикадироваться. И вот в течение всего периода сидения „романовцев“ в осаде... учащаяся молодежь лихорадочно следила за ходом осады. Многие из нас были всецело душой и телом на стороне осажденных, и мы в классе разделились на две партии, спорили об осажденных и о их правде» [* Ф. Астраханцев. Карл Маркс — наш учитель. (Воспоминание о нелегальном кружке в Якутске по изучению марксизма). «Автономная Якутия», 1923 г., № 53.].

    Другой из бывших учащихся духовной семинарии писал: «1904 год был памятен для молодежи Якутска. „Романовка“ заставила призадуматься многих из нас. Несмотря на черносотенное освещение происходящих событий инспектором духовной семинарии И. В. Тихановским, многие из нас были склонны оценивать события с другой стороны» [* Вл. Чепалов. Протест политических ссыльных в Якутске в 1904 г. Журн. «Сибирский архив», 1914 г., № 3-4, стр. 179.].

    Много способствовали пробуждению революционного сознания учащихся также и вышеупомянутые политические демонстрации.

    В революционизирующем влиянии «романовского» протеста в целом значительная доля заслуги перед народом принадлежит его активному участнику и самоотверженному руководителю А. Костюшко-Валюжаничу. И это имело большое значение для его дальнейшей революционной деятельности. Оно усилило его стойкость и бесстрашие в борьбе за дело народа, за дело социализма.

                                                                                  III

    В ночь на 31 августа 1905 г. Костюшко-Валюжанич с помощью Иркутского комитета РСДРП сбежал из Иркутской тюрьмы и пробрался в г. Читу для продолжения дальнейшей борьбы с самодержавием. Таня Жмуркина, только что родившая сына, одобрила действия своего мужа.

    Так начинается третий и последний период славной жизни Костюшко-Валюжанича, полной энергичной борьбы и кипучей революционной деятельности.

    В это время волны первой русской революции достигли наибольшей высоты и в Сибири, в частности в Чите, где имелась крепкая подпольная большевистская организация.

    Костюшко, прибыв в этот город в конце октября 1905 года, установил связь с комитетом РСДРП, в состав которого входили выдающиеся революционеры И. В. Бабушкин и В. К. Курнатовский, и вскоре сам стал членом этого комитета. Читинская большевистская организация, зная о безграничной преданности Костюшко делу рабочего класса и об его активной революционной работе в России и особенно в якутской ссылке, поручает ему самые ответственные посты и серьезные задания. Он, опираясь на свой опыт революционной борьбы, полученный в Якутии, в «Романовском» протесте, все поручения выполнял быстро и успешно.

    Комитет Читинской организации РСДРП во главе с Бабушкиным, Курнатовским и Костюшко готовится к активному выступлению, ставя первоочередной задачей вооружение рабочих. Это дело было поручено Костюшко. Наряду с этим проводилась усиленная разъяснительная работа среди рабочих, солдат и казаков о необходимости поддержки революции. Одновременно разоблачалась предательская роль либеральной буржуазии и ее агентов, предателей революции — меньшевиков и эсеров. Бабушкин, Курнатовский и Костюшко принимают самое активное участие в этой массовой политической работе.

    Вскоре по предложению партийного комитета в Чите организуется «Совет солдатских и казачьих депутатов», председателем которого избирается Костюшко. Он же назначается организатором вооруженных боевых дружин. Костюшко энергично принимается за выполнение этих ответственных поручений.

    Возглавляя группу представителей от Совета солдатских и казачьих депутатов, в ноябре 1905 года он дважды представляет военному губернатору Забайкальской области ряд ультимативных требований, вплоть до освобождения всех политических заключенных, в том числе и находящихся на каторге. Перепуганный нарастанием революционных событий, охватывавших все большие массы народа, губернатор был вынужден удовлетворить значительную часть этих требований.

    Чтобы обеспечить сторонников революции оружием Костюшко, встав во главе отрядов распропагандированных солдат, захватывает сначала склад железнодорожного батальона, где находилось до двух тысяч винтовок с патронами, а в конце ноября 1905 года на станции Чита захватывает даже целый эшелон с 28 тысячами винтовок, большим количеством патронов и взрывчатых веществ и передает все это штабу вооруженных сил Читинского Совета. Часть винтовок с патронами была роздана боевым дружинам рабочих.

    В интересах революции требовалось наладить руководство массами через печать. В этих целях под руководством Костюшко была занята типография и вскоре же выпущено огромное количество листовок, прокламаций и воззваний с призывом об организованной борьбе с самодержавием, о поддержке революции. Тогда же стала издаваться массовая боевая газета «Забайкальский рабочий». Это мероприятие, в котором Костюшко принадлежала руководящая роль, имело важное организующее значение в деле борьбы с самодержавием.

    Однако не дремала и контрреволюция. С востока и запада по железной дороге уже направлялись к восставшей Чите карательные отряды, устилавшие свой кровавый путь кучами трупов расстрелянных ими сторонников революции, их жен и детей. С востока приближался ревностный слуга самодержавия генерал Ренненкампф, покрывший себя позором в русско-японской войне; с запада, захлебываясь в крови многочисленных жертв, спешил царский генерал Меллер-Закомельский, расстрелявший около Байкала выдающегося деятеля большевистской партии, любимого ученика В. И. Ленина, народного героя И. В. Бабушкина. Вскоре революционная Чита оказалась в кольце вооруженных до зубов карателей. Положение борцов за революцию становилось исключительно трудным, всем им угрожала смертельная опасность. Полученная в Якутии закалка ведения революционной борьбы дала Костюшко возможность быстро ориентироваться в обстановке и разработать план активной обороны города. Он предлагал превратить в крепость здание железнодорожных мастерских, сосредоточив в них все вооружение и верные революции рабочие дружины, и одновременно организовать взрыв мостов и эшелонов с карательными отрядами.

    Партийный комитет этот план сначала утвердил, но вскоре, после того как взвесили положение в России и Сибири, его отменили. Силы борющихся за дело революции в Чите, сравнительно с силами врага, были слишком незначительны и слабо вооружены. Поэтому открытая борьба читинских революционеров являлась бессмысленной и могла окончиться бесполезной гибелью всех участников.

    Чтобы сохранить свои силы для будущей борьбы, революция временно должна была уйти в подполье. Орган Читинского Комитета РСДРП «Забайкальский рабочий» 12 февраля 1906 года писал: «Читинское восстание показало наглядно, что революция имеет силу постольку, поскольку ее отдельные моменты связаны друг с другом. Оно неустанно будет доказывать, что правительство всегда способно раздавить вспышки и восстания. Оно учит и требует, чтобы следующее выступление было одновременным, чтобы не было отдельных восстаний в Чите, Красноярске, Нижнем, Москве и т. д., а чтобы восстание пролетариата и крестьянства было всероссийским. А для этого нужна широкая и прочная организация рабочих в социал-демократическую партию, нужно, чтобы масса рабочих поняла, что в политической борьбе сила и успех каждого класса непосредственно зависят от силы и успехов его политической партии.

    Вперед же, за работу! Организуйтесь в социал-демократическую партию, распространяйте партийную литературу, вооружайтесь и готовьтесь! Ждать недолго. Новый бой не за горами!».

    Так, благодаря правильной партийной тактике, Читинская организация РСДРП избежала разгрома со стороны банды карателей.

    По решению партийного комитета Костюшко вместе с освобожденными политкаторжанами-матросами предложили срочно покинуть Читу. Все было подготовлено для этого, но перед самым отъездом он решил попрощаться с жившими здесь женой и сыном.

    Это решение стало для него роковым: в ноябре 1905 г., в момент посещения семьи, Костюшко был схвачен карателями и 2 марта 1906 года расстрелян около Читы, вблизи железнодорожного вокзала. Смерть он встретил с исключительной стойкостью и мужеством. Так, преждевременно и трагически прервалась славная боевая жизнь пламенного сына свободолюбивого украинского народа Антона Антоновича Костюшко-Валюжанича. Но великое дело, которому он отдал свою прекрасную жизнь, восторжествовало. Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 года навсегда освободила народы нашей страны от векового гнета и открыла им широкую дорогу к свободной, счастливой и радостной жизни.

    Трудящиеся нашей великой Родины, в том числе и Якутии, не забудут светлый образ пламенного коммуниста А. Костюшко-Валюжанича. Его безграничная преданность Родине, Коммунистической партии и делу революции будут служить замечательным образцом для нашей советской молодежи.

    /Сборник научных статей. Якутский республиканский краеведческий музей им. Емельяна Ярославского. Вып. 1. Якутск. 1955. С. 3-22./