ЎЎЎ Аляксандрына Вульлянава. Самагубца Цітусь Пашкоўскі ў Якуцку. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    Цітусь Пашкоўскі /Tytus Рaszkowski; Тит Ильич Пашковский/ – нар 3 студзеня 1860 /1857/ г. у маёнтку Лігішкі  Вількамірскага павету Ковенскай губэрні Расейскай імпэрыі, у шляхецкай каталіцкай сям’і.

    Першапачатковую адукацыю атрымаў дома, затым у клясычнай гімназіі ў Вільні, дзе падпаў пад уплыў партыі “Народная Воля”. У 1880 г. вытрымаў экзамэн на аптэкарскага вучня пры Віленскай /Менскай/ гімназіі.

    У лютым 1880 г. зьехаў у Варшаву, дзе працаваў стрэлачнікам на станцыі. Верагодна, яшчэ ў Варшаве ён наладаваў кантакты з партыяй “Пралетарыят”, бо пасьля вяртаньня ў Вільню ў кастрычніку 1883 г. ўдзельнічаў у прапагандысцкай дзейнасьці мясцовай суполкі гэтай партыі.

    23 сакавіка  1884 г. Пашкоўскі быў арыштаваны і паўгода знаходзіўся ў прафіляктычным зьняволеньні а затым 2 гады пад грамадзкім наглядам паліцыі. Не маючы ані сродкаў, ані магчымасьці далейшай адукацыі пачаў практыкаваць у розных віленскіх аптэках. Ад 1885 г. быў жанаты на Гелене Валентыновіч.

    У пачатку 1887 г. Браніслаў Пілсудзкі пазнаёміў Пашкоўскага з прадстаўніком фракцыі тэрарыстычнай арганізацыі “Народная Воля” Міхаілам Канчэрам, які прыбыў у Вільню.

     Ад 1886 г. Пашкоўскі, уладальнік камісійнага склада аптэчных матэрыялаў, абавязаўся паставіць тэрарыстам хімічныя сродкі для вырабу выбуховага рэчыва да заплянаванага на 1 (13) сакавіка 1887 г. замаху на цара Аляксандра III. Але змова была выкрытая яшчэ да вызначанага тэрміну і змоўшчыкаў арыштавалі ў Санкт-Пецярбургу на чале з А. І. Ульянавым, старэйшым братам У. І. Ульянава (Леніна).

    22 сакавіка 1887 г. Пашкоўскі, выдадзены Kaнчэрам, быў арыштаваны на кватэры ў Браніслава Пілсудзкага. Быў арыштаваны таксама ягоны брат Рамуальд Пашкоўскі, які пражываў у Слонімскім павеце Гарадзенскай губэрні, і Юзаф Пілсудзкі, які вызначыў пад час сьледзтва сябе беларусам.

    Цітуся даставілі праз некалькі дзён пад узмоцненым канвоем у Пецярбург, дзе ён разам з іншымі ўдзельнікамі змовы, быў асуджаны 27 IV – 1 V 1887 г. спэцыяльнай Камісіяй Кіруючага Сэнату, хаця ён факт пастаўкі хімічных сродкаў апраўдваў жаданьнем прыбытку, на сьмерць. Але ў выніку асабістага прашэньня да цара, атрымаў зьмякчэньне прысуду, да 10 гадоў катаргі.

    У Карыйскую турму прыбыў у 1888 г. і прымаў удзел ва ўсіх пратэстах і галадовак катаржан. У пэрыяд г. зв. “Карыйскай трагедыі” 1889 г. у ліку 16 зьняволеных прыняў атруту, ў знак пратэсту супраць прымяненьня цялесных пакараньняў у дачыненьні да палітычных зьняволеных, але застаўся жывы.

    Пасьля ліквідацыі ў сувязі з гэтым карыйскіх турмаў у верасьні 1890 г. Пашкоўскі выйшаў у вольную каманду. Да яго прыяжджала жонка, але ў 1892 г. вярнулася Эўрапейскую Расею. У 1893 г. Пашкоўскі быў адпраўлены не пасяленьне ў Якуцкую вобласьць.

    12 сакавіка 1894 [1895] г., праз тры з паловай месяцы свайго знаходжаньня ў Якуцкай вобласьці, Цітусь Пашкоўскі застрэліўся ў Якуцку.

    Але існуе таксама вэрсія, згодна з якой самагубства Пашкоўскага было сфальсыфікаванае дзеля таго каб зьбегчы з Якуцка. Ён выдаючы сябе за Мікалая, сына праваслаўнага сьвятара, жыў потым у Кіеве і супрацоўнічаў з РСДРП, ўдзельнічаў у Кастрычніцкім перавароце і Грамадзянскай вайне ў Кіеве і Гомелі, а памер нібыта ў красавіку 1922 г. ў Кіеве. /List Julii T. Paszkowskiej z Kijowa z 25 VIII 1977 // Mater. Red. Słown. Biogr. Działaczy Pol. Ruchu Robotniczego./ Але паколькі Фелікс Кон, які асабіста ведаў Пашкоўскага, у апублікаваных ужо пасьля рэвалюцыі ўспамінах не абвяргаў паведамленьняў пра самагубства Цітуся, дасьледчыкі вырашылі, што гэтая інфармацыя недакладная.

    Літаратура:

*    Пашковскій Титъ Ильичъ. [Осмоловскій Г.  Карійцы. (Матеріалы для статистики русскаго революціоннаго движенія). III. Біографическія свѣдѣнія. Мужская Карійская тюрьма.] // Минувшïе Годы. Журналъ посвященный исторïи и литературѣ. Ïюль. N 7. С.-Петербургъ. 1908. С. 142, 154.

    Kon F.  W katordze na Karze. Ze wspomnień „Proletariatczyka”. Kraków. 1908. S. 75.

*    Пашковскій Титъ Ильичъ. // Большая Энциклопедія. Словарь общедоступныхъ свѣдѣній по всѣм отраслямъ знанія. Подъ редакціей С. Н. Южакова. Т. XXII (Дополнительный). Мендельсонъ – Өразибулъ. С.-Петербургъ. 1909. С. 236.

*    Пилсудскій Брониславъ Осиповичъ. // Большая Энциклопедія. Словарь общедоступныхъ свѣдѣній по всѣм отраслямъ знанія. Подъ редакціей С. Н. Южакова. Т. XXII (Дополнительный). Мендельсонъ – Өразибулъ. С.-Петербургъ. 1909. С. 270.

    Kulczycki L.  Rewolucja rosyjska. Cz. 2. Lwów. 1911. S. 534–538.

*    М. А. К. [Кротов]  О политической ссылке в Якутской области. // Красная Якутия. Общественно-политический, исторический ежемесячный журнал, орган Якутского Областного Комитета Р.К.П. № 3. Июнь. Якутск. 1923. С. 57.

*    Обвинительный акт по Делу 1 марта 1887 г. // Александр Ильич Ульянов и Дело 1 марта 1887 г. Сборник составленный А. И. Ульяновой-Елизаровой. Москва - Ленинград. 1927. С. 317, 345, 391, 401, 402, 410, 412, 413.

*    Пашковский Тит Ильич. [Жуковский-Жук И.  Мартиролог Нерчинской каторги.] // Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги. Сборник воспоминаний, документов и материалов. [Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Историко-революционная библиотека журнала «Каторга и Ссылка». Воспоминания, исследования, документы и друг. материалы из истории революционного прошлого России. Кн. XXVIII-XXIX. 1927.] Москва. 1927. С. 265.

*    Życie i praca Marii Paszkowskiej. Księga Pamiątkowa. Warszawa. 1929. S. 52, 68.

*    Pobóg-Malinowski W.  Niedoszły zamach 13 marca 1887 roku i udział w nim Polaków. // Niepodległość. Czasopismo poświęcone dziejom polskich walk wyzwoleńczych w dobie popowstaniowej pod red. Leona Wasilewskiego. T X. Lipiec – Grudzień. 1930. Warszawa. 1934. S. 21-35.

*    Капланас И.  «Эпизод в городе Вильно». // Коммунист. № 8 (506). Этот номер «Коммуниста» подготовлен совместно с редакцией журнала «Коммунист Белоруссии». Вильнюс. 1966. С. 58-59.

*    Pacholczykowa A.  Рaszkowski Tytus. // Polski Słownik Biograficzny. T. XXV/2. Z. 105. Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdańsk. 1980. S. 308.

*    Барковский А.  Соратник Ульянова застрелился в Якутске. // Якутск вечерний. Якутск. № 19. 17 мая 2002. С. 12.

    Аляксандрына Вульлянава,

    Койданава

                                                                       КАРИЙЦЫ

                          (Материалы для статистики русского революционного движения)

                                                                               III

                                                     БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ

                                                            Мужская Карийская тюрьма

    Пашковский Тит Ильич, двор., р. 57 г., апт. учен.; ар. в.87 г. 30 л., в Вильне; особ. прис. сен. 19 апр. 87 г., по д. приготовл. к покуш. на жизнь Ал. III; 10 л. кат.; приб. на К. в 88 г.; в сент. 90 г вып. в в. к., ман. 91 г. не прим.; в 93 г. посел. в Як. окр., где в 94 г. застрелился.

                                                 ДОБРОВОЛЬНО ПОСЛЕДОВАВШИЕ

                                            РОДСТВЕНИКИ КАРИЙСКИХ КАТОРЖАН

    Пашковская пр. к мужу и верн. в 92 г. в Евр. Р.

    Г. Осмоловский

    /Минувшïе Годы. Журналъ посвященный исторïи и литературѣ. Ïюль. N 7. С.-Петербургъ. 1908. С. 142, 154./

    Пашковскій, Титъ Ильичъ, политическій дѣятель. Род. въ дворянской польской семьѣ; ум. въ 1894. По профессіи фармацевтъ; жилъ въ Вильнѣ, гдѣ владѣлъ складомъ аптекарскихъ товаровъ. Принадлежалъ къ группѣ лицъ, съ которыми вели сношенія члены спб. террористической фракціи Ульянова и Шевырева. Онъ оказывалъ содѣйствіе Канчеру, явившемуся въ Вильну, въ пріобрѣтеніи и въ пересылкѣ въ Спб. необходимыхъ для террористическаго кружка матеріаловъ; а также помогъ бѣжать за границу одному изъ главныхъ членовъ этого кружка Говорухину. Арестованъ въ Вильнѣ, по указанію Канчера, въ 1887 и въ томъ же году преданъ былъ суду по процессу Ульянова, Шевырева и др. Особымъ присутствіемъ сената былъ приговоренъ къ смертной казни, замѣненной каторжными работами на 10 л. На Кару прибылъ въ 1888, оттуда отправленъ на поселеніе въ Якутскую область въ 1893. Тамъ П., годъ спустя, покончилъ самоубійствомъ.

    /Большая Энциклопедія. Словарь общедоступныхъ свѣдѣній по всѣм отраслямъ знанія. Подъ редакціей С. Н. Южакова. Т. XXII (Дополнительный). Мендельсонъ – Өразибулъ. С.-Петербургъ. 1909. С. 236./

    Пилсудскій, Брониславъ Осиповичъ, политическій дѣятель. Род. въ дворянской польской семьѣ. Учился въ спб. университетѣ. Арестованъ въ 1887 за сношенія съ террористическимъ кружкомъ Ульянова и Шевырева. Вмѣстѣ съ Пашковскимъ онъ оказывалъ въ Вильнѣ содѣйствіе пріобрѣтенію матеріаловъ, необходимыхъ для террористическаго предпріятія, задуманнаго спб. кружкомъ, а также побѣгу Говорухина. Особымъ присутствіемъ сената былъ приговоренъ къ смертной казни, замѣненной каторжными работами на 15 л. Осенью 1887 былъ привезенъ па о. Сахалинъ. Послѣ освобожденія изъ тюрьмы завѣдывалъ метеорологической станціей въ с. Рыковскомъ, занимался въ школѣ, собиралъ растенія для гербарія. Много времени посвящалъ изученію быта гиляковъ. Въ концѣ 1894 былъ командированъ отдѣленіемъ Географическаго Общества на югъ Сахалина въ Корсаковскій округъ для изученія быта айновъ. Въ 1906 за мѣсяцъ до занятія Сахалина японцами выѣхалъ на материкъ. См.: Тригони, «Послѣ Шлиссельбурга» («Былое», 1906, № 9); «Хроника соціалистическаго движенія въ Россіи» (Спб., 1907).

    /Большая Энциклопедія. Словарь общедоступныхъ свѣдѣній по всѣм отраслямъ знанія. Подъ редакціей С. Н. Южакова. Т. XXII (Дополнительный). Мендельсонъ – Өразибулъ. С.-Петербургъ. 1909. С. 270./

                               О ПОЛИТИЧЕСКОЙ ССЫЛКЕ В ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ

    ...Из числа участников покушения на цареубийство 1-го марта 1883 г. (см. книжку «1марта 1887 г. Воспоминания Лукашевича». Ист. рев. биб-ка), за которое был повешен брат В. И. Ленина – Ульянов, в области отбывал ссылку Т. И. Ташковский: через 3½ месяца он покончил с собою...

    М. А. К.

   /Красная Якутия. № 3. Июнь. Якутск. 1923. С. 57./

                                  ОБВИНИТЕЛЬНЫЙ АКТ ПО ДЕЛУ I МАРТА 1887 г.*

                                     [* А.О.Р. Переменный фонд, инвентарный № 2911.

                         Дело № 47,т. I, правительствующего сената особого присутствия

                                   для суждения дел о государственных преступлениях.]

    коим предается суду особого присутствия правительствующего сената для суждения дел о государственных преступлениях: 1) мещанин г. Томска, бывший студент С.-Петербургского университета Василий Степанов Осипанов, 26 лет; 2) государственный крестьянин станицы Медведовской, Кубанской области, бывший студент того же университета Пахомий Иванов Андреюшкин, 21 года, 3) казак Потемкинской станицы, Области Войска Донского, бывший студент С.-Петербургского университета Василий Денисьев Генералов, 20 лет; 4) сын надворного советника, бывший студент С.-Петербургского университета Михаил Никитин Канчер, 21 года; 4) лохвицкий мещанин Степан Александров Волохов, 21 года; 6) дворянин Полтавской губернии, бывший студент С.-Петербургского университета Петр Степанов Горкун, 20 лет; 7) купеческий сын, бывший студент С.-Петербургского университета Петр Яковлев Шевырев, 23 лет; 8) сын действительного статского советника, бывший студент С.-Петербургского университета Александр Ильин Ульянов, 20 лет; 9) дворянин Виленской губернии, бывший студент С.-Петербургского университета Иосиф Дементьев Лукашевич, 23 лет; 10) дворянин Виленской губернии, бывший студент С.-Петербургского университета Бронислав Иосифов Пилсудский, 20 лет; 11) аптекарский ученик Тит Ильин Пашковский, 27 лет; 12) сын псаломщика, кандидат С.-Петербургской духовной академии Михаил Васильев Новорусский, 25 лет; 13) крестьянка, акушерка Мария Александровна Ананьина, 38 лет; 14) херсонская мещанка, акушерка Ревекка (Раиса) Абрамовна Шмидова, 22 лет, и 15) екатеринодарская мещанка, народная учительница Анна Адриановна Сердюкова, 27 лет.

                                                                                - - -

    1 марта 1887 года, около полудня, в С.-Петербурге, на Невском проспекте, полицейскими чинами, состоящими при отделении по охранению порядка и общественной безопасности в столице, были задержаны вследствие установленного за ними наблюдения шесть человек, из которых трое, назвавшиеся при задержании ложными именами и давшие ложные указания относительно своих квартир, имели при себе каждый по разрывному метательному снаряду, а у одного из них, кроме того, в левом кармане шинели оказался револьвер-бульдог центрального боя, заряженный шестью боевыми патронами. По доставлении в Канцелярию С.-Петербургского Градоначальника, один из арестованных, назвавшийся воронежским мещанином Василием Грановским и оказавшийся в действительности студентом С.-Петербургского университета Василием Генераловым, заявил, что имел при себе разрывной снаряд с целью бросить его под экипаж Государя Императора во время проезда Его Величества из дворца. Двое других арестованных из числа имевших при себе снаряды, оказались: назвавшийся Андреем Ивановым, имевший при себе, кроме того, револьвер, — студентом С.-Петербургского университета Пахомием Ивановым Андреюшкиным; задержанный же со снарядом, имевшим вид книги, назвавшийся тифлисским мещанином Иваном Ивановым — студентом С.-Петербургского университета Василием Степановым Осипановым. По обыске при названных лицах были, сверх того, найдены: при Осипанове печатная программа Исполнительного Комитета, стальная отвертка с деревянною рукояткою, а при Андреюшкине — письмо на имя Пахома Ивановича преступного содержания.

    Остальные задержанные лица оказались студентами С.-Петербургского университета Михаилом Никитиным Канчером и Петром Степановым Горкуном и лохвицким мещанином Степаном Александровым Волоховым.

    При этом последнем был найден кусок стеклянной ваты (т. I, л. 4-7, 9, 29).

    По осмотру означенных снарядов оказалось:

    1) Что два из них, отобранные у Генералова и Андреюшкина, имеют вид цилиндров с эллиптическим основанием. Наружная оболочка обоих снарядов состоит из папки, оклеенной черным коленкором. В эти картонные футляры вставлено по одному железному цилиндру; к одному из этих двух снарядов, отобранному у Андреюшкина, прикреплена проволочная скоба, а к последней — черная шерстяная лента, около двух аршин длины, с проволочным крючком. Третий снаряд, с которым задержан Осипанов, имеет наружный вид книги, шириною около 4 верш., длиною около 6 верш, и толщиною 1½ вершка, с выбитыми на корешке словами: «Терминолог. медицинский словарь Гринберга».

    Книга эта в крепком переплете из толстой папки, оклеенной обыкновенною переплетною бумагою зелено-мраморного цвета; внутренность книги оказалась вырезанною, а оставленные края листов склеены между собой и свинчены 6 винтами с трех сторон: в образовавшееся, таким образом, пустое пространство внутри книги вставлена папковая коробочка, в которую помещена жестяная коробка, имеющая вид плоского продолговатого четырехугольника;

    2) что промежутки между папками и жестяными цилиндрами и коробкою во всех трех снарядах наполнены свинцовыми жеребейками кубической формы, имеющими вид коробочек, в количестве 251 в одном, 204 — в другом и 85—в третьем снаряде, имеющем вид книги; эти жеребейки наполнены беловатого цвета веществом.

    По исследовании затем составных частей этих снарядов, эксперт, профессор Михайловской артиллерийской академии, генерал-майор Федоров заключил:

    1) что все эти снаряды одинакового устройства; находящиеся внутри этих снарядов жестяные цилиндры и жестяная коробка (в снаряде в виде книги) представляют собою вполне приготовленные метательные разрывные снаряды;

    2) что по разряжении и взвешивании этих снарядов в них оказалось: в одном — 5 фунтов серого кремнистого динамита, в другом — 4 фунта белого магнезиального динамита и в третьем снаряде в виде книги — 3 фунта белого магнезиального динамита;

    3) что находящееся внутри жеребеек белое вещество есть азотнокислый стрихнин;

    4) что все эти снаряды годны к действию и динамит в них неиспорчен, и

    5) что сфера безусловно смертельного действия, не считая разлета жеребеек, цилиндрических снарядов, была бы но менее двух сажен в диаметре, а снаряда в виде книги — не менее 1½ сажен; разлет жеребеек мог быть саженей на 10 во все стороны, при чем самое незначительное поранение, нанесенное означенными отравленными жеребейками, повлекло бы за собою смерть (т. I, л. 29, 52, 153-156).

    По обыскам, произведенным в квартирах вышеназванных шести лиц, вслед за их задержанием, в квартирах Василия Генералова и Пахомия Андреюшкина были найдены, в значительном количестве, такого рода предметы и вещества, которые, по заключению эксперта, генерал-майора Федорова, представляют собой или составные части вышеозначенных разрывных метательных снарядов, или материалы, необходимые для изготовления составных частей тех же снарядов. Так, у Генералова в числе-других вещей оказались: две жестяные трубки и папковый цилиндрик, предназначенный служить запалом при снаряде; на трубках усмотрены следы копоти, указывавшей на то, что они были в употреблении; 106 литых свинцовых коробочек такого же, приблизительно, формата, как и жеребейки, найденные в разрывных снарядах; около 4-х фунтов серого порошка, в виде земли, служащего для приготовления серого динамита; 26 медных винтиков, тождественных с теми, посредством которых привинчены крышки в цилиндрических разрывных снарядах; коробка с свинцовыми призмочками, внутренность коих, а отчасти и поверхность, оказались покрытыми атропином (т. I, л. 33, 53, 100-162). У Андреюшкина при обыске найдены две бутылки с серной кислотой, 8 бутылей с азотной кислотой, служащими для приготовления нитроглицерина, необходимого, в свою очередь, для изготовления динамита; баночка с белым порохом, тождественным с порохом, найденным в означенных разрывных снарядах; две унции азотнокислого стрихнина, найденного в свинцовых жеребейках, оказавшихся в разрывных снарядах, около 6 фунтов калиевой селитры, употребляемой для приготовления азотной кислоты, при посредстве которой изготовляется нитроглицерин; около 4 аршин стопина, употребляемого для дачи огня, при чем совершенно такой же стопин, как оказалось по осмотру, был употреблен во всех трех снарядах для передачи огня гремучей ртути (т. І, л. 32, 157-160).

    Независимо от сего, при обыске у Генералова найдено около 5 фунтов типографского шрифта, двухствольный пистонный пистолет, назначавшийся, по объяснению обвиняемого, также для посягательства на священную особу Государя Императора в случае безуспешного действия разрывных снарядов, несколько брошюр революционного содержания и такого же содержания рукописи, из которых обращает на себя внимание рукопись, озаглавленная «Революционная интеллигенция в провинции. Юго-восток» (т. I л. 52-55, 125), в которой сообщается о положении революционных групп в трех городах, означенных буквами А, В и С, при чем в сведениях, относящихся к городу В, между прочим, говорится: «направление молодежи преимущественно террористическое; многие спрашивают, отчего замолкла Н. В.; кое-кто высказывает желание скорейшего устранения А. — III. Даже военные в массе недовольны реакцией, но они ограничиваются желанием посадить на престол кого-нибудь другого»...

    При обыске у Андреюшкина также взята разная переписка, из которой обращает на себя внимание: 1) Его записная книжка. В одном месте этой книжки Андреюшкин, между прочим, пишет: «у них (по-видимому речь идет о так наз. русских социал-демократах) слово расходится с делом». Видя причину разлада в «страхе бесплодных жертв», Андреюшкин добавляет: «каждая жертва полезна; если вредит, то не делу, а личности; между тем как личность ничтожна по сравнению с торжеством великого дела». 2) Письмо, начинающееся словами: «Значит такова уж моя судьба», подписано «П. Ив.». На обороте сего письма оказался писанный химическими чернилами текст, заключающий следующие выражения: Разобрали ли мое последнее письмо. О ого содержании никому ни слова. Даже Раисе и Женьке: не их ума дело. Если дело не удастся в течение этих трех дней (до 3 марта), то или отложим, или поедем за ним» (т. I, л. 137).

    По сличении почерка этого письма с несомненным почерком Андреюшкина эксперт признал, что как самое письмо, так и часть его, писанная химическими чернилами, писаны рукою Андреюшкина (т. I, л. 168).

    При обыске в квартире Василия Осипанова были найдены: 1) три кусочка переплетной зелено-мраморного цвета бумаги со следами клея на оборотной стороне и 2) пузырек с густою бесцветною жидкостью (т. I, л. 300).

    При сличении означенных кусочков бумаги с бумагой, которой оклеен переплет футляра разрывного снаряда, оказавшегося у Осипанова, экспертизою признано, что бумаги эти тождественны (т. II, л. 76); исследованием же через эксперта вещества, находившегося в пузырьке, установлено, что это серная кислота, весом около 2 унций (т. II, л. 171).

    Наконец, осмотром через экспорта найденной у Степана Волохова стеклянной ваты установлено, что такая же вата была употреблена для приготовления запалов во всех трех метательных снарядах (т. I, л. 162).

    Привлеченные к настоящему дознанию в качестве обвиняемых Пахомий Андреюшкин и Василий Генералов на допросе при дознании показали, что, принадлежа к террористической фракции партии Народной Воли, они 1 марта сего 1887 года вышли на Невский проспект, имея при себе метательные разрывные снаряды, с целью цареубийства. К этому обвиняемые объяснили: Андреюшкин (т. І, л. 13), что решился на это преступление после продолжительного размышления и что на его квартире приготовлялись некоторые составные части разрывных снарядов, конструкция которых ему знакома только теоретически. Генералов показал (т. I, л. 16), что, придя к заключению, что только одним террором можно достигнуть осуществления целей, к которым стремится партия Народной Воли, он предоставил себя в распоряжение означенной партии на всякий террористический факт, который бы он считал в этих целях полезным; что после того, как его единомышленниками было решено посягнуть на жизнь Государя Императора при помощи разрывных метательных снарядов, ему было предложено принять на себя выполнение этого замысла, на что он изъявил согласие и затем участвовал в изготовлении снарядов, а с 26 февраля вместе с Осипановым и Андреюшкиным выходил на Невский, выжидая случая бросить снаряд под экипаж Государя Императора, но ни разу не видал проезда Его Величества.

    От дальнейших объяснений по обстоятельствам сего дела Андреюшкин и Генералов отказались.

    Обвиняемый Василий Осипанов, привлекавшийся в 1882 г. в гор. Казани к дознанию о красном кресте партии Народной Воли, объяснил, что принадлежит к террористической фракции Народной Воли (т. I, л. 10, 41, 187; т. II, л. 200); что снаряд, с которым он был задержан, он имел намерение бросить под экипаж Государя Императора и что он перешел из Казанского университета в С.-Петербургский, побуждаемый революционными целями. Относительно найденных у него при обыске предметов Осипанов объяснил, что отмычка служила для отвинчивания винтов, которыми прикреплялась крышка книги, составлявшей футляр для снаряда, а клочки темно-зеленой бумаги для заклеивания шляпок винтов. От всяких дальнейших объяснений по делу Осипанов отказался (т. I, л. 187).

    Обвиняемый Степан Волохов, утверждая, что о готовившемся покушении на жизнь священной особы Государя Императора он вовсе не знал и что с Генераловым, Осипановым и Андреюшкиным знаком не был, объяснил, что отобранная у него стеклянная вата найдена случайно со склянкой и блюдечком в отхожем месте в Александровском парке (т. I, л. 22).

    На допросе 2 и 3 марта обвиняемый Петр Горкун (т. I, л. 57-59), признав себя виновным в том, что, узнав случайно о готовившемся покушении на жизнь Государя Императора, он принял участие в этом злоумышлении, и, выразив глубокое раскаяние во всем им содеянном, по обстоятельствам сего дела дал нижеследующее объяснение: Со времени прибытия своего в Петербург для поступления в университет в августе 1886 г. он поселился и жил на одной квартире с своим земляком, студентом Михаилом Канчером, которого с конца января сего 1887 года стал часто посещать студент Петр Шевырев. Однажды после посещения Шевырева, о чем-то беседовавшего с Канчером, последний объявил ему, Горкуну, что едет в Вильно, о чем просил никому не говорить. Вслед за отъездом Канчера, явился студент университета Ульянов осведомиться, уехал ли он, Горкун не помнит, сказал ли ему Канчер перед отъездом или по возвращении из Вильно о цели поездки своей в Вильно, но он знает от него, что Канчер ездил туда за азотной кислотой и деньгами. Через два дня по отъезде Канчера приехал Волохов, который целые дни проводил у них в квартире, ночевал же у разных знакомых. Дня через четыре Канчер возвратился и сообщил, что передал привезенное из Вильно Ульянову, встретившему его для этой цели на вокзале. После этого Шевырев стал давать Канчеру и ему, Горкуну, разные поручения, имевшие преступное значение. Так, однажды он поручил им купить полпуда серной кислоты, несколько банок и стеклянных колпаков и дал им на эти покупки деньги. Купив все эти предметы, он и Канчер отвезли их по адресу, данному Шевыревым, к проживавшему тогда на Малой Итальянской улице, в д. № 51, некоему Новорусскому. Последний, видимо, собиравшийся переезжать на другую квартиру, так как все вещи его были уложены в чемоданы, нисколько не удивился их приходу и, не вступая ни в какие с ними объяснения, взял от них все ими доставленное. После этого он, Горкун, еще раз отвозил к нему стеклянные колпаки, а Канчер — банки. Через несколько дней, он, Горкун, возвратясь домой, нашел у Канчера под кроватью бутыль с серной кислотой. В тот же день к ним пришел Шевырев и прямо отправился в спальню. За ним пошли Канчер и находившийся у них Волохов, и втроем вынесли из квартиры какой-то чемодан. Когда они вышли, он посмотрел под кровать Канчера и убедился, что бутыли уже там не было. Вскоре после этого к Канчеру зашел опять Шевырев и, переговорив с ним о чем-то наедине, при чем он слышал слово «покушение», ушел и более у них уже не был. В тот же или на другой день, Канчер сообщил ему, что готовится покушение на жизнь Государя Императора и что орудием для совершения преступления избраны метательные снаряды, предложил ему принять на себя ««самую легкую — как выразился Канчер — роль разведчика». Не считая возможным отказаться, из боязни навлечь на себя подозрение в шпионстве, он, обвиняемый, согласился, и вскоре Канчер сообщил ему, что и Волохов принял на себя так же, как и он, участие в готовящемся злодеянии. Как кажется ему, 25 февраля вечером в квартире у них состоялась сходка с целью взаимного ознакомления участников преступления и установления плана действий. На сходку эту явились Апдреюшкин, Осипанов и Генералов, с которыми он тут же впервые познакомился, Ульянов и Волохов. На этой сходке Осипанов, носивший кличку «Кот», предложил, между прочим, ему, Горкуну надеть на себя пальто и шапку для того, чтобы он мог узнать его, Горкуна, в таком костюме на улице. Предполагалось выходить из дома в 11 час. утра на Невский проспект, по которому ходить в следующем порядке: по правой стороне Невского, считая от Адмиралтейской площади, должны были идти он, Горкун, за ним Канчер, а за Канчером Осипанов, со снарядом в виде книги; по левой стороне Волохов, Апдреюшкин и Генералов; последние двое с снарядами. Дойдя до Публичной библиотеки, они должны были поворотить назад, возвращаться в следующем порядке: Осипанов со снарядом, за ним Канчер, за Канчером он, Горкун, за ним Волохов, Андреюшкин и Генералов должны были итти по левой стороне со снарядами. Тогда жо Ульянов сообщил, что снаряд, имевший вид книги, по силе действия слабее употребленных 1 марта 1881 года, но все-таки может разбросить на сажень. Затем, удаляясь с Осипановым в другую комнату, Ульянов разъяснил ему устройство этого снаряда. Когда сходка окончилась и Волохов, Андреюшкин и Генералов ушли, Ульянов заперся с Осипановым в спальне и читал ему программу партии «Народной Воли» с целью, как сообщал ему Канчер, дать Осипанову возможность подготовиться к объяснениям на суде. В тот же день Канчер сообщил ему, Горкуну, что решено выйти на Невский проспект для приведения в исполнение преступного замысла 26 февраля. В условленнре время, в 12-м часу, он действительно видел на Невском Осипанова, со снарядом-книгой, а также Андреюшкина, Канчера и Волохова. Государя Императора они тогда не встретили, и к 2-м часам он, Горкун, был уже дома. 27 февраля они на Невский, с целью выжидать проезда Его Величества, не выходили, а вечером в этот день Канчер сообщил ему, что решено выйти на Невский 28 февраля. В этот день они ходили все в условленном порядке, но он потерял из вида Осипанова и Канчера, а потому, переговорив с Андреюшкиным, они разошлись. В тот же день вечером Осипанов заходил к Канчеру, как он полагает, для того, чтобы сообщить о распоряжениях на 1 марта. 1 марта, по поручению Канчера, он отправился на Гороховую улицу следить, не проедет ли Государь Император в Исаакиевский собор, как говорил ему Канчер, а Волохов ходил с тою же целью по Большой Садовой, и каждый из них, в случае проезда Его Величества, должен был известить Канчера, ходившего на Невском. Пройдя до Семеновского моста, он возвратился на Невский, чтобы известить Канчера, что Государь Император не проезжал, но Канчера но нашел, и когда уже возвращался домой, то на Невском, около Малой Садовой, был задержан (т. I, л. 91).

    Обвиняемый Михаил Канчер также признал себя виновным в том, что, зная о готовившемся покушении на жизнь Государя Императора, способствовал выполнению этого замысла тем, что передавал участникам злодеяния материалы для приготовления разрывных снарядов и следил за проездом Его Величества. При этом, отрицая принадлежность свою к революционному обществу и подтверждая все обстоятельства, изложенные в показании обвиняемого Петра Горкуна, до него относящиеся, Канчер разновременно объяснил, что однажды, в конце января 1887 года, по возвращении его с рождественских каникул в Петербург, Петр Шевырев, с которым он познакомился в октябре 1886 года в университете, ничего не говоря ему об умышленном злодеянии, просил его отправиться в Вильно за какими-то вещами и при этом сообщил, что ему, Канчеру, передадут также 100 р. денег. При этом Шевырев дал ему два адреса: один — Виленская улица, дом Апатова, в трактире спросить Елену, а у нее спросить Антона, а другой — дровяной рынок, дом Янковского, спросить студента Пилсудского, а у последнего спросить того же Антона. Хотя Шевырев на сделанном им чертеже объяснил ему, как найти Елену, но он адресом этим не воспользовался и, по прибытии в Вильно, обратился прямо к Брониславу Пилсудскому, которого знал по университету; тем более, что Шевырев вместе с адресом дал ему, Канчеру, к тому же Пилсудскому запечатанные записки. Пилсудский предложил ему свою квартиру и свел его на улице с Антоном, а сам на другой день уехал в. Петербург. На 3-й день пребывания его, Канчера, в Вильно, брат Пилсудского, Иосиф, с которым он, Канчер, никаких разговоров о целях поездки своей не вел, сообщил ему, что его желает видеть Антон. В означенном месте, на Завальной улице, он встретился с Антоном, который просил ожидать его на той улице около 10 часов вечера. Придя в условленное время, он встретил Антона, который, познакомив его с каким-то человеком «с рыжей бородой», сам удалился, а он с этим «рыжим», по предложению последнего, поехал на Трокскую улицу. Около какого-то дома они остановились; «рыжий» вошел в ворота одного из домов по этой улице и через несколько минут, вынеся чемодан и ящик, уложил эти вещи на дрожки, на которых сидел он, Канчер, и вместе с ним отправился на вокзал. С поездом, отходившим из Вильны в 11 час. 18 мин. вечера, он, Канчер, в тот же день уехал в Петербург, поручив «рыжему», согласно просьбе Шевырева, отправить в Петербург условленную телеграмму по данному им, Канчером, адресу на имя Анны Ульяновой. Вместе с означенными выше вещами помянутый рыжий незнакомец вручил ему двухствольный пистолет, а затем на платформе он видел, как «рыжий», видимо, следил за его отъездом. По прибытии в Петербург он передал все привезенные вещи Александру Ульянову, который встретил его на вокзале, и об исполнении этого поручения подробно рассказал Шевыреву. Впоследствии он узнал, что в привезенных им чемодане и ящике находились азотная кислота и стрихнин. После этого, в начале февраля, Шевырев сообщил ему, что готовится покушение на жизнь Государя Императора, просил его содействия в приготовлениях к этому злодеянию, которое должно было заключаться в покупке и продаже некоторых материалов по указаниям его, Шевырева, а затем — в наблюдении за проездом Государя Императора. На сделанное им, Канчером, возражение, что он злоумышлению этому не сочувствует, Шевырев стал его убеждать, объясняя, что роль его в этом деле будет пассивная. Поддавшись этим убеждениям, он, обвиняемый, согласился, предполагая, что приведение в исполнение этого преступного замысла не состоится. В тот же или на другой день к нему явился студент Орест Говорухин, который сообщил ему, что знает о разговоре его с Шевыревым, дал пакет с каким-то сыпучим веществом и поручил отнесть его на Съезжинскую улицу Пахому Ивановичу. Отправившись по указанному адресу, он застал в этой квартире Пахомия Андреюшкина и Василия Генералова, которые в это время работали что-то при посредстве стеклянной реторты; как впоследствии они сами объяснили ему, они выделывали тогда азотную кислоту, необходимую для приготовления снарядов. Затем, по поручению Шевырева или Говорухина, он заходил в квартиру последнего за каким-то свертком, который и взял на указанном им месте из шкафа в присутствии Ревекки Шмидовой. В свертке находились какие-то баночки с сыпучим веществом. После этого ему стал давать разные поручения уже сам Шевырев. Так, по его поручению и указаниям, он покупал два раза серную кислоту 20 и 10 фунт, и разную стеклянную посуду, как аптечные банки и колпаки. Все эти покупки он делал на деньги, которые получал от Шевырева, в течение времени приблизительно с 9 по 17 февраля 1887 года, и сам он вместе с Горкуном и Волоховым доставлял их по адресу, данному Шевыревым, на Малую Итальянскую, в д. № 51, к Михаилу Новорусскому, которого, однажды, помнит, спросил, останется ли привезенное им на квартире у него. На это Новорусский ответил: «нет, я это отвезу». Делая все эти покупки, он, обвиняемый, и Горкун знали уже, что серная кислота и посуда предназначаются для изготовления разрывных снарядов. Наконец, около 15 февраля, по поручению того же Шевырева, он, обвиняемый, предложил Горкуну, а затем и Волохову, следить за выездами Государя Императора. 17 февраля Шевырев уехал в Крым, при чем просил его не отказывать студенту Лукашевичу в случае, если последний обратится к нему, обвиняемому, с каким-либо поручением. После отъезда Шевырева Генералов, встретив его, Канчера, и сообщая, что имеет стрихнин и свинцовые пули, предложил заняться наполнением пуль стрихнином в квартире его, Канчера. Но он, обвиняемый, направил для этого к Степану Волохову. По дороге, по просьбе Генералова, он, Канчер, купил фарфоровое блюдечко для растирания в нем в порошок стрихнина. Придя к Волохову, Генералов передал ему баночку с стрихнином и пули и поручил Волохову наполнить пули стрихнином, указав при этом ему, как это следует делать. После чего он, Канчер, и Волохов занялись этим, а впоследствии он узнал, что Волохов отнес эти пули к Андреюшкину. 20 февраля Лукашевич принес к нему сверток с неизвестным ему веществом и велел отнести его к Андреюшкину, что и было им исполнено; а 21 февраля Лукашевич велел ему зайти за вещами на квартиру Александра Ульянова. Отправившись туда вместе с Волоховым, они застали там Ульянова и Лукашевича, которые наполняли динамитом два цилиндрических метательных снаряда. Когда работа эта ими была закончена, то он и Волохов помогли Лукашевичу и Ульянову вымыть и убрать посуду, а затем вместе с Волоховым отнесли эти снаряды к Андреюшкину, которому и передали их лично. 23 или 24 февраля он узнал от Андреюшкина или Генералова, что оба они взяли на себя бросить снаряды под экипаж Государя Императора и что вечером к нему, Канчеру, явится третий «метальщик». Вечером в тот же день, действительно, к нему явился Осипанов, которого он знает лично под кличкою «Кот»; пришли также Андреюшкин, Генералов, Волохов и Ульянов, которым Осипанов давал указания, как они должны будут ходить по Невскому, сопровождая метальщиков. 1 марта, вследствие состоявшегося соглашения, он в третий раз вышел на Невский, чтобы следить за проездом Государя Императора, при чем и был арестован (т. 1. л. 42, 43, 46; т. II, л. 13, 14, 15, 105, 152, 189). К этому Канчер добавил, что, когда он, тяготясь принятым на себя участием в злодеянии, намекнул как-то Шевыреву, что желал бы от дальнейшего участия отказаться, то Шевырев высказал ему, что Рудевич, которого он, Канчер, встретил также однажды у Андреюшкина в то время, как последний приготовлял азотную кислоту, намеревался было отступиться от участия в этом преступлении, но они заставили Рудевича выехать за границу, снабдив его подложным паспортом.

    Будучи передопрошен, обвиняемый Степан Волохов признал себя виновным в том, что знал о готовившемся посягательстве на жизнь Государи Императора и, подтверждая показания Канчера и Горкуна по обстоятельствам, до него относящимся, объяснил, что решился принять участие в этом злодеянии по убеждению Канчера, который, предлагая ему следить за проездом Государя Императора, высказал, что он должен будет продолжать в этих пределах участие свое до тех пор, пока задуманное покушение не осуществится. По указаниям Канчера, он, Волохов, заметив появление экипажа Государя Императора, должен был подать сигнал, высморкав платком нос. Волохов признал при этом, что по просьбе Генералова он набивал пули стрихнином, присутствовал при том, как Ульянов и Лукашевич наполняли динамитом два цилиндрических метательных снаряда, зная, что таковые предназначаются для посягательства на жизнь Государя Императора; вместе с Канчером отнес означенные снаряды к Андреюшкину, и, наконец, отвез, вместе с Канчером, к кому-то на квартиру (как видно из дознания, к Новорусскому) чемодан и бутыль (т. I, л. 48, 122)

    В виду изложенных, обнаруженных дознанием, данных к настоящему делу, сверх лиц вышепоименованных, привлечены еще в качестве обвиняемых: Бронислав Пилсудский, Иосиф Лукашевич, Михаил Новорусскпй, Мария Ананьина, Раиса Шмидова, Петр Шевырев и Александр Ульянов.

    Бронислав Пилсудский, при обыске у которого оказалась переписка революционного характера (т. I, л. 61), на допросах при дознании объяснил (т. I, л. 65; т. II, л. 84, 154,165, 242), что во время пребывания его в течение декабря 1886 г. и января 1887 г. в г. Вильно, куда ездил на праздники из Петербурга, к нему иногда заходил Исаак Дембо, который недели за полторы до отъезда его, Пилсудского, в Петербург просил его достать несколько драхм стрихнина и атропина, и на вопрос, для чего эти яды нужны, отвечал, что и сам не знает этого, и при этом уверял его, что никаких опасных последствий от этого произойти не может. Вследствие этой просьбы Пилсудский достал названные яды от знакомого своего аптекаря, никакого, по его словам, отношения к революционной деятельности не имеющего, которого он поэтому и отказывается назвать. Дембо просил его отвезти названные яды в Петербург и вручить их лицу, к которому он даст ему, Пнлсудскому, письмо и адрес. Вслед за тем, в конце же января, к нему явился студент С.-Петербургского университета Михаил Канчер и вручил ему две записки: в одной из них, подписанной «Костек» (Kоstеk), товарищ его по университету Константин Гамолецкий просил оказать содействие подателю записки; другая же записка была без подписи и заключала в себе просьбу достать азотной кислоты, какого-то яда, кажется, стрихнина, и пистолеты, без объяснения, для какой именно надобности были нужны эти предметы. Во время прихода Канчера у него находился Исаак Дембо, а потому, когда Канчер попросил его, обвиняемого, познакомить его с Антоном, то, догадавшись, что речь идет об Антоне Гнатовском, так как другого Антона он не знал (хотя, быть может, Канчер назвал ему и фамилию), он просил Дембо указать квартиру Гнатовского, вследствие чего они все втроем и отправились из дома. Дембо вызвал Гнатовского на улицу, где Канчер переговорил с ним; он же и Дембо стояли в это время в стороне. Вслед за тем Гнатовский обратился к нему с просьбой достать пистолеты. Догадавшись в это время, что готовится какой-то террористический акт, он отдал Дембо бывшие у него яды, а в доставлении пистолетов отказал Гнатовскому и дал ему вследствие его просьбы взаймы 40 руб. На следующий день он, Пилсудский выехал в Петербург, оставив Канчера в Вильне, о чем и сообщил Лукашевичу, когда последний зашел к нему, узнав об его приезде. Через несколько дней возвратился в Петербург Канчер и сообщил ему, что привез азотную кислоту, но денег не достал, хотя ему и было поручено привезти 150 р.; при этом Канчер передал ему, что, как он узнал, деньги привезет какая-то акушерка и передаст их ему, Пилсудскому, он же должен будет вручить их Лукашевичу. Вскоре после этого он узнал от своего знакомого студента-технолога Ноткина что деньги получила мещанка Мария Беркович. Тогда он отправился к этой последней, которая и выдала ему под расписку 150 руб., а он, Пилсудский, передал эти деньги Лукашевичу, получив от него 40 руб., данные взаймы Гнатовскому. Независимо от сего, Пилсудский объяснил, что по просьбе того же Лукашевича он разрешил печатание у себя, как оказалось, какой-то программы, для чего к нему 28 февраля 1887 г. явился по указанию Лукашевича Ульянов с двумя неизвестными ему, обвиняемому, лицами, которые 28 февраля и часть дня 1 марта занимались приведением в порядок набора; в производстве же у себя дальнейших работ он им отказал, увидев, что работа эта слишком затягивается. В заключение Пилсудский объяснил, что он мог только догадываться, что замышляется совершение какого-то террористического акта, но об умысле на жизнь Государя Императора ему ничего известно не было, и виновным в участии в этом преступлении он себя не признает.

    Объяснения обвиняемого Пилсудского относительно получения 150 руб., а равно приезда к нему из Петербурга Канчера, при дальнейшем дознании вполне подтвердились по отношению к первому обстоятельству осмотром кассовых книг петербургской банкирской конторы Мейера Ароновского и показанием спрошенной по сему делу в качестве свидетельницы Марии Беркович, которая удостоверила, что в феврале, получив от Исаака Дембо деньги, в количестве 175 руб., она согласно желанию последнего передала 150 руб. Пилсудскому (т. II, л. 210 и 294). Относительно же двух записок, доставленных ему Канчером, студент Константин Гамолецкий (т. II, л. 182) показал, что в конце января к нему обратился Иосиф Лукашевич сначала с просьбой добыть азотной кислоты и стрихнина, не объясняя, для чего именно вещества эти ему нужны, а когда он в этом ему отказал, просил дать записку одному лицу, отправляющемуся по делам в Вильно. Вследствие этой просьбы Гамолецкий дал Лукашевичу записку на имя Бронислава Пилсудского за подписью «Костек», в которой просил его лишь об оказании содействия подателю таковой.

    В виду изложенных данных, выясненных из показаний обвиняемых Канчера и Пилсудского, было произведено расследование в г. Вильно, при чем 6 марта 1887 г. по сходству примет с разыскиваемым лицом, указанным обвиняемым Михаилом Канчером, был произведен обыск у проживавшего в г. Вильно аптекарского ученика Тита Пашковского. По обыску этому были найдены, между прочим (т. II, л. 101, 146), списки сочинений, между которыми оказались и социально-революционные: Кропоткина — «К молодежи» и «Коммунистический манифест».

    При предъявлении обвиняемому Канчеру Тита Пашковского Канчер заявил, что признает в нем ту личность, которую называл «рыжим».

    Привлеченный в виду этого к настоящему дознанию в качестве обвиняемого, Тит Пашковский, отрицая свою виновность в участии в замысле на жизнь священной особы Государя Императора и в принадлежности к революционному сообществу, признал, что им были тайно приобретены один пуд азотной кислоты и один унц стрихнина и переданы в чемодане и ящике неизвестному лицу. В оправдание свое Пашковский объяснил, что весною 1886 г. он опубликовал в фармацевтической газете об открытии им комиссионерской конторы по продаже и аренде аптек и предоставлению в аптеках должностей. В начале сего года к нему явился неизвестный ему по имени и месту жительства еврей, назвавшийся Иоселем, и, объясняя, что имеет возможность получать из тайного аптечного склада контрабандные материалы, предложил вступить с ним в сделку для продажи аптекарских товаров в провинции. Нуждаясь в средствах, он, Пашковский, на это согласился, вследствие чего Иосель обещал к нему наведываться. В конце января 1887 г. к нему, обвиняемому, явился Антон Гнатовский и заявил, что ему необходимо приобрести пуд азотной кислоты и унц стрихнина. На вопрос, для чего ему нужны эти вещества, Гнатовский заметил, что это не его, Пашковского, дело, так как за это он получит вознаграждение. Несколько дней спустя к нему явился Иосель, которому он и поручил достать пуд азотной кислоты и унц стрихнина (Strichninum nitricum). В тот же день Иосель принос к нему совершенно уложенные в ручной саквояж означенные выше предметы, при чем в саквояже, в бумажном пакете, был стрихнин и несколько завернутых в солому бутылей, которые он, обвиняемый, уложил в ящик. Получив эти предметы, он отправился к Гнатовскому, которого встретил на улице, при этом Гнатовский обещал устроить ему свидание с лицом, приехавшим за этими товарами, для передачи их ему лично. С этой целью Гнатовский предложил ему, Пашковскому, ожидать вечером на Завальной улице. Придя в назначенное время, он встретил Гнатовского и незнакомого ему до того человека, которого признал в фотографической карточке Михаила Канчера. С последним он отправился к себе, взял означенные выше саквояж и ящик, которые передал Канчеру, и вместе с ним поехал на вокзал. Дождавшись, пока Канчер уехал, так как в случае опоздания на поезд он должен был вещи взять обратно, согласно просьбе Гнатовского, он, Пашковский, отправился на свидание с последним, ожидавшим его на Большой улице. Гнатовский поручил ему при этом послать телеграмму в Петербург, для чего дал адрес и указал самый текст телеграммы, объяснив, что сам не хочет заходить на телеграфную станцию во избежание встречи со знакомыми. Вследствие этого, он, Пашковский, и отправил указанную ему Гнатовским на счет последнего телеграмму. По предъявлении подлинной телеграммы на имя Анны Ульяновой за подписью Петрова следующего содержания: «Сестра опасно больна» (т. II, л. 204), обвиняемый признал таковую за названную выше, посланную им по просьбе Гнатовского. Пистолета же он, Пашковский, по объяснению его, Канчеру не передавал.

    Дальнейшим дознанием выяснено, что 21 февраля 1887 г. к брату Бронислава Пилсудского, Иосифу Пилсудскому, явился обвиняемый по сему делу, скрывшийся еще до приступа к дознанию, Орест Говорухин, с просьбой устроить для него ночлег и свести его с Антоном Гнатовским, Иосиф Пилсудский, не имея возможности принять его у себя, проводил его к Титу Пашковскому, у которого вследствие согласия последнего и оставил Говорухина. В тот же день вечером в Ботаническом саду Иосиф Пилсудский встретил Говорухина уже с Гнатовским, с которым, как следует заключить, его свел Тит Пашковский (т. II, л. 261).

    Спрошенный по поводу этого обстоятельства, обвиняемый Пашковский объяснил, что Говорухин, которого он совершенно не знает, никогда к нему ни сам, ни с Иосифом Пилсудским не заходил (т. II, л. 102, 105, 122, 269, 274, 276).

    Обвиняемый Иосиф Лукашевич, отрицавший первоначально изобличавшие его по делу данные, впоследствии признал себя виновным в участии в замысле на жизнь Государя Императора и объяснил, что один из названных ему по сему делу обвиняемых (Лукашевичу при этом были названы фамилии обвиняемых Шевырева, Говорухина, Ульянова, Андреюшкина, Генералова, Осипанова, Канчера, Горкуна и Волохова) предложил ему участвовать в посягательстве на жизнь Государя Императора. От участия в злодеянии этом в качестве метальщика или разведчика о проездах Его Величества он, Лукашевич, отказался, но обещал иное какое-либо в этом деле содействие, которое могло бы потребоваться. Таким образом, когда в конце января Шевырев, сообщив ему, что приготовление азотной кислоты идет медленно и что он имеет возможность получить азотную кислоту и стрихнин для отравления пуль из Вильно, просил его, Лукашевича, указать личность, у которой лицо, имеющее отправиться для указанной цели в Вильно, могло безопасно остановиться и отыскать при ее посредстве лицо, от которого должно получить указанные предметы, то он, обвиняемый, остановился на Брониславе Пилсудском, но так как адреса Пилсудского, бывшего тогда в Вильно, он не знал, то обратился к Гамолецкому с просьбой написать к Брониславу Пилсудскому записку, прося его содействия лицу, отправляющемуся в Вильну; при этом, однако, он не объяснил Гамолецкому, кто и зачем туда едет. Гамолецкий дал ему просимую записку, а он, Лукашевич, в свою очередь, написал другую записку на польском языке следующего содержания. «Товарищ, будьте добры подателю сего дать квартиру, дабы он мог исполнить, данное ему поручение. Нужно азотной кислоты, стрихнина1½ унции или более и пару двухствольных пистолетов. Как видеться с этими личностями, которые помогут ему в доставлении этих предметов посылаемый знает». Обе записки эти он передал Шевыреву, при чем о пистолетах написал вследствие просьбы Шевырева. В первой половине февраля он дважды передал обвиняемому Канчеру два небольших пакета с материалами для изготовления разрывных снарядов; в первом пакете находилась гремучая ртуть, а во втором — бертолетовая соль с сахаром, предназначавшиеся для запалов к снарядам. Получил он эти предметы по паролю на улице у магазина Дациаро от незнакомого ему лица, похожего, по предъявленной ему фотографической карточке, на Рудевича; кем же был дан пароль, он сказать не желает. По возвращении из Вильно Пилсудский передал ему 150 руб., относительно которых Шевырев предварил его, что деньги эти будут присланы из Вильно на расходы по приготовлению к посягательству на жизнь Государя Императора. По требованию Пилсудского он возвратил ему 40 рублей, а 110 руб. отдал Шевыреву. Приблизительно 18 февраля он с Ульяновым наполнял динамитом два снаряда цилиндрической формы; о существовании же третьего снаряда, в форме книги, ничего не знает. Во время этой их работы явились Канчер с другим лицом, похожим по фотографической карточке на Волохова. Когда Ульянов сообщил ему, что Говорухин намерен скрыться из Петербурга, и просил достать ему рекомендацию в Вильно, то он действительно обратился к Пилсудскому и послал Говорухина к нему, так как Шевырев говорил ему, что в Вильно можно достать паспорта для нелегальных и квартиры для временного укрывательства. Когда затем Пилсудский получил из Вильно от брата Иосифа телеграмму: «Сестра выехала, встречай» (т. ІІ, л. 208), то со слов Ульянова он понял что телеграмма эта извещала об отъезде Говорухина из Вильно. Наконец когда Ульянов, торопясь печатанием составленной в последнее время программы террористической фракции партии «Народной Воли», просил указать ему для этого квартиру, то он, Лукашевич, указал квартиру Бронислава Пилсудского, не спросив согласия последнего, и не знает печаталась ли эта программа у Пилсудского или нет; программу эту он, обвиняемый читал в рукописном виде во второй половине февраля. К этому Лукашевич присовокупил, что об азотной кислоте он не писал в Вильно, что найденный у него при обыске прейскурант аптекарского склада Гружевского в Вильно принадлежит ему и что в нем сделаны карандашом отметки веществ употребляемых для домашнего фейерверка, к приготовлению динамита отношения по имеют (т. I, л. 84. 129, 191; т. II, л. 161, 172, 243. 277).

    Между тем, при осмотре через эксперта генерал-майора Федорова иного прейскуранта с целью определения значения (т I л 81) этих отметок, эксперт признал, что из этих материалов глицерин употребляется, между прочим, для приготовления нитроглицерина, металлическая ртуть — для гремучей ртути, а записи на 5 стран. прейскуранта составляют смесь, называемую белый порох Ожандра, воспламеняющийся при соединении с серною кислотою (т. II л. 169)

    3 марта 1887 г., вследствие изложенных выше показаний обвиняемых Михаила Канчера и Петра Горкуна, был произведен обыск на даче Кекина, в 3-м Парголове, где проживали кандидат духовной академии Михаил Новорусский и земская акушерка Мария Ананьина с дочерью Лидиею При обыске этом были найдены, как установлено экспертизою генерал-майора Федорова: 1) разные принадлежности и приборы химической лаборатории, необходимые для приготовления нитроглицерина; 2) самые материалы, из которых приготовляется нитроглицерин: а) три банки с глицерином весом около 7 фунт., б) одна бутыль, наполненная дымящеюся азотною кислотою, весом около 10 фунт., в) около 30 фунт чистой серной кислоты, г) наконец, около двери, ведущей на крытый балкон в фунтовой склянке, помещенной в чугуне, наполненном водою, оказались две унции нитроглицерина; 4) синяя лакмусовая бумага для определения кислот, разрезанная на ленточки, числом около 50 штук, из которых многие были уже в употреблении (т. I, л. 102, 103).

    По заключению эксперта: 1) при наличности найденных в означенной квартире приборов и материалов вполне возможно приготовить нитроглицерин т.-е. взрывчатое масло, из которого получается динамит; 2) нитроглицерин, особенно плохо очищенный от кислот, подвержен саморазложению, вследствие чего может произойти взрыв; 3) он также воспламеняется при самых легких ударах, вследствие чего перевозка его сопряжена с большою опасностью; 4) для предохранения от самовзрыва нитроглицерин необходимо держать в холоде, а также покрывать водою, которую время от времени необходимо испытывать синею лакмусовою бумагою для определения присутствия кислот, появляющихся при саморазложении нитроглицерина и 5) приготовление нитроглицерина и особенно азотной кислоты сопровождается сильным удушливым запахом, который должен распространяться за пределы комнаты, в которой приготовляются эти вещества (т. I, л. 272-274).

    Допрошенные в качестве обвиняемых Михаил Новорусский и Мария Ананьина, не признавая себя виновными в участии в замысле на жизнь священной особы Государя Императора и противореча по обстоятельствам дела друг другу, объяснили: Новорусский (т. I, л. 104), что оказавшиеся при обыске в квартире Марии Ананьиной, у которой он проживал, бутыли с кислотами и разные химические приборы принадлежат студенту Ульянову и доставлены при следующих обстоятельствах: познакомившись с Александром Ульяновым на каком-то вечере около рождества в 1886 г. и желая сойтись с ним ближе, он пригласил его к себе. Когда однажды, в начале февраля, Ульянов зашел к нему, Новорусскому, он в разговоре с ним, между прочим, упомянул, что Мария Ананьина, проживающая в Парголове ищет учителя для сына. Ульянов заметил что он не прочь принять такое место, о чем Новорусский и сообщил Марии Ананьиной, от которой через несколько дней узнал, что Ульянов согласился принять у нее место учителя и что для этой цели он переезжает в Парголово, где будет также заниматься химическими опытами; при этом она же сообщила, что в квартиру его, Новорусского, будут доставлены разные предметы, необходимые Ульянову для химических занятий. Такие предметы, действительно были доставлены ему на квартиру и затем, вместе с вещами его, Новорусского, отправлены в Парголово 10 февраля, после чего к нему привезли еще 12 февраля бутыль и чемодан с какими-то кислотами и вещами, которые он отослал в Парголово через сына Ананьиной. Переехав в Парголово 20 февраля, он, Новорусский, Ульянова там уже нс застал и узнал от Ананьиной, что Ульянов, пробыв у нее несколько дней и не поладив с нею, уехал в Петербург. Проживая в Парголово, он ничего подозрительного в доме у них не замечал, видел только две бутыли с жидкостями, несколько стеклянных трубочек, аптекарские весы и спиртовую лампочку. Все эти предметы, как ему сказала Ананьина, Ульянов обещал взять. Во время обыска он заметил в своей комнате под драпировкою чугунок, в которое находилась небольшая бутылка и о нахождении которого ему Ананьина ничего не говорила. В Парголово он, Новорусский, переехал вследствие того, что там ему было удобнее писать магистерскую диссертацию и к тому же дешевле обходилась квартира.

    Мария Ананьина (т. I, л. 114 и 127) объяснила, что, озабочиваясь воспитанием сына своего Николая, она искала учителя. В первых числах февраля 1887 г. Новорусский сообщил ей, что учитель приискан и к ней приедет, и определил даже, с каким поездом. Действительно 10 или 11 февраля в Парголово приехал Ульянов, где она его увидела в первый раз. Поселившись у нее на даче, Ульянов прожил только 2-3 дня, дал два урока сыну ее и уехал по неизвестной для нее причине. Живя у нее, он занимался химическими опытами, цель и значение которых ей известны не были. Уезжая, он обещал скоро возвратиться и просил присмотреть за его вещами, особенно же за одной бутылкой, которую просил держать в холоде. Вследствие этого, после его отъезда, она поставила эту бутылку в ватерклозет, а затем перенесла в комнату, где поставила в котелок, в который через каждые два дня клала снег. Перед самым переездом дочери ее в Парголово она посылала к ней, прося повидаться с Ульяновым и узнать относительно его вещей.

    При дальнейшем дознании свидетель пристав надворный советник Сакс (т. 1, л. 226) показал, что, прибыв для производства обыска в квартиру Новорусского и Ананьиных, он заметил, что Мария и Лидия Ананьины стараются заслонить своими платьями какой-то предмет, стоявший па полу у наружной стоны. По осмотру оказалось, что предмет этот была корзина, поставленная вверх дном на два полена и прикрытая до пола материей; по устранении корзины, под нею оказался котелок с водой, в котором помещалась аптечная бутылка с какою-то жидкостью. В этой комнате стояли две кровати. В следующей комнате стол и оконный косяк были завалены химическими приборами, а па полу лежали банки с жидкостями.

    Спрошенный в качестве свидетеля Николай Ананьин, 14 лет (т. I, л. 235), показал, что с осени 1886 г. до рождества жил у Новорусского, а затем в Парголово, при чем как до рождества, так и впоследствии до 4 марта 1887 г. он имел одного лишь учителя Василия Михайловича (Данчича), живущего в студенческом общежитии, возле университета, называемом коллегиею императора Александра II, и другого учителя в Парголово у него не было. На даче он видел бутыли, трубки, но кому принадлежали они, и жил ли кто-либо у них на даче, он не знает, так как проводил все дни на улице, и мать постоянно посылала его гулять.

    Свидетель Владимир Новорусский (т. II, л. 52) объяснил, что на масленице 1887 г. Мария Ананьина отправила его в город к Новорусскому. Уехал он с дачи в день перевозки к ним на дачу вещей Новорусского и возвратился только во вторник на первой неделе великого поста; 20 феврали переехал на дачу и Новорусский; 20 или 21 февраля к ним на дачу приезжал какой-то студент с рыжеватой бородой, в пенсне, и привоз с собой большую бутыль в плетеной из лучины корзине, которую от него приняла Мария Ананьина. Кроме этой бутыли, он видел в последней комнате еще несколько бутылей с серной кислотой и графинчик с какой-то жидкостью, стоявший па балконе в чугунном котелке, наполненном водою.

    Наконец, свидетель Василий Данчич удостоверил (т. II, л. 8), что он с лета 1886 г. и до последнего времени давал уроки Николаю Ананьину, и о том, что Ананьина приискивает другого учителя (вместо него, свидетеля), ему известно не было.

    Независимо от сего, по предъявлении обвиняемому Генералову двух штативов, отобранных при обыске в квартире Ананьиной и Новорусского, Генералов показал, что штативы эти тождественны с теми, которые он употреблял, приготовляя с Андреюшкиным азотную кислоту (т. II, л. 48, 49).

    По осмотру и экспертизе отрезка бумаги зелено-мраморного цвета, оказавшейся в одной из книг («Физиологии обыденной жизни» Льюиса) при обыске в квартире Ананьиной и Новорусского, с тремя отрезками такого же цвета бумаги и бумагой, которою оклеена крышка, служившая футляром для снаряда, отобранного у Осипанова, эксперты заключили, что как отрезки, так и бумага на переплете снаряда-книги тождественны, при чем высказались, что, по мнению их, все эти бумаги отрезаны от одного и того же листа (т. II, л. 76).

    Передопрошенные, в виду этих данных, обвиняемые Новорусский и Ананьина объяснили:

    Новорусскнй (т. II, л. 96), что между 20 февраля и 1 марта к ним на дачу действительно приезжал неизвестный ему мужчина с рыжей бородой, который спросил Марию Ананьину, передал ей какую-то вещь в полторы или две четверти вышины, при чем сказал, что эта посылка для нее и, кажется, прибавил: «от Ульянова». Что именно привез этот человек, — он, Новорусскнй, не знает и Марию Ананьину не спрашивал; по-видимому, с лицом этим не была знакома и Мария Ананьина. О нахождении у них нитроглицерина он не знал; с Петром Шевыревым не знаком, и что последний утверждает противное, объясняя, что брал у него, обвиняемого, книги издания общества «Посредник», то это показание его ложно (т. II, л. 196).

    Мария Ананьина объяснила (т. II, л. 200, 201), что со времени переезда на дачу ее дочери и Новорусского к ним па дачу никто не приезжал.

    Но и эти объяснения обвиняемой Марии Ананьиной опровергаются как изложенными выше данными, так и показанием дочери ее Лидии Ананьиной (т. ІІ, л. 198), которая удостоверила, что в конце февраля к ним на дачу приезжал неизвестный ей молодой человек с рыжей бородой, который привез бутыль четверти в 1½ вышиной и передал ее вместе с письмом ее матери Марии Ананьиной, которая впоследствии сказала ей, что бутыль прислал Ульянов; на вопрос же, что пишет Ульянов, Мария Ананьина ответила: «не тебе писано». Она, Лидия Ананьина, откупорила эту бутыль, желая узнать, что в ней находится, но заключавшаяся в ней жидкость стала дымиться, вследствие чего она поспешила закрыть ее.

    По обыску, произведенному у упомянутого уже выше бывшего студента Александра Ульянова, были найдены, как установлено осмотром и экспертизою (т. 1, л. 71, 72, 161, об. 162): 1) Инфузорная земля, служащая для приготовления динамита; 2) три 3-фунтовые банки со стеклянными пробками, из которых в одной заключался едкий натр, употребляемый, между прочим, и для промывания нитроглицерина; 3) разные заметки с условными записями; 4) письмо на имя Раисы Шмидовой от 25 февраля, в котором неизвестная личность, подписавшаяся «О. М. Г. угадаете», извещает о намерении лишить себя жизни; наконец, 5) записная книжка с чертежами и разными условными записями, изложенными в особом порядке с видимою целью скрыть их содержание, а также чертежами. Из числа этих записей некоторые, видимо, относятся к Вильно; так, запись: «marq platz bois de Ianquo’вский пила кв. Lipman Соцкий А. в» означает виленский адрес обвиняемого Пилсудского.

    Допрошенный в качестве обвиняемого Александр Ульянов признал себя виновным в том, что, принадлежа к террористической фракции партии «Народной Воли», принимал участие в замышлявшемся посягательстве на жизнь Государя Императора. Затем, по предъявлении имевшихся против него данных, он объяснил, что, не считая себя ни инициатором, ни организатором вышеозначенного замысла, он, тем не менее, может предполагать, что высказываемое им мнение о необходимости террористической борьбы могло иметь влияние в том смысле, что ускорило решимость некоторых лиц посвятить себя террористической деятельности. Относительно технических работ по приготовлению снарядов Ульянов объяснил, что вся азотная кислота, при помощи которой был изготовлен динамит, была приготовлена в Петербурге, в квартире Андреюшкпна, по его, обвиняемого, указаниям и отчасти под его руководством, а белый динамит он приготовил в первой половине февраля в Парголове в квартире Марин Ананьиной. Еще в конце января он искал случая уехать куда-нибудь на урок, с целью заняться там приготовлением, под предлогом химических занятий, не достававшего количества динамита. Поэтому приглашение Новорусского отправиться в Парголово для занятий с братом Лидии Ананьиной он принял с удовольствием. Прибыл он в Парголово между 10-12 февраля и уехал 14-15 февраля, так как, с одной стороны, Мария Ананьина была недовольна усиленными занятиями его химиею и, вследствие того, небрежностью в занятиях с сыном, а с другой — цель поездки ого в Парголово была достигнута. Переговоры о поступлении репетитором к сыну Ананьиной он вел с Новорусским и с сыном Ананьиной, Николаем, занимался лишь один раз по закону божию. Об оставлении у Ананьиной нитроглицерина он ни Ананьиной, ни Новорусскому не говорил; оставил же у них нитроглицерин, надеясь в скором времепи перевезти его в город. При отъезде Канчера в Вильно, он дал Шевыреву адрес сестры Анны для того, чтобы Канчер мог условно телеграфировать о возвращении своем в Петербург. По этой телеграмме он встретил Канчера и принял от него ящик, чемодан и двухствольпый пистолет. Между 22 февраля и 1 марта 1887 г. в Парголово была послана бутылка с азотной кислотой, при чем вместе с тем он, обвиняемый, послал записку к Марии Ананьиной с просьбой принять и сохранить бутыль до его приезда. Лицо, доставившее эту бутыль, он назвать отказывается. С Орестом Говорухиным и Ревеккой Шмидовой он знаком, и записка, найденная у него при обыске за подписью «О. М. Г. угадаете», судя по почерку, писана Говорухиным к Шмидовой, которой он передать ее не успел. К этому обвиняемый Ульянов присовокупил, что в феврале 1887 г. при ого участии была составлена программа террористической Фракции партии «Народной Воли», приобщенная к его показанию 20-21 марта 1887 г. (т. II, л. 283), и в феврале в квартире Бронислава Пилсудского было приступлено к ее печатанию; но работа эта доведена до конца не была (т. I, л. 93, 120; т. II, л. 1, 223).

    Задержанный 7 марта 1887 г. в гор. Ялте Петр Шевырев, при обыске у которого оказалась лишь склянка с цианистым калием (т. II, л. 66, 268), на допросе в качестве обвиняемого все изложенные выше изобличающие его данные (т. II, л. 71, 192) отрицал.

    Допрошенная в качестве обвиняемой Ревекка Шмидова равным образом не признала себя виновною в участии в замысле на жизнь Государя Императора, отрицая как все изложенное выше, относящееся до нее в показании Канчера, так и знакомство с Андреюшкиным (т. I, л. 146, 295; т. II, л. 262).

    При дальнейшем производство настоящего дознания: 1) Обвиняемый Канчер показал, что, посетив квартиру Говорухина два раза, он ни разу не застал последнего дома, и каждый раз к нему выходила Шмидова, при чем, хотя он и не знает, видела ли Шмидова, как он приносил однажды пакет с каким-то сыпучим веществом и положил таковой под подушку Говорухина, но ему было известно, насколько помнит, от Шевырева, что Шмидовой остерегаться нечего (т. II, л. 13). 2) Обвиняемый Александр Ульянов показал (т. II, л. 1 об.), что Раиса Шмидова два раза передавала записки, относившиеся к замыслу на жизнь Государя Императора, хотя, по словам его, о замысле этом ничего не знала. 3) Свидетельница Татьяна Прокофьева (т. I, л. 279) удостоверила, что Александр Ульянов бывал у Говорухина и Шмидовой очень часто и иногда по нескольку раз в день; что 23 и 24 февраля утром, когда она, свидетельница, убирала комнату Говорухина, туда вошел какой-то неизвестный ей человек с большим узлом. Увидев ее, он смутился, но в это время вышла Шмидова и пригласила его к себе. Человек этот, пробыв у нее около получаса, ушел, при чем она не заметила, чтобы унес бывший при нем узел. Поэтому, когда в этот же день вечером Шмидова вышла из дома, она, свидетельница, вошла к ней в комнату, по осмотре которой узла в ней не нашла; в смежной же с комнатой Шмидовой комнате Говорухина, под кроватью в корзине, в которой до того ничего не было, оказалось несколько маленьких свертков, больших бутылей с какой-то жидкостью и небольших склянок. Вечером к Шмидовой явился тот же человек, в котором она, по предъявлении, признала Андреюшкина, и просидел у Шмидовой до 2-3 часов ночи; когда же после этого, вследствие ее заявления, сделанного через дворника Бутылкина, подтвердившего это обстоятельство (т. I, л. 282), на следующий день прибыл для осмотра означенной квартиры околоточный надзиратель, то в корзине под кроватью Говорухина уже ничего не оказалось. 4) Обвиняемый Андреюшкин объяснил, что у Шмидовой бывал в течение второй половины 1886 г., но был ли у него посло этого, — не помнит, и бутылей к ней не приносил (т. I, л. 291).

    7 марта 1887 г. на имя арестованного Пахома Андреюшкина была получена телеграмма из Екатеринодара следующего содержания: «Вы просили ничего не отвечать. С получения письма я прожила целую вечность. Да отвечайте. Комахина» (т. I, л. 182, т. II, л. 247.)

    Принятыми розыскными мерами, а затем и экспертизою установлено, что телеграмма эта была отправлена народною учительницею Анною Сердюковой (т. II, л. 254, 255).

    Привлеченная к настоящему дознанию в качестве обвиняемой, Анна Сердюкова объяснила, что, познакомившись с Андреюшкииым (т. II, л. 250, 256) в 1884 г. в Екатеринодаре, где он учился в гимназии, она затем в 1886 г., когда он приехал в Петербург, вела с ним переписку. В одном из писем, полученных ею в декабре 1886 г., он писал ей, чтобы письма его она согревала на лампе, если в видимом тексте не будет обозначено числа, города или подписи его. В январе 1887 г. в одном из таких писем Андреюшкин сообщил ей, что вступил в партию «Народной Воли». 14 февраля он опять прислал ей письмо, в видимом тексте которого просил ее руки и требовал немедленного ответа даже телеграммою, а химическими чернилами сообщал ей в этом письме следующее: «Должно быть покушение на жизнь Государя. Я в числе участников, которые будут бросать бомбы: смотрите, не влопайтесь, не пишите даже о своем согласии на предложение». Письмо это привело ее в ужас и, думая, что если она пошлет Андреюшкину согласие быть его женою, то отвлечет его от участия в покушении, она решилась послать ему означенную телеграмму, которую подписала вымышленною фамилиею для того, чтобы скрыть свои к нему отношения. Почему она не объявила властям о содержании письма Андреюшкина, она не может дать себе отчета. Таким образом, она признает себя виновной в том, что, имея возможность довести до сведения властей о грозившей священной особе Государя Императора опасности, не исполнила этой обязанности, хотя не сделала этого лишь по малодушию, так как к революционной партии но принадлежит.

    Спрошенный по этому поводу обвиняемый Андреюшкин, подтверждая справедливость объяснений Сердюковой относительно письма ее к ней от 14 февраля, показал, что и письмо, писанное частью химическими чернилами и начинающееся словами: «Значит такова уже моя судьба», отобранное у него при обыске, он предполагал послать той же Сердюковой, но не успел этого исполнить (т. II, л. 280).

    Наконец, по предъявлении обвиняемым Василию Генералову, Пахомию Андреюшкину и Василию Осипанову обнаруженных дознанием данных, Осипанов вновь заявил, что никаких объяснений по делу, по которому обвиняется, давать не желает. Генералов и Андреюшкин признали, что все отобранные у них при обысках предметы и вещества служили для приготовления метательных снарядов, при чем объяснили; Генералов (т. I, л. 124, и т. II, л. 48), что 3 января 1887 г., но предложению одного из членов террористической фракции, он устроил квартиру по большой Белозерской улице с целью хранения материалов для приготовления разрывных снарядов, а в квартире Андреюшкина, вместе с последним, приготовлял азотную кислоту и что, по мере изготовления, в квартиру к нему приносили для хранения динамит, металлические футляры для снарядов и другие принадлежности к ним, гнутые свинцовые пули, стрихнин в количестве около фунта и атропин для насыщения маленьких литых пуль. В конце января ему было предложено принять участие в покушении на жизнь Государя Императора, в качество метальщика, на что он выразил согласие, а вслед за тем, по его предложению, сделанному по поручению другого лица, согласился и Андреюшкин; с Осипановым же они познакомились лишь 21 и 22 февраля в кондитерской на Михайловской улице по особому условному паролю и затем втроем обсуждали план действий и окончательно решили выполнить замысел в течение следующих дней. Снаряды, для которых он и Андреюшкин начиняли гнутые свинцовые пули стрихнином, были окончательно готовы 20-25 февраля, и в этот последний день у них состоялось совещание, на котором присутствовали также и те лица, которые обязались следить за проездами Государя Императора. Ранее этого, в среду 11 февраля, он и Андреюшкин наполнили отравленными пулями снаряд, имевший форму книги, который в это время уже был заряжен динамитом. Сверх того, Генералов объяснил, что с Петром Шевыревым познакомился в январе 1887 г. собственно по поводу замысла на жизнь Государя Императора и получил от него поручения по приготовлению снарядов. Наконец Генералов удостоверил, что в последнее время динамит приготовлялся за городом, для чего Ульянов на масленой неделе выезжал куда-то из Петербурга, взяв у него, обвиняемого, и у Андреюшкина 6 фунтов азотной кислоты.

    Андреюшкин (т. I, л. 169, т. II, л. 81), подтверждая все изложенное выше в показании Генералова, вместо с тем объяснил, что три или четыре раза выходил в течение последней недели до 1 марта 1887 г. на Невский с Осипановым и Генераловым с целью посягательства на жизнь Государя.

    На основании изложенных обстоятельств, установленных дознанием, обвиняются: поименованные выше: 1) Василий Осипанов. Пахомий Андреюшкин, Василий Генералов, Михаил Канчер, Петр Горкун, Степан Волохов, Петр Шевырев, Александр Ульянов, Иосиф Лукашевич, Михаил Новорусский, Мария Ананьина, Раиса Шмидова, Бронислав Пилсудскпй и Тит Пашковский — в том, что, принадлежа к преступному сообществу, именующемуся террористической фракцией «партии Народной Воли» и действуя для достижения ее целей, согласились между собой посягнуть на жизнь священной особы Государя Императора и для приведения сего злоумышления в исполнение изготовили разрывные метательные снаряды, вооружившись которыми, некоторые из соучастников, с целью бросить означенные снаряды под экипаж Государя Императора, неоднократно выходили на Невский проспект, где, не успев привести злодеяния в исполнение, были задержаны 1 марта сего 1887 г., и 2) Анна Сердюкова в том, что, узнав о задуманном посягательстве на жизнь священной особы Государя Императора от одного из участников злоумышления и имея возможность заблаговременно довести о сем до сведения власти, не исполнила этой обязанности.

    Означенные преступления предусмотрены 241 и 243 ст. Уложения о наказаниях.

    Посему, согласно Высочайшему повелению, последовавшему 28 марта сего года и на основании 2 п. 1030 ст. уст. угол, суд., изд. 1883 г., поименованные выше лица предаются суду Особого Присутствия Правительствующего Сената соучастием сословных представителей.

    Составлен 31 марта 1887 г. в С.-Петербурге.

    Исполняющий обязанности Прокурора при Особом Присутствии Правительствующего Сената для суждения дел о государственных преступлениях

    Н. Неклюдов

                           ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ О ДЕЛЕ 1 МАРТА 1887 г.*

                                                [* «Правит. Вестник», № 98, от 9/24 мая.]

    По Высочайшему повелению, последовавшему 28 марта 1887 года, дело об обнаруженном 1 того же марта злоумышлении на жизнь Священной Особы Государя Императора отнесено было к ведению Особого Присутствия Правительствующего Сената, которое рассмотрело означенное дело в судебном заседании с 15 по 19 апреля текущего года, с участием сословных представителей.

    При производстве по сему делу дознания и на судебном следствии выяснено: 1) что бывшие студенты с.-петербургского университета: казак Потемкинской станицы, области войска Донского, Василий Денисьев Генералов, государственный крестьянин станицы Медведовской, Кубанской области, Пахомий Иванов Андреюшкин, мещ. гор. Томска Василий Степанов Осипанов, сын надворного советника Михаил Никитин Канчер, дворянин Петр Степанов Горкун, купеческий сын Петр Яковлев Шевырев, сын действительного статского советника Александр Ильин Ульянов, дворянин Бронислав Иосифов Пилсудский, дворянин Иосиф Дементьев Лукашевич, а также мещанин Степан Александров Волохов, дворянин аптекарский ученик Тит Ильин Пашковский, сын псаломщика, кандидат с.-петербургской духовной академии Михаил Васильев Новорусский, крестьянка, акушерка Марья Александрова Ананьина и херсонская мещанка акушерка Ревекка (Раиса) Абрамова Шмидова, — принадлежа к преступному сообществу, стремящемуся ниспровергнуть, путем насильственного переворота, существующий государственный и общественный строй, образовали во второй половине 1886 года тайный кружок для террористической деятельности, а в декабре того же года согласились между собой посягнуть на жизнь Священной Особы Государя Императора, для каковой цели Генералов, Андреюшкин и Осипанов, вооружившись разрывными, метательными снарядами, в сопровождении Канчера, Горкуна и Волохова, принявших на себя обязанность известить метальщиков особым условным сигналом о проезде Его Величества, вышли 1-го марта 1887 года на Невский проспект с намерением бросить означенные снаряды под экипаж Государя Императора, но были около полудня задержаны чинами полиции, не успев привести своего намерения в исполнение, и 2) что мещанка Анна Адрианова Сердюкова, узнав о сем злоумышлении от одного из участников оного и имея возможность заблаговременно довести о том до сведения властей, не исполнила этой обязанности.

    Приговором Особого Присутствия Правительствующего Сената, состоявшимся 15/19 апреля 1887 года, все поименованные подсудимые, кроме Сердюковой, обвинены в преступлениях, предусмотренных 241 и 243 ст. Улож. о нак., Сердюкова же — в преступлении предусмотренном 243 ст. Улож. о нак., при чем признаны: Шевырев — зачинщиком и руководителем преступления, Осипанов, Генералов, Андреюшкин, Ульянов, Канчер, Горкун и Волохов — сообщниками, из числа коих Ульянов принимал самое деятельное участие, как в злоумышлении, так и в приготовительных действиях к его осуществлению; остальные же подсудимые: Лукашевич, Новорусский, Ананьина, Пилсудский, Пашковский и Шмидова — пособниками, содействие которых было более или менее необходимо для совершения преступления, и приговорены к лишению всех прав состояния и смертной казни через повешение.

    Определив следующее по закону подсудимым наказание, Особое Присутствие, приняв во внимание обнаруженные на суде обстоятельства, служащие к смягчению вины Канчера, Горкуна, Волохова, Ананьиной, Пилсудского, Пашковского, Шмидовой и Сердюковой, постановило повергнуть участь сих осужденных на Высочайшее усмотрение, ходатайствуя перед Его Императорским Величеством о Всемилостивом соизволении на замену определенной им смертной казни следующими наказаниями: Горкуну, Канчеру, Волохову и Ананьиной — каторжными работами на двадцать лет, Пилсудскому — каторжными работами на пятнадцать лет, Паш-ковскому — каторжными работами на десять лет, Шмидовой — ссылкою на поселение в отдаленнейших местах Сибири, с лишением всех их всех прав состояния и с последствиями по 25 и 26 ст. Улож. о нак., и Сердюковой — заключением в тюрьме на два года, с лишением некоторых, указанных в 50 ст. улож. о нак., лично и по состоянию присвоенных ей прав и преимуществ, и с последствиями по 51 ст. Улож. о нак.

    По воспоследовании сего приговора поступили от одиннадцати осужденных всеподданнейшие просьбы о помиловании или облегчении их участи, при чем лишь ходатайства Лукашевича, Канчера, Горкуна и Волохова признаны были Особым Присутствием Правительствующего Сената заслуживающими Высочайшего внимания.

    30 апреля сего года Министр Юстиции, согласно 1 и 2 п. 945, 1060 и 1061⁹ ст. уст. угол. судопр., повергал на Высочайшее Его Императорского Величества воззрение приговор Особого Присутствия на предмет лишения семи осужденных: дворян — Ульянова, Горкуна, Пилсудского, Пашковского, Лукашевича, Канчера и кандидата духовной академии Новорусского — всех прав состояния и по поводу ходатайства Особого Присутствия Правительственного Сената — о смягчении наказания осужденным Канчеру, Горкуну, Волохову, Ананьиной, Пилсудскому, Пашковскому, Шмидовой и Сердюковой. В то же время Министр Юстиции всеподданнейше представил на Всемилостивейшее воззрение Его Величества поданные осужденными просьбы о помиловании или облегчении их участи, с заключением по оным Особого Присутствия Правительствующего Сената.

    По означенному всеподданнейшему докладу 30 апреля сего 1887 г. последовало Высочайше Его Императорского Величества соизволение на лишение всех прав состояния вышепоименованных семи осужденных и на смягчение участи Марьи Ананьиной, Бронислава Пилсудского, Тита Пашковского, Ревекки (Раисы) Шмидовой и Анны Сердюковой в пределах указанных в приговоре Особого Присутствия Правительствующего Сената 15/19 апреля 1887 года.

    Вместе с тем Государю Императору благоугодно было Всемилостивейше повелеть: заменить осужденным Иосифу Лукашевичу, Михаилу Новорусскому, Михаилу Канчеру, Петру Горкуну и Степану Волохову смертную казнь ссылкою их в каторжные работы: первых двух — без срока, Канчера же, Горкуна и Волохова на десять лет каждого, с лишением всех прав состояния и с последствиями по 25 и 26 ст. Улож. о нак.

    Приговор Особого Присутствия Правительствующего Сената о смертной казни через повешение над осужденными Генераловым, Шевыревым и Ульяновым приведен в исполнение 8 сего мая 1887 года.

    /Александр Ильич Ульянов и Дело 1 марта 1887 г. Сборник составленный А. И. Ульяновой-Елизаровой. Москва - Ленинград. 1927. С. 390-413./

    ШМИДОВА (по мужу КЛЮГЕ) РЕВЕККА АБРАМОВНА (по крещении - РАИСА НИКОЛАЕВНА) род. в 1865 г. в семье мещанина г. Херсона. Окончила Харьковское повивальное училище, Суворовское училище повивальных бабок, училась в Киевском университете. Народоволка, была арестована по делу о подготовке покушения на Александра III и приговором Особого присутствия Правительствующего Сената 15-19 апреля 1887 г. приговорена к лишению всех прав состояния и к ссылке на поселение в отдаленнейшие места Сибири. Департаментом полиции определена в Якутскую обл. Доставлена в Якутск 28 декабря 1887 г. и назначена в Колымский округ. Прибыла вместе с женихом А. Г. Клюге в Средне-Колымск 28 апреля 1888 г. и была оставлена на жительство в городе. В июле 1890 г. подала прошение о переводе из Колымского округа в местность с более мягким климатом. Лишь 27 июня 1892 г. иркутский генерал-губернатор разрешил перевод в г. Олекминск, и только 15 октября 1893 г. она смогла вместе с А. Г. Клюге выехать из Средне-Колымска. Прибыв в Якутск, подала прошение о разрешении ей занять место акушерки или фельдшерицы. Прибыла в Олекминск 25 января 1894 г. и оставлена на жительство в городе. Иркутский генерал-губернатор 14 февраля 1894 г. ответил согласием после причисления к крестьянам заниматься в Олекминске акушерством или фельдшерской практикой. В 1894 г. была причислена к крестьянам Амгинской деревни Олекминской волости и получила место акушерки в Олекминской больнице. Несмотря на получение 26 августа 1896 г. разрешения переехать на жительство в г. Красноярск, осталась в Олекминске. 27 мая 1896 г. приняла православие и 6 июня 1897 г. официально вышла замуж за А. Г. Клюге. 5 июня 1897 г. получила разрешение якутского губернатора по акушерским и фельдшерским делам отлучаться по Олекминскому округу, оставаясь под полицейским надзором. Обратилась 18 апреля 1900 г. с прошением к якутскому губернатору сделать распоряжение о выдаче вида на проезд в г. Красноярск, желая пользоваться разрешенным в 1896 г. генерал-губернатором правом переезда для воспитания детей. Получила проходное свидетельство и 10 августа 1900 г. выехала с семьей в Красноярск, где приписалась в мещанки из ссыльных. Обязательное 15-летнее пребывание в Сибири по применении манифеста от 14 мая 1896 г. завершила 16 июля 1901 г. и в сентябре 1901 г. выехала с семьей на жительство в Томскую губернию. Вернулась обратно в г.Красноярск, где жила до 1926 г. В 1926-1934 гг. жила в Харькове. Отошла от политической деятельности, не являлась членом какой-либо партии. В 1935 г. еще была жива.

    /П. Л. Казарян.  Олекминская политическая ссылка 1826-1917 гг. Якутск. 1995. С. 263-264./

 

 

 

 

 

                         К СОРОКАЛЕТИЮ ПРОЦЕССА А. И. УЛЬЯНОВА И ДРУГИХ.

                                                              1-ое марта 1887 г.

                                                      (Отрывки из воспоминаний).

    В 1887 году в Питере возник целый ряд политических процессов: процесс Германа Лопатина, Оржиха, группы террористической фракции и наш первомартовский процесс «пятнадцати».

    В это время в Питере среди студенчества было много землячеств; каждое землячество имело своего представителя, который выявлял волю всей организации, но имел моральное право вносить и свои какие-нибудь благие начинания в смысле общественной деятельности. Кто желал принимать активное участие в каких-нибудь нелегальных делах, на того и указывали эти представители, выделяли их и ручались за их нравственную стойкость. Под флагом землячеств устраивались столовые, кассы взаимопомощи, библиотеки. Для добывания средств устраивались вечеринки, фиктивные свадьбы, разные именины и т. п. В то кошмарное время Александра III-го всякие сборища были строго настрого запрещены. Если собралось пять человек студентов, то уже пахло крамолой, и около вашей квартиры стоял или сыщик или околоточный. Желая с корнем вырвать крамолу, правительство доходило до таких курьезов: около вашего дома стоит лоток, и владелец его как будто безобидно продает разную мелочь. Потом оказывалось, что это сыщик следит за вашей квартирой. Бывало и так, что если вы громко говорите у себя в комнате с кем-либо из своих товарищей, хозяйка доносит полиции, что студенты чего-то собрались и громко беседуют. Придет околоточный и перепишет всех присутствующих, быть может, даже случайно зашедших.

    В этот период «Народная Воля» с которой приходилось считаться перед коронацией Александра ІІІ-го, перестает внушать опасения правительственной власти. — «Торжествующие крики реакции слышны повсюду» — пишет «Народная Воля» в октябре 1886 г. «Нет революционной партии, она погибла, благодаря строгим мерам», — говорят Плеве, Дурново и т. п., радостно потирая руки.

    Но не смотря на такое тяжелое и бесправное существование, люди понемногу все же делали дело разрушения самодержавного строя и успевали организовывать и кружки саморазвития, и «Красный Крест» — помощь ссылке и каторге; эти же кружки, организованные с целью пропаганды, собирали большие средства среди рабочих. Словом, несмотря на все преследования, партийная жизнь среди тогдашней передовой интеллигенции кипела ключом. Одним из ответов на страшные 4 репрессии правительства была публичная демонстрация в день 25-тилетия со дня смерти Добролюбова.

    Под предлогом исполнения религиозного обряда-панихиды — по нашему умершему учителю Добролюбову, все учащиеся Питера в количестве 10 тысяч человек, сговорившись, чуть ли не в один час очутились у Казанской площади и все черной лентой через весь Невский проспект, дружно-сомкнутыми рядами, потянулись к Волкову кладбищу. Сначала это так поразило властей, что они растерялись, и дали нам возможность дойти до кладбища; были с нами кое-кто из писателей, — например, Михайловский. Все, кто имел какой-нибудь голос, поддерживали певчих из-за ограды кладбища, так как на кладбище нас уже городовые не допускали. Через некоторое время к нам выслали донских и кубанских казаков, — тогда это было самое надежное правительственное войско. Последние прискакали на лошадях, в полной своей амуниции: с шашками, пиками и нагайками и с ними был и градоначальник. Он обратился ко всем нам с просьбой разойтись; как мы ему ни доказывали, что мы сюда пришли с религиозными целями, ничто не помогло, и вооруженная сила взяла вверх. Постепенно казаки нас оттеснили до какого-то манежа, загнали во двор и окружили кольцом. Время шло — было около 5-ти часов вечера, все мы перемерзли, ибо с 10-ти часов утра ничего не ели. Еще по дороге в манеж в нашу толпу начали замешиваться сыщики, чтобы подслушать говоримое и запомнить лица, а потом указать властям. Я посоветовала своим ближайшим товарищам рвать, что у кого есть нелегальное, ибо чувствовала, что нас будут обыскивать. В течении получаса вся земля вокруг нас оказалась усыпанной клочками бумаги — точно выпустили пух из перины. Вечером началось наше освобождение. Выпускали по два человека — внимательно вглядывались в лица.

    В числе задержанных оказались, между прочим, как раз и члены самого активного кружка: Ульянов, Туган-Барановский (впоследствии профессор политической экономии Петербургского университета), Шевырев, Андреюшкин, Генералов, Говорухин и др.

 

    Спустя несколько дней некоторых из них выпустили; Туган-Барановского держали, пока телеграммой не вызвали его отца. Последний за взятку, данную Дурново, получил сына «под надзор родителей». Часть выслали на родину, большинство исключили из университета, без права поступления в другие высшие учебные заведения, и выслали в ссылку административно. Немного позже освободили и остальных членов нашего кружка.

    Студенты, возмущенные массовой высылкой и исключением из университетов своих товарищей, решили протестовать против такого насилия. Много раз мы собирались по этому поводу на квартире Ульянова; долго рассуждали и спорили, в какой форме выразить протест и, наконец, решили написать письма всем властям, сенаторам и прокурорам, — изменив почерки, — и разослать их по городской почте. В этих письмах мы требовали свободы сходок, собраний, слова, автономии университетов, прекращения массовых арестов, высылок и исключений из университетов. Были еще пункты, но я их не помню. Письма заканчивались угрозой, что если требования не будут удовлетворены, то придется прибегнуть к террору. В самом непродолжительном времени власти начали доискиваться авторов писем. Обыски пошли с еще большей силой; почти в каждом доме искали взрывчатых веществ. Но на этом все и кончилось.

    Вот вкратце картина общественной жизни периода, предшествовавшего 1-му марта 1887 года.

    Заметную борозду в революционном движении второй половины 80-х г.г. провел кружок Ульянова, Шевырева, Лукашевича и др. Программа его — попытка примирить теорию и практику народовольчества с социал-демократами и дать «научное объяснение» террору. Мысль о составлении программы зародилась в кружке, по словам Ульянова, приблизительно во второй половине декабря 1886 г. «Все были согласны», пишет Ульянов в показании от 20-го марта, «что ни в одной из существующих программ не выставляется достаточно рельефно главное значение террора, как способа вынуждения у правительства уступок, и не дается удовлетворительного объективно-научного объяснения террора, как столкновения правительства с интеллигенцией, неизбежного, так как оно выражает собой разлад, существующий в самой жизни и неминуемо переходящий при известной степени обострения в открытую борьбу. Поэтому и было решено формулировать наш взгляд на террор в особой специально террористической программе. Вскоре к этому присоединилась мысль составить опыт общепартийной программы, которая могла бы объединить революционные партии».

    Мысль составить программу получила осуществление только в феврале месяце 87 г., при самом близком участии А. И. Ульянова, И. Д. Лукашевича, О. М. Говорухина и М. И. Сосновского. Ульянов на допросе назвал проект «опытом новой программы, объединяющей партии „Народной Воли” и социал-демократов».

    Оригинал программы миновал жандармские руки и Ульянову, сидя в Петропавловской крепости, по памяти пришлось ее восстанавливать.

    Начинается она словами, ставшими к тому времени трафаретом: «По основным своим убеждениям мы — социалисты. К социалистическому строю каждая страна приходить неизбежно, естественным ходом своего экономического развития; он является таким же необходимым результатом капиталистического производства и порождаемого им отношения, насколько неизбежно развитие капитализма, раз страна вступила на путь денежного хозяйства... Только через сознание и волю самого народа могут воплотиться в его жизнь какие-либо принципы, и только известные экономические условия обусловливают прочную подготовку народного сознания к восприятию социалистических идей. Параллельно с экономическим развитием страны идет ее политическая жизнь. Политические завоевания совершаются активным выступлением значительной части населения государства, таковой в России считается крестьянство». В нем еще живы, — говорит программа, — его старые традиционные принципы — право народа на землю, общинное и местное самоуправление, свобода совести и слова. Несмотря на значительное развитие в его среде мелкой буржуазии, крестьянство еще прочно держится общинного владения землей, а его несомненная привычка к коллективному труду дает возможность надеяться на непосредственный переход крестьянского хозяйства в форму, близкую к социалистической. При своей отсталости и неорганизованности крестьянство может оказать только «бессознательную поддержку своим общим недовольством». Второй и главной революционной силой являются рабочие, — «естественные носители социалистических идей» и проводники этих идей в крестьянстве; они будут иметь решающее влияние при экономической и политической борьбе...

    «Окончательный требования», необходимые «для обеспечения политической и экономической независимости народа и его свободного развития», сводятся к восьми пунктам:

    1) постоянное народное представительство, выбранное свободно прямой и всеобщей подачей голосов без различия пола, вероисповедания и национальности и имеющее полную власть во всех вопросах общественной жизни; 2) широкое местное самоуправление, обеспеченное выборностью всех должностей; 3) самостоятельность мира, как экономической и административной единицы; 4) полная свобода совести, печати, сходок, ассоциаций и передвижений; 5) национализация земли; 6) национализация фабрик, заводов и всех вообще орудий производства; 7) замена постоянной армии земским ополчением; 8) даровое начальное обучение»...

    «...В борьбе с революционерами правительство пользуется крайними мерами устрашения, поэтому и интеллигенция вынуждена прибегнуть к форме борьбы, указанной правительством, т. е. террору. Террор есть, таким образом, столкновение правительства с интеллигенцией, у которой отнимается возможность мирного культурного воздействия на общественную жизнь».

    «Террор должен действовать систематически и, дезорганизуя правительство, окажет огромное психологическое воздействие: он поднимет революционный дух народа, подорвет обаяние правительственной силы и подействует пропагаторским образом на массы. Фракция стоит за децентрализацию террористической борьбы: пусть волна красного террора разольется широко и по провинции, где система устрашения еще более нужна, как протест против административного гнета.

    Террор немедленно прекратится, если правительство удовлетворит минимум свободы и гарантирует выполнение следующих условий:

    1. Полная свобода совести, слова, печати, сходок, ассоциаций и передвижений. 2. Созыв представителей от всего народа, выбранных свободной прямой и всеобщей подачей голосов, для пересмотра всех общественных и государственных форм жизни. 3. Полная амнистия по всем государственным преступлениям прошлого времени».

    Программу эту едва ли усвоили все участники второго 1 марта. Некоторые из них не смогли даже ее прочитать, так как она не была готова и даже к 25 февраля не переписана набело, Ульянов читал проект в этот день одному Осипанову на квартире у Канчера.

    Как бы то ни было, однако осенью 1886 г. организация начала действовать, особенно в лице Шевырева, Лукашевича, Ульянова и Новорусского. Как химик, Лукашевич берется за приготовление метательных снарядов, предоставляя Шевыреву организовать боевые группы. Центральный кружок — руководитель всего дела — решил приступить к образованию отдельных боевых ячеек, неизвестных друг другу и действующих каждая самостоятельно. Неудача одной из групп могла быть исправлена выступлением другой, третьей и т. д.

    Деятельность центральной группы требовала, прежде всего, людей для исполнения главных задач. Первой из них было устранение Александра III-го. В представлении революционеров Александр III — глава реакции (каким он в действительности и был), его смерть могла лишь порадовать свободолюбивую Россию и содействовать проведению новых форм государственной жизни. В глазах террористов фракции «Народной Воли» Александр III был обреченный человек.

    Между тем полиция начала свое дело и незаметным образом выясняла состав организации, сначала не представляя себе, что она имеет дело с террористическим заговором. Замысел участников дела второго 1-го марта погубила неосторожность Андреюшкина, написавшего письмо студенту Никитину. Никитина по этому письму арестовали и он открыл, что автором этого письма был Андреюшкин. За последним началась слежка. Наблюдение на Невском дало возможность установить знакомых Андреюшкина, так как на дому это едва ли бы удалось сделать, и жандармы только 28-го февраля получили тревожные сведения о готовящемся покушении. Наблюдение за террористами было удвоено, хотя агенты полиции, судя по их поведению при аресте революционеров, не представляли себе, что они имеют дело с бомбистами.

    Сам террористический акт прошел таким образом: метальщики с бомбами вышли на Невский проспект, поджидая царя с семьей, — которые должны были выехать из дворца служить панихиду по Александре II, т. к. этот день был годовщиной убийства его. Нам уже было точно известно о времени их выезда. Три человека были сигнальщиками: Горкун, Канчер и Волохов. Непредвиденно для нас, царя задержало какое-то иностранное посольство и он прибыл на Невский значительно позже, чем предполагалось.

    Так как у полиции были какие-то сведения о готовящемся покушении, то в районе Невского проспекта и Казанской площади она начала обыскивать «подозрительных» лиц. Наткнулись на наших метальщиков и сигнальщиков. В это время подъехала царская карета и одному из метальщиков удалось бросить под нее бомбу, которая, к несчастью, не разорвалась.

    При этом Осипанов был взят с бомбой под мышкой — (бомбы имели форму энциклопедического словаря). Он ее хотел бросить уже после своего ареста, в охранке, чтобы взорвать всех, в том числе и себя.

    Всех сопроцессников по нашему делу было 15 человек: 1) Ульянов, 2) Осипанов, 3) Андреюшкин, 4) Горкун, 5) Канчер, 6) Волохов, 7) Лукашевич, 8) Новорусский, 9) Ананьина, 10) Пашковский, 11) Пильсудский, 12) Шмидова, 13) Сердюкова, 14) Шевырев, 15) Генералов. Из них казнены: Ульянов, Осипанов, Генералов, Андреюшкин и Шевырев; приговорены к вечной каторге в Шлиссельбургскую крепость: Новорусский и Лукашевич; сосланы на каторгу в Сибирь: Пашковский на 15 лет, Ананьина на 18 лет; сосланы на о. Сахалин по 15 лет каждый: Горкун, Канчер, Волохов и Пильсудский; Шмидова пошла в ссылку на поселение в «отдаленнейшие» места Якутской области (в Средне-Колымск); Сердюкова получила 2 года тюрьмы.

    Надо сказать, что все поименованные 15 человек были приговорены к смертной казни, но вследствие ходатайства суда, по конфирмации, наказания были смягчены вышеуказанным образом.

    Некоторых из своих сопроцессников я знала и раньше, например, Петра Яковлевича Шевырева. Еще в 1884 году в Харькове я ходила к нему с поручением от одного революционера (фамилию его не помню); Шевырев тогда был гимназистом последнего класса; затем я встретилась с ним в Питере в 1886 году в нашем кружке. Дать исчерпывающей характеристики его не могу, так мы с ним ни о чем, кроме дела, не говорили. Первое впечатление он производил человека очень занятого, поглощенного всецело своим «делом»; в нем резко бросалась в глаза преданность революционным идеям. Он был энергичным, приветливым, но молчаливым. Надо прибавить, что он был болен активной формой туберкулеза и последние силы отдавал делу, которому служил. Андреюшкина и Генералова (оба студенты: первый кубанский казак из Екатеринодара, второй — донской из Усть-Медведицы) я знала ближе, хотя и это знакомство было тоже чисто деловым. Эти товарищи в нашем деле были назначены метальщиками; метальщиком же был еще и студент питерского университета Осипанов — он был уже на нелегальном положении и специально для террористического акта перевелся в питерский университет; родом он был из города Томска.

    Говорухина я знала ближе, так как он жил в смежной со мною комнате. Часто и много приходилось с ним спорить и говорить о разных вопросах; кроме того я вместе с ним принимала участие в работе одного землячества и кружке саморазвития. Он производил впечатление недюжинной личности, как по складу своего ума, так и по инициативе и организаторским талантам; сильно влиял на окружающую среду, воодушевлял ее и зажигал своими речами, призывая на решительную борьбу. Событие 1-го марта ускорил главным образом он.

    Перед актом он скрылся заграницу и правительству не удалось до него добраться. На суде фигурировало его имя, как одного из причастных к этому делу.

    Что касается Александра Ильича Ульянова, то его я знала лучше всех сопроцессников, так как с ним я встречалась очень часто. Мы как-то сразу с ним подружились. Он был бесконечно прост и мягок в своих отношениях к окружающей среде. Его превосходство над всеми нами резко чувствовалось, хотя он никогда этого не высказывал. Всегда молчаливый и вдумчивый — кротость во взгляде, глубокий ум и золотое сердце. Он очень любил музыку, хотя не всегда ее понимал, — особенно народные песни. «Укажи мне такую обитель» и «Замучен в тяжелой неволе» — были его любимыми песнями. Может быть пение и послужило мостиком к нашей дружбе; я хорошо это пела и он всегда меня просил петь именно этот репертуар.

    Он был очень отзывчив и чуток к чужому горю. Вот один факт, небольшой, но очень для него характерный. Он на свое содержание из дому ежемесячно получал 50 руб. и большую часть их всегда отдавал нуждающимся товарищам. У него была большая сила воли. Это проглядывало во всем, а особенно во всей своей полноте выявилось на суде. Там он все брал на себя, так что даже прокурор заметил: «Ульянов все берет на себя; мы хорошо знаем, что как раз там он не был, а были другие, а он берет на себя».

    Однажды он привез ко мне, в смежную с Говорухиным комнату, большой узел с взрывчатыми веществами. Мы сидели целую ночь около этого узла и боялись каждого шороха, ибо знали, что если нас арестуют, то нам не миновать казематов Петропавловской крепости. На рассвете он все увез куда было нужно...

    С этого момента мы стали еще ближе друг к другу.

    Вот все, что можно прибавить к той сравнительно небольшой литературе, которая имеется по нашему делу. Сорок лет слишком большой срок, — кое о чем сохранились только обрывки воспоминаний, многое совершенно изгладилось из памяти, но до сих пор ярко и отчетливо стоит передо мною во весь рост наш, уже весь ушедший из жизни кружок, с возвышающимся над ним образом Александра Ильича Ульянова.

    Шмидова-Клюге.

   [С. 63-71.]

 

    И. Жуковский-Жук

                                                МАРТИРОЛОГ НЕРЧИНСКОЙ КАТОРГИ

    Ананьина, Мария Александровна—род. 1849 г. в крест, семье в Пермской губ. Воспит. в приюте принца Ольденбург. Впоследствии служила земской акуш.-фельдш. в Парголове. На квартире Марии Александровны собирались народовольцы — Лукашевич, Новорусский, Ульянов и др. Арест. 3 марта 1887 г. вместе с Новорусским и дочерью за участие в подготовке покушения на Александра III. Судилась особым присутствием сената 15-16 апреля 1887 г. по процессу «второе 1 марта» вместе с Шевыревым, Ульяновым, Генераловым и др. Пригов. к 20 г. кат. На Кару прибыла в 1888 г. В 1897 г. перев. в Акатуй, где и умерла 25 января 1899 г.

    Пашковский, Тит Ильич — род. в 1857 г. в польской семье; фармацевт. Принадл. к группе лиц, с котор. вели сношения члены народов. террор. кружка Шевырева и др. и оказывал содействие Канчеру, при его посещ. Вильны, а также помог бежать Говорухину. Арест. в Вильне в 1887 г. Судился в том же году 15-19 апр. по проц. «второго 1-е марта». Пригов. к смертной казни, замен. кат. на 15 лет. Был на Каре. На посел. вышел в 1893 г. в Якут. обл., где в 1895 г. пок. самоуб.

    /Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги. Сборник воспоминаний, документов и материалов. Москва. 1927. С. 228, 265./

 

 

 

                                                        «ЭПИЗОД В ГОРОДЕ ВИЛЬНО»

    В одной из статей еженедельника «Неделя» упоминалось о виленчанине Т. И. Пашковском, соратнике Александра Ульянова, старшего брата В. И. Ленина. Идя по следам этого сообщения, я обратился к архивным документам, и вот что выяснилось о так называемом «Эпизоде в городе Вильно».

    «Лица, помогавшие в Вильно достать азотную кислоту, мне известны, но я отказываюсь их назвать», — заявил царским следователям Александр Ульянов.

    Об отправке кислоты для бомб, которыми молодые революционеры готовились казнить самодержца, сообщалось в условной телеграмме, посланной из Вильнюса:

    «Петербург Петербургская сторона Съезжинская улица дом номер 12 квартира 12 Анне Ильиничне Ульяновой. Сестра опасно больна. Петров».

    А. И. Ульянова-Елизарова вспоминает, как она вручила депешу брату Александру:

    «— Что это значит, это что-нибудь очень плохое, Саша? — спросила я.

    — Нет, — ответил он, спокойно засовывая телеграмму в боковой карман».

    ...В Вильнюсе о покушении на Александра III узнали только 5 марта 1887 года, когда в номере 49-м казенного «Виленского вестника» было опубликовано правительственное сообщение: «1 марта на Невском около 11 час. утра задержаны трое студентов Петербургского университета, при коих по обыску найдены разрывные снаряды; задержанные сознались, что они принадлежат к тайному преступному сообществу, а отобранные снаряды по осмотре их экспертом оказались заряженными динамитом и свинцовыми пулями, начиненными стрихнином».

    Яростная волна обысков, розысков, арестов прошла и в Вильнюсе. Местные жандармы буквально сбились с ног, причем в центре их внимания оказался дом на нынешней улице Траку.

    Об этом рассказывают документы и записи, хранящиеся в Центральном государственном историческом архиве Литовской ССР.

    Папка средних размеров «Секретно — Дело 5 стола Виленского городского полицейского управления о состоящем под негласным надзором полиции Тите Пашковском. — Началось 7 октября 1884 года. Кончилось 16 марта 1887 года». Виленский губернатор Жемчужников сообщает местному полицмейстеру, что «государь император во 2 день сентября 1884 года высочайше повелеть соизволил Тита Пашковского вместе с дворянином Лопушевским и мещанином Жеймо подвергнуть гласному надзору полиции».

    Из составленного 6 октября того же года «списка по форме А» узнаем, что дворянин и аптекарский ученик Тит Ильич Пашковский, 24-х лет, холостой, домашнего воспитания, состоял под следствием по обвинению в государственном преступлении, прежде служил «при аптеках разных лиц», а ныне не имеет средств к существованию. Родился в имении Лигишки Вилкомирского уезда, где и сейчас проживает его 53-летняя мать с дочерью Казимирой. Матери принадлежит 30 десятин «разнородной земли» и местности Конегундов 3 стана Виленского уезда.

    К делу приложена фотография молодого человека с тонкими чертами открытого лица, с небольшой бородой, однако на обороте снимка надписано «Лопушевский». Трудно предположить, что полицейские чинуши перепутали фотографии, — скорее всего ошибочно помечена фамилия. Ведь на процессе Канчер — о нем речь пойдет ниже — называл Пашковского рыжебородым! Есть в деле и две росписи поднадзорного — на копии свидетельства на проживание только в Вильнюсе и в связи с объявлением Пашковскому об учреждении над ним надзора.

    Вскоре Пашковский был арестован. Как видно из журнала исходящих бумаг виленского губернского жандармского управления, на другой день после ареста Тита Пашковского начальнику жандармерии Трокского уезда было предписано арестовать в Слонимском уезде Ройнальда Пашковского — видимо, Ромуальда, родного брата Тита Ильича. 10 марта в Петербург препровождается арестованный Канчер, которого, как известно по данным процесса, привозили в Вильнюс для розыска привлекаемых по делу лиц, в том числе и Пашковского. К 12 марта Т. И. Пашковский препровождается в столицу империи.

    Видимо, у него при аресте обнаружили много адресов провизоров и фармацевтов. 10 марта виленские жандармы отправляют запросы о различных аптечных работниках по двадцати шести адресам, в том числе и в Симбирское жандармское управление в отношении Соловьева, который был вскоре арестован. В Каунас летит запрос о провизоре Блюментале и т. д.

    Напомним, что студент Канчер, арестованный за участие в подготовке покушения на царя, подло струсил и стал давать предательские показания. А поскольку именно он ездил в Вильнюс за кислотой и стрихнином, судьба Пашковского была предрешена Канчером.

    По данным обвинительного акта, предатель заявил на следствии, что знакомый ему по петербургскому университету Бронислав Пилсудский в Вильнюсе свел его, Канчера, на улице с Антоном (Гнатовским, который успел скрыться). На третий день нахождения Канчера в Вильнюсе он встретил Антона на Завальной улице, и тот познакомил Канчера с каким-то человеком с рыжей бородой. С этим рыжебородым Канчер поехал на Трокскую улицу; рыжебородый вошел в ворота одного из домов, вынес чемодан и ящик, уложил эти вещи на извозчичьи дрожки и отправился с Канчером на вокзал. Канчер уехал в тот же вечер, поручив «рыжебородому» отправить условную телеграмму в Петербург на имя Анны Ульяновой.

    Пашковский в своих показаниях утверждал, что азотная кислота и стрихнин, которые он передал Канчеру, были получены им от некоего контрабандиста Иоселя...

    Особым присутствием правительствующего сената Т. И. Пашковский был приговорен к смертной казни, которую ему заменили десятилетней каторгой.

    Одним из важных участников «дела 1 марта 1887 года» был также виленчанин Иосиф Лукашевич. Через Вильнюс бежал за границу Орест Говорухин, принадлежавший к числу организаторов покушения на Александра III. Об этом бегстве из Вильнюса сообщили петербургским друзьям также условной телеграммой: «Сестра выехала, встречай». О розыске Говорухина департамент полиции распорядился специальным циркуляром. Но схватить его жандармам так и не удалось...

    Как бы финалом «Эпизода в г. Вильно» является бумага № 461 от 9. VII. 1887 года, отправленная Виленскими жандармами местному генерал-губернатору «о произнесенных крестьянином Лидского уезда Викентием Слапиком слов, что «скоро будет манифест, в государя стреляли, но не убили. Но убьют!».

    И. Капланас

    /Коммунист. № 8. Вильнюс. 1966. С. 58-59./

    Paszkowski Tytus (ok. 1860-1894), działacz rewolucyjny, aptekarz. Ur. w majątku Ligiszki w pow. wiłkomierskim, ze strony ojca pochodził z drobnoszlacheckiej rodziny osiadłej od XVIII w. w Kowieńszczyźnie. Ojciec P-ego, Eliasz, patronował szeroko rozgałęzionej rodzinie, zajmował się wychowaniem bratanka Władysława, ojca Marii, znanej działaczki socjalistycznej (zob.). Matka, Kazimiera z Dłuskich, pochodziła z Podola i była podobno spokrewniona z Alojzym, Janem i Kazimierzem Dłuskimi, pionierami polskiego ruchu socjalistycznego. P. kształcił się początkowo w domu, następnie w klasycznym gimnazjum w Wilnie. W tajnych kółkach uczniowskich poznał ideologię Narodnej Woli i jak wielu ówczesnych rewolucjonistów postanowił «pójść w lud». Z pocz. stycznia 1880 wyjechał do Warszawy, gdzie pracował jako zwrotniczy na stacji: wg wystawionego mu później świadectwa «w pracy był gorliwy i cieszył się dobrą opinią». Prawdopodobnie jeszcze w Warszawie nawiązał kontakty z powstałą we wrześniu 1882 partią Proletariat, po powrocie do Wilna w październiku 1883 uczestniczył w działalności propagandowej miejscowej grupy tej partii. Aresztowany 23 III 1884 pod zarzutem udziału w Proletariacie, przebywał pól roku w areszcie prewencyjnym. Decyzją administracyjną z 18 IX 1884 zaliczono mu areszt na poczet kary i skazano na 2 lata jawnego dozoru policji. Nie mając ani środków, ani możliwości dalszego kształcenia się zaczął praktykować w różnych aptekach wileńskich.

    Zapewne już w r. 1885 P. został wciągnięty przez Izaaka Dembo i Antoniego Gnatowskiego do wileńskiego koła sympatyków Narodnej Woli. Z początkiem 1887 r. Bronisław Piłsudski skontaktował go z przybyłym do Wilna M. Kanczerem, przedstawicielem frakcji terrorystycznej Narodnej Woli, utworzonej u schyłku 1886 r. przez grupę młodych rewolucjonistów rosyjskich. P., od r. 1886 właściciel składu komisowego materiałów aptecznych, zobowiązał się dostarczyć środków chemicznych dla przygotowania materiału wybuchowego do planowanego na dzień 1 (13) III 1887 zamachu na cara Aleksandra III. Spisek wykryto przypadkowo i jeszcze przed planowanym terminem aresztowano w Petersburgu głównych organizatorów na czele z A. I. Uljanowem, starszym bratem W. I. Lenina. P. wydany przez M. Kanczera, któremu jako wysłannikowi petersburskich spiskowców przekazał niektóre chemikalia potrzebne do przygotowania bomby, został 22 III 1887 aresztowany w mieszkaniu B. Piłsudskiego. Przewieziony po kilku dniach pod silną eskortą do Petersburga, był wraz z innymi uczestnikami spisku sądzony 27 IV - 1 V 1887 przez specjalną Komisję Senatu rządzącego; fakt dostarczenia środków chemicznych usprawiedliwiał chęcią zysku. Skazany jak wszyscy na śmierć, w wyniku prośby do cara uzyskał złagodzenie wyroku do 10 lat katorgi, którą odbywał pod Karą w obwodzie Zabajkalskim. Brał tam udział w słynnej «tragedii karyjskiej», zbiorowym usiłowaniu samobójstwa na znak protestu przeciwko stosowaniu kar cielesnych w'obec więźniów politycznych. Po likwidacji w związku z tym katorgi karyjskiej został w końcu 1890 r. wysłany do Jakucji. W r. 1893 wyszedł na tzw. osiedlenie, w rok później zastrzelił się w Jakucku. Od r. 1885 był żonaty z Heleną Walentynowicz.

    Istnieje też inna wersja, wg której samobójstwo P-ego zostało upozorowane dla umożliwienia ucieczki z Jakucka. P. podając się za syna prawosławnego duchownego, Mikołaja, mieszkać miał potem w Kijowie i współpracować z Socjaldemokratyczną Partią Robotniczą Rosji, miał też uczestniczyć w rewolucji październikowej i wojnie domowej na terenie Kijowa i Homla. Zmarł jakoby w kwietniu 1922 w Kijowie. Ponieważ jednak Feliks Kon, współtowarzysz P-ego z katorgi, w publikowanych już po rewolucji wspomnieniach nie odwołał wiadomości o samobójstwie, trudno dać wiarę tym informacjom.

    A. I. Uljanov i delo 1-go Marta 1887 g., Moskva-Leningrad 1927; Jędrzejewicz W., Kronika życia Józefa Piłsudskiego 1867-1935, Londyn 1977 I; Kaplanas L, Epizod v gorode Vil’no, „Kommunist” 1966 nr 8 s. 58-9; Kulczycki L., Rewolucja rosyjska, Lw. 1911 Cz. 2 s. 534-8; Očerki revolucionnych svjazej narodov Rossii i Polši 1815-1917, Moskwa 1976; Pobóg-Malinowski W., Józef Piłsudski 1861-1906, W. 1935 I; tenże, Niedoszły zamach 13 marca 1887 roku i udział w nim Polaków, „Niepodległość” T. 10: 1934; Życie i praca Marii Paszkowskiej. Księga Pamiątkowa, W. 1929 s. 52, 68; — Archiwum Ruchu Robotniczego, W. 1976 III; Kon F., W katordze na Karze. Ze wspomnień „Proletariatczyka”, Kr. 1908 s. 75; toż, w: Kon F., Narodziny wieku. Wspomnienia, W. 1969 s. 330; Kółka socjalistyczne, Gminy i Wielki Proletariat, Zebrał, oprać, i wstępem opatrzył L. Baumgarten, W. 1966; Krzywicki L., Wspomnienia, W. 1958-9 II-III; Pervoe Marta 1887 g., Moskva 1927; Piłsudski J., Pisma zbiorowe, W. 1937 I; - „Katorga i Ssylka” 1930 nr 2; „Krasnaja Letopis” 1922 nr 5; „Niepodległość” T. 4: 1931, T. 11: 1935; „Przedświt” 1896 nr 4 s. 28; - Centr. Gosud. Ist. Archiv (Leningrad): 140585 nr 10777 k. 31-31 v., nr 10770 k. 19-25, 29-29 v., nr 10887 k. 17-20, 1405 87 nr 10219 k. 264-266; - List Julii T. Paszkowskiej z Kijowa z 25 VIII 1977 (w Mater. Red. Słown. Biogr. Działaczy Pol. Ruchu Robotniczego).

    Alicja Pachołczykowa

    /Polski Słownik Biograficzny. T. XXV/2. Z. 105. Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdańsk. 1980. S. 308./