ЎЎЎ 2. Кастусься Стогн. Паўстаньне 1794 году або Інсурэкцыя Касьцюшкі ды Якутыя. Ч. 2. Восстание 1794 года или Инсуррекция Костюшки и Якутия. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    19 февраля 1772 года в Вене была подписана конвенция о первом разделе Речи Посполитой. Перед этим, 6 февраля 1772 года, в Санкт-Петербурге было заключено соглашение между Пруссией (в лице Фридриха II) и Россией (в лице Екатерины II). В начале августа российские, прусские и австрийские войска одновременно вошли на территорию Речи Посполитой и заняли области, распределённые между ними по их же соглашению. 5 августа был оглашён манифест о разделе. Конвенция о разделе была ратифицирована 22 сентября 1772 года. В соответствии с этим документом Россия завладела частью Прибалтики (Ливония, Задвинское герцогство), до этого находившейся под властью Речи Посполитой, и частью современной территории Беларуси до Двины, Друти и Днепра, включая районы Витебска, Полоцка и Мстиславля. Под власть российской короны перешли территории площадью 92 тыс. км² с населением 1 млн. 300 тыс. человек. Пруссия получила Эрмланд (Вармию) и Королевскую Пруссию (позже ставшую новой провинцией под названием Западная Пруссия) до реки Нотеч, территории герцогства Померания без Гданьска, округа и воеводства Поморское, Мальборское (Мариенбург) и Хелминское (Кульм) без Торуни, а также некоторые районы в Великой Польше. Прусские приобретения составили 36 тыс. км² и 580 тыс. жителей. К Австрии отошли Затор и Освенцим, часть Малой Польши, включающая южную часть Краковского и Сандомирского воеводств, а также части Бельского воеводства и вся Галиция (Червонная Русь), без города Кракова. Австрия получила, в частности, богатые соляные шахты в Бохне и Величке. В общей сложности, австрийские приобретения составили 83 тыс. км², и 2 млн 600 тыс. человек.

    То, что осталось от бывшего грозного государства, очутилась в зоне российского влияния и фактически управлялась не королем Станиславом Августом Понятовским, а российским послом в Варшаве.

    3 мая 1791 года Великий сейм в Варшаве принял новую Конституцию. Она была позвана охранить Речь Посполитую от угрозы окончательного раздела Австрийской, Прусской и Российской монархиями. По всей стране прокатилась волна торжеств по поводу этого события. Не остался в стороне и Караль Прозор. Уже 11 июня 1791 г. его имение в Хойниках Речицкого повета Минского воеводства ВКЛ встречала гостей из соседних Мозырского и Овручского поветов. Назавтра, с самого утра, под гром выстрелов из пушек началось празднование. Около 10-и часов хозяева, Караль и Людвика Констанция Прозоры, разослали прибывшим гостям знаки патриотичного единства: кавалерам - нагрудные банты из зелено-белых лент, а дамам - белые головные ленты с надписью «Король, Закон и Отчизна». После богослужение гостей пригласили на праздничный обед. Посреди огромного стола, была поставлена модель Костела Славы, на четырех фасадах которого - гербы Короны (Белый Орел) и Литвы (Погоня), короля и предводителей Литовской конфедерации. Внутри, на алтари, составленный был венец с посвящением от граждан страны «Станиславу Августу, королю польскому, отцу и спасителю Отчизны...».

    Избавить Отчизну от опасности не получилась. Принятие Конституции только ускорила интервенцию соседней России, которая опасалась восстановления Речи Посполитой в границах 1772 года. Пророссийская «гетманская» партия создала Тарговицкую конфедерацию, заручилась поддержкой Австрии и выступила против польской «патриотической» партии, поддерживавшей Конституцию. В военных действиях участвовали и российские войска под командованием Каховского. Литовская армия сейма была разгромлена, а польская, под командой Иосифа Понятовского, Костюшко и Зайончка, потерпев поражения под Полоном, Зеленцами и Дубенкой отошла к Бугу. Сторонники Конституции покинули страну, а в июле 1792 года король Станислав Август присоединился к Тарговицкой конфедерации. 23 января 1793 года Пруссия и Россия подписали конвенцию о втором разделе Польши, которая была утверждена на созванном тарговичанами Гродненском сейме 1793 года.

    Согласно этому соглашению Россия получила белорусские земли до линии Динабург-Пинск-Збруч, восточную часть Полесья, украинские области Подолье и Волынь. Под власть Пруссии перешли территории, населённые этническими поляками: Данцинг (Гданьск), Торн (Торунь), Великая Польша, Куявия и Мазовия, за исключением Мазовецкого воеводства.

    Также в 1793 году в Гродно было провозглашено восстановление прежней конституции Речи Посполитой. Варшава и несколько других городов были заняты русскими гарнизонами. Польская армия стала переформировываться по российскому образцу, многие части ее планировалось распустить. За Речью Посполитой осталось всего 254.000 км².

    В начала августа 1793 года имение Прозора в Хойниках Мозырского уезда Минской губернии Российской империи принимала гостей - участников конспиративного совещания, целью которого была подготовка вооруженного выступления против разделов Речи Посполитой и за возрождение Конституции 3 мая 1791 года. Среди заговорщиков присутствовали Игнатий Дзялинский из Траянова, овручский падкоморий и владелец Олевского имения Тадеуш Немирич, сеймовый депутат Каетан Проскура, стражник литовский из соседнего Барбарова Ян Миколай Аскерко, аббат овручских базилиан Юзефат Охоцкий из Шепеличей, его племянник, автор мемуаров Ян Дуклан Охоцкий, глава г. Житомира Левандовский, судья Дубровский, староста Богуш, регент Осташевский, каноник Куликовский, ксендз Саломонович, Станислав Третьяк и др. Из Хойник И. Дзялинский вывез двадцать пять тысяч дукатов, собранных патриотами (во второй половине августа Я. Охоцкий, навестив поместье Прозора, получил еще восемь тысяч, а в конце декабря - шестнадцать тысяч дукатов) на дело восстания.

    После совещания, в условиях конспирации, Прозор вместе с другими патриотами начали активную работу по заготовке «медикаментов» (оружия), по подборе «врачей» (командиров), чтобы начать «лечение» (восстание).

    28 февраля 1794 г.  Отчет господину генералу Игельстрому, подготовленный человеком, которого он направил в Литву

    Передавая предыдущее послание, у меня не было никакой другой цели, как избежать пролития невинной крови. Для того, чтобы постепенно изучить взгляды и лиц, которые задействованы в этом заговоре, я дал слово, что использую все возможные средства для достижения этой цели и представлю подробный точный отчет о результатах моих наблюдений. Исходя из этого принципа, я испробовал всё, чтобы достичь моей цели. Должен признать, что мне бы это не удалось, если бы я не записался в список тех, кто входит в состав этого обновленного общества.

    Оказавшись среди членов общества, я постарался постепенно войти в доверие к моим коллегам. Между тем, те вопросы, которые стояли передо мной, вместо ответа находили чаще всего лишь двусмысленные экивоки и трудно разгадываемые загадки. Следует добавить, что письменное наставление, которое требует строжайшего соблюдения секретности, не позволяло мне ставить вопросы напрямик. В этих стесненных условиях, оставшись один с моим братом, я решился, пообещав ему полнейшее неразглашение секрета, спросить у него, кто же эта особа, которой мы так слепо доверяем наши жизни и наше достояние? Заслуживает ли эта особа того, чтобы ей так доверяли, и не входит ли она в число тех магнатов, которые строят собственное счастье на всеобщем бедствии и которые во имя достижения своих целей готовы отправить на бойню миллионы людей?

    Мой брат, отвечая на мое доверие, раскрыл столь тщательно охраняемый секрет и сказал, что по слухам этой особой является Костюшко, генерал-лейтенант. Действительно, ранее я об этом нигде ничего не слышал. Однако, во всех следующих беседах, которые я вел со многими лицами, слова брата о Костюшко лишь находили свое подтверждение. Собеседники упоминали это имя с энтузиазмом. Что же касается браминов, то мой брат сказал мне, что о них он ничего не слыхал. Затем я спросил у брата о числе участников организации. Он ответил, что речь идет о нескольких десятках тысяч и что сторонники этой организации имеются почти по всей территории страны, во всех более или менее крупных городах Курляндии и Ливонии. Говорят, что много участников находится в Вильно и Гродно.

    Расширяя круг своих интересов, я спросил у брата, что является целью участников организации. Он ответил мне, что цель состоит в том, чтобы освободить родину от врагов, установить права человека и наказать предателей.

    Кто из известных людей страны принимает участие в организации? Точно установить это невозможно, но по слухам это господин Неселовский, новогрудский воевода, и его сын, который стоит во главе местной организации, Солтан, который живет в Дятеле, Кимбар, избранный в последний сейм, а также большое число военных, фамилии которых неизвестны, многие из академии в Вильно и из академии артиллерии, которые имеются в этом городе, - короче говоря, число участников должно быть весьма значительным.

    Существует ли определенное место, где собираются участники организации? До настоящего времени такового не было, однако оно, бесспорно, появится, так как в противном случае участники не смогут собраться вместе и, между тем, вскоре ожидается новое наставление. Откуда появилось первое наставление? Из Волыни. Вначале оно появилось в печатном варианте, неизвестно, правда, в какую типографию они обращались. Затем наставление стали распространять в рукописи в Гродно люди из сейма.

    Таковы сведения, которые мне удалось собрать от различных лиц. Я излагаю их здесь максимально точно. К сему прилагаю и одну находку, попавшую мне в руки. Вот она. Есть в Гродно рабочий-жестянщик по фамилии Лабенский, с которым я лично беседовал как участник организации. Этот человек хвастался, что благодаря его стараниям число сторонников организации в Гродно увеличилось почти на четыреста человек.

    Желая оставаться полезным и надеясь получить новые сведения о предмете (тем более, что эта организация пока не кажется опасной, так как все свои надежды связывает с успехами французов), я буду оставаться в составе этой организации до получения дальнейших распоряжений.

    Прилагаю также точную копию наставления, которое имеется у каждого участника организации. То, что я прислал ранее, было написано по памяти и теперь утратило свое значение.

    (Архив внешней политики Российской империи, ф. 79, оп. 6, д. 1369, л. 68-68 об. Подлинник на французском языке. Перевод на русский Леона Козыры.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 6-7./

    28 февраля 1794 г.  Письмо барона О. Игельстрома П. Зубову с уведомлением о существовании заговора в Литве по доносу лазутчика

    Сиятельнейший граф, милостивый государь!

    Стороною дошедшие до меня известия, упомянутые уже мною в письме вашему сиятельству от сего же числа под № 43 о заговоре в Литве, клонящемся к поднятию в здешнем краю возмущения, заставили меня употребить старание к изысканию человека надежного из самих поляков, коему бы можно было препоручить сделать нужные разведывания. Успев в отыскании такого, я отправил его в Вильну. Возвратясь ныне оттуда, какие доставил он мне сведения по его откровении, о оных перевод имею честь препроводить на рассмотрение вашего сиятельства. Из бумаги сей изволите усмотреть, милостивый государь, что по объявлению сего конфидента, общество, к возмущению склонное, составляют немалое число и что оное имеет даже соучастников в Курляндии и Лифляндии и что в оном есть постановление особым знакам, по коим состоящие в обществе могут познавать друг друга. Об оных откровение делает прилагаемая у сего же бумага под названием Индиец. Бумагу сию отыскал и доставил ко мне преподатель же вышеупомянутых известий. Найдена оная же между бумагами содержащегося ныне под стражею шембеляна Венгерского, что обличает его, что он принадлежит к тому же обществу. Сколько, впрочем, достоверны все сии известия, откроет время и я всемерное приложу тщание обнаружить истину злоумышленников.

    Между тем, не благоугодно ли будет вашему сиятельству приказать также сделать тайные разведания и присмотры в Курляндии и Лифляндии — не обнаружатся ли и там действительно подобные же следы, а я с моей стороны сообщу о том князю Николаю Васильевичу Репнину и князю Юрию Володимировичу Долгорукову, равно и Тимофею Ивановичу Тутолмину.

    Имею честь быть с истинным высокопочитанием и совершенною преданностью, вашего сиятельства, милостивого государя всепокорный слуга Отто барон Игельстром.

    ... Недавно гетман Косаковский получил из Вильны анонимный лист, что 15 марта (новый стиль) начнется в Литве революция. Я не верю, а Косаковский ручался, что все офицеры литовской армии «всегда послушны».

    (Архив внешней политики Российской империи, ф. 79, оп. 6, д. 1369, л. 57-58, 67.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 7-8./

    Тайное наставление к руководству подготовкой восстания в Литве под названием Брамин или Индиец

    Выписка из моральных книг великого бога, индийского философа, своим единоверцам в качестве правила жизни поданная.

    I статья. Правда выше и светлее всего. Ее нельзя увидеть смертным глазом даже в день великой радости, печали и славы. Беда дерзкой душе пожелавшей проникнуть сквозь время к ее таинствам. Беда тому, кто невооруженным глазом посмотрит на нее: лучи света ослепят его и, подобно мрачной сове, низвергнут в пропасть лжи и тьмы, но все верные увидят великий день, высший свет покроет их и тогда высшая мудрость снизойдет к всеобщему употреблению, а правда станет единой для всех.

    2. Мудрость. Великий папа один наивысший и бессмертный. Ему одному ведомы дороги правды. Берегись, смертный, гадать о его величии, ибо если его и постигнешь, он не окажется чем есть: язык твой смешается, а брат твой убьет тебя. Молчи и жди покорно его велений. Твой дом, твоя челядь ничто в сравнении с ним. Посвяти ему все, ибо великий день не засветит тебе. День тот — это день послушных и равных.

    3. Равенство. Беда слепцу, который сам не знает пути, а хочет руководить теми, кто его строил. Великий папа разлил море и лужи на одном уровне. Беда тому, кто захотел бы воспротивиться его приказам.

    4. Любовь есть мать света. Твой сердечный палец будет лозунгом братства. Подай его, пусть твой брат сожмет его своими двумя крайними, а сердце ваше вознесется к Великому папе. Люби врага своего, покажи ему дорогу мудрости. Папа ему без тебя день определил.

    5. Справедливость жаждет терпимости в чужом доме. Пусть золотая монета всегда будет при твоем теле, чтобы иметь чем заплатить за невинный вред. Определи себе монету для взаимности, ибо так поступают справедливые.

    6. Просвещай брата своего, покажи ему дорогу великой правды, чтобы не один ты пользовался великим днем. Счастлив тот, у кого друзей ровно столько, сколько пальцев в руке. Число пальцев это число Великого папы.

    7. Пусть онемеет язык твой, пусть не тронется рука твоя, если брат твой, познав твое нечистое сердце, убьет тебя. Счастлив тот, кто молча плывёт с водою — великий день явно утешит его.

    8. Зря надеешься, если прешься лицезреть великий день. Мудрость сама явит его, а Великий папа сам покажет тебе его. Старайся лишь не проспать своего часа. Тень великой иглы долго не стоит на месте.

    9. Оружие твое пусть будет готово на защиту великой правды. Не медли, если голос облака с востока скажет, — иди. Беда тому, кто замешкается.

    10. Знак счастья твоего даст о себе знать голосом неба и речами — Алла, алла, мудрость великая, папа, папа — стань при старшем брате твоем и ясность правды охватит тебя, а папа уже будет пред тобою.

    Эта мораль великого философа столь почитаема индийцами, что ее читают, знают, а не подобает слышать ее только самим браминам, которые ее создали. А того, кто первым имя Великого папы вспомнит и не имеет знака братства, того первый присутствующий брат убьет на месте и то будет наилучшей жертвой на алтарь великой правды, как об этом пишет славный ксендз — иезуит Кирхер следующим образом.

    «Индийцы, говорил он, судятся опутанные злым гением, который уничтожает их жатву, портит воздух, жен их делает неверными и в души их властно вливает медленно яд заразы. Уже давно погибла бы Индия, но есть другой добрый гений, который, будучи покорен злым в сражении, прячется на севере, откуда некогда вернется с великою силой и навсегда погубит своего врага».

    С этою целью набожные браминцы учредили союз, первым правилом которого есть секрет, ибо они боятся, чтобы злой гений не обнаружил своей гибели и не повредил. Среди разных их правил имеются следующие.

    1. Брат (так они именуются), вступая в союз, пред старшим своим братом присягает, положив руку на грудь, в том, что с этой поры отрекается от кровных, имущества, друзей, амбиций, никого не желает признавать над собой, кроме доброго гения, Великого папы и по его приказу жизнь отдаст, что ничего в жизни не жаждет и, если потребуется, родного брата не пощадит.

    2. Каждый брат да убоится где-либо упоминать имя великого бога и интересоваться, где он прячется, гласно гадать о светлом союзе. Всякий брат, услышав это, на месте убьет его и это будет равносильно милой жертве на алтарь великой правды.

     3. Каждому брату надлежит статьи великого философа, лично рукой переписанные, носить при своем теле. Это будет лекарством от яда для его души.

    4. Если один брат пожелает отличить другого, является ли тот членом своего союза, то приветствует его вытянув малый палец правой руки. Противный отвечает, стиснув его двумя, большим и крайним правой руки и опустив глаза в землю в знак уничижения пред тем, кто хозяин их жизни, доли, имущества и души.

    5. Брат никогда не может тронуться с места, не имея при себе этой золотой штуки чистого золота, ибо считай, что это единственный способ победы над врагом. Если же в толпе ищешь брата, то достань золотую штуку, а другой, пожелавший с кем-либо погнаться, должен достать свою. Оба молчат и тешатся пониманием.

    6. Каждый познанный брат несовершенен, пока не заимеет прозелитов, а то необходимо для создания прочнейшего союза против общего врага. А сотворится это таким образом. Познав в человеке крепкую и отважную душу, суди с ним об утеснении верных душ злым гением. Когда найдешь его среди сочувствующих, то дай ему прочесть статьи философа. Человек, говорят индийцы, которого добрый гений возжелал в свой союз, тогда сам усмотрит путь великой правды и будет просить руку, чтобы на пути к ней не заблудиться. Тогда старший брат даст ему переписать статьи и научит его обязанностям, а более всего молчанию.

    7. Никогда ради праздного любопытства брат не станет искать известных товарищей своего союза, а другой, осторожный, брат тогда только на поданный знак ответит, если уверен в характере и сердце опрошенного.

    8. Индийцы оружия из любви никогда не употребляют, но каждый брат всегда должен иметь наготове хорошо обеспеченное оружие, ибо не знает, когда будет повергнут.

    9. Каждый брат должен быть отличим, чтобы только злой гений не открыл созданного против его союза, а для того может знать своих сообщников кроме тех пяти, которых сам преклонил. А имена тех не могут быть иными, как только 1, 2, 3, 4, 5 и о существе союзе с никем, кроме своих прозелитов, нельзя говорить, а когда пишет своим, то подписывается 1, 2, 3 и так далее, как кому определит брат.

    10. Статьи великого философа надлежит читать и рассуждать не менее как раз в 5 дней.

    11. Индийцы так почитают те статьи, что даже брамину, который желает другого наклонить или сделать прозелитом, не стоит ничего другого говорить, а достаточно лишь дать прочесть статьи. А если он в сомнении спросит, то ответит только — читай ещё раз ради ясности, ибо кто сам их не постигнет, тот не из числа избранных Великим папой.

    12. Повторяют индийцы, что Великий папа имеет список всех, кто принадлежит к тому союзу и что при победе имена их будут записаны на стенах костела правды.

    13. В великий день, говорят они, папа неизвестным способом станет во главе их, определит каждому его обязанности, которые надлежит исполнять в слепом послушании. Тогда исчезнет злой гений, а на его месте будет воздвигнут костел вечной правды, мудрости и согласия.

     (Архив внешней политики Российской империи, ф. 79, оп. 6, д. 1369, л. 70-76 об. Текст на французском языке, библиотека Ягеллонского университета в Кракове. Рук. № 2970. Текст на польском языке. Перевод на русский язык ред. Белорусский перевод см.: Люшчанка Я. Статут жыцця Ясінскага. // Маладосць. 1998. № 2. С. 223-226.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 8-11./

    12 марта 1794 года генерал Антоний Юзеф Мадалинский, отказавшись подчиниться решениям гродненского сейма о сокращении 1-й Великопольской бригады, в Пултуске внезапно напал на русский полк, а затем, разогнав прусский эскадрон в Шренске, направился к Кракову. Андрей Тадеуш Бонавентура Костюшко, разузнав об этом, поспешил туда же.

    24 марта 1794 года в Кракове Костюшко объявил «Акт восстания», согласно которого он получал наивысшую власть и должность главнокомандующего. Было создано революционное правительство Наивысший Национальный Совет.

    4 апреля 1794 года восставшие под Рацловицами разбили 2 колоны русской армии. В этой битве участвовали также и косинеры - мазовецкие крестьяне, которые явились, в числе 300 человек, к Костюшко, не имея другого вооружения, кроме вертикально насаженных на шесты кос. Получив это известие, восстала Варшава.

    Караль Прозор и капитан Гамилькар Касинский 20 апреля 1794 г. выехали из Хойников в Юровичи. Но Ян Миколай Оскерко, стражник литовский и владелец Барбарова, через своего посланца предупредил, что их там уже ждут российские солдаты. Он спас друзей, но сам был арестован.

    Выступление войск ВКЛ произошло 16 апреля 1794 года в Шавлях. В ночь на 23 апреля 1794 года восстала Вильна, столица ВКЛ. Восставшие во главе с генералом Якубом Кристофом Игнатием Ясинским захватили город. 24 апреля 1794 года был образован Наивысший Литовский Совет Великого Княжества Литовского во главе с Якубом Ясинским. В тот же день был зачитан Акт о начале восстания в ВКЛ. Также Совет издал Манифест о присоединении к восстанию в Польше и признал Костюшко его руководителем. Правда, лозунг восстания ВКЛ отличался от польского, хотя тот и другой, основывались на лозунгах французской революции. Если лозунг в Польше звучал «Свобода, целостность, независимость», в то время как на территории ВКЛ звучал лозунг «свобода, равенство, независимость». Повстанцы взяли власть в Гродно, Бресте, Новогрудке, Слониме, Пинске, Волковыске, Кобрыне, Ошмянах, Лиде, Браславе. За короткий время (с апреля по сентябрь) в Беларуси в восстании приняло участие около 25 тысяч человек. Полонецким универсалом 7 мая 1794 г. Костюшко отменил личную зависимость крестьян. Крестьяне, которые пошли в восстание (косинеры), освобождались от крепостничества. На территории Беларуси в повстанческих отрядах крестьяне составляли одну треть от их количества.

    Накануне восстания шляхтич российской части Ошмянского уезда Городенский собрал отряд у несколько сот человек. /Емяльянчык У.  Паланез для касінераў. (З падзей паўстання 1794 г. пад кіраўніцтвам Т. Касцюшкі на Беларусі). Мінск. 1994. С. 67/. Он, собрав «войтов и всех крестьян» своего и даже соседних поместий, принудил их вместе с собою, стоя на коленях, присягнуть на верность Костюшко и тут же призывал всех вооружиться пиками и косами, сам отдал на эти и другие нужды весь свой скарб. А потом с созданным таким образом отрядом, с другими шляхтичами (Вышинским, Падвинским, Загревским и Ивановским) бросился мстить в поместья той шляхты, которая запятнала себя сотрудничеством с оккупантами. И тут без крови не обошлось. Наделав паники в окрестности, Городенский со своим отрядом перешел границу, ища поддержки повстанцам около Вильно. По приказу Ясинского Тадеуш Городенский в июне 1794 года пополнил повстанческую армию несколькими сотнями местной шляхты и крестьян на Поставщине. /Энгель А. Описание дел, хранящихся в архиве Виленского генерал-губернатора. Т. I. Ч. 2. С. 767. РГАСА. ф. 7, оп. 2, д. 2869. лл. 200, 201./

    Активными действиями в ВКЛ отличались повстанческие отряды под командованием Тадеуша Городенского, старосты черноусовского, подполковника 7-го пешего литовского полка пешей гвардии. /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 183./ и братьев Ксаверия и Яна Зеньковичей. А отряд под руководством Михала Клеофаса Огинского (1765-1833), автора всемирно известного полонеза «Прощание с Родиной» совершал смелые рейды и по территории, отошедшей к России. /Касцюк М.  «Воля, роўнасць, незалежнасць». // Народная газета. Мінск. 24 жніўня 1994. С. 3./

    В конце июля 1794 г. М. Огинский обратился к Михалу Вельгорскому, главнокомандующего войск ВКЛ, с просьбою разрешить ему «учинить диверсию» на на севере Беларуси, на границе с Инфлянтами и Курляндией. При этом он ссылался на пожелания самого Т. Костюшки, который именно в этом направлении советовал Огинскому расширять партизанские действия. М. Огинскому. В связи с этим М. Вельгорский отдал приказ о подчинении М. Огинскому поветовых генерал-майоров Я. Зенковича (Завилейский), К. Беликовича (Браславский), И. Марикони (Вилкамирский), которые возглавляли местную шляхту и крестьян-касинеров. [Емяльянчык У.  Паланез для касінераў. (З падзей паўстання 1794 г. пад кіраўніцтвам Т. Касцюшкі на Беларусі). Мінск. 1994. С. 100.]

    Подойдя к Дусятам, М. Огинский оставляет там большую часть своего отряда. Взяв с собою наиболее подготовленных и лучше вооруженных триста человек конных, он направляется к Двине, на Динабург (Двинск). Но незаметно подойти к городу, который находился на противоположном берегу реки, не удалось. Заметив повстанческий отряд, комендант динибургского гарнизона объявил тревогу по окрестности. В самом Динобурге начались приготовления к отражению. На требование М. Огинского о капитуляции был получен отказ. С целью разведки за километра три вниз по Двине переправился небольшой отряд под командою Тадеуша Городенского. В то время, когда Огинский уже решил возвращаться в Дусяты, отряд Городенского 4 августа 1794 года ворвался на деревянную окраину города. [Без-Корнилович М. О. Исторические сведения о примечательнейших местах в Белоруссии с присовокуплением и других сведений, к ней же относящихся. СПб. 1855. С. 58]. От стрельбы загорелись соломенные крыши домов и начался пожар. Вскоре, из-за недостаток сил, Городенский после краткого боя был вынужден отойти со своим отрядом на соединение с основными силами. По дороге ему удалось захватить в плен двух российских офицеров с секретным посланием М. Репнину из Петербурга и большой почтой. Все захваченное у курьеров было срочно переправлено к Костюшке. /Емяльянчык У.  Паланез для касінераў. (З падзей паўстання 1794 г. пад кіраўніцтвам Т. Касцюшкі на Беларусі). Мінск. 1994. С. 102./

    Вскоре к Дусятам, где опять собрались повстанцы, дошло известие о захвате 12 августа 1794 г. Вильни российскими войсками. Огинский сдал командование Марикони и покинул Браславщину и через Галицию выехал в Австрию. За участие в восстании российские власти конфисковали его имения..

    Екатерина II направила на борьбу из повстанцами своих лучших военачальников во главе с А. Суворовым. В октябре - ноябре 1794 года армия повстанцев потерпела ряд поражений. В битве под Мацеёвицами Костюшко потерпел поражение и, тяжело раненный, был захвачен в плен.

    12 октября 1794 г. Высший Совет назначил командующим вооруженных сил вместо Костюшко литвина Томаша Вавжецкого. 4 ноября 1794 г. армия под командованием А. Суворова овладела укрепленным пригородом Варшавы Прагой, устроив там резню. После этого король Речи Посполитой и его сторонники настояли на капитуляции Варшавы. Судьба Речи Посполитой была предрешена.

    За успешное подавление восстания А. Суворов получил в награду звание фельдмаршала и 13.279 крепостных крестьян (мужчин и женщин) с Брестской экономии в собственность, а всего в Беларуси и в Литве было роздана российским помещикам около миллиона крепостных крестьян.

    Поражение восстания дало возможность Австрии, Пруссии и России захватить всю территорию Речи Посполитой и в 1795 году разделить ее между собой. По Третьему Разделу Речи Посполитой в октябре 1795 года, между Пруссией, Австрией и Россией, с Речью Посполитой было покончено. В итоге этого Российская империя получила Западную Волынь, Западную Беларусь, Литву и Курляндию, общем количеством 120 000 км². Пруссия отхватила территорию на запад от pек Пилицы, Вислы, Буга и Немана вместе с Варшавой под названием Южной Пруссии. Австрия приобрела территорию между Бугом, Вислой и Пилицей вместе с Краковом под названием Западной Галиции. Станислав Август 25 ноября 1795 года отрекся от престола. Это случилось в годовщину его коронации и день именин императрицы Екатерины II, которая в свое время, когда он был ее любовником, «сделала» его королем, а теперь принудила отказаться от титула и трона. Речь Посполитая перестала существовать.

    На территории современной Беларуси восстание 1794 года закончилась в конце сентября 1794 года. Еще звучали пушечные залпы на баррикадах варшавской Праги, где лилась кровь и повстанцев из Великого Княжества Литовского, а тут уже российская оккупационная администрация начала свою «созидательную» работу.

    Держать “бунтовщиков” на родине, было крайне опасно. Потому российский посланник Игельстром успел еще до захвата Варшавы отдать распоряжение генерал-губернатору Тутолмину переправить арестованных из Менска, где они первоначально находились, в «более близкий великороссийский губернский город». Тутолмин же, в свою очередь, приказал менскому губернатору Неплюеву направить их в Смоленск.

    14 (25) апреля 1794 г. эта группа заключенных под строгим покровительством и сопроводительным письмом Тутолмина к генерал-губернатору смоленскому и псковскому Григорию Осипову была отправлена в Смоленск. 20 апреля (1 мая) арестованные были уже на месте. Тогда Осипов обращается в Петербург и просит дать ему соответствующие указания. Ответ из столицы империи долго ждать себя не заставил. Екатерина II была очень обеспокоена восстанием, в котором видела, прежде всего, опасность расширения «французской заразы» на просторы своей империи. 24 апреля (5 мая) из Петербурга на имя Осипова пришел указ. В нем применительно к повстанцам говорилось: «Дабы определить меру законной строгости, нужно изыскать во всей ясности и подробности преступление их. На сей конец за благо признали мы учредить в Смоленске следственную комиссию, в которой назначаем присутствовать под вашим председательством генерал-майору Дмитриеву-Мамонову, бригадиру Русанову, председателю Смоленского наместничества уголовной палаты коллежскому советнику Мезенцеву и верхнего земского суда коллежскому советнику Войнову». Генерал-губернатор Тутолмин получил приказ направить в эту комиссию всех замешенных в «бунте». Согласно с указом, он обязывался отсылать в Смоленск вместе с материалами предыдущего расследования как новых подданных Российской империи, да и тех, кто на верность императрицы не присягнул. /Емяльянчык У.  Паланез для касінераў. (З падзей паўстання 1794 г. пад кіраўніцтвам Т. Касцюшкі на Беларусі). Мінск. 1994. С. 148-149./

    В списке, прибывших 20 апреля, числилось четверо: Станислав Солтан, «бывший маршал надворный литовский», «польский шляхтич» Игнацы Грабовский, Адам Вежейский, «подстолий и писарь воеводства новгородского» и Михал Радзишевский, «маршалок становицкий». Как отмечалось в соответствующей графе, все они были направлены в Смоленск минским генерал-губернатором Т. И. Тутолминым. 7 мая из Санкт-Петербурга был прислан Игнацы Дзялыньский, «шеф польского полка сего же звания». /Макарова Г. В.  Новые материалы о пребывании участников движения Т. Костюшко в России. // Славяноведение. Москва. № 3. 1994. С. 43-44./ 22 мая 1794 года от Тутолмина в Смоленск доставляют игумена Овручского монастыря Изяславской губернии Юзефата Охоцкого. Его показания сразу «оживляют» работу комиссии и еще более настораживают Петербург. Подтвердилось главное: повстанцы планируют «начать бунт» и в границах собственно Российской империи через присоединение к восстанию бывших частей польских и литовских войск, которые были размещенный на украинско-беларуском пограничье. /Емяльянчык У.  Паланез для касінераў. (З падзей паўстання 1794 г. пад кіраўніцтвам Т. Касцюшкі на Беларусі). Мінск. 1994. С. 150./ До конца месяца прибыли еще 10 человек, в июне комиссия приняла 18 арестантов, в июле и августе - по 7, и с сентября до конца года - 22 человека. За первые месяцы 1795 г. через комиссию прошло еще 10 человек. Всего по спискам Смоленской комиссии числилось 80 человек, включая Томаша Липиньского, «динабургского уезда шляхтича», отпущенного по указу императрицы от 20 марта 1796 г. на поруки. Кроме того, в списках также отмечалось, что «при оных арестантах находится служителей 22 человека. Оные служители по их собственному и господ их желанию оставлены при них для услуг и находятся под одною с ними стражею». В специальной графе указывалась денежная сумма, положенная на «суточное содержание» каждого арестованного. Самой большой она была у графа С. Солтана - 1 р. 52 к., у графа И. Дзялыньского - 1 р. 32 к., а у графа Карла Моравского - ровно 1 р., такая же сумма была выделена и для аббата Овручского монастыря Изяславской губернии Юзефата Охоцкого. У большинства простых шляхтичей, низших офицеров, священнослужителей суточное содержание колебалось от 10 до 30 к., при этом остается неясным, какими соображениями руководствовалось начальство при определении той или иной суммы, но видно, что не строго социальной принадлежностью. Так, например, и крестьянин Ежи Елень, и священник Петр Ольшевский, и шляхтичи Матеуш Родевич, Ежи Рутской содержались на 10 к. в сутки.

    Направляя из Минска С. Солтана и других трех арестованных, Т. И. Тутолмин предупреждал Г. М. Осипова о необходимости строгого наблюдения за ними: «...содержать их в Смоленске порознь под строгим присмотром, дабы они сокрыться не могли и не имели возможности переписываться с кем бы то ни было». Здесь же он отмечал, что «при содержании их в Минске приготовлялся им стол, состоянию соответственный, и изкуплены были неминуемо нужные для комнатного употребления вещи». Тутолмин выражал надежду, что необходимые удобства «будут им предоставлены и в Смоленске» (15 апреля 1794 г.).

    Получив в Петербурге уведомление Осипова о прибытии арестованных поляков в Смоленск, генерал-прокурор А. Н. Самойлов доложил императрице и, сообщая об этом смоленскому правителю, вновь напоминал о необходимости пристального надзора. В то же время предписывалось «содержание давать им порядочное, без всяких, однако ж, излишеств». В связи с этим Смоленской казенной палате отпускалось пять тысяч рублей, деньги предназначались не только для содержания арестантов, но и непосредственно для работы комиссии, в частности для оплаты услуг переводчика. Эта переписка, выделение определенных финансовых средств заняли некоторое время, тогда как по прибытии поляков в Смоленск сразу же остро встал вопрос, откуда же брать деньги на их содержание. Осипов принял решение «употреблять на то деньги, какие при каждом имелись». Сохранилась соответствующая «Записка, сколько в Смоленске при доставлении польских чиновников принято денег и какою монетою». Наиболее разнообразные «монеты» были обнаружены у Радзишевского: «червонцы, гишпанский талер, полуталеры, гишпанские четверти талерные, польские серебром, российские серебром». /Макарова Г. В.  Новые материалы о пребывании участников движения Т. Костюшко в России. // Славяноведение. Москва. № 3. 1994. С. 44-45./

    После задушения восстания явился к Репнину Тадеуш Городенский имея российский паспорт за “рэцэс” (подписку не участвовать более в восстания), данным ему в Варшаве Суворовым, что бы получить пропуск к своему поместью. Но вместо этого Репнин отдал приказ арестовать Городенского. /Емяльянчык У.  Паланез для касінераў. (З падзей паўстання 1794 г. пад кіраўніцтвам Т. Касцюшкі на Беларусі). Мінск. 1994. С. 140./

    После окончания расследования на «наивысшее имя» надо было представить «экстракты» (выписки из протоколов допросов арестованных) с «мнениями» комиссии насчет наказания. 18 мая 1794 г. на содержание арестованных было ассигновано пять тысяч рублей. Был составлен список вопросов, на которые виновный должен был ответить. Языками допросов, из-за незнания русского, выбрали польский и французский. Причем в Петербург полетела депеша о неотложной присылке переводчика, ибо уверенности в надежности выполнения такой работы со стороны «местных поляков» у Осипова не было.

    Кстати, определение «польский», «поляк» в те времена в ВКЛ имело совершенно другой смысл чем сейчас. Этим названием подчеркивалась принадлежность к общему государству – Речь Посполитая, когда нужно было подчеркнуть политическое единство, как русский для всех народов в СССР, в тоже время это было также и отображение полонизаторских устремлений Польши. Употребление названия «Белоруссия» российскими чиновниками поначалу закрепилось за территорией восточной Беларуси, которая отошла к Российской империи после первого раздела, «наша» или «Российская Литва» - земли центральной и южной Беларуси, отошедшие к России после второго раздела, «Польская Литва»  - земли северной и западной Беларуси.

    30 июня 1794 года председатель следственной комиссии Осипов получил рескрипт от императрицы, который уточнял направление работы следователей. Согласно с рескриптом от 30 июня, все подсудимые при определении им наказания делились на два классы. В первый, самый тяжелый с точки зрения наказания, попадали те, кто принял когда-то присягу на верность императрицы и, присоединившись к восстанию, нарушил ее. Во второй класс переводили тех, кто «на верность и подданство не присягал». Однако самыми опасными считались те, кто поощрял крестьянство к участию в восстании, в особенности на аннексированных территориях первого и второго разделов.

    2 августа.  Ордер командующего Завилейским и Браславским поветами М. Огинского подполковнику Я. Зенковичу на овладение г. Динабургом

    Сим ордером поручается обывателю подполковнику Зенковичу вручить динабургскому коменданту пункты капитуляции, и если они будут приняты, то занять то место, пока я не прибуду со всей командой, а все забранное оружие и амуницию собрать в одно место. Если же то не будет сразу принято, то обязан он всеми силами ворваться в место и его огнем и мечом опустошить.

    Дан в лагере под Динабургом 12 августа 1794 года. Михаил Огинский, командующий Завилейским и Браславским поветами.

    (Российский государственный архив древних актов, ф. 12, д. 235, л. 4 об. Копия. Перевод с польского ред.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 138-139; 12 жніўня. Даручэнне М. Агінскага падпалкоўніку К. Зянковічу заняць і спаліць Дынабург. // Стогн. Паўстанне і вайна 1794 года ў Літоўскай правінцыі. Дакументы. Мінск. 2002./

    12 августа. Воззвание М. Огинского к обывателям Инфлянт из-под Динабурга

    Копия обращения обывателя Михаила Огинского к инфлянтским обывателям, под властью Москвы пребывающих.

    Обыватели! Не месть нами движет, а отчаяние, не отыскание выгод, а потребность сократить наши притеснения. До того лишены мы власти, что враг наш, которому едва только мы отказали стать его невольниками, стал спокойно имения наши опустошать насилием, наездами, грабежами и тому подобным без отпора и обороны. Каждый поляк солдат, когда своей грудью захочет заслонить Отчизну и защитить вольность. Но кто же остановит, если не победит наезников и поджигателей, разными путями вторгающихся в край опустошать и невинной кровью поливать нашу землю? Сожалеем о вас, наши собратья, что вы с отвращением еще несете ваши оковы ярма своей явной неволи. Ищем вашей помощи как от близких, кого должна касаться наша недоля, как от тех, кто веками был нашими сородичами. Станем вместе пробиваться к свободе — отчаяние нам придаст силы, а доверие вашей помощи усилит наш запал.

    Не будем следовать разбоям и неистовству нашего врага, коего подданными вы являетесь. Мы несем покой и вольность тем, кто станет содействовать нашим намерениям. Пусть угнетенный землепашец обретет защиту права, пусть каждый получит вольность, безопасность и справедливость. Присоединяйтесь, братья, к вольным людям, приступайте к акту восстания народа под начальством бессмертного и непобедимого Тадеуша Костюшко, который есть спаситель нашей Отчизны.

    Вспомните, что вы люди и что каждый человек наравне с отважными защитниками достоин сокрушить свои путы и жаждет обрести вольность.

    Дан в лагере под Динабургом 12 августа 1794 года.

    (Российский государственный архив древних актов, ф. 12, д. 235, л. 4. Перевод с польского ред.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 138./

    14 августа. Из рапорта генерала И. Германа Н. Репнину о ситуации под Динабургом в связи с рейдом М. Огинского

    Прибыл вчерась я с вверенным мне отрядом сюда в Дубровщизну от Поставы 20-ти верст. Я здесь сего дня остановился, узнав, что подполковник Люиз находится около Динабурга, при котором месте находится также подполковник Сакен и, следственно, край динабургской безопасен. Около здешних мест по лесам скрываются еще толпы мятежников и я уже вчерась разные делал отряды их отыскивать и истребить. Сколько я мог по сих пор узнать, Огинской, Морикони, Беликович и Зенкевич шатаются между Колтинянами и курляндскою границею, имея несколько тысяч разного звания людей около себя, довольно шляхетства, несколько пушек и некоторую часть регулярного войска. Я вчерась к Колтинянам отправил сильную партию. Все сии слухи удостоверяют, чтоб с войском не делать лишних и пустых переходов...

    ... При отправлении курьера получаю рапорт из Динабурга от подполковника Сакена, которой извещает меня, что часть польского войска из-под Вильно потянулась к Курляндии и не более 8-ми миль от Динабурга считают неприятельской корпус до 8000 с достаточным числом артиллерии. Их намерение есть переправиться чрез Двину около Якобштата. Его, господина Сакена, рапорт от 9-го числа, в коем о подполковнике Люизе ничего не упоминает, сие меня несколько удивляет. Но как я сейчас сбираю свои отделения и ежели завтра не буду в Видзах, то послезавтра рано буду и, там бывши уже близко Динабурга и Курляндии, обо всем обстоятельно и верно узнаю и себя по обстоятельствам вести буду.

    (Архив внешней политики Российской империи, ф. 79, оп. 6, д. 1841, л. 144-145.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 139./

    17 августа.  Рапорт барона Сакена И. Герману о своих маневрах под Динабургом

    Посыланные мною около Динабурга разъезды и особые команды рапортовали мне, что в окрестностях онаго мятежников более находится, но взятой августа 10-го в полон войска Морикони порутчик Гедрович сказал мне, что Морикони с тремя тысячами татар и уланов находится действительно в Дусятах. К таковому своему показанию прибавил он, что не доходя сего местечка в местечке Сувенах стоит его авангард. Уважив сие известие, писал я господину подполковнику и кавалеру Луизу требуя от него двух рот гренадерских. Псковского драгунского полку четвертого гусарского эскадрона, что он и учинил. Мы условились с ним при том, чтоб с двух сторон атаковать нам Морикони в Дусятах и в одно, если возможно будет, время.

    В таковых мыслях, сняв лагерь при Динабурге бывшей, 13-го дня пошел я к Сувенам и в четырех милях от Динабурга в корчме тут находящейся узнал я от жида, что в версте от оной стоит их пикет. Я послал капитана Фридрихса с двадцатью гусарами и велел ему сорвать оной, что и было исполнено. Но как капитан Фридрихс, возвращаясь к эскадрону, окружен был татарами, с которыми производя перепалку, отступил и прибыл наконец в лагерь за Сувенами не прежде, как чрез два часа после отряда, удержав, однако ж, взятых им с пикета неприятельских жолнеров двух человек, потеряв при том одного только гусара. Капитан Арсеньев, выехав из лесу, увидел, что неприятель с тремя эскадронами татар пустился на него в атаку, производя взводами сильный огонь, и что другими двумя эскадронами хотел его охватить. Узнав таковое его намерение чрез присланного ко мне того ж эскадрона порутчика Минина, требовал от меня сикурса, а сам между тем, производя огонь, поспешно ретировался целую милю и, не потерявши ни одного человека, прибыл потом к отряду, быв окружен опасностью.

    Видя, что лошади гусарского эскадрона совсем пристали, оставя их при отряде, послал я третей и четвертой драгунские эскадроны и приказал капитану Белевцову принудить неприятеля разделить свои силы, его обмануть и посредством обмана и храбростью опрокинуть и гнатца за ним не более, однако ж, пяти верст. Капитан Белевцов, ревности и расторопности которого приписать можно разбитие неприятеля, отрядил от себя прапорщика Стремоухова с фланкерами, в шеснатцати драгунах состоявшими, присоединив к нему вахмистра Фрагонта с осьмью гусарами. Прапорщик Стремоухов, усмотрев оплошность неприятеля и прибыв в надлежащее расстояние, дал залп из пистолетов и бросился во фланг на саблях. Таковая его смелость и отважность гусар, учинивших то с левого фланга, смешала неприятеля. Часть неприятельских эскадронов обратилась в бегство. Прапорщик Стремоухов врезался в бегущих, положил многих на месте и с помощью подкрепления, которое получил он с правой стороны с порутчиком Арсеньевым, а с левой с кадетом Белевцовым, гнал неприятеля до двора Кумполь, при котором неприятель, остановясь и, выстроив фронт, производил по них сильную плутоночную пальбу.

    Капитан Белевцов, усмотрев оное, с достальною частью своего эскадрона пустился прямо на неприятеля, соединив все части своего эскадрона, дал по нем залп из ружей и бросился потом на саблях, поражая оных до двора Александрова, которой принадлежит Мориконию.

    Неприятельское войско, но собственному признанию пленных, состояло в пятистах человеках татар, жолнеров, из Вильны ушедших, и уланов. Предводительствовали ими майор Александрович, капитаны Фонтан и Лукашевич. Убитых с их стороны капитан Лукашевич и до ста человек конных. С нашей стороны пропал гусар один и ранен капитан Фридрис. убито под драгунами строевых лошадей шесть, ранено восемь. В полон взято жолнеров только двое оттого только, что драгуны и гусары никому не делали ни малой пощады.

    Дав отдохнуть три часа отряду, пошел я к Дусятам по гористой дороге. Дождь, усталость лошадей принудили меня переночевать не доходя Дусят, куда, однако ж, на другой день и прибыл я, не нашед неприятеля и в одно почти время с подполковником и кавалером Луизом, с которым на другой день пошли мы к Святьцам. Но не доходя двух миль сего местечка, от пойманного дорогою жида неприятельского и шпиона узнали, что Морикони ушел в Великомиржи, куда и пошел господин подполковник и кавалер Луиз; а я к Субочу. И 16-го, переходя к оному, увидел небольшую толпу мятежников и, узнав, что тут был и Оскирка. послал вслед за ним небольшую партию с порутчиком Арсеньевым. Команда его разбежалась, за ним гнались две версты и он скрылся в лес, в котором отыскать его не можно было.

    (Архив внешней политики Российской империи, ф. 79, оп. 6, д. 1841, л. 160-161.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 139-141./

    5 октября. Из допроса в смоленской следственной Комиссии аббата Иосифа Охотского относительно инициаторов заговора в Литве

    ... в декабре же месяце прошлого года показывал Вечфинской, который был ему приятель и уже умер, письмо, полученное от Костюшки, такого содержания. «Редкий гражданин! Я знаю приверженность твою к Отечеству. Можно ещё восстановить оное, ежели соединимся все. Ожидаю ответа. Т. Костюшко». Сие письмо Вечфинский получил от Прозора, обозного литовского, которой и в новоприобретенных российских областях имеет деревни, и склонял его неоднократно, как своего приятеля, чтоб взялся произвести в дело подписки о денежной складке и вооружении обывателей, а после давал ему и манифест, в Польше составленной без числа будто и без подписания, содержащей в себе возражение на забрание края в противность тарговицкой и гродненской конфедерации, чтоб объявить оной между жителями, но он будто ни на то, ни на другое ни тогда ни после не согласился.

    По смерти же Вечфинского, чему надлежало случиться в марте, будучи в монастырской деревне Шепелицах, получил он на имя Вечфинского пакет, в котором нашел четыре письма надписанные генерал-майорам окружному и линейных войск и, распечатав одно, читал в нем следующее. «Теперь провидение представляет благоприятный случай восстановить наше Отечество. Соединяйтесь, достойные соотечественники, приведя себе на память наших предков. Я буду предводительствовать Вами и не пощажу ничего, ни трудов, ни собственной моей жизни. Т. Костюшко». Но сии письма, не делая из них сам никакого употребления, отдал он Бернацкому будто с тем, чтоб он их сжег, против чего Бернацкий на очной ставке уличал Охоцкого, что, может быть, и сказал он, что лучше сжечь, но промолвил при том — делай с ними что хочешь. Однако, думает Охоцкий, что Прозор и Вечфинский, ежели бы сей не умер, были теми начальниками, коих именовал Костюшко.

    Что Прозор с Вечфинским, действуя совокупно, употребляли еще Косинскаго ради склонения как панов, так и новоподдавшихся России польских войск в свое единомыслие и для того сперва сам Вечфинский, которой ревностно старался о конфедерации, когда жив был, а потом Косинский ездили в Украину и, как он слышал от Косинского, имели успех в склонении на свою сторону новоподдавшихся бывших польских войск. И с помощью их открылась бы конфедерация в кордоне российском, ежели бы Костюшко не ускорил вызывом своим оных за границу, а потом не приняты были меры оставшихся за побегом отдалить от пределов внутрь земли, отчего самого и обыватели остались спокойными.

    Косинской показывал ему сочинение печатное под именем Брамина, в коем описывалась братская связь индейцев и способ узнавать сообщника твоего, показывая червонец и сжимая его между двумя пальцами.

    Тут же упоминалось, чтоб каждой прозелит или вновь обратившейся подговорил к себе верных и искренних по крайней мере четырех человек и убивал того, которой бы вздумал изменить. Во оном же сочинении содержалось и о цифрах, чтоб каждой мятежник присвоил себе какую-нибудь одну, дабы оной знать его можно. А в переписках между собою уговорено было, как он слышал от Вечфинского, употреблять слова: вместо войск — документы, вместо обывателей - свидетели в кондесенции (вроде суда польского), вместо пуль — горох, вместо пороху — крупа, вместо пушек — карцы (мера польская).

    А в дополнительных показаниях своих придал еще и сие. Что в Литках спрашивал у него Косинской - имеет ли он, Охоцкой, браминово сочинение? И когда ответствовал, что оное сжег, то говорил ему — неужели вы хотите нам изменить и ежели так, то вы опасны в своей жизни. Причем рассказал о случившемся в Литве происшествии, что одного хотели убить и что он спас себя только учиненною вторичною пред евангелием клятвою. И Охоцкий будто потому переписал большую часть Брамина, которого притом Косинский толковал порутчику Копецу.

    Косинский сказывал ему еще в исходе генваря, что Прозор, с коим Охоцкий, так же как с Вечфинским, жил дружно, поехал в Дрезден к Костюшке для условия о конфедерации. Потом, когда возвратился Косинский от Дзялинского, то объявил, что видел у Дзялинского таблицу символическую для употребления слов иносказательно, что в пользу конфедерации польской дадут французы помощь, что России объявлена война от турок и шведов, что конфедерацией управлять будут именитые люди, что между тем носились уже в народе слухи о Костюшке, коего считали быть в немецкой земле либо в Риме или же в Саксонии, также и о войне России с турками и шведами. А притом происходил ропот о том, что обыватели, будучи подвержены голоду, долженствовали давать содержание российским войскам.

    Сверх того признался, что дважды пересылал письма между Вечфинским и Прозором, что подал о конфедерации, но не донес из сожалении о свои земляках и их опасности, не был убит по содержанию положенного в сочинении Брамина условия и потому, что Вечфинский уже умер, что Косинского представлял Богушу, старосте любецкому, дополня после, что при сем случае Косинской назывался секретарем коронного казначейства, и что Богуш, охраняя себя и иных в том, что знал о возмущении, говорил ему, Охоцкому, чтоб ни о ком не сказывал и о поезде Косинского в Украину писал к Прозору, что одинажды сам подписался к нему вместо подлинного имени Аллегро, что получил из Варшавы в феврале месяце газеты и со оными письмо Прозорово, где вместо его имени подписан было Агафья, такого содержания, будто король выехать хочет из Варшавы только его не выпускают, будто войски российские хотят завладеть арсеналом, а польские будут распущены, только оные не допустят себя обезоружить, и будто многие обыватели взяты под караул, что письмо сие вместе с газетами показывал он и обывателям, но что прочих прозоровых писем которые получал от Прозора, Вечфинского и Косинского, не объявлял никому и все оные тотчас сжег, кроме отданных Бернацкому. Также к подпискам о выборе между обывателями начальника, о вооружении их и о сборе денежном не приступал, сколько о том ни просили и не убеждали его Прозор, Вечфинский. А по смерти последнего Косинский, которой, как после в дополнительных своих показаниях Охоцкий объявил, убеждал его и так: что виленский прелат Богуш более 10000 собрал, а вы не хочете делать складку, и в том шлется на всех обывателей Овручского повета. ... Что в письме Косинского, чрез Бернацкого доставленном, чернилами писано о приискании ему какого ни есть в повете владения, а молоком, что с трудностью мог разобрать, писано, чтоб он приложил старания о складке и что Мадалинский зделал конфедерацию и имеет слишком десять тысяч войска, что Костюшкины письма отдал он Бернацкому и приказал сжечь, сказав о чем ему самому, брату его, а потом, напомянув и не знавшему о сих письмах шембеляну Павше, чтоб были сожжены, обязав его, последнего, при выезде своем в Несвиж просьбою, дабы нарочно побывал у Бернацкого и, ежели еще те письма не сожжены, чтоб непременно сжег.

    Что при отдаче ему Оскиркою писем из Литвы, от Костюшки и от Прозора полученных, оставил Оскирка у себя одно и, списав с наставления копию, прочие отдал ему. А когда он спрашивал у Оскирки, что с оными делать, ибо Вечфинский умер, то сей отвечал, — что угодно и отдайте кому угодно. Итак, из копий списал он, Охоцкий, якобы одну кратчайшую, в которой, сколько может помнить, было сказано, чтоб рапортовать, сколько польского войска, сколько российского и сколько амуниции, а о месте куда рапортовать, после дано будет знать. На революцию же обещано 12000 червонцев, но неизвестно откуда. И после того Охоцкий, будучи в нетрезвом состоянии, как в дополнительных своих показаниях объявил, послал копию с одного письма костюшкина без инструкции и ради одного только любопытства в Чернобыль к приору доминиканскому Силичу, которой бывал у него в деревне Шепелицах.

    О шембеляне Тадеуше Павше объявляет, что не уговаривал его к принятию ни тайны о конфедерации, ни письма костюшкина на чин поветового генерала майора, но что сей Павша не мог не знать о конфедерации от Вечфинского, у которого часто бывал и с ним переписывался.

    ... Первое же его письмо одинакого содержания Прозором получено, ибо от него из Хойник был неожидаемо краткой ответ, извещающей Охоцкого, что до него дошло уведомление о Дзялинском, о смерти Вечфинского и о выступлении бригады Мадалинского...

    (Российский государственный архив древних актов, ф. 7, оп. 2, д. 2869, ч. 1, л. 30-33.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 12-15./

    5 октября. Из допроса в смоленской следственной комиссии житомирского регента М. Бернатского о происхождении заговора в Литве

    ... Что познакомившись с Косинским двадцать пятого марта в Лесовщизне, в бытность обоих их у владельца сего места Павши, поехал с ним имеете в Варшаву и тут Косинский сказывал ему, что будучи употреблен Прозором, яко участвующим в польской революции, был он в Украине у некоторых польских войск, также у Дзялинскаго в Бердичеве и в Радомысле у подсендковича Вечфинскаго, которого, нашед умершим, забрал все письма, разные бумаги, Прозором к нему писанные относительно революции. На пути своем к Варшаве обедали они в Овруче у аббата Охоцкаго который и он, Бернацкий, просили исправника Охоцкого о даче ему, Бернацкому, до Варшавы, а Косинскому до Сигневич, деревни состоящей в Литве, или города Бресца-Литовского, пашпортов. Почему Охоцкой, таковые пашпорты им написав, подписал и с оными, по засвидетельствовании их находящимся в Овруче майором Лагерсвердом, выехал он вместе с Косинским в Сегневичи, где нашли накануне их прибытия приехавшего Прозора.

    Прозор сказывал им, что прибыл из Дрездена или другого места, какого обстоятельно не упомнит, что революция начало свое возымела восемнадцатого марта в Кракове, что оная долженствовала иметь вспомоществование от Дании, Швеции, Турции и Франции. Причем просил Прозор его усильнейше, чтоб он как можно скорее возвратился к аббату Охоцкому и, если найдет там камердинера его, отправленного к Вечфинскому с письмами, то оные, взяв у Охоцкого, ежели сей сам не отправил, доставил бы найскорее житомирскому стольнику Гурковскому, у коего Косинский был в доме и коротко ему знаком, для того, что он употребит их лучше.

    Бернацкой, удовлетворяя просьбе Прозора, возвратился в Овруч и, получа от Охоцкого пять писем Костюшки без надписей, план краковской конфедерации, по которому во всех воеводствах и поветах надлежало произвесть возмущение, и инструкции долженствовавшим быть в воеводствах и поветах генерал-майорам, в которых, между прочим, как после Бернацкий дополнил, содержалось сие, дабы поветовые генералы приискивали людей к высылке в Малую и Белую Россию для возмущения прежде присоединенных к России жителей, приехал в деревню Молчанову, в Браславской губернии состоящую, 18 апреля и отдал оные Гурковскому.

    ... В бытность Бернацкого в доме у Прозора сей показывал ему целой лист, исписанный разными фамилиями тех, коим надлежало участвовать в возмущении, но он ни прочитать их, ни хорошо его увидеть не успел. Во время же пути его с Косинским, быв у старосты любецкаго Богуша, получил от него Бернацкий девятнадцать червонцев под видом покупки в Варшаве, но оные должны были обще им с Косинским принадлежать на дорожные расходы для доставления из Сегневич или из Варшавы известия о происшествиях польской революции. Из взятых на дорогу денег от старосты Богуша девятнадцати, от шембеляна Павши двадцати, от подкаморего Тадеуша Немировича двадцати девяти, а всего шестидесяти осьми червоных, в Сегневичах дано им Косинскому пятнадцать червонцев, потому что от аббата Охоцкого получил он сам тридцать червонцев.

    (Российский государственный архив древних актов, ф. 7, оп. 2, д. 2869, ч. 1, л. 37-39 об.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 15-16./

    12 октября. Из показаний в смоленской следственной комиссии литовского стражника Я. Оскерки о первых лицах литовского заговора

    Хотя Прозор по знакомству был у него в декабре месяце 1793 года, и обращаясь всегда в Варшаве и в Вильне, имел случай осведомляться о таинственных действиях от тех, которые помышляли произвесть в Польше конфедерацию под начальством Костюшки, однако ж каким образом долженствовало совершиться сие предприятие содержал втайне с крайнею твердостью. Вечфинский же, сам ли собою или чрез Прозора, обязан был уговорить войски, за кордоном находившиеся. Было одно только предположение, а был ли в том успех он, Оскирка, не знает, ибо они секретно между собою о том сносились, не имея веры к тем, которые не соглашались на предпринятое ими. Однако ж в ту пору успех еще был сомнителен, потому что Вечфинский заболел и в Радомысле умер, а Прозор, не ведая о смерти Вечфинского, плыл лодкою по реке Припяти в свою деревню Хойники. Уведомившись же, что Вечфинского уже нет в живых, и опасаясь, чтоб не быть пойманым российскими войсками, из дому уехал. Причины же укрывательства Прозорова, его предприятий, с кем он и какие имел сношении и был в единомыслии он, Оскирка, не знает, ибо с ним, по прибытии в Хойники, не видался, а вышеизъясненное слышал от Прозора.

    ... А другое письмо шляхтича Леоновича, уведомляющее его, Оскирку, что в Слуцком повете готово посполитое рушение, и третье, писанное от двадцать другого февраля поверенным его Кмитою, что многие говорят — уповаем на провидение — означали желание, чтобы восстановить опять Отечество и что для того делается посполитое рушение. Слова же о моровой язве, в сем последнем выраженные, знаменовали то, что Россия, в предупреждение войны от турок и шведов, занимает границы своими войсками.

    Сверх того, при случае найденной у него речи к обывателям, говоренной им во время бытности его послом от Мозырского повета, и конституции третьего мая, повинился, что Прозор писал к нему, Оскирке, что в Польше произойдет революция и что прошлого 1793-го года в ноябре месяце ходил по рукам в Мозырском повете письменной Костюшкин универсал, чтоб совокуплялись обыватели для восстановления Отечества и сей универсал получил он, Оскирка, от Прозора чрез почту, а хорунжий стародубовский Ельский писал к нему, Оскирке, о той конфедерации, которую производил Костюшка в Краковском воеводстве и во оной сам Ельский принимал участие.

     (Российский государственный архив древних актов, ф. 7, оп. 2, д. 2869, ч. 1, л. 64-65.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 16-17./

    18 октября. Из допроса на смоленском следствии овруческого земского судьи М. Павши относительно заговорщических настроений в Мозырском повете

    А допросами он, Павша, показал, что на верность и подданство ее императорскому величеству присягу он учинил в Мозыре, что бунтовщик Прозор, хотя и был у него пред рождеством христовым или пред новым годом, но ему ни о чем не говорил, а в ноябре месяце 1793 года был он в Виступовичах у покойного Вечфинскаго на освещении дому, где были также аббат Охоцкий, его брат Фадей Павша и Бернацкий и там подружились между собою. И, наконец, от управляющего Прозоровым домом Орлицкого он, Михайла Павша, слышал, что Прозор уехал в последних числах февраля ночью тайно в Вильню, где Доминик Оскерка и Косинский, которой у Прозора находился или находится секретарем будто, пели французские песни и поощряли к революции народ. Что Косинский, возвратясь в Хойники, беспрестанно ездил к аббату и к Вечфинскому и какие-то пересылал письма и что Прозор, возвратись пред светлым воскресеньем, так как он слышал от российских офицеров, которые его искали, намерен был взволновать Пинскую бригаду, чтоб оная шла делать в Мозырском повете революцию. Сверх того, слышал он, Павша, от еврея, коего имени не знает, что аббат Охоцкий уведомившись, что будет требован в губернской город, отослал к Прозору сумку с бумагами через казака, которой, прибыв к реке Припяти и уведомившись, что Прозор из Хойник ушел, возвратился в Шепелицы к управителю, с которым и ту сумку с бумагами сожгли. А что с аббатом в Овруче намерены были делать революцию, о том он, Павша, слышал от Барнабы Ендржевского, который ему говорил, что Пинской бригаде Прозор дал две тысячи, аббат Охоцкой — тысячу червонцев, чтоб оная шла в Польшу...

    (Российский государственный архив древних актов, ф. 7, оп. 2, д. 2869, ч. 1,л. 108 об.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 25-26./

    9 ноября.  Из допроса в Смоленске управителя имением Волколаты М. Реута об обстоятельствах нападения на фольварк ошмянского генерал-майора Зенковича

    Допросом же он, Реут, показал, что в российском подданстве не состоит. Мятежник Зинкович был ему знаком потому, что он, сделавшись поветовым генералом Ошмянскаго повету, приезживал в дом писаря_; минского Антония Свинторецкого, состоящий в деревне Кобыльниках, в которой он, Реут, находился управителем и выбирал в польскую службу крестьян. А хотя он, Зинкович, и приказывал ему, Реуту, чтоб в Кобыльниках и в его, Зинковича, деревне Веричите положить яду в мед, дабы, когда российские солдаты придут, оным их отравить, но он, Реут, яду нигде не клал, боясь греха, шпионом у него, Зинковича, не бывал, российских курьеров никогда не ловил, но напротив делал им всевозможное пособие; и господин его, Свиторецкой, с польскими мятежниками никакога сообщества не имеет, но всегда их удаляется.

    (Российский государственный архив древних актов, ф. 7, оп. 2, д. 2869, ч. 1, д. 182.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 102./

    9 ноября.  Отрывок из признаний в смоленской комиссии поручика И. Копца о подготовке бунта в Пинской бригаде

    ... Допросами же он, Копец, показал.

    1-м, что... несколько эскадронов ушло в Польшу и там офицеры получили похвалу и подарки, а оставшихся назвали изменниками.

    Потом, когда чрез несколько месяцев, не имея от казны никакого платежа, произошли новые побеги в Польшу, то вице-бригадир Сломинской и выступил в киевское полесье, но и там не получили ни жалованья, ни мундиров. А между тем генерал Кречетников скончался и они всей надежды лишены стали, ибо почти целой год не получали ни амуниции, ни платежа, ни же распоряжений. А сие самое заставило их думать, что то было средство для удаления их от себя. Около того же времени проезжавший чрез квартиры их Вечфинский открыл ему, Копцу, тайну, что в скорости обнаружится в Польше рушение и ежели кто не приступит к ее защищению, тот, лишась имени поляка, наказан будет отнятием жизни и имения. О чем он открыл той бригады порутчикам Корсаку, Короткевичу и хорунжему Карницкому. Потом с ожиданием прибытия от Прозора Косинского удостоверился от него как о действительности рушения польского, так и о том, что генерал, граф Суворов их раскасирует. И как прежде назначенного времени прибыл с двумя эскадронами порутчик Коллантай в его, Копца, квартиры, уведомляя, что вице-бригадир Сломинской выехал в Житомир за ротами, чтоб их забрать, ибо о их условии уже узнал, то он, Копец, принужден был мгновенно выступить в поход, разослав записки, дабы немедленно догоняли его в марше и, соединясь в лесу за Ушомиром на тракте в Дубну, следовать в Кременец и там соединился с обозом Гроховского, основываясь на сем распоряжении, что ежели повстречается опасность, то, распустив войско, искать своего убежища в Галиции. Но, маршируя с Гроховским, соединился с войсками под Варшавою и там был с прусаками в сражении. Потом отправлен с обсервационным отрядом против австрийских войск, а наконец употреблен Костюшкою к сражению с российскими войсками и, будучи ранен на месте сражения, взят в плен...

    При выступлении Пинской бригады в Польшу находились во оной майор Корсак, порутчики Лопата, Коллб, Шмигельский, Корзан, Короткевич, Шукевич, Глинский, Белозор и Осмаловский.

    2-м, что при открытии ему Вечфинским тайны о восстании польском, хотя он, Копец, и спрашивал его о средствах к тому употребляемых, однако он сказал ему, что малых чинов людям всего знать не должно, ибо их дело состоит только в том, чтоб исполнять повеления, а кто в сем общем деле участия не примет, тот будет сожалеть и лишится имени поляка, но что турки и шведы объявят России войну, что с венграми сделан союз и что французы дали полякам миллион червонцев. Пред разговором же его с Вечфинским носился слух, распространенной от тех знатных поляков, которые питали в себе недоброжелательство к России, что в великую субботу во время всенощной, российские войски в Варшаве вырежут чернь, возьмут арсенал и все польские войски обезоружат. И сии известии выдавались за полученный чрез почту, но без подписания имен, и были, как из следствий видно, нарочно для того употреблены, чтоб распалить умы. Главные же начальники заговора были Колонтай, Закревский, Игнатий Потоцкой и другие, но о князе Адаме Чарторижском точно не знает, потому что он находился по большой части в Вене. Из Галиции присылано было много денег, а кем, того подлинно не ведает.

    О самом начале заговора знали об оном только те одни, которые имели ежегодного доходу не менее ста тысяч польских злотых. Известно ему, Копцу было после выходу за границу от самого Костюшки, что в поколебании российскаго края имел он большую надежду на Прозора и Дзялинского, но что они испортили дело. А кто из обывателей российского кордона принимали в том участие, того он не знает. Косинского уверения содержали в себе опасность, что войски бывшие польские будут обезоружены и распущены, а сие казалось неизбежным и по словам российских офицеров, с которыми они иногда видались и разговаривали. Что около декабря месяца прошлого года Вечфинской привозил полученное от Прозора, который был назначен начальником в воеводстве Киевском, а к нему доставленное от Костюшки повеление, что в Кракове скоро откроется конфедерация и чтоб все для спасения Отечества своего от неприятеля принимались за оружие, которому возвратится отнятая слава, лишь бы только все совокупились.

    Выступая за границу, ни от кого из обывателей не имели они никакой помощи и что собственно до него, Копца, касается, то он употребил даже свои оловянные ложки, чтоб налить пуль. Дошедши же до Ушомира и не имея денег ни копейки, выпросил пятьдесят червонцев у владельца сего местечка Богуша, которого, как человека робкого, страхом более к оказанию ему сей помощи принудил. Но кроме Вечфинского, Косинского, он, Копец, ни от кого не слыхал о возмущении, потому что стоял в отдаленном месте. Делали же кто и кому подобные внушения, о том он не знает.

     (Российский государственный архив древних актов, ф. 7, оп. 2, д. 2869, ч. 1, л. 183-184 об. /На 2 апреля 1794 г. Пинская бригада состояла в 10 эскадронах в 13 обер-офицерах, 2 лекарях, 108 унтер-офицерах и 157 рядовых. Примечание ред./).

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 54-56./

    Про характер следствия и обхождение с заключенными в Смоленске уникальные воспоминания в декабре 1794 г. повстанец-литвин Иосиф Копец, поручик пятигорской бригады ВКЛ и бригадный генерал в армии Костюшко, попавший в плен под Мацеевичами: Ввели в большой зал. Посередине ее стоял большой стол. За ним сидели члены Смоленской следственной комиссии. Копецу приказали падать стул и сесть, заметив, что он раненый, ослабевший и еще не вылечился. Начался допрос, посыпались вопросы: «Какого происхождения?», «Какую религию исповедует?», «Сколько мне лет?», «На кого учился?», "Чем занимался в течение жизни?» и другие. На вопрос: «Присягал ли?» Копец ответил, что в течение своей более чем двадцатилетней службы приходилось ему присягать несколько раз. Тогда его спросили: «А которая была последняя присяга?» И тогда он, показывая, что якобы не понимает сущности дела, ответил: «Последняя была самая важная, присягнул свою Отчизну до последней капли крови защищать и охранять». На что присутствующие в один голос заметили «невразумительному» Копецу: «Ведь же не про это спрашиваем, а только, присягал ли нашей монархини?» Копец заметил, что та присяга была сделана под принуждением и насильно. Потому любовь к своей Отчизне приказала яму забыться на то принуждение. Возбужденные судьи повскакивали с мест и приказали вернуть Копеца назад в темницу... /Емяльянчык У.  Паланез для касінераў. (З падзей паўстання 1794 г. пад кіраўніцтвам Т. Касцюшкі на Беларусі). Мінск. 1994. С. 151./

    В архивах не найдено фактов, которые бы свидетельствовали о том, что против заключенных повстанцев применялись пытки. Хотя тот же Копец вспоминал, как один из караульных подофицеров обвинил его перед начальством в том, что арестант смастерил перед своей кроватью занавес из платка, чтобы хоть какое-то время не видеть опротивевшего караула... В одну из ночей Копец проснулся и увидел, что в ногах сидит солдат и пристально на него посматривает. На вопрос, зачем он это делает, получил ответ: «Приказано на тебя день и ночь смотреть, потому что ты нас не любишь». Для Копеца это стало наистрашнейшим страданием... /Емяльянчык У.  Паланез для касінераў. (З падзей паўстання 1794 г. пад кіраўніцтвам Т. Касцюшкі на Беларусі). Мінск. 1994. С. 151-152./

    22 февраля 1795 г. Из допроса в смоленской комиссии подполковника Я. Зенковича относительно восстания в Завилейском повете и рейда М. Огинского на Динабург

    ... А допросами он, Зенкевич, показал у генерала порутчика и кавалера Тутолмина, что на верность и подданство ее императорскому величеству присягал и сию присягу нарушил по ветреной молодости своей. А по выезду из дому своего в Вильню с принуждения польских мятежников присягу учинив в верности и повиновении Речи Посполитой, чему последовал и брат его, Ксаверий Зенкович. И когда от бывшей в Вильне вышней рады велено было ему с братом ехать в местечко Свирь и составить тамо из обывателей повета Завилейского сеймик для выбору нового генерала, то они оба безотрицатально туда поехали. А приехав, нашли тамо съехавшихся из тамошних обывателей человек до семидесяти и на том сеймике выбраны брат его поветовым генералом, а Бучинской в делегаты, где кроме его с братом из жителей присоединенного края ни единого не было.

    На другой день возвратились они в Вильну. Там от генерала Ясинского утверждены в новозаводимый тогда 27-й полк завилейский брат его поветовым генералом майором, Чехович—полковником, а он подполковником. Потом Ясинской, отрядив о ним, Зенковичем, 12-ть человек жолнер, сверх того вооружив с ними трех человек из его слуг, отправил его в местечко Волколаты, в Минской губернии состоящее и принадлежащее брату его, Ксаверию Зенковичу, со строгим приказанием разбить тамо находящуюся российскую команду и, взяв в плен, доставить к нему, Ясинскому. Почему он с тою командою отправился в Волколаты, где, по сражении с российскою командою и по упленении из них семи человек солдат, взял в плен капитана Комашева, девять человек солдат и 18 строевых лошадей, и с ними возвратясь в Вильню, представил их по повелению Ясинского в высшую раду, от которой они тогда же отданы под стражу. Потом отправлен он с братом его Ксаверием в местечко Свирь для сформирования завилейскаго полку. Оттоль командирован к авангарду под Кобыльник, а вслед за ним прислан туда и брат его с егерями и кавалериею, всего же более в семистах человеках бывшею при трех орудиях. Но генерал Герман вскоре атаковал и, побивши несколько, принудил их ретироваться к Михалишкам. Оттоль послан он в Вильну...

    Из оной чрез две недели явился к генералу Огинскому, находившемуся с корпусом в Лобонарах, а оттоль, соединяся с поветовыми генералами в Браславском повете с Беликовичем, а в Вилькомирском с Мориконием, и, составя всего из 5000 отборных и совершенно вооруженных людей, гналися всем тем корпусом за подполковником Сакеном до самой почти границы курляндской в намерении его атаковать, разбить и взять. Но не могши достичь его, обратились к Курляндии, в местечке Дусятах, в трех милях от Динабурга отстоящих. Огинский, оставив весь тот корпус, сам отправился с тремя только эскадронами кавалерии, состоявшими под командою полковника Чеховича, майора Городенского и его, Зенковича, и, став в местечке Илуксте, в близости от Динабурга лежащем, послал его, Зенкевича, с эскадроном в правую, а Городенского с другим - в левую сторону со строжайшим приказанием непременно переправиться, где удобнее, чрез реку Двину к Динабургу и настоятельно требовать сдачи оного, а в противном случае уведомить, чем именно из города отзовутся. На другой день утром рано пустился он против Динабурга со всем эскадроном вплавь, переплыл половину уже Двины, но, быв встречен от засады по берегу залпом оружейных выстрелов, обратился назад. В половине оного же дня то же сделал, но равномерно прежнему оружейными выстрелами обращен. После того узнав, что Городенской, переправившись с некоторым числом эскадрона своего, находился уже по дороге за Динабургом, дал он, Зенкевич, в Динабург чрез трубача знак, по которому тогда же переплыл к нему, Зенковичу, в лодке офицер. Оному Зенкович, изъяснив настоятельное требование генерала Огинского, дабы город сдался или сделал решимость, просил чрез него к себе для переговора в том начальствующего городом. Но комендант полковник Гулевич чрез присланного к нему, Зенкевичу, того же офицера, объявя воспрещение законом на таковые случаи из города отлучатся, просил его, Зенковича, к себе. Почему он, Зенкович, с оным же офицером и своими двумя отправившись чрез Двину, явился к коменданту, бывшему тогда с майором и офицерами в предместии Динабурга, говорил с ним лично о сдаче города и, получив от него и прочих офицеров отзыв привесть на письме условии Огинского, на которых он требует помянутой сдачи. О чём он донес Огинскому и взял от него пункты условия на сдачу города.

    Утром на другой день через знак трубача опять с теми же из эскадрона его офицерами перевезен в Динабург и подал оные коменданту, в предместии находившемуся, которой вместе команды его с офицерами, уверя его, Зенковича, что те пункты подпишет, просил несколько часов на рассмотрение оных. Но чрез немногое время ожидания его, Зенковича, тамо Огинский, явясь сам пред Динабургом на другой стороне берега, кричал к нему, Зенковичу, с гневом — долго ль приказанное исполнено не будет. Почему он, Зенкович, тогда же переплыв, просил его настояниями в сдаче города повременить. Но он, грубо выговаривая ему, Зенкевичу, называя медление его безумным, в то ж почти время сделал три выстрела из пистолета. По чем волонтер Павлович, близ самого предместия динабурского с командою находившийся, произвел на оное выстрелы из ружей, а его, Зенковича, Огинской отправил тогда же для поспешания сикурсом с письмом к генералу лейтенанту Хлевинскому, бывшему тогда в Янове. Оной послал к командовавшему генералу Вельгурскому, находившемуся в Белом Стоке, а сей препроводил ево, Зенковича, в Варшаву к Костюшке, где находясь, он, Зенкович, четыре недели, был не один раз в сражении с прусаками, а в последний раз, когда часть польского войска под Визною от прусаков разбежалась, в том числе и он, пробирался по дороге к Вильне и съехался с полковником Чеховичем, также в дом свой пробиравшимся. Хоронились в лесу, откуда они российским офицером и взяты.

    В комиссии он, Зенкович, показанной допрос свой утвердил без всякой отмены, а сверх того пополнил, что он недвижимую собственность имеет Минской губернии в Завилейском повете деревню Веречату, в ней крестьян 50 дворов, да принадлежащий ко оной деревни фольварки, в польской стороне находящиеся, Свинка, Мовчаны, Ходосы — в них крестьян до 250 дворов..., а именно у него, Ксаверия, состоит в Минской губернии деревня Волколаты с деревнями, в коих крестьян 500 дворов, и он, Ксаверий, будучи поветовым генералом, по повелению виленской рады из польских местечек и деревень брал в польскую службу рекрут и бывал с российскими войсками в сражениях.

    А пункты капитуляции помянутого генерала Огинского им, Яном Зенковичем, динабурскому коменданту, полковнику Гулевичу, вручены следующего содержания. 1-е, чтоб комендант города Динабурга, выступив из города с командою своею, отдал оружие. 2-е, чтоб оставил всю амуницию, как лошадей, под пушки годных. 3-е всем обывателям и офицерам обеспечивается их собственность. 4-е, чтоб офицеры дали честное слово, что с народом не вступят в сражение. 5-е, чтоб город и жители на верность народу учинили присягу.

    (Российский государственный архив древних актов, ф. 7, оп. 2, д. 2869, ч. 1, л. 216 об. - 219.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 57-60./

    № 43. 30 января 1795. Из показаний в смоленской следственной комиссии подполковника Т. Городенского о своем участии в восстании

    ... Проезжая по пути собственными маетностями, собрал он человек до 40 своих подданных, вооруженных косами, и с ними вместе прибыл домой. Гости в то время уже спали. Он их разбудил и звал с собою. Все отказались. Он же, сказавши им, что идет в конфедерацию, поехал тотчас с теми своими подданными к Вильне. Отъехав за полмили, почувствовал он страх и зло своей неосновательности, сделал на поле совет, спрашивал мужиков, что делать, и, не получив от них никакого ответа, вернулся домой, распустил подданных и лег спать. Поутру гости дали ему чувствовать несчастие, коему вероломным поступком своим он подвергся. Потом пришел конюший его Вишневской, начал ему представлять все ужасы бедствий, какие по российским законам подвергнут его неизбежно за начатие бунта и непременно советовал как наискорее удалится, ежели не хочет испытать, как станут ломать над ним саблю и как повезут его в ссылку. То, будучи в страху, приказав сесть на лошадей дворовым своим людям, коих было до 16-ти человек, поехал за границу к Вильне и во время того проезда нигде ничего не грабил, не жег и никого не соглашал к возмущению.

    Потом приехал в Вильну в числе 17-ти человек, которых у него тотчас отобрали и отослали в корпус. 11 -го июня по римскому стилю предводитель возмутителей Ясинской и рада народова виленская призвали его и велели идти в Поставы, обещали дать под команду 6000 человек войска. Но между тем отправили только с передовыми конными, а о шести тысячах уверили, что будут присланы немедленно. Сии 6000 войска действительно и были на пути, следуя в пределы Минской губернии, но генерал-майор граф Зубов, встретя их при местечке Соли, разбил и, рассеяв толпу сию, уничтожил предприятие. Ему ж, Гроденскому, инструкциею от Ясинского данною, предписано было исполнить в Поставах следующее. 1. Взять бывшую там российскую канцелярию. 2. Разослать по парафиям универсалы о восстании народном. 3. Созвать к себе шляхетство и выслушать от них присягу на верность народу, а сделавши все сие, идти в воеводство Полоцкое, найдя там способное место, учинить то же, что и в Поставах. Сверх того, стараться найти и поймать Котвича, бывшего советником в Торговице, и оного за конвоем прислать к Ясинскому. Ксаверия же Хоминского, воеводу, что тайный советник, Жабу, судью Францишка Янковского и подкоморего Михаила Данилевича стараться увидеть и просить их от имени Отечества и народа, чтоб приехали в Вильну, которым и конвой придать для их безопасности.

    По основанию той инструкции вошел он в Поставы, обнародовал универсалы о восстании народном, поставил две виселицы, созвал до 200 хлопов вооруженных, забрал канцелярию и вместе с нею патрона Ивановского, капитана исправника Гана, адвоката Антушевича и, ожидая сближения обещанных 6000 войска, хотел далее простирать свои действия. Но вместе с поражением их под Солью подошел к Поставам генерал-майор Герман, увидев которого и между тем лишась надежды в получении подкрепления, он тотчас ретировался с генералом Зинковичем, которому отдал архиву и навербованных в Поставах поселян. А сам в числе 60 человек конных пошел прямо в Вильну, где был один токмо день, и потом по ордеру Велегурского отправлен с 260-ю человеками конницы под команду Михаила Огинского.

    Сего нашел он под Свинцянами в 10 или 12-ти милях от Вильны. Оттуда пошли они с Огинским в Курляндию, дошли вместе до Двины, чрез которую Огинской начал переправляться, а он по ордеру Велегурского обратился к Ковне. Из Ковны под командою Сулистровского пошли в Пруссию, оттоль с известием о взятье Сохачева послан в Варшаву курьером. Там был полторы недели и, наконец, по совету короля выпросил от службы увольнение еще прежде взятья Праги.

    ... (Из второго допроса)... в апреле месяце после праздника святые пасхи недели чрез полторы во время церемониального погребения отца его были в доме его гости: Бржестовская, каштелянова, и протчие его соседи. И в то время принес к нему, Городенскому, в дом пакет с Ясинского универсалом и другими письмами российский солдат по той только причине, что он, Городенской, числился в польской службе. А особенной связи и заговору к бунту с Ясинским и ни с кем не имел. Но ис тех гостей никто соединяться с бунтовщиками не хотели. Из них же Лапицкий, палестрант полоцкой, уговаривал его, Городенского, чтоб он бунтовщикам не следовал. Но как он был пьян, то его не послушал. При возвращении ж от Бржестовской в дом свой, чтоб, едучи чрез свою деревню Раковицы, войтов и крестьян собирать и сам, стоя на коленях, присягать их Костюшке; принуждал, в том не признался и никакого им орудия не раздавал. А по уговорении Вишинским отправился в Вильну и явился к Ясинскому, от коего представлен в виленскую раду и оставлен там без всякого ему препоручения июня до 11-го числа, в которое время, как выше показано, отправлен был с командою в Поставы.

    По прибытии туда, во-первых, мстиславского воеводу Хоминского и польского воеводу Жабу секретным образом уведомил, чтоб они себя берегли, ибо ему их велено взять под караул, а потом приказал поставить две виселицы по данному ему от Ясинского повелению для страху шпионам. Шляхтичей и Хоминского людей в польскую службу принимал он по добровольному их желанию, а не насильно, коих людей было человек до 6. А из шляхтичей один только принят учитель Крапивницкий. Более ж добровольно и насильно никого не брал. И когда он в Поставах был, в то время было о ним команды конных 60 человек. А по выступлении его из Поставов от генерала Велегурского присланы были к нему в местечко Михалишки конных же жолнеров 200 человек с двумя офицерами и велено было ему, Городенскому, со всею командою следовать под команду Михайлы Огинского, подскарбия литовского, которого нашел он в местечке Свинцянах, и с Огинским пошли они в Курляндию. А по пути перехвачены им два российских курьера, майор Маматказин и порутчик Сорокин, и с депешами представлены к Ясинскому.

    Дошед до Двины, чрез которую Огинской начал переправляться, а он, Гроденский, с прежнею в 260-ти человеках командою по ордеру Велегурского обратился к Ковне, а из Ковны под командою Сулистровскаго пошли в Пруссию. И слышал он, что Огинской посылал для взятья Динабурга подполковника Зенковича, но оной не был допущен, а потом от него ж, Огинского, послан был для взятья Динабурга волонтер Павлович с командою, которой на тот город и нападение учинил. А поветовый генерал-майор Марикони был тогда в Вилькомирском повете в местечке Дусяты со своею командою в числе 4000 человек, от Динабурга в верстах в 40. В прочем, как в варшавских так виленских и других заговорщиках к бунту и о участниках во оном показал, что не знает.

    (Из приложения к допросу Т. Городенского по доносу шляхтича И. Плушевского).

    ... А как в комиссии на онаго Городенского от подсудимого во оной шляхтича Иозефа Плушевского показано, что он, Городенской, в 1794 году весною, набрав шляхты и крестьян 18 человек, вышел в Польшу, а в Польше набрал еще человек 30, пришел Минской губернии в местечко Поставу, где поставил две виселицы для ослушных. Потом, набрав в польскую службу шляхтичей, также Хоминского дворовых людей и крестьян с 20-ть, в том числе и сына его Плуневскаго взяли насильно, вышел опять в Польшу...

    (Российский государственный архив древних актов, ф. 7, оп. 2, д. 2869, ч. 1, л. 201-204 об.)

    /Восстание и война 1794 года в Литовской провинции (По документам архивов Москвы и Минска). Составление, редакция и предисловие кандидата исторических наук Е. К. Анищенко. Минск. 2001. С. 60-63./

    Смоленская следственная комиссия в основном закончила свою работу в мае 1795 года. Материалы следствия были направленный в Петербург, в Тайную экспедицию, высший орган политического сыска Российской империи. После этого Катерина II приказала создать «особый комитет», который должен был рассмотреть итоги следствия по делу восстания. В состав комитета вошли сенатор П. Пасек, генерал-прокурор А. Самойлов, граф П. Завадовский и князь М. Юсупов.

    В конце мая - начале июня 1795 года этот комитет представил императрицы проект своего решения. Согласно ему, тринадцати повстанцам (среди них - И. Копецу, Т. Городенскому, Я. Зянковичу) была вынесена смертная кара. Остальных, за исключением шестнадцати человек, которые были освобожденный от обвинения, предлагалось сослать в Сибирь. /Емяльянчык У.  Паланез для касінераў. (З падзей паўстання 1794 г. пад кіраўніцтвам Т. Касцюшкі на Беларусі). Мінск. 1994. С. 151-152./

    Однако Катерина II накануне третьего раздела Речи Посполитой Двух Народов, по-видимому, не хотела освящать смертными приговорами свое господство на захваченных землях, возбуждать и так неспокойное население. Потому смертные приговоры были упразднены. Наиболее виновные, на ее взгляд, «бунтовщики» были направлены в бессрочную сибирскую ссылку и на Камчатку. Для многих это стало тем же смертельным приговором, только отложенным на некоторое время...

    20 июня 1795 года Екатерина ІІ издает указ «Именной, данный Генерал-Прокурору. - О наказании участвовавших в Польском мятеже.

    По случаю возникшего в Польше мятежа принятыми от Нас благоуспешно мерами в краткое время совершенно низложенного, оказалися участниками в оном многие из новых подданных Наших, обитателей древних Российских областей к Империи Нашей возвращенных. Они быв возжигаемы буйственным духом безначалия и врагами всякого порядка, приступили к ненавистному и злодейскому предприятию, которое учинило их противу Нас и Государства Нашего клятвопреступниками и бунтовщиками. Для изыскания виновных в сих деяниях, учреждена была по повелению Нашему особая в Смоленске Комиссия, которая производя надлежащее по законам исследование внесла нам экстракты с своими мнениями. По рассмотрении оных, так как и приговоры произнесенного от особ нарочно от Нас к тому определенных видим, что строгость законами установленная подвергает виновных в таковом злодеянии неизбежной смертной казни; Мы однакож по сродному Нам милосердию и человеколюбию восхотели и сих преступников жребий облегчить, избавляя их от приговоренного тяжкого и ими справедливо заслуженного наказания, а вместо того повелеваем учинить следующее:

    1. Из тех, кои, наруша присягу на верное нам подданство, самым делом и лично участвовали в произведении мятежа и бунта и в том явно изобличены, Овручского монастыря Аббата Иозефата Охоцкого сослать в Пелим; Житомирского регента Михайла Бернацкого в Якутск; Пробоща Коростышевского, Иосифа Куликовского в Тобольск; Олеского Капитан-Исправника Яна Охотского в Нерчинск; отставного Поручика Якова Павшу в Селенгинск; Игнатия Дзилинского, Шефа полку сего имени, в Березов; бывшего полного Литовского стражника Ивана Оскирку, Житомирского градского Судью Андрея Дубровского, Шляхтича Томаша Вишомирского, Доминиканского монастыря Ксенза Леопольда Булгака, бывшего Пинской бригады Поручика, объявившего потом себя Бригадиром, Иозефа Копеца, Шляхтича Матвея Родевича, Подполковника Фадея Городенского, Подполковника Яна Зенковича, и Шляхтича Иосифа Алхимовича разослать в самые отдаленнейшие Сибирские города, бывшего Надворного Литовского Маршала Станислава Салтана, по единственному уважению на старость его, сослать на житье в Казань.

    2. Оказавшихся в нарушении присяги и изобличенных равномерно с первыми в измене, но лично только не бывших с ними в содействии, Настоятеля Доминиканского монастыря Томаша Силича, Ксенза Католицкого Базиля Салмановича, бывшего Землянского Судью Иулиана Пионтковского, Остроградовицкого Исправника Иосифа Богутского, Шляхтича Михаила Дорожинского, бывшаго Оруцкого Подномария Тадеуша Немирича и Тамбеляна Тадеуша Павшу разослать по городам Тобольской и Иркутской Губернии, или в таковые же отдаленные Архангельского Наместничества и Устюжской области.

    3. Обличенных в знании предприятий злонамеренных и об оных по долгу присяги и верности недоносивших Правительству Шляхтичей Антона Прибору, Винцентия Обуявича, Юстина Мацеловича, пограничной Казаровицкой Таможни надзирателя Шляхтича Петра Орловского, Генерального Наместника Епископа Киевского Михайла Полоцкого, Любельскаго градского Судью Андрея Янчинского, Любецкого старосту Иосифа Богуша, бывшего Подстолия Новогородского Иосифа Хоржевского и управителя Аббата Ахоцкого Ксаверия Яконовского, отправить на житье в Губернии Вятскую, Симбирскую, Казанскую и Пензенскую.

    4. Униатских Житомирского попа Петра Ольшевского и официала Острожского и Луцкого Иоанна Подчуженского, обвиненных в дерзком ослушании законной власти и в неповиновении повелениям Правительства, яко начинщиков нового возмущения, послать на житье Новгородско-Северской Губернии в уездный город Короп.

    5. Шляхтича Иозефа Тераевича за убийство одного Российского драгуна, в чем сам признался, по лишении Шляхетского достоинства, сослать вечно в каторжную работу.

    6. Овручского Земского Судью Михаила Павшу, Житомирского Земского Судью Антона Вечфинского, Шляхтича Степана Гедимина и Шляхтича Юрия Рутского, вменя им в наказание долговременное под стражею содержание, освободя па поруки, отпустить в их дома». [Полное собраніе законовъ Россійской имперіи съ 1649 года. Том ХХІІІ Съ 1789 по 6 ноября 1796. Санктпетербургъ. 1830. С. 710-711.]

    5 июля 1795 г. А. Н. Самолов направил циркулярное письмо губернаторам и генерал-губернаторам тех губерний, в которые направлялись ссылаемые повстанцы. Им предписывалось определить местожительство для ссыльных в отдалённых городах, где не проходили бы большие дороги, расселяя в каждом по одному человеку. На случай, если таковых городов не хватит, то помещать двоих, но «и то в разных оного частях» и «начальникам оных приказать употреблять в смотрений за ними всякую осторожность и бдение». Ежемесячно полагалось уведомлять генерал-прокурора о состоянии их здоровья и поведений. Такие письма были отосланы в Вологду, Архангельск, Пензу, Иркутск, Казань, Новгород-Северский, Курск, Кострому, Симбирск, Вятку, Рязань, Тамбов, Пермь.

    17 июля 1795 г. Осипов известил Самойлова об отправке в Иркутск первой группы поляков из числа признанных наиболее виновными: регента Михала Бернацкого, капитана Яна Охоцкого, поручика Якуба Павши, стражника Яна Оскирко, судьи Дубровского и шляхтича Вишомирского. В Иркутск же направлялся и Тераевич, которому было объявлено, чтобы он впредь не именовал себя шляхтичем, в чем от него была взята подписка. 20 июля Осипов сообщал об отъезде других осужденных. Вскоре начали поступать рапорты с мест о присланных туда поляках. Сведения были регулярны, однотипны и весьма кратки: ссыльные в поведении скромны, писем ни к кому не писали и ни от кого не получали, здоровы. Иногда встречаются упоминания о чьей-либо смерти: так, в донесении из Рязани сообщалось, что капитан Бенедикт Коллонтай скончался от горячки 2 июля 1796 г. /Макарова Г. В.  Новые материалы о пребывании участников движения Т. Костюшко в России. // Славяноведение. Москва. № 3. 1994. С. 45./

    «В 1783 г. Сибирь была разделена на три наместничества: Тобольское, Колыванское и Иркутское... Одновременно в марте 1783 г. Иркутскую губернию разделили на четыре области: Иркутскую, Нерчинскую, Якутскую и Охотскую. Каждая область состояла из уездов. В Якутской области было образовано пять уездов: Якутский, Олекминский, Оленский (Вилюйский), Жиганский и Зашиверский... Во главе Якутской области стали назначаться коменданты, уездов — земские исправники...» /Софронов Ф. Г.  Дореволюционные начальники Якутского края. Якутск. 1993. С. 14./ 19 марта 1796 г. комендантом Якутской области был назначен подполковник Петр Данилович Штейн (Штевинг).

    «12 декабря 1796 г. вышел именной указ о разделении государства на губернии… В связи с этим наместничества в Сибири были упразднены и вместо них в марте 1797 года были образованы, как и раньше, две губернии: Тобольская и Иркутская… В связи с этими изменениями в 1796 г. комендантство в Якутии было упразднено и край снова оказался на положении уезда. Начальники всей Якутии стали называться городничими, а уездные земские исправники – земскими комиссарами». (Софронов Ф. Г.  Дореволюционные начальники Якутского края. Якутск. 1993. С. 15).

    «На место Козлова поступил в должность коменданта подполковник и кавалер Богдан Карлович Гельмерсен. При нем находились: секретарь Иван Николаевич Веригин (впоследствии управляющий областью на место начальника Мягкого) и в должности городничего, подполковник Шейн (По другим спискам – Штевенк).

    В 1796 году коменданство было уничтожено, а 1797 года Якутск назначен уездным городом. Гельмерсен сдал свою обязанность Шейну и выехал в Иркутск. При нем, в1797 г., учреждены коммисарства: в Вилюйске, Колымске, Верхоянске, Жиганске и Олекминске.

    1-го июня 1800 года, Шейн, по приказанию, сдал обязанность свою вилюйскому городничему коллежскому ассесору Ивану Григорьевичу Кардашевскому.

    Таким образом, по распоряжению правительства, Якутск, бывший некогда главной резиденцией и опорною точкою завоевания и управления отдаленным краем Сибири, низведен на степень уездного городка, что и было, кажется, полезнее для него, по малочисленности и бедности городского общества, чем воеводство и комендантство, стоившие обывателям сначала много крови, а потом слез, денег и чести!..

    При Шейне увеличилась бедность якутов, и край, до тех пор спокойный от разбоев и грабежей, наводнился шайками разбойников. /Москвинъ И. С.  Воеводы и Начальники г. Якутска и ихъ дѣйствія. // Памятная кніжка Якутской області за 1863 годъ. Санктпетербургъ. 1864. С. 198./

    Тут можно добавить «что Иркутская губернская канцелярия, основываясь на указе сената от 20 декабря 1797 года, предписала городничему Штевингу учредить при Якутском казначействе присутствие для окончательного заключения условий с якутскими обществами на всю кладь требовавшую для Охотска, Удска и Зашиверска». /Башарин Г. П.  История аграрных отношений в Якутии. Москва. 1956. С. 234./

     Юзеф [Józef, Язэп, Иосиф] Копец [Kopeć, Копець, Копоть, Копаць] - родился, как он сам отмечал, 15 /16/ мая 1762 [исследователи приводят 1758 и 1759 гг.] года в Пинском повете Литовской провинции в семье небогатого шляхтича Станислава Копеца, ротмистра Пинского в войске Великого Княжества Литовского.

    С 16 лет начал служить рядовым в Пинской кавалерийской бригаде и после 10 лет службы получил офицерский чин. В должности командира эскадрона он учувствовал в литовской компании 1792 г. польско-русской войны. После поражения Пинская кавалерийская бригада, в которой служил Копец, была включена в русскую армию и размещена в околицах Киева. Однако Копец, приняв российскую присягу, вскоре оказался в рядах патриотов, готовящих восстание. В апреле 1794 г. майор Юзеф Копец увел эскадроны Пинской бригады на соединение с повстанческой армией своего земляка Тадеуша Костюшко. Подразделения под командованием Копеца с успехом участвовали в боях против российских и прусских войск под Хелмом, Голковом, Варшавой, Павонзками и Вавжыковом. За умелое управление войсками и личную отвагу во время восстания Копеца повысили до звания бригадира (высший офицерский чин, между чинами полковника и генерал-майора), а за храбрость наградили золотой табакеркой и золотым перстнем № 8 с надписью «Родина своему защитнику». Теперь этот перстень и боевая шпага Ю. Копоця хранится в Музее Войска Польского в Варшаве. В битве под Мацеёвицами раненый Копоть попадает в плен. К месту ссылки на Камчатку его до самой реки Лены везли в кибитке. «Она походила на сундук, снаружи была оббита кожами, а внутри железными листами, только с боку было окошко для подачи воды или еды, да на дне другая дыра для нужды». Заменив имя на номер Копеца окрестили секретным арестантом и запретили с ним разговаривать.

                                                          ДНЕВНИК ЮЗЕФА КОПЕЦА,

                                                       БРИГАДИРА ВОЙСК ПОЛЬСКИХ,

                            СОСТОЯЩИЙ ИЗ РАЗЛИЧНЫХ НЕРЕГУЛЯРНЫХ ЗАПИСОК.

                                                                      КНИГА ВТОРАЯ

                                                              РАЗДЕЛ ТРИНАДЦАТЫЙ

                                                  Дальнейший мой транспорт из Иркутска,

                                                  через поселения диких орд до реки Лены.

                                                            Транспорт водой до Якутска.

                                                         Прибытие в порт Охотск сушей

                                                          очень трудное и небезопасное.

    «Вывезенный из Иркутска к верховьям реки Лены, я вынужден был проехать селения диких орд здешнего народа. После нескольких десятков миль дороги, наконец, показался берег реки Лены, который являлся финишем конной почты, ибо оттуда начинался водный транспорт этой же рекой до Якутска. Мы застали несколько судов уже готовых к отплытию, нагруженных товарами иркутских купцов, которые различные товары, а особенно корабельные принадлежности, сплавляют рекой Леной до Якутска, затем оттуда на вьючных лошадях более 3000 верст, перевалив через голые горы и бескрайние леса, доставляют их в порт Охотск, где уже на строительство кораблей означенные предметы употребляют. Этот вид сухопутного транспорта неимоверно дорогой из-за множества преград и нападений хищных зверей, а особенно медведей.

    Река Лена после довольно долгого и неудобного путешествия притранспортировала меня до города Якутска, где комендантом был полковник Штевинг, которого я узнал во время первой нашей компании. Этот офицер, будучи не очень строгой моральности, во время второй компании, ценой военного мародерства, заимев значительное состояние, выхлопотал себе это отдаленное от жалоб могущих атаковать его минских обывателей, управление. Имел он много слуг поляков, которые прибывшим пленным своего народа, секретно доносили об особенностях, касающихся этого офицера, об его богатствах, приобретенных в этой несчастливой компании 1794 г., что имеет много предметов домашнего обихода, столового серебра, костельной утвари и убранства, что все приобретенное не придавало ему хорошей репутации даже в этой отдаленной стороне.

    Знакомство коменданта и неподходящее время дальнейшего пути, позволили нам в этом городе продолжительный отдых, таким образом, я пробыл в нем часть зимы, почти до наступающей весны. Полковник Штевинг, как бы возмещая нашим соотечественникам причиненные им обиды, не проявил в отношении к нам присущей ему суровости, наоборот, принимал нас с человечностью, которой мы совсем не ожидали; в некоторые дни я бывал, зван к нему на обед. Наконец, оказал нам очень милую неожиданность, пригласив нас нескольких поляков, не знавших о том, что находятся в одном городе. Этот поступок так тронул наши сердца, что мы забыли о его прошлых прегрешениях, оценив благосклонность, которую оказал нам в нашей недоле. К этой компании относились:

    Оскерка, лит. стражник,

    Дубравский из Волыни,

    Горденский, полковник восстания,

    Зенкович, полковник восстания.

    На этом балу можно было, в протяжении всего времени, забавляться до самозабвения, но разговаривать нужно было с большой осторожностью. Жена коменданта, родом шведка, вежливая в своем обхождении, делала все, что могла для увеселения компании; там были танцы, но никто из наших поляков не танцевал, кроме Зенковича; было много женщин, жен чиновников и родственниц, довольно любезных. Зенкович, забыв положение в котором пребывал, подтанцовывая комендантше, возможно чрезмерно, не понравился мужу; эта околичность была причиною, что ему позже не только у коменданта, но и в иных местах запретили бывать.

    Пребывая в городе с большой свободой, я смог присмотреться к некоторым вещам и узнать местные обычаи. Первое, что привлекло мое внимание, было то, как может быть, что один офицер во главе нескольких сот человек самовластно приказывает такому многочисленному и смелому народу? Простодушность якутов стала залогом послушания властям. Относительно их простоте заигрывания комендантов, являются достаточными мерами для усыпления их сознания, в отношении подданства в котором они пребывают. Так, например, упомянутый комендант, во время нашей бытности, под видом объявления какого-то монаршего указа, пригласив якутских начальников, приказал для их угощения готовить в нескольких котлах еду. Это пиршество торжественно закончилось распитием водки, которая в этом краю очень дорогая. Такая любезность, оказанная якутам, была днем коменданту хорошо оплачена; каждый из приглашенных старшин приносил в подарок для коменданта более десятка самых черных соболей, щедро оплачивая свою часть банкета. Способ налогообложения, с учреждением наивысшей власти, в этом крае прост, но при сборе бывает в несколько раз обременительнее. Якут на выплаты казне приносит несколько десятков штук соболей, из которых одного самого красивейшего удается ему сдать в казну, остальные же предназначены для коменданта, делая его самым богатым господином.

    Якутск является местом, в котором купцы, прибывшие из Иркутска, сплавной рекой Леной, производят дальнейшие приготовления в течение целой зимы к сухопутному пути к порту Охотск. Народ якуты является пастушеским людом, имеющий почти не считанные стада скота и табуны лошадей; природа в этом крае соответствует их образу жизни, жертвуя им удобные и обширные пастбища; зерновых здесь почти не знают, хлеб же их очень интересно выпечен из коры дерева, называемого лиственницей, очень похожего на нашу елку. Третья кора этого дерева, высушенная и истолченная, перемешивается с частью ржаной муки, которую достают очень дорого у живущих в Якутске русских; две первые коры этого дерева непригодны к такому употреблению. Вяленое мясо скота, а иной раз и лошадиное, также служит их повседневным питанием; кроме того, они имеют от своих стад достаточно надою.

    Итак, здесь иркутские купцы за бесценок скупают скот, режут его, делая копчености, и еще мокрыми шкурами обшивают свои товары, следя, чтобы в тюках не было более чем 4 камня [1 камень = 14,93 кг.] веса. После этой продолжительной работы, призвав к себе якутов, нанимают несколько тысяч лошадей, на которые навьючивают товар, по 4 камня с каждой стороны, а один на верху, и эдак пускаются в путь через горы и леса, имея с собой пропитания на целых три месяца.

    Якуты, пускаясь в этот путь, наполняют кожаные мешки молоком, подвешивают их на своих лошадей, присущим им способом, из которого выделывается масло. Остальные же их продукты составляют вяленое мясо и вышеназванный хлеб, а при недостатке питанием им служит лошадиное мясо.

    Как только показались первые признаки весны, и река Лена освободилась ото льда, мы начали помышлять и готовиться в дорогу. Попрощавшись с комендантом, разделенные друг с другом, каждый из моих товарищей удалился к месту своего назначения. Я, назначенный в порт Охотск, был причислен к купеческому каравану. Не забыл обо мне, очень вежливый ко мне комендант, отрекомендовав меня князю Мышинскому, который будучи командированный правительством комендантом в Охотск, из-за безопасного следования в назначенный пункт, присоединился к нашему конвою. Весь наш караван состоял из 4000 лошадей, а к каждой 20-й лошади был приставлен якут. Я для себя и своих вещей получил от казны 4 лошади; нашим вооружением были луки и стрелы.

    От Якутска до порта Охотск насчитывают около 3000 верст; не ручаюсь за эту цифру, однако могу утверждать, что по продолжительности потраченного на эту дорогу времени и извилистость пути, убеждают считать его намного меньше. На всем этом пространстве безлюдных земель, населенных дикими зверями, нет никаких поселений, кроме небольших деревушек при переправах рек, которые обязательно нужно переезжать. Первая и самая длинная переправа является через реку Лену, которая, пробежав немного по краю в восточном направлении, вдруг понесла свой поток на север.

    Затем следуют перевалы через горы, о которых речь пойдет ниже, и проезд через леса, между которыми попадаются небольшие речки, которые с прибытием вод с оттаявших гор, окружающих их, держат путников несколько дней на своих берегах, аж пока не спадет вода, после чего, почти не замочив ног, удается переправиться. Однако есть большие реки, пересекающие эти края, как Алдан, река Белая, Енисей, на которых перевозы лучше обеспечены, и не так много, как небольшие забирают времени.

    Прошло две недели времени, прежде чем мы перешли на другой берег Лены; здесь мы сразу же изготовились к походу; лошадь, идя за лошадью, формировала длинную линию всадников и вьючных лошадей, иначе по вершинам и хребтам гор между бездонными ущельями идти было невозможно. Якуты, сами отправившиеся проводниками в этот тяжелый путь, только одни и осознавали дорогу, не имея других указателей кроме только скелетов и лошадиных костей, которые когда-то во время пути или нападении медведей погибли.

    Мы ехали всегда с утра до вечера без привалов, останавливаясь всегда на ночлеги возле рек для пастбищ и кое-какой охраны; мы избегали кедровых рощ, чтобы обезопаситься от нападений медведей, ибо близость подобных мест, лишала нас не каждом ночлеге нескольких лошадей.

    Реки у нас отбирали много времени, так как были небезопасными; самыми страшными и затруднительными пунктами этого пути являлись горы, которые нужно было переваливать, а вернее взбираться на хребты этих возвышенных гор, которые, растягиваясь непрерывным поясом в разных направлениях, забирая за один только перевал через острые хребты и такие узкие, что только по одной лошади можно проехать.

    Страшные и недосягаемые глазу пропасти, стоящие по обеим сторонам этого тракта забирают людей и лошадей, которых неверный шаг либо небольшое отступление от дороги, навеки в них погружают. Не один раз мы теряли из нашего каравана нескольких человек с лошадьми за один день перехода.

    Когда мы после такого опасного дневного перехода, останавливались где-то на ночлег, то выбранное место представляло вид обоза; окруженные множеством костров для отпугивания подстерегающих наших лошадей медведей, внутри нашего огневого ограждения мы занимались кухней; каждый, доставая из котомки свои запасы, готовил, как умел. Наши купцы, имея палатки, жили лучше, чем другие, но вообще все мы имели, чем подкрепится; более всего мы употребляли чай с ржаными и пшеничными сухарями, которые у нас не переводились; копченая грудинка и солонина были плотным питанием; суп или борщ мы варили из молодых листьев Rum barbarum, которым тамошний край изобилует и где корень его, вырастая до величины нашей моркови либо пастернака, не имея такой крепости как китайский, был в отношении к нему как 1 к 4.

    В этих гористых местностях если и есть какие-либо равнины, то они так наполнены множеством комаров, летающих червей и иными оводами, что воздух является ими насыщенным и непригодным для дыхания; поэтому мы вынуждены были закрывать лица волосяными либо полотняными сетками, чтобы свободней дышать, так как иначе мы бы имели их полный рот, и они заглушили бы нам свободное поступление воздуха в легкие; не снимая даже на мгновение эту защиту, мы были в состоянии выдерживать непрестанные атаки этих воздушных тварей.

    Наше выступление после таких ночлегов, забирало у нас много времени; навьючивание такого многочисленного каравана продолжалось несколько часов. Мы трогались далее в путь каждый раз все с большим грузом, так как товары, везенные прежде лошадьми, которые перед этим были съедены медведями либо низвергнуты в ущелья, перегружались на оставшихся лошадей. Хоть я, с молодости служа в кавалерии, свыкся с верховой ездой, однако, измученному такой долгой дорогой в кибитке, среди стольких невыносимых мучений такого рода пути оказавшимся несказанно тяжелым, поскольку твердое деревянное седло меня донимало несносно, однако я нашел выход этому лиху, напихав свой мешок мхом, содранным с кочек.

    Князь Мышинский, назначенный комендантом в порт Охотск, не привыкший к подобному виду пути, хотя не имел власти над караваном, однако присвоив ее себе над купцами, приказал для себя сделать на манер лектики махину, поставленную на лошадях, из которых одна шла первой а вторая сзади; а когда узость дороги во многих местах не позволяла пройти этакому чудному экипажу, приказывал якутам прорубать и расширять дорогу, обходясь с ними круто, лупя и даже рубя некоторых палашом. Непривыкший к такому отношению якутский народ, поддающийся больше спокойному, чем жестокому управлению, побросав лошадей и товары, разбежался по окрестным лесам и горам; это событие поставило нас в очень ужасное положение, мы стояли целых 3 дня не видя никого из них; мы уже были вынуждены стать жертвою опрометчивости князя Мышинского, если бы некоторые из наших купцов не нашли путей примирения справедливо разгневанных добродушных якутов. Эти купцы, забравшись на деревья, якутским языком кричали им и заклиная их богами, смогли их склонить к возвращению; якуты доказали, что являются людьми, а князь, пристыженный, извинившись перед обиженными, вынужден был отдаться их предводительству до пункта своего назначения.

    К слову будет в этом месте описать присущий якутам обычай, исходящий из их повседневного суеверия. При проезде этих страшных поясов гор и ущелий они обычно совершают богослужение и приносят жертву богам этих ужасных мест. Религиозная церемония заканчивается навешиванием волос, вырванных из каждой лошади, на ветвях деревьев, находящихся при дороге. Мешать этому ритуалу и не годилось и никто не имел права; ибо, оставленные якутами караваны тот час бы стали, несомненно, ненадежными; следовательно, терпели это купцы, не показывая даже взглядом, что им не нравится потеря времени.

    Не могу опустить того, что, прибыв на реку Алдан, мы нашли красивое христианское кладбище с различными надписями на надгробиях; это были могилы каких-то вояжеров и жертв, сосланных в ссылку; немного дальше с очень красивым и искусным фасадом, мы нашли надгробие английского капитана, узнать историю которого не смогли; вид этой могилы привел меня к мысли о предназначении человека. Я убедился в этом месте покоя прахов стольких людей различного призвания, положения и состояния, что смерть объединяет и мирит; исчезает в окружении надгробий разница в происхождении людей. Прах благонравного лежащий рядом с прахом преступника, является наукою для живых, как следует относиться к недоле ближнего.

    Наш последний ночлег, уже неподалеку от порта Охотск, был среди народа тунгусов, в очень темном еловом лесу, который назывался Медвежье ухо. Уместно бы было тут задать вопрос, в каком это медвежьем ухе столько тысяч лошадей и столько сотен людей стало лагерем? Страх в нем и возле него господствует, крик и протяжный визг, шум от разбивающихся волн океана и спада нескольких рек, впадающих разом в это водное пространство, нападение хищных медведей и дерзкие их вылазки, как бы жителей объединившихся на оборону своего дикого жилища, это все вместе окружало место отдыха и ночлега нашего каравана. Не было ни одной такой опасной ночи, все прошедшее было только слабой тенью, ужаса проведенного в этой темноте, посреди Медвежьего уха. Не помогли ни множество разведенных огней, ни чуткость целого вооруженного каравана, мы вынуждены были лишится более десятка лошадей, которые стали добычей хищного соседства.

    Восход солнца на горизонте принес нам покой. Мы подняли наши таборы и приблизились к не очень отдаленному поселению тунгусов. Здесь вознаградили себя купцы за потерю лошадей, ибо за табак, бусы, цветные стекляшки и тому подобные игрушки добыли множество прекрасных соболей, еще редчайших черных лисиц, прибыльных горностаев и других мехов.

    Оттуда мы пошли дальше, повернув немного вправо; пройдя более десятка верст, мы увидели наконец с хребта довольно высокой горы, необозримую взгляду пространство океана; этот вид, кто его первый раз увидит зачаровывает, пугает и вместе с тем удивляет; но рядом с испугом была близкая надежда увидеть порт, которая утешала нас, изможденных уже жутким переходом через пустыню, горы, реки и бездны лесов, которые мы на нашей дороге встречали и пребывали, борясь с климатом, оводами и хищными зверями. С этого места, имея уже со стороны океан, мы двинулись изгибами берега до порта и прибыли, наконец в него без подвергаясь новым испытаниям. [Dziennik Józefa Kopcia, brygadjera wojsk Polskich. Berlin, 1863. S. 94-102.]

     1 декабря 1796 г. Иркутский генерал-губернатор Людвиг Нагель сообщал А. Н. Самойлову: «На сих днях получил я от Охотского коменданта рапорт, что отправленные той области по городам на житье секретные арестанты в Нижнекамчатск Иозеф Копец, в Гижигинск Фадей Городненский, в Тигильскую крепость Ян Зенкович, в Акланск Иозеф Алхимович доставлены в Охотск благополучно и в следующие места на транспортных судах под присмотром судовых руководителей в августе месяце отправлены, но там все они в каком состоянии приняты, по неполучению за отдаленностью мест рапортов, ничего донести Вашему сиятельству не могу». /Макарова Г. В.  Новые материалы о пребывании участников движения Т. Костюшко в России. // Славяноведение. Москва. № 3. 1994. С. 45./

     Поселенный в Нижнекамчатске Копец близко сошелся с местными жителями Камчатки ительменами. «Камчадал - по природе добрый, послушный, вежливый и безгранично гостеприимен. Я не смог бы вынести – писал Копец – всей этой тяжести, если бы не доброта камчадальского народа, которая в какой-то мере облегчила мои страдания». Охотно слушал Копоть и рассказы бывалого моряка В. Олесова, который принимал участие в плаваниях А. Лаксмана в Японию и Р. Шелехова на Аляску. Олесов даже подарил ему карту северо-востока Азии, две копии которой, выполненные рукой Копеца хранятся в фондах Национальной библиотеки в Варшаве.

    Вступивший на престол Павел І сразу же, на девятый день после смерти матери, лично посетил Костюшко переведенного из Петропавловской крепости в один из пустовавших дворцов и объявил о своем решении амнистировать участников восстания. 19 (30) ноября 1796 г. Костюшко присягнул на верность императору, который за это «пожаловал» ему тысячу крепостных. Затем Костюшко нанес визит царской семе. У входа в Зимний дворец его встретили рослые кавалергарды с креслом царицы, в котором и пронесли по дворцовым залам, где собрался петербургский бомонд. 20-28 ноября (1-9 декабря) 1796 г. Павел І объявил амнистию большой группе осужденных, среди которых были Т. Костюшко и его ближайшие сподвижники, в этом же списке был указан и А. Н. Радищев под № 22 (Т. Костюшко — под № 1). Кроме того, уже 10 ноября 1796 г. Павел приказал Н. И. Салтыкову, А. Н. Самойлову и А. А. Безбородко рассмотреть «преступления содержащихся поляков» и сделать общее заключение, кого можно освободить. 29 ноября 1796 г. последовал указ Сенату, в котором говорилось: «Приняв намерение оказать милость нашу подпавшим под наказание, заточение и ссылку по случаю бывших в Польше замешательств, повелеваем всех таковых освободить и отпустить в прежние их жилища, а заграничных, буде пожелают, и за границу». Повеление императора стало немедленно выполняться. Так, уже 26 декабря из Костромской губернии были отправлены К. Моравский и А. Нелепец, причем последний обратился с просьбой о денежной помощи на дорогу, в ответ на которую «его императорское величество соизволил дать просителю 100 руб.» А «освобожденный поляк Игнаций Дзялинский» ходатайствовал о содержащейся в городе Березове, где он находился в ссылке, «женке Евдокии Морозовой, которая в бытность его тамо оказала ему разные услуги и имела о нем попечение, дабы всемилостивейше была дарована и ей свобода». Павел велел освободить и ее. Некоторая заминка произошла с освобождением Ю. Тераевича, приговоренного к пожизненной каторге. Он должен был находиться в г. Таре, и когда коменданту Тары предписали объявить помилованному преступнику об освобождении, выяснилось, что в городе Тераевича нет. Тогда стали вести розыск по всем городам и уездам Тобольской губернии и на всякий случай сделали запрос в Иркутск. 3 декабря 1797 г. Иркутский генерал-губернатор Л. Нагель сообщил Тобольскому — Д. Кошелеву, что действительно Тараевич оказался в Иркутской губернии и поступил на «распространяющуюся там казенную суконную фабрику» и что ему «объявлено об освобождении». В марте 1798 г он был в Тобольске, откуда намеревался ехать в Минскую губернию. /Макарова Г. В.  Новые материалы о пребывании участников движения Т. Костюшко в России. // Славяноведение. Москва. № 3. 1994. С. 49- 50./

    Но еще долго, даже после амнистии Павла I в 1796 году, всем костюшковцам полицейско-административное наблюдение фиксировало «вольнодумство» и «критику имеющегося состояния вещей» в многих шляхетских поместьях, куда возврощались из изгнания или из ссылки бывшие повстанцы. Так, Репнин в письме к виленскому губернатору А. Тормасову от 30 апреля 1796 года высказывал обеспокоенность появлением в Вильно людей в «черных шапках». Полагалась, что они, вроде, служат новым заговорщикам опознавательным знаком. Несмотря на некоторую подозрительность такой информации, Репнин все же приказал Тормасову увеличить бдительность, а в «шинках через кагалы скрытна евреям приказать, присматривать, кто там бывает и что говорится».

    В 1796 году указом Павла I Копецу была объявлена амнистия и, начался путь обратно на родину. Ввиду зимы он пролегал по суше. Его кибитку на нартах, запряженную собаками, обшитую оленьими и медвежьими шкурами, с одним слюдяным окошком сопровождали ительмены. Для обогрева у него имелось только несколько фляжек спирта да две лохматые собаки. По дороге путникам не далось избежать встречи с воинственными чукчами. Чукчи «черкесы Сибири», яростно защищались российскому завоеванию. Они долго сохраняли свою самостоятельность и были последними народом Сибири, и то благодаря оспе, завоеванными Москвою. Испуганные камчадалы сообщили чукчам, что везут человека «который также, как и они, сражался за свою землю» и разве могут они «сами любящие свободу у других ее отнимать». Чукчи внимательно всмотрелись в лицо Копеца и, одарив его соболями, отпустили караван с миром. После этой встречи Копец записал: «Я слушал с возмущением, когда мне говорили об дикости этого простого народа. Как же я стыдился потом своей шибки, когда нашел в чукчах людей настоящей высокой морали. Ибо что же является наивысшей степенью моральности человека, как не уважение к свободе своей и другого». [К сожалению, в современной «демократической» Российской федерации про чукчей распространяют только мерзкие анекдоты, видать за то, что так долго не хотели вступить в «братскую семью народов».]

                                                         ДНЕВНИК ЮЗЕФА КОПЕЦА,

                                                     БРИГАДИРА ВОЙСК ПОЛЬСКИХ,

                            СОСТОЯЩИЙ ИЗ РАЗЛИЧНЫХ НЕРЕГУЛЯРНЫХ ЗАПИСОК.

                                                                      КНИГА ТРЕТЬЯ

                                                         РАЗДЕЛ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ

    ...На завтра, после небольшого усилия, не встретив уже никакой преграды, мы прибыли в порт Охотск, из которого я когда-то отправился морем и был привезен в Нижнюю Камчатку, про что я уже в предыдущей книге рассказал. Я не обманулся в своей надежде. Комендантом этого города я встретил того же самого князя Мышинского, с которым проделал путь из Якутска в Охотск. Его жестокий характер, который имел возможность узнать во множестве случаев, не обещал мне, право, ничего хорошего. Однако, рассудил я, смена моего положения, завоюет мне его сердце, но рано радовался со своего положения, находясь еще далеко от отечества. Но, однако, я находился в том пункте своего пути, из которого началось мое спасение, под влиянием почтенного купца, который, как это уже известно, был посредником между мною, заключенным, и троном, взяв на себя небезопасную обязанность, доставить мои письма и прошения в Европу, правящей в это время Екатерине и, исполнявшему просьбу, великодушному Павлу І.

                                                           РАЗДЕЛ ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ

    Прибыв порт Охотск, необходимо было в нем находится, аж до прибытия каравана из Якутска, который обычно каждый год, или два года, прибывает в Охотск с товарами и корабельными принадлежностями на деньги иркутских купцов. Способ, каким это происходит, уже описан во Второй книге. Поэтому нужно было два месяца времени жить в этом порту, ежели нет ни другой дороги, ни другого транспорта, как тот, особенный, с помощью якутского народа. Если бы не был так сильно болен, в течении двух месяцев, я смог бы обучиться многим делам, либо многое увидеть или услышать из рассказов жителей, которые имеют отличительную особенность разговаривать обо всем. Но жалкое состояние моего здоровья не позволило собрать урожай сведений, подробности которых могли бы быть очень полезными. Из-за этого моим утешением был просмотр, в моем доме, отменных собраний, которые я добыл в течение своего нахождения на Камчатке. Я имел значительное число коллекций, данных мне на память чиновниками, либо собранными мной самим. Особые платья, в которых сивиллы производят свою ворожбу или приносят жертвы; рубашки из кишок морских рыб, платья из коры, из морских птиц и каменные, из слюды. Комендант, зная цену этим особенностям, видать для презента в Петербург, требовавшего чего-то подобного, затребовал и принудил меня отдать, право, все то, чем я владел. Я не мог ему отказать и не сделать никакого отпора, так как очень боялся, чтобы он меня не задержал в порту под предлогом невозможности отправления якутским транспортом. Возвратившись на родину, я сохранил только малую часть из тех собраний, из которых одну часть оставил в храме Сивилл в Пулавах, а другую в Поруцках, в коллекции Тадеуша Чацкого.

    Тем временем моя болезнь каждый раз все более усиливалась и что обидно, перед близким отъездом, я уже совсем потерял силы. После долгих мучений, а также по показаниям различных симптомов, у меня образовался ниже груди огромный нарыв, значительно больший за спелое яблоко. Удушье и продолжительная тошнота были неустанными следствиями этого нарыва и сопровождались частыми неприятными покалываниями; а так как не было ни одного доктора, я вынужден был терпеть; и тогда мне посоветовал хозяин, чтобы я обратился к тунгусским сивиллам или шаманкам, которые как будто имели большую силу в совершении чудес, чем камчадальские ворожейки, с которыми ведут упрямый спор за первенство. Я согласился исполнить совет данный мне моим хозяином, и размышляя, что в эти религиозные обряды могут входить и лекарские способы, не имея, право, никакой над собой власти, я отдался без какой-то доверчивости лечению шаманок. Приведенные моим хозяином две ворожеи или шаманки, с целью распознания природы мучающей меня болезни, были препротивнейшими и очень причудливо одетыми бабами. Приблизившись ко мне, они осмотрели мой нарыв и отпрыгнув от меня, изрекли: «Что моя болезнь есть результат злобы камчадальских ворожей, которые из-за зависти наслали на меня злого дьявола или черта и бросили в море кость». «Трудно (продолжали далее) будет его изгнать, но мы, однако, его выгоним». Услышав это, мой хозяин наказал мне, чтобы я заплатил за небоголюбимый труд и затем позволил бы все, что со мной будут делать. Я с охотой заплатил и своему советчику и ворожеям, ибо имел надежду, что они владеют знаниями верного лекарского зелья, с элементами фиглярства для ворожбы темному простонародью, которое обычно доверчиво относит всякие самые простые людские действия к каким-нибудь необычным и всевышним влияниям духов или богов.

    Уже оплаченные шаманки принесли с собой сухие кедровые дрова и большую каменную плиту, на которой разложили огонь, велели мне сесть не очень высоко без малейшей боязни. Когда я это исполнил, они начали что-то на своем языке говорит огню, одна же поползла ко мне с криком похожим на медвежий рык и, приблизившись на расстояние шага, внезапно бросилась на меня и зубами разорвала всю бывшую на мне одежду, право, аж до тела, в том самом месте, где у меня образовался нарыв. После этой забавной операции, в мгновенье ока, упав навзничь, как бы в начавшихся конвульсиях, она покатилась к распложенному костру. тогда мой хозяин  шепнул мне. чтобы я посмотрел на ее рот; тогда обратив на нее взор, я увидел, что она держала в губах довольно большого и черного червяка, который извивался во все стороны; на что удивленный хозяин сказал мне: «Видишь господин, что она достала». Затем другая ворожея схватив указанного червяка, бросила его в огонь. Окончив на этом фиглярства мнимой ворожбы и разом лечение, они начали прыгать в благодарность богам за одержанную победу, а напоследок, как заплатили, спустились с высот. Надежда, что получу какое-нибудь облегчение, успокоила меня и подкрепила на несколько часов, но на завтра я узрел и однообразие моей болезни, и ошибку шаманок в их способе лечения.

    Однако я вынес верный результат из этого случая, то есть, я убедился во влиянии женского пола на предрассудки и людские пересуды; склонная по натуре к доверительности, боязливая, ограниченная слабостью, живущая в понятиях и перенимании всяких сильных впечатлений, женщина поддается, наверное, силе тех же впечатлений; отсюда, в каждом столетии и в каждом народе, не малую они играют роль в религии; а предрассудки, ежели не с них начало берут, то ими бережно всегда поддерживаются; словом, они чаще всего бывают орудием и оплотом убийственного фанатизма.

    По прошествии двух месяцев, нашего нахождения в порту Охотск, караван, ожидаемый нами, снаряженный на деньги иркутских купцов с помощью якутов, наконец, прибыл. Первым делом для меня, было, познакомится с прибывшими купцами и обеспечить себе вероятность возвращения с наемной якутской челядью. Когда, вошедши с ними в знакомство, я заручился их согласием, дав за все в награду несколько соболей и две рыжие лисицы, еще подарок добродетельных чукчей; после уверенности на этот счет нужно было подумать о запасах в дальнюю дорогу. Имея небольшие потребности, я без особого труда приобрел нужные товары. Якуты, со своей стороны, подготовившиеся во всем, были готовы к выступлению, но вынуждены были еще некоторое время ожидать купцов.

    Было бы излишним делом повторять описание тракта из Охотска до Якутска если оно уже находиться во Второй книге моего дневника; так же не нужен повтор моральных описаний способов проведения ночлегов, описаний опасностей этого пути. Таким образом, не будем утомлять читателя, а, в общем, расскажем о переходе моем из порта Охотск до Якутска. Я же был всесторонне слабый, и время для меня было довольно печальное, так как, вынужден признаться, не был в состоянии ни постижения, ни углубления сведений, уже при полученной свободе, могущий больше пользоваться для познания, ничего существенного я не использовал; вообще на все смотрел взором равнодушным, я не имел желания умножения своих познаний. Так ослабление физических власти или тела, сразу привело к ослаблению в человеке сил моральных и разума.

    Отправившись из порта Охотск, я ехал с якутской челядью караваном до Якутска. Наши привалы и ночлеги были там же где и первые, одни и те же опасности и тревоги. В том только по моему мнению отличалось мое путешествие от второго, что я был слаб здоровьем, был менее внимательный ко всему, и даже жалкий; только какой-нибудь самый распрекрасный вид способен был самое большее на минуту вырвать меня из этого состояния оцепенения, который был результатом немощи моего тела. Я оканчиваю эту часть моего пути в общих выражениях. А если в описании этих важных для торговых дел и связей водных и сухопутных коммуникаций, не очень много сообщил, то я был не в состоянии, будучи, повторяю еще раз несказанно больным, да и это уже я во Второй книге своего дневника сообщал. Таким образом, после пришествия некоторого времени мы пришли в Якутск.

    Якутск находится, как я уже говорил, в центре глубокой Сибири и ближайший из всех поселений к порту Охотску; страна, в которой водятся самые отборные соболя, горностаи и черные лисицы; как я уже рассказывал ее пересекает река Лена. Якутский народ разделяется на роды или орды, которые имеют своих князей, берущие первенство из-за своего происхождения.

    Язык их похож на татарский. Занимаются и живут охотой и рыболовством, и, закалились, видимо, все переносят работу и зной. Много о них я уже говорил, поэтому эти подробности будут только дополнением к предыдущему описанию; наконец я заметил, что они, как и другие азиатские народы, любят много говорить; разговоры их обычно касаются охоты и зверей; не пропускают сказок о морали, рассказов о сновидениях и тому подобных вещах. Женщины также любят рассуждать, но больше всего содержанием их разговоров являются шаманки, их заключения, не меньше, как сновидения.

    Из Якутска до города Иркутска имеются два тракта: прежде сего купеческий рекою Леной вверх, который является дорогой, которым купцы везут большие груза и меховые товары; другой тракт извивается берегами этой же Лены, где организована конная почта. Водный путь продолжительный и трудный, ибо проплывать против течения такой быстрой реки не возможно, как каждый день пройти белее дороги, чем четыре наших мили. Подумав, что меня водная переправа не так утомит, поэтому я выбрал этот тракт Леною и им отправился, пустившись в дальнейший путь в столицу Иркутского наместничества.

    Поэтому, перекрестив якутов, я пустился в путь рекой Леной и плыл несколько дней без остановки. Но когда мне медлительность этого пути надоела, я переменил свое решение и пересел на конную верховую почту. На станциях этого сухопутной почты живут поселенцы, состоящие из ссыльных. Условия их жизни довольно выгодные; ибо питаются не только рыбой и зверем, но выращивают кое-какую зелень и овощи и имеют довольно богатую хорошую еду. Подати сплачивают от добычи охотой, которая у них является самым первым искусством и умением. На этом пространстве, пересекаемом рекой Леной, если само течение реки можно считать за настоящую страну, ибо прибрежье не заселено кроме названных станций, которые здесь и везде разбросаны. Путник, наведывая эти места, обозревает только скалы или самые высокие горы, теснины или пропасти, покрытые небольшим и кривым лесочком. Конвой даваемый мне на каждой станции разрывал меня рассказами своих случаев жизни, и подробности, поведанные мне, убедили меня, что некоторые, между прочим, из них, были невинно покараны. Эти колонисты люди разного состояния, обычаев и способа жизни; поставленные в одну недолю, сохраняет еще каждый особенные приметы своего первичного состояния, в котором перед ссылкой в эти края пребывали...

    За триста верст до Иркутска я встретил орды людей, которых называют братским (бурятским)... Они доставили меня на лошадях в Иркутск. [Dziennik Józefa Kopcia, brygadjera wojsk Polskich. Berlin, 1863. S. 213-222.]

    После возвращения из ссылки Ю. Копоть поселился в Вильно, а затем, где-то в 1880 г. перебрался на Волынь, ибо хотел поселиться за границей Российской империи, но был интернирован Австрийскими властями. Больной жил у своих друзей. Указом Александра І от 11 декабря 1804 г. имение Лушнево, после смерти его владельца Винценты Копеца, было передано во владение Юзефу Копецу, однако он не вошел в права владения. Жил у приемника на посту руководителя восстания 1794 г. Томаша Вовжецкого, который также имел золотой перстень под № 46, в Видзах, у князей Чарторийских в Пулавах, у Радзивилов в Несвиже. Умер в 1827 году и был погребен в часовне родового имения в Лушнево.

    Из «Дневника» Юзафа Копеца также можно узнать дальнейшую судьбу некоторых ссыльных соратников Тадеуша Костюшко.

    «Не могу в этом месте не высказать своего почтения тем уважаемым людям, которые, став святою жертвою своей беззаветностью и привязанностью к Родине, стали жителями дикой и безлюдной Сибири, несомненно, их имена наше поколение помнит, однако я обязан исполнить свой долг и для нового поколения поляков, назвав их: Первый Оскерко, пол. лит. стражник, кав. ордена Белого Орла Св. Павла, посол на конституционный сейм в 1788 г., который за не подписание акта Тарговицкой конфедерации был в заключении 1793 г. в Смоленске, затем сослан в самую отдаленнейшую Сибирскую губернию, т. е. в Иркутск а оттуда в г. Зугемы [Жыганcк] на р. Лене, впадающей в Ледовитое море и там пробыл до 1796 года. Затем был освобожден и встречен в Иркутске своим сыном Домиником Оскерко, ротмистром Литовской национальной кавалерии, и во время возвращения умер в Тобольске, не перенеся суровости воздуха и климата, ослабший силами в течение долгого пребывания в неволе. У детей, похороненного отца в Тобольске забрали имения, состоящие из 7000 душ. [Dziennik Józefa Kopcia, brygadjera wojsk Polskich. Berlin, 1863. S. 20.] Ян Миколай Оскерка [Oskierka, Оскирко], герба Mурделио (1735-1796), был сыном Рафала Алоиза и Станиславы Терезы, дочери Мартиана Михала Огинского. Принимал участие в семилетней войне 1756-1763 гг. В 1764 г. поддержал сторону Чарторыйских и кандидатуру короля Станислава Понятовского. Конвокационный Сейм призвал Оскерку, конфедерационного судью мозырского, в комиссию для составления нового поголовного еврейского тарифа в Мозырском повете. Был депутатом на элекционный сейм от Мозырского повета. Занимал последовательно посты писаря земского (1768), подстолия (1769) и войского (1771-1781) мозырского. В 1781 г. был избран депутатом на Трибунал Литовский. 19 I 1782 г. получил номинацию на стражника польного литовского. В августе 1784 г. оказался среди приглашенных Каралем Радзивилом в Несвиж визитом короля. В августе 1786 г. заботясь о безопасности Мозырского повета подписал петицию королю с просьбой о заслонении границы «от своевольных людей» авангардным полком ясновельможного пана Романовского. В 1788 г., вместе с подкоморием мозырским Константином Еленским, был депутатом на сейм от Мозырского повета. В 1790 г. уступил сыну Рафалу должность стражника польного литовского. Конституцию 3 мая 1791 г. приветствовал Оскерка с большим энтузиазмом. Он был кавалером Ордена Св. Станислава (1781) и Белого Орла и принадлежал к самым богатым жителям в Литве. Наследник огромного состояния (7 млн. злот.) владел: Наровлей (с деревнями Антоново, Мухоеды, Углы, Головчыцы, Kaрповичи в Мозырском повете, Барбарово и Koнотопы в Речицком повете. В начала августа 1793 года имение Прозора в Хойниках принимало участников конспиративного совещания, целью которого была подготовка вооруженного выступления против разделов Речи Посполитой и за возрождение Конституции 3 мая 1791 г. Среди них присутствовал также стражник литовский из соседнего Барбарова Ян Миколай Аскерко, вместе с сыном Рафалом Михалом. Как друг и ближайший сосед обозного литовского Караля Прозора, сдерживал его стремления к преждевременному началу восстания, советовал ждать, «пока не сообщат, пока окончательно не будет принята резолюция, которая помыслы и надежды удовлетворит». Караль Прозор и капитан Гамилькар Касинский 20 апреля 1794 г. выехали из Хойников в Юровичи. Но Ян Миколай Оскерко через своего посланца предупредил, что их там уже ждут российские солдаты. Ян Миколай Оскерко был арестован в первый день Пасхи, указом от 20 VI 1795 г. причислен был к первой категории осужденных и был сослан в глубь Сибири в Zygemy [Жиганск Якутского уезда] Иркутской губернии. Имущество подверглось конфискации и роздано российским вельможам, в частности, в 1793 году его поместье Барбарово было передано действительному тайному советнику Я. Сиверсу). Освобожден по амнистии Павла I, умер от апоплексии в Тобольске в 1796 г., и был там похоронен с почестями сопровождающим отца на обратном пути на родину сыном Домиником. После смерти Оскерки вдове удалось вернуть лишь небольшую часть имущества (Кoнoтопы). Воспоминание о потере огромного состояния Оскерко сохранилось в белорусской пословице: «Пропало, как Оскерково добро. От брака с Барбарой Рокицкой (27 І 1761) имел сыновей: Рафала Михала (ок. 1761–1818) - от 1790 г. стражник польный лит., в 1791 г. получил Орден Св. Станислава, а 28 IV 1792 г. Орден Белого Орла. Во время Tарговицы актом Конфедерации Генеральной ВКЛ от 25 VI 1792 г. был назначен в состав Конфедеральской советником от Мозырского повета; Доминика (род. 1770), ротмистра национальной кавалерии, кавалера Oрденов Св. Станислава и Белого Орла, и дочь Aнелю, жену Игнатия Прозора. [Złomska M.  Oskierka Jan Mikołaj. // Polski słownik biograficzny. T. XXIV/2. Z. 101. Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdańsk. 1979. S. 360-361.]

    «Городынский в Видзигинску [Гижигинске]. [Dziennik Józefa Kopcia, brygadjera wojsk Polskich. Berlin, 1863. S. 20.]

    «Ян Охотский, племянник аббата Охотского, в Петропавловский порт». [Dziennik Józefa Kopcia, brygadjera wojsk Polskich. Berlin, 1863. S. 20.] По всей вероятности его путь пролегал тоже через Якутск.

    «Дубравский, судья в Иркутской [Якутского уезда] губернии в Зашиверске». [Dziennik Józefa Kopcia, brygadjera wojsk Polskich. Berlin, 1863. S. 20.] Андрей Дубравский, герба Сас (ок. 1720 - ок. 1803) - писарь овручский, затем подстароста oвручский гродский, судья гродский житомирский, депутат на киевский сейм 1767-1768 гг. Был очень богат, владел под Бердичевом Райгородокским ключом (земским имением), с селами Фридров (теперь Терновка) и Kлитенка, а также на Житомирщине Горошковским ключом с местечком Горошки и селом Зубовщина, где Дубравский проводил осень и зимы в охоте. Летом хозяйствовал на своих черноземах во Фридрове. Он жил в уединении, с несколькими друзьями, даже в Люблин и Варшаву ездил верхом. Не заезжал на ночлеги и привалы, хотя и шли за ним брички с кухней и буфетами, а располагался ля воды. Даже зимой ночевал на снегу, завернувшись в шкуру медведя. Носил шляхетскую куртку и поверх гуцульскую гуню, из толстого сукна, на людях – польский строй (костюм). Несмотря на внешнюю дикость, удивлял умом и остроумием. Спартанец, сильной воли и характера, умеренный и трезвый, трудолюбивый и энергичный, ненавидел праздности, пьянства и воровства, вел образцовое хозяйство. При отсутствие полиции сам поддерживал порядок в Бердичевском и Житомирском поветах и гайдамачества там не допускал. Когда команды Юзефа Габриеля Стемпковского и Франтишка Ксаверия Браницкого хватали гайдамаков и вешали их тысячами, Дубравский возражал против такого варварства, а отсылал их в темницу под башней в Зубовщине, где их каждую пятницу секли без милосердия, а раскаявшихся через несколько недель или месяцев выпускали. Дубравский до сих пор живет в преданиях народа на Волыни, как жестокий и мстительный истребитель гайдамаков. Став житомирским судьей земским, Дубравский успокоил Волынь на пограничье с Украиной без военной помощи. Также провел громкое дело скупщика краденого еврея Mошко, богатого арендатора, организатора грабежей, которого после разбирательства обезглавили, поэтому евреи ненавидели Дубравского и сильно ему вредили.

    Дубравский долго жил холостым и собрал значительные капиталы, имел богатое собрание венгерского вина, буфеты в серебре и отличную службу. Деньги одалживал на слово, и процентов по шляхетскому обычаю, не брал. Любил лечить народ топленным салом различных животных, добавляя несколько капель жира в водку, и это от всякой болезни. Женился в пожилом возрасте на вдове Стецкой, из дома Хоецких. После женитьбы остепенился, зимой жил в Житомире и ездил на карете.

    Принимал участие в съезде заговорщиков в Хойниках у Кароля Прозора в августе 1793 г. Когда началось восстание Костюшки российские власти приказали сдать оружие. Дубравский, который имел большую коллекцию красивого старосветского оружия, приказал своим слугам закопать его и поставить на этом месте стог сена. Но кто-то донес, оружие нашли, роме того нашли воззвание к готовящемуся восстанию. На Пасху 1794 г. Дубравского арестовали. Офицеры и чиновники разграбили серебро и драгоценности... Имущество Дубравского конфисковали: Горошковский и Райгородокский ключи, вместе с 2667 душ мужских получил 2 IX 1795 г. генерал Михаил Кутузов [Горошки в 1912-1923 гг именовались Кутузово, потом в 1923-1923 гг. Володарск, затем Володарск-Волынский]; деревни Фридров, 304 душ мужских, и Kлитенку получил подполковник Михаил Пафнутьев. [Dzwonkowski W.  Dubrawski Andrzej. // Polski słownik biograficzny. T. V. Kraków. 1939-1946. S. 437-438.] «В 1796 году произошел 3-ий раздел Польши; в результате этого грабежа Россия захватила Литву, не мало поживились за счет поляков ее соседи Пруссия и Австрия и был положен конец существованию независимой Речи Посполитой (т. е. Польши). Разделу предшествовало неудачное восстание поляков (1794 г.) возглавляемое Костюшкой. По подавлении его многие из участников были высланы в отдаленные места России и Сибири; 12 повстанцев были распределены на территории Иркутского наместничества, а трое из этих 12-ти попали в пределы нынешней Якутии: житомирский регент Мих. Бернацкий в Оленск [Вилюйск], бывший полный литовский стражник Ив. Оскирка в Жиганск и житомирский градской голова Андрей Дубровский в Зашиверск. [Зашиверск - на р. Индигирке, в конце XVIII ст. административный центр Верхоянского и Колымского округов. В 1769 г. в нем жило свыше 900 казаков, разночинцев, посадских, «присыльных» и «новокрещеных инородцев», имелось несколько учреждений – земский суд, нижняя расправа, казначейство и др. В 1805 г. Зашиверск был переведен в число заштатных городов и быстро захирел. Подробнее о нем см. очерк «Гор. Зашиверск» в сборнике материалов к изучению Якутии (Якутск, 1922 г.); В 1-м Полн. Собр. Законов Российской империи (т. 23, стр. 710, № 17345), в именном указе «о наказании участвовавших в польском мятеже» говорится, что Оскирка и Дубровский высылаются «в самые отдаленнейшие сибирские города», а Бернацкий – в Якутск. Из архивных материалов (Центрархив ЯАССР, фонд жиганского городничего, дело «Орегинальные указы и ордера жиганских городничих дел» - 1796 г. и фонд зашиверского городничего, дело «По ордеру якутского коменданта, при котором прислан секретной арестант» - 1796 г.) видно, что Оскирка был выслан в Жиганск, а Бернацкий - в Оленск.] Отправленный из Якутска 1 июня 1796 года, Дубровский, под присмотром сержанта Охотина и одного казака, прибыл к месту ссылки 21 июля. Городничий должен был «употребить за ним смотрение, всякую осторожность и бдение, не позволяя ему ни с кем из живущих в городе иметь вольного обращения или посещения», ежемесячно доносить о здоровье и поведений арестанта, а также наблюдать за всей его корреспонденцией. Дубровский, как это видно из списка бывших при нем вещей и денег, принадлежал к числу состоятельных людей: в ссылку он привез 4 кафтана, 4 пары сапог, перину, 3 подушки, 2 ковра, лисью шубу, шинель и много других вещей, а деньгами - 52 голландских червонца и 700 рублей русскими ассигнациями. [Еще более богатым, чем Дубровский, был Оскирка, привезший в Жиганск 12 кафтанов, 4 подушки, много белья и серебряных вещей, 250 голландских червонцев и 122 серебренных рубля (см. упомянутое дело жиганского городничего).] На довольствие ему выдавалось по 60 коп. на день от казны и, по мере необходимости, он мог брать небольшими суммами из собственных средств. Как жил Д. в Зашиверске сведений не сохранилось. Пробыл он здесь не долго. Уже 12 марта 1797 года, т. е. меньше чем через год по его прибытие в ссылку, пришел указ «о всемилостивейшем освобождении подпавших под наказание, заточение и ссылку поляков», а 14 марта Д. уже выехал в Россию. [См. указанное дело Зашиверского городничего «по ордеру и т. д.»] [М. А. К. [Кротов]  Андрей Дубровский. // Автономная Якутия. Якутск. № 31. 8 февраля 1929 года. С. 4.] “Летом1796 года в Зашиверск привезли из Смоленска Андрея Станиславовича Дубровского. На житье, без права общения с жителями. Есть косвенные намеки, что выступал он против какого-то помещика или помещиков, хотя сам происходил не из бедных. При переезде у него пропали серебряные часы. Дубровский... Сразу вспоминается пушкинская повесть. [Панков А.  Якутская Мангазея. // Полярная звезда. Якутск. № 3. 1978. С. 125.] Прототипом пушкинского Дубровского был белорусский шляхтич Павел Островский и так Пушкин хотел назвать свою повесть. Островский - уроженец д. Раваничи Игуменского уезда Минской губернии (родовое имение Оржехневичи /Островщизна/ в Дисненском уезде Минской губернии). [Букчин С.  ...Народ издревле нам родной. Русские писатели и Белоруссия. Очерки. Минск. С. 14; Лиля Бриг (по материалам, любезно предоставленным Алесем Барковским).  «Спокойно, Маша, я Дубровский». Был ли пушкинский герой якутским пленником? // Якутск вечерний. Якутск. 23 августа 2002. С. 8.] «Дубравский, высланный в Якуты, отдался любимой охоте, несмотря на то, что имел более 70 лет. Зарабатывал даже на торговле шкурами. Дубравская, что имела, отдала на спасение мужа. Кутузов отдал ей назад разграбленную Зубовщину с 12 избами. После амнистии царя Павла I, 29 XI (10 XII) 1796 г. Дубравский вернулся на родину белобородым стариком. Не пожелал воспользоваться милостью Кутузова, а нашел еще одну деревню возле Мозыря, которую забыли конфисковать. Деньги, которые давал в долг, никто не вернул, Дубравский о них и не напоминал, а должники не торопились с отдачей. Только один человек из-под Вильно возвратил ему взятую в долг сумму. Ее Дубравский отдал жене, а сам вскоре умер». [Dzwonkowski W.  Dubrawski Andrzej. // Polski słownik biograficzny. T. V. Kraków. 1939-1946. S. 438.]

    Выехал на родину и житомирский земский регент Михал [Михайла] Бернацкий [Бернатский]. [«Сосланы в Сибирь участвовавшие в мятеже поляки «обитатели древних российских областей к империи возвращенных» по одному человеку: в Пелым, Якутск (Житомирский регент Михаил Бернатский), Тобольск, Нерчинск, Селенгинск и Березов и девять человек в другие отдаленные города. П.С.З., т. 23, стр. 710, № 17345. – В следующем же году Павел I всех их освободил». /Приклонский В. Л.  Летопись якутского края, составленная по официальным и историческим данным. Красноярск. 1896. С. 83./; «В начале года под строжайшем караулом привезен польский патриот, бывший житомирский регент Михаил Бенатский. После второго раздела Польши он принял энергичное участие в восстании поляков, поставивших целью возрождение утраченной самостоятельности «Речи Посполитой» в ее прежних пределах. Когда же глава повстанческого совета и временный правитель Польши Тадеуш Костюшко потерпел поражение от русского генерала Ферзена и самая столица Варшава была взята Суворовым, Бернатский в числе других представителей попал в плен и присужден к ссылке в Якутск. Но на месте ссылки он прожил недолго; в следующем году по вступлении на престол императора Павла I получил амнистию и выехал в прежние владения». /Явловский П. П.  Летопись города Якутска от основания его до настоящего времени (1632-1914 гг.). Т. І. (1632-1800 гг.). Якутск. 2002. С. 228, 233./; «Бернатский Михаил — ссыльный поляк, противник 2-го раздела Польши. В 1794 г. участвовал в восстании Тадеуша Костюшко (1746-1817), стремясь вернуть самостоятельность польско-литовского государства Речь Посполита (с 1569 до 1795 гг.) в прежних территориальных границах. По вступлении на престол российского императора Павла I (1796-1801) получил амнистию и выехал из Якутии (Явловский П. П. Летопись... Т. 1. С. 192).» /Персоналии. // Попов Г. А.  Сочинения. Т. ІІІ. История города Якутска. 1932-1917. Якутск. 2007. С. 199./].

    Бернатский Михаил — ссыльный поляк, противник 2-го раздела Польши. В 1794 г. участвовал в восстании Тадеуша Костюшко (1746-1817), стремясь вернуть самостоятельность польско-литовского государства Речь Посполита (с 1569 до 1795 гг.) в прежних территориальных границах. По вступлении на престол российского императора Павла I(1796—1801) получил амнистию и выехал из Якутии (Явловский П.П. Летопись... Т. 1. С. 192).

    /yakutskhistory.net›справка-а-я/справка-б/ Бернатский Михаил/

    После поражения восстания Михал Клеофас Огинский эмигрировал в Константинополь, где стал активным деятелем эмиграции, затем переехал в Париж, где контактировал с Талейраном и французской директорией с целью восстановления независимости Речи Посполитой. После объявленной амнистии в 1802 г. вернулся в Российскую империи и поселился в своем имении Залесье Ошмянского уезда Виленской губернии, где построил усадьбу и заложил парк, установив огромном валун с надписью: CIENIOM KOŚCIUSZKI. Здесь же Огинский нависал свой известный полонез «Прощание с Родиной», на мотив которого свои «Осенние мотивы» исполняют на якутском языке Екатерина и Аляксей Егоровы. В 1810 г. Огинский переезжает в Санкт-Петербург и становится сенатором Российской империи, активно занимается политикой, доверенное лицо императора Александра I, которому предлагает проект создания Великого Княжества Литовского в составе Российской империи, который, однако, был отвергнут.

    Завершая небольшой рассказ о соратниках Косцюшко попавших в Якутию на заключение приведем слова ссыльного в Якутскую область доктора Станислава Гаршинского за участие в восстании 1863-1864 гг., которые он произнес при встрече с земляком в якутской юрте, когда в ней увидел портрет Костюшки, на который крестились якуты, принимая его за икону: «Не надеялся, наверное, наш герой, что когда-либо, по прошествии многих лет, в юрте на якутской земле его изображение будет предметом любопытных взглядов якутов». /W jakuckiej jurcie. // Tydzień. № 12. Lwów, 1893, S. 91./